В. Э. Орел* Праславянские и восточнославянские этимологии
Памяти моего учителя Леонида Гиндина
Слав. *mirъ
Общеславянское слово *mirъ, пережившее достаточно типичную для этого круга понятий семантическую эволюцию от значений типа ‘дружба, согласие, спокойствие’ к социально и концептуально насыщенным понятиям ‘мир, свет’ и ‘община, общество’, ‘народ, люди’ (последние — исключительно в восточнославянском, см. СРНГ 18, 170; Гринченко II, 426)[1], едва ли может вызвать какие-либо сомнения в том, что касается его принадлежности к и.‑е. *mēi‑ ‘связывать’ (Pokorny I, 711—712)[2]. Однако наличие — пусть даже верной — корневой этимологии еще не влечет за собой ясности в деталях и не характеризует слово *mirъ с точки зрения его деривационной истории и, в особенности, его положения в кругу близких индоевропейских форм. В этом смысле существенно то обстоятельство, что у слав. *mirъ отсутствуют или, по крайней мере, не фигурируют в явном виде точные цельнолексемные соответствия в других индоевропейских языках, прежде всего, в балтийском, поскольку ст.-лит. mieras ‘мир, покой’ (в Катехизисе 1547 г.) и лтш. miêrs то же все-таки должны рассматриваться как старьте славянские заимствования[3].
Выводя за рамки этимологии как таковой указанные балтийские формы, мы сразу же резко сокращаем весь объем сопоставления. При этом основным и ближайшим соответствием слав. *mirъ оказывается славянская же форма *milъ ‘милый, любимый’ (ЭССЯ 19, 56), которая как раз в отличие от *mirъ имеет совершенно очевидные балтийские связи — лит. mi̇́elas ‘милый’, лтш. mĩlš то же, др.-прус. mijls то же. Однако, обнаруживая несомненное родство с *mirъ и близость к нему в семантическом плане (притом, в самом архаичном значении *mirъ), форма *milъ, будучи вполне несомненным отглагольным прилагательным на *‑lo‑, по-прежнему оставляет интересующее нас слово в полной словообразовательной изоляции[4].
Корневой характер имеет и родство *mirъ с др.-швд. mitrá‑ ‘друг; договор’[5], авест. miϑra ‘дружба; договор; божество договора’. Однако высказывалось и предположение о другом характере связи между славянским и иранским словами: некоторые исследователи допускали здесь заимствование из иранского в славянский через стадии постепенного упрощения на иранской почве консонантной группы ‑ϑr‑ > ‑hr‑ > ‑r‑[6]. Развитие этого типа характерно для северо-западной группы иранских языков, в отличие от юго-западного иранского, где ‑ϑr‑ дало бы ‑s‑, и от восточноиранского, где ‑ϑr‑ либо сохранялось, либо подвергалось метатезе (а на значительно более поздней стадии упрощалось в ‑r‑)[7]. Однако, как уже справедливо отмечалось (ЭССЯ 19, 57), славянский усваивал иранизмы как раз из той восточноиранской (а именно, скифо-сарматской) ветви, где сочетание ‑ϑr‑ или ‑tr‑ должно было бы сохраниться[8]. Таким образом, для принятия версии о заимствованном характере слав. *mirъ нет достаточных оснований. Следовательно, слав. *mirъ имеет лишь корневые, но не словообразовательные связи.
В этимологической литературе изредка, в ряду иных корневых соответствий (таких, например, как ирл. móith ‘нежный’), упоминается и алб. mirë ‘хороший’[9]. Нередко, ввиду значения и морфологической характеристики, оно рассматривается как корневая параллель к слав. *milъ (ЭССЯ 19, 47). Между тем, для слав. *mirъ, не имеющего никаких сколько-нибудь серьезных словообразовательных соответствий, албанское прилагательное исключительно важно, поскольку оно, будучи точным аналогом *mirъ в деривационном смысле, отражает редкую по конфигурации славяно-албанскую изоглоссу без участия балтийского и, в то же время, проливает свет на словообразовательную модель, лежащую в основе слав. *mirъ.
В отличие от подавляющего большинства албанских прилагательных, в которых было проведено обобщение одной из праалбанских акцентных моделей, алб. mirë представляет собой архаизм, восходящий в праалбанском к незасвидетельствованному у существительных подвижному типу (типу C): ед. ч. *mirá ~ мн. ч. *mírō[10]). Как было показано в другом месте[11], этот тип подвижности у прилагательных взаимно дополнителен с неподвижным акцентным типом А у праалбанских существительных, который, в свою очередь, регулярно соответствует индоевропейским основам с окситонезой. Таким образом, соответствие алб. mirë < *mirá ~ слав. *mirъ (а. п. c)[12] безукоризненно и в акцентологическом плане.
Сопоставление славянского слова с албанским существенно и еще в одном отношении: оно так или иначе требует от нас отказаться от понимания формы *mirъ, как исходного существительного с архаичным суффиксальным *‑r‑ того же характера, что и в слав. *darъ ~ греч. δῶρον[13]. Скорее, ввиду грамматического статуса алб. mirë, естественно было бы видеть в славянском субстантивированное прилагательное на *‑ro‑ типа *rъdrъ ‘красный’ или *ostrъ ‘острый’ — в соответствии с проницательным замечанием Мейе[14]. В таком случае, скорее всего не имеет прямого характера и семантическая деривация от значения корня *mēi‑ ‘связывать’ к *mirъ ‘дружба, согласие, спокойствие’ — развитие здесь должно было быть опосредовано адъективным значением ‘милый, любимый’. В целом же, у нас есть достаточные основания, чтобы говорить о славяно-албанской изоглоссе, четко выделяющейся на фоне других корневых соответствий *mēi‑.
Слав. *paxъ
Наряду с вынесенной в заголовок формой, обозначающей ‘пах’ (болг. пах, чеш. pach, рус. пах), могут с уверенностью реконструироваться и формы *paxa, а также *paxy, род. пад. *paxъve со значением ‘подмышка’: польск. pacha, рус. паха, укр. паха, пахва, блр. пахва (Фасмер III, 220). Оставляя в стороне давно оставленные за некорректностью или необоснованностью сближения[15], убеждаемся в том, что и формально приемлемые этимологии слав. *paxъ едва ли могут рассматриваться сегодня как правдоподобные. Вопреки Брюкнеру (Brückner, 389), случайный характер носит сходство нашего слова с чеш. paže ‘плечо’, словац. podpažie ‘подмышка’ (к *pazъ?). С другой стороны, не слишком привлекательна идея о родстве *paxъ с др.-инд. pakṣá ‘часть тела, сторона, бок’ (Педерсен apud Фасмер III, 220), но также (и в первую очередь!) ‘крыло, перо’.
Известные проблемы порождаются, собственно говоря, не только семантикой слова (о чем ниже), но и особенностями его звукового строения, прежде всего, наличием немотивированного в историко-фонетическом плане интервокального *‑х‑. Как и в других подобных случаях, этимолог вынужден либо искать вне славянского материала соответствия, содержащие срединное сочетание *‑ks‑, что в данном случае не сулит серьезных результатов, либо исходить, оставаясь в рамках славянского, из презумпции аналогического или суффиксального происхождения *‑х‑.
Само сочетание значений ‘пах’ и ‘подмышка’ в одном слове достаточно ясно указывает на то, какой могла быть его исходная семантическая структура. Несомненно, перед нами не старое название части тела, а инновация, направленная на то, чтобы создать анатомический термин, который восполнял бы лакуны старой, унаследованной от индоевропейского системы наименований; в этой системе, как известно, имелась лишь сравнительно скудная номенклатура конечностей и, в особенности, сгибов и соединений конечностей. Видимо, и в нашем случае речь идет о создании термина типа iūnctūra или iūnctus (на основе iungō ‘соединять’), а значит, можно было бы предполагать и похожую мотивацию, лежащую в основе слав. *paxъ.
Исходя из этого, кажется перспективным сопоставление слав. *paxъ, *paxa ‘пах, подмышка’ ← ‘соединение’ с *pojiti ~ *pajati ‘связывать, соединять’ (и далее — ‘паять’, если только *pajati в этом значении не является омонимом, продолжающим *pojiti ‘поить’, см. Фасмер III, 224; Machek² 468). Хотя большее распространение получило префиксальное образование *sъpojiti ~ *sъpajati, бесприставочная форма *pojiti также сохранилась в западнославянском; чеш. pojiti, польск. poić. В таком случае *paxъ так же относится к *pajati ~ *pojiti, как *maxъ и *maxati — к *majati, *směxъ — к *smьjati (sę), *grěxъ — к *grě(ja)ti и *spěxъ — к *spěti (ср. ЭССЯ 7, 115), то есть представляет собой образование с суф. *‑х‑ из старого *‑s‑. Существенной особенностью (применительно как к *paxъ, так и к *maxъ) является, правда, то, что эволюция *‑s‑ > *‑х‑ не обусловлена фонетическими факторами (в отличие от *směxъ, *grěxъ и *spěxъ) и, видимо, осуществилась по аналогии, примерно так же, как подобный процесс протекал во флексии[16].
Рус. парень
Слово парень фиксируется, судя по последним данным, только в конце XVI в.[17] и исходно ограничивалось только великорусскими говорами, поскольку редкое укр. парень (Гринченко III, 96) следует, видимо, считать русским заимствованием[18]. Этимологически эта лексема остается совершенно неясной. Старое объяснение, видевшее в парень уменьшительное от паробок (Фасмер III, 206), неприемлемо в словообразовательном плане. Пришедшая ей на смену изобретательная версия В. Н. Топорова[19], толкующая слово парень как глубоко архаичный термин восточнославянской социальной организации, усвоенный из иранского parna < *xvarna‑, основывается на неверной интерпретации ряда иранских фактов и настолько преувеличивает место соответствующих значений в семантической иерархии иранского слова, что, в конечном счете, только отдаляет нас от этимологической интерпретации данного позднего славянского локализма.
Варианты слова парень, как оно фиксируется в словарях (Даль III, 18, 21; СРНГ 25, 223 и 250), особенно же паря, как будто бы, однозначно свидетельствуют о корректности реконструкции формы *parę, род. пад. *paręte (при всей принципиальной ее условности в данном случае), а значит, и об именном характере слова парень. Вместе с тем, вся совокупность употреблений этого слова позволяет рассматривать его не только как термин социально-возрастной классификации (парни как молодые неженатые мужчины), но и как более интимный термин добрачного деревенского флирта, входящий в синонимический ряд миленок, дроля[20] и т. п.
Указанные выше «граничные условия» практически не оставляют нам выбора: слово парень должно быть производным от существительного пар или пара, так чтобы это соотношение удовлетворяло одной из моделей образования любовных прозвищ. Как можно думать, этим требованиям удовлетворяет рус. пар, пара в специфическом значении ‘душа, дух, жизнь, животная теплота’ (Даль III, 20). Сходная в семантическом плане деривация известна достаточно широко, ср. душка, душенька, жизненок ‘милый, любезный, желанный, жадобный, жизнь моя’ (Даль I, 504, 541). Использование слова парень как социального термина приходится в таком случае рассматривать не как начальный, а как конечный результат семантической эволюции.
Примечания
1
Аксамітаў А. С. Дыялектызмы і архаізмы у беларускім сірочым вяселлі // Народнае слова. Мінск. 1976, 190; Крывіцкі А. А. и др. Тураўскі слоўнік. III. Мінск, 1985, 82.
(обратно)2
Едва ли приемлемо сопоставление этого слова, точнее, одного из предполагаемых омонимов (*mirъ ‘дружба, согласие, спокойствие’), с лит. ri̇̀mti ‘быть спокойным, успокоиться’, что существенно осложняло бы формальную сторону этимологии допущением метатезы. См.: Otrębski J. Studia indoeuropeistyczne. Wilno, 1949, 80; Machek², 364.
(обратно)3
Так см. уже: Буга К. Lituanica // ИОРЯС XVII. 1. 1912, 16, несмотря на неоднократно высказывавшуюся противоположную точку зрения (ср., например: Эндзелин И. Славяно-балтийские этюды. Харьков, 1911. 197; Фасмер II, 626). Мнение о заимствованном характере названных балтийских форм разделяется в самое последнее время и в ЭССЯ 19, 57, где, по-видимому, предполагается, что они восходят к форме с вторичной огласовкой — *měrъ. Однако едва ли есть необходимость в этом допущении (мотивированном, вероятно, желанием дать корректное фонетическое толкование для лит. ‑ie‑ ~ лтш. ‑ie‑), поскольку известны и другие случаи такой передачи слав. *‑і‑, ср. например, лтш. krìevs ‘русский’. Отмечая этот случай, Буга (Там же) трактует его как отражение диалектной дифтонгизации в древнерусском, что подтверждается, возможно, и рядом финских заимствований из восточнославянского.
(обратно)4
Это в известной степени признают и те, кто стремится по возможности свести этимологию *mirъ к его сравнению с *milъ: «Разница между *milъ и *mirъ, в сущности, носит суффиксальный […] хотя и древний характер» (ЭССЯ 19, 47).
(обратно)5
О значениях этого слова см.: Thieme Р. Mitra and Aryaman. Connecticut, 1957, passim.
(обратно)6
См.: Топоров В. Н. Из наблюдений над этимологией слов мифологического характера. // Этимология 1967. М., 1969, 19, и, независимо от него, Абаев В. И. Несколько замечаний к славянским этимологиям // Проблемы истории и диалектологии славянских языков. М., 1971, 11. Подробные, хотя и несколько туманные рассуждения относительно социальных категорий, стоящих за слав. *mirъ, предлагаются — на основе этой этимологии В. Н. Топорова — в статье: Иванов В. В. Происхождение семантического поля славянских слов, обозначающих дар и обмен // Славянское и балканское языкознание. Проблемы интерференции и языковых контактов. М., 1975, 60—66.
(обратно)7
См.: Основы иранского языкознания. Древнеиранские языки. М., 1979, 101—102.
(обратно)8
Впрочем, это бесспорно только до некоторого хронологического среза, после которого следует еще решить проблему разнобоя в рефлексах, ср. осет. furt ‘сын’ < *putr при более фонетически продвинутом xsar ‘власть’ < *xsart.
(обратно)9
См.: Vasmer М. Studien zur albanesischen Wortforschung. Dorpat, 1921, 43 f, откуда оно впоследствии перекочевывает и в некоторые другие словари. Интересно, что в «Этимологическом словаре славянских языков» оно, s. v. *mirъ / *mira отсутствует. Слово mirë лексикографически описывается в Kristoforidhi 213—214; Buchholz O. et al. Wörterbuch Albanisch—Deutsch. Leipzig, 1977, 325.
(обратно)10
О реконструкции праалбанского ударения и его связи с индоевропейским см.: Орел В. Э. К реконструкции древнеалбанских акцентных отношений (в сопоставлении со славянскими и другими индоевропейскими языками) // Советское славяноведение, 1982, 5, 83—90: Orel V. E. Albanian nominal inflexion: Problems of origin. // Zeitschrift für Balkanologie, 1983, XIX, 2, 121—130; Idem. Der indogermanische Akzent im Albanischen // Zeitschrift für Balkanologie, 1987, XXIII, 2, 140—150.
(обратно)11
См.: Orel V. E. Fragen der vergleichenden und historischen Grammatik des Albanischen // Zeitschrift für Balkanologie, 1986, XXII, 1, 86—87.
(обратно)12
О принадлежности *mirъ, к акцентной парадигме c см., например: Дыбо В. А. Славянская акцентология. М., 1981, 93 (относительно производного *mirьnъ); Зализняк А. А. От праславянской акцентуации к русской. М., 1985, 137.
(обратно)13
Ср.: Бенвенист Э. Индоевропейское именное словообразование. М., 1955, 36.
(обратно)14
См.: Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951, 282.
(обратно)15
Как, например, предполагавшаяся связь *paxъ с *paxnǫti (Преображенский II, 30). Впрочем, заслуживает внимания любопытная семантическая интерпретация, лежащая в основе этой этимологии и ориентированная на внутреннюю реконструкцию значения ‘(тяжело) дышать’ для *paxnǫti, что позволяет автору далее использовать речения типа водить пахами (о лошади), то есть ‘тяжело дышать, двигая подреберной частью боков’.
(обратно)16
Предложенная выше внутренняя реконструкция *paxъ как ‘соединения’, ‘сочленения’ заставляет задуматься и об этимологическом статусе *paxati ‘пахать, копать’, строго говоря, представленного только в польск. pachać и рус. пахать (отношение к ним чеш. páchati и словац. páchať ‘делать, совершать, учинять’, вообще говоря, не столь очевидно). Не исключено, что перед нами отыменное образование, образованное от того же *paxъ как обозначения сохи, зрительно напоминающей раздвоенные сочленения паха и подмышки.
(обратно)17
По данным Картотеки «Словаря русского языка XI—XVII вв.», согласно указанию в кн.: Из истории русских слов. М., 1993, 129.
(обратно)18
Едва ли сюда относится чеш. párák ‘халтурщик’ (ср. Преображенский II, 18: Фасмер III, 206 — в обоих словарях форма приводится неточно), которое более или менее бесспорно может быть увязано с párati se.
(обратно)19
См.: Топоров В. Н. О происхождении нескольких русских слов: (К связям с индоиранскими источниками) // Этимология 1970. М., 1972, 23—37. Впервые эта этимология вскользь была упомянута в работе: Тревер К. В. Древнеиранский термин parna (К вопросу о социально-возрастных группах) // Изв. АН СССР. Сер. истории и философии, 1947, 1, 84.
(обратно)20
О последнем см.: Варбот Ж. Ж. Заметки по славянской этимологии. // Этимология 1970. М., 1972, 78—81.
(обратно)*
© В. Э. Орел
(обратно)
Комментарии к книге «Праславянские и восточнославянские этимологии», Владимир Эммануилович Орел
Всего 0 комментариев