«Воспитание сердцем»

Воспитание сердцем (fb2) - Воспитание сердцем [Без правил и условий.] (пер. Виктория В. Степанова) 1839K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Альфи Кон

Альфи Кон Воспитание сердцем. Без правил и условий

Насколько капля человечности драгоценнее всех правил мира.

Жан Пиаже

Эту книгу хорошо дополняют:

Тридцать миллионов слов

Дана Саскинд, Бет Саскинд и Лесли Левинтер-Саскинд

Я буду мамой

Кьяра Хант, Марина Фогль

Эмоциональный интеллект ребенка

Джон Готтман, Джоан Деклер

Информация от издательства

Издано с разрешения автора и Ross Yoon Agency acting jointly with Projex International LLC

На русском языке публикуется впервые

Возрастная маркировка в соответствии с Федеральным законом от 29 декабря 2010 г. № 436-ФЗ: 12+

Кон, Альфи

Воспитание сердцем. Без правил и условий / Альфи Кон; пер. с англ. В. Степановой. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2019.

ISBN 978-5-00100-833-0

В этой книге известный психолог и специалист в области образования Альфи Кон ставит под сомнение подходы к воспитанию, основанные на поощрении и наказании, и призывает увидеть в ребенке личность, нуждающуюся в безусловной любви и принятии. Автор предлагает задуматься о долгосрочных целях воспитания и дает практические советы о том, как перейти от привычной стратегии работы над ребенком к работе с ребенком и помочь ему вырасти хорошим человеком — хорошим в полном смысле этого слова.

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Alfie Kohn, 2005 Published by permission of the author and his literary agents Ross Yoon Agency (USA) via Alexander Korzhenevski Agency (Russia)

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2019

Введение

Еще до того, как у меня появились дети, я знал, что оно того стоит, и вместе с тем быть родителем нелегко. Но даже представить не мог насколько.

Я не знал, до какой степени можно вымотаться, насколько растерянным и беспомощным придется чувствовать себя и что каждый раз, когда силы будут на исходе, придется брать откуда-то новые.

Я не знал, как способны кричать дети, если приготовленные на ужин макароны оказались не той формы. И что соседи уже собираются позвонить в службу опеки.

Я не знал, что упражнения по глубокому дыханию, которым матери учатся на курсах подготовки к естественным родам, очень пригодятся спустя много времени после рождения ребенка.

Я и представить не мог, какое облегчение принесет известие, что другие дети провоцируют те же проблемы и иногда ведут себя так же, как мои. (Еще одно потрясающее открытие — оказывается, у многих родителей тоже бывают трудные моменты. И они осознают, что им совершенно не нравится собственный ребенок; и раздумывают, не бросить ли все; и допускают иные неприглядные мысли.)

Короче говоря, воспитание не для слабаков. Моя жена считает, что это тест на способность справиться с хаосом и непредсказуемостью — причем к нему нельзя подготовиться и его результаты не всегда обнадеживают. Забудьте о ракетостроении и нейрохирургии. Если хотите подчеркнуть, что какое-то дело в действительности не так уж и сложно, лучше скажите: «Это же не воспитание детей…»

Воспитание — это действительно непросто, и в том числе поэтому мы тратим столько сил, чтобы преодолеть сопротивление детей и заставить их делать то, что требуется. Если не проявить осторожности, это легко станет нашей основной целью. И мы можем незаметно для себя присоединиться к тем людям (а их вокруг немало), кто хвалит детей за покорность и превыше всего ценит кратковременное послушание.

Несколько лет назад я был в лекционном турне. Самолет только приземлился и выруливал к нужным воротам. Как только прозвучало дзинь, дающее понять, что мы можем встать с мест и достать свои сумки, один из моих попутчиков наклонился к предыдущему ряду и сказал сидевшим там родителям маленького мальчика: «Он так хорошо себя вел во время полета!»

Задумайтесь об акценте в этом предложении. Слово хороший нередко несет дополнительный нравственный смысл. Оно может подразумевать этичный, достойный уважения или отзывчивый. Но если речь идет о детях, это слово обычно значит всего лишь тихий или не доставляющий хлопот. Случайно услышанная в самолете фраза вызвала у меня в голове собственный маленький дзинь! Я осознал, что в нашем обществе многие именно этого больше всего хотят от детей: неважно, будут ли те заботливыми, изобретательными или любопытными — главное, чтобы они просто хорошо себя вели. «Хороший» ребенок, с младенческих до подростковых лет, — это тот, кто не создает для нас, взрослых, слишком много неудобств.

Методы получения нужного результата за последние несколько поколений изменились. Если раньше детей регулярно подвергали суровым телесным наказаниям, теперь их отправляют на «перерыв» или тайм-аут, а за послушание предлагают награду. Но не путайте новые средства с новыми задачами. Целью по-прежнему остается контроль, даже обеспеченный современными методами. Это не означает, что мы не заботимся о наших детях. Просто родителям, перегруженным бесконечными повседневными проблемами семейной жизни — уложить малышей в кровать или поднять с нее, затолкать в ванную или выгнать оттуда, усадить в автомобиль или вытащить из него, — бывает трудно отступить на шаг и оценить свои действия в более широком контексте.

Однако проблема в том, что, пытаясь заставить детей слушаться, мы упускаем из виду другие, более серьезные цели, связанные с ними. Сегодня вас больше всего заботит, как не дать сыну устроить скандал в магазине, заставив смириться с тем, что вы не купите ему большую яркую коробку сладостей, продающихся под видом сухих завтраков. Но стоит копнуть немного глубже. Семинары для родителей я обычно начинаю с вопроса: «Какие долгосрочные цели вы ставите для ваших детей? Опишите в нескольких словах, какими вы хотели бы их видеть, когда они вырастут?»

Найдите минутку, чтобы подумать, как сами ответили бы на этот вопрос. Пришедшие на семинары родители во всех уголках страны произносят удивительно похожие фразы: чтобы дети были счастливыми, уравновешенными, независимыми, удовлетворенными, продуктивными, самодостаточными, ответственными, приспособленными, добрыми, рассудительными, любящими, любознательными и уверенными в себе.

Что интересно в этом перечне качеств — и в первую очередь полезно при размышлении над заданным вопросом — он заставляет задуматься, соответствуют ли наши действия истинным целям. Поможет ли мое повседневное поведение моим детям вырасти такими людьми, какими я хотел бы их видеть? Даст ли ребенку возможность то, что я сейчас сказал ему в магазине, стать хоть немного более счастливым, уравновешенным, независимым, удовлетворенным и так далее? Или (о ужас!) то, как я обычно решаю подобные ситуации, делает эти результаты менее вероятными? Если да, что я должен делать вместо этого?

Если слишком сложно вообразить, какими станут через много лет ваши дети, подумайте, что действительно важно сегодня. Представьте, что вы на вечеринке по случаю дня рождения или в школе, где учится ваш ребенок. За углом стоят два других родителя, которые не знают, что вы рядом. И вдруг вы понимаете, что они разговаривают… о вашем чаде! Какие слова в подобной ситуации доставили бы вам самое большое удовольствие?[1] Снова задумайтесь на минуту — что вам приятнее всего услышать? Полагаю (и надеюсь), это вряд ли будет следующее: «Подумать только, этот ребенок беспрекословно выполняет все, что ему говорят». Отсюда ключевой вопрос: не ведем ли мы себя порой так, будто это для нас важнее всего?

Примерно двадцать пять лет назад социальный психолог Элизабет Каган изучила внушительную стопку современных книг о воспитании и пришла к выводу, что они в основном «безоговорочно признают родительские привилегии» и «почти не рассматривают всерьез потребности, чувства или развитие ребенка». По ее словам, согласно господствующим взглядам, желания родителей считаются «автоматически легитимными», а значит, единственной темой для обсуждения остаются способы заставить детей делать то, что им говорят[2].

К сожалению, с тех пор изменилось не так много. В США ежегодно публикуется более ста книг о воспитании детей[3], а также множество статей в журналах для родителей. Большинство из них советуют, как заставить детей соответствовать нашим ожиданиям, примерно себя вести — то есть как дрессировать их, словно домашних животных. Во многих подобных руководствах горячо отстаивается необходимость не поддаваться подрастающему поколению и бороться за свою власть. В некоторых случаях авторы явно стараются развеять опасения, которые могут возникнуть у родителей, собравшихся последовать их рекомендациям. Тенденция видна даже в названиях недавно изданных книг: «Не бойтесь дисциплины», «Родитель здесь главный», «Родитель всегда прав», «Возьмите воспитание в свои руки», «Как вернуть себе контроль в семье», «Дисциплина для дошкольника: не чувствуйте себя злодеем», «Потому что я мама, вот почему», «Разъясняем правила», «Воспитание без чувства вины», «Ответ — нет» и так далее.

Некоторые из этих книг проповедуют устаревшие ценности и методы («Кому-то крепко достанется по попе, когда отец вернется домой»), другие выступают за новомодные принципы («Отличная работа! Ты сходил на горшок, милый! Теперь можешь получить свою наклейку!»). Но ни те, ни другие не призывают убедиться, что наши требования разумны или хоть в какой-то степени согласуются с интересами детей.

Кроме того, как вы могли заметить, предлагаемые этими трудами методы нередко оказываются не слишком действенными. И сами авторы приводят в доказательство их полезности до смешного нереальные диалоги между родителями и детьми[4]. Конечно, знакомство с неэффективными подходами раздражает. Но гораздо опаснее, если в книге даже не затрагивается вопрос: «Что же мы подразумеваем под эффективными способами?» Не уделяя достаточно внимания конечной цели, мы по умолчанию обращаемся к средствам, предназначенным исключительно заставить детей делать, что им говорят. Это значит, фокусируемся только на том, что удобно нам, а не детям.

Еще одна особенность книг о воспитании: большинство предлагает советы, основанные исключительно на личном мнении писателя, с тщательно подобранными случаями из жизни, иллюстрирующими авторскую точку зрения. В них редко упоминается, что говорит об этих идеях наука. Действительно, вы можете зайти в местный книжный магазин, перебрать целую полку изданий по теме и даже не понять, что за разными подходами к воспитанию кроется немалое количество научных исследований.

Некоторые читатели скептически относятся к «исследованиям, доказывающим», будто некая идея истинна. И это вполне понятно. Но авторы, которые разбрасываются подобными фразами, часто не упоминают, о каких научных изысканиях идет речь, не говоря уже о том, как они проводились или хотя бы насколько существенными оказались результаты. Кроме того, есть еще один щекотливый вопрос. Если специалист утверждает, будто X более эффективно в воспитании детей, чем Y, сразу хочется поинтересоваться: «Что именно вы подразумеваете под эффективным? Вы утверждаете, что с психологической точки зрения детям будет лучше в результате X? Станут ли они внимательнее относиться к тому, как их поступки воспринимают другие? Или X просто дает больше шансов добиться бездумного послушания?»

Отдельных специалистов, как и некоторых родителей, по-видимому, интересует только последний вопрос. Они считают успешной любую тактику, позволяющую заставить детей выполнять требования. Другими словами, сосредоточены только на том, как дети ведут себя, и не принимают во внимание, что они чувствуют, подчиняясь указанию. И, если уж на то пошло, как относятся к человеку, который заставил их это сделать. Это довольно сомнительное мерило ценности родительского вмешательства. Опыт показывает, что даже «работающие» дисциплинарные методы часто гораздо менее успешны, если оценивать их по более значимым критериям. Стремление ребенка к заданному поведению нередко поверхностно и поэтому не сохраняется надолго[5].

Но это еще не все. Мы не только многое упускаем, оценивая наши стратегии исключительно по достигнутой степени послушания. Проблема в том, что само по себе послушание не всегда желательно. Есть такая вещь, как излишне хорошее поведение. Например, в Вашингтоне ученые, наблюдавшие за группой детей от младенчества до пяти лет, обнаружили, что «частое послушание [было] иногда связано с неудовлетворительной адаптацией ребенка». И наоборот, «некоторое сопротивление власти родителей» расценивалось как «положительный знак». Еще одна пара психологов описала в журнале Journal of Abnormal Child Psychology тревожное явление, которое они назвали компульсивной уступчивостью, когда страх ребенка перед родителем заставляет его немедленно и без раздумий выполнять любое распоряжение. Многие терапевты также высказывались об эмоциональных последствиях чрезмерного стремления нравиться взрослым и слушаться их. Они указывали, что удивительно хорошо воспитанные дети делают то, чего от них хотят родители, и даже становятся теми, кем их хотят видеть, но часто ценой потери чувства собственного «я»[6].

Мы могли бы сказать, что дисциплина далеко не всегда помогает научиться самодисциплине. Но и эта второстепенная цель не так хороша, как принято считать. Если дети усвоят наши желания и ценности и продолжат выполнять требования, даже когда нас нет рядом, это не обязательно лучший вариант. Пытаясь содействовать усвоению, или самодисциплине, мы как будто стремимся регулировать их поведение с помощью пульта дистанционного управления. Это просто усиленная версия послушания. Есть принципиальная разница между ребенком, который поступает определенным образом, потому что сам считает это правильным, и тем, который делает то же самое по принуждению. Позаботиться, чтобы дети усвоили наши ценности, не значит помочь им сформировать собственные[7]. И это диаметрально противоположно желанию научить их самостоятельно мыслить.

Я убежден: большинство из нас хотят, чтобы дети умели думать, были уверенными в себе, имели ясные представления о нравственности и могли их отстаивать, общаясь с друзьями. Мы надеемся, что они смогут дать отпор хулиганам и воспротивиться давлению сверстников, особенно когда дело касается секса и наркотиков. Но если нам важно, чтобы дети не стали «жертвами чужих идей», мы должны научить их «иметь собственное мнение обо всех идеях, в том числе взрослых»[8]. Или, говоря другими словами, если дома мы ставим на первое место послушание, то можем в конечном счете вырастить людей, готовых и вне дома соглашаться со всем, что им скажут. Писательница Барбара Колорозо замечает, что ей часто приходится слышать от родителей подростков жалобы: «Он был таким хорошим ребенком, чудесно себя вел, был прекрасно воспитан, прилично одевался. А теперь посмотрите на него!» На это она отвечает:

С самого детства он одевался так, как вы ему велели; поступал так, как вы вынуждали; говорил то, что вы хотели. Он слушал другого человека, который указывал ему, что делать… И он не изменился. Он по-прежнему слушает других людей, которые говорят ему, что делать. Проблема в том, что теперь это не вы, а его ровесники[9].

Чем больше мы размышляем над долгосрочными целями для наших детей, тем сложнее становится этот вопрос. Любая цель, если рассматривать ее отдельно, может оказаться нежелательной: немногие качества настолько важны, что ради их достижения мы готовы пожертвовать всем остальным. (О вопросе счастья, например, см. примечание [196]). Возможно, разумнее помочь отыскать золотую середину между противоположными качествами, чтобы дети выросли самостоятельными и вместе с тем заботливыми или уверенными в своих силах и при этом способными здраво оценивать свои возможности. Некоторые родители уверены: то, что важно для них, помогает и детям ставить собственные цели и достигать их. Если мы разделяем эту точку зрения, то должны быть готовы, что решения и ценности потомков будут отличаться от наших.

Размышляя о долгосрочных целях, можно зайти куда угодно, но хочу особенно подчеркнуть: неважно, как именно мы представляем себе эти цели. Гораздо важнее все время о них помнить. Они должны стать ориентиром, хотя бы позволяя не увязнуть в зыбучих песках повседневной жизни с ее постоянным искушением сделать что угодно ради послушания. Мне как отцу двоих детей хорошо знакомы проблемы и разочарования, сопровождающие эту задачу. Бывают моменты, когда лучшие приемы не работают, заканчивается терпение или я просто хочу, чтобы дети сделали то, что им говорят. Нелегко помнить о перспективе, когда один из малышей поднимает крик в ресторане. И если уж на то пошло, иногда сложно вспомнить, какими людьми мы сами хотели быть. Особенно в разгар тяжелого дня, когда так и тянет забыть о благородстве. Это трудно, но по-прежнему того стоит.

Некоторые пытаются рационализировать свой отказ от важных целей и называют идеалистичными попытки быть хорошим человеком или воспитать таковым своего ребенка. Но это всего лишь означает, что подобные попытки опираются на идеалы, без которых, если честно, мы не слишком многого стоим. Идеалистичный не обязательно означает непрактичный. В самом деле, существуют нравственные и в равной степени прагматичные причины сосредоточиться на долгосрочных целях вместо сиюминутного безоговорочного подчинения. И задуматься не только о том, чего мы требуем, но и в чем наши дети нуждаются; увидеть не только поведение, но и личность ребенка.

В этой книге я расскажу, почему имеет смысл перейти от традиционной стратегии работы над ребенком к работе с ним. Множество детей и взрослых испытали на собственном опыте первый подход. Но когда вы сталкиваетесь с доводами в защиту системы наказаний и поощрений, нельзя просто ответить: «Так уж устроен мир». Важнейший вопрос, какими людьми мы хотим видеть своих детей — в том числе должны они принимать мир таким как есть или пытаться улучшить его.

Это взрывоопасный материал — в буквальном смысле слова. Он подрывает традиционные представления о воспитании детей и бросает вызов недальновидному стремлению вынудить их прыгать через наш обруч. Возможно, некоторых он заставит усомниться во многом из того, что мы делали и даже как вели себя взрослые в нашем детстве.

Предметом этой книги можно назвать не только дисциплину, но и, в более широком смысле, способы взаимодействия с детьми, поведения с ними и отношения к ним. Ее цель — напомнить о ваших лучших побуждениях и еще раз поговорить о том, что действительно имеет значение — после того, как пижамы надеты, домашнее задание выполнено, а ссоры между братьями и сестрами наконец улажены. Она предлагает пересмотреть ваши основные представления о детско-родительских отношениях.

И главное, книга дает практические альтернативы привычным методам. Тем, которые иногда так хочется использовать, чтобы заставить детей хорошо себя вести или подтолкнуть их к успеху. Я считаю, что иные подходы имеют реальный шанс помочь детям вырасти хорошими людьми — хорошими в наиболее полном смысле слова.

Глава 1. Условное воспитание

* * *

Иногда меня утешала мысль, что, несмотря на многочисленные родительские ошибки, которые я уже совершил (и наверняка еще совершу), с детьми все будет в полном порядке — я же люблю их по-настоящему. В конце концов, это чувство исцеляет любые раны. Все, что вам нужно, — это любовь. И если вы искренни, значит, необязательно извиняться за то, что сегодня утром на кухне вышли из себя.

В основе подобного обнадеживающего представления лежит идея о том, что существует родительская любовь — некая однородная субстанция, которую можно прикладывать к детям в большем или меньшем количестве. (Больше, конечно, лучше.) Но если это предположение на самом деле грубое упрощение? Если есть разные способы любить ребенка и не все они в равной степени желательны? Психоаналитик Алис Миллер[10] однажды заметила, что можно любить ребенка «со всем пылом, но абсолютно не так, как ему требуется быть любимым». Если она права, вопрос не в том, любим ли мы наших детей, — и даже не в том, насколько сильно. Имеет значение то, как мы их любим.

Раз так, мы можем довольно быстро составить длинный список различных видов родительской любви, а заодно предположить, какие из них лучше. Эта книга рассматривает одно такое отличие: любить детей за то, что они делают, или за то, какие они личности. Любовь первого вида — условная. Чтобы ее заработать, дети должны поступать так, как мы считаем нужным, или соответствовать нашим ожиданиям. Любовь второго вида — безусловная. Она не зависит от того, что дети делают, добиваются ли успеха, хорошо ли себя ведут и так далее.

Безусловная любовь предполагает и воспитание без условий, или воспитание сердцем. В защиту этого хочу привести оценочное суждение и прогноз. Оценочное суждение (это очень просто) состоит в том, что дети не обязаны заслуживать наше одобрение. Мы должны любить их, как говорит моя подруга Дебора, «без всякой уважительной причины». Кроме того, важно не только наше представление, что мы любим безусловно, — нужно, чтобы дети чувствовали именно такое отношение.

Что касается прогноза, то безусловная любовь положительно влияет на детей. Это не только правильно с моральной точки зрения, это еще и дальновидно. Ребенку нужно, чтобы его любили таким, какой он есть. Если это происходит, у него складывается представление о себе как хорошем, в сущности, человеке, даже если иногда он что-то портит или с чем-то не справляется. Когда такая основная потребность удовлетворяется, ребенок свободнее воспринимает других людей. Безусловная любовь требуется детям, чтобы процветать.

Однако родителей все время тянет обставить свою любовь какими-нибудь условиями. И к этому нас толкают не только собственные убеждения, но и воспитание, которое мы в свое время получили. Можно сказать, для нас созданы все условия, чтобы ставить условия. Корни такого поведения проникли глубоко в почву человеческого сознания. Безусловное принятие кажется редкостью даже в виде идеала: интернетпоиск вариантов с упоминанием безусловного в основном выводит на обсуждение религии или домашних животных. По-видимому, трудно представить, что между людьми может существовать любовь без каких-либо оговорок. Для ребенка эти оговорки чаще всего связаны с хорошим поведением или достижениями. Эту главу и три следующие мы посвятим исследованию поведенческих проблем. В частности, тому, как популярные методики воспитания заставляют детей чувствовать, что их любят только при определенном поведении. Затем в главе 5 рассмотрим, каким образом некоторые дети приходят к выводу, что любовь родителей напрямую зависит от их успехов, например, в учебе или спорте.

Во второй половине книги я изложу конкретные предложения, как выйти за рамки этого подхода и дать детям нечто более похожее на ту любовь, в которой они нуждаются. Но сначала хотелось бы рассмотреть идею условного воспитания в более широком смысле: какие предпосылки лежат в его основе (и чем оно отличается от воспитания без условий) и какое влияние оно оказывает в действительности.

Два способа растить детей: основополагающие убеждения

Через несколько месяцев после четвертого дня рождения моей дочери Эбигейл для нее наступили трудные времена — возможно, из-за появления «конкурента». Она стала более упрямой и непослушной, чаще капризничала, кричала, топала ногами. Самые обычные повседневные действия перерастали в конфликты. Однажды вечером Эбигейл пообещала, что сразу после ужина пойдет в ванную. Однако не сдвинулась с места — а когда ей напомнили об этом, завопила так громко, что разбудила новорожденного брата. Когда малышку попросили вести себя тише, снова закричала.

Внимание, вопрос: после того, как все стихло, что должны были сделать я или моя жена? Продолжить вечерний заведенный порядок, улечься вместе с Эбигейл и почитать перед сном книжку? Условный подход к воспитанию говорит — нет. Продолжив заниматься обычными приятными делами, мы поощрили бы ее неприемлемое поведение. Нам следовало отменить эти дела и мягко, но непреклонно сообщить дочери, что именно вызвало такие «последствия».

Этот план действий прекрасно знаком большинству из нас и вполне согласуется с советами многих книг по воспитанию. Более того, должен признать: я испытал бы некое удовлетворение, применяя этот метод, поскольку непослушание Эбигейл серьезно разозлило меня. Как родитель я занял бы твердую позицию и дал ей понять, что вести себя подобным образом не разрешается. То есть снова взял бы власть в свои руки.

Однако безусловный подход говорит о том, что искушению необходимо сопротивляться, и мы действительно должны улечься с ребенком, чтобы почитать книжку, как обычно. Но это не значит, что нужно игнорировать инцидент. Воспитание без условий — не новомодный термин, означающий вседозволенность. Очень важно (дождавшись, когда буря утихнет) вразумить ребенка, вместе подумать о том, что произошло. Именно это мы и сделали вместе с дочерью после того, как прочитали сказку. Какой бы урок мы ни собирались преподать, у Эбигейл было гораздо больше шансов усвоить его, если она не сомневалась в нашей любви. И в том, что эта любовь не стала слабее из-за ее поведения.

Задумывались мы или нет, но в основе каждого стиля воспитания лежит определенный набор представлений о психологии, детях и человеческой природе. Условный подход тесно связан со школой мысли, известной как бихевиоризм[11], виднейший представитель которой — Беррес Фредерик Скиннер[12]. Наиболее выдающейся характеристикой этого подхода, как следует из названия, можно обозначить его исключительное внимание к поведению. Согласно теории бихевиоризма, когда дело касается людей, значение имеет лишь то, что можно увидеть и измерить. Нереально увидеть желание или страх, поэтому с тем же успехом можно сосредоточиться просто на том, что люди делают.

Кроме того, все модели поведения, согласно этой теории, возникают и исчезают, усиливаются и ослабевают в строгой зависимости от того, какое получают «подкрепление». Бихевиористы считают: все наши действия можно объяснить получением какого-либо вознаграждения, специально предложенного или возникающего естественным путем. По их мнению, если ребенок ласкается к родителю или делит конфету с другом, то только потому, что в прошлом подобное поведение привело к получению приятного отклика.

Вкратце: действие внешних сил (полученное ранее вознаграждение или наказание) обусловливает наши поступки, а они в сумме создают личность. Даже люди, никогда не читавшие книг Скиннера, соглашаются с этим утверждением. Постоянно обсуждая детское «поведение», родители и учителя действуют так, как будто ничто не имеет значения, кроме этого лежащего на поверхности аспекта. Вопрос не в том, что собой представляют дети, о чем они думают, что чувствуют, в чем нуждаются. Забудьте о мотивах и ценностях — нужно просто изменить их поведение. Это, разумеется, побуждает обратиться к дисциплинарным методам, единственная цель которых — заставить детей действовать (или перестать действовать) определенным образом.

Наглядный пример повседневного бихевиоризма: возможно, вы встречали родителей, которые заставляют детей извиняться, если те сделают что-нибудь оскорбительное или нечестное. («Ты можешь попросить прощения?») Что происходит в этот момент? Неужели родители полагают, что, вынудив ребенка произнести некие слова, они как по волшебству внушат ему реальное чувство сожаления о проступке, хотя все свидетельствует об обратном? Или, что еще хуже, им даже не важно, действительно ли ребенок сожалеет. Дело в том, что искренность не имеет никакого значения — главное сказать подходящую фразу. Обязательные извинения приучают детей говорить то, чего они на самом деле не подразумевают, — то есть лгать.

И это не просто отдельный воспитательный прием, который следовало бы пересмотреть. Это один из множества примеров того, как скиннерианское мышление, сосредоточенное на поведении, ограничивает понимание детей и искажает взаимодействие с ними. Мы наблюдаем его в методиках приучения малышей ко сну отдельно от родителей или пользованию горшком. С точки зрения этих методик не имеет никакого значения, почему ребенок плачет в темноте. Он может плакать от страха, скуки, одиночества, голода или чего-то другого. Точно так же не имеет значения, почему кроха отказывается ходить на горшок, когда родитель просит об этом. Предлагая пошаговые рецепты по приучению детей спать отдельно либо советуя успешный поход на горшок поощрять золотыми звездочками, конфетами или похвалой, специалисты озабочены лишь поведением ребенка, а не мыслями, чувствами и намерениями, вызвавшими его поступки. (Я не производил реальных подсчетов, подтверждающих мою версию, но готов предположить: ценность книги о воспитании обратно пропорциональна тому, сколько раз в ней упоминается слово поведение.)

Давайте вернемся к Эбигейл. Условное воспитание предполагает, что, прочитав ей на ночь книгу и иными способами выразив нашу неизменную любовь, мы только дадим повод устроить еще один скандал. Она поймет, что будить младенца и отказываться идти в ванную — нормально, потому что истолкует нашу привязанность как подкрепление своих недавних действий.

Безусловное воспитание смотрит на эту ситуацию — и на людей в целом — совершенно по-другому. Прежде всего оно предлагает принять во внимание, что причины поведения Эбигейл могут оказаться скорее внутренними, чем внешними. Ее действия нельзя объяснить механически, посредством сторонних сил, таких как положительные отклики на предыдущее поведение. Может быть, ее переполняют страхи, которые девочке трудно сформулировать, или переживания, которые она не может выразить.

Безусловное воспитание предполагает, что поведение — лишь внешнее выражение чувств и мыслей, потребностей и намерений. Проще говоря, важен ребенок, который демонстрирует то или иное поведение, а не поведение само по себе. Дети не домашние животные, которых нужно дрессировать, и не компьютеры, у которых легко запрограммировать предсказуемую реакцию на ввод данных. Действовать так, а не иначе их побуждает множество различных причин, причем иногда они могут быть перепутаны и неотделимы друг от друга. Но мы не можем игнорировать их, реагируя только на следствие (то есть поведение). Скорее всего, каждая из этих причин потребует отдельного плана действий. Например, если окажется, что Эбигейл ведет себя вызывающе, так как ее тревожит излишнее внимание к младшему брату, нам придется разобраться с этим, а не просто пытаться искоренить ее способ выражения страха.

Стараясь понять причины конкретных действий и изучить их, нельзя упускать наиважнейшее условие: малышке нужно знать, что мы любим ее, несмотря ни на что. Более того, сегодня для нее особенно важно прижаться к нам и убедиться на деле, что родительская любовь к ней непоколебима. Это поможет Эбигейл преодолеть свою полосу препятствий.

В любом случае, назначив ей то или иное наказание, мы поступили бы неконструктивно. Вероятно, это снова заставило бы ребенка плакать. Предположим, нам удалось таким образом временно утихомирить ее. И в следующий вечер девочка также сдержит свои эмоции, опасаясь охлаждения родительской любви. Но общий итог подобного воздействия вряд ли можно считать положительным. Во-первых, мы не уделили внимания ее соображениям. А во-вторых, действия, которые мы рассматриваем как урок, для нее, скорее всего, выглядят просто отказом в любви. В широком смысле это могло сделать ее более несчастной, возможно, заставило бы чувствовать себя одинокой и незащищенной. В более узком смысле она поняла бы, что любима — или достойна любви, — только когда поступает так, как хотим мы. Результаты исследований, которые мы рассмотрим, позволяют заключить, что это только усугубляет проблему.

Долгие годы размышляя над этим, я пришел к выводу, что условное воспитание не может быть полностью объяснено бихевиоризмом. Происходит что-то еще. Снова представьте ситуацию: очевидно, чем-то расстроенная девочка громко кричит; затем, когда она успокаивается, отец укладывается рядом, обнимая ее одной рукой, и читает историю про Квака и Жаба. Сторонник условного воспитания воскликнет: «Нет, нет, нет! Вы просто подкрепляете ее плохое поведение! Показываете, что капризничать можно!»

Эта позиция объясняет, чему дети учатся в той или иной ситуации или даже как они учатся. Кроме того, она отражает довольно пессимистичный взгляд на подрастающее поколение — и, как следствие, на всю человеческую природу. Согласно этой концепции, если дать детям хоть малейший шанс, они немедленно сядут нам на шею. Протяните им палец, и они откусят руку. Из неоднозначной ситуации сделают наихудший вывод (не «Меня все равно любят», а «Ура! Можно беситься, и мне за это ничего не будет!»). Безусловное принятие будет истолковано как разрешение быть эгоистичным, требовательным, жадным или невнимательным. Таким образом, условное воспитание как минимум в какой-то своей части основывается на глубоко циничном убеждении: принимая детей такими, как есть, мы поощряем их быть плохими, потому что такова их природа[13].

В основе безусловного подхода к воспитанию, напротив, лежит напоминание, что у Эбигейл не было цели сделать меня несчастным. Дочь действовала без злого умысла. Она просто сообщала мне единственным известным ей способом: что-то не так. Может быть, отреагировала на какое-то недавнее событие, или дело в более глубоких накопившихся причинах. Безусловный подход дает детям кредит доверия. Он подвергает сомнению аксиому, что малыши извлекут из любви неправильный урок и всегда будут поступать дурно, если решат, что это сойдет им с рук.

Такая точка зрения может показаться излишне романтичной и оторванной от реальности — действительно, глупо отрицать, что дети (и взрослые) иногда поступают очень плохо. Да, малыши нуждаются в руководстве и помощи, но они не маленькие монстры, которых необходимо приручать или держать в ежовых рукавицах. Они способны быть сострадательными или агрессивными, бескорыстными или эгоистичными, объединять усилия или соперничать. Многое зависит от того, как их растили, и в том числе чувствовали ли они, что их безоговорочно любят. И когда ваши чада поднимают крик или отказываются выполнять обещание идти в ванную, часто это объясняется просто возрастом. Они еще не могут определить источник своего беспокойства, выразить чувства более подходящим способом, запомнить и сдержать обещание. Таким образом, выбор между условным и безусловным воспитанием во многом подразумевает определение одного из диаметрально противоположных взглядов на человеческую природу.

Но есть еще один набор убеждений, который стоит осветить. Общество учит, что хорошие вещи нельзя давать просто так — их нужно заработать. И действительно, людей до глубины души возмущает нарушение этого принципа. Обратите внимание, например, на то, какую враждебность многие испытывают к государственным пособиям и к тем, кто ими пользуется. Или на популярность схемы оплаты труда в зависимости от производительности. Или на количество учителей, оценивающих приятные мелочи (например, каникулы) как подарок ученикам, своего рода плату за выполнение требований педагога.

В конечном счете условное воспитание отражает тенденцию рассматривать почти каждое человеческое взаимодействие, даже среди членов семьи, как своего рода экономическую операцию. Законы рынка — спрос и предложение, услуга за услугу — получили статус универсальных и абсолютных принципов. Кажется, будто все в нашей жизни, даже взаимоотношения с детьми, подчиняется тем же правилам, что и покупка автомобиля или аренда квартиры.

Автор серии книг о воспитании — как нетрудно догадаться, бихевиорист, — сформулировал это следующим образом: «Если я хочу взять ребенка на прогулку или даже просто обнять и поцеловать его, то должен сначала убедиться, что он это заслужил»[14]. Прежде чем отмахнуться от этих слов, сочтя их частным мнением одинокого экстремиста, подумайте, что выдающийся психолог Диана Баумринд[15] (см. ниже) приводила аналогичный аргумент против безусловного воспитания. Она заявила, что «правило обмена, плата за полученную ценность — это закон жизни, который относится ко всем нам»[16].

Даже писатели и психологи, не обращающиеся к этой проблеме напрямую, явно подразумевают какую-то разновидность экономической модели. Между строками их советов просматривается убеждение: если дети не делают того, что мы хотим, их нужно лишить тех вещей, которые им нравятся. В конце концов, люди не должны ничего получать даром. Даже счастье. Или любовь.

Сколько раз вам приходилось слышать — обычно произнесенное решительно, с вызовом: «Это привилегия, а не право»? Иногда я представляю, как провел бы научное исследование, чтобы определить, какие характеристики личности чаще всего встречаются у людей, занимающих такую позицию. Представьте человека, который утверждает, что все, от мороженого до внимания, должно напрямую зависеть от того, как дети поступают, и ничего никогда нельзя давать просто так. Можете ли вы вообразить такого человека? Какое у него выражение лица? Насколько он счастлив? Нравится ли ему проводить время с детьми? Хотели бы вы подружиться с ним?

Кроме того, слыша выражение «привилегия, а не право», я всегда задаюсь вопросом, что именно говорящий согласен рассматривать как право. Существует ли то, на что люди имеют незыблемое право? Нет ли отношений, которые мы хотели бы исключить из квазиэкономической схемы? Действительно, взрослые рассчитывают на денежную компенсацию за свой труд и привыкли платить за продукты и прочие товары. Но распространяется ли (и если да, то при каких обстоятельствах) подобный «закон обмена» на наше общение с друзьями и семьей. Социальные психологи отмечают, что с некоторыми людьми у нас действительно складываются отношения обмена: я делаю что-нибудь для вас, только если вы делаете (или даете) что-нибудь для меня. Но они тут же добавляют, что этот закон действителен далеко не всегда, да и мы вряд ли этого захотели бы. Некоторые коммуникации основаны на заботе, а не на обмене. Одно исследование показало, что люди, которые рассматривают свои отношения с супругами как обмен и стремятся получить не меньше, чем отдают, как правило, имеют не вполне благополучный брак[17].

Когда наши дети вырастут, получат много возможностей сыграть роли экономических субъектов, потребителей и работников в мире, где каждый преследует собственные интересы и можно точно рассчитать условия каждой сделки. Но безусловное воспитание настаивает: семья должна оставаться убежищем, тем уголком, где нет места подобным операциям. В частности, любовь родителей не должна быть оплачена ни в каком смысле. Это подарок. На это все дети имеют неотъемлемое право.

Если вы с этим согласны и если другие основополагающие принципы безусловного воспитания кажутся вам верными (мы должны обращать внимание не только на поведение, но и на личность ребенка; не следует приписывать детям худшие мотивы и так далее), тогда придется усомниться в традиционных методах дисциплины, в основе которых прямо противоположные убеждения. Те приемы, на которых строится условное воспитание, как правило, сводятся к совершению неких действий над детьми с целью добиться послушания. Методы, о которых пойдет речь во второй половине этой книги, напротив, проистекают из идеи безусловного воспитания естественным образом. Они предлагают разные варианты работы с детьми, помогая им вырасти в достойных людей, которые умеют принимать правильные решения.

Мы можем подытожить различия между этими подходами следующим образом.

Следствия условного воспитания

Наши методы вполне могут противоречить долгосрочным целям, которые мы ставим для своих детей (см. введение). Точно так же подходы, связанные с условным воспитанием, могут не соответствовать нашим основополагающим убеждениям. В обоих случаях имеет смысл пересмотреть то, что мы делаем с детьми. Но аргументы против условного воспитания не исчерпываются отсылкой к ценностям и взглядам, которые многие из нас сочтут удручающими. Они становятся еще более убедительными, если изучить реальные последствия подобного воспитания.

Почти полвека назад ведущий психолог Карл Роджерс нашел ответ на вопрос: «Что происходит, когда любовь родителя зависит от поведения ребенка?» По его мнению, дети, получавшие любовь при соблюдении неких условий, отказываются от тех частей своей личности, которые не признаны ценными. Они считают себя достойными, только когда действуют (думают, чувствуют) определенным образом[18]. Это прямой путь к неврозу — или даже хуже. В документе, опубликованном ирландским Министерством по делам здравоохранения и детства (который был принят другими организациями во всем мире), приведены десять примеров, иллюстрирующих понятие «эмоциональное насилие». Вторым в этом списке, сразу после «непрерывной критики, сарказма, враждебности и обвинений», стоит «условное воспитание, в рамках которого степень заботы, получаемой ребенком, зависит от его поведения или поступков»[19].

Большинство родителей, если их об этом спросить, будут настаивать, что они, разумеется, безусловно любят своих детей, несмотря даже на то, что прибегают к методам, которые я (как и другие авторы) считаю проблемными. Некоторые могли бы даже сказать, что таким образом наказывают своих детей, потому что любят их. Но я хочу вернуться к наблюдению, о котором упомянул лишь вскользь. То, что мы чувствуем к нашим детям, не так важно, как то, каким образом они воспринимают наши чувства, как оценивают отношение к ним. Педагоги напоминают: в школе имеет значение не то, что говорит учитель, а то, что слышит ученик. То же самое происходит в семье. Важно не то, что мы пытаемся сообщить детям, а то, как они понимают наше сообщение.

Исследователям влияния различных методов воспитания нелегко определять и измерять то, что на самом деле происходит в семьях. Не всегда есть возможность наблюдать взаимодействие двух поколений (или даже сделать видеозапись), поэтому некоторые эксперименты проводились в лабораториях, где родителя и ребенка просили сделать что-то вместе. Взрослым задавали вопросы или предлагали заполнить анкету об их обычном стиле воспитания. Если дети были не совсем маленькими, их расспрашивали о том, что делают мамы и папы — или делали, когда они были еще младше.

Каждый из этих методов имеет недостатки, а выбор способа исследования может повлиять на результаты. Например, когда родителей и детей по отдельности просили рассказать о том, что происходит, их истории порой сильно отличались[20]. Что интересно, если у исследователей имелся объективный способ узнать правду, детские представления о поведении родителей оказывались так же точны, как и отчеты родителей об этом же[21].

Однако важно все же не выяснение, кто прав, — когда речь идет о чувствах, однозначного ответа, как правило, не существует. Скорее, имеет значение то, какие последствия для детей имеют обе точки зрения. Рассмотрим исследование одного из вариантов условного воспитания. Дети, родители которых использовали этот подход, были в такой же хорошей форме, как те, чьи мамы и папы этого не делали. Но когда экспериментатор разделил детей по другому принципу — на основе того, чувствовали ли они, что их родители использовали этот метод, — разница оказалась поразительной. Дети, получавшие любовь мамы и папы при определенных условиях, оказались в среднем менее благополучными, чем те, которых любили несмотря ни на что[22]. Мы еще обсудим детали этого исследования, сейчас лишь подчеркну: наши представления о том, что мы делаем для детей (или уверены, что не делаем), с точки зрения воздействия на них не так важны, как их собственный опыт и восприятие того, что мы делаем.

За последние несколько лет в области исследований условного воспитания произошло некоторое оживление. Одна из самых замечательных работ была опубликована в 2004 году. В эксперименте участвовали более ста студентов. У каждого спросили, менялась ли в детстве любовь родителей к ним в зависимости от одного или нескольких условий: 1) успехи в школе; 2) усердие в спорте; 3) внимательность по отношению к другим; 4) подавление отрицательных эмоций (например, страха). Студентам также задали несколько других вопросов, в том числе об их поведении (скрывали ли они свои чувства, прилежно ли готовились к экзаменам и так далее) и о том, насколько ладили с родителями.

Оказалось, что условная любовь имела определенный успех в формировании желаемого поведения. Дети, получавшие одобрение старших, только если поступали определенным образом, были более склонны аналогично вести себя даже в колледже. Но этот метод дорого обходился им. Студенты, считавшие, что материнская и отцовская любовь к ним условна, чаще чувствовали себя отвергнутыми и, как следствие, обижались на родителей и испытывали к ним неприязнь.

Нетрудно представить, что каждый из взрослых, услышав подобное, воскликнул бы: «Не знаю, откуда мой сын это взял! Я люблю его, несмотря ни на что!» Лишь потому, что исследователи опросили именно детей (уже выросших), они услышали совсем другие — и очень тревожные — истории. Многие молодые люди постоянно чувствовали, что получали меньше любви, когда не удавалось произвести впечатление на родителей или выполнить их требования. И это были именно те студенты, чьи отношения с семьей оставляли желать лучшего.

Чтобы окончательно прояснить ситуацию, ученые провели второе исследование, на этот раз опросив более ста матерей взрослых детей. В этом поколении условная любовь тоже имела негативные последствия. Мамы, которые в детстве ощущали, что их любят только тогда, когда они соответствуют ожиданиям своих родителей, во взрослой жизни чувствовали себя менее ценными. Примечательно, однако, что, став родителями, они применяли тот же подход к своим детям. Женщины обращали условную любовь «на собственных детей, несмотря на то, что этот метод оказал на них отрицательное воздействие»[23].

Насколько мне известно, это было первое исследование, продемонстрировавшее, что методы условного воспитания передаются из поколения в поколение. Другие психологи, к сожалению, пришли к схожим выводам. Некоторые из этих вопросов обсуждаются в следующей главе, описывающей два конкретных практических метода условного воспитания. Однако даже в широком смысле результаты довольно удручающие. Например, группа ученых из Денверского университета показала: подростки, считающие, что они должны выполнять определенные условия ради одобрения родителей, могут начать испытывать неприязнь к самим себе. Это, в свою очередь, приводит к формированию ложного «я» — заставляет притворяться таким человеком, которого будут любить. Продиктованная отчаянием стратегия, которая позволяет получить признание, нередко сопровождается депрессией, чувством безнадежности и, как правило, ведет к потере контакта с истинным «я». Подростки перестают понимать, какие они на самом деле — они же так упорно трудились, чтобы стать кем-то другим[24].

За много лет исследователи пришли к выводу: «чем сильнее обусловлена поддержка [которую получает ребенок], тем ниже представление о собственной ценности как личности». Когда дети получают любовь с оговорками, они, как правило, принимают с условиями и самих себя. Напротив, те, кто получает абсолютное принятие — со стороны родителей или даже учителей (согласно другим исследованиям), — чувствуют себя намного лучше[25], в точности как предсказал Карл Роджерс.

И это подводит нас к главной цели этой книги, центральному вопросу, который стоит обдумать. В анкетах, составленных исследователями условного воспитания, подростку или молодому человеку предлагают выбрать один из вариантов ответа («совершенно верно», «скорее верно», «не могу сказать», «скорее неверно» или «совершенно неверно») на такие вопросы: «Мать любила меня и поддерживала контакт даже во время самых острых конфликтов» или «Даже когда отец не согласен со мной, я знаю, что он все равно меня любит»[26]. Так вот, как бы вы хотели, чтобы ваши дети ответили на этот вопрос через пять, десять или пятнадцать лет — и как вы думаете, каким на самом деле будет их ответ?

Глава 2. Любовь и ее лишение

* * *

В 1950–1960-х годах, приступив к изучению этого вопроса, ученые поделили родительские воспитательные методы на две категории: основанные на применении силы и на любви. В дисциплину, базирующуюся на силе, включили побои, крик и угрозы. К отношениям, имеющим в основе любовь, причислили почти все остальное. Результаты исследований быстро дали понять, что сила воздействует хуже, чем любовь.

К сожалению, во второй категории смешалось в кучу множество самых разных методик. Одни из них советовали обращаться к разуму детей и наставлять тепло, с пониманием. В других было намного меньше любви. Некоторые сводились, по сути, к попыткам контролировать детей, отнимая любовь, когда те плохо себя ведут, и осыпая вниманием и заботой при хорошем поведении. Это и есть две стороны условного воспитания: «лишение любви» (кнут) и «положительное подкрепление» (пряник). В этой главе я хочу разъяснить, как оба метода выглядят на практике, какие имеют последствия и почему. Затем более подробно рассмотрю идею наказания.

Тайм-аут — перерыв в любви

Лишение любви может применяться как угодно и с разной степенью интенсивности. На одном краю спектра находится родитель, который инстинктивно отдаляется от ребенка в ответ на его проступок, ведет себя несколько более холодно и замкнуто, возможно, даже не осознавая этого. На другом краю — взрослый, который прямо заявляет: «Когда ты так делаешь, я тебя не люблю» или «Когда ты так себя ведешь, я не хочу даже находиться рядом с тобой».

Некоторые отказывают в любви, просто переставая замечать ребенка — то есть намеренно его игнорируют. Возможно, они ничего не говорят, но посылают вполне ясное сообщение: «Если ты продолжишь делать то, что мне не нравится, я не буду обращать на тебя внимания. Сделаю вид, что тебя просто не существует. Если хочешь, чтобы я снова увидел тебя, ты должен меня слушаться».

Другие физически отделяют себя от ребенка. Существует два способа сделать это. Родитель может либо уйти сам (оставив малыша рыдать или в панике звать: «Мамочка, вернись! Вернись!»), либо прогнать его в комнату или другое место, где нет взрослых. В сущности, этот метод — не что иное, как принудительная изоляция. Но это определение вызвало бы у многих родителей дискомфорт, поэтому вместо него, как правило, используют более мягкий термин, позволяющий завуалировать реальные события. Этот эвфемизм, как вы, вероятно, уже догадались, — тайм-аут, или перерыв.

В действительности такой популярный дисциплинарный прием оказывается разновидностью лишения любви — по крайней мере, когда детей отсылают против их воли. Нет ничего плохого в том, чтобы дать ребенку возможность посидеть в своей комнате или другом уютном месте, когда он рассержен или расстроен. Если он хочет провести какое-то время в одиночестве и если все обстоятельства (когда уйти, куда пойти, что там делать, когда вернуться) зависят от него, это не воспринимается как изгнание или наказание и часто бывает полезным. Но я говорю не об этом. Речь о так называемом тайм-ауте — практически приговоре, вынесенном родителем: одиночное заключение.

Ключ к природе этого метода кроется в происхождении термина. На самом деле слово тайм-аут, или перерыв, — сокращение от изначального перерыв в положительном подкреплении. Метод был разработан почти полвека назад для дрессировки животных. Пытаясь, например, научить голубей клевать определенные клавиши в ответ на световой сигнал, Скиннер и его последователи кормили птиц по определенным схемам, предлагая пищу как награду за совершение нужных экспериментаторам действий. Иногда они пытались наказывать пернатых, не давая еду, или вообще переставали подавать световые сигналы, чтобы проверить, сможет ли это «погасить» попытки клевать клавиши. Подобные опыты были проведены и с другими животными. В 1958 году коллега Скиннера опубликовал итоговую статью под названием «Контроль поведения шимпанзе и голубей с помощью перерыва в положительном подкреплении».

Прошло несколько лет, и в тех же экспериментальных психологических журналах начали появляться статьи с названиями наподобие «Продолжительность перерыва и подавление девиантного поведения[27] у детей». Теперь метод был опробован в исследовании «умственно отсталых, находящихся в специализированных учреждениях» малышей. Но прошло совсем немного времени, и его начали рекомендовать всем без разбора. Даже специалисты по воспитанию, которые были бы ошеломлены идеей обращения с детьми в качестве подопытных животных, с энтузиазмом советовали устраивать чадам тайм-аут, если те делают что-то не так. Вскоре метод стал «наиболее часто рекомендуемой дисциплинарной процедурой в профессиональной литературе для детей младшего школьного возраста»[28].

Мы говорим о методе, который изначально был разработан, чтобы контролировать поведение животных. Каждое из этих трех слов ставит перед нами тревожные вопросы. С одним из них мы уже встречались: должно ли наше внимание ограничиваться только поведением? Тайм-аут, как все наказания и поощрения, касается лишь поверхностной стороны ситуации. Он предназначен исключительно для того, чтобы заставить подопытного действовать (или перестать действовать) определенным образом.

Следующее слово, животные, напоминает: бихевиористы, которые изобрели метод тайм-аута, считали, что люди мало чем отличаются от других видов. Мы создаем более сложные модели поведения, в том числе владеем речью, но предполагается, что наши принципы обучения в значительной степени такие же, как у животных. И все, кто не разделяет это убеждение, должны задуматься: стоит ли подвергать детей методам, разработанным для дрессировки птиц и грызунов?

И наконец, последний вопрос, который лежит в основе всей этой книги: имеет ли смысл воспитывать наших детей на основе модели контроля? Даже если история и теоретическая основа этого подхода не кажутся вам сомнительными, взгляните еще раз на оригинальный термин — перерыв в положительном подкреплении. То есть родители вовсю раздавали наклейки или конфеты и вдруг решили остановиться. В чем, собственно, заключается положительное подкрепление, для которого наступает перерыв, когда малыш получает тайм-аут? Иногда он занят чем-то интересным, и его отрывают от этого занятия. Но так бывает не всегда, и даже в подобном случае, думаю, этим дело не ограничивается. Отсылая ребенка прочь, главное, чего вы на самом деле его лишаете, — это вашего присутствия, внимания, любви. Скорее всего, вы не задумывались об этом. Можете даже настаивать, что ваша любовь к малышу не уменьшается из-за его плохого поведения. Но помните: важнее всего, как происходящее воспринимает сам ребенок.

Результаты лишения любви

В дальнейших главах я расскажу больше об альтернативах тайм-аута. Но давайте сделаем шаг назад и более внимательно рассмотрим саму идею отлучения. У многих прежде всего возникает вопрос — работает ли этот подход? Снова приходится признать, что дело может оказаться сложнее, чем кажется. Мы должны спросить: «Работает в пользу чего?» — и положить на одну чашу весов временные изменения в поведении, а на другую — глубокие, более длительные отрицательные последствия. Другими словами, выйти за рамки краткосрочной перспективы и взглянуть на то, что происходит под лежащим на поверхности поведением. Вспомните исследование с участием студентов колледжа, которое показало, что условная любовь может с успехом изменить поведение детей, но слишком высокой ценой. Оказывается, то же самое можно сказать и о лишении любви.

Рассмотрим рассказ родителя маленького мальчика (назовем его Ли):

Не так давно я обнаружил, что, когда ли начинает капризничать, совсем необязательно угрожать лишить его каких-нибудь привилегий или даже повышать голос. Я просто спокойно сообщаю о намерении уйти из комнаты. Иногда достаточно отойти в дальний угол и сказать, что я там подожду, пока он не перестанет кричать, спорить и так далее. В большинстве случаев это удивительно хорошо работает. ли сразу восклицает: «Нет, не надо!» — успокаивается или делает то, о чем я прошу. Я сделал вывод, что хватает даже самого слабого воздействия. Можно добиваться необходимого и без наказания. Но мне не давал покоя страх в его глазах. Я решил, что для ли мои действия и есть наказание — может быть, символическое, но тем не менее довольно сильное.

Значимое исследование об эффективности лишения любви в основном поддерживает вывод этого папы: иногда метод действительно работает, но это не значит, что мы должны его применять. В начале 1980-х годов двое исследователей из Национального института психического здоровья (National Institute of Mental Health, NIMH) изучали поведение матерей с годовалыми малышами. Лишение любви — намеренное игнорирование ребенка или принудительное отделение от себя — как правило, применялось в сочетании с еще какой-то стратегией. Независимо от того, в чем заключалась эта стратегия — в объяснениях или шлепках, — дополнительное лишение любви повышало вероятность того, что маленькие дети будут выполнять требования своих матерей, по крайней мере, в конкретный момент.

Однако увиденное скорее обеспокоило исследователей, чем обнадежило, и они подчеркнули, что не советовали бы родителям прибегать к методу лишения детей любви. Во-первых, ученые указали, что «дисциплинарные методы, обеспечивающие немедленное выполнение требований, не обязательно эффективны… в долгосрочной перспективе». Во-вторых, отметили, что «дети могут реагировать на лишение любви таким образом, который родители воспримут как повод для дальнейшего дисциплинарного воздействия». Создается порочный круг: ребенок плачет и протестует, родители лишают его своей любви, кроха плачет и протестует еще сильнее, и так далее. И, наконец, даже если эта техника действительно была результативной, причины успеха вызвали беспокойство у исследователей[29].

Много лет назад психолог Мартин Хоффман подверг сомнению разницу между дисциплиной на основе силы и на базе любви. Он указал, что лишение любви, типичный пример второго подхода, на самом деле имеет много общего с более суровыми видами наказания. И тот, и другой варианты сообщают детям: если они будут делать то, что нам не нравится, мы заставим их страдать, чтобы они изменили свое поведение. (Единственный вопрос заключается лишь в том, как мы заставим их страдать: причинив физическую боль шлепком или эмоциональную — с помощью принудительной изоляции.) При этом оба способа заставляют детей сосредоточиться на том, какие последствия их действия принесут им самим. Это, разумеется, весьма далеко от идеи воспитания детей, способных думать о том, как их поступки влияют на других людей.

Хоффман сделал еще более удивительное предположение: в некоторых ситуациях отлучение может оказаться даже хуже самых суровых наказаний. «Несмотря на то что лишение любви не представляет никакой непосредственной физической или материальной угрозы для ребенка, — писал он, — в эмоциональном плане оно может оказаться более разрушительным, чем демонстрация силы. Дело в том, что оно ставит ребенка перед величайшей угрозой — быть оставленным или разделенным с родителями». Кроме того, «папа и мама знают, когда закончится наказание, но малыш не может этого знать, так как полностью зависит от взрослого. К тому же ему не хватает опыта и понимания временной перспективы, чтобы сообразить: отдаление родителей носит непостоянный характер»[30].

Даже дети, которые уже понимают, что мама или папа через какое-то время снова начнут разговаривать с ними (или выпустят из комнаты), не всегда способны до конца оправиться от этого наказания. Метод отлучения позволяет добиться успеха в формировании более приемлемого для взрослых поведения ребенка. Но движущей силой этого эффекта становится глубокое чувство «тревоги, связанной с возможностью потери родительской любви», говорит Хоффман[31]. Это заставило задуматься даже тех исследователей из NIMH, которые обнаружили, что лишение любви может привести к временному послушанию. Еще одна группа психологов сделала вывод, что такой вид воспитания «оставляет ребенка в состоянии эмоционального дискомфорта в течение более долгого времени», чем телесное наказание[32].

Научных исследований, посвященных лишению любви, не так много, однако уже проведенные позволяют установить тревожные закономерности. Дети, подвергающиеся подобному обращению, как правило, имеют более низкую самооценку. Они демонстрируют признаки более слабого эмоционального здоровья в целом и отличаются повышенной склонностью к участию в преступных действиях. Если рассматривать более широкую категорию «психологического контроля» со стороны родителей (в котором лишение любви считается «определяющей характеристикой»), дети старшего возраста, подвергающиеся такому обращению, страдают от депрессии чаще, чем сверстники[33].

Несомненно, родитель имеет значительную возможность «манипулировать ребенком через его потребность в родительской любви и одобрении, а также с помощью страха потери эмоциональной поддержки родителей»[34]. Но это совсем не похоже, например, на боязнь темноты, которая у большинства людей со временем проходит. Этот вид страха может быть очень продолжительным и разрушительным. В детстве и юности нет ничего более важного, чем отношение к нам родителей. Неуверенность в их чувствах или опасение быть брошенным может оставить глубокий след, который не исчезает даже после того, как мы вырастаем.

Вполне закономерно, что наиболее вопиющим долгосрочным последствием лишения любви оказывается страх. Даже став взрослыми, подростки, которые подвергались такому обращению со стороны родителей, могут оставаться необычно тревожными. Они боятся показывать свой гнев и демонстрируют панический ужас перед неудачей. Их отношения искажены потребностью избежать привязанности, продиктованной страхом снова оказаться покинутыми. (Пережив лишение родительской любви в детстве, такие взрослые могут «прийти к выводу, что условия этой сделки в принципе невозможно выполнить. То есть они так и не заработали одобрение и поддержку родителей, поэтому [сейчас они пытаются] строить свою жизнь так, чтобы не зависеть от других в вопросах защиты и эмоционального комфорта».)[35]

Я вовсе не хочу сказать, что вы непоправимо сломали жизнь своего ребенка, если однажды, когда ему было четыре года, отправили посидеть в своей комнате. Вместе с тем список последствий вполне реален — я не выдумал его, пока принимал душ сегодня утром. Это не просто домыслы или истории из психологической практики. Контролируемые исследования однозначно связывают страхи с применением метода лишения родительской любви в раннем возрасте. Пособия по воспитанию почти никогда не упоминают эти данные, но к их совокупному эффекту следует отнестись очень серьезно.

Кроме того, есть еще одна находка, о которой стоит упомянуть: воздействие метода на нравственное развитие детей. Хоффман провел среди учеников седьмого класса исследование, обнаружившее связь между лишением любви и сниженным уровнем нравственности. Принимая решение, как вести себя с другими, эти дети не учитывали конкретные обстоятельства и потребности людей. Научившись выполнять указания, чтобы не потерять любовь родителей, теперь они просто применяли выученные правила в жесткой, шаблонной манере[36]. Если мы всерьез хотим помочь детям вырасти отзывчивыми и психологически здоровыми, то должны понимать, как трудно существовать в условиях лишения любви или, как мы увидим, любого другого вида наказаний.

Безрезультатные поощрения

Вы немного занервничали, узнав, что тайм-ауты и другие «мягкие» формы наказания на самом деле не так уж безобидны? Соберитесь с духом, худшее впереди. Обратная сторона лишения любви, то есть другой прием, связанный с условной любовью, — не что иное, как положительное подкрепление, подход, пользующийся бешеной популярностью среди родителей, учителей и других специалистов, занимающихся с детьми. Даже люди, осведомленные, какие непреднамеренные последствия могут иметь наказания, не задумываясь, призывают хвалить за хорошее поведение.

Здесь имеет смысл немного пояснить предпосылки поощрения[37]. Люди, обладающие большим авторитетом, обычно вынуждают подчиняться себе двумя общепринятыми способами. При этом неважно, где развиваются события — на рабочих местах, в учебных заведениях или в семьях. Один из этих способов — наказание за невыполнение правил. Другой — награда за их выполнение. Поощрить можно премией, привилегией, золотой звездочкой или шоколадным батончиком, наклейкой или членством в академическом клубе «Фи Бета Каппа»[38]. Кроме того, наградой может стать похвала. Таким образом, чтобы разобраться, что происходит, когда вы говорите ребенку: «Молодец!» — нужно полностью понимать всю философию кнута и пряника, частью которой становится это одобрение.

Прежде всего следует усвоить, что поощрения в высшей степени неэффективны для повышения качества работы или учебы. Значительное количество исследований показало, что дети и взрослые менее успешно выполняют поставленные задачи, когда за это им предлагают награду. Первые ученые, обнаружившие эту закономерность, почувствовали себя в тупике. Они ожидали, что, предложив некий стимул для достижения более высоких результатов, замотивируют людей приложить больше усилий. Однако столкнулись с тем, что дело обстоит в точности наоборот. Так, исследования неоднократно демонстрировали, что студенты, при прочих равных, лучше учатся, когда для их поощрения не используются оценки — если успеваемость выражается без участия каких-либо букв или цифр.

Но если нас интересуют не столько достижения, сколько поведение и нравственные ценности? Конечно, мы должны признать, что поощрения и наказания нередко помогают добиться успеха и купить временное послушание. Если бы я сейчас предложил тысячу долларов, чтобы вы сняли ботинки, вы бы, вероятнее всего, согласились. А я мог бы торжествующе объявить, что «подкуп работает». Но ни награды, ни лишения никому не помогут выработать приверженность задаче или действию, побудить поступать определенным образом, когда отсутствует стимул.

Один эксперимент за другим показывал, что вознаграждение не только неэффективно, а часто приводит к противоположным результатам. Например, исследователи обнаружили, что дети, награждаемые за хорошие поступки, реже считают себя хорошими людьми. Как правило, они объясняют собственное поведение стимулом. И когда возможность получить награду исчезает, менее склонны заботиться о других, чем те, которые вообще ничего не получали за помощь. Также они в целом начинают реже предлагать свои услуги, уяснив, что помогать другим нужно ради «приза».

Идея предлагать детям нечто вроде сахарной косточки, чтобы они поступали так, как мы хотим, почти всегда имеет негативные последствия. Но дело не в том, что мы даем не то лакомство или предлагаем его в неподходящее время. Скорее, у самой мысли изменить людей путем поощрения (или наказания) есть существенные недостатки. Родителям не всегда легко определить, какие именно. Меня часто спрашивают об этом люди, которые чувствуют некую неловкость, награждая своих детей, но не могут внятно определить источник дискомфорта.

Вот один из способов понять, в чем же дело. Большинство из нас предполагают, что существует единая мотивация, которой может быть много, мало или вообще не быть. Естественно, мы хотим, чтобы у наших детей не было в ней недостатка, то есть выполнять домашнюю работу, поступать благоразумно и так далее их побуждали высокие мотивы.

Проблема, однако, в том, что существуют разные виды мотивации. Многие психологи разделяют ее на внутреннюю и внешнюю. Внутренняя мотивация подразумевает, что вам изначально нравится то, что вы делаете. Внешняя предполагает, что вы делаете это ради какой-то цели — получить награду или избежать наказания. Можно читать книгу потому, что хочется узнать события в следующей главе, или потому, что вам обещали за это наклейку либо пиццу.

Главное не только то, что одна мотивация отличается от другой. И даже не то, что качество внешней ниже, чем внутренней. Оба утверждения верны. Очень важно вот что: внешняя мотивация с высокой степенью вероятности подрывает внутреннюю. Когда внешняя растет, внутренняя падает. Чем большую награду люди получают за свои действия, тем больше шансов, что они потеряют интерес к поощряемой деятельности. Конечно, всегда есть оговорки и исключения, и ни один психологический вывод невозможно суммировать в паре фраз. Но это основное положение было доказано десятками исследований участников разного возраста, пола и происхождения, выполнявших несхожие задачи и получавших отличающиеся вознаграждения[39].

Неудивительно, что дети, поощряемые за помощь другим, перестают об этом даже думать, когда награда не обещана. Кроме исследований существует и множество других доказательств этого. Если дать малышам незнакомый напиток, то тем, кто выпил его за приз, он понравится меньше, чем попробовавшим его просто так. Если заплатить детям за складывание пазла, они, как правило, не интересуются им после окончания эксперимента. Те же, кто ничего взамен не получили, продолжат самостоятельно заниматься головоломкой.

Напрашивается вывод: не имеет значения, насколько мотивирован ваш ребенок к тем или иным действиям (пользоваться горшком, играть на пианино, ходить в школу и так далее). Вопрос в том, как он мотивирован. Иными словами, важно не количество стимулов, а их тип. При этом мотивация, которая держится за счет поощрения, как правило, снижает ту, которую мы на самом деле хотели бы выработать в наших детях. Нам важен искренний интерес, который еще долго сохраняется после того, как награды пропадают.

Не слишком положительное подкрепление

А теперь по-настоящему плохая новость: все, что было сказано о материальных наградах (деньги или сладости) и символических (оценки или золотые звездочки), в той же степени относится к словесным поощрениям. Во многих случаях последствия похвалы для детей могут быть такими же печальными, как и при стимуляции разнообразными лакомствами.

Прежде всего, когда мы говорим: «Отличная работа!» — это не всегда соответствует тому, насколько хорошо на самом деле была сделана работа. Исследователи подтверждают, что люди, которых хвалят за хорошее выполнение творческой задачи, на следующей часто спотыкаются. Почему? Отчасти потому, что одобрение вынуждает человека «продолжать хорошую работу», и это необычайно мешает. Собственно заинтересованность людей в том, что они делают, сокращается (поскольку теперь их основная цель состоит в получении очередной похвалы)[40]. К тому же как только они задумываются, как бы сохранить направленный в их сторону поток положительных комментариев, становятся более осторожными и менее склонными рисковать (а это обязательное условие творчества).

Кроме того, положительное подкрепление обычно не помогает улучшить ничего, кроме достижений. Как и другие стимулы, максимум, на что оно способно, — временно изменить поведение. Например, детям, которых просто похвалили за то, что они выпили незнакомый напиток, он понравился намного меньше — точно так же, как тем, кто получил за это материальное поощрение. (Автор этого эксперимента сама не ожидала подобного результата: она предполагала, что похвала окажется менее деструктивной, чем другие внешние стимулы.)

Следующее исследование выявило более серьезный повод для беспокойства. Малыши, которых родители часто хвалят за проявления щедрости, в повседневной жизни обычно оказываются менее щедрыми — точно так же, как дети, которые получали за это материальное поощрение. Каждый раз, слыша: «Ты молодец, что поделился!» или «Я так горжусь тем, что ты мне помогаешь», — они становились менее заинтересованными в обмене или помощи. Дети рассматривали эти действия не как нечто самоценное, а как способ снова получить от взрослого положительную реакцию. В этом случае щедрость стала всего лишь средством достижения цели. В других ситуациях это могли быть рисование, плавание, знание таблицы умножения — любые действия, для которых мы предлагаем положительное подкрепление.

Похвала, как и другие поощрения, обычно тесно связана с поведением — наследие бихевиоризма, о котором я упоминал. Когда мы рассматриваем мотивы, лежащие в основе поступков, то ясно видим, что положительное подкрепление может дать осечку. Если мы хотим, чтобы ребенок вырос по-настоящему отзывчивым, недостаточно просто знать, что он помогает другим. Важно знать, почему он это делает.

Посмотрите на Джека: он поделился с другом игрушкой в надежде, что мама заметит это и осыплет его похвалами («Я рада, что ты дал Грегори тоже поиграть»). Теперь посмотрите на Зака: он поделился игрушкой, не зная и не заботясь о том, заметит ли это его мама. Малыш так поступил по одной причине: не хотел, чтобы его друг расстраивался. Когда родители хвалят детей за щедрость, они, как правило, игнорируют различие между мотивами. Хуже того, могут реально подкрепить менее желательные мотивы, научив детей напрашиваться на похвалу.

До этого момента я приводил в качестве главного аргумента следующее: похвала обычно контрпродуктивна, поскольку представляет собой внешний фактор мотивации. Но сейчас хочу взглянуть на эту идею под новым углом. Главное не то, что одобрение — разновидность поощрения. Дело в том, что положительное подкрепление прекрасно иллюстрирует идеи условного воспитания.

Подумайте: что может служить диаметральной противоположностью лишения любви, когда дети ведут себя не так, как хочется нам? Должно быть, это любовь, которую они получают, выполняя наши требования; которую мы направляем на них выборочно, при определенных условиях, часто в надежде на закрепление нужного поведения. Похвала не просто отличается от безусловной любви — это ее полная противоположность. Это способ сообщить детям: «Вы должны прыгать через мой обруч, чтобы я выразил вам поддержку и восхищение».

Заботливые родители внимательны и часто (хотя и не всегда) сообщают ребенку, что заметили его достижение, предлагая малышу самому сделать выводы. Но «Молодец!» или «Хорошая работа!» здесь не просто замечание — это суждение. И в нем заключен тревожный намек на то, как дети, скорее всего, воспринимают наше отношение. Вместо «Я люблю тебя» похвала звучит как «Я люблю тебя, потому что ты добился успеха». Необязательно произносить так много слов — конечно же, почти никто этого не делает. Все, что от нас требуется, — сделать это, то есть выразить любовь и продемонстрировать воодушевление при определенных условиях. (Аналогичным образом происходит отлучение, даже если родитель не говорит: «Я не люблю тебя, потому что ты плохо поступил». В обоих случаях сообщение считывается вполне внятно.)

Несколько лет назад мы с женой пытались найти няню. Одна из претенденток, молодая женщина, решительно изложила свою воспитательную философию следующим образом: «Мое внимание привлекает только хорошее поведение». Вероятно, она имела в виду, что не собирается ругать малышей за плохие поступки. Но мы сразу решили не нанимать ее. Не в наших интересах позволить детям думать, будто внимание взрослого, который о них заботится, они получат порциями в строгом соответствии с тем, что делают. Другими словами, она предполагала смотреть на них и слушать их, только когда посчитает, что они это заслужили.

Однако я благодарен этой женщине — она помогла мне четче сформулировать, против чего я возражаю и почему. Я также высоко ценю зерно мысли, которое заронила еще одна мама, когда-то посещавшая мои лекции. Уже не помню, как ее звали и даже в каком городе происходило дело. Она подошла ко мне и сказала, что сегодня в школе, куда ходит ее ребенок, ей подарили наклейку на бампер, которая выглядела следующим образом:

Я горжусь своим ребенком.

Он стал лучшим учеником месяца

Вернувшись домой, она взяла ножницы, отрезала вторую строку и наклеила на машину только первые четыре слова. Немного изобретательности, и женщина не только отказалась от приглашения стать условным родителем, но и использовала его как возможность заявить: она гордится своим ребенком без всяких оговорок.

Должен еще раз подчеркнуть, что в человеческом поведении нет абсолюта. Будут ли у положительного подкрепления вредные последствия (и если да, то какие), зависит от ряда факторов. Важно, как это происходит: формулировка похвалы, тон голоса, наличие/отсутствие свидетелей. Имеет значение, кого хвалят: каковы возраст, темперамент ребенка и другие переменные. Кроме того, необходимо знать почему: за какие поступки вы хвалите детей и какова цель этого — или, скорее, что они считают вашей целью. Похвала ребенка, облегчившего своими действиями вашу жизнь (например, он аккуратно поел), отличается от одобрения чего-то действительно впечатляющего, что он создал. Выражение удовлетворения бездумным послушанием (например, когда ребенок следует одному из ваших правил) отличается от проявления удовольствия по поводу интересного вдумчивого вопроса.

Вполне возможно найти способы свести к минимуму негативные последствия одобрения. Но гораздо важнее понимать, что даже оптимальные похвалы по-прежнему далеки от идеала. (Вот почему в главе 8 я буду предлагать альтернативы позитивным отзывам, а не просто слегка усовершенствованные варианты.) Безусловно, выражение спонтанного энтузиазма в связи с какими-то действиями ребенка более желательно, чем продуманное положительное подкрепление, направленное на изменение его поведения. Последнее можно назвать откровенной скиннерианской манипуляцией. Но это не значит, что первое совершенно безвредно.

Иногда фраза «Молодец, ты раскрасил рисунок, не выходя за края» (или, при разговоре с подростком, «Молодец, что остаешься на своей полосе») может быть просто способом передачи информации, а не словесным стимулом повторить отмеченное поведение. Но какую информацию мы сообщаем, не просто указывая ребенку на то, что он сделал, а одобряя его действия? Сделает ли он вывод, что мы рады за него и присоединяемся к нему в праздновании его достижения? Это лучший вариант развития событий. Но в условиях избирательного подкрепления ребенку слишком легко заключить, что мы одобряем его, только когда он делает то, чего мы хотим. («Смотрите, как папа радуется, когда я попадаю по мячу… И только когда я попадаю по мячу».)

Это, в свою очередь, нередко ведет к развитию у ребенка условной самооценки. Логическая цепочка развивается следующим образом: 1) «Мне нравится, как ты сделал то-то и то-то» для ребенка звучит как: 2) «Ты нравишься мне, потому что ты сделал то-то и то-то». В свою очередь, это может подразумевать: 3) «Ты не нравишься мне, когда не делаешь то-то и то-то». И последний этап — ребенок чувствует: 4) «Меня нельзя любить, если я не делаю то-то и то-то». Если рассматривать это как пример условного воспитания, похвала может быть опасной независимо от мотивов того, кто хвалит, даже если в его намерения не входит контроль над ребенком. Это особенно верно, если наши положительные комментарии и другие выражения любви в основном связаны с теми моментами, когда ребенок чем-то радует нас.

Возможно, вы сталкивались с людьми, которые на первый взгляд разделяют изложенное здесь беспокойство по поводу похвалы. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что на самом деле они возражают против того, как часто мы хвалим детей, или против того, что в наше время малышам почти ничего не нужно делать, чтобы услышать: «Молодец!» Рациональное зерно в этом наблюдении действительно есть. Я слышал, как родители на детской площадке ворковали над крохой: «Какой молодец, ты так хорошо качаешься». (Хотя это просто гравитация!)

Но я по-настоящему озабочен подобным возражением. С одной стороны, оно не попадает в суть вопроса: положительное подкрепление вызывает протест не только потому, что им пользуются слишком часто или чересчур легко. На самом деле проблема гораздо глубже.

С другой стороны, эти претензии могут сделать жизнь детей еще хуже. Тот, кто заявляет, что бессмысленно гладить детей по голове за каждую мелочь, обычно добавляет: мы должны быть более избирательными и разборчивыми в похвалах — а это значит, дети должны прикладывать больше усилий, чтобы заработать наше одобрение. То есть воспитание должно стать еще более условным. Эти критики, вероятно, правы, отмечая, что детей хвалят постоянно, и похвалы превращаются для них в фоновый шум, на который они почти не обращают внимания. Хорошо! Но беспокоиться нужно, как раз когда похвала сформулирована и высказана в самое подходящее время для достижения максимального эффекта. Именно тогда (по крайней мере, с точки зрения ребенка) безусловность нашей любви вызывает больше всего сомнений.

Еще в 1970-е годы исследователь из Флориды Мэри Роу заметила кое-что интересное, изучая различные методики обучения в школе. Дети, которых учителя часто хвалили, казались менее уверенными в своих ответах. Они чаще других отвечали вопросительным тоном («М-м… фотосинтез?»). Меньше делились идеями с соучениками и менее последовательно работали над заданием. И немедленно отказывались от своих предположений, стоило учителю не согласиться[41].

Это исследование подтвердило истину, которую мы можем наблюдать в семьях: детское чувство собственной компетенции и, возможно, самоценности может увеличиваться или уменьшаться в зависимости от нашей реакции. Дети смотрят на нас в переносном, а иногда и в буквальном смысле, чтобы увидеть, одобряем ли мы то, что они сделали. (Это немного напоминает, как малыши проверяют нашу реакцию, когда падают, — смотрят на наше лицо, чтобы понять, все ли с ними в порядке. Если мы со страхом воскликнем: «О боже! Милый, ты ушибся?» — скорее всего, расплачутся.)

Получая похвалу, дети постепенно утрачивают способность и желание гордиться своими достижениями — и определять, что считать таковым. У них даже может развиться «наркотическая зависимость» от похвалы. Став взрослыми, они будут все так же обращаться за оценкой к другим людям, переживая восторг или уныние в зависимости от того, похвалит ли их супруг, начальник или кто-то другой, кого они наделили властью говорить им: «Молодец!»

Все малыши испытывают глубокую потребность в одобрении от своих родителей. Именно поэтому похвала часто работает некоторое время, заставляя детей делать то, чего мы хотим. Но мы обязаны воздерживаться от эксплуатации этой зависимости ради собственного удобства — а именно так мы и поступаем, когда с улыбкой говорим что-нибудь вроде: «Мне очень понравилось, как быстро ты сегодня утром собрался в школу!» Дети чувствуют, что ими манипулируют с помощью этого «контроля под сладким соусом»[42], даже если не могут внятно объяснить как. Но независимо от того, поймают они нас на этой хитрости или нет, взбунтуются или нет, метод все равно неприемлемый. Вы словно выжидаете, пока ребенок захочет пить, а затем предлагаете ему воды только после того, как он сделает для вас что-нибудь полезное.

Хуже того, положительное подкрепление часто создает порочный круг, в чем-то напоминающий лишение любви: чем больше мы хвалим, тем больше наши дети нуждаются в похвале. Они кажутся неуверенными, тянутся, чтобы их еще и еще погладили по голове, — мы удовлетворяем запрос, но им этого по-прежнему мало. Кэрол Дуэк[43], психолог из Колумбийского университета, провела предварительное исследование, частично объяснившее, что при этом происходит. Когда наши высказывания «подразумевают пропорциональное распределение внимания (и, следовательно, взращивают чувство пропорциональной ценности…)», маленькие дети начинают демонстрировать признаки беспомощности. Положительное подкрепление — одна из форм условной любви, и Дуэк утверждает, что при этом мы условно одобряем не только конкретную особенность или поведение. Ребенок скорее начинает воспринимать «всего себя» положительно, только когда радует родителей. Это крайне эффективный способ подорвать самооценку. Чем чаще мы говорим: «Молодец, хорошая работа!» — тем хуже малыш относится к себе и тем больше похвалы ему требуется[44].

Естественно, это должно заставить нас скептически отнестись к утверждению, будто любая похвала — хорошо, потому что дети хотят ее. Если вам нужно заработать деньги и единственный доступный способ — монотонный тяжелый труд, вы можете от безысходности согласиться на такую работу. Но это не значит, что вы будете ей рады. Просто вы берете то, что можете получить. Истинная потребность детей заключается в любви без оговорок. Но если все, что вы можете им предложить (единственная альтернатива критике или пренебрежению), — это одобрение, основанное на их поступках, они жадно впитают его. А затем, чувствуя себя смутно неудовлетворенными, вернутся, чтобы получить больше. К сожалению, некоторые родители, в детстве получавшие слишком мало безусловной любви, делают ошибочные выводы и считают, что им не хватало как раз похвалы. И захваливают детей до смерти, создавая новое поколение, неспособное получить то, что ему действительно необходимо.

Многие родители говорили, что эти идеи трудно воспринять, особенно поначалу. Достаточно неприятно слышать, что вы можете как-то не так вести себя с детьми. Но еще хуже узнать, что именно то, чем вы гордились и в чем считали себя совершенно правым — например, часто хвалили своих детей, чтобы развить у них высокую самооценку, — приносит больше вреда, чем пользы.

Некоторые сразу спрашивают: «Что можно сделать вместо этого?» Вполне разумный вопрос, пока нас интересуют альтернативы идее условного воспитания в целом (о которых я расскажу позже), а не просто поверхностные изменения — новые, улучшенные формулировки похвалы.

Некоторые чувствуют себя неловко и начинают нервно шутить: «Хе-хе. Наверное, теперь я не могу сказать, что мне понравилась ваша книга? Ведь это значит, что я хвалю вас. Хе-хе-хе»[45]. Это понятно. Требуется некоторое время, чтобы принять новую идею, особенно ту, которая приглашает во многом пересмотреть свои действия и убеждения. Мы должны привыкнуть к ней, опробовать, и во время этого переходного периода наш дискомфорт может проявляться в различных формах.

Некоторые задаются вопросом — значит ли это, что они плохие родители, потому что давно используют отлучение и положительное подкрепление (даже если никогда так не называли свои методы). Однако в большинстве случаев им никто еще не предлагал задуматься об этом и не приводил доводы, ставящие под сомнение все те советы, которые мы обычно принимаем на веру: больше хвалить детей или отправлять их на тайм-аут.

Некоторые не спрашивают, что делать, не пытаются шутить и не испытывают беспокойства. Они просто отмахиваются от этих критических аргументов, заявляя (в какой-то степени справедливо), что с глобальной точки зрения выражать энтузиазм по поводу поступков детей далеко не самое плохое, что мы можем для них сделать. Действительно, они ежедневно подвергаются намного худшему обращению. Но это не очень подходящий пример для сравнения, по крайней мере, не для тех, кто хочет быть хорошим родителем. Суть в том, что мы можем сделать больше.

Неоднозначный вопрос самооценки

Методы лишения любви и положительного подкрепления способны привести к тревожным последствиям: от чувства беспомощности до нежелания помогать другим, а также (когда дети вырастут) от страха быть покинутыми до неприязни к родителям. Но есть один вывод, звучащий во всех результатах упомянутых научных исследований. Он касается того, как люди, подвергавшиеся условному воспитанию, относятся к самим себе.

Разумеется, речь идет о самооценке, и в последние десятилетия это слово слышится на каждом шагу. Прежде чем завершить главу, хочу посвятить несколько страниц некоторому анализу отношения к себе, поскольку это непосредственно затрагивает идею условного воспитания. Немало специалистов в области психологии и образования, особенно связанных с так называемым направлением работы над собой, по-видимому, считают, что высокая самооценка — это хорошо, а низкая — плохо. И ее повышение автоматически дает человеку ряд преимуществ: академические достижения, конструктивный жизненный выбор и так далее. Но этот критерий уже стал нарицательным для социальных консерваторов, удобным объяснением всех недостатков общества, в особенности школьной системы.

По моему мнению, у любой крайности в самооценке есть реальные недостатки. Несколько лет назад я провел довольно обширный обзор исследований[46] и обнаружил, к некоторому удивлению, что высокая самооценка не всегда сопровождается лучшими результатами. И даже когда это происходит, не факт, что именно она стала причиной достижений.

Однако это не привело меня в стан «противников самооценки», презирающих концепцию в целом. Некоторые специалисты разделяют эту точку зрения, поскольку считают, что довольные собой дети не замотивированы к достижениям. Если их внимание сосредоточено на ценности личности, а не поступков, они вряд ли многого добьются. Чтобы учиться и создавать, вы должны быть недовольным. Под лежачий камень вода не течет.

Это утверждение опирается на несколько ошибочных предпосылок, которые я объясню в главе 5. А пока обратим внимание на следующее. Многие критики утверждают, что высокая самооценка не дает никаких преимуществ, но в качестве аргумента приводят лишь постулат: высокая самооценка — это просто плохо, независимо от результатов. Для них довольный собой — самое скверное ругательство; вероятно, они считают, что быть таковым в принципе глубоко подозрительно. За этим скрывается опасение, что дети посмеют быть удовлетворенными, ничем не заработав это право. Мир доказательств условно отметается, и эти эксперты ведут нас (через потайную дверь) в область моралистических первопричин. Здесь царит пуританское рвение: взрослые обязаны в поте лица зарабатывать хлеб, а дети не должны слишком хорошо думать о себе, если только у них нет для этого веских оснований.

Другими словами, на самом деле консерваторы нападают на безусловное чувство собственного достоинства. Однако исследователи начинают понимать, что именно этот аспект имеет решающее значение для прогнозирования качества жизни. Если нас интересует психическое здоровье человека, не следует спрашивать, сколько у него чувства собственного достоинства. Скорее, вопрос в том, как изменяется его самооценка в зависимости от происходящего: например, от того, насколько он успешен или что думают о нем другие. Реальная проблема не в том, что чувство собственного достоинства слишком мало («Я не очень доволен собой»), а в том, что оно слишком зависит от внешних условий («Я доволен собой, только когда…»)[47].

Два психолога-экспериментатора, Эдвард Деси и Ричард Райан[48], которые подчеркнули важность этого различия, признали, что даже люди, чья самооценка приближается к «настоящей» — то есть безусловной, — «вероятно, будут испытывать удовольствие или радостное волнение, добиваясь успеха, и разочарование при неудаче. Но их чувство собственной человеческой ценности не будет зависеть от этих достижений, и они не ощутят себя великими и могущественными в случае успеха или подавленными и никчемными при поражении»[49].

Эти крайности — лишь первые результаты зависимости чувства собственного достоинства от определенного набора ожиданий, чужих либо своих. Новейшее исследование показало, что среди студентов зависимая самооценка связана с «большей вероятностью употребления алкоголя как способа получить социальное одобрение или избежать социального отторжения». Другие исследования связывают ее с чувством тревоги, враждебности, оборонительным поведением. Такие люди могут быть агрессивными, когда их самооценка под угрозой, что происходит регулярно. Или же страдать депрессией и искать облегчение в саморазрушительном поведении. Если они довольны собой, только когда, по их мнению, хорошо выглядят, это может спровоцировать расстройство пищевого поведения[50].

И наоборот, безусловное чувство собственного достоинства, именно того рода, который активно осмеивают в некоторых кругах, представляется оптимальной целью[51]. Люди, не задумывающиеся, что их личная ценность зависит от их успехов, предпочитают рассматривать неудачи просто как временную помеху, решаемую проблему. Кроме того, они не очень склонны к тревожности и депрессии[52]. И еще одно: их намного меньше заботит проблема самооценки! Тратить время, чтобы понять, насколько вы хороши, или прилагать сознательные усилия, пытаясь стать довольным собой, не только малоэффективно, но и может быть плохим знаком. Это маркер других проблем — в частности, того, что ваше чувство собственного достоинства непрочно и зависимо. «В этом парадокс самооценки: если она нужна, у вас ее нет, а если она у вас есть, она не нужна»[53].

Что же приводит людей в печальное состояние зависимой самооценки? При каких обстоятельствах они начинают думать, что чего-то стоят, «только если…»? Одна из вероятных причин — конкуренция: создание ситуаций, когда человек может добиться успеха, только если другие потерпят неудачу, и слава достанется одному победителю. Это отличный способ подорвать веру человека в самого себя и внушить ему, будто он чего-то стоит, только когда побеждает[54]. Кроме того, есть причины полагать, что зависимая самооценка может быть результатом определенного стиля воспитания, при котором детей строго контролируют, — об этом я расскажу в следующей главе.

Но чаще всего зависимая самооценка возникает в результате пропорциональной оценки другими людьми. И это возвращает к тому, с чего мы начали: когда дети чувствуют, что родители любят их только при определенных условиях — а так случается при использовании метода лишения любви и положительного подкрепления, — им становится очень трудно принять себя. И с этого момента все идет наперекосяк.

Глава 3. Слишком много контроля

* * *

Однажды моя жена гуляла с детьми в парке. Вернувшись, поделилась впечатлениями, качая головой и негодуя: «Не могу поверить, насколько унижающе и враждебно некоторые родители разговаривают со своими детьми. Зачем тогда они вообще решили завести детей?» Мне самому не раз приходилось задаваться подобным вопросом, и я начал записывать примеры, наблюдаемые в городе. Среди множества прочих оказались и такие случаи.

• Малыша строго отчитали за то, что он бросал плюшевого медведя в игровой зоне детской библиотеки, хотя рядом никого не было.

• Ребенок, тщетно просивший печенье в супермаркете, заметил, что неподалеку другой маленький мальчик ест печенье. Когда он указал на это своей матери, та ответила: «Наверное, это потому, что он умеет пользоваться горшком».

• Маленький мальчик, громко выражая восторг, спрыгнул с качелей на детской площадке, и его мать зашипела: «Немедленно прекрати баловаться! Сегодня ты больше не будешь качаться. Еще раз так сделаешь, и пойдешь на тайм-аут».

• За водяным столом в детском музее мать все время одергивала маленького сына, утверждая, что объявления, развешанные в этой зоне, якобы запрещают делать то, что он хотел, например: «Здесь написано, что нельзя брызгаться». Когда он спросил почему, она ответила: «Просто так написано».

Я вскоре отказался от своих заметок. Таких случаев было слишком много, все были похожи друг на друга. Записывать оказалось просто незачем, не говоря о том, что это довольно угнетающее занятие. Снова и снова на детской площадке мы видели, как родители внезапно объявляли, что пора уходить, иногда даже хватали ребенка за руку. (Если малыш начинал плакать, списывали на то, что он «устал».) Мы видели, как мамы и папы невольно воспроизводили поведение армейского сержанта, запугивающего новобранцев: кричали, наклонившись к лицу, потрясая пальцем прямо перед носом ребенка. Часто в ресторанах наблюдали родителей, которые поминутно делали своим детям замечания, поправляли их манеры, выговаривали, будто не так сидят, комментировали, что (и сколько) они едят, и в целом превращали все в событие, окончания которого дети не могли дождаться. (Неудивительно, что во время семейных обедов многие дети говорят, что не голодны, а через некоторое время у них появляется аппетит.)

Уверяю вас: пока у меня не появились собственные дети, я гораздо критичнее относился к таким родителям. Пока вы сами не начали толкать перед собой коляску, просто не в состоянии представить, как эти крошечные существа умеют играть у вас на нервах и испытывать терпение. (И конечно, не можете оценить те необыкновенные моменты восторга, которые они дарят.) Я очень стараюсь не забывать об этом, когда поведение другого родителя заставляет меня морщиться. И напоминаю себе, что ровно ничего не знаю об истории семьи, за которой наблюдал в течение нескольких минут, — ни того, с чем этому родителю пришлось столкнуться сегодня утром, ни того, что ребенок сделал перед тем, как разыгралась эта сцена.

И все же. Несмотря на все допущения, которые мы готовы сделать, и все оговорки, которые готовы учесть, есть общая истина. На одного ребенка, которому разрешают баловаться в общественном месте, приходятся сотни детей, чьи родители ограничивают их без всякой необходимости, кричат, угрожают и запугивают; детей, чьи протесты обычно игнорируют и от чьих вопросов отмахиваются; детей, которые уже привыкли слышать автоматическое «Нет!» в ответ на свои просьбы и «Потому что я так сказал!», если спрашивают почему.

Впрочем, вы не должны верить мне на слово. Представьте, что вы антрополог, и в следующий раз, когда окажетесь на детской площадке, в торговом центре или на детском дне рождения, присмотритесь к происходящему. Вряд ли вы увидите то, чего не видели раньше, но можете заметить детали, на которые до этого обращали мало внимания. Вероятно, на основе увиденного даже сделаете некоторые обобщения. Но будьте осторожны: стать более восприимчивым к тому, что происходит вокруг, не всегда приятный опыт. Если начнете смотреть слишком внимательно, не исключено, что довольно скоро у вас пропадет всякая охота ходить на прогулку в парк. Как написала мне одна мама из Калифорнии:

Вы были относительно недавно в продуктовом магазине? Это настоящее мучение! [Смотреть на то, как] родители используют взятки, унижения, наказания, награды и прочие оскорбительные приемы, почти невыносимо. Что случилось с моим славным мысленным экраном?. Каждое «Если ты не успокоишься, мы никогда больше не пойдем в магазин!» и «Зайка, если ты перестанешь кричать, мы купим мороженое!» грозит задушить меня. Интересно, как мне удавалось не слышать всего этого раньше?

Подумайте еще раз о разных методах условного воспитания, описанных в предыдущих двух главах. Они вредны уже хотя бы потому, что ребенок чувствует, когда его контролируют. Это работает и наоборот: когда мы используем наказания, поощрения и другие стратегии, чтобы манипулировать поведением детей, они ощущают, что их любят, только когда они соответствуют нашим требованиям. Условное воспитание может возникнуть как следствие контроля, даже если оно не было его целью. И напротив, контроль объясняет деструктивные эффекты условного воспитания.

Однако чрезмерный контроль сам по себе проблема и поэтому заслуживает отдельной главы. И дело не ограничивается какой-то одной конкретной формой дисциплины, будь то тайм-аут или очередная наклейка в «звездную карту», телесные наказания или словесные поощрения, подаренные или отнятые привилегии. Замена одного метода на другой мало что меняет, если мы не в состоянии разобраться с первопричиной: основная проблема воспитания детей в нашем обществе — это не вседозволенность, а страх перед вседозволенностью. Мы так боимся избаловать наших чад, что в итоге чрезмерно их контролируем. Конечно, одни дети избалованы, другие заброшены. Однако гораздо реже возникает тема настоящей эпидемии микроменеджмента: стремления родителей контролировать юное поколение в мелочах и вести себя так, будто малыши — это полностью принадлежащие им дочерние предприятия. Поэтому важный вопрос, к которому я вернусь позже, звучит следующим образом: как руководить и ограничивать (а это необходимо) без излишнего контроля. Но сначала мы должны уяснить, до какой степени на самом деле можем переусердствовать и почему этому искушению необходимо сопротивляться.

Общение взрослых с детьми часто основано на неуважении к их потребностям и предпочтениям, да и, в принципе, к ним самим. Родители ведут себя так, будто считают, что дети не заслуживают такого же уважения, как взрослые. Много лет назад психолог Хаим Гинотт[55] предложил вспомнить, как мы реагируем, когда наш ребенок случайно забывает где-нибудь принадлежащую ему вещь, — а затем сравнить это с нашей реакцией, когда подобной хронической забывчивостью страдает наш друг. Мало кому придет в голову отчитать взрослого тем же тоном, какой мы обычно оставляем для детей: «Да что с тобой такое? Сколько раз повторять — перед уходом нужно посмотреть, не забыл ли ты свои вещи. Думаешь, мне больше нечем заняться, кроме…» и так далее. Взрослому человеку мы, скорее всего, скажем просто: «Вот твой зонтик»[56].

Некоторые родители вмешиваются по привычке, прикрикивая «Хватит бегать!», даже когда совсем невелик риск, что ребенок нанесет ущерб другому человеку или обстановке. Многие как будто пытаются ткнуть его носом в собственное бессилие и показать, кто в доме хозяин. («Потому что я мама, вот почему!» «Мой дом, мои правила!») Одни пытаются контролировать детей с помощью физической силы, другие предпочитают чувство вины («После всего, что мы для тебя сделали! Ты разбиваешь мне сердце…»). Другие непрерывно пилят детей, и их напоминания и критические замечания сливаются в устойчивый гул. Иногда явно не возражают против того, что делают дети, но потом вдруг взрываются без всякого предупреждения: ребенок словно задевает ногой невидимую растяжку (на самом деле это может быть связано не столько с поведением малыша, сколько с настроением взрослого) — и родитель внезапно приходит в ярость и становится пугающе жестким.

Разумеется, не все поступают описанным образом, а некоторые вообще никогда не делают ничего подобного. Исследования показали, что убеждения и методы, связанные с воспитанием, обычно меняются в зависимости от культурной, классовой, расовой принадлежности родителей, а также, среди прочих факторов, и того, какое давление испытывают они сами. (Подробно об этом см. в приложении.) Исследователи также уверяют, что большинство взрослых не придерживаются единого стиля воспитания — на всевозможные виды плохого поведения они обычно реагируют по-разному[57].

Но, пожалуй, более интересно, что именно родители оценивают как «плохое поведение». Некоторые регулярно применяют это определение к действиям, которые вы или я сочли бы вполне безобидными, и на основании этого расправляются со своими чадами[58]. Обычно это происходит в рамках так называемого авторитарного стиля воспитания. Таких родителей скорее можно назвать строгими и требовательными, чем понимающими и обнадеживающими. Устанавливая правило, они редко сопровождают его объяснениями или обоснованиями. Чтобы добиться исполнения, не только ожидают абсолютного послушания и не задумываясь наказывают, но и считают, что для детей гораздо важнее подчиняться авторитету, чем уметь думать самостоятельно или выражать свое мнение. Они настаивают, что за малышами нужно бдительно следить. А когда те нарушают правила — что только подтверждает мрачные подозрения авторитарных родителей о том, каковы дети на самом деле, — считают, что они сделали это сознательно, независимо от возраста, и должны нести ответственность.

Настораживающая подробность: та же тема — «угодливое исполнение родительских требований и… раннее подавление неприемлемых порывов» — всплывает в классическом исследовательском проекте, осуществленном после Второй мировой войны. Ученые изучали психологическую подоплеку фашизма — в частности, детство тех людей, которые выросли, испытывая ненависть к целым группам, и имели выраженную тягу к власти[59].

Конечно, это крайние точки спектра контроля. Слыша о таких случаях, вы наверняка говорите: «Ну нет, ко мне это точно не относится. Я не авторитарный родитель и не кричу на своего ребенка за то, что он весело играет на детской площадке». Но почти все хотя бы изредка поддаются тяге к чрезмерному контролю. Одни делают это с убеждением, что дети должны научиться делать то, что им говорят (в конце концов, взрослым лучше знать, не так ли?). Другие просто обладают авторитарным складом характера и с самого начала привыкают навязывать детям свою волю[60]. Кто-то поступает так просто из отчаяния, нерегулярно, в ответ на акты неповиновения. Многие родители действительно обеспокоены благополучием детей, однако никогда не задумывались, что их действия — это чрезмерный и контрпродуктивный контроль.

Большинство из нас просто наблюдает «парад плохих родителей», то есть людей, гораздо более контролирующих, чем мы сами. Утешает мысль: «По крайней мере, я никогда так не делаю». Но настоящая задача — задуматься о тех вещах, которые мы делаем, и спросить себя, соответствуют ли они реальным интересам наших детей.

Какие дети выполняют то, что им говорят

Давайте ненадолго отвлечемся от амбициозных целей, которые мы ставим перед детьми, и сосредоточимся на том, что побуждает их подчиняться нашим требованиям. Если необходимо заставить их сделать что-то (или прекратить делать) прямо сейчас, в этот самый момент, то нужно признать: применение силы — угрозы, наказание, громкое требование — иногда приводит к нужному результату[61]. Но только иногда. В целом же более послушными оказываются именно те дети, чьи родители не употребляют власть и устанавливают с ними спокойные теплые отношения. Взрослые относятся к малышам с уважением, сводят контроль к минимуму и всегда разъясняют причины своих просьб.

В классическом исследовании ученые сначала отделили чутких, принимающих и открытых для контакта родителей от тех, которые считали, что «имеют полное право делать [со своим ребенком] что хотят, навязывая свою волю, подгоняя его под свои стандарты, произвольно прерывая, без учета его потребностей, желаний и характера деятельности, которой он занят». Удивительное совпадение — именно у матерей, относившихся к первой категории (то есть менее контролирующих), маленькие дети намного чаще выполняли то, что им велели[62].

Во втором исследовании с участием двухлеток большую готовность выполнить ту или иную просьбу продемонстрировали дети, чьи родители «четко сообщали, чего хотят, и помимо этого выслушивали возражения малышей, а также улаживали ситуацию, максимально уважая детскую самостоятельность и индивидуальность»[63].

Третье исследование еще немного подняло ставки. Специалисты изучали группы дошкольников, отличавшихся особым непослушанием. Одним матерям предложили играть с детьми как обычно, а другим дали задание «участвовать в любой деятельности, которую выберет ребенок, при этом позволять ему контролировать характер и правила взаимодействия». Кроме того, их попросили воздержаться от команд, критики или похвалы. (Заметьте, похвала тоже оказалась под запретом, вместе с другими формами манипуляции.) После того как игра закончилась, мамы по просьбе экспериментаторов дали детям несколько команд, связанных с уборкой игрушек. Результат: дети, менее контролируемые в ходе игры — то есть те, кому давали право голоса, — более охотно выполняли инструкции своих матерей[64].

Какими бы поразительными ни казались результаты этих экспериментов, проблемы традиционной, основанной на контроле дисциплины становятся еще более очевидными, если взглянуть, как дети вели себя после того, когда взрослый выходил из комнаты. Один исследователь заинтересовался не только тем, кто из малышей послушается, когда его попросят что-то сделать (убрать игрушки), но и тем, кто послушается, когда его попросят чего-то не делать (не играть с определенными игрушками). Ответ на оба вопроса оказался одинаковым: просьбу выполнили те дети, чьи матери поддерживали их, обращались с ними приветливо и в целом избегали силового контроля[65].

На этом доказательства не заканчиваются. Пара психологов изучала причины возникновения у детей искреннего, «заинтересованного» послушания, в противоположность вынужденному подчинению «ситуативного» типа. Еще два психолога хотели выяснить, что побуждает ребенка следовать указаниям взрослого, но не матери или отца[66]. В обоих случаях лучшие результаты показали те дети, чьи родители обращались с ними уважительно и чутко, а не те, чьи родители придавали особое значение контролю.

Одна из причин, почему тяжеловесный делай-что-я-говорю подход обычно не слишком хорошо работает, такова: мы действительно не можем контролировать детей — по крайней мере, там, где это имеет реальное значение. Очень сложно заставить ребенка съесть эту пищу, а не ту, пописать здесь, а не там, и просто невозможно вынудить заснуть, перестать плакать, а также слушать нас или уважать. Эти вопросы становятся для родителей самым большим испытанием именно потому, что задействуются уже заложенные границы влияния одного человека на другого. С грудными детьми, а позднее с подростками цель контроля в конечном счете оказывается иллюзией[67]. К сожалению, это не останавливает нас от попыток выработать новые, более хитроумные и действенные стратегии, чтобы заставить детей слушаться. И когда наши методы терпят неудачу, мы воспринимаем это как подтверждение, что нужно… усилить нажим.

Диаметральные противоположности

Есть некий парадокс: именно те родители, которые сильнее всего стремятся контролировать своих детей, в итоге имеют самый слабый контроль над ними. Но это еще не все. Гораздо важнее то, что основанный на авторитете подход не просто неэффективен — он деструктивен, хотя на первый взгляд может показаться, что он работает. Как однажды сказал мне Томас Гордон[68], создавший «Тренинг родительской эффективности»: «Автократическая среда делает людей больными».

Конечно, не все болеют одинаково. Психотерапевты давно поняли, что одна и та же причина может иметь сильно отличающиеся следствия. Например, некоторые люди, испытывающие сомнения в собственной ценности, ни в чем не уверены и принижают себя. Другие, испытывающие те же сомнения, производят впечатление высокомерных и самовлюбленных: пытаются напыщенностью компенсировать низкую самооценку. Таким образом, противоположные проявления личности могут иметь общий корень.

То же происходит, когда родители настаивают на абсолютном контроле. Одни дети в результате становятся слишком уступчивыми, другие, наоборот, чересчур непокорными. Давайте рассмотрим каждую из этих реакций по отдельности. Многие родители мечтают иметь детей, которые всегда делают то, что им говорят. Но я уже упоминал во введении: когда дети запуганы и послушны, это не очень хороший знак. На работе мы посмеиваемся над сотрудниками, которые смотрят в рот начальству и всегда и во всем с ним соглашаются, — так что же заставляет нас думать, что подобное поведение у ребенка стоит считать идеальным?

В 1948 году журнал Child Development («Развитие ребенка») опубликовал результаты одного из первых научных исследований на эту тему. Было обнаружено, что у контролирующих родителей дети дошкольного возраста обычно «тихие, хорошо воспитанные, уступчивые». Но вместе с тем мало взаимодействуют со сверстниками, и им словно не хватает любопытства и оригинальности. «Авторитарный контроль… обеспечивает послушание, но делает это ценой личной свободы», — заключил экспериментатор[69].

Более четырех десятилетий спустя, в 1991 году, тот же журнал опубликовал итоги исследования с участием 4100 подростков. Цель была прежней: выяснить, насколько они благополучны в психологическом и социальном планах, а затем сопоставить полученные сведения с их воспитанием. Оказалось, что дети авторитарных родителей часто набирают высокие баллы за «послушание и соответствие стандартам взрослых». Но, добавляли ученые, «за это молодые люди, по всей видимости, платят уверенностью в себе — как в своих силах, так и в социальных и академических способностях. Общая закономерность позволяет предположить, что эту группу молодых людей принудили к послушанию силой авторитета»[70].

Таким образом, чрезмерное послушание — один из результатов излишнего контроля. Однако других детей такое же воспитание толкает в другую крайность, заставляя бунтовать против всего и вся. Их воля, суждения, потребность иметь право голоса в собственной жизни подавляются, и единственный способ восстановить чувство независимости для них — стать непокорными.

Когда мы заставляем детей чувствовать себя беспомощными, подчиняя нашей воле, это порождает у них сильный гнев. И если он не находит выхода в тот же момент, это не значит, что он исчезает. Когда это случится, зависит от личности ребенка и конкретной ситуации. Иногда это приводит к учащению конфликтов с родителем. Как замечает Нэнси Самалин[71], даже «выигрывая, мы проигрываем. Принуждая детей к послушанию силой, угрозами или наказаниями, заставляем их чувствовать себя беспомощными. Стремясь избавиться от дискомфорта, вызванного ощущением беззащитности, они провоцируют очередной конфликт, чтобы доказать: у них еще есть сила»[72]. А у кого малыши учатся ее использовать? У нас. Авторитарное воспитание не только раздражает их — оно также подсказывает, что можно направлять свой гнев против другого человека[73].

У таких детей обычно формируется постоянная потребность открыто проявлять неуважение к облеченным властью фигурам. Часто они приносят эту враждебность в школу или на детскую площадку. (Исследования показывают, что дети, воспитанные контролирующими родителями, даже не достигнув трех лет, уже имеют повышенную склонность к деструктивному поведению и агрессии в отношении сверстников, которые, как правило, по этой причине стараются их избегать[74]. Очевидно, такая изоляция не лучшим образом отразится на их развитии.)

Но если ребенок боится бросить вызов вам в лицо, он порой находит способ сделать это за вашей спиной. Суровое воспитание позволяет сформировать личностей, которые, на первый взгляд, ведут себя так хорошо, что вам завидуют все соседи. Но нередко они просто учатся искусно скрывать свои проступки, иногда ужасающе подлые. Они кажутся идеальными, но на самом деле ведут двойную жизнь. Как признался один психолог: «Родители стремились полностью контролировать нас, поэтому мы создали две реальности: об одной они знали, а другая оставалась для них тайной»[75]. Такие дети все время подвергаются риску различных психологических проблем. Кроме того, они могут бояться взрослых, которые относятся к ним подобным образом, и чувствовать отчуждение от них.

Жесткий контроль, как и условная любовь, может давать результаты в краткосрочной перспективе, но за счет фатального долгосрочного ущерба для наших отношений с детьми.

Одна женщина при обсуждении в онлайн-группе привела любопытный пример. Она рассказала, как провела Рождество с родственниками мужа, которые были воспитаны в большой строгости и теперь направляли в том же ключе собственных детей. Во время каникул они рассказывали истории о разнообразных выходках времен своей юности. «Эти примерные, дисциплинированные, вежливые дети превращались в конченых хулиганов каждый раз, когда родители поворачивались к ним спиной, — сказала женщина. — Они творили такие вещи, которые мне никогда даже не пришли бы в голову». В ее семье, напротив, «никогда не было [графиков] поведения, поощрений, наказаний по расписанию, запретов выходить из дома, порки или лишения привилегий». И она клянется, что никто не совершал никаких серьезных проступков.

Что служит альтернативой излишней уступчивости или чрезмерной непокорности? Как выглядят такие дети? В ответ на просьбу своих родителей — а позднее других людей — они могут иногда сказать «да», иногда «нет». Но не чувствуют себя обязанными подчиняться или, наоборот, протестовать во что бы то ни стало. Они часто делают то, о чем их просят, особенно когда убеждены, что это разумно или важно для обратившегося к ним человека. Вероятнее всего, это дети родителей, которые создали запас доверия, обращались с ними уважительно, объясняли причины своих просьб и не ожидали немедленного послушания. Такие родители спокойно относятся к тому, что их дети время от времени самоутверждаются, проявляя непокорность, и когда такое случается, не принимают это слишком близко к сердцу.

Переедание, безрадостность и другие издержки контроля

В главе 2 я описывал последствия зависимой самооценки, ссылаясь на работу психологов из Рочестерского университета Ричарда Райана и Эдварда Деси. (Деси также участвовал в исследовании студентов колледжа, которое выявило печальные последствия условного воспитания.) Эти два ученых вместе с коллегами и бывшими студентами несколько десятилетий собирали доказательства того, что плохие вещи случаются, когда люди разных возрастов чувствуют над собой контроль. И неважно, как он реализуется — через наказания, награды, условную любовь, прямое принуждение или другими способами.

Изучая воспитание, они обнаружили: чем сильнее дети чувствуют, что их ограничивают и контролируют, тем выше вероятность «прямого сопротивления тому, чему участники социума имели намерение содействовать» — и тем более нестабильным будет детское самовосприятие, или чувство собственного «я»[76]. Вернемся к исследованию с участием студентов. Почему им так вредно было слышать от своих родителей: «Я люблю тебя, только когда ты…»? Да потому что это сообщение заставляло понимать, что их контролируют изнутри. Они выросли с ощущением, что должны вести себя — или добиваться успеха — определенным образом, чтобы порадовать своих родителей. То есть в конечном счете быть довольными собой. Ключевое слово здесь должны: в психологическом смысле они не чувствовали себя свободными поступать иначе.

Усвоенное стремление «быть хорошим», упорно трудиться и делать все, чтобы мама или папа были довольны, не так уж положительно, если человек не ощущает его как собственное решение. И это подтверждает упомянутое исследование. Студенты, полагавшие, что родители любят их только условно, гораздо чаще, чем сверстники, сообщали: их побуждало действовать «сильное внутреннее давление», а не «реальный осмысленный выбор». Они также объясняли, что радость, вызванная каким-либо успехом, как правило, недолговечна; мнение о себе сильно колеблется, и они часто чувствуют вину или стыд[77].

Деси и Райан считают, что дети рождаются не только с определенными базовыми потребностями, к которым относится и право голоса в собственной жизни. В них заложена способность так принимать решения, чтобы отвечать этим потребностям: они оснащены «гироскопом естественного саморегулирования». Если мы чрезмерно контролируем детей, например предлагая награды и похвалы за выполнение наших указаний, они попадают в зависимость от внешних источников контроля. Гироскоп разбалтывается, и личность теряет способность к саморегуляции[78].

Еда

Самый наглядный пример этого связан с едой. Это правда, дети не всегда выбирают полезные продукты. (Вот почему мы должны научить их, что полезно, а что нет, а также обеспечить ограниченным набором продуктов, чтобы любая пища, которую они выберут, соответствовала этим требованиям.) Но даже без нашего вмешательства малыши, как правило, потребляют то количество калорий, которое нужно их организму. Иногда они в течение нескольких дней едят так мало, что мы начинаем беспокоиться, но потом вдруг поглощают одну за другой огромные порции. Съев что-нибудь сытное, потом, как правило, едят меньше или выбирают менее калорийные блюда. В вопросах питания молодое поколение обладает поистине замечательной способностью к саморегулированию.

Если только мы не пытаемся разрушить эти здоровые привычки. Несколько лет назад два диетолога из Иллинойса провели увлекательный эксперимент. Они наблюдали за группой из 77 детей в возрасте от двух до четырех лет, отмечая, насколько мамы и папы пытались контролировать их пищевые привычки. Они обнаружили, что дети, чьи родители настаивали на питании по режиму (а не в те моменты, когда они на самом деле были голодны), побуждали доедать свою порцию до конца (даже когда им явно не хотелось) или использовали еду (особенно сладости) в качестве награды, в итоге теряли естественную способность регулировать потребление калорий. Некоторые из этих взрослых сами имели пищевые расстройства и передавали их своим детям. Но какие бы причины ни вызывали такой чрезмерный контроль, его последствия начали проявляться еще до того, как малыши выросли из подгузников. У этих детей было «мало возможностей научиться контролировать собственное потребление пищи», и они перестали доверять сигналам своего организма, сообщавшего о реальном чувстве голода. В результате многие начали набирать лишний вес[79].

Мораль

Выводы, касающиеся еды, любопытны и даже тревожны, но это всего лишь одна из иллюстраций более серьезной проблемы. Внешнее регулирование может помешать внутреннему не только в вопросе здорового отношения к питанию, но и по поводу нравственности. Тяжеловесный стиль воспитания ничего не делает для поддержания нравственного развития ребенка, и даже наоборот, может подорвать его. Дети, на которых давят, вынуждая поступать так, как им говорят, вряд ли сами задумываются над решением этических дилемм. Довольно быстро создается порочный круг: чем меньше у малыша шансов самостоятельно решать, что будет правильным, тем больше для него вероятность поступить так, что родители сочтут его безответственным, а значит, получат повод и дальше лишать его права выбора.

Один активно цитируемый обзор исследований в области развития ребенка сообщает любопытный вывод. Да, дети авторитарных родителей не слишком изобретательны в «сопротивлении искушению». Но доказано, что «они демонстрируют меньшую сознательность и скорее внешнюю нравственную ориентацию при обсуждении правильного поведения в ситуации морального конфликта»[80].

Интерес

Есть еще одно следствие чрезмерного контроля. Когда дети чувствуют, что их вынуждают что-то делать или слишком жестко регулируют способ их действий, они становятся менее заинтересованными в этой деятельности и не хотят разбираться со сложными задачами. В ходе интересного эксперимента родителям предложили сесть на пол рядом с их малышами до двух лет, занимавшимися с игрушками. Одни родители сразу же включились в процесс и начали руководить («Поставь кубик. Нет, не сюда. Туда!»). Другие давали детям возможность самостоятельно все изучать, подбадривая и предлагая помощь лишь при необходимости. Затем малышам дали другие игрушки, но на этот раз родителей рядом не было. Оказалось, что дети контролирующих родителей быстрее отказывались от попыток разобраться, как работает новая забава.

Десять лет спустя очень близкие результаты показало другое исследование, в котором участвовала группа детей шести-семи лет: те, чьи родители контролировали процесс (указывали, что делать, критиковали или хвалили), довольно быстро теряли к ней интерес. Оставаясь одни, они тратили меньше времени на игру, и занятие показалось им не такими интересным, как детям с менее контролирующими родителями[81].

Навыки

Первое из исследований, продемонстрировавших уменьшение интереса ребенка к игре в зависимости от поведения родителя, провели еще в середине 1980-х годов Венди Грольник[82], бывшая студентка Деси и Райана, и ее коллеги. (Второе исследование было выполнено, среди прочих, самим Деси.) Почти два десятилетия спустя Грольник обнаружила, что контролирующие родители не только отбивают у детей интерес к тому, чем те занимаются, — они также мешают детям приобрести нужные навыки. На этот раз Венди наблюдала, как группа третьеклассников вместе с мамами и папами работала над проектами, похожими на домашнее задание. (В одном случае нужно было воспользоваться географическими картами, в другом — разобраться со стихотворным размером.) Затем каждого ребенка оставляли в одиночестве и просили выполнить аналогичные задания. Дети более контролирующих родителей хуже справлялись с самостоятельной работой[83].

Интересно, что наиболее контролирующими (по крайней мере, в задании, касавшемся стихов) были те взрослые, которые сами чувствовали себя под контролем — экспериментатор сказал им, что детям вскоре предстоит тестирование, которое оценит их навык выполнения подобных заданий[84]. То же самое происходит с учителями: надавите на педагога, чтобы «поднять стандарты», и он превращается в инструктора строевой подготовки. Как ни парадоксально, в результате его воспитанники демонстрируют более низкие результаты, чем у учителей, которых не нагружают ответственностью за успехи учеников[85].

В своей очень полезной и лаконичной книге The Psychology of Parental Control («Психология родительского контроля») Грольник резюмирует ряд исследований, показывающих, что «контролирующее воспитание связано с более низким уровнем внутренней мотивации, менее успешным усвоением моральных ценностей, более слабым саморегулированием» и более низкой самооценкой, не говоря уже о «нежелательных побочных эффектах в отношениях детей и родителей». Она добавляет: «Эти вопросы касаются не только развития и благополучия ребенка, но и его способности успешно превратиться в счастливого, приспособленного к жизни взрослого». Ее обзор дает веские основания полагать, что последствия чрезмерного контроля вредны независимо от того, сколько детям лет, хотя они в разном возрасте имеют разные потребности. Воспитательные стили существенно отличаются в зависимости от расовой, классовой и культурной принадлежности семьи. Однако чрезмерный контроль всегда имеет негативные последствия[86].

Конечно, говоря о чрезмерном, или избыточном, контроле, нельзя не задуматься, существует ли идеальный «объем» контроля. Я считаю, что оптимальная степень контроля связана не столько с его количеством, сколько с качеством. В зависимости от того, как мы определяем контроль, имеет смысл не просто уменьшать его, а искать альтернативы. Например, детям в жизни необходима структура, и одним она необходима больше, чем другим, — но это не значит, что им просто нужно умеренное количество контроля[87]. Как определить разницу? Конечно, есть «серая зона», но обычно разумная структура используется только в случае необходимости, на гибкой основе, без неоправданных ограничений и по возможности при участии ребенка. Результат разительно иной, если использовано принуждение, давление или навязывание своей воли — а именно это обычно называют контролем.

Как родители мы должны быть вовлечены в жизнь наших детей и осведомлены о ее деталях. Ничто в этой книге не может быть истолковано как разрешение сидеть сложа руки и позволить детям самим воспитывать себя. Можно сказать, это наша работа — держать воспитание «под контролем», то есть создавать здоровую и безопасную среду для развития ребенка, предлагая руководство и устанавливая границы. Но совсем не наша работа «контролировать», то есть требовать абсолютного послушания, давить или непрерывно руководить. Это может показаться парадоксальным, но мы должны, по сути, держать под контролем процесс обретения ребенком контроля над собственной жизнью. Наша цель — помочь детям расширить свои права и возможности, а не заставить их соответствовать шаблону. Наш метод — уважение, а не принуждение.

Иногда определенный контроль неизбежен, и хитрость в том, чтобы не перестараться. Но мы должны руководствоваться воспитательным подходом, фундаментально отличающимся от контроля, а не просто пытаться найти золотую середину между чрезмерным контролем и недостаточным. В главе 9 я предлагаю несколько советов, как этого добиться.

Глава 4. Вред наказаний

* * *

Наказание, контроль, авторитарное воспитание, лишение любви, условная любовь — все эти понятия пересекаются. Однако именно первое из них нам наиболее знакомо и понятно. Наказывать детей — значит делать так, чтобы они испытали какие-то неприятные ощущения, или помешать им испытывать приятные ощущения, как правило, с целью изменения их поведения. Другими словами, наказывающий заставляет детей страдать, чтобы преподать им урок[88].

Возникают вопросы о дальновидности такого подхода. Например, какова вероятность того, что мы оказываем детям услугу на будущее, намеренно делая их несчастными? И если наказание так эффективно, почему приходится снова и снова применять его?

Доступные исследования не развеивают подобных сомнений. Результаты эксперимента 1957 года, посвященного классическому воспитанию, стали полной неожиданностью даже для его авторов. Изучив все данные, собранные в ходе наблюдения за детьми дошкольного возраста и их матерями, они сделали заключение: «Печальные последствия наказания связывают унылой нитью все наши выводы». Наказание подтвердило контрпродуктивность, независимо от того, для чего родители его применяли: чтобы избавиться от агрессии, чрезмерной зависимости, ночного недержания или любой другой проблемы. Специалисты последовательно убедились, что метод наказания «в долгосрочной перспективе неэффективен для устранения того поведения, против которого оно направлено»[89]. Новые, подробно проработанные исследования только укрепили этот итог. Например, было обнаружено, что родители, которые «наказывают [или наказывали] детей, нарушающих правила дома, растят личностей, более склонных к попиранию любых норм»[90].

Впечатляющий ряд исследований подтверждает деструктивные последствия наказаний, особенно телесных — порки, шлепков и иных способов причинить физическую боль ради дисциплины. (Причем далеко не всегда получается добиться даже временного послушания[91].) Этот вид воздействия делает детей более агрессивными, но не только. Ударив ребенка, вы определенно «дадите ему урок»: с людьми слабее вас можно поступать как угодно, в том числе причинять им боль.

Я считаю, что исследования поддерживают абсолютную нетерпимость к телесным наказаниям, поскольку это нецелесообразный, непродуктивный и потенциально крайне вредный метод. И для осознания этого даже не стоит обращаться к научным данным. Чтобы обосновать наше возражение, достаточно общечеловеческих ценностей. Мужчины, бьющие жен или подруг, вызывают отвращение. А взрослые, причиняющие своим детям боль любым способом и по любой причине, еще хуже.

Однако так же как проблемы с контролем не ограничиваются только наказаниями, проблемы наказаний не ограничиваются только физическим воздействием. Об этом хорошо сказала социолог Джоан Маккорд:

Если бы родителям и учителям пришлось заменить физические наказания нефизическими, они, возможно, не научили бы детей драться; тем не менее закрепили бы в них уверенность, что причинение боли считается законным способом демонстрации власти… И последствия могли оказаться не менее деструктивными для сострадания и интересов общества[92].

Другими словами, проблема заключается в самой идее принуждать детей к переживанию какого-то неприятного опыта. Таковым может быть физическое насилие, лишение любви или внимания, унижение, изоляция и так далее.

Это важно прежде всего потому, что даже некоторые авторы, твердо выступающие против телесных наказаний, по-видимому, уверены, что другие виды наказаний безвредны или даже необходимы. (Томас Гордон, Хаим Гинотт и Уильям Глассер — три блестящих исключения. Они замечательно написали, что проблемой нужно считать саму идею наказания.)

Между тем некоторые консультанты отреагировали на понятное нежелание родителей использовать карательные методы, переименовав их в «последствия». В некоторых случаях изменение носит чисто семантический характер: подразумевается, что нейтральное название сделает происходящее менее неприятным. Но иногда нам говорят, что, если наказание не отличается жестокостью, «логически» связано с проступком или было четко оговорено заранее, оно вполне допустимо — да и вообще не следует его считать наказанием.

Я в это не верю. А еще важнее — не думаю, что в это верят дети. Конечно, плохую вещь можно сделать еще хуже, добавив в нее элементы непредсказуемости или отсутствия ясности — или переусердствовать и сделать наказание чрезмерно жестоким. Однако причина печальных последствий от этого иная.

Объявив, что мы планируем наказать ребенка («Запомни, если ты сделаешь X, то я сделаю с тобой Y»), мы, возможно, успокаиваем собственную совесть (честно предупредили!), но на самом деле угрожаем ребенку. Мы заранее говорим, как именно заставим его страдать, если он не подчинится. Это свидетельствует о недоверии («Я не уверен, что ты все сделаешь правильно, если не пригрозить наказанием»), укрепляет ребенка в мысли, что он слушается только в силу давления извне, и подчеркивает его бессилие. Те негативные последствия, о которых нас предупреждают логика, опыт и научные исследования, никуда не денутся, если мы слегка изменим воздействие — или иначе назовем его[93].

Иногда родителям рекомендуют вместо порки отправлять детей на тайм-аут — как будто это два единственных доступных варианта. Но в действительности, как мы уже убедились, то и другое — карательные методы. Они отличаются только тем, как дети будут страдать: физически или эмоционально. Если бы мы были вынуждены выбрать один из этих методов, то, конечно, тайм-аут лучше порки. Хотя, если уж на то пошло, бить детей гораздо лучше, чем стрелять в них, но это вряд ли можно считать аргументом в пользу порки.

Еще одна облегченная версия наказания называется «естественные последствия». Она приглашает родителей дисциплинировать детей посредством бездействия — то есть отказываясь им помогать. Если ребенок опаздывает к обеду, мы должны оставить его голодным. Если забывает в школе свой дождевик, значит, на следующий день нужно позволить ему промокнуть. Считается, что это научит ребенка быть более пунктуальным, менее забывчивым и т. п. Но скорее всего, он вынесет из этих примеров совсем другой урок — что мы могли помочь, но не сделали этого. Как отмечают в обсуждении метода два автора, «когда вы стоите рядом и смотрите, как с ребенком случаются плохие вещи, он испытывает двойное разочарование. Первое: что-то пошло не так, и второе: его благополучие, очевидно, не так важно, если вы даже не шевельнули пальцем, чтобы помочь предотвратить неприятность. Метод “естественных последствий” на самом деле еще одна разновидность наказания»[94].

Одна из поразительных особенностей наказания — любого — то, как оно вовлекает в порочный круг всех участников. Это происходит аналогично лишению любви и положительному подкреплению. Неважно, сколько раз мы видели, как наш несчастный ребенок громко плачет от гнева и боли. Неважно, что улучшений не происходит, сколько бы мы ни наказывали его (и, скорее всего, дело становится только хуже). Мы почему-то продолжаем считать, что единственный способ — воздействовать снова и снова, возможно, даже более сурово. Исследования показывают, что худшие последствия дает не первоначальное вмешательство родителя, а использование наказания после того, как ребенку не удалось выполнить первое требование. Реактивное применение жестких мер, решение использовать их, когда мы уже пошли на принцип, вызывает самую большую тревогу. Именно поэтому очень важно воздерживаться от наказания в те моменты, когда мы сильнее всего злимся и расстраиваемся[95].

Но, что еще важнее, порочный круг создается не в момент столкновения с ребенком, а постепенно — по мере разворачивания событий в течение многих лет. Регулярно наказывая малыша, вы рискуете превратить его в дерзкого подростка. И все же вам советуют продолжать и даже усиливать меры воздействия: запирать непослушного мальчишку дома, лишать карманных денег, употреблять власть, чтобы заставить действовать ответственно. Чем больше неудач приносит эта система, тем больше мы считаем, что проблема в ребенке, а не в самой системе. И если мы остановимся и взглянем на свои действия со стороны, скорее всего, решим, что просто недостаточно искусно ее применяем. А нужно осознать, что именно в идее заставить детей страдать и заключается основная проблема. Гинотт был абсолютно прав: «Непослушание и наказание — не две взаимоисключающие противоположности. Наоборот, они подпитывают и усиливают друг друга»[96].

Почему наказание не работает

Учитывая все имеющиеся доказательства, очень трудно отрицать, что наказание детей действительно не работает. Почему не работает, определить труднее. Тем не менее мы можем высказать некоторые предположения.

• Наказание порождает агрессию. Как и другие формы контроля, оно часто вызывает агрессию у того, к кому его применяют, и этот опыт становится вдвойне болезненным, потому что ребенок не в силах ничего с этим сделать. Уроки истории стран и народов повторяют то, чему учит психология: при первой же возможности жертвы становятся палачами.

• Наказание показывает пример использования силы. Пример, который подает детям телесное воздействие, — насилие, то есть решение проблем с помощью силы. В сущности, все виды наказания учат чему-то подобному. Дети могут выучить или не выучить урок, который мы хотели им преподать с помощью некоего внушения («Больше так не делай!»). Но одно запомнят наверняка: когда самые важные люди в жизни, их ролевые модели, сталкиваются с проблемой, они пытаются решить ее силой, делая другого человека несчастным и вынуждая капитулировать. Наказание не только злит ребенка, оно «одновременно дает ему пример выражения этой враждебности вовне», отмечает один исследователь[97]. Другими словами, демонстрирует: кто сильнее, тот и прав.

• Наказание в конце концов теряет эффективность. Чем старше становятся дети, тем труднее определить вещи, которые окажутся для них довольно неприятными. (Кстати, ничуть не проще придумать и достаточно привлекательные поощрения.) В какой-то момент угрозы начнут звучать неубедительно и дети будут просто отмахиваться от вашего «Будешь сидеть дома!» или «На этой неделе не получишь карманных денег!». Это не значит, что дети упрямы и их ничем не проймешь. И не значит, что вам нужна помощь в разработке еще более коварного способа заставить их страдать. Это говорит лишь о том, что пытаться помочь детям стать хорошими людьми, наказывая за плохие поступки, с самого начала было глупой идеей.

Подумайте вот о чем: когда малыши удивляются, почему они должны хорошо себя вести или сопротивляться определенным соблазнам, родители всегда могут выбрать, как добиться желаемого поведения. Они могут опереться на уважение и доверие, которые взрастили с помощью безусловной любви к своим детям, и обратиться к их разуму, доходчиво объясняя, какие чувства вызовет у других людей тот или иной поступок. И могут просто прибегнуть к грубой силе: «Если ты не прекратишь, будешь наказан».

Проблема второго варианта в том, что при ослабевании вашей власти — а это рано или поздно произойдет — у вас не останется вообще ничего. Как отметил Томас Гордон, «неизбежным результатом последовательного употребления силы, чтобы контролировать [ваших] детей в ранние годы, становится то, что [вы] никогда не научитесь на них влиять». Таким образом, чем больше вы станете полагаться на наказание, тем «меньше реального влияния будете иметь в жизни своих детей»[98].

• Наказание разрушает отношения. Когда мы наказываем детей, им крайне трудно продолжать считать нас заботливыми союзниками, что жизненно важно для их здорового развития. Вместо этого (в их глазах) мы превращаемся в дуболомов, которых лучше избегать. Малыши понемногу начинают осознавать, что их родители — те огромные, всемогущие люди, от которых они полностью зависят, — иногда делают их несчастными нарочно. Те великаны, которые берут их на руки и качают, кормят и целуют, когда они плачут, иногда начинают вести себя совсем по-другому: отнимают вещи, которые нравятся крохам, или заставляют их чувствовать себя ненужными, или бьют пониже спины (хотя сами говорят, что дети всегда должны «решать проблемы словами»). «Они говорят, что делают это, потому что мы сделали то, но мы уже не уверены, можно ли им доверять и чувствовать себя с ними в полной безопасности. Глупо признаваться, что мы злимся или сделали что-то плохое, ведь за это, как мы выяснили, нас могут отправить на тайм-аут или говорить голосом, в котором нет ни капли любви, или даже ударить. Лучше держаться от них подальше».

• Наказание отвлекает детей от важных вопросов. Представьте, что ребенку говорят: ты ударил своего брата, поэтому теперь должен уйти в свою комнату и пропустить любимую передачу по телевизору. Давайте посмотрим на него, сидящего на своей кровати. О чем, по-вашему, он сейчас думает? Если вы считаете, что размышляет о своих поступках и бормочет: «Теперь я понимаю, что делать людям больно — неправильно», — тогда конечно, продолжайте отправлять своих детей в комнату, когда они плохо себя ведут.

Однако если вы, как любой человек, когда-либо имевший дело с реальным ребенком (или, если уж на то пошло, который сам когда-то был ребенком), считаете, что это просто смехотворный сценарий, зачем вообще назначать это или любое другое наказание? Мысль о том, что тайм-ауты — приемлемая форма дисциплины, потому что они дают детям время все обдумать, основывается на абсурдно нереальной предпосылке.

Наказание не заставляет малышей задуматься о том, что они сделали, и тем более о том, почему они это сделали и что должны были сделать вместо этого. Скорее, оно заставляет думать о том, какие все-таки вредные родители и, возможно, как отомстить (тому самому брату, из-за которого случились все неприятности).

Вероятно также, они поразмышляют о самом наказании: какое оно несправедливое и как в следующий раз избежать его. Наказывать детей — и угрожать, что сделаете это снова, если они вас рассердят, — отличный способ научить детей лучше скрывать содеянное. Скажите ребенку: «Чтобы я больше не видел, как ты это делаешь», — и он подумает: «Хорошо. В следующий раз ты этого не увидишь». Кроме того, наказание побуждает лгать. (Дети, которых не наказывают, меньше боятся признаваться в том, что натворили.) Тем не менее контролирующие родители, столкнувшись с предсказуемой нечестностью, которая обычно сопровождает традиционную дисциплину («Я ничего не делал! Оно уже было разбито!»), не подвергают сомнению эффективность своих методов, а снова наказывают ребенка, на этот раз за ложь.

• Наказание делает детей более эгоцентричными. Слово последствия часто употребляют не только как эвфемизм для наказания, но и в качестве оправдания для него: «Дети должны узнать, что у их действий есть последствия». Но для кого? Все наказания дают на этот вопрос одинаковый ответ: для себя. Внимание ребенка направлено исключительно на то, как лично он пострадает, если нарушит правила или окажет неповиновение взрослым — то есть с какими последствиями столкнется, если его поймают.

Другими словами, когда мы наказываем, дети задаются вопросом: «Что они (взрослые, обладающие силой) хотят, чтобы я сделал, и как поступят, если я этого не сделаю?» Обратите внимание — это зеркальное отражение вопроса, звучащего дома или в школе, когда ребенку обещают награду за хорошее поведение: «Что они требуют выполнить и как отметят?» Оба вопроса абсолютно корыстны. И оба радикально отличаются от тех, к которым мы хотели бы побудить детей, например: «Каким человеком я хочу быть?»

Пара исследователей, обнаруживших, что наказание препятствует нравственному развитию детей, справедливо обосновала эту находку: наказание «знакомит ребенка с последствиями его поведения для того, кто совершил проступок, то есть для него самого»[99]. Чем больше мы полагаемся на наказания, в том числе тайм-аут, или поощрения, в том числе похвалу, тем меньше вероятность, что дети задумаются, как их действия влияют на других. (Однако они могут научиться подсчитывать затраты и выгоды, то есть сопоставлять риск быть пойманными и наказанными с удовольствием, которое получат от совершения того, чего не должны.)

Такая реакция — проанализировать риски, найти способ не попасться, солгать в целях самозащиты — с точки зрения ребенка вполне обоснована. Она даже рациональна. Правда, не имеет никакого отношения к нравственности. И объясняется это приспособленчество тем, что любое наказание по своей природе препятствует развитию нравственного мышления. Когда защитники традиционной дисциплины утверждают, будто в реальном мире дети обязательно столкнутся с последствиями своего поведения, разумно спросить их, что это за «реальный мир» и какие это взрослые, которые способны отказаться от неэтичного поведения, только когда придется за это заплатить (если поймают).

А это такие взрослые, которыми наши дети, надеемся, никогда не станут.

До сих пор я приводил в основном аргументы практического характера. Относительно всех сколько-нибудь значимых критериев наказание малоэффективно, и напрасно ожидать, что при увеличении количества (или обратившись к другому виду) наказаний мы изменим положение. Но как реагировать на родителей, утверждающих, что объяснения, доводы, разделение чувств слабо влияют на ребенка, поэтому нужно «показать зубы», втолковывая что-то детям, или «привлечь их внимание», заставляя столкнуться с последствиями?

Для начала заметим: это утверждение предполагает, что без некоего механизма принуждения дети по умолчанию будут игнорировать самых важных людей в своей жизни. Непростой аргумент. Конечно, они иногда не обращают внимания на то, что мы говорим, и демонстрируют избирательную глухоту, когда мы зовем их обедать или просим убрать игрушки. Но это не значит, что они вообще не придают значения нашим обращениям и поступкам. Наоборот, даже слова самого мягкого родителя — возможно, следовало сказать, особенно его — имеют огромное влияние просто потому, что исходят от родителя.

Тем не менее разве можно отрицать, что угрозы и наказания привлекают внимание детей совсем иначе? Да, но на редкость контрпродуктивным способом. Те же особенности наказания, которые не позволяют его игнорировать, гарантируют, что ничего хорошего из этого не получится. Внимание ребенка привлекает боль, а также то, что человек, от которого он зависит, причинил ему эту боль. Вряд ли это способно произвести тот эффект, на который рассчитывают большинство из нас.

Некоторые родители рационализируют наказание, настаивая, что они на самом деле по-настоящему любят своих детей. Несомненно, это так. Но дети при этом оказываются в крайне запутанном положении. Им трудно понять, почему человек, который очевидно заботится о них, время от времени заставляет их страдать. Это создает искаженные представления, которые дети могут пронести на протяжении всей жизни: причинять другим боль — значит любить их. А может, это просто научит их тому, что для любви обязательно нужны определенные условия и она длится только до тех пор, пока люди делают то, чего вы хотите.

Еще одна рационализация гласит, что наказание не имеет деструктивных последствий, если назначается по уважительной причине и если эту причину ребенку объяснили. Однако на самом деле объяснение не уменьшает отрицательных последствий наказания — скорее наоборот, наказание сводит на нет положительные последствия объяснения[100]. Представьте, как обычно вы объясняете своему ребенку, что происходит, и помогаете осознать, какие чувства вызывает у другого человека его поведение. Вы говорите: «Энни, когда ты отняла кубики у Джеффри, он расстроился, потому что теперь ему не во что играть». Но что если вы привыкли наказывать ребенка за определенные проступки? Положительный эффект объяснения будет утрачен. Если Энни знает по опыту, что вы можете отправить ее посидеть на стуле или сделать что-то подобное, она вряд ли будет думать о чувствах Джеффри. Она озаботится лишь тем, как ситуация обернется для нее. Чем больше тревоги у нее вызовет перспектива наказания, тем меньше шансов, что она воспримет суть нравственного урока.

Если объединить все изложенное в этой главе с обсуждением из главы 2, постепенно начнет вырисовываться более широкая картина. Тот подход, который я назвал работой над ребенком и который включает в себя условное воспитание, на самом деле оказывается частью континуума — примерно такого:

Я не хочу сказать, что ударить своего ребенка и сказать «Молодец!» — морально равнозначные поступки. Но они концептуально связаны. Меня беспокоят все эти методы, а также допущения, которые их объединяют. По моему опыту, родители менее склонны изучать альтернативный метод работы с ребенком, пока они думают, что достаточно просто выбрать один из вариантов работы над, расположенный с правой стороны приведенной выше схемы. Вот почему я потратил так много времени, чтобы подчеркнуть, как важно полностью отвергнуть всю модель.

По сути, я также оспариваю подход, который можно резюмировать фразой «чем больше, тем лучше». Его сторонники предпочитают отклонять аргументы о том, что некая воспитательная практика плоха и должна быть заменена. «Почему бы не использовать и то и другое? — говорят они. — Нет причин выбрасывать из своего арсенала какие-то инструменты. Используйте все, что работает».

И мы должны еще раз спросить: «Работает для чего — и какой ценой?» Реальная проблема заключается в том, что разные стратегии иногда направлены на противоположные цели. Одна может уничтожить положительный эффект другой. Так, последствия наказания способны подорвать преимущества положительного воспитания, если сочетать оба эти подхода[101].

Народная мудрость, подтвержденная поколениями фермеров и бакалейщиков, гласит: одно гнилое яблоко портит целую бочку хороших. Мы не собираемся утверждать, будто традиционная дисциплина испускает что-то вроде психологического этилена, наподобие газа, выделяемого гниющими плодами. Но все же нам кажется, что стремление к оптимальным результатам требует отказаться от определенных методов, а не просто нагромождать поверх них другие, более правильные. Чтобы хорошие методы могли работать, мы должны отказаться от плохих, таких как наказания и поощрения[102].

Глава 5. Принуждение к успеху

* * *

Этот факт не слишком хорошо известен, но слово стресс для обозначения эмоционального состояния на самом деле метафора. Изначально этот термин относился к свойствам металлов и других материалов. Он обозначал растяжение или деформацию (цитирую по словарю) в результате воздействия чрезмерной силы. Стальной прут способен до определенного предела выдерживать стресс, после чего ломается.

Так что же, образно говоря, оказывает аналогичное воздействие на детей? И что с ними происходит, когда они «ломаются»?

Как только возраст ребенка начинают записывать двузначным числом, ставки в дисциплинарной игре повышаются. Подростки способны угодить в более серьезные неприятности, и когда они (вполне понятно) восстают против контроля, родители часто испытывают соблазн прибегнуть к еще более жесткому регулированию и более серьезным видам наказания. Но взрослые дети могут испытывать стресс и по другой причине. Все чаще им дают понять, что они должны быть не только послушными, но и успешными — не только быть положительными, но и хорошо себя проявлять.

Книги, написанные специалистами по психическому здоровью и другими авторами за последние двадцать лет, предостерегают: детей слишком торопят, понукают и перегружают. Исследование, опубликованное в 2002 году, обнаружило тревожно высокие показатели алкоголизма (особенно среди мальчиков) и депрессии (особенно среди девочек) у детей 11–12 лет из обеспеченных семей. Исследователи подчеркнули: эти симптомы непосредственно связаны с тем, что их уже призывали концентрироваться на поступлении в ведущие вузы.

Более того, семиклассники, которые сообщили, что их родители придают большое значение успеваемости, чаще проявляли признаки неблагополучия и «неадекватный перфекционизм». Гораздо меньше эти проблемы были распространены среди их одноклассников, чьи мамы и папы озабочены благополучием своих детей, а не их достижениями[103]. Заметьте, это не просто две разные цели — иногда они ведут в противоположных направлениях. И, как некогда сокрушался психоаналитик Эрих Фромм: «Немногие родители имеют мужество и свободу заботиться о счастье, а не об успехе своих детей»[104].

В предельном случае «гонка за успехом» достигает лихорадочного накала, и настоящее ребенка, по сути, закладывается в пользу его будущего. Занятия, способные заинтересовать подростка или доставить ему удовольствие, приносят в жертву неустанной подготовке к Гарварду (я называю этот процесс «подготовкой Г»). Родители ни на минуту не забывают о конечной цели и планируют школьные и даже внешкольные занятия с оглядкой на будущий грандиозный успех. Они растят не детей, а живое резюме, и к старшим классам подростки привыкают выбирать исключительно ту деятельность, которая способна произвести впечатление на приемную комиссию вуза. При этом они не обращают внимания или просто не вспоминают о том, что им самим кажется интересным здесь и сейчас. Вместо «что это значит?» они спрашивают учителей «нам нужно это знать?» — и мрачно продолжают повышать свой средний академический балл или пытаются выжать еще несколько пунктов из приемных экзаменов.

Подобная гонка за достижениями существует во многих семьях, где дети прекрасно себя ведут и никогда не доставляют проблем родителям или учителям. В частности, довольно успешные мамы и папы (здесь я имею в виду финансово успешных — при этом они не обязательно успешны как родители) могут предъявлять высокие и часто нереалистичные требования к своему потомству. Исследование с участием 11–12-летних детей носило провокационное название «Привилегированные, но подавляемые? Изучение благополучной молодежи». Один из его авторов обнаружил, что у относительно богатых подростков более высокий уровень наркомании и тревожности, чем у их ровесников из бедных кварталов[105].

Об этом доводе стоило рассказать живущим в пригороде родителям подростков (и детей помладше). В то же время некоторые подробности предостережений, что принуждение детей к успеху может дорого обойтись, не слишком актуальны за пределами богатых районов. Не все дети имеют расписание внешкольных занятий, которое утомило бы и генерального директора. Некоторые семьи больше озабочены выплатой кредита на машину, чем составлением оптимального маршрута для роскошного авто, везущего ребенка с уроков музыки на гимнастику. И если одни родители выступают «консультантами по вопросам карьеры» при своих детях, не будем забывать, что есть и другие родители, которые могут только мечтать о лишних деньгах (и свободном времени), которые позволили бы двигаться в этом направлении.

Коротко говоря, давление, которое испытывают дети, обычно зависит от общих условий жизни. Но это не значит, что его ощущают на себе только дети из богатых семей. Родители из рабочего класса иногда полны решимости дать своим чадам возможности, которых никогда не было у них, и еще более твердо настроены убедиться, что те в полной мере воспользуются всеми шансами. Это совсем не тот стресс, которому подвергается ребенок, чьи мамы и папы из принципа настаивают на занятиях с репетитором. Тем не менее это тоже стресс.

Последствия становятся особенно вредными, если на детей (из семей с любым уровнем дохода или этническим происхождением) оказывают давление, заставляя не только добиваться успеха, но и превосходить сверстников. Они начинают относиться ко всем вокруг как к потенциальным соперникам. В итоге подростки вполне предсказуемо испытывают отчуждение и агрессию, зависть (к победителям) и презрение (к проигравшим). Вместе с отношениями часто страдает и их самооценка. В конце концов, если ваше чувство компетентности зависит от того, сможете ли вы восторжествовать над другими, вы в лучшем случае будете чувствовать себя довольным и уверенным лишь время от времени. Все по определению не могут выиграть.

Еще в 1980-е годы пара психологов, опросив более 800 учащихся средней школы, обнаружила, что наиболее конкурентоспособные из них отличались «уникальной зависимостью самооценки от стороннего суждения и вывода об их успеваемости». Перевод: то, как они относились к себе, напрямую зависело от того, насколько успешно они справлялись с определенными задачами, и того, что думали о них другие[106]. Конкуренция делает самооценку условной и зыбкой, и это одинаково касается победителей и проигравших. Более того, подобный эффект возникает не только вследствие «чрезмерной» конкуренции. Всякий раз, когда детей настраивают друг против друга, чтобы один мог добиться успеха, только если другие потерпят неудачу, за это приходится платить определенную психологическую цену.

Все это дает нам, так сказать, новую оптику, через которую можно рассматривать все предупреждения: что мы слишком много делаем для детей, чересчур потакаем, принимаем излишне активное участие в их жизни. Но, я бы сказал, на самом деле вопрос не в том, сколько мы делаем для них, а в том, что делаем. Конечно, имеет смысл ослабить контроль, если мы заигрались и пытаемся заставить своих детей брать все новые и новые вершины или, что еще хуже, добиваемся, чтобы они превосходили сверстников. Но это не значит, что нужно меньше заниматься воспитанием. Просто мы должны делать это лучше — например, больше поддерживать и меньше контролировать. (О том, как это осуществить, я расскажу в главах 7–10.)

Вместо того чтобы спрашивать, не слишком ли много мы делаем для наших детей, возможно, полезнее (хотя и потенциально опаснее для душевного равновесия) спросить, для кого мы это делаем. На первый взгляд может показаться, что родители, которые давят на детей, виноваты лишь в том, что ставят их счастье впереди собственного, как это сформулировано в недавно вышедшей книге о гипервоспитании. Но посмотрите еще раз: иногда они просто купаются в отраженных лучах славы. Спортивные болельщики ликуют и гордятся, когда их команда выигрывает, но и родители испытывают косвенное чувство причастности к успехам детей. Такие люди умудряются уже через несколько минут после знакомства сообщить вам, что их ребенок занимается по программе для одаренных учеников, или попал в сборную штата по теннису, или был принят в Стэнфордский университет — досрочно, не меньше. (Я пародировал эту ситуацию, объявляя своим друзьям, что меня ужасно беспокоит моя дочь — она все еще шевелит губами во время чтения, хотя ей целых два года.)

Разумеется, нет ничего плохого в гордости за детей. Но когда хвастовство кажется чрезмерным — слишком подчеркнутым, или слишком частым, или начинается слишком быстро, — возможно, личность родителя поглощена достижениями ребенка. Это особенно верно, когда хвастовство звучит, скажем, более уверенно, чем любовь. В нем есть отзвук конкуренции, непрозрачный намек, что дитя, о котором идет речь, не просто умное — умнее любого другого. (То же самое с вездесущими наклейками на бампер: «Мой ребенок — лучший ученик такой-то школы» — подразумевается продолжение: «А твой нет»[107].)

Слушая подобных родителей, начинаешь подозревать, что эти достижения возникли не сами по себе, а были вытянуты из несчастного ребенка матерью или отцом, которые стояли над душой, постоянно толкали вперед и, возможно, любили не слишком сильно, но чересчур условно. Невольно возникает вопрос: верят ли эти дети, что их по-прежнему будут любить, если они перестанут быть столь впечатляющими. Подсознательное уравнение «Мой ребенок успешен — поэтому я тоже успешен» (или даже «Мой ребенок успешен, и я тому причина») напрямую связано с методом избирательного применения положительного подкрепления. Это когда дети догадываются: они должны хорошо проявить себя, чтобы получить объятия и улыбки, и их родители гордятся не тем, какие они есть, а лишь тем, что они делают.

Когда я сам был ребенком, некоторые родители отдавали малышей в детский сад на год раньше. Или договаривались, чтобы позднее те могли перескочить через класс, получая фору на пути к… цели в конце этой гонки. В наши дни такие мамы и папы, наоборот, специально выжидают лишний год, прежде чем отдать ребенка в школу, чтобы тот оказался старше одноклассников — предполагается, он будет больше знать и уметь и получит преимущества в спорте, так как будет более физически развит. Разворот стратегии на 180 градусов кажется почти комичным, но на самом деле важно: действительно ли решение принимается на основании того, что лучше для ребенка[108]. И снова мы должны не только спросить, до какой степени вовлечен родитель, но и какую форму принимает его участие и чем мотивировано.

В школе

Когда вы действительно сосредоточены на том, что лучше для ваших отпрысков — и готовы поставить под сомнение общепринятые представления, — можете в итоге ниспровергнуть некоторые популярные мнения о природе успеха. Возьмите оценки. Даже рассудительные и уважающие свое потомство родители убеждены, что высокие школьные оценки — хороший знак. Поэтому они рады, когда дети их получают. Но до анализа методов, используемых некоторыми взрослыми, чтобы подтолкнуть детей к этой цели, хочу высказать предостережение об идее оценок вообще.

Мои опасения основаны на том, что есть различные виды мотивации, которые не считаются в равной степени желательными (см. выше). Существует огромная разница между учеником, стремящимся получить хорошую оценку, и тем, кто старается решить задачу или понять историю. Более того, исследования показывают: когда школьников побуждают сосредоточиться на получении более высоких показателей, обыкновенно случаются три вещи: они теряют интерес к обучению, начинают уклоняться от слишком сложных заданий и утрачивают способность к глубокому критическому мышлению[109]. Давайте рассмотрим каждый из этих пунктов.

1. Дети, которых вознаграждают за великодушие, в итоге становятся менее великодушными. Точно так же ученики, которые получают высокие оценки (или, если уж на то пошло, чья основная цель — получение высокой оценки), проявляют меньше интереса к изучаемому предмету. Это происходит не с каждым ребенком — некоторые, по-видимому, имеют естественный иммунитет к деструктивным последствиям оценочной системы. Но для большинства риск очень высок. Насколько я знаю, абсолютно все исследования, касавшиеся этого вопроса, обнаружили аналогичное. Ученики, которым заранее сказали, что за выполнение задания будет поставлена оценка, получили меньше удовольствия от работы и не выказывали желания вернуться к этому позже — в отличие от школьников, которым дали такое же задание, но без упоминания об оценках. Самая потрясающая история и самый захватывающий научный проект быстро теряют свою привлекательность, если воспринимать их только как средство получения хорошего балла или золотой звездочки. Чем больше ребенок думает об оценках, тем больше вероятность того, что его природная любознательность атрофируется.

2. Оценки заставляют учеников по возможности выбирать путь наименьшего сопротивления. Внушите, что все действия идут в счет баллов, и в ответ они, скорее всего, начнут избегать ненужных рисков. Дети быстро сообразят, что верный путь к лучшим результатам — выполнение легких задач. Они выберут более тонкую книгу или сделают доклад на хорошо знакомую тему, чтобы свести к минимуму вероятность неудачи. Это не значит, что они не мотивированы или ленятся. Это лишь свидетельствует о том, что они рациональны. Дети откликаются на слова взрослых о том, что их цель — получить хорошую оценку. Родители тем самым сообщают, что успех значит больше, чем обучение. Согласно одному исследованию, мамы и папы, которые особенно высоко ценят школьные достижения, предпочитают, чтобы их отпрыски выбирали проекты, «требующие минимума усилий и гарантированно ведущие к успеху», а не те, где они «узнают много нового, но сделают много ошибок»[110]. И наоборот, когда взрослые дают понять, что обучение (и связанные с ним радостные переживания) важнее, чем качество успеваемости, дети охотнее пытаются разобраться в новой и интересной теме, даже если не уверены, насколько хорошо справятся.

3. Погоня за хорошими оценками часто приводит к более мелкому, поверхностному мышлению. Дети пролистывают книги, выхватывая из них то, что «нужно знать»; делают только то, что требуется, и не больше. Они начинают изобретать уловки, чтобы набрать максимальный балл на экзамене. Могут даже списывать и обманывать. Ученики, усвоившие правила игры, пройдут тест, получат высокую оценку и порадуют родителей. Но смогут ли потом вспомнить то, чему их учили? Придумать новые, небанальные способы решения задачи? Задать учителю глубокий вопрос или критически обдумать прочитанную книгу? Установить связь между разнообразными идеями и взглянуть на вопрос с разных сторон? Возможно, иногда им это удается, но исследование показывает, что, если цель — не столько понять и разобраться, сколько получить блестящий аттестат, это маловероятно. Название одной научной статьи, посвященной поощрениям в целом, хорошо подходит к оценкам в частности: «Враги познания».

Подведем итог: если мы хотим, чтобы наши дети: 1) на протяжении всей жизни сохраняли способность учиться и по-настоящему увлекались словами, числами и идеями; 2) не старались выбирать легкие и беспроигрышные пути; 3) научились глубоко мыслить, — нужно сделать все возможное, чтобы помочь им забыть об оценках. А еще лучше — обратиться к учителям и директорам школ с просьбой свести к минимуму (или даже устранить) использование системы баллов. Как человек, работающий с педагогами по всей стране, скажу: многие школы, действительно заинтересованные в высоком качестве обучения — и в том, чтобы учащиеся не растеряли естественную любовь к знаниям, — специально отказываются от оценок в виде цифр или букв. Они находят более информативные и менее деструктивные способы (например, письменные резюме или личные беседы) сообщить родителям, насколько хорошо успевают их дети или где им требуется помощь. И отсутствие аттестации в школе не создает никаких проблем при поступлении в вуз.

Конечно, такие учебные заведения все еще в меньшинстве. Основная масса по-прежнему полагается на традиционные табели. И вполне понятно, что родители чувствуют себя спокойнее, когда дети получают хорошие оценки и беспокоятся о плохих. Мы плывем по течению. Хотим, чтобы наши чада получали высокие баллы, поскольку это представляется наилучшим показателем успеха школы, а также потому, что мало кому из нас рассказывали о деструктивных последствиях этого — или о том, какие могут быть альтернативы. Более того, мы сами получали оценки, когда учились в школе. Именно поэтому еще важнее осознать потенциальный вред практики, которую мы привыкли воспринимать как должное, и понять: самый важный вопрос не в том, как будут аттестованы наши дети. Главное — не сочтут ли они, что баллы важнее обучения.

Оценки сами по себе представляют проблему. Но когда мы начинаем давить на детей, чтобы они получали более высокие баллы, то есть, по сути, берем порочную цель и соединяем ее с порочным методом, — вред удваивается.

Не вызывает сомнений, что избыточный контроль в целом негативно влияет на психическое здоровье детей, а также на их успеваемость. У ребят меньше шансов добиться успеха в разных видах школьной деятельности, если родители не дают им возможности самостоятельно принимать решения или испытывать чувство самоопределения[111]. Ясно также, что избыток родительского контроля, связанного конкретно с выполнением школьных заданий, потенциально вреден. Это вывод исследования, показавшего, что дети хуже учатся, когда их родители используют контролирующий стиль воспитания и делают домашние задания вместе с ними (см. выше).

Но теперь давайте добавим, что контроль, связанный конкретно с оценками, также плох. Некоторые родители обещают детям награды, от конфет и денег до автомобилей, если они принесут домой табель с высокими баллами. (Поскольку хорошая аттестация и так сторонний мотиватор, получается, что предлагают награду за награду.) Некоторые используют карательный контроль, угрожая различными неприятностями, если новости из школы будут плохими. Два отдельных исследования доказали, что эти методы в лучшем случае не помогают, а в худшем усугубляют проблему. В частности, дети, которым предлагают поощрение за хорошие оценки или грозят последствиями за плохие, обычно менее заинтересованы в процессе обучения и в дальнейшем, как следствие, хуже успевают в школе. И это прямой результат родительского вмешательства. По сути, чем больше мам и пап заботят достижения, тем ниже успеваемость ребенка[112].

Этот парадокс поразительно похож на то, как суровая дисциплина отбивает у детей желание делать то, что им говорят. В обоих случаях мы видим, что контроль дает обратный эффект. В отношении оценок исследования лишь подтверждают то, что многие из нас видели своими глазами. Вы давите на детей — например, чтобы делали домашние задания, и они пытаются спасти свою независимость либо через прямой бунт, либо через пассивное сопротивление: забывают, ноют, откладывают учебу на потом и занимаются другими делами. Чем больше вы читаете нотации, как важны хорошие оценки, или полагаетесь на метод кнута и пряника, тем больше дети протестуют против вашего контроля и тем хуже их баллы.

При этом беспокоит не то, что дети могут в итоге остаться с неудовлетворительной аттестацией. Я всегда говорил, что оценки не слишком-то содержательны. Скорее, нас должно интересовать, каков шанс, что ученики, сопротивляясь давлению, начнут прилагать меньше усилий в школе и в результате действительно будут плохо усваивать. Не обращайте внимания на разочаровывающие табели: если мы слишком сильно давим на детей, они в итоге могут начать меньше (или хуже) думать.

Конечно, есть шанс, что принуждение поможет одержать победу и, когда мы закрутим гайки, дети закопаются в книги и улучшат свои результаты, как и планировалось. Мы могли бы даже добиться успеха при поступлении в выбранный нами — ах, извините, — выбранный ими вуз. Но опять же, как и с дисциплиной, такие победы достаются дорогой ценой. Как наше вмешательство повлияет на отношение детей к себе и к нам? Как отразится стресс на их эмоциональном здоровье? А на их интересе к чтению и размышлениям? Если оценки сами по себе могут превратить обучение в изнурительную работу, только представьте, насколько этот эффект усиливается, когда родители начинают дополнительно акцентировать их улучшение.

«Я не слышал, чтобы родители обсуждали, как помочь детям полюбить чтение, — отмечает преподаватель из Нью-Йорка. — Они размышляют, как научить детей читать в самом раннем возрасте»[113]. И эти отсталые приоритеты имеют вполне предсказуемые и стойкие последствия. Например, мой знакомый, занимающийся подготовкой студентов во Флориде, однажды рассказал о клиенте, ученике средней школе, который имел прекрасные оценки по всем предметам. Оставалось только составить ослепительное эссе для подачи в колледж, и дело в шляпе. «Почему бы нам не начать с книг, которые особенно на вас повлияли, — предложил мой знакомый. — Расскажите, что вы читали для себя, а не по программе». Повисло тягостное молчание. Перечислять было нечего — концепция чтения для себя оказалась не знакома этому звездному ученику. Когда я рассказываю эту историю на лекциях для родителей и педагогов, вижу, как по всей аудитории слушатели согласно кивают. Во многих местах такие ученики составляют не исключение, а правило. Зачем им читать то, что не входит в обязательную программу? Нет оценки? Нет теста? Нет смысла.

Как ни странно, некоторые родители радуются, когда больше не нужно стоять у детей над душой, подгоняя, увещевая, вынуждая стараться сильнее. В какой-то момент дети интернализируют[114] это давление и, образно говоря, берут кнут в свои руки. Они чувствуют: с ними что-то не так, когда они не добиваются успеха. В этот момент мотивация учиться и достигать становится внутренней, но ее, безусловно, нельзя назвать подлинной. Они делают все сами, но не ощущают свободы выбора — и не чувствуют радости. Подобной интернализации следует бояться и стремиться ее предотвратить. В конце концов, любопытство, бурлящее в маленьких детях, не исчезает естественным образом, как молочные зубы. Обычно его душат вполне конкретные вещи, которые происходят (хотя и не должны) в семьях и школах.

Итак: оценки — это плохо. Контролирующие методы, заставляющие детей сосредоточиться на повышении баллов, — еще хуже. Но хуже всего, когда эти методы соединяются с условным воспитанием.

Некоторые родители не дают деньги за пятерки — вместо этого платят детям любовью и принятием. В сущности, они используют свою любовь как рычаг, чтобы принудить отпрысков добиться успеха — вплоть до того, что те начинают чувствовать, как позитивное отношение родителей к ним увеличивается и уменьшается в зависимости от их среднего балла. Ситуация становится особенно зловещей, когда любовь находится «в корреляции от соответствия крайне высоким и часто нереалистичным стандартам», как сформулировал это один исследователь. Когда дети чувствуют необходимость постоянно производить впечатление на взрослых, чтобы те могли ими гордиться, их самооценка может стать такой же условной. «Некоторые из этих подростков живут в постоянном страхе разочаровать родителей», — отмечает Лилиан Кац, специалист по вопросам образования в раннем возрасте. Действительно, новое исследование показало, что при использовании метода лишения любви дети особенно склонны испытывать нездоровый страх перед неудачей. (Интересен и другой вывод: решение мам и пап использовать подобные приемы нередко связано с собственным страхом поражения[115].)

Эта модель не только психологически деструктивна, она может стать буквально контрпродуктивной, подрывая (в очередной раз) именно то, что родители надеются развить. Например, некоторые подростки самостоятельно приходят к состоянию так называемого гандикапа[116]: чтобы оправдать отсутствие успехов, они перестают прилагать усилия. Это позволяет им поддерживать уверенность в том, что они умны. Они могут сказать себе, что, если бы учились, могли бы добиться большего. Чем уязвимее их чувство собственного достоинства, тем заманчивее желание защитить его, просто не вступая в игру. Другими словами, снижая свою успеваемость, они увеличивают шансы на неудачу, но делают это именно для того, чтобы не считать себя неудачниками и, следовательно, недостойными любви.

В «игре»

В некоторых семьях успехам в спорте придают больше значения, чем достижениям в учебе. Но принуждение к победе — а также цена — мало отличаются. Венди Грольник (о ее исследовании, посвященном родительскому контролю, я уже писал) была поражена результатами своих научных изысканий. Например, она разговорилась с матерью одного мальчика, которую встретила на соревнованиях в бассейне, и обратила внимание, что женщина пользуется множественным числом: «Мы решили, что в этом году будем плавать», — хотя сама явно не собиралась заходить в воду. Как раз в этот момент ее сын вылез из бассейна, подошел к ней, очевидно, расстроенный и сказал, что с него уже хватит соревнований. Мать сделала заметное усилие, чтобы сохранить самообладание, оглянулась, проверяя, не слушает ли их кто-нибудь, и твердо сообщила ребенку, что он будет продолжать плавать, нравится ему это или нет. Когда мальчик возразил, она сказала: «Если ты сегодня не будешь плавать, все кончено. Я не собираюсь больше это терпеть». Мальчик начал жалобно всхлипывать[117].

Каждый, кому приходилось бывать на стадионе, футбольном поле или хоккейном катке, может рассказать не одну историю об ужасном поведении родителей. Отцы и матери, которые кричат на судей, тренеров, команду соперников, даже на собственных детей, встречаются везде — это настоящая эпидемия. Но, пожалуй, еще красноречивее о ней свидетельствуют взрослые, которые используют мягкий подход, специально объявляя, что победа на самом деле не так много значит. Грубые и требовательные родители вызывают у них отвращение, но сами они совершенно ясно дают своим детям понять, что ожидают от них участия в соревновательных видах спорта. А также победы.

После лекций ко мне иногда подходят родители, которые хотят уточнить: «Мы только просим нашего Зака постараться, сделать все возможное». В таких случаях я прежде всего думаю, что делать все возможное в игре и просто получать от нее удовольствие — далеко не одно и то же. Заку наверняка совершенно ясно, что за этими успокаивающими заверениями стоит кое-что еще. Мне хочется спросить: «Когда сын приходит домой и говорит, что он сделал все возможное, и когда он приходит домой со спортивной наградой, вы реагируете одинаково? Если нет, то он, скорее всего, понимает, что ваше внимание и радостное волнение зависят, хотя бы частично, от его достижений, точнее, от его победы над другими». Не имеет значения, о чем мы говорим — кубок или высокая оценка, решающий гол или фотография на доске почета. Суть в том, что дети в таких семьях чувствуют: чтобы их любили, они должны добиваться успеха.

В запущенных случаях мы видим родителей, которым просто необходимо, чтобы их дети торжествовали, — тогда они сами тоже чувствуют себя успешными. Но даже тем, кто этого не делает и даже гордится своим здравомыслием, возможно, стоит пересмотреть повседневное поведение и сопоставить его с тем, чего они хотят для своих детей в долгосрочной перспективе. Будут ли цели достигнуты, если мы принуждаем их добиваться успеха? А если они делают это в основном ради нас? Если на самом деле они не получают удовольствия, но боятся об этом сказать?

Много лет назад я был гостем на известном дневном ток-шоу. Рядом сидел семилетний мальчик по имени Кайл, чьи родители не жалели времени и денег, чтобы сделать из него звезду тенниса. Его мать утверждала, что решение играть полностью принадлежит мальчику, хотя сама она тоже была известной теннисисткой. Ребенок начал получать интенсивные уроки, когда ему было два года. (Чуть позднее она оговорилась, что это они с мужем решили отдать сына на теннис, а не в другой вид спорта.) Мы узнали, что он тренируется от двух до пяти часов в день, и посмотрели запись, на которой мальчик энергично отбивал подачи и прыгал по корту. Затем, в последние моменты программы, когда по экрану уже бежали завершающие титры, кто-то из аудитории спросил Кайла, что он чувствует, когда проигрывает. Он опустил голову и тихо ответил: «Мне стыдно».

Я вспоминаю этот тихий односложный ответ, когда думаю о последствиях давления на детей. Немногие подходят к делу так основательно, как родители Кайла (и слава богу). Но тот стыд, который он испытывал при поражении, когда разочаровывал людей, которые не требовали, но все же явно ожидали от него высоких результатов, знаком многим детям.

Возможно, проблема отчасти связана с самим теннисом и другими видами спорта. В общеобразовательной школе есть более оптимальные, чем оценки, способы сообщить об успеваемости. И я считаю, у детей точно так же есть более оптимальные способы получать удовольствие (а также необходимое количество двигательной активности и физических навыков), чем игры и состязания, в которых один человек может победить, только заставив проиграть другого[118]. Тем не менее даже родители, которые не собираются рассматривать эти альтернативы, могли бы спросить об отношении детей к спорту — как к работе или как к игре и почему.

Маленький паровозик, который должен

[119]

В начале 1980-х годов, начиная растянувшееся затем на долгие годы изучение последствий конкуренции, я предполагал, какие находки меня ожидают. Данные должны были подтвердить: конкуренция неблагоприятна для нашего психологического здоровья и отношений. Я оказался прав. Но кроме того, ожидал найти доказательства того, о чем не раз слышал и всегда считал правдой: конкуренция мотивирует многих людей прилагать максимум усилий. А значит, ее отсутствие приводит к снижению успехов на работе и в школе. В этом случае ради компромисса пришлось бы отказаться от выдающихся достижений в пользу здоровых и счастливых людей.

Как же я ошибался. Исследования показали, что в подавляющем большинстве случаев конкуренция только мешает людям максимально использовать свой потенциал в учебе и работе. По ряду причин оптимальная производительность при выполнении многих задач не только не требует, чтобы участники пытались побить друг друга. Она вынуждает полностью отказаться от этой установки. Это не компромисс. Если нас больше всего интересует конечный результат, сотрудничество более разумно и оправданно, чем конкуренция. То же самое верно, если нас больше всего интересует отношение людей к себе и окружающим.

Я говорю об этом сейчас, поскольку некоторые считают, что безусловное воспитание тоже подразумевает подобный компромисс. Их аргумент звучит так: если мы знаем, что получим принятие, только когда упорно работаем и демонстрируем результаты, будем стараться делать именно это. И наоборот, как риторически поинтересовалась группа психологов: «Если бы люди ощущали безоговорочную любовь во всех сферах жизни, стали бы они по-прежнему стремиться к достижениям?»[120]

Это важный вопрос, и у меня есть на него четыре ответа. Во-первых, даже если этот ход мысли действительно оправдан, скорее всего, дело касается только взрослых. Дети должны быть любимы безоговорочно. Повторю, даже если предположить: всем полезно чувствовать, что их одобряют, только когда они добиваются успеха, важно начать жизнь с безопасного фундамента, состоящего из принятия без всяких оговорок.

Во-вторых, стоит задать вопрос: на чем, собственно, должно основываться решение о ценности того или иного индивидуума. «Упорная работа» и «достижения» на самом деле две разные вещи. Если нам нужны результаты, что делать с людьми, которые прилагают максимум усилий, но по разным причинам не достигают своей цели? Если же нам, наоборот, нужна упорная работа, проблема заключается в том, что ее не всегда можно измерить. Один работал интенсивнее, другой — дольше. По-видимому, все-таки довольно глупо пытаться соотнести любовь и принятие с такой неосязаемой вещью, как усилия.

В-третьих, даже если условное принятие давало бы результаты, нам пришлось бы в очередной раз рассмотреть все его скрытые издержки, то есть широкие, глубокие и длительные последствия стратегии, которая на первый взгляд кажется эффективной. Даже если бы компромисс существовал, минусы условного принятия почти наверняка перевешивали бы плюсы, то есть возможность добиться большего. Эти минусы с пугающей ясностью проявили исследования, описанные в главе 1 и главе 2. Даже если те студенты вуза действительно учились усерднее в отчаянной попытке завоевать расположение взрослых (см. выше и также выше), мало кто согласится, что в итоге испытывать неприязнь к родителям и постоянно чувствовать себя виноватыми, несчастными и несвободными — адекватная плата за успех. Если бы люди получали безусловную любовь, вынуждены были бы они по-прежнему добиваться успеха? Каждый, кто понимает, что значит быть несвободным, ответит: «Давайте надеяться, что нет!»

Но если люди не вынуждены, это вовсе не означает, что они не могут добиться успеха. Это и есть мой четвертый и окончательный ответ: как и в случае с конкуренцией, выясняется, что компромисса на самом деле не существует, поскольку условное принятие обычно не работает даже для достижения близкой цели — более высоких показателей успеха. В лучшем случае его эффективность ограничена отдельными людьми, конкретными задачами и заданными обстоятельствами.

Те, кто считает иначе, опираются на ряд ошибочных предпосылок. Прежде всего они предполагают, что у людей, которые более-менее уверены в своей компетентности, нет оснований для выполнения каких-либо задач. Однажды я слышал такой довод в пользу этой точки зрения: «Человек всегда старается предпринимать минимум усилий — это заложено в его природе». Такое предубеждение опровергает не только ряд исследований, но и целая отрасль психологии, изучающая мотивацию[121]. Совсем наоборот, счастливых и удовлетворенных людей трудно остановить в их стремлении узнать больше о себе и мире или сделать работу, которой они могли бы гордиться. Желание делать как можно меньше — отклонение от нормы, признак неблагополучия. Легко предположить, что человек, испытывающий такое желание, чувствует опасность и пытается как-то устранить ее последствия. Или поощрения и наказания заставили этого человека потерять интерес к своему занятию, или дело в том, что он (возможно, не без оснований) воспринимает конкретную задачу как бессмысленную и скучную.

Представьте, что ребенок делает «необходимый минимум» в школе. Это, как мы уже видели, может оказаться примером самостоятельного гандикапа. (Его заставили почувствовать себя глупым, поэтому он прекратил прилагать какие-либо усилия, убедив себя, что, если бы постарался, мог бы добиться успехов.) Это способно оказаться радиоактивным осадком внешней мотивации: ребенок гонится за высокими оценками и понимает, что имеет больше шансов получить их, работая с хорошо знакомыми темами. Или дело в том, что вместо изучения важного и полезного он должен закончить очередную скучную таблицу или прочитать еще одну главу тоскливого учебника. Несомненно, мы могли бы придумать и другие объяснения, почему он делает так мало, как только может сойти ему с рук. И каждое из этих объяснений поднимает вопросы о том, что происходит в его школе или семье. Оснований полагать, будто эта реакция — неизбежное следствие человеческой природы, просто не существует.

Как я уже отмечал, дети, которых любят безусловно, более склонны так же безусловно принимать самих себя. Но это могло бы волновать нас, только если бы мы путали положительную самооценку с высокомерием и самодовольством. Человек, верящий в себя, поддерживающий глубоко внутри убежденность в том, что он хорош, не будет сидеть сложа руки. Нет ни малейших доказательств, что безусловная самооценка способствует лени, а чтобы иметь высокие стандарты, вы должны чувствовать себя неуверенно и изо всех сил стараться им соответствовать. Наоборот, люди, которые знают, что любимы независимо от их достижений, нередко добиваются довольно многого. Принятие без условий помогает им развить здоровую уверенность в себе, ощущение того, что рисковать и пробовать новые вещи не опасно. Из глубокого удовлетворения рождается отвага достижения.

Это ведет нас к другому, тесно связанному с первым набору допущений, которые сделаны сторонниками условного принятия. Oни полагают, будто для действия необходима тревожная энергия вечной неуверенности и страх неудачи побуждает людей совершенствоваться. Трудно представить точку зрения, более отличающуюся от всего, что нам известно о мотивации и обучении. Возможно, нам бы хотелось, чтобы дети быстро восстанавливались после неудачи, но это не значит, что они так и делают. Намного вероятнее, при прочих равных условиях, что они предполагают такую же ситуацию с аналогичной задачей в будущем. Это ожидание может запустить самосбывающееся пророчество: дети чувствуют себя некомпетентными и даже беспомощными, и это заставляет их действовать так, чтобы подтвердить свою правоту. Кроме того, они начнут выбирать более легкие задания и будут менее заинтересованы в любой деятельности[122]. Даже те исключительные дети, которые после неудачи действительно стиснут зубы и будут трудиться в два раза упорнее, делают это чаще всего потому, что испытывают тревожную компульсивную потребность восстановить свою самооценку, а не потому, что им нравится учиться. Таким образом, даже если им удастся понять то, что они читают сегодня, они могут не захотеть читать завтра.

Это очень простая и очевидная истина: бояться поражения — вовсе не то же самое, что стремиться к успеху. Более того, первое мешает второму. Мы уже видели веские доказательства того, насколько условное воспитание и условное чувство собственного достоинства вредны для психического здоровья. Добавлю: они также непродуктивны. Как указали два исследователя, они ведут к «преодолению и самовосстановлению, которые ориентированы на эмоции, а не на проблему». Другими словами, вы так заняты, пытаясь пережить последствия неудачи, что не остается времени и энергии на шаги к успеху.

Помимо этой практической задачи исследователи далее отметили вот что. Нацеленность на воспитание детей так, чтобы они были довольны собой, только когда заслужили это, подразумевает, что «у некоторых ребят низкая самооценка оправданна и дети, которые не могут похвастаться социально одобряемыми достижениями, такими как хорошие оценки… или успехи в спорте, вполне справедливо считают себя ничтожными»[123].

Это и другие токсичные послания, которые слышат дети, исходят от учителей, тренеров и сверстников, не говоря уже о средствах массовой информации и общей культурной среде. Но невозможно закрывать глаза на то, что принуждение к успеху — или, еще хуже, обязывание быть лучше других, — как правило, начинается дома. В любом случае именно мы как родители обязаны противодействовать этому давлению, ставить под сомнение идеи условного принятия и заботиться, чтобы наши дети чувствовали себя любимыми несмотря ни на что.

Глава 6. Что нам мешает

* * *

Все, о чем мы говорили до этого момента, приводит к единственному и главному вопросу: почему мы все это делаем? Если условное воспитание и контроль на самом деле так плохи, как я говорю — и, что еще важнее, если они так плохи, как показывают научные исследования и практический опыт, — тогда почему они так популярны? Иначе говоря, что мешает многим из нас стать более хорошими родителями?

Может быть, в этот момент вы уже готовы больше узнать об альтернативах. Но конкретные предложения — делать то или говорить детям это — вряд ли приживутся и по-настоящему что-то изменят, если мы не разберемся с причинами, почему нам так долго хотелось поступать по-другому. Чтобы изменить то, что мы делаем, необходимо переосмыслить то, как мы думаем. А для этого нужно добраться до истоков традиционного условного воспитательного стиля. Если мы пропустим этот шаг, дальше будем просто искать поводы отмахнуться от любых новых идей. И даже если решим их опробовать, будем возвращаться к привычному образу действий, как только споткнемся о кочку на дороге.

Причины, почему мы воспитываем детей так, а не иначе, можно приблизительно разделить на четыре категории: что мы видим и слышим, во что верим, что чувствуем и, наконец, чего боимся. Названия не слишком точны, а сами эти категории частично пересекаются. Тем не менее можно начать разбираться в своем стиле воспитания, изучив лежащие на поверхности факторы, которые влияют на наше поведение. Затем удастся рассмотреть убеждения и культурные нормы, лежащие в основе этих факторов. И, наконец, уделить внимание тому, как наши потребности и страхи (сформированные во многом тем, как мы были воспитаны) отражаются на взаимодействии с детьми.

Что мы видим и слышим

Есть ли родители, которые не поражались, вдруг поймав себя на точно таких же словах, а иногда и том же самом тоне, что говорили им их отцы и матери? Я называю это «Как моя мать забралась ко мне в рот?». Это самое простое объяснение, почему мы относимся к нашим детям именно так, а не иначе: мы узнали, как полагается воспитывать детей, наблюдая за теми, кто растил нас. Может быть, мы переняли какие-то правила («никакой беготни в доме»; «никакого десерта, пока не доешь свой ужин») и даже отдельные выражения («сколько раз тебе повторять»; «хорошо, но не приходи ко мне плакать, когда…»). Что еще важнее, мы впитали общее представление о роли родителя и модели поведения с детьми.

Чем меньше мы осознаем этот процесс, тем больше вероятность, что воспроизведем те же воспитательные шаблоны, не поинтересовавшись, есть ли в них какой-то смысл. Требуются некоторые усилия, острота мысли и даже определенное мужество, чтобы отступить на шаг и решить, какие ценности и ритуалы должны остаться в наших семьях, а какие бессмысленны или даже вредны. В противном случае мы просто будем играть по сценарию, написанному кем-то другим. Мы станем похожи на соседа из стихотворения Роберта Фроста «Ремонт стены» — тот «двинулся навстречу, тьмы мрачнее», потому что «он мудрость предков точно не нарушит»[124]. Короче говоря, мы должны быть в состоянии ответить на вопрос «Почему вы так поступаете со своим ребенком?» и объяснить причину, а не просто пожать плечами и пробормотать: «Просто так воспитывали меня».

Многим труднее выбрать другой путь, поскольку на них по-прежнему влияют их родители (или родные супруга), подробно излагающие свои мнения и рекомендации по обращению с детьми. Друзья и даже незнакомые люди тоже стремятся дать совет — газетные обозреватели, ведущие ток-шоу, авторы книг о воспитании. А также педиатры, чьи взгляды и интуитивные догадки в области психологии мы склонны воспринимать всерьез только из-за наличия у них медицинского диплома. Недавно я получил по электронной почте письмо от педиатра (и мамы):

Прочитав о деструктивных последствиях воспитания, основанного на поощрениях и наказаниях, я была крайне раздосадована тем, что ничего этого не рассказывали в [медицинском] колледже. Нам давали стандартный бихевиористский материал — тайм-ауты и так далее. И хотя в глубине души я чувствовала, что это неправильно, все же не могла понять почему. Ко мне приходили родители пятилетних детей, которых я наблюдала с младенчества, и говорили: «Это просто не работает». Какое-то время я думала, что нам следует просто найти другой способ изменить поведение ребенка. [Но когда я начала читать дальше], я не могла поверить, что мы дошли до такого ужасного способа воспитания.

Если бы все те рекомендации, которые мы получаем от врачей, соседей и членов семьи, отражали широкий спектр мнений, эти зерна мудрости, скорее всего, вступали бы в противоречие и, возможно, уравновешивали бы друг друга. Мы оставались бы относительно устойчивыми к воздействию (возможно, могли внимательнее прислушаться к советам родственников). Но рекомендации из разнообразных источников на самом деле не очень отличаются. Иногда встречаются исключения, но в целом «добрые» советы, как правило, указывают в одном направлении. И именно это направление я предлагаю поставить под сомнение.

Молодые родители часто рассказывают, что бабушки и дедушки предостерегают их (хотя все доступные научные данные этому противоречат): ребенок вырастет избалованным, если брать его на руки, как только он заплачет. А если мнение ребенка учитывают, когда дело касается его самого, старшее поколение решительно заявляет: «Этот малыш вьет из вас веревки».

Друзья и соседи, в зависимости от характера, могут выражаться прямо или иносказательно, но они тоже, скорее всего, думают, что вам нужно построже вести себя с ребенком, когда он не слушается. Обычно они считают, что ваши проблемы могут решить дополнительная дисциплина и «установление границ». Иногда в общественных местах вы буквально кожей чувствуете, как незнакомцы посылают вам лучи неодобрения — обычно за излишнюю мягкость, редко за чрезмерную строгость. И даже если все эти люди держат свои мнения при себе, мы видим, как они воспитывают собственных детей. Это оказывает на нас мощное влияние, особенно когда мы наблюдаем один и тот же общий стиль ежедневно и повсеместно. Сама вездесущность традиционного подхода заставляет предположить, что столько родителей не могут ошибаться.

Не помогают исправить этот дисбаланс и авторы большинства книг о воспитании, как я уже говорил. Именно поэтому, когда мы обращаемся к специалистам за советом, наши предположения обычно подтверждаются. Если бы они (а также близкие и знакомые) интересовались, уверены ли мы, что наше поведение выражает безусловную любовь к детям; если бы напоминали, что поощрения и наказания непродуктивны и в них просто нет необходимости, мы дважды подумали бы о том, что творим. Но при нынешнем положении вещей мало оснований задуматься даже один раз.

То, что мы видим и слышим, до некоторой степени объясняет, почему многие продолжают взаимодействовать с детьми нежелательными способами, но это возвращает всех на шаг назад. «Хорошо, — ответите вы, — значит, мы находимся под влиянием всех этих людей. Но почему они так относятся к своим детям? Что побуждает стольких родителей выбирать — и рекомендовать — этот подход?»

Объективные характеристики худшего вида дисциплины частично отвечают на этот вопрос. Даже самые рассудительные люди попадаются на крючок и совершают поступки, не имеющие смысла. Во-первых, плохая дисциплина — это легко. Очень немногие сомневаются в наших действиях, когда в ответ на плохое поведение детей мы делаем что-то неприятное для них. Методы работы над в основном бессмысленны. Напротив, методы работы с требуют намного большего. И конечно, если мы даже не знакомы со вторым вариантом, можем придерживаться первого — только потому, что не знаем, как еще поступить.

Во-вторых, плохая дисциплина может быть «эффективной». Под этим я подразумеваю, что во многих ситуациях подкуп, угрозы или иное принудительное воздействие вынуждают ребенка на какое-то время подчиниться взрослому. Фраза «если ты сейчас же не выключишь видеоигру, можешь забыть о вечеринке в субботу» вполне способна иметь мгновенный успех — ребенок послушается. Вместе с тем совокупный негативный эффект всех случаев использования этой стратегии не всегда очевиден сразу. Поэтому мы не видим обратную сторону, которая могла бы заставить нас задуматься, стоит ли снова применять эти методы.

Во что мы верим

Итак, многое могут объяснить немедленные последствия (поверхностная привлекательность) традиционного подхода, а также влияние окружающих. Но я думаю, мы также должны рассмотреть некоторые широко распространенные убеждения и ценности, которые делают людей более восприимчивыми к этим подходам.

Как мы относимся к детям

Действительно ли наше общество доброжелательно к детям? Естественно, каждый любит свое чадо, но поразительно, как много родителей относятся с открытым пренебрежением к чужим. Если учесть тех, у кого вообще нет потомства, становится совершенно ясно, что наша культура не слишком дружелюбна к детям в целом и демонстрирует некоторую благосклонность, только если они милы и хорошо себя ведут. Коллективная благожелательность к подрастающему поколению в лучшем случае условна. Опросы взрослых американцев обнаружили явление, которое в одной газетной статье было охарактеризовано как «ошеломляющая степень антагонизма по отношению не только к подросткам, но и к малышам». Подавляющее большинство этих людей сообщили, что не одобряют детей всех возрастов, и назвали их грубыми, ленивыми, безответственными и не имеющими понятия об основных ценностях[125].

Политики и бизнесмены демонстративно требуют открытия в США учебных заведений «мирового класса». Но под этим, как правило, подразумеваются высокие результаты тестов и подготовка квалифицированных работников, а не удовлетворение потребностей детей, посещающих такие школы и вузы. Действительно, как отметили два социолога, «некоторые родители, имеющие достаточно доходов, щедро тратят деньги на своих отпрысков, создавая впечатление, будто наше общество в целом ориентировано на юное поколение». И этот эффект только усиливается от того, что дети явно попадают в целевую аудиторию рекламодателей и индустрии развлечений. Тем не менее эти авторы продолжают:

Государственные расходы на детей часто скудны, всегда окружены разногласиями и отражают любопытную концепцию о том, что дети не представляют ценности сами по себе — лишь как взрослые, которыми они когда-нибудь станут… Слащавый миф, [что] подрастающее поколение — наиболее ценный ресурс [США], на практике опровергается нашей враждебностью к чужим детям и нежеланием поддерживать их[126].

Возьмите статистику последних лет — в США ежегодно регистрируется 1,3 миллиона бездомных детей. Около 22–26% малышей относятся к бедным слоям населения — этот показатель намного выше, чем в других промышленно развитых странах[127]. Американцы продолжают спокойно относиться к реальным страданиям, лежащим в основе этой статистики, и это так же красноречиво говорит о нашем отношении к юному поколению, как количество людей, ворчащих об «этих современных детях».

К чему я веду: если маленькие члены общества в общем не пользуются уважением, родителям — даже хорошим — проще неуважительно обращаться с собственными отпрысками. А если мы питаем общую неприязнь к детям, нам сложнее, как я предположил в главе 1, обратить безусловную любовь на конкретного ребенка, даже своего. Мы опасаемся, как бы он не воспользовался этим в корыстных целях. Если вы не доверяете малышам, то сделаете все возможное, чтобы их контролировать. Неслучайно авторитарные родители, требующие абсолютного послушания, как правило, подозревают в юном поколении, а иногда и в людях вообще, всевозможные отталкивающие качества. Исследование более 300 родителей обнаружило, что те, кто разделял негативный взгляд на природу человека, больше стремились контролировать и своих детей[128].

Что мы думаем об отношении к детям

Выше я утверждал, что родители крайне редко разрешают детям баловаться и гораздо чаще одергивают их без необходимости, кричат или угрожают. Однако эту точку зрения разделяют немногие. Гораздо больше людей игнорируют эпидемию карательного воспитания и вместо этого уделяют повышенное внимание периодическим примерам попустительства — а иногда на основании этого даже целый новый слой общества объявляют испорченным. Поучительно, и даже несколько забавно, что подобные тревоги высказывались в отношении практически каждого поколения в истории человечества.

Но эта искаженная картина имеет серьезные последствия. Создавать впечатление, будто современные дети совсем отбились от рук, — значит закладывать основы рекомендаций, призывающих перестать потакать им, вернуться к традиционной дисциплине и так далее. Родители, принимающие эту картину (детям не хватает контроля), более восприимчивы к подобным рекомендациям (усилить контроль).

То же самое можно сказать и о жалобах, будто детям сегодня все достается слишком легко, потому что мы чрезмерно их опекаем. В подкрепление этого заявления, как правило, приводят забавные случаи из жизни, а не сколько-нибудь веские доказательства. Распространению подобного постулата способствует не столько то, что это правда, сколько то, что такой взгляд оправдывает старомодные методы воспитания, которые нельзя назвать особенно благоприятными. Кроме того, это предлагает нам считать виновными родителей или их чад, а не изучать более глубокие причины проблем, с которыми мы сталкиваемся[129].

Некоторые дети не получают достаточно внимания, предоставлены сами себе, а также лишены конструктивного взаимодействия со взрослыми — и это опровергает утверждение, будто мы живем в детоцентричной и слишком снисходительной культуре и растущее поколение испытывает слишком мало неприятностей. На самом деле у детей множество проблем, возникающих не в последнюю очередь потому, что их не воспринимают всерьез. Родители, которые не обращают внимания на то, как их чада раздражают незнакомцев или портят чужое имущество, нередко не замечают и потребности своих отпрысков. Но это не довод в пользу ужесточения дисциплины. Это говорит лишь о том, что взрослым стоит проводить с детьми больше времени, наставлять их и относиться к ним с уважением.

Конкуренция

Говорят, конкуренция — наша государственная религия. На работе и в спорте, в школе и даже дома все прочие цели и ценности затмевает важнейшая задача — быть Номером Один. Неудивительно, что так много родителей вынуждают детей быть лучше сверстников и для этого прибегают к методам условного воспитания.

Более того, наши отношения с детьми в чем-то похожи на бесконечное перетягивание каната. Многочисленные книги о воспитании рекомендуют разнообразные способы выиграть битву с ними, остаться победителем, перехитрив их и заставив соблюдать наши требования. На самом деле вопрос, конечно же, иной: действительно ли мы рассматриваем наших отпрысков как противников, которых нужно победить. Спрашивая, почему детско-родительские отношения так часто выливаются в конфронтацию, мы должны понимать, что это еще один симптом высококонкурентного общества. Активнее всего стремятся контролировать юное поколение, а также наносят им больше всего вреда именно те матери и отцы, которые жаждут непременно выиграть.

Возможности детей

Суровое обращение с ребенком подразумевает, что мы не принимаем во внимание его возможности и не рассматриваем его как личность, обладающую собственным мнением. Но что еще важнее, родители, полагающиеся на традиционную дисциплину, обычно склонны переоценивать возможности детей. Такие взрослые не понимают — или попросту игнорируют — то, что от малышей до определенного возраста просто нельзя ожидать аккуратности за столом или соблюдения тишины в общественном месте. Крохи еще не обладают навыками, в силу которых разумно призывать их к ответственности за свое поведение, как мы поступаем со своими ровесниками или даже подростками.

Исследования подтверждают, что родители, которые «приписывают преувеличенную компетентность и ответственность плохо ведущим себя детям», чаще разочаровываются в них, отчитывают их и наказывают. Они испытывают досаду, когда видят поведение, представляющееся им неправильным, и, по сути, наказывают малышей за то, что они маленькие. Иногда на это просто невозможно смотреть. Напротив, мамы и папы, которые понимают пределы возможностей ребенка, связанные с его развитием, обычно предпочитают в ответ на те же действия «спокойное объяснение и вразумление»[130]. Они знают, что их работа — наставлять и, до определенной степени, просто быть терпеливыми.

Родители, которые ругают своих детей и прибегают к мерам принуждения, делают это отчасти потому, что питают неоправданно высокие ожидания в отношении их поведения. Столь же нереалистичные ожидания иногда возникают в интеллектуальной сфере. Если папа, например, требует, чтобы пятилетний ребенок писал без ошибок, это свидетельствует о его неспособности понимать: дети овладевают языком постепенно, проходя вполне определенные этапы. Кроме того, это превращает обучение письму в неприятный опыт. В целом многие взрослые, гордящиеся «высокими стандартами» в отношении своих чад, на самом деле просто ожидают от них слишком многого. И когда их ожидания не оправдываются, усугубляют положение, прибегая к различным контролирующим приемам.

Послушание

Согласно исследованию, чем больше люди хотят, чтобы дети подчинялись традиционным правилам и авторитетам (в противоположность умению думать самостоятельно), тем больше вероятность того, что в их методы воспитания войдут телесные наказания. США часто называют страной, где люди высоко, порой даже чрезмерно ценят уверенность в себе и способность идти своим путем. Но и здесь существуют отдельные личности и субкультуры, продолжающие превозносить послушание. Чем больше это верно в той или иной семье, тем больше родители будут ограничивать своих отпрысков и обращаться к строгой дисциплине[131].

Справедливость как возмездие

Многие считают: когда любой человек, даже малыш, делает что-то плохое, с ним в ответ тоже должно случиться что-то нехорошее. «Идея заставить преступника страдать из-за содеянного восходит к практике кровной мести, принятой у первобытных народов»[132]. Кроме того, это связано с экономической моделью человеческого взаимодействия, вынуждающей нас считать, будто все нужно заслужить, в том числе любовь (см. выше). Неважно, работает ли наказание, разъясняет ли оно желаемый урок, оказывает ли конструктивное влияние на формирование ценностей ребенка или его поведение. Многие родители продолжают использовать его, потому что считают это моральным долгом. В нашей культуре придется активно плыть против течения, если вы решите реагировать на плохое поведение детей каким-то другим образом.

Религия

Однозначной связи между религиозными убеждениями и воспитательной философией не существует. Приверженцы разных конфессий и совершенно неверующие люди могут придерживаться одинаковых взглядов на воспитание. Вместе с тем не вызывает сомнений, что авторитарный подход пустил глубокие корни в некоторых религиях. Как сказал один специалист, «сломать волю ребенка — главная задача, которую внушали родителям поколения проповедников, черпавшие свои дисциплинарные аргументы в Библии и убежденные, что проявление собственного характера — зло и грех»[133]. Эта идеология, тесно связанная с отрицательным взглядом на человеческую природу в целом, просуществовала со времен первых американских колонистов вплоть до современных трудов Джеймса Добсона[134] и других фундаменталистов. Иногда слово любовь используют, чтобы оправдать мрачный процесс принуждения ребенка к капитуляции[135].

Кроме того, хотя многие приравнивают идею безусловной любви к некоторым аспектам своей веры, опираясь на священные книги христианства и иудаизма, нетрудно доказать, что Бог в этих религиях предлагает в высшей степени условную любовь. И Ветхий, и Новый Завет неоднократно обещают роскошное вознаграждение тем, кто демонстрирует надлежащее благоговение, и чудовищное наказание тем, кто этого не делает. Бог любит вас тогда и только тогда, когда вы любите Его — и, в некоторых случаях, если удовлетворяете ряду дополнительных критериев. Делайте то, что вам сказали, и станете богатыми, и увидите, как гибнут ваши враги. Отступитесь — и на вас обрушатся всевозможные кары, которые Библия описывает с почти садистскими подробностями[136]. Кроме того, с точки зрения некоторых верующих, гораздо более значительные награды или наказания ждут нас после смерти. Таким образом, односторонняя связь определенных религиозных традиций с условным и контролирующим воспитанием все-таки есть.

Мышление «или — или»

Если бы мне нужно было выделить одну систему убеждений, более всего влияющую на использование сомнительных воспитательных методик, скорее всего, это было бы предположение, что существует всего два способа растить детей. Вы можете делать это или вы можете делать то, и, поскольку один из вариантов кажется явно непривлекательным, вам остается другой (неизбежно включающий в себя какую-то разновидность контроля).

Самая популярная ложная дихотомия звучит следующим образом: «С детьми нужно занимать жесткую позицию и не позволять им делать все, что хочется». По сути, традиционную дисциплину противопоставляют вседозволенности. Либо я наказываю своего ребенка, либо ему сходит с рук все, что бы тот ни натворил. Либо я занимаю жесткую позицию, либо вообще ни в чем его не ограничиваю. Когда дети делают что-то неприемлемое, большинство из нас чувствуют необходимость предпринять какие-то меры, не сидеть сложа руки. И если наш репертуар ограничен наказанием, мы по умолчанию прибегаем именно к нему.

Как ни парадоксально, попустительство и наказание на самом деле не так уж далеки друг от друга. У них есть общая черта: они не дают ни капли продуктивного, уважительного взрослого руководства, в котором нуждаются дети. Неудивительно, что многие родители применяют наказания и попустительский подход по очереди. После того как один из этих вариантов приводит к катастрофе, они резко переключаются на другой. Как призналась одна мама: «Я разрешаю детям все, пока мое терпение не лопается, — тогда я становлюсь настолько авторитарной, что самой противно»[137]. В других семьях каждый родитель выбирает одну из двух ролей. Один становится сторонником строгой дисциплины, другой придерживается попустительства — как будто две ущербные стратегии каким-то образом могут дать в сумме продуктивный подход.

Имеющиеся данные не доказывают, что наказание лучше попустительства[138]. Но нам не нужно выбирать один или другой подход, потому что есть и другие возможности. Если нам некомфортно при ледяном холоде, это не значит, что мы должны терпеть обжигающую жару. То же относится, кстати, и к другому искусственному выбору: «Вместо того чтобы наказывать (или ругать) детей, когда они плохо себя ведут, попробуйте награждать (или хвалить) их, когда они ведут себя хорошо». Проблема в том, что награды и наказания в действительности две стороны одной монеты… и на эту монету вы вряд ли много купите. К счастью, у обеих разновидностей манипуляции (кнута и пряника) есть альтернативы.

Теоретически было бы лучше выбирать один из трех, а не из двух вариантов, но и здесь нужно проявлять осторожность. Нередко авторы книг о воспитании пытаются сделать свои взгляды более привлекательными, позиционируя определенный подход как «разумную середину» между двумя крайностями. Своего рода гамбит Златовласки: одни методы слишком это, другие методы слишком то, и только мой метод самый правильный. «Это», как правило, исключительная строгость, подход, основанный на применении силы, а «то» — разные виды попустительства и вседозволенности.

Если говорить абстрактно, многие согласятся, что лучше выбрать нечто среднее между этими крайностями, и в некоторых вопросах я действительно рекомендую «третий путь». Но мы никогда не должны соглашаться на предложение только потому, что оно расположено между двумя карикатурными альтернативами. Некоторые авторы с самого начала строят вопрос на сомнительной предпосылке, например: «Сколько контроля нужно нашим детям?» Выберите один вариант ответа: а) нужен постоянный контроль вплоть до мелочей, б) контроль вообще не нужен, в) идеальный контроль — подробности в запатентованной авторской программе из пяти пунктов. Вместо того чтобы сделать очевидный выбор, давайте спросим, корректно ли сформулирована задача, и рассмотрим альтернативы идее контроля в целом.

По существу, «разумная середина» может оказаться не такой уж разумной. Одним из примеров может служить схема психолога Дианы Баумринд, принятая множеством теоретиков и практиков в этой области. Она описывает воспитание детей следующим образом: на одном полюсе «авторитарный» подход, на другом «попустительский», а между ними «авторитетный» (читай: единственно верный). В действительности ее излюбленный метод, якобы сочетающий твердость и заботу, на самом деле довольно традиционный и контролирующий, пусть и меньше, чем первый вариант. Внимательное изучение исследований Баумринд рождает много вопросов к ее рекомендациям, в частности к продвигаемой идее «твердого контроля»[139].

Таким образом, мы можем согласиться принять тот или иной подход только потому, что к этому подводит постановка вопроса в дискуссии о воспитании. И именно потому, что мы считаем, будто отказ от одного или двух предложенных вариантов обязывает согласиться на предложенную альтернативу. Осознать, что существует множество способов воспитания детей, и поставить под сомнение обоснованность других идеологий — значит получить свободу и возможность изучать новые направления, которые могут в конечном счете оказаться намного более осмысленными, чем общепринятое мнение.

Что мы чувствуем

Родители учили нас быть родителями, на своем примере показывая, как разговаривать и обращаться с ребенком. Но влияние пережитого в семье опыта на то, какими матерями и отцами стали мы сами, не ограничивается конкретными воспитательными методиками, которые мы снова пускаем в оборот. Воспитание не просто навык, который можно приобрести, как умение готовить или столярничать; участвующие в этом процессе психологические силы делают вопрос гораздо сложнее. И многие из этих сил могут действовать даже без нашего ведома.

Откровенно говоря, я не решаюсь углубляться в эти вопросы, поскольку подобные дискуссии пестрят вполне серьезными отсылками к «внутреннему ребенку», от которых у меня нервно дергается глаз. Но не вижу, как можно этого избежать. Бессмысленно говорить о том, что не дает вам быть более хорошим родителем, не обдумав, как полученное воспитание сформировало архитектуру вашей личности. От этого зависит не только то, что вы делаете со своими детьми, но и то, чего не делаете. Это показывает, как вы делите обязанности со вторым родителем, одинаково или по-разному относитесь к мальчикам и девочкам. Это помогает определить, выражает ли ваше повседневное поведение базовое уважение или неуважение к детям. Это влияет на то, что вас раздражает и огорчает и каким образом вы выражаете эти чувства.

Конечно, замысловатые психологические толкования не всегда необходимы, чтобы объяснить, почему мы как родители делаем неудачный выбор. Иногда мы теряем терпение просто потому, что дети требуют слишком многого: они бывают шумными, неряшливыми, эгоцентричными. Как я уже отмечал в начале, воспитание подрастающего поколения — занятие не для слабаков, и есть дети, растить которых сложнее, чем других. Тем не менее того, что этот ребенок доставляет немало хлопот, совершенно недостаточно для оправдания методов лишения любви или других инструментов контроля. Немалое количество исследований показывает, что основные стили воспитания у людей «формируются еще до того, как [они] приобретают непосредственный опыт взаимодействия с собственными детьми». Эти стили глубоко укоренены в опыте, который они получили давным-давно[140].

Недавно один читатель оставил на моем сайте сообщение, в котором говорилось: «Я словно посторонний, ставший неожиданным свидетелем крушения поезда, наблюдаю, как мои друзья используют те же воспитательные приемы, которые ранили их самих в детстве. Не самое приятное зрелище». И я бы добавил, не самая простая задача — определить, почему так происходит. Люди, о которых он говорит, по-видимому, не просто так сознательно приняли решение сделать своих детей такими же несчастными, какими были они сами. Что-то другое должно объяснять это повторение. Что-то обязано растолковать странный, нелогичный, даже трагический факт, что многие взрослые, весьма критически относящиеся к своим родителям, тем не менее создают семью, пугающе похожую на ту, из которой они сбежали. (Или ту, из которой думали, что сбежали.)

Одно объяснение предложила психоаналитик Алис Миллер: «Многие воспроизводят жестокие поступки и отношения, которым были подвергнуты в детстве, чтобы иметь возможность и дальше идеализировать своих родителей»[141]. Согласно ее основному постулату, в нас живет мощная бессознательная потребность верить: все, что делали наши мамы и папы, было для нашего блага и во имя любви. Слишком угрожающей кажется даже тень мысли, что взрослые могли быть не вполне благонамеренными — или компетентными. И чтобы уничтожить любые сомнения, мы делаем со своими детьми то же самое, что наши родители делали с нами.

Другое объяснение этого вопроса предложил Джон Боулби, британский психиатр, благодаря которому в психологии появилось новое направление — теория привязанности. Он утверждал: если вы не испытали на себе эмпатическое воспитание, трудно самому стать таким родителем. То же можно сказать о безусловной любви: если вы ее не получали, не сможете и дать. Люди, которых в детстве принимали лишь условно, аналогично принимают других (в том числе собственных детей). У нас есть доказательства, что это действительно так (см. выше). Воспитанные таким образом родители привыкли воспринимать любовь как дефицитный товар, который выдается порциями по расписанию. Oни считают, что их дети, как когда-то они сами, должны находиться под строгим контролем.

Если ваши основные эмоциональные потребности не были удовлетворены, они никуда не исчезают, даже когда вы становитесь старше. Вы по-прежнему пытаетесь удовлетворить их, часто изощренными косвенными способами. Эти усилия требуют утомительного, почти постоянного внимания к себе в попытках доказать, что вы на самом деле умные, привлекательные и заслуживаете любви. Более того, в такой ситуации вы становитесь эмоционально недоступными для всех, кто нуждается в вашем внимании, в частности своих детей. Вы слишком заняты попытками дополучить то, чего вам не хватает. Как показали два канадских исследователя, родители, думающие в основном о собственных потребностях и целях, как правило, меньше принимают юное поколение и более склонны наказывать и контролировать, чем отцы и матери, которые больше заботятся о потребностях своих отпрысков или семье в целом. Взрослые, которые привыкли ставить свои потребности на первое место, также более склонны считать, что плохое поведение их детей умышленно и обусловлено особенностями их характера и личности, а не следствие определенной ситуации[142].

В итоге дети легко оказываются в положении, при котором считают своей обязанностью поддерживать благополучие родителей, подбадривать их, помогать им чувствовать себя компетентными. Иногда отпрыска тонко поощряют обеспечить старшим то, чего он не может получить от своего партнера (или даже от самого себя), как бы стать товарищем взрослому. Ребенка могут назначить на роль друга или даже родителя своего родителя. Нередко все это происходит неосознанно для всех участников процесса. Но удается чаду выяснить, как соответствовать желаниям старших, или нет, его развитие может быть нарушено, поскольку на главное место выходят потребности взрослого.

Чего мы боимся

Сложив все чувства, убеждения и примеры поведения, которые оказывают на нас влияние — личные и общественные, сознательные и бессознательные, — мы обнаружим, что отчасти они влияют и на воспитательные принципы, заставляя нас бояться. У одних людей страхи более сильные и менее рациональные, чем у других, но все они могут объяснить, почему с детьми обращаются так, как я описывал.

Страх родительской некомпетентности

Откровенно говоря, меня бы обеспокоил новоиспеченный родитель, совсем не испытывающий тревоги при мысли о том, что его ждет. Мы с женой хорошо помним тот момент, когда прилив адреналина сменился чем-то подозрительно похожим на панику: мы стояли за воротами клиники (врачи решили, что мы пробыли там достаточно долго), покачивая автокресло с дремлющим новорожденным, смотрели на малыша в свете автомобильных фар, как пресловутые олени, и думали: «Здесь явно какая-то ошибка. Мы не знаем, что делать с этой штукой дальше». (Нам стало бы еще хуже, если бы мы осознали, что несем домой не просто младенца, но и будущего трехлетнего, восьмилетнего и четырнадцатилетнего ребенка.)

Никто не планирует быть плохим родителем. Все мы любим своих детей и больше всего на свете хотим, чтобы они были счастливы и в безопасности. Но иногда чувствуем себя беспомощными и дезориентированными; испытываем досаду, когда все идет не так; тайно (или не слишком) сомневаемся, способны ли исполнить свой родительский долг. Страх и растерянность могут увести нас в разные стороны, но они одинаково проблематичны. Подверженный им родитель может жадно хвататься за плохие советы, если они выглядят обнадеживающе. («Я совершенно не знаю, что делать, поэтому послушаю свекровь — она так уверенно рассуждает о том, что ребенка нужно оставить и дать выплакаться» или «Я просто соглашусь с этим специалистом: он советует давать ребенку золотую звездочку каждый раз, когда тот выполняет мои просьбы».)

Страх перед некомпетентностью[143] заставляет одних родителей соглашаться со всеми детскими желаниями, что, конечно, сильно отличается от удовлетворения их потребностей и совместного решения проблем. Другие мамы и папы гиперкомпенсируют собственные сомнения, делая вид, что абсолютно уверены в себе и держат все под контролем. Через некоторое время они так привыкают к роли решительного командира и неизменно авторитетного Родителя с большой буквы, что забывают: это всего лишь роль. И уж тем более не помнят, почему им пришлось ее примерить. Такие взрослые устанавливают для детей жесткие правила, не склонны отвечать на вопросы и идти на уступки, словно пытаясь убедить всех вокруг, в том числе себя, будто они действительно знают, что делают.

Страх бессилия

Когда-то каждый из нас был совершенно беззащитным и зависел от другого человека. На бессознательном уровне некоторые боятся, что тонкий налет взрослой жизни вдруг бесследно исчезнет, время обратится вспять и они снова станут бесправными. Они борются с этим страхом, делая вид, что как взрослые они неуязвимы. Не иметь границ слишком страшно, поэтому они должны быть уверены, что всегда и все держат под контролем.

Увы, это легко может превратиться в стремление контролировать других, быть всегда первым и чувствовать себя триумфатором, рассматривать разногласия даже со своими детьми как сражения, в которых необходимо победить. Они опасаются, что, отступив хоть на пядь, изменив свое мнение, признав неправоту, отказавшись от жесткой позиции, они потеряют все.

Это особенно верно в отношении людей, выросших в традиционных семьях, где слово родителя — закон. Подобный опыт заставляет детей «понять, что в конфликтных ситуациях никто не собирается реагировать на их потребности и желания», как выразились два исследователя. Порожденное этим чувство бессилия никогда до конца не покидает человека, и спустя годы он может попытаться получить определенную степень управления, ограничивая собственных детей[144]. Поэтому, как ни парадоксально, именно родители, «считающие, что им не хватает власти, чаще используют тактику принуждения и контроля»[145].

Жизнь некоторых людей выстроена вокруг необходимости выглядеть и вести себя внушительно — это помогает приглушить страх оказаться от кого-то зависимым. Их стремление к контролю не ограничивается детьми. Они чувствуют, что обязаны продемонстрировать свое превосходство и над другими взрослыми. Однако с младшими это делать легче и более социально приемлемо. Норман Кунц[146], который проводит семинары по инклюзивному образованию и непринудительным методам воспитания, замечает: «То, что мы называем проблемами с поведением, на самом деле нередко оказывается ситуацией оправданного конфликта. Просто мы так называем это, потому что у нас больше власти», чем у детей[147]. (О своем [своей] супруге вы вряд ли скажете, что у него [нее] проблемы с поведением.)

Исследования показывают, что такие родители особенно часто «считают себя жертвами детской недоброжелательности и злонамеренности». Но что возникает первым: поведение или убеждение? Возможно, считая себя жертвой или рассуждая, как ребенок «манипулирует» нами, «мы пытаемся оправдать свою негативную реакцию и ищем такие же отрицательные мотивы в поведении своего чада»[148].

Даже родители, никоим образом не склонные притеснять детей, иногда поддаются побуждению установить контроль и страху его утратить. Многих застает врасплох момент, когда ребенок меняется — словно кто-то пробрался ночью в дом и подменил наше беспомощное дитя подросшим малышом, имеющим собственное мнение. Вчерашний очаровательный младенец теперь имеет силу духа отстаивать свои намерения и выступать против требований взрослых. Сможем ли мы отказаться от попыток перебороть его? Сумеем ли перейти от заботы о ребенке к взаимодействию с ребенком? Это испытание проходят не все. (Мы снова подвергаемся такой проверке примерно через десять лет, когда его потребность к самостоятельности снова вырывается на поверхность — и нам еще труднее добиться послушания от того, кто стал старше, сообразительнее и на порядок меньше от нас зависит.)

Страхи часто заставляют нас проявлять упрямство, что оказывается большой ошибкой. Однажды вечером трехлетний сын упорно делал вид, что вообще не слышит моих неоднократных просьб заканчивать игру и раздеваться. Время шло, и я дал ему выбор: или он снимет рубашку сам, или это сделаю я. Он снова не отреагировал, поэтому я снял с сына рубашку и понес его в спальню. Он громко и безутешно заплакал, причитая, что хотел сделать это сам. Я напомнил ему (мягко и, как мне казалось, довольно разумно), что у него была такая возможность, однако он ею не воспользовался. Но он плакал. Ему было три года, и я разговаривал сам с собой.

Потом он захотел вернуться вниз, чтобы я снова надел на него рубашку, а он самостоятельно снял бы ее. «Нет, — ответил я, — уже слишком поздно». Я смотрел на десять минут вперед, думая об одежде, которую еще предстояло снять, и об остывающей ванне. Но он был не готов смотреть в будущее или двигаться туда. Мы зашли в тупик — пока я не понял, что веду себя так же иррационально, как он. Мое настойчивое стремление сделать все по-своему не только делало обоих несчастными, но и отнимало у нас время. Поэтому мы сделали так, как хотел он: спустились, надели рубашку, он снял ее, мы поднялись наверх, и он залез в ванну. Но в результате моего нежелания отказаться от контроля прошли еще час или два, прежде чем он снова начал улыбаться и наши отношения восстановились.

Страх осуждения

Некоторые родители живут в страхе, что другие люди (не только друзья и родственники, но и безымянный вездесущий судья, известный как «они») подумают об их детях, а следовательно, об их воспитательных успехах. Этот страх особенно обессиливает, когда его сопровождают два других, упомянутых выше. Но даже относительно спокойные мамы и папы иногда испытывают дискомфорт при мысли, что кто-то где-то может подумать: «Боже, эта мамаша совсем не соображает, что делает. Вы только посмотрите на ее детей!»

Подумайте, как часто наше обращение с детьми продиктовано беспокойством, как это воспримут другие. Взрослый дает что-то нашему ребенку, и мы откликаемся: «Скажи спасибо», — демонстративно обращаясь к малышу, даже если он пока явно не способен ничего сказать или слишком мал, чтобы научиться на нашем примере. На самом деле мы обращаемся к взрослому, давая понять, что мы знаем вежливый ответ, а также правильно воспитываем своего ребенка.

Как я уже говорил, в нашей культуре принято винить родителей, когда они слишком мало, а не слишком много контролируют детей, и хвалить последних за «хорошее поведение», а не за то, что они, например, любознательны. Именно поэтому, объединяя родительский страх осуждения с потенциальным объектом этого осуждения, вы получаете ничуть не удивительный факт: на публике мы нередко принуждаем и изо всех сил контролируем своих детей[149]. Как со многими другими страхами, это превращается в самосбывающееся пророчество: одергивая детей из опасения, что подумают другие люди, мы получаем еще больше того самого поведения, которое хотели от всех скрыть.

Страх за безопасность детей

Все заботливые родители беспокоятся о своих детях, особенно когда в газетах полно леденящих душу историй о том, какие плохие вещи случаются с хорошими людьми. Пока я не стал родителем, не понимал, как трудно определить, когда эти опасения уместны, а когда преувеличены и когда наша реакция выходит за грань, отделяющую разумную предосторожность от душной гиперопеки.

И все же ясно, что некоторые родители рационализируют нецелесообразный контроль, объясняя это тем, что иначе с детьми произойдет нечто ужасное. Я говорю не о тех случаях, когда взрослые присматривают за ребенком, имеют представление о том, что происходит в его жизни, и устанавливают соответствующие его возрасту ограничения. Все это, несомненно, имеет смысл. Я говорю о разновидности контроля, описанной в главе 3, когда старший ради защиты младшего дает ему слишком мало возможностей принимать самостоятельные решения. (Еще хуже, когда мы чрезмерно контролируем детей, потому что боимся за сохранность вещей, то есть собственности.) Это сказывается на уверенности ребенка в себе, а также на его отношениях с нами.

Страх нянчиться

Не только стремление избавиться от бесконечной возни с подгузниками заставляет некоторых родителей как можно скорее приучать ребенка к горшку, и не только желание познакомить детей с чудесами литературы заставляет их настойчиво учить буквы с дошкольниками. Я видел, как люди призывают детей, недавно начавших ходить, делать это постоянно, ругают их за ползание, настаивают, что они прямо сейчас способны самостоятельно подняться по лестнице. Я видел, как малышам дают в руки вилку и велят «есть как большой мальчик».

Представления о том, что раньше всегда значит лучше, связаны со страхом опоздать. Эта фобия, в свою очередь, отражает убеждение, что с детьми не нужно «нянчиться». Есть время отлучать ребенка от груди, приучать его к горшку, учить его ходить, говорить и делать все самостоятельно. Когда дети начинают вести себя как маленькие, родители беспокоятся. Но почему? Мой друг в таких случаях любит напоминать о долгосрочной перспективе и задавать риторический вопрос: «Неужели вы думаете, что он все так же будет ползать (или носить подгузники), когда пойдет в среднюю школу? Куда вы спешите?» (И если уж речь зашла о школе: когда в последний раз вы слышали, чтобы родители подростков побуждали своих детей расти быстрее — чаще пользоваться косметикой, ходить на вечеринки без присмотра взрослых, повышать сексуальную активность или торопиться получить водительские права?)

Чаще других смиряются с медленным темпом развития событий родители детей с отклонениями. Им пришлось встретиться с худшими опасениями и преодолеть их. Но фокус в том, что родителям всех детей не мешало бы расслабиться и позволить им развиваться в собственном темпе. Одно дело, когда вы слишком устали, чтобы нести на руках своего четырехлетнего ребенка, и совсем другое, когда вы отказываетесь это делать из опасения, что детей в таком возрасте просто не положено брать на руки. В более общем плане — будто они всегда должны делать то, что уже умеют.

В последнее время моя девятилетняя дочь с большим удовольствием смотрит телепередачи для малышей. Сначала меня это тревожило. Но потом я понял несколько вещей. Во-первых, она получает более чем достаточно интеллектуальной стимуляции в течение дня и вполне заслуживает небольшого незатейливого развлечения. (Если взрослые, чтобы расслабиться, могут включить глупую комедию или почитать триллер в мягкой обложке, почему ученица четвертого класса не может с той же целью посмотреть передачу для дошкольников?) Во-вторых, когда я посмотрел вместе с ней эти передачи, понял, что на самом деле она пользуется имеющимися навыками, чтобы прогнозировать развитие сюжета, критиковать противоречия, рассматривать альтернативные варианты действий персонажей, а также разбираться в технических приемах, которые создают различные иллюзии[150]. В-третьих, и это самое главное, просмотр телепередачи (или чтение книги) «ниже своего уровня» не делает ее глупее. Настоящая опасность — вынуждать ее расти быстрее.

Страх нянчиться — близкий родственник опасений, что наши дети окажутся на обочине, отстанут от других. Именно поэтому так популярны вредные и насаждающие тревожность книги с названиями вроде «Что должен знать и уметь ваш ребенок в возрасте двух дней». Всякий раз, когда я вижу, как родители посматривают на других детей в комнате, чтобы оценить, кто и что уже умеет делать, вспоминаю братьев и сестер, которые, получив десерт, сразу заглядывают друг другу в тарелки, чтобы убедиться: другому не положили больше. Импульсивное желание сравнивать отражает страх, взращенный помешанным на конкуренции обществом, что чужие дети обойдут наших. Люди, ведущие себя так, будто детство — это гонка, неизменно оказывают непродуктивное давление на своих малышей.

Страх попустительства

Беспокойство о том, что наши дети отстанут от сверстников, приводит к нездоровой гонке за успехом, а страх перед попустительством провоцирует контроль. Как я уже отмечал, не попустительство само по себе, а его фобия вызывает в нашей культуре самые серьезные проблемы. Это ощущение нередко подогревают книги о воспитании, как однажды заметил Томас Гордон: «Во-первых, они ошибочно выставляют попустительство источником всех бед. Во-вторых, пугают родителей, заставляя верить, будто единственный способ решить проблему — жестко взять власть в свои руки, то есть быть строгим, устанавливать правила и энергично проводить их в жизнь, обозначить четкие границы, прибегать к телесным наказаниям и требовать послушания»[151].

Эмпирическая связь между предположениями и страхами, с одной стороны, и методами воспитания, с другой, была надежно установлена. Например, матери, которые считают, что младенцев можно избаловать избытком любви, действительно обеспечивают им менее поддерживающие условия[152]. Но и со взрослыми детьми мы вряд ли сможем подсчитать ущерб, нанесенный авторитарным воспитанием или строго условным принятием, которые существуют только потому, что родители слишком боятся всего остального и считают это попустительством. Освободить людей от этого опасения — важный шаг, чтобы помочь им стать теми любящими родителями, какими они способны быть.

По моему опыту, по-настоящему хороших родителей отличает готовность встретиться лицом к лицу с тревожными вопросами о том, что они делали и что делали с ними в их детстве. Услышав, что существует лучший способ разрешить конфликт со своим ребенком, они не торопятся занять оборонительную позицию и заявить: «Но мои мама и папа воспитывали меня именно так, и я, как видите, вырос нормальным». Чтобы лучше овладеть ремеслом воспитания, мы должны быть готовы увидеть неприятные вещи и оценить, что наши родители делали правильно, а в чем можно улучшить их подход. Те, кому повезло испытать на себе уважительное обращение, конечно, будут так же обращаться с собственными детьми. Остальные должны решить поступать с юным поколением не так, как вели себя с ними взрослые, а так, как хотели бы, чтобы с ними обращались.

Высказывая предположения относительно роли воздаяния и религии, конкуренции и послушания, я не ставлю перед собой задачу опровергнуть эти убеждения. Скорее, хочу привлечь к ним внимание, чтобы мы могли задуматься, насколько они влияют на наши воспитательные методы. Эта задача неизбежно становится еще более ограниченной, когда речь заходит о глубоко личных вещах. Несмотря на то что вы могли прочесть у других авторов, шансы на глубокую осмысленную трансформацию в результате прочтения книги не так уж велики. Могу лишь надеяться, что Фрейд был прав: озарение может стать первым шагом на пути к изменению. Реального понимания, возникающего не только в голове, но и глубоко внутри, возможно, недостаточно, чтобы вести себя с детьми иначе, — но оно необходимо.

Окончательный итог таков. Мы вряд ли достигнем долгосрочных целей в отношении наших детей, если не будем готовы задать следующий вопрос: возможно ли, что мое поведение больше отвечает моим потребностям, страхам и полученному воспитанию, чем интересам моих детей? Вполне возможно, ответом на этот вопрос станет обнадеживающее «нет» — и будем надеяться, в дальнейшем еще больше людей смогут сказать то же самое. Но мы должны быть готовы и дальше задавать этот вопрос. Разобравшись с вероятными причинами своего поведения (которые, конечно, не ограничиваются перечисленными в этой главе), мы сможем перейти к конкретным предложениям о том, как стать более хорошими родителями.

Глава 7. Принципы безусловного воспитания

Сразу предупреждаю: дальше не надейтесь обнаружить сборник пошаговых рецептов «Как вырастить хороших детей». Во-первых, прежде чем взять на себя смелость предлагать людям надежное и исчерпывающее руководство по воспитанию их детей, мне самому нужно стать почти идеальным родителем (а я не таков). Во-вторых, у меня в любом случае есть сомнения по поводу целесообразности подобного подхода. Конкретные рекомендации («Когда ваш ребенок говорит Х, вы должны занять положение Y и тоном Z произнести следующую фразу…») можно считать неуважением и к родителям, и к детям. Воспитание детей — это не сборка домашнего кинотеатра и не приготовление запеканки, где нужно всего лишь досконально следовать советам экспертов. Ни одна универсальная формула не подойдет всем семьям без исключения и не сможет предугадать бесконечное множество вероятных ситуаций. Книги, утверждающие, что такие формулы есть, пользуются жадным вниманием матерей и отцов, ищущих панацею. Но обычно они приносят больше вреда, чем пользы.

В этой и последующих главах я изложу некоторые общие принципы, систему взглядов, позволяющую создать альтернативу традиционному воспитанию. Эти принципы выведены из научных исследований, обобщения работ других психологов, моего опыта и наблюдений за другими семьями. Вы должны решить, кажутся ли вам эти идеи разумными, и если да, как применить их в воспитании ваших детей. Рекомендации, которые я предложу, откровенно говоря, сложнее, чем во многих других книгах. Позаботиться о том, чтобы дети чувствовали себя безусловно любимыми, сложнее, чем просто любить их. Реагировать на них во всей их многогранности сложнее, чем обращать внимание только на поведение. Совместно решать связанные с ними проблемы, объяснять, почему нужно поступать правильно (не говоря уже о том, чтобы помочь им сформулировать собственные причины для правильных поступков), сложнее, чем контролировать методом кнута и пряника. Работа с детьми требует от нас больше, чем работа над детьми.

Как ни странно, идеи работы с часто оцениваются по более высоким стандартам. Один исследователь отметил, что дети младшего возраста часто продолжают плохо себя вести даже после того, как им велят перестать. На основании этого родители приходят к выводу, будто вербальные внушения не работают. Но, по его словам, наказания, в том числе телесные, как правило, так же неэффективны. В эксперименте половина малышей снова плохо себя повели в течение примерно двух часов (а 80% из них до конца дня еще раз «испортили» свое поведение), независимо от того, как их родители отреагировали на шалость в первый раз. «Разница… в том, что, когда телесное наказание не работает, мамы и папы не сомневаются в его эффективности»[153]. (Действительно, в таких случаях взрослые скорее сочтут, что ребенку нужно еще больше традиционной дисциплины.)

Никакое особое вмешательство, мое или чье-либо еще, не может быть гарантированно результативным. Но попытка навязать свою волю ребенку почти наверняка будет неэффективной и не даст ничего, кроме обиженного временного послушания. (А часто, как мы видели в главе 3, не даст даже этого.) Методы, о которых я расскажу, имеют гораздо больше шансов на успех и гораздо меньше рисков для здорового развития ребенка или наших с ним отношений.

Но отказаться нужно не только от старых методов, но и от отживших целей. В частности, главным для нас должен быть не вопрос «Как заставить ребенка делать то, что я говорю?», а «Что нужно моему ребенку — и как я могу удовлетворить эти потребности?». Думаю, вы можете во многом угадать, что происходит в семье, если знаете, какой из этих вопросов для родителей важнее. Вам даже не нужно знать их ответы, то есть какую тактику они используют, чтобы добиться послушания (в первом случае), или в чем, на их взгляд, нуждается их ребенок (во втором). Самое главное — это вопросы.

Чтобы сосредоточить внимание на потребностях ребенка и работать вместе с ним над их удовлетворением, необходимо принимать его всерьез. То есть рассматривать как личность, чьи чувства, желания и вопросы важны. Желаниям ребенка не всегда можно пойти навстречу, но их всегда можно рассмотреть, и от них никогда не следует сразу отмахиваться. Важно видеть в ребенке человека с уникальной точкой зрения, со вполне реальными страхами и опасениями (часто совсем не похожими на наши) и с самобытной способностью рассуждать (которая далеко не исчерпывается словом «милая»).

Порой я ловлю себя на том, что с ужасом реагирую на некоторых специалистов по воспитанию и на небрежно бездушные советы, которые они раздают. Обычно это происходит по одной причине: они не уважают (а в некоторых случаях, кажется, даже не любят) детей. С той же меркой подхожу и к родителям, за которыми наблюдаю. Мне не важно, совпадает ли наш с ними выбор, пользуются ли они теми же приемами, что и я, — важно, что их поступки, слова и тон дают понять: они воспринимают своих детей всерьез.

В следующих трех главах я предложу три конкретных способа, как этого добиться: выражать безусловную любовь к детям, давать им больше возможностей принимать решения и представлять, как выглядит ситуация с точки зрения ребенка. Но сначала опишу чертову дюжину основополагающих принципов. Практическое применение каждого из них может оказаться более удивительным, сложным и интересным, чем предполагает краткое описание.

Вот эти принципы.

1. Рефлексируйте.

2. Пересматривайте свои требования.

3. Не упускайте из вида долгосрочные цели.

4. Ставьте на первое место отношения.

5. Измените не только поступки, но и взгляды.

6. У-в-а-ж-а-й-т-е!

7. Будьте искренними.

8. Меньше говорите, больше слушайте.

9. Учитывайте возраст ребенка.

10. Приписывайте детям самые лучшие мотивы, какие позволяют факты.

11. Не запрещайте без нужды.

12. Не будьте жесткими.

13. Не спешите.

1. Рефлексируйте

Однажды в момент раздражения и досады моя жена вдруг поняла, в чем суть дилеммы, с которой сталкиваются многие родители. Она сказала: «Не знаю, как заставить детей делать то, что я говорю, не совершая при этом поступков, которые сама считаю неприемлемыми». Простого решения этой проблемы не существует, но есть один ответ, которого мы, безусловно, должны избегать: рационализировать свои действия, чтобы они перестали казаться нам неприемлемыми. Вжик! И дилеммы больше нет. Так некоторым родителям удается убедить себя, что, устанавливая правила, даже ничем не обоснованные, они действуют в интересах детей.

По-настоящему хорошие родители склонны к самоанализу и не ищут легких путей. Я не предлагаю вам с головой погрузиться в чувство вины и собственной неполноценности; есть такая вещь, как излишняя (или непродуктивная) самокритика. Но многим пойдет на пользу, если мы будем тратить больше времени на осмысление своего поведения с детьми, чтобы завтра стать более хорошими родителями, чем сегодня.

Постарайтесь выяснить, что управляет вашим стилем воспитания. Чем более прозрачны вы для самих себя — чем лучше понимаете, как ваши потребности и опыт влияют на ваше же обращение с детьми (например, что вас особенно раздражает и почему), — тем больше вероятность, что вы будете совершенствоваться. Например, те качества, которые особенно нервируют некоторых людей в их детях, нередко оказываются нежелательными напоминаниями об их собственных непривлекательных особенностях. Как сказал датский поэт и ученый Пит Хейн: «Труднее всего закрывать глаза на собственные недостатки в других людях».

Коротко: будьте честны с собой относительно своих мотивов. Не переставайте беспокоиться, если поступки, которые вы совершаете, действительно заслуживают тревоги. И бдительно отслеживайте признаки того, что ваше взаимодействие с детьми, возможно, склоняется к контролирующему стилю, хотя вы сами можете этого даже не замечать.

2. Пересматривайте свои требования

Подумайте о такой настораживающей возможности: если ваш ребенок не делает то, что вы хотите, возможно, проблема не в ребенке, а в ваших требованиях. Примечательно, как мало книг для родителей вообще затрагивает эту тему. Подавляющее большинство авторов принимают за отправную точку то, чего их читатели хотят от детей, и дальше предлагают, как разнообразными методами добиться послушания. В большинстве случаев эти методы опираются на «положительное подкрепление» или «последствия», то есть подкуп или угрозы. В некоторых случаях подразумевают более продуманные и уважительные способы взаимодействия. Но почти никогда родителям не предлагают пересмотреть свои требования.

Например, в недавно опубликованной книге подчеркивается, как важно научиться быть более чутким и договариваться с ребенком, чтобы в результате обе стороны оказались в выигрыше. Конкретные идеи показались мне полезными, а общий подход автора непривычно гуманным. Однако, давая советы родителям, которые интересовались, как сделать, чтобы их дети заправляли постель или ели овощи, автор даже не попытался усомниться в целесообразности этих требований. Но если мы даем детям здоровое и сбалансированное питание, так ли необходимо заставлять их что-то есть? И почему единственное место в мире, по-настоящему принадлежащее только ребенку, должно быть обустроено по стандартам отцов и матерей? Даже относительно прогрессивные книги, как правило, сосредоточены на том, как, а не на том, нужно ли заставлять отпрыска делать то, чего хочет взрослый.

В некоторых случаях проблема заключается в том, что родительские требования не соответствуют возрастным возможностям детей. (Более подробно я расскажу об этом чуть позже.) Но даже когда ребенок в принципе способен сделать то, чего от него хотят, все-таки стоит спросить, должен ли он это делать. Некоторые интересуются, как заставить чадо играть на пианино. Однако более насущный вопрос: если этот процесс так мучителен для ребенка, почему вы заставляете его заниматься? Вы делаете это для него или для себя? Не начнет ли он в конце концов испытывать отвращение к музыке? То же касается и многих других вопросов. Конечно, определенные вещи, которых мы ожидаем от детей, вполне обоснованны. Даже если мы по-разному представляем, что именно относится к этой категории. Однако моя главная мысль такова: прежде чем искать способ вынудить ребенка делать то, что мы говорим, нужно хорошенько обдумать ценность или необходимость нашего требования.

3. Не упускайте из вида долгосрочные цели

В начале книги я пригласил вас задуматься, чего вы хотите для своих детей в долгосрочной перспективе, а также не мешают ли отдельные стратегии воспитания реализации ваших целей. Теперь, когда мы рассмотрели более внимательно некоторые подходы, имеет смысл взвесить их в сравнении с каждой назначенной целью.

Предположим, вы хотите, чтобы ребенок вырос порядочным, способным поддерживать здоровые отношения, умным и любознательным и в основном довольным собой. Теперь мы должны спросить, имеют ли эти цели больше или меньше шансов быть достигнутыми, когда вы используете методы лишения любви, например тайм-аут, или выборочно подкрепляете поведение, которое вам нравится, или заявляете (может быть, не именно такими словами): «Потому что я родитель, вот почему!» Все, что вы регулярно делаете с детьми, необходимо оценить в свете конечных целей.

Необязательно систематически проводить такие оценки. Мы не должны упускать из вида наши подлинные цели в обобщенном смысле. Слишком легко угодить в ловушку мелочей повседневной жизни, мелких ссор и переживаний, отодвигающих на задний план важные вопросы. Есть и хорошая новость: когда родителям все-таки удается помнить о большой цели — на самом деле когда они ставят любую более-менее амбициозную цель, а не просто пытаются добиться от детей немедленного послушания, — они лучше используют родительские навыки и получают более высокие результаты[154]. Мы должны как минимум сохранять чувство перспективы. Сегодня ваш ребенок разлил шоколадное молоко, раскапризничался или забыл сделать домашнюю работу, но это не так уж важно по сравнению с тем, помогают ему или нет ваши поступки стать достойным, ответственным, отзывчивым человеком.

4. Ставьте на первое место отношения

Если говорить о первостепенных целях, нет ничего важнее отношений, которые мы строим с детьми. Недавно мой друг Дэнни так обобщил опыт, накопленный за годы отцовства: «Быть правым не самое важное». И это действительно совсем неважно, если дети испуганно замирают, когда вы входите в комнату.

В чисто практическом смысле разбираться с плохим поведением и решать проблемы легче, когда дети чувствуют себя с нами в безопасности и могут объяснить причины своих неправильных поступков. Они скорее придут к нам, оказавшись в беде, обратятся за советом и захотят проводить с нами время, если имеют выбор — делать это или нет. Более того: когда они знают, что нам можно доверять, охотнее соглашаются исполнить просьбу, если мы говорим им, что это очень важно.

Конечно, прочные и любящие отношения оправдывает не только приносимая ими польза — они и есть самоцель. Именно поэтому мы должны задуматься, стоит ли портить эти отношения ради того, чтобы младенец спал всю ночь, затем начал пользоваться горшком и позднее следил за манерами. Бывают случаи, когда во имя правильного поведения мы должны настоять на своем и заставить детей разочароваться в нас. Но прежде чем прибегать к контролирующему вмешательству, прежде чем сделать ребенка несчастным и, конечно, прежде чем сделать хоть что-то из области условной любви, мы должны быть абсолютно уверены, что потенциальное ухудшение отношений того стоит[155].

5. Измените не только поступки, но и взгляды

Безусловные родители не только ведут себя по-другому, например избегают наказания. Они иначе видят вещи. Когда ребенок делает что-то неприемлемое, условные родители воспринимают это как нарушение, что, естественно, вызывает последствия. Безусловные склонны рассматривать тот же проступок как проблему, которую необходимо решить; как возможность научить ребенка, а не заставить его страдать. Опять же, дело не просто в выборе другой реакции, работе с вместо работы над. Дело в том, что эта реакция зависит от результатов осмысления взрослым случившегося. Кроме того, если рассматривать проступок как воспитательный момент, малыша можно включить в решение проблемы, что наверняка окажется более эффективным.

6. У-в-а-ж-а-й-т-е!

Говоря о том, что детей следует принимать всерьез, я имею в виду, в числе прочего, необходимость относиться к ним с уважением. У меня есть оценочное суждение: все люди заслуживают этого. И у меня же есть гипотеза: дети больше уважают других людей (в том числе нас), если чувствуют, что их тоже уважают. Даже родители, которые, очевидно, любят своих отпрысков, не всегда ведут себя так, будто уважают их. Некоторые разговаривают с ними язвительным или саркастичным тоном, отказывают в просьбах, отмахиваются от их гнева и считают пустячными их опасения. Они перебивают своих детей, хотя им никогда не пришло бы в голову так же бесцеремонно поступить в отношении другого взрослого. И при этом выходят из себя, когда младшие встревают в их разговор. Они могут говорить пренебрежительно: «О, она изображает примадонну», «Просто не обращайте внимания, когда он такой».

Обращаться с детьми уважительно — значит стараться избегать подобных проявлений. Кроме того, это значит понимать, что в некоторых вопросах дети разбираются лучше нас — и я не имею в виду, что они знают наперечет всех плотоядных динозавров. Как хорошо сказал Томас Гордон: «Иногда дети яснее родителей знают, когда им хочется спать или есть; они лучше понимают характер своих друзей, собственные заветные желания и цели, а также как к ним относятся учителя. Дети четко слышат нужды и потребности своего тела, различают, кого они любят, а кого нет, что ценят и нет»[156]. В любом случае мы не имеем права всегда считать, что если мы старше, то, конечно, понимаем своих детей намного лучше, чем они понимают сами себя.

И когда родитель диктует ребенку, что он чувствует или не чувствует (например, в ответ на сердитое заявление: «Я ненавижу своего брата!» — восклицает: «Зачем ты так говоришь? Конечно, это не так!»), — это неуважение. Такой ответ не только ничем не поможет в сложившейся ситуации, он может быть истолкован как условное принятие. Ребенок может поверить, что его чувства не важны и, если он их испытывает, с ним что-то не так, а его будут любить, только если он переживает из-за того, что мама считает уместным.

7. Будьте искренними

Некоторых людей обвиняют в попытках быть детям друзьями, а не родителями. Согласен, такая путаница может быть неуместной и даже вредной. Но хотя мы должны быть для своих малышей больше чем приятелями, нельзя прекратить быть с ними просто людьми. Мы не должны прятаться за ролью Отца или Матери до полной потери человечности (или нашего контакта с детьми).

Я не имею в виду, что нужно раскрывать детям все интимные подробности нашей жизни. Есть вещи, о которых мы не рассказываем, пока они не повзрослеют, и есть вещи, которыми никогда не поделимся. Но иногда в общении не хватает искренности, и ее отсутствие остро чувствуется, даже если дети не могут осознать, чего им недостает и что не так в их отношениях.

У людей есть свои потребности: что-то они любят, а что-то терпеть не могут. Дети должны знать, что все иногда могут волноваться, быть рассеянными или уставать. Люди не всегда твердо знают, что делать. Иногда говорят не подумав, а позже сожалеют о сказанном. Мы не должны делать вид, что более компетентны, чем на самом деле. А когда допускаем оплошность, следует признать ее: «Знаешь, милый, я подумал о том, что сказал вчера вечером, и понял — был неправ». Мой совет — поставьте себе задачу извиняться перед ребенком по крайней мере дважды в месяц. Почему столько? Не знаю. На мой взгляд, это звучит убедительно. (Почти все практические рекомендации в книгах о воспитании так же субъективны. Но я, по крайней мере, честно в этом признаюсь.)

Для извинений есть две причины. Во-первых, вы подаете детям наглядный пример. Я отмечал, что не имеет смысла заставлять детей говорить, что им жаль, если на самом деле им ничуть не жаль. Гораздо более эффективный способ познакомить их с концепцией прощений — показать, как это делается. Во-вторых, извиняясь, вы сходите с пьедестала идеального родителя и напоминаете детям, что тоже можете ошибаться. По сути, вы показываете: можно признать (перед самим собой и другими), что мы совершаем ошибки и иногда бываем виноваты, не теряя при этом лица и не чувствуя себя безнадежно неполноценным.

Причины, по которым извиняться так важно, и мотивы, по которым многие родители этого не делают, совпадают. В конце концов, стоять на пьедестале и чувствовать себя непререкаемым авторитетом так воодушевляюще. Сказать, что вы сожалеете, — значит почувствовать себя незащищенным, что совсем нелегко для многих из нас, отчасти из-за крайней беззащитности, которую мы испытали в детстве.

Более того, многие родители опасаются, что, развивая искренние, теплые отношения с детьми, они подрывают свою способность контролировать их. Когда эти две цели вступают в противоречие, родители обычно выбирают контроль, а не контакт, и именно отсюда начинается условное воспитание. Это заметно даже в тонких способах дистанцироваться от детей, например, когда родители говорят о себе в третьем лице («Мамочка сейчас должна уйти»), хотя ребенок давно знаком с правильным употреблением местоимений.

Дети все равно будут смотреть на нас с восхищением, даже если мы перестанем скрывать, что не всесильны, и будем говорить с ними от всего сердца. И даже если они видят, что, несмотря на все привилегии и мудрость, которые приносит с собой взрослая жизнь, мы по-прежнему всего лишь люди, изо всех сил старающиеся найти свой путь в мире, поступать правильно, узнавать новое, — такие же, как и они. Чем более настоящими мы с ними будем, тем больше вероятность, что они испытают к нам истинное уважение.

8. Меньше говорите, больше слушайте

Диктовать детям (даже в мягкой форме) гораздо менее продуктивно, чем убеждать их рассказать о своих идеях, возражениях и чувствах. Если разговор с ребенком о его неправильном поступке не возымел результатов, на которые мы надеялись, это не потому, что ему требуется более жесткая дисциплина. Возможно, дело в том, что разговор по большей части состоял из нашего монолога. Вероятно, мы были так заняты, пытаясь донести до ребенка свою позицию, что не выслушали его точку зрения. Быть хорошим родителем — значит слушать больше, чем объяснять.

Отец из Онтарио написал мне об одном случае, когда его четырехлетняя дочь принесла домой из школы пакет снеков.

Она разложила их на полу в гостиной, устроив невероятный беспорядок, и я попросил ее спрятать все обратно в пакет и отнести на стол. Дочь отказалась. Первым делом я подумал, что это подрыв моего авторитета. Она «ослушалась», а значит, ее нужно наказать. Иначе она и дальше не будет выполнять мои требования. [Но вместо этого] я спросил: «Почему ты не хочешь убрать?» Она ответила: «Потому что собираюсь их съесть». После этого проблема решилась сама собой. Мне нужно было только сказать: «Ты вполне можешь съесть их после того, как спрячешь в пакет, — я только хочу, чтобы в гостиной было чисто». Она немедленно положила снеки в пакет и поставила его на стол.

Как правило, наш первый приоритет — выяснить источник проблемы, понять, в чем дети нуждаются. Например, двух- и трехлетние дети часто ведут себя вызывающе, так как проживают бурное превращение из младенца в личность. Они осваивают незнакомые привлекательные возможности, которые дают свобода и независимость; овладевают новыми навыками и в то же время стремятся избавиться от ограничений, которые мы навязываем. Дети хотят получить больше самостоятельности, чем им дают, а иногда даже больше, чем могут освоить. Кроме того, они боятся отделения от взрослых (и противопоставления им). Последнее, что им нужно в этот бурный период, — родитель, озабоченный только установлением границ и сохранением контроля.

Иногда причины вызывающих беспокойство поступков зависят от конкретного ребенка или ситуации. Когда дети еще слишком малы, чтобы объяснить, а в некоторых случаях — даже чтобы осознать эти причины, приходится самим подбирать подсказки, которые помогут понять, что происходит. Когда мой сын Эйза на третьем году вдруг стал капризничать и все время проситься на руки, мы поняли, что это связано с увольнением няни, помогавшей ухаживать за ним с рождения. Вероятно, он не только скучал о ней, но и тревожился в глубине души, что мама и папа в один прекрасный день тоже могут исчезнуть. Если бы мы просто велели ему не переживать, это не принесло бы результатов и еще больше расстроило бы его.

Когда дети уже достаточно взрослые, чтобы сказать, почему они недовольны или сердиты, возникает следующий вопрос: чувствуют ли они, что это безопасно. Наша работа — создать у них ощущение безопасности; слушать, не осуждая; убедиться, что дети знают: у них не будет неприятностей из-за того, что они рассказали; их чувства не осудят. Я говорю так не потому, что релятивист и считаю, будто все поступки людей одинаково обоснованны и о них нельзя судить. Я прагматик и понимаю: для решения проблемы необходимо знать ее источник, а люди, которые боятся осуждения, не любят высказываться открыто, а значит, не смогут дать информацию, необходимую для понимания корня проблемы. Именно поэтому всерьез принимать кредо «меньше говорить, больше спрашивать» — полезный совет, чтобы стать не только хорошим родителем, но и замечательным супругом, другом, менеджером или учителем.

С другой стороны, не все вопросы одинаково продуктивны. Риторические, на самом деле не рассчитанные на обдуманный ответ, в лучшем случае бессмысленны: «Почему ты не смотришь на меня, когда я с тобой разговариваю?» Еще хуже вопросы, на которые есть один правильный ответ, и задача ребенка — не задуматься, а просто угадать, какой именно: «Что ты должен сказать сестре, если толкнул ее?»

Перечислив краткий список подобных «вопросов, которые ни к чему не ведут», писательница Барбара Колорозо предлагает: прежде чем задавать один из них, «подумать, зачем вы его задаете». Разобравшись в мотивах, мы можем понять, стоит ли спрашивать[157]. Подсказка: когда мы не уверены в правильном ответе ребенка или готовы услышать более одного варианта ответа, вопрос, скорее всего, принесет пользу.

В некоторых случаях оптимальный вариант — не говорить и не спрашивать. Мы часто попадаем в неприятности, поскольку считаем своим родительским долгом высказаться, хотя в сложившихся обстоятельствах лучше всего было бы молчать. Иногда, если ребенок глубоко опечален, детский психолог Алисия Либерман предлагает «просто побыть с ним рядом, молча проявляя уважение к его переживаниям. Обняв и прижав к себе (если ребенок позволяет), вы можете гораздо лучше, чем словами, выразить свои чувства. Говорить в таких случаях неизбежно значит сказать что-то не то. Время для слов придет позже»[158].

Очевидно, надежного рецепта, когда высказываться, а когда молчать, не существует. Иногда, столкнувшись с горем, гневом или неприемлемым поведением, мы говорим слишком много или, наоборот, недостаточно, но чаще всего так, что слова приносят мало пользы. Однако в целом рекомендация меньше говорить и больше спрашивать может быть полезной, особенно если это помогает нам стать более чуткими и надежнее поддерживать детей.

9. Учитывайте возраст ребенка

Любой совет из этой или какой-либо другой книги нужно дифференцированно применять к детям разного возраста; приемы, которыми мы пользуемся, должны меняться по мере взросления малышей. Например, когда младенец начинает плакать, потому что вы забрали у него опасный предмет, с которым он играл, вполне допустимо отвлечь его новой забавой или игрушкой. Но с ребенком постарше попытка отвлечь будет неэффективной и даже обидной — вам тоже было бы неприятно, если бы вы жаловались супругу на то, что вас беспокоит, а он попытался бы сменить тему.

Как я отмечал, контролирующие родители нередко предъявляют к детям нереально высокие требования. Отчасти потому, что они не понимают, насколько эти ожидания нереалистичны[159]. Например, могут наказать малыша за то, что он не выполнил своего обещания, или требовать, чтобы дошкольник тихо сидел во время долгого семейного ужина. Но маленькие дети просто не могут понять, что обещание влечет за собой обязательства; призвание их к ответственности в этом случае, цитируя любимое выражение специалистов по раннему развитию, «не соответствует возрастным возможностям». Так же бессмысленно предполагать, что дети будут сидеть спокойно в течение долгого времени. Для них совершенно нормально ерзать, шуметь, забывать выключать игрушку на батарейках и расстраиваться из-за изменений, которые нам кажутся крошечными и незаметными. Мы должны привести наши ожидания в соответствие с их возможностями.

10. Приписывайте детям самые лучшие мотивы, какие позволяют факты

Эта фраза педагога и автора книг о воспитании Нел Ноддингс[160], [161] — пожалуй, один из самых мудрых советов, который я когда-либо слышал. Он основывается на двух моментах. Первое: чаще всего мы не знаем точно, почему ребенок так поступил. Второе: наши представления о причинах его поступка могут сформировать самосбывающееся пророчество. Если мы предположим, что неприемлемый поступок был спровоцирован зловещим желанием ребенка причинить кому-то вред или проверить, как много ему сойдет с рук, — или спишем проступок на его природную склонность к хулиганству, — он может стать именно тем, чего мы боимся. Дети строят теорию о собственных мотивах отчасти на основе наших предположений о них, а затем начинают соответственно себя вести: «Вы думаете, я плохой и меня все время нужно контролировать? Ну хорошо. Смотрите, я веду себя так, как будто вы правы».

Иногда на своих семинарах я приглашаю участников вспомнить какой-нибудь случай из детства, когда они совершили проступок или их обвинили в этом. Я прошу вспомнить как можно больше подробностей: что им сказал взрослый, как с ними поступил и что вышло в итоге. Меня всегда поражает, насколько яркими оказываются воспоминания — как будто это произошло несколько недель, а не десятилетий назад. Это упражнение напоминает, как выглядит наказание с точки зрения ребенка, как много приносит вреда и как мало толку. Кроме того, меня удивляет, насколько часто в этих историях учитель или родитель, не зная всех фактов, приходит к поспешному выводу, что рассказчик сделал что-то плохое, даже когда это не так. Это хороший урок, и его стоит запомнить хотя бы для того, чтобы наши дети, когда вырастут, не начали однажды рассказывать на родительских семинарах истории о нас.

Даже когда родители не говорят, что ребенок совершил проступок, потому что он глуп, неуклюж или плох, не менее значимо, если они на самом деле так считают. Важны не только те атрибуции, которые мы произносим, но и те, которые живут у нас в голове. Мы можем ни разу не сказать дурного слова в адрес своих детей, но предположения об их мотивах неизбежно повлияют на отношение к ним. Чем хуже эти домыслы, тем больше мы склонны контролировать детей без необходимости.

Хорошая новость заключается в том, что мы можем создать благоприятный круг вместо порочного. Если у нас нет конкретных доказательств, почему не предположить, что у случившегося есть вполне невинное объяснение? Возможно, то, что выглядело как преднамеренный акт агрессии, на самом деле произошло случайно. Или то, что казалось воровством, на самом деле им не было. Мы можем помочь детям развивать положительные качества, обращаясь с ними так, как будто они уже ими обладают. Таким образом они тоже будут считать себя лучше и оправдают наше доверие.

Самые очевидные случаи, когда имеет смысл приписывать детям лучшие мотивы, связаны с незрелостью. Плохое поведение нередко объясняется простым отсутствием необходимых навыков или разъяснений, невинным желанием исследовать, неспособностью ребенка предугадать, что произойдет, когда он возьмет эту вещь и поступит с ней вот так. Когда родители в гневе обрушивают на ребенка риторические вопросы: «Ради бога, зачем ты это сделал? Ты что, совсем глупый?» — я представляю, как ребенок отвечает: «Нет, я не глупый! Мне три года!» Даже если вы устали в сотый раз поднимать с пола ложку, важно понимать, что годовалый ребенок, сидя в высоком стульчике, продолжает бросать ее только потому, что детям в этом возрасте нравится бросать вещи. И совсем не потому, что он «проверяет границы», и уж, конечно, не потому, что пытается сделать маму несчастной. Даже если действия ребенка сказываются на вас негативно, это не значит, что таково его намерение.

Итак, как же привести в движение благоприятный круг? Представьте шестилетнего мальчика, который берет большой камень и явно собирается его бросить. «Учитель, стоящий рядом, спокойно говорит: “Дай-ка мне его”, — а затем, прикоснувшись камнем к голове ребенка, демонстрирует, как он может угодить в голову одноклассника. Затем возвращает ребенку со словами: “Играй с ним осторожно”». Рассказывая этот примечательный случай, произошедший в японской школе, специалист по раннему образованию Кэтрин Льюис отмечает, что ее удивило: учитель «не просил ребенка положить камень и не подумал, что мальчик собирается его бросить». Вместо этого

он предположил, что проблема носит информационный характер: мальчик не подумал, как камень может повредить другим. Действия учителя также предполагают, что мальчик способен к самоконтролю — ведь затем он снова отдал его ребенку. Если бы наставник, наоборот, забрал камень или наказал ученика, тот сделал бы вывод, что не заслуживает доверия или не способен к самоконтролю, и в дальнейшем считал бы, что бросать камни нельзя, не потому что можно кого-то поранить, а потому что за это накажут.

Льюис все же признает, что, «если бы на месте этого мальчика был отчужденный двенадцатилетний подросток, который действительно намеревался обидеть одноклассника, и учитель вернул бы ему камень, он решил бы, что взрослый просто дурак»[162]. Так же глупо и лицемерно говорить, что ребенок, злобно пинавший кого-то, скорее всего, не имел в виду ничего дурного[163]. Вот почему девиз Ноддингс — приписывать детям самые лучшие мотивы, какие позволяют факты. Но во множестве случаев факты нам неизвестны, поэтому мы должны стремиться давать ребенку кредит доверия.

Опять же, этот совет особенно важен в отношении маленьких детей, чье очевидно плохое поведение обусловлено главным образом их возрастом (в этом случае наши положительные соображения, скорее всего, верны) и чье самоощущение еще не сформировано (поэтому наши домыслы, положительные или отрицательные, влияют на них сильнее). Тем не менее даже детей старшего возраста мы не должны первым делом бросаться обвинять: «Наверное, ты сам чем-то его разозлил». Нужно посочувствовать и попытаться понять, почему наши дети поступили именно так.

11. Не запрещайте без нужды

Убеждение, что сегодня родители недостаточно часто говорят детям «нет», представляет собой подвид более общей уверенности, будто всюду царит попустительство и дети избалованы, так как взрослые недостаточно их контролируют. Я уже касался этого предположения, но имеет смысл еще раз поговорить об одном конкретном случае — когда старшим необходимо настоять на своем.

В действительности очень многие родители постоянно отказывают детям. Согласно описательным исследованиям, малышам особенно часто не дают делать то, что они хотят, или заставляют делать то, что им не нравится, и это происходит буквально каждые несколько минут[164]. (Если не верите, попробуйте проследить, что случается за день в вашем доме.) Конечно, ни один ответственный родитель не в силах полностью избежать такого вмешательства. Но стоит поинтересоваться, не перегибаем ли мы палку.

Например, когда под угрозой безопасность крохи, мы обязаны вмешаться, и не важно, насколько это расстроит ребенка. Но даже в таких случаях не всегда есть ясность. Вспомним о рекомендации учитывать возраст: важно понимать, что, становясь старше, дети постепенно учатся предугадывать опасность и избегать ее. (Конечно, они более успешно развивают эти навыки, если получают необходимую поддержку и доверительное, уважительное отношение взрослых.) Это значит, что многие родительские ограничения со временем становятся все менее необходимыми и больше стесняют. Затем, конечно, возникает вопрос, как мы вмешиваемся, когда чувствуем, что должны это сделать: мягко или грубо? С эмпатией или без уважения? С объяснениями или без них?

Даже когда ребенок совсем мал, вопрос, действительно ли он хотел сделать что-то опасное, остается спорным. Иногда мы прикрываемся идеей безопасности, чтобы оправдать свой отказ, на самом деле продиктованный другими причинами. Мы можем сказать детям, чтобы они перестали делать довольно безвредные вещи, или автоматически ответить «нет», когда они предлагают что-то необычное. Иногда мы не разрешаем ребенку только потому, что это неудобно для нас. Ваш дошкольник хочет начать делать огромную поделку, от которой, вы точно знаете, будет столько беспорядка, что он не сможет убрать его самостоятельно. Вы вправе сказать «нет»? Шестилетний ребенок хочет, чтобы вы в очередной раз поиграли с ним в длинную ролевую игру, где каждый будет изображать какое-то животное. В этот момент у вас нет никаких срочных дел, но вы устали от этих игр и предпочли бы, чтобы ребенок развлекал себя сам. Десятилетний отпрыск просит принести ему бутерброд, пока он смотрит телевизор. Это разумная просьба, которая позволяет показать на собственном примере, как мы делаем друг для друга приятные мелочи, но вы будете настаивать, чтобы он пошел и сам сделал себе бутерброд? И, раз уж мы об этом заговорили, может ли ваш ребенок спать на полу? Или сидеть на стуле задом наперед во время ужина?

Все эти случаи не связаны с удовлетворением потребностей. Это желания, а значит, правильную реакцию родителей невозможно предугадать. Тем не менее моя рекомендация — говорить «да», когда это возможно. «Да» должно быть вашим ответом по умолчанию, и наоборот: чтобы не согласиться на предложение или вмешаться и запретить, надо иметь веские основания. Конечно, возникает вопрос, какие основания считать таковыми, но в целом это разумный подход, особенно если мы привыкли отвечать отказом на большинство просьб. (Чуть позже я расскажу о ведении переговоров и совместном поиске решения в качестве альтернативы простому отказу или одобрению.)

Когда я говорю, что мы не должны слишком часто и много говорить «нет», я не имею в виду, что наши удобство и желания не имеют значения. Имеют. Но ради них мы не должны беспричинно ограничивать детей и запрещать им экспериментировать. В сущности, процесс воспитания полон неудобств, особенно если вы хотите быть хорошим родителем. Если не желаете отказываться от свободного времени или хотите, чтобы в вашем доме всегда было тихо и чисто, стоит подумать о воспитании тропических рыбок.

Некоторые родители утверждают, что отказ полезен сам по себе: «Детям нужно привыкать к разочарованию. Кроме того, им стоит понять, что они не могут делать в жизни все, что захотят». Иногда кажется, что родители выбирают этот способ, чтобы рационализировать свой отказ, сделанный на самом деле по другим причинам. Но тому, кто принимает это утверждение всерьез, нужно всего лишь понаблюдать, как часто дети испытывают разочарование даже в семье, где родители пытаются как можно чаще говорить им «да». У младших более чем достаточно возможностей научиться соблюдать пределы или столкнуться с фактом, что невозможно получить все желаемое. Детям не нужно, чтобы мамы и папы дополнительно создавали для них такие ситуации, говоря «нет», когда могли бы сказать «да». К тому же что лучше готовит их к столкновению с задачами реального мира, чем пережитые успех и радость? Люди не учатся лучше справляться с недовольством, потому что в детстве их специально делали недовольными.

Кроме желания, чтобы дети чувствовали себя уверенно, с радостью изучали мир и испытывали новые возможности (даже если они работают не так, как планировалось), есть и практическая причина ограничить наши отказы. Поддерживать соблюдение бесконечной череды запретов очень трудно. Возникает дилемма: с одной стороны, если мы порой будем вынуждены отступить и позволить детям делать по-своему, в итоге они не воспримут нас всерьез, когда придется по-настоящему обозначить свою позицию. С другой стороны, если мы всегда будем упорно настаивать на своем, потратим много времени на конфликты, что крайне неприятно для всех сторон. Мой совет: выбирайте свои битвы.

Конечно, дело не только в том, сколько раз мы говорим «да» или «нет». Любой ответ в определенных обстоятельствах может быть неразумным. Так же как одни родители легко приобретают привычку отказывать ребенку почти во всех просьбах, другие так же легко уступают в конце концов каждому требованию: «Ох, да иди возьми уже это проклятое печенье»[165]. Иногда уступаем из лени; порой легче позволить малышу получить то, что он хочет, особенно если мы чувствуем себя беспомощными, растерянными, раздраженными и не понимаем, что делать с непрекращающимся потоком детских требований.

Самое важное — это причина нашего решения. Насколько мы готовы помогать советом, поддерживать выбор ребенка, быть рядом с ним — все это гораздо сложнее, чем просто сказать «да» или «нет». То, о чем я говорю, можно назвать внимательным воспитанием — в противоположность «автоматическому», бездумному. Оно требует огромных запасов внимания и терпения. А в некоторых случаях побуждает критически осмыслить то, как мы сами были воспитаны.

Конечно, мы не можем тщательно обдумывать каждую просьбу и последствия любого возможного ответа, особенно когда перегружены делами и заботами. Но даже если мы не можем поступать так всегда, должны стремиться делать это как можно чаще. Вкратце: не говорите «нет», если в этом нет абсолютной необходимости. И постарайтесь думать о причинах всего, что говорите.

12. Не будьте жесткими

Глупая последовательность — отличительный признак неэффективного воспитания (сказал почти как Ральф Эмерсон[166]). Иногда можно слегка отступить от правил: позволить детям время от времени ложиться спать позже, отменить по особому случаю запрет на еду в гостиной. Дайте им понять, что ваши действия — это исключение, и не стоит ждать, что теперь так будет всегда. Но пусть страх создания прецедента не мешает вам быть гибкими и спонтанными.

Те же соображения распространяются и на вашу реакцию по поводу неправильного поведения. Любое действие должно быть понято в контексте, как результат конкретной ситуации и определенных причин. Следует сделать скидку на то, что у ребенка сегодня не лучший день, или, возможно, вы чувствуете в себе меньше терпимости в этот вечер. Кроме того, имейте в виду, что обычно жалуются на негибкость — и разговаривают как адвокаты, отчаянно взывающие к смягчающим обстоятельствам, — те дети, чьи родители используют наказания. И наоборот, удивительно, насколько меньше стресса и оборонительного поведения наблюдается там, где никто не настаивает на едином определении справедливости («всякий раз, когда происходит это, ответом должно стать то»), когда мы думаем о проблемах, которые следует решить, а не о нарушениях, которые должны быть наказаны. Отсутствие наказания также развязывает руки родителям — они могут по-разному реагировать на каждого ребенка, и это не вызовет гневных обвинений в фаворитизме. Равноправное отношение к братьям и сестрам не всегда тождественно одинаковому, и намного легче быть гибким, когда никто не озабочен тем, какое получит взыскание.

Я согласен со многими наблюдателями: детям, как правило, лучше, когда в их жизни есть предсказуемость. Но здесь легко переусердствовать, точнее, упустить из виду тот факт, что у них есть и другие, более важные потребности. Мало хорошего в создании атмосферы неприятной предсказуемости, когда дети точно знают, что в семье их будут жестко контролировать, обращаться с ними без уважения и любить только при соблюдении условий. Дело не в том, знают ли они, чего ожидать. Вопрос стоит иначе: чего они ожидают.

И наконец, помимо различий между ситуациями или детьми суть может быть также в дифференцированности родителей. Когда мама и папа совершенно по-разному относятся к фастфуду или позднему укладыванию, малыши быстро понимают, у кого спрашивать разрешения в том или ином случае и даже как играть друг против друга. Но опять-таки, легко переусердствовать или неверно истолковать последовательность, к которой так часто призывают руководства по воспитанию. Мы можем считать, что «держимся единым фронтом», но, как объясняла Алис Миллер, ребенок при этом может чувствовать, будто эти два великана объединились против него[167]. Кроме того, младшим полезно видеть, что взрослые иногда не соглашаются друг с другом — это помогает подчеркнуть, что мы люди. Это также позволяет показать, что люди могут решить свои разногласия, не теряя уважения, — или, в некоторых случаях, просто научиться терпимо относиться к чужим отличиям. Мы упускаем эти важные уроки жизни, когда оба родителя чувствуют себя обязанными иметь перед чадами общую позицию по каждому вопросу, не говоря о том, что это просто нечестно, в сущности.

13. Не спешите

Этот совет я предлагал родителям малышей в основном как шутку. Конечно, наше расписание не всегда полностью зависит от нас, даже если мы не отказались бы иметь больше времени. Но я стал более серьезно относиться к этому вопросу и понял, как важно делать все, что мы можем, и так часто, как можем, чтобы избегать ситуаций, когда мы вынуждены подгонять детей и давить на них. Родители становятся более контролирующими, когда у них мало времени, — то же происходит, когда они с детьми находятся в общественных местах. Помноженные друг на друга, эти факторы дают убойное сочетание.

Когда у вас выдастся спокойная минутка, сядьте (если есть возможность, вместе со вторым родителем) и подумайте, что можно изменить в вашем расписании, чтобы оставалось как можно меньше поводов подгонять ребенка. Если мы будем вставать на пятнадцать минут раньше? А если отправимся за продуктами в субботу? Или сдвинем время купания? Избежать спешки часто проще, чем вы думаете, и наша цель — дать чадам почувствовать, что их никуда не торопят и они могут наслаждаться детством.

Еще одно преимущество: пересмотр расписания вручает вам роскошную возможность переждать протесты ребенка, когда он спорит или сопротивляется, а не набрасываться на него с угрозами либо иным образом навязывать свою волю. Если он отказывается делать то, что, по вашему мнению, совершенно необходимо, можете сказать: «Мне жаль, дорогой, но тебе придется надеть пальто. На улице очень холодно, а нам далеко идти. Но если тебе требуется еще минутка, все в порядке. Скажи мне, когда будешь готов». (Я сам довольно часто пользуюсь последней фразой.) Когда вы отступаете и даете детям немного времени, обычно они соглашаются. Однако нужно понимать: хотя вы позволяете детям самим решить, когда выполнить ваше требование, все равно навязываете им свою волю, а значит, этот метод не следует использовать во всех случаях подряд. Согласно второму принципу, изложенному в этой главе, вы должны настаивать на соблюдении требования только после того, как серьезно обдумаете, действительно ли оно не подлежит обсуждению и почему.

Даже в тех случаях, когда мы немного торопимся, важно не экономить на минутах, рискуя затем потерять часы. Заставлять малыша спешить — бессмысленное занятие. Поэтому часто лучше потратить немного времени сначала, чтобы позднее сэкономить намного больше. Однажды мой двухлетний сын заснул по дороге в супермаркет. Если бы я торопливо посадил его в тележку для покупок и побежал по магазину, он был бы недоволен (а детское недовольство очень любит компанию). Вместо этого я мягко разбудил его, а потом, хотя у меня в запасе было не так много времени, спокойно посидел с ним несколько минут в магазине, указывая на вещи, которые могли его заинтересовать. Я хотел помочь ему проснуться постепенно. В итоге нам удалось сделать покупки довольно быстро и без суеты.

За этим обсуждением скрывается более общий довод: вместо того чтобы пытаться исправить поведение своего ребенка, нередко имеет смысл изменить обстановку. Это касается и времени, и пространства. Запереть ворота, чтобы малыш не ушел со двора, намного разумнее, чем пытаться запугать его или убеждать логическими доводами, что на улице небезопасно. В целом делайте все возможное, чтобы свести проблемы к минимуму. Если предполагаете, что ребенок не сможет долго сидеть тихо (например, в ресторане), возьмите с собой книги, игрушки или другие развлечения и не возлагайте на него непосильную задачу примерно себя вести.

И наконец, не могу не отметить, что у совета «не спешить» есть еще один смысл. Его можно рассматривать как напоминание сбросить темп и наслаждаться временем, проведенным с детьми. Вскоре после рождения первенца мы поклялись, что бросим грязный подгузник в любого, кто убежденно сообщит нам, что «дети растут так быстро». «Ну да, ну да», — говорили мы.

Но это правда.

Глава 8. Любовь без оговорок

* * *

Безусловное принятие желательно, но возможно ли? Прежде чем ответить на этот важнейший вопрос, давайте разберемся, о чем мы говорим. Проблема не в том, могут ли люди принять без оговорок себя, то есть обладает ли кто-нибудь по-настоящему безусловной самооценкой. (См. п. [51]) Скорее, мы хотим знать, реально ли принимать и любить наших детей такими, как есть, без всяких условий.

Я думаю, ответ на этот вопрос — бесспорное «да». Многие родители это чувствуют. Но можно ли изо дня в день вести себя с детьми так, чтобы они никогда не сомневались в нашей любви? Все-таки время от времени приходится расстраивать их отказами. Иногда мы теряем терпение и можем даже разозлиться. А детям часто трудно отличить настоящие глубокие чувства людей от мимолетных настроений. Таким образом, можем ли мы гарантировать, что они всегда будут ощущать себя безоговорочно любимыми?

Вероятно, нет. Но мы должны стремиться подойти как можно ближе к этому идеалу. В конце концов, совершенное счастье — такая же недостижимая цель; оно, как выразился писатель, есть воображаемое состояние, которое взрослые обычно приписывают детям, и наоборот. Но это не мешает (и не должно мешать) людям пытаться стать счастливее[168]. Это же касается доброты, мудрости и других качеств, не имеющих идеального воплощения.

Тот факт, что очень многие родители принимают своих детей только при соблюдении неких условий, не делает эту практику менее деструктивной или более приемлемой. И помните: мы говорим не о том, что ребенка нужно безудержно баловать или, наоборот, занимать в воспитании позицию невмешательства. Безусловные родители играют активную роль в жизни своих детей, защищают их и учат отличать хорошее от плохого. Одним словом, вопрос не в том, должны ли мы пытаться стать более похожими на безусловных родителей. Нет сомнений и в том, можем ли это сделать. Даже если никогда не достигнем идеала, это не значит, что не можем пытаться стать лучше, чем сейчас. Можем и должны. Вопрос — как.

Приближаясь к безусловности

Первый шаг — просто помнить о принципах безусловного воспитания. Чем больше мы думаем об этих принципах и задаемся вопросом, можно ли интерпретировать наши слова и поступки как проявление условного принятия (и если да, то почему), тем больше вероятность, что изменим свое поведение. Представьте родителя, который говорит: «Мы пытаемся понять, что делать с сыном, который прокричал какое-то ругательство и захлопнул дверь, когда я попросил его навести порядок в комнате. Должны ли мы дать ему несколько минут, чтобы он успокоился? Насколько твердо нужно себя вести? Я никогда не задумывался об этом раньше, но теперь спрашиваю себя: может быть, то, что мы планировали сделать, заставит его почувствовать, что мы не любим его, когда он злится?» Даже просто учитывать такую возможность — уже шаг в правильном направлении, независимо от того, как этот взрослый в конце концов решит возникшую проблему.

Далее, мы должны завести привычку задавать себе необычный вопрос: «Если бы замечание, которое я только что сделал моему ребенку, услышал я сам — или если бы со мной поступили так, как я с ребенком, — почувствовал бы я, что меня безоговорочно любят?» Совершить эту мысленную перестановку не так уж сложно, но, если выполнять это регулярно, результат может оказаться революционным, ни много ни мало.

Поняв, что ответ на этот вопрос явно «нет», мы будем обескуражены. Возможно, мы придем к выводу, что не должны больше так делать. Нам захочется извиниться. Но если не станем задавать этот вопрос, то так и будем оправдывать все свои действия. Некоторые родители, поняв, что их слова и поступки негативно влияют на детей, могут даже убедить себя, что ребенок просто слишком чувствительный. Но когда мы задумаемся: «Что бы я почувствовал на его месте?» — позволить себе уйти от ответа станет намного труднее.

Как только ребенок рождается, наступает время задуматься о воспитательном стиле, в частности о том, как мы реагируем, когда дела идут не слишком гладко. Будем ли стараться, чтобы ребенок чувствовал себя любимым и принятым, даже если он постоянно плачет, или немедленно пачкает только что надетый подгузник, или плохо спит по ночам? Некоторые родители очень быстро превращаются в «мам и пап для хорошей погоды», то есть поддерживают малышей и внимательно относятся к ним, только когда легко. Но безусловная любовь важнее всего именно в те моменты, когда с детьми трудно.

Становясь старше, дети начинают по-новому испытывать наше терпение. Нужно ли перечислять? Они ругаются. Плохо ведут себя. Делают именно то, что им секунду назад запретили, что особенно раздражает взрослых, которые в силу собственных психологических трудностей настаивают на абсолютном послушании. Они явно предпочитают одного родителя другому, что отнюдь не добавляет к ним симпатии, особенно если мы оказываемся тем другим. Они выясняют, где наши слабые места, и пользуются этим в своих интересах. И при всем этом мы должны не только по-прежнему принимать их, но и показывать, что принимаем.

Другими словами, мы каким-то образом должны сообщить, что любим их, даже когда не в восторге от их поступков. И хотя этот совет легкомысленно раздают направо и налево, проблема в том, что даже взрослому, не говоря уже о ребенке, нередко трудно понять его смысл. «Мы принимаем тебя, но не то, что ты делаешь», — звучит особенно неубедительно, если поступки ребенка крайне редко вызывают у нас положительный отклик. «Что это за призрачный “я”, которого вы, по вашим словам, любите, — спрашивает себя ребенок, — когда все, что я слышу, — это неодобрение?» Как отметил Томас Гордон, «родители, которые считают неприемлемым очень многое в поведении и речи своих детей, неизбежно взращивают в них глубокую уверенность в собственной неполноценности»[169]. И здесь ничего не изменится только потому, что мамы и папы будут успокаивающе повторять: «Мы любим тебя, милый, — и просто терпеть не можем почти все, что ты делаешь».

Как минимум необходимо понимать, что поддержка на словах не дает вам права наказывать или иными способами контролировать ребенка. Вмешиваться и работать над ребенком по-прежнему плохо, и такие поступки свидетельствуют об условном принятии, даже если мы периодически произносим какие-то магические слова.

Что уменьшить

Итак, что делать, когда дети совершают тревожные или неприемлемые поступки? Даже когда мы не одобряем то, что они вытворяют, и хотим, чтобы они об этом знали, наша реакция не должна противоречить общей картине. Мы обязаны убедиться, что они чувствуют себя любимыми и достойными любви. Наша цель — не скатиться к условному воспитанию. Вот как это сделать.

Ограничьте количество критических замечаний

Прикусите язык и проглотите все ваши возражения. Начнем с того, что часто повторяющаяся отрицательная реакция контрпродуктивна. Если дети чувствуют, что нам невозможно угодить, они просто перестают пытаться. Если же мы тщательно выбираем случаи, когда нужно возразить или запретить, наше «нет» становится намного более веским (см. выше). Но самое главное, чрезмерная критика и постоянное неодобрение легко заставят ребенка чувствовать себя никчемным.

Ограничьте масштабы критики

Сосредоточьтесь на конкретном недостатке конкретного действия («Твой голос звучал очень недобро, когда ты сейчас разговаривал с сестрой») и не делайте обобщений, подразумевающих, что с ребенком в принципе что-то не так («Ты грубо разговариваешь с людьми»).

Ограничьте интенсивность критики

Важно не только, как часто вы отрицательно реагировали, но и насколько негативной была ваша реакция. Будьте как можно более мягкими, убедитесь, что ребенок понял, что вы хотите ему сказать. Капля эмоций может произвести сильное впечатление — эффект наших слов возрастает благодаря авторитету, которым мы обладаем как родители. Даже когда дети как будто не слышат нас, они впитывают негативные реакции и бывают более глубоко затронуты ими, чем показывают. В сущности, мы можем повлиять на них намного сильнее, именно когда не придерживаемся авторитарного подхода. Следите не только за тем, что вы говорите, но и за языком тела, выражением лица, тоном голоса. Они могут показать больше неодобрения и меньше безусловной любви, чем вы рассчитываете.

Ищите альтернативу критике

Образно говоря, имеет смысл не только уменьшить громкость, но и переключиться на другую станцию. Когда дети ведут себя безответственно, агрессивно или надоедливо, постарайтесь увидеть в этом воспитательный момент. Вместо: «Да что с тобой? Разве я не сказал, чтобы ты этого не делал?!» — или, если уж на то пошло, вместо: «Ты разочаровываешь меня, когда так поступаешь», — постарайтесь помочь ребенку увидеть последствия его действий, как они могут обидеть других людей или сделать их жизнь более трудной.

В подробных негативных оценках нет необходимости. Достаточно просто указать на то, что мы видим («У Джереми был довольно грустный вид, когда ты ему это сказал»), и задать вопрос («В следующий раз, когда будешь расстроен, что ты мог бы сделать вместо того, чтобы толкаться?»). Конечно, это не гарантирует успеха, но заметно повышает шансы, что ребенок проявит стремление к более разумным действиям. Возможности увеличатся, если вы предложите ему подумать, как исправить ситуацию — восстановить, починить, заменить, навести порядок или извиниться, смотря по обстоятельствам.

Это может казаться очевидным, но иногда мы как будто забываем: даже когда дети ведут себя плохо, нашей целью должно быть не причинить им вред и не выкорчевать нежелательное поведение. Скорее, мы хотим повлиять на их образ мыслей и чувства, чтобы помочь стать людьми, которые не хотят вести себя жестоко. И конечно, есть еще одна цель — постараться при этом не испортить наши отношения.

Практический способ сделать так, чтобы ваше вмешательство не имело ничего общего с условным принятием, — стараться никогда не держать обиду. Когда вас призывают: «Будьте родителем!» — обычно подразумевается, что вы должны взять ситуацию под контроль и настоять на своем. Но для меня это означает, что вы должны стать выше ребяческого порыва: «Ах так? Ну, если ты не собираешься помогать по дому, то я не дам тебе сладкое! Вот так-то!» Многие книги фактически поощряют такого рода поведение родителей (конечно, без «Ах так?» и «Вот так-то!»). Когда вы задумаетесь об этом, станет ясно, насколько бесполезна на самом деле такая реакция.

Я помню, как однажды мой двухлетний сын устал ждать, пока его шестилетняя сестра закончит забавляться и он тоже сможет поиграть. Он попытался выхватить игрушку, дочка сердито запротестовала. После того как она дала ему отпор и восстановила право собственности, объявила: «Теперь я не хочу с ним делиться, потому что он пытался отнять у меня игрушку». Она собиралась преподать ему урок, показать, что он поступил неверно и будет наказан, то есть лишится права, в свою очередь, взять игрушку. Так вот, вопрос: хотим ли мы так вести себя с детьми, как будто нам тоже шесть лет? Дисциплина во многом строится на таких примитивных реакциях, которые просто дают удовлетворение, позволяя сравнять счет.

Быть родителем — значит иметь определенные обязательства, которые не всегда легко выполнять. Моя супруга всегда напоминает, что мы можем лишь готовить полезную и питательную еду (по возможности с учетом детских предпочтений) и надеяться на лучшее. Особенно когда очередной обед, который мы приготовили для детей, остался несъеденным. Но мы не только можем это делать — мы должны это делать, и неважно, сколько обедов в конечном счете отправится в мусорное ведро.

То же самое с безусловной любовью. Вы продолжаете делать все возможное, чтобы дать ее детям, даже если кажется, что ваши усилия остаются неоцененными и безответными. Иногда то, как дети ведут себя с нами, удивительно похоже на лишение любви. Они могут крикнуть «Уходи!» или «Я тебя не люблю!», когда чувствуют себя обманутыми или расстраиваются даже по пустячному, на наш взгляд, поводу. Но мы обязаны сохранять спокойствие, избегать аналогичных действий и воспринимать детское поведение как мимолетное выражение разочарования, которым оно, в сущности, и оказывается. На самом деле дети не перестают любить нас. Печально и горько, но даже малыши, с которыми взрослые жестоко обращаются, продолжают любить своих обидчиков. Мы никогда не должны забывать, что в этой ситуации нет симметрии. Это не отношения между двумя взрослыми, чьи силы равны. Малейший намек на лишение ребенка любви влияет на него гораздо сильнее, чем его крик «Я тебя ненавижу!» действует (или должен действовать) на вас.

Что увеличить

Нам нужно совершать меньше поступков, подразумевающих условное принятие. Кроме того, важно количество действий, основанных на безусловном принятии. Первый вопрос настолько очевиден, что многие из нас никогда им не задавались: какое обычно у меня настроение, когда я со своими детьми? Конечно, есть люди, чьи солнечные улыбки не тускнеют, что бы ни случилось, и для них такой проблемы просто нет. Они могут провести целый день в доме, полном шумных детей, и по-прежнему терпеливо отвечать на все вопросы и спокойно откликаться на бесконечные требования. Но как насчет всех остальных, кто смотрит на таких неизменно счастливых родителей со смесью зависти и недоверия? Мы не можем усилием воли заставить себя стать более жизнерадостными или терпеливыми. Однако в силах, и должны постараться, быть с детьми как можно более позитивными.

Но вместо того чтобы рассматривать разницу в темпераменте или способностях как нечто неизменное — одни люди рождаются такими, а другие этакими, — думаю, полезнее осознать, что каждому приходится прилагать свое количество усилий, чтобы получить сходный результат. У моего шурина прекрасно развито чувство пространства, он легко ориентируется в тех местах, где никогда раньше не бывал, и даже не задумывается об этом. Мне же, наоборот, нужно приложить много труда, чтобы определиться с местоположением. Именно это я и делаю, находясь в незнакомой обстановке.

То же самое верно и для эмоциональной сферы: родители, не отличающиеся природной жизнерадостностью и снисходительностью, должны стараться чаще проявлять эти качества, по крайней мере в общении с детьми. Результаты их усилий помогут определить, чувствуют ли малыши себя любимыми и каким образом. Если они знают, что мы рады их видеть, это первый шаг по направлению к безусловному принятию. Если, напротив, чувствуют исходящие от нас негатив и осуждение — мрачное настроение (они могут ошибочно счесть, что это их вина), возведенные вверх глаза, глубокие вздохи, раздражение — это совсем не похоже на безусловную любовь.

Но более актуальный вопрос, конечно, как нам выразить любовь, когда дети продолжают своевольничать, даже если мы считаем, что они должны быть благоразумнее. (Ведь мы столько раз им говорили!) В этом случае обычно предполагают, что юное поколение «проверяет границы». Это очень популярная в воспитании фраза, и родители часто используют ее как оправдание, чтобы установить дополнительные и более жесткие рамки. Иногда идея, что дети проверяют нас, может даже служить оправданием наказания. Но я подозреваю, что плохо ведущие себя отпрыски испытывают совсем другое, а именно безусловность нашей любви. Возможно, они совершают неприемлемые поступки, чтобы увидеть, не перестанем ли мы принимать их.

Нашим ответом должно быть упорное нежелание заглатывать приманку. Мы должны успокоить малышей: «Неважно, что ты делаешь; неважно, насколько я разочарован: я никогда, никогда, никогда не перестану любить тебя». Можно говорить прямо такими словами, но, кроме того, это нужно подкреплять действиями. Безусловные родители регулярно напоминают детям, особенно в периоды конфликтов, как много те для них значат. Когда ребенок совершает нежелательные поступки, такие взрослые могут указать, что подобное поведение временное и не в характере ребенка — оно на самом деле не свойственно тому человечку, которого они знают и любят.

(Кстати, обратите внимание: напоминать детям о своей безусловной привязанности — не то же самое, что чередовать критику с похвалой, как советуют специалисты по традиционному воспитанию. Позитивные оценки не отменяют негативных, поскольку проблема заключается в оценке как таковой. Чуть ниже я расскажу об этом подробнее.)

Эти рекомендации (как и идея безусловного принятия в целом) в равной степени относятся к наставникам. Педагог-психолог Мэрилин Уотсон, помогающая учителям превратить класс в сплоченный коллектив, подчеркивает, насколько важно ученикам чувствовать, что им доверяют и их принимают. Учитель может дать понять, что отдельные действия ребенка неправильны, обеспечивая при этом «максимально глубокую поддержку — заверяя школьника, что по-прежнему заботится о нем и не собирается наказывать или отталкивать, даже если он очень плохо поступил». Эта позиция позволяет «извлечь на поверхность лучшие побуждения», тем самым давая детям «свободу и поддержку, чтобы обдумать и самостоятельно совершить моральный акт возмещения» — догадаться, как исправить то, что содеяно неправильно. «Если хотим, чтобы ученики верили, что мы заботимся о них, — заключает Мэрилин, — то должны выражать им свое расположение, не требуя взамен определенного поведения. Это не значит, что мы не хотим или не ожидаем некоторых поступков. Но наша забота или любовь от них не зависят».

Уотсон указывает, что даже с детьми, которые ведут себя оскорбительно или агрессивно, сохранять эту позицию намного легче, если помнить, почему они это делают. Учителю нужно обдумать, в чем нуждаются ученики (в эмоциональном плане) и чего, по всей видимости, не получают. Это поможет ему увидеть «за раздражающим или угрожающим фасадом маленького уязвимого ребенка»[170]. Педагоги, как и родители, могут рассматривать детские провокации как способ проверить взрослого, узнать, откажет ли тот в заботе и внимании.

Один учитель нашел к сложному ученику такой подход. Он присел рядом с ним и сказал: «Знаешь что? Ты мне очень-очень нравишься. Можешь и дальше вести себя так же, но я не собираюсь менять свое мнение. Мне кажется, ты изо всех сил пытаешься мне разонравиться, но ничего не получится. Этого никогда не будет». Учитель добавил: «Вскоре после этого — я не говорю “сразу же” — его деструктивное поведение пошло на убыль»[171]. Мораль: безусловное принятие — это не только то, чего заслуживают все дети; это еще и очень эффективный способ помочь им стать хорошими людьми. (Конечно, очень важно быть искренним, убеждая детей, что мы любим их несмотря ни на что. Нет ничего хуже бессмысленного повторения слов, вычитанных в книге.)

Без угроз

Не всегда легко отказаться от поступков, которые тонко и часто непреднамеренно внушают детям, что они должны заработать наше одобрение. Однако, как ни парадоксально, некоторым родителям довольно трудно отказаться от деспотичной практики, в которой любовь используется как инструмент, заставляющий детей слушаться. Прибегая к наказаниям (в том числе тайм-аутам и другим формам лишения любви) и поощрениям (в том числе положительному подкреплению), мы оставляем значительно меньше шансов на то, что дети будут чувствовать себя безусловно любимыми.

Тем не менее в силу причин, изложенных в главе 6, отбросить эти привычки крайне трудно. Как бывшие курильщики, которым приходится постоянно сдерживать себя, чтобы снова не закурить, мы продолжаем поддаваться соблазнам условного воспитания и соглашаемся с очевидным удобством подкупа и угроз. Даже принципы бихевиоризма, лежащие в основе этих методов, могут казаться привлекательными. И я время от времени задаюсь вопросом, не воспримут ли мои дети выражение безусловной любви как награду за плохое поведение.

Конечно, я знаю, что это не так. Как я уже упоминал, мой опыт подтверждает все, что я узнал, наблюдая за родителями, с которых можно брать пример: наказания и поощрения нецелесообразны и просто не нужны. Однако прежде чем допустить такую мысль, многие обычно спрашивают: «Какова альтернатива?» Этот вопрос сложнее, чем кажется, поскольку конкретной практики, которая могла бы служить заменой поощрениям и наказаниям, не существует. Мое предложение — создать совершенно иную динамику отношений между родителем и ребенком. Иными словами, альтернатива состоит не из специальной методики — она включает в себя все, о чем идет речь во второй половине этой книги.

Многие издания по воспитанию, как вы могли заметить, предлагают различные способы более эффективного применения наказаний и поощрений, заставляющих детей отступить и сдаться. Я задумался об этом на днях, услышав в супермаркете, как мать рычит на ребенка: «Если ты хочешь снова прийти в этот магазин, немедленно успокойся!» (Разумеется, ее тон при этом был весьма далек от спокойного.) Мне пришло в голову, что специалист по традиционному воспитанию здесь отметил бы (и был бы прав), что это глупая угроза. Вряд ли многих детей сильно огорчит, если их больше не будут таскать по продуктовым магазинам. Но даже если это не так, нет практически никаких шансов, что мать выполнит свое обещание и действительно никогда больше не пустит ребенка в магазин. Особенно когда речь идет о совсем малышах, которых еще нельзя оставлять дома одних, — иногда приходится брать их с собой, хотите вы этого или нет. Поэтому специалисты советуют: высказывайте только те угрозы, которые действительно сможете выполнить.

Но говорить такое родителям — все равно что указать детям: «Вы не должны объявлять, что собираетесь избить одноклассника после школы, если не уверены, что выйдете из драки победителем». Другими словами, нас больше интересует вопрос, как более эффективно проделать нечто морально неприемлемое (и контрпродуктивное), а не вопрос, стоит ли вообще это делать. Безусловные родители хотят знать, что можно предпринять вместо угроз и наказаний. Они не рассматривают свои отношения с детьми как соперничество, поэтому их цель — избежать сражения, а не выиграть его. Наказания затрудняют достижение цели, а советы о том, как наказывать эффективнее, усложняют понимание этого факта.

Рассмотрим виды наказаний, воспринимающихся как лишение любви. Игнорируя ребенка, когда он делает что-то неуместное; переставая с ним разговаривать, мы осуществляем своего рода временную эмоциональную изоляцию. Мы как будто полностью отрицаем само существование малыша, пока на него сердимся. Подразумевается (в традиционном бихевиористском ключе), что наше внимание — всего лишь «подкрепление», а его отсутствие заставит ребенка прекратить делать нечто неприемлемое. Этот невероятно утрированный анализ детского поведения не в состоянии учесть глубинные потребности малыша, проявляющиеся в этой ситуации, не говоря уже о влиянии на наши отношения.

Психолог Герберт Ловетт однажды заметил, что, игнорируя детей, когда они плохо себя ведут, мы буквально сообщаем им: «Не знаем, почему вы это делаете, и нам все равно». Оправдывая подобный ответ тем, что дети, которые вызывающе себя ведут, делают это просто «ради привлечения внимания», по словам Ловетта, мы подразумеваем, что «подобное желание непонятно или нелепо». С тем же успехом кто-нибудь мог высмеять вас, когда вы идете в ресторан поужинать с друзьями: «Вы делаете это, просто чтобы побыть в хорошей компании»[172].

Конечно, иногда ребенок снова и снова повторяет одну и ту же просьбу. Вы объясняете, почему он не может получить шоколадный кекс перед ужином, ласково улыбаетесь и соглашаетесь, что трудно устоять перед таким лакомством. Он просит еще, и вы вновь объясняете отказ. Когда малыш примерно в сотый раз объявляет вам, что он очень-очень хочет шоколадный кекс прямо сейчас, вы чувствуете, что терпению приходит конец. Вы спокойно замечаете, что очередная просьба ничего не изменит, и предлагаете интересное занятие, которое займет его до тех пор, пока не придет время ужина. Но если вопросы про шоколадный кекс не прекращаются, думаю, разумно просто перестать на них отвечать. Однако смысл не в том, чтобы заставить ребенка замолчать (или «погасить поведение», как это называется на бездушном языке бихевиористов). Вы перестаете отвечать, потому что вам нечего больше сказать. И вы вкладываете в это столько любви, сколько можете, при условии, что вы заняты и сыты по горло этими вопросами. Вы не делаете вид, что ребенка не существует, а ясно даете понять, что слышите, замечаете, заботитесь. Он может испытать разочарование, но в идеале не почувствует себя нелюбимым.

Или возьмем другую популярную форму лишения любви, так называемый тайм-аут. Вопрос не в том, как наиболее оптимально его использовать. И не в том, как долго нужно держать ребенка в одиночестве, или где, или за какой проступок. Скорее, важно, какие некарательные методы можно использовать вместо него. Как я уже говорил, иногда полезно дать малышу выбор — предложить уйти в комфортное спокойное место, где он сможет вести себя как угодно. Этот вариант следует обсудить заранее, чтобы крохе было ясно: его не заключают в тюрьму и не изолируют против его воли. Он просто может передохнуть в отдельной комнате, выпустить пар, не опасаясь последствий, может быть, полистать несколько минут любимую книгу. В момент кризиса родитель может мягко спросить ребенка, хочет ли он это сделать. Но это предложение должно быть с нашей стороны вторым шагом — уже после того, как мы спросим, что происходит; напомним, что его поступки влияют на других людей; объясним, почему определенное поведение просто неприемлемо и решать проблемы нужно вместе, и так далее.

А если обстоятельства делают подобное обсуждение невозможным? Или ребенок находится в таком возбужденном состоянии, что ему просто нельзя позволить оставаться на месте, но при этом он отказывается от вашего предложения провести какое-то время в одиночестве? В этом случае последнее средство — аккуратно отделить его от ситуации и места, где происходит проблема, — но не от вас. («Пойдем пообнимаемся в нашей берлоге».) Однако такое вмешательство граничит с навязыванием ребенку своей воли, когда вы заставляете его делать то, что он предпочел бы не делать. Вот почему вы должны избегать этого решения, кроме исключительных случаев. Но, используя его, постарайтесь сделать это так, чтобы ребенок не переставал чувствовать вашу любовь, внимание и присутствие.

Отмечу, что нет ничего плохого, если тайм-аут берет родитель. Когда наше терпение на исходе или мы боимся, что можем сказать или сделать то, о чем потом пожалеем, имеет смысл извиниться и уйти, чтобы остыть. Конечно, мы должны объяснить, что нам нужно успокоиться, а не просто отдалиться от ребенка или потребовать, чтобы он снова заслужил нашу благосклонность.

Без подкупа

Как насчет другой разновидности условного воспитания, когда мы даем детям то, что им нужно (или просто то, что доставляет им удовольствие), только когда они слушаются или радуют нас? Альтернатива — давать им это без всякой причины, то есть время от времени предоставлять возможность сделать что-то веселое, предлагать угощение или подарок, книгу или игрушку, вызывающую особый интерес, — просто потому, что вы их любите. В сущности, довольно некомфортно осознавать, насколько мы далеки от любви, когда делаем детям подарки в награду за нужное нам поведение. Мы можем поставить не так уж много вещей в зависимость от поступков малыша, прежде чем сама наша любовь превратится в условную.

Конечно, поводы для подарков иногда бывают далеко не идеальными. Например, некоторые родители покупают детям подарки, поскольку испытывают чувство вины, не проводя с ними достаточно времени. Подарков может быть слишком много. Мы не хотим заваливать детские комнаты игрушками, особенно когда они и без того переполнены[173].

Я говорю о другом: давая детям что-либо, мы не должны обставлять это никакими условиями. Подарок никогда не должен вручаться в качестве стимула хорошего поведения, высоких оценок или чего-нибудь еще. Однажды я купил билеты в местный детский театр на спектакль по книге «Волшебник страны Оз», от которой моя дочь была в восторге. За день до спектакля она устроила по какому-то поводу истерику, и мне пришлось подавить порыв пригрозить ей, что она не пойдет на спектакль, если не станет лучше себя вести. Я напомнил себе, что, поддавшись этому искушению, использовал бы поход в театр в качестве инструмента контроля, а не как выражение любви. Нельзя одновременно делать и то и другое.

Детей можно избаловать чрезмерными подарками. Но невозможно избаловать избытком безусловной любви. Как выразился один автор, проблема с детьми, которых мы назвали бы испорченными, состоит в том, что они «получают слишком много того, что хотят, и слишком мало того, что им нужно»[174]. Давайте им любовь (то, что им нужно) без ограничений, оговорок и предлогов. Уделяйте им столько внимания, сколько можете, независимо от настроения или обстоятельств. Дайте им знать — вы рады быть с ними, и они важны вам, что бы ни произошло. Такая позиция, как мы говорили, разительно отличается от похвалы, которую ребенок получает только в ответ на определенное поведение.

Это вовсе не значит, что наши чувства к детям должны всегда оставаться неизменными и единообразными. Да и как это возможно? Дети радуют нас, выводят из себя, озадачивают. Вызывают у нас слезы просто потому, что они такие очаровательные, беззащитные или вдруг становятся совсем взрослыми. Иногда заставляют плакать от бессилия. С ними мы можем даже испытывать два противоположных чувства одновременно. И многое из того, что мы чувствуем, отражается на нашем лице и в голосе. Мы не всегда будем довольны, и они это узнают. Вот почему так важно стремиться сообщить детям всеми доступными способами, что наше принятие для них — данность, незыблемая основа, не зависящая от преходящих настроений и от того, что они сегодня натворили. Вместе с тем я не говорю, что вы не можете гордиться достижениями ребенка. Как ни странно, безусловные родители точно так же гордятся отпрыском, когда он не добивается успеха. Я никак не мог постичь этот парадокс, пока не появились собственные дети, но мне до сих пор трудно его объяснить. Вы можете восторгаться, когда ваш ребенок делает что-то замечательное, но, опять же, стараясь не наводить на мысль, будто ваша любовь зависит от таких свершений. Если удастся пройти по этой тонкой линии, у ваших детей будет меньше шансов вырасти с чувством, что они чего-то заслуживают, только когда им все удается. Они научатся переживать неудачи без горького вывода, будто сами ничего не стоят.

Наиболее деструктивная форма похвалы — направленная на закрепление поведения. Если нам советуют «выбрать момент, когда ребенок хорошо себя ведет» (читай: слушается), а затем бросить ему вербальную косточку, — это и есть предумышленная попытка манипулировать им с помощью условной любви. Но если похвала — просто спонтанная реакция восторга на поступок малыша, а не попытка «подкрепить» определенное поведение?[175]

С точки зрения наших мотивов это, несомненно, большой шаг вперед. Но повторю: важно не то, какое сообщение вы послали — и даже не его мотив. Главное, как это воспринял ребенок. Самое поразительное в положительной оценке не то, что она положительная. (Если бы это было так, единственной реальной альтернативой похвале была бы критика.) Нет, самое удивительное — то, что это оценка. Почему мы чувствуем необходимость подвергать оценке действия наших детей, превращая их в «работу», которая, если им повезет, будет признана «хорошей»? Если взглянуть с этой стороны, становится ясно: мы должны найти другой, безоценочный способ выражать свое положительное отношение.

Хорошая новость: чтобы поощрить ребенка, совсем необязательно его оценивать. Популярность похвалы отчасти опирается на неумение отличать друг от друга эти две концепции. Просто обратить внимание на то, что делает ребенок, проявить интерес к его деятельности — тоже один из видов поощрения. В сущности, это даже важнее, чем то, что мы скажем, когда малыш сделает что-то замечательное. Когда в отношениях присутствуют безусловная любовь и искреннее воодушевление, слово «Молодец!» не нужно; когда их нет, «Молодец!» не поможет.

Но если вам интересно, что еще можно сказать, есть несколько возможностей, согласующихся с концепцией безусловного воспитания. (См. таблицу примеров ниже.) Один из вариантов — не говорить вообще ничего. Некоторые настаивают, что мы должны хвалить детей, когда они делают что-то позитивное, поскольку втайне или бессознательно считают, что добрый поступок был случайным. Если дети по своей природе плохи, им нужно создать искусственный повод быть хорошими (словесное вознаграждение), в противном случае нужное поведение никогда не повторится. Но если подобное циничное предположение не обосновано, в похвале просто нет необходимости.

Поначалу вам будет странно ничего не произносить, если до этого привыкли сыпать оценочными высказываниями («Как хорошо ты рисуешь!», «Как хорошо ты пьешь!», «Как хорошо ты пускаешь слюнки!»). Может показаться, будто вы не поддерживаете ребенка. Но, наблюдая за многими родителями, в том числе за собой, я убедился, что похвала нужна не столько детям, которые хотят ее услышать, сколько взрослым, жаждущим ее озвучить. И если это так, нам нужно переосмыслить свои действия.

Если нам кажется уместным что-нибудь сказать, можно просто отметить то, что видим, и позволить ребенку самому решить, какие чувства у него это вызывает (а не указывать, что он должен чувствовать). Простое безоценочное высказывание дает малышу понять, что вы обратили внимание на его деятельность. Оно также позволяет ему гордиться содеянным. Когда моя дочь на втором году наконец смогла самостоятельно подняться по лестнице, я, конечно, был вне себя от счастья, но не чувствовал необходимости подвергать ее действия оценке. Я просто сказал: «Ты это сделала», — чтобы она знала: я видел, и мне не все равно, и чтобы она могла гордиться собой.

В других случаях уместно сделать более развернутое высказывание, но и оно не должно быть омрачено оценкой. Вы также можете просто сказать, что видите. Если ребенок проявляет заботу или великодушие, мягко привлеките его внимание к тому, как этот поступок отразился на другом человеке. Это радикально отличается от похвалы, которая делает акцент на том, как вы относитесь к поступку ребенка.

Не так давно я оказался на занятии детского кружка в местной библиотеке, где участникам предложили сделать снежинки из бусин и хозяйственных ершиков. Сидевший рядом со мной мальчик четырех-пяти лет показал матери свою поделку, и она немедленно начала бурно ею восхищаться. Затем, поскольку за столом я был единственным кроме нее взрослым, мальчик протянул свою снежинку мне, чтобы я тоже мог ее рассмотреть. Вместо того чтобы дать оценку, я спросил, нравится ли ему снежинка. «Не очень», — признался он. Я спросил почему, и он начал объяснять, что можно было использовать материалы иначе, причем его тон свидетельствовал об искреннем интересе к теме. Когда мы щедро осыпаем наших детей похвалами, подобные рассуждения и размышления сходят на нет. Стоит высказать свою оценку, и они перестают обдумывать и обсуждать то, что сделали.

Предложенные в таблице варианты не выражают условного одобрения, не гладят покровительственно по голове за то, что ребенок соответствует вашим стандартам и ожиданиям. В то же время дают ребенку необходимые ему внимание, поощрение и заботу. (Конечно, молчание само по себе не приближает нас к этим целям, но в идеале мы все время транслируем ребенку эти послания.)

Стратегия, о которой пойдет речь дальше, вызывает у меня смешанные чувства: если наша цель помочь детям стать великодушными, один исследователь предлагает приписывать им такие же побуждения. Наши представления о себе влияют на наши поступки, отсюда идея — убедить детей, что они уже обладают благородными мотивами. Мы хотим, чтобы они воспринимали себя как отзывчивых, а не как людей, которые совершают хорошие поступки, только когда получают что-то взамен. В одном исследовании дети имитировали поведение взрослого, который вел себя великодушно. Половине малышей сказали: они сделали это, «потому что любят помогать», — и в дальнейшем те проявляли значительное великодушие. В отличие от второй половины группы, убежденной взрослыми в том, что они поделились, так как от них этого ожидали[176].

Хотя эта стратегия, несомненно, более эффективна, чем простое положительное подкрепление, я не уверен, что она менее манипулятивна. Мы не откликаемся на поступок ребенка искренне и спонтанно — мы намеренно произносим слова (которые могут быть правдой или нет) для получения желаемого эффекта. Тем не менее общий принцип, по-видимому, заслуживает серьезного отношения: вместо похвалы, которая фокусируется на конкретном поведении (и может привести детей к мысли, что их любят только при определенных условиях), мы должны помочь им задуматься, какие они и какими хотят быть.

Меня часто спрашивают, означает ли это, что мы не должны говорить комплименты или благодарить. Отвечаю: все зависит от трех вещей — почему мы говорим это, кому и каковы последствия наших слов.

Почему: цель вашего высказывания — в первую очередь быть вежливым или сделать кому-то приятное («Какая милая рубашка!», «Я очень ценю, что вы ко мне зашли»)? Или это просто еще один способ дать человеку условное подкрепление, чтобы контролировать его поведение в будущем? Если верно второе, то, сменив похвалы на выражения благодарности, вы на самом деле измените не очень много.

Кому: меня гораздо меньше беспокоят благодарности и даже высказывания, похожие на похвалу, когда ими обмениваются двое взрослых, обладающих равным статусом. Особенно если ни один из них не зависит от другого и не нуждается в его любви и принятии. Если я благодарю соседку за то, что она одолжила мне машину, или говорю собрату по перу, сколько удовольствия мне доставила его книга, я не пытаюсь манипулировать этими людьми. А если бы и пытался, вряд ли получилось бы. Не будет ничего страшного, если безусловность моей любви к ним окажется под угрозой, поскольку нас с ними связывают, в первую очередь, совсем другие отношения. Но нужно быть намного более осторожными с тем, что (и как, и почему) мы говорим нашим детям.

Каковы последствия: в случае с похвалами есть немало серых зон и примеров, когда не вполне ясно, каким окажется то или иное замечание, — вредоносным или безвредным. Мой лучший совет — наблюдать. Если у вас есть привычка говорить своим детям то, что может быть истолковано как похвала, посмотрите, не обращаются ли они к вам регулярно за подобными комментариями. Постарайтесь выяснить, не снижается ли их внутренняя мотивация (вовлеченность в процесс или заинтересованность в той или иной деятельности) после высказываний такого рода.

Вкратце: я не предлагаю перестать говорить детям хорошие слова. Но считаю, что мы должны обращать внимание на вложенный в них смысл и на то, как юное поколение их воспринимает, а не просто стараться произносить одни слова и избегать других. Если дети чувствуют — мы присоединяемся к ним, чтобы вместе порадоваться их достижениям, — это прекрасно. Но если считают, что мы навязываем свои оценки, это может вытеснить их собственные представления о том, когда и почему они могут гордиться собой. В этом случае малыши довольно скоро начнут определять ценность своих действий через наше одобрение, а спустя некоторое время и с помощью одобрения других людей, обладающих авторитетом.

Отойти от этой разновидности условного воспитания не так просто. Вместо того чтобы резко бросить, устройте переходный период, в течение которого будете по-прежнему давать оценки, но вместе с ними использовать описательные комментарии и вопросы. Постепенно освоив новые реакции, поймете, что пора отказаться от привычки начинать с оценки.

В то же время имеет смысл обсудить, как вы ведете себя с детьми и почему. Если они привыкли за определенные поступки слышать «Молодец!», вероятно, будут обескуражены, когда подпитка похвалами внезапно прекратится. Вполне возможно, воспримут отсутствие положительной оценки как отрицательную оценку. Четко дайте понять, что вы не собираетесь быть менее позитивным — вы планируете быть безусловно позитивным, то есть предлагать одобрение и любовь без ограничений, а не в ответ на конкретное поведение детей, которое вы считаете достойным. (А затем начинайте именно так поступать.)

Кроме того, помня о рекомендации меньше говорить и больше спрашивать, предложите детям, если они уже достаточно взрослые, поделиться своим восприятием — что они чувствуют, когда их хвалят. Не просто спросите, нравится ли им это. Поинтересуйтесь, ощущают ли они, что каким-то образом зависят от подобных поощрений? Как относятся к тем поступкам и занятиям, которые приносят им оценку? (Не становятся ли эти действия менее привлекательными, когда никто не предлагает за них положительного подкрепления?) Есть ли у них собственные идеи, как еще вы могли бы выражать им поддержку?

Об успехах и неудачах

Как я говорил в главе 5, многие дети чувствуют, что одобрение родителей зависит не только от их хорошего поведения, но и от их успехов. Именно поэтому важно выяснить, существует ли подобная динамика в вашей семье. Нужно понаблюдать, словно глазами постороннего человека, что мы говорим детям о необходимости хорошо себя проявлять, как реагируем, когда они преуспевают и нет, и как они откликаются на наши реакции. Иногда имеет смысл прямо спросить: «У тебя иногда бывает чувство, как будто я люблю тебя больше, когда ты получаешь хорошие оценки [или добиваешься успеха в спорте, или делаешь еще что-нибудь, чем я могу похвастаться перед друзьями]?» Естественно, этот вопрос имеет смысл задавать, только если ребенок уверен, что может быть с нами полностью откровенным. А это значит, что он, среди прочего, знает: мы можем выслушать все, что он скажет, не рассердившись и не уходя на оборонительную позицию.

Проблема во многих семьях заключается не только в том, насколько условной ощущается любовь, но и в том, какое внимание уделяется успехам и достижениям. Через несколько лет никого не будет заботить (возможно, никто даже не вспомнит), кто выиграл этот матч малой лиги или какую оценку по математике в четверти получил ваш ребенок. Но психологические последствия уверенности, что любовь родителей нужно заслужить, скорее всего, останутся с ним надолго и причинят много неудобств. Мы должны взвесить наши действия и мотивы. Посмотреть в зеркало и спросить себя: возможно, слишком давим на детей? И если уж на то пошло, видимо, их достижения для нас так важны, потому что нас греет их отблеск? Даже родители, охотно соглашающиеся со словами «Я просто хочу, чтобы мой ребенок был счастлив», иногда производят своим поведением совершенно противоположное впечатление.

Многие из нас знакомы с людьми, которые сейчас (или в прошлом) довольно успешны в традиционном смысле слова, но ведут откровенно несчастную жизнь. Мы также знаем людей, которые вроде бы не подавали никаких надежд, но все же добились успеха. Множество блестящих и состоявшихся взрослых были посредственными студентами, в то время как масса восходящих звезд в конечном счете бесследно сгорели. Один исследователь, более пятнадцати лет наблюдавший за карьерой бывших школьных отличников, пришел к выводу, что большинство из них просто «хорошо умеют учиться в школе. Это не те люди, к которым имеет смысл обращаться в поисках творческих прорывов… или выдающихся лидеров в той или иной области»[177]. И даже если они вырываются вперед, то сохраняют неприязнь к родителям, которые обращали на них внимание, только когда они делали успехи.

Короче говоря, счастливые «по документам» люди не всегда счастливы. Наша обязанность — предупредить детей, к чему приводит пристрастие к пятеркам, деньгам и трофеям, а не способствовать формированию у них этих пристрастий. Мы должны ориентировать их (и самих себя) на те ценности, которые действительно имеют значение. То есть укреплять отношения, четко давая понять, что наша любовь абсолютно никак не зависит от их успеваемости. И пересмотреть свою реакцию на тысячи крошечных триумфов и неудач, наполняющих детство.

Возникают два вывода: во-первых, когда дети не справляются и чувствуют себя некомпетентными, они особенно нуждаются в любви — а не в нашем разочаровании. Во-вторых, опасность столь же велика, когда они добиваются успеха и мы осыпаем их положительными подкреплениями. Тем самым мы позволяем думать, будто наша любовь зависит от того, что они делают, а не от того, кто они есть, и им лучше продолжать в том же духе… иначе будет плохо.

Как бы ни было важно помочь детям добиться успеха, полезно помнить, что самые мыслящие и творческие люди — обычно те, кто получает удовольствие от того, что делает. Как правило, стремлением к совершенству движет интерес — и здесь я имею в виду интерес к самой задаче, а не желание быть успешным или превзойти остальных.

Огромное количество данных свидетельствует, что дети, озабоченные тем, насколько хорошо они справляются, часто получают меньше удовольствия от своего занятия[178]. Этот печальный результат нередко становится причиной стресса, а кроме того, обладает парадоксальным свойством мешать детям проявлять максимум возможностей. Когда ученикам внушают беспокойство о качестве их работы («Насколько это хороший проект? Я соответствую стандартам? Неплохо я справился на этот раз?»), обучение превращается в рутину, а не повод для радостных переживаний. Это уже не ситуация, в которой нужно разобраться, — это дело, в котором нужно стать лучшим.

Вместо давления мы должны предлагать поддержку: мягкое руководство, поощрение, доверие к растущей компетенции детей, а также помощь, когда это необходимо. Вместо конкуренции мы должны предлагать возможность получить удовольствие и узнать что-нибудь новое, но так, чтобы для этого не требовалось никого побеждать.

Вместо повышенного внимания к школьным достижениям стоит проявлять живой интерес к тому, чему ребенок учится. Вопрос: «Как ты считаешь, почему вымерли динозавры?» — способствует интеллектуальному росту. Вопрос: «Почему за эту работу только четыре с минусом?» — нет. Если ребенок написал сочинение, имеет смысл сосредоточиться не на том, достаточно ли оно хорошо, а на его содержании (и на процессе создания). Родители могут спросить: «Как ты выбрал, о чем писать? Чему научился во время своего исследования? Почему приберег этот важный момент под конец? Твое мнение о теме изменилось, когда ты начал писать?»

И снова наиболее эффективный (и наименее деструктивный) способ помочь ребенку добиться успеха, будь то сочинение или катание на лыжах, игра на трубе или компьютерная игра, — сделать все возможное, чтобы помочь ему полюбить это занятие, обращать меньше внимания на то, насколько он успешен (или каковы его шансы на успех), и проявлять больше интереса к самой задаче. Другими словами, нужно больше подбадривать, меньше оценивать и всегда любить.

Учителя и родители: объединить усилия

Хотя некоторые исключительные учителя (как та, о которой я рассказывал выше) дают ученикам столь необходимую им безусловную поддержку, печальная реальность такова: во многих школах этого не происходит. И если уж на то пошло, в них нет никакой возможности соблюдать принципы, описанные в предыдущей главе. Школьная атмосфера складывается из наказаний и поощрений, опирается на сложные системы управления поведением, признание для тех, кто слушается, и санкции для тех, кто этого не делает. Детей не учат быть отзывчивыми членами коллектива, принимать этичные решения, критически мыслить — а просто следовать указаниям. В худших случаях собственно обучение отходит на второй план и вперед выступает поддержание порядка. Такая атмосфера крайне неблагоприятна для детей.

Я часто слышу от родителей, что они изо всех сил пытаются создать дома атмосферу работы с детьми, но затем в какой-то момент осознают, что каждое утро отправляют их в школу, где царит принцип работы над. (Впрочем, я слышал и от разочарованных учителей о прямо противоположных ситуациях: «Мы проводим в классе демократические собрания, чтобы вместе решить проблему, а потом дети идут домой, где ими снова манипулируют с помощью звездных карт и тайм-аутов!») Очевидно, лучше всего, когда родители и учителя помогают детям стать хорошими людьми — и еще лучше, когда они активно поддерживают усилия друг друга.

Первый шаг для родителей: быть в курсе того, что происходит в школе вашего ребенка.

• Каков основной принцип школы — удовлетворить потребности детей или добиться послушания?

• Плохое поведение рассматривается как проблема, которую необходимо решить, или как нарушение, которое должно быть наказано?

• Считают ли педагоги, что должны помочь детям научиться принимать верные решения, или же они принимают почти все решения единолично?

• Поощряют ли учеников сотрудничать друг с другом, или большинство заданий предполагает одиночную работу (либо даже конкуренцию со сверстниками)?

• Если бы вы посетили школу или сидели в классе, чувствовали бы направленное на себя безусловное принятие? Вы хотели бы там быть?

Если вам не нравится то, что вы видите и слышите, придется призвать на помощь все свои дипломатические навыки, чтобы предложить учителю переосмыслить свои методы. Этого можно добиться, подняв вопрос о долгосрочных задачах. В конце концов, преподаватели, как правило, преследуют те же цели, что и родители: они хотят, чтобы их ученики были ответственными, заботливыми, нравственными, всю жизнь сохраняли любознательность и так далее. Можете упомянуть о целях для детей, которые у вас с наставником совпадают, а затем осторожно перейти к тому, что существуют лучшие пути их достижения, чем традиционные методы дисциплины, которые редко помогают детям стать ответственными и умеющими принимать взвешенные решения людьми.

Вы должны быть готовы познакомить педагога со статьями, книгами и видео, подсказывающими, как создать в классе атмосферу работы с детьми[179]. Проведите небольшое исследование и расскажите, как другие учителя добились прогресса в создании такой атмосферы. Для этого можно либо предложить посетить эти классы (и поговорить с преподавателями), либо порекомендовать публикации, освещающие истории успеха реальных школ. И вас, и наставника может одинаково обнадежить мысль, что учебное учреждение не обязательно должно быть местом, где работают над детьми. По всей стране есть школы, которые показывают, как создавать проникнутую уважением и располагающую к обучению среду, не прибегая к методу кнута и пряника.

Тем не менее, если учитель невосприимчив к пожеланиям и советам, даже высказанным со всем уважением, вам нужно решить, насколько тревожна сложившаяся ситуация, стоит ли рискнуть и принять меры. Кроме того, какова вероятность, что ваши усилия будут успешны? Ограничивается ли проблема конкретным классом? Если да, возможно, стоит перевести вашего ребенка в другой. Стратегия, которую вы выбираете, будет зависеть от того, насколько открыты для убеждения директор учебного заведения — или, возможно, вышестоящие инстанции районного образования. Можете найти других родителей, разделяющих ваши опасения, — чем больше людей возражают против определенной практики или политики, тем меньше вероятность, что от жалобы просто отмахнутся.

В то же время очень важно сделать все возможное, чтобы защитить своего ребенка. Особенно если вы решили, что ситуация в ближайшем будущем вряд ли изменится. Вы должны искусно балансировать на грани: с одной стороны, не хотите поощрять ребенка игнорировать учителя или вести себя с ним неуважительно, даже если педагог проявляет неуважение к детям. С другой стороны, не желаете смотреть сквозь пальцы на неприемлемые, на ваш взгляд, действия или укреплять своего ребенка в мысли, будто взрослые всегда стоят друг за друга (и объединяются против детей), даже не имея на то серьезных оснований. Ваша основная обязанность — позаботиться об интересах своего ребенка.

То, что вы говорите и как вы это говорите, естественным образом зависит от возраста ребенка, а также от вашей оценки обстановки в школе — как приемлемой, хотя и неидеальной или как абсолютно вопиющей. Представьте, что нужно сделать малышу своего рода прививку, напитав его безусловной любовью, уважением, доверием и чувством перспективы, которые выработают у него иммунитет к деструктивным проявлениям гиперконтролирующей среды или неразумной авторитетной фигуры. Следует поощрять его размышления о том, почему некоторые взрослые чувствуют потребность использовать наказания и награды, что могли бы сделать вместо этого и мог ли он сам поступить иначе. В самом благоприятном случае это не только самортизирует негативное влияние сомнительной дисциплинарной политики, но и даст ему шанс приобрести новый опыт.

Помните также, что дети учатся, наблюдая за нашей реакцией: принимаем ли мы их проблемы всерьез (или автоматически становимся на сторону преподавателя), вовлекаем ли ребенка в поиск решения (или пытаемся справиться с проблемой единолично). Кроме того, они замечают, насколько уважительно мы ведем себя с учителем, даже выражая несогласие с некоторыми его действиями, и насколько готовы понять и признать точку зрения педагога или директора школы.

Поскольку ребенок смотрит на вас, поскольку это правильно и поскольку это, скорее всего, будет эффективным, вы должны ясно донести до учителя, что не хотите враждебных отношений. Ваша цель — объединить усилия и учесть потребности не только вашего чада, но и других детей, а также взрослых. В то же время вы можете сохранять твердость в вопросе о неприемлемости принуждения с помощью подкупов и угроз.

Возможно, в результате ваш ребенок по-прежнему будет иметь дело с одним отношением дома и с другим — в школе. Здесь будут уделять основное внимание причинам и ценностям, там — поведению. Здесь его призывают думать о последствиях поступков для других людей, там — об эффекте для него самого. Здесь поощряют размышлять, там — делать, что сказано. Здесь его ценят таким, какой он есть, а там важны лишь его достижения. Непоследовательность может сбить ребенка с толку. Но это все же лучше, чем дом и школа, плодотворно объединившие усилия, чтобы угнетать.

Глава 9. Личный выбор ребенка

* * *

Однажды парикмахер, делавшая мне стрижку, начала рассказывать о проблемах с сыном. Мне не слишком хотелось превращать наш разговор в расширенную консультацию, поэтому, когда она закончила свою историю, я просто предложил спросить у мальчика, какие пути решения этой проблемы он видит. К моему удивлению, эта мысль так ее воодушевила, что я забеспокоился, как бы она случайно не отхватила мне часть уха.

Дети должны принимать участие в решении проблем, когда что-то идет не так, и иметь право голоса в том, что регулярно с ними происходит. В этой мысли нет ничего выдающегося или сверхоригинального. Тем не менее меня снова и снова поражает, как часто родители не учитывают эту возможность, пренебрегают ею или даже гневно восстают против. Поэтому, видимо, стоит потратить некоторое время и рассмотреть, зачем (и как) позволять детям участвовать в принятии решений. Начнем с первого вопроса — зачем.

Преимущества выбора

Первый аргумент морального характера: каждый человек должен иметь контроль над собственной жизнью. В случае с детьми, конечно, существуют ограничения относительно количества и качества контроля — очень многое за них решают родители, особенно когда речь идет о малышах. Но это не отменяет основного принципа. Я считаю, что мы по умолчанию должны позволять подрастающему поколению принимать решения по вопросам, которые его касаются, за исключением случаев, когда у нас есть веские причины забрать это право. И в каждом таком случае мы должны быть готовы обосновать, почему детям не разрешается выбирать.

У человека есть базовая потребность быть в своей жизни «первоисточником», а не «пешкой», как выразился один исследователь. Нам важно испытывать чувство независимости, знать, что мы действуем по собственному усмотрению. В сущности, сами действия часто меньше значат, чем акт выбора. Я ненадолго забыл об этом, когда однажды вечером мой сын (ему было три с половиной года) попросил книжку с наклейками. Найдя в шкафу целую стопку, я вытащил одну, с грузовиками, которая, на мой взгляд, должна была ему понравиться, и протянул ему. «Нет, — возразил он. — Я хочу выбрать». Положив книжку обратно, я подал ему всю стопку. Угадайте, какую он в итоге взял.

Когда наша потребность в независимости хронически не удовлетворяется, это вызывает не только раздражение, но и депрессию и даже физические недомогания[180]. Как мы видели в главе 3, когда дети чувствуют, что родители их чересчур контролируют, это провоцирует различные негативные последствия. Школьники тоже, как правило, мыслят не слишком глубоко и не испытывают к занятиям особого интереса, если не имеют никакого влияния на то, что изучают и в какой обстановке. (К сожалению, традиционному и предполагающему «возврат к основам» стилю обучения свойственна такая вынужденная пассивность.) Точно так же взрослые на рабочем месте «выгорают» обычно не из-за того, что объем дел слишком велик, а потому что у них нет выбора, чем заниматься.

Исследования показывают, что люди не могут преуспевать, чувствуя себя беспомощными. Они также наглядно демонстрируют, какие преимущества дает наличие выбора. Например, если родители не только отказываются от контроля, но и делают все возможное, чтобы помочь чадам развить чувство независимости[181], те чаще выполняют просьбы и реже ведут себя плохо. Подростки, участвующие в принятии семейных решений, больше доверяют родителям и разделяют многие их убеждения. Кроме того, они отличаются более устойчивой самооценкой, искренне любят учебу и выбирают усложненные задания — а если этого недостаточно, стремятся держаться подальше от неприятностей. Наконец, студенты, чьи родители в детстве поощряли их независимость, больше уверены в своих силах и спокойно переживают трудности или неудачи[182].

Когда педагоги дают учащимся более широкий выбор учебной деятельности, результаты также впечатляют. Согласно обобщенным результатам одного исследования, это дает следующие преимущества: «повышенная уверенность в своей компетентности, внутренняя мотивация, позитивный эмоциональный настрой, усиленный творческий потенциал, предпочтение оптимальных задач легкому успеху, максимальное прилежание в учебе (то есть более низкие показатели отсева), концептуальное понимание и лучшая успеваемость»[183].

Таким образом, помогать детям почувствовать свои возможности и права имеет смысл в любом возрасте, дома и в школе, ради непосредственных результатов и долгосрочных целей. Если подумать, жизнь бесконечно требует от нас решений по самым разным вопросам, от микроскопических до глобальных, и мы хотим, чтобы дети умели обдуманно с ними справляться. Обобщая в одном предложении выводы соответствующих исследований и жизненный опыт по этому вопросу, я сказал бы так: дети учатся принимать правильные решения, когда принимают решения, а не следуют указаниям.

В то же время мы должны признать, что людям не всегда разрешается участвовать в принятии решений. Демократия явно отсутствует в большинстве американских школ и на рабочих местах, и некоторые родители используют это, чтобы рационализировать авторитарный подход («потому что я так сказал»). Но лучший способ подготовить детей к ситуации, где их будут чрезмерно контролировать, — не погружать в аналогичный опыт заранее. Мы же не считаем, что, если в окружающей среде много канцерогенов, нужно приучать детей к воздействию как можно большего их числа с самого раннего возраста.

Наоборот, имеет смысл растить детей в атмосфере уважения, предлагать безусловную поддержку и регулярно давать выбор. Эта основа позволит здраво оценить контролирующих людей и учреждения, с которыми они когда-нибудь столкнутся, приложив к ним высокие стандарты, привитые с малых лет. Это также означает, что они скорее будут стремиться к позитивным изменениям в нашем обществе, а не просто принимать сложившиеся силовые порядки как должное — или считать их непоколебимыми.

Короче говоря, наделенные правами и возможностями, дети находятся в самом выгодном положении для конструктивного поведения в обстоятельствах, где с их голосом не считаются. И мы как родители получаем наибольшую пользу, если даем им такую возможность и готовы ограничить употребление нашей власти.

Первое слово и последнее слово

Ограничение нашей власти не обязательно означает, что мы должны молчать о своих предпочтениях. Но всякий раз, когда это возможно, мы должны оставлять окончательное решение в руках ребенка[184]. Например, заметить нейтральным тоном, что, на наш взгляд, ребенку стоило извиниться за свой поступок, — но при этом предоставить ему самому решать, правильный ли это вывод и будет ли он просить прощения. (В конце концов, единственная альтернатива — заставить его сказать, что он сожалеет, когда на самом деле он не сожалеет.)

Даже когда мы не желаем давать детям последнее слово, все равно можем предоставить первое слово, то есть возможность изложить свои доводы. Таким образом, когда дети спрашивают, можно ли (хорошо ли) делать то-то и то-то, имеет смысл ответить: «А как ты думаешь?» Это показывает, что с их точкой зрения считаются, и побуждает сыграть активную роль в рассмотрении возможных последствий их просьбы.

Вопрос, надо ли (и каким образом) позволять детям принимать решения, несколько усложняется при конфликте между братьями и сестрами[185]. Многие родители вмешиваются преждевременно, а затем усугубляют ситуацию: принимают сторону одного ребенка против другого, несправедливо осуждают обоих или настойчиво пытаются выяснить, кто виноват. При этом они обрывают процесс, в ходе которого дети учатся договариваться и отстаивать свои решения.

Тем не менее я не вполне согласен с общим советом «позволить им разобраться самим». Во-первых, ребенок, который чувствует, что имеет законные основания для недовольства, может подумать: вы не вмешиваетесь, так как происходящее вам безразлично и вы равнодушны к его жалобе. Во-вторых, политикой невмешательства вы оставляете более слабого ребенка на милость более сильного или умного — и может создаться впечатление, что вы согласны с любым результатом, справедливым или нет.

Дайте ясно понять, что вам не все равно и вы сочувствуете детям. Выясните, что происходит. Если после этого сочтете, что дети должны найти собственное решение, не забудьте поинтересоваться, к чему они в итоге придут. Этот процесс позволяет всем участникам многому научиться. После поговорите с ними, чтобы помочь усовершенствовать навыки разрешения конфликтов, поразмышлять на тему справедливости и подумать, как они могли бы поступить в следующий раз. Но будьте осторожны: как указывает один детский психолог, «родительское вмешательство не гарантирует справедливости — оно лишь вводит в конфликт еще одного, более сильного участника, чье решение окончательно независимо от фактов»[186].

Даже когда между детьми нет ссор и разногласий, старшие иногда пытаются принимать решения за младших братьев и сестер, указывать им, как поступать. Воспитание в духе работы над дается детям (как и многим взрослым) очень легко — нужно учиться как раз воспитанию независимости. Чтобы дать такую поддержку малышам, нужно защитить их от тех, кто пытается контролировать без необходимости.

Решаем вместе

Даже младенцам можно позволить делать выбор. Они имеют вполне ясные предпочтения: знают, когда хотят есть, как их лучше держать на руках, в каких местах лучше щекотать, во что хотят играть и так далее. Очень важно уметь распознавать сообщения ребенка и пытаться по возможности выполнять его запросы, а не настаивать на жестком режиме кормления и сна. И не играть с младенцем таким образом, который развлекает нас, но не слишком нравится ему[187].

Дети постарше лучше выражают свои желания и, если они не удовлетворяются, имеют больше возможностей для проявления неудовольствия. Конечно, вместе со способностью организовать ситуацию таким образом, чтобы получить желаемое, появляется и возможность конфликта. Вот почему растущие навыки малышей часто вызывают у нас смешанные чувства. Было замечательно, когда моя дочь (на тот момент ей было 18 месяцев) догадалась, как включать и выключать игрушку; я гордился ее новым умением и даже испытывал некоторое облегчение от того, что теперь ей не придется так часто звать меня на помощь. Но сцена для столкновения интересов уже была готова. Я выключил шумную игрушку, она снова ее включила. У меня было всего два варианта: сделать по-своему или так, как хотела она. Либо я позволю ей включить игрушку, либо нет. (Я позволил.)

Когда ребенок становится старше, возможностей объяснять и обсуждать появляется еще больше. Это настоящий прорыв: вместо того чтобы выбирать между уступкой либо навязыванием своей воли, мы можем воспользоваться третьей возможностью — разобраться вместе. Обратите внимание: это не просто середина между полярными противоположностями, полной свободой с одной стороны и чрезмерным контролем с другой. Иногда оптимальная альтернатива черному и белому не серый, а, скажем, оранжевый цвет. Другими словами, возможность, которая определяет наши варианты, может существовать вне континуума. Нужно не просто выяснить, сколько вариантов выбора давать детям, какой процент решений им оставить, но и как помогать принимать решения (активно — и даже интерактивно).

Одно из ранних исследований, посвященных воспитанию, обнаружило, что дети становились более «активными, общительными и спонтанными», когда им давали много возможностей для принятия решений. При ближайшем рассмотрении, однако, оказалось, что одной свободы недостаточно. Требовался также «высокий уровень взаимодействия между родителем и ребенком»[188]. В общем смысле это означает, что мы должны активно поддерживать у детей возможность выбирать и помогать им почувствовать, что они способны к самоопределению, по крайней мере до некоторой степени. Наша задача — подпитывать их чувство независимости и вместе обсуждать решение конкретных вопросов (время сна, момент вечернего возвращения домой, место отдыха всей семьи и так далее).

Представьте ребенка, который, на наш взгляд, проводит слишком много времени перед телевизором или компьютером. Недавно у меня были отдельные разговоры на эту тему с двумя мамами. Обе были недовольны, что в доме слишком много смотрят телевизор. Одна пожала плечами и риторически спросила: «Что тут поделаешь? В такое время живем». Другая, наоборот, чувствовала, что должна принять меры — и спрятала от дочери пульт дистанционного управления.

Вместе эти две реакции демонстрируют классическую ложную дихотомию. Позволяя детям делать все, что им хочется, даже не одобряя этого, мы рискуем внушить им, что нам на самом деле все равно, мы умываем руки и ни за что не отвечаем. (В случае с телевизором невмешательство для некоторых родителей может быть вполне привлекательным вариантом, поскольку, несмотря на определенные опасения, им все же удобно, что дети заняты и ведут себя спокойно.) Вторая реакция — пример работы над ребенком. Важно даже не то, что попытка спрятать пульт вряд ли окажется эффективной (а если да, то ненадолго) и спровоцирует ребенка на поиски способа обойти запрет. Важно то, что это учит детей прибегать к силе — или подлости, чтобы добиться своего.

У этих двух стратегий есть общая черта: ни одна из них не требует времени, способностей, умений, неравнодушия или храбрости. Как я отмечал, на самом деле работать с детьми намного сложнее, чем заявить: «Я родитель — я решаю» или «Делай что хочешь». Конструктивная реакция начинается с выслушивания — и не только чтобы малыши чувствовали: их слышат. Важно, чтобы вы могли узнать больше о том, что происходит на самом деле. Телевизионные программы и компьютерные игры по-своему привлекательны, но дети, которые проводят за ними неограниченное количество времени, иногда делают это, потому что подавлены или пытаются избежать других видов деятельности (в том числе социального взаимодействия) по определенным причинам, которые необходимо решать. Выслушав ребенка, мы должны откровенно поговорить о наших чувствах и в конце концов поискать решение вместе: «Давай найдем вариант, который устраивает тебя и при этом не тревожит меня. Давай придумаем, что здесь можно сделать, и попробуем это сделать».

В таком случае вы, возможно, договоритесь о разумном ограничении времени, проведенного перед телевизором или компьютером, а также о том, какие программы или игры ребенку разрешены, а какие нет (и почему). Но это только начало дискуссии. Видимо, необходимо разобраться с более глубокими вопросами, которые объясняют, почему телевизор стал лучшим его другом. Вероятно, мы решим проводить больше времени вместе — за занятиями, которые они помогут нам выбрать.

Вот еще пример: если вы запираете заднюю дверь автомобиля, чтобы маленький ребенок не мог случайно ее открыть, когда вы несетесь по шоссе, — это одно. И совсем другое, если вы блокируете задние окна, чтобы только вы, водитель, могли ими управлять. Это решение в духе работы над, попытка решить проблему, лишив детей власти. Вместо этого вы могли бы просто позволить им играть с окнами, зная, что в итоге забава утратит свою новизну. Если же дети действительно делают что-то проблемное, нужно найти время и объяснить, почему это проблема, и попросить их не баловаться с кнопками.

Этот подход почти всегда работает с моими детьми, и я слышал множество подтверждений его эффективности от других родителей по всей стране. Юное поколение действительно охотнее откликается, когда к нему относятся с уважением, приглашают поучаствовать в решении проблем и не приписывают неблаговидных мотивов. И наоборот, именно отпрыски, воспитываемые традиционными методами (и с соответствующими допущениями), стремятся воспользоваться любым преимуществом. «Дайте им палец, и они откусят всю руку» — это верно в первую очередь для детей, получивших в жизни совсем немного.

Короче говоря, сталкиваясь с тысячью и одной проблемой семейной жизни, мы каждый раз делаем выбор: контролировать или обучать, создавать атмосферу недоверия или веры, демонстрировать силу или помогать учиться ответственности, добиваться сиюминутного результата или долгосрочных целей.

Эти альтернативы особенно важны для родителей, которые ведут со своими детьми бесконечную борьбу, пытаясь заставить подняться с постели, одеться, поесть, умыться и вовремя выйти в школу, — то есть для большинства из нас. Вскоре после того, как наш первый ребенок пошел в детский сад, мы с женой тоже попали в эту ловушку. Мы постоянно напоминали, подгоняли и прибегали к разнообразным стратегиям принуждения. Мы прикладывали все более отчаянные усилия, чтобы заставить дочь собраться утром, и это было тяжело для всех, и мы вели себя совсем не как те родители, которыми хотели быть. Наконец, собрались втроем, выбрав время, когда никто никуда не торопился, и спокойно изложили проблему. Затем, не читая нотации, стали слушать. Вместо того чтобы разрабатывать для нее «план поведения» (как будто приучая к лотку домашнее животное), мы вместе провели мозговой штурм: что мы можем сделать, чтобы утро стало более приятным для всех нас?

Эбигейл предположила, что дело пойдет гораздо быстрее, если она просто будет ложиться спать в той одежде, которую собирается носить на следующий день. Нам не удалось придумать ни одной уважительной причины не попробовать этот вариант, поэтому мы так и сделали. (Она не носит мнущуюся одежду, но даже если бы платье измялось — что из того?) Это сработало. Иногда утро по-прежнему проходит в борьбе, но ее уже меньше, чем раньше, когда одевание оставалось частью рутины.

Как вы понимаете, я рассказываю все это не затем, чтобы порекомендовать кому-то спать в одежде. Процесс здесь важнее, чем результат, и именно процесс должен поощрять детей аргументировать, планировать и участвовать в решении вопроса. Важно, чтобы дети знали: их потребности важны для нас, и мы готовы принимать их идеи всерьез. Тот, кто хочет вырастить ясно мыслящего, уверенного в себе ребенка — который не превратится затем в трудного подростка, — должен представить, к чему приводят годы совместного решения проблем, а затем сравнить это с тем, к чему приводят годы, когда все важные выборы делал родитель. На самом деле мы можем даже не строить догадок. Есть надежные данные, показывающие, что дети более склонны контролировать себя, если их родители согласны договариваться и готовы изменить свое мнение в ответ на детские аргументы[189].

Такая открытость часто приносит множество вопросов и проблем, и это способно разочаровать. Многие в шутку говорят, что скучают по старым добрым временам, когда дети просто делали что им сказано и им хватало благоразумия не спорить со взрослыми. Но, конечно, это нам хватает благоразумия понять, что прежние времена были совсем не так хороши, а обсуждение проблем и совместный поиск решения дают преимущества, многократно возмещающие наше терпение.

Взгляните на это иначе: родители детей старшего возраста могут следить за ними и контролировать их в отчаянной попытке уберечь от неприятностей — читать дневники, рыться в рюкзаках (когда они не видят), придумывать технические хитрости, чтобы не дать им смотреть запрещенные телепередачи. Возможно, даже установить скрытые камеры, чтобы наблюдать за ними. Или сразу создавать с детьми доверительные отношения и вовлекать их в принятие решений. В этом случае работа над ребенком, которая, как нам уже известно, оскорбительна и контрпродуктивна, оказывается просто не нужна.

Но достаточно ли в сутках часов, чтобы обсудить все с детьми? Предлагаю четыре ответа на этот вопрос. Во-первых, теоретически, конечно, можно тратить слишком много времени на выяснения и обсуждения, но большинству родителей до этого еще очень и очень далеко. Гораздо более распространенная ошибка — когда правом решать делятся слишком редко. Подавляющее большинство семей страдают не от избытка, а от острого недостатка демократии.

Во-вторых, я не утверждаю, будто обсуждать нужно все подряд. Я говорю лишь, что дети должны знать: многие вопросы могут стать предметом обсуждения. Как это ни парадоксально, дети меньше стремятся оспаривать любое решение, когда они уверены, что в важных для себя случаях смогут возразить (или предложить альтернативу).

В-третьих, дети гораздо реже сопротивляются решениям, в принятии которых участвовали. Авторитарный подход («пока ты живешь в моем доме, будешь делать, как я говорю») провоцирует неповиновение и в конечном счете отнимает гораздо больше времени и энергии, чем мы осознаем. Даже если не брать в расчет стресс, который испытывают и родители, и дети, и ущерб, который это наносит их отношениям, очевидная эффективность отказа от дискуссии в пользу единоличного решения оказывается иллюзорной, если подумать о будущем.

И наконец, если говорить о перспективе, даже когда совместный с детьми поиск решений действительно отнимает больше времени и усилий, чем традиционный подход, это все же один из лучших для родителей способов потратить свое время. Чтобы оценить это, мы должны видеть не только конкретную обсуждаемую проблему, но и более широкую картину и помнить, что процесс обсуждения крайне благотворно сказывается на социальном, нравственном и интеллектуальном развитии наших детей.

Ложный выбор

Говоря о выборе, некоторые родители имеют в виду не право голоса для ребенка, а повод обвинить его в том, что он намеренно сделал нечто плохое[190]. В сентенциях наподобие «Ты выбрал нарушить правило» это слово используется как оружие против ребенка. Кроме того, это еще и попытка оправдать карательную реакцию, поэтому неудивительно, что люди, которые так говорят, действительно чаще используют наказания и другие виды силового вмешательства[191].

Взрослые, утверждающие, что дети сами выбирают плохое поведение, очень похожи на политиков, заявляющих о парадоксе: в своей бедности люди должны винить только себя. В обоих случаях со счетов сбрасываются все потенциально значимые факторы, кроме личной ответственности. В частности, малыш может пока не иметь развитой способности к рациональному принятию решений или контроля над своими побуждениями, которые ему пытаются приписать, говоря о выборе. (Родители, осведомленные об этих возрастных ограничениях, помогают ему развивать соответствующие навыки — вместо наказания или обвинения.) Вторая общая черта атрибуции выбора у мам и пап и политиков заключается в том, что в обоих случаях именно тот, кто об этом говорит, извлекает из этого образа мыслей максимальную выгоду. Ему не нужно пересматривать свои решения и требования. Так, родители могут просто сказать себе: то, что случилось, «выбрали» их дети.

Иногда неверно истолковывается не только слово, но и сама идея выбора. Мы наблюдаем это, когда взрослые притворяются, будто позволяют ребенку принять решение, на самом деле сохраняя реальное право выбора за собой. Существует три распространенных вида ложного выбора, и все их, к сожалению, можно найти в книгах о воспитании в качестве положительных примеров для родителей.

В первом случае родитель задает провокационный вопрос, например: «Хочешь помыть посуду сейчас или предпочтешь сделать это, когда по телевизору будет твоя любимая передача?» Проблема заключается не только в том, что число вариантов сокращено до двух. Ребенку на самом деле не предлагают никакого выбора. Очевидно, что он не захочет пропустить любимую передачу. И на самом деле родитель говорит ему: «Вымой посуду сейчас же, иначе я не позволю тебе смотреть телевизор», — или, более обобщенно: «Делай, что я говорю, или будешь наказан». Риторика выбора используется, чтобы замаскировать обычную угрозу.

Второй вид ложного выбора отличается только тем, что обман происходит после того, как ребенок сделает нечто, признанное неприемлемым. Родитель объявляет, что ребенок будет наказан, но представляет ситуацию так, будто тот сам на это напросился: «Ты выбрал тайм-аут». Некоторым нравится эта фраза, как будто снимающая с них ответственность за их действия. Но, в сущности, это не что иное, как обман и манипуляция. Травма, нанесенная наказанием, усугубляется манипулятивной техникой, искажающей реальность, — по сути, ребенку сообщают: он сам хотел, чтобы его заставили страдать. «Ты выбрал тайм-аут» — это ложь; честный взрослый должен сказать: «Я решил изолировать тебя».

Еще одна разновидность этой уловки — фразы наподобие «не заставляй меня шлепать тебя!» («отправлять тебя в комнату», «лишать тебя карманных денег» и так далее), когда ответственность, по сути, перекладывается на ребенка, который «заставил» родителя прибегнуть к наказанию. Интересно понаблюдать, сколько людей, ханжески заявляющих, что дети должны брать на себя ответственность за поведение (иногда даже раньше, чем крохи достигают возраста, когда у них вырабатывается эта способность), в итоге искажают реальность таким образом, чтобы избежать ответственности за свое поведение. («Не смотрите на меня! Ребенок сам заставил меня поступить с ним жестоко!»)

Последний вариант ложного выбора — когда родители делают вид, что позволяют ребенку выбрать, но при этом четко дают понять, каким должен быть результат. Одни варианты считаются приемлемыми, другие нет. От ребенка ожидают, что он догадается, чего хочет родитель — если планирует и дальше иметь эту «возможность выбора». («Думаю, ты еще не дорос, чтобы решать такие вопросы самостоятельно» на самом деле означает: «Ты выбрал не то, что я предполагал».) Лучше просто сказать: «Я собираюсь сделать выбор за тебя» — по крайней мере это честнее, чем заставлять его разгадывать головоломки.

Пределы границ

Даже родителям, которые избегают подобного обмана, следует подумать, не ограничивают ли они детей в выборе. Да, взрослым приходится принимать за детей некоторые решения. Но даже несмотря на то, что выбор, принимаемый детьми, часто приходится сдерживать рамками, настойчивые самоуверенные заявления со стороны родителей (или людей, которые их консультируют) о необходимости «устанавливать границы» вызывают у меня беспокойство. Слишком часто этими словами оправдывают подход, в котором чрезмерно много контроля.

Это особенно верно, когда нас уверяют, что мы не должны чувствовать дискомфорт из-за своих действий, поскольку детям, несмотря на их очевидное сопротивление, на самом деле нужны ограничения. Как указывал Томас Гордон, это «опасная полуправда». Дети могут принимать границы и даже признавать их ценность, но на самом деле им нужно, чтобы их направляли, а не просто ограничивали. Посмотрите, как по-разному малыши реагируют на «границы, определенные взрослыми, и… границы, в определении которых участвовали они сами». Вопрос, который мы обязаны задать, по мнению Гордона, не в том, что ограничения и правила иногда необходимы, а в том, «кто их устанавливает: взрослые в одиночку или вместе с детьми»[192]. Иногда в обозначенных родителем пределах ребенку разрешается делать выбор лишь в самых незначительных ситуациях. Помню, как одна мама с гордостью рассказывала, что специально позволяет малышу делать выбор каждый раз, когда ей на самом деле безразличен результат. Преимущества независимости, о которых я говорил, требуют, чтобы дети имели право голоса и в некоторых вопросах, где нам не все равно, что произойдет. Дети должны иметь возможность сделать и такой выбор, который заставит нас нервно сглотнуть.

Естественно, масштабы этой возможности зависят от возраста: я не говорю, что трехлетняя кроха может решать, будет ли делать прививки. Но даже в этом возрасте дитя может поучаствовать в решении более важных вопросов, чем цвет чашки-непроливайки, из которой он будет пить за обедом. Важно также учитывать тип обсуждаемого момента. В некоторых ситуациях, например связанных со здоровьем и безопасностью, детей можно ограничить второстепенными решениями, например когда принимать ванну или какой шлем надеть для катания на велосипеде или скейтборде. Но в других, например касательно обустройства и украшения своей комнаты, они должны иметь гораздо больше свободы и делать так, как считают нужным. (Авторитарные мамы и папы, напротив, склонны не только предлагать детям минимальную возможность выбора, но и рассматривать вопросы вкуса или личного стиля как моральную проблему, для которой существует лишь одно правильное решение — конечно, совпадающее с мнением родителя.)

Не буду пытаться указывать, что именно можно позволить выбирать конкретному ребенку (которого я никогда не видел) в том или ином возрасте. Наша общая задача — убедиться, что, запрещая ему делать выбор в каком-то вопросе, мы поступаем так, потому что это бессмысленно, а не потому, что не желаем терять контроль. Даже самым эффективным родителям порой трудно отказаться от части своих полномочий, но они в любом случае стараются это сделать. А когда забывают об этом, стукают себя по лбу с восклицанием: «Подождите минутку! Почему я принял это решение единолично? Почему распоряжаюсь, когда мог бы спросить?»

Чтобы выбор был реальным и значимым, нужно не просто позволять детям определить один пункт из подготовленного вами списка. («Ты хочешь сделать X, Y или Z?») Ограниченный набор вариантов подходит для совсем маленького ребенка, но, когда ему исполнится пять-шесть лет, должно быть много возможностей создавать различные варианты, а не просто выбрать один из поставленных. Попробуйте задавать более открытые вопросы, например: «Чем бы ты хотел сегодня заняться?» Если ребенок затрудняется с ответом, можно предложить некоторые идеи. Но не подталкивайте его преждевременно к определенному решению. Настоящая независимость рождается из создания, а не из отбора готовых вариантов[193].

Когда они должны, но не хотят

Даже когда мы решили, что будем внимательно следить, есть ли разумные основания у наших требований к детям, остается ряд вопросов, действительно не подлежащих обсуждению. Бывают случаи, когда послушание жизненно важно. Есть моменты, когда мы на самом деле обязаны сказать: «Ты должен» или «Нет, нельзя». Что тогда?

Хорошая новость: родители, которые не перегибали палку, постоянно требуя послушания, вероятнее всего, обнаружат, что отпрыски дают им кредит доверия и выполняют просьбы, когда этого требует ситуация. (Так же как дети, которые знают, что могут участвовать в принятии решений, не стремятся вмешиваться в обсуждение каждого вопроса.) Сопротивление более свойственно детям, которые чувствуют себя бесправными и вынуждены отстаивать независимость гротескными способами.

Тем не менее будут случаи, когда дети воспротивятся вашим просьбам, какими бы убедительными ни были доводы, как бы разумно и экономно вы ни употребляли свою власть. Но даже в этих случаях существуют альтернативы поощрениям, наказаниям и грубому поддержанию порядка.

1. Выбирайте максимально неназойливую стратегию

Будьте как можно более мягкими и доброжелательными. Не подавляйте ребенка своим авторитетом. Если у него плохое настроение и он сердито отказывается от всего, что вы предлагаете, не позволяйте втянуть себя в борьбу. Обсуждение не имеет смысла, когда дитя не в состоянии воспринимать разумные доводы, и уж конечно незачем кричать на него в ответ. Дайте несколько минут, чтобы он мог прийти в себя. Буря скоро уляжется.

Этот совет также важен, если вы сталкиваетесь с пассивным сопротивлением. Представьте, что малыш игнорирует вашу просьбу убрать игрушки. Он сидит к вам спиной и продолжает играть. Так и хочется настоять на своем, применить силу, показать, кто здесь главный. В конце концов, ваш авторитет поставили под сомнение! Детям нельзя разрешать игнорировать родителей! Но что если вы вдохнете поглубже и попросите его убрать игрушки, когда он закончит игру, а потом уйдете? Немного отступив и предоставив крохе пространство для маневра, вы позволите ему сохранить независимость и достоинство.

По моему опыту, подобный бесконфликтный подход действительно дает наилучшие результаты, вдобавок сохраняя у участников приятное настроение и относительно благополучные отношения. (Та же стратегия — попросить и отойти — может быть эффективной и в школе, если ее использует учитель[194].) Но это требует значительного самоограничения и немалой доли известного терпения. Особенно с малышами — каким бы ни был наш стиль воспитания, нельзя ожидать безоговорочного послушания во всех случаях. Мы должны быть готовы несколько раз повторить просьбу или запрет (а также причину). И обязаны делать скидку на плохие дни. Нереально ожидать, что дети всегда будут слушаться. Опасно рассматривать подобные тупиковые ситуации как сражения, из которых нам обязательно нужно выйти победителем. Помните, что в долгосрочной перспективе традиционные методы на самом деле не имеют преимуществ и способны принести очень много вреда.

2. Будьте с ними честными

Если вы просите ребенка сделать что-нибудь не слишком веселое, признайте этот факт. Если хотите, чтобы он вел себя тихо только потому, что с вас на сегодня уже достаточно шума, так и скажите. Не придумывайте внушительные оправдания для своей просьбы и не делайте вид, будто занятие, к которому вы побуждаете, принесет ему удовольствие, если на самом деле это не так. Постарайтесь взглянуть на ситуацию его глазами (подробнее об этом в следующей главе) и выразить эту перспективу на словах: «Я знаю, что тебе досадно, когда ты не можешь [название занятия], и тебе, наверное, хочется, чтобы я просто оставил тебя в покое, да? Но…»

3. Давайте разумные объяснения

«Потому что я так сказал» — вообще не объяснение. Это обращение к грубой силе и отличный способ приучить детей полагаться только на себя. Лучше не только избегать этой фразы, но и специально уделить время для толкования причин. Многие наши просьбы вполне можно объяснить даже двухлетним детям и такими словами, которые они хотя бы частично смогут понять. («Твой брат ждет, когда мы заберем его из школы — если мы не поедем сейчас, он не будет знать, где мы, и расстроится».) Предложенные объяснения не гарантируют, что ребенок охотно согласится выполнить наши требования. Мы тоже не всегда слушаемся, когда нам говорят, что мы должны делать это или не можем делать то. Однако аргументы повышают вероятность согласия. В любом случае люди всех возрастов имеют право узнать причину ограничения их возможностей.

4. Превращайте это в игру

Включите воображение, чтобы сделать не слишком увлекательное занятие чуть более интересным для ребенка. Если малыши отказываются чистить зубы, предложите им послушать, какой звук издают щетинки щетки, соприкасаясь с эмалью, — моментальное доказательство того, что зубы успешно избавились от налета. Или сочините более сложную игру, например в самолеты (роль которых исполняют зубные щетки), которые идут на взлет и посадку во рту. Придумывайте собственные забавы — а лучше попросите кроху сделать это. Детям постарше можно дать возможность изобрести разные способы выполнять свои обязанности по хозяйству или подсчитать, сколько времени уйдет, если делать это как-то иначе.

5. Подавайте пример

Конечно, взрослые не должны подчиняться всем тем правилам, которые установлены для детей, но все же многие общие законы распространяются и на нас. Если мы просим их убирать свои вещи или выключать свет, выходя из комнаты; если говорим, что нельзя перебивать, ругаться или разговаривать оскорбительным тоном, то и сами должны поступать именно так. Во-первых, потому что это справедливо, и во-вторых, потому что детей легче приучить к тому, что мы сами охотно делаем.

6. По возможности предлагайте как можно больше выбора

В пределах обязательных для детей ограничений поинтересуйтесь, как, где, когда или с кем они хотят сделать то, что должны. Начав творчески осмысливать эти вопросы — а также пригласив детей присоединиться к вам, — вы удивитесь, сколько возможностей для выбора открывается даже при четко оговоренном конечном итоге[195].

Следующие предложения можно использовать в разных сочетаниях. Предположим, ребенок отказывается мыть руки перед обедом. Родитель может сказать: «Конечно, заниматься тем, что ты сейчас делаешь, приятнее, чем идти к раковине. Но тебе нужно помыть руки, чтобы не заболеть от того, что ты съешь грязь. Если у тебя грязные руки, твоему ротику, может быть, и понравится то, что ты ешь, но животик расстроится. [Необязательный момент: скажите смешным голосом что-нибудь от имени расстроенного животика.] Где тебе больше хочется их вымыть — на кухне или в ванной?» Другие варианты: «Ты хочешь вымыть руки один или вместе со мной? (Я тоже всегда мою руки перед едой)», «Ты хочешь вымыть руки в раковине или ополоснуть их в тазике с пеной?» и так далее.

Время от времени дети совершают абсолютно неприемлемые поступки, и мы просто обязаны их остановить. При этом они могут воспринять наше вмешательство как наказание, что значительно усложняет задачу спокойно разобраться с основной проблемой и не испортить отношения. Именно поэтому прямое принуждение будет последним средством, прибегать к которому следует изредка и скрепя сердце. Когда это абсолютно необходимо, мы должны сделать все возможное, чтобы смягчить удар и свести к минимуму последствия такого шага. Важно сохранять доброжелательный и сочувственный тон, а также уверенность, что в итоге мы вместе решим эту проблему.

Кроме того, нужно искать способы помочь ребенку поддержать достоинство и уверенность в своих возможностях. Если мы не готовы позволить двенадцатилетнему подростку пойти на вечеринку без взрослых и это решение вызывает у него горькую обиду, возможно, стоит предложить ему больше контроля в другой сфере жизни. Мы могли бы дать ему право голоса в выборе одежды или при обсуждении часа возврата домой по вечерам и количества времени, проведенного за компьютером. Если вам нужен специальный термин, можете называть это «компенсаторной поддержкой независимости».

Однажды я с трехлетней дочерью ездил по делам, и в какой-то момент она отказалась возвращаться в машину, устроив сидячую забастовку прямо на тротуаре. К счастью, я никуда не спешил, поэтому просто ждал ее, не теряя хорошего настроения. В конце концов она встала и протопала к машине, отказавшись со мной разговаривать. Я не прибегал к явному принуждению, но факт оставался фактом: я добился своего, а она нет, и ей это не нравилось. Когда мы заехали в гараж, она объявила, что хочет остаться в машине и слушать музыку. Я позволил ей посидеть в машине дольше, чем обычно, и периодически заглядывал в салон, чтобы спросить, готова ли она идти. Мне нужно было убедиться, что она знает (и знает, что я знаю) — это ее решение. Идея, опять же, проста: если вам приходится где-то снизить у ребенка чувство самоопределения, постарайтесь укрепить это чувство в другой области.

Конечно, пассивно-агрессивная реакция в виде сидячей забастовки совсем не так испытывает наше терпение, как активно-агрессивная в виде полновесной истерики. Некоторые авторы считают истерики важным элементом здорового развития, другие рассматривают их как признак недовольства (вероятно, вполне обоснованного) детей поведением родителей при неумении иначе выразить свое разочарование. Возможно, в каждом из этих мнений есть доля истины; может быть, с одной стороны, истерики не так уже неизбежны или желательны, но, с другой стороны, они совсем не обязательно служат признаком родительского бессилия. Так или иначе, важно другое: если они происходят, мы должны реагировать как можно более конструктивно.

Правило номер один: если вы в общественном месте, не обращайте внимания ни на что вокруг. Чем больше беспокоитесь, как ваши родительские навыки оценят другие люди, тем больше вероятность, что в вашей реакции будет чересчур много контроля и недостаточно любви и терпения. Важно не то, что подумают о вас люди, а то, в чем нуждается ваш ребенок.

Правило номер два: представьте, как это выглядит с точки зрения ребенка. Человек, переживающий истерику, боится собственного гнева, испытывает ужас из-за утраты контроля. Следовательно, игнорируя дитя или демонстрируя жесткую реакцию, вы оказываете ему плохую услугу. Используйте необходимый минимум контроля, чтобы позаботиться о безопасности окружающих и (следующее по важности) целостности чужой собственности. Постарайтесь обеспечить ему утешение и спокойную поддержку. Пусть истерика сойдет на нет. Позже вы сможете вместе разобраться, что ее спровоцировало.

Давайте попробуем

В этой главе я хотел показать, как часто мы отстраняем наших детей от выбора, который они вполне способны сделать, тем самым лишая их возможности учиться и удовлетворять свою потребность в независимости. Для этого я предложил несколько примеров из реальной жизни, когда детям было разрешено выбирать.

Проблема в том, что я понятия не имею, насколько эти примеры применимы к вашей жизни. Если бы мы сидели в одной комнате, я мог бы расспросить вас и отреагировать конкретно на ваши проблемы. Возможно, с учетом вашей уникальной ситуации предложил бы совет, как помочь ребенку чаще или серьезнее участвовать в принятии решений. Но поскольку это книга, а не семинар, лучшее, что я могу сделать, — это предложить вам заключительную часть главы. Для выполнения каждого из следующих трех упражнений я порекомендовал бы привлечь супруга, или партнера, или даже друга, у которого тоже есть дети.

Упражнение 1

Для начала полезно найти варианты поведения для часто повторяющихся сценариев. Наша цель — выработать у себя привычку продумывать стратегии работы с детьми и посмотреть, как они отличаются от общепринятых методов работы над детьми.

Пример А. Ребенок отказывается ложиться спать: сначала делает вид, будто не слышит, как вы говорите о времени отхода ко сну; затем просит еще несколько минут; настаивает, что ему осталось совсем немножко, самую капельку; потом заявляет, что нечестно ложиться спать так рано; и наконец, просто сердито отказывается идти в кровать.

Перечислите несколько традиционных вариантов работы над ребенком:

__________

Теперь постарайтесь придумать пару альтернативных вариантов работы с ребенком:

__________

Пример Б. В последнее время ребенок грубо разговаривает с вами (или с братом либо сестрой).

Снова перечислите традиционные варианты поведения родителей (работа над):

__________

Теперь назовите несколько альтернативных вариантов (работа с):

__________

Упражнение 2

Подумайте о поведении вашего ребенка, которое раздражает или беспокоит вас. Это может быть одна из тех проблем, которые мы уже обсуждали, или что-нибудь, о чем я забыл упомянуть.

Сначала опишите проблему.

__________

Давайте предположим, что вы уже неплохо представляете, чего делать не нужно. Отведите на это столько времени, сколько вам нужно — минут, часов, даже дней, — и придумайте несколько идей, которые в этой ситуации могут иметь успех. Вкратце опишите их.

__________

Отметьте в списке одну идею, которую вы на самом деле хотели бы проверить на практике. Затем опробуйте ее. Выждав достаточно времени, сделайте пометки, насколько успешно она сработала — и что можно в следующий раз сделать по-другому для повышения ее эффективности.

__________

Повторите этот процесс еще раз или два, если сочтете его полезным.

Упражнение 3

Теперь, когда вы прочитали о стратегиях работы с детьми, создали собственные методики и наконец применили технологию решения реальной проблемы с вашим ребенком, пришло время для последнего шага — разработки стратегии не просто для младшего поколения, а вместе с ним.

Если хотите проработать другую проблему (не ту, с которой разбирались в предыдущем упражнении), опишите ее.

__________

Выбрав подходящее время, попросите ребенка подумать, какой существует хороший способ справиться с этой проблемой. Постарайтесь выделить две-три идеи и запишите их.

1. __________

2. __________

3. __________

Выберите вместе с ним одну из этих идей, которая кажется особенно многообещающей. Затем опробуйте.

Наконец, запишите, насколько успешно она сработала — и какой способ реализации этой идеи в следующий раз вы с ребенком считаете более оптимальным.

Глава 10. С точки зрения ребенка

* * *

Как воспитать наших детей, чтобы они были счастливыми? Это важный вопрос, но есть еще один: как воспитать детей, чтобы они заботились о счастье других людей?[196]

Очень важно, чтобы первый вопрос не отодвигал на задний план второй, или, если уж на то пошло, чтобы на приучение детей к вежливости и хорошему поведению мы не тратили больше сил, чем на привитие отзывчивости и стремления поступать правильно. Нужно сосредоточиться на нравственном развитии.

А для этого желательно по-новому трактовать идеи, которые обсуждаются в других книгах о воспитании. Например, «границами», как правило, называют ограничения, которые взрослые навязывают детям. Но наша цель — научить своих чад воздерживаться от определенных поступков. И не потому, что мы так хотим, а просто потому, что это плохо. Другими словами, ребенок должен воспринимать ограничения в поведении как неотъемлемое качество ситуации. Важно, чтобы дети спрашивали себя: «Что почувствует другой ребенок, если я сделаю Х?», а не «Можно ли мне сделать Х?» или «Попадет ли мне, если я сделаю Х?»

Это амбициозная, но вполне реальная цель, ведь у нас есть хороший материал для работы. Люди от рождения обладают способностью заботиться. Именно поэтому у родителей, которые надеются вырастить человека, внимательного к нуждам других, уже есть «союзник внутри ребенка», как однажды выразился психолог Мартин Хоффман.

Конечно, это не значит, что дети автоматически превратятся в высоконравственных взрослых, если предоставить их самим себе. Они нуждаются в нашей помощи. И для начала им нужно, чтобы мы перестали мешать их нравственному росту — я говорю о наказаниях и поощрениях, которые начинаются с личного интереса и им же заканчиваются. Отказ от основных методов традиционной дисциплины — важный шаг, чтобы помочь детям настроиться на благополучие других. Но это всего лишь шаг. Отказ от негативной практики воспитания должен сопровождаться обращением к позитивной практике.

Нравственные дети

Довольно много исследований по этой теме было проведено специалистами по детскому развитию, особенно теми, которые делают упор на так называемое просоциальное поведение. Ознакомившись с полученными данными, мы можем извлечь из них несколько основных рекомендаций, как содействовать моральному росту ребенка[197]. (Кстати, то, что они во многом повторяют принципы безусловного воспитания, о которых шла речь в главе 7, не просто совпадение.)

1. Заботьтесь о них

Краеугольным камнем нравственного развития считается связь между родителем и ребенком. Любое наставление и вмешательство должно происходить в контексте отношений, где ребенок ощущает тепло, безопасность и безусловную любовь. В рекомендациях разных специалистов о том, как воспитать нравственного человека, встречаются одни и те же слова: надежная привязанность, забота, уважение, отзывчивость, эмпатия. Это базовые потребности. Когда они удовлетворяются, ребенок свободен от необходимости постоянно думать о них и может направить освободившийся ресурс на заботу о других. Но если эти потребности не удовлетворены, они будут отдаваться в ушах растущего человека, делая его глухим к крикам и страданиям других людей.

Дети, которые знают, что их любят, чувствуют себя более защищенными и менее склонны к оборонительному поведению. Они смелее идут на контакт, в том числе с людьми, которые отличаются от них самих. Приятный бонус: дети, поддерживающие надежную связь со своими родителями, не только более отзывчивы по отношению к другим, но и чаще демонстрируют уверенность в себе и независимость, а также по целому ряду признаков отличаются социальной компетентностью и психологическим здоровьем.

2. Покажите, как живет нравственный человек

Дети впитывают наши ценности еще до того, как твердо встанут на ноги. Они учатся у вас быть человеком. Если они видят, что вы равнодушно проходите мимо того, кто попал в беду, делают вывод, что чужая боль — не их забота. Но если видят, как вы беспокоитесь даже о незнакомцах, это дает им мощный нравственный урок. Исследования показали, что дети чаще делают пожертвования на благотворительность, если видят, как это делает кто-то другой, пусть даже это было очень давно. Влияние личного примера на поведение и убеждения юного поколения особенно сильно, если этот пример подают люди, которых ребенок воспринимает как источник тепла и заботы. Кроме того, родители, которые хотят научить детей честности, никогда не лгут им — даже если проще сказать, что печенья больше не осталось, чем объяснить, почему ребенок не может получить еще одно.

Мы также можем подавать детям пример, показывая, что этические решения не всегда даются легко. Иногда бывает непросто разобраться в ситуации, где сталкиваются разные ценности (например, честность и сострадание). Так же трудно понять, насколько весомыми считать предпочтения другого человека, когда вы сами хотели бы сделать по-другому. Возьмите детей «за кулисы», дайте им возможность увидеть, как вы прокладываете в мыслях (и чувствах) путь к решению. Они смогут ближе познакомиться с ходом вашей нравственной жизни и, что еще важнее, поймут, что нравственность редко бывает шаблонной и скучной.

3. Дайте им потренироваться

Наблюдать важно, но люди учатся еще и на практике. Поэтому имеет смысл дать детям как можно больше шансов проявлять заботу. Если у ребенка есть возможность помогать младшему брату или сестре либо ухаживать за домашним животным, он получает реальный урок заботы. Он не только слышит и видит — сам делает это. Это формирует представление о себе как об отзывчивом человеке.

Именно поэтому хорошие педагоги организуют занятия таким образом, чтобы дети учились друг у друга. Сотни исследований показали, что студенты мыслят более глубоко, когда объединяют ресурсы, совместно прикладывают усилия и сообща разрабатывают стратегии решения задач. Кроме того, они узнают кое-что выходящее за рамки чистой теории: как заботиться о других. Сотрудничество — глубоко гуманистический опыт, который настраивает участников на доброжелательное отношение к остальным. Оно поощряет доверие, отзывчивость, открытое общение и, в конечном счете, стремление помогать. И наоборот, воспитание и обучение детей в конкурентной или индивидуалистической среде не только лишает их этих преимуществ, но и имеет деструктивные последствия. Группа исследователей пришла к выводу, что «конкуренция подавляет великодушие по отношению к другим сильнее, чем сотрудничество его развивает»[198].

4. Разговаривайте с ними

У родителей есть две главные альтернативы применению силы: любовь и разум. В идеале нужно обеспечить своего рода смесь этих основ, одна из которых берет начало в уме, а другая в сердце. Центральная тема книги — безусловная любовь. Но мы должны также понять важность разума, в частности его актуальность для нравственного развития. Поскольку этот вопрос посложнее трех предыдущих, я хочу задержаться на нем немного дольше.

Родители, которые серьезно относятся к задаче вырастить детей порядочными людьми, не жалеют времени на разъясняющие беседы. Недостаточно просто иметь нравственные ценности — требуется передать их ребенку непосредственным и наиболее понятным ему образом. Если мы не сможем этого сделать, дети будут брать с нас совсем не тот пример, на который мы рассчитываем. Например, если мы молчим, когда малыш ведет себя эгоистично, то посылаем ему вполне отчетливый сигнал. Это говорит скорее о том, что эгоизм приемлем, чем о достоинствах воспитания методом невмешательства.

Нужно установить четкие нравственные ориентиры, ясно дать понять, чего мы ожидаем, но при этом свести к минимуму принуждение. Да, за нашими словами должна стоять некоторая сила (как можно и как нельзя поступать с другими), но важно, чтобы эта сила сама по себе не стала главной мыслью нашего сообщения. Когда это происходит, создается атмосфера страха, мешающая обучению. Если мы заставим детей бояться, что плохое поведение лишит их нашей любви, то приобретем лишь временное послушание без настоящего понимания или внутренней мотивации.

Но сделаем еще шаг. Чтобы обучить ребенка нравственности, бесполезно на него кричать. Правда, просто разговаривать с ним в этом случае тоже бесполезно. Общие запреты («не делай этого») не приносят никакого результата. Они даже могут сделать ребенка более напряженным и менее готовым предлагать другим помощь[199]. Немногим лучше и конкретные высказывания, например: «Мы не деремся!» Чтобы поддержать нравственное развитие, нельзя просто сказать, что драться плохо, а делиться хорошо. Важно помочь детям понять, почему это так. Если вы этого не объясните, мотивом для отсутствия драки они по умолчанию будут считать наказание[200].

Терпеливо разъясняя причины, мы достигаем сразу двух целей. Во-первых, показываем детям, что для нас важно и почему. Во-вторых, обращаемся к их разуму, побуждая задуматься — даже поломать голову — над вопросами нравственности. Апелляция к разуму способствует независимости мысли и ясно показывает: мы хотим повлиять на детей, но вместе с тем мечтаем, чтобы они думали самостоятельно. Научные исследования это подтверждают: став взрослыми, те дети, чьи родители объясняли им ситуацию, а не просто требовали послушания, в значимых случаях чаще поступают бескорыстно (по данным одного исследования), а также отличаются большей политической активностью и участвуют в деятельности служб общественного попечения (по данным другого исследования)[201].

Итак: лучше говорить, чем кричать. Лучше объяснять, чем говорить. И добавим: лучше, чем объяснять — или лучше, чем только объяснять, — обсуждать. Изучение чего бы то ни было (например, математики) состоит не только из впитывания информации. Человек — не пустой сосуд, в который можно налить знания. Мы воспринимаем идеи, активно осмысливая их. Что верно для математики, верно и для нравственных ценностей. Даже красноречиво разъяснив детям их суть, вы вряд ли вдохновите придерживаться того или иного идеала. Дети не имеют никаких оснований поступать правильно, если не интегрировали наши слова в собственную картину мира. Если мы хотим, чтобы они стали нравственными людьми (в отличие от тех, кто просто делает то, что им сказали), им нужно дать возможность самостоятельно сконструировать для себя такие понятия, как справедливость или мужество. Они должны заново изобрести их в свете собственного опыта и проблем и разобраться (с нашей помощью), какими станут людьми[202].

Все это вполне согласуется с моими прежними высказываниями о поддержке независимости детей. Здесь же я хочу подчеркнуть актуальность этой идеи в отношении нравственности. Одно исследование показало, что наиболее впечатляющий нравственный рост отмечался у детей (разных возрастов), чьи родители не только говорили с ними, но и вовлекали в диалог. Лучшие результаты были получены, когда взрослые поддерживали и подбадривали ребенка, «спрашивали его мнение, задавали уточняющие вопросы, перефразировали и проверяли, правильно ли его поняли». Другие исследования выявили в более широком смысле, что дети, которых поощряют активно участвовать в принятии решений, как правило, демонстрируют более высокий уровень нравственной мотивации[203].

Процесс поддержания детской независимости может проходить по-разному. Как минимум мы должны показать, что учитываем мнение детей, внимательно прислушиваемся к ним и готовы уважительно ознакомиться с их точкой зрения. Но специалист по детскому развитию Мэрилин Уотсон также предполагает, что ни в коем случае не следует «обосновывать свою позицию, обрушивая на детей всю мощь аргументации и подавляя их логикой». Более того, мы должны «помочь детям найти доводы, которые помогут им отстаивать собственные взгляды, даже если мы с ними не согласны».

Уотсон предлагает следующий пример: представьте, что ваш ребенок хочет смотреть телепередачу, которую вы считаете для него неподходящей, при этом единственный его аргумент — «но все мои друзья это смотрят!». Конечно, вы можете быстро набрать очки в споре с помощью старого как мир reductio ad absurdum[204] — «А если все твои друзья спрыгнут с крыши?.» Но вы наверняка догадываетесь, что ребенок на самом деле имеет в виду (и не может выразить) другое: «Я боюсь оказаться исключенным из культурного поля сверстников, потому что у меня не будет объединяющего с ними опыта». Обязательно отвечайте на содержание слов вашего чада — а если не уверены, проверьте свои догадки. «Помогите ему сформулировать свою позицию, — говорит Уотсон, — или выскажите лучший аргумент, который можете представить с его точки зрения», даже если он в итоге окажется неубедительным — например, возразите, что в передаче, о которой идет речь, слишком много насилия. Помните: ваша конечная цель не в том, чтобы сделать по-своему. Скорее, вы должны показать ребенку, что ему необязательно так же хорошо спорить, чтобы вы принимали его всерьез, и должны помочь ему научиться как можно более убедительно формулировать свои аргументы. Мы хотим, чтобы дети спорили с нами, до тех пор, пока они делают это с уважением — и чтобы они учились делать это лучше[205].

В предыдущем разделе мы убедились: имеет огромное значение то, каким образом мы ведем обсуждение с детьми. Добавлю, что, кроме формы наших объяснений, мы должны обратить внимание на их содержание. Недостаточно просто сообщить ребенку, что драться плохо, — нужно помочь ему задуматься, почему это плохо.

Итак, почему же это плохо?

Один из ответов — обращение к личному интересу. Как я отмечал, этот ответ дает наказание, даже если мы не облекаем его в слова. Дети узнают, что совершать плохие поступки нельзя, потому что, если их на этом поймают, заставят страдать. Некоторые родители вместо угроз прибегают к объяснениям, но все их доводы сводятся к тому же мотиву: «Если ты будешь гадко вести себя с одноклассниками, с тобой никто не будет дружить», «Если ты будешь толкаться, когда-нибудь тебя тоже толкнут в ответ — или даже хуже». Кроме того, эти взрослые объясняют, что нужно помогать другим, потому что в итоге ребенок сам от этого выиграет: «Если ты дашь Марше покататься на своем самокате, может быть, потом она даст тебе поиграть со своим “Лего”». Другими словами, люди будут поступать с вами так же, как вы поступаете с ними.

Вы видите, в чем проблема? Эта стратегия вовсе не способствует развитию искренней заботы о других людях. Она содействует возникновению эгоизма и расчетливости. Дети поддаются соблазну совершить плохой поступок, если уверены, что смогут избежать последствий, и спрашивают, зачем им помогать другим, если они не получат ничего взамен. Вот почему так важно не только обращаться к разуму детей, но и обсуждать с ними эти вопросы, чтобы помочь стать по-настоящему нравственными людьми (а не спрашивать: «Что мне это даст?»).

В главе 8 я говорил, что похвала за великодушный поступок привлекает внимание ребенка к нашему одобрению. Вместо этого следовало обратить его внимание на то, как отнесся к его поступку человек, которому он помог. («Когда ты дал Марше покататься на самокате, ей тоже было весело, и она была очень довольна».) Этот подход имеет смысл и когда дети делают что-то обидное: вместо того чтобы привлекать их внимание к нашему неодобрению, мы должны деликатно побудить их подумать, как отнесся к их поступку человек, которого они обидели. Малышу мы могли бы сказать: «О нет! Посмотри на Макса! Кажется, он очень расстроился, правда? Помнишь, как на прошлой неделе ты упал и плакал, потому что тебе было очень больно? Боюсь, теперь Макс чувствует то же самое. Как думаешь, что ты сейчас можешь сделать, чтобы ему стало лучше?»

«Говори!» — призывают маленьких детей, даже когда они еще не знают, что сказать. Но для нас лучший способ говорить — дать детям возможность увидеть: главная причина помогать (и не обижать) не личная выгода, а влияние поступка на других людей. Другими словами, я обеими руками за концепцию «последствий», если только речь идет о последствиях для людей, с которыми общаются наши отпрыски, а не о тех, которые дети испытывают на себе.

Многие исследователи вслед за Мартином Хоффманом называют этот подход ориентированной на другого мотивировкой, или индуктивным воспитанием (поскольку детей наводят на мысль о последствиях их действий для других). Хоффман обнаружил, что дети, чьи матери применяли этот метод, как правило, демонстрировали в дальнейшем «опережающее нравственное развитие». Поздние исследования подтвердили эту находку. И хотя некоторые психологи возражали, что индукция более эффективна со взрослыми детьми, эксперимент показал: она помогает дошкольникам быть более общительными, менее агрессивными и повышает их популярность среди сверстников. Очередное исследование обнаружило, что даже малыши, как правило, реагируют на чужое расстройство с большей заботой и сочувствием, если мамы объясняли им «последствия [их] поведения для жертвы»[206].

Ориентация на другого также может быть полезна в переосмыслении вопроса о вежливости. Иногда мы уделяем так много внимания произвольным социальным условностям (сказать в нужный момент «извините» или снять шляпу в определенном месте), что дети начинают верить, будто эти нормы важнее всего. Или, что еще хуже, они начинают считать человеческое взаимодействие просто спектаклем: родительские напутствия «следи за своими манерами» или «веди себя хорошо» говорят им лишь о необходимости запомнить и к месту повторять определенные слова.

Давным-давно я поклялся, что никогда не стану одним из тех родителей, которые повторяют как попугаи: «Что нужно сказать?» — всякий раз, когда их ребенок что-то получает, побуждая его к такому же механическому «спасибо». Точно так же, говорил я себе, никогда не буду приставать к детям с вопросом «а где волшебное слово?», когда они будут что-нибудь просить. (Конечно, слово «пожалуйста» может стать волшебным, если мы отказываемся давать детям то, что они хотят, пока они его не произнесут, но это значит лишь, что мы снова действуем через личный интерес.)

В домашних условиях несложно сократить этот обмен пустыми любезностями в пользу более важных ценностей. Но мне пришлось столкнуться с фактами: даже если такие вещи не слишком заботят меня, они продолжают волновать других людей. У попрания общественных условностей есть своя цена, и принципиальный отказ быть вежливым — совсем не та позиция, которую я хочу защищать. Если говорить более конкретно, я не хочу защищать эту позицию в ущерб интересам своих детей. Реальность такова, что их будут оценивать и упрекать, если они не добавят в свою речь обязательные вежливые обороты.

Решение пришло, когда я подумал о словах «пожалуйста» и «спасибо» не как о пустой вежливости, а как о способе сделать людям приятное. Я напомнил детям, что говорить эти слова правильно, потому что всем нравится их слышать. Конечно, есть более осмысленные способы помочь людям и порадовать их, но почему бы не сделать для достижения этой цели все возможное, и большое, и маленькое? Не говорите «спасибо» из страха, что иначе я рассержусь на вас, — это очень плохая причина. Не говорите «спасибо», потому что это вежливо, — не слишком убедительный мотив. Говорите «спасибо», потому что это приносит удовольствие людям, которых вы благодарите.

Переключение перспективы

Мой сын Эйза в три года сделал большое открытие о своем друге. Он объявил удивленным тоном: «Дэвид всегда остается у себя дома!» Конечно, он уже знал, что после того, как мы побываем в гостях у мальчика, домой идем без него. Но теперь он начал задумываться, что происходит после того, как мы уходим, — Дэвид прощается с нами, а затем продолжает жить в своем доме, так же как мы живем в своем. Эйза осмысливал тот факт, что у Дэвида есть своя жизнь, не зависящая от него и разворачивающаяся параллельно его собственной.

Если задуматься, способность выйти за пределы своей точки зрения, понять, как выглядит мир глазами другого человека, — одна из самых замечательных возможностей человеческого разума. Психологи называют этот процесс «переключение перспективы», и оно бывает трех видов. Первый — пространственное: я могу в буквальном смысле представить, как вы видите мир — если мы стоим лицом друг к другу, то, что находится от меня справа, от вас будет слева. Второй вариант: я могу представить, о чем вы думаете — например, как вам может быть трудно решить задачу, которая мне кажется несложной, или как ваши представления о воспитании отличаются от моих. Третий вариант — вообразить то, что вы чувствуете или что может вас расстроить, даже если меня это совсем не затрагивает. (Этот последний вариант переключения перспективы иногда путают с сопереживанием [эмпатией], которая на самом деле значит, что я разделяю ваши чувства. Сопереживать — значит не только понять, что вы злитесь, но и почувствовать злость вместе с вами.)

Жан Пиаже[207], первым начавший изучать переключение перспективы, полагал, что у детей эта способность развивается примерно к семи годам. Однако теперь считают, что методы измерения, которые он использовал, были слишком сложны для малышей и не отражали с достоверностью то, что они способны понять. Даже дошкольник уже легко совершает простейшее переключение перспективы[208]. Он знает, что другим людям может быть холодно, даже если ему тепло, или грустно, даже если ему радостно. Он начинает понимать, что папа не знает слов этой песни, потому что его не было в школе, когда ее разучивали. Он как будто осознает: несмотря на то, что он хочет порисовать фломастерами другого ребенка, тот, вероятно, расстроится, если их отнять. Да, действительно, он не в состоянии делать все это последовательно — либо действовать согласно обретенному пониманию в каждом конкретном случае. Но в целом мы довольно рано начинаем наблюдать небольшие проявления этой возможности, которая со временем становится все устойчивее.

Учитывая, что способность встать на чужую точку зрения зависит от воображения и умения думать иначе, вас вряд ли удивит, что среди людей, обладающих этой способностью, немало выдающихся мыслителей. Но мой основной интерес к переключению перспективы лежит не в интеллектуальной, а скорее в этической плоскости. Мы говорим в буквальном смысле о диаметральной противоположности эгоцентризма, которая может служить опорой для нравственности.

Люди, которые в силах представить, как другие смотрят на мир, быстрее протянут руку, чтобы помочь кому-то, или как минимум не станут причинять вред. Кафка[209] однажды назвал войну чудовищным сбоем воображения. Чтобы совершить убийство, нужно перестать видеть перед собой отдельных людей и свести их к абстракции — образу «врага». Нужно перестать понимать, что каждый человек, в которого мы стреляем, центр своей вселенной, так же как мы — центр своей: он болеет гриппом, беспокоится о пожилой матери, обожает конфеты, влюбляется, несмотря на то что живет на другом конце света, и говорит на другом языке. Увидеть мир его глазами — значит признать все те особенности, которые делают его человеком, и в конечном счете понять, что его жизнь имеет не меньшую ценность, чем наша. Даже в развлекательных произведениях нам не показывают плохих парней в домашних условиях, со своими детьми. Условно можно радоваться смерти, лишь когда погибает карикатура, а не трехмерный человек.

Если снизить градус драматизма, то многие общественные проблемы, с которыми мы ежедневно сталкиваемся, тоже можно трактовать как сбой в переключении перспективы. Люди, которые мусорят, блокируют дорожное движение, паркуя машину вторым рядом, или вырывают страницы из библиотечных книг, по-видимому, замкнуты на себе и не могут либо не желают представить, что почувствуют другие, когда увидят их мусор, будут пытаться объехать их автомобиль или не смогут найти нужную главу.

Работать над способностью видеть мир так, как его видят другие, — значит жить совсем другой жизнью. Вы сидите в кинотеатре, вытягивая шею, потому что человек перед вами загораживает экран, и все больше раздражаетесь от этого неудобства. Внезапно вас осеняет, что человек, сидящий сзади, может точно так же думать о вас: вы не только страдаете от того, что кто-то перекрывает вам обзор, вы сами поступаете так же.

Или рассмотрим другой пример. Многие просто отмахиваются от мнений, с которыми не согласны («Как она может так относиться к абортам!»). Однако люди, способные переключать перспективу, обычно превращают восклицательный знак в вопросительный («Как она может так относиться к абортам? Какой опыт, убеждения или ценности привели ее к точке зрения, так сильно отличающейся от моей?»). Эти попытки выйти за пределы себя мы и должны стараться развивать в наших детях.

Конечно, есть разные уровни переключения перспективы, и малышам могут не даваться более сложные варианты. Лучшее, на что стоит надеяться в случае с четырехлетним ребенком, — это довольно примитивная этика «золотого правила». Мы можем сказать (тоном, больше похожим на приглашение к размышлению, чем на выговор): «Я заметил, что ты выпил весь сок и ничего не оставил Эми. Но что бы ты почувствовал, если бы Эми тоже так сделала?» Предпосылка этого вопроса (пожалуй, верная) состоит в том, что оба ребенка любят сок и будут расстроены, если выяснится, что его больше нет.

Но Бернард Шоу напомнил нам, что такого рода предположения не всегда имеют смысл. «Не поступайте с другими так, как вы хотели бы, чтобы они поступали с вами, — советовал он. — У вас могут быть совсем разные вкусы», — и мы могли бы добавить — совсем разные потребности, ценности и общественное положение. Дети постарше и взрослые могут понять, что недостаточно вообразить себя на чьем-то месте: необходимо представить именно этого человека в конкретной ситуации. Мы должны смотреть не только своими, но и его глазами. И если продолжить метафору — не только узнать, каково гулять в его ботинках, но и каково иметь его ноги.

Итак, как же развить у наших детей навык переключения перспективы? И привить глубокое и сложное понимание того, как выглядит ситуация глазами другого человека? Один из способов, опять же, — личный пример. Кассир в супермаркете делает грубое замечание, и родитель, невольно ставший мишенью его раздражения, говорит ребенку, который видел это: «Хм. Кажется, он сегодня был не в лучшем настроении. Как ты думаешь, что могло случиться с этим человеком, почему он стал таким ворчливым? Может, его кто-то обидел?»

Этим мы подаем детям чрезвычайно мощный пример: показываем, что на человека, который ведет себя неприятно, необязательно реагировать с гневом, и тем более не стоит обвинять себя. Вместо этого лучше попытаться войти в его мир. Это наш выбор: каждый день дети могут наблюдать за тем, как мы представляем себе чужую точку зрения, — или же за тем, как мы заняты исключительно собой. Каждый день они могут видеть, что мы воспринимаем незнакомцев по-человечески — или что не способны на это.

Кроме личного примера мы можем поощрять переключение перспективы, обсуждая с детьми книги и телепередачи и рассматривая точки зрения разных персонажей. («Мы видели все это глазами врача, так? Но как ты думаешь, что почувствовала маленькая девочка, когда все это произошло?») Мы можем даже использовать переключение перспективы как инструмент для разрешения конфликтов между братьями и сестрами. После ссоры можно сказать: «Хорошо. Расскажи, что случилось, но представь, что ты — это твой брат, и опиши, как все выглядело для него»[210].

И, наконец, мы можем помочь младшим стать более чувствительными к чужим эмоциям, деликатно привлекая их внимание к тону голоса, позе или выражению лица другого человека и предлагая догадаться, о чем он может думать либо что чувствовать. Наша задача — развить не только навыки (научиться «читать» других людей), но и черту характера (желание знать, что чувствуют другие люди, и стремление это понять). «Я знаю, бабушка сказала, что может еще раз пойти с тобой на прогулку, но я заметил — она сделала небольшую паузу, прежде чем согласиться. И ты видел, какой усталый у нее вид?»

Обучая детей улавливать такие сигналы, вы помогаете им развивать привычку глубже разбираться в людях. Это побуждает их ощущать мир так, как это делает другой человек, и, возможно, испытать на собственном опыте, что значит быть этим другим человеком. Это важный шаг к желанию помочь, а не навредить, — и в конечном счете к тому, чтобы самому стать лучше.

Глазами вашего ребенка

Мы хотим донести до детей, как важно уметь переключать перспективу. Но не менее важно и нам самим уметь переключаться на детскую перспективу. Это очень серьезная задача. Мы можем помочь своему чаду научиться представлять точку зрения другого человека, но наш основной приоритет как родителей — вообразить, как выглядит ситуация с точки зрения ребенка. Это не просто способ развить конкретный навык — это суть хорошего воспитания, и точка.

В принципе, к переключению перспективы сводятся многие темы, которые я уже затрагивал. Например, последствия наказания — когда ребенка больше всего заботит, как бы не попасться, — становятся гораздо более очевидными, когда мы смотрим на ситуацию глазами наказанного человека. То же и с воздействием родителей, выступающих единым фронтом, или с положительным подкреплением поведения, которое нас радует. Негативное воздействие этих методов становится менее удивительным, когда мы представляем, какими они кажутся ребенку.

Мы все время чему-то учим детей, но, чтобы выяснить чему, полезно переключиться на перспективу ребенка. Как вы помните, исследования показывают, что эффект наших действий определяет не то сообщение, которое мы думаем, что посылаем, а то, которое воспринимает наше дитя. Поэтому очень важно, чувствуют ли малыши, что их безоговорочно любят, считают ли они, что имеют возможность принимать решения, и так далее[211]. Рассмотрим более конкретный пример. Когда мы говорим подростку, поздно пришедшему домой, что он пропустил ужин, возможно, нами двигают лучшие побуждения. Кажется, посыл в этой ситуации таков: «Может быть, в следующий раз ты будешь расторопнее и внимательнее». Но ребенок может слышать другое: «Им все равно, почему это произошло и что вообще случается в моей жизни. Чтобы разогреть ужин, понадобится две минуты, но они лучше оставят меня голодным. Видимо, их глупые правила для них значат больше, чем мое благополучие… Значит, я вообще не стою заботы?»

Переключение перспективы просматривается и в рекомендациях, которые я предлагал в последних нескольких главах. «Принимать ребенка всерьез» значит видеть в нем человека с особой точкой зрения. «Меньше говорить и больше спрашивать» значит выяснить, как он видит ситуацию. И когда мы это сделаем, поймем, что наши требования с точки зрения ребенка, возможно, представляются не слишком разумными. Стоит пересмотреть свои требования, а не просто усиленно добиваться их выполнения. Кроме того, я предложил признавать (вслух) чувства ребенка, когда приходится настаивать на соблюдении просьбы. Если ситуация становится неуправляемой, наша реакция снова будет намного эффективнее, когда мы переключимся на перспективу ребенка: что чувствует человек, утративший контроль, и чем мы можем ему помочь?

Переключение перспективы помогает обращать внимание на детские потребности и больше о них узнавать. Исследователи обнаружили, что родители, которые так поступают, реже определяют свои отношения с детьми посредством контроля или прибегают к наказаниям[212]. Существуют и более прямые свидетельства пользы переключения перспективы. Группа голландских исследователей проводила время в 125 семьях, опрашивая родителей и наблюдая за тем, как они играют с детьми в возрасте от шести до одиннадцати лет. Одним из наиболее важных факторов при прогнозировании качества воспитания оказалась способность взрослых понимать уникальные интересы и потребности своих детей и готовность учитывать отличие детской точки зрения от их собственной.

В 1997 году, когда было опубликовано это исследование, отчеты на ту же тему напечатали еще два журнала. В одном случае было обнаружено, что канадские родители, «во время споров точнее улавливавшие мысли и чувства своих детей [подростков]», в итоге имели меньше конфликтов с ними или хотя бы более удовлетворительно разрешали те споры, которые все же возникали. В другом случае исследование американских семей с малышами показало, что родители, «способные принять точку зрения ребенка», более оперативно реагировали на его потребности. В свою очередь, повышенная отзывчивость увеличивала вероятность того, что ребенок воспримет ценности родителей и будет положительно откликаться на их просьбы.

Итак: на основании опыта, полученного с детьми от двух до пятнадцати лет в трех разных странах, можно уверенно утверждать, что попытки родителей взглянуть на ситуацию с точки зрения ребенка действительно полезны[213]. Немногие поступки родителей могут сравниться с положительным воздействием понимания, как наши слова и действия воспринимаются детьми. Более того, такое поведение старших приносит тройную пользу.

1. Переключение перспективы помогает понять, что происходит на самом деле, в частности, когда ребенок не может или не хочет объяснить свои мотивы. Это избавляет от риска сделать неверные выводы — и, как следствие, от карательной реакции. Мы получаем информацию, которая позволяет заглянуть в суть, а не просто реагировать на поведение. Таким образом, удается разработать стратегию, учитывающую более глубокие проблемы и решающую фундаментальные затруднения.

2. Переключение перспективы делает нас более терпеливыми к детским настроениям. Когда мы видим мир так же, как они, мы реагируем с большей добротой и уважением, чем просто глядя со стороны. Это, в свою очередь, помогает детям быть довольными собой и чувствовать, что с нами они в безопасности, между нами существует контакт, мы их ценим.

3. Мы подаем пример, поощряя и ребенка пользоваться переключением перспективы.

Проблема в том, что многим людям этот опыт дается с большим трудом. Когда младенец плачет, мы пытаемся выяснить, что его беспокоит. Но если ребенок постарше кричит и топает ногами, гораздо меньше хочется проявлять изобретательность и смотреть на мир его глазами. Здесь первым порывом будет не попытаться понять, а обвинить или усилить контроль. Но, как ни парадоксально, переключать перспективу важнее именно в тех ситуациях, когда меньше всего этого хочется. Если вы не можете сойти с собственной точки зрения, труднее услышать и признать, что есть другой, вполне обоснованный способ восприятия происходящего; труднее распознать, как избежать надвигающейся катастрофы. Чем больше вы позволяете себе оставаться в ловушке собственной точки зрения, тем больше соблазна вернуться к принуждению — и тем хуже будет становиться ситуация.

Отказ родителя от переключения перспективы происходит по-разному. В самых тревожных случаях он больше похож на полное отрицание детских чувств и попытки навязать детям свой опыт (классический пример: «Мне холодно. Иди надень свитер»). Однако чаще мы просто не в состоянии осознать, насколько картина мира и заботы ребенка отличаются от наших. Однажды, когда моей дочери было пять лет, она довольно долго и подробно рассказывала, что очень беспокоится вот о чем: если она наденет на Хеллоуин костюм с капюшоном (при этом до события оставалось еще несколько месяцев), то будет плохо видеть сквозь прорези для глаз и может по ошибке съесть конфету, которая ей не очень нравится.

Последнее, что нужно ребенку, — это заявление о том, что его опасения глупы. Особенно когда он плачет. На наш взгляд, малыши часто плачут по пустякам, но для них это совсем не так: причина подобного выплеска эмоций имеет большое значение. Поведение ребенка вызывает у нас раздражение — а если мы находимся в общественном месте, то вдобавок стыд и неловкость. Однако мы забываем, что переживания могут не просто вызывать у ребенка досаду, но и быть для него по-настоящему мучительными.

Конечно, родителем быть непросто. Но быть ребенком иногда намного труднее.

Мы не хотим, чтобы дети чувствовали себя глупо или не ощущали нашей поддержки, но именно это происходит, когда мы отмахиваемся от их страхов и слез. Мы нетерпеливо подгоняем дошкольника: «Ну, давай же, милый! Какая разница, какой носок надевать первым, правый или левый!» Мы думаем, что неумолимая логика сможет успокоить бурю, бушующую в душе подростка: «Если она тебе нравится, просто пригласи ее на свидание. Самое худшее, что может произойти, — она откажется. Ты вполне это переживешь».

Но разве мы не должны понимать их лучше? В конце концов, научные исследования доказали, что большинство взрослых когда-то сами были детьми. Неужели мы просто забыли, на что похоже, когда наш мир переворачивают с ног на голову события, которых взрослые просто не понимают, — и еще хуже, когда они пренебрежительно относятся к этим чувствам?

Некоторые психологи предлагают на эти вопросы провокационный ответ. Например, Алис Миллер утверждает, что в таком поведении нет ничего парадоксального или даже удивительного. По ее мнению, не вполне верно говорить, что многие родители отмахиваются от страхов своих детей или не могут взглянуть на ситуацию глазами ребенка, несмотря на то, что прошли через это сами. Скорее, они делают это именно потому, что прошли через это сами. Принять точку зрения ребенка трудно, потому что принять точку зрения себя-как-ребенка еще труднее. Слишком больно признать то, что с нами когда-то сделали.

«Неуважение — оружие слабых», — отмечает Миллер. Неуважение, с которым многие родители относятся к чувствам своих детей, свидетельствует о том, какими слабыми они остаются за непрочным фасадом силы. Во-первых, у взрослых по-прежнему сохраняются собственные страхи, и пренебрежение к глупым страхам ребенка позволяет им почувствовать себя сильными. Во-вторых, некоторые родители могут мстить «за свои прежние унижения». То, что это происходит бессознательно, вполне закономерно, учитывая, насколько мучительно вспоминать, не говоря о том, чтобы снова пережить собственное бессилие и боль[214].

Откровенно говоря, я не знаю, насколько эта теория верна или как много людей могли бы отнести ее к себе. Видимо, существуют и другие причины, более поверхностные и ситуативные, которые объясняют тот факт, что родители так часто не могут представить чувства детей. Вероятно, у нас просто слишком мало времени или терпения, чтобы спросить: «Как мой ребенок воспринимает происходящее?» Хочется думать, что объяснение состоит именно в этом, просто потому что тогда решить проблему намного легче. Но, так или иначе, мы должны сделать все возможное, чтобы вспомнить свой конкретный детский опыт и более отчетливо представить, что испытывают дети. Полезно даже вспомнить похожий взрослый опыт — что мы чувствуем, когда нами командуют, игнорируют наши предпочтения или требуют, чтобы мы бросили интересное занятие.

Конечно, это всего лишь упражнения, подготовка к реальному событию, то есть переходу к точке зрения ребенка. На самом деле приступать к этому желательно с самого начала. Когда моей дочери было всего несколько месяцев, она терпеть не могла менять подгузники. Сначала я реагировал примерно так: «Мне очень жаль, дорогая, но это нужно сделать, нравится тебе это или нет». Потом заметил, что она особенно упорно сопротивлялась, когда ее пытались переодеть сразу после сна. Я попробовал посмотреть на это с ее точки зрения: «Эй! Я еще толком не проснулась, а меня уже тащат в это противное место, где будут крутить, вертеть, раздевать и одевать!» Я решил поэкспериментировать — дать ей десять-пятнадцать минут, чтобы она окончательно избавилась ото сна, прежде чем я начну менять подгузник, — и действительно, реакция девчушки стала гораздо более положительной.

Переключаться на перспективу малыша полезно, в частности, чтобы закрепить у себя привычку делать это и дальше. Нам наверняка понадобится это умение к тому времени, когда дети начнут говорить, хотя бы для того, чтобы перевернуть стандартные представления о детстве с ног на голову. Например, известно, что двухлетние крохи почти все время говорят «нет». Но, с точки зрения ребенка, проблема заключается в том, что это мы всегда говорим «нет», не давая ему делать то, ходить туда, играть с этой интересной штукой на кухонном столе[215].

Юное поколение разного возраста часто называют манипуляторами. Но, опять же, с их точки зрения, они просто стараются получить хоть какое-то право голоса в том, что с ними происходит. Если кто-то и пытается манипулировать, то скорее взрослые. Возможно, детям пригодилась бы книга под названием «Как обращаться с вашими трудными родителями». Учитывая, как часто мы упрекаем и одергиваем их, интересно представить, что было бы, если бы они имели возможность регулярно делать то же самое — как, например, в этом шуточном ресторанном обзоре из Zagat for Tots[216].

Ресторан Дайнеров собирает восторженные отзывы благодаря потрясающим хот-догам и высококачественным десертам («если повезет, он вам достанется»), но имейте в виду, в них встречаются и «жутко противные» гарниры. В частности, каши нередко выглядят, «как будто кого-то вырвало». Обслуживание оценивается по-разному: многие ставят высокие баллы за личное внимание к посетителю, но как минимум один клиент сообщает, что вполне мог обойтись без «той тети, которая все время напоминает, что надо сидеть прямо и есть побыстрее».

Юмор тесно связан с переключением перспективы, поскольку смех часто оказывается прямым результатом сдвига перспективы. Шутка может эффективно разрядить стрессовую ситуацию или хотя бы способствовать смягчению натянутой атмосферы. Если вы решите обсудить с ребенком кое-что в его поведении, предложите ему изобразить, как обычно при этом ведете себя. Это поможет снять напряжение, позволит ему почувствовать свои права и возможности и покажет, что вы понимаете, как ситуация выглядит с его точки зрения — все одновременно.

Переключение перспективы важно и в тех случаях, когда вы общаетесь с чужим ребенком. Примечательно, как часто взрослые буквально набрасываются на него, игнорируя вполне отчетливые невербальные сигналы, а затем объявляют малыша, который шарахается от них, стеснительным (или еще хуже). И наоборот, взрослые, которые умеют ладить с детьми, обычно интуитивно понимают, как ситуация выглядит глазами младшего поколения. Когда их знакомят с ребенком, они не ожидают от него мгновенного расположения — как не ожидают от своего обычно жизнерадостного чада, что тот будет болтать с чужим человеком так же свободно, как с ними. Они не обрушивают на нового знакомого потоки энтузиазма и не начинают сразу с перекрестного допроса («Сколько тебе лет? В какую школу ходишь?»). Обычно поначалу держат дистанцию, позволяя привыкнуть к ним; возможно, находят интересующую его тему и задают вопросы. Затем пытаются найти какое-нибудь совместное занятие. Они ориентируются на сигналы, которые подает ребенок: чем он увлекается, хочет поговорить или поиграть и так далее.

Ориентироваться на сигналы ребенка, своего или чужого, легче, если мы можем увидеть мир его глазами. Регулярное повседневное переключение перспективы ведет к лучшему воспитанию. Даже когда мы не в силах удовлетворить детские требования, крайне важно постараться понять и признать его точку зрения («Наверняка тебе сейчас кажется, что…»). Это помогает детям чувствовать, что их слышат, о них заботятся, их безусловно любят.

Конечно, здесь не может не быть компромиссов. Когда мы говорим, как часто и насколько успешно родители пытаются представить ситуацию с точки зрения ребенка, между «постоянно» и «никогда» (или между «мастерски» и «убого») существует множество промежуточных вариантов. Это касается всех вопросов, которые мы обсуждали в этой книге. Мало кто из родителей придерживается исключительно стратегии работы над детьми (или работы с) либо предлагает им только условную или только безусловную любовь. Большинство из нас где-то посередине. Точно так же я не утверждаю, что существует переключатель, который можно повернуть, и мы мгновенно перестанем быть такими и станем этакими. Скорее, имеет смысл представить, что мы совершаем путешествие и стараемся неуклонно продвигаться в нужном направлении.

Но может быть, начинать это путешествие уже слишком поздно? Меня иногда спрашивают, есть ли гарантии и можно ли возместить ущерб, нанесенный детям годами условного воспитания и чрезмерного контроля. Конечно, невозможно оценить это наверняка, но, чтобы признать вероятную ошибку в выборе пути, требуется огромное мужество, и это уже гарантия благополучного будущего. Есть основания полагать, что, независимо от возраста ваших детей, еще не поздно начать оказывать на них положительное влияние, и приступить к этому можно прямо сейчас. Каждый из нас может стать лучше. По какой бы причине мы ни воспитывали детей не слишком конструктивным образом, сейчас (и в любой другой момент) вполне подходящее время это изменить.

Приложение

Стиль воспитания: взаимосвязь с культурой, классовой и этнической принадлежностью

При обсуждении любых аспектов человеческого поведения всегда есть вероятность, что утверждения автора («вот что значит растить детей…») или оценки («воспитывать нужно так…») опираются на мировоззрение, разделяемое далеко не всеми. Многое из того, что мы принимаем в развитии ребенка как должное, на самом деле связано с нашими культурными убеждениями и в этом смысле открыто для обсуждения. На содержание этой книги заведомо повлиял тот факт, что ее автор белый американец, представитель среднего класса. Как мог бы (и как должен был) отнестись к тому, что я написал, человек, не разделяющий со мной эти характеристики?

Даже если бы я был экспертом по родительским убеждениям и методам воспитания во всем мире (каковым я себя не считаю), все равно не смог бы здесь воздать должное всей научной литературе по этой теме. Существует огромная разница в представлениях о детях и том, как о них заботиться, в том числе как, когда и при каких обстоятельствах родители могут наказывать или вразумлять своих чад. Один антрополог сообщает, что представители племени гусии, проживающего на юго-западе Кении, были шокированы, узнав, что американские матери могут оставить своих детей плакать даже на несколько секунд: «Не давать младенцу плакать, поддерживая с ним постоянный физический контакт, для них не только имеет прагматическую ценность, но и считается моральной обязанностью матери, определяющей сценарий ее поведения»[217].

Отношение к малышам в разных культурах также сильно отличается. Ряд новых исследований показывает, что «кризис двух лет (“ужасные двухлетки”) не универсален»; по-видимому, его существование напрямую связано с тем, насколько «родители стремятся утвердить свою власть»[218] и, возможно, с тем, какие конечные цели они планируют для своих детей. Это лишь одна из иллюстраций к более широкой теме: характерные для разных культур убеждения и практики формируют разные варианты поведения. То, что мы принимаем за незыблемый факт детского развития, далеко не всегда и не везде оказывается правдой.

Таким образом, неудивительно, что основная тема этой книги с кросскультурной точки зрения может представлять мало интереса. Фред Ротбаум из Университета Тафтса доказывает, что безусловная родительская любовь в некоторых культурах подвергается куда меньшим сомнениям, чем у нас. Вместе с тем, добавляет он, есть и такие места, где само это понятие признается малоценным и несущественным. Безусловное принятие основано на далеко не универсальном способе оценки личности. Мы можем верить, что родители должны любить своих детей, чтобы те могли принять себя, но идея принятия себя не везде имеет одинаковое значение, и в менее индивидуалистических культурах может даже показаться эксцентричной.

Более того, Ротбаум замечает: говоря ребенку «Я люблю тебя», вы подразумеваете, что могли бы и не любить его. Если мы специально обращаем на это внимание, значит, это нельзя воспринимать как должное. Наша любовь безусловна, потому что мы так решили, однако во многих культурах связи между людьми, в том числе между детьми и родителями, отражают не подвергаемые сомнению роли и нормы. Это ваши неотъемлемые обязанности, а не обязательства, которые вы берете на себя[219]. Что это: иная, более глубокая разновидность безусловного воспитания — или в нем меньше смысла, чем в свободно выбранной любви? Независимо от того, какое решение мы в итоге примем, может потребоваться пересмотр самой идеи безусловности.

И кстати, о «свободном выборе»: я подчеркнул, как важно ослабить контроль над детьми и помочь им испытать чувство независимости. О пользе этого вполне убедительно говорят исследования. Но может быть, их результаты актуальны только для определенных мест? Или шанс иметь право голоса пойдет детям на пользу только в относительно индивидуалистической и слабо связанной с традициями культуре? Наши дети явно более счастливы и более мотивированы, когда участвуют в принятии решений, а не когда авторитетные фигуры указывают им, что делать, — но везде ли дело обстоит таким образом?[220]

То, насколько родители склонны контролировать своих детей, несомненно, зависит от места, где они живут. Тем не менее это «не означает, что контролирующие методы более предпочтительны» в каком бы то ни было обществе, как указывает Венди Грольник. Далее она цитирует исследование, показывающее, что «контролирующее воспитание оказывает негативное влияние на детей в любом культурном контексте»[221]. Ричард Райан и Эдвард Деси также приводят данные, что «независимость имеет повсеместно большое значение». И если это утверждение подвергают сомнению, добавляют они, то причина обычно в том, какой смысл принято вкладывать в «независимость». Нередко ее приравнивают к бесконтрольности, трактуя как «сопротивление влиянию, самоутверждение над другими и против других». Согласившись с этим определением, вполне можно предположить, что это понятие «относится только к индивидуалистическим культурам». Но независимость, трактуемая как изъявление воли или «принципиальная возможность выбора», — это совсем другая история. В этом смысле «люди могут с тем же успехом быть и коллективистами, и индивидуалистами»[222]. Ослабление контроля полезно для детей вне зависимости от того, где их воспитывают — на Западе или на Востоке, в огромном современном городе или крошечной деревне третьего мира.

Само собой, разница в стилях воспитания прослеживается не только в разных культурах, но и среди разных групп в рамках одной культуры, особенно когда мы говорим о таком сложном современном обществе, как США. Однако прежде чем приступить к рассмотрению этих различий, я должен отметить, что здесь приходится лавировать в потоке статистических обобщений. Даже если родители в группе А чаще обращаются со своими детьми определенным образом, чем родители в группе Б, это не значит, что абсолютно все в группе А так поступают или что абсолютно никто в группе Б так себя не ведет.

Учитывая это, мы можем для начала отметить, что исследователи регулярно указывают на различия, связанные с социально-экономическим статусом семьи (СЭСС), и к ним относится использование наказаний. Согласно одному аналитическому обзору, большинство исследователей обнаруживают: чем ниже статус семьи, «тем активнее родители прибегают к телесным наказаниям». Другая группа исследователей пришла к выводу, что «дети из низших социально-экономических классов чаще, чем их сверстники, подвергаются суровой дисциплине… а их матери относятся к ним с меньшей теплотой… и считают агрессию уместным и эффективным средством решения проблем»[223].

Отчасти эти факты объясняются экономическим давлением: чем больше стресса переживают родители, тем выше вероятность, что они используют насилие, чтобы добиться от детей послушания[224]. Мелвин Кон[225] блестяще продемонстрировал, что подчиняться правилам и уважать власть обычно учат своих детей родители из рабочего класса (и они же прибегают к наказаниям для достижения этих целей). Тогда как родители из среднего класса, особенно белые воротнички, чаще хотят, чтобы их дети были самостоятельными и принимали решения независимо. Кон выдвинул гипотезу, что это, в свою очередь, навязано теми ожиданиями, с которыми взрослые сталкиваются на работе. Его общие выводы были подтверждены другими исследователями и подхвачены международными данными, что телесные наказания больше распространены в тех культурах, где в детях ценится послушание, чем в тех, где важна уверенность в себе[226].

Есть также сложный вопрос этнической принадлежности. В США, по-видимому, афроамериканцы «меньше, чем белые родители, стремятся воспитать в детях независимость и больше предпочитают послушание», даже когда СЭСС находится на стабильном уровне. Афроамериканские матери чаще, чем белые, одобряют агрессивное поведение своих детей по отношению к сверстникам[227]. Что касается жестких дисциплинарных практик, в том числе физических наказаний, на основе имеющихся данных можно сделать два вывода: классовая принадлежность более значима, чем этническая принадлежность, хотя и последняя тоже важна. Когда в 1990 году у 1000 родителей спросили, приходилось ли им бить детей за последнюю неделю, около 70% афроамериканцев и 60% белых ответили утвердительно. В другом исследовании (в 1995 году), где родителей спрашивали, приходилось ли им в прошлом году применять телесные воздействия, эти показатели составляли 77 и 59% соответственно. Разница оставалась статистически значимой, хотя и несколько снизилась, когда был принят во внимание фактор СЭСС[228].

В 1988 году при опросе родителей об их отношении к физическим наказаниям против этой идеи выступали 22% белых и 9% афроамериканцев. Особенно бросается в глаза диспропорция в изменении отношения со временем. В 1968 году телесные меры одобряли 90% американцев во всех этнических группах. Ряд исследований с этого момента до 1994 года обнаружил устойчивое и удивительно резкое (на треть) снижение числа белых, одобряющих битье. Среди афроамериканцев за ту же четверть века показатель снизился лишь на 14%[229].

Доводы против целесообразности физических наказаний достаточно убедительны, но в последние годы был выдвинут интересный аргумент: подобная практика, возможно, неодинаково воспринимается в разных этнических группах. Кирби Дитер-Декард, Кеннет Додж и двое других исследователей привлекли много внимания, утверждая: поскольку применение физической силы в воспитании среди афроамериканцев распространено более широко, черные дети воспринимают то, что родители их бьют, иначе, чем белые, и этот опыт не имеет для них таких же негативных последствий. Исследование, в котором принимали участие 466 белых ребятишек и 100 черных, выявило, что физическое наказание приводит к проявлениям агрессии и похожим проблемам только у белых. Эти исследователи — все, кстати, белые — предположили, что афроамериканские дети не обязательно «воспринимают физическое наказание как признак отсутствия родительского тепла и заботы» — при условии, что дело не доходит до жестокого обращения[230].

Если вы считаете предосудительной идею намеренно причинять детям вред, неважно, где это происходит, кто это делает или почему, согласитесь, что это весьма провокационный вывод. Однако он заставляет задуматься, не опираются ли наши возражения на набор предпосылок, не имеющих универсального значения? Возможно, максима «никогда не бей ребенка» просто очередной пример того, как более сильная группа пытается навязать свою этику менее сильной? Или, наоборот, заявляя, что некоторые вещи недопустимы, мы просто пытаемся заставить оппонентов замолчать?

Ранее я утверждал, что психологические реакции на события, которые случаются с нами, не вписываются в механическую схему «стимул — реакция». Важно, какое значение мы придаем происходящему. Не само действие определяет свое влияние, а то, что оно означает для отдельного человека или общества[231]. Но теперь такой интерпретационный подход сталкивается с непростым вопросом: существуют ли поступки (битье детей и намеренное причинение им боли), которые ни при каких обстоятельствах нельзя истолковать как безобидные, а тем более как позитивные, независимо от намерений родителя? Мы (и что еще важнее, сам ребенок) можем изо всех сил стремиться представить акт насилия как выражение заботы, но в конечном счете поймем, что такая эмоциональная алхимия просто невозможна. И даже если ребенок мог примириться с подобным положением вещей, что хорошего в смешении любви и насилия? Разве мы хотим, чтобы наши дети выросли с уверенностью, что причинять людям боль равнозначно демонстрации заботы о них?

Как минимум часть возражений против физических наказаний относится, конечно, к практической, а не к моральной сфере. Исследователи, считающие эту методику в целом проблематичной, указывают на ее последствия. Именно поэтому особенно важно разобрать утверждение Дитера-Декарда и Доджа (D-D&D) о том, что некоторые дети не ощущают последствий наказания. Хотя по ряду причин я не уверен, что это правда.

Прежде всего их аргумент (на черных детей телесное воздействие не оказывает такого негативного эффекта, как на белых) покоится на предпосылке, что физическое наказание гораздо шире распространено в афроамериканском сообществе. Как мы видели, это правда. Но здесь возникает проблема выводов о влиянии этого наказания. Рассмотрим аналогию: если бы мы хотели установить, оказывает ли употребление в пищу большого количества рыбы определенный положительный эффект на здоровье, было бы целесообразно рассмотреть группу субъектов. Среди них должны быть люди, которые едят много рыбы, умеренное количество и вообще ее не едят. Затем, приняв во внимание другие факторы, мы могли бы установить, есть ли связь между здоровьем человека и объемом потребленной им рыбы. Но если бы мы изучали группу людей, в которой почти все регулярно едят этот продукт, то оценить, насколько рыба влияет на состояние их здоровья, было бы намного труднее. Точно так же в семьях, где приняты физические наказания, трудно вычленить их последствия. Тот факт, что в афроамериканском сообществе не наблюдается особого разнообразия в методах дисциплины, может объяснить отсутствие корреляции между физическими наказаниями и их конкретными последствиями[232].

На самом деле в любой группе, где идея дисциплины практически означает физическое наказание — и где оно должно быть маркером вовлеченности и неравнодушия родителей, как утверждают D-D&D, — ее отсутствие может свидетельствовать именно о дефиците вовлеченности и неравнодушия. Поэтому неудивительно, что дети, которых не наказывают, не обязательно более благополучны, чем остальные[233].

Эти соображения можно приложить также к ряду других исследований, которые перекликаются с выводами D-D&D. Одно из них обнаружило, что среди подростков афроамериканского происхождения (не европейского, азиатского или испано-американского) «единоличное принятие решений родителями коррелировало с более высокой адаптацией детей: меньшей склонностью к правонарушениям и более высокой успеваемостью в учебе». Подобные показатели у детей любого этнического происхождения давало и совместное (родителей и подростков) принятие решений[234].

Второе исследование не обнаружило «никакой связи между телесными наказаниями и проблемным поведением в сообществах, где физические внушения широко распространены». Но здесь тоже был важный нюанс: даже в этих сообществах подобное воздействие было признано «неэффективным для предотвращения асоциального поведения…» Таким образом, даже если существуют различия в ущербе, который детям наносят избиения, это не означает, что подобные методы в каком бы то ни было случае полезны[235].

Еще важнее, что другие исследования прямо опровергают находку D-D&D. Исследование 1997 года показало, что применение телесных наказаний ведет к росту асоциального поведения у детей в белых группах и этнических меньшинствах, и степень этого роста непосредственно связана с количеством полученных ранее наказаний[236]. Три года спустя другое исследование подтвердило, что силовая дисциплина напрямую связана с проблемным поведением у юных афроамериканцев из семей с низким уровнем доходов. Психологи, отметившие этот результат, подчеркнули, что их вывод контрастирует с находкой D-D&D[237].

Идея, будто избиение не наносит детям вреда, если они принадлежат к культуре, где эта практика приемлема, как будто подразумевает, что сами они должны считать наказание оправданным. Малыши еще не способны сформировать такое убеждение, что ставит под сомнение всю теорию. В ходе очередного исследования были опрошены дети старшего возраста (от девяти до шестнадцати лет) в Западной Индии, где широко распространены суровые физические меры воздействия. Их спросили, как они к этому относятся. Оказалось, что наказание одинаково негативно воздействовало на детей, которые считали, что оно целесообразно, и на тех, кто так не считал: «Психологическая адаптация молодых людей, полагающих, что родители должны их пороть, как правило, нарушена в той же степени, что и у тех представителей поколения, которые не разделяют этого убеждения»[238].

И наконец, давайте чисто теоретически предположим, что конкретные негативные последствия, такие как расстройства поведения, на самом деле не обнаруживаются (или, по крайней мере, не сразу) у афроамериканских детей, подвергающихся телесным наказаниям. Это вряд ли доказывает, что физические воздействия безвредны. Если верны мои предположения о коварных последствиях внушения детям, будто любовь можно приравнять к насилию, то исследователи, которые рассмотрят более широкий спектр возможных исходов, вполне могут обнаружить негативные последствия, простирающиеся далеко за пределы этнической и классовой принадлежности.

Опять же, родители, которые приказывают детям или бьют их, могут делать это в попытке научить их или из беспокойства об их благополучии, особенно в тех местах, где все это по умолчанию считается способом выразить неравнодушие. К сожалению, достойные восхищения намерения не гарантируют положительного результата. Плохие поступки, совершенные из благородных побуждений, далеко не так полезны, как хорошие поступки, совершенные из благородных побуждений.

Положительный результат не гарантирован, даже если сами дети считают подобный стиль воспитания выражением любви — или убеждают себя в этом, становясь взрослыми. Мы учимся брать то, что можем получить, — например, если физическое наказание считается единственной альтернативой равнодушию. Но возникает вопрос, почему доступны только эти два варианта. Аналогичным образом я ранее рассуждал о похвале: если детям доступно только условное признание, они впитают его и даже скажут, что хотели бы получить больше. Но это вряд ли можно считать убедительным доводом в пользу похвалы. Не все формы принятия — а также любви, мотивации или способов привлечения внимания детей, когда они поступают неправильно, — одинаковы, и не все в равной степени желательны.

Существует еще один способ использовать различия между группами для объяснения и обоснования особого подхода к воспитанию. Иногда утверждают, что физическое наказание, наряду с более авторитарным стилем воспитания в целом, можно назвать рациональным ответом на жизнь в неблагополучном окружении. Аргумент звучит примерно так: может быть, богатые семьи способны позволить себе роскошь воспитывать ребенка в свободном, прогрессивном и демократичном ключе, но в бедных кварталах дела обстоят совсем иначе. В таких местах от того, насколько дети приучены подчиняться правилам — соблюдать закон, знать свое место, признавать требования властей, даже если они кажутся несправедливыми, — может зависеть в буквальном смысле, доживут ли эти дети до взрослых лет. С этой точки зрения строгая дисциплина вполне адаптивна и, возможно, даже необходима. Мишель Келли, исследователь из Университета Олд Доминион, вместе с коллегами изложила это таким образом: «Последствия неповиновения в соседских общинах с низким уровнем дохода… [где дети] подвергаются большему риску вовлеченности в асоциальную деятельность (в качестве жертв либо преступников)… могут быть намного более серьезными [чем в соседских общинах среднего класса] и требуют более суровых методов предотвращения любой вовлеченности»[239].

Это интересная теория, отчасти потому, что позволяет предположить, будто авторитарная дисциплина обусловлена свойствами окружающей обстановки, а не людей, проживающих в соседской общине (например, их этнической или классовой принадлежностью). Она также напоминает многим проживающим в богатых пригородах белым, что те не имеют ни малейшего представления о повседневной реальности, с которой сталкиваются цветные люди в районах с низкими доходами и высоким уровнем преступности.

Тем не менее у этого объяснения есть несколько изъянов. Прежде всего нет ясных доказательств. Самой Келли не удалось достоверно установить связь между воспитательными методами «черных матерей и опекунов» из низшего класса и тем, насколько они беспокоятся о детях[240]. Кроме объективной оценки опасности у них могут быть и другие соображения для выбора определенного подхода к дисциплине.

Более того, если теория о неблагополучном окружении верна, мы могли бы ожидать, что соотношение наказаний и асоциального поведения детей зависит от места их проживания. Но два крупных исследования — в 1996 году с участием более 3000 подростков из различных этнических групп и в 2002 году с участием 841 афроамериканской семьи — обнаружили, что влияние стиля воспитания не меняется в корреляции от характеристик соседской общины, в том числе от того, насколько в ней распространены правонарушения[241].

Отодвинув в сторону эмпирические данные, мы видим, что аргумент о неблагополучном окружении явно базируется на одной из знакомых нам ложных дихотомий — «принуждение или вседозволенность». Конечно, дети в некоторых районах нуждаются в повышенной защите и усиленном наблюдении, но это не значит, что им требуются — или пойдут на пользу — авторитарное воспитание или физические наказания[242]. Им может быть полезен строгий порядок, но он не равнозначен контролю. Возможно, им нужно более активное участие родителей в их делах, но вряд ли необходимо абсолютное послушание — «делай как я говорю, или будет хуже». (Именно поэтому подход, который я называю работой с детьми, важно не представлять в карикатурном виде, путая с невмешательством и вседозволенностью. Указать на недостатки одного — не то же самое, что привести довод в пользу другого.)

Взгляните еще раз на исследования, демонстрирующие влияние авторитарного контролирующего воспитания и наказаний, о которых я говорил главе 3 и главе 4. Дети, воспитанные подобными методами, имеют меньше возможностей развить в себе осознанные нравственные опоры. Возможно, им не хватит гибкости в понимании жизненных ситуаций, и они надолго останутся в ловушке личных интересов.

Эти качества имеют большое значение. Развитая нравственность, когнитивная гибкость и способность заботиться о других не роскошь. При этом наличие таких характеристик не исключает базовых навыков выживания и уличной смекалки. Мы хотим, чтобы у наших детей были все эти качества. Но традиционная карательная дисциплина способна привести к тому, что в их натуре не будет ни одного. Даже если наша цель — послушание, наказания не самый эффективный способ его добиться. Вспомните: дети контролирующих родителей часто проявляют меньше послушания, особенно когда родителей нет рядом. Но в итоге имеет смысл усомниться в самой цели (заставить подчиняться авторитету), которая сильно отличается от задачи развить здравый смысл и ответственность.

Я мог бы даже пойти дальше и сказать, что подход, рассмотренный во второй половине этой книги, — безусловная любовь, отношения, основанные на уважении и доверии, возможность участвовать в принятии решений и так далее, — может стать самым важным для детей, растущих в неблагополучном окружении[243]. В реальном мире не так много ситуаций, когда дети выигрывают, потому что им внушили привычку бояться своих родителей.

Благодарности

Без Эбигейл и Эйзы, с которыми вы встретились на страницах этой книги, мои мысли о воспитании детей были бы менее содержательными и менее интересными — как и моя жизнь. Я не просто рассказываю про них занятные истории — мое ощущение того, что значит быть родителем, непосредственно связано с тем, что я их родитель. Точно так же мои мысли (и, опять же, мою жизнь) неизмеримо обогатило присутствие их второго родителя, моей жены Алисы. Она тоже время от времени появляется на этих страницах, но эти упоминания даже близко не передают, скольким на самом деле я ей обязан. Ее исключительное понимание и терпение, ее неусыпное внимание к тому, как сделать лучше для наших детей, вдохновляют меня, помогают совершенствоваться и приглашают задуматься над собственными родительскими решениями. (Как и то, что она иногда полушутя говорит мне: «Хм-м. А что сказал бы Альфи Кон о том, что ты сейчас сделал?»)

Алиса внесла неоценимый вклад в создание этой книги и в другом, более конкретном смысле. Она читала каждую главу и предлагала поправки, существенно улучшавшие аргументацию и тон. Примечательно, что Мэрилин Уотсон, с которой мы даже не родственники, оказала мне похожую услугу, привнеся немалую долю мудрости, образованности и жизненного опыта в то, что я написал. Мы знакомы с Мэрилин довольно давно, и, как упоминал в предисловии, я был глубоко взволнован возможностью поучаствовать в написании ее книги несколько лет назад. Ее взгляды на развитие ребенка повлияли на меня не меньше, чем взгляды остальных авторов в этой области. Но не приписывайте ей — или, если уж на то пошло, Алисе — ответственность за все, что вы встретите на этих страницах; просто воздайте им должное за ту часть, которая показалась вам самой разумной.

И раз уж я об этом заговорил, есть и другие люди, которые также не должны нести ответственность и кому я благодарен за то, что они читали отрывки книги и давали ценные комментарии, длинные и короткие: Венди Грольник, Рич Райан, Дэвид Альтшулер, Фред Ротбаум и Эд Деси.

И конечно, книги, которую эти люди смогли сделать лучше, просто не существовало бы без профессионализма и заинтересованности Гейл Росс и Трейси Бехар, агента и выдающегося редактора соответственно. Я обязан им обеим — и глубоко польщен их преданностью этому проекту.

Библиография

1. Adorno, T. W., Else Frenkel-Brunswik, Daniel J. Levinson, and R. Nevitt Sanford. The Authoritarian Personality. New York: Harper & Brothers, 1950.

2. Alwin, Duane F. “Trends in Parental Socialization Values: Detroit, 1958–1983.” American Journal of Sociology 90 (1984): 359–382.

3. Ames, Carole, and Jennifer Archer. “Mothers’ Beliefs About the Role of Ability and Effort in School Learning.” Journal of Educational Psychology 79 (1987): 409–414.

4. Assor, Avi, Guy Roth, and Edward L. Deci. “The Emotional Costs of Parents’ Conditional Regard: A Self-Determination Theory Analysis.” Journal of Personality 72 (2004): 47–89.

5. Baldwin, Alfred L. “Socialization and the Parent-Child Relationship.” Child Development 19 (1948): 127–136.

6. Barber, Brian K. “Parental Psychological Control: Revisiting a Neglected Construct.” Child Development 67 (1996): 3296–3319.

7. Barber, Brian K., Roy L. Bean, and Lance D. Erickson. “Expanding the Study and Understanding of Psychological Control.” In Intrusive Parenting: How Psychological Control Affects Children and Adolescents, edited by Brian K. Barber. Washington, D.C.: American Psychological Association, 2002.

8. Barber, Brian K., and Elizabeth Lovelady Harmon. “Violating the Self: Parental Psychological Control of Children and Adolescents.” In Intrusive Parenting: How Psychological Control Affects Children and Adolescents, edited by Brian K. Barber. Washington, D.C.: American Psychological Association, 2002.

9. Barnett, Mark A., Karen A. Matthews, and Charles B. Corbin. “The Effect of Competitive and Cooperative Instructional Sets on Children’s Generosity.” Personality and Social Psychology Bulletin 5 (1979): 91–94.

10. Baumrind, Diana. “Some Thoughts About Childrearing.” In Influences on Human Development, edited by Urie Bronfenbrenner. Hinsdale, IL: Dryden Press, 1972.

11. Baumrind, Diana. “The Discipline Controversy Revisited.” Family Relations 45 (1996): 405–414.

12. Becker, Wesley C. “Consequences of Different Kinds of Parental Discipline.” Review of Child Development Research, vol. 1, edited by Martin L. Hoffman and Lois Wladis Hoffman. New York: Russell Sage Foundation, 1964.

13. Beltz, Stephen E. How to Make Johnny WANT to Obey. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1971.

14. Block, Jeanne H., Norma Haan, and M. Brewster Smith. “Socialization Correlates of Student Activism.” Journal of Social Issues 25 (1969): 143–177.

15. Borek, Jennifer Gerdes. “Why the Rush?” Education Week, May 23, 2001: 38.

16. Brenner, Viktor, and Robert A. Fox. “Parental Discipline and Behavior Problems in Young Children.” Journal of Genetic Psychology 159 (1998): 251–256.

17. Brody, Gene H., and David R. Shaffer. “Contributions of Parents and Peers to Children’s Moral Socialization.” Developmental Review 2 (1982): 31–75.

18. Bugental, Daphne Blunt, and Keith Happaney. “Predicting Infant Maltreatment in Low-Income Families.” Developmental Psychology 40 (2004): 234–243.

19. Bugental, Daphne Blunt, Judith E. Lyon, Jennifer Krantz, and Victoria Cortez. “Who’s the Boss? Differential Accessibility of Dominance Ideation in Parent-Child Relationships.” Journal of Personality and Social Psychology 72 (1997): 1297–1309.

20. Burhans, Karen Klein, and Carol S. Dweck. “Helplessness in Early Childhood: The Role of Contingent Worth.” Child Development 66 (1995): 1719–1738.

21. Buri, John R., Peggy A. Louiselle, Thomas M. Misukanis, and Rebecca A. Mueller. “Effects of Parental Authoritarianism and Authoritativeness on Self-Esteem.” Personality and Social Psychology Bulletin 14 (1988): 271–282.

22. Cagan, Elizabeth. “The Positive Parent: Raising Children the Scientific Way.” Social Policy, January/February 1980: 41–48.

23. Cai, Yi, Johnmarshall Reeve, and Dawn T. Robinson. “Home Schooling and Teaching Style: Comparing the Motivating Styles of Home School and Public School Teachers.” Journal of Educational Psychology 94 (2002): 372–380.

24. Chamberlain, John M., and David A. F. Haaga. “Unconditional Self-Acceptance and Psychological Health.” Journal of Rational-Emotive and Cognitive-Behavior Therapy 19 (2001): 163–176.

25. Chamberlain, Patricia, and Gerald R. Patterson. “Discipline and Child Compliance in Parenting.” In Marc H. Bornstein, ed., Handbook of Parenting, vol. 4, Applied and Practical Parenting. Mahwah, NJ: Erlbaum, 1995.

26. Chapman, Michael, and Carolyn Zahn-Waxler. “Young Children’s Compliance and Noncompliance to Parental Discipline in a Natural Setting.” International Journal of Behavioral Development 5 (1982): 81–94.

27. Chirkov, Valery, Richard M. Ryan, Youngmee Kim, and Ulas Kaplan. “Differentiating Autonomy from Individualism and Independence.” Journal of Personality and Social Psychology 84 (2003): 97–110.

28. Clayton, Lawrence O. “The Impact upon Child-Rearing Attitudes, of Parental Views of the Nature of Humankind.” Journal of Psychology and Christianity 4, 3 (1985): 49–55.

29. Cohen, Patricia, and Judith S. Brook. “The Reciprocal Influence of Punishment and Child Behavior Disorder.” In Coercion and Punishment in Long-Term Perspectives, edited by Joan McCord. Cambridge, England: Cambridge University Press, 1998.

30. Cohen, Patricia, Judith S. Brook, Jacob Cohen, C. Noemi Velez, and Marc Garcia. “Common and Uncommon Pathways to Adolescent Psychopathology and Prob-lem Behavior.” In Straight and Devious Pathways from Childhood to Adulthood, edited by Lee N. Robins and Michael Rutter. Cambridge, England: Cambridge University Press, 1990.

31. Coloroso, Barbara. Kids Are Worth It! New York: Avon, 1994.

32. Conger, Rand D., Xiaojia Ge, Glen H. Elder, Jr., Frederick O. Lorenz, and Ronald L. Simons. “Economic Stress, Coercive Family Processes, and Developmental Problems of Adolescents.” Child Development 65 (1994): 541–561.

33. Cosden, Merith, Jules Zimmer, and Paul Tuss. “The Impact of Age, Sex, and Ethnicity on Kindergarten Entry and Retention Decisions.” Educational Evaluation and Policy Analysis 15 (1993): 209–222.

34. Craig, Sidney D. Raising Your Child, Not by Force but by Love. Philadelphia: Westminster Press, 1973.

35. Crain, William. Reclaiming Childhood. New York: Times Books, 2003.

36. Crittenden, Patricia M., and David L. DiLalla. “Compulsive Compliance: The Development of an Inhibitory Coping Strategy in Infancy.” Journal of Abnormal Child Psychology 16 (1988): 585–599.

37. Crockenberg, Susan, and Cindy Litman. “Autonomy as Competence in 2-Year-Olds: Maternal Correlates of Child Defiance, Compliance, and Self-Assertion.” Developmental Psychology 26 (1990): 961–971.

38. Crocker, Jennifer. “The Costs of Seeking Self-Esteem.” Journal of Social Issues 58 (2002): 597–615.

39. Crocker, Jennifer, Riia K. Luhtanen, M. Lynne Cooper, and Alexandra Bouvrette. “Contingencies of Self-Worth in College Students: Theory and Measurement.” Journal of Personality and Social Psychology 85 (2003): 894–908.

40. Crocker, Jennifer, and Connie T. Wolfe. “Contingencies of Self-Worth.” Psychological Review 108 (2001): 593–623.

41. Deater-Deckard, Kirby, and Kenneth A. Dodge. “Externalizing Behavior Problems and Discipline Revisited.” Psychological Inquiry 8 (1997): 161–175.

42. Deater-Deckard, Kirby, Kenneth A. Dodge, John E. Bates, and Gregory S. Petit. “Physical Discipline Among African American and European American Mothers: Links to Children’s Externalizing Behaviors.” Developmental Psychology 32 (1996): 1065–1072.

43. Deci, Edward L. Why We Do What We Do: The Dynamics of Personal Autonomy. With Richard Flaste. New York: Grosset/Putnam, 1995.

44. Deci, Edward L., Robert E. Driver, Lucinda Hotchkiss, Robert J. Robbins, and Ilona McDougal Wilson. “The Relation of Mothers’ Controlling Vocalizations to Children’s Intrinsic Motivation.” Journal of Experimental Child Psychology 55 (1993): 151–162.

45. Deci, Edward L., Haleh Eghrari, Brian C. Patrick, and Dean R. Leone. “Facilitating Internalization: The Self-Determination Theory Perspective.” Journal of Personality 62 (1994): 119–142.

46. Deci, Edward L., Richard Koestner, and Richard M. Ryan. “A Meta-Analytic Review of Experiments Examining the Effects of Extrinsic Rewards on Intrinsic Motivation.” Psychological Bulletin 125 (1999): 627–668.

47. Deci, Edward L., and Richard M. Ryan. “Human Autonomy: The Basis for True Self-Esteem.” In Efficacy, Agency, and Self-Esteem, edited by Michael H. Kernis. New York: Plenum, 1995.

48. Deci, Edward L., Nancy H. Spiegel, Richard M. Ryan, Richard Koestner, and Manette Kauffman. “Effects of Performance Standards on Teaching Styles: Behavior of Controlling Teachers.” Journal of Educational Psychology 74 (1982): 852–859.

49. DeVries, Rheta, and Betty Zan. Moral Classrooms, Moral Children. New York: Teachers College Press, 1994.

50. Dienstbier, Richard A., Donald Hillman, John Lehnhoff, Judith Hillman, and Maureen C. Valkenaar. “An Emotion-Attribution Approach to Moral Behavior.” Psychological Review 82 (1975): 299–315.

51. Dix, Theodore, Diane N. Ruble, and Robert J. Zambarano. “Mothers’ Implicit Theories of Discipline: Child Effects, Parent Effects, and the Attribution Process.” Child Development 60 (1989): 1373–1391.

52. Dodge, Kenneth A., Gregory S. Petit, and John E. Bates. “Socialization Mediators of the Relation Between Socioeconomic Status and Child Conduct Problems.” Child Development 65 (1994): 649–665.

53. Dornbusch, Sanford M., Julie T. Elworth, and Philip L. Ritter. “Parental Reaction to Grades: A Field Test of the Overjustification Approach.” Unpublished manuscript, Stanford University, 1988.

54. Dornbusch, Sanford M., Philip L. Ritter, P. Herbert Leiderman, Donald F. Roberts, and Michael J. Fraleigh. “The Relation of Parenting Style to Adolescent School Performance.” Child Development 58 (1987): 1244–1257.

55. Dumas, Jean E., and Peter J. LaFreniere. “Relationships as Context.” In Coercion and Punishment in Long-Term Perspectives, edited by Joan McCord. Cambridge, England: Cambridge University Press, 1998.

56. Eccles, Jacquelynne S., Christy M. Buchanan, Constance Flanagan, Andrew Fuligni, Carol Midgley, and Doris Yee. “Control Versus Autonomy During Early Adolescence.” Journal of Social Issues 47, 4 (1991): 53–68.

57. Eisenberg, Nancy. Altruistic Emotion, Cognition, and Behavior. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1986.

58. Elliot, Andrew J., and Todd M. Thrash. “The Intergenerational Transmission of Fear of Failure.” Personality and Social Psychology Bulletin 30 (2004): 957–971.

59. Faber, Adele, and Elaine Mazlish. Siblings Without Rivalry. New York: Norton, 1987.

60. Feldman, Ruth, and Pnina S. Klein. “Toddlers’ Self-Regulated Compliance to Mothers, Caregivers, and Fathers.” Developmental Psychology 39 (2003): 680–692.

61. Flink, Cheryl, Ann K. Boggiano, and Marty Barrett. “Controlling Teacher Strategies: Undermining Children’s Self-Determination and Performance.” Journal of Personality and Social Psychology 59 (1990): 916–924.

62. Flynn, Clifton P. “Regional Differences in Attitudes Toward Corporal Punishment.” Journal of Marriage and the Family 56 (1994): 314–324.

63. Forsman, Lennart. “Parent-Child Gender Interaction in the Relation Between Retrospective Self-Reports on Parental Love and Current Self-Esteem.” Scandinavian Journal of Psychology 30 (1989): 275–283.

64. Frodi, Ann, Lisa Bridges, and Wendy Grolnick. “Correlates of Mastery-relatedBehavior: A Short-Term Longitudinal Study of Infants in Their Second Year.” Child Development 56 (1985): 1291–1298.

65. Fromm, Erich. Foreword to Summerhill: A Radical Approach to Child Rearing by A. S. Neill. New York: Hart, 1960.

66. Gerris, Jan R. M., Maja Deković, and Jan M.A.M. Janssens. “The Relationship Between Social Class and Childrearing Behaviors: Parents’ Perspective Taking and Value Orientations.” Journal of Marriage and the Family 59 (1997): 834–847.

67. Gershoff, Elizabeth Thompson. “Corporal Punishment by Parents and Associated Child Behaviors and Experiences: A Meta-Analysis and Theoretical Review.” Psychological Bulletin 128 (2002): 539–579.

68. Giles-Sims, Jean, Murray A. Straus, and David B. Sugarman. “Child, Maternal, and Family Characteristics Associated with Spanking.” Family Relations 44 (1995): 170–176.

69. Ginott, Haim G. Teacher and Child. New York: Macmillan, 1972.

70. Ginsburg, Golda S., and Phyllis Bronstein. “Family Factors Related to Children’s Intrinsic/Extrinsic Motivational Orientation and Academic Performance.” Child Development 64 (1993): 1461–1474.

71. Goldstein, Mandy, and Patrick C. L. Heaven. “Perceptions of the Family, Delinquency, and Emotional Adjustment Among Youth.” Personality and Individual Differences 29 (2000): 1169–1178.

72. Gordon, Thomas. P.E.T. — Parent Effectiveness Training. New York: Plume, 1975.

73. Gordon, Thomas. Teaching Children Self-Discipline… At Home and at School. New York: Times Books, 1989.

74. Gottfried, Adele Eskeles, James S. Fleming, and Allen W. Gottfried. “Role of Parental Motivational Practices in Children’s Academic Intrinsic Motivation and Achievement.” Journal of Educational Psychology 86 (1994): 104–113.

75. Greene, Ross W. The Explosive Child. New York: HarperCollins, 1998.

76. Greven, Philip. Spare the Child: The Religious Roots of Punishment and the Psychological Impact of Physical Abuse. New York: Vintage, 1992.

77. Grolnick, Wendy S. The Psychology of Parental Control: How Well-Meant Parenting Backfires. Mahwah, NJ: Erlbaum, 2003.

78. Grolnick, Wendy S., Suzanne T. Gurland, Wendy DeCourcey, and Karen Jacob. “Antecedents and Consequences of Mothers’ Autonomy Support.” Developmental Psychology 38 (2002): 143–155.

79. Grolnick, Wendy S., and Richard M. Ryan. “Parent Styles Associated with Children’s Self-Regulation and Competence in School.” Journal of Educational Psychology 81 (1989): 143–154.

80. Grubb, W. Norton, and Marvin Lazerson. Broken Promises: How Americans Fail Their Children. New York: Basic, 1982.

81. Grusec, Joan E., and Jacqueline J. Goodnow. “Impact of Parental Discipline Methods on the Child’s Internalization of Values.” Developmental Psychology 30 (1994): 4–19.

82. Grusec, Joan E., Leon Kuczynski, J. Philippe Rushton, and Zita M. Simuti. “Modeling, Direct Instruction, and Attributions: Effects on Altruism.” Developmental Psychology 14 (1978): 51–57.

83. Grusec, Joan E., and Norma Mammone. “Features and Sources of Parents’ Attributions About Themselves and Their Children.” In Review of Personality and Social Psychology 15 (1995): Social Development, edited by Nancy Eisenberg.

84. Grusec, Joan E., and Erica Redler. “Attribution, Reinforcement, and Altruism: A Developmental Analysis.” Developmental Psychology 16 (1980): 525–534.

85. Grusec, Joan E., Duane Rudy, and Tanya Martini. “Parenting Cognitions and Child Outcomes.” In Parenting and Children’s Internalization of Values, edited by Joan E. Grusec and Leon Kuczynski. New York: Wiley, 1997.

86. Hart, Craig H., D. Michele DeWolf, Patricia Wozniak, and Diane C. Burts. “Maternal and Paternal Disciplinary Styles: Relations with Preschoolers’ Playground Behavioral Orientations and Peer Status.” Child Development 63 (1992): 879–892.

87. Harter, Susan. “The Relationship Between Perceived Competence, Affect, and Motivational Orientation Within the Classroom.” In Achievement and Motivation: A Social-Developmental Perspective, edited by Ann K. Boggiano and Thane S. Pittman. Cambridge, England: Cambridge University Press, 1992.

88. Harter, Susan. The Construction of the Self: A Developmental Perspective. New York: Guilford, 1999.

89. Harter, Susan, Donna B. Marold, Nancy R. Whitesell, and Gabrielle Cobbs. “A Model of the Effects of Perceived Parent and Peer Support on Adolescent False Self Behavior.” Child Development 67 (1996): 360–374.

90. Hastings, Paul D., and Joan E. Grusec. “Conflict Outcome as a Function of Parental Accuracy in Perceiving Child Cognitions and Affect.” Social Development 6 (1997): 76–90.

91. Hastings, Paul D., and Joan E. Grusec. “Parenting Goals as Organizers of Responses to Parent-Child Disagreement.” Developmental Psychology 34 (1998): 465–479.

92. Hastings, Paul D., and Kenneth H. Rubin. “Predicting Mothers’ Beliefs About Preschool-Aged Children’s Social Behavior.” Child Development 70 (1999): 722–741.

93. Herrera, Carla, and Judy Dunn. “Early Experiences with Family Conflict: Implications for Arguments with a Close Friend.” Developmental Psychology 33 (1997): 869–881.

94. Hoffman, Martin. “Power Assertion by the Parent and Its Impact on the Child.” Child Development 31 (1960): 129–143.

95. Hoffman, Martin. “Conscience, Personality, and Socialization Techniques.” Human Development 13 (1970a): 90–126.

96. Hoffman, Martin. “Moral Development.” In Carmichael’s Manual of Child Psychology, 3rd ed., vol. 2, edited by Paul H. Mussen. New York: Wiley, 1970b.

97. Hoffman, Martin, and Herbert D. Saltzstein. “Parent Discipline and the Child’s Moral Development.” Journal of Personality and Social Psychology 5 (1967): 45–57.

98. Holt, Jim. “Decarcerate?” New York Times Magazine, August 15, 2004: 20–21.

99. Honig, Alice Sterling. “Compliance, Control, and Discipline.” Young Children, January 1985: 50–58.

100. Jacobvitz, Deborah, and L. Alan Sroufe. “The Early Caregiver-Child Relationship and Attention-Deficit Disorder with Hyperactivity in Kindergarten: A Prospective Study.” Child Development 58 (1987): 1488–1495.

101. Johnson, Susan L., and Leann L. Birch. “Parents’ and Children’s Adiposity and Eating Style.” Pediatrics 94 (1994): 653–661.

102. Juul, Jesper. Your Competent Child: Toward New Basic Values for the Family. New York: Farrar, Straus, and Giroux, 2001.

103. Kamins, Melissa L., and Carol S. Dweck. “Person Versus Process Praise and Criticism: Implications for Contingent Self-Worth and Coping.” Developmental Psychology 35 (1999): 835–847.

104. Kandel, Denise B., and Ping Wu. “Disentangling Mother-Child Effects in the Development of Antisocial Behavior.” In Coercion and Punishment in Long-Term Perspectives, edited by Joan McCord. Cambridge, England: Cambridge University Press, 1998.

105. Kelley, Michelle L., Thomas G. Power, and Dawn D. Wimbush. “Determinants of Disciplinary Practices in Low-Income Black Mothers.” Child Development 63 (1992): 573–582.

106. Kernis, Michael H. “Toward a Conceptualization of Optimal Self-Esteem.” Psychological Inquiry 14 (2003): 1–26.

107. Kernis, Michael H., Anita C. Brown, and Gene H. Brody. “Fragile Self-Esteem in Children and Its Associations with Perceived Patterns of Parent-Child Communication.” Journal of Personality 68 (2000): 225–252.

108. Kilgore, Kim, James Snyder, and Chris Lentz. “The Contribution of Parental Discipline, Parental Monitoring, and School Risk to Early-Onset Conduct Problems in African American Boys and Girls.” Developmental Psychology 36 (2000): 835–845.

109. Kochanska, Grazyna. “Mutually Responsive Orientation Between Mothers and Their Young Children: Implications for Early Socialization.” Child Development 68 (1997): 94–112.

110. Kochanska, Grazyna, and Nazan Aksan. “Mother-Child Mutually Positive Affect, the Quality of Child Compliance to Requests and Prohibitions, and Maternal Control as Correlates of Early Internalization.” Child Development 66 (1995): 236–254.

111. Koestner, Richard, Richard M. Ryan, Frank Bernieri, and Kathleen Holt. “Setting Limits on Children’s Behavior: The Differential Effects of Controlling vs. Informational Styles on Intrinsic Motivation and Creativity.” Journal of Personality 52 (1984): 233–248.

112. Kohn, Alfie. The Brighter Side of Human Nature: Altruism and Empathy in Everyday Life. New York: Basic Books, 1990.

113. Kohn, Alfie. “Caring Kids: The Role of the Schools.” Phi Delta Kappan, March 1991: 496–506. Available at .

114. Kohn, Alfie. No Contest: The Case Against Competition. Rev. ed. Boston: Houghton Mifflin, 1992.

115. Kohn, Alfie. “Choices for Children: Why and How to Let Children Decide.” Phi Delta Kappan, September 1993: 8–20. Available at .

116. Kohn, Alfie. “The Truth About Self-Esteem.” Phi Delta Kappan, December 1994: 272–283. Available at .

117. Kohn, Alfie. Beyond Discipline: From Compliance to Community. Alexandria, VA: Association for Supervision and Curriculum Development, 1996. “How Not to Teach Values: A Critical Look at Character Education.” Phi Delta Kappan, February 1997: 429–439. Available at .

118. Kohn, Alfie. “Television and Children: ReViewing the Evidence.” In What to Look for in a Classroom… and Other Essays. San Francisco: Jossey-Bass, 1998.

119. Kohn, Alfie. Punished by Rewards: The Trouble with Gold Stars, Incentive Plans, A’s, Praise, and Other Bribes. Rev. ed. Boston: Houghton Mifflin, 1999a.

120. Kohn, Alfie. The Schools Our Children Deserve: Moving Beyond Traditional Classrooms and “Tougher Standards.” Boston: Houghton Mifflin, 1999b.

121. Kohn, Alfie. “Education’s Rotten Apples: From Math Instruction to State Assessments, Bad Practices Can Undermine the Good.” Education Week, September 18, 2002: 48, 36, 37. Available at .

122. Kohn, Melvin L. Class and Conformity. 2nd ed. Chicago: University of Chicago Press, 1977.

123. Kuczynski, Leon. “Reasoning, Prohibitions, and Motivations for Compliance.” Developmental Psychology 19 (1983): 126–134.

124. Kuczynski, Leon. “Socialization Goals and Mother-Child Interaction: Strategies for Long-Term and Short-Term Compliance.” Developmental Psychology 20 (1984): 1061–1073.

125. Kuczynski, Leon, and Grazyna Kochanska. “Development of Children’s Noncompliance Strategies from Toddlerhood to Age 5.” Developmental Psychology 26 (1990): 398–408.

126. Kuczynski, Leon, Grazyna Kochanska, Marian Radke-Yarrow, and Ona Girnius-Brown. “A Developmental Interpretation of Young Children’s Noncompliance.” Developmental Psychology 23 (1987): 799–806.

127. Lamborn, Susie D., Sanford M. Dornbusch, and Laurence Steinberg. “Ethnicity and Community Context as Moderators of the Relations Between Family Decision Making and Adolescent Adjustment.” Child Development 67 (1996): 283–301.

128. Lamborn, Susie D., Nina S. Mounts, Laurence Steinberg, and Sanford M. Dornbusch. “Patterns of Competence and Adjustment Among Adolescents from Authoritative, Authoritarian, Indulgent, and Neglectful Families.” Child Development 62 (1991): 1049–1065.

129. Levine, Robert A. “Challenging Expert Knowledge: Findings from an African Study of Infant Care and Development.” In Childhood and Adolescence: Cross-Cultural Perspectives and Applications, edited by Uwe P. Gielen and Jaipaul Roopnarine. Westport, CT: Praeger, 2004.

130. Lewin, Kurt, Ronald Lippitt, and Ralph K. White. “Patterns of Aggressive Behavior in Experimentally Created ‘Social Climates.’” Journal of Social Psychology 10 (1939): 271–299.

131. Lewis, Catherine C. “The Effects of Parental Firm Control: A Reinterpretation of Findings.” Psychological Bulletin 90 (1981): 547–563.

132. Lewis, Catherine C. Educating Hearts and Minds: Reflections on Japanese Preschool and Elementary Education. Cambridge, England: Cambridge University Press, 1995.

133. Lieberman, Alicia F. The Emotional Life of the Toddler. New York: Free Press, 1993.

134. Lovett, Herbert. Cognitive Counseling and Persons with Special Needs: Adapting Behavioral Approaches to the Social Context. New York: Praeger, 1985.

135. Luster, Tom, Kelly Rhoades, and Bruce Haas. “The Relation Between Parental Values and Parenting Behavior: A Test of the Kohn Hypothesis.” Journal of Marriage and the Family 51 (1989): 139–147.

136. Luthar, Suniya S., and Bronwyn E. Becker. “Privileged but Pressured?: A Study of Affluent Youth.” Child Development 73 (2002): 1593–1610.

137. Luthar, Suniya S., and Karen D’Avanzo. “Contextual Factors in Substance Use: A Study of Suburban and Inner-City Adolescents.” Development and Psychopathology 11 (1999): 845–867.

138. Lytton, Hugh. “Physical Punishment Is a Problem, Whether Conduct Disorder Is Endogenous or Not.” Psychological Inquiry 8 (1997): 211–214.

139. Maccoby, Eleanor E., and John A. Martin. “Socialization in the Context of the Family: Parent-Child Interaction.” In Handbook of Child Psychology, 4th ed., vol. 4, edited by Paul H. Mussen. New York: Wiley, 1983.

140. Makri-Botsari, E. “Causal Links Between Academic Intrinsic Motivation, Self-Esteem, and Unconditional Acceptance by Teachers in High School Students.” In International Perspectives on Individual Differences, vol. 2: Self Perception, edited by Richard J. Riding and Stephen G. Rayner. Westport, CT: Ablex, 2001.

141. Mallinckrodt, Brent, and Mei-Fen Wei. “Attachment, Social Competencies, Interpersonal Problems, and Psychological Distress.” Paper presented at the annual conference of the American Psychological Association, Toronto, August 2003.

142. Marshall, Hermine H. “An Updated Look at Delaying Kindergarten Entry.” Young Children, September 2003: 84–93.

143. Matas, Leah, Richard A. Arend, and L. Alan Sroufe. “Continuity of Adaptation in the Second Year: The Relationship Between Quality of Attachment and Later Competence.” Child Development 49 (1978): 547–556.

144. McCord, Joan. “Questioning the Value of Punishment.” Social Problems 38 (1991): 167–179.

145. McCord, Joan. “On Discipline.” Psychological Inquiry 8 (1997): 215–217.

146. McLeod, Jane D., Candace Kruttschnitt, and Maude Dornfeld. “Does Parenting Explain the Effects of Structural Conditions on Children’s Antisocial Behavior?” Social Forces 73 (1994): 575–604.

147. Merrow, John. Choosing Excellence. Lanham, MD: Scarecrow Press, 2001.

148. Miller, Alice. The Drama of the Gifted Child. Rev. ed. New York: Basic, 1994.

149. Morris, Amanda Sheffield, Laurence Steinberg, Frances M. Sessa, Shelli Avenevoli, Jennifer S. Silk, and Marilyn J. Essex. “Measuring Children’s Perceptions of Psychological Control.” In Intrusive Parenting: How Psychological Control Affects Children and Adolescents, edited by Brian K. Barber. Washington, D.C.: American Psychological Association, 2002.

150. Mosier, Christine E., and Barbara Rogoff. “Privileged Treatment of Toddlers: Cultural Aspects of Individual Choice and Responsibility.” Developmental Psychology 39 (2003): 1047–1060.

151. Murstein, Bernard I., Mary Cerreto, and Marcia G. MacDonald. “A Theory and Investigation of the Effect of Exchange-Orientation on Marriage and Friendship.” Journal of Marriage and the Family 39 (1977): 543–548.

152. Neighbors, Clayton, Mary E. Larimer, Irene Markman Geisner, and C. RaymondKnee. “Feeling Controlled and Drinking Motives Among College Students.” Self and Identity 3 (2004): 207–224.

153. Newcomb, Theod[o]re H. “The Family in 1955.” Merrill-Palmer Quarterly 2 (1956): 50–54.

154. Noddings, Nel. The Challenge to Care in Schools: An Alternative Approach to Education. New York: Teachers College Press, 1992.

155. Norem-Hebeisen, Ardyth A., and David W. Johnson. “The Relationship Between Cooperative, Competitive, and Individualistic Attitudes and Differentiated Aspects of Self-Esteem.” Journal of Personality 49 (1981): 415–426.

156. Oliner, Samuel P., and Pearl M. Oliner. The Altruistic Personality: Rescuers of Jews in Nazi Europe. New York: Free Press, 1988.

157. Parpal, Mary, and Eleanor E. Maccoby. “Maternal Responsiveness and Subsequent Child Compliance.” Child Development 56 (1985): 1326–1334.

158. Parsons, Jacquelynne E., and Diane N. Ruble. “The Development of Achievement-Related Expectancies.” Child Development 48 (1977): 1075–1079.

159. Petersen, Larry R., Gary R. Lee, and Godfrey J. Ellis. “Social Structure, Socialization Values, and Disciplinary Techniques: A Cross-Cultural Analysis.” Journal of Marriage and the Family 44 (1982): 131–142.

160. Pieper, Martha Heinemann, and William J. Pieper. Smart Love. Boston: Harvard Common Press, 1999.

161. Pinderhughes, Ellen E., Kenneth A. Dodge, John E. Bates, Gregory S. Pettit, and Arnaldo Zelli. “Discipline Responses: Influences of Parents’ Socioeconomic Status, Ethnicity, Beliefs About Parenting, Stress, and Cognitive-Emotional Processes.” Journal of Family Psychology 14 (2000): 380–400.

162. Reeve, Johnmarshall, Glen Nix, and Diane Hamm. “Testing Models of the Experience of Self-Determination in Intrinsic Motivation and the Conundrum of Choice.” Journal of Educational Psychology 95 (2003): 375–392.

163. Reyna, Christine, and Bernard Weiner. “Justice and Utility in the Classroom: An Attributional Analysis of the Goals of Teachers’ Punishment and Intervention Strategies.” Journal of Educational Psychology 93 (2001): 309–319.

164. Rimer, Sara. “Schools Moving to Curb Wrangling Over Rankings.” New York Times, March 9, 2003: A16.

165. Ritchie, Kathy L. “Maternal Behaviors and Cognitions During Discipline Episodes.” Developmental Psychology 35 (1999): 580–589.

166. Rogers, Carl R. “A Theory of Therapy, Personality, and Interpersonal Relationships, As Developed in the Client-Centered Framework.” In Psychology: A Study of a Science. Study I: Conceptual and Systematic, vol. 3, edited by Sigmund Koch. New York: McGraw-Hill, 1959.

167. Rohner, Ronald P., Kevin J. Kean, and David E. Cournoyer. “Effects of Corporal Punishment, Perceived Caretaker Warmth, and Cultural Beliefs on the Psychological Adjustment of Children in St. Kitts, West Indies.” Journal of Marriage and the Family 53 (1991): 681–693.

168. Rothbaum, Fred, and Gisela Trommsdorff. “Do Roots and Wings Complement or Oppose One Another?: The Socialization of Relatedness and Autonomy in Cultural Context.” In Handbook of Socialization, edited by Joan E. Grusec and Paul D. Hastings. New York: Guilford, in press.

169. Rowe, David C. “Group Differences in Developmental Processes: The Exception or the Rule?” Psychological Inquiry 8 (1997): 218–222.

170. Rowe, Mary Budd. “Relation of Wait-Time and Rewards to the Development of Language, Logic, and Fate Control: Part II — Rewards.” Journal of Research in Science Teaching 11 (1974): 291–308.

171. Ryan, Richard M., and Kirk Warren Brown. “Why We Don’t Need Self-Esteem.” Psychological Inquiry 14 (2003): 71–76.

172. Ryan, Richard M., and Edward L. Deci. “When Rewards Compete with Nature: The Undermining of Intrinsic Motivation and Self-Regulation.” In Intrinsic and Extrinsic Motivation: The Search for Optimal Motivation and Performance, edited by Carol Sansone and Judith M. Harackiewicz. San Diego: Academic Press, 2000.

173. Ryan, Richard M., and Edward L. Deci. “On Assimilating Identities to the Self.” In Handbook of Self and Identity, edited by Mark R. Leary and June Price Tangney. New York: Guilford, 2003.

174. Samalin, Nancy, with Martha Moraghan Jablow. Loving Your Child Is Not Enough. New York: Penguin, 1988.

175. Schaefer, Earl S., and Marianna Edgerton. “Parent and Child Correlates of Parental Modernity.” In Parental Belief Systems: The Psychological Consequences for Children, edited by Irving E. Sigel. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1985.

176. Schimel, Jeff, Jamie Arndt, Tom Pyszczynski, and Jeff Greenberg. “Being Accepted for Who We Are.” Journal of Personality and Social Psychology 80 (2001): 35–52.

177. Schwartz, Barry. The Battle for Human Nature: Science, Morality, and Modern Life. New York: Norton, 1986.

178. Scott-Little, M. Catherine, and Susan D. Holloway. “Child Care Providers’ Reasoning About Misbehaviors.” Early Childhood Research Quarterly 7 (1992): 595–606.

179. Sears, Robert R., Eleanor E. Maccoby, and Harry Levin. Patterns of Child Rearing. Evanston, IL: Row, Peterson, 1957.

180. Simons, Ronald L., Kuei-Hsiu Lin, Leslie C. Gordon, Gene H. Brody, and Rand D. Conger. “Community Differences in the Association Between Parenting Practices and Child Conduct Problems.” Journal of Marriage and the Family 64 (2002): 331–345.

181. Simons, Ronald L., Les B. Whitbeck, Rand D. Conger, and Wu Chyi-In. “Intergenerational Transmission of Harsh Parenting.” Developmental Psychology 27 (1991): 159–171.

182. Simpson, A. Rae. The Role of the Mass Media in Parenting Education. Boston: Center for Health Communication, Harvard School of Public Health, 1997.

183. Stayton, Donelda J., Robert Hogan, and Mary D. Salter Ainsworth. “Infant Obedience and Maternal Behavior.” Child Development 42 (1971): 1057–1069.

184. Stormshak, Elizabeth A., Karen L. Bierman, Robert J. McMahon, and Liliana J. Lengua. “Parenting Practices and Child Disruptive Behavior Problems in Early Elementary School.” Journal of Clinical Child Psychology 29 (2000): 17–29.

185. Strage, Amy, and Tamara Swanson Brandt. “Authoritative Parenting and College Students’ Academic Adjustment and Success.” Journal of Educational Psychology 91 (1999): 146–156.

186. Straus, Murray A. Beating the Devil Out of Them: Corporal Punishment in American Families and Its Effects on Children. 2nd ed. New Brunswick, NJ: Transaction, 2001.

187. Straus, Murray A. “Children Should Never, Ever, Be Spanked, No Matter What the Circumstances.” In Current Controversies on Family Violence, 2nd ed., edited by Donileen R. Loseke, Richard J. Gelles, and Mary M. Cavanaugh. London: Sage, 2004.

188. Straus, Murray A. Primordial Violence: Corporal Punishment by Parents. Walnut Creek, CA: AltaMira Press, 2005.

189. Straus, Murray A., and Anita K. Mathur. “Social Change and the Trends in Approval of Corporal Punishment by Parents from 1968 to 1994.” In Family Violence Against Children, edited by Detlev Frehsee, Wiebke Horn, and Kai-D. Bussmann. New York: Walter de Gruyter, 1996.

190. Straus, Murray A., and Julie H. Stewart. “Corporal Punishment by American Parents: National Data on Prevalence, Chronicity, Severity, and Duration, in Relation to Child and Family Characteristics.” Clinical Child and Family Psychology Review 2 (1999): 55–70.

191. Straus, Murray A., David B. Sugarman, and Jean Giles-Sims. “Spanking by Parents and Subsequent Antisocial Behavior of Children.” Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine 151 (1997): 761–767.

192. Swanson, Ben, and Brent Mallinckrodt. “Family Environment, Love Withdrawal, Childhood Sexual Abuse, and Adult Attachment.” Psychotherapy Research 11 (2001): 455–472.

193. Toner, Ignatius J. “Punitive and Non-Punitive Discipline and Subsequent Rule-Following in Young Children.” Child Care Quarterly 15 (1986): 27–37.

194. Tronick, Edward Z. “Emotions and Emotional Communication in Infants.” American Psychologist 44 (1989): 112–119.

195. Walker, Lawrence J., and John H. Taylor. “Family Interactions and the Development of Moral Reasoning.” Child Development 62 (1991): 264–283.

196. Watson, Marilyn. Learning to Trust: Transforming Difficult Elementary Classrooms Through Developmental Discipline. San Francisco: Jossey-Bass, 2003. Wigfield, Allan. “Children’s Attributions for Success and Failure.” Journal of Educational Psychology 80 (1988): 76–81.

197. Zahn-Waxler, Carolyn, Marian Radke-Yarrow, and Robert A. King. “Child Rearing and Children’s Prosocial Initiations Toward Victims of Distress.” Child Development 50 (1979): 319–330.

МИФ Детство

Подписывайтесь на полезные книжные письма со скидками и подарками: mif.to/d-letter

Все книги для детей и родителей на одной странице: mif.to/deti

#mifdetstvo 

#mifdetstvo

#mifdetstvo

#mifdetstvo

Тридцать миллионов слов

Тридцать миллионов слов

Развиваем мозг малыша, просто беседуя с ним

Дана Саскинд, Бет Саскинд и Лесли Левинтер-Саскинд

Научное исследование 1995 года показало, что дети, слышавшие больше слов до своего четвертого дня рождения, чем другие, были лучше готовы к школе и впоследствии владели большим лексиконом, лучше читали и сдавали тесты на более высокие баллы.

Профессор Дана Саскинд узнала об этом исследовании, будучи детским хирургом по кохлеарной имплантации (Дана помогала глухим детям возвращать слух) в Чикагском университете, и начала изучать возможности раннего развития детей. Она основала организацию Thirty Million Word Initiative, чтобы разработать программы для родителей, позволяющие оптимально развивать мозг детей в раннем возрасте через коммуникации и общение.

Дана Саскинд рекомендует родителям:

• настраиваться на «волну» ребенка, интересоваться тем, чем он занимается;

• как можно больше разговаривать с малышом, используя описательные слова;

• меняться ролями и вовлекать его в беседу.

Эмоциональный интеллект ребенка

Эмоциональный интеллект ребенка

Практическое руководство для родителей

Джон Готтман, Джоан Деклер

Опытный специалист по семейной психологии Джон Готтман рассказывает о становлении эмоционального интеллекта ребенка и о роли родителей в этом процессе. В книге есть все необходимое, чтобы найти стратегии поведения, которые подойдут вашей семье, и научиться:

• проявлять эмпатию и лучше понимать настроение ребенка;

• обсуждать эмоции на языке, понятном детям;

• помогать ребенку справляться с тяжелыми ситуациями и проблемами.

Люблю. Мама

Люблю. Мама

Жанетт Брэдли

Эта книга поможет малышу пережить временное расставание с мамой.

Малыш-пингвин по имени Клювик проводил маму: она уехала на некоторое время по работе. И хотя он знает, что мама скоро вернется, у него есть ее фотография и папа рядом с ним, все-таки ему очень грустно. И вдруг мама присылает ему подарок, пропитанный ее любовью. Малыш понимает, что не важно, рядом ли сейчас мама: она всегда его любит и тоже скучает. А тут она уже и возвращается домой, и все встает на свои места.

Книга рассказывает о том, что иногда нашим самым близким людям приходится от нас уезжать. Но даже если их нет с нами рядом, они нас по-прежнему любят. И эту любовь можно выразить многими способами.

Книга для малышей 2–3 лет.

Малыш, смотри

Малыш, смотри

Паскаль Эстеллон

Эта необычная книжка-игрушка создана специально для самых маленьких читателей.

Крупные контрастные картинки с четкими контурами и яркими цветными акцентами, а также тактильные и подвижные элементы (зеркальце, качающаяся на волнах лодочка, объемная тропинка) надолго займут внимание малыша. Игра с этой книгой-гармошкой поможет развить зрительное восприятие, мелкую моторику и образное мышление. Ребенок получит первое представление о цветах, формах, противоположностях и эмоциях. Книгу удобно хватать, трогать, передвигать детали, а плотные картонные листы выдержат любое пристальное внимание малыша.

Книга для малышей от 2 месяцев до 2 лет.

Над книгой работали

Руководитель редакции Анастасия Троян

Шеф-редактор Екатерина Союзова

Ответственный редактор Татьяна Медведева

Литературный редактор Елизавета Ульянова

Арт-директор Елизавета Краснова

Дизайн обложки Анна Астахова

Верстка Вячеслав Лукьяненко

Корректоры Ярослава Терещенкова, Юлия Молокова

ООО «Манн, Иванов и Фербер»

mann-ivanov-ferber.ru

Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga.ru, 2019

Примечания

1

Я позаимствовал этот мысленный эксперимент у Деборы Мейер.

(обратно)

2

Cagan, pp. 45–46.

(обратно)

3

Цифры взяты из Simpson, p. 11. На тот момент (в середине 1990-х годов) было опубликовано более 1500 книг о воспитании.

(обратно)

4

Иногда даже лучшие книги, пропагандирующие достаточно уважительное отношение к детям, так и напрашиваются на пародию. Например, они не только советуют использовать метод «рефлексивного слушания», дабы показать детям, что мы их услышали, но и приписывают этому методу почти волшебную силу и способность давать мгновенные результаты.

Ребенок: «Это несправедливо! Ты всегда так делаешь! Я тебя ненавижу!» (Рыдает.)

Родитель: «Хм-м. Звучит так, будто ты думаешь, что мое предложение несправедливо. Это заставляет тебя чувствовать гнев, не так ли?»

Ребенок: «Да! (Шмыгает носом.) Но… но… наверное, я это переживу. (Пауза.) Ох, спасибо, что ты нашел время понять меня! Теперь мне стало намного лучше!»

(обратно)

5

Например, см. исследование, о котором идет речь в Chapman and Zahn-Waxler, p. 90.

(обратно)

6

Washington, D.C., исследование: Kuczynski and Kochanska. (Цит. с. 404 и 398 соответственно.) «Компульсивное послушание»: Crittenden and DiLalla. Психотерапевты: см., например, Juul. Психологи, изучающие закономерности привязанности детей и родителей, замечают, что здоровый малыш — не тот, который «автоматически подчиняется любой просьбе матери. Скорее, это ребенок, который демонстрирует определенную степень непослушания, когда его просят прекратить игру или собрать игрушки, но который постепенно начинает сотрудничать с матерью» (Matas et al., p. 554).

(обратно)

7

См. дискуссию в исследовании Эдварда Деси и Ричарда Райана о контроле на с. 57–58. Я разбирал этот вопрос в книге Punished by Rewards (Kohn 1999a, pp. 250–252; издана на русском языке: Кон А. Наказание наградой. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017), позаимствовав у Деси и Райана крайне полезный анализ различных типов интернализации. Наименее конструктивный вариант — интроекция, когда человек заглатывает правило или убеждение, а затем чувствует, как оно давит на него изнутри, заставляя поступать определенным образом. Именно эту разновидность интернализации поддерживают те виды дисциплины, которые я анализирую в книге.

(обратно)

8

DeVries and Zan, p. 253.

(обратно)

9

Coloroso, p. 77.

(обратно)

10

Алис Миллер (род. 1923) — родилась в Польше; в 1946 году эмигрировала в Швейцарию. Доктор наук философии, психологии и социологии. Писатель, известна работами о насилии над детьми, включая физическое, эмоциональное и сексуальное. Изучала воздействие отравляющей педагогики на детей и общество в целом. Разработала собственную идею о детском развитии и психологии. Здесь и далее, если не указано иное, примечания редактора.

(обратно)

11

Бихевиоризм (от англ. behaviour — поведение) — направление в психологии, изучающее понимание поведения человека и животных как совокупности двигательных и сводимых к ним вербальных и эмоциональных ответов (реакций) на воздействия (стимулы) внешней среды.

(обратно)

12

Беррес Фредерик Скиннер (1904–1990) — американский психолог, писатель и изобретатель. Внес большой вклад в развитие и популяризацию бихевиоризма.

(обратно)

13

Эта точка зрения на детей — обычное предубеждение, а не вывод, опирающийся на убедительные доказательства. В одной из своих предыдущих книг (The Brighter Side of Human Nature) я сделал обзор десятков исследований, подтверждающих, что для человека быть заботливым и проявлять эмпатию так же естественно, как быть агрессивным или эгоцентричным. Сокращенную версию этого обзора можно найти в статье для преподавателей от 1991 года Caring Kids (Kohn 1991).

(обратно)

14

Цит. Stephen Beltz, How to Make Johnny WANT to Obey, p. 236.

(обратно)

15

Диана Баумринд (род. 1927) — американский психолог, доктор философии. Ее исследования посвящены проблемам семьи, социализации и анализу индивидуальных различий в сфере компетентности и нравственного поведения. Анализируя отношения родителей и детей, в качестве нравственной нормы она утверждает идею взаимности прав и обязанностей.

(обратно)

16

Baumrind 1972, p. 278. Далее она продолжает: «Родитель, выражающий свою любовь безусловно, поощряет ребенка быть эгоистичным и требовательным», — тем самым подтверждая, что экономическая модель человеческих отношений вполне может идти рука об руку с пессимистическим взглядом на человеческую природу.

(обратно)

17

Маргарет Кларк опубликовала в 1970–80-х годах несколько исследований, посвященных различиям между так называемыми отношениями обмена и общинными отношениями. Конкретный вывод о браках взят из исследования Murstein et al. Более широкое исследование экономических моделей и метафор в различных областях жизни см. Barry Schwartz, The Battle for Human Nature, а также сочинения Эриха Фромма.

(обратно)

18

Например, см. Rogers 1959.

(обратно)

19

См. .  Ссылки в интернете появляются и исчезают, однако я в разное время находил этот документ на сайте управления шерифа штата Иллинойс и на странице CAPSEA (гражданская организация по борьбе с разными видами насилия) Пенсильвании, а также упоминание о том, что его включили в законопроект штата Миссури. Кроме того, его цитируют на различных сайтах в Англии и Канаде.

(обратно)

20

Например, «родители сообщают, что в целом активно привлекают детей к участию в принятии семейных решений, в то время как дети так не считают» (Eccles et al., pp. 62–63).

(обратно)

21

Три исследования приводятся в поддержку этого утверждения в Kernis et al., p. 230. Хотя нет никакой возможности сравнить точность двух отчетов, еще одно исследование показало, что родительские сообщения не всегда совпадают с наблюдениями экспериментатора (например, Kochanska 1997; Ritchie).

(обратно)

22

Hoffman 1970a, особенно Table IV p. 106. Эти и другие результаты лишения любви обсуждаются на с. 29–30. Дополнительные доказательства основного вывода — «собственное отношение ребенка к родительскому поведению, вероятно, оказывает наибольшее влияние на последующее развитие ребенка» — см. Morris et al.; цит. с. 147.

(обратно)

23

Assor et al. Цит. на с. 60. Из этого исследования неясно, почему родители вели себя со своими детьми так же, как когда-то обращались с ними; о вероятных объяснениях условного воспитания я говорю в главе 6.

(обратно)

24

Harter et al. Более того, это «ощущение обусловленности любви, которую можно получить, только когда ты делаешь то, чего хочет другой человек, препятствует коммуникации… [чем еще больше] затрудняет отказ от условной любви… Создается порочный круг коммуникативных барьеров» (Newcomb, p. 53).

(обратно)

25

Цит. по: Harter 1999, p. 181. Об изучении воздействия безусловной поддержки со стороны родителей и учителей см. соответственно Forsman; Makri-Botsari. Последнее исследование показало, что студенты, которые чувствовали безусловное принятие со стороны учителей, чаще проявляли искреннюю заинтересованность в обучении и получали удовольствие от решения сложных научных задач (а не просто выполняли то, что им поручили, или выбирали простые задачи, в которых могли гарантированно добиться успеха).

(обратно)

26

Первое предложение позаимствовано из «Линейки лишения любви», разработанной Брентом Маллинкродтом и его коллегами из Университета Миссури. Второе предложение (изменено от первого лица) — из инструмента, которым пользуются Майкл Кернис и его коллеги из Университета Джорджии.

(обратно)

27

Девиантное поведение — это поведение, отклоняющееся от общепринятых, социально одобряемых, наиболее распространенных и устоявшихся норм в определенных сообществах на определенный момент их развития.

(обратно)

28

Chamberlain and Patterson, p. 217.

(обратно)

29

Chapman and Zahn-Waxler; цит. с. 90 и 92.

(обратно)

30

Hoffman 1970b, pp. 285–286.

(обратно)

31

Hoffman 1970b, p. 300.

(обратно)

32

Dienstbier et al., p. 307.

(обратно)

33

Самооценка: находка из классического исследования Стэнли Куперсмита с участием мальчиков из пятого и шестого классов описана в Maccoby and Martin, p. 55. Через тридцать с небольшим лет исследование воспроизвели с участием мальчиков и девочек; см. Kernis et al. 2000. Эмоциональное здоровье и отклонения: Goldstein and Heaven — недавнее исследование с участием австралийских старшеклассников. Депрессия: Barber — исследование с участием 875 учеников пятого, восьмого и десятого классов.

(обратно)

34

Maccoby and Martin, p. 55.

(обратно)

35

Повышенная тревожность: исследование 1966 года Пердью и Спилбергера описано в Hoffman 1970b, р. 302. Боязнь проявлять гнев: Hoffman 1970a, pp. 108–109. Страх неудачи: Elliot and Thrash. (Эти авторы иллюстрируют концепцию лишения любви со ссылкой на «широко применяемый метод тайм-аута».) Бегство от привязанности: Swanson and Mallinckrodt; цит. с. 467. (Для 125 студентов, принявших участие в последнем эксперименте, лишение любви было весьма значимым показателем в их стремлении избегать близости, даже с учетом других особенностей их семей. Второе исследование, на этот раз с участием 400 школьников — Mallinckrodt and Wei, — подтвердило связь между лишением любви, с одной стороны, и чувством незащищенности и нарушениями привязанности, с другой стороны.)

(обратно)

36

Hoffman 1970a; и 1970b, особенно pp. 339–340. Должен упомянуть, что раннее исследование (Sears et al.) установило: дети дошкольного возраста, чьи матери прибегали к методу лишения любви, но в целом вели себя с ними доброжелательно и тепло, чаще других детей признавали, что нарушили правила, или имели виноватый вид до того, как их уличили. (Как позже выразился другой автор [Becker, р. 185], неудивительно, что этот эффект прослеживался только у доброжелательных матерей, поскольку их детям «было что терять».) Однако дальнейшие исследования не подтвердили положительного воздействия лишения любви на нравственное развитие детей. Другие исследования, в том числе упомянутые в тексте, позволяют предположить, что этот подход к дисциплине — «недостаточное основание для развития… полной [сформированной] сознательности». (Hoffman and Saltzstein, p. 56.) В самом деле, возникает вопрос, нужен ли нам такой «положительный» результат, который описан у Сирза и коллег, — принуждение к признанию. Есть разница между страхом быть пойманным, с одной стороны, и растущее, но еще не окрепшее чувство у пятилетнего ребенка, что он поступил неправильно, с другой стороны. По словам психолога Венди Грольник, внутреннее давление «несовместимо с чувством независимости, поскольку ребенок не может выбрать риск непослушания — ставки слишком высоки», если любовь родителя может просто исчезнуть (Grolnick, p. 47).

(обратно)

37

Но совсем небольшой, поскольку изложенные в следующих абзацах идеи вместе с доказательствами уже были довольно подробно освещены в моей книге Punished by Rewards (Kohn 1999a).

(обратно)

38

«Фи Бета Каппа» (англ. Phi Beta Kappa) — старейшее в США общество (братство) студентов и выпускников университетов. Основано в 1776 году. Греческие буквы названия — первые буквы слов девиза «Философия — рулевой жизни» [φιλοσοφία βίου κυβερνήτης]. Студент может быть избран членом общества на третьем или четвертом курсе при академической успеваемости.

(обратно)

39

См. Kohn 1999a, глава 5; Deci et al. 1999 — а также списки исследований, приведенные в обоих изданиях.

(обратно)

40

Попытки определить воздействие похвалы на внутреннюю мотивацию затрудняет тот факт, что разные исследователи вкладывают в понятие «похвала» разное содержание (см. Kohn 1999a, особенно с. 99–101, 261). Недавний обзор исследований показал: «Словесные поощрения повышают внутреннюю мотивацию у студентов колледжа, однако не работают с детьми» (Deci et al. 1999, p. 638).

(обратно)

41

M. B. Rowe.

(обратно)

42

Эта емкая фраза заимствована из DeVries and Zan, p. 46.

(обратно)

43

Кэрол Дуэк (род. 1946) — профессор психологии Фонда Льюиса и В. Итон в Стэнфордском университете, член Американской академии гуманитарных и точных наук. Открыла два вида установок: установка на данность заставляет заботиться о том, как вас оценят; установка на рост — думать о самосовершенствовании.

(обратно)

44

Burhans and Dweck. Содержание похвалы здесь также может сыграть свою роль. Исследователи соглашаются: комментарии, которые заставляют людей чувствовать себя принятыми условно, скорее всего, будут иметь негативные последствия. Но у исследователей нет единого мнения — по крайней мере, если судить по двум последним исследованиям, — о том, как выглядят такие комментарии. Один эксперимент с участием подростков (Schimel et al.) установил, что положительная обратная связь не помогает им чувствовать себя более защищенными, если она относится к их достижениям, но работает, если относится к личности подростка и тем его свойствам, которые он считает своими «истинными внутренними качествами». Каминс и Дуэк, напротив, обнаружили, что «личностно ориентированная» похвала, предлагающая детям глобальную оценку «их личности, качеств или способностей», скорее провоцирует зависимое чувство собственного достоинства и, следовательно, заставляет их «расклеиться», столкнувшись с неудачами.

(обратно)

45

Конечно, вы можете. Давайте я даже скажу вам спасибо. Тем не менее конкретная информативная обратная связь (что именно в этой книге вы сочли полезным или не полезным и почему) была бы выгоднее, чем оценка, неважно, положительная или отрицательная. Уверен, что был бы рад встретиться с вами, но, несмотря на это, реальность такова, что я не завишу от вашей безусловной любви. Общение двух взрослых, особенно когда речь не идет о близких и существовавших ранее отношениях, ничуть не похоже на то, что родители говорят своим детям. И если я с улыбкой благодарю вас, когда вы говорите, что эта книга изменила вашу жизнь, это не значит, будто использование положительного подкрепления с детьми на самом деле не так уж плохо.

(обратно)

46

Обсуждение этого обзора, а также вопросов, поднятых в следующих двух абзацах, см. Kohn 1994.

(обратно)

47

Вы начинаете видеть здесь закономерность? Мы должны выйти за рамки осмысления понятий как единого целого, будь то родительская любовь (с. 10), мотивация (с. 33) или чувство собственного достоинства. В каждом из случаев вопрос не только в их количестве, но и в качестве.

(обратно)

48

Эдвард Деси и Ричард Райан, психологи из Рочестерского университета, США, разработали теорию самодетерминации — психологический подход к пониманию человеческой мотивации, личности и психологического благополучия, в частности подробно рассматривающий проблематику внутренней и внешней мотивации.

(обратно)

49

Deci and Ryan 1995, p. 33. Эвристическое значение не просто уровня самооценки, а ее зависимости (наряду с другими показателями ее устойчивости или неустойчивости) также изложены в Kernis 2003. Это отметила Алис Миллер, предположившая, что человек свободен от депрессии, «только когда его самооценка основана на подлинности собственных чувств, а не на обладании определенными качествами» (с. 58). Она утверждала, что мы не должны стремиться (да и просто не можем) получить это от терапевта. Карл Роджерс считал одним из самых важных целительных аспектов психотерапии предоставление клиенту «безусловного положительного отношения», которое он должен был получить много лет назад. Но Миллер настроена не так оптимистично: «Это потребность детства, — говорит она. — Ее невозможно компенсировать позднее во взрослой жизни» (с. 68).

(обратно)

50

Исследование алкоголизма: выдержки из работ, подтверждающих прочие перечисленные последствия, по Crocker and Wolfe, pp. 606, 614–615. Эти два автора полагают, что «поведение не считается производной зависимой или независимой самооценки. Скорее, оно связано с конкретными областями, на которые человек делает ставку в оценке собственного достоинства» (с. 597): то, доволен ли человек собой, зависит от одобрения других людей и от того, насколько он оценивает свои добродетели, насколько хорошо делает свою работу и так далее. В более позднем исследовании Крокер и др. цитируют доказательства, поддерживающие эту идею, — «те области, от которых зависит самооценка, важнее ее зависимости или независимости в целом» (с. 905) — по крайней мере, у конкретной выборки студентов колледжа.

(обратно)

51

Скольким из нас это на самом деле удается — другой вопрос. Описав идеальный сценарий (в котором человек испытывает лишь безусловное положительное отношение, когда «чувство собственной ценности не связано ни с какими условиями, чувство собственного достоинства безусловно, потребности в позитивном отношении и самоуважении не противоречат внутренней оценке и индивидуум продолжает быть психологически адаптированным и полностью функциональным»), Карл Роджерс признал, что такой сценарий «гипотетически возможен… но, по-видимому, в реальности не встречается» (с. 224). Психолог Альберт Эллис, который тоже подчеркивает важность безусловного принятия себя, точно так же рассматривает его как «привычку, которую невозможно до конца усвоить» (Chamberlain and Haaga, p. 172). Два исследователя, специализирующихся на этой теме, пишут следующее: «Мы не отрицаем, что люди с независимой самооценкой существуют. Однако подозреваем, что они встречаются довольно редко, по крайней мере в нашей североамериканской культуре, придающей большое значение самооценке и сравнительной ценности или значимости людей на основе их достижений, внешнего вида, спортивных навыков, доходов или усердной работы» (Crocker and Wolfe, p. 616; см. также Crocker et al.). В конце концов, указывают они, люди с высокой самооценкой наилучшим образом удовлетворяют тем условиям, которые они себе поставили, однако это совсем не то же, что быть довольным собой безусловно.

(обратно)

52

Менее склонны к тревожности и депрессии: Chamberlain and Haaga.

(обратно)

53

Ryan and Brown, p. 74. Об этом также говорит Крокер.

(обратно)

54

Я еще раз излагаю эти доводы, хотя и с менее подробным разбором самооценки, в пятой главе книги No Contest (Kohn 1992); больше свежих данных см. в работах Крокера. Разумеется, может быть и так, что соревновательность, потребность одержать победу над другими оказывается одновременно симптомом зависимой и неустойчивой самооценки. Люди, испытывающие фундаментальные сомнения в своей личной ценности, могут стремиться конкурировать с другими в отчаянной, но совершенно бесплодной попытке доказать себе раз и навсегда, что они достойны. Как ни парадоксально, для сотрудничества с другими требуется более здоровое самоощущение, чем для попытки победить их.

(обратно)

55

Хаим Гинотт (1922–1973) — израильский клинический психолог, педиатр и руководитель семинаров для родителей. Его книги стали бестселлерами, переведены на 30 языков. Они способствовали революционным изменениям отношений между взрослыми и детьми.

(обратно)

56

См. Ginott, pp. 101–102.

(обратно)

57

См., например, Grusec and Goodnow, p. 7.

(обратно)

58

Одно исследование обнаружило значительную «согласованность в убеждениях матерей о воспитании детей»: матери, отличавшиеся авторитарным подходом, были склонны рассматривать все поступки своих детей через эту призму (Hastings and Rubin). И чем больше родители «игнорировали ситуативные факторы», жестко «сравнивая конкретные действия с внешними стандартами хорошего или плохого поведения и действуя соответственно», тем хуже был результат для ребенка (Hoffman 1970a, p. 113).

(обратно)

59

Adorno et al. Цит. на с. 385.

(обратно)

60

Один психолог предлагает представить мать, которая играет со своим малышом в «кто там?» (закрывая лицо ладонями и снова открывая). В какой-то момент, когда игра становится слишком бурной, ребенок отворачивается и начинает сосать большой палец. Вместо того чтобы уловить этот сигнал и подождать, пока ребенок будет готов возобновить игру, мать «наклоняется, входя в поле зрения малыша, и щелкает языком, чтобы привлечь [его] внимание. Однако малыш игнорирует ее и продолжает смотреть в сторону. Та не сдается, наклоняет голову еще ближе к ребенку. Малыш гримасничает… и отодвигается еще дальше». Потребность матери контролировать взаимодействие — отсутствие уважения к явно высказываемым предпочтениям ребенка — может иметь долгосрочные последствия. Возможно, как следствие, ребенок будет считать себя беспомощным и неспособным повлиять на мир вокруг, а родителей и, возможно, других людей в целом сочтет неотзывчивыми и ненадежными. Главной задачей для него становится оградить себя от неприятных переживаний и утешиться при столкновении с ними, что «потенциально ставит под угрозу когнитивное развитие и искажает взаимодействие ребенка с другими людьми» (Tronick, pp. 112, 117).

(обратно)

61

Это соображение высказано, с сопутствующими цитатами, в Kuczynski 1983, p. 133; и 1984, p. 1062.

(обратно)

62

Stayton et al. Цит. с. 1061. По мнению авторов, это показывает, что «склонность к послушанию возникает в чутком, комфортном социальном окружении, где нет места дрессировке и жесткой дисциплине». (См. с. 1065.) Обзор другого исследования, которое также обнаружило, что послушание чаще связано с чутким воспитанием, чем с дисциплиной и контролем, см. Honig. Пара исследователей обнаружила: когда матери навязывают малышам свою волю, как это описано у Стэйтона, — то есть если чаще «вмешиваются в текущие занятия ребенка, вместо того чтобы выбрать подходящее время и адаптировать свое вмешательство к его состоянию, настроению и актуальным интересам», — эти дети в возрасте пяти-шести лет значительно чаще оцениваются как гиперактивные (Jacobvitz and Sroufe). Увы, дальнейшие исследования этого интригующего открытия не были проведены по той простой причине, что практически все доступное финансирование в области изучения детских расстройств идет на нейробиологические исследования, а не на вероятные улучшения в воспитании.

(обратно)

63

Crockenberg and Litman, p. 970.

(обратно)

64

Parpal and Maccoby.

(обратно)

65

Kochanska 1997.

(обратно)

66

Вынужденное подчинение: Kochanska and Aksan. Подчинение другому взрослому: Feldman and Klein.

(обратно)

67

Это особенно верно, когда цель — выработать у детей определенное отношение или чувство. В краткосрочной перспективе мы иногда можем добиться успеха, приучив детей к определенным действиям, но не в силах заставить их хотеть это делать — вот почему глупо спрашивать совета, как мотивировать наших детей. Попытки контролировать также бесполезны, если они опираются на предположение, будто отношения родителя и ребенка односторонние. Исследователи пришли к выводу, что матери и отцы не просто воздействуют на своих детей. Нравится вам или нет, это взаимные отношения, в которых стороны влияют друг на друга. «Акцент на взаимодействии заставил нас перейти от взгляда на воспитание как на работу над детьми, или для детей, к убеждению, что это работа с детьми» (Maccoby and Martin, p. 78). Я утверждаю, что это не только верно, но и желательно: взаимодействие с детьми — это, с одной стороны, довольно точное описание происходящего и, с другой стороны, осмысленное предписание, к выполнению которого следует стремиться.

(обратно)

68

Томас Гордон (1918–2002) — дипломированный психолог, член Ассоциации американских психологов, президент Калифорнийской государственной ассоциации психологов, профессор Чикагского университета. Был консультантом на конференции по вопросам детства в Белом доме в 1970 году. Основатель известных курсов по программе обучения родителей, учителей и специалистов, работающих с детьми.

(обратно)

69

Baldwin, особенно pp. 130–132.

(обратно)

70

Lamborn et al. 1991. Цит. с. 1062. Это согласуется с другим исследованием (см. Buri et al.), показавшим, что молодые люди, в особенности женщины, воспитанные авторитарными родителями, в результате часто имеют заниженную самооценку.

(обратно)

71

Нэнси Самалин — пионер в области родительского образования, работает с родителями, педагогами и работниками здравоохранения с 1976 года. Известный семейный консультант, руководитель Центра работы с родителями в Нью-Йорке. Автор книг для родителей.

(обратно)

72

Samalin, p. 6.

(обратно)

73

Это соображение не раз высказывал в своих работах Мартин Хоффман. Тот же общий феномен наблюдается, когда детей контролируют другие взрослые, не только их родители. Например, в классической серии экспериментов (1930-е годы Lewin et al.) мальчики вступали в клуб, руководитель которого (мужчина) был подчеркнуто демократичным или подчеркнуто авторитарным. Во второй группе некоторые дети действительно отреагировали повышением агрессивности и соревновательного духа, но многие другие просто становились замкнутыми и апатичными — пока руководитель не выходил из комнаты (или пока мальчиков не переводили в другую, менее контролируемую группу), после чего отмечался резкий всплеск агрессивного поведения.

(обратно)

74

Hart et al.

(обратно)

75

Juul, p. 220. Также интригующую книгу на эту тему опубликовал в 1970-х годах клинический психолог и убежденный христианин Сидни Крейг (Sidney D. Craig, Raising Your Child, Not by Force but by Love). Его точка зрения разительно отличается от большинства религиозных пособий для родителей, которые я видел. Крейг также отметил, очевидно, задолго до меня, что «враг ребенка — не вседозволенность, а страх перед ней. Именно этот страх заставляет хороших американских родителей из среднего класса вести себя по отношению к детям так бездушно, антипатично и бесчувственно, что это в конечном счете приводит к юношеской преступности» (p. 38).

(обратно)

76

Ryan and Deci 2003, p. 265.

(обратно)

77

Assor et al.

(обратно)

78

Ryan and Deci 2000, p. 47.

(обратно)

79

Johnson and Birch. Цит. с. 660. Берч также провел исследование, о котором я упоминал в предыдущей главе (детям предлагали незнакомый напиток, и тем, кого хвалили или вознаграждали за то, что они его выпили, напиток понравился меньше, чем тем, кто не получал похвал и материальных поощрений).

(обратно)

80

Maccoby and Martin, p. 44. Исследование, подтверждающее этот вывод, см. Hoffman and Saltzstein.

(обратно)

81

Эксперимент с маленькими детьми был впервые опубликован в 1984 году и описан в Grolnick, pp. 15–16; также Frodi et al. Еще одно исследование (Deci et al. 1993) в связи с этим обнаружило, что невозможно спрогнозировать, как сильно родитель контролирует ребенка, лишь на основании того, как много он говорит во время игры с ним. Намного важнее, что именно и как говорит.

(обратно)

82

Венди Грольник — известный специалист по проблеме поддержки автономии в сфере детско-родительских отношений, работает в Университете Кларка, США.

(обратно)

83

Grolnick et al. 2002. Ранее исследование показало, что занятые рисованием шести-семилетние дети проявляют меньше фантазии (и получают при этом меньше удовольствия), когда им дают инструкции, как пользоваться красками (Koestner et al.). Тем временем другое исследование (например, Dornbusch et al. 1987) обнаружило негативную связь между авторитарным воспитанием и оценками у старшеклассников. Впрочем, оценки нельзя считать хорошим показателем — и даже не исключено, что они обратно пропорциональны способности глубоко мыслить, интересу к учебе и стремлению выбирать сложные и интересные задачи. Тот факт, что учащийся гонится за иллюзорными «пятерками», может оказаться поводом для беспокойства, а не для радости — я объясняю это подробнее в главе 5.

(обратно)

84

Родительский контроль, размышляют авторы, «заставляет ребенка сузить фокус», в то время как «дети, чью независимость поощряют, достигают более глубокого концептуального понимания задачи и, следовательно, способны легче разобраться с ней, когда остаются одни» (Grolnick et al. 2002, p. 153).

(обратно)

85

См. Flink et al.; и Deci et al. 1982.

(обратно)

86

Обобщающие комментарии Грольник можно найти на с. 20 и 150. Последствия независимо от возраста: с. 30. (Также в Grusec and Goodnow, p. 11, было найдено, что «утверждение власти оказывает негативное воздействие на нравственное развитие независимо от возраста». Броди и Шеффер распространили этот вывод на последствия лишения любви.) Последствия независимо от этнического, классового, культурного происхождения: см. приложение.

(обратно)

87

Иногда родители и учителя говорят о структуре и границах, чтобы оправдать свои действия, хотя на самом деле их действия по отношению к детям можно охарактеризовать как контроль. С другой стороны, Грольник указывает на то, что в исследованиях, утверждающих о якобы пользе контроля, часто оказывается, что авторы предлагают некую разумную структуру, но при этом называют ее контролем (с. 149). Согласно ее определению, здоровая структура — это «предоставление рекомендаций и информации, необходимой детям для принятия самостоятельных решений» (с. 17). Кроме того, релевантно: различие между контролем поведения и психологическим контролем, предложенное Эрлом Шефером, возрожденное Лоренсом Стайнбергом и получившее дальнейшее развитие благодаря Брайану Барберу.

(обратно)

88

В некоторых случаях детей — а нередко и взрослых — наказывают без учета эффективности подобного вмешательства. При этом основная цель — не изменить поведение в будущем, а совершить возмездие. Очевидно, именно это движет учителями, которые наказывают учеников (Reyna and Weiner); неясно, сколько родителей прибегают к наказанию с целью изменить поведение и сколько просто считают наказание своей моральной обязанностью (см. выше).

(обратно)

89

Sears et al., p. 484.

(обратно)

90

Toner, p. 31. Точно так же «карательная дисциплина служит общим показателем всех аспектов неудовлетворительного поведения детей», по сообщению межуниверситетской группы по исследованию и предотвращению проблемного поведения в 2000 году (Stormshak et al.; цит. на с. 24). Из другого исследования, проведенного на Среднем Западе: различного рода наказания «способствовали большей вариативности в прогнозировании рейтингов проблемного поведения, чем все демографические предсказатели вместе взятые» (Brenner and Fox; цит. на с. 253). Конечно, вывод, что наказание тесно связано с плохим поведением детей, можно объяснить тем, что родители трудных детей чаще их наказывают — другими словами, наказание «объясняется» плохим поведением ребенка, а не служит причиной такого поведения. Несомненно, это правда, что причинно-следственные связи указывают в разных направлениях, но уже собрано достаточно подтверждений, в том числе посредством исследований, проведенных специально, чтобы подтвердить или опровергнуть эту гипотезу, и можно с уверенностью заключить: наказание — не следствие, а причина. Например, см. Hoffman 1960, p. 141; Kandel and Wu, p. 112; Cohen and Brook, p. 162; Об особой роли телесных наказаний в ухудшении поведения см. Straus 2001, глава 12. Точно так же, когда родители слишком резко реагируют на необычайно агрессивное поведение малыша, эта реакция может быть обусловлена уже существующими взглядами взрослых на воспитание. (Hastings and Rubin; см. также Grusec and Mammone.)

(обратно)

91

На момент написания этой книги самый впечатляющий обзор исследований по теме телесных наказаний опубликовала Гершофф в 2002 году. Из рассмотренных ею исследований, изучавших связь наказаний с краткосрочным послушанием, три нашли положительный эффект и два не нашли (с. 547). (Однако даже упомянутые три не доказывают, что телесное наказание было более эффективным, чем другие методы.) Что еще важнее, ее потрясающий метаанализ 88 исследований позволил установить, что физические воздействия, полученные от родителей, тесно связаны со «снижением нравственной интернализации, повышением детской агрессии, усилением отклонений и асоциального поведения у ребенка, снижением качества отношений между двумя поколениями, ухудшением психического здоровья младшего, повышением риска стать жертвой физического насилия, уровня агрессии у взрослых и уровня преступности и асоциального поведения у взрослых, ухудшением психического здоровья у взрослых, а также повышением риска насилия в отношении собственного ребенка или супруги» (с. 544). См. также Murray Straus.

(обратно)

92

McCord 1991, pp. 175–176.

(обратно)

93

В книге для преподавателей Beyond Discipline, изданной в 1996 году, я критикую некоторые программы из серии «Новая дисциплина», в том числе «Дисциплина с достоинством», «Дисциплина и сотрудничество», «Дисциплина с любовью и логикой», а также рекомендации Рудольфа Дрейкуса и его последователей. См. особенно главу 4 Punishment Lite: Consequences and Pseudochoice.

(обратно)

94

Pieper and Pieper, p. 208. Нельзя сказать, что такой вещи, как естественные последствия, не существует. Если мы засидимся допоздна, то к утру наверняка не сможем выспаться. Если не будем ходить в магазин, у нас закончатся продукты. Но эти сценарии совсем не похожи на отказ родителя разогреть ужин для ребенка, который поздно вернулся домой. Называйте как хотите — это все равно наказание, причем довольно унизительное по ощущениям. (А после назидательного «Я же тебе говорил», «Сам виноват» или «Надеюсь, ты усвоил урок» ребенок будет чувствовать себя еще хуже.)

(обратно)

95

Hoffman 1960. Нет нужды говорить, что это трудно. Исследования (например, Ritchie) подтверждают, что родители чаще выдают карательную реакцию во время конфликта, в ходе которого они с ребенком оказываются в запертой ловушке противоположных интересов, чем после отдельного акта неповиновения.

(обратно)

96

Ginott, p. 151.

(обратно)

97

Hoffman 1970a, p. 114.

(обратно)

98

Gordon 1989, pp. 74, 7.

(обратно)

99

Hoffman and Saltzstein, p. 54.

(обратно)

100

Например, см. Hoffman 1970a, p. 109. Straus 2001 (p. 101) дополнительно указывает, что родители, которые бьют ребенка, но затем объясняют, почему они это делают, «учат его, что делать и говорить в следующий раз, когда он ударит кого-нибудь».

(обратно)

101

Подтверждение, что это верно и для лишения любви, см. у Hoffman 1970a, pp. 109, 115.

(обратно)

102

Этот же феномен наблюдается в школах касательно позитивных и негативных методов обучения — я рассматривал его в статье Education’s Rotten Apples (Kohn 2002).

(обратно)

103

Luthar and Becker.

(обратно)

104

Fromm, p. xvi.

(обратно)

105

Luthar and D’Avanzo. Эти авторы, выполнившие исследование с участием почти пяти сотен старшеклассников из пригородов и бедных районов, замечают, что, несмотря на полученные данные, учителя полагают: ученики из первой категории более благополучны. Исследователи размышляют: «Возможно, поведение, которое считается проблемным в школе бедного района, воспринимается как разновидность творческого самовыражения в пригородной школе и поэтому встречает большую толерантность» (p. 861).

(обратно)

106

Norem-Hebeisen and Johnson. Цит. с. 420.

(обратно)

107

В одном из своих стендап-выступлений Джордж Карлин спрашивает: «Что за пустые люди стремятся оценивать себя через достижения своих детей?. Вот какую наклейку на бампер я хотел бы увидеть: “Мы гордые родители ребенка с нормальной самооценкой, которому не нужно, чтобы мы рекламировали его мелкие учебные достижения на заднем бампере нашей машины”».

(обратно)

108

Доступные исследования не подтверждают ценность практики отложенного поступления в дошкольные учреждения. Очевидные учебные преимущества оказываются в основном иллюзорными и обусловлены скорее социально-экономическими качествами детей, чьи родители откладывают их поступление на более поздний срок, чем самой практикой. Другими словами, дети состоятельных родителей, имеющих высшее образование, в любом случае учились бы хорошо, неважно, в каком возрасте пошли в школу. Любые реальные преимущества, которые все же имеют место, за пару лет обучения обычно сходят на нет. Данные не подтверждают и социальных преимуществ «тактики красной рубашки» — более того, они говорят о недостатках, которые могут проявиться позже. (Подробности, а также список ссылок см. Marshall.) Некоторые родители обращаются к этой тактике, поскольку программа дошкольных учреждений становится все более академически насыщенной (специалисты по раннему развитию почти единогласно осуждают эту тенденцию) — но если дети массово начнут посещать дошкольные учреждения в более старшем возрасте, это приведет к усилению упора на академические навыки, тем самым создавая порочный круг (Cosden et al., p. 210).

(обратно)

109

Исследование, подтверждающее следующие утверждения — в том числе продолжительную дискуссию об альтернативах традиционным оценкам, — можно найти в моей книге 1999 года. The Schools Our Children Deserve, а также, более ограниченно, в некоторых очерках о системе оценок, доступных на сайте .

(обратно)

110

Ames and Archer.

(обратно)

111

Grolnick and Ryan.

(обратно)

112

Это, соответственно: Gottfried et al. 1994; Dornbusch et al. 1988. Третье исследование с участием пятиклассников и их родителей в Вермонте также обнаружило, что поощрения за хорошие оценки и наказания за плохие «тесно связаны с более низкими баллами и невысокими достижениями», а также «снижением мотивации, удовольствия и настойчивости при выполнении заданий в школе». (Ginsburg and Bronstein; цит. с. 1470.) Здесь, однако, — в отличие от двух исследований, упомянутых в основном тексте, — было не вполне ясно, могли ли родительские стратегии спровоцировать эти проблемы. Возможно, родители прибегали к подкупам и угрозам, потому что их дети уже испытывали трудности с учебой по другим причинам. Так или иначе, эти стратегии ни капли не улучшили положения.

(обратно)

113

Borek. Фрэнк Маккорт, автор книги Angela’s Ashes («Прах Анджелы»), однажды заметил, что за восемнадцать лет преподавания в престижной старшей школе он только один раз услышал от родителя вопрос: «Моему ребенку нравится учиться?» Все остальные спрашивали о результатах тестов, поступлении в колледж и выполнении заданий (цит. по Merrow, p. 102).

(обратно)

114

Интернализация — процесс освоения внешних структур, в результате которого они становятся внутренними регуляторами. В педагогике при интернализации происходит усвоение ценностей до такой степени, что они определяют поведение индивида.

(обратно)

115

«Часто нереалистичные стандарты»: Harter 1999, p. 282. «Разочаровать родителей»: личное общение с Лилиан Кац в 1997 году. «Страх поражения»: Elliot and Thrash.

(обратно)

116

Гандикап — в общем смысле означает неравные возможности/условия (фора). В медицине, психологии и политике — нередко искусственно созданное сочетанное состояние, при котором симбиоз физических, умственных, психологических и/или социальных качеств и/или процессов затрудняет или делает невозможным адаптацию человека в обществе (или государства на политической арене), не позволяя ему достичь оптимального уровня развития и функционирования.

(обратно)

117

Grolnick, p. 98.

(обратно)

118

О неконкурентных играх, уроках и работе я рассказываю в книге No Contest: The Case Against Competition (Kohn 1992).

(обратно)

119

Автор отсылает к американской детской сказке «Маленький паровозик, который смог» (The Little Engine That Could), представляющей собой метафору на американскую мечту.

(обратно)

120

Schimel et al., p. 50. Цитаты из других теоретиков, защищающих идею условного принятия и условной самооценки, см. Crocker and Wolfe, p. 614.

(обратно)

121

Многочисленные исследования подтвердили, что дети обладают естественным стремлением осмысливать мир и выполнять действия, немного превосходящие их текущие возможности. В более широком смысле мысль о том, что естественно делать как можно меньше, — пережиток теории снижения напряжения, или гомеостатических моделей, согласно которым любой организм всегда стремится к состоянию покоя. Не многие модели современная психология так последовательно отвергает. Заинтересованные читатели могут ознакомиться с работами Гордона Олпорта, а также с находками, связанными с фундаментальным человеческим стремлением к обретению чувства компетентности (Роберт Уайт), самоопределению (Ричард де Чармс, Эдвард Деси и другие), удовлетворению любопытства (Д. Э. Берлин) или актуализации нашего потенциала различными способами (Абрахам Маслоу).

(обратно)

122

Одно из многих исследований, показывающих, что неудача ведет к ожиданию неудачи в будущем: Parsons and Ruble. Исследования, показывающие, что неудача ведет к выбору в дальнейшем более легких заданий и снижению внутренней мотивации: Wigfield; Harter 1992; различные публикации Деси и Райана.

(обратно)

123

Crocker and Wolfe, pp. 614, 617.

(обратно)

124

Перевод Максима Советова. Прим. перев.

(обратно)

125

См., например, обзоры 1997 и 1999 годов под названием Kids These Days, выполненные компанией Public Agenda, занимающейся мониторингом общественного мнения. (Подробности последнего отчета .)  Резюме первого отчета было опубликовано в New York Times от 26 июня 1997 года.

(обратно)

126

Grubb and Lazerson, pp. 56, 85.

(обратно)

127

Статистика Национального центра поддержки детей из бедных семей Колумбийского университета и Urban Institute соответственно.

(обратно)

128

Clayton.

(обратно)

129

Например, родители, делающие за своих детей домашнее задание, представляют собой заманчивую мишень для критики. Но более актуален вопрос, насколько эти домашние задания вообще стоят того, чтобы их делать. Если мы будем обсуждать только, не слишком ли родители вовлечены и не слишком ли стремятся облегчить жизнь своих детей, мы не сможем бросить вызов традиционным формам обучения, которые приносят больше вреда (см. Kohn, 1999b). Структуру воспринимают некритично — критика направлена исключительно на отдельных людей. Каждый раз, мучительно раздумывая, стоит нам вмешиваться или нет, когда дети становятся жертвами насилия со стороны сверстников, мы не уделяем достаточно внимания мысли, какие аспекты школы могут невольно способствовать (или хотя бы не препятствовать) такого рода виктимизации.

(обратно)

130

Dix et al. Цит. с. 1387 и 1374.

(обратно)

131

Межкультурное свидетельство: Petersen et al. Соотношение послушания и дисциплины: Luster et al.; Gerris et al.

(обратно)

132

Holt, p. 21. Сегодня, продолжает он, «месть знают под более благородным названием — расплата, что буквально означает “возврат долга”. Каким образом страдание, которому подвергается обидчик, компенсирует его преступление, по-прежнему неясно, если только не считать мстительного удовлетворения, которое получают его жертвы и общество. Но справедливо ли это?»

(обратно)

133

Greven, p. 65.

(обратно)

134

Джеймс Добсон (род. 1936) — доктор наук, психолог и консультирующий специалист в области брака, семьи и воспитания детей. Профессор клинической педиатрии в Медицинской школе при Южно-Калифорнийском университете. Основатель и президент христианской благотворительной организации «В фокусе — семья», направленной на укрепление семейных отношений. Радиопередачи доктора Добсона ежедневно транслируют более 1500 радиостанций во всем мире.

(обратно)

135

Например, один христианский священник рассказывает, как полуторагодовалый сын «демонстративно бросил вызов» его авторитету, отказавшись идти за руку на парковке. За этим последовала «серия шлепков (с объяснениями и обильными проявлениями привязанности), пока малыш наконец не понял, что папа всегда побеждает, и побеждает решительно!» Такой подход называется «любящее исправление». (Книга Ларри Томжака, цит. по Greven, p. 69.)

(обратно)

136

См., например, Левит, глава 26; Второзаконие, глава 28; Книга притчей Соломоновых, глава 1; Послания к Римлянам, глава 1.

(обратно)

137

Цит. по Gordon 1989, p. xxvi.

(обратно)

138

Многое зависит от определения условий и их переложения на приемы исследования. Например, необходимо различать родителей, которые из безразличия не реагируют, когда их ребенок плохо поступает, и родителей, которые заботливо и обдуманно выбирают политику минимального вмешательства. В любом случае степень наказания, которое получали дети, участвовавшие в одном исследовании, наглядно показала, насколько агрессивными и асоциальными они стали восемь лет спустя, в то время как пренебрежение не давало такого результата (Cohen et al.).

(обратно)

139

Мы уже видели, что Баумринд увлекается моделью взаимности в семейных отношениях и считает, что безусловная любовь делает детей «эгоистичными и требовательными» (p. 223, n. 3). Кроме того, она утверждает, что структура в семье требует использования внешних мотиваторов и «пропорциональной жесткости», которую она активно поддерживает. Она одобряет порку, отвергает критику наказаний как утопическую и объявляет, что родителей, которые не используют силу, чтобы добиться послушания, дети будут считать нерешительными (Baumrind 1996). К сожалению, исследование, которое она цитирует, чтобы показать, что авторитетное воспитание работает лучше всего, не подтверждает ни один из этих постулатов. Баумринд трактует оригинальные находки как подтверждение того, что оптимальным оказывается сочетание теплоты и «твердого контроля» (или «жесткости»). Но другая исследовательница, изучившая данные более внимательно (Lewis 1981), обнаружила, что положительные последствия для детей авторитетных родителей вовсе не связаны с твердостью или жесткостью. Дети, чьи родители вели себя доброжелательно, но не стремились их контролировать, были настолько же благополучны, как дети, чьи родители объединяли в себе обе эти характеристики. Вероятно, предположила она, потому что контроль в традиционном смысле вовсе не нужен для создания структуры и предсказуемости, как утверждает Баумринд (и многие другие). К тому же Баумринд, по-видимому, стирает разницу между родителями — сторонниками вседозволенности, которые на самом деле были просто растеряны, и теми, кто сознательно придерживался демократических методов. У детей этих родителей не было проблем, а это, по словам другого психолога, предполагало, что «внимательное знакомство с реальными данными исследования, использованного Баумринд, может обнаружить, что оно решительно поддерживает детоцентричное воспитание» (Crain, p. 18), хотя сама Баумринд создала совершенно противоположное впечатление, поскольку она лично возражает против этого подхода. Дальнейшие исследования, основанные на формулировках Баумринд, подтвердили этот взгляд. Обширное исследование с участием подростков (Lamborn et al. 1991) действительно обнаружило преимущества так называемого авторитетного воспитания, однако в этом случае термин подразумевал, что родители вовлечены в жизнь своих детей и осведомлены о ней, а не то, что они проявляют хоть какую-то склонность к контролю и наказаниям. Другое исследование (Strage and Brandt) также цитировало Баумринд, предположив, что родителям лучше сочетать поддержку и требовательность, однако выяснилось, что последняя в случае с детьми раннего возраста не имеет отношения или даже имеет обратно пропорциональную связь с желаемыми результатами. И наоборот, то, насколько родители поддерживали детей и поощряли детскую независимость, намного более положительно сказывалось на достижении желаемых результатов.

(обратно)

140

Grusec and Mammone, p. 60; см. также Hastings and Rubin. Barber et al. комментирует, что «самый мощный источник психологического контроля — собственное психологическое состояние родителя» (p. 276).

(обратно)

141

Miller, p. 41.

(обратно)

142

Hastings and Grusec 1998. Однако же не всегда легко определить, чьи потребности действительно на первом месте. Некоторые родители, демонстративно жертвующие всем ради детей и как будто выстроившие вокруг них всю свою жизнь, на самом деле оказываются весьма самовлюбленными. Их выдает то, что они, как правило, имеют специфические жесткие ожидания в отношении своих детей и чрезмерно их контролируют. Все должно быть так, а не иначе; отклонения от плана недопустимы. Со стороны кажется, что семья сосредоточена на ребенке до абсурда, но на самом деле родители используют его для удовлетворения собственных потребностей.

(обратно)

143

Это может быть страх перед собственной некомпетентностью в воспитании, но может быть и симптомом более общего опасения несоответствия требованиям. Напомним, что родительский страх перед неудачей связан с использованием лишения любви (см. с. 85).

(обратно)

144

Grusec and Mammone, p. 62.

(обратно)

145

Bugental et al., p. 1298.

(обратно)

146

Норман Кунц (Кунк) — известный американский активист движения в защиту прав инвалидов. С рождения болен церебральным параличом. На опыте своей жизни пишет книги по воспитанию и образованию, разрабатывает обучающие программы. Вместе с женой Эммой ван дер Клифт составил «Новое жизненное кредо для инвалидов, или Декларацию независимости».

(обратно)

147

Эта цитата, которую использует в своих презентациях Кунц, также появляется на .

(обратно)

148

Агрессивные родители считают себя жертвами: Bugental et al., p. 1298. Согласно последним исследованиям (см. Bugental and Happaney), некоторые родители приписывают злодейские намерения даже грудным детям, что приводит их к циклу мнимого бессилия, гнева и насилия. Поиск негативных мотивов у ребенка: Lieberman, p. 64.

(обратно)

149

См. Hastings and Grusec 1998, p. 477; и резюме исследования Хастингса — Grusec et al. 1997, p. 268.

(обратно)

150

Просмотр телепрограмм не обязательно отупляет, как полагают некоторые. Кроме того, что человек смотрит, имеет значение и как он смотрит. Этот тезис я развиваю в очерке Television and Children: ReViewing the Evidence (Kohn, 1998).

(обратно)

151

Gordon 1989, p. 214.

(обратно)

152

See Luster et al., p. 143.

(обратно)

153

Статистика из: Straus 2004, цитирующего исследование 1996 года Роберта Ларзелера и его коллег. Цит. по Straus 2001, p. 210.

(обратно)

154

Например, мамам в одном исследовании было предложено привлечь своих четырехлетних детей к не самому интересному занятию (рассортировать пластиковые вилки и ложки), при том что в комнате было много игрушек, решительно отвлекавших детей от задания. Половине матерей сказали, что в какой-то момент их попросят выйти из комнаты, чтобы проверить, будут ли дети продолжать заниматься, оставшись одни. Оказалось, что те женщины, чьей целью было добиться более длительного послушания при отсутствии взрослого, чаще других матерей (сосредоточенных исключительно на задаче, поставленной перед ними здесь и сейчас) обращались к разуму ребенка, использовали различные виды объяснений и больше поддерживали их при общении. Кроме того, их тактика сработала: даже если судить по полученным результатам, когда матери еще присутствовали в комнате, дети охотнее продолжали выполнять задачу, если их мамы использовали стратегии, предназначенные для долгосрочных целей (Kuczynski 1984).

(обратно)

155

Группа исследователей сформулировала это так: основным приоритетом для родителей должен быть не поиск «конкретных ситуативных решений» проблемы, возникшей с ребенком, а «получение более глубокого представления о собственном образе мыслей и об отношении к их с ребенком связям» (Gerris et al., p. 845). Следующий шаг, конечно, использовать полученный инсайт, чтобы сохранить и укрепить эти отношения. Эта задача должна быть приоритетной, даже если иногда будет отодвигать на задний план необходимость заставить детей делать то, что мы говорим.

(обратно)

156

Gordon 1975, p. 228.

(обратно)

157

Coloroso, pp. 62–63.

(обратно)

158

Lieberman, p. 49.

(обратно)

159

Здесь мое внимание сосредоточено на ожиданиях, нереалистичность которых обусловлена возрастом ребенка. Но многие дети имеют особые потребности и ограничения, которые аналогичным образом очерчивают их способность делать то, что от них ожидают родители. И в этом случае так же бессмысленно и даже жестоко продолжать давить, добиваясь исполнения своих требований. Убедительный анализ проблем, с которыми сталкиваются некоторые дети и которые делают традиционные методы дисциплины особенно контрпродуктивными, см. Greene.

(обратно)

160

Нел Ноддингс (род. 1929) — американская феминистка, просветитель и философ, наиболее известна работами по теории и философии образования, а также этике воспитания.

(обратно)

161

См., например, Noddings, p. 25. Она указывает, что вывела эту идею из рассуждений философа Мартина Бубера о «подтверждении».

(обратно)

162

Lewis 1995, pp. 132–133.

(обратно)

163

Однако даже в таком случае, как указывает Мэрилин Уотсон, ребенок может замышлять намного меньше вреда, чем на самом деле приносит. Она также отмечает, что даже в случае, когда презумпция невиновности может быть необоснованной, она может побудить ребенка соответствовать своему положительному образу в глазах родителя (личная беседа, июнь 2004 года).

(обратно)

164

Например, см. исследования, процитированные в Dumas and LaFreniere, p. 9.

(обратно)

165

«Нет… нет… нет… нет… нет… ну ладно, делай как хочешь» — зеркальное отражение другой нездоровой схемы, о которой я писал ранее, когда родитель не обращает ни на что внимания, а потом вдруг взрывается: «Ладно… ладно… ладно… ладно… ладно… Нет!» — вслед за чем следует наказание.

(обратно)

166

Ральф Эмерсон (1803–1882) — американский эссеист, поэт, философ, пастор, лектор, общественный деятель; один из виднейших мыслителей и писателей США. В этом случае автор, видимо, ссылается на афоризм Эмерсона: «Глупая последовательность — суеверие недалеких умов».

(обратно)

167

Miller, pp. 88–89. См. также Gordon 1975, pp. 21–22, 257–259.

(обратно)

168

Однако это не значит, что счастье должно быть единственной целью.

В заявлении, будто наша главная цель — счастье наших детей, чего-то подозрительно не хватает. Лично я не хотел бы, чтобы мои дети стали вечно недовольными социальными активистами, но вместе с тем не хочу, чтобы они интересовались только собственным благополучием и были равнодушны к страданиям других людей. Я не хочу, чтобы они обрели счастье ценой неумения рассуждать, недалекости или равнодушия к возмутительным явлениям. Эдвард Деси говорит об этом так: «Когда люди хотят только счастья, они могут помешать собственному развитию, потому что погоня за счастьем заставляет их отрицать другие аспекты своего опыта… Истинный смысл жизни — не просто чувствовать себя счастливым, но и испытывать весь спектр человеческих эмоций» (1995, с. 192, выделение опущено). Короче говоря, я не думаю, что на вопрос «Вы хотите, чтобы ваш ребенок был счастлив?» можно дать какой-либо ответ, кроме «Да, но…».

(обратно)

169

Gordon 1975, p. 27.

(обратно)

170

Watson, pp. 142, 30.

(обратно)

171

Watson, с. 2.

(обратно)

172

Lovett, pp. 36, 69, 104–105.

(обратно)

173

Мы вряд ли хотим привить нашим детям мысль, будто счастье зависит от того, чем мы обладаем. Но многие взрослые ведут себя так, будто верят в это, — даже те, кому хорошо знаком короткий цикл, в котором вслед за недолгим всплеском удовольствия от приобретения очередной пары туфель или модного гаджета быстро следует возврат к прежнему состоянию беспокойства или скуки. Явление, получившее меткое название «товарный фетишизм», нельзя назвать особенно здоровым, хотя оно чрезвычайно выгодно для корпораций, которые делают все возможное, чтобы убедить: нам просто необходимы те новые и улучшенные товары, которые они продают.

(обратно)

174

Juul, p. 61.

(обратно)

175

Больше об этих вопросах см. Punished by Rewards (Kohn 1999), особенно глава 6 (The Praise Problem) и послесловие.

(обратно)

176

Grusec et al. 1978. В другом исследовании вероятность того, что дети проявят щедрость, увеличивалась и когда их хвалили, и когда их побуждали думать о себе как о заботливых людях. Но в дальнейшем эксперименте последняя группа оказалась более щедрой, чем та, которая получила вербальное подкрепление. Другими словами, похвала увеличила щедрость в конкретных условиях, но перестала быть эффективной за их пределами. В то время как дети, имевшие более глубокую причину быть щедрыми, продолжали действовать, руководствуясь тем же мотивом, и в других обстоятельствах (Grusec and Redler).

(обратно)

177

Карен Арнольд из Бостонского колледжа, автор Lives of Promise, цит. по Rimer.

(обратно)

178

Подробнее о важности этого различия см. Kohn 1999b, глава 2.

(обратно)

179

Я и сам сделал выпад в эту сторону, написав небольшую книгу для педагогов под названием Beyond Discipline (Kohn 1996). Также могу порекомендовать книгу Learning to Trust (Watson) — в ней описаны два года работы учителя в школе в бедном районе; удовлетворяя потребности детей, учитель успешно избегает принудительных методов управления в классе.

(обратно)

180

Я составил обзор некоторых исследований по этой теме в Kohn 1993. Заинтересованным читателям следует также поискать работы Эдварда Деси, Ричарда Райана и Венди Грольник, которые писали об опыте независимости в различных областях жизни. Термины «пешка» и «первоисточник» заимствованы у психолога Ричарда де Чармса.

(обратно)

181

Обратите внимание, это не одно и то же. «Тот факт, что родитель не применяет к ребенку психологический контроль, еще не означает, что этот родитель автоматически поддерживает независимость» (Barber et al., p. 271).

(обратно)

182

Дети более вероятно сделают то, о чем их просят: см. выше. Больше привыкли полагаться на родителей: несколько исследований, подтверждающих эту находку, процитированы в Chirkov et al., p. 98. Быть довольным собой: Eccles et al., p. 62. Держаться подальше от неприятностей: молодые люди любого этнического происхождения, чьи родители приглашали их к совместному принятию решений, при повторном мониторинге год спустя реже употребляли наркотики и алкоголь, меньше участвовали в школьных беспорядках и асоциальном поведении (Lamborn et al. 1996). Студенты колледжа, уверенность в своих силах: Strage and Brandt. В большинстве исследований, процитированных в этом абзаце, то, насколько родитель поддерживал независимость ребенка, оценивалось по ощущениям ребенка, а не по сообщению родителя. Эклс показал, что эти сведения часто различаются — при этом, как я уже отмечал, важно именно то, что воспринимают дети.

(обратно)

183

Cai et al., p. 373. В оригинальном тексте каждый из перечисленных пунктов был подкреплен одной или несколькими цитатами в скобках.

(обратно)

184

Здесь мы должны быть очень осторожными, поскольку огромная сила, которой обладают родители, легко может превратить простое наблюдение или рекомендацию в полновесное требование. Следует избегать негласной угрозы лишения любви, и окончательное решение всегда должно оставаться за ребенком в тех случаях, когда мы об этом говорим. Нам может быть неприятно, если дети решат не делать того, что мы предложили. Но нужно рассматривать эти случаи как подтверждение того, что мы смогли помочь им почувствовать себя по-настоящему независимыми.

(обратно)

185

Практические предложения по улаживанию конфликтов между братьями и сестрами см. Faber and Mazlish 1987. Их остальные книги тоже стоит прочитать.

(обратно)

186

Lieberman, p. 169. Она продолжает: «Можно в конечном счете получить ситуацию, когда родитель применяет к старшему ребенку такой же произвол, который старший пытался применить к младшему. Действия родителя, останавливающего сильного ребенка, посылают сигнал: “Делай, как я говорю, а не как я делаю”».

(обратно)

187

Один психолог предлагает представить мать, которая играет со своим малышом в «кто там?» (закрывая лицо ладонями и снова открывая). В какой-то момент, когда игра становится слишком бурной, ребенок отворачивается и начинает сосать большой палец. Вместо того чтобы уловить этот сигнал и подождать, пока ребенок будет готов возобновить игру, мать «наклоняется, входя в поле зрения малыша, и щелкает языком, чтобы привлечь [его] внимание. Однако малыш игнорирует ее и продолжает смотреть в сторону. Та не сдается, наклоняет голову еще ближе к ребенку. Малыш гримасничает… и отодвигается еще дальше». Потребность матери контролировать взаимодействие — отсутствие уважения к явно высказываемым предпочтениям ребенка — может иметь долгосрочные последствия. Возможно, как следствие, ребенок будет считать себя беспомощным и неспособным повлиять на мир вокруг, а родителей и, возможно, других людей в целом сочтет неотзывчивыми и ненадежными. Главной задачей для него становится оградить себя от неприятных переживаний и утешиться при столкновении с ними, что «потенциально ставит под угрозу когнитивное развитие и искажает взаимодействие ребенка с другими людьми» (Tronick, pp. 112, 117).

(обратно)

188

Baldwin, p. 135.

(обратно)

189

См. повторный анализ данных Баумринд в Lewis 1981, особенно с. 562. Тем временем другое исследование обнаружило: когда родители воспринимают плохое поведение детей как нарушение, которое должно быть наказано, они учатся оказывать открытое неповиновение, но, когда родители воспринимают плохое поведение как проблему, которую нужно решить вместе, дети учатся договариваться (Kuczynski et al.).

(обратно)

190

Это соображение, как и многие другие, изложенные в следующих абзацах, адаптированы из Kohn 1996.

(обратно)

191

Scott-Little and Holloway.

(обратно)

192

Gordon 1989, p. 9.

(обратно)

193

Недавняя экспериментальная демонстрация этого в школьной обстановке см. Reeve et al.

(обратно)

194

Многие учителя считают необходимым «стоять над душой» у непослушных учеников, пока те не сделают то, что им сказали. Но нередко оказывается, что эти ученики «намного охотнее выполняют просьбу или команду», если учитель просто внятно произносит ее, «а затем [оставляет] ученика выполнять ее в то время, когда сочтет нужным» (Watson, p. 130).

(обратно)

195

Экспериментальная поддержка для сочетания пунктов 2, 3 и 6 была предложена Deci et al. 1994.

(обратно)

196

Этот второй вопрос напоминает: в заявлении, будто наша главная цель — счастье наших детей, чего-то подозрительно не хватает. Лично я не хотел бы, чтобы мои дети стали вечно недовольными социальными активистами, но вместе с тем не хочу, чтобы они интересовались только собственным благополучием и были равнодушны к страданиям других людей. Я не хочу, чтобы они обрели счастье ценой неумения рассуждать, недалекости или равнодушия к возмутительным явлениям. Эдвард Деси говорит об этом так: «Когда люди хотят только счастья, они могут помешать собственному развитию, потому что погоня за счастьем заставляет их отрицать другие аспекты своего опыта… Истинный смысл жизни — не просто чувствовать себя счастливым, но и испытывать весь спектр человеческих эмоций» (1995, с. 192, выделение опущено). Короче говоря, я не думаю, что на вопрос «Вы хотите, чтобы ваш ребенок был счастлив?» можно дать какой-либо ответ, кроме «Да, но…».

(обратно)

197

Заинтересованные читатели могут поискать работы таких исследователей, как Нэнси Айзенберг и покойный Пол Массен (которые совместно написали очень полезную книгу под названием The Roots of Prosocial Behavior in Children), Мартин Хоффман, Эрвин Стауб, Мариан Радке-Ярроу и Кэролайн Зан-Вакслер.

(обратно)

198

Barnett et al., p. 93. Существует также подтверждение из области спортивной психологии о том, что конкуренция способствует снижению этического мышления и развитию более низких нравственных стандартов (Kohn 1992).

(обратно)

199

«Частое использование запретов — “нет”, “стоп”, “не делай этого” — при отсутствии поясняющей информации может привести к общему торможению, когда ребенок учится отступать перед любыми расстройствами, что сводит к минимуму его альтруистические порывы, а также стремление исправить ситуацию» (Zahn-Waxler et al., p. 326).

(обратно)

200

По словам Леона Кущински (Leon Kuczynski 1983, p. 132), специалиста по возрастной психологии, который глубоко изучал этот вопрос, «необъясненный запрет не лишен мотивационной информации, поскольку неявно несет в себе угрозу каких-то внешних последствий».

(обратно)

201

Исследование, демонстрирующее связь между обращением родителей к разуму ребенка и альтруизмом у выросших детей было на самом деле весьма драматичным: оно посвящено людям, которые спасали европейских евреев от нацистов. Родители спасателей «значительно меньше настаивали на полном послушании» или прибегали к физическим наказаниям. Вместо этого уделяли много внимания «рассуждениям, поиску способов исправить нанесенный вред, убеждениям и советам», тем самым транслируя детям, что они «уважают их и доверяют им». Это помогло им развить в себе «чувство личной эффективности и доброжелательное отношение к другим» (Oliner and Oliner, pp. 162, 179, 182). Во втором исследовании детства более тысячи студентов было обнаружено, что те, кто участвовал в общественной и волонтерской деятельности, а также активно выступал в поддержку своих убеждений, чаще воспитаны родителями, которые уважительно относились к ним и полагались на рациональный, а не карательный подход к дисциплине (Block et al).

(обратно)

202

Больше о том, как понимание социальных и нравственных идей должно быть «сконструировано» обучающимся, а не просто передано ему, см. работу Констанс Камий и Риты Девриз. Я обсуждал этот вопрос, критикуя традиционные школьные программы «воспитания личности» (Kohn 1997).

(обратно)

203

«Выяснение мнения ребенка»: Walker and Taylor; цит. на с. 280. Другое исследование обнаружило: Eisenberg, p. 161.

(обратно)

204

Reductio ad absurdum (лат.) — доведение до абсурда.

(обратно)

205

Личные беседы с Мэрилин Уотсон в 1989 и 1990 годы.

(обратно)

206

Хоффман обнаружил: Hoffman and Saltzstein; цит. на с. 50. Дальнейшее исследование подтвердило: см., например, Kuczynski 1983. Наиболее эффективно со взрослыми детьми: Brody and Shaffer. Индукция помогает дошкольникам: Hart et al. Даже малыши реагируют: Zahn-Waxler et al.; цит. на с. 323.

(обратно)

207

Жан Пиаже (1896–1980) — швейцарский психолог и философ, известен работами по изучению психологии детей, создатель теории когнитивного развития. Основатель Женевской школы генетической психологии.

(обратно)

208

Предвестники эмпатии могут проявить себя очень рано. Новорожденные плачут больше и дольше, когда слышат плач другого младенца, чем когда слышат другие шумы, не менее громкие и внезапные. Согласно трем исследованиям с участием новорожденных в возрасте от восемнадцати до семидесяти двух часов, такой плач производит впечатление спонтанной реакции, а не просто голосовой имитации. Смысл этого наблюдения в том, что мы, возможно, рождаемся с предрасположенностью сопереживать чужому горю. (Эти исследования приведены в Kohn 1990, а также во множестве других исследований на тему эмпатии и переключения перспективы. Некоторые обсуждения далее в тексте также заимствованы из этой книги.)

(обратно)

209

Франц Кафка (1883–1924) — один из выдающихся немецкоязычных писателей XX века, большая часть его работ опубликована посмертно. Его произведения пронизаны абсурдом и страхом перед внешним миром и высшим авторитетом.

(обратно)

210

Вариант, предложенный в Coloroso, pp. 136–138: попросить сиблингов (Сиблинги, или сибсы, — генетический термин, обозначающий потомков одних родителей. Родные братья и сестры, но не близнецы.). объяснить, что произошло, но только когда они смогут договориться о единой версии событий.

(обратно)

211

Именно поэтому ранее я предложил родителям спросить себя: «Если бы кто-нибудь сказал это мне, почувствовал бы я, что меня безусловно любят?» Однако этого мысленного переворота может оказаться недостаточно по той причине, что ваш ребенок — не вы. Нетрудно вообразить сценарий, в котором вы честно ответите на этот вопрос утвердительно, в то время как ваш ребенок совершенно определенно не будет чувствовать себя безусловно любимым.

(обратно)

212

См. исследование Hastings and Grusec, упомянутое на с. 107. Такие родители более вероятно передают детям конструктивный подход к разрешению конфликтов. (Авторитарные родители, напротив, чаще считают, что конфликт, особенно с ребенком, должен быть устранен. Они не делают различий между разными видами неизбежно возникающих конфликтов и между лучшими и худшими способами их решения.) Между тем другое исследование обнаружило: когда родители обсуждают проблемы со своими детьми, их стремление использовать «ориентированные на себя» аргументы (защита собственной позиции) или «ориентированные на другого» аргументы (учет интересов другого человека и попытка найти компромисс) ощутимо влияет на манеру общения этих детей со сверстниками три года спустя. Исследователи заметили, что недостаточно научить детей навыкам разрешения конфликтов — мы также должны учитывать непосредственный опыт участия ребенка в домашних конфликтах (Herrera and Dunn; quotation on p. 879).

(обратно)

213

Голландское исследование: Gerris et al. Канадское исследование: Hastings and Grusec 1997. Американское исследование: Kochanska.

(обратно)

214

Miller, pp. 89–91. Эти аргументы составляют суть всей ее работы — а также работы многих других терапевтов, которые пишут о воспитании детей.

(обратно)

215

Вспомните, исследования подтверждают: родители действительно постоянно вмешиваются, перебивают, мешают и пресекают. См. 11. Не запрещайте без нужды в гл. 7 и примечание 164.

(обратно)

216

Тим и Нина Загат — юристы, окончили Йельский университет; собирали отзывы знакомых о ресторанах. В 1979 году издали справочник Zagat NYC Restaurant Survey («Ресторанный обозреватель Нью-Йорка от Загатов») и первый гид, составленный по оценкам посетителей ресторанов. Zagat for Tots можно перевести как «Загаты для малышей», то есть обзор ресторанов детского питания, изложенный детьми.

(обратно)

217

Levine.

(обратно)

218

Mosier and Rogoff; цит. на с. 1057–1058.

(обратно)

219

Ротбаум, из личной переписки, январь 2002 года.

(обратно)

220

Группа исследователей выдвигает интригующее предположение: культура, менее сосредоточенная на выборе, дает явное преимущество, даже если дети в ней имеют меньше возможностей принимать решения. Напомним, что авторитарные родители чаще, чем остальные, приписывают детям отрицательные мотивы. Они, как правило, предполагают, что ребенок совершил не одобряемый ими поступок намеренно, с вызовом, проявляя агрессию или злой умысел — и это может побудить их отреагировать усилением принуждения и насильственного вмешательства, тем самым приводя в движение порочный круг. Но в некоторых культурах даже родители, чьи поступки мы назвали бы авторитарными, не делают таких предположений о мотивах детей, поскольку в контексте этой культуры люди не рассматриваются как независимые принимающие решения субъекты. Следовательно, в отношениях возникает меньше конфликтов (см. Grusec et al. 1997, p. 272).

(обратно)

221

Grolnick, pp. 75, 79. Barber and Harmon также сообщают о предварительных данных, полученных в ходе исследования девяти разных культур, в том числе двух сравнительно коллективистских. Данные показывают стабильную связь между психологическим контролем со стороны родителей и депрессией и асоциальным поведением детей.

(обратно)

222

Ryan and Deci 2003, pp. 265–267. Другой взгляд на этот вопрос, а также более подробный анализ межкультурных различий понятий «независимости» и «соотнесенности» см. Rothbaum and Trommsdorff.

(обратно)

223

«Тем активнее родители прибегают»: это заключение в Gershoff, p. 562, сопровождается пятнадцатью цитатами. «Дети из низших социальноэкономических классов»: Dodge et al., p. 662. См. также Sears et al.; Simons et al. 1991. Гершофф замечает, однако, что некоторым исследованиям не удалось выявить подобное соотношение. Возможно, это связано со специфическими аспектами изучаемого социально-экономического статуса. Например, использование физических наказаний может быть более последовательно (обратно пропорционально) связано с уровнем образования родителей, чем с их доходами или родом деятельности.

(обратно)

224

См. Conger et al.; также подтверждающий обзор в Grolnick, pp. 83–87.

(обратно)

225

Мелвин Кон (род. 1928) — профессор Университета Дж. Хопкинса (США), один из ведущих социологов современности. Был президентом Американской социологической ассоциации, членом исполкома Международной социологической ассоциации, редактором и членом редколлегий ведущих социологических журналов (American Journal of Sociology, American Sociological Review и др.).

(обратно)

226

Результаты Мелвина Кона: M. Kohn. (Не родственник, если вам вдруг любопытно.) Подтверждение находок Кона у других: см., например, Schaefer and Edgerton; Pinderhughes et al.; Gerris et al. Международные данные: Petersen et al.

(обратно)

227

Меньше стремятся воспитать независимость: Alwin (p. 362) цитирует в поддержку этого вывода пять исследований. Одобряют агрессивное поведение: Dodge et al.

(обратно)

228

Классовая принадлежность имеет больше значения, чем этническая: Pinderhughes et al. Однако то же исследование обнаружило, что этническая принадлежность также важна. К этому же выводу пришли Deater-Deckard et al.; Giles-Sims et al. (исследование проведено в 1990 году); Straus and Stewart (исследование проведено в 1995 году). McLeod et al. (p. 586), опираясь на огромную национальную базу данных за 1988 год, также сообщила, что по результатам предыдущей недели «белые матери бьют своих детей реже», чем черные, но добавила, что причина этого, возможно, в том, что цветные в этой выборке принадлежали к более бедным слоям, чем белые.

(обратно)

229

22 и 9%: Flynn. Снижение одобрения в течение 26 лет: Straus and Mathur.

(обратно)

230

Deater-Deckard et al. Это последнее уточнение очень важно: «Существуют границы суровой физической дисциплины, после которых ее воздействие становится вредным, и в равной степени вредным, для всех детей» (Deater-Deckard and Dodge, p. 168).

(обратно)

231

Конечно, это соображение высказывали многие другие теоретики, в том числе Эрик Эриксон и — что для нас сейчас важнее — Дитер-Декард и Додж, которые утверждают: «Очевидно идентичное родительское поведение (например, порка) может иметь разное значение и разные последствия в разном культурном контексте» (с. 168).

(обратно)

232

Это соображение высказывали Хью Литтон (Hugh Litton, p. 213), выдающийся исследователь развития человеческого потенциала, а также Д. К. Роу (D.C. Rowe, p. 221). Кроме того, Роу выражает сомнение относительно находок D-D&D на основании того, что использованные ими методы оценки родительских практик могут быть неодинаково достоверными для белых и черных или не иметь одинаковой ценности (например, если у черных матерей есть основания не доверять тому, кто проводит опрос).

(обратно)

233

Это соображение высказывает Straus 2005.

(обратно)

234

Lamborn et al. 1996. Цит. на с. 293.

(обратно)

235

Simons et al. 2002.

(обратно)

236

Straus et al.

(обратно)

237

Kilgore et al.

(обратно)

238

Rohner et al. Цит. на с. 691.

(обратно)

239

Kelley et al., p. 574.

(обратно)

240

«Материнские страхи относительно виктимизации детей не были связаны с выбранным стилем воспитания» в исследовании, о котором сообщает Kelley et al. (p. 579), хотя в неопубликованной диссертации Келли ранее сообщала, что такая связь найдена.

(обратно)

241

Lamborn et al. 1996; Simons et al. 2002 соответственно.

(обратно)

242

Это соображение также высказывает Straus et al. в контексте своих находок о том, что физическое наказание оказывает деструктивное воздействие на детей любой этнической принадлежности.

(обратно)

243

Практически тот же вывод сделала Грольник. В неблагополучном окружении «развитие ответственности и навыков саморегулирования (в результате воспитания, нацеленного на поддержку детской независимости) необходимо не менее, а может быть, и более, чем детям, имеющим преимущества» (Grolnick, p. 74).

(обратно)

Оглавление

Эту книгу хорошо дополняют:

Информация от издательства

Введение Глава 1. Условное воспитание

  * * *

  Два способа растить детей: основополагающие убеждения

  Следствия условного воспитания Глава 2. Любовь и ее лишение

  * * *

  Тайм-аут — перерыв в любви

  Результаты лишения любви

  Безрезультатные поощрения

  Не слишком положительное подкрепление

  Неоднозначный вопрос самооценки Глава 3. Слишком много контроля

  * * *

  Какие дети выполняют то, что им говорят

  Диаметральные противоположности Переедание, безрадостность и другие издержки контроля Глава 4. Вред наказаний

  * * *

  Почему наказание не работает

Глава 5. Принуждение к успеху

  * * *

  В школе

  В «игре»

  Маленький паровозик, который должен Глава 6. Что нам мешает

  * * *

  Что мы видим и слышим

  Во что мы верим

  Что мы чувствуем

  Чего мы боимся Глава 7. Принципы безусловного воспитания

Глава 8. Любовь без оговорок

  * * *

  Приближаясь к безусловности

  Что уменьшить

  Что увеличить

  Без угроз

  Без подкупа

  Об успехах и неудачах

  Учителя и родители: объединить усилия

Глава 9. Личный выбор ребенка

  * * *

  Преимущества выбора

  Первое слово и последнее слово

  Решаем вместе

  Ложный выбор

  Пределы границ

  Когда они должны, но не хотят

  Давайте попробуем

Глава 10. С точки зрения ребенка

  * * *

  Нравственные дети

  Переключение перспективы

  Глазами вашего ребенка Приложение

Благодарности

Библиография

МИФ Детство

Тридцать миллионов слов

Эмоциональный интеллект ребенка

Люблю. Мама

Малыш, смотри

Над книгой работали Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg