«Завоеватели. Как португальцы построили первую мировую империю»

Завоеватели. Как португальцы построили первую мировую империю (fb2) - Завоеватели. Как португальцы построили первую мировую империю (пер. Ксения Анатольевна Ересько) 7164K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роджер Кроули

Роджер Кроули ЗАВОЕВАТЕЛИ Как португальцы построили первую мировую империю

Copyright © Roger Crowley, 2015

Maps © András Bereznay

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

* * *

С благодарностью Паскалю, который вдохновлял и поддерживал меня в этом путешествии.

Большое тебе спасибо.

Греки или римляне устанавливали морские границы. Португальцы владеют морем безраздельно.

Фернанду Песоа

Пролог. Нос Европы

20 сентября 1414 года в Пекин впервые привезли жирафа. Ведомый своим хозяином-бенгалийцем, жираф шествовал к императорскому дворцу сквозь толпы горожан, желавших поглазеть на диковину «с туловищем оленя, хвостом быка, с мягкими рожками на голове и шкурой, покрытой блестящими пятнами, точно это не зверь, а рыжее облако или мираж» — так описывал явление жирафа придворный поэт Чжэн Ду. Животное было признано безобидным и даже кротким — «его копыта не опасны для человека… он поводит глазами, точно лань, вызывая у видящих это изумление и восторг». Это был подарок императору от султана далекого Малинди в Восточной Африке, экзотический трофей одной из самых необычных и блистательных морских экспедиций за всю историю мореплавания, запечатленный на современной картине. В течение 30 лет XV века Юнлэ — император из новой династии Мин — отправлял в западные моря свои эскадры, дабы продемонстрировать могущество империи. Императорский флот был огромен. Первая экспедиция в 1405 году насчитывала около 250 судов и 28 тысяч человек команды. Флагманы — массивные суда-сокровищницы — многопалубные, в девять мачт джонки длиной 440 футов, были по новейшей методике того времени разделены на отсеки водонепроницаемыми перегородками и снабжены огромными рулями. Их сопровождали многочисленные вспомогательные суда — военные, а также везущие лошадей, солдат, провиант и воду. Связь осуществлялась посредством флажков, фонарей и барабанов. В состав экспедиции входили толмачи, сведущие в западных варварских наречиях, и летописцы, которым полагалось вести хронику событий. Провианта везли из расчета на год, дабы не зависеть от местных обстоятельств. Маршрут, пролегавший через самое сердце Индийского океана — из Малайзии в Шри-Ланку, определялся по компасам и астролябиям в огранке из слоновой кости. Говорили, что суда-сокровищницы, или «звездные плоты», настолько совершенны, что годятся для путешествия даже на Млечный Путь. «Наши паруса, плывут высоко, точно облака в небе, — указывал летописец. — День и ночь ведут они нас, скорые, точно звезды, по бешеным волнам». Командовал эскадрой евнух-мусульманин Чжэн Хэ, дед которого совершил паломничество в Мекку, также известный под именем Ма Саньбао, что значит «Три сокровища». Всего легендарных экспедиций было семь — шесть во время правления Юнлэ и еще одна в 1431–1433 годах. Каждая продолжалась два-три года и охватывала гигантские тер ритории в Индийском океане — от Борнео до Занзибара. Имея солидные средства защиты от пиратов, достаточные, чтобы захватить власть в иных землях, и большой груз товаров для обмена, китайские мореплаватели не преследовали ни военных, ни экономических целей, но главным образом стремились показать мягкую силу, уведомить прибрежные государства Индийского полуострова и Восточной Африки о могуществе Китая, избегая вступать с ними в конфликт. Не было и речи о военной оккупации или препятствиях для свободной торговли. Наоборот, гости всячески демонстрировали, что Китай скорее дает, чем забирает, — «отправиться в дикие земли… и преподнести им дары, дабы поразить их демонстрацией нашего могущества». Они везли с собой дары, рассчитывая поразить воображение дикарей, ввергнуть варваров в благоговейный страх перед величием заморской цивилизации. И расчеты их оправдались. Вскоре потрясенные послы из варварских земель потянулись с ответным визитом к Юнлэ, дабы выразить свое восхищение его империей, которая по праву занимает центральное место во вселенной. Заморские дары — драгоценные камни, жемчуг, слоновая кость, экзотические животные — служили не только символом признания превосходства Китая. «Число наших вассалов увеличилось, — читаем в хронике, — за счет стран на краю земли». Под краем земли летописец подразумевает окраины Индийского океана, хотя китайцы хорошо представляли себе, что находится за его пределами. К тому времени, когда европейские мореплаватели только начинали проникать в Восточную Африку, строя догадки о соединении океанов и возможных очертаниях континента, китайцы, похоже, успели все разведать. В XIV веке в Китае была создана карта, на которой Африка имеет форму треугольника с большим озером посередине и реками, текущими на север.

Через год после появления в Китае жирафа на берега Африки, за 21 тысячу морских миль от Пекина, прибыла иная сила. В августе 1415 года португальский флот, пройдя Гибралтар, взял штурмом мусульманский порт Сеута в Марокко, одну из самых надежно защищенных крепостей Средиземноморья, имеющую стратегическое значение. Покорение Сеуты ошеломило Европу. В начале XV века население Португалии перевалило за миллион, но экономика, основой которой было натуральное хозяйство и рыболовство, приносила слишком скромный доход. Бедность не позволяла королям чеканить собственные золотые деньги, несмотря на все их честолюбие. Король Жуан I, внебрачный сын Педру I, основатель Ависской династии, захватив трон в 1385 году, провозгласил независимость от соседней Кастильи. Кипучая энергия правящего класса должна была найти применение в новой военной кампании, представленной в духе средневекового рыцарства, как новый крестовый поход. Португальцам выпал шанс омыть руки в крови неверных, которым они с готовностью воспользовались. Грабежи и резня, продолжавшиеся трое суток, опустошили город, некогда подобный «цветку среди всех городов Африки» и бывший «ее вратами и ключом». Жестокая расправа над Сеутой дала понять европейским соперникам Португалии, что маленькое королевство сильно, энергично и находится на подъеме.

24 августа в городской мечети, срочно переименованной в церковь Богоматери Африканской, сыновья Жуана — Дуарте, Педру и Энрике, — отличившиеся при штурме крепости, получили из рук отца рыцарское звание. Для юных принцев это был судьбоносный момент. В Сеуте португальцам впервые приоткрылись сокровища Африки и Востока. Здесь сходились все караваны, следовавшие через Сахару с золотом, добытым на реке Сенегал, с пряностями из Индии, которые торговцы-мусульмане везли затем в Европу. Сюда, согласно португальскому хроникеру, съезжались купцы «из Эфиопии, Александрии, Сирии, Барбарии, Ассирии… а также живущие по ту сторону реки Евфрат и в Индии… и из многих других земель за экватором». В Сеуте глазам европейских завоевателей предстали лавки, ломящиеся от дорогого товара — гвоздики, перца, корицы, — которые были тотчас безжалостно разрушены в поисках спрятанных сокровищ. Около 25 тысяч лавок было подвергнуто разрушению, а равно и жилища, искусно украшенные восточными коврами, с просторными подземными бассейнами, выложенными узорной плиткой. «Наши бедные дома — просто свинарники, — писал очевидец, — по сравнению с домами в Сеуте». Именно здесь Энрике впервые задумался о богатствах, что кроются за экватором, под защитой исламских крепостей, образующих барьер вдоль побережья Африки, который необходимо сломать, чтобы овладеть богатствами. Сеута ознаменовала начало португальской экспансии, стала отправной точкой нового мира.

Португалии было суждено оставаться в стороне от средиземноморской торговли и вообще новых веяний. Эпоха Возрождения прошла мимо португальцев. Сидя на задворках Европы, они могли лишь с завистью взирать на богатые, процветающие города вроде Венеции и Генуи, где находились главные рынки восточной роскоши. Пряности, шелка и жемчуг поступали туда из мусульманских Александрии и Дамаска и продавались по монопольным ценам.

Зато им был открыт океан.

В 20 милях к западу от порта Лагос на португальском побережье имеется каменистый выступ, вдающийся в Атлантику, — мыс Святого Винсента. Это так называемый нос Европы, крайняя юго-западная точка континента. В Средневековье тут заканчивалась география, далее лежала полная неизвестность. Скалы, широкий водный простор, волнуемый никогда не стихающим ветром. На западе кривая горизонта прерывается, исчезает из вида — там, где по вечерам тонет в морской пучине солнце. Тысячи лет обитатели Иберийского полуострова глядели отсюда в бездну. Во время шторма вал за валом яростно обрушивается на скалы, вскипают среди волн пенистые буруны, повинуясь тяжелому ритму океана. Арабы, отважившиеся недалеко выходить в океан через Гибралтары, именовали западные акватории «зеленое море мрака»: таинственное, ужасное и, вероятно, бесконечное, издревле обросшее слухами и легендами. Римлянам были известны Канарские острова — нагромождение скал у побережья Марокко, названные ими острова Счастья, — начало отсчета долготы в восточном направлении. На юге простиралась загадочная Африка, но насколько широко и далеко — никто не знал. Античные и средневековые карты на папирусе и телячьей коже обычно изображали мир в виде круглой тарелки: посередине суша, вокруг океан. Неведомая европейцам Америка на картах отсутствовала. Античный географ Птолемей, высоко чтимый в Средние века, полагал, что Индийский океан — это внутреннее море, со всех сторон окруженное сушей, добраться до которого морским путем невозможно. И все-таки перспективы, что открывались с мыса Святого Винсента, были для Португалии весьма заманчивы. Португальцы, прирожденные рыбаки и мореходы, умели искусно лавировать в открытом море, знали секреты атлантических ветров, и по части мореплавания мало кто в Европе мог с ними сравниться. После взятия Сеуты они применяли эти знания и навыки, продвигаясь все дальше на юг вдоль африканского побережья, что наконец позволило им проложить морской путь в Индию.

Крестовые походы против мусульман в Северной Африке были тесно переплетены с морскими вояжами. Параллельно происходило возвышение Ависской королевской династии, правившей 163 года после покорения Сеуты. Это время ознаменовалось беспримерными достижениями португальцев в области мореплавания. Португальские моряки исследовали все западное побережье Африки, обогнули мыс Доброй Надежды и в 1498 году достигли Индии. В 1500 году португальцы высадились в Бразилии, в 1514 — в Китае и в 1543 — в Японии. Португалец Фернан Магеллан, состоявший на службе испанского короля, командовал первой кругосветной экспедицией, а также несколькими последующими. Начало этим проектам положила Сеутская кампания, предпринятая с целью обогащения, а также демонстрации националистического и религиозного превосходства над глубоко ненавистным европейцам исламским миром. Когда начались крестовые походы в Северную Америку, толпы португальских конкистадоров отправлялись через океан, чтобы впервые вкусить крови, приобрести аппетит к войне и насилию, а затем ехали в район Индийского океана за богатой добычей. Притом что в XV веке население Португалии примерно равнялось числу жителей одного лишь китайского города Нанкин, португальские корабли представляли собой более грозную силу, нежели целая армада Чжэн Хэ. Китайские экспедиции по стоимости и сложности осуществления были сравнимы с выстрелами из пушки по Луне — каждая обходилась в половину годового государственного дохода и была столь же малоэффективна. Пребывание китайцев в Индии прошло бесследно — как пребывание человека на поверхности Луны. В 1433 году, во время седьмой по счету экспедиции, Чжэн Хэ умер, предположительно в Каликуте на побережье океана, и был погребен в море. После его смерти экспедиции прекратились. Политика Китая приняла иное направление: императоры укрепляли Великую Китайскую стену, стремясь отгородиться от внешнего мира. Океанские вояжи попали под запрет, все хроники были уничтожены. В 1500 году постройка корабля с числом мачт более двух приравнивалась к государственной измене, а 50 лет спустя преступлением считался выход в море на любом судне. Технология изготовления звездных плотов была утрачена, канула в Лету, как тело Чжэн Хэ кануло в воды Индийского океана. Образовался властный вакуум, ждущий заполнения. Когда в 1498 году берегов Индии достиг Васко да Гама, местные жители мало что могли рассказать о пришельцах с бородами необычной формы, однажды прибывших на сказочных судах. Чжэн Хэ оставил единственное достоверное свидетельство своих путешествий: мемориальную доску с текстом на китайском, тамильском и арабском во славу Будды, Шивы и Аллаха соответственно. «Хвала Всевышнему, наши морские миссии в чуждые пределы прошли успешно. Мы избежали несчастий, как больших, так и малых, и благополучно завершили свой поход». Эта доска, памятник религиозной терпимости, находится близ города Галле в крайней юго-западной точке Цейлона (Шри-Ланки), где китайский флот повернул к северу, чтобы пройти вдоль западного побережья Индии и выйти в Аравийское море.

Португальцы были совсем не столь щедры и великодушны. Маленькая флотилия да Гамы с командой всего в 150 человек могла бы целиком поместиться внутри единственной джонки Чжэн Хэ. Один из индийских раджей, увидев, до чего жалки дары, что привезли ему гости, отказался их принять. Впрочем, португальцы прибыли не затем, чтобы разводить церемонии. Об их намерениях ясно свидетельствовали красные кресты на парусах и бронзовые пушки на палубах. В отличие от китайцев они приехали, чтобы забрать, а не поделиться. И обратно не торопились. Покорение новых территорий было важнейшим национальным проектом. Год за годом они укрепляли свои позиции, и вскоре вытеснить их стало невозможно.

Памятную доску в Галле венчают два китайских дракона, символически соперничающие в борьбе за мировое господство, но именно португальские моряки из примитивной Европы впервые соединили океаны, положив начало мировой экономики. Их заслуги сильно недооценены. В этой долгой эпопее смешалась навигация, торговля, технологии, деньги, религия, политическая дипломатия и шпионаж, морские сражения, кораблекрушения, безумная отвага, суровые испытания и чудовищная жестокость. В течение 30 лет, о которых пойдет речь в этой книге, Португалия переживала беспримерный в истории подъем, когда португальцы, под предводительством дюжины выдающихся строителей империи, пытались получить контроль над всем Индийским океаном и мировой торговлей, где в ту пору властвовали мусульмане. Попутно они построили морскую державу мирового масштаба, начавшую эпоху европейских завоеваний. Эра Васко да Гамы послужила отправной точкой для 500 лет западной экспансии и привела в действие силы глобализации, которые сегодня формируют мир.

Часть первая. Рекогносцировка: путь в Индию. 1483–1499

Глава 1. Индийский план. 1483–1486

13° 25´ 7˝ ю. ш., 12° 32´ 0˝ в. д.

В августе 1483 года группа обветренных, просоленных матросов устанавливала на берегу океана (ныне это Ангола) каменный столб высотой 5 с половиной футов, с железным крестом наверху. Под крестом имелось утолщение в форме куба, на гранях которого был выгравирован герб и надпись по-португальски: «В году 6681 от Сотворения мира и 1482 от Рождества Господа нашего Иисуса Христа его величество король Португалии Жуан II повелел Диогу Кану, дворянину, открыть сию землю и установить здесь сии кресты».

Памятный знак, точка на огромном Африканском континенте, обозначал самую дальнюю на тот момент границу проникновения европейцев к югу от Средиземного моря. Откровенное свидетельство жадности захватчиков, выражение их идеологии, менталитета и религиозных воззрений, а также вектор, указывающий, в каком направлении они намерены продвигаться — на юг вдоль западного побережья Африки, в поисках морского пути в Индию. Во время плавания Диогу Кан установил серию каменных столбов, изготовленных, вероятно, годом ранее, судя по расхождению в датах, в зеленых холмах Синтры близ Лиссабона и доставленных за 4 тысячи миль в мотающейся от качки каравелле. Это было частью декларации о намерениях, подобно флагу США, который американские астронавты взяли с собой на космический корабль, чтобы вскоре воткнуть его в лунный грунт. Стоя у этого столба, Кан видел, что береговая линия искривляется к востоку. Возможно, ему казалось, что Африку они вот-вот обогнут и им откроется путь в Индию.

Этот столб обозначил крайнюю точку путешествия Диогу Кана на побережье Западной Африки. Его воздвигли на мысе Кейп-Кросс в Намибии в январе 1486 г. и перевезли в Берлин в 1893 г.

Как и в случае с космической миссией «Аполлона», этому моменту предшествовали десятилетия подготовки. После Сеуты принц Энрике, вошедший в историю как Генрих Мореплаватель, принялся снаряжать экспедиции на западное побережье Африки в поисках рабов, золота и специй. Год за годом, миля за милей португальские моряки все дальше продвигались вдоль гигантского юго-западного выступа на африканском побережье, осторожно прощупывая путь при помощи отвесов, дабы не наткнуться на рифы и не сесть на мель. В процессе они определяли очертания и узнавали характер континента: пустынное побережье Мавритании, джунгли на берегах региона, который они называли Гвинея — Земля чернокожих, великие реки Экваториальной Африки: Сенегал и Гамбия. Под покровительством Энрике вооруженный грабеж и обмен шли рука об руку с этнографическими исследованиями и составлением карт. Каждый мыс и залив, что попадались на пути, наносился на карту, получая название в честь одного из христианских святых, по характерной черте или текущему событию.

Размеры этих экспедиций были довольно скромны — они состояли из двух-трех судов под командованием вельможи из дома Энрике, хотя навигацию и управление судами осуществляли опытные капитаны, имена которых история не сохранила. В команду каждого судна входили стрелки-арбалетчики, готовые при приближении к незнакомым берегам в любой момент открыть огонь. Сами корабли, каравеллы, были изобретением португальцев, возможно арабского происхождения. Треугольные паруса позволяли им с успехом лавировать против ветра, что особенно пригодилось у берегов Гвинеи, плоское дно было удобно для захода в устья рек. Эти суда годились для исследовательских задач, хотя при небольших размерах — едва ли 8 футов в длину и 20 в ширину — не представлялось возможным разместить довольно провианта и снаряжения, чтобы совершать на них длительные путешествия. Португальцами двигали смешанные мотивы. Маленькая и бедная Португалия находилась на периферии европейской политики и претерпевала притеснения от могущественного соседа — Кастилии. После того как при Сеуте португальцам приоткрылся мир роскоши и богатства, Энрике и его последователи мечтали получить доступ к африканским ресурсам: золоту, рабам и пряностям.

У Энрике имелись географические карты, составленные на Майорке еврейскими картографами, где были изображены блестящие реки, ведущие в королевство легендарного мансы Мусы, «царя царей», который в начале XIV века правил империей Мали и владел сказочно богатыми золотыми приисками на реке Сенегал. Судя по картам, некоторые реки пересекали целый континент и соединялись в Ниле — факт, питающий надежду, что по Африке можно перемещаться посредством внутренних водных путей.

Королевский дом обратился к папе, представив свои будущие кампании как крестовые походы — продолжение борьбы против ислама. Португальцы изгнали арабов из своей страны гораздо раньше, чем их соседи — кастильцы. Португалия превратилась в государство с сильной национальной идентичностью, но аппетит к священной войне не утратила. В качестве воинов Христовых Ависский королевский дом рассчитывал повысить свой статус на европейской сцене, желая паритета с прочими европейскими монархами. На фоне охватившей Европу антиисламской фобии, подстегнутой вестью о падении Константинополя в 1453 году, португальцы получили от папы духовное благословение, финансовую поддержку и территориальные права на все земли, которыми именем Христа смогут овладеть. Папская грамота предписывала «захватывать, преследовать, брать в плен, покорять и подчинять всех сарацин, язычников и прочих врагов Христа… коих надлежит навечно обратить в рабство». К действию призывала и жажда свершений. Энрике и его братья, англичане по матери (их матерью была Филиппа Ланкастерская — внучка английского короля Эдуарда III, а кузеном Генрих V, одержавший победу в битве при Азенкуре), воспитывались в атмосфере рыцарской отваги, пронизывающей королевский двор, средневековых рыцарских романов и с детства мечтали подражать своим легендарным англо-норманнским предкам. Лихорадка крестоносцев быстро распространилась среди португальского дворянства — фидальго, с их болезненной гордостью, безрассудной отвагой, жаждой славы и собственным кодексом чести, согласно которому fidalgos, то есть в буквальном переводе «люди благородные», жили, сражались и умирали и который пронесли с собой через все странствия.

В африканском проекте слышались отзвуки древней мечты о воинствующем христианстве, о победе над мусульманами, преграждающими путь в Иерусалим и к богатствам Востока. До наших дней дошли карты с изображением царственной фигуры в красном плаще с епископской митрой на голове, сидящей на золотом троне. Это легендарный христианский государь пресвитер Иоанн. Миф о пресвитере Иоанне возник в раннем Средневековье. В нем воплотилась вера в существование могущественного христианского монарха где-то по ту сторону исламского мира, с которым западное христианство могло бы объединиться для победы над неверными. В основу этой легенды легли рассказы путешественников и литературные подделки — вроде знаменитого письма XII века, якобы от самого пресвитера императору Византии с предложением помощи — и смутные догадки о существовании христианских общин вне Европы: несторианцев в Центральной Азии, последователей святого Фомы в Индии и древнего христианского царства в нагорьях Эфиопии. Рассказывали, что пресвитер Иоанн командует многочисленными армиями и сказочно богат: по словам одного средневекового автора, «могущество его и состояние в золоте, серебре и драгоценных камнях не имеют себе равных». Подданные его живут в домах из золота, а воины носят позолоченное оружие. К началу XV века фигура пресвитера нашла воплощение в реально существующих королях Эфиопии, а карты показывали, что добраться до его сказочного царства можно по рекам через сердце Африки. Более столетия блистательный мираж владел воображением португальцев. Карты, байки путешественников, смутные образы великих рек, пересекающих Африку, слухи о поразительных запасах золота, о могучих христианских правителях, чья поддержка поможет разрушить мусульманский мир: смесь полуправды, вымыслов и ложных географических данных щедро расцвечивала для португальцев картину мира и прибавляла упорства морякам, спускавшимся вдоль побережья Африки в поисках золотоносных рек, что ведут в царство пресвитера Иоанна. Каждый новый пролив, каждое речное устье рождали надежду, но путь был нелегок. Коварные бурные приливы затрудняли высадку на берег, местное население часто оказывало враждебный прием. Их ждали обширные лагуны и извилистые мангровые заросли в устьях рек, густые туманы, мертвый штиль и шквальные штормы в зоне экватора, жестокая тропическая лихорадка. В Гвинейском заливе разнонаправленные ветры и сильное течение с востока на запад заставляли надолго задержаться на берегу. Мало-помалу португальцы начинали понимать, что продвигаются к южной оконечности Африки и что путь к сокровищам Индии пролегает скорее через океан, чем по рекам. Однако форма и размер самого континента, в пятьдесят раз превышающий размеры Иберийского полуострова, оставались для мореплавателей загадкой в течение без малого 80 лет.

Фрагмент из каталонского атласа 1375 года, изданного на Майорке. Здесь изображен манса Муса с золотым слитком. К северу обозначена мифическая Золотая река, побережье Северной Африки и юг Испании

Идея об освобождении Европы из мусульманских тисков возникла равно по экономическим и идеологическим причинам. Португальцев чрезвычайно привлекала возможность вести прямую торговлю с народами Центральной Африки и получить прямой доступ к африканскому золоту и пряностям — золотой самородок в руке султана Мали потрясал их воображение. Кроме того, их не оставляла надежда соединиться с пресвитером Иоанном и его мифической армией, чтобы атаковать мусульман с тыла. После смерти Энрике экспедиции в Африку на некоторое время прекратились, но затем, в 1470-х, продолжились под командованием внучатого племянника Энрике принца Жуана. Африканский проект получил новую жизнь, когда Жуан в 1481 году стал королем. Черная борода, удлиненное лицо с налетом меланхолии, вид «такой величавый и властный, что всякий признает в нем короля» — так описывали Жуана современники. Он «повелевал, не подчиняясь никому».

Жуан II, прозванный португальцами Совершенный принц, являлся, вероятно, одним из самых заметных европейских монархов своего времени. Изабелла, королева враждебной Португалии Кастилии и затем объединенной Испании, безмерно восхищалась Жуаном, говоря, что это «выдающийся муж и государь». Жуан поистине радел о делах государственных, и прежде всего его занимало исследование Африки: после его вступления на престол, в течение пяти лет было снаряжено несколько экспедиций. Жуан преследовал две главные цели: найти морской путь в Индию и добраться до легендарного царства пресвитера Иоанна. Выполнение этих целей он поручил Диогу Кану, команда которого и устанавливала кресты вдоль западного побережья Африки.

Однако в Лиссабоне, ставшем к началу 1480-х годов городом-лабораторией, где циркулировали и проверялись на достоверность идеи мирового устройства, были и другие предположения насчет возможного пути в Индию. Астрономы, ученые, картографы и торговцы со всей Европы устремлялись в Португалию за последними сведениями о форме Африки. Еврейских математиков, купцов из Генуи и картографов из немецких земель влекли шумные узкие улочки Лиссабона и бескрайние океанские просторы, открывающиеся за устьем реки Тахо (или Тежу), где швартовались португальские каравеллы, груженные черными невольниками, яркими попугаями, пряностями и самодельными картами. Благодаря интересу Жуана к мореплаванию из лучших научных сил был создан специальный ученый совет, куда входили, например, Хосе Визинхо, ученик великого еврейского астронома и математика Авраама Закуто, и будущий создатель старейшего из сохранившихся до наших дней глобусов немец Мартин Бехайм. Оба они принимали участие в экспедициях, проводя наблюдения за солнцем.

Жуан II: Совершенный принц

Летом 1483 года, пока Кан пропадал где-то у берегов Африки, генуэзский искатель приключений Кристофоро Коломбо, известный в Испании как Кристобаль Колон, он же Христофор Колумб, явился к королю в Лиссабоне с предложением поискать путь в Индию в противоположной стороне. К тому времени Жуан уже успел познакомиться с данной стратегией. Десятью годами ранее он получил письмо от знаменитого флорентийского математика и космографа Паоло Тосканелли. Тосканелли предлагал «маршрут в Индию, богатую пряностями, — маршрут более короткий, чем через Гвинею». Он утверждал, что, поскольку земля имеет форму шара, добраться до Индии можно, плывя либо на восток, либо на запад, причем второй маршрут выйдет короче. Если исключить барьер из неведомых тогда европейцам Америк, в своих расчетах Тосканелли допустил фундаментальную ошибку: он недооценил длину земной окружности. Но письмо и приложенная карта имели огромное значение для последующих событий, как на Иберийском полуострове, так и в мире в целом. Зная о письме Тосканелли либо имея его копию, Колумб смело обратился к королю Жуану за финансовой поддержкой для своей экспедиции. Король, человек широких взглядов, отправил его дерзкое предложение специалистам в ученый совет и стал ждать возвращения Диогу Кана.

Кан вернулся в Лиссабон в начале апреля следующего, 1484 года и доложил, что побережье Африки резко искривляется к востоку. Подробно расспросив своего исследователя о результатах экспедиции, король остался весьма доволен. В благодарность он назначил Диогу Кану большое годовое содержание и даровал ему дворянский титул с правом иметь собственный герб. Для герба Кан выбрал изображение двух столбов, увенчанных крестами. Он верил, что до Индии рукой подать и еще одна экспедиция решит дело.

Вести из Африки положили конец надеждам Колумба. Ученый совет при короле признал выводы генуэзских математиков ложными и постановил, что Колумб повторяет ошибку Тосканелли относительно размеров земного шара: оценивая расстояние до Индии, итальянец уменьшил их на четверть. Колумба сочли наглецом, а его финансовые притязания нелепыми. «Слыша, как невоздержанно и самоуверенно этот Кристофоро Коломбо расхваливает свои таланты, слыша его сомнительные суждения [о расположении японских островов], король не поверил ему, — писал португальский историк Жуан де Баррош. — Разочарованный, тот покинул короля и отправился в Испанию, где продолжал добиваться своего». В Испании Колумб представил план экспедиции Изабелле и Фердинанду в расчете получить поддержку от конкурирующего с португальцами королевского дома.

А Жуан тем временем не сомневался в успехе. В мае или июне 1485 года Диогу Кан в сопровождении Мартина Бехайма отправился в экспедицию, с новым грузом столбов, дабы воздвигнуть их на побережье Африки. Несколько месяцев спустя король Португалии провозгласил, что его моряки близки к завершающему прорыву. В ноябре его глашатай Васко Фернандес де Лусена составил для короля послание о подчинении новому папе Иннокентию VIII в выражениях националистического и религиозного экстаза. Касательно пресвитера Иоанна он писал: «Мы вправе надеяться на скорый выход в Арабское море, где есть царства и нации, о которых мы пока имеем лишь смутное представление, но которые, подобно нам, с великой ревностностью исповедуют святую веру Спасителя нашего. И если расчеты ученейших из наших географов верны, то португальским кораблям осталось всего несколько дней пути. Исследовав большую часть побережья Африки на расстоянии более 4500 миль от Лиссабона, разведав характер моря и суши в тех местах, реки, впадающие в океан, изучив движение небесных светил, год назад наши моряки приблизились наконец к ее оконечности, за которой лежит Арабское море. И этот богатейший край, гордость христианской веры, обретет в конце концов пастыря своего, в лице святейшего папы». Далее Лусена цитирует псалом 72 (71): «Он будет владычествовать от моря и до моря и от реки Евфрата до концов земли». Однако, судя по размаху королевских планов, название реки следовало бы заменить на Тежу.

Впрочем, когда это послание оглашали у папы, король был уже в курсе, что надежды его не оправдались. Находясь за тысячи миль от Португалии, Кан обнаружил, что побережье Африки, ведущее его в восточном направлении, снова уходит к югу и конца ему не видно. В ту осень, вновь проделав 160 миль на юг, Кан установил очередной столб. Тропики постепенно сменились полупустыней — вместо джунглей потянулись низкие песчаные холмы со скудной растительностью. Терпение закончилось в январе 1486 года, когда экспедиция достигла мыса, названного Кейп-Кросс (современная Намибия). На черных скалах, где нежатся тюлени, был воздвигнут последний столб. Казалось, что Африка безгранична. Судьба Кана с этого момента теряется в бездне истории. Либо он умер на обратном пути в Лиссабон, либо король Жуан, разгневанный и обескураженный провалом публично превозносимой им миссии, вверг его в немилость и бесславие. Как бы там ни было, благодаря Кану на карте Африки появились еще 1450 миль западного побережья. А португальцы без устали и страха продолжали вояжи в неизведанное, проворно шныряли по бурным волнам на своих каравеллах и исследовали великие реки Западной Африки в поисках сказочного царства пресвитера Иоанна или выхода в Нил. Многим эти авантюры стоили жизни. Кораблекрушения, малярия, ядовитые стрелы, безумие — смельчаки погибали, оставляя на память о себе столбы или другие отметки. Нет более пронзительного из таких свидетельств, чем надписи, выбитые моряками в скалах на водопаде Йеллала, что на реке Конго.

Надписи на скалах водопада Йеллала

Сначала сотню миль португальцы шли под парусом или на веслах, пробираясь через мангровые топи среди густо поросших лесом берегов. Течение постепенно набирало силу, и наконец их глазам предстала гигантская каменная стена, откуда с грохотом падали потоки воды, низвергаясь в скалистую пропасть из самого сердца Африки. Плыть дальше было невозможно. Они вынуждены были покинуть свои корабли и 10 миль карабкались по скалам в напрасной надежде найти коридор, пригодный для навигации. Поняв, что все усилия бесполезны, они решили оставить хоть что-то в память о себе. Высоко над пропастью, на самой круче, они выбили герб короля Жуана, крест и надпись: «Сюда добрались корабли великого монарха Дона Жуана Второго Португальского. Диогу Кан, Педру Анеш, Педру да Коста, Альвару Пириш, Перу Эшколар А…» Внизу справа рукой другого человека: «Жуан де Сантьягу, Диогу Пинейру, Гонсалу Альвареш, по болезни Жуана Альвареша…», и еще ниже одно имя: «Антан».

Обстоятельства, при которых появились эти надписи, обрывающиеся, точно последняя строчка в дневнике полярного исследователя, хотя и неясны, но, несомненно, трагичны. Вначале идут имена капитанов и штурманов — Диогу Кана и еще нескольких, — которые в тот момент находились за сотню миль. Наверное, Кан выслал людей разведать навигационные условия на реке Конго — они-то и расписались на скале. Оба списка обрываются почти одновременно. Можно предположить, что моряки были больны — вероятно, малярией, — слабы и не имели сил завершить начатое. Их могли спугнуть или атаковать, пока они ползали по скалам. Дата отсутствует, как и другие свидетельства этих событий, пребывавших под покровом тайны до 1911 года, пока здесь вновь не появились европейцы и не разглядели надписи на камне.

Португальцы нелегко расставались с верой в существование речного или пешего пути через Африку, позаимствованной из расписанных золотом трудов древних географов и картографов. Убежденность, что все великие реки Африки вытекают из Нила, что до царства пресвитера Иоанна уже рукой подать — и это на континенте, размеры которого они рассчитали неверно, — довлела над португальцами еще не одно десятилетие и стоила им многих напрасных трудов. Король Жуан снаряжал многочисленные миссии за информацией, золотом и ради престижа, в том числе и на реку Конго. Одна из флотилий проделала 500 миль вверх по Сенегалу, но вынуждена была повернуть обратно близ водопада Фелу. Когда следующая экспедиция, исследовавшая Гамбию, встретила на пути непреодолимое препятствие в виде водопада Барракунда, Жуан направил туда инженеров, чтобы те взорвали речное дно, однако задача оказалась им не по силам. Одновременно в Африку отправлялись и пешие экспедиции. Небольшие группы, перейдя Мавританскую пустыню, посещали города Вадан и Тимбукту в землях народа малинке, где правил султан, известный как манса Манди. Кое-кто возвращался с рассказами об империи Мали, центре торговли Западной Африки, иные пропадали бесследно.

Жуана не смущали ни водопады на реках Гамбия и Конго, ни вечные штормы у побережья Африки, ни туманное местоположение загадочного христианского монарха. С поразительным размахом, последовательностью и упорством он продолжал свои исследования. В 1486 году, пока ученые географы в Лиссабоне корпели над уточнением карты мира, а Колумб доказывал испанским монархам, насколько выгоден его западный маршрут в Индию, Жуан снаряжал все новые миссии. В том же году литературный португальский пополнился новым существительным — descobrimento, что значит «открытие».

Глава 2. Гонка. 1486–1495

Среди сокровищ замка Святого Георгия в Лиссабоне, что стоит на высоком холме над рекой Тежу, хранилась роскошная карта мира. 30 лет назад эту карту изготовил монах-картограф из Венеции по заказу отца короля Жуана, Альфонсо, который просил представить на ней все последние на тот момент географические открытия.

Это было настоящее произведение искусства: очень подробная и красивая карта, блистающая золотом, морской синевой, с четкими изображениями городов-крепостей. Она напоминала огромный округлый щит 10 футов в диаметре и была по арабской традиции ориентирована на юг. От прочих современных карт эта карта отличалась тем, что Африка на ней впервые представала в виде обособленного континента и имела южную оконечность, которую картограф Фра Мауро назвал мыс Диаб. И хотя на более поздних картах очертания Африки были сильно откорректированы — благодаря открытиям португальцев, в своей работе Мауро также попытался опираться на принципы объективности и доказательности. В Венецию, имевшую обширные торговые контакты с Востоком, купцы и путешественники привозили более-менее достоверные данные относительно земель, лежащих вне Европы.

Карта содержит многочисленные текстовые комментарии синими и красными чернилами, составленные со слов очевидцев, таких как Марко Поло и странствующий купец Никколо де Конти, а также «сведений о новых открытиях, подтвержденных либо ожидаемых португальцами». «Многие считают и многие пишут, что умеренные области земли, где мы проживаем, не окружены с юга морем, но есть и много других свидетельств, — замечает Фра Мауро, — особенно от португальских моряков, которые, по велению своего короля, часто совершают далекие плавания и не раз самолично убеждались в противном».

Специальное внимание уделено островам, где производят пряности, и портам Индийского океана, представлявшим для португальцев особый интерес. Здесь Мауро оспаривает одну из истин птолемеевой географии, утверждающую, что Индийский океан — это внутреннее море. Он пишет, что в Индию можно добраться по океану, и в качестве доказательства приводит отчет античного географа Страбона о таком путешествии, а также рассказ — вероятно, от Конти — о китайской джонке, которая обогнула Африку с юга.

Карта Фра Мауро облекла в визуальную форму амбиции португальцев, а равно подчеркнула, сколь скудны в этом плане познания на Западе. Никогда прежде мир не ведал подобного разделения. Римская империя имела куда больше связей с Востоком, чем Европа в Средние века. Марко Поло прошел и проехал с караваном по Великому шелковому пути, находящемуся под контролем монголов, и вернулся через Индийский океан на китайской джонке. Записки о его странствиях вызвали огромный интерес, поскольку к XV веку все прямые контакты с Востоком были утрачены. С падением империи монголов караванные пути пришли в упадок. Китайская династия Мин, наследовавшая монголам, после нескольких удивительных экспедиций на звездных плотах ввела политику ксенофобии и самоизоляции. Свои представления о географии европейцы в основном черпали из сведений двухсотлетней давности. С юга Европу блокировали мусульмане. Оттоманская империя преграждала европейцам путь в Азию, а династия мамлюков в Каире, контролирующая все подступы к сокровищам Востока, вела торговлю через Александрию и Дамаск, устанавливая монопольные цены. Об источниках пряностей, шелков и жемчуга, который арабы продавали венецианцам и генуэзцам, можно было только догадываться.

Охладев к своему фавориту, король Жуан все-таки не отказался от попыток отыскать христианское государство в чуждых пределах и морской путь в Индию. Более того, размах поисков значительно расширился. Король не упускал ни единой возможности, способной потенциально приблизить его к цели.

По его приказу два монаха отправились через Средиземное море с миссией собрать на Востоке информацию о пресвитере Иоанне. Что касается предложения Колумба насчет западного пути в Индию, то Жуан решил, что это тоже шанс. Он призвал фламандского авантюриста по имени Фернао де Ульмо, дал ему две каравеллы и поручил плыть в западном направлении 40 дней, причем снарядить экспедицию де Ульмо обязался на собственные средства. За это король даровал ему все земли, которые удастся обнаружить, с выплатой 10 процентов годовых в королевскую казну. Так Жуан хитроумно сбросил в частные руки предприятие сомнительной, судя по всему, выгоды, упускать которую, в случае чего, ему не хотелось. Однако обе его инициативы завершились ничем. Ульмо не смог собрать достаточно средств, а монахи не пробились далее Иерусалима, потому что не говорили по-арабски.

Тогда король призвал верных ему и талантливых мореходов и путешественников, отобранных по способностям, а не социальному положению, дабы предпринять еще одну, последнюю попытку. В 1486 году развернулась подготовка кампании, которая должна была продлиться в три раза дольше обычного. На этот раз король хотел совместить выполнение обеих задач. Он решил, что одна экспедиция продолжит маршрут Диогу Кана и попытается обогнуть Африку. В команду войдут уроженцы Африки, которые по пути высадятся на берег и отправятся вглубь континента в поисках христианских государств либо информации о них. Неудачу предыдущей сухопутной миссии компенсирует вторая миссия из арабоговорящих посланников. Эти проникнут вглубь Индии и разузнают о пряностях, христианских монархах и возможности морского маршрута в Индийский океан.

В октябре 1486 года, вскоре после возвращения Кана — либо его кораблей, Жуан назначил одного из своих вельмож, Бартоломеу Диаша, командующим экспедицией, которая должна была отправиться на юг вдоль африканского побережья. Примерно в то же время и вторая — наземная — экспедиция тронулась в путь. Возглавлял ее Перу да Ковильян — сорокалетний путешественник, мореплаватель и шпион. Он не мог похвастаться происхождением, но обладал многочисленными талантами: в совершенстве знал арабский и кастильский языки, отлично дрался на мечах. Верный слуга короля, он долго прожил в Испании под прикрытием, выполняя секретные поручения, а также вел тайные переговоры в Марокко. Именно Ковильяну и еще одному отважному португальцу, говорящему по-арабски, Афонсу де Пайве, король доверил выполнение этой сложной операции.

Весной 1487 года, пока Диаш готовил корабли, Ковильян и Пайва проходили инструктаж у епископа Танжерийского и двух еврейских математиков, членов ученого совета, отказавшего Колумбу. Путешественники получили навигационную карту Ближнего Востока и Индийского океана с новейшими данными, доступными в Европе, — скорее всего, позаимствованными из работы Фра Мауро. 7 мая состоялась последняя тайная аудиенция в Сантарене под Лиссабоном, где король передал Ковильяну и Пайве верительные письма, которые надлежало вручить в Александрии. Среди присутствующих на аудиенции был восемнадцатилетний родственник короля дон Мануэл, герцог Бежу, для которого эта экспедиция будет впоследствии иметь особое значение.

Путешествие началось в Барселоне. Летом миссионеры добрались до христианского острова Родос, где пересели на другое судно, идущее в Александрию, ворота исламского мира. Но прежде раздобыли груз меда, дабы сойти за торговцев.

А в Лиссабоне Диаш был занят последними приготовлениями. Король дал ему две каравеллы и — поскольку плавание должно было занять длительное время — грузовой корабль для размещения дополнительного провианта, ибо «скудное питание или отсутствие оного на обратном пути ослабляет команду».

По примеру Кана эта экспедиция также везла каменные столбы, чтобы отмечать свое продвижение. Сам Диаш был очень опытный моряк, с ним ехали самые лучшие штурманы, и среди них Перу ди Аленкер, которому было суждено сыграть ключевую роль в Индийских кампаниях. Аленкера высоко ценил король Жуан, говоря, что «его опыт и мастерство достойны восхищения, уважения и щедрых наград». Штурманом грузового корабля был Жуан де Сантьягу, чье имя было высечено на скале при водопаде Йеллала и который помнил местонахождение последнего столба.

Небольшая флотилия отплыла из устья Тежу в конце июля 1487 года. Это была одна из самых значимых, но и самых загадочных экспедиций в истории мореплавания. Современные источники почти не упоминают о ней — лишь вскользь, в виде примечаний на картах и в книгах, — точно хроникеры отвернулись и смотрели в другую сторону. Понадобилось 60 лет, чтобы подробности, маршрут и результаты экспедиции были наконец описаны одним из историков шестнадцатого века, по имени Жуан де Баррош. Изначальный план был утерян, но, зная ход экспедиции, де Баррош восстановил его содержание. Сначала путь, как обычно, лежал на юг, по маршруту Диогу Кана, мимо воздвигнутых им столбов. Далее часть команды высадилась на берег и отправилась вглубь континента — по суше или по рекам — на поиски царства пресвитера Иоанна. Эта операция, совместно с Пайвой и Ковильяном, составляла твердую и последовательную стратегию для решения загадки Азии. Диаша сопровождали шесть африканцев — двое мужчин и четыре женщины, которые были во время оно похищены Каном и обучены португальскому. Их надлежало высадить на берег, в хорошей одежде, с золотом и серебром, и отправить к туземцам, дабы они разнесли по округе весть о богатстве и щедрости португальского короля, чьи суда находятся на побережье, поскольку он ищет пути в Индию и особенно правителя по имени пресвитер Иоанн. Женщин взяли потому, что они имели меньше шансов погибнуть в племенных стычках.

Тем временем Ковильян и Пайва, добравшись до Александрии, подхватили лихорадку и находились при смерти. А Диаш миновал последний столб, установленный его предшественником, и продолжал двигаться к югу. Каждый мыс и бухта на его пути получали название в честь святого, благодаря чему можно датировать продвижение экспедиции: залив Святой Марфы (8 декабря), Святого Фомы (21 декабря), Святой Виктории (23 декабря). К Рождеству они достигли бухты, названной залив Святого Христофора. Уже четыре месяца продолжалось плавание. Юго-западные ветры и встречное прибрежное течение заставляли часто менять курс. Несколько раз на берег высаживали несчастных посланников, один из которых успел по пути умереть. Остальные так и пропали без вести — по крайней мере, более о них нигде не упоминается. В какой-то момент было решено оставить грузовой корабль с командой из девяти человек на берегах Намибии и двигаться дальше налегке. В течение еще нескольких дней две каравеллы тащились мимо пустынных холмов, а затем штурманы приняли неожиданное решение. Находясь около 29° ю. д., они прекратили изматывающую борьбу с прибрежными ветрами и течениями и развернули корабли на запад, в открытый океан, с намерением позже взять курс на восток. Трудно сказать, как это произошло. Возможно, это был запланированный маневр или момент просветления, интуитивный ход, подсказанный опытом предыдущих экспедиций, которые сталкивались с похожей проблемой, находясь, правда, к северу от экватора. Иногда им приходилось отплывать на запад, в Центральную Атлантику, чтобы оттуда западные ветры отнесли их на восток, обратно в Португалию. Может быть, Диаш с товарищами надеялись, что подобное явление существует и в Южной Атлантике. Так или иначе, момент был исторический.

Каравелла: идеальна для разведки, но маловместительна для длительных плаваний

За тринадцать дней, на полуспущенных парусах, каравеллы проделали почти тысячу миль в неизвестность. Антарктические широты встретили их холодом. Несколько человек умерли, но на 38˝ ю. ш. решение сменить курс начало себя оправдывать. Ветры стали переменными. Португальцы развернули корабли на восток в надежде, что вскоре достигнут африканского побережья, которое, как они полагали, все еще тянется с севера на юг. Прошло семь дней, но Африка так и не появилась. Тогда решено было взять курс на север. В конце января на горизонте возникли горные вершины, а 3 февраля 1488 года португальцы пристали к берегу в бухте, получившей название Пастушья. Проведя в открытом море около четырех недель, они сделали огромный крюк, миновав мыс Доброй Надежды и мыс Агульяс (Игольный мыс) — самую южную точку Африки, где встречаются Атлантический и Индийский океан.

Высадка проходила негладко. На берегу прибывшие увидели стада коров, которых пасли люди, «густоволосые и лохматые, как гвинейцы». Но пообщаться с пастухами не удалось. Штурман Перу ди Аленкер, который девять лет спустя вновь посетил Пастушью бухту, вспоминал, как было дело. Когда португальцы высадились и положили на берег дары, туземцы испугались и убежали. Потом моряки пошли к протекавшему неподалеку ручью, чтобы набрать воды, и с холма в них полетели камни. Диаш убил одного туземца из арбалета, после чего португальцы снова погрузились на корабли и проплыли еще две сотни миль вдоль берега, теперь следуя на северо-восток. Сомнений не оставалось — они обогнули Африку. Вода становилась теплее. 12 марта моряки пристали в очередной бухте и установили последний столб. Запасы заканчивались, команда была истощена и обессилена. Люди роптали, говоря, что нужно возвращаться к судну с провизией. Однако из-за огромной дистанции, отделявшей их теперь от судна, обратный путь вызывал опасения: доберутся ли они живыми? Диаш хотел плыть дальше, но по правилам столь важное решение полагалось согласовать на совете офицеров. Они следовали прежним курсом еще три дня, до реки, которую назвали рио Инфанте, и там повернули обратно. Диаш, страшно разочарованный, был вынужден подчиниться общему решению. 60 лет спустя историк Жуан де Баррош предложил ретроспективное описание внутреннего состояния капитана: «Покидая столб, который он установил там, Диаш испытывал глубокую скорбь, будто прощался с сыном, обреченным на вечное изгнание. Он вспоминал об опасностях, с которыми пришлось столкнуться по пути сюда, о расстоянии, которое они преодолели, и о том, что главной награды Господь так и не даровал ему». «Он видел землю Индии, — писал другой хроникер, — но не мог войти туда, как Моисей в Землю обетованную».

А тем временем в Лиссабоне король Жуан ожидал вестей от Диаша или Ковильяна и прикидывал свои шансы в свете растущей между Испанией и Португалией конкуренции. Придя к выводу, что исключить существование западного маршрута в Индию нельзя, 20 марта он издал указ, разрешающий Колумбу свободный въезд и нахождение в Лиссабоне — где ранее тот подлежал аресту за долги. Кавильян и Пайва как по волшебству избавились от лихорадки. Сев в лодку, они спустились по Нилу из Александрии в Каир, затем с караваном пересекли пустыню и морем добрались до Адена. Там они расстались: Пайва направился в Эфиопию, полагая, что это и есть царство пресвитера Иоанна, а Ковильян — в Индию.

В это время Диаш следовал вдоль африканского побережья к востоку, и вскоре глазам его предстал мыс Доброй Надежды. Это было историческое открытие, опровергающее догмы птолемеевой географии: Африка, как выяснилось, окружена морем. Баррош указывает, что сначала этот мыс носил название Штормовой, но затем король Жуан переименовал его, поскольку за ним открывался путь в вожделенную Индию, найти который было так нелегко.

Команда грузового судна просидела на пустынных берегах Намибии девять месяцев, уныло ожидая возвращения каравелл и не зная, вернутся ли они. К возвращению Диаша 24 июля 1488 года из девяти человек осталось только трое — остальные погибли от рук туземцев в схватке за товары, привезенные для обмена. Вероятно, среди них был и брат Бартоломеу, Перу. Один из уцелевших, Фернау Колаку, больной и слабый корабельный клерк, умер, завидев возвращающиеся каравеллы. Говорили, что от радости.

Грузовой корабль был источен червем. Забрав припасы, моряки сожгли его на берегу и взяли курс домой. В декабре 1488 года их потрепанные каравеллы вошли в устье реки Тежу. За шестнадцать месяцев плавания Диаш открыл 1260 новых миль побережья и впервые обогнул Африку. О его возвращении мы знаем лишь благодаря заметке на полях в одной из книг Христофора Колумба, который в то время находился в Лиссабоне и, очевидно, был свидетелем отчета Диаша перед королем: «Стоит заметить, что в декабре этого года, 1488, в Лиссабон на трех каравеллах прибыл Бартоломеу Дидакус (Диаш), которого король отправлял в Гвинею на поиски неведомой земли. Говорит, что проделал еще 600 лиг за последней отметкой, т. е. 450 лиг к югу и затем 150 лиг на север, к мысу, который он назвал мыс Доброй Надежды. Судя по всему, этот мыс находится в Агисимбе, на долготе 45°, в 3100 лигах от Лиссабона. Свое путешествие он подробно обрисовал и изобразил на таблице, лига за лигой, с тем чтобы затем представить королю. Я присутствовал оба раза».

Широта, упоминаемая Колумбом, вызвала жаркие споры среди историков, однако не приходится сомневаться, что он присутствовал при разговоре, благодаря которому вскоре преобразятся все географические карты. Диаш совершил два важнейших открытия: он доказал, что существует морской путь в Индию в обход Африки, и исследовал режим ветров в Южном полушарии, открыв наилучший способ обогнуть континент. Как выяснилось, чем тащиться вдоль побережья, лучше сделать крюк в западном направлении, а там западные ветры подхватят корабль и перенесут его мимо южной оконечности Африки прямо в Индийский океан. Это открытие явилось венцом исследований, продолжавшихся 60 лет. Неясно только, удалось ли Диашу донести эту мысль до короля, который стал теперь очень недоверчив и скуп на почести и публичные похвалы, ожидая, вероятно, более веских доказательств. Год спустя король произнес речь, практически повторяя сказанное ранее на папском приеме: «…каждый день мы стремимся в эти пределы… а также в пески Нила, которые приведут нас к Индийскому океану, к несметным сокровищам в Варварском заливе (Sinus Barbaricus)». Минуло еще девять лет, прежде чем открытия Диаша были оценены по достоинству. Колумб же, ощутив, что королю он более не интересен, вернулся в Испанию.

А Ковильян продолжал свое путешествие. Осенью того года на торговом судне он пересек Индийский океан и оказался в Каликуте (Кожикоде) — отправном пункте для торговцев пряностями и перевальном для тех, кто держал путь далее. К началу 1488 года Ковильян, вероятно, достиг Гоа, потом переправился в Ормуз — еще один ключевой порт на побережье Индийского океана. В пути Ковильян собирал и тайно записывал информацию о торговых маршрутах, ветрах, течениях, портах, политике местных правителей. Крайним пунктом его путешествия стал город Софала, расположенный далеко на юге на острове Мадагаскар, где заканчивалась арабская навигация. В Каир он вернулся в 1490 или начале 1491 года и узнал, что Пайва умер, так и не добравшись до Эфиопии. Странствия Ковильяна продолжались без малого четыре года. А между тем их уже разыскивали. На поиски Жуан отправил двух евреев — раввина и сапожника, — которые смогли узнать Ковильяна, столкнувшись с ним на улице в Каире, и передали ему письма короля. Король велел, не побывав у «великого государя пресвитера Иоанна», в Лиссабон не возвращаться. Ковильян написал королю длинное послание и отправил его с сапожником. Он писал о торговле, о навигации в Индийском океане и что «его каравеллы, которые часто навещают Гвинею, ища пути на остров Мадагаскар и Софалу, могут легко достичь восточных морей с городом Каликут, потому что везде там вода».

Ковильян, за годы странствий приобретший вкус к бродяжничеству, решил завершить дело Пайвы, но истолковал королевский приказ довольно свободно. Он сопроводил раввина в Аден и Ормуз, а затем, переодевшись арабом, в одиночку отправился в священные для мусульман Мекку и Медину — прежде, чем пробираться в Эфиопию. Так Ковильяну, первому из португальцев, довелось познакомиться с человеком, известным как пресвитер Иоанн, христианский правитель Эфиопии. В действительности звали его Искандер (Александр). Он с почестями принял Ковильяна, но отказался отпускать его. 30 лет спустя Ковильяна встретила очередная Португальская экспедиция. Он прожил в Эфиопии до самой смерти.

Диаш и Ковильян, дополняя друг друга, начертали вполне достоверный маршрут в Индию. Индийский план был выполнен, хотя неизвестно, когда король получил доклад Ковильяна и получил ли вообще. Так или иначе, правитель Эфиопии все-таки приехал в Лиссабон — по просьбе папы, которому Жуан отправил послание для пресвитера Иоанна, изъявляя желание наконец обрести в нем друга — «исследовав все побережье Африки и Эфиопии». Видимо, письмо Ковильяна дошло по назначению. Итак, в начале 1490-х годов сложились благоприятные условия для последнего рывка на Восток и объединения мира. Но этого не произошло. Наоборот, наступил восьмилетний перерыв в экспедициях. Жуана занимали другие проблемы: изматывающие военные кампании в Марокко, куда он ввязался по долгу короля-крестоносца, и болезнь почек, которая в конце концов его погубила. Судьба словно изменила королю. В 1491 году его единственный сын и наследник Афонсу упал с лошади и разбился насмерть. В 1492 году Португалию наводнили евреи, изгнанные из соседней Испании. Страна не была готова к нашествию огромного числа беженцев, пусть трудолюбивых и образованных. Их присутствие требовало постоянного внимания. В следующем году короля ждал еще один удар: 3 марта 1493 года в порт Рештелу под Лиссабоном, где обычно швартовались каравеллы, притащилось потрепанное иностранное судно. Это был Колумб на своей «Санта Марии», который якобы побывал в Индии (современные Багамы, Куба, Гаити и Доминиканская Республика).

Неизвестно, как Колумб, этот отъявленный лжец сомнительного происхождения, оказался в Лиссабоне, хотя следовал в Испанию, где его ожидали патроны — испанские монархи. Может быть, в устье Тежу его забросило штормом. Либо он хотел уязвить короля Жуана, ранее отказавшего ему в покровительстве. Колумб утверждал, что в Португалии ему оказали королевский прием. Португальские источники более сдержанны в оценках почестей, оказанных Колумбу при дворе. Там его сочли «надутым фантазером, который на словах бессовестно преувеличивает трофеи своей экспедиции в золоте, серебре и прочих ценностях». Но Колумб также привез пленников-туземцев, внешность которых потрясла короля. Это были не африканцы. Эти люди выглядели именно так, как Жуан представлял себе жителей Индии. Впрочем, нельзя было с уверенностью сказать, в какой земле побывал хвастливый генуэзец и где захватил своих пленников. Советники короля предлагали простое решение: тайно убить Колумба, чтобы о его открытиях никто не узнал. Жуан отверг этот совет из моральных и дипломатических соображений: отношения с Испанией были и без того натянуты. Взамен он направил Фердинанду и Изабелле суровую ноту, чтобы уведомить их, что Колумб вторгся на территорию Португалии.

В 1479 году, под конец войны, Португалия и Испания заключили соглашение о границе, проведя воображаемую горизонтальную линию через Атлантический океан, определяющую зоны исследований. Соглашение ратифицировал папа. Жуан был убежден, что земли, которые открыл Колумб, находятся в португальской зоне, и приготовился послать туда собственную экспедицию. За разрешением спора Испания обратилась к папе Александру VI. Папа Борджиа, испанец по происхождению, решил дело в пользу Испании, тем самым подарив ей большой кусок Атлантики, который португальцы считали своим. Гегемония Португалии в Атлантическом океане была поставлена под угрозу. Но португальцы не собирались отдавать территории, стоившие им многих затрат и трудов. Жуан пригрозил Испании войной, но в конце концов стороны условились провести прямые переговоры, без участия папы.

В маленьком старинном городке Тордесильяс, на равнинах Центральной Испании, встретились испанская и португальская делегации, чтобы заключить договор о разделе мира. Земной шар был поделен ими надвое от полюса до полюса по Атлантическому океану. К востоку от демаркационной линии была португальская территория, а к западу — испанская. Жуан и его команда астрономов и математиков, обладавшие, вероятно, большим опытом и хитростью, заставили оппонентов передвинуть линию с изначальной позиции, предложенной папой, на тысячу миль к западу — так, чтобы она проходила между португальскими островами Зеленого Мыса и Карибскими островами, открытыми Колумбом, который считал, что они находятся в Азии. Впоследствии это изменение затронуло Бразилию — на тот момент еще не открытую, — помещая ее в сферу португальского влияния.

Впрочем, линия раздела продолжала оспариваться вплоть до 1777 года, поскольку стороны, в ту пору не слишком сведущие в географии Атлантики, затруднялись с определением точной долготы Тордесильясского меридиана.

Как и 1492 год в целом, Тордесильясский договор имел решающее историческое значение. И хотя впоследствии он был одобрен папской буллой, мировая папская гегемония закончилась. Два государства, находящиеся на острие географических открытий, превратили мир за пределами Европы в частное политическое пространство. Координаты новых земель рассчитывали ученые, а монархи производили их захват исходя из своих национальных интересов. «Покажите мне завещание Адама!» — восклицал в этой связи король Франции Франциск I, но прочие европейские нации еще долго не могли соперничать с иберийскими первопроходцами по части расширения своих владений, поскольку не имели необходимого опыта и мастерства в мореплавании. Португальцы оказались удачливее, чем Колумб, вместо Индии угодивший в тупик меж двух Америк. У них было преимущество: они уже более или менее представляли себе, где находится Индия, что и помогло им вскоре совершить первый кругосветный вояж.

Раздел мира: ожесточенное соперничество между Испанией и Португалией за право совершать открытия и покорять территории за пределами Атлантического океана привело к сериям длительных диспутов. Король Жуан был прав, полагая, что Колумб вторгся на португальскую территорию к югу от линии 1479 г. Папа римский принял решение в пользу Испании. В серии булл в 1493 г. он постановил, что сферы влияния должны быть разделены вертикальной линией, проходящей от одного полюса до другого в 100 лигах в западу от Азорских островов и островов Зеленого Мыса. Это давало испанцам право на открытые земли с западной стороны от линии, вплоть до Индии, однако об аналогичных правах португальцев на земли к востоку ничего сказано не было. Потенциальное перекрытие доступа к Индии для Жуана было неприемлемо. По Тордесильясскому договору линия была сдвинута на 270 миль к западу, таким образом в сферу влияния Португалии вошло тогда еще не открытое побережье Бразилии. Также Португалии вернули права на неоткрытые земли к востоку от линии. Договор вызвал дальнейшие споры, когда испанцы добрались до Молуккских островов в 1521 г., двигаясь на запад, португальцы же достигли их в 1512 г., продвигаясь на восток

Король Жуан, которого неприятно удивили успехи Колумба, все-таки вернулся к своему индийскому плану и стал готовить новую экспедицию. Но его время закончилось. После его смерти в 1495 году на трон взошел молодой дон Мануэл, герцог Бежа — тот самый, кто присутствовал при последних наставлениях Жуана Пайве и Ковильяну. Помимо короны Мануэлу достался восьмидесятилетний опыт исследовательских экспедиций и стартовая площадка для экспедиции в Индию — имелась даже древесина для постройки кораблей. И если Жуан II вошел в историю Португалии как Совершенный принц, то Мануэлу было суждено стать Счастливым королем.

Глава 3. Васко да Гама. Октябрь 1495 — март 1498 года

Как один из королей Ависской династии молодой монарх чувствовал за собой великое предназначение. Он родился в праздник Тела и Крови Христовых, получил при крещении громкое имя Эммануэл, что означает «Господь с нами», и считал, что корона уготована ему судьбой. Когда Мануэл взошел на трон, ему было 26 лет. У него было круглое лицо и непропорционально длинные руки, достигавшие колен, что придавало ему сходство с гориллой. Его воцарению и впрямь предшествовали исключительные обстоятельства: шестерых претендентов на престол постигла ссылка или смерть, включая принца Афонсу, который упал с лошади, и брата Мануэла Диогу, погибшего от рук самого короля Жуана. То есть Мануэл не без оснований считал себя избранником Божьим.

В преддверии 1500 года с Рождества Христова Европу охва тили апокалиптические тенденции. В особенности это ощущалось на Иберийском полуострове, где испанские власти изгоняли из страны одновременно мусульман и евреев. А Мануэл тем временем все более убеждался, что судьбой ему уготованы великие свершения — например, он сможет истребить мусульман, распространяя христианство по всему миру, и воцариться в нем единолично. «Из всех европейских монархов Господь обращает взор Свой на Вас, Ваше величество», — писал мореплаватель Дуарте Пашеку Перейра. Тот факт, что маленькой Португалии суждено выполнить историческую миссию, находил подтверждение и в Библии: первые станут последними, и последние станут первыми.

Мечты заставили Мануэла возобновить его индийский план, несколько заброшенный в омраченные невзгодами последние годы правления Жуана II. Но из всех предшественников Мануэла особенно привлекал его внучатый дядя Генрих Навигатор, которому молодой король хотел подражать.

С падением Константинополя христианская Европа испытывала нарастающее исламское давление. Потеснить ислам, объединиться с пресвитером Иоанном и христианскими общинами в Индии, завладеть контролем над торговлей пряностями и разрушить богатство, питающее мамлюкских султанов в Каире, — таковы были геополитические амбиции Мануэла, начавшие формироваться уже в первые месяцы его правления. Причем он хотел перехватить торговлю не только у мамлюков, но и вытеснить с рынков роскоши венецианцев. Имперские, религиозные и экономические соображения соединились в его планах.

Прежде всего, король собрался снарядить экспедицию в Индию. Но когда в декабре 1495 года, через несколько недель после коронации, он созвал общий совет, его предложение было встречено в штыки. Аристократы, с которыми король Жуан прежде не слишком церемонился, не видели в этих экспедициях ни славы, ни выгоды, а один лишь риск. Куда проще и прибыльнее было совершать корсарские набеги на побережье Марокко. Мануэл же, склонный иногда к проявлениям податливости и нерешительности, мог быть весьма авторитарен. К тому же он обладал наследственным чувством долга и особой миссии, мечтал продолжать дело, начатое предками, и потому отверг все возражения.

Король Мануэл I в образе повелителя мира с девизом «[Мы обращаемся] к Богу на небесах, а к Вам — на земле». По бокам изображены королевский герб с его пятью орнаментальными щитами и армиллярная сфера, легендарный символ португальских первооткрывателей

Тем же, кто боялся трудностей, с которыми придется столкнуться, если Индия будет открыта, король заявил, что Господь, направляющий его в этом деле, позаботится о Королевстве Португальском. Так он решил продолжать экспедиции, и потом, будучи в Эштремоше, назначил идальго Васко да Гаму капитан-майором (командующим) всех кораблей, которые отправятся в плавание.

Судя по всему, Васко да Гама был не первым, а вторым среди кандидатов в командующие. Сначала Мануэл хотел поставить во главе экспедиции его старшего брата Паулу, но тот отказался, сославшись на слабое здоровье, хотя и согласился командовать одним из судов.

Да Гама был «холост и достаточно молод (тридцати с лишним лет), чтобы переносить трудности дальнего путешествия». О его предыдущей карьере, опыте и причинах, побудивших короля остановить на нем свой выбор, мы можем лишь догадываться. Известно, что он родился в семье мелкопоместных дворян в портовом городе Синиш к югу от Лиссабона и, вероятно, принимал участие в Марокканских операциях. Жизнь Васко да Гамы, как и Колумба, окружена мифами. Очевидно, да Гама был вспыльчив. Ко времени его назначения за ним числилось немало скандалов, и горячность его натуры в полной мере проявится в предстоящем путешествии. О да Гаме, закаленном крестовыми походами и тяготами морских вояжей, чуждом дипломатических любезностей, говорили, что он «храбрый воин, строгий командир и в гневе страшен». Умение командовать и подчинять привлекло к нему внимание Жуана.

К началу 1490-х годов, благодаря исследованиям африканского побережья, Лиссабон превратился в деловой город, взбудораженно гудящий от ожиданий. На покатые берега Тежу прибывали экзотические товары: пряности, рабы, попугаи, сахар — возбуждая предвкушение новых миров за волнорезом. К 1500 году около 15 процентов населения Лиссабона составляли чернокожие гвинейцы — нигде в Европе не было такого количества рабов. Экзотический, динамичный, яркий, целеустремленный, «крупнее и гораздо многолюднее, чем Гамбург» — так отзывался о Лиссабоне немецкий врач и географ Иероним Мюнцер, посетивший город в 1494 году. Лиссабон находился на острие новых идей в области космографии, навигации, географии и картографии. Сюда стремились еврейские эмигранты из Испании — многие из которых были учены и предприимчивы. Вскоре беженцы вынуждены были покинуть и Португалию, но успели внести большой вклад в развитие знаний. Так, металлическая астролябия и астрономические таблицы для определения координат небесных тел от астронома и математика Авраама Закуто революционизировали современную морскую навигацию.

Васко да Гама

Для Мюнцера Лиссабон был городом чудес. Его поразила внушительная синагога с десятью люстрами в пятьдесят или шестьдесят свечей каждая, он видел туловище крокодила, свешивающееся в виде трофея с церковных хоров, пеликаньи клювы и зазубренное рыло меч-рыбы, гигантские стебли тростника с Канарских островов (которые привозил и Колумб — как доказательство, что на дальнем западе существует земля). Также Мюнцер рассматривал «огромную золотую карту изумительной работы, диаметром четырнадцать ладоней» — это была карта Фра Мауро, доступная для обозрения в городском замке. Он слушал захватывающие и жуткие байки моряков и говорил с немецкими оружейниками и артиллеристами, которых высоко ценил король и приглашал к себе на службу.

Портовый рынок ошеломил его своим богатством: овес, грецкие орехи, лимоны и миндаль, огромное количество сардин и тунца, выловленного в Средиземном море. Посещая конторы, которые контролировали заморский импорт, Мюнцер видел товары из Африки: крашеную ткань из Туниса, ковры, металлические ванны, медные котлы, бусы из цветного стекла, связки жгучего гвинейского перца, слоновьи бивни и черных рабов.

Но не только заморскими диковинами был примечателен Лиссабон. Там имелась развитая промышленная инфраструктура, позволявшая Португалии лидировать в области мореплавания. Мюнцер упоминает «мастерские со многими печами, где выплавляют якоря, пушки и прочее, что необходимо в море. Вокруг печей суетились черные от копоти рабочие, среди которых мы были что циклопы в пещере Вулкана. В других помещениях мы видели огромные пушки, мортиры и ручное оружие, копья, щиты, кирасы, мушкеты, луки, пики — все превосходной работы и в изобилии… а сколько свинца, меди, селитры и серы!».

Умение производить высококачественные бронзовые пушки и эффективно пользоваться ими на море, скорее всего, появилось благодаря энергичному королю Жуану, который отличался пытливым умом и широкими интересами, включавшими практические эксперименты в морской артиллерии. Он поощрял применение крупных бомбард на каравеллах и проводил тестовые испытания, чтобы определить, как наиболее эффективно использовать их при сильной качке. Им было установлено, что выстрелы следует производить горизонтально над поверхностью воды, иначе ядра пролетают выше цели. В некоторых случаях, если пушки располагались на корме достаточно низко, ядра могли рикошетить от воды, таким образом увеличивая дальность выстрела.

Португальцы также изобрели берко — малые бронзовые шарнирные орудия, заряжаемые с казенной части, которые можно было перевозить на шлюпках. Они превосходили стандартные пушки по скорости стрельбы и давали до двадцати выстрелов в час.

Передовая португальская артиллерия, на благо которой трудились немецкие и фламандские оружейники и ремесленники, должна была сыграть важную роль в разворачивающихся событиях.

Экспедиция не отличалась масштабом, но была тщательно подготовлена. По сути, ей предшествовали десятилетия кропотливого труда. Накопленные за многие годы мастерство и знания в кораблестроении, навигации, снаряжении морских походов ушли в постройку двух крепких кораблей. Каравеллы, что долгое время верно служили португальским мореходам, годились для исследования тропических рек и лавирования против ветра у побережья Африки, но были страшно неудобны для длительных океанских путешествий. Предел своих возможностей каравелла продемонстрировала в экспедиции Диаша: обогнув Африку, команда отказалась продолжать путь. Теперь Диаш руководил конструированием и постройкой судов для экспедиции да Гамы. Были построены два флагмана нау, более крепкие и просторные, чем каравеллы (где едва помещалась команда, не говоря уж о снаряжении), но с небольшой осадкой, что позволяло уверенно передвигаться на мелях и в прибрежной зоне. Каждый был примерно 80 футов длиной и водоизмещением от 100 до 120 тонн, имел округлый корпус, высокие борта, высокий ют и три мачты. Прямые четырехугольные паруса затрудняли маневрирование при встречном ветре, но устойчивость конструкции компенсировала этот недостаток. Был построен и грузовой корабль, который планировалось бросить у мыса Доброй Надежды.

На постройку кораблей, снаряжение, на жалованье морякам средств не жалели. «На верфи работали самые лучшие корабелы, гвозди и дерево были высший класс, — вспоминал Дуарте Пашеку Перейра, — для каждого судна готовили три набора парусов, якорей и в общем в три-четыре раза больше оснастки, чем обычно. Бочонки, трубки, бочки для вина, воды, уксуса и масла были укреплены металлическими обручами. Провизии — хлеба, воды, муки, солонины, овощей — запасли из расчета на три года, а также лекарств, оружия, амуниции. Были призваны лучшие, самые опытные штурманы и капитаны, которым положили самое высокое жалованье во всей Европе, и это помимо прочих бенефитов. Деньги были потрачены такие, что не стану и говорить — из страха, что мне не поверят».

Постройка каррак на верфи в Лиссабоне. Справа изображена каравелла

Да Гама получил 2 тысячи золотых крузадо, равно как и его брат Паулу. Даже матросам часть жалованья выплатили заранее — для поддержки семей, — понимая, что вернутся не все.

В распоряжении экспедиции были лучшие навигационные приборы, новейшие карты и, вероятно, таблицы Авраама Закуто для определения координат по высоте солнца.

На судах разместили двадцать артиллерийских орудий, как крупных бомбард, так и малых шарнирных пушек берко, большое количество пороха в бочках, залитых смолой против морской сырости, и пушечных ядер.

Экспедицию сопровождали опытные ремесленники — плотники, конопатчики, бондари и кузнецы. Их нанимали по паре на случай смерти или увечья. Помимо опытных моряков, в плавание отправлялись также толмачи, говорящие на банту и арабском, запевалы для матросских песен, музыканты, чтобы играть на фанфарах в торжественных случаях, канониры, солдаты и подсобные рабочие — чернокожие рабы, сироты, еврейские выкресты и заключенные. Этим поручали самую грязную и тяжелую ручную работу — крепить мачты, поднимать паруса и якоря, чистить гальюны. Для наиболее опасных поручений предполагалось использовать осужденных преступников — к примеру, для разведки на незнакомом берегу, предположительно населенном враждебными туземцами. В экспедиции были и священники, чтобы вести службы и по-христиански провожать души умерших во время плавания.

Всего в экспедиции участвовали четыре судна: две карраки (нау) «Сан-Габриэл» и «Сан-Рафаэл» — названные в честь святых, как завещал король Жуан, каравелла «Беррио» и грузовой корабль водоизмещением 200 тонн. Желая в будущем избегать разногласий, да Гама пригласил в команду своих знакомых и родственников. «Сан-Рафаэлом» командовал его брат Паулу, среди офицеров были два его кузена. С да Гамой ехали самые опытные штурманы и мореходы того времени: Перу ди Аленкер, Николау Коэлью, обогнувшие Африку в экспедиции Диаша, брат Диаша Диогу, Перу Эшкобар — штурман в команде Диогу Кана, чье имя выбито на скалах при водопаде Йеллала. Сначала флотилию должен был сопровождать Бартоломеу Диаш, который затем оставался в Гвинее.

Средства на эту очередную вылазку в неизведанное — скромную по числу участников, но чрезвычайно дорогостоящую — обеспечило золото с побережья Гвинеи. Помог и случай: в 1496 году все евреи, не пожелавшие принять христианство, были изгнаны из Португалии по требованию испанской принцессы Изабеллы, на которой женился Мануэл. Их имущество отошло короне и послужило неожиданным источником доходов.

В середине июля подготовка была завершена. На парусах заалели кресты ордена Христа, все бочки закатили на борт, тяжелые орудия стояли по местам, команда была в сборе. Небольшая флотилия покинула доки и отчалила из местечка Рештелу ниже по течению Тежу. Но прежде Васко да Гама с офицерами побывали в замке Монтемор-у-Нову в 60 милях от Лиссабона, куда король временно переехал из-за жары и где они получили последние директивы и ритуальное благословение. Преклонив колена, да Гама, в шелковой повязке с такими же крестами, как на его парусах, внимал королевским наставлениям. Король поручил разыскать в Индии христианских государей — в городе под названием Каликут — и передать им письма по-арабски и по-португальски, а также установить торговлю пряностями и «восточными сокровищами, которые так расхваливают античные авторы и благодаря которым Венеция, Генуя и Флоренция обрели свое могущество». Второе письмо было адресовано пресвитеру Иоанну. Миссия была равно светская и духовная, дух крестовых походов соседствовал в ней с коммерческими интересами.

Еще во времена Генриха Навигатора местечко Рештелу за городской стеной превратилось в порт, где провожали и встречали мореплавателей, «проливая слезы печали и радости». Покатый песчаный берег Тежу как нельзя лучше подходил для богослужений и прочих эмоциональных ритуалов. Вверху на холме, над широким изгибом Тежу, уходящим на запад, король Генрих (Энрике) возвел часовню Святой Девы Марии, чтобы служить молебны во здравие отбывающих путешественников. Жаркую ночь перед отъездом вся команда числом от 148 до 166 человек провела там в бдении и молитве.

Согласно придворным астрологам, канун воскресенья 8 июля, 1497 года, — праздник Пресвятой Девы Марии — благоприятствовал отплытию. Индийская кампания стартовала. Месяцем ранее Мануэл получил от папы права на земли неверных, которые обнаружат его корабли, если только прочие христианские правители уже таковыми не владеют. На берегу толпились люди, пришедшие проводить своих друзей и родственников. Процессия во главе с да Гамой медленно спустилась из церкви на берег. Моряки были в туниках и в руках держали зажженные свечи. Позади шли священники и монахи ордена Христа, читая молитвы. Люди им вторили. Когда процессия подошла к воде, все смолкли и опустились на колени, дабы помянуть погибших в прежних походах моряков, для которых король Энрике получил у папы буллу, отпускающую им грехи. «При этом все плакали», — замечает Жуан де Баррош.

Затем, под бой барабанов и хлопанье парусов, путешественники сели на лодки и отправились к своим судам. Вскоре корабли тронулись. На флагштоке да Гамы взвился королевский штандарт с изображением святого Гавриила, а моряки, вскинув кулаки в воздух, засвистели и закричали, как обычно: «Добрый путь!» Паруса надулись под ветром, и флотилия, ведомая парой каррак с фигурами архангелов Гавриила и Рафаила на носу, стала набирать ход. Провожатые бросились в воду, не сводя глаз со своих близких. «Пока позволяла видимость, они стояли — одни на борту, другие у берега, в слезах и грустных думах о предстоящей долгой разлуке». Потом корабли, спустившись по течению Тежу, миновали устье и вышли в океан.

Изображение художником «Сан-Габриэла»

Был на «Сан-Рафаэле» человек, который решил вести путевые заметки. Его дневник стал главным и едва ли не единственным источником сведений о ходе экспедиции. Начинает анонимный автор на торжественной ноте:

«Слава Богу! Аминь! В году 1497 король Дон Мануэл, первый из монархов Португалии, носящий это имя, отправил четыре судна на поиски новых земель и пряностей. Мы вышли из Рештелу в субботу 8 июля 1497 г. Дай нам Бог совершить нашу миссию во славу Его. Аминь!»

Попутные ветры за неделю донесли их до Канарских островов. На случай резкой смены погоды и потери друг друга из виду да Гама заранее отдал приказ встречаться на островах Зеленого Мыса в 1000 миль к югу. Следующей ночью опустился густой туман, и один из кораблей — «Сан-Рафаэл» — действительно отстал от товарищей. Когда утром туман рассеялся, их не было. «Рафаэл» следовал прежним курсом. Но 22 июля, когда показались рассыпанные в океане острова Зеленого Мыса, там были только два судна — теперь отстал «Габриэл». При полном штиле, они ждали его четверо суток. К всеобщему облегчению, «Габриэл» появился 26 июля: «Увидев его вечером, мы от радости стали палить из пушек и играть на трубах».

Вначале в экспедиции царило приподнятое настроение. На островах Зеленого Мыса португальцы провели неделю, пополняя запасы пресной воды, мяса и ремонтируя мачты. «3 августа мы взяли курс к востоку», — буднично сообщает анонимный автор, хотя экспедиция готовилась совершить маневр, не имевший прецедентов — по крайней мере, таких свидетельств не сохранилось. Примерно в 700 милях южнее островов Зеленого Мыса, вместо того чтобы следовать далее вдоль африканского побережья, корабли подались на юго-запад в центр Атлантики и сделали огромный крюк. Земля исчезла из вида, впереди была неизвестность.

Правда, девятью годами ранее Бартоломеу Диаш установил, что обогнуть Африку помогают западные ветры, если поймать их в нужной точке посередине океана, но маневр Васко да Гамы был куда сложнее, чем предыдущий эксперимент.

Ясно, что к концу века португальские мореходы сформировали четкое представление о режиме ветров в Южной Атлантике, но как им это удалось — особенно касательно юго-западной четверти, — остается загадкой. Имели ли место тайные миссии между экспедициями Диаша и да Гамы? Как бы там ни было, в сухом, лишенном эмоций журнале нет ни тени сомнений или страха. 22 августа они заметили больших птиц, с виду похожих на цапель, летящих на юго-юго-восток, «точно впереди лежит земля». К тому моменту экспедиция преодолела 800 лиг, или 2 тысячи миль, в открытом море, видя только воду и пустое небо. Отсчет времени вели по церковному календарю. Минуло два месяца, прежде чем хроникер отметил еще что-то, достойное внимания и убеждающее, что они не потеряны в бездне: «Пятница, 27 октября. День св. Симона и св. Иуды. Вечером мы увидели много китов».

Прежде чем штурманы собрались изменить курс и повернуть на юго-запад, корабли ощутили бешеный натиск океана. В 600 милях к югу от Сантьяго на «Габриэле» треснула нок-рея: «Двое суток мы простояли под фоком и нижним гротом», — читаем в дневнике.

Выносливость экипажей подвергалась суровой проверке: каждый матрос раз в восемь часов заступал на четырехчасовую вахту. Время отсчитывали корабельные склянки и выкрикивали юнги. Тяжелую грязную неквалифицированную работу выполняли набранные в тюрьмах преступники: чистили гальюны, тянули тросы и цепи, поднимая паруса и якоря, драили палубу. Рацион моряков состоял из сухарей, солонины, масла, уксуса, бобов и соленой рыбы — а иногда, если удавалось наловить, и свежей. Со временем сухари червивели, крысы становились злее — хотя для борьбы с крысами на кораблях держали кошек. Если позволяла погода, матросам готовили горячую пищу. Гораздо хуже, чем с продуктами, дело обстояло с пресной водой, которая быстро портилась. Чтобы воду можно было пить, в нее добавляли уксус. Пустые бочки для поддержки баланса корабля заполняли морской водой.

Корабельные аристократы — капитаны и штурманы, носящие знаки отличия — свистки на золотых цепочках и плащи из черного бархата, — ели и спали в отдельных каютах, остальные распределялись в зависимости от статуса на корабле — старшие матросы на баке, солдаты под мостиком. В каютах стояло зловоние, но на палубах, где спали заключенные и прочие изгои, было еще хуже. В южных морях люди дрожали от холода под своими козлиными шкурами и штормовками, на соломенных матрасах. Одежда у всех окаменела от соли. Если случался покойник, его заворачивали в его штормовку, как в саван, и швыряли за борт. Нужду справляли в ведра или прямо в море. Никто не мылся. За звоном склянок, криками юнг, призывающих на вахту, за едой, работой по починке снастей, вечерней и ночной молитвами проходило время. В штормовую погоду матросы взбирались наверх, на стеньги и мачты — висели над грозно ревущей бездной, то натягивая, то отпуская ярды тяжелой парусины, под хлещущим дождем и ветром. Когда не штормило и корабли шли гладко, матросы предавались развлечениям — рыбачили, читали (те, кто был грамотен), пели и плясали под флейту и барабан или слушали священника, читающего Евангелие. Карты и прочие азартные игры были запрещены. По праздникам священники проводили на палубе крестные ходы и служили мессу, но без освящения даров — опасаясь, что чаша опрокинется от качки и дары будут осквернены. Музыкантам, помимо развлечения матросов, предписывалось оберегать их нравственность.

От качки, дурной пищи и воды, физического изнурения и недосыпа новички на корабле заболевали дизентерией и лихорадкой, а потом и весь экипаж — несмотря на сухофрукты, лук и бобы в рационе (вначале съедобные) — медленно, но верно начал поддаваться болезни. Симптомы проявились на шестьдесят восьмой день, после восемьдесят четвертого люди начали умирать, через сто одиннадцать дней цинга поразила каждого. Время у да Гамы поджимало.

Среди штормов, экваториальной жары, адского холода южных морей корабли упорно двигались своим курсом, делая примерно 45 миль в день. Где-то на 20˝ ю. д., почуяв перемену ветра, штурманы велели поворачивать обратно к юго-востоку — в надежде вскоре обогнуть мыс. И вот в воскресенье, 4 ноября, лаконичный хроникер снова берет перо, и вовсе не затем, чтобы описать несчастья, постигшие экипаж. Он пишет: «Под килем у нас 110 саженей. В 9 часов на горизонте показалась земля. Мы сдвинули корабли, сами приоделись и салютовали командиру из бомбард, подняв флаги и штандарты». Несложно догадаться, какой накал эмоций кроется за этим лаконичным отчетом. Они не видели землю 93 дня, проделали 4500 миль в открытом море и выжили. Это было крупнейшее достижение португальской навигации. Для сравнения: плавание Колумба на Багамы продолжалось всего 37 дней.

Правда, они немного промахнулись и высадились на берегу широкой бухты в 125 милях к северо-западу от мыса Доброй Надежды. Тут моряки наконец смогли заняться ремонтом, в котором давно нуждались их суда, уборкой, починкой парусов. Они набрали свежей воды и набили дичи. Похоже, что здесь португальцам впервые удалось воспользоваться астролябией, бесполезной на скачущей от качки палубе, и точно определить широту своего местонахождения.

Были и стычки с туземцами. Хроникера удивил тот факт, что многочисленные собаки этих «темнокожих» людей похожи на португальских собак и даже лают, как в Португалии. Одного туземца они поймали, привели на корабль и накормили. Однако толмачи не смогли понять местное наречие. «Они говорят, будто икают», — замечает автор дневника. Это были кой-коин, пастушеские племена Юго-Западной Африки, которых впоследствии европейцы, имитируя их произношение, назвали готтентоты.

Поначалу туземцы не проявляли враждебности. Хроникер даже получил от них подарок: футляр для пениса, какие носили их мужчины. Но потом произошла стычка, в которой да Гама был легко ранен копьем в ногу. «Так случилось, потому что сначала они показались нам людьми робкими, неспособными к насилию и мы не взяли оружие». Португальцы усвоили урок и впредь при высадках проявляли осторожность, бывали хорошо вооружены и при малейшей провокации открывали огонь.

Шесть дней шторм не позволял португальцам обогнуть мыс Доброй Надежды. После нескольких попыток они вернулись в Пастушью бухту — переименованную в бухту Святого Браша (Власа), — где Диаш побывал девятью годами ранее. На этот раз они были в кирасах, с арбалетами и везли в шлюпках артиллерийские орудия — давая понять, что шутки с ними плохи. «Мы можем сильно навредить им, хотя у нас нет к тому охоты», — писал хроникер. Взаимное непонимание, отмечавшее предыдущие встречи на западном побережье Африки, впервые было преодолено. На некоторое время любопытство и желание общаться оказалось сильнее страха и культурных и языковых различий. Португальцы перевезли на берег с грузового корабля товары для обмена, а судно сожгли.

«2 декабря большая группа туземцев — примерно две сотни человек — спустилась к воде. Они привели с собой дюжину быков и коров и несколько овец. Увидав их, мы сели в шлюпки и поехали к берегу. Они заиграли на больших флейтах, производя как высокие, так и низкие звуки, складывавшиеся в довольно приятную мелодию. Удивительно, ибо от негров не ждешь музыкальности. Еще они танцевали под музыку в своем духе. Командир велел и нам играть на трубах и танцевать — что мы и сделали, и он вместе с нами».

Впрочем, единение европейцев и туземцев в ритме и музыке продолжалось недолго — взаимная подозрительность вскоре взяла верх. К вечеру португальцы, испугавшись засады, стали палить по пастухам из малых орудий и рассеяли их. Последнее, что они увидели, покидая Пастушью бухту, — это как туземцы рушат каменный столб с крестом, который только что был возведен. Свою злобу португальцы выместили на колонии тюленей и пингвинов, дав по ним залп из крупного орудия.

У мыса Доброй Надежды по-прежнему бушевала непогода. Шторм разметал маленькую флотилию, и корабли ненадолго потеряли друг друга из виду. 15 декабря, борясь против встречного течения, они миновали место, где Диаш установил свой последний столб, а к 20 декабря течением их оттащило обратно. Именно здесь и взбунтовалась команда Диаша, отказавшись продолжать путь. И если бы не случайный попутный ветер, подхвативший корабли, да Гама не смог бы выбраться из прибрежного лабиринта. «Наконец-то Господь сжалился над нами и мы двинулись вперед, — с явным облегчением пишет автор дневника, — да не оставит нас и впредь милость Его!»

Однако экипаж и корабли были измотаны длительным плаванием. На «Рафаэле» треснул топ главной мачты и утонул якорь. Запасы пресной воды подходили к концу. Матросы, получая по трети литра воды в день, страдали от хронической жажды, тем более что воду для приготовления пищи черпали за бортом. Людей косила цинга. Срочно была необходима передышка.

11 января 1498 португальцы высадились на берег у небольшой реки и сразу ощутили разницу: здесь все было по-другому. Их приветливо и без страха встретили местные жители — высокие люди, совсем не похожие на кой-коин. Это были банту, с которыми толмачам удалось завязать общение. Пополнив запасы воды, путешественники двинулись дальше, вынужденные торопиться, пока дует попутный ветер.

22 января показалось устье еще одной реки — гораздо шире предыдущей, с топкими лесистыми берегами, кишащими крокодилами и бегемотами. «Черные, хорошо сложенные люди» явились навстречу на узких лодках, желая завязать торговлю. Были среди дикарей и гордецы, «с презрением глядевшие на то, что им предлагают».

Все это время португальцев донимала цинга. Многие были в ужасном состоянии. У больных распухали руки и ноги, десны начинали гнить и кровоточить, источая зловоние, зубы шатались, так что они не могли принимать пищу. Паулу да Гама навещал больных и умирающих, раздавал лекарства из собственных запасов, стремясь облегчить их страдания. Но совсем не лекарства и не здоровый воздух — как некоторые полагали — помогли погасить вспышку цинги, а фрукты, в изобилии растущие по берегам реки Замбези, где путешественники задержались на месяц, отдыхая, пополняя запасы воды и продуктов и производя починку судов. Перед отъездом они установили на берегу каменный столб в честь святого Рафаэла. Река Замбези получила название река Добрых предзнаменований. Потеплевший воздух и более высокая цивилизованность местных жителей внушали надежду, заставляли поверить, что после семи месяцев плавания экспедиция наконец достигла Индийского океана.

24 февраля португальцы находились в Мозамбикском проливе между побережьем Восточной Африки и островом Мадагаскар, опасном для парусных кораблей своими водоворотами и течениями. На берегу зеленели высокие деревья, ласковый прибой омывал белые песчаные пляжи. Под ослепительно-синим небом становилось жарче. Опасаясь сесть на мель, португальцы двигались только днем, а ночью стояли на якоре. Так продолжалось до 2 марта, когда в одной широкой и мелкой бухте легкая каравелла «Беррио» вследствие ошибки в измерениях глубины наткнулась на песчаную отмель и застряла. Пока штурман вытаскивал корабль, с ближайшего острова, под звуки медных труб, к ним направилась делегация местных жителей на каноэ. «Они пригласили нас следовать к берегу в порт, если мы того пожелаем. Нескольких человек, которые подняли к нам на борт, мы напоили и накормили, и они отбыли восвояси довольные». Оказалось, что порт называется Мозамбик, а местное население говорит по-арабски. Это был исламский мир, где экспедицию подстерегали опасности другого рода.

Глава 4. «Черт тебя побери!». Март — май 1498 года

Большая круглая географическая карта Фра Мауро, что находилась за тысячи миль от острова Мозамбик в Лиссабоне, в королевском дворце, отбрасывала на его стены собственное отражение мира. Карта не могла похвастаться точностью. Африка на ней присутствовала весьма условно, а Индия и того менее — как рваная окраина обширной круглой Азии. Многие названия были позаимствованы у Николо де Конти, венецианского путешественника XV века. Зато был ясно обозначен Индийский океан с большим торговым портом Каликутом, откуда, согласно Ковильяну, везли пряности. Неизвестно, удалось ли Ковильяну передать в Лиссабон данные о своем путешествии — прежде чем он сгинул в эфиопских нагорьях, — насколько да Гама владел этой информацией и какие секретные послания, карты и инструкции он с собой вез. Скорее всего, автор дневника также был в неведении относительно всего этого. Да Гама снабдили письмом, адресованным «христианскому монарху Индии», которое следовало вручить в Каликуте. Поскольку письмо было написано по-арабски, можно утверждать, что португальцы знали о мусульманском доминировании в Индийском океане. Но их представления о существующих издревле торговых путях, о климате, культурных, деловых, политических отношениях между исламом и индуизмом были весьма ограниченны, что порождало многочисленные ошибки и долгосрочные недоразумения.

Индийский океан, по размерам в тридцать раз превосходящий Средиземное море, имеет форму огромной буквы «M», с Индией посередине в форме V. На западе его ограничивает пустынный Арабский полуостров и вытянутое восточноафриканское побережье, населенное народами суахили, на востоке — барьерные острова Ява и Суматра, тупой конец Западной Австралии отделяет его от Тихого океана, на юге бурлят холодные воды Антарктики. Муссоны в Индийском океане подчиняли своему метроному все, что двигалось близ его поверхности, включая и парусные корабли. Эта великая метеорологическая драма планеты с ее сезонными переменами диктовала торговым путям свои законы. Муссонные ветры, точно шестеренки в часовом механизме, вращаясь из стороны в сторону, перемещали товары через половину земного шара.

В западной части Индийского океана были распространены так называемые доу — легкие суда с длинным тонким корпусом и треугольными парусами различной величины и дизайна — в зависимости от местных традиций. По назначению доу были самыми разными: рыбачьи баркасы водоизмещением в 5–15 тонн и многотонные океанские парусники, габаритами превосходящие карраки Васко да Гамы. радиционно при постройке доу обходились без гвоздей, используя для скрепления бревен кокосовые тросы.

Словом, в отличие от Колумба, бороздившего тихие воды на западе, португальцы угодили в самую гущу мировой торговли. К их появлению в Индийском океане уже тысячи лет существовала сложная система торговых, культурных, религиозных и технических взаимоотношений, посредством которой происходила перевозка товаров из Кантона в Каир, из Бирмы в Багдад. В регионе имелись крупные торговые порты: Малакка на Малайском полуострове, крупнее Венеции, куда поступали товары и пряности с отдаленных островов; Каликут — перечный порт на западном побережье Индии; Ормуз — ворота в Персидский залив и Багдад; Аден близ Красного моря, где сходились все пути в Каир, нервный центр исламского мира. Количество более мелких портов исчислялось десятками. Чего там только не было: черные рабы и мангровый лес из Африки, арабский фимиам и финики, лошади из Персии, опиум из Египта, фарфор из Китая, боевые слоны с Цейлона, рис из Бенгали, сера из Суматры, мускатный орех с Молуккских островов, алмазы с Деканского плоскогорья, хлопок из Гуджарата. Монополии в области торговли не существовало. Континентальные азиатские силы не вмешивались, предоставив море в распоряжение купцов. Понятия о территориальных водах было развито слабо. Немногочисленные пираты не наносили ущерба торговле, во всяком случае, никто не думал заводить военный флот для защиты от их нападений. Звездные флотилии династии Мин появились и исчезли. Словом, Индийский океан представлял собой относительно мирную зону свободной торговли, где вращалась половина мирового богатства, проходя через многие руки. Господь, как говорится, создал море для всех.

Это был мир Синдбада. Из мусульман состояли ключевые группы торговцев, распределенные по побережью от восточноафриканских пальмовых пляжей до островов на востоке Индии, где производили пряности. Ислам распространялся не огнем и мечом, а скорее переходил с борта на борт при торговых сделках. Многонациональный мир, в котором торговля зиждилась на социальном и культурном взаимодействии между исламом, индуизмом, буддизмом, христианством и иудаизмом, богатый, многослойный, поначалу оказался слишком сложен для европейского понимания. Португальцы привыкли к тому, что торговля существует в рамках монопольных прав, за которые приходится бороться — как на западном побережье Африки или в Марокко. Об индуизме они не слышали, зато общение зачастую начинали с агрессии. Они брали заложников и в любой момент готовы были дать залп из пушек, держа зажженный факел у запала. Они вторглись в это море, вооруженные до зубов, попирая все существующие обычаи и почти не встречая отпора.

Город Мозамбик поражал своим богатством. Нигде в Африке португальцы такого не видели: улицы, крепкие дома, крытые соломой, минареты, деревянные мечети. Местные жители — явно мусульмане — в богатой одежде, в кафтанах, шитых шелком и золотом, — говорили по-арабски, и переводчики смогли завязать общение. Гостям оказали неожиданно дружеский прием. «Еще на борту они держались уверенно, будто давно с нами знакомы и пришли продолжить неоконченную беседу». Впервые португальцам удалось услышать нечто крайне любопытное: в порту стояли «белые мусульмане» — торговцы с Аравийского полуострова, — прибывшие на четырех кораблях «с золотом, серебром, перцем, гвоздикой, имбирем, самоцветами и рубинами. И куда бы мы ни шли, — изумленно замечает автор, — всего было в избытке… драгоценные камни, жемчуг, пряности лежали повсюду за бесценок, хоть черпай корзиной». Но более, чем несметные сокровища, португальцев воодушевило известие, что на побережье много христиан и что «пресвитер Иоанн находится недалеко. У него в подчинении много городов, чьи граждане ведут крупную торговлю и владеют большими судами». Умалчивая о точности перевода, далее хроникер пишет: «Мы заплакали от радости и просили у Господа даровать нам здоровья, чтобы достичь того, чего мы желали больше всего на свете».

Не сразу моряки догадались, что их самих принимают за мусульманских торговцев. Когда на борт к ним с визитом пожаловал султан, да Гама пытался поддержать эту иллюзию, — что было нелегко, учитывая, насколько потрепаны были суда и измотаны люди. Султан остался недоволен подарками. Покидая Лиссабон, португальцы, конечно, не знали о богатстве нового мира и взяли с собой безделушки, способные впечатлить разве что вождя дикарей: медные тазы и колокольчики, кораллы, шляпы и скромную одежду. Султан хотел мантию из алой материи. Видя, что эти странные путешественники, прибывшие издалека, не купцы и совсем даже не состоятельны, местные задались вопросом об их идентичности и намерениях. Султан решил, что они турки, и захотел увидеть их знаменитые луки и Коран. Де Гама объяснил, что они прибыли из страны по соседству с Турцией, но оставили свои священные книги дома, убоявшись в плавании потерять их. Зато он продемонстрировал стрельбу из арбалетов и показал султану свои удивительные артиллерийские орудия, которые потрясли мусульманина.

Зная по опыту, что бухта мелководна, и опасаясь, что какой-нибудь из кораблей, как ранее «Беррио», снова застрянет, да Гама попросил у султана дать им лоцмана. Тот дал двоих и велел заплатить золотом. Взаимное недоверие нарастало. В субботу 10 марта, когда корабли отплыли и взяли курс к острову, находящемуся в 3 милях, чтобы тайно отслужить там мессу, один из лоцманов прыгнул за борт. Навстречу шлюпкам, которые были спущены в погоню, с острова вышли шесть вооруженных кораблей, дабы вынудить португальцев вернуться в порт. К этому времени, скорее всего, местные догадались, что они не мусульмане. Залпы из орудий обратили нападавших в бегство.

Время поджимало, надо было срочно уезжать. Однако вмешалась погода. Встречным ветром корабли отогнало обратно к острову, где они задержались на десять дней. Султан пробовал помириться, высылая переговорщиков, но португальцы не верили ему. К несчастью, на острове не было ни ручья, ни другого источника, а вода у моряков заканчивалась. В ночь 22 марта они предприняли попытку вернуться в порт Мозамбик, прихватив с собой второго лоцмана, которого все это время держали у себя. Но лоцман либо не хотел, либо не мог найти источник. Вечером следующего дня был обнаружен ручей, который охраняли двадцать человек. Артиллерийскими залпами португальцы разогнали охрану, но набрать воды не смогли. Борьба за воду продолжалась до 25 марта, пока постоянный пушечный огонь не вынудил охрану скрыться в городских стенах. Набрав воды, португальцы схватили на берегу несколько заложников — в целях более успешной навигации, дали на прощание пару залпов по городу и отбыли.

Настроение у всех было подавленное. Моряки не без оснований опасались, что так пойдет и дальше. Капитаны лютовали, срывая зло на команде. Требовалось срочно пополнить запасы провизии и найти надежный дружественный христианский порт, однако такого шанса все не выпадало. Продвижение к северу происходило с трудом. Дул встречный ветер, пленный лоцман — по оплошности либо по злому умыслу — не указал порт Килва, где, как предполагали португальцы, живет много христиан. Негодник был выпорот, а экспедиция вскоре прибыла в порт Момбаса.

«В Вербное воскресенье мы с радостью бросили якорь в Момбасе, — пишет хроникер, — ибо надеялись назавтра сойти на берег и присутствовать при мессе совместно с христианами, которые, по сообщениям, проживали в городе, в отдельном от арабов квартале». Расстаться с мечтой о христианском сообществе было нелегко.

Но высадка в Момбасе не состоялась. Вначале португальцев приветствовал султан. Двое из команды — скорее всего, заключенные — отправились на берег, где их хорошо приняли. Они встретили «христиан», «которые показали им бумагу, объект своего поклонения, с изображением Духа Святого». Таково было одно из самых глубоких, почти комических ранних заблуждений португальцев насчет индуистов, о которых они ничего не знали и долго принимали за христианскую секту с их собственными иконами. Эти люди, поклоняющиеся неизвестным европейцам антропоморфным образам, соответствовали представлению о далеких христианских общинах, бытовавшему в Европе.

Султан хотя и прислал образцы пряностей, предлагая сделку, но слухи о мозамбикском инциденте явно опередили их. Когда португальцы, поверив султану, направились в порт, дрейфующий «Габриэл» наткнулся на другое судно. Лоцманы, очевидно из страха перед наказанием, прыгнули за борт, где их подобрали местные лодки. Португальцы занервничали. Ночью они под пыткой вырвали у двоих заложников «признание», что султан велел задержать суда в отместку за обстрел Мозамбика. На следующий день португальцы собирались продолжить, но оба заложника бросились в море — хотя руки у них были связаны, — предпочтя смерть пытке кипящим маслом.

В полночь вахтенные заметили в залитом лунном свете море нечто, поначалу принятое ими за косяк тунца. Оказалось, что это люди, которые бесшумно приближались к кораблям. Добравшись до «Беррио», они сначала попробовали перерезать якорный трос, потом полезли на ванты, но, «поняв, что их обнаружили, прыгнули в море и убрались».

Утром 13 апреля флотилия взяла курс на Малинди, в 70 милях к северу, в надежде встретить там более дружественный прием. Хроникер отмечает, что больные цингой начали выздоравливать, «потому что климат в этих местах уж очень хорош». Скорее всего, улучшение наступило благодаря местным апельсинам, содержащим витамин С, большой запас которых сделали португальцы.

И все-таки силы путешественников были на исходе. После очередной остановки один из якорей пришлось обрубить, потому что матросы не смогли втащить его на борт. Однажды португальцы увидели в море две лодки и бросились в погоню, ибо нуждались в лоцмане для навигации в прибрежных водах. Первый из захваченных сбежал, они поймали второго. Все семнадцать пассажиров лодки, включая старика благородной наружности и его жену, бросились за борт, чтобы не попасть в руки пиратов, однако португальцы захватили всех, а также забрали груз, бывший на лодке: золото, серебро, большое количество маиса и другой провизии. С тех пор грабить суда и брать заложников стало для них обычным делом.

К вечеру 14 апреля экспедиция достигла Малинди. Хроникер ностальгически описывает высокие беленые дома во много окон среди плодородных полей и зелени, которые, вероятно, напоминали ему родной городок на берегах Тежу. Назавтра была Пасха, но никто не объявлялся с визитом. Слухи и здесь опередили их приезд. Да Гама высадил на отмели против города старика-пленника, поручив тому посредническую миссию. Первоначальный ответ султана был по традиции благожелателен. Старик вернулся и передал, что «султан будет рад познакомиться и предоставить капитану все, что есть в его землях, а также лоцманов». Да Гама подогнал корабли ближе к берегу, но от высадки отказался, говоря, что «его господин» запретил им покидать суда. Переговоры состоялись в море на лодках и прошли довольно успешно. Султан прислал овец и пряности, попросил записать ему имя монарха и изъявил желание отправить к нему послов или письмо. Смягчившись, да Гама в знак доброй воли отпустил заложников. Так португальцы неожиданно для себя получили первый урок политической дипломатии, принятой среди народов Индийского океана. Дело в том, что султану требовались союзники для борьбы с торговыми конкурентами. Христианам еще предстояло научиться оборачивать подобные союзы себе на пользу, разжигая религиозную вражду и утрируя религиозные различия соперников. Ну а пока стороны с безопасного расстояния обменивались церемониальными любезностями. «Султан с удовольствием объехал наши корабли, а бомбарды дали залп в его честь», — пишет хроникер. Последовал обмен визитами: снова на берег выслали заключенных. Султан на бронзовом троне восседал у воды в окружении музыкантов, играющих серенады. Рядом разыгрывали представление конные всадники. Но да Гама все-таки отказался сойти на берег и посетить престарелого отца султана.

Между тем португальцы с радостью узнали о прибытии в Малинди четырех судов индийских христиан, и вскоре эти «христиане» поднялись к ним на борт. Увидев изображение распятого Христа и Богоматери, индийцы упали ниц и принялись молиться. С собой они привезли гвоздику, перец и другие ценности. На кораблях у них были пушки, порох, и ночью, под крики «Христос! Христос!» небо расцветилось красочным салютом в честь единоверцев. На ломаном арабском они просили да Гаму не сходить на берег и не доверять мусульманам. Подобных христиан португальцы видели впервые. «Эти индийцы очень смуглые, — замечает автор дневника, — одежды на них мало. Они носят длинные бороды, волосы заплетают в косы. Они сказали нам, что не едят говядины».

Судя по всему, эти долгожданные единоверцы кричали не «Христос, Христос», а «Кришна, Кришна».

В Малинди царил нескончаемый праздник: «Мы простояли девять дней против города, и все это время там устраивали какие-то торжества, фейерверки, музыкальные представления». Но да Гаме требовался штурман. Пришлось взять еще одного заложника, которого обменяли на «христианина», пожелавшего провести экспедицию через океан, куда португальцы жаждали попасть. Этот человек был, скорее всего, мусульманин-гуджарати, имеющий карты побережья Западной Индии и навыки работы с квадрантами для астрономических измерений. 500 лет спустя арабские мореходы все еще будут проклинать этого мусульманина, который выдал франкам, европейцам или ференги, секреты навигации в Индийском океане.

24 апреля с попутным муссоном экспедиция вышла в море, имея целью добраться «до города под названием Каликут». Подобное строение фразы указывает на то, что автор дневника услышал это название впервые. Вряд ли кто из экипажа четко представлял себе, куда они, собственно, направляются.

Они взяли курс на северо-восток. Попутный ветер подхватил их и на удивление быстро помчал наискосок через новый океан. Ночью 29 апреля моряки с радостью отметили возвращение полярной звезды, которой не было, пока они находились в Южной Атлантике. В пятницу, 18 мая, преодолев 2600 миль в открытом море всего за 23 дня, они увидели высокие горы. На следующий день по палубам загремел ливень, стало темно, в небе затрещали молнии. Это была прелюдия к сезону муссонных дождей. Когда шторм закончился, штурман узнал местность. «Он сказал нам, что мы находимся близ Каликута, куда мы и стремились».

Маленькая флотилия да Гамы. Корабль с припасами был сожжен после того, как обогнули мыс

Индия впервые предстала им сквозь пелену дождя. Во мраке маячили горные вершины — Западные Гаты, длинная горная цепь, опоясывающая Юго-Западную Индию. Еще моряки увидели лесистые склоны, узкую долину, белый песок в полосе прибоя.

Можно предполагать, с каким чувством португальцы смотрели на берег. 309 дней назад, покинув своих близких в Рештелу, они пустились в плавание. 12 тысяч миль стоили жизни многим из них. Но путь позади, начавшийся с экспедиций принца Энрике, был куда длиннее. Нелегкий спуск вдоль африканского побережья, изучение рек, корабли и целые поколения моряков, сгинувшие вдали от родины, — вот что предшествовало этому событию. Момент, когда португальцы сквозь дождь и туман впервые разглядели Индию, был поистине историческим. Васко да Гама покончил с изоляцией Европы, доказав, что Атлантический океан — это не преграда, а дорога, которая связывает два полушария. Однако в дневнике нет ничего, кроме сухих фактов, а документы более позднего времени лишь мельком упоминают это достижение как значительное.

Капитан щедро расплатился со штурманом, и экипаж «вознес хвалы Господу за то, что они благополучно завершили свое плавание и достигли заветной цели». Португальцы прибыли в необычное время. С началом сезона муссонов навигация прекращалась, и других кораблей у побережья не было. Их тут же заметили. Помимо времени появления, интерес вызывали их диковинные для Индийского океана суда. Местные жители, приблизившиеся на лодках, чтобы рассмотреть чужаков, указали, что Каликут находится немного в стороне. На следующий день да Гама отправил с ними на берег матроса по имени Жуан Нанеш, выкреста, которому суждено было совершить самую знаменитую высадку в португальской истории.

Толпа на берегу приняла его за мусульманина и отвела к тунисским торговцам, которые, как оказалось, знали немного по-кастильски и по-генуэзски. Встреча вызвала взаимное изумление. С Нанешем заговорили на языке его континента. «Черт тебя побери, — услышал он, — как ты сюда попал?»

Нанеш наверняка был разочарован. Наверное, мир показался ему размером с деревню. Стоило ли ехать за тридевять морей, чтобы услышать почти родной язык? Португальцы не подозревали, что арабская торговля охватывает столь огромное пространство, от Гибралтара до Китайского моря.

«Мы прибыли, — отвечал Нанеш, собравшись с мыслями, — в поисках христиан и пряностей».

Наверное, он отвечал так, как наставлял их король Мануэл. Тунисцы ему не поверили. Они не могли взять в толк, каким образом и почему именно португальцы очутились в Индии.

«Но отчего король Кастилии, король Франции или синьория Венеции не посылают сюда людей?»

Нанеш, преисполненный гордости за свою новообретенную родину, отвечал, что король Португалии этого не дозволяет. Торговцы пригласили его к себе домой, вкусно накормили — пшеничным хлебом и медом — и с радостью сопроводили его на борт португальского корабля.

«Какая удача, какая удача, — закричал один из них, едва увидев нас! — Тут много рубинов, много изумрудов! Благодарите Бога, что оказались в этой земле, полной сокровищ!» Мы изумленно слушали его, не веря собственным ушам. Неужели и впрямь в этой дали нашелся человек, что изъясняется на понятном нам наречии?

Встреча с дружественными мусульманами шокировала португальцев — не менее, чем последующие события, будто в руках у них перевернулся телескоп, в который они ранее смотрели не с того конца. Оказалось, что Европа существует в невежестве и изоляции, а не это море, куда они наконец попали. Им очень повезло: один из тунисцев, прозванный ими Монкайд, вызвался быть их проводником в этом новом мире. Он с ностальгией вспоминал португальцев и их торговые суда в Северной Африке еще во время правления Жуана II и предложил познакомить их с традициями, порядками в Каликуте, чем оказал неоценимую помощь. В городе, сказал он, есть король, или заморин — повелитель моря. Он «с готовностью примет капитана — посланника от заморского монарха, особенно если тот хочет наладить торговлю с Каликутом и если посланник имеет на борту товар — поскольку казна полнится в основном от таможни».

Несмотря на отсутствие удобной природной гавани, Каликут утвердился как главный центр торговли пряностями на малабарском побережье, потому что местные правители были мудры и справедливо относились к торговцам. «Тут не важно, откуда приплыл корабль и куда направляется, — пишет посетивший Каликут в XV веке, — отношение ко всем одинаковое, все платят одинаковую подать». В городе существовала крупная и хорошо организованная исламская община, известная как Маппила. По происхождению члены ее были потомками моряков-мусульман и индийцев низших каст, а также приезжих торговцев с Аравийского полуострова — «купцов из Мекки», как их тут называли. Все они жили в гармонии со своими хозяевами — индийцами, относящимися к высшим кастам, к взаимной выгоде и удовольствию. В свое время еще китайцы, прибыв сюда с экспедицией, отмечали удивительную идиллию в отношениях различных религиозных групп. «Один из прежних правителей заключил договор с мусульманами, — писал хроникер Ма Хуань. — „Мы не едим говядины, вы не едите свинины, — сказал правитель, — давайте уважать обычаи друг друга“. И этот уговор строго блюдут по сей день». Только португальцам в будущем было суждено подорвать эти гармоничные отношения.

Заморин традиционно делил с другими высокородными индусами дворец в пригороде Каликута, а также имел резиденцию в городе, на возвышенности, откуда мог наблюдать за тем, что происходит в гавани. Все прибывающие суда должны были платить пошлину. В резиденцию, где он обычно принимал заморских купцов и посланников, были отправлены на разведку двое заключенных.

Ответ заморина был скорым и доброжелательным. Он одарил посыльных подарками и выразил готовность встретиться с капитаном. Также он предложил португальцам лоцмана, дабы тот отвел корабли в более удобную бухту неподалеку. Да Гама согласился перевести корабли, но потом, помня печальный опыт у побережья Африки, отказался заходить в бухту, которую указал лоцман. Подозрительность и ошибочное истолкование мотивов будут преследовать португальцев в этом новом мире.

А на борту тем временем разгорелся спор — офицеры обсуждали, что делать дальше. В мусульманских торговцах они подозревали худшие намерения, и большинство согласились, что командиру слишком опасно сходить на берег. Даже если население тут в основном христианское (как они полагали), присутствие в городе враждебно настроенных иноверцев значительно повышает риск при высадке. Да Гама доказывал, что ничего другого им не остается. Он приехал в Индию как посланник короля и должен лично вести переговоры даже с риском для жизни. Он возьмет с собой охрану и быстро вернется обратно. «Я не собираюсь задерживаться на берегу, дабы не провоцировать мусульман на козни против меня. Я лишь побеседую с королем и вернусь не позднее чем через три дня». Прочие должны были оставаться на борту под командой его брата. У берега будет дежурить вооруженная шлюпка для осуществления связи. Если возникнет опасность, все должны будут уходить.

Утром в понедельник, 28 мая, да Гама, в сопровождении 13 человек, отправился на берег. Среди них были переводчики и анонимный хроникер. «Мы надели наше лучшее платье, — пишет он, — спустили бомбарды в шлюпки, взяли трубы и много флагов». Это была равно блестящая и хорошо вооруженная делегация. Наконец моряки, пошатываясь от долгой качки, вышли на берег — при полном параде и под фанфары — так, по крайней мере, впоследствии изображали эту сцену художники. Скорее всего, они многое приукрасили.

Их приветствовал городской управляющий во главе большой группы людей, вид которых не мог не вызвать настороженность. Там были бородатые длинноволосые мужчины с блестящими в мочках ушей золотыми серьгами. Иные — по пояс голые — держали в руках обнаженные мечи. Это были найяры, члены касты воинов — в детстве они приносили клятву защищать своего господина до самой смерти. Они держались почтительно, и потому португальцы, считавшие их христианами, вскоре почувствовали себя свободнее.

Да Гама ожидал паланкин под большим зонтом, в каких перемещались важные персоны. Шестеро мужчины поставили паланкин себе на плечи и пустились вперед бегом, да так быстро, что делегация едва поспевала за ними. По дороге к ним присоединилась большая толпа.

Во дворце им предложили угощение из риса, масла и великолепной отварной рыбы. Городской голова и его свита отбыли в соседний дом — так, очевидно, полагалось по кастовым законам. Да Гама от еды отказался, чувствуя слишком большое нетерпение и недоверие к индийцам.

Затем их усадили в две связанные вместе лодки и повезли по реке, а следом потянулась целая кавалькада сопровождающих. На берегах, среди пальмовых деревьев и разнообразных судов, которые вытащили для просушки, толпилось множество народу. «Все пришли поглазеть на нас, — пишет автор дневника. — Когда мы причалили, капитан снова сел в паланкин». По мере приближения к городу толпа вокруг сгущалась. Женщины выскакивали из домов с детьми на руках и шли за ними. В описании проскальзывает нота клаустрофобии и растерянности, будто автор испуганно вертит головой, не понимая, что тут происходит. Их окружили люди необычной внешности, какие им не встречались нигде в Африке: бритые длиннобородые мужчины, женщины «низкорослые и уродливые», но с головы до пят в золотых украшениях. Даже на пальцах горели перстни с драгоценными камнями, свидетельствующие о богатстве владельцев. Но в общем люди были «доброжелательные и умеренного нрава». И своим количеством поражали больше, чем наружностью.

В городе их сначала повели в церковь — «большую, как монастырь, из тесаного камня, покрытого цветными плитками». Португальцы пока не догадывались, что это индуистский храм, а не церковь некоей христианской секты. Перед входом были два столба — вероятно, лингамы бога Шивы. Внутри они увидели святилище с бронзовой дверью, за которой был «образ, по их словам, Богородицы». Трудно сказать, что было утеряно в сложном процессе перевода, но да Гама с молитвой опустился на колени, а священники окропили его святой водой и дали им «белой глины, которую христиане в этой земле наносят себе на лица и руки». Автор отмечает изображения святых в коронах, «нарисованных в разнообразной манере, с зубами торчащими вперед и четырьмя или пятью руками».

Когда моряки вышли на улицу, пришлось бить в барабаны, дуть в трубы и волынки и палить из мушкетов, чтобы расчистить себе путь в толпе. Лишь на закате они добрались до дворца. «С трудом мы преодолели четыре двери, отбиваясь от любопытных», — пишет хроникер. Наконец они пришли в зал для аудиенций — «просторное помещение с деревянными сиденьями в несколько рядов, как в наших театрах». На полу лежал ковер из зеленого бархата, стены были обиты разноцветным шелком. Перед ними сидел человек, которого они считали христианским монархом и ради встречи с которым проделали 12 тысяч миль.

Глава 5. Заморин. Май 1498 — август 1499 года

Португальцам индийский монарх сразу показался весьма примечательным: «Король имел смуглую кожу, был крупной комплекции и довольно сильно в летах. На голове у него была шляпа или митра, украшенная драгоценными камнями и жемчугом, и в ушах блистали драгоценные камни. На нем был великолепный хлопковый камзол с пуговицами из крупного жемчуга и петлями, отделанными золотой нитью. До колен его прикрывало белое калико. Пальцы на ногах были украшены золотыми песнями с драгоценными камнями, а равно и его ноги и руки были покрыты браслетами из золота».

Заморин возлежал в позе восточной неги на зеленом атласном диване, жуя листья бетеля и сплевывая в большую золотую плевательницу. «По правую руку от монарха помещалась неохватная золотая чаша с травами. Всюду стояли серебряные кувшины. Над диваном был позолоченный навес».

Проводник заранее объяснил да Гаме, как вести себя в присутствии важной персоны: не подходить слишком близко и говорить держа руки против рта. Гостям предложили фрукты и воду в серебряных кувшинах, пить из которых следовало не касаясь их губами. Португальцы стали лить воду себе в горло, захлебываться и намочили лица и одежду, чем немало позабавили заморина.

В зале, как и повсюду, было многолюдно. Гостям это не понравилось. Когда да Гама попросили произнести речь, он гордо отказался и потребовал личной беседы с монархом. Его провели во внутренние покои, и там он через переводчиков объяснил цель своего визита в землю Индии, «которую они ищут уже шесть десятков лет». Их король, «самый могущественный и богатый человек на свете», послал их отыскать здесь христианских правителей. Письма Мануэла он обещал доставить на следующий день, полагая, что заморин и есть тот самый христианский правитель.

Время было уже позднее. По заведенному обычаю заморин спросил, где гости хотят остановиться на ночь — в доме христиан (то есть индуистов) или у мусульман. Да Гама попросил отвести им отдельный дом. В десять часов они вышли на улицу, по-прежнему запруженную народом. Начался ливень. Под ногами чавкала жирная тропическая грязь. Да Гаму несли на палантине, закрывая от дождя зонтом. Носильщики двигались так медленно, что он наконец потерял терпение и стал жаловаться. Ему предложили лошадь без седла, но он отказался. Так продолжалось, пока они не пришли в отведенный им дом, куда матросы уже доставили кровать капитана, бывшую на шлюпке, а также дары для заморина. Проведя долгий, напряженный день, полный впечатлений, в толпе и скученности, протащившись несколько миль под душным ливнем и, вероятно, еще не вполне отойдя от морской качки, португальцы в изнеможении свалились и уснули.

Доверие к ним заморина — когда бы таковое вообще имело место — быстро испарилось. Если их дары вызвали усмешку в Мозамбике и Малинди, то здесь дело обстояло еще хуже. На следующее утро да Гама собрал посылку во дворец: двенадцать штук полосатой ткани, четыре красных плаща, шесть шляп, четыре нитки коралловых бус, шесть медных тазов, головку сахара, по бочонку меда и масла. Все это могло впечатлить вождя африканских дикарей, но не правителя богатейшей торговой области в Индийском океане. Увидев эти «дары», городской голова только рассмеялся. «Самые бедные купцы из Мекки или других земель дарят нам больше… Если он хочет сделать подарок, то это должно быть золото», — заявил он и наотрез отказался передавать посылку заморину. Присутствующие там торговцы-мусульмане также уничижительно отозвались о португальских подарках.

Требовалась срочная и жесткая реакция. Да Гама в ярости отвечал, что он не купец, а посланник, и если королю Португалии будет угодно, то в следующий раз он пришлет более щедрые дары. И потребовал встречи с заморином, дабы лично объяснить ситуацию. Его попросили немного подождать — за ним, мол, придут.

Он ждал, теряя терпение. Вестей из дворца не было. Вероятно, мусульманские купцы что-то пронюхали о случившемся ранее на побережье Суахили, об обстрелах и стычках португальцев с местными жителями. Ибо при всей свободе торговли в Каликуте каждый из участников заботился о своих интересах. К примеру, по некоторым сведениям, в свое время мусульман использовали, чтобы не допустить в город китайских торговцев. Наверное, мусульмане нашептали местному правителю, что да Гама авантюрист или, хуже того, пират. И может быть, даже предложили его убить.

Проведя целый день в напрасных ожиданиях, да Гама был зол как черт. Его товарищи, напротив, прекрасно себя чувствовали на берегу. «Мы пели, танцевали под звуки труб и веселились», — пишет хроникер.

Утром их все-таки проводили во дворец, заставив ждать еще четыре часа. Да Гама воспринял это как намеренное оскорбление. Наконец им сообщили, что заморин согласен принять только капитана и еще двоих, а прочие пусть остаются в приемной. Все решили, что это не к добру, но делать было нечего.

Да Гаму сопровождали секретарь и переводчик. В дверях на этот раз топтались вооруженные до зубов стражники.

Вторая встреча прошла холодно и сумбурно. Заморин спросил, почему их не было вчера. Он не мог взять в толк, какие у них могут быть мотивы помимо торговли и почему если они прибыли из богатой страны, то не привезли подарки. Зачем они приехали? Что их интересует? Драгоценные камни или люди? Если люди, то почему они приехали с пустыми руками? Ему, очевидно, донесли, что на одном из кораблей есть золотая статуя. Это был образ святой Девы Марии. Да Гама сказал, что статуя не золотая, а деревянная и позолоченная. А будь она из золота, он бы все равно с ней не расстался, ибо она хранила их во время долгого плавания и будет хранить на обратном пути. Когда дело дошло до чтения арабской копии письма, да Гама, не доверяя мусульманам, отдал копию своему «христианскому» переводчику, но оказалось, что тот не умеет читать, хоть и говорит по-арабски и на языке малаялам. После того как письмо все-таки перевели, заморин немного смягчился — видимо, поверил, что да Гама не пират. И разрешил продать товары, имеющиеся у них на судах, по наилучшей цене. Португальцы больше никогда не встречали заморина.

Да Гама, взвинченный, полный неуверенности и подозрений, покинул дворец. На обратном пути он снова отказался от лошади и потребовал паланкин. Из дневника мы узнаем, что товарищи да Гамы, шедшие позади, отстали и потеряли его из виду за стеной тропического ливня. Придя в селение Пандарани, где стояли корабли, они нашли своего капитана в гостевом доме. Да Гама, злой как черт, требовал у градоначальника лодку, желая вернуться на корабль, на что тот резонно отвечал, что ночью кораблей, стоящих в море, все равно не найдешь и надо подождать до утра. Наутро да Гама повторил свою просьбу, но градоначальник, ввиду непогоды, велел сначала подогнать корабли ближе к берегу, дабы переход прошел гладко. Португальцы опасались ловушки, подстроенной местным мусульманским лобби, а градоначальник боялся, что гости улизнут, не заплатив таможенной пошлины. Да Гама сказал, что у них с братом уговор: в случае опасности тот поднимает паруса и возвращается в Португалию. Получив приказ причалить, брат, конечно, почувствует подвох, снимется и уйдет. И пригрозил пожаловаться заморину, своему «единоверцу». В ответ градоначальник поставил в дверях стражников, велев им не спускать с гостей глаз, и потребовал отправить на берег паруса и штурвалы, если уж сами корабли остаются в море. Да Гама отказался. Тогда мусульманин заявил, что уморит моряков голодом. «Это нас не страшит», — отвечал да Гама. Противостояние нарастало.

Да Гаме все-таки удалось тайком отправить гонца на берег, где дежурила шлюпка, с приказом вернуться к судам и укрыть их в надежном месте. Да Гама опасался, что иначе суда захватят и всех его товарищей убьют, не говоря уж об их делегации, которая и так находилась в руках неприятеля.

На следующий день пленники испытали настоящий страх. «Весь день прошел в волнении, — пишет хроникер. — Число наших стражей увеличилось в несколько раз. Нас уже не выпускали на улицу, мы могли передвигаться лишь в маленьком дворике у дома. Мы ждали, что нас разлучат или того хуже. Нас сторожили сотни людей с мечами, топорами, секирами, луками и стрелами. После доброго ужина, приготовленного из деревенской провизии (в этом мы все-таки не могли себе отказать), иные из нас заснули, а другие несли караул, а после менялись. Так прошла ночь». Вероятно, моряки думали, что это их последняя ночь.

Но утром проблема неожиданно разрешилась. Тюремщики явились к ним «с добрыми лицами» и заявили, что они свободны — пусть только перенесут на берег привезенные товары. Дескать, капитан неверно истолковал слова заморина. У них положено, чтобы заморские купцы сразу по прибытии производили разгрузку и продавали свой товар и чтобы команда оставалась на берегу, пока все не будет продано. Да Гама тут же отправил записку брату с просьбой прислать «кое-что», но не все. Это было исполнено. Два матроса остались для торговли, а пленники отбыли восвояси. «Мы возрадовались и вознесли хвалу Господу за наше избавление от рук людей, имеющих не более здравого смысла, чем дикие звери».

Заморин, вероятно, не знал, как обращаться с этими чужестранцами, которых нельзя отнести ни к одной категории торговцев, но которые явно прибыли от имени великого и богатого монарха — судя по их мощным быстроходным кораблям. Ему не хотелось упускать потенциальные возможности.

Однако торговцы-мусульмане неодобрительно отнеслись к вторжению этих неверных. Неизвестно, замышляли ли они убийство, но враждебность их явно была причинами как коммерческого, так и религиозного характера, равно как и в Северной Африке, где португальцы много десятилетий вели против мусульман священную войну и где подозрительность, агрессия, захват пленных были для обеих сторон в порядке вещей.

Наконец небольшая товарная партия прибыла на берег и была представлена в одном из домов морского порта Пандарани. Торговцы, пришедшие осмотреть товары, презрительно зафыркали, видя, насколько они жалки. «Они плевались и повторяли: Португалия, Португалия!» Да Гама отправил заморину жалобу и попросил переместить товары в Каликут, и тот, в виде жеста доброй воли, велел градоначальнику сделать это за казенный счет, что и было исполнено. Португальцы тут же прониклись подозрениями, поскольку не ожидали такой благосклонности, и истолковали ее неверно. «Это не к добру, ибо его убедили, что мы воры и приехали грабить».

Так или иначе, им представился шанс принять участие, пусть пока скромное, в коммерческой жизни города. Моряков выпускали в город по трое, и они, сменяя друг друга, пытались продать свой товар: браслеты, одежду, сорочки и другие вещи. Результаты их разочаровали. Например, сорочки тонкого шитья ценились тут в десять раз дешевле, чем дома. Но зато на выручку они купили немного пряностей и драгоценных камней.

В последующие недели португальцы начали узнавать другие слои местного общества. Вдоль дороги в Каликут жили семьи рыбаков — людей низшей касты, среди которых они встретили теплый прием. Их приглашали «оставаться, есть и спать», что, вероятно, также включало сексуальные услуги от легкодоступных малабарских женщин. Потом эти бедняки вместе с детьми являлись на борт, чтобы обменять рыбу на хлеб, и были столь многочисленны, что порой до самой темноты не удавалось от них избавиться. Они буквально вырывали галеты из рук у матросов, хотя те и сами жили впроголодь, но да Гама велел относиться к ним по-доброму, чтобы они хорошо отзывались о гостях.

Сметливые и любознательные португальцы с интересом наблюдали существовавшее в местном обществе разделение, как и вообще все местные особенности. Информация о механизмах и ритмах торговли, о товарных сетях, покрывающих Индийский океан, которую они почерпнули за несколько недель неформального общения, окажется незаменимой для последующих экспедиций.

Княжество Каликут являлось крупным производителем имбиря, перца и корицы, но «корицу лучшего качества производили на острове под названием Цейлон, в восьми днях пути к югу». Гвоздику везли с острова Малакка. Малаккские суда (прибывавшие с Аравийского полуострова за пятьдесят дней пути) добирались с грузом до Красного моря, затем товар после серии пересадок попадал в Каир и отправлялся вверх по Нилу в Александрию, где его ждали венецианские и генуэзские галеры. Это было очень неудобно и неэффективно хотя бы с точки зрения грабежей и поборов, с которыми купцы неизбежно сталкивались по дороге. Португальцы хотели вмешаться и предложить собственный путь.

В Каликуте июль и август считались мертвым для торговли сезоном. Индийцы ждали, пока попутные муссоны принесут к ним купцов из Аравии и Персидского залива. В порту шли приготовления. Влажный воздух был напитан ароматами пряностей. Высились ящики с китайским фарфором и глазурью; медная руда, обработанные металлы, драгоценные камни ждали покупателей. Неудивительно, что португальцы так мало выручили за свой товар.

В Каликуте они прослышали о загадочных гостях, которые являлись сюда много лет назад — «длинноволосые, как немцы, и безбородые» — и явно издалека, что предполагало хорошую техническую оснащенность их судов. «Они имели кирасы, шлемы с забралом и оружие на длинных древках, как копья. На судах у них были бомбарды — короче наших, и по четыре мачты, как у испанцев. Их корабли числом двадцать — двадцать пять являлись сюда раз в два года. Неизвестно, что это были за люди и какие товары привозили — кроме тонкого льняного белья и изделий из латуни. Покупали они пряности».

В таком виде дошли до португальцев слухи о великих китайских экспедициях династии Мин, оставивших после себя в Индийском океане властный вакуум, ждущий заполнения. А также, подобно всем морским бродягам, генетический след. Население на Малабарском побережье имело отдаленное внешнее сходство с азиатами.

В конце июля да Гама засобирался в обратный путь. Они продали все, что смогли, и надо было торопиться, пока в порт не нагрянули арабские корабли и ветер не переменился на встречный.

Воодушевленный первыми сделками, да Гама захотел оставить в городе торговое представительство. Об этом он уведомил заморина, отправив ему подарки, и попросил у него посланников (заложников), которые должны были ехать с ним в Португалию, и несколько мешков пряностей. За пряности он обещал, если потребуется, заплатить.

Заморин отнесся к его предложению холодно. Гонец да Гамы, Диогу Диаш, ждал четыре дня, пока его примут. Даже не взглянув на дары, заморин снова потребовал уплатить торговую пошлину, как было заведено в его пределах, и уезжать. Однако гонцу не позволили вернуться на корабль, чтобы сообщить эти требования, — его и еще нескольких сопровождавших его моряков задержали вооруженные стражники. Также было велено не подпускать лодки к кораблям португальцев. Заморин по-прежнему опасался, как бы гости не скрылись, не уплатив пошлины.

Недоразумения продолжались. Да Гама, кажется, не понимал, чего от него хотят. Он полагал, что жалкие товары, оставленные им на берегу, являются залогом его порядочности. По его мнению, во всем были виноваты торговцы — мусульмане, из соображений коммерческой конкуренции убедившие «христианского короля» в том, что «они воры и, раз они явились в Каликут, никто больше не приедет из Мекки. Они ничего не дают, только забирают. Их надо убить. Торговля с португальцами не принесет ему прибыли, и его государство ожидает крах». Если по сути его предположения были верны, то насчет подкупа короля с целью получить добро на устранение конкурентов он, похоже, ошибался. Все это время он продолжал пользоваться советами двоих тунисцев, которых встретил после высадки и которые учили его ориентироваться в этом сложном чужом мире.

Тем временем заложникам удалось тайком передать да Гаме записку, и он разработал план по их освобождению. 15 августа на лодке пожаловали местные купцы, предлагая купить драгоценные камни, но на самом деле — разведать настроение португальцев. Капитан принял их как ни в чем не бывало, будто не знает о заложниках. Видя, что опасности нет, и другие индийцы начали посещать корабли. Всех принимали и кормили. 19 августа прибыли 25 человек, шесть из которых были высокородные горожане. Да Гама, воспользовавшись шансом, захватил 18 человек и потребовал обмена на своих моряков. 23 августа, дабы припугнуть индийцев, он сделал вид, что уходит в Португалию, отошел от берега на 12 миль, но на следующий день вернулся и бросил якорь в виду города.

Начались переговоры. Когда явилась лодка с предложением обменять одного Диаша, да Гама решил, что индийцы тянут время, дожидаясь, когда на помощь прибудут арабские корабли из Мекки. Он пригрозил обстрелом, если ему не вернут всех его людей.

Его угрозы возымели действие. Испуганный заморин спешно вызвал Диаша, чтобы отправить его восвояси, но сначала продиктовал письмо для короля Мануэла, которое переводили с малаями на арабский, а затем на португальский. По индийскому обычаю Диаш записывал текст железным пером на пальмовом листе: «Дворянин Васко да Гама, подданный Вашего Величества, прибыл в мою страну, к моему удовольствию. Моя страна богата корицей, гвоздикой, имбирем, перцем и драгоценными камнями. В обмен я прошу золото, серебро, кораллы и материю пурпурного цвета». Наверное, заморин прощупывал возможности торговли на будущее. Также он позволил возвести на берегу каменный столб с крестом — символ истинных намерений португальцев.

А на море торг продолжился. Обмен пленниками произошел в лодках, ибо никто из индийцев не осмелился подняться на борт «Рафаэла». Однако да Гама передал только шестерых из двенадцати пленников, обещав отпустить прочих назавтра, когда ему вернут товары, оставшиеся на берегу. Утром его ожидал сюрприз в виде тунисца Монкайда, умолявшего забрать его с собой, ибо соседи угрожали ему расправой, как пособнику португальцев. Позже прибыли лодки с товаром, который по уговору следовало обменять на заложников, но да Гама внезапно передумал и решил оставить товар индийцам, а заложников забрать в Португалию. Дав предупредительный залп по городу — дескать, мы скоро вернемся и покажем, кто тут вор, — португальцы уплыли прочь. Да Гама был не их тех, кто умеет забывать и прощать. «И мы подняли паруса и помчались, — сообщает довольный хроникер, — вне себя от радости, ибо совершили великое открытие».

Но память о себе португальцы оставили недобрую. Заморин был взбешен и велел отправить в погоню семьдесят кораблей, которые нагнали беглецов 30 августа: «С утра мы завидели множество судов. На палубах было полно людей в кирасах». Когда те подошли на расстояние пушечного выстрела, португальцы открыли огонь. Бой продолжался около полутора часов, пока разразившийся шторм не отнес корабли да Гамы в открытое море. «Видя, что они более не могут навредить нам, — продолжает хроникер, — они отстали, а мы последовали своим курсом». Таково было первое из боевых сражений португальцев в Индийском океане.

Несколько других обстоятельств задерживали продвижение флотилии: суда требовали ремонта, на борту заканчивалась пресная вода. Они медленно тащились вдоль берега, высматривая ручьи и речки и собирая дикую корицу. Местные рыбаки охотно давали им рыбу в обмен на другую провизию. 15 сентября португальцы возвели третий столб на безымянном острове, а через несколько дней бросили якорь у небольшой группы островов, богатых пресной водой, название которых на местном наречии звучало как Анджедива.

Все это время за ними следили. 22 сентября флот из Каликута предпринял еще одну попытку атаковать, но был рассеян артиллерийским огнем. Поскольку заморские корабли вызывали повсюду подозрения и любопытство, да Гама не хотел задерживаться. Всех, кто приближался, отгоняли выстрелами, опасаясь, что за любопытством скрываются дурные намерения. Рыбаки предупредили, что среди несостоявшихся визитеров был известный пират по имени Тимоджи — человек, который сыграет заметную роль в последующих событиях.

В один из дней, когда моряки на берегу были заняты ремонтом «Беррио», к ним подошел хорошо одетый незнакомец, говоривший на венецианском наречии. Он обратился к да Гаме, как к другу. По его словам, он был христианин, которого пленили и силой заставили принять ислам, но в душе не изменивший своей вере. Его хозяин, один из местных правителей, велел передать, что все, что есть в его земле, — включая корабли и провизию, — к их услугам. Если они пожелают, могут оставаться навсегда. Говорил он складно, но был столь многословен, что порой начинал противоречить сам себе.

Тем временем Паулу да Гама справился у индийцев-заложников насчет личности этого человека. Они сказали, что это пират, пришедший, чтобы напасть на них. Загадочного венецианца схватили и выпороли. После трех или четырех допросов он признался в обмане и сказал, что неподалеку собирается флотилия для очередной атаки, но ничего более выпытать у него не удалось.

На побережье начинало припекать. Да Гама понимал, что вскоре в Каликут потянутся торговые суда с Аравийского полуострова, которые всегда останавливались на Анджедиве набрать воды. Время поджимало. Корабли, кроме «Рафаэла», были отремонтированы, запас воды пополнен, с помощью местных рыбаков собрано достаточно корицы. Под конец да Гама с презрением отказался возвращать рыболовное судно, которым они пользовались, хотя капитан предлагал ему деньги. Он заявил, что не собирается продавать его, но сожжет, как принадлежащее врагу. Подобная жесткость и впредь будет характеризовать все действия португальцев.

5 октября корабли вышли в море. Загадочного венецианского шпиона да Гама прихватил с собой — на всякий случай. А штурмана достать не удалось. Никто из знакомых с муссонами не решился бы плыть в это время на запад. Неизвестно, осознавал ли да Гама, что это ужасная ошибка, но, так или иначе, выбора у него не было. Через 600 миль «венецианец» сделал еще одно признание: богатый господин, на службе которого он состоит, — это султан Гоа. Его послали, чтобы он оценил возможность захвата кораблей и экипажа, ибо султан хотел использовать португальцев в вой нах против соседних правителей. Это открывало новый для да Гамы, интересный аспект в политике Западной Индии, которым впоследствии воспользуются европейцы, а также обозначало региональную важность Гоа. «Венецианец» между тем продолжал поражать откровениями. Оказывается, он был польский еврей, жертва погромов в Центральной Европе, сменивший за время своих странствий немало имен. И к моменту прибытия в Португалию он обрел еще одно: его крестили и назвали Гаспар да Гама.

Обратный путь через Индийский океан напоминал ночной кошмар. Автор дневника лишь скупо сообщает о выпавших португальцам испытаниях — в основном им досаждал штиль, сменяющийся штормовым ветром. Но реальность трехмесячного заключения в открытом море сквозит между строк. Встречные и переменные бризы гнали их обратно, в штиль корабли по многу суток стояли без движения под раскаленным небом. Люди дрались за каждый клочок тени под вялыми парусами. Дерево необходимо было все время поливать, храня от пересыхания, дабы корабли не пришли в негодность. Жажда и голод терзали команду. Вернулась цинга. «У наших людей снова распухли десны, и они не могут есть, — пишет хроникер. — Ноги тоже распухли, как и прочие части тела. Несколько человек уже умерли». Такая же судьба постигла высокородных заложников, поскольку законы касты запрещали им принимать пищу, пить и спать, находясь в океане. Мертвецы с тихим всплеском, под бормотание священника, отправлялись на дно морское, а живым оставалось лишь ждать своей очереди. «Тридцать человек унесла цинга, как и ранее, и в каждом экипаже осталось только по семь-восемь членов, способных направлять корабль. Люди совсем распустились, от дисциплины не осталось и следа», — сдержанно резюмирует хроникер, хотя положение отдает бунтом. Наверное, раздавались призывы вернуться в Индию. Может быть, назревал заговор. Было решено поворачивать, если ветер не изменится, ибо все понимали: еще две недели — и решение принять будет некому.

И вот, когда отчаяние достигло высшей точки, поднялся попутный ветер, не утихавший шесть дней. 2 января вахтенные увидели на горизонте землю — это была Африка. 23 дня потребовалось экспедиции, чтобы добраться отсюда до Индии, и 93 — чтобы вернуться обратно.

Двигаясь вдоль африканского побережья, они миновали порт Могадишу. По приказу капитана город был обстрелян, ибо после Каликута тому требовалось выместить зло — пусть и на других мусульманах. 7 января потрепанные португальские корабли прибыли в Малинди, где встретили теплый прием. На борт доставили дары от султана Малинди, в том числе слоновый бивень для короля Мануэла, а также апельсины — многим уже бесполезные. На берегу установили очередной каменный столб, а один молодой мусульманин изъявил желание следовать с экспедицией в Португалию.

Моряки продолжали путь. К середине января, при острой нехватке людей на кораблях, было решено избавиться от «Рафаэла», дряхлого и источенного червем, который не смогли отремонтировать в Индии. Забрав все ценное, португальцы вытащили его на берег и сожгли. Далее были остановки на Занзибаре и на острове Святого Георга близ Мозамбика. Там была отслужена месса и возведен последний столб, хотя и без креста, потому что начался ливень, помешавший развести огонь и расплавить свинец для его укрепления.

Начинало холодать. С попутным ветром португальцы быстро проскочили залив Святого Браша и 20 марта обогнули мыс Доброй Надежды, «чуть живые от холода, но страстно желающие скорее добраться домой». 25 апреля, на мелях близ устья реки Гамбия, дневниковые записи по неизвестной причине обрываются. О завершении плавания мы узнаем из других источников. «Беррио» и «Габриэл» расстались во время шторма, но у капитана были более серьезные причины для беспокойства. Его брат Паулу лежал при смерти. Близ острова Сантьяго да Гама передал «Габриэл» штурману, а сам на подвернувшейся каравелле поспешил вместе с Паулу на остров Терсейра, в известный монастырь. «Беррио», а следом и «Габриэл» прошли устье Тежу и причалили в Кайкаше под Лиссабоном 10 июля 1499 года. Паулу да Гама, спутник и соратник своего легендарного брата, скончался вскоре по прибытии на Терсейру, где и был похоронен. Из-за траура Васко пришлось отложить отъезд в Лиссабон. 9 дней он провел в молитвах с монахами в церкви Санта-Мария-де-Белем, оплакивая смерть Паулу, а в начале сентября произошло его триумфальное возвращение в столицу.

Морская эпопея длительностью в год или 24 тысячи миль завершилась. Она потребовала огромной выносливости, мужества, удачи и стоила больших жертв: две трети команды не вернулись домой. Остальные выжили чудом, несмотря на отсутствие знаний о муссонах, на цингу, жару и холод. Они вернулись, хотя могли бы тоже умереть, оставив в океане пустые корабли-призраки.

Да Гаму встретили с большими почестями. Король даровал ему землю, деньги, высокий дворянский титул и даже звание адмирала Индии. Мануэл приказал проводить повсюду шествия и служить мессы и позаботился о том, чтобы достижения португальцев получили самую широкую огласку. Прежде всего он составил послания в адрес папы и европейских монархов. С изрядной долей злорадства сообщал он Фердинанду и Изабелле Испанским, что его корабли «достигли Индии и привезли корицу, гвоздику, имбирь, перец, мускатный орех… а также множество разнообразных камней, таких как рубины и прочие». «Мы не сомневаемся, что, получив сие известие, Ваши Величества ощутят большую радость и удовлетворение», — лицемерно замечал Мануэл, уверенный, что эффект будет обратным. Папу Александра Борджиа и его кардиналов король в торжествующих тонах уведомлял об открытии христианской Индии: «Его Святейшество и Ваши Высокопреосвященства могут возрадоваться и публично вознести благодарение Господу». Тот факт, что большая часть сведений о новом мире поступила от Гаспара да Гамы, крещеного еврея, воспринимался как знак свыше: «Волею Божией, королевство Португалия предназначена для великой тайны служения Господу и прославления веры святой».

Успех экспедиции да Гамы предвещал скорые экономические изменения на европейской сцене. Корабли еще не успели причалить под Лиссабоном, а слухи о них уже достигли Венеции. 8 августа венецианский хроникер Джироламо Приули записал в своем дневнике: «Из Каира сообщают, что три каравеллы короля Порту галии побывали в Адене и Каликуте. Их посылали на поиски пряничных островов, и командует ими Колумб. Какое волнительное известие! Впрочем, вряд ли это правда». Но итальянские купцы, бывавшие в Лиссабоне, вскоре подтвердили эту весть, уточнив, что командовал флотилией совсем не Колумб, а Васко да Гама.

Герб да Гамы

Преимущества прямого пути в Индию, с ее сокровищами, были очевидны, равно как и угрозы сложившимся в Европе коммерческим интересам. Флорентиец Джироламо Серниджи указывал, что налоги и цены на перевозку товаров по маршруту через Красное море возросли в шесть раз, соответственно повысились и цены на европейских рынках. «Перевозчики, корабли, пошлины султану — все требует огромных затрат. Славно было бы ехать другой дорогой, чтобы вовсе обойтись без посредников. Однако мусульмане всеми силами постараются помешать португальскому королю в этом деле. Да и Венеция с Генуей не отдадут ему так запросто своих прав. Однако если король не отступит, то пряности в порту Пизы будут продаваться многократно дешевле, поскольку доставлять их будут не из Каира, а из Лиссабона».

Экспедиция Васко да Гамы стала для всех полной неожиданностью. Благодаря ей на карте мира появились 1800 новых названий и открылась бездна новой информации об Индии, подтолкнувшей все заинтересованные мировые силы — христиан, мусульман, индуистов — к выработке новых стратегических планов, к коммерческим конфликтам и открытой войне. Ну а король Мануэл укрепился в мысли о собственном величии. К существующим титулам «король Португалии, Алгарви, Африки и правитель Гвинеи» после экспедиции да Гамы прибавились титулы «покоритель, навигатор и властелин Эфиопии, Аравии, Персии и Индии». Это была смелая заявка на мировую торговую монополию, претензия Португалии на власть в океане. Еще до возвращения да Гамы король начал готовить новую экспедицию, а впоследствии под страхом смерти запретил обнародовать его маршрутные карты — ведь знание открывало путь к богатству и власти.

Часть вторая. Завоевание: монополии и священная война. 1500–1510

Глава 6. Кабрал. Март 1500 — октябрь 1501 года

Шесть месяцев спустя после возвращения да Гамы к отплытию из порта Белем был готов более крупный флот: 13 кораблей, 1200 человек команды. Это произошло при поддержке флорентийских и венецианских банкиров, изъявивших желание поучаствовать в освоении Индии. И вот в 1500 году взоры всей Европы обратились на Лиссабон, где король Мануэл, преисполненный равно мессианских чувств и коммерческих соображений, отправлял в путь новую армаду под командованием идальго Педру Алвареша Кабрала. Теперь задачи были иные — на первое место выдвинулось обогащение, хотя португальцы по-прежнему желали слыть в католическом мире заступниками веры Христовой.

Экспедиция Кабрала обозначила границу между рекогносцировкой и коммерцией с последующим завоеванием. В первые пять лет XVI столетия Мануэл станет беспрерывно снаряжать армады, одна крупнее другой — так что общее количество кораблей достигнет 81, — стремясь опередить испанцев и утвердить свое присутствие в Индийском океане. Эта задача потребовала от Португалии национального объединения и лучших материальных и людских ресурсов — моряков, корабелов, стратегов, — которые взялись за ее выполнение с напором, шокировавшим как Европу, так и Индию.

На этот раз время отправления определили не придворные астрологи, а ритм муссонных ветров, поскольку в распоряжении Кабрала имелись данные, полученные его предшественниками. Заранее было определено, что экспедиция сделает западный крюк в открытую Атлантику. Среди офицеров были выдающиеся штурманы и капитаны, такие как Перу Эшкобар, Николас Коэльо — спутники Васко да Гамы, и сам Бартоломеу Диаш. В команду входили давешние индийцы, которых обучили португальскому, дабы не привлекать для переговоров посредников-арабов. На борту был крещеный еврей Гаспар да Гама, дока в сложной политике Малабарского побережья, и второй — Мастер Иоанн, врач короля Мануэла, который плыл как флотский астроном. Ему вменялось вести наблюдение за звездами в Южном полушарии для блага будущих экспедиций.

Дабы не опозориться, подобно да Гаме, с подарками, Кабрал вез дорогие вещи, которые могли действительно прийтись по вкусу заморину. Португальцы продолжали считать его христианским правителем, хотя и неортодоксального склада. По поручению папы экспедицию сопровождала группа францисканских монахов, дабы попытаться направить его на путь истинный: «…индийцы должны быть более подробно ознакомлены с нашей верой, с доктриной и всем, что ей присуще, как подобает христианам, заботящимся о спасении души».

Не менее важна была и коммерческая сторона дела: персонал, секретари и товары для торговой фактории — также следовали в Каликут. Помня неудачи предыдущего вояжа, экспедиторы позаботились о том, чтобы привезенный португальцами товар был привлекателен для местных индийцев: коралловые украшения, медь, киноварь, ртуть, ткань грубого и тонкого шитья, атлас, сатин и дамаст разнообразных цветов и золотые монеты. Эту коммерческую инициативу возглавлял опытный торговый агент Айреш Корреа, говорящий по-арабски, при поддержке команды клерков и секретарей, которые, вдобавок к бухгалтерским счетам, вели и дневники. Один из них, по имени Перу Ваш де Каминья, стал автором первых записок о Бразилии.

Перерисованный фрагмент знаменитой португальской карты мира, планисферы Кантино, вывезенной из страны около 1501 г. Здесь в первый раз изображено побережье Бразилии и попугаи, «иные величиной с курицу»

Капитан Кабрал был больше дипломат, нежели моряк, снабженный сводом инструкций, в том числе и от да Гамы, которые должны были помочь ему в деле «усмирения бурных вод» и налаживания связей с «христианским» правителем заморином. Этот обширный документ подробно описывал опыт предыдущих путешествий и всевозможные ситуации, с которыми приходилось сталкиваться мореплавателям. Были также и строгие указания насчет активных упреждающих действий против тех, кто настроен враждебно.

Проводы экспедиции из Белема 9 марта 1500 года были по обычаю торжественные. Присутствовал сам король Мануэл, который лично вручил Кабралу королевский штандарт при выходе из церкви после мессы и затем участвовал в традиционной процессии, возглавляемой монахами. Весь Лиссабон собрался на берегу проводить «мужей и сыновей». Мануэл, на своей лодке, сопровождал флотилию до устья Тежу, где, в виду океана, они расстались, и корабли взяли курс на юг.

Следуя опыту да Гамы, экспедиция избрала более прямой маршрут. Без остановки прошли острова Зеленого Мыса, и тут, при ясной погоде и спокойном море, как по колдовству исчез один корабль. Предзнаменование было явно недобрым. Далее следовало резко сменить курс на западный, а потом, с попутным ветром, снова двигаться в южном направлении. Наверное, крюк вышел шире, чем следовало, ибо 21 апреля португальцы увидели на западе «очень высокую гору с округлой вершиной», а южнее «была равнина, поросшая густым лесом».

Вид был сколь неожиданный, столь и мирный. Местное население, ходившее голышом, отличалось от племен, населяющих побережье Африки: «Эти люди имеют темную кожу и наготы не прячут. На голове у них длинные волосы, а бороды они выщипывают. На веки и брови наносят рисунки белым, черным, синим и красным. Нижнюю губу прокалывают. Их женщины тоже ходят нагие, не ведая стыда. Они длинноволосые и телом красивые». В этой земле португальцы впервые увидели гамак — «висячую кровать». Туземцы, как показалось морякам, нрава были кроткого и пугливого. Они с удовольствием танцевали под звуки волынок, но, испугавшись чего-либо, в страхе разлетались, подобно воробьиной стае. Наблюдая, как священники служат на берегу мессу, туземцы стали копировать их движения и были признаны благодатным материалом для обращения в веру Христову.

В этой земле, названной Земля Истинного Креста (Вера-Круш), было много источников пресной воды, фруктов и диковинной живности. Португальцы поймали и съели морскую корову: «Это тварь беззубая и круглая, как средних размеров бочка, с головой свиньи и маленькими глазками, и ушами длиной в человеческую руку». В воздухе порхали яркие цветные попугаи, «иные величиной с курицу», и другие красивые птицы. Один из кораблей отправился обратно в Португалию с вестью для короля о новообретенной земле и письмом от Мастера Иоанна, астронома, наблюдавшего южные звезды. В письме он откровенно признавался, что новые астрономические приборы и таблицы широт при качке почти бесполезны: «Пока мы не достигли суши, мне не удавалось, как я ни старался, с точностью определить высоту звезд на море. Погрешность была всегда не менее четырех-пяти градусов». Другое письмо, от секретаря Перу Ваша де Каминьи, содержало подробный и красочный рассказ о чудесах нового мира и о встреченных там людях типунамба. Так началась история Бразилии. А Каминья недолго еще пробыл летописцем экспедиции, ибо вскоре погиб. 2 мая, после девяти дней пребывания в Земле Истинного Креста, португальцы продолжили путь, оставив на берегу двоих заключенных: «Они плакали, а местные пытались их утешить, знаками выражая свое сочувствие».

Флотилия держалась более южной широты, чем да Гама, рассчитывая сразу миновать мыс Доброй Надежды. 12 мая моряки увидели комету с «очень длинным хвостом в сторону Аравии». Комета была видна на протяжении недели, что было воспринято как недобрый знак. Судьба настигла их двенадцать дней спустя. 24 мая экспедиция, подгоняемая устойчивым попутным ветром, вошла в южноатлантическую зону высокого давления. И вдруг ветер резко набрал силу. Неистовый шквал ударил сзади, застав людей врасплох. Четыре корабля мгновенно затонули со всем экипажем, и товарищи ничем не смогли им помочь. Среди погибших оказался и Бартоломеу Диаш. Случилось это близ мыса, который он первым обогнул двенадцать лет ранее.

Двадцать дней шторм гнал вперед остатки флота, не позволяя поднять паруса. Наконец семь потрепанных кораблей соединились близ Мозамбика 20 июня, а восьмой корабль под командованием Диогу Диаша, добравшись до Мадагаскара, не нашел там товарищей и вернулся в Лиссабон.

Прием, оказанный Кабралу на восточном побережье Африки, был немногим лучше прежнего, но султан Мозамбика, помня португальские пушки, позволил пополнить запасы воды и дал лоцманов, чтобы идти в Килву, крупный торговый порт по соседству. Местный правитель встретил чужаков без воодушевления. Подобно мусульманам Каликута, он не хотел, чтобы кто-то со стороны вторгался на его коммерческую территорию.

Момбасу они миновали без остановки. Якорь бросили только в Малинди, где взяли штурмана для перехода через Индийский океан и апельсинов — экипаж снова одолевала цинга.

Следующая остановка была на острове Анджедива, в четырех сотнях миль к северу от Каликута. Зная из инструкции, что Васко да Гама запасался здесь водой, продуктами, ремонтировал и смолил корабли, Кабрал поступил так же. Кроме того, было известно, что остров находится на пути арабских кораблей, идущих из Красного моря в Каликут — португальцы говорили «корабли из Мекки». Если с заморином следовало завязать дружбу, то в отношении «торговцев из Мекки» у капитана имелся приказ другого характера: «Случись вам в море встретить эти корабли, вы должны попытаться захватить все их имущество, весь груз, что есть на борту, и всевозможными средствами нанести мусульманам как можно больший урон — как нации, с которой у нас древняя и жестокая вражда».

Этот приказ Кабралу полагалось довести до сведения заморина. К тому времени португальцы полностью осознавали силу и преимущество имевшегося у них вооружения. Арабские корабли полагалось расстреливать из пушек, избегая ближнего боя. Штурманов, капитанов и других ценных мореходов — если таковые найдутся — брать в плен живьем, а насчет остальных инструкция не давала четких рекомендаций. В наихудшем для пленных случае их следовало «поместить на один корабль, сняв все вооружение и оснащение, и пустить в море». Прочие суда надлежало сжечь или утопить. Словом, инструкции допускали двоякое истолкование, в зависимости от того, где применялись: с одной стороны, португальцы должны были установить мирную торговлю с «христианином» заморином, оказывая мусульманам в гавани сердечный прием — «кормить, поить и ублажать», но в открытом море их полагалось расстреливать из пушек. Эти инструкции запустили цепь необратимых событий, установив модель, согласно которой португальцы и впредь станут действовать в этом регионе.

Пятнадцать дней Кабрал провел на острове Анджедива, готовя засаду арабским кораблям, но те так и не появились. Тогда он отплыл в Каликут. К прибытию португальцы тоже подготовились согласно инструкции: шли плотной цепью при полном параде — с флагами и штандартами. Старый заморин уже умер, и его сменил племянник, но легкости в отношениях этого не добавило. Вскоре выяснилось, что малабарцы, обученные португальскому, совершенно бесполезны при переговорах, ибо им, как представителям низших каст, запрещено находиться в присутствии короля.

Первым делом португальцы потребовали заложников, причем высокородных — иначе инструкция запрещала капитану сходить на берег. Несколько дней продолжались сложные переговоры. Заморин колебался, ведь по кастовым законам его люди не могли есть, пить и спать, пока они в море. Когда соглашение было достигнуто, несколько заложников попытались сбежать, но их поймали и бросили в трюм. В качестве ответной меры и португальцы, находящиеся на берегу, были заключены в тюрьму.

Имея папский (а в их понимании — божественный) мандат на установление торговых отношений с Индией, португальцы не затрудняли себя гибкостью в действиях или переговорах. Так, вручив заморину при встрече богатые дары, Кабрал сразу потребовал компенсацию за товар, что остался после да Гамы, а также снижения пошлин, цен на пряности, надежное место для торговой фактории и исключение из правила, по которому товары умершего торговца забирает местная власть. Еще необходимо было растолковать заморину, что португальцы начинают священную вой ну против мусульман в акватории Индийского океана и если он выгонит их с местных рынков, как надлежит «христианскому правителю», то взамен получит выгоду, о какой даже и не мечтал. Кроме того, прибывшие из Португалии монахи-францисканцы помогут ему избавиться от заблуждений во благо служения Господу и спасения его души. Таково было тотальное непонимание португальцами культурной и религиозной действительности в регионе, куда их занесло.

Переговоры тянулись два с половиной месяца. Несколько раз Кабрал, как ранее да Гама, пугал индийцев, делая вид, что они уезжают. Но под конец удалось уломать заморина на коммерческое соглашение. В Каликуте была учреждена торговая фактория под руководством Айреша Корреа. Серьезным препятствием служила взаимная подозрительность и тот факт, что договариваться приходилось при посредничестве арабов.

Демонстрируя свои пиратские навыки, португальцы несколько перестарались. Заморин хотел купить дорогого боевого слона у одного из торговцев в порту Кочин, что к югу от Каликута, но тот с презрением отверг предложенную цену. И вот когда судно, перевозящее слонов, следовало мимо, заморин попросил португальцев захватить его. Кабрал выслал на перехват одну каравеллу, «Сан-Педру», под командованием Перу де Атаиде. Поначалу заморин не поверил в успех этой авантюры: на «Сан-Педру» было всего семьдесят моряков и одна бомбарда, тогда как индийское доу имело довольно вооружения и команду в три сотни человек. Но потом каравелла догнала мусульман и учинила жестокий обстрел, сильно повредив корпус и перебив много народу. Мусульмане сдались и были конвоированы в Каликут, слоны торжественно переданы заморину, а одного слона, убитого ядром, съели португальские матросы.

Слухи об удали португальцев быстро облетели все Малабарское побережье, но заморин, вероятно, нервничал, увидев, как хорошо они умеют добиваться своего.

А между тем отгрузка пряностей затягивалась. За три месяца было погружено только два корабля — очевидно, дело тормозили арабские торговцы, суда которых регулярно отчаливали из порта с грузом. Когда Кабрал пожаловался заморину, тому ничего не оставалось, как позволить португальцам захватить первое же судно, замеченное при отходе. Так они и поступили. Возможно, Кабрал действовал по совету Корреа, которого, в свою очередь, смутили хитрые главари мусульман, желавшие спровоцировать в городе реакцию. Как и предполагалось, захват судна вызвал массовые возмущения. На улицах собралась толпа и повалила к португальской фактории, чтобы разгромить ее. Внутри, за стенами в полтора человеческих роста, находилось около семидесяти португальцев, вооруженных мечами, луками и арбалетами. Они попробовали остановить толпу, довольно метко стреляя в погромщиков со стен, но вскоре были вынуждены отступить и укрыться в здании, поскольку нападавших было несравнимо больше. Португальцы подняли на крыше флаг, посылая кораблям сигнал бедствия, и продолжали отстреливаться из окон. Кабрал отправил на помощь баркасы, вооруженные малыми шарнирными пушками, дабы рассеять толпу, но эффекта это не имело. Мусульмане начали разбирать внешнюю стену, и час спустя от нее ничего не осталось. Корреа решил, что сопротивление бесполезно и нужно прорываться к берегу, где их подберут свои. Португальцы бросились вон из фактории. До моря было недалеко, и многие сумели добраться, но там с ужасом увидели, что баркасы удаляются, боясь подойти ближе из-за сильной зыби. Вооруженная толпа настигла беглецов. Корреа погиб, а вместе с ним еще пятьдесят человек — в их числе Перу Ваш де Каминья, написавший о путешествии в Бразилию, и несколько монахов-францисканцев. «Первые христианские мученики Индии» — так называет их в своем дневнике безымянный свидетель. Двадцать человек, включая семилетнего сына Корреа, Антонио, бросились в воду, все тяжело раненные, и чуть не утонули, но были подобраны подоспевшими баркасами.

Кабрал, который в ту пору был болен, ожидал, что заморин немедленно извинится за разгром фактории и гибель людей, но извинений не последовало ни в тот день, ни назавтра. Очевидно, заморин колебался, не зная, как реагировать. Кабрал же расценил его молчание как подготовку к войне. Еще сутки спустя португальцы начали операцию возмездия.

Кабрал приказал захватить девять арабских кораблей и перебить весь экипаж. Горожане с ужасом наблюдали за происходящим в гавани. «Мы умертвили пятьсот — шестьсот человек, — продолжает анонимный хроникер, — пленили двадцать — тридцать и обобрали корабли до нитки. На одном были три слона — их мы убили и съели, а пустые суда сожгли».

Но это было еще не все. С наступлением темноты командующий приказал приблизиться к берегу и обстрелять Каликут из пушек. Обстрел был жестокий. Маломощные орудия, отвечавшие с берега, были быстро подавлены встречным огнем.

Пушки не смолкали весь следующий день. Ядра врывались в город, круша все на своем пути. Пострадали дома, принадлежащие заморину. Был убит один из его приближенных. Сам правитель спешно покинул Каликут.

Затем португальцы двинулись в город Кочин, в сотне миль от Каликута — запасной пункт на случай, если в Каликуте не заладится. Обе стороны болезненно восприняли разрыв отношений. Как обстрел города, так и погром в торговом представительстве требовали мести. Предстояла долгая торговая и религиозная война, началом которой послужил этот конфликт.

О городе Кочин португальцам, наверное, рассказал Гаспар да Гама. Было известно, что там правит раджа, вассал заморина, желающий сбросить его иго и приветствующий новых союзников. Приняли их сердечно. Состоялся обмен заложниками, которых затем меняли каждый день, чтобы высокородные индийцы, сидя в море, меньше страдали от голода, жажды и бессонницы. В двухнедельный срок португальцы успели загрузить пряности и договориться об открытии небольшого постоянного торгового представительства, а заодно расширили свои знания о Малабарском побережье. Начали прибывать гонцы из других портовых городов, таких как Каннанор (ныне Каннур) и Квилон (Коллам), с торговыми и союзническими предложениями. В Кочине португальцы впервые увидели настоящих индийских христиан: к ним явились два священника из близлежащего города Кранганор (Кодунгалур), Иосиф и Матиас, невероятно обрадованные их приездом.

Надо думать, что помимо радости от встречи с единоверцами португальцы испытали огромный шок. Наконец они начали осознавать существование и «языческую» природу индуистов, которых долго почитали за христиан. Священники рассказали им, что совсем не христиане составляют большинство населения, наоборот: община Святого Фомы — это малочисленная притесняемая группа, окруженная неверными, и вся торговля на побережье находится в руках мусульман.

А между тем заморин строил планы мести. До Кабрала дошли слухи, что он собрал флот в восемьдесят кораблей, чтобы перехватить португальцев в море на обратном пути. Раджа предлагал помощь, но Кабрал отказался, уверенный, что собственная артиллерия его не подведет. Однако срочно отбыл, бросив на берегу людей в торговом представительстве и увезя с собой двоих индийцев. Три дня они голодали, но потом все-таки согласились поесть «с большой скорбью и печалью». Сей акт культурного невежества еще долго вспоминали в Кочине. 13 лет спустя, в письме королю Мануэлу, раджа пенял на неблагодарность гостей, для которых он был верным другом.

Сражение не состоялось. Кабралу не хотелось рисковать, имея на борту ценный груз, а индийцы так и не приблизились из страха перед португальскими пушками. Они следовали на большом расстоянии, а затем и вовсе отстали.

Далее по курсу лежал Каннанор, где португальцы сделали краткую остановку. Местный правитель снова предложил им пряности. Вероятно, так он хотел обезопасить себя от их пушек, а также приобрести союзников против заморина.

Близ Малинди флотилию постигла коммерческая катастрофа: резкий маневр окончился потерей корабля со всем грузом. Люди спаслись «в одних рубашках». И хотя корабль вытащили на берег и сожгли, дабы он не достался мусульманам, мозамбикские ныряльщики все-таки сумели поднять со дна одну из пушек, бывших на борту. Впоследствии это орудие будет использовано против португальцев.

А тем временем Мануэл, которого богатые индийские дары от заморина убедили в дружеском настрое последнего, снаряжал новую экспедицию. В марте, когда корабли Кабрала боролись со встречным ветром у мыса Доброй Надежды, маленький торговый флот из четырех судов под командованием Жуана де Новы вышел из устья Тежу. Поскольку между отбытием одной экспедиции и прибытием другой проходило около двух лет, отбывающие пользовались инструкциями, составленными на основании данных двухлетней давности. Время отправления зависело от муссонных ритмов. В Атлантике два флота, разминувшись, следовали далее в противоположных направлениях. Но эта практика начинала меняться. Когда Нова достиг бухты Святого Браша, на одном из деревьев он заметил висящий сапог. Внутри была записка с рассказом о событиях в Каликуте. Естественно, португальцы не стали туда заходить. Они загрузили пряности в Каннаноре и Кочине, а на обратном пути, столкнувшись в океане с кораблями заморина, обстреляли их из пушек и были таковы.

Флотилия Кабрала вернулась в Лиссабон летом 1501 года. По пути моряки не пренебрегали исследовательской стороной поездки и расширяли свои этнографические и географические познания. Ими был изучен африканский порт Софала, крупный центр золототорговли. Диогу Диаш исследовал выход из Красного моря — место осуществления новых стратегических планов Мануэла. Дело двигалось с трудом. В этой засушливой негостеприимной земле, раскаленной как печка, многие из моряков нашли свою смерть. Обратно вернулись только шестеро — больные и измученные, не имевшие в дороге питья, за исключением дождевой воды. Новые сведения были аккуратно нанесены на карты, а карты спрятаны на будущее.

Возвращения Кабрала ожидали с нетерпением. Из семи вернувшихся кораблей пять везли пряности. Еще шесть судов были потеряны в море. По всей стране звонили колокола и проходили торжественные процессии. Но при дворе мнения разошлись. Существовало сильное лобби, полагавшее, что экспедиция себя не оправдала: цена слишком высока, расстояния слишком велики. Открытие новых земель вызывало интерес, но не более. Неудача в Каликуте, потеря торгового представительства и тот факт, что большинство населения и правители Индии оказались нехристианской веры, — все это внушало большие сомнения в целесообразности следующих походов.

Однако Мануэл, вложивший в экспедицию большие средства, не собирался отступать. Он позаботился о том, чтобы новость об успешном возвращении его моряков облетела всю Европу.

Цена плавания Кабрала: было потеряно шесть кораблей

Никто не воспринял эти вести с такой жадностью, как венецианцы. Для Венеции, морской республики, к концу XV века владевшей монополией на торговлю пряностями, сохранить свое положение было чрезвычайно важно. Венецианцы не жалели сил для поддержания хороших отношений с египетской династией мамлюков, дабы их суда в Александрии могли бесперебойно загружать пряности. То обстоятельство, что португальцы открыли способ обойтись в этом деле без мусульманских посредников, пришлось им не по вкусу. Существование самого города-государства было поставлено под вопрос. Требовалось срочное расследование. Итальянец Альберто Кантино, пребывавший в ту пору в Лиссабоне, писал своему патрону герцогу Феррарскому: «…от венецианского посланника стало известно, что король намерен прекратить экспедиции, если убытки будут слишком велики». Надо думать, что венецианцы возлагали на этот исход большие надежды. Однако более реалистично настроенные наблюдатели отражали картину, не сулящую Венеции ничего хорошего. Наоборот, предвещавшую полный крах. Тот самый венецианский посланник Джованни Маттео (по прозвищу Критянин) записывал в дневнике: «Они привезли большой груз пряностей по цене столь малой, что страшно и назвать. Если так пойдет и дальше, король Португалии сможет именовать себя королем денег, ибо за пряностями все будут приезжать в его страну». Мануэл пригласил Джованни Маттео отпраздновать успех его экспедиции, и тот, «как приличествует в подобных случаях, поздравил его и выразил свою радость». Несомненно, Критянин предпочел бы выразить соболезнования.

Венецианский хроникер Джероламо Приули полагал, что Венеция обречена, если португальцы начнут продавать пряности по своим ценам, минуя исламских посредников. «Эти обстоятельства имеют такое огромное значение для нашего города, что я, узнав о них, буквально лишился покоя». Мануэл посоветовал венецианскому посланнику «написать домой, чтобы додж направлял корабли за пряностями в Лиссабон, а не в Александрию». Так началась необъявленная торговая война между Венецией и Португалией, в которой решающую роль играла информация. «Достать карту с маршрутом экспедиций невозможно, — сообщали венецианские шпионы, — король под страхом смерти запретил распространять эти сведения».

И все-таки высокая цена, заплаченная за экспедицию, подорвала доверие к Мануэлу. Он же, будучи в курсе обстоятельств на Малабарском побережье, где почти не было христиан и всю торговлю держали мусульмане, не отказался от своих амбиций. Критянину он заявил, что «мамлюкский султан больше не будет продавать пряности». И, зная Мануэла, не приходилось в этом сомневаться.

А между тем потери, понесенные португальцами в Каликуте, требовали ответа. После возвращения Кабрала индийская стратегия изменилась. Стало очевидно, что за торговлю с Индией придется бороться. Дух мести и крестовых походов снова витал в воздухе. Мусульманам еще предстояло пожалеть, что они допустили португальцев в Индийский океан: 80 лет спустя они назовут появление экспедиции Кабрала началом войны, когда «крестопоклонники» покусились на владения и торговлю магометан.

Между тем португальцы снарядили очередную армаду, но Кабрал отказался ее возглавить. И тогда король послал за Васко да Гамой.

Глава 7. Судьба «Мири». Февраль — октябрь 1502 года

Убедившись, что коммерция в Индийском океане требует агрессивных действий, Мануэл распорядился готовить к походу более крупную флотилию. Две эскадры в десять кораблей каждая, под общим командованием Васко да Гамы, отбыли из устья Тежу весной 1502 года. С да Гамой плыл Висенте Содре, его дядя, который имел отдельную миссию и пользовался некоторой автономией. И хотя письменные инструкции, подготовленные для да Гамы, не сохранились, их можно восстановить ретроспективно — зная, что слу чилось потом. Итак, да Гама должен был потребовать от заморина материальное возмещение за гибель соотечественников, а также добиться изгнания из Каликута торговцев-мусульман. Предстояло расширить торговые связи с противостоящими заморину правителями Малабарского побережья, учредить торговые представительства в Кочине и Каннаноре. Большая роль в осуществлении этих планов отводилась, несомненно, артиллерии, поскольку португальские пушки были самым эффективным аргументом на любых переговорах.

Судя по размерам флотилии и задачам, которые были отражены в инструкциях Висенте Содре, король Мануэл не только не отказался от своих амбиций, но и нарастил их. Содре предписывалось «патрулировать выход из Красного моря, препятствуя проходу мусульманских судов, дабы они, наши злейшие враги и соперники, не возили через Красное море пряности в Каир и Александрию». Это был заметный шаг вперед в расширяющихся геостратегических планах.

Висенте и его брат Браш, еще один участник экспедиции, были примерно возраста да Гамы, хотя доводились ему дядями. Они вместе росли, а затем, вероятно, вместе приобретали корсарский опыт у побережья Марокко, поскольку помимо родства их объединяла склонность к насилию. Вдобавок один из кузенов да Гамы, по имени Эштеван, командовал теперь отдельной эскадрой. Словом, экспедиция носила признаки семейного предприятия.

Проводы армады были по традиции пышными. Во время мессы за здравие моряков да Гама официально удостоился титула адмирала Индии. В алом бархатном плаще с серебряной цепью, держа в одной руке обнаженный меч, а в другой королевский штандарт, он опустился на колено перед королем, а тот надел ему на палец кольцо — символ адмиральского чина.

Большая часть кораблей отплыла из Рештелу 10 февраля 1502 года. Следом неслись, слабея на ветру, молитвы и рыдания близких. Пять кораблей Эштевана да Гамы отправились в путь 1 апреля.

В составе экспедиции были наблюдатели, которые вели путевые записки. Одни очевидцы остались безымянными, имена других нам известны, среди них португальский клерк Томе Лопеш и итальянский коммерсант Маттео да Бергамо — оба из эскадры Эштевана да Гамы, — описавшие, как устремления португальцев в Индийском океане окончательно смещаются с мирной торговли в сторону вооруженного насилия.

Зная о катастрофе, что постигла предыдущую экспедицию в южных морях, вследствие которой капитан Кабрал недосчитался половины своих кораблей, многие участники не без трепета начинали этот поход. Томе Лопеш, судя по всему малоопытный моряк, пристально следил за изменениями климата. Миновав остров Мадейру, «где климат очень приятный и мягкий», и острова Зеленого Мыса, корабли взяли курс на юго-запад в открытое море. Близ экватора установилась нестерпимая жара: «Днем и ночью, как в пекле». Когда с неба исчезла Полярная звезда, жара начала спадать. По приближении к мысу Доброй Надежды значительно похолодало: «…холод стоял жуткий, и чем дальше мы плыли, тем сильнее мерзли. Дабы согреться, мы кутались, как могли, много пили и ели». Световой день сократился до восьми с половиной часов, ночь удлинилась. Ночью 7 июня внезапно начался шторм, разметавший эскадру на большой площади. «Лишь двоим судам удалось удержаться вместе. Это была „Юлия“ и мы… Третий удар был такой силы, что наш главный парус съехал на ярд вниз, а главная мачта „Юлии“ треснула и сломалась… огромные волны катились по палубе — жуткая картина». Под ударами волн вода стала просачиваться в трюм. Без передышки черпая ледяную воду, дабы корабли удержались на плаву, матросы поклялись, если уцелеют, совершить богомолье, и даже тянули жребий, кому потом отправляться по святым местам. Так продолжалось двое суток. 9 июня шторм начал ослабевать и выглянуло солнце. «Мы разделись и вывесили одежду на просушку, ибо все чертовски замерзли и промокли до нитки во время шторма, да еще и сверху нас поливало дождем. Но напрасно мы мечтали хоть немного согреться — солнце в этих местах тоже холодно как лед». Моряки бросали за борт обереги в надежде, что это поможет им благополучно преодолеть этот отрезок пути. В тот раз обошлось без потерь, но море здесь всегда проверяло людей на стойкость, здесь был большой риск крушений и другие опасности.

На восточном побережье Африки португальцам требовались как торговые партнеры, так и надежные опорные пункты для пополнения запасов воды и продовольствия и перегруппировки кораблей, проделавших нелегкий путь в Атлантике.

Имея за плечами неудачный опыт посещения Мозамбика и Момбасы, да Гама решил действовать более жестко. Слишком нетерпеливый, чтобы вникать в тонкости восточной дипломатии, он полагал, что европейские пушки быстрее завоюют ему уважение. Да и муссоны, существуя в своем режиме, не могли ждать, пока он со всеми договорится.

В Софале и Мозамбике проходил, сопровождаемый обычным взаимным недоверием, обмен заложниками. После чего португальская делегация высаживалась на берег, тайком пронося с собой оружие. В результате удалось без особых проблем купить некоторое количество золота. Далее по курсу была Килва, основной торговый порт побережья, где ранее Кабралу оказали такой холодный прием. Да Гама поставил себя иначе. Все двадцать его кораблей с поднятыми флагами явились под грохот канонады, дабы заявить о величестве и власти португальского короля. Да Гама отправил записку султану, требуя аудиенции. Ему ответили, что султан болен и принять его не может. Тогда да Гама выстроил корабли вдоль береговой линии, спустил баркасы с малыми пушками и командой в 350 мушкетеров и отправился на берег. «Он отказался видеть меня, — записывал адмирал в собственном дневнике, — и повел себя очень грубо. Ну а я, вооружась всеми людьми, что у меня были, сам отправился к нему на баркасе. Встал против его дома и послал гонцов, чтобы не менее грубо пригласить его на встречу. Тогда он согласился видеть меня и вышел».

Хроникер Гаспар Корреа подробно передавал грозную речь да Гамы, обращенную к незадачливому правителю: «Я раб моего государя, и все люди, что ты видишь здесь, и те, кто на судах, исполняют мои приказы. Будь уверен, что если я прикажу, то за один час твой город превратится в угли. Если я прикажу убить твоих людей, они все сгорят в огне». Да Гама прибавил, что «они втащат его за уши на корабль, наденут на шею железный ошейник и в таком виде повезут показывать в Индию, чтобы тем, кто еще вздумает не подчиниться королю Португалии, была наука».

Далее да Гама потребовал права брать за все товары золотом и чтобы султан делал ежегодный взнос в португальскую казну и поднимал португальский флаг в знак своего вассалитета. Это было намеренное унижение.

Договорились, что взнос будет выплачен в два приема. Первую часть передали тотчас, с надлежащей помпой, с шумом и радостью. На берегу собралась большая толпа женщин, которые громко выкрикивали: «Португалия, Португалия!» Хроникер Томе Лопеш сухо замечает, что это все было скорее проявлением страха, чем искренней готовности услу жить. Довольно скоро пушечная дипломатия возымела эффект по всему побережью Суахили. 27 июля экспедиция прибыла в Малинди, где дружественный султан встречал да Гаму не без опаски.

Путешествие через Индийский океан прошло довольно спокойно. К 20 августа армада достигла острова Анджедива, мимоходом обстреляв близлежащие порты Хонавар и Баркал. По словам хроникера Корреа, на встрече с трусливым местным раджой командующий так объяснил свои действия: «Это флот его величества короля Португалии, повелителя суши и моря и всех этих берегов».

Отсюда португальцы взяли курс на юг. В начале сентября они сделали остановку в лагуне близ одного из мысов к северу от Каннанора. Здесь традиционно останавливались торговые суда, следующие в Каннанор и обратно, чтобы пополнить запасы пищи, воды и запастись древесиной. К тому времени, когда двадцать кораблей да Гамы бросили якорь в лагуне, многие страдали от цинги. Больных разместили на берегу в палатках, давали им апельсины, но было уже поздно: шестьдесят — семьдесят человек умерли. У прочих стали проявляться симптомы новой неизвестной болезни — опухоли между ног, виной чему послужили, вероятно, тропические паразиты. Впрочем, болезнь скоро прошла.

Пока да Гама, поднявшись на вершину горы Дели в девять сотен футов высотой, рассматривал окрестности, в голову ему пришла мысль о морской засаде.

От открытий к завоеваниям: второй флот да Гамы был в шесть раз больше первого

Подобные операции они с родственниками Содре могли не раз проворачивать у берегов Марокко. Да, им было приказано перерезать торговые пути через Красное море, но, с другой стороны, оставался вопрос мести за убийства их товарищей в Каликуте. Кроме того, многие моряки были совсем не прочь в походе обогатиться.

Шанс представился 29 сентября 1502 года, когда часовые на вершине горы заметили большое доу, идущее с севера. Да Гама, с отрядом вооруженных пушками кораблей, отправился наперерез. О том, что случилось далее, повествуют записки очевидцев, хотя не всем хватило духу зафиксировать подробности. Например, итальянский коммерческий агент Маттео да Бергамо сообщал в письме своему хозяину: «Мы не принимали в этом участия. Нам сказали, что нас это не касается. О том, что творилось, я пока не могу говорить». Португалец Томе Лопеш оказался менее сдержанным. Вероятно, ему принадлежат первые критические оценки методов и принципов покорителей Индийского океана.

Судно называлось «Мири». На борту было 240 человек — мужчины, женщины и дети, большинство из которых возвращались из паломничества в Мекку. Судно, вероятно, имело вооружение и даже пушки. На борту находились богатые каликутские купцы, в их числе торговый представитель мамлюкского султана, по имени Яхар аль-Факи, крупный предприниматель, имевший в собственности несколько кораблей.

К удивлению да Гамы, корабль «Мири» сдался без боя. Дело в том, что на Малабарском побережье было принято платить выкуп пиратам в случае захвата корабля и состоятельные торговцы, плывшие на «Мири», не сомневались, что у них хватит средств откупиться.

Аль-Факи сделал первое предложение. Он обещал компенсировать расходы на починку треснувшей при подходе к ним мачты и каждому из «пиратов» по грузу пряностей в Каликуте. Да Гама отказался. Тогда аль-Факи предложил себя, одну из своих жен и племянника в качестве заложников и под завязку загрузить пряностями четыре самых больших корабля да Гамы. Они останутся в заложниках, а другой племянник сойдет на берег в Каликуте, чтобы организовать погрузку. Он также обещал вернуть все португальское имущество, оставшееся в городе, и посодействовать восстановлению мирных отношений — фактически это означало свободный допуск к торговле пряностями. Если через 15–20 дней его обещания не будут исполнены, да Гама волен решать его судьбу. Но адмирал был неумолим. Он велел аль-Факи сказать своим подчиненным, чтобы те отдали все, что имеют при себе. «Когда я командовал на этом судне, они выполняли мои приказы, — с достоинством отвечал удивленный торговец, — но теперь командуйте им сами».

Торговцы подчинились «добровольно», как указывает Лопеш, и передали свое личное имущество в распоряжение захватчиков, при этом на корабле осталось много ценностей. По некоторым сведениям, офицеры роптали, наблюдая упрямство капитана, который отвергал выкуп и не позволял грабить корабль. Отказ от обогащения ради неких принципов был им непонятен. Лопеш тоже недоумевал: «Представьте себе: драгоценности, другие сокровища! Бочки с маслом, медом, чего там только нет!»

Но у да Гамы были иные планы. К изумлению пассажиров «Мири», а равно и своей команды — разумеется, по другим причинам, — с корабля сняли руль и снасти, а затем баркасы оттащили его подальше, всыпали на палубу пороху и подожгли. Мусульмане должны были сгореть заживо.

Осознав, что им уготовано, жертвы не потеряли присутствия духа. Им удалось потушить пожар. Они собрали все оружие, камни, все, что годилось для метания, и приготовились умереть в бою. Когда португальцы вернулись, чтобы снова разжечь пламя, как мужчины, так и женщины стали отстреливаться и отбиваться, вынудив их повернуть назад. Они хотели расстрелять судно из пушек, но легкие орудия не могли нанести ему заметного ущерба. Между тем многие пассажиры молили о пощаде. Женщины трясли над головой драгоценностями или поднимали детей, надеясь вызвать жалость адмирала. «Не то чтобы мы их не понимали… — писал Томе Лопеш, чьи записи становятся бессвязными и неразборчивыми. — Мужчины показывали, что они готовы заплатить огромный выкуп. Его хватило бы, чтобы мы, в свою очередь, выкупили всех христиан, томящихся в Фесе, и еще осталось бы для государя». Да Гама бесстрастно наблюдал за происходящим из своей каюты. К мольбам несчастных он оставался глух. Пассажиры на «Мири» начали воздвигать баррикады из матрасов, тюков, всего, что нашлось на корабле, готовясь задорого продать свою жизнь.

Пять дней «Мири» без управления дрейфовал в жарком море. Португальское судно, где находился Лопеш, следовало по пятам. На пятый день было приказано покончить с «Мири». «Мы видели все, — писал Лопеш, — это было в понедельник 3 октября. Эту дату я не забуду никогда».

Поравнявшись со своей жертвой, португальцы стали в упор стрелять по ней из бомбарды. Но, как оказалось, соперников они серьезно недооценивали. Первая пробоина вызвала в мусульманах небывалый подъем духа: они внезапно бросили крюки и пошли на абордаж. «Это случилось так неожиданно и стремительно, что на боевом марсе не успели даже камня в них швырнуть». В мгновение ока роли переменились. Теперь нападавшие вынуждены были обороняться. «Многие не имели при себе оружия, поскольку думали, что атакуют беззащитных людей». Заперев в трюме пленных, все бросились отражать яростное нападение. Но не тут-то было. Бомбардиры не могли приблизиться к пушке, потому что на палубу сыпались камни. «Стоило кому-то показаться из укрытия, в него тут же летели стрелы и град камней». Из оружия у португальцев остались луки и арбалеты. Людей не хватало, потому что сорок человек отплыли на баркасе.

Суда намертво сцепились бортами. Отчаянная борьба продолжалась целый день. Казалось, что мусульмане от бешенства не чувствуют боли. Просто не верилось, что они могут биться с таким подъемом. Многие были убиты и ранены, но прочих это не останавливало, да и раненые продолжали сражаться, будто раны им нипочем. Ситуация становилась угрожающей. «На баке отбивались полтора десятка раненых матросов, защищая капитана, остальные, оставив позиции, скрылись под палубой, — писал Томе Лопеш. — Рядом никого не было, только я и капитан Джованни Буонаграчиа». Капитан подобрал чью-то помятую и пробитую кирасу без ремней, но атакующие тотчас ее сорвали. И тогда он обернулся и закричал: «Томе Лопеш, корабельный клерк, что мы тут делаем, если все нас покинули?» К тому времени их защитники, видя, что ситуация безнадежна, бросились в море и были подобраны баркасами. Мусульмане были уже на юте. Они все прибывали, свежие силы сменяли раненых, хотя многие срывались в воду и тонули.

Несколько португальцев оказались зажаты под баком. «Один был убит, прочие ранены, хотя парус кое-как прикрывал нас от камней».

Тут бы им и конец, не прояви их товарищи сообразительность. Другая каррака, «Жойа», приблизилась к «Мири», будто команда сейчас пойдет на абордаж. Это возымело действие. Мусульмане испугались за свой корабль и отступили, не добив врага. Боевой дух покинул их. Теперь они были обречены, и дело стало лишь за временем.

Да Гама, с шестью или семью самыми большими судами, продолжал преследовать мусульман, дрейфующих без руля и парусов в открытом море. Сильная зыбь и качка не позволяли подойти борт в борт. Португальцы только обстреливали жертву из пушек, продлевая ее агонию. Утром пятого дня вплавь явился перебежчик. В обмен на жизнь он пообещал закрепить канат на рулевой колонке, чтобы португальцы могли подтянуть «Мири» и сжечь его. «На корабле, — сказал он, — больше нет ни ценностей, ни товаров, ни продовольствия — все сброшено в море, чтобы не досталось врагу». Лопеш не единожды отмечал храбрость и высокий дух мусульман: «Во время битвы приходилось видеть, как раненый вырывает из своего тела стрелу и посылает ее обратно к нам, будто не чувствует боли». «Так и было сделано, — устало заключает Лопеш, — под конец адмирал без всякой жалости приказал сжечь корабль и тех, кто на нем находится». За исключением горбуна-штурмана и детей числом около двадцати, коих обратили в христианскую веру.

Впоследствии, узнав об ужасной медленной смерти «Мири», многие португальские хроникеры были шокированы и обескуражены, а индийские историки видели в ней фактическое начало нашествия западного империализма, первое жестокое столкновение двух самодостаточных, взаимно далеких и чуждых миров. «Это просто неслыханно, — говорил один мусульманский правитель, — чтобы кому-то запрещали выходить в море».

В целом действия португальцев расценивались как пиратство, но их мотивы — чистая жестокость без стремления обогатиться — были поначалу необъяснимы. Возможно, да Гама доходил до крайностей по части террора, однако тут он был не одинок. Португальцы, которые привыкли существовать в условиях жестокой религиозной, экономической, технической и военной конкуренции с исламским миром, явились в Индийский океан продолжать крестовые походы, неотделимые в их понимании от борьбы за торговую монополию.

На Малабарском побережье не забыли и не простили случай с «Мири». Его будут вспоминать не одно столетие. Как говорят испанцы, великие грехи отбрасывают длинную тень. Но да Гама только начал. Кровь только разыгралась.

Глава 8. Ярость и месть. Октябрь — декабрь 1502 года

Далее португальцы отправились в Каннанор, номинально дружественный порт, где существовало небольшое португальское торговое представительство. Однако да Гама, из недоверия к местным, отказался сходить на берег для встречи с раджой. Переговоры состоялись, но прошли без помпы, обычно сопровождающей подобные церемонии. Индийская делегация находилась на длинном пирсе, вдающемся в море, а португальцы у себя на полуюте. После дипломатических любезностей и обмена дарами переговоры, едва начавшись, быстро застопорились. Раджа сказал, что не может обсуждать условия торговли пряностями, ибо их определяют сами торговцы и все они мусульмане.

Да Гама не понимал, а скорее не хотел понимать существующее на Малабарском побережье разделение между политической властью, находящейся в руках индуистской элиты, и экономической, принадлежащей мусульманам.

Мусульмане же потребовали высокую цену за пряности, поскольку португальские товары, по их мнению, были весьма посредственны и для обмена не годились. Услышав такой ответ, да Гама впал в бешенство. «Чего ради, — с негодованием вопрошал он, — раджа прислал мне этих неверных, если он отлично знает, что они издревле ненавидят христиан и являются нашими злейшими врагами?» Он хотел вернуть пряности, которые уже успели загрузить на борт, а кроме того, велел главе португальской торговой фактории, по имени Пай Родригес, закрыть свою контору и покинуть город. Родригес отказался, заявив, что адмирал ему не указ и он продолжит выполнять свои обязанности. Это еще больше разозлило да Гаму. Он уехал из Каннанора в наихудшем расположении духа, на прощание предупредив раджу, что «его кафиры заплатят за все» в случае репрессий против христиан. И подкрепил свою угрозу пушечным залпом. И хотя вслед ему раджа отправил миролюбивое письмо, где клялся в вечной верности португальскому королю и обещал поставить того в известность о произошедшем, это нисколько не смягчило настрой да Гамы, тем более что автором письма был явно Пай Родригес.

Впереди был Каликут. По пути да Гама, ища, на ком бы выместить раздражение, велел обстрелять маленький порт по соседству с Каннанором и захватить небольшое мусульманское судно.

Весть о судьбе «Мири» достигла Каликута, заставив его правителя глубоко задуматься. Португальцы зачастили на Малабарское побережье. Они являются каждый год, захватывают и топят суда. Если позволить им тут закрепиться, то ущерб от этих непрошеных гостей многократно возрастет. Четыре корабля, что были в прошлом году, продемонстрировали свою неуязвимость для местного оружия. А в этом году их целый флот. Необходимо срочно найти решение проблемы, что при их техническом превосходстве будет непросто.

Заморин написал два письма. Одно письмо да Гаме — пока тот еще был в Каннаноре — с предложением о примирении. Он желает христианам только добра. Он хочет дружбы. Он выплатит им возмещение за товары, оставшиеся в городе. А что до человеческих жертв, которые не возместишь деньгами и другими ценностями, то португальцы и сами убили довольно народу на корабле из Мекки и на прочих судах и могут считать, что их жертвы отмщены. Словом, он предлагает забыть прошлые обиды и помириться.

Второе письмо заморин направил своему мятежному вассалу, радже города Кочин, уговаривая его, перед лицом общей опасности, объединиться и действовать сообща. «У нас есть единственный выход, — писал заморин, — не давать им пряностей ни под каким видом, ни по какой цене, отказывать им по всему побережью, и тогда им не останется ничего другого, как только принять наши условия». К несчастью, раджа Кочина заупрямился, выказывая враждебность, которая под конец погубит их всех. Он отвечал, что у него мир с португальцами и нет намерений навредить им. Более того, он показал это письмо португальцам у себя в городе, а те переправили его да Гаме. Таким образом, адмирал получил оба письма и имел на руках лучшее подтверждение индийской двуличности.

26 октября при подходе к Каликуту да Гама приказал вздернуть на рее двоих мусульман, которых обвинили в убийстве людей Кабрала годом ранее — дети с судна «Мири» «опознали» их как участников той резни. Еще одного закололи пиками — этот якобы воровал имущество из торговой фактории — опять по «свидетельству» детей. 29 октября флотилия остановилась близ Каликута. «Мы видели небольшую часть города, — писал Томе Лопеш, — в долине, скрытой большими пальмами». Заморин прислал делегацию, повторившую условия, которые он называл в письме, но да Гама был неумолим. Помимо компенсации за людей и утраченное имущество он требовал изгнания из города всех мусульман — равно торговцев и постоянных жителей — и отказа принимать в порту корабли из Мекки. В противном случае мирный договор, как и прочие договоренности, исключался, ибо «мусульмане — это извечные враги христиан и наоборот». Выдвигая такие требования, да Гама не мог не понимать, что они неосуществимы.

Заморин отвечал ему в самом миролюбивом духе, что мусульмане живут тут испокон веков, что в городе 4–5 тысяч мусульманских домов и это честные верные люди, которые приносят много пользы.

Да Гама воспринял его ответ как оскорбление и велел задержать гонцов. Обстановка накалялась. В течение дня происходил обмен письмами, тон которых становился все более раздраженным. Узнав, что португальцы захватили у берега рыбачьи суда и доу, груженное провизией, заморин страшно возмутился. Это было попранием законов самого океана. «Грабежи и убийства на море доставляют христианам большее удовольствие, чем торговля. Порт открыт для всех, и адмирал не имеет права задерживать кого-либо или не пускать сюда корабли из Мекки. Если ему это не по нраву, то пусть уезжает. Я запрещаю ему останавливаться и в других портах побережья».

Да Гама презрительно отвечал, что этот пальмовый чурбан не может прогнать его, а только лишь испортит себе удовольствие от жевания бетелевых листьев. И прибавил, что если назавтра до полудня его требования не будут выполнены, то пусть пеняет на себя.

Вечером он приказал выстроить корабли против города носовой частью вперед, дабы индийские пушки не смогли нанести им большого вреда. Когда стемнело, на берегу замелькали фонари — всю ночь индийцы копали траншеи и орудийные окопы для своей артиллерии. На рассвете народу еще прибавилось. Да Гама велел подойти ближе и быть наготове. А в час дня, если все будет по-прежнему, они вздернут на мачтах пленных мусульман и рыбаков с захваченных лодок — «да повыше, чтобы на берегу их хорошо видели». Назавтра ответа не было. И тридцать четыре пленника были повешены.

Горожане в ужасе наблюдали за происходящим. Пока они толпились у воды, пытаясь разглядеть среди повешенных своих родственников, португальцы открыли огонь. Два залпа из бомбард заставили толпу рассеяться. Затем подключились и мелкие орудия. «Град железных ядер и камней» нес смерть и разрушения. Лопеш наблюдал, как индийцы «падают на песок и ползут, подобно гадам, или убегают». Моряки подгоняли их громкими криками. Вскоре берег опустел. Бомбардиры-индийцы, которые «долго заряжали и стреляли мимо цели», разбежались, бросив свои орудия. Беспрерывный обстрел продолжался до вечера. Трещали и падали пальмы, точно от ударов топором, люди метались меж развалин.

Но да Гама еще не закончил. Поздно вечером, дабы ускорить события и нагнать больше ужаса, он велел снять мертвецов с мачт, отрубить головы и конечности и бросить в лодку, которую затем отбуксировали к берегу. На носу лодки торчала стрела с посланием, переведенным на малабарский язык. Текст был следующий: «Я явился сюда, чтобы покупать, продавать и платить за ваш товар. И вот вам ваш товар. Посылаю его вам в подарок, передайте его вашему правителю. Если вы хотите нашей дружбы, то платите за все, что вы держали в этом порту под своей гарантией. Более того, вы должны нам за порох и ядра, которые мы тратили по вашей вине. Если вы согласны, то будем дружить».

Мощь португальской артиллерии, не имеющей себе равных в Индийском океане

Когда лодку вынесло на берег, люди осторожно приблизились, чтобы рассмотреть ее груз и прочитать письмо. По приказу да Гамы, пушки на время замолчали. Лопеш описывает дальнейшие события: «Когда они увидели, что там внутри, на лицах у них отразился ужас и недоверие. Некоторые повернулись и бросились бежать. Иные брали головы и уносили их на вытянутых руках. Мы были близко и все хорошо видели. В ту ночь на берегу стоял такой вой и плач над обрубками, что вынесло море, что никто из нас не спал. При свете свечей и фонарей они принялись ремонтировать свои траншеи, боясь, что мы подожжем город».

Когда рассвело, на всех восемнадцати кораблях снова заговорили пушки. Дома у воды были уже разрушены, и теперь ядра летели дальше, в жилища богатых и знатных горожан. Каликут почти опустел. При желании да Гама мог бы беспрепятственно разграбить город, но прежде он хотел добиться капитуляции. За время обстрела, продолжавшегося целое утро, по городу было выпущено четыре сотни тяжелых ядер. Кто-то из местных предпринял запоздалую попытку отбить у португальцев доу, но нападавшие были быстро повержены в бегство.

На следующий день да Гама отправился в Кочин, оставляя позади кровавый след возмездия и шесть каррак с каравеллой под командованием Висенте Содре, которому была поручена морская блокада Каликута. В Кочине португальцы могли, по крайней мере, рассчитывать на поддержку. С раджой, вассалом заморина, желавшим освободиться от этой зависимости, сложились самые долгие союзнические отношения, хотя в конечном итоге желаемого он не добился.

Однако молва о зверствах португальцев взбудоражила все Малабарское побережье, между торговцами-мусульманами и их индуистскими хозяевами начались трения, коснувшиеся и Кочина. Покупка пряностей затягивалась. Сначала не могли договориться о цене, затем продавцы намеренно тянули с погрузкой. «Они начинали просить дороже, — пишет Лопеш, — или отказывались брать наши товары. Из-за этого адмирал должен был каждый день ездить на берег. Обговорив с ним одно условие, они приступали к погрузке, а затем вдруг снова стопорились». Тут уж да Гама упорно продолжал переговоры, не желая лишиться единственного союзника. В Кочине португальцы получали советы относительно местных условий и расширяли свои знания об Индии в целом. Например, им рассказали про Цейлон — большой остров в три сотни лиг с высокими горами, где в изобилии растет корица, есть много богатых жемчугом отмелей и драгоценные камни. Цейлон определенно стоило посетить, что и было внесено в планы на будущее. Местные христиане, последователи святого Фомы, приходили к португальцам помочь с погрузкой пряностей. Они же признали главенство короля Мануэла и выразили желание перейти под его покровительство.

А в Каликуте продолжалась блокада, причинявшая местным жителям много бедствий, пока заморин всеми силами пытался организовать общий фронт против захватчиков, сопротивление их устрашающей военной агрессии. Он рассчитывал измотать их — насколько возможно затягивая переговоры насчет пряностей, чтобы португальцы не успели отбыть до начала муссона. Этого и добивались торговцы-мусльмане в Кочине, предъявляя да Гаме все новые требования, отсрочивающие погрузку товара на его суда. С другой стороны, блокада принуждала заморина к поискам обходных путей. Он отправил к да Гаме одного из своих брахманов с новым мирным договором. Да Гама был польщен: брахманы, индийская элита, представляли высшую касту. Заморин предлагал компенсировать португальцам все расходы и ущерб и заключить договор о дружбе. Да Гама воспринял его предложение всерьез, несмотря на несколько странные желания посетителя: тот хотел лично отправиться в Португалию после погрузки на корабли пряностей, а пока брахман и сопровождающая его делегация поехали с да Гамой обратно в Каликут. Там брахман сошел на берег, оставив в заложниках своих сыновей, и да Гама стал ждать его возвращения с компенсацией. Однако вместо брахмана пожаловал другой индиец и предложил адмиралу послать на берег своего человека. Тут уж да Гама не выдержал и взорвался, заявляя, что не вышлет на берег даже юнгу, что он ничего не должен местному правителю и если тот хочет договориться, то пусть приезжает лично. Заморин уверял его, что все решится к вечеру следующего дня. Терпение у адмирала заканчивалось.

На Каликут опустилась тропическая ночь.

Перед рассветом вахтенный заметил в море рыбацкое судно, вышедшее из гавани, которое по приближении оказалось двумя связанными между собой лодками. Разбудили командира. Да Гама быстро оделся и выскочил на палубу, подумав, что заморин явился выполнить обещание. Однако вскоре стало понятно, что он ошибается. В море тихо вышли семьдесят или восемьдесят судов, которые португальцы поначалу принимали за рыболовный флот — пока не затрещали первые выстрелы.

Подпись Васко да Гамы

На кораблях обнаружились бомбарды. Ядра, скользя по воде, пробивали корпус португальского флагмана. Вскоре он был окружен и на любого, кто появлялся на палубе, сыпался град стрел. С верхних площадок португальцы швыряли камни, пытаясь освободить проход для бомбардиров, чтобы те могли подойти к своим орудиям, но безуспешно.

Индийцы подожгли захваченное доу — в надежде, что огонь перекинется на флагман. Пришлось обрубить канат, связывающий два судна. Лодки вокруг так и мельтешили, обстрел не прекращался, и да Гама принял решение об отходе. Однако адмиральский корабль был надежно закреплен на месте с помощью тяжелой цепи — как раз для того, чтобы диверсанты ночью не сняли судно с якоря. Матросы долго работали топорами, прежде чем наконец удалось освободиться от цепи. Как назло, в море установился мертвый штиль, и флагман, который беспощадно обстреливали индийцы, стоял на месте точно вкопанный.

Да Гаму спас случай. Внезапно из Каннанора явилась флотилия Висенте Содре — каррака и две каравеллы. Яростно вздымались весла, толкая судна вперед под обстрелом мелкотравчатой армады.

Атакующие наконец отступили — «некоторые без ног и рук, другие и вовсе лежали замертво». Да Гама был вне себя от бешенства — несмотря на всю его подозрительность, индийцы провели его, заманили в ловушку. Всех заложников напоказ повесили на мачтах, затем отправили к берегу лодку с трупами, сопроводив страшный груз свирепым посланием: «О злосчастный, ты позвал меня, и я явился по твоей просьбе. Ты сделал все, что смог, и, будь твоя воля, ты сделал бы больше. Ты получил заслуженное наказание, и, когда я вернусь, ты вновь будешь наказан: ты заплатишь за все, и вовсе не в деньгах».

Глава 9. Точки опоры. Декабрь 1502–1505 год

Да Гама отбыл в Лиссабон в феврале 1503 года, оставив на побережье Индии два небольших форпоста — торговые представительства в Каннаноре и Кочине. Заморин был ограблен, унижен и сокрушен тем, что его вассал — султан Кочина — не поддержал его попыток дать совместный отпор португальским пиратам. Со временем стало ясно, что переговоры не имеют смысла. Их визиты стали носить угрожающе регулярный характер. В межсезонье их флотилии — числом от нескольких до десятков судов — являлись под развевающимися флагами, под пушечные выстрелы, демонстрируя свою силу, и чинили разбой. Они требовали пряностей, изгнания мусульман, которые давно жили и торговали на побережье. Захватчики игнорировали индуистские обычаи и не стеснялись подкреплять свои угрозы насилием. Они вели войну в нарушение всех правил.

Кроме того, чужаки устроили нечто вроде платной пропускной системы для кораблей, следующих вдоль побережья. Заплатив в фактории определенную сумму, капитан судна получал пропуск — картаз, чтобы продолжать путь и торговать в портах, контролируемых португальцами. По сути, это был налог на коммерцию. Позже возникло требование об уплате экспортных и импортных пошлин. Картаз — лицензия на судоходство с отпечатанным изображением Девы Марии или Иисуса — ознаменовала наступление радикальных перемен в Индийском океане. Европейцы принесли сюда новые порядки: море перестало быть зоной свободной торговли, благодаря системе картазов возникло неведомое здесь ранее территориальное разграничение, чреватое конфликтами — во благо португальцев, целью которых было господство в Мировом океане.

Эти перемены эхом отозвались на другом конце света. В декабре 1502 года встревоженные венецианцы созвали Каликутский совет с тайной целью склонить султана Каира к сотрудничеству. В Каир отправился посланник Бенедетто Сануто, которому поручили найти быстрое и эффективное решение проблемы, соблюдая при этом строгую секретность. Дело было чрезвычайно щекотливое — по сути, сговор с мусульманами против братьев-христиан — и, будь оно раскрыто, грозило большим скандалом. Сануто должен был растолковать султану, насколько опасны действия португальцев по блокаде морских путей, и убедить его повлиять на заморина, чтобы тот срочно выставил пришельцев вон, а также снизить таксы на перемещение товаров через Египет (что было бы особенно выгодно Венеции), дабы составить конкуренцию португальцам.

К текущим сложностям в Египте — как то: опасность переворота, бунты берберских племен, угрожающих паломникам в Мекку и Медину, и пустая казна — добавилась еще одна. Султан Египта Аль-Ашраф Куансух аль-Гаури не мог проигнорировать появление португальцев в Индийском океане. «Дерзость франков не знает предела, — писал знаменитый египетский историк Мухаммад ибн Ийас, отмечая их участившиеся набеги на Индию. — Сообщают, что франки сумели разрушить плотину, разделяющую Индийский океан (Китайское море) и Средиземное море, — что возвел Александр Великий, и продолжают расширять проход, чтобы их корабли могли попадать в Красное море. Таким образом их пиратство приобретет еще больший размах».

Каир кишел подобными фантазиями в духе «Тысячи и одной ночи». Султан остался глух к просьбе венецианцев о снижении пошлин, но, как покровитель священных Мекки и Медины, защитник мусульман и правитель империи, обязан был отреагировать на португальские бесчинства, иначе его статус мог быть оспорен. Тревогу внушали слухи о жесткой расправе над судном «Мири» и второй случай зимой 1502 года при отходе да Гамы из Кочина. Португальская проблема набирала остроту.

Тем временем Висенте Содре, дядя да Гамы, находившийся близ Каннанора с патрульной миссией, получил от местного дружественного португальцам раджи известие, что один богатый купец-мусульманин только что отбыл, не заплатив пошлины, и его следует задержать. Содре, который не уступал племяннику в жестокости, мог бы сжечь суда нарушителя, будь на то желание раджи, но тот лишь просил изъять причитающееся. Торговца по имени Майимама Мараккар заставили вернуться в порт и уплатить пошлину. Однако, узнав, что тот вел себя грубо и оскорблял раджу и короля Португалии, Содре взял правосудие в свои руки. Пленного торговца подвергли изуверской экзекуции. Его раздели донага, привязали к мачте и жестоко избили, а потом применили к нему наказание merdimboca, что значит «кормление дерьмом», — впервые испробованное на мусульманах Марокко. Вдобавок Содре велел сунуть ему в рот большой кусок сала. Тщетно торговец молил о пощаде, предлагая деньги за отмену этих издевательств. Но Содре, подобно да Гаме в случае с «Мири», отвечал, что «за деньги продаются товары, но не честь королей и великих князей».

Мараккар, влиятельный человек в торговом Индийском океане, решил, что его позор и унижения должны быть отмщены. В 1504 году он лично отправился в Каир, где сообщил султану о богохульственных выходках португальцев и потребовал от защитника веры укротить варваров.

Малабарский правитель заморин тоже точил зуб на португальцев. Сознавая опасность, которую представляет собой постоянный португальский форпост на побережье, он рассчитывал уничтожить его вместе с Кочином и его раджой, когда переменится ветер и да Гама на время уберется подальше. Содре, которому поручили защиту колонии и поддержку раджи, должен был также блокировать Красное море и перехватывать мусульманские суда, следующие в Каликут и обратно. Второе задание он счел более привлекательным, поскольку оно сулило верную выгоду, и, вопреки просьбам раджи и начальника фактории, поднял паруса и взял курс на север, а следом и брат Содре — Браш. Лишь два офицера из подчиненных Содре, возмущенные тем, что капитан бросил соотечественников ради личной наживы, отказались покидать колонию.

После отъезда Содре заморин во главе большой армии мигом выдвинулся в предместья Кочина, откуда отправил радже письмо с требованием выдать ему христиан, а иначе угрожал войти в город и разорить его. Христиане же и их товары так или иначе попадут к нему в руки. Но раджа, сделав выбор в пользу христиан, отверг требования заморина и приготовился отстаивать свой выбор любой ценой. Португальцы расценили его отказ как проявление мужества, благодарности за которое он так и не дождется. Заморин, вероятно, видел в поддержке чужаков скорее прагматичные соображения. Как бы то ни было, раджа не хотел уступать. Он выслал навстречу заморину армию под командованием своего племянника и наследника по имени Нарайан, но заморину удалось подкупить приближенных Нарайана, и тот был убит. Войско заморина захватило Кочин. По законам военной касты две сотни уцелевших солдат обязались принять ритуальную смерть. Они побрили голову и направились в Каликут, по пути вступая в схватку со всяким встречным, пока последний из них не погиб.

Зато Нарайан и его армия выиграли время для раджи и португальцев, которые успели покинуть Кочин и укрыться на одном из близлежащих островов. Заморин сжег город, но добраться до острова ему помешал муссон. Ливни и шторма обрушились на Малабарское побережье. Пришлось возвращаться в Каликут, оставив на месте небольшой гарнизон. Но он поклялся вернуться в августе и уничтожить всех, кто окажет сопротивление. Португальское присутствие в Индии повисло на волоске, но раджа был уверен, что их флот возвратится с началом нового сезона мореходства. Между тем корабль Содре на пути в Красное море затонул и капитан погиб. Его брата постигла схожая судьба: тот хоть и сумел выплыть, но, судя по всему, погиб от рук собственных людей. Хроникер, человек богобоязненный, усмотрел в этом заслуженную кару: «Смерть обоих братьев явилась возмездием за совершенные ими грехи: они отказали в помощи союзнику и бросили соотечественников перед лицом великой опасности».

Маленькая португальская колония и раджа с приближенными оставались на острове Выпин, пока из Лиссабона вновь не начали прибывать суда за пряностями. Первые два корабля под командованием Франсишку ди Алмейда явились в сентябре 1503 года. Две недели спустя судов было уже шесть. С конвоем прибыли два самых выдающихся капитана за всю историю Португалии. Второй эскадрой командовал кузен Франсишку, Афонсу ди Албукерк, — решительный и жесткий человек, которому было суждено навсегда изменить ход событий в Индийском океане.

В 1503 году он был, вероятно, лет сорока — худой, высокий, с орлиным носом, острым взглядом и седеющей бородой в пояс. За плечами у ди Албукерка имелся большой опыт военной службы: с юных лет товарищ принца Жуана II, он громил турок в Италии, арабов в Северной Африке и кастильцев в Португалии. В Марокко на глазах ди Албукерка арабы зарубили его родного брата. Подобно да Гаме, он свято чтил кодекс идальго, ненавидел мусульман и был убежден, что их следует карать самым жестоким образом. Капитан ди Албукерк не был женат, но имел внебрачного сына. Также его отличала преданность королю, безупречная честность и уверенность в собственных силах. Он и впрямь был отличный мореход и военачальник, командир на суше и на море, он умел строить крепости и управлять империями.

«Мне достанет знаний, осмотрительности и благочестия, чтобы править хоть дюжиной государств, — заверял он короля Мануэла, который вначале относился к нему не без опаски. — И вовсе не потому, что я прирожденный монарх, но приобрел сии навыки благодаря своему опыту и с возрастом научился различать благо и зло». Ди Албукерк был человек энергичный, даже демонический, и не выносил дураков, при этом он, подобно королю Мануэлу, ощущал в себе призвание к переустройству мира и построению новой мировой империи. И верил, что время его настало.

Афонсу ди Албукерк

С ди Албукерком в Индию прибыл и другой, не менее талантливый португалец Дуарте Пашеку Перейра — мореход, военный, тактический гений и крупный ученый в области географии, космографии и математики. Перейра входил в группу космографов, оформивших положения Тордесильясского договора в 1494 году. По некоторым сведениям, Перейра тайно побывал в Бразилии задолго до того, как о ее открытии было официально объявлено. Наблюдая за шимпанзе, он отметил у них способности к использованию инструментов и описал это явление, с поразительной для своего времени точностью вычислил длину градуса меридиана, изучал режим муссонов в Индийском океане и, самое главное, умел применять свои знания на практике. Позднее поэт Камоэнс назвал Перейру «португальский Ахиллес», «с пером в одной руке и мечом в другой».

Король Мануэл не назначил общего командира, но отношения между кузенами сразу натянулись. Ревнивый Афонсу торопился покинуть Лиссабон, желая опередить Франсишку, но по пути его эскадра попала в шторм, и одно торговое судно затонуло. Когда Афонсу прибыл в Кочин, гарнизон заморина был уничтожен, раджа вернулся на трон, а Франсишку купался в лучах заслуженной славы. Кроме того, кузен забрал весь перец, что имелся на побережье. Неожиданные обстоятельства — а именно гибель братьев Содре, с которыми пришлось столкнуться португальцам, — только увеличивали трения между капитанами. Согласно приказу они должны были купить пряности и возвращаться, но обнаружили, что торговая фактория оказалась беззащитной перед армией заморина, который наверняка не оставит попыток подчинить себе город. Глава фактории и его сотрудники потребовали надежную крепость и солдат для охраны, говоря, что иначе не останутся. Необходимость вынуждала португальцев нарушить королевский приказ. Франсишку быстро договорился с раджой о предоставлении им места для строительства, материалов и рабочих. Форт решено было возводить на оконечности длинного полуострова Кочин, у широкой лагуны, куда впадали несколько рек, протекающих через густонаселенную местность.

Работы проходили в спешке. «Каждый корабль внес свою лепту в строительство», — писал Джованни да Эмполи, молодой торговый агент из Тосканы. Спустя месяц с небольшим был готов простой квадратный форт из дерева и камня, стоящий на земляной насыпи. По словам Эмполи, это была «настоящая крепость, окруженная рвами, хорошо укрепленная и охраняемая». Первый форт, первое недвижимое свидетельство португальского присутствия в Индии, явил собой значительную веху в истории имперских завоеваний. Несмотря на все трудности, 1 ноября 1503 года, в День Всех Святых, событие было торжественно отпраздновано. Португальцы приоделись, подняли флаги и отслужили мессу. В сопровождении индийских воинов, на слоне прибыл раджа.

Тем временем капитанам становилось все труднее скрывать свои разногласия от окружающих. Скандалы возникали по любому поводу. Как поделить пряности, сколько времени отвести на постройку форта, как его назвать — каждый вопрос становился предметом спора. В последнем случае, чтобы рассудить дело, был даже призван один из монахов. Франсишку хотелось назвать форт Замок Албукерк, а Афонсу, разделявший миссионерские идеи короля, доказывал, что надо назвать форт в его честь. Победил Афонсу, невыдержанность и нетерпеливость которого порой брали верх над здравомыслием и вообще отличали его командирский стиль.

В войне с заморином наступило краткое затишье. Сторонам удалось договориться о том, что португальцы, взяв груз пряностей, мирно отбывают восвояси, однако они тотчас нарушили договор, ограбив близ побережья торговое судно. Совсем скоро должен был перемениться ветер. Заморин затаился в ожидании их неминуемого отъезда и явно готовился нанести новый удар по Кочину, чтобы окончательно выдворить португальцев из Индии.

В январе 1504 года наступил крайний срок отъезда. Восточные ветры стихали. Согласно королевскому приказу Албукерки и Алмейда должны были выезжать вместе, но и этот приказ был нарушен, поскольку Франсишку затягивал в Каннаноре с погрузкой пряностей. Афонсу, не дожидаясь, пока он закончит, поднял паруса 27 января. Франсишку отбыл 5 февраля. Для охраны форта Мануэл и княжества Кочин в Индии остался небольшой гарнизон из добровольцев: 90 человек и три корабля под командованием Дуарте Пашеку Перейры. Тем, кто возвращался в Португалию, должно быть, казалось, что товарищи их обречены. «Боже, упокой души Дуарте Пашеку и людей его», — шептали они, наверное, и крестились, глядя на исчезающий вдали берег. Раджа Кочина был в ужасе: им предстояло продержаться восемь месяцев, прежде чем с другого конца земли прибудет следующее подкрепление.

Обратный путь Афонсу был полон испытаний, ставших к тому времени привычными для моряков, возвращающихся из Индии, — шторма, встречные ветры, нехватка воды и продовольствия и полный произвол судьбы. Пятьдесят четыре дня по вине полного штиля эскадра вынуждена была простоять у берегов Гвинеи. Тосканец Джованни да Эмполи оставил красочное описание вояжа: «…продукты и вино у нас закончились, вода была на исходе, суда срочно требовали починки. Люди умирали. В пять дней мы отправили за борт 76 трупов и остались на своем корабле вдевятером. Судно наше оседало все больше и больше — настолько оно было источено червем. Одно слово — беда. Надежда покинула нас, уступив место полнейшему отчаянию. Спасение наше было целиком в руках Господних». Чудом они добрались до Лиссабона. «Мы двигались против ветра, и едва похолодало, чернокожие, которых мы взяли с собой, почти все умерли. У самого порта мы едва не пошли ко дну. При нашем состоянии продержаться еще хотя бы день мы не могли. Мы бы утонули прямо в устье реки».

В то время они и не догадывались, как им повезло. Флотилия Франсишку, покинувшая Каннанор 5 февраля, сгинула без следа где-то в южных морях, и о том, что происходило в Индии, король узнал из уст одного Афонсу.

В марте 1504 года заморин начал наступление на Кочин. Его огромная армия насчитывала 50 тысяч человек: члены военной касты найяров, которые жили на его территории и в вассальных городах, плюс воины-мусульмане. Снаряжение и вооружение включало три сотни боевых слонов, боевые орудия и около двухсот кораблей, чтобы заблокировать порт Кочин с моря. Раджа Кочина, видя, что ситуация безнадежная, умолял португальцев быстрее убраться куда-нибудь в Аравию, ибо иначе им грозит неминуемая гибель. Вероятно, он хотел тихо уладить дело с заморином, смирившись и вновь перейдя в его подчинение, когда их не будет. Но Дуарте Пашеку Перейра не собирался сдаваться. Он понимал: на карте стоит Кочин и другие союзные порты, которые необходимо сохранить любой ценой, поскольку противное будет означать конец всей колониальной эпопеи португальцев. Сразу по приезде Перейра вступил в противостояние с силами заморина и за несколько месяцев успел изучить местность. Кочин был расположен на длинной заболоченной косе между океаном с одной стороны и лагуной с другой. Вблизи изрезанного берега находились многочисленные мелкие острова, поросшие пальмами. Здесь было идеальное место для устройства засад. Перейра решил, что этим стоит воспользоваться.

Радже он ответил, что он либо разгромит заморина, либо умрет. Кочин станет его последним оплотом, португальскими Фермопилами.

Перейра имел в подчинении около 150 человек и пять кораблей — каррак, две каравеллы и две большие шлюпки. Город Кочин мог номинально поставить в его войско 8 тысяч мужчин, но фактически немногие захотели бы воевать за чужие интересы. Раджа считал, что Перейра сумасшедший. И все-таки, когда осенью 1504 года прибыл следующий конвой, его встретили Перейра и большая часть его людей, которым удалось отстоять Кочин и прогнать заморина.

Перейра одержал блестящую стратегическую победу. Обследовав местность, он выяснил, что подобраться к Кочину, окруженному солеными ручьями и каналами, можно лишь через узкие фиорды, затопляемые во время прилива. Вероятно, он первым обратил внимание на связь между фазами Луны и колебаниями уровня моря. Он вычислил время проходимости для каждого из фиордов и затем, перебрасывая корабли и людей, блокировал атаки противника. На дне фиордов укрепили острые колья, торчавшие над водой, а для защиты кораблей были использованы прочные деревянные щиты. Заморин не обладал ни стратегическим мышлением, ни гибкой тактикой Перейры. При каждой атаке португальцы в упор расстреливали его войско, вновь и вновь штурмующее деревянный частокол. В течение четырех месяцев таких наступлений было семь, и все они были о тбиты. В стычках с местными крестьянами, настроенными крайне враждебно, воины-найяры также терпели поражение, поскольку те, в нарушение всех кастовых законов, бросались на них с лопатами и мотыгами. Найяры обыкновенно бежали, дабы не осквернить себя, коснувшись существа низшей касты. Наконец тяжелые потери, холера и низкий моральный дух в армии вынудили заморина отступить. Военная неудача стоила ему трона и уважения подданных. Вернувшись домой, заморин передал власть племяннику, а сам углубился в религию.

Осенью в Кочин прибыл солидный португальский флот: 14 каррак, причем пять большие и новые, с изрядным количеством оружия, солдат и матросов. Когда заморин был разгромлен и бежал, местные торговцы и правители начали воспринимать португальцев как поистине непобедимую силу. Еще один вассал заморина, правитель княжества Танур, перешел в их подданство. Мусульмане Мекки с тревогой наблюдали, как португальские форты постепенно захватывают побережье.

Благодаря превосходству португальцев в вооружении, оснащении и мобильности флота, а также боевому духу, жестокости и упорству, с которым они действовали, число их союзников возрастало. Теперь не только в Индии, но и в поросших пальмами песках Восточной Африки торговцы из Каира и Джедды теряли расположение местных властей. К концу 1504 года многие торговцы, разочаровавшись в деловых перспективах, вместе с семьями и товаром отправились обратно в Египет. В последний день года португальский флот под командованием Лопеша перехватил их караван. Суда были сожжены, и люди числом около 2 тысяч уничтожены. Так закончилось индо-арабское коммерческое сотрудничество. «Это был полный крах. Заморин понимал, что благие времена не вернутся, ибо он утратил слишком многое и арабы покидают его столицу, где начинается голод и мор. Величие Каликута осталось в прошлом».

Новый, 1505 год португальцы встречали, будучи уверенными в скорой и полной оккупации Малабарского побережья. С этой мыслью Мануэл готовил новую эскадру.

Конкуренты пессимистично восприняли весть о его успехах. Реакция постепенно расходилась по Европе, как круги по воде. В Венеции питали надежду, что расстояние, болезни и кораблекрушения не позволят Мануэлу регулярно ввозить из Индии пряности. И впрямь — чтобы проделать путь в 24 тысячи миль, требовалась немалая удача и выдающиеся мореходные способности. Недаром каждый март провожатые на причале в Рештелу заранее оплакивали своих близких, отправляющихся в дальние края. Из 5500 путешественников, начиная с первого похода да Гамы в 1497 году, 1800 человек, или 35 процентов, не вернулись обратно. Большинство погибли при кораблекрушениях. И все-таки прибыль была колоссальная.

Огромные потери при кораблекрушениях

Так, затраты на снаряжение первого вояжа Васко да Гамы окупились в шестьдесят раз. Каждая экспедиция приносила короне миллион крузадо, а аромат пряностей в порту Лиссабона обеспечивал беспрерывный приток волонтеров, многим из которых было нечего терять. Притом что Португалия не имела своих природных ресурсов и находилась на задворках политической и экономической жизни Европы, притяжение Востока для португальцев было непреодолимо. И пусть король Франции Франциск I презрительно именовал Мануэла «бакалейщик», высмеивая его торгашескую мелочность и расчетливость, но втайне наверняка завидовал тому, что португальские монархи приобрели надежный монопольный источник дохода, став первым в средневековой Европе королевским торговым домом.

Поскольку деньги потекли рекой, Мануэл принялся за обновление своей столицы. В 1500 году на берегу Тежу расчистили место для нового дворца, откуда король мог бы наблюдать, как в порт входят его богато груженные суда. Дворец символизировал имперское величие и служил центром коммерческой активности, соединяя в себе две составляющие португальской монархии. К дворцу примыкали административные здания: Индийский дом, таможня, департаменты по импорту древесины, рабов, по торговле с Фландрией, монетный двор и арсенал. В первые годы нового столетия Лиссабон стал одной из наиболее богатых, динамичных европейских столиц. Цены на все товары диктовала корона. Торговые схемы и технические новинки покупали и заимствовали за границей. Португальцы были непревзойденные мореходы, но класс предпринимателей — средний класс — в стране отсутствовал. Подобно тому, как армия нуждалась в иностранных оружейниках и артиллеристах, для развития торговли в Индии и Европе Мануэлу требовались агенты, факторы, оптовые и розничные торговцы, банкиры и инвесторы. Из Флоренции, Генуи, Болоньи, Антверпена, Нюрнберга и Брюгге в Лиссабон устремились люди, наделенные деловой хваткой и прозорливостью.

Когда в 1503–1504 годах в Лиссабоне открылся первый Фуггер-банк, это было воспринято как очередной удар по Венеции. Недоброжелатели злорадно отмечали: Венеция теряет статус главного европейского рынка. Ошибались те из венецианцев, кто, подобно хроникеру Приули, думал, что португальские прожекты разобьются о скалы мыса Доброй Надежды. В феврале 1504 года в венецианском парламенте (синьории) были представлены сведения о больших объемах пряностей, привезенных в Лиссабон второй экспедицией да Гамы. В Александрии же начались перебои с пряностями, и венецианские купцы недобирали товар, хотя виной тому были не португальцы, а междоусобная вражда, раздиравшая Египет.

Лиссабон и река Тежу в XVI веке

Весной 1504 года Каликутский совет возобновил свою деятельность по подрыву португальских позиций. Из Венеции в Португалию был направлен агент Леонардо да Массари, чтобы под видом торговца собирать и тайно переправлять в Венецию данные о португальском рынке. Второй агент — Франческо Телди, якобы ювелир, направлялся в Каир, дабы склонять султана к противодействию португальцам в Индии. Каликутский совет и Дворец дожей совместно разрабатывали широкие схемы. Телди, например, должен был намекнуть султану, что если Мануэл зазывает венецианских купцов в Лиссабон и они не получат скидки в Александрии, то, несмотря на давнюю дружбу и сотрудничество, Синьория может принять это предложение. Впоследствии ходили слухи, что среди прочего он также уговаривал султана вырыть канал при Суэце, что снизило бы транспортные расходы на перевозку пряностей в Европу. При всей взаимной заинтересованности стороны разделяла граница взаимного недоверия. Агенты Синьории не знали о шагах, которые некоторое время назад предпринял султан — в ответ на отчаянное возмущение и требования помощи его единоверцев в Индии. Проверяя, насколько серьезны слова о поддержке и каков общий настрой христиан, он направил в Венецию монаха-францисканца Мауро с ультиматумом: либо португальцев заставят убраться из Индийского океана, либо христианские святыни в Иерусалиме будут разрушены. Венецианцы отвечали весьма уклончиво. Они не осмеливались открыто поддержать султана, но намеками выражали сочувствие, просили не устраивать гонений на христиан и давали понять, что христианские армии не готовы защищать Иерусалим. Телди также было велено воздержаться от обещаний. Христианские правители перебрасывали неудобного посланника друг другу, как горячую картофелину. Под конец брат Мауро оказался у папы Юлия II, который поспешил направить его к самому Мануэлу, предварив его появление встревоженным посланием. Поскольку брат Мауро добрался до Лиссабона лишь летом следующего года, у Мануэла было довольно времени, чтобы обдумать ответ. И ответ, который имел большое значение для португальцев, был совсем не таков, на который рассчитывал султан.

Шпионская миссия Леонардо да Массари провалилась. Еще на пути в Лиссабон его узнал кто-то из флорентийских недругов, и разоблаченного да Массари, по его собственным словам, «бросили в темницу». Представ перед королем, он ухитрился оправдаться и потом два года прозябал в Португалии, не имея возможности разузнать что-либо ценное. Мануэл стал очень подозрителен в плане иностранного шпионажа. Через месяц после случая с да Массари он издал указ, запрещающий изготовление глобусов и копирование маршрутов на картах, дабы иностранцы не воспользовались открытиями, которые так дорого обходились его людям. Особенно в условиях торговой войны с Венецией, причисляемой теперь к злейшим из врагов. Португальцы даже считали — возможно, безосновательно, — что два пушечных мастера, которые помогли заморину в 1504 году, были посланы Венецией.

И пусть Венецианская республика официально не поставляла военную технику в Каир, но на берегах Средиземного моря, на Крите и Кипре — венецианских колониях по соседству с Африкой — находились торговцы, желающие отвезти в Александрию и продать арабам груз медных слитков. А также нуждавшиеся в деньгах моряки, ремесленники, оружейники, технические спецы и беглые каторжники, которых к 1505 году в Каире было немало. Распирающее арабский мир возмущение требовало решительных действий.

Глава 10. Королевство Индия. Февраль — август 1505 года

27 февраля 1505 года в Лиссабоне был выпущен очередной имперский указ:

«Всем причастным к Индийской кампании:

Мы, дом Мануэл, милостью Божией король Португалии и Алгарви, повелитель морей по сию и противную сторону Африки, Гвинеи, глава конкисты, навигации и коммерции в Эфиопии, Аравии, Персии и Индии, изволим объявить комендантам крепостей, возведенных нашим именем в Индии, судьям, факторам и капитанам об отправке новой эскадры. Постановляем, что лица, следующие в эскадре: дворяне, рыцари, сквайры, офицеры, кормчие, штурманы, мичманы, боцманы, матросы, солдаты, артиллеристы и прочие… поступают под начало капитан-майора дома Франсишку ди Алмейды, коему мы настоящим указом вверяем власть над всем флотом, армадой и колонией в Индии на три года».

При дворе не стихали споры сторонников и противников продолжения индийской эпопеи. Кораблекрушения со многими жертвами, упорное сопротивление заморина, расправа над факторией и гарнизоном в Каликуте, ревность соседей — европейских монархов — все это не прибавляло ей популярности. Кроме того, португальские крестоносцы по-прежнему предпочитали обогащаться в набегах на Марокко, являвшее собой куда более доступную жертву. Но к 1505 году король, при поддержке ближайшего окружения, окончательно поверил, что судьбой ему уготовано осуществлять индийский проект. Это было отражено в прокламации 27 февраля. Документ представлял новую стратегию, смелые, крайне амбициозные и широкие планы. Мануэл вознамерился подчинить Индию целиком, отправив туда значительные военные силы, и установить полный контроль над торговлей в Индийском океане. Время было выбрано не случайно. Зная от папы о скором приезде монаха Мауро с просьбами о защите Иерусалима, Мануэл хотел подсластить это неприятное для себя событие. Однако в целом обстановка складывалась весьма удачно: Италию сотрясала междоусобица, венецианцы были связаны компаниями против Османской империи, династия мамлюков в Египте переживала упадок, Испании досаждали соседи. В такой ситуации для Португалии открывались большие возможности. Мануэл также понимал, что расстояние не позволяет эффективно управлять заморскими колониями и является препятствием для осуществления его планов, и потому, при всей своей подозрительности и осторожности, он вынужден будет делегировать власть кому-нибудь из надежных людей.

Франсишку ди Алмейда

Выбор пал на дома Франсишку ди Алмейду, хотя вначале король планировал назначить командующим бывалого морехода Триштана да Кунью, но того поразила внезапная слепота — вероятно, вследствие авитаминоза. И хотя через некоторое время зрение восстановилось, этот случай был воспринят как знак свыше, и экспедицию возглавил Алмейда.

Франсишку ди Алмейда стал первым из аристократов, кому поручили командовать эскадрой. К своим 55 годам он имел обширный военный, дипломатический и морской опыт, а кроме того был наделен качествами, которые, по мысли Мануэла, отличали людей, достойных доверия в делах государственной важности. Алмейда был альтруист и одинокий вдовец, человек скрупулезно честный, презирающий роскошь, набожный и рассудительный. Многие, как братья Содре, стремились в Индию ради личного обогащения, но Алмейда был не из таких. Он ценил титулы больше, чем мешки с перцем и корицей, и знал толк в военном деле.

Алмейда не только командовал эскадрой. Мануэл присвоил ему также титул вице-короля, то есть право распоряжаться от своего имени. Более конкретные разъяснения последовали двумя неделями позже в руководстве из сотни с лишним страниц, исписанных убористым почерком. Руководство содержало 143 части с главами и подглавами и давало подробнейшие справки насчет действий в той или иной ситуации. При всех гигантских амбициях Мануэла ни одна мелочь не ускользала от его внимания.

Алмейде предписывалось, обогнув мыс Доброй Надежды, захватить побережье Суахили и хитростью овладеть портами Килва и Софала — где находился центр золототорговли. Португальцы прибывали якобы с дружескими намерениями, а затем неожиданно открывали огонь по городу, уничтожая и пленя мусульманских торговцев, а их имущество конфисковывали. Близ побережья надлежало возвести форты и взять под контроль источники золота, чтобы затем покупать в Индии пряности. Такова была война под маской мира. Выполнив миссию в Африке, эскадре надлежало без промедления следовать через Индийский океан, по пути возводя еще четыре форта: на острове Анджедива, где планировалось обустроить перевалочный пункт с продовольственной базой, и в дружественных городах Каннанор, Куилон и Кочин. Место для постройки следующего форта было определено много севернее, близ Красного моря и царства пресвитера Иоанна. Так Мануэл планировал окончательно задушить мусульманскую торговлю и дать понять индийцам, что «торговля возможна только с нами, и никем более». В этих же целях два корабля должны были постоянно патрулировать побережье Африки вплоть до мыса Горн.

Не осталась без внимания и проблема Каликута. С заморином — действующим либо наследником — следовало заключить мирный договор, при условии, что он согласится изгнать мусульман. А иначе — «война и полное уничтожение его имущества на море и на суше всеми доступными средствами».

Согласно стратегии короля, Алмейда, перекрыв Красное море, являлся в исламские города-государства Чаул, Камбей, Ормуз у Персидского залива и требовал ежегодной дани в португальскую казну, а также прекращения деловых отношений с арабскими купцами из Каира и берегов Красного моря, все суда которых следовало по пути задерживать. Место мусульман должны были занять португальские купцы, и регулярное курсирование их кораблей надлежало обеспечить Алмейде.

Но этим амбиции Мануэла не ограничивались. По его приказу новая эскадра «расширяла границы» за счет Цейлона, Китая, Малакки и прочих «не изведанных доселе земель». На новых землях, список которых был составлен заранее, возникали столбы — в знак принадлежности португальской короне. По сути, Алмейда имел свободу действий лишь в не предвиденных Руководством случаях, а иначе должен был действовать сообразно инструкциям. Мануэл никогда не посещал и не собирался посещать свои колонии, но Руководство ясно отражало его геополитические амбиции и имперский авторитаризм.

Португальская карта юга Африки 1502 г., побережье отмечено столбами

Учились португальцы быстро. За семь лет, минувших с первой экспедиции, они успели сформировать довольно верное представление о том, что представляют собой и как функционируют 28 миллионов квадратных миль Индийского океана. Изучив главные порты, режим ветров и муссонов, особенности навигации и коммуникации, они постоянно расширяли свои познания. Как и прежде у берегов Африки, португальцы вели этнографические и географические наблюдения, учили языки, общались с местными жителями, нанимали местных лоцманов и штурманов и создавали карты, стремясь к подробности и точности. В состав каждой экспедиции входили астрономы, чья работа по определению долготы являлась делом государственной важности. Люди, подобные Дуарте Пашеку Перейре, отвергая древние аксиомы, верили лишь очевидцам и собственным глазам и ушам, как истинные исследователи эпохи Возрождения. Информация о новом мире поступала в центральный штаб — Индийский дом в Лиссабоне, где хранилась в строгой секретности, под контролем самого короля, и передавалась следующей экспедиции. Система обратной связи действовала быстро и эффективно.

К составлению Руководства для Алмейды король привлек небольшую группу советников, среди которых выделялся польский еврей Гаспар — мнимый венецианец, прибывший в Лиссабон с первой экспедицией Васко да Гамы. В первое десятилетие португальской экспансии этот человек, менявший личность и имена в угоду обстоятельствам, был незаменим как эксперт и переводчик. Вначале Гаспар да Гама (крестник Васко да Гамы, «Гаспар Индийский») стал теперь Гаспаром «де Алмейдой» — «из любви к вице-королю». Он умел говорить то, что хотели слышать его патроны, но в то же время действительно хорошо информирован. Свои знания об Индийском океане он, наверное, приобрел в поездках, побывав на Цейлоне, Малакке и Суматре. Именно Гаспар порекомендовал обратить внимание на Кочин и говорил о важности операций в Красном море. При составлении своего великого плана король Мануэл наверняка воспользовался его советами.

По мнению Гаспара, решать мусульманскую проблему следовало иначе: лучше, говорил он, захватить Аден и перекрыть торговлю для мамлюков, таким образом принудив заморина к сотрудничеству, чем строить форты на Малабарском побережье, которые обходятся во всех смыслах слишком дорого — в ближайшие годы этот вопрос станет предметом жарких споров. Но Мануэл предпочитал действовать в обратной последовательности, а именно сначала создать в Индии прочную базу, чтобы оттуда атаковать мусульман.

В целом близкие поддерживали Мануэла на пути осуществления его грандиозных проектов. Его вторая жена Мария Арагонская свято верила, что Мануэла наставляет сам Господь Бог. Эту веру разделяли один из его главных советников Дуарте Галвао и тот, кому суждено было воплощать его мечту, — Афонсу ди Албекерк.

Итак, экспедиция, снабженная Руководством, готовилась к отбытию. Флот состоял из 21 судна, тогда как восемь лет назад да Гама отправился в Индию, имея всего три корабля. Среди офицеров были блестящие опытные мореходы Жуан де Нова и Фернан Магеллан, который вскоре совершит первое в истории кругосветное плавание. Также в команду вошел сын Алмейды — бесстрашный Лоуренсу, «благородный джентльмен, сильный, как буйвол, и мастер сражаться на всех видах оружия».

Полторы тысячи путешественников-добровольцев представляли собой копию португальского общества в миниатюре — от аристократов до людей самого низкого положения, изгоев — как то: крещеные евреи, чернокожие, рабы, заключенные, — которые отправились на другой конец света, чтобы создать там новую Португалию. К экспедиции присоединились также иностранные авантюристы и торговцы. Поскольку новому государству требовались не только воины и моряки, но и люди прочих профессий, в Индию поехали также сапожники, плотники, священники, клерки, судьи и врачи, а еще значительный контингент немецких и фламандских оружейников. Три судна были снаряжены на деньги немецких и флорентийских банкиров и крупных торговцев, увидевших в этом деле выгодное вложение средств. В помощь Гаспару взяли второго переводчика — родом из Венеции. На суда тайком проникли даже несколько женщин, переодетых мужчинами, — о чем мы узнаем из бортовых журналов, где сохранились их имена: Изабелла Перейра, Лианор, Бранда, Инес Родригес.

По многим признакам экспедиция напоминала «Мейфлауэр», навеки покидающий родину. Португальцы везли корабельные и крепостные пушки, товары на продажу — свинец, медь, серебро, воск, кораллы; а также заготовки для строительства крепостей — оконные рамы, тесаный камень, древесину для постройки малых судов и в больших количествах прочие строительные материалы и инструменты. Они уезжали навсегда.

23 марта 1505 года в Лиссабонском соборе была отслужена торжественная месса — сообразно значению, которое придавалось экспедиции. Хроникер Гаспар Корреа оставил отчет об этом событии, полный выспренних фраз. После службы состоялось «явление штандарта из белого дамаста с пламенеющим посередине распятием Христовым, в обрамлении золотых кистей и бахромы, с сияющей наверху золотой звездой». Сам Мануэл, явившись из-за занавеса, передал этот талисман — «знак подлинной веры» — в руки своему вице-королю, «сопроводив сие действо длинной речью о благодати Божией, призвании к великим делам и наставлении многих диких и неверных народов на путь истинный». Алмейда, офицеры и дворяне, преклонив колено, целовали руку короля. Затем все проследовали на причал. «Дом Франсишку ди Алмейда, губернатор и вице-король Индии» и его капитаны ехали верхом. Алмейда, в красном камзоле и шляпе черного бархата, величаво восседал на богато украшенном муле. Будучи плешив и невысок, он все-таки поражал своей значительностью. Впереди и сзади шагали восемьдесят стражников с золочеными алебардами и мечами, в черных бархатных пиджаках и белых панталонах. Начальник караула сидел на лошади, держа в руках командирский жезл — как символ судьбы и миссии Мануэла. Наверняка в своем отчете хроникер Корреа прибавил кое-что и от себя, ибо не мог лично наблюдать все подробности. Так или иначе, процессия спустилась по извилистым улицам на пристань — сын Алмейды Лоуренсу, знаменосец в праздничном одеянии, расфранченные офицеры, дворяне. Король, королева и придворные наблюдали за шествием из окон и с балконов дворца. Вице-король первым ступил на борт своего флагмана, под знамена и штандарты. Грянул артиллерийский салют, подняли якоря, и корабли проследовали в Рештелу для прощальной церемонии в церкви Святой Девы Марии Белемской. Наконец 25 марта, на Благовещение, экспедиция отбыла в Индию.

По пути моряков ожидали вошедшие в традицию потери и трудности. Вскоре после отплытия одна каррака, «Бела», получила пробоину и затонула. По счастью, экипаж успел спастись и даже переместить на другие корабли все самое ценное. На широте в 40° южнее Бразилии португальцы попали в полосу штормов и снежных бурь, разметавших флот на большой площади. Погибли два матроса с флагмана Алмейды, которых смыло волнами за борт. В конце июня, обогнув мыс Доброй Надежды, Алмейда обрушился на побережье Суахили со всей жестокостью и хитростью, как предписывало Руководство.

22 июня флотилия прибыла в Килву, небольшой процветающий порт с населением в 4 тысячи человек. Проведя долгие месяцы в океане, португальцы радостно взирали на крытые соломой беленые хижины среди изумрудной зелени пальм. Ханс Майр, клерк-немец на «Сан-Рафаэле», был потрясен богатством «красной плодородной земли, где обильно колосится маис, как на Гвинее». Повсюду виднелись делянки и аккуратные изгороди. Местные жители производили масло, выращивали овощи, добывали мед, пчелиный воск. Морякам, страдавшим цингой, особенно приглянулись сахарные апельсины и лаймы. В теплом и влажном климате трава вырастала в рост человека. На лугах паслись тучные стада, прибрежные воды кишели рыбой. Близ кораблей, идущих в гавань, резвились киты. В городе, под высокими минаретами, «точно в Кордобе», ходили бородатые упитанные мусульмане, «внушающие страх». Майр упоминает суда-доу — размером с пятидесятитонную каравеллу, но только крепленные при помощи кокосовых канатов, — которые подняли на берег для просушки.

Поля княжества Килва обрабатывали чернокожие рабы, купцы вели торговлю по всему побережью Суахили вплоть до Аравийского полуострова и Индии, торгуя золотом, сукном, дорогими духами, благовониями, серебром и драгоценными камнями. Килва являл собой ключевое звено в самодостаточных торговых сетях Индийского океана, существовавших на момент прихода европейцев уже сотни лет. И вскоре ему предстояло в полной мере ощутить разрушительную энергию чужаков.

Местный султан в прошлом имел опыт общения с португальцами и понятие об их прямолинейной дипломатии. В 1502 году Васко да Гама пригрозил протащить его на цепи, как собаку, по всему индийскому побережью, если тот откажется признать сеньорат короля Португалии. Султан тогда обязался поднять у себя в городе португальский флаг и выплачивать ежегодную подать в королевскую казну. Когда прибыл Алмейда, подать не выплачивалась уже в течение двух лет и португальских флагов нигде не было видно. Султан, помня, чем в прошлый раз обернулись его попытки уклониться от встречи с да Гамой, сославшись на болезнь, теперь выслал гостям угощение, дабы заранее их задобрить. Алмейда, впрочем, проигнорировал эти уловки. Выстроив цепью свои корабли, вице-король, при полном параде, отправился на берег. Его встретили пять приближенных султана, которые обещали, что задолженность вскоре будет выплачена. Но Алмейда не хотел ждать. Он велел приготовиться к штурму, а посланцев султана захватить. Обстрел Килвы начался на рассвете 24 июня. Когда пушки смолкли, вице-король первым из португальцев ступил на берег и воткнул в песок шест с португальским флагом.

Перспектива разграбить богатый город вызывала большое воодушевление у португальцев, особенно у тех, кто победнее. Сопротивления они не встретили, ибо при первых признаках опасности султан и все его приближенные бежали. Подойдя ко дворцу, португальцы увидели человека, который размахивал спешно извлеченным флагом их страны и кричал: «Португалия, Португалия!» — видимо, в надежде, что его пощадят. В ход пошли топоры, двери были взломаны, но сокровища из дворца исчезли вместе с султаном. В других местах грабителям повезло больше. Пока монахи-францисканцы, взобравшись на высокое здание, сооружали там крест и пели христианские гимны, прочие были заняты сбором трофеев, причем радели скорее о личном обогащении, чем о короле, — как требовало Руководство, и Мануэл впоследствии остался недоволен подарками, что ему привезли из Килвы.

Назавтра, 25 июля, в праздник святого Иакова — небесного предводителя священной войны против мусульман, португальцы начали возводить форт, первое свое укрепление непосредственно в Индийском океане. Строительным материалом послужили обломки разрушенных при обстреле города зданий. Строительство заняло пятнадцать дней. В крепости остался гарнизон, а Килвой стал управлять соперник султана, богатый торговец, которого возвели на престол с надлежащей помпой. Во время церемонии на голову ему временно водрузили золотую корону — что была приготовлена для султана Кочина, — и он поклялся в вечной верности королю Португалии и — самое главное — обязался ежегодно выплачивать подать в королевскую казну. Затем торговца в алой с золотым шитьем мантии посадили, по португальскому обычаю, на лошадь и провезли по городу, а следом шли многочисленные горожане также в богатых одеждах, а впереди — переводчик Гаспар, исполнявший роль глашатая при новоиспеченном султане. Тем, кто не понимал смысл происходящего, он объяснял: «Это ваш новый повелитель, слушайтесь его и целуйте его ноги. Он навеки слуга нашего государя, короля Португалии». Ликующий Алмейда писал королю: «Государь, Килва — это рай на земле, прекраснейшее из виденных мною мест. Мы возводим здесь крепость, да такую, какой мог бы позавидовать сам король Франции. И покуда я жив, я буду делать все, что в моих силах, чтобы Вы оставались императором Востока, чье великолепие многократно превосходит западное».

Посадив на престол правителя-марионетку, вице-король спешил приступить к исполнению прочих задач, что стояли перед ним во множестве. Два корабля были направлены вдоль побережья на север, где должны были патрулировать мыс Горн, пока еще пара блокирует Софалу — до прибытия следующей флотилии, которая захватит порт, построит там крепость и принудит местного правителя выплачивать подати.

Согласно приказу Алмейде надлежало сразу же следовать через Индийский океан, но он решил, что настало время употребить власть, что была вверена ему как вице-королю, а именно увеличить количество вассальных портов на побережье, покорив остров Момбаса, крупный и враждебный к христианам центр арабской торговли, хорошо защищенный с моря. Там имелись две удобные бухты с бастионами и пушками, которые мусульмане подняли со дна океана и отремонтировали после крушения одного из судов да Гамы четыре года назад. Артиллерийским навыкам их обучил португалец-предатель, принявший ислам.

Заметив, что к острову приближается флот Алмейды, мусульмане начали стрелять и поразили один из кораблей, но этот успех был недолгим. Ответным огнем португальцы подожгли их пороховой склад, что принудило артиллеристов разбежаться. Когда посланники Алмейды ступили на берег с предложением о мирной сдаче, их встретили потоком ругательств на португальском: «собаки», «ублюдки», «свиноеды» и т. п. Момбаса сильно отличалась от Килвы, сдавшейся без сопротивления. Здесь было хорошо обученное войско в 4 тысячи человек, включая 500 чернокожих лучников. Кроме того, непосредственно в городе имелась артиллерия и бойцы числом 2 тысячи. Султан готовился к сражению за Момбасу, но Алмейда не собирался уступать.

Город превосходил Килву размерами и красотой. В центре — типично арабский лабиринт узких улиц, переулков, часто заканчивающихся тупиком. Имелись даже высокие каменные здания в несколько этажей, но больше деревянные постройки под крышами из камыша, что навело Алмейду на мысль подвергнуть Сафалу огню. Он решил сначала поджечь город, а затем захватить его.

Португальцы стали швырять в дома горшки с порохом, и вскоре все запылало.

Огонь быстро распространялся. «Пламя бушевало целый день и ночь, — читаем в хронике. — Зрелище было ужасающее. Многие деревянные дома сгорели дотла, каменные сильно пострадали, а заодно и хранившиеся внутри сокровища».

Перед рассветом, когда пожар еще полыхал, португальцы атаковали город с четырех сторон. Нападавшие были встречены отчаянным сопротивлением. Сражение разыгрывалось на узких улицах, где не разошлись бы и двое. Горожане швыряли в захватчиков камни и черепицу с крыш и балконов, причем женщины в ярости не уступали мужчинам. Португальцы едва успевали перезаряжать мушкеты, вынужденные метаться от укрытия к укрытию под бешеным градом стрел и копий. В отчаянии суахильцы спустили на них боевых слонов, но все напрасно — улица за улицей, португальцы подбирались к дворцу, расположение которого заранее вычислил Алмейда. Султан и его приближенные сумели сбежать в последний момент, буквально на глазах атакующих, и, когда те ворвались во дворец, там было пусто. Монахи и тут взобрались на крышу, установили распятие и запели. Под крики «Португалия, Португалия!» взвился национальный флаг.

Остров Момбаса

В Момбасе, главном торговом порте побережья Суахили, было чем поживиться. Португальцы захватили большое количество дорогих тканей — шелка и золота, ковров, конских попон. Один роскошный ковер был среди прочих сокровищ тут же отправлен в дар королю. Заботясь о пополнении королевской казны и стремясь ограничить своих подчиненных в желании обогатиться, Алмейда систематизировал процесс охоты за трофеями. Каждому капитану отводился свой участок для сбора трофеев. Все трофеи сносили на корабль, где их сортировали и оценивали. Но, согласно Руководству, нашедший мог получить только двадцатую часть от цены своей находки, так что на практике нарушения происходили довольно часто. В Индию ехали, чтобы разбогатеть, а не приумножить богатства короля. Позднее Мануэлу объяснили, что если бы каждый, кто присваивал трофеи в Момбасе, был наказан, то Алмейда лишился бы большей части своих людей. Трения между вице-королем, верным своему долгу и королевскому мандату, и простыми солдатами и идальго сохранялись на протяжении всей португальской эпопеи. Суровый, неподкупный Алмейда негодовал, видя безобразные выходки подчиненных, но понимал, что он не в силах что-либо изменить.

Тем временем беглый султан и его приближенные, укрывшись в пальмовой роще неподалеку, наблюдали, как Момбаса горит и подвергается разграблению. Захватчики слишком устали, чтобы их преследовать. Потери сторон были несравнимы: пятеро убитых у португальцев против семи сотен у мусульман — и это не считая раненых. Двести человек были пленены, в том числе «красивые светлокожие женщины и девочки 15 лет и младше».

На следующий день султан, осознав, что сопротивление бесполезно, и страшась повторить судьбу правителя Килвы, отправил в город гонца с огромным серебряным блюдом — в знак капитуляции и согласия выполнить все условия. Тогда, в виде жеста доброй воли, Алмейда освободил многих пленников и обещал сохранить жизнь и возвратить имущество тем, кто вернется. Султан покорно заплатил большой выкуп, обязавшись повторять ежегодно, и подписал мирный договор на веки вечные — «пока на небе светит луна и солнце».

23 августа Алмейда отбыл в Индию, оставляя позади кровавый след. Система торговых отношений, которая существовала уже несколько столетий, была уничтожена.

В послании к правителю Малинди, своему давнему сопернику, султан писал о постигшей его катастрофе: «Да будет тебе известно, о Сайд Али, что у нас побывал великий господин, а с ним огненная буря. Ко всякому он был жесток и неумолим — не щадил ни мужчин, ни женщин, ни стариков, ни младенцев. Огонь поднялся до небес. Гибли не только люди, но даже птицы небесные падали на землю замертво. Я по сей день страшусь выйти на улицы, ибо смрад смерти там нестерпимый. Невозможно представить, скольких сокровищ мы лишились».

Глава 11. Великая «блудница вавилонская». Июнь — декабрь 1505 года

Как амбициозна ни была настоящая миссия, а планы Мануэла относительно Индии продолжали развиваться. Мессианское лобби при дворе приобрело значительный вес. Ближайшие советники твердили королю о его богоизбранности, о том, что судьбой ему уготовано вершить великие дела. На это указывали и само его имя, и удивительные обстоятельства, сопутствующие его вступлению на престол, а равно успешное расширение империи за счет заморских колоний и потоки сокровищ, текущие в Лиссабон по морю. Тот факт, что первая же экспедиция при Мануэле достигла Индии, тогда как ранее потребовалось 75 лет, чтобы обогнуть Африку, вызывал у современников чувства сродни религиозному экстазу. Говорили, что христианская цивилизация достигла своей вершины, что грядет конец света и Второе пришествие. Многие португальцы верили, что они новый избранный народ, наделенный особой миссией, ведь не случайно рисунок на гербе Португалии символизирует раны на теле Христовом. Репрессии против евреев — когда тех вынуждали либо креститься, либо уезжать — воспринимались как необходимая мера по укреплению нации. Каждый новый груз из Индии встречали с восторгом.

Тем временем исламский мир переживал упадок, и приближенные Мануэла не могли не усмотреть здесь библейских аналогий. В каирской династии мамлюков они видели воплощение образа блудницы вавилонской из Откровений Иоанна Богослова. Глубоко укоренившаяся в сознании португальцев идея священной войны против мусульман получила новое развитие, когда Мануэл вознамерился низвергнуть «блудницу вавилонскую», исполняя тем самым свой долг как избранника Божия и Божественное пророчество. В книге о португальских открытиях Дуарте Пашеку Перейра называет его не иначе, как цезарь Мануэл. Король был недалек от того, чтобы провозгласить себя императором.

В начале июня 1505 года Мануэл направил папе Юлию II послание, где прямо говорил о собственной миссии, амбициях и стратегии: «Христиане вправе надеяться, что вскоре исламская ересь и предательство будут уничтожены и Гроб Господень, который долгое время находился во власти этих псов, будет освобожден и возвращен поборникам веры истинной. Таким образом, христианская вера распространится по всему миру. Дабы ускорить приход этого благословенного времени, мы стараемся вступить в контакт с самым могущественным из всех христианских правителей (пресвитером Иоанном) и объединить наши силы».

Посланник Мануэла, зачитывавший письмо, настолько воодушевился, что в конце прибавил от себя цветистый риторический пассаж, пророчествуя, что папа «обнимет весь мир», то есть станет величайшим религиозным авторитетом на земле.

В отличие от Алмейды, который вынужден был во многих случаях действовать согласно Руководству, король Мануэл ничем себя не ограничивал. Так, отправив посланника в Рим, он наконец принял у себя брата Мауро, который поведал об опасности, грозящей Иерусалиму. Реакция его для султана была весьма неожиданной. Мануэл не поддался на шантаж, но пригрозил в ответ крестовым походом. Если христианские святыни пострадают, то он, имея мандат от самого Господа Бога, покарает неверных, как не раз делали в прошлом его славные предки. У Мануэла давно зрело решение уничтожить мамлюков, а заодно освободить священные для христиан места. С этим предложением он тайно отправлял гонцов к Генриху VII в Англию, к королю Фердинанду в Испанию, к папе Юлию II, к Луи XII во Францию, к Максимилиану, императору Священной Римской империи. Мануэл приглашал их объединить усилия и махнуть на ту сторону Средиземного моря. И хотя положительно ответил только Максимилиан, решимости у Мануэла не убавилось.

Затем в течение 15 лет этот проект занимал умы португальцев. Возник он, разумеется, при дворе, среди узкой группы людей, которые вначале держали свои планы в секрете, опасаясь бурной реакции со стороны коммерсантов, соседних монархов и самого султана. Идеологически, этот проект коренился в средневековой эсхатологии, с верой в Божественное провидение и конец света, но стратегически был основан на новейших знаниях о современном мире, и масштаб его охватывал всю планету. Некоторые из его положений были обозначены в Руководстве, которое король подготовил для Алмейды: сначала задушить экономику мамлюков, а затем атаковать их напрямую из Красного моря. А Мануэл тем временем планировал нанести удар с противоположной стороны, из Средиземного моря, беря султана в клещи, ну и заодно привычно пощипать Марокко.

Теперь истребление ислама стало краеугольным камнем португальской политики — до такой степени, что даже Индия временно отодвинулась на второй план. По мысли Мануэла, Индия из самоцели превратилась в платформу для наступления на ислам, ведь после уничтожения исламской преграды надобность в морском пути туда могла бы отпасть. Как только Северная Африка будет в руках христиан, возобновится торговля по более удобному и безопасному маршруту через Красное море. Богатство, пузырем раздувавшее карманы короля, питало его фантазию. Тем не менее в июле папа римский даровал Мануэлу мандат на двухлетний крестовый поход и выписал индульгенцию для всех его участников. Мануэл хоть и не торопился обнародовать свои планы, но титул всехристианского императора манил его все сильнее. И заслужить для него этот титул должен был Афонсу ди Албукерк.

Тем временем, вопреки строгому запрету на распространение сведений об экспедициях, венецианский шпион Массари все-таки не сидел без дела. К примеру, он наблюдал движение кораблей в гаванях Лиссабона и скрупулезно отмечал все подробности, чтобы затем строчить отчеты своим хозяевам. В общем, он был довольно хорошо информирован. «Я видел маршрутные карты, — сообщал Массари, — с указанными на них портами, где португальцы покупают товар, и много чего еще». Он описывал состав флотов, тоннаж, грузы, называл капитанов, рассказывал о неурядицах и кораблекрушениях в пути, количестве ввозимых пряностей, длительности путешествий, условиях продажи и устанавливаемых ценах и передавал огромное количество прочих данных о торговой инфраструктуре и управлении. Он был в порту и 22 июля 1505 года, когда в Лиссабон прибыл очередной ежегодный груз пряностей — десять судов, везущие мускат, камфару, имбирь, корицу и жемчуг «ценой 4 тысяч дукатов». Он узнал, как в декабре предыдущего года португальцы сожгли 17 мусульманских торговых судов при Панталайини — «уничтожили весь груз пряностей, следовавший в Мекку. Потери у самих ужасные: 22 погибших, 70–80 раненых». Иногда его донесения поражают нестыковками: «Поход занял 18 месяцев — 5 месяцев туда, 3 — погрузка, обратно — 6. На Мозамбике задержались на 12 дней из-за ремонта судов. Первый корабль вернулся через 24 месяца 18 дн.»

Но деловые венецианцы понимали самое главное: в порт Лиссабона ввозят огромное количество специй. Напрасно они надеялись, что далекие расстояния отвратят португальцев от Индии. Год за годом флотилии уходили и возвращались обратно, как часы, и Массари не питал иллюзий насчет того, какую опасность это представляет для интересов Венеции: «Я вижу, что португальцы почти беспрепятственно достигают Индии, — писал он, — причем с завидной регулярностью. Думаю, их король вскоре сделается единоличным повелителем морей. Индийцы не могут защитить свою торговлю, ибо плохо вооружены и их суда совсем не имеют артиллерии».

Венеции не оставалось ничего другого, как снова попытаться натравить на португальцев каирского султана. В августе 1505 года, когда Алмейда грабил Момбасу, в Каир из Венеции отправился очередной посланник, по имени Алвизе Саудино, которому предоставили полную свободу выражений и обещаний, способных склонить султана к войне. Для пущей убедительности Саудино должен был предъявить копию письма из Португалии (очевидно, от Массари), где речь шла о прибытии в Лиссабон флота с богатым грузом специй.

Венеция была лишь одной из недовольных сторон. Султана также осаждали единоверцы, требующие принять меры против чужаков, которые жгут мусульманские корабли, убивают купцов, препятствуют паломничеству в Мекку и создают опасность для самой Мекки. Возмущение среди мусульман нарастало. Арабские хроники пестрят описаниями португальских бесчинств в Индийском океане, направленных против мусульман: «…они… не дают проехать в Мекку, разрушают имущество, жгут дома и мечети, захватывают суда, варварски уничтожают хроники и архивы, убивают паломников, вслух поносят пророка Мухаммеда, заковывают мусульман в кандалы, избивают палками, пытают огнем и в целом жестоки и безжалостны к магометанам».

Мало того что эти неверные развернули антиисламскую войну, они угрожали лишить султана доходов от налога, который ежегодно выплачивали торговцы за провоз пряностей, так что прямое столкновение с ними становилось неизбежным.

Но Индия была далеко, а здесь, в ярком шумном Каире, благоухали цветы в знаменитых садах удовольствий и проходили красочные церемонии. В июле султан устроил грандиозный праздник в честь прибытия его новой жены. «Она возлежала на шитом золотом паланкине под зонтом, — пишет хроникер, — а сверху сидела птица в золотой клетке. Когда невеста сошла, землю перед ней усыпали золотыми и серебряными монетами, а перед входом в ее покои раскинули шелковые ковры. Шелком покрыли и пол в тронном зале, который был украшен весьма необычно. Невеста прошествовала к трону в окружении придворных и принцесс».

В августе состоялось торжественное открытие ирригационного канала, который наполнялся водой при ежегодном разливе «благословенной реки Нил». Затем султан «по традиции пышно» отпраздновал «рождение пророка».

И все-таки как ни далека была Индия, но султан более не мог пренебрегать тамошними проблемами. Месяц спустя он объявил о срочной подготовке к походу трех армейских корпусов: два должны были подавить восстания на Аравийском полуострове, а третий отправлялся сражаться против захватчиков-франков на побережье Индии.

Войска получили новое пополнение и снаряжение и 4 ноября готовы были выступить. Солдатам выдали жалованье за четыре месяца вперед. Большая часть из них были арабы родом из Северной Африки, плюс анатолийские турки и чернокожие африканцы-лучники — легионеры, которых португальцы называли «румы». Армию сопровождали каменщики, плотники и люди прочих рабочих профессий, дабы укрепить город Джедда и возвести вокруг стену, поскольку существовала опасность, что франки прорвутся к Мекке и другим внутренним землям исламского мира.

Из Каира армия направилась в Суэц на Красном море.

Сведений о снаряжении этого похода не сохранилось. Известно, что в техническом плане мамлюки были весьма слабы. Династия существовала за счет взимания таксы с частных торговцев-мусульман, везущих товары из Индии. Постоянного военного флота у них не было ввиду дефицита корабельной древесины. Дерево для постройки кораблей приходилось импортировать из Ливана, сплавлять по Нилу в Каир, а оттуда тащить по пустыне на верблюдах в Суэц.

Металл для пушек доставали не меньшим трудом, однако по причине важности данной кампании султан расстарался и заимел и флот, и вооружение. Мануэлу сообщил об этом один из его шпионов, португалец по имени Андре ду Амарал.

Португальцы утверждали, что флот для мусульман в доках Суэца строили венецианцы под официальным надзором своих чиновников. Они же доставили древесину и прочее. Но когда впоследствии посол Португалии при дворе Генриха VIII в Англии обмолвился об этом, его венецианский коллега отверг все обвинения. Дескать, у Венецианской республики много других забот, к тому же при защите своих интересов Венеция всегда предпочитала коммерческие инструменты открытому военному противостоянию. Так, самым верным способом заставить Мануэла прикрыть Индийский проект им виделось снижение цен на пряности, чтобы в Венеции товар был дешевле, чем в Лиссабоне. Вот только султан отказывался им помочь, снизив транзитные таксы для торговцев. Так что… возможно, коммерсанты из Венеции поставляли в Каир пушечную медь — впрочем, для них это дело обычное, а свободные частные инженеры, корабелы и оружейники строили корабли и отливали пушки по европейским образцам в Су эце и Каире.

Султану удалось собрать достаточно большую армию — зимой 1505 года в Суэц из Каира вышли 11 тысяч человек под командой опытного морехода Хусейна Мусрифа, курда по национальности. В Суэце они погрузились на корабли — флот насчитывал шесть каррак европейского типа и шесть галей — и отчалили в Джедду. По последним имевшимся у них данным, португальцы держали в Индийском океане четыре судна и гарнизон в Кочине. Однако такое положение сохранялось до конца лета 1505 года, но после прибытия Алмейды ситуация изменилась.

27 августа Алмейда впервые увидел Малабарское побережье. По словам Ханса Майра, «глазам их предстали высокие горные вершины и невероятно яркие кроны деревьев». На тот момент португальцы имели в Индии всего несколько факторий под покровительством дружественных князей при сильной оппозиции мусульман и деревянную крепость в Кочине, которая уцелела лишь благодаря смекалке Дуарте Пашеку Перейры. Вице-король должен был скорейшим образом укрепить тут португальские позиции — возводить новые форты, располагая к себе местных правителей либо добиваясь их покорности силой.

Первая высадка произошла на необитаемом острове Анджедива, который служил португальцам перевалочным пунктом и подходил для устройства засад на мусульманские корабли. В месяц был готов остов форта.

Далее, по дороге к югу, случился незапланированный заход в порт Хоновар, где Алмейда не поделил с местным раджой лошадей, перевозимых куда-то по морю. Спор вылился в яростное, хотя и недолгое сражение, во время которого португальцы разрушили город и сожгли в гавани суда. Хозяин их, как оказалось, Тимоджи — пресловутый местный пират, известный португальцам со времен Васко да Гамы.

Штурм города возглавил сын Алмейды Лоуренсу, по своей отваге и жестокости к врагам вскоре заслуживший прозвище Дьявол. В этот раз он едва не погиб, а Алмейда был легко ранен стрелой в ногу, что скорее разгневало его, чем причинило боль.

Кодекс чести идальго, предписывающий презирать любую, пусть даже смертельную опасность, руководил португальцами на протяжении всей индийской эпопеи. Вот и сейчас раджа был настолько ошеломлен их напором, что запросил мира и пообещал ежегодно делать взносы в португальскую казну, а Тимоджи поклялся в вечной верности королю Португалии. Это и был единственно значимый результат.

Муссоны быстро разнесли по всему побережью приправленную дымом пожарищ весть о том, что португальцы снова здесь. Слухи заранее устрашали и приводили в покорность.

Руководство предписывало Алмейде торопиться в Кочин без задержек в Каннаноре — где у португальцев была фактория, — чтобы зимой успеть произвести погрузку и отправить суда в обратный путь. Но вице-король снова ослушался — вероятно, он получил известие о том, что мусульмане взбунтовались и угрожают разрушить факторию. За восемь дней, что Алмейда провел в Каннаноре, лихорадочно наводя порядок, его посетили послы из влиятельного индуистского княжества Нарсинья. Они предложили свободно заходить во все их порты, а также сестру их правителя в жены Мануэлу. Пожаловал раджа Каннанора, чей визит был обставлен как красочная индуистская церемония. Хроникер Ханс Майр с удивлением описывает само торжество и невероятное количество привлеченного им народа. «Раджа велел поставить шатер под большим пальмовым деревом и явился в сопровождении огромной свиты. С ним шли 3 тысячи воинов с мечами, кинжалами и луками. Музыканты играли на трубах и флейтах. Его дворец стоит в 2 лигах от Каннанора, и дорога туда проходит через деревню, так что по пути все эти люди пошли следом, и, когда он прибыл к шатру, их было уже не менее 6 тысяч. В шатер поставили диван и положили две подушки, где и расположился раджа. На нем был халат тонкого шелка длиной до колен с широким кушаком и шелковая шляпа на голове — вроде тех, что носят галисийцы, а слуга нес следом тяжелую золотую корону».

Раджа, вероятно, был уже наслышан о бесчинствах португальцев и потому решил, что конфликт с мусульманской общиной — это меньшее зло. Он не только согласился на укрепление фактории, но и выделил камень для крепостных стен. Едва заложили фундамент, Алмейда уехал, оставив на месте артиллерию и 150 человек, которые должны были построить мощное сооружение, способное выдержать штурм и осаду, что в скором времени и будет проверено на практике.

1 ноября в День Всех Святых Алмейда прибыл в Кочин, ключевой пункт для всей индийской эпопеи Мануэла. Местный правитель был единственным надежным союзником португальцев. К моменту появления Алмейды старый раджа удалился на покой, передав дела племяннику по имени Намбеадора, но его решение не устраивало других наследников. Дабы отмести все сомнения насчет статуса Намбеадоры, вице-король провел торжественную церемонию возведения его на престол. Как полагается по индийским традициям, были слоны, фанфары, процессия, представление золотой короны и богатых даров. Намбеадора, можно сказать, «принял эти дары из рук самого короля дома Мануэла, величайшего монарха Запада и повелителя восточных морей, волею которого он получил корону, как отныне будет заведено в Кочине». К тому времени португальцы уже 50 лет применяли данную стратегию на побережье Африки.

Карта Индии 1502 г. Шри-Ланка изображена в числе полумифических островов

Посадив на трон правителя-марионетку, Алмейда тотчас потребовал сменить деревянный порт на каменный, «ибо там будет штаб и местонахождение губернатора и его администрации, которые станут надзирать за погрузкой судов и следить за тем, чтобы они закупали пряности только здесь и нигде более на побережье». Раджа неохотно дал согласие, поскольку каменные дома были по традиции прерогативой брахманов. Дабы задобрить раджу, Алмейда обещал, что ключи от крепости будут находиться в его распоряжении. Впрочем, раджа не мог не заподозрить его в лукавстве: местные давно знали, что, едва франки возведут форт и поставят там пушки, их уже не выгнать вон.

Согласно сведениям историка Барроша, Алмейда сообщил радже и о более отдаленных планах короля. Дескать, дом Мануэл заинтересован в укреплении связей и дружбе с правящими фамилиями во имя развития взаимовыгодной торговли. Процесс глобализации, запущенный Васко да Гамой, набирал обороты.

В конце 1505 и начале 1506 года Алмейда был чрезвычайно занят, торопясь использовать возможности, открывшиеся для него в Индии. По некоторым сведениям, в числе его свежих сторонников из местной элиты оказались такие, кто вскоре пошел на попятный. Над вице-королем же довлело Руководство, требования которого он должен был строго исполнять. Мануэл обозначил для Алмейды два приоритета: прибыль и безопасность. Ему надлежало обеспечивать погрузку и отправление пряничных флотов и строить форты в Каннаноре и окрестностях. Он работал с примерным усердием и энергией. По словам его секретаря, вице-король лично надзирал за погрузкой, как днем, так и ночью. Борясь с воровством среди своих подчиненных, он собственноручно выявлял недовесы, мог внезапно вспороть мешок и проверить содержимое. На строительстве он был также неутомим. «Он вставал и встает за два-три часа до рассвета, — писал секретарь, — и уходит к каменщикам. А ложится не ранее двух часов после заката».

Вездесущий Алмейда находил время, чтобы посетить ремонтные доки, строительные площадки, где возводились больницы, часовни, церкви и прочие сооружения колониальной администрации. В его штате состояли казначей, секретарь, юрисконсульт, опытные факторы, капитаны и служащие его собственного двора — капеллан, факельщики, музыканты, стражи, слуги. А еще коменданты крепостей и разнообразные клерки: кладовщики, писари, секретарь-распорядитель, начальник полиции, судейские, сборщики налогов, похоронный церемониймейстер и нотариус. Сотрудником администрации являлся и Лоуренсу Алмейда, который возглавлял службу береговой охраны.

Алмейда был отличный командир и ревностный защитник королевских интересов — неподкупный, скрупулезно честный, дисциплинированный. Суда, направляющиеся в Лиссабон, вместе с грузом везли королю подробные отчеты о том, как продвигаются работы по обустройству его колониальных владений. «Позвольте заверить Вас, Ваше Величество, что ни одно судно не смеет явиться в Кочин без моего ведома и дозволения, — сообщал Алмейда, возможно слегка преувеличивая, — и ни единого реала под моим надзором не было украдено. Я забочусь о том, чтобы все делалось надежно и четко, как в Португалии».

Алмейда вел неустанную борьбу со стяжательством среди своих подчиненных и самолично служил образцом скромности. Так, из трофеев, что захватили португальцы после падения Килвы, богатой золотом и серебром, он взял себе лишь одну стрелу как память о победе. Королю он написал, что служить португальской короне, делами подтверждая свою честность и преданность, есть его единственная награда. По должности ему полагалось небольшое количество пряностей, и он ни разу не потребовал ничего сверх, но зато всегда принимал сторону простых служащих, которые страдали и гибли во имя империи и жалованье для которых часто поступало с опозданием.

Зимой 1505 года из Кочина в Португалию отправился первый груз пряностей — девять судов благополучно добрались до Лиссабона, а одно судно — огромный и старый «Морской цветок» — дало по пути течь и осталось зимовать на Мозамбике.

Успешное возвращение грузовых судов свидетельствовало о хорошей организации и коммерческой эффективности индийского проекта, в который Алмейда вкладывал сердце и душу. Шпион Массари, наблюдавший прибытие кораблей, сообщал в Венецию, что ему якобы удалось заглянуть в «бортовые бухгалтерские книги» с отчетами о характере и количестве пряностей. «На берегу же, — писал он, — существует весьма замысловатая система обработки грузов. Все везут в новое здание, так называемый Индийский дом, где теперь находится таможня. Для каждого судна отведено отдельное помещение, и таких помещений всего двадцать. Пряности сохраняются там по всем правилам». Массари оценивал грузы от Алмейды, прибывшие в Лиссабон зимой 1505/06 года, в очень крупную сумму. По его сведениям, португальцы привезли около 35 квинталов пряностей — беспрецедентное в мировой торговле количество, еще десять лет остававшееся непревзойденным.

В декабре 1505 года Алмейда отправил Мануэлу послание, имея за спиной солидный список достижений. Четыре месяца вице-король трудился не покладая рук и сумел заложить надежный фундамент постоянного португальского присутствия в Индии. Теперь он предлагал Мануэлу сменить его титул повелителя навигации на более громкий: «Мне представляется, Ваше Величество, что отныне подданные могут именовать Вас императором Индии… — писал он, — поскольку правители Килвы и Момбасы, Малинди и Могадишу приняли Ваше над собой главенство и признали свой вассалитет. А на другом берегу [Индии] Вашим именем возведены крепкие форты и никто из Ваших недругов не смеет бороздить море. И поскольку Батекала [Бхаткал] и Хонневар [Хоневар] также обязались принять Ваше покровительство и выплачивать дань, нет ничего более правильного и справедливого для Вашего Величества, чем новый титул».

Но в то же время Алмейда понимал, что не может выполнить все требования Руководства. Первым долгом он строил форты и отправлял в Португалию пряности, а прочее вынужден был откладывать на потом. «Я решил, Ваше Величество, — писал Алмейда Мануэлу, — повременить с походом в Красное море, хотя желаю этого более всего на свете». Далее он объяснял, что задержка имеет место в связи с необходимостью укрепить свои позиции в местах постройки фортов и обеспечить надзор за погрузкой.

Получив к середине следующего года это послание, Мануэл велел служить повсюду мессы и устраивать торжественные шествия. Он также заказал серию дорогих гобеленов, посвященных недавним событиям в Индии. Гобелены являли собой грандиозную форму пропаганды Индийского проекта. На них были изображены коронация правителя Килвы, штурм Момбасы, строительство фортов на Малабарском побережье. Папа обещал присвоить Мануэлу особый титул как наиболее значительному христианскому вероисповеднику среди монархов, что еще больше подхлестнуло его амбиции.

В марте 1506 года в городе Вальядолид умер Христофор Колумб, испанский соперник португальцев, до конца дней уверенный в том, что его экспедиция достигла Индии.

Глава 12. Грозный. Январь 1506 — январь 1508 года

Пока Франсишку ди Алмейда трудился во благо укрепления Индийской империи, которая приносила его королю гигантские прибыли, Мануэл в Лиссабоне задумался о смене командующего и самой структуры управления заморской колонией. Не имея возможности лично руководить событиями в Индии и даже регулярно обмениваться корреспонденцией со своим заместителем, он был полон сомнений, хотя и составил для Алмейды подробнейшее руководство. Свою роль играла и завистливая придворная камарилья. Мануэл не умел отличать истинно достойных людей от лицемеров, взяточников и эгоистов. Так, Дуарте Пашеку Перейра, находчивость которого спасла всю португальскую эпопею зимой 1503 года в Кочине, по возвращении домой не был удостоен ни наград, ни почестей и впал в безвестность. Что до Алмейды, то не успел его первый отчет достичь Лиссабона, а Мануэл уже готовил ему смену. Выбор короля пал на Афонсу ди Албукерка, который разделял его взгляды и видел в нем мессию, что призван вытеснить мусульман из Индийского океана и вернуть Иерусалим христианам.

И вот 27 февраля 1506 года, вскоре после официального объявления Мануэла о полном доверии Алмейде, Афонсу ди Албукерк подписал секретный документ: «Я, Афонсу ди Албукерк, подтверждаю, что принес клятву лично государю хранить в секрете свое назначение на пост правителя Индии, который в данный момент занимает дом Франсишку ди Алмейда. Обязуюсь не разглашать сей факт до его возвращения в Португалию либо до случая его внезапной смерти и своего вступления в должность».

Однако должность Албукерка называлась губернатор — то есть правитель, обладающий меньшей властью, чем вице-король. Эти сведения также были государственной тайной. Алмейде король направил записку, уведомляя его, что он изымает из-под его начала некоторые регионы в западной части Индийского океана и передает их Албукерку. Возникшее таким образом двоевластие породило путаницу и антагонизм между двумя командующими на годы вперед. Тон Мануэла в переписке с Алмейдой изменился, стал более резким — очевидно, капитаны из тех, что были недовольны принципиальностью Алмейды, возвращаясь в Лиссабон с грузами, возводили на вице-короля поклепы, к радости его завистников при дворе.

Весной 1506 года в Индию отправлялся очередной флот: пятнадцать судов под командованием Триштана да Куньи и Албукерка. На небольшом острове Сокотра, удобно расположенном близ входа в Красное море, португальцы планировали задержаться и возвести форт. Остров якобы контролировали христиане, он был удобен для перехвата мусульманских кораблей, следующих на исламские рынки Египта и Ближнего Востока.

В начале столетия, благодаря наплыву сокровищ из Индии, Лиссабон переживал большой подъем. Торговцы, моряки, ремесленники, авантюристы, привлеченные ароматом специй, стремились в Лиссабон со всех концов Европы в надежде обогатиться или найти себе применение. За динамизм и бурную деловую активность Лиссабон прозвали Новая Венеция. Но были здесь не только набережные и королевский дворец, поражавшие имперским великолепием, где отразились большие амбиции короля-бакалейщика, но и сутолока, грязь и дьявольские страсти. В январе 1506 года разразилась эпидемия чумы, вероятно завезенная из-за моря. Когда люди начали умирать по сотне человек в день, король задумался об эвакуации.

В конце марта он перенес двор в Абрантеш, в сотне миль от Лиссабона. В церквях служили мессы во имя избавления от напасти, по улицам бродили кающиеся грешники в монашеских клобуках. Людей для нового похода в Индию впервые не хватало — многие опасались заболеть, оказавшись на одном корабле с чумными лиссабонцами. Дата отплытия — 5 апреля — приближалась, и Албукерк вынужден был укомплектовывать свои экипажи в тюрьмах, чтобы поход вообще состоялся. В итоге под командой Албукерка собрались неуправляемые буяны, имевшие, помимо ненависти к мусульманам, опыт жестоких преступлений. Руководить такими было непросто. Албукерк жаловался, что на его судах происходит больше ножевых драк, чем во всей Саламанке. В назначенный день Албукерка ожидала еще одна неприятность: его штурман, опытный мореход по имени Жуан Диаш де Солиш, не явился к отбытию. Накануне он убил свою жену и сбежал за границу в Испанию. Тогда Албукерк, бывший чрезвычайно высокого мнения о своих талантах, решил, что обойдется и без штурмана. «Мне не нужен штурман, — заявил он, — я сам поведу свой корабль в Индию».

Побережье Лиссабона

Две недели спустя Лиссабон охватили беспорядки. Новообращенных христиан из евреев, которым разрешили остаться в городе, обвинили в ереси и распространении чумы. Разъяренные толпы во главе с монахами-францисканцами стали преследовать и убивать евреев на улицах. Во время погрома погибли 200 человек.

Триштан да Кунья доводился Албукерку родней, но гармонии в экспедицию это не вносило. Их отношения были не лучше, чем у Албукерка и его кузена Франсишку в походе 1503 года. Они то и дело вздорили по разным вопросам. Формально командующим был да Кунья, но Албукерк, при его самомнении и тайном губернаторстве, не мог смириться с ролью подчиненного.

В пути португальцев преследовало невезение. Флотилия несколько раз попадала в крупный шторм, а у побережья Африки они едва не разбились о скалы. На Мадагаскаре задержались дольше, чем следовало, поскольку да Кунья вздумал исследовать новый остров, а также в Сомали, где команда увлеклась грабежами. Якобы христианский остров Сокотра в действительности оказался мусульманской твердыней, которую пришлось штурмовать. Попутно выяснили, что для патрулирования входа в Красное море это стратегически бесполезный кусок суши, к тому же бедный ресурсами, где военному гарнизону не прокормиться.

Вместо шести месяцев путешествие растянулось на шестнадцать, и в результате флотилия пропустила навигационный сезон 1506 года и сорвала план доставки пряностей в Лиссабон.

Тем временем морская экспедиция, которую организовал султан Каира, действовала в схожем неторопливом темпе. Командующий Хусейн Мусриф не спешил навстречу франкам, выполняя по пути другие задачи. Прежде всего его занимало строительство оборонительных сооружений вокруг Джедды, куда его назначили губернатором. Исходящие из Лиссабона угрозы захватить Мекку были восприняты настолько серьезно, что целый 1506 год губернатор провел на строительстве. Затем силами армии были подавлены несколько бедуинских восстаний, и лишь в августе 1507 года флот добрался до Адена. К тому времени из двенадцати кораблей осталось только шесть — остальные либо затонули по причине неисправностей, либо были потеряны в сражениях с португальцами.

Из Индийского океана в Каир поступали безрадостные известия. «Дерзость франков не знает границ, — писал хроникер Ибн Ийас. — Красное море бороздят их корабли числом более двадцати, которые топят торговые суда, нападают из засады и отбирают товар. Импорт наш почти прекратился, так что тюрбаны и муслин в Египте уже не достать». Впрочем, султан не терял надежды на создание объединенной исламской коалиции, пропитанной духом джихада, и на помощь заморина в деле изгнания захватчиков.

Между тем торговцы начали обходить Малабарское побережье, предпочитая покупать пряности на других рынках. Зная, что многие стремятся на Цейлон, через Мальдивы, где пополняют запасы продовольствия и пресной воды, Алмейда отправил своего сына перекрыть им этот маршрут. Однако португальские корабли сбились с пути, и прибрежное течение отнесло их прямиком к Цейлону. Так они стали первыми европейцами, побывавшими на острове. Лоуренсу Алмейда заключил договор с местным правителем и установил крест.

Тем временем над вице-королем начали сгущаться тучи. Существование португальских владений в Индии зависело не только от наличия там дисциплинированного флота и мощной, не имеющей себе равных артиллерии, но и от возможностей вице-короля обеспечить экономическое благополучие дружественных португальцам городов и княжеств. Однако на протяжении 1506 года, когда из Лиссабона не явился очередной флот, торговля переживала упадок. Доверие к португальцам пошатнулось. Не оправдало себя и возведение крепости на острове Анджедива, ибо там они натолкнулись на яростное противодействие султана соседнего княжества Биджапур, который взимал дань с проходящих судов, принуждая их заходить в свой порт Дабул, и не захотел лишаться прибыли.

Когда начался сезон муссонов, мусульмане, под предводительством португальца-перебежчика, предприняли успешную атаку на форт. Они сожгли три корабля в бухте и осаждали остров, пока не явился с патрулем Лоуренсу и не разогнал их. Впрочем, было ясно, что попытка закрепиться на Анджедиве провалилась, ибо рядом расположен враждебный Биджапур, а на самом острове почти нет природных ресурсов. Под конец года Алмейда принял самостоятельное решение разобрать недостроенный форт. Разумеется, это противоречило планам Мануэла и было воспринято им неблагосклонно. Зато у мусульман появилась надежда, что португальцев все-таки удастся выгнать.

Затем последовали еще два тяжелых удара. С появлением португальцев в Индийском океане установился невиданный ранее уровень милитаризации и вражды среди местного населения, разделившегося на их сторонников и противников. Под защитой португальцев первые могли беспрепятственно торговать в подконтрольных портах и получать пропуск на передвижение, ибо португальцы считали весь Индийский океан своей собственностью, где они решают, кто может бороздить эти воды, а кто нет. И вот в конце 1506 года Лоуренсу сопровождал торговые суда союзников в порт Чаул на севере. По пути он намеревался заглянуть на Анджедиву, чтобы разобрать злосчастный форт. Когда он бросил якорь неподалеку от Даула, к нему на судно явились несколько торговцев — якобы из союзных городов Кочина и Каннанора — и сообщили, что недруги в Дауле — «мусульмане из Мекки» и угрожают расправиться с ними и уничтожить их богато груженные корабли. Они умоляли о помощи.

Лоуренсу хотел в тот же миг мчаться в Дабул, но по уставу полагалось прежде провести военный совет. Совет отклонил его предложение. Шесть офицеров высказались против, и только четверо поддержали его. Говорили, что идти в устье незнакомой реки, где расположен Дабул, слишком рискованно, и не западня ли это, и что приказ запрещает отклоняться от курса. Стоит предположить, что имел место саботаж, ибо некоторые из офицеров скептически относились к двадцатипятилетнему командиру, сыну Алмейды.

Как Лоуренсу ни был шокирован их вердиктом, однако сообразил взять у каждого письменное подтверждение его позиции. Люди, от первого рыцаря до последнего матроса, предвкушавшие сражение и богатую добычу, негодовали, чувствуя себя обманутыми.

А в Дабуле тем временем произошло неизбежное: суда тех, кто просил о помощи, были разграблены, а команды перебиты. Каликутские корабли, проходя мимо форта в Каннаноре, в насмешку салютовали португальцам, впервые уклонившимся от боя. Союзники на Малабарском побережье восприняли их отказ защитить дружеские корабли как предательство. Узнав о случившемся, Алмейда пришел в ярость. Всех офицеров, включая своего сына, он отдал под трибунал. Те, кто голосовал против, были арестованы, разжалованы и отправлены в Португалию, лишь возвращение Лоуренсу оставалось под вопросом.

Инцидент в Дабуле имел далекоидущие последствия. По словам историка Жуана де Барроша, «всем капитанам и командирам было поставлено на вид, что уклоняться от сражения, заботясь о сохранении собственной жизни, есть трусость, которая будет жестоко наказана». Отныне рассуждать в подобных случаях запрещалось. От португальцев требовалась безрассудная храбрость. Кодекс чести идальго был возведен в абсолют, и рукопашному бою отдавалось предпочтение перед обстрелом неприятеля из пушек.

Еще более серьезная неприятность, чем неудача при Дабуле, ждала португальцев зимой 1506 года, когда из Лиссабона не прибыл флот Триштана да Куньи. Впервые с 1498 года, с экспедиции Васко да Гамы, флот не явился, чтобы закупить пряности. Груз скапливался в портах Каннанор и Кочин, а покупателей не было. Торговцы роптали, проклиная монопольный договор с франками, и требовали возвращения надежных мусульманских партнеров. Больше всего недовольных было в Каннаноре, ибо местная мусульманская община особенно сильно пострадала от португальцев. Индийцы боялись лишиться также лошадей, которых им поставляли персы. Недавно конвой Лоуренсу атаковал Куалон, где захватил и уничтожил ценный груз слонов. Вылазки Лоуренсу на Цейлон и Мальдивы также внушали индийцам опасения. По всему было ясно, что амбиции чужаков безграничны.

Местные опасались и за собственные внутренние рынки. Португальцы подрывали социальную иерархию, общественное устройство и мораль. Тот факт, что женщины из низших каст сходились с гарнизонными солдатами, образуя смешанные поселения, большей частью христианские, вызывал возмущение мусульман. Привычка португальцев к поеданию мяса обостряла трения с индуистами. Находились среди них те, кто резал коров, не устояв перед соблазном полакомиться говядиной. Правитель Каннанора не раз писал Мануэлу об этом вредном влиянии, предупреждая, что «сахар дружбы вот-вот превратится в яд».

Когда в апреле 1507 года он умер, заморин употребил все свое влияние, чтобы посадить на трон более сговорчивого раджу. Как раз в этот момент волны выбросили на берег возле города несколько тел, в том числе и тело племянника одного из влиятельных мусульманских торговцев. Подозрение в убийстве немедленно пало на португальцев. Недавно ими было уничтожено торговое судно вместе с командой, поскольку судно якобы следовало по поддельному пропуску, хотя документ имел подпись коменданта ближайшей крепости. Завернутые в парусину трупы португальцы швырнули за борт, надеясь, что они исчезнут навсегда, но течение сорвало с тел парусину и вынесло под самый город, где их увидели родственники.

Это послужило толчком к широкому восстанию. В городе собралась армия из 18 тысяч воинов, заморин прислал двадцать четыре пушки. Мыс, где находилась крепость, оказался отрезанным от суши, но и морское сообщение было затруднено, а при неблагоприятных погодных условиях и невозможно.

Жизнь в Индийском океане целиком зависела от муссонов. Муссоны определяли время навигации, погрузки пряностей в портах и даже ход военных действий. Пропустить нужный момент во время сезона грозило задержкой в несколько месяцев. Враги знали, что с началом штормов португальцы становятся уязвимы, и планировали свои атаки соответственно. И вот в апреле погода начала портиться.

Весть о восстании в Каннаноре достигла Кочина в Великую пятницу. Встревоженный Алмейда тотчас отправился в город и обратился к жителям с просьбой поделиться продовольствием и оружием. В церкви в тот момент шло представление, и португальцы, изображавшие римских центурионов, отдали Алмейде свои кирасы и копья. Лоуренсу спешно погрузился и отбыл в Каннанор. К началу штормов он успел доставить груз в крепость и вернуться, ну а комендант форта Лоуренсу де Брито и сорок его подчиненных остались выдерживать осаду непогоды и неприятеля.

Лишь в конце августа они снова увидели соотечественников. Когда явился долгожданный Триштан да Кунья и прорвал индийскую блокаду, в крепости уже начинался голод. Да Кунья должен был взять пряности, пока Албукерк патрулирует Аравийское море. Они расстались на острове Сокотра, построив там новый форт. При расставании командиры были на ножах. Албукерк чувствовал себя жестоко оскорбленным, получив от да Куньи шесть источенных червем кораблей, гнилые снасти, четыреста человек и скудный запас продовольствия, который предстояло разделить между его людьми и гарнизоном на Сокотре. Кроме того, да Кунья забрал с собой все трубы — необходимый элемент демонстрации престижа и власти в иностранных портах и воодушевления войск во время сражения.

В краткой записке Алмейде Мануэл сообщал, что Албукерк едет, чтобы «не допускать в Красное море мусульман, задерживать их и отбирать у них грузы, а также заключать договоры о сотрудничестве в местах, которые могут быть полезны, как то Зейла, Барбара и Аден, а возможно, и Ормуз». Так или иначе, эти территории надлежало подробно изучить. Албукерк был наделен огромной свободой передвижения и действий в Красном море, в Персидском заливе, на побережье Аравийского полуострова, в Северо-Западной Индии, которую он собирался использовать по своему усмотрению.

Операции Албукерка на современной карте. Показан остров Сокотра у входа в Красное море, побережье Аравийского полуострова к востоку от Адена и остров Ормуз в Персидском заливе

Головорезы Албукерка, несмотря на их малочисленность, недостаток провизии, оружия и на умеренный тон королевской записки, как буря пронеслись по побережью Аравийского полуострова. Маленькие порты (на территории современного Омана), зажатые между пустыней и океаном, были на удивление богаты. Доходы их происходили от торговли финиками, солью, рыбой. Раджи континентальной Индии покупали тут боевых лошадей.

Именно здесь Албукерк приобрел исключительную даже среди португальских конкистадоров репутацию по части жестокости и прозвище Грозный.

Когда потрепанный флот под королевскими знаменами являлся в порты Омана, Албукерк, за неимением фанфар, приказывал команде громко и воинственно шуметь, возвещая о своем прибытии.

Затем Албукерк требовал к себе местных эмиссаров. Прием проходил у него на полуюте, где перед наивными посланниками местного шейха разыгрывали пьесу, призванную поразить их и запугать. Албукерк, высокий, бородатый, суровый, в алом плаще, с толстой золотой цепью на груди, восседал на богато украшенном резном троне. Его фигура была главным орудием устрашения. Окружали его разодетые (по возможности) офицеры с обнаженными клинками в руках. Сверху грозно свисали знамена. Обстановка передавала недвусмысленный намек: подчинение или война. У Албукерка не было времени для дипломатических любезностей в восточном духе. Дары он отвергал, объясняя, что не берет взяток от тех, с кем завтра, возможно, придется сражаться. Это представление было организовано в расчете на испуг, но горстка блефующих португальцев, находящихся за тысячи миль от дома, тем не менее добивалась значительного успеха. Порой, дабы придать своим людям массовость в глазах посетителей, Албукерк заставлял их каждый день менять одежду.

Некоторые порты вдоль побережья Омана покорно сдались. Другие оказали сопротивление и были разграблены. Орды моряков с преступным прошлым, набранные в тюрьмах Лиссабона, грабили, убивали и жгли. Страх использовался как оружие в этой войне. Показательные расправы над непокорными должны были сломить сопротивление в портовых городах, расположенных дальше по побережью. Таким образом, целый ряд маленьких портов был сожжен дотла. В каждом разрушали мечеть. Особенно пострадал Мускат, центр морской торговли на побережье и «очень элегантный город с очень красивыми домами». Когда канониры пилили колонны мечети, которая представляла собой «огромное великолепное строение, почти полностью построенное из дерева, украшенного изящной резьбой, верхняя же часть была из алебастра», здание обрушилось прямо на них. Албукерк был уверен, что его люди погибли, но, «благодарение Господу», продолжает хроникер, «они выбрались из-под обломков целыми и невредимыми, без единой царапины или ушиба… Все были напуганы, а когда увидели выживших, стали возносить благодарственные молитвы Господу за чудо, которое Он сотворил для нас, а потом подожгли мечеть. Строение сгорело дотла, и от него ничего не осталось». Такие чудесные спасения только лишний раз заставляли Албукерка укрепиться в убеждении, что он выполняет богоугодную миссию. В порту Кураят, когда португальцы собрали все полезные припасы, какие смогли унести, «он приказал предать город огню… пламя было таким сильным, что сгорело все — дома, строения и одна из самых прекрасных мечетей, какие доводилось видеть». Намерение Албукерка состояло в том, чтобы сеять впереди себя страх. «Он приказывал отрезать уши и носы плененным мусульманам, а потом отправлял их в Ормуз, чтобы все увидели их позор».

Вспыльчивость и несдержанность Албукерка становились все более очевидными не только для несчастных жителей Омана, но и для его собственных капитанов. Большинство капитанов-майоров советовались с командирами своих кораблей, многие вопросы выносились на общее голосование. Албукерк же обладал быстрым умом, был нетерпелив и обладал непоколебимой уверенностью в собственных силах, поэтому подобный такт и командный дух были ему чужды. В самом начале Оманской экспедиции он чисто формально ставил капитанов в известность о своих намерениях, однако шло время, и отношения между ним и теми, кем он командовал, становились все более напряженными. К середине сентября они были в устье Персидского залива. Таким образом, португальцы оказывались все дальше от цели своего путешествия и выполнения порученного задания — блокировать устье Красного моря. Для Албукерка у путешествия вдоль побережья Арабского моря была одна ясная цель — островной город Ормуз. Остров представлял собой маленькую горку иссушенных солнцем камней и находился недалеко от берега, где пролегали все судоходные пути между Персией и Индийским океаном. Ормуз был очень богатым торговым городом. Великий арабский путешественник Ибн Баттута описывал его как «красивый большой город с великолепными базарами» и высокими внушительными домами. Когда же в Ормуз заходил китайский флот, экипаж рассказывал о своих впечатлениях так — «народ в этой стране… очень богатый… бедных семей нет». Под контролем Ормуза находились знаменитые жемчужные поля Персидского залива. Кроме того, оттуда в больших количествах поставляли арабских лошадей, чтобы удовлетворить неослабевающий спрос в воюющих империях континентальной Индии. Персидская пословица гласила: «Если бы мир был кольцом, Ормуз был бы драгоценным камнем». Албукерк был отлично осведомлен и о славе города, и о его стратегической ценности.

Агрессивные действия против Ормуза явно не согласовывались с инструкциями от короля Мануэла, призывавшего «заключать договоры». Когда Албукерк вошел в гавань, она была заполнена торговыми судами. Однако он взялся за дело в привычной манере. От всех даров, доставленных посланниками султана, Албукерк отказался. Его ответ был прост: или становитесь вассалами португальской короны, или ваш город будет разрушен. Великий визирь, Хуага-ата, пришел к заключению, что Албукерк, в распоряжении которого было всего шесть кораблей, сильно переоценивает свои силы. Но утром 27 сентрября 1507 года в грохоте выстрелов португальские бронзовые пушки снова помогли одержать победу над гораздо более многочисленным мусульманским флотом. Визирь сразу стал просить о мире, признал Мануэла в качестве правителя и согласился ежегодно выплачивать большую дань.

Албукерк увидел в этой победе руку христианского Бога. Впоследствии он писал Мануэлу про «великое чудо, которое сотворил наш Господь… свидетелями ему были все, кто был там через три дня после сражения».

«В воде плавало много убитых мусульман, более девятисот. Почти все тела были утыканы стрелами, они торчали и из ног, и из рук, хотя я не взял с собой ни лучников, ни стрел. При них нашли много золота и богатые мечи, все в серебре и драгоценных камнях. Наши люди собирали эти трофеи с лодок. На это ушло восемь дней, и благодаря этим находкам многие значительно приумножили свое богатство». Чудеса казались лишним подтверждением того, что миссия Мануэла в Индийском океане угодна Богу. Она приносила и победы, и выгоду.

Однако дела Албукерка в Ормузе были еще не закончены. Он настоял на том, чтобы построить форт. В этот момент его отношения с капитанами достигли низшей точки. Командиры кораблей не видели смысла в этой затее: такого приказа не было, блокада Красного моря до сих пор не была осуществлена, на Сокотру необходимо было доставить провизию, Ормуз перешел в подчинение короне, к тому же людей, чтобы охранять новую крепость, не хватало. И у капитанов, и у команд были свои причины желать скорейшего возвращения к устью Красного моря. Все считали, что там их ждет богатая добыча. Однако Албукерк только отмахивался от жалоб своих людей. Он даже настоял, чтобы капитаны самолично участвовали в возведении крепости и занимались ручным трудом. Форт должна была строить вся команда. Поскольку работы шли на виду у местного населения, капитаны и фидальго восприняли этот приказ как личное оскорбление.

Четыре капитана изложили капитану-майору общие претензии, однако тот повел себя как несгибаемый сторонник строгой дисциплины и отказался выслушивать их вполне оправданные выражения недовольства. Если Албукерк приводил в исполнение большой стратегический план по установлению контроля над Индийским океаном по приказу Мануэла, в письменных документах об этом не упоминается. В любом случае капитаны его инициативу не поддерживали. Албукерк был страшен в гневе. Никто не решался с ним спорить. Казалось, одной силой характера он собирался покорить мусульманское море. Четыре главных капитана, включая опытного Жуана де Нову, считали, что Албукерк опасен и, вполне возможно, даже безумен. Он общался с ними в грубой форме и осыпал оскорблениями. Свои жалобы капитаны изложили на бумаге: «Синьор, мы обращаемся к вам в письменном виде, поскольку не решаемся говорить с вами с глазу на глаз. Вы всегда отвечаете нам с большим пылом. Хотя вы, синьор, часто говорите, что король не приказывал советоваться с нами, однако это дело настолько важно, что мы считаем своим долгом предложить наш совет. Если бы не сделали этого. то заслужили бы наказание».

Первую такую жалобу в ноябре 1507 года Албукерк разорвал в клочья. Вторую сложил, не читая, и засунул под каменный порог строящегося форта.

Когда все четыре капитана дезертировали в Ормуз и обратились в ислам, а визирь Хуага-ата отказался передавать их Албукерку, ярость его не знала предела. «Я был вне себя», — позже признался он Алмейде. Албукерк приказал своим капитанам сойти на берег и «убивать всех встречных. Командиру они подчинились против воли и были очень недовольны тем, что им приходится это делать. Они сошли на берег… и убили только двух стариков, но не могли заставить себя продолжить. Убив четыре или пять животных, они встретили еще людей и велели им бежать». По словам хроникера, они думали, что их командир «проклят и в него вселился дьявол».

Поскольку Ормуз отказывался выдавать капитанов, Албукерк начал полноценные военные действия против города. Он приказал отравить колодцы и начал обстреливать городские стены. «Капитаны были доведены до отчаяния… и не переставали подавать прошения… которые [Албукерк] оставлял без внимания. Люди не хотели подчиняться безумному капитану-майору, неспособному командовать даже гребной лодкой, не говоря уже о целом флоте». Разгневанный из-за такого неподчинения, Албукерк один раз «схватил [Жуана де Нова] за грудки, и между ними началась драка, а Жуан стал кричать, что он бьет его и кидается на него безо всякого повода. Все капитаны были свидетелями того, как [Албукерк] схватил его за бороду и выдернул ее». Хроникер пишет: «Когда они поняли, что жалобами от капитана-майора ничего не добьются… посовещались и решили отбыть в Индию». В середине января 1508 года они дезертировали и отплыли в Кочин, чтобы изложить вице-королю свою версию событий. Албукерк был взбешен. В его распоряжении осталось всего два корабля, и осаду с Ормуза пришлось снять. Албукерк отплыл обратно на Сокотру, чтобы доставить продовольствие голодающему гарнизону.

То, что устье Красного моря так и не было заблокировано, оказалось ошибкой, за которую пришлось дорого заплатить. Медленно надвигающийся флот мамлюков достиг Адена в августе 1507 года. В сентябре Албукерк стремительно захватывал оманское побережье, а в это время мамлюки проскользнули у него за спиной и по Арабскому морю добрались до гуджаратского порта Диу. Португальцы даже не догадывались о том, что происходит.

Глава 13. Три дня в Чауле. Март 1508 года

На западном побережье Индии Лоуренсу ди Алмейда был занят морскими операциями. После того как в конце декабря 1507 года был доставлен ежегодный груз специй, ему снова поручили исполнять обязанности сопровождающего. В январе он совершил плавание вдоль побережья Малабара, охраняя торговый флот из Кочина. По пути он не упускал возможности сжечь корабли арабских торговцев или разрушить города-порты, поддерживающие добрые отношения с заморином. За угрожающим приближением к Дабулу, который благодаря стараниям молодого командира по-прежнему оставался городом-призраком, незамедлительно последовала капитуляция. Сразу же была выплачена дань. К февралю торговый флот в сопровождении португальских каррак, галер и каравелл достиг цели — торгового центра Чаул, расположенного в извилистом устье реки.

Судоходный сезон уже почти заканчивался. Скоро из-за сезона муссонных дождей морские переходы станут невозможны. Португальцы предвидели, что надолго застрянут в Кочине. В месяцы вынужденного безделья им предстояло набираться сил и чинить корабли. Люди устали; Лоуренсу еще не оправился от полученных ран; трюмы были полны награбленного добра; а жара между тем усиливалась. Тем временем торговцы из Кочина, которых сопровождали португальцы, не спешили завершать свои дела. Прошел месяц. Февраль сменился мартом. Уровень влажности в Чауле, расположенном в низине, стал невыносимым. Команде было нечем заняться кроме того, чтобы тратить деньги на вино и танцовщиц. От такой жизни люди совсем обленились. Лоуренсу все больше терял терпение. Кроме того, ожидали, что вскоре к ним присоединится эскадра Афонсу ди Албукерка.

Пока португальцы ждали, когда торговцы из Кочина наконец погрузят на корабли товары, до ушей Лоуренсу дошли совсем другие слухи, передававшиеся вполголоса. Говорили, что приближается египетский флот, сейчас они стоят в Диу, одном из основных торговых портов Гуджарата, в 200 милях по другую сторону Камбейского залива. Утверждали, что они собираются вести священную войну против франков и войска состоят из «белых» людей (по всей вероятности, турок). Намерения их серьезны, они хорошо вооружены и располагают артиллерией. Эта информация приходила из разных источников: от местных жителей, от почитаемого брамина из Диу, который посетил Лоуренсу, и наконец от самого вице-короля. Однако Франсишку ди Алмейда, очевидно, полагал, что угроза невелика и не заслуживает пристального внимания. Он отправил навстречу мамлюкам всего один корабль. Считалось, что ни один из существующих флотов не может сравниться с португальским с его мощными артиллерийскими орудиями, даже когда на стороне противника значительное численное превосходство. Лоуренсу уделял слухам мало внимания.

На самом деле египетский флот продвигался вперед медленно и до Диу добрался полгода назад после долгого пути с многочисленными отклонениями от курса. Команда была изнурена. Из-за отсутствия платы многие дезертировали. Команды двух кораблей подняли бунт. Четверть людей была убита во время Арабской кампании. А в Диу Хусейн Мусриф был принят губернатором очень осторожно. Малик Айяз поднялся из самых низов. Бывший раб, взятый в плен во время военных действий на Кавказе, при мусульманском султане достиг больших высот. К Диу он относился почти как к собственной вотчине. У него был собственный флот, состоящий из фуста — малых галер. Проницательный, прагматичный и очень хитрый, Айяз трезво оценивал баланс сил в море. Внешняя торговля, включая экспорт хлопка и тюрбанов, ранее поставлявшихся в Египет, была парализована из-за португальской блокады. Чтобы Диу сохранил независимость, приходилось ловко маневрировать между двумя грозными силами: португальцами, чье господство в Индийском океане становилось все более неоспоримым, и их врагами мусульманами. Айяз находился в сложном положении. Он понимал, что рано или поздно франки нанесут ему «визит», но при этом отдавал себе отчет, что отказ участвовать в священной войне навлечет гнев гуджаратского султана. Айяз уже вел тайные переговоры с вице-королем, но ни на минуту не забывал, что действовать следует с величайшей осторожностью.

Хусейн же появился с четким стратегическим планом и призывом объединяться во имя джихада. Среди тех, кто откликнулся, был Майимама Мараккар, арабский торговец, которого в 1503 году подверг издевательствам Висенте Содре. В Каире Мараккар от имени заморина яро призывал султана создать панисламский фронт для борьбы с ненавистными христианскими завоевателями. В Диу он приплыл на большом судне, которое выстроил и экипировал за собственный счет, и с командой из трехсот вооруженных людей. Многие из них были искусными лучниками, набранными из его племени. Они поклялись умереть ради отмщения и своей веры. И артиллерии, и боеприпасов на корабле было много.

У египтян были свои шпионы в Чауле, поэтому они были гораздо лучше информированы, чем изнемогающие от жары и безделья португальцы. Египтяне знали, что силы Лоуренсу невелики. В его распоряжении было всего три маленьких карраки, три каравеллы и две галеры — в общей сложности около пятисот человек. Целью Хусейна было напасть внезапно и смести противника, затем вступить в бой с португальскими каравеллами, блокирующими Каликут. План состоял в том, чтобы осадить форты в Кочине и Каннаноре до наступления сезона дождей. Хусейн обратился за помощью к Айязу. У губернатора Диу не было другого выхода, кроме как продемонстрировать энтузиазм по поводу этой идеи. Когда он предоставил в распоряжение Хусейна свои корабли, под командованием у того теперь находилось сорок пять судов: сорок фуста и галер, один галеон и четыре карраки, построенные европейскими кораблестроителями в Суэце. Предстояла решительная схватка за власть и торговые пути Индийского океана.

Нападение совершить планировалось в пятницу в марте — этот день недели традиционно выбирался для начала исламских кампаний. Между тем в Чауле португальцы по-прежнему коротали время на берегах реки Кундалика. На северном берегу торговцы из Кочина продолжали грузить в трюмы товар. Португальские корабли фактически были раскиданы вдоль берега в полном беспорядке. Корабль Лоуренсу, «Сан-Мигель», и «Сан-Антонио», судно, находившееся под командованием его опытного заместителя Перу Баррету, стояли на якоре на середине реки. Остальные — возле южного берега, носом к суше. Большинство людей находились на берегу, а Лоуренсу развлекался, состязаясь в метании копий с другими аристократами.

В середине дня, когда ветер дул с моря, дозорные заметили вдалеке пять европейских каррак. Давно ожидаемое прибытие эскадры Албукерка вызвало всеобщую радость. Португальцы наблюдали за приближением кораблей со спокойным интересом, но один старый солдат обратил внимание на оснастку. Затем крикнул своему оруженосцу: «Неси оружие, мы все должны вооружиться!» Он потребовал, чтобы принесли нагрудник, и принялся торопливо его надевать. Поведение старого вояки весьма позабавило остальных, которые принялись насмехаться над ним. «У этих людей Албукерка, — сердито бросил тот, — на парусах нет крестов. Они плывут под магометанскими знаменами. Синьоры, буду молиться Господу, чтобы сегодня в дураках остался я, а вы к вечеру по-прежнему были в смешливом настроении».

Для морских операций вдоль побережья Индии португальцы использовали не только парусные суда, но и весельные галеры

Корабли вошли в устье реки. За карраками ровным строем следовали шесть галер. Теперь все видели, что суда украшали красные с белым флаги и знамена с черными полумесяцами. Воины в великолепных тюрбанах, одеждах из ярких шелков и сверкающих на солнце доспехах смотрелись очень внушительно. «…Войдя в реку, они предстали перед нами в таком облачении и начали дуть во многие трубы. Этот боевой призыв, а также блеск оружия делали флот еще более пугающим. По всем этим сигналам наши люди наконец поняли, что перед ними румы». Гроты были спущены, а к бортам были прикреплены сети, чтобы защитить команду от выстрелов. Все было готово к бою.

Среди португальцев началась паника. Люди спешили к гребным шлюпкам, чтобы добраться до стоящих на якоре кораблей. Португальцы надевали доспехи, хватали мечи, шлемы и мушкеты, затем выкатили не подготовленную к стрельбе пушку. Гребцы отчаянно старались развернуть галеры, чтобы появилась возможность отстреливаться из пушек, расположенных в передней части. Крики, суета, приказы, противоречащие друг другу… Хусейн остановился в устье реки, дожидаясь, когда подойдут отставшие фуста Айяза. На самом деле губернатор Диу притворился, будто возникли какие-то трудности и его корабли бросили якорь за пределами устья. План Айяза состоял в том, чтобы посмотреть, кто будет выигрывать, а потом действовать соответственно. Ничуть не смущенный, Хусейн продолжил путь и прошел мимо уязвимых галер торговцев из Кочина, не сделав ни единого выстрела. Затем направился в сторону кораблей «Сан-Мигель» и «Сан-Антонио». Находясь посередине реки, оба судна были опасно изолированы от остального флота. Хусейн намеревался при помощи стремительной атаки сразу захватить флагманский корабль Лоуренсу.

Расстояние все сокращалось. Две пушки произвели бортовой залп. Металлическое ядро пробило «Сан-Мигель» насквозь, но никто из команды не погиб. Корабль содрогнулся от носа до кормы. В первый раз португальцы оказались под артиллерийским обстрелом в Индийском океане. Мусульманские стрелки со своими короткими упругими турецкими луками выпустили целую тучу стрел, которые «падали, будто дождь». В минуту они делали по двадцать выстрелов. Вскоре мачта корабля «Сан-Мигель» оказалась утыкана древками стрел. Из ста человек было убито или ранено тридцать. Однако португальцы оказали сопротивление и стали осыпать врага своим собственным потоком стрел из арбалетов и мушкетными выстрелами, давая время канонирам зарядить пушки и дать ответный залп. Оглушающе гремели выстрелы, оба корабля то полностью скрывались в дыму, то снова становились видны. Восемь выстрелов «Сан-Мигеля» достигли цели. На мусульманском корабле находились четыреста бойцов. Сети не могли защитить против такого обстрела. Ядра выкашивали стоявших тесными рядами воинов, раздробляя доспехи и отрывая конечности. Разлетавшиеся во все стороны куски дерева только увеличили количество раненых и погибших. На палубе воцарился хаос. Хусейну пришлось отказаться от намерения взять «Сан-Мигель» на абордаж. Воспользовавшись благоприятным ветром и приливом, он обошел португальские карраки, которым теперь подоспели на помощь две галеры, и бросил якорь дальше по течению возле противоположного берега. Остальные корабли последовали за ним.

Лоуренсу понимал, что флагманскому кораблю Хусейна был нанесен значительный ущерб, и решил закрепить преимущество. Для этого нужно было подтащить карраки к вражеским кораблям на буксире, используя для этого гребные лодки. Однако план был приведен в исполнение неловко и неумело — Лоуренсу следовало отправить свои галеры, чтобы они прикрывали лодки. Хусейн просто отправил им навстречу собственные галеры. Ничем не защищенные лодки попали под такой сильный огонь, что вынуждены были отступить. От атаки пришлось отказаться.

Наконец этот напряженный день закончился. Два флота оказались фактически заперты на этой маленькой, узкой арене боевых действий. Корабли противников стояли у противоположных берегов на расстоянии всего лишь 500 ярдов друг от друга. Торговые суда из Кочина же спокойно стояли на якоре недалеко от города. Их никто не тронул. Обе стороны занимались ранеными и подсчитывали потери. Корабли Хусейна сильно пострадали. Количество убитых было пугающе велико, а запасы пороха иссякали. После наступления темноты все португальские капитаны на лодках приплыли на «Сан-Мигель», чтобы держать военный совет. Не располагая никакой информацией, они не знали, что предпринять. Решено было отправить на берег Балтазара сына переводчика Гаспара ди Алмейды, который так же хорошо владел языками. Ему было поручено разузнать что-нибудь в Чауле. Балтазар выяснил, что, прежде чем атаковать снова, Хусейн ждет прибытия Малика Айяза. А пока он работает над тем, чтобы переманить жителей Чаула на свою сторону. Пока население занимало выжидательную позицию и сохраняло нейтралитет в ожидании дальнейшего развития событий.

Когда наступило утро, Лоуренсу увидел, что Хусейн расположил свои корабли плотным оборонительным строем. Суда выстроились вдоль берега, скованные вместе цепями. Они были развернуты носами к противнику. Их соединяли сходни, по которым в случае атаки бойцы могли переходить с одного корабля на другой. Это было тактическое самоубийство. В таком положении карраки Хусейна не могли ни производить бортовые залпы, ни уйти в случае необходимости. В ожидании Айяза Хусейн превратил свой флот из атакующей силы в подобие военного лагеря. Айяз же по-прежнему не спешил. Таким образом флот стал легкой мишенью.

Но Хусейн не знал, что противники тоже рассуждали похожим образом. Когда на следующее утро на борту «Сан-Мигеля» состоялся новый военный совет, намерения врага были очевидны для всех. Решено было атаковать. Для этого требовался попутный ветер, а значит, пришлось ждать полудня. Португальцы могли применить две возможные стратегии: или обстреливать египетские корабли, или взять их штурмом.

В своей речи, которую хроникер, скорее всего, записал приблизительно, а не слово в слово, главный канонир Лоуренсу, немец Михаэль Арнау, предложил простое решение. «Не подвергайте себя и своих людей опасности, ибо ваша цель может быть достигнута безо всякого риска — опасность будет грозить только мне и моим канонирам». Если Лоуренсу прикажет расположить карраки так, как укажет Арнау, все его люди смогут благополучно сойти на берег, а канониры к ночи потопят весь египетский флот, «…если же нет… прикажите отрубить мне руки».

Собравшимся в каюте вспомнилось то, что произошло в Дабуле. Лоуренсу нужно было вернуть себе доброе имя и доказать честность своих побед. Огонь из пушек, простое и смертоносное решение, согласно кодексу чести фидальго ассоциировался с трусостью. Славу приносит только храбрость, проявленная в непосредственном бою, в схватке лицом к лицу и захвате добычи. Как писал Корреа, оглядываясь назад и зная, чем закончится дело, «жаждая заработать почести и богатство… никто не послушал совета немца. Корабли врага решили брать на абордаж, чтобы завоевать славу при помощи мечей». Возможно, заместитель Лоуренсу, Перу Баррету, человек гораздо менее импульсивный и отличавшийся большим здравомыслием, поддержал предложение Арнау. Однако верх одержала другая сторона. Военный совет решил сойтись в схватке с Хусейном.

Несмотря на ущерб, нанесенный флоту румов, задача оказалась не из легких. Египетские карраки были гораздо крупнее и выше, чем суда Лоуренсу. Можно было обстрелять противника, но подвести свои корабли к вражеским судам так, чтобы португальцы могли высадиться, было очень и очень непросто, особенно учитывая изменчивый ветер и коварные течения. Был составлен план атаки. «Сан-Мигель» и «Сан-Антонио» с двух сторон подойдут к флагманскому кораблю Хусейна. Остальные нападут на другие корабли, чтобы никто не пришел ему на помощь. Легкие каравеллы и галеры должны были вступить в бой с галерами противника.

В субботу днем, воспользовавшись приливом и ветром с моря, португальские корабли подняли якорь и устремились вверх по течению. Когда идущий впереди «Сан-Мигель» приблизился к цели, его снова встретил ливень из стрел. Португальцы старались поменьше стрелять из пушек, чтобы не нанести слишком большой урон будущей добыче. Несмотря на то что с более высокого корабля Хусейна велся мощный прицельный огонь, «Сан-Мигель» неумолимо приближался. Когда корабли разделяло всего 10–15 ярдов, план атаки оказался нарушен. Направление ветра изменилось, а потом он и вовсе стих. Корабль дрейфовал по течению. Этого оказалось достаточно, чтобы взять на абордаж вражескую карраку. «Сан-Антонио» последовал за «Сан-Мигелем». Однако Хусейн, догадавшись о намерениях противника, сумел осуществить необычный и выдающийся маневр. Бросившись к канатам, к которым были привязаны якоря, команда ослабила одни из них, натянула другие, и в результате карраки удалось переместить ближе к берегу. Таким образом судно убрали с пути атакующего противника. Рулевой «Сан-Мигеля» не смог скорректировать курс. Судно плыло мимо цели.

Действуя чисто интуитивно, помощник боцмана решил бросить якорь. Командам других португальских кораблей пришлось сделать то же самое, чтобы избежать столкновения. Атака остановилась. Эскадра неподвижно застыла посреди реки в полном беспорядке. Лоуренсу, рассерженный, что его планы оказались спутаны, взял в руку меч и зашагал с ним по палубе, собираясь убить человека, по вине которого атака была прервана. Помощник боцмана быстро оценил ситуацию, прыгнул за борт и поплыл к берегу, где все равно был убит.

Теперь команда Лоуренсу оказалась в опасном положении. «Сан-Мигель» раскачивался на якоре рядом с вражеским кораблем. Благодаря преимуществу, которое давала более высокая палуба, враг мог беспрепятственно вести обстрел. Самой разумной стратегией в такой ситуации было уклоняться от огня. Михаэль Арнау снова предложил развернуть корабль бортом к противнику и обстрелять египтян с воды, с близкого расстояния. Лоуренсу не понравилась идея покинуть поле боя, не завоевав ни трофеев, ни славы. Между тем вражеский обстрел продолжался. Положение становилось все более неприятным. Людям негде было укрыться. Лоуренсу же, проявляя безрассудную храбрость, выкрикивал приказы, стоя прямо на открытой палубе. Разумеется, более удобную цель трудно было представить. Первая стрела только задела его по касательной, вторая же попала прямо в лицо. Истекая кровью, Лоуренсу наконец отдал приказ поднять якорь, чтобы выйти из-под огня. «Сан-Мигель» и «Сан-Антонио» прошли дальше по течению и бросили якорь в безопасном месте.

В это время у португальских галер и легких каравелл, которым отсутствие ветра не мешало совершать маневры, дела шли лучше. Обогнув неподвижные карраки, они атаковали египетские галеры, стоявшие на якоре чуть поодаль, в другой части оборонительного строя. Чтобы к ним подобраться, снова пришлось плыть под дождем стрел; ничем не защищенные галерные рабы становились первыми жертвами и один за другим падали на весла, но атака продолжалась. Наконец они врезались во вражеские галеры. Вооруженные португальцы, надежно защищенные кольчугами, стальными нагрудниками и шлемами, устремились в бой, сметая на своем пути все, включая прикованных цепями гребцов. Португальцы рубили и резали, выкашивая ряды вооруженных мамлюков и тесня их к бортам при помощи копий, алебард и тяжелых двуручных мечей. Против этих хорошо обученных и вооруженных бойцов египетскому флоту было не устоять. На галерах воцарился хаос, палубы стали скользкими от крови. Люди погибали на месте, или выпрыгивали за борт, или бежали на соседние галеры, воспользовавшись соединявшими корабли сходнями. Расправившись с теми, кто оказывал сопротивление, португальцы устремились в погоню за беглецами. Сходни грохотали у них под ногами. Тех, кто прыгнул в море, окружали португальцы на гребных лодках, затем путь к берегу преградила одна из каравелл. Таким образом надеявшиеся уйти вплавь оказались в ловушке. Затем их безжалостно добили гарпунами с лодок. Расправа была жестокой и беспощадной.

Четыре брошенные противником галеры были взяты в качестве трофеев. В это время «Сан-Мигель» и «Сан-Антонио» начали обстреливать египетские карраки с расстояния, целя в мачты и паруса. Один особенно меткий выстрел обрушил наблюдательный пункт с одной из мачт. Все, кто в нем были, погибли. Остальные наблюдательные пункты были незамедлительно покинуты. Среди погибших в священной войне был Майимама Мараккар, который стоял на юте, воодушевляя своих людей стихами из Корана.

Напуганные судьбой товарищей, команды каррак попрятались, спасаясь от португальского обстрела. После резни на галерах казалось, что преимущество снова за Лоуренсу. Приободрившись, он снова решил атаковать флагманский корабль Хусейна, таким образом одержав над противником сокрушительную победу. На борту «Сан-Мигеля» опять разгорелись ожесточенные споры по поводу верной стратегии. Ветра по-прежнему не было. Лоуренсу хотел, чтобы гребные лодки снова подтащили корабли к карраке для второй попытки. Капитанам этот план не слишком понравился: люди устали, многие, включая самого Лоуренсу, были ранены. Кроме того, дело шло к вечеру. Яростное сопротивление противника могло обернуться для португальцев катастрофой. Арнау еще раз предложил потопить корабли с безопасного расстояния, однако Лоуренсу оставался непреклонен. Он жаждал завоевать трофеи, которые можно будет предъявить отцу. Для него это было важнее, чем пустить корабли ко дну. Хотя большинством голосов предложение командира могло быть отклонено, после Дабула капитаны, скорее всего, не решались этого делать. Вопрос так и оставался открытым, как вдруг события приняли иной поворот.

Уже почти стемнело. Глядя в сторону открытого моря, португальцы заметили легкие галеры, входящие в устье реки. Это были тридцать четыре фусты Малика Айяза. После дня, проведенного в томительном ожидании итогов битвы, губернатор Диу решил, что дольше медлить нельзя. Обвинения в нерасторопности или трусости могли дорого обойтись и стоить ему должности. Румы встречали подкрепление радостными криками. Жестами они показывали португальцам, как будут их вешать. Население Чаула, бóльшую часть которого составляли мусульмане, тоже на протяжении всего дня занимало выжидательную позицию, однако теперь начало в открытую оказывать поддержку единоверцам. Жители Чаула высыпали на берег и принялись обстреливать уставших после сражения врагов из луков. Военному совету на «Сан-Мигеле» пришлось пересмотреть планы. Теперь на них напирали с трех сторон. Кроме того, галеры из Кочина, о которых в этот богатый на события день все забыли, находились в большой опасности, а между тем португальцы были за них ответственны.

Айяз приближался осторожно. Вместо того чтобы сразу присоединиться к Хусейну и вступить в бой, он подвел корабли к южному берегу реки — туда, где утром стояли португальцы. Айяз по-прежнему старался не рисковать. Сначала он попытался отправить к Хусейну три корабля, чтобы наладить контакт, но Лоуренсу приказал их отогнать. Айязу удалось подобраться к египетскому флоту и встретиться с Хусейном только после наступления темноты. Командир нуждался в порохе и пушечных ядрах, запас которых быстро иссякал. Кроме того, Хусейн высказал Айязу все, что думал по поводу его задержки. Хусейна возмущало то, что Айяз присоединился к нему только после битвы, в которой погибло около двухсот человек.

Между тем среди португальцев царило мрачное настроение. После всех неожиданных поворотов этого дня, атак и отступлений люди были совершенно измотаны, а запасы пороха подходили к концу. В темноте над водой разносился победный клич мусульман. Раненый Лоуренсу слег с лихорадкой. Корабельный врач пускал ему кровь.

На «Сан-Мигеле» продолжался ожесточенный спор между капитанами. Было очевидно, что с наступлением утра галеры из Кочина вместе со всем грузом окажутся в опасности. Лишиться их значило самым неприемлемым образом потерять лицо и еще больше подорвать авторитет Португалии. Самое разумное решение состояло в том, чтобы ускользнуть под покровом ночи, воспользовавшись благоприятным ветром. Однако Перу Баррету яростно воспротивился этой идее. Его поддержал капитан Перу Кан, заявивший, что, «если португальцы все же собираются малодушно бежать с поля боя, правильнее будет не показывать виду, что они намерены поступить именно так, иначе репутация португальцев в Индии будет погублена. Если малабарские корабли уйдут первыми, а затем на рассвете к ним присоединятся остальные, враги не смогут обвинить их в трусливом бегстве». Снова решающую роль сыграли вопросы чести. Наконец сторонники отступления сумели убедить остальных, что отплывать следует утром, таща за собой захваченные галеры. Таким образом они выкажут противнику свое презрение.

В полночь при свете луны торговые корабли из Кочина тихо отошли от берега и вышли в море. Ближе к рассвету португальцы последовали их примеру. Никто не кричал и не свистел. Португальцы старались не шуметь. Начали поднимать якоря. Некоторые просто обрезали канаты, оставляя якоря на дне. Однако планы нарушил упрямый Баррету, отказавшийся участвовать в столь позорном отступлении. Не скрываясь и не таясь, он сел в лодку и отправился поднимать якорь, в результате чего был незамедлительно замечен врагом. В Баррету начали стрелять, и он вернулся обратно на корабль. К тому времени Лоуренсу немного оправился. Он потребовал, чтобы «Сан-Мигель» уходил последним. Кроме того, Лоуренсу намерен был последовать примеру отчаянного Баррету и лично вышел наблюдать, как поднимают якорь.

К тому времени Хусейн тоже приказал тихо поднять якоря двух оставшихся неповрежденными каррак. Айяз же, увидев, что португальцы бегут, наконец решил, что пришло время блеснуть силой и храбростью, и тоже стал готовить свои фусты к бою. Лоуренсу в это время находился в лодке и следил за поднятием якоря. Между тем при дневном свете капитан заметил, что враг готовится к нападению, и, испугавшись, перерезал канат. На некоторое время Лоуренсу оказался брошен рядом со своим собственным судном.

Воспользовавшись отливом, мусульмане преследовали врага вниз по реке. Почти все португальские корабли сумели отбиться и выйти в море. Однако «Сан-Мигель» шел медленнее всех, чему немало способствовала одна из захваченных галер, которую приходилось тащить за собой. Таким образом «Сан-Мигель» оказался самой легкой и привлекательной целью. Хусейн не мог упустить заманчивый шанс потопить флагманский корабль противника и сосредоточил все усилия именно на «Сан-Мигеле». Капитан же, вместо того чтобы последовать за остальными отступающими, развернул судно к противоположному берегу, чтобы оказаться подальше от кораблей неприятеля.

Фусты Айяза старались вывести корабль из строя, попав в руль. Одно каменное ядро ударило в корму возле ватерлинии и застряло в досках. На корабле этого никто не заметил. Португальцы были слишком заняты тем, чтобы отбиваться от фусты и двух каррак Хусейна. Корабль продолжал продвигаться вперед, а между тем вода медленно просачивалась в часть трюма, где находились запасы риса. Португальцы по-прежнему не замечали течи, однако судно стало более тяжелым и менее маневренным. А потом стих ветер. «Сан-Мигелю» пришлось отдаться на милость течения, которое влекло его к южному берегу, где рыбаки воткнули в воду колья, чтобы привязывать лодки. Дрейфующий «Сан-Мигель» застрял среди этих препятствий, опасно отяжелевший из-за все прибывающей воды. Попытки развернуть корабль не увенчались успехом. Одна из португальских галер под командованием Пая ди Соузы попыталась взять «Сан-Мигель» на буксир, однако ничего не вышло. На воду спустили шлюпки. Португальцы принялись рубить колья топорами. Однако из-за веса воды в трюме «Сан-Мигель» все плотнее насаживался на колья. Теперь наблюдался видимый крен. Палуба наклонилась, нос поднялся вверх.

Сначала португальцы не могли разобраться, в чем дело. Только когда корабль сильно накренился, стало понятно, что корма отяжелела. Лоуренсу отправил лоцмана в трюм. В темноте этот человек с ужасом увидел, насколько серьезно положение. Трюм наполнило подобие супа из воды и риса. Мертвенно-бледный, он поднялся наверх и доложил об увиденном. Выкачивать воду было бесполезно — она поднялась слишком высоко. К тому же рис помешал бы работе насосов. Кроме того, для этой работы нужны были крепкие, здоровые мужчины, а таких на корабле осталось слишком мало. «Сан-Мигель» было не спасти. Доложив обстановку, лоцман «вернулся в трюм, где, как говорят, умер от испуга». Был отдан приказ рубить канаты, которыми была привязана трофейная галера. Айяз, поняв, что перед ним раненая и беззащитная добыча, принялся кружить чуть поодаль со своими фустами. Две карраки Хусейна присоединились.

Пай ди Соуза не оставлял попыток спасти корабль командира при помощи своей галеры. Между тем португальцами овладел страх. Команды разделилась на тех, кто готов был сражаться, и тех, кто предпочитал бежать, решив найти благовидное объяснение своему поведению потом. На галере Пая ди Соузы было много раненых, «Сан-Мигель» не двигался с места, а враг тем временем приближался. Некоторые утверждали, что, когда гребцы на галере пытались вытянуть тонущий «Сан-Мигель», канат порвался. Однако, скорее всего, его перерезали. Галеру течением унесло вниз по реке. Соуза попытался вернуться, чтобы предпринять еще одну попытку, но команда либо не смогла, либо не захотела это сделать.

Остальные суда отчаянно пытались развернуться и прийти на помощь поверженному флагману, однако находились слишком далеко и ничего не могли сделать.

Айяз и Хусейн почувствовали, что пришло время нанести удар. Накренившийся «Сан-Мигель» погружался все глубже и глубже. Фусты и карраки обстреливали корабль. У фидальго в сложившейся ситуации была одна главная задача — позаботиться о том, чтобы Лоуренсу ушел живым, поскольку «честь Португалии зависела от того, выживет он или погибнет». Боцману приказали приготовить лодку и посадить на весла членов команды, которые были в состоянии грести. Но Лоуренсу отказался уходить с корабля. Он решил сражаться и погибнуть в бою. Когда команда принялась настаивать, Лоуренсу пригрозил им своей алебардой.

Вода продолжала поступать в трюм. На борту осталось лишь около тридцати более или менее целых и невредимых бойцов. Лоуренсу собрал всех, кто мог держаться на ногах, и разделил на три группы, у каждой из которых был свой капитан. Одна расположилась у кормы, другая — у грот-мачты, третья — у полубака. Они должны были оборонять корабль. Между тем у боцмана сдали нервы. Он отвязал шлюпку и, воспользовавшись течением, поплыл к «Сан-Антонио». Там он солгал преданному командиру Перу Баррету, заявив, будто его прислали за подмогой. Из-за течения корабль Баррету никак не мог подойти к «Сан-Мигелю». Поэтому Баррету сел в лодку и вместе с боцманом отправился на ближайшую галеру, «Сан-Кристован». Возможно, они сумеют подойти к тонущему флагманскому кораблю. Баррету умолял капитана Диогу Пиреса сделать все возможное, говоря, что «жизнь дома Лоуренсу в его руках». Пирес попытался заставить галерных рабов налечь на весла. Однако те слишком устали и отказывались подчиняться. В отчаянии и ярости Баррету принялся рубить их мечом и убил семь человек, прежде чем подумал о том, что эта резня не изменит ситуацию. Повернувшись к свободным португальцам, которые тоже «не желали утруждать себя греблей», Баррету попытался заставить их занять места рабов. Однако ничего не вышло. Оставалось только вернуться на свой корабль и надеяться, что ветер задует в благоприятную для «Сан-Мигеля» сторону. Становилось понятно, что спасти флагманский корабль может только чудо.

Между тем на борту «Сан-Мигеля» царил хаос. Фусты обстреливали неподвижное судно, по воздуху проносились тучи стрел. Из-за пушечных выстрелов беззащитный «Сан-Мигель» заволакивали плотные облака дыма. Судно все сильнее кренилось. Некоторые пушки частично оказались под водой. Намокший порох приходил в негодность. Защитники корабля предотвратили одну попытку врага высадиться на борт, затем вторую. Они «сражались как люди, которые, если придется пасть в бою, старались захватить с собой как можно больше противников». Однако корабль разрушался буквально на глазах. Палубу усеивали куски дерева, тела убитых и умирающих, головы и ноги, по доскам текла кровь, веревки, брошенное оружие. Повсюду слышались крики и стоны.

Лоуренсу, высокий и одетый в сверкающие доспехи, представлял собой удобную мишень. Ядро легкой пушки оторвало ему ногу ниже бедра. Началось сильнейшее кровотечение, остановить которое было невозможно. Лоуренсу еще находился в сознании, однако жизненные силы стремительно утекали. Он попросил, чтобы его усадили в кресло у подножия мачты. Вскоре еще одно ядро попало Лоуренсу в грудь и убило его. Верный слуга Лоуренсу, Фрейре, склонился над погибшим капитаном и зарыдал. Там он и был убит еще одним выстрелом. Оставшимся в живых было понятно, что придется сдаться. Португальцы не могли допустить, чтобы тело Лоуренсу было захвачено в качестве трофея. Его освежевали бы, набили соломой и выставили на всеобщее обозрение. Сама мысль о таком позоре была невыносима. Тела Лоуренсу и его преданного слуги отнесли вниз и сбросили в затопленный трюм.

Португальцы продолжали сражаться. Те, кто не мог идти, стояли, прислонившись к мачтам и бортам, и отважно сжимали в руках мечи. До этого мусульмане атаковали «Сан-Мигель» с расстояния, теперь же подошли близко. И третью, и четвертую, и пятую попытку захватить судно удалось отбить. Многие из людей Айяза были убиты. К шестой попытке корабль фактически превратился в руину. Ответного огня не было. С победоносными криками мусульмане высадились на борт и взяли в плен всех выживших. Затем пришло время подумать о трофеях. Победители хотели вынести с тонущего корабля как можно больше добра. Угрожая нескольким пленникам мечами, чтобы показали дорогу, сто человек спустились в затопленный трюм в поисках добычи. Однако из-за такого количества народу нижняя палуба не выдержала и проломилась. Все упали в заполнявшую темный трюм воду и утонули.

Восемнадцать выживших португальцев, все из которых были ранены, мусульмане забрали с собой. Однако не обошлось без последней попытки оказать сопротивление. Андре Фернандеш, моряк из Порту, залез на мачту, на наблюдательный пост. Все попытки согнать его оттуда оказались тщетны. Фернандеш оставался там два дня, осыпая захватчиков камнями и оскорблениями. Наконец Айяз вынужден был пообещать отважному моряку, что его никто не тронет, если он спустится.

Две карраки Хусейна же после захвата «Сан-Мигеля» пустились вдогонку за другими португальскими кораблями, стоявшими на якоре в устье реки или за его пределами. Команды некоторых судов отрезали якоря и, постыдно бежав, устремились на юг, в сторону Кочина. Однако Перу Баррету не собирался сдаваться. Приказав убрать паруса, он готовился к битве. Египетские корабли отступили.

Айяз был разочарован тем, что не удалось взять Лоуренсу живым. Он надеялся, что удастся найти тело. Однако оно исчезло — скорее всего, выплыло через пробоину в днище корабля в реку Чаул. Оно так и не было обнаружено. «Таков был конец дома Лоуренсу, — писал хроникер Кастанеда, — и восьмидесяти португальцев, которые пали вместе с ним. Среди них были Жуан Родригеш Пакана, Жорже Пакана, Антониу де Сан-Пайу, Диогу Велью, судовой агент, брат Перу Баррету и многие другие, чьи имена неизвестны».

Поражению способствовало много соображений — честь, слава, страх, жажда наживы и просто неблагоприятное стечение обстоятельств. Последуй португальцы совету Арнау, весь египетский флот потопили бы еще на подходе. Но португальцам были чужды подобные способы ведения войны. Поэтому теперь они уплывали, потерпев серьезный урон. В Чауле потеряли не меньше двухсот человек. То, что удалось расправиться с сыном вице-короля, принесло султану Каира много славы и почета. Эта победа была для египтян доказательством доблести мусульманских воинов. Когда вести о триумфе, одержанном над «европейцами, наводнившими Индийский океан», несколько месяцев спустя достигли Каира, они стали поводом для всенародного празднования. «Султан, чрезвычайно обрадованный новостью, приказал бить в барабаны три дня подряд, — рассказывает Ибн Ийас. — Хусейн попросил подкрепления, намереваясь разгромить остатки европейских боевых сил».

Хусейн очень нуждался в людях. Победу при Чауле можно было назвать пирровой — она досталась слишком дорогой ценой. Хусейн потерял около шестисот — семисот человек, притом что общая численность его войск едва достигала восьмисот. Кроме того, воины, участвовавшие в бою с португальцами, теперь боялись мощи европейских пушек. Что же касается Айяза, то он отказался передавать Хусейну девятнадцать португальских пленников. Он хорошо с ними обращался и предоставил раненым лечение, а когда прибывали важные гости, с гордостью демонстрировал этих пленных. Айяз был достаточно мудр и осторожен, чтобы понимать — битва еще не закончена. В случае необходимости пленников можно будет использовать как весомый аргумент во время переговоров.

Португальские корабли отправились в Кочин, где их ждали гнев и горе вице-короля. Отступавшие были весьма озадачены, когда заметили, что за ними плывут три больших корабля. Только когда суда подошли ближе, на мачтах удалось разглядеть португальские флаги. Это были корабли капитанов, восставших против Афонсу ди Албукерка и отправившихся в Кочин жаловаться на своего командира.

Глава 14. Гнев франков. Март — декабрь 1508 года

Бунтовщики, присоединившись к уцелевшим в Чауле, продолжили путь в Кочин. В Ормузе же рвал и метал разгневанный Албукерк. В его распоряжении находилось всего два корабля. Пришлось смириться с постыдной необходимостью снять осаду и отплыть на Сокотру. В Ормуз Албукерк вернулся в августе, надеясь со второй попытки захватить город. Однако на этот раз жители хорошо подготовились. Недостроенный форт использовали в качестве боевого укрепления. Все подступы были перекрыты. Албукерку снова пришлось отступать.

В середине 1508 года Албукерк отправил много писем, а также отчетов в Лиссабон. Охваченный яростью, он писал Алмейде, который в это время еще был ниже по иерархии: «Если бы они не покинули меня, через пятнадцать дней Ормуз бы сдался… Представить не могу, что за обиды заставили их уплыть! Если эти люди утверждают, будто я дурно с ними обходился, прошу вашу светлость записать все их жалобы… Однако… [ничто] не может искупить их вины… дезертировать в военное время — непростительный поступок… какое бы наказание ваша светлость для них ни придумали, они его заслуживают!»

В письме, которое так и не было отправлено, Алмейда осыпает самого Албукерка упреками. Возможно, так на него подействовала смерть Лоуренсу и то, что по вине Албукерка не удалось вовремя перехватить мамлюков. «Синьор, напоминаю, что главная цель, с которой Его Величество отправил вас сюда, — охранять вход в пролив (Красное море), чтобы через него не могли возить специи из Индии, однако вы двинулись совсем в другом направлении — в Ормуз, и пролив оказался брошенным».

Албукерк был умен, бесстрашен и неподкупен, а кроме того, являлся блестящим стратегом. Он был преданным слугой короля во всех смыслах слова, однако Мануэл оказался слишком недальновиден, чтобы по достоинству оценить все эти качества. Многие черты его характера — высокомерие, самодовольство, склонность к одержимости каким-либо делом или идеей, а также некоторый эгоизм отпугивали многих. Во второй половине 1508 года мнения о дезертирстве из Ормуза разделились, позже породив многочисленные споры среди историков. В результате произошло разделение на фракции, между которыми происходили конфликты.

В этом эпизоде ясно выявились недостатки Албукерка как лидера — ему не хватало ни такта, ни умения налаживать отношения с подчиненными. Однако как завоеватель Албукерк, вне всякого сомнения, был грозен. Но случившееся в Ормузе подкосило его. Он поклялся не стричь бороду, пока город не будет снова захвачен. Албукерк записал поражение в Ормузе в список поражений, за которые был твердо намерен взять реванш.

В Кочине же разговор тоже шел о бородах. Среди фидальго борода считалась священным символом мужественности, статуса и боевой доблести. Портреты величайших португальских конкистадоров изображают этих людей гордо стоящими в одной и той же позе — руки на поясе. На них одежды из черного бархата и рукава с прорезями из цветного шелка. На заднем плане можно увидеть гербы и титулы. Завоеватели с длинными черными бородами смотрят сурово, будто воплощения Марса, бога войны. Жуан де Нова, возмущенный тем, что Албукерк вырвал ему бороду, завернул ее в бумагу и доставил вице-королю, торжественно предъявив в качестве доказательства нанесенного оскорбления. Эта борода произвела сильное впечатление на глубоко сочувствовавших пострадавшему аристократов.

Алмейда не стал наказывать дезертировавших капитанов. Вместо этого он принял их в свой флот. И, что еще хуже, Алмейда написал письмо Хуага-ате в Ормуз, извиняясь за поведение Албукерка. Визирь со злорадством продемонстрировал это послание потрясенному Албукерку.

Впрочем, в 1508 году Алмейду гораздо больше занимали другие дела. Поражение в Чауле и смерть сына принесли вице-королю много горя. Он понимал, что со стратегической точки зрения присутствие в Индийском океане румов угрожает всем завоеваниям португальцев. Кроме того, теперь у него была личная причина расправиться с румами — он должен был отомстить за гибель Лоуренсу. Вот что сказал Алмейда: «Тому, кто съел цыпленка, придется съесть и петуха или заплатить возмещение».

На подготовку к новой кампании ушло почти девять месяцев. Планы Алмейды пришлось отложить — сначала из-за сезона дождей, потом из-за необходимости собрать и отправить ежегодный груз специй. Вести из Чаула оказались для Алмейды тяжелым ударом, но еще больше его усугубила все возрастающая холодность Мануэла. Вице-король утратил доверие правителя. Письмо короля от 1507 года содержит длинный список претензий и безапелляционных распоряжений, основанных на многочисленных жалобах завистливых придворных и капитанов, недовольных Алмейдой. Его обвиняли в превышении полномочий, отсутствии навыков управленца, в малаккском фиаско, а также в том, что не обо всем информирует короля. Тот факт, что находившийся у Алмейды в подчинении Албукерк предпринял самовольную миссию, еще больше пошатнул положение вице-короля. В 1508 году Алмейда узнал, что в конце года будет смещен с должности, которую теперь займет Албукерк. Мануэл был одержим честолюбивыми мечтаниями, однако из-за большого расстояния, разделявшего Лиссабон и Индию, планы короля расходились с тем, как их интерпретировал на местности Алмейда.

К концу 1508 года вице-король ясно понимал, что разгром флота румов следует сделать первостепенной задачей. Это был последний шанс Алмейды, прежде чем истечет срок его полномочий. К декабрю он успел собрать внушительный военный флот в Кочине. В его распоряжении было 18 кораблей и 1200 человек. Сюда входили беглые капитаны, которых требовал наказать Албукерк.

Накануне отплытия Алмейда написал королю длинное письмо. Для вице-короля это послание было своего рода завещанием. Он одновременно и рассказывал о своем горе, и оправдывал собственные действия, и по пунктам опровергал все выдвинутые против него обвинения, и просил прощения, и готовился к возможной гибели. Это исповедь человека, на плечах которого лежало непосильное бремя службы и долга. В непривычном климате и вдали от дома приходилось выносить много тягот, бороться и с коррупцией, и с враждебностью окружавших со всех сторон недругов.

«Великому и могущественному королю

Мой повелитель, имею большое желание написать Вашему Величеству, поскольку не могу не поведать о прискорбных событиях, ранивших мою душу и о которых хочу оставить память, что бы со мной ни случилось… мой сын погиб, так повелел Господь и так я заслужил своими грехами. Венецианцы и мусульмане султана убили его… теперь мусульмане в здешних местах надеются на большую поддержку. Думается мне, в этом году нам не удастся избежать схватки с ними, чего я желаю больше всего на свете, ибо мне кажется, что с Божьей помощью мы должны раз и навсегда изгнать их из этих морей, чтобы они не вернулись на эту землю. И если Господу угодно, чтобы именно так я окончил свои дни, тогда я увижу моего сына на небесах, куда Господь наш в Своем милосердии забрал его, ибо мы оба погибнем за Него и за Вас».

Подпись Франсишку ди Алмейды

Объясняя важность своей миссии, Алмейда предупреждает: «От Малакки до Ормуза больше мусульман, нежели в королевстве Фес и Тунисе, — и все из них против нас». Письмо Алмейда закончил у себя в каюте 5 декабря 1508 года. Он нисколько не сомневался в правильности своих намерений. Алмейда был готов к решительной битве, от которой зависела судьба португальцев в Индии. Готов он был и умереть ради своей цели.

Письмо уже было готово к отправке, когда были замечены корабли, приближающиеся к побережью. Флот Алмейды вышел им навстречу, готовясь в случае необходимости отразить атаку. Только подойдя ближе, они разглядели португальские флаги. Это были корабли Албукерка, прибывшего в Кочин, чтобы занять новый пост. Он почти непрерывно провел в море два с половиной года. Его корабль, «Сирне», был источен червями до такой степени, что в трюме плавала рыба. Чтобы судно держалось на плаву, тридцать человек выкачивали воду насосами днем и ночью.

Встреча двух командиров была неловкой. Поначалу они общались друг с другом дружелюбно. Албукерк разговаривал с Алмейдой вежливо и сообщил, что прибыл занять пост губернатора и вице-короля Индии. Алмейда в ответ напомнил, что срок его полномочий истекает только в январе, а сейчас он намерен провести военную операцию и готовится к отплытию. Согласно некоторым источникам, Албукерк предложил взять флот под свое командование и завершить начатое. По другим, на предложение Алмейды присоединиться к экспедиции Албукерк ответил отказом, сказав, что устал и предпочел бы остаться в Кочине. Скорее всего, Албукерку не хотелось отправляться в плавание с капитанами, которые сбежали от него в Ормузе. На следующее утро корабли Алмейды вышли в море и пустились на поиски египетского флота.

Ярость и месть, возможность показать противнику свою силу. Алмейда плыл вдоль западного побережья Индии. Им двигали и личные, и стратегические мотивы. С одной стороны, Алмейда желал отомстить за убийство сына, а с другой — понимал, что решающая схватка неизбежна. Вице-короля обвиняли в том, что, интерпретируя приказы Мануэла, он проявлял излишнюю осторожность. Теперь же, отказавшись передать полномочия Албукерку, он в открытую ослушался королевского приказа. Алмейда был убежден, что от успеха в борьбе с египтянами зависит успех всех португальских экспедиций. При этом он жаждал отмщения. Алмейда решил взять дело в свои руки, какие бы последствия его ни ожидали по возвращении в Лиссабон.

Мусульманская «победа» в Чауле воодушевила многих и внушила надежду, что португальцев удастся изгнать из Индийского океана. Заморин готовился отправить корабли, чтобы присоединились к флоту в Диу. Они рассчитывали наконец избавиться от проклятых чужаков. Но при ближайшем рассмотрении становилось очевидно, что коалиция под руководством египтян раздроблена и среди ее членов нет согласия. Хусейн понимал, что ответная атака португальцев лишь вопрос времени, и отнюдь не испытывал оптимизма. Он уже испытал на себе огонь европейских пушек с близкого расстояния. В Чауле его кораблям был нанесен большой ущерб. Не хватало ни людей, ни денег, чтобы платить жалованье. Альянс же с Маликом Айязом был ненадежен. Отступить значило навлечь на себя гнев султана. Об этом не могло быть и речи. Хусейну оставалось только надеяться на подкрепление. Он страстно желал убить португальских пленников, удерживаемых Айязом, и отправить их тела, набитые соломой, в Каир в качестве наглядного доказательства своего триумфа. Но уговорить Айяза не получалось. Он тщательно охранял пленников, а пока размышлял над тем, как лучше поступить. Айяз очутился между двух огней — с одной стороны воинственный пыл мусульманского мира, с другой — ярость врагов.

Новая демонстрация португальской мощи не заставила долго себя ждать. Когда из Лиссабона прибыло подкрепление, в распоряжении Алмейды оказался лучший флот в Индийском океане после того, как оттуда ушли китайцы. Вице-король пребывал в суровом настроении. Продвигаясь на север, он совершал набеги на побережье, требовал подчинения и провизии для своей команды. К концу декабря 1508 года Алмейда добрался до Дабула, который Лоуренсу не атаковал два года назад. Алмейда подозревал, что тамошние жители находятся в сговоре с египтянами. В последний день года он ввел корабли в устье реки и стал осторожно продвигаться вперед, намереваясь жестоко покарать Дабул.

Это был богатый мусульманский торговый порт. Дабул был хорошо защищен двойными деревянными стенами, вдоль которых тянулся ров. Кроме того, город защищала артиллерия. В гавани стояли четыре торговых корабля из Гуджарата, и это обстоятельство лишь усилило ярость Алмейды. Накануне атаки вице-король собрал своих капитанов и произнес яростную воодушевляющую речь. Разница в численности между португальцами и их предполагаемыми «врагами» оправдывала любые методы. Алмейда напомнил капитанам, что они должны не только взять город, но и «вселить во врага страх и сокрушить его — сейчас они лопаются от гордости из-за того, что убили моего сына и остальных».

Эти инструкции были исполнены буквально. На рассвете 31 декабря корабли стали яростно обстреливать город. Сопротивление возле рва было сломлено — для этого португальцы использовали двойной охват, так называемый захват в клещи. Деревянные стены пали. Войска разбегались в беспорядке, а португальцы преследовали их. Вооруженные до зубов и надежно защищенные крепкими доспехами, призванными уберечь их от стрел, захватчики ворвались в город. То, что случилось дальше, стало известно как черный день в истории европейских завоеваний. С тех пор на Индийской земле португальцев вспоминали с проклятиями.

Захваченные врасплох люди разбегались во все стороны. Убивали всех подряд, пощады не было никому. Знатную женщину, которую несли в паланкине, сбросили на землю и убили. Та же судьба постигла ее носильщиков. Маленьких детей выхватывали из рук обезумевших от ужаса матерей, хватали за ноги и били об стены. Расправлялись со всеми без исключения — с женщинами, мужчинами, молодыми и старыми, бродившими по улицам священными коровами и бродячими собаками. «Наконец живых не осталось». Корабли из Гуджарата сожгли. В некоторых местах еще пылало несколько очагов сопротивления, но все попытки смельчаков были тщетны. В конце дня Алмейда собрал своих людей в мечети и распорядился, чтобы еще раз тщательно осмотрели все улицы. На следующее утро Алмейда разрешил разграбить город. Португальцы отпускали группы по двадцать человек, затем они возвращались на берег, нагруженные добычей. Однако к вечеру Алмейда забеспокоился — беспорядочное мародерство и пьянство его людей могли привести к тому, что в случае, если жители города постараются оказать сопротивление, португальцы потерпят поражение. Втайне Алмейда приказал, чтобы город подожгли. Люди, прятавшиеся в подвалах, сгорели живьем, так же как и животные, привязанные в хлевах и конюшнях. Женщины и дети с криками выбегали из пылающих домов, но вице-король приказал убивать их всех. В Дабуле царил хаос: мычали коровы, ржали лошади, кричали люди. В воздухе стоял запах горелой плоти. Значительная часть Дабула была разрушена. Когда пожар прекратился, мародеры принялись рыскать на пепелищах, заглядывать в подвалы, где лежали тела хозяев, и осматривать колодцы, надеясь отыскать еще что-нибудь ценное.

Задержавшись лишь для того, чтобы разрушить поселения вдоль побережья, Алмейда вместе со своей армией отплыл 5 января 1509 года. Число погибших неизвестно, однако оно, вне всякого сомнения, было велико. Потери же португальцев были ничтожны. Когда добрались до Чаула, Алмейда потребовал заплатить дань, которую собирался получить на обратном пути после того, как одержит победу над мусульманским флотом.

На острове Махим (недалеко от Мумбаи) португальцы не обнаружили ни единого человека. Все население бежало. Известие о трагедии в Дабуле разлетелось по всему побережью со скоростью ветра. Так же как и нападение да Гамы на «Мири», жестокая расправа над жителями Дабула стала непростительным поступком, надолго оставшимся в памяти. Теперь на пострадавшем от атаки побережье появилось новое выражение: «Да падет на тебя гнев франков».

Алмейда продолжил путь к Диу, собираясь разыскать и уничтожить египетский флот. При нем было письмо от Малика Айяза, который вместе с Хусейном нехотя готовился к предстоящей битве. Айяз надеялся заключить союз с вице-королем и заверял, что пленники, захваченные в Чауле, находятся под его защитой и покровительством и с ними хорошо обращаются. Кроме того, Айяз предоставил Алмейде важную информацию о диспозиции флота мамлюков. Айяз снова не собирался складывать все яйца в одну корзину.

Если после случившегося в Дабуле у него еще были какие-то сомнения относительно намерений португальцев, то они развеялись, когда пришел ответ от Алмейды. Письмо было вежливым и сдержанным, однако между строк ясно читалась угроза.

«Я, вице-король, пишу тебе, уважаемый Малик Айяз, чтобы сообщить, что направляюсь к твоему городу вместе с моими рыцарями, дабы отыскать людей, которые прячутся там после того, как напали на моих людей в Чауле и убили человека, известного как мой сын. Надеюсь с Божьей помощью отомстить им и тем, кто их поддерживал. Если не найду их… твой город должен будет возместить мне все, равно как и ты, оказавший им такую большую помощь в Чауле. Сообщаю тебе все это, дабы ты был предупрежден. Я иду. Сейчас я на острове Бомбей [Мумбаи], что может подтвердить человек, который доставит это письмо».

Глава 15. Диу. Февраль 1509 года

Когда 2 февраля 1509 года вдалеке показались португальские корабли, обсуждению предстоящей тактики мешали сомнения и недоверие в мусульманском лагере. Флот состоял из шести мамлюкских каррак и шести галер, четырех гуджаратских каррак, фуст Айяза, число которых теперь сократилось до тридцати, и примерно семидесяти легких судов из Каликута. В войсках было 4–5 тысяч человек. Корабли стояли в устье реки, на берегу которой стоял Диу. Похожая ситуация складывалась в Чауле. Происходили бурные споры по поводу того, как следует действовать.

Хусейн хотел встретить врага на подступах, чтобы застать португальцев врасплох. Сразу после длительного плавания они будут не готовы к морской битве. Айяз же считал, что в случае поражения это даст египтянам возможность просто сбежать, предоставив отвечать за последствия ему одному. В том, что египтяне проиграют, Айяз не сомневался. Он настаивал, что схватка должна состояться в пределах реки, где можно рассчитывать на защиту пушек, расположенных по берегам, и помощь местных жителей. В случае необходимости Айяз рассчитывал сбежать по суше. Он заявил, что не позволит ни своим, ни каликутским кораблям выходить в море. Ему не давало покоя угрожающее предостережение Алмейды, поэтому Айяз решил вовсе не участвовать в битве, сославшись на важные дела. Хусейн же подозревал, что Айяз обманывает. Выйдя в море, он потребовал, чтобы карраки Айяза тоже последовали за ним. К Айязу в город был незамедлительно отправлен гонец. Айяз тут же приехал и отменил приказ Хусейна. Таким образом, в этом поединке между ними установилась ничья. Два командира были прочно связаны друг с другом, однако им мешало взаимное недоверие. После поединка двух артиллерий с дальнего расстояния, который произошел в открытом море, Хусейн вынужден был признать, что на победу рассчитывать не приходится. Схватка продолжилась на реке. На этот раз Айяз вынужден был участвовать. Он снова надеялся, что удастся лишь изобразить боевой пыл, при этом сведя и свое участие, и боевые потери к минимуму. Айяз мог и вовсе не пустить португальцев к реке, натянув цепь, закрывавшую гавань. Тогда кораблям противника пришлось бы повернуть обратно. То, что он этого не сделал, было весьма разумно. Айяз рассудил, что такое поведение будет воспринято Алмейдой как враждебное и рано или поздно ему придется за это заплатить. Возможно, Айяз также решил, что разгром флота мамлюков сыграет ему на руку. Без Хусейна он тем или иным способом сумеет договориться с вице-королем о мире.

Хусейн и Айяз не доверяли друг другу, у обоих были разные цели, поэтому мусульманский флот занял оборонительную позицию, так же как и в Чауле. Карраки стояли на якоре парами, выстроившись в одну линию вдоль берега, носом вперед. Сначала шесть каррак Хусейна, затем галеры, потом гуджаратские карраки. Фусты и легкие весельные корабли из Каликута стояли дальше по течению. Они должны были напасть на португальцев сзади, когда те вступят в бой с большими кораблями. На берегу стояли пушки. Предполагалось, что противники воспользуются той же тактикой, что и в Чауле. Желая боевой славы, они скорее предпочтут сойтись с врагом лицом к лицу, чем расстреливать его из пушек с безопасного расстояния.

Похожие тактические дискуссии развернулись на корабле Алмейды. Вице-король подчеркивал, что эта битва имеет для португальцев чрезвычайную важность. «Будьте уверены — покорив этот флот, мы покорим всю Индию». В случае поражения же португальцы рисковали быть вытесненными из Индийского океана. Честь вести атаку на флагманский корабль Хусейна Алмейда хотел оставить за собой. Однако капитаны высказали возражения. После смерти Лоуренсу они были против того, чтобы Алмейда подвергал опасности собственную жизнь. Будет лучше, если он будет осуществлять командование со своего флагманского корабля, «Флор де ла Мар», и предоставит идти в битву остальным. Это был первый признак того, что португальцы извлекли урок из поражения в Чауле. Они значительно отработали тактику и в других смыслах.

Португальские карраки, вооруженные тяжелыми боевыми марсами

Стрельба из пушек должна была сыграть важную роль в этой битве. Португальцы решили разместить лучших лучников и стрелков на наблюдательных постах наверху мачт, а также запастись всем необходимым — включая материал, чтобы затыкать пробоины, и воду, чтобы тушить огонь. Все эти обязанности были заранее распределены.

Атаковать португальцы собирались так же, как в Чауле. Карраки выступят против мусульманских каррак, галеры против галер. Грозный корабль «Флор де ла Мар» намеревались использовать для обстрела. Солдат на борту не будет. Команда моряков и канониров будет расстреливать корабли и блокирует контратаку мусульманских весельных судов, которые должны были подойти сзади. Некоторые из уроков главного канонира-немца в Чауле все же были усвоены.

Рассвет. 3 февраля 1509 года. Корабли ждали, когда подует ветер и течение будет благоприятным, чтобы войти в узкое устье реки. Вице-король отправил всем капитанам послания: «Синьоры, румы не пойдут в атаку первыми, поскольку до сих пор они этого ни разу не делали. Посему вспомните страсти Христовы и ждите сигнала, который я подам, когда ветер подует с моря. Тогда мы придем и угостим их как следует. Главное — будьте осторожны и остерегайтесь огня в случае, если мусульмане подожгут собственные суда, чтобы вместе с ними сгорели и ваши, и не позволяйте, чтобы они подманили вас близко к берегу…»

Два часа спустя португальцы почувствовали, что поднялся ветер. Вдоль ряда кораблей прошел легкий фрегат. На все высаживался человек и зачитывал собравшейся команде воззвание вице-короля. Алмейда составил для внимательно слушающей аудитории красноречивое и воодушевляющее послание, полное осознания своей судьбы и важности священной войны.

«Дом Франсишку ди Алмейда, вице-король Индии волей могущественнейшего и великолепного короля дома Мануэла, моего правителя. Объявляю всем, кто получит это письмо, что… в этот день и час я собрал все силы возле Диу, чтобы вступить в бой с войсками Великого Турка… которые пришли из Мекки, чтобы сражаться против веры Христовой и королевства моего правителя короля».

Затем с большим чувством Алмейда описывает гибель сына в Чауле, атаки на Каннанор и Кочин, враждебность правителя Каликута, который отправил против португальцев «великую армаду». Алмейда подчеркивает масштаб угрозы и необходимость «предотвратить большую опасность, которая грозит всем нам, если враги не будут наказаны и повержены». Алмейда не просто стремился к победе — для него было важно полностью сокрушить врага. Те же португальцы, кто погибнет в бою, будут считаться мучениками за святое дело. Хотя не сохранилось никаких записей о том, как готовились к битве на мусульманских кораблях, скорее всего, звучали призывы примерно того же содержания.

Кроме того, глашатаю было поручено зачитать список наград, обещанных в случае победы, — рыцарям сулили еще более высокие титулы, заключенным — отмену приговоров. Что касалось рабов, то за тех, кто погибнет в битве, владельцы получат денежную компенсацию; тем же, кто выживет, будет дарована свобода. Кроме того, всем без исключения было разрешено участвовать в разграблении поверженного врага.

Наконец все было готово к битве. «Флор де ла Мар» дал залп — это был сигнал к наступлению. В лагере мусульман тоже активно шла подготовка. Корабли обматывали сетями, чтобы труднее было взять их на абордаж. Толстые доски на бортах предоставляли дополнительную защиту при обстреле противника. Корпус судов выше ватерлинии завесили мокрыми мешками с плотной ватой, чтобы защитить их от обстрела.

С традиционным боевым кличем «Сантьягу!» португальцы подняли флаги. Корабли вошли в канал под звуки труб и грохот барабанов. Мусульманские пушки стояли наготове на берегу и на острове с другой стороны канала. Первым шел самый старый корабль Алмейды, «Санту Эшпириту». Именно он должен был нанести первый удар. Корабль сразу угодил под перекрестный огонь с двух сторон — «дождь из ядер, сыпавшихся, как камни». Десять человек были убиты, но корабли Алмейды продолжали продвижение вперед и одну за другой атаковали намеченные цели.

Задача идущих впереди каррак состояла в том, чтобы сразиться с вражеским флагманом. Эта победа была решающей в любой битве. На этот раз португальцы собирались более разумно использовать свою артиллерию. «Санту Эшпириту» дал залп по стоявшим на якоре карракам с близкого расстояния. Прямое попадание в корабль, стоявший рядом с карракой Хусейна, привело к тому, что в борту образовалась пробоина. Судно накренилось, упало на бок и затонуло. Почти вся команда погибла. Португальцы издавали радостные крики. Затем окружили флагманский корабль — по два корабля с двух сторон. А между тем битва шла полным ходом — карраки против каррак, галеры против галер.

Диу

Дальше по течению легкие фусты Айяза, согласно плану, должны были выжидать подходящего момента, собираясь напасть на врага сзади.

Когда корабли сходились, поднимался оглушительный шум. Мусульманские суда стояли на якоре, готовясь к удару. Португальцы давали по ним бортовой залп с близкого расстояния, а потом шли на абордаж. Египтяне старались отбиваться как могли. Солнца не было видно — «из-за клубов дыма и огня ничего нельзя было разглядеть». По отчетам хроникеров, эта сцена напоминала Судный день. Выстрелы пушек звучали «так пугающе, будто это была работа дьяволов, а не людей», «тучи стрел» прорезали густые облака дыма. Разносились воодушевляющие боевые кличи, обе стороны славили своих богов — христианского и мусульманского. Португальцы также выкрикивали имена святых. Раздавались стоны и вопли раненых и умирающих — «такие громкие, будто наступил день Страшного суда».

Вплотную приблизиться к целям было непросто из-за скорости течения и усилившегося ветра. Некоторые корабли врезались прямо в противника. Другие только задевали их по касательной и проходили мимо. Остальные и вовсе промахивались. Их относило течением, и на время они выбывали из битвы. Было ясно, что на карраках Хусейна служат опытные канониры, многие из которых были европейскими перебежчиками. Кроме того, в его распоряжении находились хорошие пушки. Однако мешало то, что их зона обстрела была ограничена из-за жесткой неподвижной позиции. Кроме того, на стороне Хусейна было меньше опытных бойцов, чем на стороне португальцев.

Расположившись на баках, португальцы перепрыгивали на борт кораблей противника при первой возможности, когда были брошены абордажные крюки, скрепляющие корабли вместе, а усилиями рабов суда были подтянуты близко друг к другу. Затем начиналась битва лицом к лицу. «Санту Эшпириту», несмотря на то что по нему был нанесен удар, надвигался на флагманский корабль Хусейна — главный трофей и эпицентр этой битвы. Португальцы принялись прыгать на борт еще до того, как корабль удалось полностью закрепить. Они вступили в битву с врагами, поджидавшими их на палубе. Сверху португальцев осыпали градом стрел мамлюкские лучники. Затем капитан «Санту Эшпириту», Нуну Ваз Перейра, направил подкрепление. Казалось, будто корабль Хусейна должен вот-вот пасть, но в суматохе и в дыму ситуация внезапно переменилась. Одна из египетских каррак, совершив маневр при помощи манипуляции с якорными канатами, атаковала «Санту Эшпириту» с другой стороны. Таким образом, португальский корабль оказался плотно зажатым между двумя египетскими судами. Теперь от нападения пришлось перейти к защите. Португальцы вынуждены были бросить добычу и оборонять собственное судно. В пылу битвы Нуну Ваз, которому было невыносимо жарко в доспехах, поднял забрало, чтобы глотнуть воздуха. Тогда в него и попала стрела. Нуну Ваза отнесли вниз. Рана оказалась смертельной. Этот момент был решающим в битве за флагманский корабль — португальцы дрогнули. Затем второй корабль, «Рио Гранде», врезался во флагманскую карраку с другой стороны, и на борт хлынула новая волна бойцов. Им удалось стянуть вниз сеть, за которую цеплялись противники, теперь оказавшиеся в ловушке. Инициатива снова перешла к португальцам.

Похожие бои происходили на борту всех каррак. Дав залп из пушек, португальцы атаковали врагов с безрассудной храбростью. Маленький «Консейсан» попытался взять на абордаж египетскую карраку с высокими бортами. Двадцать два человека, включая капитана Перу Кана, сумели высадиться на борт, однако «Консейсан» был отнесен течением. В результате эти двадцать два португальца оказались одни на вражеском корабле. Силы противника сильно перевешивали. Кан попытался обойти противников, пробравшись внутрь через иллюминатор, но едва успел заглянуть в него, как тут же был обезглавлен. Оставшиеся португальцы заняли оборонительную позицию на баке и оказывали сопротивление, пока не были спасены атакующими с других кораблей. На корабле «Сан-Жуан», нацелившемся на еще одно мамлюкское судно, десяток человек поклялись перепрыгнуть на вражеский борт одновременно, вместе одержать победу или погибнуть. «Сан-Жуан» врезался в противника с такой силой, что португальский корабль отскочил, и курс его изменился. В момент прыжка только пятерым удалось попасть на борт мамлюкского судна. Там они столкнулись с намного превосходящими силами. Троих застрелили лучники, но остальные двое сумели пробраться в трюм и найти безопасное убежище, из которого их никак не удавалось выманить. Несмотря на то что оба потеряли много крови, будучи раненными стрелами и летящими во все стороны деревянными щепками, португальцы продолжали бороться и убили восемь человек, которые пытались вытащить их из трюма. Наконец, едва живые, они были спасены, когда корабль удалось захватить.

Среди многочисленных имен португальцев, участвовавших в битве, сохранились и эти два — Антониу Карвалью и Гомеш Чейра Диньеру. Однако имена их противников неизвестны.

Бойцы мамлюкской пехоты были хорошо обучены. На них были гибкие кольчуги, дававшие больше свободы движений, чем португальские доспехи. Шлемы их, сверху украшенные красными плюмажами, были открытыми, с защитными щитками для носа и шеи. Поэтому мамлюки были более ловкими и подвижными. Они храбро сражались, но португальцы превосходили их числом. Кроме того, против египтян работали скрытые намерения Айяза, отчаянно желавшего избавиться от них любым способом. Кроме того, из-за тактики Хусейна корабли были фактически неподвижны. К тому же в распоряжении португальцев были намного более мощные пушки — не говоря уже об их превосходящем количестве.

Бок о бок с египтянами сражались черные нубийцы, абиссинцы и туркменские лучники, «очень умелые и меткие». Их выстрелы с мачт наносили противнику заметный урон. Португальцам приходилось прятаться от стрел, проносящихся по воздуху и вонзавшихся в мачты. Многие стали их жертвами. К концу дня каждый третий из людей Алмейды получил ранение от стрелы. Единственное, что оставалось португальцам, — это забрасывать противника камнями с наблюдательных постов, а потом быстро нырять в укрытие.

Но боевого духа мамлюков и искусности их лучников было недостаточно для победы. Среди людей Айяза было много непрофессионалов, вдобавок городские ворота находились на соблазнительно близком расстоянии. Пока Хусейн отчаянно пытался спасти свой флагманский корабль, Айяз оставался на берегу, наблюдая за битвой с безопасного расстояния. Даже дым, которым заволакивало все вокруг, казалось, играл на руку португальцам: ветер сдувал его прямо в лицо мусульманам, давая противнику преимущество.

Выше по течению развернулась свирепая битва с вражескими галерами. Две из них португальцы расстреляли из пушек, потом взялись за остальные. Огонь оказался сокрушительным. Рабы, прикованные возле весел, погибли. Команды бросили корабли и спаслись бегством, желая уйти по суше.

Между тем посреди канала вице-король в великолепных доспехах, шлеме и нагруднике следил за сражением с борта «Флор де ла Мар». «Флор» был самым большим и величественным кораблем португальского флота — трехпалубный, оснащенный большим количеством пушек, он был воплощением боевой мощи. Однако ему было уже восемь лет, и эти годы не прошли даром. В нескольких местах были протечки, и приходилось все время откачивать воду. В начале битвы восемнадцать пушек «Флор» дали мощный бортовой залп по карракам из Гуджарата. Но волны, распространившиеся в результате вибрации, оказались сильны. Четырехсоттонный корабль начал расходиться по швам. Возникли серьезные опасения, что он может затонуть. Потеря флагманского корабля могла решить исход битвы не в пользу португальцев. То, что «Флор» все-таки выстоял, позже объясняли только Божьим чудом. Пакля, которой были заткнуты швы, разбухла от воды и плотно закрыла все протечки. В результате воду даже не пришлось откачивать.

Между тем битва продолжала бушевать с той же яростью. Наконец Айяз был вынужден отдать приказ командиру фустов и маленьких доу, одноглазому Сиди Али, известному под прозвищем Кривой. Пришло время напасть на португальцев сзади. Но «Флор» специально занял позицию, позволяющую предотвратить эту угрозу. Корабли армады быстро шли в атаку — гребцы работали, придавая судну боевую скорость. Они попытались проскочить мимо португальского флагманского корабля, но ветер и течение замедлили их продвижение, поэтому к тому моменту, как фусты и доу поравнялись с «Флор», они представляли собой легкую мишень. В цель попали три залпа, повредив корабли и выбросив людей за борт. Суда шли тесной формацией, и паника распространилась быстро. Те, кто шел сзади, не успевали уклониться и врезались в поврежденные суда спереди. Еще три залпа — и подбиты оказались все. Атака развалилась. Те, кто был сзади, попытались отступить. Несколько более храбрых капитанов предприняли попытку проскочить мимо португальцев до следующего залпа и продолжили путь. Однако стремительность, с которой канониры успели перезарядить пушки, застала их врасплох. Важная часть плана Хусейна провалилась.

Мусульмане бились отважно, но из-за недостатка хорошо обученных бойцов, высокого профессионализма португальцев и мощи их артиллерии их ждало поражение. Один за другим корабли были захвачены или брошены командой. Флагманский корабль Хусейна наконец сдался. К тому времени сам Хусейн ускользнул, сев в маленькую шлюпку, на которой и скрылся. Другие суда, солдаты на которых не умели плавать и не могли добраться до берега по воде, перерезали часть якорных канатов и попытались подойти к берегу. Однако португальцы снова отправили своих людей добивать тех, кто плыл к берегу, — «от крови убитых вода окрасилась красным». Некоторые из небольших каликутских доу сумели выйти в море и проплыли вдоль побережья Малабара с печальными новостями. Самая крупная из гуджаратских каррак, двухпалубный корабль весом около 600 тонн, команду которого составляли четыреста человек, сумела продержаться весь день. Португальцы не могли подойти к ней на достаточное расстояние, чтобы взять на абордаж, потому что она стояла слишком близко к берегу. Кроме того, ее остов был очень крепок. Для того чтобы потопить это судно, потребовались пушки всех португальских судов. Наконец каррака погрузилась на дно, и даже тогда из-под воды выглядывали надпалубные сооружения. Команда бежала на берег.

Вечером Алмейда посетил все корабли, обнимая капитанов и справляясь о состоянии раненых. Утром состоялось официальное собрание на флагманском корабле. Общий сбор возвестили звуки труб. Затем португальцы стали подсчитывать потери. В разных источниках указано, что в этой битве погибло от тридцати до ста человек. Раненых, скорее всего, было около трехсот. В основном они пострадали от обломков дерева и стрел. Но победа была полной и сокрушительной. Египетский флот был разгромлен. Все корабли или потопили, или захватили, или сожгли. За исключением Хусейна и двадцати двух человек, которые бежали вместе с ним, немногим румам удалось выжить в этой схватке. Если верить португальским источникам, было убито 1300 бойцов из Гуджарата. Общее число потерь Каликута неизвестно. Три из захваченных каррак, включая флагманский корабль, были включены в число судов португальского флота. Также в распоряжение португальцев поступили две галеры и шестьсот пушек. Победа была безусловной.

Утром португальцы заметили фусту с белым флагом. Айяз до последнего сохранял осторожность. Он поспешил передать португальцам пленников, которых содержал со всеми удобствами после захвата в Чауле. Все были одеты в великолепные шелка и получили от Айяза кошельки, полные золота. Айяз готов был сдаться безо всяких условий и стать вассалом португальского короля. Кроме того, в качестве даров он прислал обильное угощение.

Однако Алмейде был не нужен Диу. Он рассудил, что боевые силы португальцев недостаточны, чтобы удерживать и оборонять этот город. Алмейда потребовал значительной компенсации от мусульманских торговцев, обеспечивавших флот в Диу всем необходимым. Сумма была выплачена в полном объеме. Но Алмейда по-прежнему жаждал мести. После смерти Лоуренсу вице-король утратил всякую способность рассуждать здраво. Его репутацию запятнали безжалостные и жестокие расправы. Алмейда потребовал от Айяза выдачи всех румов, скрывавшихся в городе. Этих людей ждала ужасная судьба. Губернатор не колеблясь согласился. Одним отрубили руки и ноги, а потом сожгли заживо на огромном костре. Других привязывали к жерлам пушек, потом давали залп. Третьих в цепях сажали на захваченные суда, которые потом топили. Некоторых заставляли убивать друг друга. Вскоре на городских воротах вывесили отрубленные части тел, «ибо через эти врата входили и выходили мусульмане, убившие его сына». Кое-кого из пленников Алмейда оставил в живых. Он позаботился о том, чтобы здесь долго помнили гнев франков. Поражение было воспринято в исламском мире с печальным стоицизмом: «Проклятые захватчики уплыли с победой, такова была воля всемогущего Аллаха, спорить с ней нельзя, и ничто не может противостоять ей».

Алмейда тем же путем отплыл в Кочин, по пути нападая на прибрежные города и поселения. Везде продолжались расправы. В Каннаноре пленники были повешены моряками. Их тела оставили висеть на мачтах. По пути к ним прибавились новые. Наконец под звуки труб Алмейда вернулся в Кочин с триумфом. Захваченные в качестве трофеев знамена мамлюкского султана были отправлены в Португалию и вывешены в монастыре ордена Христа в Томаре.

Исход битвы при Диу был предсказуем и имел важные последствия. После поражения мамлюкские султаны раз и навсегда утратили прежние позиции. Надежды мусульман на то, что португальцев удастся прогнать, не оправдались. Франки пришли в Индийский океан надолго.

Когда праздновавший победу Алмейда сошел на берег в Кочине, на берегу его встречал Албукерк. Он пришел поздравить триумфатора и принять от него полномочия вице-короля. Но Алмейда прошел мимо. Он отказывался покидать пост, заявляя, что в это время года отплывать домой слишком поздно, и утверждал, будто король велел ему исполнять свои обязанности вплоть до отбытия. Причиной этому было то, что Алмейда разделял мнение капитанов, бежавших из Ормуза, к тому же о свирепости Албукерка ходили легенды. Против него выдвигали немало обвинений, утверждая, что человек подобного нрава не подходит на пост вице-короля. «По моему мнению, — утверждал один из врагов Албукерка, — сейчас Афонсу ди Албукерк представляет для Индии большую угрозу, нежели турки!» Люди грозились покинуть Индию, не желая служить под его началом. Против него выдвигали обвинения в ненадлежащем исполнении обязанностей. В сентябре Алмейда приказал Албукерку покинуть Кочин. Дом, который занимал Албукерк, разгромил сбежавший боевой слон, а судно, на котором его отправили в Каннанор, было настолько изъедено червями, что у Албукерка появились основания подозревать, что его пытаются убить. В Каннаноре Албукерка заключили в тюрьму. Впрочем, тамошняя административная власть относилась к нему не без сочувствия. Албукерк вынес выпавшие на его долю испытания стоически: вспыхивавший как порох, он так же быстро остывал и не помнил зла. Когда в том же году умер в нищете Жуан де Нова, капитан, который дезертировал после инцидента с бородой, Албукерк оплатил его похороны.

Ситуация разрешилась, только когда в ноябре до Каннанора добрался флот, доставлявший ежегодный груз специй. Командовал им молодой, но крайне самоуверенный дом Фернандо Коутиньо, португальский маршал. По распоряжению короля он доставил Албукерка обратно в Кочин и потребовал, чтобы власть была передана ему. Албукерк наконец занял пост вице-короля Индии — к величайшему неудовольствию многих своих подчиненных. На следующий день Алмейда покинул Индию навсегда. В Лиссабоне он должен был предстать перед недовольным его поведением королем.

Когда-то Алмейде предсказали, что он не обогнет южную оконечность Капского полуострова живым. В море он целые дни посвящал составлению завещания. Часть средств он отписал заключенным, крупный бриллиант передавал королю, а также не забыл о слугах и велел дать своим рабам свободу. Но в марте 1510 года корабль благополучно обогнул мыс Доброй Надежды и вошел в гавань, чтобы взять на борт запасы воды, продовольствия и груз древесины. Там Алмейда был убит в бессмысленной и не имевшей важного значения схватке с воинами племени готтентотов. Скорее всего, причиной мелкого конфликта явились попытки португальцев угнать принадлежащий племени скот и, возможно, увезти детей. Видимо, сопротивление, оказанное готтентотами, застало португальцев врасплох. Последствия стычки были весьма значительны. В тот день погибли пятьдесят португальцев, включая около десяти капитанов и высокопоставленных аристократов. Почти столько же людей пало в битве при Диу.

Утверждают, что в одной из церквей Португалии разместили эпитафию: «Здесь покоится дом Франсишку ди Алмейда, вице-король Индии, который никогда не лгал и не убегал».

Но бренные останки Алмейды были похоронены в могиле, вырытой его людьми на африканском берегу.

Часть третья. Завоевания: морской лев. 1510–1520

Глава 16. Врата заморина. Январь 1510 года

Если Албукерк думал, что после отбытия Алмейды сможет безо всяких препятствий приступить к исполнению обязанностей губернатора Индии, то он заблуждался. Конечно, дом Фернандо Коутиньо был его родственником, но при этом он оставался маршалом Португалии, то есть самым высокопоставленным лицом из всех, кому доводилось посещать Индию. Коутиньо был в фаворе и занимал важную позицию при королевском дворе. Теперь же он передал Албукерку приказы короля, которые непременно должны быть исполнены, а именно разрушить Каликуту, которая по-прежнему представляла угрозу для Португалии, что очень задевало королевскую гордость. Коутиньо пришел с большим флотом. Ему было дано разрешение действовать независимо от губернатора, который должен был оказывать ему всяческую помощь.

Для Коутиньо это был удобный случай блеснуть. Маршал был молод и несколько полон. Если говорить о характере, то он отличался упрямством, не желал слушать ничьих советов и отчаянно стремился прославиться. Коутиньо обещал королю вернуться с победой и подарком, который ее подтвердит.

В Каликуте заморин приказал выстроить богато украшенный павильон с видом на море. Он назывался керам — «сделанный из дерева с резьбой». Сюда заморин приходил, чтобы насладиться морским ветерком. В павильон вели потрясающей красоты двери с изображениями «зверей и птиц на золотых и серебряных листах». Об этих экзотических предметах ходило много разговоров при португальском дворе, и многие хотели бы их увидеть. Именно эти двери должны были стать тем трофеем, который Коутиньо доставит королю. Надолго задерживаться в Индии он не планировал. Коутиньо собирался показать, что сможет быстро разрешить проблему, с которой не смог справиться никто.

Были основания считать, что наступил подходящий момент для нападения. Шпионы из Кочина сообщили маршалу, что заморин болен и сейчас его нет в городе. Кроме того, на берег вытащены торговые суда, готовящиеся к отплытию в Аравию. Если напасть на них, то можно нанести заморину серьезный удар. Налоговые поступления от торговцев были единственным источником его дохода.

Однако на военном совете Албукерк высказывал сомнения относительно разумности этого плана. Он не говорил об этом вслух, но был настроен решительно против совместных операций любых разновидностей. Кроме того, Албукерк считал, что, пока между Каликутом и Кочином царит мир, следует использовать все преимущества, которые он дает. В частности, это касалось закупки перца. Помимо этого, Албукерк лучше маршала представлял, с какими тактическими трудностями будет связана подобная операция. У Каликута не было своей гавани, а ее берег представлял собой очень трудное место для высадки. Там пролегали опасные течения, и море бывало очень бурным. Коутиньо же резко напомнил Албукерку, что «военный совет не может принимать решений вопреки приказам короля. Он только решает, как будет проведена атака. Других задач у него нет». Коутиньо обратился ко всем капитанам с воодушевляющей речью, упомянув о том, из-за чего португальцы решались на свои самые смелые свершения и допускали самые серьезные ошибки. Коутиньо провозгласил, что «лучшее, что есть на свете, кроме Божественной любви, есть честь». «Честь» — слово, под знаком которого многие десятилетия совершались португальские завоевания. С ним одерживали победы, оборонялись и терпели поражения. Остальные присутствовавшие Албукерка не поддержали.

В военных операциях на побережье Малабара редко удавалось воспользоваться преимуществами эффекта неожиданности. Заморину быстро доложили о большом флоте, отплывшем из Кочина. Разумеется, он сразу догадался, в чем дело. Заморин отправил посла, чтобы договориться о мире на самых выгодных условиях, какие были возможны. Албукерк желал того же, и, хотя у него были причины доверять заморину, он вынужден был ответить, что посол прибыл слишком поздно. Вернуться в Каликут с плохими новостями тот побоялся. Вместо этого он решил остаться среди португальцев. 31 декабря 1509 года флот, состоявший из 20 кораблей и 1600 человек, отправился в сторону Каликута. Также его сопровождали двадцать более мелких судов из Кочина. На них плыли моряки, знакомые с условиями Каликута. Они должны были помочь с высадкой.

К вечеру 2 января 1510 года корабли достигли цели. Перед ними предстал город. На песчаном берегу виднелись соломенные хижины рыбаков. За ними располагались лавки и склады, затем покрытые известковым раствором стены домов торговцев, выглядывавшие из-за стволов пальм. Жилища знатных людей были построены из дерева и камня. Над домами возвышались минареты и крыши индуистских храмов. Каликут занимал обширную территорию. Никаких защитных укреплений было не видно. Город представлял собой лабиринт узких улочек, пролегавших между высокими стенами. Город находился у подножия склонов Гат, где в 3 милях от моря располагался дворец заморина.

Вторжения ждали. В свое отсутствие король назначил регента, который собрал всех найяров, которые были в его распоряжении, а также лучников и артиллерию. Керам, до которого так стремился добраться маршал, находился на расстоянии полета стрелы и был окружен баррикадами, бомбардами и вооруженными людьми, разместившимися между домами рядом с павильоном. Все было подготовлено к обороне.

Вид Каликута с моря на фоне Западных Гат

В каюте маршала собрались капитаны, чтобы обсудить план предстоящей атаки. Решено было высадиться двумя группами. Люди Албукерка должны были подойти с юга, силы Коутиньо — с севера. Таким образом, планировалось взять объект в клещи. Обе группы будут подчиняться только своему командиру. И тот и другой будут удостоены чести первыми ступить на берег со знаменами в руках. Только потом за ними последуют остальные. Двери трогать строжайше запрещалось, поскольку они предназначались исключительно для Мануэла. Затем планировалось взять штурмом городские ворота и захватить Каликут.

На протяжении ночи войска выжидали. Солдаты натачивали оружие, исповедовались перед священниками и получали отпущение грехов. Пока проходили все эти обязательные подготовительные ритуалы, на кораблях витала атмосфера предвкушения. Каликут был известен как очень богатый город, и перспектива легкой добычи воодушевляла многих. За два часа до рассвета Коутиньо зажег на своем корабле сигнальный огонь. Люди сели в длинные шлюпки, на которых были доставлены на берег. Яркая луна озаряла раскинувшуюся перед ними землю. Можно было ясно видеть дома среди пальм, медные крыши храмов и шпили мечетей. Албукерк, под командованием которого находилось около шестисот человек, благополучно высадился возле керама. Все шло по намеченному плану. Затем войска направились к павильону. Но людей маршала отнесло от берега течением, и в результате они оказались на значительном расстоянии от своей цели.

Албукерк должен был ждать Коутиньо, но его людей подстегивала жажда богатой добычи, и остановить их было невозможно. Дисциплина нарушилась. Боясь беспорядков, Албукерк приказал дуть в трубы и с военным кличем «Сантьягу!» повел своих людей в атаку. Найяры с оглушительными криками кинулись навстречу португальцам. Началась яростная схватка. Открыли стрельбу из пушек, находившихся на удобном возвышении. Загрохотали выстрелы, однако неопытные артиллеристы метили слишком высоко. Между тем португальцы продолжали яростное наступление. Со своими копьями они кинулись штурмовать баррикады и убили многих противников. Остальные отступили и снова скрылись между домами. В это время люди с топорами снимали с петель те самые знаменитые двери. Их отнесли на берег и погрузили на корабль. Чтобы солдаты не ринулись в город, прежде чем к атаке присоединится маршал, и для того, чтобы предотвратить внезапные контратаки, Албукерк приказал выставить дозорных на подступах к домам, между которыми разместились защитники Каликута.

Маршал медленно продвигался вперед по берегу. До него долетали крики и грохот пушечных выстрелов, он видел пламя горящих домов. К тому времени как Коутиньо добрался до павильона, двери уже были сняты. Коутиньо был вне себя от ярости. Он решил, что Албукерк хочет лишить его триумфа и трофея, который по праву должен принадлежать маршалу, и присвоить всю славу себе. Разгневанный Коутиньо тут же высказал Албукерку свои претензии. Албукерк попытался его успокоить, пустив в ход лесть и рассуждения о великой чести и славе: «Вы первый капитан, который высадился на этот берег и привел своих людей к Каликуту… вы получили то, что желали, — двери от керама на борту нашего корабля». Однако эти слова не оказали на Коутиньо желаемого воздействия — наоборот, он рассвирепел еще больше. «О чем вы говорите, Афонсу ди Албукерк? — закричал он в ответ. — Ваши слова лишь пустое сотрясание воздуха…» «Эта ваша честь… мне не нужна. Для меня позор сражаться с ничтожными дикарями, разбегающимися, точно стадо коз». В порыве гнева маршал приказал выбросить знаменитые двери в море, сорвал с головы шлем и передал пажу вместе с щитом и копьем. Затем потребовал, чтобы ему принесли красный головной убор и жезл. Позвав переводчика Гаспара ди Алмейду, маршал приказал отвести его к дворцу здешнего правителя. Там он собирался добыть другие двери, причем теперь это должно быть настоящее героическое свершение — в отличие от того, что произошло на берегу. Коутиньо считал, что у него украли двери павильона. Пусть «мой повелитель король знает, что с жезлом в руке и в алом берете я отправился ко дворцу правителя… в этом знаменитом Каликуте, где нет ничего, кроме черных людишек».

Хроникер Гаспар Корреа изображает Албукерка, опирающегося на копье и пытающегося разубедить маршала. Щит его лежит у ног. Вокруг между тем сражаются португальские солдаты. Теперь Албукерк встревожен не на шутку. Войска устали, а разъяренный Коутиньо сам не представляет, что предлагает.

«Да поможет Вам Господь. Должен предупредить, что, если вы пойдете этим путем, черные людишки, как вы их назвали, вовсе не будут разбегаться в разные стороны, будто стадо коз… Это богатый и хорошо защищенный торговый город, жители которого не отдадут свое добро без боя. Умоляю, не идите туда… отсюда до дворца правителя долгий путь, дороги плохи, люди смогут идти только друг за другом… добраться дотуда нелегко… вы прибудете утомленным и у цели обнаружите множество хорошо вооруженных местных солдат, готовых к сражению. Я говорю правду. От всего сердца умоляю, не ходите туда».

«Однако я пойду, — лишь усмехнулся в ответ маршал. — Возвращайтесь к своим кораблям. Можете подниматься на борт и радоваться своему великому свершению».

Коутиньо приготовился наступать. Впереди шел рыцарь с флагом, а переводчик Гаспар ди Алмейда показывал дорогу. С собой португальцы взяли малую пушку берко, а также порох и снаряды. «И люди, предвкушая разграбление дворца правителя, последовали за маршалом». Албукерк со своими людьми вернулся на берег и сказал: «Мы должны быть готовы. Сегодня мы узнаем, какова Божья воля. Многие из тех, кто ушел, не вернутся». Он распорядился, чтобы на лодках дежурили дозорные, которые должны были доставлять на борт кораблей раненых. Многие ушли за маршалом, однако Албукерк собрал оставшихся людей. Они принялись сжигать каликутские доу и легкие рыбачьи лодки. Албукерк готовился к худшему.

Маршал и его четыреста человек тем временем направлялись прямо к дворцу. Расстояние до него составляло около 3 миль. Солдатам приходилось идти гуськом, поскольку улицы были узкими. Со всех сторон над ними возвышались пальмы и каменные стены домов. Никакого сопротивления португальцы не встретили. «Черные людишки» убегали. Создавалось впечатление, будто они не желают вступать в схватку. По пути люди маршала поджигали пустые дома. Ветер с Гат относил густой дым в сторону тех, кто шел позади. В результате люди задыхались, кашляли и страдали от невыносимого жара, распространявшегося вокруг горящих домов. Скоро начало казаться, будто пылает весь город. Многие повернули обратно. Албукерку тоже было трудно поддерживать дисциплину среди своих людей.

Между тем маршал неумолимо продвигался вперед. Когда португальцы дошли до широкой площади, по краям которой выстроились богатые дома, принадлежавшие местной знати, там они столкнулись с большой группой найяров, вооруженных до зубов и готовых сражаться. Начался свирепый бой. Португальцам удалось прорваться вперед, однако эта победа досталась фидальго дорогой ценой. «Лисуарте Пашеку упал со стрелой в шее, а Антониу да Коста рухнул на землю обезглавленный». Многим стрелы попали в ноги, не защищенные доспехами. Некоторые устремились назад к кораблям.

Деревянный дворец заморина

Число жертв с обоих сторон было велико. Среди убитых индийцев был регент, возглавлявший сопротивление.

Маршал же упрямо продвигался дальше. Когда добрались до дворца, португальских солдат снова встретили лучники. На них дождем посыпались стрелы. После яростной схватки удалось обратить индийцев в бегство, и португальцы ворвались внутрь. За стенами скрывался «просторный двор, окруженный многочисленными павильонами с богато украшенными дверями, покрытыми пластинами из меди и золота, а сверху красовались великолепные балконы очень тонкой работы».

Началось разграбление. Замки срубали при помощи топоров. Внутри скрывались настоящие пещеры Аладдина. Португальцы обнаружили сундуки, полные роскошных тканей, расшитых золотой нитью. Здесь были шелка, бархат и парча из Аравии. Также нашли деревянные реликварии, отделанные золотом и серебром. Фидальго приказали слугам охранять награбленное добро, чтобы оно не было украдено кем-то другим. Поняв, что им представился шанс сказочно разбогатеть, португальцы утратили всякую осторожность и бдительность. Копья они оставили снаружи, чтобы унести в руках как можно больше добычи. Сто человек под командованием Руя Фрейре, которых выставили охранять вход во дворец, «то и дело заглядывали внутрь». Эти люди отчаянно завидовали тем, кому представилась возможность участвовать в грабеже, и сами были не прочь урвать свой кусок. Когда горы добра, собранные мародерами, были оставлены без присмотра на площади, Фрейре и двадцать его соотечественников собрали все, что могли, и вернулись на корабли. Разграбление продолжалось два часа. Между тем утро сменилось днем и наступила жара.

Того, что произошло потом, мародеры не предвидели. Весть о смерти регента дошла до удалившегося в горы над Каликутом заморина вместе с тремя отрезанными головами португальцев, которые ему доставили. Разъяренный, он потребовал жестокого отмщения. Найяры перегруппировались и устремились к дворцу. К тому времени «золотая лихорадка» лишила португальцев последних остатков бдительности. Выбив одну из дверей, они увидели за ней сундуки, полные золотых монет, «которые они вытащили из комнаты, и каждый забрал столько, сколько смог». Внутри этой комнаты находилась вторая манящая дверь, запертая изнутри. Ее украшали золотые панели. По утверждению переводчика Гаспара, эта дверь вела в сокровищницу правителя. При мысли о том, какие невиданные богатства там хранятся, португальцы утратили всякую способность рассуждать здраво и принялись кидаться на двери, стараясь их выбить. Однако двери не поддавались.

Между тем к найярам присоединились еще четыреста человек, посланные королем. Все были исполнены решимости отомстить за смерть регента или умереть самим. Они принялись сражаться с португальцами, охранявшими вход во дворец. Снова полетели стрелы, и тут прибыл Албукерк со своими людьми. Пробившись к двери, он послал своего секретаря, Гаспара Перейру, предупредить Коутиньо о том, в каком опасном положении он находится. Перейра попытался убедить маршала, что снаружи собрались целые полчища врагов и число их растет. Пора уходить, говорил Перейра. «Он должен удовлетвориться этой большой победой… у него не хватает людей, все ушли с добычей… впереди ждет долгий и трудный путь… уже полдень, и наступила жара».

Коутиньо же ничего не желал слушать. Его манили к себе упорно не поддающиеся двери. Единственное, что он велел передать Албукерку, — что он «пришел без него и уйдет без него». Албукерк же выставил людей у ворот, чтобы больше никто не угодил в ловушку. Затем Албукерк решил лично поговорить с маршалом. «Именем короля прошу вас уйти, вы не должны здесь оставаться. В противном случае мы все погибнем. Путь, которым вы пришли, преградил огонь, и нам трудно будет отступить». Маршал до последнего сохранял высокомерие. Нехотя он согласился уйти, но, как и Лоуренсу в Чауле, он собирался доказать свою смелость, покинув поле боя последним. Кроме того, уходя, он намеревался поджечь дворец.

Албукерк и его люди шли впереди и расчищали дорогу. За ними следовали люди Коутиньо. За ними шел маршал и артиллеристы, стрелявшие из пушки. Из-за этого оружия найяры не решались подойти близко, поэтому в погоню за португальцами пустились не сразу.

Португальцы снова оказались на узких улочках шириной в половину копья. Найяры же между тем изменили угол атаки. Поднявшись на стены и высокие склоны, они осыпали бегущих португальцев стрелами, камнями и дротиками. Кроме того, они преграждали им путь при помощи камней и веток. Из-за этих препятствий скоро стало невозможно тащить за собой пушку. В результате она была брошена. Теперь индийцы смело устремились вниз и атаковали португальцев, используя в бою их же копья, которые те побросали возле дворца.

Коутиньо, страдавший избыточным весом и вдобавок сильно уставший, прятался за щитом. Со всех сторон его окружали верные фидальго. Улицы были в тени, однако день выдался жарким. Кроме того, в узком пространстве громоздкие доспехи только мешали португальцам. Их противники ловко отскакивали в сторону, уворачиваясь от мечей. Затем продолжали погоню за отступающими, которые теперь были вынуждены бросать свои тяжелые доспехи. Когда вышли на широкую улицу, для португальцев ситуация осложнилась еще больше. Их подкарауливало еще одно подразделение индийских воинов. Они сразу воспользовались простором, чтобы окружить свиту маршала. Коутиньо смело встретил опасность лицом к лицу, однако удар подстерегал его сзади. Маршалу полностью отрубили пятку. Он упал на землю. Индийцы встретили это событие торжествующими криками. Те, кто стоял рядом, попытались поднять грузного Коутиньо на ноги, однако им это не удалось — враги теснили со всех сторон. В результате португальцы выстроились элегантным арьергардным строем. Васко да Силва со своим двуручным мечом возглавлял сопротивление, напоминая утомленным бойцам о чести и доблести. «Все они совершали славные дела и сражались, пока в состоянии были поднять руки, и все они погибли, и головы их… держали в руках вместе с флагом своего правителя».

Албукерк, шедший впереди и находившийся ближе всех к берегу, тоже испытывал затруднения, однако даже под интенсивным обстрелом вражеских лучников сумел собрать вокруг себя достаточно много бойцов. Албукерк хотел подождать маршала, но ему сообщили, что Коутиньо лежит и не может подняться. Албукерк хотел помочь ему, но желающих идти вместе с ним не нашлось — «возвращаться никто не желал». Вскоре мимо Албукерка пронеслись спасающиеся бегством люди маршала, преследуемые индийскими воинами. Те оглашали воздух победоносными криками. Португальцы просто бросали оружие и бежали к берегу, предоставив Албукерку и сорока — пятидесяти оставшимся встретиться с врагом лицом к лицу и попытаться не допустить полного разгрома. Под бурным натиском врага Албукерк вынужден был отступить. В левую руку ему попала стрела, застрявшая в кости. Несколько минут спустя в шею вонзился дротик, от которого не смогли защитить щитки. Потом пуля попала в грудь. Падая на землю, он взывал к Гваделупской Деве. Новость о гибели Албукерка распространилась быстро. Португальцы запаниковали. Найяры между тем неумолимо надвигались, собираясь учинить над врагами расправу.

Однако произошло чудо — выстрел в грудь не убил Албукерка. Пока остальные спасались бегством, четыре человека подняли его, уложили на щит и поспешили к берегу. Еще одна группа прикрывала их сзади. Между тем на берегу командиры переправляли раненых на ожидающие корабли. Из лодок они стреляли из мелких пушек, чтобы отпугнуть преследователей и дать надежду на спасение тем, кто так спешил сюда. Потом начали стрелять из больших пушек на корабле. Радуясь возможности наконец отличиться в бою, два фидальго, Антониу ди Норонья и Диогу Фернандеш де Бежа, собрали триста бойцов и направились обратно в город. На пути им встретилась толпа из мужчин и женщин, бежавших им навстречу. Местные жители думали, что все враги убиты. Португальцы безжалостно перебили всех до единого. Некоторым удалось выбежать на берег. При виде индийцев португальцы, дожидавшиеся своей очереди подняться на борт, запаниковали. Решив, что эти бегущие люди гонятся за ними, многие прыгнули в море, несмотря на окрики товарищей, и, пытаясь добраться до кораблей вплавь, утонули.

Наступил вечер. На берегу остались только два капитана, соревновавшиеся до последнего. На этот раз речь шла о том, кто уйдет первым. Наконец Диогу Фернандеш и дом Антониу сели в лодку одновременно, чтобы таким образом сохранить свою драгоценную честь.

Португальцы задержались у побережья Каликута на два дня. В это время лечили раненых, бросали за борт умерших, а Албукерк между тем поправлялся и занимался составлением отчетов об экспедиции.

Потери с обеих сторон были велики. Славный подвиг маршала дорого обошелся португальцам. Из 1800 человек триста погибли, «из них семьдесят — знатные люди». Затем хроникеры тщательно перечисляли их имена. Четыреста человек были ранены, «из них многие умерли или остались калеками». О числе жертв среди тех, кто разграблял дворец, свидетельствует судьба двадцати человек под руководством Руя Фрейре, который не проявил усердия на посту сторожа и сбежал с добычей. «Все они погибли, кроме одного раба, который был сильно ранен, но сумел добраться до лодок и рассказать, какая судьба постигла маршала». Судьба Гаспара ди Алмейды так и осталась неизвестной. Возможно, переводчик, крещеный еврей, повстречавшийся с Васко де Гамой и предоставивший Мануэлу столько сведений об Индийском океане, погиб в этот день. Больше он в хрониках не упоминается.

Однако потери индийцев были еще больше. Заморин заполучил в качестве трофеев голову маршала и его знамя, однако это было слабым утешением — погибло слишком много народу, город подвергся большим разрушениям, а дворец пострадал от огня. Кроме того, серьезным ударом оказалась утрата торговых кораблей, с которых заморин должен был получить налог. Теперь он всерьез опасался последствий этого удара. Заморин распорядился, чтобы маршала похоронили с почетом, поставили на его могилу украшенный резьбой камень, а сверху водрузили знамя. Таким образом заморин пытался заранее защититься от неизбежной мести со стороны португальцев. Что касается Албукерка, то подвижность левой руки после ранения так и не восстановилась, но тот факт, что ему вообще удалось выжить, губернатор воспринял как чудо. Сразившую его пулю достал из раны слуга, а затем вместе с денежным пожертвованием отправил в храм Гваделупской Девы в Алгарве. Пуля была положена перед иконой, а на деньги была куплена лампа, которая должна была «гореть там вечно».

Тем не менее для губернатора экспедиция ознаменовалась не только потерями. Он унаследовал все корабли маршала, кроме трех, которые возвратились в Португалию. В результате под его началом оказалась целая флотилия, которой он мог распоряжаться по своему усмотрению. У Албукерка уже появились идеи. Следующий день он провел, составляя письмо королю, в котором рассказывал обо всех свежих новостях — за исключением поражения в Каликуте. Об этом поведают люди с кораблей маршала. Молчание Албукерка было многозначительным. Каликут оставался проблемой, которую следовало разрешить. Три года спустя он заключит союз с заморином. Так будет гораздо проще, к тому же обойдется почти без жертв. Правда, чести и славы тоже не будет. А пока Албукерк обдумывал преподнесенный ему урок. К нарушениям дисциплины, которые, собственно, и погубили португальцев, привело то, что желание блеснуть смелостью перевесило тактические соображения. Кроме того, большую роль сыграла жажда наживы, которую португальцы восприняли как компенсацию за постоянно задерживаемое жалованье. Все это превратило армию в толпу, которой только и оставалось спасаться от врага бегством.

Глава 17. «Португальцы не возвращают завоеванного». Январь — июнь 1510 года

Точно не известно, когда или почему Албукерк решил атаковать Гоа, но спустя несколько недель после бойни в Каликуте он уже приготовил план масштабной кампании. Португальцам предстояло отправиться в плавание почти на три года. В результате этой экспедиции баланс сил в Индийском океане существенным образом изменится.

В Кочин Албукерк вернулся, все еще страдая от сильных ран. Один из хроникеров утверждал, что в январе 1510 года доктора даже опасались за его жизнь. Если это правда, то Албукерк оправился на удивление быстро. Он был очень целеустремленным человеком, разделявшим мечту Мануэла о том, чтобы покорить весь Индийский океан, вытеснив оттуда мусульман. Албукерк как будто знал, что времени в его распоряжении осталось мало. Он видел, как быстро Индия высасывает из португальцев все соки: изнуряющий климат, непривычная пища, дизентерия и малярия — все это брало свое, отнимая у людей силу и энергию и сокращая их жизнь. «Конопатчики и плотники, — писал Албукерк королю, — после связей с местными женщинами и работой в таком жарком климате через год перестают быть мужчинами». За исполнение обязанностей губернатора Албукерк взялся с воинственным пылом. Кроме того, он готовил корабли к новой кампании, запасался продовольствием, следил, чтобы подчиненные не отлынивали от работы, и много писал. Отчеты, отправляемые королю Алмейдой, были краткими, Албукерк же отличался многословием. Он решил, что страдающий от неуверенности в себе Мануэл захочет знать все. При этом эгоцентричный Албукерк в каждом письме оправдывал свое поведение и поступки. «Нет ничего, — писал он монарху, — ни в Индии, ни во мне, о чем я бы вам не докладывал, — за исключением моих грехов». Следующие пять лет Албукерк забрасывал Мануэла богатыми на подробности посланиями, объяснениями, оправданиями и отчетами обо всех событиях. Письма состояли из сотен тысяч слов. Албукерк диктовал их днем и ночью команде многострадальных секретарей. Они писали под его диктовку, сидя на лошади, за обеденным столом, на палубе корабля, посреди ночи… И письма, и приказы, и петиции Албукерк подписывал на коленях, а потом рассылал многочисленные копии. Он был человеком порывистым, беспокойным и неугомонным, поэтому в посланиях своих постоянно перескакивал с одного на другое. Кроме того, письма его имели очень эмоциональный тон.

Один из несчастных писцов, Гаспар Корреа, не только стер пальцы, постоянно строча под диктовку и переписывая письма, но каким-то образом нашел время и для того, чтобы составить собственную весьма подробную и живую хронику происходящего. Албукерк, казалось, занимался множеством дел одновременно. Его способность планировать масштабные стратегии сочеталась с неуклонным вниманием к деталям. Отправляя послов к радже Виджаянагара, Албукерк не забывал справиться о здоровье его слона, поранившего ногу. Кроме того, используя в качестве упаковки кокосовые скорлупки, он отправлял подарки преданным союзникам, следил за подготовкой кораблей к плаванию и заходил в госпиталь, навещая раненых. Албукерк понимал, что хотя португальцы — властители морей, их положение в Каннаноре и в Кочине неустойчиво. Кроме того, у Албукерка были свои счеты к Ормузу и Каликуту, не говоря уже о королевских приказах, которые надлежало исполнить. Список целей, которых так и не удалось достичь Алмейде, был длинен: разрушение Каликута, захват Ормуза, блокада Красного моря, контроль над Малаккой, южным центром торговли специями, исследование морей, лежавших дальше. Кроме того, у Мануэла была еще одна мечта, которую он скрывал ото всех, кроме приближенных, — он стремился разгромить мамлюков в Египте и захватить Иерусалим.

Мануэл, всегда боявшийся доверять слишком большую власть кому-то из своих людей, решил создать три автономных правительства. Формально Албукерк распоряжался только в центральной части — на западном побережье Индии от Гуджарата до Цейлона. Побережья Африки, Красное море и Персидский залив относились к владениям Дуарте ди Лемоша. За пределами Цейлона Диогу Лопиш ди Секейра управлял Малаккой и всем восточным направлением. Такое распределение сил оказалось неудачным со стратегической точки зрения, поскольку ни у одного из двух других командиров не было в распоряжении кораблей, готовых к бою. Албукерк не только понимал всю бессмысленность этого разделения, но и считал, что по способностям остальные не могут сравниться с ним. Со временем он нашел способы получить в свое распоряжение корабли других командиров и объединить их под своим командованием — причем все это без соответствующего приказа короля. Таким образом, Албукерк собрал все военные ресурсы, но при этом нажил врагов и в Индии, и при дворе. Многие презрительно отзывались о его методах и старались очернить его перед королем.

Особенно непопулярными оказались военные планы Албукерка. После бойни в Каликуте ему стали очевидны все недостатки португальцев как солдат. Военные правила фидальго ставили личные героические подвиги выше общей тактики, а захват добычи оказывался важнее, чем достижение стратегических целей. Люди были больше привязаны к своим непосредственным командирам, с которыми были связаны семейными, дружескими или денежными узами, а не к главнокомандующему. Победы достигались скорее благодаря проявлениям личной доблести, чем в результате рационального планирования. Португальцы сражались со свирепостью, приводившей в трепет местное население, однако методы их были средневековыми и отличались хаотичностью, а зачастую они вредили сами себе. Именно по этой причине Лоуренсу ди Алмейда отказался расстреливать из пушек корабли египтян в Чауле, а Коутиньо отправился маршировать через весь Каликут с регалиями. Героические кличи фидальго, готовых скорее погибнуть, нежели отступить, заполняют страницы всех хроник. Однако было ясно, что, хотя трусость пятнает имя фидальго, а малейший намек о том, чтобы отказаться от сражения, приводит его в возмущение, совсем как Лоуренсу, отсутствие четкого строя и дисциплины ведет к поражениям.

Албукерк горячо поддерживал мессианские идеи Мануэла о подобии средневекового крестового похода, однако, как и сам король, понимал, что в Европе началась военная революция. Во время Итальянских войн конца XV века банды профессиональных швейцарских наемников, обученных маршировать и сражаться организованными группами, изменили представление о тактике на поле боя. Сразу же после возвращения из Каликута Албукерк написал Мануэлу, прося прислать солдат, обученных швейцарским методам ведения боя. Не дожидаясь, когда они прибудут, Албукерк сразу взялся за дело. Начался набор в войска. Солдат учили маршировать строем и сражаться при помощи пик. У каждого отряда был свой командир, знаменосец, трубач и писарь. Все получали ежемесячное жалованье. Чтобы повысить статус нового вида войск, Албукерк сам брал в руки пику и маршировал вместе с солдатами.

Не прошло и месяца со дня возвращения из Каликута, как он отплыл на север во главе обновленного флота: 23 короля, 1600 португальских солдат и моряков, 220 местных солдат с Малабарского побережья и 3 тысячи «боевых рабов», которые несли вещи и запасы продовольствия, а в случае необходимости могли принять участие в битве. Первоначальная цель экспедиции была обозначена нечетко. Ходили слухи, что султан мамлюков готовит новую военную кампанию в Суэце, собираясь взять реванш за сокрушительное поражение в Диу. Но Албукерк никому не рассказывал о своих намерениях. 13 февраля, когда корабли стояли на якоре возле Дели, он объяснил командирам, что в письмах король требует, чтобы они отправились в Ормуз. Также Албукерк сообщил об угрозе с Красного моря и мимоходом упомянул о Гоа, городе, который раньше никогда не фигурировал в планах португальцев. Четыре дня спустя, к удивлению большинства участников экспедиции, португальцы приступили к его захвату.

Перед этим они повстречались с Тимоджи, индийским пиратом, который когда-то доставил много неприятностей Васко да Гаме. Тимоджи, являвшийся достаточно противоречивой фигурой, во времена Алмейды встал на сторону европейцев и теперь хотел обсудить с Албукерком одну свою идею. Несмотря на то что встреча якобы была случайной, скорее всего, Тимоджи все подстроил заранее. Его посланцы посетили Албукерка еще в январе. Возможно, оба заранее договорились встретиться. Во всяком случае, Тимоджи прибыл с тщательно подготовленной речью.

Город Гоа, располагавшийся на плодородной земле между двумя реками, был самым важным со стратегической точки зрения торговым портом на западном побережье Индии. Он находился на разделительной линии между двумя воюющими империями, борющимися за сердце южного полуострова. К северу располагалось мусульманское королевство Биджапур, а с юга — Виджаянагар, где правили раджи-индуисты. Обе враждующие династии предъявляли свои права на Гоа. За 30 лет город три раза переходил от одной империи к другой. Источником богатств Гоа, из-за которых город представлял особенно большую ценность, была торговля лошадьми. Из Ормуза туда доставляли персидских и арабских скакунов, незаменимых для обеих противоборствующих сторон, которые постоянно находились в состоянии междоусобной войны. В тропическом климате лошади жили недолго и плохо размножались, поэтому новых приобретали достаточно активно. Были у Гоа и другие преимущества. Поскольку глубина моря у берега была достаточно большой, это был идеальный порт, к тому же защищенный от ветров в сезон муссонов. Местность здесь была чрезвычайно плодородная. Благодаря тому, что город располагался на острове — Тивади, или остров Гоа, — никто не мог ввезти или вывезти товар незамеченным. Все торговцы вынуждены были платить налоги на таможенных пунктах. К тому же остров можно было успешно оборонять от нападений.

Гоа во времена Албукерка

Тимоджи приводил одну убедительную причину за другой, объясняя, почему Гоа нужно атаковать именно сейчас. В городах Малабара есть мусульманские общины, однако управляются они индуистами, здесь же все наоборот — индуистское большинство подчиняется власти мусульман, которые не пользуются популярностью в народе. С индуистов берут большие налоги. Еще больше неудовольствие усиливает появившаяся в городе банда румов, сбежавших после битвы при Диу. Но гораздо больше Албукерка заинтересовала новость о том, что эти люди готовят месть. Сейчас они строят карраки по образцу португальских. Скорее всего, в этом им помогают европейские перебежчики. Кроме того, румы обратились за помощью к султану мамлюков. Короче говоря, Гоа собирались превратить в базу для мусульманской контратаки против франков.

Тимоджи подчеркивал, что сейчас самый благоприятный момент, чтобы нанести удар. Султан Биджапура только что умер. Его молодой сын, Адиль-шах, отправился подавлять восстание, и сейчас его в городе нет. Гарнизон, остав шийся на острове, невелик. Кроме того, Биджапур ослаблен постоянными стычками с Виджаянагаром. Скорее всего, жители города поддержат португальцев. Тимоджи брался наладить связи с местным населением. Он хорошо знал город, его топографию и пути, по которым в него лучше всего проникнуть. Среди родственников Тимоджи были лидеры индуистской общины, которые будут рады избавиться от мусульманского владычества. Трудно судить, какие мотивы двигали пиратом, однако недавно он проявил себя как верный союзник, и его шпионская сеть, безусловно, была велика. Албукерк был склонен верить Тимоджи. К тому же завоевание Гоа хорошо вписывалось в его честолюбивые мечтания о создании Индийской империи. От захвата этой территории будет зависеть успех всего предприятия. Стратегическая позиция острова была идеальной, чтобы контролировать торговлю специями, а монополия на торговлю лошадьми поможет португальцам укрепить свое положение и влияние в Южной Индии. Да и защищать и охранять остров будет легко, а учитывая, что подавляющее большинство населения составляют индуисты, можно не опасаться внутренних стычек на религиозной почве.

Как и говорил Тимоджи, вторгнуться в Гоа было просто. Гораздо сложнее оказалось удержать город. Пират собрал собственную армию из 2 тысяч человек, чтобы операция наверняка увенчалась успехом. Примерно 15 или 16 февраля Албукерк отправил корабли на разведку. Они вошли в устье реки Мандови. Глубина оказалась подходящей даже для самых крупных португальских каррак. Решено было взять город в клещи с земли и с моря. Люди Тимоджи захватили и сровняли с землей артиллерийскую позицию на берегу. Племянник Албукерка атаковал другую батарею возле устья реки. После короткой, но яростной схватки оборона пала, и командир отступил к городу. В это время Тимоджи успешно проник в Гоа. Навстречу армаде вышли два посланника, объявившие, что город готов мирно сдаться. Албукерк же велел передать населению, что к представителям обеих вер — и ислама, и индуизма — португальцы будут относиться терпимо. Кроме того, он обещал снизить налоги. Албукерк предъявил только одно условие — ни румов, ни гарнизона наемников Адиль-шаха в городе быть не должно. Те поспешно спаслись бегством.

1 марта во время пышной церемонии губернатор официально вступил в свои права. Солдаты новых военных отрядов построились на причале, их пики сверкали на солнце. Албукерк сошел на берег в богатых доспехах. Его встретили восемь видных жителей Гоа, опустившихся перед губернатором на колени. Они вручили ему ключи от города. Албукерк въехал в ворота верхом на лошади, сидя в расшитом серебром седле. Население встречало его приветственными криками. Португальские музыканты били в барабаны и дули в трубы. Священник шел, неся в руках крест, инкрустированный драгоценными камнями, и знамя ордена Христа — красный крест на белом фоне. Так португальцы возвещали о новом христианском завоевании.

С того момента, как нога Албукерка ступила на берег, он решил, что теперь город принадлежит Португалии, и вел себя соответственно. Среди португальских солдат была введена строгая дисциплина. Мародерство, нападения на горожан, грабежи и изнасилования строжайше воспрещались, поскольку местные жители отныне являлись подданными короля Мануэла. Несмотря на недовольство португальцев, Албукерк строго придерживался этой позиции.

Португальцы тщательно осмотрели город. Перед дворцом шаха располагалась огромная площадь. Его окружали благоухающие сады и изящные деревянные павильоны. По великолепию он не уступал дворцу в Каликуте. В конюшнях нашли сто пятьдесят арабских лошадей. Вдобавок в распоряжении шаха была сотня слонов.

Выяснилось, что рассказ Тимоджи о военных приготовлениях румов оказался правдив. На верфях действительно строились карраки. В арсенале у румов были пушки, порох и мечи. Кроме того, португальцы отыскали кузницы и инструменты, при помощи которых изготавливалось оружие и снаряжение для предстоящей морской экспедиции. Губернатор приказал закончить строительство кораблей, которые должны были вступить в ряды португальского флота.

Албукерк с большим пылом взялся за создание португальского Гоа. Это было первое территориальное приобретение в Азии. Чтобы продемонстрировать, что португальцы здесь надолго, в течение двух недель Албукерк приказал «отчеканить новые деньги во славу его величества в этом новом владении короны». Обстоятельства, при которых было принято это решение, отражали, насколько хорошо Албукерк понимал сложившуюся ситуацию. Видные жители города обратились к нему за помощью, сообщая, что на Гоа отсутствует своя валюта, необходимая для того, чтобы улучшить торговлю. Новой монетой должен был стать крузадо — оно же мануэл, сверкающий золотой диск с крестом на одной стороне и армиллярной сферой на другой. Этот астрономический прибор был символом португальского короля. Каждая монета весила 4,56 грамма и была тяжелее своего португальского эквивалента. Чтобы официально объявить о введении новой валюты, монеты пронесли по улицам в серебряных чашах под звуки барабанов и труб. Шествие сопровождали клоуны, танцоры и герольды, объявлявшие и на португальском языке, и на местном наречии о том, что «это новые деньги нашего правителя короля, который приказывает, чтобы они имели хождение в Гоа и его окрестностях».

Подобное внимание к деталям характеризует личность Албукерка во всей ее сложности. Практичный и гибкий администратор, быстро ухватывающий специфику местных условий, он способен был действовать по ситуации и в случае необходимости корректировать планы. Но в то же время Албукерк страдал от непомерного эгоцентризма, из-за которого у него возникало немало проблем. На монетах меньшего достоинства кроме сферы была изображена также буква «А», «чтобы показать, кто их отчеканил». Подобные действия давали в руки врагов Албукерка оружие против него. Кроме того, из-за них в Португалии распространились слухи, что губернатор планирует превратить Гоа в свою собственную вотчину.

Первые шаги в сфере колониального управления сопровождались ошибками. Изначально собирать налоги пору чили Тимоджи, однако его действия вызвали недовольство обоих сообществ, и индуистского, и мусульманского. В результате политику пришлось менять. Хотя Албукерк обещал жителям свободу вероисповедания, индуистский обряд сати — сжигание вдовы на погребальном костре умершего мужа — привел его в ужас. Албукерк запретил эту практику. Приверженность христианской миссии и простое упрямство заставляли Албукерка принимать решения, вызывавшие неудовольствие местных жителей.

Вскоре прибыли два посла, один от шаха Измаила, шиитского правителя Персии, другой от давнего противника Албукерка, Хуага-аты из Ормуза. Оба собирались просить Адиль-шаха поддержать их в борьбе против португальцев. И тот и другой пришли в замешательство, обнаружив, что Адиль-шах бежал, а место правителя теперь занимает Албукерк. Тем не менее Албукерк рассудил, что наладить отношения с Измаилом будет весьма выгодно, поскольку он является заклятым врагом суннитов-мамлюков. Албукерк предложил совместную операцию. Португальцы нападут со Средиземного и Красного морей, а шах — с востока. «Затем, если Богу будет угодно, чтобы этот союз оказался долговечным, можно обрушить всю силу на город Каир и земли султана, а мой правитель король захватит Иерусалим и все земли с этой стороны». Таким образом, представлялся шанс исполнить мечту Мануэла о крестовом походе. Албукерк отправил своего посла к шаху с этим предложением, а также передал ему примирительное письмо, которое по пути должно было быть доставлено марионеточному правителю Ормуза. В нем Албукерк предлагал забыть былые разногласия. На роль посла был выбран Руй Гомеш, однако, к несчастью, до Персии он так и не добрался. Хуага-ата отравил его в Ормузе.

Губернатор понимал, что действовать нужно быстро. Пока оборонительные силы находились в неудовлетворительном состоянии. Было ясно, что рано или поздно молодой Адиль-шах объявится снова и попытается вернуть важный торговый порт. Ремонт стен тормозило слишком малое количество известки, из которой делали раствор. Приходилось возводить стены из камня и глины. Понимая, что время поджимает, Албукерк приказал вести работы сутками по сменам, чтобы как можно быстрее построить оборонительные укрепления на случай возможной атаки. Губернатор днем и ночью следил за ходом работ. Он был намерен удержать Гоа любой ценой. Но к апрелю португальцами овладело беспокойство. Многие португальцы не разделяли видения своего губернатора. Приближался сезон дождей. Кроме того, до Гоа доходили слухи, что Адиль-шах собирает большую армию. Из-за суровости Албукерка отношения с местными жителями несколько испортились, и некоторые капитаны хотели бы вернуться в Кочин. Если не отплыть в ближайшее время, придется надолго задержаться на острове из-за дождей, не говоря уже о том, что, возможно, к тому времени город окажется под осадой. Португальцы успели заметить, что излюбленная тактика их врагов — дождаться сезона дождей и морских штормов и нападать, когда поддержки извне не предвидится. Однако Албукерка трудно было сбить с толку. Гоа — португальский город, таковым и останется.

Между тем в апреле Адиль-шах поднял в своем королевстве восстание. Албукерк не знал, что ради своей цели Адиль-шах даже заключил мир с Виджаянагаром, на время забыв о былой вражде. Ловушка для португальцев была уже приготовлена. В том же месяце Адиль-шах поручил своему военачальнику Палуд-хану отправиться на Гоа с большой армией, численность которой, предположительно, составляла около 40 тысяч человек, и отобрать власть у захватчиков. В ряды этой армии входили хорошо обученные бойцы из Ирана и Центральной Азии. Когда военные силы добрались до берегов реки Мандови, они быстро справились с неорганизованной группой людей Тимоджи. За узкими ручьями и населенными крокодилами реками, отделявшими остров Гоа от Большой земли, защитники города теперь могли видеть шатры и знамена большой армии. Было очевидно, что, дабы защитить периметр острова — примерно восемнадцать миль, силам Албукерка придется сильно растянуться и рассредоточиться. Для этого у португальцев едва хватало людей. Кроме того, местность здесь была болотистой, а значит, во время отлива противник вполне может перебраться на другую сторону. Палуд-хан нарочно изматывал португальцев, заставляя их постоянно сохранять бдительность. Его войска постоянно предпринимали ложные маневры и пробные вылазки. Кроме того, Палуд-хан приказал отправить письма мусульманам Гоа. В результате жители города сбегали и присоединялись к исламской армии. Палуд ждал, когда испортится погода.

Однажды португальцы, находившиеся на боевом дежурстве, заметили на другой стороне человека, который приблизился к краю берега, размахивая белым флагом. На португальском он крикнул: «Мои португальские повелители… пусть кто-нибудь придет и поговорит со мной, ибо у меня есть [информация] для вашего губернатора». За ним прислали лодку. Мужчина сказал, что он португалец, и представился Жуаном Мачаду. Он просил предоставить ему полную неприкосновенность и говорил, что желает встретиться с губернатором.

Мачаду был заключенным, отправленным на побережье Суахили 10 лет назад. Он находился в услужении у Адильшаха, однако, похоже, по-прежнему испытывал симпатию к своим соотечественникам. Послание от шаха оказалось простым, но очень информативным. В числе прочего Мачаду сообщил, что скоро к Палуд-хану придет подкрепление — к нему присоединится сам Адиль-шах со своими войсками. Мачаду призывал португальцев покинуть остров сейчас, пока еще не слишком поздно, ведь приближается сезон дождей. Кроме того, Мачаду призывал португальцев передать Адиль-шаху женщин и детей из гарема, которые остались в городе после бегства гарнизона. Шах хочет наладить хорошие отношения с губернатором. Взамен он предоставит Албукерку землю в другой части побережья, где можно будет построить форт.

Таким образом, в послании содержались одновременно и угроза, и компромиссное предложение, и апелляция к здравому смыслу. Тем не менее Албукерк предпочел проигнорировать полученную информацию. Он заявил, что не принимает никаких условий. «Португальцы не возвращают завоеванного», — был его гордый ответ. Отказался Албукерк и возвращать «женщин или детей, которых он оставит в качестве невест [для португальцев] и которых он надеется обратить в христианство». Уже не в первый раз категоричная манера Албукерка вести переговоры возмущала и шокировала. Когда его ответ был передан Палуд-хану, военачальник «был очень удивлен, поскольку знал, сколь мало войск в распоряжении губернатора». Вернувшись в свой шатер, он приказал построить большие плоты и платформы, установленные на связанных вместе каноэ. На них войска должны были переправиться через реку.

Упрямо цепляясь за свои имперские идеи, Албукерк не слушал ничьих советов. Он полагал, что сумеет продержаться до сезона дождей, в августе же прибудут корабли из Лиссабона. Албукерк не догадывался, насколько перемирие с Виджаянагаром развязало Адиль-шаху руки. На недовольство же среди своих людей он решил попросту закрыть глаза. Частые вылазки вражеских войск утомили португальцев. Кроме того, работы по возведению стен шли крайне интенсивными темпами, что доводило до изнеможения их участников. Португальцам было хорошо видно, насколько велики силы противника. Люди были измучены жарой, запасы продовольствия сокращались. Настроения в рядах португальцев царили мрачные. Многие фидальго и простые солдаты не понимали, почему Албукерк решил действовать именно таким образом. Даже Тимоджи поссорился с губернатором из-за его несгибаемости. Между тем начались дожди, море стало неспокойным. Португальцы понимали, что попали в ловушку. Некому было прийти на помощь губернатору. Похожая ситуация наблюдалась в Ормузе. Албукерк полагался на небольшую группу фидальго, которые были ему преданы. Самым именитым из его сторонников был племянник Албукерка, молодой Антониу ди Норонья. Он отличался предприимчивостью и храбростью.

Между тем жители Гоа, как мусульмане, так и индуисты, взвесили все за и против и заключили, что будет правильнее поддержать армию, стоящую за воротами.

Палуд-хан, которому сообщили о растущем недовольстве среди португальцев, хорошо спланировал нападение и совершил его в самый подходящий момент. В ночь с 10 на 11 мая, воспользовавшись благоприятными для операции погодными условиями, войска переправились на другую сторону на плотах. В темноте началась суматоха. Смешанная армия, состоявшая из португальцев и местных малабарских войск, оказалась застигнутой врасплох. Кроме того, союзники действовали неслаженно. Натиск врага оказался настолько быстр и яростен, что войска в панике бежали, бросив пушки. Вскоре португальцам пришлось отступить на территорию города. Некоторые представители малабарских войск дезертировали. В городе же мусульмане поднялись против своих новых правителей. Начались уличные стычки между ними и португальцами. Албукерк старался взять ситуацию под контроль. Скоро португальцы закрепились в цитадели. На протяжении двадцати дней губернатор призывал своих людей бороться, постоянно объезжал командные посты и даже ел в седле. Но восстановленные в спешке стены, камни которых скрепляла всего лишь глина, неумолимо разваливались. К бунтовщикам примыкало все больше жителей Гоа. Стало понятно, что в распоряжении Албукерка слишком мало людей и долго так продержаться не получится. Вскоре прибыл сам Адиль-шах собственной персоной. С городских стен португальцы видели море шатров, а также синие и красные флаги. «Над всеми шатрами развевались знамена, и пугающие боевые кличи сломляли дух наших людей». Все больше и больше капитанов призывали Албукерка отступить пока не поздно. Шансы благополучно выйти из гавани и добраться до Кочина таяли с каждым днем. Губернатор, поддерживаемый приближенными, упорно утверждал, что город можно удержать даже при таких обстоятельствах и скоро Адиль-шах будет снова вынужден вернуться к стычкам с Виджаянагаром. Когда Албукерк узнал о перемирии между этими двумя правителями, Жуан Мачаду пришел снова и предупредил, что Адиль-шах намерен сжечь португальские корабли. Более того, одно судно затопили в канале, чтобы таким образом преградить португальцам путь к отступлению. Только тогда Албукерк понял, насколько серьезная складывается ситуация.

Побег из окруженной врагами цитадели был запланирован на ночь с 30 на 31 мая. Подготовка проходила в обстановке строгой секретности. В полночь должен был зазвонить один-единственный колокольчик. Этот звук служил сигналом. Корабли приготовили к отплытию. Отступление к берегу прикрывал элитный отряд капитанов. Предложение поджечь город Албукерк отклонил. Он поклялся вернуться и снова покорить Гоа. В остальном же Албукерк был беспощаден. Он приказал Тимоджи убить всех мусульман, которых они удерживали в плену, — мужчин, женщин и детей. Было велено никого не оставлять в живых. Кроме того, Албукерк распорядился вывести из строя пушки и убить лошадей, чтобы не было погони. Арсенал и все запасы должны были быть сожжены.

Тимоджи взялся за печальное задание. Маленькими группами мужчин-мусульман вызывали к губернатору, потом убивали на улице. Однако Тимоджи действовал избирательно. Многих женщин и детей он оставил запертыми в доме. У самых красивых женщин Тимоджи забрал украшения, переодел в мужчин и спрятал у себя на кораблях. Несмотря на то что португальцы старались не привлекать внимания к своим действиям, скоро стало очевидно, что они уходят. Люди Адиль-шаха вбежали в ворота. Албукерк придумал план, который должен был задержать врага. Он приказал разбросать по дороге мешки с перцем и свинец. Таким образом, погоня сбавила темп. Люди останавливались, желая поживиться. Остальные в ужасе застыли, увидев на улице своих убитых родных. Несмотря на все предосторожности португальцев, к причалам пришлось прорываться с боем. Только отчаянный арьергардный бой помог им добраться до своей цели. Армада вышла в канал, который потопленное судно заблокировать не смогло. Вероятно, все, за исключением губернатора, радовались успешному побегу. Но беды португальцев только начинались.

Глава 18. Пленники дождя. Июнь — август 1510 года

Португальцы плыли вниз по течению. Вслед им летели ядра из пушек. Адиль-шах же приказал своим людям дуть в трубы, дабы возвестить о победе и возвращении города законному правителю. Но эти ликующие звуки мешались с горестными воплями мусульман, родственников которых убили, а жен и дочерей похитили. Корабли встали на якоре возле устья реки Мандови, в том месте, где она расширялась. Там стоял стратегически важный форт Пангим.

Португальцы слишком затянули с побегом. Уже было начало июня. Сезон дождей был в самом разгаре, бури разыгрались всерьез. Корабли заливал проливной дождь, ветер хлестал клонящиеся к земле пальмы. Река разлилась так сильно, что корабли приходилось привязывать и с носа, и с кормы, чтобы их не развернуло бурным течением. На борту среди высшего командования происходили свирепые споры. Капитаны обсуждали, смогут ли выйти из устья и дойти по морю до острова Анджедива. Настроения среди них царили мрачные. Во всех своих несчастьях они винили Албукерка, повторяя, что следовало уплыть раньше. Капитанам не терпелось выбраться из ловушки, в которой они очутились. Тем не менее лоцманы утверждали, что сейчас это невозможно. Наконец Албукерк согласился рискнуть одним кораблем под командованием Фернао Переса в надежде, что тому удастся преодолеть песчаные косы в устье реки. Однако быстрые течения вынесли корабль на мель, где его разбили волны. Правда, команде удалось не только выбраться с корабля, но и спасти пушку. Еще один капитан тайком попытался сбежать, но был схвачен и лишен должности. Португальцы оказались в ловушке. Им предстояла речная осада, которая могла продлиться вплоть до августа. В таких ситуациях им до сих пор оказываться не приходилось. Португальцы сразу осознали всю трудность своего положения.

Вдруг показалась лодка с белым флагом. Адиль-шах снова послал Жуана Мачаду, чтобы тот попытался договориться с португальцами. Мачаду предлагал мирный договор. Но на самом деле шах просто тянул время. Боясь, что захватчики могут штурмовать форт, Адиль-шах решил задержать их, чтобы потом захватить его самому. Однако ответ Албукерка был короток и резок: «Гоа принадлежит его господину, королю Португалии, и ни о каком мире с шахом речи быть не может, пока тот не одумается и не вернет (город) вместе со всеми землями».

Шах был удивлен вызывающим поведением Албукерка. Этот человек, даже будучи загнанным в угол и оказавшись на грани голодной смерти, в категоричном тоне диктовал свои условия. Самое мягкое ругательство, произнесенное шахом, было «сыны дьявола». Он предпринял еще одну попытку, снова отправив к Албукерку Мачаду в сопровождении двух высокопоставленных горожан. На этот раз шах предлагал компромисс. Он заявил, что отдать Гоа не может, однако в обмен готов предоставить в распоряжение Албукерка Дабул и всю прибыль от торговли лошадьми в Ормузе. Албукерк же с привычной для него прямотой отослал посланников прочь: он не желал ничего слышать, пока Гоа не будет возвращен. Так началась новая битва, на этот раз не столько физическая, сколько психологическая. Продолжая изображать, будто ведет переговоры, Адиль разместил в форте большой гарнизон и приказал установить пушки в деревянных бастионах. Еще одна батарея разместилась на берегу напротив. Таким образом, португальцы оказались в весьма некомфортном положении — с обеих сторон на них были нацелены пушки. Оставалось только смотреть на вражеские флаги, слушать их победоносный клич, а также бой барабанов и звуки труб. Португальцы очутились в мышеловке.

Враги издевались над ними, как могли. Сначала обстреливали из пушек с обоих берегов. Пушки были слишком маленького калибра, чтобы нанести остовам судов серьезный урон, однако постоянный огонь, не прекращающийся ни днем ни ночью, внушал португальцам неприятное чувство тревоги. Корабль Албукерка, «Флор де ла Мар», безошибочно узнаваемый по капитанским знаменам, оказался самой удобной мишенью. Иногда по нему делали по пятьдесят залпов в день. Стало неразумным появляться на капитанском мостике или подниматься на наблюдательный пункт на мачте. Португальцы постоянно меняли положение судов, чтобы свести угрозу к минимуму. Это была трудная и опасная работа. Попыток отстреливаться они даже не предпринимали. Разумнее было экономить порох, припасая его запасы для более удобного случая. Безвылазно сидевшие в трюме, люди начали болеть. Немало способствовали этому и тропические дожди.

А потом, в июне, погода внезапно наладилась. На пятнадцать дней подряд небо разъяснилось, однако тут возникла другая проблема — недостаток питьевой воды. Дождевой воды теперь не было, а вода Мандови оказалась слишком соленой. Люди страдали от жажды и жары. Адиль же охранял все источники пресной воды поблизости и выжидал. Он был уверен, что сумеет сокрушить дух захватчиков, взяв их измором. Единственным утешением для португальцев была постоянная помощь и поддержка Тимоджи, который хорошо знал эту местность. Кроме того, у пирата было много шпионов. Благодаря ему был совершен рейд к маленькому ручью в джунглях, из-за которого разгорелась настоящая схватка. «С большим трудом удалось наполнить шестьдесят или семьдесят малых бочек водой, но ни одной большой бочки, потому что многие были ранены». По словам другого хроникера, «одна капля воды стоила трех капель крови».

Неожиданное улучшение погоды заставило снова оживиться тех, кому не терпелось сбежать из речной западни. Капитаны постоянно уговаривали Албукерка поднять якорь и предпринять еще одну попытку. Но Албукерк и лоцманы не собирались уступать, напоминая о том, что случилось с кораблем Переса. Как и в Ормузе, упрямство командира вызывало у его людей недовольство. Многие португальцы говорили между собой, что ими руководит одержимый безумец, который готов скорее поступиться жизнью, чем гордостью, — «из-за своего упрямства он готов умереть сам и погубить их всех».

Когда опять начались дожди и море снова стало бурным, о побеге не могло быть и речи — это было слишком опасно. Зато португальцы больше не мучились от жажды. Воду собирали в бочки, которые выставляли на палубу. К тому же речная вода теперь стала достаточно пресной, чтобы ее можно было пить. Впрочем, перед этим нужно было дать ей отстояться, поскольку вода в реке была довольно грязной. Но теперь силы португальцев начал подтачивать голод. В их рядах снова воцарилось уныние. Припасов оставалось совсем мало. Албукерк строго ограничил порцию, приходящуюся на одного человека. Кладовую он надежно запирал на ключ. Дверь открывали только по его приказу. Людям выдавали по 4 унции галет в день. То небольшое количество рыбы, которое удавалось выловить в реке, приберегали для больных. А в это время Тимоджи тайком доставлял им на лодках все, что удавалось достать. На борту кораблей португальцы охотились на крыс. С сундуков срывали кожаную обивку, варили и ели. «Так поступали простые люди, которые не могли вытерпеть голода, от которого приходили в совершенное исступление» — так писал Корреа, намекая, что аристократы до подобных низостей не опускались. Впрочем, питались они тем же или нет, неизвестно. Люди подходили к губернатору, выпрашивая еду, а на кладовщика обрушивался всеобщий гнев. Капитаны винили в своих страданиях Албукерка: «Не останься они здесь на зиму… а они советовали ему этого не делать… избежали бы этих мук… из-за этого безумца они оказались в таком положении». Лица людей омрачал страх. Под дождем и постоянным обстрелом, в некомфортном тропическом климате, они мокли и потели в своей быстро разваливающейся одежде. Все больше они боялись, что все умрут.

Затем начались дезертирства. Три человека нырнули за борт и поплыли к берегу. Их с распростертыми объятиями принял Адиль, сытно накормил и принялся подробно расспрашивать про обстановку на борту. Так он получил полную информацию и о недовольствах в португальских рядах, и о нехватке продовольствия. Капитаны с горечью смотрели, как их люди присоединяются к врагу.

Для Албукерка наступил решающий момент. Все главные представители португальской власти в Индии оказались под осадой на реке Мандови, под дождем и вражеским обстрелом. Всем — и капитанам, и простым солдатам и морякам — все тяжелее становилось переносить голод. Они последними словами ругали Албукерка за упрямство, одержимость и тщеславие. Все, что он мог предложить, — это стратегическая идея, которой он страстно желал достичь, воодушевляющие речи и суровая дисциплина. Пожалуй, кризис достиг высшей точки. Албукерк не смог повести людей за собой в Ормузе; ему выказывали недоверие в Кочине; а теперь предпринятая им экспедиция на Гоа обер нулась катастрофой. Для него это был тяжелый момент. Албукерк «заперся в каюте, смотрел на небо и молился». Всего лишь небольшая группа полностью поддерживала губернатора. Племянник Албукерка Антониу ди Норонья сыграл важную роль посредника между несдержанным командиром и его возмущенными капитанами, всячески стараясь сглаживать конфликты.

Между тем в своем дворце в Гоа Адиль-шах внимательно выслушивал перебежчиков, рассказывающих о плачевном состоянии врагов. Он хотел проверить, действительно ли слова этих людей правдивы. Что, если они просто говорят то, что хочет услышать новый господин? Между тем Адильшах придумал новый способ сломить непокорного противника. В июне — более точная дата неизвестна — к «Флор де ла Мар» под белым флагом подплыло судно, нагруженное продуктами — мешки с рисом, курица, инжир, овощи. Отправили шлюпку, чтобы разведать, что означают эти подношения. Оказалось, шах велел передать, что хочет выиграть войну честно, а не изматывать врага голодом. Оставив посланца ждать, Албукерк придумал собственный ответ на эту уловку. Он приказал разрубить бочку надвое и наполнить вином. Скудный запас галет также вынесли из кладовой и сложили в ведра. Группе моряков было велено расположиться на палубе, принять довольный вид, петь и веселиться. Когда посланца наконец пустили на борт, где взгляду его представилась картина довольства и изобилия, Албукерк холодно велел забирать еду, заявив, что ее у них много. А пока не будет возвращен Гоа, на мир рассчитывать не приходится. Возможно, Адиль-шах пришел к заключению, что дезертиры солгали, или разгадал хитрость Албукерка. Должно быть, португальцы бормотали себе под нос страшные ругательства, наблюдая, как еду увозят. Между тем продолжались обстрелы.

Албукерк понимал, что в планы Адиль-шаха не входит надолго задерживаться в Гоа. В его королевстве есть много других дел и угроз, требующих его внимания. Албукерк рассчитывал, что шах не выдержит первым. А пока, чтобы поднять боевой дух своих людей, он предложил напасть на пушки врагов и уничтожить их. Однако фидальго встретили предложение без энтузиазма. Заручиться их согласием оказалось нелегко. Выведенный из себя, Албукерк решил все же осуществить задуманное: «Я ваш губернатор. С Божьей помощью, я сойду на берег у Пангима с королевским флагом…Когда вернусь на борт, прикажу людям Тимоджи дуть в трубы. Хотите — идите со мной, хотите — оставайтесь». В результате в этой вылазке решили принять участие все.

Флотилия Тимоджи, состоявшая из плоскодонных лодок, удобных для хождения по реке, сыграла особенно важную роль в этой высадке. Перед рассветом португальцы атаковали пушки перед фортом, обратили не ожидавших нападения врагов в бегство и ушли вместе с пушками и запасом продовольствия. Пушки на противоположном берегу тоже заставили замолчать. Уже наступил вечер, когда Адиль отправил своих людей в контратаку. Но к тому времени португальцы благополучно возвратились на борт.

Адиль предполагал, что сможет взять португальцев измором, но атака на Пангим задела его гордость. Теперь нужно было ответить на нее соответственно. В порту Гоа шах приказал тайно снарядить плоты, которые планировалось поджечь и таким образом уничтожить португальский флот. Однако скрыть подготовку оказалось невозможно. Незаменимый Тимоджи получал всю необходимую информацию через своих шпионов на берегу. Албукерк решил нанести Адиль-шаху превентивный контрудар, воспользовавшись установленными в лодках легкими пушками. Неожиданная атака оказалась успешной, хотя противник оказывал сопротивление. Под португальским обстрелом плоты просто разлетелись на куски. Антониу ди Норонья, которому успех вскружил голову, заметил легкую галеру, которую попытался взять на буксир и забрать с собой в качестве боевого трофея. Однако, будучи раненным стрелой в колено, вынужден был отступить. Такие раны в ноги были самым неприятным последствием всех португальских сражений, поскольку зачастую они оказывались смертельными. Причиной становилось либо попадание стрелы в вену или артерию, либо инфекция и полное отсутствие медицинской помощи. Норонья слег у себя в каюте и три дня спустя скончался. Смерть племянника оказалась для Албукерка большим ударом. Норонья служил посредником между губернатором и недовольными капитанами. Кроме того, в случае гибели Албукерка его преемником должен был стать именно Норонья. Албукерк старался скрыть эту серьезную потерю от Адиль-шаха, но безуспешно.

Дни на «плавучих тюрьмах» Мандови тянулись однообразно: дожди, недостаток продовольствия, слабеющие люди. Единственной приятной новостью для Албукерка оказалось то, что перемирие с Виджаянагаром закончилось. Теперь присутствие шаха требовалось в другом месте. Албукерк решил выждать. Однако его люди продолжали дезертировать. Восемь дней спустя после стычки возле порта Гоа некий Жуан Роман вплавь добрался до берега и рассказал противнику об отчаянном положении португальцев: дом Антониу скончался, многие больны и умирают от голода, за ранеными некому ухаживать. За ним сбежали и другие: пять, десять, пятнадцать человек. Под покровом ночи они прыгали за борт и плыли к берегу. Португальцами овладело уныние. Адиль-шах же отчаянно нуждался в мирном договоре. Теперь победа в противостоянии зависела от выдержки обеих сторон.

Шах попытался снова перехватить инициативу, отправляя к португальцам новых послов с предложениями о мире. Албукерк устал от этих непрошеных гостей. Он не доверял им и считал, что их главная задача — подорвать боевой дух в рядах португальцев и сломить сопротивление. Вдобавок шах предоставил ренегату Роману лошадь. Он выехал на берег в арабской одежде, при этом выглядел перебежчик довольным и сытым. Он принялся насмехаться над португальцами, говоря, что ему посчастливилось больше, чем им, ведь после обращения в ислам его жизнь стала гораздо лучше. Албукерк снова отказался разговаривать с посланниками шаха, но на этот раз фидальго настояли, чтобы он хотя бы выслушал их предложения. Албукерк уступил, однако принял твердое решение раз и навсегда покончить с проблемой дезертирства.

Обмен пленными назначили на следующий день. Адильшах прислал вместо себя регента, самого знатного и высокопоставленного человека в Гоа. Прибытие его было торжественным и сопровождалось пышными церемониями, посланника сопровождала большая кавалькада. На берегу был установлен шатер из черного атласа, где регент ожидал прибытия португальского посланника в сопровождении переводчиков, кавалерии и пехоты. Албукерк отправил на переговоры Перу ди Альпойма, который пользовался большим влиянием в индийском правительстве. Он должен был доставить посланника Адиль-шаха на корабль. Вместе с ним на одной из лодок Тимоджи отправился меткий стрелок по имени Жуан ди Оэйраш, вооруженный арбалетом. Когда португальцы приблизились под церемониальный бой барабанов, они заметили в толпе дезертиров. Все они были хорошо одеты и сидели верхом на лошадях. Среди них был Роман в шелковом кафтане, с алебардой и щитом в руках. Он в открытую насмехался над португальцами. Оэйраш, пригнувшись, расположился на носу лодки перед гребцом. Когда португальцы подошли ближе к берегу, они смогли разобрать слова Романа. Он говорил, что губернатор и все остальные могут уходить и есть дерьмо. Одного слова д’Альпойма было достаточно, чтобы арбалетчик встал, прицелился и выстрелил. Стрела пронзила Романа насквозь. Он был убит на месте. Когда Роман выпал из седла, все потрясенно затихли. Затем поднялся шум и гвалт. Стали кричать о нарушении перемирия. Но португальцы объяснили, что ренегаты оскорбляли губернатора, а он не потерпит подобного отношения и требует, чтобы больше эти люди не показывались представителям португальской делегации на глаза.

Когда регент наконец поднялся на борт португальского судна, его удивило, какими короткими оказались переговоры. Начал он с цветистых приветствий, характерных для восточной дипломатии, затем начал в столь же красочных выражениях превозносить достоинства места, где Адильшах предлагал построить португальский порт. Более того, на строительство он готов был дать португальцам 50 тысяч золотых крузадо, но при одном условии — Албукерк должен выдать шаху Тимоджи. Губернатор вздохнул, затем дал короткий и резкий ответ — или Гоа, или ничего, а что касается выдачи Тимоджи, то об этом не может быть и речи. Затем Албукерк буквально выгнал ошарашенного посланника с корабля, даже не пытаясь соблюсти дипломатический протокол. На прощание Албукерк велел передать шаху, чтобы не присылал больше послов — если, конечно, они не принесут с собой ключи от города.

Адиль-шах отчаялся — вести переговоры с человеком, ни во что не ставящим все до единого правила, оказалось бесполезно. Арбалетчик получил за свой выстрел десять крузадо, однако предотвратить дезертирства эта показательная акция не помогла. Португальцы продолжали уплывать по ночам. Таким образом возникла патовая ситуация. Португальские корабли оставались на реке. Недовольство португальцев переросло в бунт внезапно и неожиданно, при очень странных обстоятельствах.

Поводом послужили мусульманские женщины и девушки, часть которых принадлежала к гарему шаха. Когда Гоа сдался португальцам, они были захвачены Тимоджи. Теперь пират предложил использовать их в качестве аргумента во время переговоров. Албукерк был удивлен. Он даже не подозревал о существовании этих пленниц. Албукерк принялся спрашивать, где они и почему ему ничего не доложили о их похищении. Тимоджи отвечал уклончиво. Женщины были переданы капитанам кораблей, и теперь «многие из них стали христианками». Губернатор пришел в ярость из-за того, что никто не счел нужным поставить его в известность. Кроме того, Албукерк опасался, что присутствие на корабле женщин нарушит дисциплину, не говоря уже о грехах, до которых оно может довести. Албукерк приказал, чтобы всех этих женщин доставили к нему. Однако выяснилось, что некоторые из них стали «женами» моряков и те категорически не желают с ними разлучаться. Опасаясь вспышек недовольства, Албукерк решил просто узаконить эти союзы, обойдясь без официальных церемоний. Священник был глубоко возмущен и заявил, что подобные «браки» противоречат законам церкви. «В таком случае [поженим их] по законам Афонсу ди Албукерка», — категорично заявил губернатор.

Оставалась еще одна группа женщин и девушек из гарема, которые не обратились в христианство. В нее входили самые красивые из них, отказывавшиеся вступать в связь с простыми моряками. Тем не менее им оказывали знаки внимания некоторые молодые аристократы. Албукерк приказал переправить этих женщин на «Флор де ла Мар» и держать в дальней каюте под замком. Охранять их должен был евнух. Этот приказ вызвал немало досады среди молодых фидальго, чьи планы позабавиться так и не увенчались успехом. Вскоре евнух сообщил губернатору о том, что происходит нечто подозрительное. Он был уверен, что мужчины нашли способ проникать в запертую каюту по ночам, хотя кто именно из португальцев занимается подобными делами, евнуху было неизвестно. Албукерк велел следить за каютой. Оказалось, каждую ночь хотя бы один мужчина, а иногда и два, и три покидали соседний корабль «Флор да Роза» и вплавь добирались до «Флор де ла Мар». Один из них открывал путь остальным, проникая внутрь через люк. В этом человеке узнали молодого дворянина по имени Руй Диаш.

Албукерк посовещался с двумя ближайшими советниками. Такая скрытность, ослушание и нарушение приличий привели его в ярость. Особенно усиливало гнев губерна тора то обстоятельство, что происходило все это не где-нибудь, а на его флагманском корабле, притом что вся флотилия находится на осадном положении. Губернатор и его советники сошлись на том, что за «дерзкие и преступные связи с мусульманскими женщинами в такое время и в таком месте» возможно только одно наказание — Диаша следует приговорить к казни через повешение.

Руй Диаш играл в шахматы с капитаном «Флор да Роза» Жорже Фогачей, когда на плечо ему легла крепкая рука: «Вы арестованы именем короля!» Диаша силой дотащили до юта, набросили ему на шею петлю и уже готовы были его вздернуть, как вдруг на борту начались беспорядки. Фогача поспешил на выручку Диашу, перерезал веревку и стал кричать, объявляя всем, что Руя Диаша собираются повесить. Это стало последней каплей для знатных капитанов. По всем кораблям быстро разлетелся слух, что благородного дворянина Руя Диаша хотят казнить безо всяких объяснений. Поднялся ропот. Группа фидальго села в лодку и, подняв флаг, поплыла к другим кораблям с призывами к восстанию. Португальская флотилия оказалась на грани мятежа. На берегу наблюдавшие за происходящим мусульмане оглашали воздух радостными криками.

В это время главный стражник доложил Албукерку, что арестованного отбили. Разъяренный губернатор сел в лодку и отправился к бунтовщикам. Восстание бросало вызов неограниченной власти капитана. Португальцы жаловались, что приказание повесить Диаша было отдано «согласно единоличному решению, без обсуждения с капитанами». Что еще хуже, Албукерк нарушил все правила, приказав повесить фидальго, точно представителя простого народа. Высокорожденного преступника следовало обезглавить. Албукерк же оставил их слова без внимания. Зачинщиков мятежа он приказал заковать в кандалы, а Диаш был повешен на мачте «Флор да Роза». Его тело оставили висеть там в качестве предупреждения.

К бунту привели долгие месяцы, полные тревог и лишений. Многие были не согласны с решением о казни Руя Диаша. Этот случай стал несмываемым пятном на репутации Албукерка. В этих тяжелых обстоятельствах он проявил себя как негибкий, авторитарный лидер, неспособный прислушиваться к другим. Антониу де Норонья отчасти смягчал последствия подобного поведения, но после его гибели сглаживать острые углы стало некому. После повешения Диаша повторилось то же, что и в Ормузе. Стиль управления Албукерка воспринимался португальцами как несправедливый. Тем не менее Албукерк был вспыльчив, но отходчив. Он попытался наладить отношения с четырьмя закованными в кандалы зачинщиками бунта, поскольку эти люди были ему нужны. Однако те отказались идти ему навстречу так же как и капитаны в Ормузе. Инцидент с Диашем так и не будет забыт.

Албукерк понимал, что скоро Адиль-шаху придется покинуть эти места, чтобы участвовать в других войнах. Продолжалось соревнование на выносливость. Июль сменился августом, и погода начала улучшаться. Проливные дожди прекратились. Португальцам наконец представилась возможность вырваться из ловушки. Албукерк велел Тимоджи добыть припасов. Губернатор хотел остаться до тех пор, пока у Адиль-шаха не кончится терпение. Но португальцы не выдерживали и умоляли, чтобы отплытие состоялось как можно скорее. Албукерк нехотя уступил. «15 августа, в праздник Святой Девы, при попутном ветре губернатор отплыл… со всеми своими кораблями и взял курс на Анджедиву». На реке Мандови португальцы простояли семьдесят семь дней. Их заливало дождями, они страдали от голода и подвергались обстрелам. То, что им удалось выстоять и выжить, было почти победой. Но Албукерк считал, что на Гоа у него осталось незавершенное дело. Так же как и в случае с Ормузом, он поклялся вернуться и одержать победу. И то и другое он осуществил с головокружительной быстротой.

Глава 19. Устрашение. Август — декабрь 1510 года

На острове Анджедива Албукерк с удивлением заметил маленькую эскадру из четырех судов, направлявшуюся к далекой Малакке на Малайском полуострове. Эскадру возглавлял Диогу Мендес де Васконселос. Мануэл легкомысленно отдал этим явно недостаточным для такой задачи силам приказ захватить Малакку. Часть финансирования предоставили флорентинцы, вложившие в это предприятие свои деньги. Среди их представителей был Джованни да Эмполи, которому уже приходилось сопровождать Албукерка в одном из плаваний. По его словам, губернатор был «крайне недоволен поражением в Гоа, равно как и многим другим». Сохранившиеся записи Эмполи, скорее всего, были сделаны, когда он страдал от цинги в результате того, что корабль попал в штиль возле бразильских берегов. Должно быть, тон повествования мрачный и раздраженный. Эмполи описывает, как Албукерк был буквально одержим Гоа, намереваясь вернуться и захватить его как можно скорее. Для достижения этой цели он намеревался бросить все силы. Ему нужен был каждый корабль — включая те, которые направлялись на Малакку. Однако после тяжелого испытания, которому подверглись его люди на реке Мандови, Албукерку приходилось действовать скрытно, не выдавая своих намерений. Албукерк в полной мере оценил потенциал острова и боялся, что после возвращения флота румов Гоа станет неприступным оплотом противника. Особенно беспокоило Албукерка то, что может быть сформирована новая вражеская армада. Эмполи же не воспринимал угрозу из Египта всерьез: «Подобные слухи относительно румов ходят уже много лет, но насколько они обоснованны, мы не знаем… сейчас в этом нет никакой уверенности, поскольку неизвестно, говорят ли мусульмане правду». Эмполи обвинял Албукерка в том, что, пользуясь помощью Малика Айяза в Диу, он нарочно придумывает заговор, чтобы продвинуть свой план.

Как бы там ни было, Албукерку быстро удалось уговорить, заставить и упросить всех, включая эскадрон из Малакки, поучаствовать в новой операции. Учитывая, как к данной проблеме относились португальские власти в Кочине и Каннаноре, это было немалым достижением. Всегда бдительный Тимоджи сообщил Албукерку, что Адиль-шах покинул Гоа, чтобы вести новые войны с Виджаянагаром. Таким образом, момент для нападения был самый подходящий. Подготовка была завершена всего за два месяца. На совете в Кочине 10 октября Албукерк поставил капитанам ультиматум — либо они следуют за ним, либо объясняются перед королем. К проблеме Малакки и Красного моря планировалось вернуться сразу после захвата Гоа. И снова сила характера и угрозы помогли Албукерку одержать верх. Диогу Мендес де Васконселос вместе с недовольными флорентинцами согласились отложить экспедицию в Малакку. Даже мятежники, поднявшие бунт из-за инцидента с Руем Диашем, были отпущены из тюрьмы — Албукерку требовались все силы. 16 октября он написал королю оправдательное письмо, объясняя, почему не хочет отступиться от Гоа: «Ваше Величество, Вы увидите, как все получится хорошо, если Вы станете правителем Гоа… нигде нет таких удобных и безопасных побережий, как на Гоа, поскольку это остров. Если потеряете всю Индию, оттуда сможете покорить ее снова». На этот раз речь шла не только о завоевании территории. Албукерк намеревался полностью очистить Гоа от мусульманского присутствия.

На следующий день он отплыл с девятнадцатью кораблями и войсками численностью 1600 человек. К 24 ноября корабли снова вошли в устье Мандови. На этот раз португальцам предстояло сражаться не одним. Воспользовавшись спорами из-за сфер влияния на индийском побережье, они смогли привлечь на свою сторону несколько мелких княжеств. Султан Хонавара прислал пехотные войска, численность которых, предположительно, составляла полторы тысячи человек. Тимоджи снова собрал 4 тысячи и предоставил 60 мелких судов. Но Адиль-шах не оставил Гоа без охраны и защиты. Он разместил там гарнизон из 8 тысяч человек. Португальцы называли их белыми турками. Это были опытные наемники из Оттоманской империи и Ирана. Среди них было немало венецианских и генуэзских перебежчиков, хорошо разбиравшихся в литье пушек.

Албукерк решил не ждать. 25 ноября, в День святой Екатерины, Албукерк разделил свои войска на три группы и напал на город с двух сторон. Однако, несмотря на все его усилия, попытка заставить португальцев действовать строго в соответствии с тактикой провалилась. Однако в этом случае именно их традиционный яростный натиск принес победу. С криками «Святая Екатерина! Сантьягу!» португальцы ринулись на баррикады, окружавшие город. Один солдат сумел вовремя просунуть оружие между створками ворот, помешав защитникам Гоа их закрыть. А маленький и юркий Фрадик Фернандес воткнул свое копье в стену и взобрался на парапет. Там он встал во весь рост и принялся размахивать флагом, крича: «Португалия! Португалия! Победа!»

Отвлеченные его внезапным появлением, защитники не успели закрыть ворота. Вскоре они были распахнуты настежь, и португальцы ринулись в город. Защитники отступили, однако тут же столкнулись с другим подразделением, которое вломилось через вторые ворота. Бой был очень кровавым. Португальские хроникеры рассказывают о безумной храбрости своих воинов. Одним из первых, кто ворвался в город, был Мануэл ди Ласерда. Под глаз ему вонзилась вражеская стрела с зазубренным наконечником. Она вошла слишком глубоко, чтобы ее можно было извлечь. Тогда Ласерда отломил древко и продолжил сражаться, хотя все лицо его было залито кровью. Еще один боец, Джеронимо ди Лима, сражался, пока не упал на землю. Его нашел брат Жуан, который не хотел бросать умирающего Джеронимо. Однако тот упрекнул брата за то, что тот не участвует в битве. По одной из версий, Джеронимо сказал: «Брат, иди своим путем, а я пойду своим». Вернувшись позже, Жуан обнаружил Джеронимо мертвым.

Мусульманское сопротивление было быстро сломлено. Люди пытались бежать из города, надеясь перебраться на противоположный берег вброд, но многие утонули. Тех же, кто сумел перебраться на другую сторону, поджидали индийские союзники португальцев. «Они пришли мне на помощь через реки и горы, — позже писал Албукерк. — Их мечи поразили всех мусульман, бежавших из Гоа, никому не было пощады». Уже через четыре часа битва была окончена.

Албукерк запер ворота, чтобы самые горячие головы не пустились в погоню за врагом. Затем отдал город на разграбление. Кроме того, началась кровавая резня — в Гоа не должно было остаться ни одного мусульманина. Позже, рассказывая королю о своих действиях, Албукерк не выказывал ни малейших признаков раскаяния.

«Наш Господь пришел к нам на помощь, поскольку желал, чтобы мы достигли того, о чем даже не смели молиться… Я сжег город и убил всех. Четыре дня без передышки наши люди убивали… не пощадили ни одного мусульманина. Сгоняли их в мечети и поджигали. Я приказал, чтобы ни [индийских] крестьян, ни браминов не трогали. По нашим подсчетам, было убито около 6 тысяч мусульманских мужчин и женщин. Это было великое свершение, Ваше Величество».

Среди тех, кого сожгли живьем, был один из португальских перебежчиков, уплывших на берег во время осады на Мандови. «Никто не избежал расправы, — писал флорентийский торговец Пьеро Строцци, — ни мужчины, ни женщины, ни беременные, ни грудные младенцы». Тела убитых бросали крокодилам. «Жертв было так много, — вспоминал Эмполи, — что реку заполняла кровь и трупы, которые потом неделю выносило течением на берег». Похоже, что даже рептилии не смогли столько съесть.

В письме Мануэлу Албукерк утверждал, что таким образом «очистил» город. Эту акцию он считал показательной. «Вселив в них страх, мы заставим многих покориться вам безо всяких завоеваний, — продолжал Албукерк. — Не уцелела ни одна могила или мусульманское строение». На самом деле Албукерк расправился не со всеми; несколько «белых и красивых» мусульманских женщин пощадили, чтобы выдать их замуж за португальцев.

Все хроникеры единодушно утверждают, что в результате разграбления города мародерам удалось добыть несметные сокровища. Строцци был потрясен восточными богатствами, которые в изобилии вывозили португальцы: «Там можно было найти все богатства мира — и золото, и драгоценные камни… полагаю, этот народ много в чем превосходит нас, за исключением военного искусства» — так он написал в письме отцу. Закончил Строцци свое письмо на печальной ноте, но тем не менее постарался смотреть на светлую сторону. «Я ничего добыть не смог, поскольку был ранен. И все же мне посчастливилось, что стрела была не отравленной».

К вечеру Дня святой Екатерины Албукерк лично обратился к своим командирам, одержавшим победу, и поблагодарил их за труды. «Многие были посвящены в рыцари, — пишет Эмполи, — среди прочих этой чести был удостоен и я». Впрочем, даже это обстоятельство не заставило его изменить отношение к губернатору в лучшую сторону. «Рыцарем быть удобнее, чем торговцем», — добавляет Эмполи, рассуждая о том, что среди португальской знати люди, занимающиеся торговлей, не пользуются уважением. Первым среди тех, кто встречал Албукерка при въезде в город, был Мануэл ди Ласерда. Он ехал верхом на лошади, покрытой богатой попоной, которая раньше принадлежала убитому им мусульманину. Обломок стрелы по-прежнему торчал из его щеки. Он был весь в крови, и, «увидев его таким, со стрелой… и в доспехах, залитых кровью, [Албукерк] обнял его, поцеловал и сказал: „Синьор, ваш подвиг не уступает подвигу святого Себастьяна“». Эта история сохранилась в португальских легендах.

Индийские империи были потрясены тем, что Гоа сдался горстке португальцев. Сокрушительная победа Албукерка послужила для их правителей поводом к размышлению. В результате к Албукерку издалека устремились послы, всячески выражавшие губернатору почтение и пытавшиеся оценить, что может означать этот триумф и что теперь следует предпринять.

У Албукерка появились новые идеи по поводу того, как сохранить за собой захваченные земли. Он понимал, что ряды португальцев немногочисленны, а смертность достаточно высока. К тому же португальцам не хватало женщин, поэтому Албукерк незамедлительно занялся продвижением политики смешанных браков. Губернатор всячески поощрял браки между простыми португальцами — солдатами, каменщиками, плотниками — и местными женщинами. В основном невесты принадлежали к низшим кастам. После того как женщины принимали крещение, их снабжали приданым. Кроме того, женатым мужчинам, которых называли касадо, полагалось финансовое вознаграждение за то, что связали себя узами брака. Через два месяца после повторного завоевания Гоа было заключено около двухсот таких союзов. Целью этой политики было формирование на захваченной территории христианской популяции, которая будет на стороне Португалии. Однако при этом Албукерк, как человек просвещенный, проявлял заботу о благополучии женщин на Гоа, пытаясь добиться запрета обряда сати. Кроме того, он полагал, что индийские женщины должны получить права на владение собственностью. И духовенство, и многие высокопоставленные чиновники были возмущены политикой смешанных браков, однако Албукерк не собирался отступать — он был намерен создать крепкое индо-португальское общество.

В это время Диогу Мендес де Васконселос, которому король приказал захватить Малакку, спешил завершить дело, от которого его отвлек Албукерк. Было очевидно, что его четыре корабля без поддержки не смогут достичь результата. Кроме того, Албукерк получил письмо от Руя ди Араужо, одного из шестидесяти португальских заложников, захваченных во время предыдущей экспедиции. Пришло оно в августе. Послание Араужо было полно отчаяния. «Мы ожидаем вашего прибытия… Молимся Богу, чтобы вы пришли в течение пяти месяцев, иначе не застанете никого из нас в живых». Кроме того, Араужо сообщил много полезных сведений о политике врага и о самом городе. По словам Араужо, размером он велик, однако не слишком хорошо защищен. Тем не менее Араужо советовал «бросить на него все силы, даже если в этом нет строгой необходимости, чтобы сеять страх на суше и на море». В апреле 1511 года Албукерк отправился в новую завоевательную экспедицию. На Гоа он провел всего четыре месяца.

Албукерк не знал, что в тот же год португальцы нанесли еще один сокрушительный удар мамлюкам — на этот раз на Средиземном море. В августе эскадра из боевых галер под командованием Андре до Амарала, португальского рыцаря военного ордена святого Иоанна на Родосе, перехватила и потопила корабли, на которых доставлялся лес из Ливана в Египет. Предназначался он для строительства новых кораблей. Мамлюки собирались взять реванш за поражение при Диу. Они полностью зависели от импорта леса с восточного побережья Средиземного моря. Без него они были совершенно беспомощны. Это фиаско отбросило их назад на годы.

Глава 20. Око солнца. Апрель — ноябрь 1511 года

В первое десятилетие португальского присутствия в Индийском океане время для них шло и быстро и медленно. Поддерживать связь между Лиссабоном и Индией было весьма затруднительно. Чтобы получить ответ на королевский приказ, приходилось ждать не меньше полутора лет. И все же португальцы быстро приспосабливались и многому научились, почерпнув много географических, культурных и лингвистических познаний. Были составлены карты, а понимание нюансов местной политической системы было достигнуто настолько быстро, что сразу становилось заметно, какой долгий путь прошла Португалия со времен Васко да Гамы. Когда его потрепанные штормами корабли вернулись в 1499 году, о Малакке они могли сообщить только отрывочные сведения из вторых рук: «При попутном ветре сорок дней плавания из Каликута… оттуда привозят гвоздику… в этом краю много крупных попугаев с оперением алым, будто огонь». Но уже к 1505 году король приказывал Алмейде осваивать новые моря — открыть Малакку так же, как Цейлон, Китай и «другие земли, о которых мы пока не знаем». Все эти земли должны были принадлежать королю. Беспокойные португальцы рвались к новым горизонтам.

Год спустя, в 1506-м, Малакка уже стала одной из основных стратегических целей. Алмейде было приказано незамедлительно туда отправиться, бросив на захват Малакки основные силы и сохранив на Малабарском побережье лишь минимальное военное присутствие. Такое решение короля заставил принять страх конкуренции. Ходили слухи о «некой кастильской флотилии… которую готовят этим летом, чтобы отправить на поиски Малакки». Подобные опасения были связаны со спорными пунктами Тордесильясского договора. Демаркационная линия была обозначена в 1494 году и опоясывала землю. Кастильцы полагали, что Малакка лежит в другом полушарии, а следовательно, относится к их сфере влияния. Поскольку Колумб настаивал, что открыл прямой морской путь в Азию, в Лиссабоне беспокоились, что испанцы вполне могут отплыть на запад. Между двумя государствами началось соревнование. Единственное, что сделал Алмейда, — отправил двух человек на торговом корабле, который так и не добрался до места назначения. О том же, чтобы отправиться в плавание самому, не могло быть и речи — вице-король считал, что это слишком опасно, учитывая шаткость его позиции на Малабарском побережье. Мануэл, разгневанный тем, что, как ему казалось, было простой леностью, отправил прямо из Лиссабона маленькую флотилию, чтобы открыть торговый порт в Малакке. Те, кому удалось выжить в этой неудачной экспедиции, стали пленниками султана и теперь писали письма Албукерку, умоляя приплыть и вызволить их.

Также подгоняло португальцев то, что они наконец начали в полной мере осознавать всю ценность Малакки. Город был стратегически удачно расположен на западном побережье Малайского полуострова. Это был основной порт на морском пути в Индию. Меньше чем за 100 лет из бедной рыбацкой деревушки Малакка превратилась в один из крупнейших торговых городов мира. «Невозможно сосчитать все сокровища Малакки, ибо город этот велик и богат, — писал португальский торговец Томе Пирес. — Малакка — город, как будто созданный для торговли… в большей степени, чем другие города мира… Малакка находится в центре… и вся торговля между разными народами на расстоянии тысячи лиг проходит [через нее]». В Малакке соединялись торговые пути Индийского океана, Китайского моря и Тихого океана. Сюда устремились китайские джонки, уйдя с западного побережья Индии. В Китае Малакку называли Око Солнца. По словам Пиреса, это был самый многонациональный город в мире. Здесь говорили на восьмидесяти четырех языках. Пирес перечислял торговцев из разных мест, которые сюда прибывали, — Каир, Ормуз, Гоа, Камбоджа, Тимор, Цейлон, Ява, Китай, Бруней. Утверждали, что даже попугаи в Малакке владеют несколькими наречиями. Там можно было купить шерстяные ткани, стекло и металлические изделия из Венеции, опиум и благовония из Аравии, жемчуга Персидского залива, китайский фарфор, мускатный орех с островов Банда, бенгальские ткани и специи с Молуккских островов. По размеру город превосходил Лиссабон, а по числу населения мог сравниться с Венецией — здесь проживало более 100 тысяч человек. «Без сомнения, по важности и богатству Малакке нет равных в мире», — писал Пирес. Городом правил мусульманский султан. Мануэла привлекала не только жажда богатства, но и желание вызволить португальских пленников.

Важными игроками на арене были мусульмане Явы и Гуджарата. Город находился на слишком дальнем расстоянии, чтобы арабские доу успевали до него доплыть до наступления сезона дождей. Торговцы гуджарата выступали в качестве посредников в торговых отношениях между городами на западном побережье Индийского океана и Малаккой. Они же оказывали особенно большое влияние на султана. Как и в случае с Каликутом, они почувствовали, что у них появился соперник, поэтому убедили султана разрушить португальскую торговую колонию и захватить пленников.

Из писем Араужо Албукерк почерпнул много важной информации о городе. Он решил последовать совету пленников и бросить на Малакку все силы, чтобы с самого начала запугать врага. Он взял с собой восемнадцать кораблей, двенадцать из которых — карраки. Однако с набором войск все оказалось сложнее. В распоряжении Албукерка было всего семьсот португальцев и триста малабарцев. Армия Малакки же, скорее всего, была огромна. Операция, которую затеяли португальцы, все больше напоминала авантюру. Предстояло преодолеть 1500 миль через Индийский океан, причем в случае, если возникнут какие-то затруднения, отступать будет некуда. Кроме того, была вероятность, что за время пути португальцы потеряют часть своих кораблей. А что касается флагманского судна Албукерка, «Флор де ла Мар», то ему теперь было уже девять лет и для долгого плавания оно вряд ли годилось.

Португальцы последовали совету Араужо сеять среди местного населения страх еще до прибытия в Малакку. По дороге они захватывали мусульманские корабли и нападали на мелкие вассальные княжества вдоль побережья Суматры. Для многих эти моря были незнакомыми. Доу западной части Индийского океана здесь уступили место суматранским и яванским джонкам. Это были крепкие корабли с высокими бортами и четырьмя мачтами, «которые сильно отличались от наших, поскольку строились из очень плотного дерева». Португальцам не раз представилась возможность полюбоваться этими великолепными и диковинными судами. Однажды на пути им встретилась джонка, по размеру превосходившая «Флор де ла Мар» — «могучая, будто замок, поскольку у нее было три или четыре палубы, одна поверх другой, и пушки не причиняли ей вреда». Португальский обстрел безуспешно продолжался два дня. Только когда удалось попасть в руль и судно не могло продолжать путь, экипаж сдался. «По сходням они спускались под двадцатиградусным углом — так высока была джонка».

И снова Джованни да Эмполи оказался среди тех, кого практически силой увлек за собой Албукерк. Помимо воли ему пришлось исполнять обязанности парламентера. Эмполи был вынужден сойти на берег и налаживать отношения с враждебно настроенными князьями Суматры. «Он [Албукерк] вел себя как человек, которому до меня не было ни малейшего дела», — жаловался флорентинец. Предположительно, 1 июля корабли прибыли в Малакку. «Когда впереди показался город, бросили якорь, из пушек же стрелять не стали, дожидаясь, когда прибудут посланники короля». Эмполи рассказывает, что город «находился возле берега моря, состоял из бесчисленного множества зданий и простирался больше чем на 3 лиги… зрелище было великолепное». Хижины под крышами из пальмовых листьев перемежались мечетями с высокими минаретами. Местность здесь была низинная, болотистая. Через город протекала река, впадавшая в море. Устье пересекал массивный мост, разделявший город на две половины. Главным и единственным источником дохода для Малакки была торговля. Город со всех сторон окружали джунгли, где таилось великое множество опасностей — малярия, тигры, крокодилы. Климат был экваториальный, то есть влажный и жаркий. Такие условия особенно тяжело было переносить воинам, облаченным в доспехи. В порту теснились суда — «между кораблями и джонками… виднелось огромное количество гребных судов и сампанов с тридцатью или сорока веслами», — писал Эмполи. Он отмечал, что «порт очень красив и укрыт от всех ветров… может принять более 2 тысяч судов с грузом… поскольку глубина здесь… не меньше 4 морских саженей». На борту нескольких джонок из Китая заметили «белых людей [которые были] одеты, как мы, на немецкий манер, во французских сапогах и туфлях». И китайские, и индийские торговцы вели себя вполне доброжелательно.

Расположенная в низине Малакка, разделенная на две половины рекой. Этот рисунок был выполнен Гаспаром Корреа после того, как город был захвачен и построен форт

Далее последовало напряженное противостояние между султаном и губернатором. Султан Мохамед желал заключить мирный договор, гарантировавший безопасность для торговых кораблей. От этого зависело его благосостояние. Только после соблюдения данного условия султан был согласен передать пленников португальцам. Албукерк же требовал, чтобы пленники были переданы незамедлительно. Возникла патовая ситуация. Султан, следуя советам гуджаратских и яванских мусульман, тянул время и всячески тормозил переговоры, дожидаясь, когда наступление сезона дождей заставит португальцев уйти. В то же время он приказал внимательно следить за «гостями». Султану было известно, что людей у португальцев мало. С учетом этого он начал готовиться к бою. Наконец терпение у Албукерка закончилось. В середине июля он обстрелял Малакку. Его люди сожгли несколько домов у самого берега, а также гуджаратские джонки. Султан поспешил возобновить переговоры. Приказав нарядить пленников в роскошные одежды, он дал им свободу. В ответ Албукерк только увеличил требования. Он намеревался построить здесь торговую ко лонию и форт для ее защиты. Кроме того, он требовал от султана заплатить солидную компенсацию за нанесенный Португалии урон. Скорее всего, Албукерк понимал, что эти условия не будут выполнены, и готовился к сражению. В этом ему очень помогали сведения, сообщенные Араужо и китайцами. Войско султана состояло из 20 тысяч человек и двадцати боевых слонов. В его распоряжении были и луки, и пушки. Эти цифры звучали устрашающе, однако на деле оказывалось, что боевая мощь султана значительно преувеличена. Пушки были плохого качества, а пороха не хватало, так же как и опытных артиллеристов. К тому же на практике всего 4 тысячи человек были хорошо вооружены и готовы сражаться. Султан между тем продолжал тянуть время и давать уклончивые ответы. Он приказал построить прочные баррикады по обе стороны моста. В то же время берег он защитил при помощи металлических заостренных стержней, замаскированных под соломой, и мешков с порохом.

Араужо призывал губернатора не терять времени. Чем дольше он откладывает нападение, тем больше оборонительных укреплений успеет возвести султан. На обычном в таких случаях военном совете Албукерк призвал капитанов одобрить его план и в подробностях обрисовал ситуацию. Португалии необходимо торговое присутствие в Малакке, поскольку это «самый густонаселенный город в Индии, занимающий центральное положение… туда стекается вся коммерция и торговля». Однако это предприятие полностью зависело от того, удастся ли построить надежный форт. Этот пункт Албукерк подчеркивал особо. Казалось, решение атаковать было одобрено единогласно.

К нападению готовились тщательно. Ключом от Малакки был центральный мост через реку. Если захватить его, город будет фактически разделен на две половины. Поэтому и свои войска Албукерк разделил надвое. Одна часть должна была высадиться на западном берегу, где располагались большая мечеть и дворец султана. Другая под командованием самого губернатора отправлялась на противоположный берег, где размещалась основная часть города. И те и другие должны были встретиться на мосту. Китайцы предложили помощь, но Албукерк предпочел, чтобы они не участвовали в битве. Вместо этого он попросил их предоставить свои торговые суда для высадки португальцев на берег. 24 июля за два часа до рассвета — был канун Дня святого Иакова — португальцы устремились в атаку. На берег бросали деревянные доски, чтобы, приближаясь к баррикадам, люди не попали в ловушки. Огонь из малаккских пушек оказался неэффективен. Португальцы надели крепкие доспехи, однако их осыпали градом стрел и коротких тонких дротиков из трубок. Последние были пропитаны ядом одной из местных рыб. Когда это вещество попадало в кровь, смерть наступала в течение нескольких дней.

Люди Албукерка приближались к мосту. Шли ожесточенные бои. На другом берегу, когда португальцы взяли штурмом баррикаду, султан решил поучаствовать в битве лично. Двадцать его боевых слонов с топотом пронеслись по улицам, круша все на своем пути. За ними шли войска. С высоких стен лучники осыпали захватчиков стрелами, махоуты — погонщики слонов — погоняли своих зверей. К бивням слонов были прикреплены клинки. Султан ехал впереди. Перед этой устрашающей силой португальцы начали отступать. Только два человека остались, выйдя против разъяренного султанского слона с пиками. Один ударил его в глаз, второй в живот. Обезумевший от боли, раненый зверь громко затрубил и, устремившись прочь, схватил хоботом погонщика и швырнул на землю. В результате среди слонов, идущих позади, началось шумное столпотворение. Султану удалось спуститься со своего слона и спастись, однако атака захлебнулась. Слоны мчались прочь, затаптывая людей.

Дым, шум, неразбериха, свист стрел и дротиком, крики «Святой Иаков!»… К полудню португальцам удалось захватить мост. Солнце было в зените. Люди сражались на протяжении многих часов, без еды и в тяжелых доспехах. Жара и влажность их совершенно измучили. Албукерк приказал установить навесы, сделанные из парусов. Но утомленные солдаты просто не могли заставить себя встать, не говоря уже о том, чтобы возводить баррикады, необходимые для защиты с таким трудом захваченного моста. Албукерк принял решение отступать. Капитаны, уже предвкушающие разграбление богатого города, были весьма недовольны. Чтобы поднять боевой дух, Албукерк приказал поджечь постройки вокруг дворца султана и мечеть. Португальцы увидели величественный деревянный павильон, установленный на огромной колеснице с тридцатью колесами, каждое вышиной с потолок в комнате. Все это было построено для церемониальной свадебной процессии дочери султана, которую выдавали замуж за правителя соседнего княжества. Павильон был «увешан шелковыми занавесями внутри и флагами снаружи — все это было предано огню». Тем не менее поджоги послужили лишь слабым утешением. Португальцев постигла неудача — занятый было мост пришлось оставить. Португальцы взяли с собой семьдесят две пушки и своих раненых. «Ни один из тех, кого ранили дротиками, не выжил, за исключением Фернана Гомеша ди Лемоша, чью рану прижгли свиным жиром, как только он ее получил. Эта мера, с Божьей помощью, спасла его».

Обе стороны замерли в нерешительности. Что предпринять дальше, никто не знал. Султан объявил, что крайне удивлен тем, что его город атаковали после того, как были отпущены пленники, и предложил заключить мирный договор. Он снова пытался тянуть время, ожидая перемен в погоде. Неудача португальцев вселила в султана новую уверенность в собственных силах. Он восстановил оборонительные укрепления — и баррикады, и ловушки на берегу. На этот раз кончики заостренных стержней были пропитаны ядом. Кроме того, султан приказал установить барьеры прямо на городских улицах. Но Албукерк торжественно поклялся своей длинной седой бородой, что Малакку постигнет возмездие и он ни за что не отступит, пока не одержит победу.

Но оставалась одна важная проблема — высокий мост теперь охранялся лучше, чем раньше. Однако Албукерк нашел решение проблемы — на мост можно было попасть сверху. Должно быть, вспомнив двухдневное сражение с джонкой в Малаккском проливе, Албукерк потребовал предоставить в его распоряжение один из этих высоких, прочных четырехмачтовых кораблей с Явы. Погрузив на него пушки, Албукерк распорядился на буксире доставить джонку к мосту. Сделать это было поручено Антониу ди Абреу. Глубокая осадка джонки означала, что корабль мог продвигаться вперед только во время прилива. Наконец он сел на мель на песчаной косе неподалеку от моста. Защитники города сразу же принялись ее обстреливать. Тем не менее никакого урона джонке нанести не смогли. Чтобы сжечь ее, по течению реки пустили горящие плоты. Огонь поддерживали дрова, смола и масло. Плоты подталкивали люди, плывущие в маленьких лодках и держащие в руках длинные гарпуны с металлическими наконечниками. Мушкетная пуля попала Абреу в лицо, раздробив ему зубы и оторвав кусок языка. Но когда Албукерк приказал, чтобы раненого заменили, тот, по утверждениям хроникеров, наотрез отказался покидать поле боя, объявив, что, «покуда у него есть ноги, чтобы идти, руки, чтобы сражаться, достаточно большая часть языка, чтобы отдавать команды, и сама жизнь, он никому не передаст свой пост». Абреу остался на джонке, готовясь нанести удар по мосту.

Подготовка Албукерка ко второй атаке была гораздо более тщательной. Он приказал как следует запастись арбалетами, приказал заготовить бочки, кирки, лопаты и топоры, чтобы возвести свои баррикады, как только мост будет захвачен. Кроме того, было изготовлено множество деревянных щитов, которые должны были защитить португальцев от мушкетных выстрелов и ядовитых дротиков. Еще больше досок пошло на то, чтобы пройти по усеянному ловушками берегу. Все было готово. Албукерк дал китайцам разрешение уплывать, высказав им свою благодарность и наделив дарами. 9 августа он созвал всех своих капитанов и фидальго и устроил еще один военный совет.

Было очевидно, что после неудачной атаки многие остались недовольны. Особенно португальцев возмутило решение отступать, которое губернатор принял единолично, ни с кем не посоветовавшись. Кроме того, ядовитые дротики оказались очень грозным оружием и напугали португальцев. Кроме того, мало кого вдохновляла перспектива возводить форт на тропической жаре. Не говоря уже о том, что фидальго вообще считали эту разновидность работы унизительной для людей знатного происхождения. Они пред почитали захватывать и грабить, а потом возвращаться с победой и трофеями. Албукерк произнес пылкую речь, содержание которой в разных источниках несколько различается. Он обрисовал стратегические планы относительно Индийского океана. Если основная цель — задушить мусульманскую торговлю в Красном море, то Малакка — «центр и средоточие всякой торговли» — является ключом к успеху. Отсюда поставляются «все специи, опиум и богатства со всего света… через [Малакку] прошло больше перца для Мекки, чем через Каликут». Захват Малакки нанесет удар и по Каиру, и по Александрии, и по Венеции. Помимо этого, он замедлит распространение ислама. Как выразился Томе Пирес, «тот, кто правит Малаккой, держит за горло Венецию». Албукерк прекрасно понимал, какие города-порты являются ключевыми торговыми центрами на Индийском океане. Поэтому он в полной мере осознавал, какое значение будет иметь захват Малакки. Он попытался уверить фидальго в том, что, если португальцы будут управлять городом справедливо, удержать его поможет поддержка местных жителей и большой гарнизон для этой цели не понадобится. Задача Албукерка состояла в том, чтобы построить империю, а не просто разграбить богатый город. Тем не менее, подчеркивал Албукерк, построить форт просто необходимо. Глядя в глаза своим командирам, он призывал их согласиться на его план. Высказывался Албукерк прямо и категорично. Он не был готов «ни высаживаться на берег, ни сражаться, если не будет форта — рисковать жизнью хотя бы одного человека, как бы велика ни была добыча… [без форта] противоречит воле моего короля». Это был прочувствованный, воодушевляющий призыв. Желая создать империю, Албукерк пробуждал в своих командирах религиозный пыл крестоносцев и рыцарский долг, но при этом говорил и об их личных интересах. «Золотая стена» Малакки, безусловно, весьма вдохновляла капитанов, но Албукерк отказывался идти в наступление, пока не будет решен вопрос о строительстве форта. В тот день он одержал победу исключительно благодаря напору и энтузиазму. Фидальго, которые, должно быть, втайне надеялись, что в Малакке не хватит камня для возведения форта, объявили, что «готовы на все и форт будет построен», и даже легкомысленно прибавили: «А если понадобится, то и два». Албукерк, предвидевший, что командиры могут пойти на попятный, проявил предусмотрительность, велев записать и сохранить эти заявления.

10 августа 1511 года, когда был прилив, который, как надеялись португальцы, должен был сдвинуть с мели джонку и поднести ее ближе к стратегически важному мосту, они приготовились захватить Малакку — город, население которого составляло 120 тысяч человек. При этом у самих захватчиков в распоряжении было тысяча человек и двести малабарцев. Пожалуй, эта военная операция была самой дисциплинированной и тщательно спланированной из всех, которые предпринимали португальцы. Албукерк помнил уроки Каликута и судьбу Коутиньо. Он опасался, что, если удастся прорваться через баррикады на берегу и захватить мост, жажда несметных сокровищ заставит людей в беспорядке устремиться на узкие извилистые улочки незнакомого города, где, обремененные тяжелыми доспехами и утомленные жарой и духотой, они станут легкими жертвами и их убьют по одному.

Извлек Албукерк урок и из первой неудачной атаки — не следует разделять людей на группы. Нужно действовать слаженно и, захватив мост, всеми силами постараться его удержать. Кроме того, необходимо позаботиться о припасах, чтобы португальцы могли долго продержаться на мосту. Операция прошла блестяще. Джонка возвышалась над мостом, и с нее велся обстрел незащищенных малаккских и яванских войск. Высадка на западной стороне моста прошла легко и быстро. Пройдя по доскам и заслоняясь деревянными щитами, португальцы взяли штурмом баррикады и вступили в бой с людьми султана. Быстрая выгрузка строительных материалов означала, что можно будет соорудить на мосту крепкие оборонительные укрепления, чтобы никто не мог туда проникнуть. Теперь войска султана оказались разделены пополам. Мечеть с восточной стороны моста была захвачена. Еще одну яростную атаку с участием боевых слонов португальцы отбили. Пушки на кораблях вели пальбу по городу, чтобы не подпустить к вражеским войскам подкрепление. Португальцы засели в городе прочно, укрепив два дома рядом с мечетью и установив на их крышах пушки.

Жара была изнуряющей. Албукерк снова велел установить навесы, чтобы защитить людей от солнца. Эффективно поставлялись вода и продовольствие. Кроме того, солдаты постоянно сменялись. Если султан надеялся, что удастся заманить португальцев в засаду, то он просчитался. Входить в город запрещалось под страхом смерти. Албукерк решил продвигаться вперед постепенно — главным образом ради того, чтобы уменьшить число жертв, ведь численность португальских войск была невелика. Кроме того, важно было сдержать жажду наживы. Шли дни. «Мы оставались на одном месте, облаченные в доспехи, — пишет Эмполи, — на протяжении не менее двадцати дней, охраняя пост днем и ночью, потому что в любое время и с моря, и с берега на нас обрушивались атаки, причинявшие немало беспокойства». Постепенно нападения стали совершаться все реже и реже. Таким образом, строгая дисциплина, столь упорно насаждаемая Албукерком, наконец начала приносить свои плоды.

Затем он поручил специально обученным группам систематически зачищать очаги сопротивления. Эти отряды строились квадратами шесть на шесть человек, выставив металлические наконечники пик, и входили в город. Им было приказано ни в коем случае не нарушать строй. Вели их местные проводники, хорошо знавшие Малакку. Эти вооруженные фаланги в доспехах, маршировавшие под звуки труб, грохот барабанов и выкрики «Сантьягу!», действовали жестко и эффективно. Солдатам было приказано «не щадить мусульман, их жен и детей, где бы они ни были обнаружены». Именно это они и делали. Солдаты султана, «ранее никогда не видевшие [таких] пик», разворачивались и спасались бегством. За восемь или девять дней эти хорошо натренированные отряды полностью очистили Малакку от всякого сопротивления. Султан вместе с семьей, свитой, слугами и слонами ушел в джунгли. Фидальго же, которым такой способ вести военные действия казался предосудительным и совсем не героическим, охраняли свои позиции и сохраняли бдительность. Таким образом город был занят.

Португальцам эта операция далась нелегко — зной, непрекращающиеся атаки, страх перед ядовитыми дротиками, железная дисциплина губернатора, — и теперь они желали получить награду за труды. Португальцам не терпелось приступить к разграблению этого богатейшего торгового города. Албукерк признавал, что это их право, но желал сохранить город в хорошем состоянии, а не превращать его в дымящиеся развалины. Поэтому отказываться от строжайшей дисциплины Албукерк не стал. На разграбление давался всего один день. Дома индийцев, яванцев и бурманцев, с кем у португальцев сформировались альянсы, трогать не разрешалось — они были отмечены флагами. Поджигать какое бы то ни было строение запрещалось. Кроме того, нельзя было приближаться к дворцу султана — все его содержимое предназначалось короне. Шанс поживиться был предоставлен всем на равных условиях. Морякам, которым обычно доставалось меньше всего, предоставили возможность идти первыми. Каждая группа должна была вернуться по сигналу труб. Когда они приходили обратно на берег, покачиваясь под грузом добытых ценностей, губернатор отправлял в город следующую группу — и так до вечера. Особенно богатая добыча обнаружилась в подвалах домов торговцев.

Каждый решал сам, что прихватить с собой, а что оставить. Португальцам Малакка казалась сказочной сокровищницей. Они сразу начали задаваться мыслью, какие же богатства лежат дальше, на востоке Индии. Добыча с малабарского побережья сразу начала казаться мелкой и незначительной. «Поверь, — писал Эмполи отцу, — здесь повсюду царит изобилие, это земля огромных окруженных стенами городов, процветающей торговли и богатства, традиции и образ жизни здесь иные. Мы всего лишь ничто: Индия ничтожнейший и беднейший край».

К вечеру, на закате, улицы Малакки были усеяны оброненными товарами всех разновидностей: украшениями, баночками с мускусом и камфорой, сундуками с дамасскими тканями — шелками и тафтой… «Там были целые комнаты, полные сандалового дерева, которое не стоило того, чтобы его выносить». Также португальцы видели редкий сине-белый китайский фарфор, но изделия из него были слишком хрупки, и нести их было неудобно. Золотые слитки, золотая пыль, благовония, редкие драгоценные камни — вот что выбирали большинство португальцев. Кроме того, они забрали много металлических пушек, некоторые из которых, предположительно, были присланы заморином. Из султанского дворца по приказу Албукерка вынесли самые великолепные предметы — дары для португальского короля. Губернатор же, которого посмертная слава заботила не меньше прижизненной, взял себе шесть бронзовых львов, которые должны были украсить его гробницу. После этого дворец был сожжен дотла.

Захват Малакки с ее большим населением немногочисленным португальским войском на старых дырявых кораблях был весьма примечательным и рискованным свершением. Атака была отважной и дерзкой и демонстрировала огромное самомнение португальцев, осмелившихся выступить против намного превосходящей числом армии, вооруженной пушками и мушкетами. С чисто военной точки зрения эту победу можно сравнить с любым из сокрушительных разгромов, которые наносили противнику испанские конкистадоры в Америке. Однако, как и предвидел Албукерк, захватить город — одно дело, а удержать — совсем другое.

Изрядно обогатившись, и капитаны, и простые солдаты были готовы уплывать. Они предложили губернатору отправиться обратно в Индию — в Малакку же можно вернуться в другой раз. Албукерк, вне всякого сомнения, предвидел подобную реакцию. В ответ он напомнил про обещания относительно форта, которые были записаны на бумаге. Албукерк объявил, что, если португальцы уйдут, не позаботившись о том, «чтобы оставить город надежно защищенным и укрепленным во имя короля… мне следует отрубить голову, и душа моя должна быть обречена на адские муки… об этом и речи быть не может. Все мы должны вместе взяться за работу и построить форт — и сделать это быстро». Албукерк спешил, и не без оснований — нужно было укрепить позицию Португалии и при этом успеть пуститься в обратный путь до наступления сезона дождей. К тому же Албукерк беспокоился из-за того, что происходит на Гоа в его отсутствие. Все это заставляло губернатора торопиться.

Скептическое отношение многих португальцев к этому предприятию было оправданно, а отсутствие энтузиазма легко объяснимо. Возводить форт у реки в центре города оказалось крайне тяжелой работой. Эмполи, который был не из тех, кто не любит жаловаться на трудности, рассказывал об этом так: «Капитан-майор вместе со своими людьми в большой спешке днем и при свете факелов ночью возводил форт из деревянных досок со многими тяжелыми бревнами вокруг и большим количеством пушек и за месяц полностью укрепил его». Тем не менее этим дело не ограничилось: «Как только убедились, что деревянный форт достаточно прочен, начали возводить укрепления из камня…» Рабочая сила была весьма разочарована, когда необходимый для строительства камень удалось добыть благодаря разграблению мечетей и домов.

«Таскать камни на спине было тяжелой работой, и каждый стал или строителем, или каменщиком… Форт строили, во всякий час держа поблизости оружие, под невыносимым пеклом, поскольку земля эта располагается на два градуса к северу от экватора. [Город] стоит в низине, почвы здесь болотистые, населенные дикими тварями, поэтому всюду сильное зловоние и нездоровый воздух. Мы не ели ничего, кроме риса, в результате все наши люди занемогли… Не осталось никого, кто бы не страдал от дьявольской лихорадки, умершие лежали… в казармах по два-три дня, поскольку некому было их хоронить. Я заболел в начале октября, лихорадка не прекращалась пятьдесят дней и была так сильна, что я был без сознания».

Миазмы, скудное питание и малярия погубили стольких португальцев, что все предприятие оказалось под вопросом. Пришлось прибегать к услугам местной рабочей силы. Самого Албукерка трясло от лихорадки, однако он продолжал следить за ходом строительства.

Трудности в возведении крепости, страх контратак и болезнь задержали Албукерка. К концу 1511 года пора было отправляться в плавание, иначе португальцам пришлось бы задержаться в Малакке еще на год. Албукерк оставил в городе гарнизон из трехсот человек и восемь кораблей, команда которых состояла из еще двухсот. Другие три корабля, «Флор де ла Мар», «Эмшобрегаш» и «Тринидад», должны были вернуться в Индию вместе со всеми добытыми сокровищами на борту. Пятнадцать человек Албукерк посадил на джонку, которой должны были управлять яванские рабы.

«Флор де ла Мар» был одним из самых выдающихся кораблей португальского флота. При весе 400 тонн он был самой крупной карракой из всех, что когда-либо строили. Сорок пушек, размещенные на трех палубах, а также высокая корма и бак придавали «Флор де ла Мар» устрашающий вид и заставляли корабль выделяться среди доу в Индийском океане. Это была настоящая плавучая крепость, с любой стороны которой можно было вести огонь. Во время битвы при Диу флагманский корабль выстрелил по египетским кораблям шестьюстами ядрами всего за один день. Тем не менее из-за крупных размеров корабль был неповоротлив, поэтому в трудных условиях маневры становились затруднительными. К тому же судно было уже старым. Средний срок службы корабля в Индии составлял около четырех лет. Долгие морские переходы и корабельные черви-древоточцы за короткое время оказывали воздействие даже на самые крепкие и прочные доски. К 1512 году «Флор де ла Мар» исполнялось 10 лет. На судне было много протечек, приходилось постоянно их латать и откачивать воду. Албукерк хотел добраться на своем корабле до Кочина и там починить его, однако все остальные единодушно сошлись на том, что плыть на «Флор де ла Мар» попросту опасно. Многие наотрез отказались подниматься на борт флагманского корабля. Единственное, что убедило команду передумать, — несокрушимая уверенность губернатора. Кроме того, благодаря своему размеру «Флор де ла Мар» вмещал значительную часть добытых сокровищ, а также большое количество больных и раненых, не говоря уже о рабах, предназначавшихся в подарок королеве.

Эмполи, плывший на корабле «Тринидад», рассказывает о случившемся так: «В плавание мы пустились в очень плохую погоду, поскольку мы и так уже изрядно припозднились, отправившись в путь в двенадцатый день декабря». На самом деле португальцы опоздали с отплытием на целый месяц. Шесть дней спустя флотилия попала в шторм.

«Примерно в три часа ночи мы услышали рокот грома… потом обнаружили, что находимся на глубине едва в 4 морские сажени. Мы тут же бросили якорь… Ветер был силен и сносил нас к берегу, а когда наступило утро, мы увидели, что… находимся на мелководье. В самой мелкой части оказался корабль капитана-генерала; огромная волна ударила ему в бак и смыла шестнадцать человек, которые утонули в море».

«Флор де ла Мар» был в большой беде. Вода хлынула внутрь. Из-за ее все прибывающего веса, а также тяжелого груза корабль не мог развернуться. Чтобы переждать шторм, огромная каррака встала на якорь, но вода прибывала так быстро, что от насосов не было никакого толку. Эмполи продолжает: «…еще одна волна ударила в него, и отвалился руль, корабль мотнуло в сторону, и он сел на мель. [„Флор де ла Мар“] сразу наполнился водой, команда собралась на юте и оставалась там, уповая на милость Божью».

Нужно было уходить с корабля, и как можно быстрее. Албукерк приказал срубить несколько мачт и связать их вместе, таким образом изготовив импровизированный плот. Больных и раненых уложили в одну лодку, в то время как на другой команда перебиралась на плот. Албукерк, обвязав веревку вокруг пояса, а другим концом привязав ее к кораблю, направлял лодку вперед и назад, пока все португальцы не оказались на плоту. До последнего сохранявший верность дисциплине, он приказал, чтобы все покидали корабль в одних рубашках и бриджах. Тот же, кто пожелает захватить с собой какие-либо вещи, может оставаться на тонущем корабле. Что же касается рабов, то они были предоставлены сами себе и прыгали прямо в море. Те, которые не умели плавать, шли ко дну. Некоторые сумели уцепиться за плот, но были встречены копьями. Португальцы никому не позволили взобраться на него, боясь, что плот окажется перегружен. В море всегда выживали самые важные люди.

Между тем у них за спиной «Флор де ла Мар» разломился на две части. Теперь над водой были видны только ют и грот-мачта. И лодка, и плот дрейфовали всю ночь, и, «напуганные, они молились Господу до рассвета, когда шторм унялся».

В суматохе идущий впереди «Эмшобрегаш» решил спасать себя и отплыл подальше от места кораблекрушения. Команда джонки, до этого момента находившаяся в плену у португальцев, воспользовалась моментом, перебила своих хозяев и уплыла вместе со всем ценным добром, находившимся на борту. Только «Тринидад» находился достаточно близко, чтобы помочь жертвам кораблекрушения, но у них тоже были большие проблемы — корабль мог вот-вот сесть на мель и повторить судьбу «Флор де ла Мар». Эмполи пишет, что они «касались дна и пришлось выбрасывать за борт снасти, пушки и часть специй и положиться на милость Божью, поскольку другого выхода я не видел, а надеяться, что удастся добраться до берега вплавь, не приходилось из-за большого расстояния». Когда рассвело и море успокоилось, с «Тринидада» смогли разглядеть плот с самодельным флагом, прикрепленным к копью в качестве сигнала бедствия.

Выживших взяли на борт «Тринидада». «На корабле… нас было около двух сотен, и у нас не хватало еды и воды для такого количества человек… столько народу оказалось на борту… что мы совершенно растерялись». Несмотря на недостаток продовольствия, Албукерк, беспокоившийся из-за того, что происходит в Кочине и Гоа в его отсутствие, отказался причаливать к берегу, чтобы запастись провизией, «…говорил о ситуации в Индии и приводил много других доводов». Из-за упрямства губернатора плавание до Кочина обернулось кошмаром — во всяком случае, так утверждал Эмполи. «Нам пришлось терпеть большую нужду и лишения. Мы были вынуждены обходиться шестью унциями заплесневевших галет и глотком воды… Жалобы и ропот [были] так велики… что капитан заперся в своей каюте, и никто его не видел». Некоторых пленников-мусульман выбросили за борт, когда они спали, чтобы таким образом уменьшить число голодных ртов. И так «плыли до Кочина, куда добрались только благодаря тому, что усиленно выкачивали воду насосами… мы были едва живы». С собой португальцы не привезли ничего, кроме вещей, которые были на них надеты. Если верить одному из источников, Албукерк сумел спасти корону, меч из золота и рубиновое кольцо, присланное правителем Сиама. Источник утверждает, что все это было отправлено Мануэлу в качестве даров.

Так вместе с «Флор де ла Мар» на дне очутились несметные сокровища из султанского дворца, и не только. «Слышал, как он сказал, — пишет Корреа, который в своих записях редко высказывался от собственного лица, — что во дворце султана они обнаружили стол, все четыре ножки которого были инкрустированы драгоценными камнями стоимостью 70 тысяч крузадо». Вместе с флагманским кораблем португальцы «потеряли столько золота и драгоценных камней, сколько не приходилось терять ни в Индии, ни где-либо еще». Все это скрылось в морской пучине. Кроме драгоценных камней и золотых слитков, предназначавшихся для короля и королевы, утонули прекрасные рабыни, а также бронзовые львы, которые, по замыслу Албукерка, должны были украшать его гробницу. Пропала еще одна вещь, ничуть не менее ценная для жадных до новых открытий португальцев. Это была великолепная карта мира, от которой уцелел только маленький фрагмент. В письме королю Албукерк сетует: «…большая карта, начерченная яванским штурманом, на которой изображены мыс Доброй Надежды, Португалия, Бразилия, Красное море и Персидский залив, Острова пряностей, морские пути китайцев и жителей Формозы (Тайвань), с румбами (линиями, показывающими направления), а также корабельными курсами и внутренней территорией различных королевств, граничащих друг с другом. Мне кажется, Ваше Величество, что это лучшая вещь, какую мне доводилось видеть, и уверен, что вам она пришлась бы по душе. Названия написаны по-явански. При мне были яванцы, которые умели читать и писать на своем наречии. Прилагаю этот фрагмент… на котором Ваше Величество может видеть, откуда приходят китайцы и жители Формозы, и по каким маршрутам следует ходить на Острова пряностей, и где находятся золотоносные руды, а также острова Ява и Банда, откуда привозят мускатный орех и маис, и королевство Сиам, а также весь размах и предел китайской навигации… полная карта была потеряна вместе с „Флор де ла Мар“».

Но Албукерк уже вынашивал планы использовать Малакку в качестве отправного пункта, чтобы разыскать и обследовать все эти моря и земли самому. Он отправил экспедиции в Пегу (в Бурме — Баго), Сиам (Таиланд) и Суматру. В 1512 году на карту были нанесены острова Восточной Индонезии, называемые Островами пряностей (ныне — Молуккские острова). Продвижение на восток продолжилось. В 1513 и 1515 годах корабли были отправлены в Китай, причалили в Кантоне и предложили династии Мин наладить торговые отношения. Албукерк стремился соединить самые отдаленные точки мира, таким образом исполняя все, о чем мог мечтать Мануэл.

К несчастью для португальцев, эти смелые экспедиции имели непредвиденные последствия. Захват Малакки был осуществлен отчасти для того, чтобы подавить испанские амбиции на Дальнем Востоке. Но вместо этого португальцы добились прямо противоположного — теперь в распоряжении у Испании появились люди, информация и карты, чтобы достичь своих целей. В Малакке среди прочих побывал некий Фернан Магеллан. В Португалию он вернулся с богатой добычей и суматранским рабом, в крещении получившим имя Энрике. В результате конфликта с королем Мануэлом Магеллан бежал в Испанию, забрав с собой Энрике, а также карты островов, богатых специями, и подробные письма от друга, совершившего плавание в том направлении. Все это пригодилось Магеллану несколько лет спустя, когда он совершал первое кругосветное плавание под флагом Испании. Энрике оказал хозяину неоценимую помощь в качестве переводчика. Благодаря всему этому страна-соперница Португалии смогла объявить Острова пряностей в Ост-Индии своими собственными.

Глава 21. Восковая пуля. Апрель 1512 — январь 1513 года

В Кочин Албукерк прибыл будто мертвец, восставший из могилы. На нем была только серая рубашка и бриджи. Его прибытие для многих оказалось неприятным сюрпризом. С тех пор как в Кочин прибыли сбежавшие из Ормуза капитаны, этот город стал оппозиционным центром, решительно настроенным против губернатора. Каждая флотилия, направлявшаяся в Лиссабон, доставляла королю письма с жалобами на прегрешения Албукерка. «Те, кто не желал, чтобы задуманное вами осуществилось, — писал Албукерк Мануэлу, — объявили, что я мертв, погиб вместе со всей флотилией».

Губернатор, после всего случившегося казавшийся людям неуязвимым, сошел на берег и скоро обнаружил, что в его отсутствие в Кочине царила коррупция, злоупотребления и некомпетентность. Его приказам не повиновались. Тех, кого он назначил присматривать за делами в свое отсутствие, не слушались. Мужчин, женившихся на местных женщинах, отлучили от церкви. Португальцы массово воровали и дезертировали. Дисциплина ослабилась. В следующие несколько месяцев Албукерк отправил королю пламенное послание из 12 тысяч слов, в котором рассказывал, что именно нужно сделать, чтобы подчинить себе океан. При этом Албукерк ссылался на свой богатый опыт: «Мне 50 лет, до вас я знал двух королей и видел, как они поступают». Подобные высказывания звучали не слишком лестно для нынешнего правителя.

В этом письме ясно проявляются качества Албукерка как строителя новой империи — резкого, прямого, исполненного воодушевления. Сам Албукерк считал свои суждения непогрешимыми. Иногда он пишет беспощадно, возмущаясь из-за отсутствия дисциплины среди фидальго — они «считают себя вправе делать все, что заблагорассудится… до моих решений им нет дела». Албукерк упрекает даже самого монарха за то, что тратит ресурсы на кампании в Марокко, но при этом «вы совершенно забросили Индию». Албукерка злил недостаток людей, ресурсов и денег. С горечью писал он о насквозь прогнивших кораблях и других последствиях этого пренебрежения: «Знает ли Ваше Величество о том… в какой нужде я нахожусь? Малакку пришлось захватывать дважды, Гоа тоже, совершить две атаки на Ормуз и плыть по морю на плоту, дабы поправить ваши дела и выполнить свой долг».

По временам Албукерк откровенно груб, но при этом всегда сохраняет непоколебимую верность и преданность короне. Письмо полно противоречий: с одной стороны, Албукерк дает рекомендации, с другой — проявляет скромность. То уверен в себе, то раскаивается в своих грехах. Ни одну мелочь Албукерк не считает слишком незначительной для царственных очей. Он пишет, что отправляет в Малакку шкивы, а также «два прекрасных одеяния» для церковного облачения. Кроме того, ему нужны церковные органы и молитвенники, «работники, чтобы копать рвы и строить стены», каменщики, чтобы строить крепости и водяные мельницы в Малакке, «где во время большого прилива прибывает много воды». К тому же Албукерку требовались плотники и капитаны, обученные швейцарской тактике — они должны были обучить этим методам ведения боя португальские войска. Помимо этого, Албукерк выражает беспокойство по поводу того, что церковь упорно борется с политикой смешанных браков. Затем он пишет: «В Кочине я обнаружил сундук с книгами, чтобы учить детей [читать], и, думается мне, Ваше Величество прислали их не для того, чтобы гнили в сундуке, поэтому я приказал нашим женатым мужчинам обучать маленьких мальчиков чтению и письму». Албукерк отмечает, что «они очень умны и быстро учатся. Все они христиане». А больше всего Албукерку требовалась рабочая сила. Он постоянно пересчитывал своих людей и всякий раз находил, что их слишком мало. Снова и снова Албукерк повторяет свои просьбы: «Возвращаюсь к тому же — если хотите избежать войны с Испанией и жить в мире со всеми здешними правителями, Вы должны прислать побольше солдат и хорошего оружия».

В своем многословном пламенном обращении Албукерк обрисовывает все аспекты проблемы — военный, политический, экономический, социальный и религиозный. Он описывает Мануэлу империю, которую единолично пытался построить при помощи всего нескольких тысяч человек. Этот умный, горячо болеющий душой за дело человек обозначает ядро из твердых принципов, по которым должно осуществляться управление империей на Индийском океане: «Разумеется, главное — это надежные форты… короли и вельможи не смогут так просто отнять крепости у португальских солдат, со шлемами на головах [прячущихся] за зубцами на стенах… места, которые Ваше Величество охраняет при помощи надежных фортов, останутся в Вашем владении до Судного дня». Албукерк связывал строительство фортов с контролем над основными морскими точками, такими как входы в узкие проливы. Таким образом, португальское владычество станет неоспоримым. Албукерк с энтузиазмом расточал похвалы своему архитектору Томе Фернандешу.

Через некоторое время у Албукерка сформировалось революционное видение будущей империи. Португальцы всегда отдавали себе отчет, сколь немногочисленны их ряды. Многие из их ранних завоеваний были совершены вопреки огромному численному преимуществу на стороне противника. Португальцы быстро отказались от идеи оккупировать большие территории. Вместо этого они решили взять на вооружение более гибкую концепцию и стать главной морской силой. Стратегия португальцев состояла в том, чтобы захватывать прибрежные города, строить там форты, а затем защищать их, таким образом создав целую сеть собственных баз. Лидерство в море, большой опыт в возведении крепостей, навигации, картографии и артиллерийском деле, мобильность и способность координировать широкомасштабные операции, упорство и целеустремленность, огромные средства, вложенные в кораблестроение, приобретение знаний и человеческие ресурсы, — все это помогло создать обширную морскую империю нового типа. У португальцев появились масштабные амбиции, теперь они претендовали на мировое лидерство.

«Положитесь на надежные форты»: Томе Фернандеш, архитектор Албукерка, выстроил целую сеть крепких фортов вдоль побережья Индийского океана. В них можно было пересидеть длительную осаду

Однако при ближайшем рассмотрении власть Португалии в Индии выглядела на удивление ненадежной. Многое зависело от энтузиазма отдельных личностей и их инициатив. «Ваше Величество, — пишет Албукерк, жалуясь королю, — чтобы строить форты, нужно все хорошо спланировать, а здесь, в Индии, мы не можем этого сделать. Мы отплываем с небольшим количеством риса и несколькими кокосами, каждый берет с собой свое собственное оружие, если оно у него есть… вся экипировка на ваших складах в Лиссабоне». Это раздражение и досада человека, который вынужден решать проблемы на месте и иметь дело с их практическими аспектами. Он пытается привлечь внимание далекого начальника, добиваясь, чтобы его услышали. «Ваше Величество должны обратить внимание на мои слова». Кроме того, Албукерк понимал, что многие придворные пытаются убедить короля в обратном. Все чаще ходили слухи о скорой отставке Албукерка. «Боюсь, Вы не хотите уделить внимание этой работе, пока здесь служу я, по причине моих прегрешений, старых и новых… Мне не дают развернуться, и мне не хватает доверия Вашего Величества». Больше всего Албукерк боялся, что его отодвинут в сторону до того, как работа будет закончена. Индия была для Албукерка делом всей жизни.

С идеей относительно фортов было связано его мнение по поводу необходимости показательных актов насилия, которое разделяли все его командиры.

«Скажу вам, Ваше Величество, что в Индии важнее всего: если хотите, чтобы здесь вас любили и боялись, Вы должны мстить, и мстить жестоко… большое впечатление в Индии произвели акты возмездия в Малакке и Гоа, все были потрясены сожжением дворца заморина, домов, мечетей и кораблей мусульман. События, о которых я говорю, значительно укрепили наше положение в Индии и поправили дела».

Албукерк точно знал, чего хочет король: «нарушить торговлю Мекки, Джедды и Каира». А для этого нужно «забрать основные центры торговли у мусульман». Таким образом, давно откладываемая операция в Красном море теперь приобрела особую важность. Об этом не говорилось в письмах в открытую, однако и Мануэл, и Албукерк понимали, что с этого должна начаться борьба с мамлюками. Кроме того, Мануэл не отказывался от своего честолюбивого и масштабного плана захватить Иерусалим.

Краеугольным камнем в деле нанесения окончательного поражения центрам мусульманской власти оставался Гоа. Албукерк был буквально одержим властью над этим городом. Снова и снова в ответ врагам, утверждавшим, что находящийся там форт должен быть разрушен, Албукерк за него вступался. «Поддержите Гоа, и получите всю его территорию… не сомневаюсь, он станет мирным городом и хорошо вам послужит». «Ваше Величество, для меня было бы большой радостью, если бы Вы могли видеть Гоа и понять, что благодаря этому городу намерения мусульман не осуществились, а в Индии наступил мир». Только такой гениальный стратег и уверенный в своих силах человек, как Албукерк, мог понять всю ценность Гоа.

В то время, когда губернатор писал эти строки, Гоа снова находился под осадой. Его тревоги в Малакке оправдались. Инструкциями, которые он оставил перед отплытием, пренебрегли. Адиль-шах опять отправил большую армию, чтобы вернуть землю, по праву принадлежавшую ему. Эта армия не только прорвалась мимо всех укреплений, но и возвела на острове собственный внушительный форт на стратегически важном участке — Бенастарим. Оттуда они окружили город и теперь держали его в плотном кольце. И снова экспедицию в Красное море пришлось отложить, пока Гоа не будет надежно удержан.

Вопреки своей привычке на этот раз Албукерк не спешил. Сезон дождей не располагал к плаваниям. Те, кто вернулся из Малаккской кампании, были совершенно измучены. Изматывающие битвы, большие потери и необходимость оставить немалое количество людей и кораблей в Малакке привели к тому, что в распоряжении Албукерка находилось слишком мало войск для полноценных операций. Приходилось ждать, пока не прибудет ежегодная флотилия из Лиссабона. А пока Албукерк решил положиться на надежность форта в Гоа. «С Божьей помощью, — писал он королю, — если никто не предаст нас, можно не опасаться, что мусульмане нападут на ваши крепости». После не слишком удачного начала португальцы на Гоа несколько приободрились. В частности, этому способствовал тот факт, что летом 1512 года Жуан Мачаду, перебежчик, служивший переводчиком у Адиль-шаха, дезертировал и присоединился к их рядам. Он давно хотел вернуться к своей прежней вере. Обстоятельства, при которых это произошло, были весьма драматичны и трагичны. У Мачаду была жена-мусульманка и двое детей, которых он втайне крестил. Когда представился случай сбежать, он мог взять с собой только жену. Чтобы не оставлять детей среди неверных, он утопил их, чтобы они попали на небеса. Мачаду привел с собой всего лишь маленькую группу людей, однако ему были известны секретные планы военачальников шаха. Он хорошо понимал их тактику, а также был осведомлен о ресурсах и слабых местах форта. Еще больше боевой дух поднялся, когда португальцы узнали, что губернатор вернулся из экспедиции в Малакку живым и здоровым. В перестроенной мечети зазвонили колокола. Из гарнизона Албукерку писали, что пока держатся, но необходимо подкрепление.

В середине августа в Кочин прибыли корабли из Лиссабона. Вопреки чаяниям врагов Албукерка, новый губернатор на его место из Португалии не приплыл. Вместо этого нынешнему губернатору доставили то, на что он не смел и надеяться, — 12 кораблей и 1500 хорошо экипированных бойцов. Албукерк пришел в восторг: «Похоже, что Вы, Ваше Величество, решили относиться к Индии так, как она этого заслуживает». Особенно Албукерка обрадовало то, что Мануэл откликнулся на его просьбу прислать хорошо обученных офицеров. В Индию прибыли два капитана, всесторонне изучившие швейцарскую тактику во время Итальянских войн, а также старшие сержанты. По приказу Мануэла Албукерку прислали триста пик, пятьдесят арбалетов и мушкеты. Под руководством вновь прибывших были сформированы войска из восьмисот человек, разделенные на тридцать два взвода. Начались серьезные тренировки. Регулярно упражнялись в стрельбе и устраивали соревнования в меткости, победителю которых полагался денежный приз. Кроме того, обычным делом стала непрестанная муштра и маневры. Португальцев приучали двигаться в четкой синхронизированной формации, быть единым целым, а не беспорядочной толпой, в которой каждый бежит, куда ему вздумается. А больше всего Албукерка обрадовало то, что эти люди напрямую подчинялись ему.

Сезон дождей закончился, и губернатор готов был отправляться в путь, уверенный, что, несмотря на численное превосходство врага, сумеет одержать верх. К тому же его манило Красное море. Албукерк хотел быстро защитить Гоа, а потом использовать новые силы для того, чтобы между двумя сезонами дождей блокировать вход в Красное море.

В Гоа Албукерк прибыл в конце октября 1512 года. К концу ноября он достиг нужного результата. Отказавшись от всяких предосторожностей, он решил действовать решительно и изолировал Бенастарим от Большой земли, разрушив оборонительные укрепления на реке. Оттуда он смог добраться до города Гоа, чтобы провести военную операцию против сил шаха. После короткой и ожесточенной битвы и осады, в которой португальцы в кои-то веки оказались в роли активной стороны, а не осажденных, военачальник шаха готов был поднять белый флаг.

Португальцы сражались с отчаянной отвагой. Особенно свирепой была битва на реке. Со стен Бенастарима велся огонь по португальским лодкам, которые тем не менее продолжали продвижение вперед — борта их защищали плотные кокосовые волокна. Из-за грохота пушек португальцы временно оглохли. Даже Албукерк ругал командиров кораблей за то, что идут на такой неоправданный риск. «Я часто корил их за то, что безрассудно рискуют собой… они выходят на капитанские мостики кораблей и стоят в самых опасных местах… Иногда больно было видеть пренебрежение всеми предосторожностями». И все же сам Албукерк никогда не пытался скрыться от опасности в бою. Ядро со стены мусульманского форта врезалось в его маленькую лодку, убив двух гребцов. Турки думали, что расправились с губернатором, и огласили воздух победоносными криками, но тут Албукерк, невзирая на риск, встал во весь рост, чтобы показать врагам, что они ошиблись. То, что Албукерку удавалось уцелеть в самых, казалось бы, сложных обстоятельствах, заставляло и друзей его, и врагов верить, что он неуязвим. Во время решающего артиллерийского обстрела Бенастрима Албукерк снова был на передовой, следя за диспозицией своих войск. Его заметили вражеские бомбардиры и открыли по нему огонь. Диогу Мендес де Васконселос, один из фидальго, с которыми у Албукерка были конфликты, предложил ему спрятаться. Это был тот редкий случай, когда Албукерк послушался. Едва губернатор нырнул за большой камень, как ядро попало в человека, стоявшего рядом с ним, и Албукерка забрызгало его кровью.

Больным вопросом по-прежнему оставалось расхождение между «благородными» правилами ведения боя и продуманной стратегией, на которой настаивал Албукерк. Аристократы желали в одиночку, положившись только на свои двуручные мечи, совершать героические подвиги, захватывать добычу и обрести славу. Губернатора же больше интересовала четкая тактика и слаженные действия войск. Обучение произвело нужный эффект. Компактная фаланга, состоявшая из солдат с пиками, лучников и мушкетеров, двигалась по полю боя в строгом порядке и прижала беспорядочно рассредоточенных турок к стене, где заставила их вместо мелких выпадов против врага вступить в бой лицом к лицу. Это была «упорядоченная фаланга… все сомкнулись вместе, подняв пики, флаги полка, барабаны и трубы». Они приближались медленно, плечом к плечу, стреляя из «многочисленных мушкетов, присланных в этом году из Португалии». Албукерк понимал, в каком направлении развивается военное дело, однако его взгляды были непопулярны среди португальцев. Огонь из пушек, а не подъем на стены решал исход битвы, но это глубоко противоречило средневековой военной культуре. Столкнувшись с недовольством тех, кто хотел взять город штурмом и приступить к разграблению, при этом подвергая себя и других ненужной опасности, Албукерк убедил врага сдаться. Все мусульмане, их жены и дети могли беспрепятственно уйти. Однако пушки, лошади и оружие должны быть оставлены. Люди смогут спокойно переправиться через реку, но при одном условии — при них будет только одежда, которая на них надета, и более ничего. Оставалась еще одна проблема — в армии шаха было много португальских ренегатов. Военачальник должен был передать их Албукерку. Тот поначалу не желал этого делать, поскольку эти люди обратились в ислам. Наконец был достигнут компромисс — Албукерк обещал пощадить их.

Мусульмане были благополучно эвакуированы, никто не причинил им вреда. Что касается перебежчиков, то и в отношении их Албукерк сдержал свое слово — этим людям он сохранил жизнь, однако это не означало, что они избегли жестокой кары. Три дня они сидели в колодках. Их осыпали насмешками, забрасывали грязью, выдергивали волосы из бород. На второй день им отрубили носы и уши, на третий — правые руки и большие пальцы левых рук. Только после этого их раны перевязали. Многие умерли. Те же, кто остался в живых, «переносили страдания с большим терпением», говоря, что «их страшный грех заслуживает еще более сурового наказания».

Новые методы Албукерка были точны, экономичны и эффективны, вдобавок значительно сокращали число боевых потерь, однако популярностью они не пользовались. Недоброжелатели распускали слухи, что он нарочно затянул бой на один день, потому что враг заплатил ему за это крупную взятку.

На самом деле Албукерк просто считал, что нет необходимости убивать слишком много народу. Он понимал, что Бенастарим — ключ к острову. Он перестроил форт, организовал линии обороны на всех других реках и фактически превратил остров в неприступную крепость. Обученные солдаты продолжали тренировки. Албукерк понимал, что теперь Гоа полностью принадлежит португальской короне. Единственное, что может подорвать их владычество, — конфликты с противниками политики губернатора в Кочине и Каннаноре.

После нового поражения, нанесенного Адиль-шаху, Португалия приобрела значительный вес в Азии. Когда Гоа был захвачен в первый раз в 1510 году, торговец из Кочина заявил, что «губернатор повернул ключ, с помощью которого передал Индию своему королю». Под этим он подразумевал прежде всего торговлю в Индийском океане. Самым большим влиянием на полуострове пользовались Биджапур и Виджаянагар. Конечно, малочисленные португальцы не представляли для них прямой угрозы, однако теперь с этой страной, безусловно, приходилось считаться. Гениальный Албукерк по достоинству оценил стратегическую важность Гоа, находившегося на границе двух борющихся между собой государств. Кроме того, Гоа являлся более важным центром торговли, нежели Каликут или Кочин. Но важнее всего было то, что теперь Албукерк контролировал торговлю лошадьми. Корабли, которые доставляли животных из Ормуза, с помощью военных судов губернатора пригоняли на Гоа. Там и торговцам, и их ценному грузу оказывали хороший прием. Через остров проходила тысяча лошадей в год. Прибыль для короны была огромной — от 300 до 500 процентов.

Албукерк был первым европейцем со времен Александра Македонского, который сумел так прочно закрепиться в Азии и настолько распространить свое влияние в этом регионе. Со своей длинной белой бородой и суровым выражением лица он имел устрашающий вид, и многие взирали на него с суеверным благоговением. Рыбе, водившейся у Малабарского побережья, дали название Афонсу ди Албукерк и использовали ее для магических заклинаний. Бенгальские враги Албукерка проклинали его и называли Большим индийским псом. Свой острый ум Албукерк употребил для коммерческих и имперских завоеваний в Индийском океане. Здесь ему пришлось преодолеть немало трудностей. Индуисты и мусульмане, шииты и сунниты, мамлюки и персы, Виджаянагар и Биджапур, Ормуз и Камбей, Каликут и Кочин, хитрые стратегии осторожного Малика Айяза из Диу… Вступив в эти политические игры, Албукерк проявил немалую проницательность. Он действовал ловко, сталкивая одну противоборствующую силу с другой и не испытывая никаких иллюзий. Албукерк не доверял мирным договоренностям и обещаниям дружбы и поддержки. Об этом он писал Мануэлу, разъясняя королю тонкости местной дипломатии, развеивая его заблуждения на этот счет: «Вы посягаете на их торговлю и намереваетесь расстроить торговлю в Мекке и при этом удивляетесь, что они делают все возможное, дабы помешать вам!.. Ваше Величество считает, что можно задобрить их дружескими словами, предложениями мира и защиты… но единственное, что они уважают, — это сила. Когда я прибываю со своими кораблями, первое, что их интересует, — сколько у меня людей и оружия. Решив, что мы неуязвимы, они принимают нас хорошо и ведут торговые дела честно. Когда же им кажется, что мы слабы, они тянут время и дают уклончивые ответы. Нельзя заключить альянс ни с одним королем или князем без военной поддержки».

Всем пришлось смириться с тем, что португальцы обосновались здесь надолго. В конце 1512 года в Гоа начали стекаться послы, чтобы выразить Албукерку почтение. Между тем губернатор начал понимать, насколько велико мусульманское присутствие в Индийском океане. Теперь он знал, что избавиться от него полностью, как ему бы хотелось, — невыполнимая задача. Он изменил стратегию и решил наладить отношения с соперниками мамлюков, чтобы с их помощью одержать победу над этим серьезным врагом. Албукерк манипулировал и Виджаянагаром, и Биджапуром. Для обоих государств доходы от торговли лошадьми были очень важны. Кроме того, Албукерк установил отношения с мусульманским султаном Гуджарата и отправил еще одного посла, Мигеля Феррейру, к шиитскому шаху Измаилу в Персию. Этому посланнику посчастливилось больше, чем его отравленному предшественнику. Заморин наконец понял, что избавиться от португальцев не удастся, и предложил мир, а также землю для строительства форта. Албукерк оба предложения принял, однако вынашивал другие планы. Особенно они интересовали Малика Айяза. Албукерк обратился к султану Камбрея, прося разрешения выстроить форт в Диу. Айяз от всей души надеялся, что султан ответит отказом.

Несчастный посланник Айяза был подвергнут угрозам и запугиваниям. Жуан Мачаду, ренегат, вернувшийся к соотечественникам, продемонстрировал ему Бенастарим, где до сих пор видны были следы обстрела португальцев. Затем показал ему огромные конюшни, арсеналы и склады, а также пушки, нанесшие форту такой урон. Чтобы оценить их гигантские размеры, посланнику было велено засунуть в их дула свою увенчанную тюрбаном голову. В завершение демонстрации на него надели стальной нагрудник и велели встать у стены, а португальский солдат выстрелил из мушкета ему в грудь. Посланник был уверен, что пришел его последний час, однако пуля отскочила, не причинив ему ни малейшего вреда. Албукерк объяснил дрожащему гостю, что португальские доспехи пуленепробиваемые, и сказал, чтобы тот взял нагрудник с собой и продемонстрировал своему господину в качестве доказательства. Все это было сделано для того, чтобы запугать Малика Айяза. Вне всякого сомнения, если бы Айяз решился повторить этот эксперимент — а Албукерк, скорее всего, считал, что он не станет этого делать, — человек в нагруднике был бы убит. Пуля была ненастоящей — ее сделали из воска.

Что касается заморина, который теперь желал мира, у Албукерка были более циничные намерения. Он сказал брату заморина, который поддерживал португальцев, что проблему может решить обычное отравление. Вскоре заморин скончался. Его последователь стал марионеткой в руках португальцев. Губернатор смог наконец написать Мануэлу, что теперь «держит эту козу за шею». Таким образом, проблема с Каликутом была разрешена почти бескровно. В должное время Каликут фактически превратится в захолустную провинцию, а вся активная торговля сосредоточится в Гоа. Та же судьба постигла два города-порта, активно поддерживавшие Португалию, — Каннанор и Кочин. За поддержку монополистов-империалистов никаких долгосрочных наград не полагалось.

В самый разгар этих событий на Гоа прибыл посол из Эфиопии, никому не известный человек по имени Матвей, который доставил письмо и фрагмент креста, на котором был распят Иисус Христос. И то и другое было послано Элени, вдовой королевой, от имени несовершеннолетнего короля, восшествия которого на престол ждали многие, — пресвитера Иоанна. Португальцы весьма оживились, но при этом их одолевали подозрения, что Матвей — самозванец и шарлатан. Эфиопы хотели заключить альянс с португальцами, чтобы вместе бороться с мусульманами на севере. Они даже предложили план — изменить направление русла верховий Нила, который орошал плодородные дельты Египта. Неудивительно, что Албукерку сразу пришлась по вкусу такая грандиозная идея. Он не сомневался, что Матвей тот, за кого себя выдает. Той зимой он отправил его на корабле со специями к Мануэлу, который хорошо принял посла. Казалось, Албукерк достиг всего, чего хотел, не прилагая для этого чрезмерных усилий.

Носорог короля Мануэла, изображенный Дюрером

Примерно в это же время Албукерк отправил Мануэлу двух редких животных — белого слона в подарок от правителя Кочина и не менее уникального белого носорога от султана Камбрея. Это был первый живой носорог в Европе со времен Римской империи. Животные произвели в Лиссабоне фурор. Слона провели по улицам, а потом в специально построенном вольере в присутствии короля был устроен бой между двумя зверями. Однако слон, сразу оценив, насколько опасен противник, бежал в страхе. В 1514 году Мануэл решил продемонстрировать свое величие и лишний раз напомнить об индийских завоеваниях. Он отправил белого слона к папе римскому вместе со своим послом Тристаном да Куньей. Кавалькада из ста сорока человек, включая индийцев, и разнообразных диких зверей — леопардов, попугаев и пантеры — вошла в Рим. Собравшаяся толпа смотрела на невиданное зрелище во все глаза. Слон, которого вел погонщик, нес на спине серебряный замок с богатыми дарами для папы. Тот дал слону имя Ганно, в честь слонов Ганнибала в Италии.

На аудиенции у папы Ганно поклонился три раза, а еще очень позабавил и одновременно напугал кардиналов Святой церкви, окатив их водой из ведра. Ганно сразу стал знаменитостью и всеобщим любимцем. Его писали художники, о нем слагали стихи поэты, он был изображен на ныне утраченной фреске и стал героем скандального сатирического памфлета: «Последняя воля и завещание слона Ганно». Жил слон в специально построенном здании и принимал участие в торжественных процессиях. Папа очень любил своего питомца. К сожалению, питался Ганно крайне нездорово и умер спустя два года после прибытия в возрасте семи лет, когда ему дали слабительное с золотом. Горюющий Леопольд X был рядом со слоном и похоронил его с честью.

Еще более горькая судьба постигла следующий подарок Мануэла, носорога, который был отправлен из Лиссабона в зеленом бархатном ошейнике. Корабль, на котором он плыл, потерпел крушение у побережья Генуи в 1515 году. Скованное цепями животное утонуло. Тело его волнами вынесло на берег. С носорога сняли шкуру, доставили в Лиссабон и изготовили чучело. Альбрехт Дюрер прочел письмо, в котором описывалось это существо, и, возможно, видел рисунок. Свою знаменитую гравюру он выполнил, ни разу не видев это животное.

В Лиссабон стекались огромные богатства. Если до Индии доходила только крошечная его часть, на что постоянно жаловался Албукерк, отчасти причина заключалась в том, что у Мануэла было свое мнение относительно того, как его лучше распределить. В Лиссабоне продавались товары со всего мира — изделия из слоновой кости и лакированного дерева, китайский фарфор и восточные ковры, гобелены из Фландрии, бархат из Италии. В городе можно было встретить людей самых разных национальностей и цветов кожи. Здесь были цыгане и обратившиеся в христианство евреи, немало появилось в Лиссабоне чернокожих рабов, которых доставляли в ужасных условиях — «в трюмах кораблей, куда сажали по двадцать пять, тридцать или сорок человек одновременно, плохо кормили, держали скованными вместе». Среди богатых людей появилась новая мода — теперь чернокожие рабы стали в их домах обычным делом. А импорт сахара изменил представление о вкусе еды. На улицах Лиссабона постоянно можно было увидеть представления, услышать цыганскую музыку и экзотические песни танцующих в религиозных процессиях африканцев. Прохожие вполне могли встретить короля, шествующего в сопровождении пяти индийских слонов, «которые шли перед ним, а возглавлял процессию носорог — он шел так далеко впереди, что слоны не могли его видеть. А перед королем шла лошадь, покрытая роскошной персидской попоной, следом за которой шел персидский охотник, ведущий ягуара, присланного правителем Ормуза».

Восточные мотивы на берегах Тежу отражались в стиле и величии проектов зданий, которые приказывал возвести Мануэл начиная с 1500 года. Самым амбициозным из этих проектов было возведение огромного монастыря в Белеме, недалеко от побережья Рештелу, откуда корабли отплывали на Восток. В монастыре Святого Иеронима, территория которого простиралась на 300 ярдов, монахи должны были молиться за души моряков. Монастырь был выстроен и как пантеон для династии Мануэла, и как символ того, сколько новых земель было открыто в его правление. Монастырь построили на огромные прибыли от торговли перцем. Все готические средневековые здания были украшены многочисленной резьбой по камню, по богатству которой могли бы соперничать с индуистским храмом.

Башня Белема

Монастырь Святого Иеронима

Этот богатый стиль, называемый мануэлино, объединяет архитектуру всего комплекса монастыря Святого Иеронима. Восточное влияние чувствуется и в арках, и в оконных сводах, и в крышах. Везде присутствуют символы новых открытий и морских плаваний. Вокруг герба Мануэла — армиллярной сферы — изображены каменные якоря и цепи, канаты, кораллы и морские водоросли, раковины, жемчужины и листья экзотических растений.

Обилие растительных элементов в орнаменте невольно заставляет искать сравнений с тропическими лесами или подводной пещерой. Символы, повторявшиеся в камне снова и снова, сочетались с крестом ордена Христа, тоже символизировали новые завоевания. На побережье Рештелу Мануэл приказал построить форт — Торри-ди-Белем (Башня Вифлеема), которая была примечательна не только как военный бастион, но и как выдающееся в своем роде строение. Это здание потрясающей красоты. Среди полукружий дозорных башен, похожих на опоясанные канатами ананасы, и зубчатых стен с щитами ордена Христа резчики поместили изображение головы белого носорога, обращенной рогом к морю. Зрителя призывают поразиться и восхититься достижениями португальцев.

Тем временем в Гоа зимой 1513 года правая рука Мануэла, Афонсу ди Албукерк, готовился окончательно взять Индийский океан в кольцо, войдя в Красное море.

Глава 22. «Все богатства мира в ваших руках». Февраль — июль 1513 года

Проект относительно Красного моря ждал своего часа много лет. Алмейда подчеркивал его важность еще в 1505 году. Однако прошло восемь лет, прежде чем португальцы оказались готовы к этому свершению. К началу 1513 года Гоа был хорошо укреплен и защищен, а заморин отравлен. Таким образом, Албукерк был полностью удовлетворен ситуацией на индийском побережье — теперь там установился мир. Пришло время для новой сокрушительной атаки.

На первый взгляд целью экспедиции было перерезать восточные торговые пути мамлюков, таким образом лишив их, а заодно и Венецию доходов от торговли специями. Однако за этим планом стояла мессианская мечта Мануэла — сокрушить ислам, вернуть Иерусалим христианскому миру и благодаря этим свершениям обрести славу величайшего из королей. Недавнее прибытие абиссинского посла вселило надежды, что, объединив усилия с армией пресвитера Иоанна, удастся сокрушить «блудницу вавилонскую». Об этих более глубоких мотивах, с которыми даже при дворе были согласны не все, губернатор вслух не говорил. Отплытие с Гоа состоялось в феврале 1513 года. Солдаты же и командиры, как бы набожны они ни были, больше интересовались такими прозаическими вещами, как богатая добыча, чем триумфальным установлением христианского Божьего Царства на земле.

Берега узкого Красного моря, достигающего в длину 1400 миль и разделявшего Аравию и Африканский континент, были пустынны и являлись неблагоприятной средой для португальцев. Источников пресной воды было очень мало, море было мелким, и навигацию сильно осложняло наличие многочисленных мелких островков и скрытых песчаных кос. Ситуацию осложняли пустынные ветры и тот факт, что войти в море можно было только в определенные времена года — из-за сезона дождей подступы к нему из Индийского океана были закрыты. Для того чтобы ходить по Красному морю, необходимы были местные штурманы, которых приходилось захватывать в плен и заставлять оказывать португальцам помощь. Баб-эль-Мандебский пролив, название которого в переводе значит «Врата слез», можно было сравнить с приоткрытым капканом или очагом, от которого пышет жаром. Людям, которые в него входили, оставалось только тщетно мечтать о капле воды. Португальцам предстояло проникнуть в сердце исламского мира. Оттуда было 650 морских миль до Джедды и 1350 — до Суэца. По пустыне можно было добраться от Суэца до Каира за три дня. От Джедды до Медины, где находится гробница пророка, — за девять дней. Жители же Пиренейского острова считали, что отправляются в земли Антихриста. На их взглядах сказались века крестовых походов.

Первой целью Албукерка был укрепленный город-порт Аден в 110 милях от Баб-эль-Мандебского пролива. Если захватить этот город, из него можно было сделать базу для финального рывка. Отношения между шейхом Адена и султаном Каира были напряженные, но, поскольку привычную карту торговых путей изменило португальское вторжение, Аден стал играть очень важную роль — в этот порт заходили доу со всего Красного моря.

22 апреля 1513 года корабли губернатора приблизились к Адену. Располагался город в кратере древнего потухшего вулкана. Его окружали девять внушительных и совершенно голых скал из темного камня. На вершине каждой был построен форт. Фактически город находился в пустыне. «Окруженный голым камнем, ни деревьев, ни травы, случается, что дождя здесь не бывает по два-три года подряд», — позже рассказывал Албукерк. Морской вход в город защищала высокая крепостная стена с единственными воротами и размещенными через равные промежутки башнями. За стеной португальцы могли видеть минареты, высокие дома с белоснежными стенами, сверкающими на солнце, и самое внушительное здание — дворец шейха, имевший квадратную форму. Еще одна линия укреплений защищала город сзади. Поначалу европейцы предположили, что, возможно, Аден располагается на острове, никак не соединенном с сушей. Только впоследствии выяснили, что его соединяет с Большой землей дамба. Слева в море выдавался мыс, на котором был построен форт с целой батареей пушек. Гавань имела форму полумесяца и была заполнена кораблями. «Поскольку наши карраки были велики… мы встали на якорь чуть в стороне», — объясняет Албукерк.

Португальцы прибыли в Аден в Страстную пятницу. В это время года здесь царила сильная жара. Прибытие в день, когда был распят Иисус Христос, воодушевило и распалило португальцев. Охваченные религиозным пылом, «люди были готовы, полностью вооружены, и им не терпелось вступить в бой» — так написал Албукерк Мануэлу в длинном объяснительном письме.

Шейх был в отъезде, но губернатор города, Амир Мирзан, отправил к португальцам посланника, который вежливо осведомился, что угодно гостям. Албукерк сразу взял быка за рога. Он объявил, что направляется в Джедду и Суэц, дабы разгромить флот мамлюков. От яств, присланных губернатором Адена, Албукерк отказался, поскольку «не в моих правилах принимать дары от вельмож и правителей, с которыми у нас не заключен мирный договор». Албукерк потребовал, чтобы Амир «отпер городские ворота и впустил наше знамя и наших людей». Амир выразил готовность прибыть лично для переговоров. Албукерк же ответил, что этим он ничего не добьется. Португальцы начали точить оружие.

Албукерк понимал, что действовать нужно быстро, пока в город не прибыло подкрепление из пустыни. А самой главной причиной для спешки было то, что из-за суровости местного климата благоприятный период заканчивался очень быстро. Они уже столкнулись с главной стратегической проблемой Красного моря. «Из-за недостатка воды мне казалось, что, если мы обрушимся на город, но не сумеем захватить ворот, ведущих в горы, все наши усилия окажутся тщетны, поскольку из-за жажды мы вынуждены будем вернуться к кораблям». Не было ни споров, ни колебаний. План был предельно прост — настолько, что, оглядываясь назад, Албукерк признавал, что у португальцев вовсе не было плана. «Оставалось только вооружиться и служить вам душою и телом. Мы только договорились атаковать с двух сторон и разделить наших людей на три отряда». Кроме того, время Пасхи считалось благоприятным, поэтому португальцы уповали на то, что «Господь нам поможет». Фидальго и их людей пришлось отделить от обученных войск, поскольку между теми и другими возникло соперничество. Каждой группе выдали штурмовые лестницы. «Мы взяли тараны, ломы, лопаты и кирки, собираясь взорвать часть стены при помощи пороха». За два часа до рассвета прозвучал сигнал трубы. Португальцы сели в лодки и поплыли к берегу. «На заре в свете восходящего солнца город являл собой внушительное зрелище», — писал Корреа, один из секретарей губернатора, который не ограничился одним письменным описанием и изобразил Аден на рисунке — «растянувшийся вдоль морского берега, имеющий форму изогнутого залива, куда корабли могут войти только во время прилива, закрытый могучей стеной со многими круглыми башнями».

Атака на Аден на рисунке Гаспара Корреа

Дела с самого начала пошли плохо. Лодки сели на мель на мелководье на расстоянии арбалетного выстрела от берега. Дальше португальцам пришлось идти по воде. Люди вымокли, порох для мушкетов оказался испорчен.

Фидальго не стали выстраивать своих людей, как полагается. Жаждая подвигов и славы, они предпочли сами подниматься по лестницам. Каждый желал удостоиться чести быть первым, кто взберется на стену. «Меня это весьма опечалило, — позже писал Албукерк, — поскольку они исполнили свой рыцарский долг, но при этом бросили своих людей, в беспорядке оставленных у подножия стены». Стены были высокими, а лестницы слишком короткими. До самого верха они не доставали, поэтому на заключительном этапе карабкаться приходилось по самой стене. Первыми, кому удалось одолеть подъем, были два фидальго — Гарсия ди Соуза и Жорже да Сильвейра. Их сопровождал паж с флагом. Между тем другие спешили к ним присоединиться, но, поскольку победители задержались наверху, на лестницах образовался затор. Вскоре атака переросла в настоящий хаос. Албукерк описывал, как «лестница… которая могла выдержать вес ста человек» начала обрушиваться. «Когда я увидел, сколько людей за нее цепляется, приказал алебардщикам подпереть ее, но лестница все равно обрушилась, алебарды разлетелись на куски, и многие были серьезно ранены».

К этому времени защитники города почувствовали, что в рядах противника не все гладко, сгруппировались и приготовились оказывать сопротивление. Стоявших под стеной португальцев осыпали камнями и стрелами. Попытки выбить ворота при помощи таранов не увенчались успехом. Войска противника основательно заложили их. Наконец, взорвав порох, удалось пробить дыру в стене. Теперь нужен был лидер, который поведет войска в наступление. Но командир, дом Гарсия ди Нороньи, племянник Албукерка, не стал этого делать. Впоследствии пришли к заключению, что причиной стала не трусость, а зависть: «Он отказался входить [в город] из-за зависти к Гарсия ди Соузе, проникшему в город первым… если город будет захвачен, вся слава достанется ему… а когда он не стал входить, другие тоже не пошли. Если бы они это сделали, город был бы взят». В тот день подобных «если» было много.

У стен Адена царила неразбериха. Непонятно было, кто командир и кого следует слушаться. Губернатор и дом Гарсия ди Нороньи были заняты важным, но не требующим особой квалификации делом починки лестниц. Люди наверху, обеспокоившись, что никто не идет к ним на подмогу, решили отступать. В отсутствие лестниц со стены спустили веревки. В это время горстка португальцев, в число которых входили Гарсия ди Соуза и Жорже да Сильвейра, забаррикадировались в башне и продолжали сражаться. Несмотря на всю свою самоуверенность, позже Албукерк признавался в том, что проявил нерешительность: «Я не знал, что делать — пытаться ли объединить капитанов, рыцарей и фидальго [которые спустились со стены вниз] с домом Гарсия, который у подножия призывал всех идти в бой, или помочь тем, кто наверху, из-за чего мы потерпели большие потери».

Между тем на защищенной зубцами и бойницами башне португальцы находились под огнем стрел и дротиков. Заметив внизу губернатора, Жорже да Сильвейра крикнул: «Синьор, помогите, иначе мы погибнем». «Я не могу вам помочь, — ответил Албукерк, перекрикивая шум. — Спускайтесь по веревкам». Одним удалось это сделать, другие, не добравшись до веревок, решили рискнуть, третьи отказались. Один португалец посмотрел вниз, перекрестился и прыгнул. Он сломал ногу и умер несколько дней спустя. Бомбардиру с одного из кораблей повезло больше. Он прыгнул с арбалетом в руке и выжил. Гарсия ди Соуза же отказался от предложенного Албукерком пути к спасению. «Я не из тех, кто удирает от смерти по веревке», — крикнул он в ответ. Это была бессмысленная храбрость. Вскоре после этого в голову ему вонзилась стрела, и Соуза был убит на месте. Вскоре обороняющие башню потерпели поражение и на ней появился ряд голов, насаженных на пики. Оставалось только отступать.

Албукерку оставалось только подбирать обломки. Отступая, португальцы подобрали фрагменты сломанных лестниц, чтобы «не оставлять их в качестве свидетельства хаоса, царившего в наших войсках». Если верить хроникерам, губернатор был «так потрясен тем, что Аден был для нас потерян при подобных обстоятельствах, в таком беспорядке, что даже не смог ничего сказать по этому поводу».

Настроение в португальском лагере было весьма раздосадованным. В субботу на Пасхальной неделе, положившись на Божью помощь, они потерпели неудачу. Португальцы рвались предпринять еще одну попытку, собираясь пробить дыру в стене при помощи самых мощных пушек. Однако Албукерк понимал, что они упустили подходящий момент. Самой важной проблемой был недостаток воды. Кроме того, нельзя было забывать и про сезон дождей. Если не уйти сейчас, можно было оказаться в отчаянной ситуации. Португальцы не могли бы ни выйти в Красное море, ни вернуться через Индийский океан.

Захватить Аден оказалось не так легко. Албукерк еще не отдавал себе отчета, какую трудную задачу взвалил на свои плечи. Отчитываясь о результатах экспедиции перед королем, он попытался выставить ситуацию в выгодном свете — насколько это было возможно: «Относительно происходившего в Адене могу заверить Ваше Величество, что это была самая свирепая и быстрая атака из всех, какие только можно вообразить… желание людей послужить вам удвоило их силы, и лестницы сломались под весом толпы людей, стремившихся как можно лучше послужить вам в тот день».

Албукерк винил лестницы, ругал рыцарей за отсутствие дисциплины и возлагал ответственность на дома Гарсия, пусть и не в прямых выражениях — «не решаюсь сказать ничего больше о том, какого мнения придерживаюсь о его поведении в тот день, поскольку он мой племянник». И поскольку Албукерк был честным человеком, он признавал и свою вину. «Думаю, если бы я сначала отправил людей на разведку… то не стал бы нападать в том месте». В конечном итоге Албукерк не стал скрывать, что атака была плохо подготовлена и проходила хаотично. В любом случае корабли направились к Баб-эль-Мандебскому проливу и Красному морю. Это решение Албукерка оказалось непопулярным. Штурманы и капитаны желали бы вернуться в Индию, пока не начался сезон дождей. Им вовсе не улыбалось надолго застрять в Красном море, о котором ничего хорошего они не слышали. Так же как и в Ормузе, начали ходить слухи, что ими руководит безумец, ведущий их туда, где нет ни пищи, ни воды. «Они были уверены, что погибнут». Албукерк же отмахивался от всех возражений. Он объявил, что всего лишь исполняет приказы короля. В чем состоит план, Албукерк не объяснил. На самом деле, если позволит погода, он собирался разгромить флот султана в Суэце.

До предпринятой Албукерком операции португальские карты Красного моря практически пустые, хотя Камаран обозначен (под названием Каморам)

К концу апреля они вошли в узкий пролив, по оценке секретаря Албукерка Корреа — «всего один пушечный выстрел в ширину». Этот момент считался историческим. Это был первый раз, когда христиане вошли в море в самом центре мусульманского мира. При этом совсем недалеко, на западном берегу, находилась земля, где, как считали португальцы, располагалось королевство пресвитера Иоанна на Эфиопском нагорье. «Мы вошли в пролив, — писал Албукерк, — и постарались сделать это как можно более внушительно, с пушечными залпами, трубами и флагами». Для губернатора это был особый момент. Португальцы оказались на пороге финального, самого важного завоевания. Проблема штурманов была легко решена — португальцы захватили проходившую мимо арабскую доу, затем двадцать человек спрятались под палубой, а когда в порту ни о чем не подозревающие штурманы поднялись на борт, они оказались в плену.

Они продвигались вперед, «не упуская из виду земли пресвитера Иоанна и побережье Аравии». По словам Корреа, их окружали весьма однообразные виды: «Штормов не было, только сильные порывы горячего ветра… по обе стороны земля иссушенная, никакой зелени, и горы». Из-за маленькой глубины плыть можно было только днем, пользуясь ватерпасом. На ночь же корабли вставали на якорь. Даже со всеми предосторожностями один из кораблей едва не сел на мель из-за ошибки штурмана.

Албукерк воспользовался тактикой запугивания, из-за которой франков так боялись на побережье Индии. Встречные корабли захватывали и грабили, забирая всю провизию. У несчастной команды отрезали руки, носы и уши, а затем высаживали их на берег, чтобы слухи о грозных и могучих португальцах распространились далеко. Затем захваченные корабли сжигали.

Первой целью Албукерка стал песчаный низкорасположенный остров Камаран, расположенный в 200 милях от входа в пролив возле Аравийского полуострова. Это был единственный источник пресной воды на всем протяжении побережья. Пополнив запасы воды, Албукерк решил отправиться в Джедду, однако ветер был весьма непостоянен. Направление его сменилось на западное, и, таким образом, дальнейшее продвижение вперед стало невозможным. Когда же ветер снова задул в восточном направлении, Албукерк поспешил пуститься в путь, однако тут ветер переменился снова. Двадцать два дня корабли простояли на якоре посреди моря, дожидаясь возможности плыть на север. Люди начали нервничать. Когда вода закончилась, оставалось только вернуться на Камаран. «И там они выжидали, — писал Корреа, — весь май, июнь и июль, без дождей». Португальцы оказались в ловушке. На острове водились козы и верблюды, которыми они питались. Кроме того, португальцы ловили рыбу. Их окружали мангровые болота и низкие кустарники, росшие на песке под жарким солнцем. Несмотря на все тяготы, Албукерк продолжал сохранять бодрость и оптимизм. Он отправлял маленькие каравеллы в разведывательные экспедиции, приказывал захватывать проходящие мимо корабли и допрашивал их команды, таким образом узнавая нужные сведения об этой земле. Кроме того, к недовольству своих людей, Албукерк приказал, чтобы каменщики попытались изготовить известь. Они сообщили, что это возможно. «Мы нашли много подходящей горной породы, а также камни домов, мечетей и старинных зданий… это лучшее и самое удобное место для форта в мире, — писал Албукерк королю. — Гавань, защищенная от всех ветров… воды в изобилии… много хорошей рыбы». Люди боялись, что Албукерк потребует возведения еще одного форта.

Для короля и придворных в Лиссабоне Албукерк расписывал остров как прекрасное место. Однако же эти рассказы не соответствовали действительности. Когда Албукерк приказал готовиться к отплытию с Камарана в Джедду, португальцы принялись возражать, утверждая, что «он их погубит». Вопреки оптимистичным письмам королю, много людей умерло. Продовольствия на острове было мало, к тому же португальцам приходилось тяжело трудиться, чиня корабли. Люди начали умирать от загадочной эпидемии: «После всего двух или трех приступов лихорадки и сильной боли в груди от неизвестной болезни, от которой кровь заполняет грудь, умерло много народу, больше пятисот [из тысячи семисот] и почти все местные — от тяжелой работы и скудного питания». Об этом Албукерк не написал королю ни слова.

Губернатор верил, что эта миссия — богоугодное дело, что было подтверждено чудесным знаком в ночном небе. Однажды безлунной ночью, «…когда мы стояли на якоре в этом месте, над землями пресвитера Иоанна нам явился знак в небесах в форме ярко сияющего креста, над которым висело облако. Когда облако достигло креста, оно распалось на части, не успев коснуться его или затуманить его яркость. Это было видно с кораблей, и многие в восхищении упали на колени. У некоторых на глазах от восторга выступили слезы».

Албукерк пытался уговорить штурманов и капитанов пересечь море против ветра и подойти к западному берегу, однако те отказались. В течение этих месяцев, проведенных под жарким солнцем среди песчаных дюн, Албукерк продолжал составлять подробный отчет о Красном море, который позже отослал в Лиссабон. Он узнал все, что мог, о климате, географии и навигации в этих местах, а также о городах-портах, политике и отношениях между племенами. Он отправил каравеллы исследовать жемчужные поля, а также интересовался месторождениями золота в землях пресвитера Иоанна. Наконец, к облегчению португальцев, Албукерк пришел к заключению, что находившаяся на западном берегу Массава будет лучшим местом для крепости, чем остров, на котором они сейчас находятся. Албукерк объяснил решение тем, что «на ближних берегах правит пресвитер Иоанн». Вера в могущество этого полумифического христианского правителя была по-прежнему сильна. «Теперь я располагаю полными сведениями обо всем, что касается Красного моря», — сообщил Албукерк Мануэлу.

Португальская разведка работала крайне активно. Всегда находились смельчаки, готовые к самым рискованным приключениям. По примеру Перу да Ковильи, шпиона, которого король Жуан направил в Индию, человек по имени Фернан Диаш вызвался совершать разведывательные экспедиции на дальние расстояния. Диаш был либо мусульманином, принявшим христианство, либо португальцем, захваченным марокканцами в Гибралтарском проливе и длительное время проведшим в плену. На этот счет информация в источниках разнится. В любом случае Диаш хорошо говорил по-арабски и прекрасно знал исламские ритуалы, молитвы и стихи Корана. Он предложил, чтобы его высадили на пустынных берегах Аравии, откуда он доберется через Джедду, Мекку и Суэц до Каира, сядет на венецианский корабль до Александрии, а затем вернется в Португалию с полезными сведениями для короля. Диаш намеревался выдать себя за беглого раба. Чтобы его рассказ звучал убедительнее, на одну ногу ему надели кандалы. На берег Диаша доставили на каноэ. В его одежду были зашиты драгоценные камни, которые он должен был продавать по мере необходимости, чтобы разжиться деньгами. Диаш благополучно добрался до Португалии и, представ перед Мануэлом, дал ему полный отчет. Позже Диаш снова вернулся в Индию и, если верить источникам, совершал еще много разведывательных экспедиций в районе Красного моря. Корреа, который, судя по всему, был довольно близко с ним знаком, писал, что «умер он в нищете».

Албукерка особенно интересовала информация о Суэце, находившемся в северной части Красного моря, а также о кораблях, из которых состоит флот мамлюков. Основываясь на сведениях из источников, которые губернатор считал надежными, Албукерк заключил, что его собственные соображения на этот счет оказались верны — мамлюкского флота практически не существует. Поражение при Диу, за которым последовал перехват древесины из Ливана рыцарями ордена святого Иоанна, нанесло тяжелый удар султану. Суэц, если верить этой информации, находился в полном запустении. Там было всего пятнадцать пинасов (полубаркасов).

«После того как Хусейн покинул Индию, энтузиазм [по поводу морских битв] поутих, и на этом кораблестроение остановилось. В Суэце размещены всего тридцать человек, охраняющие суда от редких арабских атак… [они] каждое утро поливают лодки водой, чтобы доски не потрескались на солнце. Там не осталось ни каррак, ни древесины, ни плотников, ни мачт, ни парусов».

Короче говоря, слухи о могущественном исламском флоте оказались химерой.

Албукерк в привычной манере пишет о том, что португальское вторжение повергло местных жителей в трепет. «Могу заверить Ваше Величество, что ни одна лодка или каноэ не вышла в море, даже птицы там не садятся, так напуганы… [жители Суэца] нашим появлением, что нигде никого не видно». Кроме того, Албукерк заключил, что в Джедде и Мекке сейчас перебои с продовольствием, а султанский режим находится в крайне шатком положении.

Если Албукерк иногда и преувеличивал, то в целом его оценка была удивительно точной. Вторжение в Красное море и впрямь потрясло исламский мир. После атаки на Аден шейх отправил скаковых верблюдов с новостями вдоль Аравийского полуострова в Джедду и Мекку. Гарнизон Мекки направился в Джедду, готовый к обороне. Еще один верблюд доставил вести из Мекки в Каир всего за девять дней. К 23 мая все местные жители уже знали о случившемся. В городе началась паника. Султан был весьма обеспокоен. По этому поводу к пятничным молитвам была добавлена особая честь. На ипподроме собрали войска для инспекции. «Они явились в кольчугах, со шлемами на головах и ятаганами в ножнах. Были набраны триста человек… мамлюкам султана было приказано разместиться в Суэце и строить корабли». В середине июня султан приказал начальнику арсенала и его людям отправить пушки в Суэц «бесплатно».

Каирский хроникер Ибн Ийас описывал, что последовало за этими приказами. В Суэц никто не отправился. Войска снова собрали на ипподроме 15 июня, но они отказались подчиняться: «Мы не двинемся с места, пока не получим прибавку. Мы не хотим умирать от голода и жажды в пустыне. Султан ушел в ярости». Его режим и впрямь не имел серьезной поддержки. В городе опасались бунтов. К сентябрю Ибн Ийас сообщил, что ситуация остается неизменной, а новости с Красного моря все хуже и хуже. Он описывал «дерзость европейцев, препятствующих торговле на Красном море, захватывающих грузы; они заняли Камаран, остров с обширными складами на пути в Индию». Это продолжалось месяц за месяцем и в 1514, и в 1515 годах. И португальское вторжение, и морская блокада рыцарей ордена святого Иоанна делали свое дело. «В порт Александрии не вошло ни одного корабля за весь прошедший год; до Джедды не доходит ничего из-за европейских корсаров, бороздящих Индийский океан; прошло шесть лет с тех пор, как в Джедду доставлялись какие-либо товары». В июле 1515 года Хусейн, бывший командиром в Диу и теперь находившийся в Джедде, умолял султана «прислать подкрепление как можно быстрее, пока европейцы не заняли все побережье Индии, и, кроме того, он опасался нападения на Джедду… у султана было множество поводов для тревог». Только в августе 1515 года, после того как многие были отстранены от военной службы, как «слишком слабые или пораженные непристойными болезнями», войска более или менее ощутимой численности были отправлены в Суэц.

Албукерк удивительно точно обрисовал ситуацию. Он считал, что португальцам представилась возможность, которой нужно воспользоваться. Красное море можно разделить на две части. Нет ни одного флота, способного противостоять португальскому. Скоро исламские земли будут для них открыты, а все попытки мамлюков к сопротивлению можно сокрушить. Такого мнения придерживался Албукерк, когда писал королю: «Позиция султана чрезвычайно слаба. У него мало войск, к тому же он не покидает Каир и не участвует в битвах, и даже не выходит из своей крепости. У его ворот стоит враг, шах Измаил, жестоко его преследующий».

В завершение длинного письма, отправленного в декабре, Албукерк ясно, пусть и очень пылко, излагает свое стратегическое видение и описывает, какие преимущества получит король Мануэл: «…думается мне, если Вы сможете добиться влияния в Красном море, в Ваших руках окажутся все богатства мира, поскольку Вам станет доступно все золото пресвитера Иоанна — такая огромная сумма, что не решаюсь ее называть, — оно будет отдано в обмен на специи и товары из Индии… Беру на себя смелость писать об этом Вашему Величеству, поскольку я видел Индию по обе стороны Ганга, и я свидетель, как Господь помогает Вам и дает победу Вам в руки. В Индии царят мир и благополучие, с тех пор как Ваше Величество приобрели Гоа и Малакку и приказали нам войти в Красное море, найти корабли султана и перерезать торговые пути в Джедду и Мекку… Вы очень хорошо послужите Богу, если разрушите гнездо греха и всяческих пороков».

Это был едва завуалированный намек на захват Мекки и Медины вместе с гробницей пророка Мухаммеда. Этот замысел, потрясающий своей дерзостью, Мануэл хранил в тайне ото всех, кроме немногих приближенных. Помочь в этом деле должен был пресвитер Иоанн.

«Мне сказали, что он очень хочет разрушить город Мекку, и мне кажется, что, если Ваше Величество предоставит свои корабли, он пришлет много кавалерии, пехоты и слонов… сами мусульмане опасаются, что лошади и слоны пресвитера Иоанна будут кормиться в их главном святилище в Мекке… Господь поможет Вашему Величеству в этом деле, и исполнят его Ваши корабли, Ваши капитаны и Ваши люди, ибо плавание займет всего два дня и одну ночь».

Мануэл, изображенный в образе морского короля на карте мира 1516 г., выполненной немецким картографом Мартином Вальдзее-мюллером

Албукерк продвигал идею, что крошечная Португалия может контролировать весь мир, а Мануэл станет величайшим из всех христианских королей. Губернатор описывает, как достичь этой цели. Он построит крепости в Адене и Массаве, укрепит позиции и разместит там флот, но при этом не будет предпринимать попытки углубиться в аравийские земли. Он воспользуется помощью пресвитера Иоанна, и тогда «Ваши корабли могут поплыть в Суэц, всего в трех днях от Каира. Это вызовет переполох в столице, поскольку власть султана не так велика, как Вас убеждают… Что касается Индии, то там наше вмешательство не требуется. Гоа обеспечит там мир и покой». Стратегия Албукерка охватывала весь земной шар. Индия больше не была главной целью. Теперь она превратилась во что-то вроде опорного пункта. Вершиной своих достижений Албукерк намеревался сделать победу над исламом и возвращение Иерусалима.

Однако претворение в жизнь масштабных планов пришлось отложить. К середине июля ветер переменился. Закончился сезон дождей. Пора было возвращаться в Индию. По пути Албукерк снова наведался в Аден, приказал обстрелять город и придумал, как захватить его в следующем году. Для этого Албукерк намеревался лишить город пресной воды.

Глава 23. Последнее плавание. Июль 1513 — ноябрь 1515 года

«Ваше Величество винит меня, винит меня, винит меня!»

Письма из Португалии доходили до Гоа раз в год. В сентябре их доставляли корабли, перевозившие груз специй. Ответы также привозили на этих кораблях в январе или феврале. Из-за такой редкой коммуникации происходило много недопониманий и недоразумений. Мануэл испытывал все большее раздражение и нетерпение из-за того, что задачи, из Лиссабона казавшиеся такими простыми, до сих пор не выполнены. Красное море должно быть блокировано, специи — незамедлительно присланы, а людям следовало заплатить. «Люди, которым хорошо платят, служат с бóльшей охотой и довольны своим местом, — наставлял король Албукерка. — Посему нам угодно, чтобы им платили как следует и они ни в чем не испытывали нужды… Но мы приказываем, чтобы выплаты производились из чужих средств, а не из наших (король имел в виду грабежи и трофеи. — Авт.)». Для губернатора это был особенно больной вопрос, поскольку у него постоянно не хватало людей и денег, чтобы удовлетворить амбиции короля. Еще неприятнее для Албукерка было то, что король легкомысленно сомневался в ценности Гоа. К счастью для губернатора, во время голосования его капитаны единогласно поддержали его позицию относительно удержания острова. Кроме того, Албукерка раздражала непоследовательность короля. «Замечали ли Вы, что меняете позицию каждый год?» — с досадой пишет в ответ губернатор. Однако голоса, критикующие его действия, становились все громче. Албукерк легко наживал врагов, и они отправляли в Португалию собственные отчеты ежегодной почтой. Особенно неблагоприятное впечатление произвело поражение у стен Адена.

Албукерк намеревался вернуться туда в январе 1514 года, однако пришлось отказаться от этого плана по одной простой причине — не хватало кораблей, пригодных для плавания. Одно судно затонуло на обратном пути из Адена в Гоа. Не хватало хороших плотников и корабельных мастеров, чтобы чинить суда. Собирать в дорогу флотилию со специями всегда было первоочередной задачей, остальное отступало на второй план. После того как в результате кораблекрушения затонул «Флор де ла Мар», Албукерк выходил в море с опаской — «одну руку держу на бороде, вторую на насосе», как он образно написал Мануэлу. Пришлось ждать подкрепления, которое должно было прибыть в сентябре.

Весь год Албукерк провел в Гоа, работая над созданием новой португальской колонии и ведя переговоры с правителями полуострова Индостан. Много времени уходило на подготовку отложенной Аденской кампании. Албукерк запасался порохом и пушечными ядрами, следил за изготовлением оружия, особенно пик, а также осадных орудий. Он наблюдал даже за тем, как пекутся галеты в дорогу. После унизительной неудачи, которая постигла португальцев при попытке перебраться через стену, особое внимание было уделено работе над новыми, чрезвычайно прочными лестницами, которых постарались сделать как можно больше. Кроме того, высота их была достаточной, чтобы они доставали до самой верхушки крепостной стены. Помимо этого, Албукерк намеревался увеличить количество мушкетеров. В Гоа, Кочине и Каннаноре было объявлено, что тем, кто пройдет обучение, полагается денежное вознаграждение. Каждое воскресенье и в первую субботу месяца проводились тренировки по стрельбе. Тем, кто попадал в цель, выдавали награду в крузадо. Два раза в месяц войска обучали швейцарской тактике ведения боя. Пики держали в арсенале и тщательно охраняли. Те аристократы, которые были против новомодных порядков, уменьшавших их роль, взяли привычку ломать это оружие. В субботу днем Албукерк лично отрабатывал маневры вместе с кавалерией и приучал своих людей к мусульманским седлам. В конюшни возвращались только после наступления темноты, при свете факелов.

Албукерк лично надзирал за всем, отдавал приказания и работал без отдыха. Его секретарь Гаспар Корреа так рассказывал о распорядке дня губернатора: «Губернатор обычно вставал до рассвета и в сопровождении своей стражи шел слушать мессу, затем… с тростью в руке и в соломенной шляпе в сопровождении своих алебардщиков обходил берег и крепостные стены, следя за идущими работами, чтобы видеть все своими глазами и отдавать приказания относительно того, что еще необходимо сделать». Несчастный Корреа, не удержавшись, прибавлял: «Четыре его секретаря ходили за ним по пятам как верные слуги короля, с бумагой и чернилами, чтобы Албукерк мог издавать приказы и отправлять депеши, которые подписывал на ходу, на спине лошади. А я, Гаспар Корреа, который записывает эту историю, также всюду ходил за ним, поскольку являюсь его секретарем». «Как только получаю петицию, — с оправданной гордостью писал Албукерк Мануэлу, — отвечаю на нее тут же, на месте».

Албукерк с его имперским видением намеревался добиться того, чтобы португальцы закрепились в Индийском океане прочно и основательно. Он был практичным человеком, поэтому большое внимание уделял защите города. Стены, скрепленные засохшей глиной, следовало регулярно чинить после сезона дождей. Кроме того, Албукерк был строгим моралистом, работавшим над тем, чтобы создать устойчивый и справедливый социальный строй. Албукерк понимал, что наряду с такими качествами, как храбрость и готовность жертвовать собой ради дела, его люди склонны к непокорности, агрессии и алчности. Постоянно приходилось следить за порядком. «В моем присутствии все идет хорошо, но стоит отвернуться, как каждый начинает вести себя в соответствии со своей природой», — замечал Албукерк. Он неустанно трудился, чтобы побороть коррупцию и несправедливость по отношению к местному населению. Албукерк понимал, что битва за сердца и умы ничуть не менее важна, чем военные кампании. Понимал он и то, что людям необходимо платить, в противном случае они будут сами добывать средства к существованию при помощи взяток и грабежей. Доброе имя Португалии было очень важно для Албукерка, и он опасался последствий, если, как однажды выразился правитель Каннанора, «сахар превратится в яд». Албукерк делал все, чтобы защитить местных женщин от сексуального насилия, и упорно продвигал политику смешанных браков. Албукерк запретил все разновидности азартных игр. Разрешалось играть только в шахматы и шашки. За проступки он отправлял нарушителей на галеры, а тех, кто постоянно провоцировал конфликты и ослушивался приказов, отправлял обратно в Лиссабон на кораблях со специями. Каждый месяц Албукерк выплачивал пособие сиротам и детям, растущим в семье без кормильца. Кроме того, он платил жалованье учителю, который учил детей читать и приобщал их к христианской вере. Во всем этом чувствовался большой задел на будущее.

Албукерк мог показаться суровым деспотом, но при этом находил время и для развлечений. В церемониальном зале дворца раджи в Гоа Албукерк ужинал в обществе четырехсот человек под звуки труб. По воскресеньям местные войска устраивали перед дворцом показательное выступление под музыку своих народных инструментов. Двадцать че тыре рабочих слона, привезенные с Цейлона, шествовали перед губернатором и по команде погонщиков почтительно кланялись ему. Во время трапез девушки пели и танцевали. Албукерк полюбил виды, звуки и цвета Индии и во многом сроднился с местными жителями.

Португальцев терпели здесь по той причине, что они никак не влияли на имперские интересы континентальной части Индии. Но при этом за ними внимательно наблюдали. Албукерк продолжал играть в дипломатические игры с правителями полуострова, а также земель за его пределами. Проделывал он это весьма ловко и умело. Когда правитель Виджаянагара присылал своего посла, перед ним устраивали целое военное представление. Обученные по швейцарской методике войска маршировали по городским улицам. Посол стоял и наблюдал. Два часа солдаты проходили мимо плотным потоком, держа на изготовку пики, под музыку духовых инструментов и барабанов. Ошеломленный посол, для которого, вне сомнения, все европейцы выглядели на одно лицо, насчитал в общей сложности 10 тысяч человек.

Кроме того, Албукерк занимался делами португальской части Малабарского побережья. Хотя Албукерк был не злопамятен, его резкость многих задевала. Он скептически относился к коммерческим способностям и честности наместников и при этом отличался цинизмом. «Они не знают, как купить… хлеба на рынке… Вашему Величеству было бы куда выгоднее позволить себя обманывать флорентинцам, поскольку они рождены для торговли и понимают ее». В ответ противники политики Албукерка, особенно в Кочине, также отзывались о нем в письмах королю не самым лестным образом. Корреспонденция была полна жалоб. Писали, что губернатор безумен и опасен, что он занимается работорговлей, что берет взятки и уже накопил целое состояние в ущерб королю… Албукерк об этом знал: «Когда нечего сказать, они что-нибудь выдумывают», — сообщал он Мануэлу. Когда губернатор перехватывал письма с жалобами на него, предназначавшиеся королю, он понимал, какой вред они наносят. Их содержание, объявлял он, «повергло меня в глубочайшее уныние… удвоило число моих седых волос». Наконец Албукерк решил разобраться с зачинщиками, Антониу Реалом, Лоуренсу Морено, а также Диогу и Гаспаром Перейрой. Некоторых из них Албукерк отослал в Лиссабон на кораблях со специями, однако этот поступок только усугубил ситуацию.

Албукерк подавлял недовольство и боролся с завистливыми фидальго, призывал к ответу коррупционеров, пытался справиться с постоянно колеблющимися от одного полюса к другому требованиями монарха, приказывавшего добиться слишком больших результатов при слишком малых средствах. Все это было очень утомительно для Албукерка. В конце 1514 года случилось событие, которое чрезвычайно его потрясло, — в Кочине покушались на его жизнь. Смелый, но безрассудный человек по имени Жуан Дельгадо был посажен в тюрьму за изнасилование местной женщины. Каким-то образом он сумел уговорить мусульманского раба, служившего на кухне, располагавшейся прямо над тюремным подземельем, подмешать яд в блюдо из яиц, которое должны были подать к столу губернатора. Албукерк выжил, однако это событие показало ему, насколько он уязвим. Он сказал, «что он уже всего лишь мешок соломы, что с каждым днем он все ближе к могиле, поэтому тянуть нельзя; однако он вынужден ждать и не хочет умереть от яда». Когда раб во всем сознался, Дельгадо привели к губернатору. Терять ему было нечего, поэтому он высказался с решительной прямотой. Албукерк узнал, как сильно враги желают его смерти. Но скорее всего, губернатор не подозревал, что многие из тех, кого он считал друзьями, придерживаются того же мнения. Дельгадо был признан виновным и повешен, утоплен и четвертован. Но откуда он взял яд в тюрьме, выяснить так и не удалось.

В начале 1515 года все было готово к новой экспедиции. План состоял в том, чтобы захватить Аден, войти в Красное море, построить форт на западном берегу в Массаве и идти на Джедду. Албукерку были хорошо известны намерения и амбиции Мануэла. Однако осуществить план не удалось из-за Ормуза. Хотя жители города являлись подданными португальского короля и исправно платили дань, для Албукерка Ормуз оставался незаконченным делом с тех пор, как он вынужден был покинуть остров в 1507 году. Ормуз был одним из главных узлов Индийского океана на торговой оси с Персидским заливом. Ормуз играл огромную роль в экспорте лошадей, но при этом вел дисфункциональную политику. Хотя номинально Ормузом управляли малолетние правители-марионетки, власть находилась в руках главного визиря и его клана. Неугодных должностных лиц они регулярно убирали при помощи отравления или ослепления. В Ормузе было много смещенных с должностей вельмож, все из которых были ослеплены. Власть визиря была безраздельна.

Хуага-ата, визирь, с которым губернатор вел переговоры в 1507 году, скончался. С тех пор во дворце произошла сложная революция. Молодой правитель был убит новым визирем, Раисом Нуруддином, который поставил во главе Ормуза другого марионеточного правителя, Туран-шаха. Затем сам Раис Нуруддин был отодвинут в сторону более беспощадным родственником, Раисом Ахмедом. Предполагали, что, скорее всего, Ахмед, воспользовавшись покровительством персидского шаха, займет трон сам. Эта перспектива делала позиции Португалии неустойчивыми. Поэтому Албукерк решил, что Аден может подождать, Ормузом же следует заняться незамедлительно.

Вместе со своими кораблями Албукерк покинул Гоа в феврале 1515 года. Когда он добрался до Муската на Аравийском полуострове, который теперь был покорным вассалом Португалии, Албукерк получил более подробный отчет о положении дел от шейха. Раис Ахмед держал и правителя, и визиря в страхе за свою жизнь. Город охраняют четыреста персидских лучников. Албукерк поспешил продолжить путь. До Ормуза он добрался в марте, вечером, и вошел в город в весьма угрожающей манере. Ревели трубы, и над крышами полетели камни. Обстрел был так силен, что, по словам Корреа, «казалось, будто корабли в огне». Раис Ахмед явно ждал Албукерка. Улицы были надежно забаррикадированы, везде были пушки.

На рассвете жители города увидели корабли, сверкающие при свете утреннего солнца. Флаги развевались, на палубах выстроились португальцы, вооруженные пиками и копьями. Доспехи, носить которые было невозможно из-за жаркого климата Персидского залива, висели на такелаже. Именно они и сверкали. К кораблю, на котором находился Албукерк, подплыла лодка, в которой сидел человек в португальской одежде. Когда она подошла близко, он крикнул: «Боже, храни господина губернатора, его корабль и команду!» Это был Мигель Феррейра, вернувшийся от персидского шаха. Он добрался до Ормуза вместе с послом, возвращавшимся от шаха, и теперь просил Албукерка об аудиенции. Феррейра подробно рассказал о своей миссии. Он провел в Ормузе два месяца и был достаточно хорошо осведомлен, чтобы рассказать о ситуации в городе. Когда прибыли португальские корабли, Раис Ахмед тут же освободил визиря Раиса Нуруддина, который к этому времени был стариком. Раис Ахмед выжидал, желая посмотреть, какой оборот примут события. А в это время Туран-шах жил в страхе перед ослеплением или смертью. Ахмед держал его во дворце взаперти под строгим наблюдением.

Если прибытие португальцев угрожало расстроить планы Ахмеда, то для несчастного Туран-шаха появление Албукерка было единственным шансом на спасение. «У него не было другой надежды, кроме как предать себя в руки губернатора». Что касается Ахмеда, то он рассчитывал, что сумеет заманить Албукерка на берег, застать врасплох и убить. В этой сложной и напряженной ситуации губернатор повел себя решительно и проявил изрядную долю хитрости. Ему очень помогла информация, полученная от Феррейры и еврейских переводчиков. Туран-шах отправил Албукерку послание, продиктованное Ахмедом, в котором писал, что после трудного плавания губернатор наверняка захочет отдохнуть на берегу. Но Албукерк ответил вежливым отказом. Он сказал, что настолько привык к жизни на корабле, что вряд ли сумеет отдохнуть на суше. Однако при этом заметил, что его капитаны были бы не прочь воспользоваться предложением султана. Албукерк попросил предоставить в их распоряжение дома на берегу. Ахмед попытался воспротивиться, но с внезапной решимостью, родившейся из отчаяния, султан дал свое согласие. Таким образом португальцы заняли прочную позицию на берегу, предоставляющую отличные возможности для того, чтобы держать оборону. Албукерк полностью игнорировал Ахмеда. Он объявлял, что будет вести переговоры только с королем или его визирем. В безопасности одного из отведенных капитанам домов, в прохладном подвале, где не чувствовалось изнуряющей жары, губернатор встретился с молодым султаном наедине и сразу же взял быка за рога. Он убедил султана убрать баррикады с улиц. Затем Албукерк попытался добиться сначала от визиря, а потом и от самого султана разрешения на строительство форта. Раис Нуруддин уклонился от прямого ответа, несмотря на преподнесенные ему богатые дары. Албукерк намеревался построить форт в опасной близости от дворца. Султану Албукерк сказал, что ему нужно подходящее место на берегу, где можно достойно принять персидского посла. Албукерк заявил, что пришел с миром. Тураншах, жаждущий освободиться от жестокой власти Раиса Ахмеда, снова дал согласие.

Другого разрешения Албукерку не требовалось. Губернатор действовал быстро. За одну ночь он незаметно переправил на берег большой отряд строителей и заранее приготовленные материалы, привезенные с Гоа, — дерево, ведра для песка, защитные экраны. Была построена временная стена, охраняемая пушками. На ней были установлены флаги. Стену эту «можно было успешно охранять при любом нападении». Она выходила на дворец султана и блокировала доступ из города к берегу. Так португальцы обзавелись опорным пунктом.

Население города было удивлено, увидев это строение на следующее утро. Раис Ахмед пришел в ярость и ругал своего марионеточного монарха, говоря, что «он отдаст губернатору свои сокровища еще до того, как тот захватит город». Эту оценку можно назвать вполне справедливой. Но Туран-шах твердо стоял на своей позиции — португальцы пришли с миром, иначе город уже был бы захвачен. Теперь для Ахмеда первостепенной задачей стало убийство Албукерка.

Временный форт имел не только стратегическую ценность. Там должен был пройти торжественный прием посла султана. Альянс с шиитским монархом был важной частью политических планов Албукерка и к тому же служил гарантией безопасности, каковы бы ни были планы Раиса Ахмеда. Здесь Албукерк решил продемонстрировать все португальское великолепие. Для приема был подготовлен помост, устланный коврами, на который вели три ступеньки. От глаз посторонних его скрывали богатые гобелены. Здесь Албукерк ждал посла в назначенное утро. Он сидел в роскошном кресле, являя собой образец сурового величия. С ног до головы он был одет в черный бархат, на груди сверкал золотой крест. На черном фоне особенно эффектно смотрелась его белая борода. У него за спиной стояли капитаны в своих лучших одеждах, с мечами на поясе. Следующий ряд занимали пажи с головными уборами в руках. Они держали копья и щиты своих господ. Вдоль пути к помосту выстроились местные войска из Гоа и с побережья Малабара. Они кричали и били в кимвалы. Люди Албукерка же держали знамена, дули в трубы и дудки и играли на барабанах. Перед прибытием посла были доставлены его дары — охотничьи пантеры на поводках, лошади под седлами тонкой работы, четыреста видов богатых тканей, которые несли выстроившиеся в шеренгу слуги, бирюза, золотые чаши, кольчуга, кинжалы, ручки которых украшали драгоценные камни. Самым главным подарком был богато расшитый халат, который передал для Албукерка сам султан. Затем появился сам посол с письмом от султана, написанным на золотом листе. Оно было спрятано в складках огромного тюрбана посла. Следом за послом шли вельможи. Их шествие сопровождалось криками и звуками музыкальных инструментов. Стоявшие на якоре корабли, украшенные флагами, в честь такого события дали праздничные залпы.

Когда посол приблизился к губернатору, Албукерк сидел абсолютно неподвижно. Едва заметным движением правой руки он подозвал его к себе. После обмена ритуальными приветствиями было зачитано вслух письмо, написанное по-португальски, но с использованием пышных цветистых выражений, характерных для восточной дипломатии. В письме султан отдавал дань статусу и репутации Албукерка. «Великий управитель и военачальник, опора владык христианского мира, могучий воин, сильный и крепкий духом морской лев, я питаю к тебе большое уважение, и это так же очевидно, как свет зари, и так же безошибочно, как аромат мускуса!» В письме персидский султан обещал Албукерку дружбу и просил временно предоставить в его распоряжение португальских канониров.

Албукерк принял дары любезно, но не воспользовался ни одним из них в личных целях. Он только набросил великолепный халат на плечи, объявив, что не может его носить — такая вещь достойна только короля. Лучшие из подарков Албукерк отправил королеве в Лиссабон, охотничьих пантер преподнес шаху Ормуза, а остальное распределил между своими капитанами. Заметив недовольство и зависть тех, кому даров не досталось, Албукерк решил раздать всем деньги, которые в скором времени рассчитывал вернуть с лихвой. Понимая, что Туран-шах находится в отчаянном положении, вместе с охотничьими пантерами Албукерк отправил ему письмо, с просьбой к султану одолжить ему 100 тысяч серафинов из тех огромных сумм, которые тот каждый год получает в качестве налогов. Король исполнил просьбу. Деньги были доставлены лично Раисом Ахмедом, желавшим оценить обстановку. Деньги были торжественно вручены португальской стороне возле входа во временный форт под звуки труб. Население с любопытством наблюдало за происходящим. Когда эти деньги закончились, Албукерк просто попросил еще. После этого султан сообщил, что Ахмед скоро прибудет с подарками для губернатора, но на самом деле планирует убить Албукерка. Губернатор ответил, что держит ситуацию под контролем и предпринял контрмеры.

Албукерк решил пригласить все заинтересованные стороны — султана, Ахмеда и Нуруддина — на встречу в доме на берегу. Каждый может взять с собой не более восьми человек свиты. Вооруженные войска должны оставаться снаружи. Встреча была назначена на 18 апреля. Втайне Албукерк собрал большой контингент солдат, которые ждали своего часа в находившемся поблизости временном форте. На корабле подготовили к стрельбе пушки.

Было приказано, чтобы все явились без оружия, однако никто не собирался выполнять это требование. Семь капитанов Албукерка пришли якобы с подарками — в руках они несли кафтаны, под которыми были спрятаны кинжалы. У Албукерка также было при себе скрытое оружие. Все были готовы.

Раис Ахмед прибыл первым. Он уверенно вошел во двор. На поясе висел меч, который он даже не пытался спрятать. Кроме того, за пояс его был заткнут кинжал, несколько ножей и маленький топор. Через переводчика Албукерк возмутился: «Договаривались, чтобы никто не брал с собой оружия, почему же ты явился в таком виде?» Для него это всего лишь обычные меры предосторожности, ответил Ахмед. Он повернулся и отложил кое-что из оружия, но не все. К тому времени прибыли султан и Нуруддин. Дверь за ними заперли.

Ахмед повернулся, собираясь сделать сигнальный жест своим людям. Дальнейшие события развивались стремительно. Албукерк схватил Ахмеда за руку, выхватил собственный кинжал и крикнул своим капитанам: «Держите его!» Албукерк и Ахмед стали бороться. Одной рукой Ахмед схватил губернатора за воротник. Другой попытался дотянуться до кинжала. Когда ему это не удалось, хотел выхватить из ножен свой меч, но было слишком поздно. Капитаны навалились на него с кинжалами, причем наносили удары так яростно, что ранили друг друга. Султан, которого пусть и не в прямых выражениях, но все же предупредили о намеченном плане, думал, что Ахмеда просто возьмут в плен и отправят в Португалию. Увидев на полу его бездыханное тело, молодой человек испугался, думая, что с ним расправятся точно так же. Султан предпринял попытку к бегству, однако дверь была все еще заперта. Снаружи люди Ахмеда принялись кричать, что всех их повелителей убивают, и стали выбивать дверь.

Албукерк предусмотрел все. Обученные группы вышли на улицы с пиками и отогнали людей Ахмеда в сторону. Между тем дрожащий султан ожидал неминуемой расправы. Албукерк взял его за руку и успокоил. Приказав обрядить султана в шелковые одежды, вывел его на террасу, чтобы подданные увидели своего правителя. А пока приспешники Ахмеда забаррикадировались во дворце. Покинуть здание они согласились, только когда им пообещали полную неприкосновенность. Все сторонники Ахмеда покинули город. День закончился пирами по всему городу. Туран-шах был торжественно доставлен обратно во дворец. Губернатор произнес воодушевляющую речь.

«Султан Туран, ты король и повелитель королевства Ормуз и… останешься им на всю жизнь, никто не может отнять у тебя твой трон. Я буду поддерживать тебя при помощи всей власти своего повелителя, короля Португалии, поскольку он твой большой друг, вот почему я буду другом твоих друзей и врагом твоих врагов. Чтобы защитить тебя, если пожелаешь, мы будем спать здесь в полном вооружении».

Триумф Албукерка был безусловен. Фактически Туран стал марионеткой португальцев, пусть даже они стали его защитниками, и теперь он мог не опасаться за свою жизнь. Албукерк тихо устранил со своего пути последние препятствия к полному контролю над монархом. Когда ему нужны были деньги, он просто просил о них. Кроме того, он внушал султану новые страхи. Нет гарантии, что все приспешники Ахмеда покинули город. Туран-шаха могут убить стрелой, выпущенной с балкона или из окна, когда он будет идти в мечеть. Будет лучше, если всех в городе разоружить. Отныне португальцы предоставят жителям Ормуза полную защиту. Так и вышло. Положение Албукерка все укреплялось. Затем он упомянул о слухах о создании нового флота румов. Если султан передаст ему все пушки, португальцы смогут защитить Ормуз от атаки. Пушки были нарочно зарыты в землю, чтобы до них не добрались португальцы. И султан, и Нуруддин были смущены этим требованием. Оставалось только возразить, что извлечь пушки из-под земли не представляется возможным. Албукерк ответил, чтобы они не беспокоились — это смогут сделать его моряки. Пока не начались новые возражения, они выкопали сто сорок пушек.

Португальское правосудие, номинально находившееся в руках султана, было суровым. Албукерк приказал построить на базарной площади помост для публичных наказаний и казней и преподнес его в подарок султану. Когда четверо португальских моряков обратились в ислам, соблазнившись обещаниями богатства, Албукерк приказал найти их, поймать, связать по рукам и ногам, а потом сжечь в лодке на виду у всего города. Эта расправа должна была стать уроком для всех. «Мусульмане были очень напуганы, видя, что губернатор ни перед чем не остановился, чтобы схватить этих людей и свершить над ними правосудие».

Султану пришлось оплатить строительство каменного форта, размещенного на месте временного. Таким образом, португальская власть стала безусловной и безраздельной. Албукерк заявил, что стоимость возведения форта для султана всего лишь способ вернуть огромный долг, который обременяет Ормуз еще со времен Хуага-аты.

Работами руководил лучший архитектор Албукерка, Томе Фернандеш. Камень возили на лодках с другого острова. Раствор изготавливали в печах на материке. В работах участвовали все — португальцы, индийские войска, местные мусульмане. К делу были привлечены триста человек, разделенные на двенадцать групп. Каждый день работали по две из них, трудясь два дня из пяти.

3 мая Албукерк и его капитаны официально положили начало строительству, взявшись за мотыги и начав копать котлован. Три дня спустя Албукерк заложил в фундамент первый камень, предварительно положив под него пять золотых монет.

Несмотря на изнуряющую летнюю жару, работа продвигалась. Место для строительства было трудным. Форт находился на самом берегу моря — так близко, что часть фундамента пришлось строить под водой при помощи водонепроницаемого цемента. Португальцы предпочитали работать по ночам при свете факелов и луны, но усталость, лихорадка и обезвоживание делали свое дело. Началась эпидемия дизентерии, многие умерли. Албукерка возмущало то, что врачи ничем не могут помочь больным, но при этом требуют за свои услуги огромные деньги. «Вы получаете плату как врачи, но при этом понятия не имеете, от какой болезни страдают слуги нашего правителя короля, — возмущался он. — Хорошо, я покажу вам, отчего они умирают». Он заставил их целый день тяжело трудиться, таская камни под жарким солнцем. А когда наконец отпустил, снова обрушил на них свой гнев: «Теперь, когда я показал вам, в чем дело, вы должны их вылечить и поделиться с ними деньгами, которые получаете ни за что. Советую вам по-дружески, — прибавил он, — потому что не хотел бы видеть вас сидящими на скамьях наших галер».

Губернатор всегда был рядом и подбадривал своих людей. Он мало спал, мало ел и редко покидал пределы форта. Когда же он это делал, за ним всюду следовали толпы людей, которым хотелось на него посмотреть. Они подходили ко входу в форт, чтобы поцеловать губернатору руку. Он стал легендой, его имя гремело по всему побережью Индийского океана. Морской лев, который «вершит правосудие и распоряжается на море и на суше». Правители соседних государств и в Персидском заливе, и за его пределами писали Албукерку письма, предлагая себя в союзники. Из Персии пришло послание, в котором его называли «Первейший из первых, капитан из капитанов, удачливый лев, капитан-генерал и губернатор Индии». Другие присылали художников, чтобы запечатлеть этого выдающегося человека. «Этим достижением, — писал Албукерк королю, — мы уладили все дела в Индии, осталось только решить проблему Красного моря и Адена, к чему нас подводит очень близко победа в Ормузе… наш престиж в Индии чрезвычайно возрос». Албукерк намеревался покорить побережье Красного моря, построить форт в Массаве, контролировать жемчужные поля и одолеть противников Португалии — мусульман в целом и мамлюков в частности. Казалось, ничто не помешает Албукерку полностью взять под контроль Индийский океан. Но в августе его сразила дизентерия.

Албукерк провел на территории Индийского океана девять лет. Он неустанно трудился в бешеном темпе, чтобы построить для Мануэла империю. За это время он совершил большое количество плаваний, участвовал в войнах и интригах, адаптировался к непривычному климату. Он был ранен в Каликуте, стал жертвой кораблекрушения в Суматре, был посажен в тюрьму в Каннаноре, его пытались отравить в Гоа. Три месяца он провел под осадой и проливными тропическими дождями на реке Мандови. Албукерк вел переговоры, угрожал, уговаривал и убивал. Он производил впечатление неуязвимого. Ни пули, ни раны от копий не смогли погубить его. Пушечные ядра летели мимо. Он стоял в своей лодке, выпрямившись во весь рост, и дразнил турецких канониров из форта Бенастарим. Но ему было почти шестьдесят, и те, кто имел возможность видеть Албукерка вблизи, — к примеру, его секретарь Гаспар Корреа, — замечали, что «он был стар и очень изможден». Теперь, в жарком Ормузе с его ярко-синим морем и ярким солнечным светом, отражающимся от голых скал, Албукерк умирал.

Рядом с ним был человек по имени Николан де Феррейра, вернувшийся из Лиссабона посланник из Ормуза. Когда Албукерк спросил, какого мнения о нем придерживаются при дворе, Феррейра, возможно несколько приукрасив ситуацию, ответил, что король ценит губернатора так высоко, что хотел бы видеть его рядом с собой в качестве советника по делам Индии. Албукерк грустно ответил: «Нет ни одной должности в Португалии, которая могла бы сравниться с честью быть губернатором Индии. В Португалии можно отдохнуть от трудов. Но долго ли мое тело сможет наслаждаться отдыхом? И что может быть лучше для меня, чем закончить свои дни, которых теперь осталось совсем немного, в трудах, которые вселяют в меня столько бодрости?» Индия была главным приключением в жизни Албукерка, и он хотел бы умереть на посту.

Были дни, когда Албукерк не выходил из своей комнаты. Он не принимал никого, кроме избранных приближенных. Пошли слухи, что Албукерк уже скончался, а тело его спрятали. Дисциплина на строительстве расстроилась. Албукерк показался в окне, выходящем на форт, откуда он мог говорить со своими капитанами, а они могли его видеть. В сентябре Албукерк исповедался и вызвал к себе своих капитанов. Каждого из них он по очереди взял за руку и заставил пообещать, что они будут во всем подчиняться человеку, который станет его преемником. Их клятвы были записаны 26 августа. Теперь над строительством форта надзирал двоюродный брат губернатора, Перу ди Албукерк.

Но наступил ноябрь, а Албукерк был еще жив. Он не собирался ни уплывать, ни умирать, пока форт не будет построен. Хотя работы еще не были закончены, но крепость уже можно было использовать для обороны. Там были установлены пушки короля. Доктора считали, что Албукерку пойдет на пользу море. 8 ноября он поднялся на борт «Флор да Роза», корабля, с которым у него были связаны воспоминания о том, как здесь он пять лет назад повесил Руя Диаша. Албукерк приказал капитану поднять якорь во время сиесты, когда весь Ормуз отдыхал, пережидая полуденный зной. Никаких проводов Албукерк не хотел. Встав на якорь на некотором расстоянии от берега, он отправил прощальное письмо с извинениями Туран-шаху. Султан ответил, сокрушаясь по поводу того, что не увиделся с Албукерком перед отплытием: «Не мог сдержать слез, узнав о вашем отбытии… полагаю, вы больше не вернетесь». «Флор да Роза» вместе с тремя другими кораблями устремилась в путь. «Когда стемнело, они отправились в Индию».

Форт Албукерка в Ормузе, изображенный Гаспаром Корреа

Близкие друзья на борту корабля пытались подбодрить Албукерка, но он был мрачен, поскольку боялся, что умрет, лишенный должности губернатора. Пересекая Камбейский залив, португальцы захватили доу и допросили капитана. Он сказал, что прибыл новый губернатор с многочисленными кораблями и капитанами. Месяц он провел в Гоа, а затем отправился в Кочин. Имени этого человека капитан не знал. Для умирающего это был тяжелый удар.

Но затем последовали еще более неприятные новости. Возле Дабула они встретили португальский корабль. На борту был человек, чей путь часто пересекался с путем Албукерка, — флорентинский торговец Джованни да Эмполи, человек, который не забывал обид. Точно не известно, что произошло между ним и Албукерком, но, если верить одному из источников, Эмполи «по секрету сообщил ему о вещах, которые подорвали его здоровье и нарушили покой… [чем] ускорили его конец». Возможно, Эмполи злонамеренно подчеркнул, насколько Албукерк низко пал в глазах короля. Как бы там ни было, Албукерк узнал имя человека, который занял его место, — Лопо Соарез ди Албергария. Люди с его кораблей заняли все ключевые должности в Индии. По большей части это были враги Албукерка. В их число входил Диогу Перейра, которого он отослал обратно в Португалию. Обратившись к своему другу Диогу Фернандесу, Албукерк сказал: «Что ты об этом думаешь? Что за радостная новость для меня — люди, которых я отправил домой и о которых писал нелицеприятные вещи, одарены почестями и наградами. Очевидно, мои прегрешения в глазах короля велики. Он осуждает меня за любовь к людям, а они осуждают меня за любовь к нему». После этих новостей он утратил волю к борьбе. Албукерк приказал спустить королевское знамя на своем корабле — он больше не имел на него права.

6 декабря 1515 года. Последнее письмо Албукерка к королю:

«Ваше Величество, я не могу писать Вам своей рукой, поскольку… умираю.

Ваше Величество, я оставляю после себя сына, который увековечит память обо мне. Ему завещаю все свое немногочисленное имущество, но также оставляю ему то, что принадлежит мне по праву за мою службу, и это большое наследство — положение дел в Индии будет говорить за него и за меня. Я оставляю Индию, [в которой] все основные позиции захвачены и находятся в Вашей власти, единственное оставшееся затруднение — надежно перекрыть пролив. Это приказали мне сделать Ваше Величество… Полагаюсь на Ваше Величество и госпожу королеву. Передаю свои дела в Ваши руки, поскольку умираю на Вашей службе, и заслуживаю этого… Целую ваши руки…

Подпись Афонсу ди Албукерка

Написано в море, в шестой день декабря 1515 года».

Затем следуют строки, начертанные его собственной дрожащей рукой:

«Слуга Вашего Величества

А. ди Албукерк».

Албукерк хотел успеть добраться до Гоа и попросил, чтобы его одели в камзол военного ордена рыцарей Сантьяго, к которому он принадлежал. В этом же камзоле Албукерк завещал похоронить себя. Он составил завещание. Среди прочего он оставил деньги, чтобы отслужили девяносто месс за упокой души Руя Диаша, которого он повесил сгоряча. Пушечное ядро, которое чудом не задело Албукерка на Гоа, следовало покрыть серебром и отправить с другими дарами в церковь Гваделупской Девы в Алгарве. Албукерк все еще цеплялся за жизнь, когда перед рассветом 15 декабря португальцы увидели впереди Гоа.

Главный священник в городе пришел, чтобы отпустить Албукерку грехи. Также к нему пришел врач, который дал ему красного португальского вина. Когда на рассвете вошли в Мандови и над Гатами начала заниматься заря, Албукерк с трудом поднялся. Ему помогли встать и подвели к окну каюты, чтобы он мог последний раз взглянуть на место, в котором видел ядро империи. После этого Албукерк уже ничего больше не сказал. Его тело вынесли на берег при свете факелов. Все население Гоа вышло посмотреть, как Морского льва несут в церковь. Местные жители оплакивали Албукерка не меньше, чем португальцы. Обезьяны кричали на деревьях. Поднимался дым от утренних костров.

20 марта 1516 года. До того как корабли со специями привезли ежегодные новости из Индии, король Мануэл написал письмо:

«Афонсу ди Албукерк, друг!

Из Венеции до нас дошла весть, что корабли султана отправились в Индию, и в таком случае, хотя мы приказали тебе вернуться, мы считаем необходимым, чтобы ты остался! По опыту, зная тебя и твою службу, и победы, которые ты одерживал по Божьей воле, мы полагаем, что нам приятно будет осознавать, что ты здесь… мы полностью полагаемся на тебя, и, если ты исполнишь этот наш приказ, мы будем так же спокойны, как если бы занимались всем сами!»

К сожалению, Албукерк не получил этого письма. Грандиозной мечте Мануэла о новом крестовом походе не суждено было исполниться. После смерти Албукерка некому будет ее осуществить.

Эпилог. «Они никогда не останавливаются на одном месте»

Для нас достаточно знать, что спрятанная от нас половина земного шара была открыта и португальцы продвигаются все дальше и дальше за экватор. Так неизвестные берега скоро станут доступными, поскольку один за другим отправляется в путь, не боясь ни трудов, ни великих опасностей.

Петер Мученик д’Ангейра (1493)

В ночь на 19 октября 1520 года маленькая Португальская экспедиция на Эфиопскую землю вошла в устланный богатыми коврами шатер. Встав на колени под низкие звуки каменного колокола, они ждали и наблюдали. Находившийся перед ними занавес медленно раздвинулся. Над ними сидел человек на великолепном троне. Лицо его скрывала синяя ткань, подвешенная на невидимых нитях. Под звук колокола ее ненадолго опустили, давая мельком увидеть загадочного человека, на которого так рассчитывали португальцы, — христианского короля Эфиопии, Давида II, которого они называли пресвитер Иоанн. Португальцы думали, что он поможет осуществить честолюбивые мечты Мануэла. Встречу с правителем Эфиопии португальцы ждали почти столетие, а весь западный христианский мир — значительно дольше.

«Там мы увидели пресвитера Иоанна, сидевшего на помосте с шестью ступенями, очень богато украшенном. На голове у него была высокая корона из золота и серебра… и серебряный крест в руке… пресвитер был в роскошных парчовых одеждах и шелковой рубашке с широкими рукавами… Ниже колен была дорогая ткань… напоминающая фартук епископа… По возрасту, цвету лица и телосложению это молодой человек, не очень темный… элегантный человек среднего телосложения, говорили, что ему 23 года, и выглядит он на этот возраст, лицо круглое, глаза большие, нос с горбинкой, начинает расти борода. По манере держаться сразу видно, что перед тобой повелитель. Мы были на расстоянии двух длин копья от него».

Королевство пресвитера Иоанна на португальской карте XVI в.

Когда новости о пресвитере Иоанне дошли до Мануэла весной, он отправил радостное письмо папе римскому. В июне 1521 года король всенародно объявил о скором разрушении Мекки и захвате Иерусалима. Однако эти планы были далеки от действительности. Мануэл еще не знал, что, как бы внушительно ни выглядел Давид II и какое бы ни производил впечатление, он вовсе не был тем всесильным королем, чье великолепное изображение украшало средневековые карты. При ближайшем рассмотрении оказалось, что эфиопы не в состоянии совершить атаку на мусульманский мир — ни с экономической, ни с военной точки зрения. Наоборот, их со всех сторон осаждали мусульманские враги. Когда Давид был убит в сражении в 1540 году, только героическая экспедиция из четырехсот португальских добровольцев помогла спасти христианскую Эфиопию. Лицо пресвитера португальцы увидели не сразу, и так же постепенно за первый век новых географических открытий развеялись прежние средневековые мифы о мироустройстве и старинные истории, раньше считавшиеся непреложной истиной, — например, рассказы о людях с собачьими головами и птицах, которые могут проглотить слона. Теперь на смену легендам пришли эмпирические наблюдения в области географии, климатологии, естественной истории и культуры. Все это способствовало наступлению новой эпохи — раннего Нового времени.

Мануэл умер в декабре 1521 года. Хотя тогда об этом никто не подозревал, но его планы организовать крестовый поход провалились, еще когда Албукерк потерпел поражение у стен Адена. Треск ломающихся лестниц символизировал крушение надежд короля. А после отставки и смерти губернатора ситуация только усугубилась. Албукерка по очереди сменили три робких и нерешительных последователя, ни один из которых не обладал стратегическим чутьем. Лопо Соарес де Албергария, которому был выделен большой флот, отказался от предложения шейха построить в Адене форт, объяснив это тем, что не получал такого приказа. Затем новый губернатор провалил атаку на Джедду. «Самая печальная и прискорбная трагедия из всех, — вынес вердикт Жуан де Баррош. — Ни до, ни после не доводилось видеть ничего подобного — огромный флот погиб без боя». Но на этом промахи губернатора не закончились. Он отказался от нововведений Албукерка, упразднив профессиональные обученные войска и вернувшись к прежним порядкам. Кроме того, Албергария смягчил запрет на частную торговлю, который был основной причиной конфликтов Албукерка с местными индийскими войсками. Албергария поощрял капитанов, занимающихся пиратством и думающих лишь о собственном обогащении. Обострилась коррупция, участились случаи злоупотребления властью.

Удары один за другим сыпались на масштабный проект Мануэла. В 1515 году его армия в Марокко, благодаря которой король планировал взять исламский мир в клещи, потерпела разгромное поражение. Супруга Мануэла, королева Мария, самая горячая сторонница его грандиозных планов, скончалась в 1517 году. В том же году правящая династия мамлюков прекратила существование. Оттоманский султан Селим Мрачный разгромил их армию и повесил последнего правителя на воротах Каира. Теперь у португальцев появился гораздо более сильный и опасный мусульманский противник в Индийском океане.

В лице Алмейды и Албукерка Мануэлу посчастливилось приобрести двух неподкупных и преданных командиров. Албукерк, к тому же, был одним из величайших завоевателей и создателей империй в мировой истории, обладавшим удивительным чутьем. В его распоряжении было всего несколько тысяч человек, ограниченные ресурсы, источенные корабельными червями суда — и смелые амбиции. Несмотря ни на что, Албукерк выстроил для Мануэла целую империю в Индийском океане и возвел целую сеть укрепленных военных баз — фортов. Португальцы потрясли мир. В Европе никто не верил, что эта маленькая страна, всегда находившаяся на вторых ролях, сумеет совершить решительный рывок на восток, соединить два полушария и построить первую всемирную империю. В связи с этим естественным кажется вопрос, почему король Кастилии, Франции или венецианская синьория не отправили туда своих людей, после того как да Гама впервые высадился в Каликуте. Только португальцы могли это сделать благодаря тому, что приобретали знания многими десятилетиями и, находясь на задворках Европы, понимали, что новые открытия могут служить инструментом государственной политики.

После смерти Мануэла Индию перестали рассматривать как отправную точку для завоевания мусульманского мира. Из средства она превратилась в цель. В XVI веке португальцам пришлось участвовать во множестве кровавых войн, защищая свои завоевания от оттоманских атак. Именно тогда и пригодились форты, выстроенные по приказу Албукерка. Небольшие группы португальцев, вынужденные сражаться с противниками, зачастую намного превосходящими их числом, сражались с отчаянностью, помогавшей переломить ситуацию в их пользу. Даже массивная атака на Гоа и Чаул в 1570–1571 годах провалилась. Выгнать франков не удавалось. Представления Албукерка о важности Гоа, этого «восточного Рима», оказались совершенно правильными. Гоа останется португальской колонией на протяжении 400 лет. Здесь сформируется уникальная многонациональная культура.

Со временем из-за давления Оттоманской империи поддерживать экономическую блокаду Красного моря стало невозможно. Таким образом, торговля специями теперь находилась в руках не только Лиссабона, но и Каира. Португальцы эффективно расширили рынок. Спрос на специи в Европе в XVI веке удвоился. Торговля в Индийском океане и прилегающих морях стала для Португалии не менее важна, чем собственная внутренняя торговля. Благодаря частным торговцам зона влияния расширилась до морей за пределами Малакки — Островов пряностей, Китая и Японии.

Как это бывает со всеми имперскими авантюрами, мнения историков по поводу португальских достижений расходятся, и неудивительно. Албукерк, несмотря на свою свирепость, был ярым борцом за справедливость. Он осознавал все риски и последствия португальской авантюры. Глядя на стены Ормуза, он объявил: «Пока [городом] управляют по справедливости и не прибегают к угнетению, этих стен более чем достаточно. Но если в этих землях перестанут соблюдать честность и человечность, их гордость сметет самые крепкие наши стены. Португалия очень бедна, а когда беднякам представляется возможность обогатиться, они превращаются в угнетателей. В Индии соблазн велик — боюсь, придет время, когда вместо нашей нынешней славы воинов мы будем известны только как алчные тираны».

Заморин и многие индийские историки последующих поколений описывали португальские набеги как пиратство. Малайзийское правительство построило копию корабля «Флор де ла Мар» в качестве наглядного пособия. Табличка гласит: «Груз этого корабля состоял из драгоценных сокровищ страны, разграбленной колониалистами после того, как в 1511 году они захватили Малакку. Но, к счастью, в Европу они не попали — судно потерпело крушение 26 января 1512 года в Малаккском проливе».

И все же, несмотря на ностальгию по благодатным временам до появления франков, необходимо признать, что эта огромная и по большей части мирная торговая зона до португальцев была ограниченной и замкнутой. При помощи своих бронзовых пушек и кораблей португальцы одновременно и подорвали эту самодостаточную систему, и объединили мир. Они стали предвестниками глобализации и научного века открытий. Португальских первооткрывателей, миссионеров, торговцев и солдат можно было встретить во многих местах — в Нагасаки и Макао, в Эфиопии и горах Бутана. Они пересекли Тибетское нагорье и боролись с течением Амазонки. По мере продвижения португальцы составляли карты новых земель, учили их наречия, составляли хроники — «с пером в одной руке, с мечом в другой». Луис вас де Камоэнс, чья эпическая поэма «Лузиады» положила начало воспеванию героизма первооткрывателей, воплощал в себе эти две стороны одной медали. Наделенный чисто португальской любовью к приключениям, он совершил множество путешествий — больше, чем любой другой поэт эпохи Ренессанса. В Марокко он лишился глаза, был сослан на Восток за дуэль, жил в нищете на Гоа и пережил кораблекрушение в дельте Меконга. Он добрался до берега вплавь, держа рукопись в одной руке над головой, в то время как его китайская любовница утонула. «Будь в мире другие земли, — писал Камоэнс о португальцах, — [они] бы их открыли».

Хотя доминирование португальцев сохранялось всего лишь чуть больше века, их достижения положили начало новым, более гибким принципам создания империи, основанным на мобильности и контроле над морем, а также парадигме европейского расширения. Примеру португальцев последовали голландцы и англичане.

Португальцы сделали многое, среди их достижений были и позитивные и негативные. В Японию они привезли огнестрельное оружие и хлеб, в Китай — астролябию и зеленую фасоль, в Америку — африканских рабов, в Англию — чай, перец в весь Новый Свет, китайский шелк и индийские лекарства в Европу, и слона папе римскому. В первый раз люди с разных концов земли смогли увидеть друг друга. Японские художники изображали «странных чужеземцев» в широких штанах и ярких головных уборах. Сенегальцев озадачивала неспособность португальцев подолгу оставаться на одном месте, а также их привычки в еде. Их описывали так — «очень белые и красивые люди, которые носят шляпы и сапоги из железа и никогда не останавливаются на одном месте. Едят они что-то, похожее на белый камень, и пьют кровь». Все эти описания, впечатления и наладившиеся торговые отношения оказали огромное долгосрочное влияние. Не было сферы, на которой бы они не отразились: культура, пища, растениеводство, искусство, история, языкознание, не говоря уже о новых соединениях генов. Они также обозначали начало пятисотлетнего доминирования западных стран. Ситуация начала меняться только в наше время. Именно благодаря португальцам огромные грузовые корабли доставляют товары с востока, а Китай практикует новые формы «мягкой власти» в Индийском океане и в сердце Африки.

Сейчас в Белеме, недалеко от гробницы Васко де Гамы, стоит суровый памятник Албукерку. На берегу, с которого отплыли португальцы, находится знаменитая кондитерская и кафе «Антига Кофетерия де Белем». Пожалуй, это символ мирного результата португальской авантюры. Люди приходят сюда, чтобы полакомиться фирменным блюдом — pasteis de Belem, сладкими пирожными с заварным кремом с золотисто-коричневой корочкой, посыпанными корицей. Их подают с кофе, черным как деготь. Корица, сахар, кофе — все эти вкусы стали здесь известны только благодаря новым открытиям.

Библиография

Основные источники

A Journal of the First Voyage of Vasco da Gama, 1497–99, ed. and trans. E. G. Ravenstein, London, 1898.

Albuquerque, Afonso de, Cartas para El-Rei D. Manuel I, ed. António Baiâo, Lisbon, 1942.

Albuquerque, Afonso de [1500–80], The Commentaries of the Great Alfonso de Albuquerque, trans. Walter de Gray Birch, 4 vols, London, 1875–84.

Albuquerque, Caesar of the East: Selected Texts by Afonso de Albuquerque and His Son, ed. and trans. T. F. Earle and John Villiers, Warminster, 1990.

Alvares, Francisco, Narrative of the Portuguese Embassy to Abyssinia during the Years 1520–1527, ed. and trans. Lord Stanley of Alderley, London, 1881.

–, The Prester John of the Indies, ed. and trans. C. F. Buckingham and G. W. B. Huntingford, vol. 2, Cambridge, 1961.

Azurara, Gomes Eannes de, The Chronicle of the Discovery and Conquest of Guinea, ed. and trans. Charles Raymond Beazley and Edgar Prestage, 2 vols, London, 1896 and 1899.

Barbosa, Duarte, The Book of Duarte Barbosa, trans. Mansel Long-worth Danes, London, 1918.

Barros, Joâo de, Da Ásia, Décadas I–II, Lisbon, 1778.

Ca Masser, Leonardo da, Relazione di Leonardo da Ca Masser, alla Serenissima Republica di Venezia sopra il Commercio dei Portoghesi nell India, Archivio Storico Italiano, appendice, vol. 2, 1845.

Cadamosto, Alvise, The Voyages of Cadamosto, trans. and ed. G.R Crone, London, 1937.

Camôes, Luís Vaz de, The Lusíads, trans. Landeg White, 1997.

Castanheda, Fernâo Lopes de, História do Descobrimento e Conquista da Índia pelos Portugueses, ed. M. Lopes de Almeida, 2 vols, Porto, 1979.

Correia (or Corrêa), Gaspar, The Three Voyages of Vasco da Gama, ed. and trans. Henry Stanley, London, 1879.

–, Lendas da India, 2 vols, Lisbon, 1860.

European Treaties Bearing on the History of the United States and its Dependencies to 1648, ed. Frances Gardner, Davenport, 1917.

Góis, Damiâo de, Crónica do Felicissimo Rei D. Manuel, vol. 1, Coimbra, 1926.

–, Lisbon in the Renaissance, trans. Jeffrey S. Ruth, New York, 1996.

Grandes Viagens Marttimas, ed. Luís de Albuquerque and Francisco Contente Domingues, Lisbon, 1989.

Ibn Iyas, Journal d’un bourgeois du Caire, trans. and ed. Gaston Wiet, Paris, 1955.

India in the Fifteenth Century, ed. and trans. R. H. Major, London, 1857.

Itinerário do Dr. Jerónimo Münzer, ed. Basílio de Vasconcelos, Coimbra, 1931.

Pereira, Duarte Pacheco, Esmeraldo de Situ Orbis, ed. and trans. George H. T. Kimble, London, 1937.

Pires, Tomé, The Suma Oriental of Tomé Pires, 2 vols, ed. and trans. Armando Cortesáo, London, 1944.

Priuli, G., Diarii, ed. A. Segre, in Rerum Italicarum Scriptores, vol. 24, part 3, Città di Castello, 1921–34.

Roteiro da Viagem que em Descobrimento da India pelo Cabo da Boa Esperança fez Dom. Vasco da Gama em 1497, Porto, 1838.

The Voyage of Pedro Âlvares Cabral to Brazil and India, trans. W. B. Greenlee, London, 1938.

Voyages de Vasco de Gama: Relations des Expéditions de 1497–1499 et 1502–1503, ed. and trans. Paul Teyssier and Paul Valentin, Paris, 1995.

Zayn al-Dïn Abd al-Azïz, Tohfut-ul-Mujahideen, trans. M. J. Rowlandson, London, 1883.

Современные источники

Aubin, Jean, Le Latin et l astrolabe: Recherches sur le Portugal de la Renaissance, son expansion en Asie et les relations internationales, 3 vols, Lisbon, 1996–2006.

Axelson, Eric, The Portuguese in South-East Africa, 1488–1600, Johannesburg, 1973.

Baldridge, Cates, Prisoners of Prester John: The Portuguese Mission to Ethiopia in Search of the Mythical King, 1520–1526, Jefferson, 2012.

Bedini, Silvano A., The Pope’s Elephant, Manchester, 1997.

Blake, John W., European Beginnings in West Africa, 1454–1578, London, 1937.

Boorstin, Daniel J., The Discoverers, New York, 1986.

Bouchon, Geneviève, Albuquerque: Le Lion des mers d Asie, Paris, 1992.

–, Inde découverte, Inde retrouvée, 1498–1630, Lisbon, 1999.

–, Regent of the Sea, trans. Louise Shackley, Delhi, 1988.

–, Vasco de Gama, Paris, 1997.

Boxer, C.R., The Portuguese Seaborne Empire 1415–1825, New York, 1969.

Campos, José Moreira, Da Fantasia à Realidade: Afonso dAlbuquerque, Lisbon, 1953.

Casale, Giancarlo, The Ottoman Age of Exploration, Oxford, 2010.

Catz, Rebecca, Christopher Columbus and the Portuguese, 1476–98, Westport, 1993.

Cliff, Nigel, Holy War, New York, 2011.

Costa, A.F. de, Ás Portas da Índia em 1484, Lisbon, 1935.

Coutinho, Gago, A Náutica dos Descobrimentos, Lisbon, 1969.

Couto, Djanirah and Loureiro, Rui Manuel, Ormuz 1507 e 1622: Conquista e Perda, Lisbon, 2007.

–, Ormuz 1507 e 1622, Lisbon, 2007.

Crowley, Roger, City of Fortune, London, 2011.

Danvers, Frederick Charles, The Portuguese in India, vol. 1, London, 1966.

Delumeau, Jean, L Escatologie de Manuel le Fortuné, Journal des Savants, no. 1, 1995, pp. 179–186.

Dictionário de História dos Decobrimentos Portugueses, 2 vols, ed Luís de Albuquerque and Francisco Contente Domingues, Lisbon, 1994.

Diffie, Bailey W. and Winius, George D., Foundations of the Portuguese Empire, 1415–1580, Minneapolis, 1977.

Domingues, Francisco Contente, Navios e Viagens, Lisbon, 2008.

Donkin, R.A., Between East and West: The Moluccas and the Trade in Spices up to the Arrival of the Europeans, Philadelphia, 2003.

Ferguson, Niall, Civilization: The West and the Rest, London, 2011.

Fernández-Armesto, Felipe, Columbus, Oxford, 1991.

–, Pathfinders: A Global History of Exploration, Oxford, 2006.

Ficalho, Conde de, Viagens de Pero da Covilha, Lisbon, 1988.

Fonseca, Luìs Adâo da, The Discoveries and the Formation of the Atlantic Ocean, Lisbon, 1999.

–, D. Joào II, Rio de Mouro, 2005.

Frater, Alexander, Chasing the Monsoon, London, 1990.

Fuentes, Carlos, The Buried Mirror: Reflecting on Spain and the New World, New York, 1999.

Garcia, José Manuel, D. Joào II vs. Colombo, Vila do Conde, 2012.

Gracias, Fâtima da Silva, Kaleidoscope of Women in Goa, 1510–1961, Delhi, 1996.

Granzotto, Gianni, Christopher Columbus: The Dream and the Obsession, London, 1986.

Great Power Rivalries, ed. William R. Thompson, Columbia, 1999.

Hall, Richard, Empires of the Monsoon, London, 1996.

História da Expansaó Portuguesa no Mundo, ed. António Baiáo, Hernani Cidade, Manuel Múriàs, Lisbon, 1937.

Jack, Malcolm, Lisbon: City of the Sea, London, 2007.

Kimble, George, Portuguese Policy and its Influence on Fifteenth-Century Cartography, in Geographical Review, vol. 23, no. 4, Oct. 1933.

Krondl, Michael, The Taste of Conquest, New York, 2007.

La Découverte, le Portugal et l Europe, ed. Jean Aubin, Paris, 1990.

Lisboa Quinhentista, a Imagem e a Vida da Cidade, Lisbon, 1983.

Lisbonne hors les murs, 1415–1580: L’Invention du monde par les navigateurs Portugais, ed. Michel Chandeigne, Paris, 1990.

Magalhâes, Joaquim Romero, The Portuguese in the Sixteenth Century, Lisbon, 1998.

Marques, AH. de Oliviera, History of Portugal, vol. 1, New York, 1972.

Monteiro, Saturnino, Portuguese Sea Battles vol. 1: The First World Sea Power 1139–1521, Lisbon, 2013.

Newitt, M., A History of Portuguese Overseas Expansion, 1400–1668, London, 2005.

Noonan, Laurence A., John of Empoli and his Relations with Afonso de Albuquerque, Lisbon, 1989.

Oliviera e Costa, Joâo Paul, D. Manuel I, Rio de Mouro, 2005.

Page, Martin, The First Global Village: How Portugal Changed the World, Lisbon, 2002.

Panikkar, K.M., Asia and Western Dominance, London, 1953.

–, Malabar and the Portuguese, Bombay, 1929.

Parry, J.H., The Age of Reconnaissance, London, 1966.

Pearson, M.N., The New Cambridge History of India, Part 1, Vol. 1: The Portuguese in India, Cambridge, 1987.

–, Coastal Western India: Studies from the Portuguese Records, Delhi, 1981.

Pereira, José António Rodrìgues, Marinha Portuguesa: Nove Séculos de História, Lisbon, 2010.

Pereira, Paulo, Torre de Belém, London, 2005.

Peres, Damiâo, História dos Descobrimentos Portuguêses, Coimbra, 1960.

Pessoa, Fernando, Mensangem, Lisbon, 1945.

Pissara, José Virgílio Amarao, Chaul e Diu: O Domínio do fndico, Lisbon, 2002.

Portugal, the Pathfinder: Journeys from the Medieval toward the Modern World 1300–c. 1600, ed. George D. Winius, Madison, 1995.

Pyne, Stephen J., Seeking newer worlds: an historical context for space exploration at www. history.nasa.gov/SP-2006-4702/chapters/chapter1.pdf.

Ramos, Rui et al., História de Portugal, Lisbon, 2009.

Randles, W.G.L., Geography, Cartography and Nautical Science in the Renaissance: The Impact of the Great Discoveries, Farnham, 2000.

Ravenstein, E.G., The Voyages of Diogo Cào and Bartholomeu Dias, 1482–88, England, 2010.

Rodrigues, J.N. and Devezas, T., 1509, Famalicão, 2008.

–, Pioneers of Globalization — Why Portugal Surprised the World, Famalicão, 2007.

Rodrigues, Vítor Luís Gaspar and Oliviera e Costa, João Paulo, Conquista de Goa 1510–1512, Lisbon, 2008.

–, Conquista de Malaca 1511, Lisbon, 2011.

Rodrigues, Vítor Luís, As Companhias de Ordenança no Estado Português da Índia 1510–1580, Oceanos Nr. 19/20 — Indo Portuguesmente, Lisbon, CNCDP, 1994, pp. 212–218.

Rogerson, Barnaby, The Last Crusaders: East, West and the Battle for the Centre of the World, London, 2010.

Russell, Peter, Prince Henry the Navigator: a Life, New Haven, 2000.

Sanceau, Elaine, Indies Adventure, London, 1936.

–, The Perfect Prince, Porto, 1959.

Santos, José Loureiro dos, Ceuta 1415: A Conquista, Lisbon, 2004.

Sheriff, Abdul, Dhow Cultures of the Indian Ocean, London, 2010.

Silva, Joaquim Candeias, O Fundador do Estado Português da Índia — D. Francisco de Almeida, Lisbon, 1996.

Subrahmanyam, Sanjay, The Portuguese Empire in Asia, 1500–1700: A Political and Economic History, London, 1993.

–, The Career and Legend of Vasco da Gama, Cambridge, 1997.

Suckling, Horatio John, Ceylon: A General Description of the Island, London, 1876.

Teixeira, André, Fortalezas: Estado Português da India, Lisbon, 2008.

Thomaz, Luís Felipe, De Ceuta a Timor, Lisbon, 1994.

Vasco da Gama and the Linking of Europe and Asia, ed. Anthony Disney and Emily Booth, Delhi, 2000.

Villiers, Alan, Sons of Sindbad, London, 1940.

Weinstein, Donald, Ambassador from Venice: Pietro Pasqualigo in Lisbon, 1501, Minneapolis, 1960.

Whiteway, R.S., The Rise of Portuguese Power in India 1497–1550, London, 1899.

Примечания

В примечаниях использованы следующие сокращения:

CAD — Albuquerque, Afonso de [1500–80], The Commentaries of the Great Alfonso de Albuquerque, trans. Walter de Gray Birch, 4 vols, London, 1875–84.

CPR — Albuquerque, Afonso de, Cartas para El-Rei D. Manuel I, ed. António Baião, Lisbon, 1942.

JVG — A Journal of the First Voyage of Vasco da Gama, 1497–99, London, 1898.

VPC — The Voyage of Pedro Álvares Cabral to Brazil and India, trans. W. B. Greenlee, London, 1938.

VVG — Voyages de Vasco de Gama: Relations des Expéditions de 1497–1499 et 1502–1503, ed. and trans. Paul Teyssier and Paul Valentin, Paris, 1995.

Эпиграф — Padrão, Pessoa, p. 59.

Пролог. Нос Европы

7 …с туловищем оленя, Sheriff, p. 309.

7 …его копыта не опасны, Hall, p. 84.

8 Наши паруса, плывут высоко, ibid., p. 81.

8 …отправиться в дикие земли, Ferguson, p. 32.

9 Число наших вассалов увеличивалось, Sheriff, p. 297.

9 …цветку среди всех городов, Diffie, p. 53.

10 …из Эфиопии, Александрии, Сирии, ibid.

10 Наши бедные дома, Rogerson, p. 287.

13 Хвала Всевышнему, наши морские миссии, -day.lk/64-75733-news-detail-galles-fascinating-museums.html.

Глава 1. Индийский план

17 В году 6681, at -geograficas/portugal/2009/08/05/padrao-de-santo-agostinho.

22 …захватывать, преследовать, брать в плен, The Bull Romanus Pontifex (Nicholas V), 8 January 1455, in -romanus-pontifex.html.

25 …такой величавый и властный, Fonseca (2005), p. 179.

25 …повелевал, не подчиняясь никому, ibid., p. 181.

26 …маршрут в Индию, letter from Toscanelli to Fernam Martins, canon of Lisbon, 25 June 1474, in -images.net/Cartographic_Images/252_Toscanellis_World_Map.html.

27 Слыша, как невоздержанно и самоуверенно этот Кристофоро Коломбо, Garcia, p. 67.

28 Мы вправе надеяться, ibid., p. 69.

28 Он будет владычествовать, Psalm 72, v. 8.

29 Сюда добрались корабли великого монарха Дона Жуана Второго Португальского, Portugal, the Pathfinder, p. 97.

Глава 2. Гонка

32 Многие считают и многие пишут, Kimble, p. 658.

35 …скудное питание или отсутствие оного, Fonseca (2005), p. 105.

35 …его опыт и мастерство, ibid.

37 …густоволосые и лохматые, Barros, Década I, part 1, p. 187.

38 Покидая столб, ibid.

38 Он видел землю Индии, Peres, p. 300.

39 Стоит заметить, что в декабре этого года, Ravenstein, p. 20.

40 …каждый день мы стремимся в эти пределы, La configuration cartographique du continent africain avant et après le voyage de Bartolomeu Dias, p. 115, in Randles.

41 …его каравеллы, которые часто навещают Гвинею, ibid., p. 108.

41 …исследовав все побережье, Diffie, p. 165.

42 …надутым фантазером, Fonseca, pp. 120–121.

45 Покажите мне завещание Адама, Fuentes, p. 159.

Глава 3. Васко да Гама

46 Из всех европейских монархов, Oliviera e Costa, p. 176.

46 …первые станут последними, Matthew 19, v. 30.

48 …холост и достаточно молод, Gois (1926), vol. 1, p. 49.

48 …храбрый воин, строгий командир, Bouchon (1997), p. 101.

48 …крупнее и гораздо многолюднее, Münzer, p. 27.

49 …огромную золотую карту изумительной работы, ibid., p. 22.

50 …мастерские со многими печами, ibid.

51 На верфи работали самые лучшие корабелы, Duarte Pacheco Pereira, p. 166.

56 При этом все плакали, ibid., p. 278.

56 Пока позволяла видимость, ibid., p. 279.

58 Слава Богу! Аминь! JVG, p. 1.

58 Увидев его вечером, ibid., p. 3.

58 3 августа, ibid.

59 Пятница, 27 октября, ibid.

59 Двое суток мы простояли, ibid., p. 3.

61 Под килем у нас 110 саженей, JVG, p. 5.

61 Они говорят, будто икают, Bouchon (1997), p. 111.

61 Так случилось, ibid., p. 8.

62 Мы можем сильно навредить им, ibid., p. 12.

62 2 декабря большая группа туземцев, ibid., p. 11.

63 Наконец-то Господь сжалился над нами, ibid., p. 16.

63 Черные, хорошо сложенные люди, ibid., p. 20.

64 Они пригласили нас следовать к берегу, ibid., p. 22.

Глава 4. «Черт тебя побери!»

67 Еще на борту они держались уверенно, Castanheda, vol. 1, p. 19.

67 …с золотом, серебром, перцем, JVG, p. 23.

67 …пресвитер Иоанн находится недалеко, ibid., p. 24.

67 Мы заплакали от радости, ibid., p. 24.

69 В Вербное воскресенье мы с радостью бросили якорь, JVG, p. 35.

69 …которые показали им бумагу, ibid., p. 36.

70 …поняв, что их обнаружили, ibid.

70 …потому что климат в этих местах, ibid., p. 39.

71 …султан будет рад познакомиться, ibid., p. 41.

71 …его господин, ibid., p. 42.

71 Султан с удовольствием объехал наши корабли, ibid.

71 Христос! Христос!, ibid.

72 Эти индийцы очень смуглые, ibid.

72 Мы простояли девять дней против города, ibid., p. 46.

72 …до города под названием Каликут, ibid., p. 46.

72 Он сказал нам, что мы находимся близ Каликута, ibid., p. 48.

74 …вознес хвалы Господу, Castanheda, vol. 1, p. 35.

74 Черт тебя побери, Roteiro da Viagem, pp. 50–51.

74 Мы прибыли, ibid., p. 51.

75 Какая удача, Subrahmanyam (1997), p. 129.

75 …с готовностью примет капитана, Castanheda, vol. 1, p. 42.

75 Тут не важно, откуда приплыл корабль, Subrahmanyam (1997), p. 104.

76 Один из прежних правителей, Sheriff, p. 188.

77 Я не собираюсь задерживаться на берегу, Castanheda, vol. 1, p. 44.

77 Мы надели наше лучшее платье, JVG, p. 51.

78 Все пришли поглазеть на нас, ibid., p. 52.

78 …низкорослые и уродливые, ibid.

78 …доброжелательные и умеренного нрава, ibid., p. 50.

78 …большую, как монастырь, ibid., p. 52.

78 …образ, по их словам, Богородицы, p. 53.

78 …белой глины, ibid., p. 54.

78 …нарисованных в разнообразной манере, ibid., p. 55.

78 С трудом мы преодолели четыре двери, ibid., p. 56.

79 …просторное помещение, Castanheda, vol. 1, p. 48.

Глава 5. Заморин

79 Король имел смуглую кожу, Castanheda, vol. 1, p. 48.

79 По правую руку от монарха, JVG, p. 56.

80 …самый могущественный и богатый человек на свете, JVG, p. 58.

80 Самые бедные купцы из Мекки, ibid., p. 60.

82 Это нас не страшит, ibid.

83 Весь день прошел в волнении, ibid., pp. 66–67.

83 …с добрыми лицами, ibid., p. 67.

83 Мы возрадовались и вознесли хвалу Господу, ibid.

84 Они плевались и повторяли, ibid., p. 68.

84 Это не к добру, ibid.

84 …оставаться, есть и спать, ibid.

85 …корицу лучшего качества, ibid., p. 77.

85 …длинноволосые, как немцы, ibid., p. 131.

86 …они воры, ibid., pp. 71–72.

87 Дворянин Васко да Гама, ibid., p. 75.

88 И мы подняли паруса, ibid.

88 С утра мы завидели множество судов, ibid., p. 77.

90 У наших людей снова распухли десны, ibid., p. 87.

92 …достигли Индии и привезли корицу, ibid., p. 114.

92 …Его Святейшество и Ваши Высокопреосвященства, ibid.

92 Волею Божией, Subrahmanyam (1997), p. 162.

92 Из Каира сообщают, Priuli, p. 153.

93 Перевозчики, корабли, пошлины султану, VVG, p. 182.

Глава 6. Кабрал

100 …индийцы должны быть более подробно ознакомлены, VPC, p. 170.

101 …мужей и сыновей, Correia (1860), vol. 1, p. 155.

102 …очень высокую гору, VPC, p. 7.

102 Эти люди имеют темную кожу, ibid., p. 59.

102 …висячую кровать, ibid.

102 Это тварь беззубая и круглая, ibid., p. 60.

102 …иные величиной с курицу, ibid., p. 59.

102 Пока мы не достигли суши, ibid., p. 39.

103 Они плакали, ibid., p. 60.

103 …очень длинным хвостом в сторону Аравии, ibid., p. 61.

104 Случись вам в море встретить эти корабли, ibid., p. 180.

104 …поместить на один корабль, ibid., p. 184.

104 …кормить, поить и ублажать, ibid., p. 169.

112 Они привезли большой груз пряностей, VPC, p. 123.

112 Достать карту с маршрутом экспедиций невозможно, ibid., p. 123.

113 …мамлюкский султан больше не будет продавать пряности, ibid., p. 122.

Глава 7. Судьба «Мири»

115 …где климат очень приятный и мягкий, VVG, pp. 203–204.

115 Лишь двоим судам удалось удержаться вместе, ibid., p. 205.

115 Мы разделись и вывесили одежду на просушку, ibid.

116 Он отказался видеть меня, Subrahmanyam (1997), p. 202.

116 Я раб моего государя, Correia (1879), pp. 295–296.

117 Португалия! Португалия! VVG, p. 217.

117 Это флот его величества короля Португалии, Correia (1860), vol. 1, p. 290.

118 Мы не принимали в этом участия, VVG, p. 330.

119 Когда я командовал на этом судне, ibid., p. 225.

120 Представьте себе, ibid., p. 226.

120 Не то чтобы мы их не понимали, ibid., p. 227.

121 Это случилось так неожиданно и стремительно, ibid.

121 Стоило кому-то показаться из укрытия, ibid., p. 228.

121 Просто не верилось, что они могут биться с таким подъемом, ibid.

121 На баке отбивались полтора десятка раненых матросов, ibid., p. 229.

121 Томе Лопеш, корабельный клерк, ibid.

122 Во время битвы приходилось видеть, ibid., p. 231.

122 Так и было сделано, ibid.

122 Это просто неслыханно, Sheriff, p. 314.

Глава 8. Ярость и месть

123 Чего ради, VVG, p. 234.

124 …его кафиры заплатят за все, ibid., p. 235.

124 У нас есть единственный выход, ibid., p. 239.

125 Мы видели небольшую часть города, ibid., p. 241.

125 …мусульмане — это извечные враги христиан, и наоборот, ibid., p. 242.

125 Грабежи и убийства на море доставляют христианам большее удовольствие, ibid., p. 243.

126 …да повыше, чтобы на берегу их хорошо видели, ibid., p. 245.

126 Град железных ядер и камней, Barros, Década I, part 2, pp. 56–57.

126 …падают на песок и ползут, VVG, p. 245.

126 …долго заряжали, ibid., p. 246.

127 Я явился сюда, ibid.

127 Когда они увидели, что там внутри, ibid., p. 247.

131 О злосчастный, ibid., p. 268.

Глава 9. Точки опоры

132 Дерзость франков не знает предела, Ibn Iyas, p. 106.

133 …за деньги продаются товары, Correia (1860), vol. 1, p. 308.

135 Смерть обоих братьев, Castanheda, vol. 1, p. 116.

135 Мне достанет знаний, Sanceau (1936), p. 4.

137 …с пером в одной руке и мечом в другой, Camões, p. 154.

137 Каждый корабль внес свою лепту в строительство, Noonan, p. 142.

138 Боже, упокой души, Sanceau (1936), p. 15.

139 …продукты и вино у нас закончились, Noonan, pp. 144–145.

139 Мы двигались против ветра, ibid.

141 Это был полный крах, ibid., p. 203.

145 …бросили в темницу, Weinstein, p. 81.

Глава 10. Королевство Индия

146 Всем причастным к Индийской кампании, Silva, p. 260.

149 …торговля возможна только с нами, ibid., p. 96.

149 …война и полное уничтожение, ibid.

149 …неизведанных доселе земель, Rodrigues and Devezas (2008), p. 212.

153 …сопроводив сие действо длинной речью о благодати Божией, ibid., p. 175.

153 …дом Франсишку ди Алмейда, губернатор и вице-король Индии, Silva, p. 113.

154 …красной плодородной земли, Grandes Viagens, p. 84.

155 Португалия, Португалия!, ibid., p. 82.

156 Это ваш новый повелитель, Castanheda, vol. 1, p. 215.

156 Государь, Килва — это рай на земле, Silva, p. 311.

157 Пламя бушевало целый день и ночь, Castanheda, vol. 1, p. 221.

159 …красивые светлокожие женщины, Castanheda, vol. 1, p. 226.

159 …пока на небе светит луна и солнце, Silva, p. 126.

160 Да будет тебе известно, Hall, p. 207.

Глава 11. Великая «блудница вавилонская»

161 Христиане вправе надеяться, Silva, p. 133.

163 Я видел маршрутные карты, Ca Masser, p. 31.

163 …ценой 4 тысячи дукатов, ibid., p. 20.

163 …уничтожили весь груз пряностей, ibid., p. 21.

163 Я вижу, что португальцы почти беспрепятственно достигают Индии, ibid., p. 32.

164 …они… не дают проехать в Мекку, Zayn al-Dīn Abd al-Azīz, pp. 105–107.

164 Она возлежала на шитом золотом паланкине, Ibn Iyas, p. 77.

166 …высокие горные вершины, Grandes Viagens, p. 89.

167 …скорее разгневало его, чем причинило боль, Barros, Década I, part 2, p. 273.

168 Раджа велел поставить шатер, Grandes Viagens, p. 90.

169 …ибо там будет штаб, ibid., pp. 356–357.

170 Он вставал и встает за два-три часа до рассвета, Silva, p. 140.

171 Позвольте заверить Вас, Ваше Величество, ibid., p. 144.

171 На берегу же, ibid., p. 29.

172 Мне представляется, Ваше Величество, Silva, p. 317.

172 Я решил, Ваше Величество, Silva, p. 313.

Глава 12. Грозный

173 Я, Афонсу ди Албукерк, Sanceau (1936), p. 19.

176 Мне не нужен штурман, ibid., p. 21.

177 Дерзость франков не знает границ, Ibn Iyas, p. 106.

181 …не допускать в Красное море мусульман, Silva, p. 192.

183 …очень элегантный город, CAD, vol. 1, p. 83.

183 …огромное великолепное строение, ibid., p. 82.

184 …он приказал предать город огню, ibid., p. 83.

184 Он приказывал отрезать уши и носы, ibid.

185 …красивый большой город, Sheriff, p. 184.

185 …заключать договоры, Silva, p. 192.

185 …великое чудо, которое сотворил наш Господь, Albuquerque, Caesar of the East, p. 56.

186 Синьор, мы обращаемся к Вам в письменном виде, CAD, vol. 1, p. 169.

187 Я был вне себя, Silva, p. 194.

187 …убивать всех встречных, ibid., p. 195.

187 Когда они поняли, что жалобами, ibid.

Глава 13. Три дня в Чауле

191 Неси оружие, Correia (1860), vol. 1, pp. 754–755.

192 …войдя в реку, Castanheda, vol. 1, p. 390.

193 …падали, будто дождь, ibid.

195 Не подвергайте себя и своих людей опасности, Correia (1860), vol. 1, pp. 757–759.

200 …если португальцы все же собираются, Castanheda, vol. 1, p. 395.

202 …вернулся в трюм, ibid., p. 396.

203 …честь Португалии зависела от того, выживет он или погибнет, ibid., p. 397.

203 …жизнь дома Лоуренсу в его руках, ibid., p. 398.

203 …не желали утруждать себя греблей, ibid.

204 …сражались как люди, ibid.

205 Таков был конец дома Лоуренсу, ibid., p. 399.

205 …европейцами, наводнившими Индийский океан, Ibn Iyas, p. 138.

Глава 14. Гнев франков

207 Если бы они не покинули меня, Sanceau (1936), p. 70.

207 Синьор, напоминаю, что главная цель, Silva, p. 193.

208 Тому, кто съел цыпленка, Rodrigues and Devezas (2008), p. 242.

209 Великому и могущественному королю, Correia (1860), vol. 1, pp. 897–898.

210 От Малакки до Ормуза больше мусульман, ibid., p. 898.

212 …вселить во врага страх, Castanheda, vol. 1, p. 428.

213 Наконец живых не осталось, ibid., p. 430.

214 Да падет на тебя гнев франков, ibid.

214 Я, вице-король, Correia (1860), vol. 1, p. 927.

Глава 15. Диу

216 Будьте уверены, Castanheda, vol. 1, p. 435.

218 Синьоры, румы не пойдут в атаку первыми, Monteiro, pp. 264–265.

218 Дом Франсишку ди Алмейда, Correia (1860), vol. 1, pp. 937–938.

219 …дождь из ядер, Castanheda, vol. 1, pp. 437–438.

220 …из-за клубов дыма и огня, Correia (1860), vol. 1, pp. 940–941.

220 …так пугающе, Castanheda, vol. 1, p. 437.

220 …тучи стрел, Castanheda, ibid., p. 437.

221 …такие громкие, Correia (1860), vol. 1, p. 941.

223 …очень умелые и меткие, ibid., p. 943.

225 …от крови убитых вода окрасилась красным, ibid., p. 943.

226 …ибо через эти врата, ibid., p. 952.

226 Проклятые захватчики уплыли с победой, Zayn al-Dīn Abd al-Azīz, p. 44.

227 По моему мнению, Sanceau (1936), p. 79.

228 Здесь покоится дом Франсишку ди Алмейда, Silva, p. 208.

Глава 16. Врата Заморина

232 …сделанный из дерева с резьбой, Correia (1860), vol. 2, pp. 6–7.

232 …военный совет не может принимать решений, ibid., p. 9.

232 …лучшее, что есть на свете, ibid.

236 Вы первый капитан, ibid., p. 16.

236 О чем вы говорите, Castanheda, vol. 1, p. 501.

236 Эта ваша честь, Correia (1860), vol. 2, p. 16.

236 …мой повелитель король знает, ibid., p. 17.

236 Да поможет Вам Господь, ibid.

237 И люди, предвкушая разграбление, ibid., p. 18.

237 Лисуарте Пачеку упал со стрелой в шее, ibid., p. 19.

238 …просторный двор, ibid.

239 …то и дело заглядывали внутрь, ibid.

239 …которые они вытащили из комнаты, ibid.

240 Он должен удовлетвориться этой большой победой, ibid., p. 21.

240 …пришел без него, ibid.

241 Все они совершали славные дела, ibid., p. 22.

241 …возвращаться никто не желал, ibid., p. 23.

242 …из них семьдесят — знатные люди, ibid., p. 25.

243 Все они погибли, ibid.

243 …гореть там вечно, Castanheda, vol. 1, p. 505.

Глава 17. «Португальцы не возвращают завоеванного»

245 Конопатчики и плотники, CPR, p. 1.

245 Нет ничего, Sanceau (1936), p. 103.

252 …отчеканить новые деньги, Correia (1860), vol. 2, p. 76.

252 …это новые деньги нашего правителя короля, ibid., p. 77.

253 …чтобы показать, кто их отчеканил, Sanceau (1936), p. 118.

253 Затем, если Богу будет угодно, Sanceau (1936), p. 119.

255 Мои португальские повелители, Correia (1860), vol. 2, p. 85.

256 Португальцы не возвращают завоеванного, ibid., p. 87.

256 …женщин или детей, Castanheda, vol. 1, p. 528.

256 …был очень удивлен, ibid.

257 Над всеми шатрами развевались знамена, ibid., p. 540.

Глава 18. Пленники дождя

260 Гоа принадлежит его господину, Correia (1860), vol. 2, p. 98.

260 …сыны дьявола, ibid.

261 С большим трудом удалось, ibid., p. 100.

261 …одна капля воды стоила трех капель крови, Rodrigues and Oliviera e Costa (2008), p. 43.

262 …из-за своего упрямства он готов, Correia (1860), vol. 2, p. 100.

262 Так поступали простые люди, ibid.

262 Не останься они здесь на зиму, Castanheda, vol. 1, p. 555.

263 …заперся в каюте, ibid., p. 556.

264 Я ваш губернатор, Correia (1860), vol. 2, p. 103.

268 …многие из них стали христианками, ibid., p. 114.

268 В таком случае, ibid., p. 115.

269 …дерзкие и преступные связи с мусульманскими женщинами, ibid., p. 116.

269 Вы арестованы именем короля, ibid.

269 …согласно единоличному решению, Castanheda, vol. 1, p. 563.

270 …15 августа, в праздник Святой Девы, ibid., p. 120.

Глава 19. Устрашение

271 …крайне недоволен поражением, Noonan, p. 183.

272 Подобные слухи относительно румов, ibid., p. 185.

272 Ваше Величество, Вы увидите, CPR, p. 2.

274 Брат, иди своим путем, Correia (1860), vol. 2, p. 150.

274 Они пришли мне на помощь, CPR, p. 7.

274 Наш Господь пришел к нам на помощь, ibid., pp. 7–8.

274 Никто не избежал расправы, Bouchon (1992), p. 189.

274 Жертв было так много, Noonan, p. 189.

275 Вселив в них страх, Bouchon (1992), p. 188.

275 …белых и красивых, ibid., p. 190.

275 Там можно было найти все богатства мира, ibid., p. 189.

275 Многие были посвящены в рыцари, Noonan, p. 189.

275 …увидев его таким, Correia (1860), vol. 2, pp. 153–154.

276 Мы ожидаем вашего прибытия, Bouchon (1992), p. 193.

Глава 20. Око солнца

278 …при попутном ветре сорок дней плавания, JVG, p. 100.

278 …другие земли, о которых мы пока не знаем, Rodrigues and Oliviera e Costa (2011), p. 17.

278 …некой кастильской флотилии, ibid., p. 18.

279 Невозможно сосчитать все сокровища Малакки, Pires, vol. 2, p. 286.

279 Без сомнения, по важности и богатству Малакке нет равных в мире, ibid., p. 285.

280 …которые сильно отличались от наших, Noonan, p. 195.

281 По сходням они спускались, Correia (1860), vol. 2, p. 218.

281 Он вел себя как человек, которому до меня не было ни малейшего дела, ibid., p. 195.

283 …самый густонаселенный город в Индии, ibid., p. 234.

285 …увешан шелковыми занавесями, Castanheda, vol. 1, p. 634.

285 Ни один из тех, кого ранили дротиками, не выжил, CAD, vol. 3, p. 73.

286 …покуда у него есть ноги, чтобы идти, Castanheda, vol. 1, p. 638.

287 …центр и средоточие всякой торговли, Correia (1860), vol. 2, p. 234.

287 …все специи, опиум и богатства, Castanheda, vol. 1, p. 639.

287 …тот, кто правит Малаккой, Crowley, p. 374.

287 …ни высаживаться на берег, ни сражаться, Castanheda, vol. 1, p. 640.

287 Золотая стена, ibid.

288 …готовы на все, Correia (1860), vol. 2, p. 234.

289 Мы оставались на одном месте, Noonan, p. 197.

289 …не щадить мусульман, Correia (1860), vol. 2, p. 244.

290 Поверь, Noonan, p. 196.

291 Там были целые комнаты, Correia (1860), vol. 2, p. 246.

292 …чтобы оставить город надежно защищенным и укрепленным, ibid., p. 249.

292 Капитан-майор вместе со своими людьми, Noonan, pp. 199–200.

294 В плавание мы пустились в очень плохую погоду, ibid., p. 200.

295 …напуганные, они молились Господу, Correia (1860), vol. 2, p. 269.

295 …касались дна, и пришлось выбрасывать за борт снасти, Noonan, p. 201.

296 Нам пришлось терпеть большую нужду, ibid., p. 202.

296 …плыли до Кочина, Correia (1860), vol. 2, p. 270.

296 Слышал, как он сказал, ibid., p. 247.

296 …потеряли столько золота, ibid., p. 269.

297 …большая карта, CPR, pp. 148–149.

Глава 21. Восковая пуля

298 Те, кто не желал, CPR, p. 98.

299 Мне 50 лет, ibid., p. 21.

299 …считают себя вправе делать все, ibid., pp. 24–25.

299 Знает ли Ваше Величество о том, ibid., p. 27.

299 …два прекрасных одеяния, ibid., p. 57.

299 …где во время большого прилива, ibid., p. 41.

300 Возвращаюсь к тому же, ibid., p. 35.

300 Разумеется, главное — это надежные форты, ibid., p. 31.

301 Ваше Величество, ibid., p. 59.

302 Ваше Величество должны обратить внимание на мои слова, ibid., p. 44.

302 Боюсь, Вы не хотите, ibid., p. 23.

302 Скажу вам, Ваше Величество, ibid., pp. 49–50.

302 …нарушить торговлю Мекки, ibid.

302 …забрать основные центры торговли, ibid., p. 22.

303 Поддержите Гоа, ibid., p. 59.

303 С Божьей помощью, ibid., p. 59.

304 Похоже, что Вы, Sanceau (1936), p. 199.

305 Я часто корил их, ibid., p. 202.

306 …упорядоченная фаланга, Correia (1860), vol. 2, p. 304.

307 …переносили страдания, Sanceau (1936), p. 207.

307 …губернатор повернул ключ, Bouchon (1992), p. 191.

308 Вы посягаете на их торговлю, ibid., pp. 220–221.

310 …держит эту козу за шею, Rodrigues and Devezas (2008), p. 269.

313 …в трюмах кораблей, Lisboa Quinhentista, p. 17.

313 …которые шли перед ним, ibid., p. 22.

Глава 22. «Все богатства мира в ваших руках»

317 Окруженный голым камнем, CPR, p. 217.

317 Поскольку наши карраки были велики, ibid., p. 168.

318 …не в моих правилах, ibid., pp. 169–171.

319 На заре в свете восходящего солнца, Correia (1860), vol. 2, p. 337.

319 Меня это весьма опечалило, CPR, pp. 173–174.

320 Он отказался входить, Castanheda, vol. 1, p. 752.

321 Я не знал, что делать, CPR, p. 177.

321 Синьор, помогите, Correia (1860), vol. 2, p. 342.

321 Я не из тех, кто удирает, ibid., p. 343.

321 …не оставлять их, Castanheda, vol. 1, p. 755.

321 …так потрясен, ibid., p. 755.

322 Относительно происходившего в Адене, CPR, p. 179.

322 …не решаюсь сказать ничего больше, ibid., p. 174.

322 Думаю, если бы я сначала отправил людей, ibid., p. 217.

322 Они были уверены, что погибнут, Castanheda, vol. 1, p. 758.

323 …всего один пушечный выстрел в ширину, Correia (1860), p. 758.

323 Мы вошли в пролив, CPR, p. 182.

323 …не упуская из виду земли пресвитера Иоанна, ibid., p. 183.

324 …штормов не было, Correia (1860), vol. 2, pp. 345–346.

324 И там они выжидали, ibid., p. 347.

325 Мы нашли много подходящей горной породы, CPR, pp. 194–195.

325 …он их погубит, Castanheda, vol. 1, p. 761.

325 После всего двух или трех приступов лихорадки, Correia (1860), vol. 2, p. 348.

325 …когда мы стояли на якоре, CPR, p. 190.

326 …на ближних берегах, ibid., pp. 222–223.

326 Теперь я располагаю полными сведениями, ibid., p. 201.

327 …умер он в нищете, Correia (1860), vol. 2, p. 348.

327 После того как Хусейн покинул Индию, CPR, pp. 197–198.

327 Могу заверить Ваше Величество, CPR, p. 192.

328 Они явились в кольчугах, Ibn Iyas, p. 289.

328 Мы не двинемся с места, ibid., p. 291.

328 …дерзость европейцев, ibid., p. 335.

328 …прислать подкрепление, ibid. p. 356.

328 …слишком слабые, ibid., p. 424.

329 Позиция султана чрезвычайно слаба, CPR, p. 225.

329 …думается мне, если вы сможете, CPR, pp. 221–222.

329 Мне сказали, что он очень хочет разрушить, ibid., p. 201.

330 …ваши корабли могут поплыть в Суэц, ibid., p. 224.

Глава 23. Последнее плавание

331 Ваше Величество винит меня, Sanceau (1936), p. 242.

331 Люди, которым хорошо платят, ibid., p. 246.

332 Замечали ли Вы, ibid., p. 245.

332 …одну руку держу на бороде, ibid., p. 232.

333 Губернатор обычно вставал до рассвета, Correia (1860), vol. 2, pp. 364–365.

333 Как только получаю петицию, Sanceau (1936), p. 247.

333 В моем присутствии все идет хорошо, ibid., p. 232.

334 …сахар превратится в яд, Bouchon (1988), p. 81.

335 Они не знают, как купить, Sanceau (1936), p. 243.

335 Когда нечего сказать, Bouchon (1992), p. 243.

336 …что он уже всего лишь мешок соломы, Correia (1860), vol. 2, p. 398.

337 …казалось, будто корабли в огне, ibid., p. 408.

337 Боже, храни господина губернатора, ibid., p. 409.

338 У него не было другой надежды, ibid., p. 420.

339 …можно было успешно охранять, ibid., p. 422.

339 …он отдаст губернатору свои сокровища, ibid., p. 423.

340 Великий управитель и военачальник, Sanceau (1936), p. 271.

342 Договаривались, чтобы никто не брал с собой оружия, Correia (1860), vol. 2, p. 431.

343 Султан Туран, ibid., p. 436.

344 Мусульмане были очень напуганы, ibid., p. 438.

344 Вы получаете плату как врачи, ibid., pp. 440–441.

345 …вершит правосудие и распоряжается, Castanheda, vol. 1, p. 857.

345 Первейший из первых, Sanceau (1936), p. 281.

345 Этим достижением, Sanceau (1936), p. 280.

346 …он был стар, Correia (1860), vol. 2, p. 452.

347 Не мог сдержать слез, ibid., p. 456.

348 …по секрету сообщил ему о вещах, Barros, Década II, part 2, p. 491.

348 Что ты об этом думаешь?, Correia (1860), vol. 2, p. 458.

348 Ваше Величество, я не могу писать Вам своей рукой, Sanceau (1936), p. 296.

350 Афонсу ди Албукерк, друг, ibid., p. 299.

Эпилог. «Они никогда не останавливаются на одном месте»

351 Для нас достаточно знать, Boorstin, p. 145.

351 Там мы увидели пресвитера Иоанна, Alvares (1881), pp. 202–203.

353 Самая печальная и прискорбная трагедия из всех, Rodrigues and Devezas (2008), p. 284.

355 Пока [городом] управляют по справедливости, Sanceau (1936), p. 286.

356 Груз этого корабля состоял из драгоценных сокровищ, Rodrigues and Devezas (2008), p. 329.

356 …с пером в одной руке, Camões, p. 154.

356 Будь в мире другие земли, Pyne, pp. 18–19.

357 …очень белые и красивые люди, Suckling, p. 280.

Благодарности

Работа над книгой о португальских открытиях стала для меня увлекательным приключением, и я очень благодарен многим людям и организациям, которые оказали мне неоценимую помощь.

Во-первых, хочу поблагодарить Паскаля Монтейро ди Барроса, который прислал мне электронное письмо, предложил этот проект и поддерживал его на всем протяжении, а также Патрика Монтейро де Барроса. В Лиссабоне они открыли для меня много дверей и встретили добротой и хорошими советами — не всем из которых мне хватило мудрости последовать — и в городе, где начинаются и заканчиваются все путешествия, и в Англии. Также хочу поблагодарить Мэри-Энн Стилуэлл д’Авиллез и Изабель Стилуэлл и их семьи, Изабель Круз Алмейду за индивидуальный тур по монастырю Святого Иеронима, Жуана Лусиу да Коста Лопеша за возможность попасть на борт каравеллы «Вера Круз», адмирала Хосе Виласа Боаса Тавареса и адмирала Босса Дионисио за доступ к библиотеке Морского музея Лиссабона, Педро ди Авиллеза за ценные книги, Рикардо Норонью за помощь в переводе и Карлоса Дамаса из Центра истории Банка Эшпириту Санту. Также благодарю за гостеприимство и интересные беседы Франсишку де Браганца ван Удена и его гостей, Эдуардо Коста Дуарте и его гостей (которые познакомили меня со строками Пессоа, ставшими эпиграфом к этой книге), Франсишку Андраде, Франсишку и Жозе Дуарте Лобо де Васконселлосов, Джоакина и Элисон Луиз Гомеш, Мануэла де Мело Пинто Рибейро и Франсишку Магалаэса Карнейро.

Хочу сказать спасибо Стэну и Тому Джиннам и Рону Мортону за то, что прочли рукопись и поделились своим мнением, Джулиану Лузу, Кейт Уорд и Элеоноре Риз за то, что отредактировали эту книгу и помогли ей увидеть свет, Эндрю Лоуни и, как всегда, Джен. Многие другие, которые здесь не упомянуты, делились своими замечаниями и идеями. Остается только извиниться за то, что не имею возможности поблагодарить вас всех лично.

Наконец хочу поблагодарить Фонд авторов в Обществе авторов за грант на эту книгу.

Оглавление

Пролог. Нос Европы

Часть первая. Рекогносцировка: путь в Индию. 1483–1499

  Глава 1. Индийский план. 1483–1486

  Глава 2. Гонка. 1486–1495

  Глава 3. Васко да Гама. Октябрь 1495 — март 1498 года

  Глава 4. «Черт тебя побери!». Март — май 1498 года

  Глава 5. Заморин. Май 1498 — август 1499 года

Часть вторая. Завоевание: монополии и священная война. 1500–1510

  Глава 6. Кабрал. Март 1500 — октябрь 1501 года

  Глава 7. Судьба «Мири». Февраль — октябрь 1502 года

  Глава 8. Ярость и месть. Октябрь — декабрь 1502 года

  Глава 9. Точки опоры. Декабрь 1502–1505 год

  Глава 10. Королевство Индия. Февраль — август 1505 года

  Глава 11. Великая «блудница вавилонская». Июнь — декабрь 1505 года

  Глава 12. Грозный. Январь 1506 — январь 1508 года

  Глава 13. Три дня в Чауле. Март 1508 года

  Глава 14. Гнев франков. Март — декабрь 1508 года

  Глава 15. Диу. Февраль 1509 года

Часть третья. Завоевания: морской лев. 1510–1520

  Глава 16. Врата заморина. Январь 1510 года

  Глава 17. «Португальцы не возвращают завоеванного». Январь — июнь 1510 года

  Глава 18. Пленники дождя. Июнь — август 1510 года

  Глава 19. Устрашение. Август — декабрь 1510 года

  Глава 20. Око солнца. Апрель — ноябрь 1511 года

  Глава 21. Восковая пуля. Апрель 1512 — январь 1513 года

  Глава 22. «Все богатства мира в ваших руках». Февраль — июль 1513 года

  Глава 23. Последнее плавание. Июль 1513 — ноябрь 1515 года

Эпилог. «Они никогда не останавливаются на одном месте»

Библиография

  Основные источники

  Современные источники

Примечания

  Пролог. Нос Европы

  Глава 1. Индийский план

  Глава 2. Гонка

  Глава 3. Васко да Гама

  Глава 4. «Черт тебя побери!»

  Глава 5. Заморин

  Глава 6. Кабрал

  Глава 7. Судьба «Мири»

  Глава 8. Ярость и месть

  Глава 9. Точки опоры

  Глава 10. Королевство Индия

  Глава 11. Великая «блудница вавилонская»

  Глава 12. Грозный

  Глава 13. Три дня в Чауле

  Глава 14. Гнев франков

  Глава 15. Диу

  Глава 16. Врата Заморина

  Глава 17. «Португальцы не возвращают завоеванного»

  Глава 18. Пленники дождя

  Глава 19. Устрашение

  Глава 20. Око солнца

  Глава 21. Восковая пуля

  Глава 22. «Все богатства мира в ваших руках»

  Глава 23. Последнее плавание

  Эпилог. «Они никогда не останавливаются на одном месте»

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg