«Политика и рынки. Политико-экономические системы мира»

Политика и рынки. Политико-экономические системы мира (fb2) - Политика и рынки. Политико-экономические системы мира 2104K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Чарльз Линдблом

Чарльз Э. Линдблом Политика и рынки Политико-экономические системы мира

Предисловие к русскому изданию

Вот уже почти десять лет, как многие в мире твердят (хотя уже не так громко) тем странам, которые пытались организовать свою экономику на базе централизованного планирования, а теперь предпринимают шаги по переходу к рыночной системе: «Что мы вам говорили?» Какими бы смелыми ни были усилия по реализации централизованного планирования, они не принесли успеха в решении сложнейших проблем современных высокотехнологичных обществ. Энтузиасты рынка теперь заявляют, что этого и не могло произойти — ведь, согласно экономической теории, это невозможно.

Ликование по поводу «победы» рыночной системы в России, Китае и других странах не прекращается, но все же рыночная система постоянно подвергается нападкам — и по старым, и по новым причинам. Как и другие антирыночные движения, антиглобализм выдвигает против рыночной системы, по крайней мере, три претензии. И эти три, и другие подобные претензии были проанализированы как Адамом Смитом, так и Карлом Марксом. Они рассматриваются в настоящей книге. Именно они лежат в основе крайне эмоционального подхода, отличающего современное антиглобалистское движение. Эти претензии непреходящи.

Первое обвинение в адрес рыночной системы — весьма давнее. Сейчас оно вновь заняло ведущее место среди нападок на глобализацию. Оно состоит в том, что рыночная система создает неприемлемые виды и степени неравенства: в доходах, богатстве и, разумеется, в возможностях получения образования и работы, а также участия в политической жизни помимо голосования на выборах. Политическое участие чрезвычайно дорого — а телевидение делает его еще более дорогостоящим. В результате экономическое неравенство не дает даже приблизиться к политическому равенству, которым и определяется демократия. Эти обвинения в неравенстве правильны. Рынок создает неравенство, и этого нельзя отрицать. Можно только спорить о том, приемлемо ли это неравенство.

Второе обвинение состоит в том, что рыночные системы в погоне за прибылями и наращиванием производства пренебрегают такими ценностями, как экономическая безопасность, общность, сохранение ресурсов и охрана окружающей среды. Эти обвинения также верны, их справедливость признана в классических трудах по экономической теории, защищающих рынок. Более чем полстолетия назад их красноречиво изложил Карл Поланьи в своей книге «Великое преобразование» (Karl Polanyi. «Great Transformation». New York: Rinehart and Co., 1944). Опровергнуть их невозможно» но можно смягчить, утверждая, что они имеют второстепенное значение. И как раз этим сейчас и занимаются многие защитники рынка. Но их попытки уменьшить значение этих аргументов — весьма сложное занятие, поскольку размах деятельности корпораций в наше время, то есть масштабы новых корпоративных инвестиций и последствий их реализации, оставляют все меньше возможностей отрицать, что корпоративные решения калечат жизни людей и целых сообществ и истощают ресурсы.

Это второе обвинение в адрес рыночной системы — не просто жалоба на легкомысленность деловых кругов или чрезмерное разрастание корпораций. Это давным-давно подтвержденное экономистами всех возможных направлений утверждение о том, что в рыночных системах при принятии рыночных решений традиционно учитываются те определенные ценности и издержки, которые можно купить и продать, а другие, не менее важные ценности, которые нельзя купить и продать, не принимаются во внимание. В этом заключается основной недостаток рыночных систем. В рыночных системах право принятия решений получают такие люди и организации, которые принимают во внимание лишь некоторые из ценностей, на которые оказывают влияние эти решения.

Третье обвинение против рыночных систем, которое постоянно звучит со стороны активистов антиглобалистского движения, состоит в том, что данные системы подрывают демократию, передавая деловой и финансовой элите чрезмерную власть. Критики рынка обнаруживают, что мощь этой элиты является препятствием для демократического правления даже в США, где государство очень сильно; но еще большее препятствие она представляет собой в менее крупных развивающихся странах, где государство в некоторых аспектах не может соревноваться в силе с транснациональными корпорациями. И все большее число вдумчивых наблюдателей приходят к мысли о том, что такие организации, как Европейский банк реконструкции и развития, Международный валютный фонд или Еврокомиссия, в целом не находятся под демократическим контролем. Международные организации неподотчетны избирателям — у них нет электората. Сложность проблем, которыми они занимаются, не оставляет парламентам и законодательной власти каких-либо возможностей для контроля над ними.

Когда-то эти проблемы в основном касались Западной Европы и Северной Америки, но сейчас они касаются и России.

Эти проявления неравенства рыночной системы уже совершенно открыто демонстрируются в России. Еще более ярко высветила их та скорость, с которой государственное имущество, предназначенное для широкого распределения путем приватизации, оказывалось в руках богатой элиты. России не меньше, чем, скажем, Германии, Японии или США, придется иметь дело с конфликтом между непрекращающимся политическим давлением сил, требующих постепенного движения к большему равенству, с одной стороны, и позицией предпринимателей, настаивающих на том, что рыночные стимулы требуют усиления неравенства, с другой стороны. Как далеко может рыночная система продвинуться в направлении большего равенства? Является ли теория «просачивания благ сверху вниз» (делайте богатых еще богаче, чтобы они могли облагодетельствовать бедных) истинной или шарлатанской? Сегодня подобные вопросы становятся злободневными для России. В этой книге закладывается фундамент для их изучения.

Аналогичным образом России отныне придется исследовать основополагающие недостатки рыночной системы, которая пренебрегает, как это ей свойственно во всех случаях, целым рядом ценностей, если они не покупаются и не продаются. Классический пример — это реки, отравленные заводскими отходами, или воздух, загрязненный промышленными выбросами в атмосферу. Мы на Западе долгое время игнорировали проблему промышленных отходов точно так же, как в СССР, например, не обращали внимания на то, что озеро Байкал гибнет. Однако проблема игнорирования издержек стала слишком серьезной, чтобы какая-то страна могла по-прежнему не обращать на нее внимания. Вырубка лесов, наводнения, скученность населения в городах, молодежь, не получающая достаточного образования, эпидемии — все эти проблемы по вышеназванной причине сегодня стоят перед Россией так же, как и перед всем остальным миром. Точка отсчета при их анализе — сделанное в данной книге признание: рыночные системы чрезвычайно неэффективны и даже опасны, поскольку пренебрегают этими проблемами.

Третье обвинение против рыночной системы состоит в том, что она наделяет слишком большой властью деловую и финансовую элиту. Такое положение означает самые тяжелые последствия для страны, подобной России, где продвижение к демократии блокировано такой элитой, образующейся в рыночной системе. Кроме того, путь к демократии может быть перекрыт конфликтом бизнес-элиты с элитой правительственной — в ходе борьбы друг с другом они становятся враждебны демократии. Проблема отношения бизнес-элиты к государству является особенно сложной. Для ее рассмотрения требуется, как это сделано в данной книге, провести сравнительный анализ отношений между бизнесом и государством в Англии XVIII века, США XX века и России XXI века.

Таким образом, несмотря на то, что Западная Европа и Северная Америка поздравляют сами себя с повсеместной победой рынка, споры по поводу рыночной системы не закончены. Они продолжаются и, как показано в этой книге, будут идти и дальше, и конца им пока что не видно и в обозримом будущем. Я готов предсказать, что и тогда ни одна страна, придерживающаяся сейчас рыночной системы, не откажется от нее. Поэтому каждой стране необходимо изучать достоинства и недостатки данной системы. Однако серьезность тех возражений против рыночной системы, которые мы только что рассмотрели, говорит о том, что курс на массированное государственное регулирование рыночной системы сохранится. Споры будут по-прежнему идти и в России, и в США, так как всем странам предстоит еще многому научиться в отношении того, как совмещать рыночную систему с государственным управлением, извлекая при этом наибольшие выгоды из обеих этих сфер.

Но если рыночной системе свойственны столь серьезные недостатки и проблемы, как мы только что сказали, почему в таком случае Россия или любая другая страна должна пытаться переходить к ней — и страдать при этом от многочисленных трудностей, которые выпадут на ее долю? Традиционный ответ состоит в том, что рынку нет альтернативы, кроме централизованного планирования. А оно не в состоянии справляться со сложностями современных индустриальных и постиндустриальных стран. Такой ответ неудовлетворителен. Чтобы понять будущее России, надо отдавать себе отчет в позитивных сторонах рыночной системы и противопоставлять их недостаткам рынка. В данной книге показ позитивных аспектов рыночной системы строится на анализе необходимости огромных усилий в области общественного сотрудничества.

Общественное сотрудничество является абсолютно необходимым для поддержания уровня жизни, достойного человека. Мы можем обеспечивать себе полноценное питание, удобное жилье, медицинское обслуживание, образование только путем сотрудничества между специалистами — плотниками, бухгалтерами, фермерами и людьми тысяч других профессий. Их сотрудничество стало настолько обыденным, что никто о нем и не задумывается. Оно происходит где-то вдали от вас, оно обезличено — и вы, как и многие другие, просто не знаете о нем. Но я оплачиваю услуги тех, кто организует медицинское обслуживание, а не занимаюсь сам его организацией. Если мне нужно жилье, то я вношу квартирную плату, а не пытаюсь построить дом сам. Степень необходимой специализации потрясает, если о ней задуматься. Выпить чашечку кофе в московском ресторане было бы невозможно, если бы не сотрудничество производителя кофе на другом континенте, изготовителя мешков, в которых перевозят кофейные зерна, экспедитора, который отправляет зерна по железной дороге в порт, рабочих, уложивших рельсы, сталелитейщиков, изготовивших сталь, из которой сделаны рельсы, железнодорожные вагоны и корабли, на которых кофе доставляют через океаны, горняков, добывавших руду, пошедшую на выплавку стали, электриков, подключавших к линиям электропередачи необходимое оборудование, рабочих, изготовивших карандаши, использованные на бесчисленных стадиях производственного процесса, и так далее.

Любой отдельно взятый товар или услуга в современных обществах являются результатом сотрудничества миллионов людей, каким бы отдаленным или обезличенным оно ни было. Каждый из таких простых товаров, как карандаш, ластик, лист бумаги или скрепка, — это результат труда миллионов сотрудничающих между собой людей, независимо от того, знают ли они об этом сотрудничестве или нет. Подумайте о том, какое сотрудничество необходимо для того, чтобы произвести более сложную продукцию или построить завод. Трудно осознать всю грандиозность подобных свершений.

На сегодняшний день рыночная система - это крупнейшая и наиболее детализированная система сотрудничества в мире. Она организует многие виды деятельности и усилия большинства людей. В промышленных странах она организует наше участие в обширной сети всемирного производства в течение большей части суток пять или шесть дней в неделю. Это единственный социальный механизм, который выполняет столь широкомасштабные задачи общественного сотрудничества на международном или национальном уровне. Такой степени координации не достигает ни одно государство, ни одна церковь, никакой моральный кодекс, никакое централизованное планирование.

Исходя из этого мы можем понять, почему, будь мы русские или американцы, проблемы рынка и государства, которые мы обсуждаем в этой книге, — и особенно проблемы рынка и демократического государства — не исчезнут, а наоборот, останутся с нами в обозримом будущем. Говоря кратко, положение дел для нас состоит в том, что рыночная система по ряду важных аспектов является для нас неприемлемой и в то же время представляет собой непревзойденную систему общественного сотрудничества.

Для России, как и для любой другой страны, существуют две великие проблемы социальной организации, принятия решений по которым нельзя избежать:

1. Переходить ли к рыночной системе или нет; и если да, то к какому виду рыночной системы?

2. Переходить ли к демократии или нет; и если да, то к какому виду демократии?

Два этих вопроса, разумеется, теснейшим образом взаимосвязаны. Вся книга с начала и до конца посвящена их рассмотрению.

За годы, прошедшие с момента выхода первого издания этой книги, появилось определенное количество новых технологий, что могло бы привести к возобновлению споров о рынке и государстве и о рынке и демократическом государстве. Я имею в виду компьютер и Интернет. Приведут ли они к подобному результату, пока не ясно. С одной стороны, данные технологии, как представляется, открывают новые возможности оперативного, четкого, основанного на достаточной информированности управления коммерческими предприятиями и государственными учреждениями. В расширительном смысле можно представить себе ее использование для более эффективного, чем в свое время в СССР и Китае, централизованного планирования всей экономики какой-либо страны в целом. С другой стороны, эти технологии привели к возникновению онлайновых рынков и других возможностей повышения эффективности рынков на основе улучшения коммуникаций. Поэтому отношения рынка и государства все еще остаются важной проблемой.

За годы, прошедшие после выхода первого издания книги, я иногда сожалел, что не отвел еще больше места роли корпораций в политике. То, что я написал о корпорациях, а именно, что они не вписываются в демократические модели или теории, оскорбило тех читателей, которые не желали видеть критику в адрес их экономической системы. Более развернутая аргументация могла бы убедить хотя бы некоторых из них. Власть корпораций — это серьезная проблема, уже ставшая в России столь же очевидной, как и в США. Она заслуживает тщательного изучения и обсуждения.

В рыночной системе значительные задачи по организации общества поручаются не правительству, а представителям деловых кругов. Именно руководители корпораций, а не государственные чиновники, в основном определяют распределение доходов, уровень новых инвестиций, приоритеты развития тех или иных отраслей экономики и внедрения новых технологий и принимают другие столь же важные решения. Эти решения контролируются рыночными силами. Однако крупные корпоративные предприятия также обладают достаточной властью для того, чтобы манипулировать рыночными силами.

По меркам уровня расходов или количества служащих некоторые корпорации оказываются больше ряда государств мира. Они располагают весьма значительной властью. Их рыночные операции иногда оказывают решающее воздействие на те или иные государства — особенно это относится к угрозам свертывания операций, если государство не выполняет их требования. Кроме того, корпорации становятся самыми важными факторами политической жизни. Им разрешается тратить на политическую деятельность гораздо больше средств, чем в состоянии потратить прочие граждане. Таким образом, они получают возможность выбирать кандидатов, поскольку без их финансовой поддержки никакой потенциальный кандидат не смог бы участвовать в избирательной кампании. Они финансируют массовые пропагандистские кампании, которые формируют общественное мнение. Таковы результаты того, что с разрешения государства корпорации фактически приравнены к физическим лицам.

Для того чтобы избежать нестабильности и экономических спадов, успешная рыночная система требует постоянно уделять внимание отношениям, состоящим наполовину из конфликтов, наполовину из сотрудничества между двумя командами правящих «должностных лиц»: государственных чиновников и руководителей корпораций. Последние, например, постоянно зависят от уровня развития инфраструктуры и других стимулов, включая налоговые льготы, предоставляемые первыми. А первые нуждаются в средствах, которые последние выделяют им для ведения предвыборных кампаний. Все эти вопросы анализируются в моей книге. Степень сложности взаимоотношений государственной элиты и бизнес-элиты продолжает возрастать. В настоящее время Россия находится в гуще противоречий и перемен, связанных с этими взаимоотношениями, ее будущее не ясно. Что бы ни лежало впереди, ее лидеры, ученые и политически активные граждане должны понимать эти взаимоотношения и направлять их.

Чарльз Э. Линдблом.

Май 2004 г.

Предисловие

Самое большое различие между одной системой управления и другой (помимо различий между деспотическими и либертарианскими системами) состоит в том, до какой степени рынок заменяет государство или государство заменяет рынок. Это знали и Адам Смит, и Карл Маркс. И поэтому некоторые вопросы отношений между системой правления и рынком лежат в основе как политической науки, так и экономической теории, причем это так же верно для систем с плановой экономикой, как и для рыночных систем.

Политическая наука и экономическая теория до некоторой степени были обеднены, поскольку навязывали изучение этих проблем друг другу, вследствие чего данные вопросы «провалились между двумя стульями». Поэтому, когда политическая наука изучает такие институты, как законодательная власть, государственная служба, партии, группы интересов, ей приходится заниматься вторичными вопросами. Деятельность парламентов, органов законодательной власти, государственного аппарата, партий и групп интересов в основном зависит от того, до какой степени государство заменяет рынок или рынок заменяет государство. Так же и в политической науке: даже ее амбициозные попытки совершенствовать теорию демократии подрываются невниманием к функциям правительства или государства — функциям, которые значительно различаются в зависимости от роли рынка в политико-экономической жизни.

Итак, эта книга посвящена фундаментальным вопросам о государстве и политике, о рыночных системах и об отношениях между ними. Изложение этих тем построено по принципу «от простого к сложному». Мы начинаем с составных элементов общественного строя, понимание которых затем позволяет разобраться в сложных общественных системах, отличающихся разнообразными сочетаниями данных элементов. Самыми простыми элементами являются обмен, власть и убеждение.

Это исследование более подробно раскрывает темы, проанализированные в книге: Robert A. Dahl and Charles Е. Lindblom. Politics, Economics and Welfare (New York: Harper & Brothers, 1953). В нем, однако, не повторяются нормативные разделы ранее выпущенной книги, оно в большей степени построено на конкретных примерах. Здесь также пересмотрена теория демократии, сформулированная в предыдущей книге, и гораздо четче излагаются вопросы связей между экономическими и политическими явлениями, особенно при анализе деталей политической деятельности корпораций. Классификация базовых процессов (иерархия, система цен, процесс достижения договоренностей и полиархия — такой она была в предыдущей книге) здесь подверглась пересмотру: больше внимания обращается на фундаментальное различие между иерархией и остальными тремя факторами, которые представляют собой скорее формы взаимного приспособления, а не приближение к одностороннему контролю.

В то время как в предыдущей книге в основном рассматривались только либеральные демократические системы, в этой применен широкий сравнительный подход. Здесь сведены вместе два хорошо разработанных направления исследований — компаративистская экономика и компаративистская политика — в расчете на то, что их совмещение обогатит и ту, и другую.

Части глав 19 и 23 близки к тексту того аналитического материала, который ранее был опубликован мной под названием «The Sociology of Planning» в книге: Morris Bornstein (ed.). «Economic Planning, East and West» (Copyright 1975, Ballinger Publishing Company).

Большинство исследователей, пытающихся использовать столь же широкий подход, ставят вопросы: «Откуда?» и «Куда?». В общем, мне почти нечего сказать о том, откуда появились системы, анализируемые в этой книге, или куда лежит их путь. В основном я попытался вскрыть и проанализировать те фундаментальные аспекты систем, которые существуют, по крайне мере, несколько сот лет и проявляют все признаки сохранения в течение неопределенного времени в будущем. Если мы хотим каким-то образом контролировать свое будущее, то понимать наши институты в той мере, какая достаточна для того, чтобы их переделать, в некоторых отношениях важнее, чем предсказывать будущее исходя из предпосылки, что мы абсолютно не способны творить его.

Поэтому в данной книге рассматриваются такие вопросы, как: почему иногда государственная власть разваливается с ошеломляющей быстротой; как получается, что многие недемократические правительства, на первый взгляд, столь же сильно стремятся защитить благосостояние своих граждан, как и демократические правительства; почему «свободные» рынки иногда так же склонны к использованию принуждения, как и государственные власти; каким образом бизнесмены в политике играют иную, более влиятельную роль, чем роль их группы интересов; почему «индустриальная демократия» в форме участия рабочих в управлении в недемократическом государстве иногда развивается лучше, чем в демократическом обществе; и представляет ли маоистская традиция в коммунистическом Китае отход от обычного коммунизма в самих его основах или лишь во второстепенных аспектах.

Эта книга посвящена не одной, а многим проблемам. Некоторые из них рассматриваются значительно подробнее, чем остальные: например, «привилегированное положение» бизнеса в рыночно ориентированных системах; тенденции к кругообразности контроля народа над правительством и рынком в западных демократиях и некоторая конвергенция рабочих гипотез и устремлений между коммунистами, с одной стороны, и западными сторонниками научного планирования и управления в корпорациях и государственных структурах — с другой. Рассмотрение этих тем и вся книга в целом характеризуются переоценкой обоснованности как классических либеральных, так и плюралистических подходов. И те, и другие я считаю в значительной мере ущербными, хотя некоторые их основные элементы, как кажется, прочно сохраняют свое положение.

Мне жаль, что ни одна благодарность не будет достаточной, чтобы воздать должное многим людям, оказывавшим мне разностороннюю помощь за те годы, которые я потратил на эту книгу. Я признателен десяткам моих коллег — преподавателей и студентов, чьи имена я не записывал. В 1973 году я опробовал первый, значительно отличавшийся от этого вариант книги на студентах-старшекурсниках и выпускниках, и обсуждение материала в ходе занятий оказалось исключительно полезным. Я хотел бы выразить глубокую признательность за тщательное прочтение и высказанные замечания в отношении всей рукописи или ее отдельных частей на разных стадиях ее подготовки Фредерику С. Баргхурну, Роберту Э. Эммеру, Мартину Кесслеру, Эверетту С. Лэдду, Роберту Э. Лэйну, Николасу Р. Лэрди, Роберту З. Лоуренсу, Стивену В. Линдблому, Хэррису Н. Миллеру, Дж. Майклу Монтайэсу, Ричарду Р. Нельсону, Реймонду П. Пауэллу, Арвиду Роачу, Уильяму Роту, Гарольду Стенли, Бертону А. Вейсброду и Эдварду Дж. Вудхаузу.

Я хотел бы высказать признательность и благодарность за поддержку, полученную в виде гранта от Фонда Форда, а также за содействие Института социальных и политических исследований Йельского университета. И особую признательность я хотел бы высказать Йельскому университету как коллективу людей, которые поддерживают и стимулируют исследования, как ни одна другая организация.

Глава 1 СРАВНЕНИЕ СИСТЕМ

Человеческая жизнь на планете стремительно движется к катастрофе. Действительно, если мы предотвратим одну из катастроф, то пострадаем от другой. При нынешних темпах роста населения через 100 лет на нашей планете окажется 40 миллиардов человек — это больше, чем может прокормить Земля. Если в следующем столетии промышленное производство будет расти такими же темпами, то потребность в ресурсах увеличится в тысячу раз. Как утверждают некоторые ученые, излучение тепловой энергии в течение длительного периода времени приведет к повышению температуры на Земле до уровня, не совместимого с человеческой жизнью, — если еще раньше нас не избавит от долгих мук вырождения ядерная катастрофа1.

Однако опасения, что несовершенный человеческий разум приведет человечество тем или иным путем к гибели или полной деградации, могут и не сбыться. Нам самим решать — будем ли мы по-прежнему плодиться в катастрофических масштабах, бездумно растрачивать ресурсы планеты или уничтожим себя тепловым загрязнением или несколькими мгновенными взрывами. Мир — это действия человека, а не то, что происходит с человеком.

Предположим, что люди готовы задуматься о своем будущем. Какие политико-экономические механизмы можно применить, чтобы сохранить (или улучшить) условия жизнедеятельности человека? Этот вопрос и рассматривается в данной книге. Некоторые усомнятся в том, что политические и экономические механизмы имеют какое-либо значение. Они станут утверждать, что будущее человека зависит от его способности к духовному возрождению, от развития науки и техники, от подсознательных процессов, от новых форм семьи или других малых групп, от органической пищи. Список можно продолжать бесконечно. Эта книга для тех, кто признает важную роль политики и экономики для будущего Земли.

Политико-экономические системы

В наше время существует так много политико-экономических механизмов решения нынешних и будущих проблем, что они не поддаются учету. Их формы весьма разнообразны — это законодательные собрания, тюрьмы, научно-исследовательские институты, армии, двойная бухгалтерия, подсчеты национального дохода, коммерческие предприятия, бюро, контракты, шпионские организации, тайная полиция, международные организации (такие, как ООН и СЭВ*), выборы, опросы общественного мнения, муниципальные коммунальные службы. Их постоянно реорганизуют, и во всех странах мира появляются все новые механизмы.

В теории эти разнообразные механизмы можно сгруппировать в несколько постоянных категорий. Несмотря на весь шум, которым несколько лет назад сопровождались попытки Кубы начать новую эру в своем развитии, заменив рыночные стимулы моральными, невзирая на всё волнение, вызванное Великой пролетарской культурной революцией в Китае, перечень основных политико-экономических механизмов, доступных человечеству, очень краток. Во-первых, это организация общества через власть государства. Во-вторых, это организация общества через обмен и рынки. Следует отметить, что существует и такая менее очевидная возможность, как организация общества через убеждение, и несколько прочих. Эти немногие механизмы люди могут облекать в разнообразные формы и комбинировать их различными способами.

Основные возможности организации общества наиболее полно используются в индустриальных странах, а также в Китае, на Кубе и в Югославии. Развивающиеся страны в основном подражают системам индустриальных стран. Поэтому мы исключим многочисленные менее развитые системы из сферы нашего анализа, осознавая, что специфические проблемы и особенности развивающихся стран заслуживают отдельной книги.

Ошибочные представления

Полного понимания базовых политико-экономических механизмов до сих пор нет. Например, широко распространен миф о том, что рынок умер или же умирает2. Почему? А потому, что возрастает роль планирования. Это действительно так, но логика этого утверждения не лучше вывода о том, что раз бег трусцой полезен для здоровья, то плаванием не стоит заниматься вовсе — как будто нельзя заниматься и тем, и другим. Планирование во многом определяет направление развития рынка, управляет этим процессом, а не подменяет рынок собой; в корпоративной практике планирование используется для повышения эффективности деятельности компании. Подъем большого бизнеса также не свидетельствует об упадке рынка. Два экономиста-марксиста, вопреки ожиданиям не ищущие доказательств такого упадка, пишут: «Большие корпорации вступают в отношения друг с другом, с потребителями, с рабочей силой, с более мелкими предприятиями главным образом через рынок»3. Необходимость лучше понимать рыночные системы стала еще более очевидной с 1950-х годов, когда Югославия и до некоторой степени Венгрия перешли к социалистической рыночной системе.

Широко распространенное представление о том, как функционирует либеральное демократическое правительство, — это не миф, а неверное понимание сути данного механизма. Если не принимать во внимание несколько аналитических работ о группах интересов, демократическая теория вообще не оставляет места коммерческим предприятиям. Для американского законодательства корпорация является «индивидуумом»; во всех демократических рыночно ориентированных системах корпорации и другие коммерческие предприятия участвуют в политике. Корпорации доводят до сведения законодателей свои потребности и предпочтения с той же скоростью, что и отдельные граждане. Но эти фиктивные индивидуумы выше и богаче, чем все мы; у них есть такие права, которых нет у нас. Их политическое влияние отличается от влияния рядового гражданина и затмевает его. Поэтому демократическую теорию нужно дополнить, чтобы учесть то, что мы будем называть привилегированным положением бизнеса.

На деле мы так плохо понимаем либеральную демократию, что не знаем, почему либеральная демократия возникла не во всех странах, а только в рыночно ориентированных (по этому вопросу экономисты и политологи не написали ничего, кроме нескольких эссе умозрительного характера)*. Связь между рынком и демократией является во многих отношениях поразительным историческим фактом. Мы не поймем до конца сущности рынка и демократии, если не сможем дать объяснение этой связи.

Сущность коммунистических систем мы также понимаем плохо. В некоторых важных аспектах они более гуманны, чем большинство рыночно ориентированных систем. В них гораздо больше внимания уделяется равенству доходов, обеспеченности работой, минимальным стандартам здравоохранения и другим необходимым вещам. Ужасаясь отсутствию гражданских свобод и деспотическому контролю над умами в коммунистических обществах, либеральные демократы часто забывают, что на протяжении истории человечества многие крайности являлись оборотной стороной великих альтруистических порывов. Во времена Французской революции террор шел бок о бок со Свободой, Равенством и Братством; в ходе американской операции во Вьетнаме жестокое разрушение деревень и уничтожение людей сопровождало то, что многие американцы в той или иной степени воспринимали как благородное стремление защитить свободу народа.

Непонимание фундаментальных политико-экономических механизмов и возможностей их новых форм и сочетаний распространено во всем мире. Трудности экономического развития Индии отчасти являются следствием неспособности её лидеров понять, что для роста нужен собственно механизм роста: если не рынок, которому политика индийских властей не идет на пользу, то усиление власти государства, к чему Индия никогда не прибегала. Это столь же элементарная ошибка, как и те, что допускали американские, английские или советские власти. В Советском Союзе в 1960-е годы осознали, что быстрый рост СССР был вызван жесткой и массированной мобилизацией рабочей силы и капитальных ресурсов из сельского хозяйства в промышленность, а не высоким интеллектуальным и научным уровнем планирования. Этим подчеркивается элементарная ошибка в восприятии фундаментальных политико-экономических механизмов, существующих в СССР.

Политико-экономические инструменты

Каким образом мы можем попытаться повысить уровень нашего понимания данных систем? Один подход состоит в том, чтобы постулировать следующее: во всех системах большинство людей почти все время заботятся только о своих интересах. Это означает, что они либо пренебрегают другими людьми, либо используют их в собственных целях. Опираясь на такой постулат, мы можем объяснить очень многое в социальной организации: и тиранию, при которой некоторые люди располагают чрезвычайной властью в обществе и эксплуатируют своих соотечественников; и вопиющее неравенство в распределении жизненных возможностей, когда основанием для привилегий являются имущественные права; и другие болезни общества, например эксплуатацию потребителей корпорациями, рэкет в профсоюзах, преступную небрежность врачей, раздувание гонораров — можно бесконечно перечислять агрессивные злоупотребления, совершаемые одними людьми в отношении других.

Другой подход состоит в том, чтобы рассматривать каждую систему как механизм, с помощью которого люди, совершающие плохие поступки, могли бы в некотором смысле вести себя лучше — либо по отношению друг к другу, либо просто для того, чтобы уберечься от ужасного будущего, которое им предсказывают. В этой книге мы придерживаемся следующего мнения: нам надо знать такие особенности систем, которые дают возможность повысить их полезность и снизить их разрушительность.

В подобном анализе учитываются и ценности. В целом он ориентирован на традиционные ценности свободы, равенства, демократии и участия народа в политическом процессе. Чтобы анализ был последовательным, необходимо придерживаться определенной позиции, быть за или против таких ценностей. Без этого наблюдение за изучаемым феноменом не обретет цели и связности.

Тем не менее нашей целью является описание политико-экономических систем, а не их оценка. Два эти процесса, однако, невозможно полностью отделить друг от друга. Вопросы о том, действительно ли американцы контролируют свое государство, или о том, осуществляется ли в рамках рынка системное распределение ресурсов, могут носить либо эмпирический, либо оценочный характер в зависимости от того, каковы цели этих вопросов и ответов на них. Наш общий метод, однако, заключается в том, чтобы анализировать характерные черты политико-экономических систем, которые представляются важными с точки зрения таких признанных ценностей, как общественный контроль, эффективность (разных видов), свобода (вне зависимости от конкретного определения) и равенство (различных типов), и после этого не вдаваться в оценочный, нормативный или философский анализ.

Итак, наша задача состоит в том, чтобы прояснить суть базовых политико-экономических механизмов и систем. Эта задача существенно отличается от прогнозирования, оценки тенденций или изучения конкретных политических мероприятий или стратегий развития той или иной страны. Это исследование основных политико-экономических инструментов, с помощью которых страны могут определять свое будущее. Посредством этих инструментов человек пытается преодолеть как уже известные проблемы преступности, бедности, войны и безработицы, так и новые проблемы перенаселения, нехватки энергии и загрязнения окружающей среды. И в менее развитых регионах, и в индустриальных обществах, и в «постиндустриальных государствах», в которые преобразуются более богатые страны4, приходится использовать одни и те же методы. Набор инструментов не меняется в зависимости от того, предстоит ли системе, называемой марксистами «капитализмом», долгая жизнь или упадок на фоне неуклонной коммунистической экспансии5. И для капиталистов, и для коммунистов базовые возможности одни и те же, хотя они могут комбинировать их различными способами*.

Смит и Маркс

Два героя этой книги — Адам Смит и Карл Маркс. Мы больше не живем в смитовском мире атомизированной конкуренции; но рынок остается одним из немногих институтов, способных организовать сотрудничество миллионов людей.

Мы во многом обязаны «Исследованию о природе и причинах богатства народов» Смита, написанному 200 лет назад* нашим пониманием того, что рынки могут сделать, а что — нет. Мы также обязаны ему пониманием (все еще недостаточным) того, как часто результат человеческих усилий является эпифеноменом, побочным итогом действий, предпринимавшихся с другими целями. Распределение доходов, аллокация ресурсов и экономический рост являются сопутствующими результатами воплощения в жизнь мелочных эгоистических решений индивидуумов о продаже и покупке. Позже социалисты использовали идею эпифеномена в своей концепции латентных функций общественных институтов. Но исследование данного явления, начатое Смитом, остается незавершенным.

Невозможно перечислить все, чем мы обязаны гению Маркса, несмотря на огромное количество ошибок в амбициозном анализе, представленном в его трудах. Даже на нынешнем этапе развития социологии нам приходится обращаться к Марксу, чтобы, например, понять отрицательное воздействие прав собственности и их чрезвычайно неравного распределения на системы демократического управления. Собственность — это система власти, учрежденная государством, точно так же, как то, что мы называем государством, само является системой власти. Сосредотачиваясь на проблемах власти в государстве, либеральная демократическая мысль остается нечувствительной к проблемам той власти, которая воплощена в правах собственности.

Политика и экономика

При анализе базовых социальных механизмов и систем политику и экономику по многим существенным причинам надо рассматривать вместе. Основные виды деятельности государства имеют преимущественно экономическую природу: налогообложение, национальная оборона, образование, сохранение и распределение энергии, транспорт и связь, социальное обеспечение, экономическая стабилизация, стимулирование экономического роста.

Некоторой путаницей в вопросе о соотношении политики и экономики мы обязаны Томасу Гоббсу. После выхода его книги «Левиафан»** в 1651 году исследования политики в основном состояли из изучения конфликтов и их разрешения. Но государство не является просто стороной, разрешающей конфликты. А когда оно занимается конфликтами, это не конфликты, описанные Гоббсом, — из-за земли, жен или скота. Это конфликты из-за контроля над самим государством, из-за условий сотрудничества людей в государстве и из-за целей такого сотрудничества. Государство занято решением крупномасштабных экономических задач — содержанием армии, строительством железных дорог, стимулированием коммерческих предприятий к производству, сбором налогов с целью финансирования своей экономической деятельности. Поэтому оснований для конфликтов так много, а их результаты столь значимы.

Во всех политических системах мира большую часть политики составляет экономика, а большую часть экономики — политика. В чем же состоит разница между ними? С точки зрения здравого смысла, «экономика» относится к определенному виду деятельности независимо от того, занимаются ли ею индивидуумы, предприятия или правительства. Точнее, «экономика» относится к деятельности, которая может быть одновременно и политической деятельностью, если ее рассматривать определенным образом. Так, если я спрашиваю, каким образом осуществляется призыв в армию, каково ее вооружение, как оплачивается служба, я рассматриваю армию как экономический институт, несмотря на тот факт, что она является также политическим или государственным институтом. Поэтому для дальнейших исследований будет полезно уточнить отличительные черты экономического подхода к процессам и институтам независимо от того являются ли они также политическими или нет.

Как видят мир экономисты

Следует избегать неправильного представления о том, что экономика занимается исключительно материальными благами. В действительности главным потребляемым ресурсом в любой экономике являются услуги рабочей силы, а не материалы; материальные ресурсы сами большей частью являются результатом предшествующих вложений труда. Что касается произведенной продукции, то она включает далеко не только материальные блага, но и услуги аптекарей и дантистов, эстрадных артистов, официантов, прачек, ремонтников, учителей, судей, полицейских, клерков, а также многочисленные услуги домохозяек и домовладельцев, содержащих в порядке жилье. Даже в товарной продукции услуги составляют значительную долю. После Второй мировой войны США стали первой страной, в которой более 50 процентов товарной продукции поступило на рынок в форме услуг, а не товаров; теперь по этому пути идут и другие богатые страны6.

Еще одно неправильное представление состоит в том, что существует определенная категория целей или устремлений человека, которая может быть названа экономической. Люди работают, покупают и продают, преследуя весьма разнообразные цели, такие, как комфорт, безопасность, эстетическое удовольствие, новизна, конформизм, захватывающие ощущения и развлечения*. В экономической жизни индивидуумы, группы и страны используют свои материальные и нематериальные ресурсы — время, энергию, умственные способности и материальное оборудование — в любых целях, какие только можно себе представить.

Эти ошибочные представления не стоит принимать во внимание. Экономический подход состоит в том, что деятельность или процесс рассматривается как отношение между ресурсами и продукцией. Конкретнее, процесс является экономическим в том случае, если он способствует конверсии, или трансформации товаров и услуг из одной формы в другую. Железная руда и труд трансформируются в автомобили, холодильники и транспортные услуги на железных дорогах. Как похожую конверсию можно рассматривать и маникюр в зависимости от того, делаю ли это я сам или иду в салон. Обмен часа работы няни на час в другое время представляет собой конверсию.

Однако мы называем эти социальные процессы экономическими только исходя из дополнительного предположения о том, что мы усматриваем в них также увеличение стоимости — например, преобразование железной руды в готовые изделия из стали. Ведь готовые изделия из стали обладают более высокой стоимостью, чем исходный продукт (железная руда). Поэтому мы видим, как люди, делая выбор, осуществляют его определенным способом — выбирают более, а не менее ценное. Люди делают экономический выбор только в том случае, если для получения желаемого решают отказаться от чего-то другого, что они тоже хотят и что имеет ценность, — другими словами, когда выбор сопряжен с издержками.

Решение о том, в какой из двух пар ботинок сегодня выйти на улицу, является актом выбора. Но это не экономический выбор — разве что вам настолько нравятся эти ботинки, что вам трудно расстаться с одной парой и обуться в другую. Решение о выборе в поддержку одной партии или кандидата против другого опять-таки является актом выбора. Но и это не акт экономического выбора для большинства людей, если только они не хотят одновременно поддержать обе эти партии. Работа на партию или кандидата, однако, является актом экономического выбора, если затраты времени на эту работу мешают использовать его другим, более приятным способом. Более приятные способы времяпрепровождения — это цена, которую я плачу за свою политическую активность. Во многих ситуациях выбор одной цели, задачи или ценности означает отказ от другой, то есть сопряжен с издержками. Выбор, связанный с издержками, очевидно, лежит в основе экономического взгляда на действительность.

Выбор связан со множеством издержек помимо тех, которые можно выразить в деньгах. Общеизвестно, что с вождением автомобилей помимо денежных затрат, которые несут водители, сопряжены и другие издержки — шум, загрязненный воздух и невозможность использования для других целей ресурсов, расходуемых на регулирование дорожного движения. Мы смотрим на социальную жизнь с экономической точки зрения, когда задаемся вопросами о том, кто оплачивает эти издержки, не чрезмерны ли они и есть ли у общества социальные механизмы для их оценки и влияния на принятие решений о целесообразности использования автомобилей.

Базовые методы социального контроля

Как приступить к анализу политико-экономической организации? Одна возможность состоит в том, чтобы построить анализ на традиционном различии между административными, или командными, системами, с одной стороны, и рыночными системами — с другой. Не считая семьи и домохозяйства, самыми большими в мире организующими институтами являются государство и рынок. Рабство почти исчезло, как и феодальная экономика больших поместий. Хотя в Азии, Африке и Южной Америке миллионы людей, живущих в доиндустриальных обществах, по-прежнему заняты преимущественно в натуральном хозяйстве, но почти все они вовлечены сейчас в рыночные сделки, и точно так же все они являются объектами (если не активными участниками) государственных программ развития.

Но поразительное сходство между системами, управляемыми государством, и рыночными системами усложняет выявление каких-либо простых различий между ними. Некоторые цели рыночной системы неотличимы от целей систем с центральным планированием. Одним из первых амбициозных шагов русской революции 1917 года стала отмена рыночной системы, денег и цен, что привело, однако, к небывалой социальной дезорганизации. С тех пор ни советская, ни какая-либо другая коммунистическая система не пытались избавиться от рынка, хотя Кастро однажды объявил о своем намерении сделать это на Кубе. Все национальные системы мира используют рынок наряду с другими инструментами с целью найма работников и направления их для выполнения различных задач. Все национальные системы обеспечивают большую часть распределения потребительских товаров путем рыночных продаж желающим покупателям. Все применяют деньги и цены и, разумеется, очень активно используют механизм государства.

Нечеткими являются различия другого плана. Во всех индустриальных системах производство непосредственно организуется не рынком, а бюрократическими властями, как в частном секторе, так и в государственном. Корпорации Unilever, General Motors, Hindustan Machine Tools, Почтовая служба США, Британская транспортная комиссия, металлургический комбинат «Ши цзин шань» и совхоз в СССР — все это примеры бюрократических организаций. Наличие или отсутствие бюрократии в рыночной или регулируемой государством системе практически не имеет последствий для служащих или покупателей.

Поэтому сначала нам необходимо рассмотреть более определенные понятия, чем такие сложные абстракции, как рынок или административная система. Я предлагаю начать с основных механизмов социального контроля, которые используются во всех политико-экономических системах*.

Существует бесконечное множество конкретных методов, при помощи которых одни люди осуществляют контроль над другими. Это не только целенаправленные попытки контроля, так как люди влияют на поведение друг друга многими непредумышленными путями. Исследователи неоднократно пытались выработать окончательную классификацию7. Первое значительное различие наблюдается обычно между методами, которые фактически меняют вознаграждения и наказания, и теми, которые только меняют представления людей о вознаграждениях и наказаниях. Чтобы контролировать меня, вы можете угрожать мне, если я не выполню ваше желание, или же, не демонстрируя намерения поступить со мной плохо, можете просто обратить мое внимание на причины, по которым мне будет причинен вред, если я не отреагирую на ваш приказ.

Не все методы контроля укладываются в эти две категории. Характерным, хотя и не часто используемым методом является физическое сдерживание, например когда полиция задерживает пьяного. Иногда врачи при помощи медикаментозных средств или хирургических операций на мозге пытаются изменить умственные или эмоциональные характеристики индивидуума, чтобы он думал (то есть определял награды и наказания) по-другому. А манипулирует ресурсами Б, лишив Б способности делать то, чего не хочется А, или, наоборот, А предоставляет Б новые возможности—деньги, положение, даже оружие — чтобы Б выполнял желания А. Помимо этих категорий есть много других возможностей изменения непосредственного окружения или намерений Б (не считая манипуляций с его ресурсами), с тем чтобы Б больше не думал о каких-либо возможных для него ранее формах поведения. Один способ не позволять детям есть сладости — наказывать их за это. Другой — обеспечить полное отсутствие сладостей.

Не пренебрегая ни одним из вышеназванных или более сложных методов, которые можно разработать на основе этих двух, следует отметить, что три из них— обмен, власть и убеждение — имеют важные последствия для политико-экономической организации и заслуживают особого рассмотрения на начальной стадии анализа*.

Обмен вездесущ. Мы все обмениваемся одолжениями, чтобы ладить друг с другом, а политики обмениваются одолжениями, чтобы облегчить взаимное сотрудничество. Обмен — это основа отношений, на которых строятся рыночные системы.

Отношения власти являются базовыми отношениями, характеризующими членство в формальных организациях — церквях, клубах, ложах, корпорациях и союзах. Когда кто-либо говорит, что принадлежит к такой организации, он тем самым сообщает, что признает право должностных лиц этой организации действовать за него или осуществлять контроль над ним в отношении функций этой организации. Государство является формальной организацией; отношения власти — вот основа, на которой строится государство. Власть является столь же основополагающей для государства, как обмен для рыночной системы.

Убеждение является центральным, базовым элементом всех социальных систем. Однако ни в одной из существующих политико-экономических системах оно не играет такой характерной роли, которую обмен играет на рынках или власть играет в государстве. Тем не менее эта вездесущая форма социального контроля имеет особое значение при анализе политико-экономических систем в трех аспектах. В форме идеологических указаний и пропаганды убеждение является важнейшим методом контроля масс со стороны элиты, причем в коммунистических системах в гораздо большей степени, чем в либерально-демократических. В форме коммерческой рекламы убеждение является важнейшим инструментом контроля масс потребителей со стороны корпораций в рыночных обществах. В форме взаимного убеждения в «свободных» обществах (то есть в форме «свободной конкуренции идей») это основополагающий элемент либеральной демократии.

В маоистском Китае убеждение как метод социального контроля используется столь исключительным образом, что данная система заслуживает в этой связи особого внимания. В любом случае можно представить себе картину или модель определенного вида системы контроля, подобной китайской, основанной на массированном одностороннем убеждении. Мы будем называть такую систему наставнической. Наставническая система в общих чертах так же соотносится с убеждением, как рынок с обменом, а государство с властью. Но это очень общее сравнение: не следует придавать слишком большое значение параллелям*.

Часть I СОСТАВНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ

Глава 2 ВЛАСТЬ И ГОСУДАРСТВО

Очевидно, что рыночные системы основаны на отношениях обмена. Однако то обстоятельство, что государственное управление в такой же степени основано на отношениях власти, может быть менее очевидным. Дело в том, что сущность отношений власти так никогда полностью и не была выяснена. В книге «Politics, Economics, and Welfare», написанной мной в соавторстве с Р. Далом, высказывалось мнение, что власть можно идентифицировать с распоряжениями, за невыполнение которых предусмотрены определенные наказания. Как-то одно время мы с несколькими коллегами ездили на работу вместе в одном автомобиле, по очереди выполняя обязанности водителя. Мы назначили ответственного за расписание поездок, но он не мог ни назначить наказание в случае нашего неподчинения, ни привести его в исполнение1. Итак, что такое власть и насколько государство зависит от нее — оба эти вопроса заслуживают тщательного рассмотрения.

Отношения власти

В 1970 году, в конце войны между Нигерией и отколовшейся от нее Биафрой, полковник Эффионг прибыл в Лагос, чтобы сдаться. «Мы, — заявил он,— признаем власть Федерального военного правительства Нигерии»2. Этим он фактически разрешил правительству Нигерии отдавать приказы; он обязался повиноваться. В этом и заключается суть тех отношений, которые мы называем «власть». Отношения власти возникают повсеместно там, где один человек, несколько людей или множество прямо или косвенно позволяют кому-то другому принимать решения вместо них по некоему кругу вопросов. Как только я разрешил кому-то другому принимать решения за меня, все, что нужно ему для контроля надо мной, — высказать свои желания 3.

Люди дают такое разрешение потому, что полагают, что кто-то лучше всех знает, что нужно делать (к примеру, когда именно сеять те или иные сельскохозяйственные культуры), или потому, что хотят переложить на других ответственность за принятие трудного решения (например, отдать распоряжение отключить диализ-аппарат и дать пациенту умереть). В других случаях людям нужно наделить ответственностью кого-либо одного, чтобы он координировал деятельность других, как в вышеприведенном примере совместных поездок, когда группа передает одному из своих членов полномочия по составлению расписания поездок. Власть имеет и неприятные стороны. Полковник Эффионг подчинился власти потому, что в противном случае ему и его помощникам угрожали насилие и смерть. В промежуточных ситуациях между добровольной и вынужденной передачей власти люди также подчиняются: служащие выполняют указания работодателя или непосредственного начальника — потому, что им за это платят.

То, что мы будем назвать властью, является древним механизмом контроля, которым пользовались с незапамятных времен. Около 5000 лет назад правители уже знали, как применять его в крупных масштабах. В древнем Шумере власти распределяли земельные участки, командовали отрядами рабов на строительстве каналов и плотин и координировали распределение работ в сельском хозяйстве4. Эффективность данного примечательного метода общественного контроля поистине ужасает, так как он, в отличие от убеждения и обмена, зачастую слишком прост в применении. Иногда даже не нужно слов; в отношениях власти подчиненный знает, чего от него ожидают, и выполняет свои обязанности без команды.

Люди, принадлежащие к разным культурам, различаются в своей готовности подчиняться власти. Так, о немцах часто говорят, что они охотнее подчиняются, чем, например, французы. В некоторых исследованиях зафиксированы различия такого рода: фламандцы подчиняются власти с большей готовностью, чем валлоны, или, если сравнивать два африканских племени, то суданские нуэры более свободолюбивы, чем кенийские гусии5.

Для того чтобы контролировать другого человека, можно использовать столь разнообразные методы, как идеологическая обработка, законные и незаконные угрозы лишений, предложения каких-либо благ и убеждение (включая обман). Эти методы могут применяться прямо или косвенно, побуждая человека к тому, чтобы он признал власть правителя над собой, иными словами, согласился подчиняться. Любая мера контроля может быть использована либо в качестве метода прямого контроля, либо в качестве метода достижения повиновения (власти), которое, будучи однажды достигнутым, само по себе достаточно для осуществления контроля на все то время, пока оно сохраняется*. Действующая власть может распределять властные полномочия, создавая новые органы власти.

Со времен Макса Вебера многие ученые-обществоведы утверждали, что для поддержания властных отношений, как правило, необходима легитимность. А она может существовать только в тех случаях, когда подчиненные убеждены в необходимости подчинения6. Однако людей можно просто принудить — как это было в нацистской Германии — повиноваться даже в тех случаях, когда они уверены, что распоряжения власти и сама власть являются нелегитимными. Так что подчинение власти в силу стремления соблюсти моральные нормы встречается часто, но не является обязательным основанием власти.

Распространенными являются случаи, когда люди уступают власть не непосредственно, вследствие усилий правителей, а из-за других людей. Отец вмешивается, чтобы поддержать власть отчаявшейся матери над ребенком, а фабричный рабочий повинуется бригадиру, так как фабрика ему за это платит. Законодательное собрание наделяет властью, скажем, налогового чиновника (а граждане волей или неволей подчиняются его власти). Его начальники в налоговом управлении используют власть, чтобы поддержать действия налогового чиновника. Если понадобится, на помощь ему придут суды, а власть судей опирается на судебных приставов и полицию.

Довольно часто политическая власть черпает силы в массовом недовольстве поведением инакомыслящих. В большинстве ситуаций — будь то в малых группах, общественных организациях или в правительстве — любой человек ведет себя послушно при условии, что так же поступают и другие. Подчинение председателю общественной организации имеет смысл для любого ее члена только в том случае, когда другие ведут себя аналогичным образом.

Для осуществления контроля путем обмена кто-то всегда несет издержки с целью побудить другого выполнить некое действие, а контроль путем убеждения требует затрат времени и энергии. Напротив, контроль посредством авторитета часто ничего не стоит, как, например, в тех случаях, когда некоторым людям удобно, что ими руководят и кому-то хочется этим заниматься. Неоспоримо, однако, и то, что организация и поддержание власти часто являются делом дорогостоящим, особенно в делах государственного управления, где нужны и оружие, и полицейские, и военные, и прочие специализированные структуры для поддержания власти, например, суды. Однако власть, укрепившись, часто не требует или почти не требует расходов. Таким образом, предельная стоимость контроля является нулевой или близка к нулю. На деле повторяющееся применение власти часто способствует ее сохранению*.

Осуществление власти в конкретном случае не требует никаких затрат, так как подчинение власти может быть осуществлено задолго до этого случая. Власть может быть стабильной и длительной. Она может включать в себя различные категории действий. В случаях, когда возникает надобность в реагировании, какие-либо награды, наказания, манипулирование или даже попытки убеждения не нужны. Все, что требуется, — это указать, как следует реагировать. Некоторые ученые-обществоведы, идя по ложному пути, пытаются установить в каждом случае, когда один человек осуществляет властный контроль над другим, механизм контроля, присущий именно этому случаю. Они предполагают, что роль такого механизма выполняет коммуникация, направленная на убеждение, или угроза, или какой-то вид платежа. Но обнаружить такой механизм ученые не могут, так как во властных отношениях его нет.

Этим и объясняется то, почему власть становится основным методом социального контроля: применение властных полномочий требует небольших затрат. Дороговизна альтернативы зачастую ошеломляет. Некогда власть родителей в семейной жизни Америки была незыблемой, но сейчас многим родителям, которые не смогли или не пожелали утвердить свой авторитет, теперь приходится прибегать к хитростям, лести, мольбам и подкупу, и все это требует времени и денег. Предельные издержки контроля над детьми стали очень высоки — иногда столь высоки, что родители прекращают всякие попытки контролировать своих детей.

Снижение расходов по контролю иногда является жизненно важным — или считается таковым. Во время Второй мировой войны в Европе генерал Эйзенхауэр санкционировал казнь рядового Словика, чтобы снизить предельные издержки контроля над американскими солдатами, которые все чаще испытывали на прочность терпимость командования к дезертирам7. Эта казнь оправдывалась как способ «восстановления власти».

В обиходной речи слово «власть»* значит больше, чем общепринятое толкование для обозначения форм общественного контроля. Мы называем Бернарда Беренсона авторитетным специалистом в области искусств, Уотсона и Крика—признанными авторитетами по вопросам структуры молекулы ДНК. Иногда мы говорим, что некто высказывает «авторитетное мнение»— при этом мы имеем в виду не то, что мы подчиняемся ему, но только то, что он кажется уверенным в себе. Оставим эти значения слова в стороне, поскольку они не представляют для нас интереса в обсуждаемом контексте. Нам нужны такие значения, как в следующих высказываниях: «Казначей имеет власть (уполномочен) производить платежи» или «Я уполномочиваю вас (наделяю вас властью) выступать и голосовать от моего имени». В подобных случаях власть на первых порах, казалось бы, не имеет отношения к контролю над кем-либо. Казначей, как представляется, никого не контролирует, а наоборот, ему разрешается делать что-то, не разрешенное другим. Не каждый может распоряжаться средствами, принадлежащими группе. Но когда кому-то разрешено делать то, что не разрешено другим, это разрешение имеет силу только потому, что другие ведут себя обычным образом и реагируют так, как от них ожидается. Чтобы предоставить кому-то полномочия расходовать средства ассоциации, необходимо, чтобы другие члены данной ассоциации принимали чеки, которые он выписывает со счета ассоциации. При этом они ни в коем случае не примут таких чеков, выписанных кем-либо другим, и могут, если дойдет до дела, даже посадить такого человека в тюрьму за подобную попытку. Таким образом, на власть смотрят с двух точек зрения — как на два вида разрешения: разрешение контролировать на постоянной основе и постоянное же разрешение делать то, что не позволено другим, осуществлять действия, которые лишь опосредованно обеспечивают контроль над другими людьми.

Властные отношения в формальных организациях и правительственных структурах

В философии, мифологии, научной фантастике и комиксах мы встречаемся с вымышленными существами, превосходящими людей умом и силой. Люди создают таких же существ в виде формальных организаций, способных совершить то, что людям не под силу сделать в одиночку, — построить пирамиды, управлять империей инков, вести дела инквизиции и высадить человека на Луне.

Как создать гиганта и заставить его двигаться? Моделируют его и вдыхают в него жизнь властные отношения. Власть подчиняет рядовых членов функционерам организации, а их, в свою очередь, друг другу в зависимости от выполняемых ими задач. Многообразные властные отношения, каждый элемент которых связывает как минимум одного члена организации с другими, сплачивают отдельных членов организации в единую, согласованно функционирующую систему. Фактически организацией можно назвать созданную для определенной цели структуру властных отношений. Подобно индивидуумам, формальные организации преследуют свои цели, даже если их, как и индивидуумов, часто раздирают внутренние конфликты. Одни организации ставят целью получение прибылей, другие занимаются образованием, некоторые — лоббированием в государственных структурах; организации могут угонять самолеты или открывать детские сады. Какова бы ни была цель, которую ставит перед собой организация, для ее достижения создается сеть властных отношений*.

Государство как сеть власти

Может сложиться мнение, что сформулировать особый характер государства как организации нетрудно: государства осуществляют власть над другими организациями. Но некоторые неправительственные организации иногда отказываются подчиняться государству; повстанцы на Кубе признали над собой власть Кастро, а не правительства Батисты.

Чтобы описать различие между государством и другими организациями, нам придется использовать следующую формулировку: для любого населения государство существует в той степени, в которой одна из групп, осуществляющих власть над ними, осуществляет власть над всеми другими или претендует на то— и это никем не оспаривается, — что она осуществляет власть общего характера, отдавая распоряжения, имеющие приоритет над распоряжениями любой другой организации. Она, возможно, не сумеет реализовать тот приоритет, на который претендует, в случае конфликта, а в некоторых случаях может даже и не стремиться принудительно осуществить этот приоритет. Но ее отличают всеобъемлющий характер и уникальность притязаний на приоритет*.

Эффективность власти и низкий уровень предельных издержек любого отдельно взятого случая осуществления контроля со стороны официальных властей объясняет ее центральную роль в управлении. Государственный контроль в форме поощрений и наказаний, назначаемых для каждого конкретного случая (ad hoc) — например, если бы с каждым человеком достигалась договоренность по каждому конкретному случаю, — в таком виде является весьма дорогостоящим и отнимает чересчур много времени, чтобы государство было в состоянии осуществлять огромные объемы своих задач. И даже если бы государство могло прибегать к целому набору ad hoc методов принуждения к исполнению своих решений, это было бы возможно только при наличии большого числа людей, готовых заниматься такой деятельностью. Но как же побудить этих людей сотрудничать, если не посредством применения власти? Ленин встал на путь революции, осознав, насколько малочисленны в силу феномена власти военные и полицейские силы, которые удерживали контроль над людскими массами в России. Он понял: то же самое может делать и небольшая группа революционеров.

Власть — основополагающее для государственного управления явление — объясняет, каким образом конгресс или парламент может быть сильнее армии, почему Сталин мог преодолевать единодушные возражения своих коллег в руководстве партии и каким образом политический лидер может всем заправлять. И очевидные факты, и загадки политики останутся необъяснимыми, если не привлечь к их анализу властные отношения и ту сложную сеть взаимосвязей, которая присуща каждым конкретным отношениям власти. Великие достижения политического руководства и политической организации основываются на феномене власти. И в нем же кроются корни тех кризисов, которые нарушают политический порядок. Дело в том, что власть может исчезнуть столь же стремительно, как люди могут изменить свое мнение о том, кому они желают подчиняться, о чем свидетельствует длинный список бывших правителей, включающий Хайле Селассие* и Исабель Перрон**.

Властные правила в государственном управлении

Иногда государственные чиновники издают персональные предписания, как, например, судья, объявляющий по завершении дела, что «ответчик должен уплатить истцу 5000 долларов». Но обычно власть действует через закон и другие общие предписывающие правила. Таким же образом подчинение людей государственной власти традиционно принимает форму правил, предписывающих, кто, над кем, в каких обстоятельствах и в каких формах может осуществлять контроль.

«Коммунизм, — пишет один советский автор, — самое организованное общество из всех известных человечеству». Далее он объясняет, что коммунизм организован по правилам и что это обеспечивает «привычное соблюдение этих правил как общепринятых норм поведения»8. То же самое можно сказать о любом государственном управлении.

Даже в обстановке революционного беспорядка Ленин использовал традиционные правила голосования с принятием решения большинством голосов при обсуждении в Центральном Комитете вопроса о принятии Брестского мирного договора9. В тех случаях, когда нарушаются официально объявленные правила, например о запрете проводить разведывательные операции ЦРУ на территории США, их место занимают другие правила — неписанные или неофициальные. Люди часто связывают себя правилами. После смерти Сталина и казни Берии советские руководители договорились между собой — несомненно, ради того, чтобы обезопасить себя, — о том, что бывших членов Политбюро по исключении не предают смерти и не отправляют в ссылку10.

В процессе управления правила, исходящие от официальных властей, используются для контроля над ситуацией точно так же, как в покере или бейсболе. И это опять-таки объясняет всю неустойчивость политики при определенных обстоятельствах. Вдруг — столь же внезапно, как при смене точки зрения, — политические лидеры решают, что больше не хотят выполнять существующие правила. И тогда начинается другая игра.

Скрытое и расширенное применение власти

Скрытая власть

Государственный служащий, который хочет управлять своими подчиненными или гражданами страны, не всегда использует свою власть прямо — издавая предписания или вводя соответствующие правила. У него есть целый ряд скрытых возможностей использования власти. Чтобы побудить людей вставать по утрам на час раньше, госчиновники, вместо того чтобы отдать гражданам приказ просыпаться в определенный час, объявляют о переходе на летнее время. Чтобы увеличить число врачей в стране, практикуется система отсрочки от воинского призыва для студентов-медиков вместо того, чтобы в приказном порядке заставлять юношей поступать в медицинские учебные заведения.

При скрытом использовании власти широко применяются полномочия по организации отношений обмена или изменению условий обмена в рыночных системах. Вместо того чтобы комплектовать армию методом воинской повинности, государство может использовать свою власть для организации наемной армии. Вместо прямого запрета импорта государство может добиться того же результата обходными путями, облагая импортные товары налогом и тем самым повышая цены на них. Общепринятое различие между «прямым» и «косвенным» экономическим управлением является особым проявлением различия между прямым и скрытым использованием власти.

Расширенное использование власти

Цезарь использовал свою ограниченную военную власть, чтобы реорганизовать систему управления Римом. Не существует ни одной сложной организации, в которой власть может быть ограничена пределами, определенными учредителями организации, и поэтому власть всегда становится до некоторой степени неконтролируемой. Стоит поручить официальным властям какую-либо задачу, и они воспользуются этим, чтобы сделать что-то еще, первоначально не запланированное. Власть, реализуемая непосредственно или скрыто, всегда может быть расширена, чтобы увеличить список своих полномочий.

Некоторые члены правительства расширяют свои полномочия с необыкновенным искусством. Пользуясь своей властью Генерального секретаря партии, Сталин назначал местных партийных секретарей, которые оказывали влияние на отбор делегатов на съезды партии, а те, в свою очередь, утверждали новые полномочия, которые хотел получить Сталин11. Часто начальник расширяет полномочия своего подчиненного, если тот соглашается на расширенное использование власти начальником; таким образом обычно осуществляется совместное расширение властных полномочий по сговору. Примером является незаконное расширение полномочий Никсона и ФБР.

«Махинации», «политиканство», «политические игры» — эти выражения далеко не точно определяют множество оригинальных способов, которыми государственные деятели контролируют друг друга, используя свою власть не прямо, а косвенно — через ее расширение. Муниципальный чиновник, возглавляющий коммунальную службу, уполномочен организовать уборку улиц и вывоз снега. Предлагая работу тем, кто будет оказывать ему услуги, он может расширить свою власть, выходя за пределы первоначально полученных полномочий. Он может потребовать от каждого нанятого им работника вести агитацию за его партию. Он может использовать свои полномочия в отношении контрактов, чтобы заставить бизнесменов платить деньги его партии, ему самому или его союзникам. Объединив эти и другие потенциальные возможности, он может пойти дальше и потребовать, чтобы его сделали членом руководства муниципалитета. Воспринимая его как руководителя высшего звена, другие люди неизбежно будут стремиться снискать его расположение в надежде на благосклонность в будущем; так растет его влияние.

Такой же процесс можно наблюдать на других уровнях государственного управления. Президент Соединенных Штатов не имеет полномочий регулировать цены в промышленности. Но чтобы сдержать рост цен, президент Джонсон использовал свои полномочия в области военных контрактов, расширив свою власть с целью аннулирования контрактов с фирмами, которые подняли цены. Президент Кеннеди расширил свою власть для того, чтобы привлечь ФБР и провести антитрестовские расследования в отношении фирм, поднимавших цены12. Короче говоря, власть расширяется путем ее использования в сферах, на которые она распространяется, чтобы получить контроль над теми областями, где его не было.

Когда мы наблюдаем распространение сетей власти и влияния в правительстве, мы иногда ошибочно считаем, что эти формы власти отличаются от обычных. Однако случаи протекции и взяток фактически являются обычным следствием использования полномочий по найму и заключению контрактов. Если мы видим, что чиновника принуждают к чему-либо, угрожая увольнением, — это потому, что кто-то имеет полномочия его уволить. Если мы видим, как вокруг некоего влиятельного лица собираются верные сторонники, значит, данное лицо использовало свои полномочия по предоставлению привилегий для того, чтобы сплотить этих людей вокруг себя. Когда в правительстве о себе громко заявляют деньги, значит, кто-то уполномочен их распределять.

Расширенное использование власти для создания новых властных структур

Ост-Индская компания, получив в XVII веке определенные полномочия по ведению деловых операций в Индии, расширяла их до тех пор, пока не стала фактически выполнять функции правительства в некоторых районах страны. Люди, облеченные властью, обычно расширяют ее использование не просто для того, чтобы добиться дополнительного влияния, но чтобы получить новые властные полномочия. Будучи лидером большинства в сенате, Линдон Джонсон искусно расширял свою власть. Он столь эффективно использовал ее для оказания услуг коллегам-сенаторам, что в итоге его власть могла поспорить с властью президента, тем самым сводя сенат к роли «послушного органа, управлявшегося старшим олигархом»13. Политический аппарат — это структура власти, построенная на расширенном использовании ранее имевшейся власти. Чиновник, в ведении которого находятся общественные работы, использует свою власть в сфере городских контрактов, чтобы в обмен на предоставляемые привилегии добиваться подчинения себе каждого из облагодетельствованных им людей. После этого каждый из них в свою очередь использует эти привилегии, чтобы добиться признания своей власти со стороны нижестоящих лиц.

Власть реальная и мнимая

В последующих главах мы часто будем обращаться к простой концепции расширенного использования власти. Мы можем использовать ее уже на данном этапе анализа для того, чтобы развеять популярную иллюзию, заключающуюся в том, что за фасадом власти правительственных чиновников загадочным и тайным образом распределяют «реальную» власть, что общественная власть — это семейная и классовая структура, соответственно которой должно осуществляться распределение власти в правительстве.

Власть не всегда находится там, где кажется, — это во многом верно. Но если группа властных отношений представляет собой лишь фасад, то за ней располагается другая группа властных отношений, а не другой набор социальных процессов. Вы не узнаете «правды» о политических силах, если в ее поисках не будете обращать внимание на власть; правду можно установить, изучив действующие властные отношения. Если городом правит олигархия «старых семейств», то это потому, что официальные власти уступили свою власть этим семьям. Если конклав партийных лидеров занимает господствующее положение, то это потому, что каждый из них установил ту особенную форму контроля, которая называется властью над последователями по соглашению сторон.

Некоторые люди считают, что в основе власти лежит богатство или собственность. Но собственность сама по себе является формой власти, созданной государством. Собственность — это набор правил контроля над активами: собственник может отказывать другим в их использовании, израсходовать их полностью или оставить в неприкосновенности. Поэтому права собственности являются передачей власти индивидуумам и организациям (государственным и частным), признанной другими индивидуумами и организациями14. Богатые — это те, кому передано власти больше, чем другим. Так же, как в средневековой Европе церковные власти устанавливали ограничения на светскую власть, предпринимательская власть сегодня, существующая в форме прав собственности, ограничивает власть государства, но лишь потому, что государства санкционируют подобные договоренности.

Иногда демократическая политика представляется далекой от организационной деятельности, осуществляемой через власть, и больше походит на обмен. Президент предлагает более высокую минимальную цену на молоко в обмен на финансовые взносы от ассоциации производителей молочных продуктов, а губернатор обязуется поддержать кандидата в президенты в надежде на получение поста вице-президента. Однако президент может «продавать» покровительство молочникам только потому, что обладает властью над выработкой политики, а кандидат может предложить кому-либо пост вице-президента только потому, что, согласно неписанным партийным правилам, кандидат в президенты имеет право выбирать своего партнера по избирательному списку*.

Тем не менее власть всегда смешивают с другими формами контроля. Сеть власти порождает параллельную сеть убеждения. Подчиненные моментально перестают слушаться вышестоящих лиц, если не убедить их в необходимости подчинения. Комментируя это явление, президент Трумэн сказал о своем преемнике: «Он сядет здесь и будет твердить: Сделайте то! Сделайте это! И ничего не произойдет. Бедняга Айк** — ведь здесь не армия»15. Власть, как мы видели, столь же часто принимает форму полномочий покупать или продавать: президент Джефферсон предпочел купить штат Луизиана, а не завоевывать его.

Неудивительно, что Гоббс, Руссо и другие пытались обосновать происхождение власти государства от общественного договора — ведь властные отношения могут, как мы видели, быть установлены контрактом, иногда в детально разработанной форме, как, например, в Мэйфлауэрском соглашении*. При отсутствии детально разработанного контракта имеет смысл считать граждан добровольно отказывающимися от власти; в обмен на это правитель обязуется защищать их и делать для них то, что они не могут делать сами. В случае если граждане принимают власть правителя потому, что он держит их в страхе, мы по-прежнему можем говорить о вынужденном контракте. Правитель предлагает, со своей стороны, освободить граждан от насилия, а запуганные граждане предлагают, со своей стороны, повиноваться.

Иерархия и бюрократия

В самой известной — но не самой распространенной — модели власти, как в частных, так и в государственных организациях должностное лицо осуществляет власть над своими непосредственными подчиненными, каждый из которых, в свою очередь, осуществляет власть над своими подчиненными, и так далее до самой нижней ступеньки иерархической лестницы. Целью создания иерархической, или пирамидальной, структуры является эффективная координация разделения труда и функциональной специализации.

Пирамидальная власть, или иерархия, часто имеет характерные черты, совокупность которых называется бюрократией. И в государственных, и в частных организациях бюрократия является мощным многоцелевым инструментом. Она превращает разрешение проблем в чрезвычайно рутинный процесс и освобождает от необходимости привлекать к нему работников с нестандартными навыками. Для каждой категории проблем бюрократия готова обеспечить соответствующую категорию решений при помощи определенного набора стандартных навыков. Характерные черты бюрократии заключаются в следующем:

1. Бюрократия в большой степени практикует специализацию задач исходя из предположения, что специализация ведет к эффективности (и с риском того, что специализация порождает узколобых функционеров, утративших представление об организации).

2. Каждое конкретное распоряжение наделенного властью лица, отданное конкретному члену организации или ее структурному подразделению, формулируется (в бюрократической организации в большей степени, чем почти во всех прочих видах официальных организаций) таким путем, что выполнение его не зависит от исполнителя. В условиях идеальной бюрократии незаменимых нет.

3. Все задачи, процедуры и решения классифицированы. Возьмем для примера систему рационирования пищевых продуктов: если я подам заявление об увеличении моего пайка, меня попросят доказать, что я принадлежу к соответствующей категории (инвалиды, пожилые люди или кормящие матери).

4. Главной задачей руководства считается координация стандартизированных поручений (а не стимулирование способностей и инициативности каждого сотрудника организации).

5. Относительно стабильная структура заданий и власти полагается необходимой для организационной готовности (к любым задачам, которые могут возникнуть).

6. Таким образом, организация в некоторой степени замыкается на себя. Сотрудники бюрократической организации часто становятся более лояльными по отношению к организации, чем к каким-то ее общим целям. Вместо того чтобы самораспуститься после окончательной победы над полиомиелитом, фонд March of Dimes* начал борьбу с другими болезнями. Будучи более свободной в поиске новых функций, нежели государственная бюрократия, корпоративная бюрократия будет принимать на себя решение все более разнообразных задач, потому что чиновники высоко ценят организацию. Это столь ценный инструмент, что для него должны быть найдены подходящие функции.

7. И тем не менее каждая бюрократия имеет тенденцию создавать собственный стиль, и впоследствии его можно будет изменить в незначительной степени, лишь частично адаптировав к новым обязанностям. Поэтому, несмотря на наличие якобы подходящих старых бюрократий, люди, принимающие решения на высоком уровне, зачастую вынуждены создавать новую бюрократию для решения новой задачи.

8. Следовательно, для многих департаментов и ветвей власти не существует идеальной структуры; административная реформа бесконечна16.

Иерархия и бюрократия имеют очень древнее происхождение, но именно в современном мире бюрократическая организация развита как никогда раньше. В начале XIX века четверо из пяти американцев работали не по найму; сейчас к этой категории принадлежит лишь каждый десятый. Если предположить, что все компании, кроме самых маленьких, организованы на бюрократических началах, более половины всех работающих по найму заняты в бюрократических структурах. Еще 13 миллионов американцев работают в многочисленных бюрократических организациях, составляющих федеральное правительство, пятьдесят правительств штатов и 78 000 структур местного самоуправления. Миллионы людей также являются членами организованных на бюрократических началах профсоюзов, групп работодателей, тайных обществ, ассоциаций военных ветеранов, организаций фермеров; их детей приобщают к основам бюрократии в организациях, подобных скаутским и «Малой лиге»*. Некоторые из этих бюрократических структур огромны. По количеству занятых сотрудников самой крупной в США бюрократической организацией является министерство обороны, где работают более 1 миллиона гражданских служащих (и еще 2 миллиона служат в вооруженных силах). За Пентагоном идут корпорации American Telephone and Telegraph и General Motors, в каждой из которых работают около 800 000 человек17.

Те люди, которые, не задаваясь вопросами политического характера, изъяли большую часть рабочей силы из мелкого фермерского сельского хозяйства и мелкого предпринимательства и вовлекли ее во властные отношения современного бюрократического предприятия, совершили незапланированную революцию. Эта революция в индустриальных системах коренным образом изменила рабочие отношения и другие формы человеческой взаимозависимости для большинства лиц, работающих по найму. И хотя эта революция боролась не за равенство, демократию и прочие гуманитарные ценности, а за прибыль и власть, и одержала победу по причине эффективности — не самой возвышенной причине, это все-таки революция. Она изменила политико-экономическую организацию сильнее, чем французская, большевистская или маоистская революции, и повлияла на установление нового порядка в СССР и Китае не меньше, чем на Западе18.

Мы увидим, что и в коммунистических системах, и на Западе революция к настоящему времени породила контрреволюцию, в которой объединились, как ни странно, югославские практики рабочего самоуправления, маоисты, возбуждающие массы, западные сторонники демократии участия и новая волна профессиональных психологов, специализирующихся на психологии труда. И корпорации, и профсоюзы экспериментируют с альтернативами конвейерной организации производства. Несмотря на то, что бюрократия известна человечеству по крайней мере 3 000 лет — от Хаммурапи и до современного национального государства, некоторые люди желают, чтобы бюрократии пришел конец и ей на смену пришли такие формы сотрудничества, при которых «люди будут различаться между собой не по вертикали, в соответствии со служебным положением и ролью, но гибко и функционально...»19.

Взаимное приспособление властей

Мышление привычно ассоциирует власть с иерархией, но с этой привычкой надо покончить, так как власть чаще реализуется не иерархическими, а другими способами.

Конечно, пирамидальный способ организации власти часто несовершенен. Например, у пирамиды может не быть вершины. Верх занят несколькими — или многими — структурами власти, взаимодействующими при помощи управляющего совета. Иногда каждая из них обладает властью над особой группой подчиненных. Для правительства как единого целого наличие вершины нехарактерно. Мао Цзэдун был в состоянии функционировать как вершина власти, но только в течение короткого времени. В демократических правительствах власть разделена между множеством должностных лиц — главой исполнительной власти, представителями законодательной, а иногда и судебной власти.

Некоторые должностные лица находятся за пределами линий пирамидальной или иерархической власти. Специфические полномочия чиновников, занимающихся бюджетом, кадрами или безопасностью, идут вразрез с иерархическими линиями власти, составляющими пирамиду. Шпеер пишет, что Гитлер, неоднократно пытавшийся выхлопотать себе более высокую пенсию, всякий раз получал отказ от бюрократов из пенсионного управления. Даже в очевидно демократической системе полиция иногда прибегает к запугиванию, шантажу и убийствам, чтобы добиться власти над вышестоящими звеньями иерархии.

Взаимозависимость — а иногда и открытый конфликт — властей на любом уровне часто требует их взаимного приспособления друг к другу. Оно реализуется через сотни межучрежденческих и межминистерских координационных комитетов, созданных в американском и британском правительствах. Взаимное приспособление иногда приводит к дезорганизации, порождает конфликты, вместо того чтобы разрешать их. И тем не менее на него приходится большая часть работы по координации в любом государстве. Весь XIX век ведущие мировые державы жили в относительном мире, потому что выработали эффективные механизмы взаимного приспособления для разрешения конфликтов. В метрополисах сложные конгломераты правительственных учреждений координируют свою деятельность путем взаимного приспособления. Например, в Большом Нью-Йорке правительства двух штатов, Нью-Йорка и Нью-Джерси, власти городов, входящих в метрополис, а также специализированные структуры, подобные Управлению Нью-Йоркского порта, — все они разрешают свои конфликты и налаживают сотрудничество при отсутствии какой-то официальной руководящей инстанции путем взаимного приспособления друг к другу.

Иногда одна власть приспосабливается к другой, идя на уступки. Например, один чиновник может полностью подчиниться другому, дойдя до объявления ему своей преданности или лояльности, или, не впадая в эту крайность, станет активно заниматься только такой деятельностью, которая не мешает работе другого чиновника. Гораздо чаще должностные лица активно осуществляют власть и другие виды контроля друг над другом — например, принуждают другую структуру к сотрудничеству, угрожая отказом в сотрудничестве по ее проектам. И по многим причинам низшие инстанции добиваются влияния, контроля или своего рода власти над более высокими. Начальники нуждаются в консультациях своих подчиненных или их добровольном сотрудничестве. Получить его они могут, только уступив по некоторым вопросам. Или же чиновник добивается контроля над своим начальником путем расширенного использования своих полномочий.

В процессе взаимного приспособления чиновники используют все виды контроля, включая обмен и убеждение. Особо следует отметить использование угроз и других приемов манипулирования, разработанных для получения контроля над конкретными должностными лицами. Мы можем назвать эти приемы контроля специальными, чтобы отличить их от более стандартных видов контроля — таких, как отдача распоряжений приказного характера. Чиновники не в состоянии изобретать специальные виды контроля для каждого отдельного гражданина, но могут разрабатывать их для более важных целей — друг для друга. Например, между министерством финансов США и Советом управляющих Федеральной резервной системы США часто вспыхивали конфликты из-за определения краткосрочной процентной ставки. Одно время для срыва попыток Совета управляющих поднять ставку министерство финансов прибегало к тактике упреждающих объявлений ставки, по которой оно собиралось производить новые заимствования. Совету управляющих не оставалось ничего другого, как присоединяться к решениям министерства финансов, потому что в противном случае он подвергся бы массированной критике за отказ поддержать рынок американских облигаций на условиях министерства финансов20. Взаимный контроль чиновников, таким образом, еще более сложен, нежели контроль чиновников над населением.

Взаимные обязательства между властями

Должностное лицо, находящееся у власти, постоянно вовлечено в сеть обязательств, которые требуют от него использования властных полномочий для оказания любезностей другим чиновникам, применяющим свои властные полномочия, чтобы сделать любезность ему. И наоборот, он по своей инициативе оказывает услуги другим чиновникам, чтобы те были ему обязанными. Когда чиновник инициирует эту форму взаимного приспособления, он не предлагает некие заранее условленные, отмеренные блага, чтобы вызвать ответный шаг, как это делается при обычном обмене любезностями. Он не ведет переговоров или торга относительно конкретных условий обмена. Вместо этого он пользуется своей властью для оказания услуги, зная, что тем самым он создает для партнера обязательство оказать ему ответную любезность в будущем, причем точный ее характер остается неопределенным*.

Оказывать услуги — все равно что класть деньги в банк. В 1969 г. сенатор Клинтон Андерсон поддержал президента Никсона в ходе обсуждения вопроса о противоракетах. «Опытные исследователи деятельности Андерсона предполагали, что таким образом администрация Никсона оказалась у него в долгу, и это обязательство будет оплачено, когда ему понадобится осуществить какую-то конкретную программу для своего избирательного округа»21. Можно собрать немалый запас таких обязательств. Некоторые из них погашаются неожиданной или нежелательной ответной любезностью. Но иногда обязательства дают возможность чиновнику просить о конкретной услуге тех, кто задолжал ему ответную любезность. На этих взаимных обязательствах также создаются союзы.

Взаимные обязательства — это основа чрезвычайно мощного контроля, что подтверждается тем, как сильно подвержены коррупции государственные должностные лица. Опираясь на собственный опыт в сенате США, сенатор Пол Дуглас рассказал о взаимных обязательствах государственного чиновника и частного лица, которые при этом осуществляют взаимный контроль. Что касается этого последнего, то он заметил: «Он стремится, ...оказав несколько услуг, заставить государственного чиновника чувствовать себя обязанным лично ему настолько, что чиновник постепенно утрачивает чувство долга перед общественностью и начинает считать, что прежде всего он должен быть лоялен к своим благодетелям и покровителям из частного сектора. Происходит постепенное перемещение лояльности чиновника от общественности к тем, кто делал ему одолжения»22.

Подводя промежуточные итоги, мы можем высказать гипотезу: масштабная политико-экономическая организация функционирует либо путем односторонней координации в иерархии-бюрократии, либо путем взаимного приспособления властей, осуществляющих расширенное использование своей власти с целью контроля друг над другом. Одной из наиболее распространенных форм взаимного приспособления совершенно иного вида является обмен. Обмен в рыночных системах, как мы сейчас увидим, является другой системой контроля, представляющей по сравнению с государством крайнюю форму взаимного приспособления, в которую вовлечено большинство населения.

Глава 3 ОБМЕН И РЫНКИ

Адам Смит в свое время крайне негативно высказывался по поводу иерархии и бюрократии (сегодня сходное мнение озвучивает Мао Цзэдун). Он неодобрительно отзывался о великом министре Людовика XIV Кольбере: «Промышленность и торговлю великой страны он пытался регулировать по тому же образцу, как и деятельность отделов в министерстве»1. Книга Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» выдвигает классический аргумент о том, что подобные ошибочные действия приводят страны к бедности.

Альтернативой огосударствлению национальной политико-экономической системы является рынок. И как иерархические, бюрократические и государственные системы вырастают из отношений власти, так и рыночные системы вырастают из отношений простого обмена.

Простой и сложный обмен

Отношения обмена, на которых строятся рынки, основаны на целенаправленном контроле. Это отношения между двумя (иногда больше) людьми, каждый из которых предлагает некоторую выгоду, чтобы вызвать ответную реакцию. Это предложение, таким образом, обусловлено получением ответной реакции*. Выгода — это нечто, что получатель считает желаемым независимо от того, действительно ли это ему выгодно**. Самый простой случай обмена — когда двое людей случайно узнают, что каждый из них имеет или может сделать то, что нужно другому. Или один человек обнаруживает, что другой имеет или может сделать нечто, что он хочет, и начинает искать, какую выгоду он может предложить другому, чтобы побудить того сделать так, как первому хочется. Но обмен — это не только лишь средство перехода вещей от одних владельцев к другим, он также является методом контроля поведения людей и организации сотрудничества между ними. На американском фронтире в XVIII и XIX веках при помощи обмена услугами организовывали расчистку земель и строительство амбаров. Посредством обмена были сосредоточены силы, с помощью которых был прорыт Суэцкий канал, произведена высадка людей на Луне, практически уничтожена холера на Земле, возделаны самые плодородные земли на планете.

Если не считать нескольких малореальных сценариев, у людей нет возможности предоставлять выгоды (или отказывать в них), если им этого не позволяют правила, существующие в форме законов о личной свободе и собственности. Такие правила предусматривают, что люди наделены полномочиями контролировать собственный труд и могут претендовать на определенные активы как на свою собственность, которую можно предоставлять в пользование другим людям или отказывать им в этом. Обмен возможен только в таком обществе, в котором моральный кодекс и власть поддерживают социальный мир.

Деньги и цены

Обмен, однако, вряд ли может стать значимым методом социальной организации, если акты обмена происходят лишь изредка и имеют случайный характер. Еженедельные собрания, на которых проводится бартерный обмен, или публикация частных объявлений лишь в малой степени увеличивают частоту обменов. Только с появлением денег и цен обмен может стать инструментом большой, а не случайной и маломасштабной социальной организации. Цены — это механизм для объявления в стандартизированной форме условий, на которых предлагается или осуществляется обмен. С появлением цен человеку больше не требуется сообщать каждому из потенциальных партнеров, на какие услуги и товары и в каком количестве каждого наименования этих услуг и товаров он готов обменять то, что у него есть. Теперь он просто объявляет цену.

Если нет денег и цен, обмен ограничен необходимостью двойного совпадения: А должен найти Б, у которого есть то, что нужно А (или возможность сделать это), при этом Б должен нуждаться в том, что может предложить А. Деньги — то, что мы ими называем, — легко хранить, перевозить и обменивать. Принять или предложить деньги в обмен может почти каждый, поэтому необходимость в совпадении исчезает и возможности совершения обмена неизмеримо возрастают.

Я готов посторожить дом своего соседа несколько дней, пока тот будет в отъезде, в обмен на то, что когда-нибудь он сделает то же самое для меня, но вряд ли я стану работать сторожем. И тем не менее множество разнообразных выгод, обмениваемых на деньги, почти неограниченно. Такая нематериальная категория, как «коммерческий престиж», продается и покупается. Лояльность, подчинение, общественное признание, голоса, судебные решения, партийные назначения — все это периодически продается, законно или нет. Рыночный обмен проникает во все сферы жизни, и последствия этого до сих пор не раскрыты полностью.

Профессиональные торговцы

Еще одно усовершенствование обмена — участие профессиональных торговцев — с помощью денег позволяет удлинять цепочки отношений обмена. Торговец может получать солидные доходы и даже скопить целое состояние, сделав обмен своей работой, а не просто занимаясь им от случая к случаю. Американцы хотят получать кофе у колумбийских производителей, а те, в свою очередь, желают приобретать различные промышленные товары. Даже имея деньги, невозможно осуществить прямой обмен. Вместо этого колумбийские производители кофе продают свою продукцию торговцу, который готов ее купить, потому что знает, что может продать этот товар американскому переработчику. Переработчик купит кофе потому, что знает: у него продукцию приобретет оптовый торговец — и так далее по всей цепочке вплоть до американского потребителя.

Профессиональные торговцы зарабатывают себе на жизнь тем, что находят «партнеров» по обмену для тех, кому они нужны; в число этих профессионалов входят оптовые торговцы, поставщики, маклеры — даже торговцы подержанными машинами и старьевщики. Но некоторые торговцы — великие организаторы. Во втором тысячелетии до н.э. вавилонские купцы, ведя внутреннюю и внешнюю торговлю, заложили в Месопотамии основы городской цивилизации. С тех пор появление новых цепочек рыночных связей всегда приводило к коренным социальным изменениям. В XIV—XVI веках вследствие того, что купцы создали в нескольких десятках городов Европы, особенно в Северной Италии, именно такие длинные цепочки связей, в Западной Европе впервые сформировалась интегрированная экономика, достигнув такого уровня внутриевропейской координации, к которому с тех пор даже не смогли приблизиться правительства2.

Коммерческое предприятие

Одна особенная категория профессиональных торговцев преобразует систему обмена еще более радикальным образом. Они не только предоставляют более широкий выбор существующих товаров и услуг. В отличие от купца, который продает то, что купил, такой торговец покупает или арендует средства производства, организует производственный процесс, а затем, в свою очередь, продает произведенную продукцию и услуги. Он осуществляет найм рабочих, обеспечивает наличие необходимых ресурсов, ставит задачи и организует людей для выполнения этих задач. Поэтому он становится лидером, начальником или надзирателем над другими людьми (иногда даже деспотом). Если его предприятие велико, то он, предприниматель, фактически становится своего рода общественным деятелем, хотя и не государственным чиновником или партийным руководителем.

Предприниматель реализует свою власть в рамках рыночной системы. В случае ограничений он может организовать рабочую силу, не требуя у рабочих признать его власть, поскольку, подобно организаторам производства в Англии XVIII века, он может просто платить рабочим за произведенную ими продукцию. Он также может свести до минимума свою власть над ними, разместив их на своих рабочих площадях, но производя оплату исключительно по факту выполненной работы, оставляя тем самым на усмотрение каждого отдельного рабочего, с какой скоростью и как ему работать. Однако в подавляющем большинстве случаев предприниматель обнаруживает, что эффективный способ организации производства — платить рабочим не за готовую продукцию или за выполнение заранее оговоренных заданий, а за то, что они признают его власть на протяжении рабочего дня, недели или месяца.

Именно этот специалист по рыночной системе — предприниматель — в большей степени, нежели торговец или купец, приводит формальные организации на рынок. Иногда эти организации весьма велики. В XVII-XIX веках европейские предприниматели широко использовали два ресурса, ранее не задействованных в производстве в таком масштабе: разнообразные машины, появление которых стало возможным благодаря ускоренному развитию науки и техники, и уголь как источник энергии для работы машин. И как для устройства шахт потребовались организованные коммерческие предприятия, так и для использования производственного потенциала машин понадобилась координация работы людей и машин.

Более того, в поисках сырья и покупателей для своей продукции эти предприятия образовали рыночные связи по всему миру. В XVIII и XIX веках впервые в человеческой истории мир стал интегрированным целым не на основе общего языка, правительства или культуры, но на основе координации работы и использования мировых ресурсов. Повсюду миллионы людей предоставляли свои услуги другим людям и получали от них выгоды. Впервые в истории человечества в начале XX века в странах Западной Европы и Северной Америки была одержана победа над неграмотностью, чумой и голодом. Что бы ни говорилось о колониализме, империализме и страданиях миллионов людей, не охваченных новым порядком, эта первая глобальная интеграция представляла собой новый этап развития и новый уровень сложности социальной организации*.

Система трех рынков

Появление предпринимателей и предпринимательской организации преобразует некогда единый обмен в три различные формы. Люди больше не занимаются прямым обменом своего труда или других активов на еду, одежду или иные предметы. Вместо этого они выходят на рынки одного типа (рабочей силы и других факторов производства), чтобы продать свою энергию и активы за деньги, и на рынки другого типа (потребительские), чтобы обменять полученные деньги на нужные им товары и услуги. А так как на обоих видах рынков они имеют дело с коммерческими предприятиями, то предприятия главенствуют во всей рыночной системе, что является важнейшим усовершенствованием социальной организации, последствия которого по сию пору еще не полностью проявлены.

На рынках третьего вида коммерческие предприятия торгуют между собой. На этих промежуточных рынках, к которым не допускаются ни индивидуальные потребители, ни индивидуальные поставщики, объем обмена обычно больше, чем на двух других рынках, вместе взятых. Розничные торговцы вступают в отношения обмена с оптовыми торговцами, которые в свою очередь совершают обмен с производителями. Производственные предприятия покупают у предприятий-поставщиков комплектующие, сырье, электроэнергию и бизнес-услуги, в том числе ведение бухгалтерии, обслуживание оборудования, рекламу. Кстати, именно этот третий вид рынков, а не два других, обычно исчезает в «плановых» системах советского типа.

Так же, как государственные чиновники отличаются от обычных граждан, управляющие коммерческими предприятиями отличаются от обычных потребителей и служащих. В рыночной системе лидеры или «официальные лица» еще более обособляются от обычных участников рынка, когда на рынок выходят помимо предприятий другие формальные организации. Во многих отраслях с рыночной системой ведущая роль на переговорах о заработной плате и условиях труда отводится лидерам профсоюзов. А правительственные должностные лица, представляющие военное ведомство, ведомства общественных работ и другие правительственные структуры, становятся основными покупателями в рыночных системах.

Сопутствующие формы контроля

В этой главе мы в основном говорим о рыночном обмене, однако обмен широко распространен за пределами рынка. Он, как мы уже видели, является обычным делом в политике. Например, член законодательного органа предлагает поддержать законопроект своего коллеги, если тот, в свою очередь, поддержит его законопроект. С обменом часто смешивают другую, похожую на него форму контроля — не сопровождаемое никакими условиями предоставление какой-то выгоды, имеющее целью получение некоторой ответной реакции, но не определенной ответной услуги в порядке обмена. Например, сокращение налогов, безусловно, выгодно предприятиям — они получают от этого прибыль, и эта мера может вызвать ответный шаг. Но сокращение налогов предоставляется не только тем, кто обещает ответные шаги. Рассматривая в следующих главах сложное функционирование предоставления выгод без условий, мы обнаружим метод контроля, который в некоторых системах на равных конкурирует с обменом, властью и убеждением. Он не уступает им в своей фундаментальной значимости для политико-экономической организации.

В перспективе

Определенная двусмысленность формулировок в книге Гэлбрейта «Новое индустриальное общество» породила следующее толкование его слов: в США обмен замещен властью корпораций — главным координатором экономической жизни*. Либо это неверное прочтение текста, либо невнятность авторских формулировок. Ясно, что правительство не координирует деятельность крупных корпораций посредством планирования и не осуществляет общее руководство ими в какой-либо иной форме. Это достигается путем рыночного обмена. Компании сбывают большую часть своей продукции путем продажи. Основную долю того, что им нужно для производственных процессов, они получают путем покупки. Если производственный план фирмы требует определенного сочетания потребляемых в производстве ресурсов — рабочей силы разных типов, электроэнергии, сырья, полуфабрикатов и запасных частей, они привлекаются на предприятие не какой-либо координирующей властью, частной или государственной, а путем покупки на взаимосвязанной системе рынков. И если, скажем, общий спрос американских предприятий на рабочую силу примерно соответствует общему предложению, то это соответствие достигается путем продажи и покупки услуг рабочей силы, а не посредством ее планового распределения. (Если соответствие не столь безупречное, как того хотелось бы, — в случае, если возникает безработица, — то это потому, что рыночный обмен далек от идеальной эффективности.) Действительно, корпорации используют власть для своих «внутренних» дел — каждая их них является системой власти по своему внутреннему устройству, — но свои «внешние дела» они ведут путем покупки и продажи на рынке.

Координирующие функции рыночных систем зачастую незаметны — настолько они естественны для нас. Примером является частая смена профессии. В США за 7 лет количество стюардесс удвоилось; число стенографисток, машинисток и социальных работников увеличилось на 50 процентов. В то же время число паровозных кочегаров снизилось наполовину, наборщиков-линотипистов и столяров-краснодеревщиков — на одну треть. Колебания уровня занятости в обе стороны для сотен других профессий доходили до 20 процентов3. В Великобритании за десятилетний период количество рабочих на угольных шахтах и предприятиях, перерабатывающих хлопок, упало более чем на четверть, в то время как занятость в других видах деятельности, в том числе в спорте и сфере развлечений, удвоилась; для ряда других профессий она увеличилась втрое4. В бесконечной перетасовке рабочей силы происходит согласование потребительских и профессиональных предпочтений.

Описывая, как миллионы покупателей и продавцов, стремясь совершить обмен, создают при этом огромную систему взаимной координации, Адам Смит пришел к выводу о том, что индивидуума «невидимая миру рука направляет к цели, о которой тот и не помышлял». С тех пор стало общепринятым говорить о рыночных силах как о действующих автоматически, а иногда бессознательно. В мировоззрении Смита нет ничего таинственного. Во всех видах социального контроля есть элементы автоматического, непреднамеренного и бессознательного. Большинство родителей «автоматически» учат своих отпрысков говорить, независимо от того, намереваются ли они это делать, осознают они свои действия или нет. В рыночной жизни люди ведут себя осторожно, обдумывают свои поступки; но их деятельность может привести к тому, на что они не рассчитывали и что не входило в их намерения.

Однако координация имеет свою цену. Существование в условиях гипотетической рыночной системы в чистом виде, без каких-либо модификаций, было бы невыносимым — потому что она отняла бы у индивидуума все возможности обращаться к другим членам общества, кроме одной. Он не смог бы просить их о помощи в беде, как в традиционных дорыночных системах, где признанный член племени или клана имеет право на сочувствие окружающих. В чисто рыночной системе требования человека к другим будут признаны тогда и только тогда, когда он сможет что-то предложить в обмен. Маркс понял это раньше и лучше, чем большинство из нас. В «Манифесте Коммунистической партии» он заметил, что «буржуазия не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана». Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость»*.

В Англии начала XIX века и в разное время в других странах проявлялись характерные черты как раз такой «дьявольской мельницы»5. Однако во всем мире рыночные системы в разной степени переплетены с другими методами организации, смягчающими жесткость рыночной системы как таковой. Даже в Англии начала XIX века, в эпоху расцвета принципа неограниченной свободы предпринимательства, как законы о бедных, так и частные благотворительные организации признавали необходимость удовлетворения минимума требований, не являющихся рыночными.

Эффективное ценообразование

При определенных условиях акты рыночного обмена становятся оптимальными или эффективными потому, что люди вступают в отношения обмена только тогда, когда они от этого выигрывают. Однако неадекватные цены блокируют эффективный обмен. Поэтому для понимания рыночных систем (так же, соответственно, как и коммунистических систем, в которых проблемы ценообразования стоят очень остро) абсолютно необходимо усвоить идею эффективного ценообразования, знакомую каждому экономисту.

Предположим, что мне нужна пища, а вам нужна сила моих мускулов. Вы вырастили столько-то картофеля, а у меня есть столько-то свободного времени. Мы договариваемся о цене: если я в течение часа буду помогать вам, вы дадите мне десять фунтов картофеля. Мы совершаем обмен, и в результате мы оба выигрываем. Предположим, однако, что появился правительственный декрет, согласно которому никто не может предлагать час своей работы по цене меньшей, чем двадцать фунтов картофеля. Вы предпочтете оставить у себя картофель, чем отдать двадцать фунтов мне за час работы. Итак, вы решаете обойтись без моей помощи, и я остаюсь без пищи. Мы оба проигрываем по сравнению с тем, что могло бы быть.

На языке экономистов-теоретиков цена, соответствующая нашим предпочтениям, называется эффективной ценой, а цена, которая удерживает нас от обмена, называется произвольной. Эффективная цена оптимальна для нас обоих. Она также называется ценой, определяемой редкостью ресурса; она соответствует вашей и моей оценке относительной нехватки ресурсов, в которых мы нуждаемся. Для меня картофель является более редким ресурсом, чем рабочее время; для вас редким ресурсом является рабочее время. Согласованная цена диктуется не массой, плотностью или иными физическими свойствами картофеля, а нашими предпочтениями относительно использования наших редких ресурсов.

Рассмотрим наш несостоявшийся обмен. Одно из последствий произвольной цены состоит в том, что я готов предложить вам свой труд, но вы не желаете им воспользоваться. Эта цена не может установить рыночное равновесие—привести в соответствие спрос и предложение. Поэтому одним из требований к эффективной цене, или цене, определяемой редкостью ресурса, является ее способность установить рыночное равновесие.

Однако, строго говоря, эффективную цену, или цену, определяемую редкостью ресурса, нельзя установить, если один-единственный или немногие покупатели встречаются с одним-единственным или несколькими продавцами, поскольку они могут совершить сделку друг с другом по любой из целого ряда цен. Цена, которая блокирует обмен между желающими его совершить, очевидно, не является эффективной ценой, но какая именно из различных цен, не блокирующих обмен, является таковой? Удовлетворительный ответ заключается в следующем: эффективной является та цена, которая будет установлена, если продавцов и покупателей станет так много, что ни один покупатель или продавец сам по себе не сможет манипулировать ценой.

Одним из последствий произвольной цены является то, что вас информируют: вы можете воспользоваться чьим-то трудом в течение часа по цене в двадцать фунтов картофеля (хотя на деле как минимум один человек готов предложить свой труд за половину этой цены). Произвольная цена ошибочно представляет вам цену (или альтернативу, от которой приходится отказаться), по которой, если бы не насильственно установленная цена, вы бы смогли получить желаемое. Отсюда следующим критерием эффективной цены, или цены, определяемой редкостью ресурса, является то, что каждая цена должна правильно информировать продавцов и покупателей о цене (или неиспользованных возможностях), по которой могут быть фактически предоставлены товары и услуги, при условии, что люди могут делать такие предложения, какие хотят.

Что представляет собой цена, определяемая редкостью ресурса, или эффективная цена продукции, изготовленной и проданной коммерческим предприятием? Это такая цена, которая устанавливает равновесие на рынке и не контролируется монополиями. Это цена не настолько низкая, чтобы появилось множество потенциальных покупателей, на которых не хватило бы запаса товаров, и не настолько высокая, чтобы финансировалось производство продукции, покупать которую никто не желает. Эта цена не настолько высока, чтобы преувеличивать, и не настолько низка, чтобы недооценивать издержки или условия, при которых товар или услуга становятся доступными, если люди могут свободно делать те предложения, которые хотят. Таким образом, эта цена не должна быть меньше или больше суммы различных издержек производства*. Но как измерить каждую из этих издержек? Ответ состоит в том, что при калькуляции общего уровня издержек каждый ресурс должен учитываться в соответствии с его ценой, определяемой редкостью данного ресурса.

Назначая цены, не являющиеся эффективными, предприятие фактически предлагает покупателям продукт или услугу по цене ниже или выше предельных издержек. Если цена ниже предельных издержек, то предприятие предлагает товар или услугу даже несмотря на то, что стоимость ресурсов на пределе производственных возможностей (о чем свидетельствует их использование в альтернативных видах производства) больше, чем цена продукции. Если цена выше предельных издержек, то покупателям фактически заявляют, что производство использует больше реальных ресурсов, чем на самом деле. И в том, и в другом случае неверная информация приводит к необоснованным решениям.

Приблизиться к эффективным ценам позволяют игра спроса и предложения на конкурентных рынках либо наличие руководящего органа, устанавливающего цены. Важно не то, кто устанавливает цены, и не метод определения их эффективности, важно то, удовлетворяют ли данные цены трем критериям.

Взгляните на логическое обоснование цен, определяемых редкостью ресурса, или эффективных цен с точки зрения гипотетических центральных плановых органов. Плановики знают, что стране нужны, скажем, сталь, продовольствие и транспортные услуги. Но до тех пор, пока не будут известны пропорции взаимозаменяемости, они не в силах даже начать обдумывать, сколько всего этого должно быть произведено, так как производство по каждой позиции может быть расширено за счет ограничения производства другой продукции. Например, плановики должны знать, на какую сумму нужно сократить производство стали, чтобы увеличить объем транспортных услуг на заданную величину.

Взаимозаменяемость может быть выражена в ценах. Утверждение «Тонна стали стоит 400 долларов» означает, что для получения тонны стали нужно пожертвовать производством другой продукции стоимостью 400 долларов. Цены, которые правильно представляют фактические возможности взаимозаменяемости, являются эффективными ценами, или ценами, определяемыми редкостью ресурсов; все другие цены называются произвольными ценами.

Может ли такой плановик для измерения взаимозависимости просто присвоить число (цену) каждой единице товара в соответствии с ее весом, длиной или — в случае личных услуг — ростом людей, предоставляющих эти услуги, в дюймах? Мы сказали бы, что подобные цены нелепы. Но почему? Потому что вес или размеры ресурсов не соотносятся со стоимостью: тонна стали стоит меньше, чем три унции сложного электронного оборудования. Почему? Потому что при производстве электронного оборудования затрачивается гораздо больше труда. Пусть тогда плановик назначит числа или цены, соответствующие объему труда, вложенного в производство.

Если он это сделает, то назначит одну и ту же цену за два товара, на которые было затрачено одинаковое количество труда, хотя для производства одного необходимо значительно больше оборудования, чем для другого. Это столь же неудовлетворительно, как ценообразование по весу без учета затрат трудовых ресурсов. В таком случае ему, очевидно, понадобятся данные, совмещающие учет сырья, труда, механического оборудования и любых других ресурсов, использованных на производстве, и общий для всех них знаменатель.

В чем состоит эффективный способ приведения различных ресурсов к общему знаменателю или цене? Должен ли час работы стоить больше или меньше фунта стали? Больше пяти фунтов стали? Ста фунтов? Правильное число — эффективная цена — зависит не от каких-либо физических свойств, а от относительной ценности ресурсов. Но что это значит?

Это значит, что в той мере, в какой ресурс может быть использован для производства желаемой продукции где-либо в другом месте, данный ресурс представляет ценность и должен быть в этой же мере включен в общий знаменатель. Крайний случай — если ресурс не может использоваться для производства иной желаемой продукции. Тогда он является не экономически ценным ресурсом, а бесплатным благом, и не должен включаться в общий знаменатель. Привлекательность другой продукции для потребителей будет зависеть от их предпочтений, определяющих редкость ресурса, включая предпочтения досуга. Поэтому эффективные цены будут отражать соотношение между предпочтениями и редкостью. В той степени, в которой рыночные системы в реальных условиях приближаются к эффективным ценам, цены будут отражать это соотношение.

Неравенство

На этой стадии необходимо предварительно охарактеризовать элементарные связи между рыночной системой и общими социальными ценностями. Нет более распространенного мнения о рыночных системах, чем то, что они превращают в богачей единицы ценой нищеты многих. Только на этом основании многие новые страны, как мы увидим, очень мало полагаются на рынки как на средство стимулирования экономического роста. Отойдя от рыночной системы, Куба и Китай двинулись по направлению к равенству доходов и богатства. Существует ли некая внутренняя логика, которая мешает рыночным системам добиваться аналогичного результата?

Ясно, что гипотетическая чистая форма рыночной системы была бы весьма неэгалитарной по доходу, получаемому в виде заработной платы, ренты, процентов и прибыли, потому что доход каждого человека зависел бы исключительно от того, что он мог бы предложить в обмен, а люди в этом аспекте различаются. Реально существующие рыночные системы, модифицированные налогами и другими механизмами перераспределения, демонстрируют другую картину. Ни логика, ни эмпирические доказательства не свидетельствуют о невозможности — или даже невероятности — примирения реально существующей рыночной системы с гораздо более эгалитарным распределением богатства и дохода6.

Иногда априори утверждалось: если сгладить различия в получаемых доходах, мы утратим мотивацию к участию в производительной деятельности. Априори этот результат не более вероятен, чем противоположный ему: когда получать дополнительный доход становится труднее, человек может начать больше работать, чтобы все же получать его7. То, как поступит в итоге индивидуум, зависит от его выбора между работой и отдыхом; а это, в свою очередь, зависит от личности, культуры и многих конкретных аспектов социальной и рабочей организации, имеющих отношение к стимулам8.

Эмпирические данные не подтверждают наличие каких-либо очевидных связей между степенью неравенства в доходах и различием в рабочих привычках или прилежании. Например, в более эгалитарных рыночных системах скандинавских стран не возникает потерь производительности труда при сравнении с относительно менее эгалитарными Соединенными Штатами. После десятилетий постоянно ужесточавшегося налогообложения доходов мы не обнаруживаем и свидетельств снижения стимулов к работе у менеджеров. Подобно другим английским, немецким и американским исследователям, ученые, которые опросили около тысячи американцев, занимающих высокооплачиваемые должности, пришли к следующему выводу: «Семь восьмых респондентов, получающих высокие доходы, четко заявили, что не снизили своих усилий на работе из-за подоходного налога. Многие из отрицательных налоговых стимулов, о которых сообщили остальные респонденты, кажутся неправдоподобными в свете другой информации»9. Это свидетельство подтверждает гипотезу о том, что на мотивацию высокооплачиваемых сотрудников большее влияние оказывает размер их дохода до вычета налогов, а не после10. Такое предположение открывает путь к революционной возможности: рыночно ориентированная система может сохранить стимулы к работе через «демонстрационные заработки», несмотря на то, что налогообложение полностью сравняло доходы.

Если даже будет установлено, что сокращение неравенства в доходах действительно снижает стимулы к труду, это не докажет невозможность примирения рыночной системы с уравниванием доходов, а лишь продемонстрирует, что при подобном примирении рыночное производство сократится. А это не является ни очевидно плохим, ни очевидно хорошим результатом. В последующих главах будет показано, что сокращение производительности в большей степени объясняется неудовлетворительными отношениями с руководством на рабочем месте и изменениями в культуре — например, ухудшением рабочей этики, — нежели уравниванием доходов.

Все общества, рыночные или иные, сохраняли экономическое неравенство на протяжении истории. Барьер на пути к более высоким доходам и равенству достатка в реальных рыночно ориентированных системах обусловлен не внутренней логикой этих систем. Как мы увидим, он представляет собой исторически унаследованное и поддерживаемое политическими средствами неравенство личных активов, способностей зарабатывать и долей доходов. Например, в Англии подъем рыночной системы сопровождался и поддерживался огораживанием земель. При этом крестьян сгоняли с земли; в числе будущих участников рыночной системы оставались зажиточное мелкопоместное дворянство и обнищавший рабочий класс. В принципе, правительства могут перераспределять доходы и богатства и повторять это перераспределение так часто, как им будет угодно. Их отказ от подобных действий требует политического объяснения, а не ссылки на рыночные силы.

Свобода

Классические либеральные защитники рыночных систем провозглашают: свобода через рынок; без рынка нет свободы11. Так ли это? Ни один человек не поймет сути рыночных систем, пока не узнает, сколь много имеется удовлетворительных, хотя и противоречащих друг другу, ответов на этот простой вопрос. Никто и никогда не способен избежать контроля общества, начиная с контроля родителей в детстве. Выражения «свобода от чего-либо» и «свобода чего-либо» обозначают ситуации, в которых контроль не отсутствует, но в некотором смысле является приемлемым*. Вопрос о том, обеспечивает ли рынок свободу, — это вопрос о характерных для рынка формах контроля.

Согласно либеральной** аргументации в духе традиций Локка, Смита, Милля-старшего и Милля-младшего***, Спенсера**** и Дайси*****, в рыночной системе люди реагируют — например, берутся за конкретную работу, — только если предлагаемое вознаграждение является привлекательным, то есть только тогда, когда они добровольно принимают решение. В авторитарной системе от человека требуется работать там, куда его направят, и выполнять любые команды, независимо от выгоды. По мнению некоторых, никаких иных доказательств тому, что люди более свободны на рынках, чем в авторитарных системах, не требуется*.

На эту аргументацию сразу же можно возразить, что она просто игнорирует воздействие сделки на людей, не участвующих в ней, — тех, кто должен страдать от атмосферных выбросов нового завода по соседству с жилым районом, грохота мотоциклов, нарушающих тишину в квартале, или подвергаться риску аварии на атомной электростанции. В рыночной системе эти люди лишены свободы выбора; данные последствия им навязаны.

Помимо доводов о третьих сторонах или внешних воздействиях, вышеприведенная аргументация неубедительна даже для участвующих в сделке сторон, которые, как считается, добровольно вступают в отношения обмена друг с другом. Давайте рассмотрим, почему.

Собственность

То, чего я смогу добиться и насколько эффективно смогу защитить себя путем обмена, зависит в значительной степени от того, чем я владею и что могу предложить. Традиционная аргументация подразумевает, что частная собственность, на которой основан обмен, сама по себе не является препятствием на пути к свободе и, кроме того, создана и поддерживается ненасильственными методами. Если представить себе небольшое общество, в котором все ресурсы находятся в совместном пользовании и которое затем преобразуется путем передачи каждого из ресурсов только одному индивидууму в общество, практикующее обмен между владельцами частной собственности (при этом распределение ресурсов между индивидуумами является чрезвычайно неравномерным), то совершенно не очевидно, что свободный обмен делает менее зажиточных членов этого общества свободными. И если переход от коллективной собственности к частной принудительно навязывают более сильные люди, которые забирают себе львиную долю ресурсов, то, несомненно, в будущем акты обмена между ними, какими бы свободными они ни были, не сделают свободными тех, у кого мало собственности. Да и в том случае, если мы живем в мире, где права собственности уже определены (как это и есть на самом деле), это не означает, что обмен поддерживает нашу свободу, если только мы не являемся крупными собственниками.

Данные возражения против аргументации либералов не связаны с тем, каким образом возникла частная собственность в ходе истории, как она поддерживается и была ли она хорошим институтом. Возражения основываются на логике. Традиционная либеральная аргументация является неполной, если не защищает совместимость самой по себе частной собственности со свободой — о каковом аспекте умалчивается12. Либералы глухи к истинному значению слов Прудона о соотношении частной собственности и свободы («Собственность есть кража!»*), равно как и к сути менее радикальных истолкований того, какими путями создается и сохраняется собственность**.

Об этом можно сказать и иначе. По мысли либералов, мир обмена бесконфликтен. Каждый делает то, что хочет. Когда вся социальная координация осуществляется через добровольный обмен, никто никому не навязывает свою волю. Но как, спросим мы, может быть возможным такое счастливое состояние? Оно возможно только потому, что конфликты из-за того, кто чем владеет, уже урегулированы путем распределения в обществе прав собственности. А было ли это распределение бесконфликтным? Было ли оно осуществлено без применения насилия? Очевидно, нет. Например, распределение богатств в современной Англии является результатом вековых конфликтов, в том числе набегов викингов, нормандского завоевания Англии, правления королей и дворянства в средние века, двух волн изгнаний крестьян с земли и закона о наследовании.

Власть в условиях обмена

В развитых рыночных системах большинство работающих по найму людей на деле проводят свое рабочее время в системе власти — обычно организованной как коммерческое предприятие. Вытекающая из этого угроза для свободы весьма очевидна в крупных корпорациях: в организации, где, согласно стандартам бюрократии, единицы командуют тысячами, нет места свободе. Либертарианцы отвечают на это, что служащие, подчиняясь руководству, по-прежнему свободны, потому что эту власть они приняли добровольно и свободны от нее избавиться. Тогда спросим: власть разрешает людям быть свободными потому, что они выбрали подчинение? Положительный ответ на этот вопрос опровергает утверждения либералов о том, что в условиях обмена люди свободны, а в авторитарных системах не свободны; все зависит от конкретных обстоятельств.

Можно утверждать, что власть государства в отличие от власти работодателя неизменно навязывается путем угроз, а не принимается в добровольном порядке. Некоторые граждане воспринимают государственную власть в этом ключе, но мы убедились, что так думают не все. Эта вторая категория граждан добровольно уполномочивает должностных лиц отдавать распоряжения и добровольно же подчиняется власти (даже если иногда и выражает желание освободиться от власти, установленной ранее).

Безличное принуждение

В классической либеральной аргументации не учитывается еще одно положение из истории мысли. Классические экономисты считали одним из великих достоинств рынка то, что он заставил людей работать. Людей, склонных к лени, необходимо заставлять работать либо силой закона, либо посредством рыночной системы, «молчаливым, неумолимым давлением» голода13.

Те, кто отождествляет рынок со свободой, проводят различие по этому пункту: свобода ущемляется только тогда, когда один человек может заставить другого исполнять приказания. В рыночной системе никто специально не принуждает людей работать — к этому вынуждают лишь безличные требования системы. Собственно говоря, большинство, вероятно, скажет: любая социальная система должна требовать, чтобы все здоровые люди работали. Вряд ли в том, что этого требуют и рыночные системы, есть что-то особенное.

Средства к существованию

И тем не менее, когда стоит вопрос о средствах к существованию (возникающий на протяжении истории во всех рыночных системах), к безличному принуждению прибавляется принуждение, осуществляемое людьми. Если рабочих мест не хватает, любой, кто распоряжается их распределением, может прибегнуть к принуждению в отношении тех, кто нуждается в работе. Он может потребовать взятку в виде денег или личных услуг, взноса на политическую партию или отношений принудительного характера на работе — таковы лишь некоторые из возможных форм принуждения. Если принуждение цветет пышным цветом на рынках рабочей силы в условиях острой безработицы, то даже в годы «полной» занятости количество хороших рабочих мест не настолько велико, чтобы уничтожить некоторые формы принуждения. Возможности принуждения в процессах обмена исчезнут только в такой рыночной системе, в рамках которой всем людям обеспечены достаточные базовые средства к существованию в виде денежного дохода, независимо от того, работают люди или нет.

Принуждение путем разрыва отношений

В классической либеральной аргументации постулируется наличие населения, еще не вовлеченного в экономическое сотрудничество, и ставится вопрос о том, каким образом можно было бы организовать это сотрудничество — путем вовлечения во взаимовыгодный добровольный обмен. Ограничивает ли свободу такой метод организации? Никоим образом, поскольку каждый вступает в обмен ради своей выгоды, то есть добровольно. Общества, однако, на деле уже организованы через рынки. Каким же образом в таком случае людей переводят от прежних назначений и задач к новым (поскольку потребности с течением времени меняются)? Каким образом экономическая организация постоянно адаптируется к изменяющейся среде? Двумя путями. Во-первых, путем создания новых взаимовыгодных возможностей обмена, в условиях которых люди перемещаются добровольно. Во-вторых, посредством разрыва существующих отношений одной из сторон (например, сокращение корпорацией рабочих мест).

Второй метод относится к принудительным. Люди вынуждены переезжать, покидать свои дома, менять работу — и эти серьезные перемены обусловлены не их собственным выбором. Кроме того, простая угроза увольнения может в той же степени ограничивать, принуждать и вызывать опасения, как и официальное распоряжение государства. Для человека, образ жизни и благосостояние семьи которого на протяжении многих лет строятся на основе конкретного рабочего места, профессии или места жительства, приказание, подкрепленное угрозой увольнения, с точки зрения последствий для свободы является столь же определяющим, что и распоряжение, подкрепленной действиями полиции или судебных органов.

В большинстве обществ закон не позволяет индивидуумам причинять вред другим: запрещаются, например, насилие, кража, клевета, заговор с целью причинения вреда. Даже угрозы незаконны. Но закон делает одно важное исключение для причинения вреда путем разрыва отношений обмена. Несложно заметить: закон должен допускать подобное исключение, чтобы рыночная система продолжала существовать. Но это исключение классическая либеральная теория свободы не учитывает.

Несоразмерность привлекательности альтернативных вариантов

Основные возможности принудительных действий в отношениях обмена можно обобщить следующим образом. Предположим, что А предлагает Б нечто, имеющее для того необыкновенную ценность, например пожизненный доход, в обмен на который Б должен сделать что-то глубоко ему отвратительное. По-настоящему ли Б свободен отказаться? Предположим, А предлагает нечто, крайне необходимое Б (скажем, воду в пустыне), но по чрезвычайно завышенной цене. Разве Б не подвергается принуждению? Ясно, что свобода зависит от характера альтернативных вариантов. Следовательно, обобщение формулируется так: обмен наилучшим образом поддерживает свободу тогда, когда каждая сторона может сделать выбор из предложений, которые по ценности не намного отличаются друг от друга или от полного отсутствия обмена.

Это требование может быть удовлетворено при двух обстоятельствах. Во-первых, стоимость обмениваемого должна быть невысока (и поэтому в обмен не вовлекаются средства к существованию). Во-вторых, независимо от стоимости предметов обмена ни для одной из сторон акт обмена не должен быть значительно более выгодным, чем другие возможности обмена. Оба условия исключают принуждение, поскольку каждый может с легкостью отказаться от любого предложения, не неся при этом больших потерь.

Конкуренция и свобода

Второе обстоятельство — ни одна из возможностей обмена не может быть значительно выгоднее любой другой — делает свободу зависимой от конкуренции. В этом отношении аргументация либералов верна: свобода в рыночных системах существует только в том случае, когда каждый в состоянии избежать принуждения со стороны любого покупателя или продавца, обратившись к другому покупателю или продавцу. Если такое утверждение дает надежду на расширение свобод человека, из него также следует, что неразвитые рынки рабочей силы являются врагами свободы во всем мире. Безземельные сельскохозяйственные работники в большинстве стран остаются зависимыми в добывании средств к существованию от работодателей-землевладельцев, которых слишком мало, чтобы они конкурировали друг с другом. Этим объясняется, например, тот факт, что в течение двадцати пяти лет существования демократического национального правительства Индии миллионы сельскохозяйственных работников часто уступали землевладельцам контроль над местным самоуправлением, терпели от них избиения и другие унижения и соглашались на грабительские условия найма.

Ограниченные возможности предложения

Почему же неразвитые рынки рабочей силы столь сильно ограничивают свободу? По двум взаимосвязанным причинам. Во-первых, в рыночных системах на карту поставлены средства к существованию. Во-вторых, сотни миллионов людей в поисках средств к существованию не могут предложить ничего другого, кроме своего труда; эта очевидная истина долгое время замалчивалась. Безземельным неимущим работникам для защиты своих свобод на рынке остается полагаться только на свой труд. В таком же положении находятся миллионы промышленных рабочих. В такой богатой стране, как США, в начале 1960-х годов лишь около 3 процентов семей имели активы в 50 000 долларов, а активы 75 процентов семей составляли менее 5 000 долларов14.

Маркс понимал ошеломляющее значение этого простого факта; представителей классической либеральной мысли этот факт смущал. Приносящая доход собственность является оплотом свободы только для тех, у кого она есть!* Те, у кого собственности нет, уязвимы для принуждения в условиях дефицита рабочих мест и нестабильности рынка труда. С этой точки зрения пособия по безработице и другие программы социального обеспечения необходимы для поддержания свободы в рыночных обществах.

Высокая стоимость контроля

Любая попытка контроля над кем-либо в системе обмена стоит дорого, потому что желаемую реакцию вызывает лишь предложение чего-либо ценного. Осуществление контроля требует усилий на любом посту, в отличие от авторитарных систем, где предельные издержки осуществления контроля зачастую являются нулевыми. В некоторых авторитарных системах власть можно сохранить, лишь постоянно ее реализуя, в противном случае издержки слишком высоки.

Власть как крайность

Еще одним взглядом на свободу в рыночных системах является гипотеза о стране без денег и рынков. Подумайте о том, например, как решить некоторые характерные проблемы при распределении жилья среди населения в рамках такой системы. Как решать, кому что давать? Наделять ли каждого индивидуума, независимо от возраста, комнатой или неким стандартным метражом? Или распределение должно зависеть от возраста и семейного состояния? Выделять ли человеку жилье рядом с местом его работы или по соседству с его друзьями и родственниками, внутри смешанной или внутри стратифицированной социально-экономической группы? Или, предположим, кто-то хочет совершить поездку. Кто должен иметь право на проезд? На каких основаниях? Как часто? На самолете или на автобусе? Представьте, что кто-то хочет напечатать книгу или брошюру. Кому следует давать разрешение на пользование услугами редакторов, наборщиков, агентов по распространению и транспортных служб? Кому можно позволить стать артистом, музыкантом, священником, профсоюзным организатором или партийным функционером?

Все эти решения, которые рынок оставляет на усмотрение индивидуумов, теперь должны приниматься правительством. Любая деятельность с привлечением дорогостоящего оборудования, других ресурсов или помощи других людей, помимо любезности членов семьи и друзей, требует разрешения правительственного чиновника. Называйте нас свободными или нет, но отсутствие денег и рынков изменяет наш образ жизни. Сейчас мы привыкли добиваться результата ежедневно принимаемых решений путем обмена, а в иных условиях мы вынуждены будем просить официального разрешения бюрократов на каждый свой шаг.

* * *

Это весьма схематичное изложение темы обмена и рынков и их функционирования в обществе представляет собой начальный раздел анализа рыночно ориентированных обществ.

Глава 4 СИСТЕМА УБЕЖДЕНИЯ И НАСТАВНИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

Убеждение как система контроля

Символом власти является слово, а не винтовка. Государственным деятелям часто приходится много читать, писать, слушать и выступать. Людям, находящимся у власти, поступает огромное количество корреспонденции, призванной их в чем-либо убедить. В письмах могут быть факты, аналитические материалы, мольбы, увещевания, ложь — и ответы на такие письма соответствуют их содержанию. Иногда власть предержащие остро нуждаются в информации. Например, чиновник, который получает должность в сфере кредитно-денежной политики, попадает в зависимость от людей, которые могут объяснить ему сложности, возникающие при кредитовании и распределении денежных потоков. Когда между различными органами власти идут длительные переговоры, взаимное приспособление становится возможным благодаря убеждению. Факты, анализ, идеи и неправильная информация оказывают свое воздействие даже тогда, когда такой эффект является ненамеренным, просто потому, что все мы постоянно реагируем на изменения в окружающем мире.

Человек — «животное понимающее», а культура — это система накопленных знаний, и поэтому убеждение касается не только властных систем, но и каждого аспекта поведения человека. Одни ученые описывали политическую систему как кибернетическую систему коммуникации и обратной связи1, другие пытались охарактеризовать все человеческое взаимодействие как коммуникацию или убеждение в широком смысле этого слова2. И тем не менее в качестве метода социального контроля убеждение не играет столь же определяющей роли в какой-либо сложной системе, какую обмен играет в рыночной системе или власть — в государственном управлении.

Ниже мы обсудим роль убеждения в деятельности демократического правительства. Некоторые исследователи демократии (среди них лорд Брайс) определяли демократию как «управление путем дискуссии». Позже мы также рассмотрим вопрос о важной роли убеждения в форме коммерческой рекламы в рыночных системах.

Однако реклама — лишь первая из двух всеобъемлющих программ убеждения, не существовавших до XX века. Обе они функционируют непрерывно, имеют широкий круг целей, характеризуются привлечением огромных ресурсов. Второй такой программой является массированная, управляемая из единого центра, всепроникающая политическая индоктринация — идеологическая обработка. Убеждение второго вида — это главный инструмент тоталитаризма, или — чтобы избежать противоречий, возникших вокруг этого термина, — назовем их системами, для которых характерны чрезвычайные меры, предпринимаемые элитами для утверждения власти столь широкой, глубокой и неограниченной, что для этого подавляется влияние церкви, профсоюзов, общественных объединений, школы и даже семьи3. В подобном виде убеждение становится определяющим элементом всей системы.

Почти 150 лет назад Токвиль предсказал появление такой системы. Это была не случайная догадка, а результат изучения социальных механизмов, действовавших тогда в демократическом обществе. Факт такого прогноза заставляет предположить, что нацизм в Германии и фашизм в Италии — это вовсе не единичные случаи, которые вряд ли повторятся, а варианты предсказуемого развития событий, еще одним из которых является коммунизм. Наряду с коммунистическими государствами фашистские системы могут оказаться предвестниками монолитных авторитарных систем, которые распространятся по всему земному шару. «Огромная охранительная власть простирает длань надо всем обществом». Она «подавляет, обессиливает, гасит, оглупляет народ»4.

Нацизм в Германии и фашизм в Италии использовали все насильственные формы власти вплоть до террора против различных этнических и политических меньшинств. Но их контроль над широкими массами лучше охарактеризовать словами Токвиля как «дотошный, регулярный, отеческий и мягкий». В рамках данного типа контроля индоктринация применялась для овладения умами людей, чтобы они «добровольно» делали то, к чему их в противном случае пришлось бы принуждать более жесткими методами контроля. Нацизм стремился подавить все альтернативные источники убеждения, а затем через радиопередачи и массовые помпезные зрелища занялся формированием умов своих подданных. Руководство Германии, вероятно, добилось более широкого охвата населения политическими радиопередачами, чем любая другая страна в тот период. В первый год своего пребывания на посту рейхсканцлера Гитлер лично выступил по радио пятьдесят раз5. Все эти мелкие факты, возможно, явились началом новой эры.

Фашизм — это форма авторитарного контроля, приспособленная к эпохе демократии. Там, где граждане образованны, информированы и достаточно честолюбивы, чтобы требовать демократии, — как обстояло дело в Германии и Италии, — авторитарному правительству необходимо убедить их в том, что они не хотят демократии6. Прежний метод — отказ в удовлетворении политических требований — потерял действенность. Фашизм — не просто альтернатива демократии, он дитя демократии. Если бы не появились демократические требования и возможности, фашизм никогда бы не родился. Основная мысль направленной против демократии фашистской идеологической обработки проста: подчинение единоличной власти и особенно подчинение одной воле — фюрера7. Девиз итальянского фашистского государства гласил: «Все для государства, ничего против государства, никого вне государства».

Мы увидим, что программы идеологического воздействия, осуществляемые в коммунистических государствах, также препятствуют исполнению желаний народов, сохраняя единоличную власть путем контроля над умами, без чего она оказалась бы неустойчивой. И все же убеждение, осуществляемое коммунистами, отличается от фашистского. Оно не занимается неприкрытым возвеличиванием единоличной власти. Вместо этого оно обещает демократическое будущее. Оно не возвеличивает элитизм. Вместо этого на практике активно проводится сокращение неравенства в некоторых сферах и даются обещания осуществить то же самое и в других областях. И это, как мы убедимся, гораздо сильнее воздействует на человека, чем фашистское убеждение. Его не наставляют словами, приписываемыми Гитлеру: «Думай своей кровью!» Ни Ленин, ни Мао, ни Кастро, ни ранний Сталин — никто из них не был Гитлером. Все они высказывались в духе эгалитарных, а иногда и демократических устремлений, чего никогда не делал Гитлер; и у нас нет никаких оснований считать их речи более лицемерными, чем высказывания деятелей вроде Черчилля, де Голля или Рузвельта.

Поэтому нам нужно рассмотреть возможность того, что определенный вид коммунистического убеждения, или индоктринации, действительно отличается от фашистского и является признаком в корне иного взгляда на человека. Поскольку маоисты избрали убеждение основной формой социального контроля, нам необходимо тщательно рассмотреть и для упрощения дальнейших его упоминаний дать ему название, каковое в настоящее время отсутствует. Мы назовем его наставнической системой*.

Наставническая система

Наставническая система в идеализированной форме представляет собой, коротко говоря, массированный односторонний процесс убеждения, в ходе которого немногочисленная просвещенная правящая элита инструктирует массы точно таким же образом, как Руссо советовал учителю заниматься образованием ребенка и воображал, как «высший ум» преобразовывает каждого индивидуума8.

В мире не существует вполне развитой наставнической системы. Это всего лишь не до конца реализованный элемент коммунистических систем. Это, скорее, устремление, чем достижение, чаще маскировка принуждения, даже террора, чем независимая система контроля. Она, однако, является наиболее характерным и центральным идеологическим элементом китайского коммунизма при Мао, оказавшим влияние на многих людей, которые отвергли европейский коммунизм как бюрократический и репрессивный. И тем не менее в моделях нового социального строя, созданных коммунистами, наставнические и обычные системы власти всегда смешаны. В Китае возник конфликт двух моделей. Если «культурная революция» была попыткой Мао утвердить первую модель за счет второй, представляется, что по окончании «культурной революции» Китай начал возвращение к обычной модели власти.

