«О мифологии и философии Библии»

О мифологии и философии Библии (fb2) - О мифологии и философии Библии (Научно-атеистическая серия) 852K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Моисей Соломонович Беленький

М. С. Беленький О МИФОЛОГИИ И ФИЛОСОФИИ БИБЛИИ

БИБЛИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ

Библия — это собрание «священных» книг иудаизма и христианства. На ее страницах в фантастической форме отражена материальная и духовная жизнь людей первобытной общины, начавшегося классового расслоения и появления института жречества, эпохи становления рабовладельческих государств и монотеистических тенденций, кризиса рабовладения и формирования взглядов о загробном царстве.

Бессилие древнего человека в борьбе с природой породило религиозные представления и действия, при помощи которых, как ему казалось, он сумеет побороть стихийные силы окружающего мира. «Слабость, — писал Маркс, — всегда спасалась верой в чудеса; она считала врага побежденным, если ей удавалось одолеть его в своем воображении посредством заклинаний, и утрачивала всякое чувство реальности из-за бездейственного превознесения до небес ожидающего ее будущего…» 1.

Маркс и Энгельс показали, что познание социальных и гносеологических корней религии дает возможность найти верный путь к ее преодолению.

В. И. Ленин, развивая учение Маркса и Энгельса, много внимания уделял вопросам религии и атеизма. В условиях обострения идеологической борьбы в эпоху империализма В. И. Ленин не только развил дальше теорию научного атеизма, но и выработал четкую программу нашей партии по отношению к церкви.

В. И, Ленин учил, что экономическое угнетение трудящихся неизбежно вызывает и порождает всякие виды угнетения. «Религия, — писал Ленин, — есть один из видов духовного гнета, лежащего везде и повсюду на народных массах, задавленных вечной работой на других, нуждою и одиночеством» 2.

Существование религии обусловлено как классовым гнетом, так и заинтересованностью угнетателей в ее распространении. «Мы… хорошо знаем, — отмечал В. И. Ленин, — что от имени бога говорило духовенство, говорили помещики, говорила буржуазия, чтобы проводить свои эксплуататорские интересы» 3.

Источником религиозных проповедей в значительной мере является Библия. Закрепляя в сознании масс религиозно-мистические представления о мироздании, возбуждая идеи христианской и иудейской морали о «неисповедимости божественного провидения», о разделении человечества на власть имущих и униженных, вселяя идеи кротости и смирения, Библия выполняла реакционную роль.

Вместе с тем библейские легенды и сказания, сюжеты и мотивы, проникнутые «плебейским духом», оказали влияние на литературу, связанную с народными движениями («Послания» Т. Мюнцера, песни таборитов и др.), а позднее и на гуманистическое искусство эпохи Возрождения.

Веками Библия, по словам Маркса и Энгельса, «являлась общепринятой книгой для чтения» 4 и основой всего обучения, а библейские тексты «получили во всяком суде силу закона» 5. Но по мере совершенствования общественных отношений, развития науки и материалистических воззрений, передовые люди отказывались рассматривать Библию «как единственный и безупречный источник откровения» 6, а вопрос о ее небесном происхождении, как и ее космогонические и антропологические теории, концепции истории и морали подвергали критике[1].

Однако кризис современной капиталистической системы, победное шествие марксизма-ленинизма вынуждает современную буржуазию и ее идеологов прилагать огромные усилия для поддержания религии, мистики и иррационализма, максимально используя для этой цели Библию. Не случайно ее распространением на Западе заняты 55 библейских обществ. За 1972 г. тираж Ветхого u Нового заветов составил 218 429 595 экземпляров.

Как в свое время Лютер «составил на основании Библии настоящий дифирамб установленной богом власти, дифирамб, лучше которого не в состоянии был когда-либо изготовить ни один блюдолиз абсолютной монархии» 7, так современные буржуазные интерпретаторы Библии пытаются с помощью ее текстов и мифов санкционировать власть капитала и безропотное подчинение пролетариата. Руководители магдебургской организации «свидетелей Иеговы» откровенно писали: «Объединение исследователей Библии за все те годы, в которые национал-социализм вел борьбу за Германию, никогда не пыталось повредить этой борьбе» 8. Местные полицейские власти, продолжали они, «всегда подтвердят, что исследователи Библии принадлежат к любящим и уважающим порядок элементам страны и народа» 9. «Исследователи» Библии поддерживали зловещий порядок фашизма и поставили себе цель «вернуть людей к богу, провозглашать и почитать имя Иеговы… и Иисуса Христа» 10.

В современных условиях острой идеологической борьбы апологеты Библии выводят ее за рамки богослужебной книги. Так, один из основателей немецкого экзистенциализма К. Ясперс откровенно писал, что современная философия возможна только на базе Библии, что философская вера и «вера в божественное откровение должны объединиться и прекратить взаимные нападки» 11. Идеологи же реакционного сионизма придают Библии чисто политический характер, утверждая, что в государстве Израиль она заменяет собой конституцию.

В государстве Израиль, где сионисты стоят у власти в коалиции с клерикальными партиями, раввины осуществляют свой диктат и навязывают обществу «Моисеево законодательство», ветхозаветные предписания и уложения. Национально-религиозные партии контролируют несколько банков и ряд крупных предприятий.

Ссылаясь на «библейскую» географию, израильские религиозные партии требуют вернуть Израилю все обещанные богом потомкам Авраама земли (в состав которых входит Синай, мандатная Палестина, Иордания, Сирия, Ливан и часть Саудовской Аравии) 12.

На первом съезде Коммунистической партии Израиля подчеркивалось, что израильские трудящиеся не могут и не должны ориентироваться на мифы Ветхого завета и посулы сионизма. «Не надейтесь, — сказано в докладе, — на „щедрые“ обещания разного рода международных организаций, а также тех или иных из числа великих мира сего; ищите другой, надежный путь, найдите путь к миру с массами трудящихся другого живущего здесь народа» 13.

Характерной чертой современной эпохи, насыщенной коренными сдвигами во всех областях социальной жизни, является невиданный рост влияния науки. Человечество вступило в период научно-технической революции. В связи с этим происходит необратимый процесс секуляризации народных масс даже и в тех странах, где религию оберегают политологи, философы и богословы.

Многие богословы во спасение догматической и консервативной системы мышления бросили клич: «Назад к Библии!». В решениях Второго Ватиканского собора многократно повторяется обращение «ко всем мирянам читать Библию».

На Западе пытаются использовать мифы Библии и для прямой защиты антидемократических и империалистических общественных устоев. Так, на Всемирной конференции по вопросам социальной коммуникации, состоявшейся в Мехико в 1972 г., реакционные философы и социологи воспевали Библию, ее образы и «стандарты», так как они способствуют формированию буржуазных общественных связей и буржуазного образа жизни 14.

Однако клерикалы понимают, что в наше время выиграть борьбу за сердца и умы широких масс при помощи библейских мифов невозможно. Поэтому они придумали «теорию» о божественных символах, якобы заключенных в ветхозаветных мифах, в речах пророков и притчах апостолов. Популярный на Западе современный протестантский богослов Пауль Тиллих пишет, что слова Библии «становятся абсурдными и богохульными, когда их принимают буквально, но они становятся адекватными выражениями истины, когда их понимают как символы» 15. Тиллих питает надежду, что посредством аллегорий и метафор можно прокомментировать Библию таким образом, чтобы она идентифицировала собой достижения современной культуры. А другой известный западный теолог — Р. Бультман — утверждает, что необходимо произвести демифологизацию (Entmythologisierung) Библии. Под этим он подразумевает такой метод интерпретации библейских мифов, который способен обнаружить в них содержание, соответствующее современному отношению человека «к трансцендентному», т. е. к богу 16.

Многие теологи настаивают на необходимости проведения пересмотра содержания Библии, так как «современник-нехристианин не может обнаружить Христа в Библии как в священном писании» 17. Однако, проповедуют они, надо внушить христианам и нехристианам, что в Библии заключено слово откровения, из которого даже при различных прочтениях виден божественный замысел. Устранением исторической основы ветхо- и новозаветных мифов клерикалы стремятся воспользоваться для защиты мистицизма.

Апологеты буржуазных социальных отношений берут на вооружение библейские моральные заповеди, противопоставляя их моральному кодексу строителей коммунизма. На основе концепции библейской этической всеобщности они конструируют абстрактный гуманизм и проповедуют единение и братство нищеты и бездомности с мещанским уютом и сытостью, гармонию интересов труда и капитала.

В предлагаемой работе ветхозаветная теория генезиса морали подвергается критике и доказывается, что высшим проявлением подлинного гуманизма является коммунистическая мораль.

Идеологи империализма и антикоммунизма стимулируют «войну идей», пользуясь не только этической концепцией Библии, но и некоторыми другими ее догматами. Американский философ Таккер в книге «Философия и миф у К. Маркса» 18 жаждет доказать, будто марксистское понимание истории — это своего рода эсхатология[2].

Эсхатологические построения современных приверженцев империализма выражают чувства кризиса, переживаемого капиталистическим миром, и находятся в кричащем противоречии с научным пониманием истории и практикой революционной борьбы рабочего класса.

Выполняя «социальный заказ» империалистической буржуазии, клерикалы и философы Запада пытаются выхолостить революционную сущность марксизма. Выступая на международном Совещании коммунистических и рабочих партий в июне 1969 г., Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев говорил, что в настоящее время империализм «не может рассчитывать на успех, открыто провозглашая свои действительные цели. Он вынужден создавать целую систему идеологических мифов, затуманивающих подлинный смысл его намерений, усыпляющих бдительность народов» 19.

Некоторые современные западные теологи и философы-идеалисты осознают, что догматическое мышление составляет преходящую ступень в истории духовного развития человечества, потому они открыто и агрессивно не выступают против атеизма и научной библеистики. Напротив, они ставят своей задачей «интеграцию» Библии и даже атеизма с модными философскими течениями, приспосабливая ее постулаты и некоторые догматы, как, богоизбранничество, эсхатология и мессианизм, к буржуазному миропониманию. Но и в этом проявляется существенная особенность современного антикоммунизма, заключающаяся в том, что в наши дни центр тяжести классовой борьбы перенесен в область идеологии. Американский профессор Д. Вильгельм откровенно заявил: «Мировое соревнование с коммунизмом является в конечном счете… битвой теорий и доктрин» 20. Защитники капитала и реакционные клерикальные круги полагают, что в идеологической борьбе против стран социализма религия и ее «богооткровенные» источники могут сыграть решающую роль. Разумеется, империалистическая буржуазия и ее духовные оруженосцы не могут изменить ход исторического процесса, однако они пытаются оказывать ему бешеное сопротивление.

В свете сказанного научная критика Библии и пропаганда научно-атеистических воззрений приобретают актуальный идеологический и политический характер.

В соответствии с принципами марксистской критики Библии автор этой книги показывает, что мифы и легенды, сюжеты и мотивы Ветхого завета были порождены в глубокой древности, их научное осмысление способствует верному пониманию социальной и духовной жизни народов Древнего Востока. Археологические открытия в этих странах показали, что Библия не является уникальной книгой, а литературно-религиозным памятником, который имеет много сходства с литературными произведениями народов Древнего Востока.

Автор не претендует на полное изложение темы. В предлагаемой книге даются сведения о составе Библии и основных этапах библейской критики, о социальных и гносеологических корнях произведений Ветхого завета и об их художественном своеобразии. Материал Нового завета будет привлечен, лишь поскольку он необходим для понимания структуры и содержания Ветхого завета, для раскрытия исторических условий возникновения его книг, классовой роли Библии в истории общества.

Глава 1 СОСТАВ БИБЛИИ

В современном виде Библия (от греческого βιβλία — книги) представляет собой собрание разнообразных по форме и содержанию древних, преимущественно религиозных произведений, создававшихся на протяжении огромного исторического периода — с XIII в. до н. э. по II в. н. э. Библия состоит из двух частей: Ветхого завета, сложившегося в дохристианскую эпоху на древнееврейском языке, и Нового завета, написанного идеологами раннего христианства на древнегреческом языке.

Сохранились две редакции Ветхого завета: древнееврейская и древнегреческая. Они отличаются друг от друга количеством книг, а также объемом некоторых одноименных произведений.

Древнееврейский вариант систематизировал по трем отделам. Первый именуется Законом (Торой), или Пятикнижием Моисея[3]. Второй отдел — Пророки (Невиим) — содержит 21 книгу[4]. Третий отдел называется Агиографы, или Писания (Кетубим), и включает 13 книг[5]. Древнееврейский комплект «священных книг» принято в иудаизме называть по первым буквам его отделов Танах.

Древнегреческий вариант Ветхого завета содержит 50 произведений.

Первая попытка канонизировать Танах связана с библейским рассказом о народном собрании 621 г. до н. э., на котором иудейский царь Иосия зачитал книгу Закона, якобы найденную первосвященником Хелкией в Иерусалимском храме и переданную царю через писца Шафана (IV Царств, XXII, 8 — XXIII, 3)[6]. Вторая попытка объявить священными некоторые иудейские сочинения была предпринята в 444 г. до н. э. книжником Ездрой (Неемия, VIII, 1–8). И лишь в самом конце I в. н. э. составители Талмуда[7] установили канон Танаха.

Состав Танаха считался талмудистами незыблемым и священным. Однако и после талмудистов текст Ветхого завета исправлялся и редактировался. Этим были заняты еврейские богословы, так называемые масореты[8]. Лишь в конце IX в. они окончательно канонизировали Ветхий завет, определив объем его в 1 152 207 знаков и уложив их в 39 книгах со строго определенным числом стихов в каждой из них.

Вокруг состава Танаха еврейские богословы вели острые дискуссии. Некоторые из них возражали против включения в канон Песни песней, книг Экклесиаст и Иезекииля. В Талмуде сказано и о том, что авторство Танаха следует приписать не одному богу Яхве, но и библейским персонажам. Так, талмудисты говорят, что Моисей — автор Пятикнижия и кн. Иова; пророку Самуилу, утверждают они, принадлежат произведения, носящие его имя, а также Судьи и Руфь; кн. Иезекииля, 12 «малых» пророков, Даниила и Эсфири якобы сочинили мужи «великой синагоги»[9]. Ездра же написал свою книгу и две книги Хроник и т. п. Вместе с тем в талмудической литературе имеются прямые противоречия и разночтения в самых существенных вопросах относительно богооткровенности Торы. Так, например, талмудисты отметили, что по рассказу книги Исход (XIX, 20) Яхве во время вручения Торы Моисею спустился на вершину горы, а по Второзаконию (IV, 36) Яхве говорил с неба. Встречается и такое соображение: «Не вся Тора была передана Моисею, и лишь основные ее положения». Нет никаких основании считать Моисея, Самуила и других подобных персонажей Ветхого завета авторами библейских произведений. Но тот факт, что некоторые талмудисты говорят о Библии как о произведении людей, а не приписывают ей божественного происхождения, сам по себе примечателен. Очевидно, кое-кто из них серьезно сомневался в теологической версии, будто Танах дан людям самим Яхве. Не трудно заметить, что составители Танаха сохранили традиционное мнение философствующих раввинов о существовавших литературных источниках, из которых авторы Библии позаимствовали исторический, правовой, этический, художественный и другой материал для своих религиозных концепций. К этим источникам следует отнести победные, свадебные, похоронные и другие песнопения, племенные сказания, местные легенды о «священных» камнях и рощах, рассказы о теогонии и мифы о народных героях, которые восходят к XV–XII вв. до н. э. К источникам Танаха необходимо причислить упоминаемые в Ветхом завете, не дошедшие до нас книги Завета (Исход, XXIV, 7), Браней Яхве (Числа, XXI, 14), Праведного (Иисус Навин, X, 13) и др. Эти материалы сложились в течение XI–VII вв. до н. э. Кроме того, в книгах Царств фигурируют ссылки на летописи иудейских и израильских царей. В них занесены были важнейшие события, связанные с царствованием того или иного монарха, и эдикты о социально-политической и религиозной жизни древних евреев на протяжении X–VII вв. до н. э.

Фольклорные творения XV–XII вв. до н. э. и сочинения более позднего происхождения, вошедшие в состав Ветхого завета, как правило, компилятивны и псевдоэпиграфичны. Иначе говоря, они написаны и составлены не теми авторами, которым талмудисты и позднейшие богословы их приписывают.

Научная критика Библии разрушила догматические построения иудаизма и христианства. Доказано, что Библия представляет собой пестрое собрание литературных произведений различных форм и жанров, носящих преимущественно религиозный характер, что ветхозаветные тексты во многом совпадают с древнейшими шумерскими, ассиро-вавилонскими, египетскими и хеттскими текстами. Ф. Энгельс писал: «…еврейское так называемое священное писание есть не что иное, как запись древнеарабских религиозных и племенных традиций, видоизмененных благодаря раннему отделению евреев от своих соседей — родственных им, но оставшихся кочевыми племен» 1.

Переходя к истории древнегреческого варианта Ветхого завета, следует отметить, что его принято называть Септуагинтой. Согласно некоторым источникам, библиотекарь александрийского царя Птолемея Филадельфа II (287–245 гг. до н. э.) Деметрий обратил внимание своего патрона на ветхозаветные произведения. Царь приказал перевести их на греческий язык. Исполняя волю государя, Деметрий связался с первосвященником Иудеи Элеазаром и просил его оказать содействие в переводе названных сочинении. Первосвященник будто бы отобрал 72 толковника (по шести от каждого из 12 племен израилевых!)[10] и послал в Александрию. Легенда рассказывает, что по распоряжению царя 70 ученых переводчиков были отправлены на остров Фарос неподалеку от Александрии. Там каждый из них получил отдельную келию с тем, чтобы они не общались во время работы над переводом. Когда перевод семидесяти (отсюда латинское название этого перевода Septuaginta — Септуагинта) был готов, царь будто бы убедился, что 70 мужей не только обнаружили полное согласие в переложении содержания Танаха, но и нашли для его перевода одни и те же греческие слова. Христианские богословы, распространяя эту легенду, утверждают, будто грамматики и филологи из Иудеи выполнили перевод по божьему внушению.

Однако текстологический и филологический анализ Ветхого завета, исследование социально-исторических условий, в которых он складывался, полностью опровергают церковное представление о его происхождении.

Историки древности доказали, что переводом Ветхого завета были заняты многие филологи, которые жили в разное время, по крайней мере в течение III и II вв. до н. э. В годы царствования Птолемея Филадельфа II было лишь частично переведено только Пятикнижие. Историк Грец полагает, что перевод Пятикнижия был завершен при Филометре, который жил в 181–146 гг. до н. э. 2 Когда были переведены Пророки и Писания, точно неизвестно. Большинство ученых приходит к выводу, что произведения этих отделов Ветхого завета были переведены в течение II–I вв. до н. э. 3

Относительно качества древнегреческого перевода (Септуагинты) Э. Репан писал: «Филология и критика не были делом древности. Перевод, ставящий себе целью передать истинный оттенок мысли оригинала, не был в духе того времени… Александрийский переводчик прежде всего апологет, защитник мозаизма (т. е. учения Моисея, или иудаизма. — М. Б.) во что бы то ни стало… Отсюда множество изменений, внесенных в текст во внимание к тонкому вкусу греков. Были прибавлены объяснительные замечания, смягчены места, казавшиеся неприличными, величественная наивность древнего рассказчика была затушевана… Многие невероятности были смягчены; цифры, почти всегда не свободные от возражений, подверглись исправлению. Переводчик хочет предупредить критику местных Вольтеров» 4. И хотя Септуагинта, можно сказать, представляет собой «исправленное» издание Танаха, все же она отвергнута синагогой. Для иудейских теологов только Танах является священным писанием. Большинство протестантских церквей также учит, что только древнееврейский Ветхий завет «дан свыше». И православная церковь 11 книг сверх 39, которые значатся только в Септуагинте, считает неканоническими. Католическая же церковь весь состав Септуагинты освятила и числит в каноне.

Противоречия в определении количественного состава ветхозаветного канона между церковниками весьма показательны, они свидетельствуют, что Ветхий завет создавался не одновременно, «по наитию слова божьего», а на протяжении многих столетий многими людьми.

Отвергая легенду о сверхъестественном происхождении Септуагинты, необходимо объяснить подлинные причины ее появления. Надо иметь в виду, что в III–II вв. до н. э. евреи, жившие в Александрии и в других городах, находившихся во власти македонской династии, были настолько ассимилированы, что почти забыли свой родной язык. Однако текстами Танаха пользовались при исполнении иудейских обрядов. Стало быть, в культовых целях и для синагогальных богослужений сами идеологи иудаизма нуждались в греческом переводе Ветхого завета. Кроме того, в переводе были также заинтересованы иудейские миссионеры, которые вели активную прозелитскую деятельность. Из предисловия к книге «Премудрости Иисуса, сына Сирахова» видно, что ее переводчик сознательно возвеличивает культуру иудеев, уверяя читателей, будто она не менее высока и ценна, чем философия древних греков. Внук Иисуса, сына Сирахова, который прибыл в Александрию в 132 г. до н. э.[11], решил взяться за перевод книги своего деда потому, как он объясняет, что «в Законе, Пророках и прочих Писаниях переданы нам многие высокие уроки… и поскольку не только сами читатели могут сделаться многосведущими, но и другим приносить пользу посредством устных и письменных наставлений, то дед мой Иисус много упражнялся в чтении Закона, Пророков и прочих отечественных Писаний и, приобретший посредством их довольно опытности, решился сам написать нечто, относящееся к знанию и мудрости… Итак, прошу вас читать с благорасположением и внимательностью, имея снисхождение к тому, что в переводе, может быть, мы слабо выразили некоторые места…» 5.

Итак, исторические условия жизни еврейских масс в III–II вв. до н. э. способствовали появлению того варианта Ветхого завета, который принято называть Септуагинтой.

Первоначальный текст Септуагинты до нас не дошел. Самые древние сохранившиеся ее рукописи относят к IV в. [12] Впервые она была напечатана в латинском переводе около 1470 г. Греческий текст Септуагинты впервые издан в Базеле в 1561 г. В русском переводе Септуагинта появилась в 1787 г. в качестве приложения к книге Иосифа Флавия «Иудейская война» в переводе М. Алексеева.

Важные сведения о Библии получены в результате открытий и исследований рукописей Мертвого моря. Рукописи Мертвого моря, справедливо отмечает советский ученый И. Д. Амусин, «понятие сложное, охватывающее документы, различающиеся по месту нахождения (Вади-Кумран, Вади-Мураббаат, Хирбет-Мирд, На́хал-Хэ́вер, Масада и др.), по писчему материалу (кожа, папирус, черепки, дерево, медь), по языку (древнееврейский, арамейский, набатейский, греческий, латинский, арабский), по времени создания и содержанию» 6.

История этих находок такова. Арабский пятнадцатилетний юноша из племени таамире Мухаммед ад-Диб случайно обнаружил в Иудейской пустыне на северо-западном побережье Мертвого моря в районе Вади-Кумран пещеру, из которой в 1947 г. извлекли семь рукописей на древнееврейском и арамейском языках: полный и неполный текст кн. Исаии, комментарий на кн. Хаваккука, апокриф кн. Бытия, Устав общины, свиток Войны и свиток Гимнов.

Обнаруженные рукописи вызвали огромный интерес среди ученых. Особое внимание привлекли развалины древнего строения Кумран (по-арабски Хирбет-Кумран), расположенного неподалеку от пещеры (в науке она обозначается «IQ»), которая была открыта Мухаммедом ад-Дибом. Для обследования Хирбет-Кумрана в течение 1951–1956 гг. были организованы пять археологических экспедиций.

Археологами было обследовано большое количество пещер. Только в 11 пещерах Кумрана были найдены около 40 тысяч фрагментов и лоскутов, представляющих остатки 600 библейских и небиблейских произведений. Для характеристики состава и структуры Библии особое значение имеют рукописи, найденные не только в первой, но и в четвертой, седьмой и одиннадцатой пещерах Кумрана. В итоге обнаружены все книги Танаха, за исключением кн. Есфири. Произведения, составляющие Тору, пророческие книги и некоторые сочинения отдела Писаний хранились в Кумранской библиотеке в нескольких экземплярах. Как правило, тексты этих рукописей совпадают с масоретским. Исключение составляет одна рукопись кн. Исход (одна из двенадцати). Некоторые стихи ее аутентичны Торе из Септуагинты. Так, в отличие от Танаха, первый стих кн. Исход «Вот имена сынов Израилевых, которые вошли в Египет с Иаковым» содержит (как в Септуагинте) еще слова «отцом их». Масоретский текст Исхода перечисляет 11 сыновей Иакова (Иосиф, согласно рассказу Бытия, уже давно был в Египте), в рукописи же названы все 12 сыновей Иакова, Иосиф в том числе. Согласно Танаху, «всех душ, происшедших от чресл Иакова, было семьдесят» (Исход, I, 5). В рукописи, как в Септуагинте, говорится о 75 душах.

Одна из рукописей кн. Чисел также расходится с текстом Танаха. Некоторые стихи этой рукописи совпадают со стихами Септуагинты, другие расходятся как с масоретским, так и с греческим текстами.

Существенные разночтения с одноименными произведениями еврейского Ветхого завета отмечают ученые в найденных рукописях книг Пророков. Примечательно, что чем старше по времени рукопись, тем больше в ней разночтений с Пророками из Танаха. Немало отличий в рукописи Писаний по сравнению с каноническими произведениями, составляющими этот одноименный отдел Ветхого завета.

Очевидно, что Септуагинта имела свой древнееврейский архетип, во многом (по количеству и тексту книг, глав, стихов) отличавшийся от того варианта (вернее, вариантов), который лег в основу масоретского Ветхого завета. Кумранские рукописи самым убедительным образом опровергают вымысел о боговдохновенности Библии и являются важнейшим памятником древней культуры, в котором отображены (чаще всего в иллюзорной форме) социальные и духовные процессы, связанные с драматическими событиями из жизни народов Ближнего Востока в последние два столетия до н. э. и I в. н. э.

Многие сюжеты кумранских рукописей представляют собой промежуточное звено между Ветхим и Новым заветами. Они бросают яркий свет на развитие эсхатологических, апокалиптических [13] и мессианских воззрений иудаизма, послуживших основой религиозного учения первоначального христианства.

По поводу состава Нового завета на протяжении трех веков шли дискуссии между богословами. Только в 364 г. на Лаодикейском соборе был утвержден первый канон Нового завета из 26 книг: евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, Деяния апостолов и 21 Послания апостолов. На этом соборе Апокалипсис был отвергнут как священное писание. И лишь на Константинопольском соборе 692 г. Апокалипсис, или Откровение Иоанна Богослова, было включено 27-м произведением Нового завета.

В Новый завет вошли не все писания раннехристианской литературы. Из без малого тридцати евангелий были включены только четыре, из десятков откровений — только одно. Все прочие евангелия и откровения были объявлены еретическими и подлежали уничтожению. Церковь с особым усердием предавала огню апокрифические евангелия евреев, назореев, египтян, эбионитов, Андрея, Варнавы, Иуды, Марии, Никодима и др. Лишь один Феодорит (V в.), составитель «Истории церкви», уничтожил, по его словам, более двухсот экземпляров евангелия христианского писателя II в. Татиана «Диатессарон» 7.

Спасая раннехристианские произведения от христианской церкви, «еретики» IV в. прятали их в потаенные места. В 1946 г. в селении Хенобоскион, в Верхнем Египте, была найдена запрятанная на древнем кладбище коллекция книг, в том числе евангелия Истины, Филиппа и Фомы. «Насколько можно судить по сохранившимся скудным остаткам утраченных евангелий и по публикуемым ныне текстам из Хенобоскиона, отвергнутые церковью евангелия ничем существенно не отличались от канонизированных» 8. Чем же тогда объяснить суровое к ним отношение епископов?

Надо иметь в виду, что уже в первые два столетия существования христианства в нем действовали и боролись различные секты и группировки, каждая из которых создавала свою версию о возникновении новой религии и защищала свое понимание и толкование учения Иисуса Христа. Чтобы не допустить еретических толкований, отражавших порой взгляды демократических слоев, и окружить ореолом святости одно или несколько евангелий, церковные деятели отобрали только четыре и включили их в канон. Остальные были объявлены еретическими.

Но почему были отобраны четыре? Как будто «выгоднее» было остановиться на одном, ибо можно легко обнаружить разночтения и противоречия, содержащиеся в сообщениях Матфея и Луки о родословной Иисуса Христа, в сообщении Марка, Иоанна, Луки и Матфея о деятельности Иоанна Крестителя, чудотворениях Иисуса Христа, в Нагорной проповеди и т. п. Дело в том, что при отборе и канонизации евангелий и других произведений Нового завета учитывались «такие соображения, как степень распространенности того или иного писания, его древность, мнения различных авторитетов и т. д. К началу IV в. христианство насчитывало уже около трех веков существования, а определенные писания, в частности каноническая „четверица евангелий“, уже были признаны всеми христианами. В таких условиях не было возможности отдать предпочтение какому-нибудь одному из четырех евангелий, так как это угрожало бы новым расколом и ересями» 9.

Первые три евангелия (от Матфея, Марка и Луки) названы синоптическими (от греч. synopsis — совместное обозрение), так как значительная часть их текстов стереотипна. Исторической наукой установлено, что они сложились в первой половине II в. Четвертое — Евангелие от Иоанна — было составлено несколько позже первых трех и по своим идейным истокам находилось под влиянием учения Филона Александрийского [14].

Пятая книга Нового завета (Деяния апостолов) по своему сюжету — продолжение Евангелия от Луки. Как и Евангелие от Иоанна, Деяния апостолов считаются наиболее поздним произведением раннехристианской литературы, и его возникновение относят к третьей четверти II в. Ф. Энгельс говорил, что «евангелия и Деяния апостолов представляют собой поздние переработки утерянных теперь сочинений, зыбкую историческую основу которых в настоящее время уже невозможно распознать под легендарными наслоениями» 10.

Следующие за Деяниями апостолов сочинения Нового завета называются Посланиями. Составленные в первой половине II в., они освещают вопросы, связанные с толкованием учения Иисуса Христа и организацией раннехристианских общин.

Завершает Новый завет Откровение Иоанна Богослова. Кто был его автором, сказать трудно. Хотя он и называет себя Иоанном, однако его нельзя идентифицировать ни с составителем Евангелия от Иоанна, ни с сочинителем трех Посланий Иоанна. Это «доказывает, — пишет Энгельс, — их язык, если бы этого не доказывали изложенные в них учения, которые совершенно расходятся между собой» 11. Тем не менее текст Откровения дает полное основание установить время его написания.

Книга полна апокалиптических видений, вроде «выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами» (XIII, 1). А кто же этот зверь? «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть» (XIII, 18). По поводу этого числа Энгельс пишет: «Приблизительно за 300 лет до нашей эры евреи стали употреблять свои буквы в качестве символов для обозначения чисел. Философствующие раввины видели в этом новый метод мистического толкования, или каббалы. Тайные слова выражались числом, полученным от сложения цифровых значений букв, из которых состояли эти слова. Эту новую науку они называли gematriah, геометрия. Эту науку и применяет здесь наш „Иоанн“» 12. Энгельс доказал, что в числе 666 зашифрованы древнееврейские слова «кесарь Нерон». Разгадка точна. Она подтверждается расшифровкой и такого видения. Ангел объясняет Иоанну: «Зверь, которого ты видел, был, и нет его… Семь голов суть семь гор, на которых сидит жена, и семь царей, из которых пять пали, один есть, а другой еще не пришел, и, когда придет, не долго ему быть. И зверь, который был и которого нет, есть восьмой, и из числа семи… Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями» (XVII, 8–18). Итак, говорит Энгельс, совершенно ясно, что жена символизирует «великий город» Рим и что «книга написана в царствование шестого римского императора» 13. Его легко назвать. Первые пять были: Август, Тиберий, Калигула, Клавдий и Нерон, который покончил с собой 7 июня 68 г. Вслед за ним римский престол занял Гальба, царствование которого продолжалось от 9 нюня 68 г. по 15 января 69 г.

С самого начала его правления начались крупные волнения легионов, закончившиеся захватом власти Отоном. Он и есть тот, который «еще не пришел». А что касается «восьмого», «который был и которого нет», то имеется в виду Нерон, о котором разнесся слух, будто он жив «и скоро вернется на страх своим врагам» 14. Было кого бояться, и автор, написавший в это время книгу, вынужден был имя главного героя, «антихриста», зашифровать числом, именовать зверем и «вавилонской блудницей». Чудовищные преступления Нерона были известны не только в Риме, но и далеко за его пределами. И до Иудеи дошли сведения об умерщвлении родной матери, о том, что Нерон отравил своих советников и помощников, убил многих родственников, в том числе и свою жену. К тому следует добавить, что «и к народу, — по свидетельству Светония, — и к самим стенам он не ведал жалости» 15.

В свете сказанного становится ясным, почему современник злодеяний и террора Нерона, автор Откровения, прибег к тайнописи. Воспитанный в духе ветхозаветного пророчества, он в своем сочинении рисовал картины борьбы бога против носителя зла, этим утешая людей, стонущих от «мерзостей» Рима, и обещая им наступление тысячелетнего царства. «Все это, — пишет Энгельс, — теперь утратило всякий интерес для всех, кроме разве только невежественных людей, которые еще, может быть, пытаются вычислять день последнего суда. Но в качестве достоверной картины почти самого первоначального христианства, картины, нарисованной одним из самих христиан, эта книга имеет большую ценность, чем все остальные книги Нового завета, вместе взятые» 16.

По стилю, манере изложения и содержанию к библейским произведениям непосредственно примыкают так называемые апокрифы[15]. К ним принадлежат те произведения иудейской литературы, которые признаны церковниками внеканоническими: кн. Еноха, Юбилеев, Псалмы Соломона, Заветы 12 патриархов, Апокалипсисы Ездры и Варуха и множество других. Кроме того, иудейские богословы 11 книг Септуагинты (Премудрости Иисуса, сына Сирахова; Премудрости Соломона; Послание Иеремии; кн. Товит, Варуха, Юдифь; I, II и III кн. Маккавейские, II и III Ездры) также считают внеканоническими.

Апокрифы в еврейском оригинале не сохранились. Однако некоторые из них, как кн. Премудрости Иисуса, сына Сирахова, кн. Премудрости Соломона, Юдифь и Товит, пользовались популярностью. В Талмуде откровенно сказано: «Хотя наши мудрецы и изъяли из обращения Бен-Сиру (еврейское название кн. Премудрости Иисуса, сына Сирахова. — М. Б.), все-таки хорошие изречения, которые в ней встречаются, мы проповедуем». В Талмуде и Мидрашах содержится немалое количество цитат из Бен-Сиры. Писатель И. Френкель (1765–1835) перевел некоторые апокрифы на иврит и в 1830 г. издал их под названием Последние писания[16]. В 1896 г. ориенталист С. Шехтер опубликовал найденные в Каирской генизе (хранилище для устаревших и запрещенных книг) многочисленные фрагменты Бен-Сиры. Отрывки из древнееврейского оригинала этой книги также обнаружены среди кумранских рукописей 17.

Апокрифы представляют большую ценность для исследования экономической, религиозной и философской, моральной и этнической жизни того времени, когда оформлялась в канон ветхозаветная литература, для изучения борьбы различных общественных групп.

Глава 2 ИЗ ИСТОРИИ БИБЛЕЙСКОЙ КРИТИКИ

Передовые мыслители прошлого задолго до нашего времени неоднократно выступали против церковного постулата о божественном происхождении Библии. Уже античный философ II в. Цельс 1[17] подверг критике космогонию Пятикнижия, едко иронизируя по поводу мифов о сотворении первого мужчины из глины и женщины из ребра, хитрости змеи, сумевшей вопреки божескому запрету уговорить людей вкусить плод древа познания добра и зла. Авторы Пятикнижия, говорит Цельс, «рассказывают какой-то миф, как старым бабам, и самым нечестным образом изображают бога сразу, с самого начала бессильным, неспособным убедить даже единственного человека, которого он сам создал» 2. Цельс смеется, показывая нелепость таких повествований, как рассказ о рождении Исаака, когда его мать уже была очень старой, о превратностях судьбы Иосифа и т. п.

По мнению Цельса, мифология Пятикнижия — набор наивных сказок и мнимых аллегорий. Такую же оценку дает он евангельским мифам о рождении, смерти и воскресении Иисуса Христа. Подобные легендарные сказания, подчеркивает философ, имеются в мифологии других народов. «Такое же, — пишет он, — рассказывают об Орфее у одризов, о Протесилае в Фессалии, о Геракле в Тенаре и о Тезее» 3.

Последователем Цельса был крупный античный критик христианства и Библии Порфирий (232 или 233 г. — ум. между 301 и 304 г.). Его перу принадлежат 77 трактатов, из которых только 18 до нас дошли. В своем сочинении «Против христиан», сожженном в 488 г., Порфирий детально исследовал рассказы евангелистов о рождении и деятельности Христа и пришел к выводу, что все они сплошной вымысел. Воспроизведя новозаветное повествование о встрече Христа с легионом бесов и двумя тысячами свиней, Порфирий говорит: какая сказка, какой вздор! «Как можно, — пишет он, — слушая, как бесы просят, чтобы их не отправили в бездну, а Христос затем по их просьбе не отправил, а наслал их на свиней, — как можно не воскликнуть: фу, какое невежество!» 4.

Порфирий, руководствуясь здравым смыслом, показал несостоятельность и невозможность чудотворных деяний «основателя» христианства. Его возмущают нелепые речения Христа вроде: «Если не будете есть плоти моей (в Евангелии от Иоанна (VI, 53) сказано: плоти сына человеческого. — М. Б.) и пить крови моей, то не будете иметь жизни в себе». Что это, спрашивает философ, зверство или нелепость? Во всяком случае, «нелепее всякой нелепости и более дико, чем зверство, — вкушать человеческое мясо, пить кровь единоплеменника и единокровного и, поступая так, иметь жизнь вечную» 5.

Порфирий подверг критике и Ветхий завет. В частности, он отметил, что Пятикнижие составлено не Моисеем, а скорее всего Ездрой и его единомышленниками 6.

Ярким представителем средневековой философии и продолжателем рационалистической критики Ветхого завета был вольнодумец Хиви Габалки, живший в конце VIII — начале IX в. Около 870 г. появилась его книга, в которой, по свидетельству Саадия Гаона [18], содержалось двести возражений против учения о божественном происхождении Ветхого завета. Саадия ополчился против вольнодумца и сочинил произведение под названием «Ответы Хиви». Это сочинение, как и книги Хиви Габалки, дошло до нас в отрывках.

Трудно, конечно, исследовать систему мышления Хиви, не располагая его трудом полностью. Однако сохранившиеся фрагменты дают основание судить о направлении и тенденции его мировоззрения 7.

Характерная черта библейского миропонимания — теоцентризм. Бог, по Библии, везде и всюду. Поэтому идее бога Хиви уделяет много внимания. Пользуясь цитатами из Ветхого завета, вольнодумец IX в. свои возражения против монотеистической доктрины иудаизма сгруппировал по следующим атрибутам:

1. Бог несправедлив (он принял дар Авеля и без всякого основания отверг дар Каина — Бытие, IV, 3–5; в дни потопа бог без всякой причины наказал животных — Бытие, VII, 4, 21–23; он запретил израильтянам вступать в брачные отношения с моавитянами и аммонитянами, хотя сам бог вынудил дочерей Лота вступить в связь с отцом своим — Бытие, XIX, 31–38).

2. Бог жесток (он послал внуков патриарха Авраама в Египет для того, чтобы они терпели горе без всякой причины; бог мог сделать жизнь человеческую счастливой, но не сделал этого. Жизнь человека полна мук; почему бог не сотворил человека праведным и добрым, лишенным возможности грешить?).

3. Бог не всезнающий и не в состоянии предугадать будущее (он не предвидел, что люди отвернутся от него и начнут грешить. Тора рассказывает: «И раскаялся господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем» (Бытие, VI, 6). В кн. Бытие (XXII, 1–2) сказано: «Бог искушал Авраама, и сказал ему: „…возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе“». Следовательно, бог заранее не знал, каково будет поведение Авраама, поддастся ли он искушению или нет).

4. Бог не всемогущ (он боялся Адама. Когда Адам в нарушение заповеди съел плод с древа познания добра и зла, то бог страшно обеспокоился и сказал: «… И теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Бытие, III, 22); бог боялся людей, строивших вавилонскую башню, которая должна была достигнуть неба).

5. Бог часто меняет свои постановления (одно время бог разрешил человеку взять себе в жены сестру свою, а впоследствии он это запретил; сам бог не приговорил Каина за убийство Авеля к смертной казни, а потом повелел любого убийцу умерщвлять его; одно время любой человек мог совершать всесожжение, а потом бог велел этим заняться только жрецам; бог повелел Аврааму принести в жертву Исаака, когда же Авраам собрался выполнить веление господне, то ангел божий не дал ему возможности этого сделать. Езекия, царь иудейский, заболел. И пришел к нему пророк Исаия и сказал ему: «…так говорит господь: сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь, не выздоровеешь». А позже бог изменил своему слову и велел Исаие сказать царю: «Я услышал молитву твою, увидел слезы твои, и вот, я прибавлю к дням твоим пятнадцать лет» — Исаия, XXXVIII, 1, 5).

6. Бог любит жертвоприношения и роскошь (он приказал приносить ему в жертву скот; сало и кровь — пища его; бог любит пребывать в богатом храме. Ему нравится золотые светильники. Он любит вино, курение, масло и т. п.).

7. Бог антропоморфен (согласно Библии, он отдыхает: «И совершил бог к седьмому дню дела свои, которые он делал, и почил в день седьмый от всех дел своих, которые делал» (Бытие, II, 2); согласно Ветхому завету, бог совершает путешествия, он сходит с неба и снова возвращается на небо; богу присущи страсти: он гневается, радуется, раскаивается и т. п. Бог подобен человеку: он явился к Аврааму у дубравы Мамре. Когда Авраам «возвел очи свои, и взглянул», то увидел, что «три мужа стоят против него» — (Бытие, XVIII, 2).

Хиви решительно отрицал боговдохновенность Торы. Люди, говорит он, доходят до мысли, что в ней много вымысла и мало правды. И другие книги Ветхого завета, по Хиви, содержат много вздора. Так, судя по рассказам, сын может быть старше своего отца на два года: Иорам, сын Иосафата жил сорок лет (II Хроник, XXII, 20), а Охозия, сын Иорама воцарился вместо умершего отца, когда ему было сорок два года (II Хроник, XXII, 2).

В критических своих тезисах Хиви объясняет естественным ходом вещей чудеса, будто бы совершенные Моисеем. «Чудеса на Чермном море, — писал он, — объясняются приливом и отливом». Ветхозаветный рассказ о том, что лицо Моисея сияло лучами от того, «что бог говорил с ним» (Исход, XXXIV, 29), Хиви высмеивает. Лицо Моисея, писал вольнодумец, сияло по причине продолжительного поста.

Уместно отметить, что израильский социолог Полак не может и в наш век простить Хиви его «разрушающие идеи», т. е. поражающие своей прозорливостью высказывания мыслителя в том, что Библия является не богооткровенной книгой, а сборником «изречений древних мудрецов», и что столько на небе богов, сколько народов на Земле 8.

Выдающимся продолжателем рационалистической критики Библии был средневековый еврейский поэт и философ Аврам бен Меир Ибн Эзра (1092–1167). Он оставил свыше ста произведений. Во многих из них проявляется его свободомыслие. В своих комментариях к Пятикнижию Ибн Эзра доказывал, что Моисей не мог быть его автором. Тонкий знаток Библии, Ибн Эзра обратил внимание на то, что Второзаконие, по учению раввинов, содержит слова, которые «говорил Моисей за Иорданом в пустыне». Однако Ветхий завет утверждает, что Моисей умер до того, как евреи прошли через Иордан и завоевали ханаанскую землю. Как же согласовать это противоречие?

«За Иорданом, — писал Ибн Эзра, — лишь тогда уразумеешь тайну двенадцати, а также и написал Моисей закон сей, и хананеи жили тогда в этой земле, на горе божьей будет открыто, потом также вот постель его — постель железная, тогда уразумеешь истину». В этой темной формуле ясно одно: намеками на библейские тексты Ибн Эзра выводит важную истину. А именно: Пятикнижие написано не Моисеем.

Впоследствии эта формула была расшифрована голландским философом-материалистом Бенедиктом Спинозой (1632–1677) следующим образом.

Первое. «За Иорданом». Второзаконие прямо говорит, что Моисей проповедовал за Иорданом. Мог эти слова написать Моисей? Конечно, нет. Ведь, по утверждению самого Ветхого завета, Моисей остался по ту сторону Иордана — следовательно, не он — автор пятой книги Торы.

Второе. «Лишь тогда уразумеешь тайну двенадцати». Эти слова Ибн Эзры намекают на сообщение Второзакония (XXVII, 8) и Иисуса Навина (VIII, 32) о том, что Моисей написал «слова закона» на камнях. По утверждению раввинов, на двенадцати камнях Моисей записал Тору. Могли 6000 стихов Пятикнижия разместиться на 12 камнях? Выходит, Тора значительно меньше по объему, чем Пятикнижие.

Третье. «И написал Моисей закон сей» (Второзаконие, XXXI, 9). Кто-то мог об этом сказать, но не сам Моисей. Эти слова не ему принадлежат.

Четвертое. «Хананеи жили тогда в этой земле» (Бытие, XII, 6). Слова эти могли быть написаны в то время, когда Палестина уже была завоевана евреями, т. о. тогда, когда Моисея, по свидетельству Ветхого завета, уже не было в живых.

Пятое. «На горе божьей будет открыто». Речь идет о горе Мориа (Бытие, XXII). Она могла называться божьей горой, после того как на ней был построен храм, стало быть, много веков спустя после смерти Моисея.

Шестое. «Вот постель его — постель железная». Во Второзаконии сказано, что железная постель принадлежит Огу, царю Васанскому, жившему в Рабате. Но Рабат был завоеван во время царя Давида (II кн. Самуила, XII), и только тогда была найдена постель Оги. Опять-таки выходит, что рассказ Второзакония о постели не мог быть написан Моисеем.

Общий вывод Ибн Эзры совершенно ясен: Моисей не является автором Пятикнижия. Философ XII в. подкрепляет свое открытие еще одним важным соображением. Читателей Торы он просит обратить внимание на главу XXXIV Второзакония, в которой описана смерть Моисея. Мог ли автор книги описать в ней свою собственную смерть и связанную с ней скорбь народа? И торжествующий Ибн Эзра с усмешкой отвечает: «Понимающий да молчит!». Проницательный и рассудительный Ибн Эзра смело исследовал Танах, отвергая божественное чудо и боговдохновенность его происхождения.

Одним из первых представителей новой философии, подвергших рационалистической критике Ветхий завет, был выдающийся английский философ Томас Гоббс (1588–1679). В своем труде «Левиафан», опубликованном в 1651 г., он указывает на то, что, хоть первые пять книг Ветхого завета и названы Пятикнижием Моисея, это не может служить достаточным основанием для доказательства в пользу того, что они написаны Моисеем. Гоббс приводит высказывание Второзакония (XXXIV, 6) о гробе Моисея: «никто не знает места погребения его даже до сего дня», т. е. до того дня, когда эти слова были написаны. Ясно поэтому, заключает Гоббс, что они не принадлежат Моисею, ибо было бы странно думать, что он сам, когда еще был жив, говорил о месте своего погребения, которое не было найдено «до сего дня».

Гоббс считал, что Моисей не мог быть автором не только одной главы Второзакония, но и всего Пятикнижия. Философ призывает рассмотреть выдержку из книги Бытия (XII, 6): «И прошел Авраам по земле сей до места Сихема, до дубравы Море. В этой земле тогда жили хананеи». Ясно, умозаключает Гоббс, что это — слова человека, который писал тогда, когда хананеи не жили на этой земле, и, следовательно, это не мог быть Моисей, который умер до того, как он вошел в нее. Точно так же в книге Чисел (XXI, 14) автор цитирует более древнюю книгу, которую он называет книгой Браней господних и в которой были описаны деяния Моисея у Чермного моря и потоков Арнона. «Достаточно ясно поэтому, — приходит к выводу философ, — что пять книг Моисея были написаны после его смерти» 9.

Цельс и Порфирий, Хиви, Ибн Эзра и Гоббс высмеивали мифы и басни Библии, опираясь на логику и здравый смысл. Их рационализм в подходе к священному писанию сыграл известную роль в подрыве учения церкви о боговдохновенности Библии. Однако научная критика Библии связана с именем материалиста и атеиста XVII в., Спинозы, он взялся за исследование Ветхого завета, пытаясь впервые осмыслить его историю и эволюцию его текстов.

Триста лет назад, в 1670 г., вышел под пространным названием его «Богословско-политический трактат, содержащий несколько рассуждений, показывающих, что свобода философствования не только может быть допущена без вреда благочестию и спокойствию государства, но что она может быть отменена не иначе, как вместе со спокойствием государства и самим благочестием». Это длинное название говорит не только о том, что философ следовал принятому тогда стилю, но и о явном намерении автора связать свои идеи с потребностями века. Эти идеи выдержали испытание временем, пережили философа и его эпоху, им суждено было стать началом научного исследования Библии.

Когда современные библеисты обращаются к «Богословско-политическому трактату», они находят в нем нечто близкое. Говорим «нечто» потому, что принимаем в нем лишь то, что возвышается над духовной атмосферой его истоков.

Критика Библии у Спинозы не только простое обобщение предшествующей критики Ветхого завета. Многое в ней связано с его творческим воображением, с новым качеством философского мышления, вошедшего в духовную историю человечества под названием спинозизма.

К содержанию Библии Спиноза пробился через вековые завалы мистики и иррационализма. Уже были написаны «Краткий трактат о боге, человеке и его счастье» и «Трактат об усовершенствовании разума», и он почти завершил главный философский труд всей своей жизни «Этику». Словом, уже были сформулированы его философские принципы.

Чтобы освободить разум от религиозных пут, Спиноза решил «исследовать Писание свободно и без предвзятых мыслей» 10. Исходя из этого, он предложил «метод толкования священных фолиантов» и, руководствуясь им, стал спрашивать: что такое пророчество, была ли всеобщая религия и совершаются ли чудеса вопреки законам природы?

Свой метод, он назвал историческим. Почему? Этот метод, пишет Спиноза, не отличается от метода истолкования природы. «Ибо как метод истолкования природы состоит главным образом в том, что мы излагаем собственно историю природы, из которой, как из известных данных, мы выводим определения естественных вещей, так равно и для истолкования Писания необходимо начертать его правдивую историю и из нее, как из известных данных и принципов, заключать при помощи законных выводов о мысли авторов Писания» 11.

Приведенные слова весьма примечательны. Из них следует, что Спиноза решил взяться за чтение Библии с позиции своей материалистической системы. Вместе с тем они показывают, что мыслитель не понимал еще специфики развития общества и форм общественного сознания. Его положение о том, что научный анализ содержания Библии должен основываться исключительно на сравнительном изучении ее текстов, не учитывая социальные условия возникновения библейских религиозных представлений, было ошибочным. Однако для своего времени метод Спинозы был прогрессивным и революционным, так как требование критически исследовать тексты Библии вело к подрыву идеи ее боговдохновленности. В свете такого подхода Библия приобрела характер литературного памятника, создававшегося, как и прочие подобные произведения человеческого духа, многими людьми различного характера, темперамента и фантазии.

С помощью своего метода Спиноза выработал несколько важных положений, послуживших началом научной библеистики.

Спиноза призывал подвергнуть научному анализу Библию и ее идеи, понять духовную атмосферу, в условиях которой люди создавали библейские произведения, исследовать эволюции текстов. В глазах Спинозы Библия приобрела характер исторического документа. Поэтому он пытливо искал авторов и редакторов священного писания.

Не отвергая историчности Моисея, Спиноза показал, что поскольку Пятикнижие почти всегда говорит о Моисее в третьем лице, повествует о его смерти и содержит рассказы о событиях, происшедших после его смерти, то «из всего этого яснее дневного света видно, что Пятикнижие было написано не Моисеем, но другим, кто жил много веков спустя после него» 12.

От анализа Пятикнижия Спиноза переходит к книге Иисуса Навина. Выделяя в ней те места, где речь идет об Иисусе Навине в третьем лице, о его смерти, где рассказывается о событиях, случившихся после него, философ приходит к выводу, что эта книга была написана также много веков спустя после Иисуса Навина. Далее он обращает внимание на общую связь содержания Пятикнижия и книги Иисуса Навина и заключает, что они были составлены «одним и тем же историком». Спиноза предполагает, что составителем этих произведений был книжник Ездра. Он же, по мнению автора «Богословско-политического трактата», составил книги Судей, Самуила и Царей. Спиноза утверждает, что Ездра собрал разные древние списки, хроники, летописи и положил их в основу Пятикнижия и книг так называемых Первых пророков.

Спиноза верно уловил компилятивный характер Библии, что в ее состав включены сочинения, оригиналы которых до нас не дошли и авторы которых нам неизвестны. Следовательно, ни Библия в целом, ни отдельные ее произведения не принадлежат одному автору. Ее литературные компоненты составлены не одним, но многими людьми.

От Первых пророков Спиноза переходит к исследованию книг Исаии, Иеремии и других. «Всякий раз, — пишет Спиноза, — как я вникаю в них, я вижу, что пророчества, содержащиеся в них, были собраны из других книг и не всегда списаны с них в таком порядке, в каком они были высказаны или написаны самими пророками» 13.

Литературные источники Библии, подчеркивает с сожалением Спиноза, до нас не дошли. То, что сохранилось, содержит много описок и ошибок. Впрочем, говорит философ, многие и не допускают, чтобы в содержание Библии вкралась какая-нибудь погрешность, «но утверждают, что бог в силу какого-то особенного предусмотрения сохранил неповрежденной всю Библию; различные же чтения, по их словам, суть знаки глубочайших тайн… Положительно не знаю, говорят ли они это по глупости и набожности, свойственной старым бабам, или же вследствие высокомерия и порочности, — чтобы их одних считали обладателями тайн божьих; знаю по крайней мере то, что я ничего у них не читал, что отзывалось бы тайною, но только детские рассуждения» 14.

Осудив иррационалистический подход к Библии и приведя много примеров пропусков и подделок, Спиноза делает попытку восстановить историю создания пророческих книг и проявляет при этом громадную эрудицию, глубокие филологические познания, научную интуицию и тонкий вкус.

В итоге исследования библейских текстов Спиноза пришел к выводу, что «священные книги» были написаны «не одним-единственным человеком и не для народа одной эпохи, но многими мужами различного таланта и жившими в разные века. Если бы мы пожелали сосчитать время, захватываемое всеми ими, то получилось бы почти две тысячи лет, а может быть, и гораздо больше» 15. Этот вывод в науке принят.

В анализе Библии, предложенном Спинозой, важно выделить его истолкование своеобразия системы мышления авторов и составителей Ветхого завета, его оценку пророчеств и чудес, проповедей теологов о всеобщей религии, исходящей от бога.

Библия, как известно, содержит пророческие видения, предсказания и поучения. Это и послужило основанием объявить ее богооткровенным словом. Что же «священное писание понимает под духом божьим?». Чтобы узнать это, пишет Спиноза, должно прежде исследовать, что означает еврейское слово «руах», которое толкуют как «дух». В собственном смысле слова «руах» означает ветер, но в священном писанин оно употребляется во многих других значениях, а именно: для обозначения дыхания (Псалом CXXXIV, 17), бодрости (I Царств, XXX, 12), мужества и силы (Иисус Навин, II, 11), таланта (Иов, XXXII, 8), гнева (Екклесиаст, X, 4); стран света (Иезекииль, XXXVII, 9) и т. п.

Эпитет «божий» Библия употребляет в тех случаях, когда она говорит о делах необыкновенных, непонятных ее составителям. Так, гроза называется бранью божьей, гром и молния — стрелами божьими, высочайшие горы — горами божьими, кедры громадной величины — деревьями божьими.

Отсюда легко понять, что авторы имели в виду, когда они пользовались словами «дух божий»: в одном случае — сильный и сухой ветер, в другом — добродетель, в третьем — глубокую меланхолию, в четвертом — жизненное начало и т. п. Теологи вкладывали в выражение «слово божье» нечто такое, что ниспослано людям свыше, подчеркивая тем самым свое непонимание пророчества, законов и могущества природы. В отличие от научных знаний, пророчество не имеет никаких твердых оснований и принципов, оно не содержит в себе никакой достоверности и зависит только от воображения пророка. Даже сами пророки — и те, остроумно замечает Спиноза, уверовали в божественное откровение не посредством слова божия, а при помощи некоторого знамения. К примеру, Гедеон обращается к богу: «Сделай мне знамение, что ты говоришь со мною» (Судей, VI, 17).

Пророки не знали подлинных причин тех явлений, о которых пророчествовали. Они — люди, обладавшие даром воображения, а не способностью познания действительных причин и законов развития природы. Поэтому содержание и смысл пророчества полностью зависит от темперамента, фантазии и воспитания пророка. Если он был человеком веселым, то, отмечает философ, говорил о победах, о мире, о том, что побуждает людей к радости; если же был меланхоликом, то воображал войны, наказания и всякие беды; если пророк был селянином, то ему представлялись быки и коровы; если воином — полководцы и войска.

Характер и воспитание пророка определяют игру его воображения как в отношении явлении природы и общества, так и в отношении бога. Бог полностью подчинен индивидуальности пророка. Каков пророк — таков в его устах и бог. «Если все это правильно взвесить, то, — умозаключает Спиноза, — легко окажется, что у бога нет никакого собственного стиля в речи, но что только смотря по эрудиции и способностям пророка бог бывает изящен, точен, суров, груб, многоречив и темен» 16.

Выдавая Библию за некое откровение бога, теологи обставили ее чудесами, фантастическими сказками и мифами. Так же, как пророчества, рассказы о чудесах должны удивить людей, заставить их раболепствовать перед господом богом и его прислужниками. Под чудом обычно подразумевают «промысел божий», проявление воли бога. Но, наставляет философ, если бы в природе произошло что-нибудь, что не следует из ее законов, то оно необходимо противоречило бы порядку, «установленному богом в природе навек посредством всеобщих законов природы, и, стало быть, оно было бы против природы и ее законов» 17. Нелепее этого ничего быть не может. К чудесам прибегают только тогда, заявляет Спиноза, когда чего-либо не знают. «Забавный, конечно, способ признаться в неведении!» 18 Библейские чудеса выполняют определенную функцию, а именно — делают народ благочестивым. Однако все упомянутые в священном писании чудеса ничего общего с реальностью не имеют, противоречат законам природы, а то, «что против природы, то и против разума, а что против разума, то нелепо, а потому и должно быть отвергнуто» 19.

Отрицанием откровения и чудес уничтожена вся «божественная прелесть» Библии. Она стала тем, чем является на самом деле, — литературным памятником древних времен. А раз Библия — не более как литературный памятник, то и все ссылки на нее богословов как на боговдохновенный источник веры не выдерживают критики.

Исследование содержания Библии сопровождалось у Спинозы резкой критикой теологического понятия бога, религии и церкви и энергичной борьбой за такое общество, где о религии, этой бесплодной и омертвевшей системе идей, «каждому можно думать то, что он хочет, и говорить то, что он думает» 20. Критика Библии у Спинозы сопровождалась страстной защитой свободы совести и материалистических принципов объяснения объективной реальности.

Идеи «Богословско-политического трактата» стали предметом большой и острой дискуссии. Это была борьба между прогрессивными и реакционными силами во всеевропейском масштабе.

Творцы материалистической философии радовались дерзновенному подвигу Спинозы. Не имея возможности в XVII в. открыто вступить в защиту его труда, они приняли на вооружение основные принципы «Богословско-политического трактата». Высоко оценили значение трактата французские просветители и материалисты XVIII в. К его идеям близки атеистические воззрения Гольбаха и Дидро.

Сильное воздействие оказал Спиноза на мировоззрение немецких просветителей XVIII столетия. Под его влиянием находились Лессинг, Гердер, Гёте. «Мыслитель, — писал Гёте, — который подействовал на меня так решительно и которому суждено было иметь такое большое влияние на весь мой умственный склад, был Спиноза» 21.

В прогрессивной материалистической философии первой половины XIX в. учение Спинозы нашло свое дальнейшее развитие. Спиноза, писал Фейербах, «единственный из новых философов, положивший первые основы для критики и познания религии и теологии; он — первый, который определенно выступил против теологии… Я с радостью поэтому принес ему дань моего удивления и почитания» 22.

Почитателями Спинозы были и русские революционные демократы. Герцен считал, что после Бруно философия имеет одну великую биографию науки — Спинозы.

Современные буржуазные философы делают попытку превратить Спинозу в апологета мистики. Однако подобные фальсификации обречены на провал. Спиноза занял прочные позиции в истории материализма и атеизма.

После Спинозы видное место в истории библейской критики занял французский врач Жан Астрюк (1684–1766). Он один из первых, кто обратил внимание на наличие в Бытии, в первой книге Ветхого завета, параллельных рассказов, в которых повествование связано то с богом Элоах, то с богом Яхве[19]. В своей книге «Предположение о первоначальных источниках, которыми, видимо, пользовался Моисей при составлении книги Бытия», анонимно опубликованной в Брюсселе в 1753 г., Астрюк утверждает, что «у Моисея были в руках древние документы» 23. Ими он и воспользовался для составления Бытия.

Астрюк, не сомневаясь в историчности Моисея, считал его собирателем древних документов, тем самым библейский критик опровергал церковную версию о божественном происхождении Торы. Астрюк верно констатирует, что Бытие содержит повторные сюжеты об одних и тех же фактах: о сотворении мира и человека, истории потопа и продажи Иосифа и т. п. Можно ли считать, спрашивает Астрюк, что Моисей допустил бы их в таком кратком и сжатом сочинении, если он сам был бы его автором? Не более ли очевидно, что повторения эти происходят оттого, «что Бытие — это просто компиляция двух или трех более древних источников, повествовавших об одних и тех же фактах, и что Моисей считал себя обязанным составить целое из кусков, вкрапливая их в целое, чтобы сохранить все, что он получил в наследство от своих отцов, касающееся истории ранних времен мира, и в особенности касающееся истории происхождения его народа» 24. Отмечая, что в древнееврейском тексте Бытия бог в основном именуется Элохим (множественная форма от Элоах) или Яхве (Иегова, или иначе Адонай, т. е. господин, господь), Астрюк пришел к выводу, что в основе композиции первой книги Ветхого завета находятся слитые воедино два разных сочинения. Автором одного из них был тот, кто ведет свой рассказ от имени Элохим. Условно это произведение обозначено Астрюком буквой «А». Второе произведение обозначено им «В». Это то, которое составил автор, уверовавший в бога Яхве.

Теория источников Астрюка подтверждена последующими исследователями библейского текста. Установлено, что в IX–VIII вв. до н. э. в Иудее уже существовало произведение типа сборника мифов и сказаний об истории мира, патриархов и древнееврейских племен, их организации и быта. В центре этого сборника был бог Яхве, а потому этот источник и был назван библеистами Яхвистом (J). В VIII в. до н. э. аналогичный сборник был составлен в Северном царстве. Но в Нем центральное место было отведено богу Элоах. А потому этот источник назван Элохистом (E).

Вот несколько примеров.

О рождении Исаака Яхвист рассказывает, что у дубравы Мамре явился Яхве. Явление это выглядит так: когда Авраам сидел у входа шатра своего во время зноя дневного, он «возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него». Авраам устроил для них пир, во время которого один из них спросил: где жена твоя Сарра. Авраам ответил: здесь, в шатре. «И сказал один из них: Я опять буду у тебя в это же время [в следующем году] и будет сын у Сарры, жены твоей. А Сарра слушала у входа в шатер, сзади его. Авраам же и Сарра были стары и в летах преклонных; и обыкновенное у женщин у Сарры прекратилось. Сарра внутренно рассмеялась, сказав: мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? и господин мои стар. И сказал Яхве Аврааму: отчего это [сама в себе] рассмеялась Сарра… Есть ли что трудное для Яхве? В назначенный срок буду я у тебя и следующем году, и [будет] у Сарры сын» (Бытие, XVIII, 10–14).

Элохист рассказывает, что Сарра, услышав обещание бога, не усомнилась и не засмеялась. Сарра боялась, как бы ей не стать посмешищем из-за рождения сына. «И сказала Сарра: смех сделал мне Элохим; кто ни услышит обо мне, рассмеется. И сказала: кто сказал бы Аврааму: „Сарра будет кормить детей грудью“? ибо в старости его я родила сына» (XXI, 6–7).

Другой пример.

Согласно Яхвисту, сыны Израилевы были пастухами и, оказавшись в Египте, они по воле фараона заселили землю Гесем. «И сказал Иосиф братьям своим и дому отца своего… Если фараон призовет вас и скажет: „какое занятие ваше?“, то вы скажите: „мы, рабы твои, скотоводами были от юности нашей доныне, и мы и отцы наши“, чтобы вас поселили в земле Гесем» (XLVI, 31–34). Дело кончилось тем, что фараон говорит Иосифу: «Пусть живут они в земле Гесем» (XLVII, 6). «И жил Израиль в земле египетской, в земле Гесем, и владели они ею» (XLVII, 27).

Согласно Элохисту, сыны Израилевы были земледельцами и, поселившись в Египте, они заняли Рамсес. «И поселил Иосиф отца своего и братьев своих, и дал им владение в земле египетской, в лучшей части земли, в земле Раамсес, как повелел фараон» (XLVII, 11).

Библия полна подобными повторяющимися текстами. Но первоначальные тексты обоих источников бесследно исчезли. В Торе они приведены в отредактированном теологами виде. В VII в. до н. э. Яхвист и Элохист были исправлены и объединены в одно целое. Скрытый редактор (R) сохранил повторы и даже разночтения, вызванные повествованиями об одних и тех же событиях разными авторами. Таким образом, в Бытии, как, впрочем, и в других произведениях Пятикнижия, скомпонованы материалы, связанные с Яхвистом, Элохистом и Редактором (REJ). Названные компоненты объясняют генезис деянии двух богов, попеременно заполняющих библейские сюжеты. Однако содержание Пятикнижия нельзя свести только к упомянутым источникам.

Развивая теорию Астрюка, крупный немецкий библеист Вильгельм де Ветте (1780–1849) в своих «Очерках к введению в Ветхий завет» (Галле, 1806–1807) выдвинул общие принципы для периодизации библейских произведений. «Для определения возраста какой-либо книги, — писал де Ветте, — можно пользовать два вида признаков, из которых один наиболее подходящ в интересах получения объективных данных, а другой не менее надежен и убедителен для критиков, стремящихся к установлению истины. К первой категории признаков принадлежит соотношение обстоятельств и событий, которые могут быть исторически и хронологически доказаны и освещены и против которых, безусловно, нельзя ничего возразить. Другая категория заложена во внутреннем духе и характере самой книги. Каждая эпоха окрашена своим цветом, и тот, кто в этом разбирается, легко отличит позднейшее от более раннего» 25. В свете сказанного де Ветте детально рассматривает время возникновения книг Моисеевых и Иисуса Навина. Знали ли их авторы книги Царств? В ответ на поставленный вопрос библейский критик приводит интересные данные: в кн. Иисуса Навина (XV, 63) сказано: «Но иевусеев, жителей Иерусалима, не могли изгнать сыны иудины, и потому иевусеи живут с сынами Иуды в Иерусалиме даже до сего дня». На этом основании, говорит де Ветте, пытались доказать, будто кн. Иисуса Навина была написана до Давида. Исследуем, подчеркивает де Ветте, эту информацию более внимательно. В II кн. Царств (V, 6–7) говорится: «И пошел царь и люди его на Иерусалим против иевусеев, жителей той страны; но они говорили Давиду: „ты не войдешь сюда; тебя отгонят слепые и хромые“, — это значило: „не войдет сюда Давид“. Но Давид взял крепость Сион: это — город Давидов». В параллельном месте (I Паралипоменон, XI, 4) в отношении Иерусалима имеется пояснение: «то есть Иевус». Следовательно, до завоевания Давидом Иерусалима город этот именовался Иевусом, и жители его назывались иевусеями. Что из этого следует? Де Ветте заключает: автор кн. Иисуса Навина вместо древнего Иевус пользуется Иерусалимом, очевидно, возникшим лишь после завоевания этого города Давидом. «Если это верно, — умозаключает де Ветте, — то наш автор (кн. Иисуса Навина. — М. Б.) должен был жить намного позже Давида. В его эпоху должно было уже забыться, что лишь Давид завоевал этот город и из милости оставил в нем прежних жителей. Поэтому наш автор мог перенести завоевание города в эпоху Иисуса Навина и заставить иевусеев уже с этого времени жить совместно с иудеями» 26.

Когда же была написана кн. Иисуса Навина? Никто не станет отрицать, говорит де Ветте, что все так называемые исторические книги[20] канона были написаны по одному плану. «Все вместе они составляют великую эпопею, главным героем которой является Иегова, с одной стороны, и народ бога, с другой. О большей части этих исторических книг — книгах Царств — мы знаем, что они составлены после разрушения царства; по языку и манере изложения книга Иисуса Навина сильно напоминает книгу Царств; чем же мы можем доказать, что она написана будто бы значительно раньше их?» 27 На этот риторический вопрос возможен один ответ: ничем.

Затем де Ветте переходит к анализу книг Моисеевых. Повествование в них начинается с создания мира, сотворения первочеловека и т. п. Однако это еще не означает, что книги эти являются наиболее древними произведениями. Хронология в книгах Моисеевых крайне недостоверна. Авторы этих произведений проявили плохую заботу о соблюдении временной последовательности, принимая для летосчисления событии год от сотворения мира. Эта вымышленная отправная точка на шкале времени предопределила запутанность ветхозаветного счета исторических вех. С целью воссоздания реальной временно́й основы Пятикнижия де Ветте исходит из отрезка времени фактической древней истории, из эпохи царствования Давида. «С исторической точки зрения, — пишет де Ветте, — у нас нет оснований предполагать существование Пятикнижия во времена Давида. Во всей додавидовой истории мы не обнаруживаем ни малейшего следа существования Пятикнижия; во время Давида мы также не находим ничего… то же и во времена Соломона… в I–II книгах Царств мы находим такое место, где Пятикнижие фактически должно было бы быть упомянуто, если бы оно в это время существовало, а именно — при описании освящения вновь построенного храма» 28. В самом деле, если бы книги Моисеевы уже существовали, то хотя бы одни из экземпляров должен был быть помещен в святилище. Ведь сам Моисей приказал положить «его книгу Закона» в ковчег (Исход, XXV, 16). Однако автор, описывая церемонию освящения храма и перечисляя все священные вещи, в нем помещенные, ни единым словом не обмолвился о перенесении в храм экземпляра священной книги Закона. «О том, что она не находилась в ковчеге, автор говорит (как нарочно — в пику защитникам Пятикнижия) весьма недвусмысленно: „В ковчеге ничего не было, кроме двух каменных скрижалей, которые положил туда Моисей“» (III Царств, VIII, 9) 29. Однако в IV кн. Царств, обращает внимание де Ветте, имеется указание на наличие книги Закона. В главах XXII–XXIII автор IV кн. Царств рассказывает о том, как первосвященник Хелкия нашел в храме книгу Закона и через писца Шафана передал ее царю Иосии. Дело происходит в восемнадцатый год его царствования, т. е. в 621 г. до н. э. По мнению де Ветте, найденная Хелкией рукопись была не чем иным, как Второзаконием.

Из сказанного становится ясным, что об одном из произведений Торы оповестили лишь в VII в. до н. э. Стало быть, Второзаконие ничего общего не имеет с утверждением традиции, будто его составил Моисей в XIV в. до н. э. Если найденная Хелкией книга была бы произведением «пророка из пророков», т. е. Моисея, разве первосвященник и царь упустили бы возможность заявить об этом? Наоборот, они рады были бы подчеркнуть важность находки и, следовательно, сообщили бы о ее принадлежности Моисею. Однако ни Хелкия, ни Иосия решительно ничего не говорят о моисеевой книге Закона. Отсюда следует, что Второзаконие составлено не Моисеем и что в первоначальном объеме оно и было книгой Закона.

Второзаконие, отмечает де Ветте, резко отличается от первых четырех книг Моисеевых. Хотя бы тем, что в нем мифология отодвинута на второй план, ее место занимает теология.

Вместе с Второзаконием в религиозную жизнь древних евреев вступает первый канон священного писания, который стал предметом толкования философствующих богословов. Наставляющие и проповеднические принципы Второзакония легли в основу иудейской теологии книжников.

Корпорация теологов под названием соферим, или книжников, сложилась в VI в. до н. э., когда после разрушения Иерусалимского храма в 586 г. его жрецы были вывезены в Древний Вавилон. Здесь они проделали сложную работу по систематизации привезенных из Иудеи текстов «священных письмен»: Яхвиста, Элохиста и Второзакония. Основная их религиозная деятельность была направлена на разработку так называемого Жреческого кодекса. В нем они самым тщательным образом перечислили жертвоприношения, подати и налоги, с которыми каждый иудей должен являться в храм божий в будни и в праздники. Текст Жреческого кодекса под названием «Младшего Элохиста» впервые был выделен немецким библеистом Германом Гупфельдом (1796–1866). Жреческий кодекс главным образом вошел в состав ветхозаветных книг Левит и Числа. Значительные его элементы также имеются в Бытии и Исходе.

Итак, компонентами Торы были Яхвист — Элохист (JE), Второзаконие (обозначается буквой D — от греческого Deuleronomium) и Жреческий кодекс (обозначается буквой P — от немецкого Priestercodex).

Поиску принципов научной критики Библии посвятил свою исследовательскую деятельность протестантский теолог, выдающийся немецкий библиовед Юлиус Велльгаузен (1844–1918). Как и его предшественник де Ветте, Велльгаузен руководствовался не столько доводами логики при исследовании Библии, сколько данными истории. Его книга «Введение в историю Израиля» ознаменовала собой важную веху в истории библеистики. Автор выдвинул верную теорию о взаимосвязи библейского законодательства, истории народа и его религии. Велльгаузен блестяще доказал, что компоненты Торы и их датировка связаны с историей представлений древних иудеев о культе, с местом и порядком богослужения.

Согласно учению церкви, законодательство о культе, изложенное в Торе, предваряло историческую судьбу и формировало религиозное сознание древнееврейских племен. Иудейские теологи утверждают, что будто законы о культе принадлежат Моисею, который получил их непосредственно от бога Яхве.

Но любое законодательство так или иначе отражает реальные социальные, политические и духовные процессы. В конечном счете, не закон детерминирует жизнь общества, а, наоборот, жизнь общества детерминирует закон. Это можно проследить и на процессе возникновения и развития еврейского религиозного культа. Под влиянием исторических преобразований учение Торы о культе претерпело весьма заметные изменения. Эволюция ветхозаветного законодательства — неоспоримый факт. Юлиус Велльгаузен, скрупулезно изучив процесс возникновения и развития еврейского религиозного культа, вычленил вопросы, связанные с местом богослужения, формами жертвоприношений, проведением праздников и положением жречества.

Защитники боговдохновенности Пятикнижия утверждают, будто первоначально богослужение и жертвоприношение сосредоточивались исключительно в Иерусалимском храме. Однако Библия полна рассказами о жертвоприношениях в разных местах: на вершине Мориа патриарх Авраам соорудил жертвенник (Бытие, XXII, 9), его внук Иаков использовал в качестве жертвенника камень, на котором он спал в Бетэле. Подобные святилища были в Офре (Судей, VI, 24), в Вефсамисе (I Царств, VI, 14–15) и в других местах. Вся страна была покрыта святилищами. Обычно они были расположены на вершинах гор и холмов и потому назывались Бамот (высота). И ни одно из них не считалось главным или центральным. Стало быть, «для древнейшего периода израильской истории до построения храма нельзя, — пишет Велльгаузен, — найти следов какого-нибудь исключительно правомерного святилища» 30. Нельзя найти потому, что «дом божий» имела чуть ли не каждая семья. Потому что никакой централизованной политической власти и никакого централизованного святилища еще не было. Автор III кн. Царств, повествуя о воцарении Соломона, отмечает: «Народ еще приносит жертвы на высотах, ибо не был поставлен дом имени Яхве до того времени» (III, 2). Построением храма начинается вторая стадия в истории иудейского культа, которая была связана с процессами утверждения царской власти.

Царская власть в Палестине, подчеркивает Велльгаузен, имела «ярко выраженную централистскую тенденцию, которая вполне естественным образом завладела культом, как одним из обычных средств для достижения политических целей» 31. Жрецы, верные слуги царя, во имя возвеличения царской власти стали проповедовать, будто единственным местом пребывания бога Яхве является храм, построенный в X в. до н. э. Соломоном.

Однако при Соломоне Иерусалимский храм не завоевал права на монополию культа. Нигде в Библии не сказано о том, что Соломон хотел уничтожить ради своего храма все местные святилища. Преемники Соломона в Иудее пытались централизовать официальный культ, но безуспешно. Только после падения Иудеи (586 г. до н. э.) и возвращения ее жителей из вавилонского плена в Иерусалим (538 г. до н. э.) был восстановлен храм. Жрецам тогда удалось централизовать культ. Этим и начинается история третьего периода иудейского культа.

Велльгаузен показал, что все три стадии культа нашли свое отражение в литературных источниках Пятикнижия. Первая стадия зафиксирована в яхвистском законодательстве, в так называемой книге Завета. Так, в Исходе (XX, 24–26) сказано: «Сделай мне жертвенник из земли, и принеси на нем всесожжения твои и мирные жертвы твои, овец твоих и волов твоих; на всяком месте, где я положу память имени моего, я приду к тебе и благословлю тебя. Если же будешь делать мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесанных. Ибо, как скоро наложишь на них тесло твое, то осквернишь их. И не всходи по ступеням к жертвеннику моему, дабы не открылась при нем нагота твоя». Можно сделать вывод, что жертвенники были повсюду. Для автора книги Завета не имеет никакого значения, будут ли места для культа одинаковыми и постоянными, или их можно создавать повсюду 32. «Впрочем, — замечает Велльгаузен, — свобода повсеместно приносить жертвы как будто до известной степени ограничивается прибавкой: повсюду, где я допускаю почитание моего имени. Но это значит только, что место, на котором происходит обмен сношений между небом и землей, не может считаться произвольно выбранным, но так или иначе само божество предназначило его для своего культа» 33.

Яхвистская свобода выбора месторасположения святилищ подтверждается вышеприведенными новеллами Пятикнижия о богослужебных деяниях патриархов. Где бы они ни находились, они тут же воздвигали камень или каменные столбы, рыли «священные» колодцы и сажали «священные деревья».

О второй стадии развития культа, связанной с монархической властью царей, речь идет во Второзаконии. Глава XII Второзакония от имени Моисея провозглашает: «Истребите все места, где народы, которыми вы овладеваете, служили богам своим на высоких горах и на холмах, и под всяким ветвистым деревом; и разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их, и сожгите огнем рощи их, и разбейте истуканы богов их, и истребите имя их от места того… К месту, какое изберет Яхве, бог ваш… там обращайтесь и туда приходите, и туда приносите все сожжения ваши…» (XII, 2–6). Во Второзаконии неоднократно повторяется требование локального единства богослужения, истребления всех местных и семейных святилищ. Яхве Торы приобрел защитников в лице жрецов, они в свою очередь получили твердую основу для обоснования своей безраздельной власти в иудейском обществе.

Третья же стадия истории культа отражена в Жреческом кодексе. Второзаконие, отмечает Велльгаузен, выдвинуло требование о концентрации культа в Иерусалимском храме. В Жреческом кодексе единство культа стало законом 34. На основе Жреческого кодекса «никогда не могла бы последовать реформация, никакой Иосия не мог бы, исходя из него, заметить, что современное состояние культа извращено и должно быть преобразовано» 35.

Итак, Велльгаузен и его школа убедительно доказали, что Пятикнижие имеет свою реальную историю, связанную с развитием социально-политических и религиозных представлений древних народов. Этот вывод принят и современной научной критикой Библии.

Остановимся кратко на истории критики Нового завета. Прежде всего нужно отметить, что до римского епископа Каликста I (217–222) «священной книгой считался лишь Ветхий завет» 36. Но в борьбе с ересями, как отмечает советский историк папства С. Г. Лозинский, христианство должно было найти опору «в другом „завете“, столь же священном, как и израильский… Новый завет, служа как бы продолжением своего предшественника, считался, подобно ему, „боговдохновенным“, а потому все его предписания с конца IV в. также считались каноническими» 37.

И все же раннее христианство и отдельные произведения, впоследствии вошедшие в состав Нового завета, уже во втором столетни были подвергнуты рационалистической критике античными писателями и мыслителями. Так, Лукиан (ок. 125 г. — ок. 190 г.) в своем сочинении «О смерти Перегрина» высмеивал легковерие почитателей Христа и суеверие ранних христиан. А античные философы Цельс и Порфирий с позиции разума критиковали слепую веру христиан в пророчества и предсказания, в магические заклинания и спасительные амулеты. Цельс считал, что подобная вера порождена деятельностью шарлатанов, пользующихся до смешного легкомыслием христиан. Порфирий же, как сказано, указал на смехотворные рассказы евангелистов, связанные с фантастически сказочным рождением Христа и его чудотворными деяниями, вроде встречи с легионом бесов и двумя тысячами свиней.

Важное место в истории рационалистической критики Нового завета принадлежит французским материалистам XVIII в. Поль Гольбах (1723–1789) отрицал небесное происхождение новозаветных книг и показал фантастический характер евангелистических повествований о жизни и деятельности Иисуса Христа.

Поль Гольбах в «Галерее святых» вскрыл разночтения в евангелиях о родословной Христа, в последних его словах перед смертью, о его явлении апостолам после того, как он якобы воскрес и т. п.

Философ не отрицал историчности Иисуса Христа, но утверждал, что рассказы евангелистов о родоначальнике христианства полны фантасмагорий и несуразных вымыслов.

Продолжателем традиций Гольбаха были многие прогрессивные мыслители XIX в.

Значительную роль в новозаветной критике сыграла так называемая тюбингенская школа, которая решительно отвергла церковное учение о сверхъестественном возникновении христианства и его «боговдохновенных» произведении.

В своей замечательной книге «Жизнь Иисуса» один из представителей этой школы Давид Штраус (1808–1874), не опровергая историчности Христа, на основе тщательного текстологического анализа новозаветной литературы показал, что она — результат мифотворчества. Впервые в истории библейской критики Штраус убедительно доказал разновременность происхождения книг Нового завета, в частности верно определил время написания евангелий — II в. н. э.

Книга Штрауса «Жизнь Иисуса» сыграла значительную роль в формировании мифологической школы, оказавшей большое влияние на буржуазную историографию раннего христианства.

Один из выдающихся представителей этой школы — Бруно Бауэр (1809–1882) в своем трехтомном труде «Критика евангельской истории синоптиков и Иоанна» исследовал содержание первых четырех книг новозаветного канона и пришел к выводу, что свидетельства их авторов о рождении, жизни и смерти Христа не заслуживают доверия. Материал, этих книг скомпонован таким образом, чтобы сформулировать определенную религиозную программу, но он не воссоздает события, якобы имевшие место в Палестине в I в. н. э. Главное действующее лицо в евангелиях не имело прообраза и не является реальной исторической личностью.

Идеи Бауэра были развиты буржуазными библеистами XIX — начала XX вв. А. Пирсоном (1831–1896), Г. Болландом (1854–1922), Д. Робертсоном (1856–1933), А. Древсом (1865–1935) и др.

Наряду с мифологической школой сложилась в буржуазной историографии раннего христианства так называемая историческая школа. Ее представителями были Э. Ренан (1823–1892), Э. Мейер (1855–1930), А. Гарнак (1851–1930), А. Лаузи (1857–1940) и др. Характерная особенность этой школы заключается в том, что она увидела в Иисусе реального исторического религиозного деятеля. Ренан, например, пытался доказать, будто христианство является логическим завершением иудаизма, и этому способствовал реформатор Иисус, обладавший пророческим даром и острым пониманием нравственных и религиозных задач своего времени. Выходец из низов, Иисус, по мнению Ренана, был близок народу и призывал к такому социальному строю, в котором господствовали бы справедливость и гармония. Энгельс писал, что книга Ренана «История происхождения христианства» — не серьезное научное исследование, а «роман». И хотя автор его «обладает кругозором более широким, чем немецкие университетские теологи», все же он «ужасно поверхностен» 38.

Буржуазные библеисты проделали большую аналитическую работу по рассмотрению состава, источников и времени происхождения библейских книг. Однако они, пользуясь словами Энгельса, были «поверхностными» исследователями, так как считали, что религиозные идеи не имеют исторических и классовых корней. Иначе говоря, они были идеалистами в объяснении социальных и духовных явлений. Идеалисты в понимании истории, указывал В. И. Ленин, «в лучшем случае рассматривали лишь идейные мотивы исторической деятельности людей, не исследуя того, чем вызываются эти мотивы, не улавливая объективной закономерности в развитии системы общественных отношений, не усматривая корней этих отношений в степени развития материального производства» 39. Поэтому буржуазные критики Ветхого и Нового заветов не в состоянии были выяснить общественно-материальные основы жизни людей в древности, породившие религиозно-литературные памятники, в том числе Библию. Подлинно научный анализ истории и содержания библейских произведений может быть достигнут лишь на основе марксистского исследования общественно-материальных и социально-экономических условий, при которых эти произведения появились. Марксистское критическое изучение Библии несравненно богаче буржуазной библеистики, и оно базируется на прочном научном и философском фундаменте.

Для понимания проблемы происхождения и содержания Ветхого завета огромное значение имеет переписка между Энгельсом и Марксом (май — июнь 1853 г.) в связи с прочитанной Энгельсом книгой английского ориенталиста священника Ч. Форстера. Хотя «в каждой строчке, — отмечает Энгельс, — проглядывает поп и апологет Библии», все же книга его «не лишена интереса». Из материала книги Энгельс делает важные выводы об общности жизни евреев и других семитских племен в древности. Он писал: «Приводимая в книге Бытия генеалогия, выдаваемая за генеалогию Ноя, Авраама и т. д., является довольно точным перечислением бедуинских племен того времени по степени родства их диалектов и т. д. До настоящего времени бедуинские племена называют себя, как известно, Бени Салед, Бени Юсуф и т. д., то есть сыновья такого-то и такого-то» 40.

Отсюда Энгельс приходит к заключению, что сами евреи были «таким же мелким бедуинским племенем, как и все остальные» и что Ветхий завет содержит запись «древнеарабских религиозных и племенных традиций» 41.

Вопросу мифотворчества Ветхого завета посвятил свою работу «Миф об Адаме и Еве» П. Лафарг (1842–1911).

Автор этого труда обращает внимание на тот факт, что ветхозаветный миф о двуполом существе первочеловека тождествен подобным мифам многих народов, и связан он с племенной структурой первобытного общества, символизируя племя, находящееся на эндогамной стадии своего развития. В то время, отмечает Лафарг, для обозначения рода или племени употребляли имя в единственном числе. Так, например, имя Адам служило наименованием «одного или даже нескольких диких семитических племен» 42.

П. Лафарг подверг анализу миф об убийстве Авеля братом его Каином и пришел к выводу, что в нем отразилась победа земледелия над пастушеством.

Лафарг высказал свои соображения и по поводу того, что в Ветхом завете бога называют то Яхве, то Элохим. Он отметил, что Элохим — это множественное число от бога Элоах, а Яхве — это один из элохимов, который почитался некоторыми древнееврейскими племенами.

В письме к Каутскому (13 июня 1891 г.) Энгельс, прочитавший в рукописи работу Лафарга, писал: «Предложенное Лафаргом толкование Библии очень забавно, незрелое, но оригинальное; оно окончательно порывает с устаревшим ныне немецко-рационалистическим, филологическим методом. Большего для начала нельзя и требовать» 43. Энгельсу важно то, что Лафарг порвал с традицией протестантской библеистики, вышел за пределы текстологической критики и пытался найти связь ветхозаветных мифов с социальной жизнью.

Известное познавательное значение имела работа немецкого социал-демократа Г. Кунова (1862–1936) «Theologische oder ethnologische Religionsgeschichte» («Теологическая или этнологическая история религии»), которая под названием «Происхождение нашего бога» была переведена на русский язык видным политическим деятелем И. И. Скворцовым-Степаповым (1870–1928). В предисловии ко второму изданию этой книги переводчик писал: «Действительная заслуга Кунова заключается в том, что он с небывалой ясностью показал, как, со всем процессом общественно-экономического развития и на базисе этого развития, возникает культ духа предков рода… и как этот предок — первоначально отец и устроитель в своей ограниченной области — превращается в „творца“ и „вседержителя“ всего мира — конечно, мира, известного на данной ступени развития» 44.

Как указывает И. И. Скворцов-Степанов в предисловии, он не просто перевел книгу Кунова, но и значительно ее переработал. При этом он большое внимание уделил проблеме социальных корней библейского мифотворчества. Так, рассматривая ветхозаветный рассказ о сотворении мира и человека, исследователь обращает внимание на тот факт, что в этом рассказе «земля голая», так как бог «еще не посылал дождя», что водные животные не существуют, что речь идет здесь только «о животных полевых и птицах небесных». «Такое сказание, — пишет он, — могло возникнуть среди народа, который занимался земледелием, но жил в сухой области и зачастую тщетно и долго, неделями и месяцами, ожидал дождя» 45.

Ученый проанализировал также мифы о потопе, сотворении Евы из ребра Адама, рае и т. п. и пришел к заключению, что они «смесь разнообразных ханаанских, шумерскско-вавилонских и семитско-вавилонских элементов, которые впоследствии были соединены, переработаны и приспособлены, частью для оправдания празднования субботы, частью для прославления Элохима — Яхве» 46. Этим выводом И. И. Скворцов-Степанов нанес серьезный удар богословам, которые упорно проповедуют, будто Библия уникальна и боговдохновенна.

И. И. Скворцов-Степанов дал глубокий анализ культу Яхве. История ветхозаветного библейского бога, по его мнению, представляет величайший интерес. Однако иудейские и христианские богословы и многочисленные буржуазные ученые-фидеисты делали и делают все возможное и невозможное, все мыслимое и немыслимое для того, чтобы окончательно вытравить все следы земного и человеческого происхождения своего бога. Прослеживая историю появления культа Яхве, критически рассматривая сказания и легенды Ветхого завета о том, как он «открылся» людям и «установил» кровный союз с «избранным им народом», Скворцов-Степанов показал, что образ Яхве получает достаточное объяснение в культе предков. Как и Кунов, И. И. Скворцов-Степанов считает, что Яхве развился в национального бога таким же способом, как национальные боги возникали у других народов. Он возник благодаря развитию общества, возникновению государственной организации из общинно-родового строя.

Важное значение в опровержении догмата об извечности иудейского монотеизма и исключительности библейской литературы имели работы Ем. Ярославского «Как родятся, живут и умирают боги и богини» и «Библия для верующих и неверующих» 47. Сложнейшие вопросы истории религии и библейской мифологии автор сумел сделать достоянием широких масс. В доходчивой и живой форме он объяснил классовую функцию религии и библейских сюжетов и раскрыл земные основания ложных представлений о существовании бога и «священных письмен».

Значительным вкладом в изучение истории культа Яхве явилась работа одного из крупнейших специалистов по истории иудаизма и библейской критики — Η. М. Никольского «Политеизм и монотеизм в еврейской религии», в которой он разоблачил еврейских буржуазных националистов и фальсификаторов древней истории, отстаивавших миф об извечности иудейского монотеизма. Он убедительно доказал, что библейские тексты сами говорят о политеистических представлениях древних евреев, об обожествлении ими сил природы и духов предков. К сожалению, названная работа не свободна от ошибочных положений, характерных для взглядов автора на историю Древнего Востока вообще. В книге отразились весьма распространенные среди части историков 30-х годов взгляды, будто в Древней Иудее существовал не только феодализм, но даже капитализм. В свете новейших данных такие взгляды нельзя считать верными. Как во многих странах Древнего Востока, так и в Иудее господствовали рабовладельческие отношения. Однако указанное обстоятельство не дает нам права преуменьшать значение работ Н. М. Никольского об эволюции культа Яхве.

Η. М. Никольский блестяще знал Библию и эпоху, когда книги Ветхого завета были составлены. Неутомимый ученый, он опубликовал большое число работ, посвященных библеистике. Наиболее известны: «Царь Давид и псалмы», «Керубы по данным Библии и восточной археологии», «Следы магической литературы в книге Псалмов», «Хеттские законы и их влияние на законодательство Пятикнижия», «Проблемы критики Библии в советской науке» и др.

Ценный вклад в библеистику внес ученый-ориенталист исследованием книги Псалмов. Мы видим, писал он, что она «есть собрание чрезвычайно разнообразных поэтических произведений, создававшихся на протяжении более пяти веков» 48. Систематизируя псалмы по эпохам, Η. М. Никольский убедительно доказал, что одна серия псалмов отражала быт и примитивные представления древнееврейских племен XI–X вв. до н. э., другая — жизнь людей во время господства рабовладельцев и жрецов в Иудее и относится к IX–VII вв. до н. э., третья серия восходит к послепленному периоду, т. е. к VI–V вв. до н. э. Имеются и такие псалмы, которые создавались во II в. до н. э.

Что касается вопроса, как и когда псалмы были собраны и получили богослужебное значение, то относительно этого, отмечает ученый, «можно высказать лишь более или менее вероятные гипотезы» 49. По мнению Η. М. Никольского, кн. Псалмов приобрела современный вид во II в. н. э.

Историко-литературный анализ псалмов одна из величайших заслуг ученого. Его труд разрушил взгляды богословов и клерикалов о том, что на создание псалмов царя Давида вдохновил сам бог Яхве.

Много ценного внес Η. М. Никольский в изучение происхождения библейского законодательства, доказав, что на так называемое Моисеево законодательство оказали сильное влияние законы вавилонского царя XVIII в. до н. э. Хаммурапи, а также хеттское законодательство.

Особое значение имеют его статьи по библейской критике, в которых он разоблачает буржуазных ориенталистов и богословов, занятых не столько научным изучением Ветхого завета, сколько его благочестивой защитой.

Глубоко убеждённый в силе передовой исторической науки, Η. М. Никольский с присущей ему восторженностью говорил: «Солнце уже блестит, но ночь была длинна; и как бессилен ночной туман побороть прорывающиеся лучи утреннего солнца, так же бессильны и все попытки сторонников религиозного обскурантизма остановить победное шествие науки, полагающей путь царю вселенной — человеческому разуму» 50.

Вслед за работами И. И. Скворцова-Степанова, Ем. Ярославского и Η. М. Никольского появились другие интересные и глубокие исследования по библеистике и иудаизму. Наиболее крупное из них — «Очерк истории древнееврейской религии» А. Б. Рановича — опубликован в 1937 г. Труд этот представляет собой важный этап в развитии марксистской историографии по иудейской религии и научной критики Библии. Автор «Очерка» установил фазы истории древнееврейской религии и их тесную связь с реальными условиями жизни древних евреев. В своем исследовании А. Б. Ранович охватил огромный период от II тысячелетия до н. э. по III в. н. э. и проследил развитие родового строя у древних евреев, его превращение в рабовладение, связь библейских верований с историческими судьбами еврейского народа.

Значительные работы по марксистской библеистике были написаны советскими учеными Н. В. Румянцевым, И. Г. Франк-Каменецким, Р. Ю. Виппером, С. Я. Лурье, Я. А. Ленцманом, С. И. Ковалевым, Г. М. Лившицем, И. А. Крывелевым, К. Б. Старковой, И. Д. Амусиным, М. М. Кублановым, И. С. Свенцицкой и др. Неоднократно обращался к библейской проблематике выдающийся советский востоковед академик В. В. Струве.

Ряд интересных трудов на библейские темы создали зарубежные марксисты и прогрессивные ученые-ориенталисты: А. Робертсон (Англия), И. Тренчени-Вальдапфель (Венгрия), 3. Косидовский (Польша), Э. Церен (Западный Берлин) и др.

Марксистская критика Библии, тщательно отделяя историческое от фантастического, освещает реальные общественные отношения народов Переднего Востока древнейших времен, выясняет значение библейской литературы для исследования истории религии и истории общественного развития. «Являясь важным историческим источником, — писал И. Г. Франк-Каменецкий, — Библия имеет существенное значение и как памятник античной культуры» 51. Марксистские библиологи и религиоведы пользуются текстами Библии для освещения реальных общественных отношений народов Ближнего Востока, для исследования истории духовной культуры.

В своей обобщающей работе по историографии Библии советский ученый Г. М. Лившиц подчеркивает, что домарксистские исследователи Ветхого и Нового заветов рационалистическими и лингвистическими методами доказывали несостоятельность учения церкви о боговдохновенном происхождении библейских произведений и раскрыли противоречия, разночтения, повторы, вымыслы и фантасмагории 52. Но окончательная победа над догмой связана с марксистско-ленинской философией, которая, как известно, требует, чтобы научная критика Библии раскрыла своеобразие приемов и способов библейского толкования материальных и духовных явлений, а также показала генетическую связь авторов, составителей и редакторов Библии с породившей их социальной действительностью.

* * *

Марксистская наука имеет солидную традицию материалистической интерпретации библейских произведений. В соответствии с этой традицией попытаемся прежде всего осмыслить историю и эволюцию представлений о боге Яхве, а также историю и содержание произведений Ветхого завета.

Глава 3 ИСТОРИЯ БИБЛЕЙСКОГО БОГА

Война богов

Только из форм общественной жизни можно восстановить формы религиозного мышления, поэтому необходимо хотя бы очень кратко рассказать об истории древних народов, в среде которых сложилась Библия.

Значительные археологические раскопки, проведенные на территории Палестины, показывают, что люди в этой стране жили уже в эпоху каменного века. В пещере Шукбах к северо-западу от Иерусалима были найдены орудия верхнего палеолита. Археологи обнаружили и изучили развалины Иерихона, находившегося к северо-западу от Мертвого моря, города Мегиддо, расположенного на Иезреельской равнине, дворцов Омри и Ахава в древней Самарии, развалины Бет-Шана, а также много предметов и документов материальной и духовной культуры. Можно с уверенностью сказать, что, начиная с IV тысячелетия до н. э., жизнь здесь била ключом. Как подчеркивают историки, население Палестины было очень неоднородным. «Находясь на перепутье торговых и военных путей, соединявших Переднюю Азию с Эгейским морским районом и Египтом, Палестина, — пишет советский историк В. И. Авдиев, — неоднократно подвергалась нашествиям и завоеваниям, а также длительной колонизации соседних племен и народов. Уже за две тысячи лет до нашей эры в Палестину проникают морские народы… На побережье Средиземного моря жило эгейское племя филистимлян, давших название самой стране… Древнейшими семитскими племенами, населявшими Палестину, были хананеи… Особую группу западносемитских племен образуют амориты… Наконец, в некоторых документах… упоминается племя хабири, которое в середине II тыс. до н. э. проникает в Палестину. Имеются основания считать, что название племени хабири тождественно с библейским названием древних евреев (ибрим), а также с древнеегипетским словом „аперу“, которым египтяне обозначали жителей Палестины, захваченных ими в плен в период Нового Царства» 1.

В III тысячелетии до н. э. Палестину населяли хананеи, которые, находясь в хозяйственном и культурном общении с народами Шумера, Вавилона и Египта, создали под их влиянием свою культуру. Основным занятием хананеян было сельское хозяйство. Сеяли просо, овес, пшеницу и ячмень. Были приручены козы и овцы, крупный рогатый скот, ослы и собаки. Широко, видимо, было распространено виноградарство, виноделие и оливководство. Не случайно в египетских надписях Древнего Царства имеются указания на то, что египтяне вывозили из Палестины оливковое масло.

Наряду с сельским хозяйством уже в глубокой древности получили в Палестине развитие различные ремесла. «К XVII–XVI вв. до н. э. относятся высокохудожественные изделия ханаанского ремесла, главным образом керамика, глиптика и ювелирные изделия; прекрасные образцы такого рода изделий были найдены в богатых ханаанских домах в Гезере, Иерихоне, Бет-Шемеше и в Мегиддо» 2.

Предки древнееврейских племен (хабири) пришли в Палестину в середине II тысячелетия до н. э. и в течение многих лет вели ожесточенную борьбу против хананеян и особенно против филистимлян, занимавших южную часть палестинского побережья. После долгих и упорных боев в XIII в. до н. э. древнееврейские племена покорили хананеян. Они переняли их земледельческую культуру, сеяли просо и пшеницу, разводили скот, занимались виноделием и оливководством. Хотя древнееврейские племена прочно осели в Палестине, однако борьба за полное овладение ею длилась очень долго. Вследствие этого древнееврейские племена, в недавнем прошлом кочевые и разрозненные, образовали на территории завоеванной Палестины союз племен.

Иудейские и христианские теологи не перестают утверждать, будто евреи испокон века были убежденными сторонниками монотеизма и что уже ветхозаветные патриархи Авраам и Иаков будто бы решительно выделялись из всех окружавших их людей своим «возвышенным» и «исключительно верным» пониманием бога. В то время, когда все люди Земли были язычниками, фетишистами и политеистами, пишет современный израильский публицист М. Цанин, Авраам, его потомки и последователи отвергли грубое идолопоклонство и провозгласили идею о едином и единственном боге Яхве 3. Популярный на Западе религиозный философ и иудейский теолог М. Бубер утверждает, что евреи уже «во времена патриархов» освободились «от раздвоенности души» и всецело отдали себя «нераздвоенному, единому и целостному богу» 4.

Теорию исключительности иудаизма уже в середине прошлого столетия пропагандировал один из представителей так называемого истинного социализма М. Гесс. В своей книге «Рим и Иерусалим» он выдвинул тезис о том, будто еврейский народ в древности создал монотеистическую религию, которая стала всеобщим достоянием цивилизованного мира 5. Современные буржуазные философы и адепты сионизма гальванизируют взгляды Гесса — Бубера. По словам американского философа М. Даймонта, вся европейская цивилизация обязана иудаизму, так как последний будто зиждется на «высоких и извечных началах» монотеизма 6. А современный израильский историк А. Маламат в «Начале народа», хоть и признает, что некоторые исследователи считают Яхве семейным божеством главного героя Пятикнижия — Моисея, тем не менее утверждает, будто Яхве — божество космическое и абстрактное, выражающее монотеистические воззрения, искони присущие Израилю 7.

Подобные построения ничего общего с действительностью не имеют. Согласно данным археологии, лингвистики и самой Библии на территории древней Палестины сосуществовали относительно высокоразвитые и многочисленные культуры. Их взаимовлияния сказались и в области религии.

У древних евреев, как и у других семитских народов, проживавших на территории Палестины, божество обозначалось, как правило, словом «Эл». Французские археологи, которые раскопали Укропный Холм (местные жители называли его Рас-Эш-Шамра), расположенный у сирийского берега Средиземного моря, нашли, что под холмом был погребен город Угарит. Как выяснилось, пишет немецкий ученый Э. Церен, «незнакомый язык клинописных табличек из Угарита оказался древним языком ханаанской группы, близким к древнееврейскому языку середины II тысячелетия до н. э.» 8. Эти клинописные таблички из Угарита содержат много религиозных сюжетов, близких к ветхозаветным. Но кроме табличек с текстами молитв, заклинаний и мифов в Угарите были найдены позолоченные фигурки богов, среди них Эл. «Это имя, — подчеркивает Церен, — представляет собой эпитет и обозначает „могущественный“. На одной каменной стене бог Эл сидит на тропе. На голове у него… рога» 9. Известно, что боги Эл, Элоах (множественная форма — Элохим), встречаются почти на каждой странице Библии. Корень «Эл» входит в состав имен многих сирийских, древнесемитских, ханаанских богов. Так, в вавилонских надписях перечисляются ханаанские местные божества Кацеэл, Изреэл, Ифтахэл и др. К древнесемитским богам относится и Ваал[21]. В пантеоне Угарита он занимает господствующее место. И в Ветхом завете Ваал — грозный царь вселенной, и бог ветров (Ваал Сефон), и покровитель заветов (Ваал Берит), и отец богов, который превыше всех богов.

Кроме Элов и Ваалов, в Угарите найдено изваяние «звездной девы». У шумеров она была известна как Инанна, у аккадцев — как Иштар. В Библии ее чаще всего называют Ашторет (Астарта). В кн. Судей записано: сыны Израилевы «служили Ваалам и Астартам, и богам Арамейским, и богам Сидонским» (X, 6). О каком же извечном монотеизме в религии древних евреев может идти речь?

Что касается бога Яхве, который чаще всего встречается в Ветхом завете (6823 раза), то он, несомненно, лишь центральная фигура иудейского пантеона. Библейский рассказ о бегстве Моисея из страны Египетской, его знакомстве с дочерью мадианитского священника Сопфорой и явлении Яхве в пламени тернового куста (Исход, III, 14) отражает тот факт, что Яхве был первоначально божеством мадианитского племени, обитавшего на Синайском полуострове. Французский исследователь Рене Дюссо на основании сопоставления ветхозаветных текстов с угаритскими документами пришел к выводу, «что в общеханаанской мифологии Яхве считался одним из сыновей верхнего божества хананеян — Эла». Дюссо считает, что «в религиозной фантазии народов Ханаана каждый из сыновей Эла являлся богом-покровителем того или другого народа или племени; на долю Яхве выпадало управление народом Израиля-Иакова» 10. В иллюзорной форме Тора зафиксировала это представление следующим образом: «Когда Всевышний давал уделы народам и расселял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по числу сынов Израилевых [22]. Ибо часть Яхве народ его, Иаков наследственный удел его» (Второзаконие, XXXII, 8–9). Итак, Яхве не сверхъестественная космическая сила, а первоначально этническое божество, заботящееся только об одном народе.

Представления о Яхве изменялись. Иудеи-скотоводы изображали его в виде «пар-бен-бакар», т. е. молодого вола. Яхве тогда числился божеством колена Иегуды. Когда под эгидой этого племени складывался союз племен, сопровождаемый борьбой против родового сепаратизма, возникла потребность превратить Яхве во всеизраильского бога. Завоевание древнееврейскими племенами Ханаана также способствовало возвышению Яхве над всеми богами. Автор Песни Деворы откровенно восклицает: «Сердце мое к вам, начальники Израилевы, к ревнителям в народе: прославьте Яхве» (Судей, V, 9).

Начиная с XII в. до н. э., в Палестине, захваченной древнееврейскими племенами, происходит насильственная концентрация земель. В результате свободные крестьяне разорялись и родовое общество резко дифференцировалось. Владельцы земельных участков стали арендаторами, а многие свободные производители превратились в рабов. Сложился класс рабовладельцев, в руках которого сосредоточивалась экономическая и политическая власть. В XI–X вв. до н. э. образовалось древнееврейское рабовладельческое государство, во главе которого стояли цари, беспощадно грабившие подвластное им население.

Отношение народа к царской власти выражено в так называемой притче Иофама, помещенной в IX главе кн. Судей. В ней повествуется, как Авимелех, сын Иероваалов, пошел в Сихем с тем, чтобы собрать армию и с ее помощью установить единоличную власть над всеми племенами Израиля.

Крупные землевладельцы, заинтересованные в «сильной» власти, устами Авимелеха говорят: братья, «внушите всем жителям сихемским: что лучше для вас, чтобы владели вами все семьдесят сынов Иеровааловых, или чтобы владел один?» (IX, 2).

Однако жаждущие власти адирим (богатые землевладельцы) не ограничивались только речами. Тот же Авимелех во главе своей наемной армии ворвался в Орфу и убил своих братьев «на одном камне». Уцелел только один из них — Иофам.

Выражая ненависть к монархической власти, Иофам, взобравшись на вершину горы Гаризим, рассказывает жителям Сихема притчу: «Пошли некогда дерева помазать над собой царя, и сказали маслине: царствуй над ними. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей, и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева смоковнице: иди ты, царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам? Наконец сказали все дерева терновнику: иди ты, царствуй над нами. Терновник сказал деревам: если вы по истине поставляете меня царем над собою, то идите, покойтесь под тенью моею; если же нет, то выйдет огонь из терновника и пожжет кедры Ливанские. Итак смотрите, по истине ли и правде ли вы поступили, поставив Авимелеха царем?» (IX, 8–16)[23].

О неограниченной и жестокой власти царя сказано в Библии: «Сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его, и поставит их у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтобы они составили масти, варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим» (I Царств, VIII, 11–14).

При Соломоне (X в. до н. э.) царская власть приобрела исключительно деспотический характер. В целях укрепления своей власти и ликвидации стремления родов к обособлению Соломон построил в честь Яхве храм в Иерусалиме, который должен был стать символом единства и гармонии «всех сынов израилевых». Но многие из них, оказывавшие сопротивление монархии и стремившиеся сохранить родовую организацию, откровенно выражали свое отрицательное отношение к централизации культа бога Яхве. «Непременно будем делать все то, — говорили женщины Иудеи, — что вышло из уст наших, чтобы кадить богине неба и возливать ей возлияния… потому что тогда мы были сыты и счастливы, и беды не видели» (Иеремия, XLIV, 17).

Не случайно после смерти Соломона единое рабовладельческое государство раскололось на два царства: Северное (Израиль) и Южное (Иудея).

Иеровоам, сын Наватов, при поддержке египетского фараона Шишака (Шешонка I) восстал против Иерусалима. Обосновавшись в Сихеме, в северной столице страны, мятежник заявил, что ни он, ни «его народ» не пошлют в Иерусалим приветственную депутацию в связи с воцарением Ровоама на престол израильский. Иеровоам пригласил наследника престола в Сихем. Когда Ровоам оказался в Сихеме, Иеровоам от имени старейшин десяти племен заявил ему: «Отец твой наложил на нас тяжелое иго, ты же облегчи нам жестокую работу отца твоего и тяжкое иго, которое он наложил на нас, и тогда мы будем служить тебе» (III Царств, XII, 4). Ровоам, чтобы усмирить мятежный дух сихемцев, пригрозил усилением гнета. Дело кончилось тем, что сихемцы забросали камнями иерусалимского «начальника над податью», а царь Ровоам «поспешно взошел на колесницу, чтобы убежать в Иерусалим» (XII, 18).

Итак, могущественная монархия Соломона рухнула (приблизительно 930 г. до н. э.). Иудея стала крохотной страной, от нее отпало не только так называемое Северное царство, но и филистимляне и идумеи, ее ближние данники. «Блеск золотого периода царствования Соломона, — как отмечает историк Г. Грец, — погас» 11, Южное царство потеряло важный источник своей экономической мощи, прекратились его торговые связи с Египтом. А одна только торговля боевыми колесницами и лошадьми приносила Иудее большие доходы. Иудея стала почти исключительно заниматься орошаемым земледелием. Вместе с тем крупной статьей дохода оставался Иерусалимский храм. Сюда по-прежнему собирались паломники и дарами для Яхве множили богатства жрецов и царя.

Тем временем Северное царство, которое называлось Эфраимом, или «домом Иосифа», или «домом Израиля», преуспевало. Иеровоам стал укреплять Сихем, его экономические и политические связи с Египтом.

В целях окончательного разрыва с Иудеей и установления более тесных отношений с Египтом Иеровоам решил ввести в Северном царстве культ тельца, подобно египетскому культу быка Аписа. «И говорил Иеровоам в сердце своем: царство может опять перейти к дому Давидову; если народ сей будет ходить в Иерусалим для жертвоприношения в доме Яхве, то сердце народа сего обратится к государю своему, к Ровоаму, царю Иудейскому, и убьют они меня и возвратятся к Ровоаму… И посоветовавшись, царь сделал двух золотых тельцов и сказал [народу]: не нужно вам ходить в Иерусалим, вот боги твои, Израиль… И поставил одного в Вефиле, а другого в Дане» (III Царств, XII, 26–29). Следовательно, два царства — два главных божества. Соперничали царства, а с ними заодно состязались и боги.

Выходит, древние евреи были приверженцами многобожия. И соответственно с их политеистическими представлениями Иерусалимский храм не считался единственным местом для коллективного богослужения. В целях укрепления иудейского рабовладельческого государства жрецы Иерусалима предприняли попытку внушить иудеям, что Яхве является верховным божеством и Иерусалимский храм их главным святилищем. Итак, Яхве верховный, но не единственный бог. Стало быть, извечный монотеизм древних евреев — это миф, вымысел иудейских и христианских теологов.

Борьба за культ единого бога

Итак, Яхве становится общеплеменным богом в Иудейском рабовладельческом государстве так называемого периода царств XI–VI вв. до н. э. С уничтожением родовой организации неизбежно исчезают племенные божества. На Яхве переносят атрибуты прочих богов. Он становится подателем урожая, наставником в ремесле, защитником на войне. Прочие же боги занимают подчиненное положение, превращаются в его служителей. В условиях деспотического рабовладельческого государства религиозные представления древних евреев подвергаются медленному процессу преобразования из политеизма в генотеизм[24]. В библейской литературе этот процесс нашел свое первоначальное отражение во Второзаконии и в некоторых речах, приписываемых традицией пророку Иеремии.

Битва вокруг единого бога Яхве была тесно связана с борьбой за монолатрию, т. е. за утверждение единого централизованного культа. Возглавляли эту борьбу господствующие классы, так как они были заинтересованы в ликвидации первобытно-общинных и родовых порядков и в прикрытии своего господства авторитетом «общенародного» бога.

В VII–VI вв. до н. э. классовая борьба в Иудее обострилась. «В народе, — жалуется автор кн. Иезекииль, — угнетают друг друга, грабят и притесняют бедного и нищего» (XXII, 29). Кто же эти грабители и угнетатели? Иезекииль отмечает четыре группы эксплуататоров: это «судорешители», которые «отбирают сокровища и драгоценности»; священники (жрецы), искажающие законы и оскверняющие святыню; вельможи (князья), которые, как волки, терзают добычу, «проливают кровь, губят души, чтобы приобретать корысть», и пророки, которые «видят пустое и предсказывают ложное» (XXII, 25–28). Эти господствующие группы добивались упразднения местных святилищ и насаждали культ Яхве в Иерусалимском храме, впервые воздвигнутом при Соломоне. Религиозно-правовым актом, закрепившим интересы господствующих классов, стала обнародованная в 621 г. до н. э. кн. Закона — основная часть библейского Второзакония, в соответствии с которой царь Иосия провел религиозную реформу.

Ветхозаветная легенда повествует, будто кн. Закона была найдена в Иерусалимском храме первосвященником Хелкией. Познакомившись с ее содержанием, царь был встревожен предписаниями и проклятиями кн. Закона и впал в отчаяние, вследствие чего он отправил к пророчице Хулде за советом особое посольство из доверенных ему лиц. А там им заявили: царь избегнет великих бедствий, предначертанных в найденном свитке, если он уничтожит идолопоклонство, пороки и беззаконие, царящие в стране. Далее авторы Библии пишут о том, как «смиренный» Иосия, вдохновленный возвещением прорицательницы, собрал в храме жрецов, пророков и «весь народ», ознакомил их с заповедями кн. Закона и повелел немедленно очистить храм от всех богов, кроме Яхве. Искореняя «языческие» культы и символику, царь заодно изгнал из Иудеи чревовещателей, колдунов и оракулов. Он учредил Верховный суд в Иерусалиме и обновил судейские и жреческие корпорации на местах, возложив на них функции надзора за проведением религиозной реформы.

Одним из активных сторонников Иосии, воспевавшим его реформаторские начинания, был Иеремия. Защита генотеизма Иеремией сохранилась в библейской книге его имени. Отметим, однако, что в ней множество другого материала более позднего времени. Еще Спиноза верно указал: «…излагаемые исторически пророчества Иеремии извлечены и собраны из разных летописцев. Ибо, помимо того что они нагромождены беспорядочно, без всякой последовательности, в них одна и та же история повторяется различным образом» 12.

В речах, приписываемых Иеремии, высмеивается ничтожество Ваалов и подобных им богов. Они — истуканы, созданные человеческой рукой. Они бессильны и беспомощны. Единственное всесильное божество — это Яхве. Уничтожьте Ваалов, обратите свое сердце к Яхве, и вы будете во век спасены, призывает Иеремия.

Иеремия резко ополчился против многобожия и от имени Яхве вещает: «…слушайтесь гласа моего, и я буду вашим богом, а вы будете моим народом, и ходите по всякому пути, который я заповедую вам, чтобы вам было хорошо» (Иеремия, VII, 23). И все же Иеремия вынужден был признать, что «на всяком высоком холме и под всяким ветвистым деревом» (II, 20) народ служил «чужим» богам.

Будучи свидетелем разгрома Иудеи и Иерусалима войсками вавилонского царя Навуходоносора, Иеремия в злорадстве вопрошал народ: «Где же боги твои, которых ты сделал себе? — пусть они встанут, если могут спасти тебя во время бедствия твоего; ибо сколько у тебя городов, столько и богов у тебя, Иуда» (II, 28).

Ни царь Иосия, ни пророк Иеремия, ни жрецы Иерусалимского храма не способны были привить народным массам Иудеи мысль о верности только одному богу Яхве. Монолатрия и генотеизм преодолели иудейское многобожие не тогда, когда все евреи жили в Иудее и главным святилищем был Иерусалимский храм. Это было вызвано новыми историческими обстоятельствами.

В 586 г. до н. э. Иудейское царство попало под владычество Вавилонии. Армии Навуходоносора под водительством Навузарадана разрушили Иерусалимский храм, воздвигнутый еще в X в. до н. э. Духовная и светская знать, а также часть народа были вывезены в Вавилонию.

Можно было предположить, что с уничтожением Иерусалимского храма будет разрушен миф о всесильном Яхве. Какой же он всемогущий бог, если «свой дом» и то не смог защитить. Однако лишь в годы вавилонского пленения Яхве стал объектом поклонения. В общей беде люди объединились вокруг Яхве и поверили, будто он вернет их в родные края.

В этой ситуации ученые-богословы, книжники, как их называли, пытались систематизировать с позиции генотеизма вывезенный ими из Иудеи разнообразный по жанру и содержанию литературно-религиозный материал. Свод этих материалов они уложили в пяти книгах Моисеевых под общим названием Торы.

Тора — теодицея[25] Яхве

Тора открывается книгой Бытия. Изложив богословскую теорию о происхождении Вселенной, книжники второпях рассказывают миф о сотворении человека, а затем широко повествуют о жизни и делах патриархов Авраама, Исаака, Иакова и его потомков.

От картин сотворения мира Бытие переходит к главной своей теологической задаче: к оформлению учения о «живом» и только своем боге Яхве. И хотя в Бытии часто упоминаются и другие боги, все же можно уловить определенную тенденцию в стремлении идеологов иудаизма, оформивших текст Бытия, превратить Яхве в личного бога патриархов. Так, не Элоах или другой какой-нибудь бог, а именно Яхве общается с Авраамом и говорит ему: иди «в землю, которую я укажу тебе. И я произведу от тебя великий народ, и благославлю тебя, и возвеличу имя твое» (Бытие, XII, 1–3). И Иаков, по воле автора Бытия, видит в Лузе во сне опять-таки Яхве, который говорит: «Я, Яхве, бог Авраама, отца твоего, бог Исаака; [не бойся]. Землю, на которой ты лежишь, я дам тебе и потомству твоему. И будет потомство твое, как песок земной…» (XXVIII, 13–14). Именно здесь, в этом рассказе, Бытие подчеркивает, что только Яхве является богом Иакова, его попечителем и защитником. «И вот я с тобою; и сохраню тебя везде…» (15). Иаков, очнувшись ото сна, по рассказу Бытия, взял камень, вылил елей на верх его, нарек имя месту тому Вефиль (буквально Бетэль, т. е. дом божий) и наложил обет: если бог, который ему явился, сохранит его в пути, даст ему хлеб и одежду, тогда «будет Яхве» его «богом» (21).

Примечательна и другая картина теофании (богоявления), связанная с рассказом о Иакове. Иаков, который обманным путем получил благословение отца своего Исаака, принадлежащее старшему брату Исаву, страшился гнева брата. Возвращаясь «в землю отцов» от Лавана с женами и сыновьями, рабами и стадами, Иаков молил Яхве: «Избавь меня от руки брата моего, от руки Исава; ибо я боюсь его, чтобы он пришедши, не убил меня» (XXXII, 11). Отправив дары Исаву, Иаков остался один. «И боролся некто с ним до появления зари. И, увидев, что не одолевает его, коснулся бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с ним. И сказал: отпусти меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с богом (Элохим) и человеков одолевать будешь… И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл; ибо, говорил он, я видел бога лицем к лицу…» (24–30).

В этой библейской зарисовке фигурирует Элохим, а не Яхве. Редактор Бытия, вероятно, позаимствовал ее из элохистского источника. Но возможно, что и здесь он неуклонно проводит тенденцию: свой бог, Яхве, — защитная, а не противоборствующая сила.

Характерна и третья картина теофании, описанная в Бытии: Исав простил Иакова. В добром расположении духа Иаков возвращается в Бетэль. По дороге он отобрал у людей стана своего «всех чужих богов» и закопал их под дубом близ Сихема. И «явился бог Иакову» и сказал ему: «Я бог всемогущий (в оригинале: Эль Шаддай. — М. Б.); плодись и умножайся; народ и множество народов будут от тебя, и цари произойдут из чресл твоих» (XXXV, 11).

В более поздних легендах, связанных с именем пророка Моисея, авторы Пятикнижия сошлются на эту цитату, чтобы подчеркнуть, будто только Моисею бог открылся как Яхве, патриархам же лишь как Эль Шаддай. Однако вышеприведенные рассказы о встречах бога Яхве с патриархами показывают, что авторы и редакторы Пятикнижия, несмотря на противоречия и повторы, все же пытались обосновать генотеистическую теологию, т. е. миф о божестве Яхве, деяния и промысел которого исключительно связаны с сынами израилевыми.

Притязания авторов первой книги Ветхого завета на роль апологетов Яхве находят свое выражение и в нарисованной ими картине благословения Иакова. Собрав всех сыновей вокруг своего смертного одра, патриарх стал предсказывать будущее, что станет с его потомками «в грядущие дни» (XLIX, 1). Благословение заканчивается восклицанием: «На помощь твою надеюсь, Яхве» (18). Авторы Бытия формулу об уповании на бога Яхве вложили в уста Иакова перед его смертью. Расчет здесь очень точный. Произнесенная перед самой кончиной, она звучит как важнейшая заповедь одного из освященных религией ветхозаветных патриархов.

Приведенные мифы из книги Бытия о жизни патриархов и их потомков показывают, что ее авторы и редакторы и не думали утверждать, будто Яхве является общечеловеческим божеством. Наоборот, в их задачу входило обосновать концепцию о Яхве как боге древних евреев.

Составители Библии усилили эту тенденцию Бытия во второй книге Ветхого завета, в Исходе.

Исход открывается перечислениями имен сынов Иакова, или Израиля, «с их домами», которые вошли в Египет. Исход сообщает, что они размножились «и усилились чрезвычайно» (Исход, I, 7), чем и вызвали тревогу фараона. Потому он распорядился жестоко изнурять их тяжелыми работами, чтобы уменьшить их число. Однако мера эта оказалась малоэффективной, и фараон обнародовал эдикт об умерщвлении всех новорожденных еврейских детей мужского пола.

Авторы Исхода, как и их единомышленники по первой книге Ветхого завета, ставят себе ту же идеологическую цель: связать судьбу евреев с богом Яхве, проявляющим заботу только об одном народе. Изложив историю о требовании фараона всеми средствами сократить рождаемость сынов израилевых, Исход переходит к мифу о деяниях Моисея, которому Яхве приказал: «Выведи из Египта народ мой» (Исход, III, 10). На вопрос Моисея и что ответить, если спросят, как зовут божество, бог сказал Моисею: «Я есмь сущий (Иегова[26]). И сказал: так скажи сынам израилевым: сущий послал меня к вам. И сказал еще бог Моисею: так скажи сынам израилевым: Яхве, бог отцов ваших, бог Авраама, бог Исаака и бог Иакова, послал меня к вам. Вот имя мое навеки и памятование о мне из рода в род» (Исход, III, 13–15).

Центральная идея генотеистического иудаизма получила здесь свое яркое выражение: Яхве, по мысли составителей Исхода, в египетском плену обрел, наконец, народ, который без него не может жить, как и он, Яхве, без этого народа не в состоянии проявить себя как бог. Исход, развивая мифологическую концепцию Бытия о единстве Яхве с избранным им народом, завершает персоналистскую теорию Яхве. Так, когда бог является Моисею после первого посещения им фараона, он вторично и более ясно говорит: «Я — Яхве. Являлся я Аврааму, Исааку и Иакову с именем „бог всемогущий“ [Эль Шаддай], а с именем моим „Яхве“ не открылся им… Итак, скажи сынам израилевым: Я — Яхве, и… спасу вас мышцею простертою и судами великими. И приму вас себе в народ и буду вам богом» (Исход, VI, 2–7).

Для подкрепления своего учения о неразрывном союзе между Яхве с иудейским народом Исход рассказывает о том, как Моисей добился вызволения сынов израильских, как они перешли через Чермное море, как Яхве их кормил манной небесной и дал им воду из скалы.

Затем Исход повествует, как Моисей по зову Яхве взбирался на гору Синай, чтобы принять от Яхве его откровение в виде заповедей.

Миф о «синайском откровении» должен был вселить веру, будто «Моисеево законодательство» не отражает различные стадии исторического развития древних евреев, а, наоборот, является изначальным условием их социального и политического бытия и развития. Кроме того, повесть о «синайском откровении» должна была служить образным показом «священной» связи между Яхве и исполнителями его повелений.

Защищая теологию Бытия и Исхода, третья книга Торы, Левит, формулирует как бы прагматические принципы яхвизма. Авторы стремятся убедить народ в выгоде «верноподданнических» чувств к Яхве, т. е. к священнической элите. «Если вы будете поступать по уставам моим и заповеди мои будете хранить и исполнять, — поучает Левит от имени Яхве, — то я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастания свои, и дерева полевые дадут плод свой» (Левит, XXVI, 3–4). И далее перечисляются блага, которыми Яхве одарит «свой народ», если он беспрекословно будет исполнять предписания бога. Именно земные блага, а не заоблачные, небесные, иллюзорные, связанные с теорией «того света». Авторы Пятикнижия не разделяли эту теорию. Практики и реалисты, они угрожали не загробным адом, где вероотступники будут жариться на огне, а конкретными зримыми бедами: «Если же не послушаете меня и не будете исполнять всех заповедей сих, если презрите мои постановления», то, говорит Яхве, «поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их» (16).

После того как Левит рассказал о последствиях, которые ожидают тех, кто выскажет непокорность и непослушание, он говорит «о стоимости» посвящения Яхве индивида мужского пола, дома, поля и т. п. В заключении книги Левит записано: «И всякую десятину из крупного и мелкого скота, из всего, что проходит под жезлом десятое, должно посвящать Яхве… Вот заповеди, которые заповедовал Яхве Моисею для сынов израилевых на горе Синае» (XXVII, 32–34).

Как видим, жрецы и священники выговорили себе высокую награду за обоснование мифа о нерасторжимости союза Яхве с потомками Иакова.

После перечисления заповедей «люби ближнего» и т. п. авторы Пятикнижия вновь возвращаются к повествованию. На сей раз их внимание приковано к странствованию евреев по пустыне. Четвертая книга Торы под названием Числа описывает географию путешествий обремененного постановлениями и заповедями, законами и правилами народа. В первых девяти главах переданы события, происходившие в пустыне Синайской, в последующих (с X по XXVII включительно) рассказывается о проживании сынов израилевых в разных пустынных местах и наконец в последних главах (XXVIII–XXXVI) опять перечисляются постановления, которыми Яхве одарил любимый свой народ «на равнинах моавитских у Иордана». Многие из них касаются священнического чина, что откровенно говорит о том, кому они обязаны своим появлением.

Числа сохранили рассказ о тяжелой доле народа в пустыне, о его разочаровании в обещанной земле обетованной: «И подняло все общество вопль и плакал народ… и роптали на Моисея и Аарона все сыны израилевы» (Числа, XIV, 1–2). За проявленное малодушие, по утверждению кн. Чисел, обрек Яхве народ на сорокалетнее прозябание в пустыне.

Как в книге Левит имеется вставка о «хулителе» Яхве, так и в кн. Чисел перечисление указаний прерывается рассказом о нарушителе субботы. Причем в этом случае Яхве сурово приказывает: «должен умереть человек сей, пусть его побьет камнями все общество» (Числа, XV, 35).

Кн. Чисел содержат строки, отражающие протест некоторых представителей древнееврейских племен против засилия жречества. Корей, Дафон и Авирон, повествуют авторы Чисел, «восстали на Моисея, и с ними из сынов израилевых двести пятьдесят мужей, начальники общества, призываемые на собрания, люди именитые. И собрались против Моисея и Аарона, и сказали им… все общество, все святы, и среди них Яхве. Почему же вы ставите себя выше народа Яхве» (XVI, 2–3). Гнев Корея и его единомышленников доводит их до того, что они открыто высмеивают обещания Моисея привести народ в страну, где «течет молоко и мед». Мало тебе, говорят они ему, что ты привел нас в губящую пустыню, так ты «еще хочешь властвовать над нами» (13). Ты смеешь говорить от имени Яхве! А на деле «глаза людей сих ты хочешь ослепить?» (14). Нет, мы не с тобой, — мы против тебя.

Разумеется, авторы Чисел решительно осуждают Корея и его сторонников. Потому, по воле авторов, Яхве сурово наказывает вольнодумцев: «…разверзла земля уста свои и поглотила их и домы их и всех людей кореевых» (32). Наличие этой новеллы в Библии факт примечательный. Он свидетельствует о борьбе различных группировок за «право» господствовать над социальными низами в древнееврейском обществе от имени Яхве. Это право особо рьяно отстаивали священники. Именно потому в последних девяти главах Чисел усилия авторов направлены на то, чтобы «оправдать» количественный рост жертвоприношений и доказать «справедливость» исключительных прав иудейского жречества.

Особое значение в обосновании мифа о едином боге Яхве для всех евреев составители Торы придавали пятой книге — Второзаконию.

За некоторым исключением Второзаконие написано от первого лица. Главный герой этого произведения, мифический Моисей, страстно призывает сынов израилевых твердо придерживаться заповедей Яхве, когда они обретут «землю обетованную».

Авторы Второзакония в уста Моисея вложили четыре речи и одно благословение в форме песни. Первая речь (I, 6 — IV, 40) представляет собой экскурс в прошлое народа, жившего тогда в пустыне. При этом Моисей не упускает случая воспеть Яхве, проявившего трогательную заботу о народе. Во второй речи (V–XXVII и XXVIII, 68) Моисей излагает законы, многие из которых назойливо повторяют то, что Моисей уже говорил на законодательных страницах предыдущих книг.

Говоря о важности соблюдения заповедей, Моисей подчеркивает силу и значение добровольного взаимосогласованного союза народа Торы с богом Яхве. «Яхве сказал ты ныне, что он будет твоим богом… и Яхве обещал тебе ныне, что ты будешь собственным его народом» (XXVI, 17–18).

В третьей проповеди (XXIX–XXX) главный герой Второзакония предостерегает своих слушателей от попыток выразить недоверие своему богу Яхве, ибо с этим связаны великие опасности. В четвертой речи Моисей объявляет народу слова Яхве, которые были ему сказаны: «…ты не перейдешь Иордан сей… Иисус (Навин) пойдет пред тобою» (XXXI, 2–3).

В главе XXXII (1–43) Моисей воспевает свое учение, которое «польется, как мелкий дождь на зелень, как ливень на траву». Авторы Второзакония, верные концепции неотрывности Яхве от народа, в этой, так называемой песне Моисея утверждают, что между Иаковом и Моисеем существует полная преемственность идей и непрерывная связь поколений. Исходя из этого принципа, они заставляют Моисея декламировать: «…часть Яхве народ его; Иаков наследственный удел его. Он нашел его в пустыне, в степи печальной и дикой; ограждал его, смотрел за ним, хранил его, как зеницу ока своего» (XXXII, 9–10).

Составители и редакторы Библии вслед за Пятикнижием поместили произведение, приписываемое Иисусу Навину. Библеисты его объединяют с Пятикнижием под названием Hexateuch — Шестикнижия. Единство шестой книги Ветхого завета с Торой выражается не столько в том, что в ней как бы продолжается история древнееврейских племен, ворвавшихся после сорокалетнего странствования по пустыне в земли ханаанские, сколько в попытке идеологов первоначального иудаизма завершить материалом книги Иисуса Навина генотеистическую теорию яхвизма. Видимо, этим можно объяснить, что наряду с рассказами о захвате и разделе Ханаана в книге содержатся два обращения главного героя к народу (XXIV, 14–21).

Нигде, пожалуй, так четко не сформулирована ветхозаветная концепция яхвизма, как в этих обращениях. В патриархах нуждался Яхве, чтобы стать их личным богом; в Яхве нуждаются «сыны израилевы», чтобы сохранить свою целостность, племенную и религиозную общность. Зафиксированный в Торе этот миф стал основой основ всех последующих теологических построений иудейских богословов. Многотомный религиозно-литературный памятник Талмуд, создававшийся в IV в. до н. э. — IV в. н. э., является, по существу, собранием толкований и комментариев Торы. Современные богословы также почитают Тору одним из священных источников вероучения иудаизма и христианства. Израильский теолог М. Пиха пишет: «Тора неприкосновенна, именно Тора, а не ее толкования, которые во все времена были подвластны эволюции» 13. Однако Пиха вынужден признать, что в Торе имеются «случайные, отжившие ценности». Вот это верно. Тора и в самом деле есть свод «отживших ценностей», мифов и легенд, догматических и консервативных правил и установлений.

В свете данных археологии установлено, что мифы Торы о сотворении мира и человека, грехопадении Адама и Евы, рождении и законодательной деятельности Моисея и многие другие обнаруживают явное родство с более древними шумерскими, вавилонскими, финикийскими, египетскими и хеттскими преданиями. Исторической наукой доказано, что многие тексты Торы, в которых богословы открывают «возвышенные религиозные идеи» иудаизма и христианства, были распространены среди народов Древнего Востока до того, как древнееврейские племена выступили на историческую арену.

В своем стремлении затушевать классовую сущность поучений Торы религиозные деятели пытаются сохранить веру в их богооткровенность. Но научная критика Библии показала, что религиозные построения — сплошной вымысел и что в состав Пятикнижия вошли многочисленные фрагменты, относящиеся к разным древним историческим эпохам и культурам.

Мораль Торы

Современные иудейские и христианские богословы высоко ценят Тору за ее будто бы «непроходящие» принципы морали. Они усиленно рекомендуют извлечь из библейского декалога[27] нормы для некой универсальной этической религии. В предисловии к своей книге «Из родника Торы» канадский теолог Гледи Гелбфарб пишет, что он ставит задачу отыскать в Торе «вечную истину и придать ей модернистский вид» 14.

Идеологи иудаизма и христианства, повторяя библейскую версию о том, что правила морали были открыты пророку Моисею на горе Синае богом Яхве, пытаются убедить верующих, что эти правила вечны, даны для всех людей и времен. Однако анализ моральных предписаний Пятикнижия показывает, что эти утверждения построены на ложной основе. В так называемом декалоге первые три заповеди, защищая миф о едином боге, запрещают людям иметь других богов, кроме Яхве, не служить и не поклоняться и не «делать никакого изображения» Яхве (Исход, XX, 4). Приведенные уложения ничего общего с нормами морали не имеют. Они являются требованиями религиозного характера и вызваны были острыми противоречиями между сторонниками генотеизма и последователями многобожия. Эти противоречия отражали классовую борьбу монархических властей рабовладельческого государства против первобытно-общинных и родовых традиций, господствовавших среди крестьянских масс Древней Иудеи. Социальный смысл первых трех предписаний декалога сводится к защите рабовладения и угнетения.

Далее в декалоге говорится: «Помни день субботний, чтобы святить его» (Исход, XX, 8). Книга Исход мотивирует святость субботы тем, что сам бог почил в этот день, закончив после шестидневных трудов сотворение мира. Второзаконие (V, 15) предписывает «соблюдать день субботний», потому что Яхве вызволил «свой» народ из египетского рабства. Разноречием библейских мотивов воспользовались раввины. Они опутали субботу своими предписаниями и запретили зажигать огонь, приготовлять пищу, поднимать какие-либо предметы, выполнять какую-либо работу, выезжать куда-либо, торговать, лечить больных и т. п. И люди, покорно исполняя все эти обременительные обряды, еще более проникались слепой верой в святость и ненарушимость субботы.

Разнобой в мотивах божьего повеления свято соблюдать субботу, а также раввинское толкование этой святости наглядно показывают надуманность и фантастичность ветхозаветного объяснения причин возникновения «дня покоя». Исследователи истории религии древних евреев связывают субботу с культом луны, в честь которой устраивались празднества. На связь лунного культа с праздником субботы указывают некоторые тексты Ветхого завета. В IV кн. Царств (IV, 22–23) жена просит у своего мужа осла и раба, чтобы посетить пророка Елисея. Муж спрашивает ее, как ей пришло в голову предпринять такое путешествие, ведь «сегодня не новомесячие и не суббота». В кн. Амоса (VIII, 5) торговцы хлебом, нетерпеливо ожидающие своих барышей, говорят о каждом перерыве торговли: «Когда же пройдет новолуние, чтобы продать хлеб, и суббота — чтобы открыть житницы, уменьшить меру, увеличить цену…». В книге Исаии (I, 13) и в Иезекииле (XLVI, 1, 3) новолуние и суббота упоминаются рядом.

Согласно распространенным в древности верованиям, ночью во тьме злые духи особенно деятельны. А когда луна на небосклоне, демоны боятся проявить активность. Считали, что для того, чтобы луна постоянно светила ночью, необходимо умилостивить ее жертвоприношениями, плясками и другими магическими действиями. Необходимо было, полагал верующий, и свое поведение обставить всякими запретами (табу). Суббота была посвящена духу луны, объявлена днем табу. В этот день нельзя было зажигать огонь, готовить пищу, работать, выходить из жилища. Субботой отмечались фазы луны, а потом «день покоя» повторялся каждые семь дней. Таковы подлинные причины «святости» субботы. Выходит, праздник субботы никакого отношения к морали не имеет. За малейшее нарушение «дня покоя» люди подвергались жестоким карам. Так, например, как рассказывает Ветхий завет, человека, который собирал дрова в субботу, сам бог Яхве велел побить до смерти камнями (Числа, XV, 32–36). Ревнители иудаизма в государстве Израиль, охраняя «день покоя», действуют настолько ретиво, что полиции иногда приходится для вида их «унимать». По сообщению прессы, фанатики из религиозной группы «Нетурей карто» («Стражи града») нападают на автотранспорт, если он в субботу появляется на улицах Иерусалима, забрасывают водителей и пассажиров камнями, ломают машины и т. п. Так выглядит в действительности моральная ценность четвертой заповеди, трактующей о святости субботы.

Пятая заповедь гласит: «Почитай отца своего и мать твою» (Исход, XX, 12). Требование уважать родителей — одно из элементарных правил морали, сложившихся в человеческом коллективе до появления каких бы то ни было религиозных представлений. Включив это правило в ветхозаветный декалог, иудейские клерикалы толковали это требование в том смысле, что оно дает им право подавлять вольнодумные устремления молодежи, воспитывать ее в духе смирения и послушания, расправляться с тем, кто поднимал бунт «против тяжелой руки наших отцов».

Что касается остальных пяти правил морали (13–17), то и в них ничего сверхъестественного нет. С возникновением частной собственности и института рабства сложились нормы «не кради», «не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни вола его, ни осла его». Так как значительная часть Ветхого завета была написана в период господства рабовладельческих общественных отношений, то авторы Библии, защищая эти отношения, включили в моральный кодекс требования, охраняющие устои рабовладения.

Уровень и содержание моральных понятий определяются не религиозным сознанием, а экономическим строем и условиями материальной жизни общества. «С того момента, — писал Энгельс, — как развилась частная собственность на движимое имущество, для всех обществ, в которых существовала эта частная собственность, должна была стать общей моральная заповедь: Не кради. Становится ли от этого приведенная заповедь вечной моральной заповедью? Отнюдь нет. В обществе, в котором устранены мотивы к краже, где, следовательно, со временем кражу будут совершать разве только душевнобольные, — какому осмеянию подвергся бы там тот проповедник морали, который вздумал бы торжественно провозгласить вечную истину: Не кради!

Мы поэтому отвергаем всякую попытку навязать нам какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона… Напротив, мы утверждаем, что всякая теория морали являлась до сих пор в конечном счете продуктом данного экономического положения общества» 15.

Нормы морали, которые идеологи иудаизма преподносят как якобы данные свыше, в действительности сложились в эпоху расцвета рабовладельческого общества. Правовой и моральный кодексы Ветхого завета строго охраняют частную собственность и принцип неограниченной свободы собственников распоряжаться ею. Центральное место в нравственных нормах Торы занимают вопросы, которые имеют отношение к купле-продаже и аренде земли, к эксплуатации рабов. Земля, как и рабы, считалась полной собственностью господина.

В моральной системе Библии особое внимание уделено женщине. В комментариях к ветхозаветной легенде о сотворении Евы из ребра Адама теологи рассказывают, что бог долго раздумывал, из какой части тела адамова сотворить Еву. Не сотворю я ее, рассуждал бог, из головы, чтобы она не поднимала высоко голову, не из глаза, чтобы не подсматривала, не из уст, чтобы не болтала, не из сердца, чтобы не была завистлива. Наконец он решил сотворить ее из ребра, чтобы она была скромной: «При каждом органе, который бог создавал ей, он приговаривал: будь скромной, будь скромной».

Духовно унижая женщину, иудейские богословы приписывают ей отрицательные качества: лень, завистливость, болтливость, истеричность и т. п.

В Торе разработано бракоразводное право, которое призвано было регулировать семейные отношения, сложившиеся в эпоху рабовладения. Само собой понятно, что оно неприемлемо для современного общества. Так, во Второзаконии «обосновывается» так называемый левиратный брак[28]. Сущность его заключается в следующем! если братья живут под одной крышей и один из них, состоящий в браке, умер, не оставив сына, то жена умершего не имеет права выходить замуж за постороннего, деверь должен взять ее в жены. Тора мотивирует это правило тем, что брат обязан сохранить в роду все имущество покойного, в том числе и вдову, которая считается неотчуждаемой собственностью рода, семейства.

Раввины и поныне ревностно соблюдают ветхозаветное бракоразводное право, принижающее женщин.

Поучения Библии о женщине возведены в Израиле в закон. Женщины не имеют права на получение наследства, не могут выступать в суде первой инстанции в качестве свидетелей. Женщина лишена права на развод. Если муж отказывается дать жене развод, то ни одна судебная инстанция не может расторгнуть брак.

Некоторые современные богословы, приспосабливаясь к требованиям времени, усиленно отыскивают сентенции Торы, благословляющие любовь к ближнему, пытаясь выдать их за систему гуманизма и справедливости, а другие стараются согласовать этику Торы даже с требованиями коммунистической нравственности. Однако попытка отождествить коммунистическую мораль с моральными поучениями Библии не выдерживает критики.

Маркс и Энгельс показали, что религиозная мораль на всем протяжении истории классового общества служила в той или иной форме обществу, которое зиждется на принципах господства и подчинения. Характеризуя социальные (в том числе моральные) принципы христианства, Маркс писал, что они «оправдывали античное рабство, превозносили средневековое крепостничество и умеют также, в случае нужды, защищать, хотя и с жалкими ужимками, угнетение пролетариата» 16. В равной степени эта характеристика Маркса относится к классовой функции и иудейской морали.

Современные буржуазные философы особенно превозносят библейскую концепцию личности, как высоко нравственную и гуманную. Однако личность в Ветхом завете мистифицирована. Тора учит, что человек «образ божий» и вся его деятельность должна быть направлена на служение богу. Этическая оценка человеческих поступков дается Библией с позиции религиозной проповеди о том, что человек — это «раб божий». Потому и идеалом личности является «кроткий и смиренный, входящий нагнувшись, занимающийся постоянно Торой» (Сангедрин 88б). Человек, по учению Библии, неволен и бессилен, являясь послушным орудием бога. «Можно ли ожидать, — говорит французский марксист Жан Канапа, — чтобы гуманизм проявился в учении, которое ставит человека в зависимость от трансцендентного существа, от бога… Когда человек рассматривается только как пешка на шахматной доске бога, это вовсе не то, что заслуживает название гуманизма» 17. Ведь только тогда, когда личность рассматривается как субъект истории, как активный ее деятель — тогда можно говорить о гуманизме. Только в обществе, свободном от эксплуатации, человек является величайшей ценностью. Только социалистическое общество заботится о человеке и обеспечивает развитие всех его способностей. Если религиозный гуманизм взывает к жалости и состраданию, то гуманизм социалистический видит в человеке борца за коммунизм, за светлое будущее всего человечества.

Библейская мораль воспитывает в людях чувства уничижения и покорности. Социалистическая нравственность воспитывает в человеке чувства чести и достоинства. Мерилом достоинства человека является его отношение к труду и коллективу. Обращаясь к молодежи, В. И. Ленин говорил: «Быть членами Союза молодежи значит вести дело так, чтобы отдавать свою работу, свои силы на общее дело. Вот в этом состоит коммунистическое воспитание» 18.

Иногда верующие спрашивают: разве религиозная мораль не сыграла в истории положительной роли? На поставленный вопрос ответим словами великого поэта Гейне. «В темные времена, — говорил он, — народами лучше всего руководили с помощью религии, — ведь в полной темноте слепой является лучшим проводником: он различает дорогу и тропы лучше зрячего. Однако поистине глупо, когда уже наступил день, все еще пользоваться в качестве проводников старыми слепцами» 19.

Мы живем в эпоху утверждения коммунистических основ жизни. И только мораль коммунистическая является подлинно гуманистической моралью. Она выражает интересы всех трудящихся, призывая к борьбе за светлую, свободную и счастливую жизнь. «Отвергая классовую мораль эксплуататоров, коммунисты Противопоставляют извращенным эгоистическим взглядам и нравам старого мира коммунистическую мораль — самую справедливую и благородную мораль, выражающую интересы и идеалы всего трудящегося человечества» 20.

Мораль Торы отстаивает тьму и невежество, коммунистическая — свет и истину. Религиозная мораль вся в прошлом, коммунистическая устремлена в будущее.

Глава 4 БИБЛЕЙСКАЯ ТЕОКРАТИЯ[29] И ТРАНСФОРМАЦИЯ МИФА О ЯХВЕ

Доктрина Иезекииля

Мифотворчество, связанное с культом иудейского бога Яхве, в эпоху довавилонского пленения служило интересам царской власти. Когда храм был разрушен и Иудея потеряла свой суверенитет, миф о едином боге Яхве становится идейной основой жреческой проповеди теократии.

Насколько нам известно, слово «теократия» впервые встречается у Иосифа Флавия. Он писал: «Бесконечно различны в частностях обычаи и законы в роде человеческом: здесь представили правление государственное монархам, там — немногим могущественным фамилиям, а то — народу. Наш законодатель, напротив того, не обратил внимания ни на одну из таких форм правления, но превратил государство, если можно выразиться несколько искусственным словом, в богоправление (theokratia), оставив господство и власть богу и заставив большую массу смотреть на него, как на первоисточник всего добра, которым пользуются люди, как в государственной, так и в частной жизни» 1. Флавий обошел молчанием тот факт, что в Иудее на протяжении многих веков у власти стояли цари, которые грабили народ, облагая крестьян десятиной и иными податями и налогами. Флавий не рассказал и о том, что, наряду с царями, жрецы Иерусалимского храма от имени бога Яхве требовали от народных масс щедрые приношения на нужды культа за несоблюдение предписаний Торы, за грехи и проч. Еврейский историк древности превознес «богоправление» по соображениям апологетического характера. В своей книге «Против Апиона» он пытался обелить политическую организацию Иудеи в последнюю эпоху ее существования, т. е. в период VI–I вв. до н. э. В действительности теократия мало чем отличалась по своей социальной сущности от рабовладельческой монархии. Книжники, как и жрецы, под видом «избавления» народа от грехов грабили его. В Талмуде сохранились 24 статьи дохода иудейских церковников: жертва за грех, жертва повинности, хлебы предложения, первины урожая, начатки от шерсти, выкуп за сына, выкуп за первородного осла и т. п. 2 Но в условиях жизни на чужбине проповедь «богоправления» захватила воображение пленников и к голосу ее защитников охотно прислушивались. Одним из первых ее идеологов был пророк Иезекииль.

Раньше чем изложить концепцию Иезекииля, остановимся на личности пророков. Некоторые из лиц, о которых в Библии говорится как о пророках, возможно, существовали в действительности, другие мифичны.

В древней Иудее пророки составляли особую общественную группу. Она не была социально однородной. Среди «ясновидцев» были, например, пастух Амос и знатный священник Иезекииль, легендарный нищенствующий аскет Илия и зажиточный поселянин Елисей. Пророки отличались друг от друга не только социальным положением, но и психическим складом. «Исаия, Иисус и прочие, хотя и были пророками, — с тонкой иронией отмечает Спиноза, — но все же были людьми, и надо думать, что ничто человеческое им не было чуждо» 3. Пророчество этих людей определялось как социальной ориентацией, так и их темпераментом, воображением, мироощущением.

В ветхозаветной литературе пророки изображаются проповедниками, якобы оглашающими волю бога, его предупреждения и решения. Яхве в их видениях изрекает «свои» предписания. Пророки — это, по существу, своеобразные пифии, ибо верили, что их устами глаголет бог. Их речи — язык Яхве. Потому они в большой мере являлись и деятельными творцами политической жизни, законодателями.

Как правило, ветхозаветные предсказатели обладали сильным даром воображения. Некоторые из пророков трезво оценивали события и сочетали в своих речах горький опыт современной им жизни с мечтой о грядущем счастье. Народ то прислушивался к ним, то проклинал их.

Что касается Иезекииля, то, судя по тексту библейской книги, автором которой он считается, он активно проповедовал в 592–571 гг. до н. э. Стало быть, первые его пророческие речи были произнесены еще в Иудее за семь-восемь лет до ее падения под ударами полчищ Навузарадана. В этих речах пророк обращается от имени Яхве к «мятежному дому», к «сынам израилевым», и спрашивает их: намерены ли они вернуться на путь господний, т. е. готовы ли они признать Яхве единственным богом иудеев.

Речи Иезекииля в религиозной форме отражали реальные общественные отношения, существовавшие в Иудее в середине VI в. до н. э. Он обвиняет народ в вероотступничестве. «Вот, — говорит он, — начальствующие у Израиля, каждый по мере сил своих, был у тебя, чтобы проливать кровь» (XXII, 6). Иезекииль уловил классовую дифференциацию иудейского общества и выразил свою ненависть к существовавшей системе социальных отношений. «Заговор пророков ее (Иудеи. — М. Б.) среди нее — как лев рыкающий, терзающий добычу; съедают души, обирают имущество и драгоценности и умножают число вдов… Князья у нее как волки, похищающие добычу, проливают кровь, губят души, чтобы приобрести корысть… в народе угнетают друг друга, грабят и притесняют бедного и нищего, и пришельца угнетают несправедливо» (XXII, 25–29).

Когда Иезекииль оказался в Вавилонии, то и там он ополчился против угнетателей. Беспощадно разоблачая притеснителей, пророк восклицает: «Горе пастырям Израиля!». Обращаясь к ним, он гневно говорит: «Вы ели тук и волною одевались, откормленных овец заколали, а стада не пасли. Слабых не укрепляли, и больной овцы не врачевали, и пораненной не перевязывали, и угнанной не возвращали, и потерянной не искали, а правили ими с насилием и жестокостью» (XXXIV, 2–4).

Апология мифа о едином Яхве заслонила от Иезекииля социально-политические корни угнетения. Поэтому он в своих речах объяснял причины существования произвола отступничеством от «заветов Яхве».

Буржуазные религиоведы и библеисты утверждают, будто защита яхвизма в пророчестве Иезекииля означает завершенный монотеизм 4. Однако Яхве Иезекииля ничем не отличается от Яхве Второзакония. Как в представлении автора пятой книги Торы, так и у пророка Яхве лишь личное божество одного народа. Но это не монотеизм, а генотеизм. Примечательно, что образ Яхве в видениях пророка приобрел некоторые черты вавилонских богов. Так, по Иезекиилю Яхве с херувимами рисуются как некие крылатые существа, у которых четыре ипостаси: бычья, человеческая, львиная и орлиная. Зооморфный Яхве напоминает древневавилонского крылатого бога вола Kirubu. Не случайно некоторые талмудисты были против включения книги Иезекииля в канон (Менахот 45а; Шаббат 13б). Что касается его зооморфных зарисовок, то они, по мнению Талмуда, не более как представления деревенского жителя (Хагига 13б).

Иезекииль был сторонником иудейского культа Яхве, нерасторжимо связанного с Иерусалимским храмом. В VI в. до н. э. главным во всех религиях был не монотеизм, а обрядность. «Только участием в жертвоприношениях и процессиях, — отмечает Энгельс, — а на Востоке еще соблюдением обстоятельнейших предписаний относительно приема пищи и омовений, можно было доказать свою принадлежность к определенной религии… Люди двух разных религий — египтяне, персы, евреи, халдеи — не могут вместе ни пить, ни есть, не могут выполнить совместно ни одного самого обыденного дела, едва могут разговаривать друг с другом» 5. Иезекииль призывал к строжайшей обособленности евреев от вавилонян. Он проповедовал, что избавление от плена возможно при условии полного соблюдения «заветов Яхве». Пророк не разделял взглядов пессимистов, утверждавших: «…иссохли кости наши, и погибла надежда наша, мы оторваны от корня» (XXXVII, 11). Отчаявшимся он говорил: «Яхве вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, — и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи… И сказал мне: изреки пророчество на кости спи и скажи им: „кости сухие! слушайте слово Яхве!“. Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что я Яхве» (XXXVII, 1–6).

Иезекииль отвергает богов других народов, ибо они «древо и камень» (XX, 32). Они бессильны и ничтожны. Велик и могуч один Яхве, он всевластен. Но только по отношению к иудеям. Углубляя миф Торы о Яхве, Иезекииль придает этническому богу и такие человеческие черты: Яхве ревнив и самовлюблен, потому не допустит, чтобы издевались над «его» народом. А народу в свою очередь надо сплотиться вокруг власти священников.

О структуре теократии Иезекииль говорит в последних девяти главах (с 40-й по 48-ю) одноименной книги. Прежде всего он в деталях описывает внешний и внутренний вид будущего храма, затем, отвергая царей в качестве главы государства, пророк от имени Яхве возвещает: «Я буду жить» среди сынов израилевых «во веки» (XLIII, 9). Под этим Иезекииль понимает, что центром всей социально-политической и духовной жизни Иудеи должен стать вновь отстроенный храм, регламент которого обязаны охранять священники. «Они должны учить народ мой отличать священное от несвященного и объяснить ему, что нечисто и что чисто» (XLIV, 23). Учеба эта не бескорыстна. «Они будут есть от хлебного приношения, от жертвы за грех, и жертвы за преступление… И начатки из всех плодов ваших и всякого рода приношения… принадлежат священникам; и начатки молотого вами отдавайте священнику, чтобы над домом твоим почивало благословение» (XLIV, 29–30). Возглавляет коллегию священников «наси» — князь, который олицетворяет духовную власть. И князь, по Иезекиилю, «получает» от «народа земли» также огромные приношения: «одну овцу от каждого стада в двести овец с тучной пажити», шестую часть от урожая пшеницы и ячменя, благодарственные жертвы ради очищения от грехов и пр.

О политической власти князя ничего не сказано. Храм должен стать, по учению пророка, духовным, религиозным центром, и страна, говорит Иезекииль, в которой восстановлен храм, должна будет называться «Яхве — Шама», т. е. «бог Яхве — там». Таким образом, пророческая, собственно говоря, мифотворческая деятельность Иезекииля была направлена на превращение грядущей политической организации Иудеи в полицейскую службу храма. Такова теократическая концепция Иезекииля.

Иезекииль не надеялся, что разработанная им религиозно-политическая модель («божественное видение») станет реальностью уже при его жизни. Наоборот, концепции богоправления он придавал «утопический» характер, полагая, будто теократия в Иудее победит «в конечные дни», во времена мессии — божьего помазанника, мифического посланца Яхве. Приходу пришельца предшествует война сынов израилевых против соединенных сил язычников под водительством дружин вымышленных Гога и Магога.

Буйная фантазия прозорливца рисует апокалиптические картины «последних дней»: в судорогах уходящего мира «вострепещут от лица моего [т. е. Яхве] рыбы морские и птицы небесные, и звери полевые и все пресмыкающиеся, ползающие по земле. И все люди, которые на лице земли, и обрушатся горы, и упадут утесы, и все стены падут на землю» (XXXVIII, 20). После чего будет помилован весь дом Иакова и сам Яхве не будет скрывать от него лица своего, «потому что я изолью дух мой на дом Израилев, говорит Яхве бог» (XXXIX, 29).

В нарисованных эсхатологических картинах пророк именует себя «сыном человеческим», т. е. личностью, способной предвидеть и предсказать грядущее. Мистическая символика Иезекииля стала эталоном для последующих иудейских и христианских откровений о приходе мессии.

Сам Иезекииль, как сказано, претворение в жизнь своей теократической программы отодвинул на неопределенный срок, на время, когда наступят «конечные дни». Пророк осознал, что священническая знать, рабовладельцы и купцы из Иудеи приспособились к социальной системе Вавилонии и не думали о возврате в «страну отцов». Однако среди палестинских пленников были и рабы, и крестьяне, и ремесленники, и жрецы. «В этой среде непристроившихся эмигрантов и оставшихся не у дел жрецов, — отмечает А. Ранович, — не угасала мечта о возвращении на родину…» 6

Мечта стала реальностью после смерти Навуходоносора. В 562 г. до н. э. в Вавилонии создалась тревожная обстановка. В течение последующих шести лет сменили друг друга три преемника царя. Двое из них было убито. Наконец, в 555 г. до н. э. престол достался Набониду. Интриги жрецов, дворцовые смуты, острые классовые противоречия внутри страны, восстания в Северной Сирии, военные походы против мидян усилили гнет и эксплуатацию. Как отмечают историки, резко ухудшилось положение чужеземцев 7. В частности, от них потребовали значительные суммы в виде подушной и иной подати 8. Лирический поэт того времени выразил боль угнетенных в молитвенных строках, обращенных к Яхве: «Господи! услышь молитву мою, и вопль мой да придет к тебе… ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня; сердце мое поражено и иссохло, как трава, так что я забываю есть хлеб мой; от голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей. Я уподобился пеликану в пустыне; я стал как филин на развалинах; не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле. Всякий день поносят меня враги мои и злобствующие на меня клянут мною. Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами» (Псалом CI, 2–10). Угнетенные массы сочувствовали наступательным операциям войск персидского царя Кира II (558–529 гг. до н. э.). В 550 г. до н. э. он покорил Мидию, в 539 г. до н. э. Кир вторгся в Месопотамию и сокрушил под Описом вавилонские войска 9. Непосредственная угроза Вавилону стала реальностью. «А когда вновь наступила весна, — пишет Геродот, — царь выступил в поход на Вавилонию. Вавилоняне не вышли из города с войском и ожидали Кира. Когда царь подошел к городу, вавилоняне бросились в бой, но, потерпев поражение, были оттеснены в город. Вавилонянам было уже заранее известно, что Кир теперь не будет бездействовать: они видели ведь, как персидский царь напал на один народ за другим» 10. Всколыхнулись и стали действовать пленники из Иудеи. Обращаясь к ним, пророк призывал: «Бегите из страны Вавилона и уходите из Халдейской земли и будьте как козлы впереди стада овец» (Иеремия, L, 8). Однако осенью 538 г. до н. э. Кир захватил Вавилон, присоединив его владения к персидской державе. Иудея вошла в ее состав.

В этой ситуации жрецам, жившим в Вавилонии, казалось, что миф о создании теократии во главе с богом Яхве стал реальностью. Поэтому они обратились к Киру с просьбой вернуть их соплеменников в Иудею и дать им возможность восстановить разрушенный храм. Ходатайство было удовлетворено.

Буржуазные историки объясняют «доброту» Кира тем, что он проникся глубокой верой в иудейского бога Яхве. Так, Грец поясняет, будто Кир, признав величие израильского бога, «почувствовал внутреннюю потребность соорудить богу новый храм и возвратить верующим в него свободу» 11. Эту же точку зрения разделяют и современные израильские авторы «Истории евреев в древние времена». Они воспевают Кира и твердят, будто он был посланцем Яхве, дабы избавить иудеев от власти Навуходоносора и представить им полную возможность соорудить и освятить «дом божий», т. е. храм в Иерусалиме 12.

«Благосклонность» Кира к иудейским пленникам объясняется политическими соображениями. Завоевав Вавилонию, персидский монарх задумал покорить Египет. Для этой цели он решил создать на территории Иудеи, граничащей с Египтом, государство, поддерживающее его захватнические устремления. Однако персидский царь не восстановил суверенитета Иудеи. Вся власть в Иудее была в руках наместников Кира. Этим и воспользовались жрецы.

Пытаясь установить свое господство над населением Иудеи, иерархи горели желанием немедленно приступить к сооружению храма. Разумеется, одного разрешения Кира для осуществления их желания было недостаточно. Еще потребовалось убедить массы в необходимости сооружения храма — символа единства Яхве с «его» народом. Последователь учения Иезекииля о богоправлении, идеолог иерократии Второисайя стал развивать догмат о богоизбранности иудеев[30]. «А ты, Израиль, раб мой, Иаков, которого я избрал, семя Авраама, друга моего» (Исаия, XLI, 8). Согласно этому мифу на «семя Авраама» не распространяются обычные социальные нормы. Стало быть, не о государственности в общепринятом смысле слова должен проявить заботу «раб Яхве» Иаков. Ему, учил Второисаия, нужен только храм, куда все иудеи должны будут являться и служить богу. А царем «сынов израилевых» будет сам Яхве.

Итак, миф о едином Яхве дополняется еще одной чертой: богоизбранностью сторонников Яхве.

Уместно отметить, что хотя богоизбранничество является одной из характерных особенностей иудаизма, идею эту проповедовали и жрецы других культов. Широкое распространение она имела среди многих народов Древнего Востока. Она была порождена сложными процессами становления рабовладельческих государств, частыми воинами между ними и классовой борьбой. Небольшие по численности народы, чувствуя слабость перед окружающим миром, уповали на покровительство бога. Отсюда и возникает образ сверхъестественного покровителя, готового уничтожить врагов «своего» народа. Учение же Второисаии о богоизбранности иудеев превратно отражало исторический процесс возникновения среди древних иудеев монотеизма, выбора ими бога Яхве из множества «собственных» и «чужих» богов и закрепило религиозное представление древних иудеев о Яхве, как о всемогущем божестве, лично заинтересованном в благополучии «своего» народа.

Книжники Иудеи с позиции доктрин Иезекииля и Второисаии разработали регламент храма (Жреческий кодекс) — своеобразное руководство по яхвизму, с многочисленными религиозными установлениями и предписаниями. Основная идея этого регламента сводилась к следующему: «… вы будете у меня царством священников и народом святым» (Исход, XIX, 6). Покорность богу, признание авторитета священников и власти устава искупительных жертв стали важнейшими догмами иудейской иерократии.

В Жреческом кодексе предусмотрено огромное количество жертвоприношений: ежедневные всесожжения (утренние и вечерние агнцы), добавочные всесожжения по субботам (два), в дни новолуния (десять), во второй день пасхи (одиннадцать), в праздник шевуот (двадцать), к праздник кущей (двадцать девять) и т. п. Эти жертвоприношения животными (частью быками, частью агнцами) называются «ола». Но кроме этих, в Жреческом кодексе перечислены искупительные жертвы, повинные, мирные, первины, десятина, жертвы так называемой легкой святыни. Немало муки и елея получали жрецы от жертвоприношений, называемых «минха». Здесь и «дар возлияния», и «всесожжения» из пшеничной муки, облитой елеем и посыпанной ладаном (Левит, VI, 12–16), и «минха ревнования» из ячменной муки, не поливаемой елеем (Числа, V, 15), которую приносит муж, приведший в храм свою подозреваемую в неверности жену, и т. п. Иными словами, во имя искупления вины перед богом Яхве верующие обязаны были приносить огромное количество приношений священникам и первосвященникам. Не случайно у пророка Осии в адрес жрецов сказано: «Грехами народа моего кормятся они, и к беззаконию его стремится их душа» (Осия, IV, 8). А в другом месте Осия едко иронизирует: с овцами и волами священники ищут Яхве (V, 6).

Реальная структура «теократического общества» представляется в таком виде: главенствующая роль принадлежала князю (наси), или первосвященнику; его власть опиралась на рабовладельческую клику и священников (коханим), беспощадно эксплуатировавших крестьян и ремесленников. Авторы Жреческого кодекса воспользовавшись генотеистическим мифом о боге Яхве, узаконили общественный строй господства и подчинения.

Антижреческая тенденция

Период формирования и укрепления иерократии очень мало освещен в источниках. «V–III вв. — наиболее темные в истории евреев» 13. Однако по некоторым намекам Библии и данным элефантинских папирусов[31] можно догадаться о той острой классовой борьбе, которая имела место в тогдашнем иудейском обществе. Разумеется, в библейской литературе эта борьба рисуется в виде тяжбы вокруг вопроса: соорудить ли храм или оставить его в руинах. В пророческой книге Аггея, которая сложилась в конце VI — начале V в. до н. э., в первые годы царствования Дария, выражается гнев Яхве по поводу того, что иудеи живут в домах «украшенных», тогда как его дом «в запустении» (Аггей, I, 4). Аггей откровенно жалуется наместнику Дария, «правителю Иудеи» Зоровавелю и «великому иерею» Иисусу, сыну Иоседекову: «…народ сей говорит: не пришло еще время, не время строить дом Яхве» (I, 2). Пророк довольно четко представляет себе, что «народ сей» — это земледельцы, проявляющие прежде всего и главным образом заботу о своих угодьях. Этих индифферентных к иудаизму людей пророк запугивает божьими карами.

Аггей откровенно выражал интересы жрецов. Из второй главы книги ясно видны его симпатии к священникам, защищающим идею о централизованном культе и хорошо знакомым с мифом о Яхве. Им Аггей противопоставляет тружеников, по его лексике, «нечистое племя», отвернувшееся от Яхве и безразлично относящееся к кладке камня на камень «храма господнего» (Аггей, II, 10–15).

При правлении наместника Дария Зоровавеля строительство храма в основном завершилось, оно продолжалось четыре года (519–516 гг. до н. э.). Когда храм был, наконец, освящен, персидское правительство наделило «первого иерея», т. е. первосвященника, и светской властью, обязав его быть ответчиком за своевременное поступление податей и натуральных повинностей. «Жречество, — подчеркивает А. Б. Ранович, — своей религиозной проповедью обеспечивало персидскому правительству покорность населения, а храмовые доходы служили гарантией своевременного взноса налогов. Жрецы всегда были исправными агентами фиска» 14–15.

Господствующее положение жрецов освящено было Торой, первая редакция которой появилась в 444 г. до н. э. и, видимо, принадлежала книжнику Ездре. В Библии он воспет как «софер махир», скорописец. И в Талмуде на сей счет довольно откровенно сказано: «…не будь Тора раньше уже дана через Моисея, ее достойным восприемником был бы Ездра» (Сангедрин 21б). Рекомендациями и постановлениями Торы закреплена была власть жрецов. Они стали господствующей силой в социально-политической и религиозно-правовой жизни Иудеи. Зафиксирована и освящена была мифическая концепция, согласно которой всемогущий иудейский бог пребывает в Иерусалимском храме, там «он» принимает от избранного им народа жертвы — «благоухания, приятные Яхве» (Левит, I, 9). А в благодарность за эти дары Яхве держит «дом Иакова» в полной изоляции от других народов, повелевая ему соблюдать субботу, в знак завета обрезать у младенцев мужского пола крайнюю плоть, не вступать в браки с иноплеменными лицами, всячески оберегать священников, духовную и земледельческую знать. «Жречество, — пишет советский историк, — упорно защищало свои привилегии и имущественные интересы. Для укрепления своей власти оно выступало против всяких нововведений, упорно поддерживало различные суеверия. Жрецы требовали строжайшего соблюдения религиозных обрядов, в частности обрезания, всячески добивались усиления строгостей в отношении пищевых запретов, ритуальной чистоты и т. п. Вся повседневная жизнь человека была точно регламентирована и опутана самыми мелочными требованиями религиозного культа» 16. Народ ненавидел жрецов и первосвященников, «так как они заботились лишь о личном благополучии, стремились к обогащению, не пренебрегая для этого никакими средствами… История первосвященников представляла цепь убийств, грабежей, вымогательств и насилий» 17. В храм стекались огромные средства: к началу II в. до н. э. храм от одних налоговых поступлений имел 400 талантов серебра и 200 талантов золота [32]. «Эти деньги и ценные вещи, хранившиеся в храме, — отмечает Ранович, — служили для финансовых и ростовщических операций, а соперничавшие между собой за власть первосвященники использовали их для подкупа» 18 наместников.

Правление духовенства дорого обходилось трудовому населению. В дошедшей до нас сатирической новелле, разоблачавшей жрецов, рассказывается: «Жила вдова с двумя дочерьми, все ее имущество состояло из небольшого участка земли. Когда она пахала свое поле, Моисей ей сказал: „Не запрягай вола вместе с ослом“. Вдова стала сеять, Моисей запретил ей пользоваться смешанными семенами. Когда настало время жатвы, Моисей напомнил ей, что она обязана оставить для бедняков упавшие колосья, забытые снопы, а края поля оставить в пользу бедных несжатыми. После обмолота Моисей повелел вдове отложить долю жрецу в качестве приношения десятины. Она исполнила повеление, но ввиду ожидаемого разорения поспешила продать поле и купить пару молодых овечек, чтобы воспользоваться шерстью и приплодом. Но как приплод появился, пришел Аарон [33] и сказал: „Дай мне первенца, ибо так повелел Яхве“. Когда пришла пора стричь овец, Аарон сказал ей: „Отдай мне первую стрижку“. Тогда вдова возроптала: „У меня нет больше сил выносить этого человека; я заколю животных и воспользуюсь их мясом“. Но когда она их заколола, Аарон сказал: „Отдай мне плечо, щеки и внутренности“. Тогда она воскликнула: „Даже заколов животных, я не могу избавиться от этого человека, пусть тогда все будет посвящено богу“. В таком случае, возразил Аарон, оно целиком принадлежит мне, ибо Яхве сказал: „Все посвященное в Израиле принадлежит тебе“ (Числа, XVIII, 14). Он забрал мясо и унес с собой, оставив вдову с дочерьми плачущими» 19.

Жрецы обирали народ. Социальные низы искали утешения у бога, как им казалось, участливого к судьбам угнетенных. В пророческой книге Малахия можно найти строки, которые отобразили негодование трудового населения Иудеи засилием иерократов. Обращаясь к жадным и ненасытным жрецам, Малахия говорит: «И вот еще что вы делаете: вы заставляете обливать слезами жертвенник Яхве с рыданием и воплем, так что он уже не призирает более на приношение и не принимает умилоствительной жертвы из рук ваших» (Малахия, II, 13). Потому автор книги Малахия мечтал о дерзновенном человеке, который прихлопнул бы двери храма, дабы «напрасно не держали огня на жертвеннике» (I, 10). В представлении религиозного обличителя закрытие храма ускорило бы суд Яхве. А сей суд призовет к ответу «прелюбодеев и тех, которые клянутся ложно и удерживают плату у наемника, притесняют вдову и сироту, и отталкивают пришельца» (III, 5). Автор Малахии был одним из первых пророков эпохи персидского владычества в Иудее, который с осторожностью стал критиковать доктрину Иезекииля и пытался влить «новое вино в старые меха», т. е. по-новому истолковывать миф о роли и функции традиционного Яхве в иудейском обществе. С его точки зрения, Яхве — это бог «правды и исцеления». Отвергая на свой лад власть священников Иерусалимского храма, «бесславящих имя» Яхве и пользующихся «нечистым хлебом» (I, 6–7), автор Малахии задает дерзкий вопрос: «Где бог правосудия?» (II, 17). В воображении автора Малахии Яхве — это некое обособленное от утилитарных интересов жречества существо, абстрактный бог всех людей.

Поучения Малахии дают основание утверждать, что в V в. до н. э. зарождается монотеистическая тенденция в иудаизме, которая противопоставила себя Торе, обосновавшей генотеистический яхвизм и власть жрецов. Возникновение и развитие монотеистических воззрений обрели актуальность ввиду тяжелых условий жизни народных низов Иудеи в период правления иерократии.

Постулаты Третьеисаии

За три столетня до Малахии пророк Амос[34], пастух из Фокии, ратовал за Яхве, который представлялся ему как бог правды, защитник тружеников, «народа земли». Речи Амоса были направлены против людей, алчущих «поглотить» бедных и нищих, продавать «правого за серебро и бедного — за пару сандалий» (Амос, II, 6). Яхве, утверждал пастух, осуждает поведение васанских телиц, т. е. притеснителей и эксплуататоров. Вы, говорил им Яхве, «берете взятки и извращаете в суде дела бедных. Поэтому разумный безмолвствует в это время, ибо злое это время» (V, 12, 13). Пламенные речи Амоса «выражали накопившуюся злость в измученных сердцах бедных и одиноких людей. В словах Амоса звенело мощное проклятие, которое бедные обрушили на головы богатых» 20.

В условиях политического и религиозного засилия иерократов выразители умонастроения рабов, обнищавших крестьян и ремесленников возрождали идеи Амоса. Так, псалмопевец эпохи персидского наместничества в Иудее проповедовал: «Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе! Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей» (Псалом CXXVII, 2–3).

Формирование универсального образа Яхве рельефнее всего выступает в речах пророка Третьеисаии. По его представлениям, Яхве — творец мира и благодетель всех людей Земли.

Надо иметь в виду, что население Палестины в V в. до н. э. составляли евреи, сирийцы, греки, идумеи, моавитяне, набатеяне и др. Независимо от национальной принадлежности все угнетенные в одинаковой степени страдали от эксплуататоров. Потому к проповеди Третьеисаии, направленной против жрецов, прислушивались все народы Палестины.

Третьеисаия откровенно выражал свои симпатии к людям, подстилающим «под себя рубище и пепел». Его Яхве обрел четкие социальные функции. В обращении к эксплуататорам пророк от имени Яхве говорил: «Угнетенных отпусти на свободу, расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твои и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся» (Исаия, LVIII, 6–7). Яхве провозглашен вождем тех, кто страдает от беззакония притеснителей, нуждается в дожде во время засухи, в цветении сада и утучнении костей своих (LVIII, 9, 11, 12). Словом, Яхве — бог «народа земли», защитник социальной справедливости. В противовес Яхве Торы, этнического, ревнивого, мелочного, требующего за все и вся мзду божества, Яхве Третьеисаии представлен в качестве бога — заступника угнетенных.

Уже Амос не разделял антропоморфизм древних иудеев, полагавших, будто бог наслаждается «приятным запахом», распространяемым от сжигаемого на алтаре закланного животного. Отметая культ жертвоприношений, Амос, якобы по поручению Яхве, проповедовал: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Если вознесете мне всесожжение и хлебное приношение, я не приму их и не призрю на благодарственную Жертву из тучных тельцов ваших» (Амос, V, 21–22).

Современник Амоса Осия также осуждал израильских жрецов, живущих в достатке за счет мяса и зерна, приносимых в жертву Яхве (Осия, IV, 8). Против культа жертвоприношений ополчился и Первоисаия. На что мне, говорил он от имени Яхве, обилие ваших закланий, я пресыщен всесожжением баранов и туками овнов; крови тельцов, овец и козлов не желаю я. Не приносите мне больше суетных даров; «воскурение — омерзение для меня» (Исаия, I).

Страстным противником культа жертвоприношений в V в. до н. э. стал Третьеисаия. Жрецов и их сторонников, жаждущих восстановления храма и культа жертвоприношений, он клеймит позором, называя их «блудным народом». Местопребывание бога иудеев, по мнению Третьеисаии, не ограничивается Иерусалимским храмом, он — бог универсума. «Так говорит Яхве: небо — престол мой, а земля — подножие ног моих; где же построите вы дом для меня, и где место покоя моего?» (Исаия, LXVI, 1). Миф о Яхве, боге иудеев, получил новое толкование. Согласно учению Третьеисаии, Яхве не личный бог какой-либо одной этнической группы, а бог всех народов и всей вселенной.

В противовес законоположениям Торы о жертвоприношениях, приятных Яхве, Третьеисаия учит, что богу угоден муж, «который хранит субботу» (Исаия, LVI, 2). Пророк вещает: если «сын человеческий» будет «субботу называть отрадою», святым днем Яхве, то он будет возведен «на высоту земли» и примет участие «в наследии Иакова» (LVIII, 14). Иудей, по убеждению Третьеисаии, не тот, кто изнуряет свое тело постом и последнего барана приносит в жертву богу: «Вот на кого я, — говорит пророк устами Яхве, — призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом моим» (LXVI, 2). Смирение же должно проявиться в сочувственном отношении к угнетенным и обездоленным людям: «…раздели с голодным хлеб твой…». Третьеисаия ничего не знает о потустороннем мире. Подобной догмы иудейская религиозная мысль к тому времени еще не высказала. Потому Третьеисаия сокрушенному духом человеку обещает: Яхве-де «во время засухи будет насыщать душу твою и утучнять кости твои, и ты будешь, как напоенный водою сад и как источник, которого воды никогда не иссякнут» (LVIII, 11). Говоря о человеке, Третьеисаия не имел в виду только выходца из евреев. Наоборот, Яхве «и сыновей иноплеменников», хранящих субботу, будет миловать. Он обрадует их «в доме молитвы», ибо дом его «назовется домом молитвы для всех народов» (LVI, 7).

Третьеисаия своеобразно толковал и иудейское учение о мессии. В библейской литературе о политической жизни Палестины в XI–X вв. до н. э. под мессией, или машиахом, понимали божьего помазанника, царя. Так, в I кн. Самуила царь Саул возвеличен именем машиаха (XII, 2), во II кн. Самуила (XIX, 22) этим же титулом наречен царь Давид, во II кн. Хроник (VI, 42) машиахом назван царь Соломон. Авторы пророческой литературы VIII—VI вв. до н. э., переживавшие тяжелые времена разрушения Израиля и Иудеи, вандализм ассирийцев и вавилонское пленение, не проявляли никакого интереса к проповеди о царе-помазаннике, монархе-мессии. Некоторые пророки этого периода, отражая чаяния народных масс, осуждали в своих речах рабство, грабеж земель крестьянских, обжорство и роскошь угнетателей. «Горе вам, — восклицает Первоисаия, — прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места, как будто вы одни поселены на земле… Горе тем, которые с раннего утра ищут сикеры[35] и до позднего вечера разгорячают себя вином» (Исаия, V, 8, 11). Пророк подвергает острой критике судей, которые оправдывают за взятки зло и правых «лишают закона». Он уповает на приход «народного» машиаха, справедливого судьи, на котором будет почивать «дух Яхве, дух премудрости и разума», и «он будет судить бедных по правде, и дела страдальца земли решать по истине» (XI, 2, 4). В представлении Первоисаии с приходом мессии должны исчезнуть социальные конфликты и наступить должно царство гармонии и согласия. «Тогда волк будет жить вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их» (XI, 6).

Ожидаемую мирную жизнь Первоисаия дорисовал картиной «последних дней», когда с приходом мессии «гора Яхве будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы… и будет Яхве судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будет более учиться воевать» (II, 2, 4).

Второисаия полагал, что времена, о которых говорил Первоисаия, уже наступили. В его представлении они были связаны с падением Вавилонии и получением иудеями разрешения Кира вернуться на родину. Потому Второисаия и воспевал персидского владыку, называя его помазанником Яхве, пред которым падают ниц народы и ради которого Яхве снимет «поясы с чресел царей», т. е. подчинит их власти Кира (XLV, 1).

Проповедническая деятельность Третьеисаии связана с тем периодом, когда персидские чиновники и иудейские жрецы от имени Торы беззастенчиво грабили народные массы. Отражая интересы этих масс, Третьеисаия не идентифицирует социальную реальность Иудеи V в. до н. э. с той идеальной социальной картиной, которую нарисовали его одноименные предшественники. С его точки зрения машиах еще не явился. Все надежды на приход доброго и все устраивающего к лучшему царя не оправдались. Упования на Кира оказались тщетными. А другой царь разве лучше Кира? Нет, машиах — это не конкретная личность, утверждает Третьеисаия. Божий помазанник — иудейский народ. Народ-мессия сам себя избавит глубокой верой в Яхве — бога справедливости и правды. Но эту награду, поучает пророк, надо выстрадать. Мессианские времена сопровождаются не только весельем. Радости предшествуют муки и страдания. Торжество — конечное вознаграждение, завершение праведных дел мессии.

Третьеисаия не призывал народные массы к борьбе против социального зла. Его речи наполнены словами утешения и упования. Сам Яхве берет на себя все заботы о создании новой жизни. «Я, — говорит Яхве, — творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце» (Исаия, LXV, 17). Людям, по мнению пророка, надо выждать, пока новое небо и новая земля будут созданы. И вы, говорит он людям, «будете веселиться и радоваться вовеки о том, что я творю» (LXV, 18). Смиренные дождутся того времени, когда «волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будут есть солому, а для змея прах будет пищею: они не будут причинять зла и вреда на всей святой горе моей, говорит Яхве» (LXV, 25). Учение о приходе мессии, преображенное в сознании Третьеисаии, выражало веру угнетенных иудеев в наступление такого часа, когда они будут освобождены от власти жрецов и персидского владычества. При этом мессия, по утверждению пророка, принесет благо не только иудеям, но всем народам Земли. Разумеется, миф о спасении с помощью мессии отвлекал народ от социальной борьбы, вел его от одной мечты к другой и в конце концов к поискам фантастического разрешения противоречий, «неспособного изменить существовавшие условия жизни» 21.

Итак, борьба за централизацию культа Иерусалимского храма отображала интересы жречества. Иезекииль, проповедуя идею «союза алтаря и престола», дорисовал миф о едином боге Яхве фантастическими картинами о наступлении «конца света». Тем самым Иезекииль усилил религиозную идеологию, направленную на ослабление воли угнетенных вести борьбу против иерократов. Третьеисаия, выражая настроения социальных низов, в качестве антитезы генотеизма выдвинул идею о справедливом Яхве и его спасителе для всего человечества. Проповеди Третьеисаии показывают, что в V в. до н. э. среди иудеев проявилась тенденция к монотеизму.

Социальные потрясения и обоснование догмата мессианизма

Завоевания Александра Македонского положили конец могуществу персидской державы. В 332 г. до н. э. Иудея была включена в состав провинции Келесирии (Нижней Сирии) и управлялась наместником, имевшим свою резиденцию в Самарии 22.

Александр разрешил иудеям придерживаться своих религиозных догматов и установлений. Царь Македонии сохранил внутреннее самоуправление.

Внешне как будто ничего не изменилось. Иерократия продолжала существовать. Но надо иметь в виду, что Иудея, включенная во владения Александра и его преемников, в течение трех веков (IV–I вв. до н. э.) испытала на себе сильное влияние эллинистической культуры. Среди иудеев образовалась партия эллинистов, состоявшая из землевладельческой и духовной знати, связанной с греческими правителями, и все более отходившая от религии Яхве. Эллинистическая партия была очень активна, и греческая культура заняла видное место в духовной жизни иудеев. Казалось, что эллинизм победит религию Яхве. Однако этого не произошло. Объяснялось это прежде всего резким ухудшением положения трудовых масс Иудеи. Бессильные в борьбе с угнетателями, они обращались к своему богу Яхве, которого молили смилостивиться над обездоленными, принести им избавление. Выразителями этого настроения были в III в. до н. э. хасидеи (благочестивые). Они выступили против эллинистов и стали на защиту «веры отцов», т. е. Торы.

Сторонников эллинизма хасидеи называли «решаим», что означало беззаконники, нечестивцы, вероотступники, злодеи. Благочестивые, ратуя «за справедливое» применение законов Торы, стремились сохранить в новых социальных условиях «догматы Моисея». Потому они выдвинули принцип «создадим ограду вокруг Торы», т. е. призывали к переосмыслению Торы, к ее новому толкованию. «Пойте Яхве песнь новую, хвала ему в собрании хасидеев» (Псалом CXLIX, 1). Деятельность «этого собрания» была направлена на превращение иудейского вероучения, связанного с храмовым культом, во всеобъемлющий религиозно-правовой закон. Своими проповедями хасидеи защищали взгляды Третьеисаии и способствовали распространению среди иудеев монотеистических и религиозно-нравственных воззрений. «Яхве пребывает вовек; он приготовил для суда престол свой, и он будет судить вселенную по правде, совершит суд над народами по правоте. И будет Яхве прибежище угнетенному, прибежищем во времена скорби» (Псалом IX, 8–10). Яхвизм монотеистического толка привлек немалое количество верующих. Религия, раз она возникла и цепко внедрилась в сознание масс, говорил Энгельс, «всегда сохраняет известный запас представлений, унаследованный от прежних времен, так как во всех вообще областях идеологии традиция является великой консервативной силой. Но изменения, происходящие в этом запасе представлений, определяются классовыми, следовательно, экономическими отношениями людей, делающих эти изменения» 23. После смерти Александра (323 г. до н. э.) его империя распалась, и Палестина стала предметом острых конфликтов между Египтом, находившимся под властью македонской династии Птолемеев, и Сирией, оказавшейся в руках другой македонской династии — Селевкидов. С 320 по 198 г. до н. э. Иудея попеременно попадала то под египетское, то под сирийское владычество; с 197 по 142 г. до н. э. она была под властью Селевкидов. Крестьяне, по свидетельству Флавия, были обложены подушной податью и большими налогами (треть урожая и половина собранных древесных плодов) 24. Непрерывные войны сопровождались новыми потерями и разрушениями.

В вставке кн. Первоисаии 25 нарисована рельефная картина обнищания и разорения Иудеи: «Земля опустошена вконец и совершенно разграблена… Сетуют, уныла земля; поникла, уныла вселенная… И земля осквернена под живущими на ней, ибо они преступили законы, изменили устав, нарушили вечный завет. За то проклятие поедает землю и несут наказание живущие на ней… Плачет сок грозди; болит виноградная лоза; вздыхают все, веселившиеся сердцем. Прекратилось веселие с тимпанами; умолк шум веселящихся; затихли звуки гуслей. Уже не пьют вина с песнями; горька сикера для пьющих ее» (Исаия, XXIV, 3–9).

Царь Антиох IV Епифан (175–164 гг.) усилил гонения против иудеев. Под страхом смертной казни он отменил три, с точки зрения иудаизма, важнейших обряда: обрезание, соблюдение субботы и пищевые запреты. Особым чиновникам было поручено строго следить за выполнением указа. Царские «надзиратели» свирепо карали за малейшее его нарушение.

Назрел конфликт, который перерос в восстание. Идейными его выразителями были хасидеи. Восстание возглавил священник из Модина Маттафий и его сыновья, вошедшие в историю под именем Хасмонеев и Маккавеев.

Непосредственным поводом к началу восстания послужило осквернение Иерусалимского храма в 168 г. до н. э. чиновниками Антиоха IV, разграбившими сокровища, уничтожившими жертвенник Яхве и вместо него поставившими алтарь Зевсу Олимпийскому. Хасидеи, обращаясь к Яхве, говорили ему: «Рыкают враги твои среди собраний твоих; поставили знаки свои вместо знамений наших… Доколе, Яхве, будет поносить враг? Вечно ли будет хулить противник имя твое?.. Восстань, Яхве, защити дело твое» (Псалом LXXIII, 4, 10, 22). Как повествует Флавий, Маттафий из Модина бросил клич: «Кто стоит за святое учение и верен завету своего бога, пусть идет за мной!». На этот призыв, подчеркивает Флавий, откликнулись все ревнители Яхве 26. Маттафий поднял народные массы на борьбу против насилия и гнета Селевкидов и собственных эксплуататоров.

Уже в самом начальном периоде восстания (167–164 гг. до н. э.) была создана книга Даниила, которая в иллюзорных картинах выражала умонастроение отчаявшихся масс.

Автор ее, по общему мнению библеистов, из хасидеев 27, делает вид, будто занят событиями далекого прошлого. Обращаясь к VI в. до н. э., он восхищается стариной, святостью ее людей, как бы противопоставляя мужественную преданность «истинной» вере и «высокое» человеческое начало этого времени беспринципному и бесчеловечному миру окружающей его социальной и религиозной среды. Автор не решился говорить о социальном и политическом положении современной ему Иудеи. Поэтому он рассказывает о событиях ретроспективно, пользуясь пророческими речами и другими фантастическими видениями. Лишенные социального пафоса библейских пророков VIII–VI вв. до н. э., воссозданные им картины приобрели характер апокалипсов (откровений), т. е. мистических предвещаний грандиозных социальных потрясений и устрашающих небесных явлений. «Так миллионы бедняков и рабов, неспособные освободиться от цепей рабства, создавали себе иллюзию грядущего часа искупления» 28.

Из первых шести глав книги мы узнаем, что отличавшийся умом и красотой «отрок» Даниил вместе с другими иудеями «из знатного рода» попали в вавилонский плен. Даниилу и еще трем юношам — Ананию, Мисаилу и Азарию — дали халдейские имена Валтасар, Сердах, Мисах и Авденаго и оставили при дворе Навуходоносора. Автор описывает их стойкость и мужество. Они отказывались служить «чужим» богам и принимать трефную, т. е. запрещенную иудейской религией, пищу. За непослушание трех отроков по распоряжению царя Навуходоносора бросили в печь огненную.

«Среди огня» из уст «сокрушенного сердцем» Азарии льется молитва. В ее стихах сохранились приметы времени, в них откровенно говорится: «Нет у нас в настоящее время ни князя, ни пророка, ни вождя, ни всесожжения, ни жертвы, ни приношения, ни фимиама, ни места, чтобы нам принести жертву тебе и обрести милость твою» (Даниил, III, 38). Объятый пламенем юноша терзается не своими муками, а страданиями народа.

Азария проклинает «ненавистнейших отступников» и «царя неправосудного и злейшего на всей земле». Азария, хотя и называет его Навуходоносором, он подразумевает Антиоха IV. Символика огненной печи становится ясной. Вся Иудея в огне войны и восстаний. Как юноши, охраняемые ангелом Яхве в печи, разжигаемой «нефтью, смолою, паклей и хворостом» (III, 46), выйдут оттуда невредимыми, так все уповающие на всесильного Яхве будут в конце концов спасены.

Тенденциозная направленность произведения не вызывает сомнения. Исторические персонажи, которые в нем действуют — фикция. А. Робертсон, называя книгу Даниила «величайшим литературным памятником маккавейского восстания» 29, подчеркивает, что ее автор рассказывает вымышленные истории о преследовании иудеев Навуходоносором для того, чтобы закрепить в их сознании миф о всемогуществе Яхве и «побудить их к борьбе с действительными гонениями, проводившимися Антиохом» 30.

Как и Иезекииль, автор Даниила фантазирует о теократии, но о таком «божьем царстве», которое наступит в «конце дней». Это уже будет царство небесное, а не земное. Писатель показывает, что те, кто, согласно пророчеству Иезекииля, должны были быть носителями власти в Иудее, морально и физически выродились. В доказательство приводит новеллу о «красивой и богобоязненной» Сусанне. Новелла имеется только в греческом варианте книги. Из нее мы узнаем, что Сусанна приглянулась «двум старцам из народа». И «видели ее оба старейшины всякий день приходящую и прогуливающуюся, и в них родилась похоть к ней» (XIII, 8). Однажды старейшины попытались соблазнить ее, однако, потерпев неудачу, они публично обвинили Сусанну в супружеской неверности. «И поверило им собрание, как старейшинам и судьям, и осудило ее на смерть» (XIII, 41). Но в решающую минуту «возбудил бог святой дух молодого юноши по имени Даниил» (XIII, 45), который обличил обвинителей во лжи. Сусанна была оправдана, а клеветники были казнены. Автор выставил в неприглядном виде иерархов, чтобы подвести читателей к выводу: основы иерократии сгнили.

Легко понять, почему иудейские богословы, составлявшие канон Ветхого завета, исключили рассказ о Сусанне из книги Даниила. Они, разумеется, не могли допустить, чтобы в священное писание входила новелла, дискредитирующая «доброе имя» старейшин.

Итак, осуждая тех, кто осуществлял власть в Иудее, автор кн. Даниила фантазирует о наступлении «конца дней», о приходе мессии (по-еврейски — машиах, по-гречески — Христос). Даниил предвещает время его прихода: «Блажен, кто ожидает и достигнет 1335 дней» (Даниил, XII, 12) со «времени прекращения ежедневной жертвы и поставления мерзости запустения» (XII, 11), т. е. статуи Зевса Олимпийского. А так как она была водворена в храм в начале декабря 168 г. до н. э., то, прибавив к этой дате приблизительно три года и восемь месяцев, нетрудно сосчитать время прихода мессии, долженствующего судить живых и мертвых и определить их жребий навсегда.

Само собой понятно, что предсказания Даниила, кроме разочарований, ничего другого не принесли верующим. Однако в сознании народных масс, разоренных войной против Селевкидов, закрепилась надежда на Яхве и его помазанника.

Учение о приходе мессии распространяли также ессеи.

Мы уже говорили, что в годы царствования македонской монархии в Иудее враждовали две партии: эллинисты и хасидеи. Во время восстаний и войн против Селевкидов эллинисты практически прекратили свою деятельность. Что касается хасидеев, то они раскололись на две группы. Одна из них называлась фарисеи (от еврейского «паруш» — отделившийся). Они поддерживали восставших и возглавлявший их «дом маккавеев». В религиозном плане фарисеи защищали иудаизм Торы, давая ее уложениям новое толкование.

Вторая группа хасидеев стала называться ессеи или эссены. Историки полагают, что ессеи (от греч. ösiot) означает «благочестивые». Иосиф Флавий пишет, что по учению ессеев, всякий, присоединяющийся к ним, должен уступить свое состояние общине. Ессеи жили в различных городах большими общинами. Они весьма усердно изучают сочинения древних, выбирая главным образом то, что считают полезным «для души и тела». Они любят правду и порицают ложь. Ессеи, пишет Флавий, веруют в бессмертие души. Они надеются, что хорошие люди станут при жизни еще лучше в надежде на посмертную награду. Встречаются между ессеями и такие, завершает свой рассказ о них Флавий, которые после долгого упражнения в священных книгах, в изучении пророков и обрядах очищения, заверяют, что умеют предвидеть будущее 31.

Основы социальной и духовной жизни ессеи пытались обосновать своим толкованием Библии. Иллюстрацией приемов этих толкований могут служить осмысление кумранитами текстов Ветхого завета. Мы говорим о кумранитах потому, что, по мнению большинства исследователей, новооткрытые памятники на западном побережье Мертвого моря «примыкают к литературе ессеев или прямо представляют эту группу внутри иудейства» 32.

О литературных памятниках, найденных в пещерах Кумрана, имеется обширная литература на многих языках, в том числе и на русском языке 33. Поэтому ограничимся рассмотрением только некоторых аспектов богословской концепции ессеев-кумранитов, навеянной Торой и пророческой литературой.

Ессеи кумранского круга были убеждены, что страдания масс в условиях чужеземного гнета Селевкидов и засилия Хасмонеев связаны с «днем Яхве», т. е. с расплатой за тяжелые грехи. Ессеи знали, что, по представлению пророков, «день Яхве… тьма, а не свет» (Амос, V, 18) и что в этот час Яхве сокрушит всю землю и истребит всех грешников (Исаия, XIII, 5, 9), ибо «день сей… есть день отмщения… и меч будет пожирать, и насытится и упьется кровью их» (Иеремия, XLVI, 10). Разве чудовищные муки, причиненные народу Селевкидами и Хасмонеями, не соответствует мрачным картинам «дня Яхве», нарисованным Амосом, Исаией и Иеремией? Проповедь Иезекииля: «…близок день Яхве, день мрачный; година народов наступает» (Иезекииль, XXX, 3) в религиозном преломлении ессеев приобрела реальные черты: вот-вот Яхве свершит суд. И только после свершившегося справедливого суда, учили ессеи-кумраниты, Яхве установит свое царство на земле. Оно снизойдет в сиянии справедливости и праведности. В эти дни Яхве заключит новый завет, о котором сказано: «Вот наступит день, говорит Яхве, когда я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, не такой завет, какой я заключил с отцами их… тот завет мой они нарушили…» (Иеремия, XXXI, 31–32). Ессеи-кумраниты отождествляли себя с домом Израиля и Иуды, очищенным от нарушителей Торы и от тех, кто следует не закону, а «строптивости своего сердца» 34.

По представлениям, ессеев-кумранитов мир поделен на два царства: на мир света, справедливости и добра и на мир тьмы, кривды и зла. И люди соответственно разделены на сынов света и сынов тьмы. Ессеи-кумраниты полагали, что они в роли сынов света являются участниками глобальной драмы, которая разыгрывается в годину насилий и террора последних правителей Хасмонейской династии и начального периода римских завоевателей Иудеи.

Дуализм ессеев-кумранитов питался религиозными представлениями парсизма, согласно которым два божества Ахура-мазда (Ормузд, добрый бог) и Анхра-майнью (Ариман, злой бог) непрестанно враждуют друг с другом, в конце концов победа окажется на стороне бога добра. Вместе с тем дуализм ессеизма продолжил традицию Торы, полагавшей наличие злых духов (машхит в Исходе XII, 13 и сеир в Левите XVII, 7 и др.), противостоящих добру и праведности.

Война двух взаимоисключающих начал, казалось ессеям-кумранитам, происходит на их глазах. Следовательно, утверждали они, конец близок, зло будет уничтожено, после чего наступят «будущие дни», т. е. царство добра, правды и справедливости, царство мессии.

Учение о мессии разрабатывали и фарисеи. Кое-кто из них пытался даже нарисовать его образ и указать на то, что он родился в Вифлееме (Берахот, XII). Однако, являясь сторонниками генотеизма, фарисеи связывали догмат мессианизма с мифом о единстве Яхве с иудеями. Они проповедовали, что машиах еще только придет и лишь для спасения верующих евреев. Любую попытку расширить этнические рамки этого догмата талмудисты пресекали решительным образом.

Уместно отметить, что учение фарисеев о грядущем приходе мессии было записано в Талмуде и считается одним из догматов иудаизма. Однако этот догмат подвергался критике идеологами первоначального христианства. Новый завет критикует узость и национальную ограниченность вероучения фарисеев. Все же, если сопоставить Талмуд с Новым заветом, то в этих религиозных памятниках обнаружится немало общего. Это и понятно, оба памятника — произведения людей, живших в одинаковых социально-экономических условиях. Составители Талмуда и Нового завета находились под воздействием идеологии Ветхого завета. Поэтому они почти в одинаковых выражениях говорят о суде божьем и «будущих днях». Так, о суде божьем, например, в Талмуде записано: «…всесвятый пригласит все народы к себе и будет их беспристрастно судить по законам божьим» (Абодазора 2а). А в евангелии об этом сказало: «Когда придет сын человеческий… тогда сядет на престоле славы своей. И соберутся перед ним все народы, и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов» (Матфей, XXV, 31–32). На вопрос, когда придет избавитель, в Евангелии от Матфея говорится: «О дне же том и о часе никто не знает, ни ангелы небесные, а только отец мой один» (XXIV, 36), а в Талмуде рабби Шимон учит, что ангелы не знают дня прихода мессии, об этом знает только сам бог (Сангедрин 99а).

Система проповедей Талмуда и евангелий почти тождественна. Притча является излюбленной формой рассуждений и евангелистов, и талмудистов. Встречаются текстуальные совпадения притч и метафор. «Рабби Симон бен Элиазара говорит: видал ли ты когда-нибудь, чтобы зверь или птица занимались ремеслом? А между тем они живут безбедно» (Киддушин IV, 14). Талмудисту в унисон твердит евангелист: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и отец наш небесный питает их» (Матфей, VI, 26).

Обращая внимание на идейную общность Талмуда и Нового завета, необходимо напомнить, что талмудисты все же расходятся с евангелистами по одному из основных догматов христианства и иудаизма, а именно — по вопросу о мессии. Но Христос Нового завета идентифицируется с машиахом ессеев-кумранитов. В «Антологии» цитат мессианского содержания ессеев приведен 18-й стих XVIII главы Второзакония: «Я воздвигну им пророка из среды братьев их». Ессеи кумранского круга под пророком подразумевали мессию. «Деяния апостолов» с ссылкой на этот же текст под пророком понимали Иисуса Христа (III, 20–22). Аналогичных толкований текстов Ветхого завета немало. И это не случайно, так как ессеи в отличие от фарисеев не ограничивали роль машиаха узко этническими рамками и не отодвигали «будущие дни» в неопределенную эпоху. Наоборот, «конец мира» и наступление мессианского времени они воочию ощущали, заверяя самих себя и всех окружающих, что предвидение пророков о воссоздании «падшей скинии Давида» уже теперь воплощается в жизнь. Равным образом авторы «Деяний апостолов» проповедовали: время восстановления разрушенной скинии Давида наступило (XV, 16).

Анализ кумранской литературы показывает, что она во многом определила и образный строй, и идейно-религиозные позиции, и терминологию, и эсхатологические теории авторов новозаветных произведений.

Из сказанного явствует, что миф о боге Яхве и его атрибутах менялся сообразно тому, как изменялись общественно-политические условия жизни верующих. В годы войн и социальных потрясений генотеистический миф преобразился и в иудаизме наметилась монотеистическая тенденция.

Современные идеологи иудаизма, как и проповедники других религий, всячески изощряются в стремлении поддерживать веру в приход мессии, закрепить в сознании масс фантастические мечты о золотом веке, который настанет в туманном будущем «конца дней» по воле всевышнего.

Развитие мессианского мифа

Рассмотрим вопрос, почему Ветхий завет, божественная книга иудеев, стал священным писанием и для христиан?

Как известно, одно из коренных отличий христианства от иудаизма заключается в том, что по представлениям иудеев мессианские времена еще не наступили, христиане же верят, будто эти времена уже однажды имели место в истории человечества и связаны с жизнью и деятельностью Иисуса Христа.

Рождение мифа евангелистов о небесном спасителе вызвано было реальной социальной ситуацией, в которой находилась Палестина в конце I в. до н. э. — начале I в. н. э. Налоговое бремя все глубже ввергало крестьян в кабальную зависимость от ростовщиков, беспощадная эксплуатация порождала крупные имущественные различия, обогащала богатых, доводила до полной нищеты бедных. А всякое сопротивление мелких отдельных племен или городов гигантской Римской мировой державе, подчеркивает Энгельс, было безнадежно. «Где же был выход, где было спасение для порабощенных, угнетенных и впавших в нищету — выход, общий для всех этих различных групп людей с чуждыми или даже противоположными друг другу интересами?» 35. Такой выход нашелся: в явлении Христа «страждущим и обездоленным» слоям народа.

Образ Иисуса Христа в евангельских сказаниях синкретичен. Он генетически связан с духовной культурой античных и древневосточных народов. Так, сказания о рождении и смерти Христа навеяны легендой о непорочном зачатии вавилонской богини-матери Иштарь и мифом о египетском умирающем и воскресающем боге Осирисе.

Формированию образа Христа способствовала и мифология древних греков. Повествование, например, Евангелия от Луки, будто младенец Иисус лежал в яслях, когда пастухи пришли к нему на поклон, позаимствовано у Гомера, который пастушеского бога Гермеса изобразил в корзине. А чудо с превращением воды в вино, о котором речь идет в Евангелии от Иоанна, «восходит к обряду, который совершался во многих греческих городах во время зимних празднеств Диониса» 36.

Однако решающую роль в реализации замысла евангелистов сыграло ессейство с его учением о незамедлительном приходе мессии.

В годы ожесточенной классовой борьбы в Иудее во II–I вв. до н. э. ессеи мечтали о грядущем небесном спасителе. Это они вселяли веру, что только мессия (по-еврейски — машиах) принесет спасение (по-еврейски — иешуа) от всех зол.

Напомним, что Иешуа — это и имя. Оно было широко распространено у древних евреев: Иешуа, сын Навина был учеником Моисея (Исход, XVII, 9), при царе Иосии градоначальника звали Иешуа (IV Царств, XXIII, 8); сыну первосвященника Иоседекова дали имя Иешуа (Аггей, I, 1) и т. д. А потому в Иудее легко было идентифицировать существительное «иешуа — спасение» с собственным именем «Иешуа — спаситель». Если при этом иметь в виду, что Иисус Христос — это греческая транслитерация еврейских слов «Иешуа Машиах», то социально генетическая связь мифа о Христе с доктриной ессеев о неминуемом приходе мессии становится очевидной.

Иосиф Флавий сообщает, что, хоть ессеи располагали «собственными книгами» 37, все же их «теоретическим» источником был Ветхий завет. Для их представлений о мессии пророчества Исаии и Даниила сыграли наиважнейшую роль. И само собой разумеется, что для фантазии евангелистов ветхозаветные тексты о том, из какой среды должен явиться Христос, чем он должен заниматься, как он должен себя вести, какие чудеса и где он должен их творить, были определяющими. Руководствуясь целью создать образ Иисуса, который воздействовал бы на умы широких масс, евангелисты репродуцировали творчество ветхозаветных авторов, скрупулезно отмечали черты, которыми охарактеризован был мессия Ветхого завета. Неудивительно поэтому, что Матфей утверждает, будто местом рождения Иисуса был город Вифлеем. Ведь по выражению пророка Михея (V, 1) «желанный пастырь иудеев» должен явиться из Вифлеема. Согласно Ветхому завету, мессия должен происходить из дома Давидова. Матфей и Лука, воссоздавая родословную Иисуса, рассказывают, что он есть «отпрыск Давида».

Приведем еще несколько примеров миграции подобных сюжетов. По Ветхому завету нисхождение святого духа и проявление его «в особом одухотворении» было лишь достоянием людей, «отмеченных особой благодатью бога, как то царей и пророков» 38. Впоследствии, в ессейской общине дарование святого духа стало общим достоянием и совершалось оно через омовение. Потому и посвящение Иисуса, по словам евангелистов, происходило посредством крещения.

Согласно книге Бытия (I, 2) до начала творения дух божий носился над водами. Талмудисты утверждают, что сей дух «был мессия» и носился он, «как голубь, который носится над своими птенцами, не касаясь к ним» (Берешит рааба II, 5–6). Над пропастью вод во время потопа, рассказывает Бытие (VIII, 8–12), тоже порхал голубь. Так как ессеи верили в спасительную роль вод омовения, то евангелисты не упустили случая напомнить о символе голубя, который якобы явился при крещении Иисуса.

Мы привели только несколько ассоциативных легенд Ветхого и Нового заветов о мессии. Их число нетрудно увеличить. Они свидетельствуют о том, что творчество евангелистов сводилось к тому, чтобы нарисовать образ мессии таким, каким его видели ветхозаветные ясновидцы.

Итак, евангельский Иисус Христос во многом напоминает ветхозаветных божьих помазанников. Это и позволило идеологам первоначального христианства утверждать, будто жизнь Иисуса и его необычные деяния возможны были только потому, что в их пору сбывалось «реченное», т. е. предсказанное пророками Ветхого завета.

Освящая Новый завет и превращая его в божье откровение, отцы церкви III–IV вв. не могли не взять на вооружение Ветхий завет, считая и его священным писанием христиан.

Современная христианская церковь знает, конечно, о кумранских рукописях и о влиянии учения ессеев на идейные и художественные позиции авторов и редакторов евангелий, которые повлекли за собой превращение Ветхого завета в богооткровенное слово и для христиан. Но не приходится ожидать от христианских богословов, что под влиянием фактов они пересмотрят свою точку зрения. Наоборот, они и поныне рьяно защищают вымыслы и мифы евангелистов. Так, в материалах «Смешанной богословской комиссии по православно-старокатолическому диалогу» числятся и книги Ветхого завета, о которых написано, что они «отличаются большим авторитетом, который придает им искони церковь», так как они «издревле принадлежат к существующему у нее канону священного писания» 39.

В заключение несколько слов об историчности образа Иисуса Христа. За последние годы на эту тему написано много книг и статей. В свете кумранских документов некоторые библеисты и историки утверждают, будто прототипом Иисуса был «учитель справедливости» кумранитов. Возможно, что за некоторыми евангельскими персонажами действительно скрываются исторические личности. Ведь кухня богов находится не на небе, а на земле. Однако евангельский Иисус Христос — только миф, в основном построенный по мессианским образцам Ветхого завета.

Глава 5 ИУДАИЗМ И ЭЛЛИНИЗМ

Об элементах свободомыслия в Ветхом завете

Энгельс назвал вопрос об отношении духа к природе основным вопросом всей философии. Вопреки церкви он принял острую форму: создан ли мир богом или существует вечно? И эта проблема, подчеркивал Энгельс, имеет свои корни «не в меньшей степени, чем всякая религия, в ограниченных и невежественных представлениях людей периода дикости» 1. Столкновение знания с слепой верой произошло уже в эпоху первобытно-общинного строя. С развитием производительных сил и возникновением классов борьба наивно-материалистических взглядов с религиозными воззрениями обострилась. Бессилие древних перед природой сплетается в классовом обществе со страхом и бессилием угнетенных перед сильными мира сего. Гнет и страх способствовали появлению иллюзорных представлений о мире. Но страх был не единственным социально-психологическим чувством древних людей. Люди не только боялись, но и дерзали: ходили на охоту, удили рыбу, вспахивали землю. В честь удачной охоты, богатого улова, обильно собранных плодов устраивались веселые празднества. Люди радовались и смеялись, выражая свое превосходство над стихийными силами природы. Потому одновременно с иллюзорными понятиями, обусловленными бессилием, складывались наивные, но реалистические воззрения на окружающий человека мир. Если страх создал богов, то смех породил вольномыслие.

С развитием общественных отношений возрастала потребность в приобретении знаний, утверждающих власть человека над природой. На основе социальной практики складывалась наука. Эмпирические знания стали главным источником свободомыслия и раннего материализма. Однако богословы замалчивали «вполне ясные признаки материалистического мышления, которое неизбежно возбуждалось процессами труда и всей суммой явлений социальной жизни древних людей» 2. Более того, теологи стали выдавать некоторые книги древнего происхождения, пронизанные идеей божественного промысла, за небесное откровение. К ним, в частности, они отнесли Библию. Так, древний памятник духовной культуры Древнего Востока стал играть реакционную роль. Иудейские и христианские теологи не перестают утверждать, будто каждое слово Библии полно тайн и божественного смысла. Ее нельзя, говорят они, исследовать, ее можно только благочестиво комментировать. Однако историческая наука доказала, что Библия является сборником различных по жанру произведений, сложившихся на протяжении многих веков и содержащих материал разных эпох древней истории. Внимательное знакомство с текстами Ветхого завета, данными археологии Древнего Востока и рукописями Мертвого моря дает основание заключить, что ряд элементов Ветхого завета ничего общего с иудаизмом не имеет, а некоторые его произведения носят явно нерелигиозный характер.

Особое место в Ветхом завете занимают произведения под названием Агиографы, или Писания. Многие из них, надо полагать, были созданы вольнодумными людьми, которые хорошо знали культуру своего народа и философию древних греков. Глубокие мыслители, они, хоть и не отрицали бога, все же подвергали рационалистической критике концепцию божественного промысла, потустороннего мира и небесного воздаяния. Мы имеем в виду авторов агиографических сочинений Притчей Соломоновых, Екклесиаста, Иова и др.

Раздумья и советы

Типичным произведением библейского творчества, где слово о жизни недвусмысленно связано с реальностью без ссылок на вдохновение свыше, являются Притчи Соломоновы (Мишле Шломо).

Мишле (от еврейского «машал») означает басня. Действительно, в кн. Притчи собрано множество изречений аллегорического содержания. Составитель этих изречений — не пророк, а мыслитель, который откровенно защищает право разума на постижение внешних сил природы и главным образом внутреннего мира человека.

С изменившимися историческими условиями, особенно с завоеванием Палестины Александром Македонским и проникновением греческой культуры и образа жизни в Иудее среди палестинских пророков происходит резкая дифференциация. Выделяется одна группа, которую можно было бы условно обозначить как прорицателей, и вторая — мыслителей, мудрецов. Типичным представителем первой группы был пророк Даниил, второй — некоторые авторы Притчей Соломоновых.

Прорицатели в своих произведениях продолжали мифотворческую традицию пророков, которая сводилась к умению повествовать о современных им событиях так, как будто они только в будущем должны будут свершаться по воле Яхве. Прорицатели, вспоминая, например, прошлое, целиком отдавались будущему, «конечным дням». В своей необузданной фантазии они рисовали эсхатологические картины страшного суда и сурового избавления от греха и зла.

Мудрецы же стояли на почве реального. Конечно, и они в массе своей были религиозными людьми, но вместе с тем они не отвергали светскую духовную культуру. Прорицатели призывали к бегству от жизни; мудрецы говорили, что нужно внедриться в жизнь, познавать и любить ее. Прорицатели вдохновлялись мифами; мудрецы руководствовались наблюдениями, результатами долголетнего труда и мысли. Прорицатели и мудрецы оказались двумя враждующими группировками. Прорицатель был проповедником божеского образа жизни, мудрец — человеческого.

Различие этих двух групп нашло отражение в Библии. На смену пророческой литературы пришли апокалипсы, фантастические откровения и предвидения — творения авторов, условно названных нами прорицателями.

Но не только апокалипсы и мифотворчество о боге Яхве вытеснили литературу книжников и пророков, ей же были противопоставлены философские и поэтические сочинения: Екклесиаст, Песнь песней, Притчи Соломоновы, Иов и др.

Анализ этих произведений начнем с Притчей Соломоновых, которые отличаются реалистической простотой, лаконизмом формы и выразительностью. В известной мере они стали образцом библейской литературы, созданной мыслителями Иудеи, которые жили и творили в эпоху эллинизма.

В Притчах Соломоновых отсутствует единый сюжет. Общность притч выражена в идейной их близости. Но идейная общность материала не означает, что он принадлежит одному поэту или мыслителю.

Обратимся к компонентам книги. Она открывается словами: «Притчи Соломона, сына Давидова, царя Израильского» (I, 1). В соответствии с приведенным заявлением богословы утверждают, будто Притчи сложились в X в. до н. э. Но 915 стихов Притчей, объединенных в 31 главу, явно позаимствованы из разных литературных и фольклорных источников. Возможно, что составителю Притчей принадлежат только вводные строки, в которых он откровенно выразил цель своего труда: «Чтобы познать мудрость и наставление, понять изречения разума, усвоить правила благоразумия, правосудия, суда и правоты; простым дать смышленость, юноше — знание и рассудительность» (I, 2–4).

Определив задачу «изречений разума», составитель приводит безымянные наставления в девяти главах (I, 7 — IX) в форме обращения к сыну. В них выражен призыв к познанию жизни, основанной на принципах разума. Затем излагаются афоризмы (X, 1 — XXII, 16), озаглавленные Притчи Соломона. Библейские критики Эвальд (1803–1875) и Кейль (1807–1888) верно отметили, что и эти главы не могут считаться произведением одного лица, так как многие из них различаются по своей семантике и поэтике.

После Притчей Соломона составитель поместил Слова мудрых (XXII, 17 — XXIV, 34), призывающие молодых людей обратить сердце свое к знанию и постижению истины (XXII, 21). После Слов мудрых приведены сентенции мужей Езекии (XXV, 1 — XXIX, 27), т. е. людей, живших в VIII в. до н. э., приблизительно на 250 лет позже царя Соломона. Кроме того, в состав Притчей включены еще два раздела: изречения некоего Агура (XXX, 1–33) и вымышленного царя Лемулла (XXXI, 1–9). Завершается книга акростихом еврейского алфавита (XXXI, 10–31), воспевающим добродетельную жену.

Итак, сама структура этого произведения показывает, что компендиум древнеиудейских изречений под названием Притчи Соломоновы создавался не одним лицом, а разными мыслителями и поэтами на протяжении многих веков: с XI–X вв. до н. э. по IV–III вв. до н. э.

Библиоведы полагают, что Притчи были объединены в один сборник в III–II вв. до н. э. Составитель его был вдохновлен афористичностью и глубиной древних сентенций. «Слушайте, дети, наставление отца, и внимайте, чтобы научиться разуму» (IV, 1). Он неоднократно приводит дерзновенные слова о том, что главное — это мудрость: «…приобретай мудрость, и всем именем твоим приобретай разум, высоко цени ее, и она возвысит тебя» (IV, 7–8).

Мудрость «дороже драгоценных камней» и «ничто из желаемого» не сравнится с нею. И хотя в некоторых афоризмах назойливо повторяется проповедь, будто «начало мудрости — страх господень» (I, 7), все же откровенные дифирамбы могуществу человеческого познания недвусмысленно говорят о том, что содержание Притч вышло за рамки чисто религиозной концепции мира и человека. Не случайно талмудисты не хотели включить книгу Притчи Соломоновы в ветхозаветный канон. Защитники иудаизма не могли считать священным писанием поучения, придающие огромное значение напряженной работе философской мысли и содержащие идеи о ценности познания мира.

Видное место в Притчах занимают раздумья над этическими проблемами. Воспевая труд, усматривая в нем источник полноценной жизни и богатства, мыслитель гневно бичует лень и косность: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым» (VI, 6). Учись у него труду. Как муравей, заготовь летом хлеб свой, собирай во время жатвы пищу свою. Будь активным, деятельным, любознательным: «Не давай сна глазам твоим и дремания веждам твоим» (VI, 4). «Не люби спать, чтобы тебе не обеднеть; держи открытыми глаза твои и будешь досыта есть хлеб» (XX, 13). «Кто возделывает землю свою, тот будет насыщаться хлебом; а кто идет по стопам празднолюбцев, тот скудоумен» (XII, 11).

Притчи, выражавшие элементарные нормы нравственности, отвечали интересам большинства людей. Мы имеем в виду притчи, воспитывавшие юношу в духе уважения к отцу и забот о престарелой матери (XXIII, 22), осуждавшие лжесвидетельство (XXIV, 28), воспевавшие чистоту и честность (XIII, 3). Эти и им подобные нормы нравственности Притчей были прогрессивным элементом духовной культуры современников. Именно потому, пользуясь словами В. Г. Белинского, «всякая черта прошедшего времени, всякий отголосок из этой бездны, в которую все стремится и из которой ничто не возвращается, для нас любопытны, поучительны и даже прекрасны» 3–4.

Примечательно, что этические афоризмы, разбросанные по главам Притчей, преподносятся как результат раздумий над жизнью человека в ее реальных опосредствованиях. Нигде не сказано, будто моральные сентенции генетически связаны с Торой и продолжают мифологическую традицию, согласно которой моральные правила (декалог) были продиктованы самим Яхве и записаны на каменных скрижалях, принесенных Моисеем с горы Синайской. Создается впечатление, что составитель Притчей ничего не знает о так называемом синайском откровении. Для него духовность — не божественное вдохновение, а обобщение конкретных наблюдений. Превосходны такие, например, живые наблюдения: вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых: «…муравьи — народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою; горные мыши — народ слабый, но ставят дома свои на скале; у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно; паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах» (XXX, 25–28). Сила образного обобщения здесь высока. Естественные явления служат метафорой для выражения некоторых сторон социальной жизни.

Сказанное не означает, будто авторы Притчей не были людьми своего времени. Наоборот, в соответствии с религиозным миропониманием, которое было тогда господствующей идеологией, они учили, что во всем надо видеть перст божий. Потому они активно проповедовали «страх божий» в качестве панацеи от всех социальных зол (XVI).

Множество аллегорий, метафор и сентенций в Притчах в лаконических выражениях запечатлели особенности экономической и духовной жизни древнеиудейских земледельцев и их борьбы как со стихиями природы («Преисподняя и утроба бесплодная, земля, которая не насыщается водою» — XXX, 16), так и с эксплуататорами и вельможами («Есть род, у которого зубы — мечи, и челюсти — ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми» — XXX, 14).

В Притчах ведет разговор обогащенный опытом человек, умеющий видеть и понимать тяжелую жизнь труженика и его неистребимую борьбу за подлинное счастье. Притчи пронизаны оптимизмом, глубокой верой в созидательную силу человеческого разума.

Как сказано, авторы афоризмов и их собиратель — люди своей эпохи. Во многих советах юношам явно сказываются приметы времени. Культивируя «страх божий», учтивость и покорность, Притчи проповедуют религиозную «теорию» извечности деления общества на праведных и нечестивцев, на богатых и бедных. Подобные проповеди должны были создать иллюзию гармонии общественного организма, зиждущегося на принципе господства и подчинения. Четыре явления, сказано в Притчах, противны земле: раб, когда он делается царем; глупец, когда он досыта ест хлеб; позорная женщина, когда она выходит замуж, и служанка, когда «она занимает место госпожи своей» (XXX, 21–23).

Особое внимание в Притчах уделено женщине. Авторы Притчей предостерегают от чар легковерных женщин. Немалое количество афоризмов ставит вопрос: «…может ли кто ходить по горящим углям, чтобы не обжечь ног своих?» (VI, 26). Строки, прославляющие подлинную любовь, овеянную мудростью и нравственной чистотой, привели составителя Притчей к тому, что в заключении книги он поместил акростих, в котором слышен страстный и гордый голос мужа, влюбленного в свою прекрасную, на языке автора, добродетельную жену. «Кто найдет добродетельную жену? цена ей выше жемчуга» (XXXI, 10): уверено в ней сердце мужа, крепость и красота одежда ее, весело она смотрит в будущее, персты такой женщины творят чудеса, руки ее насаждают виноградник и берутся за веретено, делают покрывала и ковры. Светильник ее не гаснет ни днем, ни ночью. И муж у такой жены известен «у ворот, когда сидит со старейшинами» (XXXI, 23).

Афоризмы Притчей отличаются особой конструкцией. Как правило, они построены по принципу антиномии: на противопоставлении мудрости и глупости, нравственного и аморального, величественного и ничтожного, веселого и печального, великого и смешного. В чередовании взаимоисключающих определений в одном и том же афоризме выражена наивная диалектика древних людей, их наблюдательность и умение подмечать содержащиеся в явлениях положительные и отрицательные стороны. Вот несколько изречений: «Лучше блюдо зелени и при нем любовь, нежели откормленный бык и при нем ненависть» (XV, 17); «Веселое сердце благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости» (XVII, 22); «Рука прилежных будет господствовать, а ленивая будет под данью» (XII, 24); «Кто говорит то, что знает, тот говорит правду, а у свидетеля ложного — обман» (XII, 17); «Тоска на сердце человека подавляет его, а доброе слово развеселяет его» (XII, 25).

Притчи придают огромное значение слову. Слова уст человеческих — глубокие воды, источник мудрости, струящийся поток (XVIII, 4). Здравомыслие и рассудительность, выраженные в словах, подчеркивается в Притчах, являются «жизнью» для души человека и украшением для его тела (III, 22). В противовес мистической проповеди учение Притчей игнорирует мифотворчество о Яхве и совершенно не интересуется ни генотеизмом, ни монотеизмом. Выраженное в афоризмах учение Притчей пронизано, как правило, реализмом и несет важную философскую и поэтическую информацию.

Все ли суета сует?

Иудейская и христианская традиция полагает, будто царь Соломон обобщил свой богатый и горький опыт не только в Притчах, но и в кн. Екклесиаст. В древнееврейском каноне она называется Когелет. Это — одно из наиболее сложных произведений Библии.

Автор начинает свои размышления о ценности жизни словами «Когелета, сына Давидова, царя в Иерусалиме».

Но что такое когелет? Иудейская традиция утверждает, что это — имя собственное. Однако сына с таким именем, по Ветхому завету, у Давида не было. Защитники традиции, не задумываясь, выдают Когелета за Соломона, т. е. за человека, который, по Библии, был сыном Давида и царем в Иерусалиме. Но почему автор, ведя родословную своего героя от Давида, не назвал его настоящим именем? А если герой не сын Давида, так почему его нужно было возвеличивать царским титулом?

Кн. Екклесиаста вызвала споры уже в среде талмудистов в связи с канонизацией Ветхого завета. Некоторые из них задавали такой вопрос: может ли она стоять в списке божественных книг? Законоучитель Иегуда рассказывает, что ее хотели запрятать, так как ее слова «противоречат друг другу» (Шаббат 30б). Хотели, но не запрятали. Почему? По сведениям того же рабби, начало и конец книги суть «слова Торы», т. е. идентичны основным мифам иудаизма. К началу книги Иегуда относит 3-й стих I главы («Что польза человеку от всех трудов его, которыми он трудится под солнцем?»), а к концу — 13-й стих XII главы («Выслушаем сущность всего: бойся бога и заповеди его соблюдай, потому что в этом все для человека»). И поскольку приведенные стихи составляют «слова Торы», то, стало быть, они и защитили кн. Когелет от уничтожения.

И все же одних приведенных стихов было, видимо, недостаточно, чтобы включить всю книгу в канон. Защитникам пришлось ее править и придумать ей автора, благочестивое имя которого было бы верным средством для ее освящения. Они решили приписать это произведение такому безоговорочному авторитету в древнееврейской среде, как царь Соломон. Известно, что сочинители библейской литературы чаще всего скрывали свое авторство, приписывая свои произведения существовавшим и несуществовавшим героям, пользовавшимся авторитетом у народа, историческим или вымышленным вождям.

Если талмудисты, поставившие себе цель всеми правдами и неправдами включить Когелет в канон, освящали его именем Соломона, то авторы «Когелет рабба» — комментария IX в. к этой книге со ссылками на более ранние источники — утверждают, что она была произнесена «мудрым царем на публичных собраниях». Мудрый царь в качестве глашатая общины — серьезный намек на сомнительность авторства Соломона. Когелет — личность вымышленная, нереальная. Более того, когелет — вовсе и не личность.

В Ветхом завете слово «когелет» встречается только в одноименной книге и нигде более. При этом один раз (VII, 27) когелет произносится в женском роде: «Вот что нашла я, сказала когелет: надобно соединить одно с другим, чтобы найти вывод»[36]. Приведенное место ставит под сомнение взгляд на «когелет», как на имя собственное.

Сомнение укрепляется тем, что один раз рефрен произведения «суета сует, все суета» произносит, согласно древнееврейскому оригиналу, ха-когелет (XII, 8). Будь «когелет» имя собственное, то, согласно правилам еврейской грамматики, форма «ха» в данном случае была бы невозможна. Этот префикс присущ только именам нарицательным. А если «когелет» — имя нарицательное, то что оно означает?

Хотя «филология и критика», по меткому выражению Э. Ренана, «не были делом древности», все же обратимся к первому переводу Библии на греческий язык — Септуагинте. Комиссия переводчиков полагала, что «когелет» — женская форма еврейского «кагал» (сбор, собрание народа), и потому перевела его словом «экклесиастэс», что значит «проповедник».

Приведенные доводы дают основание для заключения, что автор книги, называя героя Когелет, хотел, видимо, подчеркнуть, что он не храмовый жрец и не синагогальный проповедник, а провозвестник мудрости. Поучения же, защищавшие разум, провозглашали, по свидетельству Притчей Соломоновых, не в храмах, а на улицах и площадях. Знание заявляло о своем существовании «в главных местах собраний, при входах в городские ворота». Автор Когелета — один из тех мудрецов, который открыто держал речь перед народом и громко проповедовал свои идеи.

Создатель книги избрал форму монолога, которая позволила ему устами героя раскрыть его внутренний мир. Поясняя, что Екклесиаст (Когелет) был «царем над Израилем в Иерусалиме» (I, 12), автор предоставляет ему слово для откровенного и развернутого рассказа о самом себе. «Вздумал я в сердце своем, — говорит Когелет, — услаждать вином тело мое и, между тем, как сердце мое руководилось мудростью, придержаться и глупости, доколе не увижу, что хорошо для сынов человеческих, что должны были бы они делать под небом в немногие дни жизни своей» (II, 3). А потому «я предпринял большие дела»: построил дома, посадил виноградники, сады и рощи, приобрел крупный и мелкий скот, слуг и служанок, собрал серебро, золото и много драгоценностей. Одним словом, «чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им» (II, 10). В итоге — полное пресыщение и разочарование: «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета и томление духа» (II, 17).

Перед нами поэт и мыслитель, который иронизирует над стремлением иерусалимского вельможи присвоить все себе одному, над его алчностью, ненавистным стяжательством. Судя по его откровенным высказываниям, властитель Иудеи — жадный и пресыщенный, занятый только собой человек. Мыслитель показывает безысходность жизни, сконцентрированной в собственном «я», как миросозерцании единичного, замкнутого в себе счастья.

«Человек одинокий, и другого нет; ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца и глаз его не насыщается богатством. „Для кого же я тружусь и лишаю душу мою блага? И это — суета и недоброе дело!“» (IV, 8). Беспомощному состоянию одиночки противопоставлена сила человеческого сообщества. «Двоим лучше, нежели одному… И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него. И нитка, втрое скрученная, не скоро порвется» (IV, 9–12).

Насмешливый тон в адрес царя переплетается со словами горькой правды по поводу царских порядков: «И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет» (IV, 1). За внутренним монологом владыки, разоблачающим его фальшивую доброту и лживое сочувствие угнетенным, проглядывает лукавое притворство писателя. Не ясно ли, что под маской рассудительного царя скрывается мудрый мыслитель, который издевается над «доброхотством» вельмож и стяжательством угнетателей?

Библейскую литературу нельзя научно понять и оценить вне социальных условий ее возникновения и вне связи с литературами Древнего Востока. Поэтому необходимо установить время появления кн. Когелет. Мнения исследователей по этому вопросу расходятся.

Дело усложняется тем, что материал, зафиксированный в Екклесиасте, — не исторический рассказ или беллетристическое повествование. Когелет — книга без сюжета. В ней отсутствуют картины современного ей общества. Ее автор — не летописец и не прозаик. Он — мыслитель. Поэтому важнейшая задача исследования — анализ идеологии Екклесиаста. Это приблизит нас к пониманию эпохи, когда была написана книга.

Когда Иудея оказалась в составе империи Александра Македонского, а затем его престолонаследников, она не могла не испытать серьезного влияния древнегреческой культуры. «Со времени завоевания Востока и Иудеи Александром, — пишет советский историк Η. М. Никольский, — условия для осуществления праведности и благочестия, основанных на крайнем обособлении, стали чрезвычайно неблагоприятными. Эллинизм проник во все щели и поры» 5.

Напомним, что проникновение древнегреческой культуры обострило классовую борьбу в древнееврейском обществе. Когелет, видимо, и отражает борьбу двух основных группировок в Иудее в III–II вв. до н. э. В книге явно соседствуют две культуры. В каждом стихе чувствуется автор, воспитанный иудейской литературой и усвоивший философию эллинов. Он — типичный представитель тех слоев Иудеи III в. до н. э., которые хорошо знали культуру своего народа и стремились обогатить ее великими ценностями древнегреческой мысли. Кумранские находки подтверждают этот вывод. Найденный в четвертой пещере отрывок из Когелета, «обнаруживающий расхождение с масоретским текстом и в то же время не являющийся автографом, по палеографическим данным, датируют 175–150 годами до нашей эры. Это позволяет думать, что Екклесиаст был составлен в III в. до нашей эры» 6.

Автор Екклесиаста свои возражения высказывает намеками, нигде не стремится к законченной форме. Его взгляды на жизнь, его понимание морали и смысла человеческого бытия чаще всего переданы в форме загадок. Эти стилистические особенности произведения объясняются тем, что философия как самостоятельная отрасль знания в Иудее не существовала, однако косвенным образом она проявлялась в художественной литературе, даже в той, которой пользовались богословы, включив ее в канон. И все же философская мысль упорно стремилась к самостоятельности, высвобождаясь от оков религиозной догмы, и выражалась в форме философских поучений. Наиболее, талантливое их собрание — книга Екклесиаста.

Широко распространено мнение, будто ее отличительная особенность — безысходный пессимизм и скептицизм. Мнение это обусловлено тем, что в ее некоторых стихах автор твердит о тщетности всех людских дел: «Суета сует, все суета». Такое традиционное суждение о философии Екклесиаста, на наш взгляд, не совсем оправдано.

Екклесиаст — произведение многослойное. В единый узел здесь сплелись смех отрицания и улыбка утверждения, поиск и разочарование, тонкое наблюдение и мудрое обобщение. И, конечно же, ирония и скепсис. Однако основную идею этого произведения нельзя свести к скептицизму. «Принципом скептицизма, — писал Гегель, — является деятельное отрицание всякого критерия, всяких определенных принципов, какого рода они не были бы: чувственное ли знание, рефлекторное ли представление или мыслящее познание» 7. Автор книги отрицает далеко не всякие принципы. Необходимо только иметь в виду, что почва, в которой зародились и созрели идеи этого произведения, — иудаизм III в. до н. э. с его мессианским мифом и учением о делении общества на праведных и нечестивых.

Восставший против химер иудаизма, автор Екклесиаста откровенно выражает свое негативное отношение к теории «того света» и небесного суда. «Сказал я в сердце своем, — рассуждает мыслитель, — о сынах человеческих, чтобы испытал их бог и чтобы они видели, что они сами по себе животные. Потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом; потому что все — суета! Все идет в одно место: все произошло из праха, и все возвратится в прах» (III, 18–20).

Философ разбивает концепцию иллюзорных обещаний и потусторонних царств. Свои размышления о единстве всех живых организмов и об их конечном существовании он заключает оптимистическим в духе эпикуреизма выводом: «Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это — доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?» (III, 22). Мыслитель сводит, таким образом, счастье к наслаждению. Унизительна жизнь без счастья. Но стремление к счастью в социальном неустроенном мире сдерживается и подавляется злой и антигуманной силой. Расширяя материал своих философских наблюдений, мыслитель пытается объяснить причины зла.

Учение, в центре которого находится божество и его промысел, окутало человеческое сознание мраком. Учение это проповедует бессилие разума, его неспособность познать подлинные причины общественных конфликтов и социального неравенства. «Тогда я увидел все дела божии и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем» (VIII, 17). Деление людей на праведных и нечестивых в зависимости от их отношения к богу автор книги решительно отвергает. Ибо «всему и всем — одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы» (IX, 2). Но классификация людей по религиозным признакам несостоятельна. Классовое разделение связанных между собой личностей в государстве кроется, по Когелет, в абсолютной зависимости людей от воли отдельного лица, располагающего неограниченной властью. «Есть зло, — говорит философ, — которое видел я под солнцем, это — как бы погрешность, происходящая от властелина» (X, 5). Осторожно и намеком мыслитель призывает к мятежу: «Если притупится топор, и если лезвие его не будет отточено, то надобно будет напрягать силы; мудрость умеет это исправить» (X, 10).

Но автор книги — человек своего времени. Он знает нравы вельмож и властелинов. Свое благополучие и спокойствие они охраняют с помощью доносов и темниц, убийц и виселиц. Умудренный опытом, он осмотрительно заканчивает десятую главу так: «Даже и в мыслях твоих не злословь царя, и в спальной комнате твоей не злословь богатого; потому что птица небесная может перенести слово твое, и крылатая — пересказать речь твою» (X, 20).

Мера негодования автора Екклесиаста против зла весьма ограничена. В принципе он защищает устои рабовладения и ту социальную систему, при которой мудрые и благородные князья передвигаются на конях, а нищие и невежественные рабы ходят пешком (X, 7).

Живущие в иудейском мире люди, принявшие на веру тезис Даниила: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся: одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Даниил, XII, 2), не в состоянии понять истинный смысл жизни индивидуума. Пафос же Екклесиаста — в поиске реальных и непреходящих основ существования личности. Злобе и жестокости «сильных мира сего» Когелет противопоставляет мудрость и доброту. «Слова мудрых, высказанные спокойно, выслушиваются лучше, нежели крик властелина между глупыми. Мудрость лучше воинских орудий» (IX, 17, 18). Наблюдения убеждают автора в том, что ценность имеет только сама жизнь во всем многообразии ее проявлений. «Да будет во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь во все дни суетной жизни твоей и которую дал тебе бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем. Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (IX, 8–10).

В условиях господства религиозной идеологии мыслителю, игнорирующему ее мифы и догматы, необходимо было, пользуясь выражением Гегеля, найти «принцип мышления», который явился бы «определяющим критерием истины». Таким принципом стал скептицизм.

Скептицизм автора кн. Когелет — это прежде всего деятельное отрицание иудейского вероучения о безотрадности земного существования человека. «И похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться; это сопровождает его в трудах во дни жизни, которые дал ему бог под солнцем» (VIII, 15). Следовательно, формула «суета сует, все суета» не содержит идеи об абсолютном бессилии и безысходности. Ближайшим выводом приведенной формулы является отрицательное отношение мыслителя к доктрине о потустороннем существовании личности.

Отклоняя эту доктрину, автор книги неутомимо трудится над созданием новых начал жизнепонимания. В своей концепции он сочетает дерзость юности с мудрым спокойствием возмужалости. «Утром сей семя твое, и вечером не давай отдыха руке твоей; потому что ты не знаешь, то или другое будет удачнее, или то или другое равно хорошо будет» (XI, 6). Неподвижности, господствовавшей в ветхозаветной идеологии, автор Екклесиаста противопоставляет пытливость, независимость духа, его устремленность к познанию мира, прославление радостей жизни. «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих, только знай, что за все это бог приведет тебя на суд» (XI, 9). Предупредительные слова о суде являются, по-видимому, вставкой благочестивого редактора. Они не вытекают ни из откровенного игнорирования мифотворчества Торы, ни из призыва к вольному духу, ни из всей внутренней логики произведения. Отметим, что исследователи Екклесиаста указывают и на ряд других подобных вставок. Полагают, в частности, что стихи, на которые ссылается рабби Иегуда, как на «слова Торы», также являются тенденциозным добавлением тех, кто канонизировал книги, включенные в состав Библии. К подлинной философии Екклесиаста эти вставки и добавления никакого отношения не имеют. Реалистическая в своей основе, она безоговорочно признает только жизнь в ее конкретно земной многоликости: «Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце» (XI, 7).

Дерзновенный мыслитель добродушно смеется над невежеством и ханжеством, над глупостью и косностью: «По какой бы дороге ни шел глупый, у него всегда недостает смысла, и всякому он выскажет, что он глуп» (X, 3). Открыто обращаясь к человеку, автор Екклесиаста советует ему: «Удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего» (XI, 10). Работай, трудись, люби жизнь, пока «не померкли солнце, и свет, и луна, и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем» (XII, 2). Будь в жизни активным, «доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем» (XII, 6). Не останавливайся в нерешительности, ибо «кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака, тому не жать» (XI, 4).

Жизнелюбием и жизнедеятельностью пронизана философия Екклесиаста. Ее скепсис отвергает иллюзию и защищает реальные основы жизни и естественные начала нравственности. Таким образом, анализ кн. Когелет показывает, что учение богословов о небесном происхождении Ветхого завета — религиозный вымысел, что философия Екклесиаста имеет исключительно земной характер и что она, находясь в связи с иудейской религией, отрицает важнейшие ее догматы и, обнаруживая известное сходство с рядом положений эпикурейской этики, утверждает концепцию человека с характерными для нее реалистическими представлениями о благе и счастье.

Критика этической ценности бога

Переходя к анализу содержания кн. Иова, отметим, что она отличается от остальных произведений Ветхого завета своим особым жанром. Это — философская поэма. Ее 42 главы содержат выразительный пролог, вдохновенные диалоги и лаконичный эпилог. В прологе воспроизведена жизнь человека из земли Уц по имени Иов, которого бог одарил несметным богатством и семейным счастьем. Но настал день, когда «сыны божии» предстали перед господом и «между ними пришел и сатана» (I, 6), только что вернувшийся из скитаний по земле. «И сказал господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный» (I, 8). Сатана резонно ответил богу: даром разве Иов праведник, ведь у него все есть — и дома, и стада, и сыновья, и дочери. «Но простри руку твою и коснись всего, что есть у него, — благословит ли он тебя?» (I, 11). По взаимному согласию бога и сатаны последний разорил Иова, уничтожил его двор и скот, умертвил его детей и их слуг и его самого поразил проказой, причинявшей ему жестокие страдания. Чтобы усилить впечатление от страданий Иова, автор книги «Иов» включил в сюжет поэмы трех друзей главного героя (Елифаза Феманитянина, Вилдада Савхеянина и Софара Наамитянина), которые пришли «сетовать с ним и утешать его». Но, подняв глаза свои, они издали еле узнали его, зарыдали, разодрали свою верхнюю одежду и сидели с ним на земле семь дней и семь ночей, не проронив ни слова.

Жалуясь на свою злосчастную судьбу, Иов обращается к друзьям. Его речь — торжествующая ненависть, обретшая достойный объект: бога и его неправые деяния. В спор вступают друзья главного героя. После трех диалогов между Иовом и каждым из его друзей автор в заключительной части поэмы рисует картину теофании (богоявления), которая, по выражению 3. Косидовского, имеет характер «хэппи энд» — счастливого конца 8.

Для исследования философской направленности дискуссии, развернувшейся на страницах поэмы, необходимо иметь в виду, что Библия, как и другие памятники письменности древности, «многосложна».

От далекого прошлого, которое фантастически преломилось на ее страницах, нас отделяют тысячелетия. Только по намекам можно догадаться о смысле и содержании многих элементов ее литературного материала. К этим намекам мы, в частности, относим слова «орах олам» (буквально: «пути древних»), которые помогут разобраться в содержании книги Иова.

Слова «орах олам» встречаются в Ветхом завете только один раз: в кн. Иова (XXII, 15). В русском переводе мы читаем: «Неужели ты держишься пути древних [орах олам], по которому шли беззаконные». Вопрос Елифаза Феманитянина обращен к Иову. Вопрошающий напоминает другу, что сторонники «орах олам» считаются нечестивцами, так как говорили богу «отойди от нас», а потому преждевременно были истреблены.

Нам представляется, что слова «орах олам» могут послужить верным основанием для правильного понимания подлинных воззрений автора кн. Иова.

Редко можно встретить книгу, которая пользовалась бы таким вниманием исследователей истории литературы, как кн. Иова. Автор ее, как и другие поэты древности, остался неизвестным. Судя по содержанию книги, можно сказать; что для своего времени он был человеком широкой образованности.

Исследователи кн. Иова приходят к выводу, что она была написана в IV–III вв. до н. э., когда Иудея испытывала особенно сильное влияние со стороны эллинистической культуры и философии, когда борьба «за» и «против» эллинизма в Иудее имела глубокий политический смысл 9.

Автор произведения был в отчаянии от окружающего мира и старозаветного принципа его постижения. Он восстал против религиозной доктрины, отрицающей земную жизнь и обещающей благо в некоем потустороннем царстве.

То, что кн. Иова является произведением художника и не имеет ничего общего с божественным откровением, понимали в древние времена даже благочестивые толкователи Библии. Так, талмудист Самуил бар Нахмани отметил, что «Иова никогда не было, Иов только притча» (Баба-батра 15а).

Христианские богословы II в. воспевали Иова, выставляя его в качестве примера праведности и долготерпения, вознагражденного за страдания милостью бога. Современные теологи и буржуазные философы также утверждают, что Иов — страдалец, который сохранил верность создателю, а потому и был обласкан его вниманием. Кн. Иова, подчеркивает буржуазный исследователь И. Трунк, написана «благочестивым евреем, апологетом иудейства» 10. Американский библеист С. Терриен, как бы полемизируя с Трунком, утверждает, что автор кн. Иова опровергает иудейский этический монотеизм и открывает «чистую религию», пригодную для всех людей, особенно для современного человечества 11.

Для иудейского теолога и философа М. Бубера Иов — символ великой тайны деяний бога Яхве и нерасторжимости святого союза Яхве со своим народом. «В наши дни, — пишет Бубер, — не перестают спрашивать: после трагедии в Освенциме может ли иудаизм продолжать свое существование?.. Можем ли мы после того, что случилось в Освенциме, жить в боге… верить в бога?» 12. Бубер ставит в пример Иова, его страдания и его непоколебимую веру в справедливость божьего суда.

Однако на самом деле тема произведения — кн. Иова — не в теодицее, не в оправдании бога, а в выяснении нравственной ценности бога.

Человек глубокой мысли и неукротимой страсти, автор кн. Иова осознал несостоятельность религиозного мировоззрения, обесценивающего земное и единственно реальное бытие человека. В поэме показана трагедия мироощущения личности, разуверившейся в божественной справедливости. Иов — обобщенный художественный образ. Пытаясь проникнуть в сущность неотвратимых явлений Вселенной, Иов выходит за рамки привычной религиозной идеологии и иудейского мифотворчества. Иов не разделяет генотеистический миф о Яхве и библейскую проповедь о сотворении мира из ничего, по слову божьему.

Примечательно, что теолог и философ X столетия Саадия Гаон, страстно защищавший библейскую космогонию и резко нападавший на критиков догмата миросотворения, говорил, что люди, утверждающие, будто все существующее не имеет ни начала, ни конца, т. е. что мир существует вечно, находят основание для подобных воззрений в кн. Иова. В этом произведении Саадия выделяет слова «орах олам» и подчеркивает, что они означают не «пути древних», как их обычно толкуют, а «пути вечности». Указав на то, что теорию вечности мира в Ветхом завете называют «орах олам», т. е. системой вечности, а сторонников этой теории — нечестивцами, потому что они допускают безграничное в пространстве и беспредельное во времени существование вселенной, Саадия приведенные слова из кн. Иова комментирует следующим образом: «Смысл этих слов такой: неужели и ты (Иов. — М. Б.) признаешь правильным взгляд тех сторонников вечности мироздания, которые погибли безвременно» и т. д. 13

Это важное свидетельство. Богослов, цепко державшийся за доктрину священных книг Ветхого завета, признает, что Иов не был приверженцем библейского мифа о боге Яхве и его творческой силе. Иов, по мнению Саадии, — поборник системы вечности, теории «орах олам», т. е. Иов опровергает сверхприродную сущность бога. По воззрениям Иова, космическое бытие бога растворилось в бесконечном и необходимом бытии природы.

Однако Иов не ограничивает исследование вопроса о бытии бога лишь темой о взаимоотношении господа и вселенной. Его особо интересует проблема взаимоотношения бога и человека. Может быть, бог — этический принцип мира, а человек — интегральная частица в существовании высшего нравственного принципа?

Развитие сюжета поэмы строится на диалоге, в ходе которого Иов гневно обрушивается на всевышнего. Зачем бог коварно играет с человеком? Почему он создает светлые возможности, скрывая условия их реализации? Если человек — ничтожная игрушка в руках случая, то зачем богу сводить мелкие счеты с ним?

Друзья пытались успокоить Иова, отстаивая религиозное учение о возмездии. Один из них, Елифаз Феманитянин, говорил: страдание — благо, страдающий воскреснет из мертвых, обретет счастье в загробном царстве.

Автор кн. Иова негодующе отвергает доводы Елифаза. В почти тех же выражениях, что и Екклесиаст, он говорит: божественная справедливость — миф, вымысел. Жизнь показывает, что «все одно», бог «губит непорочного и виновного… Если этого поражает он бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается» (IX, 22, 23). Реальные факты опрокидывают доктрину воздания. Защита божественной несправедливости теорией «того света» несостоятельна, устарела. Друг Иова Вилдад Сахвеянин откровенно заявляет: да, «мы — вчерашние, и ничего не знаем» (VIII, 9).

Концепция друзей Иова — иудейская идеология вчерашнего дня, она ничего общего с разумом и правдой не имеет. Отвергая ее, Иов стыдит бога, который за малейшие проступки тяжко карает человека. И этическая ценность бога оказывается весьма сомнительной. Бог безразличен к людским судьбам и страданиям. Человек конечен, дни его земного существования сочтены, а иной, кроме земной, жизни не существует. Умирает человек и нет ему возврата: «…редеет облако и уходит, так нисшедший в преисподнюю не выйдет» (VII, 9). Так где же «страж человеков»? Может ли он спокойно перенести муки и горе людей, унижающие в человеке человеческое? Нравственно ли не сострадать к страдающему? Тем более нравственно ли заставлять страдать безвинного и праведного человека? Философия Иова — это трагедия бессмысленного и бесцельного страдания.

«Невинен я! — восклицает Иов, — а страдаю». Страдает Иов не только физически, но главным образом духовно, ибо распадается старая, укоренившаяся картина и концепция жизни. Религиозная доктрина о боге как вседержителе вселенной и нравственной ее основы рушится. Бог по наущению сатаны хотел проверить человека, а вышло, что человек в силу превратности своей судьбы проверил бога и ступил на извилистый и трудный путь обретения новой философии жизни.

Глубокие размышления Иова о жизни и страданиях, об ответственности и невиновности человека направлены против религиозного догмата об абсолютной доброте бога. Иов приходит к противоположному выводу: бог — воплощение зла. «Земля отдана в руки нечестивых, лица судей ее бог закрывает» (IX, 24). Бог, стало быть, защищает социальное зло, превращает суд в произвол. Довод о неправом божестве, прикрывающем беззаконие, — яркое свидетельство скептического отношения поэта к духовным ценностям современного ему общества.

Один из друзей, Софар Наамитянин, вопрошает Иова: неужели можно отыскать сущность божества, неужели можно постичь совершенство всемогущего? Совершенство? В чем оно находит свое выражение? В том, иронизирует Иов, что «покойны шатры у грабителей», у тех, кто «носят бога в руках своих» (XII, 6).

Социальная неустроенность мира причиняет величайшие муки и страдания. Иов готов вступить в спор с самим богом и от него потребовать ответ на вопрос, почему нечестивцам хорошо, а праведникам худо. «Но я к вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с богом» (XIII, 3).

Однако человек из земли Уд понял, что нельзя состязаться с божеством. Почему? «Еще и ныне горька речь моя… О, если я бы знал, где найти его… Я изложил бы пред ним дело мое… Неужели он в полном могуществе стал бы состязаться со мной?» (XXIII, 2–6). Но куда ни пойдешь, бога нигде не сыщешь. «Вот, я иду вперед — и нет его, назад — и не нахожу его; делает ли он что на левой стороне, я не вижу; скрывается ли на правой, не усматриваю» (XXIII, 8, 9).

Автор поэмы недвусмысленно заявляет: уста Иова — «бурный ветер», они обращены «против бога».

У любого человека, знакомого с Библией, возникает законный вопрос: почему при чтении канонического текста кн. Иова ее богоборческий характер не бросается в глаза и, более того, складывается впечатление, что это — всего лишь богобоязненная притча, каких много в священном писании?

Все дело в том, что разные тексты кн. Иова, как и большинство библейских книг, создавались в разное время; при окончательной редакции священнослужители произвольно компилировали различные варианты легенды, придавая ей нужный им религиозно-поучительный характер.

Такая компилятивная многослойность Библии, в особенности Ветхого завета, была неопровержимо доказана в прошлом столетии библейской критикой на основании анализа первоначального древнееврейского текста. Тем самым был опрокинут религиозный догмат о боговдохновенности священного писания, созданного не Моисеем или пророками, не Христом или его апостолами, а десятками и сотнями безвестных сказителей, жрецов, богословов и переписчиков в разные исторические эпохи.

Не избежала этой судьбы и кн. Иова. Для спасения иллюзорной картины мира и устаревшей теории морали после диалогов Иова с его друзьями в ней помещены тривиальные проповеди Елиуя — персонажа, видимо, отсутствовавшего в первоначальном сюжете поэмы. Очевидно, в более позднее время, когда книга была уже завершена и оказывала влияние на умы людей, их вписала рука благочестивого редактора. Елиуй — типичный представитель ветхозаветной идеологии, противостоящий каждой новой мысли, служившей увеличению знания и счастья на Земле. На протяжении шести глав (XXXII–XXXVII) Елиуй — этот посланник из прошлого, занимается пустым славословием в адрес бога, запрещая человеку разбираться в его бытии или, вернее, в его небытии: «Вседержитель! мы не постигаем его… Посему да благоговеют пред ним люди, и да трепещут пред ним все мудрые сердцем» (XXXVII, 23–24). Выходит, что единственной мерой обуздания дерзновенной и высокой мысли служит страх, плотно закрывающий уста ищущего ответа на кардинальные вопросы жизни и наполняющий сердце покорностью и смирением. Как уже говорилось, речь Елиуя — явно позднейшая вставка тенденциозного редактора. Ее язык противоречит архаичному словарю произведения. Она чужда идейному и образному строю поэмы.

Отметим, что не только речи Елиуя являются более поздним литературным напластованием. Исследователи библейских текстов пришли к выводу, что и глава XXVIII вызывает подозрение в интерполяции. В самом деле, мог ли Иов, восставший против божественного промысла и правосудия, сказать: «Вот, страх господень есть истинная премудрость, и удаление от зла — разум» (XVIII, 28). Призывая помнить о страхе господнем, автор оказался бы в безысходном противоречии с самим собой, опроверг бы свою глубокую веру в силу человеческой мысли, способной разбить пределы, установленные традицией и догматами. Автор кн. Иова создал произведение, в котором стремился разрушить иудейский миф о божественной справедливости и воздаянии. Вольнодумный поэт наметил пути зарождения новой концепции жизни.

В заключении поэмы выведен «из бури» господь. Но и он не в силах ответить на тревожные раздумья человека из земли Уц: почему бог творит неправый суд, зачем он поощряет социальное зло и заставляет страдать безвинных? По воле автора, небо забрасывает Иова множеством вопросов. Все они сводятся к проблеме потаенной сущности неотвратимых явлений природы. Ни разу голос «из бури» не говорит о том, что же следует понимать под справедливостью и несправедливостью, что такое совесть мира, где найти верные основы морали. Заставив бога высказать свои соображения о «таинствах» вселенной и неизбежности круговорота явлений природы, поэт вынуждает Иова признать: «Вот я ничтожен; что буду отвечать тебе? Руку мою полагаю на уста мои». Можно думать, что за наивным благочестивым исходом спора человека с богом скрывается саркастическая улыбка стихотворца о бессмысленности разговора с всевышним. Ведь в вечном и незыблемом потоке вещей естественного мира нельзя найти меру нравственности и социальной справедливости. Раз бог уходит от существа спора, то зачем разговаривать с ним? И все же господь «из бури» произносит такие слова, которые выявляют убежденность автора поэмы во всесилии и могуществе разумной личности: «Препояшь, как муж, чресла твои: я буду спрашивать тебя, а ты объясняй мне. Ты хочешь ниспровергнуть суд мой, обвинить меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у бога?.. Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие. Излей ярость гнева твоего… тогда и я признаю, что десница твоя может спасать тебя» (XL, 2–9).

Обобщающая сила приведенных заключительных стихов еще более раскрывает смысл поэмы, воспевающей богоборчество и вольнодумство. Не случайно библейская притча о человеке из земли Уц послужила вольнодумцам XVIII и XIX столетий важнейшей основой для прославления не божественного могущества, а трагедии и величия человека. Гете сказал: «Пролог моего Фауста имеет сходство с экспозицией Иова». Тем самым поэт подчеркнул привлекательность этого образа для художника, защищавшего право разума искать ответ на коренные вопросы бытия. И Байрон в прологе к «Манфреду», напоминающем пролог кн. Иова, выразил глубокую убежденность в безграничной силе человеческого разума.

Апология иудаизма

Вольнодумству книг Иова и Екклесиаста идеологи иудейской религии дали превратное толкование и тем самым сохранили их в каноне. Книгу же, откровенно защищавшую иудейство, они отвергли. Мы имеем в виду Премудрости Иисуса, сына Сирахова (по-еврейски, эта книга называется «Сефер Бен-сиры»). Объясняется это тем, что ее автор не стал проповедником мифа о единстве бога Яхве с иудеями. Он был сторонником иудаизма, но исправленного, пользуясь словами Энгельса, «греческой вульгарной философией».

Как отмечалось, оригинал Бон-Сиры целиком не сохранился. 13 мае 1896 г. ориенталист С. Шехтер среди рукописей Каирской генизы[37] нашел всего один лист еврейского текста этого произведения. В 1896 г. две англичанки владели пергаментом, в котором Шехтер признал еврейский текст Бен-Сиры (X, IX, 15 — L, 7). Почти в то же время семитолог Адольф Нейбауэр опознал в Бодлеянской библиотеке Оксфорда девять листов той же книги. Затем Шехтер в генизе нашел еще много стихов Бен-Сиры. Фрагменты этой книги были также обнаружены во второй Кумранской пещере. В настоящее время в общей сложности из 1523 стихов греческого перевода найдены 1064 еврейских, что составляет две трети текста оригинала.

Что касается датировки Премудростей Иисуса, сына Сирахова, то все библеисты единодушно утверждают, что они были написаны между 190 и 170 г. до н. э. Внук Иисуса, сына Сирахова, прибыл в Александрию в 132 г. до н. э. Здесь он взялся за перевод книги своего деда с еврейского на греческий язык, желая доказать неиудейскому миру, что и еврейская мудрость не менее высока и ценна, чем философия греков.

Анализ содержания кн. Премудрости Иисуса, сына Сирахова показывает, что ее автор, подражая стилю Притчей, находился под сильным влиянием греческой философии III в. до н. э. Как и Притчи Соломоновы, Премудрости Иисуса, сына Сирахова не имеют сюжета. Эта книга как бы сплетена из отдельных изречений. Не всегда одно вытекает из другого. Автор стремится поучать. В книге нет образов, сам автор выступает то как мистический проповедник, то как сторонник здравого смысла, иногда он является в виде набожного аскета, в другой раз — в роли рапсода на пиршествах, в одних изречениях он воспевает плоть, в других смотрит на тело, как на бремя, хулит его, называя увлеченность явлениями реальной жизни грехом.

Иисус, сын Сирахова воспитан в духе иудаизма. Ему близок и дорог бог Яхве. Но он понимает, что яхвистский генотеистический миф несостоятелен. Потому он ввел в свое сочинение позаимствованное у «вульгарной» философии понятие — премудрость.

Премудрость, учит он, это не предикат бога, а само божество: «Всякая премудрость от господа и с ним пребывает вовек» (Премудрости Иисуса, сына Сирахова, I, 1). Бен-Сира утверждает, будто источником премудрости является «слово бога всевышнего» (I, 5).

Доктрина Бен-Сиры о тождестве премудрости со «словом божьим» (логосом) находится в прямой связи с учением стоиков III в. до н. э., которым «ничего не стоило назвать „логос“ (разум, закон природы) богом или Зевсом» 14. Однако Иисус, сын Сирахова, эллинистической доктрине о логосе придает иудейский смысл. «Венец премудрости, — пишет он, — страх господень, произращающий мир и невредимое здравие» (I, 18). Масса поучений в его книге посвящена страху божьему — одному из основных принципов иудаизма. Кроме того, немалое число изречений Бен-Сиры в духе ортодоксальной иудейской теологии, разработанной богословами, рассматривает вопрос о божьем воздаянии и о том, как важно человеку жить в покорности.

Бен-Сира — сторонник моральных принципов рабовладельцев. Поэтому он отстаивает тезис об извечности разделения людей на рабов и господ и учит их не принимать мер к изменению существовавших порядков господства и подчинения. «Не ссорься с человеком сильным, чтобы когда-нибудь не впасть в его руки. Не заводи тяжбу с человеком богатым, чтобы он не имел перевеса над тобою» (VIII, 1–2). «В собрании старайся быть приятным и пред высшим наклоняй голову» (IV, 7). Правда, в книге имеются изречения о необходимости оказания помощи нуждающимся. Но мотив, который при этом выдвигается, примечателен. «Не отвращай очей просящего и не давай человеку повода проклинать тебя; ибо когда он в горести души своей будет проклинать тебя, сотворивший его услышит моление его» (IV, 5–6). Не сочувствие к обойденным счастьем, а страх перед божьим воздаянием должен стать, по Бен-Сире, мерой поведения человека.

Бен-Сира уловил социальные противоречия Иудеи III–II вв. до н. э. и верно охарактеризовал повадки богачей: «Богач обидел и сам же грозит, бедняк обижен и сам же упрашивает. Если ты выгоден для него (т. е. для богача. — М. Б.), он употребит тебя, а если обеднеешь, оставит тебя… Возымел он в тебе нужду, — будет льстить тебе, будет улыбаться тебе» (XIII, 4–7). Какой мир, восклицает Бен-Сира, может быть между богатым и бедным! «Какой мир у гиены с собакою?» (XIII, 22). Какой же выход из этого противоречия? Бен-Сира призывает к самоизоляции: не общайтесь, советует он, с богатыми, обходите их, ибо «какое общение у горшка с котлом? Этот толкнет его и он разобьется» (XIII, 3). Итак, автор не призывает к борьбе против угнетателей. Главное качество, которое он стремится воспитать в людях, это — смирение. «Мудрость смиренного вознесет голову его и посадит его среди вельмож» (XI, 1). Однако автор кн. Премудрости Иисуса, сына Сирахова отвергает богословскую доктрину о необходимости воспитания в человеке чувства бессилия, безысходности, пессимизма. Он воспевает веселье, радость и смех. Здесь сказывается влияние гедонизма, идеологии рабовладельческой аристократии, которая считала, что целью жизни и высшим благом является наслаждение.

Рабовладельческий аристократизм Бен-Сиры сказывается и в его нетерпимости к фанатичной набожности, старческой болтливости и окостенелости мысли.

Как просвещенный человек своего времени, он отметает доводы верующих, будто любые болезни исцеляет сам бог. Наоборот, утверждает Бен-Сира, только врачу можно и должно доверить свое здоровье. Почитанию врача посвящена глава XXXVIII.

Бен-Сира — реалист, он не разделял иудейскую эсхатологию и связанную с ней доктрину о бессмертии души и воскресении мертвых. В этой же главе XXXVIII он советует человеку не только врачевать тело, но и дух свой. Ибо печаль, говорит он, истощает и может привести к смерти. Потому Бен-Сира учит: отделяй печаль от себя, вспоминая о конце, не забывай о сем, «ибо нет возвращения» (XXXVIII, 21).

Во многих изречениях (с XXXIII по XXXIX гл.) Бен-Сира восхваляет пахарей, кузнецов, горшечников и ткачей, противопоставляя их книжникам, деятельность которых бессмысленна и бесполезна. Вместе с тем Иисус, сын Сирахова утверждает, что ведать общественными делами полагается только аристократам духа и знати. Разве смыслит что-либо в делах государственных ремесленник, который днем и ночью корпит над работой? Разве можно довериться в делах общественных тому, кто целыми днями пашет землю и беседует с волами? Как видим, классовую природу своих Премудростей Бен-Сира выразил с предельной откровенностью.

Кн. Премудрости Иисуса, сына Сирахова, много говорит о любви к ближнему. Однако основная идея, которая просматривается во всех ее стихах, — это себялюбие, «обнаженное, — по выражению Маркса, — эмпирическое „я“» 15, проявляющее заботу только о себе. «Послушайте меня, князья народа, — восклицает Бен-Сира, — и внимайте, начальники собрания: ни сыну, ни жене, ни брату, ни другу не давай власти над тобою при жизни твоей, и не отдавай другому имения твоего, чтобы, раскаявшись, не умолять о нем. Доколе ты жив и дыхание в тебе, не заменяй себя никем… Во всех делах твоих будь главным, и не клади пятна на честь твою» (XXXIII, 18–23).

Бен-Сира — сын своего времени. Поощряя рабство, он предписывает суровые меры против рабов. «Корм, палка и бремя — для осла; хлеб, наказание и дело — для раба. Занимай раба работою — и будешь иметь покой… Ярмо и ремень согнут выю вола, а для лукавого раба — узы и раны; употребляй его на работу, чтобы он не оставался в праздности, ибо праздность научила многому худому» (XXXIII, 25–28).

Итак, праведность Иисуса, сына Сирахова сводится к откровенной надменности угнетателя. Его проповедь страха божьего выражает реальное содержание животного страха эксплуататора перед обстоятельствами, которые могли бы возбудить в сознании раба желание подняться на борьбу за свободу против социальных устоев рабовладения.

Система мышления рабовладельца и угнетателя сказалась и в проповеди о том, в какой строгости Иисус, сын Сирахова рекомендует воспитывать детей: «Кто любит своего сына, — говорит он, — тот пусть чаще наказывает его… лелей дитя, и оно устрашит тебя; играй с ним, и оно опечалит тебя. Не смейся с ним, чтобы не горевать с ним и после не скрежетать зубами своими» (XXX, 1–10). С детьми, советует Бен-Сира, надо обращаться круто: нагибать их выю в юности и сокрушать их ребра, доколе они молоды (XXX, 12).

Весьма характерны ассоциации Бен-Сиры. Говоря о рабах, он сравнивает их с животными, рядом с рабами он ставит вола и осла. Он низводит человека до уровня животного. Бесправным рабам, утратившим надежду на возможность ведения борьбы против власти иерократов, Бен-Сира рекомендует молиться богу Яхве. В заключительной главе книги он твердит, будто в молитве он приобрел мудрость и призывает «ненаученных» водвориться «в дом учения» и не стыдиться хвалить бога. Философ Бен-Сира всего больше боялся общественных переворотов и потому остался верным консерватизму религиозного миропонимания.

Против иудейского ригоризма

Религиозная идеология оказывала огромное влияние на все стороны жизни иудеев. Юрисдикция книжников регламентировала условия быта, в особенности семено-брачные отношения. Упомянутый редактор Торы книжник Ездра в молитвенном исступлении заявил: «Мы сделали преступление перед богом нашим, что взяли себе жен иноплеменных из народов земли» (Ездра, X, 2). Библейский теолог категорически запретил смешанные браки и под страхом смертной казни приказал иудеям развестись с иноплеменными женами и вместе с детьми изгнать их «из общества Яхве».

Раввины и поныне ревностно соблюдают бракоразводные предписания Ездры. Клерикалы Израиля с Библией в руках стремятся установить ветхозаветные теократические порядки и возвести библейские предписания в ранг государственных законов. Остановимся на одном случае. Речь идет о 22-летней израильской девушке Мириам Лангер, которую оставил жених. И не потому, что разочаровался в ней. Напротив, он горячо любит ее. Но жениться на Мириам он не может. Раввины Израиля запретили, потому что М. Лангер занесена в черный список «мамзерим»[38].

Как писала французская газета «La Presse Nouvelle» (20 декабря 1971 г.), случай с Мириам вызвал серьезную тревогу среди широкой демократической общественности Израиля, которая даже не подозревала, что Верховный раввинат страны ведет счет «мамзерим» и бдительно следит за тем, чтобы они не вступали в брак со «стопроцентными» евреями. Но кто такие мамзерим? Это, прежде всего, дети, родившиеся от смешанных браков. К ним относятся и дети, которые родились в неоформленных по религиозному канону браках. По учению раввинов, к мамзерим следует также причислить и тех детей, мать которых родила их во втором браке, но не оформила в соответствии с предписаниями иудаизма свой развод с первым мужем.

Согласно библейскому законодательству, мужчина и женщина, нарушающие ветхозаветное семейное право, подлежат изгнанию из иудейской общины или даже смертной казни. Что касается мамзерим, то они «не могут войти в общество Яхве и их десятое поколение не может войти в общество Яхве» (Второзаконие, XXIII, 2).

На защиту библейских законов о семье и браке стали не только раввины, но и некоторые «светские» деятели Израиля. Так, газета «Маарив» 16 назвала лиц, выступавших против ветхозаветных уложений, «троянским конем», ибо они своим вольномыслием подрывают основы государства. Даже люди неверующие, писала газета, и те должны понять, что законы о семье и браке Торы, Ездры и их сторонников представляют собой границу, нарушение которой таит в себе большую опасность. «Маарив» восхваляет правительство Израиля, которое рьяно охраняет семейное право клерикалов. Газета откровенно проповедует: гражданский брак в Израиле недопустим, а для заключения синагогального брака жених и невеста обязаны доказать, что они «полноценные» евреи. В противном случае раввины вправо запретить брак. Проекты, внесенные в кнесет (парламент) о признании гражданского брака, встречают резкий отпор со стороны депутатов от клерикальных партий.

В свете сказанного приобретает особо актуальный характер анализ библейских произведений Руфь и Песнь песней, пронизанных светлыми идеями об идентичности естественных основ эмоциональной жизни различных племен, о великой и непоборимой силе любви.

В кн. Руфь рассказывается о том, что Елимелех с женой своей Ноеминь, которые были родом «из Вифлеема Иудейского», проживали с двумя сыновьями на полях Моавитских. Оба сына взяли себе в жены моавитянок. Имя одной Орфа, другой — Руфь. Когда муж и сыновья Ноемини скончались, вдова решила вернуться в Иудею. Орфа и Руфь хотели пойти вместе с нею. Но Ноеминь им сказала: «Зачем вам идти со мной? Разве еще есть у меня сыновья в моем чреве, которые были бы вам мужьями?» (Руфь, I, 11). Оставайтесь в Моаве и выходите вторично замуж. Орфа согласилась с доводами свекрови и решила не покидать родины. А Руфь сказала Ноемини: «Не принуждай меня оставить тебя… куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом» (I, 16). Когда они пришли в Вифлеем, то Руфь, чтобы прокормить свекровь и себя, стала подбирать колосья на чужих полях. Случайно она оказалась на поле богатого родственника своего умершего мужа Вооза. Знатный земледелец заметил нежную и скромную Руфь и проникся к ней горячей симпатией.

Автор повести нарисовал образ прекрасной моавитянки, не испорченной никакими причудами и прихотями. Ее природный ум не знает лукавства и фальшивого притворства. Ее горячее сердце умеет пылко любить и быть благодарной за любовь. Руфь очаровывает своей безыскусной скромностью и незапятнанной чистотой.

По совету Ноемини, Руфь посещает Вооза ночью на гумне. Во время этой встречи Руфь напоминает ему, что, согласно иудейскому закону, он обязан был приобрести участок земли, оставшийся после Елимелеха, и заодно взять ее в жены. Соблюдая закон, Вооз женился на ней.

Авторы многих библейских книг воспроизводили современные им события так, будто они совершались в давно прошедшие времена. От этого события становились как бы достовернее. Автор Руфи также перенес действие своего рассказа в глубь времен. По его рассказу, Руфь и Вооз, прародители царя Давида, жили в XI в. до н. э. Свое бесхитростное изложение о том, что якобы происходило в давние времена, он направлял против антигуманных «священных» деяний Ездры и его единомышленников, свидетелем которых он, надо полагать, был.

Кн. Руфь противостоит безжалостным законам жрецов и книжников. Поэт намеренно перенес события в XI в. до н. э., чтобы вызвать тень царя Давида. Связывая рождение этого канонизированного иудаизмом персонажа с моавитянкой, поэт доказывает богоугодность иноплеменных жен. Автор Руфи протестует против вмешательства иерархов в семейную и личную жизнь мирян.

Устное предание развивало идею Руфи, в нем высоко ставилась женщина, ее любовь и преданность, независимо от того, из какого она племени и рода. Примечательна в этом плане загадка, составленная из 15 вопросов о том, чем одно явление могущественнее другого. Бездна могущественна, но земля сильнее ее, поглощая бездну. Горы сильнее земли, возвышаясь над нею. Но железо могущественнее гор, оно раскалывает их, а огонь расплавляет железо. Всепожирающий огонь укрощается водой. Воды могучи, но их уносят облака. Облака разгоняются ветром. Однако стена, созданная руками и умом, пересилит ветер. Крепка стена, но человек может снести ее. Печаль сильнее человека, она подрывает его силы. Вино способно заглушить печаль. Велика сила вина, но сон ее прогоняет. Крепок сон, но любимая женщина берет верх над сном. Заканчивается загадка утверждением: всего сильнее любовь женщины и любовь к женщине 17.

Как видим, уже в ту пору, когда книжники свирепо расправлялись с «вероотступниками», заповеди Торы, касающиеся семьи и брака, подвергались серьезной критике. В противовес законодательству Торы, с ее мрачным взглядом на человека неиудейской веры, возникало сознание, которое считало всех людей равноправными. Убежденность в праве человека вольно любить и любовью творить добро ярко воплощена в Песне песней.

Многие исследователи Ветхого завета полагают, что Песнь песней — это собрание фольклорных интимно-лирических песен, обнародованное во второй половине III в. до н. э. Почти все библиоведы согласны с датировкой книги, но многие из них возражают против определения ее жанра как стихотворного сборника лирики. Исходя из того факта, что народы Ближнего Востока торжество венчания обставляли веселыми песнями и плясками, а невесту и жениха величали царицей и царем, библеист Будде, например, утверждал, что Песнь песней представляет собою древнееврейское стихотворное свадебное драматическое действие. Советский ученый И. М. Дьяконов также считает, что Песнь песней — это «сборник песен, исполнявшихся на свадьбах, а не единое произведение» 18.

Основанием для такого вывода служит то, что герой и героиня Песни песней, пастух Соломон и пастушка Суламита, именуются царем и царевной, что характер и чувства действующих лиц не описаны, а выражены в монологической и диалогической формах. Но независимо от того, к какому жанру следует отнести исследуемое произведение, ясно одно: главный герой стихов «Песни песней» — это любовь.

Отвергая религиозное ханжество, поэт свободно и откровенно воспевает любовь, ее величие и бесстрашие. Песнь песней — не плавный рассказ о любовных переживаниях юноши и девушки, а страстная поэма. По структуре своей она необычна, ибо «пламенные любовные излияния, — по словам Гете, — нанизаны на сюжетную канву, напоминающую древние пасторали». Сюжет поэмы едва уловим: пастушку Суламиту поставили стеречь виноградники «сыновей ее матери», но, замечает поэт, собственного виноградника она не смогла уберечь. Ее тянет к любимому, она ищет его повсюду и днем, и ночью. «Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стада товарищей твоих» (I, 6).

Братья недовольны поведением Суламиты, они препятствуют ее любви, но разлука с милым горше смерти. «Возлюбленный мой, — поет пастушка, — принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями… Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его» (II, 16; VII, 11). Любовь Суламиты преодолевает все препятствия, ибо сильна, как смерть, любовь, тяжела, как яд, ревность, стрелы любви — стрелы огненные: «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее» (VIII, 7). С чувством подлинного гнева поэт защищает любовь от самодовольной священнической знати, высокомерно полагающей, что любовь можно купить за золото и звания: «Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением» (VIII, 7).

Тонкий художник, проникший в духовный мир женской натуры, показал мятущийся характер прекрасной Суламиты. Она любит своего юношу-пастуха, не думая и не умея извлечь какую-либо выгоду из любви. Вечная тема жизни, выраженная в поэме, оказала огромное влияние на мировую поэзию.

Характеризуя Песнь песней, Гете писал в «Западно-Восточном Диване»: «Кругом веет мягкий воздух ханаанского ландшафта; простые задушевные отношения, работа в винограднике, садоводство и разведение пряных кореньев… Сюжетом остается цветущая склонность двух молодых сердец, которые то ищут друг друга, то находят друг друга, взаимно отталкиваются и снова притягиваются друг к другу под влиянием самых простейших обстоятельств».

Поражает реалистический подход автора поэмы к жизни. Все сравнения и метафоры пронизаны тонким восприятием природы и естественности человеческих чувств, неиссякаемой любовью к жизни. «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами».

Поэт откровенно любуется телом Суламиты, дерзновенными людьми, отважно и мужественно рассказывающими о силе и нерасторжимости своих естественных и здоровых чувств: «…прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая… живот твой — круглая чаша… шея твоя, как столп из слоновой кости… голова твоя на тебе, как Кармил, волосы на голове твоей, как пурпур… стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти» (Песнь песней, VII, 2–8). Культ красоты тела, навеянный эллинизмом, имел для поэта мировоззренческий смысл. Культ этот был направлен против религиозного аскетизма и мистической интерпретации истоков брака и семейных отношений. Антиклерикальный характер поэмы подчеркивается и тем, что в ее 117 стихах ни разу не упоминается имя бога. Именно потому талмудисты хотели уничтожить Песнь песней. В Талмуде по этому поводу сказано: «Книга Притчей Соломоновых, Песнь песней и книга Екклесиаста были схоронены, ибо они содержат басни и не принадлежат к священному писанию» (Авот де рабби Натана, I). Поэма в каноне сохранилась случайно, по воле талмудиста Акибы (50–132). Он утверждал, что она «в святости стоит выше всех других произведений Писаний», так как героиня книги будто бы олицетворяет народ иудейский, который страстно ищет Яхве и с повинной возвращается к нему (Ядаим, III, 5). Рабби Акиба слыл крупным авторитетом среди иудейских богословов, его толкование было принято, и потому Песнь песней включили в состав Ветхого завета. Отметим, что евангелисты, обильно цитируя произведения Ветхого завета, ни разу не ссылаются на Песнь песней. Однако «отцы церкви» приняли аллегорическое толкование талмудиста, включив книгу в христианский канон Библии.

Прогрессивные мыслители высмеивали церковное искаженное толкование книги любви. Любопытна в этом плане сцена, описанная Феофаном Прокоповичем[39]. В «Рассуждении о книге Соломоновой, нарицаемой Песнь песней» (напечатано в 1774 г.) он пишет: «В недавно прошедшее время… в беседе дружеской… произнеслось нечто и от книги Соломоновой, глаголемой Песнь песней: некто[40] … по внешнему виду человек негрубый, поворотя лицо свое в сторону, ругательно усмехнулся… Вопросили мы его с почтением, что ему на мысль пришло? И тотчас от него нечаянный ответ получили: „Давно, рече, удивлялся я, чем понужденный не токмо простыи навеки, но и слывно учеными мужие возмечтали, что Песнь песней есть те книги священного писания и слово божие. А по всему видно, что Соломон, раздираясь похотию к невесте своей царевне египетской, сие писал, как то и у прочих любовно жжемых обычай есть“» 19. Приведенная оценка Песни песней выражала скептическое отношение передовых умов России к священному писанию в целом, к богословской версии о небесном происхождении Ветхого завета.

Глава 6 БИБЛИЯ КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК

Возникновение и развитие библейской мифологии прослеживается на протяжении двух тысячелетий. Первые мифы сложились среди скотоводческих древнееврейских племен в XV–XIV вв. до н. э. и в годы перехода от кочевой жизни к оседлой (XIII–XII вв. до н. э.). Мифотворческий процесс продолжался в эпоху образования классов и государства на территории Палестины (XI–VII вв. до н. э.) и завершился в местах рассеяния (диаспоре) в III–IV вв. н. э. Мифообразование, эволюция древнееврейских мифов и литературы отражены не только в Библии, но и Агаде[41].

Библия, как литературный памятник древней письменности, включает ритуальные и юридические кодексы, хроники, мифы, народные песни (победные, погребальные, сатирические, свадебные) и гимны, эротическую лирику, притчи, басни, загадки, сказания, легенды и т. п. Фрагменты древнейшего героического эпоса, вошедшие в Библию, имеют характер народного творчества, которое долгое время передавалось изустно, пока не было частично зафиксировано в письменной форме — вероятно, в X в. до н. э. Значительно позже начали собирать народные сказания — лучшие образцы библейского народного эпоса, которые культивировались и передавались из поколения в поколение почти исключительно в прозаической форме. Эти сказания разбросаны по книгам Торы (Пятикнижие), в книгах Судей, Царств и т. д. При дальнейшем развитии они принимают вид целых «новелл»: сказание о «Продаже Иосифа», «Восстании Авессалома», «Дочери Иеффая», «Самсоне и Далиле». Древнееврейское художественное творчество нашло свое выражение в философских поэмах и в обличительных или увещевательных речах пророков.

Но Библии, как отмечает Гёте, «предстояла еще особая судьба, которая с течением времени сделалась неотвратимой. Именно, до сих пор принималось чистосердечно на веру, что эта книга книг составлена в одном духе, даже что она вдохновлена божеством и как бы продиктована им» 1. Эту «особую судьбу» ей уготовили иудейские и христианские богословы.

Кодексы разного рода, мифы и притчи, Элохист и Яхвист, летописи о жизни и деятельности царей обрели, очевидно, литературную форму еще в X–VIII вв. до н. э. Однако до вавилонского пленения никто в Иудее не утверждал, будто эта литература обязана своим происхождением небу. Судя по материалам Ветхого завета, исключение составила кн. Закона (Второзаконие), генезис которой жрецы Иерусалимского храма связали с чудом. И это не случайно. По замыслу авторов этой книги ее идеи должны были стать богословским основанием для оправдания религиозной реформы, задуманной в 621 г. до н. э. царем Иосией и духовной знатью. Политеистическая концепция первоначального иудаизма предполагала свободу отправления культа, не препятствовала существованию местных и даже домашних святилищ. И Яхве в соответствии с этой концепцией был родовым божеством, находился рядом с людьми, вместе с ними делил их радости и невзгоды. В противовес этому кн. Закона пыталась обосновать этно-генотеистическое учение. Хотя Яхве, согласно этому учению, воплощает в себе интересы и судьбы только одного еврейского народа, но как выразитель этой этнической общности Яхве уже живет не рядом и не среди своих почитателей, а на небе. Общение с ним возможно в одном единственном месте — в Иерусалимском храме.

Напрашивался, по мнению жрецов Иерусалимского храма, однозначный вывод: предписания кн. Закона продиктованы свыше.

И все же ни эту книгу, ни другие произведения (Элохист, Яхвист, Жреческий кодекс), вошедшие в состав Пятикнижия, пока они не были объединены и отредактированы, никто в Иудее не именовал священным писанием. Когда первый вариант Пятикнижия был завершен (V в. до н. э.), авторы стали его называть «божественным учением». Особую роль в распространении этой версии сыграл книжник Ездра. Это он, по рассказу Неемии, впервые обнародовал Пятикнижие, собрав для этой цели «мужчин и женщин и всех, которые могли понимать» (Неемия, VIII, 2), и внушал им, что Тора — закон божий. Впоследствии иудейские теологи широко толковали это положение Ездры, рисовали фантастические картины о небесном происхождении Торы и жестоко наказывали каждого, кто выражал свое сомнение в правильности проповеди Ездры.

В III–II вв. до н. э. фарисеи стали приобщать к Торе произведения под названием Пророки и Писания, утверждая, будто и они даны свыше. Уже в середине II в. до н. э. иудейский канон числил 24 книги. В древнееврейском тексте кн. Даниила (IX, 2) он назван Сефарим (т. е. книги, что соответствует греческому слову «библия»).

Впервые понятие «священное писание» ввели в богословский оборот талмудисты. Они стали делить все книги на канонические и неканонические (посторонние книги), предупредив: «Кто вносит в свой дом больше 24 книг, тот вносит смятение в свой дом» (Сангедрин 28а).

Авторы талмудического трактата Сангедрин на вопрос: «Какие лица не имеют удела в будущей жизни?» — ответили: «Кто говорит, что… Тора не от бога». Рабби Акиба добавил: «Также кто читает сефарим хицоним (посторонние книги. — М. Б.)». К этим лицам прибавили тех, «кто отвергает иго, кто нарушает знак завета, кто изобличает Тору» (Сангедрин 10а).

Наряду с теологами «теорию» о боговдохновенности Ветхого завета активно распространяли иудейские философы, грамматики и историки древности: Филон Александрийский, Иосиф Флавий, переводчики Ветхого завета на греческий и арамейский языки.

Апологеты Библии ввели в правило публичные чтения в синагогах ее произведений по субботам и в дни религиозных праздников. К ее текстам обращались во время народных бедствий и народных празднеств, во время богослужения, исполнения обрядов и т. п. Перед лицом злостных измышлений и погромов раввины сумели внедрить в сознание забитых и темных еврейских масс веру в боговдохновенность Ветхого завета.

Проповедниками «теории» сверхъестественного генезиса Библии были и идеологи первоначального христианства и «отцы» церкви. Уже в IV в. постулат о боговдохновенности Библии стал догматом, т. е. обязательным положением для христианина. Этому догмату (как, впрочем, и всем остальным), учила церковь, надо слепо верить, ибо он не подлежит никакому сомнению и критике.

Научное исследование исторических условий возникновения библейских произведений и социально-политической обусловленности заключенного в них содержания подорвало веру в священное писание. Современные теологи вынуждены отметить: научные открытия и социальные события XX в. перевернули и сокрушили догмы и традиции. В связи с этим и во имя «спасения» Библии им приходится искать новые приемы толкования се текстов.

Еще в конце прошлого века православный богослов В. Добротворский с тревогой предупреждал: библейская критика — «наука деликатная». А посему исследователь Библии — христианин должен всегда помнить, что он прежде всего христианин, а потом критик. Вера, поучает он, должна составить преимущество и отличительную черту критики. «Свидетельства церкви, — умозаключает богослов, — преимущественны перед свидетельством науки» 2. И хоть он не в состоянии привести ни одного довода против нее, богослов пытается объяснить противоречия и разночтения в Библии тем, что они образовались будто бы в силу неточного обращения со словами. А слово не более как сосуд. Его можно критиковать. Однако и такая критика, которая направлена против «оболочки» и «сосуда», должна быть сугубо осторожной. Ибо, взывает Добротворский, «кто дорожит сокровищем, тот будет благоговейно обходиться с сосудом, в котором оно заключено» 3.

Современные протестантские теологи, как бы вторя православному богослову, изощряются в спасении хотя бы «божественного ядра» священного писания. Р. Бультман, например, учит, будто текст евангелий — это заключительная фаза длительного развития форм, в которых выражена вера и проповедь раннехристианских общин. А потому-де мы не можем на основе евангелий знать жизнь Христа. Из евангельских текстов можно только осмыслить значение Христа для веры. А это якобы «и есть то единственное, что имеет смысл для христианина» 4.

Подобные спекуляции свидетельствуют о полной несостоятельности учения церкви о боговдохновенности Библии и об отсутствии каких-либо разумных доводов у защитников этого учения.

Библия и литература древнего востока

Отметая богословскую и идеалистическую концепцию исключительности библейской литературы и рассматривая ее как важнейшую часть древнееврейской культуры, мы подчеркиваем тот факт, что Библия непосредственно связывает нас с мифами и легендами Шумера, Древнего Египта, Вавилона. Стало быть, библейская эстетика возникла внутри древневосточной.

Исследователи Библии знают много примеров сюжетной близости ветхозаветной и шумерской, египетской, древневавилонской мифологии и литератур. Общеизвестны тождественность вавилонских и иудейских мифов о сотворении человека из глины, о великом потопе, вавилонской башне и т. п.

Крупнейший исследователь шумерской письменности С. Н. Крамер писал: «Шумерская литература оказала на древнееврейскую глубокое и сильное влияние… Разумеется, шумеры не могли оказать прямого влияния на древнееврейскую литературу, потому что сами исчезли задолго до того, как появились евреи. Однако нет никаких сомнений в том, что шумеры многое дали хананеям, непосредственным предшественникам евреев в стране, которая позже стала называться Палестиной, а также соседним народам — ассирийцам, вавилонянам, хеттам, хурритам и арамеям» 5. В качестве убедительных примеров параллелей и сходства двух литератур ученый сравнивает шумерскую поэму «Энки и Нинхурсаг» с текстами Ветхого завета о сотворении Евы, библейский рассказ о Ное и шумерское повествование о Зиусудре, прототипе Ноя и т. п.

О родстве ветхозаветных литературно-художественных образных систем с древнеегипетскими свидетельствуют Притчи Соломоновы и Сборник житейских советов, составленный в III тысячелетии до н. э. придворным вельможей фараонов V династии Птахотепом. Сличение текста египетского памятника II тысячелетия до н. э. под названием Амен-ем-опе с Притчами показывает почти буквальное совпадение изречений этих двух книг.

Притчи (XXII) Амен-ем-опе 17. Склони ухо твое и послушай слов мудрых, и обрати сердце твое к моему знанию. Гл. 1. Склони свое ухо, слушай, что я скажу, обрати свое сердце к пониманию их. 22. Не будь грабителем бедного, потому что он беден; не притесняй несчастного у ворот. Гл. 2. Остерегайся грабить бедняка и проявить силу (против) слабого. 24. Не дружись с человеком гневным и не сообщайся с человеком вспыльчивым. Гл. 9. Не дружись с человеком вспыльчивым 6.

Даже декалог, который в Ветхом завете преподносится как исключительное откровение Яхве, обязан своим происхождением древнеегипетской Книге мертвых.

В декалоге сказано (Исход, XX, 13–16): В Книге мертвых умерший отчитывается перед Осирисом: Не убивай. Не убивал. Не поддавался уговорам убивать. Не прелюбодействуй. Не прелюбодействовал. Не прелюбодействовал в святилищах. Не кради. Не крал. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. Не врал 7.

Археологические раскопки XIX и первой половины XX столетий в Месопотамии и в других странах Ближнего Востока, в Иудейской пустыне и в Израиле обогатили библеистику и способствовали верному пониманию Библии. Расшифровка археологических находок и исследование их содержания проливает яркий свет на первоосновы и происхождение Библии. «Сегодня, — пишет С. Крамер, — мы можем с уверенностью сказать, что этот литературный памятник возник вовсе не мгновенно — отнюдь не как некий искусственный цветок, выросший на пустом месте. Он уходит корнями в глубь веков, он впитал в себя соки всех соседних стран» 8.

Итак, мифы и легенды, сказания и басни Библии не являются откровением божиим, а духовным продуктом древней цивилизации евреев и других народов, в общении с которыми они находились. Литературное сходство библейских произведений с аналогичными произведениями других древневосточных культур сказывается в общности системы художественного и религиозно-философского мышления, поэтических приемов и образов. Однако сочинения Ветхого завета сохранили специфику и самобытность, порожденные особыми условиями социально-политической жизни евреев в древности.

Некоторые художественные воззрения в Библии

Как уже говорилось, в Ветхом завете собран разнообразный художественный материал. Однако в Библии не сохранилось ни одного произведения, в котором, наподобие «Поэтики» Аристотеля, были бы обобщены опыт и мастерство авторов книг Иова, Песни песней, Екклесиаста, Исаии, Руфи, Иеремии, Притчей Соломоновых. И их авторы ни единым словом не обмолвились о своих эстетических воззрениях. Насколько нам известно, всесторонним исследованием основ художественного мышления Библии и Агады почти никто не занимался, хотя многие деятели искусства давали им высокую оценку. М. Горький писал: «Библия — книга прежде всего высокой художественной ценности, пользуясь ею, нужно сохранить ее высокий пафос, чистоту ее языка» 9. Характеризуя Библию как памятник искусства, К. Либкнехт говорил, что ее изложение полно силы и живости 10.

На каких же принципах искусства покоится библейское мифологическое и поэтическое творчество? Вопрос необычайно трудный и многогранный. Мы попытаемся на основе анализа отдельных библейских эстетических категорий и мифов показать некоторые общие принципы художественного мышления авторов Ветхого завета. Начнем с исследования своеобразия ветхозаветной мифологии.

Мифы по своему существу — это сказания о богах и героях, дела и приключения которых составляют содержание мифотворчества. О богах Олимпа существует много мифов, ибо каждый бог в отдельности выполнял определенную функцию, имел свою родословную, границы власти и действий. Обязательно ли множество богов в качестве условия художественной реализации мифа и конститутивного признака мифотворчества? Очевидно, не обязательно. Мифологическое мышление Библии в отличие от плюралистической мифологии Олимпа было главным образом направлено на обобщение единичных явлений, на стремление собрать их в мифы о деяниях богов Элоах и Яхве. Двуединая библейская мифологическая подача материала обусловлена была социально-историческим статусом древнееврейского общества, разделенного на два царства (Иудея и Израиль), и выражала концепцию генотеизма, пронизывающую Ветхий завет.

Яхве, или Тетраграмматон, т. е. четырехбуквенное изображение бога (пишется через jod, he, waw, he — Jhwh) не имеет флексий, во всех мифах он фигурирует в единственном числе именительного падежа; Элоах, напротив, дается во всех падежах и во множественном числе (Элохим). Яхве — уникален, Элоах — бог среди богов. Мифы о нем ничем не отличаются от мифов о богах Нила и Элафантины, Шумера и Вавилона. Элоах подобен Гору, Хнуму, Сати и т. п. Эл — общесемитский бог, Яхве — этническое божество древних евреев.

Развитие древнееврейского мифа направлено на создание двух сюжетных линий. На страницах Бытия находится конкретно-предметный образ бога Элоах, переживающего детско-сказочные приключения, который творит по слову своему в течение шести дней свет, небо и землю, водоемы и растения, солнце и луну, рыб и птиц, животных и человека (мужчину и женщину заодно). За Элоах как бы стоит взрослый его двойник Яхве, который поначалу вылепил из глины мужчину (Адама), затем из ребра мужчины создал женщину (Еву) и, наконец, стал испытывать людей в созданной ими же сложной системе союзов и взаимоотношений.

В мифах и сказках, которые сложились среди древних евреев до установления рабовладельческой монархии в Иудее, Элоах и Яхве то сближаются, то расходятся. В литературе эпохи Царств происходит постепенное объединение Элоах и Яхве («Яхве наш Элоах»). В творческом воображении скотоводов Яхве представляется в виде молодого вола. С той поры он не покидает сознания своих почитателей. Однако подвергается изменениям. В выстроенном в X в. до н. э. Иерусалимском храме Яхве занял место главного бога. В мифах этого периода он конкретизируется в Ковчеге завета[42] и в Урим и Туммим[43]. Когда Иудея потеряла свой политический суверенитет, а Яхве — «свой дом», мифотворчество рисовало Яхве, бога Израиля, в образе народного спасителя, грядущего «в конце дней». Мифотворцы, особенно пророки, очищали Яхве от «идолопоклоннической чувственности». Субъектом мифотворчества пророков стал «духовный», незримый, возвышенный бог. Однако в пророческой мифологии присутствует «личностное начало», т. е. бог в мифе мыслится как личность, как живой бог, активно действующий в мире, определяющий его судьбу и судьбу народа и всего человечества. Мифы пророков поэтому наполняются идеями и символами мессианизма и эсхатологии.

Библейская мифология способствовала формированию и стимулированию религиозного мировосприятия. Касаясь эпической поэзии Востока, Гегель писал: «В возвышенной фантазии иудеев, если брать их представления о сотворении мира, жизнеописания праотцов, странствия по пустыне, завоевание Ханаана и дальнейшее протекание национальных событий, при сочности описаний и естественности миропонимания заключено много элементов первозданной эпической поэзии, но здесь настолько преобладает религиозный интерес, что вместо подлинных эпопей получаются или религиозно-поэтические сказания и исторические повествования, или же дидактически-религиозные рассказы» 11. Именно в этом, т. е. в «религиозном интересе», выражается специфика библейского мифотворчества и библейских эстетических критериев.

К этим критериям относятся понятия прекрасного (хен и тиферет), возвышенного (хадар), образа (табнит и целем) и др. Некоторые библейские образы, утратив связь с религиозными сюжетами, стали нарицательными: запретный плод; змей как коварный искуситель; каинова печать в смысле клейма душегуба; голубь как вестник блага; горькая чаша, символизирующая страдания; соломоново решение как остроумный выход из положения и т. п.

Притча и басня

Существенной особенностью библейского художественного творчества является его дидактичность и аллегоризм. Поучительное иносказание — наиболее развитая сторона древнееврейского словесного искусства. Чаще всего оно заключено в притче и басне.

Библейская притча и басня отличаются своим обращением к флоре. Так, Иофам, чтобы дискредитировать царскую власть, прибегает к притче о том, как деревья выбирали царя (Судей, IX, 8–15). Исаия, желая показать неблагодарность иудеев по отношению к Яхве, рассказывает притчу о виноградинке, обманувшем надежды хозяина, заботливо культивировавшего его (Исаия, V, 1–6). В басне израильского царя Иоаса фигурируют деревья, причем царь иудейский представлен в виде терна, который сватается к дочери ливанского кедра (IV Царств, XIV, 9–10). Миндальное дерево в видениях пророка Иеремии (I, 11–12) символизирует пробуждение активности и динамизма.

В баснях и притчах Агады преобладают животные: они здесь представлены под общим названием «басни о лисе».

К жанру басен в Агаде относятся и «Басни мыльщиков». Это коротенькие рассказы о ловких и остроумных краснобаях и шутниках. В большинстве случаев здесь действуют народные балагуры, их смех направлен против религиозного серьезничанья и хмурой официальности.

Библия содержит большое количество притч-афоризмов, в образности которых сказываются характерные и типичные черты эстетической деятельности человека. Вот несколько примеров таких афоризмов из библейской книги Притчи Соломона. Их эстетика построена по принципу антиномии: на противопоставлении мудрости и глупости («Человек богатый — мудрец в глазах своих, но умный бедняк обличит его»), нравственного и аморального («Купи истину и не продавай мудрости и учения и разума»), веселого и печального («И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль»), великого и ничтожного («Кто ходит непорочно, тот будет невредим; а ходящий кривыми путями упадет на одном из них»), скромности и надменности («Пусть хвалит тебя другой, а не уста твои, — чужой, а не язык твой»), труда и тунеядства («Кто возделывает землю свою, тот будет насыщаться хлебом, а кто подражает праздным, тот насытится нищетою») и т. п.

Образ в притчах-афоризмах шире и глубже его буквального смысла. Содержащаяся в афоризмах эстетико-дидактическая информация будит размышления о социальной и духовной жизни человека.

Некоторые притчи Библии пронизаны юмором и скепсисом, выразившим критически насмешливое отношение к действительности и призрачному ее отражению в умах людей. Ирония притч не терпит авторитетов и возвышается над воображаемыми фантомами, разрушает идолы и подрывает основы догматического мышления.

Сказания о героях

Большое место в Библии отведено сказаниям о героях. Как правило, они, как и мифы о богах, пронизаны религиозным мировоззрением. Однако это не выдумки обманщиков, а скорее одна из наивных форм мышления древнего человека. Сквозь религиозные назидания в сказаниях просвечивает реалистический дидактизм.

Герои сказаний — как правило, люди, наделенные титанической силой и демоническим характером. Поступки их иногда постыдны. И все же мифотворцы ими любуются и гордятся, так как они мужественны и неподкупны. Примерами такого рода сказаний могут служить повествования о трагической судьбе дочери Иеффая, о походах Самсона и смерти Моисея.

В главе XI кн. Судей нарисована фигура галаадитянина Иеффая. Иеффай — сын блудницы, человек храбрый и своенравный. Когда возмужали сыны Галаада, они прогнали Иеффая. Оскорбленный Иеффай бежал в землю Тов, и собрались к нему «праздные люди».

Через некоторое время «аммонитяне пошли войной на Израиль» (XI, 4). Галаадские старейшины вспомнили Иеффая и отправились к нему в страну Тов. Мы пришли к тебе, сказали они ему, «чтобы ты пошел с нами и сразился с аммонитянами и был у нас начальником всех жителей галаадских» (XI, 8). Иеффай заключил в Массифе договор со старейшинами пред лицом Яхве о том, что если он одержит победу над аммонитянами, то навсегда сохранит свою власть над галаадитянами. Отметим, что Иеффай в своих посланиях к царю аммонитян вспоминает и их бога Хамоса, которого он ставит на одну доску с богом Яхве.

Перед своим выступлением против аммонитян Иеффай дал обет: в случае победы принести Яхве в жертву первого человека, которого он встретит при возвращении с поля боя. «И пришел Иеффай в Массифу в дом свой, и вот дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и ликами: она была у него только одна… Когда он увидел ее, разодрал одежду свою и сказал: ах, дочь моя! ты сразила меня… Я отверз уста мои пред Яхве и не могу отречься» (XI, 34–35).

Девушка согласилась и сказала отцу: «Отпусти меня на два месяца; я пойду, взойду на горы и оплачу детство мое с подругами моими… И отпустил он ее на два месяца… По прошествии двух месяцев она возвратилась к отцу своему, и он совершил над нею обет свой, который дал» (XI, 37–39).

В этом кратком и безыскусственном рассказе ярко выявлена трагическая тема о человеческих жертвоприношениях, о вторжении внешней фатальной силы в людские судьбы. Не случайно Л. Фейхтвангер обрел в этом сказании материал для своего романа «Иеффай и его дочь», в котором он развивал и защищал идеи подлинного гуманизма.

Эстетическим отражением героизма и мужества может служить библейское сказание о Самсоне. Религиозный автор глав XIII–XIV кн. Судей сообщает, что по воле Яхве жена Маноя после долгих лет бесплодия родила сына и дала ему имя Самсон (по-еврейски Шимшон, от Шемеш — солнце). «И рос младенец, и благославлял его Яхве» (XIII, 24).

Когда Самсон возмужал, он влюбился в филистимлянку, жившую в Фимнафе. Родители поначалу были против этой любви, ибо «они не знали, что это от Яхве, и что он ищет случая отомстить филистимлянам» (XIV, 4). Однако Самсон настоял на своем и в сопровождении родителей отправился в Фимнафу просить руки девушки. По дороге Самсон неожиданно увидел «рыкающего льва» и растерзал его «как козленка; а в руке у него ничего не было» (XIV, 6). Затем он явился к девушке. Получив ее согласие на брак, он назначил срок свадьбы и вернулся на родину. Когда Самсон шел в Фимнафу на свадьбу, он близ города свернул с дороги, чтобы посмотреть на труп убитого льва. К своему удивлению он увидел «рой пчел в трупе львином» и мед. «Он взял его в руки свои и пошел, и ел дорогою; и когда пришел к отцу своему и матери своей, дал им, и они ели; но не сказал им, что из львиного трупа взял мед сей» (XIV, 9).

Во время свадебного пира, на котором по обычаю присутствовали тридцать «брачных друзей», Самсон предложил им загадку. Если, сказал он, вы отгадаете ее в семь дней пира, «то я дам вам тридцать синдонов (рубашек из тонкого полотна. — М. Б.) и тридцать перемен одежд» (XIV, 12). В противном случае вы должны будете дать мне тридцать синдонов и тридцать «перемен одежд». Условие было принято, и Самсон сказал им: «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое». Когда все попытки юношей отгадать загадку потерпели неудачу, они под угрозой уничтожения огнем всего семейства жены Самсона потребовали от нее, чтобы она узнала у мужа смысл его загадки. Уступив в мольбе молодой жене, Самсон открыл ей секрет загадки. А она немедленно выдала тайну «брачным друзьям». Они пришли к Самсону с верным ответом. Чтобы расплатиться с юношами, Самсон двинулся «в Аскалон и, убив там тридцать человек, снял с них одежды, и отдал перемены платья их разгадавшим загадку» (XIV, 19). В гневе Самсон покинул жену и отправился на родину. Тем временем отец жены Самсона отдал ее одному из «брачных друзей».

Однажды Самсон решил повидаться с женою. Пришел он в город, где она жила, и принес ей в подарок козленка. Но отец ее не допустил Самсона к ней, сообщив ему, что она принадлежит другому. Раздосадованный Самсон покинул Фимнафу и решил зло отомстить филистимлянам. Поймав триста лисиц, богатырь связал их попарно хвостами и нацепил факел к каждой паре. Зажег Самсон факел и пустил лисиц «на жатву филистимскую, и выжег и копны, и несжатый хлеб, и виноградные сады и масличные» (XV, 5). За эти бедствия поплатилась бывшая жена Самсона: филистимляне в отместку сожгли ее дом и дом ее отца.

Узнав о случившемся, Самсон воскликнул: отомщу! «И перебил он им голени и бедра, и пошел и засел в ущелье скалы Етама» (XV, 8). Тогда филистимляне пришли в Иудею и потребовали выдачи Самсона. Три тысячи человек из Иудеи направились к богатырю и уговорили его дать себя связать. Филистимляне, увидев, как связывают их страшного врага, обрадовались. Однако радость оказалась преждевременной. Как только филистимляне приблизились к Самсону, он разорвал веревки, «и упали узы его с рук его. Нашел он свежую ослиную челюсть и, протянув руку свою, взял ее, и убил ею тысячу человек» (XV, 14–15).

И во второй раз страсть к женщинам чуть не погубила Самсона. Однажды он в Газе сошелся с блудницей. Узнав об этом, филистимляне решили убить его. С наступлением темноты они окружили город. Богатырь проснулся в полночь, «схватил двери городских ворот с обоими косяками, поднял их вместе с запором, положил на плечи свои и отнес их на вершину горы» (XVI, 3) близ Хеврона.

Случилось так, что женщина все же погубила Самсона. Полюбил он филистимлянку Далилу (в русской Библии — Далиду), и она, прельстившись серебром, которое ей обещали филистимские князья, узнала, что источник богатырской силы Самсона в волосах его. Усыпив Самсона на коленях своих, «призвала человека и велела ему остричь семь кос головы его. И начал он ослабевать, и отступала от него сила его» (XVI, 19). Тогда филистимляне схватили Самсона, выкололи ему глаза, сковали двумя медными цепями и бросили в темницу, где он должен был вертеть жернова.

Однажды, когда филистимляне собрались на торжество в честь бога Дагона, было решено позвать Самсона, чтобы он позабавил народ. Привели богатыря и поставили между столбами дома, в котором происходило празднество. «Дом же был полон мужчин и женщин… и на кровле было до трех тысяч мужчин и женщин, смотревших на забавляющего их Самсона» (XVI, 27). Обратившись к Яхве, чтобы тот вернул ему силу, он со словами «умри, душа моя, с филистимлянами» (XVI, 30) обхватил руками два столба, вырвал их и дом рухнул, похоронив под своими обломками всех участников торжества.

Сказание о Самсоне напоминает мифы о греческом герое Геракле. Первоначально он считался солнечным богом, разящим своими стрелами все темное и злое. И Самсон, очевидно, был богом солнца, его волосы символизировали солнечные лучи. Далила (от еврейского «Лайла» — ночь), олицетворявшая темноту, срезала лучистые косы своего возлюбленного солнца, в которых было сконцентрировано его могущество. Указывают и на то, что умерщвление льва Самсоном ассоциируется с подвигом Геракла, убившего Немейского льва. И столбы, вырванные библейским богатырем, также напоминают Геркулесовы столбы. Сближает Самсона с Гераклом и то обстоятельство, что оба погибли из-за женщин. Далила похожа на Омфалу греческого мифа, заставившую Геракла прясть шерсть в женском одеянии.

Подобные сказания имеются и в шумерской, древневавилонской и финикийской письменности. Гильгамеш и Мелокарт, Геракл и Самсон совершали великие подвиги, защищали правду, боролись со злом, страдали и любили. Народная фантазия наделяла их лучшими чертами, рисовала их сильными и непобедимыми. Самсон, как и другие герои, стал художественным символом дерзновения, храбрости и отваги.

Главным персонажем Библии является Моисей. В изображении авторов Пятикнижия он младенцем чудом спасся от смерти и по воле дочери фараона вырос при дворе. Затем бежал из Египта, в пустыне явился ему в горящей купине неподалеку от горы Хорив Яхве. Выполняя волю Яхве, Моисей вернулся в Египет и после тяжелой борьбы с фараоном добился освобождения соплеменников. Затем он получил от Яхве десять заповедей и передал их иудеям. Не дождавшись декалога, они сотворили бога в виде «золотого тельца». Моисей вместе с народом странствовал 40 лет по пустыне, преодолевая много трудностей и тяжело страдал. Однако Яхве, называя его «главным пророком», не позволил ему перейти Иордан и войти в землю обетованную.

И хоть история о жизни и деятельности Моисея — миф, народная фантазия не смогла примириться с обычной для религиозного сознания причиной смерти героя: бог велел. Кончина Моисея послужила основой для создания мифа о человеке, противопоставившем себя богу.

Библия и художественное творчество

Библейские произведения оказывали значительное влияние на развитие мировой культуры, в том числе и литературы[44].

В эпоху Возрождения Библия служила источником многочисленных тем и сюжетов. Однако рост гуманизма все больше побуждал писателей обращаться к самой жизни, к земным отношениям людей, и эта реалистическая тенденция — не только в идейном содержании, но и в предмете изображения — постепенно вытесняла литературу на библейские темы. Кроме того, реалистическое мышление стимулировало поэтов, использующих библейские темы, к переосмыслению их, к возвеличению человека и его земной жизни. Уже в «Божественной комедии» (1307–1321) Данте причудливо смешались образы религиозной мифологии христианства с персонажами античной истории и портретами современных ему политических деятелей. Образы Библии Данте ассоциировал с философско-этическими и политическими проблемами своей эпохи. На закате Ренессанса возник другой шедевр итальянской поэзии, навеянная евангельскими мотивами эпопея Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим» (1580), в которой картины религиозной войны христиан против мусульман порой окрашены в пессимистические тона отречения от гуманизма. Голландский поэт Й. ван ден Вондел — автор многих драм на библейские сюжеты; лучшая из них — трагедия «Люцифер» (1654), в аллегорической форме представляющая борьбу Нидерландов с испанской монархией. Английский поэт Дж. Мильтон решал проблемы буржуазной революции XVII в., по-своему интерпретируя мифы об Адаме и Еве, о падшем ангеле — мятежном Люцифере, поднявшем восстание против тирании самого бога («Потерянный рай», 1667), о судьбах человеческого рода, об испытаниях, трагических раздумьях Христа («Возвращенный рай», 1671). Говоря о том, что борцам за буржуазное общество нужны были идеалы и искусственные формы, «чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание своей борьбы, чтобы удержать свое воодушевление на высоте великой исторической трагедии», Маркс напомнил, что если французские буржуазные революционеры обращались к «строгим традициям Римской республики», то «Кромвель и английский народ воспользовались для своей буржуазной революции языком, страстями, иллюзиями, заимствованными из Ветхого завета» 12. Эта религиозная оболочка буржуазной революции была одним из признаков ее исторической и классовой ограниченности.

Немецкий писатель Ф. Г. Клопшток в своей эпопее «Мессиада» (1751–1773) пытался обрисовать библейского Моисея, придав ему черты титанического героя; однако замысел этот носит абстрактно дидактический характер. В философской трагедии И. В. Гёте «Фауст» (во 2-м прологе) выступает традиционный библейский бог, по велению которого душой героя-мыслителя тщетно старается овладеть Мефистофель — олицетворение скепсиса и отрицания.

Великим гуманистам Ренессанса и передовым писателям эпохи Просвещения библейские образы служили материалом для сатиры на религию, духовенство, политику господствующих классов (Ф. Рабле, У. фон Гуттен, Вольтер), и эта традиция была унаследована в последующие века (А. С. Пушкин, А. Франс и другие); у некоторых писателей библейские образы приобретали богоборческий характер, служили разоблачению религиозных догм. Не случайно в «Индекс запрещенных книг» Ватикан занес многие произведения выдающихся художников слова, написанные на библейские сюжеты.

В лирике немецкого поэта Гейне религиозные темы — чаще всего повод для насмешки, сатиры, пародии на иудаистские и христианские идеалы. Антагонизм смиренных, набожных «адамитов» и мятежных, свободолюбивых «каинитов» изобразил Дж. Г. Байрон в своих драмах-мистериях «Каин» (1821), «Небо и земля» (1822). В стихотворениях Байрона «Дочь Иевфая», «У вод вавилонских», «Душа моя мрачна», написанных по мотивам Библии, сочетается пафос веры в величие человеческого духа с любовью к жизни и ее красоте. Миф-новеллу об Иосифе Прекрасном использовал прогрессивный немецкий писатель Т. Манн в романе «Иосиф и его братья» (1933–1943), где воплощена тема борьбы свободного разума против подавляющего его деспотического государства.

Образы Библии нашли отражение и в славянских литературах, в том числе в русской. Это прежде всего сказалось в древнерусской литературе, развивавшейся в значительной мере в рамках церковно-религиозной идеологии. На легендах Ветхого завета основаны апокрифы «Сказание, как сотворил бог Адама», «Повесть о Китоврасе». В русской светской драматургии (XVII в.) появились пьесы, в которых нравственные и гражданские темы разрабатывались на основе библейских сюжетов, например: «Комедия об Юдифи», «Комедия притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого. Крупнейшие поэты XVIII в. М. В. Ломоносов и Г. Р. Державин дали образцы претворения библейских псалмов в высокую гражданскую поэзию («Преложение псалма 145», «Ода, выбранная из Иова» Ломоносова; «Властителям и судиям», «Праведный судия» Державина и др.).

В поэзии А. С. Пушкина библейские темы получили пародийно-сатирическое освещение; в стихотворении «Noël» (1818) и юношеской поэме «Гавриилиада» (1821) они стали выражением атеистических воззрений поэта. В «Пророке» (1826) Пушкин в глубоко переосмысленном образе библейского пророка воплотил идею о высоком назначении поэта: «Глаголом жги сердца людей». Характерным для поэзии декабристов было использование библейских образов и мотивов для выражения гражданского пафоса и вольнолюбивых идей (В. К. Кюхельбекер, Ф. Н. Глинка). Трагический образ Демона в одноименной поэме М. Ю. Лермонтова обрел богоборческое и вольнолюбивое содержание. Библейские мотивы трансформированы в некоторых произведениях Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Заимствованные из библейских текстов эпиграфы к романам «Анна Каренина» и «Воскресение» («Мне отмщение, и аз воздам»; «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень») несут глубоко противоречивые функции. Сильные и слабые стороны мировоззрения Толстого сказались и в его народных рассказах («Упустишь огонь — не потушишь», «Сказка об Иване-дураке» и др.), где евангельские притчи и легенды помогают автору выразить идеи совести и добра, но одновременно служат для проповеди непротивления злу насилием. В «Легенде о великом инквизиторе», этой социально-философской кульминации романа Достоевского «Братья Карамазовы» (1879–1880), идея богоборчества оказалась сильнее и художественно гораздо убедительнее, чем мотив христианского всепрощения.

В повести А. И. Куприна «Суламифь» (1908), явившейся талантливой поэтической стилизацией на тему Песни песней, создан гимн в честь торжества земной любви. Библейские мотивы и образы занимали значительное место в поэзии русских символистов. После Октябрьской революции А. Блок в поэме «Двенадцать» (1918) стремился возвеличить революцию, «благословив» ее образом Христа, как бы идущего во главе двенадцати красноармейцев. Своеобразную атеистическую трансформацию библейских мотивов мы находим в некоторых произведениях В. В. Маяковского. Поэма «Облако в штанах» (1915) содержит гневный богоборческий монолог поэта, видящего во «всемогущем» средоточие всех бед мира. Ироническое использование библейского сюжета можно найти и в поэме Маяковского «Человек» (1918). Чрезвычайное распространение в поэзии первых послереволюционных лет получили жанры антирелигиозной поэмы, частушки и др., в которых сатирически разоблачались библейские мифы, реакционная деятельность служителей церкви, темнота и невежество верующих (Д. Бедный, А. Безыменский и другие).

Реалистическое переосмысление библейских мифов и сказаний, притч и легенд развивалось вместе с развитием общества, с важнейшими идеологическими процессами, с необходимостью борьбы за исторический прогресс. Отметая догматическое утверждение о богооткровенности священного писания, научное библиоведение подчеркивает, что Библия является важным и цепным историческим и литературным памятником.

Церковные апологеты Библии цепко держатся за ее сюжеты для обоснования религиозно-мистической системы мышления, для сохранения идеологии покорности и смирения. Научная же критика Библии, раскрывая исторические корни Библии и суть ее художественного материала, преследует гуманную цель: освободить людей от пут ложной, превратной идеологии, помочь им понять самих себя, возбуждать в них мужество в борьбе против окостеневшей системы мышления, против защитников старины и отживших социальных устоев.

ПРИМЕЧАНИЯ

Библия в современной идеологической борьбе

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 123.

2 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 142.

3 Там же, т. 41, с. 309.

4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2, с. 402.

5 Там же, т. 7, с. 360.

6 Там же, с. 370.

7 Там же, с. 368.

8 «Атеистические чтения», вып. 8. М., 1976, с. 72.

9 Там же, с. 73.

10 Там же.

11 Jaspers К. Der philosophische Glaube angesichts Offenbarung. München, 1962, S. 8.

12 Грудзень Ю. Иудаизм на службе политики сионизма. — В кн.: Расизм — идеология империализма, враг общественного прогресса. М., 1973, с. 179.

13 «International Bulletin Communist Party of Israel», 1970, N 4, p. 20.

14 «Вопросы философии», 1972, № 7, с. 114.

15 Tillich P. Dio Religion und ihre intellectuele Kritiker. Fr. am М., 1959, S. 111.

16 См. кн.: Угринович Д. М. Введение в теоретическое религиоведение. М., 1973, с. 50–52.

17 Казанова А. Второй Ватиканский собор. М., 1973, с. 73.

18 Tucker R. Philosophie and Myth in К. Marx. Cambridge. 1961, p. 23.

19 «Международное Совещание коммунистических и рабочих партий. Документы и материалы. Москва, 5–17 июня 1969». М., 1969, с. 78.

20 Цит. по кн.: Религия в планах антикоммунизма. М., 1970, с. 11.

Глава 1

Состав Библии

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 210.

2 Грец Г. История евреев, т. 4. Одесса, б. г., с. 439.

3 См.: Swette Е. Auintorduction to the Old Testament in Greek. Cambridge, 1895.

4 Ренан Э. История израильского народа, т. II. СПб., 1912, с. 346–347.

5 «Изв. Русск. археол. ин-та в Константинополе», т. 12. 1907, с. 40.

6 «Тексты Кумрана», вып. 1. Пер. с древнеевр. и арам., введ. и комм. И. Д. Амусина. М., 1971, с. 23.

7 Ленцман Я. А. Сравнивая евангелия. М., 1967, с. 11.

8 Там же, с. 12.

9 Там же, с. 18.

10 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 491.

11 Там же, т. 21, с. 10.

12 Там же, с. 12.

13 Там же, с. 11.

14 Светоний Гай. Жизнь двенадцати цезарей. М., 1966, с. 171.

15 Там же, с. 164.

16 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 13.

17 Амусин И. Д. Рукописи Мертвого моря. М., 1961. Прим. 26 на с. 26.

Глава 2

На истории библейской критики

1 На русс. яз. «Правдивое слово» опубликовано в кн.: Ранович А. В. Античные критики христианства. М., 1935.

2 Там же, с. 57.

3 Там же, с. 45.

4 Там же, с. 147.

5 Там же, с. 151.

6 Там же, с. 147.

7 См.: Беленький М. С. Хиви Габалки и его возражения против божественного происхождения Ветхого завета. — «Вопросы религии и атеизма». М., 1958, № 6; 1960, № 8.

8 Полак А. Н. Библия и социальные движения народов. Тель-Авив, 1954, с. 42 (на яз. иврит).

9 Гоббс Т. Избр. произв. в 2-х т., т. 2. М., 1964, с. 387.

10 Спиноза Б. Избр. произв., т. II. М., 1957, с. 11.

11 Там же, с. 106.

12 Там же, с. 130–131.

13 Там же, с. 152.

14 Там же, с. 145.

15 Там же, с. 186.

16 Там же, с. 37.

17 Там же, с. 93.

18 Там же, с. 92.

19 Там же, с. 98–99.

20 Там же, с. 258.

21 Гёте И. Избр. философ. произв. М., 1964, с. 193.

22 Фейербах Л. Избр. философ. произв., т. II. М., 1955, с. 500–501.

23 Происхождение Библии. М., 1964, с. 129.

24 Там же, с. 130.

25 Там же, с. 255–256.

26 Там же, с. 257.

27 Там же, с. 260.

28 Там же, с. 269.

29 Там же, с. 270.

30 Велльгаузен Ю. Введение в историю Израиля. СПб., 1909, с 15.

31 Там же, с. 17–18.

32 Там же, с. 26.

33 Там же.

34 Там же, с. 31.

35 Там же.

36 Лозинский С. Г. История папства. М., 1961, с. 35.

37 Там же.

38 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 366.

39 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 57.

40 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 209.

41 Там же, с. 210.

42 Лафарг П. Религия и капитал. М., 1937, с. 107.

43 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 96.

44 Степанов И. Происхождение нашего бога. М., 1925, с. 4.

45 Там же, с. 20.

46 Там же, с. 31.

47 О трудах Ем. Ярославского по атеизму см.: Шейнман М. М. Пропагандист атеизма — Ем. М. Ярославский. — «Вопросы истории религии и атеизма». Изд-во АН СССР, 1958, № 6.

48 Никольский Н. Царь Давид и псалмы. СПб., 1908, с. 70.

49 Там же, с. 69.

50 Там же, с. 76.

51 См.: БСЭ, т. 6, М., 1927, с. 208.

52 Лившиц Г. М. Очерки историографии Библии и раннего христианства. Минск, 1970.

Глава 3

История библейского бога

1 Авдиев В. И. История Древнего Востока. М., 1970, с. 321.

2 Там же, с. 325.

3 Цанин М. Четырехтысячелетняя иудейская война. — «Ди голдене кейт» («Золотая цепь»). Тель-Авив, № 50, 1964.

4 Бубер М. Обновление еврейства. — «Сафрут», кн. III. М., 1918, с. 12.

5 Hess М. Rom und Ierusalem, 2 Aufl. Leipzig, 1899, S. 19.

6 Dimont M. Yews, God and History. N. Y., 1962, p. IX.

7 «History of the Yewish people». Ed. by H. Ben-Sasson. Tel-Aviv, 1969, p. 50–51.

8 Церен Э. Библейские холмы. М., 1966, с. 259.

9 Там же, с. 262.

10 Цит. по кн.: Крывелев И. А. Раскопки в «библейских» странах. М., 1965, с. 76.

11 Грец Г. История евреев, т. 2. Одесса, 1907, с. 29.

12 Спиноза Б. Избр. произв., т. II. М., 1957, с. 153.

13 Piha М. Examen de consciense. — «Renaissance». Ierusalem. mai 1956, p. 66.

14 Гелбфарб Гледи. Из родника Торы. Монреаль, 1944, с. 11 (на яз. идиш).

15 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 95.

16 Там же, т. 4, с. 204.

17 «Французские коммунисты в борьбе за прогрессивную идеологию». М., 1953, с. 192.

18 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 315–316.

19 Гейне Г. Собр. соч., т. 9. М., 1959, с. 152–153.

20 «Программа КПСС». М., 1973, с. 119.

Глава 4

Библейская теократия и трансформация мифа о Яхве

1 Флавий Иосиф. Против Апиона II, 16.

2 Талмуд. Тосефта Халла II, 7–10. Пер. Н. Переферковича. СПб., 1902.

3 Спиноза Б. Избр. произв., т. 2. М., 1957, с. 40.

4 Айзенштадт Ш. Пророки, их время и общественные идеи. Тель-Авив, 1964, с. 216–217 (на яз. идиш).

5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 313.

6 Ранович А. Б. Очерк истории древнееврейской религии. М., 1937, с. 235.

7 «History of the Yewish people», p. 156.

8 Там же, с. 57.

9 Авдиев В. И. История Древнего Востока. М., 1970, с. 433.

10 Геродот. История I, 190.

11 Грец Г. История евреев, т. 3. Одесса, б. г., с. 64.

12 «History of the Yewish people», p. 159.

13 Ранович А. Б. Указ. соч., с. 240.

14–15 Там же, с. 239.

16 Лившиц Г. М. Классовая борьба в Иудее и восстания против Рима. Минск, 1957, с. 58.

17 Там же, с. 57.

18 Ранович А. Б. Указ. соч., с. 250.

19 Hasida J. Biblical personalites. Ierusalem, 1967, p. 379.

20 Мармор К. Классовая борьба в античном мире. Нью-Йорк, 1933, с. 63 (на яз. идиш).

21 Донини А. Люди, идолы и боги. М., 1962, с. 168.

22 Лившиц Г. М. Указ. соч., с. 59.

23 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 315–316.

24 Флавий Иосиф. Иудейские древности. XIII, 2, 3.

25 Эту вставку относят приблизительно к 200 г. до н. э. См.: Ранович А. Б. Указ. соч., с. 293.

26 Флавий Иосиф. Иудейская война XII, 6.

27 Грец Г. Указ. соч., т. 3, с. 275.

28 Донини А. Указ. соч., с. 217.

29 Робертсон А. Происхождение христианства. М., 1959, с. 78.

30 Там же.

31 Флавий Иосиф. Иудейская война II, 8, 2–14.

32 Старкова К. Б. Литературные памятники кумранской общины. — «Палестинский сборник», № 24 (87). Л., 1973, с. 3.

33 См.: Старкова К. Б. Устав для всего общества Израиль в конечные дни, — «Палестинский сборник», № 4 (67). М., 1959, с. 17–72; Лившиц Г. М. Кумранскне рукописи и их историческое значение. М., 1959; Амусин И. Д. Рукописи Мертвого моря. М., 1960; Ковалев С. И., Кубланов М. М. Находки в Иудейской пустыне. М., 1964; Тексты Кумрана, вып. I. Пер. с древнеевр. и арам., введ. и комм. И. Д. Амусина. М., 1971.

34 Дамасский документ I, 2–4; III, 8–12.— См.: Glassman S. Megiles fun Yam Hamelech. N. Y., 1965, c. 293, 296–297 (на яз. идиш).

35 Маркс Κ., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 483.

36 Робертсон А. Указ. соч., с. 113.

37 Флавий Иосиф. Иудейская война II, 8, 7.

38 Штраус Д. Мифологическая история Иисуса. СПб., 1907, с. 24.

39 ЖМП, 1976, № 1, с. 55.

Глава 5

Иудаизм и эллинизм

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 283.

2 Горький А. М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 27. М., 1953, с. 299.

3–4 Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 2. М., с. 200.

5 Никольский Н. М. Царь Давид и псалмы. СПб., 1908, с. 59.

6 Амусин И. Д. Рукописи Мертвого моря. М., 1961, с. 86.

7 Гегель Г. Лекции по истории философии, кн. 2. М., 1932, с. 326.

8 Косидовский 3. Библейские сказания. М., 1966, с. 429.

9 См.: Schürer Е. Geschichte des jüdiscben Volkes in Zeitalter Yesu Christi. Leipzig, 1907.

10 Трунк И. Иов. — Сб.: Замельбихер. Нью-Йорк, 1945, с. 450 (на яз. идиш).

11 Terrien S. Yob. Poet of existence. N. Y., 1957, p. 19.

12 Бубер М. Задачи и назначения. Иерусалим, 1963, с. 251–252 (на яз. иврит).

13 Генкель Г. Саадия Гаон. СПб., 1895, с. 172.

14 Робертсон А. Указ. соч., с. 142.

15 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 67.

16 Шницер Ш. Последняя молитва, — «Маарив», Иерусалим, 23.V 1972.

17 Бейлин С. X. Странствующие, или всемирные, повести и сказания в древнераввинской литературе. Иркутск, 1907, с. 21.

18 «Поэзия и проза Древнего Востока». М., 1973, с. 721.

19 Цит. по кн.: Боровой Л. Диалог. М., 1969, с. 24–25.

Глава 6

Библия как литературный памятник

1 Гёте И. Избр. философ. произв. М., 1964, с. 171.

2 Добротворский В. И. Критический метод в исследовании о книгах священного писания. М., 1883, с. 12.

3 Там же, с. 16.

4 «Богословские труды», № 4. М., 1969, с. 283.

5 Крамер С. Н. История начинается в Шумере. М., 1965, с. 169.

6 Цит. по кн.: Ранович А. Б. Очерк истории древнееврейской религии. М., 1937, с. 61.

7 Цит. по кн.: Дубнов С. Всемирная история евреев, т. I. Тель-Авив, 1962, с. 47 (на яз. иврит).

8 Крамер С. Н. Указ. соч., с. 169.

9 «М. Горький и советская печать», кн. 1. М., 1964, с. 68.

10 Либкнехт К. Мысли об искусстве. М., 1971, с. 172.

11 Гегель Г. Эстетика, т. 3. М., 1971, с. 478–479.

12 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 120.

Сноски

1

Подробнее об этом см. вторую главу настоящей книги.

(обратно)

2

Эсхатология (от греч. «эсхатос» — крайний, последний и «логос» — учение) — религиозно-местническое учение о «конце света».

(обратно)

3

В его состав входит Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие.

(обратно)

4

К первым пророкам относятся Иисус Навин, Судьи, I и II кн. Самуила и I и II кн. Царей. В синодальной Библии последние четыре книги именуются I, II, III, IV кн. Царств. В состав Последних пророков входят Исаия, Иеремия, Иезекииль, Осия, Иоиль, Амос, Авдий, Иона, Михей, Наум, Аввакум, Софония, Аггей, Захария, Малахия.

(обратно)

5

В цикл Писания включены Псалмы, Притчи Соломона, Иов, Песнь песней, Руфь, Плач Иеремии, Экклесиаст, Эсфирь, Даниил, Ездра, Наемия, I и II кн. Хроник. В синодальном переводе I и II кн. Хроник именуются I и II Паралипоменон.

(обратно)

6

Здесь и далее римскими цифрами обозначены главы библейских книг, арабскими — стихи.

(обратно)

7

Талмуд представляет собой многотомный сборник еврейских догматических, правовых, религиозных, философских, моральных и бытовых предписаний, сложившихся в течение многих веков, с IV в. до н. э. по IV в. н. э. Структурными элементами Талмуда являются Мишна и Гемара. Мишна — это обширный комментарий к Ветхому завету. А Гемара — комментарий к Мишне. Гемару цитируют по трактатам и листам, которые по тексту и объему стереотипны во всех изданиях. Так, например: трактат Сангедрин, л. 99, с. 1 — Сангедрин 99а. Мишну — по трактатам, главам, параграфам, например: Абода-зара IV, 5.

(обратно)

8

Масореты (от древнеевр. «масора» — традиция, предание) — хранители традиций.

(обратно)

9

Мужи великой синагоги — корпорация теологов, которая на протяжении V–IV вв. до н. э. регламентировала религиозную жизнь Иудеи.

(обратно)

10

Согласно библейскому повествованию, у патриарха Иакова было 12 сыновей, семьи которых образовали 12 колеи (племен) израилевых.

(обратно)

11

Внук Иисуса, сына Сирахова, сообщает, что он прибыл в Египет в 38-м году правления Евергета. Установлено, что в данном случае имеется в виду Птолемей VII, который правил Египтом с 169 по 116 г. до н. э. — следовательно, 38-й год его правления означает 132 г. до н. э.

(обратно)

12

Среди кумранских рукописей найдены лоскуты и обрывки Септуагинты. Их относят ко II в. до н. э.

(обратно)

13

Апокалипсис (греч. apokalypsis) — откровение, мистическое пророчество о гибели мира.

(обратно)

14

Филон Александрийский (21 или 28 г. до н. э. — 41 или 49 г. н. э.) — античный философ, представитель иудейско-греческой философии.

(обратно)

15

Апокриф — от греч. apokriphos, что означает тайный, скрытый.

(обратно)

16

По полному выбору переводчика он к Последним писаниям отнес I и II книги Маккавеев, Послание Иеремии, Премудрости Соломона, Разрушение Бела, Дракон Вавилона, Сусанну, Юдифь, Премудрости Иисуса, сына Сирахова (Бен-Сира), Варуха, Товита, Сон Мардохея, Послание Агасфера, Молитву Менассе, царя иудейского, Молитву Азария в огненной печи и Славославие трех отроков.

(обратно)

17

О личности Цельса мы почти ничего не знаем. Его произведения церковники уничтожили. Полемизируя с ним, один из «отцов церкви» III в. Ориген в своем сочинении «Против Цельса» сообщает, что сочинение Цельса, против которого он выступает, называлось «Правдивое слово».

(обратно)

18

Саадия Гаон (Саадия бен Иосиф, 892–942) — еврейский богослов.

(обратно)

19

В русском синодальном переводе Библии Элоах передается словом «бог», а Яхве — «господь».

(обратно)

20

К историческим книгам Библии относят кн. Судей, четыре кн. Царств и две кн. Паралипоменон.

(обратно)

21

Ваал — буквально господин, хозяин.

(обратно)

22

В Септуагинте — по числу ангелов.

(обратно)

23

Интересно отметить, что первое явление бога Яхве пророку Моисею происходило «в пламени огня из среды тернового куста» (Исход, III, 2). Терновник, следовательно, олицетворял как царя, так и единого бога.

(обратно)

24

Генотеизм — от греч. hen — один и theos — бог.

(обратно)

25

Теодицея — религиозно-философские построения, ставившие целью оправдать бога.

(обратно)

26

Иегова — неточная транскрипция четырехбуквенного изображения (Yhwh) бога Яхве.

(обратно)

27

Декалог — десять заповедей, которые, согласно Ветхому завету, были провозглашены богом Яхве на горе Синае. Они приводятся в Библии в двух версиях (Исход, XX и Второзаконие, V).

(обратно)

28

Левират — от лат. levir — деверь.

(обратно)

29

Теократия (греч. theos — бог, kratos — власть) — форма правления, при которой политическая власть принадлежит духовенству.

(обратно)

30

Библейская книга Исаия — это сборник пророческих речей, произнесенных в разное время разными людьми. Библеистика установила, что первые 39 глав относятся к VIII в. до н. э. Их принято называть Первоисаия. Последующие 10 глав (40–55) сложились в VI в до н. э. Они именуются Второисаия. Последние 11 глав (56–66) обозначены как Третьеисаия. Они были составлены в V в. до н. э.

(обратно)

31

Элефантинские папирусы были найдены в развалинах Элефантины близ Ассуана в Египте и относятся к эпохе персидского владычества на Переднем Востоке.

(обратно)

32

Один талант был равен около 64 200 г.

(обратно)

33

Согласно Торе, Аарон — брат Моисея, родоначальник жрецов.

(обратно)

34

Амос — первый пророк-писатель, жил в VIII в. до н. э.

(обратно)

35

Сикера — хмельной, пьяный напиток, вроде пива.

(обратно)

36

Этот стих дан в дословном переводе с древнееврейского. Богословы скрыли эту несуразицу и в переводах пишут: «Вот что нашел я…»

(обратно)

37

Гениза — хранилище древних, вышедших из употребления книг и рукописей.

(обратно)

38

Мамзер (евр.) — незаконнорожденный.

(обратно)

39

Феофан Прокопович (1681–1736) — русский церковный и общественный деятель, ученый и поэт.

(обратно)

40

Феофан Прокопович имел в виду государственного деятеля и историка В. Н. Татищева (1686–1750).

(обратно)

41

Агада — обширная древнееврейская литература, которая не вошла в Библию, но собрана была талмудистами. Агада содержит главным образом сказки, афоризмы, легенды, предания, мифы и басни. Поскольку значительная часть ее материала создавалась параллельно с Библией, правомерно привлечь Агаду для анализа эстетических воззрений древних евреев.

(обратно)

42

Ковчег завета — это ящик из акации, в котором находились реликвии Яхве: скрижали, елей помазания и др.

(обратно)

43

Урим и Туммим считалось проницательным знаком из драгоценных камней на нагруднике первосвященника Иерусалимского храма. Урим и Туммим были предметами метания жребия для выяснения воли Яхве.

(обратно)

44

Тема эта обширна и многообразна, приведем лишь некоторые примеры использования библейских сюжетов в литературе.

(обратно)

Оглавление

БИБЛИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ

Глава 1 СОСТАВ БИБЛИИ

Глава 2 ИЗ ИСТОРИИ БИБЛЕЙСКОЙ КРИТИКИ

Глава 3 ИСТОРИЯ БИБЛЕЙСКОГО БОГА

  Война богов

  Борьба за культ единого бога

  Тора — теодицея[25] Яхве

  Мораль Торы

Глава 4 БИБЛЕЙСКАЯ ТЕОКРАТИЯ[29] И ТРАНСФОРМАЦИЯ МИФА О ЯХВЕ

  Доктрина Иезекииля

  Антижреческая тенденция

  Постулаты Третьеисаии

  Социальные потрясения и обоснование догмата мессианизма

  Развитие мессианского мифа

Глава 5 ИУДАИЗМ И ЭЛЛИНИЗМ

  Об элементах свободомыслия в Ветхом завете

  Раздумья и советы

  Все ли суета сует?

  Критика этической ценности бога

  Апология иудаизма

  Против иудейского ригоризма

Глава 6 БИБЛИЯ КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК

  Библия и литература древнего востока

  Некоторые художественные воззрения в Библии

  Притча и басня

  Сказания о героях

  Библия и художественное творчество

ПРИМЕЧАНИЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg