«Резерв высоты»

Скоморохов Николай Михайлович Резерв высоты

Глава I

1

Выполнив последний полет, Анатолий Фадеев отошел от самолетов в сторонку, прилег на траву. Отдыхая, посматривал на аэродром, по которому, словно гигантские пчелы, жужжа и кружась, сновали тупоносые «ишачки».

И-16 — предел мечтаний курсантов. Полетать на нем самостоятельно стремятся все, но удается не каждому: строг «ишачок» и на земле, и в воздухе, а при малейшей оплошности пилота показывает такой норов, что не каждому может оказаться по силам укротить капризную машину. Фадеев же быстро нашел общий язык с «ишачком». По еле заметному движению каким-то подсознательным чутьем своевременно улавливал каверзные «замыслы» самолета и мгновенно подчинял И-16 своей воле.

Летную программу Анатолий освоил легко. Инструктору никогда не приходилось делать ему серьезных замечаний. Его раньше других стали выпускать в самостоятельный полет, и Фадеев показывал отличные результаты.

С теорией было сложнее. Могло показаться, что он недостаточно прилежен в учебе, и порой говорили: «Фадеев учится так, чтобы и спина не болела, и начальство не придиралось, — на четверочки». На самом деле все было не так. Анатолий занимался очень усердно, из учебников он мгновенно выхватывал то, что мог сразу применить на практике, но с теорией действительно не ладилось, к тому же он был очень стеснителен. С детства привык к долгим одиноким раздумьям, молчаливой созерцательности и не всегда мог так же бойко, как другие, ответить на вопрос преподавателя или повести разговор в дружеской компании. От этой стеснительности он старался избавиться изо всех сил. Он был уверен: чем больше человек знает, тем лучше чувствует себя в общении. Поэтому все свободные от дежурств вечера Анатолий проводил в библиотеке, стремился прослушать все интересные передачи радио…

Назначение летчиком-инструктором, хотя и было лестным для него, несколько встревожило Анатолия. Было даже неловко: однокашники остаются курсантами, а он уже «товарищ инструктор». Правда, пока еще в звании сержанта, но зато в командирской летной форме с «крабом» на фуражке и «курицей» на рукаве. «Командованию, конечно, виднее, куда кого ставить, размышлял он, — но для меня теперь главное — не опозориться перед курсантами. Хорошо, если дадут „первачков“, а если — второкурсников, да сразу их учить летать на „ишачках“?..»

Проворные «ишачки» бороздили землю и небо. Одни выруливали со стоянки на старт, другие стартовали и выполняли полеты по кругу над аэродромом, третьи шли в зону, четвертые, выполнив задание, заходили на посадку. От зари до зари, в две, а то и в три смены работал аэродром. Каждый отряд стремился побыстрее закончить программу подготовки курсантов.

Привычно окидывая взглядом воздушное пространство, Анатолий увидел над городом стаю птиц и удивился: что это между ними происходит? Обычно степенные, вороны кружились в беспорядочной карусели. Они то взмывали вверх, то падали вниз, затем снова взмывали в небо, рассыпаясь в разные стороны. Среди этой круговерти Фадеев не сразу рассмотрел ястреба. Так вот в чем причина! Хищник хотел поживиться добычей, но, видно, не на тех напал и теперь стремился подобру-поздорову выбраться из схватки. Улучив момент, ястреб сложил крылья и камнем ринулся вниз. Несколько ворон пытались его преследовать, но «блестящие аэродинамические формы крыльев и туловища, а также внезапность прорыва», как отметил Анатолий, обеспечили ястребу благополучный выход из боя и быстрый отрыв от преследователей.

Наблюдая за птицей, Фадеев не заметил, как подошли его друзья, тоже будущие инструкторы Сергей Есин и Глеб Конечный.

— Чего ворон ловишь, Горец? — спросил Есин.

С чьей-то легкой руки Фадеева в школе окрестили Горцем.

— Наблюдал за боем птиц, — ответил Анатолий.

— Птицы — ерунда, — отмахнулся Есин, — сейчас разгорится настоящий бой. Наш Федоренко будет драться с бывшим инструктором Глеба Ребровым. Федоренко на И-16, Ребров на УТИ-4.

Командир звена лейтенант Федоренко — небольшого роста, коротконогий, худощавый, быстрый в движениях, летал отлично, смело и этим гордился. Он был острослов, и курсанты, опасаясь метких замечаний в свой адрес, обычно обходили его стороной. Лейтенант не упускал случая позлословить и в адрес командиров, если они давали повод. Но за трудолюбие и бескорыстие товарищи по службе и начальники прощали Федоренко многие его выходки. Учитель он был добросовестный, порой жесткий, но курсанты о нем говорили одобрительно: к Федоренке попадешь — душу вымотает, зато летчика из тебя сделает. А летчиками хотели стать все.

— Ребята, смотрите, они уже начали бой в третьей зоне! — обратился к товарищам Глеб.

День шел на убыль, солнце опускалось к горизонту, освещая последними лучами ту часть неба, где скрестили шпаги в учебном бою два бывалых «шкраба» — так, пользуясь терминологией двадцатых годов, в шутку называли себя инструкторы Батайской авиационной школы пилотов.

Федоренко, лихо выполняя одну фигуру за другой, пытался зайти в хвост своему противнику.

— УТИ-4 легче «ишачка», — сказал Глеб, следя за маневром Реброва, радиус виража у него меньше, и Федоренко трудно с ним тягаться, верно, Фадеев?

Увлеченный перипетиями боя, тот молчал.

— Слышишь, Толька, о чем я говорю? — снова толкнул его Конечный.

— Что ты к нему пристал, Глеб? — ответил за Анатолия Сергей. — Он занят сейчас расчетами кривых и подбирает уравнение. Правда, Толя?

— Отстань!

— Вот видишь, разразился целой речью, как Цицерон, — прокомментировал Сергей.

— Болтун! — незлобиво отпарировал Анатолий.

— Слышал, Глеб, еще один шедевр красноречия? — не унимался Есин.

— Смотрите! Он сейчас зайдет в хвост Федоренке. Что я говорил! — закричал Конечный.

Анатолий впился взглядом в ту часть неба, где летчики на тупоносых «ястребках» пытались зайти друг другу в заднюю полусферу — занять исходную позицию для открытия «огня». Неоднократное пребывание одного самолета в хвосте другого давало право считать, что бой выигран и «враг» повержен.

— Что они делают?! Они же на пределе возможностей самолетов пилотируют! — воскликнул Анатолий, полностью отключившийся от происходившего на земле.

В это время УТИ-4 все настойчивее шел наперерез «ишачку» Федоренко. Федоренко, один из лучших мастеров высшего пилотажа в школе, не сдавался. Его самолет резко взмыл, потом сделал переворот через крыло и устремился к земле.

— Что-то у них не то, Бесконечный, — заволновался Сергей, назвав Глеба школьным прозвищем, полученным за высокий рост.

Моторы самолетов завывали так, что брало за душу. Люди на аэродроме бросили свои дела. Все смотрели в небо, в сторону «дерущихся». Фадеев взглянул на «грибок», где за столиком сидел руководитель полетов. Видно было, что начавшееся на аэродроме волнение передалось и ему. Руководитель полетов сделал несколько распоряжений, и два курсанта бросились выполнять приказание. Через несколько секунд вместо посадочного Т на поле появился знак немедленной посадки. Взглянув на него, Глеб загоготал:

— Надумал! Разве в таком азарте они его увидят!

— Да-а, — подтвердил Сергей. — Они, наверное, уж и забыли, что где-то существует земля…

Каждый прекрасно понимал: когда пилотируешь и у тебя все получается, душа поет и точно так же забываешь обо всем на свете.

— Смотрите, они сейчас столкнутся! — крикнул Сергей.

На аэродроме все стихло. Все смотрели в сектор третьей зоны, где в пылу учебного боя два самолета кружились в замкнутом круге, не желая уступить один другому. Фадеев невольно представил себе настоящий воздушный бой с вражескими истребителями, где в любой из таких вот моментов тебя может прострочить пулями враг… Мурашки забегали по спине. От недоброго предчувствия сжалось сердце. «Нет, добром этот бой не закончится», — подумал Анатолий.

В это время завертелся винт на одном из находящихся на земле самолетов, и едва ли не прямо со стоянки взмыл вверх УТИ-4. Сделав разворот, он направился в зону воздушного боя. «Пошел разобраться на месте», — подумали все. Летчики и техники напряженно следили за поединком двух воздушных бойцов. А пара «ястребков», словно боясь, что им помешают завершить схватку, ускоряла и ускоряла темп боя.

— Наконец-то зашел!.. — выдохнул Глеб.

Анатолий уже увидел УТИ-4 в хвосте самолета Федоренко, но в это мгновение И-16 круто развернулся, на какую-то долю секунды будто повис в воздухе, затем повалился на левое крыло и завертелся в крутом штопоре. Аэродром замер. Сердца и взоры всех были обращены туда, где один самолет по непонятной причине, все увеличивая вращение и ввинчиваясь в воздушную массу, безоглядно несся к земле; второй летел по пологой спирали, описывая круги рядом с ним, а третий, не в силах предотвратить трагедию, снижался и беспомощно наблюдал падение «ишачка». Спирали двух самолетов напоминали прощальный эскорт, а пронзительный свист моторов звучал как траурная мелодия.

В разных местах аэродрома послышались крики. Перебивая друг друга, люди советовали летчику, как нужно поступить, словно бы их советы Федоренко мог сейчас слышать. Здравый смысл, мастерство и своевременная реакция на опасность еще могли бы его выручить, а летчик почему-то медлил. Вот наконец-то самолет начинает прекращать вращение. Но люди не успели обрадоваться, как «ишачок» завращался в обратную сторону. До земли оставалось триста, двести метров, и словно гром прогремел — весь аэродром на одном выдохе крикнул: «Прыгай!» Маленькая фигурка летчика отделилась от кабины и понеслась к земле. Раскрылся парашют, но было слишком поздно…

Три молодых сержанта стояли, не в силах произнести ни слова. Командиры отдавали распоряжения, люди бежали к месту падения. Выйдя из оцепенения, Есин, Фадеев и Конечный тоже бросились к месту катастрофы. Фадеев подбежал первым. То, что так недавно было самолетом, образовало небольшую яму, обломки веером разлетелись вокруг. Некоторые детали обуглились, от других тянуло дымком. Примчавшийся на машине врач осторожно стал поднимать тело Федоренко. Быстрое и такое трагическое исчезновение человека из жизни, которое нельзя было предотвратить и которое произошло на глазах у всех, потрясло каждого.

Друзья-сержанты возвращались на стоянку. Первым нарушил молчание Анатолий:

— Почему же он не вывел самолет из штопора? — медленно, в раздумье произнес он.

— Вопрос мудрейший, Толя, а ответ — в обломках, — вздохнул Есин.

— Почему самолет все время вращался, начиная с высоты двух тысяч метров, а перед самой землей перешел в обратный штопор? — не унимался Фадеев.

Друзья остановились, недоуменно глядя на него.

— Чего ты от нас хочешь? — спросили одновременно Глеб и Сергей.

— Чтобы вы тоже думали, думали и думали: почему самолет не вышел из штопора?

— Начальство разберется и нам скажет, — сухо ответил Есин.

— А выводить-то нам придется, Сережа, — кольнул его взглядом Фадеев. В настоящем воздушном бою может всякое случиться. И там не у кого будет спросить, какие неполадки в твоем самолете и что надо делать…

2

Последующую неделю в школе говорили в основном о катастрофе. Ребров сидел на гауптвахте. Из Ростова приехала комиссия. Разложили на земле детали, оставшиеся от самолета, опрашивали свидетелей воздушного боя.

Как-то вечером Глеб сообщил друзьям: многие утверждают, что катастрофа — дело вражеских рук.

— Кто же «враг народа», уж не ты ли? — пошутил Есин, обратившись к Глебу.

— Откуда я знаю? — развел руками Глеб. — За что купил, за то и продал. У нас в эскадрилье всех таскают к следователю. Меня тоже допрашивали.

— Ну, тогда уж точно — вражеская рука действует, раз тебя допрашивали, — съехидничал Есин.

— Тебе все шуточки, а мне не до них! По секрету скажу, меня раздели догола, всего измерили… Правда, других ребят такого же роста, как я и Федоренко, тоже измеряли…

Фадеев задумался ненадолго, потом спросил:

— Ребята, а кто летал на этом самолете последним?

Глеб, сразу чего-то испугавшись, ответил неуверенно:

— Я… а что?

— Подумай сам. Они ростом заинтересовались, значит, у них есть идея.

— Не темни, Толька, объясни человеку, а то он спать не будет, — желая успокоить Конечного, сказал Есин. — Педали, Сережа, педали… Смотри.

Анатолий стал рядом с длинноногим Конечным, и у Сергея вытянулось лицо. Глеб с высоты своего роста посмотрел на Фадеева, хлопнул себя по лбу и закричал:

— Понял, Толя! Неужели моторяга их не укоротил? Как я мог допустить! Ротозей!

При разборе летного происшествия командир эскадрильи подробно разъяснил личному составу причину катастрофы. Федоренко не хватило длины ноги, чтобы полностью дать руль поворота на вывод, самолет продолжал штопорить, летчик увлекся выводом самолета из штопора, упустил контроль за высотой, поздно воспользовался парашютом. А началось все вроде бы с мелочей: молодой инструктор сержант Конечный, (имеющий длину ног на двадцать три сантиметра больше, чем у Федоренко, и летавший ранее на этом самолете), отодвинул педали до отказа вперед, а вернувшись из полета, не проконтролировал, чтобы они были поставлены в исходное положение. Федоренко, в свою очередь, садясь в самолет, не проверил положение педалей…

— Вот так, началось с пустяка, а закончилось гибелью летчика и потерей самолета. Помните всегда товарищи: в авиации мелочей не бывает! — заключил командир эскадрильи.

Глеб отсидел положенный срок на гауптвахте. Представ перед друзьями, хмуро сказал:

— Здорово, орлы.

— Привет, «враг народа», — съязвил Есин.

— Оставь, Сергей, я и так весь исказнился, — отмахнулся Глеб — Как увидел на похоронах жену Федоренко с детьми, они у меня из головы не выходят. Тяжело людям в глаза смотреть.

— Чтобы очистить совесть, надо соблюдать авиационные традиции: в подобных случаях летчики женятся на вдовах, — с напускной серьезностью вздохнул Есин.

Конечный замер, Фадееву показалось, что лицо Глеба, и так длинное, вытянулось еще больше.

— Но она… она старая, — попытался возразить Глеб, растерянно глядя на товарищей.

— Почему же старая?! — возмутился Сергей. — Ей всего лет двадцать пять, не больше, Только начала жить.

— Да это, я не знаю, ребята, — смущаясь, сказал Глеб, потом добавил почти шепотом: — Если так надо — я женюсь…

— Ну друг, наделал ты своими рычагами дел, — произнес укоризненно Есин. — Ладно, иди представляйся начальству по случаю возвращения с «губы».

Хорошая погода позволила раньше срока подготовить выпускной курс и провести тренировку молодых инструкторов. После напряженных трудов «шкрабы» вспомнили о том, что, кроме аэродрома и неба, есть на свете и что-то другое для души. В школу стали чаще приезжать группы артистов с концертами. Заработала самодеятельность, начались культпоходы. Однажды командир отряда капитан Богданов вызвал к себе Фадеева и вручил ему три билета.

Разыскав Есина и Конечного, Фадеев пригласил их в театр.

— Седьмой и третий ряды партера, — ахнул, взглянув в билеты Сергей. — И нам, сержантам, на такие места садиться?! Ты хоть поразмыслил бы на досуге, Толя, какая публика окажется рядом? Не дай бог еще и военные появятся! Нет, туда надо прийти во всем блеске!

Все и так знали, что Сергей аккуратист, своей внешности и форме уделяет много внимания. Фадеев тоже от старшины замечаний не имел, но всегда считал, что его внешние данные гораздо скромнее. А Сергей — русоволосый, широкоплечий, с правильными чертами лица, голубыми глазами, что и говорить красивый парень! И летная форма сидит на нем ладно, всегда отутюжена, девушки заглядываются на него…

За полчаса до начала спектакля летчики — статные, с отличной военной выправкой — появились на площади перед театром. Они сразу привлекли внимание нарядной театральной публики. Заметив это, Глеб бурно оживился и, перебрасываясь с товарищами короткими репликами, стал гоготать по всякому поводу.

— Тише, из-за тебя вместо театра в комендатуру попадем, — одергивал его Есин.

— Больше не буду! — клялся Глеб, но вскоре его смех снова разносился по площади. Такой уж был характер у Конечного.

Влившись в толпу, друзья крутили головами налево и направо, ловко отдавая честь военным, чему их в свое время заботливо обучил начальник строевой и физической подготовки. Они стали козырять с особым удовольствием, когда заметили, что на них посматривают две девушки.

— Толя, Глеб! Слева по курсу — объект, заслуживающий внимания, усилить наблюдение! — тихо сказал товарищам Сергей.

— Есть! — за обоих ответил Глеб и загоготал снова.

— Тише ты, луженая глотка! — прикрикнул на него Сергей. — Продолжайте наблюдение, изучайте объект. Распределение целей для атаки после второго захода.

Проходя вторично по кругу площади, друзья так старательно рассматривали интересующий их «объект», что смутили девушек. Те сделали попытку отвернуться, но, видно, любопытство взяло верх. Девушкам явно льстило, что к ним проявляют внимание такие бравые парни.

Проходя мимо девушек, Сергей нарочито громко декламировал стихи, Глеб бросал избитые фразы о любви, а Фадеев краснел за них обоих от режущей слух саморекламы. «Неужели именно так надо знакомиться с девушками?» — недоумевал он. То, что он видел, ему не нравилось, других приемов он не знал, поэтому молча следовал за друзьями.

Разворачиваясь для захода в новую «атаку», Есин произнес вполголоса:

— Моя — слева, черненькая, пониже ростом, а твоя, Бесконечный, та, что повыше. Толя, тебе быть на прикрытии, на случай внезапной атаки других ухажеров.

Фадеев не стал возражать, он даже обрадовался: знал, что проиграет, если начнет соревноваться с друзьями на этом поприще. Обоих он считал остроумнее себя, начитаннее, смелее в обращении. Сергей вон пишет стихи, красавец парень. Глеб — острослов, играет на гитаре, поет, высок ростом, строен, волосы какие красивые, вьющиеся. Чуть, правда, сутуловат, но в этом самолет виноват, при таком росте трудно вместиться в кабину. Так что для прикрытия друзей Анатолий подходил лучше всех, и распределение ролей прошло совершенно справедливо, решил для себя Фадеев.

Сергей ускорил шаг. Глеб, размахивая своими руками-оглоблями, двинулся за ним. Анатолий оглянулся — опасность друзьям не угрожала, и со спокойной совестью прошел мимо, наблюдая боковым зрением за «объектом» атаки и «атакующими».

Здание театра привлекло внимание сержанта необычной формой. Фадеев осмотрел его спереди и с боков — копия трактора! Сделав это открытие, Анатолий улыбнулся, повеселел и, продолжая выполнение возложенной на него задачи, держал в поле зрения «объект» и подступы к нему.

Анатолий то и дело поглядывал на часы — не пора ли? Надо бы хоть посмотреть, как выглядит театр внутри, да и места свои найти.

Заметив приближение «прикрывающего», Сергей сделал несколько шагов ему навстречу и сказал:

— Давай билеты.

Анатолий молча передал ему синие лепестки билетов, подумав про себя: «Ну и друг, с девушками даже приличия ради не познакомил».

Есин взглянул на билеты, два оставил себе, а третий вернул Фадееву. Анатолий направился было ко входу в театр, но услышал голос Глеба:

— Толя, постой! — Быстро подойдя к товарищу, Глеб взял его за руку и подвел к девушкам: — Знакомьтесь, это наш третий мушкетер, Атос Фадеев!

— Анатолий, — смущаясь, тихо поправил Фадеев.

— Вика, — пожав руку Анатолия, представилась кареглазая стройная смуглянка. Она посмотрела на Фадеева лукавым взглядом и улыбнулась.

— Шура Тропинина, — произнесла высокая красивая девушка со значком «Ворошиловский стрелок» на кофточке. Она, кажется, немного стеснялась своего высокого роста, то и дело старалась вобрать голову в плечи, сутулилась.

После очередной остроты Глеба, продолжавшего что-то рассказывать, девчата засмеялись. Анатолию показалось, что он здесь снова лишний.

— Очень приятно было познакомиться, — сказал он и удалился. С волнением входил Фадеев в театр. Сергей, оставив девушек на попечение Глеба, сопровождал друга. Он держался слегка сзади, шел уверенной походкой завзятого театрала и снисходительно подбадривал Анатолия:

— Не дрожи, ты же летчик-инструктор!

«Какой еще я инструктор? — думал про себя Фадеев, оглядываясь по сторонам. — Пока только на харчах инструкторских сижу. Будущее покажет, какие из нас получатся инструкторы…»

Друзья сдали в гардероб пилотки и направились в фойе. В толпе среди медленно прохаживающихся зрителей то и дело встречались люди в военной форме. Анатолий успел козырнуть несколько раз, когда Сергей остановил его:

— Пилотка-то в гардеробе, нечего к пустой голове руку прикладывать!

Фадеев покраснел, смутившись еще больше.

— Будь здоров, Толя, я пошел к девушкам, — немного рисуясь, сказал Есин, подведя Фадеева ко входу в партер.

— Иди, — ответил Анатолий.

Раздался звонок. Фадеев пошел искать свое место. Третий ряд, тринадцатое место — чертова дюжина…

Рассматривая зрительный зал, Анатолий увидел пробирающуюся между креслами девушку, встретился с ней взглядом и застыл в напряженной позе так дивно хороши были ее глаза, приветливые, радостные, доброжелательные! Девушка вежливо улыбнулась Фадееву и мягко произнесла: «Здравствуйте», — и села в свободное рядом с ним кресло.

— Здравствуйте! — от неожиданности громко ответил Фадеев, на что удивленно подняла брови следовавшая за девушкой русоволосая стройная женщина. Их сопровождал высокий, подтянутый, лет сорока пяти полковник с лихо закрученными усами. Фадеев растерялся окончательно, вскочил с кресла, вытянулся в струнку и еще громче произнес:

— Здравствуйте, товарищ полковник!

— Здравствуйте, товарищ сержант, — ответил военный, взглянув удивленно на Фадеева, очевидно, вспоминая, где он мог видеть человека, с которым поздоровалась его дочь. Не успел Анатолий прийти в себя, как вместо очаровательной девушки рядом с ним оказалась ее мать. На него пахнуло ароматом духов.

До этого момента Анатолий знал, пожалуй, лишь запахи степных и горных трав, знакомые ему по тем местам, где он жил прежде. Из парфюмерии только недавно стал пользоваться «Тройным» одеколоном — до этого стеснялся, да и денег не было. Увидев как-то, что у каждого инструктора в тумбочке стоит флакон с зеленоватой жидкостью, он купил себе такой же, но применял одеколон редко, потому что брился в месяц раз, да и то по настоянию Сергея.

Свет в зале погас. Поднялся занавес. Анатолий устремил взгляд на сцену, заранее ожидая чего-то необыкновенного, волшебного. Началось действие, и Фадеев сразу перенесся в тот мир, который рисовался его воображению при чтении романа. Разыгравшаяся на сцене драма так увлекла Анатолия, что он на какое-то время даже забыл, где находится. Затем краем глаза взглянул на свою соседку, красивую даму, и отодвинулся, боясь неосторожным движением задеть ее. Особенно внимательно следил за ногами: не дай бог сапогом коснуться ее туфель.

В таком напряженном состоянии он смотрел первый в своей жизни спектакль.

— Молодой человек, вы летчик? — обратился к нему в антракте полковник, приветливо вглядываясь в Анатолия.

— Так точно, летчик-инструктор, сержант Фадеев. Из Батайска!

— Такой молодой и уже инструктор?! Молодец! Приятно познакомиться. Моя фамилия Фролов, — улыбнулся полковник и, кивнув Фадееву, направился со своей семьей в фойе.

Анатолий медленно пошел к товарищам. Разговаривая с ребятами, снова увидел своих соседей, прогуливающихся в фойе. Ему очень захотелось еще раз поймать взгляд девушки. Вытянув шею, он смотрел на нее с напряженным вниманием. Девушка, словно почувствовав что-то, обернулась и мягко, по-доброму посмотрела на Анатолия. Он услышал, как гулко-гулко застучало его сердце…

Начался второй акт. Стремительно разворачивалось действие пьесы и все сильнее захватывало зрителей. Неожиданно к полковнику, пригнув голову, чтобы никому не мешать, пробрался капитан и что-то зашептал ему на ухо. Полковник тихо сказал несколько слов, и капитан вышел.

Едва в зале зажегся свет, полковник обратился к Фадееву:

— Товарищ сержант, оставляем нашу дочь Нину на ваше попечение. Если мы с Надеждой Петровной не вернемся к концу антракта, не волнуйтесь, мы придем немного позже.

— Есть, товарищ полковник! — отчеканил Анатолий, вытянувшись, как в строю, и покраснел. Полковник понимающе улыбнулся, его дама сделала едва уловимую гримасу.

Анатолий и Нина остались одни.

— Как приятно, что я познакомилась с вами, — сказала девушка. — Мне давно хотелось узнать побольше об авиации, о летчиках, но в кругу наших друзей только один летчик — полковник Кутасин.

Это имя было хорошо известно Анатолию. Прекрасный летчик и очень строгий командир, Александр Иванович Кутасин был начальником Батайской летной школы. Встреча с ним, как правило, заканчивалась замечанием, поэтому командиры и курсанты старались лишний раз не показываться полковнику на глаза.

— Простите, как прикажете вас называть? — спохватилась, прервав молчание Анатолия, Нина.

— Меня зовут Анатолий, — ответил Фадеев.

— Толя, — мягко сказала Нина, улыбнулась и продолжала разговор: — Как здорово, что вы уже инструктор! Вы учите курсантов, значит, вы настоящий летчик?

Анатолий смотрел на Нину и мучительно размышлял: сказать правду разочаруешь, соврать — сразу заметит, не будет так уважительно разговаривать… Да и не умеет он врать, сколько раз страдал из-за этого!

— До настоящего летчика мне еще далеко, — наконец сказал Фадеев.

Уловив состояние своего собеседника, Нина изменила тему разговора и спросила:

— Как вам нравится спектакль?

— «Анну Каренину» смотрю впервые, — признался Анатолий.

— Да, действительно, — сказала Нина, — есть ли у вас время по театрам ходить? Вы все летаете да летаете…

Прозвенел звонок.

— Пойдемте сядем пораньше, чтобы не беспокоить соседей, — предложил Анатолий. Нина согласно кивнула и молча пошла рядом с ним.

— Надеюсь, вы не скучали без нас? — обращаясь к Фадееву, спросил полковник.

Анатолий покраснел, снова смутился.

— Толя очень интересно рассказывал об авиации, — ответила Нина отцу.

Ее слова окончательно сконфузили Фадеева. В это время Вика, которая вместе с Сергеем и Глебом шла по фойе, поздоровалась с Ниной и ее родителями, потом представила своих спутников. Оказывается, девушки были знакомы между собой.

Третий звонок прервал беседу. Все направились в зал.

Опустившись в кресло, к своему удивлению, Анатолий вместо Надежды Петровны увидел рядом Нину и очень обрадовался этому. Понимая состояние стеснительного соседа, Нина говорила сама, смеялась, втягивая его в разговор. Но на ее вопросы Анатолий молча кивал головой или отвечал односложно. А про себя думал: «Это самая милая девушка на свете!»

После окончания спектакля Вика вместе с Шурой и летчиками снова появилась около Фроловых.

— Ну что ж, — сказал полковник, — надо, наверное, закрепить наше знакомство. Посему приглашаю всех к себе в гости. А вот когда? — Полковник ненадолго задумался, потом сказал: — Об этом я вам сообщу в ближайшее время.

Прошло не более недели после посещения театра, как Есина и Фадеева вызвали к начальнику школы.

Забыв о приглашении отца Нины, Анатолий с Сергеем перебирали в памяти театральный вечер, гадали, что же могли они натворить. По дороге Сергей «клевал» Фадеева:

— Это все из-за тебя! Не обиделась ли на тебя дочка полковника? О чем ты разговаривал с ней?

Анатолий уставился на друга, перебирая в памяти встречу с Ниной.

— Знаю, знаю, ничего путного ты сказать не мог, может, рукам волю дал? — не отставал от него Сергей.

Развязный тон красавчика возмутил Анатолия, он схватил друга за руку так, что Есин взвыл от боли и попросил пощады.

— Если еще раз будешь говорить неуважительно об этой девушке — я тебя покалечу! — в сердцах сказал Анатолий.

— Молчу, молчу! — покаянным голосом произнес Сергей, растирая руку.

Вскоре они стояли навытяжку перед начальником школы.

— Что вы натворили в Ростове? Почему вас вызывает начальник артиллерийского училища полковник Фролов? — спросил Кутасин.

— Товарищ полковник, мы не виноваты, мы познакомились в театре, скороговоркой ответил Сергей. — Фадеев с его дочерью сидел рядом, они разговаривали в антракте, и больше ничего…

— Ну ладно, не оправдывайтесь. Он звонил мне. Назавтра в гости приглашает.

— За что?! — вырвалось у Анатолия.

— «За что» — наказывают. А когда приглашают — видимо, хотят поближе познакомиться с молодыми летчиками нашей школы. Со старыми они уже давно знакомы, — улыбнулся Кутасин. — Итак, завтра суббота, отпускаю вас на два дня. В понедельник утром быть на службе.

Анатолий сразу подумал о том, где же они будут ночевать, но как задашь этот вопрос начальнику школы? И вообще, раз отпускают, задерживаться нечего!

Друзья, сияя улыбками, вышли из штаба школы.

— Ох, я и дрожал, Толька! — признался Есин.

— Я тоже, — сдержанно ответил Фадеев.

— Толя, а зачем ты туда поедешь? — вдруг вкрадчиво спросил Сергей.

— Полковник пригласил, начальник школы приказал, поэтому и поеду, ответил Фадеев.

— Ка-акой ты исполнительный! Скажи честно, околдовала тебя Нина?

Фадеев мгновенно застыл на месте. Откуда он знает об этом? А Сергей продолжал дразнить приятеля:

— Ох, Толька, какие у нее глаза! Когда мы знакомились, я взглянул и чуть в обморок не упал! Потом смотрел на нее и завидовал тебе…

На эту тему Анатолий не собирался откровенничать даже с другом. Он был убежден: то, о чем парень говорит с девушкой, другим знать необязательно. А потому и не стал продолжать разговора о Нине.

— Давай лучше подумаем, как и Глеба вытащить в Ростов, — сказал он Сергею.

3

В субботу трое юных пилотяг прибыли в Ростов-на-Дону по указанному им адресу на две минуты раньше назначенного времени. Сергей по дороге внушал друзьям, что по этикету надо приходить вовремя. Анатолий не знал этикетов, но понимал, что, если пригласили, заставлять себя ждать неудобно.

— О, здравствуйте! Вы очень аккуратны, молодые люди, это похвально, встретила их приветливой улыбкой Надежда Петровна и, протянув каждому руку, сказала: — Нина сейчас придет, она на минутку поднялась к подруге, которая живет этажом выше.

— О, здравствуйте, здравствуйте, проходите, — пригласил друзей отец Нины.

А вскоре вместе с Ниной в квартиру вошли Вика и Шура. Некоторое время молодые люди держались скованно, но постепенно освоились, почувствовали себя свободнее. Сергей, как обычно, первым завел разговор и начал рассказывать, как часто за последнее время они поднимались в воздух, как летали и какие опытные командиры учат их инструкторским навыкам.

Нина с большим интересом уточняла, что такое штопор, вираж. Ее интересовало все. Иногда она обращалась с вопросами к Фадееву. Но Анатолий не успевал рта раскрыть, как Сергей опережал его и бросал точную фразу, отвечая на вопросы Нины. Глеб, проинструктированный накануне Есиным, воздерживался от привычного проявления своих эмоций. Он молча улыбался или кивал головой, Но Анатолий видел, чего стоила ему такая сдержанность. Изредка подключались к разговору подруги Нины.

Затем компания разделилась на отдельные группы. Надежда Петровна села за пианино, иногда к ней присоединялась Нина, и они в четыре руки исполняли такие чудесные мелодии, которых Фадеев никогда ранее не слышал и названий их не знал.

В какой-то момент полковник оказался рядом с Фадеевым и вдруг пытливо спросил:

— А как вы, молодой человек, относитесь к книгам?

— Очень люблю читать! — восторженно ответил Фадеев.

— Тогда пройдемте в мой кабинет, — пригласил хозяин.

Анатолий был изумлен. Он впервые видел, что у кого-то дома могло быть так много книг.

— Товарищ полковник, как вам удалось собрать столько? — спросил он. Это же целая библиотека!

— Могу открыть тайну, Анатолий Михайлович, — так, кажется, вас величают по батюшке?

— Так, товарищ полковник! Но я не привык, чтобы меня называли по отчеству.

— А я давно привык к этому. Надеюсь, вы догадываетесь, что я был офицером еще в царской армии. Итак, раскрою вам тайну, — сказал, улыбнувшись, полковник. — После женитьбы на Надежде Петровне я получил в приданое около тысячи книг, остальные собрал сам. У меня правило: раз в неделю заходить в книжные магазины и приобретать что-то новое.

Полковник и сержант расположились в креслах. Анатолий заинтересовался ранее не виданными изданиями, задавал вопросы по военной истории, спрашивал об особенностях применения артиллерии в бою. Вопросы его были во многом наивны, но полковник отвечал на них уважительно, обстоятельно.

Беседу прервала заглянувшая в кабинет Нина:

— Папа, почему вы здесь уединились? Нам скучно! Мама велела наших летчиков чаем угостить. Мы с Викой уже стол накрываем!

Вслед за полковником Анатолий вошел в зал. Нина и Вика расставляли посуду. Ими, как дирижер, руководила хозяйка дома. Шура стояла рядом с летчиками, она внимательно слушала Сергея, как всегда много говорившего, и изредка тепло посматривала на Глеба.

За столом завязалась непринужденная беседа. Отец Нины расспрашивал летчиков, они отвечали, разговор коснулся и самого больного для парней вопроса: почему они сержанты?

— Кто же вы по положению? — обратился Дмитрий Федорович к Сергею. Средние или младшие командиры?

— Товарищ полковник, трудно сказать, кто мы, — ответил Есин. — Как инструкторы, пользуемся правами средних командиров, спрашивают с нас так же, как со среднего комсостава, форму одежды выдали командирскую, только в петличках вместо кубиков — треугольники, а до лейтенантов нам служить и служить! Мы, честно говоря, не в восторге от своего положения.

— Но это, надо полагать, решение высшего начальства? — спросил полковник.

— Очевидно, — ответил Сергей.

— А в Красной Армии приказ командира — закон для подчиненных, продолжал Дмитрий Федорович.

— Но каково нам? Мечтали быть лейтенантами, а оказались сержантами, Ходит такая поговорка: нас всасывали лейтенантами, сжимали до младших, на выхлопе оказались сержантами.

Что-то я не поняла, о чем вы сейчас сказали? — переспросила мать Нины.

— Надежда Петровна, Сергей сравнивает отношение командования к нам с работой двигателя внутреннего сгорания, где есть четыре цикла: всасывание, сжатие, рабочий ход и выхлоп, — неожиданно для себя четко ответил Анатолий.

— О, боже мой, какая я темная женщина! С вами, летчиками, можно и впросак попасть, — ответила она с лукавой улыбкой.

Нина одобрительно посмотрела на Анатолия, но он не понял этого и снова весь сжался, думая, что сказал не то и не так. Беседа продолжалась, время летело быстро и незаметно подступила пора гостям собираться в путь.

Летчики поблагодарили хозяев за гостеприимство и пригласили подруг к себе в школу, посмотреть, как им живется. Девушки проводили их до выхода, и три «мушкетера» направились домой, даже не использовав полностью увольнительную.

Как только захлопнулась дверь за бравыми сержантами, в семье начался обмен мнениями.

— Каковы ребята, Наденька? — обратился к жене Дмитрий Федорович.

— Мне очень понравился Сережа. Начитан, находчив, с хорошо поставленной речью, свободен в общении. Он произвел на меня весьма положительное впечатление, — ответила Надежда Петровна.

В это время в квартиру возвратились подружки и подключились к разговору.

— Ой, они же такие славные! — всплеснула руками Вика. — Совсем не похожи на тех, кого я знаю!

— Конечно, славные, — согласилась Надежда Петровна и, со значением взглянув на Нину, продолжала: — Сережа очень выгодно отличается от своих друзей: он общительный, внимательный, не то, что Толя, такой стеснительный бука. Глеб веселее и, видимо, неплохо образован. Да, а где Шура? — спохватилась она.

— Домой пошла, — ответила Нина, — Глеб обещал ее проводить.

— Толя, может быть, и не производит яркого впечатления, — сказал Дмитрий Федорович, — но что-то в нем есть, чем-то он подкупает. Как я понял, он не получил систематического образования, но о прочитанном судит свободно, оригинально, не с чужих слов.

Нина молчала, бросая взгляды то на мать, то на отца, потом подошла к пианино. Надежда Петровна, ничего не сказав, села с ней рядом. Полилась мажорная мелодия, а потом, не сговариваясь, они заиграли авиационный марш. Иногда в такт мелодии Нина подпевала: «Все выше, и выше, и выше…»

Как только женщины закончили играть, Дмитрий Федорович сказал:

— Хороший, боевой марш. А теперь — всем спать! Со стола посуду убирать буду я.

— Что ты, папа, неужели мы, три женщины, позволим, чтобы мужчина занимался домашним хозяйством? — весело возмутилась Нина.

Девушки быстро навели порядок в комнате, вымыли посуду, а потом устроились в уголке дивана и начали планировать, как лучше провести каникулы.

Вика училась на историко-географическом факультете, Нина мечтала стать филологом. Обе они увлекались языками, особенно Нина, в нее это вошло с молоком матери.

Сама Надежда Петровна владела в совершенстве шестью языками и Нину с детства обучала немецкому, английскому и французскому. У Нины была хорошая память, учеба ей давалась легко, а родители часто называли дочь «ходячей энциклопедией». Дмитрий Федорович иногда по-отечески журил ее:

— Ниночка, нельзя столько мусора в голове держать, ты к моим годам так загрузишь память, что она не в состоянии будет хранить даже необходимое.

— Папочка, я понимаю, — отвечала лукаво в таких случаях Нина, — но что поделаешь с моей непутевой головой, если она не забывает даже о том, что десять лет назад ты не купил мне плюшевого зайца?!

4

В это же время друзья-сержанты, представ перед старшим по общежитию, рапортовали о том, что прибыли раньше срока и без замечаний.

Через две недели они снова приехали к Фроловым. Глеб время от времени давал волю красноречию, заражая смехом всех окружающих. Строгая Надежда Петровна и та хохотала от души. Вечер пролетел незаметно, всем было очень хорошо, и летчики с сожалением покинули гостеприимный дом. Лишь одно обстоятельство начало смущать друзей: им было неясно, кто из девушек кому отдает предпочтение. Определенно, пожалуй, держалась одна Шура, она не отходила от Глеба. Было ясно, что и Глеб симпатизирует ей.

Однажды по дороге в школу Сергей не выдержал, остановил товарищей и повел разговор: — Слушай, Толя! Нина и Вика — девушки обе очень хорошие. Мы с тобой друзья, значит, надо уточнить линию поведения. У Глеба, я думаю, все ясно, а вот кто тебе нравится? За кем ты будешь ухаживать?

Анатолий не был готов к такому вопросу и, чтобы выиграть время, спросил:

— Что значит «уточнить линию поведения»? — А про себя лихорадочно думал: как же быть? Ему очень нравилась Нина. О какой «линии» может идти речь? Но как сказать об этом Сергею? Он же друг…

После некоторого раздумья Анатолий ответил:

— Сергей, наверное, это не нам решать.

— Как это не нам? — возмутился Есин. — Ты хочешь, чтобы каждая девчонка мужчиной правила? Не выйдет!

— Тогда иди и спроси Нину и свою Вику! — сказал резко Анатолий.

— То есть, как это «свою»? — ухватился за слово Сергей. — Она такая же моя, как и твоя… Ну и тихоня! Как я раньше не заметил, что ты все время будто сонный ходишь? Значит, ты в Ниночку влюблен, вон оно что! Но я должен тебе сказать, как другу, что ты производишь на Нину удручающее впечатление. Она тебя спросит о чем-нибудь, а ты пять движений губами сделаешь, прежде чем ответишь!

— Как могу, так и отвечаю, — рассердился Фадеев.

— Значит, Нину не уступишь? — уставился Есин яа Фадеева.

— Она не моя собственность, — сдержанно ответил Анатолий, — давай прекратим разговор на эту тему. Если хочешь, чтобы я тебе не мешал, езжай один и выбирай себе по душе.

— А ты не поедешь?

— Нет, — сказал, как отрезал, Анатолий.

Так и случилось, что в следующее воскресенье Сергей поехал в Ростов один, имея разрешение на целые сутки. На ночь в школу не вернулся, ночевал в Ростове.

Анатолий бесцельно бродил по городку, ждал товарища, проклинал себя. «Что ты собой представляешь? Почему встал в позу, почему не поехал?! В конце концов, Сергей тысячу раз прав, когда говорил об удручающем впечатлении: говорить не умеешь, краснеешь, а еще на что-то рассчитываешь! Какие у тебя достоинства? Что у тебя есть за душой? Преданность — и все, но достаточно ли этого для такой девушки, как Нина? И дураку ясно, что нет. Понимаешь ли ты что-нибудь в любви? Ничего. Вместо того чтобы характер показывать, шел бы лучше в библиотеку и читал книжки, может, что-нибудь и позаимствуешь у знающих людей».

Закончив очередное самоистязание, Фадеев действительно пошел в библиотеку и начал было читать, но вскоре оставил книгу. Глаза смотрели на текст, а в мыслях было совсем другое.

Сергей явился в школу на другой день, передал привет от девушек, лукаво улыбнулся и весь день изводил Анатолия разными намеками.

Фадеев ходил за Есиным как преданная собачонка. Вволю покуражившись над другом, Сергей признался наконец, сказав, что ночевал в квартире Вики.

— Я это говорю для того, чтобы у тебя разрыва сердца не произошло, добавил он. Потом, помолчав, продолжил:

— А Вика ночевала у Нины. Полдня всей компанией по Ростову бродили. Из-за тебя, остолоп этакий, мне пришлось выслушать массу упреков. Но я им не сказал, почему ты не поехал. Соврал, что ты в наряде.

— Врать-то зачем? — спросил, скрывая радость, Фадеев.

— Как же иначе оправдать твои действия? Нормальный человек не поступит так, как ты поступил…

Выдержав заслуженную вздрючку, Фадеев уединился, чтобы еще раз обдумать последние события. Он вспомнил все встречи с Ниной от первой и до последней, разобрал всё свои слова и поступки. Порой ему становилось жаль себя. Но как быть с Ниной? Где бы он ни был, что бы ни делал — он все время думает о ней. Что же с ним происходит? Если он не поедет еще раз, честно признаться — она может сказать: трус Фадеев. Что же делать?

Сколько бы он ни думал, вывод напрашивался один — надо бороться за свою судьбу. Приняв такое решение, он вначале обрадовался, а потом даже испугался. С чего же конкретно начинать борьбу за Нину? Первым долгом решил избавиться от своих недостатков. Значит, нужно больше читать, учиться говорить умно и интересно, а не отделываться жестами и короткими фразами.

Анатолий зачастил в библиотеку. Если раньше он больше занимался математикой и другими точными науками, то сейчас в его планшете появились романы, повести. Каждую свободную минуту он читал. Иногда, осмотревшись, нет ли кого поблизости, читал вслух, чтобы научиться свободнее излагать свои мысли, правильно произносить слова. Однажды к нему подошел Сергей.

— Слушай, Толька, тебе представляется возможность побывать в Ростове. Будут соревнования по классической борьбе, и тебя включили в школьную команду. Увидишь наших девушек — передай привет!

Соревнования длились три дня. Все свободное от тренировок и выступлений время Анатолий ходил около Нининого дома, вздыхал, переживал, надеялся на случайную встречу на улице, но зайти в дом не смел. На ковре он боролся со страстью и настойчивостью, будто сражался за Нину. Все удивлялись его успехам. Товарищи в перерывах говорили, что он зверски набрасывается на противника, буквально в первые же секунды подавляет его и кладет на лопатки.

— Не знаю, как это у меня получается, но хочу, чтобы наша команда выиграла, — отвечал Фадеев.

— Молодец! Если и дальше так будешь бороться, станешь чемпионом округа, — уверяли его борцы и тренеры.

В заключительный день соревнований Анатолию вручили диплом, и почти тут же к нему подошел молодцеватый, темноглазый лейтенант и представился:

— Я Алексей Высочин, брат Вики. Мы все ждем тебя, пошли!

Не успели они сделать несколько шагов, как невесть откуда выскочили Нина и Вика. Вика бросилась Фадееву на шею и поцеловала в щеку. Анатолий стал как вкопанный, пытаясь отстранить ее, и этим рассмешил Нину.

— Вика, отпусти, иначе он сознание потеряет, смотри, какой у него вид! — засмеялась Нина.

Знала бы она, что миг назад его впервые поцеловала девушка!

Нина крепко пожала руку Анатолия, поздравила с победой и сказала, что очень рада за него.

Фадеев никак не мог оторвать взгляда от ее глаз — такие они были улыбающиеся, добрые, светлые!

— Толя, а я вначале не узнала тебя, — говорила Нина, — в обычной обстановке ты на медвежонка смахиваешь, но на ковре ты барс! Ты как-то дико боролся, говорили болельщики, не так технично, как здорово!

Анатолий смутился. Сам знал, что техники маловато, болельщики правильно подметили.

— Идемте к нам, мама с папой ждут, — пригласила друзей Нина.

Фадеева отпустили на несколько часов, и вскоре вся четверка была уже у Фроловых. Анатолий доложил:

— Товарищ полковник, сержант Фадеев прибыл с соревнований.

— В ранге чемпиона, — добавила Нина. — Поздравь его, папа!

— Поздравляю! — Полковник пожал руку Анатолия.

— А где сегодня Сережа? — спросила Надежда Петровна.

— Сергей летает, Глеб уехал в строевую часть на западную границу, ответил Фадеев. — Я вот боюсь, как бы с этой борьбой не отстать от других инструкторов… Нашим однокашникам повезло, некоторые служат на западной границе, много летают и уже видели немецкие самолеты.

Немного подумав, Анатолий решительно спросил:

— Товарищ полковник, а почему немецкие самолеты летают над нашей территорией?

— О, батенька, вы задаете трудный вопрос! Летчики должны понимать, почему самолеты других государств оказываются в воздушном пространстве нашей Родины. Нужны разведывательные данные о наших войсках.

— Хватит вам о политике говорить, — обратилась к мужчинам Надежда Петровна, — садитесь-ка за стол, нужно накормить нашего чемпиона. Он, конечно, проголодался.

Взглянув на часы, Анатолий сказал с сожалением:

— Извините, пожалуйста, но мне пора уходить.

Четверо молодых людей снова вышли на улицу. До места явки Фадеева было недалеко, минут десять ходьбы. Девушки прошли вперед, а у Фадеева с Высочиным завязался свой разговор. Неожиданно раздались крики. Целая ватага парней пристала к девчатам.

Лейтенант с сержантом бросились на помощь. Высочин сгоряча крикнул хулиганам: «Прекратить! Разойтись!», но тут же ударом в висок был сбит с ног. Анатолия охватила злость. Локтем правой руки он мгновенно ударил в подбородок справа стоящему, влево наотмашь по шее второму, рванул за руку третьего и резким болевым приемом так повернул ее, что негодяй заорал благим матом, его тело обмякло, и рука хулигана повисла. На это потребовалось всего несколько секунд. Трое хулиганов были повержены, двое их спутников успели сбежать.

Вика прикладывала платок к глазу Алексея, Нина, напуганная случившимся, вся сжалась. Вокруг собралась толпа, подбежал милиционер. Откуда ни возьмись, появился патруль. В его сопровождении военные направились в комендатуру. До прибытия военного коменданта помощник на всякий случай водворил Фадеева и Высочина на гауптвахту. Лишь утром из-за отсутствия «состава преступления» Алексей и Анатолий были выпущены на свободу.

Анатолий с понурой головой прибыл в свою родную школу. Летчики уже знали, что с ним произошло. Командир отряда, похлопав Фадеева по плечу, сказал: «Молодец, так и надо». Однако от командира эскадрильи и начальника школы на первых порах Анатолию досталось. Выручил из беды звонок начальника городского отдела милиции, который поблагодарил Кутасина за хорошее воспитание сержанта. Оказывается, Фадеев своим поступком помог милиции Ростова-на-Дону в задержании опасного преступника.

Вскоре после этого случая Анатолий получил письмо от Нины. Через некоторое время случайно узнал, что Есин тоже получает письма из Ростова. «От кого и о чем пишут Сергею?» — терзался в догадках Анатолий, но обычно болтливый Сергей на этот раз не спешил делиться тайной.

Глава II

1

Наступила весна, а с ней экзаменационные хлопоты, начало полетов с курсантами. Незаметно подошел май.

На Первомайском параде в Ростове вместе с курсантами в первой колонне шли молодые инструкторы. Все знали: с трибуны на них внимательно смотрит командующий войсками округа генерал-лейтенант Иван Степанович Конев, недавно прибывший с Дальнего Востока.

Анатолий не раз слышал уважительные отзывы о нем со стороны многих командиров.

Батайская школа на параде прошла хорошо, начальник школы Кутасин был доволен.

Отпросившись у командира эскадрильи, друзья на несколько минут забежали к Фроловым, где была Вика. Ребята обменялись новостями. Фадеев пожалел, что давно не видел Дмитрия Федоровича.

— Папа перешел работать в штаб округа, забот у него прибавилось, реже бывает дома, иногда даже не ночует, — сообщила Нина.

Тоща, слушая рассказы Нины о напряженной работе ее отца, Фадеев не придал им должного значения. Лишь позже он понял, какие приближающиеся события заставляли штаб округа работать круглосуточно.

Отведенное время быстро истекло, и летчики заспешили на вокзал, пообещав девушкам вскоре навестить их. И как только им разрешили поездку в Ростов, Анатолий и Сергей снова оказались у Фроловых. Оба были радушно приняты. Надежда Петровна особенно радовалась появлению Сергея.

Сергей сразу же завладел аудиторией. Непринужденно и, как всегда, увлекательно он рассказывал о самых простых вещах. Много говорил о полетах: взлеты, посадки… Анатолию всегда казалось, что в этом нет ничего особенного. Сам Фадеев об этом просто постеснялся бы говорить как о чем-то малозначительном, но Сергей так заинтересовал всех своими рассказами, что его слушали с удовольствием.

Неожиданно раздался телефонный звонок — срочно Дмитрия Федоровича вызывали на службу. Он отсутствовал недолго, пришел веселый, радостный, немножко смущенный. Надежда Петровна, хорошо знавшая мужа, спросила:

— Свершилось?

— Да, Наденька, — ответил Дмитрий Федорович, продолжая улыбаться.

— Молодые люди, девочки! Дмитрию Федоровичу присвоено звание генерал-майора артиллерии! — торжественно провозгласила Надежда Петровна.

На мгновение все затихли, Сергей крикнул «ура!», и все бросились поздравлять Фролова.

— Дорогие мои, я зашел ненадолго, — сказал Дмитрий Федорович. Командующий приказал быстро экипироваться для представления нашим командирам.

После ухода Дмитрия Федоровича Нина предложила пойти прогуляться.

— Позвольте мне на правах хозяйки быть вашим гидом, — немного торжественно сказала она.

— Мы с Фадеевым с нетерпением ждем твоих пояснений, — ответил Есин.

— Спасибо, Сережа. Итак, город Ростов был основан…

Нина, как заправский экскурсовод, рассказывала историю города и памятных мест, мимо которых они проходили. Прогулка затянулась. Молодые люди шли по берегу Дона, когда Вика, взяв под руку Сергея, задержала его. Нина, улыбнувшись, взглядом предложила Фадееву ускорить шаг, и через несколько минут они оказались около театра имени Горького.

— Помнишь, Толенька, как мы здесь познакомились? — спросила Нина каким-то особым, ласковым голосом.

— До мельчайших подробностей помню все, — ответил Фадеев. — Рад, что судьба предоставила мне счастливый случай познакомиться здесь с вашей семьей. И знаешь, я дрожу при мысли, что вдруг лишусь возможности видеть тебя…

— Не надо об этом, Толя, — Нина коснулась его уха губами и прошептала: — Я тоже рада нашему знакомству, мне очень приятно встречаться с тобой…

Фадеев впервые услышал такие признания и растерялся. Пытался сказать что-то в ответ, но не смог. Он просто задыхался от счастья. Ему хотелось кричать на весь свет: «Я счастлив! Счастлив!» Хотел сказать: «Я люблю тебя, Нина», но слова эти не произносились. Огромное, желанное счастье так неожиданно свалилось на него, что Анатолий был не в состоянии прийти в себя. Он взволнованно вглядывался в Нину и мысленно давал ей клятву: «Я буду твоим самым преданным другом, что бы ни встретилось нам впереди…»

Но… постой, Фадеев. Куда тебя забросила фантазия? Что, собственно, случилось? Девушка сказала тебе всего два добрых слова, а ты бог весть о чем размечтался! Пусть у тебя возникло чувство, но почему ты решил, что она его разделяет? Как же быть, как стать достойным ее? Вот Сергей… Правда, Сергею далеко до Нины, у него все рассчитано на внешний эффект, а мысль тонет в многословии. Нина другая, как она хорошо говорит — мысль четкая, слова аккуратно расставлены по местам, — даже когда говорит скороговоркой, речь мелодична, заслушаешься… Так что же делать? Как сказать Нине, что любит ее, как спросить, любит ли она?

Его сумбурные размышления прервала Нина:

— Ты о чем так задумался?

— Думаю о тебе, — выпалил Анатолий. — Я так счастлив! Я рад! Я просто сам не свой! Не знаю, как быть после того, что произошло между нами!

— Между нами ничего не произошло. Ты ведешь себя вполне прилично, спокойно сказала Нина.

Фадеев замолчал, опустил голову и сник. Он-то надеялся, что в их жизни произошел крутой поворот, а по ее словам — это обычное явление. Значит, завтра она может так же говорить ласковые слова Сергею или Глебу?

Нина взяла его под руку, прижалась к плечу:

— Знаешь, мне тоже так хорошо с тобой!

Анатолий робко и неуверенно повернул Нину лицом к себе, коснулся губами полуоткрытого рта. Нина склонила голову и прошептала смущенно:

— Не надо, Толя, — и, легко высвободившись из его объятий, сказала уже совсем другим тоном: — Пойдем погуляем?

Они долго бродили по городу. Фадеев совершенно забыл о времени, а когда взглянул на часы, не поверил своим глазам и спросил тревожно:

— Нина, сколько на твоих?

Нина ахнула:

— Толька, мы опоздали, осталось двадцать минут до отхода поезда! — И побежала к станции.

Анатолий устремился за нею.

Но поезд уже ушел.

— У меня утром полеты, — заволновался Фадеев, — до городка одиннадцать километров и… Дон.

Они побежали к реке. Лодки на берегу не оказалось.

Фадеев разделся, свернул и обвязал ремнем обмундирование, прощаясь, на миг прижался к щеке девушки и пошел к воде. Нина обхватила его руками и зашептала:

— Толя, не будем рисковать, пойдем к нам, папа позвонит начальнику школы или вашему дежурному, и ты утром уедешь.

— Ниночка, не надо этого делать, иначе не только ты утратишь уважение ко мне, но и я уважать себя не смогу.

Быстро отстранив Нину, Фадеев вошел в воду, напутствуемый ее испуганным: «Сумасшедший!»

Трудновато было преодолевать реку с грузом в руке, но он добрался до противоположного берега и прокричал оттуда Нине:

— Все нормально, я уже на берегу!

— Ау! Не волнуйся! Дом рядом!

Анатолий быстренько оделся и побежал. Без пяти двенадцать он был у проходной.

— Опоздал на поезд? — сочувственно спросил дежурный.

Разгоряченное, красное, потное лицо сержанта говорило само за себя.

Утром в назначенное время Анатолий стоял в строю инструкторов, готовый к полетам. Командир отряда, уточняя очередную задачу, напомнил летчикам и о положении в мире.

— Обстановка в Европе сейчас неспокойная, — говорил он. — Германия сосредоточивает свои войска у наших, западных границ. Немецкие самолеты часто нарушают воздушную границу Советского Союза. Приближается очередной выпуск, а наши курсанты только подходят к завершению программы, хотя в этом году они должны занять места в боевом строю Советских Военно-Воздушных Сил. Интенсивность полетов в ближайшее время повысится, необходимо использовать каждую минуту стартового времени.

Через несколько минут завращались винты, заурчали моторы, засновали самолеты по аэродрому, стремясь побыстрее вырваться в небесные просторы.

Наступили самые долгие летние дни. Летали в три смены, используя все светлое время. Рабочий день довели до четырнадцати часов. Закончив полеты, курсанты вместе с техниками готовили самолеты, затем сами готовились к новым полетам, и так шесть дней в неделю.

В середине июня Анатолий получил очередное письмо от Нины.

«Здравствуй, Толенька! — писала Нина. — Рада твоим коротеньким (к сожалению) весточкам. Соскучилась, жду встречи. Если не сможешь появиться в ближайшее время, напиши, когда приехать к тебе».

Фадеев смотрел на ровные строчки красивым почерком написанных слов, и сердце его замирало от восторга. Нина! Как в ней все красиво: глаза, лицо, улыбка и… даже почерк. Какая чудесная девушка — Нина!

Он все время помнил о любимой, мечтал о новой встрече с ней. Обдумывая, как бы отпроситься у Богданова и съездить в Ростов, он понимал, что обстановка не благоприятствует этому и потребуется много усилий, чтобы отпустили в увольнительную, хотя на предстоящую субботу полетов вроде бы не планировалось.

— Сергей, давай вместе сходим к Богданову, — предложил он товарищу.

К их удивлению, командир отряда, оказывается, тонко понимал душу человеческую. Он выслушал сержантов и тут же ответил:

— Отпускаю на два часа раньше окончания рабочего дня.

В субботу, в назначенное время, начищенные и наглаженные, друзья были у Фроловых. Нина, Вика и Надежда Петровна любезно встретили Сергея, с улыбкой поздоровались с Анатолием, справились о Глебе. Появилось новое лицо Светочка Воронина. Она пришла вместе с братом Вики, Алексеем Высочиным.

Хрупкая, воздушная, стройная, она казалась березкой. Анатолий не встречал еще девушек с такой легкой, своеобразной походкой. Вскоре выяснилось, что Света — будущая балерина и учится в балетной студии. Ее голубые глаза излучали взгляд удивленно-загадочный, со всеми она была внимательна и мила, ни с кем не вступала в споры, улыбалась…

Анатолий не сразу понял, что девушка уж слишком привлекает к себе его внимание. А осознав это, испугался: не перешел ли он рамки приличий? Ведь девушка только появилась, а он уже не спускает с нее глаз.

— Здравствуйте, соколы! — бодро сказал, входя в комнату, Дмитрий Федорович. — Давно не видел вас. Как дела в небе?

— Летаем, стараемся, Дмитрий Федорович, — быстро нашелся Сергей.

— Надо, надо. Кто у вас старший по званию? Алеша? — Дмитрий Федорович обратился к Высочину: — Лейтенант, строй молодежь и выводи на улицу.

Все засуетились, забегали, выполняя приказ хозяина дома. Через полчаса автобусом молодежь добралась до парома, где уже ожидали Дмитрий Федорович с Надеждой Петровной, подъехавшие туда на машине. Светило солнце, день был теплый, ясный, дул легкий ветерок и доносил пряный аромат степных трав.

Разместившись на пароме, группа оказалась в центре внимания окружающих. И неспроста. Видного, статного генерала окружала целая свита военных и красивые молодые женщины. Надежда Петровна — в легком платье, веселая, стройная, казалась такой же юной, как веселившиеся рядом с ней девушки.

За шутками, смехом не заметили, как переправились на левый берег Дона. Прошли несколько сот метров и остановились, облюбовав местечко. Рядом плескался Дон, небольшой его залив врезался в берег, образуя косу с прекрасным песком. У самой воды рос кустарник, ива нависла над водой прекрасное место для рыбаков!

Компания расположилась на поляне. Все бросились купаться. Анатолий сразу вспомнил, как пришлось ему ночью переплывать реку, и сейчас она показалась ему очень широкой. Как же он одолел такую широту? Правда, здесь разлив, но даже если у города она в два раза уже — все равно широка. Видно, в ту ночь темнота скрадывала расстояние. Размышляя о той счастливой ночи, Фадеев медленно входил в воду. Светочка, следуя его примеру, тоже не спешила. Анатолий опять смотрел на нее и все удивлялся, ест ли она когда-нибудь? Фигурка у нее, конечно, стройная, пропорциональная, но до чего худенькая! Нина вон тоже стройная, но совсем другая. У Вики тоже ничего лишнего, но она плотная, крепкая, загорелая и очень живая. «Что удивительно, — подумал он, — совершенно разные девушки, а каждая по-своему хороша!»

Его размышления прервала Нина:

— Толя, что ты так осторожно входишь? Ныряй быстрее!

И он немедленно бултыхнулся в воду прямо с того места, где стоял. Чуть не задев носом дно, подплыл к Нине. Появилась камера от волейбольного мяча, начали играть. Дурачились до тех пор, пока Надежда Петровна не напомнила, что надо помочь Дмитрию Федоровичу в приготовлений ужина. Анатолий обрадовался случаю и со словами: «Иду помогать!» — выскочил из воды. Надежда Петровна тактично, вежливо кивнула ему. Анатолий смутно чувствовал: не лежит к нему душа Нининой матери, но что он мог поделать? Как завоевать ее сердце?

Фадеев вздохнул, забежал в кусты и, быстро натянув спортивные брюки, направился к Дмитрию Федоровичу:

— Помощник прибыл!

— Рад, — сказал генерал. — Начни с заготовки дров, на Дону это непростое дело. Учти, сырые не горят.

Предупреждение оказалось верным. Сушняка вблизи действительно не оказалось. И все-таки через несколько минут Анатолий с хорошей охапкой хвороста возвратился к костру, где Надежда Петровна взяла бразды правления в свои руки и умело руководила действиями. Все у нее получалось, и все ей повиновались.

Через некоторое время Дмитрия Федоровича пригласили снять пробу, после чего он громко объявил, что ужин готов!

— Алеша, достань-ка бутылочку «Цимлянского», — попросил Дмитрий Федорович Высочина.

— Для шампанского у нас нет бокалов, заметила Надежда Петровна.

— Наденька, зачем они нам? Из чашек будем пить, — ответил ей генерал.

Разлили шампанское. Дмитрий Федорович встал. Все приготовились слушать тост.

— Дорогие друзья! — начал он. — Какая прекрасная погода сегодня! Завтрашний день обещает быть таким же. Природа нас балует в этом году, не воспользоваться ее благами просто грешно.

Мне бы хотелось поздравить нашу молодежь с окончанием учебного года, пожелать хорошего отдыха. Но, если вдруг в эти теплые летние ночи сгустятся тучи на горизонте, придет гроза и грянет гром, не теряйте самообладания, будьте уверены в себе. Несмотря на недостаток опыта, у вас есть многое, что поможет преодолеть все невзгоды…

На мгновение воцарилась тишина.

— Дмитрий Федорович, где гроза, о которой вы сказали? — просила Светлана.

— Она идет с запада, — помедлив, ответил генерал.

Все инстинктивно повернули головы в указанную сторону, но, не заметив ничего опасного, просто улыбнулись друг другу.

— Дима, — подала голос Надежда Петровна, — не надо в такой хороший день говорить о тучах, сгущать краски. Давайте проведем наш пикник радостно и весело!

— Я этого и хочу, Наденька, — ответил генерал. — Итак, за хороший отдых! Веселья и радости вам, дорогие ребята!

Анатолий до этого дня спиртного не пил, но здесь отказаться не мог. Он сделал маленький глоток — вроде бы вкусно, второй — понравилось, по телу полилось тепло. Фадеев испугался и тут же поставил стакан, осматриваясь по сторонам. Но никто не обратил на него внимания, каждый был занят своим делом.

Вечер удался. Высочин рассказывал о забавных случаях из жизни курсантов-артиллеристов. Девочки слушали и от души смеялись. В какой-то момент и Анатолий оказался в центре внимания, его стали допрашивать с пристрастием о летных делах, воздушном просторе. Он волновался, сначала говорил сбивчиво, потом освоился, ведь речь шла о его профессии, а в ней он кое-что смыслил.

Закончив рассказ, Фадеев мысленно поблагодарил Свету — это она своими вопросами удачно направляла разговор. Он чувствовал, что и Нина довольна им. Некоторое время она сидела задумавшись, потом подняла голову.

— Смотрите, какой закат! — воскликнула она.

Удивительная картина предстала их взорам. Солнце опустилось к горизонту и, медленно погружаясь в плотную дымку, скрывалось из виду. Его лучи продолжали озарять небо, оно становилось багряным.

— Словно горит огромный пожар, — сказала задумчиво Света.

— Нынешнее лето жаркое, возможность пожара не исключена, — поддержал ее Дмитрий Федорович. Наверное, он вложил свой смысл в эту фразу, но тогда никто не обратил на нее внимания. Лишь много позже Анатолий вспомнил и эту фразу, и слова, произнесенные Дмитрием Федоровичем во время тоста.

Стемнело. Разговор затянулся, никто не заметил, как начались следующие сутки. Нина тихонько потянула Анатолия за рукав:

— Пойдем побродим по бережку!

За ними поднялись с земли остальные, разбрелись в разные стороны. Надежда Петровна бросила вслед:

— Далеко не расходитесь, пора отдыхать, чтобы завтра не пропустить восход солнца.

Все вежливо ответили согласием, но сами лишь ждали, момента, чтобы исчезнуть из-под бдительного взгляда ее глаз.

2

Еще когда сидели за ужином, Надежда Петровна нет-нет да поглядывала на Нину и Сергея. Анатолию показалось тогда, что это заметила и Вика, несколько раз он ловил на себе ее вопрошающий взгляд. Фадеев был настороже, ему хотелось объясниться с Ниной, но она не заметила его состояния. Когда они отошли от костра, Нина спросила:

— Толя, как смотрится восход солнца с высоты? — и остановилась, ожидая ответа.

— Я не могу тебе этого сказать, — ответил Фадеев. — Ночью я не летаю. Я только с гор наблюдал, когда жил там еще до летной школы, как восходит и закатывается солнце, как наступают сумерки…

— Разве ты не летал ночью? — невольно удивилась Нина. Как бы много он отдал сейчас, чтобы не слышать этого разочарования в ее голосе! Но Нина уже говорила о другом:

— Чувствуешь, песок еще горячий… Как здорово на Дону!

И стала рассказывать, чем будет заниматься летом и что они с Викой уже решили податься на Азовское море. У отца есть знакомые в Бердянске — море рядом, длинная коса с великолепным песочком…

Фадеев молча слушал Нину.

— А когда у тебя отпуск? — спросила она.

— Когда овладею самолетом и научусь учить курсантов.

Она склонила к его плечу голову, прижалась, сказала успокаивающе:

— Мы многого не знаем, многого не умеем, но у нас целая жизнь впереди. А жизнь, как говорит отец, суровая штука. Она научит. Если человек хоть немного способен ее понимать и проявит к тому желание. А ты — прирожденный летчик, так утверждают твои друзья, и это главное, в остальном освоишься постепенно.

— Но это так трудно, Нина! Чем чаще общаюсь с разными людьми, тем больше убеждаюсь в своей бездарности, — в отчаянии проговорил Анатолий.

— Замолчи! — протестующе сжала она его руку.

— Если бы ты знала, чего стоит мне это признание! Но пойми меня, взволнованно продолжал Анатолий, — я очень многого не знаю, не умею, но хочу знать и уметь все, мечтаю об этом, как заправский фантазер!

— Хорошо, что ты самокритичен и не зазнайка, как некоторые. Но если будешь и дальше рыться в своей скорбной душе, ищи для встреч другой объект. Девушки любят смелых, сильных, уверенных парней, и я — не исключение. Понял?

— Понял, — глухим голосом произнес Фадеев, кляня себя последними словами.

— Можно, я возьму тебя на руки? — спросил он.

— Зачем? — удивилась Нина. — Меня никто, кроме родителей, и то когда была маленькой, не носил на руках.

— Ниночка, позволь? — Фадеев подхватил ее на руки. Она обвила его шею руками.

— Не тяжело?!

— Нет, я готов так нести тебя всю жизнь.

Она прижалась щекой к его щеке. Чтобы не упасть, Анатолий замедлил шаг, он пылал, как в огне.

— Отпусти меня, пожалуйста, — попросила Нина. Фадеев бережно поставил ее на ноги.

Я так рада этой ночи, — зашептала Нина, — рада тому, что мы вместе, что нас не видит никто и мы можем говорить друг другу все, что захочется. В тебе есть что-то такое, что меня привлекает.

— Что именно? — с тревогой в голосе спросил Анатолий.

— Вот этого не скажу! — рассмеявшись, совсем другим тоном ответила девушка. — Я очень разболталась, пора уняться. Мои рассуждения походят на объяснение!

— Это даже хорошо, — вдруг осмелев, решительно произнес Фадеев. Знаешь, я люблю тебя…

Она прижалась губами к его щеке, затем произнесла медленно:

— Медвежонок ты неуклюжий, я тоже люблю тебя!

Фадеев медленно и осторожно поцеловал ее. Он стоял, опустив голову, и, вспомнив что-то из прочитанного в книгах, подумал, что ведь засмеет его Нина, если он встанет сейчас перед ней на колени! Но как хотелось ему в этот миг склониться перед ней! Наконец, придя в себя, он сказал:

— Эту ночь я запомню на всю жизнь.

— Смотри, начинается утро! — воскликнула Нина. — На востоке светлеет. Толя, пусть твоя жизнь будет всегда сплошное утро!

— Почему только моя?

— Просто я постеснялась сказать «наша». Мы так далеко ушли от своих, нас, наверное, уже ждут, — спохватилась Нина.

— Побежали!

Запыхавшиеся, они вернулись к своему стану последними. Надежда Петровна, взглянув на них, ничего не сказала. В ее взгляде было все, кроме одобрения.

Рассвет наступал очень быстро, светлое пятно увеличивалось и расплывалось полукругом по небу. Менялись цветовые гаммы: переливаясь из серо-синего в желтоватый, потом в золотистый, и вот над горизонтом появился кусочек солнечного диска. Он постепенно увеличивался — уже четверть, затем половина. Все выше и выше поднималось солнце. Через несколько минут весь огненный круг запылал над горизонтом.

Ночная прохлада постепенно сменялась теплом. Со стороны степи к реке потекли согретые лучами солнца легкие струйки воздуха. Все наслаждались свежестью раннего утра воскресного дня двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года.

Никто из них не подозревал, что уже начались события, которые станут крутым поворотом в жизни каждого.

В десять все сели за импровизированный стол. Опять заискрился смех, посыпались шутки. После завтрака приводили в порядок территорию лагеря, мыли посуду. Нина со Светланой ходили босиком по песку, весело разговаривая. И никто не знал о том, что эти минуты были последними мирными минутами их жизни. А пока все были радостны и счастья хватало на всех.

Все было убрано.

— Какая дружная семья! — похвалил Дмитрий Федорович. — Один начинает, и все немедленно приходят на помощь. Похвально!

— Пример со старших берем. Вы и Надежда Петровна в этом отношении для нас идеал, — моментально отреагировала Вика.

— Вика, ты неисправимая стрекоза!

— Надежда Петровна, я уже взрослая, смотрите, как тверда стою на своих ногах! — Вика подбоченилась и, незаметно для других, локтем толкнула Сергея, тот отлетел в сторону, и все рассмеялись. — Видите, какая я сильная!

— Молодец, настоящая казачка, — одобрительно сказал генерал.

— Не только казачка. Моя мама говорит, что и нашей родословной и турчанка есть.

— Вполне возможно, ибо что это за казак, который возвращался из похода без полонянки? — добавил Дмитрий Федорович. — Смешение кровей оказало на тебя благотворное влияние, смотри, какая ты красивая девочка!

— Вот видите, Надежда Петровна, какого хорошего мнения обо мне Дмитрий Федорович, а он, судя по вас, в женщинах разбирается.

— Вика, я говорю о нравственной стороне, он же говорит о твоей внешности — не путай.

— Спасибо, Надежда Петровна, я усвою все ваши уроки.

— Ах, Вика, Вика! Какой ты трудный ребенок, придется после каникул заняться твоим воспитанием, иначе в университете ты получишь за поведение низкую оценку.

— Я обязательно вам напомню об этом, Надежда Петровна… Все весело смеялись, слушая эту перепалку. Мать Нины покачала головой и отвернулась. Вика, сделав виноватое лицо, подошла к ней и смиренно произнесла:

— Простите меня, болтушку!

— Не притворяйся сиротой! Дождешься ты у меня, я скажу о твоем поведении бабушке!

Солнце поднималось все выше, от его лучей засверкали блики на тихой речной глади. Молодежь направилась к реке. Одни полезли в воду, другие стали бегать и прыгать на берегу. Надежда Петровна и Дмитрий Федорович ушли загорать.

Приближалось время обеда, когда в этом тихом уголке вдруг неожиданно для всех появился капитан из штаба округа и почему-то очень тихим голосом сказал Дмитрию Федоровичу:

— Товарищ генерал, командующий просит вас срочно прибыть в штаб.

Переминаясь с ноги на ногу, посланец, видимо, ждал вопроса, но его не последовало. Не в силах сдержать в себе огромной важности новость, капитан так же тихо сказал:

— Товарищ генерал, я не знаю точно, но говорят, началась война…

— Война? Какая война?! Почему война?! — послышались возгласы. — Кого с кем война?

— Германия напала на нас сегодня в четыре часа утра.

— Об этом объявлено официально? — строго спросил генерал.

— Официально я не слышал, — ответил капитан неуверенно, — но в штабе говорили: звонили из Одесского и Киевского военных округов и сообщили о нападении немцев. Некоторые наши города немцы уже бомбили.

— Даже так? — сурово переспросил Дмитрий Федорович. — Да, немного рановато, — ни к кому не обращаясь, сказал он затем. — Ну что ж, война есть война. Всем собираться и быстро по домам! Товарищи военные, прошу следовать за мной, потом к месту службы…

Проезжая через город, они видели, как сразу изменился его облик. Пропало царившее обычно по воскресеньям уличное оживление, приглушенно звучали голоса прохожих.

Слово «ВОЙНА» по-особому остро пронзило сознание Фадеева. Всего несколько часов назад он был самым счастливым человеком на земле. А теперь? Что же теперь будет с ним, с Ниной? Что вообще теперь будет, Одно слово — и все перевернулось в их жизни.

— Что ты так волнуешься? — спросил Есин. — Есть начальство, пусть оно думает.

— А воевать-то нам придется, — словно уже ощущая себя в огне воздушной схватки, сказал Фадеев.

Ему вдруг вспомнился Федоренко и его самолет, крутящийся в штопоре. То был учебный бой, а в настоящем… Что будет там?

Глава III

1

Шел первый месяц войны. Из газет, по радио курсанты узнавали о тяжелом положении Красной Армии. На многих участках фронта немцы прорвали оборону и мощными клиньями ворвались на территорию Прибалтийских республик, Белоруссии и Украины.

Некоторые летчики-инструкторы и даже курсанты просили отправить их на фронт, на передовую. Настойчивых добровольцев из курсантской среды урезонивали, говорили, что война, по всей вероятности, долго не продлится, а военная специальность мужчине всегда пригодится и что необходимо быстрее заканчивать программу обучения.

Бывалые техники на все это пожимали плечами и философски рассуждали:

— Все-таки летчик в воздухе лучше, чем авиационный курсант в пехоте, врага надо бить умеючи.

Начальник школы выслушал доклады командиров эскадрилий о заявлениях добровольцев и ответил:

— На фронте нужны хорошие специалисты, а не какие-то недоучки. Те, кто действительно хочет защищать Родину, должны по-настоящему осваивать профессию и готовиться к предстоящим боям.

Так и так выходило, что нужно учиться и учиться — летать, метко стрелять, вести воздушные бои.

В Батайской летной школе жизнь приняла еще более напряженный ритм. Тренировались в полетах от зари до зари. Нагрузка у летчиков и техников возросла почти вдвое.

Как-то вечером в школу к Фадееву приехала Нина.

— Папа вместе с Иваном Степановичем Коневым уехали на фронт, — сказала она.

— Ему повезло!

Нина посмотрела на Анатолия озабоченным взглядом.

«Господи, что я говорю? — спохватившись, подумал Анатолий. — Ведь человек, отвоевавший первую мировую, гражданскую, финскую, ушел на четвертую войну. Это тебе, желторотый птенец, не нюхавшему пороха, война представляется кампанией, где можно отличиться», — казнил он себя за не к месту оброненное слово.

— Прости, Нина, я не то хотел сказать…

Не обратив внимания на его слова, она все так же озабоченно, тихим голосом продолжала:

— Я приехала сказать не только об этом. Понимаешь, с мамой творится что-то неладное. Она стала странная, очень своеобразно относится к войне. Утверждает, например, что немцы — это цивилизованная, гуманная нация, которая не допустит ничего плохого, не совершит намеренного зла.

— Как она может не видеть очевидного? Ведь немцы уже разрушили Минск, бомбят другие города, зверствуют в тех местах, которые захватили. Неужели она этого не знает?

— Знает, все знает, а сама без конца цитирует Гете, Гейне, Гегеля. Я ей говорю о фашистах, а она называет меня наивной девчонкой и смеется надо мной.

Фадеев внимательно слушал Нину. Он понял, Нина приехала за поддержкой, за помощью, она верит в него, если в трудную минуту обратилась именно к нему. Анатолия это взволновало, он очень хотел помочь Нине, но что же ей посоветовать? Надежда Петровна такая образованная женщина, знает жизнь, а допускает такие опрометчивые суждения! В чем тут дело?

— Все сообщения по радио и в газетах мама комментирует по-своему, продолжала Нина. — Ты, может быть, знаешь, что у маминых предков — в каком-то третьем или седьмом колене — есть немецкая кровь? Она и раньше подчеркивала это, а сейчас особенно, — с грустью и недоумением говорила Нина.

— Отцу, наверное, трудно было с ней? — спросил Фадеев.

— У мамы характер, конечно, сложный, но они ладили, — ответила она. Папа выдержанный, добрый, очень любит маму и всегда уступает, чем в какой-то степени избаловал ее. Мама умная женщина, и она не увлекалась диктатом, но признать свою ошибку для нее всегда событие.

Мозг Анатолия лихорадочно работал, но соображения, которые приходили одно за другим, он отбрасывал, как неподходящие. Наконец решился:

— Нина, ты слишком строго судишь Надежду Петровну, может, твои выводы поспешны?

Нина опустила голову. Ей и самой так бы хотелось быть неправой в оценке поступков своей матери и получить подтверждение этому именно от него искреннего, непосредственного парня!

— Может быть, и так, Толя, — сказала Нина, немного подумав, — но суждения мамы никак не вяжутся с тем, что происходит сейчас в нашей жизни, и так отличаются от общего настроения людей!

— Но может, в этой сложной ситуации, в которой мы сейчас живем, просто ярче проявляются какие-то сложные черты ее характера? — попытался уточнить Анатолий.

— Боюсь, Толенька, что не черты характера проявляются, а убеждения, и это много хуже. Она объединяет фашистов с людьми, которые действительно являются гордостью немецкой нации.

— Да, это тяжело, — ответил Анатолий, по-настоящему входя в положение, сложившееся в доме Нины.

— Что же делать? — спросила Нина, глядя ему в глаза.

— Помоги ей разобраться в том, что творится вокруг, постарайся стать еще внимательнее к матери, не отталкивай ее резкими возражениями, убеждай, вместе обсуждайте сообщения с фронтов…

Говоря это для Нины, Фадеев удивлялся силе того чувства ненависти к врагу, которое зарождалось и крепло в нем. К врагу, так оглушительно разрушившему и его личное, фадеевское счастье.

2

— Капитан Богданов формирует эскадрилью на фронт, — сказал за завтраком Есин. — Подадим рапорт?

— Ты считаешь, что нас могут зачислить в нее? — обрадованно спросил Фадеев.

Сергей неопределенно пожал плечами. Вечером, освободившись от полетов, Фадеев подошел к командиру звена старшему лейтенанту Александровичу. Рассудительный и доброжелательный человек, он внимательно выслушал Анатолия и сказал:

— Ваши стремления, конечно, благородны. Но насколько вы будете полезны на фронте и кто будет обучать курсантов в тылу? Если вы считаете, что на фронте будете более полезны, я поддержу вас. Если же здесь вас заменить некем — я буду против.

Наутро они узнали фамилии инструкторов, отобранных для фронта. Сержантов среди них не было, только лейтенанты и младшие лейтенанты. Даже однокашник Фадеева Антонюк, всего на месяц раньше выпущенный из школы, который не отличался в летном деле, но имел звание младшего лейтенанта, и то летел на фронт! Это очень обидело Анатолия, и он решительно направился к Богданову.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться? Возьмите меня на фронт, попросил он командира отряда.

— У меня всего девять самолетов, а желающих — двадцать восемь человек, ты двадцать девятый. Я записываю всех, кто обращается с просьбой, но готовятся пока двенадцать.

— Товарищ капитан, пожалуйста, возьмите меня!

— Тринадцатым или двадцать девятым?

— Тринадцатым, — выдавил из себя Фадеев и смутился: у многих летчиков к этой цифре особое отношение.

— Это интересно! — улыбнулся Богданов. — Я подумаю.

— Можно мне завтра снова обратиться к вам?

— Не надо, продолжайте обучать курсантов. Когда приму решение, скажу.

Интенсивность учебных полетов возросла до предела. Анатолий часами не покидал кабину. Когда заканчивались полеты с курсантами, он ухитрялся лишний раз слетать сам — для отработки техники пилотирования на боевом самолете.

В один из дней Фадеева и Есина вызвал Богданов.

— С завтрашнего дня вы — кандидаты для включения в эскадрилью, отправляющуюся на фронт. Теперь все зависит от вас.

— Сколько запасных, товарищ капитан? — спросил Сергей.

— Кроме вас, трое.

— Шансов немного, но будем стараться! — ответил Сергей за обоих.

Анатолий знал, что такое запасной. Он играл в футбол, не раз выступал в роли запасного, поэтому понимал, что самая короткая дорожка, ведущая в основной состав, — это постоянные напряженные тренировки.

Утром следующего дня они начали летать вместе с «избранными». Лейтенанты посматривали на сержантов свысока, однако старания двух друзей принесли свои плоды. Есина и Фадеева зачислили в основной состав.

В ожидании отправки на фронт Фадеев написал письмо родителям и через несколько дней получил ответ. Отец писал:

«Здравствуй, сынок!

…Нападение фашистов тревожит всех советских людей, и меня как старого солдата, тоже. Одно скажу: на Русь хаживали многое, но не все уносили ноги обратно. Русь умеет защищаться, и сильна она своим единством. Если сейчас, в трудную для нашей Родины годину, все станут плечом к плечу для отпора врагу, мы выстоим и победим. Если нет, на что Гитлер и рассчитывает, нам удачи не видать. Как я понял из твоего письма, ты стремишься на фронт. В твоем возрасте и мы когда-то ходили в походы. Но сейчас отцовское сердце щемит, а материнское разрывается на части только при одной мысли, что ты скоро вступишь в смертельную схватку с фашистами. И все равно мы благословляем тебя на священную войну. Защита семьи, государства — это великая честь и почетный долг каждого мужчины!

Природа более благосклонна к мужчинам, она им предоставила возможность стяжать себе славу на поле брани, а женщинам уготовлена другая участь отрывать детей от сердца и ждать…

Уверен, ты не уклонишься от опасности и не опозоришь наши с матерью седые волосы. Но болит сердце о другом — готов ли ты к бою? Военное ремесло не только опасное, но и очень трудное. Голову сложить легко, а защитить Родину и победить врага много сложнее, Готовься, сынок, побеждать в бою…»

Фадеев дочитал письмо отца, приписку матери, двоюродной сестренки, гостившей у них, и глубоко задумался.

«Военное ремесло». Какое точное определение! В этом отец, полный георгиевский кавалер и кавалер ордена Красного Знамени, разбирается. Итак, учиться. И Анатолий снова шел к своему «ишачку», снова взлетал в голубое небо, снова и снова отрабатывал очередные элементы воздушного боя.

За два дня до отлета на фронт Анатолий отпросился у Богданова и поехал в Ростов к Нине. Увидев его, она засияла:

— Толька, я давно жду тебя! Как я рада твоему приезду!

— Раньше никак не мог, дел по горло. А где Надежа Петровна, что слышно о Дмитрии Федоровиче?

— От папы никаких вестей, — сразу помрачнела Нина, — а мама дома. Пойдем, она будет рада видеть тебя.

Анатолий подумал иное, но ничего не сказал. Постучав в дверь, они вошли в комнату Надежды Петровны.

— Здравствуй, Толя! Почему один?

Нина взяла сумку, шепнув матери и бросив на ходу Фадееву: «Я скоро вернусь», вышла.

— Сергей не смог приехать, война, двоих сразу не отпускают, — ответил Анатолий на вопрос Нининой матери.

— Война, война! Что вы знаете о войне? — с каким-то подчеркнутым пренебрежением сказала Надежда Петровна. — Смотрю на людей и удивляюсь: бросились в драку, как петухи. Надо разобраться, почему немцы пошли на нас войной. Может, мы что-то делали не так…

— Мне трудно спорить с вами, Надежда Петровна, вы — человек опытный, немецкую литературу в подлиннике читаете. Но в одном я не согласен, сдержанно начал Анатолий. — Враг напал на нашу страну, истребляет советских людей, уничтожает все, что может, а вы говорите, что надо разобраться. В чем разбираться? Кто — первый напал? Всем ясно — немцы. Пока мы будем «разбираться», немцы до Ростова дойдут.

Надежда Петровна устремила удивленный взгляд на Фадеева и, пропустив мимо ушей его доводы, продолжила:

— Немцы — это не самое страшное, вот когда свои друг в друг начнут стрелять — будет хуже.

— О чем вы говорите, Надежда Петровна?! — возмутился Анатолий.

— Посмотрим, — ответила она и тут же перевела разговор на другое: Нина каждый день ходит в военкомат и собирается поехать в Москву.

— Зачем?

— Чему-то учиться, чтобы потом уехать на фронт. Она думает, что без нее там не обойдутся!

— Сейчас вся молодежь стремится на фронт, — попытался заступиться за Нину Анатолий.

— Вы-то сами не торопитесь на передовую, занимаетесь лишь обучением тех, кто должен туда пойти.

Анатолий молча принял упрек. Она и раньше к нему не благоволила, сейчас тем более. Что делать? Сказать правду Анатолий не мог. Ответил коротко:

— Я солдат, обязан служить там, где прикажут.

— Надо Нине внушить, чтобы она прежде всего окончила университет, а это недоразумение, война, скоро закончится.

— Немцы взяли Минск, рвутся к Ленинграду и Москве, когда закончится война, говорить пока трудно.

— Все это у вас газетное. Люди стали злыми и разжигают страсти, настаивала на своем Надежда Петровна.

Как всегда, стремительной походкой вошла Нина и, не таясь от матери, села рядом с Анатолием, положила руку ему на плечо.

— Толя, как здорово, что ты сегодня здесь!

Он поднял голову и встретился взглядом с Надеждой Петровной. Возмущение, неизвестный доселе огонь, досада — все это прочел он в ее глазах, но ровный голос совершенно не соответствовал ее внутреннему состоянию.

— Нина, ты задушишь Толю, он не привык к таким нежностям.

Если бы Анатолий не видел ее глаз, он принял бы эти слова за чистую монету.

— Мамочка, в городе толпы беженцев, люди идут с узлами, мешками, по улицам гонят коров, овец… Такое творится! — начала рассказывать Нина, выкладывая из сумки покупки. Надежда Петровна перебила ее:

— Не видела. Я редко выхожу на улицу. Ты должна лучше меня все знать, сказав это, мать ушла в другую комнату.

Анатолий с Ниной уединились в кабинете отца.

— Ты правда хочешь идти на фронт? — спросил Анатолий с тревогой.

— Ты одобряешь? — Опять эти чудные глаза перед ним!

Анатолий долго смотрел на Нину, восторгаясь ее красотой: Потом спросил:

— Что ты там собираешься делать?

— Я — медсестра и скоро получу значок «Ворошиловский стрелок», горячась, ответила Нина, все так же выжидательно глядя на Анатолия.

— Вот что, — перешел Фадеев на серьезный тон. — Твое решение уйти на фронт понимаю, но воспринимаю как личную трагедию. Боюсь потерять тебя, а без тебя не представляю своей жизни. Я счастлив видеть тебя, знать, что ты существуешь, иногда думаешь обо мне…

Они помолчали, потом Нина сказала твердо:

— Я тоже люблю тебя, но на фронт я уеду.

Спустя некоторое время Надежда Петровна очень сухо пригласила их к столу. После ужина она встала и, пожелав спокойной ночи, удалилась.

Молодые люди, с трудом скрывая радость, снова забрались в самое уютное местечко квартиры — библиотеку-кабинет отца Нины и проговорили до самой зари.

Чем ближе подходил час отъезда, тем грустнее становился Анатолий. Его беспокоила судьба Нины. Он видел, как трудно Нине сейчас, как ей нужна поддержка… Сказать или не сказать? Она сидит рядом — нежная, доверчивая. На ее плечи свалилось столько невзгод: нет известий от отца с фронта, мать не понимает трагедии, которую переживает весь народ. Вряд ли Нина догадывается, что он приехал лишь попрощаться. Что делать? И почему он боится сказать, что улетает на фронт? Анатолий тихо вздохнул. Нина взглянула на него вопросительно, и Фадеев решился:

— Нина, я — улетаю на фронт. — Он хотел добавить «бить фашистов», но побоялся прослыть бахвалом. А до Нины, видно, не сразу дошел смысл сказанного. Она растерялась:

— А как же я? Когда улетаешь?

— Завтра.

— Значит, уже через несколько минут ты уедешь?! — воскликнула Нина. Толенька! Зачем эта война? — Повернув его голову к себе, она взглянула в его глаза. Крепко прижалась, быстро поцеловала Анатолия в губы, опустила голову, превратилась в беззащитную девочку. Фадеев прильнул к Нине, целуя ее, зашептал: любимая, славная… Нина хотела провести его к матери, но Анатолий удержал ее, написал короткую записку — несколько извинительных слов.

3

Приготовления закончились. Ранним утром 15 августа эскадрилья стартовала и взяла курс на запад. Девятка самолетов в рассредоточенном строю летела над украинскими полями, отливавшими золотисто-серым цветом. Анатолий с Сергеем оказались в разных звеньях. Фадеев попал в звено капитана Богданова, где, кроме него, был заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Владимир Иванович Прохоров, очень хороший летчик, серьезный, справедливый человек.

С момента взлета Фадеев летел рядом с самолетом командира эскадрильи, не обращая внимания на другие звенья, пока Богданов жестами не дал ему понять, чтобы отошел подальше и наблюдал за воздухом.

Анатолий немедленно выполнил команду, занял свое место, немного освоился и начал осматривать воздушное пространство. Он детально изучил переднюю полусферу, потом фланги, пересчитал самолеты. Прошло полчаса настойчивого поиска воздушной цели. Фадеев недоумевал, почему нет самолетов — ни своих, ни вражеских? Может, он просто их не видит? Тогда дела плохи. Он снова резко закрутил головой — влево и вправо. Врага не было видно. Где же он? Почему нет и наших самолетов?

Перед мысленным взором Анатолия предстал довоенный фотоснимок в газете, когда на воздушном параде над Кремлем проносились армады самолетов. Где они сейчас?

Впереди показалась тихая гладь реки, чуть левее, в легком дыму, просматривалось Запорожье и рядом с ним — гидроэлектростанция. Фадеев внимательно рассматривал город, знаменитый Днепрогэс. Пройдя Запорожье, комэск перестроил эскадрилью в правый пеленг. Анатолий в ту же минуту обнаружил аэродром, на который заводил своих питомцев Богданов.

Эскадрилья быстро произвела посадку. Через несколько минут после посадки послышался гул моторов, никогда ранее не слышанный Анатолием. Летчики рассмотрели на большой высоте самолет и сразу определили разведчик. Богданов, участник недавней финской войны, здесь, на прифронтовом аэродроме, преобразился. Его обычно доброжелательный взгляд стал строгим, фразы короткими, жесты — решительными.

— Чем интересуетесь, товарищи летчики? — спросил он, подходя к своим подчиненным.

— Самолет, товарищ капитан! Фашист летит, — ответил Есин.

— Нечего на него глазеть, — сказал Богданов. — Надо думать о том, чтобы ваш самолет всегда был заправлен, готов к бою, укрыт, защищен, а экипаж находился в готовности взлететь в любую минуту. С сегодняшнего дня вы уже не «шкрабы», а боевые летчики-истребители. Поэтому ответственность на вас возлагается очень высокая. Самолеты заправлены?

— Нет…

— Кто будет этим заниматься?

Летчики засуетились. Богданов взглянул на заместителя, тот опустил глаза. Комэск выпалил крепкую фразу, и летчики бросились в разные стороны исполнять приказ.

Из-за отсутствия бензозаправщика самолеты удалось заправить не сразу. Сначала их рассредоточили, замаскировали, потом подготовили к вылету. Богданов объявил очередность боевого дежурства.

— Первым заступает мое звено, затем остальные в порядке очередности. На будущее учтите: меня нет — мой заместитель несет ответственность за все дела, его нет — вступает в командование командир второго звена, если они оба отсутствуют — старший по должности или воинскому званию. Знаете, зачем прибыли?

— С фашистами воевать, товарищ капитан! — нестройно ответили бывшие «шкрабы».

— Этого мало. Не просто воевать, бить фашистов надо! А это две большие разницы, как говорят в Одессе. Для того чтобы их бить, надо, во-первых, знать, какие самолеты на вооружении у немцев.

— «Мессершмитты», «юнкерсы», «фокке-вульфы»! — послышались голоса.

— Хорошо, молодцы! — улыбаясь, похвалил комэск. — А теперь берите планшеты и рисуйте силуэты этих самолетов под разными ракурсами: спереди, сзади, сбоку, сверху, снизу, вооружение, секторы обстрела…

Летчики переглянулись, растерянно пожали плечами, затем дружно начали малевать. После обеда Богданов учинил проверку. Смотрел и качал головой: чего только не было на рисунках!

— Не плохо, а очень плохо, — резюмировал он. Летчики смеялись друг над другом. Смеялся и Богданов вместе с ними.

— Слепые котята вы, а не летчики-истребители. Воевать — это вам не по Ростову гулять и хвастаться своей летной формой. Настало время оправдывать ее. Первое звено сейчас покажет пример.

У Фадеева от страха поджилки затряслись. Его силуэты совершенно не были похожи на немецкие самолеты, Анатолий боялся, как бы именно его рисунки не продемонстрировал всем Богданов, позора не оберешься. Командир эскадрильи первым проверил своего заместителя. Тот показал штук пять рисунков. Самолеты смотрелись как настоящие, но только без секторов обстрела. Похвалив заместителя, обратился к Фадееву:

— Покажите ваше творчество.

Глядя на мазню Анатолия, сказал:

— Я надеялся увидеть другое.

Анатолий горел со стыда.

Посмотрев на силуэты, нарисованные другими летчиками, комэск сказал:

— Еще сутки даю всем для ликвидации пробелов в знании противника.

Замкомэска взял Фадеева под руку, отвел в сторону.

— Пойдем и займемся разделением труда. Испокон веков так было: один пахал, другой рыбу ловил, третий еду готовил. Вот и мы по этому, принципу будем работать. У тебя память хорошая, запоминай тактико-технические характеристики. Я буду рисовать, а ты писать, чем вооружены самолеты, отмечать сектора обстрела.

— Есть, товарищ старший лейтенант, — обрадовался Фадеев. Работа продолжалась более суток. На очередной проверке.

Богданов сделал уже меньше замечаний, дал новый срок для выполнения задания. Третьей проверкой остался доволен, даже похвалил кое-кого и дал новое задание: подготовить рисунки тактических приемов — как подходить к каждому самолету, как атаковать его, выходить из-под удара и так далее.

К вечеру второго дня Богданов собрал своих «шкрабов», напомнил еще раз, куда и зачем они прибыли, рассказал о сложившейся в районе обстановке, о предполагаемом наличии немецких войск.

«Шкрабы» слушали внимательно, не спуская глаз с комэска. Равнодушных не было, все они пришли в эскадрилью добровольно. Каждый горел желанием сразиться с врагом, но, кроме командира эскадрильи и его заместителя, никто не имел боевого опыта. Понимая это, Богданов обучал летчиков ведению боя, старался быстрее ввести их в условия и ритм фронтовой жизни.

Комэск говорил кратко, но убедительно. По ходу беседы наблюдал за подчиненными. Он знал: если его слова дошли до сознания слушателей, обязательно последуют вопросы. И он не ошибся.

Отвечая «шкрабам» на вопросы один наивнее другого, Богданов думал о том, что невидимая пропасть уже легла между летчиками мирного времени и времени военного. Он видел перед собой честных, трудолюбивых авиаторов, отличных специалистов довоенной поры, но сердце его щемило в предчувствии того, какой ценой они заплатят за науку побеждать!

Он подробно отвечал на каждый, даже самый пустяковый с виду вопрос. Потом достал из планшета карту Украины с нанесенной на нее линией фронта от Черного моря до Киева, положил перед летчиками и сказал:

— Перенесите данные на свои карты. Обратите внимание на нашу государственную границу.

Мгновение стояла мертвая тишина. Затем кто-то из летчиков выдохнул:

— Вот это да! Куда маханули фашисты!

Проводя линию фронта на своей карте, Фадеев с горечью подумал: о Кривого Рога и Николаева рукой подать, а эти города уже у немцев.

Первые два дня эскадрилья была «ничейной», потом обрела сразу нескольких хозяев — командира полка, комдива и комкора. Все одновременно командовали ею. Бывало, что вечером Богданов получал одно распоряжение, а утром поступало, новое, противоположное первому. Бедный комэск не знал, когда чей приказ выполнять. Да и эскадрилья была просто не в состоянии одновременно выполнять все задания. Командиры ругали комэска и грозили отдать его под трибунал.

Продумав создавшееся положение, Богданов приказал заместителю записывать все приказы, получаемые в течение суток. После очередного нагоняя он доложил командиру корпуса перечень полученных заданий и расчет сил и средств эскадрильи. Комкор внимательно просмотрел представленные документы, покачал головой и улыбнулся невесело:

— Тут полка мало, нужна целая дивизия. Ну а что делать-то? У нас больше никого нет под руками, поэтому все валим на вас.

Но это, конечно, непорядок. Ладно, берегите людей. А вопрос о подчинении вашей эскадрильи мы продумаем.

Вскоре в эскадрилью прибыл капитан Виктор Иосифович Давыдов — высокий, широкоплечий, энергичный. Его полк, воевавший на И-16, потерял много самолетов, и сейчас девятка Богданова была для него очень кстати.

4

В конце третьей декады августа передовые немецкие части подошли близко к аэродрому, и полк был вынужден перебазироваться на полевой аэродром северо-восточнее Запорожья.

Фадеев к этому времени уже несколько раз был «крещен» в воздушных боях. Ему пока везло, отделывался несколькими пробоинами в фюзеляже, которые сам же и заклеивал.

Более месяца летчики эскадрильи воевали без технического состава. Наконец на полевой аэродром прибыли техники, механики, оружейники.

Заместитель командира эскадрильи на очередном построении расставил всех по экипажам. Техником самолета Фадеева назначили воентехника второго ранга Сажина, мотористом — сержанта Карпченко.

Техник самолета посматривал на своего командира экипажа, сержанта, свысока. Фадеева это огорчало. «Вот что значит воинское звание, — не раз говорил себе Анатолий. — Техник самолета — средний комсостав, а ты младший, как и твой моторист. Какой же ты командир для воентехника второго ранга? Когда подходят к тебе мотористы, оружейники, то у техника самолета спрашивают разрешения обратиться к командиру экипажа. И тоже правы, действуют по уставу. Обидно, конечно, но сейчас идет война, и надо думать о том, чтобы самолет всегда был готов к вылету, это главное».

За такими мыслями и застала его в один из дней команда: «По самолетам!» Взлетела вся девятка. Несмотря на то что почти все самолеты уже имели пробоины, удача пока сопутствовала эскадрилье.

Через несколько минут слева впереди летчики увидели большую группу бомбардировщиков противника, идущую выше на встречном курсе. «Ишачки» ринулись к ней, но быстро набрать высоту и догнать «юнкерсы» не удалось. Богданов решил набирать высоту на параллельных курсах. Пока гнались за немцами, ушло время, вдали на горизонте показалось Азовское море. Видимо, фашисты намеревались бомбить Мариуполь. В это время позади эскадрильи Богданова появилась четверка «мессершмиттов», затем подошла еще пара.

Анатолию все время казалось, что немцев больше, он даже дважды их пересчитывал. В ходе разгоревшегося воздушного боя «ишачки» закрутились в клубке, опытные фашистские истребители встретили достойный отпор, но как только командир второго звена, один из опытнейших инструкторов Батайской школы, погнался за проскочившей вверх парой «мессеров», потерял скорость и начал вводить самолет в разворот, его тут же настигла пулеметная очередь противника. Если бы он бросил машину вниз, мог бы остаться живым, но для этого нужно было видеть противника, он же его не видел. Видели другие летчики, но не могли помочь товарищу.

Анатолий с чувством вины и горечи проводил взглядом горящую машину. Злоба на врага охватила его, он снова ринулся в гущу схватки. Бой продолжался. Шесть немецких самолетов постоянно атаковали восемь наших экипажей. Задымил второй наш самолет, вскоре пошел к земле третий.

Вот они и сравнялись числом: «ишачков» осталось тоже шесть.

Анатолий крутился вокруг Богданова, но ни разу не выстрелил, не было верного момента, чтобы нажать гашетку. Вихрь воздушного боя стал таким стремительным, что уже трудно было различить, где свои, где чужие. Анатолий едва успевал занимать свое место в строю, порой ему казалось, что он мешает ведущему.

Немцы действовали умело, всюду успевали и были неуязвимы, но сработали опыт и мастерство Богданова. На крутом развороте, поймав в прицел «мессер», капитан прошил его длинной очередью. Фашистский самолет загорелся. Это была первая победа «шкрабовской» эскадрильи!

Истребители противника взметнулись вверх и, сделав доворот, легли на обратный курс. Сбитый самолет или нехватка горючего, а скорее всего завершение главной задачи — связать боем эскадрилью советских истребителей, послужило для них сигналом для отхода.

Капитан Богданов подал знак на сбор. Анатолий приблизился к ведущему, боясь потерять его из вида, так как не мог определить, где находится и куда надо лететь. При подходе к аэродрому два самолета приземлились на поле. Комэск, не обращая на них внимания, шел дальше. В чем дело? Почему он не реагирует, удивлялся Фадеев. Когда произвели посадку на аэродроме, техник, осмотрев самолет Фадеева, произнес растерянно:

— Баки пустые. Как же вы летели, товарищ командир?

Тогда лишь Анатолий понял, почему капитан не стал кружиться над приземлившимися самолетами: горючее, видимо, было у всех на исходе.

Летчики, сразу собрались вместе, заместитель командира эскадрильи подошел к Анатолию и крепко пожал руку.

— Спасибо, ты меня здорово выручил! Молодец!

— Товарищ старший лейтенант, так я даже не стрелял.

— Неважно. Главное, ты немцу не дал стрелять.

— Я видел, как тебя фриц полоснул! А когда отбивал атаку «мессершмитта» на старшего лейтенанта, твой самолет был весь в огне, — взволнованно сказал летчик второго звена, находясь еще под впечатлением от недавнего боя.

— Я не заметил этого огня, и пробоин в моем самолете нет, — ответил Анатолий.

— Неужели? — удивился летчик. — А я подумал, что он тебя собьет наверняка.

У Анатолия от этих слов пробежал холодок по спине. «Трусишь, брат? Крепись!» — сказал он себе и вспомнил недавно прочитанное изречение одного полководца древности: «Что дрожишь, скелет? Ты бы еще больше дрожал, если бы знал, куда я тебя поведу». Мудрое изречение. Дрожали и раньше. Значит, главное — в умении преодолевать страх.

— Разбор боя будет позже, — объявил комэск и пошел к командиру полка.

Давыдов строго отчитал Богданова за исход боя. Капитан не оправдывался, только повторял «есть» или молчал.

— Собирайте эскадрилью и в поход за самолетами, чтобы завтра восемь машин было в строю! — приказал командир полка.

И тут началась работа. Неимоверными усилиями инженера эскадрильи при участии всего летного состава к обеду следующего дня восьмерка действительно была в строю.

Закончив вместе с техниками подготовку самолетов, летчики собрались здесь же, на поле. Богданов раскрыл планшет, где у него лежал исписанный лист бумаги, и начал разбор. Он изложил ход и результат боя.

— Итог — не в нашу пользу. Много ошибок допустили, — сказал комэск и детально разобрал каждую, указал на недостатки в действиях летчиков, говорил о преимуществах в тактике и технике врага.

Впервые Анатолий с Сергеем услышали, что «ишачок» наш против «мессершмитта» — «не та» машина.

Заканчивая разбор, Богданов сказал:

— Лучших самолетов у нас нет, и никто сейчас не даст нам даже таких. Но Родину защищать надо. Отнеситесь серьезно к моим советам. Не думайте, что я вам на все случаи жизни дал рекомендации. Могут быть всякие ситуации, и надо стараться в каждой находить лучшее решение. На «ишаках» мы еще повоюем и не одного «мессера» собьем, но пока мы остаемся «шкрабами». Умеем пилотировать, но не умеем драться. Нам обязательно надо научиться драться. В каждом бою необходимо стремиться к превышению над противником. Запас высоты — один из главных факторов, обеспечивающих успех в бою…

5

— Где ты пропадала так долго? — спросила Надежда Петровна, — Я уже начала беспокоиться.

— Ездила навестить Анатолия, думала, застану его, но он уже улетел на фронт, — ответили Нина.

— Я должна с тобой поговорить серьезно, — помолчав, сказала Надежда Петровна. — Фадеев не нравится мне, он скрытный, себе на уме! Иногда кажется увальнем, но это, по-моему, маска. Посмотри, Сергей — совсем другой человек.

— Мама, извини, но я не хочу больше разговаривать на эту тему.

— Не хочешь слушать правду? Боже, как ты слепа! Открой глаза и посмотри, пока не поздно!

— Я все отлично вижу. Идет война, и надо думать о защите Родины, а не о выборе спутников жизни.

— Поверь, война скоро кончится, опять наладится жизнь. И мне бы хотелось видеть тебя надежно устроенной.

— Не об этом сейчас забота, мама.

— Что вы все о Родине да о войне? Много войн было и прошло. Семья же существовала и будет существовать вечно, и перешагнуть через нее — это не значит совершить подвиг. Думай о Родине, но не забывай о себе… Сергей тоже улетел?

— Кажется, да.

— Почему «кажется»? Неужели он тебя совершенно не интересует, человек, который лучше твоего избранника во всех отношениях?

— Ты совсем не знаешь Анатолия.

— Я, слава богу, пятый десяток живу на свете и разбираюсь в людях.

— Мама, оставим этот разговор, — сказала Нина и ушла в кабинет отца.

Дни тянулись томительные, тревожные. Писем от отца и Анатолия не было, по радио каждый день сообщали нерадостные вести. Отчаянно противоборствуя превосходящим силам захватчиков, наши войска отходили на восток, поливая кровью каждую пядь оставляемой родной земли.

6

После разбора Сергей с Анатолием отошли в сторону и волнуясь заговорили о только что проведенном бое. Такой жаркий бой с «мессершмиттами» они проводили впервые. Сергей даже похвалился — почти весь боекомплект расстрелял. Анатолию хвалиться было нечем.

— Ты не стрелял? — удивился Сергей. — Тоже мне, летчик-истребитель. Стрелять надо, авось какая-нибудь пуля да попадет!

Анатолий не стал спорить с товарищем. Возможно, Сергей и прав, но на «авось» рассчитывать Фадеев не любил. С детства отец учил его: если хочешь что-то сделать, обдумай хорошенько, подготовься основательно и не отступай до тех пор, пока не закончишь.

Вспоминая минувший бой, Фадеев задумался над многообразием мгновенно меняющейся воздушной обстановки обширным арсеналом тактических приемов, применяемых немцами. Во всей кажущейся неразберихе боя просматривались определенные закономерности. На память пришли последние спортивные состязания, тогда он хорошо знал приемы, которые мог применять его противник, находил контрмеры и за счет увеличения темпа борьбы добивался победы. В воздушном бою свои особенности. Кроме профессиональных знаний и умения, должны быть у летчика боевая смекалка и мгновенная реакция на неожиданные действия противника. Сложна наука воздушного боя. Но ею надо овладеть!

На следующий день рано утром стало известно, что немецкие войска прорвали нашу оборону, их передовые части заняли железнодорожную станцию Пологи и движутся на восток. Командир полка, оценив обстановку, доложил командиру дивизии и, получив разрешение, перебазировал полк на новый аэродром.

В течение первой половины октября полк продолжая выполнение боевой задачи, часто менял места расположения. Технический состав еле успевал за полком. Едва они прибывали на новый аэродром, как следовала очередная команда на перебазирование. В середине октября летчики приземлились на площадке восточнее Матвеева Кургана.

Однажды вечером, закончив разбор очередного вылета, Богданов приказал:

— Сейчас — спать! Назавтра — быть готовым к бою!

Назавтра. Эх, знать бы заранее про это «завтра»!

Это был черный день в жизни эскадрильи. Бой во многом походил на предыдущие, только немецких бомбардировщиков было больше и шли они волнами одна за другой.

Богданов привел своих питомцев в разгар боя, который уже вела первая эскадрилья. Начало сложилось удачно. Комэск с первой же атаки сбил «юнкерс», потом поджег «мессершмитт». «Ишачки» дрались отчаянно. Но подошла еще одна волна «юнкерсов» в сопровождении большой группы истребителей, и вот тут-то как град посыпались «ишачки» на землю. Горит один наш самолет, прыгает летчик с парашютом со второго, отвесно, с дымом летит к земле третий…

7

Снаряды «мессершмитта» пронзили «ишачок», мотор заглох, и самолет вошел в правую спираль. Сергей незамедлительно покинул его. В спешке, не осмотревшись, быстро дернул кольцо парашюта, и лишь по счастливой случайности раскрывшийся купол не был задет оставленным самолетом стремительно снижавшимся к земле. Через несколько секунд Сергей оказался в кольце «мессершмиттов». Плавно развернувшись, фашистские самолеты прошли близко-близко, рассматривая жертву и, очевидно, обдумывая: сразу отправить его на тот свет или помучить. Сергей был абсолютно беспомощен перед ними. Он слышал, как натужно ревут моторы И-16, и, поневоле наблюдая за боем со стороны, видел, что силы неравные, что наши машины уступают немецким, особенно при маневрировании в вертикальной плоскости.

С тревогой наблюдая за парой «мессеров», Есин заметил тройку «ишаков», крутящихся в невероятнейшем смерче. Это была командирская тройка, Сергей по почерку узнал капитана Богданова — это он всегда так виртуозно и толково ведет бой. Рядом с Богдановым его заместитель, тоже опытный летчик, третий Толька, да, его друг также не уступает бывалым воздушным бойцам! Как здорово он держится — будто привязан к ведущему, надежно прикрывая его.

Пара «мессершмиттов», сделав разворот, как бы нехотя, на малой скорости приближалась к Есину — значит, решили доконать его. Сергей крепко сжав руками стропы парашюта, обреченно смотрел на самолеты врага. Приближаясь, они очень быстро увеличивались в размерах. Носовая часть ведущего «мессера» все росла и росла, надвигаясь на Сергея. Мурашки побежали по его телу. Он инстинктивно задергал ногами, пытаясь раскачать парашют, чтобы помешать фашистам вести при цельный огонь. Сергей понимал, что эти действия малоэффективны, но в страхе ничего более путного не придумал. «Мессеры» были совсем близко, наверняка они уже берут его в прицел, подумал Есин. Что делать?! Вот и кончилась твоя жизнь, Сергей…

Есин схватил правой рукой несколько парашютных строп и резко потянул к себе. В это же мгновение почувствовал запах гари — одна стропа, перебитая осколком снаряда, повисла. Летит следующая трасса — это бьет ведомый, но снаряды прошли чуть в стороне. Сколько же до земли? Не меньше тысячи метров. «И зачем я так быстро раскрыл парашют? — подумал Сергей. — Опыта нет! Всего два раза прыгал с У-2, да и то в спокойной обстановке. А здесь бой». Есин взглянул на землю и испугался: а вдруг немцы и там? Как жаль погибать вот таким беспомощным!

И тут в поле зрения Сергея попал «ишачок», отвесно, с дымом пикирующий к земле. Наверное, пилот убит. Кто же это? Он не смог проследить падения самолета, снова появились «мессершмитты». Выполнив боевой разворот, они пошли на Есина со снижением. Сергея охватил страх, все, последние секунды, сейчас его прошьет огненная трасса, и все…

В этот момент от командирской тройки отделился самолет и стремительно понесся наперерез «мессершмиттам». Резким разворотом он подставил себя под снаряды, заслонив парашютиста, потом сбавил скорость, пролетая рядом с Сергеем. Ошибки быть не могло — Фадеев, это его бортовой номер! «Толька, друг!» — во все горло заорал Сергей.

«И как в этой невероятной суматохе и немыслимой круговерти он увидел, что я в беде? — подумал Есин. — Вот она — взаимная выручка!»

«Мессершмитты», испугавшись столкновения с самолетом Фадеева, мгновенно отвалили. Сергей облегченно вздохнул, но тут появилась вторая немецкая пара и снова обстреляла парашютиста. Одна очередь прошла слева, другая — справа. Увидев «ишачка», мешающего им, «мессеры» набросились на Фадеева. Четверка «мессеров», образовав, кольцо, «клевала» Анатолия с разных сторон…

8

Анатолий крутил самолет то влево, то вправо, бросал вверх, вниз, а фашисты били и били по нему. Вот легкая пулеметная дробь прошла по левому крылу. Фадеев проверил работу рулей — вроде все в порядке, самолет управляем, но не успел увернуться от второй пулеметной очереди. Опять же по левому крылу. Самолет накренился, во Фадеев продолжал драться. Следующая очередь забарабанила по бронеспинке. Анатолию показалось, что вот-вот пули пробьют ее, прошьют его тело, и тогда он рухнет вниз, как тот «ишачок»…

…Погасив купол парашюта, Есин быстро освободился от привязных ремней, выхватил пистолет и упал на землю, озираясь по сторонам, готовый к отражению опасности. Но вокруг было тихо.

Сергей взглянул на небо, там продолжался неравный бой. Четверка «мессершмиттов», зажав в огненное кольцо Фадеева, поливала огнем его самолет. Неотрывно следя за израненным самолетом Анатолия, Сергей понял: Фадеев с трудом управляет И-16 и, наверное, ранен. Через несколько секунд услышал перебои в работе мотора. «Сейчас его добьют, погибнет из-за меня», подумал Сергей, и в это же мгновение самолет Фадеева закрутился в штопоре.

…Анатолий быстро поставил рули на вывод из штопора. «Ишачок» помедлил, задрожал, словно не по нраву ему пришлось решение хозяина, но, повинуясь воле летчика, прекратил вращение, медленно перешел в пике. Фадеев вывел самолет из штопора, осмотрелся. Бой наверху продолжался. Что делать? Лететь на аэродром или возвращаться в бой? На такой машине еле-еле добраться бы до своего аэродрома. Но там, наверху, дерутся с врагом товарищи.

И тут он вспомнил о Нине. Снова перед ним ее глаза — милые, добрые, все понимающие. Глаза человека, который всюду незримо рядом, который поддерживает в решающую минуту. За что бы ни брался, что бы ни делал, Анатолий всегда мысленно обращался к Нине и сейчас не мог допустить ни малейшего послабления себе. Нет, на аэродром не пойдет, он пойдет в бой! «Если погибну, то честно, у всех на виду», — подумал Фадеев и потянул ручку на себя и пошел с набором высоты туда, где дралась тройка «ишачков».

Самолет сильно кренило влево, Фадеев не успел подойти к товарищам, как, атакованный сверху «мессерами», получил пробоину в правую плоскость. Ему повезло, самолет все-таки выровнялся, хотя стал еще менее управляемым. «Мессеры» взмыли вверх. Провожая их взглядом, Анатолий снова увидел «ишачков», дерущихся с парой «мессершмиттов». Он довернул самолет в их направлении и продолжил набор высоты. Мотор грелся, чихал и фыркал. Анатолий увидел знакомый силуэт в кабине — Богданов! Комэск энергично махнул крыльями. Фадеев ответил покачиванием своих крыльев и повалился на правое крыло. С трудом выровнял самолет, пристроился к Богданову. Снова закрутилась карусель. В азарте боя он совершенно забыл о страхе, на израненном «ишачке» кидался на врага как зверь. Его атаки порой достигали цели. Он понял: сейчас боеприпасы экономить не стоит, все равно подобру-поздорову из этого боя не выйти. Не успел он подумать об этом, как огненная трасса прошла через плоскость и один снаряд попал в мотор. Мощность резко упала. Анатолий еле удерживал самолет в горизонтальном полете. О маневре и думать было нечего. Фадеев сжался в комок, невольно ожидая, когда очередной снаряд пронзит его самолет. Влево разворачиваться нельзя — левое крыло как решето. Попытался отвернуться вправо — сильная тряска. И как только «ишачок» еще держится? Фадеев оглянулся назад — стабилизатор его самолета был изрешечен не хуже крыльев.

Он осторожно повернул самолет в направлении аэродрома. Рядом летели два «ишачка» — Богданов и его заместитель. Анатолий понял, что бой кончился. Фадеев шел впереди, его командиры сзади, в роли телохранителей. Наконец Анатолий увидел впереди аэродром, попытался выпустить шасси — не удалось. Он сделал третий разворот, но в это время остановился мотор. Самолет стремительно пошел к земле и, не дотянув метров двести до посадочных знаков, коснулся земли, прополз немного на брюхе и остановился. Выскочив из кабины, Анатолий взглянул на своего надежного «коня» и испугался. «Ишачок» был изранен так, что через фюзеляж было видно насквозь, как через дыры в заборе у плохого хозяина. Фадеев удивился: как же он летел? Позже, ремонтируя его самолет, техники насчитали около семидесяти пробоин.

Из восьми летчиков, вылетевших на боевое задание, в тот день возвратились лишь четверо. Двое скорее всего погибли в горящих самолетах. Один выбросился на парашюте, его судьба пока была неизвестна. Ведомый командир третьего звена сел в пяти километрах от аэродрома.

Богданов снял шлем и, словно отряхивая пыль, ударил, им по голенищу сапога.

— Дружка хотел выручить? — спросил он Анатолия.

— Товарищ капитан, я хотел посмотреть…

— И что увидел?

Анатолий опустил глаза.

— Не судите его так строго, командир, кто не допускает ошибок? — вмешался заместитель командира эскадрильи.

— Ошибка ошибке рознь, Владимир Иванович, — ответил Богданов. — Ему уже ошибки допускать негоже. Два месяца как воюет. Разве обязательно учиться на своих ошибках? Мы все самолеты потеряем, если каждый будет так учиться. Из-за ошибок сейчас кровь льется рекой. Немцы оказались здесь тоже потому, что кто-то допустил ошибку, и таких оказалось немало, в том числе и мы с вами. Сколько раз разглагольствовали на собраниях о том, что надо готовиться к войне?! Приводили цитаты из выступлений наркома обороны, что будем бить врага на его территории. Помните эти слова?

— Да…

— Теперь сопоставьте: где мы воюем и чья кровь больше льется.

Анатолий сгорал от стыда. Взглянул на заместителя комэска — тот тоже неловко чувствовал себя.

— Почему так произошло? — продолжал Богданов. — Да потому, что за лозунгами, цитатами, словами не последовали дела. За безделье, равнодушие к исполнению своего гражданского и воинского долга по защите Отечества строго не спрашивали. Мы в летной школе стрелять и вести воздушные бои даже инструкторов не научили. Технику, оружие и тактику противника не изучали толком, поэтому за два месяца войны всего-навсего сбили четыре плюгавых фашиста, а у нас целую эскадрилью как корова языком слизала.

— Товарищ командир, половину эскадрильи, — попытался поправить Прохоров.

— Вы, Владимир Иванович, и этот утиль за самолет считаете? — показал рукой Богданов на И-16 Фадеева. — Из него самолета не сделаешь. Одному богу известно, как Фадеев на нем прилетел. Хорошо хоть ума хватило шасси не выпускать, а то бы сразу в штопор свернулся.

Анатолий хотел сказать, что он как раз пытался выпустить шасси, но решил промолчать, чтобы не подливать масла в огонь. «Сколько же я в этот день наделал ошибок! — подумал Анатолий и сам себе ответил: — Много».

— Продумай, Фадеев, ошибки свои и своих друзей и накрепко запомни: за них очень дорогой ценой приходится расплачиваться не только нам самим, продолжал Богданов. — За наши ошибки Родина расплачивается кровью народной. Мы с вами улетим, а советские люди останутся здесь, в чьи руки они попадут? К фашистам, которые глумиться над ними будут.

Анатолий, слушая командира, даже не пытался оправдываться. Горячие слова капитана разоружили его, каждое слово попадало в цель.

Богданов сделал еще несколько замечаний, потом присед на землю, потер виски и, взглянув на Фадеева, улыбнулся усталой улыбкой.

Анатолий еще никогда не видел Богданова таким. Весь разбор был построен на нем, на Фадееве, и это было справедливо, потому что из оставшихся в живых именно он. Фадеев, наделал больше всего ошибок в бою. Те, кто погиб, заплатили за свои ошибки самой дорогой ценой, жизнью, он лишь получил внушение, правда, он стал еще и «безлошадным», но все равно можно считать, что легко отделался.

Как только Богданов отошел в сторону, Прохоров, повернувшись к Фадееву, сказал:

— Держишься в воздухе хорошо. И Есина прикрыл, чтобы фашисты не расстреляли его в воздухе, — правильно!

— Тяжело было, товарищ старший лейтенант, все-таки друга сбили.

— Кому легко? Ты думаешь, Богданову легко? Надеюсь, твой друг тоже почувствовал, что война — серьезное дело. Прав командир полка, когда упрекал Богданова в том, что эскадрилье везло, беда стороной обходила. Мы и успокоились. А кое-кто зазнался. Вот и не выдержали в трудной схватке. Но не в удаче дело, а в нас. Верно говорил Богданов, мы не были готовы к войне и, самое главное, ненавидеть врага не научились. Запомни, Фадеев: надо учиться ненавидеть врага. Без ненависти его не победишь. Но одного чувства, конечно, мало, нужно и большое умение воевать.

Глава IV

1

— Надежда Петровна! — с порога застрочила Вика. — Я была в университете. В комитете комсомола сказали, что на днях мы тоже поедем на фронт!

— Как на фронт? Зачем? Что ты говоришь, Виктория, одумайся!

— Да, поедем на фронт, рыть окопы. «Все комсомольцы — на оборонительные сооружения!» — это лозунг нашего райкома.

— Я что-то не припомню, чтобы когда-нибудь женщины рыли окопы. Это мужское, если хочешь, солдатское дело. Я не пущу вас, — сказала Фролова-старшая.

— Надежда Петровна, как это вы не пустите, когда этого требует обстановка?

— Какая обстановка?

— Ну как же? Немцы уже перешли через Днепр, скоро будут здесь!

— Ну и что же?

— Как «что же», Надежда Петровна! Что вы говорите!

— Я знаю, что говорю, — как всегда, ровным голосом ответила Надежда Петровна.

— Вика, пойдем на улицу, — позвала подругу Нина.

Как только они оказались за порогом квартиры, Нина попросила:

— Слушай, повтори толком, что ты сказала маме?

— Собираются отряды самообороны, чтобы помочь Красной Армии защищать город, — взволнованно говорила Вика. — Первым делом они едут рыть противотанковые рвы.

— Тогда срочно в райком комсомола! — сказала Нина. — Необходимо узнать порядок отъезда!

В райкоме комсомола их включили в списки добровольцев, объяснили, когда и где собирается отряд самообороны, какие взять с собой вещи, одежду, запас продуктов. Полные новых впечатлений, девушки вышли из райкома.

— Давай зайдем к Шуре Тропининой, — предложила Нина — позовем ее, может быть, и она захочет поехать с нашим отрядом.

— Она в трауре сейчас.

— Что случилось?

— Прислали письмо из части. Глеб не вернулся с боевого задания.

Они шли молча. У Шуры дома никого не оказалось. Подруги оставили записку и направились домой, обсуждая по дороге свои девичьи дела.

— Тебе Фадеев пишет? — спросила Вика.

— Вчера получила первое письмо, — ответила Нина и поинтересовалась: — А тебе Сергей?

— Два прислал.

— В стихах?

— Есть и стихи, но больше пишет о воздушных боях. Я так боюсь за него!

— Да, им нелегко! Мы многого не знаем. Но когда фашисты летают над нашими городами, я тревожусь не столько за себя, сколько за Толю, Сергея… Ведь они каждый день в небе сталкиваются с немцами!

— Вот бы увидеть наших ребят в небе, хоть одним глазком!

— Фантазерка ты, Вика!.. А вообще я тоже об этом мечтаю!

Едва они переступили порог, Надежда Петровна приступила к допросу с пристрастием, и трудно сказать, чем бы закончился этот разговор, если бы не появился отец Вики.

— Здравствуйте, Надежда Петровна! — Галантно раскланиваясь и пожимая протянутую руку, Иван Григорьевич задал вопрос: — Не у вас ли мой пострел?

— Здравствуйте! Где же ей быть? Намутила воды, подбила Нину, и сейчас они собираются «на фронт» — рыть окопы!

— С ума сошли девчонки!

— Я тоже так думаю.

— Ох, доберусь я до нее! Никаких окопов! Завтра из города отправляется последний эшелон наших рабочих с семьями. Поедем на восток. Немцы переправились через Днепр, глядишь, скоро на подворье будут.

— Зачем же тогда рыть окопы?

— Окопы рыть надо. Землю нашу от фашистов защищать надо. Но завод наш за Урал эвакуируется. С директором завода я договорился, он нам на три семьи половину теплушки отводит.

Надежда Петровна удивленно посмотрела на него.

— О чем вы говорите? Что значит — эвакуироваться? А квартира, библиотека, вещи? Куда все это девать? Не оставлять же на произвол судьбы?

— Надежда Петровна, не о квартире и вещах сейчас следует, беспокоиться, о жизни надо думать! Немцы придут, нас с вами уничтожат в первую очередь. Меня как старого большевика, вас как жену генерала Красной Армии.

— Вы уверены, что они действительно расстреливают жен командиров Красной Армии?

— В первую очередь коммунистов, комиссаров, генералов, потом их жен…

— Они этого не сделают, они культурные люди!

— Разве вы не читаете газет, не слушаете радио, Надежда Петровна?

— Это пропаганда, она ведется для воспитания ненависти у солдат.

После этих слов Нина выскочила из кабинета и, обращаясь к матери, заговорила возмущенно:

— Мама, неужели ты не видишь, что фашисты несут с собой смерть? Не от хорошей жизни тысячи людей уходят на восток. Ты посмотри, что происходит в городе!

Викина мама и бабушка должны были ехать с эшелоном, Вика же воспротивилась, пообещала приехать к родителям позже. Перед самым отъездом взбунтовалась и бабушка.

— Никуда я не поеду, останусь дома с внучкой, — заявила она.

Уговоры не помогли. Иван Григорьевич, прощаясь, обнял мать. Вике сказал: «Приезжай поскорее, неслух» — и, расстроенный, вышел из дома.

Проводив эшелон, девушки возвращались домой. Они решили ночевать у Нины и попытаться еще раз поговорить с Надеждой Петровной. Открыв дверь квартиры, Нина неожиданно увидела перед собой улыбающуюся молодую, красивую женщину.

— Тетя Эльза! — обрадованно воскликнула Нина. — Какими судьбами, откуда?

— Отдыхали в Крыму, началась война, пытались вернуться к себе в Таллин, но мужа направили в Севастополь. Он принял корабль. Я жила на берегу, а он то в походах, то на рейде. Неделю назад вернулся из осажденной Одессы, убедил меня уехать из Севастополя, потому что его корабль тоже будет находиться теперь в другом месте. Вот я и приехала к вам. Куда же мне еще деваться?

— Если бы вы знали, как я рада! — сказала Нина. — Вика и я завтра уедем рыть противотанковые рвы. А вы останетесь с мамой, ей не будет без нас так одиноко.

Надежда Петровна накрыла стол и попросила Вику:

— Сходи пригласи свою бабушку.

Через несколько минут в квартире появилась седая, небольшого роста женщина с живыми, когда-то черными глазами, подтянутая и шустрая. Это была бабушка Вики — Елизавета Петровна. Все вместе прошли в столовую. Старушка окинула взглядом стол, улыбнулась.

— Люблю, Наденька, у тебя посидеть, полакомиться. Ты у нас большой мастер по этой части.

— Спасибо, Елизавета Петровна, за добрые слова. — Надежда Петровна любила, когда к ним заходила эта с виду простая, но такая мудрая женщина. К ее словам прислушивались, она умела постоять за себя, но и других понапрасну не давала в обиду.

— Где же наши девушки-ласточки? — спросила Елизавета Петровна.

— В кабинете, готовятся к отъезду.

— Молодцы девчонки, на доброе дело идут.

Надежда Петровна, хотя в душе и не была согласна с Елизаветой Петровной, ничего не сказала.

— Мама, мы готовы, — заявила Нина, появившись в столовой.

Подруги уселись по одну сторону стола, Эльза с бабушкой — по другую, а хозяйка дома заняла свой, как любил говорить Дмитрий Федорович, командный пункт.

— Угощайтесь, пожалуйста, — пригласила она. — К сожалению, это все, что осталось от старых запасов. Даже вина не могу подать сегодня.

— И не надо, Наденька. И в добрую-то пору пить его без дела ни к чему, а сейчас тем более, — успокоила ее старушка.

— Но ведь у нас гостья, Елизавета Петровна. Как же без вина?

— Я думаю, она не осудит. Верно, дочка?

Эльза мило улыбнулась и кивнула в знак согласия.

— А мы с вами, Наденька, и с вами, Эльзушка, завтра, как уедут девочки, давайте займемся заготовкой продуктов — предложила Елизавета Петровна.

— Разве не будет системы снабжения? — снова удивилась Фролова.

— Я, Наденька, твердо убеждена: немцы будут нас не снабжать, а грабить, — заявила Елизавета Петровна. — Никакая война без грабежа не бывает, — пояснила она. — Вспомните, сколько банд всяких было в гражданскую войну — кто хотел, тот и грабил. А сейчас на нас такие супостаты идут! Завтра встанем пораньше — и на базар. Люди уезжают, продукты за полцены можно купить. Если денег не хватит, выменяем на какие-нибудь вещи.

Надежда Петровна переглянулась с сестрой, но спорить не стала. А старушка все приговаривала:

— Добрая ты хозяйка, Наденька, вкуснота-то какая! Елизавета Петровна, несмотря на преклонный возраст, была крепкой женщиной, с отменным пищеварением. Она любила поболтать и поесть. Хорошая наследственность, природный юмор и правильный образ жизни оказали на нее самое благотворное влияние. С разговорами и воспоминаниями ужин затянулся допоздна, женщины на время забыли о войне, но… завыли сирены; захлопали зенитки за окном, и это вернуло их к суровой действительности.

— Воздушная тревога, Надя! — испуганно воскликнула Эльза.

— Не бойся, дорогая. Самолеты много раз летали над городом, но бомбежек не было, им не до нас.

— Как знать? В Севастополе мы на животе все мостовые исползали. Застанет в пути бомбежка, бомбы рвутся, здания рушатся — куда деваться? Падаешь на землю и в ужасе ползешь под разрывами бомб, пока не укроешься где-нибудь. Бравада может дорого обойтись. Давай лучше спустимся в бомбоубежище!

— Пусть девочки сбегают и узнают, что и как. Я думаю, нам нечего волноваться, — ответила Надежда Петровна.

Нина с Викой мгновенно выскочили из-за стола и понеслись на улицу. Около их дома, задрав головы вверх, стояли люди и оживленно перебрасывались фразами:

— Летит, летит, смотрите! — раздалось несколько голосов. Нина всматривалась в темное неприветливое небо, и ей стало не по себе. Там враг, с ним надо бороться. Может быть, как раз сейчас это выпало и на долю Анатолия…

В темной густоте неба пропал, но затем снова мелькнул, освещенный прожекторами, стервятник. Неистово заговорили зенитки. «Сейчас собьют, наверняка собьют, — подумала Нина. — Так и надо, хорошо, если собьют!»

Но блестящая металлическая точка все реже и реже возникала в лучах прожекторов, потом и вовсе исчезла. Подруги, разочарованные, вернулись домой.

— Загуляли вы что-то, мы уж успели и сухарей насушить, — упрекнула их Елизавета Петровна.

Нина взволнованно заговорила о том, как прожектора ловили немецкий самолет, и неожиданно замолчала, снова вернувшись к своим мыслям об Анатолии. Никто ни о чем не спрашивал, наступила тишина. Первой ее нарушила Елизавета Петровна.

— Ну, спасибо, Наденька, пошла я, — сказала она.

Вика последовала за ней, но скоро вернулась, прихватив с собою кое-что из вещей нужных на завтра. Девушки быстро убрали стол и вымыли посуду.

Утром все поднялись рано. Нина внимательно слушала последние наставления матери. Прощаясь, девушка прижалась губами к материнской щеке. Господи, что с ней будет, если в город войдут немцы?!

По взгляду, слегка отсутствующему, по напряженной, скованной походке Нина поняла, как тяжело переживает мать этот отъезд, и, нарушив сложившийся в семье обычай, крепко поцеловала ее в губы, уткнулась в плечо. Мать и дочь на мгновение застыли от нахлынувших переживаний, потом Надежда Петровна положила руки на плечи дочери и тихо сказала, глядя ей прямо в глаза:

— Возвращайся скорее!

— Постараемся, мама, — грустным голосом, тихо ответила Нина.

2

Осмотревшись по сторонам, Есин бросился было к догоравшему невдалеке самолету. Это был не его самолет. Но возможно, летчик еще жив и ему можно помочь. Добежать Сергей не успел, самолет взорвался. Сергей упал на землю и быстро пополз. Когда перестали рваться снаряды, он подошел к остаткам самолета, снял шлем, отдавая воинскую почесть боевому другу. Кто он? Может быть, это командир Сергея, а может быть, кто-то другой — определить было невозможно.

Сергей стоял, созерцая молча то, что осталось от одного из «шкрабов». Есин словно окаменел. Из этого состояния его вывела подъехавшая полуторка с красноармейцами.

— Здравствуйте, товарищ летчик! — сказал один из красноармейцев. Просто здорово, что вам удалось выбраться живым из этой кутерьмы, мы боялись, что фашисты вас расстреляют в воздухе. Благодарите того, кто помог вам…

— Да, и поэтому, я жив. А вот этот неизвестный друг погиб.

— Кто он?

— Не знаю. Даже номера самолета не узнать, сгорел.

— Летчик, наверное, был убит в воздухе, — предположил один из красноармейцев.

— Кто знает, — ответил Есин.

Капитан, командир батальона, тепло обнял Сергея, восхищаясь мужеством наших летчиков, и сказал, что подобного боя ему не приходилось видеть с самого начала войны — как ни наседали «мессершмитты» на наших, они не покидали поля боя.

— А что, разве раньше бывали случаи, когда с поля боя уходили? — поинтересовался Сергей.

— Бывали, мы уж тут насмотрелись с земли на воздушные бои. У кого кишка тонка — вильнет хвостом и в сторону. Другой же остается. Немцы его настигают, он отбивается, бедняга, качается с крыла на крыло. Но разве одному совладать со стаей? Фашисты налетают как бешеные собаки и рвут по кусочку до тех пор, пока шкуру не спустят. Когда ребята подружней, артельно дерутся — фашист не особенно храбр. Зубы скалит, а укусить боится.

— Ясно, — произнес Сергей, немного озадаченный таким суждением. С земли действительно все хорошо видно.

— Скажи, сержант, что это за сигнал такой? — Капитан развел руки в стороны и замахал ими.

— Это сигнал: «Внимание!»

— Сбор, значит? А некоторые летчики, наоборот, удирают.

— Кому умирать хочется? — сказал стоящий рядом седоусый старшина. Жизнь-то один раз дается.

— Верно. Но бросать товарищей в беде — самое последнее дело, — твердо произнес комбат.

— Товарищ капитан, подбросьте меня до своих, — попросил Есин.

— Туда и обратно часа три езды. Машина у меня одна… Сергей закурил и хотел уже трогаться в путь пешком, но в это время где-то километрах в двух от того места, где они находились, началась перестрелка.

— Давай быстро на КП, — махнул рукой капитан, и вскоре они уже были возле небольшой, наспех вырытой землянки.

Темп стрельбы нарастал. Чуткое ухо Сергея сквозь беспорядочную трескотню винтовок улавливало отдельные гулкие выстрелы, напоминающие звук самолетной пушки.

Подбежавший старшина доложил:

— Идет немецкая моторизованная колонна в сопровождении роты танков. Фашисты напоролись на наше боевое охранение и потеряли два танка. Пэтээровцы подожгли.

Это означало, что предстоит бой. Капитан, сосредоточенно оглядывая окрестности, видимо, прикидывал, как лучше использовать для укрытия кустарники и невысокие бугры.

— Колонна разворачивается, она будет атаковать нас или обходить с флангов, — сказал он Сергею. — Бой будет тяжелым.

Держись поближе ко мне. Зря в пекло не суйся. До темноты продержимся. А там ночь-матка — кругом гладко…

Начали посвистывать пули.

— Эй, авиация! — крикнул кто-то из ближнего окопа. — Чего стоишь? Это тебе не учение, а война! Ползи к нам!

Сергей пополз в ту сторону, откуда раздался голос.

— Чего ты там красовался, жить надоело? — спросил усатый старший политрук и добавил: — Пуля не разбирает, летчик ты или пехотинец, попался на пути — она и прошьет тебя.

— Где немцы, товарищ старший политрук? — спросил Сергей.

— Вон видишь маленькие холмики, откуда дымок периодически появляется? Сергей посмотрел туда и ничего не увидел. «Интересный бой: стреляют, а никого не видно», — подумал он. В это же время послышался отдаленный тяжелый гул, где-то позади окопа разорвался снаряд.

— Начинается… — произнес, ни к кому не обращаясь, старший политрук.

После первого разрыва снаряда последовал второй, третий. Откуда-то ответила пушка, которой Сергей не видел. Началась перестрелка.

На горизонте появились вражеские танки, потом бронетранспортеры. Тяжело рыча, они медленно приближались. За ними небольшими цепями бежали немцы, стреляя на ходу из автоматов.

Огонь усиливался. От дыма и пыли, поднятых разрывами снарядов, видимость стала ухудшаться. Старший политрук вначале держался спокойно, потом начал нервничать. Внутренне сжался и Сергей. Три танка и пять бронетранспортеров появились на пригорке и направились на залегших в окопах бойцов стрелкового батальона.

Чем ближе подходили танки, тем чаще капитан подзывал к себе старшего политрука. После каждой команды он, озираясь по сторонам, ловко маневрируя и бурча проклятия в адрес фашистов, быстро полз по-пластунски на КП. Возвратившись очередной раз от комбата, сообщил:

— Немцы получили подкрепление — около батальона пехоты, три танка и с десяток бронетранспортеров.

— А у нас сколько? — с тревогой спросил Сергей.

— От нашего батальона остались рожки да ножки, людей чуть побольше сотни да три сорокапятки, — ответил старший политрук.

Над окопом просвистел снаряд. Есин инстинктивно втянул голову в плечи, плотно прижался к брустверу. Придя в себя, увидел, как с нарастающей скоростью танки мчатся в их сторону. Стреляли пушки, ПТР, нарастал гул боя. Сергей, подобрав винтовку убитого красноармейца, стрелял, перебегая с одного места на другое. Иногда до него долетал голос капитана, руководившего боем, но разобрать слов Сергей не мог.

— Ура! — закричал Есин, когда — увидел, что загорелся один танк, потом сразу два бронетранспортера.

Враг был на расстоянии 200 метров. И вот уже один из танков, стремительно вырвавшись вперед, понесся прямо на окоп, где вместе с бойцами находился Сергей. Навстречу танку полетели пули, гранаты, но железная машина продолжала стремительно приближаться.

Послышались крики, ругательства, бойцы каждый по-своему изливали ненависть к захватчикам. До окопа оставалось менее ста метров, когда старший политрук перевалился через бруствер и со связкой гранат в руке пополз навстречу бронированной махине. Преодолевая страх, Сергей выглядывал из окопа, его захватила борьба человека с железным чудовищем.

Перед лицом старшего политрука взвились султанчики пыли от немецких пуль.

— Почему он не бросает?! — вырвалось у Сергея.

Никто не ответил. Старший политрук, извиваясь как уж, упрямо полз к танку. Оставалось метров двадцать.

— Бросай! — крикнул стоявший рядом с Сергеем старшина. — Раздавит он тебя сейчас! Бросай!

Сергей, забыв об опасности, высунулся из окопа. Никто не понимал, почему медлит старший политрук. Расстояние между ним и танком быстро уменьшалось.

— Полетела!.. — выдохнул старшина, будто освободившись от тяжелого груза, и в это мгновение Есин увидел взрыв и клубы черного дыма. Танк загорелся и замер.

Прогрохотали почти одновременно три выстрела сорокапяток, и снова два факела взметнулись к небу — загорелся еще один танк и бронетранспортер. Гитлеровцы, бежавшие за танками, мгновенно залегли. Успех окрылил обороняющихся. Еще несколько красноармейцев с гранатами поползли в сторону танков, и вскоре густо задымила, а потом воспламенилась еще одна машина, потом два бронетранспортера.

С криком «ура!» красноармейцы бросились в контратаку. Сергей, тоже крича «ура!», побежал за ними. Отбив первую атаку, горсточка бойцов во главе со старшим политруком возвратилась в окопы.

— Комиссар, зря под пули не лезь, — деловито заметил ему комбат. — У нас забот впереди еще много.

Старший политрук, весь под впечатлением совсем недавнего поединка с танком, сгоряча поспешил оправдать свои действия:

— А как же быть в этих условиях?

— Командовать надо, руководить, мы для этого поставлены. Не везде нужно самому лезть.

— Ну а если…

— Значит, грош нам с тобой, цена, если бойцы не будут выполнять наши команды!

— Я понимаю. Но так хотелось самому вцепиться в горло фашисту!

— Так-так! Спасибо за честное признание. Думаешь, мне этого не хочется? — спросил комбат и добавил строго: — Помни, что на войне у каждого свое место.

Противно и тоненько свистя, пролетела и взорвалась невдалеке мина. Не отрывая от глаз бинокля, капитан следил за возобновившейся атакой немцев, прикидывал расстояние.

— Огня без команды не открывать! — приказал он. Фашистские танки снова неслись к окопам.

— На скорости хотят проскочить, понятно, — произнес капитан. Осталось триста, двести пятьдесят метров, и только тогда зычным голосом капитан скомандовал:

— Сорокапяткам — огонь!

Почти в ту же секунду, как показалось Сергею, один за другим прогремели выстрелы, вспыхнули и заметались по полю два подбитых танка, оставляя за собой клубы черного дыма, но остальные продолжали двигаться вперед.

— ПТР — огонь! Сорокапяткам — огонь! — командовал капитан.

Раздались выстрелы противотанковых пушек и ружей, взметнулись вверх еще три очага пожара. Захлебнулась и вторая атака немцев. Но за ней через несколько минут последовала третья, четвертая… Батальон таял на глазах. Сергей обзавелся уже немецким автоматом и двумя гранатами. Бросив одну из них, чуть не погубил старшину, но тому, видимо, и так суждено было погибнуть. При очередной атаке фашистов, тяжело раненный, он из последних сил бросился с гранатой под танк и ценой своей жизни остановил движение стальной машины.

Несмотря на потери, гитлеровцы наступали и наступали на горстку оставшихся в живых храбрецов.

— Скорей бы ночь, — взглянув на небо и отирая со лба грязные капли пота, сказал комбат.

— Солнце уже заходит, — отозвался Сергей и, по привычке взглянув на часы, добавил: — Минут через сорок стемнеет.

— Не продержимся мы сорок минут. Боеприпасов у нас нет больше, — сказал комбат. — А немцы сейчас снова будут атаковать.

Сергей встретился с ним взглядом и понял, что действительно надвигается развязка. Гитлеровцы не заставили себя ждать. Уже хорошо виден их очередной строй: впереди два танка, потом пятерка бронетранспортеров, пехотинцы.

— Товарищ капитан, нужно стрелять, почему наши не стреляют? — заволновался Сергей.

— Пушки и ПТР разбиты, у красноармейцев вряд ли осталось и по одному патрону. Вся надежда на штык, — ответил комбат.

Сергей оцепенел…

Немцы приближались.

— Танки и бронетранспортеры пропустить! На пехоту — в штыки! — громко крикнул комбат. Его команду передали по окопам. — Ну что, летчик, вот это и есть наш «последний и решительный», — негромкие слова комбата вывели Сергея из оцепенения.

Просвистели над головами пули, напомнили Есину — держись! Сергей уже различал отдельные детали немецких танков и бронетранспортеров. Оставалось тридцать, двадцать, десять, пять метров… Есин весь сжался и медленно опустился на дно окопа. Почти в то же мгновение над ним пронесся лязг гусениц. Кругом потемнело, и на Сергея обвалом посыпалась земля, все сильнее давя на него сверху. И не было сил не уступить этой тяжести, лишь инстинктивно он закрывал руками лицо…

3

С большой группой женщин Вика и Нина приехали в район, где возводились оборонительные сооружения. Тысячи людей были заняты земляными работами. Одни земли в сторону от обозначившегося уже противотанкового рва. Прямой линией он разрезал степное пространство и пропал где-то вдали, у горизонта. И может быть, от того, что подруги увидели наглядно это горе войны — оторванных от дома детей, от любимых и домашнего уюта женщин, надрывающихся на тяжелой мужской работе, Нина и Вика, пожалуй, впервые по-настоящему почувствовали, какая великая беда вошла в их собственную жизнь, в жизнь этих женщин, всей страны.

Подошел прораб, показал, где можно сложить сумки и авоськи, потом повел к сложенной неподалеку горе «орудий производства». Получив деревянные носилки и брезентовые рукавицы, Нина и Вика безропотно включились в четкий ритм общего труда, такого необходимого для защиты их родного города.

Работали долго. Комья свежевырытой земли час от часу становились все неподъемнее, ручки носилок, грубые и неудобные, уже к обеду натерли на ладонях кровавые мозоли. Ноги подкашивались от усталости, скользили по влажной земле, носилки чуть ли не до земли оттягивали руки, но Нина и Вика понимали, что и остальным женщинам не легче. Они терпеливо сносили боль, втайне мечтая лишь об одном — скорее бы приблизился вечер, скорее бы наступила спасительная темнота, когда можно будет свалиться на землю и дать себе отдых.

Они рыли рвы. Нормы были большие, земля жесткая, выпавший в эти дни дождь лишь намочил поверхность, а на глубине земля была твердой, как гранит, и не поддавалась лопатам. Руки многих девушек, редко в жизни державшие лопаты, к концу второго дня работы, с непривычки оказались в кровавых мозолях. Нина и Вика ходили с перевязанными руками. Сердобольные подружки и малознакомые тетеньки колдовали над ними, предлагая смазать маслом, кремом… Одна старушка, пришедшая навестить внучку из соседнего села советовала мочой — она очень хорошо помогает. Одни воспринимали, как должное, другие хмурились и отходили бормоча про себя — «старуха из ума выжила»; третьи — рады случаю позубоскалить и передохнуть минутку, другую, с нарочито серьезным видом просили объяснить подробности добывания мочи и приемы лечения.

— Скажи, бабуся, какая моча полезнее, женская или мужская, утренняя или вечерняя? — обратилась к ней дородная женщина по имени Степанида.

— Да что ты, баба, балагуришь, я дело говорю. Это тебе не молоко парное. Там утрешник лучше, жирнее.

— Может быть и здесь так? — с серьезным видом спросила Стеша.

Бабуся подозрительно взглянула на допрашивающую ее женщину и, не уловив подвоха, продолжала:

— Может быть и так, но все равно моча пользительна, только смазывай почаще.

— Бабуся, во что набирать, прямо в пригоршни? — спросила молодая бойкая бабенка.

— Тьфу, бесстыдница, побоялась бы бога, смеяться над старым человеком, — ответила старушка.

Ожидавшие острого момента женщины разразились громовым смехом. Молоденькие девчонки хихикали, краснея, шепча что-то друг-другу на ухо.

— Тише, бабы, командир идет, — предупредила Степанида.

— Как раз кстати, надо попросить его, чтобы он открыл свой вентиль и отпустил нам этого снадобья на несколько процедур, — произнесла бойкая бабенка.

— На много ли его хватит? — спросила рыжая красотка.

— Да он мужик молодой, вроде бы ничего, может за себя постоять, высказала свое мнение бойкая бабенка.

— Смотря с кем, попади к такой как Стешка, может и одной процедуры будет достаточно, — произнесла рыжеволосая.

— Хватит вам, блудницы, дети кругом, их бы постыдились, — попыталась угомонить русоволосая, степенная женщина.

— Их сейчас в школе этому обучают, потом они практику проходят, — не сдавалась ражая красотка…

— Как дела, как норма выработки? — спросил старший.

— Насчет выработки все хорошо, но выручки никакой, — сказала Стеша.

— Вы о чем? — спросил капитан.

— Любое дело должно оплачиваться, — ответила Степанида. И снова хохот разразился вокруг. Смеясь, каждый думал о своем. Капитан стоял, не понимая в чем дело, но потом, посмотрев в одни и другие лукавые глаза женщин, понял и расхохотался.

— Будет и это, наступит темнота…

Поздно вечером, прижавшись плотнее друг к другу, все они забылись тяжелым сном. Очнулись на рассвете от тревожного крика: «Самолет! Самолет!»

Он летел на большой высоте. Женщины стали гадать, наш это самолет или не наш. А кто-то взялся объяснять, что у немцев, мол, такая тактика: их самолеты-разведчики ночью летят на восток, а рано утром возвращаются, потому что боятся наших «ястребков». Получалось поэтому, тот, что летит, — это наш.

Серия бомб, поднявших черные фонтаны земли метрах всего в двухстах, прервала эти пояснения. Одни бросились бежать в разные стороны, другие запричитали: — Господи, да что же с нами будет!

Одна из женщин, крупная, ладно сложенная, — все уже знали, что зовут ее Степанида, — первой пришла в себя. Как настоящий командир она громко крикнула:

— Хватит выть, трусихи! Пора за дело приниматься!

Ее уверенный голос и деловой призыв подействовали на людей успокаивающе. Бойцы трудового фронта взбодрились, начали переговариваться между собой сначала робко, смущенно улыбаясь, потом свободнее, отрешаясь от недавнего страха.

— Плохой из тебя знаток, подружка, — сказала русоволосая женщина той, которая объясняла про немцев. Та сконфузилась, отошла в сторону и быстро растворилась в толпе.

Через несколько часов над, работающими пролетела большая группа самолетов с черными крестами на фюзеляжах.

— Воздух! — закричал капитан, руководивший работами. Женщины попрыгали в отрываемый ими самими ров. Вскоре невдалеке послышались глухие взрывы.

— Опять бомбят, гады! — с ненавистью произнесла Степанида.

4

Фадеев, как всегда, задумавшись, шел к своему самолету, как вдруг увидел невдалеке знакомую фигуру. Неужели это его старый друг — Бесконечный? Анатолий ускорил шаг. Чем ближе он подходил, тем больше был уверен в своем предположении. Конечно же, это Глеб! Правда, внешний вид друга мог смутить любого. От былой опрятности не осталось и следа. Глеб был одет в какие-то лохмотья. «Да Глеб ли это?» — усомнился было Анатолий. Но вот их глаза встретились, и сомнения отпали.

— Толька, Горец, это ты?! — обрадовано крикнул Глеб и с распростертыми оглоблями своих длинных рук двинулся навстречу Фадееву, разметая пыль широченными шароварами. Было заметно, что прежний их владелец был под стать Глебу по росту, но значительно упитаннее. Каждая штанина могла бы прикрыть собой фюзеляж «ишачка», развеселившись, подумал Анатолий.

Конечный обхватил ручищами Фадеева, затормошил:

— Откуда? Как?

Друзья засыпали друг друга вопросами, каждый хотел скорее получить ответ и перебивал другого. Наконец успокоились, и разговор принял осмысленный характер.

— Прибыл я на границу в декабре прошлого года, — рассказывал Глеб. Там все орлы, а я — воробей. Пришлось наверстывать упущенное. Работал на земле и в воздухе до седьмого пота. К лету только обрел крылья, но тут началась война. Первый день — страшно вспомнить! Немцы застали полк в лагерях. А ведь полчище было будь здоров! Пять эскадрилий, и все полнокровные! Из одного полка можно было дивизию современную сформировать. А на рассвете, когда немцы ударили по аэродрому, трех эскадрилий как не бывало! Командир полка с комиссаром посмотрели на это, сели в самолеты — и в небо, мстить. Сбили их «мессеры» прямо над аэродромом, сгорели они на наших глазах. Тогда полк возглавил Давыдов — мужик энергичный, рассудительный и смелый. Он к вечеру перебазировал остатки полка километров на пятьдесят к востоку. Техники и летчики-«безлошадники» добирались пехом десять часов. В мирное время, сам знаешь, в поход никого не выгонишь, а тут, брат, шли форсированным маршем.

— Ты сам-то где был? — перебил его Анатолий.

— Я перелетел. Давыдов молодец, кто самолет сохранил, он ни у кого не отобрал, даже командиры эскадрилий, потерявшие свои самолеты, шли пешком. Он говорил: «Самолет — твой конь, потерял — иди в пешем строю или добывай на стороне».

— Где же они могли найти самолеты?

— Находили, Толя! Паника была неимоверная, кое-где исправные самолеты без горючего бросали. А наши ребята, воспользовавшись неразберихой, подбирали самолеты. Так и пробавлялись все лето.

— Да как же так можно?

— Ох, Толя, на войне и не такое бывает!

Фадеев слушал Конечного; кое в чем он сомневался, очень уж необычные вещи рассказывал Глеб. А тот продолжал:

— Так отходили до Винницы, потом нас перебросили под Кривой Рог, затем перелетели в Днепропетровск, вот там меня и «сняли» в одном воздушном бою.

— Как это случилось?

— Очень просто, сам виноват — разинул варежку. Пока очи пялил на сбитый немецкий самолет, «мессер» полоснул меня сзади. Представляешь — град пуль, дым, пыль, загорелся мотор, я еле успел сигануть. Это с моей-то фигурой смех один!

Фадеев слушал Глеба и дивился спокойствию и юмору своего друга. Может быть, Глеб и прав. Наверное, так и нужно — всегда быть оптимистом. «Это ты после каждой неудачи замыкаешься, ходишь как туча и ни о чем другом не думаешь», — мысленно упрекнул себя Анатолий.

Между тем Глеб продолжал свой рассказ, сдабривая его грустные детали мягким юмором.

— Приземлился я на нейтралке: ни своих, ни чужих не видно. Куда идти сразу не соображу. Смотрю, деревенька в стороне. Подскочили откуда-то пацаны, указали мне дорогу, по которой можно пробраться к нашим, Так я и двинулся на восток. Вышел к Днепру южнее Днепропетровска, попытался у местных жителей выяснить обстановку. Ответ получил туманный. Переправился на противоположную сторону, забрался в какие-то кусты да и проспал почти полсуток. Спал бы еще, да голод разбудил, кишки концерт задали. Пошел дальше, по пути большое село, в кем переполох: паникеров туча, какая-то сходка, вроде собрание идет. Вошел я в круг толпы, мужики смотрят косо. Ну, я учел опыт однополчан, побывавших в подобной ситуации, передвинул кобуру, а когда спросил: «Кто здесь панику распространяет?», — все шарахнулись в разные стороны. Подошел к одному дядьке, попросил поесть, мужик оказался добрым. Я у него перекусил как следует — за прошлое и про запас. Жинка этого великана, когда узнала, что близко немцы, собрала мне вот эти лохмотья. Благодаря маскараду я и выбрался…

Выслушав Глеба, Фадеев рассказал ростовские новости.

— Спасибо, Толя, теперь хоть что-то прояснилось немного. А то я очень переживал за Шуру… Ну, пошел к начальству, — вздохнув, сказал Глеб. Сейчас начнутся проверки, допросы…

— Это зачем?

— Такой порядок. Ну, до новых встреч!

— Бывай здоров!

Конечный своей размашистой походкой направился к штабу. Фадеев смотрел ему вслед и улыбался, вид у Глеба был смешнее не придумаешь…

Глава V

1

Капитан Богданов построил остатки своей эскадрильи. Четыре летчика и три самолета — все, что осталось от нее после боя. Технический состав потерь не имел. Все понимали: обстановка и на фронте и в эскадрилье тяжелая, и ждали, что-то скажет отец-командир. Очень хотели услышать от него слова бодрые, обнадеживающие. Богданов это понимал, но правда, которую он собирался сказать, была горькой.

— Дела на фронте у нас плохи, но воевать надо еще активнее, еще сильнее бить фашистов, — тихим голосом начал комэск и тут же перешел на приказной тон. — Летчикам необходимо быть в постоянной готовности к вылету, инженеру эскадрильи собрать подбитые самолеты и как можно быстрее сделать из них хотя бы один, способный к полетам.

Инженер слабо улыбнулся. Богданов посмотрел ему прямо в глаза:

— Тяжелая задача, но решать ее надо.

— Есть, товарищ капитан! — ответил инженер. — Второе звено уже работает по сборке самолета. Осталось переставить мотор. Сделаем. Сделаем все, что надо.

— Именно — все, что надо, — подчеркнул капитан, с благодарностью посмотрев на инженера.

Комэск знал, многого сделать не удастся, но если к трем самолетам прибавится еще один — уже будет неплохо.

Отпустив личный состав, Богданов задумался о превратностях судьбы и снова вернулся к мысли, что не давала ему покоя все последние дни. Так ли воюем? Люди русские! Сколько в вас добродушия, как беспечны вы, в том числе и он сам, смоленский мужик, немного понюхавший пороха в Финляндии. Как же мало он делал, чтобы познакомить курсантов с теми трудностями, которые могли обрушиться на них в условиях возможных военных действий! Что мешало? Да, он отлично пилотировал и вел учебные воздушные бои, хорошо учил курсантов летать. За это его отмечали, награждали. При получении поощрений держался скромно, орден надевал редко и даже сейчас, объясняя это необходимостью сохранения эмали на ордене, прикрутил его к карману гимнастерки винтом наружу. О боевом опыте авиации в Испании, Финляндии, на реке Халхин-Гол имел полное представление, но относился к нему критично. У него были собственные взгляды на будущие бои. Однако в свое время так и не смог убедить руководство в том, что необходимо изменить программу подготовки курсантов и более жестко обучать их воздушному бою с целью подготовки к вероятной войне. Ему отвечали: летная школа учит курсантов летать, боевому применению они научатся в строевых частях, а потому задача инструкторов — обучать курсантов лишь технике пилотирования. Война сразу же внесла все поправки, и «шкрабы» оказались на фронте как летчики — умелые, отважные, но к воздушному бою подготовленные слабо.

Много и других мыслей, конкретных, о сегодняшнем тяжком дне роилось в голове Богданова. С болью думал о том, что в эскадрилье всего четыре летчика — три средних командира и сержант Анатолий Фадеев, чудом оставшийся в живых. Скромный парень, он не знает цены своему поступку. Докладывал, как бы извиняясь: «Хотел посмотреть, кто спускается на парашюте», вместо того чтобы сказать: «Отбил атаку, принял на себя огонь „мессершмиттов“, когда другу грозила опасность».

Если бы он, Богданов, и его заместитель не видели этого парня в бою, все прошли бы мимо героического поступка, его бы просто никто не заметил. Верно говорят: «Подвиг тогда обретает крылья, когда о нем узнают люди». Правда, есть и другие, кто умеет желаемое выдать за действительность. Поди разберись, кто есть кто. Сложна человеческая натура. До начала войны и он сам стеснялся передавать опыт войны, скромничали другие участники боев, в результате не научили молодежь многому из того, что необходимо в противоборстве с врагом. Что удерживало бывших фронтовиков? Ложная скромность, которую считали хорошим тоном, и, очевидно, лжецы, завистники…

Богданов вспомнил своего комбрига; арестованного в тридцать седьмом и только перед самой войной реабилитированного. Отчетливо представил партийное собрание, на котором два завидовавших просто оклеветали командира бригады и повели участников собрания за собой. А сколько было анонимных доносов? Силен лжец, не прямо — так из подворотни укусит. Да порой так ловко хватят, что порядочный человек бывает выставлен перед другими как низкий, гадкий делец и, введенный в заблуждение, коллектив осуждает честного труженика. Зависть, ложь губили людей и доброе дело, вредили обществу, а кто боролся с ними? Каждый надеялся, что это сделает другой, а сам часто из все той же скромности уходил в сторону. Оказывается, не всегда скромность украшает человека. Там, где касается сугубо личного, человек волен скромничать, но там, где речь идет о деле общественном, скромничать не следует.

Богданов осмотрел аэродром, взглянул на стоянку. Там вместе с техническим составом, засучив рукава, трудились летчики. Подойдя к ним, подал команду:

— Летный состав, ко мне!

Летчики быстро прервали работу, опустили руки в бензин, затем протерли их ветошью и предстали перед командиром.

— Отойдите от самолетов, чтобы по неосторожности не поджечь их. Смотрите, сколько бензина вы разлили, да и сами будто искупались в нем, сделал замечание Богданов. — После нашего разговора отмойте руки получше, иначе могут быть всякие неприятности, ведь кое-кто из вас курит.

— Есть, товарищ командир, — ответили летчики.

— Садитесь, поговорим о деле. Итак, вчера козлом отпущения за все неудачи я сделал Фадеева. Он действительно во многом виноват. Но главная его вина в том, — улыбнулся Богданов, — что он младший среди нас — по возрасту, должности и званию.

Сегодня, восстанавливая справедливость, скажу: Фадеев спас Есина, когда тог спускался на парашюте. Анатолий настоящий летчик и надежный парень. Богданов ненадолго замолчал, потом, похлопав по плечу Фадеева, продолжил: Товарищи, нас осталось немного — три боевых самолета и четыре летчика. Но мы должны еще настойчивее и более умело драться с немцами. Сегодня от меня упреков не ждите, отнеситесь критично к себе сами, и вы найдете в своих действиях немало промахов. Будем же обретать и совершенствовать боевые навыки! После каждого боя мы проводим разбор, говорим об ошибках и недостатках. В следующем полете что-то учитываем, но опять совершаем ошибки, подчас новые. Почему? Не лучше ли заняться учебой перед выходом на боевое задание и разработанное на занятиях проверять в бою, а после полета уточнять свои варианты боя с учетом реального противодействия врага? Он нам загадывает загадки, а мы должны готовить свои сюрпризы.

— Как я понял, — задал вопрос командир второго звена, — вы хотите организовать школу?

— Вы угадали, — ответил Богданов.

— После боя, товарищ командир, бывает совсем не до учебы, голова так забита, что ни одна толковая мысль не идет, руки ходуном ходят, если папирос нет, то и цигарку не сразу свернешь, — засомневался командир второго звена.

— Оно, конечно, так, — согласился Богданов, — однако, если головой работать не станем, немцы нас все время будут одолевать и в страхе держать. У нас и самолеты не экстра-класса, да и у большинства летчиков опыта меньше, чем у немецких. Остаются голова и воля, на них расчет. Думать надо, работать головой и помнить о том, что народ зовет нас сталинскими соколами! А по результатам боев мы пока еще частенько выглядим мокрыми курицами. А чтобы стать настоящими соколами, надо учиться Итак, начнем с анализа проведенных воздушных боев, заканчивать будем конкретными предложениями. В общем, займемся тактикой.

После слов Богданова наступила тишина, нарушаемая редкими командами инженера эскадрильи, заканчивающего подготовку к полетам очередного самолета.

— Кто первый? — спросил Богданов.

— Придется мне, товарищ командир, — подал голос заместитель.

— Прошу, — сказал комэск.

— Я буду краток и назову лишь некоторые ошибки, — начал замкомэска. Первое, плохо видим в бою немцев, замечаем, когда они уже идут в атаку. Это вынуждает нас обороняться. Второе, если увидим первыми, то часто ждем, когда немцы начнут атаковать, и опять ведем оборонительный бой. Но в воздухе надо наступать! Авиация — род войск наступательный!

— Интересная мысль! — поддержал Богданов своего зама.

— Третье, — продолжал замкомэска, — боевые порядки, определенные нашей организационной структурой, устарели. Нас было девять. Сбиты крайние ведомые. То, что Фадеев в нашем звене остался живым, дело случая. Других сбили не только потому, что они допустили ошибки, — нет, им просто не было места в боевом порядке. Третий самолет сковывает маневр истребителей. И верно говорят, что третий лишний. Если ведущий покруче завернет боевой разворот, внешний ведомый летит прямо в пасть «мессерам». Короче говоря, применяемые нами боевые порядки не годятся. У нас осталось три самолета на четыре летчика, и если удастся достать четвертый самолет, разделите, товарищ командир, нас на пары, и вы посмотрите — это будет совсем другое подразделение.

— Хорошо, подумаем, — ответил Богданов.

Подошел инженер и доложил о готовности самолета.

— Здорово, — обрадовался Богданов, — ты нас выручил, инженер! Фадеев, ну-ка попробуй самолет на земле и в воздухе! Времени до вылета осталось полчаса.

— Есть! — Фадеев вскочил и опрометью бросился к самолету, на ходу отстегивая висевший на поясном ремне шлем. Быстро осмотрев самолет, забрался в кабину. Подошел инженер, спросил:

— Ты что, без парашюта решил лететь?

— Я и забыл!

— Не спеши. Вылезай из кабины, надень парашют, успокойся и тогда лети на здоровье, — сказал инженер.

— Виноват, я сейчас! — Он быстро вылез из самолета, моторист помог надеть парашют. Инженер в это время еще раз обошел самолет и дал «добро» на вылет.

Фадеев спокойно проделал необходимые манипуляции, и через несколько минут он уверенной рукой пилотировал «ишачка» в голубом небе. Самолет немного кренило влево, но Анатолий рад был и такому самолету. Опробовав на всех режимах мотор, Фадеев благополучно сел.

Спустя четверть часа он снова был в воздухе, летел ведомым у заместителя командира эскадрильи.

Внимательно осматриваясь в воздухе, Анатолий старался строго держаться в новом боевом порядке. Сейчас он никому не мешал и ему тоже.

После набора заданной высоты Богданов круто развернулся на юг. В считанные секунды в ходе разворота все заняли свои места. Через пару минут комэск резко бросил самолет на сто восемьдесят градусов, и опять все на местах. Фадеев удивлялся, как легко и свободно стало маневрировать в новом боевом порядке, и главное — все хорошо видно вокруг. Получив большую возможность наблюдать за воздушным пространством, он чаще бросал взгляд на запад. Солнце клонилось к горизонту, его лучи слепили глаза и скрывали западный сектор неба. Фашисты могли подойти незамеченными оттуда и внезапно атаковать их. Фадееву очень хотелось первым увидеть врага, чтобы хоть в какой-то степени реабилитировать себя. В полку он остался единственным сержантом-летчиком, которому доверяли вылеты на боевое задание, и нужно сделать все, чтобы оправдать такое доверие. Главное — увидеть врага первым.

Размечтавшись, Фадеев немного ослабил ручку управления, и самолет повалился на левое крыло с разворотом в сторону ведущего. Анатолий выровнял самолет и впился в ведущего взглядом, ожидая замечания. К погрешностям, допускаемым в полете, командиры обычно четко выражали свое отношение, постучав кулаком о свою голову и затем о борт кабины самолета. Жест был весьма красноречив. Сейчас ничего подобного не последовало — грех невелик или командир снисходителен. В этот момент Богданов замахал крыльями и через мгновение левым разворотом устремился вниз. Замкомэска тоже развернулся, но снижаться не стал. Анатолий усилил круговую осмотрительность, обратив внимание на заднюю полусферу. Когда пара Богданова ушла вниз, он, Фадеев, должен первым обнаружить врага в этом воздушном пространстве и не допустить внезапной атаки по своему ведущему.

Посмотрев по сторонам, Фадеев отошел от ведущего на расстояние, позволяющее свободу маневра в случае атаки истребителей врага. Наблюдая за своим ведущим, Анатолий очень хотел знать, что делает внизу пара Богданова, но боялся отвлечься и прозевать появление «мессершмиттов» сверху. Улучив момент, Фадеев разыскал-таки в небе своих товарищей: они добивали немецкий самолет-разведчик, которого за оригинальность конструкции летчики давно окрестили «рамой». Вон оно что! Молодец замкомэска, не поддался искушению принять участие в уничтожении немецкого самолета, не покинул своего места в боевом порядке!

После очередной атаки Богданова фашистский разведчик загорелся, пришел конец «раме» — «старшине фронта», как ее называли, пехотинцы. Назвали по той причине, что старшина в глазах солдата — блюститель порядка, он все видит и быстро реагирует на беспорядок. Так и самолет-разведчик врага ФВ-189 «рама», появляясь над нашими позициями всегда замечал плохо замаскированные войска или боевую технику, сообщал их координаты, и наказание наступало незамедлительно. На фронте даже поговорка родилась: появился «старшина фронта» — жди неприятностей.

Фадеев проводил взглядом «раму» и снова взял под наблюдение опасный сектор. Беглый осмотр не дал результатов, но, как только замкомэска начал разворот влево, Анатолий отчетливо увидел на горизонте несколько черных точек — мгновенно закачал крыльями и резко довернул нос самолета в направлении врага. Ведущий тут же махнул головой, подтвердил, что тоже видит немецкие самолеты. Фадеев маневром то влево, то вправо стремился угадать выгодное для атаки положение, периодически бросая взгляд на пару командира эскадрильи, набиравшую высоту. Успеют ли?

Расстояние между противником уменьшалось. Замкомэска плавно переваливал самолет с крыла на крыло, ожидая пару Богданова, но не дождался, резко развернул свой «ишачок» вправо и устремился навстречу «мессерам». Фадеев тут же последовал за ним.

Когда до врага осталось менее двух километров, замкомэска резко перевел самолет вниз, и Анатолий, устремившись за ним, едва успел подумать: «Что же он делает?» В это самое мгновение замкомэска перевел самолет в набор высоты и точно направил его на ведущего «мессера». Фадеев не знал, стрелять ему или смотреть за воздухом и ведущим.

Самолеты неслись навстречу друг другу с невиданной скоростью. От напряжения по спине пошел холодок. Теперь Анатолий уже не думал о стрельбе, больше беспокоясь, как бы не столкнуться с «мессерами» или со своим ведущим. Неожиданно летящий впереди «мессершмитт» задымил. Фадеев даже оторопел отчего? И когда замкомэска перед самым носом фашистского истребителя круто направил самолет вверх, Фадеев на сотую долю секунды замер, соображая, что делать: бросаться за ведущим или во избежание столкновения с врагом отвернуть в сторону? А может быть, следует немного пролететь и потом пойти в набор?

Вспомнив разбор Богданова, он устремился ввысь, сжавшись в комок, ожидая столкновения с ведомыми «мессерами». Секунда, другая, третья. «Пронесло!» — мелькнула мысль. Отыскал замкомэска и энергично заработал рулями, чтобы удержаться в строю. Анатолий понимал, что сейчас спасение в одном — держись зубами за ведущего. Чтобы не отставать от него, Анатолию пришлось направить самолет вверх, резко взяв ручку на себя. Перегрузка возрастала, веки начали тяжелеть, и предательские мушки замелькали перед глазами. Сколько раз он ощущал подобное состояние при полетах в зону и на воздушный бой! Но тогда можно было чуть-чуть пощадить себя, ослабить ручку, сейчас же нет, оторвешься от командира. Фадеев увидел накатывающийся на него сверху, горизонт. Замкомэска начал медленно выводить свою машину из перевернутого положения. Фадеев последовал его примеру, и тогда ему стали видны впереди дымящийся «мессершмитт», а по сторонам еще три истребителя врага. Замкомэска устремился за ними, и через несколько секунд один фашистский самолет вспыхнул, остальные бросились в стороны. «У, гады! — подумал Анатолий. — Не нравится, когда их сбивают?!»

Фадеев бросился за ведомым «мессером», но в это время замкомэска энергично замахал крыльями и круто бросил свой самолет в сторону Фадеева. Анатолий взглянул назад и увидел еще одну пару приближающихся истребителей противника. Замкомэска с ходу, почти в лоб, атаковал их. Фадеев, уворачиваясь из-под атаки «мессеров», нырнул под ведущего, и, как только замкомэска промелькнул над его самолетом, Анатолий мгновенно направил самолет за ним.

Богданов со своим ведомым пошел навстречу еще одной паре истребителей врага — и началась карусель! «Ишачки» носились внутри круга, шестерка «мессеров», часто оказываясь выше, то и дело поливала их огнем, но, как ни пытались фашисты поймать в прицел какой-нибудь из наших истребителей, это им не удавалось, кто-нибудь из «ишачков» обязательно приходил на помощь.

Трудно сказать, сколько времени прошло с начала боя, Анатолию казалось — целая вечность. Он только и делал, что выкручивался из критических ситуаций, иногда отпугивая «мессершмитты» то от хвоста самолета замкомэска, то Богданова. В азарте боя напряжение постепенно прошло, Анатолий отчетливо видел фашистские самолеты, и если на мгновение терял их из виду, то очень быстро и находил. Спокойствие давало ему возможность уверенно маневрировать. Когда один из «мессеров», потеряв скорость, оказался перед носом его самолета, Анатолий от неожиданности растерялся. Враг был рядом, рукой подать, надо бить его, но Фадеев почему-то медлил. Лишь внутренне собравшись, Анатолий впился взглядом в прицел и до боли в пальцах нажал гашетку. Прошитый меткой очередью в упор, фашист на мгновение замер в воздухе, вспыхнул и, оставляя шлейф дыма, понесся к земле.

— Сбил! Сбил! — закричал Анатолий. От радости он на мгновение забыл о продолжающемся бое. Анатолий накренил самолет и стал наблюдать за горящим «мессером».

Неизвестно, чем бы закончилось это созерцание, если бы вовремя не подоспел командир эскадрильи. Когда Фадеев увидел трассы «эрликонов» и промелькнувшие рядом «мессеры», которых отогнал комэск, от страха перехватило дух, смерть прошла совсем рядом. Быстро оглянувшись, Анатолий заметил, что пара «мессершмиттов» пристраивается к хвосту замкомэска, который, в свою очередь, выбивал «мессеры» из-под хвоста Богданова, он в этот момент помогал командиру звена выйти из-под огня еще одного «мессершмитта». Анатолий бросился на помощь ведущему. Смертельная опасность грозила каждому.

«Все могут погибнуть в считанные секунды, если будут думать о собственной безопасности, и останутся живы, если каждый, несмотря на смертельную угрозу, прикроет товарища» — такой вывод сделает после этого боя Фадеев. А пока он посылал очередь за очередью наперерез «мессерам».

Бой продолжался, но вскоре фашисты почувствовали, что их противник не так уж слаб, и удалились восвояси. Комэск подал сигнал на сбор и повел эскадрилью на восток. Анатолий плотно прижался к ведущему, боясь отстать от него. Минут через пять вдали показался аэродром.

После посадки летчики окружили Богданова. Взволнованный комэск, улыбаясь, горячо поздравлял каждого из них.

— Владимир Иванович, а ты совершил такой маневр, которого я никогда раньше не встречал! — обратился он к своему заместителю. — Это надо же успел стрельнуть в лоб «мессеру», потом выполнил полупетлю и ударил в хвост. Это же искусство высшего класса! Вот как надо бить врага, братцы, в гриву и в хвост! Как же ты успел, расскажи!

— А что такого, — ответил замкомэска, — «мессер» был уже подбит, остальные, очевидно, сбавили скорость, ну я и закрутил до предела…

— Но ты очень смело крутанул своего «ишачка» перед носом «мессеров», не побоялся, что собьют?

— На таких кривых попадание исключено. Немного боялся за Фадеева, поймет ли меня, но он оказался на высоте, пилотировал как привязанный!

— Да, Фадеев молодец, — сказал комэск и повернулся к Анатолию. Поздравляю с первой победой — сбил ты его классически!

— Я вначале испугался, боялся столкновения, — признался Анатолий, смущаясь. У него даже дыхание перехватило от радости, он улыбался, не в силах ничего сказать больше.

— Танки, немецкие танки! — вдруг послышалось со всех сторон. Люди бросились к оружию. На территорию аэродрома въезжали три вражеских танка. Винтовки, пистолеты и гранаты замелькали в руках, но для танков это оружие опасности не представляло. Началась паника. Летчики побежали в вырытую щель и залегли. Тараня самолеты, танки прошли через аэродромное поле и скрылись из виду.

Капитан Давыдов собрал полк. В строю стояло десять летчиков и основная часть техсостава.

— Товарищи, — дрогнувшим голосом начал командир полка, — по нашим тылам гуляют немецкие танки. На ваших глазах они уничтожили и повредили четыре самолета. Дальше оставаться на этом аэродроме нельзя. Необходимо перелетать на ростовский аэродром. Если там наши — садимся, если немцы — идем на Батайск или дальше на восток. Техническому составу приказываю сжечь неисправные самолеты и продвигаться на юг к Азовскому морю, переправиться на восточное побережье и искать нас восточнее Ростова. Вопросы есть?

— Нет, — ответил за всех начальник штаба.

— Летчики, по самолетам, взлетать за мной! Остальным через пятнадцать минут очистить аэродром. Немцы могут появиться снова в любое время. После взлета пройдем километров десять на запад, если увидим фашистов, атакуем. Для наземного эшелона это будет сигналом того, что немцы рядом.

Богданов отозвал своих летчиков в сторону.

— Ну что, друзья, у нас два самолета и четыре летчика. Кому лететь?

— Какой может быть разговор, товарищ капитан? — сказал заместитель командира эскадрильи. — Каждый летит на своем. Но если прикажете, я готов отдать самолет любому. Останусь сам. Представится возможность — прилечу, заключил замкомэска.

— Спасибо, вы мудро рассудили, — ответил ему Богданов. А как думают другие?

— Правильно, — ответили в один голос командир второго звена и Фадеев. Каждый летит на своем.

Богданов и замкомэска наскоро попрощались и быстрым шагом направились к самолетам. Через несколько минут пятерка самолетов, пилотируемых командиром и комиссаром полка, командиром первой эскадрильи, Богдановым и его заместителем, взмыла в воздух.

2

Начальник штаба полка капитан Павел Васильевич Русанов, будучи старшим, громко скомандовал:

— Становись!

Оставшиеся на аэродроме после отлета товарищей с радостью восприняли эту команду, ожидая, что вслед за ней последует выход из неопределенного положения. Не прошло и двух минут как наземный эшелон полка стоял в строю.

Начальник штаба бегло осмотрел строй и объявил:

— С этой минуты я возглавляю полк. В эскадрильях — инженеры эскадрилий, в управлении — инженер полка по вооружению. Из летчиков и командиров штаба полка организуете взвод разведки. Его командиром назначаю капитана Костецкого Во взвод разведки из каждой эскадрильи выделить по пяти человек. Капитану Костецкому взвод разведки построить на правом фланге.

— Есть! — ответил бывший шифровальщик, теперь командир взвода разведки.

— Товарищи, — продолжал Русанов, — обстановка вокруг неясная. Где немцы — никто из нас точно не знает, но что они близко и могут появиться 6 любой момент на аэродроме — это факт. Подтверждением является рейд танков и пулеметные очереди наших самолетов, которые вы только что слышали. Исходя из этого, приказываю: поврежденные самолеты сжечь, оружие держать готовым к бою, аэродром покинуть через десять минут, взводу разведки приступить к исполнению своих обязанностей. Эскадрильи следуют в порядке номеров, техсостав звена управления полка идет замыкающим. Я — в голове колонны первой эскадрильи. Из каждого подразделения выделить по пять человек в боковое охранение. Первая эскадрилья охраняет слева, вторая — справа, управление — сзади. Ясно?

— Ясно, — быстро ответили стоявшие в строю.

— Выполняйте!

Командиры на разные голоса начали отдавать приказания подчиненным.

Взвод разведки ускоренным шагом двинулся мимо стоянки второй эскадрильи в направлении Таганрога. Добравшись до большака, разведчики оглянулись, прощаясь с летным полем, и увидели горькую картину. На стоянках горели четыре И-16. Фадеев дольше других задержал взгляд на горевших самолетах, ведь среди них был и его верный «ишачок»…

— Сержант Фадеев, ко мне! — вывел его из раздумья голос Костецкого. Ваша первая боевая задача: отберите троих бедовых ребят и следуйте на удалении одного километра от основных сил полка; о появлении опасности предупреждайте нас немедленно, — приказал Костецкий.

Заняв положенную дистанцию, Анатолий а его «бедовые ребята» быстро двинулиса вперед. Услышав гул моторов, они приостановились. «Очевидно, опять танки», — подумал Фадеев. Он приложил к глазам бинокль, который дал ему Костецкий, и увидел, что техсостав быстро покидает аэродром.

— Что же делать? — Еще раз взглянув туда, Анатолий решил двигаться на юг и уточнить, не прорвались ли немцы южнее аэродрома — тогда полк окажется в западне.

Разведчики поднялись на пригорок, осмотрелись. Кругом тихо. Осторожно, то и дело осматривая в бинокль местность, пошли дальше. Через некоторое время их нагнал на телеге начальник штаба.

— Товарищ капитан, пока никого не встретили, — доложил ему Анатолий.

— Это хорошо, — ответил Русанов, — начинает темнеть. Если за ночь мы пройдем километров двадцать, это уже удача, а там сутки-другие — и Таганрогский залив.

К утру наземные подразделения полка Давыдова добрались до небольшого леска. Начальниа штаба, разрешав личному составу короткий привал, собрал командиров подразделений и сказал им:

— Первая ночь прошла спокойно. Мы продвинулись к Таганрогскому заливу километров на двадцать пять, но обстановка по-прежнему неясная, вемцы могут появиться в любую минуту. Поэтому держите людей в постоянной готовности к бою. Разведчикам — продолжать наблюдение за окрестностями.

Расположившись на опушке леса и памятуя солдатскую мудрость: «Когда обстановка неясна — ложись спать, прояснится — разбудят», некоторые авиаторы прикорнули под деревьяма, не выпуская из рук свое оружие.

Отделение сержанта Фадеева в это время вело разведку по маршруту движения в полосе пяти-шести километров. Они шли по основной дороге, второе отделение действовало слева, третье — справа, на удалении трех километров от дороги.

Анатолий и его спутники шли быстрым шагом. Солнце, поднявшись над горизонтом, начало хорошо пригревать, и скоро Анатолию стало жарко в летной куртке, но, не сбавляя темпа, он продолжал вести своих «следопытов» вперед.

3

Поставив подразделениям задачу, Русанов вместе с управленцами обсудил план дальнейшего движения наземного эшелона полка.

Часа через два дежурный привел к нему разведчика из группы Фадеева. Рядом с разведчиком шла серая в белых пятнах лошадь, запряженная в телегу.

— Товарищ капитан, разрешите доложить, — приложив руку к пилотке произнес младший сержант Скуратович. — На удалении восьми километров от этого леса немцев не видели, остальное написано вот здесь, — младший сержант передал донесение Фадеева.

Начальник штаба полка прочел короткую записку и поднял голову, что-то соображая про себя. Скуратович воспользовался паузой.

— Товарищ капитан, — обратился он к Русанову, — сержант Фадеев сказал: если вам нужна повозка, то я останусь при вас.

— Отлично! — обрадовался Русанов. — Лошадь в дороге — хорошее подспорье, оставайся.

Капитан подозвал посыльного, приказал: «Командиров подразделений ко мне!», — и почти в это же время раздался противный знакомый звук.

Павел Васильевич взглянул на небо: пара «мессершмиттов» летела на малой высоте на юг.

— Вот они! Кого-то ищут, — сказал инженер полка.

— Нашего брата, советского бойца, кого же еще? — ответил ему Русанов, грустно усмехнувшись.

Как только собрались командиры подразделений, Русанов сказал:

— Итак, на пути нашего движения, ближе десяти километров, час тому назад немцев разведчики не видели, а у местных жителей выяснили: фашисты продолжают наступление. Наши войска с боями отходят на восток. Значит, здесь больше оставаться нельзя, надо немедленно форсированным маршем двигаться к заливу.

— А если там немцы? — спросил инженер первой эскадрильи.

— Будем драться, — ответил Русанов. — Хотя оружия и патронов у нас кот наплакал! Но пока, — продолжал он, — надо подумать о тех, что сейчас пролетели над нами, и о тех, которые могут встретиться нам в пути. Чтобы они не застали нас врасплох, слушайте меня внимательно.

Русанов поставил конкретные задачи перед каждым подразделением, а в заключение сказал командирам:

— Разъясните всему личному составу: защита от воздушного противника залповый огонь, от наземного — своевременная маскировка на выгодном рубеже и хорошо организованный прицельный огонь.

Русанов прекрасно понимал, что его слабо оснащенное войско не сможет успешно противостоять какой бы то ни было немецкой части, поэтому старался провести его по самому безопасному пути. Каждый специалист авиаполка дорог и силен в своем деле, каждого нужно сохранить в ожиданий того момента, когда и летчики, и техсостав встанут в строй боевого полка и будут разить врага вверенным им оружием.

Во второй половине дня прискакал с докладом Фадеев.

— Товарищ капитан, мы находимся от вас километрах в десяти. По рассказам встреченных нами раненых красноармейцев, немцы с запада давят основательно. У них много танков, броневиков и автомашин.

— Что еще говорят бойцы?

— Рассказали, что их дивизия у реки Миус, ведет бой западнее Покровского.

Русанов быстро взглянул на карту и приказал Фадееву:

— Вместе со вторым отделением разведки подходи к Покровскому, уточни, нет ли там немцев, и к двадцати часам доложи мне.

Фадеев мгновенно вскочил на лошадь, галопом пронесся по большаку.

— Молодец, что самолетом, что конем — управляет отлично! — с удовлетворением отметил Русанов.

Проводив Фадеева, он снова внимательно посмотрел на карту. Сопоставил место расположения подразделений полка с возможным расположением стрелковой дивизии, ведущей бой против немцев, и подумал: «Фашисты скоро могут выйти на большак, необходимо ускорить движение».

За час до назначенного времени снова явился Фадеев, на этот раз вдвоем, с одним из разведчиков своей группы.

Русанов, не останавливая движения колонны, сошел с дороги и озабоченно спросил его:

— Что случилось?

— Немцы! — выдохнул Анатолий. — Более десятка мотоциклов с колясками и один броневик.

— Разведка! — резюмировал Русанов и, повернувшись к начальнику связи полка, приказал: — Дай сигнал рассредоточиться.

Старший лейтенант выстрелил низом в направлении идущих подразделений две ракеты — красную и зеленую.

— Звену управления занять оборону вот по этим склонам, — скомандовал он, показывая рукой на взгорье.

Управленцы бросились выполнять команду. На дороге остались лишь Русанов, два разведчика с лошадьми и Скуратович на телеге, наполненной штабным имуществом, вещмешками управленцев.

Не успели бойцы занять оборону, как послышалась стрельба.

— Наверное, это и есть фрицы, — предположил Фадеев. Вскочив на лошадь, он приложил бинокль к глазам и тут же крикнул: — Вот они! Смотрите!

Русанов взглянул на большак и тоже увидел вдалеке несколько мотоциклистов, выезжающих из впадины.

— Фадеев, Скуратович, по большаку во весь опор скачите в направлении подразделений. Километра через два сворачивайте в поле, а там действуйте по обстановке. Только под пули не лезьте. Пошли! — резко приказал Русанов.

Анатолий, не поняв сразу замысла начальника штаба, все же понесся, как на крыльях, по большаку вместе с напарником, то и дело оглядываясь назад. Скуратович, нахлестывая лошадь, мчался за ним. С телеги в разные стороны разлетались вещи управленцев. Фадеев, глядя на эту картину, даже улыбнулся. Доскакав до своей эскадрильи, он крикнул:

— Товарищ инженер, немцы! Готовьтесь к бою!

В воздухе засвистели пули. Увидев телегу, удиравшую от них, немцы открыли по ней огонь.

Анатолий проскакал еще с полкилометра и резко свернул в сторону. Скуратович, поравнявшись со вторым подразделением, спрыгнул с телеги. Он скатился на обочину, а лошадь продолжала бежать по большаку. Немцы, видимо, увлеклись игрой в кошки-мышки с повозкой и не заметили людей, залегших невдалеке от дороги. Как только их броневик поравнялся с подразделением управления, бойцы бросили в него связки гранат. Броневик словно споткнулся, накренился, окутался клубами огня и черного дыма.

Мотоциклисты, не ожидавшие засады, сначала сбились в кучу, потом метнулись было назад, но попали под перекрестный огонь авиаторов. Только двум из них удалось вырваться из засады.

Летчики подсчитали трофеи: подбит броневик и четыре мотоцикла, два мотоцикла исправны. Личный состав наземного эшелона потерь не понес, лишь один из мотористов был легко ранен.

4

«Войско» Русанова продолжало движение в направлении Таганрога. Техники быстро отремонтировали несколько мотоциклов, погрузили на них оружие и боеприпасы, добытые в бою, и повели машины тихим ходом в середине колонны. Фадеев вместе с напарником поехал к своим разведчикам.

Техсостав полка, воодушевленный успехом в стычке с немцами, несмотря на усталость, шел быстро и за ночь с двумя короткими привалами преодолел по проселочным дорогам более двадцати километров.

В течение ночи на западе то и дело вспыхивала стрельба, и небо освещалось разноцветными ракетами. Это стрелковая дивизия, окопавшись на левом берегу реки Миус, вела неравный бой с гитлеровцами, рвущимися к Ростову.

На рассвете Русанов разрешил сделать очередной привал. Люди, едва коснувшись земли, быстро заснули, только часовые и дозорные, расставленные по опушке леса, бодрствовали.

Русанов тоже прилег, но ему было не до сна. Он думал о том, как лучше вывести однополчан к своим. Беспокоило и то, что немцы с рассветом наверняка побывают на месте боя и могут напасть на след подразделений полка. И может статься, что, приняв наземный эшелон авиаполка за второй эшелон обороняющейся дивизии, фашисты начнут планомерную подготовку к его окружению. Много разных вариантов приходило на ум Русанову. Правда, четко вырисовывался и главный вывод из них — немцы идут на восток и скоро могут оказаться в этих местах, следовательно, задерживаться долго здесь ни в коем случае нельзя. Но впереди оживленная магистраль Мариуполь — Ростов. В чьих руках дорога? Чтобы ее преодолеть, нужна разведка.

Бывают же такие совпадения в жизни! Именно в эту минуту перед Русановым появился капитан Костецкий.

— Разрешите доложить? — обратился он к начальнику штаба. Вынул из планшета двухкилометровую карту и, разложив ее прямо на земле, подробно доложил о действиях всех трех отделений взвода разведки, сразу же сообщив и результат этих действий.

— Немцев на пути к морю в полосе десяти километров нет. В Таганроге фашисты. Фадеев захватил двух «языков».

— Давай их сюда! — приказал Русанов.

Через несколько минут «языки» в сопровождении Фадеева предстали перед Русановым. Бывшие местные колхозники, они быстро во всем признались.

Они должны были под видом беженцев пристраиваться к подразделениям Красной Армии, узнавать как можно больше всяких сведений — о составе частей, вооружения, пути следования и так далее, а возвратившись в Таганрог, доносить обо всем, что узнали. Но пока они ничего никому не сообщали. Это у них первое задание.

— Вы изменили Родине. По закону военного времени за это полагается высшая мера наказания, — медленно произнес Русанов.

«Языки» упали на колени и заползали по земле, причитая:

— Отец родной, не погуби! Верой и правдой служить тебе будем.

— Встать, подлые души! Встать! — презрительно бросил Русанов.

«Языки» вскочили и закрутили головами, ожидая, с какой стороны на них обрушится возмездие.

Начальник штаба, подумав, решил рискнуть.

— Вы можете искупить свою вину верным служением Родине, — сказал он все так же строго, почти не глядя на них.

— Мы готовы… Мы хоть сейчас… — залопотали бессвязно изменники.

— Если готовы, то слушайте. Нам нужны лодки, много лодок…

— Это мы могем! — угодливо произнес один из «языков», рыжий детина…

— Ты пойдешь с нашими людьми, — указал Русанов на его худосочного спутника. — А ты, — Русанов перевел взгляд на рыжего, — останешься у нас заложником. Если операция с лодками сорвется, мы тебя расстреляем.

Рыжий сурово проинструктировал дружка и отошел в сторону.

— Костецкий, глаз не спускать с него! Если что — патронов не жалей! — приказал Русанов.

5

Обдумав донесений разведчиков и показания «языков», начальник штаба собрал на совет командиров подразделений и летчиков.

— Мы находимся недалеко от залива, но переправляться через него пока не на чем. Долго задерживаться под носом у немцем опасно, — сказал он собравшимся. — Будем при усиленном охранении выходить к заливу восточнее Таганрога. Там организуем оборону. А сейчас, — Русанов обратился к инженеру второй эскадрильи Овсянникову, — возьмите пару надежных ребят и того, худощавого, из задержанных разведчиками, проберитесь в город и раздобудьте переправочные средства.

Проводив Овсянникова, Русанов вызвал Фадеева и сказал доверительно:

— Место сосредоточения наземного эшелона для переправы на ту сторону Таганрогского залива будет возле устья речушки Самбек, недалеко от населенного пункта Приморка. Выступаем в двадцать три, то есть через полтора часа. Передай лошадей начальнику связи полка и выходи со своим отделением не задерживаясь. Осмотрите подходы к месту сосредоточения, установите наличие наших или немцев в том районе и срочно высылайте ко мне посыльного с донесением. Если наших там нет, направь по два дозорных на северо-восточную окраину Таганрога и западную окраину Приморки. Все понял? Действуй!

Отделение разведчиков ускоренным маршем направилось в намеченный пункт. Чтобы не сбиться с пути, Анатолий решил идти вдоль узенькой речушки Самбек. Путь подлиннее, зато вернее, подумал Фадеев.

Минут через сорок разведчики подошли к шоссейной дороге Таганрог Ростов. Не обнаружив ничего подозрительного, направились дальше. Час спустя Фадеев уже обходил предполагаемый участок сосредоточения наземного эшелона полка. Осмотрев местность между заливом и железной дорогой, вместе с одним из разведчиков Анатолий направился в Приморку.

В поселке было темно и тихо, только редкий лай собак оповещал о том, что здесь живут люди. Помня, что тишина бывает обманчивой, Фадеев проинструктировал напарника и пошел к одной из ближайших хат.

Постучав в окно, оба они взяли на изготовку оружие и приготовились к любой неожиданности… На стук вышла старая женщина.

— Кто тут?

Фадеев молча подошел ближе. Старуха запричитала, негромко, радостно:

— Бог мой, никак наши пришли?! Антон, выходи, свои пришли! — тихо позвала она, оглянувшись в глубину хаты.

Вышел мужчина. Судя по походке, довольно молодой.

— Сержант Фадеев, — представился Анатолий.

— Антон Титов, местный рыбак, — ответил мужчина.

— Очень кстати, — обрадовался Анатолий. — Собирайся, пойдешь с нами, дело есть!

Антон без слов взял телогрейку, махнул старухе рукой и пошел с разведчиками.

Еще раз осмотрев все вокруг, Анатолий расставил дозоры и послал двух посыльных Русанову с донесением, в котором сообщил: «Немцев нет. Место удовлетворительное».

Находясь в центре того места, где предполагалось сосредоточить наземный эшелон полка, Фадеев с Титовым поднялись на полотно железной дороги, которая проходила недалеко от Таганрогского залива, и начали внимательно изучать окружающее пространство.

Узкий серп луны еле освещал местность, и трудно было что-либо различить в темноте. Лишь отдельными огоньками да вспышками ракет давал знать о своем существовании Таганрог. Но там был враг, и там же находилась горстка разведчиков во главе с инженером второй эскадрильи.

— Товарищ командир, со стороны степи вроде бы кто-то идет, — доложил наблюдатель.

— Продолжай наблюдение! Ребята, оружие к бою, — приказал Фадеев и позвал Титова: — Антон, за мной!

Они перебрались через железнодорожное полотно и отошли от него метров на десять. Фадеев прилег, приложил ухо к земле и услышал отдаленный тяжелый топот.

Встретив Русанова, Анатолий доложил начальнику штаба обстановку и представил рыбака.

— Подождем часок, и, если сигнала из Таганрога не последует, будешь готовить лодки.

— Понял, — быстро, по-военному, ответил Антон.

— А ты, сержант, — обратился Русанов к Фадееву, — постарайся пробраться к восточной окраине города, где стоят твои дозорные, и жди там инженера эскадрильи. О появлении доложи немедленно.

Добравшись до своих дозорных, Фадеев передал принесенные для них хлеб и колбасу, присел рядом, чутко вслушиваясь в ночную тишину. Он услышал всплеск весел и тихо скомандовал:

— Занять удобные места для наблюдения, и ни гугу! Вскоре в темноте зачернели силуэты нескольких больших лодок. Через некоторое время одна из них направилась к берегу. А вдруг это немцы? Фадеев, приготовив оружие, затаился.

Когда лодка пристала к берегу и из нее вышел человек, Анатолий узнал инженера и тихо окликнул его.

— Фадеев! — обрадовался Овсянников.

Русанов поздравил инженера с успешным проведением операции и спросил:

— Каково там, Николай?

— С непривычки страшно, да и стыдно прятаться по закоулкам от немчуры.

— В этом здравый смысл, Николай, но не стыд. Сколько могут поднять ваши лодки?

— Каждая по десять человек без груза, но при волне в три-четыре балла и при такой нагрузке зальет.

— Какой же выход?

— Часть людей можно вывозить на лодках. Но хорошо бы поймать баркасы, которые курсируют мористее. Я туда направил техника звена с двумя местными рыбаками.

— Хорошо, — похвалил Русанов и добавил: — У нас тут тоже есть один рыбак, из Приморки. Он также говорил о судах. Фадеев, позови-ка рыбака!

Через минуту Анатолий с Антоном стояли перед Русановым.

— Фадеев, возьми своих ребят, и вместе с Антоном отправляйтесь за лодками в село. Учтите, времени до рассвета мало, не мешкайте, раз-два и лодки чтобы были здесь! — приказал Русанов.

Антон Титов оказался весьма смышленым и деятельным человеком. Он быстро обежал знакомых рыбаков, и вскоре четыре посудины прибыли в распоряжение Русанова.

Подсчитав возможности своей лодочной флотилии, начальник штаба пришел к выводу, что за один рейс удастся перевезти лишь треть полка. Как быть остальным? Ждать? А вдруг появятся немцы?

Русанов срочно собрал совет из командиров подразделений и «безлошадных» летчиков.

— Наш переход — дело не шуточное, — сказал он. — Я не очень надеюсь, что полку удалось сосредоточиться здесь незамеченным. Думаю, что и поход Овсянникова в Таганрог тоже будет, а может быть, уже известен немцам. Вряд ли мы избежим встречи с фашистами. Хорошо, если подойдут к рассвету дополнительные суда, а если нет? Принимаю такое решение: чтобы не демаскировать себя наличием лодок у берега, начинаем переброску людей. Взвод разведки и управление полка выходят первыми. Первая и вторая эскадрильи занимают оборону и прикрывают выход в море. Половину боеприпасов из подразделения управления приказываю передать остающимся на берегу. Старшим назначается Овсянников. Я надеюсь, что нам удастся раздобыть еще какие-то средства, чтобы скорее вывезти отсюда вас, товарищи! — обратился Русанов к первой и второй эскадрильям.

Вскоре семь лодок, нагруженных людьми до отказа, вышли в залив. Гребцы старались бесшумно работать веслами. Караван медленно удалялся от берега.

Начало светать. Видимость увеличилась. И в это время совсем недалеко, почти прямо по курсу появился баркас, за ним второй, третий и четвертый. Вблизи последнего судна колыхалась на волнах лодка.

Все обрадовались и, забыв о необходимости соблюдать тишину, стали бурно выражать свои чувства.

— Спокойно! — приостановил нарастание эмоций Русанов. Через несколько минут команда первого судна уже принимала на борт взвод разведки. Подразделение управления погрузилось на второй баркас. Остальные в сопровождении освободившихся лодок пошли к берегу.

Фадеев помахал рукой Антону и подумал: какой славный парень! А ведь, наверное, увидеться больше не приведется. Война свела — война и развела.

Команды двух судов в считанные минуты взяли на борт подразделения полка. А рыбаки, проводив авиаторов, направили свои лодки в Приморку, чтобы забрать семьи и тоже переправиться на противоположную сторону залива.

Капитан сейнера, передавая бинокль Русанову, сказал:

— Смотрите-ка, зашевелилась немчура в городе! Да нас уже не достанешь!

— Удачно мы выкрутились, ничего не скажешь, — ответил Русанов. — Я в эти дни ни сна, ни покоя не знал.

— Еще бы, люди, ответственность, — согласился капитан.

Обняв, как что-то самое дорогое, свои винтовки, прислонившись к мерно покачивающемуся борту судна, под шум двигателей Фадеев и его группа разведчиков крепко спали.

6

Во второй половине дня суда подошли к Ейскому порту. Авиаторы приободрились, быстро выгрузились и стали в строй.

Русанов приказал личному составу наземного эшелона двигаться на аэродром, а сам направился к старшему авиационному начальнику на аэродроме. Им оказался командир истребительного полка, который очень обрадовался пополнению и приказал всех обогреть, обсушить, накормить. А Русанову сказал: «Знаю точно: на ближайших к Ейску и Батайску аэродромах вашего Давыдова нет».

— Тогда помогите связаться со штабом ВВС фронта, — попросил Русанов.

— Обязательно! — пообещал подполковник и тут же начал делиться своими заботами: — Большинство личного состава полка занято восстановлением самолетов. Летают десять-пятнадцать человек, остальные ремонтируют технику. А что делать? Воевать на чем-то надо. Новых самолетов не дают, собираем подбитые машины на полях, аэродромах. Ремонтом у нас руководит толковый организатор, инженер полка. Светлая голова и золотые руки! Сумел всех привлечь к работе — летчиков, техников, мотористов. У него железное требование: не умеешь — учись, но сделай к сроку!

— Намек мне ясен, товарищ подполковник. Наши люди зря хлеб есть не будут, завтра после обеда приступят к работе. Только прошу предупредить своего инженера полка: командую личным составом я и назначенные мною в подразделениях командиры. Пусть ставит задачу нашему инженеру полка. В остальное вмешиваться не надо, сами справимся.

— Не хочешь власть выпускать из рук? — переходя на «ты», улыбнулся подполковник. — Мне твои условия по душе. Мобилизуй своих людей, организуй их так, чтобы толк был, и заходи ко мне, когда нужда будет.

Наземный эшелон давыдовского полка приступил к работе.

Далеко не у всех дело заладилось сразу, но люди понимали, что опыт добывается трудом, и старались изо всех сил.

7

Начальство не забывало их.

В один из дней на аэродром прилетел командующий ВВС Южного фронта. Анатолий впервые видел его. Это был высокий, стройный, красивый генерал с орлиным взглядом серых глаз.

— Немцы вплотную подошли к Ростову, рвутся к Дону, — без особых вступлений начал командующий свой разговор. — На левом берегу Дона советских войск мало, авиации еще меньше, от фашистских ударов с воздуха наши наземные войска истекают кровью. Летчики дерутся храбро, но не всегда умело. Как дальше будут развиваться события? Отвечу: будет хорошо, если мы научимся использовать все, даже самые малейшие возможности для нанесения ударов по врагу. Плохо, если будем ждать, когда кто-то нам посоветует, что делать, и научит, как бить врага. Товарищ Сталин сказал: фашистов надо бить так, чтобы у них земля под ногами горела. Я прилетел напомнить вам об этом и сообщить, что авиационная промышленность в ближайшее время новых самолетов нам не даст, идет эвакуация заводов на восток. Вам самим надо искать и находить любую возможность для восстановления самолетного парка. Направляйтесь на аэродромы, на поля, ищите самолеты, ремонтируйте, ставьте на них пулеметы; пушки — и в бой, на защиту нашей великой Родины. Она сейчас переживает самые трудные дни и очень надеется на вас…

Все внимательно и с чувством скорби выслушали командующего ВВС. Многие поначалу надеялись услышать от него приятные вести: о том, например, что скоро будут новые самолеты, что прилетят боевые летчики — участники боев в Испании и на реке Халхин-Гол, поделятся опытом… Откровенные слова командующего заставили призадуматься каждого.

Русанов по телефонным проводам разыскивал летный состав своего полка. В Батайске и на аэродромах других летных школ Давыдова обнаружить не удалось. Район поиска расширили. И как-то от прилетевших экипажей узнали: его видели на аэродроме под Котельниковом.

— Далековато, но надо проверить. Ищи самолет, — сказал капитан Анатолию.

Эту новость Фадеев тут же сообщил Глебу.

Во время перехода наземного эшелона полка, когда Фадеев возглавлял группу разведки, друзья почти не виделись. Лишь здесь, в Ейске, на ремонте самолетов, они снова проводили вместе многие часы. Сержанты часто вспоминали Сергея Есина, о котором не было вестей. Оба понимали — война. Всякое на ней случается.

Прошло несколько дней после их разговора, и как-то после завтрака Конечный шепнул Анатолию: «Есть самолет!»

Они пошли к Русанову.

— Товарищ капитан, можно позаимствовать связной По-2. Он находится на стоянке около ангара. На нем мы можем быстро слетать с Фадеевым в Котельниково, — предложил Глеб. Начальник штаба призадумался, потом почесал затылок:

— Пойдемте-ка посмотрим.

Глеб вывел Русанова и Фадеева к одиноко стоявшему самолету. Русанов обошел вокруг По-2.

— Фадеев, проверь-ка горючее и масло.

Анатолий, всегда носивший при себе плоскогубцы и отвертку, быстро открыл горловину и убедился: горючего маловато.

— Дозаправьте самолет и будьте готовы к вылету вместе с моим заместителем, — приказал Русанов Фадееву.

Глеб уставился на Русанова, от обиды не в состоянии произнести ни слова.

— Что стоишь? Бегом за бензозаправщиком! — приказал ему начальник штаба.

Спустя час По-2 взлетел и взял курс на восток. Осматривая знакомые места, где уже летал не однажды, Анатолий повел рукой по левому борту, взял планшет, взглянул на карту и похолодел — она заканчивалась на меридиане Сальска. А оттуда до Котельникова еще более сотни километров! Что делать? В спешке он забыл подклеить нужный лист карты. Как быть? Садиться — сорвешь задание. Лететь? А вдруг заблудишься? Фадеев загрустил. Посмотрев на землю влево и вправо, он немного успокоился — кругом все было знакомо. Анатолий с благодарностью вспомнил требовательного штурмана эскадрильи, заставлявшего курсантов десятки раз чертить на память схемы района. Курсанты проклинали штурмана, но сейчас Фадеев был готов низко поклониться ему за науку.

Больше часа Фадеев летел над районом, который он знал, но дальше опять начались сомнения. Фадеев решил выйти на железную дорогу Ростов — Сальск, потом вышел на станицу Егорлыкскую, узнал ее сверху и очень обрадовался значит, летит правильно. Вскоре показался Сальск, над ним Фадеев развернулся влево, карта закончилась. Анатолий решил лететь параллельно железной дороге, идущей на Сталинград. Через полчаса, чтобы уточнить место своего нахождения, он произвел посадку на одном из полевых аэродромов и подрулил к какому-то человеку. Убрав газ, Фадеев подозвал его и спросил:

— Что за аэродром?

Старшина назвал расположенный рядом населенный пункт. Его название ничего не говорило Анатолию.

— Далеко ли до Котельникова? — спросил Фадеев. Старшина развел руками:

— Не знаю.

Фадеев дал газ и пошел на взлет. Дальнейший полет проходил в сомнениях и тревогах. Анатолия очень беспокоило: удастся ли дойти до Котельникова, хватит ли горючего?

По дороге встречались крупные населенные пункты. Анатолий делал круги над ними, но аэродромов не видел. Напрягая зрение, искал Котельниково, а тревога все глубже и глубже забиралась в его душу. А что, если не дотянет до аэродрома, не найдет Давыдова? У Фадеева все похолодело внутри. Все чаще он посматривал на часы. И вдруг впереди показался населенный пункт, на окраине которого виднелся аэродром.

Фадеев приземлился. Как только экипаж разведчика вылез из кабины, почти сразу на поле появились Давыдов и Богданов.

— Вот они, первые ласточки! — радостно воскликнул Давыдов, крепко обнимая замначштаба и Фадеева.

Когда немного утихла радость встречи, заместитель Русанова доложил о делах наземного эшелона. Выслушав капитана, Давыдов распорядился:

— Фадеев, возвращайся в Ейск один. Начальнику штаба через полк, базирующийся в Ейске, послана шифровка, в ней указано все, что ему следует делать. На словах передай: с отъездом не задерживаться!

— Ясно, товарищ капитан, — ответил Фадеев, — разрешите лететь после заправки бензином и маслом?

— Подожди, — Давыдов вырвал из блокнота листок бумаги и написал на нем что-то: — Возьми, пригодится для оправдания самовольного полета.

Фадеев улыбнулся:

— Попробуем выкрутиться, товарищ капитан.

— Как там наши? — спросил Богданов.

— Нормально!

— Лети, — Богданов и Давыдов пожали Анатолию руку и пожелали успеха.

Обратный путь был более коротким, но последствия полета — плачевными. Едва Фадеев доложил Русанову о выполнении задания, как его тут же вызвали к командиру полка. После беглого опроса Анатолия отправили на гауптвахту.

Фадеев раньше о гауптвахте имел представление лишь понаслышке. Сам не сидел и в караул туда не попадал. И вот довелось познакомиться с ней. Несколько небольших комнат в старом здании, рядом караульное помещение. В одиночке, куда водворили Анатолия, кроме голого топчана, ничего не было.

На следующий день началось следствие. Допросы длились несколько дней. Наспех написанная записка Давыдова и докладная начальника штаба полка Русанова оградили Фадеева от главного обвинения — в дезертирстве.

Когда Анатолий услышал это от следователя, он возмутился, сгоряча наговорил грубостей и разозлил представителя юстиции, который в отместку приложил максимум усилий, чтобы найти подтверждение своим подозрениям. Но факты, оправдывающие поступок Фадеева, были столь убедительны, что ретивому работнику прокуратуры пришлось снять обвинения с сержанта.

Распрощавшись со следователем, Анатолий зашел в штаб местного полка, где его ждало предписание следовать в Котельниково. Путь до него на попутном транспорте был куда сложнее, чем на самолете. Почти неделю Фадеев добирался до места назначения, но… там полка уже не оказалось, убыл в Горький, получать новые самолеты.

Посетовал Анатолий на неудачу и пошел на поиски попуток, чтобы ехать дальше по фронтовым дорогам — в Горький, в свой родной полк.

8

Напряженная, тяжелая, но такая нужная для защиты Родины работа продолжалась. Каждый трудился с величайшим энтузиазмом. Глубина противотанкового рва приближалась уже к трем метрам. Наступили холода. Жечь костры запрещалось. Грелись днем, ночью старались спать там, где днем горели костры, и в наспех отрытых землянках.

Женщины мерзли, кутались во все, что было привезено с собой из дома. Но холод донимал. Кое-кто не выдерживал и с наступлением темноты степью уходил домой. Оставшиеся, держались стойко, вставали чуть свет и, наскоро перекусив, принимались за дело. Это помогало и согреться, и выполнить намеченный объем работ. Сведения о положении на фронтах доходили сюда случайно, были они не всегда точными, все находились в постоянной тревоге за свою судьбу и за судьбу тех, кого оставили дома.

Как-то в середине ноября прошел слух о том, что немцы прорвали оборону наших войск и движутся к Ростову-на-Дону.

— Как к Ростову? Почему к Ростову? — Со слезами на глазах они подступали к руководителям работ, требуя срочно отпустить их домой, где остались у кого-то дети, у кого-то старики. Начальство пыталось успокоить их, но все понимали, что уже не было смысла продолжать строительство сооружений.

В эту ночь почти никто не спал. На рассвете увидели, что с запада по дороге движется колонна людей.

— Неужели немцы?

— Они пешком не ходят, это наши, — последовал хмурый ответ.

Женщины толпой побежали к шедшим по дороге красноармейцам в надежде увидеть кого-то из близких, знакомых, из первых рук узнать, что же происходит вокруг. Впереди колонны шел молодой широкоплечий майор с медалью на груди.

— Что вы здесь делаете? — спросил он подбежавших женщин.

— Роем окопы, — робко сказала одна, боясь разгласить тайну.

— Для кого?

— Для вас, — ответил майору пробравшийся сквозь толпу женщин капитан.

— Немец-то под Ростовом, — сказал ему майор.

— По радио объявили или еще как узнали? — уточнил капитан.

— Узнали, — ответил майор. И пояснил, горько усмехнувшись: — Иначе мы бы здесь не были. На ваше счастье, немцы вас стороной обошли. Вчера были от Ростова в двадцати километрах, а сегодня, может, уже там.

— Ясно… — с расстановкой произнес капитан.

Колонна уже ушла далеко, а капитан все еще стоял, думая над сложившейся ситуацией и свалившейся на его голову ответственностью — и за незаконченное строительство, и за судьбы людей. Наконец решил, что все они остаются на местах до получения команды о прекращении оборонительных работ.

— Товарищ капитан, а кто вам даст такую команду, если мы уже в тылу у немцев? — спросила его со слезами на глазах невысокая темноволосая женщина.

Капитан, сам ломавший голову над этим вопросом, пожал плечами.

— Домой! Пошли домой! — зашумели женщины. — В город надо пробираться!

— А если в городе уже немцы? — попытался остановить толпу капитан, но его никто не слушал.

В это время раздался звонкий голос:

— Машина идет!

Капитан взглянул на дорогу и увидел легковую автомашину. Вдали за ней виднелось несколько колонн красноармейцев.

Из машины вышел полковник, подтянутый, опрятный, с усталым лицом.

— Здравствуйте, что за люди? — спросил он.

Капитан четко доложил ему.

— Надобность в ваших сооружениях отпала, — горестно сказал полковник. Отпустите людей. Пусть они решают сами: добираться им домой или разойтись по ближайшим деревням, — ответил полковник, медленно пошел к машине и, ни на кого не глядя, уехал.

Собрав свои пожитки, группами и в одиночку женщины разошлись в разные стороны.

— Нина, а что нам делать? — спросила Вика.

— Пойдем домой.

— К немцам? — удивилась Вика. Нина задумалась, а потом произнесла нерешительно:

— Постараемся пройти незаметно…

— Мы не мышки-норушки, вряд ли проскользнем, — горько усмехнулась Вика. — А если немцы нас схватят, ты представляешь, что может быть?

К подругам подошла девушка, работавшая с ними рядом, и предложила:

— Пойдемте к моим родителям, они живут недалеко, километрах в тридцати отсюда, на берегу моря. Там наверняка еще нет немцев.

Между тем капитан, молча наблюдавший, как быстро таяла его «армия», посмотрел в последний раз на огромное пространство прорезанное черной, с рыжеватым отливом лентой свежевырытой земли, и примкнул к проходящей по дороге очередной роте красноармейцев.

…Вика, словно заправский ходок, шла впереди, увлекая за собой остальных. Но от быстрой ходьбы ее спутницы быстро устали, пришлось сделать остановку, а в одной из придорожных деревень они решили заночевать.

— Где немцы? — первое, о чем они спросили у местных жителей.

— По слухам, они уже в Таганроге.

Утром следующего дня, подкрепившись хлебом с молоком, девушки отправились дальше. Через несколько часов перед ними предстала ровная гладь Азовского моря. Дорога привела путешественниц к небольшому поселку. Это и была Приморка, куда пригласила подруг работавшая вместе с ними девушка.

С помощью ее родителей удалось уговорить одного из рыбаков, и в конце дня под парусом, а временами на веслах, преодолевая встречный ветер, они вышли в залив. Вскоре густая ночная мгла опустилась на воду, и, чтобы не сбиться с курса, лодка легла в дрейф. На рассвете обнаружилось, что они не очень-то далеко отошли от берега.

Целый день подруги плыли к цели своего путешествия, и вот наконец показался Ейск. Уставшие от затянувшегося плавания девушки с наслаждением ступили на твердую землю и тут же обратились к встретившимся им людям с тревожным вопросом: «Немцы в городе есть?»

— Нет, этих гадов у нас нет, — ответили им.

Вика и Нина, распрощавшись с рыбаком, отошли немного от берега и присели на сухое, полуистлевшее дерево.

— Что делать? — спросила Нина. — В таком виде даже неудобно идти к людям. А денег совсем нет.

В сумке, которую девушки несли попеременно, у них были некоторые вещи, но подруги решили беречь их на самый крайний случай. Поэтому Вика, махнув рукой, сказала:

— Ничего, Нина, пойдем как есть. Все понимают — война!

Вскоре они вышли на широкую дорогу, по которой медленно двигалась большая колонна беженцев. По осунувшимся лицам людей, обтрепанной одежде, стоптанной обуви видно было, что они прошли уже не один десяток километров.

Нина и Вика примкнули к группе женщин, которые шли за телегой, нагруженной различным скарбом. Было видно, что идут эти люди давно, что многое обговорили между собой и сейчас легко понимают друг друга, обмениваясь короткими фразами, отрывочными словами и возгласами. Оторванные войной от родного дома, они терпеливо переносили тяготы и лишения вынужденных скитаний и шли к тому месту на востоке, где, они в это твердо верили, их ждут тепло и уют временного пристанища, где они обживутся и будут делать все, чтобы помочь фронту, помочь Красной Армии сокрушить фашистского изверга.

Большак, неизвестно кем и когда сооруженный, пролегал через колхозные поля, мелко припорошенные ранним снежком. Легкий морозец укрепил черноземный грунт, и это облегчало движение всему живому, тянувшемуся на восток.

Тяжело было людям, но еще тяжелее скоту. Долгий путь и скудный корм довели его до истощения. Особенно жалко выглядели лошаденки, еще оставшиеся в хозяйствах. Они еле-еле тянули за собой тяжело груженные телеги. Даже маленькие дети шли, держась за руки старших, лишь бы не обременять скотину. По ровной дороге эти лошади еще кое-как тянули груз, но там, где появлялся небольшой подъем, они останавливались и, невзирая на яростные понукания возниц, не могли тронуться с места. И беженцы, облепив со всех сторон телегу, помогали животным. Во время одного из переходов над большаком пролетели немецкие истребители.

— Воздух! Самолеты! Фашисты!.. — сразу же покатилось по колонне.

Подруги остановились в нерешительности, не зная, что предпринять. Сверху застрекотали пулеметные очереди. Девушки бросились в сторону. Через считанные секунды на дороге никого не осталось.

«Мессершмитты» после первой атаки взмыли вверх и не торопясь заходили на повторную. Поиздевавшись над беззащитными людьми, фашисты удалились на запад.

Печальный вид после их налета являла собой эта местность. В предсмертных судорогах бились коровы, телята. Кое-где лежали люди.

Острое ухо Нины уловило нарастающий плач и причитание женщин. Подруги подошли к группе людей, столпившихся невдалеке. Глазам девушек предстала картина человеческой трагедии — верной спутницы войны.

На земле лежала молодая женщина, обнявшая цепкими руками уже мертвого ребенка. Из левого виска матери текла кровь, от нее исходил легкий пар. Рядом ползала девочка лет трех, тоненьким голоском повторявшая: мама! Мама!., вставай!

Она смотрела на толпившихся вокруг людей и в ее детских глазенках был испуг, недоумение и мольба о помощи.

Беженцы предали земле погибших, подобрали осиротевших детей и снова двинулись в путь.

— Долго мы будем скитаться по этим дорогам?! — спросила Нина. — У многих идущих есть цель, а у нас что? Может быть, нам вернуться?

— Согласна, — сказала Вика, — доберемся вон да того села, переночуем и тогда решим.

Но девушки не успели дойти до первого дома, как услышали над собой гул мотора.

— Нина! Смотри, это же наш самолет, — закричала Вика, — такой же тупоносый, как у Сережи и Анатолия!

Самолет с выпущенными колесами шел на посадку.

— Там аэродром! — уверенно заявила Вика. — Пойдем. А вдруг там наши ребята!

Окрыленные надеждой, подруги быстро зашагали по тихой тропинке и вскоре добрались до аэродрома — большого ровного поля на краю села.

Летчики сразу же окружили девушек. Узнав, что они разыскивают сержантов, начали балагурить.

— Мы таких военачальников не знаем, — сказал белобрысый майор, — у нас в полку летчики в звании не ниже лейтенанта. Сержантов не держим!

Девушкам стало обидно до слез. Но от всей аэродромной обстановки повеяло на них недавним мирным временем и такими волнующими и дорогими встречами с друзьями-летчиками, что решение пришло почти сразу. Они понимающе переглянулись.

— Товарищ майор, — бойко заговорила Вика, — Может быть, вы нас в полк возьмете? Будем служить, как настоящие бойцы!

— Таких красавиц как не взять?! Только куда же вас пристроить? — задумался майор.

Девушки молча ждали решения своей участи.

Их направили к интенданту. Оглядев девчат, он сказал: идите в столовую, там дел найдется. Заведующий столовой обрадовался появлению новых работниц.

— Рад пополнению! — улыбнулся он. — Нам как раз очень нужны посудомойки. — И, немного подумав, добавил: — Но прежде чем приступить к работе, вам, пожалуй, надо бы приодеться.

Вместе с заведующим девушки подошли к сараю, где размещался вещевой склад. Нина и Вика получили красноармейскую форму. Весь вечер девчата подгоняли гимнастерки и брюки под свой рост, прилаживали по фигуре, а когда утром пришли на работу, окружающие восхитились — подруги походили на лихих красавцев парубков.

У многих авиаторов тут же появились неотложные дела в столовой. Некоторые приходили на кухню даже ночью, предлагая свою помощь в чистке картошки. Нину это возмущало, а Вика довольно спокойно принимала ухаживания и даже как-то взялась журить Нину:

— Не будь затворницей, чего ты дичишься? Они хорошие, нормальные парни.

— Вика, ты молодец, — сердито ответила Нина, — быстро акклиматизировалась, даже пополнила свой лексикон словом «нормально»! У летчиков оно заменяет, кажется, десяток других слов.

— Возможно! — с вызовом посмотрела ей в глаза Вика. А Нина, словно оправдываясь, продолжала:

— Я никогда не дичусь, ты знаешь, но сейчас не до этого. Идет война…

— Я знаю, об этом по радио передают, — перебила ее подруга. Нина, не обращая внимания на колкость, спросила:

— Ты уже и с ним успела познакомиться? — она показала взглядом на уходившего из кухни летчика.

— Конечно, чего теряться?! — все так же, подзадоривая подругу, ответила Вика.

— О чем ты с ними разговариваешь? — продолжала сердиться Нина. — Как ни посмотрю, все ты с кем-то шепчешься. Я просто не узнаю тебя! Что с тобой происходит?!

Она подошла к Вике, обняла ее за плечи, посмотрела в глаза. Вика выдержала взгляд, а потом сказала тихим, жалобным голосом:

— Нина, душа болит постоянно — как там наши в Ростове? И ребята неизвестно где. Вот я и спрашиваю у каждого, может, кто их и видел…

9

Только в середине ноября Фадеев добрался до Горького. В полку ему обрадовались, похвалили, но оказалось, что полк уже укомплектован полностью и… Фадееву в нем нет места.

Богданов, сообщая об этом Анатолию, чувствовал себя очень скверно. Фадеев стоял, вконец убитый, перед строем своего, а теперь уже — чужого полка, летный состав которого обновился на две трети.

В это время легкий шумок пронесся по рядам: «Акула идет!»

Анатолий увидел коренастого, выше среднего роста летчика в куртке и шлемофоне, очевидно, только что вернувшегося из полета.

Командир полка прошел мимо Анатолия и доложил:

— Товарищ подполковник, полк построен для выполнения полетного задания.

Акула, как узнал позже Анатолий, считался отличным летчиком, воевал в Испании. В первый же день Великой Отечественной, войны был ранен. Потом его направили командовать запасным полком и не ошиблись. Он обладал твердым характером, был решительным, резким, но справедливым к людям.

Анатолий, не отрываясь, смотрел на Акулу, и невольно холод забирался в его душу. Свирепый, недоброжелательный взгляд, твердо сжатые губы не сулили ничего благоприятного.

— Ну, что вы тут прохлаждаетесь?! Воевать надо! Почему так долго переучиваетесь?! — сразу зашумел Акула. — Получили самолеты, полетали немного, и на фронт! Давыдов, когда полк будет готов к вылету?

— Дня через три, — ответил командир полка.

— И ни одного часу больше! — Подполковник энергично повернулся к летчикам и резко бросил младшему лейтенанту, стоявшему в строю первой эскадрильи: — Это ты развернулся вчера на взлете? — Я, — дрожащим голосом ответил младший лейтенант.

— И ты, Давыдов, хочешь взять его на фронт?

— Товарищ подполковник, я думаю… — успел сказать Давыдов.

— Думать надо было раньше, сейчас настало время решать, — перебил подполковник. — Таких салажат нечего брать! Пусть он пока у меня в наряд походит. — Он повернулся спиной к Давыдову и пошел мимо строя в штаб. Анатолий заметил под его расстегнутой курткой два ордена Красного Знамени. Таких наград он прежде ни у кого не видел, разве только на газетных снимках.

Тем временем капитан Богданов подошел к Давыдову, и они о чем-то заговорили. Командир полка подозвал Фадеева, сказал коротко:

— Замените младшего лейтенанта. Три дня на переучивание на ЛаГГ-3.

— Есть, товарищ майор! — обрадовался Фадеев.

Командир первой эскадрильи капитан Кутейников — высокий, стройный шатен, осмотрел критическим взглядом Анатолия и небрежно произнес:

— Иди к инженеру, если он допустит тебя к полетам — завтра будешь летать, если нет — поедешь на фронт в обозе.

Анатолий пошел к инженеру.

— А, лихой разведчик, пойдем в кабину! — Инженер обстоятельно рассказал о каждом новом приборе, системах самолета, особенностях эксплуатации мотора с водяным охлаждением. Убедившись, что Фадеев усвоил его рекомендации, разрешил запуск. Фадеев четко исполнил все приемы.

— Теперь рули, только смотри не разломай самолет, иначе Акула меня повесит, — сказал инженер, напутствуя Анатолия.

Еще полдня Фадеев продолжал изучение ЛаГГ-3. Все летали — он рулил по земле. На последней рулежке Анатолий понял, что этим самолетом он сможет управлять и в воздухе, хотя было еще неясно, как поведет себя в полете винт, сработают ли кнопки уборки и выпуска шасси…

После обидных слов Кутейникова одна мысль не давала Фадееву покоя: как доказать свое право на полеты? Он посмотрел на бензиномер — горючего более половины заправки. Итак, быть или не быть?! Вырулил на старт и прямо с ходу пошел на взлет. Взлетел хорошо. Убрал шасси, набрал скорость, запросил по радио зону. «Зоны заняты, набирайте высоту и выполняйте пилотаж над аэродромом», — услышал Анатолий знакомый голос, но кому он принадлежит — не смог сразу вспомнить, а догадавшись, струхнул ужасно: Акула!

— Вас понял, — с дрожью в голосе ответил Фадеев, набрал положенную высоту и строго над аэродромом полностью выполнил пилотаж.

Когда оставалось около пятидесяти литров горючего, он зашел на посадочный курс, выпустил шасси, щитки, отлично произвел посадку и доложил командиру эскадрильи:

— Товарищ капитан, сержант Фадеев к полетам готов.

— Ты мне скажи, почему притворялся, что не летал на ЛаГГ-3? От фронта хотел увильнуть? — набросился на него Кутейников.

Фадеев ожидал всего, но только не этого. У него чуть слезы из глаз не брызнули.

— Что ты за гусь, мы еще разберемся! — кипел гневом комэск первой. «Особняки» еще тобой займутся!

И действительно они занялись. Все летчики летали, а Фадеева допрашивали: где родился, крестился и так далее… Потом вдруг сразу оставили в покое.

— Скажи спасибо Акуле, — шепнул Анатолию Богданов.

За два следующих дня Фадеев завершил переучивание и вместе с полком полетел на фронт. Он шел в составе эскадрильи Богданова командиром третьего, сержантского звена. Его предшественник неожиданно заболел, неудачника оставили в запасном полку, и Богданов тут же обратился к Давыдову с просьбой назначить командиром звена Фадеева. Перед самым отлетом на фронт Фадеев успел лишь один раз слетать вместе со своими подчиненными.

Размышляя о событиях последних дней и людях, встретившихся ему в эти дни, Фадеев не раз вспоминал Акулу. Разные все-таки бывают люди. Одни ласковые слова говорят, но в трудную минуту спокойно отойдут в сторону, другие же, вроде этого подполковника, не подбирают мягких выражений, управляют жестко, но человека в беде не оставят…

Глава VI

1

К концу 1941 года обстановка на фронтах складывалась тяжелая. Враг блокировал Ленинград, вплотную подошел к Москве, взял Харьков, Ростов-на-Дону. В Крыму с величайшим героизмом моряки удерживали Севастополь, Керчь, Феодосию. Фашисты развивали наступление на юго-востоке и через Северный Кавказ стремились добраться до бакинской нефти.

Советское Верховное Главнокомандование понимало сложность обстановки. Не располагая необходимыми резервами для нанесения ударов по гитлеровским войскам на широком фронте, оно сосредоточило усилия на тех направлениях, где противник угрожал жизненно важным центрам. После речи Сталина шестого ноября и парада на Красной площади советский народ воспрянул духом. Этот порыв необходимо было поддержать конкретными делами. В направлении наиболее напряженных участков фронта шли эшелоны с войсками и техникой, летели самолеты.

Полку Давыдова предстояло встать на пути немцев под Ростовом-на-Дону. Маршрут от Горького до линии фронта занял немного времени. Полк произвел посадку на прифронтовом аэродроме. Давыдов, прилетевший туда первым, направлял приземлявшиеся самолеты в нужные секторы, следил, чтобы они не заруливали на стоянку соседнего полка. Технический состав находился еще в пути, и летчики сами готовили самолеты к полетам. Фронтовики, а их было всего треть состава полка, руководили молодыми.

Анатолий, совершивший уже более полусотни боевых вылетов, считался бывалым летчиком. В его звене было два ведомых, сержанты-одногодки Вася Овечкин и Ваня Гончаров — очень старательные, расторопные и скромные ребята.

Летчики эскадрильи Богданова — «батайчане», как они себя называли, хотя истинных «шкрабов», уже испытавших на себе удары фашистов, оставалось всего четыре человека, тоже имели немалый опыт и, получив новые боевые машины, готовились к серьезным воздушным боям за Ростов.

Самолет ЛаГГ-3 — не И-16. Он имел большую скорость, лучшее вооружение, радио, позволявшее поддерживать связь с землей и товарищами, и на нем летчики смелее вступали в бой с «мессерами». Однако, истины ради, надо отметить, что ЛаГГ, особенно его первый вариант, был достаточно тяжелой машиной и уступал немецким истребителям по ряду показателей.

Над этим Фадеев часто задумывался, искал возможности, которые помогли бы компенсировать недостатки самолета, и приходил к выводу, что все упирается в умение владеть самолетом, видеть врага в небе и вести с ним бой. Этим умением, считал Анатолий, он пока еще не полностью овладел и сам, а ему предстояло учить подчиненных. Звено — это тактическая единица, маленькая боевая семья. Его же семья пока была слабо подготовлена к боям.

Анатолий хорошо помнил, что даже при его умении пилотировать сколько страху натерпелся он в первых воздушных боях. Признаться, и сейчас еще у него не было полной уверенности во время боя. Подготовка ведомых была значительно слабее, чем его собственная, когда он прилетел на фронт. Между тем командиру звена, помимо летных, необходимо было учитывать и чисто человеческие качества подчиненных, готовить их к боям так, как учил самого Фадеева комэск Богданов в первые дни фронтовой жизни.

…«Мессершмитты» появились над аэродромом внезапно. Послышалась команда: «Воздух! Ложись!» Застрекотали пулеметы. Анатолий подбежал к Богданову.

— Товарищ капитан, разрешите взлететь!

— Взлетай. Я тоже, — ответил комэск и побежал к своему самолету.

Легко сказать — «взлетай»…

«Мессеры» кружили над аэродромом, поджидая жертву. Когда они выпускали огненные трассы, штурмуя стоянки самолетов, Фадеев сжимался в комок, холодок пробегал по спине, временами возникало желание выскочить из кабины и укрыться в щели, но нужно было лететь.

Первым в воздух поднялся Як из соседнего полка, за ним Фадеев, Богданов, еще один Як. И начался бой. Четверо против шести. Тяжело, но все-таки ЛаГГ-3 — это уже не И-16.

Бой длился около десяти минут. Четверка советских истребителей, умело маневрируя, меняясь местами, дралась смело и напористо. «Мессерам», очевидно, трудно было определить, кто ведущий, кто ведомый, чтобы внезапно сразить зазевавшегося слабака. Анатолий крутился как черт, но и фашисты все чаще угрожали то одному, то другому из наших летчиков. Того страха, что прежде, Фадеев уже не испытывал. Иной раз, когда совсем близко разрывались снаряды, он инстинктивно жмурил глаза, но тут же выкручивался и атаковал сам. В один из тяжелых моментов, когда две пары «мессеров» один за другим атаковали Анатолия, ведущий пары Яков меткой очередью сбил одного фашиста и взвился вверх. Но откуда-то сверху ему навстречу шла еще одна пара «мессеров». Фадеев кинулся наперерез, дал заградительную очередь, ведущий метнулся в сторону, но ведомый фашист в упор расстрелял Яка, и тот, теряя скорость, завис, потом пошел на хвост, перевалился на нос, и черный шлейф дыма скрыл горящий самолет…

На мгновение Анатолии оцепенел, но желание отомстить за товарища быстро вывело его из этого состояния. Он устремился за «мессерами». Самолеты были метрах в пятистах, и дистанция все увеличивалась. Огонь с такого расстояния малоэффективен, но ненависть требовала действия. Анатолий, немножко задрав нос самолета, дал длинную очередь. Попав в навесную трассу, «мессер» загорелся. Летчик тут же выбросился с парашютом. Самолет, вращаясь, летел вниз и, не долетев до земли, взорвался. От радости Анатолий на какую-то секунду забыл о бдительности, но этого было достаточно, чтобы пришло возмездие. «Опять прозевал», — подумал он, сделав резкий маневр влево, и увидел, что Богданов гонится за парой, которая перед тем атаковала его, Фадеева. Но за Богдановым неслись два фашистских самолета.

— Командир, сзади немцы! — крикнул Фадеев.

Надо было спешить. Анатолий так энергично развернулся, что в глазах его потемнело, дал очередь из всего бортового оружия, и сноп огня обрушился на ведущий самолет противника. Он резко клюнул носом и пошел к земле. «Ага, фашист, и тебе досталось!» — прокричал Анатолии.

Сделав боевой разворот, Фадеев увидел, что Богданову опасность больше не грозит. Однако теперь сверху на огромной скорости на него самого неслась пара «месершмиттов». Фадеев мгновенно оценил обстановку и резко выскочил из-под атаки, «Мессеры», не ожидая такой прыти от ЛаГГ-3, проскочили. Анатолий быстро зашел им в хвост и навскидку дал длинную очередь. Фашисты шарахнулись в стороны.

— Пошли на посадку, — сказал комэск.

На аэродроме их едва ли не на руках вынесли из самолетов. Такого полк еще не видел, чтобы четверка наших в бою с шестью «мессершмиттами» сбила три самолета.

Когда улеглись страсти, Анатолий, понурив голову, подошел к Богданову. Командир эскадрильи похлопал его по плечу:

— Ты чего, Фадеев?

— Летчика того жаль, на Яке…

— Мне тоже, но не казни себя, война. Что ты сделал не так?

— Как будто все, что мог.

— Ты отразил атаку ведущего, а ведомый ударил. Анализ — хорошая штука, но нервы нужно держать в узде.

Анатолий подошел к своим подчиненным. Те улыбались, еле сдерживая радость.

— Поздравляем, товарищ командир!

— Спасибо, ребята.

— Здорово вы его! Это же надо — с одной очереди!

— Ладно, потом будем радоваться. Самолеты заправили?

— Нет, — смущенно ответил Гончаров.

— Сначала машину готовить надо. Разговорчики — потом, — сурово сказал Фадеев.

Он тут же упрекнул себя: зачем так разговаривать с ребятами? Они с открытой душой, а ты?

Подскочил посыльный из штаба полка с распоряжением начальства идти на разбор боевого вылета.

Командир полка похвалил Анатолия.

— Видели, какой неожиданностью было для фашистов мастерство наших летчиков? Так должно быть и впредь. Фронтовикам приказываю: делитесь опытом, помогайте необстрелянным…

2

Возвращаясь в эскадрилью, Фадеев продолжал размышлять о воздушном бое. Вроде бы все в порядке, бой хорошо провел, два самолета сбил, похвалили. Но гибель товарища не давала ему покоя. Никто его не винит, никто не упрекает, но летчик погиб. Почему? И произошло это после того, как летчик Яка выручил Фадеева, отогнал от его хвоста «мессеров». Значит, сам он где-то неумело вел этот бой. Не поставь Фадеев себя в тяжелое положение, летчик был бы жив, с болью вынужден был признаться себе Фадеев. И почему Богданов не предупредил по радио, что «мессеры» висят у него на хвосте? Может, не заметил? Но командиру замечания не сделаешь, а самому подумать есть над чем.

В этот момент раздался сигнал на общий взлет. Анатолий крикнул ведомым: «За мной!», быстро забрался в кабину, запустил мотор и стал выруливать. За ним последовал Овечкин. Самолеты взлетели один за другим, но Гончарова среди них не было. Анатолий, набирая высоту, подходил то к одному, то к другому самолету. Не было и Богданова.

Зная коварную тактику немцев появляться внезапно, Фадеев решил обезопасить себя резким набором высоты. Дал полностью газ и, увеличивая обороты, пошел со своим ведомым на максимальном режиме, обгоняя другие группы самолетов полка. Он продолжал набирать высоту до тех пор, пока не оказался выше всех. Осмотревшись кругом, противника не обнаружил.

Внизу под ними шел полк — двумя группами, в плотных боевых порядках. «Зачем так близко прижались друг к другу?» — подумал Анатолий. И сам ответил, хорошо понимая обстановку. Ведь большинство — молодые летчики, жмутся к ведущему, как цыплята к наседке, боятся не только врага, но и своего командира.

Анатолий вспомнил, каким был он сам несколько месяцев назад. Таким же птенцом. Сейчас другое дело, кое-что начинает соображать.

Находясь выше всех, Фадеев внимательно осматривался, ожидая возможного появления немецких самолетов. Главное — увидеть врага первым и дать возможность командирам групп занять выгодное для боя положение. Если же врагу удастся атаковать полк внезапно, большие потери неизбежны, не говоря уже об упадке морального состояния оставшихся в живых. Это Анатолий хорошо знал по себе и по своим товарищам.

Почему же Давыдов так спокоен? Почему не рассредоточивает полк по группам? Может быть, боится, что летчики, не зная района, заблудятся в воздухе?

Внимательно всматриваясь в западный сектор, Анатолий далеко на подходе заметил сначала одну группу немецких бомбардировщиков, затем вторую. Где же «мессеры»? Неужели бомбардировщики идут без прикрытия? На мгновение Фадеев закрыл глаза, дав им отдохнуть, затем снова напряг зрение и увидел мелкие точечки, разбросанные чуть выше горизонта. Так вот где они!

Дав полный газ, вместе с ведомым он пошел еще выше.

Внизу от основной группы отделилась тройка ЛаГГ-3 и пошла тоже в набор высоты.

Фашисты приближались. Уже отчетливо был виден боевой порядок двух девяток Ю-88 и до десятка истребителей. Двадцать восемь против… Фадеев взглянул вниз — против восемнадцати. Кто-то еще не взлетел, кроме Гончарова. Где же Богданов? «Ищешь наседку, цыпленок?» — улыбнулся себе Анатолий.

Самолеты быстро приближались, напряжение нарастало. Вдруг Фадеев увидел, как основная группа полка стала медленно разворачиваться влево. Что они делают, неужели не видят?! И тогда он закричал во все горло:

— Командир! Давыдов! Куда отворачиваете? «Бомберы» идут с запада!

— Где, где? — услышал Анатолий взволнованные голоса Давыдова и Кутейникова.

— На западе, километрах в десяти, почти на одной высоте с вами!

Мгновение в эфире было тихо.

— Вижу! — резко произнес Давыдов и тут же скомандовал: — За мной, в атаку на «бомберов»! Звену прикрытия связать боем истребителей! Где ты, Фадеев?

— Выше звена прикрытия.

— Оставайся там, — приказал Давыдов. Анатолий спросил ведомого:

— Слышишь? — Тот утвердительно кивнул. — Отойди подальше, проверь оружие, сейчас пойдем в атаку.

Заняв исходное положение, Фадеев резким разворотом сверху обрушился на зазевавшуюся пару «мессеров». Дистанция между ним и «мессерами» сокращалась.

— Не спеши открывать огонь, — предупредил ведомого Фадеев и подумал, что Овечкин совершает первый боевой вылет. Конечно, многого еще не видит и еще большего не понимает, в подсказке очень нуждается, иначе в азарте боя такой ведомый может испортить атаку. А первая атака — половина успеха. Будет результат — враг дрогнет, промажешь — свои утратят уверенность.

Фадеев подошел к «мессеру» вплотную, дал длинную очередь, и первый факел загорелся в небе! Немцы не ожидали атаки сверху, да еще с запада. Не разобравшись, сколько советских истребителей их атакует, «мессеры» переворотами спешно бросились вниз. Атака Фадеева была настолько ошеломляющей, что командир звена прикрытия закричал: «Ура!» По голосу Анатолий узнал командира первой эскадрильи Кутейникова.

Сбив фашистский самолет, Фадеев снова взмыл вверх, стремясь рассмотреть оттуда, где же основная группа полка. ЛаГГи беспорядочно носились вокруг «юнкерсов», мешая друг другу, и только одиночные самолеты вели огонь по немецким бомбардировщикам. Наконец-то задымил один из них. Фадеев слышал в наушниках охрипший голос Давыдова, пытавшегося навести порядок, но «войско» не повиновалось ему. Где же истребители противника? Так хотелось ввязаться в драку! Но здравый смысл и приказ командира требовали быть на своем месте. И тут Анатолий увидел четверку «мессеров», которая занимала исходное положение для атаки группы командира полка.

«Шалите, сволочи, вам это не удастся!» — усмехнулся про себя Фадеев. Немцы были уверены, что сверху их никто не тронет, но поплатились за эту ошибку. Анатолий — врезался в их строй, поливая свинцом то одного, то другого, немцы отскакивали в стороны, как испуганные воробьи от коршуна.

Осмотревшись, фашисты, очевидно, определили, что это всего лишь пара ЛаГГ-3 наделала паники. Четверка «мессеров» стала собираться для атаки, но Фадеев, находившийся значительно выше их, по очереди со звеном прикрытия атаковал «мессеров», не давая им возможности помешать группе Давыдова. Анатолий видел, как было сбито два бомбардировщика, клюнул носом и один наш ЛаГГ-3, сбитый стрелками «юнкерсов».

Бой длился уже более пятнадцати минут. «Юнкерсы», не дойдя до цели, сбросили бомбы куда попало и повернули на запад. «Мессершмитты» последовали за ними.

Бой окончился. Анатолий сел на аэродром в числе первых. Вылез из кабины и встретился взглядом с Ваней Гончаровым, вторым своим ведомым.

— Товарищ командир, я поспешил, — оправдывался Гончаров, — техник соседнего полка не успел отсоединить штуцер шланга, а я уже дал газ, вырвал штуцер и воздух стравил. Я не хотел этого, я не умышленно…

— Верю, что не умышленно, — ответил Фадеев, — но от этого не легче полку, если два летчика остались на земле. Ладно, кончай лить слезы, займись вводом самолета в строй.

— Есть, понял! — обрадованно ответил Гончаров.

Анатолий едва закончил отчитывать одного подчиненного, как второй выскочил из самолета и бросился к нему с поздравлениями.

— Спасибо, но почему ты не стрелял? — строго спросил Фадеев.

— Стрелял! Я все боеприпасы израсходовал! Можете проверить.

— Да? А результат где? Боеприпасы тоже с умом надо расходовать, упрекнул Фадеев. Овечкин потупился.

Подскочили с поздравлениями и летчики первой эскадрильи. Конечный так тискал Анатолия, что тот едва не взвыл от боли: — Тише, Глеб! Я еще жить хочу!

На разборе командир полка строго и размеренно говорил им:

— Товарищи, сегодняшние бои — продолжение большого пути нашего полка. Чтобы обрести уверенность и научиться наносить немцам ощутимый урон, мы прошли через неудачи, поражения и огромные потери. Мы обрели опыт, и сейчас лучшие летчики нашего полка показывают пример, как надо бить немцев. Сегодня у всех на виду сержант Фадеев в двух боях сбил три самолета, в трудную минуту помог звену прикрытия и обеспечил свободу маневра ударной группе. За успешные действия и разумную инициативу объявляю благодарность.

У Анатолия перехватило дыхание.

— Но у нас есть и минусы, — продолжал командир полка. — Нет должного порядка на земле и в воздухе. Молодые летчики в воздухе никого не видят, кроме своего ведущего. Потеряв его, суются к любому самолету, словно телята к матке в поисках соска. Нарвавшись на рога чужой коровы, такой теленок бросается к другой. Так случилось и со сбитым нашим летчиком. Пока он пристраивался, принюхивался к фашистскому бомбардировщику, стрелок «бомбера» прошил его очередью. Через несколько дней его родные получат горькое известие. Больно и обидно. Я говорю об этом для того, чтобы все помнили о необходимости быть постоянно бдительными и активными в бою, а молодые набирались опыта побыстрей. А теперь командирам эскадрилий и звеньев вместе со всеми летчиками тщательно разобрать ошибки, выявить причины и найти пути их устранения. Пока нет техников, внимательнее готовьте самолеты сами и не надейтесь на соседей…

3

Богданов подошел к Фадееву и, пожимая руку, сказал:

— Молодец! Очень хорошо, блестяще провел бой, эскадрилья тобой гордится!

Товарищ капитан, а вы не ругаете меня, что не нашел вас в воздухе? — спросил Фадеев.

— Не ругаю, но, честно говоря, я бы хотел в бою иметь тебя рядом, ответил Богданов.

— Я искал вас в воздухе, но не нашел и решил набирать высоту, оправдывался Фадеев.

— Тактически ты действовал грамотно, чего многим пока еще не хватает.

Богданов отвел свою эскадрилью в сторону, к стоянке самолетов, и продолжал разбор.

— Я буду краток. Остановлюсь на недостатках. Молодые летчики слабо маневрируют, стрелять совершенно не умеют. Атаковали многие, а результата нет.

Фадеев вспомнил Овечкина — весь боекомплект израсходовал без толку. А Богданов продолжал:

— Есть и другие недостатки, о которых есть смысл поговорить подробнее, по душам. Поэтому пусть каждый из вас выскажет свои впечатления о прошедшем бое и скажет, как, по его мнению, лучше было бы вести бой.

Летчики нерешительно повели разговор о тактических приемах в воздушном бою. Анатолий не спешил высказываться, боясь, чтобы его не осудили за самоуверенность более опытные летчики. Но когда командир эскадрильи сам обратился к нему, Фадеев осмелел:

— Во-первых, товарищ капитан, звено в таком составе, как есть сейчас три самолета, — не годится! Помните последний бой в октябре, когда нас оставалось трое? Я был третьим и здорово мешал вам маневрировать. Но когда полетели четверкой, то есть двумя парами, был совершенно иной результат. Сегодня командир средней эскадрильи дрался тройкой. Я видел сверху, он также был стеснен в маневрах. Мы с Овечкиным парой работали свободно. Я круче маневрировал в горизонтальной и вертикальной плоскостях, и ведомый держался на месте. Теперь во-вторых. Близко жмемся друг к другу, очень плотные у нас боевые порядки. Надо рассредоточенно летать…

— О, загнул! Как отвернешься в сторону — отстанешь, потом и не догонишь, — услышал Анатолий возражение летчиков.

Мысль о рассредоточении боевых порядков не была поддержана. Фадеев настаивал на своем, доказывал, но видел, что люди еще не готовы принять его предложение, и стал говорить дальше:

— В-третьих, у нас принято иметь две группы, ударную и прикрывающую. Мне кажется, нужна и третья, которая на высоте должна ходить.

— Милый Фадеев, было бы кого посылать! — вздохнул Богданов.

— Товарищ капитан, — горячо стал доказывать Фадеев, — нас было восемнадцать экипажей — сил вполне достаточно! Почти полтора десятка кружились на одной высоте, и только тройка — выше. Не окажись мы случайно на высоте, бой мог сложиться совсем иначе! По-моему, если есть хоть шестерка самолетов, то обязательно пару нужно иметь далеко на высоте.

— Не будем отвергать это предложение Фадеева, надо подумать, — кивнул Богданов.

— Как найдешь потом эту пару? — спросил один из лейтенантов.

Анатолий, как в бою, быстро отреагировал на реплику: — Найдешь, если захочешь! Радио зачем? Песни петь?

Лейтенант покраснел, Фадеев знал, что у того была привычка петь в самолете, нажмет кнопку радиопередатчика и поет…

Обсудили еще несколько предложений летчиков, и Богданов подвел итоги:

— Как много мы успели сегодня! Перелет на фронт, два воздушных боя, где проявились наше умение, воля к победе и наши недостатки. И деловой разговор, я уверен, принесет нам всем большую пользу. Готовьтесь к новым боям, прет фашистская сволочь по нашей земле, много нам потребуется сил и сноровки, чтобы разгромить ее!

Фадеев обнял ведомых, и они втроем направились к самолетам. Справа от него, как и по боевому расчету, шел Вася Овечкин — ростом чуть выше Фадеева, исполнительный, старательный и серьезный парень. Его летные навыки пока скромны, но задатки есть. Слева — Ваня Гончаров, невысокий, веселый говорун. Он о многом готов судить, порою, как кажется Анатолию, и при отсутствии должных знаний. Добродушный, необидчивый, к делу относится добросовестно. Навыки еще слабые, например, сегодня — ошибка при выруливании, но главное, что подкупает в обоих, — искренность, отсутствие стремления выкрутиться любой ценой в случае промашки. А если человек честен, из него будет толк.

Анатолий подумал, ведь, как командир, сегодня он тоже должен что-то сказать своим ведомым! Но что? Наконец, вспомнив, он спросил:

— Овечкин, ты всех в воздухе видел?

— Нет, — ответил тот. — Мне главное — ведущего не потерять. Я лишь раз взглянул на «мессершмиттов», когда они пытались атаковать слева, так у меня даже управление заклинило со страху, — признался Овечкин. — Потом, как вы крутанули, — продолжил он, — я и отстал на целый километр.

«Да плюс к тому, Овечкин, ты и стрелять-то не умеешь. Чего же ждать от тебя? — подумал Анатолий и тут же укорил себя: — А чего ты хочешь, Фадеев? Сам-то из инструкторов и то птенцом прибыл на фронт, а от них хочешь, чтобы они сразу орлами стали!»

Анатолия одолевали горькие думы, а «орлы» во все глаза смотрели на него и ждали, что скажет им герой-командир, сбивший в первый же день три фашистских самолета.

— Значит, так. Запомните, главное для вас — чтобы самолеты были всегда готовы к вылету, щели вырыты! — начал Фадеев свое первое занятие с ведомыми. — В воздухе друг к другу близко не прижиматься, но и не отставать.

Он взял валявшийся на земле прутик и начал чертить на земле разные фигуры, объясняя ведомым:

— Смотрите: вот здесь мы, а тут — немцы, «бомберы», например… Овечкин и Гончаров внимательно рассматривали рисунки, робко задавали вопросы, боясь показать себя несмышленышами перед своим бывалым командиром.

Наступила темнота. На земле уже ничего нельзя было разобрать, но занятия продолжались, теперь уже устные, касаясь то одного, то другого элемента воздушного боя. Трудно сказать, когда бы закончился этот урок, если бы не подошел Богданов.

— Опытом делишься? — спросил он.

— Так, разбираем разные случаи, — уклончиво ответил Анатолий.

— Не скромничай, Фадеев, правильно делаешь. Вы, ребята, радуйтесь, что попали в надежные руки. Берите пример со своего командира, и из вас будет толк. А сейчас марш в столовую на ужин, — скомандовал Богданов.

На следующий день Конечный, разыскав Фадеева, еле выговорил, скрипя зубами:

— Толька, Ростов сдали. Что теперь там творят эти изверги рода человеческого?

Фадеев молчал, потрясенный. Ведь в Ростове, а теперь в оккупации, Нина, Надежда Петровна! Что с ними?

— Как же это могло случиться?! — продолжал горевать Глеб.

— Наверное, потому, Глеб, что плохо воюем, — сказал Фадеев сдержанно и горько. Он подошел к Глебу ближе. Конечный тут же положил свои оглобли на плечи Фадеева и глухо сказал:

— Научимся, Толя. Научимся. И заберем свой Ростов у немцев обратно. Заберем, Толька!

— Обязательно заберем! — в тон ему ответил Фадеев. Помолчав немного, добавил, с грустью взглянув в небо: — Хоть бы на минутку сейчас туда, узнать, живы ли?

В этот момент он увидел серию зеленых ракет: «Всем — в воздух».

Несколько дней спустя, возвратившись с боевого задания, Анатолий получил письмо от родителей. Отец после долгих ходатайств добился призыва в армию. Об этом он с гордостью писал сыну. Но уже в следующем письме, горюя, сообщил: «Обучаю молодежь в запасном полку».

Фадеев думал об отце с гордостью и очень тревожился за мать.

Глава VII

1

Воздушные бои в районе Ростова-на-Дону были тяжелыми. Сил в распоряжении советского командования в излучине Дона было мало, самолетов и того меньше, поэтому полк Давыдова бросали с одного направления на другое, на выполнение то одних, то других задач, в ходе которых летчики наносили удары по фашистам на земле и в воздухе. После первого счастливого дня, когда было сбито около десяти самолетов противника, пошли неудачи. От немцев доставалось изрядно, каждый следующий бой не приносил особых успехов. Причины неудач были разные: недостаточный опыт большинства летчиков, количественное и качественное преимущество вражеской авиации, неопределенность в боевых порядках и тактических приемах, порой неумелое использование авиации командованием ВВС фронта и пехотными начальниками. Это приводило к тому, что советские летчики часто оказывались в невыгодных по сравнению с гитлеровцами условиях, вели бои не всегда умело и нередко, становились легкой добычей противника.

Однако, несмотря на неудачи, летчики не падали духом, рвались в бой, дрались самоотверженно и геройски. Но за каждый сбитый немецкий самолет давыдовцы платили дорогой ценой.

Звено Фадеева, единственное в полку состоящее из сержантов, прозванное острословами «три С», пока держалось. На его счету было больше всех сбитых фашистских самолетов. Ведомые Анатолия старались познать науку воздушного боя, овладеть тактическими приемами и быстрее стать в строй настоящих боевых летчиков, хотя, правда, и у них пока еще многое не получалось.

Анатолий берег своих. Вылетая с ними на задание, превращался в клушу, нередко прикрывая их собой. О том, чтобы сбивать самолеты, не помышлял. Его заботило одно: как можно лучше выполнить боевое задание и не потерять ведомых. Когда приходилось отражать налеты бомбардировщиков, сам врезался в строй фашистских самолетов. Поливая их свинцом, едва ли непостоянно держал в поле зрения ведомых, следил, не грозит ли им опасность. При таких действиях результаты, естественно, были скромными.

Постепенно Анатолий привык к своим подчиненным, и чувство неудовлетворенности, которое он испытывал начале из-за, их опрометчивых поступков, проходило. Иногда ловил себя на мысли: всего три месяца назад он был таким же, о нем тоже пеклись другие. Как было бы хорошо, если бы его подопечные скорее достигли хотя бы такого же уровня мастерства, как он! Фадеев вспомнил бой четверки против шестерки «мессеров» в первый день прилета под Ростов. Такой бой — хорошая школа! Правда, и там был у него изъян. Какая это тонкая штука — воздушный бой! Сколько всего надо знать, уметь, предвидеть…

В один из дней техник самолета сообщил ему, что наши войска освободили Ростов-на-Дону. Новость быстро облетела весь полк. Батайчане поздравляли друг друга и строили разные предположения о том, когда можно будет побывать в родной школе. Им повезло. События потребовали прикрытия важных объектов от ударов с воздуха, и несколько истребительных авиационных полков было направлено на аэродромы, расположенные вблизи Ростова.

Ранним утром первого декабря полк Давыдова стартовал и через час произвел посадку в Батайске. Выскочив из самолета, Анатолий с удивлением всматривался в знакомые места.

Всего несколько месяцев прошло с тех пор, как эскадрилья Богданова улетела на фронт. Из девяти летчиков сейчас вернулись лишь четверо. Трое погибли. Двое, в том числе и Сергей, пропали без вести. Столько потерь! И Нина… Что с ней, как перенесла она оккупацию?

Ростов рядом, скоро вечер, за ночь можно обернуться туда и обратно. Да что там ночь, шести часов хватило бы! Главное — увидеть, заглянуть в любимые глаза и обратно в полк, рассуждал Фадеев. Но уехать, не доложив командиру, нельзя. А находиться так близко от Нины и не увидеть ее просто невозможно.

Анатолий решил обратиться к Богданову с просьбой отпустить его в Ростов.

— Понимаю, Фадеев, отпущу, но только не завтра, — ответил Богданов.

2

Подруги работали старательно, помогая поварам летной столовой. Нина часто думала об Анатолии, о людях, которые окружали ее теперь, о профессии летчика. Ей нравились эти ребята — прямые, честные, смелые, временами резковатые, порой бесшабашные.

Услышав радостную весть об освобождении Ростова, подруги, обнявшись, запрыгали, как малые дети. Когда прошли первые минуты радости, девушки попросили своего начальника, интенданта третьего ранга, отпустить их домой.

— Доченьки, как же я могу вас отпустить, кто работать будет? Уж очень вы пришлись всем по душе!

Но после настойчивых просьб интендант сдался. Попрощавшись с летчиками, подруги вышли на проселочную дорогу. Попутных машин не было, девушки подождали немного и пошли пешком. Ноги сами несли их домой.

Нина беспокоилась о матери. Расставание с нею перед уходом на рытье оборонительных сооружений было тяжелым. Как она, как ей жилось при немцах?

Надежду Петровну хорошо знали в Ростове, она всегда была на виду. Всесторонне образованная, знающая множество языков, она вела большую общественную работу, давала консультации, занималась с преподавателями иностранных языков институтов и техникумов. И все это как общественница. Поступить на работу она отказалась, хотя занята была по четыре-пять дней в неделю. Нина так и не могла понять причину этого отказа. В общении с людьми мать всегда была подчеркнуто вежлива, в меру весела, общительна, но не более. У нее все было рассчитано до минуты, даже лаская дочь, она заранее отводила на это время. О душевности в их отношениях не было речи. Нину порой это сковывало, угнетало. Она росла девочкой веселой и подвижной, всегда стремилась узнать и увидеть как можно больше, но Надежда Петровна настойчиво внушала дочери, чтобы она не распылялась, занималась изучением школьной программы плюс языками, литературой, музыкой. Особенно внимательно она следила за тем, как шло изучение иностранных языков. Правда, сейчас Нина была очень признательна матери, что та научила ее ценить время и распоряжаться им рационально. Нина успела отлично окончить школу, знала три языка, прочла почти всю русскую классику, многих поэтов и писателей Европы, Америки. Да, но сейчас… Мысленно Нина вернулась к суровой действительности. Мама. Оккупация. Фашисты. Что с ней? Сердце било тревогу.

— О чем задумалась, Нина? Мы идем уже около часу, и за все это время ты не проронила ни слова, даже не ответила на мой вопрос, — с обидой в голосе сказала Вика.

— Не обижайся. Я думала о маме.

Вскоре подругам повезло. В сторону Ростова шла большая машина с солдатами. Они охотно взяли с собой девушек. Молодой капитан уступил им место в кабине и перебрался в кузов. Шофер оказался разговорчивым парнем. Фронтовыми байками он отвлек девушек от грустных мыслей, и они быстро добрались до Ростова.

Город произвел на подруг удручающее впечатление. Два месяца они не были в нем, но как все изменилось!

Следы пребывания немцев видны были на каждом шагу: разрушены радиоцентр, институт инженеров железнодорожного транспорта, гордость ростовчан — драматический театр.

Чем ближе девушки подходили к дому, тем большая тревог охватывала их.

…Девушки быстро взбежали на второй этаж и увидели, что дверь в квартиру распахнута настежь. Глазам предстала страшная картина: горы пепла, обуглившаяся мебель, разбитые и обгоревшие рамы и подоконники. Нина бросилась в кабинет — библиотека, гордость семьи, пропала. Вместо книг тоже куча пепла. Вика побежала к себе. Там было не лучше.

— Что же с мамой? Где бабушка? — спрашивали друг друга девушки. Вика плакала. Нина молчала.

— Где же мама?! — в который раз произносила она.

— Пойдем куда-нибудь, — ответила ей Вика. — Надо что-то делать. Где-то искать их…

— Сейчас, Вика, сейчас, — Нина еще раз обошла квартиру и увидела несколько темных пятен на стенах.

— Взгляни, что это?

— Наверное, кровь:.

Словно что-то решив, Нина резко направилась к двери. Подруги вышли на улицу. Они заходили в соседские дома, разговаривали с людьми. Никто ничего не знал. Но когда Нина увидела одного из своих соседей, по выражению лица она поняла: случилось непоправимое.

Страшно похудевший, одетый в какие-то лохмотья, сосед смотрел на нее и молчал. В глубине его глаз таилось сочувствие.

— Скажите, где мама? Она жива? — спросила Нина, заранее предчувствуя ответ.

— Сейчас, сейчас я… — замялся сосед, — где-то тут должна быть бабушка Высочиных…

— Скажите, где мама? — вплотную подступила к нему Нина. Прямо посмотрев ему в глаза, Нина спросила:

— Ее нет в живых?

— Что же делать, доченька? Что же делать? — снова повторил он. И, собравшись с силами, начал рассказ. — Немецкие танкисты, мотоциклисты, как въехали в город, начали издеваться над нами, убивать, грабить. Ваша мама на улице останавливала немцев и что-то им говорила на ихнем языке. Одни фашисты снисходительно улыбались, качали головами, другие нагло смеялись ей в лицо. На следующий день к дому подъехала открытая легковая машина. Надежда Петровна подошла к ней и стала что-то говорить сидевшим офицерам. Что она им говорила — не знаю, но, видно, что-то неприятное, потому что немцы отвечали резко, а потом стали угрожать ей пистолетом. В это время из квартиры выбежала молодая женщина и увела Надежду Петровну в дом.

— Блондинка? — быстро спросила Нина.

— Да, беленькая.

— Это была Эльза, — сказала тихо Нина.

— Так было часто. Она говорила — немцы не слушали ее, — продолжал свой рассказ мужчина и закончил его короткой фразой: — Расстреляли маму твою. Я покажу где.

— А эту блондинку — тоже, как маму? — У Нины едва поворачивался язык, она не могла поверить, что мамы больше нет.

— Этого я не знаю. Может, бабушка знает? Она где-то здесь, — ответил сосед.

В одном из полуразрушенных домов, у знакомых, девушки разыскали Елизавету Петровну. Старушка рассказала, как смело и убежденно Надежда Петровна разговаривала с немцами, как ходила к их главному начальнику. С ней постоянно была Эльза.

— Где она, тоже — с мамой?

— Нет.

Робкая надежда на то, что мать может быть жива, окончательно рухнула. Нина подошла к окну. Вика попыталась заговорить, утешить подругу, но Нина молчала, не двигалась, будто окаменела. «Если случилось горе, надо выстоять и бороться с причиной его, чтобы другие не страдали, — подумала Нина. — Я должна выстоять и бороться. Я не одинока. У меня есть папа и… Анатолий». Нина впервые поставила любимого рядом с самым дорогим для нее человеком отцом.

Добрые люди приютили девушек и Елизавету Петровну, выделили им комнатушку в своей квартире, и все вместе они стали обживаться. Нина обошла все места, где, по рассказам очевидцев, бывала ее мама. Все очень хорошо отзывались о Надежде Петровне, в один голос отмечали, как смело она держала себя в разговорах с фашистами.

Однажды, когда Нина и Вика бесцельно, молча брели по улице, Нина почувствовала вдруг, что кто-то сзади обнял се за плечи. Она Обернулась, радостно вскрикнула:

— Эльза! — и прижалась к груди родного человека, боясь расплакаться.

Зима входила в свои права. Падал снег, было холодно, ветер пронизывал до костей, но они шли, не обращая внимания на непогоду, и не ощущали холода. Эльза поведала Нине о тех днях, которые она провела вместе с Надеждой Петровной.

— Недели через три после того, как вы ушли рыть окопы, в городе началась паника. Народ повалил через Дон. Я предложила Наде пойти с людьми, которые переправлялись на ту сторону реки. Она смерила меня удивленным взглядом и ответила: «Зачем? Бегут темные, напуганные люди. В панике человек плохо контролирует свои поступки и бежит со страху. Немцы — цивилизованная нация, нам с тобой они вреда не принесут».

Я была настроена не так оптимистически, как твоя мама, потому что почувствовала на себе уровень их «цивилизации» под Севастополем, но переубедить Надю не смогла. Оставлять ее одну не решилась.

Наши войска после тяжелых боев оставили город. Ворвались немцы. Как только Надя услышала стрельбу и увидела падающих от пуль женщин, детей, стариков, она выскочила на улицу, остановила одного из мотоциклистов и что-то резкое сказала ему. Тот посмотрел на нее, махнул рукой, поехал дальше. Она остановила бронетранспортер, тоже что-то говорила, пытаясь вразумить немецких солдат, что не надо стрелять в мирных жителей, что их ждали как людей, а они вошли как бандиты. Так продолжалось до самого вечера. Некоторые немцы грозили ей оружием, но гнев в ее глазах, решительные жесты и блестящее владение немецким, видимо, останавливали их. Фашисты не решались стрелять в нее.

Я пыталась объяснить тщетность ее замыслов, говорила: «Надя, ты всерьез надеешься, что они прекратят стрелять и бесчинствовать в городе?» Она ответила: «Эльза, ты же знаешь, что немецкая нация — разумная нация, и если Гитлер маньяк, то народ останется нацией». — «Надя, — стояла я на своем, — если Гете, Цвейг, Гейне и другие — гордость немецкого народа, это не значит, что все немцы такие». — «Эльза, ты же прекрасно знаешь, что в Германии до прихода Гитлера около половины населения голосовали за компартию. Это же сила! Мы в своей стране строим коммунизм, но ведь он зародился в Германии — это ты знать должна», — ответила она на мои доводы.

Я снова пыталась вернуть ее к действительности: «Надя, не буду с тобой спорить, но в Германии не все пошли за Карлом Либкнехтом и Тельманом. В Германии есть не только славные сыны нации, там есть и Гитлер, и его соратники». — «Да, конечно», — ответила она. «И ты, безусловно, знаешь, говорила я дальше, — что уже более восьми лет, как эта коричневая чума взяла верх в своей стране и шагает по Европе. Третий год идет мировая война, немцы одерживают легкие победы. Они привыкли властвовать, получать с фронта подарки, посылки, использовать дармовую рабочую силу. И, как знать, Надежда, тот немец, который тебе угрожал автоматом, может быть, он бывший социал-демократ? Я, живя в Прибалтике, с уважением относилась к немцам, к их порядку и аккуратности. Правда, коробила их необузданность и пренебрежение к другим…»

…Их разговор тогда прервал бесцеремонный стук в дверь. Эльза открыла, у порога стоял здоровый рыжий солдат. Мешая русские и немецкие слова, он пытался объяснить, что здесь будет жить сам господин капитан. Надежда Петровна сказала: «Господин солдат, вы можете свободно говорить на немецком, мы вас поймем». Немец обрадовался, поклонился, бросил «извините, пожалуйста» и удалился. Через некоторое время приехал худощавый, щеголеватый капитан. Надежда Петровна предложила ему располагаться в кабинете мужа, но он повертел головой и указал на спальню, сказав, что в кабинете будет располагаться денщик. Женщинам предстояло жить в комнате Нины. Надежда Петровна поспешила напомнить офицеру, что воспитанные люди, и в первую очередь немецкие офицеры, всегда отличались галантностью. Немцу это не понравилось. Отведя на кухню Надежду Петровну, Эльза умоляла ее не настаивать, не спорить с немцем. Однако она стояла на своем.

Немец расположился в Нининой комнате, женщины в спальне. Прошла тревожная ночь, наступил еще более трудный день.

Надежда Петровна без конца обращалась к немецкому командованию, чтобы в городе прекратились расстрелы и избиения, но, конечно же, кроме наглых смешков и издевательств, ничего в ответ не получала. Только вместо щеголеватого капитана в квартире появился гестаповец. Он неплохо говорил по-русски, галантно раскланивался, рассуждал о поэзии. Надежда Петровна оживилась, начала улыбаться, прочла несколько строк из Гейне и была полностью уверена в том, что ее правда наконец восторжествовала. Гестаповец о чем-то расспрашивал ее, она охотно отвечала. Но эта игра быстро наскучила немцу. Он вплотную подошел к Надежде Петровне, произнес: «Пора кончай комедия… Марш в гестапо, госпожа генераль. — И перешел на немецкий язык: Там расскажете дальше о немецкой поэзии, а заодно и о вашей шпионской работе».

Откуда-то вдруг появилась свора солдат, женщин схватили и потащили на улицу, бросили в закрытую машину.

Так они оказались в гестапо. Начались допросы, пытки. Надежда Петровна держалась твердо. Она очень изменилась, постарела и даже сгорбилась. Видно было, что, кроме физической боли, ее угнетала и боль нравственная, рушились устои, взгляды — все, во что она верила, чем жила.

Скоро они почувствовали, что немцев вот-вот вышвырнут из Ростова. Фашисты стали спешно собираться и заметать следы: сжигали документы, целыми партиями расстреливали наших людей. А потом пришел и их черед. Женщин вывели из камеры, посадили на машину и вместе с другими повезли к пустырю около аэродрома. Там их разделили, они оказались в разных группах. Простились лишь взглядами. Неожиданно поблизости началась перестрелка — это наступали наши. Фашисты быстро вытолкали всех из машины, а сами поехали обратно, стреляя на ходу по обреченным людям. Несколько человек упали замертво, Эльзе и еще нескольким повезло. Вскоре в город вошли наши. Эльза поспешила к месту казни. Там она встретила женщину, которая и рассказала о последних минутах жизни Надежды Петровны…

Эльза замолчала. Нина тоже шла молча, а потом тихо попросила:

— Эльза, пожалуйста, доскажи.

Вздохнув, Эльза продолжала:

— Твоя мама вела себя достойно. Перед расстрелом рванулась и начала говорить по-немецки что-то призывное. У нее совершенно изменился голос, он стал резким, металлическим. Гитлеровцы растерялись, искали глазами старшего, но его среди солдат не было. Люди, прижавшись друг к другу, слушали ее. Она говорила, с каждой фразой ускоряя темп, словно боясь, что автоматная очередь остановит ее. Подбежал офицер, замахал пистолетом… Последние слова она произнесла по-русски: «Люди, я верила в немецкую нацию, но эти изверги растоптали мою веру. Смерть фашистским людоедам! Прощайте!» Офицер выстрелил в нее несколько раз, и она упала. Вот так было, — закончила Эльза.

— Спасибо, — глухо ответила Нина.

Эльза взглянула на нее и поняла — прежней Нины нет.

— Не надо так, — тронула ее за локоть Вика.

— Обо мне не беспокойтесь, — ответила Нина. — Лучше скажите, кто со мной пойдет в военкомат?

— Я пойду, — сразу откликнулась Вика.

— Я токе, — сказала Эльза.

В военкомате с сочувствием и пониманием отнеслись к их просьбам. Эльза умела хорошо печатать на машинке, ей сразу же предложили работу в одном из отделов, Вике пообещали скорую отправку на фронт, а Нине сказали: таких, как она, знающих немецкий, приказано взять на учет. Скоро поступит распоряжение, куда их направить, а пока нужно ждать.

3

Анатолий быстрым шагом шел к своим самолетам, где его ожидали Вася Овечкин и Ваня Гончаров. Фадеев открывал в них все новые качества. Овечкин, медлительный в разговоре, привыкший точно выражать свои мысли и действовать решительно, летает смело, но техникой пилотирования пока не блещет. Гончаров совсем другой — весельчак, разговорчив, порой даже болтлив, никогда не унывает и не обижается. Легко соглашается с другими, хотя и не всегда разделяет их суждения. На вопрос, почему так делает, отвечает: «Чтобы не обидеть, человека». Летает Гончаров слабее Овечкина, в бою смел, но драться не умеет, то и дело допускает ошибки. Анатолий понимал, что в этом не столько вина, сколько беда Гончарова, так же как, между прочим, и многих других летчиков, оказавшихся не подготовленными к ведению воздушного боя.

Года за два до войны, в целях борьбы с летными происшествиями, курсантам школ запретили выполнять многие фигуры сложного пилотажа. За осторожность тех, кто был в то время у руля ВВС, кровью и жизнью теперь приходилось расплачиваться молодым летчикам. Наверное, в жизни часто случается так, что ошибку делают одни, а расплачиваются за нее другие.

Фадеев стремился использовать каждую минуту для того, чтобы учить своих ведомых технике пилотирования и элементарным приемам боя. Он выпросил у командира эскадрильи разрешение после выполнения задания, если останется горючее, отрабатывать технику пилотирования над аэродромом. Все шло хорошо, но однажды Овечкин зазевался и чуть-чуть не был сбит немцами. Благо, Анатолий с Ваней находились недалеко и смогли вовремя отбить атаку пары «мессершмиттов», которая пыталась атаковать Овечкина на выводе из пикирования. После этого Богданов отменил свое разрешение. Но Фадеев продолжал искать и находил возможности и время помогать ведомым в совершенствовании летного мастерства, при каждом удобном случае отрабатывая с ними фигуры сложного пилотажа и всевозможные тактические приемы.

Прошло несколько дней. Богданов молчал. Фадеев решил было, что капитан забыл о его просьбе, но, возвратившись после очередного боевого задания, неожиданно получил командировочное предписание в Ростов.

— Без документов нельзя, война, — хлопнул его по плечу командир эскадрильи, — через полчаса пойдет машина в город, на ней и доберешься.

Анатолий был готов обнять и расцеловать его. Поблагодарив, он впопыхах вместо правой пожал обеими руками левую руку Богданова. Комэск рассмеялся, обнял Анатолия и прижав к себе, задержал на мгновение, потом легонько подтолкнул его:

— Вперед!

Анатолий на радостях рванулся было с места бегом, но, пробежав метров двадцать, остановился. Надо что-то с собой взять! И так же стремительно понесся в столовую.

На фронте люди заботливы и внимательны друг к другу. Фадеев не успел еще сказать, куда и зачем направляется, как красивая и дородная повариха, махнув рукой, пошла на склад. Через пять минут она вручила Анатолию вещмешок. Фадеев еле поднял его.

— Передавай привет своей девушке! — сказала повариха.

На попутной машине Фадеев добрался до Ростова и оказался на знакомой улице, которую едва узнал. Разрушенные и обгоревшие дома, во дворах и на площадях — боевая техника, кое-где зенитные орудия и пулеметы, готовые отразить возможное нападение врага на земле и в воздухе. С тревогой подошел Анатолий к дому Нины. Неужели они все погибли? Нет, этого не может быть. Обошел весь дом, но никого не увидел. Где же теперь искать? В милиции посочувствовали, но помочь ничем не могли. Один из дежурных посоветовал сходить в военкомат, может, там что-нибудь знают.

Через полчаса он уже был в военкомате. В коридоре встретилась стройная, привлекательная женщина в гимнастерке и юбке защитного цвета, в сапогах. Его взгляд невольно задержался на ней дольше, чем, пожалуй, следовало, и женщина, видимо привыкшая к этому, улыбнулась. На вопрос Фадеева, где он может справиться о знакомых ему Людях, поинтересовалась, кого именно он разыскивает. Анатолий назвал фамилию Нины. Женщина изменилась в лице.

— А кем вы приходитесь Надежде Петровне или Нине? — спросила блондинка.

Анатолий замялся, покраснел.

— Не трудитесь отвечать, молодой человек, ваше смущение красноречивее слов. Идите по этому адресу, и вы найдете того, кто вам больше всего нужен, — сказала женщина, подав ему листок бумаги.

Анатолий подошел к домику, указанному в адресе, постучал в дверь, и тут же на пороге появилась Нина. Она бросилась к нему на шею, крепко прижалась и словно застыла так.

Анатолий боялся задать вопрос. Он понял: случилась еще одна трагедия.

— Я опоздала. Маму убили фашисты, — медленно проговорила Нина, опуская руки.

Фадеев смотрел на Нину, пытаясь подобрать нужные слова.

Две капельки скользнули из ее глаз, больше слез не было.

К месту гибели Надежды Петровны Нина и Анатолий шли молча. Показывая пригорок, на котором Надежда Петровна прокричала немцам свои последние слова, Анатолий, сердцем ощущая ее боль, нежно привлек девушку к себе.

— Не надо меня утешать, — сказала она сдержанно, — ты видишь, я вполне спокойна. Может быть, даже более спокойна, чем следовало.

Медленно и молча возвращались они обратно в город.

Приближаясь к дому и чувствуя, что наступают последние минуты их встречи, Анатолий и Нина пошли еще медленнее.

— Папа и ты воюете, — нарушая молчание, сказала Нина. — Я тоже обязательно должна быть на фронте, я больше не могу быть здесь.

Его сердце тревожно сжалось. Анатолий уже хорошо знал, что такое фронт.

— Знаешь что, — сказал он, — давай поедем в наш полк, будешь у нас служить!

— Нет, Толя. Я хочу воевать.

— У нас ведь тоже фронт, — настаивал Фадеев.

— Нет, я хочу сама, одна — без тебя и без папы. Так будет лучше. Когда папа уезжал, он сказал мне: «Надеюсь, в любой ситуации ты правильно определишь свое место. Но не оставляй маму одну». Я не выполнила этого наказа. Толя, я уже много раз была в военкомате. Вчера Эльза сообщила, что скоро меня пошлют в Москву.

— Еще раз прошу тебя, не торопись, подумай лучше, — сердце Анатолия разрывалось от жалости к ней и от страха за будущее Нины. — Чтобы мстить врагу, надо научиться это делать, — сказал он робко.

Нина склонила голову ему на плечо…

— Спасибо, милый, за заботу, я постараюсь научиться воевать.

Она проводила Фадеева до переправы.

Фадеев долго смотрел вслед удаляющейся Нине и думал: «Всего полгода, как началась война, а сколько крови, горя, смертей нам уже довелось увидеть и пережить!»

Напряженные бои западнее Ростова продолжались. Фашисты не могли себе простить потери этого стратегически важного пункта, то и дело порываясь вернуть его. Полк Давыдова жил в постоянной готовности к немедленному вылету. Не успевало одно подразделение вернуться, как тут же в небо поднималось новое, чтобы помочь войскам отразить настойчивые атаки гитлеровцев. В вихре этого напряжения всех сил и способностей Фадеев не сразу сообразил, что перед ним не видение, а настоящая Вика, которая с величайшим трудом разыскала его возле самолетов и выпалила:

— Толя! Нина вчера уехала в Москву. Срочно. Она просила сообщить тебе об этом и передать поцелуй.

— Не дури, говори серьезно. Почему ты не поехала вместе с ней?

— Меня не взяли, немецкого не знаю. Но я тоже еду на фронт. Уже была в военкомате. Все решено!

Может быть, оттого, что решено еще ничего не было и мысль о фронте только сейчас пришла ей в голову, Вика говорила взволнованно, резко. Анатолий смотрел на Вику и удивлялся огню, что загорелся вдруг в ее глазах.

— Что ты там собираешься делать? — с иронией спросил он.

— Как что? Воевать, — решительно заявила Вика. — Как Нина, как ты и Сергей. Толя, скажи, а нет ли каких-нибудь сведений о нем?

— Пока нет, — ответил Фадеев, — но все надеются, что он жив. Война ведь, Вика. И ты его жди. Я верю, что он жив!

— Я буду ждать его, — серьезно сказала Вика. И взглянув Фадееву в глаза, добавила: — Буду ждать всех: Нину, Сергея, тебя. А может быть, еще и встретимся? Ну, прощай, Толя!

Она легко поцеловала его и, бистро отстранившись, побежала к станции, иногда оборачиваясь и помахивая ему рукой.

Фадеев продолжал неподвижно стоять до тех пор, пока Вика не скрылась из глаз. Обернувшись, увидел летчиков первой эскадрильи во главе с командиром и только что прибывшим его заместителем старшим лейтенантом Базаровым. Анатолий покраснел до ушей. Летчики, конечно, хорошо видели сцену прощания с девушкой.

Сделав несколько шагов, Фадеев остановился, раздумывая, как выйти из положения. Двинуться куда-то в сторону — засмеют, лучше подойти к ним сразу, иначе дашь повод к бесконечным шуткам. Проклятая стеснительность, хоть в Дон бросайся! Надо немного остыть.

Фадеев на виду у наблюдавших за ним летчиков стал хлопать себя по карманам в поисках папирос. Немного успокоившись, поднял голову и встретился взглядом с командиром эскадрильи капитаном Кутейниковым. Приосанившись, твердым шагом, отдавая честь, хотел пройти мимо, но тот, очевидно, разгадал замысел Анатолия и остановил его:

— Молодец, Фадеев, ты и на земле не теряешься! Говорить о девушках для Анатолия — запретная тема, поэтому сразу, чтобы пресечь насмешников, он решил не скрывать истину.

— Она приезжала узнать о Есине.

— Судя по тому, как она прощалась с тобой, эта версия неубедительна, прокомментировали острословы.

4

Глядя вслед Фадееву, Кутейников обратился к летчикам:

— А ничего парень! И дерется хорошо. Может быть, его в нашу эскадрилью? Как, орелики?

— Он командир звена, а эти должности у нас заняты, — ответил его заместитель старший лейтенант Базаров.

— Верно…

— Товарищ капитан, командир полка идет, — сказал кто-то из летчиков.

— Начальство нужно встречать уважительно, оно любит, когда козыряют, Кутейников развернулся, на сто восемьдесят градусов и, приложив руку к головному убору, отрапортовал Давыдову: — Товарищ майор, первая эскадрилья готовится к выполнению боевого задания.

— Готовьтесь по-настоящему, немцы свирепствуют и завтра чуть свет могут пожаловать. У вас, Петр Васильевич, все налицо?

— Осталась семерка отважных из девяти возможных, — пошутил Кутейников. И добавил, уже серьезно: — Все самолеты исправны.

— Хорошо, — сказал командир полка, — да, вот еще о чем не мешает подумать. Мы, наверное, через несколько дней будем перебазироваться, изучайте район дальше на северо-запад.

— Будет сделано, товарищ майор, — ответил комэск.

Ночь прошла спокойно, но на рассвете с неба донесся характерный гул. Механики, готовившие самолеты, первыми услышали его и сразу доложили командиру эскадрильи:

— Товарищ командир, немцы!

Кутейников вынул из-за голенища ракетницу и выпустил ракету. Моторы загудели, винты закрутились. Идет минута, вторая, гул нарастает, техники, механики указывают пальцами на пролетающий немецкий самолет, но никто из летчиков не взлетает. Кутейников подбежал к одному летчику, второму…

— Что случилось? Почему не взлетаете?

— Команды не было, товарищ капитан!

— Как не было? Я же дал ракету!

— Одну! Но вы вчера сказали: взлет по второй ракете.

— Сами соображать должны! За мной, орелики! — Дав вторую ракету, он побежал к своему самолету.

Через несколько минут три ЛаГГ-3 во главе с Кутейниковым взлетели, но противника и след простыл.

Тройка самолетов покружилась над аэродромом и произвела посадку. Не успели летчики выбраться из кабины, как к ним подъехал майор Давыдов.

— Что это такое? Пять минут вы тратите на взлет из первой готовности! — возмущался Давыдов. — Куда это годится? Почему вы не научили подчиненных выполнять ваши приказы? Разведчик пришел неспроста. Посадите в готовность номер один всю эскадрилью, растолкуйте очередность взлета. Вы же опытный командир, в финскую воевали, да и в этой уже не один десяток боевых вылетов сделали! В эскадрилье умелый народ, почти все — средние командиры, не то, что желторотые мальцы у Богданова!

Фадеева, стоявшего поблизости, покоробила эта фраза. Анатолий считал, что они уже воины, но в глазах командира полка, оказывается, они все еще были желторотиками! Значит, командир полка продолжает их оценивать по петлицам, а не сбитым самолетам.

— Понял вас, товарищ майор, разрешите выполнять? — ответил Давыдову Кутейников.

— Выполняйте! — Командир полка сел в «эмку», которую летчики прозвали антилопой гну, и поехал дальше.

— Я вам сколько раз должен говорить? — метал громы и молнии комэск первой. — Разведчика перехватить не могли!

Много слов, неприятных и несправедливых, наговорил летчикам Кутейников. Он, наверное, продолжал бы и дальше разнос, если бы неожиданно не засвистели бомбы. Подкравшись на большой высоте, с приглушенными моторами, вышли на аэродром три звена бомбардировщиков Ю-88. Началась паника. Люди метались из стороны в сторону. Дежурная пара первой пошла на взлет, но ведомый уклонился и, попав в воронку, перевернулся, а ведущий прекратил взлет.

Командир первой эскадрильи выскочил из кабины и, размахивая руками, послал людей на помощь оказавшемуся в беде летчику. На земле начали рваться бомбы замедленного действия.

Фадеев, увидев перевернувшийся самолет, серию ракет и изуродованное воронками разрывов летное поле, понял: обстановка усложняется, фашисты могут появиться снова.

Командир полка тревожно посматривал в небо. Замысел фашистов был ясен: с первого захода разбросать бомбы замедленного действия по всему аэродрому, заблокировать его, а потом…

Давыдову стало страшно от мысли, что может быть потом. Блокирование полка на земле в лучшем случае — срыв выполнения боевого задания, в худшем гибель всех самолетов на стоянках. И первый, и второй варианты могут обернуться такими последствиями, которые приведут к разрушению моста через Дон, а там… при мысли об этом Давыдова прошиб холодный пот, он снова окинул взглядом летное поле, где все еще нет-нет да и взрывалась очередная бомба. Рядом стояли комиссар с начальником штаба.

— Русанов, поднимай всех в воздух! — приказал Давыдов.

— Командир, весь аэродром в воронках, — предупредил комиссар полка.

— Понимаю, Лукич, но хоть кто-то сможет взлететь! Иного выхода не вижу, — сказал Давыдов. — Вот-вот появятся «мессеры», потом пойдут бомбардировщики, разнесут мост и сожгут самолеты.

— Это верно, но и людей жаль, погибнут в горячке. Может, мне на машине проскочить по аэродрому, посмотреть, что там творится? — предложил батальонный комиссар.

— Зачем? И так видно, весь в воронках, — ответил Давыдов и снова сказал возмущенно: — Как же прозевал налет этот говорун? Дважды его предупреждал, вчера и сегодня, и вот смотри, какой подарок поднес!

— За такие вещи под трибунал надо отдавать! — сказал комиссар.

— Не об этом сейчас забота, Лукич. Смотри, закрутились винты в эскадрилье Богданова…

Звено Фадеева стояло самым крайним, вдали от командного пункта. «По машинам! За мной!» — крикнул Анатолий своим подчиненным. Тройка быстро запустила моторы и ринулась друг за другом на взлет. Набирая скорость, Фадеев весь сжимался от напряжения, когда взрывались бомбы. Медленно тянутся секунды, Анатолии в нетерпении ожидает того мгновения, когда самолет оторвется от земли. Наконец-то не в силах противостоять мощи мотора она отпустила его.

Взлетев, Фадеев осмотрелся. Врага видно не было, ведомые на месте. Запросил по радио землю — ответа не последовало. Анатолий решил идти вверх, чтобы встретить противника на высоте. Сейчас главное — побыстрее набрать высоту: горючего меньше будет расходовать мотор и атака «мессершмиттов» сверху маловероятна. Он скомандовал ведомым: «Набираем высоту, надеть кислородные маски, если поняли — покачайте». Оба покачали крыльями. Порядок.

По большому кругу на экономичном режиме звено набирало высоту. Шли минуты, видимость улучшилась, границы горизонта расширялись. Под крылом четко просматривались аэродром и израненное взрывами бомб летное поле.

На этой земле прежде люди выращивали урожай, но, когда сгустились тучи и начал громыхать гром на планете, пришлось пожертвовать плодородной землей для нужд обороны Отчизны. Землю ежедневно бороздили самолеты, выдували ветры пропеллеров, жгли выхлопные газы. Она с трудом и муками привыкала к новой роли. Раз надо человеку, земля терпела и находила в себе силы. Но настал момент, когда фашисты стали нещадно терзать эту землю. Десятки бомб обрушились на этот пятачок. С высоты 5000 метров аэродром таким и кажется маленький, почти круглый пятачок.

Анатолий, наблюдая за ведомыми, развернулся влево и взял курс на юго-запад.

…Комисар словно метеор носился на машине по аэродрому, выбирая полосу для взлета. Подъехал к Давыдову, крикнул: «Выпускай, командир, узенькая полоска есть!» — а сам направился к летчикам первой эскадрильи показать подобранную им полосу. Один за другим, лавируя между воронками, летчики выруливали и взлетали. Едва взлетели два последних самолета, появилась шестерка истребителей врага и с ходу, на больших скоростях, атаковала самолеты, еще не успевшие набрать высоту.

«Вот оно и началось», — с горьким предчувствием подумал Давыдов, ожидая появления немецких бомбардировщиков.

— Горит! Падает! — раздались голоса.

Давыдов запрокинул голову вверх и увидел безрадостную картину: один горящий ЛаГГ-3 несся к земле, летчик второго покинул самолет, но из-за недостатка высоты парашют не раскрылся.

— Два гроба, — мрачно констатировал Давыдов. Стоявшие рядом Русанов и Богданов промолчали, продолжая наблюдать воздушный бой с «мессершмиттами».

5

Далеко в небе, в направлении Азовского моря, Анатолий заметил несколько еле видимых точек. Он приказал ведомым разомкнуться, и тройка пошла навстречу самолетам врага.

Через минуту стало ясно, что он не ошибся, идут две группы бомбардировщиков. Итак, три ЛаГГ-3 против восемнадцати «бомберов». Конечно, силы неравные, но тройка советских истребителей тоже что-то значит, мысленно подбадривал себя Фадеев. Где же «мессеры»? Внимательно осмотрел горизонт, но истребителей прикрытия не обнаружил. Может раньше проскочили? Анатолий запросил землю, ответа снова не получил. Его самолеты продолжали набор высоты. Вот уже пять с половиной тысяч. Бомбардировщики идут тысячи на две ниже. Скоро «юнкерсы» подойдут к наивыгоднейшему рубежу для бомбометания. Фадеев еще раз осмотрел воздушное пространство и, убедившись в отсутствии истребителей, стремительно бросился на врага.

…Внимание всего полка было приковано к событиям, происходившим над аэродромом, когда кто-то из техников вдруг закричал: «Бомбардировщики идут с запада!»

Действительно, с юго-запада плотным строем шли две группы бомбардировщиков Ю-88.

— Это и есть расплата за нашу преступную неорганизованность, — жестко сказал Давыдов.

— Нужно направить туда Кутейникова, — предложил комиссар.

— Как? Связи нет! Русанов все пороги обил, но без толку, нет радиостанций, — ответил Давыдов. — Давайте выложим белое полотнище со стрелой, может быть, увидят!

Из белых полотнищ быстро изобразили стрелу, острием направленную на запад, но летчики, которые вели бой, не обращали на нее внимания. Их волновали «стрелы», выпускаемые «мессерами».

Бомбардировщики приближались. Надвигалась, опасность, люди постепенно стали группироваться поближе к щелям.

Наблюдая за полетом бомбардировщиков, Давыдов искал взлетевшую раньше других тройку Фадеева. Не обнаружив ее, спросил Богданова:

— А где звено Фадеева?

Богданов лишь теперь увидел три точки, пикирующие с высоты. Боясь ошибиться, он медлил с ответом. Русанов взглянул в сторону Ю-88 и воскликнул:

— Так они же атакуют вторую девятку бомбардировщиков!

— Где? — быстро спросил Давыдов.

— Вон! Сверху!

Командир полка приложил к глазам бинокль и радостно подтвердил:

— Да! Это тройка ЛаГГ-3! Молодец, Фадеев! Не по годам сообразителен!

— С головой парень, — подтвердил Русанов.

6

Три сержанта ринулись в бой. «Три танкиста, три веселых друга…» пришли на память слова из предвоенной песни. Здесь было три сержанта. Один Гончаров мог сойти за весельчака, да и то с определенным допуском. Вася и Анатолий вечно сосредоточенны, размышляют. На дело способны, на язык нет…

Фадеев оглядывался на ведомых и думал: дрожат, наверное, но идут хорошо, как настоящие пилотяги. Ваня Гончаров держится ближе, словно ищет защиты у своего командира. Для него это будет первый настоящий воздушный бой. Овечкин второй раз в большом деле участвует. И ты, Фадеев, должен показать им, как нужно атаковать, чтобы и задачу выполнить, и своих сберечь.

«Дистанция четыреста метров, приготовьтесь, выбирайте цель самостоятельно!» — просигнализировал Анатолий. Взглянул в прицел — триста метров. И подал новую команду: «Сбавляйте скорость, не спешите, подходите вплотную». Сблизившись с противником на сто пятьдесят метров, он отчетливо увидел детали Ю-88, взглянул на кормовую установку — стрелок бомбардировщика водил стволом, ловя на мушку его самолет. Анатолий на мгновение оцепенел, ожидая, что вот-вот его прошьет свинцовая очередь. Нажав гашетку и кнопку радиопередатчика, Фадеев закричал: «Огонь!»

Ю-88 вспыхнул как свеча и, разламываясь на куски пошел к земле. Фадеев рванул, самолет вверх, но какой-то горящий осколок попал ему в левую плоскость. Самолет резко кренило, было трудно удерживать его на большой скорости. Анатолий сбавил обороты, прибрал газ, осмотрелся. Гончаров следует за ним, Овечкин пристроился к фашисту и бьет его. Сбавив скорость, Фадеев с большим трудом довернулся вправо и со словами: «Ваня, за мной!» — обрушился на первую девятку, которая уже подходила к Ростову. Проскакивая над второй девяткой, Анатолий почувствовал, как словно град во время дождя, пули застучали по плоскостям самолета. Несмотря на это, Фадеев продолжал сближаться с девяткой, идущей впереди. Гончаров следовал за ним. Дистанция триста метров, стрелки с Ю-88 уже закрутили турелями, надо открывать огонь. «Ваня, отойди в сторону, внимательно целься и бей фашистов!» — наставлял Фадеев. Гончаров тут же открыл огонь. Анатолий впился в прицел, нажал гашетку. Самолет противника задымил. Фадеев снова прильнул к прицелу и вонзил длинную очередь в фашистского стервятника.

«Юнкерс», объятый дымом, продолжал маневрировать, стремясь уклониться от свинцовой струи советского истребителя, но снаряды и пули, посылаемые Фадеевым, впивались в большое крестастое тело фашистского бомбардировщика. Вспыхнул правый мотор, пламя охватило гондолу, перекинулось на фюзеляж. Фадеев послал еще одну очередь, немецкий бомбардировщик замедлил полет, накренился, опустил нос и, объятый пламенем, пошел к земле. «Наконец-то еще один стервятник нашел могилу».

Но… Мгновение, и самолет Фадеева сам был прошит многими снарядами. Очередь, посланная строго в хвост его ЛаГГ-3, словно множеством молотков, застучала по самолету. Огненную струю приняла на себя бронеспинка. Как был признателен Анатолий умельцам, которые придумали, рассчитали и сделали ее такой прочной!

На выходе из атаки Фадеев почувствовал еще удар, самолет загорелся. Анатолий пытался сбить пламя, но это ему не удавалось. Пламя постепенно проникало в кабину, густой едкий дым лишал видимости, зато просматривались струйки огня, побежавшие по левому сапогу. Отлетела правая плоскость, самолет начал разрушаться. «Неужели конец?» — подумал Фадеев…

7

Наблюдавшие за боем с земли закричали:

— Горят! Горят! Два «бомбера» горят!

— Где? — повернулся на голоса Давыдов.

— Смотрите почти на запад, высота тысячи три! — Давыдов взглянул в указанном направлении и увидел, как падают два горящих бомбардировщика, разваливающихся в воздухе, и… один истребитель.

— Кто? Неужели Фадеев? Не должно быть, это кто-то из его птенцов! Смотри, Богданов, — обратился командир полка к комэксу второй, «желторотики» сбивают, а «орелики» все кружатся над аэродромом, никак из-под опеки «мессеров» не уйдут.

Богданову приятна была, похвала, но он беспокоился за судьбу своих. Один уже горит и почему-то не покидает самолет. Давыдов же метался в бессилии. У него не было возможности с земли управлять боем, отсутствовала радиостанция. Ах, как нужно было бы направить Кутейникова на «бомберов»!

— Взлетай и покажи им, где «бомберы», — обратился командир полка к Богданову.

— Рад бы, да грехи не пускают, — ответил тот и показал на свой самолет с изуродованной правой плоскостью.

— Кто же падает, Богданов?!

— Пока не могу доложить. Вон еще один бомбардировщик загорелся! — Вижу. Молодцы сержанты! Смотрите, бомбы падают мимо цели! Но почему летчик не покидает самолет?!

— Трудно сказать, — волнуясь, ответил Богданов. Не в силах больше со стороны наблюдать происходящее в разрешите взять ваш самолет?

— Бери, но смотри, чтобы «мессеры» на взлете не сняли.

— Выкручусь, — озорно, по-юношески ответил Богданов и побежал к самолету командира полка. Через несколько минут он уже находился в смертельном клубке дерущихся и кричал по радио:. — Петро! Кутейников! Отходи на запад, к «бомберам»!

— «Худые» не дают!

— Отворачивай, прикрою!

— Орелики, за мной, на запад!

Богданов отбил атаку на Кутейникова и тоже направился к «бомберам», которые, не долетев, сбросили бомбы, развернулись и мелкими группами, оставляя полосы дыма, уходили на запад. До них было километров пять.

Богданов понял, что «мессеры» не дадут поживиться Вот они атакуют, хочешь не хочешь, отворачиваться надо, а это отставание. Эх, жаль, не смог сразу взлететь со своими! Несколько минут боя с «мессершмиттами» прошли безрезультатно для обеих сторон. Богданов вместе с другими вернулся на аэродром.

К этому времени стали садиться летчики эскадрильи Кутейникова. Последними сели Овечкин и Гончаров. Выскочив из кабин, Вася и Ваня бросились навстречу друг другу со словами:

— Видел?

— Нет, — сказали друг другу оба.

— Значит, погиб, — произнес Ваня Гончаров и заплакал. Когда Богданов подошел к сержантам, они оба плакали, как малые дети, без конца пересказывая, как все было, ругая себя, что не сберегли командира.

— Гончаров, кто сбил Фадеева?

Ваня толком не видел; но твердо ответил, что «мессершмиттов» не было.

— Овечкин, что ты скажешь? — добивался чего-то конкретного Богданов.

— Я получил команду атаковать левого ведомого, и я его поджег, потом атаковал следующего, — ответил Овечкин.

— Поздравляю, Овечкин! Сбитые вами с Фадеевым три бомбардировщика мы видели с земли, но что случилось с самим Фадеевым? Успел он выпрыгнуть?

— Я видел разрушающийся самолет, но парашютиста не видел.

— Фадеев что-нибудь сказал вам?

— Нет.

Богданов понял, что Фадеев попал под огонь бомбардировщиков. Значит, погиб Анатолий. Комэск отошел в сторону, закурил. Потеряли три экипажа многовато для полка истребителей в одном бою. Жаль одинаково всех, но Фадеева особенно. Хороший был боец, мог бы стать отличным командиром. А ты, Богданов, не сумел уберечь его от беды.

Ночью на поиски Анатолия выехала небольшая группа во главе с воентехником второго ранга, техником звена Фадеева. Утром была послана еще одна группа в другой район. К вечеру нашли место падения бомбардировщиков. Местные жители передали поисковикам задержанных немецких летчиков, выбросившихся с парашютами. Самолет Фадеева как в воду канул. Богданов, принимая доклады о безрезультатных поисках, подумал: может быть, действительно он упал в Дон или в плавни, попробуй найди.

Три дня поисков ничего не дали, и командир полка приказал их прекратить. Вскоре последовала команда полку Давыдова перелететь на другой аэродром северо-западнее Ростова.

Сержанты, ведомые Фадеева, с тяжелым чувством покидали Батайский аэродром. К их боли добавилась и обида. Ехать им пришлось на видавшей виды полуторке — Богданов и комиссар полка отобрали у них самолеты.

Техник звена добился разрешения оставить в Батайске одного моториста для дальнейших поисков. Богданов понимал, что искать Фадеева бесполезно, слишком много доводов было за то, что он погиб, но отказать технику в просьбе не смог.

Глава VIII

1

Простившись с Фадеевым, Вика пошла на железнодорожную станцию, обдумывая по дороге, что нужно предпринять, чтобы скорее попасть на фронт. Она перебрала десятки вариантов, в которых могла бы проявить мужество и отвагу, готовность к любым испытаниям. Мысленно видела себя совершающей героический подвиг то в роли санитарки, то снайпера или автоматчика, израсходовавшего боеприпасы, бросающегося под танк с гранатой. Затем фантазия ее поднялась так высоко, что она оказалась за штурвалом самолета. Занятая этими размышлениями, Вика не заметила, как добралась до своего временного места жительства. Она обняла бабушку, сказала ей: «Я скоро приду» — и отправилась на поиски Тропининой.

Шура была сейчас единственной из прежних подруг, оставшихся в городе. После освобождения Ростова они виделись однажды и, не выясняя намерений друг друга на дальнейшее, разошлись по своим делам. На этот раз Вике не повезло, Тропининой дома не оказалось. Но утром, едва они с бабушкой успели позавтракать, в комнате появилась Шура.

— Доброе утро! Ты у меня была вчера?

— Да. Стучала, стучала в дверь, никто не ответил. Потом смотрю, твоя мама вдет, на базар ходила. Сказала, что ты должна на днях возвратиться. Куда ты исчезла?

— На заработки ходила, — засмеялась Шура. — Целую неделю рыла картошку в поле и на огородах у знакомых. Есть-то маме нечего.

— А тебе, Шурочка?

— Мне она не понадобится. Я думаю, мы с тобой подадимся в другое место. Мама сказала мне: «Тут был „смерч“, искал тебя, судя по поведению — у него какая-то блажь в голове».

— Ладно, пошли на улицу, — предложила Вика.

— Зачем на холод-то пойдете? Говорите здесь. Я в ваши дела встревать не буду, — сказала с обидой Елизавета Петровна.

— Спасибо, бабуся, но нам кое-куда нужно наведаться, — вежливо ответила Шура.

Подруги выскочили на улицу, осмотрелись и, не сговариваясь, пошли в сторону военкомата.

— Шура, скажи, ты любишь Глеба?

Тропинина удивленно посмотрела на Вику и спросила:

— Ты меня разыскала для того, чтобы узнать, люблю ли я Глеба?

— Конечно же, нет. Просто я вспомнила, когда Фадеев появился перед Ниной — он такими завороженными глазами смотрел на нее! Я бы полжизни отдала за один этот взгляд!..

— Не разбрасывайся такими ломтями, жизнь-то у тебя одна.

— Но это так здорово!

— Хватит о любви, — остановила подругу Шура давай о деле. Что ты надумала?

— Воевать! Для этого и идем сейчас в военкомат, там мне обещали помочь.

— Если так, пойдем!

— Здравствуйте, подружки, — приветливо встретила их Эльза. — Ну что, Вика? Не передумала?

— Нет, — решительно ответила она, — даже подругу привела с собой.

Эльза встала из-за стола, одернула гимнастерку и энергичной, красивой походкой направилась к двери кабинета военкома.

Через несколько минут оттуда вышел подтянутый, с седеющими на висках волосами подполковник.

— Ну и что вы собираетесь делать на фронте? — спросил он подруг.

— Все, что прикажут, — ответила Вика.

— Я умею стрелять. Я «ворошиловский стрелок», — резким от волнения голосом произнесла Тропинина.

— Это уже дело! — одобрительно сказал подполковник, переводя взгляд на Шуру.

Последовали и другие вопросы. Подруги отвечали охотно, искренне, просили и настаивали, чтобы их сразу же послали на самую передовую.

— Значит, на передовую? Похвально. Подумаем, — сдержанно ответил подполковник.

Действительно, через несколько дней Эльза принесла девушкам предписание явиться на пункт сбора.

Это известие вызвало у них бурную радость, тихую скорбь у матери Шуры и суровую угрюмость у Елизаветы Петровны.

На вокзале Вика выслушала много упреков от Шуриной мамы. Елизавета Петровна держалась мужественно. Оставаясь совершенно одна, она ни словом не упрекнула внучку, только все наказывала беречь себя и смотреть, чтобы не промокли ноги, теплее укрываться на ночь, не лезть на рожон и обязательно почаще присылать письма. Когда паровоз дал свисток и, раздувая пары, потащил за собой вагоны, многие женщины, провожавшие дочерей на войну, не в силах были сдержать рыдания.

Поезд быстро набирал скорость. Оглядываясь на скорбные фигуры близких, девушки загрустили. Но молодость брала свое. Не прошло и часа, как возникли новые заботы — где разместиться, куда положить вещи…

В теплушке, где ехали Высочина и Тропинина, было еще около тридцати девушек. Осмотревшись, Вика решила взять на себя инициативу и предложила для начала разбиться по группам и определить места ночлега. Двухэтажные, крытые сеном нары по обеим сторонам от дверей делили теплушку на две равные половины. Посреди теплушки стояла «буржуйка», возле нее лежали чурки дров. Девушки затопили печь, объединили запасы продуктов, распределили обязанности и зажили дружной семьей.

До Куйбышева ехали медленно, часто останавливались. Однажды ночью, когда они подъезжали к какой-то станции, немецкий бомбардировщик сбросил на их эшелон несколько бомб. К счастью, ни одна не попала в цель, но страха девушки натерпелись.

К месту назначения прибыли на рассвете.

К обеду их уже обмундировали в мужскую военную одежду. Почти все вновь испеченные красноармейцы выглядели нелепо и очень переживали из-за этого.

На следующий день приступили к занятиям по строевой подготовке, изучению воинских уставов и освоению профессии авиационного оружейника. Подругам хотелось действовать, воевать с немцами, а тут заставили сесть за парты. В знак протеста Вика, Шура и некоторые другие девушки написали заявления с просьбой срочно отправить их на фронт.

Всех «добровольцев» вызвал к себе начальник школы и сказал:

— Ваш благородный порыв понятен. Мы одобряем ваше стремление быстрее встать в строй бойцов Красной Армии, сражаться с фашистами, отстаивать честь и независимость нашей Родины. Но, товарищи, — продолжал он, — наши летчики очень нуждаются в вашей помощи. Профессия оружейника в авиации — одна из самых главных. Если оружие на самолете исправно, летчик победит в воздушном бою. Сейчас специалистов-оружейников, знающих новое оружие, в авиации мало, поэтому летчики вынуждены после боя сами готовить оружие и без отдыха снова идти в бой… Командование школы надеется, что, пройдя недолгий курс обучения, вы станете настоящими, надежными помощниками летчиков, их верными подругами в нелегких боевых условиях.

Последние слова вдохновили девушек, и все они без колебаний взяли свои заявления обратно.

Начались ежедневные, многочасовые занятия по освоению военной специальности. Энергичная, быстрая в делах и разговорах, Вика занималась успешно. Многим она казалась человеком, которому все дается легко и который не очень-то серьезно относится к жизни. Вика чувствовала это и порой даже бравировала этим. Но на сердце у нее было очень неспокойно.

Перед отъездом в Куйбышев она снова побывала в Батайске, захотелось еще раз увидеть Фадеева, поговорить с ним. Почему-то очень было для нее важно, чтобы Фадеев знал — она не болтушка, она действительно едет воевать с гитлеровцами.

Известие о том, что Анатолий не вернулся с боевого задания, потрясло ее. Правда, в разговоре с Викой механик самолета заявил, что он не верит, что Фадеев погиб, что не такой это человек и что он вернется. С тех пор мысли о Фадееве не покидали ее. Она хотела написать Нине, но не решилась, подумала: Нина еще не оправилась от одного удара, гибели матери, а тут новые переживания…

2

Самолет круто несся к земле, вращаясь вокруг продольной оси. Каждая четверть витка завершалась ускорением вращения. Молниеносно перебрав в памяти известные ему случаи штопора в боевых и учебных условиях, Фадеев вдруг вспомнил гибель Федоренко. Что же делал в тот момент Федоренко? И что надо делать ему, Фадееву? В это время раздался сильный треск, Анатолия стукнуло о бронеспинку, потом о борт кабины, в дом повернув голову назад, Фадеев не увидел киля и стабилизатора — отвалилось хвостовое оперение. Взглянул в сторону и глазам своим не поверил: слева, выше часть. Самолет развалился на три части! В носовой части фюзеляжа находился летчик, две другие, вращаясь, падали на землю самостоятельно.

Анатолий хорошо видел мелькающую перед глазами землю — такую прекрасную и нежную раньше. Сейчас она казалась холодной, страшной и приближалась стремительно. Бессильный изменить ход событий, он скрежетал зубами и все же подумал: «Не рано ли сдаешься, Фадеев?» Что можно было сделать? Движения элеронов на вывод бесполезны, но все же он попробовал, авось получится, утопающий и за соломинку хватается. Анатолий резко двинул ручку управления вправо — самолет, задрожал, но потом от него отлетело что-то еще, и он снова стал вращаться с прежней скоростью. Анатолий не мог вспомнить случая, чтобы из подобного положения кто-то выходил благополучно. Ему стало жаль себя, и тут же жгучая ярость охватила его. «Ты еще ничего нюни!» — жестко крикнул он себе и попытался открыть фонарь. Дернул раз, другой! А земля все ближе, ближе… С третьей попытки фонарь сорвало. Фадеев расстегнул ремни и попытался покинуть самолет, но сил уже не хватало. Потоком воздуха его прижало к сиденью. Анатолий поджал ноги и до боли в мышцах резким движением выпрямился — снова неудача! Как же оторваться? Методом срыва? Нет. Это подходит, когда самолет управляем и летит в горизонтальном полете. На штопоре парашют опутает самолет, и вместе с ним будет похоронен летчик. Фадеев сделал еще одно движение — не получается! А земля несется навстречу с огромной скоростью. Анатолий, еще раз собрав все силы, оттолкнулся ногами от сиденья, перевалился через борт и… какое-то время вместе с самолетом продолжал вращение. Улучив момент, ногами оттолкнулся от него, мгновенно выдернул кольцо парашюта, замер в ожидании и подумал: «Как мы иногда торопим время: быстрей, быстрей! А сейчас тот случай, когда надо бы наоборот».

Он вытянул в стороны руки и ноги, прогнулся в пояснице, распрямил все тело параллельно земле, сделал все, что мог, пытаясь замедлить развязку, и понял: сейчас он во власти стихии и заботливых рук укладчика парашютов. Если мастер ошибся и парашют раскроется на десятые доли секунды позже, его не станет… Вдруг что-то зашелестело, коснулось лица, обожгло кожу. Анатолий инстинктивно закрыл глаза. «Так и погибнешь, Фадеев, взгляни хоть на свет божий в последний раз», — мелькнула мысль. Взглянул и не поверил своим глазам: кругом серо-зеленый омут. Что такое? Где он? Не успел сообразить, как услышал хруст льда, всплеск воды и мягкий толчок. На радостях он раскрыл рот, чтобы крикнуть «ура!», и тут же захлебнулся. Все сжалось в груди, и какая-то неведомая сила потянула его ко дну…

3

Около трех суток ушло на дорогу от Ростова-на-Дону до Москвы. В пути поезд часто останавливался — то на станции скопление воинских эшелонов и приходилось пропускать их, то просто паровоз отцепят и направят к другому составу.

Ранним декабрьским утром поезд прибыл на Павелецкий вокзал. Выйдя из вагона, Нина присоединилась к потоку приехавших пассажиров, среди которых было много военных. На привокзальной площади она села в трамвай и поехала к Москворецкой набережной.

Выйдя на нужной остановке, Нина в удивлении остановилась: прямо перед ней загородила дорогу серая громадина, обтянутая тросами. С обеих сторон эту громадину за концы тросов, намотанных на руки, держали девушки в военной, форме. «Аэростат», — догадалась Нина. Заинтересовавшись необычным предметом, она некоторое время шла рядом с аэростатчицами; проводив их взглядом, пошла к центру.

Волнуясь, Нина переступила порог нужного ей учреждения. Дежурный красноармеец внимательно изучил ее паспорт и попросил подождать в одной из расположенных рядом с проходной комнат. Вскоре в комнату вошел мужчина в военной форме с двумя кубиками в петлицах.

— Здравствуйте, вы — Фролова? — обратился он к Нине.

— Да, — робко ответила она.

— Добро. Давайте ваши бумаги.

Нина достала паспорт и направление, выданное в ростовском военкомате, передала их мужчине. Он бегло посмотрел документы, сказал:

— Сейчас ней в санпропускник, там же получите экипировку. Когда возвратитесь, продолжим разговор.

Прошло, наверное, около двух часов, прежде чем Нина — в военной форме, с вещмешком в руках — снова появилась в той же комнате.

— Ну, теперь совсем другое дело! — улыбнулся лейтенант, окинув ее взглядом. — А мы пока подготовили для вас документы. Вот, пожалуйста: красноармейская книжка, пропуск, талоны на питание, направление в общежитие. Завтра пройдете мандатную комиссию и приступите к учебе. А сейчас я покажу вам, где столовая и где ваше новое место жительства.

Весь следующий день с прибывшими в школу добровольцами знакомились специалисты. Вечером состоялся заключительный разговор, во время которого девушкам объявили решение о зачислении их в специальную школу. Нина попала в одну группу с москвичкой Таней и горьковчанкой Зоей. Вечером их переселили в отдельную комнату, и, пока они устраивались в ней, заглянул ненадолго руководитель группы — пожилой худощавый, с добрым взглядом серо-зеленых глаз.

— Полковник Лавров Иван Игнатьевич, — представился он, — ровесник века, половину жизни иду по пути, который вы избрали. Путь тернист, цветы и аплодисменты у разведчиков не в моде. Время для нашей Родины сейчас трудное, поэтому и вас, девушек, приняли в ряды бойцов невидимого фронта, как о нас говорят обычно…

Утром, перед занятиями, Лавров провел еще одну короткую вступительную беседу:

По окончании учебы вам придется работать среди фашистов, — сказал он. Нашему руководству необходима точная и своевременная информация о планах и действиях немецкого командования. На сегодня ваша задача — как можно серьезнее отнестись к усвоению тех знаний, которые вы здесь получите. Вы пройдете курс специальной подготовки, изучите те предметы, которые определит для каждой из вас свое задание, и тогда начнется изучение легенды, вживание в роль…

— Как в театре! — восторженно сказала одна из девушек.

— С той разницей, что в театре в случае успеха артист обретает известность, славу, а о разведчике будет, знать лишь командование да работники архива, — ответил ей Лавров и добавил: — А теперь о некоторых правилах школьного распорядка. В ближайшее время увольнения в город исключены. Переписка чем реже, тем лучше, и только с близкими родственниками. Естественно, что о занятиях и о вашей будущей работе ни слова. Итак, желаю успеха!

Началась учеба. Будущие разведчицы изучали военные и специальные дисциплины. Занимались по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Иногда к вечеру девушки так уставали, что изучаемые предметы уже плохо воспринимались, и тогда подруги выходили на прогулку во двор, говорили о доме, родных, вспоминали довоенную жизнь, кинофильмы, любимых артистов…

Нине учеба давалась легко. Она была начитанна владела языками, разбиралась в военной специфике Поэтому очень скоро ее начали готовить по особой программе. Она изучала правила конспирации, структуру немецкой армии и приданных ей специальных служб, овладевала навыками добывания разведывательных данных. Новые знания она усваивала успешно, но приходилось вырабатывать умение владеть собою в любой неожиданной ситуации. Порой совсем незамысловатый, но внезапный вопрос сбивал ее с толку. Инструктор подсказывал, как развивать в себе способность к мгновенной ориентации в обстановке и такой же мгновенной реакции на слова или поступок любого человека, сохраняя при этом внешнее спокойствие. Нина много читала специальной литературы, из книг и получала дополнительные знания о новой, теперь: сильно увлекшей ее работе. Однажды в класс, где занималась Нина, вошел Лавров. Она встала из-за стола, приветствуя начальника. Ее усталый вид бросился ему в глаза. Лавров посмотрел часы, укоризненно покачал головой и сказал:

— Нина, в любом деле требуется чувство меры. Иди отдыхай.

— Есть! Но я не выполнила еще свой план, — она показала на лежавшие на столе книги. Иван Игнатьевич просмотрел книги, потом спросил:

— С какой меркой подходишь ты к этой литературе?

— Пока впитываю в себя все без разбора, — ответила Нина, — до анализа еще не дошла.

— Когда начнешь осмысливать содержание, не забудь о времени и обстановке, в которой работали эти люди. А сейчас немедленно убери книги в шкаф, и идем погуляем во дворе. Ты немного подвигаешься, составлю компанию.

— С удовольствием! — обрадовалась Нина. Она быстро надела шапку, шинель и вышла вслед за Лавровым. Опушенные инеем, в крепком морозе неподвижно стояли деревья на школьном дворе. Ярко сверкали на ном небе звезды.

— Тебе не холодно? — поинтересовался Лавров, глядя как Нина натягивает перчатки. — Замерзнешь — скажи сейчас слушай то, что я хотел бы тебе посоветовать Нина взглянула на Лаврова. В темноте она не уловила выражения его лица.

— Книги, которые ты сейчас читаешь, написаны разведчиками и о разведчиках, — начал Иван Игнатьевич. — Конечно, не учебники. В них есть факты, события, люди, раскрытые с определенной степенью достоверности. Для непосвященного многие действия кажутся очень эффектными, оригинальными, к ним привлечено основное внимание читателя. Сведения, нужные для специалиста разведчика, опущены. Разведка — это тонкая наука, имеющая свои законы, принципы, методы, и в то же время это сложнейшее искусство. Поэтому, когда будешь читать, подходи к каждому произведению с этих позиций и не забывай законов диалектики.

— Они и здесь нужны? — спросила Нина:

— Может быть, больше, чем в каких-либо других науках. Но, — продолжал Лавров, — человеческая личность в этой профессии играет, пожалуй, решающее значение. Можно постичь многие науки, необходимые разведчику, овладеть определенными способами и приемами ведения разведки, но, если у человека нет твердой убежденности в правоте своего дела, он не станет им. Некоторое время они прогуливались молча.

В эту ночь Нина долго не могла уснуть. Думала об отце, об Анатолии. От отца письма приходили редко. От Фадеева давно не было никаких вестей. Нина вспомнила его прощальные слова и то, как нежно он просил ее беречь себя, какими грустными были его глаза… И тут снова жестко, в более глубоком освещении возникли в ее памяти слова Лаврова: «Чтобы стать настоящим разведчиком, надо этой профессии посвятить всю свою жизнь…»

Нина много думала об этом и пришла к горькому выводу, что до настоящей разведчицы ей еще бесконечно далеко. Ведь даже самым элементарным — собой, своим лицом владеть она не умеет! Лишь заходит где-то рядом речь о зверствах фашистов, у нее начинает учащенно биться сердце, вспоминается мать, погибшая от рук этих изуверов. И тогда неимоверные усилия требуются ей, чтобы скрыть свое состояние.

Мысли Нины снова вернулись к Фадееву. Она тихо встала. Прикрыв абажур гимнастеркой, включила настольную лампу и написала ему письмо.

4

Отогнав немцев к западу от Ростова, советские войска продолжали удерживать инициативу на этом участке фронта. Полк Давыдова получил приказ перебазироваться на полевой аэродром западнее города Шахты.

Перед вылетом на новый аэродром для приема прилетающих экипажей Давыдов распорядился сформировать передовую команду полка во главе с инженером эскадрильи Богданова. Техники, механики и «безлошадные» летчики эскадрильи, не мешкая, погрузили на машины свои вещмешки, парашютные сумки, и передовая команда двинулась в путь.

Николай Овсянников был парень симпатичный, брюнет, веселый и жизнерадостный. Товарищи, наблюдая Овсянникова в работе, поражались энергии и расторопности воентехника первого ранга, и никто не подозревал, какое большое горе он носит в своем сердце. На Гомельщине, оккупированной гитлеровцами, остались его молодая жена и дочь. Чудное создание, дочурку Милочку, он видел, когда ей было всего несколько месяцев. Потом началась война. Иногда у Николая появлялась надежда, что жене удалось перебраться через линию фронта, но трезвый расчет начисто отвергал подобную лишь уйти из родного села и теперь скорее всего скитается где-то по чужим дворам.

Николай тяжело вздохнул и, чтобы развеять горькие думы, углубился в изучение карты. Кто-то постучал в стекло кабины. Обернувшись на стук, Овсянников увидел озабоченное лицо Овечкина, свесившегося из кузова.

— Товарищ инженер, вы дорогу до нового аэродрома хорошо знаете? — спросил сержант.

— Накануне изучил этот маршрут.

— Мне кажется, мы немного влево уклонились. Можно по проселочной выехать на большак — километров десять выиграем в расстоянии, — предложил Овечкин.

На ближайшем же перекрестке машина свернула вправо. Проехали километра два. Овечкин, зорко наблюдавший за дорогой, заметил людей впереди на опушке леса и испуганно закричал:

— Товарищ инженер, на опушке леса немцы!

— Не должно быть! До линии фронта километров тридцать, — ответил Овсянников.

— Немцы, сворачивайте скорей! — настаивал Овечкин.

— Эх, и верно! — забасил Иван Карпович, техник звена. — Завел ты нас, Овечкин!

Машина между тем продолжала идти вперед до тех пор, пока шофер собственными глазами не увидел немцев, и тут же круто развернул полуторку обратно. Находившиеся в кузове люди чуть не вывалились на повороте. Увидев их, немцы открыли стрельбу, вокруг засвистели пули.

Шофер гнал машину на максимальной скорости. Техники и летчики прижались к полу кузова, ожидая, когда машина выберется из этой передряги. С ходу пересекли дорогу, по которой только что ехали, выскочили на пахоту и понеслись по полю поперек борозд.

— Домудрил Овечкин со своими расчетами! Это тебе не в воздухе, тут земля-матушка, от нее отрываться нельзя, — ворчал техник эскадрильи по приборам.

— Не горюй, хоть разомнемся немного, попрыгаем как в былые времена со своими бабами, — пошутил Иван Карпович.

Шофер наконец-то замедлил ход. Овсянников приказал остановить машину, вышел из кабины и с улыбкой уставился на своих подчиненных. Из всеобщего грома хохота понял, что люди радуются не только шутке Ивана Карповича, но и тому, что благополучно вывались из беды…

Осматривая «газик», простреленный в нескольких местах, инженер с шофером улыбались, слушая упреки в адрес Овечкина.

— Силен Вася — нутром немца чувствует, и смел к тому же — прямо на автоматы вывел, — балагурили друзья Овечкин стоял в стороне, сгорая от стыда.

Убедившись в исправности машины, шофер и Овсяников сели в кабину.

— Вы уже не очень добивайте Овечкина, он добра хотел, — сказал Овсянников.

— Да, да, мы поняли, от его доброты до того света один шаг был! — ответил за всех Гончаров.

Передовая команда авиаполка блуждала в поисках верной дороги еще часа два и только к концу дня прибыла на место базирования.

Ночь прошла без осложнений. Рано утром на аэродроме появился командир первой эскадрильи со своим звеном, сделал два круга над площадкой. Первым сели ведомые, затем Кутейников.

В течение часа перелетел весь полк. После многих роков, преподнесенных немцами, на новом аэродроме жизнь входила во фронтовую колею гораздо быстрее. Все делалось так, как надо: самолеты рассредоточивались, маскировались, заправлялись, одновременно отрывались щели. Люди стали более бдительными, обрели опыт.

Стараясь использовать каждую минуту для боевой учебы, Богданов собрал летный состав и приступил к разъяснению особенностей сложившейся воздушной обстановки. Не успели закончить занятия, как над аэродромом застрекотал По-2. Через несколько минут все уже знали, что прилетел генерал, командующий ВВС 56-й армии.

На сбор личного состава ушло немного времени. Командующий начал свое выступление с анализа положения на фронтах. Всех радовало, что начавшееся контрнаступление под Москвой успешно развивается, что в районе Ростова тоже удалось потеснить немцев.

— Однако надо постоянно быть бдительными, — говорил генерал, — по нашим тылам бродят разведчики и диверсанты врага, они могут заглянуть и к вам. Поэтому на аэродроме должен быть парадок, — командующий говорил с ярко выраженным белорусским акцентом. — В Батайске не было у вас порядка на аэродроме и в воздухе. За это полк поплатился кровью и жизнью сынов нашей Родины…

Указав на недостатки в боевой работе полка, генерал обрисовал обстановку на участке фронта, сказал несколько добрых слов в адрес личного состава и под горячие аплодисменты вручил два ордена — Богданову и Базарову. Третий орден он передал командиру полка, пояснив:

— Будем надеяться, что вернется сержант Фадеев. У меня данных, что он погиб, нет. Место падения самолета обнаружено в плавнях юго-западнее Ростова, следов гибели летчика нет.

Не успел самолет командующего оторваться от земли, как все бросились поздравлять награжденных. Это были первые награды, полученные летчиками полка с начала войны.

Свой первый орден, Красную Звезду, Богданов получил в сороковом году. А сейчас на его груди засверкал новенький орден боевого Красного Знамени символ воинского мужества и отваги. Капитан был счастлив. Командир полка и комиссар тоже поздравили награжденных, пожелали им успехов и повели откровенный, принципиальный разговор с остальными авиаторами. Речь шла все о том же: как лучше воевать, как лучше и с наименьшими потерями выполнять боевые задания сохранять личный состав, боевую технику.

— Поступления новых самолетов в ближайшее время не ожидается, предупредил летчиков комиссар, — как зеницу ока берегите то, что есть!

После митинга люди с удвоенной энергией занялись своими делами. Только Овечкин и Гончаров ходили от самолета к самолету как неприкаянные.

— Да, Вася, был бы наш командир жив, он бы не допустил, чтобы у нас отобрали самолеты! А то ходим, как бесхозные кутята, — сказал в сердцах Гончаров.

Совсем грустные, летчики подошли к пригорюнившемуся механику самолета Анатолия, здесь же оказался и техник звена Иван Карпович Шилов. Он был старшим по возрасту, слышал в полку деловым человеком, мудрым советчиком и хорошим товарищем. Утрату командира он переживал особенно тяжело, но крепился, не подавал вида и подбадривал молодежь.

— Чего загрустили? Не горюйте, «безлошадниками» оказались не по своей вине. А то, что начальство у вас самолеты забрало, не беда. Им ведь надо на чем-то перелетать на новое место. Не трястись же комиссару полка и комэску в полуторке. Когда на задание нужно будет лететь, найдутся для вас самолеты.

— Иван Карпович, война-то идет, люди воюют, а мы сидим, — сказали в один голос Гончаров и Овечкин.

— Тезка, войны нам хватит по горло, — Иван Карпович точным движением правой руки показал ниже подбородка. — Подумай, где мы находимся? А где нам должно быть?

— На границе, — ответил Гончаров.

— Нет, Ваня, дальше — в Берлине!

— Ну, хватил, Карпович! — улыбнулся Гончаров.

— Не ну, а такова наша миссия! — убежденно сказал Шилов.

— Об этом я что-то не слышал от комиссара, — не сдавался Ваня.

— Придет время — услышишь и меня вспомнишь. Я от самой границы меряю расстояние. Половину пути на собственных ножках протопал.

Вася Овечкин взглянул на «ножки», обутые в сапоги сорок пятого размера, и улыбнулся.

— Иван Карпович, а расскажите, как для вас началась война, — попросил Гончаров.

— Война… Война разразилась неожиданно и страшно, — медленно заговорил Шилов. — Суматоха поднялась ой-ей-ей! Летчики ринулись в воздух, немцев им навстречу — целые тучи. И пошла такая кутерьма, не приведи господь!

Он не успел закончить фразу, как раздалась команда: «По самолетам!»

Полк поднялся в воздух. На земле остался лишь самолет Гончарова, «хозяином» которого сейчас считался комиссар.

— Видишь, тезка, твой самолет стоит? Иди попроси, — подтолкнул Иван Карпович молодого летчика.

Ваня быстро побежал к комиссару.

— Товарищ батальонный комиссар, разрешите взлететь в воздух! На задание, вместе со всеми!

— Займитесь-ка лучше оформлением боевого листка о вылете полка по боевой тревоге.

Товарищи по звену расхохотались от души.

— Ну и «договорился» наш Ваня!

Полк улетел, оставшиеся на земле устремили взоры на запад, строя различные прогнозы. Прошло не более тридцати минут, как с разных сторон стали появляться первые «ласточки»: кто на бреющем, кто на высоте круга, на барахлящем моторе. Первый вышел на посадку и, не выпуская шасси, плюхнулся на «живот», немного прополз и замер. Самолет оказался настолько растерзанным, что еле дотянул до аэродрома. Все удивлялись, как и почему он не загорелся? Окружившие самолет летчики-«безлошадники» и техники на все лады превозносили достоинства дельтодревесины: ЛаГГ-3 от снарядов разрушался, но горел редко.

Постепенно по одному и мелкими группами возвратились остальные. Потом, как всегда, состоялся разбор воздушного боя. Разговор был тяжелый, Давыдов в сердцах высказывался очень резко.

— Вылетело одиннадцать летчиков, возвратились восемь, один на пузе приполз, один погиб, третьего до сих пор нет, и самое обидное — никто не видел, что с ним случилось…

5

…Его тянуло вниз, и вскоре Фадеев почувствовал, как что-то тягучее стало обволакивать ноги. Он попробовал рвануться вверх — тщетно, еще раз не получается. Неужели конец?

Снова и снова пытался Анатолий высвободиться из цепких объятий тины, но безуспешно. Вспомнил о парашюте — отстегнул ремни. Собственная беспомощность бесила его. Он задыхался, в висках гулко стучало.

Фадеев рванулся из последних сил, каким-то чудом оказался на поверхности и судорожно глотнул воздух, снова погрузился в воду, тут же вынырнул и схватился руками за какие-то водоросли. Они-то и стали его опорой. Анатолий повернулся на спину, тихо откашлялся и начал осматриваться вокруг. Почти перед глазами качались стройные стебли камыша, скрепленные у основания тонким льдом. Значит, это должна быть излучина Дона, где-то, юго-западнее Ростова…

Он прислушался. Невдалеке рвались бомбы, натужно гудели моторы самолетов. Он вспомнил о своих ведомых. Где они? Что с ними? Живы ли? Тревожные мысли о боевых друзьях на время оттеснили его собственные невзгоды.

Продолжая осматриваться, Фадеев перевернулся на живот. С трудом продвигаясь, где вплавь, где отталкиваясь от дна ногами, он выбрался из тины. Напряжение постепенно спадало, пришла какая-то отупляющая усталость. Мерзли руки, проклятущие заросли и острые льдинки привели в негодность перчатки. Тонкие края льдинок то и дело впивались в окровавленные ладони. Раздвигая перед собой камыш, разгребая лед, Анатолий продолжал двигаться.

Наступила ночь — темная, холодная. Его руки совсем окоченели, даже кровь из них стала сочиться медленнее.

Взошла луна, теперь можно было определить, в какую сторону пробираться. Отыскав Полярную звезду, Анатолий решил двигаться на север. Но силы уже покидали его, усталость сковывала все мышцы. Приходилось чаще отдыхать. Набрав в легкие воздуха, он ложился на покрытую льдинками воду, и лежал так несколько секунд, затем снова продолжал двигаться, стремясь, чтобы луна находилась правее и позволяла видеть Полярную звезду.

Он двигался очень медленно, и так же медленно шла по небу луна. Фадеев понял: нужно вносить поправку в направление движения, иначе станешь крутиться вокруг одного места. Мысли его текли медленно, тяжело: останавливаться нельзя — можно замерзнуть, расслабишься — утонешь…

Набежавшее облако закрыло луну. Стало темно тихо. Фадеев почувствовал страшную апатию, совершеннейшее безразличие ко всему. Хотелось спать, спать, спать. Монотонность этой мысли убаюкивала, и он не замечал, что медленно опускается все глубже и глубже. Коснувшись ногами вязкого ила, вздрогнул и снова, выбиваясь из последних сил, заработал руками и ногами.

Он не знал, сколько прошло времени. Но вдруг уперся во что-то твердое. Анатолий попытался встать и не смог. Тогда он опустился на колени, пополз на четвереньках. Но даже ползти было трудно. Он прилег отдохнуть и мгновенно заснул. К счастью, внутренний сторож сработал, дал сигнал бедствия: замерзнешь! Анатолий приподнялся и заставил себя идти снова. Оступился и опять почувствовал — твердой опоры нет.

И снова барахтанье в воде, покрытой льдинками, снова зыбкая почва под ногами. Так продолжалось долго. Силы покидали Анатолия. Пальцы уже не гнулись, от перчаток остались одни лохмотья на опухших, кровоточащих руках. Двигаться становилось все труднее. Но снова — мелькнула надежда, снова почудилось твердое дно под ногами. Анатолий выпрямился — вода была ему всего лишь по пояс. Он сделал шаг, но упал, заставил себя подняться и пойти снова.

Заалел восток, наступало утро. Лед стал более прочным, и Фадеев, опустившись на него, пополз и… вдруг внезапно провалился в какую-то темноту.

6

Письмо Нины удивительно быстро пришло в полк, но адресата не нашло. Почтальон прочел фамилию — Фадеев, обратный адрес — Москва. Всего шесть дней, как отправлено, и уже в полку. Обычно письма ходят дольше. Кому передать его?

Решил доложить командиру эскадрильи.

Богданов взял письмо, повертел в руках, поблагодарил почтальона и положил конверт в карман. Позже снова прочел адрес отправителя. Фамилия, написанная четким, аккуратным почерком, была знакома ему. Очевидно, пишет дочь генерала Фролова. Вскрывать письмо нехорошо, но и отправлять официальный ответ «не вернулся с боевого задания» — тоже не лучший выход. И зачем спешить сообщать девушке о таком горе?

Богданов переложил письмо в планшет, пусть полежит. Вдруг все же вернется Фадеев — Богданов не очень верил в это, — тогда письмо будет лучшим подарком для Анатолия.

Комэск задумался, вспомнил своих «шкрабов», вместе с которыми начинал войну. Из девятки остались в живых всего трое — его заместитель, командир звена и он сам. Одна треть. Из нового пополнения тоже двоих потерял.

Он перебирал в памяти боевые вылеты, воздушные бои, и много вопросов вставало перед ним, на которые хотелось найти ответы. Когда, где и в чем он допускал ошибки? Почему гибли его подчиненные? Горячка боя — она была и будет, наверное, всегда. Но не только в ней причины неудач. Все еще слабо. Воюем. Почему? Вот свежий пример, последний воздушный бой. Совсем чуть-чуть не хватило, чтобы сбить «юнкерс». Этим «чуть-чуть» стали секунды, затраченные на то, чтобы отбить атаку «мессера» на ведомого. А будь, ведомый посмышленее, Богданов обязательно поджег бы «бомбера», и еще одним фашистским экипажем стало бы в нашем небе меньше.

Подошел Кутейников.

О чем задумался, сосед? — спросил он.

— Размышляю над ошибками минувшего дня и думаю над тем… — Богданов не успел закончить фразу.

— Как совершить новые? — перебил его Кутейников.

— Да, Петро, к сожалению, исправишь одну — завтра две другие появляются.

— Ты меньше думай об ошибках. Мы что — хуже других воюем?

— Не хуже.

— Так в чем же дело? — наступал Кутейников.

— Людей теряем.

— Что же мы можем сделать на этих телегах? Покажи мне летчика, который на нашем ЛаГГе с «мессершмиттами» может драться на равных! На финской у нас получше самолеты были, и то мы несли потери. Зря, Олег, себя винишь, так можно все синяки и шишки на себя взять.

— Ты прав, Петро, но не во всем. Во-первых, людей жалко, во-вторых, я несогласен, что нас упрекать не в чем. Мы много теряем не только потому, что самолеты уступают немецким, но и потому, что не научились воевать по-настоящему. Немцы ежедневно нам ума вкладывают, а мы все раскачиваемся. Инертны мы, ненастойчиво учим молодежь. До сих пор к учебе с позиций мирного времени подходим. За это и расплачиваемся кровью.

— Учим плохо? Учи лучше, — ухмыльнулся Кутейников и, махнув рукой, пошел в сторону белевших в отдалении хат.

— Ты куда? — крикнул ему вслед Богданов.

— Хочу прошвырнуться вдоль станицы да заглянуть к какой-нибудь красотке. Казачки, говорят, огонь-бабы! — отшутился Кутейников и пригласил: — Пойдем вместе.

— Да, нет… забот много, Петро. С ребятами обговорить надо, как завтра с «мессерами» драться.

— Завтра и подумаете, а то за ночь забудут.

Кутейников помедлил секунду и размашистой походкой направился к станице.

Перебрав в памяти несколько воздушных боев, Богданов подумал, что не всегда в неудачах бывают виноваты одни летчики. «Наверху» тоже иногда непродуманно ставят задачу для авиации, распыляют и без того редкие ее ряды. Да и пятибачный ЛаГГ-3 тяжеловат, слаб на вертикальных фигурах. Трехбачные машины полегче, но в полку их пока нет, и трудно сказать, когда появятся, а воевать надо. Немцы уже к Дону выходили, отсюда и Волга недалеко.

Волга. Богданов видел ее не раз под крылом самолета — раздольную, могучую. Вместе с друзьями пел когда-то песню, что врагам не видать красавицы Волги и не пить им из Волги воды.

Хороший настрой был перед войной. Правильно готовили людей. Жаль, не все удалось сделать для того, чтобы враг не топтал кованым сапогом землю советскую. Почему все-таки это произошло? Виноваты «враги народа»? Опять же непонятно: почему люди, отдавшие свою жизнь революции, так быстро становились врагами народа, за лучшую долю которого сражались? Богданов вспомнил начальника школы, других командиров — это были умные, образованные, с боевым опытом люди. Им верили, за ними шли. Потом их арестовали, и они растворились в неизвестности, как во мгле.

Эта мысль обожгла сердце Богданова и он испугался ее, остановил себя, не дал ей ходу. Постарался переключиться на другое.

Но уйти от себя не удалось. Вспомнилось то, что знал по рассказам Давыдова, Кутейникова и других командиров, которым довелось на рассвете двадцать второго июня сразиться в смертельной схватке с немцами на западной границе. Обстановка была тяжелой. Куда бы ни летели тогда наши летчики всюду встречались с превосходящими силами врага. Почему? Из разговора с друзьями, работавшими в Москве, он знал, что у нас в западных округах было самолетов не меньше, чем у немцев…

О многом передумал Богданов, но ясного ответа на все эти вопросы не нашел. И решение их от него меньше всего зависело.

Умелые действия летчиков, вот что зависит от него, наконец переключился Богданов. Поэтому надо продолжать настойчивое обучение их воздушному бою, да и не только этому.

Его размышления прервал нарастающий характерный звук. Он взглянул вверх — к аэродрому приближались фашистские бомбардировщики. Богданов бросился к самолету, но не успел добежать до него, как одна за другой начали рваться бомбы…

7

Фадеев пришел в себя от прикосновения чьих-то заботливых рук, прикладывавших к его голове мокрую холодную тряпку. Анатолий открыл глаза, увидел лицо женщины и весь похолодел. Неужели Надежда Петровна?! Но ведь ее нет в живых! Он закрыл глаза, полежал немного, потом снова приподнял веки и начал внимательно всматриваться в склонившееся над ним лицо. Опять знакомые черты. Затем они медленно растворились, как в тумане.

Когда Анатолий снова очнулся, возле него сидела другая женщина.

— Где я? — спросил он, с трудом разжав губы.

— Спи, дорогой, спи. У тебя жар, ты болен.

— Где немцы? Где я?

— Ты у рыбаков… Немцев тут нет.

Он снова впал в забытье.

Очнувшись, вспомнил, что с ним случилось. Попытался приподнять от одеяла руки и ужаснулся — забинтованные по локоть, они лежали вдоль туловища, как два березовых полена.

— Что с руками? — в ужасе спросил он.

— Руки целы, — ответила женщина, — не волнуйся, целы твои руки, но все в ранах и ссадинах. Мы их перевязали, теперь все будет хорошо.

— Сколько времени я здесь?..

Шестой день, — ответила хозяйка, — ты сильно простудился, как в огне горел, отощал. Тебе поесть пора! — Она пошла к столу и вернулась с какой-то едой. Анатолий почувствовал запах мясного бульона.

— Я не хочу есть, — сказал он, — пить хочу.

Выпив несколько глотков горячего чая, он тут же заснул.

Рыбаки долго выхаживали Анатолия. Медленно заживали его руки. Когда сняли повязки, Фадеев испугался — все ладони были в шрамах. Вскоре он начал потихоньку передвигаться по дому.

Молодой организм быстро набирал силы.

Настало время расставания с рыбаками. Хозяйка сварила ухи, нажарила рыбы. Участливо поглядывая на Анатолия, то и дело прикладывала к глазам уголок цветастого передника. Прощаясь, Фадеев спросил ее:

— Анна Ивановна, кроме вас, в дом заходили какие-нибудь женщины, когда я болел?

— Была моя дочь, она уехала обратно в Ростов, — ответила хозяйка.

Видимо, это и была та, что показалась ему похожей на Надежду Петровну.

Хозяйка, переглянувшись с мужем, достала из шкафчика полбутылки водки, какой-то заветный запас. У хозяина блеснули глаза. Он послал жену за соседом погодком, а Фадееву сказал:

— Не могу без своего верного кореша такую драгоценность потреблять…

«Корешок» явился быстро, был легок в движениях и, чувствовалось, к зелью большой охотник. Мужички обрадовались случаю и, выпив по чарке, начали наперебой расхваливать хозяйку. То, что Фадеев отказался от спиртного, вначале восприняли с недоверием и настороженностью, потом, переглянувшись, глубокомысленно изрекли:

— Летчики! Иначе и быть не должно…

После двух стопок «корешки» опьянели, разговорились, вспомнили о японской войне, перешли к германской и заключили Отечественной. Хозяин без всяких обиняков прямо задал вопрос Фадееву:

— Почему так быстро немец под Ростовом оказался?

Анатолий ответил сдержанно:

— Если судить по мне и некоторым моим товарищам, то… слабо воюем. Опыта не хватает.

— Как же плохо? — возмутился хозяин. — На наших глазах три немецких бомбардировщика сгорели! Ты, парень, себя зря не хули!

— Теперь-то куда путь держишь? — спросил «корешок».

— Снова в свой полк, — ответил Анатолий.

— Значит, воевать, как я понял? — заключил сосед.

— Только тово, с умом… — дал совет хозяин.

Хозяйка, боясь совсем расплакаться, вышла на кухню. Сидящие за столом замолкли, протрезвели, куда и хмель девался! Каждый по-своему переживал предстоящую разлуку.

Фадеев подумал: он сейчас уйдет из этого дома. Войне конца не видно. Что будет с этими уже немолодыми людьми? В комнату вошла хозяйка и, нарушив тягостное молчание, сказала:

— Подвода ждет тебя, Анатолий!

Фадеев встал. Голос его вдруг дрогнул:

— Спасибо вам за все доброе. Вы меня с того света вызволили. Жизнью я вам обязан.

— Ништо, Натолий, — глухо проговорил хозяин.

Возница умело правил лошадью, из десятка дорог выбирал самый короткий путь, и часа через три Анатолии был уже в Ростове.

Прежде всего решил заглянуть в военкомат.

Не успел он переступить порог, как Эльза встретилась ему в коридоре и со словами: «Наконец-то!» — бросилась к Фадееву. Потом объяснила:

— Нина переживает, от вас так долго нет писем.

— Можете дать мне ее адрес? — волнуясь, спросил Фадеев.

— Пожалуйста! — И Эльза по памяти продиктовала московский адрес Нины.

Попрощавшись с Эльзой, Фадеев узнал у дежурного по штабу место базирования своего полка и тронулся в путь.

Дул свежий северо-восточный ветер, выпавший ранее снег сдувало с полей, и он оседал в низинах, чтобы потом, когда, потеплеет, пополнить донские воды.

Анатолий шел по дороге, разбитой всеми видами экспорта. Порой встречались такие глубокие выбоины, что не только человеку было трудно преодолеть их, но и машины попадали в западню. На своих полуторках, «газиках» шоферы пытались обходить тяжелые участки, выезжали на стерню, оставляя в поле глубокие колеи, а иногда и увязая по ступицы колес в мягкой земле. И тогда из кузова вылезали красноармейцы, с шумом, гамом и солеными словечками вытаскивали машину из грязи, и она снова, урча натруженным мотором, шла дальше к фронту.

На попутной машине Фадеев доехал до Новочеркасска и, не задерживаясь там, двинулся дальше.

Фадеев неторопко, в меру своих сил, шел по дороге. На последнем отрезке пути его подхватили артиллеристы, тянувшие одной автомашиной две пушки. Усадили в кузов, поделились скудными запасами сухого пайка. И лишь когда он немного подкрепился, начали задавать вопросы. Молчать было неудобно, говорить всю правду не хотелось. Анатолий отделался общими фразами: сбили, подобрали добрые люди, одни выходили, другие снабдили шинелью, вот теперь добирается к своим.

— Мир не без добрых людей, — посочувствовали ему артиллеристы. Пошутили немного, от шуток перешли к серьезным разговорам.

— Ответь, сержант, почему у нас авиации. Так мало? Наших в небе тройка, фашистов — стая. Тройку немцы разгонят или побьют — лишь после этого появляется следующая. Вы что, больше чем по трое летать не умеете? — с насмешкой спросил один из артиллеристов.

Анатолия покоробила эта фраза «Опять тройка?» — подумал он и вспомнил: когда его самолет первый раз изрешетили, это он вокруг Богданова и его заместителя третьим без толку крутился. И сбили когда, тоже одной из причин была тройка. Пока развел одного ведомого влево, второго вправо, сам оказался под двойным огнем, маневрировать нельзя, ведомые мешают… Его и сбили. А ведь могло быть иначе! Даже артиллеристы не понимают, почему наши летчики тройками летают. Немцы же ходят большими группами, поэтому нашим и достается.

— Настанет время, и у нас много самолетов появится — заступился за Анатолия пожилой артиллерист. — На майском параде вон сколько их было! Сам видел!

— Еремеич, в прошлом году на учениях тоже самолетов тьма-тьмущая была. И парашютистов не счесть! А сейчас никого не видать! — не унимался молодой.

Немного помолчали.

— Вам, наверное, тоже достается? — спросил Анатолий.

— Еще как! Да что поделаешь? Если бы вместо сорокапяток другая система была, мы бы им показали! — загрустил было молодой и тут же перешел на задиристый тон: — Сорокапятка чем хороша, ее настоящий мужик взял под мышку и пошел.

Семидесятишестимиллиметровку не возьмешь!

Анатолий взглянул на Еремеича — крупного телосложения, жилистый, с большими цепкими руками, — подумал: такой возьмет! Еремеич, наверное, еще в гражданскую служил в артиллерии… Вдруг глазастый наводчик закричал во все горло:

— Воздух!

Все вскинули головы.

— А, «лаптежники» пожаловали, — сказал Фадеев, увидев пикирующих бомбардировщиков Ю-87.

Командир, сидевший в кабине полуторки, приказал шоферу повернуть к небольшому лесочку, что виднелся в стороне от дороги. По бездорожью машина запрыгала, пушки подскакивали выше машины, однако никто на это не обращал внимания. Только успели подъехать к лесу, как самолеты, развернувшись расходящимся веером, стали пикировать в точку, находившуюся недалеко от места, где стояла машина. Анатолий спрыгнул с машины, пробежал лесок и увидел разрывы бомб на стоянках самолетов. Все ясно, бомбят родной полк! Он быстро возвратился к машине и крикнул:

— Товарищ старший лейтенант! Пойдем скорей на аэродром, наш полк бомбят!

— Чем ты поможешь сейчас, сержант?! Наши пушки под бомбы подсунуть? Пока мы подъедем, они уже отбомбятся. Под случайный осколок, конечно, можем попасть…

Голос старшего лейтенанта показался знакомым Анатолию. Сомнений не было, перед ним стоял брат Вики… Алексей, возмужавший, с опаленным войной лицом. От этого оно стало еще более красивым.

— Товарищ старший лейтенант! Алеша! — вскрикнул Фадеев. Настала очередь удивляться и Алексею:

— Толька?! Чертяка ты эдакий! Фадеев, ты ли это? — загремел он.

На радостях изрядно помяв бока, забыв про бомбежку, они засыпали друг друга вопросами. Анатолий коротко рассказал все, что знал о Вике, бабушке и других ростовчанах. Алексей — о себе, о боях и трудностях войны.

— Две сорокапятки — вот теперь и вся моя батарея, — грустно закончил он.

— Трудно воюется, Алеша? — доверительно спросил Фадеев.

— Порой очень. Но обиднее то, что часто имеем дело и с бестолковщиной.

Вокруг было тихо. Налет кончился.

— Побегу скорей к своим! — сказал Анатолий, прощаясь с Высочиным.

Глава IX

1

Анатолий шел по лесной тропинке и думал о том, как он придет к своим, как его встретят и… кто встретит в живых?

Подходя к аэродрому, он ускорил шаг, потом не выдержал, побежал. И как раз появился у стоянки в тот момент, когда летчики и техники выходили из укрытий отчаянно жестикулируя и что-то говоря друг другу — явно о прошедшей бомбежке. Анатолий понял: они стараются оправдать свою слабость, страх, которые испытали под бомбежкой. Конечно, противно лежать где-нибудь в земляной щели под страшным ревом вражеских самолетов, когда рядом рвутся бомбы, с визгом впиваются в землю и в людей осколки, пронзительно посвистывают пули, а ты ничего не можешь сделать, лишь крепко вжимаешься в землю. Когда же враг улетит, начинаешь словно бы оправдываться перед людьми и перед своей совестью, говоря всякую ерунду…

Фадеева не сразу заметили, а увидев, удивились: с того света, что ли, явился! Ваня Гончаров первым со слезами на глазах бросился на шею своему командиру. Здесь же был и Вася Овечкин.

«Фадеев вернулся!» — сразу разнеслось по стоянкам полка. Взглянуть на Анатолия сбежалась целая толпа. Еле освободившись от дружеских объятий, он, как полагается, подошел к командиру эскадрильи:

— Товарищ капитан, сержант Фадеев…

Богданов не дал ему договорить, крепко обнял и долго держал в горячих, сильных руках, говоря взволнованно:

— Фадеев, как я рад твоему возвращению! Уж и не надеялся, что вернешься…

— Сержантское звено снова в полном сборе! — подходя ко второй эскадрилье, улыбаясь, проговорил Давыдов.

— Товарищ майор, сержант Фадеев вернулся с боевого задания…

Давыдов остановил его:

— Вижу, вижу, Фадеев, очень рад! Поздравляю с возвращением и еще кое с чем. Но это будет для тебя сюрпризом, вечером сообщим.

Подошел и Кутейников со своими летчиками.

— Здорово, Фадеев! Рад тебя видеть живым и здоровым, правда, здоровье, как видно, не в полном порядке, но на ногах стоишь, значит, еще повоюем!

— Спасибо, товарищ капитан, — ответил ему Фадеев.

Когда прошли первые восторженные минуты встречи, Богданов сказал:

— Ну а теперь давай все по порядку!

И Фадеев рассказал все — от взлета до того момента, когда покинул самолет. В заключение высказал комэску свои соображения о причинах неудачи.

— Первая. Не успел научить подчиненных правильно держаться в строю во время атаки. Они в стремлении не оторваться просто прилипли ко мне, один слева, другой справа. У меня не было свободы маневра после открытия огня, поэтому я оказался под пулями бомбардировщика. Вторая. Мне можно было бы отвалить, а потом атаковать другую девятку, но я подумал: пока буду разворачиваться, занимать исходное положение для атаки, первая их девятка нанесет удар по мосту через Дон. Поэтому и пошел в атаку на первую девятку через огонь бомбардировщиков второй девятки. Третья. Когда я почувствовал, что бьют сзади, можно было бы отвернуть, сманеврировать и потом продолжить атаку, но опять же подумал: если не собью самолет ведущего сейчас, немцы первой девяткой отбомбятся организованно, а собью — у них той уверенности не будет. Я пошел на риск. И последняя. Неумение поражать цель с первой очереди…

Богданов, слушая Фадеева, отмечал глубину его анализа и удивлялся искренности, чистоте души сержанта, его спокойной уверенности в себе и готовности снова ринуться в смертельную схватку с фашистами.

— Настало время избавиться от троек. Надо сделать так, чтобы пара была боевой единицей, а звено — четверкой. Иначе сложно маневрировать, — закончил свой рассказ Фадеев и устремил взгляд на комэска, ожидая его приговора.

— Что же, все вопросы в основном выяснены, — сказал Богданов. Он снова обнял Фадеева и, улыбаясь, добавил: — Мы здорово волновались, здесь. Да и не только мы. Командир полка говорил тебе о сюрпризе, а у меня для тебя еще что-то есть и, думаю, тоже существенное.

Богданов не успел закончить фразу, как прозвучала команда: «Летчики — к командиру полка!»

Командир полка начал с явных беспорядков. Не все четко выполняют свои обязанности, говорил он, наблюдатели за воздухом спят на ходу. Полку еще повезло, что самолеты отделались небольшими царапинами. Плохо рассредоточиваем самолеты, наплевательски относимся к выполнению боевого дежурства.

— У вас, Кутейников, когда-нибудь будет порядок? — сурово обратился Давыдов к комэску первой эскадрильи.

— Обязательно будет! — ответил, став по стойке «смирно», Кутейников.

— Который раз это слышу, однако ваши орелики спят в кабинах! — взорвался командир полка. — Техники дежурных экипажей за воздухом не следят! Начальник штаба! Надо иметь минимум три поста воздушного наблюдения на аэродроме!

— Проводов нет, товарищ майор, — ответил Русанов.

— Что?! Всем запомнить: идет война, и кто рассчитывает на табельное имущество — здорово ошибается: сейчас оно под ногами и вокруг нас — его надо находить или делать! И если я впредь услышу ссылку на отсутствие каких либо средств пеняйте на себя: будем судить по законам военного времени!

Как только окончился разговор, Богданов вынул из планшета конверт и подал его Фадееву. Анатолий взглянул на письмо и сразу почувствовал, как кровь прилила к лицу.

— Смотрите, он уже совсем здоров, разрумянился!.. Что бы это значило, Фадеев?! — Пошутил Богданов.

— Товарищ капитан, вы как-то меня отпустили… — начал было оправдываться Анатолий…

— Да, ладно, Толя! — Весело ответил ему Богданов, — Иди читай…

Фадеев отошел в сторону, дрожащими руками стал открывать конверт, который был заклеен добротно. Боясь, как бы не разорвать письмо и повредить текст, Анатолий откусил уголочек конверта и стал полегоньку открывать узенькую боковую полоску. Наконец извлек письмо, развернул сложенный вдвое тетрадный листок.

2

«Толя, дорогой мой, не знаю, где застанет тебя это письмо, но так хочется, чтобы оно дошло как можно быстрее! Я уже в Москве. Учусь делу, о котором никогда раньше не мечтала, но оно меня увлекло, хотя многое у меня пока не получается. Об этой профессии я имела туманное представление, сейчас постигаю ее азы. Думаю, что ты догадываешься, о чем идет речь. Если кое-что расскажу. Занимаюсь много, но усталости не чувствую. Ужасно хочется скорее окончить учебу и самой сражаться с фашистами.

Я получила письмо от Эльзы, она сообщает, что Вика скоро будет оружейницей в авиации. Папа находится под Калинином, недавно был у меня. Когда он узнал, что погибла мама, сразу постарел лет на десять. Милый, бедный папа! Ему очень тяжело…

Толя, как у тебя дела, как воюешь, сколько фашистов уничтожил? Я очень соскучилась по тебе. Хотя мы и виделись недавно, но у меня большое желание видеть тебя снова и снова. Хочется закрыть глаза, потом открыть и увидеть тебя. Что тебе пожелать? Бить фашистов? Ты это делаешь. Беречь себя — ты этого не умеешь и, очевидно, не хочешь. Как убедить тебя в этом, я не знаю, но помни всегда, что я тебя очень люблю. Ты и папа — два человека на земле, которые мне очень дороги и ради которых я живу и буду бороться.

Я люблю свою Родину, но я так думаю: Родина — есть — люди, леса, поля, все то, что мы видим, чем живем. Я живу вами. Пиши, Толя, очень жду. Целую, Нина».

У Анатолия пот выступил на лбу, он никого не видел вокруг и ничего не слышал, продолжая мысленно разговор с Ниной. Несколько раз открывал и закрывал глаза — и оказывался вместе с ней: так она хотела! Сколько радости, счастья подарила она ему своим письмом!

Немного опомнившись, он окинул сияющим взглядом все вокруг. Невдалеке стоял техник звена. Анатолий извиняющимся голосом спросил:

— Где остальные?

— Ушли по своим делам, — ответил техник и пригласил Анатолия: Пойдемте, товарищ командир, я покажу вам, где мы разместились и где ваше место. Вы убедитесь, что мы живем хорошо.

Они вошли в землянку, разделенную на две половины. Слева жили летчики и техник звена, справа — механики, мастера и мотористы. В землянке было чисто, уютно — полнейший комфорт. Слева у стенки, отдельно от других, стояла аккуратно заправленная постель. Увидев ее, Анатолий чуть не прослезился: значит, ждали и верили, что он вернется!

В землянку вошли Овечкин и Гончаров.

— Ну, рассказывайте, как вы тут жили?

— Что рассказывать, товарищ командир, — начал Иван с обидой в голосе. Как вы не вернулись с боевого задания, сразу у нас с Васей отобрали самолеты, и до сих пор мы «безлошадные». Комиссар полка и комэск на них летают, а мы бродим как неприкаянные.

— Это непорядок, — сказал Фадеев. — К кому-нибудь обращались?

— Ваня к комиссару ходил, так он его боевой листок заставил выпускать, — доложил Овечкин под общий хохот остальных.

Ну ничего, разберемся, — пообещал Фадеев.

— Эй, гвардейцы третьего звена! Выходите! Начальство построение назначило! — просунув голову в дверь, крикнул старший лейтенант Базаров.

— Как воюется, товарищ старший лейтенант? — спросил его Фадеев.

— Воевать, Фадеев, легче, чем на земле торчать!

Анатолий смотрел на Базарова с удивлением. Ну до чего небрежно одет человек: затасканный, видавший виды реглан, сапоги, правда, хромовые, но на одном — галоша, привязанная ремешком….

— Чего так осматриваешь меня? Ты что, старшиной был? — спросил Базаров.

— Да нет, — ответил Фадеев, а про себя подумал: «Поди разберись, почему ходит замкомэска шут знает на кого похожим!»

Ритуал торжества был кратким. Командир полка зачитал приказ и вручил Фадееву орден боевого Красного Знамени, поздравил его, пожелал увеличивать счет битых самолетов.

Богданов, понимая волнение летчика, сам проколол отверстие и привинтил ему орден. После построения личный состав полка направился в столовую. Торжественный ужин закончился быстро. Анатолий несколько раз незаметно поглядывал на свой блестевший золотом орден. Он не ожидал, что так быстро сможет получить боевую награду. Хотя, конечно, мечтал о ней. Теперь в полку раз, два… пять орденоносцев! Он пятый!

После ужина к Фадееву подошел Глеб Конечный, необычайно тихий, поникший, — это Анатолий почувствовал сразу.

— От души поздравляю с наградой, Толя, — сказал Глеб, обнимая друга.

— Спасибо, как у тебя дела?

— Радостей мало, летаю редко. Стыдно людям в глаза смотреть. Только в воздухе оживаю немного, да и сам боюсь, как бы чего не случилось. Тогда вообще запрячут и опозорят перед людьми.

— Перестань, Глеб, все обойдется.

— Как сказать? Кутейников лютует. Другие ребята при нем сохраняют нейтралитет, хотя без него сочувствуют мне. Один Базаров со свойственной ему прямотой поддерживает без оглядки на начальство. Слушай, я давно хотел тебя спросить, но ты вдруг исчез. Девчата тебе пишут?

Фадеев посмотрел на Конечного, не понимая, к чему он клонит. Ответил спокойно:

— От Нины письмо получил. Почему это тебя интересует?

— Дело в том, что… — Глеб замялся, — …я написал Шуре, что ты не вернулся с боевого задания.

— Ты с ума сошел, Бесконечный?! — набросился на него Фадеев.

— Узнала Вика, что ты не вернулся, и сказала Шуре. Та спросила у меня, я и ответил, как было.

— Ясно, — прервал его лепет Фадеев. — Подсунул ты мне поросеночка.

Он мысленно прикинул, если сегодня же написать письмо Нине, когда она его получит? И хорошо, если Вика не поспешит сообщить Нине печальное известие.

Конечный в это время стоял, опустив голову в ожидании дальнейшего разноса, но Анатолия уже заботило другое.

— Так что ты говорил о Кутейникове? Не дает тебе летать? Почему? Пойдем к комиссару!

— Уже поздно, неудобно, — отбивался Глеб.

— Не хочешь — я один пойду! Где его землянка? — настаивал Фадеев.

— Товарищ батальонный комиссар, почему командир первой эскадрильи капитан Кутейников не выпускает Конечного в воздух? — выпалил Фадеев, войдя в землянку комиссара.

— Он летает, но помалу. Сейчас самолеты беречь надо, поэтому их не каждому летчику доверяют. Твой ведомые тоже сидят.

— Это другое дело. Сейчас я о Конечном говорю. Он мой друг. Мы одного выпуска.

— Вон оно что! Значит, Конечный другу пожаловался?

— Нет, просто поделился своими заботами. Может, он и не прав, но он думает, что ему летать не дают потому, что не доверяют, что был сбит и долго выходил из окружения.

— Твой друг напрасно нервничает. Сомнений в его преданности Родине нет. Передай ему, пусть перестанет хныкать и держится поумней.

— Есть, товарищ комиссар! — Фадеев круто повернулся и направился к выходу.

Подожди, куда побежал? Как ты себя чувствуешь?

— Нормально!

— А тебе в голову не закралась мысль, что и тебя подозревают?

— Вы что, товарищ батальонный комиссар?!

— Вот видишь, значит, ты спишь спокойно, и тебя совесть не мучает. А у Конечного, возможно, что-то и было, что его смущает. Зачем бы ему под старика рядиться? Он же с немцами не контактировал, шел с нашими войсками…

Фадеев пожал плечами.

— Ладно, не переживай, Фадеев, все утрясется. Твой друг покажет себя с лучшей стороны, если возьмется за голову.

Фадеев вышел из землянки. Глеб, ожидавший неподалеку, бросился к нему:

— Ну что?

— Все в порядке. Иди, спи спокойно. Будешь летать, так сказал комиссар.

— Спасибо, Толя! Спасибо! — загремел Глеб. — Тихо ты, труба ржавая! — прикрикнул Фадеев, но часовой уже окликнул их:

— Стой, кто идет?

— Свои — Фадеев и Конечный.

— Проходите.

Анатолий вернулся в землянку, лег на постель, но долго не мог заснуть, мысленно перечитывал письмо Нины.

Утром, выспавшись, он почувствовал себя намного лучше. После завтрака пошел к врачу. Тот внимательно осмотрел его, но летать пока не разрешил: «Состояние здоровья хорошее, дня три отдохни, потом посмотрим».

Располагая в эти дни свободным временем, Фадеев постоянно думал о минувших боях, успехах и неудачах летчиков. Словно чувствуя его желание высказаться, Богданов как-то вечером завел в эскадрилье разговор о наболевшем.

— Тактика у нас еще слаба, — сказал заместитель командира эскадрильи, запас тактических приемов невелик, но и имеющиеся необходимо пересмотреть. И что самое главное, товарищ командир, нам надо отказаться от безынициативных, оборонительных действий. Поднимите сейчас эскадрилью в воздух, и вы убедитесь: многие будут ждать, что предпримет противник. Сколько уже вылетов сделали, и все одно и то же: сначала немцы нас бьют, мы начинаем отбиваться, потом нас разозлят, кое-кого собьют, и только тогда мы с яростью набрасываемся на врага. Нельзя ли на земле готовиться к наступательным воздушным боям, а после взлета со знанием дела первыми нападать на врага? Ведь самолет — наступательное оружие!

— Ты, безусловно, прав, — ответил своему заму Богданов.

— Если прав, давайте готовиться сейчас. Да-да, прямо сейчас. Возьмем бумагу, карандаш и начнем фантазировать, рисовать…

Летчики зашумели, некоторые стали доказывать, что на нашем ЛаГГе не очень-то разгонишься…

— Верно, но я знаю и другое, — не унимался замкомэска, — ЛаГГи можно расставить так, что и немец в капкан попадет. Мы до сих пор гуськом ходим, друг другу под крыло лезем, как птенцы к клуше. Пусть каждый проанализирует свое поведение в бою. Благо дело, что командир у нас с опытом и выводит эскадрилью из-под удара.

— Правильно говоришь, Владимир Иванович. Давайте займемся воздушными боями на земле!

Замкомэска быстро нарисовал несколько самолетов наших и немецких, достал из планшета ножницы и начал вырезать силуэты, очень похожие на настоящие ЛаГГи, «мессеры», «юнкерсы».

Кутейников, проходя мимо, бросил небрежно:

— У вас что — швейная мастерская открылась?

— Учимся, как лучше немцев бить, — ответили ему.

— Этому не на бумаге нужно учиться, а в воздухе, — усмехнулся Кутейников и пошел дальше:

«Война» на бумаге велась в эскадрилье Богданова несколько дней. Вначале летчикам не очень это нравилось. Потом, когда каждый стал вносить свои предложения и они тут же завершались оригинальным решением, у всех появился интерес. К исходу недели в арсенале каждого летчика было более десятка новых тактических приемов. И вот настал день их проверки в воздухе.

Взлетела четверка. Первая пара — Богданов с Овечкиным, вторая — Фадеев с Гончаровым. Вышли в район барражирования. Выдерживали боевой порядок в любом элементе полета, как разработали на земле.

Все шло нормально. Летчики с нетерпением ждали встречи с немецкими истребителями, именно на них хотели проверить свою науку побеждать — как назвал кипу различных схем и расчетов Богданов.

Вылетевший на боевое задание впервые после длительного перерыва, Анатолий немного волновался. Обладая отличным зрением и хорошо умея находить врага, он обследовал каждый сектор воздушного пространства. Противник пока не появлялся.

Истекло время полета, самолеты направились обратно на аэродром. Еже при заходе на посадку Анатолий увидел, что с бреющего полета к Овечкину подбирается пара «мессеров». Что делать? Отбить атаку он не сможет, потому что находится впереди и в стороне от истребителей противника. Выход один прикрыть собой Овечкина. С криком: «Овечкин, сзади „мессеры“»! — Фадеев резко перевел самолет в левый крен. Его машина устремилась к земле наперерез врагу и появилась перед носом ведущего «мессера» прежде, чем враг сумел открыть огонь. Фашист во избежание столкновения круто взмыл вверх, его ведомый отвернул влево. Фадеев прекратил скольжение, мгновенно дал очередь по стервятнику. Самолет врага задымил и со снижением пошел на запад.

Анатолий не стал его преследовать, помня о своем месте в боевом порядке. После приземления пары Богданова он сел вместе с Гончаровым, выбрался из кабины и пошел к командиру эскадрильи. Богданов прервал его рапорт словами благодарности:

— Спасибо, Фадеев, за выручку! Наверное, всем нам еще учиться да учиться надо! Все как будто делали правильно, но об осмотрительности над аэродромом забыли!

Подбежал замкомэска.

— Товарищ командир, то, что сделал Фадеев, — лучший маневр!

Великолепная у тебя реакция, Толя! Как ты смог ЛаГГ-3 удержать в таком положении?

— При максимальном левом крене и почти полностью отклоненном руле поворота вправо я немного отдал ручку от себя, — объяснил Анатолий.

Богданов прервал их диалог.

— Ну и вояки мы! Я или мой ведомый должны были раньше Фадеева увидеть «мессеров», — отметил он с досадой.

— Я думаю иначе, — стоял на своем Анатолий.

— Запомни, Фадеев, — сказал ему Богданов, — во всех ошибках, которые допускает подчиненный, в первую очередь виноват командир. Если подчиненный что-нибудь недоделал, значит, его не научил командир, если его подчиненный не пожелал сделать, значит, командир его плохо воспитал. Командир должен сам себя судить объективно и строго.

— А подчиненный — прятаться за широкую спину командира? — улыбаясь, спросил Фадеев.

— Нет, он должен принципиально оценивать свои поступки, делать правильные выводы и не допускать впредь ошибок. Подчиненный виноват только в том, что он сам не доделал, командир — в своих грехах и в грехах подчиненных.

— Между прочим, только что Кутейников прилетел и доложил, что Базаров его тоже спас от верной гибели, — сказал подошедший комиссар.

— Как это произошло?

— Атаковали «раму», — начал рассказывать комиссар. — Самолет задымил, они на радостях и раскудахтались, пляску учинили вокруг подбитого самолета, каждый хотел стрельнуть по нему, вместо того чтобы добить с одной атаки. В это время фашистский истребитель сверху чуть не снял самого Кутейникова. Да вот он идет, еще один герой дня. Поздравляю с самоотверженным поступком и очередной победой. Сегодня отличились вы с Фадеевым, — сказал комиссар, пожимая руку Базарова.

— Мы работаем, как всегда, — ответил Базаров комиссару, после чего протянул руку Фадееву: — Поздравляю, Толя!

— Надо собрать людей и рассказать об этом. Побеседовать. Но Базаров перебил:

— Эх, товарищ батальонный комиссар! Говорим-то мы много, беседы проводим, собрания, заседания, а нужно совсем другое. Некоторые болтуны вместо того, чтобы на земле готовиться по-настоящему к боям, лишь сказки рассказывают, какие они «храбрые».

Удивительный человек Базаров, подумал Анатолий. На земле медлителен, но в воздухе — виртуоз! Смел, умен, стремителен, стреляет как сибирский охотник — навскидку! В полку имеет больше всех сбитых самолетов. Прям и конкретен. В воздухе за командира жизни не пожалеет, а на земле — за бахвальство готов ему физиономию набить.

Видимо, слова Базарова задели комиссара за живое, и он сказал; в задумчивости:

— Ты, пожалуй, прав. Надо это дело обмозговать.

— Пора бы! — заключил разговор Базаров и зашлепал в направлении своей эскадрильи, где Кутейников за что-то распекал летчиков.

Анатолий с ведомыми направился в свою землянку. Здесь они закончили разбор последнего вылета.

— Товарищ командир, вы соскучились по боевым полетам и воздушному бою? — спросил его Гончаров.

— Еще как, Ваня! — усмехнувшись, ответил Фадеев.

— Я это заметил. Вы так энергично бросали самолет, что я еле успевал за вами.

— Ас нашелся! — бросил насмешливо Овечкин. — Нам с тобой еще учиться да учиться.

— Вася, не об этом я, — попытался оправдаться Гончаров. Анатолий смотрел на ведомых и радовался: растут люди!

Хорошими летчиками станут…

Глава X

1

После тяжелых изнурительных боев под Ростовом-на-Дону полк Давыдова перебросили в район Старобельска, который находился за несколько десятков километров от линии фронта.

Наступила весна сорок второго года. Первая военная весна. Летное поле раскисло, на задание летали редко. Воспользовавшись кратковременной передышкой, давыдовцы развили кипучую деятельность по восстановлению связей с родными и близкими. На их письма начали поступать ответы, но вести, приходившие с соседних фронтов и из была, часто были безрадостными: гибли родные, близкие, дорогие сердцу люди. Война несла горе в каждый дом, в каждую семью.

Фадеев тоже написал письма Нине и родителям.

После долгих колебаний все-таки сообщил отцу, что уничтожил шесть фашистских самолетов, что и самому досталось… Вскоре получил ответ.

«…Я не знаю, сынок, много это или мало, столько уничтоженных самолетов, но я горжусь тобой. Одно скажу, береги свой самолет, ухаживай за ним, как хороший кавалерист холит и лелеет своего коня. Он всегда тебя из беды выручит…»

В заключение письма отец с горечью писал, что иногда приходилось отправлять на фронт слабо обученных кавалеристов; «На коне они скачут лихо, клинком тоже владеют хорошо, но стрелять многие, как следует, не умеют…»

Анатолий понял тонкий намек отца. Как он созвучен с настойчивыми требованиями Богданова, да и сам Фадеев убеждался в этом не раз.

Как только подсохла земля, командир полка организовал боевую учебу в воздухе. Летчики обрадовались, до самозабвения пилотировали и проводили учебные бои. В апреле интенсивность полетов возросла, чаще стали вылетать и на боевые задания, Чувствовалось, что идет подготовка к чему-то серьезному.

Как выяснилось потом, готовилась наступательная операция войск Юго-Западного фронта для разгрома харьковской группировки противника и создания условий к последующему наступлению с целью освобождения Донбасса. Как её готовили в верхах, неведомо было летчикам полка Давыдова, но то, что пришлось испытать полку, как говорится, и недругам бы они не пожелали.

Накануне полк перебазировался на полевой аэродром, километров в десяти восточнее города Изюма. На рассвете двенадцатого мая под гром артиллерийской канонады и авиационных ударов, прорвав оборону противника в районах Волчанска и Барвенковского выступа, пошли вперед на запад, наши войска. В узкий коридор прорыва устремились стрелковые и механизированные части и соединения. На некоторых направлениях передовые отряды продвинулись на десятки километров.

На четвертый день наступления полк Давыдова, имевший в своем составе восемнадцать экипажей, перебрался ближе к ударной группировке левого крыла фронта.

Размещение полка в селе, где недавно хозяйничали фашисты, вызвало оживленные разговоры среди личного состава. Сразу же после посадки и рассредоточения самолетов комиссар и начальник штаба собрали командиров подразделений, чтобы объяснить им особенности жизни и боевой работы в освобожденных от оккупантов районах.

— Война внесла существенные коррективы в привычные для нас нормы взаимоотношений, — сказал комиссар. — Некоторые из вас убедились в этом на собственном опыте, другие знают из рассказов очевидцев и из прессы. В этих местах враг находился более полугода. Отступая, фашисты, конечно, оставили свою агентуру не только для ведения разведки, но и для террористических актов. Наша задача — утроить бдительность, научиться отличать настоящего советского человека от пособника врагу. Это трудно, но необходимо, иначе придется нести потери не только в воздухе, но и на земле. Итак, будете квартировать в хатах, относитесь внимательно к людям, говорите им правду о положении на фронтах и никогда не забывайте о бдительности.

После комиссара выступил начальник штаба полка.

— Самолеты рассредоточены на большой площади, летчики и техники будут размещаться на частных квартирах, — сказал он. В этих условиях охрана личного состава и самолетов осложняется, придется увеличить количество постов в ночное время, кроме этого на подступах к селу от каждой эскадрильи выставить дозоры. При малейшем сомнении в обстановке докладывайте мне…

Размещение самолетов в садах и на огородах устраивало летчиков и техников. Из хаты — прямо в самолет!.. Сказка!.. Неразлучная сержантская тройка поселилась в одной хате, по соседству с домом, в котором разместились комэск и его заместитель с адъютантом эскадрильи.

Жители, досыта хлебнувшие горя при немцах, со слезами радости на глазах встречали советских воинов, не знали куда их посадить, отдавали последнее, угощая постояльцев. На другой день летчики и технический состав восторженно обменивались мнениями о гостеприимстве хозяев… Всем казалось излишним предупреждение командиров о повышенной бдительности. Но вскоре произошло событие, которое, подтвердив предо — предостережение комиссара, потрясло весь полк своей необычностью, комизмом и скрытой за ним тревогой.

2

Адъютант эскадрильи Кутейникова, зная требования и нрав своего командира, всегда стремился создавать ему хорошие условия для жизни и отдыха. На новом аэродроме у него было две задачи: первая — отрыть хорошую землянку, сделав в три наката крышу добротно обставить ее, добывая всеми правдами и неправдами внутреннее убранство, и вторая — отыскать жилье с максимальным комфортом и молодой хозяйкой.

Кутейников за боевыми делами не забывал о прекрасном поле, да и женщины тоже были к нему неравнодушны. Своим бравым видом он сразу же приковывал к себе их внимание. Бахвалясь перед молодыми летчиками, говорил им не раз:

— С женщиной надо обращаться умеючи, кое-кто из вас повздыхает, робко чмокнет в щеку и взвивается на радостях в небеса, не понимая, что женщине, познавшей мужскую ласку, от всего этого — сплошное расстройство. Она потом ночью, как в бреду мается, проклиная и свою судьбу, и «зеленого» ухажера. Но такие мужчины, как я, надолго остаются памятными в горячем женском сердце…

Быстро переложив дела на Базарова, комэск первой вместе с адъютантом эскадрильи направился на смотрины хозяйки.

Переступив порог хаты, он увидел опрятно одетую молодую женщину редкой красоты, сразу уставился на нее, забыл, зачем пришел. Хозяйка и адъютант поняли его состояние. Красавица, чтобы вывести из неловкого положения будущего постояльца, произнесла певучим голосом:

— Здравствуйте, проходьте у комнату.

— Здравствуйте, — словно проснувшись, быстро произнес Кутейников и проткнул руку, знакомясь: — Петро, сын Васильев.

— Галина, — ответила молодая хозяйка, театральным жестом протянула ладонь.

Кутейников схватил своей мощной пятерней нежную ручку и так ее пожал, что хозяйка вскрикнула от боли.

— Извините, дорогая хозяйка, отвык от женских ручек, за время войны только за ручку управления самолетов держусь, — соврал Петро.

Кутейников, осматривая хату, отмечал порядок, чистоту, добротное убранство. Затем сел за стол и изрек, окидывая взглядом хозяйку:

— Хата хороша, хозяйка — и того лучше, остаюсь…

После выполнения задания, наспех сделав разбор боевого вылета Кутейников направился к месту жительства. У дома его встретила женщина лет сорока пяти. На вопрос «Где Галина?» — ответила: «Скоро придэ».

Поглядывая на женщину, Кутейников долго мучился в догадках: «Сестра? Соседка? Не дай бог — мать»…

Только вошел в хату — следом появилась сияющая Галина.

Кутейников, глядя на нее опытным взглядом, раздел мысленно молодую хозяйку… Кровь в нем заиграла, он схватил Галину, крепко прижал к груди и добравшись до губ, впился в них. На мгновение Галина поддалась порыву красавца-летчика, но затем резким движением оттолкнула его со словами: «Мабуть так можно?!»

Петро чуть не загремел навзничь. Восстановив равновесие, снова словно коршун, набросился на «дичь», но молодая хозяйка была крепка и хитра: на мгновение прижалась к Петру, но тут же снова выскользнула из его объятий. Петро рассвирепел и, схватив за руку Галину, резко произнес: «Прекрати игру в „кошки-мышки!“».

Молодайка мгновенно сникла и, упав на колени, запричитала:

— Петро Васильевич, делайте со мной что хотите, но поймите — я женщина непорочная, я не можу так…

Кутейников взглянул на Галину, стоявшую перед ним на коленях со сложенными руками и устремленными на него глазами, и опомнился: что происходит с ним? Такая красавица у его ног, а он, варвар, не может ласково и нежно с ней обращаться! — Подумал Петро. Он наклонился, взял за плечи Галину, приподнял ее. Она посмотрела на него доверчивым взглядом и прильнула к его груди. Петро снова весь затрясся, но постепенно овладел собой, ласково погладил хорошо уложенные темно-каштановые волосы красавицы.

Галина уткнулась лицом в гимнастерку и зашептала: «Я так напугалась, для меня так необычно. Вы такой красивый, сильный, настоящий орел. Я вся в бреду…»

Кутейников, перебил ее, заговорил, извиняясь:

— Прости, не сдержался. Твоя красота, темперамент зажгли в моем сердце огонь, и я не смог его погасить…

— Не надо гасить, — томным голосом произнесла Галина. — Мы — посидим, повечерим. Ваш Сергей продукты принес, мы с мамой кое-что приготовили…

Кутейников, услышав имя адъютанта, подумал: забота-заботой, но этот прохвост и до молодой хозяйки может добраться того и гляди односумом станет. У него возможностей больше: я — в полет, он — под бок к молодке. Надо так загрузить работой, чтобы ему не до Галины было…

Легким движением, как уж, Галина выскользнула из рук Кутейникова и предложила:

— Петро Васильевич, давайте вечеряты, еда готова…

В бодром настроении в радужных надеждах Петро сел за стол.

Возле Гали поместилась мать. «И чего тебе надо, старая, шла бы ты до клуни?!» — подумал Кутейников.

— Петро Васильевич, мама хочет поднять рюмочку за вас советских бойцов, — заворковала Галина своим мелодичным голосом.

— Очень рад, — вынужденно улыбаясь, произнес Кутейников. Старая опрокинула стопку, закусила и тут же налила по второй.

Кутейников, воспользовавшись паузой, поднял рюмку за здоровье гостеприимной хозяйки дома, он встретился с ней взглядом, и ему стало не по себе: на него изучающе смотрели холодные серо-зеленые глаза. На какое-то мгновение он оказался под воздействием этого взгляда, затем преодолев временную растерянность, выпил и заулыбался. Периодически бросая взгляд в сторону матери Галины про себя отмечал: «Ну и глаза — как буравчики, сверлят».

Старая хозяйка долго не задержалась за столом. Пожелав доброго вечера, удалилась. После ее ухода Петро облегченно вздохнул и сосредоточил свое внимание на Галине, которая от выпитого вина разрумянилась, повеселела. «Как хороша чертовка», — подумал о ней Кутейников, предвкушая скорую близость. А Галина меж тем, подливая Петру горилку пела ему дифирамбы. Кутейников пьянел, и от выпитого, и от похвал Галины, которая, войдя в роль гостеприимной хозяйки, очень «внимательно» ухаживала за гостем и отвечала на его ласки такими поцелуями, что у Кутейникова, порой мутилось сознание. Утратив контроль над собой, Петро хлебнул лишнего, что-то бормотал заплетающимся языком, и при попытке встать чуть не упал.

Галина помогла ему раздеться, Петро схватил ее за талию и не устояв, вместе с ней повалился на постель, но Галя ловко высвободилась из рук Кутейникова, прошептала: «сейчас приду» и удалилась.

Петро, расправив свои длинные жерди, уперся стопами в спинку кровати, найдя «просветы» между вертикальными металлическими прутьями, вытянул ноги, достал ими до печки.

В голове шумело, мысли куда-то улетели далеко-далеко… В счастливом ожидании он быстро заснул…

Очнулся от оглушительной тишины, которая стала вокруг. «Почему так тихо?» — Подумал сразу и тут же насторожился. И вдруг он услышал где-то близкий, тихий, приглушенный говор. Хмель из головы мгновенно улетучился. Сначала слышал только голоса — женский и несколько мужских, разного тембра. Потом начал различать отдельные слова. И когда он понял, о чем идет речь страх и злоба охватили его.

— Где пистолет-то, давай сюда… Нам оружие очень пригодится. А он себе еще найдет… — сказал один из мужчин.

Кутейников привычным жестом потянулся к кобуре — пустая… Галка вытащила. Вот стерва!

А голоса между тем звучали так же тихо, но разобрать слова было можно.

— … Галина, ты крепче привязывай его к себе, цепляй на крючок. Так прямо и падай, кричи, что без него не можешь жить, куда он — туда и ты за ним полетишь… Понимаешь? Горилки не жалей. Может спьяну еще чего нужного нам скажет… Куда полетят и когда, кого из больших начальников ждут и когда, и все что говорит — просто запоминай — потом разберемся, что важно, что нет…

— Страшно мне… — услышал Кутейников голос Галины. — Вдруг догадается…

— «Страшно» ей! — Насмешливо передразнил мужской голос. — А нам, думаешь не было страшно, когда адъютант на сеновал заглянул? Еще бы шаг-другой — и пришлось бы ножичком его кольнуть… Постов везде наставили из села не выбраться… А всего-то на час какой и опоздали…

— Но ничего, — заговорил третий голос, — под крылышком твоего ухажера продержимся… Авось недолго они здесь пробудут…

— Рази ж в голову кому придет заглядывать в подпол дома, где сам комэск проживает?! — Хихикнул снова второй. А ты держи, его, Галка, держи при себе. И заранее точно выведай, когда они будут отсюда сниматься… мы им перед отлетом такой шухер учиним…

Кутейников давно уже понял, что между досками под кроватью, видно, есть щель в лазу. Он лежал не шевелясь, боясь, что скрипнет кровать, вслушиваясь в каждое слово, сгорая от стыда и бешенства, от обиды на часовых, на адъютанта, на всех на свете…

— Слушай, Галю, откуда это холодом потягивает? — Спросил вдруг первый голос несколько настороженно.

— Не знаю… Может, с того окошка, что во двор выходит… Не проверяла давно…

— А здорово ты своего соколика уложила! Дрыхнет, как убитый…

— Да и то боялась, что помрет, на первый раз не дюже насыпала.

«Силен ухажер, — казнил себя Кутейников, — достукался!.. Раньше хоть бабы попадались, как бабы, а эта — до чего ж ловка! Вот стерва! Во как влезла в душу!.. Ведь мог и не проснуться!..»

Кутейникова бросило в пот. Оказывается он был на волосок от смерти!.. А что он такое «важное» мог сказать, чему они радуются…

— Ну, ступай, Галю, а то ненароком проснется… — сказал первый голос.

— А вы тише здесь… Вдруг услышит…

— Да не бойся ты, Галю!.. Если что почувствуешь тревожного — пристрели сразу, или подсыпь в еду чего-нибудь… Кто в такой суматохе сейчас особенно разбираться будет!..

Что-то тихо скрипнуло, послышались шаги куда-то вниз, и Кутейникову показалось, будто под кроватью кто-то зашевелился. Комэск замер, затаив дыхание… Шаги постепенно стихли… Вдруг зашелестела занавеска в спальне, Кутейников, напрягал зрение, рассмотрел силуэт Галины. Напряженная тишина длилась недолго, в эти секунды он мысленно искал выхода из создавшегося положения: задушить эту гадину — вдруг в хате есть кто-нибудь. Пристрелить предательницу, так нагло обманувшую его?! А где пистолет-то? В это время прохладная мягкая рука коснулась лба Кутейникова, и он вздрогнул от неожиданности:

— Что так долго? Где была? — У Кутейникова сами собой возникали вопросы, соответствующие обстановке. — Ложись, — предложил он, выигрывая время, соображая напряженно, что же теперь ему делать, как вести себя?..

— Сейчас посмотрю, спит ли мама, — Галина вышла из спальни.

— «Маму» она к концу ночи вспомнила! Вот гадина! — Подумал Кутейников, шаря рукой по стулу в поисках обмундирования. — Опять что-то задумала! Петро быстро оделся.

Появилась Галя, прижалась к нему, спросила:

— Куда собрался, Петро?

— До ветру, — соврал Кутейников, еле сдерживая накипевшую злобу.

«Вот гадюка, как быстро перестраивается!» — Подумал Петро.

Задержавшись на пороге, Кутейников сделал вид, что еще хмельной после выпитого, ухватился рукой за притолоку, прислонился к ней головой… А про себя думал: какой стыд. Что же теперь — бежать к командиру и комиссару, упасть перед ними на колени: явился блудный сын, обезоруженный предметом любви?! Образец бдительности!.. Да, эти сволочи, упоминали о каких-то сведениях… Неужели я что-то во сне сболтнул… Кутейников медленно пошел к сараю…

В это время дверь из хаты отворилась, на пороге в одной исподней рубашке с распущенными волосами появилась Галина.

— Петро! — Томным голосом позвала она.

— Иду!.. — Ответил Кутейников. Сейчас приду… ступай.

— Сказал же — сейчас приду…

Как только закрылась дверь, Кутейников метнулся через двор к калитке.

3

…От дома красавицы Галины Кутейников несся как на рысях то и дело натыкаясь на часовых. Из некоторых хат уже выходили люди, они удивленно глядели вслед командиру первой эскадрильи.

Подбежав к дому, где разместились Давыдов с комиссаром Кутейников остановился, чтобы перевести дух. Отдышавшись немного, только поставил ногу на первую ступеньку, как открылась дверь и на пороге появился командир полка. Следом за ним шли комиссар и начальник штаба.

— Что с тобой, Петро? На тебе лица нет, — удивился Давыдов.

— Там бандиты… предатели в моей хате, — выпалил, краснея Кутейников.

— Спокойнее и по делу… — Сказал Давыдов. Что произошло?

Кутейников, спеша и сбиваясь, начал рассказывать о ночных переживаниях, чем вызвал насмешки и соленые комментарии окружающих. Его взволнованный рассказ привлек внимание летчиков расквартированных в соседних домах. Давыдов, видя, что беседа вызывает нездоровое любопытство у личного состава, прекратил разговор, посерьезнел и дал команду начальнику штаба полка срочно арестовать и обезоружить подозрительных лиц.

Случай о ночных похождениях Кутейникова быстро облетел паях. Полковые зубоскалы смаковали на все лады это событие. Главный герой несколько дней ходил, как побитый пес. Вполне понятно, что больше всех досталось адъютанту эскадрильи за его «верную» службу.

Базаров видя мучения адъютанта, успокаивал:

— Не грусти, лед не вечен, — растает, так и наш хозяин отойдет. Удачно прислужишь, подхвалишь — простит и обласкает.

— Как это противно — строить из себя дурачка!

— Такова участь подхалима: стал однажды на этот путь, «дерзай» дальше…

Давыдов, не мешкая, собрал руководящий состав полка и эскадрилий, потребовал от Кутейникова доложить подробно, о пьянке, потере бдительности…

Комэск первой насупился, передергивая плечами, очевидно, решая про себя: говорить ли всю правду?..

Командир полка почувствовал это и сказал:

— Выкладывай все начистоту.

Кутейников злясь и краснея рассказал о своих ночных приключениях…

Давыдов не пощадил полкового Дон Жуана:

«Ведь это черт знает, что такое! Упиться до потери сознания, в то время, когда полк выполняет ответственную боевую задачу!»

Куда теперь глаза будешь прятать, когда станешь с подчиненными разговаривать?..

Наверное, десятки раз призывал их к бдительности. А сам?.. Долго распекал Давыдов комэска первой. Кутейников краснел, страдал от презрения к самому себе и мечтал лишь об одном: скорее бы закончился этот позорный разбор, а уж потом он еще себя покажет… кровью искупит позор.

— Под ревтрибунал подвел себя сердцеед, — закончил разнос Давыдов.

4

Обстановка под Харьковом осложнялась с каждым днем.

23 мая 6-я немецкая армия, наступавшая с севера, и войска группы Клейста (1-я танковая и 17-я армии) наносившие удар с юга, соединились в районе южнее Балаклеи. Часть войск Юго-Западного фронта была окружена. Слух об этом разнесся в полку Давыдова. Как бы в подтверждение его нарушилось снабжение полка боеприпасами и горючим, началась строжайшая их экономия. Экономить боеприпасы труда большого не составляло, но горючее экономить не удавалось. Почти каждый взлет был связан с воздушными боями, а в бою горючего не сэкономишь.

«Мессершмитты» с рассвета до темноты дежурили над аэродромом. Каждый взлет ЛАГГа начинался, а порой и заканчивался стычкой с «мессерами». Падали самолеты, гибли летчики на глазах у всего полка. Погибших хоронили ночью, когда на короткие часы истребители врага давали передышку. Редкие сутки обходились без похорон.

Связь с авиационным командованием прекратилась. Тогда Давыдов наладил контакты с командирами наземных войск и стал действовать в их интересах. Наши части вели тяжелые оборонительные бои, медленно отходя на восток. Летчикам приходилось очень тяжело. Линия фронта была рядом, и враг все время висел над головой: на взлете брал в огненные клещи, при заходе на посадку поливал свинцом.

Сержантское звено дралось хорошо. Пока горючего было вдоволь, летчики ежедневно совершали пять-шесть вылетов. Однажды уставший после очередного вылета Ваня Гончаров прилег под самолетом и задремал. Иван Карпович, не заметив, что летчик спит, спросил его:

— Ну что, утомили «мессера»?

Ваня тут же вскочил, со сна крепко стукнулся головой о крыло и, вылезая на четвереньках из-под самолета, с тревогой в голосе воскликнул:

— Где «мессера»?

Стоявшие рядом техники и мотористы захохотали, а Иван Карпович извиняющимся голосом объяснил:

— Это я спросил: «Утомили „мессера“»?

— Кого, меня? — переспросил Ваня. — Конечно, — вздохнул он, — да еще как!

— А помнишь, когда-то кто-то беспокоился, что на его долю войны не хватит, — с хитрой усмешкой сказал Шилов.

— Ох, какой ты, Иван Карпович, памятливый, все припомнил! — сказал Ваня. — Воевать-то хочется! Не спать — еще сильнее. Если б разрешили, я наверняка неделю бы проспал!

— Не скажи, надоест, — ответил ему Шилов.

Однажды на исходе дня командир полка собрал летный состав, кратко обрисовал обстановку и объявил свое решение: самолетов мало, с завтрашнего дня на задание будут вылетать только самые опытные. Первым на рассвете дежурит звено Фадеева.

Во время ужина Базаров подошел к Фадееву.

— Настал и на нашей улице праздник: летай — не хочу?!

Анатолий молча улыбнулся.

— Мудро поступил Давыдов, что доверил вам особое задание. Терять вам нечего, семей у вас нет. К тому же ребята твоего звена уже кое-что соображать начали в бою и смелы до безрассудства. Для завтрашних дел такие и нужны. Уверен, живы будете, но страху натерпитесь. До завтра! — Похлопав по плечу Анатолия, Базаров пошел к себе.

Сон летчиков короткий, но глубокий. Размявшись после подъема, облили друг друга холодной водой, быстро позавтракали. Уточнив детали взлета, Фадеев и Гончаров направились к самолетам. До вылета оставалось пятнадцать минут. Восток только начал светлеть, но в небе уже появились «мессеры».

— Опоздали, Ваня, — с сожалением сказал Фадеев.

— Что будем делать?

— Взлетать. Выдержишь направление?

— Постараюсь.

— Тогда через двенадцать минут запуск и взлет. Внимательно слушай радио.

— Есть, — лихо ответил Ваня и побежал к самолету. «Волнуется, — подумал Анатолий о Гончарове, — надо бы успокоить его, сейчас главное — выдержка. Немцы не, случайно прилетели затемно».

Анатолий спокойно и не спеша выполнил все, что необходимо перед запуском мотора, посмотрел еще раз на восток, на летное поле, на границе которого уже отчетливо виднелись ориентиры, по которым можно точно выдержать направление на взлете. Фадеев привстал в кабине и беглым взглядом окинул небо, пытаясь определить местонахождение «мессершмиттов».

— Где они? — спросил он у техника звена.

— Вот здесь прогудели, — указал тот рукой в северо-западном направлении.

Анатолий еще раз проверил готовность к запуску и в это время услышал: «Справа гудят». Он расстегнул шлемофон, и характерный нарастающий свист стал слышен резко и отчетливо. Через несколько секунд Фадеев увидел идущую на малой высоте пару «мессершмиттов». Время истекло, пора запускать моторы. Необходимо было взлететь так, чтобы остаться незамеченными, да еще успеть набрать метров пятьсот высоты. А там еще посмотрим, чья возьмет, думал Фадеев.

— Ваня, запуск! — скомандовал он.

Гончаров кивнул головой, и тут же завращался винт его самолета. Анатолий запустил свой, времени на прогревание потребовалось несколько секунд, перевел мотор на повышенный, затем на максимальный режим, проверил работу мотора, прожег свечи и услышал доклад: «К взлету готов». — «Понял», с удовольствием отмечая четкость работы Гончарова, ответил Фадеев. Медлить нельзя, каждая секунда промедления может сорвать вылет и погубить их, но и взлет в момент, когда фашистские стервятники находятся в выгодном положении, тоже смерти подобен.

— Ваня, довернись на свой, ориентир!

— Понял!

Анатолий поставил самолет в направлении выбранного ориентира, взглянул на небо и увидел, что «мессеры» резко взмывают вверх.

Фадеев дал газ и, увеличив обороты до максимальных, начал разбег, точно выдерживая направление. Самолет, как казалось ему, слишком медленно набирал скорость. Хотелось скорее бросить взгляд на небо, чтобы видеть, где враг, но здравый смысл подсказывал — не надо, можно уклониться от курса, да и «мессеры» не могли за считанные секунды развернуться, если бы даже и заметили взлет. «Взлетай спокойно, на малой скорости не отрывай от земли самолет», — скомандовал Фадеев Гончарову.

Скорость нарастала, самолет легко отделился от земли. Анатолий убрал шасси и перешел на бреющий полет, посматривая по сторонам. Он отчетливо представил себе рисунок схемы, маршруты полета с разными курсами и точно определил, где находится.

Взглянул на указатель скорости и скомандовал Гончарову: «Боевой разворот во внутреннюю сторону». Фадеев устремил взгляд в тот сектор, где должен был находиться Гончаров, но его не было. «Мессеров» тоже не было видно. С набором высоты видимость увеличивалась. Внизу еле просматривались очертания аэродрома. «Порядок, — подумал Анатолий, — стервятники наш взлет просмотрели. Теперь главное — собраться и атаковать „мессеров“ первыми».

Заканчивая разворот, сзади и немного выше Фадеев увидел. Гончарова. Классический получился маневр, лучшего не придумаешь! Вот что значит точный расчет и пунктуальное исполнение! Математика — наука точная!

— Я впереди справа ниже, — подал голос Фадеев.

— Вижу, — бойко ответил Ваня. — Высота тысяча метров.

— Ваня, разгон скорости и одновременный разворот с набором в разные стороны… Пошел!

Не успел Анатолий закончить разворот, как увидел «мессеров». Запас скорости позволил ему бросить самолет вверх, чтобы занять выгодное положение для атаки. Сейчас победа останется за тем, кто при прочих равных условиях будет действовать более решительно, в нужный момент метко поражая цель. Анатолий пошел в лобовую атаку, немцы уклонились. Проскочив над фашистами, Фадеев не стал сразу разворачиваться, а немного задержался, ожидая Гончарова, затем круто взмыл вверх, положил самолет на спину, медленно вывернул и снова предложил лобовую атаку. «Мессершмитты» не приняли ее. Закрутилась карусель. В вертикальной и горизонтальной плоскостях каскад фигур высшего пилотажа был так стремителен, что Гончаров иногда отрывался, но в целом пара пилотировала, словно связанная невидимыми нитями. В один из моментов Анатолий решил использовать то, что Гончаров немного отстал, и скомандовал ему: «Пройди еще секунд двадцать и затем выполняй разворот», — а сам устремился вертикально вверх, держа в поле зрения «мессеров», которые, развернувшись, бросились в погоню за Гончаровым. Вначале немцы энергично пытались зайти ему в хвост, но неожиданно обнаружили самолет Фадеева и пошли наутек. Анатолий в горячке боя бросился за ними, но внизу мелькнуло летное поле, и он вспомнил о главной своей задаче — деблокировать аэродром. Значит, нужно оставить этих и занять выгодное положение на возможном пути подхода очередной группы «мессеров». Он не ошибся. Через несколько минут появилась еще пара «мессершмиттов», затем вторая. Внезапная атака Фадеева, меткая очередь — и подарок с неба упал к ногам однополчан в виде горящего фашистского стервятника. За первой последовали вторая и третья атаки; и тройка «мессеров» покинула поле боя. Анатолий взглянул на бензиномер стрелка приближалась к нулю. Пора на посадку. В это время он услышал в наушниках голос Богданова: «Взлетаем». Фадеев уменьшил до предела обороты, сбавил газ, обеспечил взлет сменной пары, потом остальной группы полка и лишь тогда произвел посадку. Отличный его почин получил хорошее продолжение: за день летчики полка сбили еще три фашистских самолета. Своих потерь не было.

5

Воздушные бои продолжались с рассвета до позднего вечера. Анатолий выполнил уже более сотни боевых вылетов, провел около пятидесяти воздушных боев. С врагом он дрался уже на равных рядом с такими летчиками, как Богданов, Прохоров, Базаров и другие «старики».

Слово «старик», неизвестно когда и кем первым произнесенное на войне, быстро вошло в лексикон летчиков. Оно означало высшей степени похвалу, им гордились те, кого так называли. Его не присваивали официально, церемоний посвящения в «старики» не было, статуса на присвоение звания «старик» не существовало. Но прочно вошедшее в жизнь, это слово определяло самый высокий уровень мастерства летчика, способность выполнять самые ответственные боевые задания. Когда было необходимо решить, кто пойдет на выполнение сложного боевого задания, командиры говорили: ведущим пойдет тот или другой «старик», или — на задание пойдут только одни «старики». «Старикам» завидовали, ими гордились техники и механики, обслуживающие их самолеты. Молодые летчики стремились как можно скорее стать достойными того звания, стать «стариками», чтобы иметь возможность выходить на ответственные задания вместе с лучшими из лучших.

Когда здесь, на полевом аэродроме, Давыдов впервые назвал Фадеева «стариком», Анатолий ощутил радость, почувствовал твердую уверенность в себе.

За время базирования на этом аэродроме Анатолий ни разу не испытал горечи поражения. Как ни трудно было ему, всякий раз при выполнении боевых заданий он побеждал. Правда, успех обеспечивало не только его личное мастерство, но и то новое в тактических приемах, что они вместе с Богдановым применяли в воздушных боях.

Вот уже несколько дней подряд, вылетая в один и тот же район штурмовать наземные войска противника, Фадеев с тревогой всматривался в происходившее на земле. Сначала наши удерживали занимаемые позиции, но вот у немцев появилось много танков, и после артиллерийского обстрела они вклинились в нашу оборону. Пролетая на бреющем над позициями наших войск, Анатолий мельком видел фрагменты боя. Он понял: дальнейшее продвижение вперед вряд ли состоится, и полку придется перелетать со своего аэродрома не на запад, а на восток.

Наши летчики не раз пытались атаковать немецкие бронированные машины, но приходилось с сожалением констатировать совершенно незначительный результат этого. Лишь единицам удавалось попасть в заднюю часть танка, где расположен двигатель, и лишь тогда клубы огня и дыма обволакивали ощетинившуюся громадину. Чтобы поразить танк, стрелять нужно под углом не меньше сорока пяти градусов, думал Фадеев, но под таким углом далеко не каждый летчик, стремительно несясь к земле, сможет попасть в цель размером около двух квадратных метров.

О том, как можно было бы изловчиться поражать малоразмерные бронированные цели, Анатолий решил поговорить с Богдановым. Из всех авиационных командиров он выделял своего комэска. Возможно, это было проявлением взаимной симпатии, трудно сказать, но за Богданова Анатолий был всегда готов идти в огонь и в воду. Да и только ли за него одного…

Выслушав Фадеева, комэск задумался, потом сказал:

— Идеи неплохие. Садись, рисуй.

Анатолий взглянул на комэска и, улыбнувшись про себя, подумал: «Ну вот, напросился!» Но раскрыл планшет, достал карандаш, блокнот — вечные спутники его боевой жизни, и начал рисовать танк, потом вверху в стороне самолет. Комэск смотрел на рисунок, вносил коррективы. Расчеты показали, что танки поражать можно, атакуя их с углами более сорока пяти градусов, но открывать огонь необходимо с восемьсот-тысячи метров, затем немедленно выводить самолет из пикирования.

Богданов еще раз проверил расчеты.

— Вот теперь порядок! Но летчиков нужно предупредить, чтобы не мешкали с выводом из пикирования после открытия огня, иначе врежутся в землю. И еще. Надо помнить о весе самолета. Когда атакуешь с полными баками — одно, а когда горючего остается менее четверти — другое.

Анатолию не терпелось поделиться этими соображениями с товарищами. Он быстро дошел до хаты, где жил вместе с Гончаровым и Овечкиным.

Весь вечер друзья проговорили о том, как лучше поражать немецкие танки. А ночью, не успели летчики заснуть, к ним заглянула хозяйка и сказала:

— Хлопцы, якись дидусь появився…

— Что за дед? Пригласите его, — попросил Фадеев.

Через минуту в комнату ввалился бравый усач, выпрямился и уперся головой в потолок. Анатолий взглянул на него и не сразу понял, где же он мог видеть этого богатыря. Но через секунду вскочил с постели.

— Еремеич! — Фадеев подбежал к нему. — Еремеич, здравствуйте!

— Здравствуйте, но я вас что-то не припоминаю, — ответил богатырь.

— Ну как же? Я тот летчик, которого вы подвозили несколько месяцев тому назад. Помните, когда самолеты аэродром бомбили?

— Товарищ сержант?

Еремеич согнулся в поясе, взял руку Анатолия в свою, и Фадеев еле сдержался, чтобы не вскрикнуть от боли. Еремеич попытался обнять его и чуть не задушил, прижав голову Анатолия к своей груди.

— Силища-то какая! Как вы сюда попали? — спросил он Еремеича.

— Сейчас расскажу. Но сначала я должен сходить за командиром.

— За Алексеем?

— Да, за товарищем капитаном. Я при нем, как бы вам сказать, вроде адъютанта.

— Зовите его скорей!

Анатолий засуетился, начал одеваться, а в комнату уже входил Высочин. Его рука была забинтована и покоилась в повязке. Друзья обнялись, расцеловались.

— Талька, вот судьба-то, а? Везет нам! За последние четыре месяца дважды встречаемся! В мирное время и то такое нечасто бывает.

Анатолию хотелось о многом спросить Высочина, но, взглянув на руку и измученное лицо Алексея, он попросил хозяйку посмотреть рану, а Ваню Гончарова послал за врачом. Старушку умело сняла повязку, посмотрела руку, пробитую выше локтя осколком мины, и покачала головой.

Анатолий смотрел на Алексея и любовался им. Высокий, стройный, красивый, как всегда, аккуратный и подтянутый, он даже и этой обстановке, выглядел щеголем. Пришел врач. Он быстро обработал рану, и, получив гарантию, что до свадьбы все заживет, друзья успокоились. Теперь можно было говорить о своем.

— Пойдем на улицу, пусть ребята поспят, — сказал Фадеев. Они вышли из хаты.

— Алеша, расскажи, как там у вас? — тут же под ступил к Высочину Фадеев.

— Началось все хорошо. Радость была огромная, когда освобождали наших от гитлеровской оккупации. Но потом темп наступления спал. В это время немцы подтянули силы и остановили нас; обрушилась немецкая авиация, танки пошли. А сейчас такое творится, не знаешь, где свои, где чужие. Подвоз боеприпасов прекратился, на голодном пайке сидим, всего по три снаряда на пушку. Веду сейчас дивизион и думаю: зачем все пушки тащу? И со связью трудно. Приказы запаздывают. Вообще что-то сотворилось такое, что не сразу разберешься…

— А как солдаты?

— Солдаты все понимают, но горят желанием скорей наших людей из фашистской неволи вызволить. Солдаты и командиры дерутся до последнего, жизни не щадят. Но когда начали отходить, бросать танки, автомашины, орудия, настроение стало, сам понимаешь, какое… Сейчас отходим. Да, Толя, предупреди командира: фрицы недалеко, обороны сплошной нет, боеприпасов тоже, на штык надежд мало. Прорвется рота-другая немецких танков и будет гулять безнаказанно по нашим тылам; бить их нам нечем. Как бы вам не пришлось завтра смазывать пятки и улетать отсюда.

Анатолий уговорил Алексея остаться, отдохнуть. Сам задержался во дворе. Вскоре из хаты выскочил Гончаров.

— Товарищ командир, не прохладно? Сейчас я вам курточку вынесу.

«Что-то замышляет, — подумал Фадеев, — не иначе поговорить хочет».

Больше всего в жизни Гончаров любил поговорить. Он мог не есть, не спать, но молчать долго он не мог. Говорил он самозабвенно, не так складно, как много, порой всякую ерунду. Но люди слушали его с интересом. Если у кого-то не было настроения слушать, ему говорили прямо: «Ваня ищи себе другую жертву». Гончаров никогда не обижался и направлялся на поиски нового собеседника, а найдя его, атаковал с ходу, так же как сейчас Фадеева. Поэтому Анатолий сразу понял Гончарова.

Они ходили по двору, стараясь говорить тихо, потому что около соседней хаты стоял часовой. Он охранял несколько хат, но основным его объектом был дом командира эскадрильи.

— Что говорит капитан? Как у них там дела? — спросил Гончаров.

— По-разному, Ваня, — ответил Фадеев, не имея особого желания перемалывать услышанное от Высочина. Но Гончаров давно усвоил: слева атака не удалась, заходи справа.

— Они куда направляются? — опять спросил он.

— На новый рубеж обороны, — ответил Анатолий. Беседу прервал вышедший из хаты Овечкин.

— Как там братцы-артиллеристы? — спросил его Фадеев.

— Спят богатырским сном, — ответил Вася. — Особенно Еремеич. Вот громадина! А храпит — ужас! Гул от его храпа сильнее звука тяжелого бомбардировщика на взлете.

Разговаривая, они подошли ближе к хате. Действительно, храп Еремеича был слышен даже на улице. Друзья вышли за ворота и тут же встретили Богданова, который шел в сопровождении заместителя.

— Вы почему не спите, Фадеев? — спросил Богданов.

— Есть заботы, товарищ капитан, — ответил Фадеев. — Первое — горючего мало. Второе — немцы в двадцати километрах отсюда, а сплошной обороны у нас нет. Командир артиллерийского дивизиона советовал долго не задерживаться, эти сволочи могут в любой момент появиться на аэродроме.

— Пойдем-ка к командиру полка, — сказал Богданов.

— Почему звено Фадеева так рано поднялось? — отвечая на приветствия, спросил командир полка.

— Кое-что доложить надо, — ответил за Фадеева Богданов. — У них в хате сейчас отдыхает командир артиллерийского дивизиона. Он сказал, что немцы вчера вечером были в двадцати километрах отсюда, и посоветовал нам долго здесь не засиживаться.

— Но мы не имеем связи ни со штабом дивизии, ни с командованием ВВС фронта, — возразил Давыдов. — Принимать решение по слухам, особенно сейчас, когда мы находимся в окружении, рискованно. Хотя и пренебрегать подобными советами не следует. Пригласите-ка ко мне командира дивизиона, — приказал он.

Через несколько минут Алексей был уже в штабе. Он четко представился командиру полка, достал карту и, показывая на ней ориентиры, доложил:

— Вот здесь немцы были вчера в двадцать один час, здесь прорвались, тут проходит оборонительный рубеж, а вот здесь нам приказано их сдерживать любой ценой. Ваш аэродром окажется впереди, километрах в пятнадцати от очередного рубежа обороны…

— Алеша, — спросил Высочина Фадеев, когда они остались одни, — ты что-нибудь знаешь о наших общих ростовских знакомых? Где все твои?

— Родители в Сибири, строят цеха и уже выпускают военную продукцию, так написал отец. Вика в Куйбышеве учится на мастера по вооружению, в авиации будет служить.

— Где Света?

— Я пытался разыскать ее, но пока безрезультатно. Что нового у тебя, Толя?

— Война идет своим чередом, получил письмо от Нины, она в Москве, ответил коротко Фадеев. Он вдумывался в каждое слово, сказанное Высочиным. Было непривычным так часто повторяемое им слово «окружение». Почему же Алексей так спокойно рассуждает? Особенно сдержанно, строго и как-то пронзительно прозвучали последние его слова: «Выберусь ли отсюда живым, трудно сказать…». Друзья крепко обнялись и, молча кивнув друг другу, разошлись в разные стороны.

Послышались четкие команды, заработали моторы машин, и «войско» Высочина двинулось навстречу своей судьбе.

Анатолий быстрой походкой пошел к аэродрому. Вставало багрово-золотистое солнце. «Что день грядущий мне готовит?» Не доходя до своего самолета, он увидел взлетающую пару. Выслушав доклад техника звена, доложил командиру эскадрильи о готовности к вылету.

Вскоре возвратилась пара самолетов, посланных на разведку.

Кутейников выскочил из кабины и побежал к Давыдову, крича на бегу:

— Товарищ командир, километрах в пятнадцати отсюда танки и много пехоты!

Дрожащими руками он водил по карте, показывая Давыдову, куда подходят немцы. По его данным, они полукольцом охватили аэродром на расстоянии не более пятнадцати километров. Свой доклад комэск закончил словами: «Товарищ майор, надо немедленно улетать!»

Давыдов, рассматривая на карте кривую, нарисованную Кутейниковым, молчал. Он видел, что обстановка осложнилась до крайности, что необходимо срочно покидать аэродром.

— Но у нас нет приказа на отход, вот в чем загвоздка, — в нерешительности произнес он.

— Мы же не из боя выходим? — спросил комиссар.

— Как не из боя? Именно из боя. Мы должны выбираться из окружения, а это значит выходить из боя. Без приказа этого делать не полагается.

Комиссар понимал колебания командира полка и пытался убедить его, что решение необходимо принимать оперативно.

— Правильно, — соглашался Давыдов, — но что значит отдать приказ о перебазировании? Это значит развалить полк. Что получается? Весь личный состав в тылу врага, а руководство улетает на восток! Да мне легче с пистолетом стать в строй и драться рядом с пехотинцами и танкистами, чем отдать приказ на перелет, — произнес Давыдов.

— Это лично тебе, но у тебя на плечах полк, — продолжал убеждать комиссар.

— От полка остались рожки да ножки, — вздохнул Давыдов.

— Это от самолетов, но люди-то остались, и они нужны там больше, чем здесь.

— Оно так, комиссар, но, пойми по-человечески, как трудно расставаться со своими боевыми товарищами!

— Товарищ майор, из двух бед надо выбирать меньшую. Летчики на исправных самолетах перелетают, остальные на машинах и повозках отходят со своими войсками, — вступил в разговор Русанов.

— Пожалуй, ты прав, начальник штаба! — согласился наконец Давыдов.

Анатолий, присутствуя при этом разговоре, смотрел то на командира полка, то на комиссара и пытался думать то за командира, то за тех, кто рекомендовал перелетать, и в конце концов встал на их сторону. Долго ли, коротко ли еще продолжался бы этот разговор, если бы не появился над аэродромом «ишачок». Летчик быстро произвел посадку, лихо развернулся, подрулил к строю и, не выключая мотора, крикнул:

— Кто здесь командир?

— Я, майор Давыдов.

— Вам пакет.

Командир полка дрожащими руками вскрыл пакет, и, от того, как изменялось выражение его лица, обретая спокойную уверенность, Анатолий понял: поступил приказ о перелете.

— Товарищи! Командующий ВВС фронта приказал немедленно перебазировать полк северо-западнее Красного Лимана, — объявил приказ Давыдов. — Летный состав — по самолетам! Взлет в порядке очередности эскадрилий. Начальнику штаба возглавить наземный эшелон и двигаться в указанный район. Если нас там не будет — ищите. Инженеру полка выпустить все самолеты и догнать наземный эшелон. Комбат, машин хватит на всех?

— Нет, но мы используем повозки.

— Действуйте! Богданов! Поднять пару в воздух для прикрытия взлета полка.

— Есть, товарищ майор!

Анатолий слушал четкие распоряжения командира полка к: Думал о том, как быстро преобразился Давыдов, когда сняли с него груз необходимости принимать самостоятельное решение об отходе. Нерешительность, как она может подорвать авторитет командира! Хотя в остальном Давыдов храбро воюет вместе со всеми, рискует, порой больше других, о всех беспокоится… Сложна командирская доля! В каждой ситуации на нем лежит ответственность за решение, которое отвечало бы конкретной обстановке и соответствовало здравому смыслу. Почему же Давыдов медлил? Боялся ответственности?

Размышления Анатолия прервала команда комэска:

— Фадеев с Гончаровым — по самолетам, немедленно взлетайте на прикрытие аэродрома! После взлета последнего самолета летите на новый аэродром. Сержант Овечкин пойдет со мной.

— На самолете Овечкина полечу я, — сказал комиссар. Лицо Овечкина потускнело.

Шагая рядом с Фадеевым, Богданов напутствовал его.

— Аэродром посадки известен — вперед.

— Есть, товарищ капитан, — ответил Фадеев. И крикнул ведомому: Гончаров, по самолетам!

…Не успели они запустить моторы, как в небе появились «мессершмитты».

6

С земли самолет увидеть труднее, но увидеть с воздуха аэродром и взлетающие самолеты очень легко, так как струя винта раздувает верхний слой земли и образуется облако пыли. Секрет заключался в том, что нужно было выбрать такой момент для взлета, когда «мессеры» не успевали еще развернуться и занять выгодное положение для атаки. Именно таким моментом являлся взлет в хвост «мессершмиттам». Тогда фашистские летчики, развернувшись, могли атаковать лишь в лоб. Но эта атака уже редко приносила результаты — наши летчики встречали врага огнем из всего бортового оружия.

Подготовившись к взлету, Анатолий выжидал нужный момент.

— Ваня, готов?

Гончаров кивнул головой. Как только «мессершмитты» развернулись на юго-восток, летчики мгновенно запустили моторы. На малом газу прогревали их и ждали момента для взлета, но, как назло, «мессершмитты» на этот раз кружились над аэродромом и не отходили. Что они задумали?

Анатолий рукой просигналил Ване, чтобы тот уменьшил обороты и не демаскировал себя, а сам продолжал следить за «мессерами», готовясь к выруливанию. И тут взвилась ракета — у кого-то не выдержали нервы. Анатолий с детства привык к самостоятельности, да и профессия летчика-истребителя этого требовала, но она же требовала беспрекословного выполнения приказа. А ракета — это приказ. Что ж, раздумывать нечего!

— Ваня, за мной! Взлет с тормозов, — скомандовал Фадеев и начал разбег. Ему не терпелось побыстрее оторваться от земли и оказаться в воздухе, но земля не спешила отпускать самолет, законы физики не подвластны желанию человека.

Прошло еще несколько томительных секунд, пока самолеты взмыли в воздух. Потеряв при взлете фашистов из виду, Анатолий начал лихорадочно шарить глазами по горизонту: вниз, вверх — не видно, влево, вправо — не видно. Гончаров летел немного сзади. Зная, что фашисты бьют; как правило, замыкающих, Фадеев до хруста в шейных позвонках повернул голову в сторону Гончарова, «мессеров» не было видно и там. Где же они? Высота тридцать метров, скорость еще мала, но пора маневрировать, иначе собьют.

— Ваня, разворот на сто восемьдесят градусов в разные стороны, пошел! — скомандовал Фадеев и сам ввел свой самолет в разворот с набором высоты влево.

Развернувшись на девяносто градусов, Анатолий увидел на расстоянии более километра снижающиеся «мессершмитты». Порядок! «Теперь голыми руками нас не возьмете, постоим за себя», — подумал Анатолий, и в это время сноп эрликоновских снарядов с дальней дистанции устремился в направлении его самолета. Он знал, снаряды разорвутся раньше — слишком велика дистанция открытия огня. А сам настойчиво ловил в прицеле ведущего пары «мессершмиттов». Как только самолет врага попал в перекрестие прицела, Фадеев нажал кнопку управления оружием и послал «мессерам» ответный гостинец в виде стаи пуль и снарядов.

Огонь при лобовых атаках мало эффективен, требуется высочайшее искусство в прицеливании и определении момента открытия огня, поэтому ЛаГГи и «мессеры» разошлись на лобовых с набором высоты, не причинив ущерба. Каждый разворот давал летчикам двести-ста метров высоты. Наконец добрались до двух тысяч, здесь можно уверенней бросать самолет и вниз и вверх. Фадеев с Гончаровым, энергично маневрируя, сковали фашистов. Теперь могут взлетать оставшиеся на аэродроме друзья. Почему же они медлят?

…Бой длился более пятнадцати минут. Анатолий снова бросил взгляд на землю и наконец увидел, что на аэродроме появились фонтанчики пыли — значит, сейчас наши будут взлетать.

Фадеев перенес взгляд вверх и, крутым разворотом зайдя в хвост, поймал в прицел ведомого «мессершмитта», нажал гашетку. Но немец ускользнул, а второй устремился к Гончарову. Ах, вот они что задумали! Ведомый просто приотстал и замедлил разворот для того, чтобы Фадеев клюнул на приманку. Ну уж нет! Теперь этот фокус не пройдет! Фадеев мгновенно взмыл вверх и оттуда свалился на ведущего. Пристроившись к нему в хвост, Анатолий копировал его движения, все ближе, ближе подходя к противнику.

Фашист почувствовал неладное. Он резко положил самолет на спину, опустил нос и почти отвесно пошел к земле. Анатолий открыл огонь. Жаль, что трассирующих мало, он мог бы загнать немца в землю! Всего на несколько секунд увлекся боем Фадеев, но упустил из виду остальное воздушное пространство. Повернув голову влево, обнаружил целую стаю в хвосте у Вани Гончарова. Откуда они появились? «Живи, гад, до будущих встреч», проговорил Анатолий вслед пикирующему «мессеру» и резко взмыл вверх, чтобы помочь товарищу.

— Подскользни, Ваня, и разворачивайся в обратную сторону! — крикнул Фадеев ведомому.

Ваня четко выполнил все команды. Анатолий дал три заградительных очереди по «мессерам». Итак, пятерка обозначилась, может, и шестой скоро появится. Взглянув на землю, Анатолий увидел взлетевшую тройку наших самолетов. «Мессеры» направились к ним. Фадеев снова бросился наперерез, от его меткой очереди фашист вспыхнул и камнем пошел к земле. Остальные расходящимся веером метнулись в стороны.

Набирая высоту, фашисты начали занимать выгодное положение для атаки. Анатолий ожидал, что взлетевшие с аэродрома однополчане помогут ему и Гончарову, но тройка ЛаГГов на малой высоте пошла на восток. В чем дело?

«Мессеры», набрав высоту, ринулись в атаку на Гончарова. Фадеев резким маневром сорвал атаку противника. С аэродрома стартовала еще одна пара. Немцы, набросились было на нее, но Анатолий с Гончаровым открыли заградительный огонь с дальних дистанций. Немцы вынуждены были выйти из атаки. Первая пара «мессершмиттов» крутым разворотом пошла на пару Фадеева. Немцам, видимо, надоела назойливость русских истребителей, и, оставив в покое взлетающих, они решили разделаться с этой парой.

Изнурительный воздушный бой продолжался. Анатолий мельком взглянул на бензиномер — горючего было менее ста литров, значит, у Вани и того меньше. Он посмотрел на землю — там еще стояла четверка самолетов. Почему они медлят? Запросил по радио — молчат. Горючего оставалось все меньше и меньше. «Неужели придется садиться снова на этот аэродром, это же гибель», — подумал Анатолий. Но его отвлекли «мессершмитты», бросившиеся вниз на взлетевшую пару ЛаГГов. Фадеев заградительной очередью отбил атаку первой пары, но вторая попыталась сверху атаковать наших истребителей. Не имея возможности отбить атаку огнем, Анатолий резко бросил свой самолет на ведущего, а последний, мгновенно оценив замысел советского истребителя взметнулся вверх, его ведомый шарахнулся в сторону. Взлетевшая пара наших самолетов шла на восток. Фашистские истребители снова набросились на пару Фадеева, снова закрутилась карусель в вертикальной и горизонтальной плоскостях…

Анатолий с удовлетворением отмечал, что ЛаГГ-3 по мере выработки горючего становится все легче и маневреннее. В один из труднейших моментов боя, когда по его ведомому били два «мессершмитта», Анатолий бросился им наперерез. Пара «мессеров» открыла огонь, и несколько пуль прошило самолет Фадеева. Анатолий резкими движениями рулей проверил управляемость и устойчивость. Самолет шел нормально, мотор работал хорошо. Но взглянув на бензиномер, Анатолий с ужасом отметил, что стрелка подходит к нулю. «У Вани, наверное, уже пустые баки, — подумал Фадеев. Осмотрев воздушное пространство, он недосчитался пары „мессеров“. — Ну, что же, так даже легче: тройка не пятерка…»

В это время самолет Гончарова медленно пошел к земле. Да, горючее у него кончилось. «Мессеры» бросились к Гончарову. Анатолий — за ними, дал длинную очередь, «мессер» задымил и со снижением пошел на запад. Последняя пара «мессеров» с правым разворотом тоже стала выходить из боя.

Бой закончился. Фадеев глянул на Гончарова — тот планировал на посадку.

— Ваня, выпускай шасси! — подсказал ему Анатолий и, быстро развернувшись, приземлился почти одновременно с самолетом ведомого. Подрулил к стоянке, мотор чихнул и остановился. «Ну вот и все»! — сказал себе Анатолий, взглянув на бортовые часы: тяжелый бой длился около часа. Так долго Фадеев еще, никогда не дрался — со взлета и до самой посадки. Он прикрыл глаза от усталости, и в какие-то секунды перед его мысленным взором кадр за кадром предстал только что проведенный бой. Как ни строг был к себе Фадеев, изъянов он не нашел. Открыл глаза, вылез из кабины, подошел к командиру эскадрильи.

— Молодцы! А теперь надо торопиться, — сказал Богданов, опережая доклад Фадеева.

— Товарищ капитан, почему никто не отвечал мне?

— Ой, Фадеев, не говори, глупость невероятная! Сменили частоту, а о вас забыли. Ладно, с частотой потом разберемся. Сейчас главное вот в чем. Мы здесь остались с комиссаром. Моя машина исправна, а у него что-то не ладится с запуском мотора. Сейчас подкатим наши самолеты; сольем с них часть горючего и заправим ваши.

Только начали техники сливать из баков горючее, как в небе появился По-2. Потарахтел над аэродромом и приземлился. Летчик выскочил из кабины и доложил комиссару, передавая пакет:

— Товарищ батальонный комиссар, вам приказ на перелет полка. Скорее уходите! Километрах в десяти я напоролся на немцев, они идут в направлении вашего аэродрома.

Комиссар подозвал Богданова, о чем-то тихо и быстро поговорил с ним, затем приказал летчику По-2 сесть в заднюю кабину, сам сел в переднюю, и они полетели.

Техники и механики возились с неисправным самолетом Овечкина, и Богданов мучился: что делать? Ждать, пока отремонтируют мотор, или сжечь самолет и тройкой улететь немедленно?

Внезапно на бреющем полете над аэродромом пронеслась пара «мессершмиттов», потом загудели Ю-87.

«Дождался», — подумал Богданов и приказал:

— Овечкин, оставайся здесь. Если не исправите в ближайшее время мотор, поджигайте самолет и уходите! — Подошел к Овсянникову, крепко обнял его. Николай, ты бывалый окруженец. Выводи людей. — И повернувшись к летчикам, скомандовал: — Фадеев, Гончаров — за мной, в воздух!

Летчики быстро запустили моторы, отрулили влево. Как только начал движение Богданов, сержанты пошли на взлет со встречным курсом. Маневр оказался правильным. Через минуту Фадеев с Гончаровым вступили в бой с «мессершмиттами». Богданов с бреющего атаковал Ю-87. Одна, вторая очередь, «лаптежник» задымил и, накренясь на правое крыло, пошел, к земле. Фашистские бомбардировщики заметались. Фадеев, воспользовавшись замешательством, коршуном набросился на правое звено Ю-87. Нажал на гашетку — еще один Ю-87 окутался черным густым дымом и с малым креном начал разворот на запад.

Немцы, ошеломленные дерзкими атаками тройки советских истребителей, которая била девятку «юнкерсов» на глазах у четверки Ме-109, бросая бомбы куда попало, поворачивали восвояси.

Анатолий чувствовал их неопытность и даже растерянность! Как только Ю-87, сбросив бомбы, стали удирать на бреющем, тут же за ними последовали и «мессершмитты».

Богданов приказал летчикам следовать за ним и взял курс на восток.

Развернувшись, Анатолий взглянул на бензиномер — оставалось менее тридцати литров горючего. На сколько его хватит? На сорок-пятьдесят километров, но перелететь линию фронта явно не удастся. Ваня идет рядом, его положение не лучше, но признаков озабоченности не проявляет. Смелый парень!

Летели молча, каждый думал свою нелегкую думу.

В этот момент их обстреляли с земли. Свои или чужие — трудно было понять. Летчикам попадало не только от немцев, но порой и от своих, потому что не все пехотинцы и зенитчики различали силуэты своих и вражеских самолетов.

Фадеев даже не отвернулся от разрывов зенитных снарядов, экономил горючее. Вскоре доложил Богданову:

— Горючее подходит к нулю, Гончаров тоже вот-вот пойдет на посадку.

— Понял, — ответил комэск.

Через некоторое время самолет Гончарова замедлил полет и, снижаясь, пошел к земле. Настал момент принять решение Фадееву: садиться здесь или лететь дальше? Сколько он еще может пролететь — десять-пятнадцать километров? Гончаров здесь, он там.

— Иду на посадку вместе с Гончаровым, — доложил Анатолий комэску, быстро выпустил шасси, щитки…

Богданов, стремясь подбодрить летчиков, совершающих вынужденную посадку, сказал:

— Держитесь, ребята, попытаюсь достать горючее.

— Вас понял, — ответил, приземляясь, Фадеев, и тут же слева впереди взметнулось облако земли и дыма — разорвался снаряд, потом другой.

Анатолий быстро нажал тормозной рычаг. Самолет задрожал, замедляя скорость, но, как норовистый конь, продолжал еще рваться вперед, рыская влево и вправо. Разорвался еще снаряд, на самолет Фадеева посыпались комья земли, осколки застучали по фюзеляжу и плоскостям. Запах гари проник в кабину. Винт замедлил вращение, и мотор остановился. Израсходованы последние капли горючего. Анатолий быстро покинул кабину. Ему навстречу, пригибаясь и маневрируя между воронками, бежал Гончаров.

Грохот рвущихся снарядов, трескотня автоматов, назойливое посвистывание пуль помогли Фадееву быстро определить ситуацию — они сели на нейтральной полосе.

— Ложись! — крикнул Фадеев Гончарову и сам бросился на землю.

Осмотревшись, выбрал самое безопасное место — воронку от разорвавшегося снаряда. Ваня перевалился через край воронки и оказался рядом.

Винт замедлил вращение, и мотор остановился. Израсходованы последние капли горючего. Анатолий быстро покинул кабину самолета. Ему навстречу, пригибаясь и маневрируя между воронками, бежал Гончаров.

Грохот рвущихся снарядов, трескотня автоматов, назойливое посвистывание пуль помогли Фадееву быстро определить ситуацию — они сели на нейтральной полосе.

— Ложись! — крикнул Фадеев Гончарову и сам бросился на землю.

Осмотревшись, выбрал самое безопасное место — воронку от разорвавшегося снаряда. Ваня перевалился, через край воронки и оказался рядом.

— Вот это симфония! — крикнул Гончаров.

— Насчет симфоний я не соображаю, но то, что к нам не проявляют элементарного гостеприимства, это точно, — прокричал в ответ Анатолий, напряженно всматриваясь то в одну, то в другую сторону.

Артиллерийская стрельба продолжалась, снаряды рвались все ближе и ближе. Они летели с разных сторон. Летчики пытались подобрать подходящий момент, чтобы выбраться из этого ада. Но куда было податься?

Глава XI

1

В редкие свободные от занятий минуты Нина вспоминала ставшие такими далекими предвоенные годы, своих близких, подруг. Где они сейчас? Что с ними? Она совсем уже было потеряла надежду получить весточку от кого-либо, как вдруг пришло письмо от Вики. Подумать только, Вика скоро закончит учебу и поедет на фронт, будет готовить к бою оружие на самолетах! Высочина, как всегда, прямодушная, не стесняясь писала о своих чувствах к Сергею, огорчалась отсутствием писем от родителей и брата.

Не решаясь откровенничать с подругой о своей учебе и отношениях с Анатолием, на двух тетрадочных страницах Нина описала ей свои восторженные впечатления о Москве. А через несколько дней обрушилась вдруг новая радость — приехал отец!

Они встретились у проходной, обнялись и долго не выпускали друг друга из объятий. Почувствовав, что спина отца начала вздрагивать, Нина стала искать, куда бы уйти от глаз людских.

— Папа, что же это я держу тебя у порога! Пойдем во двор, — потянула она за рукав отца. — У нас есть очень уютное местечко, где пригревает солнце. Я там часто сижу. Оно мне напоминает Ростов…

— Пойдем, доченька, пойдем, — согласился генерал.

Они прошли в дальний угол двора. Нина снова обняла отца, прислонилась к его плечу, и, может быть, потому что раньше уже пережила их общее горе гибель Надежды Петровны, она почувствовала себя сильнее отца. Понимая его состояние, робкой лаской старалась облегчить страдания бесконечно дорогого человека.

А Фролов думал об одном: как же теперь ему быть? Он потерял жену друга, любимую женщину, с которой в жизни было связано все. Он привык к ее постоянству, рассудительности, твердости. Она понимала его с полуслова, с полувзгляда. Особенно надежно она его поддерживала в первые годы Советской власти и в трудные тридцатые годы. Будучи офицером царской армии, Дмитрий Федорович с первых дней революции встал на ее сторону, возглавил артиллерию дивизии. Солдаты его любили, верили ему. Но шли годы. Те, кто знал его по гражданской войне, демобилизовались, на их место в Красную Армию пришли другие. На строгость и принципиальность Дмитрия Федоровича реагировали по-разному. Одни добросовестно выполняли приказы и распоряжения, другие, узнав, что Фролов бывший офицер царской армии, бросали вслед обидные реплики, третьи писали доносы, и всегда жена была его опорой в жизни. Она о многом умела говорить очень убедительно.

— Надя, — мысли Дмитрия Федоровича метались. Он еще не вполне оправился от известия о смерти жены, как подкрадывалось другое — Нина готовилась к работе в тылу гитлеровцев. Груз, который ляжет на ее юные плечи, тяжел. Ведь для такой работы мало знать язык, быт, нравы и обычаи врага. Разведчиком нужно родиться!

Прежде чем приехать сюда, в школу, Дмитрий. Федорович долго говорил с человеком, которому была подчинена вся эта служба. Выслушав Дмитрия Федоровича, он сказал:

— Люди с таким уровнем подготовки, как у вашей дочери, здесь у нас нужны не меньше, чем в тылу врага, и я с удовольствием оставлю ее в своем управлении.

Поблагодарив генерала, Дмитрий Федорович поехал к Нине и сейчас старался поймать удобный момент, чтобы поговорить с ней. Он волновался, и это не ускользнуло от ее внимания.

Нина любила отца, пожалуй, больше, чем мать, хотя всегда утверждала, что любит обоих одинаково. С отцом ей было уютнее, он был мягче, и не то чтобы он ее баловал, он просто лучше ее понимал. Он много говорил с нею, развивая в ней самостоятельность суждений. Нина всегда помнила его фразу, ставшую для нее напутствием: «Доченька, шагай по жизни смелей». Советы его были ненавязчивы, но заставляли думать. Обычно он говорил:

— Ты можешь поступать как хочешь, но было бы лучше… — и высказывал свое мнение.

Мать в их дискуссии не вступала, она лишь говорила четко, что, когда, где и как нужно сделать. Она не тратила времени на убеждения и всегда подчеркивала, что, если она говорит, значит, так надо, если она молчит делай, как считаешь нужным. С детства Нина хорошо знала, как горячо и преданно любил Надежду Петровну отец, понимала, как тяжело ему сейчас.

Но Фролов не позволял себе расслабиться. Ему нужно было решить то главное, из-за чего он приехал в школу. Но как же все-таки приступить к делу? И он начал издалека.

— Ну, рассказывай, дочь, как у тебя идет учеба?

— По многим дисциплинам хорошо, папа, только по одной пока неважно, хотя мой преподаватель убежден, то я справлюсь и с этим, — ответила Нина.

— С чем же?

— Понимаешь, оказывается, мои глаза выдают мои чувства и мысли. Он, словно гипнотизер или маг, сразу определяет, о чем я думаю в данный момент…

Дмитрий Федорович ухватился за это ее признание и начал рассуждать, сгущая краски:

— Доченька, это очень плохо. Ведь тебе придется работать в окружении врагов, ты будешь вся на виду…

— Преподаватель тоже так говорит, — перебила отца Нина. — Правда, на последнем занятии он похвалил меня и сказал, что скоро мне поручат очень ответственное задание. А это именно то, чего я хочу, папа!

Слова дочери сразили Дмитрия Федоровича. Он слишком хорошо знал ее и понимал: если Нина поставила перед собой какую-то цель, то приложит все силы, чтобы достичь ее. Он сам воспитывал в ней эту черту характера.

Фролов решил пойти в открытую:

— Нина, зачем тебе лететь в тыл врага? Можно сражаться с фашистами и по эту сторону фронта.

— Что ты говоришь, папа? Получится, что я струсила.

— Ну почему сразу — «струсила»? Ты можешь работать в управлении, которому подчинена ваша школа:

— Чтобы работать здесь, не нужно проходить мой курс специальной подготовки. А я его почти закончила!

Нина крепко обняла отца. Она понимала его тревогу и чувствовала, насколько близок он ей и дорог.

— Папочка, милый, — душевно, с волнением в голосе сказала ста ему, мне бы очень хотелось, чтобы ты понял меня: поступить иначе я не могу!

Дмитрий Федорович молчал, глядя прямо перед собой, и Нина решила перевести разговор на более спокойную тему.

— Скажи, как удалось тебе выбраться в Москву? Ведь это сейчас, наверное, очень сложно?

— Есть повод, — ответил Дмитрий Федорович. — Я приехал в Кремль получать награду.

Нина от радости захлопала в ладоши.

— От души поздравляю, папочка!

— Спасибо, доченька, — ответил Дмитрий Федорович. — Ну, уже время, я должен идти.

Поцеловав отца, Нина проводила его до выхода с территории школы, вернулась и села на то же место, где только что они сидели вдвоем. Она перебирала в памяти весь их разговор. Потом пошла в класс, села за книги, но сосредоточиться не удалось.

— Разрешите мне увольнение в город, хотя бы часа на два? — обратилась она к своему руководителю.

— Чтобы привести нервную систему в порядок?

— Совершенно верно, — нарочито беззаботно произнесла Нина.

— Скажи дежурному, ты отпущена до восемнадцати часов, — ответил Лавров. — Если появится желание поговорить — я готов принять тебя до двадцати часов.

— Спасибо, попробую сама справиться.

Она вышла, прошлась по улице, села в трамвай, доехала до Цветного бульвара, посмотрела афишу цирка, затем направилась в сторону театра Красной Армии. От него, обходя различные оборонительные сооружения, вышла в центр, на Красную площадь.

Вернулась она в школу в указанное время, но к Лаврову не пошла, говорить с ним пока было не о чем, не все еще мысли улеглись в голове.

Последнее время Нина много думала о своем будущем. Ее память цепко вобрала в себя фотографию Тани — Зои Космодемьянской, повешенной фашистами. Выпуски кинохроники «Не забудем, не простим», которые регулярно демонстрировались в клубном зале школы, вызывали глубокое чувство гнева, ненависти к гитлеровцам, помогали Нине вырабатывать в себе твердость, решительность. И в эту ночь она снова и снова спрашивала себя: сумеет ли достойно держаться там, в окружении врагов? Не струсит ли, сможет ли пересилить боль, если придется? И если вдруг подступит самое худшее, какой будет ее последняя минута?

Всю ночь она не сомкнула глаз. И уже под утро вспомнилась ей другая ночь, предвоенная, на берегу Дона. Какая то была счастливая ночь, полная радости и надежд! И рядом с ней тогда был Анатолий…

Днем снова пришел отец. Увидев его с новеньким орденом Ленина на кителе, Нина обрадовалась, бросилась отцу на шею, а он решил воспользоваться удобным моментом и сказал, словно бы между прочим:

— Доченька, я опять беседовал с начальником управления. Если ты согласишься, тебя переведут…

Нина мгновенно вспыхнула, покраснела, ее голубые глаза потемнели, взгляд стал суровым.

— Зачем ты это сделал? — Нина хотела упрекнуть отца более жестко, но ей стало жаль его. — Хорошо, папа, — сказала она тихо, — я подумаю. Спасибо, что заботишься обо мне. Я напишу, как все здесь сложится.

Отец посмотрел на Нину и ощутил неловкость. Действительно, он, офицер русской армии, генерал Красной Армии, в труднейшее для Родины время уговаривает свою дочь спрятаться за спины других, поискать местечко побезопаснее… Фролов заторопился. Уже в дверях Дмитрий Федорович спросил:

— А где твои знакомые ребята, летчики? Что-нибудь известно о них?

— Воюют.

— Все живы?

— Живы. Недавно получила письмо от Анатолия.

— Война — такое дело, — заметил генерал, — каждую минуту может что-то случится.

— Это верно, — согласилась Нина. — Но будем надеяться, папа. Машина тронулась с места. Нина смотрела ей вслед, и сердце девушки сжималось от боли: когда теперь она снова увидит отца и увидит ли? Ведь это война, и каждую минуту на войне может что-то случиться…

2

Машина тронулась… Дмитрий Федорович все оглядывался на Нину. Она стояла подтянутая, стройная. Потом машина свернула, и дочь скрылась из виду, но Фролов продолжал смотреть, словно надеясь увидеть ее снова. Когда же теперь им доведется свидеться? Трудный и опасный путь избрала она.

О себе он не беспокоился — к риску привык, три минувшие войны многому научили. Как ни тяжела война, человек и к ней привыкнет. Трудно, но привыкает, подвергая суровым испытаниям свой духовный мир, напрягая до предела нервную систему. Во время войны человеческий организм работает с полным напряжением физических и духовных сил. Не случайно на фронте болеют и умирают только от ран, других недугов бойцы не ведают.

Мысли генерала снова возвращались к Нине, он испытывал угрызения совести за свой поступок. А ведь начальник управления отнесся к нему с пониманием и даже обрадовался.

— Это же превосходно, что она знает три языка, — сказал он, — в нужное время она сможет заменить троих! Если бы я знал о ней раньше, — сказал он в заключение разговора, — непременно взял бы ее в аппарат и безо всяких ходатайств.

«Папа-генерал добивается для дочери тепленького местечка!» — подумал о себе в третьем лице Дмитрий Федорович и начал ругать себя, не замечая, что некоторые слова произносит вслух.

— Вы что-то сказали, товарищ генерал? — повернувшись к нему, спросил шофер.

— Это я так, сам с собой на старости лет разговариваю, — смутился Фролов, а потом пошутил: — Приятно иногда поговорить с умным человеком.

— Со мной тоже бывает такое, — откликнулся шофер.

— Ну что ж, давай поговорим, — предложил Дмитрий Федорович. — Скажи, Платоныч, когда кончится война?

Шофер улыбнулся, покачал головой:

— Это не по нашей части.

— Ну а все-таки, — не унимался Дмитрий Федорович, — ведь вы, бойцы, тоже в обстановке разбираетесь и суждение свое, конечно, имеете.

— Оно-то да, — философски ответил шофер, — но к этому еще бы и силу. Конечно, если дела пойдут так, как под Москвой, то, может, соберемся с силами и двинем фашистов. Когда под Москву сибиряки прибыли, дело сразу сдвинулось.

— Что ж выходит? — уточнил Дмитрий Федорович. — На сибиряков надеяться будем?

— Нет. Просто я хочу сказать, что в Сибири народ бывалый, стрелять умеет и к лишениям привык. Нельзя ж сибиряков с южанами сравнивать, ответил шофер.

— А что южане? — переспросил генерал. — Здешние климатические условия для них не подходят?

— Э нет, они к этому ремеслу непривычные.

— К какому это ремеслу?

— Да к солдатскому.

— А сам-то быстро привык?

— Я три года служил срочную, потом на финской немножко пообстрелялся. Только с финской вернулся, фашист вскоре напал. И снова я в строю.

— Вот так и южане, года два повоюют и тоже окрепнут.

— Товарищ генерал, неужто мы еще два года воевать будем? — упавшим голосом спросил Платоныч.

— Да это я так, приблизительно сказал, — оправдывался Дмитрий Федорович. — Разве кто-то может сейчас точно сказать?

— Но вы-то примерно знаете, а мне не хотите говорить, — так же огорченно продолжил Платоныч.

— Я не о войне говорю, а подтверждаю твои слова. Ты три года прослужил, повоевал в финскую, в Отечественную, окреп и сейчас бывалый воин.

— Ага, если так только, — протянул шофер, вроде бы соглашаясь.

«Хитрый мужик, — подумал Дмитрий Федорович, может сделать вид, что согласен, а про себя так и будет знать: раз генерал говорит, два года будем воевать, значит, так и будет».

Они ехали быстро, оставляя за собой города и села. Ехали мимо тех мест, где совсем недавно стояли насмерть защитники столицы. Дмитрий Федорович многое передумал за дорогу. А приехав к себе, сел писать письмо Нине, в котором просил извинения за свою отцовскую слабость.

3

Возвращаясь, Нина встретила дежурного.

— Фролова, тебя вызывает начальник школы, — сказал он.

— Отца провожали? — спросил подполковник, едва Нина вошла в кабинет.

— Да, только что уехал.

— Мне приказано передать вам решение начальника управления. Вы завтра должны прибыть к нему для прохождения дальнейшей службы. Мы очень сожалеем, что вы уходите от нас.

Нина вначале опешила, а потом, вспомнив свой разговор с отцом, покраснела. Бедный папа, чего стоила ему эта просьба! Нина представила отца в положении просящего и разозлилась на себя. Почему она допустила его до такого унижения? Почему вчера не сказала, что все равно школу не бросит! Знать бы наперед, что все так обернется!

Пауза затянулась, молчать дальше было нельзя, и Нина твердо сказала:

— Товарищ подполковник, я никуда не пойду. Буду заканчивать обучение здесь и очень прошу доверить мне самое опасное задание.

— Но, как же так? — растерялся начальник школы. — Я обязан выполнить полученное мною распоряжение. Если вас вызывают в управление, значит, так надо.

— Товарищ начальник школы, я очень хочу закончить свое обучение здесь! Прошу не откомандировывать меня в управление, — горячо упрашивала Нина.

— Ладно. Сейчас идите на занятия, а завтра будет видно, — ответил, подумав, подполковник.

А утром начальник управления подтвердил Нине свое решение. Нина наотрез отказывалась уйти из школы. Разговор был долгим, мучительным. Наконец генерал прямо сказал ей:

— Я пообещал вашему отцу, что вы будете работать здесь, а вы меня подводите.

— Я вас не подвожу, — ответила Нина. — Просто… отец не должен был просить вас об этом!

Генерал внимательно посмотрел на Нину, стоявшую перед ним по стойке «смирно», и подумал: такая с пути не свернет.

— Значит, в тыл? — спросил он.

— Да, в тыл! — ответила Нина, решительно глядя ему в глаза.

— Хорошо. Мы подумаем, — ответил генерал. Она возвратилась в школу.

4

Один за другим приземлялись самолеты полка Давыдова на полевом аэродроме, где уже стояло несколько Як-1 и МиГ-3, пара «ишачков» и «чайка». Базаров, большой поклонник самолета И-16, ходил вокруг «ишачка» и восторгался им. Подойдя к технику самолета, заговорил заискивающе:

— Здорово, технарь. Может, махнем «ишачка» на моего ЛаГГ-3?

— Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! — ответил тот и представился как положено: — Воентехник второго ранга Шаров. А насчет самолета вы с моим командиром, капитаном Старковым, решайте. Но будь моя воля, я бы ни за что «ишачка» не сменял на ЛаГГ-3. На И-16 все отлажено, самолет блестит. А ЛаГГи все замусоленные, как у плохой хозяйки посуда.

— Верно, Шаров, твой «ишачок» как игрушка! Но это от человека, а не от машины зависит. Тебе и ЛаГГа дай, ты его мигом облагородишь, — польстил Базаров.

— Оно, может, и так, но все же обмен неравноценный.

— Ну ладно, только ты уж, пожалуйста, при моем разговор с командиром не очень упирайся, — попросил Базаров.

Капитан Старков, выслушав предложение Базарова, начал хаять ЛаГГ-3. Базаров, как мог, смягчал недостатки своего самолета. Они препирались долго, но в конце концов капитан пообещал: если его эскадрилью вольют в полк, тогда он один самолет отдаст. Базаров обрадовался и пошел обхаживать командира полка.

Между тем Давыдов собирал остатки полка. Первая эскадрилья перелетела тремя, вторая — двумя экипажами. Всего приземлилось семь экипажей. Не было комиссара, Богданова и звена Фадеева.

— Маловато собралось, — вздыхал Давыдов, — штаба и техсостава нет. Кого бы назначить начальником штаба?

— Штурмана полка, а писарем к нему — Базарова, — раздались голоса полковых зубоскалов.

— Я вам напишу, сами себя не узнаете, — огрызнулся Базаров.

Давыдов, напряженно раздумывая, произвел назначение должностных лиц. Каждый получил, кроме основной, одну-две должности по совместительству.

Небольшой группой стояли давыдовцы на новом пока еще для них аэродроме. Ждали товарищей, тревожились за них. И вот в небе появился ЛаГГ-3, лихо развернулся, произвел посадку, быстро зарулил. Через минуту веред Давыдовым предстал сержант Овечкин.

— Ты? — удивился Давыдов. — Какими судьбами?

Недобрая мысль пронеслась в его сознании, ведь на этом самолёте должен был лететь комиссар. Овечкин подробно доложил о том, что произошло после отлета командира полка.

— Так где же они сейчас? — обратился Давыдов снова к Овечкину, имея ввиду комиссара с Богдановым и пару Фадеева.

— Не могу сказать, товарищ майор, — ответил сержант.

— Плохо. Комиссар отсутствует, комэск отсутствует, двух летчиков нет. Ну ладно, разберемся. А пока пошли в столовую, — сказал Давыдов.

В лесочке за длинным, срубленным из досок столом разместились летчики. В ожидании обеда наперебой обменивались мнениями о случившемся. Базаров не выдержал:

— Ну, что вы все разболтались? Небось не рискнули проявить инициативу и взлететь, когда «мессеры» крутились над головой?!

— Это не ваше дело, Базаров, — сердито заметил Давыдов.

— Нет, мое дело! Надо на такие ответственные задания не только самых младших посылать, — стоял на своем Базаров.

— Хорошо, в следующий раз перед принятием решения буду советоваться с вами, — с обидой в голосе сказал Давыдов.

Летчики молча ели что подавали, то и дело вглядываясь в небо и прислушиваясь к звуку моторов. Все надеялись на возвращение оставшихся в тылу у немцев.

5

Комиссар полка, сев в кабину юркого По-2, осмотрелся, зашприцевал бензин в цилиндры мотора, попросил механиков крутануть винт и включил магнето. Мотор почихал, почихал и запустился. Как только винт набрал нужные обороты, комиссар оживился. Он вспомнил былые времена, когда лихо пилотировал на таком же вот самолете.

Махнув рукой Богданову, комиссар уверенным движением довел обороты до максимальных и пошел на взлет. По-2 быстро оторвался от земли, набрал высоту метров десять и развернулся на восток. Под крылом замелькали по-весеннему солнечные луга, зеленые лужайки озимых и большие квадраты незасеянных полей.

Прошло с четверть часа, когда сидящий в задней кабине летчик постучал по плечу комиссара и, показывая рукой, прокричал:

— «Мессеры»!

Комиссар сразу же увидел пару стервятников и постарался прижаться к земле. Он надеялся уклониться от встречи с фашистами, но не удалось.

Немецкие истребители заметили По-2 и начали его преследовать. Вытянувшись в колонну, «мессершмитты», занимали исходное положение для атаки. Ведущий дал короткую очередь. Она не долетела до «кукурузника». Фашистский стервятник приблизился, от него к беззащитному По-2 снова полетели огненные трассы. И на этот раз снаряды прошли мимо. Ведущий «мессер» взмыл, но тут же открыл огонь ведомый. Так продолжалось несколько раз. Постепенно немецкие истребители приспособились, и несколько снарядов попали в правую верхнюю плоскость По-2. Казалось, до решающего мгновения остаются секунды, но летчик прибрал почти полностью обороты мотора и крикнул: «Доворачивайте в лес!» Комиссар вначале не понял, а потом сообразил — впереди высокий лес, там можно укрыться, и направил самолет к лесу. «Мессеры» бросились за ним, но юркий По-2, прижавшись к опушке леса, ныряя в просеки, удачно уходил от огненных трасс противника.

Как только «мессеры» взмыли вверх, комиссар совершил новый маневр и скрылся от них. «Мессершмитты» сделали два круга над зеленым массивом и, не найдя По-2, ушли на север. «Кукурузник» снова взял курс на восток.

Но через несколько минут полета опять появилась пара «мессершмиттов».

Комиссар отвернул в сторону, и зеленый «кукурузник» слился с покровом местности. Но спрятаться надолго не удалось. «Мессеры» все же обнаружили самолет. Атаки последовали одна за другой. Вот выходит на огневую позицию ведущий, он уже на расстоянии восьмисот, шестисот метров… Ему уже можно открывать огонь, но фашист медлит и, словно коршун нацеливаясь на добычу, не спешит, предвкушая удовольствие. Повернешь раньше — опасно, позже — можно не успеть, и тогда эрликоновские снаряды разнесут хрупкий По-2. Пора! И самолет метнулся в просеку. Смертоносная трасса прошла мимо. Комиссар вывел По-2 из разворота, а в это время второй «мессершмитт» уже зашел для атаки, от него тоже нужно уворачиваться. Из просеки По-2 снова выскакивает на лесной массив. Комиссар удачно маневрирует, и фашисты теряют По-2 из виду.

Комиссар довернул самолет вправо, уменьшил обороты и крикнул:

— Возьми управление, руки онемели!

Старший лейтенант отработанными движениями проверил управляемость самолета и повел его на предельно малой высоте. Замелькали просеки, дороги; летчик взглянул на прибор скорости и с сожалением констатировал — мала.

Отдохнув, комиссар снова взял управление на себя и повел самолет метров на пять повыше. «Побаивается земли», — подумал летчик. Он хорошо помнил, что, когда сам после истребителя сел на «кукурузник», тоже не сразу научился «брить» самые низкие травы.

Освоившись, комиссар вскоре снова повел его на высоте пяти-шести метров над лесом. Вдали заблестела вода. В это же время летчик предупредил комиссара о новой опасности.

Пара «мессершмиттов» заходила в хвост По-2. С восьмисот метров почти одновременно они начали поливать По-2 раскаленным свинцом. Рвались снаряды; пули впивались в плоскости, больно жалили тело маленького «кукурузника». После одного из взрывов комиссар ощутил запах гари, мелкие осколки снаряда обсыпали левую нижнюю плоскость самолета. А в атаку заходила следующая пара «мессеров», они сближались, пока еще не открывая огня. Расстояние быстро сокращалось, но «мессеры» почему-то не стреляли. В чем дело? И куда запропастилась третья пара «мессеров»? В это время легкий удар в плечо. Комиссар взглянул на летчика, указательный палец которого, словно стрела, показывал вперед. Враг был и там. Комиссар замер: несколько трасс, словно соревнуясь, уже неслись в направлении По-2. Он на мгновение сжался, всем своим существом ощущая, как выпущенные двумя парами фашистских истребителей пули проходят через самолет и, сталкиваясь в его теле, взрываются. Комиссар бросил было самолет вправо вниз, но твердая рука старшего лейтенанта рванула штурвал в обратную сторону. Комиссар понял, они были на грани гибели. Летчик, сидящий в задней кабине, предотвратил развязку. Но надолго ли эта отсрочка?

Впереди показалась просека, комиссар резким движением направил самолет в нее. Зашумели слева и справа деревья, замелькали перед глазами металлические сетчатые вышки, и комиссар понял; что снижаться больше нельзя, там линия электропередачи. Он быстро потянул ручку на себя, но, следуя закону инерции, самолет еще какое-то мгновение продолжал нестись вниз. Новое усилие — и самолет нехотя подчинился воле летчика. Комиссар взглянул влево идущие навстречу две пары «мессершмиттов» проскочили мимо. Но первая пара снова стала поливать По-2 свинцом.

— Впереди, совсем рядом, река. За ней должны быть наши. Остается двести, сто, метров до заветной речной глади, и вот он — Северский Донец! Отвернули влево, потом вправо, прижались к крутой стороне берега. Немцам атаковать с запада уже нельзя, они заходят с востока, с малой дистанции, почти в упор расстреливают По-2 и взмывают вверх, обдавая летчиков струей воздуха от винтов. Не удалось комиссару вовремя отвернуть, и правая верхняя плоскость моментально превратилась в решето. Самолет непроизвольно вышел из левого крена. А сверху на него устремилась на большой скорости еще одна пара «мессеров». Дистанция быстро сокращается, пора бы отворачивать, но самолет плохо слушается рулей. Огненная струя устремилась к израненному, идущему на последнем дыхании «кукурузнику». Забарабанили по фюзеляжу и плоскостям снаряды. Вслед за ведущим «мессером» открыл огонь и ведомый. Короткие очереди, выпускаемые немецким летчиком издалека, пока не достигали цели. Враг, продолжая стрелять, стремительно приближался. Расстояние — четыреста, триста, двести метров, угол крутой… «Что задумал этот гад?» Еще очередь, рывок, но поздно — сила земного притяжения оказалась сильнее аэродинамического момента. Фашистскому летчику удалось изменить угол полета, но самолет по инерции несся к земле. Высоты не хватало, фашистский стервятник врезался в западный берег Северского Донца, не успев выйти из пикирования.

— Ура! — во все горло закричал старший лейтенант, но это было единственное мгновение радости. По-2 катастрофически терял высоту.

— Тяни, комиссар, к берегу! — кричал летчик.

Комиссар хорошо понимал летчика, но сделать уже почти ничего не мог. Израненный в тяжелом бою, самолет терял скорость и плохо поддавался управлению.

Но вот он, долгожданный берег! Комиссар хотел сесть где-нибудь здесь или по крайней мере упасть на сухую землю. Он не собирался так просто расставаться с жизнью. А очередная пара «мессеров» уже вышла, на исходную позицию. Трасса первого самолета их миновала, но второй почти в упор выбросил сноп снарядов, самолет, несмотря на то что пилоты вдвоем старались вывести его из крена, пошел вниз.

Скорость снижения нарастала, крен увеличивался, и они уже не обращали внимания на летящие в их сторону огненные трассы. Комиссар, зажав рану левой рукой, правой пытался вести самолет.

В последний момент он услышал шум деревьев, треск сучьев. Крылья самолета отваливались, задевая за стволы, а фюзеляж по инерции летел дальше и дальше…

Какая-то тяжесть навалилась на комиссара, один за другим последовали тяжелые удары. Тяжесть увеличивалась, сознание таяло, потом все померкло. По-2 рухнул в лесную чащобу…

6

Летный состав полка Давыдова расположился в ближайшем от аэродрома лесу. Заместитель Богданова старший лейтенант Прохоров разместил остатки своего войску в одной из палаток. Летчики долго не могли заснуть, тревожась о боевых друзьях. На рассвете замкомэска вышел размяться, как они всегда это делали с Фадеевым, и лицом к лицу столкнулся со своим командиром.

— Олег Борисович, здравствуйте! — радостно воскликнул он. — Наконец-то! Что случилось с вами, где остальные? — засыпал он комэска вопросами.

Но Богданов не успел ответить, появился командир полка. Комэск быстро пошел к нему и доложил:

— Капитан Богданов прибыл, из-за отсутствия горючего произвел посадку километрах в двадцати отсюда.

— Где комиссар? — перебил его Давыдов. — Где Фадеев и Гончаров? Что с вами случилось?

— Комиссар вылетел на По-2, - ответил Богданов и пояснил: — У самолета, на котором собирался лететь комиссар, не заводился мотор, мы уже были в воздухе, когда Овечкину удалось справиться со своим самолетом. И вот что из всего этого вышло…

— Может, они сели где-нибудь? — предположил Давыдов и добавил в сердцах: — Да что ж это за война такая, только привыкнешь к человеку, только сработаешься с ним, обязательно что-то да случится!

— Товарищ майор, — сказал Богданов. — Давайте пока не будем хоронить комиссара. Может, объявится еще.

— Ох, Богданов, если бы так сложилось! Ну а сержанты наши где? Что с ними-то? Фадеев, Гончаров — где они?

— Они сели на нейтралке, но боюсь, что ближе к немцам, — ответил Богданов. — Кончилось горючее. Я видел, как они садились, сделал над ними круг, надеялся, что смогу добраться до вас, вернуться и помочь им, но километрах в пятнадцати от Балаклеи меня атаковала четверка «мессеров». Я отбивался до полного израсходования горючего. А потом протянул сколько смог.

— Где сейчас твой самолет?

— Далековато, километрах в двадцати отсюда.

— Что же делать? — вздохнул Давыдов. — Бери ребят, и отправляйтесь за ним. Здорово он подбит?

— Думаю, что восстановить можно, — сдержанно ответил Богданов.

Шла война. И каждому бойцу в ней было отведено свое место, для каждого была отпущена своя боль, своя удача. И всем вместе была поставлена одна цель — защищать Советскую Родину.

7

По воле случая, которых немало было в годы войны, ставший свидетелем неравного боя По-2 со сворой «мессершмиттов» командующий ВВС Юго-Западного фронта генерал Фалалеев снял фуражку и склонил голову, отдавая дань героизму летчика самолета связи. Он знал этого парня, летал с ним не раз. Старший лейтенант Крючков, в прошлом лихой истребитель, по его просьбе согласился полетать на По-2 до прибытия пополнения самолетов-истребителей. И на этот раз, когда нужно было доставить приказ на перебазирование находящемуся в окружении полку Давыдова, начальник штаба послал с пакетом именно Крючкова. Командующий продублировал свой приказ, направив И-16 с тем же заданием. Сейчас генерал понял: приказ вручен. Полк перелетит, а летчик останется навечно в этом лесу. Но ведь ответственные и опасные поручения всегда доверяют самым смелым, преданным Родине и своему делу людям! Им верят, на них надеются. И они оправдывают доверие. Такова логика жизни.

Командующий знал: как только в небе появляется хоть одна пара настоящих воздушных бойцов, фашисты, до этого момента чувствующие себя хозяевами положения, поджимают хвосты и улепетывают восвояси. Беззаветная преданность наших летчиков Родине, умноженная на профессиональное мастерство, дает сплав, перед которым рушатся усилия врага. Но победа сама собой не дается, за нее приходится платить — потом, кровью, жизнью людей.

— Капитан, — обратился Фалалеев к стоящему рядом командиру, — возьмите с собой несколько красноармейцев, доберитесь до места падения самолета. Похороните летчика с почестями. Постарайтесь найти документы и передайте их мне. Это должен быть старший лейтенант Крючков.

— Есть, товарищ генерал! — козырнул капитан.

Лишь к исходу дня поисковая группа вышла к месту падения По-2. Кругом валялись разломанные на мелкие кусочки детали скромного «кукурузника»…

8

5-й кавалерийский корпус, брошенный на усиление' 9-й армии, сразу же вступил в жаркие бои с частями армейской группы Клейста.

Бронированный клин противника упорно врезался в поредевшие боевые порядки советских войск. Фашистская авиация, господствуя в воздухе, то и дело бомбила наши войска. «Враставшие в землю» бойцы тщетно смотрели в небо, ожидая помощи своих истребителей.

В один из таких моментов над боевыми порядками кавкорпуса появилась тройка ЛаГГов. Это было звено Богданова.

— Наши! Наши прилетели! Ура! — обрадованно закричали кавалеристы.

Но неожиданно вначале один самолет, за ним второй пошли на посадку.

— Там же фашисты, куда они садятся! — заволновались кавалеристы.

— Смотрите, как тихо они снижаются, — сказал командир эскадрона, горючего, видно, нет. Так что они не садятся, а падают.

Командир корпуса, находившийся в это время на наблюдательном пункте, сразу понял трагическое положение летчиков. Еще не зная точно причины посадки самолетов, он приказал немедленно направить подразделение, чтобы не допустить захвата немцами советских летчиков. И почти сразу началась дуэль между советскими и немецкими артиллеристами. Комкор, не отводя бинокля от глаз, наблюдал за лётчиками, маневрирующими между разрывами снарядов.

— Верно взяли направление, — сказал комкор стоящему рядом полковому комиссару.

— Может, уже в воздухе увидели, где кто располагается? — предположил тот.

— Вряд ли, — ответил комкор, — просто у человека есть какое-то особое чувство на опасность.

Меж тем обстановка вокруг летчиков усложнилась. Немцы усилили артиллерийский и минометный огонь, двинули вперед автоматчиков. Через некоторое время самолеты, засыпанные землей от разорвавшихся снарядов и мин, трудно было отличить от окружающей местности.

После жаркой схватки с фашистами посланное комкором подразделение выручило летчиков. Вскоре Фадеев с Гончаровым были уже на наблюдательном пункте корпуса.

Рад, что удалось помочь вам. Жаль, что самолеты не вернешь, ну да, видно, ничего не поделаешь, — сказал им комкор. — Сейчас подойдет представитель штаба ВВС фронта, он скажет вам, что делать дальше. Бывайте здоровы да прилетайте сюда побыстрей, вместе легче воевать будет.

Появившийся вскоре авиационный полковник выслушал короткий доклад Фадеева и повел летчиков в расположенное невдалеке подразделение.

Окликнув капитана, полковник приказал:

— Принимайте сержантов в свое распоряжение, они будут помогать вам.

Сержанты последовали за капитаном и вскоре оказались в ходе сообщения, в конце которого в гуще кустарника размещалась радиостанция.

Навстречу пришедшим вышел лейтенант, командир роты связи.

— Это летчики-истребители, — сказал ему капитан, кивнув в сторону Фадеева и Гончарова. — Будут помогать в управлении авиацией.

Летчики сразу же приступили к делу. Они принимали сообщения экипажей-разведчиков, наносили данные на карту, а в конце дня докладывали данные полковнику.

Отмечая условными знаками занимаемые противником населенные пункты, Анатолий чувствовал нарастающую тревогу — за себя, за дорогих сердцу людей, отбивающихся от фашистов, за весь этот участок фронта. Очень уж четко было видно на карте, как стальными клиньями танковых лавин враг врезался в нашу оборону. Во время одного из докладов Фадеев узнал о том, что наутро готовится прорыв…

9

Чуть рассвело, когда на востоке началась артиллерийская стрельба, это прорывающиеся войска поддерживала артиллерия. К обеду дошел слух, что наши войска прорвали оборону немцев и передовые подразделения уже переправляются через реку. Вместе с оставшейся в резерве группой двинулись к Северскому Донцу Фадеев и Гончаров.

Анатолий впервые увидел искромсанные немецкие орудия, бронетранспортеры, танки. Множество убитых застыли в неестественных позах. За несколько этих утренних часов сотни, а может быть, и тысячи людей расстались с жизнью. Все эти погибшие защищали свою Родину, свою жизнь и честь. А эти, в мышиной форме, что искали они здесь, у нашего Северского Донца, за тысячи километров от своей страны? «Жизненное пространство»? Теперь обрели его. Поймут ли когда-нибудь агрессоры бессмысленность своих вероломных замыслов?

Радиостанция в общем — потоке ползла еле-еле.

— Двигайтесь быстрей, иначе мы можем застрять! — крикнул подбежавший полковник. — Сзади остался только арьергард. — И приказал Анатолию: — Держи связь с теми, что прилетают, и обязательно направляй их для уточнения обстановки!

В это время в небе появился наш Су-2. Анатолий, помня указания полковника, связался с экипажем самолета и направил его в квадрат, где арьергард вел бой с наступающими гитлеровцами.

Су-2 развернулся и полетел на запад. Через несколько минут в наушниках раздался хрип, шум, сквозь которые Фадеев разобрал взволнованный голос летчика:

— В квадрате 61–01, 61–02 до десяти немецких бронетранспортеров и около батальона пехоты развернутым фронтом атакуют нашу пехоту. Сзади подходит колонна танков…

Дальше Фадеев разобрать не смог. Потом снова откуда-то издалека прорвался голос летчика:

— Южнее… за лесом, в пяти километрах, сосредоточиваются танки, бронетранспортеры и пехота на машинах…

Фадеев крепко прижал одной рукой наушник, второй держался за борт кабины полуторки, боясь свалиться под колеса.

— Ваня, что-нибудь слышишь через динамик? — спросил он Гончарова.

— Нет, — ответил тот.

Анатолий попытался снова вызвать на связь летчика, но, взглянув в небо, увидел четверку «мессершмиттов», окружавших Су-2. Внимательно следя за разыгравшимся воздушным боем, Фадеев чуть не сорвался с подножки.

— Лейтенант, сверни в сторону! — крикнул он командиру роты, сидевшему в кабине.

— Нельзя! Ты слышал приказ полковника? — сопротивлялся лейтенант.

— Слышал, но летчику нужно подсказать, а на ходу я не могу видеть воздушное пространство полностью!

Машина свернула, Фадеев взглянул вверх и ужаснулся: четверка «мессеров» пара за парой атаковала Су-2, летчик которого, видимо, бывалый пилотяга, кидал самолет из стороны в сторону, на мгновение замирая в тот момент, когда стрелку надо было открыть огонь.

Во время одной из атак «мессершмиттов» наш стрелок, улучив момент, дал длинную очередь, и фашистский истребитель вспыхнул. Немецкий летчик тут же выбросился на парашюте.

— Ура-а! — раздалось вокруг.

Отходившие в пешем строю красноармейцы замедлили движение, наблюдая, как лихо орудует в воздухе наш самолет.

Внимательно вглядываясь в воздушное пространство, Фадеев увидел еще четверку «мессершмиттов». «Теперь доконают», — мелькнула тревожная мысль. Четверка присоединилась к атаковавшей ранее тройке истребителей. «Мессеры» кружились вокруг Су-2, летели снаряды, наш летчик вращал самолет как лихой истребитель. Но силы были неравны.

Фадеев, наладив связь, несколько раз успевал предупредить разведчика о смертельных атаках «мессеров», и тот умело уходил от них, но то одна, то другая очереди достигали цели. Самолет задымил, и в этот момент откуда-то снизу подошел вплотную «мессершмитт»…

— Сзади ниже «мессер»! — успел крикнуть Фадеев, но сноп огня, выброшенный «мессершмиттом», окутал Су-2, и он загорелся.

— Горишь! Прыгай! — закричал во все горло Фадеев.

Самолет словно отяжелел замедлил полет и, немного накренившись, начал медленно разворачиваться влево. Языки пламени охватили фюзеляж и поползли по крыльям, то было страшное зрелище! Огненный ком, подобно комете, оставляя длинный шлейф пламени и черного дыма, продолжал плавно разворачиваться… Широко разнесенные плоскости самолета, еще не тронутые огнем, напоминали крылья горного орла, отыскивающего своим зорким оком — шакала…

Анатолий и остановившиеся пехотинцы замерли. Все понимали ужас совершающегося — экипаж горит, но самолет не покидает. Фадеев взглянул на Ваню, по щекам жав к губам микрофон, прокричал:

— Горишь! Прыгай!

— Нет… Мы еще повоюем… — послышался твердый голос летчика.

Самолет резко перешел в пике и скрылся из виду. Через несколько секунд за горизонтом раздался взрыв, потом еще несколько, и в небо взметнулись черные столбы дыма.

Все замерли на мгновение, потом сняли пилотки и фуражки, отдавая дань бессмертному подвигу героев.

Их смерть Фадеев воспринял как еще одну трагедию войны. Ушли из жизни два летчика, страшно и героически ушли. Кто они? Узнают ли когда-нибудь люди их имена? Мать, жена, любимая получат лаконичное: «Не вернулся с боевого задания». За скупыми словами в пешке войны скроется их подвиг. Дойдет ли он до потомков? А сколько подобных подвигов совершают сейчас ежедневно, ежечасно наши бойцы!

— Были люди и нет их… У летчиков тоже, как видно, тяжелая служба, произнес стоявший рядом боец.

Фадеев не успел ответить.

— Полковник требует данные: где немцы? — скороговоркой спросил подбежавший капитан.

Анатолий быстро передал карту с пометками о месте сосредоточения и передвижения немцев, нанесенными по сообщению экипажа-разведчика всего несколько минут назад…

— Ясно, понял, сейчас доложу. А вы быстрее вперед! — бросил на ходу капитан и помчался к полковнику.

Подтянув резервы, немцы усилили нажим в полосе отхода нашей группировки, то и дело атакуя подразделения прикрытия. На небольшом участке боя оглушающе рвались снаряды и мины, раздавались пулеметные и автоматные очереди.

Отходящие войска двигались медленно. Дорога была в глубоких воронках, приходилось петлять то влево, то вправо. Подразделение, вместе с которым двигались летчики, добралось наконец-то до реки.

На переправе скопилось много военной техники, повозок, людей, ревели моторы, шумели бойцы. Командиры, пытаясь навести порядок, зычными голосами подавали команды.

Анатолий по привычке взглянул на небо и увидел «раму» — немецкий самолет-разведчик «Фокке-вульф-189». Прильнув к наушникам, он попытался связаться с кем-нибудь из находившихся в воздухе истребителей. Но в эфире никто не отзывался. Как и следовало ожидать, вскоре налетели «юнкерсы». Увидев над собой немецкие самолеты, люди заволновались. Сплошным потоком хлынули на переправу и те, кто добирался пешком, и те, кто ехал на машинах. А немцы круто разворачивались для бомбежки. Вот первый Ю-87 бросает бомбу недолет, второй — недолет, третий — перелет! Анатолий, стоя на подножке спецмашины, вновь и вновь пытался связаться с кем-то из советских летчиков, кричал в микрофон, но никого поблизости не было.

А «юнкерсы» делают новый заход. Один из них кладет бомбу точно в переправу, и в это время Фадеев услышал в наушниках взволнованный голос с такими родными русскими словами: «Заходи, заходи! Бей замыкающего!» Анатолий увидел, как появившиеся два ЛаГГ-3 преследуют последнюю пару Ю-87. В спешке атака не сразу получается, но все же после нескольких очередей советского истребителя на виду у оставшихся на переправе Ю-87 врезался в землю. Клуб черного дыма взметнулся высоко вверх.

— Ура! Сбили! — закричали вокруг.

Фадеев понимал: надо поторапливаться, ведь немцы идут буквально по пятам. Как бы поскорее оказаться в полку, самому сесть в самолет и драться с фашистами!

Саперы быстро восстановили переправу, но радоваться пришлось недолго. Только начали переправляться, снова появились «лаптежники».

— Лейтенант, быстрее, быстрее! — почти кричал Фадеев. Машина ускорила движение. Первый самолет пошел в атаку, когда радиостанция уже заканчивала переправу. Анатолий сначала смотрел из окошечка, потом открыл дверцу и снова встал на подножку, высматривая в небе свои самолеты, но их опять не было. А «юнкерсы» продолжали бросать бомбы. Перелет — повезло! Недолет!

В это время их машина выехала на берег и свернула влево.

— Лейтенант! Гони быстрее от переправы, а то накроют! — крикнул Фадеев, глядя на пикирующий прямо на них немецкий бомбардировщик.

Анатолий как будто предчувствовал — едва они с Гончаровым успели отбежать метров пятьдесят от остановившейся машины, началось столпотворение. Бомбы сыпались одна за другой, земля летела в разные стороны. Рядом с ними оказалась глубокая воронка. Едва они нырнули в нее, как в это же мгновение раздался огромной силы взрыв, и на них комьями посыпалась земля…

Наступила глухая тишина. Фадеев ощупал себя — вроде бы цел. Ваня что-то говорит ему, но Анатолий не слышит. Осмотрелся кругом — летят самолеты, рвутся бомбы, вздымаются к небу пласты земли, но все это почему-то беззвучно. Ваня смотрит на него удивленным взглядом и тоже молчит. Неужели оглохли?

«Юнкерсы» сделали еще один заход, искромсали переправу и ушли.

Проводив их взглядом, летчики пошли к тому месту, где оставили машину. Они увидели груду металла и изуродованное тело юного лейтенанта. Подбежал полковник. Энергично жестикулируя, он что-то говорил сержантам, но, убедившись в бесплодности попыток услышать от них хоть слово, достал из кармана блокнот, вырвал листок бумаги и написал: «Вы контужены. Ищите медсанбат».

Сержанты сошли с дороги, идущей от переправы, и, оглядываясь то и дело по сторонам, чтобы не оказаться под машинами, сигналов которых они не слышали, пошли искать медсанбат.

Только под вечер они наткнулись на какой-то лазарет, Дальше события развивались независимо от их воли, поскольку слышать они не могли. Да их ни о чем и не расспрашивали, не до них было. Кругом лежали тяжело раненные бойцы и командиры. Летчикам написали направление, посадили на машину и отправили в госпиталь. Там их осмотрели, для чего-то измерили температуру, а потом так же чуть не под руки, чтобы не попали под колеса, посадили на повозку и направили к санитарному поезду.

Госпиталь на колесах, набитый до отказа ранеными, ночью двинулся в путь. Куда шел поезд — друзья не ведали. После нескольких суток пути они добрались до Миллерова, где поезд почему-то задержался.

Как-то утром Анатолий проснулся неожиданно рано, соседи по купе еще спали. Он слышал их дыхание, потом за окном раздалось воробьиное чириканье. «Какое счастье, что мы живы, — подумал Анатолий и улыбнулся во весь рот сам себе, светлому летнему дню и спящим товарищам. — Какое счастье! — повторил он. — Я снова слышу. Значит, есть оно на свете — солдатское счастье!»

Фадеев вспомнил Дон. Ростовские плавни. Там тоже было счастье!

Тихо вошла медсестра. Жестикулируя и делая выразительные гримасы, она пыталась узнать, как спали летчики. Анатолий, улыбнувшись, тихо, но четко произнес:

— Благодарю, сестричка, отлично!

Та от неожиданности вскрикнула, потом на радостях обняла Анатолия.

— А как Ваня? — спросила она.

За время лечения сестры успели привыкнуть к летчикам, относились к ним с большой заботой, называли просто по имени.

— Не знаю, — пожав плечами, ответил Фадеев, — вот проснется, посмотрим.

— Толя, сколько Гончарову лет? — спросила медсестра.

— Двадцать, — ответил Фадеев.

— Голова-то у него поседела…

— Да. Немного есть.

Сестра улыбнулась милой улыбкой, в которой были и сочувствие больному, и надежда на его скорое выздоровление, и многое другое, что так необходимо раненому воину. «Как знать, — думал Анатолий, улыбаясь в ответ, — что больше помогает избавиться от недуга — лекарства или заботливые руки и добрые сердца вот таких сестричек?»

Однажды ночью на станцию налетели фашистские самолеты. Началась бомбежка. Летчики выскочили из вагона и, нырнув под него, залегли между рельсами, зная, что не каждая бомба попадает в вагон. Рассчитали правильно, однако бомба разорвалась очень близко от Анатолия. От грохота зашумело в голове. Он снова стал хуже слышать, зато Ваня закричал: «Ура! Командир, я слышу!» Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Утром, представ перед врачами, летчики чуть ли не на коленях упрашивали отпустить их из госпиталя в часть. Врачи долго упорствовали, говорили, что курс лечения нужно довести до конца, но в конце концов сдались и выписали их, взяв слово продолжить лечение по месту службы.

Попрощавшись с врачами и сестрами, летчики зашли к начальнику санитарного поезда.

— Надо бы вам еще полечиться, — сказал он, — но боюсь новых бомбежек. Из двух зол выбираю меньшее…

Летчики не обратили внимания на последнюю фразу врача. Вспомнили о ней лишь несколько месяцев спустя, когда случайно узнали о том, что санитарный поезд фашисты разбомбили в следующую же после ухода сержантов ночь. Погибло много раненых и медицинского персонала, погиб начальник госпиталя, спасший им жизнь. Вспомнил Анатолий и медсестру с милой улыбкой. Так не хотелось верить, что и ее нет в живых!

10

После длительного поиска группа красноармейцев во главе с капитаном вышла к месту падения По-2. Бойцы тихо переговаривались:

— Искорежен так, что почти ничего не осталось. Одно крыло на одном дереве, остатки другого — на втором, на земле сплошное месиво…

— Осторожно, братва, кажется, человек лежит, — сказал вдруг один из красноармейцев.

Капитан потрогал тело летчика — он был мертв.

— Тут еще что-то есть, — сказал красноармеец, продолжая разбирать обломки По-2. — Братцы, человек! — дрожащим голосом закричал он. — С двумя «шпалами»!

— Батальонный комиссар… — тихо произнес, склонившись над трупом, капитан.

Красноармейцы сделали подобие носилок и пошли в обратный путь, двигаясь осторожно, медленно.

Вышли на небольшой пригорок, остановились. Капитан осмотрел местность.

— Будем хоронить здесь. Просмотрел документы.

— Комиссару только тридцать исполнилось, — сказал он, взглянув на партийный билет, — а старший лейтенант и того моложе.

На пригорке остался невысокий холмик, на нем — подобие пирамидки. Один из бойцов химическим карандашом вывел на ней фамилии погибших.

Вечером капитан доложил генералу Фалалееву о выполнении задания и месте захоронения. Командующий внимательно просмотрел документы летчиков и произнес, ни к кому не обращаясь:

— Значит, вместе с Крючковым летел и комиссар полка Давыдова. Что же сталось с полком? Летчики, вероятно, перелетели, а где же технический состав и тыловая часть?

Ответить было некому. Фалалеев тяжело вздохнул, спрятал документы в планшет и направился к ожидавшей его машине.

Глава XII

1

Харьковское сражение для войск Юго-Западного фронта закончилось неудачно. Причины этого выясняли те, кому следовало, а соединения и части, потрепанные в боях, отводились в резерв или на пополнение.

Полк Давыдова такой возможности не имел. Он пополнялся самолетами в ходе боевых действий. За минувший месяц летчики сменили несколько аэродромов, маневрируя и по фронту, и в глубину.

Давыдов тяжело переживал сложившуюся обстановку. Полученная ям телеграмма от генерал-майора авиации Фалалеева с сообщением о гибели комиссара больно ранила сердце командира.

Привык Давыдов к комиссару. Не одну бессонную ночь они провели вместе, когда получили в командование полк. Было это в первый день войны. Комиссар стал для него и товарищем по работе, и другом. Да что и говорить, хороший летчик, принципиальный политработник, надежный человек — в сложных условиях войны командир не мог не ощутить особой цены этих качеств.

Командир полка несколько дней не знал, посылать ли официальное извещение семье комиссара или направить личное письмо, подготовить жену, детей, но времени на письмо все никак не мог выкроить. Вот и сейчас дежурный доложил, что его вызывает комдив.

Базирование полка на одном аэродроме со штабом дивизии во многом облегчало работу Давыдова, но порой и здорово осложняло. За неудачи в боях, а их случалось немало, комдив спрашивал строго. По телефону стерпеть упреки легче, даже можно сделать попытку оправдаться. Но когда разговор идет с глазу на глаз, прибегать к уловкам тяжело, впору хоть провалиться на месте.

Командир полка по дороге заглянул в свой импровизированный штаб, возглавляемый штурманом, захватил последние данные о ходе боевых действий, состоянии полка и, сев на полуторку, направился к комдиву.

Командир истребительной авиационной дивизии полковник Борис Петрович Семенов был Героем Советского Союза. Участник боев в Испании и на реке Халхин-Гол, он уже около года воевал с фашистами в составе войск Юго-Западного направления. Человек опытный, знающий военное дело по-настоящему, он был смел и решителен, никогда не падал духом, и если бывал озабочен, как сейчас, а это видно по его лицу и можно догадаться по репликам, которыми он обменивается с комиссаром дивизии, значит, дела плохи, решил Давыдов.

— Товарищи, мы оторвали вас от боевой работы, чтобы обсудить сложившуюся обстановку, возможные действия гитлеровских войск и поставить задачу на последующие дни, — начал разговор Семенов. — На сегодня, двадцать седьмое июня сорок второго года, линия фронта проходит вот здесь, — комдив подошел к разложенной на столе пятикилометровой карте. — Как видите, от Купянска линия фронта идет на юг, потом по левому берегу Северского Донца до Лисичанска, далее на Красный Луч и упирается западнее Ростова в Таганрогский лиман. По данным разведки, немецкие войска группы «Юг» закончили подготовку к наступлению. Вражеская авиация, — продолжал комдив, — за последние два дня — снизила активность. Это тоже существенное доказательство.

Итак, — сказал он в заключение, — враг может перейти в наступление в ближайшие дни. Вы знаете, что авиации у нас мало, у пехотинцев и танкистов тоже ряды поредели. Бои будут тяжелые, изнурительные. Может быть, придется отойти, но главное — держите людей в состоянии собранности. Говорите им правду, какой бы горькой она ни была, но, говоря правду, вселяйте уверенность в том, что мы все равно разобьем гитлеровскую армию! Для этого нужно, чтобы каждый воин возненавидел фашиста всем сердцем и делал все, чтобы остановить врага. Мужества нашим летчикам не занимать, а умения пока кое-кому не хватает, да и управлять людьми как следует мы тоже еще не научились. Авиацию используем, как бог на душу положит. Да, правильная есть пословица, что опыт приходит не сразу, но война не ждет. Людей теряем много. Очень важно, чтобы каждый командир полка быстрее набирался опыта руководства подразделениями в ходе ведения воздушных боев. Бои надо вести эффективно, наступательно…

После совещания у комдива Давыдов вместе с другими командирами подошел к начальнику штаба дивизии, нанес последнюю обстановку на свою карту, решил возникшие вопросы и, не задерживаясь, направился в полк. По дороге он прокручивал в уме совещание у Семенова. Командир дивизии назвал ориентировочно количество немецких дивизий, но о своих сказал лишь то, что «ряды поредели». Значит, нас мало, заключил Давыдов. Да и откуда быть, рассуждал он про себя. Сколько наших осталось в окружении! А враг, сосредоточивший войска, зря стоять в готовности не будет. Значит, смертельная схватка с ним может начаться в любой день, в любой час.

С этими мыслями он и прибыл в полк. Штурман полка, получив из штаба дивизии сигнал о выезде командира, своевременно построил летно-технический состав для встречи Давыдова.

Давыдов молча прошел вдоль строя. Остановившись, подумал недолго и сказал:

— Товарищи! Опасность велика! Силы немец на нашем фронте сосредоточил немалые. Придется вести воздушные бои с превосходящим противником. Что мы можем противопоставить фашистам? — спросил Давыдов и сам же ответил: Постоянную готовность к бою, мастерство, коллективизм, высокое напряжение в боевой работе. Шесть-восемь боевых вылетов в день должно стать нормой. Помните уроки прошлого! Чтобы немцы нас не застали врасплох, готовность номер один занять в три часа утра. Взлет по команде. Сигналы прежние. Штурману полка организовать надежное наблюдение за воздухом…

2

Утро двадцать восьмого июня началось ударами немецкой авиации и артиллерии по войскам Юго-Западного фронта. А потом пошли пехота и танки.

Полк Давыдова, получивший сигнал о вылете фашистской авиации, на рассвете стартовал с аэродрома и пошел на запад, навстречу немецким бомбардировщикам. Фашисты настолько были уверены во внезапности своего налета, что даже не выделили «мессеров» для прикрытия своих бомбардировщиков, ограничившись лишь высылкой их для блокирования аэродромов советских истребителей. Но ошибки первых дней войны многими нашими командирами уже были учтены, и почти вся истребительная авиация фронта благополучно взлетела до выхода на ее аэродромы немецких истребителей.

Давыдов вел шестерку ЛаГГов и тройку «ишачков». На фоне земли самолеты противника не были видны, но он чувствовал, что фашисты должны быть где-то близко. Стоило немного снизиться, он тут же увидел две девятки Ю-88. Он помахал ведомым крыльями — «внимание» и передал по радио: «Слева „бомберы“, за мной!»

Завязался воздушный бой. ЛаГГи и «ишачки» набросились на бомбардировщиков и с первой же атаки подожгли два «юнкерса». Успех воодушевил атакующих, а отсутствие немецких истребителей способствовало свободе маневра. Давыдовцы разогнали фашистские бомбардировщики, предотвратив тем самым удары, мог быть, по своему же аэродрому.

Через несколько минут появилась еще девятка «юнкерсов», теперь уже в сопровождении истребителей. Давыдов снова повел группу на врага. «Мессершмитты» пытались помешать нашим самолетам, но не тут-то было. Окрыленные первым успехом, советские истребители дерзко атаковали, умело увертываясь от нападения «мессершмиттов». Два горящих самолета — Ю-87 и Ме-109, рассыпаясь на куски, понеслись к земле. Два других «юнкерса», окутанные густым черным дымом, медленно развернулись и стали уходить на запад. Остальные бомбардировщики беспорядочно бросили бомбы и тоже повернули восвояси… «Мессеры» последовали за ними.

Итак, первый вылет прошел удачно. Четыре вражеских самолета сбито, два повреждены, потерь нет. К сожалению, последующие вылеты были менее успешными, тем не менее летчики хорошо справлялись с боевыми задачами, отделываясь пока лишь пробоинами в самолетах.

В последующие дни обстановка осложнилась, фашистские группировки прорвали нашу оборону и устремились вперед. Полк Давыдова снова перебазировался на другой аэродром, через день — на третий.

В течение двух декад июля, маневрируя по фронту и удаляясь все дальше на восток, полк оказался в шестидесяти километрах северо-западнее Калача. Несмотря на пополнение, у Давыдова оставалось только восемь самолетов и девять летчиков. О техническом составе полка и других летчиках не было ни слуху ни духу.

3

Более трех недель на попутных машинах, повозках и пешком Фадеев и Гончаров добирались до своего полка. Анатолий, как и в прошлый раз, едва ступил на аэродром, как радость возвращения затмила все тяжелые переживания предшествовавших дней. Ноги сами несли его к стоянкам самолетов.

Первым друзей заметил Базаров.

— Кого я вижу!

Анатолий не успел ответить Базарову, как оказался в объятиях Богданова. Комэск обнял сразу обоих сержантов и не отпускал до тех пор, пока вокруг не собралась целая толпа.

Фадеев коротко отвечал на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, всматривался в лица друзей, но не увидел среди них ни Овечкина, ни комиссара, и сразу грустно стало у него на душе — видно, неспроста комэск держит их так долго в объятиях, что-то случилось.

Вскоре подошел и Давыдов.

— Нашего полку прибыло! — обрадованно протянул он руки, здороваясь.

Богданов посторонился. Командир полка, так же как я комэск, крепко обнял обоих, а потом, легонько отстранив, спросил:

— Откуда вы? — Товарищ майор, мы были в окружении, вместе с войсками переправились через Северский Донец. На переправе нас контузило, лечились в госпитале и потом долго искали вас, — кратко доложил Фадеев.

— Как чувствуете себя сейчас?

— Нормально, — ответил Фадеев.

— Получайте новое обмундирование и готовьтесь рассказывать подробно о своих злоключениях. Думаю, что всем о них узнать будет не только интересно, но и полезно.

— Пойдемте в эскадрилью, — пригласил комэск, как только отошел командир полка.

— Где наши остальные, товарищ капитан? — с беспокойством спросил Анатолий.

— Летчики на задании, а техсостав — там, — Богданов показал рукой на запад.

— А Овечкин? — тихо спросил Фадеев.

— Жив-здоров. Он молодчина, — сказал Богданов.

— Значит, порядок, — обрадовался доселе молчавший Ваня. — Значит, мы еще повоюем!

Фадеев и Гончаров, возбужденные и радостные, продолжали рассказывать о своих бедах. Не успели они закончить повествование, как над аэродромом появилась тройка ЛаГГов во главе с замкомэском.

Летчики произвели посадку, быстро зарулили. Анатолий и Ваня не выдержали и, обогнав комэска, бросились обнимать боевых друзей.

Богданов смотрел на своих питомцев, и сердце его наполнялось радостью какие славные ребята! Как они любят и ценят друг друга! Вот она — дружба фронтовая!

Новый старшина полка, человек очень запасливый и расторопный, выдал Фадееву и Гончарову летное обмундирование и комбинезоны со шлемофонами. Друзья опять стали выглядеть настоящими боевыми летчиками, какими их привыкли видеть однополчане. Вечером в полку состоялся деловой разговор.

Фадеев и Гончаров вновь подробно рассказали о своих мытарствах в окружении и по дорогам отступления, обо всем, что видели и что довелось пережить лично.

Утром их вызвал к себе врач, начались обследования, которые закончились отстранением от полетов — сказалось не законченное в госпитале лечение.

4

Фашистская Германия, воспользовавшись отсутствием второго фронта в Европе, сосредоточила все свои резервы на южном крыле советско-германского фронта и летом сорок второго года продолжила наступление в направлении к Волге и Главному Кавказскому хребту. Советским войскам снова пришлось отступать.

Очень трудно наступать. Очень трудно подниматься в атаку пехотинцам, когда свинцовый шквал вдавливает в землю. Очень трудно летчикам атаковать цель, когда снаряды зенитных пушек врага преграждают путь самолету. И все же во сто крат тяжелее отступать. Страшнее автоматных и пулеметных очередей было для советских бойцов и командиров видеть боль и страдание в глазах женщин, ужас на лицах детей. Войска уходили на восток, они же оставались под пятой фашистских оккупантов. Бойцов и командиров никто не упрекал, советские люди хорошо понимали, какую титаническую битву с гитлеровцами ведет Красная Армия. Они верили, придет время, и наши полки повернут на запад. Волновал лишь один вопрос: «Когда же?»

В середине июля фашистские войска вышли к большой излучине Дона, создав угрозу прорыва к Волге и на Кавказ. Вновь на фронте сложилась чрезвычайно тяжелая обстановка. Предстояла величайшая в истории битва за Сталинград.

На Сталинградском направлении действовала немецкая группа армий «Б» в составе 6-й армии и 4-й танковой армии при поддержке основных сил 4-го воздушного флота и 8-го авиационного корпуса.

Наш Юго-Западный фронт Ставкой Верховного Главнокомандования был преобразован в Сталинградский. Его поддерживала 8-я воздушная армия под командованием генерал-майора авиации Хрюкина. В состав этой армии и полк Давыдова.

Противни, сосредоточив превосходящие силы, устремился к Дону севернее и южнее города Калача. Положение передовых отрядов 62-й и 64-й армий резко ухудшилось, они начали отход на основной рубеж обороны.

Давыдов, получив тревожные данные, построил летный состав, намереваясь поставить перед ним задачу, но в это время все увидели, что к аэродрому подошла колонна немецких автомашин.

— Кто это? Откуда? — с тревогой в голосе спросил Давыдов. Его рука невольно потянулась к кобуре. Летчики последовали примеру командира, выхватили пистолеты и, пригибаясь, развернутым веером бросились к машинам. Техники и механики защелкали затворами карабинов…

5

«Уже год сравнялся, как идет война, а я все учусь. Когда же на задание? Так и война кончится, а я ничего не успею сделать, — подумала Нина, отводя взгляд от книги, над которой сидела все утро. — Где-то Анатолий, где папа, Вика, Шура… Все при деле, а я книжки читаю…»

В дверь постучали, и в комнату вошел Лавров.

— Неутомимая труженица продолжает познавать науки?

Нина встала и ответила:

— Только труд, видимо, и поможет мне, бесталанной.

— Я тебе уже говорил о твоих способностях, они незаурядны, и ты это знаешь, но самый большой твой талант, — продолжил Лавров, — это умение трудиться. Однако я прервал твои занятия не для того, чтобы сказать тебе об этом. Подошло время от общей подготовки перейти к индивидуальной.

— Что вы имеете в виду? — оживилась Нина.

— Давай присядем перед длинным разговором. — Лавров подвинул стул, сел напротив Нины и начал в раздумье: — До сегодняшнего дня ты изучала предметы, которые необходимо знать каждому разведчику, независимо от того, в каком амплуа он будет работать. Не секрет, конечно, что мы присматривались к тебе, изучали твои возможности. Пора определить более конкретно объект, интересующий нашу разведку, познакомиться с местом предстоящей работы и обсудить легенду.

Внимательно слушая Лаврова, Нина хотела ответить ему, что уже не раз задумывалась над этим, представляла себя в разных ролях… Но Лавров продолжал:

— Кем ты явишься в тыл врага, определится в самое ближайшее время. Разработка легенды в мои функции не входит. Сейчас подойдет майор Варламов, и с ним ты приступишь к очередному этапу подготовки.

— А вы что — уезжаете? — с беспокойством спросила Нина. — Нет, ответил Лавров, — общая подготовка остается в моем ведении. Тебе еще придется сдавать экзамены, вообще мы будем продолжать кое-какие занятия. А вот и майор Варламов.

Умные глаза и манеры Варламова сразу же располагали к себе. Лавров, попрощавшись, вышел, а майор, словно он был знаком с Ниной много лет, сказал:

— Нина, мне поручено ввести тебя в ту роль, которую тебе придется играть. — Майор ненадолго задумался, потом продолжил: — Придется играть, наверное, довольно продолжительное время. Задание тебе будет дано очень ответственное. Командование надеется, что ты отнесешься к нему со всей серьезностью.

— Я поняла вас, — ровным голосом ответила Нина.

Майор достал из портфеля и положил на стол черную кожаную папку. Раскрыв ее, сказал:

— Отныне ты — Марта Фогель, немка по рождению, бывшая студентка Киевского университета. Твоя мать умерла пять лет назад. Отец за шпионаж в пользу гитлеровской Германии находится в заключении, в Сибири. Между прочим, — добавил майор, — отец действительно находится в заключении. Марта тоже. Итак, с этого вот момента начинай привыкать к своему новому имени: Марта Фогель.

— Товарищ майор, можно мне посмотреть документы? — спросила Нина.

— Обязательно, — ответил майор. — Очень внимательно все посмотри, вчитайся в каждую строчку и как можно больше постарайся запомнить. А я выйду ненадолго.

Нина углубилась в изучение содержимого черной папки. Когда она дошла до паспорта и студенческого билета Марты Фогель, поразилась, откуда на документах Марты могли появиться ее, Нинины фотографии? Потом поняла, что это просто удивительное сходство, редчайшая игра природы!

— Ну, как дела? — спросил, возвратившись, майор.

Нина повернула голову в его сторону и, улыбнувшись, сказала:

— Вы знаете, товарищ майор, мне стало как-то спокойнее от того, что мы так похожи!

— Ну и прекрасно, Марта Фогель! — воскликнул майор, забирая черную папку. — Начинай вживаться в свою новую биографию. Завтра ты снова будешь изучать эти документы и обязательно обнаружишь что-то новое, на что сегодня не обратила внимания. А в свободное время подумай, помечтай, как, чем жила эта немецкая фройляйн. Представь себя на ее месте.

Переполненная новыми, волнующими ее мыслями, Нина потянулась к уединению, сосредоточенности. После ужина она долго гуляла по школьному двору, вдыхая свежий летний воздух, рано легла спать, закрыла глаза и мысленно начала выстраивать жизнь Марты Фогель с того момента, как она… поступила в университет. Нет, еще раньше — как она пошла в школу.

На следующий день Варламов пришел к Нине сразу после завтрака. Поздоровавшись, приступил к делу:

— Выкладывай, Марта, что ты придумала за ночь?

Нина сказала, что выкладывать, собственно, пока нечего, но несколько вопросов у нее уже есть.

Майор внимательно выслушал ее и похвалил:

— Для начала неплохо. Ты заметила некоторые действительно слабые места нашей легенды. Ведь кому-то может прийти в голову желание уточнить у «дочери», где похоронена ее мать, как выглядит село, в котором она жила в детстве. Хорошо, что отец Марты — фотограф, и к нам попало несколько снимков панорамы села. Да, к этому мы еще вернемся. А теперь послушай дополнения к твоей легенде.

Майор подробно изложил Нине некоторые детали «ее» биографии. Потом сказал, где и под чьим руководством ей доведется работать. Пристально взглянув на Нину, он вдруг спросил:

— Не утомил я тебя, Марта?

— Нет, — ответила Нина машинально, не задержавшись ни на секунду, словно имя «Марта» принадлежало ей всегда.

— Тогда слушай дальше, — мягко улыбнувшись, продолжал майор.

Еще около часа он рассказывал об учреждениях, где Нина-Марта должна бывать, с кем встречаться, о явках, паролях.

— Что делала Марта в Киеве после захвата его немцами — это тоже слабое место в нашей легенде, — сказал майор. — Может возникнуть законный вопрос: почему юная почитательница фюрера более года не давала знать о себе?

Нина задумалась, действительно, почему?

А майор сказал неожиданно: — На этом мы сегодня наши занятия закончим. Даю тебе два дня на размышления обо всем, что ты узнала. Да, к слову, ты думаешь все еще по-русски?.. Пора переходить на немецкий.

— Ясно, товарищ майор, — ответила Нина. — Буду думать по-немецки…

6

— Ну, Русанов, напугал ты нас! Сейчас такое творится, что не знаешь, где свои, где фашисты… Но вы здорово нас подкузьмили! — говорил Давыдов, крепко обнимая своего начальника штаба. — Наконец-то полк в сборе! Как я рад вашему возвращению, Павел Васильевич! Жаль, комиссар не дожил до этого момента.

— Ах, какое горе, — покачал головой Русанов. Он и Давыдов надолго замолкли, словно мысленно еще раз прощались с товарищем. А вокруг продолжался гомон, слышались возгласы:

— Не узнаете, товарищ командир? Да это же я, ваш механик!

— А я-то думал — пленный фриц!

— Как вы отыскали нас? Где так долго путешествовали? — сыпались вопросы.

Начальник штаба полка, докладывая Давыдову, отметил:

— Товарищ майор, только благодаря помощи командира артдивизиона мы добрались сегодня сюда.

И тут Анатолий увидел Алексея Высочина, бросился к нему, крепко обнял.

Русанов тем временем продолжал докладывать:

— Капитан Высочин очень хорошо все организовал. Мы шли вслед за прорывающими оборону войсками, случалось, и сами участвовали в бою. Вот тогда-то и потеряли двадцать три человека. Семерых раненых отправили в госпиталь, остальные погибли, — Русанов снял пилотку, опустил голову, все последовали его примеру.

— Почему сразу после переправы не прибыли в полк? — уточнил после минутного молчания Давыдов.

— Нас направили на пополнение стрелковой дивизии. Ну а когда немцы прорвались, дивизия стала отходить. Средств передвижения у нас не было, пешком мы прошли до Старобельска. Двигались параллельно дорогам шли медленно. Потом организовали засаду. Напали на немецкую колонну, захватили несколько автомашин. Тех, кто хоть немного мог говорить по-немецки, переодели в немецкую форму, посадили в кабину или на последние ряды в кузовах машин. Так и пробирались меж немецких колонн почти до станицы Морозовской.

— Спасибо, старый знакомый, за выручку, — сказал Давыдов, обращаясь к Высочину. — Вы многим жизни спасли и меня избавили от великой душевной боли. Теперь, когда полк в сборе, совсем другое дело, — сказал Давыдов.

— Что вы, товарищ майор! Мне неловко от такой похвалы, — смутился Высочин.

— А сейчас перекусите и немного отдохните. Но учтите, обстановка снова накаляется. Возможно, нам придется и отсюда перебазироваться. Еще раз спасибо, капитан, за помощь. — И, сменив тон Давыдов продолжил по-деловому: — Мы сейчас слетаем на разведку, уточним, где немцы… Капитан Кутейников, парой на разведку! Тщательно посмотрите вот эти дороги, показал карандашом на карте Давыдов.

Через несколько минут пара ЛаГГов поднялась в небо.

Анатолий, улучив момент, спросил Высочина:

— Алексей, а Еремеич жив?

— Конечно. Пощипало его немножко, но бравый старшина, как всегда, на высоте! — улыбнувшись, ответил Высочин.

Анатолий пошел разыскивать Еремеича и увидев, окликнул: — Товарищ старшина!

— А, старый друг! — Еремеич засиял от радости. Анатолий слишком доверчиво бросился в его объятия и опять чуть не поплатился своими ребрами. Старшина, несмотря на больную руку, так обнял Анатолия, что у того не только ребра захрустели, но и голова закружилась. «Выходит, прав доктор — рано мне в воздух», — подумал при этом Анатолий.

— Еремеич, как это вы поддались фашистам? — спросил смеясь Фадеев.

— В рукопашной я им показал, на что Русь-матушка способна… А вот осколок от мины царапнул…

Красноармейцы, стоявшие рядом, загоготали и один за другим стали вспоминать эпизоды, когда Еремеич крушил немцев так, что от них только пух и перья летели.

— А это ничто, до свадьбы заживет, — показывая больную руку, проговорил Еремеич.

Интересный для всех разговор прервала спешно приземлившаяся пара разведчиков.

— Товарищ майор, километрах в десяти немцы! — подбежав, доложил Кутейников.

— Тревога! Руководящий состав ко мне! — зычно подал команду Давыдов и, не мешкая, поставил задачу: срочно перебазировать полк на площадку юго-восточнее Калача; начальнику штаба после взлета полка всем составом с тылами покинуть аэродром и форсированным маршем двигаться к месту нового расположения части.

Вопросов не последовало. Всем было ясно: аэродром нужно Покидать немедленно.

Отдав распоряжения, Давыдов направился к своему самолету, обозревая придонские степи и с сожалением думая о том, что слишком часто приходится менять аэродромы и, что особенно обидно, движение это идет не на запад, а на восток.

Богданов подошел к Давыдову:

— Товарищ командир, разрешите второй эскадрилье отштурмовать немцев?

— Мысль дельная, разрешаю.

Богданов четверкой стартовал вслед за группой Давыдова. На первом же развороте увидел немцев. Они были уже в пяти километрах от аэродрома небольшая колонна, состоявшая из танков и автомашин.

Накопленный за время прошедших боев опыт помогал Богданову определять уязвимые места машин, бронетранспортеров, танков и успешно штурмовать врага. Иной летчик полбоекомплекта истратит, а толку нет. Богданов же с первой атаки мог поджечь машину. Вот и сейчас, зная, что зенитного прикрытия у немцев нет, он скомандовал ведомым:

— В колонну по одному, штурмовать танки, бить по двигателям! — и вошел в пике первым.

Шедший впереди танк после атаки Богданова загорелся. Комэск взмыл вверх и пошел на второй заход. Кто-то из ведомых поджег грузовик. Колонна остановилась. Немцы как горох посыпались из машин и, плотно прижимаясь к земле, поползли в разные стороны.

Четверка сделала второй заход, подожгла еще две машины.

Один из танков развернулся поперек дороги и начал крутить башней, пугая летчиков. «Нас не испугаешь, мы знаем, что ты сейчас беззащитен и вращаешь башней от страха», — мысленно сказал ему Богданов, крепко сжав штурвал ЛаГГа. На третьем заходе Богданов поджег и этот танк.

Четверка сделала четыре захода — два танка и шесть вражеских машин пылало на дороге…

7

Русанов быстро собрал наземный состав и снова двинулся с ним в нелегкий поход. Какой уж раз колесят они по дорогам войны! Вот и до Волги добрались. Не пора ли остановиться?

Фадеев и Гончаров устроились вместе с артиллеристами. Анатолия тянуло к Высочину. Были в нем и смелость, и сдержанность, и какая-то особая лиричность характера, напоминающая Анатолию такие далекие и счастливые предвоенные дни.

На новом аэродроме Алексею удалось узнать, где имеют находится на переформировании его дивизия. Он посадил остатки своего артдивизиона на две машины, тепло попрощался с авиаторами и отправился в назначенный пункт.

Фадеев долго следил за удаляющимися машинами и снова думал: опять он провожает Алексея, увидятся ли они еще?

Из раздумий Фадеева вывел голос Глеба:

— Наконец-то я нашел тебя, ну, молодчина! Толя, новость есть: Сергей нашелся!

— Жив Сережка?! Неужели? Вот радость-то, вот здорово! — запрыгал Анатолий. Ему, правда, стало немного обидно, почему Сергей ни разу не написал ему, Фадееву. Но долго раздумывать над этим Анатолий не мог. Волновало другое, самое главное — страшно хотелось в небо.

Распрощавшись с Конечным, Анатолий позвал Гончарова. Они направились в санчасть, где предстали перед врачом.

— Вот координаты госпиталя, — сказал им капитан медицинской службы. Там проверят все получше. А если понадобится, подлечат.

— Спасибо. А как нам туда добраться? — спросил Гончаров.

— Об этом подумайте сами, вы летчики, и карты при вас, — ответил полковой врач.

Анатолий и Ваня посмотрели на карту, определили маршрут и, доложив Богданову, пошли к видневшемуся неподалеку большаку, где то и дело проезжали автомашины и повозки.

В госпитале их продержали несколько дней. Давали микстуры, порошки, таблетки. Фадеев никогда в жизни не принимал лекарств и сначала взбунтовался. Но, поняв что врачей не переспоришь, для виду согласился, но лекарств не пил. Ваня последовал его примеру. Они отоспались, и, видно, спокойный отдых помог летчикам избавиться от последствий контузии. Вскоре их выписали для прохождения дальнейшей службы.

…Скоро год, как они на фронте. Война стала привычной работой, опасность — спутником существования. Она разлита всюду — в воздухе, на земле… О конце войны они еще ни разу не думали, обстановка сейчас такая.

Фашисты подошли почти вплотную к Волге. «Скоро, наверное, и до Пятигорска доберутся, — с тревогой подумал Анатолий. — А там, в Пятигорске, родители…»

Слушая напутственные слова главного врача, оба думали уже о другом где сейчас их полк, на каком аэродроме? У кого бы спросить?

Вспомнив о школе, сержанты, решили попытать счастья там.

8

На школьном аэродроме у них несколько раз проверили документы и направили к дежурному по штабу соединения, который также проверил документы и заявил:

— Полк к исходу дня перелетит за Волгу, на полевой аэродром. Не мешкая, двигайтесь на Волгу, да не попадитесь на глаза заградителям, а то они вас быстро в пехотинцев переделают, — посоветовал дежурный.

— Есть! Спасибо, товарищ майор, — обрадованно ответили друзья.

Дежурный взял трубку, кому-то позвонил и, обращаясь к летчикам, сказал:

— Сейчас в город идет машина. Она вас подбросит к Волге.

Наспех поблагодарив дежурного, друзья вышли из здания. Спустя несколько минут подъехала полуторка, расписанная во все цвета радуги. Лихой шофер выскочил из машины и с важным видом, не отдавая честь, прошел мимо летчиков, смерив их презрительным взглядом. Война упростила взаимоотношения среди военнослужащих, но Анатолий, впитавший уважение к старшим, как говорится, с молоком матери, был воспитан на примере своего отца — человека независимого, смелого, во скромного и уважительного.

Ему не понравилось поведение шофера, но он спасовал перед развязным бахвалом, лишь гневно посмотрел ему в спину, когда тот проходил в штаб. И сейчас Фадеев стоял и злился на себя.

Шофер вскоре вышел из помещения, взглянул на Анатолия и спросил:

— Это вы, что ли, летчики?

— Да, мы, — сквозь зубы процедил Фадеев.

— Садитесь, поехали, — сказал пренебрежительно шофер. Анатолий еще больше разозлился, но вместо того чтобы отчитать шофера, резко бросил Ване: — Гончаров, садись в машину!

— Есть, товарищ командир! — лихо ответил Ваня.

Шофер удивленно посмотрел на Гончарова, потом на Фадеева, на мгновение задержался взглядом на его ордене и совсем с другой интонацией сказал:

— Садитесь, пожалуйста, товарищ сержант.

Шофер быстро закрыл за собой дверцу кабины, мгновенно запустил мотор и двинулся в путь, энергично набирая скорость.

— Вы с фронта, товарищ командир? — завел он разговор.

— Да, — нехотя ответил Анатолий.

— Давно получили орден?

— Нет, — ответил Фадеев.

Однако шофера это не смутило. Он продолжал задавать вопрос за вопросом и постепенно расположил к себе своего сердитого пассажира. Полуторка неслась по разбитым улицам Сталинграда. Шофер ловко маневрировал, избегая воронок, и быстро доставил летчиков к берегу Волги. Остановил машину, выскочил и тут же открыл дверцу Фадееву.

— Пожалуйста, товарищ командир, приехали. Анатолий сдержанно поблагодарил его:

— Спасибо.

Фадеев засмотрелся на Волгу, восхищаясь ее мощью. Красавица-река, преодолевая преграды на своем пути, стремительно несла воды в Каспий. По реке плыли остатки разбитых судов, то там, то здесь на водной глади мелькали жирные пятна нефти.

Анатолий оглянулся на Ваню, кивнул ему подбадривающе, и они пошли вдоль берега в указанном шофером направлении. Прошли примерно километра два — ни катеров, ни паромов не было видно. На противоположной стороне тоже ничего не просматривалось.

— Товарищ командир, куда же все подевалось? Почему нет никаких судов?

— Не знаю. Хотя вон стоит какое-то судно, пойдем к нему, — предложил Фадеев. Они сделали всего несколько шагов, как услышали знакомые звуки и увидели пару «мессеров», идущих на бреющем полете.

— Вот и ответ на твой вопрос, Ваня, — сказал Фадеев. Немецкие самолеты пролетели невдалеке, взмыли вверх, и в это время с правого берега по «мессерам» открыли огонь из пушек и пулеметов. Однако фашисты, пренебрегая огнем зениток, продолжали осматривать реку.

Покружившись минут десять, они пошли вдоль реки вверх. Друзья в это время подошли к барже ближе и увидели, что рядом с ней стоит нефтеналивное судно.

— Здорово замаскировано! Издалека совсем не было видно! — восхитился Ваня.

Большие полотна брезента свисали от судов к берегу и в сторону реки. Они были расписаны под цвета местного ландшафта, что совершенно маскировало их. Обстановка заставляла людей думать…

Ускоренным шагом к летчикам направлялся красноармеец с винтовкой.

— Скажите, где тут переправа? — спросил Фадеев.

— Их много, но они работают в основном ночью. Спуститесь ниже, там рыбаки, они, может быть, и перевезут вас, но лучше дождаться ночи, днем немец лютует.

Фадеев и Гончаров двинулись в обратный путь. Не прошли и километра, как появились «лаптежники».

— Смотри, Ваня, и здесь они! — сказал Фадеев.

— Фашисты наклепали их, наверное, многие тысячи.

В это время бомбардировщики, применив излюбленный прием, выстроились в правый пеленг. Дойдя до расчетной точки, ведущий резко накренил самолет на левое крыло, бросил вниз, а за ним в строгой последовательности один за другим, как гуси за вожаком, стали входить в пикирование другие самолеты.

— Вот сволочи, снова бомбят! — возмутился Фадеев.

— Где же наши истребители? — спросил, оглядывая небо, Гончаров.

Оказавшись в необычной для себя обстановке, летчики критически оценивали и действия немцев, и своих коллег.

— Ваня, смотри, из-за Волги идет пара наших! — обрадовался Фадеев.

«Лаптежники», сделав свое черное дело, на бреющем уходили восвояси.

Глядя туда, где один ЛаГГ-3 увлекся преследованием немецких бомбардировщиков, Фадеев увидел «мессеры», которые с высоты в крутом пикировании быстро сближались с нашими истребителями. А ЛаГГи, увлекшись преследованием, не обращали внимания ни на что больше. Еще мгновение, и «мессеры» отправят их на тот свет.

— Что же они ничего не делают, товарищ командир?! — взволнованно говорил Ваня, не отводя глаз от ЛаГГов.

— Не видят. Так же, как и мы иногда. Вспомни, сколько раз допускали подобные промахи! Но нам везло, пока мы живы, а вот что с ними будет? Анатолий не успел договорить, как огненная трасса понеслась к ведомому ЛаГГу и пронзила его, словно кинжалом.

ЛаГГ резко взмыл вверх, оставляя за собой шлейф дыма. Ведущий, не заметив, наверное, что произошло с ведомым, продолжал преследование до тех пор, пока «мессершмитт» не открыл по нему огонь. Ведомый «мессер» за горящим ЛаГГ-3, который влево вышел из-под огня и затем, довернувшись, оказался в хвосте у ведущего «мессера».

— Смотри, Ваня, как кидает самолет, пилотяга будь здоров, но слепой! — сказал Фадеев.

— Увлекся, — ответил Гончаров.

— С нами разве такого не бывало? — жестко спросил Фадеев не столько Гончарова, сколько себя.

— Не однажды, товарищ командир… Прыгать надо! Прыгать! — волнуясь так, словно он разговаривал с самим летчиком, кричал Гончаров.

Но летчик горящего ЛаГГа, очевидно, в злобе на себя за то, что потерял бдительность, и на фашистов за их коварство пытался ценой своей жизни еще что-то сделать, нанести урон врагу. Он открыл огонь по «мессеру» с дальней дистанции. Фашист крутым разворотом ушел от огня. В это время пламя с мотора перекинулось на кабину, фюзеляж и, неуловимое в своем стремлении, распространилось до хвоста самолета, пожирая все на своем пути.

Фадеев, глядя на снижающийся самолет, мысленно был сейчас рядом с летчиком, ища выход из создавшегося положения. Ведомый ЛаГГ-3 продолжал снижаться с западным курсом.

— Почему он не прыгает? Что он делает?! — горячо говорил Гончаров.

— Успокойся, Ваня, ему уже ничем не поможешь… — тихо ответил Фадеев.

Самолет резко пошел к земле и скрылся за горизонтом. Через несколько секунд раздался взрыв и взвился клуб черного дыма.

— Вот и конец, — глядя в ту сторону, где исчез самолет, сказал Фадеев. — Оборвалась жизнь еще одного защитника Сталинграда.

— Товарищ командир, смотрите, с востока еще тройка наших идет!

— Да. Но, кажется, они не видят дерущихся.

— Как бы им подсказать? Была бы карманная радиостанция, можно было бы навести!

— Фантазер ты, Ваня!

— А что? Говорят, у немцев и американцев есть такие радиостанции.

— Может быть, и есть, только, наверное, для шпионов, — ответил Фадеев, продолжая следить за воздушным боем.

В это время ведущий ЛаГГ-3 уже стойко отбивался от пары «мессеров». Тройка Яков прошла мимо, чуть ниже, и не заметила воздушного боя.

— Смотри, Ваня, еще один пример того, как иногда подобно слепым котятам мы ничего не видим в воздухе.

Фашистские истребители, заметив наших Яков, взмыли вверх и пошли на запад. Яки только тогда и увидели их и, задрав носы, ударились в погоню.

Одиночка ЛаГГ-3 делал пологие виражи.

— Ведомого ищет, — догадался Ваня.

— Поздно, — с горечью резюмировал Фадеев и, переведя взгляд на Яков, ахнул: — Ваня, смотри! Справа сзади пикирует еще пара «мессеров». Вот гады!

«Мессеры» быстро приближались, заходя Якам в хвост. ЛаГГ-3, тоже, очевидно, увидев «мессершмитты», увеличил крен и мгновенно оказался под ними. Увлеченные надеждой на легкую добычу они, в свою очередь, не заметили грозящей опасности. Летчик ЛаГГ-3 перевел самолет в набор высоты и с дистанции двухсот метров открыл огонь по ведомому. В это же мгновение снаряды, посланные ведущим «мессершмиттом», настигли одного из Яков. Через несколько секунд загорелись оба истребителя — и «мессер», и Як. Летчик Яка, видимо, был сразу убит, так как самолет, не меняя курса, с пологим снижением коснулся земли, подскочил и взорвался. Летчик «мессера» пытался покинуть самолет, но замешкался и выбросился перед самой землей, но его парашют не наполнился воздухом.

Ведущий «мессер», видя, что его ведомый погиб, взмыл вверх и был таков.

Пара Яков закружилась, словно ничего не понимая и удивляясь, что же произошло.

— Товарищ командир, на Яках летчики-салаги, что ли? — сердито спросил Гончаров.

— Хуже того — беспечные, а может быть, и то и другое вместе. Вот где школа, Ваня. Всего насмотришься…

— И верно, товарищ командир! Но у нас в эскадрилье так не воюют!

— Ну, свои-то ошибки не всегда замечаешь, а иногда и не хочется их замечать. А во-вторых, во время воздушного боя мы не видим всей панорамы… Сегодня действия всех летчиков нам с тобой были видны как на ладони. Можно сказать, что этот бой для нас стоит пяти проведенных. Два к одному не в нашу пользу — есть о чем задуматься. Хорошо было видно, что немцы воевали «с головой», а наши — «с горячим сердцем».

— Товарищ командир, зато у наших истребителей «вместо сердца пламенный мотор»!

— Юморист ты, Ваня. Однако нам пора двигаться, — сказал Фадеев, и друзья пошли вниз по берегу реки.

Глава XIII

1

Фадеев и Гончаров медленно шли по каменистому берегу Волги, продолжая обсуждать случившийся на их глазах воздушный бой. Кругом было тихо, и только галька шуршала, выскакивая из-под кирзовых сапог.

В пылу спора Ваня предлагал такие сногсшибательные тактические приемы, что Фадеев хохотал до болей в животе. Друзья замолкали на некоторое время, затем снова разгорался спор.

Многие предложения отвергались сразу же из-за несовершенства, другие нуждались в доказательстве.

— Стой, Ваня, давай планшет. — И Фадеев начал быстро рисовать на листе бумаги. Картина состоявшегося на их глазах воздушного боя словно ожила. Синий и красный карандаши оттенили детали боя. Потом черным и коричневым карандашами Фадеев стал рисовать целесообразные варианты действий, обращаясь к товарищу:

— Ясно, Ваня?

— Теперь все ясно… — ответил Гончаров.

— Но этого мало, — продолжал Фадеев, — надо высылать группу побольше, высоту набирать раньше и обязательно иметь на земле радиостанцию наведения.

— Точно, — согласился Гончаров.

— Видишь, выходит, не зря мы с тобой в госпиталь съездили?

— Да, это, конечно, здорово, но, кто нас послушает?

Что верно, то верно, — тяжело вздохнул Анатолий, — и все-таки добрая половина успеха всегда зависит от нас.

— Правильно, но мы многое уже и делаем.

— Многое, но не все. Этот бой — всего один из вариантов, их же может быть десятки, сотни, и ко всем нужно быть готовым заранее. Сил и времени не хватит.

— Тогда убьют, Ваня. А мы ведь не только жить хотим, но и воевать с врагом. Воевать так, чтобы победить его.

— Конечно, — поддержал Гончаров и, улыбнувшись, вспомнил: — Мне однажды сон приснился, будто меня сбили и я к немцам на парашюте спускаюсь, а сам почему-то пистолет из кобуры никак не достану, потом достал, перезарядил, нажимаю, а он не стреляет. Вот страху натерпелся!

— Значит, Ваня, нужно больше думать и трудиться. Тысячу раз прав Богданов, когда заставляет нас потеть на земле.

Так, рассуждая о тактике, они подошли к старому рыбаку, одиноко сидевшему у самой воды. В стороне тихо покачивалась на волнах лодка.

— Здорово, дедушка!

— Будьте здоровы, воины российские! Откуда путь держите? От границы небось топаете?

— Нет, из-под Сталинграда.

— Это я знаю. Где в сорок первом были?

— На фронте, — медленно ответил Фадеев, несколько озадаченный недружелюбным тоном старика.

— Значит, это вы сюда немца-то заманили?

Фадеев оглянулся на Ваню. Обычно находчивый в разговоре, сейчас он молчал. Значит, его тоже за живое задело. Не ожидая ответа, старик продолжал:

— В Волге утопить хотите супостата?

— Вы это к чему, дед?

— К тому, что немца бить надо, а не заманивать до центра России.

— Мы и бьем, — неуверенно произнес Гончаров.

— Оно и видно. Наших самолетов два-три падают, немецких — один. Это летчики! А пехота-матушка, что она-то делает?!

Анатолий понял, у старика наболело на душе, некому эту боль излить, они и оказались тем самым объектом, которому можно было предъявить претензии.

— Зачем немца сюда пустили? Зачем ему дают хозяйничать здесь? Вот вы, здоровые парни, куда направляетесь?

— К вам.

— Вижу, не слепой. А дальше куда?

— На ту сторону надо.

— Фашист-то там, — показал дед рукой на запад.

— Мы поэтому и хотим переправиться туда, чтобы сесть в самолеты и лететь на запад, — ответил Фадеев.

— Вы что же, летчики, выходит?

— Они самые.

— Вон как!

Дед встал и не по годам, быстрой походкой подошел к Фадееву, спросил, указывая пальцем на орден:

— Никак, Красного Знамени? Да, такими орденами не разбрасываются! Значит, ты, внучек, вояка первый сорт, а я-то, старый дурак, с бухты-барахты напал на тебя. Глаза слабы стали, а то бы и я пошел на передовую, вместо того чтобы тут душу бередить.

— Перевезите нас, дедушка, — попросил Фадеев.

Вишь, немец гуляет, добычу ищет, — показал дед в небо, где появились две пары «мессеров». «Ну дед, — подумал Фадеев, — на глаза жалуется, а самолеты видит».

«Мессершмитты» словно нехотя, развернулись и ринулись на шедший по Волге буксир, поливая его огнем из пушек. С парохода ответили. Фашисты зашли с другой стороны. После повторной атаки на пароходе вспыхнуло пламя, но вскоре погасло. Очевидно, опытная команда быстро справилась с огнем, и только след белого дыма, тянувшийся за пароходом, напоминал о пожаре.

— Вот так они и нас встретят, — сказал после некоторого молчания дед, но на моей лодке пушек-то нет.

— Пистолеты есть, — произнес Ваня.

— Я вижу, — никак не среагировав на шутку, ответил рыбак.

Анатолий раздумывал, чем бы заинтересовать деда? Не видя никакого выхода, решил закурить. Этой забаве он научился совсем недавно и прибегал к ней в редких случаях.

— Ваня, закурим, что ли, с горя.

— С удовольствием, — поддержал Гончаров.

Фадеев достал большой кисет с махоркой, они скрутили самокрутки с палец толщиной и задымили.

Старик наблюдал, как смачно летчики курят, глотал слюну, и кадык у него ходил вверх-вниз.

Фадеев заметил это, поинтересовался:

— Вы, дедушка, курите?

Спрашиваешь у больного здоровье! Конечно, курю, настоящая махорочка?

— Настоящая. Хотите? Пожалуйста…

Старик быстро вытащил из кармана газету, оторвал от нее большой кусок, сложил лодочкой, взял в левую руку, правую запустил в кисет, вытянув добрую горсть махры, и высыпал на газету.

— О, перебрал, сейчас отсыплю, — оправдываясь, сказал старик и уставился потускневшими глазами на Фадеева, ожидая его слова. Анатолий понял состояние рыбака.

— Не надо, дедушка, отсыпать обратно, возьмите про запас.

Старик обрадовался, как малое дитя, встряхнул от мусора свой кисет и высыпал туда, что осталось в руке.

— Да вы еще возьмите, — предложил Гончаров.

У старика на радостях не нашлось слов, чтобы отказаться хотя бы приличия ради. Ваня подставил деду свою самокрутку. Дед прикурил, пару раз затянулся и закашлялся внутренним натужным кашлем. Чувствовалось, что его легкие, отравляемые многие годы никотином, работают с трудом, но человек не понимал этого, и порок берет свое, не делая снисхождения угасающему организму.

Фадеев наблюдал эту сцену мучений, и ему было жаль старика. Сам он не курил ни дома, ни в школе. Но, оказавшись на фронте в кругу летчиков, постепенно привык к курению, тем более что на войне употребление этого зелья стало почти что ритуальным при послеполетных разговорах. Было принято считать, что пара-тройка затяжек снимает нервное напряжение. Не раз Анатолий слышал от врачей и от бывалых курильщиков, что это временное явление, что на самом деле от табака потом большой вред будет, но до сознания не доходило.

Во-первых, потому что врачи сами, как правило, курили, а во-вторых, приятнее было ощущать сиюминутное удовольствие, чем думать о вреде, который проявится когда-то.

Рыбак прокашлялся, покрутил головой и сказал:

— Добрый табачок! Одно наслаждение курить такой…

— Курите, дедушка, я вам еще отсыплю, у нас махорка есть в запасе, сказал Фадеев, — Ваня, что там у нас осталось?

Гончаров достал еще два пачки. Старик даже обомлел:

— Такое богатство по сегодняшним-то дням!

Фадеев взял обе пачки и протянул их деду:

— Держите, дедушка.

Старик подставил дрожащие от свалившегося счастья руки, но приличия ради произнес:

— Зачем так много? Вы-то что курить будете?

— На сегодня нам хватит, а завтра мы будем в своем полку.

— Там что, табаку-то вдоволь?

— Хватает.

— Живут люди!

2

Старик встал, быстрым шагом направился к лодке, достал жестяную банку, положил в нее одну пачку, вторую, потом, отойдя метров десять от лодки, зарыл ее в землю. Он пошарил по карманам пиджака в поисках кисета, переложил его в карман широких, как у запорожца, штанов, проверил надежность утайки и с сияющими глазами подошел к летчикам. Затянулся, похвалил махорку и обратился к Фадееву, поглядывая на его орден:

— Значит, туда надо?

— Да.

Старик посмотрел вверх. Его седая с рыжевато-черным оттенком борода встала лопатой, он поводил ею, будто локатором, и произнес:

— Сейчас не видно, но где-нибудь крутятся, супостаты. Эх, была не была! Двум смертям не бывать, одной не миновать! Уж больно вы ребята хорошие. Плавать-то умеете?

— Умеем, — быстро ответил Гончаров.

Фадеев посмотрел на водную гладь реки. Конечно, Волга — не Дон, но что поделаешь, иного пути нет, малейшее сомнение — и старик может отказаться.

Дед быстро оттолкнул лодку, вскочил на корму, крикнув летчикам:

— Садитесь на весла и гребите!

Ваня освоился сразу, а у Анатолия гребля не получалась. Честолюбие его страдало, он злился, но виду не подавал.

Старик то и дело давал советы, поменял гребцов местами, посадив Гончарова вперед, и постепенно синхронность движений наладилась. Лодка пошла быстрее.

— Вот, казалось бы, чего хитрого в гребле? Но ведь не каждый к этому приспособлен. В былые времена у хозяина-рыбака хороший песельник в почете был. На ветру — под парусом, а в речках да лиманах, где нет простору, там руки и сила нужны. Пришел первым, поставил сети — рыба твоя, опоздал — на котел не поймаешь, потому что который попроворнее уже перегородил главный путь рыбе и берет ее мешками, а тебе шиш под нос…

Дед так увлекся своими рассказами, а летчики — греблей, что не заметили, как появилась в небесном просторе пара «мессеров».

— Вот они! — первым увидел их Ваня.

Фадеев взглянул на правый берег, от которого они отошли уже на приличное расстояние, потом на левый, до которого было ближе, но тоже еще далековато, и приналег на весла.

Летчики гребли быстрее и быстрее и даже не сбивались, периодически бросая взгляды в небо. «Мессеры» медленно разворачивались, просматривая водное пространство в поисках подходящей для себя или бомбардировщиков добычи.

— Эти нашего брата редко трогают, но иногда хулиганят. Как говорится: кошке — игрушки, мышке — слезки. Но другие, у которых колеса, а под крыльями — бомбы, сыплют по малым и большим судам. Мы в это время выезжаем на подбор рыбы.

— И не боитесь, дедушка?

— Боимся, да еще как! Но не пропадать же добру! Ему, гаду, все равно, а нам-то жалко.

«Мессершмитты» ушли вверх по Волге, гребцы, чтобы передохнуть, снизили темп. Анатолий лишь смахнул ладонью пот со лба, как дед тревожно вскрикнул: — Гудят!

Фадеев крутанул головой и увидел несущиеся на бреющем «мессеры». «Сейчас откроют огонь», — беспокойно подумал он. Опасность катастрофически нарастала. Мгновение — и разрывной снаряд может пронзить тело. Захотелось прыгнуть в воду и скрыться, спрятаться в ней, но положение старшего требовало хранить присутствие духа.

«Мессеры» снизились почти до воды.

— Ложись! — крикнул дед.

Фадеев инстинктивно втянул голову в плечи. Через мгновение над головой пронеслась тень, прогремел гром ревущих моторов. Запах выхлопных разов повис в воздухе. Немцы взмыли вверх и плавным правым разворотом стали набирать высоту. «Издевались, гады», — злился Фадеев.

Приблизившись к берегу, летчики быстро покинули лодку, за ними вышел на берег рыбак.

— Спасибо, дедушка, за доставку, — сказал Фадеев.

— А вам за табачок. Бейте супостатов, бог вам в помочь!

— Мы лучше на себя надеяться будем, — ответил Ваня.

— Оно, конечно, так вернее, но и бога гневить не надо, авось поможет.

Пройдя более километра через мелкие кустарники речной лозы, вышли на открытое пространство. Перед ними открылась панорама тыловых объектов. Повсюду стояли зенитки. Чем дальше шли летчики, тем чаще им встречались войска, направлявшиеся к берегу. Фадеев взглянул на запад, солнце уже спускалось к горизонту, но жара не спадала. После долгих мытарств им удалось раздобыть немного чистой воды. Утолив жажду, забрались в разбитую деревянную баржу и быстро заснули.

3

С первыми лучами солнца летчики проснулись. Умылись, спустившись к Волге, закусили сухим хлебом и вяленой воблой, что дал им на дорогу дед, и двинулись дальше, расспрашивая встречных. К обеду добрались до аэродрома, где базировался их родной полк. Первым на глаза попался комсорг, шедший с пачкой газет.

— Костя, здравствуй! — обрадовались друзья. — Что, почтальоном стал?

С приездом, болящие! От комиссара общественное поручение на сегодня имею, — бойко ответил комсорг.

— Назначили уже нового? Кто он?

— Да вчера прибыл, майор Кузьмичев.

— Как дела в полку?

— Потери есть — и на земле, и в воздухе.

— Кто погиб вчера на ЛаГГ-3?

— Вчера никто не погиб. Вернее, из наших никто. А еще раньше ваш замкомэска не вернулся. Остальные, кажется, живы.

— Не знаешь, где разместилась наша эскадрилья?

— Вон за теми кустами, в капонирах ваши самолеты стоят. Друзья ускорили шаг, возле кустарников увидели знакомые лица механиков. Навстречу сержантам уже спешил техник звена.

— С возвращением, товарищ командир!

— Здравствуйте, Иван Карпович! Неизвестно откуда появился Богданов.

— Товарищ капитан, сержанты Гончаров и Фадеев прибыли из госпиталя, допущены к полетам, — доложил Фадеев.

Они рассказали Богданову о событиях вчерашнего дня, свидетелями которых были.

— Товарищ капитан, из наших в это время туда никто не летал?

— Нет. Нам раньше не повезло. Вначале на аэродроме накрыли — самолеты остались почти невредимы, но техсостав потеряли, пять человек убитыми и девять ранеными. Потом в воздухе погибли двое, в том числе и Прохоров.

Слушая командира, Фадеев сопоставил виденный им вчера бой над Сталинградом с тем, о котором рассказывал Богданов. Разные по завязке и манере ведения, они были похожи в главном. Летчики поздно замечали противника и, как следствие, опаздывали с выполнением маневра, были слабо инициативны в бою.

— Вот и Владимира Ивановича не стало, — сказал Богданов, — прекрасного человека, надежного боевого товарища и заботливого наставника. Он всегда всех выручал, но ему кто-то в нужную минуту не помог. Каких людей уносит война!

— У нас в эскадрилье осталось четыре самолета, у Кутейникова — три плюс самолет командира полка, в некоторых других полках и того хуже, — кручинился Овечкин.

— Новых не обещают подбросить? — поинтересовался Фадеев.

— Из тыла нет, разве что из соседних полков, кроме того, наш инженер организовал бригаду поиска. На той стороне три самолета подобрали, из них один слепили. Я на нем и летаю.

— Глеба Конечного не видел?

— Вчера вечером заходил.

— Летает на боевые задания?

— Летает.

— Ну, спасибо, Вася, за ввод в обстановку. Хочешь не хочешь, нужно идти к инженеру матчасть сдавать.

Фадеев и Гончаров ползали по самолету, посидели в кабине. Овечкин стоял на плоскости и наблюдал за действиями друзей. Вдруг над аэродромом появилась пара ЛаГГов. С бреющего полета крутым боевым разворотом самолеты понеслись ввысь. Ведущий развернулся быстрее и с большим углом устремился к земле, ведомый остался наверху.

Анатолий, услышав шум, перевел взгляд на истребители и стал наблюдать за пилотажем.

Ведущий у самой земли снова резко перевел самолет в набор высоты и закрутил одну за другой фигуры сложного пилотажа, в вертикальной и горизонтальной плоскостях.

— Кто это? — спросил Фадеев.

— О, это новый комиссар полка. Орел! — ответил с восхищением Овечкин.

Пара ЛаГГов вскоре произвела посадку, а друзья продолжали занятия в кабине. Закончив, направились с докладом к инженеру эскадрильи.

— Товарищ инженер, сержанты Фадеев и Гончаров прибыли для сдачи зачетов по матчасти.

Инженер задавал вопросы, Фадеев отвечал без запинок, Гончаров тоже старался. Потом инженер стая интересоваться их знанием деталей конструкции самолета, форм узлов креплений. Анатолий начал сбиваться, отвечать неточно, затем спросил:

— А нам это зачем? Мы летчики, и разве от того, что мы скажем, сколько нервюр и стрингеров в плоскости или хвостовой части фюзеляжа, у вас будет твердая уверенность, что мы способны грамотно эксплуатировать мотор и системы самолета?

Инженер замялся с ответом, потом заявил:

— Вам нужно еще подучиться.

— Чему, у кого и зачем?

— Так сказал командир.

— А вы что, получили приказ засыпать нас и с честью его выполнили? Нехорошо! — возмутился Фадеев. — Ну что ж, товарищ инженер, спасибо за экзекуцию, а мы пошли к комэску узнавать причину.

Богданов не ожидал такой быстрой атаки от этой слетанной пары и начал туманно рассуждать о матчасти, потере навыков и так далее…

— Ясно, товарищ командир. Боитесь, как бы мы самолет не сломали? — в лоб спросил Фадеев.

— Не в этом дело, Анатолий, но понимаешь, у вас был перерыв…

— Все ясно. Тогда позвольте нам обратиться к Давыдову, — не отступал Фадеев.

— Зачем, мы и сами можем договориться…

— О чем? Как стрингера считать? Мне теперь ясно, с чьего голоса пел инженер!

Богданов покраснел, слова Фадеева задели его за живое.

— Ладно, Анатолий, — сказал он, решившись, — готовьтесь, а я схожу к командиру полка.

Фадеев с Гончаровым подошли к самолету, где уже стоял инженер и ждал решения.

— Товарищ инженер, получили «добро» от командира эскадрильи готовиться к полетам, — сказал ему Фадеев.

— Вот и прекрасно! — облегченно вздохнул инженер.

Летчики потренировались в кабинах самолетов и направились в свою землянку. По дороге, слушая болтовню Вани, Анатолий думал о непонятном поведении комэска. Он не знал, как объяснить то, что Богданов в бою, защищая ведомых, жизни не щадит, а перед начальством хвост поджимает…

4

Утром чуть свет друзья были у самолетов. До вылета эскадрильи осталось около двух часов.

Фадеев, приняв самолет, запустил мотор, вырулил и прямо со стоянки произвел взлет. Самолет долго бежал, видимо, кольца цилиндров мотора из-за чрезмерной работы на максимальном режиме подносились, да и температура воздуха была высока. Набирая высоту, Анатолий то и дело осматривался, в памяти еще была жива пара самолетов, уничтоженных «мессерами» с первой же атаки. Не хватало, чтобы и его сбили над своим же аэродромом.

Набрав высоту, он выполнил горизонтальные фигуры, перешел на вертикальные. Во избежание внезапной атаки самолетов противника заканчивал выполнение вертикальных фигур нестандартным выводом, затем вошел в круг на малой высоте, произвел посадку и быстро зарулил. Ваня слетал после заправки всего один раз и едва успел зарулить, как появились «мессеры».

— Вовремя мы сели, а то бы нам поддали перцу, — сказал Анатолий.

— Ничего, выкрутились бы, — ответил Гончаров.

— Как сказать, может, пришлось бы на парашютах спускаться. Вот была бы стыдоба! Гончаров, видимо, не был согласен с Фадеевым, потому что перевел разговор на другую тему.

— Товарищ командир, я так рад, что полетал, словно у самого крылья появились!

— Я тоже. Пойдем к командиру, доложим о готовности к выполнению боевых заданий.

Вскоре они снова были в воздухе. Всего в тот день они вылетали трижды. Сбить самолет врага не удалось, но «лаптежников» не допустили бомбить наши войска.

На следующий день, возвратившись с задания, Анатолий обратил внимание на веселые лица друзей. Даже сдержанный Овечкин и тот загадочно улыбался.

— Вася, ты что-то хочешь мне сказать? — спросил Фадеев. — У тебя есть приятная новость?

— Девчата в полк приехали!

— Зачем?

— Воевать! Военные девчата. Они будут мотористами, оружейниками…

— Ну, жизнь, и что мы с ними будем делать? Начальству виднее… — хитро взглянул на командира Овечкин.

Вечером, рассматривая украдкой шнырявших то и дело по аэродрому девчат, он выделил среди них стройную смуглянку, столкнувшись с нею, оторопел, брюнетка же радостно вскрикнула:

— Толя! Фадеев! Ты живой?!

Это была Вика. Фадеев удивленно смотрел на нее. Он совершенно забыл о том, что дважды не возвращался с заданий и что об этом могла узнать Высочина.

Вика обняла его, прижалась к щеке.

— Как я рада, что ты жив. А мы-то с Шурой, дурочки, тебя давно похоронили. Я чуть не написала Нине об этом.

По ее лицу текли слезы. Она размазывала их тыльной стороной ладоней.

— Как ты повзрослел, Толя, — любуясь им, робко сказала Вика. Анатолий тоже не мог не отметить происшедших в ней изменений: похорошела, расцвела… Затрудняясь в подборе нужных слов, произнес:

— Ты тоже, Вика! Как жаль, что ты опоздала! Совсем недавно здесь был Алексей. Он стал таким бравым командиром!

— Вот в это мне трудно поверить, — сказала Вика. — В моем представлении бравые командиры выглядят иначе. Алешу же папа всегда называл «интеллигентиком».

— Нет, правда, Алексей — настоящий командир! Смелый, рассудительный, решительный. Не зря говорят, что война быстро перековывает и закаляет людей. Он уже капитан, командир артиллерийского дивизиона…

— Нина что-нибудь пишет тебе? — спросила Вика после некоторой паузы.

— Да, — сдержанно ответил Фадеев.

— Я тоже получила от нее письмо.

Только сейчас Анатолий вспомнил, что нужно доложить командиру о выполнении поручения, и, попросив извинения, побежал к Богданову.

После ужина он снова разыскал Вику. Они шли по окраине аэродрома, вспоминали Ростов, друзей. Вика говорила тихо, ласково.

— Толя, между прочим, меня девчата засыпали вопросами о тебе.

— Вот как? — удивился Анатолий. — Чем же они интересовались?

— Ну как чем? Во-первых, за что ты орден Красного Знамена получил и, во-вторых, есть ли у тебя девушка?

— И что ты ответила на это?

— Я сказала — за героизм. Другого быть не может, я же знаю тебя. И пообещала завтра привести, тебя в нашу эскадрилью.

— Не пойду я в вашу эскадрилью.

— Толя, так не годится! Это не по-дружески.

Она подошла ближе к нему, взяла под руку, спросила, заглядывая в глаза:

— Так что же тебе Ниночка пишет?

Фадеев внутренне напрягся и сдержанно ответил:

— Учится. Приезжал к ней Дмитрий Федорович, интересовался, где мы все.

— Ох, Толя, не то говоришь! Я прочла бы все в твоих глазах, если бы было светло.

«Интересно, — подумал Фадеев, — что бы она в них „прочла“?! Тоже мне читатель!»

Ее теплая рука, лежавшая на его руке, мешала ему быть свободным и уверенным, каким он чувствовал себя обычно. И эта рука волновала его и заставляла шагать деревянными ногами, говорить деревянным голосом.

— Почему замолчала? Тебя другие вопросы не интересуют? — спросил Анатолий.

— Мне просто хорошо, и я очень рада, что мы будем служить в одном полку, — ответила Вика.

Они молча шли дальше и дальше от аэродрома. — Толя, а ты о чем думаешь? — вкрадчиво спросила Вика.

Потом нагнулась, сорвала травинку, вдохнула ее аромат, передала Фадееву:

— Чувствуешь, чем пахнет?

— Смесь полыни с нефтью, — пожал плечами Фадеев.

— Войной! Войной пахнет даже земля, и травы отдают ее горечью! — тихо воскликнула Вика.

— Не знал, что ты так тонко чувствуешь природу!

— Ты вообще мало знаешь обо мне, Толя. Между прочим, уже поздно. Пора обратно.

Оба замолкли. Каждый думал о своем.

— Спасибо за вечер, Толя, он был очень похож на довоенный, — грустно сказала ему Вика, прощаясь.

— Да, если бы не постоянная канонада на том берегу, — улыбнулся Фадеев.

— Поздравляю! Очень красивая девушка! — приветствовал его Гончаров, едва Фадеев вошел в землянку. Мы рады и горды, что она выбрала именно нашего командира.

Анатолий готов был прибить болтуна Ваню.

— Да, стала еще красивее, чем была в Ростове, — сухо ответил Анатолий. — А сейчас пора спать…

Ваня притих. Анатолий лег и весь отдался воспоминаниям о встрече с Викой.

Раньше, думая о ней и Сергее, он считал вопрос решенным. Сергей любит Вику, Вике нравится Сергей. Анатолий не допускал и мысли, чтобы Сергей не нравился кому-то. Как летчик, правда, Сергей не экстракласс, но по многим другим показателям он на первом месте. Красив, аккуратен, разговорчив, остроумен. Иногда рисуется, но Анатолий прощал это и по-настоящему завидовал его умению держаться, уверенности в себе, смелости в суждениях. Фадеев многое хотел бы перенять у Сергея.

В Ростове Вика была влюблена в Сергея. Это видели все, и она сама не скрывала. А сегодня… Сегодня она говорила о Сергее спокойно, почти равнодушно. Анатолий вспомнил, как близко, почти прижимаясь к нему, шла Вика, как доверчиво взяла его под руку… И сразу будто обожгло его: «А Нина?! Неужели и Нина могла быть вот так же близко, совсем-совсем рядом с кем-то другим?!»

Он забылся в легком полусне лишь перед рассветом. Его разбудили громкие, взволнованные голоса возле землянки. Говорили несколько человек. По их восклицаниям Анатолий понял, что немцы подошли вплотную к Сталинграду.

Перед летным составом полка Давыдова была поставлена задача прикрывать наши войска, обороняющиеся на подступах к Сталинграду. Стоять насмерть, но не допустить, чтобы немцы бомбили Сталинград.

Эти слова в устах приехавшего из политотдела полкового комиссара звучали очень решительно. Слушая его, Анатолий смотрел на небольшую группу летчиков и еще меньшую — по количеству — группу самолетов и думал: маловато нас. Но, конечно, будем стоять насмерть!

Слетав дважды на боевое задание, он убедился, что обстановка тяжелейшая, фашисты прочно держат в своих руках инициативу на земле и в воздухе…

Глава XIV

1

Влившись в коллектив полка, девушки быстро свыклись с боевой обстановкой и стали незаменимыми помощницами опытных техников, аккуратность, точность при выполнении необходимых технических приемов и завидное трудолюбие при подготовке самолетов к боевому заданию самым благотворным образом отражались на качестве и результатах труда не только техников, но и летчиков.

Многие девушки в короткие сроки отлично овладели своей профессией и самостоятельно проверяли приборы, готовили оружие и самолет к боевому заданию. Особенно выделялись старательностью Саша Абросина, Вика Высочина, Аня Корнеева и Шура Тропинина. И как-то так сложилось, что все четверо подружились и задавали тон в девичьем коллективе.

Однажды Вика, быстро управившись со своими делами, подготовив оружие, подсоединив боекомплект и получив разрешение техника звена, пошла к подружке.

— Шура, моя помощь не нужна? — Какой человек откажется от помощи? Помоги, пожалуйста, собрать пушку, — ответила Тропинина.

— Это мы мигом!

Младший сержант — механик по вооружению, работавший с Шурой Тропининой, обрадовался появлению красивой общительной Вики Высочиной и заулыбался. Для этого был повод — все его старания сломать лед в отношениях с Тропининой ни к чему не привели. Шура занималась делом, говорила только о работе, попытки механика войти в «личный контакт» пресекались сразу взглядом и возгласом.

— Что-о-о?!

Высокий рост, крепкое телосложение девушки были убедительным доказательством того, что ее предостережение может оказаться не пустыми словами. А вот Вика совсем другое дело, казалось сержанту. С ней можно поболтать о том о сем.

Втроем они быстро собрали и установили пушку. Вика стала подсоединять ленту с патронами и, лукаво взглянув на младшего сержанта, проговорила:

— Вы, дружочек, уже наболтались с Шурой, теперь дайте мне с ней посплетничать о наших девичьих делах!

У механика вытянулось лицо, он понял, что радовался преждевременно.

— Вика, зачем прогоняешь? — спросил он обиженно.

— Дела, а времени в обрез. — И, хлопнув по плечу механика, она повернула его направо, слегка подтолкнула и выпроводила из женской компании: — Иди к ребятам, перекури. Закончим обмен новостями — позовем.

— Дождешься вас, — буркнул под нос оружейник и направился к капониру соседнего самолета.

— Скажи, Шура, ты продолжаешь дружить с Глебом? — спросила Вика.

Тропинина покраснела. Вика застала ее врасплох, отговариваться она не умела, а делиться сокровенным, как это делали некоторые девчата, сейчас ей не хотелось, несмотря на то, что раньше они делились многим — Вика рассказывала о Сергее, Шура — о Глебе.

Высочина поняла душевное состояние подруги и не стала добиваться откровенности, только спросила:

— Где он? Я что-то давно не видела его.

— Недавно был. Летает. Доволен. Сумасброд какой-то.

— Ты преувеличиваешь, Шура, он хороший парень.

— Я не об этом. Раньше ему редко давали летать, он очень переживал, а сейчас буквально на крыльях носится.

— Это хорошо, значит, настоящий летчик!

— Я ему говорю: «Глеб, так и убить тебя могут», а он хохочет своим громовым смехом и говорит: «Не отлили еще ту пулю, которая меня поразит!»

— Правильно говорит. Значит, верит в себя. Что толку, когда человек сомневается и в бою дрожит за свою жизнь? Как раз таких и бьют.

— Откуда ты все знаешь?

— Не слепая. Вижу. Потом, я почти каждого летчика, прилетающего после боя, расспрашиваю, они в это время все откровенно говорят.

— Вика, вот тебе бы в воздух!

— А что? Я всегда готова.

— Ты казачка, тебе на коня, саблю в руки, и тогда — держись, фашисты!

— Не смейся, Шура! Если бы мне научиться летать, я бы не отстала от некоторых!

— А как поживает Фадеев? — с намеком, хитро поглядывая на Вику, спросила Шура.

— Толя надежный товарищ, с ним можно всегда быть спокойной, — ответила Вика, стараясь говорить как можно равнодушней.

— Вика, у вас на факультете историю дипломатии преподавали? — все с той же хитрецой спросила Шура.

— Ты на что намекаешь? — удивленно спросила Вика. — Мы с ним просто близкие друзья.

— А тут, — Тропинина коснулась левой стороны груди и выразительно взглянула Вике в глаза, — в сердечке, ничего нет разве? Значит, все происходит само собой?

— Почему ты так странно говоришь? О чем ты?

— Вижу, Вика, как ты ведешь себя при появлении Фадеева.

— Что?!

— Твой глупый вид тебя выдает.

— Шурка, честно говорю, мы просто друзья, понимаешь! Просто друзья!

— Не надо так старательно оправдываться, — улыбнулась Шура и крепко обняла Вику, — Я же все вижу и все понимаю.

Вика почувствовала, как кровь прилила к лицу. Она разозлилась на себя, на Тропинину, заодно и на Фадеева и выпалила:

— Нужен он мне!

— Тише об этом. Вон Глеб идет, — предупредила Тропинина.

Через минуту громовой голос Глеба огласил стоянку:

— О чем кукуете, кукушки?

Шура внимательно всмотрелась в него и спросила тревожно:

— Улетаешь?

— Да, — ответил Глеб. — Базаров поведет четверку.

— Держитесь, фрицы? — с ехидцей спросила Вика.

— Конечно! Он голова! С ним летать на задание — одно удовольствие. А его послеполетные разборы — великая школа! Каждый свое получит, но в бою всех сохранит, как бы ему трудно ни было.

— Я пошла, желаю успехов, Глеб! — сказала Вика, помахав рукой.

— Спасибо. К черту!

— Ты обещаешь быть осторожным?

— Шура, обещаю, что буду делать все так осторожно, что тебе за меня краснеть не придется.

— Неисправимый ты!

Шура отвернулась и медленно пошла от него. Глеб двумя прыжками оказался рядом, быстро чмокнул в щеку и мгновенно отскочил во избежание пощечины, чем иногда его Шура награждала за слишком явное проявление чувств.

— Дождешься ты у меня! Вот прилетишь, я с тобой расправлюсь!

— Шура, я не мог иначе, ты мой талисман, и я загадал, если перед полетом поцелую тебя, значит, ничего со мной не случится, если нет — собьют.

— Ненормальный ты, Глеб, — тихо вздохнула Тропинина, а у самой повлажнели глаза.

— Ладно, Шурочка, понесся я.

Шура полным нежности взглядом проводила его до самолета. Зашумели моторы, закрутились винты, и четверка самолетов ушла в воздух навстречу неизвестности.

2

Нина внимательно следила за сообщениями Совинформбюро. Особенно ее тревожили события, которые разворачивались там, где воевал Фадеев. Редкие лаконичные письма от него тоже давали повод для беспокойства. И вот уже больше двух месяцев Нина не получала от Фадеева ни одной весточки.

Двадцать пятого июля сорок второго года Нина услышала по радио об отходе наших войск из Ростова. Это событие снова разбредило начавшую было рубцеваться душевную рану. Нина вспомнила мать, в памяти снова промелькнули события сорок первого…

Курс по специальным дисциплинам Нина уже закончила. На экзаменах по всем предметам получила отличные оценки и теперь жила в ожидании перехода к следующему этапу подготовки.

Как-то Лавров сказал ей:

— Приготовься, завтра состоится беседа с настоящими немцами нашими сотрудниками.

В назначенное время она пришла в класс — один из учебных кабинетов, села на указанное ей место. Майор сел напротив, улыбнулся.

— Ну что ж, Нина, настало время сдавать экзамен на зрелость. Но экзамен необычный. Сейчас тебя будут допрашивать — подчеркиваю, допрашивать с пристрастием, и ты должна постараться на все вопросы ответить. Если экзаменаторы чем-то будут неудовлетворены, будем продолжать учебу. Условия приемлемы?

— Вполне, — тихо сказала Нина.

Вскоре в комнату вошел «гестаповец». Его внешний вид, манеры сразу вызвали у Нины страх и отвращение. С первых же минут она не могла отделаться от ощущения, что это настоящий гестаповец, и на вопросы о структуре гестапо, званиях, нормах обращения гестаповцев друг к другу отвечала хотя и четко, но без необходимой твердости в голосе, ее охватило чувство протеста и антипатии к этому человеку. Она заставляла себя войти в роль верноподданной рейха, но это ей никак не удавалось.

В конце экзамена «гестаповец», улыбнувшись, сделал Нине несколько замечаний очень добрым, теплым голосом, глаза его при этом засветились лаской, приветом. Нина, не успевшая еще выйти из образа, посмотрела на «гестаповца» удивленным взглядом.

— Не следует так удивляться, держитесь ровней, — продолжая улыбаться, сказал он.

— Благодарю вас, — сухо ответила Нина.

После «гестаповца» экзамены принимала крупная, широкоплечая немка. Она похвалила Нину за отличное произношение, знание нескольких диалектов, однако по части быта, нравов и особенно поведения немцев в кругу семьи и с друзьями подсказала много важных деталей.

Третьим экзаменатором был мужчина в скромном, тщательно отутюженном сером костюме. Он выглядел обычным обывателем и расспрашивал Нину о национальных особенностях характера, приверженности немцев к порядку, дисциплине, об их расчетливости. Очень его интересовало, что знает Нина о переменах, которые произошли в умонастроениях различных слоев населения Германии с приходом к власти Гитлера.

Нина отвечала старательно, но уже во время беседы поняла, что о многом она не имеет представления.

Сначала начались занятия, снова изучение литературы консультации со специалистами, врастание в образ немецкой девушки, работающей в государственном учреждении рейха.

«Тройка», как назвала экзаменаторов Нина, за несколько дней здорово вымотала ее. Не предполагая еще, как впоследствии она будет благодарна им всем за советы, реплики, замечания, Нина злилась порой и в конце концов однажды высказала майору свои подозрения относительно «фрау»:

— Не хочет ли эта немочка посадить меня в галошу в самый неудобный момент? Неужели у немцев правда такие… я бы сказала, странные обычаи?

— О чем речь?

— Например, о свободном подходе ко взаимоотношениям девушки и парня перед замужеством.

— Да, у них этим никого не удивишь.

— Ничего себе обычай! Девушка ни с того ни с сего позволяет себе то, чего не должна позволять до замужества.

— Почему же ни с того ни с сего? Как правило, они любят друг друга.

— Какая же это любовь?! Провели вместе ночь и разошлись в разные стороны…

— Нина, нельзя так категорично отзываться о нравах, обычаях и традициях другой нации, надо разобраться в них. Ты возмущаешься, а, между прочим, для твоей будущей работы необходимо все это усвоить и впитать в себя. Помнишь, я как-то зашел в кабинет, и немец-«обыватель» говорил тебе: «Если тебя пригласит в кино молодой человек и ты потом не отдашь ему деньги за билет, это уже вызовет подозрение в твоей национальной принадлежности и может быть началом той веревочки, за которую уцепится гестапо».

— В подобной ситуации я могу ответить, что немцы, проживающие в СССР, таких традиций не придерживаются.

— Хорошо, если так быстро сориентируешься. Но всегда помни: твоя работа будет очень трудной, — продолжил майор, — из-за малейшей оплошности могут возникнуть подозрения, которые повредят делу и тебе. Ты должна очень серьезно относиться к каждому своему поступку, каждому слову, постоянно контролировать себя.

Нина долго сидела в задумчивости. Майор не торопил. Потом она сказала тихо, но твердо:

— Я все поняла, товарищ майор, отступать не привыкла.

Нина продолжала входить в образ. Она докапывалась до таких деталей, что теперь экзаменаторы иногда просили времени, чтобы подготовиться к ответу на ее вопросы.

Как-то за подобным сюжетом наблюдал майор и после ухода немца-экзаменатора сказал:

— Нина, ты начинаешь хитрить, в отместку задашь вопросы по истории развития литературы и ее влиянию на трансформацию нации. Не каждому немцу под силу ответ на подобный вопрос.

— Не забывайте, что я — студентка университета! — ответила Нина и виновато улыбнулась. Ей стало неловко, что майор разгадал ее маленькую хитрость.

Вскоре состоялась последняя встреча с экзаменаторами, и майор поздравил Нину с успешным завершением подготовки. Осталось ждать соответствующих обстоятельств для отлета в тыл врага.

3

Уже второй день сержантское звено не брали на боевое задание.

Фадеев, привыкший к кипучей деятельности, не находил себе места. Обычное занятие — разработка вариантов лучшего выполнения боевого задания сейчас казалась кощунством. Зачем?! Кому это нужно?! Почему их не взяли? Мало самолетов? Да, верно, мало. Есть опытнее летчики? Тоже правильно. Тогда почему же раньше им доверяли задания и посложней? Сейчас «мессершмитты» нечастые гости над аэродромом, а когда они все время кружили над ним, Фадеев с Гончаровым ежедневно летали.

Эти мысли терзали Фадеева.

Овечкин и Гончаров, глядя на его мучения, не приставали с вопросами, молчали. Обычно разговорчивый, Ваня приуныл. Фадеев достал портсигар, предложил:

— Может, закурим? Я знаю, что мы все не очень охочи до этого занятия, но лучше ничего предложить не могу.

— Товарищ командир, а что, если к комиссару пойти?

— С жалобой на комэска?

— Да, капитан может и так расценить, — согласился Гончаров.

— Вот жизнь настала — фашисты свирепствуют, а нас держат взаперти, продолжал сокрушаться Ваня.

Молча, с жадностью, до головокружения наглотались крепкого дыма, посидели немного и двинулись на поиски — командира эскадрильи.

Искать долго не пришлось. Из штабной землянки вышли Кутейников, Богданов, еще несколько летчиков, которым была оказана честь первыми выйти на задание.

В полет шла шестерка, лишь самолет командира полка оставался на земле. Сборную группу вел Кутейников.

Сержанты завистливыми взглядами провожали своих товарищей.

— Что грустите, соколы? — обратился к ним Богданов.

— Как же не грустить, товарищ капитан, все воюют, а мы сидим! — ответил Гончаров.

— Успеешь, Гончаров, навоюешься. В следующий вылет наша эскадрилья пойдет.

— Неужели?! — обрадовались сержанты.

Все стали напряженно смотреть в сторону предполагаемого места боя, но нужный сектор пока просматривался плохо. Прошло более десяти минут, когда чуткий слух Овечкина уловил стрекот очередей.

— Товарищ капитан, началось, — сказал он.

— Да, уже пора. Хорошо, если Кутейников успел набрать высоту и рассредоточить группу, а если нет — заклюют «мессершмитты», — рассуждал вслух Богданов.

Прошла минута, вторая, третья. Очереди стали слышны более отчетливо, доносилось и завывание моторов, работающих на пределе своих возможностей. Иногда это завывание звучало на таких нотах, что было похоже, на стон, брало за душу, но чувствовалось, что человек не дает пощады ни себе, ни технике. «Смертельная схватка, все работают на высоких пределах», — подумал Анатолий. Словно продолжая его мысль, Богданов сказал:

— Вот бы мотористов сюда…

— Что они соображают, сюда надо конструкторов моторов, товарищ капитан, — сказал Гончаров.

— Я о них и веду речь и еще о тех, кто делает эти моторы на заводах. Малейшая неточность токаря, слесаря отражается на мощности мотора, а сейчас каждая доля лошадиной силы нужна.

— Верно, товарищ командир, — поддержал Богданова подошедший инженер эскадрильи, — плохо притертые клапаны, например, сбавляют до пяти процентов мощности…

— А это почти полсотни лошадей, — вставил Гончаров.

— Вот дела-то какие. А мы с вами, вместо того чтобы повернуть винт, проверить мотор и самолет как следует, порою стукнем сапогом по колесу и считаем, что приняли самолет в полном порядке, — наставительно произнес Богданов. — Что краснеешь, Гончаров, в точку попал?

Ваня улыбнулся, но промолчал, пряча видавшие виды сапоги. Он недавно выменял их у оружейника соседней эскадрильи, отдав тому свои новые. От Богданова могло достаться и за это суеверие.

— Один горит! — крикнул Фадеев.

Все замолчали и повернули головы в ту сторону, где за красной точкой, устремленной к земле, потянулась черная дорожка густого дыма — ему одному суждено было проводить летчика в последний путь. «Чей?» — подумали все.

— Наверное, наш, инженер, — с грустью произнес Богданов.

— Может быть, из первой, товарищ командир? — робко предположил Ваня.

— Какая разница, Гончаров? — металлическим голосом ответил тот.

— Товарищ капитан, смотрите, южнее две тройки-Яков пошли на Сталинград.

— Смена наша, — ответил комэск.

— Почему они вместе не полетели, товарищ капитан? — спросил Фадеев.

— Этому много причин, Фадеев, и одна из них — недомыслие, — с досадой ответил Богданов.

— Чье?

— Потом, Фадеев, потом.

Летчики с завистью смотрели вслед набирающей высоту шестерке Як-1. Каждому хотелось скрестить оружие с ненавистным врагом.

Самолеты скрылись из вида, и тут же в поле зрения наблюдающих появились ЛаГГи, возвращавшиеся с боевого задания — один, второй…

— Товарищ капитан, что-то они рановато возвращаются? — спросил Фадеев.

— Да, и получаса не прошло. Наверное, «мессеры» поддали кару…

Не успел первый самолет выпустить шасси, как сверху коршунами набросились на него две пары «мессершмиттов». Наперерез им кинулся второй наш истребитель, пытаясь с дальней дистанции отогнать немцев, но те, зная, что его огонь вреда им пока не принесет, продолжали делать свое черное дело.

Анатолий мысленно вместе с летчиком ЛаГГ-3 совершал маневр для более эффективного огня, чтобы скорее прийти на помощь товарищу. Вдруг он услышал возглас: «Горит!» — и увидел, как из горящего ЛаГГ-3 выпрыгнул летчик, как раскрылся его парашют. И тут же пара «мессершмиттов» набросилась на парашютиста. Атака с ходу не удалась, тогда другая пара плавно развернулась и хладнокровно расстреляла парашют и летчика на глазах у всех.

— Гады! Изверги! Людоеды!.. — раздалось вокруг.

Фадеев, наблюдая, как хладнокровно фашисты расстреливали летчика спускающегося на парашюте, сжимал кулаки…

«Мы отомстим за тебя», — мысленно дал он клятву.

Один ЛаГГ-3 продолжал драться с четверкой «мессеров». Мало того, что силы и так неравны, как назло, у ЛаГГа остановился мотор. Самолет пошел на снижение. «Мессеры» бросились к нему. Летчик отворачивает самолет, подскальзывает, но две огненные трассы настигают его, и все на аэродроме видят, как машина вначале вздыбливается, потом сворачивается на крыло очевидно, следуя последнему движению летчика…

За несколько минут не стало двух летчиков и двух самолетов. Фадеев и его ведомые со всеми побежали к тому месту, где ветер тихо перебирал скомканное белое полотнище парашюта.

— Трудно узнать летчика, — произнес чей-то голос.

Но по тому, как один из механиков, рыжеволосый рослый парень, стал бережно складывать руки погибшего, все поняли — это Шведов, спокойный и скромный человек, служивший в полку с самого начала войны.

Над аэродромом пронеслась со свистом пара ЛаГГ-3 и произвела посадку, за ними с ходу, не выпуская шасси, плюхнулся еще один самолет.

Через несколько минут к месту гибели Шведова подъехали Давыдов и Кутейников, постояли, опустив головы…

Удручающее впечатление произвел этот день на весь личный состав. Таких потерь в полку давно не было.

Вечером состоялся разбор. Стояла тяжелая тишина. Давыдов о чем-то тихо переговаривался с новым комиссаром. Фадеев смотрел на комиссара и вспоминал, как Овечкин с восторгом говорил о нем. Действительно, батальонный комиссар производил выгодное впечатление — высокий, стройный, подтянутый, с приветливым взглядом темно-карих глаз.

Закончив разговор с Кузьмичевым, Давыдов снял пилотку, склонил голову, остальные последовали его примеру, отдавая дань погибшим.

— Тяжело мне начинать этот разговор, товарищи, но надо, — сказал Давыдов. — Второй год воюет полк, во многих боях и сражениях побывали мы с вами. Немало сделали, но большой ценой заплатили за эти результаты. Много потеряли самолетов, летчиков и техников в воздухе и на земле. Дважды пополнялись личным составом и боевыми самолетами, сейчас же дошли до ручки осталось три самолета…

Фадеев, слушая Давыдова, подумал о «шкрабовской» эскадрилье. От прежнего состава осталось всего три летчика из девяти.

— Последний бой на редкость показательный во всех отношениях, продолжал командир полка. — Потерять двух летчиков и три самолета — такого в полку еще не было. И это произошло с теми, кто воевал с начала войны, считался опытным воздушным бойцом. Почему же это произошло? Может быть, комэск первой расскажет? — обратился Давыдов к Кутейникову.

Петр Васильевич быстро встал, помял пилотку, пальцы его рук дрожали, на подбородке выступили крупные капли пота. Он машинально вынул платок, стер пот и, держа пилотку в одной руке, а платок в другой, начал говорить.

Все внимательно слушали его и чувствовали, что говорит он не то. Кто-то не довернулся, кто-то не увидел — в этом, по его словам, была причина неудач. В его словах не было глубины анализа, следовательно, и причины потерь он не определил.

Давыдов, уловив настроение летчиков, видел: сейчас толку от Кутейникова не добиться — чем дальше комэск говорил, тем бессмысленнее были его фразы. В конце концов Кутейников и сам заметил это и закончил свое объяснение совсем уж неудачно:

— Что делать, у нас не получилось, посмотрим, как другие себя покажут, Теперь очередь за второй эскадрильей.

Богданов, обычно очень выдержанный, взорвался. Его терпение лопнуло, он вскочил и бросил на Кутейникова взгляд, полный горечи и презрения:

— Не торопитесь справлять похмелье на чужом горе! Знайте, ваши неудачи сегодняшнего вылета — это и наши неудачи. Мы скорбим, а не радуемся. Не оправданий, но правды ждали люди, конкретного, критического разбора действий эскадрильи! — с укором закончил Богданов.

— Кто еще хочет высказаться? — спросил командир полка.

— Что говорить? Надо делом заниматься да рисоваться поменьше, раздался голос Базарова.

Давыдов понял, что пора прекращать дебаты. Разве тут до них, когда два покойника, можно сказать, лежат в переднем углу…

— Товарищи, необходимо всем хорошо подумать о сегодняшних событиях, обсудить их. Завтра дежурит вторая эскадрилья, — закончил он разбор.

Следующий день прошел без особых приключений, лишь Овечкин вернулся с задания на изрешеченном в воздушном бою самолете. В полку осталось всего два ЛаГГа, теперь на них попеременно летали все, и каждый, возвращаясь, привозил по нескольку новых пробоин. Техники и механики быстро ремонтировали машины, и очередные счастливчики летели на них в бой. Залатанные, раскрашенные в разные цвета, эти самолеты походили более на атрибуты цирка, чем на боевую технику. Но летчики с нетерпением ждали своей очереди на полет, чтобы там, в небе Сталинграда, в смертельной схватке с фашистами доказать свое стремление остановить врага здесь, у стен Сталинграда. Каждый понимал, что дальше отступать нельзя.

…Когда хоронили погибших, прощальное слово произнес комиссар. Они провожали в последний путь товарищей, на счету которых были сотни боевых вылетов, десяток сбитых самолетов. Это были молодые парни — совсем недавно им едва перевалило за двадцать; это были их друзья, полные жизненной энергии, душевной теплоты… Беззаветным служением Родине они снискали горячую любовь всех, кто их знал.

Тепло и проникновенно говорил комиссар о каждом из погибших, говорил о коварстве и злобе врага, беспощадно топчущего нашу советскую землю. Каждое его слово зажигало огонь ненависти в сердцах летчиков, жажду беспощадной борьбы с фашистскими поработителями.

Речь комиссара взволновала всех присутствующих. Летчики, выступавшие после него, клялись быть верными памяти погибших и отомстить за их смерть. Вскоре на краю аэродрома вырос невысокий холмик с дощатой пирамидой и звездочкой наверху. Прогремел прощальный салют. Фадеев невольно содрогнулся, представив сколько таких могил на полях от Буга до Волги. Тысячи, сотни тысяч, миллион?

— Неужели миллион?..

4

Медленно и молча расходились люди после похорон. Фадеев с ведомыми направился было к своей землянке, но Богданов остановил его:

— Анатолий! Пойдем к командиру полка.

Через десять минут в штабной землянке около огонька, рвущегося из коптящей гильзы, собралось человек восемь. Давыдов встал, поправил гимнастерку — эта привычка у него выработалась давно, он всегда следил за своим внешним видом, был опрятен, подтянут.

— Обстановка критическая, — сказал он. — Фашисты стягивают к Сталинграду огромные силы, днем и ночью наносят удары по городу с воздуха. Нужных резервов у нас нет, самолетов на фронте мало, и те мы зачастую теряем безрассудно. Вылет группы Кутейникова тому горький пример. Такого позора полк еще не видел.

Кутейников ерзал на скамейке, хотел что-то сказать, но твердый голос Давыдова не сулил ничего доброго, поэтому комэск первой счел целесообразным промолчать.

— Причины ошибок — неумение и нежелание учиться воевать, — продолжал командир, — фатальное равнодушие к себе, к своему долгу перед Родиной. Человека бьют, но он ничего не предпринимает, чтобы выяснить, узнать, почему такое происходит. Многие летчики, возвратившись с боевого задания, где они наделали много промахов; действовали по шаблону, свои ошибки не анализируют, не стремятся их исправить. Их товарищи гибнут в бою, а они сами нередко труса празднуют, поджимая хвост при встрече с «мессершмиттами». Этот позор надо смыть кровью, но не своей, а вражеской. Сейчас обстановка такова: любая ошибка в бою будет расцениваться как предательство. Завтра мы получаем из соседнего полка шесть самолетов ЛаГГ-3 и два Яка. Приказываю: инженеру полка за счет ремонта подобранных в поле самолетов поддерживать самолетный парк на уровне десяти самолетов. Десять экипажей должны ежедневно вести боевые действия. Это приказ для всех. Завтра в девять утра вылетаем шестеркой: я с комиссаром и сержантское звено во главе с Богдановым. Мы должны показать немцам, что с нашего аэродрома не только куропатки взлетают.

Давыдов замолк, обводя присутствующих строгим взглядом. Стояла глубокая тишина, никто не смел и кашлянуть — слишком суров был командир полка в эти минуты.

— О деталях боевого вылета поговорим утром, для ориентировки скажу: идем на Сталинград прикрывать войска. Ударную группу возглавляю я. Группу прикрытия — Богданов или Фадеев парой, — закончил Давыдов.

— Есть! — четко отчеканил комэск второй.

— Вопросы есть? Все свободны.

Не проронив ни слова, участники совещания покинули землянку. Богданов с Фадеевым вышли последними.

— Чувствуешь, Анатолий, как развиваются события? Обстановка накалилась до предела, не случайно Сталин издал приказ и потребовал: «ни шагу назад». Дальше отступать некуда. Пора гнать фашистов обратно.

— Слышал я от пехотинцев, что приказ товарища Сталина подействовал на них здорово, — сказал Фадеев. — Видимо, и у нашего командира полка терпение лопнуло.

— Конечно. Сколько можно из-за нашей безалаберности терять людей и самолеты?

— Но ответственность он возложил на нас большую, — вздохнул Фадеев.

— У него другого выхода нет, Анатолий, — согласился Богданов. — Сейчас такая ситуация: или он овладеет положением в полку, или его согласно приказу снимут, разжалуют.

— Неужели до этого дело дойдет?

— Может дойти. — Богданов помолчал, потом спросил доверительно: — Ты обратил внимание — летят завтра с комиссаром вместе!

— Дар — ответил Фадеев. — Они, наверное, все продумали заранее?

— Конечно, — согласился опять Богданов. — Может, не одну бессонную ночь провели. Не шуточное дело.

— Я, честно говоря, товарищ капитан, и не думал, что все так обострится.

— Я тоже. Но в последние дни уже чувствовал: должен наконец произойти взрыв…

Вошли в сержантскую землянку. Овечкин и Гончаров были на месте. Комэск и командир звена вместе с летчиками расположились у стола. Более часа при свете коптилки шли баталии на бумаге. Наконец Богданов определил два наиболее вероятных варианта боя, которые все вместе отшлифовали до деталей, внося новинку в каждый тактический прием.

— Завтра наша задача — убедить командира с комиссаром следовать этим вариантам, — сказал Богданов. — Мне кажется, — добавил он, — что командиром группы прикрытия надо назначить тебя, Фадеев. Ты хорошо видишь даль, стреляешь не хуже меня, с Овечкиным вас водой не разлить, не только немецкими трассами, — улыбнулся он и закончил: — А сейчас — спать. На завтра, кроме хороших вариантов, нужны и светлая голова, и отдохнувшие мышцы, а это может обеспечить только хороший сон. Итак, до завтра!

— Спокойной ночи, товарищ капитан! — Фадеев вышел вслед за комэском, и голова у него чуть не закружилась от свежего воздуха.

Легкий ветерок дул с Волги, нес речную прохладу на раскалившуюся за день степь.

Поднялись наверх и Овечкин с Гончаровым.

— Как хорошо-то здесь! А мы сидим в землянке и керосином дышим!

— Все надо, Ваня!

— Товарищ командир давайте здесь спать?

— Нельзя, — ответил Фадеев, — лучше проветрить нашу обитель.

Овечкин и Гончаров взяли одеяло и стали махать им, увеличивая приток свежего воздуха. Закончив проветривание, снова обговорили некоторые детали предстоящего задания и, надышавшись свежим воздухом, юркнули в землянку…

5

С рассветом летчики принимали самолеты. К восьми часам перерулили их на свою стоянку и доложили командиру полка о готовности к боевому вылету, а также возможные варианты воздушного боя. Давыдов, быстро разобравшись в предложенных вариантах, согласился, предупредив Фадеева: без нужды с «мессерами» в затяжной бой не ввязываться. Лучше так — ударил внезапно и вверх.

— Понял, товарищ майор, — ответил Фадеев.

— Тогда по коням! В девять часов — готовность номер один, вылет в ближайшие тридцать минут. Мы можем потребоваться для усиления барражирующих истребителей из соседних полков. Включите радио и будьте на приеме, приказал Давыдов.

— Есть! — И летчики направились к своим самолетам.

Фадеев, весь в напряженно-приподнятом состоянии, снова внимательно осмотрел самолет, пристегнул парашют, сел в кабину, окинул взглядом приборы, включил радио и тут же услышал знакомую перекличку многих голосов, которая всегда сопутствует воздушному бою.

Одной минуты было достаточно, чтобы понять воздушную обстановку над Сталинградом: враг бомбил наши войска. Яки пытались атаковать немецкие бомбардировщики, им мешали «мессеры», падали бомбы, горели самолеты…

Накал боя нарастал, и Фадеев весь ушел в перипетии смертельной схватки, разыгравшейся над городом. Ему не терпелось самому оказаться там и бить врага так, чтобы пух и перья летели от стервятников!

Фадеев смотрел в небо, ждал сигнальной ракеты, но ее все не было. Хотелось подсказать Давыдову, что пора, но он постеснялся. Командир полка сам вылетает во главе группы, он знает, что делать. И вдруг в наушниках раздался твердый голос Давыдова: «Запуск! Взлет по плану!» Через три минуты шестерка была в воздухе.

Фадеев и Овечкин на максимальных оборотах пошли вверх. Высота постепенно росла — тысяча метров, две, три…

Набрав высоту три с половиной тысячи, Давыдов повел группу на запад. Впереди, как на ладони, простиралась Волга, за рекой просматривался растянувшийся далеко по берегу город с дымами множества очагов пожаров. Фадеев посмотрел на температуру мотора — велика, а расстояние до Сталинграда небольшое. Не успеют они с Овечкиным набрать желанные шесть тысяч метров? Чтобы не перегреть мотор, Фадеев решил прибрать обороты, медленно потянул рычаги на себя — темп набора высоты уменьшился. Гомон голосов в эфире постепенно стих. По отрывочным фразам Анатолий понял — бой был горячий, результативный с обеих сторон, очевидно, нырнул в реку не один самолет.

Осматривая горизонт, Фадеев видел лишь Овечкина и четверку своих, идущую впереди на высоте около четырех тысяч метров. Получалось, что его пара имела превышение всего метров шестьсот, этого было недостаточно. Заметив четверку, немцы сразу же обнаружат и его, а тогда прощай так тщательно разработанный замысел! Ни о какой внезапности не сможет быть и речи!

Фадеев взглянул на прибор, температура мотора подошла к норме. Он медленно двинул рычаги вперед почти до максимума. Самолет, как послушный конь, почувствовав уверенную руку седока, пошел вверх. Кругом тихо, в наушниках не было слышно обычного шума голосов. Под крылом самолета узкой лентой текла Волга, куре — западный, в воздухе только свои. Это радовало и настораживало. Если нет рядом врага, необходимо продолжать набор высоты. Вот уже пять с половиной тысяч, скоро заветные шесть.

Фадеев увидел, как четверка Давыдова пересекла линию фронта, развернулась на север, прошла так минут пять, повернула влево и взяла курс на юг. Находясь позади и выше группы Давыдова, он наблюдал ее маневры.

— Ноль один, я Стриж-12, разрешите действовать по плану, — запросил он.

— Действуй, но я тебя не вижу, — ответил командир полка.

— Я Стриж-12, на своем месте, делаю разворот вправо, — доложил Фадеев.

— Понял, — услышал Фадеев голос Давыдова и повел самолет в тыл врага.

Пролетев несколько минут, ниже себя тысячи на две с половиной он увидел две пары «мессершмиттов», летящих на Сталинград, и подумал: вот они, идут, чтобы связать боем нас, потом вызвать «бомберов» — испытанный прием! На него не раз клевали советские истребители, в том числе и он сам, пока не научился делать правильные выводы из складывающейся ситуации. Как же быть сейчас? Атаковать — выдашь себя и сорвешь тщательно разработанный замысел, не трогать «мессеров» — они могут внезапно атаковать четверку Давыдова. Анатолий решил пропустить их, но развернулся, полетел сзади и выше. Если возникнет угроза группе Давыдова, он сможет своевременно предотвратить ее. ЛаГГ-3 на этой высоте превосходил «мессершмитта» в скорости и маневренности.

Анатолий то и дело менял курс, искал Давыдова, но, не найдя его, сообщил по радио:

— Ноль один, идет четверка «худых» — курс… квадрат… высота…

— Понял, сейчас довернусь на север, — ответил Давыдов.

— Я иду за ними, — добавил Фадеев.

— Хорошо, но не прозевай «бомберов», — напомнил командир полка.

— Понял, — сделав поворот, Анатолий увидел четверку Давыдова.

Ох, зачем так близко прильнул к ведущему группы Богданов! Будто уловив тревогу Фадеева, комэск стал отворачивать с набором высоты, увеличивая дистанцию. Минуту спустя завязался клубок двух четверок. Фадеев, еще раз осмотрев запад и юго-запад, занял исходное положение и быстро атаковал «мессеров». Удар был точен, ведомый второй пары загорелся и «мессер», оставляя длинный шлейф дыма, устремился к земле, его ведущий, сделав переворот, последовал на запад.

Теперь внимание Анатолия было обращено на первую пару, но фашисты, ощутив угрозу сверху, бросились наутек. В азарте боя Фадеев ринулся за ними, но был остановлен Давыдовым:

— Стриж-12, не увлекайся, займи прежнее место!

— Понял, — с сожалением ответил Анатолий и пошел в набор высоты. Прошло еще несколько минут напряженного ожидания, и Фадеев вновь увидел врага. Девятка за девяткой шла большая колонна бомбардировщиков, сзади снизу их догоняли «мессершмитты».

Анатолий прикинул время их появления над Сталинградом и доложил Давыдову. Фадеев, находясь вдвое выше «юнкерсов», думал о том, как было бы кстати оказаться здесь всем оставшимся на аэродроме истребителям, плюс еще подкрепление из других полков — тогда они бы показали немцам!

Отбросив мысль о глобальных масштабах, он перешел к конкретным действиям. Фадееву было ясно, что поломать строй «бомберов» просто необходимо, но это можно сделать, лишь отделив туловище от головы, то есть сбив ведущего группы. Но как? Справа и слева, обгоняя «бомберов», на больших скоростях уже шли «мессеры», очевидно, для того, чтобы расчищать бомбардировщикам воздушное пространство. Фадеев предупредил Давыдова.

— Понял, действуй по плану, — ответил он.

«Ну и хитер командир, никакой конкретной команды», — подумал Фадеев.

«Юнкерсы» уже приближались к линии фронта. Время не ждет!

— Пора, Вася, за мной!

Фадеев бросил машину в пике, осматриваясь по сторонам — за хвост он был спокоен. ЛаГГ-3 несся на «бомберов» с огромной скоростью. Сейчас его уже никто не догонит. Дистанция быстро сокращалась. «Мессеры», обогнав «юнкерсы», продолжали полет к Сталинграду, не подозревая о дерзкой атаке пары ЛаГГ-3 с запада. Фадеев прильнул к прицелу — расстояние пятьсот, четыреста, триста, двести метров, — пора, иначе можно проскочить. Прибрав обороты, нажал на гашетку и почти мгновенно увидел дым на ведущем «юнкерсе», потом появился огонь, фашист заметался, но Анатолий не отпускал гашетку до тех пор, пока «бомбер», объятый пламенем, не пошел к земле.

Фадеев резко взял ручку на себя. Набирая высоту, услышал голос Богданова:

— Ведущий «юнкерс» горит!

Взглянув назад, увидел Овечкина и еще один дымящийся бомбардировщик. Эх, чуть-чуть не хватило огонька, надо бы добить, но «мессершмитты», вначале ошеломленные атакой и заметавшись со страху, уже пришли в себя и, разделившись на две группы, вступили в бой. Одна четверка пыталась преградить путь группе Давыдова, другая стала набирать высоту, стремясь добиться превышения над Фадеевым. Как ни лаком был кусочек — подбитый Овечкиным «юнкерс», Анатолий не стал его добивать, а стремительно бросился в атаку на четверку «мессеров».

«Заволновались, гады, неловко себя чувствуете, когда мы выше», подумал Анатолий и, свалив самолет на левое крыло, резким маневром зашел в хвост ведомому второй пары и дал очередь. «Мессер» задымил. Фадеев энергично перевел свой самолет в левый боевой разворот и навскидку, как сибирский охотник, дал очередь по ведущему первой пары — «мессеры» почти одновременно понеслись к земле.

Анатолий с Васей бросились в преследование. Скорость — более шестисот километров, самолет гудит и трясется. Как бы не развалился в воздухе, подумал Фадеев и перевел самолет в набор высоты, зашел в хвост второй четверке «мессеров», которая пыталась в этот момент атаковать Богданова, и дал длинную очередь по замыкающему. Ведомая пара «мессеров», сделав переворот через крыло, метнулась вниз.

Фадеев, видя, что комэску опасность больше не грозит, направился на помощь Давыдову, который вместе с комиссаром атаковал бомбардировщики.

Отогнав последнюю пару истребителей противника, Богданов с Гончаровым набросились на «юнкерсов». Под меткими, очередями шестерки советских истребителей «юнкерсы» запаниковали. Не доходя до цели, они начали освобождаться от груза и возвращаться на запад. Но не всем было суждено вернуться целыми и невредимыми. Один за другим вспыхивали бомбардировщики и, объятые пламенем, падали на русскую землю.

В горячке боя никто не обратил внимания на горючее, и только после того, как комиссар крикнул: «У меня горючего — ноль», — Фадеев взглянул на свой бензиномер и убедился, что у него тоже около пятидесяти литров. Команда Давыдова: «Прекратить преследование, идем на аэродром!» — подоспела как нельзя кстати.

Буквально на последних каплях бензина летчики произвели посадку. Радостные и возбужденные, выскочили они из кабин, бросились друг к другу. Комиссар и командир обнялись, расцеловались и поздравили всех участников этого вылета. Победа была убедительной: разогнали три девятки бомбардировщиков, более десятка «мессершмиттов» и сбили семь самолетов врага. Кроме того, и это было главным, командир и комиссар личным примером доказали, что при высоком мастерстве и умелом управлении боем можно и малыми силами бить и «мессеров», и «юнкерсов».

Наступил сентябрь. Фашисты перебрасывали к Сталинграду новые силы, стремясь сбросить в Волгу его героических защитников.

Летчики полка Давыдова отважно вели воздушные бои, часто выходили из них победителями, но и им доставалось: нет-нет, да и собьют кого-то.

Полк таял, в нем оставалось всего пять самолетов. Пополнения пока не ожидалось.

В один из этих напряженных дней Фадеев узнал, что в первой эскадрилье пара, вышедшая на разведку аэродромов противника, не вернулась с боевого задания, В ее составе был и Глеб Конечный.

Глава XV

1

Известие о том, что Глеб не вернулся с боевого задания, потрясло Тропинину, но она молча и сдержанно переживала свое горе.

Шура росла в многодетной семье, в постоянных заботах о младших братишках и сестренках. В ее жизни не оставалось времени ни для молодежных вечеринок, ни для дружбы с ребятами. Встреча с Конечным всколыхнула ее сердце. Он сразу покорил девушку своим веселым нравом, открытой душой. Ей нравилось, как Глеб с детской непосредственностью, без конца подсмеиваясь над собой, клял себя на все лады за какие-нибудь упущения. Он никогда не осуждал других, если что-то не ладилось у него, винил лишь себя — быстро, кратко и безапелляционно: «Дурак, сам виноват». Но главное, за что она его ценила, — он был совершенно равнодушен к другим девушкам, просто не замечал их. Шура быстро привязалась к Глебу. Встречи в Ростове и на фронтовых аэродромах, его внимание и забота еще больше укрепили и углубили ее чувство. Правда, про себя она осуждала его за пренебрежение к опасности, легкость некоторых суждений, нежелание, а порой и неумение отстаивать свои взгляды… Привыкшая опекать младших, она заботилась и о Глебе, иногда подсказывая ему, как поступить в том или ином случае. Глеб никогда не спорил с ней, чем доставлял Шуре огромное удовольствие, но часто забывал об ее советах и, как ей казалось, слишком медленно изживал свои недостатки. Шура не падала духом, верила, что в будущем у них будет все прекрасно. И вдруг — Глеб не вернулся. Где он, что с ним?

Конечно, она знала, что не вернувшиеся с боевого задания летчики порой через какое-то время возвращаются, всякое случается на войне. Но в своей жизни на чудо она не рассчитывала. И если уж она потеряла Глеба — такого доброго, родного человека, ей остается одно — мстить за него! Мстить, уничтожать гитлеровцев! Она решила пойти поговорить об этом с Фадеевым, но неожиданно появилась Вика, и девушки направились к нему вместе.

Анатолий издалека увидел два знакомых силуэта.

— Здравствуйте. Ты, конечно, тревожишься о Глебе? — спросил Шуру Фадеев и тут же попытался ее успокоить: — Не надо волноваться, полетели они далеко… Может, случилось что-то с мотором, подбили, может, заблудились ребята после воздушного боя. Но я убежден, Глеб жив и скоро вернется.

— Когда? Когда? — настойчиво допытывалась Шура. — Я боюсь, что с ним случилось непоправимое! Глеб такой несерьезный!

— Шура, не торопись его хоронить! Как только что-нибудь узнаю о нем, тут же сообщу, немедленно!

Когда девушки шли обратно, Тропинина твердо сказала:

— Виктория, мне все ясно. Глеб не вернется. Я трезво оценила все «за» и «против».

— Вот увидишь, — перебила подругу Вика, — пройдет один-два дня, и появится как миленький. Сколько летчиков сбивали, и большинство из них возвращались.

Подруги некоторое время шли молча, затем Шура сказала решительно:

— Пойду к комиссару.

— Зачем? — удивилась Вика.

— Чтобы он помог мне уйти на фронт.

— Ты и так на фронте.

— Я хочу на передовую…

— Подумай получше, взвесь все и тогда решай, как быть.

— Нет, Вика, я иду сейчас. Не надо меня уговаривать, все уже решено!

Фадеев долго смотрел вслед Шуре. Приход Тропининой стал для него открытием. Он как-то не предполагал, чтобы эта серьезная, рассудительная девушка могла так глубоко и искренне полюбить славного, но очень легкомысленного, по меркам Фадеева, Глеба Конечного. Что между ними общего?

И тут же подумал о Нине. Что бы делала Нина, если бы с ним случилась беда?

До обеда Фадеев занимался поиском следов Глеба, но никто ничего определенного сказать не мог. Выяснилось главное — на ближайших аэродромах его пара не садилась. Оставалось два варианта: или посадка в поле на нашей территории вдали от войск, или сбит в воздушном бою. В последнем случае тоже могли быть варианты: посадка на территории, занятой врагом, пленение, гибель…

После обеда Анатолий до позднего вечера работал вместе с техсоставом, восстанавливая почти заново и облетал самолет. Слепленный из отдельных частей разных самолетов, отнивелированный на глазок, ЛаГГ-3 вел себя на разных режимах по-разному, и летчику трудно было предугадать, какой трюк может выкинуть машина при очередном маневре, но Фадеев рад был и такому самолету. После ужина быстро заснул, обнадеженный — есть на чем лететь завтра на боевое задание!

2

Утром после завтрака Фадеева перехватила Вика и взволнованно сообщила:

— Толя, Тропинина вчера была у комиссара, просила, чтобы ее отправили на фронт!

— Что ответил комиссар?

— Уговаривал, но она уперлась и настаивает на своем.

— Где она? Давайте поговорим все вместе.

— Я сейчас найду ее. Где ты нас подождешь?

— В районе своей стоянки.

— Жди. Мы скоро будем.

Прошло около часа, прежде чем перед Фадеевым в сопровождении Вики предстала Тропинина — с заплаканными и сердитыми глазами.

— Шура, ты что, в поход собралась? — спросил ее серьезно Анатолий.

— Ты думаешь, только вам, мужикам, воевать, а нам лишь хвосты самолетов заносить да боеприпасы таскать, — сердито ответила Шура. — Мы тоже кое-что умеем… Скажи лучше, тебе удалось узнать, что случилось с Глебом?

— На ближайших аэродромах их нет. Думаю, они поцапались с фрицами, увлеклись, а на обратный путь горючего не хватило.

— Ты это серьезно?

— Конечно. Я уверен, он жив и скоро вернется.

Шура резко повернулась и ушла.

3

Следующий день начался важной новостью. Был получен приказ передать оставшиеся самолеты соседнему полку, а личному составу пароходом следовать в Горький для переучивания на новые машины. Вечером давыдовцы погрузились и в полной темноте двинулись вверх по Волге.

Сентябрьские вечера в районе Сталинграда были теплыми и душными, но, на воде, особенно ночью, все почувствовали, что стало легче, свободнее дышать.

Гарь, клубившаяся в районе города, по мере того как пароход шел вверх, постепенно улетучивалась, и к рассвету воздух стал чистым и прозрачным.

Сержантская тройка долго бродила по верхней палубе. Подставив лица освежающему потоку воздуха, ребята разговорились.

— Надо же, почти год мы провоевали и живы, здоровы, — сказал Гончаров.

— Не торопись подводить итоги, Ваня, — урезонил боевого друга Овечкин.

Фадеев молча слушал друзей. Как было не согласиться? Да, прошло около года, как они все вместе. Ребята возмужали, побывали в смертельных схватках, одержали по нескольку побед, живы и здоровы. Большое это счастье! Как здорово, что сержантское звено продолжает выдерживать всё испытания!

Анатолий взглянул на восток — там уже всходило солнце.

Пароход тихо шел по воде, и, возможно, именно эта неспешность выбила летчиков из обычного ритма. Сначала никто не знал, чем заняться, потом кому-то пришло в голову написать письмо домой. Когда пристали ненадолго в Дубовке, многие выскочили на старенькую деревянную пристань и сразу же стали спрашивать стоявшего у трапа шкипера:

— Где здесь почтовый ящик?

Обшарпанный синий ящик еле вместил все треугольники.

Дойдут ли они до адресатов — неизвестно, но каждый хотел верить, что дойдут. Фадеев, опустив письмо Нине, вернулся на пароход, задумался о судьбе родителей и сестренки. Где они сейчас? Успели эвакуироваться или остались в Пятигорске? Ведь, судя по коротким сводкам Совинформбюро, немцы продвигались на Северном Кавказе очень быстро… Анатолий мысленно представил свой город, шастающих по нему фашистов, и у него муторно стало на душе…

Только отошел пароход от Дубовки, к Фадееву подошла Вика и скороговоркой прошептала:

— Шура Тропинина пропала.

— Да ты что? Когда?

— Не знаю. Вчера вечером перед отправкой была, а после отплытия ее никто не видел. Я обошла весь пароход, думала, может, она где-нибудь прикорнула. А ее нигде нет.

4

Медленно тянулось время. Пароход монотонно дышал, мерно шлепая колесами по воде. Все располагало к размышлениям.

Фадееву нравились волжские просторы. Он бродил по палубе, любуясь берегами реки, островками и заливами, в тихом раздумье смотрел, как оставался позади Камышин.

Река несла свои воды почти строго на юг. Впереди показался мыс, значительно возвышавшийся над окружающей его местностью. Пароход медленно обогнул его и повернул влево, к гористой части берега. Волга здесь текла быстрее. Движение парохода замедлилось.

Около левого борта стояла группа раненых красноармейцев, которые вместе с летчиками плыли из Сталинграда.

— Тут пировала вольница Стеньки Разина, нагоняя страх на проезжих купцов, — рассказывал пожилой красноармеец с бронзовым от загара, обветренным лицом. Было видно, что рассказчик он опытный, привыкший к вниманию аудитории.

— Выходит, Фрол, это тот самый утес Степана Разина, о котором в песне поется? — спросил кто-то из толпы.

— Нет, до него еще далеко, подойдем — покажу.

— А что это за гора? — снова спросил тот же голос.

— Слева, почти на самом конце этого длинного мыса, — гора Сигнальная, дальше гора Высокая. Меж ними будет километра три. С горы Сигнальной на Волге все видно как на ладони почти до самого Камышина.

Рассказчик сделал паузу, провел рукой по кургузой, черной с редкими сединами бородке и продолжил:

— На этих горах стояли вышки, метров по пятнадцать, а то и более.

— Такие громадные зараз ветром сдует, — засомневался молодой красноармеец.

— Молчи, слушай и ума набирайся, когда старшие говорят, — цыкнул на него пожилой красноармеец с цигаркой во рту.

Молодой почтительно замолчал.

— Когда снизу показывался купеческий караван, наблюдатель, находящийся ни горе Сигнальной, зажигал сено или солому. Его напарник на горе Высокой, увидев сигнал, кричал своим сотоварищам: «Купец идет!» — и давал ответ, зажигая тоже пучок сена: сигнал принят. А теперь, видите, вон слева большой залив? Там стояли разинские челны, скрытые от постороннего взгляда. Ватага, полонив купца, судно заводила в залив…

Пароход, следуя по фарватеру, медленно продвигался вверх по реке.

Анатолий, находясь под впечатлением от услышанного, уже иным взглядом окидывал окрестности. Вроде бы берег как берег, никаких в нем особых красот, но, оказывается, сколько тайн хранит в себе каждый камень! Вот она Русь-матушка! За ее просторы, за великую Волгу-реку, за каждую тропинку на берегу все они бьются сейчас насмерть с врагом.

Фадеев подошел к бойцам, встал с ними рядом, словно этим движением хотел подтвердить свою к ним близость, свое с ними единство.

— Вот смотрите, — продолжал Фрол, — слева первый залив, за ним второй, а между ними выступ — это и есть утес Степана Разина.

Чем ближе подходил пароход к знаменитому утесу, тем активнее шел разговор об этой достопримечательности. Его скромный вид никак не соответствовал представлению о могучем утесе, знакомом каждому по знаменитой песне. Страсти накалялись.

В это время произошла смена вахты, и к спорщикам подошел капитан, внимательно слушавший их разговор.

— О чем речь ведете, воины? — спросил он.

Красноармейцы почтительно расступились перед хозяином судна, и кто-то сказал:

— Фрол нас убеждает, что вон тот выступ — это утес Степана Разина.

— Он прав. Этот небольшой мыс действительно является утесом Стеньки Разина.

— Неужто?! — послышались голоса.

Капитан привел различные доказательства целесообразности места расположения разинского войска, удобства подхода к утесу с суши и со стороны реки, упомянул об изменении русла за минувший период и убедил собравшихся в том, что именно этот небольшой выступ и есть утес Степана Разина…

5

Под убаюкивающий стук колес и вздохи машины Фадеев быстро заснул и где-то перед рассветом проснулся от тревожных гудков и шума на палубе. Анатолий не сразу понял, что произошло, а выбравшись на палубу, увидел: в небе сверкают прожектора, гудят истребители, отбивая налет вражеских самолетов.

Пассажиры выскакивали на палубу. Кто-то из команды терпеливо объяснял им: к Саратову подходим, немцы, наверное, железнодорожный мост через Волгу бомбят.

Прожектористы, как кинжалами, рассекая лучами прожекторов ночную темь, стремились поймать в их перекрестье вражеские самолеты, сделать их видимыми для атак наших истребителей. Люди, наблюдая за ходом воздушного боя, бросались от одного борта к другому. Пароход раскачивался.

Капитан, видя бурную реакцию своих пассажиров, громко потребовал: «Прекратить движение с борта на борт! Пароход перевернете!»

Люди было угомонились, но в этот момент перед самым носом парохода одна за другой взорвались три бомбы. Заработали на полную мощь машины, зашумели люди, и пароход, круто развернувшись, направился к правому берегу Волги. Совсем рядом взорвалось еще несколько бомб. «Промазали», — обрадовался Фадеев.

Взрывной волной и брызгами обдало людей, находящихся на палубах. Набежавшими волнами пароход подбросило раз, другой, и тут началось столпотворение…

Фадеев, находясь на носу верхней палубы, с любопытством и тревогой наблюдал за обстановкой в небе, действиями команды парохода, реакцией пассажиров и невольно отмечал, что поведение людей во многом зависит от их знаний и опыта. Тыловики со страху бросались в панику, храбрые защитники Сталинграда, побывавшие не раз под бомбежкой, держались спокойно. Может, кое у кого из них на душе кошки и скребли, никто не подавал виду. Летчики, храбрые в воздухе, в создавшихся условиях чувствовали себя неуютно, но тоже вели себя с достоинством.

В команде, он знал, тоже не все храбрецы, но каждый при деле, а оно требует от человека внимания и действий, ему некогда труса праздновать, работать надо…

Пассажиры, разойдясь по своим местам, постепенно успокоились. Реже стали мелькать лучи прожекторов, засерел восток, начиналось утро нового дня войны…

6

Пароход наконец-то добрел до Горького.

Их старый знакомый Акула встретил авиаторов не очень дружелюбно. Мастерски владея крепкими словами, он разделал полк Давыдова «под орех» за то, что много потеряли людей и самолетов, но в заключение смилостивился:

— Ну ладно, я-то думал, что совсем никого не привезете, а вы еще почти половину состава летчиков сохранили!

— У других хуже? — спросил Давыдов.

— Бывало и хуже, — уклончиво ответил Акула.

— Как нам теперь быть, на что рассчитывать? — снова поинтересовался Давыдов.

— На себя в первую очередь. Зря держать здесь не буду, но самолетов пока нет, и очередь на них большая. Вас будем комплектовать в составе трех эскадрилий, на это нужно время, поэтому побыстрее подбирайте людей и переучивайте их. Выбор есть — вернувшиеся из госпиталей фронтовики и из школ прибывают хорошие ребята. Устраивайтесь. Напоминаю, порядки строгие. Я фронтовой вольницы не терплю…

Началась обычная «заповская» учеба — изучение района полетов, нового мотора и самолета, обмен боевым опытом.

В запасном полку собрались летчики с разных фронтов, было много молодежи из школ. Взаимное общение, обмен мнениями приносили большую пользу. Фадеев со своим звеном сразу же окунулся в напряженный ритм учебы. Как и на фронте, звено «С» было впереди.

7

На одном из занятий Богданов представил Фадееву красноармейца, который бодро отрекомендовался:

— Дважды отважный Иван Завражный, прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы в должности рядового летчика.

Анатолий слегка опешил от такого представления. Перед ним стоял здоровый, пудов на шесть, мужик с огромными ручищами, на голову выше Фадеева, значительно старше по возрасту. Он смотрел на богатыря и думал: «Откуда свалился на мою голову такой громила? Две медали „За отвагу“, конечно, о чем-то говорят, но…»

Анатолию хотелось узнать у Завражного, почему он — по всему видать, бывалый летчик — рядовой, но показалось неудобным, и Анатолий лишь спросил:

— У вас есть где расположиться?

— Пока нет, — ответил Завражный.

— Пойдемте к нам, место на нарах найдется.

Весь день Завражный не отходил от Анатолия ни на шаг. От этого Фадеев чувствовал себя не в своей тарелке и уже был готов отказаться от нового подчиненного, передать его в другое звено. Когда легли спать, Завражный повернулся к Анатолию и спросил:

— Товарищ командир, вас, наверное, мучает мысль, почему я такой старый и красноармеец?

— Признаться, да.

— Я — командир эскадрильи еще с довоенных пор, временно командовал полком, воевал под Одессой, Севастополем, Керчью. Там нас здорово побили…

— Не только вас, и нас били, — вставил Фадеев.

— По-разному бьют и за разные дела, — продолжал Завражный, — нас побили не только немцы, но и свои. Многих разжаловали за сдачу Крыма…

Анатолий вспомнил, как вместе с однополчанами слушал в те дни сводки Совинформбюро, как тяжело переживал известия об оставлении нашими войсками того или иного населенного пункта, города. Но при чем тут Завражный или какой-то другой конкретный боец, летчик? И только сейчас как открытие до него дошло, что за положение на фронте, на любом его участке, в любой воздушной зоне, должны быть ответственны не только командование, но все вместе и каждый в отдельности — и командиры, и бойцы Красной Армии. И он, сержант Фадеев, командир звена, точно так же отвечает за исход этой войны, за надежную защиту Родины…

Многое рассказал в тот вечер Завражный Анатолию, признав в заключение:

— Покарали меня правильно. Надо находить любую возможность, чтобы защищать от врага каждый клочок земли нашей, не жалея для этого ничего…

Утром следующего дня Фадеев вместе с летчиками продолжал изучение нового самолета Ла-5. Завражный по-прежнему не отлучался от него ни на шаг, был исполнителен, строг в деле. Анатолий вначале стеснялся его присутствия, потом привык, часто советовался с ним, и, когда Завражного не было рядом, Фадееву уже недоставало его.

Случается в жизни такое — вдруг посыпались на Фадеева радостные известия одно за другим. Во-первых, прекратило существование звено «С», всем трем сержантам — Фадееву, Овечкину и Гончарову присвоили звание «младший лейтенант». А через несколько дней Богданов огласил приказ о назначении Фадеева заместителем командира эскадрильи.

— Рад и от всего сердца поздравляю, — сказал Богданов, обнимая Фадеева, и шутя добавил: — Этот аэродром счастливый для тебя, здесь ты стал младшим лейтенантом и дважды повышен в должности. Теперь, — перешел он на серьезный лад, — я командир, ты — мой заместитель, давай обмозгуем, кого вместо тебя назначить командиром звена.

Фадеев взглянул на Богданова и подумал: «Ох, и хитрый комэск! Сам, конечно, уже все решил, но для поддержания авторитета вновь испеченного зама решил посоветоваться. Ладно, и мы попробуем похитрить».

— Конечно, Завражного! Он все знает, умеет, довоенный командир эскадрильи, летчик с богатым боевым опытом!

— К сожалению, не можем. Завражный осужден, разжалован, и только благодаря тому, что он отличный летчик, незаурядный командир, ему разрешили летать. Пока он не искупит вину кровью на фронте, он будет младшим летчиком.

Фадеев остолбенел. В его голове никак не укладывалось, что умелый командир будет ходить ведомым, а вновь испеченный младший лейтенант Фадеев или Гончаров будут его ведущими.

Как видно, Богданов умел читать чужие мысли, потому что тут же добавил:

— Если не будешь возражать, командиром звена назначим Овечкина, но звено будешь водить ты.

— Согласен, лучшего в таких условиях не придумаешь, — ответил Фадеев.

— Ну а теперь собирай эскадрилью и вступай в свои права заместителя, сказал Богданов. — В воздухе будешь водить звено, шестерку или эскадрилью. Но и возглавляя эскадрилью, свое звено держи при себе. Я хочу, чтобы оно было у нас ударным. Овечкин и Гончаров уже окрепли как летчики, Завражный не нуждается в рекомендациях, он летчик бывалый. Как драться с врагом, управлять боем, ты знаешь, — продолжал комэск, — следовательно, инструктаж по делам воздушным тебе не нужен. Поговорим теперь о земных делах. Как ты считаешь, какая первейшая обязанность заместителя на земле?

Анатолий помолчал некоторое время, потом сказал:

— Помогать командиру и выполнять его приказания.

— Неверно. Первейшая обязанность заместителя — вытащить кресло из-под своего командира и занять его. Понял? — улыбнулся Богданов.

— На это я не способен, — с обидой ответил Фадеев.

— Я сказал это шутя, — успокоил его Богданов, — но если всерьез, то я не в восторге от заместителя, который ждет приказаний командира. Мне нужен такой заместитель, который бы работал и за себя, и за командира. Так что командуй, не оглядываясь на меня, делай то, что тебе положено. Нет меня руководи эскадрильей в полном объеме. Запомни, поддержу всегда! Что задумал — делай, разрешения не спрашивай, но обязательно доложи о сделанном. Если что сделаешь не так, я тебе подскажу, поправлю, но повторяю: терпеть не могу заместителей, которые ждут приказаний от командира. Сейчас начни с проверки экипажей, звеньев, поинтересуйся, кто, где и как живет, а послезавтра займемся сколачиванием пар на земле, потом, как приступим к полетам, — в воздухе, чтобы каждый ведомый понимал своего ведущего сразу. Ты давно устав читал?

— До войны.

— Почитай устав, мудрые люди писали его, хоть некоторые и говорят, ссылаясь на Петра I: «Не держись устава, как слепой стены». Это верно, однако же, если не будет стены, не за что будет держаться. Поэтому устав надо знать и с умом применять. Без устава коллектив объединить нельзя, не получится единой боевой группы. Армия наша сильна высоким моральным духом, порядком и дисциплиной, последние же прививаются уставом.

— Ясно, товарищ капитан.

— Если ясно, иди и изложи свои соображения на бумаге, то есть составь план — и действуй! Мне план показывать не надо. Для тебя это будет первым шагом на бюрократическом поприще.

Фадеев ушел от Богданова в отведенную для эскадрильи комнату, взял бумагу, карандаш и приступил к составлению плана. Часа полтора просидел, но путного так ничего и не сделал. Подходили Овечкин и Гончаров — Фадеев с ними не советовался, решив, что от них пользы большой не будет. Хотел приобщить к работе Завражного, но постеснялся. Однако к вечеру все-таки обратился к нему за помощью, но Завражный уклонился.

— Товарищ командир, я не штабная крыса, — ответил он. — Это не по моей части. Скажи — бревна таскать буду, но бумагу марать — нет.

Фадеев промучился не один час. Закончил работу поздно ночью и заснул не очень-то спокойно. Проснувшись утром, начал действовать по составленному плану.

Богданов иногда посматривал со стороны, доброжелательно улыбался, но не вмешивался в дела Фадеева. Если кто-то из летчиков обращался к комэску, тот направлял его к заму.

К обеду вновь испеченный замкомэска закрутился настолько, что оставалось лишь обратиться за помощью к Богданову. Но Анатолий сдержался. Оказалось, что в жизни эскадрильи то и дело возникает множество мелких дел, вопросов, которые нужно-, решать немедленно, и решает их замкомэска. Как же раньше Анатолий не замечал этой деятельности заместителя Богданова? Казалось, что все делается само собой.

К вечеру Анатолий так вымотался, что с завистью вспомнил старые добрые времена, когда он, Фадеев, был рядовым летчиком.

Особенно много хлопот задавали Фадееву девушки. Их оказалось в эскадрилье пятнадцать, и каждая подходила с каким-либо вопросом. Оружейницы просили раздобыть литературу по новым пушкам, парашютистки хотели знать, где им заняться переукладкой парашютов… Он никогда не подозревал, что с женщинами бывает так много мороки! Не зная, как вести себя с ними, Анатолий часто отвечал невпопад.

Вечером он пришел к Богданову, доложил обо всем, что сделано за день. Капитан одобрительно сказал:

— У тебя получается совсем неплохо. Ты — прирожденный командир.

Анатолий не понимал: смеется, что ли, над ним комэск?

— Товарищ капитан, все совсем наоборот! Я чувствую, что у меня ничего не получается! Разрешите подать рапорт, чтобы меня освободили от этих обязанностей?

— Ты что, мальчик? — тепло улыбнулся Богданов. — Я тебе говорю совершенно серьезно: у тебя все очень хорошо. Даже адъютант эскадрильи подтвердил.

Анатолий все равно не очень поверил Богданову, но настаивать на освобождении от должности не стал. В завершение разговора комэск напомнил:

— Завтра предварительная подготовка, послезавтра будем тренироваться в запуске моторов, и рулении, кое-кого проверим на двухместном самолете в умении пилотировать.

— Зачем? Вроде бы у нас все летали на ЛаГГах.

— Я тоже вначале так думал, но командир полка переубедил меня, да и Акула тоже рекомендовал. Правда, он не настаивал, но предупредил: «Кто сломает самолет — другого не получит, пойдет пешком на фронт». Потом учти, Фадеев, у нас почти половина состава — новые летчики, а их обязательно надо проверить. Может, они орлы из курятника? Так что настраивай всю эскадрилью на полеты. Вот тебе бланки плановых таблиц. Знаком с ними?

— Впервые в жизни вижу, — ответил Фадеев.

— Разберись и составляй плановую таблицу, — заканчивая разговор, приказал Богданов.

8

Половину ночи. Анатолий корпел над плановой таблицей, ему казалось, что он сделал все, как надо. Утром представил таблицу Богданову.

— Долго трудился? — поинтересовался комэск.

— До полуночи.

— Молодец! А теперь возьми «Наставление по производству полетов», разберись во всех знаках и составь заново.

— Есть, товарищ капитан! — четко ответил Фадеев и, горько обиженный, удалился.

«Не по-товарищески учит комэск своего зама! Мог бы сразу подсказать, но не сделал этого, ждал, когда ошибусь, и тогда он ткнет меня носом, а еще призывает учиться на ошибках других», — злился Фадеев.

Взяв «Наставление по производству полетов», он стал переделывать плановую таблицу. Эта процедура отняла уйму времени. Что же делать дальше? Как организовать предварительную подготовку? У Анатолия голова шла кругом. Богданов ходил, наблюдал и ни во что не вмешивался. Чем дальше, тем больше Анатолий злился на комэска: «Не может подсказать, хочет, чтобы я ему в ноги поклонился, — не выйдет!»

Фадеев пошел к командиру «заповской» эскадрильи. Тот внимательно выслушал просителя и направил к своему заместителю. Заместитель обрадовался Анатолию:

— О, рабочая пчелка припорхала! «Зам» не «сам» — работай сам?! Садись, это мы быстро сварганим, — и тут же выложил все «секреты».

Через час Анатолий во всеоружии вернулся в эскадрилью и приступил к предварительной подготовке. Через несколько дней он так набил руку в организации и проведении предварительной подготовки к полетам, что дело чуть не закончилось для него настоящей трагедией. Акула, посмотрев однажды на его занятия, заявил категорично:

— Фадеев, твое место в ЗАПе, такие методисты на дороге не валяются.

Анатолий опешил.

— Что смотришь на меня, как баран на новые ворота? — строго спросил Акула. — На фронт мы найдем кого послать, тут, брат, надо учить людей, а это не каждому дано. Ты способен научить десятки, сотни человек. На фронте сам ты собьешь десяток-другой самолетов врага, а выученные тобой летчики собьют тысячу… Суди сам, какая польза нашей армии.

Летчики эскадрильи и Фадеев замерли, растерявшись. Акула еще никогда так долго не говорил без крепких слов. Все поняли: над Фадеевым, к которому все уже порядком привязались, сгущаются тучи.

— Готовься, я подумаю, на какую должность тебя поставить: заместителем или командиром эскадрильи, — продолжал Акула, словно в раздумье. — Поставишь к какому-нибудь завистнику-командиру, он весь талант и добрые стремления в тебе загубит, — Акула взглянул на Фадеева, и впервые все увидели на его лице улыбку. — Что стоишь, как мокрая курица? Радоваться надо! — Акула похлопал Фадеева по плечу, вроде бы поздравляя его, и пошел твердой походкой, разметая на пути людские волны.

В эскадрилье начался переполох. Пришел. Богданов. Узнав о намерении Акулы, задумался.

— Это опасно, — констатировал он. — Если кто понравится Акуле, того он оставляет в запасном полку, ни с кем не согласовывая. Власть у него неограниченная. Ладно, не горюй, Фадеев, будем искать выход.

Анатолий загрустил, но продолжал работать с еще большим напряжением. Новый самолет ему очень нравился. Анатолий так увлекся пилотажем, что подчас выполнял фигуры на предельно малых высотах, за что разок попал на зуб Акуле.

— Смотри, младшой, я тебе шею сверну сразу, не то что ваши няньки фронтовые командиры, — сердито сказал Акула, — у меня с такой братией разговор простой: финишером поставлю у посадочной полосы месяца на три, тоща будешь знать, где и как пилотировать.

Имел ли он право на подобные решения или нет, но страху командир ЗАПа нагонял на всех. Давыдов, уж на что смелый командир, однако и он Акулу боялся больше, чем командующего ВВС фронта.

— Виноват, больше не повторится, товарищ подполковник, — ответил Фадеев, глядя прямо в глаза командиру запасного полка.

— Виноватых бьют. Если хочешь душу отвести и по-настоящему чувствуешь самолет, — приходи, я дам задание и разрешу все, что умеешь, но вольничать не позволю!

— Спасибо, товарищ подполковник! — обрадовался Анатолий и чуть было на радостях не схватил его за руку.

— Чего раскудахтался?

— Очень рад, что разрешаете пилотировать на малой высоте!

— А умеешь?

Анатолий помолчал мгновение, но этого Акуле было достаточно, чтобы обнаружить заминку.

— Сомневаешься? — спросил он.

— Никак нет, — ответил Фадеев.

— Тогда почему как истукан отвечаешь? Тоже мне, летчик!

Анатолий впервые услышал такое в свой адрес и, естественно, насупился.

— Ладно, заправляй самолет и над центром аэродрома за десять минут выполни все, что умеешь, — смилостивился Акула, но все-таки не обошелся без ехидства: — Не упадешь?

— Нет, — твердо ответил Фадеев.

— Дуй! — махнул рукой подполковник.

Через пятнадцать минут Фадеев был в воздухе. Разогнал скорость, в заданное время выполнил каскад фигур высшего пилотажа, точно у посадочных знаков притер самолет и предстал перед грозным командиром ЗАПа.

— Соображаешь! — коротко сказал тот. — Толк выйдет, если будешь заниматься систематически, и запомни: в любом деле нужен резерв высоты. Для летчика безвыходных положений нет. Он сам по тупости и лености ставит себя в них. Но иногда что-то может случиться с мотором, поэтому резерв высоты и запас энергии всегда надо иметь — это гарантия летного долголетия.

— Спасибо за науку, товарищ подполковник.

— Не пресмыкайся, не люблю таких.

Фадеев покраснел от злости и обиды, ведь он говорил «спасибо» совершенно искренне! Подполковник нравился Анатолию — видимо, глубоким знанием дела, смелостью, откровенностью и самостоятельностью. А напускная грубость и строгость чаще всего бывают прикрытием доброй души — в этом Анатолий не раз убеждался.

9

…Переучивание летчиков шло своим чередом, стало привычным, обыденным делом.

Как-то по делам службы Фадеев зашел в общежитие к девушкам. К нему тут же подбежала худенькая сероглазая малышка:

— Товарищ младший лейтенант, как хорошо, что вы пришли, я уже собиралась искать вас. Вам письмо.

Анатолий узнал почерк Нины. Он обрадовался, покраснел, смутился. А когда поднял глаза, увидел, что рядом стояла Вика. Насмешливо улыбаясь, она в упор рассматривала его. Не сказав ни слова, Анатолий положил письмо в карман гимнастерки и занялся делами.

Девушки замучили его разными просьбами, рассматривать которые должны были адъютант и инженер эскадрильи, но тех на месте не оказалось. Под руку Фадееву попался старшина, и Анатолий напал на него.

— Товарищ младший лейтенант, не слушайте вы этих балаболок, они наговорят вам! — оправдывался старшина — Делать им нечего, работать нужно побольше заставлять, тогда они меньше вопросов будут задавать…

Анатолий посмотрел на него, махнул рукой и вышел из общежития. Он прошел в эскадрильскую комнату, пустовавшую в этот момент, и начал читать письмо. И сразу стало на сердце тепло и тихо от ласковых Нининых слов:

«Толя, я очень обрадовалась твоим письмам. Все три пришли почти одновременно. От радости я забегала, запрыгала… Близится к концу моя учеба, уже сдала экзамены.

Я очень скучаю без тебя, а когда долго не было твоих писем, волновалась ужасно. Еще больше беспокоилась, когда из второго письма узнала, где вы были, с Алешей Высочиным. Я почему-то уверена: когда ты на самолете, в воздухе, ты сможешь постоять за себя, но вести бой на земле, в тылу врага, это не твоя профессия. Мое беспокойство за тебя вполне объяснимо, ведь мне приходится изучать материалы, которые поступают из тыла врага. Случается, что наши ребята по своей неопытности, откровенности доверяются случайным людям, а то и просто замаскировавшимся предателям. И расплачиваются за это жизнью. Я безмерно рада, что ты снова в воем полку, что у тебя все хорошо.

Толя, мы находимся совсем близко друг от друга, нас разделяют всего лишь четыреста километров. Я не знаю, отпустят ли меня хоть на денечек, но я попытаюсь. Напиши, как найти тебя?

Я часто вспоминаю наши довоенные встречи, думаю о тебе. Очень, очень хочу тебя видеть! Привет Вике, Шуре, Глебу. Обнимаю. Нина».

Анатолий читал и перечитывал письмо, особенно последние слова. «Очень, очень хочу тебя видеть». Что бы такое придумать, чтобы хоть как-то увидеться с ней?..

На следующий день Фадеев, направляясь с аэродрома в штаб, услышал, что его окликнули:

— Толя! Фадеев!

Анатолий повернулся на голос — к нему бежал Есин.

— Сережка?! Наконец-то! Откуда? Давно здесь?

— Около десяти дней. Я уже в маршевом полку. О, поздравляю с присвоением звания!

— Спасибо. Тебя, как вижу, тоже! Где же ты пропадал так долго?

— Был сбит, попал на передовую. Там немцы полезли, вместе с пехотинцами отбивались от них. Еле выжил, потом Ташкент, запасный полк, а оттуда на фронт не сразу отпускают. Инструкторствовал и только после настойчивых просьб удалось попасть под Сталинград, а там «безлошадных» летчиков и без того хоть отбавляй. Короче здесь я уже вторую неделю.

— Сергей, а для тебя есть новость! Вика тоже здесь.

— Как она попала сюда? Где она сейчас?

— Вон, видишь стоянку — это наши «лавочкины», она там. Проводить?

— Не надо, уже здесь-то я дорогу найду!

Сергей весело зашагал к «лавочкиным», а Анатолий снова вернулся к мысли о встрече с Ниной. Он прикидывал различные варианты поездки в Москву, но подходящего ничего не приходило в голову, да и вообще вряд ли командование отпустит.

Шел октябрь, выпал первый снежок. В один из таких дней Сергей опять пришел к Фадееву.

— Толя, давно ищу тебя, а ты как в воду канул. У меня просьба — помоги перебраться в ваш полк.

— Идея! Но где ты раньше был? Сейчас в полку свободных мест нет, Сережа. Ну ладно, пойдем к Богданову.

Комэск издали увидел друзей. Обрадованно сказал:

— Нашлась пропажа!

— Так точно, товарищ командир!

— Здравствуйте, Есин, — Богданов обнял Сергея и тут же спросил: — Где находишься?

— В соседнем полку.

— Переходи к нам.

— Я с этой целью и пришел, товарищ капитан.

— Прекрасно. Тогда пошли к Давыдову.

Командир полка тоже обрадовался появлению Есина, правда, упрекнул за нерасторопность, но взялся помочь ему.

— Плохо, что ты у нас будешь несмышленышем, — сказал Давыдов Есину, ребята уже год провоевали.

Сергея это не очень обескуражило.

— Товарищ майор, обещаю оправдать доверие!

— Не только в этом дело. Трудность заключается еще и в том, что полк уже укомплектован полностью. Сверх штата Акула не даст, значит, кого-то надо оставлять в ЗАПе, а кто захочет остаться?

Но, видимо, в этот момент судьба еще раз улыбнулась Есину. Один из летчиков третьей эскадрильи заболел, и, когда поняли, что это надолго, Сергея включили в эскадрилью. Итак, Фадеев и Есин снова были вместе, не хватало Глеба…

Встречаясь с Сергеем, Анатолий никогда не спрашивал его о Вике, об их отношениях. Там, где доводилось быть всем троим вместе, ни Сергей, ни Вика не проявляли четко каких-либо особых чувств. Это казалось странным Анатолию, ведь он по праву друга переживал за них. Ответ на его раздумья пришел, как это часто бывает в жизни, сам собой, неожиданно.

Однажды Вика подкараулила Фадеева на выходе из летной столовой.

— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться? — начала она серьезно, потом рассмеялась: — По личному вопросу.

— Вика, когда ты перестанешь заниматься этими шуточками?

Они отошли в сторону и медленно направились к жилгородку командного состава, где было не так многолюдно и можно было поговорить по душам. Вика, будто прочитав мысли Анатолия, сказала доверительно:

— Толя, к сожалению, Есин стал совсем не таким, каким был раньше. Он ведет себя как-то странно: с байскими замашками, права предъявляет…

— Что это значит: замашки, права? Нельзя ли точнее?

— Чего же точнее. Ведет себя так, будто я ему чем-то обязана. Сам проторчал в тылу, когда другие воевали. Наслушался, видно, рассказов пошляков о девушках-фронтовичках и ведет себя соответственно. Говорит: «Вика, хоть день — да наш!» А разве я за этим на фронт рвалась?! Мы под Сталинградом, несмотря на штурмовки и бомбежки, готовили самолеты днем и ночью. Вы спали по ночам, мы охраняли вас или самолеты.

— Вика, право, не знаю, при чем здесь я? — сказал Фадеев. — За поступки Сергея ты выговариваешь мне. Не лучше ли с ним самим объясниться?

— С ним у меня разговор короткий — съездила по физиономии, и все!

— Ты молодчина, — засмеялся Фадеев, — надо от тебя держаться подальше! А если серьезно, я вас с Сергеем не очень понимаю. То у вас любовь, то…

— Какая любовь?! Он за целый год ни одного письма не прислал! А как увидел — сразу за коленки хватает. Это разве любовь?

— Вика, — Фадеев старался быть беспристрастным, — ведь Сергей все-таки твой друг. Почему с этим разговором ты пришла ко мне?

— Ах, Толя, Толя! К кому же я еще пойду за советом, кто другой меня поймет так, как ты?!

«Ну и хам Сергей, наплевал девчонке в душу», — думал в это время Фадеев. Ему стало очень жаль Вику, но как ей помочь, он не знал. Который уже раз Анатолий ощутил свою беспомощность в подобных делах.

— Хорошо, Вика, я подумаю.

— Давно пора! — еле сдерживая себя, с сердцем произнесла Вика. — А то ходишь весь в заботах, новая должность всего захватила, ничего вокруг не видишь! Верно говорят девчонки: «Вика, твой ростовчанин совершенно слепой, ему надо как-нибудь подсказать, что в полку есть не только самолеты и летчики, но и девушки!» Некоторое время они молчали.

— Ты хочешь после войны в монахи пойти? — вдруг задиристо спросила Вика. И тут же спохватилась: — Извини, я много всего наговорила. Но больше не буду тебя беспокоить. У меня это наболело и сегодня вырвалось наружу. — И снова, словно какой-то дьяволенок сидел в ней, она сказала подчеркнуто смиренным тоном: — Я лучше буду поступать так, как поступают другие.

— Ты с ума сошла? — рассердился Фадеев.

— До свидания, товарищ младший лейтенант! И считайте, что этого разговора между нами не было.

— Я тебя совершенно не понимаю, — слегка опешил Анатолий.

— Очень жаль, а я так надеялась!

— Я, наверное, многое делаю не так, как нужно, — сказал серьезно и твердо Фадеев, — но запомни: несмотря на то, что ты такая шальная, я к тебе относился и буду относиться с уважением, и ты не наговаривай лишнего на себя! Ведь ты же чистая, хорошая!

Вика отвернулась. Всхлипывая, прошептала:

— Разве я этого хотела? Это же случайно, это вопреки моей воле. И какой ты все-таки сухарь!

Она уткнулась в грудь Анатолию, обняв его за плечи, и затихла.

«Что ни час, то сложнее, — подумал он, — нужно как-то разобраться с этим». Он погладил ее выбившиеся из-под шапки кудряшки и сказал, как маленькому ребенку:

— Пожалуйста, будь умницей, будь той Викой, которую я знал и которую всегда уважал и уважаю сейчас. Я, наверное, чего-то не понимаю, но со временем разберусь…

Вика отстранилась от него и, не простившись, зашагала прочь. Анатолий немного постоял в раздумье, медленно пошел к штабу.

Вика хорошо продержалась всю дорогу, но, придя в общежитие, громко разрыдалась. Девушки, окружившие ее, сразу все поняли. Саша обняла Вику, села рядом на кровать, положила ее голову на колени, обняла и поглаживая Викины густые волосы, сказала:

— Поплачь, поплачь, Виктория, это иногда помогает. А вы, девушки, идите по своим делам. Когда запоем на другой мотив, тогда вас позовем.

— Вика, перестань хныкать, — подошла к ним Корнеева — Все пройдет!

— Не слушай ее, — тихо на ухо сказала Саша, — твоя любовь — твое счастье, поплачь о нем…

Эх вы, пичужки, из-за чего слезы льете?! — продолжала Корнеева. Подумаешь, взглянул на нее парень, сказал теплое словечко — она уже и влюбляется, отвернулся — плачет…

— А как же быть?! — подскочила к Ане Корнеевой Галя Пушкова.

— Успокойся, Пушок. Если любишь человека и хочешь быть с ним, надо верить… — вздохнула о чем-то своем Корнеева.

— Я-то верю, я к нему всей душой, по-настоящему, но и он должен…

— А должен ли? — спросила Корнеева то ли Галю, то ли кого другого. И ответила тут же: — Никто в любви никому не должен… Тут уж как сложится…

— Как же быть? — Галя вложила в этот вопрос столько отчаяния, так ждали ответа ее доверчивые, голубые глаза!

— Выходи на вечернюю прогулку! — послышалась команда, все стали быстро собираться и выходить из казармы.

— Не волнуйся, Пушок, — положила руку на плечо Аня, — жизнь даст ответ…

10

Закончив подготовку к полетам, Фадеев направился в казарму, где на двухъярусных койках размещались летчики. Не успел он переступить порог, как послышались голоса полковых зубоскалов.

— Артисты приехали! Во бабы! — подняв большой палец правой руки, говорил известный в полку сердцеед младший лейтенант Наймушин.

С появлением Фадеева гомон спал. Летчики привыкли к тому, что Богданов и Фадеев — одержимые люди и каждый вечер допоздна «мутузят» своих летчиков, заставляют с помощью всяких формул рассчитывать варианты и рисовать схемы воздушных боев. Поэтому были убеждены, что приезд артистов Анатолия не заинтересует. Они не ошиблись. Все ушли на концерт, а Фадеев и Завражный продолжили ломать головы над решением задач, поставленных Богдановым.

Но едва Фадеев закончил очередной вариант, открылась дверь, и вихрем влетел Сергей. Загадочно улыбаясь, он оказал:

— Грызешь науку, Толя? А мы на концерте знаешь, кого встретили?

Фадеев вопросительно взглянул на Есина. — Пойдем на улицу, пойдем! — тянул его Сергей.

Анатолий как был в одной гимнастерке, с открытой головой вышел из казармы. В полутьме он увидел Вику и какую-то девушку. Ему показалось что-то знакомое в ее внешности, когда-то прежде им виденное…

Девушка сделала несколько шагов к Фадееву, попала в круг тусклого света, излучаемого затемненной лампочкой, но и этого было достаточно, чтобы Фадеев по своеобразной походке и улыбке сразу узнал Светочку Воронину:

— Толя! Света! — воскликнули они одновременно и бросились друг к другу. Фадеев обеими руками схватил тонкую руку Светы, крепко сжал ее, и, как всегда, смутился.

Воронина, очевидно, уловив причину неловкости Анатолия, мило улыбнулась и ласково произнесла:

— Здравствуйте, Толя. Я очень рада видеть вас. Вика и Сережа мне многое о вас рассказали. Мы сейчас уезжаем в другое место, но я попросила наших друзей помочь встретиться с вами. Ведь вы несколько раз видели Алешу…

Фадеев обрадовался возможности переменить тему разговора.

— Я сейчас, подождите минутку, — попросил он, — я сейчас, только наброшу куртку, и мы сможем поговорить…

— Не будем мешать вам, — сказал Сергей, когда Фадеев вновь выбежал из казармы, — мы с Викой пойдем познакомимся с другими артистами. — Сергей взял Вику под руку, и они удалились туда, откуда доносились музыка и смех.

А Фадеев и Света остались в полутьме позднего вечера, и эта обстановка помогла Анатолию сказать те слова, которые были у него в сердце и которые, он это очень ясно видел, с величайшей радостью слушала Светочка. Он рассказывал ей о Высочине.

Фадеев видел в полутьме блестящие, влажные глаза девушки, понимал, что она плачет тихо и счастливо, и подумал может быть, ей нужно говорить о каких-то других достоинствах любимого?

— Он такой же аккуратный, каким был до войны…. И такой же красивый. Только, может, постарел немного. Да нет, не постарел, — поправился Фадеев. Я не так сказал, Света, он не то чтобы постарел он просто возмужал… Ведь он командир артиллерийского дивизиона.

— Света! В конце концов, это почти безобразие! Мы вас везде ищем, а вы здесь с молодым человеком! Задерживаете наш отъезд — возмущенно заговорила нарядно одетая дама-певица, подходя к казарме в сопровождении Богданова.

Ничего не ответив ей, Света обняла Фадеева, прижалась лицом к его лицу и тихо прошептала сквозь слезы:

— Толя, если еще встретишь Алешу, скажи ему… — она, не смогла закончить фразу и не хотела показывать людям свои слезы. Поэтому молча откачнулась от Фадеева и пошла впереди дамы-певицы и того же провожатого, Богданова.

Фадеев вернулся к себе. Заниматься он уже не мог. Лег на койку, притворился спящим. А перед мысленным о взором все были Светочкины влажные глаза и ее взгляд — счастливый и горький…

А какие глаза у Нины, когда она вспоминает о нем, Анатолии, или слушает чей-то рассказ о нем? Хотя там, где она сейчас, кто может говорить ей о Фадееве?

Глава XVI

1

Нина была уже готова к выполнению задания, но что-то там, на той стороне фронта, перестраивалось, поэтому, вылет Марты Фогель в тыл гитлеровских войск откладывался. В один из октябрьских дней Нину вызвали к генералу.

— Нина-Марта, я очень внимательно наблюдал за тобой после нашей первой встречи, следил за твоей подготовкой, — сказал он. — Пришло время внедрить тебя в немецкое учреждение, где работает наш человек. Сейчас занимаемся этим вопросом. Есть несколько вариантов с учетом перспективы, то есть отхода немцев на запад. Может быть, тебе придется поехать в Берлин…

У Нины от этих слов загорелись глаза.

Генерал между тем продолжал:

— Наш человек, немец по национальности, работает в киевском гестапо.

Генерал встал, открыл сейф, достал две фотокарточки, протянул их Нине.

— Посмотри внимательно, запомни его лицо.

Нина сосредоточенно посмотрела, ответила коротко:

— Запомнила.

— Молодец. Это твой будущий руководитель. Ему чуть больше тридцати пяти лет. Холост, красив, как видишь, прекрасно образован… Так вот, один из возможных вариантов — внедрение тебя в гестапо под видом его невесты. Продумайте другие возможности и решите с ним на месте, а пока ты — немка, бывшая студентка Киевского университета, за которой уже несколько месяцев ухаживает вот этот человек. Его имя тебе назовут перед вылетом.

Слово «невеста» не выходило из головы, и как только начальник управления закончил, Нина спросила:

— А без «невесты» нельзя?

— Можно, но пусть слово «невеста» тебя не пугает. Оно послужит весьма удобным и необходимым прикрытием во многих ситуациях, которые будут возникать при выполнении задания. Главное то, что вы оба — наши работники и выполняете одно задание.

— Ясно, — немного успокоившись, сказала Нина.

— После нашей беседы майор Варламов расскажет, как пользоваться шифром, через кого поддерживать связь с нами. — Генерал протянул руку Нине: — Рад поздравить с началом большой и очень важной работы! Мы на тебя рассчитываем и надеемся на успех. Как отец, волнуется? — спросил генерал уже неофициальным тоном.

— Конечно, — ответила Нина, — но мы нашли с ним общий язык.

— Хороший у тебя отец, редкой души человек… Есть какие-то вопросы?

— Нет.

— Хорошо. Ну, мы теперь, наверное, увидимся не скоро, поэтому давай попрощаемся — и до будущих встреч!

— Спасибо, товарищ генерал.

— Доброго пути!

Выслушав инструктаж от майора, Нина пришла в свою комнату. Посидев немного в задумчивости, взяла листок бумаги. Как бы предупредить Анатолия, что она должна на днях улетать, что это последнее письмо перед отправкой в тыл врага. Медленно выводя буквы, она написала:

«Дорогой мой Толенька…»

2

Подготовка авиаполка к отправке на фронт заканчивалась, когда Анатолий получил второе письмо от Нины:

«Дорогой мой Толенька! Через несколько дней улетаю на работу. К тебе приехать не могу. Очень хочу тебя видеть! Очень!!! Если представится возможность — приезжай! Буду ждать от четырех до пяти часов у Ильинских ворот возле аптеки. Приезжай!!!»

Фадеев несколько раз перечитал письмо-записку, вдумываясь в каждое слово. Он понял: Нина в тревоге. Нина ждет его, Нина нуждается в его поддержке. Значит, надо уточнить у Богданова дату вылета полка и посоветоваться с комэском. Анатолию не хотелось открывать душу перед кем-либо, но если не сказать всего Богданову, то как объяснить необходимость поездки в Москву?

— Мне нужно срочно выехать в Москву, — сказал Анатолий комэску, — у меня там девушка. Она улетает в тыл врага… Окончила подготовку.

— Это та, от которой я как-то передавал тебе письмо? — уточнил Богданов.

— Да.

— Ясно. Ну, что ж, поговорю с Давыдовым.

Вскоре посыльный разыскал Фадеева:

— Товарищ младший лейтенант, вас вызывает командир полка.

Анатолий чуть не бегом бросился к Давыдову.

— Мне сказали, ты хотел бы поехать в Москву? — спросил Давыдов, как-то по-особому всматриваясь в Анатолия.

— Если позволите, товарищ майор…

— К девушке?

— Да, — смущаясь, подтвердил Фадеев.

— Если ехать — то сегодня же. Завтра будет поздно, послезавтра и вовсе невозможно. Даю тебе трое суток. Но на всякий случай оставь адрес.

— Я не знаю, где остановлюсь.

— Тоща в Москве заходи утром и вечером на Главпочтамт и спрашивай телеграмму до востребования. Если ее не будет, живи спокойно там два дня, на третий непременно возвращайся.

— Большое спасибо, товарищ майор! — Фадеев было ринулся к двери, но Давыдов задержал.

— Постой! Мою просьбу выполнишь?

— Конечно!

— Собирайся, а минут через тридцать зайди ко мне.

Какие уж тут сборы! Побросав немного продуктов в вещевой мешок и захватив небольшой пакет у комполка, Фадеев помчался на вокзал.

Сколько времени прошло в пути — Анатолий не знал. Он был словно в тумане. Смутно сохранилось в памяти, как часами стоял в тамбуре и курил… курил. На каждой станции в вагон лезли люди, пробивались, проталкивались мимо Фадеева, иногда очень плотно прижимая его к металлическим перегородкам тамбура. Но Анатолию все это было безразлично. Светился сколько-то часов день, потом постепенно, незаметно все заслонила собой густая темнота. Качался, громыхал на стыках вагон. Все это проходило мимо сознания Фадеева. Он складывал в уме слова, которые скажет Нине, которые он должен сказать перед дальней ее дорогой. Мысли метались в голове. Как это так жизнь распорядилась, что он и Нина не могут быть вместе, и даже не в разных городах, а лишь по разным сторонам линии фронта?..

«Ни-на, Ни-на…» — выговаривали на стыках колеса. «Нина… Нина…» повторял про себя Фадеев, по-новому ощущая в себе и силы, и уверенность.

Поезд прибыл в Москву около двенадцати. Идти к месту встречи было еще рано, и Анатолий направился по указанному Давыдовым на пакете адресу. Электричество в доме, видимо, было отключено — как ни нажимал Фадеев на кнопку звонка, никакого звука не услышал. Тогда он аккуратно постучал в дверь, которая быстро открылась, и Фадеев увидел перед собой молодую женщину, внешне очень похожую на Давыдова.

Анатолий представился и задал обговоренный с командиром полка вопрос. Получив утвердительный ответ, вручил пакет.

— От кого? — спросила женщина.

— От майора Давыдова.

— От Вити?! Какая радость!.. Ну, как он там?

Фадеев догадался, что перед ним младшая сестра командира полка.

— Проходите, проходите в комнату, что же я вас держу у порога?! забеспокоилась она.

Анатолий подождал, пока младшая Давыдова написала письмецо брату, коротко ответил на вопросы о нем, попрощался и, вышел на улицу.

Оказавшись впервые в Москве, Фадеев не сразу отыскал указанное в письме место. Осмотревшись, увидел на противоположной стороне улицы булочную.

Фадеев вспомнил, что не ел с тех пор, как выехал из Горького, и только сейчас осознал, что все это время у него за плечами висит вещевой мешок с продуктами, но есть ему все еще не хотелось. С того момента, как он получил письмо, Фадеев жил одной мыслью, одним желанием — увидеть Нину. Просто увидеть. Обнять ее. Просто обнять. Долго-долго держать в руках и ничего не говорить. Вдыхать запах ее волос. Слушать ее голос. Интересно, какими будут ее первые слова? Фадеев даже слегка улыбнулся, представив мысленно, как Нина идет по улице, подходит к нему, улыбаясь еще издалека.

Изучив место встречи, Фадеев прошел дальше и обнаружил проходную с окошечком, где маячила фигура военного. «Не там ли находится ее школа? — подумал Анатолий. — Но нет, Нина, наверное, специально назначила место встречи подальше от своей школы», — решил он, непроизвольно продолжая оглядываться на проходную. Пройдя ворота, Анатолий услышал сзади шум автомобиля, повернул голову и окаменел…

Из проезжавшей в нескольких шагах от него черной «эмки» глянули на Фадеева, как окликнули, Нинины глаза… Мгновение, их взгляды встретились, передавая друг другу самое сокровенное и трагическое — разлуку. Анатолий бросился к машине.

«Эмка», объехав Фадеева, помчалась по улице…

Оглушенный неожиданностью, Анатолий пробежал несколько шагов следом за машиной. Набирая скорость, она удалялась, затем свернула за угол… А Фадеев шел, никого не замечая, к тому месту, где только что скрылась из виду «эмка», постепенно приходя в себя. Сердцем понимал, что в тот момент, когда вырывался он из плавней, из тины и колючих зарослей, и в тот момент, когда сбил первый «мессер» и когда в охваченной огнем машине несся в гибельном штопоре к земле — всегда и во все самые напряженные минуты его фронтовой жизни мысль о Нине, о встрече с ней придавала ему силы, помогала преодолевать, казалось бы, непреодолимое.

Сейчас ее повезли на аэродром. Значит, сегодня ночью она уже будет там, в глубоком тылу врага, среди фашистов, вступит с ними в единоборство. И он, Анатолий, сможет помочь ей только отсюда, с этой стороны фронта…

3

— Молодой человек, пора зайти в вагон, — напомнил проводник. Анатолий прошел в вагон, встал в коридоре у окошка и так простоял несколько часов. За окном мелькали поселки, полустанки, города и села, большие и малые реки Анатолий ничего не видел. Мимо проходили люди, толкали его, задевали, о чем-то спрашивали — он не обращал на них внимания или отвечал невпопад.

Наступил вечер. Народ постепенно угомонился. К Фадееву пробралась сердобольная старушка с ясным, добрым лицом, дотронулась до его руки, участливо спросила:

— Несчастье какое стряслось?

— Все в порядке, бабушка, — ответил Анатолий, — ничего не случилось.

— По лицу видно, — настойчиво допытывалась старушка.

— Все хорошо, бабушка, о хороших людях думаю, — успокоил ее Анатолий.

— Дай-то бог! А то нынче все горе кругом…

«Причина моих раздумий — любовь, — мог бы сказать он старушке. — Горе и радость мои — все Нина… Судьба, пошли ей удачу!..» — Он присел на откидное сиденье, прислонил голову к стене вагона и, невзирая на неудобную позу, заснул.

Проснулся он, когда поезд стоял, Анатолий взглянул в окно, увидел знакомое здание горьковского вокзала и быстро вышел на перрон. Добравшись на попутных до своего полка, доложил Богданову о прибытии, затем передал письмо Давыдову, рассказал о сестре и еще раз поблагодарил за предоставленную возможность съездить в Москву.

Богданов и Давыдов каждый про себя отметили, что Фадеев вернулся из Москвы еще более сдержанным, чем был всегда.

— Что-то случилось, Фадеев? — спросил его командир полка.

— Улетела… — глухо ответил Анатолий.

Давыдов не стал бередить душу Фадеева, переключился на другую тему:

— Да, война… Мы тоже скоро улетим. Иди готовься. Дел много сейчас.

При подходе к стоянке эскадрильи Анатолия перехватил почтальон и вручил ему треугольник. Взглянув на письмо, Фадеев почувствовал недоброе. Мать его друга сообщала из Баку, что родители Фадеева остались в захваченном немцами Пятигорске.

Лишь к вечеру Фадеев немного пришел в себя и с какой-то яростью занялся делами. На вопросы друзей отвечал односложно, такой новостью не хотелось делиться ни с кем.

Вечером Вика и Сергей, подрулив к Фадееву с разных сторон, взяли его под локти:

— С приездом, Толя!

Фадеев, грустно улыбнувшись, ответил:

— Спасибо, ребята. — Подумав немного, добавил: — Вам привет от Нины.

— Как она там? — заинтересовалась Вика.

Анатолий не успел ответить — его вызывал командир полка.

— Ребята, извините, — сказал Анатолий, — вернусь — поговорим.

Только вошел Фадеев в класс, как все встали. Анатолий обернулся: следом за ним шел командир полка.

— Садитесь, товарищи, — сказал Давыдов и перешел к делу: — Получен приказ о подготовке нашего полка к отлету под Мурманск. Штурман сейчас раздаст полетные карты, по одному комплекту на эскадрилью, для изучения района предстоящих боевых действий. Есть вопросы? Нет? Желаю успехов!

Летчики склонились над картами. Как же там, воевать? Идет ноябрь. В Мурманске скоро наступит полярная ночь. Как быть тем, кто ни разу не летал ночью?

А через день всех заместителей командиров эскадрилий вызвали к штурману полка, где представитель штаба Военно-Воздушных Сил вручил им полетные карты. Анатолий взглянул на карту, и стало ясно: им предстояло лететь не на север, а в знакомые места — на Волгу, Сталинград. Штурман поставил задачу: срочно подготовить для каждого летчика карту с маршрутом.

— Для начала сделайте по одному экземпляру, — сказал штурман.

Анатолий не обладал красивым почерком и карту, как правило, оформлял не лучшим образом, но что делать — приказ есть приказ. Когда карта была готова, Анатолий не удивился, что она не произвела на штурмана хорошего впечатления.

— Ты хоть бы написал как следует, не поймут твои летчики, — сердито сказал штурман.

— Товарищ капитан, я сейчас приглашу кого-нибудь из ребят на помощь, предложил Фадеев.

— Я тебе приглашу, сам делай! — приказал штурман.

— Есть, — тяжело вздохнув, Анатолий продолжал работу. Постепенно приспособился. Дело пошло быстрей и качественнее. Добрая половина карт получилась сосем неплохо.

На подготовку к полету Давыдов отвел полчаса, и вскоре полк стартовал в западном направлении. Пролетев километров пятьдесят, командир полка изменил курс, повернул на юг.

Заняв своим звеном место в строю эскадрильи, Фадеев критически осматривал ведомых, но придраться было не к чему: все выдерживали свои места, а судя по спокойным и уверенным действиям, отлично владели самолетом и были готовы к решительным схваткам с врагом…

Анатолий вспомнил полет на фронт в сорок первом — почти тот же маршрут, тройка сержантов на самолетах ЛаГГ-3. Овечкин и Гончаров тогда, боясь оторваться, близко прижимались к нему, малейший шорох наушниках воспринимали как команду. Когда Фадеев накренял самолет в ту или иную сторону, ведомые шарахались, как воробьи, разлетаясь в разные стороны. Прошел год, многое пережито за это время. И теперь рядом с ним не желторотые птенцы, а настоящие орлы! Да и сам он стал совсем другим. Анатолий окинул взглядом «лавочкина» — великолепный самолет! Сколько ума, таланта, титанического труда вложено в него советскими авиационными специалистами! В труднейших условиях войны создать такой самолет — это подвиг! Осматривая кабину, он останавливал взгляд на новых приборах управления самолетом, мотором, оружием. Отличный мотор, хорошие маневренные качества, скорость! Теперь дело было за ним, Фадеевым.

Было очевидно, что под Сталинград их направляют не случайно, там должны развернуться большие события.

Вскоре давыдовцы произвели посадку на промежуточном аэродроме. Дозаправившись, полетели дальше. И чем ближе они подлетали к Сталинграду, тем полнее осознавал Фадеев неизбежность смертельных схваток с фашистами.

Что ожидает его и товарищей? Августовские и сентябрьские воздушные бои показали, что враг силен, очень силен! Но ведь и они чему-то научились за этот год, и самолеты у них стали совершенными, и число их значительно увеличилось…

В это время Анатолий заметил сигнал комэска. Соблюдая радиомолчание, Богданов резко покачал крыльями: «Внимание!» Затем двумя покачиваниями крыла вправо перестроил эскадрилью в правый пеленг и первый пошел на посадку. Вскоре уже весь полк сидел на том же аэродроме, который они оставили более двух месяцев назад. За боевыми самолетам приземлились транспортные, доставив технический состав полка.

Давыдов построил полк, не спеша прошел вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица. Собравшись с мыслями, сказал:

— Товарищи! Мы вернулись к стенам этого дорогого сердцу каждого советского человека города на Волге. Мы допустили сюда фашистов, и мы должны их выбить отсюда или похоронить здесь навсегда!

В глубокой тишине слушали воины слова своего командира. Это был именно тот момент, когда каждое слово доходило до сердца каждого летчика, техника, всего личного состава.

— Товарищи, многие из вас, как говорится, на собственном опыте испытали тяжесть боев в небе Сталинграда. Учтите свои промахи и сделайте из них правильные выводы. Объясните причины своих неудач тем, кто еще не имеет боевого опыта. Старшие товарищи, подайте пример в бою младшим. Враг уже не тот, да и мы стали другими — более сильными духом. Мы готовы выполнить свой долг перед Родиной. Завтра мы вступим в строй действующих полков. Предупреждаю, нас ждут тяжелые, изнурительные бои, но мужества, смелости нам не занимать, готовности драться за Родину до последнего дыхания — тоже. Нам пока не всегда хватает умения и организованности, трудолюбия на земле и в воздухе, а ведь победа в воздушном бою куется на земле. За дело, товарищи! Успехов вам — во славу нашей любимой Родины! Ура, товарищи!

Громким «ура!» поддержали стоявшие в строю своего командира.

4

…Машина, миновав почти всю Москву, подъехала к аэродрому, а Нина все еще была под впечатлением встречи с Анатолием. Какой все же он настоящий парень! Вырвался. Приехал. А разве это просто для него сейчас? Какой же он молодец!

Техник помог ей надеть парашют, подняться в самолет. Зашумели моторы, и «дуглас» пошел на взлет. Расторопный бортовой техник, вытащив из хвоста самолета чехлы от моторов, соорудил нечто похожее на кресло и красивым жестом предложил Нине расположиться в нем.

Поблагодарив техника, Нина присела и задумалась, прикидывая возможные варианты обстоятельств своего приземления, попробовала представить, как будет отыскивать возницу на дороге Чернигов — Киев, как доберется до Киева. А главное, как произойдет ее встреча с шефом?

Ее мысли были прерваны мелькнувшим с левой стороны ярким лучом прожектора. К нему прибавилось еще два, потом еще и еще, затем их самолет осветился полностью. В салоне стало ясно как днем. Из кабины вышел борттехник, но не успел он подойти к Нине, как самолет пошел вниз, техник отделился от пола и поплыл вверх, за ним потянулась Нина, размахивая руками.

Она не понимала, что происходит. Потом началось вращение. Нину прижало к правой стороне, заложило уши. Через несколько секунд стало темно, и самолет выровнялся. Затем накренился вправо и завращался в обратную сторону. Нину потянуло к другому борту. Ее швыряло из стороны в сторону до тех пор, пока самолет не снизился и не перешел в горизонтальный полет. Внутри все переворачивалось, неприятный привкус кислоты свел ей губы. «Неужели меня стошнит? Этого еще не хватало!» Ей говорили перед вылетом: «При болтанке могут быть позывы на тошноту, на это не следует обращать внимание». Она бы и не обратила внимания, но… мужчина рядом, стыдоба-то какая!

Техник самолета, быстро справившись с собой, объяснил ей:

— Проходили зону обстрела зенитками сейчас уже выскочили из прожекторов, теперь не страшно. Это бывает.

Нина смотрела в иллюминатор — вокруг была темнота, усыпанная сверкающими, дрожащими звездами. Она невольно залюбовалась ими.

Чем дальше самолет углублялся в тыл, тем спокойнее — становился полет. И вот в пассажирскую кабину вышел командир корабля и предупредил Нину:

— До места выброски пять минут полета, самолет продолжает снижение. Для более надежного приземления в заданной точке будем выбрасывать вас с высоты не более пятисот метров… Пора, — сказал он через несколько минут. Благополучного вам выполнения задания!

Раздался сигнал. Нина шагнула в бездну и начала отсчитывать: раз, два, три, четыре, пять… Дернула за кольцо. Послышался шелест парашюта. Толчок и все стихло. Нина осмотрелась — вокруг все та же темнота. Она досчитала до сорока, тут зашелестели под ногами ветки, стало еще темней. Левая нога ударилась обо что-то твердое, Нина ощутила резкую боль. «Не хватало еще сломать ногу!» — подумала Нина. Встала — боль еще чувствовалась, но перелома, видимо, не было. Нина быстро отстегнула лямки парашюта, стянула его в кучу, прислушалась. Кругом тишина. Посмотрела на светящийся циферблат часов — до рассвета еще много времени. Грунт влажный, листья на деревьях мокрые, видно, недавно был дождь.

Что делать дальше? Куда теперь идти? Вспоминая советы майора, прежде всего стала искать подходящее место, чтобы спрятать парашют. В темноте наткнулась на какую-то яму. Разгребла листья, уложила туда кучу шуршащего шелка, засыпала травой и листьями. Теперь следовало определить, где же она находится.

Глаза постепенно привыкли к темноте, и Нина медленно, с остановками пошла по лесу.

Вскоре ей удалось добраться до просеки. По ее краю, от дерева к дереву Нина пошла, держа направление на запад. Через некоторое время невдалеке послышался шум мотора, мелькнул огонек. Значит, дорога близко.

Через несколько минут она вышла на опушку леса вблизи дороги. Осмотревшись, сориентировалась — она находилась довольно близко от цели.

Ждать оставалось недолго — скоро рассвет, а там и намеченная встреча. Нужно найти такое укромное местечко на опушке леса, откуда хорошо просматривается дорога. Самый ответственный момент, выход из леса, должен пройти без свидетелей!

Побродив по опушке, Нина выбрала довольно плотный кустарник и замаскировалась в нем.

Наступил рассвет. Медленно, тягуче тянулось время. Но вот наконец-то на дороге появилась подвода. Нина сначала обрадовалась — вот он, ее проводник! А потом засомневалась: вдруг это лишь совпадение, случайность? И снова обрадовалась — не случайность! Все как обусловлено — обычная телега, к передку привязано старое жестяное ведро, на телеге плетеная корзина, лошадь серая, у возницы на голове старая коричневая фетровая шляпа.

Подвода приближалась. Нина начала выбираться из своего укрытия и в это время услышала шум, треск моторов и ужаснулась — на большой скорости по дороге неслись мотоциклисты. Немцы!

Первый мотоциклист остановился около подводы и, махая руками, что-то закричал. Из нескольких услышанных ею слов Нина поняла: немцы кого-то ищут! Неужели ее?!

…По жесткому, схваченному заморозком аэродромному полю мела поземка.

Анатолий плотнее затянул шлемофон, надел перчатки, закрыл фонарь кабины «лавочкина» и рукой просигналил Богданову о готовности к полету.

Крепла, наращивала силы Красная Армия — для великой битвы за Сталинград, главнейшей битвы Великой Отечественной.

Разбросанные войной по различным участкам тысячеверстного фронта Фадеев и Нина, Вика и Есин, генерал Фролов, капитан Высочин, как и другие герои этого повествования, всеми мыслями и сердцем были рядом с теми, кто в ожесточенной схватке с отборными фашистскими дивизиями стоял насмерть у стен волжской твердыни.

Они не могли предвидеть развития дальнейших событий, но твердо знали, что враг будет повержен, разбит, победа будет за нами…

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Реклама на сайте