Чтобы проиллюстрировать возможности метода организации, основанного в чрезвычайной степени на одностороннем процессе убеждения, нам понадобится создать ее упрощенную картину или модель. Она должна быть как можно более краткой и вызывать как можно меньше вопросов. Мы будем исходить из постулата, что элита является просвещенной в том смысле, что она информирована не меньше, чем руководство демократических стран, и с не меньшим уважением относится к фактам и обоснованным выводам. Мы предположим также, что элита не проводит умышленную и широкомасштабную эксплуатацию масс, хотя она может давать рационалистическое объяснение эксплуатации или изредка скатываться к ней. Мы не станем исходить ни из предположения о ее полной компетентности в том, что лучше для масс, ни об отсутствии конфликта между элитой и массами.

Наставническая модель оказывается несколько более сложной, чем можно было бы предположить. Простой замены власти на убеждение в рамках обычной модели иерархической системы недостаточно. Как только производится такая замена, происходят и другие изменения.

Описывая их, мы будем в непропорционально большой степени опираться на примеры, заимствованные из опыта Китая, где наиболее ярко выражен наставнический элемент. Однако мы не намерены в этой главе описывать китайскую или иную политико-экономическую систему. Мы лишь предполагаем конкретизировать концепцию наставнической системы. Подобно авторитарной и рыночной системам, это абстракция; модель отбирает группу жестко связанных элементов из существующих в реальном мире смешанных систем.

Воспитание, новый человек и волюнтаризм

Наставническая система — это система социального контроля, осуществляемого путем одностороннего государственного убеждения, направленного не только на элиту или одну лишь бюрократию, а на все население. Это также система продвижения к предписанным из центра устремлениям, а не всеобщего участия в выборе целей общества.

«Убеждение», формально верное слово, вряд ли в достаточной степени отражает все разнообразие способствующих убеждению коммуникаций, применяемых в наставнической системе. Убеждение, информирование, идеологическая обработка, инструктирование, пропаганда, советы, консультации, увещевание, образование и контроль над мыслями — вот набор методов, рассчитанных на то, чтобы вызвать желаемую реакцию. Слово «воспитание» ближе любого другого слова к провозглашенным намерениям коммунистов, но нам придется писать его в кавычках, чтобы помнить: оно используется в целях маскировки.

Убеждение, или «воспитание», направлено прежде всего — но, возможно, лишь временно — на изменение личности, на создание «нового человека», как его часто называют в коммунистической литературе. Мао говорит о необходимости «переделать людей вплоть до их душ». «Мы должны бороться с «я»9. «Фундаментальной задачей, — провозглашает Кастро, — является формирование нового человека, человека с глубоким сознанием своей роли в обществе, своих обязанностей и социальной ответственности...»10.

И для СССР, и для Кубы, и для Китая в одинаковой мере источниками шаблонов для нового человека послужили социалистическая мысль, роман Джорджа Оруэлла «1984» и викторианская Англия. Самоотверженность, сотрудничество, эгалитаризм, служба обществу сопряжены с долгом, прилежной работой, самодисциплиной, патриотизмом и консерватизмом в одежде, искусстве и сексуальном поведении11. Две черты новой личности являются незаменимыми. При помощи «воспитания» пытаются создать людей, которые «самостоятельно» будут служить коллективным интересам, то есть по собственной инициативе делать то, для чего в других общественных системах требуется приказ или стимулирование. «Воспитание» также должно сформировать людей, которые добровольно будут выполнять особые задачи, поставленные перед ними государством или партией.

Деятельность, направленная на то, чтобы объяснить, оправдать, добиться согласия по всем задачам, отнимает слишком много времени; подобные усилия по убеждению следует посвятить стимулированию изменения личности и мотивированию к исполнению важнейших задач. Поэтому граждан необходимо просто убедить подчиниться власти лидеров, которые отныне будут ставить перед ними задачи12. Чем же тогда такая система отличается от обычной авторитарной системы? Новому человеку, как правило, не нужна обычная авторитарная система. В противном случае власть как «конечный» инструмент применяется только в тех случаях, когда на убеждение пришлось бы потратить слишком много времени и сил. Кроме того, такая власть базируется на том, что была установлена на силе одного лишь убеждения. Если подобные требования кажутся трудно выполнимыми, то это объясняет, почему наставническая система остается скорее устремлением, чем реальностью. В сегодняшних коммунистических системах убеждение в рамках конкретных задач, например кампания, организованная с целью побудить жителей китайских городов добровольно ехать в деревню, часто маскирует скрытый приказ, подкрепленный принуждающей мощью государства и партии13.

Враждебность в отношении бюрократии

Наставнической системе обязательно требуется наличие иерархическо-бюрократической системы для организации наставников, то есть кадров, как сказал о них Ленин, «учителей, наставников и руководителей», занятых «воспитанием» граждан14. Можно было бы предположить, что в этом аспекте обычная система власти и наставническая система различаются только тем, что в первой бюрократия авторитарно отдает команды населению, а в последней такая же бюрократия «воспитывает» население. Разница, однако, более значительна. В рамках наставнической системы чиновники в составе государственной и партийной бюрократии сами подвергаются «воспитанию», вместо того чтобы получать авторитарные команды от высшей власти*. Стремясь снизить влияние бюрократии путем тщательного «воспитания» кадров, наставническая система проявляет идеологическую враждебность бюрократии, каковая нашла яркое выражение, например, в воззрениях Мао Цзэдуна15.

Мобилизация и революция

Контроль над коммуникациями, призванный обеспечить пассивное послушание населения, — старый политический метод. «Воспитание» в наставнической системе заходит гораздо дальше. Оно добивается активной реакции каждого—такой, как более напряженный труд на рабочем месте, доставка сельскохозяйственной продукции в города, работа на ирригационных проектах, уборка улиц, слежка за соседями по месту жительства, участие в малых группах взаимной критики, обучение неграмотных чтению.

«Воспитание», заявляют его приверженцы, не может быть результативным при сопротивлении людей, утвердившихся в капиталистическом окружении в привычках стремиться к личной выгоде и находиться в антагонистических отношениях с соотечественниками. Более того, чтобы сделать людей восприимчивыми к «воспитанию» со стороны государства, нужно снизить их восприимчивость к влиянию родственников, членов профсоюза, церковников, работодателя, домовладельца и всех прочих, с кем люди вступают в те или иные отношения. Если человек по-прежнему прислушивается к мнению старейшин своей деревни, он не станет слушать своего наставника. Поэтому, если целью «воспитания» не была революция, оно является возможным методом социальной организации только в таком обществе, где уничтожены плюралистические ассоциации и привязанности, то есть в обществе, прошедшем революционное преобразование*.

Интенсивное и всепроникающее воспитание

Социальную трансформацию можно осуществить только путем интенсивного и всепроникающего воспитания. Должны использоваться все обычные методы коммуникации: пресса, радио, публичные заявления официальных лиц, стенгазеты, открытые собрания, классы, общественные празднования и церемонии. Кроме того, кадровые партийные работники проводят непрерывные собрания малых групп на рабочих местах и по месту жительства и наносят личные визиты гражданам для изучения идеологии, руководства самокритикой и разъяснения их общественных обязанностей. Договор жителей одного квартала в Пекине показывает, насколько далеко заходит «воспитание» — или заходило на пике наставнической работы в Китае. Жители, как ни неправдоподобно это могло бы показаться, договорились о следующем: «Усилить единство и взаимовыручку, помогать соседям, которые заняты или больны, критиковать других за недостатки и соглашаться с ответной критикой; предотвращать пожары, препятствовать подстрекательствам к скандалам, сообщать о прибытии и отъезде гостей; убирать улицы, канавы и туалеты, уничтожать мух и комаров; заботиться о личном здоровье и гигиене, принимать душ, менять одежду, мыть руки перед едой, мыть все продукты, одевать детей в соответствии с погодой; вести домашнее хозяйство «прилежно и экономно», контролировать расходы на еду, одежду, уголь, воду и электроэнергию; участвовать в занятиях по ликвидации неграмотности и регулярно читать газеты; следовать политике и декретам правительства, отвечать на все призывы правительства, участвовать во всех видах деятельности и передавать информацию тем, кто не может ходить на собрания»16.

Наиболее интенсивной обработке в первую очередь подвергаются, по крайней мере, в Китае, члены партии и государственные чиновники: «Каждый, кто хочет стать членом партии, должен пройти через процесс реформирования мышления. Во-первых, партия собирает как можно более полное досье (танган) о нем и его прошлом. Затем на собраниях небольших групп партийцев он должен рассказать, день за днем, все подробности своей жизни, как общественной, так и личной. По ходу рассказа группа начинает интенсивную критику. Все это время человека заставляют анализировать себя с идеологических позиций с использованием соответствующей лексики. Таким же способом высказывают критические замечания со стороны группы. К тому моменту, как выступление заканчивается, все, что раньше было частным, становится общеизвестным до последней детали. Более того, человек находится перед враждебно настроенной группой, которая критикует каждую его ошибку. Когда сталкиваются противоположные мнения, противоречия становятся наиболее острыми. В этот момент отношение группы меняется и ее члены начинают «помогать» человеку прийти к правильной точке зрения»17.

Но и обычных граждан время от времени подвергают чрезвычайно интенсивной обработке: «...Каждого крестьянина необходимо было поднять до такого уровня сознательности, чтобы он лично взял слово и осудил своего помещика... Для этого исключительно важно было заставить помещика выразить свои истинные мысли и наделить крестьян сознательностью, чтобы они полностью «выразили свою горечь». Когда крестьянин, обвиняя, указывает на помещика, это значит, что он, наконец, победил свой традиционный благоговейный трепет перед воплощением власти старого правящего класса»18.

Рационализм

В то время как идеологическая обработка воздействует на бессознательные, иррациональные побуждения, наставническая система влияет на сознательное и рациональное; это различие столь фундаментально, что само по себе оправдывает концептуализацию «воспитания» как идеологического воздействия, отличного от того вида индоктринации, которая когда-то практиковалась в Германии и Италии19.

В наставнической системе рациональность основывается на идеологии, которая, будучи один раз преподанной индивидууму, дает ему и «правильное» понимание социального мира, и руководящие указания для принятия собственных решений. Наставническая система полагается на простые моральные и эмоциональные призывы, дополняющие рациональное, но стержневым элементом в создании нового человека является его идеологическое воспитание, искренняя попытка поднять уровень его сознательного, обдуманного, взвешенного понимания20. От членов партии требуется еще более высокий уровень сознательности. Они должны выступать с трибуны и в прессе21. Все это возможно постольку, поскольку «воспитание» обычно предназначено для того, чтобы помочь людям открыть многие их истинные или объективные интересы, а, как правило, не для того, чтобы обманывать или эксплуатировать их.

Мао Цзэдун писал: «Можно запретить высказывать неверные идеи, но сами идеи не исчезнут... только используя метод дискуссии, критики и рассуждений, мы способны реально поддерживать правильные идеи и преодолевать неправильные». При необходимости Мао прибегал к принуждению; и тем не менее его рационалистические устремления кажутся настоящими, как это видно из проявленной им склонности к изменению мнения, а не к уничтожению его носителей22.

Новая формула эффективности и творческих способностей

Внимание, уделяемое «воспитанию», и интенсивность «воспитания» кадров вместе с неприятием бюрократии поддерживают одну из центральных особенностей наставнической системы, ее, возможно, наиболее существенную цель. Она состоит в том, чтобы полагаться на энергию и находчивость индивидуума, а не на социальную координацию — гораздо в большей степени, чем в обычных авторитарных или рыночных системах.

В социальной организации очень многого можно добиться одним из двух путей: во-первых, через тщательно отлаженную координацию индивидуальных усилий — достижение, высоко оцениваемое как в рыночной, так и в административной теории; во-вторых, можно каким-либо образом стимулировать каждого из участников, в очень слабой степени координирующих свои действия с другими, превысить обычный уровень личных достижений или инновации. Все социальные системы используют оба механизма, но в наставнической системе доминирует второй. Исходное положение состоит в том, что все прочие системы чрезмерно расточительны, поскольку не используют энергию и находчивость индивидуума. Чтобы «пустить в ход огромный резервуар энтузиазма, энергии творческих способностей», «воспитание» предоставляет массам «знания, позволяющие направлять их энергию более продуктивно»23. При этом требуется решить такую серьезную проблему, как инертность людей и организаций.

Вследствие этого в наставнической системе обычные заботы бюрократов о координации выполнения заданий уступают место более свободным формулировкам задач. Подобные задания оставляют каждому участнику альтернативу для определения собственной ответственности и соответствующих обязательств подойти к своей работе со всей своей энергией, находчивостью и изобретательностью. Это изменение подхода относится как к кадрам, так и к обычным гражданам, как на рабочем месте, так и при исполнении общественных обязанностей. Более мягкая координация также означает значительную децентрализацию процесса принятия решений в сравнении с обычной бюрократией, а кроме того, высокий уровень взаимного приспособления — но не между высшими руководителями, а среди обычных граждан и кадровых работников.

Наставническая система идет еще дальше. Техническая компетентность уступает место правильной (в результате «воспитания») позиции. Находчивость и инновационная энергия превосходят эффективность технической квалификации. Конкуренция между двумя путями к эффективности проявляется в сохраняющихся в китайской администрации противоречиях между партийными бонзами и экспертами24.

Сдвиг приоритетов от технической компетенции к правильному поведению означает, что управляющий-наставник или кадровый работник в большей степени «универсал», а не узкий специалист. Он меньше развивает в себе качества обычного, «специализированного» бюрократа, лучше видит общую картину, частью которой он сам является. Благодаря широте подхода он становится в целом более изобретательным. В любом случае предполагается, что подход специалиста порождает неравенство и подрывает социальное согласие25. Дюркгейм может быть и прав, заявляя, что органическая солидарность, порожденная взаимозависимостью специалистов, превосходит механическую солидарность, основанную на схожести индивидуумов, однако считается, что специализация функций становится чрезмерной, изолируя людей друг от друга рангами, манерой проявления уважения, взаимным недоверием, бездушием и бесчисленными проявлениями непонимания26.

Упор наставнической модели на децентрализацию, инициативу, находчивость и компетентность широкого профиля имеет аналог в рыночно ориентированных системах. Он проявился в ходе недавних экспериментов по организации труда, когда управляющие останавливают конвейер, бригады рабочих сами ставят задания, и время от времени рабочие осуществляют смену деятельности, вместо того чтобы делать постоянно одно и то же. Инновации подобного рода могут широко распространиться только при наличии прошедших перевоспитание рабочих и граждан. А такое предположение лежит в основе понятия «воспитание» в наставнической системе.

Велико расстояние, отделяющее веру Адама Смита в эффективность разделения труда от веры наставнической системы в производительность прошедших «воспитание» новых людей. И тем не менее ни Смит, ни его последователи в рыночной идеологии никогда не забывали полностью об индивидуальных стимулах. Действительно, большей частью обычная аргументация рыночной системы зависит от постоянно действующих, конкретных и сильных индивидуальных стимулов в денежной форме. За последнее время как движение за «человеческие отношения в промышленности», так и возродившийся интерес среди профессиональных экономистов к источникам экономической эффективности и инновации вновь усилили внимание личной изобретательности и творческим способностям27. Известное и в остальном мире представление наставнической системы об энергии и находчивости как результате «воспитания» не может быть отвергнуто как нечто нереальное. Оно ставит своей задачей революционное преобразование человеческой энергии путем эффективного использования того, что в других системах во многом не учитывается.

Гуманная система?

Время от времени реально существующие системы, в рамках которых находится место для наставнического видения, также прибегают к жесточайшему насилию. Например, в середине 70-х годов новые коммунистические правители Камбоджи осуществляли насильственные массовые перемещения населения, применяли принудительный труд, совершали политические убийства, уничтожали поголовно целые деревни. СССР и Китай уже оставили позади самые худшие акции подобного рода — но, может быть, и нет. В любом случае все они продолжают практиковать поголовное устрашение населения. Обладая монополией на коммуникации и повсеместно охватив население своими посланиями, наставническая система имеет такой потенциал тирании, который до сих пор не был в полной мере использован ни Сталиным, ни Гитлером, ни Мао Цзэдуном.

Можно быть циничным в отношении самих наставнических устремлений — ведь во всем мире те, кто жаждет власти, ищут новые способы замаскировать это желание. В комментарии о тенденциях к «демократии участия» на западных торгово-промышленных предприятиях звучит восхищение революционными последствиями такой демократии: «Получившая широкое развитие... инициатива по проблемам производства со стороны рабочих и профсоюзных деятелей равнозначна настоящей революции в вопросах организации. Она требует, чтобы менеджер думал и действовал в терминах лидерства, а не власти и контроля». Но из заключения становится очевидным обман: «Это не означает, что он [менеджер] сейчас в меньшей степени контролирует организацию, чем раньше»28. Если уж власть на либеральном конституционном Западе укрывается за риторикой об «участии» и инициативе, стоит ли удивляться тому, что она замаскирована в наставнической идеологии.

И тем не менее следует отдать должное некоторым очевидно гуманным элементам наставнического видения социальной организации. Несмотря на массовые казни в начале пребывания у власти, Мао Цзэдун в своей позднейшей практике перевоспитывал, а не казнил снятых лидеров; маоистская мысль делает упор на спонтанность и сознательность, а не на технологию29. Трудно считать простой риторикой высказывание Мао Цзэдуна: «Самое ценное на свете — человек»30. В некоторых отношениях столь же гуманное, как любое другое великое видение человека в истории человеческих устремлений, видение «воспитанных» граждан привлекательно во многих отношениях — в некоторых аспектах более привлекательно, нежели человек рыночной системы, даже если в Китае эта тенденция уже идет на спад.

Если воспринимать наставническую систему как набор устремлений, ее надо сравнивать с либеральными демократическими устремлениями к правлению путем убеждения, так как либеральные демократы считают свое туманное видение ненасильственного правления особо ценным для саморазвития индивидуума. Мы увидим, что они тоже постулируют появление «нового человека», который формируется не исключительно государством, но рождается из соревнования идей.

Часть II НЕКОМПЕТЕНТНОСТЬ АВТОРИТАРНЫХ И РЫНОЧНЫХ СИСТЕМ

Глава 5 АВТОРИТАРНЫЕ СИСТЕМЫ: ВСЕ СПЛОШЬ НАЧАЛЬНИКИ

Организация политико-экономической системы, опирающейся на власть, а не на рынок, в определенных аспектах является достаточно негибкой. Я не высказываю здесь оценку, поскольку эффективность власти во многих других отношениях можно значительно повысить, а эффективность рынков — нет. Но требуется понять, каковы же те конкретные черты власти, которые можно назвать негибкими. Те, кто понимает данную проблему, обходятся без эмоциональных высказываний на тему капитализма и социализма. Рассматривая эти аспекты, мы заодно проведем предварительное изучение коммунистических систем. Эти отличительные черты — все равно, что рука с одними большими пальцами («начальниками»), — характерны для коммунистических систем. Сравнимые, хотя и иные недостатки рыночных систем будут рассмотрены в следующей главе. Таким образом, этот раздел книги составляют вместе нечто вроде вводного курса по известным нам слабостям авторитарной и рыночной систем; по прочтении данных глав ваше представление об этих системах будет гораздо более четким*.

Мы начнем с простой, но широкой и абстрактной характеристики двух ключевых проблем политико-экономической организации. Конкретно речь идет о том, что во всех обществах перед людьми стоит как общая проблема рационального выбора, так и частная проблема выбора экономического. Давайте теперь конкретизируем этот тезис.

Общая задача рационального выбора

Мозг человека не всегда успешно справляется с проблемами1. Поэтому для решения проблем людям нужна помощь в виде приборов, процессов и институтов — таких, как бумага, ручка, письменность, наука, специальные приемы вроде двойной бухгалтерии, административный аппарат, законодательные представительства и рынки.

На одном уровне социальные проблемы кажутся простыми. Чтобы накормить голодного ребенка, не требуется изощряться в искусстве решения проблем. Но люди усложняют процесс. Не все хотят кормить голодных, те же, кто хочет, желают свести принуждение к минимуму (как и налоги, за счет которых оплачивается то, что должно быть сделано). Бывает и так, что никто не хочет ничего делать, если эти действия усилят власть государства или причинят какое-либо из многих возможных неудобств. Таким образом, в любой политико-экономической системе возникают бесчисленные возражения против какого бы то ни было возможного решения проблемы. Выражаясь цветисто, все решения должны удовлетворять множеству критериев. А это чрезвычайно трудно.

Для того чтобы справиться со сложными ситуациями, представители иерархии и бюрократии расчленяют проблему на несколько более мелких, в решении которых можно опереться на знания специалистов, и рационализируют порядок решения вопросов, применяя к различным категориям проблем стандартные решения. Новые быстро развивающиеся математические и компьютерные методы, помогающие принимать рациональные решения, расширили возможности иерархии-бюрократии.

Тем не менее иерархия и бюрократия не справляются. Возможности человеческого мозга остаются прежними. Даже при условии специализации навыков должностные лица, принимающие решения по конкретным узким вопросам, не в состоянии обработать большое количество необходимой им информации. Им все так же не хватает способностей для разработки соответствующей политики. Мешает им и сложность оценки альтернативных вариантов. Например, Комиссия по торговле между штатами США, в функции которой входит регулирование тарифов и услуг на транспортные перевозки между штатами, не в силах предсказать последствия изменения структуры тарифов для страны. Комиссия не сумела разобраться во внутренних экономических взаимосвязях США и не смогла подготовить для конгресса рекомендации о рационализации транспортной системы. Она еле-еле справляется со сложнейшим вопросом о том, из каких ценностей должны исходить США при регулировании транспортной политики, и каковы должны быть внутренние взаимосвязи между этими ценностями.

Более того, иерархия и бюрократия сами являются препятствием на пути принятия рациональных решений, идущих против их собственных интересов. При дроблении проблем требуется уполномочить кого-то координировать взаимосвязанные решения отдельных подразделений аппарата правительства. Координация становится настолько сложной, что ни в одной политико-экономической системе в мире принимаемые меры не выходят за рамки общей централизованной координации экономики в целом. Интенсивные усилия прилагаются лишь в отношении очень немногих ключевых секторов экономики. В США во время Второй мировой войны централизованное распределение было введено только в отношении трех видов сырья: алюминия, меди и стали. Мы убедимся далее, что в СССР централизованное планирование экономики всегда проводилось на выборочной основе.

Одним из известных провалов централизованной авторитарной координации является неудача в области коммуникации. Например, нижестоящие члены иерархии подают вышестоящим искаженные сведения о своих производственных мощностях, опасаясь, что вышестоящие инстанции, будучи осведомлены об истинном положении вещей, установят им слишком высокий план. Это составляет хроническую проблему коммунистического экономического планирования2. Советский исследователь пишет: «Главным недостатком планирования и управления является то, что по каждой мелочи решение должно приниматься в центре, а так как невозможно знать обстановку на каждом предприятии, центр исходит из средних показателей, которых не существует ни на одном предприятии»3.

Другим широко известным провалом является информационная перегрузка. Недавно вышло 10-томное исследование воздействия ядерных реакторов на окружающую среду объемом 5 000 страниц, подготовленное в Управлении энергетических исследований США. Общий поток документации, направляемой любому должностному лицу, принимающему решения, всегда превосходит его возможности по ее переработке. Еще одной широко распространенной проблемой является слабость внутреннего контроля. Подведомственные учреждения, действуя в собственных интересах, уклоняются от контроля со стороны вышестоящих инстанций или соперничают с другими подведомственными учреждениями. Эта проблема столь хорошо известна и в СССР, и в Китае, что в каждой их этих стран для нее существует свой термин: в СССР — «ведомственность», в Китае — «местничество»4.

Мы видели, что на систему официальных отношений одностороннего пирамидального контроля накладывается система многосторонних отношений неформального контроля, составляющая мнимые иерархии. Участники обмениваются одолжениями, оказывают любезности в обмен на ожидаемые услуги в будущем или «отоваривают» ранее полученные обязательства. Происходящее взаимное приспособление в форме подобных сделок приобретает многие черты рынка. Однако рынки, как показано выше, успешно функционируют только при наличии денег, объявленных цен, указывающих условия совершения обмена, и встроенных механизмов защиты одного участника обмена от монополистической эксплуатации со стороны другого участника. Поэтому, выступая в качестве инструмента рационального выбора, бюрократия часто является неким неповоротливым рынком. А это неожиданный результат для тех, кто ищет в рационализме формальной организации выход из «хаоса» рынка.

В этом отношении специфика рынка высвечивает — по контрасту — определенные характерные черты неповоротливости бюрократической иерархии. Хорошо организованная рыночная система своими специфическими способами может справляться — как «исполнители» вместо «начальников» — с принципиальными трудностями, связанными как со сложностью проблем, так и с пороками иерархии-бюрократии, Рыночные системы коренным образом упрощают проблемы принятия сложных решений. Но в отсутствие рыночной системы приходится иметь дело со сложными проблемами: какие товары и услуги производить; какая доля валового национального продукта должна идти на потребление, а не на инвестиции; какие регионы страны должны специализироваться в тех или иных видах экономической деятельности; должна ли страна развивать производство сельскохозяйственной продукции или надо ввозить ее из-за рубежа. В рыночной системе, реагирующей на нужды индивидуального потребителя, никому не приходится принимать такие решения. Чтобы «решить» подобные проблемы, каждому человеку требуется ответить на гораздо более простой вопрос: что для него выгоднее — купить или продать.

Что же касается проблем централизованной координации, то в рыночной системе вообще не требуется координирующего центра, так как координация, даже в мировом масштабе, осуществляется путем обмена. Рыночные системы также дают возможность количественного выражения факторов, влияющих на решения, в виде общего знаменателя (цен) для сравнения их между собой. Ни одного из этих факторов, способствующих принятию рационального выбора, нет в авторитарных системах.

Задача экономического выбора

Задачи рационального выбора в авторитарной системе приобретают особый характер, когда издержки неизвестны и когда при выборе одной возможности из-за ограниченности ресурсов требуется отказаться от преимуществ всех прочих возможных вариантов. Чем больше пушек — тем меньше масла.

Алогичность приоритетов

Допустим, власти могут классифицировать возможные пути использования ресурсов страны с учетом первостепенной важности конечного результата в каждом случае — то есть установить приоритеты. Но совершенно бессмысленно ставить в один ряд жилищное строительство и, скажем, здравоохранение или противопоставлять выращивание злаков производству очков. Люди нуждаются во всем, поэтому вопрос заключается не в очередности, а в соотношениях.

Более того, при принятии любого практического решения совершенно не имеет никакого значения, кто или что важнее — врачи или юристы, велосипеды или яйца.

При нынешнем уровне обеспеченности разнообразными услугами и товарами существенный вопрос состоит в том, будет ли прирост обеспеченности одним из этих товаров более важен, чем прирост в обеспеченности другим товаром? Если приоритеты имеют какой-то смысл, то они должны быть временными или предельными изменениями приоритетов, соответствующими колебаниям спроса и предложения. Предельные приоритеты не имеют никакого отношения к таким понятиям, как потребительские свойства товара или услуги. Вот выдержка из документа германской плановой службы военного времени: «Если приоритетность важнейшей продукции устанавливать только в соответствии с характером продукции, то это неизбежно приведет к серьезным ошибкам и сосредоточению усилий в неверном направлении... Формирование запаса из одних только гаек, достаточного для того, чтобы сразу же выпустить какую-то сельскохозяйственную технику, может оказаться гораздо важнее, чем отправка тех же гаек на танковый завод: его приоритетность гораздо выше, но гайки там понадобятся только через несколько месяцев»5.

Проще говоря, производство одного вида продукции зависит от производства других видов. Планирование производства заключается в принятии решений о соединении или комбинировании потоков производства, а не в оценке приоритетности производства каждого вида продукции. Характеристики товара или услуги не могут определить его место в ряду приоритетов. Даже столь элементарное соображение может быть упущено властями при определении целей или разработке планов инвестиций. Мао сделал беспрецедентное заявление, признав ошибки в расчетах потребности в транспорте для перевозок производимого угля и железа: «Уголь и железо сами не передвигаются... Я этого не учел»6. В другом случае Чжоу Эньлай отметил: «Мы не смогли достичь правильного соотношения между капитальным строительством и возможностями поставки строительных материалов... В результате возникла серьезная нехватка таких строительных материалов, как сталь, цемент и лес»7.

Властям, действующим рационально при принятии решения о том, расширять ли какое-то одно конкретное производство, в первую очередь приходится искать ответ на вопрос о его издержках — какие сокращения других производств высвободят достаточно ресурсов для необходимого расширения. Но это им неизвестно, если только решения о выделении ресурсов на другие товары и услуги уже не были приняты. Однако рациональные решения о ресурсах, требующихся для производства других товаров и услуг, не могли быть приняты, если не были известны их издержки. Но — и здесь мы начинаем повторяться — издержки их производства не могли быть известны, если только ресурсы уже не были выделены на производство других товаров и услуг, включая те, с которых мы начали. Короче говоря, чтобы определить задания по выпуску продукции, лица, принимающие решения, должны знать затраты на них. Но чтобы знать затраты, им надо знать, каковы будут задания по выпуску продукции. Каждое из решений в процессе планирования зависит от всех прочих.

Где же выход? Определите соотношения обменов. Определите предельные соотношения, на которых любой из товаров или любую из услуг можно будет обменять на возможность производства самого ценного альтернативного товара или услуги. Такие соотношения выражаются именно эффективными ценами, но в авторитарных системах данные цены отсутствуют8.

Трудности распределения ресурсов

Оставив в стороне вопрос о приоритетах производства, рассмотрим задачу принятия решений о том, на какую из уже включенных в планы многочисленных возможностей направить тот или иной ресурс. Предположим, например, что автозаводу и авиазаводу нужно больше инженеров. Так куда же власти должны направить имеющихся инженеров? Может быть, по несколько человек на каждое предприятие? Тогда — сколько конкретно на каждое? Которое из них должно получить больше специалистов?

Должен ли плановый орган отправить всех инженеров на завод с более высокими производственными заданиями? Нет, потому что даже для выполнения второстепенных заданий без какого-то количества инженеров не обойтись. Следует ли распределить инженеров пропорционально объемам заданий? Нет, поскольку авиастроение может больше нуждаться в инженерах, чем производство грузовиков, независимо от разницы в плановых производственных заданиях, или на каком-то заводе уже может быть больше инженеров, чем на другом.

Плановик ищет другие критерии. Он выясняет, что производство на одном заводе больше отстает от планового задания, чем на другом. Является ли это достаточной причиной для направления инженеров на отстающий завод? Нет, поскольку отставание может быть вызвано факторами, не компенсируемыми ростом ресурсной обеспеченности. Вот пример из американского опыта авторитарного управления экономикой во время Второй мировой войны: «В Комитете военно-промышленного производства многие считали, что именно их управление должно определять потребности в рабочей силе и приоритеты ее использования. Они полагали, что роль комиссара военного времени по вопросам использования рабочей силы ограничивается набором рабочих и их направлением в таких количествах и в такие места, куда определит комитет... Но чиновники аппарата комиссара, со своей стороны, настаивали на том, что если завод выпускает важную продукцию или даже если он отстает от графика, это еще не означает, что он нуждается в рабочей силе»9.

Предположим теперь следующее: представитель властей решает, что нехватка ресурсов стали более критична при производстве самолетов, чем грузовиков, и что на выпуске самолетов весьма положительно скажется увеличение числа инженеров. Оправданно ли теперь его решение в пользу авиазавода? И снова — нет. Перед тем, как склониться к этому варианту, он должен предварительно уточнить, нет ли других средств решения проблемы — например, нельзя ли справиться с нехваткой инженеров, предоставив каждому инженеру помощников или какое-нибудь новое оборудование.

Предположим, он обнаружит, что на авиационном заводе, хотя тот и больше отстает в выполнении производственных заданий, относительно быстро скажутся результаты дополнительных мер помощи, а на заводе грузовиков этого не произойдет. Будет ли в таком случае лучшим решением направить инженеров на завод грузовиков, а авиазавод попросить решить свои проблемы другими путями? И вновь — нет, поскольку оправданность этих мер для авиазавода будет зависеть от затрат на них. И никто не знает фактических затрат на эти меры — ни власти, ни производители.

Управление предприятием

Еще одна существенная проблема авторитарной системы порождена множественностью ситуаций выбора, которые возникают на каждом предприятии. Когда предприятию следует попытаться расширить производство? Когда вместо этого следует повысить качество? Когда вводить в оборот сэкономленные ресурсы? Стоит ли предприятию стремиться выполнять план выпуска продукции, если, как это сплошь и рядом происходит, оно получает информацию от клиентов, что продукция неудовлетворительна и нуждается в модернизации? Следует ли внести в продукцию изменения, чтобы удовлетворить клиентов, но тем самым сорвать выполнение плана по валу? Если предприятие производит больше одного наименования продукции (а большинство предприятий выпускают сотни различных видов, типов или размеров огромного числа наименований продукции), то в таком случае число вариантов выбора возрастет еще больше. Ведь в любой момент план производства любого вида продукции можно выполнить за счет отказа от производства одного или нескольких других видов.

В рамках авторитарных систем не получается найти удовлетворительный способ инструктировать и контролировать предприятие в отношении этих и других подобных ситуаций выбора. В этом состоит проблема «индикаторов успеха», которая преследует все коммунистические режимы. Хрущев жаловался, что советские предприятия при производстве люстр традиционно ориентируются на их вес, а не на эстетические нормы, ведь чем тяжелее люстры, тем больше фабрика зарабатывает, так как ее план рассчитывается в тоннах10. И, какой бы ни выбрать индикатор, обязательно произойдет подобное искажение. Те же проблемы в полной мере наблюдаются в Китае и на Кубе11.

«Если план указывает только задание на производство «тонн гвоздей, которые короче двух дюймов», завод будет стремиться производить только гвозди длиной в 1,9 дюйма, потому что это проще всего. Если план будет установлен по «количеству гвоздей», завод будет выпускать только гвозди длиной в 0,5 дюйма. Но если будет установлен план по производству гвоздей в 0,5; 1; 1,5 и 1,9 дюйма, это будет сверхцентрализация. Если же задание будет по валовой стоимости продукции, то завод максимизирует использование материалов и полуфабрикатов и сведет к минимуму чистую стоимость, добавляемую к каждому продукту»12.

При отсутствии обобщающего индикатора любые указания предприятию приводят к тому, что оно делает чрезмерный упор на одни ценности и пренебрегает другими. В противоположность этому у стремящегося к получению прибыли частного предприятия в рыночной системе имеется относительно четкий критерий при принятии решения по любому вопросу — достижение максимальной прибыли.

Последствия проблемы индикатора успеха весьма разнообразны. У нас сейчас нет возможности осветить их все. Например, чтобы выполнить плановые задания, директора вынуждены нарушать законы. Они не видят другого выхода. Им приходится искать других директоров, готовых нарушать законы, и обмениваться с ними услугами. Таким образом возникают сети взаимных обязательств, формируются клики взаимной поддержки. Так создаются невидимые, но весьма значимые вызовы партийному и государственному контролю13.

Как рыночные системы облегчают экономический выбор

Неповоротливость авторитарных систем в этих вопросах станет еще очевиднее, если мы обратим внимание на то, что определенные черты рыночной системы позволяют ей, пусть и небезупречно, решать все только что обозначенные проблемы. В рыночной системе не нужно никаких властей для установления приоритетов или вынесения решения о том, что производить в первую очередь. Сами потребители, поставщики, бизнесмены решают, приобрести им больше или меньше того или иного товара или услуги*. Вопрос о решении — это всегда вопрос предельного выбора. Чего хочет в этот момент тот, кто принимает решение: больше хлеба или больше молока, больше образовательных услуг или больше медицинских, или и того, и другого понемногу при условии, что у него уже что-то есть в запасе? Ни один человек, принимающий решение, не сделает свой выбор, не зная связанных с ним издержек. Все покупатели, будь они частные лица или государственные чиновники, обнаруживают, что выбор снабжен ярлычком с ценой, выражающей, пусть небезупречно, стоимость того, от чего придется отказаться.

Как рыночная система разрешает специфическую проблему того, куда направить инженеров — на завод грузовиков или на авиазавод? Все обстоятельства, которые препятствовали систематическому распределению ограниченного числа инженеров в условиях авторитарного назначения, в условиях рыночной системы оказываются вполне управляемыми. Все они измеряются в денежном выражении; и подсчеты, которые проводят производители самолетов и грузовиков, позволяют, по крайней мере, грубо оценить:

1) стоимость продукции в отношении к другой возможной продукции (в виде цены продукции);

2) производительность труда инженеров при производстве этой продукции;

3) потенциальную производительность тех, кто мог бы работать вместо инженеров;

4) стоимость использования труда как инженеров, так и тех, кто мог бы их заместить при производстве других видов продукции (что рассчитывается по их уровню заработной платы и ценам).

В качестве примера способности цен на высокоорганизованном рынке измерить, взвесить и соединить в общем знаменателе все факторы, имеющие отношение к рациональному экономическому решению (чего не может сделать авторитарная система), рассмотрим поставщика дынь из Калифорнии. Он знает, что спрос потребителей на его дыни на рынках восточных штатов США будет зависеть от многих факторов: качества его дынь, их состояния по прибытии, наличия на рынке дынь от других поставщиков, сезонной доступности других фруктов и погоды как фактора, влияющего на выбор меню. Имея в виду все это, куда он должен отправить свои дыни — в Бостон, Нью-Йорк или Филадельфию? И что же он делает? Он отправляет по железной дороге вагон дынь в общем направлении на восток, не указывая пункта назначения после Чикаго. Затем он получает телеграфные отчеты о рыночных ценах в восточных городах, которые меняются ежечасно. Если при приближении вагона с дынями к Чикаго поставщик узнает, что избыток дынь на рынке Нью-Йорка или еще что-нибудь отрицательно влияет на спрос на его дыни, то он направляет вагон в Бостон или на любой другой рынок, где цены будут выше.

Все соображения, влияющие на то, куда следует отправить дыни, представлены в одном общем знаменателе — цене. Ему не нужно знать, какой именно фактор является неблагоприятным для отправки дынь на рынок Нью-Йорка. Все, что ему нужно знать, — соотношение благоприятных и неблагоприятных факторов, определяющих, в какой город следует отправить вагон. Никто не руководит всем процессом в целом, никому не нужно заниматься им как интеллектуальной проблемой, требующей решения. В общем и целом, все необходимые расчеты осуществляются многими покупателями и продавцами. Повторим еще раз: все эти разнообразные инструменты экономического выбора отсутствуют в авторитарной системе.

Стимулы

Чтобы сделать правильный выбор, недостаточно обладать информацией — например знать величину издержек. Людей надо подтолкнуть к действиям. Стимулы авторитарной системы зачастую очень грубы. И здесь специфические стимулы рыночных систем снова представляют собой весьма красноречивый контраст.

В рыночной системе потребитель не просто знает об имеющихся у него возможностях выбора, он мотивирован к рациональному выбору, потому что может получить услуги и товары только в том случае, если откажется от денежных притязаний на другие ресурсы. Таким же образом, бизнесмен не просто знает об относительной стоимости, которую он сравнивает; он зажат в тиски издержек и цены, которые мотивируют его поступать надлежащим образом. Рыночные стимулы также связывают мотивацию с ценностью поставленной цели. Рост спроса на продукт, например, запускает в движение цепочку сделок. Эти сделки приводят к увеличению числа рабочих мест, что помогает удовлетворить возрастающий спрос, но только в той степени, которая оправдана этим спросом.

В авторитарной системе нет никакой аналогичной структуры стимулов. Там предприятию приказывают произвести некое конкретное количество каждого из перечисленных в списке товаров или услуг. Предоставляется определенное количество ресурсов. После этого директор завода оказывается в следующем положении: даже если он знает (но ни он, ни его начальство никогда этого не знают), что направленные ему ресурсы с большей выгодой можно использовать на производстве другой продукции, а не той, которую выпускает он, у него нет никаких стимулов не использовать эти ресурсы. Более того, он мотивирован к достижению определенных количественных показателей производства независимо от того, что продукция не стоит всех тех ресурсов, которые пошли на ее изготовление14. Это самые распространенные жалобы в коммунистических странах.

Конфликты стимулов

Как только власть утвердилась, она начинает действовать, опираясь на стимулы, отличные от простого эгоизма. Чтобы утвердить авторитарные системы, людей стимулируют (страхом, ожиданием будущих выгод и тому подобным) признать власть; а затем власть приказывает им делать то, что они зачастую делать не желают. Даже когда люди добровольно учреждают, скажем, систему рационирования, у них может возникнуть желание перехитрить ее. А личные стимулы чиновника — например его стремление к славе, легкой жизни или легким деньгам — могут вступать в противоречие с поручениями, которые ему дает власть. Таким образом, общераспространенной слабостью авторитарных систем является конфликт стимулов. И наказания, практикуемые в авторитарных системах, иногда с большей результативностью обучают людей их избегать, чем мотивируют их выполнять распоряжения (этот феномен подробно разбирает Б.Ф. Скиннер)15. Подобных конфликтов в рыночных системах не существует.

Однако аналог данного явления в рыночных системах весьма показателен. Рыночные стимулы не конфликтуют между собой, поэтому они очень сильны — настолько, что побуждают бизнесменов нарушать закон (если он мешает получению прибыли) и многочисленные моральные установки, соблюдаемые за пределами рынка. Все более очевидно, что, например, в США обычной деловой практикой стали едва прикрытые формы корпоративного подкупа государственных служащих, фальсификация продукции, умышленный обман, загрязнение окружающей среды и практически беспрепятственная обработка молодежи телевизионной рекламой.

Находчивость против координации

Для Адама Смита рыночная система была как механизмом координации, так и формой децентрализованного стимулирования, поощряющей множество личных инициатив, которыми не могли воспользоваться авторитарные системы. Может статься, общества сделают принципиальный выбор между координацией и изобретательностью. На координации, как мы увидим, делается акцент и в теории планирования в советской коммунистической системе, и отчасти в рыночной теории, на изобретательности же — в других трактовках рыночной системы* и в наставнической системе.

* * *

Несмотря на то, что отсутствие в авторитарных системах специализированных инструментов рациональных расчетов и экономического выбора, а также тонко действующих стимулов превращает все пять пальцев на руке власти в большие, эта рука сильна и в таком виде. Как мы увидим, она обеспечивает коммунистическим системам высокие темпы экономического роста, а СССР — достижения в космической технике. Среди ее достижений — система здравоохранения в Китае и огромные успехи американской военной организации, распространившейся на весь мир в ходе Второй мировой войны. Основная идея этой главы состоит не в том, что авторитарные системы не работают или что они в конечном итоге менее эффективны, чем рыночные системы. Просто им в определенном смысле не хватает эффективности, а механизмы стимулирования, наличествующие в рыночных системах, у них отсутствуют. Лучше всего мы сможем понять авторитарные системы только тогда, когда обратим пристальное внимание на эти конкретные отличия двух систем.

Глава 6 ОГРАНИЧЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ РЫНКОВ

Рынок подобен инструменту: созданный для определенных работ, он непригоден для других. Не зная в точности его возможностей, люди часто оставляют его лежать на полке без дела. А иногда они используют его не по назначению, как если бы неумелый хозяин взялся закручивать гайки стамеской.

Так что же рынки делают плохо или совсем не делают? Ответ следует искать не в напыщенных трактатах с критикой «капитализма». Эти труды не отличаются точностью формулировок. Они увлекают нас на путь оценок, что не входит в наши цели, и крайне скупы на объяснения устройства рыночных систем.

Возьмем в качестве примеров три великих критических труда: Карла Поланьи, Эриха Фромма и Маркса. Поланьи в своей критике систематически опирается на материалы экономической истории Англии. Но он не отделяет воздействие рынка от влияния частной собственности или ее перераспределения вследствие огораживания. Становление рыночной системы в Англии было исключительно болезненным1.

Фромм, используя средства психоанализа, утверждает, что в рыночных обществах люди вынуждены жить под невыносимым бременем принятия решений; отсюда и название его книги — «Бегство от свободы»2. Несмотря на всю изощренность психоанализа, данное исследование экономических явлений демонстрирует наивную веру в то, что некая неопределенная институциональная реформа, именуемая «планированием», покончит с нагрузкой, которая ложится на психику в условиях рыночной системы.

Всеобъемлющий анализ социальной системы и культуры, проведенный Марксом, — это синтез, подобного которому не смог осуществить ни один исследователь социальных проблем. Но сам предмет данного синтеза столь тесно переплетает между собой рынок, частную собственность, частное предпринимательство, историческое распределение прав собственности, исторически установившееся классовое неравенство и политические структуры, что воздействие рынка как такового затушевывается. Если не считать нескольких озарений (например, о «денежных потоках»), у Маркса невозможно получить непосредственный набор определяющих признаков рыночных систем или их характерных недостатков.

Однако, перед тем как перейти к нашему собственному списку недостатков рынка, мы должны отметить следующее. Стимулы, обсуждавшиеся в предыдущей главе, составляют часть механизма быстрых изменений и роста в рыночных системах, независимо от того, какие недостатки характерны для рынков. Авторитарные системы, несмотря на все присущие им изъяны, могут организовывать усилия миллионов людей для выполнения задач общественного сотрудничества. Таким же образом рыночные системы добиваются успехов в выполнении важных задач, несмотря на все издержки из-за ошибок в распределении ресурсов и другие недостатки. Рыночные системы способствуют развитию инициативы тысяч и миллионов людей. Это кипящие энергией открытые системы, способные к изменениям и росту в любой момент и по любой причине. Они открывают огромный простор для изобретений и импровизаций, личной и групповой изобретательности, создают множество вызовов и возможностей реакции на них — все это мы рассмотрим в следующих главах.

И тем не менее некоторые характерные особенности рыночных систем, которые создают условия для изменений, экономического роста и богатства, являются, с другой точки зрения, их недостатками. Например, новые достижения науки и техники зачастую приводят к тяжелым последствиям для людей. Инновация в переходный период лишает людей работы; производственное оборудование, специальности, целые города — все это внезапно устаревает. Но сосредоточенный на своих прибылях бизнесмен может отмахнуться от этих проблем — для него они неактуальны. Этой особенности рынка мы обязаны тем взрывным подъемом производительности, который в XIX и XX столетиях привел Западную Европу и Северную Америку к относительному богатству. Инновационная иррациональность рыночных систем превратила их в такой двигатель перемен, подобного которому мир еще не знал. У него не было соперников вплоть до большевистской революции, которая показала, что для инноваций имеется и другой мощный механизм — принудительные сбережения.

Стандартный перечень дефектов рынка

Чтобы выявить дефекты или провалы рынка, экономисты-теоретики представляют себе идеальный рынок (хотя такового никогда не было и быть не может). Однако, сконструировав его в воображении, экономисты могут заявить: провалы рынков объясняются тем, что последние несовершенны. Таким образом, традиционный перечень недостатков включает наряду с реальными трудностями и нечто невозможное. В этом перечне упоминаются такие достижения социальной организации, которых нельзя добиться посредством обмена и рынков. В списке перечисляются и такие вещи, которые можно осуществить, но не до конца. Поскольку любая социальная организация небезупречна, вторую категорию недостатков следует рассматривать в свете сравнимых несовершенств альтернативных форм организации*.

Оптимальность по Парето

В любом случае с помощью концепции оптимальности по Парето, определяющей совершенство, экономисты составили список «провалов рынка», то есть обстоятельств, при которых их концепция совершенства является недостижимой. Для этого они исходят из посыла об обществе частной собственности и свободных людей. В таком обществе любой индивидуум зачастую в состоянии добиться удовлетворения своих желаний путем обмена; при этом он не препятствует удовлетворению желаний других индивидуумов. Поэтому можно предположить, что при подходящих условиях будет достигнуто состояние оптимума, когда осуществляются все возможности взаимовыгодного и не приносящего ущерба обмена. Затем составляется список недостатков — в обобщенной или детализированной форме, — указывающий на те обстоятельства, при которых по той или иной причине подобного всеобщего безубыточного оптимума не удается достичь**.

Этот список включает следующие пункты:

Личная некомпетентность. Очевидно, что достижение оптимума невозможно в тех случаях, когда люди не знают о собственных предпочтениях или качествах товаров и услуг, которые они покупают. Фактически нет такого потребителя, который был бы компетентен во всем наборе своих покупок: страхование, медицинское страхование, разнообразное механическое и электронное оборудование, продукты питания с добавками. Эта проблема свойственна всем формам политико-экономической организации: лица, принимающие решения, никогда не бывают компетентными во всем.

Неучитываемые издержки. Когда завод отравляет воздух, он использует ресурсы, не включенные в издержки производства. Поэтому какой-то из видов продукции завода не оправдывает издержек и приносит прибыль только потому, что не все они учитываются. Завод продает свою продукцию по произвольной, а не по эффективной цене. Неучтенные издержки несут как участники сделки — покупатели продукции предприятия, — так и случайные прохожие. Рост заболеваемости раком указывает на то, что все мы, быть может, оплачиваем (в широком смысле этого слова) издержки, связанные с загрязнением воздуха. Человек учится использовать механическую энергию во все возрастающих объемах и организовывать все более масштабные мероприятия. При этом у него появляется все больше возможностей губить землю, подвергать себя болезням и уродовать свое потомство.

Повторяем: рынки — это лишь одна из нескольких форм социальной организации, дающая человеку возможность совершать сии героические деяния; добиваться этого позволяют и все прочие формы организации. Разрушение окружающей среды является одним из плодов советского планирования, что стало очевидным в связи с воздействием промышленного развития на регион озера Байкал*. В Китае также существует множество экологических проблем, частью унаследованных от старой сельскохозяйственной системы, частью из-за использования методов развития, появившихся после Освобождения3.

Разница между рыночной и прочими системами в отношении неучитываемых издержек состоит в том, что рыночные системы, если их не поддерживает государственная власть, не могут учитывать определенные издержки. В то же время в рамках других систем это возможно — хотя обычно этого не делается. Вмешательство государственной власти в рыночно ориентированные системы делает возможным учет неучитываемых издержек: например, посредством введения налогов, при помощи которых с предприятий взимается плата за стоимость загрязненных ими водоемов или воздуха. Подобные решения далеки от идеала, но их следует сравнивать с неидеальными решениями в альтернативных системах4. Следует отметить, что именно эта особенность рынков — возможность для лиц, принимающих решения, не учитывать издержки от своей деятельности (которые к тому же несут другие) — во многом является причиной изменений и роста.

Неучитываемые выгоды. Может показаться, что неучитываемые выгоды — это своеобразные бонусы, то есть свидетельства повышенной эффективности рыночных систем. Но это не так. На самом деле это еще одна неизбежная ошибка рыночных систем, еще одно отступление от эффективных цен. Если программа корпорации по повышению квалификации выгодна всем другим работодателям, к которым в течение ряда лет уходят люди, прошедшие подготовку в рамках этой программы, то очевидная на первый взгляд выгода маскирует неудачную попытку достичь оптимума. Стороны обмена — корпорация и обучающийся — совершают сделки, не реализующие весь потенциальный эффект. Учебная программа создается только с расчетом на ее выгодность для первоначальной корпорации без учета выгоды других компаний. Оптимальным было бы расширить программу обучения. Это также общая для всех организаций проблема, поскольку лица, принимающие решения, могут упустить выгоды. Однако для рыночных систем она особенно характерна.

Издержки заключения сделок. В США каждый пятый наемный работник занят в оптовой и розничной торговле. Значительная часть их работы состоит из складирования, перевозок, упаковки и других услуг, но много времени занимает и купля-продажа — то есть совершение сделок и ведение отчетности. Сами сделки очень дороги. Тем не менее во всех альтернативных системах необходимые административные и другие процессы являются дорогостоящими.

Переговоры о заключении сделки иногда стоят больше, чем она сама. Это одна из причин роста коммерческих предприятий — для создания рабочей группы, в рамках которой нет необходимости вести постоянные обмены. Дешевле платить группе служащих раз в неделю, чтобы они работали всю неделю, выполняя распоряжения, чем заключать контракты с независимыми работниками на выполнение тысяч необходимых услуг5. В других случаях стоимость поддержания отношений власти или убеждения может оказаться слишком высокой.

Монополия. Когда на любом отдельно взятом рынке есть лишь несколько покупателей или продавцов, один человек или взаимодействующая группа могут своим произволом ограничить закупки или продажу продукции. Однако то же самое может произойти и в рамках любых альтернативных форм организации.

В этом списке «дефектов» рынка ни один не приходится отрицать. Их выявление помогает нам в понимании рынков. Но данный перечень не является списком задач, не выполнимых для рынков, — это всего лишь список недостатков, общих и для рынков, и для всех других форм социальной организации. Это даже не самые существенные изъяны рынков; список составлен не на основе оценки наиболее важных аспектов — это попытка конкретизировать условия, при которых рынки могут (или не могут) достичь нереализуемого совершенства оптимальности по Парето.

Общественные блага и «безбилетники». Есть и другие причины, препятствующие достижению оптимальности по Парето. Для определенных видов деятельности (таких, как национальная оборона, некоторые виды образования, регулирование дорожного движения) происходит «передача» выгод другим сторонам таким образом, что у всех покупателей ослабевают стимулы к совершению покупок. Маяки светят всем, кто в море. Но, поскольку обычно каждый может пользоваться этими услугами бесплатно, все хотят быть «безбилетниками». В случае с подобными «общественными» благами необходимым становится вмешательство власти, которая вводит обязательные платежи для пользователей; в противном случае этих услуг не было бы. Этот «дефект» мы идентифицировали как невыполнимую задачу — достижение социальной организации, которое не могут обеспечить отношения обмена на рынках в отличие от альтернативных методов организации.

Более серьезные недостатки рынка

Вышеприведенный список неполон. Идея о том, что рынки являются совершенными, когда могут достичь оптимума по Парето («никто не несет убытков»), и не являются совершенными, если не могут достичь этого состояния, сама по себе произвольна, так что отказ от нее дает возможность взглянуть на еще более очевидные слабости рынка. Во многих случаях при решении социальной организацией каких-либо задач некоторым людям может быть нанесен ущерб, например при распределении земли с целью стимулирования экономического развития, как это было в Мексике при Карденасе* или в Японии после Второй мировой войны. Или же особенно важным может оказаться обучение молодежи — независимо от того, хочет она этого или нет. Поскольку рынки могут осуществлять только добровольные и взаимовыгодные акты координации, приходится искать нерыночные возможности. Именно в этом аспекте традиционные достоинства рынков часто становятся недостатками.

Провалы рыночных стимулов

Данный аспект можно сформулировать в терминах стимулов. В традиционной аргументации рыночные стимулы являются идеальными, ответная реакция — добровольной и только добровольной. Эти стимулы никогда не порождают реакцию, принуждающую человека к чему-либо, наносящему вред или убытки партнеру. А ведь именно такая реакция, как мы видели, часто бывает нужна.

Бывают случаи, когда действие рыночных стимулов оказывается слишком дорогим. В отличие от авторитарного управления стоимость контроля посредством обмена, как мы видим, достаточно высока. Иногда контролер должен расстаться с чем-то ценным**. Иногда ни индивидуум, ни правительственный чиновник не могут позволить себе предложить вознаграждение, которое вызовет желаемую реакцию. Поэтому в условиях дефицита потребительских товаров Китай и Куба пытались как можно сильнее мотивировать рабочих, не прибегая при этом к денежным формам оплаты. Во многих других менее развитых странах есть миллионы безработных и миллионы невыполненных задач. Но правительства часто считают, что создавать рабочие места слишком дорого, и оставляют людей без работы.

Ослабление рыночных стимулов?

Рыночные стимулы очень сильны. Например, можно предположить, что условия социальной изоляции, в которых существуют индийские крестьяне, делают их нечувствительными к рыночным стимулам. Тем не менее крестьяне неоднократно проявляли таковую чувствительность, переходя с одной сельскохозяйственной культуры на другую в соответствии с изменениями цен. И все же в богатых странах мы все чаще слышим такие мнения: «Стимулы старого общества себя исчерпали, привычка работать исчезает, а стимулы нового общества до сих пор не созданы»6.

Причина части трудностей на Кубе во время уборки сахарного тростника заключается в нежелании кубинских рабочих, жизненный уровень которых теперь повысился, проводить по несколько часов в день за тяжелой физической работой в полях7. Низкую производительность труда в Британии иногда объясняют наличием государства всеобщего благосостояния, при котором рабочие «недостаточно боятся»8. С другой стороны, мы видели, что для Швеции характерна высокая производительность труда даже в условиях более развитых социальных программ. В Японии необычная защищенность занятости, не имеющая аналогов ни в одной другой рыночной системе, очевидно, не ослабляет стимулы к труду ее высокопроизводительной рабочей силы9. Возможно, озабоченность падением рабочей этики является причиной смешения рыночных стимулов со стимулами авторитарных систем. То, что обычно называют отчуждением рабочих, с большей вероятностью, как мы увидим в одной из последующих глав, является следствием способа организации властных отношений на рабочем месте, а не воздействия рыночных стимулов. В современных индустриальных обществах рабочих ежечасно мотивирует — или не мотивирует — механизм власти.

Отсутствие безопасности и стабильности

Еще одно широко распространенное и существенное возражение против рынков состоит в том, что они вызывают у населения ощущение незащищенности. Поскольку обмен обычно быстро заканчивается, то полученное при обмене всегда находится в опасности. Прекращение обмена, как мы видели, становится еще большей проблемой, когда на карту поставлены средства к существованию. Кроме того, каждый участник обмена знает: цена того, что он продает, может упасть в сравнении с другими ценами, т.е. цены, по которым платит он, могут вырасти, а цена, которую платят ему, не изменится.

Человек может потерять работу или лишиться доходов по любой причине, но главная причина заключается в простом факте: другие больше не могут или не хотят по-прежнему платить за то, что он в состоянии предложить. Технологические изменения, сдвиги в пожеланиях потребителей, депрессия в какой-либо отрасли экономики сведет на нет спрос на то, что человек может предложить. До Второй мировой войны рыночно ориентированные системы вновь и вновь ввергали в катастрофы широкие слои населения; из-за слишком высокого уровня расходов возникала дикая инфляция, а из-за слишком низкого уровня — массовая безработица. Теперь, глядя в прошлое, даже трудно поверить, что цивилизованный народ мог терпеть такую деградацию, когда во время Великой депрессии 1930-х годов безработица в США затронула одну четверть всей рабочей силы и продолжала свирепствовать почти десять лет. С тех пор кейнсианские инновации в экономической теории вместе с системой национальных счетов трансформировали рыночно ориентированные системы. Эта трансформация, возможно, является самым великим достижением прямого применения социальной науки в решении социальных проблем. После Второй мировой войны случаи спадов, сокращавших ВНП, стали редкими, сейчас обычно все ограничивается замедлением темпов роста. Тем не менее проблема безработицы остается нерешенной. Так же, впрочем, как и проблема инфляции, ситуация с которой в промышленно развитых странах не улучшается, а ухудшается.

Уровень производства, как показывают некоторые исследования, подвержен более резким колебаниям не в рыночно ориентированных системах Европы и Северной Америки, а в коммунистических системах10. Зато в коммунистических системах не происходит соответствующих колебаний безработицы*. Многие коммунистические лидеры гордо заявляют, что у них нет безработицы. На самом же деле безработица в этих странах есть. Она неизбежна в любой системе, где люди время от времени переходят с одного рабочего места на другое. Однако ее удерживают на очень низком уровне, превратив работу в «право», то есть значительно ограничив возможности работодателя уволить работника. В результате — избыток рабочей силы на многих предприятиях, чрезмерные затраты труда, в некоторых случаях — ограничение свободы работника на перемену места работы по желанию11. Но коммунистические системы, бесспорно, обеспечивают защищенность занятости в такой степени, которой нет в существующих рыночно ориентированных системах, хотя пособие по безработице — это большой шаг на пути к защищенности занятости, и рыночные системы могли бы обеспечить ее в еще большей степени.

Одновременный рост уровня безработицы и инфляции — симптом нового вида нестабильности рыночных систем12. Его объясняют манипулированием ценами и заработной платой со стороны корпоративных монополий и профсоюзов. Другую причину усматривают в ослаблении стимулов, о чем мы только что упоминали. По-видимому, существующий уровень вознаграждения управляющего персонала должен обеспечивать предпринимательскую активность в объемах, необходимых для поддержания полной занятости. В то же время представляется, что структура заработной платы достаточно привлекательна для поддержания производительности рабочих на уровне, приемлемом для управляющего персонала, а также для предотвращения требований о повышении зарплаты и угроз забастовок. Ранее считалось, что сумма необходимого возмещения управляющему персоналу и работникам не должна превышать национальный доход. Сейчас это предположение, возможно, не соответствует действительности. Если избыточные требования удовлетворяются за счет роста денежной массы, то возникает инфляция. Если же они не удовлетворяются, то деловая активность замедляется, а безработица растет. Если требования удовлетворяются лишь частично, то за этим одновременно следуют и инфляция, и безработица, что и происходит в рыночных системах в настоящее время.

Рыночно ориентированные системы могли процветать в прошлом только потому, что тонко работающие социальные механизмы (некоторые из них мы рассмотрим ниже) сдерживали общий уровень притязаний, выдвигавшихся в рамках этих систем. И если эти барьеры разрушаются, то нам следует ожидать, что в течение нескольких десятилетий экономические проблемы рыночных систем будут нарастать. Сегодня конкурентоспособность Великобритании на мировом рынке ухудшается, производительность труда падает, жизненный уровень постепенно снижается. Все это может в будущем стать общей картиной положения для всех рыночно ориентированных систем.

Другие ограничения рыночных возможностей

Свобода действий для корпораций

Одним из условий достижения оптимальности по Парето является достаточный для принятия верных решений уровень компетентности бизнесменов (как и всех других участников рынка). Однако не вполне ясно, что это означает. По меньшей мере это значит, что предприниматели могут найти и оценить наименее затратный способ производства любой продукции, а также такой уровень производства, при котором предельные издержки сравняются с ценой. Мы можем быть твердо уверены, что, когда дело доходит до сложных производственных процессов, им это не под силу. Тогда возникают практические вопросы: а способны ли управляющие корпорациями и другие бизнесмены в рамках своих возможностей хотя бы примерно приблизиться к выполнению этих двух требований; что означает «примерно», и заставляет ли их контроль рынка стремиться к приемлемому уровню такого приближения.

Поэтому мы считаем свободу действий корпораций крупнейшим из всех ограничителей использования рыночных систем. В эпоху неимоверно сложных технологически гигантских предприятий уровень компетенции корпоративного руководства может стать не совместимым с традиционными высказываниями о полезности рыночных систем. К этой теме мы еще вернемся.

Неадекватность индивидуальных предпочтений

В богатых рыночно ориентированных системах предпочтение часто отдается производству совершенно незначимой продукции, а не, скажем, обеспечению миллионов детей базовым медицинским обслуживанием. Обращая внимание на такое состояние дел, критики ставят под вопрос систему, в которой производственные задания устанавливаются на основе личных предпочтений, в том числе самых необдуманных. Критики считают, что почти наверняка лучше было бы устанавливать производственные задания путем коллективного обсуждения. Действительно, большинство рыночных систем в значительной мере привязано к индивидуальным предпочтениям, а те могут быть неподходящей отправной точкой для налаживания производства товаров и услуг. Однако в следующей главе мы увидим, каким образом возможно так организовать рыночные системы, чтобы они реагировали на постановку либо индивидуальных, либо коллективных задач.

Моральные возражения

Некоторые высказывают возражения не просто практического, но и морального плана против преобладания индивидуальных предпочтений в рыночных системах. Выдвигаются и другие моральные возражения — против конкретных аспектов отношений обмена, которые традиционно считаются экономически оправданными. Почти каждый может заявить, что при определенных обстоятельствах обмен как таковой является безнравственным — например когда человек продает себя, — и такая продажа запрещена законом почти во всех странах. Иногда, соединившись, моральная и эстетическая точки зрения приводят к таким мнениям: «Зарабатывая и тратя, мы впустую расходуем силы». Более того, обмен или рыночная система предполагают наличие частной собственности. И если, как думают некоторые, частная собственность сама по себе аморальна, то обмен и рынки тоже аморальны. Многие также выступают с возражениями морального характера против тех случаев обмена, которые кажутся несправедливыми, даже когда обе стороны выигрывают, потому что одна сторона выигрывает больше, чем другая. Возражают критики и против тех сделок, которые, по их мнению, являются жестокими.

Некоторые сомнительные умозаключения

Расстройство личности

Прочая критика рыночной системы — не вполне по существу. Встречаются утверждения о расстройствах психики или искажениях культурных факторов, например о том, что жизнь в промышленном районе в отличие от проживания в сельской местности наносит урон личности. В данном случае ясно, что критика должна быть направлена против индустриализации, так как это всемирное явление, не ограниченное рыночными системами. Другие критики говорят, что при рыночных системах одни люди могут контролировать других, и эти отношения вредны для обеих групп. Но такой контроль — очевидное проявление всякой организованной общественной жизни, ведь при любой системе одни люди контролируют других. Иные заявляют, что рыночная система ставит людей в отношения конкуренции друг с другом. Однако в таких же отношениях конкуренции за рабочие места, за власть и карьерный рост люди находятся друг с другом и в авторитарных системах. Прочие утверждают, что отношения обмена заставляют людей вместо сотрудничества заниматься собственными личными делами. Однако на деле отношения обмена приводят к такой высокой степени сотрудничества в международном разделении труда, которой не достигал еще ни один альтернативный механизм.

Аристотель считал, что обмен является надлежащим для человека занятием, если ограничен удовлетворением его скромных потребностей. Но он же полагал, что обмен развращает человека, если становится его главным занятием или средством получения неограниченных доходов. Через две тысячи лет после него Джон Раскин писал: «...В сообществе, управляемом только законами спроса и предложения, но защищенном от неприкрытого насилия, богатыми становятся, как правило, люди предприимчивые, решительные, гордые, алчные, методичные, разумные, лишенные воображения, нечувствительные и невежественные. Бедными же остаются люди совершенно глупые, абсолютно мудрые, ленивые, безрассудные, скромные, задумчивые, скучные, обладающие богатым воображением, чувствительные, хорошо информированные, непредусмотрительные, склонные к периодическим или импульсивным припадкам злобы, недалекие плуты, явные воры, а также преисполненные милосердия, справедливые и благочестивые»13.

На протяжении всей истории мысли скрытое неприятие обмена периодически становилось явным (среди прочих, у Монтескье и, конечно, у Маркса). Оно ярко выразилось, например, в древних моральных и правовых установлениях против ростовщичества. Даже если в подобных высказываниях не отмечаются конкретные недостатки рыночных систем, наподобие указанных нами, следует признать наличие такого неприятия — так же, как и растущего отвращения к бюрократии.

Пренебрежение будущим

Утверждают также, что рыночные системы пренебрегают будущим. Допустим. Вероятно, во всех системах люди не заглядывают слишком далеко в будущее. Однако рыночные системы не обязательно меньше ориентированы на будущее, чем альтернативные системы; в рыночных системах часть будущего можно купить. Если в рыночной системе владелец каких-то природных ресурсов сочтет, что в будущем они станут более редкими, у него появится мотивация вывести их с рынка сейчас, чтобы воспользоваться более высокими ценами в будущем. Если он еще не стал владельцем этих ресурсов, у него появится мотивация купить их и сохранять до будущих времен — что и обогатит его, и сохранит ресурсы.

Критика современной радикальной экономической теории

Наконец, новая школа радикальных экономистов утверждает, что капитализм является источником преступности, расизма, сексизма и военной экспансии14. Если термин «капитализм» обозначает частнособственническую рыночную систему, то связь между этими проблемами и такой системой не является очевидной. Эти проблемы — ровесники человечества; они появились гораздо раньше, чем рынок и система частного предпринимательства. В современном мире они присутствуют и в коммунистических, и в развивающихся странах. У нас нет доказательств того, что в какой-то одной системе эти проблемы стоят острее, чем в другой, или того, что они обусловлены какими-то конкретными свойствами рыночных институтов. Можно утверждать, что частнособственнические рыночные системы характеризуются определенными эксплуататорскими чертами, и можно было бы утверждать, что в эксплуатации заключен корень всех проблем. Однако во всех альтернативных системах также присутствует эксплуатация.

Когда-нибудь может оказаться, что в частнособственнических рыночных системах такие характерные черты, как расизм и сексизм, держатся прочно, в то время как другие политико-экономические системы от них постепенно отказываются. Например, Китай демонстрирует, что в условиях авторитарной системы можно добиться чрезвычайно быстрого прогресса в движении к равенству полов. И тем не менее вплоть до настоящего времени все указывает на то, что различия между странами по этому вопросу объясняются особенностями культуры и истории, а не экономической структуры. Коммунистический Китай можно, наверное, считать менее сексистским, чем Советский Союз, но более сексистским, чем Швеция.

К некоторым из этих проблем, например, отчуждению, мы вернемся позже. При рассмотрении любой из них мы не должны упускать из виду те малозаметные косвенные пути (даже если они пока лежат за пределами нашего понимания), посредством которых политико-экономические институты могут воздействовать на такие атрибуты общества, как уровень преступности или дискриминация по половому или национальному признаку. Нет сомнений, что некие прочные связи между этими явлениями и институтами частного предпринимательства и рынка могут быть выявлены. То же относится и к другим политико-экономическим системам. Дело в том, что ни в одной из систем данные явления не исчезают; тем или иным образом они сохраняются, хотя и в разной степени, во всех системах.

Последствия для государства и политики

Составляя список недостатков рынка, экономисты не включили в него отрицательное воздействие рыночной системы на государство и политику. Это белое пятно в их анализе. Экономисты правы, считая, что в некоторых отношениях функционирование рыночной системы упрощает функционирование государственного и политического аппарата, поскольку путем обмена между частными лицами решаются задачи социальной организации, которые в ином случае были бы возложены на правительство. Экономисты правы и тогда, когда считают, что рыночные системы помогают поддерживать либеральную демократию. Кстати, об этой поддержке мы узнаем в одной из последующих глав. Однако экономисты упускают из виду то, как именно усложняет задачи управления и в некоторых отношениях ограничивает власть государства тот факт, что наиболее важные решения принимаются рынком, а не правительством. В частности, экономисты упускают из виду определенные угрозы демократии, обусловленные властью рынка. Все эти осложнения и угрозы следует считать ограничениями рыночных систем. Их анализ будет содержаться в нескольких последующих главах.

Охват рыночной системы

Позвольте вновь указать, что наш список ограничений рынков имеет целью только выяснение характерных особенностей рыночной системы. Мы не высказываем оценок и суждений, как Аристотель, Раскин или Маркс. И для того, чтобы кратко определить не слабости (их слишком много и они слишком сложны, чтобы их можно было изложить в упрощенной форме), а задачи, которые невозможно решить рыночными методами, полезно ответить на заключительный вопрос: чего может добиться организация, действуя через обмен и рынок, если ей разрешить данные методы, и что именно ей можно разрешить?

Как всем нам известно, она может организовать усилия тысяч или миллионов людей для производства огромного ассортимента товаров и услуг. Помимо этого, она может сделать множество вещей, ошибочно полагаемых невозможными. Она может проложить шоссе и управлять им, что мы видим на примере частных платных дорог. Она может построить учебные и исследовательские институты, существующие за счет продажи своих услуг. Она может предоставлять юридические услуги, как, например, Американская арбитражная ассоциация, предлагающая платные услуги по разрешению споров. Она может предоставлять военные и полицейские услуги, примером чего может служить деятельность наемников в Анголе в 1970-х годах, агентства Пинкертона и других частных наемных полицейских сил. Она может предоставлять почтовые услуги, о чем свидетельствует рост рынка частных почтовых услуг в США.

Организация может построить целый город, содержать его и управлять им на доходы от продажи земли и домов жильцам. Ряд корпораций так и поступает, основывая города для пенсионеров (например, компания Rossmoor Corporation построила Leisure Worlds). Граждане (если их можно так назвать) платят корпорации за набор услуг, который обычно предоставляют муниципальные власти, а также за то, что она принимает большинство решений по управлению, которые обычно гражданам приходится принимать самим или через избранных или назначенных должностных лиц.

Несмотря на все это, рыночная система является институтом ограниченного применения. Есть определенные задачи, выполнение которых в рамках рыночной системы невозможно. Вот сформулированное в самом простом виде различие между тем, что рынки могут и не могут сделать: для того чтобы участвовать в организованной социальной жизни, люди нуждаются в помощи других людей. При одних обстоятельствах они стимулируют других предлагать нужные им товары и услуги в обмен на некоторые выгоды. Но при других обстоятельствах то, что им нужно, не предлагается добровольно, и приходится прибегать к принуждению. Рыночная система может функционировать в первом случае, а во втором — нет. Ее ограничения очевидны в сравнении с авторитарной системой. В первом случае власть не требуется, но она может быть использована и в тех, и в других обстоятельствах*.

Часть III РАЗНООБРАЗИЕ РЫНОЧНЫХ СИСТЕМ

Глава 7 АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ РЫНОЧНЫЕ СИСТЕМЫ

На протяжении веков рынки и частное предпринимательство развивались бок о бок. В результате ни Адам Смит, ни Карл Маркс, несмотря на все их солидные интеллектуальные достижения, не смогли отделить их друг от друга. В наши дни мы можем это сделать. Рыночные системы, как мы теперь знаем, — это не только системы частного предпринимательства. Югославия является социалистической рыночной системой одного типа; можно представить себе и другие, еще не существующие типы. Нам известно также, что в любой ныне существующей в мире системе частного предпринимательства соединяются элементы нескольких типов рыночной системы.

Смит и Маркс не предусмотрели того, что рынок может выступать инструментом централизованного планирования. Теперь мы знаем, что в принципе — и все более на практике — централизованное планирование может осуществляться двумя различными путями: методом административного, или авторитарного, планирования и методом рыночного планирования. Можно предположить, что мир находится на грани реализации огромного нового потенциала планирования и реализация этого потенциала вероятна в той же степени, как и гибель человечества от ядерного взрыва.

Частное предприятие

Система частного предприятия послужит отправной точкой, относительно которой мы будем рассматривать другие возможности*. Каждая промышленная рыночно ориентированная система в мире соединяет в себе две широко распространенные формы рыночной системы, первой из которых является рыночная система индивидуального или семейного предприятия. В США более 4 миллионов малых предприятий находятся под управлением индивидуальных или семейных предпринимателей. Другой пример — Япония, где действуют почти 3 миллиона одних только мелких производственных компаний. Вторая форма — это рыночная система бюрократизированного корпоративного предприятия. В промышленных системах большая часть рыночного производства находится в их руках. В Соединенных Штатах примерно 60 процентов производства — корпоративное. По крайней мере 80 процентов рабочей силы занято на предприятиях с численностью персонала 20 и более человек1.

Хотя в министерстве обороны США и заняты более 1 млн. гражданских служащих, но крупнейшими американскими организациями являются не правительственные структуры, а корпорации American Telephone and Telegraph (AT&T) и General Motors (GM), в каждой из которых работают почти по 1 млн. человек. Это превышает численность рабочей силы многих стран мира. Ford Motor Company, в штате которой рабочих и служащих вдвое меньше, чем у AT&T и GM, тем не менее превосходит любое правительственное ведомство США, за исключением министерства обороны и почтовой службы. Все эти компании, так же, как и Exxon и General Electric, по уровню доходов превосходят правительства штата Калифорния, штата Нью-Йорк и города Нью-Йорк — гигантов по сравнению с другими правительствами штатов и городов США. Если сравнить промышленные корпорации с властями штатов и городов по объему производства, то шестнадцать из двадцати организаций с самым высоким показателем объема производства являются корпорациями2. Объем продаж одной только General Motors превышает ВНП большинства стран мира.

В других странах корпорации меньше по размерам, но все равно очень велики как в абсолютном выражении, так и в сравнении с размерами экономики своих стран. По количеству крупных промышленных корпораций страны располагаются в следующем порядке: США, затем Великобритания, Япония, Германия, Франция и Канада3. В несколько раз выросло число многонациональных компаний. Из ста крупнейших американских корпораций шестьдесят две ведут производство в шести или более странах. Примерно одна треть их персонала работает на заграничных предприятиях корпораций4.

Происходящее в большей части отраслей замещение индивидуальных и семейных предприятий корпорациями является революцией — частью уже упомянутой бюрократической революции. Революции без лозунгов, флагов, столкновения сторон; революции, изменившей нашу жизнь как раз в те десятилетия, когда американцы и европейцы, не замечая происходящего, были заняты спорами о социализме, популизме, клерикализме, чартизме, свободной продаже серебра и колониализме. Эта революция свидетельствует о разрыве между ожидаемым и действительным.

В промышленных системах частного предпринимательства бóльшая доля производственной деятельности находится в руках наемных служащих — строго говоря, корпоративных бюрократов, которые владеют лишь небольшой долей акций корпораций. Еще не изобретены механизмы власти, которые побудили бы их вести себя так, как будто они являются собственниками-менеджерами. Если доход менеджера через систему премий и регулирования заработной платы поставить в прямую зависимость от изменения доходов организации, тогда у менеджера сохраняется та же мотивация, как и при отношениях обыкновенного индивидуального обмена. Тем не менее в больших корпоративных предприятиях доход менеджера не обязательно столь непосредственно зависит от доходов компании. Может существовать предписание воспринимать прибыли и убытки предприятия как свои личные прибыли и убытки. И в том, и в другом случае менеджеры обычно так и ведут себя, относясь к целям корпорации как к своим личным целям. Частное предприятие не может игнорировать прибыли, потому что без них оно перестанет существовать. Однако, добившись определенного уровня прибыльности, руководство такого предприятия может принять решение о расширении производства, увеличении продаж, внедрении инноваций, диверсификации или же, напротив, о режиме спокойной стабильности вместо увеличения прибылей. Имея такие возможности, менеджеры уподобляются государственным служащим.

Рыночный социализм

Рыночный социализм легко организовать — по крайней мере, теоретически — как альтернативу частному предпринимательству: достаточно уволить руководящее звено всех существующих корпораций и назначить на эти должности правительственных чиновников или вернуть тех же управляющих на прежние посты, придав им статус правительственных чиновников. Пусть они исполняют свои прежние обязанности: производить и продавать все, что приобретут покупатели, платить за все необходимые ресурсы, избегать убытков, возмещать издержки. Можно разработать такое правило: зарабатывайте деньги, но не ведите себя как монополисты*. Так как управляющие корпорациями уже являются наемными бюрократами, им будет несложно работать по новым правилам. Работа, разумеется, будет идти не очень хорошо, как это происходит в любой системе**.

Все рыночно ориентированные системы мира практикуют рыночный социализм в некоторых отраслях: чаще всего в железнодорожном транспорте и авиатранспорте, электроэнергетике, иногда в горнодобывающей промышленности. Это делается по различным причинам — как из следования социалистическим принципам, так и из желания спасти разорившееся частное предприятие. В этих системах, как мы позднее увидим, рыночный социализм не несет в себе революционных элементов и часто вызывает разочарование у его сторонников. Эти намеки на социализм значат так мало, что покупатели и служащие иногда не знают, является частной или государственной корпорация, у которой они производят закупки или на которую работают. Даже в случаях, когда обобществленные предприятия превращаются в более эффективный инструмент государственной политики развития, как это было в Западной Европе с конца 1960-х годов, радикальной трансформации системы не происходит5.

Уже в 90-х годах XIX века начали обсуждать гипотетическую возможность распространения рыночного социализма на всю систему. Эту идею выдвинули Бэроун и Парето; интересуясь только теоретическим прояснением понятия рыночной системы, они оба не были социалистами. Начиная с 20-х годов XX века данную возможность обсуждали экономисты, многие из которых придерживались мнения, что по причинам административной практичности и политической осуществимости ни одна страна не возьмется реализовывать эту модель, все больше и больше считавшуюся гипотетической6. Многие считали данную концепцию привлекательной в основном для социалистов, следующих либеральной, индивидуалистической, демократической традиции. И тут, к их удивлению, рыночный социализм был введен в коммунистической Югославии, откуда его заимствовала Венгрия. Как и почему это происходило, мы рассмотрим в одной из последующих глав.

Рыночный социализм, разумеется, не является общераспространенной коммунистической моделью. Однако все коммунистические системы широко используют рыночную систему при распределении потребительских товаров, услуг и рабочей силы. Потребители покупают еду, одежду и другие предметы потребления, а трудящиеся предлагают свой труд в обмен на заработную плату. Однако коммунистические системы не очень активно используют рынок при принятии решений о том, что должно быть произведено и каким образом следует распределять ресурсы между различными направлениями производства. Во всех коммунистических системах, за исключением Югославии и Венгрии, руководители предприятий не просто производят все, что могли бы продать, как это делается при рыночном социализме, а производят то, что им приказывают вышестоящие власти. Ресурсы и прочие факторы производства выделяются им в административном порядке. Предприятие не может покупать их по выгодным для себя ценам. И хотя в этих системах используются цены, производство контролируется не посредством обмена, а непосредственно властями.

До тех пор, пока не началось развернутое обсуждение вопроса о рыночном социализме, экономисты считали: при определенных условиях рыночная система не сможет функционировать. Для этого достаточно запретить частную собственность в производстве, выстроить всю систему с опорой на государственные предприятия и отменить частные сделки с капиталом, а также с землей и другими природными ресурсами. Сегодня же очевидно, что государство может создать рынки этих ресурсов, даже если оно является единственным собственником. Государству приходится принимать решения о месячных или годовых объемах потребления нефти, леса и других природных ресурсов. После принятия решения государство может продавать эти ресурсы тем предприятиям, которые готовы за них платить. При этом уровень цен разрешают снижать или повышать таким образом, чтобы продажи были осуществлены. Аналогичным образом землю и капитал можно распределять не посредством административных распоряжений, а путем предоставления их любым предприятиям, которые готовы заплатить за них, и при таких уровнях арендной платы и процентной ставки, которые позволяют завершить все сделки.

Поскольку и при частном предпринимательстве, и при рыночном социализме производство контролируется рыночным спросом, можно прийти к поспешному выводу о том, что обе эти системы характеризуются так называемым «суверенитетом потребителя» (правом выбора благ). К этому термину следует отнестись как к техническому термину экономической теории, а не точному описательному термину. Ведь вполне возможно не согласиться с тем, что потребители на самом деле суверенны в такой системе, как мы увидим в последующих главах. Не придавая, однако, слишком большого значения слову «суверенитет», мы можем сказать: да, в существующих рыночных системах и во всех рыночных системах, обсуждавшихся ранее, производство действительно в основном контролируется рыночным спросом миллионов потребителей. И тем не менее ни системе частного предпринимательства, ни социалистической рыночной системе нет необходимости быть привязанной к суверенитету потребителя.

Рыночные системы, основанные на суверенитете плановых органов

Рынок, не привязанный к суверенитету потребителя, может быть превращен в инструмент централизованного планирования — и это настолько революционная трансформация рынка, что ее возможности до сих пор не осознаны нигде в мире. Как мы увидим ниже, у советских плановых органов нет никакой ясности в этом вопросе; китайские плановые органы вряд ли вообще рассматривали этот вопрос.

Некоторые коммерческие предприятия продают свою продукцию государству так же, как и индивидуальным потребителям (или вообще только государству). Государства покупают ракеты и услуги солдат, шоссе, парки и другие рекреационные услуги, медицинское обслуживание и многие другие потребительские товары, включая общественные блага, которые по той или иной причине не производятся (или не могут производиться) непосредственно или исключительно в соответствии с потребительским спросом. Поэтому очевидно, что государственные закупки могут столь же существенно воздействовать на производство, как и потребительский спрос. Это и есть рыночная система, основанная на суверенитете потребителя. Государство управляет производством через закупки конечного продукта, а не директивным путем. Подобная система представляет собой не реализованную до сих пор возможность централизованного планирования в масштабе всей экономики.

При полном суверенитете плановых органов производство всех товаров и услуг (в том числе потребительских благ) определяется государством, которое производит закупки, вытеснив потребителя с места «суверена». Все предприятия продают свою продукцию государству в лице чиновников, а те решают, что следует получить потребителям. Предприятия также могут продавать промежуточную продукцию другим фирмам, которые в свою очередь продают ее не индивидуальным потребителям, а государственным чиновникам. Органы государственной власти распоряжаются распределением ресурсов и производственных процессов, покупая готовую продукцию или не покупая ее совсем, покупая ее в больших или меньших количествах, но, тем не менее, государство не устанавливает квоты и задания.

Государственное планирование ограничивается лишь желаемым ассортиментом конечной продукции. Все прочее производство ставится посредством обмена в подчиненное положение по отношению к этой конечной продукции. Например, государство подает сигнал производить обувь, увеличив ее закупки; но каким образом обувь производится, с использованием какой промежуточной продукции, помещений и рабочей силы и на каком оборудовании — все это оставляется на усмотрение предприятий, действующих через рынки.

Любого человека, не знакомого с идеей суверенитета плановых органов, обязательно поставит в тупик один вопрос: каким образом в подобной системе потребитель получит потребительские товары? Ведь он больше не определяет развитие системы своими покупками. Государство может административным путем распределять товары среди потребителей, как в системе рационирования в военное время, или продавать товары населению.

Если верно последнее, то почему просто не позволить производителям обуви продавать ее непосредственно потребителям, без всякого вмешательства государства? Потому, что чиновникам нужна не та продукция, которую стали бы покупать потребители, получив возможность выбирать. Таким образом, плановики приобретают обувь и другие потребительские товары в таких количествах, которые, по их мнению, нужны для системы. Они, например, могут купить меньше автомобилей и гораздо больше продовольствия, чем это сделали бы потребители. Подобная система одновременно управляет двумя отдельными видами рыночных систем: одна — для контроля над производством, а другая — для распределения товаров среди потребителей в объемах не меньших и не больших, чем те, что определены для потребителей плановыми органами. Цены двух систем совершенно не зависят друг от друга*.

Все рыночно ориентированные системы отчасти являются системами суверенитета плановых органов просто потому, что правительство является покупателем многих видов готовой продукции. Государство, например, приобретает шоссейные дороги, медицинские и образовательные услуги, а затем распределяет их — бесплатно или по субсидированным ценам. Другой метод достижения суверенитета плановых органов состоит в предоставлении предприятию субсидий, изменяющих его эффективные цены, или во введении налогов, изменяющих эффективные цены, которые должны платить потребители. Например, предоставление авиакомпании субсидии, основанной на объеме ее услуг, увеличивает эффективную цену, получаемую авиакомпанией, тем самым сигнализируя о повышении объема оказываемых услуг до уровня, превышающего потребительский спрос. Это в какой-то степени заменяет государственное управление рынком готовой продукции на потребительское.

В рыночной системе суверенитета плановых органов государственные чиновники покупают товары и услуги у государственных или частных предприятий. Поскольку существуют две формы конечного контроля над производством (предпочтения потребителей или государственные предпочтения) и две формы собственности (частная или государственная), то можно выделить четыре типа рыночных систем (таблица 7.1). При этом следует помнить, что на бумаге все они выглядят гораздо более простыми и эффективными, чем на практике.

Таблица 7.1. Четыре типа рыночных систем

Системы суверенитета потребителя (производство реагирует на потребительские предпочтения на рынке) Системы суверенитета плановых органов (производство реагирует на предпочтения плановых органов на рынке) Частное предприятие 1. Обычные системы частного предпринимательства, как в странах Западной Европы и Северной Америки 2. Образуются в тех отраслях экономики в системах частного предпринимательства, продукцию которых государство покупает, облагает налогами или субсидирует с целью контролировать спрос Государственное предприятие 3. Югославия и в некоторой степени Венгрия 4. За нее выступают некоторые реформаторы в СССР и странах Восточной Европы

Математически рассчитанная рыночная система

Возможны и другие типы рыночных систем. Так, возникает теоретический, а для европейских коммунистических систем после Второй мировой войны и практический, вопрос о том, можно ли с помощью математических расчетов, применяя электронную вычислительную технику, значительно повысить качество планирования. Эта проблема открывает несколько возможностей. Чтобы быстрее разобраться в них, рассмотрим такой вопрос: возможно ли посредством математических и электронных вычислений улучшить существующие рыночные системы, рассчитав эффективные цены, вместо того чтобы по-прежнему выявлять их в процессе покупок и продаж на рынках? В подобном предложении нет ничего внутренне непоследовательного и нелогичного. Постепенно создается необходимая математическая база — на основе линейного программирования, созданного в СССР Л.В. Канторовичем, а в США — Дж.Б. Данцигом и Т.Ч. Купмансом (в 1975 году Канторовичу совместно с Купмансом была присуждена Нобелевская премия за эти работы). Большинство экономистов, однако, заявляют, что в системе суверенитета потребителя выполнение этой задачи и невозможно, и бессмысленно. Невозможно потому, что эффективные цены должны отражать миллионы потребительских предпочтений, а это больше, чем доступно наблюдению и оценке; кроме того, единственный способ выявить предпочтения потребителя состоит в том, чтобы дать ему возможность совершать покупки в условиях рынка и тем самым узнавать его предпочтения. Бессмысленно же потому, что реальный процесс покупок и продаж выполняет эту задачу с гораздо меньшими затратами, чем любые попытки расчетов.

Построение рыночной системы суверенитета плановых органов путем вычислений?

Для системы рынка с суверенитетом плановых органов задача расчета цен решалась бы проще. Наблюдать и учитывать нужно будет только предпочтения плановых органов. Однако все, в общем, согласны, что даже эти значительно более простые расчеты невозможно осуществить на практике, а некоторые экономисты утверждают, что это невозможно в принципе7.

Цены можно устанавливать в централизованном порядке: советское правительство, по одной оценке, устанавливает 8 миллионов цен8. Возникает, однако, вопрос о практичности установления эффективных цен. Для расчета таких цен необходим огромный объем технической информации о том, каким образом изменения потребляемых в производстве ресурсов всех видов воздействуют на производство продукции всех видов. Для получения подобного объема информации нужно задействовать значительную долю всей рабочей силы страны9. Кроме того, данную информацию потребуется постоянно обновлять. Данные текущего года из-за технических инноваций уже не отражают ситуацию в будущем году. Более того, изменения в предложениях плановых органов ведут к изменениям технологических соотношений. Например, если в течение ряда лет спрос на сталь возрастет столь резко, что вынудит перейти на использование более бедных руд, изменится соотношение между добычей руды и выпуском стали.

Даже если нужная информация будет собрана, ни в одной стране не найдется компьютеров и подготовленных программистов в количестве, необходимом для осуществления расчетов цен. Когда в СССР была оценена потребность в компьютерах и программистах для проведения некоторых более простых вычислений, выяснилось, что понадобилось бы 14 000 компьютеров вместо имеющихся нескольких сотен. Для подготовки нужного количества программистов при нынешних высоких темпах обучения понадобилось бы 100 лет — при том, что такие вычисления намного проще, чем обсуждаемые нами расчеты цен10. Оценки подобного рода ни в коей мере не являются точными. Но они помогают сформировать представление о масштабах возможных проблем.

Трудности проведения вычислений — это еще не все. В принципе, необходимая математическая технология имеется, однако задача выведения уравнений или создания модели экономики весьма масштабна, чревата ошибками и в действительности превосходит пределы компетентности любой научной специальности. Кроме того, данная задача требует значительных людских ресурсов, хотя точный их объем и невозможно оценить. Но если сложить воедино задачи сбора информации, разработки математических моделей (и их наполнения информацией) и вычислений, то общая численность рабочей силы, необходимой для компьютеризированного ценообразования, будет такова, что на производстве рабочей силы почти не останется.

Вычисления распределения ресурсов для невычисляемого набора конечной продукции?

Математика и вычисления могут быть более полезными для авторитарных систем, чем для рыночных. Отвлечемся на минуту, чтобы обратить внимание на возникающие возможности. Первая состоит в том, что плановики, дабы избежать трудностей вычисления эффективных цен, могут, не обращаясь ни к ценам, ни к рынкам, принять решение о том, какая продукция им нужна, а вычисления затем проводить с одной только целью — осуществить эффективное плановое распределение потребляемых в производстве ресурсов для выпуска желаемого набора продукции. Никаких рынков. Никаких цен. Одни только вычисления. Однако, чтобы рассчитать эффективное соотношение потребляемых в производстве факторов, потребуется тот же объем информации об изменяющихся технологических соотношениях, как и для компьютеризированной рыночной системы. Помимо этого, необходимы те же самые методы математического программирования, то есть возникают уже упомянутые трудности.

Более того, если плановые органы намерены добиваться эффективного использования ресурсов, им будет недостаточно информации об оптимальном распределении потребляемых в производстве ресурсов, с помощью чего может быть произведен запланированный набор продукции. Им потребуется знать, что еще можно произвести из тех же ресурсов. Таким образом, на практике им потребуется информация о том, от какой ныне выпускаемой продукции им нужно отказаться для производства новой. Возникает известная экономическая проблема: от чего отказаться, чтобы что-то получить взамен? Короче говоря, плановым органам необходимо знать стоимость каждого продукта. Но если так, то им, в конце концов, нужны цены.

Согласованное планирование посредством вычислений?

Практическое использование математических и компьютерных вычислений в экономическом планировании (например, в СССР) велось не в целях организации компьютеризированной рыночной системы или оптимизации нерыночного планирования. Предполагалось, что эти методики будут способствовать достижению «сбалансированного» плана, в рамках которого будут использоваться все имеющиеся ресурсы. При этом, несмотря на неправильное их распределение, ни один из видов ресурсов не распределялся с нарушением баланса. Пустая трата ресурсов неизбежна, но такой план «работает» в том элементарном смысле, что он внутренне согласован.

Предлагаемая процедура состоит в составлении межпродуктового баланса, в котором для каждой продукции рассчитываются нормы расхода ресурсов, указывающие объемы ресурсов, необходимые для производства единицы продукции. Для любого заданного набора продукции могут быть вычислены потребности в ресурсах, исходя из которых можно определить, являются ли те или иные ресурсы достаточными или дефицитными. В любом из этих случаев можно проводить серии уточняющих расчетов до тех пор, пока потребности в каждом виде ресурсов не сравняются с имеющимся в наличии объемом ресурсов на каждый рассматриваемый период времени.

Поскольку в этом процессе плановые органы стремятся определить только один согласованный набор соотношений, им не нужна информация обо всех возможных соотношениях между ресурсами и продукцией — более или менее эффективных. Но получение даже такого относительно небольшого объема информации — дело очень дорогостоящее. Нетрудно, например, определить прямой расход стали на один автомобильный кузов. Однако для производства собственно стали требуется использование такого ресурса, как электроэнергия. Производство электроэнергии, в свою очередь, нуждается в ресурсах в виде автомобилей, принадлежащих электроэнергетическим компаниям, а следовательно, в дополнительной стали. Подсчет этих косвенных воздействий — вторичных, третичных и так далее — становится очень трудоемким.

Матрицы межпродуктовых балансов рассчитывались только для систем, включающих не более 250 наименований, — напомним, что в СССР устанавливается около 8 миллионов цен. Над составлением матрицы только на один год исследовательские группы и в США, и в СССР, а также в других странах трудились несколько лет; постоянное обновление матриц было признано невыполнимой задачей11. Математические и компьютерные методы могут повысить эффективность и согласованность отдельных решений12. Однако до сих пор ни СССР, ни Китай не использовали в масштабной плановой работе матрицы межпродуктовых балансов или какую-либо более претенциозную форму математического планирования13.

Вычислять или претворять в жизнь?

Один из факторов, затрудняющих центральным плановым органам сбор данных для необходимых расчетов, на который мы до сих пор не обращали пристального внимания, состоит в том, что предпочтения потребителей и плановых органов не являются эмпирическими явлениями, доступными наблюдению и измерению, как, например, уровень осадков или распространенность алкоголизма. Это «не факты, которые нужно собирать, а выбор, который нужно сделать». Тот, кто делает выбор, сам не знает своих предпочтений, пока не наступит собственно момент выбора. Сомнительно, что сам человек осознает свои предпочтения до того, как окажется в ситуации не гипотетического, а реального выбора. Поэтому выбор в рыночных системах не может быть заменен ничем, в том числе и вычислениями.

Различие между произведением вычислений и совершением выбора является частным случаем базового феномена, который более подробно мы рассмотрим позже. Так или иначе, все общества сочетают два метода формирования желаемой социальной организации — анализ решения проблем и социальное взаимодействие с целью решения проблем. Люди не только размышляют над тем, как решать проблемы, но и принимают те или иные меры.

Альтернативные формы частных предприятий и собственности

Вернемся теперь к более привычным рыночным системам. Знакомые нам индивидуальные и корпоративные частные предприятия — не единственные формы частной собственности в рыночной системе. Есть и другие: производственные кооперативы, потребительские кооперативы, некоммерческие организации (такие, как больницы, колледжи и фонды). На бесприбыльные рыночные предприятия различных видов, включая кооперативы, в США приходится менее 1 процента ВНП14. В других рыночных системах их доля более значительна. В потребительских и производственных кооперативах во Франции занят всего 1 процент наемных работников, в то время как в Финляндии — 10, а в Израиле — 30 процентов15.

Возможно, весь мир еще удивится тому, что предприятиями станут управлять наемные работники. Недовольство привычными властными отношениями в торгово-промышленных предприятиях доходит до точки кипения. Югославия пошла на чрезвычайные шаги, введя рабочее самоуправление в промышленности. Это движение распространяется и в Западной Европе.

Если бы владение и капиталом, и самим предприятием было сосредоточено в руках рабочих и служащих этого предприятия, то «средства производства», с одной стороны, и рабочая сила, с другой стороны, более не принадлежали бы двум разным группам. Распределение дохода предприятия могло бы измениться, как и властные отношения в рамках предприятия*.

Другая возможность — это предприятие, которым владеют рабочие, не являющиеся собственниками предоставленного им капитала. Предприятием управляют рабочие, а не собственники капитала. Они учреждают фирму и направляют ее работу. Они принимают решения о том, что производить, где, как, с помощью каких технологических процессов и с каким количеством рабочей силы. Они «нанимают» не служащих и рабочих, а капитал. Они платят инвесторам за использование денежных средств и как наемные работники получают доход от предприятия не в виде заработной платы, а в виде прибылей.

Подобные организации встречаются редко, но не потому, что они незаконны, невозможны на практике или не совместимы с рыночной системой. Проблема в том, что так исторически распределилось богатство. Когда потенциальные поставщики капитала, с одной стороны, и потенциальные поставщики труда, с другой стороны, обдумывают объединение друг с другом в предприятие, у поставщиков капитала оказывается в распоряжении достаточно денежных средств или сильные позиции на переговорах, чтобы настоять на сохранении власти в своих руках, а не в руках рабочих. Не в силу логики, а исторически владельцы капитала стали собственниками предприятия. Маркс видел это более ясно, чем классические экономисты.

Многие характерные черты знакомых нам систем частного предпринимательства свойственны не частным предприятиям и частной собственности как таковым, а этой конкретной исторической форме частного предприятия и собственности, где не рабочие, а собственники капитала владеют предприятием. Даная форма имеет огромное значение для распределения богатства и власти, права на труд, отчуждения и характера социальных конфликтов.

Частнопредпринимательским рыночным системам приписывается множество других особенностей — таких, как незащищенность, неравенство доходов, классовый конфликт, неблагоприятная ситуация в образовании, неравенство доступа к политической жизни и политического влияния. Но, как мы увидим впоследствии, правильнее будет отнести данные особенности на счет не самого частного предпринимательства, а исторически сложившегося неравенства в распределении богатства. Все рыночно ориентированные системы мира унаследовали это неравенство. Ни в одной из данных стран не зашли достаточно далеко в экспериментах по организации такой частнособственнической рыночной системы, в рамках которой были бы уничтожены все последствия серьезного неравенства в распределении богатства. И все же такие рыночные системы можно себе представить. Они коренным образом отличались бы от любой существующей рыночной системы.

Нерыночные и рыночные системы

Все вышеупомянутые рыночные системы более четко можно представить в виде списка, где они перечисляются наряду с некоторыми нерыночными формами, как реальными, так и гипотетическими16.

1. Власть без цен. На этой крайней позиции находится центральная власть без денег, цен и рынков. Это чисто авторитарная организация. Ни в одной стране мира экономика не организована подобным образом, хотя Ленин и пытался ввести такую систему17 в 1918—1921 годах.

2. Авторитарно установленные цены и производственные планы без денег или реальных рынков. Приближаясь к крайней позиции, государство расчетным путем устанавливает «рынки», вместо того чтобы организовать реальные рынки. Оно калькулирует искусственные или теневые цены и другие величины в попытке установить оптимальное распределение вещественных ресурсов и производимой продукции. Такие системы в реальности не существуют.

3. Авторитарное централизованное планирование с использованием цен как вспомогательного средства. Далее следует авторитарное определение задач производства как готовой, так и промежуточной продукции одновременно с авторитарным же распределением ресурсов. Однако все это смягчается использованием денежных платежей и цен. Таковы, как мы увидим, методы советского, восточноевропейского, кубинского и китайского коммунизма. Цены совершенно не отражают потребительских предпочтений и не применяются при распределении, то есть не играют роли, присущей им в рыночных системах; экономикой управляет центральная власть. Однако потребительские товары и услуги продаются на рынках; там же нанимают рабочую силу.

4. Рыночная система суверенитета плановых органов. Централизованная власть государства распространяется лишь на покупку готовой продукции, причем все промежуточные стадии производства координируются рынком. Такие системы до настоящего времени существуют только в виде сегментов реально функционирующих рыночных систем.

5. Рыночная система суверенитета потребителя. Государство не управляет производством. Производство реагирует на рыночный спрос потребителя. Это основной компонент существующих рыночно ориентированных систем.

6. Коммуны. Ни государство, ни рынок не организуют производство. Вместо этого децентрализованные, в высокой степени самообеспечивающиеся, небольшие производственные единицы функционируют, находясь в свободной связи друг с другом. Эти устремления частично реализовались в малом масштабе в кибуцах в Израиле.

Каждая из рыночных систем (в нашем списке это номера 4 и 5) подразделяется на следующие системы:

А. Государственная собственность и управление.

Б. Частная собственность и управление. Она, в свою очередь, подразделяется на:

(1) Привычные формы: управление собственника и корпоративное управление.

(2) Рабочий контроль.

(3) Кооперативы и некоммерческие предприятия.

Если этот список покажется полезной классификацией, следует запомнить, что это только набросок. Из следующей главы станет ясно, что смешанными являются не только реально действующие системы. Существуют такие различия систем, которые совершенно не учтены в данном наброске, — например, культурные различия, в силу которых одна система частного предпринимательства процветает, в то время как другая деградирует; в одной системе темпы технических инноваций высоки и качество жизни повышается, в другой — столь замедлены, что приводят к нищете и убожеству; или, как мы подробно рассмотрим в последующих главах, страсть к симметрии и порядку в одних странах и безграничный и хаотичный оппортунизм в других.

Глава 8 РЫНОЧНО ОРИЕНТИРОВАННАЯ ЧАСТНОПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ СИСТЕМА

Оглядываясь в прошлое, можно прийти к выводу, что Западная Европа стала рыночно ориентированным обществом в конце XVII-начале XIX веков, Северная Америка — в XIX веке, Австралия и Южная Африка — чуть позже в том же XIX веке, а Япония — в XX веке. Другие страны Азии, Латинской Америки и Африки также находятся на пути к превращению в рыночно ориентированные общества. Если не считать Югославии, все они являются частнопредпринимательскими. И в то же время везде наблюдается смешение с альтернативными системами, упомянутыми в предыдущей главе. Помимо уже известных особенностей, им присущи иные, менее четко понимаемые черты. Вот их краткое описание, в котором мы воспользуемся концепциями и разъяснениями, знакомыми вам по предыдущей главе.

1. На деле они не являются системами с доминированием рынка (как ни одна существующая система). Эти системы были такими всегда; это не результат каких-либо недавних действий государства. В этих системах жизнь и работа протекают в рамках семьи, коммерческих предприятий и государственных учреждений. В каждой из этих структур необходима внутренняя координация, которая осуществляется нерыночными системами. Жизнь семьи организуется властью родителей и неформальными взаимоотношениями членов семьи между собой. В странах, где население в основном живет за счет натурального сельского хозяйства, производство большей частью организовано в рамках семьи. Но даже в индустриальных системах семейное производство составляет значительную часть хозяйственной деятельности, несмотря на то, что не учитывается при подсчетах национального продукта и дохода. В США, например, нерыночное семейное производство составило бы, по ориентировочным подсчетам, почти четвертую часть ВНП1.

Организационные задачи, которые возникают в ходе деятельности коммерческих предприятий и государственных учреждений, решаются бюрократическими властными методами, как это делается во всех современных системах. Однако крупные фирмы используют в этих целях также и внутренние рынки. И только при решении проблем внешней координации, то есть взаимной координации деятельности различных групп (семей и коммерческих предприятий, коммерческих предприятий между собой, государственных учреждений и коммерческих предприятий или предприятий и профсоюзов), на первый план выдвигается рынок.

Но и в этих ситуациях в координации участвуют как рынок, так и государство, которое осуществляет авторитарную координацию некоторых аспектов экономики и жизни общества и играет на рынке роль более важную, чем любой другой его участник. В этих системах государство обычно превосходит всех по уровню расходов, выданных кредитов и полученных займов. Государство — самый крупный работодатель, владелец недвижимости, арендатор и страховщик. И его роль в экономике постоянно возрастает. В США доля государственных расходов в ВНП выросла втрое — с 10 процентов перед Великой депрессией 1930-х годов до более чем 30 процентов в 1970-х годах. Парадоксально, но лучший способ охарактеризовать такие рыночно ориентированные системы — продемонстрировать, насколько велика роль, которую играет в них государственная власть2.

Роль государственной власти в такой политико-экономической системе проявилась, например, в постепенном формировании современных ландшафтов Америки. Высокие налоги на недвижимость вытеснили жителей и бизнес из центральных кварталов американских городов — и эти районы пришли в полный упадок. Субсидии домовладельцам способствовали созданию огромных массивов частных жилых домов в пригородах. Старая федеральная программа строительства дорог, стимулировавшая автомобилизацию, и последовавшая за ней программа строительства скоростных трасс, соединивших между собой разные штаты, настолько увеличили мобильность американцев, что во многих регионах исчезли различия между городской и сельской местностью. Строительство шоссе и транспортных развязок изменило облик холмов и долин. По всей сельской местности теперь разбросаны промышленные предприятия, так как местные власти конкурируют за налоговые поступления. Все это, часто называемое рыночным хаосом, в значительной мере вызвано активной деятельностью сильного государства в рыночных системах. Заслугой государства являются и некоторые выдающиеся достижения этих систем: среди прочего, почти полное искоренение чумы, брюшного тифа и малярии; грамотность населения и всеобщее образование; обеспечение умеренного уровня доходов пожилых людей; высадка человека на Луне.

Доля общих государственных расходов в ВНП, согласно оценкам, составляет (в %)3:

Швеция 53 Великобритания 45 Австрия4 44 Япония 42 Франция 40 Италия 40 ФРГ5 39 Канада 37 США 8 Бразилия 19 Индия 18

Даже просто перераспределяя доходы, государство выступает в роли крупнейшего координатора экономики, например финансируя бесплатное образование и выплачивая социальные пособия. Только доля выплат социальных пособий, пенсий и субсидий (не включая расходы на образование) в ВНП является, по оценкам, следующей (в %)6:

Франция 20 Австрия 16 Италия 16 Швеция 15 ФРГ 15 Чили 12 Канада 11 Великобритания 11 США 6 Япония 5 Индия 2 Нигерия 2 Южная Корея 2 Венесуэла 2

Весьма существенную сферу экономической деятельности государства часто называют «государственным регулированием деловой активности». Это действительно очень обширное поле деятельности. Но данный термин неверен. На самом деле речь идет о поддержке бизнеса государством, формы которой бесконечно разнообразны. Поддерживающая роль государства имеет настолько жизненно важное значение для других основных характеристик этих систем, что ее надо анализировать в отдельной главе; поэтому в настоящий момент мы оставим это положение в виде гипотезы, подлежащей рассмотрению в дальнейшем.

2. Во всех этих системах нерыночный государственный авторитарный контроль над производством (независимо от коммерческих предприятий) соединяется с тремя формами контроля над предприятиями: «прямой» авторитарный контроль, «косвенное» манипулирование их рынками и суверенитет плановых органов (как особая форма «косвенного» контроля).

Нерыночный авторитарный контроль, осуществляемый независимо от коммерческого предприятия, организован в виде государственного управления производством силами государственных служащих. Привычный образ мысли мешает осознать тот факт, что все государственные учреждения — это производственные организации. Судьи «производят» судебные приговоры. Агенты службы по распространению сельскохозяйственных знаний «производят» технические консультации. Конгрессмены «производят» законы и расследования. Армия и флот оказывают ряд услуг: завоевание, разрушение, террор, национальная оборона, а иногда— установление мира. То, что все они являются производителями, доказывается готовностью граждан оплачивать их услуги, внося налоги. И тем не менее для этих производительных услуг нет рынка; их производство приходится организовывать административными методами — так же, как организовывают производство в системе советского образца.

Размеры этого сектора за вычетом вооруженных сил часто ориентировочно определяют путем подсчета численности гражданских государственных служащих (за вычетом рабочих и служащих государственных предприятий) как процента от всех работающих по найму7:

США 14 Франция 8 ФРГ 7,5 Япония 6 Великобритания 6 Индия 4

Прямой контроль государства над предприятиями осуществляется в форме запретов, разрешений или приказов: например, запрет на импорт или выдача лицензий на него, требование нанимать на работу инвалидов, конкретизация процедур по размещению новых выпусков ценных бумаг, запрет на увольнение профсоюзных активистов, утверждение бланков бухгалтерского делопроизводства и отчетности или запрещение слияний. Этот список бесконечен.

Чтобы сохранять контроль над крупными корпорациями, решения которых оказывают все большее влияние на всю экономику страны, государственные чиновники все более искусно распространяют свои властные полномочия на другие сферы. Американские президенты расширяют свои полномочия по проведению расследований, преданию гласности различной информации, налогообложению и предоставлению контрактов, что дает им возможность угрожать руководителям корпораций. В результате некоторые корпорации, прежде чем объявлять о повышении цен, согласовывают данный шаг с Белым домом.

Косвенный контроль осуществляется путем установления минимальных или максимальных цен (например, в виде законов о минимальном уровне заработной платы), или через правительственные закупки и продажи (например, закупки фермерской продукции с целью поддержания цен, устанавливаемых фермерами), или в любых других формах обеспечения прибыльности деятельности предприятий.

Одной из многих форм косвенного контроля является практика суверенитета плановых органов, то есть контроля путем государственных закупок готовой продукции. Государство, например, заключает контракты на покупку вооружений или прокладку шоссейных дорог. Такая практика существует давно, правда, раньше ее не называли суверенитетом плановых органов. И тем не менее до 1950 года самую крупную статью бюджета США составляли выплаты заработной платы, и только с 1950 года их превзошли выплаты по контрактам. Это изменение ознаменовало переход от использования государством авторитарных или административных методов управления к рыночному управлению путем закупок у предприятий готовой продукции8.

Ниже приводятся примерные оценочные сведения о государственных закупках у коммерческих предприятий (за вычетом новых капиталовложений) в виде доли ВНП (в процентах). В эти данные не включены закупки ресурсов обобществленными предприятиями9:

США 7,3 ФРГ 7,2 Швеция 6,7 Великобритания 6,7 Канада 6,2 Индия 3,0 Австралия 1,7

Тем не менее видимость суверенитета плановых органов иногда маскирует прямой административный контроль над предприятием. Например, суверенитет плановых органов военной промышленности США сопровождается прямым административным контролем. Это явление Сеймур Мелман называет пентагоновским капитализмом10. Двадцать тысяч военных и гражданских служащих Службы оборонных заказов Пентагона самым тщательным образом контролируют работу предприятий, выполняющих заказы министерства обороны США. Их власть распространяется, в том числе, на вопросы страхования, упаковки продукции, соблюдения требований техники безопасности, выполнения производственных графиков и представления отчетности, получения комплектующих от субподрядчиков, ведения описей, осуществления испытаний и инженерных исследований11. Это весьма важная новая форма политико-экономической организации, реализованная в крупном секторе американской экономики, превосходящем по объему производства ВНП многие страны, например Индия, и почти равном ВНП Канады.

3. После Второй мировой войны государства с рыночно ориентированными системами частного предпринимательства начали проводить в своих рыночных системах определенную политику, именуемую национальным экономическим планированием. Их мероприятия очень далеки от форм планирования, практикуемых в коммунистических системах, где «планирование» означает авторитарный нерыночный контроль над производством. Планирование является одним из основных методов оказания помощи бизнесу государством — новым методом, ставшим очень популярным после Второй мировой войны. Ниже мы увидим, что плановые органы не ставят перед собой такие цели, как ограничение коммерческих предприятий, планирование производства или изменение базовых характеристик экономики, сельской местности или культуры.

4. Во всех этих системах в определенной мере практикуется рыночный социализм. Однако государственные корпорации в этих системах мало чем отличаются от частных корпораций. Они функционируют посредством примерно таких же бюрократических корпоративных структур, как частные корпорации под руководством наемных управляющих, которые обязаны избегать потерь и обеспечивать прибыли. Нет никаких заметных различий между руководством государственных и частных корпораций.

Государственная собственность некогда являлась ключевым институтом социалистической модели общества; она по-прежнему занимает центральное место в коммунистической системе. Но за годы, прошедшие после Второй мировой войны, демократические социалисты утратили весь энтузиазм в отношении государственной собственности. Более многообещающими стали выглядеть другие методы и институты, особенно налогообложение, ведущее к перераспределению доходов, в комплексе с программами социального обеспечения и кейнсианскими технологиями поддержания высокого уровня занятости. Кроме того, социалисты убедились, что упорядоченное приобретение государством коммерческих предприятий путем покупки, а не конфискации, не влияет существенным образом на распределение богатства (в демократических обществах, как правило, считают необходимым именно покупать). Демократические социалисты, живущие в недемократических системах, не видят никакого смысла в передаче предприятий государству. И даже в демократических государствах выгода от передачи предприятий в руки государственной, а не частной бюрократии с течением времени подвергается все большим сомнениям, особенно по той причине, что основной контроль над предприятием осуществляется рыночными методами.

В результате после приступа социалистической лихорадки в конце Второй мировой войны дело обобществления предприятий снова перешло в руки несоциалистов. Я говорю «снова» потому, что инициатива и самых ранних, и позднейших попыток организации государственных предприятий принадлежала вовсе не сторонникам социализма, которые проводили бы ее по принципиальным или идеологическим мотивам. Например, государственные монополии на табак, соль, спички, алкоголь создавались меркантилистами в качестве легких источников государственных доходов. В XIX веке проводилась национализация муниципальных коммунальных предприятий, железных дорог, телефона, телеграфа, предприятий по снабжению электроэнергией. Эти меры были вызваны трудностями осуществления контроля над «естественными монополиями», порожденными новыми технологиями. В конце Второй мировой войны в Великобритании началось движение социалистов за национализацию; часть мероприятий по национализации во Франции (например, национализация компании Renault) была проведена для наказания коллаборационистов. В Италии большое количество промышленных предприятий в руках государства было наследием фашистского режима. В 1960-х и 1970-х годах в Западной Европе проводились мероприятия по национализации, считавшиеся полезными для экономического роста; они вызывали позитивные эмоции у работников плановых органов, бюрократов и бизнесменов, но не у социалистов.

До сих пор так и не ясно, станет ли государственное предприятие практическим инструментом экономического роста. Планирование в том виде, как его осуществляют в рыночно ориентированных системах, то есть в основном через косвенный рыночный контроль, может применяться и к государственным, и к частным предприятиям. Государственными предприятиями управляют в режиме суверенитета потребителя, а не суверенитета плановых органов и не методами прямого авторитарного контроля, поэтому они не очень приспособлены для реагирования на директивы государства. В прошлом часто задавали вопрос о том, в силах ли центральное правительство осуществлять существенно более эффективный контроль над государственными предприятиями, чем над частными корпорациями. Во Франции, например, поведение частных «железодобывающих предприятий и сталелитейных заводов также зависело от политики правительства, как и поведение национализированных депозитных банков или находившейся во владении государства компании Renault». А «в Италии национализированная нефтяная промышленность зависела от распоряжений государственных органов не меньше, чем полностью находившаяся в частной собственности химическая промышленность»12. Утверждалось, что национализация центральных банков в Великобритании и Франции не привела к усилению государственного контроля над ними13.

Рыночный социализм не соперничает с обычной структурой власти коммерческого предприятия; меры по реформированию организации рабочих мест и корпоративного управления проводятся на частных предприятиях столь же активно, как и на государственных. Не отмечено на государственных предприятиях данных стран и каких-либо инициатив руководства в отношении прибыли и общественных интересов. Во Франции руководители государственных корпораций являются членами ассоциаций работодателей, и «общий менеджерский дух» уничтожает любые различия, наличие которых можно было бы предполагать14. Руководителей частных корпораций во многих странах назначали управляющими государственных корпораций.

Государственные предприятия также проводят политику, сходную с той, что практикуют частные предприятия. Французская компания Renault, находящаяся в государственной собственности, вступила в сговор со своими конкурентами — частными компаниями с целью взвинтить цены. То же самое государственные корпорации делают в Италии. В Великобритании председатель правления находящейся в государственной собственности сталелитейной корпорации продемонстрировал, что изменилось немногое, заявив о своих возражениях против стимулирования конкуренции между подчиненными ему заводами: «Но ведь тогда в выигрыше окажутся потребители»15. Чтобы войти в братство менеджеров, руководители государственных предприятий, очевидно, должны ассимилироваться среди своих более многочисленных коллег — менеджерами частных предприятий. Однако по причинам, которые мы рассмотрим ниже, в системе с преобладанием государственных предприятий, где большинство составляют их директора, ситуация может стать совершенно иной.

В США рыночные предприятия, находящиеся в собственности и управлении государства, играют очень незначительную роль — на них приходится менее 2 процентов национального дохода и занятости16. Снабжение электроэнергией частично национализировано. Многие муниципалитеты — а крупные почти все — владеют собственными системами водоснабжения. Национализированы некоторые железные дороги и большая часть внутригородского транспорта, а также значительная доля страховой отрасли (посредством введения обязательного страхования по старости и от безработицы). Федеральные и местные власти владеют жильем и арендуют его. Многие штаты обобществили оптовую и розничную торговлю крепкими спиртными напитками. Вода для орошения продается в основном федеральными властями. Власти штатов управляют платными шоссейными дорогами. Существует огромное число государственных структур, владеющих и управляющих складами, верфями, конвейерами, элеваторами и другими сооружениями транспортных терминалов. Все они продают свои услуги на рынке17. Суммарный уровень продаж военторгов PX’s — специализированных магазинов розничной торговли — выше, чем у таких сетей магазинов, как Woolworth’s, J.C. Penney или Montgomery Ward18. По некоторым оценкам, общее число государственных предприятий в США составляет 18 000.

В других рыночно ориентированных системах управляемые государством рыночные предприятия обычно играют более важную роль. Ниже следует информация об их доле (в процентах) в общей занятости19:

Австрия 13 Ирландия 13 Франция 12 Великобритания 12 Италия 11,5 Швеция 10,5 Финляндия 10 ФРГ 9 Бельгия 8 Нидерланды 8 Норвегия 6 Люксембург 5,5 Канада 5 Дания 5 Новая Зеландия 5 Австралия 4 США 3

5. Во всех этих системах профсоюзы во многих отношениях не интегрированы в систему. Силы профсоюзов в разных странах неодинаковы. Ниже следуют оценочные сведения о доле членов профсоюза в общей численности рабочей силы (в процентах)20:

Швеция более 55 Австрия 50 Бельгия 50 Великобритания 40 Аргентина 35 Нидерланды 35 Италия 35 ФРГ 30 Япония 30 Канада 25 Чили 25 США 25 Франция 20 Мексика 20 Индия менее 5

Большинство людей не считают профсоюзы производственной организацией — такой, как семья, предприятие и государственное учреждение21. Их функцию не рассматривают как общественно необходимую — считается, что их узкая задача состоит в защите особых интересов собственных членов. Сами руководители профсоюзов часто именно так и формулируют цели своей деятельности. В этом они отличаются от лидеров бизнеса, которые никогда не высказывают сомнений в осуществлении ими общественных функций, даже если при этом их мотивация ограничивается получением прибыли. Забастовки, снятие определенных ограничений для рабочих и более высокие расходы на заработную плату, которых иногда удается добиваться профсоюзам, часто придают им амплуа разрушительного, а не созидательного социального института. Что касается работодателей, то даже те, кто привержен принципу коллективных переговоров, обычно продолжают смотреть на профсоюзы как на подрывную силу, противостоящую традиционной структуре корпоративной власти.

Члены профсоюзов зачастую сами враждебно настроены по отношению к своему профсоюзу. Последние десятилетия ознаменовались для европейского профсоюзного движения сдвигом процесса принятия решений о распределении работ и праве на работу от руководства профсоюзов, где действовали уже установившиеся профсоюзные процедуры, к спонтанно возникавшим обсуждениям на уровне низовых профсоюзных организаций22. В некоторых профсоюзах отношения между руководством и рядовыми членами не лучше, чем между работниками и работодателями. Что касается США, то там уже несколько лет идет фактическое сокращение численности членов профсоюзов как доли рабочей силы23. Сам тред-юнионизм все больше подвергается критике за свой эксплуататорский характер, поскольку его победы в виде увеличения заработной платы достигаются за счет не членов профсоюзов24.

Тем не менее тред-юнионизм часто является основой трудового законодательства. Он изменяет процесс утверждения заработной платы на рынке. Организуемые профсоюзами обсуждения и переговоры, процедура которых отработана до мельчайших деталей, заменили два применявшихся ранее способа установления размеров заработной платы: через конкурентные спрос и предложение, а также через монопольную власть работодателей25. Как на крайний пример, обратим внимание на Швецию, где переговоры о заработной плате для всей страны в целом проводятся на встречах одной организации рабочих и служащих с одной организацией работодателей. В США, напротив, переговоры проводятся на уровне предприятия или отрасли экономики. Каков бы ни был уровень коллективных переговоров, в результате определение размеров заработной платы оказывается в руках двух противостоящих групп, каждая из которых обладает свободой принимать решения по вопросам заработной платы.

В результате ставки заработной платы (цена труда) могут значительно отклоняться от эффективных цен, что может обусловить неэффективное распределение ресурсов и, хуже того, вызвать инфляцию и безработицу. Экономисты расходятся во мнениях относительно того, являются ли в наше время коллективные переговоры основной причиной инфляции и безработицы. Однако представляется, что правительства не испытывают в этом никаких сомнений. Они стремятся убедить профсоюзы смягчить свои требования по заработной плате, экспериментируют с участием представителей государства в переговорах об уровне заработной платы или прямо инструктируют участников таких переговоров26. Экономический упадок Великобритании часто относят на счет требований профсоюзов, повышающих издержки выше уровня, который может позволить себе экономика страны (хотя информация, имеющаяся по данному вопросу, неоднозначна).

Конфликт между рыночной системой и тред-юнионизмом — ключевое явление для политико-экономической организации. Это, однако, лишь факт, а не суждение. Вопрос о том, каким образом конфликт будет разрешен, остается открытым.

6. Ни одно государство не умеет использовать рынок как инструмент демократической публичной политики. Это предположение мы также пока оставим в виде гипотезы. Но подумайте: рыночная система исторически (и, как мы видели, совершенно без какой-либо необходимости) была привязана к частному предпринимательству и частной собственности на производственные фонды. До недавнего времени государства, оказывая поддержку, использовали ее такими способами, которые защищали эти институты. Рыночная система также ассоциировалась с упрощенной идеологией. Эти и другие обстоятельства позволяют сделать вывод, что частнопредпринимательским системам позволили возобладать над другими институтами (включая государство), и усомниться в том, что государственные политические деятели искусно используют данные системы в целях демократии27.

7. Как бы плохо ни использовался рынок для целей демократии, сама политическая демократия возникает только в рыночно ориентированных системах*. Не все рыночно ориентированные системы демократичны, но все демократические системы — рыночно ориентированы. Очевидно, что по причинам, не выясненным до сих пор, политическая демократия не может существовать иначе, как в комбинации с рынком. Это предположение пока подтверждалось без единого исключения.

В части IV мы рассмотрим основные процессы контроля со стороны населения и подойдем к частичному объяснению связей между демократией и рынком.

Часть IV ОБЩЕСТВЕННЫЙ КОНТРОЛЬ НАД ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКИМИ СИСТЕМАМИ

Глава 9 ПОЛИТИКА: БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

В рамках неупорядоченного процесса, называемого политикой, одни люди стремятся к власти и борются за нее, а другие стремятся к контролю над теми, кто находится у власти.

Гоббс считал, что борьба в первую очередь идет за «людей, их жен, детей и скот». Однако в рассказах о великих битвах, вошедших в историю, не повествуется об угоне скота и похищении людей. Мы давно уже знаем, что греки отплыли в Трою не только затем, чтобы вернуть Елену. Люди борются за власть, за контроль над людьми и богатством, которое приходит с властью, за контроль над формальными организациями и особенно за руководство военными и государством. Только опираясь на организации, люди могут совершать набеги, облагать других налогами, орошать землю, строить дороги и пирамиды, поддерживать мир и давать отпор захватчикам. Александр Македонский, Ксеркс, Цезарь, Чингисхан и Наполеон боролись за власть, а не за жен и скот. Ту же борьбу вели Филипп II, Кромвель, Бисмарк, де Голль, как и Линкольн, Хо Ши Мин. То же самое можно сказать и о Ричарде Никсоне, Ричарде Дейли*, Патрисе Лумумбе, Яне Смите**, Муджибуре Рахмане***, Стокли Кармайкле****, Ясире Арафате и Гарольде Стассене*****.

Сталинские репрессии и хаос китайской культурной революции сопровождались яростной борьбой. Подписание Мэйфлауэрского соглашения было осуществлено в мирной обстановке. Борьба принимает любые формы, им нет конца. Наряду с обменом и убеждением, власть сама участвует в борьбе за власть.

Контроль над верховным правителем

Как бы ни проходила борьба, в конечном итоге правитель всегда в какой-то степени оказывается под контролем. Вследствие этого правитель никогда не достигает полного единоличного контроля. Даже в тех случаях, когда кажется, что борьба закончилась и все решено (например, Сталин, избавившись от соперников и запугав всех, добился от своих подданных полной покорности), верховный правитель все равно оказывается под каким-то, пусть слабым, контролем. Ведь даже для эксплуатации требуется социальное сотрудничество — со стороны армии, полицейских сил, сборщиков налогов и других мелких чиновников. Чтобы осуществлять контрольные функции, верховный правитель должен хотя бы в минимальной степени реагировать на их пожелания. Те, на кого верховный правитель возлагает бюрократические обязанности, начинают распространять свои полномочия снизу вверх, чтобы получить фактическую власть над верховными органами власти. Мао Цзэдун необычно долго сопротивлялся этому явлению.

В частности, носителям верховной власти нужна информация, поэтому они отчасти становятся заложниками специалистов в данной области — экспертов, аналитиков, агентов разведки, статистиков и им подобных. Президент Кеннеди попал под их влияние, когда согласился на вторжение в заливе Кочинос. Хрущев, начав в 1958 году провалившуюся впоследствии реформу образования, оказался в таком же положении. Потребность, которую испытывает верховный правитель в информации, анализе и советниках, приводит к появлению специализированных правительственных институтов — таких, как визирь при султане, «кухонный кабинет»* или Плановая комиссия в Индии. Более 3 000 лет назад, когда великое переселение народов привело ариев в Индию, персов в Персию, латинов в Италию, а греков — в бассейн Эгейского моря, во всех племенах действовали собрания и ассамблеи, которые подавали советы правителям и оказывали на них сдерживающее влияние1. Влияние путем обсуждения и убеждения, помимо членов правительства, может оказывать любой человек, который в состоянии получить доступ к ушам правителя или близких к нему людей — будь то сподвижник, друг друга, проситель или газетный обозреватель.

Поддерживающая организация

Борьба за столь великую ценность, как власть над государством, не прекращается никогда. Каждый участник схватки нуждается в помощи. В одиночку ни одному из них не под силу захватить и удерживать верховную власть над крупной социальной системой. Ему нужно опираться на организацию, например частную армию. У Гитлера были его громилы; Сталина в его последние годы поддерживала неформальная группа. Эту роль может исполнять политическая партия, как, например, компартия в Советском Союзе и Китае; фракция в составе партии или в рядах бюрократии, как, например, Комитет за переизбрание Никсона президентом; или повстанцы, как те, что привели Кастро к власти. Независимо от формы, которую принимает поддерживающая организация, она укрепляет свой контроль над носителем верховной власти. Часто она в состоянии свергнуть верховного руководителя; например, в декабре 1970 года польская коммунистическая партия молниеносно избавилась от Владислава Гомулки.

Взаимное приспособление в поддерживающей организации ограничивает свободу действий верховного руководства — возможно, даже в большей степени, чем в самом правительстве. Верховный правитель, чтобы убедить членов поддерживающей организации наделить его властью в данной организации, предлагает им вознаграждение разного рода: благоприятный для них политический курс, долю в добыче, уступку части собственной власти, повышение в рядах организации, защиту от врагов.

Верховный правитель государства может использовать полицию и армию, чтобы заставить повиноваться ему бюрократию и население, но не в состоянии насильственным путем вынудить поддерживающую организацию подчиняться ему — если только он не создаст внутри этой организации более малочисленную группу, которая заставит повиноваться членов более крупной организации. Но в таком случае он должен предложить членам этой малой группы вознаграждение за подчинение. В любой системе настает момент, когда верховный правитель начинает зависеть от поддерживающей организации, основанной на многостороннем обмене и убеждении, а не на его единоличной власти. Это и есть один из ключевых элементов политики. Несмотря на всю громадную власть, которой располагал в Египте Насер, «на каждой стадии Насеру приходилось взвешивать риск, связанный с тем, что он отвергнет совет любого из своих товарищей [sic]: речь шла о том, превратится ли тот в его открытого противника или нет; и может ли такая оппозиция стать опасной»2. Примеры такого рода постоянно встречаются в истории власти.

Когда Сталин умер, основной поддерживающей организацией, на которую мог бы опереться новый лидер, было Политбюро. Однако в тот момент Политбюро приняло иное решение. Оно стало коллективно осуществлять верховное руководство, вместо того чтобы заявить о повиновении преемнику Сталина, хотя ради соблюдения формальностей оно на короткое время предоставило роль верховного руководителя Георгию Маленкову. Это явление широко распространено в политической жизни: поддерживающая организация, действуя коллективно, лишает верховного руководителя власти. Затем она сама пользуется властью, проводя при этом любые удобные ей мероприятия — выборы внутри группы или неформальное взаимное приспособление, включая обмен вознаграждениями, внутренние союзы, взаимные угрозы и даже убийства.

Однако каждый серьезный участник этой игры зависит от помощи других лиц, признающих его власть. Поэтому каждый крупный игрок, вовлеченный в процесс контроля над другими, в свою очередь находится под контролем своих собственных сторонников. Иногда конкурирующие поддерживающие группы делят влияние и продолжают бороться за верховную власть. После «культурной революции» в Китае власть оказалась разделенной между тремя вотчинами: армия во главе с Военным комитетом Линь Бяо; группа по делам «культурной революции» во главе с Чэнь Бодой и Цзян Цин и правительственный аппарат во главе с Государственным советом Чжоу Эньлая3.

Некоторые поддерживающие организации не стремятся играть определяющую роль при принятии решения о кандидатуре верховного правителя. Они лишь оказывают влияние на тех, кто находится у власти или может вскоре получить власть. Поэтому они действуют с молчаливого согласия правительства или других, более сильных поддерживающих групп.

В большинстве стран верховная власть стремится использовать такие организации — группы интересов — как источники информации. Часто они выступают в роли каналов передачи информации населению. В результате между группой интересов и представителем власти устанавливаются тесные связи, отчего возникает взаимное влияние. Это происходит даже в системах с высокой степенью авторитарности. Коммунистические и фашистские системы запрещают деятельность групп интересов, но мы убедимся, что таковые существуют и в этих системах в виде неформальной свиты различных лидеров.

Элементы политики

Таким образом, государство и политика включают, по крайней мере, следующие элементы:

• Государство в первоначальном смысле слова, осуществляющее различные функции с помощью структуры власти, внешне выглядящей как иерархия.

• Верховный правитель, составляющий часть иерархии и ведущий борьбу за самосохранение.

• Советники верховного правителя, получающие контрольные функции помимо власти над верховным правителем.

• Поддерживающие организации, в том числе группы интересов.

• Армия или другая военная организация, которая может оттеснить все прочие крупные поддерживающие организации или не делать этого.

Кроме того, политика, пусть ее формы и варьируются от страны к стране, является в основном не проявлением пирамидальной структуры власти, а обширной и сложной сферой взаимных влияний:

• Грабежи, набеги, вымогательство, займы или налогообложение, проводимые поддерживающими группами и правительством с целью сбора средств на оснащение армии и ее оплату, а также вознаграждение других поддерживающих групп, включая тех, кого переманивают на свою сторону.

• В ходе общего обмена вознаграждениями лидер государства, его потенциальные соперники и прочие лица, ведущие борьбу за верховную власть или за ограничение свободы действий верховного правителя, предлагают другим участникам различные вознаграждения, чтобы склонить их к сотрудничеству. Вознаграждением могут служить не только награбленная добыча или деньги, но и высокое общественное положение, статус, властные полномочия и тому подобное.

• Разнообразные угрозы (смерти, ссылки, тюремного заключения и немилости), особенно угрозы властей предержащих прекратить выдачу вознаграждений сторонникам и союзникам. Сторонники и союзники могут угрожать выйти из повиновения и прекратить другие формы сотрудничества.

• Косвенное или расширенное использование руководством своей власти с целью получить поддержку в борьбе за власть. Лидеры, уже захватившие верховную власть, применяют ее для подавления противников.

• Создание (руководителем государства и главами поддерживающих организаций) коалиций и союзов в ходе взаимного приспособления, в первую очередь стабильных союзов, основой которых является обмен. Таким образом, любой претендент на место верховного руководителя может твердо рассчитывать на стабильную структуру поддержки.

• Постоянный процесс взаимного убеждения, в который вовлечены все участники.

• В тех случаях, когда вознаграждений, угроз, убеждения и авторитета власти оказывается недостаточно, в ход идут политические убийства, тюремное заключение, массовые казни и войны.

Если борьба за власть ведется столь грубыми методами, то можно было бы счесть, что верховная власть всегда будет доставаться военным лидерам — ведь они всегда при оружии. Но на самом деле оружие не у них — оно у подчиненных, рядовых солдат. Поэтому решение вопроса о том, могут ли военные лидеры захватывать высшие государственные посты, зависит от того, насколько прочна их власть над собственными солдатами. Высшее военное руководство вовлечено в политическую борьбу столь же активно, как и другие лидеры.

Возможно, правильнее было бы сказать, что верховная власть достается тому, у кого есть деньги, — этот инструмент влияния значительно проще контролировать, чем оружие в руках рядового полицейского или солдата. Но и это было бы слишком простым предположением. И все же деньги в политике не только говорят; они шепчут, как заговорщики, или, напротив, кричат столь громко, что заглушают все прочие голоса. Любая поддерживающая организация — дело очень дорогое. Деньги, независимо от того, поступают ли они из частных источников или государственной казны, предназначены ли для неподконтрольных выплат на цели политического покровительства или на общественные работы, всегда остаются эффективным универсальным инструментом для вербовки сторонников и их оснащения — либо оружием, либо печатными станками. Претенденты на власть иногда могут просто перекупить оппозицию.

Все описанное здесь — борьба за власть, лежащая в основе любого государства. Помимо нее, как мы увидим далее, идет ожесточенная борьба по ряду ключевых аспектов власти. Проявления этой борьбы весьма разнообразны и зависят от формы политико-экономической системы.

Общественный контроль и благосостояние

Если такова политика, то перспективы общественного контроля выглядят очень плохо. Хотя верховная власть во многом ограничена в своих действиях, ясно, что борьба не сможет обеспечить серьезного общественного контроля над верховной властью, как и налагать на власть имущих обязанность проявлять внимание к населению. На самом деле, как мы увидим ниже, наличие в политической жизни системы взаимного контроля крайне затрудняет саму возможность установления надлежащего демократического контроля.

И все же влияние на верховную власть пусть и не развивается в демократические процедуры, но обеспечивает определенную степень общественного контроля и побуждает некоторых верховных правителей столь же усердно заботиться об общем благе, как и демократических лидеров. При этом правители проявляют такое усердие, что некоторые уже полагают, будто для обеспечения всеобщего блага больше не нужны ни свобода, ни демократия*.

Между демократическими и коммунистическими системами нет больших различий в том, что касается доли государственных расходов на здравоохранение и социальное обеспечение в объеме ВНП4. Не имея никаких инструментов демократического контроля, коммунистический Китай уделяет больше внимания продовольствию, жилью, здравоохранению и образованию населения, чем демократическая Индия; скорее всего, ни одна страна мира не сможет сравниться с Китаем в том, как энергично он борется с гельминтозом, брюшным тифом, холерой, малярией и венерическими заболеваниями. Советский Союз дает высшее образование большей доле молодых людей, чем демократическая Великобритания5. Характерное для США пренебрежение питанием, здравоохранением и образованием малоимущих слоев населения (оправдываемое в американской этике тем, что каждый индивидуум отвечает сам за себя), возможно, устаревает так же, как традиционные олигархи, тираны или военные вожди. Все они утрачивают свои позиции, если только не превращаются в энергичных реформаторов. Монархи и президенты типа Хайле Селассие, Ибн Сауда* или Батисты** в основном уступили арену правителям вроде Садата***, Кастро и Ньерере****.

Каковы же механизмы, приводящие к такому состоянию дел? В некоторых системах ответ в основном заключается в идеологии. Оставим пока ее в стороне и зададимся вопросом о конкретных социальных механизмах.

Новые национальные устремления

Одна из причин озабоченности руководства волей народа — это новые национальные устремления. Новое поколение национальных лидеров в менее развитых системах теперь стремится к экономическому росту, индустриализации и модернизации. Кроме того, почти все они хотят добиться такого международного статуса, при котором они выглядели бы достойными претендентами на получение экономической помощи. Некоторые национальные лидеры борются за региональное или мировое экономическое лидерство, как СССР с США или некогда Пакистан с Индией. Или, подобно Насеру, Садату, Неру, Перону или Ульбрихту*****, они хотят, чтобы их страны играли более заметную роль в мировой политике. В результате появилась новая мода — подходить к подданным как к ресурсу, который надо развивать и хорошо с ним обращаться.

Эти ограничения, связывающие амбициозных лидеров, более жестки, чем можно было бы предположить. Стремящийся к модернизации лидер не может удовлетвориться только раздачей еды, предоставлением услуг здравоохранения и образования в целях развития человеческих ресурсов своей страны. Прежде всего, он должен наладить производство, чтобы обеспечить наличие этих благ. Вследствие этого политика, удовлетворяющая капризы типа «хлеба и зрелищ», была заменена курсом на организацию производительного общества, что закрыло правителю многие возможности. Ему приходится принимать меры, необходимые для реализации стратегии развития, на которую он решился. Он передал право решения многих вопросов экспертам, бюрократам, экономистам, инженерам, юристам, агрономам и ученым — и они зачастую дают ему такие же рекомендации, какие давали бы руководителю демократической страны. Меры по развитию сельскохозяйственного производства в Индии всегда будут одни и те же независимо от того, сохранятся ли там демократические институты. Верховный правитель становится пленником процессов, необходимых для экономического развития.

Еще одним ограничением для верховного правителя являются международные нормы уважения к жизни и благосостоянию человека, которые провозглашены Всеобщей декларацией прав человека, принятой в ООН в 1948 году. Под международным наблюдением во многих странах были приняты программы развития здравоохранения, социального обеспечения и образования — правители данных стран боялись, что в противном случае их сочтут отсталыми. Это те же самые правители, которые опасаются, что отсутствие в их стране национальной авиакомпании воспрепятствует модернизации.

Добровольное подчинение власти

Возможным источником общественного контроля является также желание правителей обеспечить добровольное, а не принудительное подчинение своих подданных. Постоянно присутствует вероятность бунта подданных или их неадекватного поведения. Верховная власть боится рабочих акций, замаскированного саботажа, не говоря уже о забастовках. Все это ее сковывает. С помощью такого контроля в Советском Союзе добились религиозной терпимости, улучшения снабжения потребительскими товарами и социального обеспечения. Данное влияние проявлялось в конкретных решениях. Политика Хрущева в жилищном вопросе после 1957 года была отчасти вызвана этим давлением. Снятие Хрущева с поста было, вероятно, ускорено общественным недовольством из-за нехватки хлеба после неурожая 1963 года6. Проведение «консультаций» китайской элиты — кадровых партийных работников — с массами отчасти объясняется страхом властей перед беспорядками, забастовками или насилием7. Даже в демократических странах страх является значимым фактором. Возможно, тот же страх — в большей мере, чем демократическая политика, — обусловил введение в Англии пособий по безработице в 1920-х годах8.

Те же международные моральные нормы, которые побуждают правителей предоставлять различные блага своим подданным, подрывают, пусть лишь отчасти, насильственную власть. Применение массового насилия против населения теперь угрожает правителю остракизмом со стороны других стран, как узнал на своем опыте Яхья Хан, когда в 1971 году его армия учинила расправу над жителями Восточного Пакистана, чтобы поддержать его слабеющую власть. Военное вмешательство СССР во внутренние дела Чехословакии в 1968 году вызвало почти всеобщее осуждение, в том числе и со стороны некоторых коммунистических партий.

Помимо вышеперечисленного, постоянное влияние на способность верховной власти к реагированию оказывают и законы. Особенно велико воздействие конституционализма — исторического предшественника демократии.

Правила, законы и институционализм

В фольклоре власть в высшей степени капризна и непостоянна. Соломон предлагает разрубить пополам младенца, чтобы решить спор из-за него. Короли обещают предприимчивым молодым людям половину своих земель, а заодно и дочерей за выполнение какой-нибудь нелепой задачи. Но на деле, как мы убедились, верховные правители ограничены правилами. И те, кто участвует в контроле над верховной властью, — совещательные советы, ассамблеи, выборщики — делают это в соответствии с правилами.

Некоторые сдерживающие правила, лишь часть из которых стала законами, — это обычные правила общественной жизни: например этические нормы, которые осуждают насилие. Другие правила, действующие на уровне верховной власти, являются негласными договорами, например недавний запрет казнить лидеров государства, потерявших власть, в СССР и коммунистическом Китае. Иные правила представляют собой четко разработанные соглашения между членами небольших формальных организаций. Такова была процедура принятия решений руководителями партии большевиков путем голосования большинством поданных голосов.

Правителю, принуждающему население к повиновению с помощью полиции или армии, не нужны правила, которые бы закрепляли его обязательства перед населением. Но он не сможет содержать вооруженные силы, если члены его поддерживающей организации не признают его власть в добровольном порядке. А в качестве условия своего повиновения они продиктуют ему определенные правила, в противном случае отказавшись подчиняться или свергнув его с помощью собственных подчиненных. Проще говоря, правитель нуждается в сотрудничестве, поэтому он должен выполнять правила, чтобы обеспечить это сотрудничество.

Правила, регулирующие ведение борьбы за власть, иногда берут свое начало в публичных соглашениях и негласных договоренностях, которые смягчают жесткость этой борьбы. Участникам соревнования за столь ценный приз, как власть над государством, в случае проигрыша угрожает обнищание, тюрьма или смерть. Неудивительно, что они пытаются снизить накал борьбы, договорившись о правилах, которые уменьшили бы связанный с ней риск. К потерпевшим поражение должны проявлять уважение: им сохраняют не только оружие, но и свободу, и имущество. Та же осторожность в настоящее время удерживает страны от ведения бактериологической войны, применения отравляющих газов и ядерного оружия. Однако в той степени, в какой правила ограничивают насилие и грабежи, они защищают не только соперников в борьбе за власть, но и все население в целом.

Ограничениям, налагаемым на власть демократией, предшествовали четыре основных ограничения, установленных правилами. Самым важным является традиционное соблюдение запретов, известных как права частной собственности. И действительно, хорош закон собственности или плох, но это, вероятно, самое основное из всех экономических правил, оставляющее за каждым индивидуумом право принимать целый ряд решений и запрещающее вмешательство кого бы то ни было вплоть до самого правителя. Даже в коммунистических странах широко распространены права собственности на потребительские товары, а также соответствующие запреты на вмешательство верховного правителя. Права собственности оставляют каждому гражданину свою территорию свободного выбора, в которую государству не так-то легко вторгнуться.

Вторым ограничением стала ликвидация абсолютной власти. Тем самым в большинстве систем возникает общее правило, гласящее, что верховная власть имеет только конкретные оговоренные полномочия (предоставленные теми, кто был достаточно силен, чтобы навязать ему это правило). Современное общепринятое правило состоит в том, что власть А над Б осуществляется только в оговоренных обстоятельствах и только оговоренными способами. Человечество может считать это правило одним из своих великих изобретений. Его происхождение затеряно в далеком прошлом, на протяжении всей истории оно периодически подтверждалось и уточнялось, например в виде Великой хартии вольности в Англии. Сколь обычным ни было бы это правило сегодня, его историческое значение трудно переоценить.

Третье правило — разделение власти. Согласно данному правилу функции верховной власти распределяются между разными инстанциями. Отсюда происходит знакомое нам разделение верховной власти на исполнительную, законодательную и судебную; каждой из ветвей предоставлены определенные полномочия, которых нет у других. Сам принцип не требует какого-либо специфического разделения. В Римской империи власть время от времени делилась между отдельными трибунами, а не между представителями исполнительной и законодательной власти. В Англии в XVII и XVIII веках власть делилась между королем и парламентом задолго до того, как парламент стал демократическим институтом. В СССР после снятия Хрущева были разделены два высших поста — Генерального секретаря ЦК партии и Председателя Совета Министров. Эта и другие подобные меры ввели некую форму «олигархического парламентаризма»9. Каково бы ни было разделение власти, оно часто ограничивает тиранию любого властителя, поскольку в определенной степени оказывает парализующее действие. Что касается эксплуататорских государств, это правило ограничивает их возможности эксплуатировать население.

Четвертое правило — принцип сдержек и противовесов, то есть взаимозависимости и взаимоограничения трех ветвей власти при предоставлении каждой ветви четко определенной власти над другими ветвями. Примером здесь служит право «вето» президента США на акты конгресса — додемократическая конституционная особенность американской системы.

Конституционализм

Названное конституционализмом складывание целого ряда подобных правил, ограничивающих верховную власть в государстве, стало могучей исторической силой. Термином «конституционализм» иногда обозначается разработка основополагающих стабильных правил о распределении функций верховной власти и организации государственного управления. Иногда данный термин означает правление по закону или по правилам, а не по личному произволу, совокупность правил, конкретизирующих разделение власти, или формулирование четких правил защиты подданных от правителей, как в американском Билле о правах*. Каждое из этих значений отражает один из аспектов конституционализма10.

На одном конце политического спектра политики наблюдается конституционное устремление к «правлению закона, а не людей». На другом конце находится, скажем, Саудовская Аравия, где конституционализм практически отсутствует, или Куба, где Кастро заявляет: «Революционное правосудие основывается не на правовых нормах, а на моральных принципах...» Среди великих держав наименее конституционным является, вероятно, Китай. Китай пошел дальше, чем Советский Союз, предоставив внесудебным организациям широкие полномочия по наказанию физических лиц11. В китайском праве в целом очень четко прописаны положения о распределении полномочий. Существующие в Китае правила также не предусматривают разделения властей, которое начинают практиковать в Советском Союзе. Не ограничивается законом и произвол властей предержащих. Что касается партии, «никакие законы, даже те, которые партия сама продиктовала, не являются для нее обязательными, если «объективные обстоятельства» требуют изменений»12. Но минимум ограничительных правил действует даже в отношении китайского правительства.

Во многих странах конституционализм слаб. Сохраняется сильная предрасположенность к продолжению борьбы за власть с применением насилия, несмотря на заверения в обратном со стороны правителей, стремящихся к принятию их стран в ряды современных держав13. В докладе Международной юридической комиссии сообщается, что в Иране политических заключенных подвергают психологическим и физическим пыткам под личным контролем шаха14. В Испании после смерти Франко, несмотря на заявления нового режима о расширении конституционной защиты свобод граждан, политических подследственных подвергали пыткам15. Сообщалось, что пришедшие к власти в Камбодже «красные кхмеры» совершали массовые убийства, вырезая целиком семьи и деревни, проводили массовые высылки, пытки, выгоняли людей на принудительные сельхозработы, осуществляли насильственную эвакуацию из домов и больниц. Эти репрессии и другие насильственные меры карательного режима к середине 1976 года привели к гибели, по разным оценкам, от одной десятой до одной пятой всего населения страны16. И тем не менее растущее влияние конституционализма продолжает ограничивать власть, способствуя внедрению некоторых форм общественного контроля, как это произошло в Индии в 1977 году.

Конституционализм и основы борьбы за власть

Как мы отметили, люди яростно борются сначала за захват власти, а затем за контроль над теми, кто захватил власть. Как бы ни разворачивалась борьба, власть всегда остается не вполне подконтрольной, поскольку, как мы уже выяснили, любое облеченное властью лицо всегда имеет возможность расширять свои полномочия. И сколько бы сдерживающих правил ни вводили, власть имущие всегда смогут найти какую-нибудь лазейку для расширения своих полномочий — в том числе создавая новые неформальные структуры власти в партии, армии или политическом аппарате.

В истории стран Запада либеральное конституционное движение следует рассматривать как многосторонний ответ на подобное состояние дел. Это было (возможно, первое) движение за превращение смертоносной борьбы за власть в процедуры мирного характера. Во-первых, данное движение добивалось того, чтобы те, кто не участвует в гонке за власть, не подвергались грабежам и насилию, сопровождающим войну за власть, а проигравшим сохранялись бы жизнь и имущество. Во-вторых, это было стремление достичь определенной предсказуемости в борьбе за власть, то есть первый решительный шаг на пути к постоянному контролю над государственным механизмом — еще не со стороны народных масс, а только дворянства, торговцев, среднего класса. Предпринимая эти попытки, участники данного движения стремились сдерживать расширенное использование власти, вводя конституционные ограничения, например запрет расширения правителем своих налоговых полномочий для преследования политических противников. Такие попытки, возможно, никогда не прекратятся. Легкость, с которой власть может расширять свои полномочия, вновь была продемонстрирована администрацией Никсона и будет демонстрироваться и впредь.

Третья цель либерального конституционного движения — институционализация жесткого массового или общественного контроля над верховной властью посредством детально разработанных правил. Как мы отмечали выше, государство большей частью просто неконтролируемо, потому что его контролируют все, причем сложными, непредсказуемыми и постоянно меняющимися способами. Поэтому третье устремление никогда не придет к своей цели — но не исчезнет. Демократы верят в то, что любое значительное достижение на этом направлении исключительно важно. В следующей главе мы рассмотрим данные попытки общественного контроля. Намерения демократов снижают накал постоянной борьбы за власть, описанной в этой главе, хотя и не способны ее прекратить.

Глава 10 ПОЛИАРХИЯ

Примерно в 30 из 144 стран мира борьба за власть регулируется определенными правилами. По традиции они называются странами либеральной демократии, или, согласно марксистской терминологии, странами буржуазной демократии. Список этих стран по состоянию на 1970-е годы приводится ниже; целесообразность включения в список некоторых из них вызывает сомнение — во многих странах демократия непрочна1:

Израиль

Индия

Ирландия

Исландия

Италия

Канада

Коста-Рика

Австралия

Австрия

Бельгия

Великобритания

Венесуэла

Греция

Дания

Люксембург

Нидерланды

Новая Зеландия

Норвегия

США

Тринидад и Тобаго

Финляндия

Франция

ФРГ

Швейцария

Швеция

Ямайка

Япония

Филиппины

Эти системы, как и более идеальные формы, к которым они приближаются, вызвали к жизни большой массив трудов по теории демократии. Для лорда Линдсея и других демократия — это «правление путем обсуждения»2. Для Линкольна демократия представляет собой «власть народа, волей народа, для народа»*. Бентам рассматривает ее как процесс защиты «многочисленных классов»3. Многие считают демократию коллективным стремлением к общему благу. Некоторые заявляют: «Демократия заключается в том, что каждый член любой группы осознает себя и всех прочих как группу, перед которой возникают групповые проблемы, и они осознанно действуют как группа, решая эти проблемы»4.

Ключевой элемент теории демократии — это информированный, активный, рациональный участник. В этом пункте теорию демократии можно заподозрить в том, что она принимает желаемое за действительное5. Для Джона Стюарта Милля важнейшим достоинством идеального представительного правительства является его вклад в «развитие интеллекта, добродетели, практической деятельности и эффективности» граждан. Второе достоинство состоит в том, что оно идеально организовало «уже существующих добродетельных, интеллектуальных и активных людей, чтобы использовать их наиболее эффективным образом в общественных делах»6.

Весьма сомнительно, что демократия, реальная или воображаемая, обладает всеми этими добродетелями. Также сомнительно и то, что в реальном мире когда-либо фактически устанавливался высокоэффективный общественный контроль. О данных системах нам известно лишь то, что в них имеется социальная структура для контроля власти, организованная весьма специфическим образом. Чтобы провести их анализ и не вызывать при этом излишних вопросов, называя данные системы тем, чем они не являются, нам будет лучше использовать для них другое название. Используя недавний прецедент, мы будем называть этот вид контроля «полиархическим», то есть правлением многих7, а систему, которая включает в себя этот контроль, не демократией, а полиархией*.

Полиархия как система власти

Ядро полиархии составляет специфическая новая программа поведения, обусловленная особым сложным комплексом правил осуществления власти. Полиархия не является социальной системой. Она, строго говоря, не является и политической системой, а лишь ее частью — комплексом правил реализации власти в сочетании с определенной программой политического поведения, прямо и косвенно вытекающей из существования этих правил.

Что представляют собой основные полиархические правила осуществления власти? Это правила, которые ограничивают борьбу за власть путем конкретизации упорядоченного, мирного процесса, заменяющего вооруженный конфликт, угрозы применения силы и другие грубые формы борьбы. Но в этом отношении они схожи с правилами любой другой конституционной системы, какой бы недемократичной она ни была. Для соревнования за власть, проходящего в рамках полиархических правил, характерно то, что высший руководящий пост присуждается по результатам волеизъявления граждан, превращенного в упорядоченный процесс, то есть выборов. Более того, в рамках этого процесса голос каждого гражданина в соответствии с какой-либо формулой засчитывается как равный голосам других граждан. Трудно представить, каким образом борьбу за власть можно сделать более простой, мирной и равной.

Во всех полиархиях граждане наделены не только правом выбора первых лиц государства, но и правом получать информацию, выражать свое мнение, организовываться в политические группы с целью принятия решений о голосовании и воздействия на других. Они также имеют право сообщать о своих желаниях политическим лидерам и оказывать на них влияние другими путями. Во всех полиархиях эти права в значительной степени осуществляются. Наличие этих правил является весьма эффективным. Они стоят гораздо больше, чем бумага, на которой они написаны. Однако их реализуют не все, не в равной мере и не всегда.

Суммируя вышесказанное, можно сказать, что правилами гарантируются следующие известные права и привилегии8:

• свобода создавать организации и присоединяться к ним;

• свобода выражать свои убеждения;

• право голосовать;

• право получить государственный пост;

• право политических лидеров соперничать за поддержку;

• право политических лидеров соперничать за голоса;

• альтернативные источники информации;

• свободные и справедливые выборы (открытые, честные, по принципу «один человек — один голос»), которые определяют, кто занимает верховный пост в стране;

• институты, обеспечивающие зависимость политики государства от голосований и других выражений предпочтений.

Во всех полиархических системах власти все эти гарантии в обязательном порядке предусмотрены, хотя соблюдаются далеко не в полной мере9. Некоторые гарантии появились удивительно поздно: например, всеобщее избирательное право для взрослого населения было введено в Великобритании только в 1929 г., во Франции — в 1945 г., а в Швейцарии — в 1971 г.

Волеизъявление граждан

Концепция предпочтений заимствована многими современными теориями демократии из экономической теории*. Считается, что люди предпочитают одних политических лидеров или политический курс другим точно так же, как выражают свои предпочтения при выборе тех или иных товаров или услуг. Из этого следует, что «ключевой особенностью демократии является непрерывное реагирование государства на предпочтения его граждан, считающихся политически равными». Для этого требуется, чтобы граждане имели возможность формулировать свои предпочтения, выражать их, и чтобы к их предпочтениям прислушивались в той же мере, что и к предпочтениям других граждан10. И тем не менее концепция предпочтения искажает картину полиархии (и демократии). Ниже мы рассмотрим, как это происходит.

Типы выбора

Индивидуум может делать выбор как минимум четырьмя путями. Во-первых, он может просто реагировать на вкусы и простые предпочтения. «Дайте мне ванильное мороженое» — вот хороший пример. Не нужно просчитывать в уме различные варианты или искать причины. De gustibus non est disputandum*.

Во-вторых, он может прийти к мнению по сложному вопросу поспешно или после всестороннего осмысления целого множества различных факторов. «Когда я размышляю о том, как много мы тратим на вооружение, — при том, что «холодная война» закончилась, — и вижу, в каком состоянии находятся наши города, я прихожу к выводу, что мы должны тратить больше денег на общественное жилищное строительство». Важной особенностью подобных видов выбора является то, что они делаются на основе фактов, оценок вероятности и анализа, а не одних лишь предпочтений.

В третьих, выбор можно сделать на основе правил морали или этики. «Аборты — зло». «Я считаю, что фермерам не следует платить за то, чтобы они не выращивали те или иные культуры». Чаще происходит так, что моральные и этические соображения примешиваются к мнениям индивидуума по сложным вопросам. Например, одно из соображений при решении вопроса, следует ли «нам тратить больше денег на общественное жилищное строительство», состоит в том, что «забывать о бедных неправильно».

В-четвертых, человек может считать простыми предпочтениями (как скажут многие, иррационально или нерационально) то, что другие назовут мнениями по сложным вопросам. «Нет, я не верю в помощь из-за рубежа, но не спрашивайте меня почему».

В экономической теории потребительский выбор на рынке рассматривается как простое предпочтение либо первого, либо четвертого типа. В рамках теории совершенной конкуренции предполагается, что каждый покупатель и продавец знает все технические характеристики каждого товара, поэтому никакого комплексного анализа и соответствующей оценки не требуется, а выбор сводится к предпочтениям.

Однако, для того чтобы избиратель сделал свой выбор, сведение всех четырех категорий выбора к простому предпочтению невозможно. Выбор избирателя никогда не бывает простым. Обычно его решения состоят из крупных блоков, требующих анализа и моральных оценок. Даже иррациональные или нерациональные предпочтения, будучи оспорены, могут превратиться в мнения по сложным вопросам. Выбор избирателя сложен, он часто является результатом размышлений. Более того, когда избиратели оказываются перед определенным выбором, они считают, что призваны выполнить свой моральный «долг», а не просто сделать нечто, максимизирующее их собственное благосостояние или выгоду*.

Кроме того, сложность выбора, который делает избиратель, не следует преуменьшать на основании того, что выбор — это частное дело, не представляющее интереса для других членов общества. Выбор избирателя всегда касается взаимозависимостей. Кто должен представлять в парламенте не только меня, но и нас? Должны ли мы, а не только я, начать войну? Какими следует быть законам и кто должен выносить судебное решение, когда я окажусь в состоянии конфликта с кем-либо? Во всех этих вопросах избиратель связан с другими людьми как узами расположения, крепкими или слабыми в зависимости от индивидуума, так и стратегией. Например, один избиратель не может проголосовать за налогообложение только других граждан, новые налоги будет платить и он сам — это именно вопрос стратегии.

Волеизъявления, а не предпочтения

Таким образом, предпочтения оказываются слишком простой концепцией в отношении политического выбора. Предпочтения — это факты. Они «существуют», и их надо выяснить. Тот, кто делает выбор, не принимает решение, руководствуясь предпочтениями. Он выясняет или знает их. Однако существует всего лишь несколько базисных предпочтений, которые можно считать фактами или информацией: например, есть, а не быть голодным. Напротив, наш выбор той или иной пищи — это решение, а не открытие. Выбор — это волеизъявление11. Для того чтобы понять политический выбор, нам нужна концепция, определяющая не какую-то единицу информации, а зарождение волевого акта. Только после того как политический выбор сделан, о нем можно говорить как о факте.

Я не узнаю, а решаю, что одобряю эвтаназию. Я не выясняю, что предпочитаю одного кандидата другому; я принимаю такое решение. Поэтому процесс голосования — это не просто путешествие, в ходе которого совершаются открытия, хотя индивидуум и может узнать что-то новое о своих предпочтениях. Это смешение предпочтений, анализа и моральных решений, в результате которых наступает то состояние ума и воли, которого раньше не было. Его нельзя было наблюдать ранее как данность — оно только что появилось.

Волеизъявления, формируемые полиархией

Предпочтения как информацию мы можем считать привнесенными в полиархию извне. Но к волеизъявлениям это не относится. Заменив предпочтения волеизъявлениями, мы осознаем, что полиархия — это процесс, который формирует волеизъявления, равно как и вынуждает политиков реагировать на эти волеизъявления. Чтобы формулировать волеизъявления, граждане нуждаются в получении информации, консультаций, стимулов и советов от самой политической системы. Здесь мы снова можем ввести в современную модель полиархии (так же, как и демократии) элементы из более ранних теорий демократии. Демократия как «правление путем обсуждения» связана с такой деятельностью, как анализ, обсуждение, убеждение и консультации, в результате которой формируются волеизъявления второго типа (сложные решения). Демократия как моральные устремления или поиски общего блага отражается в волеизъявлениях третьего типа (моральные решения), демократия как поиски правды в процессе разработки политики — это основа решения второго типа. Демократия как процесс формирования характера или развития способностей человека отражается во втором и третьем типах. Мы можем также признать существование рациональных, иррациональных и нерациональных элементов при голосовании и принятии других решений граждан по политическим вопросам, не сводя их к категории предпочтений, где они утратили бы все свои характерные черты.

Более того, существование демократических систем невозможно без существенного уровня гармонизации требований, которые индивидуумы предъявляют системе12. По некоторым вопросам большинство граждан должны иметь одинаковое мнение (по крайней мере, некоторые люди большую часть времени или большинство людей некоторую часть времени), например по вопросу об основных особенностях политико-экономической системы. Однако по другим вопросам такого единства мнений быть не должно. Если вдруг каждый захочет быть мэром или переселиться в Калифорнию, а все мужчины захотят жениться на одной и той же женщине, вряд ли это пойдет кому-либо на пользу. Полиархия — а в меньшей степени и любое государство — нуждается, таким образом, в некой сложной смеси похожих и непохожих требований.

Если то, за что индивидуум голосует, является просто вопросом предпочтений, возможность достижения необходимой гармонии или четкости формулировок решений очень мала — а возможно, и отсутствует. С другой стороны, если выбор является волеизъявлением, зависящим от фактов, правил морали и волевых актов, то вероятность повышается. По поводу простых предпочтений первого или четвертого типа можно пойти на компромисс. Однако уровень гармонизации, достигнутый в результате такого компромисса, может оказаться недостаточным для добровольного принятия правил полиархии. В отношении многих сфер потенциальных конфликтов требуется выработка комплексных, а не компромиссных решений. Для этого нужно учитывать возможность политического конфликта и пересмотрения волеизъявления таким образом, чтобы избежать его13.

Взаимообмен между лидерами и гражданами

В основе полиархии лежат волеизъявления, а не предпочтения. Но постоянное и разнообразное взаимодействие между гражданами и руководством страны позволяет гражданам формулировать волеизъявления и определяет реакцию правительства на них. Большинство нынешних теоретиков демократии забыли, что раньше центральное место в полиархии отводилось двустороннему обмену — об этом размышляли и Джон Стюарт Милль, и лорд Брайс14. Ключевой процесс — убеждение. В системах, где выборы не проводятся, потенциальный лидер принуждает своих соперников и их сторонников к покорности или применяет другие способы манипулирования. В то же время в выборных системах по условиям борьбы за власть потенциальный лидер должен убедить избирателей.

Убеждение играет разнообразные роли в полиархии, так как в любой ситуации найдется хотя бы один человек, уверенный в пользе переговоров. Но особая роль принадлежит взаимному убеждению лидеров и граждан. Оно становится процессом незамедлительного действия и первостепенного значения, посредством которого у многих граждан формируются волеизъявления второго и третьего типа — в виде осторожных расчетов и моральных суждений.

Данный процесс не ограничивается простым установлением связей между правительством и рядовыми гражданами. Соперники в борьбе за высшие посты — например президента США — обращают свои воззвания и прислушиваются не только к рядовым гражданам. Они также взаимодействуют с лидерами на промежуточных уровнях власти, за каждым из которых стоят его сторонники. А те, в свою очередь, вступают в такие взаимоотношения с лидерами нижнего звена, у которых также есть сторонники на низших уровнях. Например, член парламента и потенциальный премьер-министр выстраивает свою кампанию и организует непрерывное общение с гражданами в виде нисходящей лестницы контактов с парламентскими, партийными и другими лидерами. Все они, кроме того, взаимодействуют с рядовыми членами парламента и партийными функционерами, и так далее до самого низа. Однако эти отношения не являются односторонними или даже иерархическими в своей основе. Процесс взаимного убеждения идет во всех направлениях. В нем участвуют люди, не являющиеся кандидатами: журналисты-комментаторы, религиозные лидеры, представители профсоюзов. В самом «низу» находятся информированные и активные граждане, к которым их друзья обращаются за советами и информацией15.

Структуру такого взаимодействия в конкурентной полиархической политике отчасти можно представить в виде лестницы. Взаимодействие происходит между людьми, находящимися на ее различных ступенях, зачастую даже не на соседних, а также между людьми на одной ступеньке. Для США лестница будет выглядеть примерно следующим образом16:

Президент

Лидеры конгресса и другие высшие руководители партий, председатели комитетов конгресса, представители администрации президента, судьи Верховного суда

Другие руководители законодательных органов, судьи, определяющие политику, и правительственные чиновники верхнего эшелона

Рядовые члены законодательных органов и некоторые члены правительства

Партийные руководители более низового уровня, лидеры групп интересов и основные фигуры, влияющие на общественное мнение

Политически активные граждане

Рядовые избиратели

Граждане, не участвующие в выборах

Волеизъявления граждан в форме информации и убеждения движутся вверх по этой лестнице. Информация, идущая сверху, и убеждение являются сигналами для граждан относительно того, что является возможным или наиболее реально выполнимым, а также в чем состоят предложения руководителей. Вверх и вниз проходит большое количество неверной информации. Высказываемые волеизъявления постоянно изменяются в зависимости от того, что считается возможным и наиболее реально выполнимым. То, что является возможным и выполнимым, постоянно пересматривается (и все время создаются новые возможности) в свете волеизъявлений граждан и руководителей.

На каждой ступени лестницы обычно наиболее активные и лучше всех информированные участники политического процесса передают информацию о том, что возможно, реализуемо и, по их мнению, желательно, вниз, менее активным и хуже информированным участникам. На каждом уровне участник, желающий получить информацию и советы, может выбирать между конкурирующими (и обычно критикующими друг друга) источниками информации (и дезинформации) и советов. Поскольку источники информации и советов (например, лидеры групп интересов и кандидаты на выборные должности) конкурируют в борьбе за сторонников, они весьма сильно мотивированы к тому, чтобы превзойти своих соперников, предлагая соответствующую информацию и советы тем, кто в этом нуждается. Они конкурируют и другими, менее полезными способами.

Если бы мы могли вообразить «начало» подобного процесса взаимного убеждения, то содержание коммуникации, идущей снизу вверх, было бы всего лишь выражением всеобщей неудовлетворенности. Однако направленный вверх поток мнений становится чем-то гораздо большим. Это более конкретная информация о недовольстве, надеждах и политических пожеланиях. На нее уже оказал воздействие идущий сверху поток информации, и она постоянно уточняется по мере своего движения наверх.

В полиархических системах процесс двустороннего влияния является фундаментальным и всеобъемлющим. Политические деятели практически постоянно заняты этой работой. Граждане участвуют в данном процессе, формируя свои политические волеизъявления. Это происходит и тогда, когда они читают редакционные комментарии в газетах, и когда они уделяют внимание любому лидеру низкого или высокого уровня, оказывающему влияние на общественное мнение. И даже апатичные граждане время от времени приходят на выборы или выражают неудовольствие другими способами. Они же своей пассивностью подают сигнал верхам о том, что политическая система функционирует хорошо, тем самым не побуждая апатичных граждан к активному участию17.

Данный процесс не следует идеализировать. В США обычно лишь небольшой процент взрослого населения открыто и активно занимается политикой, как это можно видеть в таблице 10.1, показывающей уровень участия граждан США в политической жизни в конце 1960-х годов18. Западноевропейцы еще менее активны, если не считать более высокого уровня их участия в выборах19.

Взаимное приспособление лидеров

Как мы видели в предыдущей главе, взаимное приспособление лидеров является неизбежным даже в крайне авторитарной системе. Мы видели также, что оно расширяется при помощи конституционных нововведений — таких, как частная собственность, разделение власти, система сдержек и противовесов, иногда — федерализм. В полиархии политический процесс еще более усложняют дополнительные формы взаимного приспособления. Власть еще сильнее разделена. Рядовые граждане теперь соучаствуют во власти — они могут путем голосования избирать должностных лиц и смещать их с постов. Теперь выборные должностные лица делят власть с бюрократами. Они не только надзирают за работой бюрократов в рамках иерархической симметрии, но и создают специальные структуры промежуточного контроля, например в виде расследования деятельности правительственных ведомств конгрессом или парламентом.

Взаимный обмен мнениями между лидерами и гражданами сам по себе стимулирует усиление взаимного приспособления. Различные лидеры постоянно заняты созданием альянсов для завоевания голосов в законодательных органах или на выборах. Лидеры групп интересов отстаивают свои позиции между собой и в контактах с другими структурами. Создаются альянсы между лидерами групп интересов, конгресса и исполнительной власти. Это обширнейший процесс взаимного приспособления, в ходе которого ставятся цели завоевания голосов и собирания голосов малых групп в более крупные блоки. При этом некоторые лидеры добиваются влияния тем, что снабжают голосами других20.

Несмотря на эгалитарные нормы полиархии, плюрализм данных систем остается крайне неэгалитарным. Можно выделить две наиболее важные, хотя и не единственные, черты борьбы за власть. Первая заключается в неизбежности того, что власть имущие всегда расширяют ее пределы, как бы четко те ни определялись конституционной традицией и современными поправками. В результате действительное распределение полномочий и других видов власти никогда не соответствует целям эгалитаризма. Например, конгрессмен может воспользоваться своей должностью для того, чтобы сформировать избирательный штаб и собрать денежные средства, что недоступно его сопернику. Вторая особенность состоит в том, что между участниками полиархического политического процесса сохраняется заметное неравенство по уровню богатства. Некоторые могут нанять организацию поддержки, консультантов по связям с общественностью, оплатить время на телевидении и радио, место в газетах и возможности для других публичных выступлений; другие не могут. «Недостаток плюралистического рая состоит в том, что в хоре лучше всего слышны голоса людей из высших классов»21. Эти два фактора неравенства усиливают друг друга, когда государственный чиновник имеет возможность расширить свою власть путем контроля над оказанием финансовой поддержки и раздачей привилегий, заключением контрактов на общественные работы, расходованием других бюджетных средств и обратить находящиеся в его распоряжении общественные средства на собственные политические цели. Это наиболее часто встречающееся в полиархической политике явление.

Таблица 10.1. Участие в политической жизни в США

Вид участия Процент выборки взрослых американцев 1 Сообщают о регулярном голосовании на президентских выборах 72 2 Сообщают, что всегда голосуют на местных выборах 47 3 Активны хотя бы в одной организации, вовлеченной в проблемы общины 32 4 Объединялись с другими гражданами с целью решения какой-либо проблемы местной общины 30 5 Пытались убедить других голосовать так же, как они 28 6 Когда-либо активно работали в интересах партии или кандидатов в ходе выборов 26 7 Когда-либо обращались к муниципальным служащим по каким-либо вопросам или проблемам 20 8 Присутствовали, по крайней мере, на одном политическом собрании или мероприятии за последние три года 19 9 Когда-либо обращались к должностным лицам штата или федерального правительства по каким-либо вопросам или проблемам 18 10 Когда-либо создавали группу или организацию для решения какой-либо проблемы местной общины 14 11 Когда-либо предоставляли деньги партии или кандидату во время избирательной кампании 13 12 Являются в настоящее время членами политического клуба или организации 8

Широко признаны и другие недостатки плюралистического взаимного приспособления22. С одной стороны, рост численности государственных и неправительственных групп, вовлеченных в процесс взаимного приспособления, приводит к тому, что в государственной политике приходится учитывать множество интересов и соображений. С другой стороны, в рамках данного процесса организованные группы интересов добиваются различных выгод за счет неорганизованных: члены профсоюзов — за счет рабочих и служащих, не состоящих в профсоюзах, организации сельскохозяйственных производителей — за счет неорганизованных фермеров, группы производителей товаров — за счет потребителей. Каждая организованная группа интересов хотя бы часть своих выгод получает за счет «не имеющих представительства во власти миллионов, находящихся на нижней ступени каждой естественной экономической классификации»23.

Слабость плюрализма состоит также и в том, что те группы сторонников, от имени которых лидеры выступают и действуют, часто не проявляют активности в своих организациях. В организациях бизнесменов, профсоюзах, ассоциациях автовладельцев, группах экологов, организациях отставных военных и тому подобных часто отсутствует внутренний полиархический контроль. Их лидеры зачастую не служат членам своей организации, а лишь используют их24. Путаница между группой и индивидуумом в правилах и нормах, регулирующих полиархическую политику, еще более затрудняет полиархический контроль. Нормой считается равенство между группами, например равное представительство управляющих, рабочих/служащих и общественности в комитетах, устанавливающих уровень заработной платы, или «равновесие» между фирмой и потребителем в законодательстве о продовольствии и медикаментах. Все эти группы сильно различаются по численности, а равные права групп означают самое большое неравенство в правах отдельных людей25. Некоторые из вышеперечисленных недостатков будут подробно рассмотрены в следующих главах.

Наконец, взаимное приспособление, характерное для полиархии, лишь смягчает, но не заменяет гораздо более жесткий процесс взаимного приспособления, которым характеризуется борьба за власть, описанная в предшествующей главе. Поскольку такое взаимное приспособление с присущими ему методами запугивания, принуждения, насилия и даже политических убийств сохраняется, то его усовершенствование в виде правил полиархии по-прежнему оставляет государство в состоянии, далеком от идеального.

Подавляющее и второстепенное большинство

Остается еще одно важное положение относительно полиархии. Полиархия не является однозначной системой правления большинства. Можно сказать, что одни определенные виды большинства правят, а другие — нет.

Формирование большинства наиболее заметно в гипотетической упрощенной двухпартийной системе, в которой четко отражены определенные характерные черты реальных систем. В такой гипотетической системе политическая партия становится альянсом политических лидеров с целью сотрудничества для победы на выборах: в одних полиархиях этот альянс имеет свободный характер, в других он более жесток и стабилен. Чтобы победить, лидеры обеих партий обяжут своих кандидатов занять позиции, за которые выступают подавляющее большинство избирателей. (В США, например, обе партии и почти все кандидаты стоят на позициях защиты частного предпринимательства, ратуют за мир почти при любых обстоятельствах, за высокий уровень занятости и государственное образование.)

Обычно обе партии стоят на позициях, поддерживаемых подавляющим большинством, но тем не менее они расходятся в тех вопросах, по которым трудно представить себе формирование абсолютного большинства. Это такие вопросы, как реформа подоходного налогообложения, регулирование деятельности профсоюзов, помощь другим странам, контроль над огнестрельным оружием, политика в области энергетики, военный бюджет и аборты. Испытывая сомнения относительно того, что больше понравится избирателям, каждая партия и ее кандидаты предпочтут придерживаться традиционных позиций и идеологии партии, причем эти позиции будут меняться в зависимости от оценки того, что может оказаться привлекательным для избирателей. (И тем не менее они иногда могут сохранить приверженность традициям и идеологии, даже несмотря на то, что это противоречит очевидным настроениям большинства, как это часто делают в США консервативные республиканцы.) Кроме того, каждая партия постарается продемонстрировать свои отличия от другой, а затем убедить колеблющихся избирателей изменить свое волеизъявление в соответствии с предложениями данной партии. В результате различие между партиями исчерпывается этими второстепенными вопросами. И ни одна из них не может точно выяснить, чего же хочет большинство.

Более того, каждая партия и ее кандидаты идут на выборы с платформой, включающей большое количество второстепенных вопросов. И поэтому любой избиратель одобрит позиции по одним вопросам и отвергнет другие в платформах каждой из партий. Поэтому, как бы он ни проголосовал, позиции избранной им партии или кандидата по многим вопросам неизбежно будут противоречить его собственным воззрениям.

В результате при полиархии волеизъявления большинства обычно преобладают только по тем вопросам, по которым имеется несомненное стабильное мнение большинства — подавляющего большинства, — каковое обе партии обязуются поддерживать. Второстепенные большинства — то есть большинства, выступающие в поддержку позиции по второстепенному волеизъявлению, которое оказалось под вопросом, — могут и не занимать доминирующих позиций*.

Глава 11 ПОЛИАРХИЧЕСКИЙ И РЫНОЧНЫЙ КОНТРОЛЬ

Когда рыночная система связана с предпочтениями индивидуальных потребителей, как в основном происходит во всех рыночных системах, то это уже само по себе является системой общественного контроля. Люди «голосуют» деньгами. Таким образом, железные дороги страны могут быть поставлены под полиархический или под рыночный контроль — или, как во многих системах, задействуется комбинация этих двух видов контроля. Во многих странах предпринимаются попытки общественного контроля над государственными школами — почти исключительно через механизмы полиархии, — и только частные школы остаются под контролем рынка. Характер медицинских услуг смешанный: некоторые услуги продаются и поэтому контролируются потребительским спросом; другие, как, например, медицинское обслуживание отставных военных в США, доступны через полиархически контролируемые программы и на рынке не появляются.

Чтобы ясно увидеть, что полиархия и рынок являются альтернативными системами общественного контроля, нам нужно рассеять две дымовые завесы. Во-первых, укоренилось представление, что корпорации могут делать все, что только пожелают, и, невзирая на все теории, рыночный контроль, который осуществляет потребитель, на самом деле не оказывает никакого воздействия. Такие взгляды зачастую очень устойчивы. Никого не смущает тот очевидный факт, что корпорации должны продать все, что они произвели, что потребители выбирают: купить новый автомобиль или отремонтировать дом, купить ту машину или другую, обувь или более дорогую еду, табак или спиртное. Выживают только те продавцы (и корпорации), которые реагируют на изменения спроса достаточно хорошо, чтобы сбыть свою продукцию. Вместо того чтобы отрицать существование общественного контроля, надо задаться вопросом: а насколько хорошо это «достаточно хорошо»?

Вторую дымовую завесу поставили люди, неправильно применяющие экономическую теорию. Их ошибка — чрезмерное упрощение. Каждой корпорации нужно продавать свою продукцию. Эти люди уверены: этого достаточно, чтобы корпорация находилась под контролем своих покупателей. Этим энтузиастам ни на мгновение не приходит в голову, что покупатели могут быть некомпетентны в своем выборе, что их даже могут обмануть, что на рынках могут осуществляться махинации. Они просто верят в модель, которой, как им кажется, подчиняется реальный мир.

Конкретные сравнения

Некоторые конкретные сравнения общественного контроля в двух системах проливают свет на обе. Ограничим сравнение сферой функций или деятельности, в которой применимы и рыночные, и полиархические методы, поскольку многие функции на рынке неосуществимы.

Уход или реформа?

Если потенциальному покупателю пишущих машинок фирмы Olivetti они не понравятся, он может просто купить себе машинку другой фирмы. Одна возможность этого заставляет руководство Olivetti все время сохранять бдительность. Напротив, если «покупателю» или клиенту муниципального управления общественных работ не понравится, как оно работает, деваться ему некуда. Ему придется убеждать чиновников данного управления работать по-другому, при этом он может объединиться с другими избирателями, чтобы снять с работы нерадивых чиновников. Но перспективы добиться удовлетворения, как правило, очень слабы1. Согласно теории, уйти проще, чем пытаться осуществить внутренние реформы.

Угроза ухода действительно является простым, быстродействующим механизмом общественного контроля над формированием ассортимента товаров и услуг. Такой контроль — простой и весьма точный инструмент. Если бы граждане голосовали за должностных лиц, а те, в свою очередь, назначали бы экономическую администрацию, эффективность контроля была бы значительно ниже.

Точное голосование

Аналогия с голосованием дает возможность взглянуть на то же явление под другим углом. Если люди хотят увеличить или уменьшить объем потребления чего-либо, они просто «голосуют» за увеличение и уменьшение, платя больше или меньше. В отличие от политического голосования голосование на рынке — дело очень простое, настолько простое, что потребитель может подавать свой голос десятки раз каждый день. В отличие от политического голосования за кандидатов с непредсказуемыми намерениями рыночное голосование является точным. Потребитель голосует именно за то, чего хочет: например, за 100-миллиметровые сигареты с ментолом, с низким содержанием смолистых веществ, с фильтром, в красно-белой пачке. Он также может в любое время изменить свое мнение, и в ассортименте его выбора столь же мгновенно произойдут перемены. При голосовании на выборах связь между голосованием и результатами является непрочной и неопределенной.

Частная выгода или потребности общества?

В представлении некоторых людей разница между двумя системами общественного контроля проста. В рыночной системе решения принимает группа лидеров-бизнесменов. Их мотивация состоит в получении доходов, при этом они не имеют обязательств преследовать общественные интересы. В полиархии решения принимает группа лидеров — избранных должностных лиц, которые отвечают за обеспечение общественных интересов. При наивном взгляде на выбор последнее, очевидно, предпочтительней.

Тюлени очень легко поддаются дрессировке, потому что любят рыбу. Всем нам должно быть ясно, что таких руководителей, которые думают только о деньгах, было бы гораздо легче контролировать, чем руководителей, действующих ради общественного блага, если бы население могло в организованном порядке воздействовать на возможности лидеров насыщать свои денежные аппетиты. Рыночная система как раз и является таким механизмом, так как она использует сильнейшие стимулы в рамках точно действующей системы социального контроля, управляющей получением доходов таким образом, что усилия бизнесменов устремляются в направлениях, указываемых им потребительским спросом. С другой стороны, для полиархического контроля характерно то, что сама по себе преданность лидеров общественным интересам не является достаточным условием для общественного контроля. Дело в том, что общественные интересы могут быть неопределенными; иногда руководство определяет их само в таких формах, которые не соответствуют волеизъявлениям народа.

Поразительной чертой полиархии является то, что в теории и практике демократии ответственность избираемых руководителей остается большей частью весьма расплывчатой. Вопросы, красноречиво сформулированные в классической речи Эдмунда Берка* перед избирателями в Бристоле в 1774 году, до сих пор остаются без ответа. Некоторые парламентарии по-прежнему решают политические вопросы по своему усмотрению. Другие предпочитают исполнять волю своих избирателей. Кроме того, избранные должностные лица, как мы видели, выбирают между волеизъявлением всех многочисленных меньшинств, представленных среди избирателей, и интересами, общими для всех избирателей. Контроль со стороны избирателей ослабляется, потому что они не могут влиять на этот выбор.

В США и некоторых других странах конгрессмен может составить себе репутацию разными способами: стать лидером по вопросам общенационального значения; сосредоточиться на вопросах, имеющих особое значение для его собственных избирателей; либо оказывая различные услуги, в том числе раздавая должности и посты в своем избирательном округе; стать полезным собственной партии и коллегам, которые будут помогать ему во время выборов и выдвинут его на другую выборную или назначаемую должность. Выбор из всех этих возможностей делает он, а не избиратели2.

Контроль результатов или контроль процесса?

Разницу между двумя системами контроля иногда определяют как разницу между контролем на выходе, то есть по результатам, и контролем на входе, то есть контролем процесса. Предприятия контролируются по результатам производственной деятельности. Они или производят, или уходят из бизнеса. Но полиархия не может осуществлять контроль такого рода над государственными организациями. «Никто не доказал, — гласит типичная жалоба, — что федеральные расходы в 5-10 миллиардов долларов хотя бы отчасти сказались на улучшении образования учащихся, которым эти средства должны были помочь»3. Полиархические методы контроля четко определяют размер бюджета, распределение обязанностей работников, штатные расписания и другие конкретные процессы; но проконтролировать результаты возможно далеко не всегда.

И все же ошибиться в истолковании данного различия очень легко. Если люди сталкиваются с не решаемой в рамках существующих знаний проблемой, то коммерческое предприятие, зная, что не сможет гарантировать результат, не станет браться за подобную работу. Тем не менее задание, которое невозможно выполнить, может быть поручено правительственному учреждению. Например, при опасении, что потребление героина растет, правительственным учреждениям могут приказать сделать что-нибудь. Неважно, что никто не знает, что делать и как. В таких случаях не организационные формы, а характер задания делает общественный контроль неэффективным.

Прямые и делегированные решения

И полиархические, и рыночные методы контроля обеспечивают населению прямой контроль над принятием очень немногих необходимых решений, но коренным образом различаются в том, к какой сфере относятся эти решения.

Во всех странах с большим населением нужно принимать большое количество решений, которые могут прямо или косвенно контролироваться населением. Чтобы установить общественный контроль, необходимо найти какие-либо способы, во-первых, сделать возможным прямой общественный контроль над некоторыми решениями (чтобы контроль был реально осуществимым, их должно быть немного). Во-вторых, все остальные делегированные решения должны быть поставлены в зависимость от этих немногочисленных решений, подлежащих прямому контролю. Именно так поставлено дело и в полиархической, и в рыночной системах. В обеих был найден «хвост, который виляет собакой».

Помимо редких референдумов в полиархии население принимает прямые решения о выборах тех или иных лиц на высшие руководящие посты. Выборы и снятие с поста высших руководителей являются способом косвенного контроля над всеми делегированными решениями — решениями о политике и о выборе других руководителей, которые назначают высшие руководители.

В рыночных системах население никоим образом не выбирает всех руководителей. Вместо этого население принимает прямые решения, когда говорит «да» или «нет» готовой продукции в виде товаров или услуг. И этим прямым решениям относительно готовой продукции затем подчиняется принятие всех делегированных решений. Это, например, решения по таким вопросам, как использование рабочей силы и других ресурсов, выбор технологий, места организации производства и руководящего состава предприятия*.

Выбор готовой продукции представляется (по крайней мере, при наиболее благоприятных обстоятельствах) более эффективным способом общественного контроля, чем выбор лидеров. Потребители осуществляют прямой, жесткий, четкий и оперативный контроль над тем, что они хотят. Цены, определяемые редкостью ресурса, или эффективные цены сообщают наверх информацию об издержках. Таким образом, бизнесмены узнают точный объем товаров, за который потребители готовы платить.

Таким образом, как считают сторонники данной концепции, подчинение делегированных решений прямым происходит очень четко. Дело в том, что на любую компанию оказывают давление многие конкурирующие с ней фирмы, и каждой надо найти наиболее рентабельные технологии, местоположение предприятия и персонал — или уйти из бизнеса. Для каждой из многочисленных делегированных задач бизнесмена есть только один правильный ответ, который обеспечит выживание фирмы, — и множество ошибочных ответов, которые ее разорят. Поэтому подчинение всех делегированных решений выбору, который потребители делают напрямую, является полным, точным и безоговорочным. Это, разумеется, идеализированный вариант рыночного контроля. Важно, однако, то, что никто еще не разработал сравнимую модель полиархии, при которой решения населения о прямом выборе жестко контролировали бы все делегированные решения, принимаемые избираемыми должностными лицами. Даже в идеализированном варианте полиархия не обеспечивает сравнимой увязки делегированных решений с прямыми.

Монополия

Если отвлечься от идеализированных рынков, то часто утверждается, что монополия, о которой мы пока что не упоминали, фактически лишает эффективности общественный контроль посредством рынка. Действительно, монополия проникает почти на все рынки. Корпорации традиционно осуществляют до некоторой степени монопольный контроль над ценами и продукцией. То же делают фермеры через производственные кооперативы, организованные рабочие — через профсоюзы, врачи и юристы — через свои профессиональные организации, а представители различных профессий и ремесел (парикмахеры, мелкие торговцы, владельцы химчисток) — через законы о лицензировании, ограничивающие доступ к этим занятиям. Даже аптека на углу или автозаправка в вашем микрорайоне пользуются монопольным положением благодаря преимуществам в месторасположении перед конкурентами, находящимися в менее удобных местах*.

Для крупных компаний, действующих на национальных рынках, обычной практикой является олигополия. Так, например, обстоит дело в американской автомобильной промышленности, где на четыре компании приходится 99 процентов производства, или в производстве сельскохозяйственных машин, где больше половины продукции выпускают четыре фирмы. Вероятно, около 60 процентов всех промышленных товаров в США производится на предприятиях, которые составляют производственные планы и устанавливают цены в соответствии с договоренностями с двумя или тремя компаниями, доминирующими в их отрасли4.

Монополия, бесспорно, является серьезной проблемой для рыночных систем (экономисты ведут споры о ее масштабах и характере). Однако она представляет собой лишь незначительное препятствие для общественного контроля, если сравнивать ее с недостатками полиархии. Монополия ослабляет реакцию на общественный контроль, но не уничтожает его. Она и не искажает его, как это сплошь и рядом происходит в полиархии. Если не учитывать нетипичные ситуации, то монополисту никогда не бывает выгодно производить больше, когда потребители подают ему сигналы производить меньше, или наоборот. А в полиархии такие случаи очень часты.

Олигополия, монополистическая конкуренция, монопсония* — все формы монополии являются рыночными ситуациями, при которых покупатель или продавец может ограничить покупки или продажи, чтобы добиться более благоприятной цены или каким-либо способом непосредственно установить выгодные ему цены. Так, на некоторое увеличение спроса монополист отреагирует повышением цены и увеличением объема производства в противоположность предприятию, действующему в условиях честной конкуренции, которое отреагирует лишь увеличением объема производства. Во многих ситуациях воздействие монополии, таким образом, проявляется во введении своего рода налога в форме монополистической цены на монополизированные товары. Все возможные формы монополии реагируют на меры потребительского контроля в зависимости от вышеупомянутого своеобразного налога или медленно, или лишь до определенной степени, но, повторяем, реакция присутствует всегда и искаженной не бывает**.

Напротив, недостатки полиархического контроля очень серьезны, и, возможно, в самых крупных полиархиях они усугубляются. Существуют бесчисленные возможности блокировать развитие политической сферы или вести политику, полностью противоположную призывам большинства избирателей. Самым обычным вариантом, например, является избрание кандидатов вопреки желанию большинства просто потому, что голоса большинства разделились между противостоящими кандидатами. В 1970 году Альенде победил на выборах в Чили, получив только 36 процентов голосов. В 1968 году Никсон выиграл президентские выборы, набрав лишь 43 процента. В других случаях партийное и государственное руководство по идеологическим или каким-либо иным причинам может отказаться реагировать на народные требования, ожидая, что его жесткость забудут ко времени следующих выборов. Кроме того, у граждан могут отсутствовать эффективные методы волеизъявления, так как в любой предвыборной борьбе кандидаты занимают разные позиции по многим вопросам, и поэтому победитель может расценивать свою победу как мандат по любому из вопросов, на которых он сочтет необходимым сосредоточиться, или по нескольким таким вопросам. После Второй мировой войны британские лейбористы провели национализацию промышленности, утверждая, что получили на это мандат от избирателей. Следующие выборы показали, что избиратели голосовали за лейбористов по совершенно иным причинам5.

Все несовершенства полиархии, обусловленные скрытой борьбой за власть или невозможностью обеспечить четкий контроль над бюрократией, или недостатками механизмов рационального выбора, особенно экономического, — все они зачастую мешают государству отреагировать на волеизъявление народа или заставляют государство проводить политику, идущую вразрез с народными чаяниями.

Более того, голосуя за кандидатов, а не непосредственно за политический курс, избиратель приводит их в сложные организации — парламенты, законодательные собрания, правительства. Поскольку каждая такая организация действует на основе собственных внутренних процедур (например, в Палате представителей конгресса США это правило старшинства), то решения этих организаций не обязательно будут соответствовать прямому выбору или результатам голосования избирателей.

Следует напомнить, что полиархические государства замышлялись не просто как инструменты общественного контроля, но и как ограничители верховной власти. Разделение законодательной и исполнительной власти, например, заставляет две группы высших государственных чиновников пристально следить друг за другом. Таким образом, полиархическое государство представляет собой совокупность структур с сознательно ограниченными возможностями, поскольку в противном случае они обладали бы ужасающей силой. Поэтому ни одна из данных структур не способна в полной мере удовлетворить просьбы граждан.

Более того, в рыночной системе индивидуум или корпорация-продавец стремятся сохранить рыночное голосование. Напротив, многие политические лидеры пытаются разрушить систему полиархического управления, причем некоторые добиваются успеха, например Лон Нол* в Камбодже и Яхья Хан** в Пакистане.

Иногда выборы не отменяют впрямую, а нарушают процедуру, как г-жа Ганди*, организовавшая при подсчете голосов фальсификации в чикагском стиле.

Основная причина того, почему монополист ослабляет воздействие общественного контроля, но не в силах его парализовать или аннулировать, заключается в том, что у «избирателя» всегда есть много других возможностей заменить не удовлетворяющего требованиям поставщика другим. Такая замена сопряжена с определенными издержками для «избирателя» — если бы не это, то монополия вообще не создавала бы никаких проблем. Но возможности для замены всегда имеются, даже если их меньше, чем хотелось бы потребителю.

В свете этих соображений монополия, как следует отметить, не препятствует конкуренции, а лишь ослабляет ее. Конкурентные возможности всегда сохраняются во множестве. «Монополия» обычно связана с ослаблением или отсутствием конкуренции между фирмами, продающими одну и ту же продукцию. Сколь бы слабой ни была такая конкуренция, возможность замены товара продукцией других отраслей всегда сохраняет межпродуктовую конкуренцию. Межпродуктовая конкуренция гораздо более сильна, чем полагает большинство. Взаимозаменяемость технологий или конкуренция между ними — это одна из ее форм: люди могут отапливать жилье и газом, и нефтью, и углем. Взаимозаменяемость организаций — это другая ее форма: люди могут «покупать» услуги попечения о своих средствах в банках, сберегательных и кредитных ассоциациях, на почте (во многих странах), в страховых компаниях или у консультантов по вопросам инвестиций. Услуги по ведению домашнего хозяйства конкурируют с платными услугами. В том, что касается товаров длительного пользования (холодильников, радиоприемников, кроватей или одежды), старые покупки конкурируют с новыми; если цены на новые товары невысоки, то потребители заменяют свое имущество раньше. Товары, не относящиеся к предметам первой необходимости, — такие, как билеты в кино, туристические путевки, экзотическая еда, ремонт дома, — конкурируют друг с другом как проявления стремления к комфорту. На рынке потребительских благ рыночный спрос является в высшей степени эластичным и поэтому оставляет меньший простор для потенциального монополиста, чем рынок базовых пищевых продуктов или минимально приемлемого жилья. В таких богатых странах, как США, потребители расходуют свои средства большей частью на потребительские блага. Фактически все товары в определенной степени конкурируют друг с другом.

Неудивительно, что консервативные экономисты склонны принижать значение монополии. Однако на другом конце спектра Пол А. Баран и Пол М. Суизи, авторы основного марксистского критического исследования современного капитализма, считают, что конкуренция сохраняется в качестве возможного средства общественного контроля, побуждая производителей удовлетворять желания потребителей. Одним из доказательств силы конкурентного контроля является понижательное давление на издержки производства. В этом отношении на монополистический капитализм оказывается «не менее жесткое давление», чем до появления гигантских корпораций. Корпорации ведут непрерывную борьбу за увеличение своей доли рынка*.

Свобода действий для корпораций

Если бы монополия являлась основным препятствием на пути к общественному контролю над рынками, то мы могли бы в свете вышеупомянутого ее сравнения с полиархическим контролем прийти теперь к выводу о том, что в тех случаях, когда возможно использование рыночной системы, полиархия значительно ей уступает в качестве инструмента общественного контроля. Однако рыночный контроль имеет еще один недостаток, приводящий к весьма серьезным последствиям. Управленческий персонал корпораций, используя свои полномочия, предоставляющие значительную свободу действий, и другие способы контроля методами, обычно не включаемыми в концепцию монополии, в значительной степени уходит от общественного контроля рыночной системы.

Попробуем вернуться назад и заново оценить четкость потребительского контроля в рыночной системе. Может ли потребитель эффективно голосовать за страховой полис или медицинские услуги, соответствующие его предпочтениям? А за кухонную плиту? А за лекарство от головной боли? Как мы видели, нет, если он не способен компетентно судить о технических характеристиках предлагаемых услуг — а так и есть в действительности. В той степени, в которой он некомпетентен, решения за него принимает администрация корпораций. Его контроль над ними неполон.

Если, помимо этого, корпорации умышленно сообщают потребителю неверную информацию о своей продукции, то его возможности контроля еще более ограничены. Не следует упускать из виду этот очевидный факт. Правила и стимулы рыночной системы способствуют тому, чтобы продавцы разрешали любые сомнения относительно безопасности своей продукции исходя из цели максимизации прибыли, а не здоровья покупателя во всех случаях, когда ущерб здоровью невозможно напрямую связать с употреблением продукции. Использование в информации на упаковке лекарств непонятных неологизмов и постоянное сопротивление пищевой промышленности указанию на расфасованных пищевых товарах полных названий содержащихся в них добавок регулярно свидетельствуют как о некомпетентности потребителей, так и об усилиях, которые корпорации прилагают к сохранению столь замечательных источников дохода. Масштаб этого явления так велик, что теперь, когда каждый день изобретаются все новые и новые химические пищевые добавки, а серьезных испытаний долгосрочных последствий их применения не проводится, можно предположить, что скоро основными заболеваниями богатых народов мира станут искусственно вызванные эпидемии. В главе 16 мы продолжим разговор о недобросовестном информировании о товарах.

Может ли даже компетентный потребитель голосовать именно за желаемую продукцию? Только в том случае, если по инициативе корпорации продукция появилась на рынке. Потребитель обладает мощным правом «вето», но инициатива в основном находится в руках корпорации. В течение двадцати пяти лет после окончания Второй мировой войны автомобильная промышленность США демонстрировала, что реакция промышленности на пожелания потребителей может быть чрезвычайно медленной. Вплоть до последнего времени вся автомобильная промышленность была настолько сосредоточена на противодействии малолитражкам, что уступила этот рынок иностранным фирмам. Совершенно очевидно, что корпорации во многом свободны в том, когда именно и насколько полно выполнять требования потребителей, вплоть до того, чтобы игнорировать эти требования десять и более лет. И такая возможность гораздо больше ослабляет потребительский контроль, чем монополия. Как это может происходить?

Поскольку будущее предсказуемо лишь до определенной степени, ни для одного крупного, оснащенного современным технологическим оборудованием предприятия с высоким уровнем капитализации не существует одной очевидной стратегии производства и продаж, которая дала бы возможность избежать потерь и максимизировать прибыли, продажи или достичь иных целей, поставленных руководством корпорации. Даже простой максимизации прибыли добиться непросто. Должно ли предприятие заработать в ближайшее время всю возможную прибыль? Или следует умерить амбиции сейчас, чтобы сформировать клиентуру, которая в более отдаленной перспективе даст возможность получать более высокие прибыли? Никакие, даже самые жесткие виды потребительского контроля не смогут охватить эти и другие сложные вопросы. Они остаются в компетенции руководителя корпорации.

Свобода выбора в отношении делегированных решений

Компетенция корпораций особенно широка в том, что касается делегированных решений. В рыночной системе прямые решения потребителей ограничиваются выражением положительного или отрицательного мнения о том, что должно быть произведено и в каких количествах. Делегированные решения — это все остальные решения, играющие важную роль в производстве: это, среди прочего, технология, управление рабочей силой, местоположение завода и прерогативы руководства. Даже в идеальной рыночной системе потребительский контроль над ними колеблется в пределах от слабого до нулевого, за исключением навязывания решений о производстве продукции с наименьшими издержками. Почти ничего из сказанного выше о простоте, непосредственности и точности потребительского контроля нельзя применить к этой широкой категории решений. На десять крупнейших угольных шахт, управляемых угледобывающими компаниями, приходится рекорд в 40 пострадавших и погибших в шахтах на один миллион человеко-часов. Это можно сравнить с количеством увечий и смертей (менее 8) за тот же период на рудниках, управляемых сталелитейными компаниями6. Подобные различия в издержках горнорудных работ, выраженных в человеческих жизнях, зависят от свободы руководства корпораций в принятии решений; ясно, что потребительский контроль не оказывает на них существенного влияния.

Данная свобода выражается, например, в решениях о том, будет ли производство какого-либо одного товара или услуги рассредоточено во многих небольших фирмах или сконцентрировано в нескольких крупных компаниях. Конгломераты, появившиеся в последние годы, образовались вследствие таких решений, никак не связанных с желаниями потребителей. Свободный выбор корпораций, не контролируемый общественностью, определяет основные черты отраслевой структуры экономики.

Используя свои широкие полномочия, руководители корпораций также принимают решения о том, заменить ли рабочих автоматикой и в какой момент следует начать внедрение инноваций. Именно свободой действий топ-менеджмента объясняется то, что американская сталелитейная промышленность продолжает применять мартеновские печи на протяжении более десяти лет после того, как в Европе уже начали использовать передовой метод кислородного дутья7. Как известно, в руках корпораций находятся важнейшие технологические решения, определяющие, насколько сильно будут отравлены воздух, вода, почва.

Руководство корпораций принимает решения о способах финансирования новых инвестиций. Выбрав реинвестирование в ущерб распределению долей прибыли, они фактически осуществляют фундаментальное реструктурирование социального механизма, с помощью которого политико-экономическая система определяет, каким образом распределять усилия между потреблением и сбережениями. Корпоративные сбережения составляют в настоящее время 40 процентов от нетто сбережений США.

В 1970-х годах ряд корпораций, например шведская Volvo, начали экспериментировать с альтернативами конвейерам. Привязывать ли рабочих к технологии, которая зачастую оказывает на них негативное воздействие, или пытаться организовать работу в рамках более гуманных процессов — выбор корпораций в данном вопросе не контролируется общественностью.

Руководство корпораций также определяет размах и характер попыток взять под контроль общественное мнение и сознание, которые именуются связями с общественностью и коммерческой рекламой. Кроме того, топ-менеджмент выбирает своих преемников в управлении экономикой. Руководители компаний Unilever, Royal Dutch Shell, Courtaulds или Southern Pacific получают свои посты не в результате общенародных выборов или правительственного назначения, а путем самоотбора. Кроме того, главы корпораций определяют, выделять ли средства из фондов компании на поддержку образования и исследовательских работ и в каких размерах; перераспределяя средства, а иногда и персонал, они поддерживают или, наоборот, консервируют разнообразные общественные проекты (библиотеки, центры отдыха, перепланировка жилых районов и тому подобное). По собственному усмотрению они решают, когда и в связи с какими вопросами их усилия и средства будут направлены на политическую деятельность, например лоббирование или организацию партий, или такая поддержка не будет оказываться вовсе.

Свобода корпораций в принятии решений представляет собой все более серьезную угрозу общественному контролю по мере того, как коммерческие предприятия увеличиваются в размерах. Подобное решение одной-единственной крупной корпорации (прийти или уйти) может создать или уничтожить небольшой город, отравить воздух в крупном городе, нарушить международный платежный баланс и лишить тысячи рабочих и служащих средств к существованию.

Излагаемое в учебниках «теоретическое» отрицание важности феномена свободы корпораций в области делегированных решений выглядит примерно следующим образом. Потребительский контроль заставит каждую фирму находить единственно верное решение о получении максимальной прибыли по каждому делегированному вопросу. Причина возможной несостоятельности потребительского контроля заключается в монополии; на этом дискуссия снова возвращается к знакомым проблемам монополии. Реальность, однако, такова, что даже в условиях высокого уровня конкуренции топ-менеджмент, как мы видели, не может безошибочно найти единственно правильное решение своих сложных проблем, поэтому он вынужден пользоваться своими широкими полномочиями. У сложной проблемы в принципе не существует единственного решения, обеспечивающего минимальные издержки. Например, решение о выборе площадки для будущего завода зависит от ассортимента продукции будущего предприятия и периода времени, в отношении которого рассчитываются издержки и доходы.

Принятие делегированных решений неизбежно оказывается в руках руководства корпорации, причем указания общественности и даже давление с требованием обеспечить минимальные издержки отсутствуют*.

Гибридный общественный контроль над сферой полномочий

Размышляя обо всем вышеизложенном, трудно не увидеть гипотетическую возможность гибридной формы общественного контроля, которая соединяла бы в себе рыночный контроль над производством с полиархическим контролем при всей его недостаточности, над делегированными решениями, рыночный контроль над которыми слишком слаб. Примеры — законодательство о зонировании земельных участков и о землепользовании. Можно назвать также государственный контроль над некоторыми аспектами трудовых отношений, рынками ценных бумаг, защитой окружающей среды и возникающие в полиархиях формы экономического планирования. Но гибрид пока что находится в эмбриональной стадии. Ни одна из полиархий не признала полностью наличие лакун в общественном контроле в качестве серьезных недостатков рыночного контроля над определенными категориями важнейших решений, лишь внешне подчиненных потребительским предпочтениям.

В историческом плане предприятия отбивались от любых массированных вторжений полиархического контроля в эти обширные зоны корпоративных полномочий. Они высказывались, что правила рыночной системы требуют, чтобы предприятия самостоятельно определяли, на что тратить средства. А это может происходить лишь при условии сохранения контроля над всеми своими вспомогательными решениями и возможности производства продукции с наименьшими издержками. И тем не менее, если предприятие не в состоянии безошибочно находить решения, связанные с минимизацией издержек, и если в любом случае существуют подобные альтернативные решения, зависящие от корпоративной стратегии, то из этого следует, что полиархическое регулирование не обязательно ведет к повышению издержек.

Некоторые экономисты видят угрозу государственного регулирования в другом. Они боятся, что замена рыночного контроля полиархическим, сопровождающаяся введением «произвольных» цен на предприятиях, подорвет систему эффективных цен.

И действительно, полиархический контроль может это сделать. В принципе, однако, мы видим теперь, что корпорации обладают свободой выбора в принятии решений; и в пределах этой сферы их полномочий полиархические принудительные меры в отношении предприятия причинят не больше вреда эффективному ценообразованию, чем причинили бы действия самой корпорации. Более того, полиархические решения в рамках данной сферы могут в принципе систематически обращать процесс принятия корпоративных решений в любом желаемом государством направлении — к экономическому росту, экономии энергии, защите окружающей среды или любой другой общенациональной цели, — а не оставлять корпоративные решения на откуп случайностям корпоративной политики или личным склонностям топ-менеджеров.

Говоря о возможности гибридного контроля, мы, однако, обсуждаем не более чем замыслы. Мы вскоре увидим, что препятствия на пути фактической организации того вида контроля, который мы только что себе вообразили, весьма серьезны и труднопреодолимы. В данный момент мы просто обратим внимание на то, что, по некоторым соображениям, представляется очевидной возможностью для нового сочетания форм политико-экономического контроля. Позднее мы можем рассмотреть фактические возможности и трудности.

ЧАСТЬ V ТЕСНЫЕ, НО СЛОЖНЫЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЧАСТНЫМ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВОМ И ДЕМОКРАТИЕЙ

Глава 12 РЫНОК И ДЕМОКРАТИЯ

Одним из способов классификации политико-экономических систем является представление их в виде таблицы, демонстрирующей различия между рыночно ориентированными и прочими системами, а также между полиархическими и авторитарными системами (см. таблицу 12.1).

Таблица 12.1. Политико-экономические системы

Полиархические Авторитарные Рыночно ориентированные системы (не исключающие власть) Все полиархические системы: Северная Америка, Западная Европа и другие Большинство систем мира, включая Югославию, Испанию, Португалию, большинство стран Латинской Америки, новые африканские страны, Ближний Восток за исключением Израиля и все страны некоммунистической Азии за исключением Японии Централизованные авторитарные и наставнические «системы» (не исключающие рынок) Коммунистические системы, кроме Югославии и, возможно, Венгрии. Также нацистская Германия

Отметим, что все полиархии размещаются в одном и том же разделе таблицы; все они относятся к рыночно ориентированным. Поэтому один раздел остается незаполненным, хотя, если учесть мероприятия временного характера по политической мобилизации, проводившиеся во время Второй мировой войны в Великобритании, США и других полиархиях, то их можно было бы поместить в этот раздел.

Почему все существующие полиархии — частнопредпринимательские и рыночно ориентированные?

Все без исключения полиархии являются не только рыночными, но и одновременно частнопредпринимательскими. Чем же объясняется это великое историческое явление — зависимость полиархии от рынка и частного предпринимательства?

Поскольку и рыночные частнопредпринимательские системы, и полиархии являются методами общественного контроля над «государственными» решениями, можно было бы предположить, что общества, в которых общественный контроль очень высоко ценится, использовали бы оба этих метода. Но это не так. Большинство рыночно ориентированных систем не являются полиархиями. Тем не менее можно было бы задаться вопросом: не захочет ли общество, которое столь высоко ценит общественный контроль, что поддерживает полиархию, усилить общественный контроль, используя для этой цели рынок? Очевидный ответ состоит в следующем: такое общество может поверить в то, что полиархия — более эффективное средство обеспечения общественного контроля, чем рынок, и поэтому оно может отказаться от рынка.

Если мы будем рассматривать полиархию и рынок как системы общественного контроля, мы не увидим каких-либо непреодолимых причин их взаимообусловленности. В таком случае, возможно, у них есть какие-то другие общие характерные черты, объясняющие существование полиархии только в связке с рыночной системой. Вот в этом и есть ключ к разгадке — их общее происхождение. Два явления исторически связаны воедино, потому что, судя по тому, в какой форме они возникли, оба они являются проявлениями конституционного либерализма. И поэтому с рынком связана не полиархия как общее явление, а только полиархия под либерально-конституционной эгидой, которая является одной из нескольких возможных вариантов полиархии.

История демократии — это в основном история борьбы за свободу. Логически рассуждая, люди могут располагать значительной свободой даже при недемократическом режиме или быть во многих отношениях несвободными даже в условиях демократии. И в свете истории становится очевидным, что люди понимают различие между свободой и демократией. Однако один из способов, которыми люди пытались обеспечить свои свободы, состоял в установлении более или менее демократических режимов, которые мы называем полиархическими, в которых полиархия является средством, а свобода — целью. Демократия «дает клятву свободе»1. «Борьба за демократию исторически является борьбой за политическую свободу»2.

На ранних стадиях развития конституционного либерализма, начиная с Великой хартии вольностей и затем в ходе Пуританской революции* и «Славной революции»** XVII века, либеральное конституционное движение не ассоциировалось с демократией или полиархией. Это было движение за расширение и защиту свобод сначала дворян, а затем торгового среднего класса, включавшее в себя конституционные ограничения на прерогативы государства как средство этой борьбы. По мере того как движение постепенно стало ассоциироваться в конце XVIII века с идеями народного правления, оно сохраняло свое устремление к свободе, для которой народное правление было не более чем средством, и к тому же сомнительным.

Равенство — еще одна цель, средством для достижения которой считали демократию3. Однако в XIX веке широко распространилось мнение о том, что эгалитарные и либертарианские устремления находятся в конфликте. Поэтому эти два течения разошлись. Маркс и социалисты стали выступать за равенство, а либералы — за свободу. С тех пор эгалитарная традиция демократии оказалась подчиненной либертарианской традиции.

Великие «демократические» революции, американская и французская, выдвинули в качестве своей цели расширение «прав человека». Французская формула «Свобода, Равенство, Братство» не поднимает демократический общественный контроль до статуса цели революции. В действительности новые лидеры Франции во время революции не очень ценили общественный контроль. В послереволюционной Франции он постепенно стал лишь средством достижения свободы и исправления наиболее явного политического неравенства. В Америке революционеры объявили о своей преданности не общественному контролю, а «некоторым неотчуждаемым правам, и среди них жизни, свободе и стремлению к счастью»*. Они хотели, чтобы правители не покушались на их свободу, но расходились во мнениях о том, какая степень народного правления обеспечит достижение этой цели. Отцы-основатели конституции США были пламенными либералами, но очень робкими демократами, а некоторые вообще таковыми не были.

Ни один из выдающихся деятелей политической мысли нового времени не выступает с позиций ценности общественного контроля посредством демократии, кроме тех, для кого демократия является средством достижения свободы или равенства. Все они прежде всего либералы, а уже потом демократы, если они вообще демократы: Локк, Монтескье, Бэрк, Бентам, Гегель, Милль-старший и Милль-младший, Спенсер. Руссо, самая великая фигура из не включенных в этот список, не был ни либералом, ни демократом в общепринятом значении этих слов.

Если по своему историческому происхождению полиархия является институтом для введения общественного контроля в таких объемах и формах, которые служили бы делу свободы, тогда нет ничего удивительного в том, что люди, создающие полиархии, при этом сохраняют и рыночные системы. Дело в том, что в значительной мере та более широкая личная свобода, к которой стремятся люди, — это свобода заниматься торговлей и организовывать предприятия, чтобы получать выгоду от торговли. Это и свобода передвижения, сохранения доходов и активов, а также свобода от беззаконных поборов. По словам Галифакса**, «торговля — это дитя свободы».

Локк, главный источник американской революционной мысли, в своих трудах устанавливает самую тесную связь между рынком и либерализмом. Для Локка собственность была фундаментом либерального конституционного государства. Функцией государства являлась защита собственности, включая право собственности на свое тело, набор прав, посредством которых свобода впоследствии поглощается собственностью. Собственность является одной из основ рыночного обмена, так как люди не могут обменивать активы или деньги на активы или услуги, если не «владеют» активами и деньгами.

В рыночной системе необходимы также определенные минимальные свободы для обычных рабочих. Маркс писал: «Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность распоряжаться своей личностью, когда прекращается его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, чтобы стать свободным продавцом рабочей силы, который несет свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен избавиться от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стеснительных предписаний относительно труда»4.

Очевидно, что связь между либеральной конституционной полиархией и рынком не является исторической случайностью. Полиархии были учреждены для того, чтобы завоевать и защитить определенные свободы: частную собственность, свободное предпринимательство, свободу заключения контрактов и выбора профессий. Полиархия служила и более широким устремлениям учредивших ее элит: «Цель — это всегда индивидуальная самопомощь»5. Рынки нужны как для конкретных свобод, так и для осуществления самопомощи. «Задача либерального государства заключалась в том, чтобы обеспечить условия для капиталистического рыночного общества. Суть и либерального государства, и рыночного общества составляла конкуренция, конкуренция между индивидуумами, которые были свободны выбирать, на что им употребить свою энергию и навыки»6.

В наше время связь между рынком и конкретными свободами, высоко ценимыми в либеральной традиции, по-прежнему очень тесна. Для того чтобы рядовые граждане имели свободу выбора деятельности, нам нужен рынок рабочей силы, а не авторитарная система ее распределения. Для того чтобы мы могли свободно путешествовать, не спрашивая разрешения у правительственного чиновника, мы должны иметь возможность покупать билеты на рынке. Для того чтобы обладать свободой читать, мы должны иметь возможность покупать книги. Свобода в либеральном представлении — это свобода от разнообразных форм государственного вмешательства. А для такой свободы рынки поистине являются незаменимыми.

Если мы поймем, что полиархия — это компонент высоко развитой формы конституционного либерализма и что конституционный либерализм в свою очередь является комплексом институтов, обеспечивающих свободу граждан заниматься торговлей, чтобы использовать свои жизненные возможности, мы не сможем представить себе полиархии без рынка. Но мы сможем представить себе рынки без полиархии, поскольку, не создав полиархии, некоторые страны, тем не менее, могут образовать некую форму конституционного либерализма, достаточную для того, чтобы гарантировать права элиты или среднего класса на обогащение. Такой комплекс гарантий может быть защищен соглашениями между членами элиты или конституционной традицией, не достигающей уровня полиархии.

Фактически ситуация в большинстве некоммунистических систем мира именно такова. Эти рынки функционируют в условиях хотя и слабых, но официально провозглашенных конституционных ограничений на вмешательство государства, вследствие чего существует, по крайней мере, некоторая свобода индивидуумов по использованию рыночных возможностей. И все это — без полиархического контроля над государством. На примере Мексики можно видеть, в какой степени, даже при отсутствии полиархии, наличие комплекса правил может расширить свободу среднего класса в использовании рыночных возможностей. Но почти все неполиархические некоммунистические системы входят в эту большую группу стран.

Можно вообразить себе полиархические государства любых конфигураций, но все реально существовавшие в истории и существующие в настоящее время полиархические государства демонстрировали и демонстрируют высокую озабоченность традиционными свободами, что проявляется в применении разделения властей и других средств для предотвращения чрезмерного сосредоточения власти у одного человека или организации — хотя бы и под предлогом законных национальных интересов. Полиархии — это системы правил ограничения власти, а не ее сосредоточения. Это результат борьбы за контроль над властью, а не за ее установление или повышение ее эффективности. Поэтому полиархии как политические системы подобны рынкам. Для них характерны децентрализация, диффузия влияния и власти и взаимное приспособление таким образом, чтобы в первую очередь индивидуумы и малые группы, а не национальные общности, могли стремиться к реализации своих желаний. Как мы видели, и существующие полиархии, и рыночные системы способствуют крайним проявлениям плюрализма.

Теперь нам придется ответить на два вопроса. Первый заключается в том, можем ли мы вообразить себе полиархию, обеспечивающую общественный контроль над правительством, усилия которого направлены на осуществление коллективных целей, но которое гораздо меньше внимания уделяет традиционным личным свободам? Да, это нетрудно. Отсюда логически следует, что полиархия и рынок независимы друг от друга. Это важный вывод.

Однако многие либералы верят в то, что нерыночная полиархия невозможна на практике. Например, они высказывают опасения, что люди предпочтут воевать друг с другом, а не стремиться к достижению договоренности о коллективных целях. Либералы считают, что полиархии были способны сохранять внутренний мир в основном только потому, что способствовали разнообразию возможностей реализации личных целей. И тем не менее мы знаем, что полиархии осуществляли коллективные задачи — война, государственное образование и борьба с инфекционными заболеваниями. В любом случае в эпоху таких коллективных проблем, как нехватка энергии, ухудшение состояния окружающей среды, возможность ядерной катастрофы, все больше и больше думающих людей приходят к выводу о том, что жизнеспособной будет только новая форма полиархии. Либо полиархия будет менее либеральной и более коллективистской, либо полиархии не станет вообще. Это вопрос, к которому мы вернемся позже.

Второй вопрос состоит в следующем: почему в рамках полиархии, несмотря на их либеральное и конституционное происхождение, не предпринималось каких-либо серьезных попыток образования централизованно управлявшихся авторитарных систем? Разве нельзя было, например, ожидать, что, по мере того как с ходом времени забывается происхождение системы, граждане хотя бы одной полиархии решились бы на такой эксперимент? В последние двести лет как минимум одна полиархия должна была бы намеренно или случайно предпринять попытку полиархического центрального планирования. Любопытно, что ни в одной из них этого не было сделано — за исключением, может быть, военного времени.

Полиархическое планирование в военное время

Ни в обычной, ни в ядерной войне (например, с массированным обменом ударами водородных бомб) экономическое планирование военного времени не требуется. Для скоротечных войн это планирование, которое не успели осуществить до начала войны, приходится реализовывать после войны, и при этом скорее для восстановления, чем для боевых действий. Однако во время обеих мировых войн понадобилось вводить централизованный контроль над производством7.

Чтобы быстро привлекать большие массы людей на новые рабочие места, в США, Великобритании и некоторых других странах были введены в действие соответствующие механизмы, наиболее заметным из которых было принудительное направление людей на военную службу путем призыва. Угроза призыва использовалась также для того, чтобы побудить рабочих переходить на жизненно важные производства в тылу. В целях приспособления производственных мощностей к военным потребностям США, как и другие страны, запретили производство определенных видов продукции, например частных автомобилей.

Однако правительство США не просто отдавало приказы предприятиям производить определенные товары. Хотя к концу 1945 года 60 процентов всего производства промышленных товаров направлялось в вооруженные силы, поставки для военных нужд обеспечивались покупкой на основе контрактов, а не реквизицией8.

Даже если допустить, что в обстановке военного времени различие между покупкой и приказом в определенной степени исчезает, оно по-прежнему сохраняет некоторое значение. Приказ корпорации производить что-либо лишил бы ее возможности выполнить его, если только корпорация или действующая от имени государства структура не получит возможность приказать всем поставщикам, необходимым для этого производства, включая и рабочих, находиться в распоряжении предприятия. И правительство США решило этого не делать. Заключая контракты с прямыми поставщиками, оно обеспечивало их денежными средствами, которые те могли затем использовать для приобретения на рынке ресурсов и рабочей силы. Рынок никоим образом не был полностью вытеснен.

Однако в сфере снабжения промышленности рынок был в значительной мере дополнен приказными методами и подвергнут регулированию. Список наиболее важных ресурсов, подлежащих прямому государственному административному контролю, был весьма обширным. В соответствии с Планом контроля над использованием материалов тщательному административному контролю подлежали три ключевых металла — сталь, медь и алюминий. При этом исходили из того предложения, что достаточный контроль над многими другими ресурсами станет побочным результатом контроля над этими тремя видами сырья9.

Опыт военного времени никак не свидетельствует о том, что подобная система была бы жизнеспособной в мирное время. Он, однако, показывает, что полиархическое государство, по крайней мере в некоторых обстоятельствах, может проводить гораздо более решительные мероприятия по замещению рынка, чем те, что осуществляются сейчас, и при этом одновременно сохранять высоко организованную экономику, полиархию и значительный объем личных свобод. Очевидно, что такая система в значительной степени смещает усилия нации с «частных» на национальные задачи.

Почему в полиархиях не практикуется централизованное планирование?

Но все-таки почему же в полиархиях не пытались прибегать к централизованному планированию в мирное время? В наши дни почти все верят в возможность планирования градостроительства, энергетики, финансов, национальной безопасности, здравоохранения, населения, инвестиций, развития транспорта и жилищного строительства. За планирование выступают социалисты, а также либералы, прогрессисты, консерваторы, тори, лейбористы, республиканцы и демократы. И тем не менее в полиархиях почти никто из них не выступает за централизованное планирование производства и распределения ресурсов, за исключением военных нужд.

Поверхностное объяснение состояло бы в том, что исторические и современные проблемы требуют более конкретных решений, чем централизованное планирование производства. Инфляция и безработица, например, делают необходимым управление деньгами и кредитом. СССР, так же как и рыночно ориентированные системы, вынужден бороться с безработицей и инфляцией; его центральные плановые органы не могут просто отмахнуться от этих проблем. Аналогичным образом для решения проблем низких доходов и недостаточного уровня безопасности необходимо не централизованное планирование, а перераспределение доходов. И проявления конкретного дефицита, например медицинского обслуживания или жилья, требуют выделения субсидий или принятия иных конкретных мер.

Подобные аргументы следует отвергнуть как чересчур удобные. Ибо в те периоды, когда у полиархических режимов имелось достаточно оснований, чтобы усомниться в эффективности регуляторных механизмов и благосклонно отнестись к централизованному планированию производства, они на это не пошли. Даже во времена Великой депрессии 1930-х годов, когда четверть рабочей силы США оказалась выброшена из рыночной экономики и оставлена без работы, — даже тогда у централизованного планирования было очень мало сторонников, причем среди них не было ни одной крупной политической фигуры.

Можем ли мы объяснить отказ полиархий экспериментировать с централизованным планированием производства, высказав предположение, что граждане и руководители полиархии просто знают: какова бы ни была кажущаяся притягательность централизованного планирования, оно не лучше рыночной системы? Они не могут знать, верно это или нет, — этого не знает никто. Это спорный вопрос. Можно предположить, что как минимум одна полиархия могла бы провести этот эксперимент. Но нет ни споров, ни экспериментов. Это крайне загадочное явление.

Нам, однако, известно, что многие представители полиархических обществ ненавидят централизованное планирование производства, потому что никому со времен Маркса не давали возможности забыть: при нем отменяются права частной собственности. Не той частной собственности, которая известна домохозяйствам, а те права частной собственности, которые используются в процессе производства: права на владение предприятиями, права на организацию и продажу производственных активов, права на доход от них. Централизованное планирование производства — это не просто техническое изменение национальной экономической организации. Оно подрывает существующую систему, особенно прерогативы, привилегии и права деловых кругов и собственников.

Может быть, полиархии находятся под их контролем? На этой стадии мы должны рассмотреть возможность того, что существующие полиархии не очень демократичны, что политические дебаты в полиархиях не совсем свободны и что процесс принятия политических решений в них на самом деле находится в руках людей, которые хотят защитить привилегии деловых кругов и собственников.

Только в том случае, если богатые (или люди, связанные с ними) во все времена и во всех полиархических режимах оказывают исключительное, не соответствующее их численности влияние на политику государства, вызов, бросаемый централизованным планированием привилегиям собственности, может объяснить необыкновенное единодушие полиархической враждебности по отношению к централизованному планированию. Если мы не сможем найти других объяснений этой враждебности, это само по себе укажет на то, что, возможно, богатые действительно пользуются таким влиянием. Разумеется, марксистская аргументация по данному вопросу хорошо разработана и существует давно. И тем не менее косвенных свидетельств гораздо больше, чем прямых, а марксистская аргументация остается недостаточно убедительной. Поэтому нам нужно рассмотреть другие виды доказательств. Мы займемся этим в следующих главах.

Одна лишь вероятность того, что деловые круги и собственники господствуют в полиархии, открывает парадоксальную возможность: полиархия привязана к рыночной системе не потому, что это демократический институт, а с точностью до наоборот. Если во всех прежних и нынешних полиархических режимах доминируют деловые круги и собственники, то мы обязаны существованием связей полиархии с рыночной системой доминирующему в ней меньшинству. Иными словами, возможно, что настоящая демократия не была бы зависимой от рыночной системы — это верно только для реально существующих полиархий. И это происходит потому, что, несмотря на свой либертарианский характер, они недемократическим образом контролируются деловыми кругами и владельцами собственности*.

Глава 13 ПРИВИЛЕГИРОВАННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ БИЗНЕСА

Можно было ожидать попытки хотя бы некоторых полиархических режимов ввести централизованное планирование, каковы бы ни были его достоинства или недостатки. Но планирование вызывает всеобщее неприятие. Это открывает нам глаза на возможность того, что истинный общественный контроль в полиархиях даже слабее описанного нами в предыдущих главах. Рассмотрим эту возможность, и не только для того, чтобы объяснить неприятие полиархией централизованного планирования и ее не имеющую исключений зависимость от рынков. Ведь мы сейчас выдвинули важнейший вопрос относительно полиархии: а может быть, она вообще не очень демократична? А может быть, полиархии находятся под контролем компаний и собственников?

Мы начнем аналитическое исследование вопроса с того, что рассмотрим в этой главе политическую роль бизнесменов во всех рыночно ориентированных обществах частного предпринимательства. Эта роль отличается от обычных представлений о ней. Мы увидим, что она не сводится просто к деятельности в группах интересов.

Руководитель корпорации — государственный чиновник в рыночной системе

Если бы мы могли представить себе политико-экономическую систему, в которой нет ни денег, ни рынка, то, очевидно, решения о распределении дохода являлись бы политическими или государственными решениями. В отсутствие рынков и заработной платы распределением дохода распоряжалась бы какая-то структура государственной власти — может быть, посредством карточной системы. Также политические или государственные власти должны будут принимать решения о том, что нужно производить в рамках системы. То же касается решений о распределении ресурсов между различными отраслями производства, о распределении рабочей силы по различным профессиям и рабочим местам, о размещении предприятий, об используемых в производстве технологических процессах, о качестве товаров и услуг, о введении новой продукции. Короче говоря, эти решения касаются любого важного аспекта производства и распределения. Все эти решения будут считаться проявлениями государственной политики.

Подобные вопросы приходится решать во всех обществах. Они имеют весьма важные последствия для благосостояния любого общества. Но в рыночной системе частного предпринимательства они в основной своей части решаются не государственными чиновниками, а бизнесменами. Делегирование этих решений бизнесмену не умаляет их значения или, учитывая их последствия, их общественно значимый аспект. В коммунистических и социалистических системах руководители предприятий являются государственными чиновниками; их государственные функции считаются само собой разумеющимися. В частнопредпринимательских системах, полиархических или нет, их функции имеют не меньшие общественные последствия. Более того, руководители компаний не только принимают важные решения. Как мы видели в главе 11, руководство корпораций располагает весьма широкими полномочиями при принятии решений.

Например, целых двенадцать лет американские сталелитейные компании удерживали цены на постоянном уровне, в результате чего колебались уровни производства и занятости, в то время как европейские сталелитейные компании удерживали производство и занятость на стабильном уровне за счет колебания цен. Этот выбор был дискреционным, отразившись на количестве рабочих мест, и имевшим значительные последствия для экономического роста, цен и платежного баланса1. Но решение принималось не государственными должностными лицами, а руководством сталелитейной промышленности.

Тем не менее вряд ли нам нужны дальнейшие доказательства общественной значимости последствий дискреционных корпоративных решений для рынка. В главе 11 рассказано о тех важных решениях, которые находятся в ведении корпораций. Руководители корпораций во всех частнопредпринимательских системах, полиархических или иных, принимают решения о технологическом оснащении промышленности страны, характере организации труда, размещении производства, структуре рынка, распределении ресурсов и, конечно же, о доходах и статусе руководителей корпораций. Они сами принимают дискреционные решения о том, что должно быть произведено и в каких объемах, или участвуют в принятии таких решений, хотя и находятся под серьезным контролем потребителей.

Короче говоря, в любой частнопредпринимательской системе бизнесменам доверяется принятие значительного числа важных решений. Государство не занимается такими решениями. Таким образом, бизнесмены становятся своего рода государственными чиновниками и фактически осуществляют государственные функции. Значимое логическое следствие этого для полиархии состоит в том, что обширная сфера принятия общественно значимых решений выводится из-под полиархического контроля. В ходе процесса принятия решений в полиархии такие договоренности могут быть ратифицированы или изменены путем государственного регулирования принятия решений по проблемам деловой активности.

Во всех реально функционирующих полиархиях существенная категория решений выведена из сферы действия полиархического контроля.

Бизнесмен как общественное должностное лицо в государственном аппарате и в политическом процессе

Однако, упомянув все это, мы лишь приступаем к тому, чтобы охарактеризовать общественную роль бизнесменов во всех рыночно ориентированных частнопредпринимательских обществах. Бизнесмены в условиях рынка выполняют «общественные» обязанности, в результате чего возникает большая область подразумеваемого. Бизнесмены вообще и руководители корпораций в особенности начинают играть в государстве привилегированные роли, с которыми не сравнится положение ни одной руководящей группы, помимо самих государственных чиновников*. Рассмотрим шаг за шагом процесс возникновения такого положения. Каждый этап этого анализа относится к тому или иному аспекту данных систем. Сами по себе они хорошо известны, но большинство из нас не обращало внимания на их последствия.

Общественные функции в рыночной системе находятся в руках бизнесменов. Из этого следует, что в их руках также находятся рабочие места, цены, производство, экономический рост, уровень жизни и экономическая безопасность каждого человека. Поэтому государственные должностные лица не могут оставаться равнодушными к тому, насколько хорошо бизнес осуществляет свои функции. Депрессия, инфляция или другие экономические бедствия могут привести к свержению правительства. Поэтому весьма важная функция государства — следить за тем, чтобы бизнесмены хорошо делали свое дело.

Каждый день мы видим вокруг себя множество доказательств озабоченности государства работой деловых кругов. На выборах в полиархиях обычным вопросом является ответственность государства за борьбу с инфляцией и безработицей. Во всех рыночно ориентированных системах важным аспектом налоговой и монетарной политики является их воздействие на деловую активность. Субсидии и другие формы помощи водному, железнодорожному, автомобильному и воздушному транспорту, патентная защита, регулирование взаимовыгодной торговли, тарифная политика, содействие развитию внешней торговли, осуществляемое через министерство иностранных дел; субсидирование НИОКР (яркие примеры недавнего времени — самолет Concorde, созданный совместно Великобританией и Францией, а также аэрокосмическая промышленность США) — все это примеры того, как государство в этих системах признает необходимость оказания бизнесменам содействия в их деятельности.

Однако обратите особое внимание на еще одну известную черту этих систем. Конституционные нормы — особенно законодательство о частной собственности — указывают, что, хотя государства могут запретить определенные виды деятельности, они не могут приказывать деловым кругам работать. Они должны побуждать, а не приказывать*. Поэтому они должны предлагать бизнесменам вознаграждения, чтобы стимулировать их работу в нужном направлении. Во всех вышеперечисленных случаях приводились примеры предлагавшихся вознаграждений, а не команд.

Одним из наиболее разительных ошибочных положений обычной экономической теории является тезис о том, что бизнесменов побуждают к выполнению их общественных функций путем закупок их товаров и услуг, как будто гигантские задачи производства, выполняемые в рыночно ориентированных системах, можно стимулировать лишь отношениями обмена между покупателями и продавцами. Мощную производственную систему невозможно создать на столь непрочном фундаменте. Его требуется дополнить комплексом предоставленных государством стимулов в форме рынка и политических выгод. А так как требования рынка не возникают сами по себе, они также формируются государством. Государства в рыночно ориентированных системах всегда уделяли большое внимание этим необходимым направлениям работы. Например, в XVIII веке в Англии была учреждена почти тысяча органов власти, занимавшихся улучшением дорог. С изобретением железных дорог специальным законодательством (более 600 актов парламента, принятых в 1844-1847 годах) железнодорожным компаниям были предоставлены очень благоприятные условия. В конце XVIII — начале XIX веков английский парламент принял почти 4000 законов об огораживании общинных земель. Так создавалось товарное сельскохозяйственное производство, заменившее натуральное сельское хозяйство и согнавшее рабочую силу с земли для работы в промышленности.

В США «Доклад о мануфактурах» Александра Гамильтона** придал государству функцию содействия деловой активности. Этому также способствовали федеральная политика в отношении банков, каналов и дорог; расточительность государства, потакавшего железнодорожным компаниям на западе страны; судебное толкование антимонопольного законодательства, накладывавшее ограничения на деятельность профсоюзов, а не коммерческих предприятий; отправка американской морской пехоты для защиты американских предприятий в Латинской Америке; использование регулирования предприятий коммунальных услуг для защиты доходов бизнеса; использование антимонопольного законодательства, при его внешне общественной направленности, для защиты монополистических привилегий2.

В США, как и во всех других рыночных системах, современные корпорации могли развиваться, только опираясь на новое корпоративное законодательство, появившееся в середине XIX века. Оно ограничило ответственность акционеров и наделило новыми полномочиями организаторов больших предприятий. В США суды превратили 14-ю поправку к конституции США, направленную на охрану прав бывших рабов, в инструмент защиты корпораций, наделенных новой ролью юридического лица.

Государства континентальной Европы даже в большей степени, чем Англия и Америка, совершенно открыто приняли на себя ответственность за развитие частного предпринимательства. Наиболее активной в этом отношении была Германия. Япония, вероятно, извлекла уроки из опыта Европы и пошла еще дальше, прибегая к выдаче займов и субсидий коммерческим предприятиям и наделяя их правовым иммунитетом.

Итак, каков же список необходимых стимулов? Среди них все, что нужно бизнесменам в качестве условия осуществления их задач в рамках рыночной системы: доход и богатство, почтительное отношение, престиж, влияние, могущество и власть. Это лишь некоторые стимулы. Каждое государство в данных системах принимает на себя ответственность за то, чтобы делать все необходимое для обеспечения уровня прибылей, достаточно высокого для сохранения, как минимум, стабильного уровня занятости и экономического роста. Если бизнесмены заявляют (как они обычно и делают), что для развития инвестиций им необходимы налоговые компенсации, правительства во всех этих системах серьезно рассматривают эти запросы, признавая, что налоговые уступки могут действительно оказаться необходимыми. В данных системах такие льготы действительно предоставляются. Если корпоративные руководители заявляют, что химической отрасли нужна помощь в НИОКР, государства также признают вероятность того, что она им действительно нужна. И обычно такая помощь предоставляется. Если руководители корпораций захотят провести совещание с государственными должностными лицами вплоть до президента или премьер-министра, им пойдут навстречу. Учитывая ответственность, которая лежит на бизнесменах в этих обществах, президент был бы глупцом, если бы отказал им в приеме. Если корпоративные руководители требуют права «вето» в отношении назначений на посты в государственных регуляторных структурах, вновь будет признано, что такие уступки необходимы с целью стимулирования работы деловых кругов. Все это известно. И ниже будет показано, что государства иногда предлагают руководителям корпораций разделить с ними формальные властные полномочия, что является вознаграждением, стимулирующим бизнесменов к работе.

Поэтому в глазах государственных должностных лиц бизнесмены являются не просто выразителями особых интересов, подобно представителям групп интересов. Они представляются им должностными лицами, выполняющими такие функции, которые государственные чиновники рассматривают как незаменимые. Когда государственный чиновник спрашивает себя, действительно ли деловые круги нуждаются в снижении налогов, он знает, что этот вопрос имеет отношение к благосостоянию всего общества, а не только для одного сегмента населения. (А если он обдумывает вопрос о том, как ему реагировать на обращение группы интересов, то речь идет именно об этом).

Поэтому любой государственный чиновник, который понимает требования, которым он должен соответствовать согласно занимаемой должности, а также ответственность, лежащую на бизнесменах в условиях рыночно ориентированных систем, предоставит им привилегированное положение. Для этого не нужно давать ему взятки, обманывать или оказывать на него давление. Просто он понимает (и это очевидно), что ведение общественных дел в рыночно ориентированных системах находится в руках двух групп лидеров — государства и бизнеса, которые должны сотрудничать друг с другом. Он понимает, что, для того чтобы система работала, руководство государства должно сплошь и рядом уступать руководству деловых кругов. В таких системах в центре политики находятся сотрудничество и почтительное отношение этих двух групп лидеров друг к другу. Бизнесменов нельзя оставлять за дверями политических систем.

Руководитель ассоциации бизнесменов ФРГ замечает о мире политики: «Этот мир не чужд предпринимателю; это его собственный мир. Ставка для него — руководство государством»3. Опираясь на свой опыт в компании Du Pont, один американец пишет: «Сила позиции бизнеса и слабость позиции государства заключаются в том, что государству нужна сильная экономика так же, как бизнесу. В ней так же, если не больше, нуждается народ»4. Двойственность руководства напоминает средневековый дуализм церкви и государства, и отношения между бизнесом и государством не менее сложны, чем в средневековом дуализме.

Таким образом, политика в рыночно ориентированных системах совершает весьма необычный поворот, но в рамках политической науки его обычно игнорируют. Для понимания своеобразного характера политики в рыночно ориентированных системах не нужны ни политическая теория заговоров, ни теория общности социального происхождения, объединяющего руководителей государства и бизнеса, ни утверждения о властной элите, которую организовали подпольные силы. Бизнесу просто нужны стимулы, чем и объясняется его привилегированное положение в государстве и политике. Оно нужно для того, чтобы бизнес выполнял свою работу.

Другие привилегированные позиции?

Как можно было бы оспорить тезис о том, что бизнесмены занимают привилегированное положение, что это вторая группа основных руководителей государства и политической жизни? Невозможно отрицать, что эффективное функционирование бизнеса необходимо для рыночно ориентированных систем. Также нельзя отрицать и то, что его следует добиваться при помощи стимулов, а не приказов. Никто не сможет спорить и с тем, что государственные должностные лица должны стремиться к тому, чтобы находить и предлагать подходящие стимулы. Тем не менее, может быть, и другие группы пользуются такими же привилегиями по тем же причинам? Кажется вполне обоснованным отметить, что лидеры профсоюзов, которых можно было бы считать наиболее вероятными претендентами на такое же привилегированное положение, его не занимают. Мы уже обратили внимание на то, что ни они, ни их профсоюзы не предоставляют жизненно важных услуг. Вместо этого их функции заключаются в отстаивании групповых интересов рабочих. На это можно было бы ответить, что рабочие сами предоставляют жизненно важные услуги. Если они не работают, вся производственная система встает.

Простой факт, однако, состоит в том, что рабочие работают и так, без каких-либо специальных стимулов от правительства. Они зарабатывают средства к существованию. Их положение радикально отличается от положения бизнесмена, перед которым есть возможность выбора. Он не станет рисковать капиталом, репутацией или платежеспособностью предприятия ради какого-нибудь дела, если условия не благоприятны. Различия очевидны. Во всем мире люди заняты выполнением обычных рабочих обязанностей, потому что у них нет иного выбора. Но во многих регионах мира все еще не появились условия для проявления предпринимательской энергии и напора, в силу чего их и не проявляют. Ту особую роль, которую бизнесмены призваны играть в рыночно ориентированных системах, они играют хорошо только тогда, когда им создают достаточно благоприятную обстановку.

Однако можно было бы считать, что достаточный уровень организованности и амбициозности может, хотя бы при некоторых обстоятельствах, обеспечить рабочим и лидерам профсоюзов привилегированное положение в правительстве. Это могло бы произойти, если бы профсоюзы были в состоянии остановить производство не просто в одной фирме или отрасли, но в большем масштабе — например, объявив всеобщую забастовку. Однако обычно всеобщая забастовка невозможна — если это не демонстративные действия в течение нескольких дней. Она провоцирует государство, даже в условиях полиархии, к ее подавлению, как это было с прерванной всеобщей забастовкой в Англии в 1926 году. То есть правила рыночно ориентированных систем, ставя деловые круги в привилегированное положение, как представляется, до настоящего времени запрещали такие организационные меры, которые позволили бы профсоюзам добиться такого же положения. Поэтому лидеры профсоюзов и сами профсоюзы могут приблизиться к привилегированному положению только в исключительных обстоятельствах. Заслуживает внимания использование угрозы забастовки муниципальными служащими в Нью-Йорке. Их привилегированное положение в отношении городских властей Нью-Йорка представляется неоспоримым.

Время от времени и другие группы добиваются частично привилегированного положения. Врачи в США имеют привилегии при принятии решений по вопросам здравоохранения. Государственные должностные лица опасаются, что отсутствие этих привилегий скажется на работе врачей. Во многих развивающихся странах привилегированное положение занимают силы внутренней безопасности. Руководители данных государств знают, что эти силы могут выступить против своих номинальных руководителей. Еще один пример — фермеры. Многие из них являются бизнесменами и в этом качестве пользуются привилегированным положением. Но многие мелкие фермеры имеют не больше выбора относительно своей работы, чем рядовые рабочие.

Смена привилегий

Уровень и характер привилегий, которых требуют бизнесмены в качестве условия удовлетворительного исполнения ими своих обязанностей, изменяются в зависимости от времени и места. Повсюду мы видим свидетельства отмены части прежних привилегий вплоть до национализации некоторых фирм и отраслей производства. Во многих рыночно ориентированных системах коммерческие предприятия подвергаются более высокому налогообложению, чем раньше. На них все в большей степени распространяют регулирование в некоторых сферах — например, трудовых отношений, монополий и загрязнения окружающей среды. Ясно, что бизнесмены обычно требовали от государства больше льгот, чем действительно необходимо для мотивации их эффективной работы. После отмены некоторых льгот качество их работы не снизилось5.

С другой стороны, отмена некоторых привилегий потребовала введения новых привилегий в порядке компенсации — например, налоговых скидок. Согласно оценкам, 40 процентов чистых инвестиций в производственное оборудование в США в 1963 году было осуществлено в связи с введенными в 1962 году инвестиционными налоговыми льготами6. В рыночно ориентированных системах государство берет на себя значительную часть стоимости НИОКР, ведущихся в интересах бизнеса. Оно также обеспечивает безопасность предприятий, вводя разнообразные меры по защите монополии, например законодательство о честной торговле*. В некоторых отраслях экономики государство берет на себя — полностью или частично — риск создания новых производственных мощностей, сдавая их в аренду фирмам, которые не хотят строить собственные производственные помещения. Государство предоставляет военным заводам в США половину используемых ими производственных мощностей. Оно также прощает предприятиям задержки с возвратом долгов. В ходе планирования капиталовложений в Западной Европе за последнее время бизнесмены очень тесно консультируются с государственными должностными лицами.

Многие новые привилегии, вводимые в виде компенсации за отмененные, не выглядят привилегиями в глазах широкой публики. Программы борьбы против упадка крупных городов, например, помогают розничным торговцам, банкам, театрам, коммунальным предприятиям, брокерам и строителям. Строительство шоссейных дорог — это помощь целому ряду отраслей, включая производство цемента, автомобилестроение, строительную индустрию, нефтяную отрасль, строительное оборудование и грузоперевозки7. Но официально поддержка бизнеса не является целью программ строительства шоссейных дорог и борьбы против упадка крупных городов.

Конфликты между бизнесменами

В отношении некоторых требований, например, относящихся к автономии предприятий, частной собственности, ограничениям налогообложения бизнеса и налоговому стимулированию, желания деловых кругов относительно единообразны. В том, что касается других требований, пожелания бизнесменов расходятся. Обычно это не создает препятствий к получению ими привилегированного положения. Ведь предоставление каких-либо льгот одному предприятию не означает, что другие предприятия этих льгот лишат. Конечно, в некоторых областях получается так, что привилегии, предоставленные одному сегменту делового сообщества, представляют собой отмену привилегий для другого сегмента. Например, крупные мясоперерабатывающие предприятия могут настаивать на принятии законов о контроле, которые увеличивают издержки малых предприятий и тем самым дают крупным заводам конкурентные преимущества. Но государственные должностные лица могут изыскать возможность ввести компенсационные льготы для малых предприятий, если чиновники сочтут такие меры необходимыми.

Взаимное приспособление двух групп

До сих пор мы уделяли основное внимание контролю правительства бизнесменами. Но, разумеется, контроль осуществляется в обоих направлениях. В самом кратком изложении взаимный контроль выглядит следующим образом:

• Государство имеет широкие полномочия по контролю деловой активности. Но осуществление этих полномочий ограничивается и формируется опасениями со стороны чиновников в отношении его возможного негативного воздействия на деловую активность, так как это воздействие может привести к безработице и другим нежелательным последствиям.

• В других сферах государственной политики компетенция государства также ограничивается и формируется озабоченностью возможными отрицательными последствиями для деловой активности.

• Поэтому даже не выраженная словами возможность неблагоприятных последствий для бизнеса оказывает тотальное сдерживающее воздействие на государственных чиновников.

• Осознавая, что государство заботится о том, чтобы уровень деловой активности был высоким, бизнесмены, особенно руководители корпораций, занимают активную позицию, формулируя свои требования и вступая в переговоры с государственными структурами, сопровождая их скрытыми угрозами плохой работы в случае отказа в удовлетворении их требований.

• По всем этим причинам должностные лица корпораций занимают привилегированное положение, что проявляется не только во внимании государства к удовлетворению потребностей деловых кругов в целом, но и в их привилегированной роли участников процесса обсуждения в самих государственных структурах.

• Государство, хотя бы гипотетически, всегда имеет возможность, если оно не удовлетворено работой деловых кругов, отказать им в дальнейшем пользовании привилегиями и просто прекратить частное предпринимательство в пределах фирмы, отрасли экономики или всей системы.

Действуя таким образом, рынок и частное предпринимательство добиваются высочайшей степени взаимного приспособления и политического плюрализма даже в отсутствие полиархии. Взаимное приспособление не обязательно должно проявляться в форме заседаний и собственно переговоров. Обычно государство не проводит публичного обмена мнениями с представителями деловых кругов. Взаимное приспособление часто принимает обезличенные формы и осуществляется без личных встреч. Оно реализуется через не выраженное в словах уважение потребностей деловых кругов со стороны правительств, законодательных органов и судов. Оно опирается на множество негласных договоренностей между двумя группами лидеров (руководителей бизнеса и государства) в отношении условий, при которых предприятия могут или не могут получать прибыль.

Кроме того, должностных лиц из мира бизнеса принимают в круг участников прямых переговоров, поиска договоренностей и взаимного убеждения. Обычные граждане из этого круга исключены. Сюда допускаются и другие лидеры — профсоюзов, фермерских организаций — и прочие представители групп интересов.

Однако на этих консультациях руководители корпораций занимают привилегированное положение, так как они, а не лидеры групп интересов, находятся здесь главным образом в качестве «государственных» должностных лиц.

Из этого следует, что имеющиеся многочисленные свидетельства о конфликтах между бизнесом и государством, а также о поражениях бизнеса в ходе этих конфликтов не доказывают отсутствия привилегий. Бизнесмены требуют очень многого, зная, что обязательно должны быть наделены определенными привилегиями и что государственные чиновники полностью осознают этот простой факт. Кроме того, они в рутинном порядке опротестовывают любое предложение о сокращении каких-либо своих привилегий. У них нет сильной мотивации к пониманию, что им нужно, поскольку это могло бы ослабить их позиции на переговорах с представителями государства. Поэтому при введении новых правил они предсказывают самые тяжелые последствия, однако затем очень быстро приноравливаются к этим правилам.

Споры между представителями государства и бизнеса столь остры из-за того (а не вопреки тому), что и те, и другие играют важные роли лидеров в политико-экономической системе. Взаимная враждебность двух отдельных, но сотрудничающих групп лидеров неизбежна. Они также прилагают определенные усилия к тому, чтобы перехитрить друг друга и занять позицию превосходства. Однако конфликт между ними всегда будет ограничиваться взаимным же пониманием того, что вместе они образуют необходимое руководство системой. Они не хотят уничтожить или серьезно подорвать позиции друг друга.

Поэтому они не оспаривают основы своего симбиоза — например, частное предпринимательство, частную собственность на производственные активы и значительную автономию предприятий. Они спорят из-за постоянно меняющейся группы второстепенных вопросов — таких, как ставки налогообложения, детали регламентирующих правил и оказание содействия деловой активности. Вообразите непрерывное пространство возможных комбинаций мер контроля бизнеса и государства над политико-экономической жизнью. На крайнем левом фланге такие меры могут предусматривать широчайшую автономию коммерческого предприятия — некую чрезвычайную форму laissez-faire, а на крайнем правом фланге автономное предприятие исчезает и все производство оказывается в руках государственных структур. Крайние позиции не являются предметом спора между государством и бизнесменами. Однако немногочисленная группа промежуточных позиций остается темой постоянных дискуссий.

Кроме того, медленно, в течение десятилетий, происходит постепенный сдвиг в направлении сокращения привилегий для бизнеса и возрастания роли государства. Однако, если даже допустить, что деловые круги постепенно научатся функционировать в менее привилегированных условиях, всегда существует тот минимум привилегий, без которого стимулы не смогут мотивировать работу бизнесменов. Иллюстрацией этого является требование о предоставлении привилегий, которые гигантские ТНК предъявляют малым странам. Либо эти требования выполняются, либо корпорация уходит в другую страну.

Масштабы привилегированного положения

Все, что мы к настоящему моменту рассмотрели в вопросе о привилегированном положении бизнеса и о двойственности руководства во всех системах частного предпринимательства, основывается на известных и поддающихся наблюдению аспектах этих систем. Проиллюстрируем это явление еще несколькими краткими замечаниями.

Мы видели, что государственные должностные лица в рутинном порядке открыто признают необходимость приспособления государственной политики к потребностям бизнеса каждый раз, когда, например, речь идет об использовании налоговой или монетарной политики для стимулирования бизнеса. Однако зачастую они проявляют еще большую откровенность и полностью проясняют масштабы привилегированного положения деловых кругов. Например, в ходе судебных заседаний по рассмотрению иска против фармацевтической компании Richardson-Merrell, производившей препарат MER/29, применение которого вызвало целый ряд болезненных симптомов, в том числе образование катаракты, судье были представлены доказательства того, что в течение десятилетних испытаний препарата компания неоднократно скрывала информацию о его опасности, направляя в Управление по контролю пищевой и лекарственной продукции фальсифицированные отчеты. И тем не менее судья отказался вынести решение об уплате компенсаций и штрафных убытков, выразив опасения, что в таком случае «достаточно грубая ошибка в отношении одного продукта может прекратить деловую активность концерна, сделавшего много хорошего в прошлом»8.

Это простой пример признания необходимости приспосабливать государственную политику к потребностям бизнеса, если мы хотим, чтобы бизнес выполнял свои функции.

Вот другой пример. Питер Питерсон, будучи председателем Совета Президента США по международной экономической политике, заявил: «Государство должно планомерно и целенаправленно заботиться» о тех предприятиях (он говорил об американских предприятиях за границей), которые являются наиболее перспективными9. А вот высказывание министра торговли США Джона Коннелли по поводу займа в 250 миллионов долларов, выданного для спасения корпорации Lockheed: «Мы считаем, что воздействие, которое оказал бы крах этой компании, имело бы такие масштабы, что его нельзя допустить исходя из интересов экономического возрождения страны»10. Итальянский чиновник утверждает: «Бюрократ, пытаясь возражать ассоциации Confindustria, оказывается в очень уязвимой позиции, особенно если ее представители говорят: вы обязаны сделать то-то и то-то в отношении этого сектора промышленности, в противном случае начнутся кризис, банкротство и безработица»11.

Бизнесмены иногда и словом, и делом признают свое привилегированное положение. Например, в Великобритании Федерация британских промышленников (в настоящее время преобразованная в Конфедерацию британской промышленности) поддерживала официальные и неофициальные контакты с министерствами финансов, торговли, внутренних дел, по вопросам жилья, образования, местного самоуправления, энергетики, транспорта и авиации, не говоря уже о постоянных контактах с другими министерствами и ведомствами. Постоянно демонстрируя свое широкое влияние, федерация «вела себя так, как будто была промышленным партнером государственного аппарата, и по мере возможности избегала действий, которые придали бы ей сходство с группой давления». «Она выглядела и действовала, как правительственное ведомство»12.

В японской политике теснота связей между бизнесменами, государственными чиновниками и парламентариями превосходит все, что делается в США или западноевропейских полиархиях. Эти связи отличаются от тех, которые государственные чиновники устанавливают с профсоюзами или иными группами. Они осуществляются в таких формах, как семейные связи или связи между однокашниками, или путем перехода персонала с государственной службы в бизнес. «Бизнес становится главной заботой государства», бизнес и бюрократия достигают состояния «симбиоза». Премьер-министр называет сообщество крупного бизнеса «компасом» государственного корабля13.

Бывший сотрудник по связям с общественностью американской корпорации дает бизнесменам следующий совет: «Пусть всем станет известно, что условия для предпринимательской деятельности — это очень важный фактор при выборе штатов и местностей, в которых будут размещаться новые заводы. Этот фактор заставляет перейти к обороне тех, кто нападает на бизнес, обременяет его слишком высокими налогами и создает ему всевозможные проблемы»14. Он говорит о самом банальном явлении: выбивании привилегий у местных властей и властей штатов. Многие другие реакции на требования бизнеса также реализуются без каких-либо споров, в рутинном порядке.

Удовлетворение государством требований бизнеса часто является рутинным процессом. Но иногда оно принимает такой оборот, который вновь напоминает нам о силе руководства корпораций и их привилегированном положении. Вот пример: «Если английское правительство не согласится предоставить значительную помощь испытывающей трудности дочерней компании Chrysler в Англии, — сказал Рикардо [председатель Chrysler], — компания будет вынуждена закрыть свои пять основных заводов в Англии и уволить 25 000 своих рабочих и служащих... Вильсон* осудил ультиматум Рикардо, заявив гневный протест против действий компании, которая, по его словам, «приставила пистолет к голове» правительства. Однако на прошлой неделе, в своей обычной манере резко сменив позицию на противоположную, премьер-министр все-таки согласился оказать помощь Chrysler»15.

Государственная чуткость к требованиям бизнеса проявляется и другими неожиданными способами. Например, необычное положение американского законодательства позволяет корпорациям, должностные лица которых были осуждены за то или иное преступление, продолжать пользоваться их услугами, пока они отбывают срок условного освобождения на поруках или после истечения срока приговора. В то же время должностным лицам профсоюзов запрещено возвращаться на свои должности в течение пяти лет после отбытия срока16. Другой пример: один из подкомитетов комитета сената по вооруженным силам обнаружил, что накопление запасов определенных материалов, официально необходимое для национальной обороны, было на самом деле организовано вне всякой связи с потребностями национальной обороны. «Основная цель» состояла в субсидировании горнодобывающих компаний17. Французский бизнесмен говорит о планировании во Франции: «Я не согласился бы, что главная цель плана — «поставить экономическую мощь под политический контроль». Скорее она состоит в том, чтобы помочь бизнесмену расширить свою экономическую деятельность»18.

В исследовании французского планирования читаем: «...Нет сомнения, что деятельность по планированию в том виде, как она осуществляется во Франции, усилила систематическое влияние большого бизнеса на экономическую политику. Иногда это влияние открыто и очевидно. Например, в 1963 году политика инвестиций в производство стали в Четвертом плане была модифицирована, принимая во внимание пожелание сталелитейной промышленности, несмотря на почти открытые возражения некоторых должностных лиц правительства. Впоследствии, когда правительство предложило отрасли достаточное финансовое стимулирование в форме сокращения тарифов на импортный американский коксующийся уголь и компенсации выплат по социальному страхованию, сталелитейщики согласились на включение в Пятый план увеличения производственных мощностей для выработки стали»19.

Таким образом, французское планирование отчасти представляет собой открытый обмен любезностями: промышленность обеспечивает высокую эффективность — расширение, перемещение производственных мощностей, технологические нововведения и тому подобное. В обмен на это правительство предоставляет промышленности снижение налоговых ставок, субсидий или льгот по кредитам. Таким же образом в Национальном совете экономического развития в Великобритании «каждая сторона предлагает что-либо в зависимости от определенных действий других сторон»20.

В Германии меры по децентрализации корпораций вызвали у деловых кругов нежелание участвовать в решении огромных задач послевоенного восстановления. От этих мер пришлось отказаться. Выдвижение требований со стороны деловых кругов привело к такой же эрозии мер по контролю размеров корпораций в послевоенной Японии21. В Италии Институт промышленной реконструкции стал площадкой для выдвижения требований бизнеса и получения ответов правительства, необходимых для стимулирования деловых кругов и мобилизации больших объемов капитала, необходимого для современной промышленности22.

Ясно, что ни в одной системе деловые круги не получают все, о чем просят. Задачей государства является выработка такой реакции на требования бизнесменов, которая была бы достаточной для мотивации их к эффективному выполнению делегированных функций, но без того, чтобы просто целиком передать им принятие решений. Для того чтобы выполнить эту задачу и при этом сохранить экономическую стабильность и рост, требуется изрядное умение. За последние годы искусство французского планирования в предоставлении льгот бизнесу получило высокую оценку. В то же время застой в американской экономике объясняли отсутствием такого умения.

Иногда государства не реагируют на требования деловых кругов, хотя наказания за это в виде замедления экономического роста и безработицы очень суровы. В менее развитых частях света росту рынков и развитию предпринимательства постоянно препятствует то, что государства не обеспечивают необходимой инфраструктурной и другой поддержки. В Индии принципиальное неприятие частного предпринимательства более десяти лет вынуждало индийское правительство не оказывать бизнесу нужной ему поддержки. В результате развитие промышленности и торговли замедлилось. Возможность такого сценария возникает и в развитых странах. После Второй мировой войны французский бизнес подвергался сильнейшим нападкам за коллаборационистские тенденции в военные годы. Поэтому французские деловые круги не были склонны к инвестированию. Часть бизнесменов готовилась эмигрировать — настолько сильна была ненависть к ним. Французскому правительству понадобилось искать новые стимулы для того, чтобы побудить деловые крути вернуться к своим обязанностям23*.

И все-таки по мере возникновения новых условий или проблем (например, требований общественности о введении ограничений на загрязнение воздуха) бизнесмены сохраняют уверенность, что государственные должностные лица отнесутся с пониманием к их пожеланиям — в данном случае, к нежеланию или неготовности нести издержки прекращения промышленных выбросов в атмосферу, не получая никакой помощи. Представители деловых кругов увидят заинтересованность чиновников во взаимодействии, их готовность признать компетентность бизнесменов в конкретных вопросах и начать переговоры, их обеспокоенность возможными отрицательными последствиями дорогостоящих мер против загрязнения окружающей среды для цен и производства. Так, в связи с ростом озабоченности экологическими проблемами президент Никсон в 1970 году учредил Национальный совет по контролю за промышленными загрязнениями окружающей среды, создавший возможности коммуникации бизнесменов с президентом, чтобы «содействовать выработке курса наших совместных мероприятий». Таким же образом, опасаясь, что широко распространившиеся новые отделы по проблемам потребителей в различных федеральных учреждениях могли бы повредить бизнесу, Никсон в 1971 году учредил Национальный совет деловых кругов по делам потребителей. В задачу данного органа также входило обеспечение регулярных контактов бизнесменов с президентом24.

Бизнесмены редко угрожают какими-либо коллективными акциями вроде согласованных ограничений деятельности. Обычно им бывает достаточно лишь указать на издержки ведения деловых операций, состояние экономики, зависимость стабильности экономики и экономического роста от их прибылей и перспектив сбыта — и просто предсказать, никоим образом не угрожая, какие отрицательные последствия возникнут в случае отказа удовлетворить их требования.

Официально бизнесмены всего лишь убеждают, не более. Они только знакомят государственных чиновников с фактами. Однако некоторые предсказания имеют тенденцию сбываться. Если представители деловых кругов предсказывают, что без налоговых льгот не будет новых инвестиций, то отсюда один лишь шаг до принятия корпоративных решений о прекращении инвестирования средств до тех пор, пока не будут предоставлены налоговые льготы.

Власть деловых кругов в государстве

Наиболее явное проявление привилегированного положения бизнеса — это передача реальной государственной власти бизнесменам. В США несколько десятилетий назад частным корпорациям коммунальных услуг было предоставлено право на принудительное отчуждение частной собственности, и впредь они могли в обязательном порядке приобретать земельные участки для своих операций. Этим и другими способами государство отвечает на требования бизнесменов, официально или неофициально предоставляя им власть, и тем самым еще более укрепляя их привилегированное положение в правительстве.

Группы бизнесменов, утвердившиеся в качестве клиентов конкретных ведомств американского правительства, часто получают неофициальную власть. Пример — гражданские строительные подрядные фирмы, сотрудничающие с Инженерным корпусом армии США, Управлением электрификации сельских районов и Управлением по поддержке малого предпринимательства. Их сотрудничество было названо «совместным управлением через государственные и частные структуры»25.

Некоторые из этих актов предоставления власти являются относительно открытыми. Президент США предоставляет главам регулируемых отраслей экономики право накладывать «вето» на назначения функционеров регулирующих правительственных учреждений26. Другие акты имеют формальный характер. С 1933 года президент, члены кабинета* и другие высшие должностные лица администрации встречаются с членами Совета по бизнесу, состоящего из руководителей ведущих корпораций27. Федеральное правительство также учредило от одной до двух тысяч советов деловых кругов с целью проведения консультаций с правительственными учреждениями по выработке общего курса. Помимо этого, только министерство сельского хозяйства США организовало около 4 000 подобных советов28. Кроме того, федеральное правительство приглашает должностных лиц, состоящих на службе в корпорациях и получающих там заработную плату, работать в качестве государственных служащих без оплаты.

В 1953 году данная практика была переведена на более постоянную основу. Было учреждено Управление по координации бизнеса и оборонных ведомств, призванное функционировать в мирное время. В документах одного из комитетов конгресса о нем говорилось следующее: «В ходе работы управления проведенные им организационные мероприятия привели к фактическому отказу государственных высших должностных лиц из министерства торговли брать на себя ответственность за принятие решений, поскольку во многих случаях их действия были не чем иным, как автоматическим одобрением решений, уже принятых деловыми и промышленными кругами вне государственных структур»29.

В том, что касается менее официальных актов передачи власти, между повиновением власти, ее признанием и уступками перед лицом угроз или предложений обмена проходит очень тонкая грань. Вот что говорится об этом в докладе о консультациях относительно финансов города Нью-Йорка и штата Нью-Йорк: «Вчера было снято препятствие на пути к абсорбции трехмиллиардного краткосрочного долга города Нью-Йорка... Одно из достигнутых соглашений... касалось требования инвестиционного сообщества о превращении городского налога с оборота в налог штата с оборота»30.

Во Франции комитеты бизнесменов также совершенно обычное явление31. Отрасль и соответствующее министерство, как правило, организуют разграничение полномочий в процессе разработки и осуществления политики в отношении отрасли. Целью является передача власти промышленникам, и она осуществляется еще более решительно вследствие того, что значительная часть обязанностей министерства передается бизнесменам, штат сотрудников которых существенно превышает численность министерских чиновников. В результате решения промышленников обычно утверждаются министерством32. Во французском планировании, официально представляющем из себя сотрудничество между правительственными должностными лицами, деловыми кругами и представителями профсоюзов, власти отказывают профсоюзам в том, что предоставляется бизнесу: комиссии33 могут возглавляться бизнесменами, а профсоюзные лидеры их возглавлять не могут.

В Великобритании власть руководителям корпораций предоставляется в сотнях совещательных комитетов по связям с деловыми кругами. Помимо них действуют специальные комитеты при министерствах, а также королевские комиссии, в работе которых деятельность бизнесменов и других участников, начинаясь с консультирования, «превращается в активное участие в управлении, как будто чиновники более не в силах в одиночку нести тяжесть административной власти и должны передать ее в руки частных лиц»34.

В Западной Германии представители общенациональных организаций промышленников обсуждают с государственными служащими новое законодательство, но членам парламента эти же чиновники отказали в праве участвовать в таком обсуждении35. И правительство соглашается с участием представителей деловых кругов в специальном комитете по картельному законодательству, «хотя это решение привело к довольно нестандартному результату, поскольку Федерация германской промышленности (BDI) оказалась равной правительству в том, что касается формулирования политики»36. В Японии представительства генкёку, каждое из которых отвечает за определенную отрасль, действуют параллельно с отраслевыми ассоциациями бизнесменов. В рамках каждой отрасли обе организации ведут переговоры и осуществляют сотрудничество в отношении политики37.

* * *

В этих обстоятельствах легко понять слова президента General Motors: «Многие годы я полагал, что то, что хорошо для нашей страны, хорошо и для General Motors, и наоборот». Какими бы пристрастными и несамокритичными ни были бизнесмены относительно совпадения собственных интересов с более широкими общественными интересами, они действительно осознают, что несут ответственность перед обществом за выполнение необходимых общественных функций в отличие от любых других неправительственных лидеров. С одной стороны, деловые круги могут злоупотреблять этой ответственностью, но, с другой стороны, они осознают, хотя бы и смутно, свою особую роль одной из двух групп, составляющих двойственное руководство в рыночно ориентированных системах.

Вудро Вильсон в свое время высказал мнение, которое можно представить в качестве краткого комментария к вышеизложенному: «Правительство Соединенных Штатов в настоящее время является приемным ребенком особых интересов. Ему не позволяют иметь собственного мнения. Что бы оно ни предпринимало, ему говорят: «Это вредно отразится на народном благосостоянии, не делайте этого»38.

Слова Вильсона преисполнены гнева. Он считает такое положение абсолютно неприемлемым. Есть различные точки зрения на этот счет. Я лишь пытался объяснить действие ключевого механизма, посредством которого деловые круги осуществляют контроль над государством в столь большой степени, с которой не может сравниться контроль ни одной другой группы граждан. Я также стремился показать, почему это неизбежное условие жизнеспособности всех частнопредпринимательских систем*.

Повторю еще раз: бизнесмены не получают всего, чего им хочется. Но они получают очень много. А когда полученного им становится недостаточно, в промышленности происходит спад или наступает застой.

Мы не полностью конкретизировали политику корпораций, цели, которые ставит перед собой корпоративное руководство, используя для их реализации свое привилегированное положение. Мы указали лишь некоторые из многих целей: это автономия предприятий, налоговые льготы и субсидии, ограничение деятельности профсоюзов и огромное разнообразие монополистических привилегий (тарифы, патенты, поддерживание розничных цен, слабое исполнение антитрестовского законодательства, содействие слияниям, ограничение конкуренции с использованием положений о честной торговле, профессиональное лицензирование, рекомендательное регулирование предприятий сферы коммунального обслуживания). Все эти цели касаются областей, в которых бизнес доминирует, хотя иногда его доминирование не безгранично и он терпит жестокие поражения. Мы также видели, что вся структура промышленного производства в основном сложилась как результат решений бизнеса, которые в целом санкционировались, а иногда и реализовывались ответственными государственными чиновниками. Эти решения устанавливают размеры заводов и фирм, размещение промышленности, организацию рынков и транспорта. Результатом являются, с одной стороны, определенная конфигурация городов и, с другой стороны, бюрократизация рабочих мест.

Поэтому можно утверждать, что некоторые из наиболее фундаментальных и всеохватных характеристик индустриального общества сложились в их нынешнем виде вследствие привилегированного положения, занимаемого бизнесом в государстве и политике. Следует допустить и возможность того, что необыкновенная историческая стабильность распределения богатства и доходов (невзирая на все мероприятия государства всеобщего благосостояния, даже в эгалитарной Скандинавии), как и сохранение самой системы частного предпринимательства, во многом объясняется привилегированным положением бизнеса. В последующих главах мы рассмотрим все эти положения. Начнем с изучения особых взаимосвязей между привилегиями бизнеса и полиархией.

Глава 14 ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ ПОЛИАРХИИ

Предыдущая глава ставит перед нами вопрос: каковы последствия привилегированного положения деловых кругов для полиархии? Ответ найти нетрудно. Системы, которые мы называем полиархиями, на деле являются сложными системами, где контроль над государственными должностными лицами осуществляется в форме контроля полиархии и контроля деловых кругов, через их привилегированное положение. Иными словами, системы, которые мы называем полиархиями, функционируют под руководством двух групп лидеров. Однако только одна из них регулярно оказывается под полиархическим контролем.

Политический обозреватель «Нью-Йорк Таймс» отметил в свое время: «За два месяца до принятия присяги в качестве президента США Джимми Картер уже столкнулся с одним из важнейших вопросов, который определит ход деятельности его администрации. Станет ли он с самого начала завоевывать доверие делового и финансового сообществ или рискнет вызвать их неудовольствие, предприняв быстрые и радикальные шаги по борьбе с экономическим и социальным злом, против которого он вел свою избирательную кампанию?» В то же время советник Картера по назначениям заявил, что новый президент хочет назначить такого министра финансов, «который сможет формулировать опасения и предвидеть реакцию финансового сообщества на принимаемые экономические решения»1. Подобные комментарии не вызывают удивления. Общепризнанно, что государственные чиновники разрываются между двумя системами контроля.

В любом случае, как мы видели ранее, полиархические правила и процедуры уже скомпрометированы идущей во всех политических системах скрытой борьбой за власть, которой полиархия лишь придает иные формы. Таким образом, соперничество между полиархическим контролем и контролем со стороны привилегированных деловых кругов — это еще один, третий важный элемент в борьбе за власть. Одним из последствий соперничества между этими двумя видами контроля является тенденция устанавливать правила и процедуры полиархического контроля лишь для отдельных сфер управления и политики и подвергать их сомнению даже в этих сферах.

Конкурирующие виды контроля

По всем тем причинам, которые были изложены в предыдущей главе, контроль со стороны привилегированных деловых кругов большей частью независим от осуществляемого посредством выборов контроля полиархии. Конечно, избиратели в полиархии хотят, чтобы уровень занятости был высоким, а другие показатели деятельности деловых кругов — удовлетворительными. Пассивность избирателей зачастую может свидетельствовать об одобрении многих из тех привилегий, к которым так стремится деловой мир. Все это так, пока дела у бизнеса идут нормально. Однако конкретные требования, которые деловые круги предъявляют государству, передаются государственным должностным лицам помимо избирательного процесса. Они по большей части независимы от пожеланий избирателей и часто противоречат им. Многие требования деловых кругов являются условиями их деятельности независимо от того, знают ли об этом избиратели, проявляют ли они к этому интерес, одобряют ли они это или нет. В ходе голосования граждане могут тщательно рассматривать требования деловых кругов, а могут и не рассматривать — полиархический процесс не требует этого от них.

В последние годы деловые круги в США успешно опротестовывали многие новые предложения о правительственном регулировании, выдвигавшиеся государством и его полиархическими представителями. Федеральное правительство, например, часто шло навстречу просьбам со стороны промышленных корпораций отложить или смягчить законодательство по охране окружающей среды. В ФРГ государственные служащие предоставляют бизнесменам права на консультацию, в которых отказывают членам парламента. В Италии полиархический контроль просит расширить производство такими путями, которые увеличивали бы занятость. Вместо этого бизнесмены обращаются с просьбами о таком расширении производственной деятельности, которая повышала бы уровень производства2. 0 французском планировании в 1960-е годы писали, что оно опирается на «тесные контакты, установившиеся между множеством единомышленников в государственном аппарате и в большом бизнесе... в большинстве случаев министров находящегося в этот момент у власти правительства просто игнорируют». Точно так же вопросы городского планирования выходят из-под парламентского или полиархического контроля в Великобритании3.

Есть огромное число и других примеров соперничества между контролем деловых кругов и полиархическим контролем. Например, подобно многим государственным чиновникам, желавшим ограничивать полиархические дискуссии, президенты Джексон и Никсон не давали хода докладам собственных антимонопольных комитетов. Они не желали, чтобы сфера, являющаяся предметом интереса деловых кругов, подпала под полиархический контроль. Приведем другой пример: в 1976 году правительство США попросило фармацевтические компании срочно заняться производством вакцины от свиного гриппа. Тогда компании потребовали в качестве условия сотрудничества, чтобы правительство приняло новое законодательство, в соответствии с которым в случае появления каких-либо исков, связанных с этими вакцинациями, ответчиком становилось бы правительство США, а не компании.

Еще одно свидетельство появляется в настоящее время относительно истории американских реформ. Группа историков, предпринявшая новые исследования, считает, что они выявили свидетельство повторяющегося образа действий. Политика изменялась в соответствии с пожеланиями деловых кругов, а изменения выдавались за демократические реформы. Законодательство о контроле над качеством мяса, когда-то считавшееся результатом массового возмущения условиями, описанными в романе Синклера «Джунгли»*, теперь считают в основном следствием желания американской мясоконсервной промышленности ввести общие стандарты, чтобы повысить репутацию качества американского мясного экспорта. Введения законодательства о продовольствии и лекарствах добивались фармацевтические компании, стремясь ограничить эксцессы, допускавшиеся некоторыми производителями, товары которых и связанные с ними судебные разбирательства наносили ущерб фармацевтической отрасли в целом. Сохранения лесов добивались лесопереработчики, которые желали участия правительства США в расходах по восстановлению лесов. Муниципальную реформу проталкивали бизнесмены, которые нуждались в улучшении коммунальных услуг. На принятии закона Клейтона** и закона о Федеральной комиссии по торговле*** перед конгрессом настаивали крупные предприятия, желавшие регулировать деятельность своих более мелких конкурентов. Страхование банковских вкладов — реформа времени депрессии 1930-х годов — было осуществлено для того, чтобы привлечь средства в банки, что увеличивало объем денежных средств, доступных деловым кругам. Ни в одной из этих реформ народные требования не сыграли важной роли4.

Каковы бы ни были причины проведения вышеперечисленных реформ, в США имеется впечатляющая история реформ, направление которых было прямо противоположно их внешне полиархически избранным целям. Действие 14-й поправки к конституции США, предназначенной для защиты освобожденных рабов, при помощи юридических интерпретаций было фактически заблокировано на многие годы. Одновременно с этим ее превратили в обоснование корпоративной автономии, базируясь на доктрине корпорации как «фиктивного лица», имеющего тем самым право на защиту, указанную в поправке. Закон Шермана*, декларированной целью принятия которого было регулирование промышленных монополий, был использован для ограничения деятельности не столько предприятий, сколько профсоюзов. Его использование в этих целях продолжалось даже после того, как закон Клейтона специально освободил профсоюзы от применения к ним положений закона Шермана. Регуляторные мероприятия обычно расходятся с их официально заявленными целями, чтобы удовлетворить многочисленные требования, которые деловые круги могут предъявить правительству5.

Часто цитируемое заявление бывшего министра юстиции США демонстрирует, как может осуществляться контроль бизнеса даже в тех случаях, когда требования о реформах носят массовый характер. Высказываясь о только что созданной Комиссии по торговле между штатами, он заявил, весьма красноречиво охарактеризовав свое понимание действия политической системы: «Ее создание отвечает требованиям общественности о правительственном наблюдении за железными дорогами. В то же время это наблюдение является почти полностью номинальным. Чем дольше эта комиссия работает, тем больше она будет склоняться к точке зрения деловых кругов и железнодорожных компаний. Таким образом, она превращается в некий барьер между железнодорожными корпорациями и общественностью и определенную защиту от поспешного и непродуманного законодательства, враждебного интересам этих корпораций... Однако разумным будет не уничтожать комиссию, а использовать ее»6.

Как мы признали в предыдущей главе, бизнесмены не добиваются всего, чего требуют. Суть этой проблемы в том, что контроль со стороны деловых кругов и полиархический контроль большей частью друг от друга независимы и находятся в конфликте один с другим. Вследствие этого сфера действия полиархии ограничивается.

Координация конкурирующих видов контроля

Последствия этой конкуренции для полиархии идут еще дальше. Конфликт между электоральным контролем и контролем со стороны привилегированных бизнесменов кажется гораздо менее очевидным, чем в том случае, если бы эти два вида контроля были полностью независимы друг от друга. Почему электорат не требует более активно, например, реформировать корпорации, ограничить монополии, перераспределить доходы или даже ввести централизованное планирование? Ответ заключается в том, что два вида контроля не являются в действительности независимыми друг от друга. Между ними существует значительная степень координации.

Я предполагаю, что координация осуществляется в основном путем мер контроля, которые принуждают полиархию идти навстречу контролю со стороны деловых кругов. Мероприятия по контролю осуществляются через деятельность бизнесменов в группах интересов, партиях и на выборах, о которой мы до сих пор не упоминали. Теперь же мы указываем на эту деятельность не как на главные инструменты влияния бизнеса на государство, а как на процессы приспособления полиархического контроля к контролю привилегированных деловых кругов. Такое предположение проливает новый свет на группы интересов деловых кругов и электоральную активность.

С одним из проявлений широко распространенной невосприимчивости современной социальной науки мы сталкиваемся в научных работах о группах интересов. В силу привычки во многих этих работах все группы интересов рассматриваются совершенно однопланово. В частности, данные исследования подходят к профсоюзам, деловым кругам и фермерским организациям так, как будто все они действуют между собой на условиях равенства. Деятельность групп интересов бизнеса, так же, как и их электоральная деятельность, всего лишь дополняет их привилегированное положение. И она, как мы в этом убедимся, значительно более эффективна, чем деятельность всех номинальных конкурентов бизнеса. Это совершенно особый случай. Я не хочу, однако, сказать этим, что бизнесмены всегда побеждают или что они всегда едины в электоральной деятельности и деятельности групп интересов.

Трудно выдвигать подобные предположения и не показаться при этом сторонником теории заговора или саботажа. Я не являюсь ни тем, ни другим. Наличие привилегированного контроля в руках деловых кругов и дополнительный контроль, который бизнесмены осуществляют путем энергичного участия в полиархической политике, являются устоявшимися, стабильными и основополагающими составными частями государства и политики систем, называемых рыночно ориентированными полиархиями. Хотя эти виды контроля бросают вызов общественному контролю и ограничивают его эффективность, их нельзя считать второстепенными. Этот контроль является подрывным только с точки зрения демократических устремлений. Но эти системы никогда не были высокодемократичными, и их полиархические процессы, которые приближаются к демократии, составляют лишь часть этих систем.

Участие деловых кругов в полиархии

Нет необходимости подробно описывать активность деловых кругов в электоральной политике: частоту и тесный характер консультаций деловых кругов с государственными должностными лицами — от премьер-министра или президента и до менее важных чиновников; организацию групп интересов бизнеса, финансирование бизнесом политических партий, работу бизнеса по связям с общественностью и пропаганде. Все это знакомо и многократно описано7. Вместо этого обратим внимание на определенные ключевые явления.

Ту деятельность, которую бизнесмены ведут с целью подчинения себе полиархической политики, не всегда возможно отличить от деятельности, осуществляемой ими в силу своего привилегированного положения, которое не зависит от полиархических каналов. Тем не менее аналитическое различие вполне возможно. Зачастую несложно провести и эмпирически наблюдаемое различие. Очевидно, что корпоративное финансирование политических партий является частью деятельности бизнесменов в рамках полиархических процессов. Таково, например, участие групп интересов бизнеса в законодательных слушаниях.

Никакая другая группа граждан не может даже отдаленно сравниться с бизнесменами по эффективности деятельности в полиархическом процессе. Почему это так? Потому, что в отличие от любой другой группы граждан для финансирования своей деятельности в полиархической политике они могут привлечь ресурсы, которыми распоряжаются в качестве общественных «должностных лиц».

До некоторой степени каждый государственный чиновник неизбежно использует свое должностное положение для достижения своих частных или групповых целей в политике. И тем не менее закон проводит различие между государственным должностным лицом в его официальном качестве и тем же самым человеком, выступающим в качестве кандидата на выборах, активного члена группы интересов или гражданина. От президента США ожидается, что он будет пополнять фонд своей предвыборной кампании за счет частных взносов, а не из государственной казны. Ни он, ни другие государственные деятели не пользуются государственными средствами и персоналом для личных целей, хотя они зачастую находят способы обходить ограничения.

С руководством корпораций дело обстоит по-другому. Средства, которые проходят через их руки, когда они действуют в официальном качестве, — доходы от корпоративных продаж — могут быть почти без каких бы то ни было ограничений брошены на деятельность в партии, в группе интересов и на выборах для достижения любых целей, поставленных перед собой руководителями корпораций. Легкость, с которой руководство корпорации может привлечь корпоративные активы к поддержке этой деятельности, является удивительной особенностью политики в рыночно ориентированных полиархиях. Она не имеет никакого разумного обоснования в теории демократии.

Возможность идеологической обработки граждан со стороны деловых кругов, при которой граждане начинают хотеть того же, что и бизнесмены, мы рассмотрим в следующей главе. Здесь мы лишь рассматриваем возможность того, что при наличии конфликтных волеизъявлений деловые круги одерживают непропорционально большое количество побед в политической конкурентной борьбе в условиях полиархии. Все группы граждан состязаются в политике, используя собственные доходы и энергию своих членов. Все, кроме бизнесменов. Последние пользуются тройным преимуществом: экстраординарные источники средств, постоянно готовая к действиям организация, особый доступ к государственным возможностям. Рассмотрим эти преимущества по очереди.

Средства для бизнесменов в полиархической политике

Средства корпораций идут на политические кампании, на партии, на лоббирование и другие формы корпоративной коммуникации с государственными должностными лицами, на развлечения и другие формы обработки чиновников, на политическую и институциональную рекламу в средствах массовой информации, на учебные материалы для государственных школ и на судебные споры, имеющие целью оказать воздействие на государственную политику или ее осуществление8.

У нас нет достаточно полной информации о том, какую часть своих средств корпорации выделяют на эту политическую деятельность; в целом они превосходят все средства обычных граждан. Но в США имеется миллион корпораций, из них в 40 000 работают от 100 человек и больше. Доходы каждой крупнейшей корпорации превышают доходы большинства стран мира. Мы знаем также, что американские деловые круги выделяют примерно 60 миллиардов долларов в год на стимулирование сбыта. Значительную часть данной деятельности составляет рекламирование достоинств корпораций, имеющее также и политическое содержание. Вот, например, реклама корпорации Exxon: «Энергия для сильной Америки». Сверх того имеются еще и дополнительные средства, выделяемые специально на политические цели. Таким образом, размеры корпоративных расходов выглядят гигантскими по сравнению с расходами на политические цели всех других групп. Это несоответствие отчасти подтверждается тем фактом, что в 1972 году, когда проводились выборы президента, общий уровень всех расходов на избирательную кампанию составил всего лишь полмиллиарда долларов9.

В ходе президентских выборов в 1972 году профсоюзы потратили 8,5 миллиона долларов на деятельность, о которой организации по закону обязаны сообщать. Кроме того, они истратили 4-5 миллионов долларов на непартийную деятельность по повышению активности избирателей. Итого около 13 миллионов долларов. Группы бизнесменов сообщили о расходовании всего около 6 миллионов. Но поскольку корпоративные взносы в большинстве случаев были незаконными, взносы бизнеса делались в форме законных и незаконных расходов, часто оформлявшихся лично корпоративными руководителями. Об их общем уровне можно только догадываться. Но мы должны объяснить общий уровень расходов на выборную кампанию того года в сумме около 500 миллионов, из которых взносы профсоюзов составили только 13,5 миллиона. У нас есть и другие ключи. Несколько членов Президентского совета по связям с деловыми кругами, как известно, внесли — все вместе — более 1 миллиона долларов, должностные лица и директора пяти нефтяных компаний — 1,5 миллиона, должностные лица и директора 25 крупнейших военных подрядных фирм — более 2 миллионов и подрядчики NASA — более 1 миллиона долларов10. У нас нет сведений о сотнях других крупных доноров денежных средств от деловых кругов.

В 1964 году профсоюзные комитеты сделали взносов на общую сумму менее 4 миллионов долларов, в то время как частные взносы не более 10 000 человек, в основном из деловых кругов, составили 13,5 миллиона долларов. В 1956 году, в отношении которого возможны прямые сравнения между профсоюзами и бизнесом, взносы всего лишь 742 бизнесменов были равны сумме взносов профсоюзов, представлявших 17 миллионов наемных работников11. Эти цифры лишь отчасти раскрывают суть проблемы. Но их уже достаточно, чтобы указать на огромное несоответствие между политическими расходами деловых кругов и любой другой группы, включая профсоюзы.

Несколько лет назад комитет палаты представителей дал оценку расходов различных групп интересов с целью оказания влияния на законодательство. Они провели опрос среди представительной группы, состоящей из 173 корпораций, основных общенациональных фермерских организаций, Американской федерации труда — Конгресса производственных профсоюзов (АФТ-КПП) и основных независимых общенациональных профсоюзов (но не аффилированных с АФТ-КПП). Данные о расходах этих организаций за трехлетний период показывают огромную диспропорцию12:

Миллионов долларов 173 корпорации 32,1 Фермерские организации 0,9 Профсоюзы 0,55

Данные по выборной кампании 1964 года в Великобритании показывают, что расходы на прессу и плакаты шли из следующих основных источников. И вновь мы наблюдаем чрезвычайную диспропорцию13:

Тысяч фунтов стерлингов Консервативная партия (самофинансирование, в основном путем корпоративных взносов) 950 Aims of industry (организация промышленных корпораций) 270 Steel Federation (организация промышленных корпораций) 621 Корпорация Stewards and Lloyds 306 Лейбористская партия 167

Обратите внимание: корпоративные расходы являются источником средств, превосходящим все остальные. Заметьте также, что расходы всего лишь одной корпорации больше, чем расходы лейбористской партии14.

Сравнивать политические взносы из личных доходов обычных граждан и выделение денег из доходов бизнеса — все равно, что сравнивать мышь и гору. Может быть, профсоюзное движение действительно является наиболее эффективным организатором сбора личных средств. И тем не менее мы видели, что профсоюзные расходы всех видов ничтожно малы по сравнению с политическими расходами бизнеса. Другим индикатором являются активы. За вычетом фондов социального обеспечения и пенсионных фондов, которыми обычно управляют работодатели, общая стоимость активов профсоюзов в США составляет около 3 миллиардов долларов. Стоимость корпоративных активов составляет около 3 триллионов долларов15.

Организации деловых кругов для полиархической политики

В политике очень важно наличие организации. Действия отдельных граждан-одиночек (за некоторыми исключениями, как, например, Ральф Нейдер* — но и он уже давно действует через организацию) неэффективны, поскольку они не могут влиять на избранных или назначенных должностных лиц. Граждане могут организоваться сами, если готовы на затраты времени, энергии и денег. Но корпорация — это уже готовая организация, пусть и созданная для других целей; руководство может в самых различных формах использовать ее для политической деятельности — от дискуссий с чиновниками до финансовой поддержки политических партий. Корпорация располагает большим штатом. Политическая деятельность не требует от организаторов заниматься скучными рутинными делами или проявлять бешеную энергию. В роли политических активистов в корпорации выступают не добровольцы, в надежности которых можно усомниться, а получающие зарплату служащие.

Подумайте о примерно 40 тысячах американских корпораций со штатом в 100 человек и выше. Каждая из них озабочена вопросами политической жизни и выступает в отношении государства как малая или большая группа интересов. В политике им нет аналогов, ни одна другая категория организаций не проявляет такой активности в стремлении влиять на местные власти, власти штата и страны. В дополнение к самим корпорациям существуют еще их ассоциации. В «Энциклопедии организаций США» перечень общенациональных ассоциаций организаций бизнеса занимает 256 страниц. Сравните с 17 страницами, которых хватило для перечисления профсоюзов, 60 — для различных общественных организаций и 71 — для научных, инженерных и технических организаций. Вот классификация примерно 4000 общенациональных ассоциаций, действующих в США16:

Деловые круги 1800 Лица свободных профессий 500 Профсоюзы 200 Женщины 100 Ветераны и военные 60 Товарные биржи 60 Фермеры 55 Черные 50 Государственные служащие 50 Студенческие братства 25 Спорт и отдых 100 Другие 1000

Численность организаций, однако, не имеет почти никакого значения. Ведь каждое отдельное коммерческое предприятие является организацией, располагающей собственными средствами. Она может выступать в качестве группы интересов — и обычно так и делает. А отдельному гражданину или наемному работнику это недоступно. Практика использования бизнесменами в целях оказания политического влияния собственных предприятий вместо ассоциаций отмечается в многочисленных исследованиях деятельности групп интересов бизнесменов в полиархиях17.

Информация, открытые двери и доброжелательное отношение

Третьим значительным преимуществом бизнесменов, которым они пользуются в своей деятельности в рамках полиархии, является легкость доступа к государственным чиновникам. Из-за своего привилегированного положения в государстве и в политике они уже известны государственным должностным лицам, их уже внимательно выслушивали, с ними уже проводили переговоры. И когда они появляются вновь, на этот раз в роли обычных граждан, участвующих в полиархической политике, ни они сами, ни государственные чиновники, как правило, не замечают какой-либо разницы. Они пользуются всеми преимуществами своей привилегированной позиции, недоступными их конкурентам в деятельности групп интересов — прочим гражданам.

Чрезвычайным случаем доступности правительства для деловых кругов является Япония. Мы уже отметили, и довольно подробно, насколько тесные отношения сложились в сфере планирования во Франции. Еще одним показателем является то, насколько активно комитеты Национального собрания и рядовые члены парламента используют административные услуги, документацию и аналитические исследования, предоставляемые компаниями и ассоциациями деловых кругов. То же самое характерно для отношений между компаниями и законодательными органами США18. Во многих полиархиях обычной практикой, формирующей благоприятные отношения между компаниями и государством, было перемещение государственных служащих на посты руководителей корпораций19.

Отставание профсоюзов

В качестве повторения еще раз отметим, что профсоюзы не пользуются в государственных учреждениях и политике таким привилегированным положением, как компании, от которых государство зависит в области производства, экономического роста и рабочих мест. Было также отмечено, что профсоюзы располагают в ходе полиархической конкуренции гораздо меньшими ресурсами, чем компании. И это не единственный неблагоприятный аспект позиции профсоюзов — есть и иные, не очевидные на первый взгляд, проблемы. В том, что касается сравнительной силы компаний и профсоюзов в западногерманской политике, исследователь из ФРГ находит элементы, общие для полиархий: «Ассоциации работодателей, бизнесменов и ремесленников занимают в обществе совсем иное положение, нежели профсоюзы. Прежде всего, они редко вынуждены действовать открыто, но могут функционировать за кулисами. Таким образом, люди гораздо менее осведомлены об их существовании, чем о профсоюзах. Но даже если бы о них знали более широкие круги, они все равно были бы популярнее профсоюзов, потому что они кажутся более респектабельными, а члены этих ассоциаций имеют более высокий социальный статус. Ценности, которых они придерживаются, — частная собственность, власть и так далее — это ценности большинства. Они могут быть уверены, что их слова встретят с пониманием, особенно тогда, когда речь идет о защите средних классов. В спокойные времена дела обстоят лучше для защитников установившегося порядка, чем для тех, кто желает перемен. Но даже если все это было бы не так, престиж организованных деловых кругов в глазах общественного мнения усиливался бы благодаря надежным связям с прессой, обеспеченным размещением рекламы и непосредственным владением средствами информации»20.

Сотрудничество профсоюзов с менеджментом компаний причиняло вред тем потенциальным инициативам профсоюзов, которые могли бы бросить вызов компаниям и корпоративному влиянию. Это сотрудничество было направлено на то, чтобы избегать конфликтов и вместо этого повышать заработную плату и улучшать условия труда за счет потребителей и тех, кто не состоял в профсоюзах. Аналогичным образом работа профсоюзов ограничивалась сотрудничеством профсоюзов и руководства компаний в деятельности, которую вели группы интересов от имени предприятия или отрасли.

Влияние профсоюзов на электоральную политику и на деятельность групп интересов, по мнению большинства обозревателей, в Великобритании выше, чем в большинстве полиархических режимов. Это влияние настолько велико, что некоторые обозреватели считают: именно требования профсоюзов в ходе переговоров с предприятиями о заключении коллективных договоров, подкрепленные политическим влиянием профсоюзов и дополняемые требованиями о расширении социального обеспечения, также выдвигаемыми в ходе избирательных кампаний, являются основной причиной «английской болезни» — упадка производства в Великобритании и наступившего там экономического застоя.

Верно ли это объяснение, нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Но даже если оно верно, вряд ли возможно отрицать несоразмерно огромное влияние бизнесменов на электоральную политику и группы интересов.

Если данное объяснение верно, то можно предположить, что даже лишь частично успешные требования профсоюзов (а в случае, если бы их влияние было сильнее, они могли бы добиться несравнимо большего) могут снизить предпринимательскую активность, от которой зависят рыночно ориентированные системы. Иными словами, для успеха рыночно ориентированной системы требуется столь несоразмерно большое влияние компаний, что даже скромные попытки уменьшить его подрывают экономическую стабильность и рост. Компании оказывают свое влияние, имея привилегированное положение и проявляя несоразмерную активность в электоральной деятельности и в группах интересов. Силы профсоюзов может оказаться «слишком много» для выживания частного предпринимательства — и это задолго до того, как профсоюзы еще более укрепятся и сравняются по силе с компаниями. Точно так же требования государства всеобщего благосостояния могут оказаться «слишком велики» задолго до того, как станут признаком политического равенства в электоральной политике и деятельности групп интересов.

Можно считать обоснованной оценку требований британских профсоюзов как все еще скромных, несмотря на их успех по сравнению с некоторыми другими странами. При всей своей активности члены профсоюзов не добились каких-либо серьезных изменений в распределении доходов и богатства. Не добились они и участия в управлении, и равных возможностей получения образования их детьми. Трудно примирить эти поражения с гипотезой о том, что у профсоюзов несоразмерно большое политическое влияние, или с более скромной гипотезой о том, что у них такое же влияние, как у бизнесменов.

В отсутствие объективных критериев равенства в полиархической политике никто не может с уверенностью оценивать утверждения о несоразмерности. И нашему пониманию явлений мешают давние идеологические препятствия, затрудняющие восприятие. Большинство следуют привычке принимать многие черты статус-кво за подходящие стандарты или вехи. Таким образом, мы принимаем обычные привилегии и влияние бизнесменов за приемлемый стандарт равенства, а это мешает нам распознать привилегии и несоразмерность, когда мы видим их перед собой.

* * *

В крайне упрощенном изложении, полиархическая политика и государство в рыночно ориентированных системах образуют весьма четко опознаваемые структуры. Существует базовый государственный механизм, который по наследству переходит от одного поколения граждан к другому. В любой момент времени этот механизм предоставляет систему контроля власти. Система является комбинацией рынка, контроля привилегированных деловых кругов в государстве и полиархической политики.

Кто основные лидеры на рынке? Бизнесмены. Кто основные лидеры в осуществлении контроля со стороны привилегированного бизнеса? Естественно, бизнесмены. Кто основные лидеры в полиархической политике? Бизнесмены в чрезвычайно несоразмерной степени.

Таким образом, в этих системах борьба за власть состоит из:

1. Базовой борьбы за власть, присущей всем системам (описана в главе 9).

2. Полиархической политики, меняющей формы и проявления базовой борьбы (описана в главе 10).

3. Соперничества между контролем привилегированного бизнеса и полиархическим контролем (описано выше, в первой части этой главы).

4. Борьбы бизнесменов за доминирование в полиархической политике, в ходе которой они добиваются чрезвычайно несоразмерного влияния (описано выше, в последней части этой главы).

Таковы четыре фундаментальных аспекта борьбы за власть в рыночно ориентированных полиархиях. Это наш главный вывод. Иными словами, то, что мы называем полиархиями, — это сложные системы, в которых полиархия в действительности является одной частью, за которую идет борьба.

Можно также добавить, что из четырех компонентов этих систем отмеченная ранее последовательность полиархической политики объясняется действием третьего и четвертого компонентов: она никогда не принимает форму централизованного планирования производства и всегда связана с рыночными системами.

Часть VI ЧАСТНОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО И ДЕМОКРАТИЯ

Глава 15 ЦИКЛИЧНОСТЬ В ПОЛИАРХИИ

Чарльз Райт Миллс утверждает, что в вопросе принятия ключевых решений американское правительство находится в руках трех взаимодействующих элит: властвующей, бизнес-элиты и военной элиты1. Фердинанд Лундберг с замечательными подробностями рассказывает о том, что руководство Соединенными Штатами осуществляют самые состоятельные семьи страны2. Джон Кеннет Гэлбрейт показывает, что в сфере экономических отношений роль доминирующей группы играет корпоративная «техноструктура»3. Габриэль Колко задает вопрос, который приходит в голову многим: «Может ли группка очень богатых людей управлять промышленностью, а следовательно, большей частью всей экономики, до таких пределов, которые они сами определяют в соответствии с их собственным интересами?»4

«Ответ, — говорит он, — должен быть, безусловно, утвердительным». Почему? Потому что ведущие корпорации находятся в руках небольшой группы директоров, которым посчастливилось быть собственниками значительных пакетов акций своих компаний. По его оценкам, двумястами крупнейшими промышленными компаниями управляют не более 2 500 человек. «Эти люди, которым непосредственно принадлежат и экономические активы, и контроль над корпоративной структурой, являются самой важной отдельно взятой группой в составе американской экономической элиты»5.

Хороший вопрос, но плохой ответ. Прежде всего, вряд ли 2 500 — это столь уж малое количество руководителей. Если мы очень приближенно суммируем соответствующее количество директоров 100 крупнейших непромышленных и финансовых корпораций, а также количество директоров, скажем, четырех крупнейших корпораций от каждой отрасли промышленности, не вошедших в список 200 ведущих фирм, итоговое их число возрастет минимум до 4 000. Нет ничего ни удивительного, ни особо показательного в том, что 2 500 или 4 000 человек занимают ключевые руководящие посты в экономике, так же как и в том, что 2 500 или 4 000 человек занимают ключевые руководящие должности в правительстве. Можно даже удивиться тому, что их число так велико: ведь в любой полиархии есть только один президент или премьер-министр; а число членов парламента или законодательного органа исчисляется всего лишь сотнями.

Более важная неточность в ответе Колко касается того факта, что в любой крупномасштабной системе лица, непосредственно принимающие решения или участвующие в принятии решений, неизбежно представляют лишь крошечную долю от общего числа всех участников процесса — проблема, в которую на рубеже нового столетия внесли ясность Моска, Михельс и Парето6. Важен следующий вопрос: находится ли такая элита, которая отвечает за принятие решений и существование которой можно считать аксиомой, под контролем общественности? По этому вопросу Колко, как и Миллю, Лундбергу, Гэлбрейту и другим подобным авторам, сказать практически нечего7.

Мы, однако, занимаемся рассмотрением именно этого вопроса на протяжении нескольких последних глав. Мы обнаружили основные нарушения в области общественного контроля. И все же мы еще не нашли ответов на все вопросы. В дополнение к уже указанным препятствиям общего характера в сфере общественного контроля существует еще угроза того, что общественный контроль и над рынком, и над правительством в любом случае носит замкнутый, цикличный характер. Людям можно внушить, что их потребности — и в том, что касается покупок, и в том, что касается голосования, — состоят не в чем ином, как именно в том, что правящая элита уже сама готова им предоставить. Волеизъявления народа, которыми должны руководствоваться представители власти, формируются самими представителями власти.

Чтобы говорить конкретно, обратимся к примеру. Одним из факторов, препятствующих осуществлению полиархии, является привилегированное положение бизнесменов. В этом привилегированном положении они, как мы видели, являются «конкурентами» полиархического правления правительства. Другим препятствием является несоразмерно большое влияние бизнесменов, которое они оказывают на политику групп, объединенных общими интересами, политику партий и политических движений, а также электоральную политику. Это позволяет бизнесменам слишком легко одерживать победы в многочисленных сражениях с полиархическими структурами. Оба этих варианта мы изучили. Но предположим теперь, что влияние, которое оказывает бизнес, в определенном отношении оставляет еще более глубокий след. Рассмотрим возможный вариант, при котором бизнесменам удается добиться такой степени индоктринации граждан, что волеизъявление этих граждан служит уже не собственным интересам последних, а интересам бизнесменов. Тогда граждане становятся союзниками бизнесменов. В этом случае привилегированное положение бизнеса признается всеми членами общества. В области электоральной политики никаких великих баталий устраивать не нужно. Цикличность, замкнутость такого рода — частная, особая альтернатива возможного развития в полиархии, которую мы еще недостаточно изучили.

И поэтому в дальнейшем мы должны исследовать убеждение как метод управления — не взаимное, равноправное убеждение в либерально-демократическом духе, а очень однобокое, порой практически директивное и одностороннее убеждение, осуществляемое лидерами бизнеса, правительства и политических партий по отношению к рядовым гражданам, которые сами при этом не могут так же легко, как руководители, воспользоваться услугами печати, радио- и телевещания. Убеждение, увидим мы, приобретает по крайней мере некоторые из качеств, свойственных методу наставнического убеждения или «воспитания». И, в частности, «каждое средство массовой информации общей направленности несет тяжелый груз бизнес-идеологии»8.

Формирование волеизъявления граждан руководством

Бизнесмены, как мы видели, участвуют в полиархической политике непропорционально много, чтобы деформировать процесс принятия решений в полиархической системе, скоординировать его со средствами управления, которые использует привилегированный бизнес. Именно эта диспропорция, уже документально подтвержденная, является главным доказательством присутствия идеологического воздействия. В широком разнообразии форм этого непропорционально большого участия мы можем, однако, различить три модели, имеющие большое значение для понимания процесса индоктринации и вытекающих из этого процесса вариантов проявления цикличности в управлении.

Влияние на политику по второстепенным вопросам

Из всех трех моделей наименее замкнутый цикличный характер имеет участие бизнесменов в политике полиархической системы по вопросам, которые мы обозначили как второстепенные. В отличие от важных, ключевых вопросов эти вопросы в полиархической политике обсуждаются, но конкретных решений по ним не принимается. По многим из них сами бизнесмены имеют между собой разногласия и не могут прийти к единому мнению. Например, в США между малым и крупным бизнесом существует давнишний конфликт; так, Национальная ассоциация производителей держится особняком от организаций, привлекающих гигантские корпорации. Чем выше степень несогласия между бизнесменами, тем в большей степени они делают граждан мишенью конкурирующих между собой «сообщений» и «посланий», вместо того чтобы подвергать их идеологической обработке.

Легализация привилегированного положения бизнеса

Вторая форма участия характеризуется попытками бизнесменов узаконить средства управления, которые они используют за счет своего привилегированного положения, убеждая граждан в том, что эти средства управления — часть полиархической политики. При данной форме управления они не выдвигают никаких требований правительству и не призывают граждан присоединиться к ним в каких-либо своих требованиях. Они просто пытаются убедить граждан не обращать особого внимания на их привилегированное положение. В этом все бизнесмены согласны между собой.

Как видно из посланий, транслируемых бизнесменами через СМИ, они пытаются обозначить связь частного предпринимательства с политической демократией и идентифицировать выступления против первого как нападки на последнюю. Народ, демократия, свобода и частное предпринимательство — все они связаны друг с другом. Например, в формулировке целей Британской промышленной ассоциации провозглашается, что «сохранение свободы личности необходимо для благосостояния нации» и что ассоциация будет активно выступать против всех «разрушительных» сил, которые подрывают «безопасность Британии вообще и британской промышленности в частности»9. В Соединенных Штатах бизнес направляет своих представителей для того, чтобы принять участие или возглавить те многочисленные добровольческие организации — такие, как «Объединенный фонд» или Красный крест, — о которых в некоторых теориях демократии говорится, что их существование является характерной особенностью живой демократии. Бизнесмены также поставляют в государственные школы множество учебных материалов — не для того, чтобы поддержать чью-либо политическую позицию, а чтобы внушить детям версию демократии частного предпринимательства.

Эти и другие попытки бизнесменов узаконить свою привилегированную позицию всегда выглядят благородно и возвышенно, не выдавая их озабоченности исключительно собственными интересами. Зачастую они получают широкое признание в качестве «просветителей», ведущих деятельность на ниве образования, а их послания воспринимаются как выражение общественных интересов. Значительную поддержку со своей стороны оказывают власти, направляя гражданам такие же послания, иногда полные неподдельного энтузиазма, — как, например, заявление министра внутренних дел США Томаса С. Клеппе в 1976 году: «Это год, когда должен быть поднят патриотический флаг и флаг свободного предпринимательства»10.

Узаконивая свое привилегированное положение, бизнесмены используют в своих интересах ослабление полиархического управления по второстепенным вопросам. Решения правительства по второстепенным вопросам, которые в действительности являются откликом на привилегированные запросы бизнесменов, относительно легко преподнести широким массам так, как будто эти решения — результат полиархических процессов. От бизнесменов требуется только, чтобы они выполняли такие установленные полиархическим порядком формальные процедуры, как участие в законодательных слушаниях и других форумах групп, объединенных общими интересами, причем делать это бизнесмены могут совершенно явно, не скрываясь. Во Франции Комитет по планированию иногда представляет свои планы в Национальную ассамблею намного позже фактического начала их реализации, и парламентское обсуждение становится по большому счету символической формальностью11.

То, насколько успешно бизнесмены смогут легализовать свое особое положение, — одновременно и тема для обсуждения, и фактор различия между странами: во Франции и Великобритании это возможно почти в такой же степени, как в США, но в меньшей степени, чем, например, в Германии и Бельгии. В нижеследующем высказывании одного из вице-президентов Sears, Roebuck & Со, явно слышится самовосхваление: «Бизнес в Америке занимает положение, дающее уникальный престиж и могущество. Все вместе бизнесмены представляют одну из руководящих групп нашего общества. Здесь нет никакого мелкопоместного дворянства, древней знати или партийной элиты, соперничество с которыми нужно было бы выдержать, и высокое общественное положение само обычно основано на средствах и статусе, заработанных в результате занятий бизнесом... Их власть над экономическими ресурсами облекает их огромной силой, в использовании которой им дана широкая свобода действий.

Их сила не связана только лишь со сферой экономических явлений. К ним обращаются по всем вопросам, включая благосостояние общества, и их совет имеет вес»12.

Исключение проблем из сферы политики

Третья форма участия заключается в том, что бизнесмены используют свое непропорционально большое влияние для того, чтобы сформировать доминирующее мнение, которое выведет важные проблемы из сферы политики*. Они не настаивают на достижении договоренностей по важнейшим и ключевым вопросам, а добиваются политического молчания по этим вопросам. Именно здесь их участие в полиархии, пусть даже не всегда успешное, оказывается ближе всего к индоктринации. Это дезактивирует общественный контроль, в значительной мере зацикливая его, пуская по замкнутому кругу.

В этой деятельности, как и в легитимации своего привилегированного положения, бизнес имеет тенденцию выступать единодушно. При этом никаких других голосов практически не слышно. Средний бизнес и крупные корпорации во всех полиархических системах достигают консенсуса по тем вопросам, которые мы назвали важными вопросами политико-экономической организации: по частному предпринимательству, высокой степени автономности корпораций, защите статус-кво при распределении доходов и благ, тесному сотрудничеству между бизнесом и правительством, а также ограничению требований профсоюзов, касающихся доходности предприятий, и так далее. Бизнесмены стараются посредством индоктринации, формирования общественного мнения не допускать включения этих и подобных вопросов в повестку правительства.

По важным вопросам к голосу корпоративного бизнеса присоединяются голоса многих правительственных чиновников, и этому есть несколько причин. Одна из них заключается в том, что потенциально чиновники находятся на линии огня между директивами привилегированных структур и директивами полиархических структур. Поэтому они хотят вывести из сферы политики те в высшей степени конфликтные и вызывающие наибольшие разногласия вопросы, по которым бизнесмены, скорее всего, не станут уступать свои позиции. Их задача заключается в том, чтобы обеспечивать эффективное функционирование бизнеса, поэтому они не хотят, чтобы основы основ частного предпринимательства становились публично обсуждаемыми политическими вопросами.

В Британии проблема формирования волеизъявлений для защиты этих основных принципов четко встала после принятия Второго билля о реформе 1867 года, в соответствии с которым правом голоса была наделена большая доля представителей рабочего класса. В представлении одного из членов британского парламента теперь рабочий класс «имеет власть — если разберется, как ее применить, — чтобы стать хозяином положения, и все другие классы неизбежно становятся бессильны в его руках»13. В результате в том же году, когда был принят билль, британские консерваторы создали Национальный союз консервативных и конституционалистских объединений, который приступил к интенсивной издательской деятельности, выпуская множество брошюр, адресованных широким рабочим массам14. С тех пор эта деятельность неизменно поддерживается и развивается. Целью консерваторов в области связей с общественностью, среди прочего, является пропаганда двух идей: во-первых, у рабочих есть все основания высоко ценить основные политические и экономические институты своего общества; во-вторых, нужно доверить руководству консервативных партий и движений защиту этих институтов15.

Целевыми объектами в сфере деятельности корпораций по формированию общественного мнения по важным проблемам являются, в частности, школы и колледжи. Например, в США ситуация такова: «Электроэнергетические компании, объединенные в Национальную ассоциацию электроэнергетики, не только оказывают крупномасштабное воздействие на конгрессменов и сенаторов, но и проводят массированную кампанию с целью обеспечить управление содержательной частью программы преподавания в средних школах страны. Учителя средних и старших классов общеобразовательных школ были засыпаны учебными материалами, якобы предназначенными для помощи в изучении таких тем, как чудеса электричества и романтика киловатта. В каждой брошюре содержалась тщательно внедряемая идея о ненужности государственной собственности на энергоресурсы и энергоснабжение. Ассоциация предпринимала очень активные, порой доходящие до крайности меры, чтобы обеспечить изъятие идеологически «грязных» в отношении данного вопроса учебных пособий из школьного обращения и их замену специально выпущенными, более подходящими материалами. Профессора и преподаватели колледжей — как известно, малообеспеченная прослойка работающих специалистов — получили дополнительные выплаты от ассоциации и, в свою очередь, нередко проводили обучение по теме «Энергоресурсы» в гораздо более благожелательном ключе, чем раньше. Публичные библиотеки, главы министерств и общественные лидеры всех мастей стали объектом пропагандистской деятельности энергетических компаний»16.

Эффективность формирования волеизъявления масс бизнесом

То, что люди читают и слышат, оказывает на них влияние. Именно поэтому мы смогли научиться говорить, читать, писать и мыслить. И все же иногда высказываются предположения о том, что, несмотря на поток корпоративных посланий по важнейшим, ключевым вопросам, адресованных гражданам и не перебиваемых никакими другими эффективными коммуникативными посланиями соответствующей тематики, попытка подвергнуть граждан идеологическому воздействию тем не менее почему-то заканчивается неудачей.

Если этот довод верен, то объясняется это тем, что граждане каким-то образом отклоняют «послания» бизнеса, принимая в то же время остальные «сообщения». Идея интересная, но бездоказательная. Корпорации используют все возможные методы, как открытые, так и скрытые. Источник их сообщений обычно скрыт. Сообщение, как правило, доходит до граждан косвенно, опосредованно — в газетной заметке или эфирном сообщении, в журнальной статье, передовице, фильме, политическом выступлении или речи политика, наконец, в разговоре. Лишь небольшая их часть поступает напрямую из источников, имеющих непосредственное отношение к бизнесу.

Тем не менее скептик может подумать, что большинство корпоративных посланий передается через средства массовой информации, которые, по мнению скептика, относительно неэффективны в изменении волеизъявлений. Данные ряда исследований опровергают это. Например, в одном из исследований кампания, проведенная в СМИ, оценивалась как эффективная по результатам достижения в течение одной недели чистого изменения оценки с «против» на «за» у 4 процентов респондентов в их отношении к нефтяной промышленности. Эффективность президентской избирательной кампании, которая длилась пять месяцев и в течение которой противоречивое пропагандистское воздействие со стороны кандидатов от обеих партий оказывало перекрестное давление на избирателей, измерялась по результатам изменения голосов «за» и «против» при голосовании за каждую из партий у 5 процентов избирателей, участвовавших в исследовании17. Если эти данные верны, кумулятивный эффект пропагандистского воздействия может быть действительно велик, если только он не подвергается частому воздействию контрпропаганды и длится не пять месяцев, а в течение всей жизни гражданина. В исследовательской литературе по средствам массовой информации нет никаких данных, дающих основание ставить под сомнение эффективность СМИ.

Более того, деятельность корпораций по формированию волеизъявлений граждан по важнейшим вопросам обычно направлена на подкрепление, а не на изменение волеизъявлений, так как основывается на воспевании статус-кво. А в этом отношении кампании, проводимые с использованием СМИ, еще более действенны18. Иногда отмечается, что высокая эффективность рекламы продукции и услуг в обеспечении желаемого отклика может объясняться тем, что средства для выполнения того, к чему призывает «послание», находятся непосредственно в руках респондента или являются легко достижимыми для него (нужно просто выйти из дома, чтобы сделать покупку). Политическое убеждение, применяемое корпорациями по особо важным, ключевым вопросам, направлено на получение еще более легких откликов. Обычно цель — заставить гражданина вообще ничего не делать*.

Более того, обычно цель такого убеждения — всего лишь заставить гражданина продолжать верить в то, во что его все время, начиная с самого детства, учили верить. Раннее, подсознательное, основанное на методах убеждения приучение (проявления этого мы увидим в одной из последующих глав, посвященной социальному классу) к вере в фундаментальные политико-экономические институты своего общества обязательно присутствует в любом обществе. Граждане начинают принимать эти институты как должное. Многие люди вырастают с отношением к ним не как к общественным институтам, значимость которых еще требуется доказать, а как к стандартам, относительно которых можно проверять правильность разрабатываемой новой политики и новых институтов. Когда это происходит — а это вполне обычное явление, — попытки критического осмысления социальных процессов блокируются. В некоторых обществах в поддержку частной собственности, частного предпринимательства и автономности корпораций выступают протестантская этика, а также педагогические методики, делающие акцент на развитии независимости и неприкосновенности личности с детства. Состязательность, свойственную спорту, зачастую переносят на реалии рыночной экономики и наоборот, так что некоторые люди воспринимают ограничение независимости корпораций как нечто вроде произвольно назначаемой игроку «желтой карточки». В своих попытках повлиять на волеизъявление граждан бизнесменам зачастую не приходится делать практически ничего, кроме пробуждения глубоко заложенных в сознании людей чувств и эмоциональных установок.

Влияние СМИ также недооценивали на том основании, что основным фактором, формирующим политическое волеизъявление у подавляющего большинства населения является личное воздействие, а не пресса, радио и телевидение. Действительно, подавляющее большинство не уделяет особо пристального внимания политическим выступлениям в печати и в эфире. Но, как мы также видели, на этих людей оказывают влияние их личные контакты и отношения с другими людьми, которые, в свою очередь, читают и слушают выступления в СМИ. И те, кто оказывает влияние, в свою очередь находятся под влиянием — как через СМИ, так и через непосредственные личные контакты — тех, кто читает и слушает еще более внимательно19. Как сказал Элмо Ропер (возможно, с большей терминологической пышностью, чем требовалось), существуют великие мыслители, великие ученики, великие распространители информации, менее великие распространители, сочувствующие и участвующие, а также политически инертные граждане20. Воздействие СМИ на личное влияние в процессе коммуникации является, таким образом, частью взаимообмена в процессе формирования общественного мнения.

Ограничение волеизъявлений

Если обращение, переданное бизнесом, доходит до положенного адресата в результате непропорционально большого участия бизнесменов в избирательной политике, мы должны ожидать какого-то узкоограниченного набора волеизъявлений, которые не подвергают особым сомнениям деловое предпринимательство, корпорацию, частную собственность и другие основы. Именно так. Хотя в европейских полиархических системах волеизъявления не до такой степени ограничены, как в США, все-таки ограничены они повсюду. Общественное мнение придерживается самых распространенных тенденций, и лишь немногие люди поддерживают нонконформистские мнения в политике. Конформизм — хорошо известное в политике явление.

Поколения политических лидеров и наблюдателей выражали одобрение тому, что они воспринимали как достижение, возможно, не понимая до конца, что именно они одобряют. После первого опыта сосуществования с социалистической партией у власти в Британии — опыта, который должен был бы преобразовать всю британскую систему, — лорд Бэлфор мог с чувством удовлетворения сказать: «Наши сменяющие друг друга кабинеты, хоть и принадлежат к различным партиям, никогда не различались в своем отношении к основам общества. И очевидно, что наша политическая машина в целом имеет настолько единодушные представления о народе, что они совершенно спокойно могут позволить себе пререкаться друг с другом»21.

Выведение вопроса о централизованном планировании из сферы политики было уже отмечено нами в предыдущей главе. В одной из последующих глав мы подтвердим, что, несмотря на всеобщее избирательное право, распределение доходов в полиархических системах не претерпело значительных изменений, хотя в некоторых оно и изменилось относительно больше, чем в других. В немногих из полиархических систем ведутся серьезные обсуждения — даже среди политически активной массы населения — тех важнейших изменений, которые произошли в распределении богатства и доходов22. В целом граждане невероятно не сведущи в этом вопросе. Являясь свидетелями достаточных объективных доказательств существующего неравенства возможностей, люди, которых тщательно опросил Роберт Э. Лэйн, демонстрируют уверенность в том, что все обладают приблизительно равными возможностями. Они, как слепые, не видят реальных факторов, объясняющих различия в доходах. В исследовании отмечается «низкое количество ссылок на силу внешних обстоятельств, лишь изредка упоминаются болезни, смерть кормильца, физическая дряхлость, вывод завода за черту города и так далее»23.

В Великобритании в одном из недавно опубликованных обзоров отобранной группе избирателей был предложен гипотетический выбор вариантов политики регулирования доходов. Сделали ли они выбор в пользу увеличения выплат за наличие специальных профессиональных навыков? Или предпочли гарантировать разумный уровень оплаты труда самым низкооплачиваемым рабочим? Или выбрали вариант более равномерного распределения доходов? Только 10 процентов сделали выбор в пользу более равномерного распределения24. Два недавно проведенных исследования мнений и отношений британского рабочего класса единодушно обнаруживают как узкий диапазон мнений, так и широкое распространение почтительного отношения рабочего класса к вышестоящим классам25 — и это в обществе, в котором в XIX веке многие лидеры выражали опасения, что всеобщее избирательное право приведет к требованиям более равного разделения доходов и богатств — настолько, по их мнению, очевидно выгодной является такая политика для масс избирателей*. То, что широкие массы избирателей голосуют во многом так же, как их элита, является одним из самых невероятных общественных феноменов в мире.

Наводит на размышления другое свидетельство. В своей работе по преступности среди «белых воротничков» в Соединенных Штатах Э. Сазерленд смог показать во всем разнообразии деталей, что совершенные должностными лицами корпораций преступления, юридически не отличаясь по важным пунктам от обычных гражданских преступлений, все же, по мнению судов, законодателей и рядовых граждан, относятся к другой категории, для которой применяются нестрогие наказания, смягчающие обстоятельства легко представлять в суде, и методы обвинения совершенно другие26. Это само по себе подтверждает положение корпораций в обществе. Но то, что несоответствию между двумя видами преступлений уделяется так мало внимания, что исследование Сазерленда не стимулировало всестороннего исследования поднятых им проблем, и то, что граждане не озабочены по-настоящему сокращением указанного несоответствия, даже если периодически оно вызывает откровенные приступы раздражения, — все это, опять же, свидетельствует о систематическом ограничении волеизъявлений до такой степени, что определенные вопросы остаются без движения.

Дополнительная часть доказательства — длительная стабильность волеизъявления по фундаментальным основам политико-экономической организации общества в сравнении с заметной нестабильностью в последнее время общественного мнения по таким когда-то глубоко укоренившимся убеждениям людей, как поведение полов, брак, стиль одежды и общепринятые нормы вежливости в речевом общении. Показано, что в некоторых обстоятельствах люди могут ломать, даже резко, старые шаблоны мышления. Все-таки ни война, ни вооруженное противостояние между странами и народами, ни инфляция, ни безработица, ни угроза ядерного уничтожения не стали причиной появления более широкого диапазона волеизъявлений по важным проблемам политической и экономической организации общества*.

Все же волеизъявление ни в коем случае не является полностью ограниченным. В системах, включающих четыре-пять политических партий, одна часто является коммунистической, как во Франции и Италии; еще одна может быть ультраправой или ультралевой. С другой стороны, в большинстве случаев линия активного политического противостояния между конкурирующими политическими партиями даже в такой ситуации по-прежнему будет проходить в пределах узкого диапазона вторичных проблем политики. Сама коммунистическая партия на практике зачастую будет поддерживать не какую-либо выдающуюся альтернативу решения важнейшей проблемы, а ту или иную политику в пределах узкого спектра второстепенных возможностей. Часто коммунистическим партиям приходится платить эту цену за допуск в мир парламентарной политики.

Ограничение волеизъявления инакомыслящих

Даже волеизъявление оппозиционеров или реформистов по важнейшим проблемам общества демонстрирует характерное ограничение. Роберт Хейлбронер указывал: «Все стремятся приспособить свои предложения о переменах в обществе к пределам адаптируемости господствующего строя в бизнесе»27. Среди многих примеров, которые можно было бы здесь привести, остановимся на примере профсоюза угольщиков в США, который в течение многих десятилетий не делал ничего, чтобы настоять на соблюдении законодательства о безопасности труда шахтеров. Со стороны шахтеров сопротивление мерам по повышению безопасности труда в шахтах не было проявлением нерациональности. Они просто боялись потерять работу в случае, если бы компаниям пришлось под давлением законодателей обеспечивать безопасность труда и в связи с этим нести дополнительные расходы. Они не смогли осознать реальную альтернативу — обеспечение безопасности рабочих операций будет оплачено из правительственных фондов, прямыми субсидиями добывающим компаниям или субсидиями профсоюзам. Они не смогли сломать старый, привычный стереотип мышления: корпорации несут ответственность за обеспечение безопасности труда шахтеров, и если потребовать у них в этом отношении что-либо еще сверх того, что они могут по условиям рентабельности своего бизнеса, то это приведет к неблагоприятным последствиям. Точно так же ни в одной из полиархических систем серьезно не обсуждается необходимость разорвать зависимость заработной платы от прибыльности производства посредством выплаты дотаций компаниям и фирмам, чтобы доходность компаний больше не была фактором, сдерживающим рост доходов низкооплачиваемых рабочих.

Волеизъявления инакомыслящих также ограничиваются тем, что можно было бы назвать мифом о «равновесии» в общественных дебатах. Многие граждане гордятся своей готовностью признать, что «у каждого вопроса есть две стороны», без размышлений отстраняясь, таким образом, от огромного множества всех остальных сторон, к обращениям которых они остаются полностью или отчасти глухи. Закон «равного времени» о выступлениях в радио- и телеэфире в Соединенных Штатах обычно отстаивает время вещания только для двух заинтересованных сторон — партии республиканцев и партии демократов. В континууме возможных альтернативных вариантов политики эти две стороны позиционируются в непосредственной близости друг от друга. И либеральные обозреватели, которых некоторые газеты изо всех сил позиционируют как выразителей мнения, противоположного консервативной точке зрения, не предлагают для дискуссии ничего сверх существующего узкого круга вопросов. «Равновесие» мнений, представленное таким образом гражданину, и ограниченная конкуренция между различными мнениями по сути не представляют какой-либо серьезной угрозы основам политико-экономической организации в рыночных системах.

Однородность мнений не требуется

Чтобы достигнуть поставленных целей, которые, возможно, лишь наполовину понятны самим бизнесменам, процесс формирования корпорациями мнений и волеизъявлений граждан по ключевым вопросам не требует ни установления тирании над умами, ни даже единообразия мнений по важнейшим вопросам. В первую очередь, как мы уже отмечали, для процесса формирования мнений требуется убедить граждан не поднимать определенные вопросы, не делать по ним запросов в сфере политики. Отсюда следует: процесс формирования волеизъявлений по такой проблеме, как автономность корпораций, будет успешным, если убедить гражданина, что проблема не стоит того, чтобы тратить на нее усилия, или что проблема невероятно сложна, или что открытые выступления по этой проблеме вряд ли будут успешными, или что независимость корпораций — хорошая вещь. Подойдет любой вариант.

Так, в ходе включавшей около двадцати пяти эмпирических исследований кампании опросов по ценностной ориентации, проведенной в Соединенных Штатах и Великобритании с целью установить, является ли ценностный консенсус характерной чертой демократической политики, был обнаружен «не ценностный консенсус, который делает рабочий класс уступчивым, а скорее отсутствие консенсуса в той важнейшей области, где конкретный опыт и расплывчатый популизм должны были бы преобразоваться в радикальную политику»28. Ценности во многом не определены, и этой неопределенности достаточно, чтобы оставить в покое спектр важнейших вопросов.

Неизбежность основных убеждений

Но можем ли мы ожидать, что какое-то общество будет вести дебаты по собственным основам? Существовало ли когда-нибудь такое общество, которое бы так поступало? Не отказываемся ли мы от доказательств ограниченности волеизъявлений по важнейшим общественным проблемам, признавая, что каждое общество характеризуется наличием ядра общих фундаментальных убеждений? Они действительно существуют, и мы не обнаружим в коммунистическом обществе или в развивающихся странах третьего мира большей разнородности волеизъявлений, чем в полиархических странах.

Но наша цель не в том, чтобы показать, что волеизъявление по важнейшим вопросам в полиархических системах ограничено, а в других — нет. Цель — продемонстрировать, что даже в полиархических системах волеизъявление в значительной степени ограничено. Анализ имеет значимость потому, что механизмы управления, воздействующие на убеждения и волеизъявления, являются столь же фундаментальными в этих системах, как и сами полиархические процессы. Таким образом, они вносят, хорошо это или плохо, существенную цикличность в общественное управление через полиархические структуры.

Ограничение волеизъявлений имеет особое значение в полиархических системах из-за характерного для них стремления к общественному контролю и управлению. Но в таком случае наибольшую важность имеет не наличие фундаментальных убеждений, а то, как обеспечивается их ограничение: кем или чем, по какому кругу вопросов и почему? Это то, что мы пытаемся понять с помощью анализа на протяжении всей этой главы.

По тому, как обеспечиваются ограничения, анализ устанавливает, что они обусловлены двоевластием в данных системах, соответствующим привилегированным положением бизнеса и непропорционально большим влиянием бизнеса в пределах полиархической системы. Чтобы не упустить значимость этой связи, мы должны отметить, что, по крайней мере гипотетически, в любом обществе существует возможность найти общие точки соприкосновения по ряду объединяющих волеизъявлений и убеждений по важнейшим проблемам общества, которые не связаны по своему происхождению с привилегированным положением каких-либо групп данного общества. Повторимся: значимость ограниченных волеизъявлений в полиархических системах с рыночной экономикой заключается в том, что они ограничены определенным образом. Ограничения не согласуются с демократической теорией или идеологией, зачастую призванными обосновывать и поддерживать эти системы. В полиархических системах основные убеждения являются продуктом фальсифицированной и однобокой борьбы идей.

Пределы манипуляций с волеизъявлениями

То, что читают и чего не читают американцы, говорит о том, что Соединенные Штаты могут служить примером крайней степени конформизма убеждений и волеизъявлений. В Соединенных Штатах нет массовых тиражей диссидентских журналов, подобных газетам и журналам коммунистических партий Италии и Франции. По объему тиража одного номера умеренно левые издания в Соединенных Штатах (такие, как «The Nation» или «The New Republic») или коммунистическая газета типа «The Daily World» — это карлики среди великанов29.

«McCall’s» 8 000 000 «Time» 4 000 000 «New York Times» 846 000* «Harper’s» 379 000 «Atlantic» 326 000 «New Republic» 140 000 «Nation» 30 000 «World» 14 000

Возможно, в Соединенных Штатах нет ни одной радикальной газеты с массовым тиражом, потому что нет никакой массовой аудитории, которой бы эта газета была нужна. Но в этом-то и суть.

В западноевропейских полиархических системах некоторые граждане, как и крупные политические лидеры, рассматривают более широкий, чем американцы, диапазон альтернатив по важнейшим вопросам. Некоторые из деятелей британской лейбористской партии — включая Артура Скаргилла, Нормана Эткинсона, Энтони Веджвуда Бенна — возрождают и, возможно, в известной степени делают более радикальным ранний лейбористский радикализм, накал которого снизился за те годы, когда партия находилась на вершине власти. Европейцы в большей степени, чем американцы, дебатируют по вопросам централизованного планирования, основного перераспределения доходов и богатства, частной собственности в сфере производства. Обсуждается более широкий спектр ограничений свободы корпораций в области принятия решений. Во Франции и Италии люди становятся все более и более восприимчивыми к доводам коммунистов. Пусть это менее существенно, чем могло бы показаться на первый взгляд — по той причине, что коммунистические партии воспринимаются как отрекшиеся от революционных целей, — тем не менее здесь проявляется восприимчивость, беспрецедентная для Соединенных Штатов. Позже мы увидим, что реформы, направленные на расширение управления со стороны работников внутри корпораций, за границей обсуждаются более активно, чем в Соединенных Штатах.

Но даже в США основы политико-экономической системы разрушаются в ходе дебатов. Политическая реформа по второстепенным вопросам косвенным образом приводит и к обсуждению различных аспектов ключевых для общества проблем. Регулирование корпораций постоянно усиливается — эта сфера уже регламентируется сильнее, чем в 1890-м, 1932-м или 1946 годах. В настоящее время корпорации опять оказались под натиском требований о принятии новых ограничений, обусловленных необходимостью защиты окружающей среды. Как мы увидим, вносятся изменения в распределение доходов, пусть и со скоростью движения ледников. Преимущества, полученные корпорациями в области манипуляции волеизъявлениями, не могут полностью замкнуть общественный контроль.

В полиархических системах ограничения волеизъявлений граждан совершенно несопоставимы (нужно ли об этом говорить?) по своим масштабам с теми массированными монолитными процессами, которые управляли общественным волеизъявлением в ранних фашистских и современных коммунистических системах. Пусть в полиархических системах представители правительства, партии или корпораций и говорят намного громче диссидентов, они все-таки ни в коем случае не заставляют их молчать.

Средства массовой информации тоже не вполне монолитны. Американское телевидение, например, дает радикалам, протестующим и критикующим, по крайней мере, хоть какую-то возможность высказаться. Предельную толерантность телевидения ко всему новому, неортодоксальному и нетривиальному также доказывает частота, с которой на экране появляются активисты движений за независимость женщин, хиппи, наркоманы, бывшие заключенные, гомосексуалисты и прочие, имеющие возможность выступать со своими личными историями, проблемами и убеждениями перед миллионными аудиториями. Понятно, что освещение политического радикализма в непосредственном соседстве и при сопоставлении с сексуальными отклонениями, преступностью, наркотиками и эксцентричностью, как это обычно происходит в печати, на радио и телевидении, — это способ дискредитации политического обращения радикальных групп, но тем не менее ни печатные СМИ, ни радио- и телевещание все же не изолируют население полностью от мнений, выражающих враждебный настрой по отношению к бизнесу, корпорациям и статус-кво30.

Студенты — при всех тенденциях к ортодоксальности в университетах — также не имеют каких-либо значительных ограничений в том, что читать по собственному желанию. Маркса читает больше студентов, чем Адама Смита. Даже в государственных средних школах ученику не составит труда ознакомиться выборочно с работами, представляющими полный спектр имеющихся политических партий и течений, хотя его учебный план может этого и не одобрять. Полиархическая политика никогда не является полностью замкнутой и закрытой системой.

Ограничение волеизъявлений не является важным явлением, если сравнивать его с управлением общественным мнением в авторитарных системах. Оно становится важным, только если исследовать его в свете демократических устремлений. В истории человеческой цивилизации создание больших национальных правительств, использующих ненасильственные методы борьбы за власть так, что человек может быть свободным в том значении, которое либералы используют для определения свободы, является величайшим из всех достижений человечества. Гражданам, которые пользуются этой свободой, трудно постоянно напоминать себе о том, насколько неравной является борьба идей и насколько правительства стран пока далеки от достижения большей степени освобождения человеческого разума, способной обеспечить уровень общественного контроля, который только тогда и будет возможным.

Глава 16 ЦИКЛИЧНОСТЬ В РЫНОЧНОЙ ЭКОНОМИКЕ

Наблюдается ли то же самое явление цикличности, которое мы обсуждали в предыдущей главе, в рыночной экономике? Может быть, люди просто покупают то, что их убедили купить те, кто продает? Я хочу пролить больше света на цикличность полиархических процессов, чтобы сравнить эту цикличность со схожими тенденциями в рыночной экономике.

Манипулирование предпочтениями покупателей, осуществляемое корпорациями, — это большой и развитый бизнес. Точнее, это целый ряд крупных бизнесов. Как показал один из подсчетов, в Соединенных Штатах в конце 1960-х годов приблизительно 60 миллионов долларов в год тратилось на рекламу и другие виды маркетинговой деятельности, направленные на коммерческое продвижение товаров и увеличение сбыта. Объем затрат был приблизительно таким же, как объем национальных расходов на образование или здравоохранение1. Сама реклама составляла около одной трети этой суммы. В пределах выборки стран расходы на рекламу составляют от менее 1 до почти 3 процентов национального дохода. По самым грубым подсчетам2:

• США расходуют 2,8 процента национального дохода.

• Дания, Канада, Финляндия — чуть больше 2 процентов.

• Британия — около 2 процентов.

• Большинство других промышленно развитых стран, включая Японию, расходуют около 1,5 процента.

• Франция и Бельгия расходуют менее 1 процента.

Так как коммерческое продвижение товаров само по себе является большим бизнесом, полиархические структуры с рыночной экономикой сталкиваются с препятствиями при попытке изучить и даже просто подробно обсудить роль этого вида бизнеса и его влияние на ограничение общественного управления. Разнообразные отрасли организации сбыта и корпорации, пользующиеся их услугами, очень неохотно делятся информацией. С недоверием выслушивали мы самые невероятные вещи о такой отрасли, как организация сбыта и продвижения товаров: представители телевидения, например, заявляют, что объем затрат корпораций на телерекламу исчисляется, вероятно, миллионами долларов, ведь эффективность этой рекламы в отношении воздействия на людей достоверно подтверждена. Одновременно они убеждали нас, что никакого обусловливающего воздействия на людей с девиантным поведением, даже на впечатлительных детей, телевидение не оказывает. Даже если допустить мизерную возможность того, что эти два заявления не являются взаимоисключающими, смелость голословных утверждений и очевидное безразличие к тому, что пагубному и развращающему влиянию подвергается целое поколение граждан, — это доказательство низкой осведомленности в обществе о таком явлении, как коммерческое продвижение товаров и увеличение продаж. В результате этого настоящая глава будет небогата данными эмпирических исследований.

Возможно, первое, что нужно сказать здесь о возможной цикличности, — то, что сама по себе значительная интенсивность деятельности по продвижению товаров и увеличению продаж на самом деле очень информативна и говорит о многом; но у нас нет никаких количественных данных об этой интенсивности. Простое объявление о новом товаре или извещение о снижении цены на знакомый товар являются полезной информацией, которая точно не сделает покупателя жертвой обмана продавца. По мнению многих людей, объявления подобного рода делаются слишком громко и слишком часто, кроме того, на них тратится слишком большая доля национальных ресурсов. Но подобные жалобы отличаются от утверждения, что коммерческое продвижение товаров препятствует потребительскому контролю.

В общем, для сферы коммерческого продвижения товаров и стимулирования продаж — независимо от ее информативности — самым элементарным вопросом, с которого надо начинать, является следующий: оказывает ли она хоть какое-то влияние? Случайные наблюдения подтверждаются данными тщательных статистических исследований. Коммерческое продвижение товаров оказывает влияние — хотя, опять же, невозможно точно оценить его масштабы — на то, какие виды товаров и услуг люди приобретают, а также на то, каким конкретно маркам они отдают предпочтение3. Рекламодатели продолжают рекламировать, потому что видят воздействие рекламы. И все-таки пределы очевидны. Миллионы людей не пьют пиво, не пользуются дезодорантами для интимных мест, не страхуют свою жизнь и не проводят зимний отпуск в солнечных странах, несмотря на все усилия рекламодателей. Также не происходит оттока всех клиентов Hertz’s в Avis, несмотря на назойливую рекламу компании Avis, или, наоборот, из Avis в Hertz’s, несмотря на настойчивость Hertz’s. Потребители не покупают и всех тех новых изделий, которые рекламодатели так настойчиво убеждают их приобрести. По оценкам исследователей, 80 процентов новых товаров, поступающих на американские рынки, не пользуются спросом4.

В любом случае бóльшая часть семейного дохода идет на оплату продуктов питания и жилья. Расходы потребителей во многом зависят от таких причин, как классовое положение, имущественный и социально-экономический статус, этническая принадлежность и так далее. Эти факторы в значительной степени определяют меню семьи и стиль дома и обстановки. Наиболее значимые национальные, этнические, классовые различия в моделях потребления нельзя достоверно объяснить с точки зрения коммерческого продвижения товаров. Расходы американцев на покупку автомобилей, например, являются следствием роста благосостояния американского общества в сочетании с наличием крупных рынков, стимулировавших массовое производство автомобилей, и обширных земельных пространств, что позволило вести активнейшее дорожное строительство, в результате которого появились удобные шоссе с качественным дорожным покрытием.

Многие изменения в структуре потребительских расходов практически не подвержены какому бы то ни было прямому воздействию рекламной деятельности как таковой. Начиная с 1960-х годов в Соединенных Штатах произошло несколько крупных изменений в стиле и моде в одежде — например, в моду вошли джинсы. Хотя в настоящее время дальнейшее продвижение моды на рынке стимулируется искусством продаж, все-таки мода на эти товары появилась раньше, чем началось их коммерческое продвижение. Приблизительно тогда же возникла волна нового спроса на велосипеды, также без усилий специалистов в области искусства продаж.

Совокупный эффект рекламных акций и стимулирования продаж может выражаться в увеличении объемов потребительских трат и сокращении объемов потребительских сбережений. Исходя из подобного предположения делаются попытки точно измерить такой эффект, но пока эти попытки неубедительны5.

Можно выдвинуть гипотезу, согласно которой коммерческое продвижение товаров и стимулирование объемов продаж может являться мощным, всеохватным, неизменно высокоэффективным фактором, формирующим культуру многих наций, для которых данный вид деятельности является одним из важнейших. Не подкрепленная убедительными доказательствами и основанная только на имеющейся у нас недостаточной информации, эта гипотеза предполагает, что коммерческое продвижение товаров на рынке может заставить народные массы стремиться к приобретению продвигаемых товаров и услуг и, что еще более важно, с успехом убедить эти народные массы в том, что покупка — это путь к популярности, достоинству, исключительности, удовольствию, безопасности. В Америке начала XX века по меньшей мере несколько крупнейших лидеров в сфере бизнеса и экономики были уверены, что коммерческое продвижение товаров и стимулирование продаж на рынке должно быть нацелено на достижение именно таких целей. Они видели новые возможности для развития массового производства на огромных новых развивающихся рынках. Эти возможности, по их мнению, требовали нового уровня и разнообразия потребительских расходов, к которым потребителей еще нужно было подготовить и с помощью специально организуемых рекламно-информационных кампаний внушить им: они хотят того, что американская промышленность в состоянии для них произвести6.

Как заставить покупателя сидеть смирно

В отношении коммерческого продвижения товаров следует особо отметить то, что дилерам совсем не обязательно бороться с покупателем. Совершенно очевидно, что можно заработать гораздо больше, если продать покупателю то, что он хочет (или то, что можно выдать за предмет его желаний), нежели пытаясь продавать ему то, что он не хочет покупать. Так как бизнесмены стремятся делать деньги, а не преобразовывать мировую структуру потребительского выбора, ни в одиночку, ни в сговоре друг с другом им не свойственно поступать подобным образом: сначала принять решение о том, что именно потребители должны покупать, а затем начать одновременно и производить, и убеждать покупателей покупать данный товар. В действительности ближе всего к такому фантастическому сценарию будет следующий пример коммерческого продвижения товара корпорацией. Технологические линии производства нашей взятой для примера корпорации недостаточно гибки для развития потенциала производства; корпорация направила весь свой капитал и квалифицированную рабочую силу на одну или несколько линий производства и теперь обнаруживает, что ее оставляют клиенты, делая выбор в пользу новых товаров. Корпорация слишком стара, чтобы менять что-либо в своем производстве и образе деятельности, поэтому она может приложить все возможные усилия для того, чтобы удержать прежнюю клиентуру.

Но в основном коммерческое продвижение товаров на рынке представляет собой деятельность иного плана. По преимуществу она заключается в восхвалении достоинств новых товаров. И для новых товаров — и, конечно, для новых предприятий и отраслей промышленности — продвижение товаров на рынке используется с целью продажи в максимально возможных объемах того, что потенциальные покупатели могут счесть соответствующим своим желаниям. Есть ли какая-нибудь причина для бизнесменов заниматься чем-либо еще? Стратегия продвижения товара на рынке наиболее наглядно представлена на примере современной универсальной корпорации, способной производить практически что угодно, если это найдет спрос у покупателей, и проводящей маркетинговые исследования, которыми пользуется в качестве ориентира. Если даже конкретное маркетинговое исследование есть не более чем надувательство (например, корпорация дает исследователям заказ определить, насколько можно укоротить сигарету так, чтобы покупатель этого не заметил7), это все равно поиск средств удовлетворения потребителей.

Однако в силу технических причин даже самым универсальным корпорациям приходится беспокоиться о том, что покупатели не купят произведенную корпорацией продукцию. Когда для освоения новых сложных технологий или продукции требуется несколько лет, корпорации уже не могут быть уверены в том, что потребитель через, скажем, пять лет, в течение которых корпорация будет разрабатывать новый товар и налаживать его выпуск, не изменит своего мнения и не передумает покупать новую продукцию. Корпорации, следовательно, будут использовать маркетинговые стратегии продвижения товаров, чтобы удержать покупателей в рамках ранее спрогнозированной модели предпочтений. Хотя Гэлбрейт рассматривает эту форму продвижения товаров на рынке как доказательство перехода управления процессом выбора того, что производить, от потребителей к корпорациям, в соответствии с его же собственными доводами оказывается, что данным видом маркетинговой деятельности корпорация пытается ответить на предпочтения потребителя, а не диктовать их. В своей попытке убедить покупателя приобрести то, что было указано аналитиками в прогнозах, корпорация ведет себя подобно фотографу-портретисту из старинной студии, который закрепляет специальной фигурной скобкой голову клиента, чтобы она не двигалась во время съемки. Является ли клиент пленником фотографа?

Некоторые сравнения

А теперь сравним деятельность по продвижению товаров на рынке и попытки корпораций и правительства манипулировать волеизъявлениями в полиархических системах. В области политики лидеры проводят пресс-конференции и ищут другие подготовленные аудитории, способные воспринять сообщения, которые лидеры собираются транслировать. СМИ наполнены их заявлениями, полемикой друг с другом, обещаниями. Их слова о том, что они хотят «продать», составляют предмет новостей. Иначе обстоит дело у официальных представителей корпораций, рекламирующих новый товар. То, что они должны говорить как продавцы, представляет очень кратковременный интерес для населения и обычно небольшой интерес для их собственных клиентов. За то, чтобы получить аудиторию, им приходится платить большие суммы денег, и даже в этом случае они могут лишь ненадолго удержать внимание потребителей такими лихорадочными мерами, как 30-секундные рекламные ролики.

Кроме того, люди воспринимают политических лидеров более серьезно, чем продавцов. В 1970 году, непосредственно перед тем, как президент Никсон отдал приказ о переводе наземных войск из Вьетнама в Камбоджу, по результатам одного из опросов избирателей, проведенного Службой опросов Харриса, сообщалось, что всего 7 процентов респондентов одобряют такой шаг. Стоило президенту действительно совершить этот шаг, как его поддержали уже 50 процентов респондентов8. Это обычное и широко распространенное явление: волеизъявление граждан меняется быстро и существенно в ответ на действия или обращения власти. Ничего подобного нет в сфере организации продаж и продвижения товаров на рынок. Имеющийся в наличии новый товар может почти немедленно создать новую клиентуру, но свое мнение о товаре покупатели не перенимают у руководства корпорацией подобно тому, как граждане перенимают свои политические мнения от политического руководства. Если завтра конгрессмен или член парламента объявит, что после долгих размышлений он решил одобрить эвтаназию, многие из его избирателей, которые доверяют его суждениям и ценят его совет, вслед за ним изменят и свое мнение. Если завтра глава Royal Dutch Shell объявит, что его компания разработала изумительный новый товар, единственное, что сделает большинство потенциальных покупателей, — примет это заявление к сведению, дав ему возможность конкурировать за свое сознание со многими другими противоречащими друг другу заявлениями и сведениями.

Легко упустить еще одну противоположность. Чрезвычайно редко бизнесмен настолько стремится продавать то, что, по его мнению, требуется общественности, что готов скорее разориться и потерять свой бизнес, чем продавать людям то, что они хотят. Только в политике есть место для такого лидера — апологета какой-либо идеологии или доктрины (или очень принципиального лидера), который готов скорее проиграть, чем изменить свое мнение. Голдуотер*, как представляется, вступил в предвыборную борьбу не столько ради победы, сколько ради пропагандирования своих идей и убеждений. Он явно скорее бы привел свою партию к поражению, чем к «неправильной» победе. То же самое, очевидно, можно с полным основанием сказать о Линкольне, де Голле, Черчилле, Гитлере, Венделле Уилки**, Роберте Тафте***, Рональде Рейгане. Однако еще в 1960 году было подсчитано, что две трети американских кандидатов на сенаторские и губернаторские посты прибегали к использованию каких-либо форм маркетинговых исследований9. Возможно, это различие между политическими лидерами и бизнесменами постепенно исчезает.

Борьба идей

Возможно, самое фундаментальное сравнение, которое необходимо сделать, — если бы у нас была информация, позволяющая сделать его с уверенностью, — это сравнение характера «борьбы идей» на этих двух аренах: в политике и в рыночной экономике. Борьба идей в рыночных системах в некоторых отношениях намного шире и интенсивнее, чем в политике. Большинство из нас не может купить намного больше того, что позволяет наш доход, и ни один из нас не тратит весь свой доход на покупку какого-либо одного товара. Следовательно, при обдумывании любой покупки мы находимся под перекрестным давлением импульсов совершить огромное количество других возможных покупок — или совершенно другого товара, или другой марки того же самого товара. Таким образом, во многом успех одного рекламодателя — это проигрыш другого. Каждый борется со всеми остальными сразу.

В полиархической системе избирателю предлагается всего лишь горстка кандидатов на какую-либо должность и только малое число альтернативных политических решений по любому из вопросов и проблем. Правда, за его внимание борются сторонники действительно сотен или тысяч альтернативных потенциальных политических стратегий и решений: например, защитники высшей меры наказания, программ дешевого жилья, легализации абортов, ужесточения политики в отношениях с Советским Союзом, ядерной электроэнергетики, запрета вивисекции, полной занятости или реформирования плана городской застройки. Но они не конкурируют между собой таким же образом, как каждый рыночный товар или услуга конкурирует за деньги покупателя. Большую часть политических обращений никто не слушает. По большинству проблем гражданин делегирует ответственность за принятие решений властям и чиновникам, оставляя для собственного рассмотрения лишь несколько возможностей выбора. Иногда борьба идей не выходит за рамки обсуждения достоинств нескольких (зачастую лишь двоих) участников предвыборных кампаний. И попытки должностных лиц, кандидатов и политических партий повлиять на предпочтения гражданина по важнейшим общественным проблемам, как мы видели, едва ли конкурентоспособны вообще.

Распространенная путаница

Хотя продвижение товара точно так же, как и манипуляция политическим волеизъявлением, мешает осуществлению общественного управления, создавая в нем определенную цикличность, они могут помешать ему еще раз — итого, следовательно, дважды, — причинив более серьезный ущерб народным массам. Многочисленные «послания» запутывают общественность и вводят ее в заблуждение. В результате люди не в состоянии понимать и защищать свои интересы, хоть и не всегда делают то, что хочет руководство.

Ведущим корпорациям успешно удается убеждать потребителей приобретать автомобили, пассажиры которых могут подвергнуться риску выхлопов угарного газа; пестициды, опасные для тех, кто их применяет; детские игрушки, окрашенные свинцовыми красками; косметику и другие лекарственные и косметические препараты, которые не дают обещанного изготовителями эффекта; пищевые продукты с опасными добавками; все виды товаров, покупаемых в кредит, со скрытыми или преднамеренно неправильно указанными кредитными начислениями; дорогостоящие полисы страхования жизни, не обеспечивающие обещанных клиентам сбережений; огнеопасные коврики и ткани; а также дома-новостройки, которые вскоре начинают требовать дорогостоящего ремонта.

Политическая агитация, не позволяющая сделать взвешенный выбор на основе имеющейся информации, присутствует повсюду и становится все более и более явной в американской политике. Президент Кеннеди пытался обмануть общественность по поводу операции в заливе Кочинос, а президент Джонсон — по поводу Тонкинского инцидента. Сегодня в Соединенных Штатах практически не верят никаким официальным опровержениям по поводу каких бы то ни было утверждений, наносящих ущерб репутации какого-либо правительственного чиновника. В глазах многих граждан доверие в области правительства и политики стало чем-то случайным.

Что хуже: обман потребителей или обман граждан? Что имеет большее значение? Трудно подсчитать точно те случаи, когда что-то скрывалось, что-то осталось неизвестным для граждан. Мы, однако, можем взять на заметку, что лидеры полиархических систем делают своей профессией привлечение внимания к неувязкам в политических высказываниях оппонентов, и порой они делают это весьма успешно. Кеннеди попал под огонь со своей версией операции в заливе Кочинос, и истинная история вышла наружу. За свою многократную ложь Никсон был вынужден уйти в отставку. В целом, однако, продвижение товара в условиях рыночной экономики следует правилу: избегать явных нападок и споров по поводу заявлений и обещаний конкурентов, наглядным примером чего является рынок фармацевтических препаратов. Тысячи обещаний и заявлений делаются в печати и в эфире из года в год, но это не вызывает никаких взаимных нападок или публичных споров между многочисленными производителями и поставщиками фармацевтической продукции.

И лидеры полиархических структур, и лидеры бизнеса пытаются ослабить борьбу идей, ограничивая сферы разоблачений и дебатов. В Великобритании традиция неофициальных договоренностей и более строгого, чем в Соединенных Штатах, правового контроля за «утечками» информации ограничивает критику правительства10. В Соединенных Штатах время от времени случаются вспышки нетерпимости по отношению к критике со стороны оппозиционеров и противников официальной политики. Министр юстиции США Алекс Митчелл Палмер после Первой мировой войны осуществлял преследование радикалов в судебном порядке. В 50-х годах XX века с подачи сенатора Джозефа Маккарти государственные служащие, профессора колледжей и писатели подвергались давлению и угрозам, некоторые потеряли работу. В 1960-х годах Мартин Лютер Кинг и другие лидеры движений за гражданские права подвергались нападкам и притеснениям со стороны правительственных чиновников. В 1973 году Управление по политике в области телекоммуникаций Белого дома угрожало теле- и радиовещательным компаниям11. В 1960-х годах во Франции правительственная телекомпания неоднократно нарушала традиционные правила политического нейтралитета в узкопартийных отношениях, и начавшиеся по этому поводу протесты продолжались в 70-х годах12.

Бизнесмены успешно превратили секреты торговли в объект права собственности. Суды сочли, что в некоторых случаях определенная информация не должна раскрываться даже в ходе правительственных расследований. Много лет Союз потребителей пытался заставить правительство США опубликовать результаты тестирования товаров, проведенного правительственными агентами по снабжению в ходе закупки товаров для правительственных нужд. То, что эти попытки так и окончились неудачей, показывает, до какой степени право бизнеса защищать свою рентабельность — то есть, опять же, привилегированное положение бизнеса — является приоритетным по отношению к праву потребителей получать информацию об имеющихся на рынке возможностях выбора. Бизнесмены также заставили прессу, иногда с помощью угрозы судебных исков, с особой осторожностью подходить к раскрытию названий конкретных корпораций в сюжетах, посвященных незаконным действиям корпораций и другим случаям сомнительного корпоративного поведения. В Соединенных Штатах, однако, точно установленные факты незаконной деятельности корпораций в настоящее время становятся темой все большего и большего числа публикаций.

* * *

Что важно уяснить о манипуляции рыночным спросом и политическим волеизъявлением? В начале этой главы мы отметили, что количественных данных для проведения сравнительного анализа недостаточно. Получается — но тут мнения могут различаться, — что борьба идей может быть более жесткой в рыночной экономике, чем в полиархической структуре. Это объясняется тем, что корпорации, которые состязаются за власть над умами потребителей, объединяются друг с другом для обработки умов граждан по важнейшим проблемам в области политики.

Сравнение полиархической системы и рыночной экономики труднее провести, если принять во внимание широко распространенную дезинформацию и последующую путаницу в умах граждан и потребителей, от которых они страдают даже в том случае, если процесс индоктринации не увенчался успехом. Как в полиархической системе, так и в рыночной экономике рядовой гражданин-потребитель часто — каждый день — подвергается воздействиям, целью которых является обман.

Глава 17 СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КЛАСС

Чтобы проанализировать цикличность общественного управления в полиархических структурах, мы должны теперь добавить влияние социального класса. Это малопривлекательная перспектива. Каждому, кто сунется в это классовое гнездо, предстоит отбиваться от разъяренных нападок и споров, как от потревоженных ос. Несмотря на все доклады и книги о классе, ученый мир, подобно более обширной сфере просвещенных содержательных дискуссий, похоже, разделен на два лагеря, каждый из которых признает существование классов в обществе, но один — марксистский лагерь — делает классовый конфликт главной движущей силой в истории человечества1, в то время как другой — традиционалистский — ставит классовую принадлежность на одну доску с десятками или сотнями других факторов, определяющих организацию общества, социального конфликта и социальных перемен2.

В рамках этой книги нельзя обеспечить проведение адекватного и полного анализа. Возможно, в таком случае каждый читатель должен дополнить ее своей собственной главой о влиянии класса на политико-экономическую структуру полиархических обществ. Но мы можем сделать нечто лучшее. Пусть каждый читатель напишет свою главу, но позвольте нам предварить каждую такую главу кратким аналитическим вступлением, ограниченным и осторожным, в котором мы попытаемся определить некоторые связи между классом и цикличностью общественного управления при полиархии. Это будет своего рода простейшая «азбука», вводное пособие по теме «класс». В нем будут выведены несколько наименее спорных суждений о классе, затем на базе этих суждений будет сделан вывод, с которым трудно не согласиться, — хотя в классовых вопросах все, что вызывает полное одобрение и доверие в одном лагере, может полностью отрицаться в другом. То, что взятые нами суждения просты и элементарны, а не сложны или чересчур своеобразны, является огромным достоинством в свете наших целей. Не забираясь в разреженную атмосферу высоких и крайне умозрительных размышлений о социальном классе, мы добавим некоторые важные элементы к нашему анализу идентифицируемых механизмов политико-экономической организации в полиархических сообществах.

Для наших ограниченных целей необязательно четко выяснять, сколько существует классов, имеют ли они четко определенные границы, осознают ли члены этих классов свою классовую принадлежность и много ли между ними существует конфликтов и противоречий. Также нам не требуется точного определения. На самом деле мы не хотим, чтобы все то, что мы говорим о классе, зависело бы и опиралось на одно конкретное определение и, таким образом, было бы ошибочным при любом другом.

Общественный класс — это совокупность людей*. Большая совокупность, насчитывающая по меньшей мере миллионы членов. Она отличается общей для всех ее членов культурой. В рамках национального сообщества она является субкультурой, так как включает не всех, кто является гражданами или подданными данного национального государства. Эта более крупная национальная группа сама может быть группой, члены которой объединены одной общей культурой. Рассматриваемый в глобальном, а не в национальном аспекте, любой класс является межнациональной группой, объединенной общей для всех членов культурой. Субкультура или культура строятся не на основе признаков расовой, этнической, религиозной, языковой принадлежности и не зависят от политических границ. Вместо этого группа, за исключением нескольких атипичных членов, является «горизонтальным» социально-экономическим слоем3.

Это культура, различаемая по уровню власти и богатства, а следовательно, и по оказываемому влиянию и имеющимся полномочиям (в структурах рыночной экономики, в правительстве и тому подобном). Сказать, что это культура, означает также сказать, что ее характерные особенности увязаны или взаимосвязаны и что они передаются из поколения в поколение, хотя и с бесконечными постепенными деформациями4. Так, с властью, влиянием, богатством и силой каждого класса связаны и другие его особенности и свойства — такие, например, как язык, форма обращения друг к другу и другие стандартизованные виды межличностной коммуникации, а также хотя бы минимальные отличия в одежде, идеологии, принятых формах проявления уважительного отношения к другим членам общества, поведении полов. Каждый класс обладает своим, свойственным именно ему кластером отличительных особенностей, но не все особенности у разных классов полностью различны. Кроме того, не всегда различия между характерными чертами классов остаются неизменными на протяжении долгого периода времени.

Низшие слои — или, по крайней мере, значительная часть их представителей — перенимают многие из характерных черт и особенностей высших слоев общества (считая, например, что их «просторечная» манера говорить или одеваться хуже, чем у высших слоев), поэтому культурные различия между классами в некоторых отношениях могут быть неочевидными, трудно уловимыми. Для наших же целей не требуется заходить настолько далеко, чтобы настойчиво доказывать — или, наоборот, отрицать — существование различных, в высшей степени дифференцированных классовых культур, в пользу которых выдвигаются различные концепции — такие, например, как концепция «культуры бедности»5.

Некоторые простейшие предположения

Для начала отметим, что классы существуют во всех полиархических системах*. Нам необходимо задержаться на этом предположении ровно настолько, насколько требуется, чтобы опровергнуть наивное американское утверждение о том, что классы существуют везде, кроме Соединенных Штатов. Существование классов в Соединенных Штатах абсолютно надежно подтверждено документально. Десятки исследователей обнаружили классовые различия у детей дошкольного и школьного возраста6. Кинси и его многочисленные преемники выявили классовые различия в поведении полов7. Социологи пришли к заключению, что не могут объяснить различия в электоральном поведении, политической активности или отношениях к различным политическим реалиям безотносительно принадлежности к социальному классу8. Классовые различия пронизывают все американское общество. Даже различные протестантские конфессии дифференцируются по классам. Многие американцы, тем не менее, остаются в неведении о всепроникающих классовых различиях в поведении, разговорной речи, мышлении. Ведь до сих пор эти различия никогда и никем явно не оспаривались, не было ничего похожего на то противодействие укоренившимся сексистским моделям поведения, речи, мышления, которое возникло в результате движения за эмансипацию женщин.

Наличие классов не отрицает существования других вариантов разделения общества или того, что последние могут быть более важны с той или иной точки зрения. Разделению по признакам пола, этнической принадлежности, отношениям «производитель — потребитель» и «космополитический — провинциальный» уделяется огромное внимание, не говоря уже о широко известных и признанных вариантах разделения по расовому, региональному, религиозному и национальному признакам 9.

Следующее предположение: один класс объединяет в себе большинство богатых людей, многих высокопоставленных политических деятелей (среди них многих высших чинов госучреждений и законодательных органов), многих президентов средних и крупных корпораций, некоторых высококвалифицированных специалистов и научных работников (в зависимости от величины их дохода, места работы или клиентуры), некоторых журналистов и других видных общественных деятелей, а также некоторых высокообразованных людей, не попадающих ни в одну из вышеперечисленных категорий.

Это люди, которых объединяет набор общих, присущих им всем разнообразных характерных особенностей: таких, опять же, как манера речи, высокий доход, обладание властью, а также единый для всей группы относительно сложный и изощренный фольклор. Этот фольклор в американском случае формируется на основе заимствований из таких негласно принятых всеми источников информации, как, среди прочих, нью-йоркская «The Times» и еженедельные журналы новостей. Основными чертами класса, как будет показано в последующих предположениях, являются высокий доход или обладание властью в правительстве, корпорации, ряде других организаций. Идеальный представитель класса будет обладать всеми основными чертами, свойственными группе, но группа, которую мы описываем, является объединением индивидуумов, каждый из которых обладает большим, чем у других членов общества, количеством характеристик или более высокой интенсивностью нескольких из этих характеристик. Всех других членов общества мы считаем, следовательно, членами другого класса.

То, что существует такой класс, большинство людей не станет оспаривать, хотя точный состав этот класса вызовет разногласия. Одним из свидетельств его существования является тот многократно подтвержденный социологами факт, что высшее корпоративное руководство, высшие слои бюрократии и большинство высокопоставленных государственных чиновников, занимающих выборные должности, связаны между собой как класс множеством способов. Литература по общественным наукам полна упоминаний о классовой однородности, охватывающей эти категории во всех полиархических системах, а также объяснений и доказательств этого: социально-экономическое происхождение, старые школьные связи, близость профессионального и социального обмена, клубы, внутриклассовые браки и тому подобное10.

Следующее предположение: только что описанный класс находится в обществе на положении привилегированного, и общество различными способами предоставляет ему многочисленные преимущества. Начнем с того, что этот класс богат и влиятелен. Но это только начало. Членство в этом классе обеспечивает большие и разнообразные преимущества.

Исследования документально подтвердили следующее явление: школьные учителя более охотно помогают учащимся, которые, по их представлению, принадлежат к средним или высшим классам общества, чем учащимся из низших слоев; школьные ресурсы более щедро выделяются для представителей высших классов; считается, что детям из высших классов в школах нужны особая педагогическая поддержка или специально разработанные учебные планы11. Те же исследования и ряд других показывают, что родительское отношение и обращение с детьми поощряет бóльшую независимость, воображение, уверенность в себе и изобретательность у детей, относящихся к среднему или высшему классам общества*. Множество только что процитированных работ по обучению в школе и воспитанию детей показывают, что привычка повиновения властям и почтительного отношения к людям в большей степени привита детям из менее привилегированных классов. Судебная система при производстве арестов, задержаний и назначении наказаний более жестко относится к представителям низшего класса, чем к представителям средних или высших классов. Данные исследования, которые приведены Сазерлендом и на которые мы уже ссылались, говорят о том, что отношение к президентам и высшему менеджменту корпораций в Соединенных Штатах очень бережное и деликатное12. История самого языка отражает полноту распространения в обществе установленных различий в уважении, престиже и почитании, соотносимых с членами различных классов. Многие из слов, до сих пор употребляемых в обществе и в целом характеризующих хороших и плохих людей, происходят из различий в социально-экономическом статусе: «благородный» как обозначение качества человека происходит от того же слова, которое когда-то обозначало высший класс общества; «сброд» — производное значение слова, ранее обозначавшего представителей самых низших слоев общества — крестьян-холопов; «средний» — от употреблявшегося ранее значения «посредственный, низкого происхождения» (в противоположность высшему классу)** и так далее.

Те, кому фактически даны неординарные возможности власти или богатство, получают также и все преимущества пользования ими, что помогает приобретать все больше и власти, и богатства. Таким образом, члены этого привилегированного класса действительно широко и изобретательно, в большом и в малом, в нематериальном и материальном получают преимущества; эти преимущества им предоставляют другие члены их собственного класса, члены других классов и в целом все правила, законы и процедуры, действующие в обществе.

Теперь посмотрим каково различие между принадлежностью к определенному социальному классу и видимостью такой принадлежности. Это различие все больше исчезает, если исходить из тех определений, которые часто даются понятию «класс», но мы можем использовать его, чтобы разобраться в различных аспектах такого явления, как класс. Если класс объединяет какая-либо общая культура или субкультура, из этого следует, что существует некоторое хотя бы смутное и неярко выраженное чувство принадлежности к этому общему. Люди, входящие в класс могут лично никогда не пользоваться концепцией класса, но у них будет некое чувство, что «он один из нас» или «наш человек». Им и в действительности может быть комфортнее с этим человеком, и тогда они будут более искренними и восприимчивыми по отношению к нему, чем к членам других классов. Однако члены любого класса могут делать ошибочные заключения о принадлежности людей к их собственному классу или к другим классам. Стиль одежды и манера говорить, например, могут заставить их и членов других классов относиться к постороннему человеку так, как будто он обладает также и прочими чертами, являющимися атрибутами привилегированного класса.

Наше следующее базовое предположение, следовательно, таково: выгодно считаться членом привилегированного класса и таким образом приобщаться к предоставляемым классу преимуществам, поэтому в обществе существуют мощные стимулы соответствовать видимым атрибутам данного класса. Среди этих атрибутов — политико-экономические убеждения, отношения, волеизъявления, свойственные данному классу и, в частности, членам данного класса, имеющим наибольшие привилегии. Это вера в частное предпринимательство, в автономность корпораций, в возможность обогащения и процветания*.

Те, кто желает приобрести статус принадлежности к привилегированному классу, подвергаются давлению класса в самых различных формах, направленному на подчинение кандидатов мнениям и представлениям, принятым для членов данного класса. В наиболее явных формах это проявляется, когда речь идет о роде трудовой деятельности или о профессиональной карьере. Во многих правительствах и корпорациях в полиархических странах с рыночной экономикой кандидаты на важные должности проходят утверждение только после проверки службами безопасности, причем в ходе этих проверок кандидаты должны подтвердить, по меньшей мере, свою лояльность основным политико-экономическим институтам данного общества. Часто службы безопасности на этом не останавливаются и могут дисквалифицировать кандидатов, если выяснится, что те придерживаются «диссидентских» взглядов. В корпоративных и правительственных организациях путь к богатству, власти и влиянию в обществе, так же как и к другим классовым благам, будет легче для того, кто принимает мнения привилегированного общества, не вспоминая о своем законном праве и свободе думать и говорить что нравится. Диссидент, зубоскал, скептик, радикал часто обнаруживает, что путь этот труден или непроходим*.

Заключительное предположение

Результатом — нашим заключительным предположением — является то, что лидеры правительственных и корпоративных структур, роль которых в ограничении волеизъявлений мы все это время исследуем, создают для себя множество союзников в своем собственном классе и за его границами. Эти союзники — люди, занимающие менее высокие посты и решающие менее важные задачи в корпорациях и правительстве, администраторы и преподаватели в университетах, руководители СМИ, молодые люди, стремящиеся к успеху, а также родители с честолюбивыми амбициями относительно своих детей. Объединенными усилиями все они распространяют убеждения, мнения и волеизъявления руководства корпоративных и правительственных структур.

Начиная с самого раннего возраста ребенка его родители, школьная администрация, преподаватели, авторы и составители учебников, а также СМИ совместными усилиями делают попытку, частично в силу традиций, частично осознанно, ограничить политический кругозор и оказать влияние на формирование мнений ребенка13. Или возьмем другой пример: ведущие, наиболее авторитетные члены какого-либо академического коллектива или отдельно взятого факультета университета разделяют убеждения привилегированного класса. Стимулы, воздействующие в этом случае на других, особенно более молодых членов данной группы, будут непосредственными и высокоэффективными, и не потому, что далекие от них правительственные или корпоративные лидеры могут предоставить им блага и привилегии или отказать в этом, а потому, что их непосредственные коллеги будут препятствовать продвижению по службе «несерьезного» молодого исследователя**.

Таким образом, такие учреждения, как газеты, теле- и радиовещательные комплексы, научно-исследовательские институты, научно-популярные журналы, фонды и университеты часто становятся союзниками привилегированного класса. Для этого у них есть мощный стимул — им даже больше, чем честолюбивым молодым людям, необходимы те средства, которые люди состоятельные, имеющие власть и влияние, могут им предоставить. Многим из этих учреждений нужны откровенные пожертвования, чтобы выжить. Другим нужны доходы от рекламы. Возможно, приводимое ниже заявление одного из последних президентов Гарвардского университета нетипично для институциональной адаптации к политическим мнениям привилегированного класса. В случае с таким выдающимся, знаменитым университетом кто-то, наверное, предпочел бы не принимать в расчет это заявление — как явное отклонение. И все-таки президент этого университета действительно сказал в защиту некоторых членов своего профессорско-преподавательского состава следующее: «Может ли кто-либо всерьез обвинить этих людей и остальных сотрудников факультета в том, что они ниспровергают американский образ жизни? И может ли кто-либо всерьез обвинять в этом университет в целом, принимая во внимание программу этого университета по истории, теории государства, государственному управлению, общественным отношениям, а также его обширную программу мероприятий в сфере бизнеса, которая практически полностью нацелена на то, чтобы система частного предпринимательства продолжала функционировать эффективно и прибыльно в весьма непростом мире»14.

Таким образом, явление социального класса усиливает тенденции к цикличности в общественном управлении. Могут высказываться и противоположные мнения, но перевес голосов явно велик. Это заключение является важным, даже если, как мы увидим позже, эффект классового воздействия на цикличность управления уменьшается.

Дополнительным доказательством в пользу только что сделанного заключения — и важным пунктом самим по себе — является то, что во всех полиархических системах, по которым проводились исследования, отмечен абсолютный численный перевес членов привилегированного класса среди ведущих деятелей полиархической политики. Граждане из низших классов участвуют в политике меньше и менее эффективно15. Различие в степени участия настолько велико, что руководство различных групп, объединенных общими интересами, — фермеров, ветеранов, женских организаций и в некоторой степени профсоюзов, — с таким же огромным перевесом находится в руках людей, принадлежащих к привилегированному классу. Таким образом, те самые группы, которые должны были бы противиться классовому влиянию в рамках системы, сами становятся объектом классового воздействия16.

Повторимся, различные страны в чем-то отличаются друг от друга. И непропорционально большая доля участия привилегированного класса в руководстве многих стран, вероятно, уменьшается. Если, например, в преподавательском составе американских и британских университетов марксистов и представителей других диссидентских течений очень немного, в некоторых других полиархических странах, в том числе во Франции, ФРГ, Италии и Японии, в сфере общественных и гуманитарных наук их достаточно много17. В мире американской журналистики — некоторые данные о тиражах были приведены в одной из предыдущих глав — у диссидентских взглядов и теорий мало шансов заявить о себе в печати. Но социалистические или коммунистические журналы выходят большими тиражами за границей. Даже в Соединенных Штатах такие выдержанные журналы, как «The New Yorker», время от времени публикуют довольно основательную критику политико-экономического строя. А в настоящее время по всей территории Соединенных Штатов все шире распространяется множество разнообразных мелких радикальных газет и журналов. Тем не менее основные крупнейшие американские газеты и множество журналистов-комментаторов остаются верны основам системы свободного предпринимательства. И государственные школы остаются главным источником традиционной индоктринации — практически монолитной в Соединенных Штатах, едва ли существенно менее целостной в Великобритании, но более дисперсной на европейском континенте18.

Классовая индоктринация против классовых конфликтов

Следует заметить, что в данном анализе классового воздействия мы не упоминаем классовый конфликт. То, что классовый конфликт существует, мы уже признали. Но наша основная идея в другом, а именно: привилегированный класс во многом успешно осуществляет идеологическую обработку всего населения, внедряя в сознание масс свои определенные привилегированные мнения, убеждения и волеизъявления. Для Маркса понятие класса означало классовый конфликт. Но мы сейчас обращаем внимание на тенденции конформизма — один из аспектов того, что ряд последующих марксистов и других теоретиков общественных отношений определяют как обуржуазивание рабочего класса, то есть принятие рабочим классом буржуазных ценностей и волеизъявлений, а не враждебное противодействие им. Некоторые из тех самых событий, которые предсказывал Маркс, — разрыв старых родственных и социальных связей — на самом деле способствовали определенным видам обуржуазивания. Причина заключается в том, что рабочие, оторванные от своих старых корней, становятся как никогда прежде уязвимы и подвержены влиянию средств массовой информации, обращений и призывов лидеров бизнеса и правительства, а также воздействию и давлению на них со стороны привилегированного класса и его союзников, от которых прежде рабочие были изолированы19. Под тем классовым упадком в Западной Европе и Соединенных Штатах, о котором много пишут и говорят, часто подразумевается лишь спад классового конфликта20. В действительности это явление должно служить индикатором растущего успеха, с которым один класс вместе со своими союзниками склоняет все прочие классы к принятию свойственных ему мнений, убеждений, волеизъявлений — несмотря на другие доказательства, которые якобы указывают на классовый упадок*.

Индоктринация населения самым привилегированным классом, конечно, никогда не бывает абсолютно полной. Тщательное полевое исследование состоятельных британских рабочих показало, что в среде профессиональных групп, в отношении которых предполагалось, что они перенимают у среднего класса стиль жизни, ценности и отношения, постоянно сохраняются отличительные классовые признаки, многие из которых по своей сути враждебны высшим классам общества. Очевидно — если это когда-либо вообще могло подвергаться сомнениям, — что объективные обстоятельства их жизни и разнообразие форм влияния, оказываемого на их отношения к различным реалиям, становятся барьером на пути к полному «обращению» их в новую веру и принятию ими тех политико-экономических убеждений, мнений и волеизъявлений, которые имеют наибольшее значение для сохранения преимуществ привилегированного класса21.

Что касается результатов такого явления, как проклассовая индоктринация с целью передачи политико-экономических убеждений, отношений и ценностей, то в этом плане Соединенные Штаты, возможно, имеют наиболее нивелированную классовую структуру среди всех полиархических систем. Это объясняется тем, что американские рабочие более крепко связаны с ценностями и волеизъявлениями привилегированного класса, чем их собратья за границей. Наоборот, они в меньшей степени осознают, что своей принадлежностью к низшему классу общества они отличаются от членов других вышестоящих классов, и в меньшей степени вовлечены в классовый конфликт22. Это и есть причина, по которой американцы предпочитают читать и выслушивать мнения по политико-экономическим вопросам в гораздо более узком диапазоне, чем европейцы, и в качестве избирателей ограничиваются выбором из узкого набора политических возможностей. В отличие от них европейцы, которые знают о своем классовом противостоянии с членами других классов, более свободно и открыто принимают подтверждения тому. Они стараются подчеркивать различия в классовых позициях. Они голосуют за положения, отстаиваемые другими классами, чаще, чем это делают американцы. Поэтому абсолютное господство высших классов общества в определении вкусов, мнений, политических пристрастий и стратегий, а также моделей образования встречает намного меньше противодействия и, следовательно, надежнее обеспечено в Соединенных Штатах.

При таком положении вещей можно ожидать, что профсоюзы в Соединенных Штатах должны быть менее активными в области политики, чем в Европе. Фактически это так и есть. Мы также можем ожидать, что требования о предоставлении социальных гарантий и других коллективных благ и привилегий в Соединенных Штатах должны запаздывать по сравнению с Европой. И вновь это так. В области социального обеспечения, коллективных благ и государственных услуг, а также перераспределения дохода Соединенные Штаты значительно отстают от полиархических стран Западной Европы.

Другие объяснения ограничений волеизъявления

Маркс предполагал, что классовое господство является причиной фальсификации самосознания народных масс. Механизмы, которые он имел в виду, представляли собой гораздо более богатую и сложную систему по сравнению с теми, которые в нашей работе обрисованы весьма сжато и осторожно. Заключение, к которому мы пришли, сильно отличается от выводов Маркса. Сказать, что из-за существования классов буржуазная демократия становится не более чем притворством, потому что массы находятся в заблуждении по поводу того, чего хотят (примерно в этом суть высказываний Маркса), — это совсем не то же самое, что сказать, будто существование классов является причиной, из-за которой общественное управление, пущенное по замкнутому кругу, деформируется и перестает функционировать правильно, хоть и не парализуется полностью. К последнему выводу пришли мы.

Крайне важно быть точным в том, что касается значения сделанного нами вывода о влиянии классовой структуры на закольцованность процессов контроля. В любом стабильном обществе найдется совокупность унифицирующих представлений и убеждений, отстаивающих базовые принципы организации социума. Это уже было признано. Наша задача в данной главе — не просто подтвердить этот факт, а выяснить определенные механизмы, которые помогают объяснить, как создается упомянутая совокупность унифицирующих представлений, и выяснить ее содержание. Для полиархических систем с рыночной экономикой свойственны убеждения особого характера. Огромное влияние на убеждения оказывают наличие неравенства в уровнях благосостояния, а также существование системы двоевластия с двойным, соответственно, набором лидеров, которые занимают привилегированное положение в политико-экономической структуре общества. Многие из этих унифицирующих представлений передаются привилегированным классом всем остальным классам общества, и в чрезвычайно неравной борьбе идей этим представлениям обеспечено огромное преимущество. Для наших целей достаточно определить механизмы, с помощью которых в обществе создается набор унифицирующих политико-экономических понятий, даже если эти механизмы не полностью объясняют существование таких унифицирующих убеждений, мнений и волеизъявлений и даже если некоторые из этих механизмов приходят в упадок и теряют свою действенность.

Какие еще механизмы помогают объяснить наличие унифицирующих политико-экономических убеждений, которыми санкционируется предоставление особых благ и преимуществ привилегированному классу при широкой поддержке всего общества? Какие-то из этих механизмов снова возвращают нас к классовому влиянию. Например, скажет кто-то, глубоко укоренившиеся традиционные убеждения и мнения, сохраняющиеся в течение длительного времени, следует считать продуктом случайных, «спонтанных» социальных сил. Что это значит? Это не может означать, что они возникают без причины. Возможно, тогда это означает, что они возникают непреднамеренно. Никто не планирует их — ни отдельный человек, ни группа, ни правительственная структура. Они являются непреднамеренными последствиями взаимного влияния людей друг на друга.

Допустим. И все-таки мы знаем, что, хотя люди бесчисленными непреднамеренными способами действительно оказывают влияние на отношения друг друга к чему-либо, они также предусматривают намеренный, достаточно масштабный контроль и регулирование мнений, убеждений и волеизъявлений. Родители и учителя, например, воспитывают в детях — в процессе непосредственного обучения, а также косвенно на собственном примере — такое достоинство, как подчинение властям. В большинстве обществ они также учат детей тому, что улучшение их положения в жизни будет и должно зависеть от их собственных личных качеств (а не от каких-либо перемен в общественном устройстве). Более того, многие из непреднамеренных воздействий людей друг на друга усиливают преднамеренную индоктринацию, как в случае, когда кто-либо, постоянно протестующий против властей, вызывает такое чувство неловкости у своих друзей, что постепенно все друзья его бросают. В большинстве случаев непреднамеренное взаимное влияние между отдельными людьми является, таким образом, не случайным, а целенаправленным управлением, поскольку его программа наглядно проявляется при преднамеренном влиянии, которое само по себе не является случайным или произвольным.

Почему мы воспринимаем конкретную программу, предварительно заданную модель преднамеренного влияния? Почему ставим акцент на необходимости подчинения властям (а не критичном, только выборочном и конкретном принятии их действий)? Почему существует почтительное отношение к богатым (при котором даже не делается различия между заработанным и унаследованным богатством)? Почему имеет место личная ответственность за улучшение качества жизни (а не социальное сотрудничество, направленное на усовершенствование государственного устройства и экономики)? Почему существуют всеобщие привилегии для богатых и власть имущих (вместо того, чтобы устранить ограничения и снять с других членов общества ответственность за регулирование предоставляемых им преимуществ в виде благ или власти)? Почему уважение к собственности так абсолютно, что многие люди считают аморальным украсть буханку хлеба, чтобы спасти свою семью от голода?

Все это — вопросы, выбранные не случайно. В них отражаются преимущества людей привилегированного общественного класса. Как они могут оказаться «спонтанными»? Как они оказались темами, изучаемыми практически повсеместно во всем мире? Они бесконечно транслируются населению — явно и на примере собственного поведения — церковью, средствами массовой информации, школой, семьей, деловыми и правительственными лидерами. Подобным образом они передаются веками, поэтому они вошли в фольклор и общую мораль, и в результате чуть ли не каждый участвует в преднамеренных и непреднамеренных или «спонтанных» процессах, посредством которых эти воззрения передаются молодым и закрепляются в сознании у пожилых.

Слишком простое объяснение, ответят нам. «Спонтанность» указывает на разнообразие общественных методов регулирования мнений, убеждений и волеизъявлений. Признавая, что привилегированный класс использует свои преимущества для индоктринации населения с целью обеспечить сохранение этих преимуществ на веки вечные, в каждом обществе в борьбу идей вступают другие крайне многочисленные источники идеологического воздействия — как преднамеренного, так и непреднамеренного. Бесспорно, это так. Но что касается преднамеренных воздействий, то в предыдущих главах мы показали, что происходящая в результате борьба идей носит весьма и весьма предвзятый, ограниченный характер. Что же касается непреднамеренных воздействий, то на них, по только что указанным причинам, оказывают очень большое влияние воздействия преднамеренные. Существующее разнообразие, следовательно, не противоречит предположению о том, что проклассовая индоктринация имеет непропорционально большой эффект. Противоречить это может только доведенному до крайности утверждению, что такая проклассовая индоктринация совершенно нивелирует и перекрывает все другие идеологические воздействия, чего мы не намерены утверждать.

Обществоведы-теоретики долго обсуждали, как же все-таки идет процесс формирования и бесконечного преобразования культур или социальных систем. По мнению Талкотта Парсонса, нормативные элементы — ценности, этика, мораль, нравы и смысловые значения — важнее «материальных интересов»23. Другие авторы пытаются объяснить общественное устройство, ссылаясь особо на отношения управления и регулирования, которые связывают между собой людей, и часто — на психологию этих взаимоотношений24. Другие, например Кардинер, рассматривают структуру общества как результат сложных взаимоотношений между культурой и личностью25. Любое из этих объяснений можно использовать для понимания всех специфических и ограниченных воздействий на общественную структуру и культуру, которые мы приписываем классу. Непропорционально большую силу влияния привилегированного класса можно объяснить ценностями, моралью, нравами и смысловыми значениями, которые передаются посредством этих коммуникативных отношений. Ее можно также объяснить, как в этой книге, особой связью классового воздействия с отношениями управления и регулирования в обществе. Процесс так же сложен, как предполагалось теми, кто считает социальную структуру результатом взаимодействия между культурой и личностью, поскольку классовое влияние помогает формировать личность, а также обусловливает получение определенного отклика; а сформировавшиеся личности являются инструментами обеспечения непрерывности культуры.

Другие аспекты классового воздействия

Результаты классового воздействия на цикличность общественного контроля являются лишь подмножеством результатов классовых воздействий на политико-экономическую организацию общества. Результаты классового воздействия варьируются в широком диапазоне и до сих пор полностью не изучены и не объяснены. В истории трудовых отношений Америки, например, классовые союзники — бизнесмены, главы правительств штатов и местных органов власти, судьи, духовенство, пресса — в различные исторические моменты часто выступали единым фронтом, санкционируя насилие и другие репрессии против активистов профсоюзного движения. Еще одним результатом, который можно считать последствием классового воздействия, является неведение американцев о существовании самого этого аспекта в американской истории.

К другим аспектам классового воздействия относится и тот, который мы будем рассматривать в одной из последующих глав, а именно: вероятность того, что полиархии могут сохраняться только при условии сдерживания конфликта в результате проводимой классовой обработки умов. Это предположение возможно благодаря существованию ряда свидетельств того, что классовое воздействие в полиархических системах уменьшается. Если полиархия — и перспективы демократии — подвергаются разрушительному классовому воздействию, тем не менее, возможно, ограниченная — реально существующая — полиархия без него не смогла бы сохраниться.

* * *

Одно последнее замечание, которым мы закончим исследование вопроса об общественном управлении и регулировании и о частном предпринимательстве, которое мы вели на протяжении шести глав. Это замечание снова возвращает нас к различию между важнейшими и второстепенными проблемами и между всеобщим большинством и вторичным большинством. Всеобщее большинство обычно превалирует в решении важнейших проблем общества. Что же касается вторичного большинства, то оно может формироваться или не формироваться для решения второстепенных проблем или же может оказаться неспособным эффективно контролировать правительственных чиновников.

Корпорации и привилегированный класс, как мы говорили, осуществляют индоктринацию населения по ключевым для общества вопросам — основам политико-экономического строя. В области второстепенных проблем индоктринация характеризуется гораздо меньшей цикличностью. По второстепенным проблемам корпорации стоят на различных позициях и конфликтуют друг с другом точно так же, как и члены привилегированного класса. Даже если определенный класс проявляет солидарность, между собой члены класса будут спорить по вопросам политики в сфере образования, налоговой реформы, внешней политики, рационального использования энергетических ресурсов и, например, космических исследований. Но механизмы общественного управления, которые мы анализировали в предыдущих главах, демонстрируют — и это надо запомнить — гораздо большую действенность общественного контроля в руках всеобщего большинства, чем со стороны большинства, сформированного для решения вторичных вопросов. Над таким «вторичным большинством» часто господствует какое-либо меньшинство или коалиция меньшинств. Или же существование и требования вторичного большинства просто-напросто игнорируются властями, которые зачастую не знают, чего именно по второстепенным проблемам хочет всеобщее большинство. Поэтому теперь мы видим, что цикличность посредством корпоративной и классовой индоктринации препятствует развитию того, что в противном случае могло бы быть самой действенной формой контроля со стороны большинства в полиархии, которая только возможна для всеобщего большинства. На формирование большинства по вторичным вопросам цикличность оказывает относительно меньшее воздействие. Но вторичное большинство в любом случае не достигает высокой степени эффективности в управлении.

Это далеко не счастливый конец длинной истории. Полиархическая система, очевидно, представляет собой не более чем чрезвычайно грубую аппроксимацию любых идеализированных моделей либеральной демократии или любого другого вида демократии.

Часть VII КОММУНИЗМ В СРАВНЕНИИ

Глава 18 КОММУНИСТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

Великим феноменом мировой истории в период после Первой мировой войны стало распространение коммунистических систем по всему земному шару. Россия превратилась в коммунистическую страну — что невероятно в свете теории марксизма — в 1917 году. Дополненный местным югославским вариантом под руководством Тито, коммунизм был позже, в конце Второй мировой войны, принесен советскими войсками в страны Восточной Европы. На фоне затянувшихся беспорядков и гражданской войны новый вариант коммунизма появился в 1949 году в Китае, откуда всего через несколько лет он распространился в Северную Корею. Еще один «фасон» коммунизма был скроен на Кубе в 1959 году. Освободительные движения в колониях в Юго-Восточной Азии дали толчок кризису, из которого позже возникли коммунистические режимы во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже. Приблизительно одна четвертая территории мира и треть его населения сегодня живут при той или иной разновидности коммунистического режима. В одном только Китае численность населения, по различным оценкам, составляет от 750 миллионов до почти 1 миллиарда человек1.

И по сей день данный процесс, кажется, еще не исчерпал всех своих возможностей. Не стоит удивляться, если в следующую четверть века мы обнаружим, что коммунизм установлен в ряде стран мира, которые сегодня страдают от серьезных проблем, — таких, как Португалия, Италия, Индия, Бангладеш, — или в каких-либо странах Латинской Америки, Африки или Ближнего Востока.

Чтобы ответить на вопрос о том, настанет ли для полиархии коммунистическое будущее или же коммунизм и полиархические системы с рыночной экономикой так и будут пребывать в состоянии бесконечного соперничества друг с другом, нам надо исследовать некоторые основные черты, присущие коммунистическим системам. Мы не станем задерживаться на самых известных и хорошо знакомых из них. Нас также не интересуют те особенности, которые находятся под пристальным вниманием советологов и китаистов: например, последние изменения во внешней политике, признаки хорошего или плохого урожая, приметы оттепели или усиления гонений против диссидентов или симптомы взлета или падения какого-нибудь Брежнева или Хуа. Вместо этого мы хотим охватить те характерные черты коммунизма, которые смогут прояснить, почему он является великим противником полиархических систем с рыночной экономикой.

Одно время казалось, что величайшим противником полиархической системы должен быть фашизм. А во многих частях современного мира не существует ни полиархий, ни коммунизма. В этих регионах противниками полиархии становятся различные варианты традиционной, исторически сложившейся военной или олигархической власти. Но все в большей мере эти формы воспринимаются как устаревшие, которые будут сохраняться разве что на задворках мирового сообщества. Соответственно будущее, по всеобщему согласию, принадлежит коммунизму, полиархии с рыночной экономикой или синтезу этих двух систем в той или иной форме.

Коммунистическая система в некотором смысле проще, и, следовательно, ее легче описать, чем полиархию с рыночной экономикой. Как и все остальные политические системы, она является системой власти, но без тех дополнительных усложняющих элементов, которые существуют в системе с высокоразвитой рыночной экономикой. Недостает в ней и аналогичных элементов полиархии. Ее дополнительные элементы — это бесконечные осложнения в сфере власти, но многие из них присутствуют и во всех других системах. Проще говоря, мы действительно можем очень долго описывать коммунистическую систему путем идентификации — с помощью понятий, которыми пользовались в предыдущих главах, — тех характерных особенностей коммунистических систем, которые свойственны только им, и тех, которые объединяют их с любыми другими системами.

Таким образом, предварительная характеристика коммунистических политико-экономических систем может выглядеть следующим образом (чтобы можно было составить сводный список, все основные характеристики выделим курсивом). Коммунистические системы демонстрируют огромную концентрацию политической власти в руках одного человека или правящего комитета вместо характерного для полиархии рассредоточения власти. Власть намного меньше ограничена законами и правилами, чем при полиархии, и имеет меньше ограничений со стороны конституционной системы. Полиархии нет, несмотря на наличие полиархического фасада, в том числе контролируемых выборов для оправдания притязаний на демократичность. И все же, с другой стороны, коммунистическим системам не свойственны ни простая эксплуатация своих подданных, ни пренебрежение их благосостоянием, в отличие от традиционных авторитарных систем.

В данных системах руководство направляет свои усилия скорее на коллективные цели, включая, хотя бы в качестве промежуточных целей, реорганизацию общества, чем на обеспечение личной свободы и содействие достижению индивидуалистических целей, что имеет место в полиархических системах с рыночной экономикой. В преследовании данных целей сфера влияния правительства практически охватывает все имеющиеся области — она шире, чем в любой другой политико-экономической системе. Правительству принадлежит большинство средств производства общества — частная собственность на средства производства не является общим правилом; организацию экономики прямо и непосредственно осуществляет правительство. Но помимо этого в сферу его управления входят религия, вся система образования, семья, профсоюзы, все организации, а также такие детали личной жизни и деятельности граждан, которые в других системах обычно находятся вне компетенции правительства. В компетенцию правительства входит полный спектр методов контроля и управления, включая террор и индоктринацию до степени предельного насыщения. Насколько возможно, правительство стремится управлять умами, контролируя все средства и формы коммуникации и подавляя гораздо более неформальные устные формы общения в вопросах, относящихся к сфере политики. Соответственно, плюрализм чрезвычайно слаб — и как норма, поддерживающая лояльность к любым другим объектам помимо государства, и как структура, позволяющая автономную организацию и государственных, и частных групп.

Преследуя коллективные цели, верховная власть и ее кадры руководствуются официальной идеологией, которая одновременно служит и путеводителем к «истине», и руководством по практическим политическим действиям и мероприятиям для достижения нового общества и Нового Человека — целей общественной реорганизации. При коммунизме идеология играет другую роль, чем при полиархии.

Хотя все правительства являются системами власти, коммунистические системы гораздо больше полагаются на власть, чем полиархии с рыночной экономикой. Они также используют рынок, но, соответственно, в гораздо меньшей степени, чем полиархии. Они также применяют — в степени, к которой полиархии даже близко не подошли, — то, что мы назвали системой наставничества. Они организуют широкие «воспитательные» программы, чтобы заставить своих подданных делать то, чего от них хотят правители.

В целях поддержания своей власти, эффективного контроля над правительством, а также «воспитания» гражданского населения, верховное руководство использует мобилизующую организацию с особыми правами и привилегиями (которую само и возглавляет), преданную руководству и идеологически подготовленную. Этой организацией, как правило, является политическая партия (единственная политическая партия, разрешенная в рамках данной системы).

Правители данных систем — при слабости важнейших общественных ограничений их деятельности и устремлений — заходят настолько далеко в своем вмешательстве в каждый аспект жизни, что сознательно подменяют формальной организацией те сложные общественные структуры, которые имеются в некоммунистических обществах. Формальная организация заменяет собой множество других форм общественного взаимодействия: этническую общность, религиозные верования, рынок, семью, а также моральный кодекс. «Хотя реформироваться может вся социальная система, история коммунистического Китая до настоящих дней — это все еще история организации. Люди проводят бóльшую часть повседневной жизни в той или иной организации. В течение дня они работают на фабриках и заводах, в бригадах по производству сельхозпродукции, в административных учреждениях, школах. Вечерами они ходят на общие собрания, отдыхают в парках, участвуют в общественных развлечениях... В коммунистическом Китае человек живет, работает и отдыхает в организации»2.

Независимо от оттенков восприятия, особенно в Китае, формой организации обычно является бюрократия. Рост бюрократии — всемирный процесс, но коммунистические системы ускоряют его больше, чем любые другие системы. Место работы, семейная жизнь, отдых, соседские взаимоотношения, образование и обучение — все это объекты бюрократического регулирования и управления в такой степени, которой нет равных в любой другой политико-экономической системе.

В последующих главах мы исследуем некоторые из этих характерных особенностей коммунизма — но только те, которые требуют обстоятельного анализа. Кроме того, мы попробуем рассмотреть коммунизм в сравнительной перспективе. Но здесь и сейчас мы хотим остановиться особо на двух аспектах коммунизма: партии и бюрократии. Одна — великое социальное нововведение. Другая является в определенном отношении реакционной чертой коммунизма.

Политическая партия в коммунистических системах

Место в обществе, которое коммунисты отводят партии, поистине удивительно. В СССР устав партии называет Коммунистическую партию «руководящей и направляющей силой советского общества». В одном из документов Коммунистической партии Китая записано: «Каждый член партии обязан... проводить обсуждения с массами, выслушивать мнения масс, посвящать себя заботам о бедах и страданиях масс»3. Когда первый советский космонавт передавал сообщение из космоса, он поблагодарил за это достижение партию, а не правительство своей страны.

В коммунистических и ряде других систем партия — не партии, а одна-единственная партия — возникла как выдающийся общественный институт нового типа, замечательный продукт XX века. В определенном смысле она управляет страной, управляет правительством. Иногда она выглядит двойником правительства. Почему же такая центральная организация не является частью самого правительства? Почему она существует совершенно отдельно? Каковы ее функции?

История не дает ясного ответа на вопрос, является ли партия действительно необходимой организацией. В Советском Союзе партия «атрофировалась» в период с 1917-го по 1919 год. В качестве возможного варианта было предложено распустить партию, возможно, впрочем, исключительно по причине утопических настроений времени4. И все-таки позже, при Сталине, партия опять пережила упадок, после того как он распространил свой вес и авторитет как в партии, так и в правительстве, добиваясь положения, дающего неуязвимое могущество и уже не зависящего в значительной степени от партии. После «культурной революции» в Китае Армия народного освобождения на какое-то время приняла на себя большинство партийных функций. В первые годы после прихода к власти Кастро его «партизаны» практически не оставили места для партии; и до сих пор, вероятно, партия имеет относительно небольшое влияние на Кубе5.

Во время партийного упадка Сталин не мог обходиться без того, что мы называем «поддерживающей организацией». Вместо партии он использовал секретную полицию — спецслужбы. Он также создал «аппарат» — корпус правительственных и партийных чиновников, которые предоставили ему особые полномочия6. Чтобы использовать всю имеющуюся силу и власть — даже на пике своего могущества, — Сталину нужны были специальные поддерживающие организации.

Более того, если по любой из указанных ранее причин авторитарное руководство — фашистское либо коммунистическое — желает заставить граждан добровольно передать ей полномочия власти, то поддерживающая организация без урона своему исключительному и привилегированному статусу должна быть очень большой — достаточно большой для того, чтобы охватывать миллионы граждан. Она уже не может быть какой-то кликой или правительственной фракцией, достаточной для охвата лишь небольшой части населения. Она должна иметь в своем распоряжении множество специальных технологий и навыков, чтобы обеспечить воздействие на население самыми различными способами. Свою задачу должна выполнять и армия, но только отказавшись от изначальной нацеленности на выработку военных навыков — чего руководство не склонно допускать. Следовательно, необходимая поддерживающая организация становится тем, что мы признаем политической партией: оказывающей поддержку организацией, достаточно крупной и всесторонне развитой для того, чтобы добиться поддержки гражданами высшего руководства и в дальнейшем такую поддержку неизменно обеспечивать. Хотя исторически такая организация и не является абсолютно необходимой, практически она такова — в высшей степени полезна для руководства и, однажды организованная, может использоваться множеством способов.

Для выполнения более конкретных задач поддерживающие организации в современных и самых молодых авторитарных режимах были превращены в крупные многопрофильные организации, называемые партиями. Это самый выдающийся антидемократический (не недемократический, а антидемократический) институт коммунистической системы. В XX веке демократические волнения и движения возникают повсеместно. Авторитарное руководство должно противопоставить им массовые кампании. Для этих целей политической клики старого образца будет недостаточно, равно как и другой традиционной вспомогательной организации. В этом отношении коммунистические режимы — двоюродные братья фашизма. Обоим требуется более крупная, высококвалифицированная поддерживающая организация для проведения идеологической кампании против демократии среди тех, кто подвергается индоктринации и в ком формируется такая «потребность» — выступать против демократии. Такова великая миссия партии.

Почему сама система государственной власти не может взять на себя выполнение данных функций? Потому что руководство хочет, чтобы поддерживающие работники были ограничены особой властью и связаны прочными узами преданности делу. Напомним: чтобы добиться этого в любой поддерживающей организации, руководству придется предоставить членам этой организации особые выгоды и преимущества. Так, коммунистическое руководство предлагает престиж особого положения члена партии, возможности для карьерного роста на влиятельных постах как в партии, так и в правительстве, и множество других привилегий большой, но все-таки избранной группе. А группа использует эти выгоды и преимущества, превращая их в программы идеологического воздействия, которыми еще крепче связывает себя с верховной властью и одновременно руководствуется в партийной работе при разработке сообщений и требований, которые она должна донести до правительственных чиновников и граждан.

Задачи партии

Задачи партии как поддерживающей организации, таким образом, являются двойными: формировать поведение граждан по моделям, которые обеспечивают поддержку, а не сопротивление режиму, а также обеспечивать подчинение чиновников правительства высшему руководству. В обоих случаях необходимыми задачами партии являются надзор, убеждение и особый контроль7.

Работу по воспитанию народных масс и пропагандистскую деятельность коммунистических партий, несущих в массы идеологические наставления, мы подробно описали в главе 4 «Система убеждения и наставнические системы». Она усиливается «пасторской» работой партийных кадров, готовых помогать людям в их семейных и личных проблемах и откликаться на разрешенные гражданам жалобы8. О масштабе деятельности говорят данные о численности партийных чиновников. Так, в СССР численность партийных работников, трудившихся на условиях полной занятости на различных партийных должностях, по различным оценкам, составляла 100—250 тысяч человек; численность партийных активистов, работавших на добровольных началах, — 1 миллион, а работников, избранных в состав различных партийных органов, — 2 миллиона человек9.

Задачей партийных работников также является держать под контролем избирательную политику. Престиж демократических форм настолько велик, что коммунистические системы до предела заполнены различными выборами. Граждане выбирают членов советов, крестьяне выбирают председателей сельскохозяйственных коллективов, центральный комитет партии выбирает членов Политбюро, и так далее во всем правительстве. Всеми этими выборами тем или иным способом надо управлять. В Советском Союзе, например, члены колхоза выбирают своего председателя только после его назначения партией10.

О том, каковы отношения между партийным работником и государственным чиновником, в одном из советских документов говорится следующее: «Все эти государственные и общественные организации могут успешно действовать только под руководством Коммунистической партии, которая разрабатывает правильную политическую линию и определяет направления их практической деятельности... Только партия, выражающая интересы всего народа, воплощающая его коллективный разум, объединяющая в своих рядах лучших представителей народа, может и должна руководить работой всех организаций и органов власти»11.

Партийные работники прикреплены ко всем подразделениям правительства и к каждому производственному предприятию. Данные по Китаю и Кубе не позволяют нарисовать четкую картину, но в Советском Союзе руководство целенаправленно использует партию как параллельную бюрократическую структуру в правительстве и промышленности, будучи уверенным, что двойная бюрократия, хоть и обусловливает ряд проблем по координированию, обеспечивает поступление свежих сил, информации, политических соображений. Это позволяет вырабатывать более эффективные управленческие решения, чем в традиционных монистических управленческих структурах12. Общий закон таков: в вопросах, не имеющих отношения к политике, правительственные чиновники могут действовать исходя из собственных полномочий, но по политическим вопросам они обязаны советоваться с партийными чиновниками13. Руководит партия. Правительство в силу имеющихся у него полномочий издает приказы и распоряжения. Однако иногда это различие сглаживается.

В Советском Союзе партия играет по крайней мере еще две другие важнейшие роли. Во-первых, она распоряжается отбором персонала для работы в правительстве14. Во-вторых, ее организации и работники среднего звена выполняют функции региональных и местных координаторов для работников правительства. Каждый из них связан вертикальным подчинением со специализированным вышестоящим органом центрального правительства, но на горизонтальном уровне они нуждаются в координации своих действий с другими государственными чиновниками в данном регионе или населенном пункте15.

В советской и китайской компартиях высшее руководство формально представлено президиумом или политбюро партии. Именно эта крошечная составная часть партии — ее высшее руководство, но не вся партия в целом — и делает политику. И все же для проведения политики в жизнь в каком-либо отдельно взятом регионе или в каких-либо конкретных условиях необходимо, чтобы нижестоящие лидеры имели полномочия принимать решения о том, какую выбрать политику, в русле указаний вышестоящих политических лиц. Кроме того, нижестоящие политики-чиновники в любой организации в определенной степени выходят из-под контроля, который пытаются установить над ними их руководители. В любом случае нижестоящие партийные чиновники приобретают определенную власть и независимость в области разработки или проведения политики, а также получают небольшое влияние на процесс принятия решений своих начальников16.

Партия и идеология

По мнению некоторых ученых, партия также является инструментом идеологического управления системой. По мнению других, это отношение выглядит с точностью до наоборот: идеология является инструментом партийного управления. Если выразиться более точно, это инструмент управления со стороны высшего партийного руководства. Оно может выбирать: идеология подчиняется партии или партия — идеологии. Сталин, как представляется, управлял организацией при помощи идеологии, а Мао — идеологией при помощи организации17. Поскольку идеология является чрезвычайно сложной структурой, элементы которой могут быть более или менее существенными, некоторые положения доктрины могут быть с легкостью переписаны высшим руководством. Затем они могут быть использованы как инструмент управления. Руководство не решается оспаривать другие учения и доктрины — из страха дискредитировать себя18.

Несмотря на неоднократные попытки Мао осуществить идеологическое обновление, влияние идеологии с течением времени имеет тенденцию к снижению, за исключением тех случаев, когда она становится просто набором обоснований и аргументов для поддержки господствующих интересов, как это происходит в полиархических системах. В Советском Союзе идеология стала «двусмысленной и неопределенной»19. Ядро идеологической доктрины стало «основным требованием относительно убеждений внутри самой партии»20.

Институционализация инноваций через партийные структуры

Все вышесказанное должно означать, что коммунистическая партия как поддерживающая организация в основном исполняет функцию защиты режима. В действительности, как только она приводит коммунизм к власти (если, как в СССР и Китае, это ее первое великое достижение), она становится инструментом для выполнения множества конструктивных или руководящих функций. Возможно, в этом отношении больше, чем в каком бы то ни было другом, надо отдать должное коммунистам за великое социальное изобретение — специальный институт, созданный для обновления всего общества в целом. Коммунистические лидеры настойчиво стремятся к общественным преобразованиям — по крайней мере, в самые первые годы своего правления. Они понимают трудности использования такой громоздкой и инертной машины, как правительство, при проведении фундаментальных социальных перемен. Превратив партию в инструмент для наказания, понукания, а также управления бюрократической машиной правительства, особенно в отношении наставнического «воспитания», они изобрели специализированный институт, которого нет ни в одном другом типе правительства21.

Слабость этого великого социального изобретения заключается в том, что коммунистические партии обычно в конце концов теряют свое инновационное рвение. В Советском Союзе за нескончаемой революционной риторикой невозможно скрыть, до какой степени высшее руководство и партийный аппарат боятся дальнейших фундаментальных общественных перемен22. Их сопротивление проявляется в полемике по поводу экономических реформ, которую мы рассмотрим в одной из следующих глав.

Бюрократическая революция

Формула управления массивной бюрократической машиной правительства в коммунистической системе заключается в том, чтобы передать это управление в руки партии: следить, внушать необходимые идеи, стимулировать и осуществлять управление бюрократическим аппаратом другими специальными способами. Но партия сама является бюрократической структурой, причем более дисциплинированной и организованной, чем правительство. Действительно, коммунистические системы довели обе бюрократии до крайности, оставив далеко позади бюрократии любых рыночных систем. В величайшей из всех революций — бюрократизации жизни — захлебнулись большевистская революция и другие коммунистические революции; бюрократизация придает коммунизму сильный привкус старых политических режимов. Великое стремление к новому обществу вылилось в старейшую из самых жестких форм. Не вполне осознавая, что говорит, Ленин радостно предчувствовал будущее, которого ему следовало бы опасаться: «Все общество будет одной конторой и одной фабрикой [с равенством труда и равенством оплаты]» 23.

Коммунистические системы в значительной мере разрушили тысячи малых предприятий, которые когда-то обеспечивали их владельцам и небольшому количеству занятых в них работников возможность играть действенную роль в мире реального производства, не связанном с бюрократией, как это и принято до сих пор в некоммунистических системах. Еще большим преобразованием стало превращение семейного фермерства в организованные бюрократические структуры — государственные фермы и коллективные хозяйства. Мао, по-видимому, хотел сделать бюрократически организованную ферму или промышленное предприятие самым главным институтом в жизни отдельной личности, привязав ее быт, обучение и досуг к этому ключевому бюрократическому механизму. Китай далеко продвинулся в осуществлении этих планов24. Все коммунистические системы бюрократизировали быт, занятия спортом и другие виды отдыха, а также деятельность различных ассоциаций и политических организаций. Даже юное поколение собрали в бюрократизированные молодежные организации.

Квинтэссенцией бюрократии является военная организация. Не единожды обозреватели отмечали военизированный характер китайской коммуны, особенно периода «большого скачка»25. На Кубе необыкновенно большая армия постоянно используется в качестве рабочей силы, привнося непосредственно в экономику военную организацию и дисциплину. А военная организация неоднократно применялась с целью эксплуатации — при помощи моральных призывов в сочетании с принуждением в различных соотношениях — «добровольцев» для выполнения в выходные дни, по праздникам и во время отпусков, в сверхурочные часы различных задач (если другие способы стимулирования рабочей силы оказывались или недостаточно эффективными, или слишком дорогими)26. Что касается таких форм, бюрократизация повседневной жизни продвигается намного сильнее в Китае и на Кубе по сравнению с коммунистическими странами Европы.

Трансцендентность бюрократии в коммунистических системах является аспектом небывалой зависимости этих систем от формальной организации и власти. Различие между организацией общества, основанной на «естественных» или на «стихийных» структурах (таких, как группы, связанные друг с другом отношениями родства, общим моральным кодексом, бартерными или простыми рыночными взаимоотношениями), с одной стороны, и на созданных сознательно, с особыми целями структурах (таких, как армии, бюрократии, корпорации), с другой стороны, всегда занимало общественную мысль. Впервые сформулированное древними греками и получившее развитие у Гоббса, а затем — у Фердинанда Тенниса в его работе 1887 года «Общность и общество»*, это различие отделяет коммунистов от тех обществ, которые можно назвать менее организованными. Коммунизм делает разносторонние попытки заменить «общество» «организацией». Хотя «общество» никогда не уничтожается полностью и, даже исчезнув, часто развивается вновь, сама попытка уничтожить его является крупнейшим историческим достижением27. По мнению ряда обозревателей, эта попытка носит не более просветительский, прогрессивный или освободительный характер, чем общество, описанное Оруэллом в его романе «1984», но будет справедливым признать, что другие рассматривают ее как потенциальную победу человеческого разума над слепой традицией.

Консерватизм европейского коммунизма

Сохранив некоторые элементы рыночной экономики для циркуляции потребительских товаров и рабочей силы и развив чрезвычайную зависимость от бюрократии и формальной организации, как мы увидим, коммунистические страны Европы — у Китая, по-видимому, есть свои особенности — до сих пор совершили не более чем консервативную революцию, как можно назвать их достижение. Со всеми своими разговорами о новом обществе они остаются пленниками старых, хорошо знакомых форм общественной организации.

Для широких народных масс жизнь в рамках любой европейской коммунистической системы очень похожа на жизнь где бы то ни было еще, ведь коммунисты не раскрыли — пока, по крайней мере — никакого великого нового образа жизни для своих граждан. Поместите обычного человека, не наученного наблюдать и тщательно анализировать окружающую действительность, в коммунистический Киев или в «капиталистическую» Вену. Если не принимать в расчет язык, то обычному человеку трудно будет различить, в коммунистический или некоммунистический город он попал. В обоих городах он увидит очень похожую картину: на улицах много людей, совершающих покупки; мужчины и женщины спешат по делам; люди идут на работу и с работы, в конторы, на заводы и фабрики, в лавки и мастерские. Вскоре он обнаружил бы, что и думают люди в этих двух городах практически об одном и том же: в голове у них повседневные заботы о том, как заработать на жизнь, и мысли о работе, семье и доме. Он обнаружил бы, что в обоих городах неизменно присутствует бюрократия, ведь большинство людей и там, и там работают в какой-либо бюрократической структуре и часто взаимодействуют с другими людьми — например, сборщиками налогов, полицейскими, работниками газовых и электроэнергетических компаний, школ. (Возможно, он не заметил бы, что в Киеве бюрократия имеет более широкую сферу деятельности.) В обоих городах человек увидел бы явные признаки экономического и социального неравенства, наиболее наглядно проявляющегося в одежде и жилье. За неделю своего пребывания в городе он, скорее всего, ни разу не имел бы повода убедиться на практике, без всяких сомнений, в каком именно городе он находится. Коммунизм в Европе, как мы увидим позже, изменил форму руководства коммерческим предприятием как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Но само коммерческое предприятие сохранилось — под новым руководством. Общественное устройство, индивидуальная мотивация, различный образ жизни людей остались удивительно неизменными во многих отношениях, за исключением того, что бюрократия распространилась повсеместно.

Глава 19 ДВЕ МОДЕЛИ

При ясном и внимательном рассмотрении ни одно общество не выглядит идеально. В СССР широко распространены грубейшие преступления против человека: цензура и ограничение интеллектуальной свободы, фальсифицированные судебные процессы по сфабрикованным обвинениям, постоянное нагнетание страха, лишающее гражданского достоинства любого, кто мог бы в иных условиях думать и решать за себя самостоятельно; полусекретный мир особых привилегий для элиты в претендующей на эгалитарность системе, которая не может обеспечить народные массы даже нормальной медицинской помощью; массовый алкоголизм в сочетании с широко распространенным хулиганством. Список можно продолжать.

В Соединенных Штатах — хотя я не претендую на беспристрастность — огромное богатство все еще держит часть населения в деморализующей системе государственного соцобеспечения. Улицы и дома перестают быть безопасными. Дорогостоящая законодательная система открыта для богачей, недоступна для бедняков в вопросах гражданского права и враждебна к беднякам в вопросах уголовного права. Заводы, автомобили и равнодушные граждане разрушают окружающую среду самыми разнообразными способами. Многие из бизнес-лидеров этой системы — среди них не только группка безответственных менеджеров, но и руководители ведущих корпораций — занимаются взяточничеством и подкупом правительственных чиновников. Нарушение закона о взносах на проведение избирательных кампаний и увеличение доходов путем незаконного списания средств для них — привычная практика. Они искажают данные о своей продукции и используют различные способы для обмана потребителей — как отдельных покупателей и потребителей услуг, так и корпоративных и правительственных клиентов, ответственных за стратегически важные объекты — такие, как трубопровод на Аляске или исследования космического пространства. И этот список можно продолжить.

Однако известно, что у обоих этих обществ есть и другая сторона, и нам нужно в ней разобраться. Рыночные полиархические общества — это не только неравенство и эксплуатация. И далеко не все коммунистические общества являются традиционными тираниями или эксплуататорскими олигархиями. Какими бы тиранами не становились многие коммунистические лидеры с приходом к власти, в своих более ранних устремлениях они душой и разумом стремились преобразовать общества ради блага широких масс. И добившиеся успеха коммунисты-революционеры на вершине своей власти не всегда предавали свои ранние революционные устремления. Коммунистические системы в глазах либеральных демократов выглядят своеобразно — с их причудливой смесью элитарных, тиранических, прогрессивных, эгалитарных и реформистских черт.

В данной главе мы используем особый подход для того, чтобы разобраться в коммунистических системах. Мы будем рассматривать их как незавершенную аппроксимацию одного или двух крайне сложных представлений о гуманном обществе, двух взглядов на то, как общество должно быть организовано, чтобы приносить пользу «народу». Полиархии с рыночной экономикой являются незавершенными аппроксимациями другой концепции. Эти две концепции, или модели, выделяют ряд важнейших характеристик коммунизма и либеральной демократии, игнорируя другие, менее важные, а также опуская несоответствия в коммунистическом и либерально-демократическом мышлении. Они улавливают самую суть каждой из двух форм организации общества в несколько упрощенном и преувеличенном виде. Но не нужно путать модель и реальное общество1.

Ключевое различие между двумя данными концепциями — не то, которое изначально можно было ожидать или рассматривать как базовое, — заключается в роли интеллектуального компонента в организации общества. Модель-1 можно назвать моделью интеллектуально управляемого общества. В ее основе лежит жизнеутверждающая, оптимистичная вера в интеллектуальные способности человека. Модель-2 на основе более пессимистичных оценок интеллектуальных способностей человека выстраивает другие формы управления обществом*.

То, как общества соотносят ценности и определяют выбор при различных формах политико-экономической организации, — это вопрос, который мы исследовали при анализе проблем выбора в иерархических и рыночных системах и затем вновь при анализе формирования волеизъявлений в полиархических структурах. В этом месте книги мы подошли к «водоразделу»: с одной стороны — самоуверенное мнение о человеке, применяющем свой выдающийся интеллект в организации общества; с другой — весьма скептическое мнение о его способностях**.

Эффективность анализа в организации общества

Позвольте нам определить главные элементы двух противоположных друг другу совокупностей концепций и представлений о силе и действенности интеллекта, мысли или анализа в отношении задач социальной организации — модели-1 и модели-2.

Интеллектуальная компетентность

Модель интеллектуально управляемого общества — модель-1 — принимает в качестве условия, что некоторые люди в обществе достаточно мудры и информированы для того, чтобы в высшей степени успешно содействовать решению проблем и направлять процесс социальных перемен в этом обществе. Так, марксистская мысль «принимает как аксиому абсолютную способность человека верно понимать окружающую его действительность в качестве отправной точки для активных действий по формированию этой действительности»2. Один из советских авторов пишет о развитии на основе использования «глобальных расчетов», которые являются «научно обоснованными»3. Напротив, согласно модели-2, «каждый знает, что может ошибиться», как заявлял Джон Стюарт Милль в своем эссе «О свободе». Модель-1 предполагает наличие определенного соответствия между интеллектуальными способностями и сложностью устройства социального мира. Модель-2 утверждает, что все это — сплошное несоответствие4.

Теория

Как следствие, в модели-1 предполагается, что интеллектуальные лидеры общества в состоянии разработать всестороннюю теорию общественных изменений, которая позволит управлять развитием общества и направлять его. Теория марксизма, разработанная Лениным (или Мао) и другими деятелями, является аппроксимацией такой теории. Маоисты периодически заявляли, что в интеллектуальном наследии Мао содержится вся необходимая социальная теория5. В модели-2 такой синоптической теории не существует. Ученые производят лишь разрозненные частные теории, например, по причинам преступности несовершеннолетних или по моделям голосования. Даже в пределах ограниченной области применения данных теорий они условны, прошли недостаточную проверку и в практическом отношении являются, следовательно, несовершенным источником руководства практическими делами6.

Правильное против желаемого

В модели-1 некоторые люди знают, как организовать общество, поэтому проверкой общественного института или политики будет демонстрация того, что они верны и правильны. В уставе Коммунистической партии Китая 1969 года заявлено, что партия — «великая, славная и правильная». Отражая официальную идеологию Китая, в одной из передовиц, опубликованных в печати, утверждалось следующее: «Правильность или неправильность идеологии и политической линии решает все»7. В модели-2 люди недостаточно компетентны, чтобы знать, что правильно, а что нет, поэтому для проверки они полагаются на собственное волеизъявление, как бы неправильно оно ни было понято. Как часто утверждается по этому поводу, что «основной чертой демократии является постоянное реагирование правительства на запросы и предпочтения граждан...»8. Таким образом, нам следует назвать модель-2 моделью общества, управляемого на основе выражаемых предпочтений или волеизъявлений.

Либеральная демократия иногда рассматривается как поиск истины, и, действительно, демократические ценности по целому ряду аспектов — открытости, свободе исследований, приемлемости критики, саморегулированию — соответствуют ценностям научного сообщества9. Но если в модели-1 информация, научное исследование, анализ, теория являются убедительными в раскрытии и изучении правильной для общества формы организации, они остаются недостаточными и в рамках модели-2, и в рамках большинства демократических теорий. В каком-то отношении проблемы не поддаются решению научными методами. Тогда проверка правильности общественных институтов заключается в проверке их соответствия тому, что люди считают своими желаниями.

Критерий правильности

В идее того, что решения задач могут быть либо верными, либо неверными, заложен важнейший смысл. По законам логики нельзя сказать, что у кого-либо имеются правильное решение задачи, правильная политика или правильный набор общественных институтов, если не существует критерия правильности. Только в модели-1 предполагается, что такой критерий всегда имеется. Это соответствие института или политики истинным физическим, психологическим и социальным потребностям человека, а их можно узнать.

В конце концов, обе концепции в принципе используют нужды и потребности человека как критерии проверки институтов и политики. Но так как в модели-2 многие нужды и потребности невозможно выяснить вообще или с достаточной степенью достоверности, их не всегда можно использовать для проверки институтов и политики. Вместо этого в качестве наилучшего индикатора потребностей и нужд берутся волеизъявления «народа»*.

Открытие, а не выбор

Таким образом, в модели-1 правильная социальная организация не выбирается, но открывается. Правильный метод социальной организации не является предметом мнений и волеизъявлений или согласования предпочтений и интересов. Это вопрос проверки установленного факта. Существует «единственное правильное решение»10. В модели-2, в рамках которой такое открытие невозможно, социальную организацию необходимо выбирать. Ее выбирают по воле многих людей. Она — следствие их волеизъявления.

Элиты

Поскольку именно знание, а не воля, управляет обществом в модели-1, интеллектуальная элита является одновременно и политической. Отсюда следует, что политическая партия занимает особое место, как отмечено в предыдущей главе. В СССР «партийное руководство претендует на монопольное право толковать и применять единственную научную теорию общественного развития»11. В Китае понимание общества — в частности, применение марксистской теории и маоистского интеллектуального наследия для диагностики общественных реалий — является прерогативой правильного политического руководства партии12. В модели-2 такой элиты не существует.

Гармония

Модель-1 постулирует основополагающую гармонию потребностей людей, которые могут быть известны правящей элите, — «предопределенный, гармоничный и совершенный порядок вещей»13. В одном из изданий Госплана СССР утверждается: «При условии правильной экономической политики в социалистическом обществе нет и не может быть никаких групп рабочих, материальные интересы которых находятся в противоречии объективно необходимому плановому управлению экономикой...»14 Мао писал: «Царство Великой Гармонии означает коммунистическое общество»15. В модели-2, наоборот, предполагается, что гармония потребностей не только непознаваема, а просто не существует.

Принятие гармонии в модели-1 необходимо как принятие критерия проверки правильности решений. Если критерий, как уже отмечено, — потребности человека, то есть если институт или политическая линия правильны, когда служат потребностям человека, и неправильны, если нет, — то этот критерий применим только в том случае, если институт или политика, которые служат интересам одного человека, не противоречат потребностям других людей, или если существует некое гармоничное решение для согласования внешне противоречивых потребностей.

Эти две концепции — концепция гармонии и концепция конфликта — демонстрируют противоречивые представления об обществе, которые на протяжении вот уже по крайней мере двух тысячелетий разделяют людей на разные лагеря: с одной стороны — идеальное общество Платона, Руссо и Гегеля, связанное воедино на базе всеобщего консенсуса; с другой — общество, лишенное конфликта, как его представляли Аристотель, Гоббс и Кант16.

Дополнение к демократической теории

Одна появившаяся в эпоху Просвещения великая традиция либерально-демократического мышления определяла либеральную демократию, которая является аппроксимацией модели-2, по признаку управления разумом, а не властью, или «управления посредством свободных дискуссий»17. Затем более молодая западная традиция определяла коммунизм по признакам применения силы, власти и подавления свободных расследований. В нашей характеристике двух моделей мы всего лишь изменили на противоположное традиционное определение либеральной демократии по признаку разума и коммунизма — по признаку неразумного применения власти.

Какого бы мастерства современные коммунистические общества ни достигли в ограничении гражданских дискуссий, коммунистическая доктрина демонстрирует веру в интеллектуальные способности элиты, что резко противоречит той встревоженной озабоченности по поводу вероятной ошибочности всех и всяческих действий, которая характерна для либерально-демократического общества, описанного Миллем. Вера либерал-демократов в разум в историческом отношении впечатляет только по сравнению с ранним традиционализмом и авторитаризмом в науке, религии и политике. По сравнению с верой марксистов и коммунистов в разум она ничтожно мала. Научный социализм Маркса был задуман как научный; этот термин — не просто лозунг.

В поздней концепции «управления посредством свободных дискуссий» демократия менее тесно отождествляется с моделью-2 и более совместима с моделью-1.

Примерно совпав по времени с эпохой Просвещения XVIII века, идея эгалитарной демократии возникла во Франции, и демократ или эгалитарист обычно был также рационалистом, выступавшим против традиционализма, власти и суеверий. Он, вероятно, верил — вследствие своей новой веры в рациональность и науку — в возможность того, что люди могут открыть вселенную, полную гармонии, что человек может прекратить вражду со своими собратьями и что разум способен находить «правильные» решения18.

Эта ранняя вера как в интеллектуальные способности человека, так и в гармонию разрушилась по множеству причин, в том числе под влиянием различных теорий и идей, включая открытия Фрейда об абсурдности человеческого мышления. Кроме того, многие мыслящие люди утратили веру в разумность человеческих поступков, став свидетелями потрясших их исторических событий — таких, как великий террор Французской революции, а также выдвинутые позже требования и последующее кровопролитие Парижской коммуны, «центрального события европейской политической мысли»19.

Таким образом, некогда устойчивое течение мысли, которое не делало особых различий между демократией и социализмом, разделилось. В одном направлении двинулась либерально-демократическая мысль, нашедшая себе союзника в виде классической экономической теории и все более скептически отзывающаяся о способности человека менять мир, в котором он живет. Как следствие, она обратила свое внимание на институты, которые могли бы призвать к ответственности лидеров, способных ошибаться в своей руководящей деятельности, но не давали бы им полномочий для создания «правильного» эгалитарного мира. По другой дороге пошло коммунистическое движение, вооруженное теорией марксизма, подталкиваемое к созданию институтов, которые не требуют ответственности политических лидеров перед подавляемым электоратом, но дают им полномочия создавать по «правильному» проекту эгалитарный мир20.

Социальное взаимодействие в модели-2 как альтернатива анализу

Если методом анализа нельзя найти правильные решения, как тогда разрабатывать институты и политические стратегии? Иногда наугад, опытным путем, с применением эмпирических правил или другими подобными способами. Однако более значимый ответ таков: с помощью социальных процессов или взаимодействий, которые заменяют умозрительный анализ*.

Допустим, маленькое сообщество, состоящее из трех человек, хочет решить, в какой ресторан пойти пообедать. По модели-1 они бы исследовали вопрос исходя из того, что существует одно правильное решение, которое можно найти, проведя анализ. По модели-2 они бы поискали какой-либо процесс или взаимодействие, которое бы сделало анализ ненужным. Вероятно, они бы проголосовали или договорились применить какое-либо правило выбора, например такое: пойти в первый ресторан, который им встретится, когда все трое отправятся на прогулку. Кроме того, они могли бы найти решение в ходе переговоров, дав возможность каждому привести свои доводы или иным способом оказать воздействие на остальных.

Теперь допустим, что большое сообщество хочет решить, как распределять свои ресурсы. По модели-1 элита этого общества изучила бы данный вопрос в попытке найти правильные решения. Экономическое планирование в разнообразных коммунистических системах — наглядный тому пример. По модели-2 это общество создаст процесс взаимодействия, который сделает ненужным диагностическое исследование — наглядным примером являются процессы рыночной экономики. Или допустим, что общество хочет решить, стимулировать или ограничивать дальнейшую разработку ядерного топлива для развития электроэнергетики. По типу модели-1 элита может провести исследования по данному вопросу, чтобы найти правильный ответ. По типу модели-2 общество может разрешить вопрос с помощью какого-либо интерактивного процесса, в котором люди изъявят свою волю и выразят свои мнения, хорошо или плохо обдуманные, как это сделали жители штата Калифорния во время референдума 1976 года. Предположим, группа чиновников хочет регулировать рост заработной платы с целью предотвращения инфляции. По правилам модели-1 они могут исследовать вопрос и попытаться найти правильное решение. По правилам модели-2 они могут учредить трехстороннюю комиссию, в которую войдут представители рабочих, директоров и общественности, и дать этой комиссии разрешить вопрос в ходе переговоров — как неоднократно делали Соединенные Штаты, чтобы справиться с инфляцией в военное время. При решении всех этих проблем альтернативами являются анализ и практическая «выработка» решения.

Решение проблем правительством является политическим, а не аналитическим, и определяется в процессе борьбы за власть между противостоящими заинтересованными сторонами, а не путем беспристрастного изучения предмета, настолько, насколько взаимодействия в правительстве заменяют собой анализ проблемы; так же, впрочем, как и в модели-1, здесь время от времени возможны действия, которые большинство людей назовут совершенно нерациональными*.

Опираясь на анализ вместо взаимодействий, модель-1 имеет простую политическую систему. Она представляет собой немногим больше обычной правительственной организации — в терминах марксистской доктрины это «управление вещами». В каком-то смысле в модели-1 нет никакой политики. Марксистская теория подчеркивает это в своей доктрине отмирания государства21.

Теперь объединим политические стратегии решения задач, системы рыночных отношений и все другие заменители аналитического метода решения в одном термине — «взаимодействия». Затем мы можем исследовать определенные их аспекты, что позволит оценить потенциал методов, представляющих альтернативу анализу, в области решения задач.

Взаимодействия являются заменой анализу в том смысле, что они образуют процесс, который позволяет выработать решение в таких обстоятельствах, когда по какой-то причине оно не выработано или не может быть выработано исключительно средствами анализа. Все основополагающие политико-экономические институты полиархических структур с рыночной экономикой являются взаимодействиями, заменяющими собой применение анализа в качестве исключительного метода выработки решений: таковы частная собственность, конституционное правление, полиархия, рыночная экономика, а также более частные процессы взаимодействия — такие, как трехсторонние комиссии, комитеты, законодательные органы, суды, — и более масштабные процессы — такие, как группы интересов, политические структуры и стратегии партий. Если, с одной точки зрения, все они являются механизмами общественного управления, то с точки зрения получения дополнительной выгоды они все выполняют также функции вычислительных механизмов для данного общества. Они представляют собой процессы и процедуры, с помощью которых принимаются решения без проведения диагностических исследований в поисках правильных решений, как в модели-1.

Очевидно, социальные взаимодействия можно найти во всех современных обществах. Но в модели-1 взаимодействия предназначены только для обеспечения выполнения решений элиты. Они не являются процессами решения проблем, которые могли бы заменить собой анализ. Например, принимаемые в результате обсуждения коллективные договоры между руководством предприятия и работниками в СССР являются «официальными декларациями о том, как две стороны будут объединять свои силы для достижения целей, поставленных перед ними обоими вышестоящими органами»22. В модели-1 взаимодействия, направленные на решение задач, подавляются как возможный источник дезорганизации и беспорядков.

Как мы увидим в одной из следующих глав, коммунистический антагонизм по отношению к рыночным взаимодействиям, даже при суверенитете самих планирующих структур, в большой степени возникает из-за опасений по поводу того, что взаимодействия между директорами предприятий под предлогом выполнения пожеланий планировщика постепенно превратятся во взаимодействия по решению политических задач. Коммунистические общества в целом демонстрируют обеспокоенность тем, что взаимодействия, которых, конечно же, много во всех системах, возьмут на себя какие-либо еще функции, кроме простого выполнения поставленных задач.

В рамках модели-2 не предполагается, что результатом взаимодействий станет выработка идеальных, совершенных решений поставленных задач. Предполагается только, что решения, выработанные в результате взаимодействий, будут лучше и значимей, чем попытки решений, предпринятых исключительно интеллектуальными силами общества. На деле любое из решений может оказаться бедствием. Глядя на «решение» проблемы того, каким должно быть распределение доходов в США (это распределение является продуктом рыночных взаимодействий, а также взаимодействий в рамках правительственных структур, но не специально разработанной интеллектуальной схемой), сторонникам модели-2 пришлось бы признать, что с точки зрения многих «проблема» так и осталась неразрешенной. Хотя, возможно, они бы поверили в то, что проблема «решена» — пусть плохо, но все-таки лучше, чем если бы ее «решали» посредством фронтальной интеллектуальной атаки, что, по их мнению, было бы некомпетентно*.

Высоко ценимые механизмы

Если общество в решении проблем в большой степени зависит от социальных взаимодействий, а не от интеллектуальных возможностей, оно будет высоко ценить — как конечный результат — определенные ключевые модели взаимодействий. Например, то, что решение принимается по принципу большинства, будет более важным, чем то, что оно оправдано в любом другом отношении. Справедливый и беспристрастный суд будет цениться более высоко, чем правильное установление виновности или невиновности. Хорошим оправданием для плохой политики послужит то, что она является результатом процесса, в котором каждый из участников смог высказаться.

Многие взаимодействия рассматриваются, в частности, как средство предохранения людей, которым свойственно ошибаться, от их же собственных ошибок в создании организаций и разработке политики. Гражданские свободы, например, ценятся в большей степени не за то, что позволяют человеку разрабатывать более совершенные институты и политику, а за то, что дают возможность не соглашаться с чужим мнением, иметь и выражать сомнения, критиковать. Еще один высоко ценимый механизм — система сдержек и противовесов, которая не позволяет ни одной из ветвей власти — законодательной, исполнительной и судебной — действовать до тех пор, пока другие не санкционируют это действие.

В традиционной либерально-демократической теории акцент на механизмы, подобные этим, отражает заботу о свободе личности и общественном контроле. Не входя в противоречие с традиционным мнением, мы со своей точки зрения добавим, что акцент на процедуры в модели-2 также отражает стремление сохранять взаимодействия, направленные на решение задач, как альтернативу процедуре анализа. В отличие от этого в модели-1 ни один из этих механизмов не нужен — и действительно, в коммунистических обществах они в значительной степени отсутствуют.

Конфликтные взаимодействия

В модели-2 многие взаимодействия предназначены для того, чтобы создавать конфликт (а затем разрешать его): разделение функций власти, создание трехсторонних комиссий, отвод парламентом премьер-министра и прочее в том же духе. При этом конфликт, в отличие от модели-1 и коммунистических обществ, скорее позитивно используется, чем подавляется. «В столкновении доктрин заключается не катастрофа, а шанс»23. Энергия конфликта привлекается для того, чтобы подвергнуть внимательному рассмотрению потенциально ошибочные институты и политические решения. Конфликт также используется для того, чтобы стимулировать анализ, объем и качество которого всегда недостаточны. Суды, которые должны функционировать как исследовательские институты по разрешению представленных на их рассмотрение дел, для этого не предназначены. Вместо этого происходит стимуляция конфликта через состязательную систему судебного процесса. Изначально предполагается, что конфликт послужит более полному раскрытию фактов. Общественные слушания по наиболее значимым вопросам государственной политики иногда специально предназначены для того, чтобы стимулировать — по тем же причинам и с теми же целями — пропаганду и защиту узкопартийных интересов. И такой конфликт, который приводит не к простому компромиссу сторон, а к пересмотру различий и новой «интеграции», ценится особенно высоко24.

Процесс и результат

Особый акцент, который в модели-2 делается на взаимодействиях, защищенных процедурах и полезном конфликте, приводит к тому, что в рамках модели высоко ценится непосредственно процесс разрешения проблемы — то есть сам процесс в той же степени, что и его результат. Отсюда тема, почти всегда актуальная в демократической теории: граждане как непосредственные творцы и участники достижений. Мы уже видели этот компонент демократического мышления в доводах Милля: демократия вносит свой вклад в «образование ума и чувств и в развитие практической деятельности и эффективности»25 гражданина. Это отличается от взгляда на демократию как на систему удовлетворения потребностей, в которой человек рассматривается исключительно как благоприобретатель26. Обе концепции объединены в структуре взаимодействий модели-2.

Эпифеноменальные «решения»*

Через процессы взаимодействия модели-2 общество обычно имеет дело с проблемами, не включенными в «повестку дня» ни одного из участников какого-либо взаимодействия. Некоторые из этих проблем не осознаются должным образом. Сравним, например, процесс голосования и процесс покупки как процессы взаимодействия. Голосование ставит выбор какого-либо должностного лица в «повестку дня» каждого избирателя. Избиратель осознает проблему и обдуманно ее решает. Процесс покупки отдает распределение ресурсов в руки каждого покупателя. Но последний может и не знать об этом. Ему необязательно знать, что совершаемые им покупки влияют на распределение ресурсов, и, конечно, он совершенно не должен чувствовать себя обязанным всесторонне обдумывать распределение ресурсов перед тем, как решить, что же покупать. Его участие в социальном взаимодействии, целью которого является решение задачи распределения ресурсов, оказывается побочным продуктом или эпифеноменом его собственного процесса решения личных задач.

Точно так же проект городской застройки может сложиться как побочный продукт — то есть как эпифеномен — индивидуальных решений жителей по использованию своих земельных участков. В модели-2 многие люди будут иногда уходить от предложений решить определенные проблемы посредством преднамеренного или интеллектуально управляемого выбора. Они предпочтут побочное решение. Примером является распределение новорожденных по полу. Некоторые люди хотят, чтобы «решение» в данном вопросе возникало исключительно эпифеноменально. Они также, вероятно, постараются уклониться от непосредственного анализа политики по проблеме эвтаназии, предпочитая, чтобы решение о смерти неизлечимо больных всякий раз являлось побочным (эпифеноменальным) результатом обычных медицинских процедур. Другой пример: в модели-1 нужно быть готовым пережить тяготы и неудобства социальных перемен, кроме того, их нужно оценить и распределить. В модели-2 деликатный вопрос о том, кто должен оплачивать издержки социальных перемен, зачастую решается эпифеноменально, посредством всех взаимодействий, происходящих в рамках рыночной системы, которые, как мы видели, позволяют сторонникам перемен перенести издержки изменений на других — на рабочих, чьи трудовые навыки и специализация теряют актуальность, или на город, где закрывается устаревший завод.

В обеих моделях общества эпифеномены существуют. Разница состоит в том, что в модели-1 они считаются или причинами проблем и неполадок, или нейтральными по отношению к процессу решения проблем явлениями, но в модели-2 они часто рассматриваются как решения этих самых проблем.

Взаимное приспособление и плюрализм

Во многих аспектах разнообразие взаимного приспособления — особенно та крайняя степень разнообразия, до которой доходят под предлогом плюрализма, — бросается в глаза в обществах, относящихся к модели-2. Рассуждая логически, замена анализа социальными взаимодействиями еще не означает плюрализма. Если бы, например, все государственные решения принимались путем проведения переговоров или голосования среди полудюжины олигархов, мы бы не назвали такую систему плюралистичной. Но так как в действительности основным и важнейшим инструментом для замены анализа системой взаимодействий является рынок, системы модели-2 уже только в этом отношении в определенной степени плюралистичны. Процесс принятия решений децентрализован и передан тысячам корпоративных лидеров и других ведущих представителей бизнеса. Кроме того, плюралистичен процесс принятия решений правительством.

Эти меры дают возможность широкому ряду участников процессов взаимодействий заниматься осуществлением своих личных или групповых целей, а не единственной всеобъемлющей цели национального масштаба или нескольких таких целей. Они не принуждают к пренебрежению более всеобъемлющими коллективными целями, но допускают его. Это вполне принято в рамках либерально-демократических устремлений и в практике полиархических систем, но является ярким противоречием с практикой централизованного утверждения коллективных целей для всех участников в рамках модели-1. «Как дирижер оркестра следит за тем, чтобы все инструменты звучали гармонично и соразмерно, точно так же и партия в социальной и политической жизни направляет усилия всех людей на достижение одной-единственной цели»27. Это сказал Хрущев. По выражению Мао, коммунисты «должны усвоить принцип подчинения потребностей части потребностям общего целого»28.

Плюрализм в модели-2 предполагает и культурное разнообразие, неприемлемое в рамках модели-1, в которой какая-либо из элит формулирует и отвечает на общие нужды и потребности всех людей, считая их всех похожими друг на друга. Модель-1 признает различия между личностями по возрасту, полу, умственному развитию, силе и ряду специальных навыков. Помимо этого, однако, считается, что расовые, религиозные, этнические и другие индивидуальные различия между людьми — всего лишь случайные культурно-личностные вариации из прошлого, в котором общества различались между собой очень сильно, потому что они не были интеллектуально управляемыми. Говоря на «коммунистическом» языке, люди неразличимы как «массы». Институты и политика приспосабливаются к тому, что является всеобщим для всего человечества. Групповые и индивидуальные различия имеют тенденцию к исчезновению. Появляется «новый человек», как утверждали в отношении своих собственных обществ Куба, Советский Союз и Китай29.

В модели-2 групповое и индивидуальное разнообразие оценивается положительно. Либеральная теория особенно подчеркивает этот аспект. В модели-2 в явном виде признается, что различия между отдельными личностями и группами важны для существующего строя. Люди связаны друг с другом «органической солидарностью» Дюркгейма, различиями, которые делают их зависимыми друг от друга30. Общество одинаковых людей невозможно себе представить. Если бы все французы были похожи друг на друга, все бы они хотели жить в Париже — или ни один этого бы не хотел. В модели-2 различия в предпочтениях дают людям возможность не мешать друг другу добиваться своего и поступать по-своему, а также делают возможным разделение труда.

Анализ в процессах взаимодействия

Адаптация анализа к процессам взаимодействия

В модели-2 взаимодействия никогда полностью не заменяют собой анализ. Но анализ адаптируется к взаимодействиям, направленным на решение задач. При том, что элиты в чистой модели-1 будут пытаться анализировать такой фундаментальный вопрос, как: «Что является наилучшим для общества?» — участник взаимодействия в рамках модели-2 попытается проанализировать различные менее сложные вопросы, ответы на которые ему нужны, чтобы выполнять свои функции во взаимодействии. В простых случаях покупатель анализирует возможные варианты покупки. Если покупателем является коммерческое предприятие, оно может позволить себе перед тем, как сделать покупку, потратить значительные средства на анализ продукции. Или же комитет конгресса, группа интересов или политическая партия могут создать службу по проведению исследований, чтобы содействовать в поиске решения, преследуя при этом конкретные цели в политическом взаимодействии. В одной из последующих глав, посвященной разработке политики и планированию (глава 23), будет изучено различие между этими двумя видами анализа.

Ценность анализа и инициативы

Парадоксально, но в рамках модели-2 мысль, интеллект или анализ ценится выше, чем в модели-1. Она признает, что анализ сложен, дефицитен и проводится на недостаточно высоком профессиональном уровне. Это подрывает веру в то, что человек способен решать социальные проблемы, пользуясь своим интеллектом для разработки политических решений и создания общественных институтов, но и заставляет людей высоко ценить те возможности для проведения анализа, которыми располагает общество, — подобно человеку в пустыне, который высоко ценит тень любого дерева, которое ему удается найти. Поэтому в модели-2 исследования, мышление и наука высоко ценятся. Также поощряются инициативы в области решения задач. Стимулы к решению задач широко рассредоточены на различных уровнях: участие во взаимодействиях открыто во всех возможных аспектах. Сторонники модели-2 посчитают невозможным пытаться постичь будущее настолько, чтобы планировать его. Они будут, соответственно, поощрять расставленные широким фронтом «боевые порядки» заниматься решением наиболее неотложных проблем, проявляя изобретательность в работе с тем, что поддается охвату.

Не сомневаясь в соразмерности и адекватности интеллекта и теории, модель-1 не обеспечивает одинаковой защиты научных исследований, практических исследований, общественного обсуждения и широкой инициативы.

* * *

Надо помнить, что и модель-1, и модель-2 являются моделями гуманистического общества. Рискуя повториться, отметим: важно полностью признать, что концепция коммунистических систем как аппроксимации идеала гуманистического общества включает в себя базовый аспект коммунизма, какими бы несовершенными воплощениями этой концепции не являлись коммунистические общества. Мыслящему либеральному демократу тяжело, читая Ленина или Мао, не отдавать себе отчета в том, какое тесное родство духа наблюдается между ним и этими мыслителями по ряду позиций. То, что именно они отдавали приказы, согласно которым тысячи, даже миллионы людей лишались свободы и жизни, является не более абсолютным отрицанием их гуманности, чем массированные бомбардировки гражданского населения Германии во время Второй мировой войны, не говоря уже об атомных бомбах, сброшенных на Японию, и о разрушении Вьетнама, — отрицанием гуманности американских политических лидеров. Пусть мы проводим различия между двумя данными моделями и этическими системами, но в обоих лагерях общественно-политические деятели уверены, что убивают из гуманных соображений. Более того, оптимистично оценивая собственные способности понимания общества как достаточные для того, чтобы это общество перестраивать, коммунистические лидеры отдают дань уважения наследию эпохи Просвещения, даже если одновременно подавляют свободу слова и другие гражданские свободы.

Если полиархические системы являются аппроксимациями модели-2, в них мы, тем не менее, обнаруживаем амбиции научного решения задач и проблем по образцу модели-1. В рядах наиболее рьяно настроенных исследователей процессов деятельности, системных аналитиков и планировщиков окажутся, как мы позже увидим, двоюродные братья научных социалистов-марксистов с элитарной верой в силу и правомочность разума у всех, кто стоит во главе этого ряда. По словам бывшего министра обороны США Роберта Макнамары, «...настоящая угроза демократии исходит не от излишне сильного, а от недостаточно сильного руководства. Слабость управления... — это просто предоставление возможности формировать реальность иным, помимо разума, силам... Жизненно необходимый процесс принятия решений... должен оставаться наверху»31. По концепции устройства мира модели-1, для этого и существуют верхи.

Глава 20 ДЕМОКРАТИЯ, СВОБОДА, РАВЕНСТВО

Не вышли ли мы далеко за границы характеристики коммунистических систем как несовершенных аппроксимаций того представления о гуманистическом обществе, которое свойственно модели-1? Очевидно, что многие из их характерных особенностей не свойственны модели-1: террор, несправедливый суд, массовые казни, бесчисленные формы запугивания и угроз, а также преднамеренно организованное насилие толпы. Они являются смесью различных характеристик. Ряд более детальных специфических черт поможет прояснить, до какой степени они приближаются к гуманистическим качествам модели-1.

Демократия и полиархия

Гуманистический, потому что демократический? Иногда высказывается предположение, что коммунизм достиг нового вида демократии. Даже если правительство — не власть народа, оно для народа1. Существуют, однако, достаточные основания даже в практике коммунистической мысли зарезервировать термин «демократия» для тех систем, которым удалось обеспечить общественный контроль. Ленин, Сталин и многие другие коммунистические лидеры и теоретики признали отличный от других характер правительства, находящегося под контролем и управлением общественности. Это отражено и в их доктрине — в признании того, что коммунистические системы, по крайней мере, пока не являются демократическими, — и в их тщательном строительстве полиархического фасада — с целью обосновать заявления о том, что демократия находится уже в процессе создания*.

Мы видели, что в знаменитой китайской идеологеме «линия масс» маоисты утверждают, что использовали процесс двусторонней коммуникации с элементами общественного управления при создании того, что мы назвали системой наставничества. Возможно, это является формой демократии.

Собственное изложение Мао Цзэдуном идеи двусторонней коммуникации наводит на мысль, что фактически эта система устроена для того, чтобы обеспечивать управление сверху2. Резолюция Политбюро 1933 года, написанная, как предполагается, самим Мао, утверждает принцип «черпать у масс, нести в массы»: «Это означает суммировать (то есть обобщать и систематизировать после тщательного изучения) мнения масс (то есть мнения разрозненные и бессистемные) и снова нести их в массы, пропагандировать и разъяснять их, пока массы не воспримут их душой и сердцем, чтобы массы пошли за этими идеями и претворяли их в жизнь, и на практике убедились в их истинности... Затем то же самое нужно проделать еще раз, другой, третий — и так до бесконечности. С каждым разом эти идеи будут становиться все более правильными, более полноценными»3.

Плюрализм и группы интересов

Некоторая небольшая степень общественного контроля появляется в коммунистических системах благодаря группам интересов, которые выполняют роли, соответствующие модели-2. Советское Политбюро подлежит определенному контролю со стороны Центрального комитета партии, верховного командования армии, бюрократического и партийного аппарата4. В Китае власть Мао периодами то прибывала, то убывала, поскольку другим лидерам, таким, как Лю Шаоци и Линь Бяо, время от времени удавалось организовать оппозиционные группы в руководстве против его фракции5. Сотрудничество армейского командования и лидеров правительственной бюрократии является важным и существенным фактором, поэтому в системе они становятся неофициально признанными выразителями законных интересов или волеизъявлений6. Этнические группы могут завладеть инициативой в правительстве или начать на законных основаниях фактически играть свою роль в разработке политики. Эта тенденция особенно ярко проявлялась в СССР. В какой-то степени роль групп интересов в коммунистических системах играют профсоюзы. Главным образом, однако, они являются частью аппарата, осуществляющего контроль над системой со стороны высшего руководства. Наиболее откровенно выражают свои мнения группы, объединяющие студентов, художников, писателей и ученых. Но в СССР они только в последние годы смогли отважиться на открытую критику системы в целом. С 1969 года различные группы интеллигенции шли даже на то, чтобы распространять подпольно откровенные заявления и обращения диссидентов, требующих проведения ряда важнейших реформ в либерально-демократическом духе7. На Кубе и в Китае эти группы до сих пор хранят молчание — за исключением краткосрочной акции «ста цветов» в Китае в 1956 году*.

Во время китайской «культурной революции» высшие марксистские лидеры зашли настолько далеко, нарушив свою присягу на верность Компартии Китая, что пытались заручиться поддержкой народа в борьбе против своих партийных оппонентов — наиболее ярким примером этого была организованная Мао вербовка «красных охранников» (хунвейбинов), которые грабили, разрушали, устраивали беспорядки, а также вели направленные идеологические атаки на противников Мао8. Никто из советских лидеров никогда не совершал попыток провести подобную вербовку масс против руководителей страны.

Разнообразие форм влияния на высших правительственных чиновников и разнообразие групп, входящих в состав партии и правительства, привели к тому, что некоторые обозреватели выдвинули гипотезу о росте плюрализма в СССР и Китае до уровня, соответствующего модели-2, а также о формировании групп интересов. Интерпретировать подобные данные следует с большой осторожностью. Принцип плюрализма по-прежнему представляет угрозу для основ системы, так же, как и концепция формирования групп интересов, — ведь доктрина целиком и полностью поддерживает модель-1. Кроме того, в официальных декларациях и заявлениях правительства не признается существование каких-либо групп интересов. Также предполагается, что эти группы, как бы они ни назывались, являются объектами иерархического управления «сверху», а не «снизу», как в полиархических обществах. Высшее руководство считает своим долгом не дать им превратиться в носителей независимой мысли или действия. Лидеры используют эти группы; они не являются их представителями. Данные сообщества больше напоминают кружки личных последователей, чем группы интересов в полиархической политике9.

Обозреватели всерьез утверждают, что плюрализм и группы интересов приобретают все большее влияние в коммунистических системах, хотя все-таки в этой полемике менее всего имеется в виду то, что коммунизм содержит элементы полиархических систем, а скорее то, что возникают силы, чуждые для коммунистической модели и модели-110. Некоторые ученые рассматривают СССР как «бюрократию участия» или же — относительно таких институтов, как бюрократический аппарат, партия и вооруженные силы, — как «институциональный плюрализм»11. Зарождающиеся плюралистические силы еще слабы. Ранние ленинские устремления и установки на развитие общественного контроля давно не актуальны. Все же участие масс в политической жизни в СССР начиная со Второй мировой войны значительно возрастает12. Это не то же самое участие, что в полиархических системах. Оно всегда строго регулируется партийным руководством. Оно ни в коем случае не позволит Рэйчел Карсон* написать «Безмолвную весну», а Ральфу Нейдеру — организовать движение «Общественный гражданин»**. Тем не менее рост гражданского участия может быть индикатором, по меньшей мере, достаточно продолжительного давления, вектор которого направлен на развитие плюралистической полиархической системы.

В Восточной Европе, в отличие от СССР, все еще созревает более значительный потенциал для развития полиархических систем. В 1968 году, в ходе событий, которые были описаны рядом их апологетов как выход Чехословакии на путь становления первого в мире демократического социалистического государства, Чехословакия быстро ослабила цензуру, демократизировала партию, позволила множеству разнообразных групп действовать свободно и независимо и взяла под жесткий контроль всемогущие секретные службы13. В Польше не прекращавшиеся в течение многих лет демонстрации, забастовки, бунты рабочих ясно продемонстрировали, что в стране имеются более сильные, чем в СССР, элементы демократического плюрализма14.

Как представляется, если коммунистические системы должны называться гуманистическими потому, что в них проявляются демократические или полиархические элементы, это происходит в той мере, в какой у них не получается приблизиться к модели-1, и вместо этого они обращаются по крайней мере к зачаткам элементов модели-2.

Свобода

Коммунистические системы, не являясь демократическими или полиархическими, тем не менее претендуют на то, что их теория и практика свободы содержит в себе концепцию гуманистического общества, присущую модели-1.

Свобода в том значении, в каком ее понимают в полиархических аппроксимациях модели-2, конечно, подавляется коммунистами. Коммунистические системы, как всем известно, по большей части отказывают своим гражданам в предоставлении гражданских свобод: свободы мысли, слова, вероисповедания, собраний, перемещений, а также права на неприкосновенность частной жизни15. В либеральных обществах все это — привилегии, в высшей степени ценные не только сами по себе, но и потому, что являются специфическими требованиями для полиархических систем*.

Коммунистические системы не обеспечивают и реализацию необходимых процессов и процедур**. В любой высоко авторитарной системе у гражданина на самом деле может не быть никакого выбора, как в случае с нацистской Германией: если он еврей, его казнят. Или он китайский помещик или российский кулак, и его казнят. Без суда. Без адвокатской защиты. Никаких прав. Даже если не принимать во внимание такие крайности, гражданин может быть не защищен и по причине того, что попадает под действие «заведенных порядком» правил. Если он обвиняется в совершении преступления, он может быть наказан без проведения формального суда, без точного указания того, в чем он обвиняется, и без предоставления ему возможности защиты. Все это может быть сделано, как в коммунистическом Китае, при полном отсутствии формальных судебных действий, даже при отсутствии какого-либо специального свода законов, относящихся к этим обвинениям16.

Одно время выдвигалась вполне состоятельная гипотеза о том, что все коммунистические системы неизбежно используют террор в качестве основного метода достижения как можно более полной степени контроля над мыслями и действиями подданных: аресты среди ночи, без точного определения предъявляемых обвинений, лишение свободы, пытки и казни — часто в национальных масштабах, как в случаях ликвидации Сталиным кулаков, мобилизации Мао Цзэдуном крестьян-бедняков для уничтожения богатых землевладельцев и казней Фиделем Кастро сотен, а то и тысяч людей, которых он подозревал в ведении подрывной деятельности или потенциальном участии в такой деятельности17. Но, хотя суровые репрессии продолжаются во всех этих системах, применение террора в крайних формах прекратилось или значительно уменьшилось, а на Кубе террор вообще никогда широко не применялся.

Коммунистическая система может в любое время вновь обратиться к террору18. Китайцы возвращались к нему несколько раз, например во время кампании идеологической «чистки» в 1957-1958 годах19. В течение целого десятилетия после большевистской революции в 30-х годах советское руководство в попытке установить в обществе новый порядок прибегло к террору в таких масштабах, в каких ранее его нигде не осуществляли. По различным оценкам, только в 30-х годах в стране был казнен 1 миллион человек, еще 2 миллиона человек погибли в концентрационных лагерях, а 3,5 миллиона — во время проведения коллективизации в сельском хозяйстве20. В течение всего сталинского периода, по общим оценкам, в результате террора погибли 30 миллионов человек.

Все же коммунисты не глупы, заявляя, что коммунистические общества предоставляют свободу иного рода — соответствующую модели-1. Они отмечают — в качестве базового момента для сравнения, — что в полиархических системах человек не свободен полностью; он только думает, что свободен. Умный коммунист задает вопрос: «От чего люди свободны в Советском Союзе?» И отвечает: «Они свободны от эксплуатации, от морального гнета, а следовательно, их мышление и дела свободны от вековых оков, созданных экономическим, политическим и моральным господством эксплуататоров»21. Этот аргумент отнюдь не нелеп. В более раннем обсуждении цикличности в полиархических системах мы нашли достаточно оснований для того, чтобы полагать: в полиархических системах люди не просто идеологизированы — неизбежно, как в любом обществе, — а в огромной степени идеологизированы руководством и привилегированным классом.

Положительное в притязаниях коммунистов на гуманистическую обеспокоенность по поводу свободы — выражу суть в самой осторожной и приемлемой форме — заключается в следующем: так как люди хотя бы до некоторой степени введены в заблуждение и верят в то, что свободны, в то время как в действительности они являются жертвами индоктринации, есть, по крайней мере, возможность того, что их можно сделать более свободными, подвергнув деидеологизации, что позволило бы им лучше осознать их собственные подлинные потребности и желания. Я не вижу никакой возможности отрицать истинность этого суждения — в той осторожной и взвешенной формулировке, в какой оно изложено. Если оно достоверно, тогда это означает возможность — по крайней мере возможность — того, что коммунистическая цензура, индоктринация, контроль над умами даже в тех крайних формах, в которых они осуществляются в наставнической системе, могли бы в свое время сделать человека более свободным, если бы в конце концов их отменили или уничтожили. «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями, — писали Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии», — приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»*.

Богатство и равенство

Именно то, что коммунизм обеспечивает минимальный уровень жизни и в некоторой степени равенство в распределении дохода и богатства, объясняет, почему утверждения коммунистов о том, что их системы приближаются к гуманистической концепции модели-1, кажутся бесспорными. На этих фронтах коммунистическим системам нужно отдать должное, признавая их масштабные достижения, которые в целом, вероятно, масштабнее, чем достижения полиархических систем в этой области. К ним коммунисты стремились с девятнадцатого столетия, когда поиски путей к свободе и экономическому равенству — ориентирам, на которые вдохновила эпоха Просвещения, — пошли в разных направлениях. В поисках свободы демократы пошли вправо. В поисках экономического равенства коммунисты пошли влево. Китай и Куба в последнее время вдохнули новые силы в эгалитарные надежды во всем мире — больше, чем европейские коммунисты.

Коммунизм, нужно отметить, никогда не стремился к достижению политического равенства и фактически презирал саму эту идею, имея перед собой цель оправдать концентрацию политической власти в руках правящей элиты. Также ничего особенного собой не представляют коммунистические достижения в области социального равенства. В Советском Союзе высшее образование гораздо более доступно для детей новых высших классов общества22. Женщины пришли на рынок труда и в некоторые когда-то исключительно мужские профессии, но их возможности ограничены в трудовой сфере, партийной деятельности, управлении и политике23. Продолжаются, хотя и несколько уменьшились, вековые гонения на евреев. В Китае велика дискриминация женщин в оплате труда. Во многих комитетах и организациях, в которых они официально находятся на ответственных постах, они или по-прежнему не имеют голоса, или разносят заседающим чай24. В Китае и СССР выходцы из села имеют намного меньше привилегий, возможностей и благоприятных условий для жизни, чем жители городов.

Что же касается социального равенства для меньшинств и крестьян, у Китая, вероятно, дела здесь идут лучше, чем у СССР, и Мао, похоже, намерен добиться полного равенства25. Равенство в сфере образования в Китае и на Кубе, если только оно не скатится к фаворитизму в пользу детей госчиновников, как в СССР, — еще один индикатор серьезных различий между членами коммунистического семейства. В семействе стран с рыночной экономикой нации также отличаются. В том, что касается образования, гендерных ролей, наличия вакансий на рынке труда, обычаев взаимоуважения между классами, Швеция, например, является гораздо более эгалитарной державой, чем Великобритания. В отношении социального равенства различий между отдельными странами может быть больше, чем между коммунизмом и рыночной экономикой или между коммунизмом и полиархией.

Главным достижением является уравнивание дохода и богатства. Давайте попробуем разобраться в том, что удалось сделать коммунизму начиная с государственных программ социального обеспечения.

Коллективное потребление

Если мы сопоставим Китай и Кубу с другими развивающимися странами третьего мира — что кажется разумным сравнением, — эти две страны будут заметно отличаться своей эгалитарностью по сравнению с другими странами, а также по сравнению со своей собственной историей развития в дореволюционный период. В Китае нормированно распределяют среди населения хлопчатобумажную ткань, пищевые масла, уголь и продовольственное зерно по очень низким ценам. На Кубе под нормированное распределение попадает еще большее число потребительских товаров и услуг по низким ценам, но, вероятно, не столько из эгалитарных принципов, сколько из соображений целесообразности в период дефицита. Оба государства в огромных масштабах субсидируют строительство жилья. На Кубе расходы на городское жилье составляют всего 10 или менее процентов от личного дохода граждан, в Китае, возможно, меньше 5 процентов26. Обе страны обеспечивают большую часть населения широко развитой системой медицинского обслуживания, часть услуг которой абсолютно бесплатна, а часть финансируется за счет значительных субсидий из бюджета и поэтому доступна за небольшую цену. Обе страны серьезно развили систему обучения медицинского персонала. Даже если сейчас знаменитые босые доктора из Китая — это не врачи, а социальные работники и медицинские сестры, услуги которых в любом случае недоступны всему населению, все равно эти и другие инновации в сфере соцобеспечения в Китае и на Кубе устанавливают новый стандарт для менее развитых стран27. Китайское распределение основных ресурсов не с целью максимизации роста экономики, а с целью уравнивания в определенной степени возможностей различных регионов также свидетельствует о таком неизменном стремлении к равенству, которому нет аналога в любой из более ранних коммунистических систем28.

Если мы сопоставим Китай и Кубу с промышленно развитыми полиархическими странами, обе, возможно, вновь окажутся намного более эгалитарными. В промышленно развитых полиархических странах эгалитарные возможности лишь осторожно реализуются через финансируемые госбюджетом программы социальных пособий. Со скоростью черепахи эти страны продолжают свое движение ко все большему равенству, находясь под воздействием постоянных устойчивых сил: избирательных кампаний профсоюзов в политике, межпартийной борьбы, а также эгалитаристского компонента демократической идеологии. В таких условиях они значительно отстают от кубинских и китайских достижений. Скорее они идут вровень с советским коммунизмом, хотя даже советская система государственного соцобеспечения и политика, связанная с выплатой заработной платы, получили новый толчок к эгалитарному развитию при Брежневе29.

Сравним между собой только промышленно развитые страны (так как уровень развития сам по себе является детерминантой, определяющей характерные особенности системы). Полиархические страны с рыночной экономикой, подобно промышленно развитым коммунистическим странам, обеспечивают своих граждан разнообразными общественными благами, включающими охрану детства, образование, здравоохранение, жилье, транспорт, развлекательные и культурные мероприятия. По одной из оценок, общественные блага составляют 20-30 процентов объема национального потребления в европейских коммунистических странах, но лишь 5-15 процентов — в странах Западной Европы30. Однако более тщательное исследование, проведенное Прайором, в котором сделана попытка внести коррективы по различиям в душевом доходе и другим переменным, показало, что расходы правительства на здравоохранение и другие статьи соцобеспечения относительно объема валового национального продукта приблизительно одинаковы у европейских стран с рыночной экономикой и у коммунистических стран. Коммунистические страны, однако, тратят относительно больше государственных средств на образование31.

В таблице 20.1 — опять же на основе приблизительных и, возможно, неточных оценок — показаны расходы на соцобеспечение в 1966 году в процентах от валового национального продукта; лидерами здесь являются маленькие полиархические государства32. СССР находится значительно ниже их в этом списке (Соединенные Штаты, правда, расположились еще ниже)*.

При интерпретации данных как по социальному обеспечению, так и по общественному потреблению можно угодить в ловушку, которая заключается в следующем: и в странах с рыночной экономикой, и в коммунистических странах многие социальные блага поступают в пользование групп со средними и высокими доходами. Эти данные говорят о готовности правительства начать подводить какую-то базу под доход, но очень мало говорят о том, насколько эффективно это делается для бедняков.

Богатство

В экономических системах, основанных на частном предпринимательстве, богатство распределяется крайне неравномерно в отличие от коммунистических стран, в которых — за исключением личных вещей граждан — все богатство в большей мере находится в собственности правительства. Богатство является основным источником неравенства как в доходах, которые оно производит, так и в той власти над основными имеющимися у страны фондами и активами, которую оно дает в руки владельца собственности. По некоторым оценкам, в Великобритании и Соединенных Штатах 1 процент самых богатых людей владеет примерно 25 процентами богатства всей страны33.

Таблица 20.1. Расходы на социальное обеспечение в процентном отношении к валовому национальному продукту, 1966 г.

Страна Процент от ВНП Австрия 21,0 Западная Германия 19,6 Бельгия 18,5 Нидерланды 18,3 Франция 18,3 Швеция 17,5 Италия 17,5 Чехословакия 17,2 Восточная Германия 16,4 Великобритания 14,4 Дания 13,9 Финляндия 13,1 Норвегия 12,6 Новая Зеландия 11,8 Ирландия 11,1 СССР 10,1 Канада 10,1 Швейцария 9,5 Австралия 9,0 Израиль 8,0 Соединенные Штаты 7.9 Япония 6,2

Поскольку в полиархических странах с рыночной экономикой приблизительно четверть национального дохода обращается в собственность, на доход весьма существенно влияет неравенство в размерах средств, находящихся в частной собственности. Только по этому пункту экономическое равенство в коммунистических системах значительно больше, чем в полиархических системах с рыночной экономикой.

Заработок

Статистика поступлений от выплат зарплаты и жалований в высшей степени ненадежна. Многие статистические данные базируются на данных налоговых деклараций, а последние повсеместно изобилуют фальсифицированными данными.

Кроме того, в различных странах доход определяется различными способами. Для большой группы стран — менее развитых, в том числе промышленно, — лучшей единичной, хотя и частичной, статистической оценкой доходов, получаемых от зарплаты и прочих подобных выплат, служит индикатор Лайделла (он не принимает в расчет крайне неравные доходы от капитала).

Таблица 20.2. Неравенство доходов, выраженное в процентом отношении к усредненному доходу

Страна, период 95-й процентиль 90-й процентиль 25-й процентиль Чехословакия, 1964 165 145 85 Новая Зеландия, 1960-1961 178 150 83 Венгрия, 1964 180 155 83 Австралия, 1959-1960 185 157 84 Дания, 1956 200 160 82 Великобритания, 1960-1961 200 162 80 Швеция, 1959 200 165 78 Югославия, 1963 200 166 80 Польша, 1960 200 170 76 Западная Германия, 1957 205 165 77 Канада, 1960-1961 205 166 79 Бельгия, 1964 206 164 82 Соединенные Штаты 206 167 75 Австрия, 1957 210 170 80 Нидерланды, 1959 205 175 70 Аргентина, 1961 215 175 75 Испания, 1964 220 180 75 СССР, 1959 245 195 69 Финляндия, 1960 250 200 73 Франция, 1963 280 205 73 Япония, 1955 270 211 64 Бразилия, 1953 380 250 Индия, 1958-1959 400 300 65 Остров Цейлон, 1963 400 300 Чили, 1964 400 300 Мексика, 1960 450 280 65

Приняв по каждой стране равным 100-медианный душевой доход, получаемый за счет зарплаты, жалования и прочих подобных выплат (до уплаты налогов) работником-мужчиной, не занятым в сельском хозяйстве, Лайделл нашел соответствующие значения для 95-процентной, 90-процентной и 25-процентной точек кривой распределения доходов. Данные в колонках по Чехословакии, например, показывают, что в расчете на душу населения доход по 95-процентной точке кривой распределения доходов был на 65 процентов больше величины медианного дохода; доход по 90-процентной точке был на 45 процентов больше, а доход по 25-й процентили составил лишь 85 процентов от вычисленного медианного дохода. Все представленные страны, таким образом, были ранжированы по признаку увеличения неравенства в распределении доходов. Рост неравенства, как можно видеть, велик34.

Как видно из таблицы 20.2, наибольшее неравенство характерно для самых неразвитых стран с рыночной экономикой*. Среди промышленно развитых стран в СССР доходы от заработной платы на момент проведения исследования были неравными в большей степени, чем в Соединенных Штатах или Великобритании, но в меньшей степени, чем в Японии и во Франции. Китай не вошел в число стран, по которым проводилось исследование, но по фрагментарным свидетельствам о структуре заработной платы в этой стране его следовало бы поместить где-то между Данией и Советским Союзом. Опять же, в рамках одной категории страны различаются больше, чем различаются между собой, сами категории, и уровень развития является важной детерминантой распределения. После того как были сделаны эти вычисления, структура заработной платы в Советском Союзе при Брежневе значительно изменилась в сторону большей «уравниловки» и, возможно, в настоящее время достигла большего равенства, чем в Соединенных Штатах35.

Таблица 20.3. Неравенство доходов, нормированное по численности населения и среднедушевому доходу

95-й процентиль 90-й процентиль 5-й процентиль Европейские коммунистические страны 202 169 77 Западная Европа 238 189 71 ИЛИ стандартизированное по наиболее высоким показателям ВНП в расчете на душу населения Европейские коммунистические страны 184 155 82 Западная Европа 216 173 76

Поскольку, как только что было отмечено, капитал в коммунистических странах находится в собственности правительства, в то время как в странах с рыночной экономикой он является дополнительным источником неравенства доходов, данные Лайделла преувеличивают степень равенства в странах с рыночной экономикой. С другой стороны, если бы доходы от работы в сельском хозяйстве, которые являются низкими, были включены в данные по СССР, эта страна оказалась бы намного более неэгалитарной, чем выглядит в таблице36.

Прайор попытался откорректировать оценки Лайделла, чтобы провести сравнение между странами, равными по размеру и находящимися на одинаковых стадиях развития. Стандартизированные по численности населения и по душевому доходу результаты представлены в таблице 20.337. Таким образом, даже без эгалитаристского влияния коллективной собственности, коммунистические страны являются более эгалитарными, чем их «собратья» с рыночной экономикой*.

Для получения дополнительной информации о структуре заработной платы в Китае нам придется обратиться к свидетельствам тех, кто побывал в стране, и к другим разрозненным данным. Свидетельства тех, кто посетил Китай, очень разные, отчасти потому, что категории заработной платы точно не определены. Некоторые наблюдатели предполагают, что в промышленности верхний уровень зарплат превышает ставки самой низкой заработной платы в пять раз — это немногим отличается от ситуации в США. Практически все наблюдатели согласны с тем, что различия в заработной плате намного больше, чем можно было ожидать, если верить эгалитарным заявлениям китайских ораторов. Если сравнить доходы жителей сельской местности с доходами жителей городов, неравенство становится еще более выраженным38. И все-таки, если оставить в стороне неравенство между сельскохозяйственным и промышленным секторами, китайская структура заработной платы, вероятно, является отчасти более эгалитарной, чем и американская, и советская.

Поскольку ряд предметов первой необходимости подлежит нормированному распределению и высокие доходы можно потратить исключительно на дополнительные товары и услуги, доступные только по ценам, которые искусственно поддерживаются на очень высоком уровне, высокая заработная плата не подразумевает пропорционально высокого реального дохода, как это было бы в странах с рыночной экономикой. Более того, официальная политика Китая в области заработной платы состоит в том, чтобы удерживать зарплату в промышленности на как можно более низком уровне с целью уменьшения неравенства между городом и деревней и сокращения различий в заработной плате. Обе политики являются эгалитарными39. Структура заработной платы на Кубе характеризуется значительным неравенством в ставках и нормативах заработной платы в сочетании, опять же, с чрезвычайно ограниченными возможностями использования высоких денежных доходов40. В обеих странах условные различия в заработной плате скрывают, вероятно, большую степень равенства, чем в полиархических или в европейских коммунистических странах*.

Налоги и субсидии

Иногда утверждается, что налоги делают распределение денег в полиархических странах намного более равномерным, чем указывалось до сих пор, следовательно, более похожим на Китай или Кубу. Но налоги платит каждый. Следовательно, налоги осуществляют лишь умеренное перераспределение дохода в промышленно развитых полиархических странах. По одной из оценок, налоги уменьшают приблизительно на 20 процентов долю дохода, идущего верхним 10 процентам получателей наивысших доходов в Австралии и Великобритании — странах, относящихся к числу наиболее эгалитарных среди полиархических государств. Для ФРГ и США размер сокращения в данном случае составляет только около 7 процентов41. Если мы учтем и налоги, и расходы по социальным платежам, например, по социальному обеспечению, результаты лишь немного изменятся: небольшой процент переместится от получателей высоких денежных доходов к тем, у кого доходы низкие, причем широкий средний класс ничего не получает и не теряет42. Содержание системы социального обеспечения и коллективные затраты оплачиваются в значительной степени теми, кто ими пользуется.

Некоторые общественно-государственные расходы увеличивают, а не уменьшают неравенство доходов. В Соединенных Штатах, например, система государственных университетов предоставляет дотации для обучения представителей ряда меньшинств; как выясняется, такие дотации получают в том числе и студенты, при поступлении оказавшиеся «непропорционально малым представительством» самых богатых семейств страны. Подсчеты по программам поддержки фермерских хозяйств в 1969 году показали, что 53 миллиона долларов были выделены 264 крупнейшим фермерским хозяйствам и примерно такой же объем финансирования был распределен между 540 000 самых малых ферм43.

В полиархических странах распространено убеждение, что системе свойственна тенденция к уравниванию доходов. Если так, то такая тенденция обусловливает медленное движение общества в указанном направлении — настолько медленное, что в настоящее время обсуждается вопрос: а не угасло ли тихо это движение за последние несколько десятилетий, в то время как СССР, наоборот, значительно продвинулся по направлению к большему равенству44? Во всех полиархических государствах препятствием к существенному уравниванию доходов, если такая цель в принципе намечалась, является неравенство в распределении богатства. После какого-то момента богатство придется коллективизировать или перераспределять, если потребуется большее равенство доходов45. Возможность дальнейшего перераспределения доходов или перераспределения богатства в таком случае определяется не техническими особенностями системы, а принципами полиархической политики, особенно ограничениями общественного контроля, которые мы обсуждали в предыдущих главах. В экономике, основанной на частном предпринимательстве, движение по направлению к равенству представляет угрозу для большой и непропорционально влиятельной части общества. Что касается препятствий политического характера к уравниванию, они зачастую весьма невелики в некоторых авторитарных системах.

Новая привилегированная элита

Если неравенство в денежных доходах и богатстве является основным препятствием к экономическому равенству, отсюда не следует, что коллективная собственность на богатство устраняет это препятствие. Богачи пользуются властью над национальными фондами и активами, а также получают особый доход вследствие имеющихся у них прав собственности на эти активы. Национализация подобных активов не отменяет необходимости осуществлять контроль и управление ими. Передача управления от владеющей собственностью элиты к правительственной элите, не контролируемой обществом, совсем не обязательно окажется благом. Если новые управляющие государственными активами используют свое положение в правительстве для получения новых дополнительных благ и привилегий, доли доходов, то совсем необязательно, что в степени равенства доходов хоть что-нибудь изменится.

Элиты всегда обогащаются и набивают себе карманы; и коммунистические элиты в какой-то степени поступают так же. В СССР мы отметили некоторое ограничение в области получения высшего образования для детей элиты. Кроме того, в СССР элите предоставляются автомобили, большие квартиры, загородные дома, прислуга, общение в высших кругах, медицинское обслуживание и привилегированный доступ к снабжению продовольствием, напитками, возможности зарубежных поездок46. Становится совершенно очевидным, что потворство своим желаниям — это в какой-то мере характерная черта кубинской элиты, хотя истинную величину этого явления трудно оценить47. В Китае, как сообщается, общественное влияние помогает заполучить «дефицитные товары, более высокую оплату труда, назначение на легкую и хорошо оплачиваемую работу»48. Не ясно, как сравнивать эти льготы со льготами, имеющимися у богачей в странах с рыночной экономикой, помимо собственно констатации их сходства.

Подведение баланса

Разумное заключение по такому предмету, как доход и богатство в коммунистических и полиархических системах, должно быть примерно таким: несколько промышленно развитых полиархических государств, исключая США, возможно, добились большего равенства, чем любая из европейских коммунистических стран. Однако если сравнивать по группам, страны, относящиеся к группе полиархических государств, почти наверняка являются значительно менее эгалитарными, чем страны, принадлежащие к группе коммунистических государств. Распределение частного богатства является в высшей степени неравным во всех странах с рыночной экономикой, основанной на частном предпринимательстве. Власть над богатством, однако, неравномерно распределена в системах обоих типов — она находится в руках богатых в странах одного типа и в руках правительственной элиты — в странах другого типа.

Коммунизм в менее развитых странах, таких, как Китай и Куба, добивается гораздо большего равенства, чем системы рыночной экономики достигают в сопоставимых по развитию странах — Индии, Мексике или любой из стран Латинской Америки. По сравнению с промышленно развитыми странами Китай и Куба стоят особняком. В обеих странах руководство в тот или иной момент заявляло о своей приверженности эгалитаристским целям в такой степени, в какой они выходят за рамки любых эгалитарных устремлений, когда-либо предпринимавшихся европейскими коммунистическими странами или каким бы то ни было полиархическим государством. «Однажды, — сказал Кастро, — мы все должны будем получать одинаково»49. И обе страны почти наверняка достигли большего уровня равенства, чем любая другая коммунистическая страна или страна с рыночной экономикой, за исключением некоторых самых небольших и самых эгалитарных полиархических стран — таких, как Норвегия. Нельзя, однако, предсказать, сохранится ли в будущем равенство на достигнутом уровне или же увеличится. На Кубе правительство уже отступило от своей исключительной приверженности идее равенства — и мы убедимся в этом в следующей главе. Эгалитаризм Мао подвергся нападкам немедленно после смерти китайского вождя.

Одним из эгалитарных достижений коммунистических стран, которые мы уже упоминали в главе 6, является масштабное сокращение безработицы. Поскольку коммунистические системы не признают, что безработица является проблемой, они не публикуют никакой статистики по этому параметру. Но наблюдатели соглашаются с тем, что безработица здесь не является такой проблемой, как в странах с рыночной экономикой. Работники остаются в штате на окладе в таких ситуациях, в каких в рыночной экономике штат бы распустили. Результатом, конечно, является в определенной степени расточительное, непроизводительное использование рабочей силы и некоторая неполная занятость — возможно, весьма значительные в Китае. Но почти каждый здоровый взрослый мужчина и большая доля женщин имеют гарантированную работу. Если их приходится увольнять вследствие того, что в них больше не нуждаются, их переход на новую работу совершается относительно быстро. Коммунистическая политика в данном отношении является альтернативой политике выплат пособий по безработице, которые не входят в систему социального обеспечения в коммунистических странах. Права на получение пособия истекают, в то время как коммунистическое право на работу — нет. Большинство мыслящих людей, возможно, посчитают, что тут есть разница: с одной стороны, рабочего сохраняют в статусе активного члена сообщества, а с другой стороны, ему помогают денежным пособием в те периоды, когда он изгнан из этого сообщества.

Глава 21 НАСТАВНИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ И МОРАЛЬНЫЕ СТИМУЛЫ

Просвещенная правящая элита модели-1 может выбрать вариант управления не посредством использования традиционной власти, а через «воспитание» масс — то есть посредством того, что мы назвали системой идеологического наставничества. Именно соединение наставнической концепции с концепцией модели-1 дает величайшую возможность революционного преобразования общества, каковую коммунизм фактически пока еще нигде не реализовывал, а именно: возможность проведения полной и окончательной революции, будь она кошмаром или утопией. В модели-1 присутствует видение информированной, теоретически просвещенной элиты. В наставнической модели из главы 4 имеет место всеобъемлющее «воспитание», предназначенное для того, чтобы уменьшить зависимость системы от бюрократической и иной власти путем активизации добровольной инициативы и разносторонней творческой изобретательности для предоставления выхода той социальной энергии, которую управление «сверху» высвободить не может.

Наставнический компонент в Китае

В настоящее время, хотя и не так явно, как несколько лет назад, Китай занимается созданием абсолютно новой формы организации общества при помощи беспрецедентно активного применения всех многочисленных форм убеждения и индоктринации — того, что в «наставнической» модели мы обозначили как «воспитание»1. «Большой скачок» 1958-1960 годов был массовой и, справедливости ради надо сказать, героической попыткой путем высвобождения потока «воспитанной» энергии добиться большего прогресса, чем можно было бы достичь посредством традиционного координированного планирования. Процесс сопровождался децентрализацией бюрократического контроля и управления производственными структурами, развитием коммун в сельском хозяйстве и интенсивной идеологической кампанией.

«Культурная революция» 1965-1969 годов была потрясением другого типа. Это была массированная кампания идеологической чистки, являвшая собой доказательство веры Мао в силу убеждения и его необычайной решимости преобразовать общество с помощью убеждения. Убеждение было использовано не с целью увеличения производства, а с целью «воспитания» людей, реформирования учреждений и организаций, которые, по мнению Мао, препятствовали продолжению революции в китайском обществе. Соответственно, это была вызывающая глубокий раскол и разногласия борьба за руководство революцией. Мао оказался во главе усиливающейся борьбы против бюрократического партийного аппарата, а потому все более нуждался в организованной поддержке со стороны какого-либо альтернативного источника; и такую поддержку он нашел в виде спешно мобилизуемых групп молодежи — «красных охранников». Их, в свою очередь, поддерживала Народно-освободительная армия Китая, для которой они были всего лишь одним из видов войск. Народно-освободительная армия в конце концов не только поглотила их, но и в значительной степени на какое-то время заменила собой партию, взяв на себя осуществление ее функций. «Воспитание» в принципе было центральной концепцией «культурной революции». Но в действительности оно сопровождалось запугиванием, принуждением, прямым насилием и военными действиями, граничащими с гражданской войной2.

Средством получения коммунистического «нового человека» должно было стать «воспитательное» наставничество. Новый человек должен был быть человеком «без эгоистических интересов, с сердцем и душой, отданными людям». Многие из тех, кто побывал в Китае, утверждают, что встречали этих новых людей, как бы невероятно это ни звучало. Китайская готовность служить идее создания «нового человека» была намного сильнее, чем все аналогичные попытки советского руководства. Советский Союз никогда не предпринимал такой поистине массовой кампании идеологического воспитания, которую можно проиллюстрировать изданием — в свое время распространявшимся массовыми тиражами по всей территории страны и обязательно имевшимся у каждого гражданина Китая — маленькой красной книжки «Цитаты из работ председателя Мао». Ее изучали самостоятельно и на курсах лекций по изучению интеллектуального наследия Мао, на бесчисленных заседаниях взрослых и детей в армии и школах, на фабриках и заводах, в мастерских, на игровых площадках, в коммунах, в поле.

Очевидны различия в отношениях Мао и Ленина к проявлениям «спонтанности» масс. Ленин, как и Мао, считал, что спонтанно выражаемое недовольство рабочих и крестьян является зачастую недостаточным условием для революции. Эта спонтанность предполагает осторожную «профсоюзную сознательность», которая легко рассеивается в ходе приобретения тривиальных целей и выгод. Таким образом, она фактически является силой, препятствующей революционным переменам. Для Мао сама возможность этого указывала на необходимость «воспитания», чтобы можно было направить недовольство масс в другом направлении, вместо того чтобы, по Ленину, подчинять выражающие недовольство группы власти коммунистической партии3.

Кроме того, в Советском Союзе классовая борьба рассматривается как структурное явление, то есть как конфликт двух классов. Мао видит в ней непрерывную внутреннюю борьбу каждой личности, борьбу между старым, испорченным и новым человеком. А значит, для уничтожения пережитков старого класса «воспитание» важнее, чем новые формы власти4.

В наставнической системе, как мы видели ранее, особое значение имеет правильное отношение к тем или иным явлениям. Профессиональная компетентность не настолько важна. В то время как в Советском Союзе акцент в области управления промышленностью относительно быстро сместился в пользу «профессионала» вместо «красного», китайская политика по проблеме «красный-или-профессионал» дошла до крайностей, ставя наличие идеологически правильных убеждений и отношений выше профессиональной компетентности и в период «большого скачка», и затем вновь во время «культурной революции». С 1971 года Китай, однако, опять вернулся к профессионализму в качестве приоритета5.

Соответствующей особенностью системы наставничества является враждебное отношение к профессиональной специализации. На китайских предприятиях, в отличие от их аналогов в СССР, руководители, технический персонал, другие специалисты и квалифицированные рабочие — все должны выполнять разнообразные работы. При этом — по крайней мере одну и ту же работу, что и рабочие на заводе6. Энергичность, гибкость, изобретательность, проявление разнообразной инициативы ценятся больше, чем четко отлаженная координация и согласованность руководства.

В этих нововведениях Мао выступал как против очень узких специалистов, подобно специалистам по производству булавок, упоминаемых в трудах Адама Смита, так и против очень широких специалистов, подобно высокопрофессионалам-стахановцам Советского Союза. В этом отношении наставническое «воспитание» созвучно тем положениям мировой мысли, в которых приоритетом становится мотивация, отодвигая координацию на второй план. Этот новый поток отличается необычайной разнородностью. Он объединяет молодежные движения в Соединенных Штатах; некоторые рабочие движения в Западной Европе, направленные на развитие демократии участия; новые формы организации промышленных производств, при которых сборочные линии и конвейеры отменяются, а им на смену вводятся менее узкоспециализированные рабочие задания; и новые достижения экономической теории. О возникновении нового интереса среди экономистов-теоретиков, далеко ушедших от маоистской теории, к применению энергичной изобретательности на предприятии свидетельствует конструктивная статья Лейбенстайна по Х-эффективности* 7. Данный аспект наставнической системы — изобретательность вместо отлаженной скоординированности — предполагает близость системы не к модели-1, а к модели-2. Этим во многом объясняется привлекательность Китая в глазах многих представителей западного мира.

Мао — «Великий кормчий» китайского коммунизма — полагал, что «воспитание» может способствовать решению человеком широкого спектра проблем — от производства велосипедов, которые «быстрее, лучше и дешевле», и до устранения бедности или освобождения человеческого разума8. И все-таки акцент на «воспитании» в китайской доктрине не может надолго пережить Мао9. Китай уже отступил в известной степени от характерной ранее децентрализации власти, предвещая возможный перенос акцента на обычную, традиционную форму власти вместо наставнической10.

В любом случае большая часть китайского «воспитания» — лишь притворство, обманный предлог наставнической системы. В действительности эта система является механизмом надзора, запугивания, вмешательства в личную жизнь, «промывания мозгов» и осуществления всех прочих ужасов авторитарного режима, претендующего на всестороннюю осведомленность. Власть, а не убеждение, остается главным инструментом управления элит в Китае. Когда, например, государству нужно, чтобы промышленные рабочие выехали в сельскую местность, они едут «добровольно» под угрозой репрессий11. По свидетельству самих же китайских лидеров, «довольно много партийных организаций и кадров оказались не в состоянии учитывать мнение масс до того, как принимать решения и издавать распоряжения. Более того, в процессе выполнения этих решений и распоряжений они не пытались убедить и просветить массы, а просто прибегли к изданию приказов о выполнении намеченного»12.

Другими словами, «воспитание» превратилось в воздействие иного характера, как в «неуловимом преобразовании изучения цитатника трудов Мао из акта творческого изучения в новый ритуал политического управления», от изучения — до хорового скандирования и механического разучивания в группах в виде речевок13.

И все-таки комментарии тех, кто побывал в Китае, ученых, людей, опрашивавших беженцев, часто свидетельствуют о том, что, возможно, является отличительной чертой нового китайского общества (но этих свидетельств совершенно недостаточно): «Беженцы — и интеллигенция, и представители рабочих специальностей — четко формулируют и выражают свои мысли; и <...> они имеют привычку анализировать все. Даже крестьяне, грязные и одетые в тряпье, будут рассказывать о своей жизни с ораторским красноречием... Китайские коммунисты имеют обычай анализировать все, что происходит в повседневной жизни»14.

Наставнический компонент на Кубе

В середине 1960-х годов перед лицом очевидных экономических трудностей, обусловленных неадекватными политическими решениями, Куба отказалась от институтов и политических стратегий, в создании которых брала пример с Советского Союза. Коротко говоря, в 1966-1970 годах кубинское руководство вместо этого посвятило свою деятельность задаче формирования нового кубинского человека посредством «воспитания». «Общество в целом, — заявлял Че Гевара, — должно стать огромной школой»15. В стиле китайских массовых кампаний энергию масс привлекали к масштабным коллективным проектам для выполнения разнообразных конкретных задач — например, сбора урожая сахарного тростника или обучения неграмотного населения навыкам чтения.

Как и в Китае, на Кубе элементы наставничества зачастую являлись маской для обычных репрессивных механизмов авторитаризма — или, по крайней мере, применялись одновременно с ними. Комитеты защиты революции провозгласили своими целями следующие: «Он [каждый комитет] будет сотрудничать в добровольном порядке во всех видах деятельности и необходимых этапах производственного процесса.

Он организует дискуссионные группы... для повышения политической и гражданской активности всех своих членов.

...Он обеспечивает ликвидацию безграмотности в пределах его зоны действия.

Он организует общественную аудиторию при выступлениях лидеров революции перед народом».

Но первоначальные заявления Кастро о создании комитетов делались в другом тоне, и этот тон был зловещим: «Мы собираемся создать систему коллективной бдительности... Каждый будет знать всех и каждого в своем квартале или районе: и что они делают, и какие отношения связывали их с режимом тирании, и во что они верят, и с какими людьми встречаются, и в какой деятельности они участвуют»16.

Как мы уже говорили, Куба, как и Китай, в тот период полагалась в выполнении того, что «воспитание» часто оказывалось не в состоянии обеспечить, на вооруженные силы. Как отмечали в то время некоторые из наблюдателей, «образ армии стал образом общества»17.

Свидетельства того, что на Кубе действует власть, основанная на принуждении, а не на системе наставнического «воспитания», становились все более многочисленными начиная приблизительно с 1970 года. В это время Кастро стал постепенно обращаться к более ортодоксальной советской модели коммунизма. С одной стороны, были начаты различные институциональные реформы, направленные на разделение армии, партии и государственного управления. В ходе подобных же реформ делалась попытка создать множество четко определенных ролей и обязанностей для всех общественных институтов и учреждений. Реформы принимали такие различные формы, как интеграция процедур планирования, с одной стороны, и введение заново субординации и офицерских званий в армии — с другой. Кубинское правительство стало менее персонифицированным и более бюрократизированным. В то же время фермеры, рабочие и молодежь оказались под более пристальным контролем со стороны органов власти. Идеологическая выдержанность стала обязательным требованием в образовании и проведении культурных мероприятий, и это требование было подкреплено новым ужесточенным уголовным законодательством18. То, что некогда начиналось как вдохновенная попытка наставнического «воспитания», подошло к концу; и все-таки оно не исчезло бесследно, оставив после себя в наследство доктрину, которая может возродить это движение к жизни снова — для блага или во вред — при более благоприятных экономических условиях.

Организация рабочей силы

Помимо широкого распространения в обществе, убеждение или «воспитание» в наставнической системе, по крайней мере гипотетически, является специфическим способом организации рабочей силы. По крайней мере до смерти Мао Китай проводил подобный курс как дополнение к традиционным механизмам власти — посредством замещения рыночных стимулов моральными. И в течение нескольких лет в форме небывалой кампании по выявлению и внедрению моральных стимулов Куба пыталась использовать «воспитание» до предела. Их опыты явились, по сути, предварительной проверкой действия моральных стимулов для всех стран мира, и в мире почти наверняка найдутся желающие продолжить в дальнейшем эту проверку. Куба и Китай также предоставили более четкие свидетельства того, каково в действительности значение «воспитания» в экономической организации.

Одно время внимание Запада больше всего привлекала коммуна как наиболее яркая и революционная черта китайского общества. Это было радикальное предприятие наставнического «воспитания» — не менее чем попытка преобразовать через новую форму общественной организации целую систему стимулов, воздействующих на рабочих в сельском хозяйстве и в промышленности, — до той степени, до какой коммуны были представлены в городах. Эксперимент не был удачным, но роль коммун в сельском хозяйстве и традиционные коммунистические альтернативы коммунам стали частью истории об использовании моральных стимулов.

Организация сельского хозяйства19

В первые бурные годы советского коммунизма была предпринята — в малых масштабах — попытка общинной организации сельского хозяйства. После 1931 года такую организацию упразднили. Затем последовали принудительная коллективизация и объемные обязательные поставки продукции государству, которые тяжким бременем легли на сельскохозяйственные предприятия; это бремя стало легче только после смерти Сталина20.

Китайский эксперимент с коммунами был намного шире. Во время «большого скачка» в конце 1950-х годов Китай организовывал коммуны по несколько тысяч семейств каждая; коммуны использовались как новый метод (в числе прочих методов) кооперативного производства и потребления, который, как предполагалось, сможет помочь найти те моральные стимулы, которыми можно заменить стимулы рыночные. Капитал, оборудование, план производства и произведенная продукция должны были распределяться между членами коммуны. Еду раздавали бесплатно в общественных столовых. Члены коммуны гарантированно получали бесплатно — или должны были получать — комплект самой необходимой одежды, медицинское обслуживание, жилье, топливо, а также различные услуги: от погребальных до парикмахерских. Стоимость получаемых бесплатно благ могла составлять — в течение краткого периода в некоторых коммунах — до половины дохода крестьянина-единоличника.

Это смелое китайское начинание потерпело неудачу из-за проблем одновременно и с руководством, и со стимулированием; причины ряда этих проблем и трудностей кроются в многовековых традициях семьи и силе клановых связей в китайском обществе. Коммуны быстро утратили большинство своих экономических функций, и тогда производство было организовано в меньших коллективах — обычно производственных отрядах в составе 10-25 семей. Обеспечение бесплатными благами, как и общие обеды, в них отменили. Коммуна теперь стала всего лишь структурой местного органа власти с обычными характерными для таких организаций функциями, осуществлявшей планирование местной промышленности и сельскохозяйственного производства, а также обеспечивавшей работу местной промышленности*.

Возможно, никто никогда и не рассматривал коммуны как нечто большее, чем структуры промежуточного характера. В отличие от нее традиционная коммунистическая цель в долгосрочной перспективе здесь представлена совершенно другой формой организации. Коммунисты считают, что социалистическая собственность идеологически стоит выше частной или совместной (кооперативной) собственности. По этой и по ряду других причин традиционные амбиции коммунистов в долгосрочной перспективе состоят в том, чтобы в бюрократическом отношении организовать огромный сельскохозяйственный сектор так же, как промышленность, в частности — создать крупномасштабные, принадлежащие государству фермы, управление которыми осуществляется так же, как управление фабриками и заводами.

Но поскольку эти амбициозные планы коммунистических стран нарушались и сопротивлением крестьян, представлявшим политическую угрозу, и неэффективностью — по крайней мере, до недавнего времени — государственных фермерских хозяйств, ни одна из этих стран так и не стала пока формировать сельское хозяйство по данному шаблону. Итак, с падением коммун коммунисты сегодня организуют сельское хозяйство в основном посредством сочетания авторитарного и рыночного управления, осуществляемого через частное, кооперативное и государственное предприятие*.

Сегодня во всех коммунистических системах государственные и коллективные хозяйства организованы во многом так же, как предприятия или отрасли промышленности. Нормативы затрат на производство государственным и коллективным хозяйствам в основном определяются органами власти точно так же, как затраты производственных ресурсов промышленных предприятий. Но директорам хозяйств выделяются дополнительно некоторые контролируемые фонды для закупки материалов и ресурсов для производства по их усмотрению. Они также участвуют в бартерных и других сделках, которыми им позволяют заниматься, хотя те в большинстве своем и незаконны, чтобы хозяйства могли обеспечить выпуск продукции в соответствии с намеченными планами и в заданных объемах.

Что касается сельскохозяйственной продукции, то государственные хозяйства производят продукцию в соответствии с административно установленными для них квотами и нормативами так же, как и промышленные предприятия. Коллективные и частные хозяйства испытывают давление, которое оказывают на них разнообразными способами: их принуждают, подталкивают и побуждают производить продукцию; различные способы и методы воздействия часто комбинируются и применяются комплексно в отдельно взятой стране в конкретный период времени. Они могут включать: простые обязательные поставки государству; уплату налогов в натуральной форме, то есть произведенной продукцией, что приблизительно соответствует обязательным поставкам государству; применение поощрительных закупочных цен на продукцию, сдаваемую государству; и продажу части произведенной продукции по свободным ценам21. В европейских коммунистических странах до недавнего времени тенденция казалась ясной: переход от принуждения к рыночному регулированию выпуска продукции. Но, реагируя на противоречия во внутренней политике, Китай в различные моменты времени движется то в одном, то в другом направлении.

Частные земельные наделы

Зависимость коммунизма от рыночных, а не моральных стимулов в сельскохозяйственном производстве еще более заметна на примере частных земельных наделов. В большинстве коммунистических стран они распределяются колхозом для частного использования каждой конкретной семьей. Семьи выращивают продукцию (а иногда домашний скот) для собственного использования. Семьям обычно также разрешено продавать выращенную ими продукцию на организованных крестьянских рынках, хотя Китай время от времени делал попытки ликвидировать торговлю продукцией с частных участков и, возможно, попытается сделать это снова22.

Производительность на частных земельных наделах всегда была намного выше, чем в государственных или коллективных хозяйствах, и не только потому, что на частных подворьях выращивают преимущественно овощи и другую высокоурожайную продукцию. Стимулы к производству продукции на частном участке у крестьян высоки, и это непрерывно подрывает стимулы к труду в коллективном хозяйстве. По различным оценкам, в Советском Союзе от одной пятой до одной трети валовой стоимости сельскохозяйственной продукции в целом поступает с частных земельных участков, которые занимают только около 3 процентов посевных земель23. В Китае на частных участках, занимающих, возможно, до 5 процентов посевных земель, по имеющимся оценкам, производится не менее одной трети сельскохозяйственной продукции страны24.

Производительность частных земельных участков, конечно, является обратной стороной медали, а именно: низкой производительности хозяйств, работающих на основе нормативных квот и планов и являющихся объектом коммунистической кампании «воспитания». Советское организованное сельское хозяйство переживало застой при Сталине и затем вновь — после 1968 года. Через тридцать пять лет после революции сам Хрущев признал, что производство зерна и поголовье скота находится ниже аналогичных показателей 1916 года25. Ни одна коммунистическая страна не достигла больших успехов в сельском хозяйстве, даже по собственному признанию лидеров этих стран, без возвращения в очень значительной степени к стимулам производства, характерным для рыночной экономики. Сельское хозяйство стало не светлым будущим, а большой неудачей коммунистической власти.

Моральные стимулы для сельской и городской рабочей силы

История применения моральных стимулов для сельских и городских рабочих, работающих по найму и получающих заработную плату, несколько светлее, чем история сельского хозяйства, по крайней мере, в Китае26.

Средства управления рабочей силой

В коммунистических странах распределение и активизация рабочей силы всегда, и в настоящее время тоже, по большей части производится путем комбинированного воздействия методами авторитарного управления и рыночных стимулов. Моральные стимулы следует рассматривать именно в этом контексте. Как в странах с рыночной экономикой, в большинстве коммунистических стран для привлечения рабочих к выполнению определенных задач или принуждения их к переходу с одной работы на другую используется предложение оплачиваемой работы. Во всех коммунистических системах рыночными стимулами, действующими на рабочую силу, манипулируют высшее руководство и работники плановых служб, чтобы побудить рабочую силу делать то, что для них запланировано органами власти, хотя в сегодняшнем Китае рыночные манипуляции, возможно, не имеют большого значения. Например, заработная плата в неприоритетных специальностях удерживается на более низком уровне. В сельском хозяйстве и в торговле заработная плата ниже, чем в промышленности, транспорте и строительстве27.

Авторитарное распределение рабочей силы органами власти дополняет имеющиеся рыночные механизмы распределения. До недавнего времени СССР пытался использовать паспортную систему, чтобы контролировать перемещение рабочей силы из сельских хозяйств в города. Во время Второй мировой войны и в некоторые другие периоды времени в Советском Союзе рабочие места «замораживались» и рабочие должны были оставаться на своих рабочих местах, все перемещения на другую работу допускались только по правительственному разрешению; иногда распределению подлежали рабочие редких и дефицитных специальностей. Сегодняшнее положение характеризуется относительно свободным передвижением и свободным выбором работы. Сегодня на государственном распределении в принципе остаются — и всячески стараются от него уклониться, — может быть, только дипломированные специалисты — выпускники производственно-технических училищ и вузов после окончания обучения, а также члены Коммунистической партии и коммунистических молодежных организаций. Восточноевропейские страны в этом отношении очень сильно похожи на СССР28.

Китай отличается тем, что направления на работу чаще имеют принудительно-обязательный характер. Со времени «культурной революции» все рабочие места в промышленности распределяются по распоряжению органов власти29. Рабочие не могут без разрешения уволиться с работы. Контроль за перемещением и занятостью рабочей силы, в общем, осуществляется с целью предотвратить перемещение сельских рабочих в города, а также стимулировать городских рабочих передвигаться в сельские районы30. Особенно во время «большого скачка» Китай отбирал миллионы студентов, офисных работников, учителей наряду с крестьянами и солдатами для работы в специальных трудовых проектах — в частности, на строительстве плотин и шлюзов по проектам сохранения водных ресурсов31.

На Кубе рабочим нельзя уволиться без разрешения правительства32. Кроме того, большое количество работ, предполагающих неполную занятость, является обязательно-принудительными — иногда их обозначают как «добровольные». Выполнение определенных отработок требуется от студентов, а также простых рабочих. По различным оценкам, 8-12 процентов задач, которые обычно выполняются оплачиваемой рабочей силой, на Кубе выполнялись неоплачиваемой рабочей силой того или иного вида33. Но сейчас использование «добровольной» рабочей силы строго ограничивается в пользу применения оплачиваемой рабочей силы34. Другой отличительной особенностью использования власти для организации рабочей силы является обязательная воинская служба в рядах вооруженных сил. Армия, часть которой разоружена, всегда играла роль большой административно управляемой рабочей силы35. «В мирное время — все для производства. В военное время — все для обороны»36. Однако, хотя в настоящее время армейские рабочие бригады отделяются от армии, они по-прежнему организованы по принципу вооруженных сил37.

Коммунистические правительства не делят свою власть над рабочей силой с профсоюзами. Хотя во время «культурной революции» в Китае профсоюзы были временно распущены, обычно в коммунистических странах таковые имеются, но играют роль правительственного агентства. Их основные функции заключаются в том, чтобы увеличить производительность труда рабочих и тщательно следить за эффективностью труда директоров38.

Программы профессионального обучения — еще один метод распределения рабочей силы. Хотя такой распределительный механизм используют все политико-экономические системы, в коммунистических странах он применяется наиболее сознательно и претенциозно. Так, по некоторым оценкам, через девять лет после Освобождения число китайских рабочих, обучающихся в специализированных профессионально-технических школах, выросло в четыре раза. Кроме того, более 90 процентов инженеров и научных работников Китая получили высшее профессионально-техническое образование после Освобождения. По росту населения, получившего высшее образование, Китай в два раза опережал Индию — даже при том, что естественная скорость аналогичного роста в Индии после получения независимости в 1947 году сама по себе была чрезвычайно высокой39.

Заявляя о своей противоположности рыночной системе и фактически резко минимизировав ее роль в промышленности, Советский Союз и Китай, тем не менее, убеждением или силой заставили миллионы женщин выйти на рынок труда. По различным оценкам, после Освобождения в 1949 году и вплоть до 1960 года количество женщин-работниц на китайском рынке труда, за исключением занятости в сельскохозяйственных отраслях, выросло с 600 тысяч до 8 миллионов человек; к 1963 году женщины составляли одну четвертую от числа работников на городском рынке труда. Советский Союз зашел еще дальше; здесь приблизительно половину численности работников промышленности составляют женщины40. Парадоксально, что для женщин в городах участие в отношениях на рынке труда более типично в коммунистических системах, чем в полиархических странах с рыночной экономикой.

Введение моральных стимулов

Эксперимент с моральными стимулами не является простой отменой только что описанных средств управления посредством рынка труда. Вместо этого он проводится в двух умеренных, дополняющих его, формах. Первая — сокращение различий в заработной плате, премиальных вознаграждениях, сдельной оплате труда, оплате сверхурочных и других различий в денежном вознаграждении; а вторая — внедрение механизмов «воспитания» с целью заставить рабочего откликнуться на обращения правительства трудом с максимальной отдачей на своем рабочем месте, не думая о денежном вознаграждении. Для эффективного воздействия пущена в ход вся армада методов наставнического воздействия.

По сравнению с европейскими коммунистическими странами, Китай весьма расчетливо и экономно использует выплату премий, сдельную оплату труда, сверхурочные и другие особые денежные вознаграждения; кроме этого, как мы видели в предыдущей главе, сокращены различия в уровнях заработной платы41. В период наиболее активного движения к созданию системы морального стимулирования Куба обогнала Китай. Даже если в настоящее время кубинцы многому смогли научиться у китайцев в отношении отмены денежных стимулов, ранее приобретенный Кубой опыт сохранил свое непревзойденное значение.

Существует мнение, что ключевым моральным стимулом является призыв, содержащийся в маоистском лозунге «Служить людям!» и, как выразился Кастро, в осознании «чувства солидарности и братства между людьми». Удовольствие от самой работы — еще одна основная тема, хотя ее используют как вспомогательную. Кастро сказал: «И если мы хотим, чтобы все люди однажды работали с таким воодушевлением, одного чувства долга будет мало. [Этого вида] морального побуждения будет недостаточно. Необходимо, чтобы чудесная, удивительная природа самой работы, управляемой интеллектом человека, стала одним из основных побудительных стимулов [труда]»42.

И на Кубе, и в Китае моральные стимулы своей результативностью во многом обязаны стремлению к равенству, которое призывает к сокращению рыночных стимулов. Эффективность такой мотивации обусловлена в первую очередь принятым принципом простоты и аскетизма, в соответствии с которым предпочтение отдается стимулам, стоимость которых меньше величины реального дохода. Многим в своем успешном развитии она также обязана марксистской антирыночной идеологии. Наконец, во многом ее определило стремление руководства привить чувство ответственности национальному сообществу.

И все же на практике на Кубе и в Китае — и в меньшей степени в европейских коммунистических странах — общей формой морального стимулирования было соревнование: за почетный знак, за знамя, за титул или звание — например, за советское звание «Герой труда», за кубинское «Знамя Первомая» или кубинскую же награду «Герой-партизан», за китайскую награду «Трудовой герой». Рабочие также соревнуются друг с другом за получение поездок за рубеж, дорогостоящих товаров народного потребления, приглашения на престижные встречи и даже за возможность взять интервью у Фиделя или Председателя Мао43. Заметим, что не всегда «моральные» стимулы действительно имеют нематериальную природу44.

Награды обычно присуждаются победителям «социалистического соревнования» — конкуренции в некоторой институционализированной форме. На Кубе рабочим и группам рабочих присуждались баллы в зависимости от показателей выполнения плана, а также за качество, взаимопомощь, точность и профессиональное совершенствование. В этом отношении система моральных стимулов заменяла песо нематериальными очками-баллами и действовала как своего рода ценовая система, в которой баллы и очки, а не размер денежного вознаграждения, варьировались так, чтобы добиться определенных показателей труда45. В последние годы социалистическое соревнование было связано с выплатой премий и распределением товаров народного потребления.

Впервые широкое распространение социалистическое соревнование получило в Советском Союзе. С 1935 года велась активная массовая кампания, в рамках которой стимулировалась конкуренция между рабочими, а чаще между группами рабочих с целью повторить и, по возможности, превзойти трудовой рекорд шахтера Алексея Стаханова, который за смену добыл 102 тонны угля46. Однако начало кампаний по проведению трудовых соревнований относится по крайней мере к 1930 году47.

Социалистическое соревнование как институт весьма похоже на центр «социальной реабилитации» при переходе от рыночной конкуренции к мотивации служить обществу. После того как стремление создать «нового человека» завладело Кастро, применение соревнования пошло на убыль, уступая место менее соревновательным формам мотивации, а затем получило новый импульс, хотя уже с большими материальными и меньшими моральными вознаграждениями48. В Китае соревнования вызывают множество споров и дискуссии, но все еще проводятся49.

Другим моральным стимулом является участие в управлении. На Кубе и в Китае рабочих привлекают к различного вида собраниям и встречам с должностными лицами, директорами предприятий или другими рабочими с целью обсудить возможные способы улучшения производства, обдумать политику предприятия, оценить результаты труда друг друга. Один из экономистов после поездки в Китай сообщает о примере, который, по его мнению, хорошо отражает ситуацию в промышленности, которую он наблюдал: «Вторая велосипедная фабрика в Тяньцзине получала много жалоб от покупателей на то, что ее велосипеды слишком медленные и тяжелые. Фабрика решила усовершенствовать старую конструкцию цепи передачи с помощью подшипников так, чтобы на велосипеде было легче ездить, но оказалось, что это увеличит его стоимость... Можно ли в необходимой степени улучшить качество без увеличения стоимости?.. Обдумав проблему, руководство фабрики поставило цель выполнить «генеральную линию», суть которой выражалась лозунгом: «Больше, быстрее, лучше и дешевле».

..Весь персонал фабрики стал посещать различные собрания и участвовать в деятельности многочисленных команд, сформированных для выработки решений и включавших руководителей, технических работников и рабочих. Работники фабрики подали более 300 новаторских предложений по осуществлению экономии...»50

Трудно понять, как следует интерпретировать такие случаи. Действительно ли это широко распространенная практика? На многих из тех, кто побывал в Китае, безусловно, инновационный дух народа произвел большое впечатление51.

Совещания на рабочих местах не обеспечивают передачу управления предприятиями в руки работников. Их задача — создать у работников ощущение сопричастности и в действительности содействовать их участию в выполнении планов, разработанных в «верхах». Производственные совещания в Советском Союзе выполняют некоторые из этих функций, но в большей степени тщательное совершенствование рабочего через привлечение его к участию в разнообразных малых группах и массовых собраниях заметно на Кубе и в Китае. Но даже в Советском Союзе производственные советы вкупе с другими формами взаимообмена и инструментами массовой пропаганды смогли успешно создать, как на Кубе и в Китае, идеологию производства. Производство становится такой очевидной и ясно очерченной коллективной целью, какой, возможно, никогда не является в странах с рыночной экономикой52.

Моральные стимулы, как и наставническое «воспитание» в целом, и в Китае, и на Кубе часто являлись прикрытием для осуществления прямых полномочий власти и часто — принуждающих действий власти. На Кубе, например, рабочих, которые не откликаются должным образом на моральное поощрение, переводят на другую работу, иногда помещают в исправительные трудовые лагеря, публично высмеивают в стенгазетах; иногда им сокращают зарплату53.

Достижения

«Деньги, — сказал Кастро — это отвратительный посредник», и его нужно устранить как можно быстрее54. Так что интерес Кастро к моральным стимулам, возможно, имеет более практический характер, а не просто является принципиальной установкой. Кастро стал сторонником морального стимулирования под влиянием Че Гевары, который ставил применение моральных стимулов очень высоко и старался всемерно развивать — особенно после того, как обнаружил, что Куба не в состоянии добиться достаточного прогресса одновременно на двух фронтах: в потреблении и в увеличении инвестиций в рост производства. Именно тогда он пришел к решению использовать для мотивации населения на Кубе не повышение зарплат, на которые люди захотели бы покупать больше товаров народного потребления — ведь последних не было, — а моральные стимулы55.

Применение морального стимулирования на Кубе происходило с середины 1960-х годов и приблизительно до 1970 года. С 1970 года Кастро вновь ввел систему норм выработки и шкалы зарплат, оценки производительности работ, ограничений бесплатного распределения товаров, распределения товаров народного потребления длительного пользования через рабочие центры, где они могли использоваться для поощрения в качестве материальных стимулов56. Он также явственно пересмотрел свой ранний энтузиазм относительно создания «нового человека», признав, что для развития у людей необходимого нового самосознания потребуется больше времени, чем он предполагал ранее57. В этот период Китай также колебался между различными вариантами сочетания рыночных и моральных стимулов.

Кубинское руководство считало моральное стимулирование не очень удачным методом. Кубе досаждали такие проблемы, как низкая производительность, слабая рабочая дисциплина, необыкновенно высокое число прогулов — само кубинское руководство признавало все эти проблемы угрожающими. Производительность труда в сельском хозяйстве и промышленности не соответствовала требованиям, промышленность выпускала товары низкого качества. Производство валового национального продукта за несколько лет уменьшилось, а не возросло, и, весьма вероятно, в 1970 году кубинский ВНП был меньше, чем в 1959 году58.

Производительность неоплачиваемой рабочей силы на Кубе была низка не только из-за отсутствия стимулов, но и также потому, что директора использовали ее весьма расточительно — ведь им не надо было за нее платить. Откровенное признание Кастро этой проблемы указывает на ее значимость и распространенность. «Руководители, — сказал Кастро, — ...пытаются решить все свои проблемы с помощью неоплачиваемой рабочей силы... Часто такую рабочую силу используют для того, чтобы заменить смену сельскохозяйственных рабочих, которые работают всего три-четыре часа в день... [Каждый] ищет самых легких решений вместо того, чтобы смотреть в корень проблемы и искать ее принципиальное решение»59.

Другие любопытные примеры подобных сбоев свидетельствуют о наличии если не постоянных, то, по крайней мере, переходных проблем при отказе от принципа денежной заинтересованности; например, щедро раздаваемые по необычайно низким ценам сахарные пайки скармливались курам и поросятам60.

Кубинские кампании соцсоревнований получили оценку — однако, остается достаточно места для высказывания различных суждений — как «негибкие, сложные, формальные и бюрократические»; они «не вызвали поддержки со стороны народных масс». По-разному оценивались проводимые на рабочих местах собрания и совещания по обсуждению планов предприятия. Ряд обозревателей с удовлетворением отмечали, что в проведении этих собраний рабочие задействованы не очень сильно; другие обозреватели полагают, что степень задействования достаточна61.

Куба не раз оказывалась отброшенной назад вследствие интенсивного использования моральных стимулов в сельском хозяйстве из-за того, что эта практика приводила к торможению производства сельскохозяйственной продукции; стране приходилось бороться с массовым забоем крестьянами домашнего скота, когда их лишали достаточных рыночных стимулов для его содержания.

У Китая не было такой серьезной проблемы неэффективности морального стимулирования в промышленном производстве, с которой пришлось иметь дело Кубе; на протяжении двадцати лет Китаю удавалось удерживать низкий уровень заработной платы с целью стимулировать рост производства в процессе достижения постоянного роста производительности труда. Это замечательное достижение стало возможным благодаря либо применению моральных стимулов, либо непосредственному авторитарному управлению рабочей силой62. То, что применение моральных стимулов продолжалось, также может свидетельствовать о более прагматичном и предусмотрительном подходе к экспериментированию с ними, а, кроме того, отражает реставрацию денежного стимулирования труда в сельском хозяйстве, происходившую несколько раз в особо критические моменты.

Ни трудности Кубы, ни осторожность и предусмотрительность Китая в использовании моральных стимулов не являются исчерпывающим доказательством того, что моральное стимулирование нельзя сделать эффективным. В обеих системах моральные стимулы вводились как сопутствующий элемент при попытке создать «нового человека» — а не после такой попытки. Если современный человек на Кубе не откликнется должным образом на попытку применить к нему моральные стимулы, все-таки остается еще вероятность, что «новый человек» откликнется. Кроме того, под давлением экономических трудностей и проблем практически не оставалось времени для должной апробации стимулов; постоянная же гонка по перевыполнению прошлогоднего плана и улучшению прошлогодних показателей совершенно лишали терпения руководство. Свою твердую приверженность применению моральных стимулов в производстве Кастро сохранял всего лишь пять лет. Кроме того, в обеих странах потенциальная эффективность применения моральных стимулов ослаблялась значительной дезорганизацией в управлении и планировании сроков работ, неудивительной в переходный революционный период, особенно принимая во внимание то, что для неопытных директоров менеджерские обязанности были в новинку. Наконец, в обеих странах эффект от применения моральных стимулов был ослаблен также явным и очевидным для простых рабочих и крестьян предоставлением преимуществ и льгот директорам, работникам бюрократических организаций, партийным должностным лицам — несовместимым с эгалитаристскими призывами ко всеобщему материальному равенству, которые лежат в основе применения самих моральных стимулов63.

При практически полном отказе от призыва к альтруизму национального масштаба на Кубе и, возможно, в Китае обе страны продолжают полагаться на альтруизм членов малых групп взаимодействующих участников. Так, на смену коммуне в сельском хозяйстве Китая приходит бригада (которая является иногда кланом или семьей в расширенном составе). Каждая бригада получает оплату общего труда как единая структура, а распределение заработанных средств между ее членами остается на усмотрение бригады.

* * *

«Деньги, — писал молодой Маркс, — ...это универсальный беспорядок и перемещение всех вещей, перевернутый мир, смешение и перемещение всех естественных и человеческих качеств»64. Именно эта тема, подхваченная на Кубе и в Китае, а также первое время в СССР, стимулировала самый революционный аспект коммунизма — попытку заменить денежно-материальные стимулы моральными. Кроме того, как мы видели, эта идея всегда была не более чем в высшей степени ограниченной попыткой. И всегда попытки применения моральных стимулов сталкивались на практике с проявлениями отказа от денежно-материальных стимулов в пользу старой авторитарной власти, причем часто в самых насильственных формах.

Глава 22 ПОЛИТИКА КОММЕРЧЕСКОГО ПРЕДПРИЯТИЯ

Все коммунистические страны используют рынок для реализации запланированной и выпущенной продукции. Большинство товаров народного потребления и услуг продаются, а не просто распределяются в виде бесплатных нормированных пайков. Все коммунистические страны используют рынок труда для привлечения рабочей силы в намеченные руководством производства (хотя, как мы видели, в Китае административное распределение рабочей силы почти полностью заменило рыночное распределение). Рыночная экономика также играет важную роль в сельском хозяйстве.

Когда коммунистические системы характеризуются как страны с нерыночной экономикой, причиной этого является то, что рыночная экономика совершенно не используется ими для определения (кроме сельского хозяйства) приоритетов товарного производства (что производить) и производственных затрат (как распределять и использовать производственные ресурсы). Эти решения принимаются авторитарно высшим руководством и плановиками.

Таким образом, если оставить в стороне перспективы китайского и кубинского эгалитаризма, основным нововведением в коммунизме были административные новшества: новая форма коммерческого предприятия вместе с новым методом постановки его задач, координирование его с другими предприятиями и предоставление ресурсов в его распоряжение. В этом смысле коммунизм до сих пор был больше технократической или организационной революцией, чем революцией социальной.

«Внутренние» дела предприятия, ориентированного на рынок, организованы в значительной степени внутренней иерархией-бюрократией. Его «внешние» дела — отношения предприятия с другими фирмами, поставщиками производственных ресурсов и клиентами — регулируются рынком. Коммунизм применяет те авторитарные, иерархические и бюрократические средства управления, которые действуют внутри крупных предприятий во всех промышленно развитых странах, к отношениям между предприятиями. В коммунистических странах управление и «внутренними», и «внешними» делами предприятия осуществляет иерархия-бюрократия с откровенной нацеленностью на реализацию модели-1.

Ключевые элементы

В схематическом виде управление несельскохозяйственным производством в коммунистических странах принимает следующие формы:

Высшее руководство и штат плановиков принимают решение о том, что нужно производить и как распределять производственные ресурсы. Затем они разрабатывают нормативы расхода ресурсов и план выпуска продукции для производственных единиц (предприятий центрального подчинения). Для производственных единиц регионального или местного подчинения они разрабатывают нормативы и планы выпуска продукции для органов управления функционального (отраслевого) или регионального уровней, которые в свою очередь разрабатывают производственные планы и нормативы для своих подведомственных производственных единиц.

Чтобы добиться некоторой децентрализации решений на низовом уровне, отраслевые ведомства организованы в форме коммерческих предприятий (которым предоставляют кредиты за произведенную продукцию, с которых взимается плата за предоставленные производственные ресурсы и которые обязаны покрывать свои расходы за счет выручки), а не функционируют как простые правительственные подразделения. Директорам предприятий, кроме того, часто выплачиваются дополнительные вознаграждения или премиальные, размер и порядок выплат которых зависит от конечного выпуска продукции, затрат и других производственных показателей.

Хотя гипотетически коммунистическое правительство могло бы активно манипулировать ценами, чтобы изменить в нужную сторону производственные расходы или выпуск продукции, оно этого не делает, за некоторым исключением для сельскохозяйственных предприятий. Доказательством этого является то, что в течение длительного времени цены остаются неизменными. Нормативы расходов и план выпуска продукции для ведущих предприятий неизмеримо важнее, чем цены. Но даже при отсутствии сознательного манипулирования ценами в административных целях, цены постоянно оказывают давление на коммунистические предприятия, принуждая их избегать использования дорогостоящих ресурсов и выпуска дешевой продукции. Ведь предприятия должны покрывать свои издержки производства, а дополнительные вознаграждения и премии зависят от эффективности производства, выраженной в денежном отношении.

В отличие от положения фирм в рыночной экономике, постоянной проблемой предприятий является не сбыт, а снабжение. Сбыт обычно гарантирован, а выделяемых производственных ресурсов всегда не хватает.

По этой причине, а также потому, что в планах невозможно предусмотреть все возможные непредвиденные обстоятельства (вопреки притязаниям модели-1), плановики находятся в постоянном взаимодействии с предприятиями по типу модели-2, в ходе которого они постоянно пересматривают установленные нормативы и плановые задания. Точно так же предприятия ведут бесконечные переговоры с целью получить исходные ресурсы в увеличенных объемах и избежать высоких плановых заданий1.

По этим же причинам предприятия интенсивно участвуют, опять же по типу модели-2, в отношениях взаимопомощи — обмениваются исходными ресурсами и материалами, а также произведенной продукцией с другими предприятиями, ищут сами и предлагают другим различную помощь с целью получить ресурсы и материалы, распределенные плановиками неадекватно. Хотя большая часть этой деятельности по взаимному приспособлению незаконна, плановики и высшее руководство относятся к ней терпимо. В некоторых видах этой деятельности предприятия выходят на нецивилизованный «черный» рынок или оперируют в зоне теневой экономики.

Не располагая адекватной ценовой информацией для разработки эффективного плана, а следовательно, разрабатывая просто сбалансированный план*, высшее руководство и плановики стараются гарантировать хотя бы то, что любых ресурсов и материалов распределено не больше, чем их имеется в наличии, и что никакие ресурсы и материалы не остались без использования (то есть они пытаются гарантировать, что предложение будет соответствовать спросу). Для этого плановики ведут учет поставок и расходования производственных ресурсов в натуральных единицах. Это метод планирования с помощью «материальных балансов».

По всем этим аспектам коммунистические страны в чем-то различаются между собой. Страны Восточной Европы в большой степени повторяют устройство советской системы, за исключением Югославии и Венгрии. Поэкспериментировав ранее с различными отклонениями от советской модели, Куба сегодня в основном следует ей, хотя планирование для такой маленькой и простой экономики не сравнимо с управлением запутанной и сложной экономикой Советского Союза**. Китай отличается от советской модели во всем, чего и можно было бы ожидать исходя из более развитого в китайской модели коммунизма наставнического компонента: где-то, возможно, предприятиям дается больше свободы и возможностей для самоуправления; вероятно, между китайскими предприятиями производится больше незапланированных торгово-закупочных операций; применение финансовых стимулов директорами предприятий сильно урезано, а использование моральных стимулов — расширено*.

Характерные трудности

Кастро сказал: «Неэффективность и низкая производительность — это бездонная яма, которая поглощает ресурсы страны»2. Мы увидим, что советские и китайские лидеры выражают сходную озабоченность. Недостатки организации коммунистической экономики уже когда-то горячо обсуждались, а некоторые и до сих пор продолжают быть предметом острой полемики. Но коммунисты вместе с теми, кто не придерживается коммунистических взглядов, постепенно пришли к общему мнению о том, что коммунистические страны — как и страны с рыночной экономикой, имеющие свои дефекты, — также страдают от характерного набора недостатков.

Эти недостатки являются теми несовершенствами иерархии-бюрократии, которые описаны в главе 5. Они включают общие трудности рационального выбора в системах власти и специфические трудности экономического выбора в таких системах. Соответственно, к ним относятся как проблемы сверхцентрализации, так и неспособность к координации децентрализованных иерархий. К ним также принадлежат проблемы неадекватности критериев для распределения ресурсов и, в более общем аспекте, неадекватность критериев определения издержек. Сюда же относятся проблемы — некоторые сказали бы «невозможность» — поиска удовлетворительного критерия оценки эффективности или индикатора успешности работы предприятия. Все они, напомним еще раз, являются проблемами, эффективные решения которых лежат в области эффективного ценообразования и рыночной экономики. Иными словами, все это — проблемы, возникающие при отсутствии эффективных цен и рыночной экономики. Эти недостатки не дают, однако, достаточных оснований для отказа от коммунизма — не в большей степени, чем стандартные провалы рынка дают основания для отказа от рыночной экономики.

Показатели роста

Несмотря на характерные трудности авторитарного управления промышленностью, коммунистические темпы роста сравнительно устойчивы. Темпы роста на душу населения в очень долговременной перспективе можно сравнить с «вековыми» темпами роста других систем, как это сделано в таблице 22.1.

Советские темпы роста, конечно же, стали намного выше после революции 1917 года. Они соответствуют темпам роста Швеции и Японии, но намного выше темпов роста Соединенных Штатов, Великобритании и Франции. Но обратите внимание на очень высокие темпы роста СССР в период с 1928-го по 1958 год.

Таблица 22.1. Темпы роста новых развитых стран3

Развитые страны Период Средний рост национального продукта на душу населения за 10 лет (в сопоставимых ценах) Великобритания 1780-1881 13,4% 1855-1959 14,1 Франция 1840-1962 17,9 США 1839-1962 17.2 Швеция 1861-1962 28,3 Япония 1879-1961 26,4 Россия/СССР 1860-1913 14,4 1913-1958 27,4 1928-1958 43,9

Вычисления темпов промышленного роста для сравнения коммунистических стран Восточной Европы в период 1960-1968 годов с тринадцатью странами с рыночной экономикой и США показали средний рост совокупного годового объема промышленного производства в размере 7,6 процента для первой и 5,7 процента для второй группы стран4.

Впечатляют темпы роста Китая по сравнению как с коммунистическими странами, так и со странами с рыночной экономикой. По оценкам Всемирного банка, темпы ежегодного роста на душу населения в Китае за тринадцать лет с 1960-го по 1973 год составили 3,8 процента — по сравнению с 3,6 процента в СССР и 3,1 процента в США5. По другим приблизительным оценкам, Китай в 1957-1974 годах имел совокупные годовые темпы роста валового национального продукта на уровне 5,2 процента6. В приводимой ниже таблице 22.2 совокупный рост китайской экономики оценивается на уровне 5,6 процента — по сравнению с 5,3 процента для СССР и 4,3 процента для США.

Таблица 22.2 представляет приблизительную оценку данных о темпах роста за последние 13 лет. Данные показывают, что коммунистические страны не могут сравняться по темпам роста с такими лидерами «забега», как Япония и Бразилия. Но это сравнение менее благоприятно для коммунистических стран, чем сравнение промышленного роста по периоду 1960-1968 годов: оно частично отражает снижение темпов роста европейских коммунистических стран, ставшее очевидным в 60-х годах. С 1958 года показатели промышленного роста Советского Союза уже не поражали в сравнении с другими странами, имеющими сходный доход на душу населения.

Таблица 22.2. Темпы роста совокупного продукта в 1960-1973 годах у 25 стран с наибольшими показателями ВНП в 1974 году7

Страна Среднегодовые темпы роста совокупного продукта за период 1960-1973 годов (в процентах) Япония 10,6 Иран 9,8 Испания 7.0 Мексика 6,9 Бразилия 6,6 Франция 5,7 Китай 5,6 СССР 5,3 Нидерланды 5.3 Австралия 5,1 Италия 5,0 Австрия 4,9 Польша 4,8 Бельгия 4,8 Дания 4,6 ФРГ 4,6 США 4,3 Швейцария 4,3 Аргентина 4.2 Индия 3,5 ГДР 3,0 Великобритания 2,9 Чехословакия 2,9

Оценки темпов роста Кубы носят чрезвычайно приближенный характер. В течение двух лет непосредственно после революции валовой национальный продукт увеличивался, вероятно, на 10 процентов ежегодно. В последующие несколько лет картина неясна, но валовой национальный продукт упал, вероятно, на 30 процентов с 1965-го по 1970 год — в период усиленного применения моральных стимулов. С тех пор, по заявлениям Кастро, годовой рост составляет от 5 до 13 процентов8.

Особая проблема технологической отсталости европейского коммунизма

«Коммунизм, — сказал Ленин, — есть советская власть плюс электрификация всей страны». Именно инженеров Советы обучают в большом количестве и именно инженеры делают иногда такую карьеру, на вершине которой они оказываются членами Политбюро. Следует ожидать в таком случае, что коммунизм продемонстрирует небывалую способность к открытию самых передовых методов и технологий производства и реализации их на практике. Действительно, в некоторых обстоятельствах коммунистические страны демонстрируют такие способности. Космические и военные технологии СССР, разработка атомной бомбы Китаем — достаточно убедительное тому подтверждение.

И все-таки одним из недостатков европейского коммунизма — которого китайский коммунизм, вероятно, сможет избежать благодаря своему наставническому компоненту — является технологическая отсталость. Коммунисты сами высказывают сожаление по этому поводу. За исключением особых обстоятельств, основная советская формула развития не включала высокий уровень освоения технологий. Вместо этого развитие обеспечивалось за счет быстрого переброса рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность и небывалой мобилизации капитала путем принудительного сбора сбережений (с 1928-го по 1937 год) для создания новых отраслей промышленности. С помощью этих методов Советский Союз за 30 лет добился того, на что Соединенным Штатам, Японии и другим западным державам потребовалось 50-60 лет9.

Современной проблемой СССР является то, что эти методы изжили себя. Никакие новые великие перемещения человеческих ресурсов и мобилизации капитала уже невозможны. Проблемой является и руководство, потому что производительность капитала и труда в советской и европейских коммунистических системах падает10. Развитием технологий не удается, как в других промышленно развитых странах, компенсировать снижение окупаемости инвестиций. Рост производительности труда в человеко-часах, который когда-то в Советском Союзе был выше, чем в любой из наиболее развитых в промышленном отношении стран с рыночной экономикой, с 1958 года стал отставать, что с сожалением отметил Косыгин на съезде КПСС в 1966 году11. Европейские коммунистические страны столкнулись с такой же проблемой. О Чехословакии Ота Шик писал: «В 1962-1963 годах рост производительности труда на самом деле прекратился»12. Коммунистические страны Европы столкнулись с замедлением темпов роста* и оказались в зависимости от тех же источников инноваций, что и страны с рыночной экономикой, а именно: собственных изобретений, освоения зарубежных изобретений и быстрого внедрения изобретений и инноваций в реальный процесс производства. Все это — необходимое дополнение к тем усовершенствованиям в области планирования, которых удалось достичь за все эти годы.

Сейчас рано говорить, как Китай по мере повышения уровня своего промышленного развития будет в свою очередь использовать технологические новшества и инновации; но как Советский Союз, так и соседние коммунистические страны Европы выражают обеспокоенность собственной технологической несостоятельностью. Смущение у многих советских лидеров вызывала необходимость признавать, что основным источником роста в предыдущие годы были вливания в промышленность новой рабочей силы и инвестиционного капитала, образованного исключительно за счет принудительной мобилизации сбережений. Нет доказательств того, что уничтожение «анархии» рынка и поворот общества к «научной» организации производственных ресурсов по типу модели-1 можно считать основными причинами более ранних успехов советской системы. В официальных декларациях проблема иногда «излагается в терминах, используемых в основном для сообщений о крупнейших ЧП национального масштаба»13. Директор Института экономики СССР пишет: «...планирование научно-технического прогресса должно объективно быть ведущим звеном всей системы планирования экономики страны. И все-таки до сих пор это звено в действительности было, вероятно, самым отстающим звеном во всем комплексе...»14.

Одним из важнейших источников проблем является то, что политико-экономическая организация советского типа предназначалась для гораздо более простых экономики и общества, чем экономика и общество современного СССР и стран Восточной Европы. Ассортимент производимых товаров — советские специалисты иногда говорят, что он составляет 20 миллионов наименований, — многократно превышает количество наименований товаров, которые производились в 1928 году, когда был введен первый пятилетний план. Тем 3 миллионам рабочих, которые работали в промышленности в 1928 году, пришла на смену армия рабочих численностью приблизительно в 10 раз больше. И технологии промышленного производства стали более сложными.

Проблема становится совершенно очевидной на примере трудностей, с которыми приходится сталкиваться коммунистам в сфере внешней торговли. Из-за технологической неповоротливости Советский Союз смог продать за рубеж за пределами коммунистической орбиты, кроме вооружений, лишь очень немногие свои промышленные товары — если не считать поставок по специальным соглашениям, таким, как соглашения о предоставлении помощи другим странам, по которым получатели такой помощи обязаны приобретать партии советской продукции. Промышленная продукция, выпускаемая СССР, не соответствует международным стандартам качества. ГДР и Чехословакия, самые передовые в технологическом отношении среди стран Восточной Европы, только сейчас начинают успешное производство продукции, предназначенной для международных промышленных рынков. В одном из чехословацких исследований отмечается следующее: «Тот факт, что чехословацкое оборудование обеспечивает на западноевропейских рынках цену реализации продукции, в общем, не выше двух третей от той цены в расчете на килограмм продукции, за которую удается продавать аналогичную продукцию конкурентам-капиталистам — при том, что фактор производственных затрат по чехословацким товарам зачастую выше, — объясняется более низким технологическим уровнем и качеством, уступающим качеству зарубежной продукции в самом широком смысле, а также не соответствующим требованиям оборудованием и качеством обслуживания и так далее»15.

Почему запаздывают новые технологии? Самый простой ответ — потому, что у коммунистических предприятий нет таких стимулов для проведения инноваций, которые продвигают предприятия вперед в системе рыночной экономики. Инновации представляют опасность для директора предприятия в системе, которая требует, чтобы он выполнил поставленный ему план выпуска продукции. Если он будет экспериментировать с новыми технологиями, он может не выполнить свой план, а если сумеет, есть опасения, что тогда он получит новый повышенный план выпуска продукции16.

Но это неполный ответ. Предположительно, осознавая слабость и недостаточность мотивов для осуществления инноваций на уровне предприятия, руководство будет всемерно повышать ответственность за их проведение. Так и происходит. Давление «сверху» с целью проведения инноваций на производстве осуществляется партийными организациями и специализированными институциональными формами содействия инновациям — такими, как специально утверждаемые планы по внедрению инноваций (являющиеся составной частью ежегодных планов экономического развития); приказы и распоряжения о производстве новых видов продукции; бюро инженерно-конструкторского проектирования; публикация технических изданий; кампании по публикации технических изданий за рубежом. Но, в общем, эти методы никогда не были особенно успешными.

Партия как один из институтов, содействующих проведению инноваций, с годами утратила былое рвение (а в некоторых самых маленьких европейских странах этого рвения никогда и не было). Партия все больше специализируется преимущественно на идеологической защите системы — и себя самой, — а также на осуществлении контроля над штатом работников правительства и промышленности. Бюро инженерно-конструкторского проектирования самим недостает соответствующих стимулов. Машиностроительная отрасль, через которую в странах с рыночной экономикой предлагаемые нововведения активно продвигаются продавцами технологического оборудования, находящими пользователей для новых технологий, страдает от недостатка собственной мотивации для проведения инноваций. Официальное планирование мероприятий по осуществлению технологических инноваций подвержено всем недостаткам планирования, уже описанным выше, и в этом секторе показатели выполнения плана — самые низкие среди всех секторов экономики. Еще одна советская практика — экономить на распределении ресурсов и фондов, предназначенных для проведения капитальных замен устаревшего оборудования и технологий. По различным организационным причинам даже после принятия решения о строительстве нового завода или о переходе на новую технологию производства реализация такого решения занимает в 2-3 раза больше времени, чем в полиархических странах с рыночной экономикой17.

Реформа и политика рынка

В результате недостатков коммунистических систем СССР и стран Восточной Европы, о которых в этих странах стало возможным говорить только после смерти Сталина в 1953 году, в 1960-х годах проведение реформ стало самой насущной необходимостью практически во всем коммунистическом лагере18. По мнению европейских коммунистов, им был необходим курс лечения от сверхцентрализации и еще одно средство для высвобождения инициатив и изобретательности, направленных на стимулирование промышленного роста. При Хрущеве был опробован умеренный вариант регионального управления; от него отказались как от неудачного. Перспективы большей децентрализации в различных ее видах привлекали многих. Но децентрализованные подразделения по-прежнему нуждаются в какой-то форме координации. Как этого добиться? Одним из возможных решений казался рынок. Мог ли он стать новым инструментом обеспечения промышленного роста?

За исключением Албании, все европейские страны были охвачены движением за осуществление реформ. Югославия к тому времени уже отошла от стандартной коммунистической модели и теперь продолжала уходить еще дальше. Венгрия начала значительную реструктуризацию, направленную на создание рыночного социализма. Впервые в Восточной Европе, используя либерально-демократическую традицию, чехословацкие реформаторы так далеко ушли по направлению к рыночной экономике и политической либерализации, что спровоцировали ввод советских войск, которые насильно восстанавливали status quo ante19.

Ключевыми идеями реформ были либерализация, децентрализация и рыночная экономика, и, таким образом, их можно рассматривать как умеренное отрицание моделью-2 модели-1. С некоторым риском излишнего упрощения можно описать реформы, объявленные в 1965 году в СССР Косыгиным, как попытку совершить следующее:

«Определенный сдвиг к планированию стоимостных показателей, а не натуральных объемов выпуска продукции: от критерия максимизации натурального объема производства к критерию рентабельности;

некоторое уменьшение числа плановых показателей конечного выпуска продукции, спускаемых предприятию «сверху», с тем чтобы позволить предприятию более гибко и эффективно использовать свои производственные ресурсы;

некоторое расширение полномочий предприятия с целью дать ему возможность заключать собственные договоры для получения исходных материалов и ресурсов производства, то есть отчасти использование по-новому рыночных взаимодействий и сделок между предприятиями — вместо административного распределения ресурсов;

создание фирм (в некоторых случаях), ориентированных на выпуск продукции только с целью ее успешного сбыта, вместо того чтобы, как прежде, производить продукцию независимо от наличия спроса на продукцию со стороны покупателей;

разработка новых финансовых стимулов для руководителей и работников предприятий — поощрение в зависимости от рентабельности предприятия;

ограниченные ценовые реформы с целью воздействия на изменение цен в сторону эффективного ценообразования»20.

За «технической» внешней стороной этих реформ скрыто нечто, имеющее, как мы увидим, далеко идущие последствия. Реформы еще не начали действовать, когда советское руководство отошло от планов их проведения. К 70-м годам стало ясно, что во всех коммунистических странах, кроме Венгрии и Югославии, ожидания реформаторов заканчивались разочарованием. Как показал один из опросов директоров предприятий в СССР, почти 80 процентов из них не смогли отметить никаких перемен в якобы реформированной системе снабжения, в условиях которой они работали; по мнению 56 процентов директоров, не произошло никакого роста независимости предприятий, обещанного в результате реформ21. Даже в то время рыночные реформы вошли в противоречие с реформами другого толка — направленными на превращение процесса планирования в более научный процесс по типу модели-122.

Если мы определим, почему рыночные реформы были начаты, почему встретили противодействие и почему затем в основном были прекращены, мы сможем лучше понять коммунизм, особенно непрекращающийся конфликт между моделью- 1 и моделью-2, который каждый тип общества решает своим собственным особым способом. Кроме того, мы лучше поймем то огромное значение, которое рыночные системы имели для политики — особенно для власти, стремящейся управлять по типу модели-1, даже если в соответствии с провозглашенными реформами рыночная экономика лишь начинала робко развиваться.

Теории в поддержку реформы

Независимо от снижающейся эффективности реформы ее поддерживали различные течения мысли. Существование «серого» и «черного» рынков, как и характеристики других взаимодействий модели-2, убедили ряд лидеров в том, что, если эти взаимодействия нельзя подавить, нужно сделать их более полезными для системы посредством проведения рыночной реформы. Как отмечено в главе 2, бюрократия иногда очень похожа на плохо организованный рынок.

Экономисты входили в число главных участников дебатов по проведению реформы. Будучи в определенной степени освобождены от сталинских препон, они начали, опираясь на западную экономическую теорию, высказывать вслух свои мнения о принципах экономического выбора, стоимости, себестоимости и ценообразования. Извечным препятствием для такого рода дискуссии является то, что в коммунистическом мышлении рыночная система отождествляется с капитализмом. Экономисты тщательно отделяли одно от другого с огромной опасностью для себя в случае, если их неправильно поймут. Таким образом:

«От всех этих категорий исходит очень сильный дух капитализма. Не лучше ли будет обойти эти категории?

Нет, не лучше! Когда мы обсуждаем выбор методов управления нашим общественным производством, существует лишь один критерий выбора: до какой степени они обеспечивают рост эффективности производства...

Рыночный метод регулирования, прибыль и гибкие цены... могут подвергаться критике только потому, что капитализм появился на земле раньше социализма, и до той степени, до которой они могут принести пользу социалистической экономике, они должны найти в ней свое место»23.

Сегодня те, кто изучает эту полемику, по-прежнему не пришли к единому мнению о том, было ли это брожение среди директоров и технических специалистов предприятий важным источником реформ. Из-за своего стремления поставить технологические и экономические соображения выше политики, из-за своего профессионализма они, возможно, стали препятствием на пути монолитного партийного контроля над всеми сферами жизни. Значительное количество доказательств, с другой стороны, указывает на то, что как единое целое они оставались покорными и политически бессильными24.

И все же по мере того, как советское общество становилось все более сложным по своей организации, а постоянно расширяющийся поток высокообразованных специалистов заполнил профессиональные ниши в советском обществе, новая интеллигенция — инженеры, экономисты, ученые, студенты, художники и писатели, профессура и другие представители творческих профессий — начала обсуждать возможность создания менее монолитного общества. Их аргументы возымели действие: советское руководство начало опасаться, что производственные стимулы для этих новых специалистов будут неэффективными без некоторой либерализации всей системы25.

Часть из них относила требование экономических реформ к более широкому и четко выраженному требованию свободы и демократии. Во втором из знаменитых заявлений Сахарова (1970 год), в котором к нему присоединились двое других ученых, он настаивал на «дальнейшей демократизации общественной жизни в нашей стране»26. Ранее высказываемые идеи демократизации трудовых процессов через расширение участия работников в управлении предприятием, забытые советской теорией после смятения и беспорядков в первые месяцы после большевистской революции, также были воскрешены. Даже экономисты-математики снабжали свою в высшей степени специализированную аргументацию в пользу экономических реформ такими демократическими требованиями, как «демократизация управления... с целью развития творческой активности народных масс»27.

Имелись и другие течения в общем потоке, каждое из которых направлялось по своему руслу, — например, интеллигенция пыталась посредством экономических реформ добиться увеличения собственных доходов: это явление имело особенно важное значение для реформ в странах Восточной Европы28. Также выражалось требование «конституционных» прав для крестьян коллективных хозяйств29.

Сопротивление

Реформа вызывала сопротивление в большом и в малом, по недоразумению или по обоснованным соображениям, с оппортунистических позиций и в официозной заботе о будущем общества.

Одним весомым мотивом для оказания сопротивления было то, что реформа подрывала самые широкие основы общественного устройства. Когда экономическую реформу стали связывать с требованиями демократии и свободы — например, в широко распространяемых нелегально выдержках о гражданских свободах из Всеобщей декларации ООН по правам человека, — она стала угрозой для системы в целом30.

В свете характерных для модели-1 претензий элиты на компетентность самое простое выражение критики основ становится в абсолютном значении угрозой, даже помимо формальной незаконности такой критики. А критиковать коммунистическое государство означает выражать мнение, отличающееся от мнения государства. Это опасно для системы еще и тем, что позволяет предположить законность, правомерность плюрализма интересов. Ударом по «олимпийскому» положению государства были и аргументы о том, что плановые задания и индикаторы эффективности нужны не только для директоров промышленных предприятий, но и для партийных кадров и правительственных работников31.

Вызывал беспокойство также ряд фактически проведенных экспериментов по работе директоров предприятий в условиях рыночных отношений. Наиболее значительное нововведение было сделано в сельском хозяйстве: директора колхозов получили более широкие полномочия и могли действовать с целью получения коммерческой прибыли. Вследствие этого появились два обстоятельства, показывающих, насколько подрывное значение может иметь для системы управление предприятием по рыночным законам. Возникло мнение, что сельскохозяйственному предприятию — колхозу — теперь якобы нужны «права», гарантирующие, что он может действовать на рынке. А крестьяне, по некоторым признакам, начали выражать требования с позиций группы интересов32. Модель-2 грозила заменить собой модель-1.

Реформа ценообразования

Все же может показаться, что более ограниченные «технологические» реформы в области ценообразования и рынка — далекие от принятия принципов рыночной системы в целом — были, очевидно, возможны и без угрожающих последствий. Почему, должны мы спросить, сорвалось умеренное стремление к проведению технологической реформы и реформы ценообразования?

Часто говорится, что цены, используемые коммунистическими предприятиями, — особенно цены советских предприятий — устанавливаются произвольно, то есть не являются аппроксимациями эффективных цен или цен, определяемых редкостью ресурсов, которые являются следствием процессов свободной покупки и продажи, осуществляемых предприятиями в рамках рыночной экономики. Но если цены ни в малейшей степени не являются эффективными, а совершенно произвольны, для специалиста-плановика или руководителя они абсолютно бесполезны — ими никак нельзя воспользоваться ни для планирования, ни для руководства. Кроме того, этот специалист еще должен вести свой учет в тоннах или в каких-либо еще физических единицах и натуральных величинах, в которых измеряется выпуск продукции.

На самом деле цены, применяемые коммунистическими предприятиями, являются в первом приближении эффективными ценами. Хотя они и не связаны органически с нехваткой товаров или сырья в рыночных системах и, соответственно, чрезвычайно деформированы, они не являются абсолютно случайными или произвольными. Определенным специфическим образом они в слабой степени связаны с нехваткой соответствующих товаров*.

Свидетельством этого является то, что эти цены имеют хорошо заметное родственное сходство с ценами, превалирующими в рыночной экономике. Коммунистические цены унаследованы от рыночных цен, преобладавших до коммунизма. Более того, на ценообразование при коммунизме продолжает оказывать влияние ценообразование в странах с рыночной экономикой, хотя трудно сказать, насколько именно тесно и органично связаны цены различных систем. Сталин одобрительно упоминал, например, одно из высказанных членами ЦК мнений по поводу того, что «хлопок в общем и целом намного дороже зерна, как показывают цены на хлопок и зерно на мировом рынке»33. Кроме того, на цены огромное влияние оказывают, исходя из марксистской «трудовой» теории стоимости, соответствующие затраты труда. При прочих равных товар, произведенный с высокими затратами труда, имеет более высокую цену, чем товар, произведенный с меньшими затратами труда или с затратами низкоквалифицированного труда. Труд является основным дефицитным ресурсом в любой системе производства, поэтому затраты труда также являются важной детерминантой при эффективном ценообразовании. Цены, в основном исключенные из сферы эффективного ценообразования, — это цены на землю и капитал, поскольку марксистская доктрина запрещает ренту и процентные ставки за пользование капиталом. Но, по крайней мере, в Советском Союзе и Восточной Европе найдены не вызывающие идеологических возражений «заменители» для включения в состав цены различных издержек, замещающих — но не полностью и неадекватно — ренту и проценты за пользование капиталом.

Хотя коммунистические цены являются эффективными ценами только в первом приближении, необходимо подчеркнуть, насколько это грубые аппроксимации. В отношении Советского Союза цены охарактеризованы как «чудовищный абсурд». Китайские и кубинские цены являются такими же неполноценными34.

Поставим вопрос четко. Коммунистические системы используют цены — и используют их потому, что те являются хотя бы в самом грубом приближении эффективными ценами. Почему же потерпело неудачу весьма умеренное движение за совершенствование ценообразования?

Одной из причин является то, что большинство советских инженеров и плановиков не разбирается в ценообразовании. Экономисты настаивали на реформах ценообразования, основанных на усовершенствовании процесса оценки, замене более дефицитных ресурсов менее дефицитными, адаптации плановых показателей выпуска продукции к издержкам их достижения. Инженеров же восхищала технологическая изощренность сама по себе как искусство ради искусства, невзирая на издержки. Поэтому они ценили самый технологически совершенный метод производства выше, чем метод, наиболее разумный с точки зрения затрат. Этот конфликт был таким же, как тот, что в США в течение многих лет разделял военное руководство и экономистов, нанятых для работы в качестве советников этого руководства. Первые хотели получить вооружение на базе самых передовых технологий. Вторые же хотели вовсе не супердорогое вооружение, разработанное по последнему слову техники и технологий, а скорее «побольше грохота на каждый вложенный доллар».

Кроме того, реформа цен — большая и трудная работа. В Советском Союзе существует, вероятно, около 20 миллионов цен — по количеству наименований производимой продукции. И потом, реформа имеет разрушительное воздействие на экономику. Переход на новые цены представлял бы огромную проблему. Возможно, целый ряд отраслей промышленности был бы надолго обречен терпеть убытки. Когда сравнили предполагаемые проблемы с предполагаемыми выгодами в отношении роста производительности, первые показались слишком большими многим государственным деятелям, которые в любом случае не разбирались в эффективных ценах настолько хорошо, чтобы твердо верить в их важность и необходимость. Объяснения во многом те же, какими можно было бы объяснить продолжительное нежелание американского правительства пересмотреть произвольные цены, определяемые тарифами на многие импортные товары. В Соединенных Штатах доводы реформаторов сталкиваются с таким же безразличием государственных деятелей, которые либо не разбираются, либо не видят никакого проку в эффективных ценах; и предполагаемые убытки для ряда отраслей промышленности достаточно велики, чтобы охладить реформистский пыл.

Другим доводом против усовершенствований в области ценообразования является следующее: несмотря на то, что цель при введении эффективных цен — добиться того, чтобы наибольшее влияние при принятии решений о производстве, инвестициях, технологиях, географическом размещении отраслей и прочем приобрели категории ценности и редкости, — в реальности во всех этих решениях свой большой интерес имеют различные группы. Многие местные партийные руководители, например, предпочли сохранить систему, в которой, скажем, месторасположение предприятия определяется не в результате экономической экспертизы, а по политическим соображениям, важным для сохранения их места работы. Они немногим отличаются от американских сенаторов и конгрессменов, которые пренебрегают экономикой, когда занимаются дележом «казенного пирога»35. Военные отнеслись враждебно к реформе ценообразования потому, что опасались переориентации экономики на нужды потребителя, пренебрежения интересами тяжелой промышленности36.

Более того, в отношениях со странами Восточной Европы Советский Союз выражал желание защитить законный интерес всей советской системы в целом. В Восточной Европе рыночная реформа воспринималась как необходимая для обеспечения успеха стран Восточной Европы в торговле с Западной Европой. По этой же самой причине реформа ценообразования ставила под угрозу господство Советов над этими странами, а также торговые отношения каждой из них с Советским Союзом. Советское руководство понимало, что реформы в чистом виде в определенной степени разорвут зависимость этих стран от Советского Союза по мере роста их торгового оборота с Западной Европой. Советское руководство также знало, что некоторые из восточноевропейских правительств стремились развивать торговлю со своими западными соседями по одной только этой причине37.

В тенденции к эффективному ценообразованию подразумевается потенциальная возможность крупной реорганизации политико-экономической структуры и ролей в обществе. Коммунисты понимают это лучше, чем мы в нашем обществе, в котором всесторонние ценовые преобразования никогда не были острой проблемой. Еще в 1938 году, например, Молотов предупреждал, что «цены относятся к политике, а не экономике»38.

Следующим доводом против реформ ценообразования было то, что новые цены отражали бы потребительские предпочтения, а не приоритеты руководства. Здесь мы имеем дело с серьезным заблуждением, одинаково свойственным как советским руководителям, так и иностранным обозревателям39. Ценовые реформы не обязательно разрабатываются для того, чтобы отражать предпочтения потребителей. Мы ранее видели: можно заставить их отражать приоритеты руководства, как в модели суверенитета планирования в рыночной экономике*.

И все же остается одна проблема. Все существующие в мире рыночные системы построены вокруг стержня — покупок, совершаемых потребителями. В каждой из систем цены по большей части отражают предпочтения потребителей. Ни одно общество пока еще не разработало набора цен, отражающих предпочтения руководства. Понятно, таким образом, что ни у советского руководства, ни у кого-либо еще, включая западных экономистов, нет полной ясности по поводу того, как именно все-таки это должно делаться на практике.

Недостаточно того, что в Советском Союзе и странах Восточной Европы есть экономисты, которые усвоили концепцию суверенитета планирования в рыночной экономике, как и в Соединенных Штатах, оказалось недостаточно, чтобы экономисты вслед за Кейнсом поняли: теперь появилась возможность применять новые методы стабилизации экономики. Потребовалось 20-30 лет для того, чтобы кейнсианское понимание сути предотвращения экономической депрессии и регулирования инфляции — открытий, требовавших лишь весьма умеренных изменений в области государственной политики, — прошло путь от публикаций в специализированных экономических журналах до широкого признания и принятия конгрессом США.

Идея суверенитета планирования в рыночной экономике достаточно сложна для понимания. Она заключается в том, что путем замещения некоторого набора рынков, связанных с конечной продукций, плановыми заданиями, центральный орган власти может направлять всю экономику, не прибегая к использованию традиционных средств и методов административного управления. Осознать эту идею было тем более сложно, что коммунистические страны все вовлечены, в частности, в конфликт между контролем над предприятием со стороны властей и второстепенной системой управления, осуществляемого через финансовые механизмы. В Советском Союзе слабая проработанность действующего набора цен создает постоянное искушение для предприятий — в погоне за низкими ценами на исходные ресурсы производства и высокими ценами на конечную продукцию — принимать решения вопреки директивам и предписаниям вышестоящей администрации. Результат — все большее ужесточение средств управления со стороны вышестоящих органов власти с целью прикрыть все лазейки40. Неудивительно, что верховные власти начинают видеть в управлении посредством цен препятствие и помеху своей воле, а не потенциальный инструмент осуществления этой воли.

Еще один, последний довод против реформы ценообразования (для тех немногих, кто его понял), заключался в том, что единственный известный способ ввести эффективное ценообразование в соответствии либо с потребительскими предпочтениями, либо с плановыми предпочтениями — это создать реально действующие рынки*. Практическое значение реформы ценообразования в том, что реформаторы должны переварить не просто новый набор цен, но и целиком всю рыночную экономику. Они должны создавать полный набор рынков, соединяя окончательный спрос со стороны правительства — через промежуточные отрасли промышленности — с рынками труда и рынками полезных ископаемых и других природных богатств. Реформа ценообразования — это не мелкое изменение в организации экономики. Она затрагивает самую суть в распределении ролей, которые должны играть правительство и рынок.

Автономия предприятия

Если то, что нужно было пропустить как всего лишь «техническую» реформу ценообразования, на самом деле означало создание рыночной системы, еще менее удивительным становится то, что предложенные изменения в сфере управления — предоставление большей свободы и автономии предприятию, — оказывается, имели неприятное политическое значение.

Почему реформы не продвинулись хотя бы настолько, чтобы увеличить автономность предприятия и получить возможность воспользоваться всеми преимуществами децентрализации? Среди нескольких причин есть и та, что многие директора предприятий на самом деле опасались новых обязанностей, которые были бы на них возложены. Они сомневались в том, что у них есть те выдающиеся новые профессиональные навыки, которые могли бы для этого понадобиться41. И партийные функционеры, чья трудовая деятельность заключалась в «опеке» над предприятиями, боялись за свои карьеры42. В то время как децентрализация руководства увеличивала полномочия региональных или районных чиновников за счет руководителей центральных органов власти, прямая децентрализация предприятий этого бы не сделала43.

Еще важнее оказывается то, что по мере того, как Советы приступили к децентрализации — а именно, начали предоставлять предприятиям некоторую свободу решать, как и с использованием каких ресурсов им добиваться выполнения своих плановых заданий, — обнаружилось: реформированные предприятия могли принимать эффективные решения об использовании ресурсов производства, только если имели дело не с произвольно установленными ценами. Если цены устанавливались произвольно, предприятия недостаточно использовали ресурсы, цены на которые были высокими, и требовали избыточных поставок ресурсов с низкой ценой, независимо от наличия реального недостатка в ресурсах и от производительности этих ресурсов. Такие децентралистские реформы, осуществленные советскими и восточноевропейскими коммунистами на практике, зачастую показывали очень плохой результат потому, что старый механизм ценообразования препятствовал эффективному принятию решений на предприятиях. Реформы, направленные на повышение автономности предприятий, не могли устоять на ногах без опоры. Они требовали реформы ценообразования.

Двоевластие

Помимо вышеуказанного возражения против автономии предприятий, существует и другое: возражения коммунистов против такой характерной особенности стран с рыночной экономикой, как двоевластие, а также против привилегированного положения директоров предприятий в таких странах. Одной из крайностей были их опасения по поводу появления «промышленных царей»; и для таких опасений имелись достаточные причины44.

Для того чтобы создать рыночную экономику в коммунистическом обществе, необходимо, чтобы директора предприятий могли отказаться производить то, что требует высшее руководство, если руководство не намерено полностью оплачивать производство этих товаров по их реальной цене. Реальное двоевластие, следовательно, так же необходимо в коммунистической рыночной системе, как и в любой другой. Более того, необходима система правил, препятствующих высшему руководству распоряжаться тем, за что оно не платит. Чтобы осуществлять руководство на высшем уровне, правительственные чиновники должны согласиться с тем, что на более низком уровне их руки будут связаны. В такой договоренности, может, и нет вышеупомянутого «духа капитализма», но слабый запах конституционного либерализма в отношении к элите руководства предприятий имеется. Даже если предположить, что коммунистическая власть не смотрела скептически на наглых торговцев, новый режим был бы режимом взаимного контроля, а не одностороннего командного управления.

Для советской власти это была бы самая большая уступка новому руководству в том, что мы назвали делегированными решениями. Рыночные системы, как мы отмечали в главе 11, дают потребителям или специалистам по планированию относительно непосредственный контроль над производством конечного продукта, но не над принятием делегированных решений — в том числе по таким вопросам, как размещение завода, выбор технологий производства, организация рабочей силы, назначение управляющего персонала. Управление делегированными решениями осуществляется покупательской активностью потребителей или плановиков только постольку, поскольку конкуренция или какая-либо эквивалентная жесткая сила, направленная на снижение издержек, принуждает директоров производства искать решения, обеспечивающие наименьшие издержки. Мы перечислили причины, дающие основания сомневаться в том, что какая-либо из таких жестких сил будет эффективной. И если руководители в правительстве захотят, скажем, размещать заводы таким образом, чтобы уравнять развитие регионов или достичь какой-либо еще особой цели, рыночная система со своей стороны не обеспечит никаких подкрепляющих импульсов или команд директорам предприятий предпринять соответствующие действия для выполнения этих целей.

Как механизм осуществления контроля высшего руководства над экономикой система суверенитета планирования в рыночной экономике коренным образом отличается от административных средств управления. Как отмечено в главе 11, первая управляет посредством определения конечного результата, а система административного управления — посредством определения процедур и образа действий. В системе суверенитета планирования в рыночной экономике, чтобы обеспечить более эффективное управление откликом предприятия на плановые задания по производству продукции, высшее руководство должно отказаться от многих средств управления, которое оно бы в других условиях могло использовать для регулирования процесса производства в целом. Проблемой является возникновение аналога привилегированному положению бизнеса в системах частного предпринимательства. Совсем не очевидно, что даже информированное и рациональное высшее руководство согласится с таким положением дел45.

Более того, следует ожидать, что введение двоевластия в важнейших вопросах государственной политики привнесет дополнительные сложности и путаницу в эту сферу. Одно — это требование большей автономности и независимости профсоюзов. Рыночная система обязывает директоров предприятий стремиться к определенной скрытой эффективности в распределении ресурсов производства, не обращая внимания на другие цели и задачи, которые могут быть поставлены перед национальной экономикой и касаться, скажем, географического размещения заводов или выбора технологических решений. В результате рыночных реформ директор предприятия становится, таким образом, общепризнанным главным специалистом или лидером группы сторонников по типу модели-2 — тем, кто не «теоретически», а практически преследует один-единственный коллективный национальный интерес, которому в данное время в соответствии с коммунистической идеологией служит все коммунистическое руководство. Могут высказываться мнения о том, что необходимым противовесом директору могут быть профсоюзы. Даже если новые директора-лидеры остаются вне «политики» в том смысле, в каком обычно воспринимается политика, они составляют сами по себе и с учетом уравновешивающих их групп одно из значительных плюралистических нововведений в рамках данной системы.

* * *

Многое разъясняет не столько решение конфликта 60-х годов по вопросу проведения рыночной реформы, сколько сам конфликт. Будучи не в состоянии жить в соответствии со стремлениями и целями модели-1, в 60-х годах руководство СССР и специалисты оказались более восприимчивыми, чем в течение многих десятилетий, к возможным преимуществам смешанного использования модели-2. В конечном счете они отказались от нового курса. Соображения, которые заставили их двигаться вперед, выявляют базовые проблемы политико-экономической организации, основанной на использовании власти. Соображения, которые заставили их отступить, раскрывают мощное влияние рыночной экономики на политическую сферу. Мы наблюдали это влияние при анализе полиархических систем. Теперь мы увидели его на примере коммунистических систем.

Часть VIII ДРУГИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ?

Глава 23 РАЗРАБОТКА ПОЛИТИКИ И ПЛАНИРОВАНИЕ

Каковы альтернативные методы политико-экономической организации, которые до сих пор мы оставляли без рассмотрения? Проведя соответствующий поиск, мы обнаружим три явления, которые могут указывать на появление новых альтернатив. Одно — это попытка более научного подхода к разработке политики, осуществляемой в форме планирования развития экономики, что оказывается все более и более очевидным как на уровне корпораций, так и на уровне правительств западноевропейских полиархических стран с рыночной экономикой. Второе свидетельство — это новая форма корпорации в Югославии. И третье — структурная реформа полиархической системы.

В данной главе мы рассмотрим первое из этих трех явлений: экономическое планирование. Мы также можем использовать описание планирования в системах рыночной экономики для того, чтобы получить еще одну точку для сравнения их с коммунистическими системами. У многих мыслящих людей не вызывает никаких сомнений то, что будущее — за теми, кто планирует. Они уверены: полиархические системы с рыночной экономикой не смогут выжить, если не будут планировать лучше, чем коммунистические системы, пусть даже используя какие-то свои, особые способы и методы*.

Две разновидности планирования и разработки политики1

Зная различие между двумя моделями гуманитарного общества — в оценке интеллектуальных способностей человека, — мы можем провести различие и между двумя методами планирования и разработки политики. Один, свойственный модели-1, мы назовем синоптическим, особо отметив широту и профессионализм предпринимаемого в рамках этого метода анализа. Другой, соответствующий модели-2, мы назовем стратегическим, тем самым подчеркнув ограниченность его интеллектуальных притязаний и, соответственно, необходимость интеллектуальной стратегии, которая должна направлять неизбежно неполный анализ*.

Необходимость для интеллектуальной стратегии — быть четко понятой. Так как люди в модели-2 не могут справиться со своими социальными проблемами интеллектуальными методами, они находятся в зависимости от различных механизмов, призванных упростить процесс решения проблем. Среди них — метод проб и ошибок, эмпирические законы и правила, а также упорядоченные традиционные ответы, выработанные для решения проблем различных категорий. Одна из общепринятых стратегий для разработчика политики — действовать дискретно и последовательно, шаг за шагом, тесно увязывая цели и средства. При такой стратегии политик меньше озабочен «правильностью» решения стоящей перед ним проблемы, а больше — продвижением вперед. Он меньше занят предопределенным набором целей и задач, а больше — исправлением неудовлетворенности от политики, проводимой в прошлом, пока и цели, и политика подвергаются пересмотру2.

Рассмотрим два метода разработки политики и планирования по программе широкого дорожного строительства шоссе со сроком реализации 20 лет. Синоптическая теория требует, чтобы все шоссе, строительство которых предлагается осуществить, рассматривались как компоненты интегрированной, комплексной системы и чтобы ни один проект не утверждался иначе, чем в соответствии с другими. Однако политики или плановики, действующие в соответствии со стратегическим принципом, будут строить свою деятельность исходя из предположения, что они не могут четко предусмотреть все события в ближайшие 20 лет. Они будут также уверены, что не в их силах охватить всю схему соединений между потоками транспорта, из-за которой строительство дороги в одном направлении зависит от того, как спроектированы другие дороги. Соответственно, они примут в текущий момент времени решение о строительстве некоторых необходимых шоссе, а затем проанализируют результаты, прежде чем приступать к планированию следующих**.

В модели-2 люди также зависят от социальных взаимодействий в достижении результатов, которых они не в состоянии достичь аналитически. К взаимодействиям относятся рыночные взаимодействия, участие в голосованиях, ведение переговоров. Одной из таких возможностей в числе многих других является радикальная децентрализация с целью разбиения проблемы и ее анализа на отдельные фрагменты. Под разбиением на фрагменты я не имею в виду упорядоченное разделение проблемы на цепь иерархически организованных компонентов, все части которой синтезируются в одно целое неким разработчиком политики на самой вершине этой иерархии. Вместо этого я имею в виду расчленение, расформирование проблемы и связанных с ней аналитических задач таким образом, чтобы реинтеграция достигалась не средствами анализа, а в результате процессов взаимодействия. Во многих случаях, как мы уже отмечали, взаимное приспособление между органами власти является направленным на решение проблемы взаимодействием именно такого типа.

Возьмем случай формирования политики распределения дохода в США. Ни одна из формирующих политику организаций не несет ответственности за распределение доходов. Ответственными за разработку и проведение политики в отношении доходов престарелых граждан назначены или считают себя несколько организаций — среди них соответствующие комитеты конгресса США, сам конгресс целиком, а также региональные и местные правительства и органы власти. За политику в отношении перераспределения доходов в пользу семей, имеющих детей-школьников, отвечают местные налоговые органы, правительства штатов и школьные попечительские советы на местах. Рыночные процессы и налоговые органы — основные факторы, от которых зависит доля дохода, перераспределяемого работникам, работающим по найму и получающих за свой труд заработную плату. Ни какая-либо организация, ни частное лицо в отдельности не занимаются координацией этих частей. Части, тем не менее, координируются — ведь различные отдельные разработчики и создатели политики, очевидно, должны принимать друг друга в расчет в ходе разнообразных взаимодействий модели-2, проводя всевозможные взаимные приспособления, которые мы обсуждали ранее в главе, посвященной моделям и структурам власти3.

Использование взаимодействий вместо анализа при решении проблем — это не просто кратковременная помощь в небольшом объеме с целью содействия процессам планирования и разработки политики. Как мы уже убедились, это огромная потенциальная возможность по замене одного типа решения проблем на другой, чему единственный пример — замена рыночной системой централизованно разработанного распределения ресурсов производства и доходов.

В модели-2 анализ не исключается, только его задачи ограничены. Мы ни в коем случае не хотим сказать, что анализ реже применяется в одной модели, чем в другой. Мы только хотим сказать, что в модели-2 анализ стратегически адаптирован к своим собственным ограничениям и взаимодействиям. Политики, использующие стратегический метод, относятся к компетентности, то есть к способности планировать или вырабатывать умную политику, как к дефицитному ресурсу, которым необходимо управлять экономно, а распределять бережно.

План управления материальным снабжением в период экономической мобилизации США во время Второй мировой войны является примером получения максимально возможного результата в условиях ограниченной возможности для анализа. Будучи не в состоянии спланировать распределение большого числа промышленных ресурсов для нужд войны, специалисты по планированию решили сосредоточить свои усилия на планировании расходов стали, меди и алюминия исходя из того, что если они спланируют распределение этих трех видов сырья, то использование множества других ресурсов будет адаптировано к ним посредством целой системы интерактивных связей и взаимодействий без какого-либо планирования4.

Адаптация анализа к взаимодействию принимает, по крайней мере, три различные формы. Одна — анализ любым из участников того, как он может сыграть свою роль во взаимодействии наилучшим образом, чтобы получить желаемое — откровенно пристрастный анализ вопроса «Что мне следует покупать?» или «Как мне следует голосовать?», или (для бизнесмена) «Что я могу сделать для увеличения продаж?», или (для законодателя) «Как мне добиться утверждения этого законопроекта в парламенте?»

Вторая форма — анализ того, как наилучшим образом вступить в существующие взаимодействия, чтобы выполнить определенную государственную задачу, которую не кто, как государственный чиновник, обязан выполнять. «Нужно ли сократить налоги, чтобы стимулировать трудоустройство?», «Следует ли ужесточить уголовное наказание за уличное хулиганство?»

Третья форма — анализ возможных перемен в базовой структуре самих процессов взаимодействия: «Следует ли повысить конкурентоспособность рынков за счет устранения крупного бизнеса?», «Нуждается ли в улучшении система уголовного правосудия?», «Какие необходимо произвести изменения в организации парламента?»5. Каждая их этих трех категорий требует искусства анализа в гораздо меньшей степени, чем всесторонний и сложный анализ, требуемый в модели-1.

Данные методы анализа — синоптический и стратегический — различаются также следующим: политики - приверженцы стратегического метода допускают то, что в главе 19 мы назвали эпифеноменальными решениями или результатами. Знакомым уже примером здесь будет распределение ресурсов производства. Оно достигается посредством рыночных взаимодействий как побочный продукт индивидуально принимаемых решений о покупке и продаже. Распределения ресурсов как такового нет в повестке дня ни у одного из деятелей, ответственных за принятие решений в области политики. Политики - приверженцы стратегического метода используют интерактивные процессы и их эпифеномены, которые по ряду причин обычно принято считать нерациональными. Например, как мы уже видели, рост в системах рыночной экономики всегда в большой степени эпифеноменален — вследствие нацеленности на получение прибыли, а не достижения общественной цели ради нее самой.

В модели-2 анализ может осуществляться точно так же тщательно и всесторонне, как и в модели-1. Например, проводимый какой-либо корпорацией анализ ее закупочной деятельности или продаж, который явно представляет собой анализ, адаптированный к рыночным взаимодействиям, совсем не обязательно будет второсортным по сравнению со всесторонним анализом распределения капитала в обществе.

Разработка политики и планирование в полиархических системах

В полиархических системах разработка политики и планирование всегда — без исключения — являются стратегическими, хотя и синоптических попыток может быть немало. Они, к примеру, обычно строятся на инкрементальном, последовательном подходе и зависят от обратной связи и в целях, и в средствах. Год за годом проводимая политика в отношении промышленного роста, обороны, распределения дохода, монополий, налогообложения, регулирования заработной платы, управления ресурсами, производственных отношений, международного экономического сотрудничества, здравоохранения и социального обеспечения подвергается изменениям и дополнениям путем бесконечной последовательности шагов, методом проб и ошибок.

Поскольку разработчики и создатели политики озабочены формированием общественного мнения — как и должно быть в обществе, построенном по модели-2, в котором осуществляется не «правильная» политика, а политика, угодная широкому большинству, — они обратят свою ограниченную аналитическую энергию в значительной степени — а иногда целиком и полностью — на анализ волеизъявлений граждан, а не сути политической проблемы, с которой они имеют дело. Это банальная стратегия упрощения анализа проблемы. Голосование само по себе — прекрасное средство упрощения. Никто из официальных лиц не обязан анализировать проблему в области политики для поиска правильного решения, если можно разрешить эту проблему путем голосования — то есть посредством выражения волеизъявлений.

Анализ политики и планирования также всегда тесно связан с общественными взаимодействиями, несущими на себе часть бремени решения проблем. Выработка экономической политики и планирование экономического развития вращаются практически всецело вокруг взаимодействий в сфере рыночной экономики и состоят из анализа возможностей изменения этих рыночных взаимодействий. Городское планирование сходным образом состоит из анализа возможных вмешательств в сложные, интерактивные рыночные и управленческие процессы, которые формируют структуру и модель городов.

Формальное планирование в сфере экономики

Во многих полиархических системах формальный процесс планирования возник во время Второй мировой войны как ответная реакция нейтрализации той крайней раздробленности процесса принятия экономических решений, которая свойственна рыночной экономике. Казалось, это обещало новые возможности для использования синоптического метода разработки политики и планирования. Однако в действительности планирование с использованием новых средств осталось скорее стратегическим, чем синоптическим. В процессе планирования не делается попыток применить синоптический подход к экономике в целом или к обществу.

В большинстве своем планы представляют собой не более чем предложения по производству капиталовложений, хотя могут также предлагать определенные ограниченные институциональные реформы. Эти планы, таким образом, представляют собой форму рекомендации или совета частным и государственным участникам различных взаимодействий, особенно взаимодействий рыночных6. Как было замечено на примере планирования во Франции, «эффективная конкуренция и интеллектуальное планирование являются естественными союзниками, а не врагами»7. Кроме того, планирование не заменяет собой ни один из обычных институтов или процедур, используемых в процессе разработки политики в таких обществах. Отсюда далеко до идеализированного синоптического планирования, однажды наивно описанного Неру при рассмотрении им переноса методик планирования, который, как ему казалось, он наблюдал в действии на Западе:

«[Планирование] и развитие стали в некотором роде математической проблемой, которую можно решить научно... [Планирование] промышленного развития общепринято рассматривать как вопрос правильного составления и решения математической формулы... [Люди] науки, плановики, эксперты в различных областях знаний, подходившие к нашим проблемам с чисто научной точки зрения [а не с идеологической или политической]... согласны, в общем, что при условии наличия определенных начальных условий развития — индустриализации и прочего — определенные, четко формулируемые результаты и выводы следуют практически как нечто само собой разумеющееся»8.

Несмотря на существование несогласных и агностиков, все-таки из всех историй успешного опыта планирования в полиархических системах больше всего споров и дискуссий вызвал опыт французского Комиссариата планирования относительно планирования капиталовложений. Этот комитет не делает попыток синоптического планирования. Вместо этого он успешно содействует взаимодействию между важнейшими частными и государственными инвесторами путем организации сбора и обмена информации относительно их инвестиционных планов и проектов. Таким образом, он содействует значительному пересмотру инвестиционных планов каждым из участников — частной фирмой или государственным институтом, — а кроме того, облегчает французскому правительству возможность вовлечь в этот процесс свои различные налоговые и регулирующие органы, чтобы в результате дифференцированного воздействия вызвать желаемые изменения в решениях частных инвесторов9.

Голландское планирование отличается сложностью используемых математических моделей, а также ролью, отводимой в рамках этого планирования государственному регулированию заработной платы и цен, с проведением консультаций с работниками и профсоюзами. В Швеции характерным отличием планирования является особая система государственного контроля над фондами корпораций, которые составляют инвестиционный резерв, и их использование может быть ограничено или разрешено в целях регулирования инфляции и безработицы. Как голландская, так и шведская системы планирования по большому счету ограничиваются тем, что позволяют достичь кратковременной стабилизации, но не обеспечивают выполнения долговременных целей и задач, как французское планирование. Обе системы работают посредством инкрементных вмешательств в систему рыночных взаимодействий.

В Соединенных Штатах самым амбициозным нововведением является валютно-финансовое планирование экономической стабильности и роста, осуществляемое Советом консультантов по экономическим вопросам при президенте США. Совет планирует посредством проводимых программ оказывать влияние на процессы рыночного взаимодействия. Предложения и планы совета всегда имеют инкрементный характер. В его предложениях учитывается роль, которую в каждом взаимодействии может играть президент, особенно во взаимодействиях с конгрессом, Казначейством и Федеральным резервным управлением США.

ФРГ разделяет присущее США идеологическое сопротивление планированию в экономике на национальном уровне, хотя и парламентская система, и более централизованная банковская система Германии могли бы позволить ей пойти дальше США в этом отношении. В ФРГ аналогом американского Совета при президенте является Совет экономистов-экспертов, учрежденный в 1964 году. Этот совет пишет ежегодный отчет по тенденциям экономического развития, но ни он, ни какое-либо другое учреждение не пишет планов инвестиционной активности или развития экономики.

После неудачной попытки создать советы по развитию в самых различных отраслях промышленности после Второй мировой войны, Британия устранилась из зоны повышенного послевоенного интереса к вопросам планирования национальной экономики. Только в 1962 году, с образованием Национального совета по экономическому развитию, Британия опять повернулась в направлении, уже явно выбранном и Францией. Но даже сегодня Великобритания не привлекает руководителей и лидеров из сферы бизнеса к какому-либо настолько же амбициозному процессу планирования, какой организует французское правительство. Британское руководство в отличие от французского не осуществляет и свободного вмешательства с использованием рычагов налогов и субсидий с целью повлиять на инвестиционные решения частных предприятий.

Стремление к синопсису

Как ни парадоксально, наибольшим признанием в полиархических системах пользуется синоптический, а не стратегический метод разработки политики. Таким образом, в обществах, приближающихся к модели-2, «планирование» оказывается словом, обозначающим процесс выработки политики, стремящийся к модели-1. Теория планирования в основном написана учеными (как правило, с подготовкой в области естественных, инженерно-технических, математических наук, экономики), которые считали аксиомой, что хорошее планирование должно быть полностью интеллектуальным или аналитическим. Планирование кажется им привлекательным, потому что они думают о нем как о способе заменить огрехи незрелой политики свершениями человеческого разума10. Они упустили из виду отношение анализа к общественным взаимодействиям.

Полиархические системы ближе всего подошли к синоптической разработке политики в своих попытках деполитизировать решения, принимаемые на среднем и низшем уровнях. Одним из первых примеров этого было «прогрессивное движение» в Соединенных Штатах в начале XX века, защищавшее «хорошее правительство», представленное в то время движением городских управляющих. Считалось, что профессиональный городской управляющий мог найти компетентные, научно обоснованные, даже «правильные» решения городских проблем, вместо того чтобы «политическими» способами утрясать интересы враждующих сторон. То же самое стремление к синопсису наблюдается сегодня среди тех, кто видит политику как «совместный поиск конкретных значений какого-либо более или менее предметного, объективного государственного интереса» и кто в связи с этим хочет, чтобы власть осуществлялась технически грамотными специалистами или, по крайней мере, «государственными деятелями», а не «политиками».

Другим особым проявлением стремления к синопсису является все более и более активное неумелое применение формальных методов — таких, как системный анализ, математическое программирование, анализ затрат и результатов. Эти методы являются по своему назначению синоптическими, поскольку нацелены на комплексный анализ и поиск «правильных» научных решений. Они делают все возможное для того, чтобы в формальный анализ были включены и учтены все факторы, которые могут иметь отношение к делу. Некоторым энтузиастам эти методы представляются многообещающим решением всех возможных проблем общества.

Но один из способов использовать стратегический, а не синоптический подход при штурме больших политических проблем — применение синопсиса с помощью данных методов только на малых задачах или подзадачах. Поиск решений более крупных проблем и координация решений подзадач при этом остаются в плоскости стратегического подхода. В действительности именно это и объясняет, почему данные методы внесли огромный вклад в разработку политики — они используются только для решения задач и проблем малого масштаба. До сих пор они успешно применяются не к задачам планирования в масштабах целой экономики, а к специфическим узкоограниченным задачам отдельных организаций, таким, например, как выбор систем вооружения каким-либо подразделением вооруженных сил или принятие решения о величине и месторасположении завода одной из корпораций*.

Если не доходить до крайностей, использование этих методов может согласовываться с моделью-2 и со стратегическим подходом к разработке политики, при котором эти методы необходимы для решения ограниченных задач соответствующим образом. Однако в крайнем варианте при самом претенциозном своем использовании они враждебны стратегическому подходу в выработке политики, как и модели-2. Платоновский правитель-философ, законодатель Руссо и элита модели-1, к которой по крайней мере когда-то стремилось коммунистическое руководство, — все они объединяются с рядом современных энтузиастов формального системного анализа в своей общей враждебной настроенности по отношению к стратегическому анализу, адаптированному к социальным взаимодействиям.

Корпоративное и государственное планирование

В использовании указанных формальных методов планирования наибольших успехов добиваются не правительственные учреждения, а корпорации11. Корпорации хорошо справляются с этими методами, потому что играют четко определенную роль в рыночных взаимоотношениях. Корпорация сама может поставить перед собой определенную задачу — например, определить, какая степень разнообразия продукции является наиболее прибыльной, — не беспокоясь о том, что является благом для общества или есть ли у нее самой другие обязанности, кроме зарабатывания денег. Корпоративное планирование следует рассматривать как предельный случай стратегического планирования, в котором планирование четко и полностью подчинено какому-либо процессу взаимодействий.

Противоположной синоптической крайностью было бы наличие одного-единственного органа власти на все общество в целом, который бы объединял экономическое, политическое, социальное управление в единый процесс планирования, который делал бы процесс взаимодействия ненужным. Такого органа власти не существует и никогда всерьез не предполагалось ни в одном обществе. Отсюда следует, что всем видам планирования, включая государственное планирование, необходима некоторая степень адаптации анализа к процессам взаимодействий.

Именно по этому пункту в отношении планирования государственными учреждениями существует путаница. Часто на учреждения возлагается широкая ответственность вести свою деятельность «в интересах государства». В своем формальном планировании учреждения, таким образом, обречены на безуспешные синоптические попытки определить, в чем состоит этот государственный интерес, или на тяжеловесные попытки обеспечить или, по крайней мере, не мешать достижению всего множества тех общественных ценностей или целей, которые фигурируют в их представлении о государственном интересе12. Попытка президента Джонсона привязать системный анализ к составлению финансового бюджета программ по формуле «РРВ»* потерпела неудачу именно таким образом.

Полиархические различия

В своих аппроксимациях модели-2 и практике стратегического подхода к разработке политики полиархические системы не являются совершенно одинаковыми. Они различаются между собой по характерным для каждой из них процессам взаимодействия. Для американской системы свойственно широкое распространение права «вето», благодаря чему новые политические инициативы легко остановить и отменить. У конгресса США есть приблизительно 250 подкомитетов, и у каждого их них — значительные возможности в использовании «вето»; но право «вето» применяется повсеместно, а не только в конгрессе. Соответственно, в американской системе и других подобных системах успешное проведение политики требует мобилизации широкой поддержки, специфической для данного вида политики. Противоположностью этого является британская система, в которой избиратели делают свой выбор из относительно упорядоченного списка партий, а победившая партия делегирует значительные полномочия в принятии решений премьер-министру и кабинету министров. Поэтому в дальнейшем им не приходится мобилизовывать каждый раз новую коалицию для поддержки каждого из необходимых политических решений13. Одна система действует через ряд последовательно связанных рабочих комитетов и комиссий законодательного большинства (или даже более крупных коалиций, необходимых для преодоления «вето»); другая — через одно большинство, наделенное более долговременными полномочиями и делегирующее власть и широкие полномочия в сфере принятия решений некоему органу власти, который действует вплоть до его роспуска.

Аналогично и группы интересов по-разному играют свою роль во взаимодействиях, характерных для модели-2. Они могут принимать участие в различных элементах системы как в Соединенных Штатах, или же преимущественно через тесные отношения с государственной службой, так и в Великобритании или Франции. Более того, большинство полиархических систем является многопартийными системами, склонными выбирать представителей специфических групп по религиозному, этническому или идеологическому признакам, и избранные представители этих групп затем приходят к согласию друг с другом путем парламентских переговоров14. Немногие другие, и среди них Великобритания и Соединенные Штаты, действуют через партии, которые проводят относительно больше переговоров с различными заинтересованными сторонами перед выборами, так что на выборах каждая партия предлагает избирателям комбинацию нескольких политических стратегий и решений, а не презентацию программы по единственному вопросу или проблеме15. В своем крайнем проявлении двухпартийная система позволяет избирателям решать, из кого будет сформирован кабинет, — в него войдут лидеры победившей партии. В многопартийной системе состав кабинета формируется в процессе парламентских переговоров.

Широкая фрагментация власти, разделение полномочий, система сдержек и противовесов, многосторонние «вето», слабо развитая партийная дисциплина, многочисленные относительно независимые законодательные комитеты вместо одного-единственного комитета, который играл бы роль кабинета правительства, — все эти отличительные черты американской системы делают ее крайним вариантом модели-2 в отличие, скажем, от несколько более синоптической и близкой к модели-1 системы разработки политики премьер-министром и кабинетом правительства в Великобритании. Однако обе системы являются аппроксимациями модели-2 и далеки от модели-1.

При том, что различные формы полиархии имеют своих убежденных защитников и располагают сильными аргументами каждая в свою пользу, у нас нет достаточных оснований для того, чтобы связывать их различия в структуре с различиями в эффективности. Британская система вызывает восхищение, оказываясь в состоянии избегать многих эксцессов, являющихся следствием фрагментации власти, в том числе таких, как слабость инициативы, легко преодолеваемый барьер «вето» и быстро растущая активность узкопартийных группировок, свойственных американской системе. Британской же системе вот уже в течение многих десятилетий свойственны малая подвижность и замедление темпов экономического развития.

Препятствия синоптическому подходу

Неизбежность того, что в полиархических странах с рыночной экономикой планирование останется стратегическим, а не синоптическим, можно понять, обратившись вновь к определенным различиям между моделью-1 и моделью-2, от которых произошли две концепции планирования. Синоптическое планирование, как, казалось бы, должно следовать из этих моделей, будет возможным, если:

1) задача, которую требуется решить, не выходит за пределы возможностей человеческого познания;

2) если существуют оговоренные критерии (а не социальный конфликт по поводу ценностей) для оценки принимаемых решений;

3) если у тех, кто решает задачу, есть достаточно стимулов придерживаться синоптических методов анализа до полного его завершения (а не пользоваться эмпирическими законами и правилами, рутинными процедурами решения, интуитивными суждениями и прочими подобными методами).

Все эти три условия необходимы для синоптического планирования или синоптической разработки политики.

Первое условие не выполнимо ни для одной крупной политико-экономической проблемы или задачи, стоящей перед современным государством. Что касается второго условия, то, принимая во внимание обостряющиеся проблемы ядерных вооружений, мирового устройства, защиты окружающей среды и сохранения энергоресурсов, не исключено — граждане и правители всех стран мира все больше и больше будут приходить к убеждению, что все мы должны жить (или умереть) вместе, как единое человечество. Если так, то можно ждать появления некоторых критериев, одобряемых всеми. Что же касается третьего условия, то препятствия, сдерживающие применение синоптических методов анализа, становятся мощным барьером на пути синоптического планирования и синоптической выработки политики. Хотя расчеты с помощью компьютерной техники и другие новые технические возможности, подтверждающие силу человеческого разума, во многих случаях сделали процесс анализа по-новому увлекательным, большинство сложных задач, с которыми приходится иметь дело законодателям и представителям государственной власти, все еще «решаются» на основании беглого, поверхностного анализа — далеко не синоптического.

Синоптический анализ очень дорогостоящ. У представителя власти просто нет ни времени, ни терпения для проведения исчерпывающего анализа, а даже если бы он и захотел его провести, у него не окажется достаточно большого штата сотрудников. Следовательно, то, что якобы является синоптическим решением поставленной задачи, на самом деле совершается на базе выработки интуитивных суждений, доля и роль анализа в которых еще не полностью понятны. В другом случае решение достигается при использовании идеологических указаний и директив, зачастую совершенно неадекватных или попросту глупых, или же при помощи здравого смысла, который несет в себе влияние как старых предубеждений, так и старых понятий, или же при помощи моральных принципов и установок, которые при более пристальном рассмотрении оказываются недостаточными для решения задачи, стоящей на повестке дня, или же посредством обращения к различного рода мнениям и убеждениям, представляющим унаследованные предубеждения, пристрастия и предрассудки, мифы, недоразумения, условности, сомнительные эмпирические правила и прочее в том же духе, среди которых, вполне возможно, будут и некоторые пригодные к использованию представления. В любом случае — ни намека на синоптический подход.

Иногда высказываются предположения о том, что синоптический подход более возможен, если — и это «если» имеет вес — решение каждой подзадачи системы является в большой степени независимым от решений каждой из них в отдельности. Отсюда делается вывод, что традиционно представляемое централизованное планирование по типу модели-1 является, таким образом, возможным и приемлемым. Более правильным будет заключение о том, что оно возможно, но неприемлемо, так как не является необходимым. Независимость подзадач в отношении друг друга требует отсутствия централизованной координации решений. Для независимых подзадач и их независимых решений, если они существуют в действительности, децентрализованный процесс принятия решений и плюралистическая политика будут работать так же успешно, как и централизованный синоптический процесс.

Невозможность человеческими силами выполнить все три условия, при которых синоптический метод был бы возможен, не означает, однако, что в отношении стратегического метода планирования и разработки политики ясно видны обнадеживающие перспективы. Повсюду мы видим доказательства того, что в области стратегического подхода к разработке политики человек допускает частые и значительные ошибки и промахи.

Многие мыслящие люди ищут выход из мрачного заключения о том, что полиархические системы не могут возвыситься над беспорядочной смесью социальных взаимодействий и ограниченного по своим возможностям анализа, которые мы описывали в качестве отличительных особенностей, присущих стилю разработки политики и планирования в полиархических системах. Они безуспешно пытаются повернуть систему к синоптической модели, что по-прежнему невозможно. Это может выявить альтернативы, которые, возможно, покажут, что в стратегическом подходе к решению задач предположительно имеются улучшения.

Среди альтернатив следует особенно отметить одну, защитники которой порой дискредитируют ее, ошибочно путая с утопическими устремлениями к синоптической модели16. Это введение в процессы взаимодействия, особенно политические процессы в полиархических системах, некоего призыва к эффективности, в частности, защитника решений, которые бы достигали, по крайней мере, оптимума по Парето. Такой участник взаимодействия специализируется на поиске политических стратегий и решений, приемлемых для всех участников и безусловно выгодных по крайней мере для некоторых из них. Например, в современной борьбе внутри полиархических систем между теми, кто призывает к разработке политики по регулированию инфляции, и теми, кто требует разрабатывать политику по повышению занятости населения, процесс разработки политики можно многократно улучшить при наличии таких участников этого взаимодействия, которые специально проведут поиск вариантов поправок, в какой-то степени удовлетворяющих требованиям обеих сторон.

Такой специалист, «голос в защиту эффективности», наиболее вероятно, станет также и голосом, озвучивающим интересы некоторых отсутствующих участников. Один из наиболее явных недостатков процессов взаимодействия — это то, что множество людей либо никак не участвуют в этих процессах, либо участвуют лишь поверхностно. Когда, например, во взаимодействиях между профсоюзами и корпорациями устанавливаются размеры заработных плат для экономической системы в целом, широкие массы не являются эффективным участником этого взаимодействия. Следовательно, поиск эффективных решений обычно позволяет сделать хоть какую-то попытку определить возможных победителей и проигравших, чьи интересы в противном случае не были бы учтены.

Существуют ли на самом деле такие специалисты? Они должны быть среди специалистов по городскому планированию, нанимаемых городскими советами и мэриями, среди бюджетных аналитиков по вопросам управления и бюджета в администрации США, среди сотрудников французского Комитета по планированию или специалистов по налогообложению в Государственном казначействе Великобритании. Эти «профессионалы» — и многие другие, им подобные, — могут и часто действительно осуществляют необходимую функцию «голоса в защиту эффективности», а также озвучивают интересы хотя бы части отсутствующих и прямо не представленных в процессе сторон.

Как ни странно, сами они часто не осознают своей роли. Они считают себя «синоптическими» специалистами-плановиками. Они не видят, что практически они являются скрытыми участниками процесса взаимодействия модели-217.

Разработка политики и планирование в коммунистических системах

В своем идеальном мире коммунисты подавляли бы политику и другие взаимодействия в попытке истолковать социальную перестройку как синоптический процесс разработки политики и планирования18. Поскольку «правильная» политика пока не обнаружена, коммунистические идеологи видят свою задачу в аналитическом поиске правильной линии, но только не в обращении к взаимодействиям, ориентированным на решение задач. Мао, к примеру, признавал, что марксизм-ленинизм «ни в коей мере не положил конец поиску истины»19. Всегда существует какой-то правильный образ действий, если только его можно отыскать. Хотя борьба играет основную роль в представлениях Мао, это борьба между тем, что верно, и тем, что ошибочно. Это внутренняя идеологическая борьба, посредством которой люди очищаются, избавляются от ошибок досоциалистического образа мысли, а вовсе не противоборствующие взаимодействия полиархической политики20.

Как на самом деле осуществляются процессы разработки политики и планирования в коммунистических системах? Насколько выражен их синоптический характер? Насколько они близки к модели-1?

Экономическое планирование

Наиболее явно модель синоптического планирования заметна в формальном процессе планирования экономического развития. И все же мы уже видели, что взаимодействия рыночной системы играют важную роль в формировании политики в сельском хозяйстве, сбыте потребительских товаров и услуг, а также в распределении рабочей силы. В результате в данных областях процесс разработки политики партией и органами государственной власти является стратегическим, а не синоптическим. Следовательно, стремление к разработке политики синоптическим методом, строго говоря, ограничено в большинстве своем сферой принятия решений об инвестиционной деятельности и производстве.

В рамках этой ограниченной — хотя и крупнейшей — области разработки политики планирование в настоящее время считается процессом по своей сути менее синоптическим, чем его считали когда-то. Во многом, как мы видели, коммунистическое планирование в экономике состоит из компенсирующих, последовательных, инкрементных изменений производственного плана предшествующего периода21. Мы также видели, что производственные планы и распределение исходных ресурсов производства подвергаются бесконечным пересмотрам, изменениям и дополнениям во многообразии различных взаимосвязей: между предприятиями, между предприятиями и планирующими административными органами, а также между планирующими административными органами различных уровней.

Формальное планирование осуществляется с помощью таких методов, как метод материальных балансов и итеративный метод. Целью данных методов, как мы заметили, является не более чем поддержание равновесия или согласованности в экономических планах, пока они являются результатом успешного выполнения синоптических процедур. Как говорится в одном отчете Президиуму Академии наук СССР, советская система «с трудом может достичь хотя бы сбалансированного плана»22.

Коммунистические специалисты-плановики признают, что не смогли добиться успеха в осуществлении синоптического планирования. Но их постоянное стремление к этому проявилось в реформах управления, которые начались в Советском Союзе параллельно с остановленными вскоре рыночными реформами 60-х годов. Робко начав, но затем резко бросив эксперимент по осуществлению менее синоптического планирования, Советы, по всей видимости, удвоили свои усилия по достижению интеллектуального господства в экономике в целом. Планирование, объявили они, должно стать более «научным». Больше компьютеров, больше математического моделирования. Более детально проработанные планы. Большая степень централизации. Больше долговременного прогнозирования. Единственным результатом всего этого до сих пор является то, что за семь лет размер бюрократического аппарата административных органов вырос на треть23.

Разработка политики в других областях

Для разработки экономической политики в более сложных областях, чем планирование производства, так же как и для разработки политики в социальной, военной и других сферах, коммунистические страны не предприняли практически ни одной попытки синоптического планирования, несмотря на риторические заверения модели-1. К принятию решений в коммунистической политике приводит процесс политических взаимодействий, как свидетельствуют советские, кубинские и китайские партийные «чистки» в высшем руководстве. Правящая элита не является ни абсолютно стабильной, ни однородной в своих убеждениях относительно того, из чего состоит правильное решение комплексной задачи. Следовательно, она должна заменить анализ и теорию целым рядом взаимодействий, направленных на решение задач. В число этих взаимодействий входят голосование или ведение переговоров с Политбюро; переговоры между партийным, военным руководством и высокопоставленными чиновниками государственных служб; адаптация разработанной партией политики к противодействию протесту интеллигенции и следствиям этого протеста — беспорядкам и идейным конфликтам в массах24.

В масштабных проблемах неведение и неопределенность приводят коммунистические системы, как и полиархические, к бесконечным импровизациям, а не к синоптическому планированию. После Освобождения 1949 года Китай, например, намеревался уничтожить малые частные фермы и заменить их коллективными. В первые годы правления коммунистов руководство пришло к выводу, что по соображениям целесообразности частные семейные фермы нужно оставить как есть. Однако с 1953-го по 1955 год началось движение по организации крестьян в кооперативы сельскохозяйственных производителей «низшего уровня», в ходе которого землю объединяли в общий фонд и вводили единое руководство, хотя дополнительно в распоряжении каждого крестьянина оставался небольшой земельный надел. В 1956—1957 годах при очередном изменении политики крестьян стали организовывать в «развитые» кооперативы, в которых была отменена плата каждому крестьянину за его землю, отчуждаемую в общий фонд. Дополнительные земельные наделы пока оставались в частном владении крестьян. (Однако в 1955 году были закрыты свободные рынки, на которых крестьяне могли продавать продукцию, произведенную ими на своих частных земельных участках. Через год, в 1956 году, свободную торговлю опять разрешили, а частные наделы увеличили.) В 1958 году кооперативы были объединены в коммуны, свободную торговлю ограничили, а частные земельные наделы уничтожили новым законом. В коммунах ввели общественное питание и бесплатное снабжение товарами первой необходимости. К 1959 году, то есть еще через год, бесплатному довольствию и общественному питанию пришел конец. Свободная торговля и частные земельные участки были вновь введены в 1959 году. Несколько позже, в том же году, частную землю опять отобрали. А в 1960 году опять ввели.

Соответственно коммуны уменьшились в среднем до половины своего прежнего размера или даже меньше; они были лишены ранее данного им статуса главной экономической организации в сельском хозяйстве и местной промышленности. Ответственность за производство сельскохозяйственной продукции перешла опять к организациям, равным по размеру представленным ранее «развитым» кооперативам и даже еще более мелким производственным бригадам25.

Подобным же образом СССР вел эксперименты по введению рабочего контроля на производстве и упразднению денег в период «военного коммунизма»; ужаснувшись в 1921 году разрушительным последствиям, которые имел «военный коммунизм» для производства, руководство качнулось в другую сторону — к частичной реставрации «капитализма» в период «новой экономической политики», продлившейся до 1928 года. После НЭПа началась череда пятилеток в промышленности и сельском хозяйстве, просуществовавших с удивительным постоянством вплоть до смерти Сталина в 1953 году. С тех пор политика опять двигалась — в различном темпе и с изменениями в направлении движения — к незначительному увеличению использования рыночной экономики и ослаблению силового контроля, характерного для сталинского периода. В анналах США трудно найти примеры, которые побили бы этот рекорд импровизаций в такой области, как разработка политики.

Однако, по той причине, что в коммунистических странах разработка политики — процесс менее фрагментированный, чем в полиархических, можно было бы ожидать, что разрабатывающие политику органы власти пойдут дальше западных корпораций, заинтересованных в получении прибыли, или специализированных государственных агентств в полномасштабном всестороннем обследовании последствий применения предложенной ими политики. Коммунистическая идеология подобные действия поддерживает и поощряет. И тем не менее по одному из наблюдений: «Характерный советский подход к решению проблем — «штурмом»: взяться (на своей национальной, «внутренней» сцене) за одну задачу или ограниченный набор задач, которые требуется решить, и разрабатывать их упорно, в основном игнорируя побочные эффекты. До сих пор представления руководства о том, как производить изменения в обществе, основываются буквально на штурме поставленных задач, и только во вторую очередь речь заходит о рассмотрении издержек и последствий»*.

Коммунистические руководители — в полиархических системах чаще — действительно иногда пытаются осуществить чрезвычайно амбициозную политику, как в случае с коллективизацией в советском сельском хозяйстве в 30-х годах или с китайской политикой «большого скачка» (и с сопутствующим риском дезорганизации системы в обоих случаях). Однако решения в отношении подобных целей принимались ими в результате процессов планирования или разработки политики, не отличающихся от тех процессов, которые применяют политики, не использующие планирование в ходе принятия решений.

Более того, подобно устремлениям Кастро по созданию на Кубе нового человека, большинство амбициозных политических целей требуют не гигантских шагов, а определенной последовательности постепенных приспособлений в политике, как и в полиархических системах26. Для создания нового человека потребовалось сделать сотни шагов в области политики — изменить школьное обучение, рабочую дисциплину, систему выплаты зарплаты, проведение досуга и свободного времени, участие в политической деятельности и множество других факторов. Хотя в СССР сельское хозяйство было коллективизировано за несколько гигантских шагов, в Китае и на Кубе этой цели пытаются достичь путем большого количества мелких шажков.

Вместо неинкрементного изменения коммунистические общества часто демонстрируют способность к осуществлению чрезвычайно быстрой последовательности инкрементных изменений. Например, в 1929 году, в начале эпохи пятилеток в СССР, уровень производства легкой промышленности был примерно на 30 процентов выше, а в тяжелой промышленности — на 35 процентов ниже «нормального» уровня производства для страны, имеющей сходный уровень доходов, такое же население и примерно одинаковый запас природных богатств. Всего через восемь лет продуманная программа стимулирования тяжелой промышленности путем постепенных приспособлений позволила поднять производство в тяжелой промышленности до уровня 20 процентов выше нормы27.

Наука в процессе разработки политики

Наука занимает важное место в модели-1 и в синоптическом подходе к выработке политики. Неудивительно, что европейские коммунистические страны могут тратить больше средств на ведение исследований и внедрение научно-исследовательских разработок, чем европейские страны с рыночной экономикой с соответствующим уровнем дохода на душу населения28. Но общественные науки практически не находят применения. В том виде, в каком они получили развитие в мире, науки общественного цикла в основном посвящены изучению общественных взаимодействий и, следовательно, более адаптированы к нуждам и потребностям модели-2, чем модели-1, и стратегическому, а не синоптическому подходу к разработке политики. Экономические науки, например, в значительной степени посвящены изучению взаимодействий в системе рыночной экономики, политические науки — изучению взаимодействий в государственных структурах и политике. Если убрать взаимодействия, направленные на решение задач в государственных и политических структурах, то все, что останется от политологии, — это изучение нескольких аспектов управления. Части экономических дисциплин, изучение которых было полностью запрещено при Сталине, в настоящее время дан больший простор исключительно из-за их близости к инженерно-техническим областям. Политические науки в той своей части, в какой они не связаны с правом и изучением управленческих аспектов, едва ли существуют в настоящее время в СССР. «Советская коммунистическая партия не дала ни одного творчески мыслящего и имеющего вес мыслителя-марксиста за 50 лет с момента захвата власти в 1917 году»29.

Китай враждебно относится к профессиональной интеллигенции из-за тенденции среди высокообразованных специалистов не проявлять особого рвения по случаю революционных перемен. Результатом является стойкое пренебрежительное отношение властей к науке в любом виде. Университеты были переделаны из научных центров в школы революционной идеологии и практических технологий30. Утверждая, что массы якобы способны на научное новаторство, Мао заявлял, что никакого специализированного круга научных институтов и исследователей поэтому не нужно31.

Таким образом, в коммунистических странах более, чем в либерально-демократических, идеологические утверждения заменяют собой общественные науки. Работа комитетов и политические декларации все больше и больше подменяют исследования и анализ. Монополия на идеологическую дискуссию переходит целиком к партийным деятелям, как в СССР и, возможно, в Китае. Идеологическая дискуссия все больше принимает форму партийной защиты, и «идеологическая косность», по-видимому, окончательно берет свое32.

Поэтому, хотя идеология продолжает играть свою роль в наставническом «воспитании» и, следовательно, в осуществлении политики, ее вклад в анализ задач и проблем высшим руководством, вероятно, очень сильно уменьшается. Она всегда была не более чем заменой общественным наукам в процессе выработки политики. Будучи плохой заменой общественным наукам, которые и сами по себе были бы неподходящим инструментом для решения данной задачи, идеология в свою очередь заменена теперь более экспериментальным, прагматическим и основанным на более инкрементном подходе стилем разработки политики, в котором научный компонент задействован меньше, чем в полиархических системах33.

В установленных в результате военных действий коммунистических режимах в Восточной Европе и на Кубе идеология никогда не играла той роли в разработке политики, которую она, вероятно, когда-то сыграла в СССР. В Китае ее роль (в части, отличающейся от наставнической роли) неясна, хотя Маоисты дают свидетельство своей зависимости от идеологии в форме борьбы с оппозицией, которая доказывает необходимость прагматичного и более традиционного градуализма в развитии Китая.

Но, идеологизированное или нет, маоистское или нет, китайское руководство явно демонстрирует особое пристрастие к синоптическому методу в разработке политики. Доказательством этого пристрастия является предрасположенность руководителей обсуждать и анализировать все важнейшие аспекты политики до чрезвычайной степени. При этом они не занимаются развитием общественных наук как возможной опоры для обоснования своей точки зрения; но привычка к дебатам является не просто прикладным применением идеологии. Среди высшего руководства дебаты, видимо, являются упражнением, как сказал бы Мао, в «поиске истины». Наблюдатели отмечали, что «китайские коммунисты имеют обычай анализировать все»34.

Китайские руководители явно делают попытку составить «атлас» социально-общественных проблем всего общества. Их деятельность, возможно, является частью исторической попытки обеспечить более комплексное и всестороннее влияние человеческого интеллекта непосредственно на решение общественных проблем, чем это когда-либо предполагалось и делалось в любом другом обществе. Трудно предсказать, переживет ли это амбициозное устремление Мао и ту характерную поверхностность, которая всегда сопутствует таким захватывающим дух масштабным проектам. У Советов в 20-х годах наблюдалась подобная вера в разум, когда они часто заявляли, что «наука есть религия Советского Союза»35.

Глава 24 КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ И ЮГОСЛАВСКИЕ НОВОВВЕДЕНИЯ

Заметным событием в организации отраслевых рынков за последние несколько десятилетий стало появление мелкой кооперированной рабочей группы в составе коммерческого предприятия, на которую переходит ответственность за назначение плановых заданий и иногда — за распределение денежных доходов, выплаченных группе как коллективной организации. Тихо, шаг за шагом, комитеты, организуемые на рабочих местах, стали играть все более важную роль в британской промышленности. Среди членов британских профсоюзов примерно половина являются также и членами одного из таких комитетов. Руководство в группах имеет неформальный характер, но эти группы стали важными участниками — иногда за счет использования традиционной власти профсоюзов, частью которых они остаются, — процесса определения заработных плат и условий труда. Подобные рабочие группы создавались в других западноевропейских странах и в США, иногда в соответствии с требованиями закона1. Они участвуют во многих интерактивных процессах модели-2.

В целом само движение и его защитники остаются в некоторой степени невосприимчивыми к более масштабным политическим вопросам организации труда. Они не поднимают вопросов, подобных таким, например: «Почему власть берет или должна брать на себя ответственность за объекты материальной собственности, но не за рабочих?», «Какое воздействие на благосостояние и производственные стимулы может оказать полная отмена власти в ее традиционной форме?»

Другие, новые голоса поднимают эти более масштабные вопросы. В Европе больше, чем в США, новые формы участия рабочих в управлении корпорациями дают намек на возможность — однако, все еще отдаленную — потенциальных радикальных преобразований в корпоративном управлении2. Эта новая волна, мягко омывающая берега корпоративного управления нескольких западноевропейских стран, как ни странно, поднимается в полный рост у берегов Югославии, которая отказалась от обычного для коммунистических систем централизованного планирования, чтобы стать страной с рыночной экономикой.

Промышленная демократия

Руководство промышленностью никогда не было таким эксплуататорским, как часто утверждают его критики, иначе зарплаты бы никогда не выросли. В действительности с самого начала развития промышленности и задолго до возникновения профсоюзного движения зарплаты увеличились во всех промышленно развитых странах. Не было бы постоянного улучшения условий труда, что в действительности происходит, — это исторически доказано. В полиархических системах механизмом улучшения — с целью ограничения чрезмерных необоснованных требований со стороны работодателей — является система рыночной экономики, в рамках которой работодатели должны стараться заполучить рабочих с помощью более привлекательных зарплат и условий труда. (Во времена процветания и благополучия конкуренция среди работодателей за привлечение рабочей силы может стать весьма ожесточенной.) Если конкуренция за привлечение работников становится жесткой, рынок труда допускает определенную степень контроля рабочих над работодателями.

Рынок труда, однако, является чрезвычайно несовершенным инструментом рабочего контроля, несмотря на то, что в течение долгого времени с его помощью удается успешно добиваться увеличения зарплат и улучшения условий труда. Этот инструмент часто теряет эффективность в периоды массовой безработицы. Даже в хорошие времена работодатель может легко подвергнуть преследованию любого работника. Для осуществления демократизации на рабочих местах требуется больше, чем просто конкуренция среди работодателей за привлечение рабочих.

Современные требования усилить демократию на рабочих местах крепнут под влиянием целого ряда факторов. В мае 1968 года французская экономика оказалась парализованной. Практически все крупнейшие предприятия были закрыты на несколько дней в результате незапланированного взрыва возмущения среди рабочих, который не был непосредственно связан с конфликтом по поводу заработной платы или какому-либо другому особому вопросу. Это было чрезвычайное происшествие, и следовало задать вопрос, не предвещает ли оно роста проблем в будущем для промышленно развитых стран. По одной из гипотез, этот эпизод был свидетельством кризиса отчуждения.

Ученые спорят по поводу того, что значит «отчуждение» у Маркса, но предложенный им термин, по крайней мере, вызывает в воображении картину рабочего, страдания которого обусловлены целым рядом причин. Он не получает удовольствия от выполнения рабочих заданий, его работа, как и производимая им продукция, не дают ему ни стимулов, ни возможностей для самосовершенствования и личного роста. Особенности структуры власти на рабочем месте и отношения соперничества с коллегами по работе закрывают от него благодатную возможность единства со своими товарищами. По отчуждению существует обширная литература. Доказательства того, что проблемы отчуждения существуют, достаточно убедительны для скептиков и более чем достаточны для всех остальных. И точно так же имеются доказательства того, что даже в очень умеренных формах демократия на рабочем месте часто приносит облегчение3, позволяя рабочим обсуждать и лучше понимать цели деятельности, организовывать задания, направленные на достижение очевидного результата, получать удовольствие от выполняемой работы и общаться с товарищами на основе взаимоуважения.

Практически те же аспекты отмечаются и теми, кто формулирует эту хроническую проблему по-другому: не как отчуждение, а как упадок рабочей этики. По крайней мере, в отношении многих разновидностей бесконечно повторяющихся промышленных задач в некоторых сегментах общества возвращаются старые взгляды — те, что существовали в Древней Греции и в цивилизациях других эпох и народов, а именно — что работа унижает. Работа далеко не обязательно или не всегда означает интересную задачу, которая расширяет способности человека или опыт, формирующий характер и воспитывающий достоинства личности. Если дойти до крайностей, то на производстве есть работы, которые убивают; есть некоторое количество таких, которые калечат; и есть миллионы таких работ, которые отупляют. Как бы Адам Смит ни превозносил разделение труда как главный источник эффективности производства, он, тем не менее, признавал, что «человек, вся жизнь которого прошла за выполнением нескольких простых операций, ...становится таким тупым и невежественным, каким только способно стать человеческое создание»4.

Обеспокоенностью по поводу отчуждения и упадка рабочей этики объясняются особые заявления о том, что промышленная демократия сделает из рабочих более счастливых, лучших людей, а также стимулирует производство посредством улучшения стимулов труда5. Традиционная трудовая дисциплина становится мишенью нападок — и рыночные стимулы (оплата, карьерное продвижение, увольнение), и указания начальства. В этом отношении многие современные руководители предприятий и компаний обнаруживают удивительное родство своих идей с маоистской мыслью о стимулах, утверждающей, что стимулы участия наряду с другими могут в определенной степени послужить заменой традиционной системы стимулов.

Во многом возросший интерес к промышленной демократии и стимулам совместного участия происходит из усложнения и расширения проблемного поля задачи, которой давно заняты обществоведы и менеджеры, — проблемой координации как ключевого аспекта в решении проблемы производительности. Все больше и больше говорится о том, что энергия, находчивость и изобретательность — крайне недостаточно используемые источники эффективности производства. В настоящее время предполагается, что устранение неорганизованности и вялости как на индивидуальном уровне, так и на уровне организации в целом через высвобождение и повышение индивидуальной производительности труда — гораздо более многообещающий подход, чем усиление и углубление внимания к вопросам координации. Маоистская мысль, как мы видели, готова поменять координацию на находчивость, но точно так же настроены и новаторы западного менеджмента в деловой сфере.

Эксперименты по рабочему контролю, затеваемые как в либерально-демократическом, так и в коммунистическом мире, предполагают, что частная собственность и частное предприятие не являются, как считали раньше социалисты, основными мишенями процесса демократизации на рабочем месте. Такой мишенью в действительности является иерархическая и авторитарная структура власти на предприятии, независимо от того, опирается она на частную собственность или нет.

Демократия участия

В некоторых странах движение за установление рабочего контроля является частью более широкого движения к демократии участия во всех аспектах групповой деятельности. Будучи движением за демократические реформы, оно уходит корнями в такую веру, которую питал Милль в отношении демократии для «развития разума, совершенствования добродетелей, практической деятельности и улучшения эффективности»* гражданина, и в сомнения по поводу того, достаточно ли представительного правительства. Руссо считал демократию невозможной в нации-государстве, потому что такая большая система не может образовывать участвующего сообщества. Милль опасался «низменных интересов королей и аристократии»6 и размышлял над целым рядом форм участия, ограничивающего эти интересы. Старые отношения дополнились теперь новым антагонизмом по отношению к бюрократии. Сегодня повсюду множество ученых, бизнесменов, управляющих, студентов и работников или подвергают ее сомнению, или протестуют против нее. В частности, некоторые считают, что личность задыхается в обезличенных организациях, в которых работа назначается руководством авторитарно и подразделяется на множество разрозненных заданий. Работу можно назначать себе самому, считают они, в соответствии с коллективным решением, посредством которого рабочие задания можно разнообразить и сводить в единое целое.

Ряд критиков утверждают: участие является видом деятельности, которая имеет ценность уже просто потому, что существует7. Участие также иногда предназначено для того, чтобы ослабить договорные отношения и укрепить отношения родства, добрососедства, привязанности, преданности или общности целей. В 1887 году Фердинанд Теннис отметил контраст между формальной организацией и более «естественными» формами в заголовке своей книги «Общность и общество». Этот контраст имеет долгую историю в политической философии. Некоторые его аспекты изучали Эмиль Дюркгейм, лорд Актон, Леон Дюги и другие. Защитники демократии участия на самом деле предлагают восстановить старые общественные ценности8. Утверждается даже, что неудовлетворенное стремление к общественному единению в своей крайности привело многие народы к той отвратительной карикатуре на общество, которая называется тоталитаризм9.

Сомнения

Нет недостатка в поводах для скептицизма по поводу демократии участия среди тех, кто боится, что это участие будет чересчур неистовым и безумным, или что контроль над руководством будет слишком жестким, или что озабоченность публики вопросами политики будет слишком большой. В древних Афинах «чем более совершенной становилась демократия, тем более бедными становились граждане»10. Кроме того, у сторонников демократии участия есть союзники, которые в один прекрасный день могут их предать — антибюрократически настроенные творческие работники и технические специалисты, которые предлагают знание вместо традиционной власти, коллегиальность вместо иерархии, децентрализованные инициативы вместо навязанного координирования и планирование вместо управления «по необходимости»11. На первый взгляд, у них вполне доброкачественный набор предложений. Но нельзя считать ошибочной и такую интерпретацию: в действительности их предложения приведут к замене одной элиты на другую. Они дадут больше свободы (и власти) высокообразованной и профессионально состоятельной элите как наследнице старой «мирской», непрофессиональной бюрократии.

Мы не обязаны сейчас сравнивать, что перевесит на чашах весов — надежды или сомнения. На данный момент достаточно того, что мы видим в демократии участия новое движение потенциально большой, но не однозначно революционной важности. Упадок городского собрания дает основания предполагать, что демократия участия — дело безнадежное в современном обществе. Но тот новый импульс к развитию, который, как мы видим, она получает в израильском кибуце*, а также в новых общественных группах совместного действия, обучения и развития, появившихся в США в соответствии с Законом о развитии экономики («Economic Opportunity Act») 1964 года, позволяет сделать другой вывод. В Танзании возможность демократии участия реализуется через организацию того, что должно стать новой формой политико-экономического сообщества: сельского кооперативного движения уджамаа. Некоторые его элементы пробиваются и в китайской коммуне.

Самой благоприятной почвой для развития и расширения демократии участия оказалась промышленность — возможно, потому, что потенциал развития демократии особенно велик в области, где авторитарное руководство осуществлялось в течение столь долгого периода времени практически без всяких серьезных возражений. Движение за индустриальную демократию и демократию участия дает новый толчок развитию рабочего контроля в руководстве предприятием.

Рабочий контроль

То, что демократизация промышленности произошла совсем недавно, может служить подтверждением марксистской гипотезы, согласно которой те, в чьих руках находится собственность, считают менее опасным развитие демократии в государственном управлении, чем проявление демократии в сфере промышленности. Они соглашаются на одну из этих форм демократии, только когда не могут согласиться на другую. Это неудивительно. При конституционном строе, обеспечивающем защиту частной собственности, политическая демократия представляет собой лишь несущественную угрозу преимущественному праву частной собственности. В противоположность этому демократизация в промышленности бьет по этой прерогативе непосредственно, прямо и категорично. Хотя рабочий контроль предлагается как метод демократизации в промышленности (и правительстве), наилучшие возможности для развития он до сих пор получает в авторитарных неполиархических государствах, в которых частная собственность в промышленности уже отменена*.

В югославской системе самоуправления существует следующее правило: все несельскохозяйственные предприятия со штатом более пяти наемных работников считаются общественной, а не частной собственностью. Такие предприятия находятся на попечении у своих работников, включая в равной степени и офисных служащих, и производственных рабочих. В мелких фирмах все работники являются членами совета работников. На предприятиях с численностью персонала более 30 человек работники избирают свой совет представителей. На многих крупных предприятиях каждое отдельно взятое производственное подразделение избирает свой совет. Формально по своим полномочиям советы обладают большей властью, чем руководство предприятием. Хотя советы ставят непосредственные задачи по руководству предприятием управленческому комитету и директору, сами управленческие комитеты обычно состоят из членов советов. С 1968 года советы имеют право и полномочия осуществлять набор, отбор и увольнение директоров. С 1968 года органы государственной власти не могут осуществлять непосредственное всестороннее — в духе советской организации — руководство предприятиями «сверху». Партия и правительство в значительной степени регулируют деятельность предприятий, но скорее в духе американской, французской или британской моделей корпоративного управления.

Все это сформировано в авторитарной системе под опекой коммунистической партии, коммунистического союза и правительства, часто проводящего политику репрессий. Но пресса здесь имеет относительно большую свободу, чем в какой-либо другой коммунистической стране, перемещения граждан как внутри страны, так и за рубеж могут осуществляться практически свободно, законодательные органы во многом обладают реальной властью, граждане участвуют в разнообразных выборах, которые гораздо больше похожи на настоящие выборы, чем в других коммунистических странах, а партия не является монолитной и не используется как контролер над целым обществом. Югославское общество теоретически обогатило модель-1 двумя заслуживающими внимания принципами, до сих пор чуждыми этой модели: правом на существование особых интересов и некоторой организационной автономией (для коммун, законодательных органов, предприятий, союзов, советов рабочих и других организаций)12. Выборы рабочих советов, таким образом, являются не просто притворством или симуляцией, несмотря на то, что партия и профсоюзы осуществляют над ними контроль и существует ряд других недостатков, представляющих серьезную угрозу для демократического выбора13.

Югославский опыт дает основания предположить, что авторитарный режим, ослабленный по ряду позиций и не желающий по определенным причинам претендовать на обычное для элиты модели-1 «всеведение», может получить определенные преимущества от того, что позволит рабочему контролю развиваться достаточно активно. Исторические, этнические и культурные различия в югославском обществе настолько велики, а чувство государственности настолько слабо, что руководство не в состоянии обеспечить сильную центральную власть. Рабочий контроль является методом признания сильных центробежных сил в югославском обществе и одновременно методом передачи власти множеству малых предприятий и производственных субъектов вместо передачи ее крупным географическим субъектам — шести югославским «республикам». Есть опасения, что передача широких полномочий власти этим «республикам» может спровоцировать переворот с целью свержения центральной власти в стране. Децентрализация власти на огромное множество «фрагментов» безопаснее, чем лишь на несколько таких «кусков»14.

Определенные проблемы, характерные для югославской системы самоуправления, проливают дополнительный свет на этот вопрос. Одной из них является возможность недостаточной компетенции управляющих — проблема, резко обостряющаяся в любой стране в период индустриализации. В некоторых случаях рабочие при выборе директора отдадут предпочтение более терпимому, а не более профессиональному директору. А в ряде случаев избирательная политика предприятия позволяет директору использовать свое положение для формирования группы приспешников и последователей15. Верность партии в общем может оцениваться выше, чем профессионализм и компетентность в вопросах управления16. Многие рабочие группы, тем не менее, проявляют интерес именно к профессиональной компетентности, ведь от этого качества зависят личные доходы рабочих. Советы рабочих, как правило, заинтересованы в поиске высококвалифицированных, профессиональных руководителей. Они не сделают директором одного из «своих» — необученного и неопытного17.

Еще большей проблемой, чем директорский непрофессионализм, может быть ограниченность самих рабочих сиюминутными целями, их неспособность мыслить в долговременной перспективе. Любой коллектив рабочих или другая группа, управляющая предприятием, может нанести ущерб предприятию, лишив его необходимого для развития капитала, если будет распылять средства, выплачивая неразумно высокую заработную плату, или распределять капитал иным образом в виде дивидендов или премий. Неразумно высокие выплаты действительно часто оказываются источником проблем, хотя в основном без фатальных последствий, так как югославская формула не предусматривает для работника никакой возможности в случае увольнения забрать или продать свою «долю» на предприятии. Все, что он может забрать с предприятия, он должен забрать, пока там работает18.

Югославские предприятия расточительно относятся к использованию рабочей силы, часто страдая от слабой трудовой дисциплины19, хотя, возможно, не более, чем во многих других развивающихся странах с традиционным управлением на производстве. До сих пор мы не располагаем достаточными данными, чтобы выяснить, существует ли связь, и если да, то какая, между самоуправлением на предприятиях и трудовой дисциплиной работников. Другая трудность заключается в том, что самоуправление во всех фирмах, кроме мелких, осуществляется через представительскую демократию, а не демократию как таковую, а следовательно, в какой-то мере не является фактором, увеличивающим непосредственное участие*. Однако даже крупные фирмы могут оказаться в выигрыше, обеспечив необходимую ротацию среди членов своих управленческих комитетов.

Как и многие страны с рыночной экономикой, данная система страдает и от инфляции, и от безработицы, причем определенная часть этой инфляции почти наверняка связана с выплатами заработной платы в завышенном размере по решению рабочих советов20. Наличествуют и неизбежные в данной системе несправедливые различия в доходах работников различных предприятий21. Рабочий контроль сам по себе часто ослабляется безразличием, а также склонностью «белых воротничков» устранять производственных рабочих — «синих воротничков» — от участия в работе советов, или же более образованных «синих воротничков» брать руководство в советах и на выборах в свои руки. Одним из индикаторов устойчивого влияния неэгалитаризма является структура различий в оплате труда рабочих разной квалификации, которая во многом похожа на структуру различий в оплате труда, свойственную западноевропейским странам с рыночной экономикой22.

Партийный контроль над предприятием, по сути, враждебный рабочему контролю, продолжает настойчивые попытки совместить централизованный контроль с определенной децентрализацией23. Незарегистрированные (то есть существующие нелегально) частные компании открыто работают в таких секторах, как строительство, грузоперевозки, ресторанный бизнес и многие другие. На экономику тяжелым грузом ложатся монополии, так как при отсутствии адекватной конкуренции на внутреннем рынке со стороны отечественных или импортных производителей предприятия легко могут завышать цены24. По этим причинам рабочий контроль по большей части остается недостижимой целью.

Недостижимой, по большому счету, данная цель может быть и в другом отношении: периодически система рабочего контроля оказывается захваченной руководством предприятия. Директора и их персонал, вооруженные собственным представлением о насущных делах и проблемах предприятия, иногда сводят рабочий контроль до уровня канцелярщины, механического штампования чужих приказов25. В 60-х годах было проведено всестороннее глубокое исследование двух предприятий, в результате которого выяснилось, что рабочий контроль «в основном принес пользу руководству предприятия, дав ему возможность большей свободы и большего пространства для инициативы»26. Более позднее комплексное исследование двух фирм позволило выяснить, что руководство широко и всесторонне использовало консультации со всеми участниками производственного процесса на предприятии, выходило с собственными инициативными предложениями, откликалось на инициативные предложения работников и, «как канатоходец», балансировало между обеспечением — посредством достижения консенсуса — высокой степени участия и ответственности по отношению к предприятию, с одной стороны, и манипулированием участием рабочих — с другой27. Высказываются различные мнения о распределении власти и других полномочий между руководством и работниками предприятия. Кажется ясным, что самоуправление обусловило большие перемены в совещательности и участии рабочих в процессе производства на предприятии, которые сегодня проявляются в большей степени, чем в 60-х годах. И все-таки, возможно, вывод о том, что «традиционные направления действия и функции власти никаких решительных, кардинальных изменений не претерпели»28, соответствует истине.

Координация децентрализованного процесса принятия решений

Координация деятельности децентрализованных предприятий является общей проблемой. Одна из основных трудностей в любой системе демократии участия — это то, что высокий уровень вовлеченности и участия достижим только в малых группах. Но слишком большой уровень взаимозависимости не позволяет предоставить каждой малой группе, участвующей в процессе принятия решений, возможность действовать по собственному усмотрению. Дела предприятия имеют серьезное значение не только для его работников, но и для людей, которых обыкновенно гораздо больше, чем работников, и для которых предприятие производит продукцию или услуги. Ленин с самого начала понимал эту проблему, отрицая рабочий контроль как «синдикалистский»29.

Решения очевидны, но ни один из способов решения не является полностью удовлетворительным. Во-первых, можно свести демократию участия к кругу проблем, в которых взаимозависимость проявляется в незначительной степени. Но это означает лишить процесс участия возможности сколько-нибудь серьезно влиять на происходящее. Другое возможное решение — сформировать действующий по собственному усмотрению центральный орган власти для осуществления контроля над децентрализованными единицами, то есть поступить во многом по аналогии с тем, как правительства штатов в США осуществляют надзор над муниципальным руководством. Такое решение способствует сохранению и укреплению многих из тех элементов власти, иерархии и бюрократии, против которых и направлен протест движения демократии участия.

В принципе для каждой децентрализованной автономной организации всегда существует более удовлетворительное решение. Это метод, характерный для модели-2. Пусть все децентрализованные единицы без участия какого-либо вышестоящего координирующего органа договорятся между собой и другими способами взаимно приспособятся друг к другу. Надо дать им возможность договориться о том, что они будут и чего они не будут делать друг для друга.

Во многих реальных ситуациях, тем не менее, количество других групп, участвующих в процессе принятия решений, с которыми каждой малой группе пришлось бы кооперировать и координировать свои усилия, недопустимо велико. Сложность переговоров с участием тысяч независимых сторон привела бы к тому, что эффективность процесса взаимной адаптации интересов сторон снизилась бы вплоть до полной парализации самого процесса. И сама по себе такая огромная задача, как адаптация взаимных интересов, потребовала бы полноценной работы особого штата специалистов, в результате чего обычный гражданин вновь обнаружил бы, что его вытолкнули из участия в процессе.

Тем не менее при одном стечении обстоятельств взаимное урегулирование между тысячами и даже миллионами малых групп возможно. Я имею в виду, конечно же, обстоятельства, при которых этот процесс может быть организован с использованием рыночных механизмов. И это югославы поняли и осознали. Несмотря на идеологическую враждебность по отношению к рыночной экономике, несмотря на то, что они разделяют представление марксистов о рыночной экономике как о системе частной собственности, капитализма и хаоса, югославские коммунисты оказались в состоянии осознать, что децентрализованные единицы можно скоординировать посредством рыночных механизмов, а не бюрократических инструментов центрального правительственного органа. Они оказались в состоянии разделить в своем сознании систему рыночной экономики и частное предпринимательство и, таким образом, использовать рыночную экономику по-новому, без такого ее компонента, как частное предпринимательство, сочетая рыночную экономику с рабочим контролем.

Рыночный социализм в Югославии

Теперь может быть более понятным движение Югославии в направлении рыночного социализма. Руководство страны отреагировало на те широкомасштабные проявления неэффективности коммунистического централизованного планирования, которые привели коммунистов Советского Союза и Восточной Европы к экспериментированию в применении некоторых элементов рыночной экономики. Правительство отреагировало также на то, что было воспринято им как пугающее несоответствие между историческим стремлением коммунистов к освобождению человека, с одной стороны, и сводящей это стремление на нет бюрократизации советской коммунистической системы — с другой. Враждебность югославских коммунистов по отношению к советской модели, уточним, коренилась в национализме, даже в нескольких видах национализма в Югославии. Но, по крайней мере, в результате поддержки стремления к национальной независимости правительство смогло поднять протест против советской модели коммунизма на уровень протеста по базовым принципам. Как по соображениям общей эффективности, так и из благих намерений в отношении соблюдения обязательств коммунистической теории об установлении контроля рабочего класса руководство страны смогло по-новому использовать достоинства и преимущества рыночной экономики.

И югославский коммунизм, и маоизм восстают против того, что они воспринимают как бюрократическое вырождение коммунизма в СССР. Оба режима видят необходимость в кардинальной децентрализации. Для Мао, хотя он никогда и не заходил в проведении децентрализации так далеко, как Тито, является очевидным, что средством достижения координации должно быть наставническое «воспитание»; в Югославии считают, что этим средством должна быть новая форма рыночной экономики. Кроме возможной альтернативы — пойти по маоистскому пути, — у Югославии в ее антипатии к советской модели бюрократического коммунизма не оказалось никакого другого выбора.

Вплоть до подавления «пражской весны» советскими войсками в 1968 году рыночный социализм развивался также и в Чехословакии. Социализм с рыночной экономикой продолжает привлекать некоторых политических лидеров и административных руководителей во всех европейских коммунистических странах и в последние несколько лет был в какой-то мере установлен в Венгрии, несмотря на определенные опасения по поводу возможного вмешательства Советов в случае, если бы он зашел «слишком далеко». Различными способами коммунисты многих восточноевропейских стран в настоящее время пересматривают положения классического экономического либерализма, как и модель-2. Объясняя, почему Югославия стала развивать рыночный социализм, Тито, например, вернулся к теме разделения труда, на которой Адам Смит построил свой аргумент в пользу рыночной экономики в «Богатстве народов»*. Тито пишет: «...отсталые, слабые и мелкие предприятия не могут участвовать в международном разделении труда. Именно поэтому необходимы интеграция и полная специализация производства, с тем чтобы удешевить процесс производства насколько возможно и выпускать продукцию самого широкого ассортимента и самого высшего качества»30.

Такой же степени либерализации, какой югославам удалось достичь благодаря рыночным реформам, они одно время добивались и в политической области. Политическую либерализацию они вели сразу по нескольким фронтам, включая децентрализацию партии и правительства31, стимулирование непосредственного прямого участия граждан в управлении на местах32, организацию публичных дискуссий по новым актуальным вопросам политики для групп, объединенных общими интересами33, определенное усиление правовых процедур и ограничение производящихся по произволу властей арестов и наказаний34 и, наконец, создание собственной важной, пусть пока и небольшой, ниши для парламента35 и электората36 в области независимого управления. В последние годы внутренний конфликт между «республиками» привел Тито к отмене некоторых из этих реформ. В будущем их перспективы пока неопределенны.

Рынок и предприятие

Со времени своего первого «бегства» из-под централизованной сталинской власти в 1952 году Югославия в результате серии шагов пришла к сокращению центрального руководства, добившись смешанного использования центрального и рыночного руководства — вплоть до проведения основной реформы в 1965 году. С тех пор центрально-административное руководство стало приблизительно таким же, как в полиархических системах с рыночной экономикой. Этого удалось добиться не путем обязательного централизованного планирования производства, а в результате специально подготовленных вмешательств посредством налоговой политики, целенаправленных субсидий, специального регулирования в определенных отраслях промышленности, а также как централизованного, так и «национального» (то есть провинциального) контроля над новыми, наиболее важными инвестициями.

Югославское предприятие производит то, что, по его мнению, выгодно производить. Новые инвестиции оно получает обычно если не за счет собственных внутренних сбережений или инвестиционных фондов местных органов власти, то за счет средств коммерческих банков. Банки имеют распоряжение ссужать средства, руководствуясь не планами органов власти, а соображениями окупаемости и прибыльности от вложения средств, хотя по-прежнему существует определенный правительственный и партийный контроль над тем, как банки осуществляют кредитование. Фирма сама покупает для себя исходные ресурсы производства на свободном рынке, как правило, у других фирм, которые так же свободно выходят на рынок продавать. Землю фирма арендует у государства или частных собственников. Также фирма нанимает работников, но здесь возможны различные варианты. Если размер зарплаты рабочего превышает минимальный размер оплаты труда, рабочий получает доход в форме доли от прибыли; размер этой доли может быть различным и определяется в зависимости от вида работы.

Как и частное предприятие в американской экономике, югославское предприятие, чтобы удержаться на плаву, должно покрывать свои затраты, включая выплату зарплаты в минимальном размере. Оно может искать новые рынки сбыта, диверсифицировать производство и само решать, как распределять свою прибыль между различными статьями выплат, в том числе выплатой коллективных премий работникам и реинвестициями в рост производства и развитие предприятия.

Новую фирму может образовать любое физическое лицо или группа лиц; чаще всего фирмы создаются подразделениями местной администрации (коммунами) или уже существующими фирмами. За исключением мелких частных фирм с численностью персонала менее пяти человек, предприятия с момента организации должны быть переданы в общественную собственность. Проводятся эксперименты по созданию совместных предприятий, объединяющих общественную собственность — с югославской стороны и частную собственность — со стороны иностранных корпораций-участников. Такие «гибриды» по закону обязаны вводить самоуправление среди работников.

Для обуздания монополий государство использует различные методы, включая снижение тарифов и устранение ограничений на импорт. Таким образом оно намерено стимулировать конкуренцию между иностранными и отечественными предприятиями как с целью снижения цен на внутреннем рынке, так и для того, чтобы заставить предприятия-экспортеры держать свои цены на уровне, который позволяет развивать экспорт.

К числу важнейших участников предприятия относится профсоюз, часто соперничающий в своей важности с советом рабочих данного предприятия. В гораздо большей степени, чем в любой другой коммунистической стране, профсоюз является инструментом, с помощью которого работники могут защищать свои профессиональные интересы, в то же время оставаясь механизмом партийного и государственного управления предприятием и рабочей силой. Проводилось обсуждение вопроса о том, следует ли по-прежнему считать забастовки легальным методом; сейчас они находятся на грани законности. В действительности одно время забастовки были совершенно обычным делом. Сообщается, что в период 1958-1966 гг. их было 1 40037. С 1968 года официально не сообщалось ни об одной забастовке.

Большим потенциалом для расширения общественного предпринимательства располагает сельское хозяйство. Ранее коллективизированное, в настоящее время сельское хозяйство отдано по большей части в руки частных холдингов и фермерских хозяйств, хотя 10-15 процентов пахотных земель, которые находятся в настоящее время в руках государственных фермерских или коллективных хозяйств, являются особенно перспективным источником поставок продукции на внутренний и внешний рынок. Отход в 1953 году от коллективного сельскохозяйственного производства к частному аргументировался как необходимое средство обеспечения производства, к которому целесообразно прибегать до тех пор, пока не появится тот «новый человек» коммунистического будущего, благодаря которому коллективная форма сельского хозяйства вновь станет возможной. Для достижения потенциальной суперпроизводительности югославскому крупномасштабному механизированному сельскохозяйственному производству, возможно, все еще будет необходимо руководство национального масштаба. Официальная доктрина по-прежнему утверждает, что частное фермерское хозяйство, уже зажатое тисками мелкотоварного производства, однажды изживет себя, но на смену ему придет не плановое сельскохозяйственное производство, а самоуправляемые фермерские предприятия, основанные на принципах рыночной экономики38.

Двоевластие

Пока не совсем понятно, как Югославии удастся справиться с характерными для рыночной экономики двоевластием и привилегированным положением директоров предприятий. Так как в целом предприятия являются мелкими, власть и другие полномочия, которыми обладает руководство этих предприятий, представляют собой несравнимо меньшую, чем в промышленно развитых странах, угрозу полномочиям власти государственных органов. Директора также подчиняются партийному руководству. И партия, и правительство в приказном порядке обязывают их обеспечивать получение прибыли даже в таких условиях, в которых частное предприятие согласилось бы на это только в случае предоставления ему каких-либо льгот или при наличии особых стимулов. Кроме того, контроль над директорами осуществляется через местные органы власти, банки, промышленные палаты, профессиональные ассоциации и юношеские организации39.

Если эти методы контроля над руководством предприятий позволяют достичь желаемых целей и в то же время обеспечивают соответствие решений руководства критериям рыночной экономики — то есть, например, если решения директоров не повлекут увеличения затрат или серьезных убытков фирмы, — они должны осуществляться умело и сдержанно. Но о том, что Югославии пока не удалось найти по-настоящему эффективный способ управлять директорами предприятий, свидетельствует суровая безработица и инфляция. Трудности, которые испытывает Югославия, показывают, как мало мы пока еще знаем об использовании руководства предприятий в системе рыночной экономики таким образом, чтобы, с одной стороны, суметь обеспечить достаточно эффективный контроль над этим руководством, а с другой — суметь при этом избежать контроля, губительного для предприятия или приводящего к убыткам.

Возможно также, что прерогативы бизнесменов в системах частного предпринимательства станут прерогативами групп работников каждой фирмы. Они могут преобразовать в удобную монопольную привилегию (предоставления каждой из которых нужно добиться от правительства) такие блага, какие они посчитают нужными для успешного ведения своего дела — точно так же, как делают бизнесмены в условиях экономики частного предпринимательства. Тогда в привилегированном положении окажутся работники (группы работников), а не бизнесмены.

Такой вариант развития, очевидно, далек от идеального. Если переход привилегий от руководства к рабочим, по многим демократическим и эгалитаристским стандартам, является выигрышем, то разделение экономики на островки монополий — нет. Также не будет благом и разделение между управляющими группами рабочих, при котором каждая из них отдельно ото всех будет вести собственное дело, преследуя свой интерес и практически не принимая во внимание интересы всей остальной нации.

Перспективы

Рыночный социализм и самоуправление после 1952 года сопровождались исключительно быстрым, хотя, возможно, неустойчивым ростом и заметным повышением уровня жизни40. В период 1954-1964 годов темпы роста национального дохода составляли почти 9 процентов в год, что поставило Югославию в весьма немногочисленный ряд самых быстроразвивающихся стран мира. Затем на несколько лет рост замедлился — частично причиной тому стали меры по борьбе с инфляцией. С 1969 года рост производства вновь ускорился, хотя и не до такой степени, как раньше. В период 1969-1973 годов средние темпы роста составляли 6,6 процента в год (для сравнения: приблизительные расчеты, сделанные для других стран за 13-летний период, дали следующую картину: США — 4,3 процента; Китай — 5,6 процента; СССР — 5,3 процента; Мексика — 6,9 процента)41.

Однако о перспективах роста рыночного социализма нельзя судить по какому-либо одному примеру, и тем более нельзя судить о них на примере первой в истории успешной попытки апробации этого социализма со стабильным результатом*. Точно также необходима осторожность в доказательствах того, что проблемы, идентифицируемые в югославской системе, свойственны всем вообще примерам рыночного социализма. Ни одна страна — мы говорили об этом ранее — не научилась грамотно пользоваться системой рыночной экономики; Югославия также делает это неумело. До сих пор не разработаны соответствующие качественные методики и методы бухгалтерского учета, финансирования, управления предприятием. И, будучи новичком в индустриализации, Югославия не имеет того многолетнего опыта, который есть у полиархических стран с рыночной экономикой в области регулирования и настройки рынка и который необходим для того, чтобы справиться с монополиями, нарушениями со стороны денежных факторов, колебаниями уровня безработицы, инфляцией, проблемами в сфере трудовых отношений и так далее.

Нынешняя неспособность грамотно пользоваться рыночной системой может заставить Югославию вновь отказаться от нее. Или же если как легально, так и нелегально существующие предприятия будут успешно расти, что они до сих пор делают, и если руководители предприятий возьмут власть в рабочих советах в свои руки, как в США они взяли контроль над собраниями акционеров, то система может превратиться фактически, если не номинально, в традиционную экономику частного предпринимательства с более или менее авторитарным правительством. С другой стороны, Югославия может быть предвестником постепенного развития гораздо более эффективного и справедливого экономического строя. Разрушая историческую связь между рыночной экономикой и частным предпринимательством, до сих пор всегда обязательную, Югославия, с некоторой долей вероятности, смогла найти и для себя, и для всего мира новый путь развития.

Глава 25 БУДУЩЕЕ ЗА ДЕМОКРАТИЕЙ?

В данной главе многие из тем, обсуждавшихся в предыдущих главах, собраны вместе для того, чтобы прояснить возможности дальнейшего осуществления демократических традиций в руководстве стран. Эти возможности, предположительно, не ограничиваются лишь теми несовершенными аппроксимациями демократии, которыми являются существующие полиархические системы. Между собой они различаются мало. Этих различий недостаточно для того, чтобы раскрыть множество возможных альтернатив потенциально демократической политико-экономической организации.

До сих пор не разработано никаких хорошо продуманных, значительных новых демократических инициатив. Возможно, они не появятся никогда, даже если однажды разработка таких альтернатив станет насущной необходимостью для выживания полиархии. С эгалитарной точки зрения, демократическое движение очень редко обладает необходимой смелостью и напором — такими, как, например, в очень короткий период во время Французской революции. Демократия всегда излишне осторожна, крайне неохотно изобретает новые политические формы, и только принуждением от нее можно добиться, чтобы она оставила мирный тыл и двинулась вперед, в вечно туманное будущее. Парламентарная форма правления появилась на свет благодаря постепенному расширению королевского дворянского совета в Англии с целью адаптации не к новой модели демократии, а к требованиям растущего среднего класса об участии в управлении своими собственными делами. В Америке «отцы Конституции» видели свою цель в обуздании не менее, чем в осуществлении контроля народных масс над правительством страны. В Соединенных Штатах, как и в Великобритании, расширение избирательного права предпринималось раз за разом то одной, то другой партией просто с целью получения преимуществ над партией-конкурентом. Уступка в предоставлении избирательных прав темнокожему населению была неохотно сделана лишь тогда, когда дальнейший отказ стал невозможен по причине роста возмущений и угрозы общественному спокойствию. Расширение участия рабочего класса было стечением обстоятельств депрессии 1930-х годов и появившихся тогда требований предоставить рабочим право создавать свои организации для участия в коллективных переговорах. Точно так же новые формы полиархий предположительно должны появляться скорее в результате возникновения новых проблем, политических стратегий и исторического «стечения обстоятельств», а не по причине существования каких-либо демократических принципов или теоретических замыслов.

И все-таки необходимость в срочном появлении новых форм кажется очевидной. В Соединенных Штатах многие граждане опасаются того, что темпы появления социальных проблем намного опережают деятельность правительства по их решению. Мы теряем контроль. Многие наши дети не учатся читать. Нет гарантий стабильной работы. Обесцениваются деньги. Случаются дни, когда воздух загрязнен настолько, что им невозможно дышать. На улицах небезопасно. Постоянная угроза взрывов — вероятность различных происшествий и несчастных случаев, если не угроза ядерной войны, — достаточно велика.

Ситуация в стране позволяет обозначить три тревожных аспекта нашей политико-экономической системы, каждый из которых в различной степени объединяет нас с другими полиархическими системами. И первым из них является модель взаимодействий в процессе поиска решений проблем, особенно степень и характер взаимного приспособления сторон в полиархической политике. Ни в одной из полиархических систем они не являются удовлетворительными.

Неэффективность взаимного приспособления

Общим диагнозом наших проблем в области поиска решений посредством взаимного приспособления и адаптации требований сторон друг к другу является то, что ответственность за принятие решений становится чрезмерно раздробленной. Разработка политики все более переходит под формальную ответственность законодательных органов власти. Несколько десятилетий назад стало ясно, что инициатива находится в руках президента. Но он практически не в состоянии разрабатывать политику без взаимодействия с конгрессом, а конгресс в этом процессе зачастую предпочитает идти своей дорогой. Свой собственный образ действий в этом отношении выбирает и каждый отдельно взятый комитет конгресса, а также председатели этих комитетов. А федеральное правительство отказывается принимать на себя обязательства, которые, по его мнению, должны принять на себя правительства штатов. Они в ответ перекладывают ответственность на федеральное правительство. Процесс разделения заходит еще дальше. По ряду вопросов наиболее вероятным источником инициативы должны быть корпорация, профсоюз или какая-либо другая частная организация. Но рядовой гражданин часто не знает, с какой стороны можно ждать действий. Многие из нас, отчаявшись, не верят, что кто-либо проявит инициативу и начнет действовать, другие полагают, что, как только кто-нибудь предпримет попытку действовать, другой человек или организация встанут у него на пути.

Для кого-то заманчивым может выглядеть вывод, что модель-1 в конце концов можно считать вполне подходящей моделью общества. В самом деле, по каждой из новых коллективных проблем требуются «правильные» решения научно-технических вопросов, являющихся составными частями более крупной проблемы. Неправильные решения могут слишком дорого обойтись человечеству в будущем1. Таким образом, необходимо, чтобы полиархические системы нашли новые методы применения научно-технических знаний и опыта на практике. Хотя для всех правительств это является старой проблемой, ее важность возрастает экспоненциально по мере того, как проблемы общества все больше и больше становятся результатом научно-технического прогресса. Ядерная опасность, загрязнение воздуха, дефицит энергетических ресурсов — все это последствия развития науки и техники*.

Но для решения более крупных проблем по-прежнему нет той всезнающей элиты, которая является обязательным условием в модели-1. Таким образом, альтернативным выводом, к которому нас здесь отбрасывает — или к которому можно обоснованно подойти, сформулировав его традиционными методами, — является модель-2 со значительно усовершенствованными как аналитическими, так и интерактивными процессами разработки политики. Из того, что процесс взаимного приспособления может оказаться безуспешным, логически не следует, что этот процесс следует ликвидировать. Очевидной альтернативой является реструктуризация, перестройка этого процесса.

Каждый понимает, что рыночные взаимодействия необходимо перестраивать и реструктурировать — скажем, с помощью антимонопольного законодательства или путем осуществления других изменений в организации отраслевых рынков. Но перестройке процесса взаимоприспособления в качестве общей формулы совершенствования процесса разработки политики уделялось мало внимания. Пример того, как это можно сделать, мы можем взять из предыдущей главы. Специалисты-плановики могут оказаться участниками процесса разработки политики или в результате бесплодной попытки поднять разработку политики до стандартов модели-1, или с целью выступить в защиту, как мы сказали, эффективности решения и интересов сторон, не участвующих во взаимном приспособлении. Последнее — это роль, вполне осуществимая для экспертов в процессе взаимодействий в модели-2, и она включает задачи, которые мы только начали отделять от той видимой роли референтов, которую эксперты должны исполнять.

Но что же именно неверно, каковы недостатки тех фрагментированных взаимодействий, посредством которых производится разработка политики в США? Четко обозначив проблему, мы можем точнее определить направление поиска ее решения.

Один из недостатков, вероятно, является кардинальным. Это та легкость, с которой оппоненты какой-либо позитивной политики, разработанной для решения проблемы, могут воспрепятствовать ее проведению. Так или иначе, формально или неформально, «вето» распространены и применяются в полиархических системах очень широко. В Соединенных Штатах это очевидная практика. Хотя президент США не может заставить конгресс предпринять какие-либо инициативы, он может наложить «вето» на любую инициативу конгресса. Будучи в меньшинстве, члены сената или нижней палаты не могут принять положительного решения по какому-либо политическому вопросу, но могут парализовать его решение любой палатой конгресса. Ни одна из палат конгресса не имеет возможности насильно заставить другую одобрить какую-либо политику, но может наложить «вето» и воспрепятствовать деятельности друг друга уже одним бездействием. В каждой палате десятки комитетов не могут добиться никаких инициатив или какого-либо движения вперед, но каждый из них может остановить или приостановить процесс разработки законодательных решений. Так как наша система является федеральной, штаты в определенных вопросах могут остановить законодательный процесс на федеральном уровне. В других вопросах федеральное правительство может воспрепятствовать деятельности правительств штатов. В полиархической политике, для того чтобы внести законопроект, инициировать или изменить что-то, необходимо заручиться содействием коалиции. Остановка или блокировка нововведения — законная привилегия, которая предоставлена многим.

В наши дни «вето» оказывается еще большей угрозой из-за изменения характера социальных проблем и соответствующих перемен в оказываемом блокировками воздействии. В соответствии с одной из основных традиций демократического мышления считается, что правительство осуществляет руководство постоянным перераспределением привилегий, таких, как богатство и власть. Всегда есть претенденты, требующие увеличения своих привилегий, и другие претенденты, постепенно уступающие новичкам некоторую долю своих непропорционально широких привилегий. Что приобретает один, то теряет другой. В соответствии с наиболее современными взглядами, в настоящее время возрождающими старые традиции политической философии, вопросы распределения постепенно отходят на второй план. Все граждане теперь объединены общими заботами о мире, сохранении энергоресурсов, защите окружающей среды, экономической стабильности и другими общими или коллективными целями. Неудача в выработке политики подвергает риску все общество в целом. Теперь потеря одного человека становится потерей каждого.

Новая угроза сохранению полиархии заключается в том, что «вето» все более и более направлены не только против предложений по вопросам перераспределения, но против предлагаемых решений коллективных проблем. «Вето» на вопрос по перераспределению — скажем, по новым школьным бюджетам — приносит разочарование определенным группам. «Вето» на решение коллективной проблемы — скажем, по энергетической политике — может привести все общество на путь к катастрофе.

За пределами сложных процедур собственно правительства полномочия «вето» повсеместно находят еще более широкое применение. В значительной степени оно базируется на автономности коммерческого предприятия. Этим аспектом традиционные политологические дисциплины пренебрегают. В соответствии с требованиями рыночной экономики предприятие должно быть достаточно защищено в правовом отношении, чтобы иметь право сказать «нет» государству. Что еще важнее, его привилегированное положение позволяет ему препятствовать проведению политики, например, по вопросам предотвращения загрязнения окружающей среды, дефицита энергоресурсов, инфляции и безработицы, а также политики распределения дохода и благ. Как мы видели, бизнесменам нужно всего лишь убедить правительственных чиновников в том, что реформы нанесут ущерб бизнесу. Их «вето» обладает большой силой и имеет широчайшую сферу применения.

На то, как мало мы понимаем право «вето» и такое более широкое явление, как взаимные приспособления, указывает невозможность для нас — как преподносится в литературе по общественным наукам — представить себе взаимное приспособление или плюралистическую полиархическую систему без привилегий бизнеса. Ни одна из полиархических стран с рыночной экономикой никогда не применяла на практике плюрализм без непропорционально широкого участия бизнесменов, исполняющих двойную роль руководителей предприятий и членов непропорционально мощной электоральной группы и группы интересов. Едва ли когда-либо проводились исследования плюралистической системы, в которой бы представители бизнеса не имели права «вето» или их возможности его применения были бы сильно ограничены.

Насколько же масштабную реструктуризацию следует тогда проводить? С какими «вето» нужно бороться, а какие — разрешать? Здесь сравнение с процессом принятия решений в рыночной экономике может полностью изменить характер наших представлений о «вето». Как мы отмечали ранее, действующие рыночные системы имеют по крайней мере один большой предрассудок по отношению к инновациям. Покупатели и продавцы обычно свободно вступают в сделку, не принимая во внимание неблагоприятные эффекты, которые эта сделка может иметь для любых третьих сторон. Поэтому коммерческие предприятия могут свободно выводить на рынок новые товары и технологии, не обращая внимания на то, какие профессиональные навыки и ремесла, предприятия или сообщества они таким образом разрушают. Рыночным системам свойственны черты, в корне отличающие их от феномена «вето». В рыночной экономике даже крошечные меньшинства, состоящие из одного или нескольких членов, могут осуществить инновацию, но не могут прибегнуть к «вето».

Это любопытная ситуация. Если право «вето» так необходимо для полиархии, как традиционно принято считать, то почти наверняка мы найдем сравнимую картину и в рыночной экономике. Если, с другой стороны, относительное отсутствие «вето» в рыночной экономике и легкость проведения инноваций являются желательными во всех крупнейших и наиболее важных решениях, принимаемых корпорациями, не должны ли они быть желательными характеристиками, которые стоит распространить также и в полиархии? Общества с рыночной экономикой едва ли начали всесторонне обдумывать это несоответствие между различной ценностью «вето» и инициатив, которые они имеют в двух различных сферах. Есть также базовые сходства и различия, которые необходимо исследовать.

Нашей целью не является написание рецептов и рекомендаций, и мы занимаемся этим ровно настолько, насколько того требует рассмотрение проблемы «вето». Это проблема, которая в значительной мере проливает свет на возможность перестройки несоответствующей потребностям модели взаимоприспособления. Она также свидетельствует о том, что перестройка затрагивает основы политико-экономического строя.

Компромисс

Есть вторая важнейшая проблема, от решения которой зависит будущее демократии. Во всех полиархических системах с рыночной экономикой остается основополагающая структурная проблема, обусловленная теми привилегиями, которые необходимы бизнесменам как условие их эффективной деятельности. В определенной степени именно к привилегированному положению бизнеса мы придем, если возьмемся проследить причину возникновения многих современных проблем, в том числе монополизма, инфляции, безработицы, ухудшения состояния окружающей среды, препятствий развитию полиархии, особенно, как мы только что убедились, посредством применения несимметричной модели взаимных приспособлений. Можно ли примирить необходимость предоставления бизнесу минимальных привилегий с потребностью отменить привилегии бизнеса, в том числе право «вето», чтобы помочь решить все названные проблемы?

Это старая, ключевая, до сих пор актуальная и неизбежная проблема в области разработки государственной политики, от которой ни одна страна с рыночной экономикой не может уйти ни на год, ни на месяц, ни на день и даже ни на час. Это не та проблема, которую можно решить, как заявили бы нам многие критики корпораций, просто путем обуздания гигантских корпораций и раздачи им приказов — невзирая на то, как это может сказаться на уровне их эффективности. Это не проблема, как могли бы сказать нам друзья корпораций, защиты их виртуозно сложного производства посредством применения лишь самой деликатной формы регулирования. Это и не относительно несложная проблема, которую можно разрешить путем компромисса между первыми двумя концепциями, просто предоставив корпорациям половину того, чего они хотят, — ведь даже этого может оказаться слишком много в мире, где свобода действий корпораций, даже урезанная до половины, остается недостаточно контролируемым источником новых «искусственно синтезированных» болезней прогресса. И к тому же половины может быть, напротив, недостаточно, чтобы заставить их вести производство.

В каком же направлении искать решение? Мы можем обрисовать один возможный пример стратегий, которые необходимо рассмотреть. Правительства должны принять на себя выполнение такой щепетильной задачи, как разработка смешанного набора рычагов финансового регулирования с высокой степенью дискриминации для воздействия на бизнес, которые бы позволяли правительству взять бизнес под свой контроль. Это один из способов создания гибридной формы, объединяющей рыночные и полиархические средства управления, как упоминалось в главе 11. Основная стратегия, в сущности, — заплатить компаниям и представителям бизнеса за то, чтобы они отказались от некоторых привилегий.

Подсказку в отношении того, как правительству поступать в подобном начинании, можно найти в неожиданной области — в аэрокосмической и других видах промышленности, выпускающих продукцию по оборонным контрактам. Им пришлось принять то, что, как мы отмечали в главе 8, по обычным стандартам выглядит необычной характеристикой управления. Что касается якобы абсолютно обязательной и необходимой независимости корпораций, военные подрядчики выражают готовность во многом расстаться с ней. Правительственные контракты, которые они так хотят заполучить, именно этого от них и требуют. Они готовы пойти на это, так как им это выгодно. Данные отрасли не являются идеальными моделями, так как, в свою очередь, посредством того, что президент Эйзенхауэр назвал военно-промышленным комплексом, они добиваются чрезмерно близких отношений и контроля над правительственными чиновниками, отвечающими за выполнение военных контрактов. Но подсказка достаточно понятна: бизнесмены могут по собственному желанию продать многие из своих привилегий.

Но может ли обычный бизнес быть настолько прибыльным, что бизнесмены в обмен на прибыли готовы будут согласиться с достаточно жестким регулированием своего сектора? Можно ли это сделать в случае, когда предприятия производят свою продукцию для поставки на обычные рынки, а не по правительственным контрактам? И вновь подсказку можно найти в аэрокосмической отрасли и военной промышленности. Правительство обеспечивает их большой долей капитала и страхует большую часть их рисков. Крупнейшие производители, работающие по оборонным правительственным контрактам, производят свою продукцию за счет использования материально-технической базы и оборудования, около половины которых предоставляется правительством США2. Эта материально-техническая база предоставляется не бесплатно, но при этом правительство освобождает предприятия от необходимости самим делать большие и рискованные капиталовложения. Правительство США также берет на себя большую долю расходов, связанных с проведением исследований и научно-исследовательских работ. Из всех исследований, проводимых в США, около двух третей оплачиваются за счет правительства. Оно также обеспечивает определенную долю оборотного капитала в промышленности и страхует риски, выступая гарантом и поручителем по ссудам, а также гарантирует получение прибыли от продаж.

Очевидно, что правительства в прошлом не проводили тщательных различий между двумя типами привилегий: теми, которые прямо гарантируют получение прибыли, и теми, которые наделяют корпорации автономностью, благодаря которой те могут заниматься получением прибыли, будучи уже мало чем ограниченными, Корпорации настаивают на предоставлении обоих типов привилегий, не ища между ними особых различий. Разработчики политики слепо, без критики и возражений, признали необходимость обоих. Между тем стоило бы испытать политику, основанную на ключевом различии между этими двумя типами.

Можно, конечно, представить себе широкое нежелание общественности облагодетельствовать корпорации путем предоставления им финансовых выгод в качестве компенсации за их согласие принять ограничение своей свободы действий. Почему, следует спросить, правительство и общественность должны платить за привилегию установления контроля, если контроль предположительно и так относится к полномочиям правительства? Это практический вопрос комбинирования общественного контроля над коммерческими предприятиями с мотивированием этих предприятий с помощью определенных стимулов.

В действительности в соответствии с наиболее общепринятой моделью финансовые компенсации корпорациям поступают не в единоличное их пользование. Они возвращаются в форме увеличения производства или снижения цен. Полагать, что можно ужесточить налогообложение или применить к корпорациям санкции, избежав при этом обычного перекладывания издержек на широкие слои общества, — это давнишнее устойчивое заблуждение. Заблуждением было бы также полагать, что можно облагодетельствовать корпорации, предоставив им различные финансово выгодные условия, не облагодетельствовав в то же самое время самым естественным образом и широкие слои общественности, которые пользуются продукцией этих корпораций.

Но не станут ли директора корпораций обогащаться сами и способствовать обогащению своих акционеров, не передавая больше никому полученные ими финансовые выгоды ни посредством увеличения производства, ни путем снижения цен? Действительно, такая возможность существует. Но контролировать такую возможность — вполне во власти налоговой полиции. Исходя из того, что проблему «вето» можно преодолеть, налоговая политика и политика перераспределения государственных доходов через бюджетные дотации могут, возможно, справиться с любыми неблагоприятными последствиями для доходов путем гарантирования прибыльности корпораций.

Но тогда почему у руководства предприятий должны быть стимулы соглашаться отдать свою независимость в обмен на финансово выгодные условия? Выгода для руководства оказывается иллюзорной. В бухгалтерских книгах корпорации она появляется в виде прибылей, но не перетекает в доходы руководителей и акционеров в виде привлекательных надбавок к этим доходам, а если и перетекает, то вскоре вымывается из доходов в виде налогов. Ответ, как отмечалось в главе 3, здесь таков: получение корпорацией прибыли является своего рода игрой, привычкой или обычаем. Корпоративная прибыль может быть как счет в игре, как рейтинг успеха, независимо от того, какое влияние она оказывает на личный доход. Если это и не относится ко всем без исключения директорам корпораций, то все в большей и большей степени это верно для новой породы менеджеров-профессионалов, работающих по найму и получающих заработную плату. Количество таких менеджеров постоянно растет, так как благодаря все более открытому доступу к должностям в руководстве корпорациями увеличивается число людей, которые стремятся получить привилегию играть в эту игру.

Стратегия использования финансовых привилегий с целью компенсации потерь, обусловленных государственным регулированием, не может обеспечить гарантированный успех, так как, возможно, по ряду позиций вызывает настороженность у руководителей сферы бизнеса — пассивных, как оказалось, в отраслях оборонной промышленности — в отношении новой всеобщей угрозы их влиянию в стране и во всем мире. Но эта стратегия указывает путь, по которому политика может пойти — и пойти достаточно далеко. Мы считаем, что наиболее перспективные, хотя в основном совершенно неизученные возможности здесь заключаются в использовании общественных дебатов и экспериментировании с разработкой различных политических стратегий и решений. Такие изыскания могут помочь нам найти верный путь в будущее.

Социально-экономический класс

Третьей проблемой, от которой зависит будущее полиархии, является явный упадок классовой индоктринации.

Рассмотрим проблему экономической нестабильности. Частично ее можно отнести на счет избыточного спроса на ресурсы в каждой стране. Как правило, в большинстве случаев инфляция объясняется избыточным рыночным спросом на товары и услуги. Но инфляционный спрос на многие товары и услуги сегодня «подталкивается» за счет государственных программ соцобеспечения, коллективных сделок и договоренностей, а также множества других способов, с помощью которых корпорации и профессиональные группы используют свои собственные возможности для проведения рыночного обмена, а также чтобы заручиться поддержкой правительства при осуществлении подъема цен3. Одновременный рост безработицы и инфляции в последние годы может быть отражением следующей ситуации: требуемый корпорациями уровень доходности, несмотря на инфляцию их собственных отпускных цен, все равно не является достаточным стимулом для того, чтобы заставить их организовывать производство при максимально высоких уровнях трудоустройства.

Теперь есть вероятность того, что полиархические системы с рыночной экономикой уже не смогут больше примирять между собой необходимые привилегированные требования бизнеса — и требования сильных профсоюзов и «государства всеобщего благосостояния» с его системой социального обеспечения. Действительно, отставания Великобритании в экономическом развитии оказалось достаточно, чтобы убедить многих обозревателей в том, что по крайней мере одна страна уже пала жертвой фундаментальной проблемы несовместимости выдвигаемых различными сторонами требований. Шведские профсоюзы и программы социального обеспечения так же хорошо развиты, как и британские, но эти наблюдатели скажут, что найденное Швецией решение проблемы — это всего лишь временная отсрочка, передышка на тот срок, пока шведские компании имеют возможность получать прибыль из нетрадиционных источников и ресурсов, каковыми являются древесина и минеральное сырье, а также за счет других кратковременных и быстро исчезающих «специальных возможностей», которые предоставлены им в сфере международной торговли.

Загадка заключается в следующем: почему все эти проблемы — в США и большинстве стран Западной Европы — возникли сейчас, а не 20 или 50, или даже 100 лет назад? Что произошло? Что изменилось?

Один из вариантов общего ответа — возросшие ожидания, то есть перемены в представлениях людей о том, чего они заслуживают4. Не только рабочие, инвесторы и директора, но и женщины, люди афроамериканского происхождения, широкие массы потребителей и молодежь сейчас выдвигают свои требования и запросы, которых ранее не существовало, что подтверждает и разнообразие «освободительных» движений. Но почему возросли ожидания? Ничто не свидетельствует о том, что в предыдущие годы этим группам не хватало полномочий или они испытывали недостаток средств для выражения своих требований. За исключением, возможно, лиц афроамериканского происхождения в США, никаких крупных сдвигов и перемен в возможностях, предоставляемых обществом этим группам, не происходило, по крайней мере, за последние 40 лет.

Одно из объяснений, которое может быть предложено, таково: новые ожидания — это всего лишь ожидания, которые и должны были в конечном итоге возникнуть в обществе, провозглашающем приверженность идеалам демократического равенства. Черные хотят равенства с белыми, женщины с мужчинами, а бедняки хотят хотя бы чуть-чуть большую часть того, что имеют богатые. Не более того. В этих требованиях, следовательно, нет ничего необычного, для чего требовались бы особые объяснения.

Но остается вопрос: почему сейчас? Что случилось, что высвободило эти требования? Объяснением может служить спад классовой индоктринации — классового идеологического воздействия. Разумной кажется гипотеза о том, что старые процессы идеологического воздействия со стороны класса и руководства теряют свою силу и действенность. Хотя в прошлом индоктринация смогла на множество долгих десятилетий полностью заглушить какие-либо новые требования, сейчас такие классовые черты, как уступчивость, почтительность и согласие, все больше и больше сходят на нет.

В качестве дополнительного аргумента рассмотрим проблемы отчуждения и упадка трудовой этики — сложных явлений неясного происхождения. Мы не можем отрицать, что одной из возможных причин является то, что идеологическая обработка, осуществляемая классом или руководством, больше не имеет прежней силы. Рабочих уже не убедить в том, что работать в сфере промышленного производства выгодно, интересно или каким-то иным образом полезно для формирования характера, во что их учили верить издавна, — по крайней мере со времен Реформации.

Или рассмотрим признаки утраты доверия правительству и политическому руководству страны. Особенно часто в процессе индоктринации граждан повторялись тезисы о том, что государственные институты страны разумны и крепки, что лидеры страны знают, что делают. Вероятно, больше в них не верят.

Другим свидетельством является активизация политической деятельности профсоюзов в течение последних десятилетий. Еще более значительным подтверждением является рост числа слушателей университетов и институтов профессионально-технического образования. В рамках одного поколения в период с 1940 года число людей в возрасте 25-29 лет, которые окончили среднюю школу, подскочило приблизительно с 40 до 80 процентов; среди молодежи доля выпускников колледжей увеличилась в три раза5. Результатом стал рост как новой «элиты одаренных», которая в ряде важнейших аспектов отделяется от своей классовой принадлежности и следует другим лидерам, так и новой общественности, способной лучше противостоять индоктринации. Признаки упадка в классовом влиянии также были выявлены в ходе исследований значительного уменьшения почтительного отношения к вышестоящим классам среди представителей английского рабочего класса6.

Если классовая индоктринация и идеологическое воздействие со стороны руководства в действительности теряют свою эффективность, последствия этого могут принести сюрпризы для поколения граждан, которое забыло — если когда-либо вообще знало — аргументы прежних времен в пользу индоктринации как барьера избыточным, крайним проявлениям всеобщего избирательного права и демократии. Упадок традиционной индоктринации может привести к росту демагогии, крайних проявлений оппортунизма, политической некомпетентности в различных формах при переходе власти к гражданам, отказавшимся от тех внушенных им принципов, которыми они руководствовались в прошлом, но пока не нашедшим взамен никаких новых принципов. Можно даже легко представить себе, как «испаряются» некоторые пока еще высоко ценимые свободы. Гражданское население, потенциально скептически, бунтарски и недостаточно почтительно настроенное, может проявить все эти качества, пойдя против закона, как в последнее время демонстрируют молодежь и другие меньшинства. Может случиться и так, что напуганные граждане начнут подавлять инакомыслие7.

Эта проблема в течение долгого времени стоит перед обществом. Она лежит в основе выдвинутой Гоббсом концепции общества как «войны всех против всех», войны людей за «самих себя, за жен, за детей, за скот». Источники напряженных конфликтов всегда имеются. Выражаясь менее конкретным языком современных общественных наук, люди сражаются, по крайней мере, за две награды: за ресурсы, которых не хватает для всех, и за власть, которая не может быть дана каждому.

Для Гоббса решением представлялась политическая власть, достаточно жесткая, чтобы подавлять и поддерживать порядок среди граждан. В «эпоху демократии» решением в действительности являются — и, вероятно, должны являться — ограничение контроля со стороны класса и руководства над волеизъявлениями общественности. Одно из двух решений, вероятно, необходимо для достижения консенсуса, который считается необходимым условием демократии8. В упадке той индоктринации видится возможность возрождения войны всех против всех.

Эти проблемы могут обостриться из-за устойчивой тенденции полиархических правительств переводить решение определенных задач из сферы рыночных отношений в сферу правительства. Решения о распределении дохода, например, все в большей степени принимаются как следствие решений правительства о налогах, государственном образовании, государственных программах обеспечения жильем, здравоохранения, пенсионного обеспечения, о выплате пособий по нетрудоспособности и по безработице, а также о других социальных субсидиях. По мере переноса решения этих вопросов из сферы рыночной экономики в сферу компетенции правительства в политике появляется больше поводов для борьбы, и, соответственно, более тяжелое бремя ложится на любые имеющиеся в наличии политические механизмы, предназначенные для поддержания мира9.

Невозможность демократизации?

Таким образом, отсюда может следовать невозможность развивать демократию в какой-либо более значительной степени, чем та, которой удалось достичь в существующей полиархической системе. Больше демократии означает меньше. Вывести общественный контроль из-под ограничений, обусловленных индоктринацией волеизъявлений — означает поместить общественный контроль в условия социальных распрей и беспорядков.

Существует возможность, что по мере отказа от индоктринации граждане окажутся вовлеченными в конфликт, вызванный разногласиями. Другая возможность заключается в том, что граждане, привязанность которых к полиархическим режимам никогда не была прочной, под давлением откажутся от них очень быстро, что в некоторой степени подтвердили на своем примере приверженцы и последователи сенатора Джозефа Маккарти, энтузиазм масс по отношению к Гитлеру, перонизм в Аргентине. Третий вариант — возможность того, что элиты или группы, в руках которых находится власть, сами уже не будучи объединены общими убеждениями и идеологией, окажутся вовлеченными в ожесточенный конфликт, который закончится переворотом или гражданской войной. И, наконец, еще один вариант: правительство, которому население больше не оказывает никаких почестей, не имеет стимулов для того, чтобы поддерживать полиархические процессы10. По любой из этих причин демократия может разрушить сама себя еще до того, как достаточно окрепнет и созреет*.

Как бы ни смущала та гипотеза, что демократия в ее увечной полиархической форме — это лучшее из того, что нам доступно, для некоторых умов такая гипотеза удобна. Она предполагает, что полиархия при всем несовершенстве существующей формы является разновидностью осуществимого компромисса демократических устремлений. Можно даже сравнить ограничения в полиархии с ограничениями, которыми устойчивая личность регулирует процесс выбора, совершаемого взрослым человеком. Жизнь человека вечно до краев наполнена различными второстепенными возможностями выбора (как второстепенными политическими альтернативами, которые относительно свободны от ограничений индоктринации в полиархической системе), но число самых важных, главных вопросов выбора у человека всегда ограничено. Человек таков, каков он есть. Он не смог бы сохранить здравый ум, если бы ему пришлось считать открытыми все фундаментальные вопросы выбора: образ жизни, методы выработки личных суждений, характеристики восприятия. Все это формируется в процессе развития того, что принято считать его уникальной человеческой личностью.

Другие не найдут ни в намеке на компромисс, ни в аналогии с развитием личности ничего, кроме самодовольного оправдания. Каждое общество, скажут они, состоит из множества отдельных личностей. Даже если каждая из этих личностей имеет тенденцию к непреклонности и жесткости выбора, взаимодействие между ними, тем не менее, должно всегда, в соответствии с демократическими устремлениями, оставлять открытыми все наиболее важные возможности выбора среди имеющихся институтов и политических решений. А так как люди учатся, те, кто уже не может сам учиться, могут передавать знания дальше, следующим поколениям, — демократия всегда остается движением, а не состоянием равновесия.

Рассматривая вероятность того, что спад идеологических воздействий со стороны класса или верховной власти может подорвать основы полиархии, мы должны напомнить себе, что те же самые ужасные последствия мы часто предсказывали и демократии, как, например, во многих случаях, когда проходили дебаты по расширению избирательного права11. До настоящего времени в истории демократии не произошло ничего из того, что было предсказано. Нам пришлось обратиться к самым последним событиям в области развития демократии, чтобы обнаружить скрытые признаки упадка демократической системы. В более долговременной перспективе история развития демократии является историей постоянного опровержения предсказаний о ее невозможности.

Есть одна особая причина, которая позволяет верить в то, что упадок индоктринации, хотя и приводит к появлению новых конфликтов, не может представлять угрозы для полиархии. Умы, в меньшей степени подвергнутые идеологической обработке, могут быть более гибкими и дружелюбно настроенными. Таким образом, разногласия, хотя и более частые, легко улаживаются при помощи полиархических процедур.

Соответствует истине и то, что, по крайней мере, в принципе, существует альтернатива установления общественного строя путем подавления силой, с одной стороны, или путем индоктринации со стороны класса или верховной власти — с другой. Это развитие самоконтроля и саморегулирования как отдельными личностями, так и общественными группами. Маловероятная перспектива, скажет кто-то. Но, опять же, не более маловероятная, чем те, которые в более ранний период дали возникнуть и окрепнуть самой полиархии. Люди учатся. Общества, при свойственной им преемственности поколений, учатся еще лучше.

Таким образом, демократическое движение, освобожденное от идеологизированных мнений, которые в настоящее время калечат его и наносят ему ущерб, было — и до сих пор является — революционной силой, которую по-прежнему можно реализовать за пределами всего, что уже достигнуто в настоящее время. Даже Карл Маркс одно время в это верил. О чартистском движении он писал: «Всеобщее избирательное право является эквивалентом политической власти для рабочего класса Англии, где пролетариат составляет большую часть населения... Введение всеобщего избирательного права в Англии, таким образом, было бы гораздо более социалистической мерой, чем все, что когда-либо удостаивалось столь гордого названия на континенте. Следовательно, неизбежным результатом этого является политическое господство рабочего класса»12.

Следует ли воспринимать серьезно эти перспективы? До сих пор, как мы видели, что-то сдерживало революционную силу демократического движения: оно развивается медленно и осторожно. Должны ли мы вновь обратиться за объяснением к нашему более раннему рассмотрению классовой индоктринации как ограничения в полиархии? Возможно, классовая индоктринация, даже если она необходима для поддержания полиархии на низшем уровне, в конце концов является основным препятствием к более полному расцвету демократии.

Мы должны предостеречь себя против переоценки классового воздействия на торможение развития демократии. Предоставление всеобщего избирательного права было, в понимании Маркса, мощным орудием устранения ограничивающего воздействия класса на демократию. Мы также знаем, что в других аспектах классовое влияние уже во времена Маркса несколько снизилось. Ситуацию изменило резкое и значительное улучшение доступа к возможностям получения образования. Другими важными событиями были: возникновение новых обществ, освободившихся из-под влияния феодальной традиции, как, например, в Америке; отмирание крайних форм проявления почтительного отношения нижестоящего к вышестоящему по мере расширения демократического движения; появление формально гарантируемых законом — и не теряющих своей важности даже в случае их несоблюдения — свободы слова и других гражданских свобод, предоставляемых всем и каждому независимо от классовой принадлежности. Как бы ни была велика роль класса в десинхронизации общественного управления, он совсем не обязательно служит единственным достаточным объяснением крайне медленного процесса демократизации.

Таким образом, мы возвращаемся к корпорации. Возможно, рост корпораций компенсировал — или даже более чем компенсировал — упадок класса как инструмента идеологизации. То, что корпорация является мощнейшим инструментом индоктринации, мы уже подтвердили ранее. То, что по мере размывания межклассовых границ она заняла важное положение в обществе, — достаточно очевидно. То, что она создает новую основу, ядро богатства и власти для развивающегося нового высшего класса, а также сама становится одним из самых мощных, заглушающих большинство других голосов в общественном «хоре», — также вполне понятно. Глава крупной корпорации является по многим параметрам современным аналогом помещика из более ранних эпох, с голосом, многократно усиленным благодаря технологиям массовых коммуникаций. Одно-единственное выступление представителя корпорации на телевидении в вечернем эфире может охватить аудиторию, по своей численности превышающую совокупное количество слушателей каких бы то ни было выступлений с любых трибун на всех митингах во всем мире в течение нескольких предшествующих веков. Таким образом, автономность частной корпорации в большей степени, чем класс, может быть основным и особым институциональным барьером, мешающим более полному развитию демократии.

Любопытной характерной особенностью демократического мышления является следующее: все это время оно не может примириться с тем, что частная корпорация — это особенная, своеобразная организация в системе видимой демократии. Огромная, богатая ресурсами корпорация, как мы видели, управляет более значительными средствами, чем большинство правительственных структур. Она может также в самом широком диапазоне осуществлять давление на правительство с целью добиться выполнения своих требований, даже если они противоречат требованиям граждан, выражаемых ими посредством полиархических средств управления. Более того, корпорации не берут самоотвода и в выполнении своей роли — скрытой роли — гражданина, так как, с точки зрения закона, корпорация является «лицом». Они обладают широкими полномочиями использовать «вето», которых нет у большинства других групп. По всем этим параметрам, как мы видели, корпорации характеризуются непропорционально большим влиянием и властью. Крупная частная корпорация сочетается с демократической теорией и демократическими взглядами весьма странно. На самом деле она совершенно с ними не сочетается.

Послесловие

Не бойся сумы, не бойся тюрьмы,

Не бойся глада и хлада,

Бойся единственно только того,

Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

А. Галич

Прочитанная книга профессора Чарльза Линдблома была написана почти тридцать лет назад, когда тематика сравнения двух систем — капитализма и коммунизма — была более чем актуальна. Стоило ли представлять ее вниманию российского читателя сегодня, когда эта проблематика осталась в прошлом, поскольку ответ на вопрос о судьбе коммунизма как экономико-политической системы дан самой жизнью?

С моей точки зрения, безусловно, стоило. Дело в том, что политологический подход к анализу функционирования экономики, при котором на передний план выходят не макроэкономические показатели или особенности поведения экономических агентов, а формальные и неформальные нормы и правила поведения игроков политического рынка, действия которых могут ощутимо влиять на экономические процессы, явно недостаточно известен широкой массе отечественных читателей, интересующихся политико-экономической проблематикой. Если публицистические работы такой направленности, в которых основное внимание уделяется персоналиям политиков, политическим партиям и т. п., представлены на нашем книжном рынке весьма широко, то теоретические работы политологов, посвященные экономическим процессам, на нем практически отсутствуют. Исключением являются некоторое учебники политологии, да и в них основное внимание уделяется собственно политическому процессу, а не взаимодействию последнего с функционированием экономики; кроме того, далеко не всякий читатель не юных лет готов взяться за чтение учебника...

В этом плане достоинства данной книги совершенно бесспорны. Это не учебник, последовательно вводящий элементарные понятия политологии и экономической теории, а научная монография, посвященная обоснованию оригинальной, весьма продуктивной, многое объясняющей теоретической конструкции, суть которой кратко выражается в разграничении двух альтернативных моделей устройства и поведения благожелательного государства — авторитарного и полиархического (глава 19 книги). Повторять их описание нет нужды — они, безусловно, еще свежи в памяти читателя; поделюсь лишь некоторыми впечатлениями, которые, надеюсь, во многом совпадут с впечатлениями читателей.

Во-первых, налицо тесная связь этих моделей с концепциями полной и ограниченной рациональности (подробнее о них — чуть ниже). Модель-1 явно базируется на предпосылке полной рациональности, допуская неограниченные познавательные способности хотя бы у некоторых людей (высшего руководства, в первую очередь). Модель-2, напротив, предполагает, что полное знание отсутствует и, более того, что даже неполное и ограниченное знание распределено между всеми участниками процессов взаимодействия. Таким образом, с позиций экономической теории модель-1 — из прошлого и даже позапрошлого века.

Во-вторых, исходя из различий модели-1 и модели-2 мы можем очень естественно объяснить различия в отношении к процедурам у авторитарных и демократических (полиархических) режимов. Если мы считаем, что существует объективная идеальная модель общества, то процедура ее открытия действительно не важна, важен только результат — «объективная истина». Напротив, если такой объективной (т. е. не зависящей от воли и сознания отдельного человека) модели общества нет, то вопрос о том, как взаимодействуют люди, формируя желаемое общественное устройство в процессах взаимного приспособления друг к другу, становится центральным, жизненно важным.

В-третьих, наконец, модели 1 и 2 дают возможность для построения как минимум двух простых и наглядных индикаторов динамики политического развития любой страны. Во-первых, если из политического процесса вымываются переговорные процедуры между властью и бизнесом и, во-вторых, если бизнес теряет свое привилегированное положение в системе власти (эта привилегированность имеет под собой очевидные экономические основания — весьма масштабные положительные экстерналии функционирования бизнеса для граждан, общества и государства), — налицо движение к модели-1.

Ведь обе названные тенденции, очевидно, свидетельствуют о том, что государство во все большей степени начинает считать себя единственным держателем и хранителем «правильного» знания, единственно верного решения о том, «как надо».

Здесь важно подчеркнуть, что переговорный процесс власти и бизнеса не обязательно должен иметь явный характер, он может быть и скрыт от общества. Применительно к России последних лет, например, может показаться, что этот процесс явно сворачивается, от диалога власть переходит к формулированию односторонних требований. В действительности это не совсем так, о чем свидетельствует подготовленный Минфином РФ проект продолжения налоговой реформы: по оценкам специалистов, он фактически сохраняет существующие льготы крупным корпорациям, перенося налоговое бремя на граждан, а также мелкий и средний бизнес. Вместе с тем замена публичного диалога диалогом неявным означает создание существенных препятствий для общественного контроля действий власти и бизнеса, важность которого так хорошо подчеркнута в этой книге.

Таким образом, идеи Чарльза Линдблома, хотя и сформулированы им уже достаточно давно, вполне способны и сегодня играть роль надежного проводника и подсказчика читателям, интересующимся ходом современного политического процесса.

Вместе с тем нужно отметить, что последние 30-40 лет были годами весьма интенсивного развития экономической теории. За это время не только произошел достаточно массовый отказ экономистов от принимавшихся ранее базовых предпосылок полной рациональности (полнота и бесплатность информации, неограниченные возможности человека по ее обработке и др., фактически принимавшиеся в преобладавшей в то время в мировой экономической науке неоклассической экономической теории), но и были разработаны базовые модели и теории, основывающиеся уже на новых предпосылках (модель агентских отношений и ее разнообразные приложения прежде всего). Суть этих предпосылок — ограниченная рациональность любого индивидуума, означающая признание его ограниченных познавательных возможностей и отсутствие у кого-либо в экономике полной информации о происходящих в ней процессах.

Экономической теорией, полностью построенной на предпосылке ограниченной рациональности, является новая институциональная экономическая теория. Книги ее основных создателей — Роналда Коуза, Дугласа Норта и Оливера Уильямсона — переведены на русский язык, так что заинтересовавшийся читатель может ознакомиться с ними и увидеть, что предметом этой теории выступают разнообразные правила и нормы поведения (прежде всего экономические институты), в то время как методы их изучения — это методы современной экономической теории. Но ведь политические институты также представляют собой нормы и правила поведения (правда, на другом, не товарном, а политическом рынке), так что можно сказать, что в определенном смысле книга Чарльза Линдблома может быть отнесена к исследовательской программе новой институциональной экономической теории.

Последние десятилетия были также периодом ощутимого экстенсивного развития экономической теории, которая принципиально расширила объект своих приложений за счет включения в него традиционно неэкономических областей — прежде всего права, а также демографии, религии и т.п.

Не стала исключением для «экономического империализма» (именно такое название получила эта тенденция экономической теории) и сфера политики. «Наступление» экономистов-«империалистов» шло здесь весьма широким фронтом. Вот несколько примеров.

Так, в рамках экономической теории, исходя из веберовского определения государства как организации, обладающей сравнительными преимуществами в осуществлении легального, была достаточно детально разработана модель государства как оседлого бандита, т.е. силовой группы, захватившей некоторую территорию и принуждающей экономических агентов, действующих на ней, отдавать часть созданной ими стоимости. Такая силовая группа исходя из чисто эгоистического интереса максимизации в долгосрочной перспективе своего благосостояния оказывается заинтересованной не в полном ограблении «подданных», а, напротив, в создании для них условий продуктивной деятельности, т.е. в производстве общественных благ.

В начале 70-х годов прошлого века была развита группа теорий, трактующих такую весомую часть государственной политики, как регулирование экономики, с точки зрения реализации посредством регулирования частных интересов бизнеса (а не реализации через госрегулирование общественного интереса, которому государство заставляет следовать бизнес, как это считалось ранее). Здесь наряду с теорией поиска (или изыскания) ренты, представлявшей политика в пассивной роли ожидающего «заказов» со стороны бизнеса, была создана и теория вымогательства ренты. В ней политик выступал в активной роли: допуская «утечку информации» о возможности существенного ухудшения положения бизнеса, он фактически вымогает у бизнеса мзду за то, чтобы такого ухудшения не произошло.

В последние годы было выполнено несколько эмпирических исследований, в которых с использованием эконометрической техники были выявлены воздействия таких политических феноменов, как форма государства (парламентская республика, президентская республика), тип правовой системы (общее право, кодифицированное право), качество институтов, качество экономической политики и т.д. на темпы экономического роста.

На уровне строгих экономических моделей была доказана экономическая эффективность политической конкуренции (конкуренции партий за власть). Действительно, если находящаяся у власти партия заинтересована в повышении эффективности использования ресурсов в экономике, в том числе и бюджетных ресурсов, то критика со стороны оппозиции, во-первых, указывает на те регуляции, которые мешают росту эффективности, а во-вторых, оппозиция делает эту полезную работу без расходования бюджетных средств, так сказать, за свой счет. Аналогичным образом была показана и полезность для развития экономики (при некоторых условиях) конкуренции между государственными ведомствами в процессах регулирования экономики.

Многие из названных (и целый ряд других) результатов экономического анализа политических процессов нашли свое отражение в объемистой книге Т. Перссона и Г. Табеллини, название которой можно перевести как «Политическая экономическая теория» (Т. Persson and G. Tabellini. «Political Economics: Explaining Economic Policy». — MIT Press, 2000). Это название, с одной стороны, близко к общепринятому термину «политическая экономия» (Political Economy), а с другой стороны, отличается от него заменой Economy на Economics, т. е. экономическую теорию. И действительно, содержание этой книги разительно отличается от привычных политэкономических текстов. Именно эту работу хотелось бы порекомендовать для дальнейшего изучения тем читателям, у которых прочтение данной книги вызвало интерес к экономическому анализу политических процессов (отмечу только, что это изучение потребует хорошего знания современной экономической теории).

На фоне сказанного совершенно теряются отдельные моменты книги, вызывающие у экономиста чувство неудовлетворенности, — такие, как чрезвычайно переусложненное описание действия механизма рыночного ценообразования, использующее к тому же нестандартную терминологию (глава 3); весьма приблизительное описание работы централизованно планируемой экономики (глава 5); слишком упрощенное описание провалов рынка и действий государства по их компенсации, а также весьма скептическое отношение автора к категории трансакционных издержек, выраженное им в подстрочной сноске в начале главы 6, — категории, общепризнанно ставшей сегодня одной из центральных в новой институциональной экономической теории и в целом в современной экономической теории. Не эти моменты определяют значение и содержание этой книги, а тот мощный теоретический прорыв, который, повторюсь, позволяет многое правильно понять и прояснить в непростых взаимоотношениях современных государств и экономики.

В. Тамбовцев.

Москва — Мармарис — Москва.

21 апреля-13 мая 2004 г.

1

Различные сценарии и указание на источники см. в: Robert L. Heilbroner. «An Inquiry into the Human Prospect» (New York: Norton, 1974), chapter 2.

(обратно)

2

John K. Galbraith. «The New Industrial State» (Boston: Houghton Mifflin, 1971), chapter 1 [Гэлбрейт, Дж. Новое индустриальное общество: Пер. с англ. — М.: Прогресс, 1969]. Daniel Bell. «Labor in the Post-Industrial Society», in «The World of the Blue-collar Worker», ed. Irving Howe (New York: Quadrangle, 1972), pp. 164-165, 192-193.

(обратно)

3

Paul Baran and Paul Sweezy. «Monopoly Capital» (New York: Modern Reader, 1966), p. 53.

(обратно)

4

Daniel Bell. «The Coming of Post-Industrial Society» (New York: Basic Books, 1973) [Дэниел Белл. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования: Пер. с англ. Л.Я. Розовского, Ю.Б. Кочеврина, Б.П. Лихачева, С.А. Батасова — М.: Academia, 1999]. Еще один прогноз возникающего общества см. в: Zbigniew Brzezinski. «Between Two Ages» (New York: Viking, 1970). Об осторожности относительно чрезмерного упора на спад промышленности, роста сектора «услуг» и упадка обычной бюрократии см.: Robert L. Heilbroner. «Business Civilization in Decline» (New York: Norton, 1976), chapter 3.

(обратно)

5

Содержательный, насыщенный информацией и объяснениями излагаемого материала пример прогнозов, выдержанных в марксистском стиле, см.: John G. Gurley. «Challengers to Capitalism» (San Francisco: San Francisco Book Company, 1976), chapter 6.

(обратно)

6

Victor R. Fuchs. «The Service Economy» (New York: National Bureau of Economic Research, 1968), pp. 1-2.

(обратно)

7

Пример хорошей, но все же небезупречной классификации, см. в: John C.Harsanyi. «Measurement of Social Power, Opportunity Costs and the Theory of Two-person Bargaining Games», in «Behavioral Science» 7 (January, 1962); и Amitai Etzioni. «А Comparative Analysis of Complex Organizations» (New York: Free Press, 1961), pp. 3-22.

(обратно)

1

Robert A. Dahl and Charles E. Lindblom. «Politics, Economics and Welfare» (New York: Harper & Brothers, 1953), p. 106.

(обратно)

2

«New York Times», 16 January 1970, p. 1.

(обратно)

3

Формулировку определения см. в: Herbert A. Simon. «Models of Man» (New York: John Wiley & Sons, 1957), p. 184.

(обратно)

4

William H. McNeil. «The Rise of the West» (Chicago: University of Chicago Press, 1963).

(обратно)

5

Peter H. Merkl. «Modern Comparative Politics» (New York: Holt, Rinehart and Winston, 1970), pp. 123-124.

(обратно)

6

Max Weber. «Wirtschaft und Gesellschaft» (Tübingen: Mohr, 1922), часть I этой книги издана в переводе: A.M. Henderson and Talcott Parsons. «The Theory of Social and Economic Organization» (New York: Free Press, 1947), см. c. 324-329. [Труды M. Вебера неоднократно издавались в переводе на русский язык].

(обратно)

7

William Bradford Huie. «The Execution of Private Slovik» (New York: Dell, 1970).

(обратно)

8

Цит. по: Jerome М. Gilison. «The Soviet Image of Utopia» (Baltimore: Johns Hopkins University, 1975), p. 121. [См.: Г.Шитарев. Партия и строительство коммунизма // Некоторые проблемы теории и практики строительства коммунизма. — М.: Воениздат, 1961. —С. 67].

(обратно)

9

Merle Fainsod. «How Russia is Ruled», rev. ed. (Cambridge: Mass.: Harvard University Press, 1963), pp. 141-142.

(обратно)

10

Zbigniew Brzezinski. «The Soviet Political System: Transformation or Degeneration?» in «Dilemmas of Change in Soviet Politics», ed. Zbigniew Brzezinski (New York: Columbia University Press, 1969), pp. 16-19.

(обратно)

11

Robert Conquest. «Power and Policy in the U.S.S.R.» (New York: St.Martin’s, 1961), p. 33.

(обратно)

12

Louis M. Kohlmeier. «The Regulators» (New York: Harper & Row, 1969), p. 276.

(обратно)

13

«Newsweek», 15 March 1976, p. 30.

(обратно)

14

Близкую к этой, но отличающуюся формулировку см. в: Arthur L. Stinchcombe. «Constructing Social Theories» (New York: Harcourt, Brace and World, 1968), p. 150.

(обратно)

15

Richard E. Neustadt. «Presidential Power» (New York: John Wiley & Sons, 1960), p. 22. [Нойштадт, Ричард. Президентская власть и нынешние президенты: Пер. с англ. А.А. Захарова. — М.: Ad Marginem, 1997. — С. 39].

(обратно)

16

Неиссякаемым источником большей части современных исследований о бюрократии продолжает оставаться Weber, его «Wirtschaft und Gesellschaft». Отличная и очень краткая характеристика бюрократии содержится в: Robert К. Merton. «Social Theory and Social Structure», rev. ed. (New York: Free Press, 1957), pp. 195-206. О том, почему бюрократия развивается, см. в: S.N. Eisenstadt. «Bureaucracy, Bureaucratization and Debureaucratization» // «Administration Science Quarterly» 4 (1959), и Michel Crozier. «The Bureaucratic Phenomenon» (Chicago: University of Chicago Press, 1964), pp. 296-314. Эти работы вместе с рядом других трудов о бюрократии и официальных организациях собраны в: Amitai Etzioni, ed. «А Sociological Reader on Complex Organizations» (New York: Holt, Rinehart and Winston, 1961).

О последствиях бюрократии для анализа проблем политики см. в: Harold Wilensky. «Organizational Intelligence» (New York: Basic Books, 1967).

(обратно)

17

Robert C. Fried. «Performance in American Bureaucracy» (Boston: Little, Brown, 1976), pp. 23 ff and 39.

(обратно)

18

Jerry F. Hough. «The Bureaucratic Model and the Nature of the Soviet System»// «Journal of Comparative Administration» 5 (August 1973).

(обратно)

19

Warren G. Bennis. «Beyond Bureaucracy», in «American Bureaucracy», ed. Warren G. Bennis (Chicago: Aldine, 1970), p. 13. Тезис о том, что иерархические формы неизбежны в биологических и социальных организациях см. в: Herbert A. Simon. «The Shape of Automation» (New York: Harper & Row, 1965), p. 110.

(обратно)

20

«New York Times», 21 January 1951, p. 1; and 7 February 1951, p. 20.

(обратно)

21

Charles Peters and Timothy J.Adams, eds. «Inside the System» (New York: Praeger, 1970), p. 178.

(обратно)

22

B: Marshall I. Goldman, ed. «Comparative Economic Systems: A Reader», 2nd ed. (New York: Random House, 1964), p. 420.

(обратно)

1

Adam Smith. «An inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations» (London, 1776), book 4, chapter 9; [Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов: Пер. с англ. Том II. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1935. — С. 210].

(обратно)

2

William Н. McNeil. «The Shape of European History» (New York: Oxford University Press, 1974), p. 114.

(обратно)

3

U.S. Department of Labor, Bureau of Labor Statistics. «Occupational Employment Statistics, 1960-1967» (Washington, D.C., 1970), pp. 4ff.

(обратно)

4

E. Phelps Brown. «The Economics of Labor» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1962), p. 102.

(обратно)

5

Karl Polanyi. «The Great Transformation» (New York: Rinehart & Company, 1944), part 2, section 1.

(обратно)

6

David Macarov. «Incentives to Work» (San Francisco: Jossey-Bass, 1970), особенно главы 4, 6 и 7, где содержится обзор проводившихся исследований.

(обратно)

7

Эмпирические доказательства см. в: George F. Break. «Income Taxes and Incentives to Work» // «American Economic Review» 47 (September 1957), особенно c. 539-541.

(обратно)

8

Развернутое обсуждение см. в: Martin Bronfenbrenner. «Income Distribution Theory» (New York: Aldine-Atherton, 197), chapter 9. См. также: Robin Barlow, Harvey E. Brazer and James N. Morgan. «Economic Behavior of the Affluent» (Washington, D.C.: Brookings Institution, 1966), chapter 10, «Working Behavior».

(обратно)

9

Ibid., p. 150. См. c. 130 о других исследованиях, которые, «проявив единогласие», соглашаются с тем, что воздействие отрицательных стимулов к работе, создаваемое налогообложением доходов, является незначительным.

(обратно)

10

Ibid., chapter 10; William Н. Whyte. «The Organization Man» (New York: Simon & Schuster, 1956), pp. 144-145.

(обратно)

11

См., например: Milton Friedman «Capitalism and Freedom» (Chicago: University of Chicago Press, 1962), pp. 13-15; Friedrich A. Hayek. «The Road to Serfdom» (Chicago: University of Chicago Press, 1944), pp. 14-17, 36. [Фридман, Милтон. Капитализм и свобода: Пер. с англ. — New York, 1982; Фридрих А. Хайек. Дорога к рабству: Пер. с англ. Б.М. Гнедовского. — М.: Экономика — МП Эконов, 1992].

(обратно)

12

Ни Фридман в «Капитализме и свободе», ни Хайек в «Дороге к рабству» не обсуждают возможный насильственный характер распределения собственности. Фрэнк X. Найт говорит, что история распределения собственности противоречит утверждениям о том, что свобода приводит к желаемым результатам, но он не рассматривает возможность того, что она сама может подорвать претензии на то, что рыночные отношения являются свободными («Freedom as fact and as Criterion», в: «Freedom and Reform», Frank H. Knight [New York: Harper & Brothers. 1947], p. 9). Часть недавних либеральных исследований вопроса о свободе см. в: James М. Buchanan. «The Limits of Liberty» (Chicago: University of Chicago Press, 1975); Robert Nozick. «Anarchy, State and Utopia» (New York: Basic Books, 1974); и John Rawls. «А Theory of Justice» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1971).

(обратно)

13

William Townsend. «Dissertation on the Poor Laws» (London: Ridgways, 1817; first published 1786), p. 15.

(обратно)

14

За исключением пенсионных прав и накоплений. Dorothy S. Projector and Gertrude S. Weiss. «Survey of Financial Characteristics of Consumers» (Washington, D.C.: Federal Reserve System, 1966), p. 100.

(обратно)

1

Karl W. Deutch. «The Nerves of Government» (New York: Free Press, 1963); and John D. Steinbruner. «The Cybernetic Theory of Decision: New Dimensions of Political Analysis» (Princeton, N.Y.: Princeton University Press, 1974).

(обратно)

2

Norbert Wiener. «Cybernetics» (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1948); [Норберт Винер. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. — 2-е изд.: Пер. с англ. И.В. Соловьева и Г.Н. Поварова. — М.: Советское радио, 1968].

(обратно)

3

О концепциях тоталитаризма, см. в: Carl J. Friedrich, Michael Curtis, and Benjamin R. Barber. «Totalitarianism in Perspective» (New York: Praeger, 1969).

(обратно)

4

Alexis de Tocqueville. «Democracy in America», vol. 3 (New York: Vintage Books, 1945), pp. 336-337; [Алексис де Токвиль. Демократия в Америке: Пер. с англ. В.Т. Олейникова и др. — М.: Весь мир, 2000. — С. 497].

(обратно)

5

Richard Grunberger. «The 12-Year Reich: A Social History of Nazi Germany, 1933-1945» (New York: Holt, Rinehart and Winston, 1971), pp. 401-402.

(обратно)

6

Hannah Arendt. «The Origins of Totalitarianism» (Cleveland: World Publishing Company, 1958), p. 306; [Арендт, Ханна. Истоки тоталитаризма: Пер. с англ. И.В. Борисовой, Ю.А. Кимелева, А.Д. Ковалева, Ю.Б. Мишкенене, Л.А. Седова — М.: Центрком, 1996].

(обратно)

7

Karl Dietrich Bracher. «The German Dictatorship» (New York: Praeger, 1970), p. 342.

(обратно)

8

Jean Jacques Rousseau. «Emile» (London: Everyman’s Library, J.M. Dent and Sons, 1969), pp. 84-85; and «The Social Contract» (New York: Hafner Publishing Company, 1947), p. 36; [Ж.-Ж.Руссо. Эмиль, или О воспитании, см. в: Ж.-Ж. Руссо. Педагогические сочинения. Том 1: Пер. с фр. П.Д. Первова, И.Я. Волевич. — М.: Педагогика, 1981. — С. 19-432. Об общественном договоре. Трактаты. Пер. с фр. Хаютина, В. Алексеева-Попова. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб: Канон-пресс-Ц, 2000. — С. 543].

(обратно)

9

E.L. Wheelwright and Bruce McFarlane. «The Chinese Road to Socialism» (New York: Monthly Review Press, 1970), p. 147. [Слова Мао Цзэдуна цитируются по его статье, написанной во время «культурной революции» и опубликованной в «Женьминьжибао» от 06.10.1967: «Fight Self, Repudiate Revisionism Is the Fundamental Principle of the Great Proletarian Cultural Revolution»]. См. также: Raymond A. Bauer. «The New Man in Soviet Psychology» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1952).

(обратно)

10

Из официальной кубинской газеты «Granma» [27.09.1966], цит. по: Richard R. Fagen. «The Transformation of Political Culture in Cuba» (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1969), p. 17.

(обратно)

11

Frederick C. Barghoorn. «Politics in the USSR» (Boston: Litle, Brown, 1972), p. 94; Raymond A. Bauer, Alex Inkeles, and Clyde Kluckhohn. «How the Soviet System Works» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1957), p. 138; James Hsiung. «Ideology and Practice. The Evolution of Chinese Communism» (New York: Praeger, 1970), p. 8; Fagen. «Political Culture in Cuba», p. 14.

(обратно)

12

О повиновении органам власти: на Кубе см. в: Fagen. «Political Culture in Cuba», p. 14; в Китае см. в: Hsiung. «Ideology and Practice», p. 8.

(обратно)

13

Ezra F. Vogel. «Voluntarism and Social Control», in «Soviet and Chinese Communism», ed. Donald W. Treadgold (Seattle: University of Washington Press, 1967).

(обратно)

14

Цит. no: Alex Inkeles and Raymond A. Bauer. «The Soviet Citizen» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1959), p. 67.

(обратно)

15

Franz Schurmann. «Ideology and Organization in Communist China», 2nd ed., enl. (Berkeley: University of California Press, 1971), p. 233.

(обратно)

16

James R. Townsend. «Political Participation in Communist China» (Berkeley: University of California Press, 1967) p. 184. [Приведенная цитата взята из газеты «Женьминьжибао» (Пекин), 17.08.1958].

(обратно)

17

См. в: Schurmann. «Ideology and Organization», pp. 47-48. См. также: Robertyjay Lifton. «Thought Reform and the Psychology of Totalitarism» (New York: W.W. Norton, 1961).

(обратно)

18

Schurmann. «Ideology and Organization», p. 32.

(обратно)

19

Bauer. «The New Man», p. 177.

(обратно)

20

Schurmann. «Ideology and Organization», pp. 47-53.

(обратно)

21

Ibid., p. 20

(обратно)

22

Hsiung. «Ideology and Practice», p. 157; and Schurmann. «Ideology and Organization», p. 57.

(обратно)

23

John G. Gurley. «Capitalist and Maoist Economic Development»// «Bulletin of Concerned Asian Scholars» 2 (April-July 1970): 39

(обратно)

24

Schurmann. «Ideology and Organization», pp. 162ff; Barry M. Richman. «Industrial Society in Communist China» (New York: Random House, 1969), p. 229ff.

(обратно)

25

Schurmann. «Ideology and Organization», pp. 100, 233.

(обратно)

26

Emile Durkheim. «The Division of Labor in Society» (first published 1893; New York: Free Press, 1933); [Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод Социологии: Пер. с фр. А.Б. Гофман. — М.: Наука, 1991. — С. 338-339].

(обратно)

27

Например, см.: Harvey Leibenstein. «Allocative Efficiency vs. ‘X—Efficiency’» // «American Economic Review» 56 (June 1966).

(обратно)

28

William Foote Whyte and Melville Dalton. «Money and Motivation» (New York: Harper & Row, 1955), p. 259.

(обратно)

29

Alexander Ecksein. «Economic Development and Political Change in Communist Systems»// «World Politics» 22 (July 1970): 486.

(обратно)

30

Ibid., p. 485; [цитату из Мао Цзэдуна см. в: «Банкротство идеалистического понимания истории» (16.09.49)// Мао Цзэдун. Избранные произведения. Том IV. Пер. с кит. — Пекин: Изд-во литературы на иностранных языках, 1969. — С. 557]

(обратно)

1

О роковом несоответствии между когнитивными возможностями и сложностью социальных проблем см. в: Herbert A. Simon. «Administrative Behavior» (New York: Macmillan, 1949), pp. 80-84; и David Braybrooke and Charles E. Lindblom. «А Strategy of Decision» (New York: Free Press, 1963), chapters 2 and 3.

(обратно)

2

О положении в СССР см. в: Abram Bergson. «The Economics of Soviet Planning» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1964), p. 138; и Joseph S. Berkiner. «Managerial Incentives and Decision Making», в: «U.S. Congress, Joint Economic Committee. Joint Committee Print» // «Comparisons of the United States and Soviet Economies», 86th Cong., 1st session, 1959, part 1.

О положении в Китае см. в: Barry Н. Richman. «Industrial Society in Communist China» (New York: Random House, 1969), pp. 464 ff.

О положении на Кубе см. в: Carmelo Mesa-Lago and Luc Zephirin. «Central Planning» в: «Revolutionary Change in Cuba», ed. Carmelo Mesa-Lago (Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1971), p. 170.

(обратно)

3

Alexander Balinky et al «Planning and Market in the USSR» (New Brunswick, N.J.: Rutgers University Press, 1967), p. 52 [Высказывание неназванного советского экономиста дается со ссылкой на: «Current Digest of the Soviet Press» (April 13,1966), Part II, p. 3. Это цитата из статьи А.М. Бирмана. Мысли после Пленума // «Новый мир», 1965, № 12].

(обратно)

4

John Lindbeck, ed. «China: Management of a Revolutionary Society» (Seattle: University of Washington Press, 1971), p. 298. Развернутое обсуждение см. в: Harold Wilensky. «Organization Intelligence» (New York: Basic Books, 1967).

(обратно)

5

Из документа Центрального планового управления Германии нацистского периода. Цит. по: Walter Eucken. «On the Theory of the Centrally Administered Economy»/ «Economics» N.S. 58 (May 1949): 86-87.

(обратно)

6

J.S. Prybyla. «The Political Economy of Communist China» (Scranton, Pa.: International Textbook, 1970), p. 306.

(обратно)

7

Ibid., p. 230. О проблемах в Китае см. в: Barry H. Richman. «Industrial Society in Communist China», p. 466; О проблемах на Кубе см. в: Carmelo Mesa-Lago and Zephirin. «Central Planning», в: «Revolutionary Change in Cuba», pp. 158ff.

(обратно)

8

Более подробно о вызываемых этим проявлениях неэффективности см. в: J.J. Montias. «Central Planning in Poland» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1962), p. 188 и в других местах.

(обратно)

9

U.S. Bureau of the Budget. «The United States of War» (Washington, D.C.: U.S. Government Printing Office, 1947), p. 437. [В оригинале книги Линдблома ошибочно указан 1946 год].

(обратно)

10

Цит. по: Heinz Kohler. «Scarcity Challenged» (New York: Holt, Rinehart, and Winston,

1968), p. 507.

(обратно)

11

Andrey Donnithome. «China’s Economic System» (New York: Praeger, 1967), pp. 158ff.; Prybyla. Op. cit., p. 305; Carmelo Mesa-Lago and Zephirin. Op. cit., p. 176.

(обратно)

12

R.W. Davies. «Planning a Mature Economy in the U.S.S.R»/ «Economics of Planning» 6 (1966): 147.

(обратно)

13

Barrington Moore. «Terror and Progress in the U.S.S.R.» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1954), p. 22.

(обратно)

14

Разработка мер по повышению стимулирования находится в авторитарных системах лишь в начальной стадии. Большинство авторитарных систем изобилуют случаями подавления стимулов или наличия искаженных стимулов, прямо толкающих на неправильные действия. Обзор этих проблем см. в: Charles E. Schultze. «The Role of Incentives, Penalties and Rewards in Attaining Effective Policy», в: «Public Expenditures and Policy Analysis», eds. Robert H. Haveman and Julius Margolis (Chicago: Markham, 1973).

(обратно)

15

B.F. Skinner. «Beyond Freedom and Dignity» (New York: Alfred A. Knopf, 1971), pp. 61-66.

(обратно)

1

Karl Polanyi. «The Great Transformation» (New York: Rinehart and Company, 1944).

(обратно)

2

Erich Fromm. «Escape from Freedom» (New York: Rinehart and Company, 1941); [Фромм Э. Бегство от свободы: Пер. с англ. Швейника Г.Ф. / Б-ка зарубежной психологии. — 2-е изд. — М.: Прогресс, 1995].

(обратно)

3

Leo A. Orleans. «China’s Environomics», in U.S. Congress, Joint Economic Committee, Joint Committee Print. «China: A Reassessment of the Economy», 94th Congress, 1st session, 1975.

(обратно)

4

Сложность введения платы с целью лучшего учета всех издержек в ценах обсуждается в: R.H. Coase. «The Problem of Social Costs» / «Journal of Law and Economics» 3 (October 1960). Об относительно успешной программе борьбы с загрязнением окружающей среды с использованием налогов см. в: Allen V. Kneese. «Water Quality Management by Regional Authorities in the Ruhr Area» / «Papers and Proceedings of the Regional Science Association» 11 (December 1963), ed. Morgan D. Thomas.

(обратно)

5

R.H. Coase. «The Nature of the Firm» / «Economica N.S.» 4 (November 1937).

(обратно)

6

Edward Hallett Carr. «The New Society» (Boston: Beacon Press, 1957), p. 57.

(обратно)

7

Wassily Leontief. «Notes On a Visit to Cuba» / «New York Review of Books» 13 (21 August 1969), pp. 16ff.

(обратно)

8

См.: Graham Wootton. «Workers, Unions, and the State» (New York: Schocken Books, 1967), p. 107.

(обратно)

9

George E. Berkley. «The Administrative Revolution» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1971), pp. 44ff.

(обратно)

10

George J. Staller. «Fluctuations in Economic Activity: Planned and Free Market Economics, 1950-1960» / «American Economic Review» 54 (June 1964).

(обратно)

11

Или, как в Китае, отправка безработных заводских рабочих из городов на сельскохозяйственные работы. См. в: Carl Riskin. «Workers’ Incentives in Chinese Industry» в: Joint Economic Committee, «China», p. 206. [См. примечание 3].

(обратно)

12

Обзор встречающихся трудностей см. в: James Tobin. «Inflation and Unemployment»/ «American Economic Review» 62 (March 1972).

(обратно)

13

John Ruskin. «Unto This Last», ed. Lloyd J. Hubenka (Lincoln: University of Nebraska Press, 1967), pp. 74-75.

(обратно)

14

См., например, подборку статей в: David Mermelsten, ed. «Economics: Mainstream Readings and Radical Critiques» (New York: Random House, 1970).

(обратно)

1

U.S. Department of Commerce. «Survey of Current Business» 56 (January 1976), part 1, p. 30; U.S. Department of Labor, Bureau of Labor Statistics, «Employment and Wages», First Quarter 1974 (1975), p. 98.

(обратно)

2

Robert C. Fried. «Performance in American Bureaucracy» (Boston: Little, Brown, 1976), p. 39; and Ralph Nader and Mark J. Green, eds. «Corporate Power in America» (New York: Grossman Publishers, 1973), pp. 90-93.

(обратно)

3

См. по Европе: M.M. Postan. «An Economic History of Western Europe, 1945—1964» (London: Methuen, 1967), chapter 8. См. также: «The Fortune Directory of the 500 Largest Industrial Corporation»// «Fortune» 83 (May 1971) и «The Fortune Directory of the 200 Largest Industrials Outside the U.S.»// «Fortune» 84 (August 1971).

(обратно)

4

Robert Heilbroner. «Business Civilization in Decline» (New York: Norton, 1976), p. 83.

(обратно)

5

Raymond Vernon, ed. «Big Business and the State» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1974), chapter 2.

(обратно)

6

О появлении и развитии идеи и возникших противоречий см. в: Abram Bergson. «Socialist Economics», в: Hovard W. Ellis, ed. «А Survey of Contemporary Economics» (Philadelphia: Blakiston, 1948).

(обратно)

7

Alexander Balinky et al. «Planning and the Markets in the U.S.S.R» (New Brunswick, N.J.: Rutgers University Press, 1967), pp. 64, 93. См. также: Willem Keizer. «The Soviet Quest for Economic Rationality» (Rotterdam: Rotterdam University Press, 1971), p. 199.

(обратно)

8

Оценки И. Малышева, заместителя начальника Центрального статистического управления СССР: «Cybernetics, Economic Planning, and the Social System»// «U.S.S.R.» No. 9 (September 1964): 15.

(обратно)

9

О потребности СССР в информации и возможностях их удовлетворения см. в: Richard W. Judy. «Information, Control, and Soviet Economic Management», в: John P. Yardt, ed. «Mathematics and Computers in Soviet Economic Planning» (New Haven: Yale University Press, 1967).

(обратно)

10

Heinz Kohler. «Scarcity Challenged» (New York: Holt, Rinehart, and Winston, 1968), p. 494.

(обратно)

11

Об опыте СССР см. в: Vladimir G. Treml. «Input-Output Analysis and Soviet Planning», в: «Mathematics and Computers».

(обратно)

12

О новых идеях в этой области см. в: Janos Kornai. «Mathematical Planning of Structural Decisions» (Amsterdam: North Holland, 1967) и Janos Kornai and T. Liptak. «Two-Level Planning» // «Econometrica» 33 (January 1965). См. также: Jeffrey B. Nugent. «Linear Programming Models for National Planning» // «Econometrica» 38 (November 1970).

(обратно)

13

По СССР см. в: Gertrude E. Schroeder. «Recent Developments in Soviet Planning and Incentives», в: U.S. Congress, Joint Economic Committee, Joint Committee Print. «Soviet Economic Prospects for the Seventies», 93rd Congress, 1st session (November 1970) и Willem Keizer. «The Soviet Quest», p. 203.

(обратно)

14

Eli Ginzberg, Dale Hiestand, and Beatrice G. Renbens. «The Pluralistic Economy» (New York: McGraw Hill, 1965), p. 87. Если церкви, тайные общества, группы интересов, политические партии и многие другие некоммерческие организации включить в категорию предприятий, каковыми они и являются по многим показателям, то в таком случае денежные поступления частных некоммерческих организаций составят почти четверть или даже треть ВНП. Оценки см. в: Burton A. Weisbrod. «Some Collective-Good Aspects of Non-Government Activities» (mimeo). Prepared for 32nd Congress, International Institute of Public Finance (Edinburgh, September 9, 1976). Яркий анализ распространенных недостатков некоммерческих институтов см. в: Donald A. Schon. «The Blindness System» // «The Public Interest» 18 (Winter 1970).

(обратно)

15

Frederic L. Pryor. «Property and Industrial Organization in Communist and Capitalist Nations» (Bloomington: Indiana University Press, 1973), p. 389.

(обратно)

16

Сравните с моделями Вайля в: P.J.D. Wile. «Political Economy of Communism» (Oxford: Basil Blackwell, 1962), p. XIII and chapter 4.

(обратно)

17

R.W. Davies. «The Development of the Soviet Budgetary System» (Cambridge: University of Cambridge Press, 1958).

(обратно)

1

William Nordhaus and James Tobin. «Is Growth Obsolete?» in National Bureau of Economic Research, Fiftieth Anniversary Colloquium V, «Economic Growth» (New York: National Bureau of Economic Research, 1972); and Ismail Abdel-Hamid Sirageldin. «Non-Market Components of National Income» (Ann Arbor: University of Michigan Institute for Social Research, 1969).

(обратно)

2

Систематический сравнительный обзор и исследование экономической политики в девяти рыночно ориентированных системах см. в: E.S.Kirschen et al. «Economic Policy in Our Time», 3 vols. (Amsterdam: North-Holland, 1964).

(обратно)

3

Расходы всех видов на всех уровнях власти, включая расходы коммерческих предприятий, находящихся в государственной собственности, государственные капитальные инвестиции, социальное обеспечение и другие расходы на услуги, оказываемые государством населению см. в: Bruce М. Russett et al. «World Handbook of Political and Social Indicators» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1964), p. 63.

(обратно)

4

He все государственные предприятия включены.

(обратно)

5

Не все государственные предприятия включены.

(обратно)

6

Все данные за 1968 г. Источники: United Nations, «Yearbook of National Account Statistics, 1969» (New York: United Nations, 1970), за исключением данных по Австрии, Индии и Нигерии, взятых из «Yearbook» за 1972 г.

(обратно)

7

Источники данных по отдельным странам:

США — U.S. Bureau of the Census, «Statistical Abstract of the United States», 1975 (Washington, D.C.: Government Printing Office, 1975).

Франция — France, Ministère de l’Economie et des Finances, «Annuaire Statistique de la France 1972» (Paris: Institut National de la Statistique et des Études Économiques, 1972). Индия— India, Department of Statistics, «Statistical Abstract 1969» (New Delhi: Government of India Press, 1970).

Япония — Robert E. Ward and Roy C. Macridis, eds. «Modern Political Systems: Asia» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1963), p. 100.

Западная Германия — Roy С. Macridis and Robert Е. Word, eds. «Modern Political Systems: Europe», 2nd ed. (Englewood Cliffs, N. J.: Prentice-Hall, 1968), pp. 428, 380. Великобритания — Great Britain, Central Statistical Office, «Annual Abstract of Statistics», 1975 (London: Her Majesty’s Stationery Office, 1975). Richard Pryke. «Public Enterprise in Practice» (London: MacGibbon & Keek, 1973), p. 22.

(обратно)

8

Murray Weidenbaum. «The Modern Public Sector» (New York: Basic Books, 1969), pp. 10-11.

(обратно)

9

Данные получены путем вычитания «всех видов оплаты рабочих и служащих в совокупности» из «конечных расходов на органы государственного управления», содержащихся в: United Nations, «Yearbook of National Account Statistics», 1974 (New York: United Nations, 1975).

(обратно)

10

Seymour Melman. «Pentagon Capitalism» (New York: McGraw Hill, 1970); idem, «The Permanent War Economy» (New York: Simon & Schuster, 1974). См. также: Michael Kidron. «Western Capitalism since the War», rev. (Harmondsworth, England: Penguin Books, 1970). «Весьма важно, что в той мере, в которой планирование существует в США... наиболее изощренно его осуществляют в министерстве обороны, давно отказавшемся в своих методах от каких-либо претензий на организацию торгов на крупные контракты, заменив их жестким физическим контролем над качеством и объемами» (р. 30).

(обратно)

11

Melman. «Pentagon Capitalism», pp. 38ff.

(обратно)

12

M.M. Postan. «An Economic History of Western Europe, 1945-1964» (London: Methuen, 1967), p. 226.

(обратно)

13

Henry W. Ehrmann. «Organized Business in France» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1957), p. 346; and Roy Harrod. «Are These Hardships Necessary?» (London: Hart-Davis, 1947), Appendix.

(обратно)

14

Henry W. Ehrmann. «Organized Business», pp. 349ff. См. также: Andrew Shonfield. «Modern Capitalism» (London: Oxford University Press, 1969), pp. 140,167-68,171.

(обратно)

15

«New York Times», 25 March 1967, pp. 31ff.

(обратно)

16

U.S. Department of Commerce, «Survey of Current Business» 54 (July 1974), pp. 17, 34. Более подробно по вопросам рыночных и нерыночных государственных предприятий в США см. в: William G. Shepherd. «The Treatment of Market Power» (New York: Columbia University, 1975), особенно table p. 13.

(обратно)

17

С большими подробностями, включая перечни наиболее важных государственных корпораций, вопрос освещается в: Lloyd D. Musolf. «Government and the Economy» (Chicago: Scott, Foresman, 1965), pp. 134ff; и в: Clair Wilox and William G. Shepherd. «Public Policies Toward Business» (Homewood, Ill.: Irwin, 1975), part V.

(обратно)

18

Robert H. Haveman. «The Economics of the Public Sector» (New York: John Wiley & Sons, 1970), p. 8.

(обратно)

19

Frédéric Francois-Marsal. «Le Dépérissement des Entreprises Publiques» (Paris: Calmann-Lévу, 1973), p. 16.

(обратно)

20

Данные являются ориентировочными оценками и округлены. Использованы следующие издания: по Аргентине, Чили и Мексике — U.S. Bureau of International Labor Affairs, «Directory of Labor Organizations: Western Hemisphere», rev. ed. (Washington, D.C.: Government Printing Office, 1964); по Индии: U.S. Bureau of International Labor Affairs, «Directory of Labor Organizations: Asia and Australia», rev. ed. (Washington, D.C.: Government Printing Office, 1964); по Швеции: U.S. Bureau of International Labor Affairs, «Directory of Labor Organizations: Europe», rev. ed. (Washington, D.C.: Government Printing Office, 1965). Все остальные данные взяты из: Philip A. Klein. «The Management of Market-Oriented Economies» (Belmont, Calif.: Wadsworth, 1973), pp. 111-115.

(обратно)

21

В Израиле, однако, национальный союз «Гистадрут» владеет и управляет многими крупными предприятиями, на которых занято около одной пятой всей рабочей силы Израиля.

(обратно)

22

Kidron, «Western Capitalism», chapter 7.

(обратно)

23

Allan M. Carter and F. Roy Marshall. «Labor Economics». (Homewood, Ill.: Irvin, 1972), p. 88.

(обратно)

24

George E. Johnson. «Economic Analysis of Trade Unionism» // «American Economic Review» 65 (May 1975): 26.

(обратно)

25

Более полно вопрос рассмотрен в: John Т. Dunlop. «The Social Utility of Collective Bargaining» in Lloyd Ulman, ed. «Collective Bargaining» (New York: Columbia University, The American Assembly, 1967).

(обратно)

26

Johnson. «Economic Analysis», pp. 26-28; Frederick M. Scherer. «Industrial Market Structure and Economic Performance» (Chicago: Rand McNally, 1971), pp. 298-303. [Шерер Ф.М., Росс Ф.Д. Структура отраслевых рынков: Пер.с англ. О.К. Ястребова и др. — М.: Экон. фак. МГУ: ИНФРА-М., 1997].

(обратно)

27

Программу рыночных реформ см. в: James E. Meade. «The Intelligent Radical’s Guide to Economic Policy» (London: George Allen & Unwin, 1975). Новые взгляды и теоретические воззрения по вопросам конкретных организационных альтернатив, в которых проводится систематическое сравнение рыночных предприятий и государственных учреждений, см. в: Oliver Е. Williamson. «Markets and Hierarchies» (New York: Free Press, 1975) and William A. Niskanen. «Bureaucracy and Representative Government» (Chicago: Aldine, 1971).

(обратно)

1

Percival Spear. «India, Pakistan, and the West», 4th ed. (London: Oxford University Press, 1967), p. 59.

(обратно)

2

Maxime Robinson. «The Political System» in P.J. Vatikiotis, ed. «Egypt since the Revolution» (London: Allen & Unvin, 1968).

(обратно)

3

W.A.C. Adie. «China’s «Second Liberation» in Perspective» в: «China After the Cultural Revolution» (New York: Random House, 1969), p. 44.

(обратно)

4

См. также: Frederic L. Pryor. «Public Expenditures in Communist and Capitalist Nations» (Homewood, Ill.: Irwin, 1968), chapter 7.

(обратно)

5

Cyril E. Black. «Soviet Society» in Allen Kassoff, ed. «Prospects for Soviet Society» (New York: Praeger, 1968), p. 52.

(обратно)

6

Свидетельства чувствительности советских властей к общественному мнению см. в: A.H.Brown. «Policy-Making in the Soviet Union» // «Soviet Studies» 23 (July 1971): 140-143.

(обратно)

7

James Chich Hsiung. «Ideology and Practice. The Evolution of Chinese Communism» (New York etc.: Praeger, 1970), p. 293.

(обратно)

8

Hugh Heclo. «Modem Social Politics in Britain and Sweden» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1974), p. 29.

(обратно)

9

Frederic C. Barghoorn. «Politics in the U.S.S.R.», 2nd ed. (Boston: Little, Brown, 1972), p. 224.

(обратно)

10

См.: International Encyclopedia of the Social Sciences, s.v. «Constitutions and Constitutionalism», by Carl J. Friederich.

(обратно)

11

Franz Schurmann. «Ideology and Organization in Communist China» (Berkeley: University of California Press, 1966), p. 188.

(обратно)

12

Jan S. Prybyla. «The Political Economy of Communist China» (Scranton, Pa.: International Textbook, 1970), p. 9.

(обратно)

13

Постепенное возникновение конституционализма, шедшее в Югославии вплоть до 1970 г., имеет большое значение, хотя с тех пор он в некоторых отношениях ослаб. См.: Winston М. Fisk. «The Constitutional Movement in Yugoslavia» // «Slavic Review» 30 (June

1971).

(обратно)

14

«New York Times», 30 May 1976, section 4, p. 4.

(обратно)

15

«New York Times», 14 May 1976, p. A 11.

(обратно)

16

«Time», 19 April 1976, p. 65; «New York Times», 3 June 1976, p. 2.

(обратно)

1

Использован в измененном виде список из книги: R.A. Dahl. «Democracy in the United States», 3rd ed. (Chicago: Rand McNally, 1976), p. 47. Дал добавил к списку Шри Ланку (Цейлон). Примерно такую же классификацию использует Г. Виленски: Harold Wilensky. «The Welfare State and Equality» (Berkeley: University of California, 1975), p. 138; он добавляет в список Эквадор, Гайану и Турцию и исключает Венесуэлу.

(обратно)

2

Цит. по: Richard McKeon, ed. «Democracy in a World of Tensions» (Chicago: University of Chicago Press, 1951), p. 174.

(обратно)

3

Carole Pateman. «Participation and Democratic Theory» (Cambridge: Cambridge University Press, 1970), pp. 18,20.

(обратно)

4

Frank H. Knight. «The Meaning of Democracy», in his «Freedom and Reform» (New York: Harper & Brothers, 1947), p. 190.

(обратно)

5

Труды теоретиков этого направления перечислены, отреферированы и даны в сравнении с «современными» теориями в статье: Lane, Davis. «The Cost of Realism» // «Western Political Quarterly» 17 (March 1964): 29.

(обратно)

6

John Stuard Mill. «Representative Government» (London: Dent, 1910), p. 195. [Дж. Стюарт Милль. Представительное правление. Публицистические очерки: Пер. с. англ. под ред. З.И. Сементковского. — С.-Петербург: Издание Ф. Павленкова, 1897].

(обратно)

7

Используется термин, введенный Далом в: Robert A. Dahl and Charles Е. Lindblom. «Politics, Economics, and Welfare» (New York: Harper & Brothers, 1953).

(обратно)

8

Этот перечень взят из книги: R.A. Dahl. «Polyarchy» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1971), p. 3. Подобные перечни варьируются в определенной степени от автора к автору. Если соблюдены все требования, то это уже не полиархия, а демократия.

(обратно)

9

Глубокий анализ наиболее важных вспомогательных правил, которыми руководствуются лидеры в условиях полиархии, см. в: V.O. Key. «Public Opinion and American Democracy» (New York: Alfred A.Knopf, 1961), pp. 536-539.

(обратно)

10

Dahl. «Polyarchy», pp. 1-2.

(обратно)

11

Об этой концепции см.: Robert Е. Emmer. «Economic Analysis and Scientific Philosophy» (London: Allen & Unwin, 1967), p. 31.

(обратно)

12

Это не значит, что в демократическом или любом другом обществе о базовых ценностях надо специально договариваться. Краткий обзор различных точек зрения на то, что должно быть гармонизировано (обзор сопровождается библиографией) см. в: Michael Mann. «The Social Cohesion of Liberal Democracy» // «American Sociological Review» 35 (June 1970).

(обратно)

13

Термин «интегрирующие» в отличие от «компромиссные» принадлежит Мэри Паркер Фоллетт. См.: Henry М. Metcalf and L. Urwick. «Dynamic Administration: The Collected Papers of Mary Parker Follett». (New York: Harper & Brothers, 1942), pp. 65-66. На языке предпочтений то, что требуется, — это достижение не компромиссов, а оптимальности по Парето. Но эта терминология в данном случае неуместна, поскольку здесь под вопрос ставится сам язык предпочтений.

(обратно)

14

Mill. «Representative Government», pp. 227ff; James Bryce. «The American Commonwealth», 2 vols. (London: Macmillan, 1904), 2, chapter 76.

(обратно)

15

Susan Blackall Hansen. «Participation, Political Structure, and Concurrence» // «American Political Science Review» 69 (December 1975).

(обратно)

16

Взято из: Charles E. Lindblom. «The Policy-Making Process» (Englewood Cliffs, N. J.: Prentice-Hall, 1968), p. 103.

(обратно)

17

Красочное и весьма конкретизированное описание процесса см. в: Robert Е. Lane. «Political Ideology» (New York: Free Press, 1962), pp. 442-446.

(обратно)

18

Приводится no: Sidney Verba and Norman H. Nie. «Participation in America» (New York: Harper & Row, 1972), p. 31.

(обратно)

19

Ibid., pp. 25,26.

(обратно)

20

Более подробно см. в: Charles Е. Lindblom. «The Intelligence of Democracy» (New York: Free Press, 1965), esp. pp. 63, 84.

(обратно)

21

E.E. Schattschneider. «The Semisovereign People» (New York: Holt, Rinehart and Winston, 1960), p. 35.

(обратно)

22

1960-е годы в американской политической науке были отмечены волной, а может быть, только началом волны пересмотра плюралистических теорий полиархии. Некоторые характерные труды плюралистического направления: David Riesman. «The Lonely Crowd» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1950); R.A. Dahl. «А Preface to Democratic Theory» (Chicago: University of Chicago Press, 1956), chapter 5. Плюралистические оценки эффективности общественного контроля см. в: V.O. Key, Jr. «Public Opinion and American Democracy», esp. chapter 21; David Truman. «The Governmental Process» (New York: Knopf, 1951) and Truman. «The American System in Crisis» // «Political Science Quarterly» 59 (December 1959), pp. 481-498. Критику см. в: Henry Kariel. «The Decline of American Pluralism» (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1961); Theodore Lowi. «The End of Liberalism» (New York: Norton, 1969); Peter Bachrach. «The Theory of Democratic Elitism» (Boston: Little, Brown, 1967).

(обратно)

23

Было даже высказано предположение о том, что разрыв между членами общества, состоящими в каких-либо организациях и не принадлежащими к организациям, заменил существовавший ранее разрыв между организованными экономическими группами и стал весьма важной особенностью американской системы. См.: Bruce С. Johnson. «The Democtatic Mirage» // «Berkeley Journal of Sociology» 13 (1968).

(обратно)

24

Robert V. Presthus. «Men at the Top» (New York: Oxford University Press, 1964), esp. pp. 408-409.

(обратно)

25

Dahl and Lindblom. «Politics, Economics, and Welfare», pp. 504-505.

(обратно)

1

О первой возможности («уход») и второй («влияние») см. в: Albert О. Hirscham. «Exit, Voice, and Loyalty» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1970).

(обратно)

2

О разных пониманиях своей роли выборными политиками в Соединенных Штатах см. в: John С. Wahlke et al. «The Legislative System» (New York: John Wiley & Sons, 1962), pp. 282-286; and Raymond A. Bauer, Ithiel de Sola Pool, and Lewis Anthony Dexter. «American Business and Public Policy» (New York: Atherton, 1963), chapter 29 and 30. О Великобритании см.: Samuel H. Beer. «British Politics in the Collectivist Age» (New York: Alfred A. Knopf, 1966).

(обратно)

3

Robert A. Levine. «Public Planning: Failare and Redirection» (New York: Basic Books, 1972), p. 67.

(обратно)

4

F.M. Scherer. «Industrial Market Structure and Economic Performance» (Chicago: Rand McNally, 1970), pp. 55ff.; [Шерер Ф.М., Росс Д. Структура отраслевых рынков: Пер. с англ. О.К. Ястребова и др. — М.: Экон. фак. МГУ: ИНФРА-М., 1997].

(обратно)

5

Т.О. Lloyd. «Empire to Welfare State» (London: Oxford University Press, 1970), pp. 267-268; Alfred F. Havighurst. «Twentieth Century Britain», 2nd ed. (New York: Harper & Row, 1962), pp. 366-367; Henry Pelling. «Modern Britain, 1885-1955» (Edinburgh: Thomas Nelson & Sons, 1960), pp. 154-155.

(обратно)

6

Christopher D. Stone. «Where the Law Ends» (New York: Harper & Row, 1975), p. 238.

(обратно)

7

Walter Adams and Joel B. Dirlam. «Big Steel, Invention, and Innovation» // «Quarterly Journal of Economics» 80 (May 1966).

(обратно)

1

Sir Ernest Barker. «Reflections on Government» (London: Oxford University Press, 1942), p. 188.

(обратно)

2

Hans Kelsen. «Vom Wesen und Wert der Demokratie» (Tübingen: Verlag von J.C.B. Mohr, 1929), p. 93, перевод с немецкого на английский сделан автором.

(обратно)

3

George Sabine. «The Two Democratic Traditions» // «The Philosophical Review» 61 (October 1952). См. также: Kelsen. «Vom Wesen und Wert der Demokratie».

(обратно)

4

Karl Marx. «Capital», ed. Frederich Engels (New York: Modem Library, 1906), p. 786; [К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. второе. Т. 23, с. 727—М.: Госполитиздат, 1960].

(обратно)

5

Barker. «Reflections», р. 191.

(обратно)

6

С.В. Macpherson. «The Real World of Democracy» (London: Oxford University Press, 1965), p. 46.

(обратно)

7

Более подробное обсуждение вопроса об организации экономики в военное время см. в: R.A. Dahl and С.Е. Lindblom. «Politics, Economics, and Welfare» (New York: Harper & Brothers, 1953), pp. 402-412; а также Tibor Scitovsky, Erward Shaw, and Lorie Tarshis. «Mobilizing Resources for War» (New York: McGraw-Hill, 1951), esp. pp. 135-139.

(обратно)

8

U.S. War Production Board. «American Industry in War and Transition, 1940-1950», Part II (WPB Document No. 27,1945).

(обратно)

9

Описание этого плана см. в: David Novick, Melven Anshen, and W.E. Truppner. «Wartime Production Controls» (New York: Columbia University Press, 1949), chapter 8.

(обратно)

1

U.S. Congress, Senate, Subcommittee on Antitrust and Monopoly of the Committee on the Judiciary: Hearings, Egon Sohmen testimony in «Economic Concentration», 90th Congress, 2nd session, 1968, p. 3446.

(обратно)

2

Длинный список субсидий американским деловым кругам приводится в: Clair Wicox. «Public Policy toward Business», 4th ed. (Homewood, Ill.: Irwin, 1971), chapter 33. О различных способах поддержки деловой активности см. в: Murray L.Weidenbaum. «The Modern Public Sector. New Ways of Doing the Government’s Business» (New York: Basic Books, 1969), особенно таблицу на с. 137.

(обратно)

3

Цит. по: Heinz Hartmann. «Authority and Organization in German Management» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1959), p. 229.

(обратно)

4

Harold Brayman. «Corporate Management in a World of Politics» (New York: McGraw-Hill, 1967), p. 57.

(обратно)

5

О том, как протестовавшие бизнесмены реагировали на ограничение их привилегий, см. в: Robert Е. Lane. «The Regulation of Businessman» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1954).

(обратно)

6

О налоговой политике как средстве поддержки бизнесменов см. в: Robert Е. Hall and Dale W. Jorgenson. «Tax Policy and Investment Behaviour» // «American Economic Review» 57 (June 1967): 410.

(обратно)

7

Подробно об этом см. в: James O’Connor. «The Private Welfare State», in Milton Mankoff, ed. «The Poverty of Progress» (New York: Holt, Rinehart, and Winston, 1972), pp. 96-101.

(обратно)

8

Christopher D. Stone. «Where the Law Ends» (New York: Harper & Row, 1975), pp. 54-56.

(обратно)

9

Mark Green and Peter Perkas. «Nixon’s Industrial State» // «New Republic» 167 (16 September 1972): 20.

(обратно)

10

Ibid., p. 19.

(обратно)

11

Joseph La Palombara. «Interest Groups in Italian Politicy» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1964), p. 278.

(обратно)

12

Stephen Blank. «Industry and Government in Britain» (Lexington, Mass.: D.C. Hearth, 1973), pp. 67-70,211.

(обратно)

13

Chitoshi Janaga. «Big Business in Japanese Politics» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1968), pp. 3,34,95-96,308. См. также: Hugh Patrick. «An Introduction to the Japanese Economy», mimeographed (October 1973); Ryutaro Komiya. «Economic Planning in Japan», in «Economic Planning, East and West», ed. Morris Bernstein (Cambridge, Mass.: Ballinger, 1975), and T.F.M. Adams and N. Kobayashi. «The World of Japanese Business» (Tokyo: Kodansha International, 1969).

(обратно)

14

Brayman. «Corporate Management», p. 110.

(обратно)

15

«Time», 29 December 1975, p. 61.

(обратно)

16

Stone. «Where the Law Ends», pp. 192-193.

(обратно)

17

U.S. Congress, Senate, Committee on Armed Services, draft report of the National Stockpile and Naval Petroleum Reserves Subcommittee, «Inquiry into the Strategic and Critical Material Stockpiles of the United States», 88th Congress, 1st session, 1963, pp. 4-5, 36-46.

(обратно)

18

Gilbert M. Sauvage. «The French Businessman in His Mileu», in «The Business Establishment», ed. Earl F. Cheit (New York: John Wiley & Sons, 1964) p. 236.

(обратно)

19

Andrew Shonfield. «Modern Capitalism» (London: Oxford University Press, 1965), p. 139.

(обратно)

20

Ibid., p. 164.

(обратно)

21

Ibid., p. 241; and Chitoshi Yanaga. «Big Business in Japanese Politics», pp. 35-36.

(обратно)

22

Shonfield. «Modern Capitalism», p. 188.

(обратно)

23

Henry W. Ehrmann. «Organized Business in France» (Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1957), pp. 103ff.

(обратно)

24

Gren and Perkas, «Nixon’s Industrial State», p. 19.

(обратно)

25

Shonfield. «Modern Capitalism», p. 335.

(обратно)

26

Louis A. Kohlmeier. «The Regulators» (New York: Harper & Row, 1969), p. 49.

(обратно)

27

Brayman. «Corporate Management», pp. 68-69.

(обратно)

28

U.S. Congress, House, hearings before a subcommittee of the Committee on Government Operations, «Amendment to the Administrative Expense Act of 1946», 85th Congress, 1st session, 1957, pp. 2, 23.

(обратно)

29

Grant McConnell. «Private Power and American Democracy» (New York: Knopf, 1967), p. 271.

(обратно)

30

«New York Times», 8 June 1975, p. 1.

(обратно)

31

Henry W. Ehrmann. «Politics in France» (Boston: Little, Brown, 1971), p. 178; Ehrmann. «Organized Business», p. 259ff.

(обратно)

32

Подробности см. в: Ehrmann. «Organized Business», p. 262.

(обратно)

33

Shonfield. «Modern Capitalism», p. 128 and 232n.

(обратно)

34

J. Blondel. «Voters, Parties, and Leaders» (Harmondsworth, Middesex, England, 1966), pp. 222-231.

(обратно)

35

Shonfield. «Modern Capitalism», p. 243.

(обратно)

36

Gerard Braunthal. «The Federation of German Industry in Politics» (Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1965), p. 239.

(обратно)

37

Ryutaro Komiya. «Economic Planning in Japan» in «Economic Planning, East and West», ed. Morris Bornstein (Cambridge, Mass.: Ballinger, 1975).

(обратно)

38

Woodrow Wilson. «The New Freedom» (New York: Doubleday, Page, 1913), p. 58. [Вильсон, Вудро. Новая свобода: Пер. с англ. Н. и В. Домбровских. — Одесса: Издание «Н. и В. Л.», 1919. —С. 50].

(обратно)

1

Tom Wicker. «New York Times», 21 November 1976, section 4, p. 17.

(обратно)

2

Andrew Shonfield. «Modern Capitalism» (London: Oxford University Press, 1965), pp. 186-187.

(обратно)

3

Ibid., pp. 131, 160ff.

(обратно)

4

Взгляды ревизионистов в обобщенном виде и с приложением документов излагаются в: Kenneth Prewitt and Alan Stone. «The Ruling Elites» (New York: Harper & Row, 1973), chapter 2.

(обратно)

5

О наблюдающемся в содержании регуляторных процессов несоответствии между символами демократии и противоречащей им реальностью см. в: Murray J. Edelman. «Symbols and Political Quiescence» // «American Political Science Review» 54 (September 1960).

(обратно)

6

Matthew Josephon. «The Politicos» (New York: Harcourt, Brace, 1938), p. 526.

(обратно)

7

Документальную информацию о масштабах и интенсивности активности бизнеса в политике см. в:

по США: Edwin М. Epstein. «The Corporation in American Politics» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1969);

no ФРГ: Gerard Braunthal. «The Federation of German Industry in Politics» (Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1965).

no Франции: Henry W. Ehrmann. «Organized Business in France» (Princeton, N.Y.: Princeton University Press, 1967);

no Италии: Joseph La Palombara. «Interest Groups in Italian Politics» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1964);

no Великобритании: Stephen Blank. «Industry and Government in Britain» (Lexington, Mass.: D.C. Hearth, 1973);

no Японии: Chitoshi Yanaga. «Big Business in Japanese Politics» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1968).

(обратно)

8

В некоторых системах корпоративные политические расходы подлежат определенным юридическим ограничениям. В США некоторые виды корпоративных политических взносов являются незаконными. Для этого применяются ухищрения, с помощью которых имитируется поступление взносов личных доходов отдельных должностных лиц корпорации. См.: Alexander Heard. «The Costs of Democracy» (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1960), pp. 199ff, and Epstein. «The Corporation in American Politics», pp. 93ff.

(обратно)

9

Цифровые данные о расходах на меры по увеличению сбыта являются экстраполяцией информации, содержащейся в: Julian L. Simon. «Issues in the Economics of Advertising» (Urbana: University of Illinois Press, 1970), pp. 26-27. Цифровые данные о расходах в ходе предвыборной кампании см. в: Herbert Е. Alexander. «Financing the 1972 Election» (Lexington, Mass: Lexington Books, 1976).

(обратно)

10

Alexander. «Financing the 1972 Election», pp. 93, 95, 306, 386, 389.

(обратно)

11

Epstein. «The Corporation in American Politics», p. 158.

(обратно)

12

Francis X. Sutton et al. «The American Business Creed» (Cambridge, Nass.: Harvard University Press, 1956), p. 292.

(обратно)

13

Richard Rose. «Influencing Voters» (New York: St. Martin’s, 1967), p. 171.

(обратно)

14

О финансировании деловыми кругами политических партий в ФРГ см. в: Braunthal. «The Federation of German Industry», chapter 5.

(обратно)

15

U.S. Bureau of the Census. «Statistical Abstract of the United States», 1975, pp. 372, 497.

(обратно)

16

U.S. Department of Commerce. «National Associations of the United States», 1949, p. VIII.

(обратно)

17

Patrick Rivers. «Politics by Pressure» (London: George G. Harrap and Co, 1974), p. 40; Norman Kogan. «The Government of Italy». (New York: Thomas Y. Crowell, 1962), pp. 65-66; and Epstein. «The Corporation in American Politics», pp. 51-53, 90.

(обратно)

18

Henry W. Ehrmann. «Organized Business in France» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1957), pp. 224-225, 233, 235. Raymond A. Bauer, Ithiel de Sola Pool, and Lewis Anthony Dexter. «American Business and Public Policy». (New York: Atherton, 1963).

(обратно)

19

О соответствующей практике в США см. в: Ralph Nader and Mark Green, eds. «Corporate Power in America» (New York: Grossman, 1973), p. 34; Robert Engler. «The Politics of Oil» (Chicago: University of Chicago Press, 1961), p. 318; Morton Minz and Jerry S. Cohen. «America, Inc». (New York: Dial Press, 1971), p. 247. О Японии см. в: Yanaga. «Big Business», p. 108; Patrick. «An Introduction to the Japanese Economy», chapter 8, p. 19. О Франции см.: Ehrmann. «Organized Business in France», pp. 267ff. Об Италии см. в: Shonfield. «Modem Capitalism», p. 197.

(обратно)

20

Wolfgang Hirsch-Weber. «Some Remarks on Interest Groups in the German Federal Republic», in «Interest Groups on Four Continents», ed. Henry W. Ehrmann (Pittsburg: University of Pittsburg Press, 1960), p. 106. О слабости профсоюзов в США см. в: Epstein. «The Corporation in American Politics», pp. 151-171.

(обратно)

1

С. Wright Mills. «The Power Elite» (New York: Oxford University Press, 1956. [Опубл. на русс. яз.: Миллс Ч. Властвующая элита. — М., 1959.]

(обратно)

2

Ferdinand Lundberg. «The Rich and the Super-Rich» (New York: Lyle Stuart, 1968).

(обратно)

3

John Kenneth Galbraith. «The New Industrial State», 2nd ed. (Boston: Houghton Mufflin, 1971), chapter 6. [Опубл. на русс. яз.: Гэлбрейт, Джон Кеннет. Новое индустриальное общество: Пер. 1 -го изд. Перевод, общая редакция и вступительная статья академика АН СССР Н.Н. Иноземцева, д.э.н. С.М. Меньшикова, чл.-корр. АН СССР А.Г. Милейковского. — М.: Прогресс, 1969.]

(обратно)

4

Gabriel Kolko. «Wealth and Power in America» (New York: Praeger, 1962), p. 69.

(обратно)

5

Ibid., pp. 56-57.

(обратно)

6

Gaetano Mosca. «Sulla Teorica dei Governe e sal Governo Parlementare» (1884); Roberto Michels. «Zur Soziologie des Parteiwesens in der Modernen Demokratie» (1911); and Vilfredo Pareto. «Trattato di Sociologia Generate» (1916).

(обратно)

7

Например: G. William Domhoff. «Who Rules America?» (Englewood Cliffs, Prentice-Hall, 1967); Michael Tanzer. «The Sick Society» (New York: Holt, Rinehart, and Winston, 1968); Victor Perlo. «The Empire of High Finance» (New York: International Publishers, 1957); Thorstein Veblen. «Engineers and the Price System» (New York: Augustus M. Kelley, 1965); and James Burnham. «The Managerial Revolution» (New York: John Day, 1941). Но особенно много на эту тему можно найти у: Ralph Miliband. «The State in Capitalist Anxiety» (New York: Basic Books, 1969).

(обратно)

8

Francis X. Sutton et al. «The American Business Creed» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1956), p. 302.

(обратно)

9

А.А. Rogow. «The Labour Government and British Industry» (Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1955), p. 146.

(обратно)

10

New York Times, June 8 1976, p. 51.

(обратно)

11

Stephen S. Cohen. «Modern Capitalist Planning: The French Model» (London: Weidenfeld & Nicolson, 1969), pp. 230-231; and John Sheahan. «An Introduction to the French Economy» (Columbus, Ohio: Charles E. Merrill, 1969), p. 79.

(обратно)

12

James C. Worthy. «Big Business and Free Men» (New York: Harper & Brothers, 1959), p. 3.

(обратно)

13

Robert Lowe, M. P. «Speeches and Letters on Reform» (London, 1867), pp. 52,140-145. Цит. no: Robert McKenzie 8c Allan Silver. «Angels in Marble» (Chicago: University of Chicago Press, 1968), p. 5.

(обратно)

14

McKenzie and Silver. «Angels in Marble», p. 37.

(обратно)

15

Ibid., chapter 2.

(обратно)

16

Grant McConnell. «Private Power and American Democracy» (New York: Alfred A. Knopf, 1967), p. 19.

(обратно)

17

Joseph T. Klapper. «The Effects of Mass Communication» (New York: Free Press, 1965), p. 17ff.

(обратно)

18

Ibid., p. 17ff.

(обратно)

19

Paul Lazarsfeld & Elihu Katz. «Personal Influence» (Glencoe, Ill.: Free Press, 1955).

(обратно)

20

Bernard C. Hennessy. «Public Opinion» (Belmont, Calif.: Wadsworth, 1965), 265-269.

(обратно)

21

Цит. no: McKenzie & Silver. «Angels in Marble», p. 48.

(обратно)

22

Michael Kidron. «Western Capitalism since the War», rev. (Harmondsworth, Middlesex, England: Penguin, 1970), p. 20.

(обратно)

23

Robert E. Lane. «The Fear of Equality» // «American Political Science Review» 53 (March 1959).

(обратно)

24

R. P. Kelvin. «What Sort of Incomes Policy» // «New Society» 6 (April 1967).

(обратно)

25

McKenzie & Silver. «Angels in Marble»; and Eric A. Nordlinger. «The Working-Class Tories» (Berkeley: University of California Press, 1967).

(обратно)

26

Edwin H. Sutherland. «White Collar Crime» (New York: Dryden Press, 1949).

(обратно)

27

In Earl F. Cheit, ed. «The Business Establishment» (New York: John Wiley & Sons, 1964), p. 2.

(обратно)

28

Michael Mann. «The Social Cohesion of Liberal Democracy» // «American Sociological Review» 35 (June 1970): 436.

(обратно)

29

1971 Ayer Directory of Publications (Philadelphia: Ayer Press, 1971).

(обратно)

30

Полезный библиографический обзор роли средств массовой информации в политико-экономической системе можно найти в: Ithiel de Sola Pool. «Government and the Media» // «American Political Science Review» 70 (December 1976).

(обратно)

1

Julian Simon. «Issues in the Economics of Advertising» (Urbana: University of Illinois Press, 1970), p. 27.

(обратно)

2

Jeremy Tunstall. «The Advertising Man» (London: Chapman & Hall, 1964), pp. 21-22.

(обратно)

3

William S. Comanor & Thomas A. Wilson. «Advertising and Market Power» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1974), chapters 3 and 5; and Lester D. Taylor & Daniel Weiserbs. «Advertising and the Aggregate Consumption Function» // «American Economic Review» 62 (September 1972).

(обратно)

4

George E. Berkley. «The Administrative Revolution» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1971), p. 137.

(обратно)

5

Taylor & Weiserbs. «Advertising».

(обратно)

6

Stuart Ewen. «Advertising as Social Production» // «Radical America» 3 (May-June 1969).

(обратно)

7

Graham Bannock. «The Juggernauts» (New York: Bobbs-Merrill, 1971), p. 218.

(обратно)

8

Sidney Verba. «The Silent Majority: Myth and Reality» // «University of Chicago Magazine» 63 (December 1970): 13-14.

(обратно)

9

Оценка Louis Harris (Richard Rose, Influencing Voters [New York: St. Martin’s, 1967], p. 236).

(обратно)

10

Различные доказательства можно найти в: Howard Flieger. «Where It Never Leaks» // «U.S. News and World Report», 9 February 1976, p. 76; «Time», 6 May 1974, p. 56; and «Time», 13 October 1975, p. 87.

(обратно)

11

Marlen H. Seiden. «Who Controls the Media» (New York: Basic Books, 1974), pp. 93-94.

(обратно)

12

Henry W. Ehrmann. «Politics in France» (Boston: Little, Brown, 1971), pp. 135-138.

(обратно)

1

Среди многих других работ в последние годы вышли также: Nico Poulantzas. «Political Power and Social Classes» (Atlantic Highlands, N.J.: Humanities Press, 1975); Ralph Miliband. «The State in Capitalist Society» (New York: Basic Books, 1969); Charles H. Anderson. «The Political Economy of Social Class» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1974); и Ralf Dahrendorf. «Class and Class Conflict in Industrial Society» (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1959).

(обратно)

2

Например, такие ведущие теоретики демократического направления, как Robert А. Dahl. «А Preface to Democratic Theory» (Chicago: University of Chicago Press, 1956 [Опубл. на русс. яз.: Роберт Даль. Введение в теорию демократии: Пер. с англ. Отв. редактор к.и.н. Ю.К. Абрамов. — М.: Наука — СП «Квадрат»] и Giovanni Sartori. «Democratic Theory», 2nd ed. (New York: Praeger, 1965), лишь очень умеренно ссылаются на результаты классового воздействия. А многие ученые обходятся без этой концепции, пользуясь вместо нее концепциями элит, социальных слоев и статуса. Полезный обзор обсуждения данной концепции, подготовленный исследователем, который считает концепцию одной из основных, можно найти в: Н. Frankel. «Capitalist Society and Modern Sociology» (London: Lawrence & Wishart, 1970), chapters 1, 2, 3.

(обратно)

3

Обзор концепций класса см. в: Stanislaw Ossowski. «Class Structure in the Social Consciousness» (London: Routledge & Kegan Paul, 1963), pp. 121-144.

(обратно)

4

См. яркую краткую формулировку, описывающую суть того, что здесь названо «увязкой», в: А. В. Hollingshead. «Elmtown Revisited» (New York: John Wiley & Sons, 1975), pp. 383-385. О преемственности поколений (занятий, образовательного ценза, доходов отцов и детей) см. в: Otis Dudley Duncan, David L. Featherman, and Beverly Duncan. «Socioeconomic Background and Achievement» (New York: Seminar Press, 1974), chapter 3.

(обратно)

5

О данных концепциях см. в: Oscar Lewis. «The Children of Sanchez» (New York: Random House, 1961); и Edward C. Banfield. «The Moral Basis of a Backward Society» (New York: Free Press, 1958).

(обратно)

6

Среди них: Robert D. Hess and Judith V. Torney. «The Development of Political Attitudes in Children» (Chicago: Aldine, 1967); Fred I. Greenstein. «Children and Politics» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1965); и Edgar Z. Friedenberg. «Coming of Age in America» (New York: Random House, 1963).

(обратно)

7

Alfred C. Kinsey. «Sexual Behavior in the Human Female» (Philadelphia: Saunders, 1953); Alfred C. Kinsey, Wardell B. Pomeroy, and Clyde E. Martin. «Sexual Behavior in the Human Male» (Philadelphia: Saunders, 1948).

(обратно)

8

Можно привести тысячи цитат. Например, см.: Robert Е. Lane. «Political Life» (Glencoe, Ill.: Free Press, 1959). Даже ученые-обществоведы, в теоретических воззрениях которых концепции класса не отводится сколько-нибудь значимого места, обычно признают существование классов в американском обществе. Например, см.: Zbigniew Brzezinski and Samuel P. Huntington. «Political Power: U.S.A./U.S.S.R.» (New York: Viking Press, 1963), p. 98ff; и Arnold M. Rose. «The Power Structure» (New York: Oxford University Press, 1967), р. 202ff.

(обратно)

9

Об этнической или расовой принадлежности как возможной альтернативе, играющей более важную роль, чем класс, см. в: Dennis Н. Wrong. «How Important Is Social Class?» в «The World of the Blue-Collar Worker», ed. Irving Howe (New York: Quadrangle Books, 1972). Об отношениях «производитель — потребитель» см. в: J. David Greenstone. «Labor in American Politics» (New York: Knopf, 1969), p. 387ff. О космополитичности — провинциальности см. в: Everett Ladd, Jr. «Ideology in America» (Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1969). Об образованности — невежественности см. в: David Е. Apter, ed. «Ideology and Discontent» (New York: Free Press, 1964), pp. 30-31.

(обратно)

10

J. Blondel. «Voters, Parties, and Leaders» (London: Penguin, 1965), pp. 136, 195ff, 239ff; Andrew Hacker. «The Elected and the Annointed» // «American Political Science Review» 55 (September 1961); Gilbert M. Sauvage. «The French Businessman in His Milieu» in The Business Establishment, ed. Earl F. Cheit (New York: John Wiley & Sons, 1964); Chitoshi Yanaga. «Big Business in Japanese Politics» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1968), особенно c. 9-26 и в других местах.

(обратно)

11

Christopher Jencks. «Inequality» (New York: Basic Books, 1972) и в других местах, особенно с. 213ff; Samuel S. Bowles and Herbert Gintis. «Schooling in Capitalist America: Educational Reform and the Contradiction of Economic Life» (New York: Basic Books, 1976); Hess and Torney (об «усвоении более активных и инициативных аспектов участия в политической деятельности» у детей), «Development of Political Attitudes», chapter 7; а также см. краткий обзор по ряду исследований и, таким образом, еще одно самостоятельное исследование: Greenstein. «Children and Politics», chapter 3. Также о других аспектах существующего в школьной системе отношения к детям по классовому признаку см. в: Edgar Lift. «Civic Education, Community Norms, and Political Indoctrination» // «American Sociological Review» 28 (February 1963); A. B. Hollingshead. «Elmtown’s Youth» (New York: John Wiley & Sons, 1949); and William L. Warner. «Who Shall Be Educated?» (New York: Harper & Brothers, 1944).

(обратно)

12

Edwin H. Sutherland. «White Collar Crime» (New York: Dryden Press, 1949).

(обратно)

13

В дополнение к вышеупомянутым исследованиям, проведенным в различных школах, см. результаты опроса, проведенного Louis Harris для журнала «Life», в котором приняли участие 2500 учителей, родителей и директоров школ в 100 школах США («Life», 16 May 1969, особенно с. 34). Harmon Ziegler. «The Political Life of American Teachers» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1967), особенно c. 22; V. O. Key, Jr. «Public Opinion and American Democracy» (New York: Knopf, 1967), p. 316; M. Kent Jennings and Richard G. Niemi. «The Transmission of Political Values from Parent to Child» in «Power and Change in the United States», ed. Kenneth M. Dolbeare (New York: John Wiley & Sons, 1969).

(обратно)

14

Nathan M. Pusey. «The Age of the Scholar» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1963), p. 171.

(обратно)

15

Lane. «Political Life», chapter 16; Sidney Verba and Norman H. Nie. «Participation in America» (New York: Harper & Row, 1972), pp. 100, 336, 339-40. О Европе см. в: Norman Н. Nie, G. Bingham Powell, Jr., and Kenneth Piewitt «Social Structure and Political Participation» // «American Political Science Review» 63 (September 1969); and Lester W. Millbrath. «Political Participation» (Chicago: Rand McNally, 1965), p. 116.

(обратно)

16

E.E. Schatcschneider. «The Semisovereign People» (New York: Holt, Rinehart, and Winston, 1960), pp. 30-35; W. Lloyd Warner, Darab B. Unwalla, and John H. Trimm, eds. «The Emergent American Society» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1967), pp. 279-86. О том, что политические лидеры европейских социалистических партий имеют тенденцию происходить из (или принимать убеждения) того класса, который стремится к сохранению существующего политико-экономического строя, см. в: Frank Parkin. «Class, Inequality, and Political Order» (New York: Praeger, 1971), pp. 128-136.

(обратно)

17

Согласно одному из опросов 1969-1970 годов, всего 5 процентов американских ученых считали себя левыми (Everett Carll Ladd and Seymour Martin Lipsett. «The Divided Academy» [New York: McGraw-Hill, 1975], p. 26).

(обратно)

18

См. цитату, ссылка на которую приведена выше в примечании 11.

(обратно)

19

Анализ и список литературы по обуржуазиванию см. в: John Н. Goldthorpe, David Lockwood, Frank Bechhofer, and Jennifer Platt. «The Affluent Worker in the Class Structure» (London: Cambridge University Press, 1971), chapter 1.

(обратно)

20

David Butler and Donald Stokes. «Political Change in Britain» (New York: St. Martin’s, 1971), pp. 126-134.

(обратно)

21

Goldthorpe et al. «The Affluent Worker», chapter 6.

(обратно)

22

Об обуржуазивании американских рабочих см. в: Edwin М. Epstein. «The Corporation in American Politics» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1969), pp. 161-165.

(обратно)

23

Talcott Parsons. «Societies» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1966), p. 113. [Талкотт Парсонс. Общества: Пер. с англ. В.Ф. Чесноковой // Опубл. в: Т. Парсонс. О социальных системах / Под общ. ред. В.Ф. Чесноковой и С.А. Белановского. — М.: Академический проект, 2002].

(обратно)

24

Peter М. Blau, ed. «Approaches to the Study of Social Structure» (New York: Free Press, 1975), pp. 15-17, chapters 3 and 5.

(обратно)

25

Abram Kardiner. «The Psychological Frontiers of a Society» (New York: Columbia University Press, 1945).

(обратно)

1

U.S. Congress, Joint Economic Committee, Joint Committee Print, China: A Reassessment of the Economy, 94th Congress, 1st session, 1975, p. 35.

(обратно)

2

Franz Schurmann. «Ideology and Organization in Communist China» (Berkeley: University of California Press, 1966), p. 11.

(обратно)

3

Ibid., p. 125.

(обратно)

4

T. H. Rigby. «Traditional, Market, and Organizational Societies and the U.S.S.R.» in «Communist Studies and the Social Sciences», ed. Frederic J. Fleron (Chicago: Rand McNally, 1969), p. 176; Jerome M. Gilison «The Soviet Image of Utopia» (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1975) и в других местах, особенно с. 52.

(обратно)

5

Andres Suarez. «Leadership, Ideology, and Political Party» in «Revolutionary Change in Cuba», ed. Carmelo Mesa-Lago (Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1971), p. 8ff.

(обратно)

6

О его различных сферах власти см. в: Rigby. «Traditional, Market, and Organizational Societies and the U.S.S.R.», p. 181.

(обратно)

7

Paul Hollander. «Soviet and American Society» (New York: Oxford University Press, 1973), pp. 44-55.

(обратно)

8

Jerry F. Hough. «The Soviet Prefects» (Cambridge: Harvard University Press, 1959), p. 111ff.

(обратно)

9

Frederick Barghoom. «Politics in the U.S.S.R.», 2nd ed. (Boston: Little, Brown, 1972), pp. 34, 55, 185.

(обратно)

10

Raymond A. Bauer, Alex Inkeles, and Clyde Kluckhohn. «How the Soviet System Works» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1957), p. 39.

(обратно)

11

Schurmann. «Ideology and Organization», p. 109.

(обратно)

12

Hough. «Soviet Prefects», p. 98ff.

(обратно)

13

Ibid., chapter 4.

(обратно)

14

Rigby. «Traditional, Market, and Organizational Societies and the U.S.S.R.», p. 182.

(обратно)

15

Hough. «Soviet Prefects», chapters 5 and 7; Rigby. «Traditional, Market, and Organizational Societies and the U.S.S.R.», p. 182.

(обратно)

16

О партии как об исполнителе, а не создателе и разработчике политики, см. в: Robert Conquest. «Power and Policy in the U.S.S.R.» (New York: St. Martin’s, 1961), p. 30. Также см. в: Chalmers Johnson. «Comparing Communist Nations» in «Change in Communist Systems», ed. Chalmers Johnson (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1970), p. 11.

(обратно)

17

James Chieh Hsiung. «Ideology and Practice» (New York: Praeger, 1970), p. 156.

(обратно)

18

Великолепное лаконичное описание идеологии в Советском Союзе см. в: Bauer, Inkeles, and Kluckhohn. «How the Soviet System Works», pp. 31-35.

(обратно)

19

Jerry Hough. «The Soviet System» // «Problems of Communism» 2 (March-April 1972): 31.

(обратно)

20

Cm.: Daniel Bell. «Ideology and Soviet Politics» // «Slavic Review» 24 (December 1965): 602.

(обратно)

21

Cm.: Schurmann. «Ideology and Organization», p. 109ff, особенно c. 111 о партии как источнике инноваций в Китае.

(обратно)

22

Анализ сложных и скрытых способов и причин, которые обусловливают то, что проводящая инновации элита теряет свое инновационное рвение, см. в: Vernon V. Aspaturian. «Social Structure and Political Power in the Soviet System» in U.S. Congress, House, Committee on Foreign Affairs, Subcommittee on Europe, Hearings, Recent Developments in the Soviet Bloc, Part II, 88th Congress, 2d session, 1964.

(обратно)

23

Ленин В.И. Государство и революция. М.: Издательство политической литературы. 1979. —С. 103.

(обратно)

24

Donald R. DeGlopper. «Recent Changes in Chinese Society» // «The Annals» 402 (July 1972): p. 21ff; William L. Parish. «China-Team, Brigade, or Commune» // «Problems of Communism» 25 (March-April 1976).

(обратно)

25

Schurmann. «Ideology and Organization», p. 479ff.

(обратно)

26

Robert M. Bernardo. «The Theory of Moral Incentives in Cuba» (University, Ala.: University of Alabama Press, 1971), pp. 66-67.

(обратно)

27

Schurmann. «Ideology and Organization». О новом утверждении «общества» над организацией см. с. 542.

(обратно)

1

Вот более ранняя версия двух моделей, из которой я взял несколько элементов: Charles Е. Lindblom. «The Sociology of Planning» in «Economic Planning East and West», ed. Morris Bornstein (Cambridge, Mass.: Ballinger, 1975).

(обратно)

2

Например, см.: Zbigniew Brzezinski. «Between Two Ages» (New York: Viking, 1970), p. 72. И Андрей Сахаров, хотя по многим положениям отступал от веры коммунистов в интеллектуальное могущество человека, в 1971 году продемонстрировал уверенность вполне в духе модели-1, рекомендовав создать «Международный совет экспертов по проблемам мира, разоружения, экономической помощи нуждающимся странам, защите прав человека и охране окружающей среды».

(обратно)

3

Цит. по: Jerome М. Gilison. «The Soviet Image of Utopia» (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1975), p. 120.

(обратно)

4

Талмон проводит различие между «приматом и эксклюзивностью истины в политике» и политикой «как средоточием проб и ошибок», при которой политические системы есть «прагматический продукт человеческой изобретательности и спонтанности»

(J. L. Talmon. «The Origins of Totalitarian Democracy» [New York: Praeger, 1960] [Талмон Дж.Л. Истоки тоталитарной демократии // Опубл. в: Тоталитаризм: Что это такое? (Исслед. зарубеж. политологов): Сб. ст., обзоров, реф., пер. — М.: ИНИОН, 1993. —

Ч. 1, с. 191-192]).

(обратно)

5

Harry Harding, Jr. «Maoist Theories of Policy-Making and Organization» in «The Cultural Revolution in China», ed. Thomas W. Robinson (Berkeley: University of California Press, 1971), p. 123.

(обратно)

6

Талмон различает «всеохватную единую философию» и «набор прагматических установок» (Талмон Дж.Л. Указ, соч., с. 192].

(обратно)

7

О том, насколько важна правильность в свете советской теории, см. в: Abraham Katz. «The Politics of Economic Reform in the Soviet Union» (New York: Praeger, 1972), p. 120 и в других местах; также см. в: Raymond A. Bauer, Alex Inkeles, and Clyde Kluckhohn. «How the Soviet System Works» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1957), p. 49.

(обратно)

8

Robert A. Dahl. «Polyarchy» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1971), pp. 1-2.

(обратно)

9

Michael Polanyi. «Science, Faith, and Society» (London: Oxford University Press, 1946), chapter 3.

(обратно)

10

Harding. «Maoist Theories», p. 123.

(обратно)

11

Donald V. Schwartz. «Recent Soviet Adaptations of Systems Theory to Administrative Theory» // «Journal of Comparative Administration» 5 (August 1973): 236.

(обратно)

12

Benjamin I. Schwartz. «А Personal View of Some Thoughts of Mao Tse-tung», in «Ideology and Politics in Contemporary China», ed. Chalmers Johnson (Seattle: University of Washington Press, 1973), p. 359.

(обратно)

13

Талмон Дж.Л. Указ соч., с. 192.

(обратно)

14

Gregory Grossman. «The Solidary Society» in «Essays in Socialism and Planning in Honor of Carl Tandauer» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1970).

(обратно)

15

Derek Bryan. «Changing Social Ethics in Contemporary China» // «Political Quarterly» 45 (January-March, 1974): 50.

(обратно)

16

Cm.: Ralf Dahrendorf. «Class and Class Conflict in Industrial Society» (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1959). pp. 157-65.

(обратно)

17

Frank Knight. «Freedom and Reform» (New York: Harper & Brothers, 1947), p. 190; Ernest Barker. «Reflections on Government» (London: Oxford University Press, 1942), p. 40.

(обратно)

18

Carl L. Becker. «New Liberties for Old» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1941), p. 106.

(обратно)

19

Edmund Wilson. «To the Finland Station» (Garden City, N.Y.: Doubleday, 1940), p. 283.

(обратно)

20

J. L. Talmon. «The Rise of Totalitarian Democracy» (Boston: Beacon Press, 1952).

(обратно)

21

Также довод о том, что знание вытесняет политику, см. в: Robert Е. Lane. «The Decline of Politics and Ideology in a Knowledgeable Society» // «American Sociological Review» 31 (1966): 649-662.

(обратно)

22

Grossman. «The Solidary Society», p. 191.

(обратно)

23

Alfred North Whitehead. «Science and the Modem World» (New York: Free Press, 1967), p. 186. По свойственной модели-2 традиции обществоведы подробно исследовали полезные функции общественного конфликта. Например, см.: Lewis Coser. «The Functions of Social Conflict» (Glencoe, Ill.: Free Press, 1964), где он продолжает работу о конфликте, выполненную Джорджем Симмелем (Georg Simmel) в 1908 году.

(обратно)

24

См. Mary Parker Follett о поиске решений на базе интеграционных процессов в противоположность компромиссным и о роли конфликта в стимулировании поиска путей к интеграции: Н. М. Metcalf & L. Urwick, eds. «Dynamic Administration» (New York: Harper & Brothers, 1942), p. 239ff. Также см.: Coser. «The Functions of Social Conflict».

(обратно)

25

John Stuart Mill. «Representative Government» (London: Dent, 1910), p. 195 [Опубл. на русс. яз.: Милль, Джон Стюарт. Размышления о представительном правлении. Benson (Vt): Chalidze publ. — Перепеч. с изд. Яковлева, СПб., 1863.]

(обратно)

26

Такое различие проводится в: С. В. Macpherson. «Democratic Theory» (London: Oxford University Press, 1973), pp. 1-23.

(обратно)

27

Цит. no: Allen Kassof. «The Administered Society» // «World Politics» 16 (July 1964), p. 558.

(обратно)

28

Michel Oksenberg, ed. «China’s Developmental Experience» (New York: Praeger 1973), p. 29.

(обратно)

29

Как предполагалось некоторыми бихевиористами. Например, см.: В. F. Skinner. «Beyond Freedom and Dignity» (New York: Alfred A. Knopf, 1971). Также см.: Raymond Bauer. «The New Man in Soviet Psychology» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1952); E. L. Wheelwright and Bruce McFarlane. «The Chinese Road to Socialism» (New York: Monthly Review Press, 1970), p. 147; Richard R. Fagen. «The Transformation of Political Culture in Cuba» (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1969), p. 14.

(обратно)

30

Emile Durkheim. «The Division of Labor in Society», trans. George Simpson (New York: Free Press, 1933). [Опубл. на русс. яз.: Эмиль Дюркгейм. О разделении общественного труда. Метод социологии: Пер. с франц. А.Б. Гофмана. — М.: Наука, 1991].

(обратно)

31

Robert S. McNamara. «The Essence of Security» (New York: Harper & Row, 1968), pp. 109-110.

(обратно)

1

L. Talmon. «The Origins of Totalitarian Democracy» (New York: Praeger, 1960), C.B. Macpherson. «The Real World of Democracy» (London: Oxford University Press, 1966). Эти и другие авторы пользуются термином «демократия», в том числе по отношению и к коммунизму, и к либеральной демократии на том основании, говоря простым языком, что оба строя теоретически предназначены «для» народа.

(обратно)

2

О вырождении «линии масс» см. в: Victor С. Funnell. «The Metamorphosis of the Chinese Communist Party» // «Studies in Comparative Communism» 4 (April 1971).

(обратно)

3

Mao Tse-tung. Selected Works, vol. 4,1941-1945 (New York: International Publishers, 1956), p. 113.

(обратно)

4

Определение современных моделей конфликтов за власть в СССР см. в: Т. Н. Rigby. «The Extent and Limits of Authority» // «Problems of Communism» 12 (September-October 1963).

(обратно)

5

О Кубе см. в: James М. Malloy. «Generation of Political Support and Allocation of Costs» in «Revolutionary Change in Cuba», ed. Carmelo Mesa-Lago (Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1971).

(обратно)

6

Конкретное исследование взаимодействия между государственными чиновниками в области образования и учеными с целью изменения политики Хрущева см. в: Philip D. Stewart. «Soviet Interest Groups and the Policy Process: The Repeal of Production Education» // «World Politics» 22 (October 1969).

(обратно)

7

Frederick, Barghoorn. «Politics in the U.S.S.R.», 2nd ed. (Boston: Little, Brown, 1972), pp. 198-199.

(обратно)

8

James R. Townsend. «Political Participation in Communist China», new ed. (Berkeley: University of California Press, 1969), pp. xiii-xiv.

(обратно)

9

Andrew C. Janos. «Group Politics in Communist Society» in «Authoritarian Politics in Modern Society», Samuel P. Huntington and Clement H. Moore (New York: Basic Books, 1970), p. 446ff; T. H. Rigby. «Crypto-Politics», Survey 50 (January 1964); Michel Oksenberg. «Occupational Groups in Chinese Society and the Cultural Revolution» in «Communist Systems in Comparative Perspective», eds. Lenard J. Cohen and Jane P. Shapiro (New York: Doubleday, 1974).

(обратно)

10

Краткое определение ряда тем в современной интерпретации плюралистических тенденций в СССР (список литературы прилагается) см.: Moshe Lewin. «Political Undercurrents in Soviet Economic Debates» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1974), p. 268.

(обратно)

11

Jerry F. Hough. «The Soviet System» // «Problems of Communism» 2 (March-April 1972): 27-32.

(обратно)

12

Jerry F. Hough. «The Brezhnev Era» // «Problems of Communism» 25 (March-April 1976), p. 10.

(обратно)

13

A.H. Brown. «Political Change in Czechoslovakia» // «Government and Opposition» 4 (Spring 1969).

(обратно)

14

«New York Times», 19 September 1976, p. 1.

(обратно)

15

О пределах разногласий см. в: Rudolf L. Tokes, ed. «Dissent in the U.S.S.R.» (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1975).

(обратно)

16

Barry H. Richman. «Industrial Society in Communist China» (New York: Random House, 1969), p. 369ff; J. A. Cohen. «The Criminal Process in China» in «Soviet and Chinese Communism», ed. Donald W. Treadgold (Seattle: University of Washington Press, 1967); a также об СССР см. в: Telford Taylor. «Courts of Terror» (New York: Alfred A. Knopf, 1976).

(обратно)

17

По одной из оценок, как только Кастро пришел к власти, были казнены 600 человек. Herbert Matthews. «Fidel Castro» (New York: Simon & Schuster, 1969), p. 145.

(обратно)

18

Alexander Dallin and George W. Breslauer. «Political Terror in Communist Systems» (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1970).

(обратно)

19

John W. Lewis. «Leadership in Communist China» (Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1963), p. 5.

(обратно)

20

Robert Conquest. «The Great Terror» (New York: Macmillan, 1973), pp. 702-713.

(обратно)

21

Yuri P. Frantsev. «The Individual under Communism: A Soviet View» in «The Challenge of Politics», eds. Alvin Z. Rubenstein and Garold W. Thumm, 3rd ed. (Engle-wood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1970), p. 231.

(обратно)

22

См .: Jeremy R. Azrael. «Soviet Union» in «Education and Political Development», ed. James S. Coleman (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1965), pp. 250-254, и список литературы в: S. М. Lipset. «Equity and Equality in Public Wage Policy» in «Public Employee Unions», ed. A. L. Chickering (San Francisco, Calif.: Institute for Contemporary Studies, 1976), pp. 112-113.

(обратно)

23

Barbara Wolfe Jancar. «Women and Soviet Politics» in «Soviet Politics and Society in the 1970’s», eds. Henry W. Morton and Rudolf L. Тökés (New York: Free Press, 1974), pp. 118, 141-142; Paul Hollander. «Soviet and American Society» (New York: Oxford University Press, 1973), p. 247.

(обратно)

24

Jonathan Mirsky. «China after Nixon» // «Annals» 402 (July 1972): 85-86.

(обратно)

25

В последнее время, однако, Советский Союз сокращает различия в заработной плате, а также в оплате труда в сельской и городской местности и в размере социальных выплат (Hough. «The Soviet System», p. 39).

(обратно)

26

Herbert L. Matthews. «Revolution in Cuba» (New York: Scribner’s, 1975), p. 370; Carl Riskin. «Workers’ Incentives in Chinese Industry» in U.S. Congress, Joint Economic Committee, China: A Reassessment of the Economy, 94th Congress, 1st session, 1975, p. 206.

(обратно)

27

О китайской системе социальной защиты и медицинского обеспечения см. в: Riskin. «Workers’ Incentives in Chinese Industry». Также см. в: Jan S. Prybyla. «The Political Economy of Communist China» (Scranton, Pa.: International Textbook, 1970), pp. 92, 196-197; «Time», 10 January 1972, pp. 60-61. О Кубе см. в: Matthews. «Revolution in Cuba», chapter 16.

(обратно)

28

Nicholas R. Lardy. «Economic Planning in the People’s Republic of China» in Joint Economic Committee, China.

(обратно)

29

Hough. «The Brezhnev Era», pp. 11-12.

(обратно)

30

J. Wilczynski. «The Economics of Socialism» (London: George Allen & Unwin, 1970). Соединенные Штаты предоставляют данные услуги в меньшем объеме, чем страны Западной Европы, что обусловлено рядом исторических причин, а также причинами, о которых говорится в главе 17: «Социально-экономический класс».

(обратно)

31

Frederick L. Pryor. «Public Expenditures in Communist and Capitalist Nations» (Homewood, Ill.: Richard D. Irwin, Inc., 1968), chapter 7. Подробно о системах социального обеспечения см. в: Jack Minkoff and Lynn Turgeon. «Income Maintenance in Eastern Europe» // «Social Policy» 6 (March-April, 1976).

(обратно)

32

Harold L. Wilensky. «The Welfare State and Equality» (Berkeley: University of California Press, 1975), pp. 30-31.

(обратно)

33

Robert B. Semple, Jr. «Income Inequity in Britain Found to Change Little in Decade» // «New York Times», 2 August 1975. Эта статья основана на следующей публикации: Royal Commission on the Distribution of Income and Wealth, Initial Report on the Distribution of Income and Wealth (London: Her Majesty’s Stationery Office, 1975). Данные по США см. в: James D. Smith & Stephen D. Franklin «The Concentration of Personal Wealth, 1922-1969» // «American Economic Review» 64 (May 1974): 162-167.

В Соединенных Штатах многие чрезвычайно богатые люди не декларируют никаких налогооблагаемых доходов. Об уклонении от налогов и других ошибках в измерении доходов в Великобритании см. в: Н. Frankel. «Capitalist Society and Modern Sociology» (London: Laurence & Wishart, 1970), pp. 83-86.

(обратно)

34

Источник: Harold Lydall. «The Structure of Earnings» (London: Oxford University Press, 1968), p. 153 — за исключением данных по СССР, которые взяты из: Frederic R. Pryor. «Property and Industrial Organization in Communist and Capitalist Nations» (Bloomington: Indiana University Press, 1973), p. 83. Подсчеты Прайора могут быть прямо сопоставимы, так как он явно отталкивается от списка Лайделла с целью дополнить его при помощи лайделловских же методов.

(обратно)

35

Peter Wiles. «Distribution of Income: East and West» (Amsterdam: North-Holland, 1974), pp. 25, 48.

(обратно)

36

В СССР в некоторых колхозах, оказывается, средняя заработная плата составляет всего от одной трети до половины от уровня средней заработной платы в промышленности. Robert Conquest. «Agricultural Workers in the U.S.S.R.» (London: Bodley Head, 1968), pp. 99-100. О дискриминации сельского хозяйства в отношении доходов см. в: Robert Е. Miller. «The Future of the Soviet Kolkhoz» // «Problems of Communism» 25 (March-April 1976). В Китае, по одной из оценок, средний уровень заработной платы в сельском хозяйстве составляет лишь одну четвертую среднего уровня заработной платы в промышленности (Charles Hoffman. «Work Incentive Practices and Policies in the People’s Republic of China, 1953-1965» [Albany: State University of New York Press, 1967], p. 13). Хоффман здесь не учитывает денежный эквивалент тех выплат, которые рабочие, занятые в сельском хозяйстве, получают в натуральной форме (например, зерном). По оценке, которая учитывает такие выплаты, разрыв получается существенно меньшим, но тем не менее достаточно значительным: предполагается, что сельскохозяйственные рабочие получают от 74 до 85 процентов от заработной платы городских рабочих (Riskin. «Workers’ Incentives in Chinese Industry», p. 205).

(обратно)

37

Pryor. «Property and Industrial Organization», p. 83.

(обратно)

38

Разнообразные оценки различий в уровне заработной платы в Китае см. в: A. Doak Barnett. «Uncertain Passage» (Washington, D.C.: Brookings Institution, 1974), pp. 132-133; Alexander Eckstein. «China’s Economic Development» (Ann Arbor: University of Michigan

Press, 1973), pp. 346-350; Richman. «Industrial Society», pp. 804—805; Christopher Howe. «Economic Trends and Policies» // «Political Quarterly» 45 (January-March 1974): 23.

(обратно)

39

Riskin. «Workers’ Incentives».

(обратно)

40

Joseph A. Kahl. «Cuban Paradox» in «Cuban Communism», ed. Irving L. Horowitz (New Brunswick, N.J.: Transaction, 1972), p. 288.

(обратно)

41

Bruce M. Russett et al. «World Handbook of Political and Social Indicators» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1964), p. 243. Оценку, подтверждающую эти данные, см. в: Р. J. D. Wiles. «The Political Economy of Communism» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1964), p. 48.

(обратно)

42

W. Irwin Gillespie. «Effect of Public Expenditures on the Distribution of Income» in «Essays in Fiscal Federalism», ed. Richard A. Musgrave (Washington, D.C.: Brookings Institution, 1965), pp. 164-165.

(обратно)

43

Более подробно о неэгалитарных государственных расходах см. в: William С. Mitchell. «Public Choice in America» (Chicago: Markham, 1971), chapter 4.

(обратно)

44

Morton Paglin. «The Measurement and Trend of Inequality» // «American Economic Review» 65 (September 1975). Тем не менее необходимо помнить, что данные очень неточны. Ричард Титмакс видит признаки постепенного отхода от идей равенства, по крайней мере в Великобритании: Richard Titmucs. «Income Distribution and Social Change» (London: George Allen & Unwin, 1962), p. 198.

(обратно)

45

James E. Meade. «Efficiency, Equality, and Ownership of Property» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1965), pp. 38-39.

(обратно)

46

«The Private Lives of Russia’s Rulers», Atlas (July-August 1971): 20-27; Andrei D. Sakharov. «My Country and the World» (New York: Alfred A. Knopf, 1975), pp. 25-27; а также о Китае и СССР см. в: Jacqueline R. Kasun. «United States Poverty in World Perspective» // «Current History» 64 (June 1973): 251-252.

(обратно)

47

Matthews. «Revolution in Cuba», pp. 380-381; Archibald R. M. Ritter. «The Economic Development of Revolutionary Cuba: Strategy and Performance» (New York: Praeger, 1974), p. 288ff.

(обратно)

48

Arthur G. Ashbrook, Jr. «China: Economic Overview, 1975», Joint Economic Committee, China, p. 51.

(обратно)

49

David P. Barkin and Nita R. Manitzas, eds. «Cuba: The Logic of the Revolution» (Andover, Mass.: Warner Modular Publications, 1973), pp. M261-269.

(обратно)

1

Franz Schurmann. «Ideology and Organization in Communist China», 2nd ed., enl. (Berkeley: University of California Press, 1971), p. 46. См. также: James Chieh Hsiung. «Ideology and Practice» (New York: Praeger, 1970), p. 155. Сравнение с СССР см. в: Merle Fainsod. «Transformations in the Communist Party of the Soviet Union» in «Soviet and Chinese Communism», ed. Donald W. Treadgold (Seattle: University of Washington Press, 1967).

(обратно)

2

О «культурной революции» см.: Schurmann. «Ideology and Organization»; Jörgen Domes. «Party Politics and the Cultural Revolution» in «Communist China, 1949-1969», eds. Frank N. Trager and William Henderson (New York: New York University Press, 1970); A. Doak Barnett. «Uncertain Passage» (Washington, D.C.: The Brookings Institution, 1974), pp. 6-8.

(обратно)

3

James R. Townsend. «Political Participation in Communist China», 2nd ed. (Berkeley: University of California Press, 1969), pp. 39, 45, 83.

(обратно)

4

Schurmann. «Ideology and Organization», p. 32.

(обратно)

5

Derek J. Waller. «Revolutionary Intellectuals or Managerial Modernizes» // «Political Quarterly» 45 (January-March 1974): 12.

(обратно)

6

Barry М. Richman. «Industrial Society in Communist China» (New York: Random House, 1969), pp. 258, 766.

(обратно)

7

Harvey Leibenstein. «Allocative Efficiency vs. ‘X-Efficiency’» // «American Economic Review» 56 (June 1966).

(обратно)

8

Hsiung. «Ideology and Practice», p. 297.

(обратно)

9

Ibid., p. 282.

(обратно)

10

Barnett. «Uncertain Passage», pp. 139-141.

(обратно)

11

Ezra F. Vogel. «Voluntarism and Social Control» in «Soviet and Chinese Communism», ed. Treadgold, p. 178.

(обратно)

12

Из Дэн Сяопина, цит. по: J. М. Н. Lindbeck. «Transformations in the Chinese Communist Party» in «Soviet and Chinese Communism», ed. Treadgold, p. 103.

(обратно)

13

Richard H. Solomon. «Mao’s Revolution and the Chinese Political Culture» (Berkeley: University of California Press, 1971), p. 506.

(обратно)

14

Schurmann. «Ideology and Organization», p. 48.

(обратно)

15

Ernesto Guevara. «Man and Socialism in Cuba» in «Che: The Selected Works of Ernesto Guevara», eds. R. E. Bonachea and N. P. Valdes (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1970), p. 159.

(обратно)

16

Richard R. Fagen. «The Transformation of Political Culture in Cuba» (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1969), p. 146.

(обратно)

17

James M. Malloy. «Generation of Political Support and Allocation of Costs» in «Revolutionary Change in Cuba», ed. Carmelo Mesa-Lago (Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1971), p. 41.

(обратно)

18

Carmelo Mesa-Lago. «Cuba in the 1970’s» (Albuquerque: University of New Mexico Press, 1974), chapter 3.

(обратно)

19

В Советском Союзе в сельском хозяйстве занята примерно четверть рабочей силы, и данная отрасль производит около одной пятой валового национального продукта. В Китае в агропромышленном производстве занято, вероятно, около 70 процентов рабочей силы, которые производят приблизительно от одной четвертой до половины валового национального продукта. На Кубе около 30 процентов рабочей силы, занятой в сельском хозяйстве, производит, по приблизительным оценкам, около 25 процентов валового национального продукта. U.S. Congress, Joint Economic Committee, Soviet Economic Prospects for the Seventies, 93rd Congress, 1st session, 1973, p. 341; United Nations, Yearbook of Labour Statistics 1975 (Geneva: International Labour Office, 1975), pp. 71, 89, 157; Charles L. Taylor and Michael C. Hudson. «World Handbook of Political and Social Indicators», 2nd ed. (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1972), p. 338; Jan Deleyne. «The Chinese Economy» (New York: Harper & Row, 1974), p. 62; David P. Barkin. «Cuban Agriculture: A Strategy of Economic Development» in «Cuba: The Logic of the Revolution», eds. David P. Barkin and Niki R. Manitzas (Andover, Mass.: Warner Modular Publications, 1973), pp. R261-10 to R261—13. В Соединенных Штатах в сельском хозяйстве занято около 4 процентов рабочей силы, которая производит около 4 процентов ВНП.

(обратно)

20

Jan S. Prybyla. «The Political Economy of Communist China» (Scranton, Pa.: International Textbook, 1967), p. 159.

(обратно)

21

Paul Dibb. «Soviet Agriculture since Khrushchev: An Economic Appraisal» in «Comparative Economic Systems: A Reader», ed. Marsall I. Goldman, 2nd ed. [New York: Random House, 1971], p. 372. J. Wilczynski. «The Economics of Socialism» (London: Allen & Unwin, 1970), p. 120ff, особенно c. 123; Frederick W. Cook. «The Commune System in the People’s Republic of China, 1963-1974», U.S. Congress Joint Committee Print, «China: A Reassessment of the Economy» 94th Congress, 1st session, 1975, p. 399ff; Carmelo Mesa-Lago. «The Revolutionary Offensive» // «Trans-Action» 6 (April 1969): 23.

(обратно)

22

Dwight H. Perkins. «Market Control and Planning in Communist China» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1966), pp. 33-93. Из-за применения соответствующей системы стимулов в Китае, возможно, в гораздо меньшей степени, чем в СССР, крестьянам, занятым в индивидуальном производстве или производстве бригадным методом, разрешается заниматься малым предпринимательством и ремеслами — например, изготовлением керамики и изделий из древесины. Политические подходы могут различаться по степени ограничений, устанавливаемых на деятельность подобного рода (Crook. «The Commune System», p. 332).

(обратно)

23

Dibb. «Soviet Agriculture», p. 363; Wilczynski. «The Economics of Socialism», p. 123; Robert Conquest, ed. «Agricultural Workers in the U.S.S.R.» (London: Bodley Head, 1968), p. 114.

(обратно)

24

Prybyla. «Political Economy», pp. 350-351; Barry H. Richman. «Industrial Society in Communist China» (New York: Random House, 1969), p. 544.

(обратно)

25

Conquest. «Agricultural Workers», pp. 8-9.

(обратно)

26

Северная Корея также в настоящее время проводит эксперименты по использованию различных методов морального стимулирования. См. в: Byung Chul Koh. «North Korea: Profile of a Garrison State» // «Problems of Communism» 18 (January-February 1969): 22; Joungwon Alexander Kim. «The ‘Peak of Socialism’ in North Korea: The Five and Seven Year Plans» in «Comparative Economic Systems», ed. Jan S. Prybyla (New York: Appleton-Century-Crofts, 1969), pp. 417,423.

(обратно)

27

Wilczynski. «The Economics of Socialism», pp. 107-108, 164.

(обратно)

28

Emily Clark Brown. «Continuity and Change in the Soviet Labor Market» in «The Soviet Economy», eds. Morris Bernstein and Daniel R. Fusfeld, 4th ed. (Homewood, Ill.: Irwin, 1974); Wilczynski. «The Economics of Socialism», p. 99; E. H. Phelps Brown. «The Economics of Labor» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1962), pp. 122-123; Merle Fainsod. «How Russia Is Ruled», rev. ed. (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1963), pp. 106-107.

(обратно)

29

Alexander Eckstein. «China’s Economic Development» (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1975), pp. 362-364.

(обратно)

30

Carl Riskin. «Workers’ Incentives in Chinese Industry» in Joint Economic Committee, China.

(обратно)

31

Prybyla. «Political Economy», pp. 261-262.

(обратно)

32

Carmelo Mesa-Lago. «The Labor Sector and Socialist Distribution in Cuba» (New York: Praeger, 1968), chapter 3.

(обратно)

33

Mesa-Lago. «Economic Significance of Unpaid Labor in Socialist Cuba» // «Industrial and Labor Relations Review» 22 (April 1969).

(обратно)

34

Mesa-Lago. «Cuba in the 1970’s», p. 48.

(обратно)

35

James M. Malloy. «Generation of Political Support and Allocation of Costs» in «Revolutionary Change in Cuba», ed. Carmelo Mesa-Lago (Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1971), p. 35.

(обратно)

36

Raul Castro in «New York Times», 8 December 1972, p. C. 11.

(обратно)

37

Mesa-Lago. «Cuba in the 1970’s», p. 70.

(обратно)

38

Frank N. Trager and William Henderson, eds. «Communist China, 1949-1969» (New York: New York University Press, 1970), p. 50; Donald DeGlopper. «Recent Changes in Chinese Society» // «The Annals» 402 (July 1972): 25; Frederick G Barghoorn. «Politics in the U.S.S.R.», 2nd ed. (Boston: Little, Brown, 1972), p. 70; Roberto E. Hernandez and Carmelo Mesa-Lago. «Labor Organization and Wages» in «Revolutionary Change», ed. Mesa-Lago, p. 210ff.

(обратно)

39

Richman. «Industrial Society», pp. 147, 163.

(обратно)

40

Ibid., p. 304.

(обратно)

41

Riskin. «Workers’ Incentives», p. 214ff; Ritter. «Revolutionary Cuba», pp. 327-329.

(обратно)

42

Richard R. Fagen. «The Transformation of Culture in Cuba» (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1969), p. 142.

(обратно)

43

Robert M. Bernardo. «The Theory of Moral Incentives in Cuba» (University, Ala.: University of Alabama Press, 1971), pp. 54-55; Riskin. «Workers’ Incentives», p. 215.

(обратно)

44

В Китае материальные вознаграждения участникам соцсоревнований отменены (Riskin. «Workers’ Incentives,» р. 222).

(обратно)

45

Bernardo. «Moral Incentives», pp. 60-61.

(обратно)

46

Arvid Brodersen. «The Soviet Worker» (New York: Random House, 1966), p. 135.

(обратно)

47

Richard Lowenthal. «Development vs. Utopia in Communist Policy» in «Change in Communist Systems», ed. Chalmers Johnson (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1970).

(обратно)

48

Mesa-Lago. «Cuba in the 1970’s», pp. 44-45.

(обратно)

49

Archibald R. M. Ritter. «The Economic Development of Revolutionary Cuba: Strategy and Performance» [New York: Praeger, 1974], pp. 264-269; Riskin. «Workers’ Incentives»,p. 215.

(обратно)

50

Richman. «Industrial Society», p. 53.

(обратно)

51

Например, см.: Eckstein. «China’s Economic Development», p. 366.

(обратно)

52

Charles Hoffman. «Work Incentives in Chinese Industry and Agriculture» in U.S. Congress, Joint Economic Committee, «An Economic Profile of Mainland China», 90th Congress, 1st session, 1967, vol. 2, pp. 491-492; Brodersen. «The Soviet Worker», pp. 132-138.

(обратно)

53

Bernardo. «Moral Incentives», pp. 67-68.

(обратно)

54

Ibid., p. 120.

(обратно)

55

Malloy. «Political Support», p. 37ff.

(обратно)

56

Ritter. «Revolutionary Cuba», p. 326ff.

(обратно)

57

Ibid., p. 326.

(обратно)

58

Bernardo. «Moral Incentives», pp. 102-114; см. также: Ritter. «Revolutionary Cuba», chapters 7 and 8.

(обратно)

59

Mesa-Lago. «Unpaid Labor», p. 347.

(обратно)

60

Bernardo. «Moral Incentives», pp. 89, 121.

(обратно)

61

Hernandez и Mesa-Lago в «Labor Organization and Wages», p. 238ff выражают больше сомнений, чем Maurice Zeitlin в «Inside Cuba» // «Ramparts» 8 (March 1970).

(обратно)

62

Hoffman. «Work Incentives», p. 494; Richman. «Industrial Society», p. 260ff.

(обратно)

63

Данные по Кубе см. в: Ritter. «Revolutionary Cuba», p. 288ff.

(обратно)

64

Karl Marx. «Early Writings», trans. and ed. T. B. Bottomore (New York: McGraw-Hill, 1964), p. 193.

(обратно)

1

Raymond Р. Powell. «Plan Execution and the Workability of Soviet Planning» // «Journal of Comparative Economics» 1 (March 1977); Barry H. Richman. «Industrial Society in Communist China» (New York: Random House, 1969), p. 462.

(обратно)

2

Archibald R. M. Ritter. «The Economic Development of Revolutionary Cuba: Strategy and Performance» (New York: Praeger, 1974), p. 224.

(обратно)

3

Simon Kuznets. «Modern Economic Growth» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1966), pp. 64-65.

(обратно)

4

Harry G. Shaffer. «Economic Performance under the Plan» in «Current Problems of Socialist Economics», ed. William D. G. Hunter, mimeographed (Hamilton, Canada: McMaster University, 1971), p. 58.

(обратно)

5

World Bank, World Bank Atlas (Washington, D.C., 1975). Сравнительный анализ с другими странами дан в таблице 22.2.

(обратно)

6

Arthur Ashbrook. «China: Economic Overview, 1975», U.S. Congress, Joint Economic Committee, «China: A Reassessment of the Economy», 94th Congress, 1 st session, 1975, p. 44.

(обратно)

7

Claire Wilcox et al. «Economies of the World Today», 3rd ed. (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1976), p. 19. В основном по материалам World Bank Atlas 1975.

(обратно)

8

Данные по 1959-му и 1960 гг.: Ritter. «Revolutionary Cuba», р. 111. О спаде в 1960-х годах и современных требованиях: Carmelo Mesa-Lago. «Cuba in the 1970’s» (Albuquerque: University of New Mexico Press, 1974), 53-54.

(обратно)

9

Stanley H. Cohn. «Analysis of the Soviet Growth Model» in «The Soviet Economy», eds. Morris Bornstein and Daniel Fusfeld, 4th ed. (Homewood, Ill.: Irwin, 1974); Cyril E. Black. «Soviet Society: A Comparative View» in «Prospects for Soviet Society», ed. Allen Kassof (New York: Praeger, 1968), p. 32.

(обратно)

10

J. Wilczynski. «The Economics of Socialism» (Chicago: Aldine, 1970), p. 82. U.S. Congress, Joint Economic Committee, «Current Economic Indicators for the U.S.S.R.», 89th Congress, 1st session, 1965. См. также другие показатели: Abram Bergson. «Soviet Post-War Economic Development» (Stockholm, Sweden: Almqvist & Wiksell International, 1974).

(обратно)

11

Cohn. «Soviet Growth Model», p. 250; Shaffer. «Economic Performance», p. 38. Попытка, хотя и со многими ошибками, измерить производительность факторов производства в СССР, США, Франции, ФРГ и Великобритании, показавшая наилучший результат продуктивности у США и наихудший — у СССР, производилась Бергсоном. См.: Abram Bergson. «Productivity under Two Systems» in «Optimum Social Welfare and Productivity», eds. Jan Tinbergen et al. (New York: New York University Press, 1972).

(обратно)

12

A. H. Brown. «Political Change in Czechoslovakia» // «Government and Opposition» 4 (Spring 1969): 180.

(обратно)

13

Gregory Grossman. «Soviet Growth: Routine, Inertia, and Pressure» // «American Economic Review» 50 (May 1960): 69.

(обратно)

14

Цит. no: Gregory Grossman. «Innovation and Information in the Soviet Economy» // «American Economic Review» 56 (May 1966): 126-127.

(обратно)

15

Joseph Goldmann and Karel Kouba. «Economic Growth in Czechoslovakia» (Prague, 1969), pp. 83-91 ff.

(обратно)

16

Об инновациях в рыночной экономике и авторитарных системах управления см. в: Benjamin N. Ward. «The Socialist Economy» (New York: Random House, 1967), pp. 149-157.

(обратно)

17

См. краткий обзор существующих проблем: Grossman. «Innovation and Information». См. также: Joseph S. Berliner. «The Innovation Decision in Soviet Industry» (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1976). Глубокий всесторонний анализ влияния в области политики см. в: Moshe Lewin. «Political Undercurrents in Soviet Economic Debates» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1974), pp. 153-154. О влиянии в области внутренних реформ и в области отношений между европейскими странами см.: R. V. Burks. «Technology and Political Change in Communist Systems» in «Change in Communist Systems», ed. Chalmers Johnson (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1970).

(обратно)

18

Региональная децентрализация управления советской экономикой, осуществленная Хрущевым в середине 50-х годов, в основном была признана неудачной (Abraham Katz. «The Politics of Economic Reform in the Soviet Union» [New York: Praeger, 1972], chapter 5). При проведении новых реформ децентрализация осуществлялась уже непосредственно на уровне самого предприятия (J. М. Montias. «East European Reforms in Retrospect», U.S. Senate, Committee on the Judiciary, Subcommittee on Antitrust and Monopoly, Hearings on Economic Concentration, 90th Congress, 2nd session, 1968, part 7).

(обратно)

19

Galia Golan. «The Czechoslovak Reform Movement» (London: Cambridge University Press, 1971) and «Reform Rule in Czechoslovakia» (London: Cambridge University Press, 1973); Brown. «Political Change in Czechoslovakia».

(обратно)

20

Более подробный обзор реформ см. в: Gertrude Е. Schroeder. «Soviet Economic Reform at an Impasse» // «Problems of Communism» 20 (July-August 1971).

(обратно)

21

Katz. «Economic Reform», p. 179.

(обратно)

22

Gertrude E. Schroeder. «Recent Developments in Soviet Planning and Incentives» in U.S. Congress, Joint Economic Committee, «Soviet Economic Prospects for the Seventies», 93rd Congress, 1st session, 1973.

(обратно)

23

Цит. no: Michael Ellman. «Soviet Planning Today» (Cambridge: Cambridge University Press, 1971), p. 53, из А. и H. Кобринских. «Много ли человеку нужно?» (1969), с. 173.

(обратно)

24

Jeremy R. Azrael. «Managerial Power and Soviet Politics» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1966). Обзор имеющихся разнообразных концепций см. в: Willem Keizer. «The Soviet Quest for Economic Rationality» (Rotterdam: Rotterdam University Press, 1971), p. 291ff.

(обратно)

25

Хорошее обсуждение влияния сложной социальной структуры на ослабление правительственного управления и контроля, по каковому вопросу до сих пор общественные науки преимущественно занимаются производством гипотез, а не сбором эмпирических доказательств, см. в: Chalmers Johnson. «Comparing Communist Nations» in «Change in Communist Systems», pp. 15-26, особенно c. 23-24.

(обратно)

26

Цит. no: Morris Bornstein, ed. «Plan and Market» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1973), p. 383.

(обратно)

27

Цит. no: Moshe Lewin. «Political Undercurrents in Soviet Economic Debates» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1974), p. 230ff.

(обратно)

28

Michael Ellman. «Planning Problems in the U.S.S.R.» (Cambridge: Cambridge University Press, 1973), p. 141ff.

(обратно)

29

Lewin. «Political Undercurrents», p. 222ff.

(обратно)

30

Ellman. «Planning Problems», p. 140.

(обратно)

31

Cm.: Lewin. «Political Undercurrents», chapter 8.

(обратно)

32

Ibid., pp. 223, 226-227.

(обратно)

33

Peter Wiles. «The Political Economy of Communism» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1964), p. 111.

(обратно)

34

Ibid., p. 122. О ценах в Китае см.: Richman. «Industrial Society», pp. 381, 463. О ценах на Кубе см. в: Carmelo Mesa-Lago and Luc Zephirin. «Central Planning» in «Revolutionary Change in Cuba», ed. Carmelo Mesa-Lago (Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1971), p. 176.

(обратно)

35

Wiles. «Economy of Communism», p. 152.

(обратно)

36

Katz. «Economic Reform», pp. 197-198 и в других местах.

(обратно)

37

Обсуждение влияния экономических реформ на отношения между коммунистическими странами см. в: R. V. Burks. «The Political Implications of Economic Reform» in Bornstein, ed. «Plan and Market».

(обратно)

38

Wilczynski. «Economics of Socialism», p. 127.

(обратно)

39

Как, например, во многих дебатах по предложениям Либермана в СССР (в середине 60-х годов имя Евсея Либермана было связано с предложениями о применении процедур рыночной экономики в советской экономике). См.: Katz. «Economic Reform», pp. vii, 63-71; Keizer. «Soviet Quest», p. 125.

(обратно)

40

Katz. «Economic Reform», pp. 193, 201.

(обратно)

41

Ibid., p. 200. Jerry F. Hough. «The Party Apparatus» in «Interest Groups in Soviet Politics», eds. H. G. Skilling and F. Griffiths (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1971), p. 70.

(обратно)

42

Alec Nove. «Economic Rationality and Soviet Politics» (New York: Praeger, 1964), p. 62. Ho см. предостережение по поводу опасности переоценки способности руководящего и бюрократического звена к сопротивлению: Montias. «East European Reforms».

(обратно)

43

См.: Franz Schurmann. «Ideology and Organization in Communist China», 2nd ed., enl. (Berkeley: University of California Press, 1971) и в других местах, особенно р. 195ff. Сравнение СССР и Китая по данному аспекту см. в его работе «Politics and Economics in Russia and China» в «Soviet and Chinese Communism», ed. Donald W. Treadgold (Seattle: University of Washington Press, 1967).

(обратно)

44

Keizer. «Soviet Quest», p. 222. См. также: John N. Hazard. «The Politics of Soviet Economic Reform» in «Planning and the Market in the U.S.S.R.», eds. Alexander Balinky et al. (New Brunswick, N.J.: Rutgers University Press, 1967), pp. 79-80.

(обратно)

45

Но описание ряда весьма творческих и в то же время хорошо продуманных предложений представлено в: Ellman. «Planning Problems», chapter 7, «What Kind of Economic Reform Does the Soviet Union Need?»

(обратно)

1

Более ранняя версия типологии, из которой я взял несколько моментов, представлена в: Charles Е. Lindblom. «The Sociology of Planning» in «Economic Planning East and West», ed. Morris Bornstein (Cambridge, Mass.: Ballinger, 1975).

(обратно)

2

Такая стратегия подробно изложена и оценена в: David Braybrooke and Charles E. Lindblom. «А Strategy of Decision» (New York: Free Press, 1963).

(обратно)

3

Различные формы процессов фрагментации и взаимного приспособления более детально анализируются в: Charles Е. Lindblom. «The Intelligence of Democracy» (New York: Free Press, 1965).

(обратно)

4

David Novick, Melven Anshen, and W. C. Truppner. «Wartime Production Controls» (New York: Columbia University Press, 1949), chapter 8.

(обратно)

5

Примеры третьей формы можно найти в любых публикациях по правительственным реформам, а также в таких теоретических исследованиях, как: Kenneth J. Arrow. «Social Choice and Individual Values» (New York: John Wiley 8c Sons, 1951); Douglas Rae. «The Political Consequence of Electoral Laws» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1967).

(обратно)

6

Подробное исследование данных планов см. в: Albert Waterston. «Developmental Planning» (Baltimore: Johns Hopkins Press, 1965). См. также: Jack Hayward and Michael Watson. «Planning, Politics, and Public Policy: The British, French, and Italian Experience» (London: Cambridge University Press, 1975); Andrew Shonfield. «Modern Capitalism» (London: Oxford University Press, 1966). Сопоставления формальной структуры, участников, формализованных методов планирования в различных системах в форме таблиц см. в: Jan Tinbergen. «Central Planning» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1964).

(обратно)

7

John Sheahan. «Promotion and Control of Industry in Postwar France» (Cambridge: Harvard University Press, 1963), p. 44.

(обратно)

8

R. K. Karanjia. «The Mind of Mr. Nehru» (London: George Allen & Unwin, 1960), p. 49ff.

(обратно)

9

Stephen S. Cohen. «Modern Capitalist Planning: The French Model» (London: Weidenfeld & Nicolson, 1969).

(обратно)

10

Пример описания различий между аналитическим и политическим методами разработки политики (но без агитации в пользу какого-либо из них) см. в: James G. March and Herbert A. Simon. «Organizations» (New York: John Wiley & Sons, 1958), p. 129ff.

(обратно)

11

Neil W. Chamberlain. «Private and Public Planning» (New York: McGraw-Hill, 1965), chapter 1.

(обратно)

12

Хорошее изложение методики упрощения посредством разделения на фрагменты в качестве альтернативы традиционному планированию, с великолепными подробными примерами, см. в: Bertram М. Gross. «The Managers of National Economic Change» in «Public Administration and Democracy», ed. Roscoe C. Martin (Syracuse, N.Y.: Syracuse University Press, 1965), pp. 101-127.

(обратно)

13

S. A. Walkland. «The Legislative Process in Great Britain» (London: George Allen & Unwin, 1968), pp. 21-27, 35.

(обратно)

14

Giovanni Sartori. «The Typology of Party Systems» in «Mass Politics», eds. Erik Attardt and Stein Rokkan (New York: Free Press, 1970), pp. 322-352. Даже в двухпартийных системах могут периодически или частично участвовать третьи стороны.

(обратно)

15

Наглядное и лаконичное сравнение двухпартийных и многопартийных систем см. в: Leon D. Epstein. «Political Parties in Western Democracies» (New York: Praeger, 1967), chapter 3.

(обратно)

16

Charles L. Schultze. «The Politics and Economics of Public Spending» [Washington, D.C.: The Brookings Institution, 1968].

(обратно)

17

Я очень признателен за прояснение роли каждого из них профессору Гарвардского университета Дэвиду Коэну.

(обратно)

18

Chalmers Johnson. «Comparing Communist Nations» in «Change in Communist Systems», ed. Chalmers Johnson (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1970), pp. 12-16.

(обратно)

19

Mao Tse-tung. «On Practice: On the Relation between Knowledge and Practice — between Knowing and Doing» (Peking: Foreign Languages Press, 1951 [1937]), p. 22.

(обратно)

20

Richard H. Solomon. «Mao’s Revolution and the Chinese Political Culture» (Berkeley: University of California Press, 1971), p. 516.

(обратно)

21

R. W. Davies. «The Soviet Planning Process for Rapid Industrialization» // «Economics of Planning» 6 (1966).

(обратно)

22

John P. Hardt et al., eds. «Mathematics and Computers in Soviet Economic Planning» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1967), p. 32.

(обратно)

23

Gertrude Schroeder. «Recent Developments in Soviet Planning and Incentives» in U.S. Congress, Joint Economic Committee, «Soviet Economic Prospects for the Seventies», 93d Congress, 1st session, 1973, особенно p. 521; Moshe Lewin. «Political Undercurrents in Soviet Economic Debates» (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1974), pp. 275-276.

(обратно)

24

О подходе, основанном на использовании переговорных взаимодействий, а также об «инкрементном подходе» см.: Jerry F. Hough. «The Soviet Prefects» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1969), pp. 285-286, 312-313; Hough. «The Brezhnev Era» // «Problems of Communism» 25 (March-April 1976).

(обратно)

25

Подробнее о данных изменениях в политике, а также о других взаимосвязанных с ними изменениях см.: Jan Prybyla. «The Political Economy of Communist China» (Scranton, Pa.: International Text-book, 1970), pp. 148-350, особенно c. 148-149, 233-234, 283-289, 298, 350.

(обратно)

26

Доказательства и анализ см. в: А. Н. Brown. «Policy-Making in the Soviet Union» // «Soviet Studies» 23 (July 1971), особенно c. 129,145; Jerry F. Hough. «The Soviet System» // «Problems of Communism» 2 (March-April 1972).

(обратно)

27

Paul Gregory. «Socialist and Nonsocialist Industrialization Patterns» (New York: Praeger, 1970), p. 140.

(обратно)

28

Frederic L. Pryor. «Public Expenditures in Communist and Capitalist Nations» (Homewood, Ill.: Irwin, 1968), pp. 284-285. Но в европейском коммунизме акцент ставится скорее на прикладных аспектах, чем на чистой науке, и в Китае перестройка университетов может положить конец фундаментальным исследованиям.

(обратно)

29

Zbigniew Brzezinski. «Between Two Ages» (New York: Viking, 1970), p. 78.

(обратно)

30

Charles M. Martin. «China: Future of the University» // «Bulletin of the Atomic Scientists» 27 (January 1971): 11-15.

(обратно)

31

С. H. G. Oldham. «Science Travels the Mao Road» // «Bulletin of the Atomic Scientists» 25 (February 1969): 80-83.

(обратно)

32

Brzezinski. «Between Two Ages», p. 153; Daniel Bell. «Ideology and Soviet Politics» // «Slavic Review» 24 (December 1965): 602.

(обратно)

33

Hough. «Soviet System», p. 30.

(обратно)

34

Franz Schurmann. «Ideology and Organization in Communist China», 2nd ed., enl. (Berkeley: University of California Press, 1971), p. 48.

(обратно)

35

Raymond A. Bauer. «The New Man in Soviet Psychology» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1952), p. 49.

(обратно)

1

Michael Kidron. «Western Capitalism since the War» (Harmondsworth, England: Penguin Books, 1970), p. 129ff. К числу сторонников концепции новых форм кооперации малых групп на предприятии относятся многие ученые в области общественных наук, которым за последние два десятилетия удалось значительно обогатить наше понимание природы организаций и сути процесса стимулирования; среди них: Chris Argyris. «Personality and Organization» (New York: Harper & Brothers, 1957); Douglas McGregor. «The Human Side of Enterprise» (New York: McGraw-Hill, 1960); Rensis Likert. «New Patterns of Management» (New York: McGraw-Hill, 1961); Abraham Maslow. «Motivation and Personality» (New York: Harper & Row, 1970).

(обратно)

2

Об инновациях в ФРГ, Британии, Франции, Скандинавии и Израиле см.: David Jenkins. «Job Power» (New York: Doubleday, 1973).

(обратно)

3

Обзор доказательств см. в: Paul Blumberg. «Industrial Democracy» (New York: Schocken Books, 1969), chapters 5 and 6.

(обратно)

4

Adam Smith. «The Wealth of Nations», 2 vols. (Chicago: Irwin, 1963), vol. 2, p. 284 [Опубл. на русс. яз.: Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. Т. 1,2 // Отв. ред. академик Л.И. Абалкин. Перевод с англ., вводн, статья, комментарий Е.М. Майбурда. Институт экономики РАН. М.: Наука, 1993].

(обратно)

5

Изначально существенный вклад в понимание сути применения альтернативных стимулов сделали члены английской «гильдии социалистов» в самом начале XX века. Библиографию и комментарии см. в: Graham Wootton. «Workers, Unions, and the State» (New York: Schocken Books, 1967), p. 106ff. См. детальный обзор на основе впечатляющего по объему массива данных, в котором участие в управлении представлено как мощный стимул, в: Blumberg. «Industrial Democracy».

(обратно)

6

John Stuart Mill. «Considerations on Representative Government» (London: George Routledge & Sons, 1905), p. 114 [Опубл. на русс. яз.: Милль, Джон Стюарт. Размышления о представительном правлении. Benson (Vt): Chalidze publ., [199-]. — Перепеч. с изд. Яковлева, СПб., 1863].

(обратно)

7

Обзор данных по нескольким странам по участию «ради участия» см.: Carole Pateman. «Participation and Democratic Theory» (London: Cambridge University Press, 1970), p. 56ff.

(обратно)

8

Такое предложение вытекает из истории и анализа, представленных в: Robert A. Nisbet. «Quest for Community» (New York: Oxford University Press, 1953).

(обратно)

9

Например: Karl Polanyi. «The Great Transformation» (New York: Rinehart & Company, 1944); Erich Fromm. «Escape from Freedom» (New York: Rinehart & Company, 1941) [Опубл. на русс. яз.: Эрих Фромм. Бегство от свободы; Пер. с англ. Г. Ф. Швейника; Общ. ред. и послесл. П. С. Гуревича. — М.: Прогресс, 1999].

(обратно)

10

Giovanni Sartori. «Democratic Theory» (New York: Praeger, 1965), p. 254.

(обратно)

11

Сторонников такого рода антибюрократических реформ сейчас весьма много, например, см.: George Е. Berkeley. «The Administrative Revolution» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1971); Warren G. Bennis. «Beyond Bureaucracy» in «American Bureaucracy», ed. Warren G. Bennis (Chicago: Aldine, 1970).

(обратно)

12

Andrew C. Janos. «Group Politics in Communist Society» in «Authoritarian Politics in Modern Society», eds. Samuel P. Huntington and Clement H. Moore (New York: Basic Books, 1970), p. 444.

(обратно)

13

Хорошие обзоры и исследовательские работы по югославскому опыту внедрения рабочего контроля, включающие, в том числе, в некоторых случаях материалы интервью, можно найти у следующих авторов: Joel В. Dirlam and James L. Plummer. «An Introduction to the Yugoslav Economy» (Columbus, Ohio: Charles E. Merrill, 1973); Jenkins. «Job Power»; Pateman. «Participation and Democratic Theory»; Ichak Adizes. «Industrial Democracy: Yugoslav Style» (New York: Free Press, 1971); Egon Neuberger and Estelle James. «The Yugoslav Self-managed Enterprise» in «Plan and Market», ed. Morris Bornstein (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1973).

(обратно)

14

Проводя децентрализацию полномочий как предприятий, так и «республик», Югославия осторожно смешивает обе эти формы децентрализации. Не ясно только, в какой степени осторожно и грамотно это смешение производят конкретные политики. См.: Paul Shoup. «Communism and the Yugoslav National Question» (New York: Columbia University Press, 1968), pp. 252-260.

(обратно)

15

Dirlam and Plummer. «Yugoslav Economy», p. 28.

(обратно)

16

Adizes. «Industrial Democracy: Yugoslav Style», p. 198.

(обратно)

17

Dirlam and Plummer. «Yugoslav Economy», p. 33.

(обратно)

18

Neuberger and James. «Self-managed Enterprise», p. 260ff.

(обратно)

19

Dirlam and Plummer. «Yugoslav Economy», pp. 32-38.

(обратно)

20

Blumberg. «Industrial Democracy», p. 210ff.

(обратно)

21

Neuberger and James. «Self-managed Enterprise», p. 282.

(обратно)

22

Frank Parkin. «Class Inequality and Political Order» (New York: Praeger, 1971), pp. 118, 172-178.

(обратно)

23

Blumberg. «Industrial Democracy», pp. 198-205, 230.

(обратно)

24

Dirlam and Plummer. «Yugoslav Economy», pp. 73-86.

(обратно)

25

Pateman. «Participation and Democratic Theory», p. 98ff; Blumberg. «Industrial Democracy», pp. 218, 226; Neuberger and James. «Self-managed Enterprise», p. 275ff.

(обратно)

26

Jiri Kolaja. «Workers’ Councils» (New York: Praeger, 1966), p. 75.

(обратно)

27

Adizes. «Industrial Democracy», chapter 4.

(обратно)

28

Jenkins. «Job Power», p. 104. Разнообразие мнений как среди участников, так и среди обозревателей представлено в главе 7.

(обратно)

29

Richard Lowenthal. «Development vs. Utopia in Communist Policy» in «Change in Communist Systems», ed. Chalmers Johnson (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1970), p. 55.

(обратно)

30

См.: Stephen S. Anderson. «Economic ‘Reform’ in Yugoslavia» // «Current History» 52 (April 1967): 215.

(обратно)

31

Paul Shoup. «The National Question in Yugoslavia» // «Problems of Communism» 21 (January-February 1972): pp. 19, 25ff.

(обратно)

32

George W. Hoffman and Fred Warner Neal. «Yugoslavia and the New Communism» (New York: Twentieth Century Fund, 1962), chapter 13; также см.: M. J. Broekmeyer, ed. «Yugoslav Workers’ Self-management» (Dordrecht, Holland: D. Reidel Publishing, 1970), pp. 6-7.

(обратно)

33

Paul Shoup. «The Evolution of a System» // «Problems of Communism» 18 (July-October 1969): p. 71ff; Hoffman and Neal. «Yugoslavia and the New Communism», p. 399ff.

(обратно)

34

Hoffman and Neal. «Yugoslavia and the New Communism», p. 385ff.

(обратно)

35

Anderson. «Economic ‘Reform’», p. 218; Fred W. Neal and Winston M. Fisk. «Yugoslavia: Towards a Market Socialism»//«Problems of Communism» 15 (November-December 1966): 33ff.

(обратно)

36

Hoffman and Neal. «Yugoslavia and the New Communism», p. 397. В течение нескольких лет велась общественная дискуссия о возможных преимуществах двухпартийной системы, и ряд лидеров страны выразил поддержку такой системе. Shoup. «Evolution of а System», р. 73.

(обратно)

37

Shoup. «Evolution of a System», p. 73. См. также: Hoffman and Neal. «Yugoslavia and the New Communism», pp. 398-399.

(обратно)

38

Hoffman and Neal. «Yugoslavia and the New Communism», p. 171f.

(обратно)

39

Kolaja. «Workers’ Councils», p. 4.

(обратно)

40

Dirlam and Plummer. «Yugoslav Economy», chapter 6.

(обратно)

41

Данные по Югославии взяты из: United Nations, Statistical Yearbook, 1975, p. 603. Данные по другим странам — из таблицы в главе 22.

(обратно)

1

О проблемах, вызванных техническими аспектами разработки политики, важность которых все более и более возрастает, см. в: Daniel Bell. «The Coming of Post-industrial Society» (New York: Basic Books, 1973), pp. 311-312 [Белл, Дэниел. Грядущее постиндустриальное общество: Опыт социал. прогнозирования. Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. — М.: Academia, 1999].

(обратно)

2

Seymour Melman. «Pentagon Capitalism» (New York: McGraw-Hill, 1970), pp. 47-48.

(обратно)

3

О трениях, обусловленных предъявляемыми запросами и требованиями на долю богатств, см. в: Morris Janowitz. «Social Control of the Welfare State» (New York: Elsevier, 1976). О разнообразии требований см. в: Samuel Brittan. «The Economic Contradiction of Democracy» // «British Journal of Political Science» 5 (April 1975).

(обратно)

4

Ibid. См. также: John H. Goldthorpe, David Lockwood, Frank Bechhofer, and Jennifer Platt. «The Affluent Worker in the Class Structure» (London: Cambridge University Press, 1969), chapter 5.

(обратно)

5

Michael Harrington. «Old Working Class, New Working Class» in «The World of the Blue-collar Worker», ed. Irving Howe (New York: Quadrangle, 1972), p. 153.

(обратно)

6

Robert McKenzie and Allan Silver. «Angels in Marble» (Chicago: University of Chicago Press, 1968), pp. 256ff, 183-190.

(обратно)

7

О давлении на демократию, обусловленном демократическими устремлениями, см.в: Samuel Р. Huntington. «The Democratic Distemper» // «Public Interest» (Fall 1975): особенно c. 35-38.

(обратно)

8

Соответствующие комментарии можно найти в: Crawford Brough Macpherson. «The Political Theory of Possessive Individualism» (Oxford: Clarendon Press, 1968), p. 93ff. Тщательный анализ того, как определенные явления, имеющие отношение к классовой структуре, могут в различной степени стимулировать принятие власти в различных странах, представлен в: Eric Nordlinger. «А Theory of Stable Democracy» in «Working Class Tories» (Berkeley: University of California Press, 1967).

(обратно)

9

О связанных с этим возможностях роста конфликтов, беспорядков и насилия см. в: Samuel Р. Huntington. «Post-Industrial Politics: How Benign Will It Be?» // «Comparative Politics» 6 (January 1974).

(обратно)

10

Хороший, лаконичный анализ, снабженный библиографическим указателем, по такому вопросу, как консенсус элит как требование развития полиархии, можно найти в: Peter Bachrach. «The Theory of Democratic Elitism» (Boston: Little, Brown, 1967), chapter 4. См. также главу 3 данного издания о том, какую угрозу полиархии представляют неиндоктринированные массы.

(обратно)

11

Краткое описание традиционных опасений и прогнозов, снабженное списком литературы, см. в: Robert Е. Lane. «Political Life» (New York: Free Press, 1959), pp. 27-37. См. также: McKenzie and Silver. «Angels in Marble», chapter 1.

(обратно)

12

Цит. no: McKenzie and Silver. «Angels in Marble», p. 4.

(обратно)

*

СЭВ — Совет Экономической Взаимопомощи, международная организация для экономического взаимодействия социалистических стран, действовавшая с 1949-го по 1991 г. — Прим. ред.

(обратно)

*

Чтобы избежать ненужных споров о том, являются ли индустриальные смешанные системы разных стран, которые когда-то назывались капиталистическими системами, по-прежнему капиталистическими, мы будем избегать этого термина, называя их вместо этого рыночно ориентированными системами, или — там, где их можно спутать с социалистическими рыночными системами, — частнопредпринимательскими системами. — Здесь и далее примечания без пометы о том, чьи они, принадлежат автору.

(обратно)

*

Мы уделяем относительно мало внимания двум областям политико-экономической жизни лишь по той причине, что в какой-то момент ради глубины приходится жертвовать широтой. Одна из этих областей — жизнь малых групп, хотя она и очень важна для человеческого благосостояния. См.: Robert A. Dahl and Charles Е. Lindblom. «Politics, Economics, and Welfare» (New York: Harper & Brothers, 1953), pp. 519-521. Другая область — международные отношения. Если не считать того, что рыночная система по масштабам сама по себе является международной, специфические процессы и проблемы международной политико-экономической организации имеют совершенно особый характер и требуют проведения собственного независимого параллельного анализа.

(обратно)

*

В 1776 г. — Прим. ред.

(обратно)

**

Гоббс, Томас. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Пер. с англ. — М., 2001. — Прим. ред.

(обратно)

*

Даже по сегодняшним ценам, в США взрослый человек может удовлетворить свои физические потребности в питании, затрачивая в день не более 75 центов. То, что он тратит сверх этого, расходуется на разнообразие, вкусность и другие нематериальные факторы; и даже самые бедные члены общества настаивают на нематериальных факторах, предпочитая их дешевой синтетической диете, пригодной только для насыщения. Расчеты см. в: Victor Е. Smith. «Linear Programming Models for the Determination of Palatable Human Diets» // «Journal of Farm Economics» 41 (May, 1959); и Paul Samuelson, «Economics», 9th ed. (New York: Mc Graw Нill, 1973), p. 19n. [Пауль А. Самуэльсон. Экономика. Вводный курс. Том I. Пер. с англ. Пушкарёва К.В. — М.: Алфавит, 1993. — С 25, примечание].

(обратно)

*

Но в этой книге мы будем рассматривать эти вопросы на более простом уровне, чем в книге: Dahl and Lindblom. «Politics, Economics, and Welfare», которая также начинается с изучения простейших механизмов.

(обратно)

*

Мы могли бы добавить и четвертый метод — моральные кодексы, который может быть представлен как усложненная система контроля. Однако мы выделяем названные три метода не для того, чтобы игнорировать четвертый или многие другие методы контроля, о которых мы будем говорить в свое время, а для того, чтобы обратить на них пристальное и тщательное внимание, которого они заслуживают при тщательном анализе политико-экономической организации. Сложность политико-экономической организации, а именно разделения труда и специализации ролей в сложных политико-экономических системах, поддерживается системами контроля, которые могут проводить различия, недоступные моральным кодексам. Прибегая к морали, можно объяснить, почему люди живут дружно или почему их отношения в целом являются конфликтными. Но, чтобы объяснить структуру профессиональных занятий или сложные аспекты управления, необходимо обращать особое внимание на власть, обмен и убеждение.

(обратно)

*

Почему не посчитать традицию еще одной важной категорией? По двум причинам. Во-первых, для наших целей нам нужны категории, подходящие именно к современным нетрадиционным обществам. Во-вторых, традиция — не более чем весьма широкий термин, обозначающий ряд разнообразных методов контроля, в том числе усвоенные нормы, которые осуществляются не через публичную политику, а неким спонтанным образом через семью, родство, статус и т. п. Если бы нам требовалось ссылаться на традицию, необходимо было бы дать определение методов контроля, содержащихся в этой концепции, и среди них были бы власть, обмен и убеждение.

(обратно)

*

Дал и Линдблом (Dahl and Lindblom) ошибаются, заявляя: командовать означает контролировать реакции подчиненного, полагаясь исключительно на предусмотренные правилами наказания... (Politics, Economics, and Welfare, p. 106).

(обратно)

*

Однако время от времени какой-либо акт реализации власти может вызвать полное уничтожение системы управления, спровоцировав отказ от подчинения.

(обратно)

*

В оригинале книги все начало абзаца построено на многозначности слова authority, означающего и власть, и авторитет. — Прим. ред.

(обратно)

*

Вот типичная попытка дать определение — П.М. Блау и В.Р. Скотт (P.M. Blau and W.R. Scott) пишут: если цели, которых надо достичь, правила, которые члены организации должны выполнять, и статусная структура, которая определяет отношения между ними (структурная схема организации) не возникли спонтанным образом в процессе социального взаимодействия, но были целенаправленно выработаны заранее, чтобы предусмотреть взаимодействие и различные виды деятельности, — перед нами формальная организация (Formal Organizations. San Francisco, Chandler, 1962, p. 5).

(обратно)

*

При описании государства как системы власти или формальной организации, как представляется, упускаются некоторые из наиболее известных аспектов процесса управления: множественность организаций внутри государства, периодические вспышки политической активности, сложности маневрирования между группами интересов или между группами интересов и чиновниками, политические дискуссии и дебаты, межпартийная борьба и бюрократическая волокита. Мы обо всем этом напишем, но только постепенно, как в этой, так и в других главах.

(обратно)

*

Хайле Селассие I (1892-1975) — император Эфиопии в 1930-1974 гг., низложен в результате революции. — Прим. ред.

(обратно)

**

Перон Исабель — президент Аргентины в 1974-1976 гт., свергнута с поста в результате военного переворота. — Прим. ред.

(обратно)

*

Фундаментальная ошибка недавних попыток сформулировать теорию политики как обмена состоит в непонимании того, что предметом обмена в политике являются не личные услуги, которые могут оказать друг другу обычные индивидуумы, а услуги власти (так же, как и угрозы власти, которые никак не укладываются в теорию обмена). В политике выгоды реализации власти заключаются в движении обмениваемых ценностей. Поэтому теория политики как обмена должна начинаться с власти. Примеры обменной теории политики см. в: R.L. Curry and L.L. Wade. «А Theory of Political Exchange» (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1968); и Warren F. Ilchman and Norman T. Upoff. «The Political Economy of Change» (Berkeley: University of California Press, 1969).

(обратно)

**

Речь идет о Д. Эйзенхауэре, генерале армии, 34-м президенте США. — Прим. ред.

(обратно)

*

Соглашение между пассажирами Мэйфлауэра о совместном поселении в Северной Америке и об основах общественной организации и управления. — Прим. ред.

(обратно)

*

March of Dimes — американская общенациональная добровольная организация по охране здоровья, основана в 1938 г. президентом Ф.Д. Рузвельтом для борьбы с полиомиелитом. — Прим. ред.

(обратно)

*

Малая лига — объединение детских бейсбольных команд в США. — Прим. ред.

(обратно)

*

Норма взаимности, возможно, является «не менее универсальным и важным элементом культуры, чем табу на инцест». Ее признавал Цицерон: «Нет долга более обязательного, чем ответная любезность» — и Хобхауз (Хобхауз, Леонард Трелевни (1864-1929) — английский социолог, философ. — Прим, ред.):«...взаимность — жизненно важный принцип общества...»(Alvin Gouldner. «The Norm of Reciprocity» // «American Sociological Review» 25 (April 1960): 161ff. См. также его ссылки на: Becker, Thurnwald, Homans, Levi-Strauss, Firth, Durkheim, Marx, Mauss, Malinowski, von Wiese and others).

(обратно)

*

Обмен реальными выгодами, в котором каждое предложение обусловлено получением определенной выгоды, может быть определен как особая форма контроля. То же самое слово «обмен» иногда используется политологами для обозначения в том числе обмена словами и другими символами, оскорблениями, вознаграждениями, неопределенными и откладываемыми любезностями, которые осуществляются путем взаимных обязательств, — фактически всем, что только можно вообразить себе в отношениях людей. При таком широком взгляде на обмен все взаимодействия людей являются обменом. Одна из таких широких концепций изложена в: George С. Homans. «Social Behavior as Exchange» // «American Journal of Sociology», 63 (May 1958). См. также: Peter Blau. «Exchange and Power in Social Life» (New York, John Wiley and Sons, 1964).

(обратно)

**

Предположим, что А предлагает Б выгоду в виде ненанесения ему вреда, если Б сделает то, что хочет А. Выгодно ли это Б? Нет, если сравнить это с потенциальным уровнем благополучия Б в условиях, когда А и Б вообще не имеют общих дел. Действующим средством управления выступает угроза со стороны А, а не выгода. Для целей нашего анализа понятие обмена ограничим обменом выгодами, отличными от тех, в которых нет ничего, кроме отказа сторон от угроз друг другу.

(обратно)

*

Повсеместное распространение рыночной системы в настоящее время в значительной степени дополняется интернационализацией корпоративных бюрократических организаций — многонациональных корпораций, на которые приходится около 15 процентов мирового валового продукта.

(обратно)

*

Его конкретные положения об упадке рынка таковы: усиление вертикальной интеграции фирм, все более интенсивный контроль рынка со стороны компаний и увеличение числа долгосрочных контрактов. Эти положения выявляют определенные области, в которых власть предпринимательства осуществляет то, что в ином случае было бы совершено путем обмена, но они не доказывают факта общего упадка обмена и рынка, не говоря уже о конце рынка или его замещении. Они лишь показывают, что в море обмена есть несколько больших островов власти. См.: J.K. Galbraith. «The New Industrial State». 2nd ed. (Boston: Houghton Mofflin, 1971); [Гэлбрейт Дж. Новое Индустриальное Общество: Пер. с англ. Л.Я. Розовского, Ю.Б. Кочеврина, Б.П. Лихочева, С.А. Батасова. — М.: Прогресс, 1969].

(обратно)

*

К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. второе. — М.: Госполитиздат, 1955. — С. 426. — Прим. ред.

(обратно)

*

Два условия ценообразования предприятия могут быть совместимы друг с другом только в том случае, если выполняется третье условие: чтобы предприятие расширяло производство в тех случаях, когда продажи осуществляются по ценам, превышающим стоимость дополнительных ресурсов, и сокращало производство в тех случаях, когда продажные цены не покрывают издержек. Как раз к этому будет стремиться конкурентоспособное предприятие, потому что такие действия будут максимально увеличивать его прибыли.

(обратно)

*

«Свобода от чего-либо» и «свобода чего-либо» не являются синонимами демократии, хотя некоторые свободы необходимы для демократии, равно как демократия необходима для определенных свобод.

(обратно)

**

Термин «либеральный» в этой книге относится к классическому индивидуализму свободного рынка, сформированному в основном в XVIII и XIX веках, а не к реформизму XX века, хотя важные компоненты классического индивидуализма перешли в реформизм.

(обратно)

***

Милль, Джеймс (1773-1836) — английский историк и психолог; Милль, Джон Стюарт (1806-1873) — английский философ, психолог, социолог и экономист, сын Джеймса Милля. — Прим. ред.

(обратно)

****

Спенсер, Герберт (1820-1903) — английский философ. — Прим. ред.

(обратно)

*****

Дайси, Альберт Вэнн (1835-1922) — английский юрист, автор известной книги «Основы государственного права Англии». — Прим. ред.

(обратно)

*

Обычная либеральная позиция также состоит в том, что рыночные свободы вместе с фрагментацией собственности и принятием решений, характерных для рыночных систем, необходимы для политической свободы и демократии; это заявление имеет отношение к излагаемому ниже материалу.

(обратно)

*

Прудон, Пьер Жозеф. Что такое собственность: Пер. с фр. —М.: Республика, 1998. — С.14. — Прим. ред.

(обратно)

**

Формально то же возражение можно выдвинуть против либеральной позиции, состоящей в том, что, если не рассматривать вопросы собственности, обмен услугами делает людей свободными, потому что они включаются в этот обмен только по своему добровольному выбору. Распределение профессиональных навыков между индивидуумами сделало бы одних людей весьма зависимыми от других — если взять крайний пример, лишь немногие могут воевать и тем самым защищать себя и других. Находящиеся в привилегированном положении люди могли бы добиваться от других в оплату за свои услуги таких уступок, которые были бы не совместимы со свободой этих других (вне зависимости от определения свободы). В таком случае независимо от того, подтверждается ли это историческими данными, либералы просто не изучают последствия распределения профессиональных навыков для свободы.

(обратно)

*

Однако, согласно традиционной либеральной аргументации, контроль системы частной собственности над производством является рассредоточенным, и поэтому частная собственность является гарантией свободы, причем не только для тех, кто владеет этой собственностью, но и для тех, кто ею не владеет. (Friedrich A. Hayek. «Road to Serfdom». Chicago University of Chicago Press, 1949, p. 103. [Фридрих А. Хайек. Дорога к рабству: Пер. с англ. М.Б. Гнедовского. — М.: Экономика, 1992.—С. 83). Эти аргументы не принимают в расчет воздействие собственности на рыночные свободы тех, у кого собственности очень мало, или тех, кто никогда добровольно не воспользовался своей долей этой собственности.

(обратно)

*

Вслед за Токвилем можно было бы назвать ее охранительной системой.

(обратно)

*

Большинство бюрократий в некоторой степени опираются на идеологическую обработку должностных лиц, но в гораздо меньшей, нежели в наставнических системах. См.: Benjamin Ward. «The Socialist Economy» (Berkeley: University of California Press, 1967), pp. 110-113.

(обратно)

*

Политическую систему, в рамках которой централизованное руководство мобилизует позитивные реакции населения для совершения великих усилий наподобие экономического развития или социальной революции, в последние годы в некоторых кругах стали называть мобилизационной системой, что контрастирует и с традиционными авторитарными системами, и с рыночно ориентированными обществами, в которых энергия в основном направляется на реализацию личных устремлений. Некоторые авторитарные и все наставнические системы являются мобилизационными. См.: David Apter. «The Politics of Modernization» (Chicago: University of Chicago Press, 1965), chapter 10, где автор излагает свою более четко разработанную концепцию.

(обратно)

*

Материал этих двух глав большей частью знаком экономистам. Может быть, не совсем знакомым будет изложение проблем экономического выбора в более широком контексте рационального выбора. В разделах о стимулах и изменениях, внесенных в обычный анализ «провалов рынка», также может оказаться что-то новое.

(обратно)

*

Для каждого участника стоимость, которую он может реализовать на рынке, отражает — и этого никогда не следует забывать — то, сколько в его распоряжении имеется производственных мощностей и каков его доход. Поэтому предпочтения бедных не имеют никакого значения, так как низкий уровень их расходов мало влияет на цены и производство. Для рыночных систем правильным критерием поэтому является не фактическая работа, а потенциал, который будет реализован только тогда, когда существенным образом улучшится распределение доходов.

(обратно)

*

Ричард Нельсон утверждал, что экономисты по традиции дают более высокую оценку рынку как силе, способствующей развитию инициативы, находчивости и энергии, в устной форме, чем в своих печатных работах. («The Economic Problem and the Role of Competition», [mimeo] paper presented to the Society of Government Economists, Atlantic City, N.J., September 17, 1976).

(обратно)

*

Концепция идеального рынка иногда приводит к тому, что экономисты смешивают совершенные рынки с реально существующими. Многие из соображений о рынках, подробно обсуждаемых в последующих разделах этой книги, часто вызывают у экономистов реакцию: «Неверно». Это потому, что они привыкли к общим рассуждениям об идеальных моделях рынков. Мы же в данной книге рассматриваем рынки, существующие в реальном мире.

(обратно)

**

В экономической теории увлеченность теоретическими упрощениями приводит к попыткам отнести все недостатки рынка к чрезмерно абстрактным концепциям — таким, как «экстерналии» или «трансакционные издержки». В лучшем случае эти концепции предшествуют анализу. См., например: E.J. Mishan. «The Postwar Literature on Externalities» // «Journal of Economic Literature» 9 (March 1971); Kenneth J. Arrow. «The Organization of Economic Activity», в: «Public Expenditures and Policy Analysis», eds. Robert Haveman and Julius Margolis (Chicago: Markham, 1970). Другие экономисты увязывали анализ недостатков рынка со сравнением деятельности конкретных организаций, например, см.: Oliver Е. Williamson. «Markets and Hierarchies» (New York: Free Press, 1975). Отличный обзор различных попыток систематизировать анализ недостатков рынка см. в: Jesse Burkhead and Jerry Miner, eds. «Public Expenditure» (Chicago: Aldine Atherton, 1971), chapter 4.

(обратно)

*

В Советском Союзе эта проблема распространена повсеместно. На Украине не осталось ни одной реки в первозданном виде. Загрязнение воздуха, эрозия берегов, засоление почв происходит в СССР примерно в тех же формах, что и в странах рыночной системы. См.: Marshall I. Goldman. «The Convergence of Environmental Disruption» // «Science» 170 (October 2, 1970). См. также: Cynthia H. Enloe. «The Politics of Pollution in a Comparative Perspective» (New York: David McKay, 1975).

(обратно)

*

Карденас, Ласаро (1895-1970) — генерал, президент Мексики в 1934 - 1940 гг. — Прим. ред.

(обратно)

**

Даже при отсутствии утвердившейся власти в случаях, если в качестве метода контроля используются угрозы, исполнение которых было бы очень дорогостоящим делом, нет необходимости их осуществлять. А если для контроля используется обмен, то контролеру приходится платить каждый раз.

(обратно)

*

А инфляция подавляется посредством государственного ценообразования, контроля за доходами и иных инструментов, применение которых в рыночных системах затруднено.

(обратно)

*

Первая ситуация может показаться необычной. Однако повсеместное использование рынков дает основание предположить противоположное. Его широкая распространенность также объясняется действиями государств, предоставляющих фонды важных ресурсов большинству взрослых в форме физических активов или денег (через закон о собственности). Следовательно, большая часть людей обладает чем-либо важным (весьма привлекательным), что они могут предложить в обмен на сотрудничество. Большинство полагает частную собственность естественным явлением. Однако весьма поучительно будет взглянуть на частную собственность как на созданный человеком инструмент, благодаря которому первый сценарий становится широко распространенным, а не экстраординарным.

(обратно)

*

Самый распространенный термин для обозначения рыночно ориентированной системы частного предпринимательства — «конкурентная». Я пользуюсь термином «частное предпринимательство», потому что он обозначает характерный институт, отделяющий эти системы от других реальных и гипотетических рыночных систем. Более того, термин «конкурентный» вводит в заблуждение. Люди в авторитарных системах соревнуются друг с другом за хорошую работу и прочие преимущества не в меньшей степени, чем в рыночной системе. Демократическая политическая система также является конкурентной. Социалистическое соревнование на Кубе и в Китае является конкуренцией. Наконец, многие формы рыночного поведения, называемые «конкурентными» в рыночных системах, не являются конкурентными в психологическом смысле. Например, фермеры, выращивающие пшеницу, считаются участниками конкурентной борьбы в рыночной системе. Но они не выступают как соперники и не стремятся вытеснить друг друга. Каждый из них, в общем, индифферентно относится к тысячам других фермеров, выращивающих пшеницу, но со своими соседями он связан общими интересами и дружеским общением, а не разделен соперничеством. Об отношениях между соперничеством и конкуренцией см.: F.M. Scherer. «Industrial Market Structure and Economic Performance» (Chicago: Rand McNally, 1971), pp. 9-11. (Шерер Ф.М., Росс Д. Структура отраслевых рынков: Пер. с англ. О.К. Ястребова и др. — М.: Экон. фак. МГУ: ИНФРА-М, 1997 (Университет, учеб.)].

(обратно)

*

Как и в случае с частными предприятиями, необходим определенный механизм для того, чтобы не дать социалистическим предприятиям вести себя монополистически. Одним из возможных методов является правительственное ценообразование, практикуемое в отношении коммунальных услуг в системах частного предпринимательства. Это наиболее хорошо известный вариант рыночного социализма. Еще один метод — соревнование между социалистическими предприятиями.

(обратно)

**

В работах Ф.А. Хайека доминирует мнение, что правила социалистического рынка на практике работать не будут. См. его статью: «Socialist Calculation» // «Economica», New Series 7 (May 1949). В принципе, работать они будут, то есть можно наметить ряд совместимых, не противоречащих друг другу правил ценообразования и производства для государственных рыночных предприятий. В действительности положение управляющего, который должен выполнять эти правила, не так уж отличается от положения наемного сотрудника современной корпорации. Оно гораздо больше отличается от позиции собственника-менеджера, которого, вероятно, имеет в виду Хайек. Собственно говоря, Югославия сейчас осуществляет вариант рыночного социализма. Он работает, хотя и небезупречно.

(обратно)

*

В условиях системы суверенитета потребителя производство управляется не только предпочтениями потребителей, но и, до определенной степени, предпочтениями рабочей силы в выборе профессии. Рабочие свободны в выборе любых свободных рабочих мест; они не подвергаются принудительной мобилизации. Более того, если они предпочитают не работать, например, в угольных шахтах, то это ограничивает объемы добычи угля — шахтеры согласны работать только на условиях прогрессивной оплаты труда.

Как и система суверенитета потребителя, система суверенитета плановых органов может благоприятствовать суверенитету рабочей силы. Однако возможно представить и такую систему суверенитета плановых органов, которая подавляет и рабочую силу, и суверенитет потребителя. В подобной рыночной системе цены, по которым ведется расчет с производителями за готовую продукцию, будут отражать спрос плановых органов, а не индивидуальных потребителей. При этом уровень заработной платы, которую должны будут платить производители рабочим, отражает предпочтения плановых органов в отношении распределения рабочей силы. В соответствии с ними должны назначаться и ставки заработной платы; таким образом, каждое предприятие должно будет выплачивать за использование рабочей силы налог (цену труда), совершенно не учитывающий предпочтения работников.

В результате ставки заработной платы, выплачиваемой предприятиями, больше не будут привлекать рабочих на нежелательные для них рабочие места, и возникнет необходимость мобилизовать рабочую силу или же стимулировать рабочих занимать те рабочие места, которые нужны плановым органам, посредством премий, не включаемых в издержки их работодателя и тем самым не влияющих на производственные решения. Так образуются два вида цен на рабочую силу — точно так же, как имеются два вида цен на потребительские товары в системе суверенитета плановых органов. Один вид цен определяет решения предприятий, другой — нет.

(обратно)

*

«Гистадрут» в Израиле, иногда называемый профсоюзом, а иногда — «государством в государстве» (из-за многосторонней деятельности, развернувшейся еще до образования Израиля), владеет или управляет десятками предприятий, составляющих примерно одну пятую всего производства страны. Неоднократные попытки ввести в «Гистадруте» новые формы индустриальной демократии в основном (хотя и не полностью) провалились. (Milton Derber. «Histadrut and Industrial Democracy», в: Michael Curtis and Mordecai Chertoff eds, Israel (New Brunswick, N. J.: Transaction, 1973).

(обратно)

*

Если только не считать коммунизм формой демократии (см. главу 20 об альтернативных значениях этого термина).

(обратно)

*

Дейли, Ричард (1902-1976) — мэр Чикаго в 1955-1976 гг., неоднократно обвинялся в массовом подкупе избирателей, коррупции, связях с мафией. — Прим. ред.

(обратно)

**

Смит, Ян Дуглас (р. 1919) — премьер-министр Родезии в 1964-1979 гг., в 1964 г. провозгласил независимость Родезии от Великобритании. — Прим. ред.

(обратно)

***

Муджибур Рахман (1920-1975) — лидер бенгальского национального движения в Восточном Пакистане, приведшего к образованию Бангладеш в 1971 г., первый премьер-министр, впоследствии президент. — Прим. ред.

(обратно)

****

Кармайкл, Стокли (1941-1998) — американский леворадикальный деятель, в 1960-х гг. выдвинул лозунг «Власть черным!» (black power). — Прим. ред.

(обратно)

*****

Стассен, Гарольд — видный деятель республиканской партии, занимал пост специального помощника по вопросам разоружения при президенте Д. Эйзенхауэре и ряд других государственных постов. — Прим. ред.

(обратно)

*

Окружение 7-го президента США Э. Джексона. — Прим. ред.

(обратно)

*

Можно предположить, что государства в некоторых обстоятельствах в определенной степени проявляют внимание к благосостоянию населения даже при отсутствии каких-либо элементов общественного контроля. Сама эта идея не нова — по крайней мере, уже Платон писал о правителе-философе. Часто встречаются ее вариации в виде упоминаний о великодушных деспотах. Еще большие возможности Гегель усматривал в возникновении рационального национального государства. Кажется очевидным также и то, что профессионализм среди чиновников государственного аппарата вносит, пусть слабый, элемент великодушной власти. О последнем аспекте см.: Hugh Heclo. «Modern Social Politics in Britain and Sweden» (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1974), chapter 6, esp. pp. 301-304. [Гегель Г.В.Ф. Философия разума. — M., 1992. — С. 462].

(обратно)

*

Ибн Сауд, Абд аль-Азиз (1880-1953) — король Саудовской Аравии с 1932 г. Вел войны за объединение Аравии. — Прим. ред.

(обратно)

**

Батиста, Фульхенсио (1901-1973) — президент Кубы в 1933-1944-м и 1952-1959 гг., свергнут Фиделем Кастро в 1959 г. — Прим. ред.

(обратно)

***

Садат, Анвар (1918-1981) — президент Египта с 1970 г. Первым из арабских лидеров посетил Израиль, фактически признав эту страну. Лауреат Нобелевской премии мира 1978 г. — Прим. ред.

(обратно)

****

Ньерере, Джулиус Камбарадже (1922-1999) — первый президент Танзании в 1964-1985 гг., один из основателей Организации африканского единства. — Прим. ред.

(обратно)

*****

Ульбрихт, Вальтер (1893-1973) — государственный деятель ГДР, один из основателей Социалистической единой партии Германии, председатель Государственного совета ГДР с 1960 г. — Прим. ред.

(обратно)

*

Первые десять поправок к Конституции США 1787 г. — Прим. ред.

(обратно)

*

Из Геттисбергского послания Авраама Линкольна 19 ноября 1863 г. — Прим. ред.

(обратно)

*

Для удобства мы будем называть США, страны Западной Европы и некоторые другие страны полиархиями, так же, как многие люди называют их демократиями. Однако полиархия — это всего лишь одна из систем социального контроля, укоренившихся в этих странах. Поэтому, строго говоря, они включают в себя полиархию, а не являются полиархиями.

(обратно)

*

А также концепция максимизации полезности. Среди множества заимствований многих ученых особенно полезной оказалась формулировка Энтони Даунса, который рассматривает максимизацию полезности в демократической политике как совершенно аналогичную максимизации полезности в рыночных отношениях: Anthony Downs. «An Economic Theory of Democracy» (New York: Harper & Brothers, 1957). He все современные модели демократии основываются на концепции предпочтения столь открыто. См., например, модель Феликса Оппенгейма [Felix Е. Oppenheim. «Democracy — Characteristics Included and Excluded» // «Monist» 55 (January 1971)]. И тем не менее во многих теориях политический выбор как выражение предпочтения (или максимизации полезности) зачастую считается настолько естественным, что даже не упоминается.

(обратно)

*

О вкусах не спорят (лат.). — Прим. ред.

(обратно)

*

Можно, разумеется, расширить концепцию максимизации полезности и считать, что, когда индивидуум делает то, что должен, как бы ему ни хотелось этого не делать, его действия являются способом максимизации выгоды. Но в таком случае вся концепция оказывается практически бесполезной.

(обратно)

*

Кроме того, если партии выстраивают свои платформы по каждому второстепенному вопросу таким образом, чтобы они были привлекательными для тех избирателей, которые высказывают наиболее важные волеизъявления, и если те, чья позиция сильнее, оказываются, как легко можно себе представить, меньшинством, то партии будут формулировать свои платформы по второстепенным вопросам на основе обращений к многочисленным меньшинствам. Таким образом, по второстепенным вопросам полиархия функционирует путем правления меньшинства, а вовсе не большинства (Dahl. «Democratic Theory», chapter 5).

В связи с прочими осложнениями на выборах общественный контроль иногда осуществляется, иногда неполон, а в некоторых случаях и вовсе отсутствует. О способах, посредством которых различные выборные правила влияют на результаты выборов, см. в: Douglas W.Rae. «The Political Consequences of Electoral Laws» (New Haven, Conn.: Yale University, 1967). О том, как голосование на выборах мешает достичь оптимальности по Парето, см.: Gerald Sirkin. «The Anatomy of Public Choice Failure», в: «Economies of Public Choice», eds. Robert D. Leiter and Gerald Sirkin. (New York: Cyrco Press, 1975). О более широком взгляде на недостатки голосования и рынка см. в: Duncan MacRae, Jr. «Normative Assumptions in the Study of Public Choice» // «Public Choice» 15 (Fall 1973).

(обратно)

*

Берк, Эдмунд (1729-1797) — англо-ирландский государственный деятель. — Прим. ред.

(обратно)

*

Строго говоря — хотя это уточнение и не является существенным на данной стадии, — население выражает два вида жизненно важных предпочтений: по вопросу о готовой продукции (через потребительский спрос) и по вопросу о выборе рода занятий (путем выбора между доступными альтернативными рабочими местами). Все остальные решения подчиняются этим двум видам решений.

(обратно)

*

Поскольку монополия является источником безопасности для предприятия, долгое время утверждалось, что обладание некоторой степенью монопольной власти способствует принятию предприятиями на себя таких рисков, на которые они бы в ином случае не пошли. Тем самым, утверждают сторонники этой теории, монополия способствует инновациям и росту (Joseph A. Schumpeter. «Capitalism, Socialism, and Democracy», 3d ed. (New York: Harper & Brothers, 1950). См. также: J.K. Galbraith. «The New Industrial State», 2nd ed., rev. (Boston: Houghton Mifflin, 1971). [Дж. Гэлбрейт. Новое индустриальное общество. Пер. с англ. Л.Я. Розовского, Ю.Б. Кочеврина, Б.П. Лихачева, С.А. Батасова. — М.: Прогресс, 1969]. На эту тему продолжаются дебаты между экономистами, часть из которых считают, что наличие монополии позволяет управляющим расслабиться. Более широкие последствия этого противоречия состоят в том, что в зависимости от обстановки предприятия будут организовывать производство либо с максимальной эффективностью, либо с минимальным риском, если не будут находиться под воздействием общественного контроля. Эта гипотеза может быть верна также и для государственных чиновников, находящихся под полиархическим контролем.

(обратно)

*

Монополия одного покупателя. — Прим. ред.

(обратно)

**

Более того, поскольку монополия, ограничивая производство в одной сфере, предоставляет возможность применить недоиспользованные ресурсы в других областях, в этих пределах общий эффект заключается не в ограничении производства, а в неправильном распределении ресурсов. Потребители получают меньше монополизированных товаров и больше других товаров, чем при отсутствии монополии. Новый смешанный ассортимент устраивает их меньше, но таковы издержки. Согласно различным статистическим оценкам, потери от неправильного использования ресурсов из-за действий монополий составляют от менее 1 до 9 процентов ВНП. (William G. Shepherd. «Market Power and Economic Welfare» (New York: Random House, 1970), pp. 196-197; и Scherer. «Industrial Market and Economic Performance» (Chicago: Rand McNally, 1970), pp. 400-409.

(обратно)

*

Лон Нол (1913-1985) — камбоджийский государственный деятель, представитель правых сил, после военного переворота в 1970 г. — президент Камбоджи. — Прим. ред.

(обратно)

**

Яхья Хан, Ага Мухаммед (1917-1980) — президент Пакистана в 1969-1971 гг. Придя к власти, ввел в стране чрезвычайное положение. — Прим. ред.

(обратно)

*

Ганди, Индира Приядаршини (1917-1984), премьер-министр Индии в 1966-1977-м и 1980-1984 гг. — Прим. ред.

(обратно)

*

Как и большинство немарксистских экономистов, Баран и Суизи придают существенное значение опасениям, которые испытывают корпорации по поводу сбивания цен конкурентами. Несмотря на то, что данные авторы наблюдают сильную тенденцию к тому, чтобы вместо снижения цен корпорации вели конкуренцию путем изменения дизайна, повышения качества и соответствующего сервисного обслуживания, отказ от ценовой конкуренции не означает прекращение всякой конкуренции; она принимает новые формы и продолжает бушевать со все возрастающей яростью. И продавцы должны вечно стремиться к тому, чтобы выбросить на рынок какую-нибудь новинку. Paul А. Baran and Paul М. Sweezy. «Monopoly Capital» (New York: Monthly Review Press, 1966), pp. 67, 70, 71, 64.

(обратно)

*

Часто выражается та точка зрения, что у руководителей корпораций развилось чувство социальной ответственности в отношении потребителей, держателей акций, рабочих и служащих, поставщиков и государства. С такими заявлениями выступили ряд представителей руководящего персонала корпораций. С таких же позиций в дискуссию включились и некоторые независимые наблюдатели — например, A.A. Berle в: «The American Economic Republic» (New York: Harcourt, Brace & World, 1963). Даже не вдаваясь в обсуждение вопроса о том, принимает ли руководство корпораций на себя столь разноплановые функции (а кажется вполне очевидным, что многие топ-менеджеры в это верят), мы не будем сейчас останавливаться на этой точке зрения. Ведь социально ответственный руководитель корпорации, как и социально ответственный государственный служащий, обладает обширными полномочиями и тем самым не подлежит общественному контролю. Утверждая, что он осуществляет эти полномочия социально ответственным образом, вы не можете отрицать, что эти полномочия у него имеются. См.: Christopher D. Stone. «Where the Law Ends» (New York: Harper & Row, 1975).

Близкие к этому оживленные споры о том, максимизируют ли корпорации свои прибыли [см.: Robin Marris and Adrian Woods, eds., «The Corporate Economy» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1971)], также ведутся по второстепенному вопросу. Его разрешение не имеет значения для сравнения рыночного и полиархического контроля. Очевидно — и с этим соглашаются все участники дискуссии, — что достижение определенного уровня прибыльности жизненно важно для выживания корпорации. Более того, корпорации создаются как институты для обогащения. (М.А. Adelman. «Some Aspects of Corporate Enterprise» в: Ralph Freeman, ed. «Postwar Economic Trends in the United States» (New York: Harper & Brothers, 1960), pp. 292-293). Если кто-то хочет точно предсказать поведение корпорации, для него может быть важным вопрос о том, стремятся ли корпорации к росту, максимуму продаж или немедленной максимизации прибылей. Однако сам этот вопрос менее важен для сравнения рыночного и полиархического контроля, чем выяснение всех аспектов сферы корпоративных полномочий.

(обратно)

*

Движение протестантов-кальвинистов в Англии XVII в., вылившееся в буржуазную революцию. — Прим. ред.

(обратно)

**

Свержение в 1688 г. английским парламентом Иакова II и передача власти Вильгельму III Оранскому, установление режима конституционной монархии. — Прим. ред.

(обратно)

*

Из Декларации о независимости США. — Прим. ред.

(обратно)

**

Галифакс, Чарльз Монтегю (1661-1715) — граф, английский государственный деятель, канцлер Казначейства. — Прим. ред.

(обратно)

*

Анализ связи между полиархией и рынком, построенный в другом ключе, но дополняющий этот раздел, см. в главе 19 «Две модели».

(обратно)

*

В современной литературе, особенно в демократической, слово «привилегия» обычно несет в себе оттенок чего-то неподобающего. В словаре Webster говорится, что привилегия — это «право на иммунитет, предоставленное в качестве особого вознаграждения, преимущества или любезности; особенно привилегия, связанная с положением или должностью»; привилегии «не подлежат действию обычных правил и наказаний из-за некоторых особых обстоятельств». (Webster’s Seventh New Collegiate Dictionary [Springfield, Mass.: G. & C. Merriam]).

(обратно)

*

Однако частная собственность не является ключевым фактором описываемого процесса. Поскольку в любой рыночной системе независимо от того, доминирует ли там государственное или частное предпринимательство, предприятия должны обладать автономией или «правами» реагировать на сигналы, поступающие от рынка, а не быть обязанными выполнять распоряжения государства. См. главу 22.

(обратно)

**

Опубликован в декабре 1791 г. — Прим. ред.

(обратно)

*

Законодательные положения, ограничивающие ценовую конкуренцию. — Прим. ред.

(обратно)

*

Вильсон, Джеймс Гарольд (1916-1995) — премьер-министр Великобритании в 1964-1970-м и 1974-1976 гг., лейборист. — Прим. ред.

(обратно)

*

Когда в 1953 г. в своей инаугурационной речи президент Эйзенхауэр объявил, что «нам нужны мировые рынки сбыта продукции наших ферм и фабрик», он признавал, что бизнесмены предъявляют государству требования в сфере внешней политики так же, как и во внутренней политике. Председатель Президентского совета по международной экономической политике также понимает, что государство должно заботиться о деловой активности за границей. Мы отвлеклись бы от темы, если бы попытались ввести в этот анализ сложные проблемы бизнеса на международных рынках и в международной политике. Однако весьма важно отметить, что двойственность руководства в рыночно ориентированных системах распространяется и на внешнюю политику.

Приводят ли требования бизнеса к государству в рыночно ориентированных системах к новой форме империализма — это несколько иной вопрос, опять-таки за пределами нашего исследования. Малые рыночно ориентированные системы не являются империалистическими. Франция и Великобритания отходят от своей прежней роли империалистов. Обвинение в империализме представляет интерес только в отношении США и СССР как двух сверхдержав. И все же бесспорно, что превосходство в ресурсах и возможность мобилизовать авторитарные и другие виды власти в международных отношениях дают всем промышленным рыночно ориентированным системам, большим и малым, серьезные преимущества на международных переговорах и в коммерческих сделках с менее развитыми странами. Обычно они используют их к собственной выгоде. См.: Benjamin J. Cohen. «The Question of Imperialism» (New York: Basic Books, 1973).

Утверждается также, что требования бизнеса к государству приводят рыночно ориентированные системы к высокому уровню военных расходов и к войнам и что на деле эти системы не могут развиваться без массированных военных расходов. И в данном случае исследование многих аспектов этих утверждений лежит за пределами данной книги. Но на некоторые положения можно дать ответ очень быстро. Военные расходы не коррелируют с типом политико-экономической системы. Большие расходы несут и США, и СССР. Большинство промышленных рыночно ориентированных систем тратят меньше, чем коммунистические страны Восточной Европы. Что касается того, полезны ли военные расходы для экономики, то среди рыночно ориентированных систем темпы экономического роста ниже всего у тех, кто несет самые большие военные расходы. Высокие военные расходы, вероятно, являются препятствием к росту, и это может объяснить медленный рост экономики США в последние десятилетия, так же, как их отсутствие помогает объяснить высокие темпы экономического роста в Японии и Мексике. Резюме имеющейся по данному вопросу аргументации см.: Harold J. Wilensky. «The Welfare State and Equality» (Berkeley: University of California Press, 1975), pp. 82-84.

Таким же образом военно-промышленный комплекс, к которому привлек внимание американского народа уходивший с поста по окончании своего срока президент Эйзенхауэр, является, опять-таки, в основном американским и советским феноменом, то есть его можно объяснить, хотя бы отчасти, их ролью сверхдержав. С точки зрения масштабов военных расходов, тесных и частых контактов между корпорациями военной промышленности и государственными должностными лицами, а также развития особого раздела американской политической экономии возник особый феномен, к которому совершенно точно применим термин, употребленный Эйзенхауэром. Но он не наблюдается в рыночно ориентированных системах.

(обратно)

*

В США кабинет министров, введенный Джорджем Вашингтоном, является не официальным, а традиционным органом постоянно меняющегося состава наиболее важных членов правительства. — Прим. ред.

(обратно)

*

Этим я не отрицаю, что в обществе, которое становится все более зависимым от информации, возрастает влияние лиц, располагающих научной, технической и другими видами специализированной информации. Они не требуют влияния; они просто достигают его на основании своих знаний. См.: Daniel Bell. «The Coming of Post-Industrial Society» (New York: Basic Books, 1973), pp. 358-367; (Дэниел Белл. Грядущее постиндустриальное общество: Опыт социального прогнозирования. Пер. с англ. — М.: Academia, 1999. — С. 481-488) и R.E. Lane. «The Decline of Politics and Ideology in a Knowledgeable Society» // «American Sociological Review» 31 (October 1966). Сколь широко распространенным ни было бы их влияние, обычно оно является непрямым, воздействующим на результаты деятельности через влияние на государственных чиновников, бизнесменов и других потребителей знаний.

(обратно)

*

Синклер, Эптон Билл (1878—1968) — американский писатель. Роман «Джунгли» написан в 1905 г.

(обратно)

**

Принят в 1914 г. в дополнение к антитрестовскому закону Шермана, ограничивал концентрацию капитала и производства в одних руках. — Прим. ред.

(обратно)

***

Принят также в 1914 г. Комиссия со статусом независимого ведомства контролировала соблюдение антитрестовского законодательства. — Прим. ред.

(обратно)

*

Принят в 1890 г. Официально предусматривал ограничение деятельности трестов и монополий. — Прим. ред.

(обратно)

*

Нейдер, Ральф (р. 1934) — американский юрист, публицист, один из основателей современного американского движения потребителей. — Прим. ред.

(обратно)

*

Легитимация особых привилегий в средствах управления устраняет проблему привилегированного положения бизнеса как таковую.

(обратно)

*

В процессе коммуникации с представителями правительства запрос также звучит чаще всего как «не действовать», чем действовать как-либо. В одном из исследований 85 процентов корпоративных обращений к правительственным чиновникам были направлены против законодательных актов, внесенных на рассмотрение. Edwin М. Epstein. «The Corporation in American Politics» (Englewood Cliffs, N.J.: Prince Hall, 1969), p. 99.

(обратно)

*

Кроме идеологической обработки, можно предложить множество других причин для объяснения того, почему правительства на самом деле не инициируют, а избиратели на самом деле не голосуют за большее равенство. Мы же сейчас пытаемся объяснить, почему этот вопрос даже не обсуждается серьезно хоть какой-либо значимой по численности группой руководителей или граждан.

(обратно)

*

Всем этим доказательствам ограниченного общественного мнения можно противопоставить встречное соображение: диапазон мнений, которым население ограничивается, просто включает те и только те мнения, которые разумно отстаивать. Даже если бы это было верно, это не является ни объяснением, ни отрицанием ограничений. Люди, случается, делают глупости в политике. По-прежнему озадачивает то, что ни в одной полиархической системе население даже не обсуждает, уже не говоря о реальных действиях, возможную альтернативу неумным решениям большой политики по определенным фундаментальным вопросам. Они остаются вне зоны политики.

(обратно)

*

Ежедневный тираж.

(обратно)

*

Голдуотер, Барри (1909-1998) — сенатор, лидер консервативной фракции в республиканской партии, соперник Линдона Джонсона на президентских выборах 1964 года. — Прим. ред.

(обратно)

**

Уилки, Венделл (1892-1944) — соперник Ф.Д. Рузвельта на президентских выборах 1940 г., кандидат от республиканской партии. — Прим. ред.

(обратно)

***

Тафт, Роберт — сенатор-республиканец, один из основных разработчиков антипрофсоюзного закона Тафта-Хартли. — Прим. ред.

(обратно)

*

Можно дать следующее определение класса: класс — это модели взаимодействий, связывающих совокупность людей. Для наших целей подходят обе формулировки.

(обратно)

*

И во всех других обществах. Но разбор данного противоречия не относится к числу наших задач.

(обратно)

*

То, что было только что сказано об обучении, — не более чем один-единственный фрагмент свидетельства того, что люди, воспринимаемые как члены различных классов, вызывают к себе различное отношение, и это суждение, в свою очередь, является лишь одним небольшим звеном в цепи доказательств, демонстрирующих влияние классовой принадлежности на формирование волеизъявлений. И все-таки классовое воздействие на школьное обучение, взятое в отдельности и безотносительно его воздействия на волеизъявление, само по себе обусловливает серьезные недостатки в общественном управлении по другим аспектам. Ограничение возможностей по классовому признаку в сфере образования снижает вероятность того, что более обделенные учащиеся смогут занять высокие посты в правительстве или корпорации. Это также отчасти уменьшает возможности для определенных учащихся приобрести те навыки письма, устной речи и социальной организации, которые необходимы для того, чтобы сделать эффективным их гражданское участие в политике. Короче говоря, такое ограничение возможностей создает вероятность политического неравенства, которое препятствует обеспечению условий, необходимых для демократического общественного контроля. Многие другие классовые явления имеют сопоставимый эффект воздействия.

(обратно)

**

Noble (англ.) — благородный, villain (англ.) — злодей, негодяй, villein (англ.) — крепостной, mean (англ.) средний, тж. плохой, посредственный, низкий. — Прим. пер.

(обратно)

*

Может показаться, что яркое и заметное явление радикализма в высших слоях общества является веским аргументом против наличия классового влияния. Между различными классовыми воздействиями, однако, не бывает идеальной согласованности. И при попытке освободиться из-под влияния класса, конечно же, некоторые из тех людей, которые задаются вопросом, могут ли они себе это позволить, в своем дерзком решении черпают уверенность и полагаются на свое богатство. Если радикализм чаще встречается среди очень богатых людей, чем среди людей со средними доходами или бедных, это не удивительно; это своего рода причудливое подтверждение силы классовых воздействий.

(обратно)

*

Особо одаренный или выдающийся радикал, однако, может добиться успеха именно благодаря своим отличительным качествам.

(обратно)

**

И все же, как будто протестуя против этих ограничений, многие академические коллективы и другие сообщества специалистов в интеллектуальной сфере деятельности встают на сторону тех своих членов, которые придерживаются левых взглядов, — по крайней мере, до тех пор, пока те не выходят за рамки широкого консенсуса по ключевым политическим и экономическим основам общества. Таким образом, в некоторых общественно-научных кругах в американском научном мире консервативные республиканцы порой имеют низкий общественный статус.

(обратно)

*

Последовательное убывание очевидных классовых различий заставило некоторых исследователей предположить, что статус (различия в доходах, образовательном цензе, роде занятий) заменяет класс в качестве источника социальной стратификации. Статус, конечно, связан с классом; но, помимо этого, статус принимает более четкие, явные очертания по мере того, как размываются очевидные проявления классовых различий, когда отношения, убеждения и волеизъявления одного класса становятся общими для всех. (См.: Goldthorpe et al. «The Affluent Worker», pp. 4-5).

(обратно)

*

Фердинанд Теннис. Общность и общество: Основные понятия чистой социологии // Пер. с нем. Д.В. Скляднева. — М. — СПб.: Фонд Университет — Владимир Даль, 2002. — Прим. ред.

(обратно)

*

В некоторых отношениях различие между этими двумя концепциями или моделями связано с различием, которое проводит Дж. Л. Талмон между тем, что он рассматривает как две модели демократии, отличающиеся в главном — в «различных отношениях к политике» и концепциях свободы. В то время как его модели построены на этих двух отличиях, мои строятся на различии концепций в том, как общества представляют и организуют процесс решения проблем (J.L.Talmon. «The Origin of Totalitarian Democracy» (New York: Praeger, 1960). Модель-1 также по некоторым пунктам сходна с «обществом солидарности» Гроссмана (Gregory Grossman. «The Solidarity Society», in «Essays in Socialism and Planning in Honor of Carl Landauer», ed. Gregory Grossman [Engelwood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1970]).

(обратно)

**

Я отхожу, признаюсь, от давнишней традиции, которая делает свободу основным различием между коммунизмом и полиархиями с рыночной экономикой. Хотя свобода действительно может быть ключевым понятием в оценке обоих, наша задача сейчас заключается не в оценке, а в разъяснении базовых механизмов (без которых, нужно добавить, никому не удастся приступить и к оценке). Более того, коммунисты, как правило, заявляют, что только интеллектуально компетентная элита может повести общество к свободе. Из-за одного этого заявления необходимо начать исследования того, как эти два различных типа систем относятся к интеллекту в отношении его применения к задачам организации общества.

(обратно)

*

Если бы люди выражали предпочтение тому, что в каком-то широком смысле им необходимо, то в обеих моделях правильное и желаемое было бы одинаковым. Но люди в действительности не понимают собственных потребностей, не всегда выражают предпочтение тому, что им необходимо, находятся в заблуждении по поводу своих предпочтений и часто даже меняют местами то, что, по их мнению, является их предпочтением, и то, что на самом деле таковым не является.

(обратно)

*

То есть с помощью социального взаимодействия, отличного от чисто интеллектуального взаимодействия среди членов группы, занятой поиском правильных политических решений, каковое также является формой социального взаимодействия.

(обратно)

*

Примером решения задачи на основе использования социальных взаимодействий вместо анализа может быть международный политический строй. Международный политический строй создается — когда создается вообще — без руководства какой-либо всеведущей элиты, на самом деле даже без участия какого-либо централизованного органа власти. Каждый крупный и важный участник, участвующий в создании «общественного строя» международного сообщества, нацелен на достижение своих собственных частных целей, и поэтому заинтересован в том, какой международный политический строй будет создан в результате всех взаимодействий участников между собой, а не в том, какой продукт произведет некий интернационально настроенный проектирующий орган или комитет. О различных вариантах международной модели-2 см.: Morton A. Kaplan. «Some Problems of International Systems Research» // «International Political Communities» (New York: Doubleday, 1966).

(обратно)

*

Контраст между этими двумя моделями хорошо организованного общества дополнительно проливает свет на вопрос, который мы рассматривали в одной из предыдущих частей: почему полиархия развивается только в условиях рыночной экономики. Если рассматривать человека как создание с ограниченными познавательными способностями в организации своего общества и решении своих проблем; замена практически неосуществимого анализа взаимодействиями, направленными на решение задач, помогает объяснить и возникновение интерактивных процессов государственного управления, которые называются демократией или полиархией, и многогранное изобилие взаимодействий, которое называется рыночной экономикой. Достаточная вера в науку и разум делает и то, и другое ненужным. При отсутствии такой веры многие люди посчитают необходимыми оба механизма.

(обратно)

*

Под «эпифеноменом» здесь имеется в виду побочный продукт. В философии мышления этот термин имеет особое значение — это феномен, не имеющий причинно-обусловленной действенности. Данного значения мы здесь не подразумеваем.

(обратно)

*

Существенно, однако, то, что теоретики марксизма и коммунизма, в том числе Маркс, Ленин и Сталин, как правило, оставляют в запасе слово «демократия» для обозначения того правительства, которое является властью народа. Они не считают, что отрицаемая ими «буржуазная демократия» является подлинной демократией. С другой стороны, они не утверждают, что любая существующая коммунистическая система является демократией. Демократический коммунизм — это цель, к которой нужно стремиться в будущем; демократия была бы преждевременной, если ввести ее до того, как граждане станут достаточно просвещенными, чтобы пользоваться ею. Частое риторическое использование слова «демократия» коммунистами — как, например, в наименовании «народные демократии», — конечно, находится в противоречии с более точным использованием этого термина и, по-видимому, оправдывается его пропагандистской ценностью. Документальные подтверждения относительно этого см. в докладах J. Р. Plamenatz, S. Ossowski, I. deS. Pool, R. Schlesinger, G.C. Field, A.D. Lindsay, R. McKeon и J. H. A. Logmann в: Richard McKeon, ed. «Democracy in the World of Tensions» (Chicago: University of Chicago Press, 1951).

(обратно)

*

В 1957 г. Мао Цзэдун инициировал движение «Пусть расцветают сто цветов», лозунгом которого были слова: «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сотни школ». — Прим. пер.

(обратно)

*

Карсон, Рэйчел — американский биолог. В книге «Безмолвная весна», опубликованной в 1962 г., впервые было аргументированно доказано негативное влияние пестицидов и других химикатов на живую природу.

(обратно)

**

«Общественный гражданин» (Public citizen, Inc.) — организация по защите прав потребителей, надзору за действием властных структур и сходных видов деятельности, основанная в 1971 г. -Прим. ред.

(обратно)

*

И все же полиархические правительства чаще, чем мы думали, нарушают гражданские свободы такими действиями, как организация прослушивания телефонных разговоров, перехват и перлюстрация почты, преследования; например, раскрыто применение методов ФБР и ЦРУ в США.

(обратно)

**

Как, опять же, и полиархические системы, но не без исключения. Закон о внутренней безопасности США 1950 года постановил организовать шесть резервных концентрационных лагерей — я, однако, не имею в виду газовых камер, — которые могли быть активизированы по усмотрению президента в случае чрезвычайного происшествия, угрожающего внутренней безопасности страны; закон предусматривал предоставление широких полномочий должностным лицам, проводящим слушания, заключать граждан в тюрьму без суда — набор процедур, очень похожий на тот, который в Индии применяла премьер-министр Ганди вплоть до ухода с поста в 1977 году для того, чтобы поместить за решетку свою оппозицию.

(обратно)

*

К. Маркс, Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии. — М.: Издательство «Вагриус» // Ин-т политики: Научн. редакторы А.Я. Дегтярев, В.Н. Миронов, 1999. — С. 72. — Прим. ред.

(обратно)

*

Самодовольство «общества изобилия» в такой богатой стране, как Соединенные Штаты, не должно заслонять тот факт, что на нижнем конце шкалы дохода, где проблемы недостаточности дохода часто усиливаются невежеством, условия жизни достаточно мрачные. Неравенство в Соединенных Штатах приводит к суровым последствиям. Признаков этого больше, чем мы хотим видеть. В результате проведенного министерством здравоохранения США обследования 12 000 американцев, выбранных по принципу случайного отбора среди людей с низкими доходами, обнаружилась поразительно высокая частота случаев недостаточного или неправильного питания, проявляющегося в формах, сравнимых с аналогичными случаями в бедных странах Африки, Азии и Латинской Америки, и в сочетании с высокой частотой связанных заболеваний («New York Times», January 1969, pp. 1, 18).

(обратно)

*

Поскольку очень бедные страны начинают расти по мере прекращения эгалитаристской нищеты, создания новых рабочих мест и роста доходов, появляется более неравное распределение дохода, хотя в конечном счете (при высоких доходах) это распределение вновь начинает изменяться в сторону большего равенства (Irma Adelman & Cyntia Taft Morris. «Economic Growth and Social Equality in Developing Countries» [Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1973], особенно c. 188).

(обратно)

*

Проведенная Питером Уайлсом подобная оценка величины дохода всех видов, кроме доходов от прироста капитала, после уплаты налогов, но за исключением сельскохозяйственных доходов в СССР, показывает, что в число наиболее эгалитарных стран входят и коммунистические, и некоммунистические, и что Соединенные Штаты значительно менее эгалитарны, чем СССР. Для каждой страны указано отношение между доходом среднестатистического человека по 95-му и по 5-му процентилям кривой распределения доходов (т.е. у 5 процентов населения, отнесенных к группе с самыми высокими доходами, и у 5 процентов населения, отнесенного к группе с самыми низкими доходами по кривой распределения. — Прим. пер.). Например, в Швеции доход представителей первой группы в три раза превышает доход представителей последней группы. Итак, результаты следующие: Швеция — 3,0; Венгрия — 4,0; Чехословакия — 4,3; Великобритания — 5,0; СССР — 5,7; Дания — 6,0; Канада — 12,0; США — 12,7 (Wiles. «Distribution of Income», pp. xiv, 48).

(обратно)

*

Все мы испытываем искушение использовать количественные данные для измерения — даже когда они неверны, — просто потому, что они есть. Но только что высказанное замечание—величина неравенства, связанного с различиями в заработной плате, зависит от того, что и по какой цене можно купить на те деньги, которые составляют денежный доход,—ясно показывает, что мы не сможем найти никаких цифр, которые хотя бы грубо отражали истинные различия в доходах, так как они различны в европейских коммунистических странах, Китае, Кубе и государствах с рыночной экономикой.

(обратно)

*

Эффективность, обусловленная не поддающимися четкому определению факторами. — Прим. пер.

(обратно)

*

Бригада — производственная единица, объединяющая в среднем около 200 семей, — наблюдает за работой производственных отрядов, выдвигает кандидатуры руководителей (командиров) отрядов, регулирует использование техники и расход воды и электроэнергии, а также распределение образовательных и медицинских услуг. Партийная организация бригады отвечает за идеологическое воспитание всех команд.

Команда, объединяющая, как правило, до тридцати домашних хозяйств, является основной сельскохозяйственной единицей, наиболее близкой по своим функциям к советскому колхозу или американской ферме. По идеологическим причинам между высшими лидерами продолжают существовать разногласия по поводу того, насколько желателен переход к большей единице, когда будут изобретены управленческая система и система действенных стимулов, которые позволят это сделать. См.: Frederick W. Crook. «The Commune System in the People's Republic of China, 1963-74», U.S. Congress, Joint Economic Committee, Joint Committee Print, China: A Reassessment of the Economy, 94th Congress, 1st session, 1975. Также см.: Prybyla. «Political Economy», pp. 286-293; и William L. Parish. «China-Team, Brigade, or Commune?» // «Problems of Communism» 25 (March-April 1976).

(обратно)

*

Основные производственные структуры следующие: государственные хозяйства, в которых индивидуальные фермеры, как промышленные рабочие на фабриках и заводах, работают по найму за заработную плату; коллективные хозяйства, которые продают свою продукцию прежде всего государству, свободно или принудительно, и члены которых получают свой доход из того, что сумеют заработать коллективно (иногда они получают минимальную заработную плату плюс долю дохода); частные фермерские хозяйства (на Кубе, в Польше и Югославии); и личные земельные наделы — небольшие земельные участки, выделяемые на каждого члена коллектива; на своем частном участке семья может производить сельскохозяйственную продукцию для личного потребления и для продажи. Коллективное хозяйство обычно организовано в форме кооператива, но независимо от его правовой формы находится под управлением партии и государства.

В СССР менее половины активно обрабатываемых земель находится во владении государственных хозяйств, более половины — в коллективных хозяйствах. В Советском Союзе средний размер государственных хозяйств — около 600 рабочих; колхозов — около 400 домашних хозяйств; работа распределяется по производственным бригадам, каждая из которых более или менее постоянно закреплена за определенным участком производства в данном хозяйстве (Paul Dibb. «Soviet Agriculture since Khrushchev: An Economic Appraisal», in Comparative Economic Systems: A Reader, ed. Marshall I. Goldman, 2nd ed. [New York: Random House, 1971], p. 385). В Китае только 4 процента обрабатываемых земель находятся во владении государственных фермерских хозяйств (Audrey Donnithorne. «China's Economic System» [New York: Praeger, 1967], p. 96). Ни одна из стран не разрешает частное фермерство. На Кубе, где доминирующей формой являются сельскохозяйственные плантации по выращиванию сахарных культур, в ведении государственных хозяйств находятся 70 процентов культивируемых земель и лишь 30 процентов остается частным фермам, зачастую так строго регулируемым и непосредственно управляемым государством, что роль собственника-земледельца сводится к чему-то вроде работы менеджера на окладе или же рабочего фермы, работающего по контракту. (Leo Huberman and Paul M. Sweezy. «Socialism in Cuba» [New York: Monthly Review Press, 1969], p. 128; и Archibald R. M. Ritter. «The Economic Development of Revolutionary Cuba: Strategy and Performance» [New York: Praeger, 1974], p. 236-40.) Объявленная политика Кубы состоит в постепенном уничтожении частных фермерских хозяйств (Mesa-Lago, Cuba in the 1970's, pp. 88-92).

(обратно)

*

По причинам, указанным в главе 7.

(обратно)

**

Население Кубы — 9 млн. человек против 250-миллионного населения СССР и населения Китая в три четверти миллиарда или более того. Валовой национальный продукт страны составляет, вероятно, около 6 миллиардов долларов—в сравнении с 600 миллиардами долларов у СССР и 250 миллиардами долларов у Китая (World Bank, World Bank Atlas [Washington, D.C., 1975], pp. 28-29). Экономика Кубы не является высоко диверсифицированной; в отличие от многоотраслевых экономик двух других стран, она преимущественно ориентирована на производство сахара. По вопросу промышленного планирования на Кубе см.: Carmelo Mesa-Lago. «Cuba in the 1970's» (Albuquerque: University of New Mexico Press, 1974), pp. 30-32.

(обратно)

*

Китай менее развит в научно-техническом отношении, чем СССР. В экономике Китая объем промышленного сектора меньше, чем в советской экономике; хотя относительно более высокий уровень модернизации советской экономики, вероятно, привел к передислокации ресурсов из традиционной промышленности в «индустрию» обслуживания, таким образом оставляя традиционную промышленность СССР приблизительно равной по своей величине традиционной промышленности Китая, — если рассматривать промышленность этих стран относительно общей величины экономики, к которой каждая из них соответственно принадлежит. Кроме того, экономика Китая в целом намного меньше экономики СССР. Объем производимой в Китае продукции составляет приблизительно от одной трети до одной второй объема продукции, выпускаемой в СССР. Помимо этого, больший объем промышленного производства в Китае предназначен для внутреннего использования в малых фирмах и на рабочих участках, относящихся к коммунам или другим формам коллективных фермерских хозяйств. Также по причине использования более простых по сравнению с советскими технологий китайские предприятия опережают советские в производстве комплектующих и оборудования для собственных нужд. Соответственно, экономика Китая является менее интегрированной. Существует меньше задач, требующих централизованного планирования и согласования. В Китае способности и возможности для сбора и обработки информации, от которой зависит все централизованное планирование, в любом случае уступают советским. См.: Andrey Donnithorne. «China's Cellular Economy: Some Economic Trends since the Cultural Revolution» // «China Quarterly» 52 (October-December, 1972); Yuan-li Wu. «Planning Management, and Economic Development in Communist China», in U.S. Congress, Joint Economic Committee, An Economic Profile of Mainland China, 90th Congress, 1st session, 1967; and Richman. «Industrial Society», pp. 464-465.

(обратно)

*

С 1950-го по 1955 год валовой национальный продукт СССР увеличивался ежегодно почти на 7 процентов. В последующие пять лет средний годовой рост составил лишь 6 процентов. В течение следующих пяти лет, с 1960-го по 1965 год, скорость роста вновь упала, составив 5 процентов; на этом уровне она и оставалась в 70-х годах (Cohn. «Analysis of Soviet Growth Model», p. 248). И в Восточной Европе в период 1955-1960 годов рост половины стран упал ниже уровня 1950-1955 годов; в 1960-1965 годах во всех восточноевропейских странах падение продолжилось, за исключением Румынии (Frederick L.Pryor. «Property and Industrial Organization in Communist and Capitalist Nations» [Bloomington: Indiana University Press, 1973], p. 218). См. также: Joseph S. Berliner. «Prospects for Technological Progress», in the U.S. Congress, Joint Economic Committee, Soviet Economy in a New Perspective, 94th Congress, 2nd session, 1976.

(обратно)

*

Нас здесь интересуют только те цены, которые специалисты-плановики и руководители предприятий используют как основу для принятия решений. Цены, по которым потребительские товары на самом деле продаются покупателям, с этими решениями не связаны. В принципе цены на потребительские товары могут быть установлены (часто с использованием механизма налога с оборота) на любом уровне, необходимом для ликвидации запасов со скоростью не выше и не ниже желаемой — запланированной специалистами-плановиками; но в действительности цены изменяются редко, следствием чего часто становятся очереди и неофициальное нормирование отпуска товаров.

(обратно)

*

Или отражать комбинацию предпочтений руководства и потребителей, что, вероятно, устроило бы коммунистическое руководство при проведении рыночной реформы. На всем широком пространстве потребительского выбора коммунистическое руководство может добиться чего угодно, согласовав и сгладив потребительские предпочтения. Постольку поскольку руководство хочет ограничить общий объем производства потребительских товаров или производство определенных товаров, которые оно считает важными, скажем, для охраны здоровья, оно имеет в своих руках соответствующие инструменты для ограничения потребительского спроса (посредством политики регулирования зарплат и системы налогообложения) и для снижения или стимулирования потребления определенных товаров и услуг (посредством введения для них специальных налогов или же предоставления по ним субсидий). Таким образом, посредством рынка руководство может добиться любого желаемого для него сочетания суверенитета планирования и суверенитета потребителя. См.: Alec Nove. «Planners' Preferences, Priorities, and Reforms» // «Economic Journal» 76 (June 1966).

(обратно)

*

В отличие от синтезированных рынков с рассчитанными ценами, невозможность которых была доказана в главе 7 — по крайней мере на уровне современных и потенциально разрабатываемых теоретических и практических познаний.

(обратно)

*

Что такое планирование? Определение нам не нужно. Ведь мы собираемся расширить свое расследование настолько, чтобы оно охватывало множество процессов разработки или проведения различных политических стратегий, не занимаясь софистикой и не играя словами в попытке определить, какие же из них можно снабдить соответствующим ярлыком — «планирование».

(обратно)

*

Во избежание путаницы признаю, что в своих ранних публикациях, упомянутых ниже, я пользовался термином «синоптический» для обозначения определенного шаблона принятия решений, используемого при столкновении с какой-либо определенной проблемой. Теперь я расширяю значение данного термина также для обозначения определенного способа поиска или определения самой проблемы. Необходимо отметить, что стратегическая разработка политики не является синонимом процесса инкрементной разработки политики, в другом месте названного мной процессом разделенной инкрементной разработки политики. Это две отдельные стратегии, которые среди прочих будут включены в категорию стратегической разработки политики.

(обратно)

**

Многие исследования, посвященные процессу разработки, формулирования или проведения политики, не признают различий между данными двумя видами планирования и разработки политики. Например, Чарльз Шульце, бывший директор Управления бюджетной политики США и впоследствии председатель Совета консультантов по экономическим вопросам при президенте США, рассматривает стратегическое планирование или стратегический метод разработки политики как не более чем замену анализа процессом переговоров с целью заключения сделки или «политикой». Он упускает различия между двумя формами анализа: синоптической и ограниченной — стратегической; одна представляет собой анализ уверенный, основательный и претенциозный, другая — анализ выборочный, разделяющий, экономящий аналитические способности (Charles L. Shultze. «The Politics and Economics of Public Spending» [Washington, D.C.: The Brookings Institution, 1968]). В статье «The Decline of Politics and Ideology in a Knowledgeable Society» // «American Sociological Review» 31 (October 1966) Роберт Лэйн подходит близко к тому различию, которое мы проводим. Он различает две «чистые» области: знания и политику. Но он признает, что политика является неизбежной; и, хотя он не отмечает этого особо, его примеры и категории новых форм знания в процессе разработки политики являются в подавляющем большинстве случаев примерами знания, связанного с процессами взаимодействий, следовательно, это знания в стратегической, а не в синоптической разработке политики.

(обратно)

*

Этот вид простой, точной модели, которую так умело используют специалисты по исследованию операций, конечно же, сможет отразить большинство важных факторов, влияющих на процесс управления дорожным движением на мосту им. Джорджа Вашингтона, однако та часть реальности, которую мы можем представить с помощью любой такой модели или моделей в изучении, скажем, решения какой-либо важнейшей проблемы из области внешней политики, оказывается весьма незначительной. (Charles Hitch. «Operations Research and National Planning—A Dissent» // «Operations Research» 5 [October 1957]: 718.)

(обратно)

*

Planning-programming-budgeting — «планирование — разработка программы — составление бюджета». — Прим. пер.

(обратно)

*

Raymond A. Bauer, Alex Inkeles & Clyde Kluckhohn. «How the Soviet System Works» (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1957), p. 51. Эта черта проявляется даже в формальном экономическом планировании. Производственные ресурсы распределяются на основные приоритетные нужды, причем менее приоритетные пользователи должны адаптироваться к имеющимся в наличии остаткам; при этом исходят из предположения, что в случае серьезной нехватки ресурсов для осуществления менее приоритетной задачи можно будет «штурмовать» в свою очередь уже эту проблему. Кроме этого, в случаях, когда выделяемые даже на приоритетные задачи ресурсы производства нельзя привести в соответствие с имеющимися потребностями, решением плановика будет просто потребовать увеличения производства конечной продукции на основе предоставленных производственных ресурсов. См.: Hardt с соавт. «Mathematics and Computers», р. xii; Lewin. «Political Undercurrents», p. 143; Herbert S. Levine. «Pressure and Planning in the Soviet Economy», in «Industrialization in Two Systems», ed. Henry Rosovsky (New York: John Wiley & Sons, 1966); Thomas G. Rawski. «China's Industrial System», in U.S. Congress, Joint Economic Committee, China: A Reassessment of the Economy, 94th Congress, 1st session, 1975, p. 181ff. В рамках отдельного предприятия «штурм» и «ударная работа» также являются отличительными чертами как европейского, так и китайского коммунизма.

(обратно)

*

См. главу 10.

(обратно)

*

Сельскохозяйственная коммуна. — Прим. ред.

(обратно)

*

В Германии участие рабочих в управлении предприятиями может, как и другие подобные реформы где бы то ни было, оказаться скорее инструментом для удаления «зубов» у рабочего контроля, чем инструментом, помогающим сделать этот контроль более эффективным. Введение представителей рабочего коллектива в корпоративные наблюдательные советы может побудить рабочих к более активному сотрудничеству с руководством, вместо того чтобы дать им в руки эффективный контроль над этим руководством.

(обратно)

*

Тем не менее существует ротация среди членов советов представителей; также частота замен, осуществляемых между членами комитетов и избирателями, выше, чем, скажем, в системе местных органов власти в Соединенных Штатах. Кроме того, по важнейшим вопросам политики предприятия проводятся референдумы. (Neuberger and James. «Self-managed Enterprise», pp. 259-260.)

(обратно)

*

Смит, Адам. Исследования о природе и причинах богатства народов: В 2 томах. — М.: Наука, 1993. — Прим. ред.

(обратно)

*

В СССР в период НЭПа (новой экономической политики) в 1921-1928 годах также осуществлялась одна из форм рыночного социализма.

(обратно)

*

Даже если общественное управление сумеет сохраниться, может появиться необходимость найти соответствующие новые средства управления для потенциально самой мощной элиты, с которой гражданскому населению когда-либо приходилось иметь дело, а именно, формирующейся элиты знания — «элиты достойных», или меритократии.

(обратно)

*

Параллельный анализ, причем анализ, который подтверждает описанные альтернативы, должен учитывать тезис о том, что многие руководители в менее развитых странах настроены антагонистически по отношению к демократии, потому что она приводит к таким требованиям и откликам, которые руководство считает несовместимыми с требованиями экономического роста (Karl de Schweinitz, Jr. «Industrialization and Democracy» (New York: Free Press of Glencoe, 1964]).

(обратно)

Оглавление

    Предисловие к русскому изданию

    Предисловие

  Глава 1 СРАВНЕНИЕ СИСТЕМ

    Политико-экономические системы

      Ошибочные представления

      Политико-экономические инструменты

      Смит и Маркс

      Политика и экономика

    Как видят мир экономисты

    Базовые методы социального контроля

Часть I СОСТАВНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ

  Глава 2 ВЛАСТЬ И ГОСУДАРСТВО

    Отношения власти

    Властные отношения в формальных организациях и правительственных структурах

      Государство как сеть власти

      Властные правила в государственном управлении

    Скрытое и расширенное применение власти

      Скрытая власть

      Расширенное использование власти

      Расширенное использование власти для создания новых властных структур

      Власть реальная и мнимая

    Иерархия и бюрократия

    Взаимное приспособление властей

      Взаимные обязательства между властями

  Глава 3 ОБМЕН И РЫНКИ

    Простой и сложный обмен

      Деньги и цены

      Профессиональные торговцы

      Коммерческое предприятие

      Система трех рынков

      Сопутствующие формы контроля

    В перспективе

    Эффективное ценообразование

    Неравенство

    Свобода

      Собственность

      Власть в условиях обмена

      Безличное принуждение

      Средства к существованию

      Принуждение путем разрыва отношений

      Несоразмерность привлекательности альтернативных вариантов

      Конкуренция и свобода

      Ограниченные возможности предложения

      Высокая стоимость контроля

      Власть как крайность

  Глава 4 СИСТЕМА УБЕЖДЕНИЯ И НАСТАВНИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

    Убеждение как система контроля

    Наставническая система

      Воспитание, новый человек и волюнтаризм

      Враждебность в отношении бюрократии

      Мобилизация и революция

      Интенсивное и всепроникающее воспитание

      Рационализм

      Новая формула эффективности и творческих способностей

    Гуманная система?

Часть II НЕКОМПЕТЕНТНОСТЬ АВТОРИТАРНЫХ И РЫНОЧНЫХ СИСТЕМ

  Глава 5 АВТОРИТАРНЫЕ СИСТЕМЫ: ВСЕ СПЛОШЬ НАЧАЛЬНИКИ

    Общая задача рационального выбора

    Задача экономического выбора

      Алогичность приоритетов

      Трудности распределения ресурсов

      Управление предприятием

    Как рыночные системы облегчают экономический выбор

    Стимулы

      Конфликты стимулов

    Находчивость против координации

  Глава 6 ОГРАНИЧЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ РЫНКОВ

    Стандартный перечень дефектов рынка

      Оптимальность по Парето

    Более серьезные недостатки рынка

      Провалы рыночных стимулов

      Ослабление рыночных стимулов?

    Отсутствие безопасности и стабильности

    Другие ограничения рыночных возможностей

      Свобода действий для корпораций

      Неадекватность индивидуальных предпочтений

      Моральные возражения

    Некоторые сомнительные умозаключения

      Расстройство личности

      Пренебрежение будущим

      Критика современной радикальной экономической теории

    Последствия для государства и политики

    Охват рыночной системы

Часть III РАЗНООБРАЗИЕ РЫНОЧНЫХ СИСТЕМ

  Глава 7 АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ РЫНОЧНЫЕ СИСТЕМЫ

    Частное предприятие

    Рыночный социализм

    Рыночные системы, основанные на суверенитете плановых органов

    Математически рассчитанная рыночная система

      Построение рыночной системы суверенитета плановых органов путем вычислений?

      Вычисления распределения ресурсов для невычисляемого набора конечной продукции?

      Согласованное планирование посредством вычислений?

      Вычислять или претворять в жизнь?

    Альтернативные формы частных предприятий и собственности

    Нерыночные и рыночные системы

  Глава 8 РЫНОЧНО ОРИЕНТИРОВАННАЯ ЧАСТНОПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ СИСТЕМА

Часть IV ОБЩЕСТВЕННЫЙ КОНТРОЛЬ НАД ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКИМИ СИСТЕМАМИ

  Глава 9 ПОЛИТИКА: БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

    Контроль над верховным правителем

      Поддерживающая организация

      Элементы политики

    Общественный контроль и благосостояние

      Новые национальные устремления

      Добровольное подчинение власти

      Правила, законы и институционализм

      Конституционализм

      Конституционализм и основы борьбы за власть

  Глава 10 ПОЛИАРХИЯ

    Полиархия как система власти

    Волеизъявление граждан

      Типы выбора

      Волеизъявления, а не предпочтения

      Волеизъявления, формируемые полиархией

      Взаимообмен между лидерами и гражданами

    Взаимное приспособление лидеров

    Подавляющее и второстепенное большинство

  Глава 11 ПОЛИАРХИЧЕСКИЙ И РЫНОЧНЫЙ КОНТРОЛЬ

    Конкретные сравнения

      Уход или реформа?

      Точное голосование

      Частная выгода или потребности общества?

      Контроль результатов или контроль процесса?

      Прямые и делегированные решения

    Монополия

    Свобода действий для корпораций

      Свобода выбора в отношении делегированных решений

    Гибридный общественный контроль над сферой полномочий

ЧАСТЬ V ТЕСНЫЕ, НО СЛОЖНЫЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЧАСТНЫМ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВОМ И ДЕМОКРАТИЕЙ

  Глава 12 РЫНОК И ДЕМОКРАТИЯ

    Почему все существующие полиархии — частнопредпринимательские и рыночно ориентированные?

      Полиархическое планирование в военное время

    Почему в полиархиях не практикуется централизованное планирование?

  Глава 13 ПРИВИЛЕГИРОВАННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ БИЗНЕСА

    Руководитель корпорации — государственный чиновник в рыночной системе

    Бизнесмен как общественное должностное лицо в государственном аппарате и в политическом процессе

      Другие привилегированные позиции?

      Смена привилегий

      Конфликты между бизнесменами

    Взаимное приспособление двух групп

    Масштабы привилегированного положения

    Власть деловых кругов в государстве

  Глава 14 ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ ПОЛИАРХИИ

    Конкурирующие виды контроля

    Координация конкурирующих видов контроля

    Участие деловых кругов в полиархии

      Средства для бизнесменов в полиархической политике

      Организации деловых кругов для полиархической политики

      Информация, открытые двери и доброжелательное отношение

      Отставание профсоюзов

Часть VI ЧАСТНОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО И ДЕМОКРАТИЯ

  Глава 15 ЦИКЛИЧНОСТЬ В ПОЛИАРХИИ

    Формирование волеизъявления граждан руководством

      Влияние на политику по второстепенным вопросам

      Легализация привилегированного положения бизнеса

      Исключение проблем из сферы политики

    Эффективность формирования волеизъявления масс бизнесом

    Ограничение волеизъявлений

      Ограничение волеизъявления инакомыслящих

      Однородность мнений не требуется

      Неизбежность основных убеждений

      Пределы манипуляций с волеизъявлениями

  Глава 16 ЦИКЛИЧНОСТЬ В РЫНОЧНОЙ ЭКОНОМИКЕ

      Как заставить покупателя сидеть смирно

    Некоторые сравнения

      Борьба идей

    Распространенная путаница

  Глава 17 СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КЛАСС

    Некоторые простейшие предположения

    Заключительное предположение

      Классовая индоктринация против классовых конфликтов

      Другие объяснения ограничений волеизъявления

    Другие аспекты классового воздействия

Часть VII КОММУНИЗМ В СРАВНЕНИИ

  Глава 18 КОММУНИСТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

    Политическая партия в коммунистических системах

      Задачи партии

      Партия и идеология

      Институционализация инноваций через партийные структуры

    Бюрократическая революция

      Консерватизм европейского коммунизма

  Глава 19 ДВЕ МОДЕЛИ

    Эффективность анализа в организации общества

      Интеллектуальная компетентность

      Теория

      Правильное против желаемого

      Критерий правильности

      Открытие, а не выбор

      Элиты

      Гармония

      Дополнение к демократической теории

    Социальное взаимодействие в модели-2 как альтернатива анализу

    Высоко ценимые механизмы

      Конфликтные взаимодействия

      Процесс и результат

    Эпифеноменальные «решения»*

    Взаимное приспособление и плюрализм

    Анализ в процессах взаимодействия

      Адаптация анализа к процессам взаимодействия

    Ценность анализа и инициативы

  Глава 20 ДЕМОКРАТИЯ, СВОБОДА, РАВЕНСТВО

    Демократия и полиархия

      Плюрализм и группы интересов

    Свобода

    Богатство и равенство

      Коллективное потребление

      Богатство

      Заработок

      Налоги и субсидии

      Новая привилегированная элита

      Подведение баланса

  Глава 21 НАСТАВНИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ И МОРАЛЬНЫЕ СТИМУЛЫ

      Наставнический компонент в Китае

      Наставнический компонент на Кубе

    Организация рабочей силы

      Организация сельского хозяйства19

      Частные земельные наделы

    Моральные стимулы для сельской и городской рабочей силы

    Средства управления рабочей силой

      Введение моральных стимулов

      Достижения

  Глава 22 ПОЛИТИКА КОММЕРЧЕСКОГО ПРЕДПРИЯТИЯ

    Ключевые элементы

    Характерные трудности

      Показатели роста

    Особая проблема технологической отсталости европейского коммунизма

    Реформа и политика рынка

    Теории в поддержку реформы

      Сопротивление

      Реформа ценообразования

      Автономия предприятия

      Двоевластие

Часть VIII ДРУГИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ?

  Глава 23 РАЗРАБОТКА ПОЛИТИКИ И ПЛАНИРОВАНИЕ

    Две разновидности планирования и разработки политики1

    Разработка политики и планирование в полиархических системах

      Формальное планирование в сфере экономики

      Стремление к синопсису

      Корпоративное и государственное планирование

      Полиархические различия

      Препятствия синоптическому подходу

    Разработка политики и планирование в коммунистических системах

      Экономическое планирование

      Разработка политики в других областях

      Наука в процессе разработки политики

  Глава 24 КОРПОРАТИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ И ЮГОСЛАВСКИЕ НОВОВВЕДЕНИЯ

    Промышленная демократия

    Демократия участия

      Сомнения

    Рабочий контроль

    Координация децентрализованного процесса принятия решений

    Рыночный социализм в Югославии

      Рынок и предприятие

      Двоевластие

      Перспективы

  Глава 25 БУДУЩЕЕ ЗА ДЕМОКРАТИЕЙ?

    Неэффективность взаимного приспособления

    Компромисс

    Социально-экономический класс

      Невозможность демократизации?

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg