«Истории, связанные одной жизнью»

Родился я в городе Ростов-на-Дону. Мне кажется, что я помню себя еще лежащим в кроватке с сеткой, но достаточно отчетливо вижу себя четырех-пятилетним. Я запомнил наступление 1930 года нового десятилетия, именно так я запомнил это событие, хотя что такое десятилетие, я, конечно, не понимал.

Конец двадцатых — начало тридцатых годов. Только-только закончилась гражданская война, наступали не менее драматические социальные и экономические события. Но простой человек, если в данный момент эти события его прямо не касались, жил своей жизнью, своими узкими повседневными интересами. Все как бы проходит стороной.

Мне кажется, что именно так жила тогда наша семья, да и большинство наших родственников и знакомых. В народе, когда вспоминалось прошлое, говорили: “Это было при царском режиме” или “Это было в мирное время”. Именно “мирное”, а не дореволюционное. И оно казалось очень далеким, несмотря на то, что молодые люди того времени оставались еще молодыми, а старики продолжали жить. Я учился во втором или третьем классе, когда к нам в школу пришел француз, участник или свидетель Парижской коммуны 1870 года. Мы, ребята, пытались вычислить, сколько же ему лет, и с ужасом пришли к выводу, что ему где-то за семьдесят, совершенно немыслимый возраст.

Запомнились еще две истории, характерные и для того времени, и для последующих годов. Соученик моей сестры, Моня Леин, жил недалеко от нас, тоже на Канкрынской улице. Почему-то я помню его образ симпатичного и улыбчивого мальчика. Где-то в первой половине тридцатых годов стало известно, что семья Леиных выезжает в Палестину. Это был первый для меня случай отъезда кого-либо за границу, и я был ис-

кренне поражен: как такое возможно, чтобы люди добровольно уезжали из такой замечательной страны, как СССР. Про себя я решил: первое, что сделает Моня в Палестине — это организует пионерский отряд и начнет борьбу с капитализмом... Как в старой кинохронике, я вижу собрание жителей нашей улицы, посвященное первым выборам в Верховный Совет СССР. Были, конечно, восторженные выступления, славословия товарищу Сталину. Но в памяти осталось только выступление одного еврея, из рабочих, у которого постоянно был непорядок с голосом, он почему-то хрипел. Этот человек задал ведущему собрание какой-то неясный для меня вопрос. Осталось в памяти потому, что больше я этого человека никогда не видел.