«Безумие ли?»

Безумие ли? (fb2) - Безумие ли? [Как психиатры выставляют диагноз? [litres] 4628K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Станиславович Граница

Александр Граница Безумие ли? Как психиатры выставляют диагноз?

© А. С. Граница, текст, 2018

© К. К. Хазеева, илл., 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Безумие ли? Как психиатры выставляют диагноз?

Передо мной рукопись молодого врача-психиатра Александра Граница, написанная в стиле научно-популярного рассказа. Автор повествует о начале своей трудовой деятельности в психиатрической больнице, о сложных человеческих судьбах, о родственниках, в семьях которых есть больные, страдающие психическими расстройствами, о сложных вопросах диагностики, лечения «особенных» пациентов, о врачебных сопереживаниях, сомнениях, победах и поражениях.

Молодой врач очень хочет всем помочь, но, к сожалению, это не всегда удается, встречаются и врачебные ошибки. Перед глазами судьбы людей, длительно находящихся в стенах психиатрической больницы, часто обреченные на инвалидность, потерявшие профессию, семьи. Какие слова найти для них?

Автор по-философски рассуждает о специальности. Какой диагноз лучше? Шизофрения или биполярное расстройство? Вопросы дифференциальной диагностики всегда были сложными в психиатрии. А нужно ли вмешиваться? А как не навредить пациенту? Как решить его социальные проблемы? Получить врачебное удовлетворение, докопавшись до истины… а нужно ли это больному? (рассказ «Вечный двигатель»).

Автор живет профессией, через все рассказы проходит любовь к пациентам, желание вылечить, вернуть в семью. В рассказе «Он всегда улыбался» – трогательная история о человеке, жившем в «блаженном неведении» и, наверное, его счастье, что он не мог оценить даже горе, и продолжал улыбаться…

С душевным теплом А. Граница внедряется в вопросы врачебной этики. Как завоевать доверие? Быть чутким, проницательным, уметь подметить, расположить… Как сказать правду, часто горькую? Имеет ли врач право на ошибку?

Каждый рассказ делится на две части. В первой автор описывает истории болезни, сложные синдромы рассматривает с психологической и психиатрической точки зрения. Многие жизненные ситуации вызывают сильный эмоциональный отклик, сострадание до отчаяния, часто печаль и даже слезы. Саморазрушение, трагедии… (рассказ «Водомерка»).

Вторая часть (заключения) – научная, здесь предлагаются определения психических болезней, их классификации, прогнозы. Соответственно меняется авторский стиль языка. Книга дополнена великолепными иллюстрациями молодого художника Хазеевой Камиллы. Они отражают внутренний мир героев и их переживания.

Несомненно, книга молодого автора увлекает легким изложением сложных конструкций психического расстройства, характерами и судьбами пациентов и научными заключениями. Книга будет интересна и понятна как специалистам, так и людям, не связанным с профессией врача-психиатра.

Заслуженный врач РТ, к.м.н., главный внештатный врач-психиатр Республики Татарстан Т. В. Гурьянова

Предисловие от автора или о чем и зачем эта книга

Доброго времени суток, уважаемый читатель! Когда мы говорим о психических расстройствах и тех, кто ими занимается, всплывают профессии психиатра, психотерапевта и психолога. И часто происходит путаница. Психиатр – это врач, и он работает с пациентами, то есть людьми с психическими расстройствами, осуществляет диагностику и лечение, в основном медикаментозное. Психолог имеет психологическое образование, и, строго говоря, в процессе лечения он не участвует. Есть особая группа – медицинские психологи, которые помогают врачу-психиатру в диагностике психических расстройств, в психокоррекционной работе. И есть психотерапевты, с которыми тоже не все просто. Существует понятие врача-психотерапевта, который сначала прошел обучение на психиатра, а затем получил специализацию психотерапевта. Такие врачи работают с психическими расстройствами, применяя при этом особый метод лечения – психотерапию. И есть психологи, которые обучались подходам психотерапии, но не осуществляют ее в качестве медицинской деятельности, однако, могут участвовать в рамках психологического консультирования и психологической коррекции. И, конечно же, они не могут использовать лекарственные препараты, а используют особые методы работы с клиентами, которые применяются в выбранной ими школе психотерапии. Чаще всего психологи работают со здоровыми людьми, помогая им в приобретении необходимых навыков, личностном развитии, разрешении внутриличностных конфликтов. У меня два образования – медицинское психиатрическое и психологическое, поэтому я на многие ситуации могу смотреть с обеих точек зрения.

Многие мои коллеги говорят, что с детства мечтали стать врачами, играли в «медсестер» и «операции», а у меня этого не было. Мне хотелось быть полицейским, скульптором, экологом, но я не задумывался о профессии доктора. Все изменилось, когда я был девятиклассником. Мне хорошо помнится тот момент. Тогда мы отмечали с классом Новый год, и вот посреди праздника я заметил одну из одноклассниц, стоявшую в одиночестве и смотревшую в окно. Подойдя к ней, я увидел, что она была печальной, а по щекам струились слезы. Мы долго проговорили с ней, и вот по мере беседы слезы высохли, а на лице появилась улыбка. Я испытал невероятное чувство вдохновения от того, что моя поддержка и беседа помогли ей, и я для себя решил, чем хочу заниматься в жизни: помогать людям, делать так, чтобы у них высыхали слезы. И поэтому я пошел в медицинский университет.

После окончания я поступил в аспирантуру на кафедру медицинской психологии, параллельно работая в отделении сочетанной психической и тяжелой соматической патологии. Это отделение нашей клиники является специализированным. В него госпитализируют или переводят в случае, если наряду с психическим расстройством у пациента обнаруживаются серьезные соматические заболевания: травмы, пневмонии, обострения хронических внутренних болезней, онкологические заболевания и так далее. В каком-то смысле все разделы медицины встречаются в нашем отделении, не говоря уже о том, что через нас проходили пациенты всего психиатрического профиля. Я очень рад тому, что мне довелось работать там: я смог практически познакомиться со всеми отраслями работы врача-психиатра, к тому же знания, приобретенные за шесть лет лечебного факультета, не утрачивались, а применялись по назначению. Это было ценнейшим опытом в моей жизни.

Филипп Пинель

Но у работы в таком отделении есть и обратные стороны медали. Мне часто приходилось вести переговоры со специалистами других лечебных учреждений. И, к сожалению, нередко сквозило пренебрежительное отношение к мнению врача из психиатрической больницы. Каждый раз приходилось буквально завоевывать уважение со стороны врачей-соматологов, ведя диалог на близком к их уровню компетенций языке. Это требовало постоянной подпитки знаний, восполнения позабытого и изучения нового. Иначе с нашим мнением просто не считались. И такое отношение, граничащее с непризнанием другими дисциплинами психиатрии, как равной им отрасли медицины, часто давит на молодых психиатров, я наблюдал это у своих коллег и в своем опыте тоже. Это заставляет сообщество психиатров обособляться, закрываться, что лишь замыкает порочный круг.

Есть и другой аспект – отчуждение и страх со стороны общественности перед пациентами с психическими расстройствами. С этим я встретился не только среди обычных граждан, но даже среди коллег-врачей. И эта проблема имеет глубокие корни в стигматизированном отношении к таким пациентам. Хотя еще в 1792 году французский психиатр Филипп Пинель (1745–1826) снял оковы с психически больных, а с середины XX века эффективно применяются психотропные препараты, безотчетный страх перед нашими пациентами остается. Психиатрическая больница до сих пор – это полузакрытое учреждение. И это несет определенный символизм того, что общество все еще отгораживается от них. Да, условия содержания и лечения пациентов сейчас соответствуют принципам гуманности, развиты системы социальной поддержки, но сама атмосфера отчуждения сохраняется. Может быть, мое мнение предвзято, но зачастую мои пациенты мне кажутся более открытыми и искренними, чем им приписывается. Да, есть болезнь, но кроме болезни остается и другая часть их личности и их жизни, и эта часть обнажается болезнью, становится уязвимой. В конце концов, именно больные сталкиваются один на один со своими ужасами и страданиями, врач помогает лишь облегчить их состояние, но по-настоящему помочь им может поддержка близких и отсутствие страха со стороны окружающих. И я не говорю об их беззащитности перед обманом, коварством и просто открытым вымогательством, с которыми нам, совместно с социальными работниками и юристами, приходится бороться. Эта стигма, на мой взгляд, проистекает из непонимания того, как и почему возникает расстройство. Чувство неопределенности порождает страх того, что психически больной непредсказуем, а значит опасен. Хотя, если изучить статистику совершенных правонарушений, пациентов с психическими расстройствами будет среди преступников минимальное число, гораздо больше преступлений совершается намеренно психически здоровыми людьми. Единственное, что можно этому противопоставить – это просвещение, придание огласки и большей открытости проблеме психических расстройств. И для этого написана данная книга.

Филипп Пинель снимает цепи с больных

Художник Тони Робер-Флери

Каждая глава рассматривает особую группу психических расстройств, особенности симптомов, течения и терапии заболевания. Структура глав построена так, что они разделены на две связанные части: художественную и медицинскую. Я очень надеюсь, что смогу показать читателю мир психиатрии изнутри, чтобы каждый смог через описание клинических случаев, изложенных в несколько художественной манере, посмотреть на болезнь тем же взглядом, что и врач-психиатр. Оговорюсь, что все представленные истории содержат компиляции нескольких близких случаев, встреченных в моей практике, прочитанных в научной литературе и услышанных от коллег, и не являются дословными. Поэтому все совпадения с реальными историями скорее случайны, нежели намеренны. Это было сделано, с одной стороны, для более полного раскрытия ведущей проблематики главы, а с другой – для соблюдения врачебной тайны.

Также призываю Вас не примерять прочитанное на себя!

Среди студентов медицинского университета есть особый «синдром третьего курса», когда юные медики сталкиваются впервые с описанием болезней и начинают обнаруживать у себя буквально каждую из них, будь то чума, или шизофрения. В медицине, и особенно в психиатрии, границы здоровья и патологии очень зыбки, так что существует опасность увлечься избыточным поиском заболеваний у себя, даже когда реальных предпосылок для этого нет.

Вторая часть глав начинается со слова «заключение». Вы заметите, как меняется язык в ней. Эта часть более строгая и содержит теоретическую информацию по той проблеме, которой посвящена глава. Там вы встретите научный и исторический взгляд на заболевание, классификацию и признаки смежных состояний, более короткие описания новых клинических примеров, а также детальный разбор заглавного клинического случая так, как это происходит на диагностических врачебных комиссиях. Такое разделение может вносить определенный диссонанс, но оно призвано позволить читателю самому делать выбор, соглашаться или нет с мнением героя историй – молодого врача-психиатра.

Кроме того, в каждой главе вы встретите иллюстрации, которые помогут вам при формировании внутреннего образа происходящего в этой истории. В книге встречается большое количество научной медицинской терминологии, которая может забываться, поэтому в конце книги можно найти алфавитный глоссарий с пояснениями.

Искренне надеюсь, что книга будет вам полезна и интересна, что она ответит на те вопросы, которые мы вынесли на обложку: безумие ли это, и как психиатры выставляют диагноз?

Глава 1 Если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят

«Психической болезнью признается лишь то, что может быть таковой доказано».

К. Шнайдер

Будучи и психиатром, и психологом, каждого пациента я стараюсь рассматривать с обеих точек зрения. Но вопрос, который очень часто решается однобоко, – психиатрами в пользу болезни, психологами, наоборот, как вариант нормы, – у меня всякий раз вызывает сомнения и внутренний диалог. В этой главе, открывающей данную книгу, мне хотелось бы показать, какие этапы рассуждений проходит врач-психиатр, когда к нему обращается пациент. Здесь и в последующем будут перемежаться истории из практической жизни моего литературного героя – молодого врача-психиатра, на примере которых я постараюсь проиллюстрировать специфику клинической работы, особенностей заболевания и его диагностики, с комментариями научного и клинического характера. И первую историю мне хотелось бы озаглавить так:

«Мне очень нравится работать по субботам. С одной стороны, в субботние дни тихо и спокойно: нет большого количества выписок, консультаций, врачебных комиссий и других медико-социальных вопросов. И потому утро наполнено размеренностью и какой-то доброжелательностью. С другой стороны, порой оно может радовать неординарными случаями.

Пролистав историю болезни поступившего прошлой ночью пациента, первое впечатление о нем у меня сложилось привычное. Соседи вызвали скорую помощь и участкового, жаловались, что пациент их «травит уайт-спиритом», обвиняет в преследованиях и мстит за «надуманное вредительство». Такие истории случаются часто, в основном с возрастными пациентами шестидесяти-восьмидесяти лет. Живущие в одиночестве или редко общающиеся со своими родственниками, на фоне снижения возможностей памяти, они становятся подозрительными и могут винить окружающих в попытках причинения им ущерба.

Я пригласил пациента на беседу. В ординаторскую, медлительной и осторожной походкой, вошел высокий, худощавый, седой мужчина (ему было чуть больше шестидесяти). Нос его прикрывали опалового цвета очки, пуговицы пижамы были аккуратно застегнуты. Смотрел он выжидательно и несколько раздраженно. Сев на предложенный стул, он отвечал на мои вопросы, прерывая их собственными замечаниями. Его манера речи выдавала в нем хорошее образование и склонность к интеллектуальному труду. Уже много лет он жил один: родители скончались, и он остался в той же квартире, где началось его детство. У него было два высших образования в сфере инженерии и экономики. До пенсии и еще два года после он работал в разных организациях инженером-экономистом. А последние пару лет подрабатывал тем, что писал обзорные статьи по проблемам экономики и управления для интернет-журналов. Жил он замкнуто и не создавал впечатление конфликтного человека. Все это заставляло задаться вопросом, как же он очутился в психиатрической больнице.

Чего и он до конца не понимал сам. Из его слов выходило, что он вызвал участкового полицейского к себе домой, а вместе с ним «почему-то приехала психиатрическая бригада». Он рассказал, что уже несколько лет у него имеется конфликт с жильцами квартиры нижнего этажа. Предыдущий владелец, с его слов, периодически пытался ему «вредить»: отключал электричество, пускал неприятные запахи через щели в полу. Был период, когда пациент даже видел дым из половых щелей, словно кто-то намеренно накуривал сигаретный дым в них, приходилось заливать пол водой, чтобы это прекратить. У них с соседом были неоднократные конфликты по этому поводу. Но полгода назад наступило некоторое облегчение – тот сосед переехал и вселился другой. Но и с ним, пациент искренне разводил руками в этот момент, началась та же катавасия: стуки в дверь, громкая музыка, инородные запахи в полу.

На этом история не остановилась. В течение двух последних недель начали происходить пугающие вещи. Сначала это были громкие стуки в дверь. Пациент боялся подходить, так как половицы скрипели, а выдавать своего присутствия не хотелось. Затем после таких стуков ему отключили электричество через подъездный щит. «Видимо выманить меня из дома хотели», – прокомментировал он. А однажды на дверном глазке обнаружилась налепленная жевательная резинка.

«Понимаете, доктор, был бы я моложе или жил не один, я бы может и открыл, но так – мне боязно», – говорил он. Далее он рассказал, что эпизод со жвачкой стал последней каплей, и он решил вызвать участкового полицейского. Но когда тот пришел, а пациент начал ему объяснять текущую ситуацию, полицейский вызвал бригаду скорой помощи.

Такая история заставляет сомневаться. Отчасти это похоже на правду. Уже немолодому, одинокому человеку в таких условиях действительно стоит опасаться открывать двери незнакомцам. Если, конечно, источники стука были реальны. Тогда я спросил про «уайт-спирит» и попытки мести.

«Я затеял ремонт, – ответил он. У меня стены и двери в комнатах покрашены масляной краской. Местами краска облупилась, надулись пузыри. Вот и приходится их оттирать. Я беру «уайт-спирит» и скребком оттираю».

Опять же, бывает и такое. Соседские отношения не всегда доброжелательные. Какие-то мелкие недовольства могут копиться, могут иметь реальную основу, и когда не способны разрешиться самостоятельно – идут обращения к участковому. Мы договорились с ним, что я постараюсь разобраться в сложившейся ситуации, но ему придется потерпеть до понедельника, когда придут заведующий отделением и заместитель главного врача. Он был не против.

Я снова открыл историю болезни. Из рапорта участкового следовало, что его вызвали соседи моего пациента по лестничной площадке. Значит, это не те, на конфликт с которыми грешил он. Причина вызова психиатрической бригады была в «неадекватности поведения и агрессивности». А кому же понравится, когда ты вызываешь полицейского, чтобы он тебе помог, защитил, а он зовет санитаров?

Далее были приклеены два заявления от соседей. Как я понял, с той же лестничной площадки. Из заявлений выходило, что уже несколько месяцев он их «травит уайт-спиритом», а на контакт при просьбах это прекратить не идет. К счастью, в обоих случаях были указаны номера телефонов соседей. Я позвонил по первому из них. Трубку сняла пожилая женщина, отвечавшая с татарским акцентом.

Она рассказала, что знала еще его родителей, когда они переехали в этот дом. Дом был старый, а половицы – и вправду деревянные. По характеру она описывала его замкнутым и необщительным. Особенно после смерти родителей он практически ни с кем из жильцов не разговаривал, а старался отвернуться или прошмыгнуть, если все же попадался навстречу на лестнице. Порой она замечала, что он разговаривал на улице без собеседника. Сквозь тонкие стены иногда слышалась нецензурная брань, но только его же собственным голосом. И в короткие редкие беседы он жаловался на квартиру снизу. Именно поэтому, считала она, пациент разливал «уайт-спирит», пытаясь отомстить. Когда терпение лопнуло, она вызвала участкового полицейского.

Участковый приходил не единожды. Он стучал в дверь, но ему никто не открывал. Он пытался застать пациента дома, но всякий раз наталкивался на запертое и молчаливое дерево. Ему предложили отключить электричество в подъездном щите – выманить из квартиры для разговора. Но никто не вышел, никто не открыл, никто не подходил к порогу. Может быть, уехал? Чтобы проверить эту версию полицейский решил прилепить жевательную резинку на глазок – если он здесь, то отлепит. И правда, жвачки уже не было на прежнем месте – она оказалась в следующий день на дверном глазке соседей снизу. А в квартиру его так и не пускали. В конце концов, сам любитель «уайт-спирита» пригласил участкового принять меры и, наконец, прекратить эти «злоумышленные долбежки» в его квартиру. Вместе с ним-то и приехала бригада.

Я положил телефонную трубку. И смех и грех, как говорится. Выходил каламбурный случай, когда природная мнительность встретила реальные поводы. И что мне было делать? С такой точки зрения делать ему в психиатрической больнице нечего. Однако были небольшие шероховатости, которые требовалось изучить.

С точки зрения феноменологического подхода в психиатрии одно и то же явление можно интерпретировать либо как симптом, либо как вариант своеобразной нормальности. Опасения-фобии, подозрительность-паранойя, грусть-депрессия. С одной стороны, можно усмотреть вполне объяснимые действия и рассуждения в истории моего пациента: одинокий, некрепкий мужчина, склонный к опасениям и страхам, преувеличению конфликтности и злого умысла действий других людей – соседей. И его реакции вполне объяснимы в таком случае. Как однажды сказал заместитель главного врача, который курирует наше отделение: «если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят». Однако его устойчивая настроенность и тенденция к объяснению ситуации, как проявления недоброго отношения к нему со стороны жильцов одной и той же квартиры, а также указание на склонность беседовать без собеседника предлагали иную интерпретацию.

Уайт-спирит – бензин-растворитель, применяется, главным образом, для разбавления и удаления краски.

Большую часть жизни он работал по профессии, которая предполагала наличие достатка. Он мог позволить себе приобрети другую квартиру, завести семью. Вместо этого он продолжал замкнуто вести свою жизнь. У него не было друзей, не было стремлений и амбиций к достижению большего. Мир чисел и строительных планов его вполне устраивал. Родители – пока они были живы – видимо, составляли все его социальное окружение. Он сам говорил мне об этом. Необходимости в других людях он не испытывал. Это было связано и с его недоверием к ним. У подобного склада характера часто присутствует убеждение, что другие люди враждебны, хотят причинить вред. Он не мог вспомнить, когда чувствовал сильную привязанность, даже смерть сначала отца, затем матери он перенес достаточно легко. Переживал, тревожился за себя, иногда раздражался, по-тихому радовался. Но все эти эмоции были, скорее, отголоском работы его рассудка. И если его подозрительность и аутичность, относительная «холодность» в отношении других людей и собственных переживаний еще не были проявлением психического заболевания сами по себе, то они вносили вклад в понимание расстройства, так как были и другие симптомы, которые трудно отнести к проявлению нормы.

В беседах он рассказал, что соседи на двух этажах – сверху и снизу – являются «наркоторговцами», что они занимаются производством наркотиков, и дым, который он видел у себя в квартире, на самом деле был от их «производства». С его точки зрения, именно это и стало причиной конфликтного отношения с ним. Он называл их «синдикатом», считал преступной группой. Когда уехал первый сосед снизу, сменивший его человек тоже был включен пациентом в этот «синдикат». Хотя со слов других соседей (я тоже расспросил их по телефону), это были обычные семьи, которые снимали жилье в этом доме. Он считал, что они создали устройство, способное отключать электроприборы. Правда оно было слабым и отключало только его старый радиоприемник, на компьютер и телевизор «мощности не хватало». «Несколько лет назад я придумал его, написал чертеж, и он был только у меня на компьютере. Они как-то смогли выкрасть и построить его и направили против меня». Наши попытки разубеждения, демонстрации сложности таких действий, нелогичности, вводили его в некоторое замешательство, но все равно от этих идей он не отказывался. В то же время, ответить, почему они делают это именно с ним, а не с другими соседями, в чем его исключительность, он не смог. Это было похоже на бредовые идеи – стойкие ложные убеждения, которые невозможно преодолеть. Такая бедная симптоматика указывает на проявление паранойяльного синдрома.

Дополнительное обследование у невролога, ЭЭГ, ЭхоЭГ не выявили серьезных нарушений. Медицинский психолог обнаружил склонность к формированию латентных связей между явлениями и мнительность как черту личности. Затем мы провели врачебную комиссию, где изучали этот случай с заместителем главного врача и заведующим отделением. Его замкнутость, подозрительность, холодность мы стали рассматривать через призму проявлений болезни. Ложные идеи преследования со стороны соседей, как проявление психотической бредовой продукции. Тем не менее, не было галлюцинаций, не было развернутых идей преследования, которые бы поражали своей нереалистичностью и вычурностью (то, что характерно для параноидного синдрома). Это было близкое к границам нормы психическое расстройство – паранойяльная шизофрения. И хотя было искажение реальности, все-таки не все события этой истории были вымышленными. Через две недели лечения его негативный настрой в адрес соседей стал меньше. И хотя его мнительность никуда не делась, но теперь он уже не хотел продолжения конфликта».

Заключение

В этой истории мне хотелось продемонстрировать, что грань между реальностью и болезненным вымыслом пациентов с психическими расстройствами крайне тонка. Особенности работы психики могут приводить к их попаданию в необычные, иногда нелепые ситуации. Но сами по себе эти события не являются проявлением их болезни.

Карл Ясперс

Феноменологический подход пришел в психиатрию из философии конца XIX – начала XX века и для психиатров он связан, прежде всего, с именем немецкого врача и философа Карла Ясперса (1883–1969). Основной принцип феноменологии в том, что каждого пациента нужно рассматривать не с позиции выявления симптомов, а стараться проникнуть в суть его переживаний, посмотреть на мир его глазами. Только такой подход – понимающей психиатрии – позволит врачу отличить, что есть симптом заболевания, а что проявление личностных особенностей человека. Психиатрия, особенно в эпоху постмодернизма, часто сталкивалась с тем, что норма и патология могли быть схожими в своих проявлениях, а отличить одно от другого – не простая задача. Попробуем пояснить это на нескольких примерах.

Иррациональность или бред? Когда мы (в данном случае речь идет не только о врачах-психиатрах) оцениваем слова другого человека, мы во многом опираемся на внутреннюю согласованность его идей, логичность их структуры и аргументированность доказательств, которые он приводит, чтобы убедить нас. Инструмент логики лежит в основе рационального мышления, и хотя он не общепринят как ведущий способ познания, все же именно он является основой для принятия наших решений. Отсюда вытекает важное отличие при разграничении здорового и больного мышления – у пациентов с психическими расстройствами возникает рассогласованность их логических конструкций.

Они могут наполнять их ненужной детализацией, нарушая процессы выделения главного и второстепенного (такое встречается при органическом расстройстве личности). Могут пропускать отдельные звенья цепочки рассуждений или введение доказательств, основывающихся на косвенных, скрытых признаках (такие особенности мышления характерны для шизофрении). Или внешне ненарушенное мышление может быть наполнено иррациональными убеждениями, искажающими реальность (иррациональные верования могут лежать в основе развития невротических состояний). И при работе с психическими особенностями врачу-психиатру приходится отвечать для себя на вопрос – что он перед собой наблюдает? Проявление бреда или своеобразный образ мышления? Иррациональность зачастую является важной частью культурного пространства, суеверия демонстрируют качественное своеобразие семьи, субкультуры или даже целого народа. Даже в XXI веке мы склонны переходить на другую сторону дороги, если ее перебежала черная кошка, стучим по дереву или связываем упавшую ложку с приходом гостей. До сих пор существуют практика обращения к экстрасенсам, боязнь наложения порчи и борьба с призраками. Особенность работы психиатра с точки зрения феноменологии в том, чтобы принять мировоззрение пациента, не осуждая его, но разграничивая культуральное влияние и болезненные изменения. В таком контексте даже самая, на первый взгляд, иррациональная идея не будет расцениваться, как бредовая. Бред – это ложное умозаключение, не поддающееся разубеждению и не свойственное данной культуральной среде. Несмотря на всю бездоказательность с точки зрения научных методов познания, а зачастую и здравого смысла, невзирая на стойкость этих верований, психиатр не имеет права называть бредом боязнь порчи, или черной кошки, или старухи с пустым ведром сами по себе. Так же как и вера детей в Деда Мороза, культивируемая в нашем обществе, не будет считаться проявлением психического расстройства, ведь она является неотъемлемой частью наших традиций.

Но что же тогда считать бредом и как его распознать? Здесь психиатру-диагносту придется столкнуться с несколькими задачами. Во-первых, изучить структуру идеи, те внутренние связи, которые подразумеваются в ходе рассуждений человека, есть ли там внутренние рассогласования, пропуск важных звеньев цепочки рассуждений или необычная логика. Во-вторых, понять, насколько эти идеи и их последствия связаны друг с другом. И в-третьих, оценить возможность их критичной переоценки. Так, на вопрос о том, почему стоит опасаться, если черная кошка перешла дорогу, можно услышать ответ: «мне говорили с детства, что черная кошка предвещает неудачу, если я пойду другим путем, который кошка не перебегала, я смогу избежать неудачи». Основа иррациональности данной идеи находится в убеждении о связи между событием – кошкой – и неудачей. Ведь существенных доказательств этой связи нет, кроме одного – мнения других людей, которое закладывается с детства, воспитывается и сохраняется. Можно и дальше рассуждать о том, насколько достоверна эта идея, и рассуждения будут уводить все дальше в необходимые условия, по которым ей можно было бы доверять. Например, доказать существование универсального закона, что субъективно неблагоприятное стечение вероятностей – невезение – способно подавать сигналы из своего вероятного будущего в прошлое в форме знака – черной кошки – и только ее. Однако для изучения верований нашего исследуемого это не нужно. Достаточно понимания, что оно базируется на простых закономерностях – дети склонны доверять взрослым, люди склонны доверять мнению большинства. И то и другое является проявлением нормальной работы психики, во многом обусловленной нашим биолого-социальным происхождением. Ребенок доверяет взрослым, поскольку они являются его проводниками в изучении окружающего мира. Конформизм важен для обеспечения взаимодействия в социуме. И с этой точки зрения само следование этому иррациональному убеждению о черной кошке нельзя признать рассогласованным или выходящим за рамки нормального функционирования человеческой психики. И действия, которые идут вслед за этим – выбор другого маршрута в попытке избежать неудачи – последовательны и вытекают из этого убеждения. И их можно считать логичными.

Вот иной пример. Пациент утверждает, что за ним следят. Этот вывод он сделал исходя из того, что мимо его дома проехали восемь красных машин. На вопрос, считал ли он другие машины, он отвечает – «нет». Была ли это одна и та же машина? Он отвечает – «разные». Почему именно красные машины связаны с возможностью слежки? Он отвечает: «потому что их было целых восемь». Доказать существование слежки с помощью красных машин возможно, если получится увязать в закономерность, например, что следящие за ним люди выбирают только красные машины. Однако пациенту этого не нужно. Мы можем предположить, что его разум избирательно вычленил красные автомобили (возможно, в силу яркости окраски) и запомнил только их. На основании этого было выведено, что встречи с красными машинами стали чаще. И каждый последующий проезд лишь вносил степень убеждения в этом правиле. Избирательное запоминание и избирательное внимание – это нормальное психологическое явление. Мы обращаем внимание и в последующем запоминаем то, что кажется актуально важным, вызывающим эмоциональные реакции или ожидаемым. Это работает и в случае с пациентом. Та же избирательность. Но его разум был направлен на поиск возможных признаков слежки. И тогда важный вопрос, который задаст психиатр: «Почему за Вами могут следить?». Ответы могут быть разными: «я обладаю уникальной силой, я перешел дорогу не тем людям, я важен для специальных служб и прочее». Мы не будем оценивать здесь каждый из них, отметим только, что именно эти убеждения являются основой для формирования идеи «за мной следят», а доказательством будут машины. Хотя случается и обратная система. Пациент может избирать необычные с его точки зрения явления – например, повышение частоты встреч с красными автомобилями – это будет создавать и укреплять в нем чувство необычайности происходящего. И затем уже вторично он будет пытаться объяснить себе это своей уникальностью и преследованием за нее. Здесь психиатр был бы склонен к толкованию идей как бредовых.

На протяжении книги мы будем еще не раз сталкиваться с тем же извечным вопросом, норма или патология, в разных аспектах. В первой истории мы столкнулись с взаимодействием нарушения мышления – паранойяльным бредом – и реальными, хоть и отчасти нелепыми, фактами. Руководствуясь интерпретацией ситуации с позиции поиска психопатологических симптомов, врач-психиатр мог бы пойти по пути гипердиагностики и включить факты из истории в часть проявлений болезни пациента. А если бы заболевания не было вообще? Для разрешения такой ситуации могут быть полезны несколько принципов, которым стараются следовать в психиатрии:

1. Принцип понимания – диагност использует свою психику как инструмент для изучения личности пациента, его образа мыслей и чувств. Вместо объяснения врач старается взглянуть на мир глазами пациента и уже из этого делать вывод о болезненности или нормальности переживаний.

2. Принцип воздержания от преждевременного суждения – прежде, чем переходить к постановке диагноза, как итогового вывода, врач использует принцип понимания пациента.

3. Принцип беспристрастности – искусство врача-психиатра кроется в возможности максимально абстрагироваться от личного и передать точнее то, что исходит от пациента.

4. Принцип «презумпции психической нормальности» – никто не может быть признан психически больным до того, как будет поставлен диагноз заболевания, и никто не обязан доказывать его отсутствие у себя.

Глава 2 Инструменты

Зачастую психическое расстройство затрагивает большую часть жизни пациента: меняется привычный для него образ жизни, отношения с людьми, особенно близкими, взгляды на мир и его ценностные ориентиры. Но мне всегда казалось правильным уметь разграничивать болезнь и личность человека. Ведь, несмотря на наличие заболевания, остается прежним самое дорогое и важное для человека. И с пониманием этого возможно провести грань между болезненным искажением действительности и реальностью. Это позволяет дать пациенту инструменты для совладания с болезнью. Так же как спортсмен, потерявший конечность, принимает это и движется дальше, становясь паралимпийским чемпионом, так и пациенты могут принимать особенности их психической жизни и принимать осознанное решение, как с этим жить дальше.

«Я вспомнил пациента Л. в это утро после звонка его жены в отделение. Мы расстались с ними в хороших отношениях, и поэтому жена иногда звонила мне, советовалась по лечению и обращению к другим специалистам. Впервые он поступил к нам в отделение ровно год назад. Помнится, его привели поникшего и растерянного, озирающегося по сторонам и ни на чем не задерживающего взгляд. Это был высокого, почти метр девяносто роста, мужчина с короткой стрижкой и гипсовой повязкой на левом предплечье. Он не буйствовал, не вырывался, как это нередко бывает с первичными пациентами. Наоборот, придя в отделение, он сел на кровать, положил голову на руки и погрузился в свои мысли, словно чего-то ожидая.

Я подошел к нему для первичного осмотра, познакомиться, узнать, что с ним произошло, но он не сразу обратил на меня внимание – тягостные мысли одолевали его. Мне удалось достучаться до Л. и пригласить на беседу. В свои тридцать пять лет он имел очень близкие отношения с матерью, но был женат, и скоро они с женой планировали завести ребенка. Работал электромонтером на заводе, сутки через двое, поэтому нам нужно было задуматься о выписке больничного листа. На вопросы отвечал он вынужденно, как будто нехотя, но все-таки говорил, и это было важно. Важно, потому что вчера, находясь в своей квартире, он перерезал вены на левом предплечье, пытаясь себя убить.

В тот период к нам почти одновременно поступили трое пациентов с попытками суицида, Л. был третьим. Двое других выпрыгнули с балконов и теперь лежали замурованными в гипсовые повязки с металлическими вставками в своих костях. Но у Л. гипсовая повязка была только на руке – пытаясь порезать вены, он повредил и сухожилия, а повязка препятствовала лишним движениям кисти. Я спрашивал, не болит ли у него рана, освоился ли он в отделении, нет ли у него каких-то просьб и пожеланий? Он отвечал, в основном кратко, тихим безэмоциональным голосом. И у меня было всю беседу ощущение, что он не здесь. Я медленно подводил его к тому, что его тяготило.

«Вы пытались убить себя?» – мой вопрос словно вывел его из оцепенения. Он поднял на меня свой бледно-голубой, почти серый, взгляд, и впервые я увидел в нем искру эмоций – это был отголосок страха.

«Мне пришлось», – после этого он снова опустил голову на руки, и больше мы с ним не говорили в тот день.

Пациенты, поступившие с суицидальными попытками, очень по-разному себя ведут. Многие замыкаются, стараются уйти в себя. Другие бывают открыты и беспечны. Бывают и те, кто пытается найти возможность повторения. Поэтому за этой группой пациентов устанавливается особый усиленный режим наблюдения. Те двое пациентов, упавших с высоты, открыто говорили о своих действиях. Для одного из них это была уже не первая попытка. Как и прошлые, он совершил ее под влиянием «голосов» внутри его головы. Они кричали, требовали, чтобы он это сделал. И он наконец им сдался и прыгнул с балкона четвертого этажа. Но и тогда они его не отпустили. И лежа на койке нашего отделения, он сам просил делать ему уколы, чтобы «голоса» его не мучили.

Другой, девятнадцатилетний парень, впервые попал в психиатрическую больницу. Он не скрывал причину своего поступка. Около полугода назад ему открылась, как ему казалось, истина. Он был избранным. Но для того, чтобы воплотиться, ему требовалось перерождение. И в тот вечер перед прыжком он наконец понял как это сделать. Ему нужно было попасть в «саркофаг», а этого можно было достичь, только умерев. С улыбкой он рассказывал, что в «саркофаге» он пробудет сотни лет, будет размышлять и писать книги, и тогда очнется перерожденным.

Л. был иным. Он молчал, и это молчание заставляло опасаться, что идея, приведшая его к первой попытке, все еще владеет им, и внешнее спокойствие может усыпить нашу бдительность. Нужно было максимально подробно узнать, что же тогда произошло. Я связался с его женой и матерью, чтобы пригласить их на беседу. Они рассказали, что Л. всегда был тихим и спокойным человеком по своему характеру. У него был круг общения, но близких друзей он никогда не имел. Он не был скрытным, наоборот, многим делился с матерью, а потом и с женой. Но в последние три-четыре недели с ним словно что-то произошло. Стал более задумчивым, чем обычно. Начал больше курить, часто выходил на балкон, выглядывал в окно. На работе стал рассеянным, чаще уставал. Однако не делился переживаниями со своими близкими, уходил от прямого ответа и переводил все на усталость. А последнюю ночь был крайне беспокойным. Не агрессивным, а скорее тревожным, будто чего-то опасался. И очень много курил. Мать жила отдельно, поэтому добавить ничего не могла. Жена же рассказала, что они ушли спать. Но среди ночи Л. проснулся и «вышел снова покурить». Жена уснула. Проснулась она от громкого звука падения. Увидела, что мужа нет рядом, и помчалась на звук. В ванной горел свет, она увидела кровь, но самого Л. не было. Жена нашла его в коридоре на полу, из раны на предплечье медленно вытекала кровь, а Л. был в обморочном состоянии, обессилен и не мог внятно говорить. Она вызвала скорую, попыталась остановить кровотечение. Медики оказали первую помощь на месте и увезли его в отделение неотложной хирургии, а оттуда, уже утром, его перенаправили в нашу психиатрическую больницу. В целом, это соответствовало описанному в медицинской документации. Я постарался их успокоить и заверил, что мы окажем ему необходимую помощь. Попросил лишь поговорить с Л., чтобы он стал более откровенным с врачом.

Из рассказа можно было почерпнуть несколько важных деталей. Во-первых, по характеру Л. всегда был достаточно замкнутым, не стремящимся к большому числу привязанностей, и эмоциональным. Это могло указывать на его интровертированность и отчасти шизоидность. Это также и объясняло его реакцию на, по-видимому, тяготящие его переживания в форме отчуждения и погружения в себя. А значит, чтобы он поделился ими, необходимо было заслужить его доверие. Во-вторых, его действие – суицидальная попытка, была результатом как минимум трехнедельного нарастания беспокойства и тревоги. К этому он шел постепенно, вероятно, мысль крутилась уже давно, не было полной спонтанности, но он не решался. Значит, в тот вечер либо что-то произошло, либо тревога достигла своего пика. И это предстояло выяснить. Как и предстояло понять, были ли внешние факторы, на которые пациент отреагировал тревогой и саморазрушительными действиями, или это – результат внутренних психических процессов. И необходимо было уже назначать лечение. В клинической картине на первое место пока выходил тревожный синдром, на который можно было воздействовать с помощью транквилизаторов. Это могло помочь в раскрытии его состояния, если дать возможность Л. снизить внутреннее напряжение.

От препаратов он не отказывался, как и от формальных бесед. Но на третий день, когда тревога стала менее выраженной, он впервые начал делиться тем, что его волновало. В ординаторской было открыто окно, Л. сидел передо мной за столом, и свет сквозь жалюзи освещал его лицо. Сначала оно было таким же безучастным, как всегда. Он коротко отвечал на мои вопросы – как он сегодня себя чувствует, есть ли жалобы? Но в один из моментов он поморщился. Я ухватился за эту возможность вывести его на более длинный разговор.

– Что-то не так? – он взглянул на меня, поняв, что я застал его легкое раздражение, мгновение подумал, но в итоге решился сказать:

– Да ворона эта уже достала.

– Поясните, пожалуйста.

– Да ну, ерунда, – он махнул рукой. – Просто, как только я начинаю говорить, она каркает. И дома так было.

– Вы уверены? Зачем она это делает?

– Не знаю я зачем. А когда Вы говорите, синица поет.

Я прислушался. И правда, среди звуков, доносящихся из окна, было карканье вороны и трель синицы.

– А может быть, проведем эксперимент? – предложил я ему. – Вы что-нибудь скажете, и мы посмотрим, начнет ли она каркать, или это совпадение?

Л. согласился. Он начал говорить, но ворона не кричала. Как и не было синицы в тот момент, когда говорил я. Это ввело его в некоторое замешательство.

– Странно, не кричит. Но вот приедете ко мне домой, там точно так они делают!

Л. остался при своем мнении, но стал более открыто со мной разговаривать. На следующую беседу он уже обратился сам. Сначала он хотел поинтересоваться датой выписки и окончания диагностики, но в конце беседы, уже на выходе, спросил:

– Бывает, что я слышу какие-то звуки вечером, словно кто-то оборудование включает. Это мне кажется?

Я уточнил – что именно он слышит? Судя по описанию, было похоже на звук нашей пожарной сигнализации, который она иногда издает. Я спросил – замечал ли он какие-нибудь необычные звуки, на что он ответил положительно. Уже больше месяца его внимание привлекали странные щелчки телевизора, шум лифта, включение сигнализаций автомобилей. Как-то раз на спине своего коллеги по работе он увидел странное свечение, словно на ней появился экран смартфона, но источника света не нашел. Передачи по телевизору порой были подобраны так, чтобы навести его на какую-то мысль. И потому эти «странности» складывались для него в мозаику, в которой он пытался разобраться. И он чувствовал, что все это неспроста, а возможно – проявление слежки за ним. Кто и зачем может за ним следить, Л. не сказал. Я же заметил, что он все равно чего-то недоговаривает. Было ясно, что у Л. формировался бредовый синдром с идеями преследования, а, может быть, уже и систематизированный. Это требовало подключения препаратов антипсихотического действия, помимо сохранения терапии транквилизаторами, и выяснения, что же случилось с ним той ночью.

Две недели после начала терапии антипсихотиками. Все это время состояние Л. постепенно улучшалось. Мы сняли гипсовую повязку, раны его почти зажили, и пальцы возвращали свою силу. Он больше времени проводил с семьей на свиданиях, стал изредка улыбаться. Наши беседы были все продолжительнее. Он рассказывал о своей работе, о своей жизни, о том, как они познакомились с его нынешней женой. О первом браке он говорил редко и неохотно. Видимо, эта тема была ему неприятна. Однако про ту ночь он не добавлял ничего к сказанному. По-прежнему на других пациентов он смотрел в основном с недоверием, выглядывал вечерами в окно и настораживался при неожиданных звуках. Значит, причина его беспокойства еще не отступила. Я пригласил Л. в кабинет на беседу.

– У меня хорошие новости, – начал я, – рука практически зажила и в лечении у хирурга в пределах нашего отделения Вы больше не нуждаетесь.

– Вы меня выпишите? – на его лице отразилось смешанное отношение к этому. С одной стороны, оттенок радости, но основное – это нарастание тревоги.

– Я бы хотел. Но нужно быть уверенным, что то, что произошло с Вами, больше не повторится, – услышав это, Л. слегка поморщился. Я продолжил. – Мы с Вами знакомы уже больше месяца, мы много о чем говорили, но ни мне, ни своей жене, которая нашла Вас на полу всего в крови, ни своей матери, которой пришлось услышать, что Вы в больнице и пытались покончить с собой, Вы так ничего и не рассказали. Я вижу, что Вас по-прежнему что-то тяготит, и я боюсь, что это что-то сможет заставить Вас повторить содеянное, если не сделать хуже. Я не смогу Вам и Вашей семье помочь, если Вы мне не доверитесь.

В какой-то момент моей речи он поднял глаза, смотрел пристально, пытаясь различить во мне оттенки лжи. А потом внезапно я увидел горькую печаль в углах его рта и слезы на глазах.

– Я не могу сказать. Я навлеку на свою семью опасность. И на Вас тоже!

– Все хорошо, Л., – я закрыл окно и дверь в кабинет, сел рядом с ним и понизил голос до шепота. – Никто не услышит, только я. И врачебная тайна не позволит мне рассказать кому-то еще. Что с Вами происходит?

Пациент оглянулся на дверь, на окно, втянул воздух и так же шепотом произнес:

– Они хотят мне отомстить.

Он рассказал, что восемь лет назад на дороге подрался с каким-то пьяным прохожим. Оказалось, что это был – криминальный авторитет. И теперь он его нашел и мстит. Мимо его квартиры часто проезжали странные автомобили, словно выслеживая его. Раздавались странные звуки – хлопки, шорохи из соседней квартиры, словно устанавливали какое-то оборудование. Прохожие пристально смотрели на него, а когда он отворачивался – смеялись над ним. И еще каждый вечер в последний месяц в кустах около дома собиралась шайка. Громко шепталась, смеялась, но слов он не мог различить. До того злополучного вечера. Тогда он услышал, что они кричат ему – «выходи, мы убьем тебя!». Он не мог ничего рассказать жене. Л. был уверен, что они прослушивают его, и если он проболтается, то они убьют не только его, но и семья пострадает. И тогда он решился. Он решился уйти из жизни сам, потому что они бы сделали это жестоким способом и могли причинить вред еще и жене. В тот вечер, когда жена уснула, а он продолжал слышать, как они в кустах дразнили и угрожали, насмехались над ним, Л. вышел на балкон в последний раз. Голова его гудела и словно плыла, переполненная страхом и криками. Сигареты не успокаивали. И тогда он решился. А потом уже, лежа на полу, теряя силы, он успел подумать, что так будет лучше.

– Они и сейчас следят за Вами?

– Не знаю. Возможно. Вроде бы сначала, как я попал сюда, они присматривали за мной. Но недели две уже все стало спокойнее. Я боюсь, что когда меня выпишут, они вернутся и доделают то, чего не смог я.

– Вы не допускаете возможность, что это Вам показалось? Это ведь странно и нелогично, что спустя восемь лет Вам начали мстить и использовать такие большие ресурсы. Слежка, разные машины, установка прослушивающих устройств. А потом еще сидеть в кустах под окнами и кричать Вам угрозы, хотя вокруг много людей, которые могли их тоже слышать?

– Ну, другие люди не могли их слышать. Похоже, какое-то устройство у них было, чтобы сразу мне в голову передавать.

– И все же. Какими же возможностями нужно обладать, чтобы такое устроить. И зачем?

– Вот это-то меня и пугает. Я ничего не смогу с этим сделать. А зачем, я и сам не пойму.

– И все-таки, возможно ли, что произошедшее с Вами было не совсем реально?

Л. засомневался. Эта системная картина в его разуме, схема преследователей, существовала уже больше полутора месяцев. Но в последние две недели ее влияние ослабевало. С того времени как он начал получать антипсихотические препараты. Поэтому он решился мне рассказать. Поэтому сейчас возможно было зародить в нем неуверенность в этой системе. И потому же нельзя его еще было выписывать, ведь вера в эту систему была с ним, а значит и усугубление идей преследования и страхов могло вырасти и привести к еще более тяжелым последствиям.

– Л., Вы сами сказали, что последнее время Вас «они» не беспокоят. Может быть, «они» оставят Вас совсем в покое, если Вы пробудете в отделении еще немного?

Л. согласился. Мы продолжили терапию, увеличив дозировку. Его жене и матери я объяснял, насколько важно, чтобы он принимал препараты. В том числе и после выписки. Страх постепенно отступал. Не было звуков и других признаков слежки. И Л. на четвертой неделе антипсихотической терапии наконец успокоился. Все больше крепло в нем ощущение, что пережитое им – плод его психики. И, что самое важное, он переключился с идеи, что можно защитить семью, умерев, на то, что ему нужно жить ради них. Он заговорил о ребенке, о своем будущем, возможности продолжать работу. Мы консультировали его с профессором и пришли к заключению, что пациента можно готовить к выписке, конечно, продолжая прием препаратов в последующем.

Нет, идеи преследования до конца не ушли из него. Мы виделись с ним после выписки несколько раз, он советовался со мной в те периоды, когда снова появлялась тревога. Он сказал, что если не думать о «них», не вспоминать и тем более не говорить ни с кем, то «они» его не беспокоят, словно «им» важно сохранять тайну своего присутствия. Но Л. признавал, что звуки и шорохи ему казались, что у него есть болезнь, которая проявляется тревогой и «всякими галлюцинациями», так он их называл. Подобных приступов у него больше не возникало, он исправно принимал препараты и в целом вел обычную жизнь. С женой они ждали рождение первенца. Хотя болезнь не отступила до конца, но у Л. появились инструменты, как с ней бороться».

Заключение

В данной истории мы наблюдали за тремя пациентами, совершившими попытку самоубийства. Во многом их симптоматика была схожей: они испытывали обманы восприятия, и их мышление было искажено бредовыми идеями. Забегая вперед, стоит сказать, что подобная симптоматика характерна, прежде всего, для заболеваний шизофренического спектра и в этой части главы будет уместно разобрать их.

Эмиль Крепелин

Шизофрения относится к группе эндогенных психических расстройств. Исходя из действующих причин, традиционно выделяются группы: экзогенных, возникающих вследствие органического поражения головного мозга травмирующими факторами (инфекции, черепно-мозговые травмы, токсическое воздействие, нарушение кровоснабжения и др.), психогенных, основой которых являются психологические травмы, и эндогенных, причину которых в настоящее время полностью выявить не удалось, но предполагается наличие нарушения внутренних взаимодействий клеток головного мозга, в том числе генетически обусловленного. Такая классификация достаточно условна и не общепризнана, но как рабочий вариант применяется достаточно широко. Проявление сходных с шизофренией симптомов описывается давно, предполагается, что человечество на протяжении всей истории сталкивалось с этим заболеванием. Однако как специфическую нозологию ее выделили только в XIX веке. В основе представлений о шизофрении лежит концепция немецкого психиатра Эмиля Крепелина (1856–1926) о раннем слабоумии (лат. dementia praecox), под которым он объединил несколько описанных до него состояний: гебефрения (Э. Геккер), кататония (К. Кальбаум), параноиды (В. Маньян), раннее слабоумие (Б. Морель). Он обнаружил, что с течением времени у пациентов с этими диагнозами наблюдаются схожие нарушения психической деятельности – уменьшение продуктивного осмысления окружающего и снижение интеллекта – состояние, близкое к слабоумию, но в отличие от возрастных изменений, оно возникает гораздо раньше и часто наблюдается в детском и юношеском возрасте. Позднее эти взгляды были пересмотрены. Необходимо также отметить, что в то время набор возможностей терапии был крайне ограниченным, и после прихода эры психофармакотерапии (середина XX века) исходные состояния стали наблюдаться значительно реже, выросла вероятность ремиссий. Сам термин «шизофрения» был предложен другим немецким психиатром – Ойгеном Блейлером (1857–1939) в 1911 году. Название было настолько удачным, что прижилось в научной среде, а второе название шизофрении – болезнь Блейлера. Шизофрения включает в себя два корня: от греческого «шизо» – расщепляю и «френ» – разум, душа. Название отражает важнейшую особенность шизофрении – «расщепление» (диссоциативность) психических функций обусловливает своеобразие психопатологии этого заболевания, поведения больных и психического дефекта, сочетающихся с сохранностью формальных интеллектуальных функций. Так, даже при выраженном дефекте, пациенты могут отлично играть в шахматы, но неспособны ходить в магазин или следить за своим внешним видом.

Эвальд Геккер (1843–1909), немецкий психиатр

Карл Кальбаум (1828–1899), немецкий психиатр

Жак-Жозеф-Валантен Маньян (1835–1916), французский психиатр

Бенедикт Морель (1809–1873), французский психиатр

Ойген Блейлер

С точки зрения симптомов выделяются позитивные (продуктивные) и негативные (дефицитарные). К позитивной симптоматике относятся: бред (разные его виды, включая идеи открытости и отнятия мыслей), галлюцинации, расстройства мышления (паралогичность, амбивалентность, разорванность, «всплески мышления», отраженные в бессвязных выкриках), изменения поведения (изменение манеры одеваться, изменение сексуального поведения, агрессивноажитированное и стереотипное поведение, кататонические явления). К негативным явлениям отнесены: эмоциональные нарушения (снижение эмоциональной экспрессии, утрата зрительного контакта с окружающими, утрата чувства удовольствия, утрата интонационной окраски речи, бедность экспрессивной жестикуляции, застывшее выражение лица), снижение социальной активности (невнимание к одежде и гигиене, невыносливость работы, школьных занятий, физическая анергия), асоциальность (потеря интересов, избегание развлечений, утрата связей с окружающими. Курт Шнайдер ввел понятие симптомов первого и второго ранга, с помощью которых в настоящее время ставится диагноз в рамках международной классификации болезней десятого пересмотра.

Курт Шнайдер (1887–1967), немецкий психиатр и патопсихолог

Традиционно выделяются четыре типичные формы шизофрении: простая, кататоническая, гебефреническая, параноидная. Кроме того, обозначаются особые формы: фебрильная, паранойяльная. Бедную на продуктивную симптоматику и близкую по проявлению к пограничным психическим расстройствам шизофрению раньше называли вялотекущей шизофренией, а теперь же чаще применяется понятие шизотипического расстройства. Сейчас авторы склонны рассматривать формы шизофрении не как одно заболевание, а скорее как группу близких психических расстройств. Так Гофман А. Г. определяет шизофрению как «группу распространенных психотических расстройств, характеризующуюся утратой единства психических процессов, связи между мышлением, контактом с окружающей действительностью и эмоциональным откликом на происходящие события с неблагоприятными медицинскими и социальными последствиями».

При гебефренической шизофрении (от имени греческой богини юности Гебы) у пациентов наблюдаются симптомы «дурашливости» – они гримасничают, склонны к похожим на детские выходкам, смеются без причины, ломая голос. Хоть это и похоже на регрессию к детским формам поведения, они чаще всего не испытывают тех же эмоций, что эти моменты сопровождают у детей. Все-таки это нарушения именно волевой регуляции поведения и мышления. При кататонической форме в клинической картине наблюдаются явления кататонического ступора и кататонического возбуждения. И в том и в другом случае у пациентов происходит нарушение волевой регуляции двигательных актов – при ступоре в форме замирания, а при возбуждении наоборот – повышенной нецеленаправленной активности. Во время возбуждения пациенты могут куда-то бежать, внезапно вскакивать, ударять окружающие предметы или людей, чаще всего совершенно безэмоционально. При кататоническом ступоре встречаются характерные симптомы – восковой гибкости, воздушной подушки, капюшона, мутизма и некоторых других. Восковая гибкость или каталепсия проявляется тем, что пациенты замирают в случайных позах, и другие люди могут изменять положение их тела, поднимать и опускать конечности, а пациенты будут сохранять это положение, иногда по нескольку часов или даже суток, не обращая внимания на происходящее вокруг. В это время у них может быть помрачено сознание в форме онейроида – грезоподобных галлюцинаций с яркими сюжетами. Если у пациента, во время ступора лежащего на кровати, вытащить из-под головы подушку, то он будет долгое время сохранять позу, будто она осталась у него под головой. Также такие пациенты часто укрывают голову одеялом, словно капюшоном. При этом контакту они бывают недоступны, не отвечают на вопросы, молчат (проявление мутизма). Однако интересна избирательность – на шепотную речь пациенты могут внезапно отвечать. Простая форма шизофрении бедна симптомами. При ней могут встречаться бредовые идеи, мало систематизированные отдельные галлюцинаторные проявления, но на первый план выходит нарастающая негативная симптоматика.

Геба, богиня юности в древнегреческой мифологии

В нашем клиническом примере мы наблюдали за проявлениями параноидной шизофрении. Для нее характерны наличие обманов восприятия, как правило, в форме псевдогаллюцинаций и своеобразных бредовых идей: преследования, реформаторства, величия, в сочетании с другими описанными выше симптомами. В последующих главах мы также будем говорить об обманах восприятия: иллюзиях и галлюцинациях, здесь же хотелось бы осветить псевдогаллюцинации. Это особенная группа расстройств, при которых пациенты испытывают воздействие нереальных зрительных или чаще всего слуховых стимулов, которые ощутимо выделяются из окружающей обстановки. Пациенты могут слышать «голоса», но только внутри своей головы, а закрывая глаза, видеть инопланетян или чудовищ, стоящих позади них.

Один из пациентов так описывал свои переживания: он садился «медитировать» на колени на пол, закрывал глаза, и к нему «являлся демон». Он стоял позади пациента, был с огромными пылающими рогами и мускулистыми руками. В руках он держал огненные цепи, к которым были прикованы мужчина и женщина. Пациент ни разу не видел его перед собой, но «ощущал его присутствие». Он рассказывал это с гордостью, так как такие явления находил признаком своего «величия».

При параноидной шизофрении может возникнуть убеждение, что окружающие их люди изменились. Например, возникает бред отрицательного двойника (синдром Капгра), при котором возникает ощущение, что близкие и знакомые люди были заменены их двойниками – близнецами, клонами, роботами, людьми, изменившими свою внешность. Я наблюдал пациентку, которой показалось, что ее родителей подменили, из-за чего она хотела сбежать из дома, испугавшись их. Встречается также бред положительного двойника (синдром Фреголи), когда пациенты узнают в окружающих людях одного и того же человека, преследующего их. Это убеждение может распространяться и приобретать черты инсценировки, когда пациенты считают всю сложившуюся ситуацию чьей-то постановкой, а пациентов вокруг них – переодевшимися знакомыми. Один из таких пациентов принимал меня за своего приятеля, который зачем-то «нацепил маску».

Пациенты в данной истории слышали «голоса» внутри головы. Они были уверены, что эти «голоса» существуют, как и были уверены, что они слышны только им. Под влиянием этих «голосов» менялось их эмоциональное состояние и поведение. Одному из них «голоса» приказывали выпрыгнуть из окна, они угрожали и словно управляли им. Он не мог сопротивляться и чувствовал, как «они» (кто именно он не знал) завладевают им. Такое сочетание бредовых идей и псевдогаллюцинаций называется синдромом психического автоматизма Кандинского-Клерамбо. Есть несколько вариантов этого синдрома:

• идеаторный (мыслительный) автоматизм, когда у пациентов возникает чувство, будто мысли им «вложили в голову», и влияют на их протекание, а пациенты их не контролируют. Могут возникать обрывы, пропадание (шперрунг) мыслей или наоборот их наплывы, пациенты говорят, что мысли их словно захлестывают (ментизм). Возникает убеждение, что мысли известны окружающим людям (симптом открытости мыслей). Иногда возникает убеждение, что мысли пациенту передаются на расстоянии, телепатически.

• сенсорный (чувственный) автоматизм – состояние, при котором ощущения в теле кажутся «сделанными», ненатуральными, специально вызванными в пациентах кем-то.

• моторный (двигательный) автоматизм – убеждение, будто некоторые движения больного совершаются помимо его воли, вызваны воздействием со стороны.

Мне ярко запомнилась иллюстрация двигательного автоматизма на плакате в нашей учебной комнате: там был нарисован человек с гримасой страха, ото всех конечностей которого уходили вверх, к чьей-то невидимой руке, нити. Таким образом, человек превращался в куклу-марионетку.

У второго пациента «голоса» были источником знаний, откровений. Они помогали ему выстраивать систему убежденности в собственном величии. Он ни разу не видел тех, чьи «голоса» говорили в его мыслях, однако, доверял им. Голоса «говорили» ему, что он избран и после перерождения в саркофаге его ждет великое будущее. И что только с ним они делятся этой «сокровенной тайной». Несколько недель он слышал эти «голоса», но они запрещали ему кому бы то ни было о них рассказывать «пока не придет время». Поэтому родители пациента даже не подозревали об этом. И он открылся им и окружающим только после прыжка. Эта вера в особое предназначение, как и «голоса», его радовала, поэтому он рассказывал об этом с удовольствием и улыбкой. Его состояние описывалось как параноидный синдром с вербальными псевдогаллюцинациями и систематическим бредом величия.

У Л. также наблюдался систематизированный бред, но это был бред преследования. Он не чувствовал на себе воздействия, хотя при синдроме Кандинского-Клерамбо пациенты могут утверждать, что чувствуют особые волны или лучи, которые с помощью силы мысли или специального оборудования направляют их преследователи. В то же время, Л. был склонен выстраивать систему, и был готов к истолкованию окружающих событий, как части этой системы. Во взглядах прохожих, мимо проезжающих автомобилях, шорохах и щелчках он находил признаки преследования. Его мозг был настроен на формирование таких связей – закономерностей среди случающихся событий, как когда он увязывал совпадающие по времени собственную речь и карканье вороны. Это свидетельствует о мыслительных нарушениях – создание системы собственной логики и доказательств (паралогии), ориентированность на латентные (скрытые, вторичные) признаки. И завершением, кульминацией этой системы было появление близких к галлюцинаторным расстройств, когда он слышал насмешки и угрозы «шайки в кустах». Остается спорным, были ли это псевдогаллюцинации или особенность толкования обычных голосов компании, шумно общавшейся во дворе.

Кроме этих продуктивных расстройств у Л. были и признаки негативной симптоматики. Хотя, ввиду того что это был первый эпизод, выраженный дефект не был сформирован. У него наблюдались признаки аутизации – ухода от социального взаимодействия, сравнительная маловыразительность в эмоциональной сфере, определенная сдержанность и холодность в общении с родными. В этом же проявлялся и схизис – расщепление, амбивалентность: его поступок был направлен на их защиту, исходил, прежде всего, из страха за них, и в то же время не наблюдалось большой теплоты при их встречах. Это не было равнодушием, это была скорее малая глубина выражения эмоциональности.

В течение параноидной шизофрении могут прослеживаться определенные этапы трансформации бредовых синдромов: паранойяльного, параноидного и парафренного. Проявления паранойяльного синдрома – это систематизированный бред, чаще всего преследования, ревности или величия, без галлюцинаторных расстройств и явлений психического автоматизма. Он может встречаться в начальном периоде развития психоза, либо может быть основным проявлением заболевания в длительном периоде при паранойяльной шизофрении (более подробное описание см. в главе 1). Бредовые идеи формируются не на основе обманов восприятия, а вследствие бредового, паралогичного толкования фактов и событий действительности. На начальных этапах такой бред может производить впечатление правдоподобия. При шизофрении паранойяльный синдром может развиваться и переходить в параноидный синдром. При параноидном синдроме наряду с бредовыми идеями (чаще всего преследования) возникают галлюцинаторные переживания. Также возникают новые идеи – идеи воздействия. При параноидном синдроме выстроенная на паранойяльном этапе бредовая система может начать распадаться с течением времени, а сам бред приобретать черты вычурности, нелепости. В дальнейшем эти особенности становятся еще более заметными при трансформации в парафренный синдром. При нем возникает сочетание фантастических, нелепых идей величия, благодушного или приподнятого настроения, бреда воздействия и вербальных псевдогаллюцинаций. При параноидной шизофрении парафренный синдром является заключительным этапом течения психоза. Вот пример бредовой системы одного из пациентов:

«1983 год. Год, когда я получил тело. Я плохо помню свою планету, Междуметье, где у нас не было ни тела, ни пола, но слишком хорошо помню, как в КГБ мне пришивали куски мяса. Последними мне приделали гениталии. Эксперименты, иглы, шприцы, тридцать лет они изучали меня. Лезли мне в голову, кромсали. А когда я им надоел, бросили меня в эту больницу. И здесь они смотрят за мной, слушают, притворяются больными. Я не виню Вас, я понимаю, доктор, почему Вы меня не выпустите. Они ведь и Вам угрожают?».

Пациент заболел в 1983 году. В течение своей болезни прошел этапы паранойяльного бреда преследования, параноидного синдрома с вербальными слуховыми псевдогаллюцинациями. Постепенно его изначальная система стала менее собранной, однако черты ее остались – он считал себя уникальным (инопланетянином), говорил об этом благодушно, утверждал, не скрывая, что на «его планете у него скрыты несметные богатства». Высказывал идеи воздействия со стороны преследователей (они лезли мне в голову), редко испытывал обманы восприятия в форме обрывистых фраз. Также он сохранил склонность к бредовому толкованию событий, исходя из своей системы: когда у него случился инфаркт миокарда, он связывал его с воздействием преследователей, что это «они компьютером мне сделали инфаркт». Однако системы доказательств того, что он являлся инопланетянином, он не приводил, для него это было неоспоримым фактом. При паранойяльном же синдроме пациенты могут быть весьма подробны в защите своих идей.

С точки зрения прогноза заболевания у Л. его делать практически невозможно, так как это был первый эпизод. У многих пациентов он может быть и последним. Важную роль занимала необходимость продолжения приема назначенной терапии. Современные антипсихотические препараты способствуют не только купированию приступов, контролированию их наступлений и влиянию на социальную сферу пациентов, но также препятствуют развитию негативной симптоматики. Именно эмоционально-волевой дефект: снижение мотивации, замкнутость, безынициативность, охлаждение отношений с близкими в наибольшей степени ухудшает качество жизни пациентов и их изоляцию от общества. В то же время именно поддержка других людей, вовлечение в простую, нормальную жизнь дает таким пациентам порой гораздо больше, чем сейчас могут дать лекарства. Известны методы, основывающиеся на социальном вовлечении: совместная жизнь со здоровыми людьми, выполнение простейших бытовых задач (стирка, приготовление пищи, уборка), совместный просмотр фильмов и т. д., которые приводят к более продолжительным ремиссиям, даже в тяжелых клинических случаях. Не терять социальную поддержку, семейные отношения и работу, – вот то, что им действительно нужно.

Глава 3 Водомерка

Иногда работа врача похожа на детективное расследование. Она пропитана атмосферой нуара, чашек кофе и дыма от пороха. Это, разумеется, преувеличение, но на втором месяце моей самостоятельной практики к нам поступил пациент с пулевым ранением.

«Серое утро октября встретило переполохом в отделении. В сопровождении полицейских из районной больницы перевели тридцатилетнего мужчину с огнестрельной раной правого бедра. Ему повезло, пуля прошла навылет, не задев кость, ведущие нервы и артерии. В хирургическом отделении ему оказали необходимую помощь, пролечив пять дней, но затем были вынуждены его выписать, а вернее перевести в психиатрическую больницу. Перевод этот был с полицейским конвоем, который, передав его в руки медсестер нашего отделения, с явным облегчением покинул стены обители «душевных расстройств».

Мужчина, назовем его А., был довольно высок и крепок. Несмотря на свою рану, он мог, правда, хромая, самостоятельно ходить по отделению. Лицо его оставалось напряженно-подозрительным, но агрессии, на первый взгляд, в нем не чувствовалось. Однако явно ощущалось недоверие к нему со стороны медсестер и санитарок. Что, впрочем, довольно скоро сменилось вполне рабочим отношением: за двадцать лет работы здесь видалось и не такое.

Прежде чем идти к нему, я хотел сделать две вещи. Первое – тщательно изучить имеющиеся записи приемного покоя и направления, второе – понаблюдать за ним издали, его реакцией на отделение, свою палату и других пациентов. Первая часть была не очень плодотворной. Общими фразами было указано на его агрессивность, неадекватность в районной больнице, но прямых сведений о том, как он получил ранение, я не получил. В отделении же он часто озирался, присматривался как к пациентам, так и персоналу, но кроме этого себя активно не проявлял. Я не стал приглашать его в ординаторскую. Взяв свой блокнот и бланк информированного согласия, я вышел к его постели.

Я поздоровался и представился первым, спросил разрешения присесть на его кровать. Он встретил меня вежливым приветствием, слегка отодвинувшись. После некоторого разговора, пояснения порядка госпитализации и лечения он подписал согласие, и мы начали клиническое интервью.

Каких-то особенностей в раннем развитии, детстве он не отмечал. Образование у него было средним. Служил в армии. Сейчас он занимался небольшим бизнесом по строительной сфере. Жена, трехлетний сын, отец, мать, старший брат. Ни у кого не было зарегистрированных психических расстройств. Характеризуя, он считал себя временами несдержанным, но в целом спокойным человеком, разве что он не переносил несправедливость и как мог с ней боролся. В одной из следующих бесед он описал случай, когда у него покупал доски мужичок, явно нуждающийся в деньгах, которому он продал их гораздо дешевле и в подарок дал саморезов.

Далее мы начали говорить о наличных и перенесенных заболеваниях. Серьезных травм головы, с его слов, у А. не было. Операций и переливаний крови тоже, кроме связанных с его настоящим ранением. У него была гонорея – продукт опрометчивой молодости, девушек у него было много, но после женитьбы, с его слов, он изменился. Жену и ребенка очень любил, и сама мысль об измене ему претила. А. признал, что курит, довольно много, по две пачки в день, но спиртное не употребляет. Употребление наркотиков он также отрицал.

– Расскажите, как Вы попали к нам?

А. сказал, что плохо помнит все произошедшее. Помнит, что они поехали в гости к родителям жены в загородный дом. Потом туда зачем-то прибыл наряд полиции, и он попытался спрятаться в бане. А потом были выстрелы, один из которых попал ему в ногу. Отрывками он помнил потолок скорой помощи, плохо помнил боль и медиков. Потом он попал в районную больницу, в которой его все время охраняли полицейские. А затем его «почему-то» послали в «психушку». На этом его рассказ окончился, оставив больше вопросов, чем ответов. Однако я заметил, что на меня он смотрел иначе, чем на других. Так, словно ко мне он присматривался и еще не решил с окончательным мнением, а в отношении окружающих его мнение уже было составлено.

Мне требовалось больше информации.

Через два часа приехали его жена и тесть. Тесть был хмурым и неразговорчивым. По всему было видно, он здесь ради дочери. Жена же была очень взволнована и не находила себе места. Пациент встретился с ними весьма сердечно. Позже мы остались с его женой в ординаторской одни.

Она подтвердила многое из его биографии. Но оказалось, что он утаил свои прошлые проблемы со злоупотреблением алкоголем и что даже ездил пять лет назад в другой город «кодироваться». После этого, однако, с ее слов, он действительно не пил. Охарактеризовала она его совестливым и в меру импульсивным человеком. Потом мы перешли к странностям.

Получалось так, что они начались около двух недель назад. Он стал замкнутым. По ночам спал мало, прерывисто. Начал подолгу уходить на прогулки. С одной из них вернулся с синяком под глазом. Особенно странно он вел себя в последний день. Почти не спал ночью. Утром они должны были поехать в загородный дом к ее родителям. Всю дорогу А. был какой-то молчаливо-отстраненный. Отвечал короткими фразами и часто озирался. Дома он тоже долго не задерживался, суетился, выходил на улицу. Потом решил затопить баню.

Внезапно, находясь в бане, стал кричать, звать их с сыном к себе. Он боялся, что произойдет что-то плохое, и в бане рассчитывал защитить жену и ребенка. С ним пытались договориться, пытались успокоить, но все было без толку. В один из моментов он вернулся в дом, и там произошел конфликт, в котором он сцепился с братом жены. Кое-как их разняли, и тогда он с топором убежал в баню и заперся там. Семья позвонила в полицию и параллельно родителям пациента, которые приехали почти в одно время. Приехавший наряд вывел семью из дома, и дальше жена уже ничего не видела. Но услышала выстрелы, а потом его в крови втащили в дом. Затем она повторила про скорую помощь, отделение хирургии и как им сообщили о его переводе сюда.

Как мог, я успокоил ее. По крайней мере, придал уверенности, что сейчас он находится в месте, где ему смогут помочь. Она вытерла слезы, маленькая молодая женщина, чем-то напомнившая мне княгиню Болконскую. Спросила телефон отделения и поинтересовалась, что можно принести мужу. Тесть не был расположен к беседе, да и в целом не сообщил ничего нового.

Итак, появились некоторые описания произошедшего. По крайней мере возникла уверенность, что это психотический эпизод, который начался почти за две недели до своей кульминации, с так называемой продромы – инициального, начального периода перед развертыванием полной клинической картины психоза. Также стали ясны детали, о которых пациент не рассказывал: про проблемы с алкоголем, бессонницу и драку с братом жены. Значит, либо он намеренно не хотел рассказывать из неких своих опасений, либо и вправду имела место последующая частичная амнезия случившегося. Так или иначе, пища для размышлений и дальнейшего поиска была получена.

В течение следующей недели наши беседы продолжались каждый день по двадцать-тридцать минут. Назначенное лечение понемногу способствовало его откровенности и большему раскрытию произошедшего. И отчасти помогало его доверие ко мне, как лечащему врачу. На третий день он признался, что не верит окружающим. Он беспокоился, что другие пациенты сюда засланы, как и медицинский персонал. Что это все является коварным планом, направленным против него и его семьи.

Все началось около двух недель назад. Тоска овладела им. Тоска по тому, что мир был жестоким и несправедливым, а себя он не чувствовал в силах миру помочь. И было ощущение, что все вокруг утратило краски: деревья облезлые, небо серое, лица пустые. Встречные люди казались тоже какими-то бледными, словно зомби, и бездушными. И ему стало мерзко от самого себя. Он уходил из дома и искал, сам не зная чего. В этой самомерзости он настолько утопал, что «специально хотел показать ее людям, научить, как не надо поступать».

Однажды ему на пути во время прогулок попался человек, которого он сразу не признал. «И тут я вспомнил, что вижу его не в первый раз, только раньше в одежде другой он был, он следил за мной!». И А. подошел к нему. Вместо ответа тот начал насмехаться над ним. Внезапно пришло осознание, что перед ним «само зло». Это было нестерпимо, и А. ударил первым. Домой он вернулся поздно и с синяком под глазом. Ощущение всеобщего потускнения и безнадежности родило в нем страх. Он боялся за жену, за ребенка. По ночам долго не мог уснуть из-за этого страха. Тогда он начал молиться. Только Бог мог помочь, защитить от этого мирового зла и темных сил.

За три дня до инцидента тоска и страх настолько сильно завладели им, что он заперся в своей комнате, обхватил голову руками и зарыдал. Жена успокаивала, как могла, уговорила поставить капельницу. Вроде бы немного полегчало.

Тот день в доме родителей жены он помнил отрывисто. Небо было безрадостным, воздух промозглым, накопившаяся за столько дней усталость сделала его раздраженным. Семейная встреча, полный дом родственников, шум, снующие туда-сюда дети, и никто не видит, никто не понимает, что открылось ему, какая угроза нависла над ними. Находиться там, среди них, стало невыносимо. А. решил занять себя растопкой бани.

Здесь его рассказ обрывался, и он помнил лишь кусками. Был ужас, угроза, опасность жене и ребенку. Он хотел их защитить, спасти, запереться в бане, но они не пошли. Потом были выстрелы и жгучая боль в ноге. Пытался убежать, но уже не хватило сил. Потолок машины скорой помощи, огни больницы, марлевая повязка на лице врача.

Большая ясность мысли вернулась через два дня после ранения. Он находился в больнице, к нему были приставлены полицейские. И тут он осознал, что все это неспроста. Все знаки, все предчувствия наконец сложились воедино. Полицейские и были теми «темными силами». Это они хотели его убить, «но у них не вышло, доктор!». Их штаб располагался в больнице. Через ноутбук была возможность следить за всем, что происходило в городе и, как паук раскинул свою паутину, так и они оплели своими порочными сетями все. И чтобы избавиться от него, раз не получилось пристрелить, они отправили его в «психушку». Закончив, А. выжидающе посмотрел мне в глаза. Он хотел понять, не являюсь ли я частью заговора. Я отреагировал на это вопросом о том, видит ли он опасность для себя, находясь здесь, и зачем вообще «темным силам» хотеть ему навредить. Видимо, что-то для себя он решил, так как спустя минуту несколько расслабился и сказал, что он «еще не уверен, все ли в отделении помогают этим «силам», но добавил, что мне он «доверяет».

Когда пациент вышел, я откинулся на кресле и посмотрел за окно. Дождь, моросящий этим утром, собирался в ручейки под окном и исчезал в травяных зарослях. Нечто подобное, вероятно, было и с А. Разрозненные, несвязные мысли стойко складывались в единую картину его паранойи и скрывали его разум в полуосознанных подозрениях и страхах. И единственное, на что он теперь мог полагаться, это на свои интуитивные ощущения, которые возникали при встрече с другими людьми.

Я был на перепутье. Входить в его доверие, тонко намекать, что я не причастен к заговору, или, по крайней мере, не знаю о нем, – все это поможет поддержать его состояние, убедить его принимать лечение. Если он не откажется от лекарств, а через некоторое время они должны ему помочь. Но это мне казалось манипуляцией, отчасти обманом и, самое главное, лицемерием, ведь я выступал в роли защитника РЕАЛЬНОСТИ, так отчего же мне было потворствовать ее искажению? И вместе с этим, еще многое было не известно в деталях произошедшего срыва и, конечно, пока я наблюдал только синдром, параноидный синдром, который может быть в структуре нескольких заболеваний, какое из них передо мной я тоже еще не знал.

Решив пока сосредоточиться на первой неизвестной части, я задумал поговорить со всеми родственниками, что присутствовали в том инциденте, и перечитать полицейский рапорт, приложенный к истории болезни. Итак, в то утро А. был погружен в свои мысли. Он мало разговаривал и часто оглядывался, пока они ехали за город. По приезду был неусидчив, нигде не находил себе места. Несмотря на просьбы отложить растопку бани, слова, что еще рано начинать, и приглашение к общему столу, все равно решил ее затопить. Вернулся из бани в дом он уже другим. Глаза смотрели, словно никого не узнавая, движения были порывистыми. Начал говорить о какой-то опасности и звать с собой жену и ребенка. Брат жены, пытавшийся его успокоить, стал в его глазах агрессором, и они начали бороться. Оттолкнув шурина, А. выбежал во двор, схватил топор и заперся в бане. Теща вызвала полицию, а жена позвонила его родителям.

Приехали они почти одновременно. Первым делом полицейские вывели всех из дома, поэтому как развивались события дальше, родственники жены уже не знали. Это было в 14.50, а в 15.20 раздались выстрелы. Кроме полицейских в доме были родители пациента. Они рассказали, что он их едва узнавал, что из-за закрытой двери кричал им про угрозу, по то, что его хотят убить, и молил привести к нему ребенка и жену. Когда же они отчаялись и отошли от бани, он вышел.

Лицо загнанного зверя, глаза цепляют только оружие полицейских, он никого не узнает. В правой руке за рукоять А. волочил топор. Разъяренным берсерком надвигался он на людей: трех сотрудников полиции, отца и мать. Ему кричали, делали предупредительные выстрелы в воздух. А он продолжал идти. Наотмашь он успел резануть отца по спине, тогда же и получил ранение в бедро. Это словно его отрезвило – бросив топор, он спрятался за разделочным столом около бани, перевязал ремнем бедро, но тут его уже схватили. Отца он поранил, к счастью, не сильно, а сам попал в отделение хирургии. В наших последующих беседах он вспомнил события лишь отчасти. Очень близко к сердцу воспринял ранение отца, и это стало ниточкой, которая помогла вести его к осознанию своей болезни.

Несколько дней он плохо спал, было видно, что он разрывался между верой в свое преследование и непониманием, как он мог навредить отцу. Он искал подтверждения. Я попросил приехать жену и отца, и они рассказали то же, что говорили мне. На его глаза в тот момент навернулись слезы. «Доктор, что со мной было, зачем я это делал?».

Я ответил, что хочу ему помочь, в том числе, помочь понять это. Но мне нужна его откровенность и критичное отношение к своим подозрениям. Мы начали изучать его жизнь с самого начала, как будто я собирал анамнез в первый раз. Он более подробно рассказал о своем пристрастии к алкоголю. Что выпивать начал довольно рано, еще подростком, в основном пиво. Постепенно вечерние посиделки с друзьями превратились в зависимость, с которой он решил бороться после того, как отношения с будущей женой стали важнее бутылки. И с тех пор он и вправду не пил спиртного, даже по праздникам. Но кроме алкоголя были наркотики. С двадцати лет он употреблял каннабиоиды. Когда-то часто, практически ежедневно, потом был перерыв на несколько лет. И около года назад он начал снова. Отчасти его страхи перед полицейскими и страх преследования он объяснял боязнью попасться с наркотиками. И в то же время он продолжал. Полгода назад начал злоупотреблять синтетическими наркотиками. Они порождали галлюцинации. Он описал, как после очередного употребления превратился в водомерку. Его руки менялись, сквозь кожу пробивался хитин. А. разбил вазу с водой, чтобы «поплавать как водомерка». Таким его застал шурин, – корчившимся в разлитой луже.

Глава 3. Водомерка

В другой раз он словно потерял свое тело. Ноги были вмурованы в пол, и он долго не мог вылезти. Так продолжалось почти полгода ежедневного «травления этой дрянью». И около трех недель назад после скандала с женой, угрозы ее уйти от него, он прекратил. А через несколько дней впал в депрессию. И мир потускнел и наполнился ужасом.

То, что было с ним, можно описать термином параноидный синдром. Страх преследования, следующий за стойкой, нереалистичной, доходящей до уровня бреда идеей враждебности мира и неких «темных сил». Это я постарался объяснить ему. Раз за разом, от беседы к беседе, от дозы к дозе антипсихотических препаратов, по капле эта мысль пробивалась сквозь его дремучий лес. И проводником стало понимание, что он был опасен своим близким. Через три недели лечения он смотрел на свои подозрения как на нечто сомнительное, через пять – на чуждое, через полтора месяца они стали посещать его гораздо реже. А. начал понимать, что вокруг него просто пациенты клиники, а персонал – настоящие санитары и медицинские сестры. Через два месяца он готовился к выписке.

Мы смотрели его комиссионно с профессором и заместителем главного врача. К сожалению, в психиатрии на настоящий момент, как и во многих других областях медицины, невозможно говорить со стопроцентной уверенностью о причинах расстройств. Было предположение, что это следствие шизофренического процесса, так называемый Греторовский тип, когда на фоне алкогольной зависимости может иначе протекать шизофрения, так что больные долгое время не попадают в поле зрения врачей-психиатров. С другой стороны, употребление наркотиков, особенно синтетических, может вызывать развитие особых психозов, и даже провоцировать шизофрению, если есть предрасположенность к ее развитию. Точный ответ на этот вопрос могло дать лишь дальнейшее наблюдение за его состоянием и жизнью. Потому что этот психоз мог случиться один раз и больше не вернуться, а мог оставить более глубокий след на психике. Одно было ясно – именно злоупотребление наркотическими веществами стало тем пусковым фактором, который привел его сначала в депрессию, а затем в паранойю.

Мы выписали его в ноябре. Дождей почти не было, дни чаще были солнечными, но деревья стояли без листвы. Бедро к тому времени хорошо заживало, общее самочувствие тоже было неплохим. Идеи преследования им больше не овладевали, хотя настроение все еще было тревожным и немного сниженным. В основном он переживал о сохранении отношений с женой и ее семьей, со своими родителями. Из другого города приехал поддержать его старший брат, и вместе с ним и женой я проводил его до выхода из отделения. Мы рекомендовали ему после выписки обратиться к врачу-психиатру, еще несколько месяцев наблюдаться у него и принимать лекарства.

Я вернулся в ординаторскую, согрел воду для кофе, дописал историю болезни и сдал ее в архив. Больше мы с А. не встречались».

Заключение

В рамках этого случая мы столкнулись сразу с несколькими феноменами, которые позволяли по-разному интерпретировать состояние пациента. Во-первых, нужно отметить, что у него еще до поступления в психиатрический стационар имелось хроническое психическое расстройство. С двадцати лет шло активное злоупотребление психоактивными веществами: алкоголем, наркотиками. Это привело к формированию синдрома зависимости, который также является расстройством психики, но в большей степени находится в ведении врачей-наркологов и психотерапевтов. Это хроническое заболевание, имеющее свои стадии развития, психологические и биологические последствия для организма. Само по себе многолетнее злоупотребление приводит к органическому поражению головного мозга, формированию новых личностных черт. Существует также особый набор качеств, характеризующих личность, склонную к зависимому поведению, еще до начала заболевания. Отголоски этого прослеживаются в его опрометчивом поведении, например, употребление наркотика в домашних условиях, несмотря на близость других членов семьи.

Во-вторых, синтетические наркотические вещества оказывают сложное и не всегда предсказуемое воздействие на психику. Мы наблюдали это в его «превращении в водомерку». Этот вариант галлюцинаций превращения иллюстрирует психоделический эффект препарата, на некоторое время меняющий суждения пациента, ведь он поверил в истинность превращения, разбив вазу и приняв положенный водомерке образ жизни. Помимо таких относительно кратковременных эффектов, обусловленных остротой опьянения, существуют и отдаленные последствия. Одной из гипотез, которые мы рассматривали, изучая случай пациента на комиссии, – это абстинентный синдром, синдром отмены, возникающий через некоторое время после окончания продолжительного и регулярного приема психоактивного вещества. Они описаны для разных веществ: алкоголя, наркотиков, некоторых лекарственных средств. Полный механизм развития на настоящий момент остается не вполне изученным. Основными факторами видится включение психоактивных веществ в естественный ход метаболизма и изменение функционирования нейрорегуляторных процессов, которые адаптировались под работу в условиях присутствия и действия вещества. В то же время способы купирования и лечения таких состояний известны и используются уже давно. Обычно синдром абстиненции возникает в период от нескольких дней до четырех-пяти недель после прерывания. Однако описаны случаи и более отдаленных абстинентных состояний. Кроме того, психоз мог возникнуть, будучи спровоцированным употреблением.

В-третьих, мы наблюдали определенную трансформацию симптомов у пациента. Началом, так называемым продромальным периодом, можно считать депрессивное состояние. Оно характеризовалось у пациента сниженным настроением, склонностью к концентрации на негативных сторонах жизни. Остается спорным, было ли это истинно-депрессивным состоянием, то есть, прежде всего, нарушением эмоциональной сферы. Ведь из описаний жены и его слов окружающий мир тоже изменился. Изменение окраски, пустота в лицах, – все это приводит к мысли о синдроме дереализации, для которого это характерно. Часто этот синдром встречается при эпилептических психозах, а также рассматривается в рамках невротических расстройств. Но даже в этот период уже намечались явления паранойи (люди-зомби, насмехающийся человек). Поэтому на комиссии мы были склонны соотносить эти две недели, прежде всего, с началом параноидного синдрома на общем депрессивном фоне.

Эрнест Шарль Ласег (1816–1883)

Собственно параноидный синдром может включать в себя бредовый компонент (бред – это ложное убеждение, не поддающееся разубеждению), также галлюцинации и явления психического автоматизма (ощущение пациента, что на него оказывают воздействие: читают или внушают мысли, заставляют что-то делать). Само понятие параноидного синдрома было введено в психиатрический обиход французскими психиатрами Э. Ш. Ласегом и Ж. П. Фальре. В данном случае мы наблюдали трансформацию этого синдрома с определенными этапами, сопровождавшимися более или менее выраженными вспышками-озарениями. Сначала это был «человек-мировое зло», затем убежденность в преследовании со стороны этого «зла» стала овладевать им все больше, наиболее ярко проявившись в психотическом состоянии дома у родителей жены. В тот период оно было наполнено не только идеями преследования, но и ярким эмоциональным компонентом-страхом, который заставил его обороняться. А также определенным уровнем сужения сознания, вероятно, также связанного с остротой аффекта (когда он ударил топором отца, о чем сожалел после и чего не мог сделать в своем нормальном состоянии). Далее бредовая идея начала принимать более конкретные черты, в больнице он стал считать «злодеями» организацию из преступников-полицейских, которые не только физически преследовали его, но и включали в заговор других людей (работников больницы). Затем, попав уже в наше отделение, идеи преследования достигли своего максимума, когда пациент считал, что буквально все, и персонал и пациенты, участвуют в этом заговоре. При этом мы не смогли выявить галлюцинации или идеи автоматизма, на передний план выступал, прежде всего, бред преследования. Как правило, параноидный синдром включает в себя также идеи собственной исключительности. Пациенты могут утверждать, что их преследуют, как носителей особого знания, что они владеют несметными сокровищами или могут помешать в выполнении коварных замыслов. В данном случае мы увидели только элементы в его словах о «желании научить других людей как правильно жить». В наших беседах иногда проскальзывала идея, что «темные силы» хотят этому препятствовать. Однако полной «кристаллизации» она не достигла. Параноидный синдром является одним из наиболее распространенных в структуре психических расстройств. Чаще всего встречается при шизофрении, но может быть при эпилепсии, деменции и органическом поражении головного мозга, а также при психозах, вызванных психоактивными веществами. Однако, в независимости от заболевания, тактика лечения этого синдрома при них сходна и включает, прежде всего, прием антипсихотических препаратов. На фоне назначенного лечения у пациента действительно происходила редукция симптомов вплоть до формирования стойкой уверенности, что его мысли и суждения в тот период были проявлением болезни, определенной отчужденности от них и критического отношения. Что также говорит о верности диагностирования паранойи.

Жан-Пьер Фальре (1794–1870)

Строить прогнозы в психиатрии особенно тяжело. Даже в других отраслях медицины врачи оперируют вероятностями и не всегда могут точно предсказать, как будет протекать заболевание. Для психиатров это, наверное, сложнее всех. Более всего мы склонялись к тому, что перенесенное состояние у пациента было связано с употреблением наркотика. Поэтому исключение его дальнейшего приема могло предупредить повторы таких психозов. Он был чувственным и во многих сферах нравственным человеком, ценящим семейные и межчеловеческие отношения. Но зависимость, болезнь, привела к тому, что все это оказалось под угрозой. Сфера компетенции врача во влиянии на его дальнейшую судьбу заканчивалась, и наступал его личный выбор.

Глава 4 Повторный пациент

Глядя на природу человека, часто отделяют биологическое (телесное) от психического. Но психика является продуктом деятельности головного мозга. Равно как и все процессы, в том числе болезненные, которые происходят в организме, отражаются на деятельности психики. И существует целый пласт психических расстройств, которые связаны с системными (то есть поражающими все части организма) заболеваниями. Моя врачебная практика началась с отделения сочетанной психической и соматической (телесной) патологии, и именно там связь между телом и духом ощущалась наиболее остро.

«Пациент Б. поступил второй раз и вновь в наше отделение. Прошло полтора месяца, но я узнал имя на титульной странице. Он был одним из семи моих первых пациентов после получения сертификата и поступления на работу. Высокий худощавый старик шестидесяти семи лет. Всю прошлую госпитализацию мы мучились с его давлением. На фоне сахарного диабета, который он дома никогда не контролировал, его давление прыгало то вверх, то вниз, быстро выровнять его не удавалось, из-за чего несколько раз мы переводили пациента в реанимацию, а затем снова возвращали в наше отделение.

Но основной причиной его пребывания тогда в психиатрической больнице была суицидальная попытка. Он подгадал время, когда его дочь и жена, в квартире с которыми он проживал, ушли на рынок. Помылся, поставил иконку на столик, зажег подле нее свечку и лезвием разрезал себе вены. Родные нашли его таким, в крови и в полусознательном состоянии. Так мы с ним и познакомились. Впервые я увидел его худым, ослабленным, с зашитым левым предплечьем. Он всегда вежливо разговаривал со мной, с окружающими, хотя и был несколько ворчливым. О причинах своих действий он отзывался так: «Устал я. В магазин ходить не могу, не работаю, что ж это я за мужик такой. Лежу как бревно целыми днями». Однако это было не все. К тому времени он уже год не ел вместе со своей семьей за одним столом. Требовал, чтобы ему готовили отдельно на его пенсионные деньги. И считал, что шестидесятидевятилетняя жена ему изменяет. Его подозрения усиливались, когда она уходила выбрасывать мусор или на рынок. Он, конечно, не видел, но подозревал в измене у мусорных баков. Мы лечили его почти два месяца, на исходе которых он начал улыбаться, старался помириться с женой и дочерью и хотел жить.

И вот он к нам вернулся с другими симптомами. Теперь из другой больницы, туда его положили из-за гипертонического криза. Он провел там около недели. Но вчера этот немощный старик возбужденно бегал по отделению и даже угрожал медсестрам. Едва дождавшись утра, его перевели в психиатрическую больницу.

Он тоже меня узнал. Его серые глаза смотрели довольно дружелюбно, и в них не было ни следа вчерашнего буйства. Раны на запястье превратились в рубцы. И он по-прежнему почти не вставал с кровати. На вопрос о том, помнит ли он что-то из вчерашнего вечера, он рассказал мне о своих видениях.

Вместе со всей палатой он побывал в Кандагаре. Палящее солнце, сухой ветер и горы на горизонте позволили точно определить место. А еще террористы. Они с «калашниковыми» наперевес и с закрытыми лицами ворвались к нему в палату. Нагрузили больничные койки наркотиками и отдали команду вертолету, чтобы он, неся палату на тросе, летел с грузом под Зеленодольск. К счастью, пациент все это время неподвижно лежал на кровати. В Зеленодольске жил какой-то (пациент не знал, какой именно) глава преступной группировки, к которому и повезли эти наркотики. А потом появились цыгане и табором шли по палате, старательно обходя пакеты наркотических препаратов до тех пор, пока снова не появились террористы. Но в этот раз они заметили пациента и двинулись с взведенными курками на него. Тогда-то он и решил, что нужно бежать, тогда-то он и был остановлен санитарами в коридоре. Самих санитаров и то, как угрожал медсестрам, он не помнил. Как и остаток ночи.

Однако это были не единственные видения в той больнице. В течение недели госпитализации по вечерам он видел мышей, которые бегали по стенам, колбасы и сардельки, которые появлялись и свисали с потолка. Это казалось ему странным, но наутро он не придавал значения видениям, считая, что это ему могло присниться.

Прошло двадцать дней лечения. Все это время вечером у Б. бывали видения, но гораздо менее яркие, не столь масштабные, и он их плохо помнил. Нейролептики – препараты, обладающие антипсихотическим действием – понемногу помогали. Но однажды днем ноги у него подкосились, и он чуть было не упал на пол в туалете. Снижение артериального давления – артериальная гипотензия. После осмотра вместе с терапевтом было решено перевести его в реанимацию. На следующий день я зашел навестить. Он не сразу отреагировал на мое приветствие. Да и отреагировал странно – лицо его отражало сомнения, а после паузы он произнес: «Это Вы, Александр Станиславович?». Оказалось, что он видел вместо лиц у людей размытые пятна. Меня он узнал по голосу. Я попросил подойти медсестру. Она накинула поверх халата черную кофту с крупными черными пуговицами (ноябрь был довольно стылым). Я спросил у пациента, видит ли он лицо медсестры. Его он тоже не видел, но видел кофту, халат, руки. Однако пуговицы ему виделись бронзовыми с медным отливом. Я достал ручку (оранжевую с синим колпачком) и попросил следить за ее передвижениями. Поля зрения в целом были не нарушены, и только колпачок оказался черным. Приходящий окулист ничего особенного не нашел, да и невролог не выделяла специфичных синдромов. А через пару дней лица вновь обрели очертания, а колпачок посинел.

Так он снова вернулся в наше отделение.

Еще в прошлую госпитализацию я сумел познакомиться с его женой, дочерью, сыном и снохой. Чаще всего я общался с дочерью. Это была высокая (гены отца превалировали, так как матушка у нее была чуть ниже среднего), уже немолодая учитель русского языка и литературы. Темноокрашенные волосы, с проступающей на макушке сединой, были острижены чуть ниже шеи. Замужем она не была. Всю молодость и взрослость свою прожила с родителями. Ее движения были резкие, немного порывистые, таким же был и ее голос. В первую нашу встречу она активно интересовалась самочувствием отца, хотела узнать, как с ним быть, и главное – долго ли он пробудет в больнице.

«Вы знаете, – призналась она мне однажды, – я впервые за несколько лет выспалась». В ее голосе чувствовалось облегчение. Она рассказывала, что уже больше года продолжается какой-то неясный конфликт у них в семье. Отец не хотел с ними есть, жил замкнуто, а в последние полгода начал держать под кроватью топор с отверткой. И подозревал в измене жену. Она описывала его очень строгим, взрывным и тяжелым человеком. С ее слов он выходил домашним тираном. А я не видел всего этого. Для меня он был спокойным, вежливым и в меру общительным. Иногда шутил, иногда просил его выписать. Но ему тогда еще требовалось лечение.

И вот она снова села на стул в ординаторской. В ней не многое изменилось. Из пакета так же торчали углы зеленых школьных тетрадей, движения и голос были так же порывисты. Но выражение лица стало другим. Пока мы говорили об ее отце, оно было напряженным, с тем же оттенком резкости, что и в движениях. А ее отец слабел. Под конец ноября он перестал ходить по отделению. Все чаще лежал и лишь иногда вставал в столовую. Вечерами становился спутанным, бормотал сам с собой и пару раз ловил руками в воздухе что-то видимое лишь для него. Утром он снова возвращался в ясность. Внезапно она прервала мое описание:

«Скажите честно, он умрет?» – она напряглась и выжидающе посмотрела на меня. Что ответить на такой вопрос? То, что подозревал и я, и мой заведующий, но что не хотелось допускать в оформленном виде. Он слабел, и это было плохим прогностическим признаком. Мы контролировали его давление, уровень глюкозы, не было какого-то оформленного ведущего заболевания, которое могло привести к скорой смерти, но заболеваний у него было несколько, и его путь был очерчен постепенным угасанием. Через месяц, полгода, пять лет? Этого я не мог ответить. И я постарался быть честным перед ней. Я ждал увидеть печаль на ее лице. То, что было также не оформлено у нее в голове до вопроса, но жаждало утвердиться после ответа. Подозрение. И оно выхватило из моих слов самое важное: «освобождение». Именно чувство облегчения отразилось в ее мимике и выдохе после моего ответа. Конечно, был и стыд. Стыд за радость от возможной смерти своего отца. В следующий раз я увидел ее через месяц.

После общения с дочерью, женой и сыном Б. постепенно начала выстраиваться картина моего понимания, что происходит в его психическом расстройстве. Оказалось, что еще два года назад у него начались галлюцинации. Однажды он видел летающую тарелку в небе, однажды – одеяло, парящее в воздухе перед окном, белое, слегка искрящее. А как-то раз, за полгода до госпитализации, он видел, как множились телевизоры: был один, реальный, стоящий на полу, и вдруг от него отпочковались такие же, только поменьше, а постепенно они заняли всю комнату.

Я посоветовался с профессором. Придя читать лекцию студентам, я как обычно заглянул к нему и рассказал вкратце о данном случае. Он согласился, что это было похоже на расстройства, которые возникают у больных с нарушением кровоснабжения головного мозга. Так называемая мерцающая симптоматика. В вечернее время происходят физиологические изменения в функционировании сердечно-сосудистой системы. И если у пациентов имеются проблемы с питанием тканей мозга, в это время могут наблюдаться психические нарушения, как правило, с элементами спутанности сознания и галлюцинациями. А мерцающей ее называют потому, что утром вместе с солнечным светом возвращается и сознание таких пациентов. Их разум словно лампа – то горит, то тухнет, одним словом – мерцает. И действительно, перепады давления и сахарный диабет отразились на нервных клетках моего пациента (мы провели магнитно-резонансную томографию – она показала участки умершей ткани), а значит, предпосылки для его симптомов были. Как и особенности их проявления.

Пришел декабрь. Больницу накрыло снегом, и я замечал, как мой пациент наблюдает в окне за неспешно кружащими крупными хлопьями. Белый свет привносил спокойствие в атмосферу отделения. Иногда с утра мы говорили с ним о погоде, о его любимом времени года. Он все реже спрашивал о выписке. Словно смирился с необходимостью быть здесь. Родственники хотели его забрать перед Новым годом. И мы с заведующим были настроены на то же. Его вечерняя спутанность сохранялась, но уже была не такой сильной, хотя и вряд ли прошла бы совсем. Как и его гипертония, это было хроническое заболевание. Он совсем перестал вставать сам. Ходил недалеко с помощью окружающих и ходунков. Под конец декабря и вовсе лишь изредка поднимался на кровати.

Ему нужен был уход, ему нужно было наблюдение терапевта, контроль глюкозы и давления. Родные начали поиск сиделки, но не стали забирать его на Новый год. Мне выпало ночное дежурство на 30 декабря. Сестры и санитарки украсили отделение мишурой, наклейками. Что-то сделали своими руками больные. В ординаторской появился плакат-открытка с Дедом Морозом. По телевизору в отделении крутили предновогодние выпуски. Новый год входил постепенно и неспешно, как и снег декабря, в атмосферу больничной жизни. А Б. лежал все так же на своей койке. Смотрел в окно, и все чаще я видел его спящим. Мы не говорили с ним, хочет ли он домой. Было понятно, что это первый для него Новый год в больнице, но не первый, который он провел один, лежа на кровати.

Родственники обещали приехать 5 января, но приехали на две недели позже. Сноха, молодая красивая женщина, забрала его, чтобы отвезти на квартиру, где он жил с дочерью и женой. В тот день у меня был отгул, и я узнал о выписке от своего заведующего.

Рабочие дни шли своим чередом. Новые пациенты, новые январские кружащие хлопья. Я ждал отпуска. Студенты ушли на каникулы, аспирантские зачеты я закрыл и мог, наконец, шагнуть за порог больницы на пару недель.

С моим февральским возращением в отделение вернулись двое моих осенних пациентов. Но Б. среди них уже не было. Заведующий рассказал, как ему позвонила сноха. Как плачущим голосом спрашивала, что ей делать. Мой бывший пациент дома потерял сознание. Жена и дочь позвонили снохе и ждали ее приезда. Скорую помощь вызвала уже сноха по мобильному телефону. Домашний глюкометр не был распакован. Жена его сына приехала к нему уже к мертвому.

Я помню, как отвернулся тогда к окну. Снег, нелегкий, прижатый, покрывал больничный двор. В нем не было того декабрьского спокойствия. Плакат все еще висел над столом, а синий колпачок высовывался из кармана халата, чернила в этой ручке еще не кончились. Я вытащил ее, взял блокнот. Меня ждали в отделении».

Заключение

Психика является продуктом функциональной активности головного мозга, и поэтому изменения среди нервной ткани будут отражаться и на психической сфере. Разные зоны головного мозга отвечают за выполнение разных функций, исходя из чего выстраивается его особая функциональная карта. Каждый год накапливается все больше научных данных, уточняющих и дополняющих ее. Однако комплексные нарушения в питании нервных клеток, нейронов, будут отражаться на психике порой самым непредсказуемым образом.

В данном клиническом случае мы наблюдали несколько симптомов психических нарушений. Прежде чем переходить к ним, необходимо отметить несколько важных факторов, воздействовавших на пациента. Прежде всего, конечно, это соматические заболевания: атеросклероз, гипертоническая болезнь и сахарный диабет. Атеросклероз – это системное заболевание, характеризующееся отложением жира в стенке сосудов, что приводит к затруднению кровотока и ряду других последствий, в том числе и гипертонической болезни. Гипертоническая болезнь проявляется, прежде всего, повышенным давлением в сосудах, что приводит к нестабильности питания клеток головного мозга. Сахарный диабет в свою очередь также приводит к нарушению питания органов и тканей, влияя на мелкие сосуды. Таким образом, общее влияние всех этих факторов обусловливает повреждение нервных клеток из-за недостаточного обеспечения их питательными веществами, за что как раз и отвечает сердечно-сосудистая система. Колебания в ритме работы сердечно-сосудистой системы наблюдаются в вечернее время, этим объясняется, что к вечеру у пациентов такого типа нарастают психические расстройства. В чем проявлялись нарушения у данного пациента?

Их наблюдалось несколько. Некоторые были непосредственно связаны с органическим поражением головного мозга, другие стали результатом психического напряжения, которое он испытывал вследствие его жизненной ситуации.

Первое поступление в психиатрический стационар случилось после его суицидальной попытки. Пациент в течение последних лет становился все более ослабленным, из-за чего менялся привычный для него образ жизни, утрачивалась обычная для него роль патриархального главы семьи, нарастали чувство изолированности и беспомощности. Особенности его характера привели к тому, что ему было тяжело адаптироваться и принять новое положение. Остатки прошлой требовательности к членам семьи перерастали в обиду и во все большую самоотгороженность и подозрительность. А снижение сил и невозможность ведения активного образа жизни тяжело ударили по самооценке. И это привело его к мысли о том, что он никому не нужен, что только мешает, а жизнь его лишена смысла. И потому он совершил попытку суицида. В каком-то смысле это был еще и призыв о помощи, демонстрация родным, как сложно ему в его переживаниях. И это укладывается в понятие «расстройство адаптации», – один из вариантов невротического расстройства.

Однако другая симптоматика говорит о другом роде расстройств, которые возникли как раз таки на фоне нарушения питания головного мозга. Они были неоднородны. Видение летающей тарелки, парящего одеяла, множества телевизоров, висящей колбасы – это варианты зрительных истинных галлюцинаций. Истинные галлюцинации – это форма нарушения восприятия, когда пациенты воспринимают органами чувств то, чего нет в реальности. Для них характерна проекция в окружающую среду, они естественным образом вписываются в нее, носят такие же признаки реальности, как и окружающие предметы. В зависимости от органов чувств они бывают: зрительными, слуховыми, обонятельными, вкусовыми, тактильными (через кожу). И есть сложные галлюцинации, когда галлюцинаторный образ затрагивает несколько систем восприятия. Так пациент описывал, что видел собаку, вошедшую в комнату, слышал ее дыхание и ощущал прикосновения. Истинные галлюцинации наиболее характерны именно для органических расстройств головного мозга, хотя могут встречаться и при других заболеваниях – шизофрении, эпилепсии, психогенных психозах, психозах, вызванных употреблением психоактивных веществ. Вот еще один пример:

Пациентка шестидесяти лет долгие годы страдает параноидной формой шизофрении. В течение этого времени у нее наблюдается один и тот же галлюцинаторный образ – «черт», как она его называла. В зависимости от фазы заболевания, острой или подострой, она видела его либо как коричневое размытое облако, либо как двуногое существо, покрытое бурой шерстью, с рогами, хвостом и копытами, злобно и свирепо наблюдающее за ней. Существо отбрасывало тень, и за ним не проступали контуры окружающей среды, что говорит в пользу того, что это истинные галлюцинации. Иногда существо говорило с ней или рычало. А несколько раз даже набрасывалось, царапало спину (пациентка ощущала боль от царапин). Разумеется, никаких следов от них не оставалось. Кроме лекарственных препаратов, помогавших ей превратить преследователя в коричневое облако, ее спасала кастрюля, одетая на голову. По ее заявлениям, когда она ее носила, «черт» пропадал.

Еще один симптом, который мы наблюдали у пациента Б., – это утрата узнавания лиц, когда он был в реанимации. В головном мозге есть специальная зона, которая ответственна именно за эту функцию. Вследствие социальной природы человека и его предков коммуникация между сородичами была крайне важна. И именно лицо с мимикой, отражающей эмоциональное состояние, является важным индикатором намерений и реакций другого человека. Мы запоминаем лица и таким образом выделяем индивидуумов, даже слово «личность» происходит от слова «лицо». Все это обусловило развитие специальной зоны головного мозга. И навык распознавания лиц является одним из первых, формирующихся у детей. И с этим связаны феномены опознания лиц в неживой природе, и даже в простых геометрических формах (смайлики). Когда врач и медсестра подходили к пациенту, он мог видеть окружающую обстановку, одежду, предметы, но именно лица для него находились в тумане. Скорее всего, это было связано с обратимым повреждением этой зоны вследствие нарушения кровоснабжения при изменении артериального давления. Это вновь подтверждает гипотезу об органическом расстройстве, прежде всего сосудистого генеза. А данный симптом, хоть и проявлялся в изменении психической сферы, был, скорее, неврологическим. Выравнивание артериального давления и сопутствующая терапия, рекомендованная неврологом, помогли обратить эти изменения, и пациент вновь стал узнавать людей.

И наконец, один из самых ярких симптомов, который привел к повторной госпитализации – видение террористов и полета больничной палаты. Это видение не было изолированным, как собака или «черт». Оно было сюжетным, переменчивым, со многими персонажами и затрагивало не только зрительный, но как минимум еще и слуховой анализатор. Оно было сопряжено с изменением эмоциональной сферы – выраженным чувством страха. А также отразилось на его поведении – медицинский персонал описывал, что он пытался убежать, сопротивлялся, словно защищаясь, был практически недоступен контакту и вырван из окружающей обстановки, погрузившись в свои переживания. Вся эта совокупность свидетельствует об интегративном нарушении почти всех психических функций, и правомерно расценивать это как помрачение сознания.

Сознание с точки зрения психологии и психиатрии – это высшая форма отражения действительности, способ отношения к объективным закономерностям. Есть несколько видов нарушений сознания. Во-первых, это количественные нарушения, когда возможности сознательной обработки информации ограничены по своему объему. Они нарастают от степени обнубиляции, когда реакции и мышление пациентов заторможены. Они выглядят растерянными и отрешенными, до комы, когда полностью утрачивается контакт с пациентом, и даже отсутствуют рефлекторные реакции. Как правило, такие состояния наблюдаются при тяжелых повреждениях головного мозга: черепно-мозговых травмах, острых нарушениях мозгового кровоснабжения, энцефалитах, менингитах, тяжелых отравлениях токсичными веществами или при тяжелом течении заболеваний других органов. Чаще всего с этими состояниями сталкиваются реаниматологи и нейрохирурги.

Во-вторых, и с этим встречаются как раз врачи-психиатры, это качественные нарушения сознания – помрачения. К. Ясперс сформулировал признаки синдромов нарушенного сознания: отрешенность от окружающего мира, дезориентировка, амнезия на период нарушенного сознания. Выделяют четыре основных вида: делирий, онейроид, аменция и сумеречное помрачение. Все они обладают общей чертой – утратой ориентировки в окружающем пространстве и времени, а также, за исключением делириозного помрачения, в собственной личности. Для онейроида характерно полное нарушение ориентировки, замирание, обездвиженность (ступор), сценоподобные истинные галлюцинации и псевдогаллюцинации. При онейроиде пациенты словно участвуют в ярком представлении или кинофильме, теряется связь с реальностью и они полностью погружены в сюжет. Страха, как правило, нет, скорее наблюдается заинтересованность и увлеченность происходящим. Онейроидное помрачение более характерно для шизофрении. Сумеречное помрачение сознания, более подробно описанное в главе «Замочная скважина», чаще встречается при психогенных (возникших вследствие психической травмы) и эпилептических расстройствах. Делирий наполнен галлюцинаторными и иллюзорными расстройствами восприятия, среди сюжетов которых преобладают устрашающие сцены (преследования чудовищ, демонов или других «страшных образов»), вторично развиваются идеи преследования. Пациенты крайне возбуждены, пытаются убежать от «опасности». Такие состояния наблюдаются наиболее часто при интоксикационном поражении мозга, например, при синдроме зависимости от алкоголя в состоянии абстиненции, так называемая «белая горячка» (delirium tremens), но могут быть и при других – травматических, инфекционных, нарушениях кровообращения. Аменция – это глубокое нарушение сознания, длительный делирий, который наблюдается до нескольких недель. С полной дезориентировкой и фрагментарными галлюцинациями. Сложный случай затянувшегося делирия я наблюдал, когда меня пригласили на консультацию в отделение нейрохирургии другого лечебного учреждения. Пациент тридцати двух лет получил тяжелый ушиб головного мозга. Он несколько дней пробыл в коме и долго восстанавливался. Вследствие черепно-мозговой травмы у пациента были повреждены внекорковые участки зрительного проводящего пути, но при этом не повреждались само зрительное поле в глазу и затылочной доле мозга, являющейся высшим звеном зрительного анализатора. Таким образом, компрессии подверглись промежуточные звенья передачи сигналов от зрительных рецепторов до затылочной доли, где происходит их высшая обработка: средний и промежуточный мозг. Это отразилось на зрении и на управлении веками пациента. Правым глазом, которым он мог моргать, пациент ничего не видел. Небольшие возможности зрения сохранились в левом глазу, но при этом он был всегда закрыт, так как нарушилась иннервация мышцы, поднимающей верхнее веко. Меня пригласили спустя сорок четыре дня после травмы из-за того, что пациент проявлял признаки галлюцинирования. По рассказу его лечащего врача-нейрохирурга и родственников, которые дежурили с ним в палате, периодически он говорил без собеседника, показывал пальцем на пустое пространство, спрашивая, что это за человек стоит. Был эпизод, когда он совершал движения руками, словно чистил рыбу. Во время нашей с ним беседы пациент называл меня женщиной. Он считал, что я «пришла передать какую-то бумагу». Когда я попросил его посмотреть вокруг, он поднял пальцем веко на левом глазу и начал описывать. «Решетки на окнах, я в подвале нахожусь. Вокруг солдатики с пистолетиками в форме. В НКВД я сейчас, портрет Сталина висит. Сейчас 1946 год, меня вызвали сюда». Пациент, несмотря на свою ориентировку в собственной личности, был дезориентирован в месте и времени, погружен в свои переживания и отрешен во многом от окружающей обстановки. Все перечисленное указывало на симптоматику помрачения сознания, которая практически не проходила у пациента длительное время.

То, что в данной главе было описано пациентом и персоналом больницы, из которой его к нам доставили, в наибольшей степени похоже на проявление именно делириозного помрачения. Есть несколько аргументов в эту пользу. Во-первых, длительность в течение нескольких часов позволяет исключить аменцию. Во-вторых, сохранение ориентировки в собственной личности и достаточно подробных воспоминаний исключает сумеречное помрачение. Остается выбор между онейроидом и делирием. Двигательная активность пациента со стремлением убежать, в большей степени говорит за делирий, поскольку при онейроиде пациенты все-таки скорее увлечены происходящим, они застывают на месте и с интересом наблюдают. Чаще всего онейроиды встречаются при кататонической форме шизофрении, когда пациенты могут в течение долгого времени стоять в однообразной позе с выражением восхищения и удивления, полностью погрузившись в свои видения. По своему наполнению картины представляются более угрожающими, опасными и приближенными к реальности, что характерно больше для делириозных помрачений.

Глава 5 На два года старше

В своей практике я часто сталкиваюсь с безотчетным страхом людей перед психической болезнью. Есть даже пословица – «Если Бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум». Я много думал, откуда этот страх происходит. Из непредсказуемости – якобы неизвестно, что психически больной может натворить. Быть может, мне везло, но пациенты всегда казались мне более открытыми и прямолинейными, порой даже менее коварными, чем здоровые люди. Ведь во время психической болезни открывается то, что было укрыто ранее, обнажается характер, сущность человека. Однако, как мне кажется, есть еще одна причина этого страха. Ведь из-за психического расстройства человек меняется. Ни одно другое заболевание не трогает самую суть, делающую нас уникальными в глазах других людей – личность. Если произойдет инфаркт, возникнет аппендицит или перелом, личность останется практически прежней. Но если начнется психическое расстройство, родные могут перестать узнавать своего близкого, его образ может начать таять, словно иней. К счастью, такое происходит далеко не всегда и не при всех заболеваниях. Но есть и такие, которые необратимы. Тяжелые, хронические, прогрессирующие психические расстройства, которые мы не в силах сейчас вылечить или остановить, можем лишь замедлить и бороться с попутными симптомами, вроде галлюцинаций или нарушения поведения. Эта глава посвящена деменции.

«Родился он в 1928 году, хотя в паспорте стоял 1930 год – такое часто можно встретить среди тех, кто в то время рождался в деревне. Были разные причины. Некоторые просто не знали год, другие пытались защитить детей от армии, добавляя им годы детства, а кто-то и вовсе не следил за возрастом. Пациент Р. Р. не знал, какая точная причина была у его родителей, но твердо помнил, что он на два года старше. На фронт он не попал, да и об этом периоде не любил говорить: слишком тяжелые воспоминания. Окончил три класса сельской школы, зато потом, уже после войны, отучился на зубного техника и, хоть и не имел высшего медицинского образования, в родном районе работал много лет за стоматолога. Сколько именно, назвать, правда, не мог – память была уже не та. Да и удерживать нить разговора ему было сложно.

В наше отделение сочетанной психической и тяжелой соматической патологии его перевели по рекомендации терапевта в связи с хронической обструктивной болезнью легких в фазе обострения, гипертонической болезнью и нарастающей сердечно-сосудистой недостаточностью. Пациент Р. Р. был среднего роста, грузный, с тяжелой походкой, опирался на трость и окружающие предметы. Волосы были седые, почти белые, но длинные и спутанные: он давно не ходил в парикмахерскую.

Носил он только больничную одежду: другой родственники ему просто не принесли. Почти два года назад его доставили в нашу больницу, сын приходил дважды, на второй раз написал заявление, что отказывается принимать участие в дальнейшей судьбе Р. Р., и больше не приходил. С тех пор Р. Р. являлся пациентом-жителем психиатрической больницы. Так было написано в переводном эпикризе рукой заведующего отделением, из которого его перевели.

Пациент был дважды женат, первый брак, в котором и родился сын, распался через несколько лет – Р. Р. ушел к другой женщине (будем звать ее Татьяна), а потом и женился на ней. Первая жена так и не смогла простить его, поэтому важной роли в жизни сына Р. Р. не принимал. От второго брака детей не было, но с Татьяной они прожили почти сорок лет. Она умерла пять лет назад. Братья и сестры (в деревенской семье их было семеро) разъехались кто куда, сын не имел с ними связи, а Р. Р. не общался с ними с тридцати лет. В 80-х годах пациент со второй женой переехал в наш город, и так они и жили вдвоем в квартире многоэтажного дома. После смерти Татьяны Р. Р. жил один, лишь иногда его навещал сын, да соседка по этажу помогала с домашним хозяйством. Она же и вызвала скорую, когда с ним случился инсульт три года назад. С тех пор он ходил, опираясь на трость, а память начала сильно снижаться. Он стал забывчивым, рассеянным, терял вещи по дому, забывал выключить воду и газ. Но в остальном мог вести свою тихую жизнь: пенсию приносили домой, в магазин он тихонько ходил сам, прибирался, как мог, да соседка помогала.

Не только память его подводила. Та же соседка рассказала, как однажды вечером он увидел тараканов. Они ползали везде: по стенам, по полу, по окну и за ним. Тогда он схватил нож и стучал в ее дверь, кричал, что тараканы заполонили город. Насилу она смогла его успокоить и после нескольких капель корвалола он уснул.

Но снижение памяти становилось все значительнее. Бывало, что он не узнавал соседку и очень беспокоился, когда она приходила. Самое опасное заключалось в том, что он включал газ для разогрева чая и забывал об этом. Поэтому ей пришлось перекрыть газ. И еще все чаще он стал уходить из квартиры. Однажды его обнаружили в соседнем дворе: он вышел в тапочках и не смог найти свой дом снова, бродил по окрестностям, пока прохожие не вызвали скорую помощь, так как адрес свой он назвать тогда не смог. Так Р. Р. и оказался в нашей больнице.

Каждое утро во время обхода я здоровался с ним. Он обычно сидел на своей койке, ожидая, когда до него дойдут. Сам не обращался с просьбами. Просто сидел, держа трость одной рукой, а другой закрывал одеялом ноги. Он отвечал всегда вежливо, смотря в глаза. В его поблекших, а когда-то голубых, глазах я никогда не видел узнавания, однако было принятие того, что творится вокруг. Он путал свой возраст, так как не знал текущий год. Каждый раз называл то 1984, то 1963, но ни разу не добрался до миллениума. Время года он тоже путал, лишь после моей просьбы выглянуть в окно он примерно угадывал – зима или лето. Он понимал, что находится в больнице, оглядываясь на медицинский персонал, но не знал в какой. И каждое утро я ему заново представлялся. Называл свое имя и где он находится. И каждое утро все начиналось сначала. Могло показаться, что он застрял в одном и том же дне, словно фильме с Биллом Мюрреем «День сурка», но, скорее, все дни, все происходящее с ним слилось в один бесконечный день. Для него существовал только текущий момент: когда он ел, он сосредоточивался на приеме пищи, когда говорили, что скоро будет обед – на ожидании этого обеда, во время обхода – на разговоре с врачом. Иногда мне казалось, что в этом сквозит равнодушие, словно вся его жизнь с утратой памяти утратила будущее, а без него невозможно находить смысл.

Однажды он стал внезапно крайне возбужденным. Сидя на своей постели, он надрывно кричал: «Таня! Иди сюда, где мой паспорт?». Лицо его было очень обеспокоенным, он шарил руками по постели и продолжал кричать. Из разговора стало понятно, что он собирался на поезд в Екатеринбург, что его жена «Таня» сейчас в соседней комнате их квартиры, а ему срочно нужно собирать свои вещи в дорогу. Для него шел 1974 год, и он проживал заново воспоминание о поездке на Урал со своей женой. Тогда передо мной встал трудный этический вопрос – разубеждать ли его? Ведь на тот момент в его личном субъективном мире жена была жива, и им было слегка за сорок лет. Это возбуждение прошло через два часа. А на следующий день он вновь ничего не помнил.

Несмотря на эту потерю среди пространства и времени, Р. Р. оставался собой. Он был вежливым и сдержанным, никогда ни с кем не конфликтовал и не требовал особого отношения к себе, помогал, как мог, другим пациентам, иногда с юмором отвечал медицинским сестрам. В наших беседах он рассказывал о своей профессии, о том, как важно помогать людям, и что он рад, что смог проработать в медицине так долго. Он редко жаловался на самочувствие, только когда врачи непосредственно его спрашивали, но и тогда отмахивался, что, мол, это пройдет. Он не любил наглость и злобу, иногда осаживал грубых пациентов. По словам соседки, таким он был и в те прежние годы, что она его знала в памяти. Все это свидетельствует о сохранности главного ядра личности – черт характера и ценностей. То уникальное, что выделяло его среди других людей, оставалось с ним. Я видел многих пациентов с подобной симптоматикой, с утраченной памятью и снижением возможностей интеллекта. Когда я обсуждал это с близкими пациентов, те почти всегда соглашались, что больные оставались собой, лишь заострялись черты. Будучи подозрительными до болезни, заболев, пациенты становились параноидальными, грубоватые делались агрессивными, тревожные – испуганными. Но мягкие, интеллигентные, уважающие собственное достоинство, хранили эти черты до конца.

Р. Р. прожил у нас три года, когда внезапно приехал его сын. Он рассказал, что все эти годы ухаживал за престарелой матерью – первой женой Р. Р. и не мог взять на себя ответственность еще и за отца. Но мать умерла. И теперь он приехал забрать его жить к себе и стать его опекуном. Мы смотрели на это с долей скептицизма. Однако он был заботлив к отцу. Летом они часами сидели на лавочке во дворе отделения и говорили. Темы повторялись, ведь Р. Р. не мог запомнить ни одну из них, хоть и было видно, что он искренне старается…».

Заключение

В данном клиническом примере мы наблюдали проявление деменции – синдрома, характеризующегося снижением когнитивных способностей: памяти, интеллекта, мышления, внимания. Это связано с диффузным, множественным, обширным поражением участков головного мозга. Деменция может возникнуть при разных заболеваниях, повреждающих головной мозг. Есть общие причины – травмы, инфекции, нарушения кровообращения (инсульты и хронические ишемии), отравление алкоголем, но также есть и специфические, причину которых до сих пор еще не установили, такие как болезни Альцгеймера, Пика, Крейтцфельдта-Якоба. Кроме ядра деменции – снижения памяти и интеллекта, могут присоединяться и другие симптомы – бред, галлюцинации, помрачения сознания, эмоциональные и поведенческие нарушения. У пациента Р. Р. это были галлюцинации – образы тараканов, заполонивших квартиру. Другая пациентка в течение многих дней видела родник, бьющий из стены ее квартиры. Галлюцинации, как правило, являются истинными, но пациенты в силу общего снижения когнитивных функций не могут с достаточной долей критики относиться к ним. Поэтому вторично возникает бред (пациентка верила в этот родник), поведенческие изменения (она подставляла тазы под воду). У Р. Р. после галлюцинаций возникло ложное убеждение, что тараканы заполонили город (вторичный бред), это испугало его (эмоциональное нарушение), и он пытался защищаться – схватил нож, отмахивался им от них, а потом стучал в дверь к соседке (поведенческие нарушения). Ключевым звеном в данном случае стало нарушение функции восприятия, которое породило изменения в мышлении, эмоциональной и поведенческой сферах.

Ключевым симптомом Р. Р. все же являлось снижение памяти. Функция памяти заключается в запечатлении, хранении и воспроизведении воспоминаний. Нарушения же памяти делятся на амнезии, дисмнезии и парамнезии. Дисмнезия – это постепенное снижение объемов памяти, нарастание элементов забывчивости. При этом нарастание дисмнезии происходит по закону Рибо: сначала утрачиваются более свежие воспоминания, постепенно уходя все дальше и дальше в прошлое. Это мы и наблюдали у Р. Р. – он плохо припоминал недавние события, но мог рассказать о своей работе и детстве.

Амнезия – это полная утрата памяти. Есть несколько видов амнезий: ретроградная амнезия – на события, предшествующие повреждению головного мозга, антероградная – на последующие события, ретро-антероградная, – затрагивающая и те, и те. Как правило, такие виды амнезий встречаются при острых, кратковременно действующих повреждающих факторах – черепно-мозговых травмах, инсультах. И жизнь у таких пациентов словно делится на два периода – до травмы и после. При долговременно действующих факторах – хронических ишемиях (для сосудистой деменции), отравлениях (алкогольная деменция), атрофических процессах (болезнь Пика, Альцгеймера) и других – как правило, возникают дисмнезии и так называемая фиксационная амнезия – утрата функции запечатления и хранения воспоминаний. Р. Р. не мог запомнить, где он находится, не помнил, что с ним происходило в течение нескольких последних дней, не запоминал окружавших его ежедневно людей. Нечто подобное было у героя Гая Пирса в фильме «Помни» Кристофера Нолана, хотя и с определенной долей художественного вымысла. Пациенты с фиксационной амнезией могут вести обычный образ жизни, используя ресурсы навыков, приобретенных ранее, но конечно не способны приобретать что-то новое. Они запоминают, где их постель в отделении очень ненадолго. Буквально отлучившись на обед или в туалет, они теряют ее.

Парамнезии – это нарушения памяти с появлением ложных воспоминаний. К ним относятся конфабуляции, псевдореминисценции и криптомнезии. При псевдореминисценциях реальные воспоминания помещены не в тот временной промежуток. При конфабуляциях пациенты вновь погружаются и переживают воспоминания далекой давности, словно они происходят в настоящий момент. Так, например, был пациент в остром периоде после инсульта, ему казалось, что он едет на рыбалку с друзьями. Поговорив с его родственниками, оказалось, что описываемые им события были реальными, но пережитыми несколько лет назад, а он словно переживал их заново. При криптомнезиях пациенты включают в свои воспоминания нереальные события – услышанное ими от других людей, прочитанное в книгах, увиденное в фильме и просто выдуманное. Они могут рассказывать об этих событиях как реальных, включать их в структуру своего представления о жизни. В фильме «Неизвестный» с Лиамом Нисоном в главной роли наблюдаются последствия перенесенной черепно-мозговой травмы – утрата реальных воспоминаний и замена их вымышленными, это состояние возможно отнести к криптомнезии.

У Р. Р. наблюдались все виды нарушения памяти – постепенно нарастающей дисмнезии, доходящей до фиксационной амнезии, а также парамнезии в форме конфабуляций (эпизод с требованием паспорта). Из-за нарушений памяти – невозможности удержать и сохранить воспоминания, запоминать новое, Р. Р. не мог ориентироваться в окружающей обстановке, у него возникла амнестическая дезориентировка. Такое сочетание – амнестическая дезориентировка, снижение памяти, амнезия и парамнезия носит название корсаковского амнестического синдрома. Часто он возникает при длительном злоупотреблении алкоголем, в сочетании с полинейропатией (поражением нервных окончаний, проявляющемся в снижении чувствительности и регуляции движений, шаткости походки). Корсаковский синдром может возникать и при других факторах – ишемии головного мозга, травмах, инфекциях. Иногда он может иметь обратное развитие, когда память к пациенту возвращается. Однако чаще он переходит в хроническое состояние – деменцию, при сочетании с нарушением не только памяти, но и других познавательных процессов. У Р. Р. это состояние было длительным, поэтому мы расценили это как деменцию.

Глава 6 Замочная скважина

«Звонок по местной линии всегда вызывает смешанную реакцию. Чаще всего звонки не касаются докторов – звонят процедурной медсестре – забрать анализы, или сестре-хозяйке – пойти на склад, или старшей сестре из другого отделения – одолжить препарат, который еще не получили в аптеке. Но бывают и тревожные звонки для докторов. Особенно нехорошо, когда они идут из приемного покоя.

«Пациент поступает, – звучит в трубке. – Вы тоже подойдите».

Обычно за пациентами в приемный покой ходят медсестры с санитарами. Вызов врача из отделения – значит, случай особый. Для районированных психотических отделений такие вызовы бывают при сильном возбуждении больного, когда нужно коллегиальное решение для принятия мер. Для меня же, как врача отделения сочетанных психических и соматических расстройств, вызов предвещает сложности при ведении, прежде всего физического состояния.

Около приемного отделения стояла машина скорой помощи, но не обычная, а «наша, психиатрическая»: у водителя была табличка-пропуск другого учреждения нашего города. Войдя, я не сразу увидел пациента – не было видно из-за спин окружающих его людей. Там были сопровождающие чужой клиники, наши терапевт, невролог, заведующий эпилептологическим кабинетом и даже заместитель главного врача. Все буквально жужжало: одни изучали сопроводительные документы, другие расспрашивали персонал, врач приемного покоя просто ожидала вердикт консилиума. А пациент, оказалось, что он приехал с женой, молча сидел около нее на кушетке и озирался по сторонам. Спор заключался в том, собственно, относился ли пациент к нашему, психиатрическому, профилю, или все-таки к неврологическому. В документах, за подписью профессора-невролога, однозначно утверждался первый вариант, а заведующий эпилептологическим кабинетом – психиатр, настаивал на втором. Рефери в данном случае выступал заместитель главного врача. И ввиду того, что решить его на уровне приемного покоя так и не удалось, дискуссию решено было перенести в пределы моего отделения вместе с пациентом.

Его привели к нам, жена пришла следом. Он переоделся (стоял апрель), отдал жене куртку и свитер. В этот период мы осмотрели его тело. Кожные покровы были чистые, под ними скрывались сухие и легкие мышцы, он был, что называется, поджарым тридцатилетним работягой. Но ладони уже давно не были в мозолях. Пока пациент ушел располагаться в палату, мы обменялись с его женой (строго одетая, на пару лет старше его, не худая и с правильными чертами лица) общей информацией о времени приема врача, свиданий, о том, что можно и нельзя приносить. Договорились с ней встретиться через несколько дней, чтобы более детально обсудить его состояние, историю жизни и обстоятельств, приведших их к нам. И на этом я проводил ее до выхода из отделения, а сам отправился в ординаторскую, изучать историю болезни.

На титульном листе в диагнозе направившего учреждения стояло конверсионное расстройство, в диагнозе же приемного покоя – органическое расстройство личности, а через запятую – симптоматическая эпилепсия. Я не успел перевернуть страницу, как услышал стук в дверь ординаторской, и медсестра, запыхавшись, произнесла:

– У него припадок!

Быстрым шагом я направился к его палате. Пациент был уложен на кровать, под головой подушка, персонал придерживал его ноги и руки. С первого взгляда стало ясно, что приступ нетипичный. Глаза были закрыты, мелкоразмашисто тряслись руки и ноги, но пены изо рта не было, как не было и непроизвольных испражнений. И длился приступ уже почти две минуты. Мы набрали препарат седатирующего (успокаивающего) и миорелаксантого (расслабляющего мышцы) действия. Но инъекция не произвела должного эффекта. Вернее, стало лишь хуже – тряска конечностей усилилась. Глаза все так же были закрыты. Челюсти сжаты, сквозь губы он шумно выдыхал воздух, вбирая его раздувающимися ноздрями. Глаза, когда я приоткрыл ему веки, не фокусировали взгляда, закатывались вверх.

Прошло уже три минуты. Вызвали по внутренней связи персонал с ампулами более быстрого и сильного релаксанта, но они еще были в пяти минутах ходьбы. Тряска шла уже четыре минуты. К конечностям присоединилось напряжение торса и шеи. Пациент сгибался пополам, не переставая при этом дрожать. И все так же, не приходя в себя.

Пять минут. Препарат уже должен был начать действовать. Не говоря о том, что припадки обычно длятся секунд тридцать-сорок. Даже если они серийные, то в промежутках пациент приходит в себя. И приступы не так опасны сами по себе. Но есть страшное последствие серийных припадков – переход в эпилептический статус. А вот это уже угроза жизни. Решив, что ждать больше нельзя, я сказал готовить его к переводу в реанимацию, а сам поспешил к реаниматологу.

Дрожь удалось преодолеть в реанимации только спустя полчаса усилиями трех препаратов. Но глаза пациент так и не открыл, как и не пришел в себя на протяжении всего этого дня. Так началось мое знакомство с пациентом Т.

История его болезни (лат. anamnesis morbi) началась три года назад. Он работал на заводе, на котором произошла авария с выбросом угарного газа. Так случилось, что его коллеги по бригаде оказались в запертом помещении, он попытался их оттуда вызволить, но тоже получил отравление. Выжить смог только он. Его доставили в тяжелом состоянии в реанимацию районной больницы, где почти две недели он провел в коме. Вышел из комы тяжело: память стала подводить, трудно давалось осмысление происходящего вокруг. С того времени у него начались припадки, и он все чаще попадал в разные больницы. Припадки были необычные, сложно поддавались купированию. Он подолгу не приходил в полноценное сознание, поэтому очень часто оказывался в отделениях реанимации, где мог находиться неделями в промежуточном состоянии между сознанием и оглушением. Так же случилось и в последний раз, после которого его перевели в нашу клинику. За три года болезни его смотрели многие специалисты – и эпилептологи, и неврологи, и психиатры. И уходя от одного специалиста, он приобретал новый диагноз. Неврологи смотрели на его приступы, на его состояния как на проявление истероформных расстройств. Психиатры же его припадки чаще считали проявлением эпилепсии. Но в итоге он оказался в нашей психиатрической больнице.

В нашей реанимации он пролежал почти две недели. Там получал разные противосудорожные, снотворные и расслабляющие мышцы препараты. Я навещал его каждый день и мог наблюдать за припадками. На третий день он стал более продолжительное время находиться в сознании, и мы могли с ним проводить краткие беседы. Я обнаружил у него интересную особенность. Некоторые припадки были типичными для эпилепсии – с включением всех мышц тела, выделением пены изо рта. Но большинство были мелкоразмашистыми – то есть постепенно нарастающим тремором. Однажды, когда у него начались подергивания рук, ему нужно было ввести внутривенно препарат. И когда ему прокололи кожу, тремор усилился – задрожали ноги, он напрягся всем телом, начал поднимать корпус. Глаза в это время были закрыты. Но напряжение в теле было настолько сильным, что нам пришлось вводить ему дополнительно расслабляющие препараты. Однако значительного эффекта это не произвело. Приступ продолжался около часа и начал спадать, когда вокруг стало меньше персонала. Такие особенности я начал замечать все чаще. Приступы никогда не начинались, когда он был один. Ни разу не случились, пока он ходил или стоял, что часто бывает у пациентов с эпилепсией, только тогда, когда он лежал в постели. За все время моего наблюдения он не получил ни одного повреждения. Такая картина не говорила об истинности его припадков, скорее, они были характерны для истерических.

Чтобы проверить это, мы направили его на мониторинг ЭЭГ. В нашей больнице была специальная диагностическая комната с койкой и аппаратом ЭЭГ, который в течение одиннадцати часов фиксировал электрическую активность головного мозга. Вечером в сопровождении медицинской сестры мы повели его туда. Буквально с порога начался припадок, пришлось уложить его на кровать и прификсировать конечности, чтобы было возможным провести исследование. Врач-диагност подключил оборудование, мы надели на Т. прибор и оставили с медсестрой до утра с заданием отмечать нарастание тремора и все припадки. Оказалось, что за ночь он перенес двадцать четыре приступа разной силы. Приходил в себя в промежутках на три-четыре минуты, но затем снова погружался в припадки. О прошедшей ночи он почти ничего не помнил, но выглядел изможденным. Однако, по мнению врача-диагноста эпилептолога, ассистента кафедры неврологии, – то, что он увидел на записи, не было похоже на эпилептическую активность. И он тоже был склонен трактовать состояние пациента, как проявление истерического расстройства.

Не только припадки были симптомами в его клинической картине. После того отравления его личность начала меняться. Очень часто в практике врачей-психиатров встречаются пациенты с последствиями повреждения головного мозга. Бывают разные причины – черепно-мозговая травма, инфекционные болезни, поражающие головной мозг, нарушения кровообращения и другие. И хотя сами по себе эти заболевания в основном находятся в ведении неврологов, их последствия затрагивают психическую сферу, и тогда на передний план выступают психиатры. Психика не берется из ниоткуда. Она является продуктом деятельности головного мозга, результатом взаимодействия нервных клеток – нейронов. И хотя невозможно показать, где «лежит» личность, так как она формируется при системном взаимодействии практически всех клеток мозга, да и тела в том числе, но отмирание части нейронов может отразиться на функционировании психики. Это может сказаться как количественно: уменьшаются объемы памяти, страдает внимание, снижается интеллект, мышление становится менее подвижным, так и качественно: могут появиться галлюцинации или бред. А еще меняется личность. Люди становятся менее сдержанными, легко раздражаются (это называется эмоциональная лабильность), обстоятельно ведут беседу, наполняя ее самыми незначительными деталями (нарушается процесс выделения главного и второстепенного), упрямятся, застревают на определенных идеях. Все это классифицируется как психоорганический синдром в рамках органического расстройства личности. Такие же изменения могут встречаться и при эпилепсии при длительном периоде заболевания.

И подобные изменения нарастали у пациента Т. Речь его была громкой, обрывистой, каждое слово он подбирал долго и словно вбивал молотком. Если он начинал какую-то деятельность, его трудно было остановить. Свое мнение всегда защищал до последнего, несмотря на все доводы, которые ему приводили. Можно сказать, что отчасти он закрывался от чужого влияния, пытаясь сохранить свое собственное Я. Однажды ему было необходимо заменить один препарат на другой (до этого была порошковая форма, а заменяли на жидкостную) и пришлось его убеждать почти двое суток, с привлечением жены и медицинского психолога, чтобы он согласился. И, к сожалению, он становился несдержанным в своих эмоциях. Раздражение легко перерастало в гнев, разочарование в обиду, уныние в безысходную печаль. Поэтому, безусловно, мы находили у него признаки психоорганического синдрома. Но и это было не все.

В одно из моих дежурств, когда его уже перевели к нам из реанимации, у него вновь начались серии приступов. Нам вновь пришлось использовать фиксацию. И вновь с закрытыми глазами он напрягался, пытаясь встать и куда-то пойти. Через полчаса, когда этот эпизод прекратился, у нас состоялся разговор. Я спросил, помнит ли он, что с ним недавно происходило.

– Я плохо помню, доктор. Вроде бы Вы были рядом, женщины какие-то. Я помню ваши голоса. И я видел квадрат. Передо мной, он висел в воздухе, – весь этот период у пациента были закрыты глаза. – И мне почему-то нужно было через него проскочить. Я потянулся к нему, а он начал удаляться и превратился в замочную скважину. Не помню, что было вокруг. Я как будто стоял под фонарем среди кромешной темноты и смотрел только на эту замочную скважину. Мне было очень нужно туда пролезть! Дальше не помню, кажется, я уже очнулся.

Оказалось, что подобные «видения» у него были и раньше. Их было немного, но сюжеты всегда были связаны с необходимостью бегства и ухода куда-то. Так он описал одно из первых «видений»:

– Я был на футбольном поле. Там были гигантские фигуры двух «богов», они играли в футбол друг против друга. И вдруг один из них кричит мне: «беги», а второй погнался за мной – я знал, что он хочет меня убить.

Я раньше не сталкивался с такими «видениями» у пациентов с его заболеванием. Но в литературе описаны случаи так называемого «сумеречного помрачения сознания с фугой», которое встречается при эпилепсии и может быть эквивалентом эпилептического припадка, когда вместо судорог искажается сознание. Еще со студенчества мне запомнился плакат в учебной комнате на кафедре психиатрии, иллюстрирующий «сумеречное помрачение». Там стояла маленькая темная фигура человека в небольшом кругу света от фонарного столба, а вокруг – кромешный мрак.

И действительно, у пациентов словно сужается сознание. Они теряют ориентацию в окружающем пространстве, времени и собственной личности. И нередко бегут, спасаются от чего-то, ведомого только им. Такие состояния могут длиться от нескольких минут до нескольких дней или даже недель. Пациенты даже могут в эти периоды отвечать на простые вопросы, контактировать с другими людьми, купить билет на поезд и уехать, так что незнакомые им люди не заподозрят, что что-то не так. А когда это проходит, они не понимают, как очутились там. Однажды в приемный покой поступал пациент с кратковременной фугой. Во время беседы внезапно глаза его стали стеклянными, появилась хищная улыбка. Он медленно встал и пошел к медсестре, выставив правую руку и подзывая ее пальцем. К счастью, рядом были санитары бригады скорой помощи, и пациента удалось удержать. Через полминуты это состояние прошло, и пациент не смог ничего припомнить. Ксожалению, в такие моменты они могут быть опасны не только себе, но и окружающим.

Я позвонил профессору, у которого мы учились в интернатуре, попросил его помочь с Т. Мое описание «видений» также натолкнуло его на мысль о сумеречном помрачении сознания. Хотя чаще всего больные не могут вспомнить ничего из того, что происходило вокруг, и пережитые сюжеты, но отдельные эпизоды могут запечатлеваться. Вероятно, это и переживал наш пациент.

Был ли какой-то один диагноз у него? Такой, которым можно было объяснить все, что было среди его симптомов? Да, были изменения его личности в рамках развившегося из-за повреждения мозга психоорганического синдрома. Были припадки, были отмеченные в его амбулаторной карте записи электроэнцефалографии, на которых выявлялась характерная эпилептическая картина, были «видения», которые можно трактовать как эквивалент припадка. Все это указывало на эпилепсию, развившуюся вторично, после перенесенной травмы. В то же время результаты суточного мониторинга, картина большинства его приступов, наличие психической травмы – пережитого потрясения при аварии и осознания гибели его друзей, боязнь потерять свою семью из-за болезни, – все это могло говорить и в пользу конверсионного расстройства. К такому выводу пришли мы на расширенной врачебной комиссии, когда разбирали его случай.

После комиссии мы изменили схему лечения. Препараты, которые мы назначили, действовали на эпилептическую активность, но также и влияли на его эмоциональный фон. Успокаивали, снижали тревогу и раздражение. Т. провел у нас полтора месяца. На четвертой неделе приступы практически прошли – иногда при волнении у него начинали дрожать руки, но приступов, которые были вначале, больше не случалось. Выписывался он в спокойном и оптимистичном настроении. К сожалению, так бывает далеко не всегда».

Гиппократ (около 460–370 гг. до н. э.). Древнегреческий целитель, врач и философ

Галлен (около 130–200 гг. до н. э.). Римский медик, хирург и философ

Заключение

Эпилепсия – это хроническое заболевание, характеризующееся судорожными и бессудорожными пароксизмальными расстройствами, типичными изменениями личности, нередко выраженным слабоумием и возможностью развития острых и затяжных психозов на отдаленных этапах болезни. Эпилепсия может быть самостоятельным заболеванием, имеющим явную генетическую предрасположенность (идиопатическая эпилепсия), но также может возникать вследствие повреждения мозговых структур после травм, инфекций и других факторов (вторичная, симптоматическая эпилепсия). У Т. как раз это состояние развилось вторично. По своему проявлению же и идиопатическая и симптоматическая эпилепсия имеют много общего.

Само слово эпилепсия – греческого происхождения, оно переводится как «внезапно падать», а само заболевание на протяжении истории называли так же «священной» и «лунной» болезнью. Идеи о том, что эпилепсия является проявлением мозговых нарушений, высказывалась еще древними врачами: Гиппократом, Аристеем, Галленом. Научный подход к изучению эпилепсии формировался ближе к XVIII–XIX веку и был связан с работами С. Тиссо, Г. Бохэва, Дж. Джексона, Э. Крепелина, С. С. Корсакова. Эпилепсия как заболевание находится на стыке между психиатрией и неврологией. И если в периоде XIX–XX века перевес был в сторону психиатров, и эпилепсия рассматривалась, как психиатрическое заболевание, то в последние десятилетия наблюдается обратная тенденция, и терапией ведущего проявления эпилепсии – судорогами – занимаются в основном неврологи. Но помимо самих припадков при эпилепсии встречается множество форм психических нарушений, часть из которых является эквивалентом припадков (то есть вместо судорог возникают психические проявления – галлюцинации, помрачения сознания и др.), часть возникает вследствие длительных метаболических нарушений в головном мозге, сопровождающих эпиактивность. Порой общее замедление психических процессов, снижение когнитивных способностей приводит к деменции – слабоумию. Личностные изменения, которые возникли у Т., были схожи с теми, что возникают у пациентов с идиопатической эпилепсией при длительном течении заболевания. У них появляется обстоятельность и замедление мышления, снижение гибкости во взаимоотношениях, более жесткое отстаивание своей правоты. Важной особенностью личности становится эмоциональная неустойчивость – человека можно легко вывести из себя, и он долго не сможет успокоиться. В этом состоянии он может быть крайне агрессивным, вплоть до разрушительных действий.

Самюэль Огюст Андре Давид Тиссо (1728–1797). Швейцарский медик

Джон Хьюлингс Джексон (1835–1911). Английский невролог

Эпилептический припадок как процесс представляет собой внезапно возникающий электрический разряд в одном из отделов головного мозга, который может быть ограниченным, а может распространяться на другие участки головного мозга – происходит генерализация припадка. Основной принцип работы головного мозга – это передача нервных сигналов между его клетками, которая чаще всего выражается в изменении электрического потенциала клеток. В этом смысле головной мозг является активным генератором электричества, и изменение электрических полей, возникающих вокруг него, мы способны регистрировать через запись электроэнцефалографии (ЭЭГ). Разные участки головного мозга отвечают за свои собственные функции. Неудивительно, что в зависимости от места возникновения эпилептического разряда будут наблюдаться сообразные проявления. Если затронута двигательная зона – возникнут двигательные, судорожные проявления. Если участки, отвечающие за память, то появляются нарушения памяти (например, эффект уже увиденного – déjà vu). Могут возникать галлюцинации при поражении ответственных за восприятие отделов. Если были вовлечены участки, отвечающие за эмоции, то это приводит к разным эмоциональным нарушениям – маниакальным, депрессивным синдромам, очень часто также встречается дисфория – состояние мрачно-злобного настроения с тенденцией к агрессивным действиям. В зависимости от степени задействования участков будет различаться и глубина психического расстройства. Более обширные припадки, кроме двигательной – судорожной активности, будут сопровождаться и утратой сознания. При отсутствии судорог также возможны симптомы выключения сознания – абсансы, когда пациент замирает, словно «зависший» компьютер, посреди деятельности, разговора. Более глубокие нарушения сознания – сумеречные расстройства, затрагивают не только внутреннее психическое состояние, но отражаются на поведении пациента. Такое было встречено у Т.

Глава 7 Он всегда улыбался

Некоторые психические расстройства возникают в позднем возрасте из-за постепенного естественного старения органов и систем. Другие развиваются вследствие нарушения не до конца изученных эндогенных процессов головного мозга в юном и молодом возрасте. Воздействие травмирующих или отравляющих факторов может отразиться на психике в любом возрасте. Но есть и особая группа психических расстройств, которые проявляются с детского возраста. И об одном из этих заболеваний мы поговорим в настоящей главе – об умственной отсталости.

«Он всегда улыбался. Даже когда ему было больно, когда ему было грустно, улыбка не сходила с его лица. Порой это была испуганная улыбка, иногда – виноватая. Странно, но та же виноватость была в улыбке, когда у него заболел живот, и мы отправили его в хирургию с аппендицитом. Словно он просил ей прощения за отнятое у нас время. Хотя вряд ли он понимал в полной мере, что значит это слово – «время».

Нет, у него не было плоской переносицы и раскосых глаз. Его язык хорошо прятался за зубами. И ладони были со среднего размера пальцами. Он был худой и невысокий, но выдающихся стигм, особых признаков хромосомной болезни, в нем не наблюдалось. Да, была внутриутробная гипоксия. Родился он на седьмом месяце беременности, и почти два месяца врачи боролись за его жизнь. И жизнь все-таки победила. Поначалу он был обычным младенцем. Как его старший брат. Только чаще плакал. И позже начал переворачиваться. Позднее встал на ноги. Почти в два года сказал первое слово. И потом отставание становилось все заметнее. Он рос медленнее, его психика сложнее развивалась. Первые три класса школы он еще осилил, сложнее всего давалась арифметика. На исходе третьего стало ясно, что в обычной школе он учиться не сможет, и свой четвертый класс он начал во вспомогательной школе.

Там он справлялся неплохо. Особенно хорошо давались предметы, где нужно было работать руками. Ему нравилась ручная работа. Он с удовольствием лепил из глины простые вазы, горшки. Красил стены. Помогал отцу и брату, как мог, на даче. Он даже выучился на маляра и несколько лет проработал им в разных местах. Ему всегда помогал старший брат. Чтобы его не обижали, чтобы не обманывали с зарплатой. Ведь он был доверчив и открыт. Хулиганы во дворе пользовались этим. Устраивали всякие шутки, смеялись над ним, заставляли делать неприятные вещи. А он никогда не обижался, не знал, как это. И просто улыбался.

Одна из таких злых шуток кончилась хуже остальных. Он упал с качелей, и на обратном ходу качели ударили его по затылку. Травма черепа и ушиб мозга. С тех пор начались вторичные эпилептические припадки, и он не мог больше красить стены. Ему стало очень сложно даже помнить, как правильно держать ложку. К счастью, через несколько лет он снова научился пользоваться ей, правда, маляром снова так и не стал. А улыбка осталась.

Брат рассказывал, что лишь однажды увидел его плачущим: когда умер отец. Инсульт сразил отца на даче, а он был там тогда. Сначала испугался, не понял, что произошло, а когда в его хрустальном сознании промелькнула мысль о смерти, он загрустил. Это было странно. Ведь почти невозможно объяснить, что значит смерть. Однако отчего-то он понял, что из-за нее люди грустят, и заплакал сам. Слезы его были горькие, он не рыдал, а скорее выл. А потом это переросло в судорожный припадок. На похоронах он вновь непонимающе улыбался.

Брат не бросал его, хоть и не жил рядом, и всегда старался помочь: давал денег, забирал на выходные, возил со своими детьми за город. Племянникам он нравился, ведь он был добрым и ласковым. Особенно отзывался на объятья. И тогда, когда он нелепо, но очень искренне обхватывал племяшку, можно было считать его улыбку настоящей.

А жили они вдвоем с матерью. Он делал простую работу – выносил мусор, нес в пакете картошку, когда они с матерью ходили на рынок. Сам он, конечно, деньгами распоряжаться не мог. Однажды, много лет назад, его отправили в магазин. Вернулся он без денег, запачканный в пыли, с кровью из носа, но с улыбкой. Вот только мама умерла, и брат стал его опекуном.

Родительскую квартиру они продали, брат забрал его к себе насовсем. Племянники были уже подростками, и им меньше хотелось с ним играть. Не как в детстве, когда этот дядя казался им большой игрушкой. Такое бывает. Всему свое время, и дети вырастают из игрушек. Дома стало некомфортно. Целый день он ничем не занимался. Бродил со своей глупой и неуместной улыбкой по квартире. Попадался под руку жене. Племянники все чаще кричали на него и выгоняли из их комнаты. А он лишь пялился им в ответ и улыбался. И шел, куда его отсылали.

Состоялся разговор с братом. Жена со вздохом заявила, что с ним нужно что-то делать. И сначала брат отмахнулся. Но участились приступы. Предыдущие дозы противосудорожных препаратов перестали работать, нужно было искать новую схему. Его положили в психиатрическую больницу, и родственники узнали, каково это. Какая может быть жизнь, когда его рядом нет, но о нем заботятся, у него есть крыша и хлеб. Хоть это делают не они. Ведь есть на кого переложить свое бремя. Итак, многое было для него сделано. А он улыбался, когда встречал их в комнате свиданий. Свидания становились реже.

Прямых показаний для нахождения в психиатрической больнице уже не было. Приступы почти не случались. Новые препараты работали неплохо. Агрессии он не проявлял. Был тихим, спокойным. Иногда помогал, когда его просили. Сидя на стуле, смотрел на происходящее в отделении и улыбался. В таком состоянии ему можно было вернуться домой. Жена брата была категорически против, и тот решился положить его на платную койку: когда родственники оплачивают лишь услуги ухода. Так он остался у нас.

Я работал в отделении второй год, его же положили за год до моего прихода. Брат хорошо зарабатывал, и проблем с оплатой койки не было. Брат по-прежнему навещал его, иногда звонил в отделение. Его не бросили. Но жизнь в семье брата пошла своим, новым чередом, новые задачи вставали вместе с взрослением детей. Сложно сказать, кем он был брату. Может быть, – напоминанием о родителях, о детстве, а может – той частью личности, потеряв которую, словно лишаешься части тела. Наверное, когда-то брат сожалел о случившемся. Если бы не внутриутробная гипоксия и травма от качелей, все было бы иначе. И их отношения, и вся жизнь. Когда-то была надежда. Потом они приняли и радовались тому, что было дано. Я замечал иногда, что брат радовался его улыбке, той искренней улыбке, которая появлялась в начале их свидания. В ней было узнавание, вспоминание, что у него есть брат. И брату было достаточно. Брат приносил ему йогурт и мягкую булку с повидлом, иногда кашу и конфеты. Помогал держать ложку, затыкал салфетку за воротник, вытирал испачканные щеки. Спрашивал о простом: все ли у него хорошо, ничего не болит, никто не обижает? Их отношения застыли на пятилетнем возрасте. Однажды брат рассказал мне, что так же, когда им было пять и двенадцать соответственно, они завтракали по субботам на даче, когда родители уезжали в город и оставляли их вдвоем.

Одна из бесед с братом была особенно подробной, из нее я и узнал о его жизни. Я пытался заглянуть в его разум. Я говорил с ним, наблюдал за поведением в отделении, эмоциями и реакциями. Но все скрывалось, или скорее наоборот, распахивалось его улыбкой. Могло показаться, что он пребывал все время в блаженном неведении. Такая улыбка стала поводом считать юродивых божьими людьми, словно они несли на себе отпечаток Божьей благодати, и оттого их счастье проявлялось постоянной улыбкой. Свет внутри них затмевал все бренные горести, греховные посылы. Это толкование имеет право жить. То, что можно назвать чистотой, я видел в нем. Он не желал никому зла. Не хотел отнимать и вредить. Принимал случавшееся с ним, как данность. Для него не было завтра, были обрывки вчера, он жил здесь и сейчас. Ничего не ждал и ничего не хотел. И возможно, поэтому был по-своему счастлив.

Старшая сестра пришла к нам в ординаторскую и сказала, что брат не внес оплаты, чего раньше не случалось. Мы попытались дозвониться до него, но телефон был вне зоны доступа. По домашнему номеру трубку никто не взял. И на следующий день. Мы ждали неделю и затем обратились в органы опеки с просьбой отыскать брата или связаться с ним. И тогда узнали, что он погиб. Разбился на автомобиле в командировке. Жена брата с детьми уехала к родителям переживать свое горе. Я не знал, как быть. Выйти и рассказать? Я обязан. Но его улыбку в тот момент я не вынес. Когда я увидел его на стуле, смотрящего мне в глаза и как всегда беспечно улыбающегося, ноги у меня отказались к нему идти. Я попросил сделать это социального работника. Но и ее слова он встретил, улыбаясь. Он так и не смог понять».

Заключение

Психическое развитие человека предполагает определенные этапы развертывания его генетической программы, а также социального взаимодействия с другими людьми. При этом огромную роль в том, насколько успешно будет осуществлено развитие психики, ее способностей и возможностей на всем протяжении, играют внешние факторы. Еще с внутриутробного периода, когда формируются главные компоненты органов и систем, образ жизни матери будет влиять на здоровый рост головного мозга плода.

В последующем, уже после рождения, полноценность рациона, общение с людьми, отсутствие тяжелых заболеваний и травм будут определяющими. Самый критичный возраст – до трех-пяти лет, когда завершают свое формирование основные мозговые структуры. С этого возраста биологические факторы уходят на второй план, и вперед выступают процессы социализации, воспитания. Если же в нормальный ход созревания вмешиваются вредоносные факторы, то возникают нарушения психического развития – дизонтогенезы, самым распространенным из которых является умственная отсталость. Умственная отсталость – это состояние, обусловленное врожденным (генетическим) или приобретенным в раннем возрасте (до трех лет) недоразвитием психики с выраженной интеллектуальной недостаточностью. Ранее это состояние называлось термином «олигофрения», введенным немецким психиатром Э. Крепелиным, но сейчас этот термин изъят из классификаций болезней. Главным критерием для постановки диагноза служит изучение коэффициента интеллекта – IQ. Нормальными считаются значения – более 70-ти баллов, средними для популяции – 110–150 баллов. Умственная отсталость разделяется в зависимости от количества баллов на легкую (50–69), умеренную (35–49), тяжелую (20–34) и глубокую (ниже 20-ти). Раньше применялись термины «дебильность», «имбецильность» и «идиотия», которые соответствуют современным: дебильность – легкая и умеренная степень, имбецильность – тяжелая, а идиотия – глубокая.

В наибольшей степени у пациентов с умственной отсталостью страдают интеллект и мышление. Им сложнее дается решение задач, выявление связей между объектами мира, недоступны метафоры и иносказания. Их мышление более наглядное и практическое, конкретное. У них хуже развита память, скорость переключения и устойчивость внимания. Им сложнее удается контролировать эмоциональное состояние и поведение, эмоции также более приземленные и предметные. Многие пациенты с умственной отсталостью находятся в состоянии благодушного эмоционального фона с постоянной улыбкой. Сложно сказать, является ли это истинным переживанием приподнятого настроения. Однако встречаются и пациенты с преобладанием негативных эмоций. Уровень развития эмоционального реагирования, конечно, зависит от степени умственной отсталости. При глубокой степени эмоции малодифференцированы. При тяжелой – находятся примерно на уровне ребенка возрастом от года до двух лет. При умеренной и легкой спектр эмоций такой же, как у здорового человека, но нарушается возможность управления ими.

Часть форм умственной отсталости сопровождает генетические заболевания (синдромы Дауна, Клейнфельтера, Шерешевского-Тернера и др.). В этих случаях нарушается развитие не только головного мозга, но и других органов и систем. В том числе это отражается на внешнем виде. Характерные особенности облика пациентов с умственной отсталостью называются стигмами. Например, для пациентов с синдромом Дауна характерны: укороченные пальцы, более широкий и утолщенный язык, уплощенная переносица, узкие, миндалевидные глаза, склонность к полноте. Другие формы являются следствием воздействия неблагоприятных факторов при внутриутробном периоде развития. При этом происходит нарушение формирования многих органов и систем. У таких пациентов во внешнем виде могут встречаться микроцефалия – уменьшенная голова и как следствие головной мозг, и гидроцефалия – увеличенная голова, где значительная часть черепа заполнена жидкостью. Ряд умственных отсталостей возникает вследствие нарушений обмена веществ, например, кретинизм – при недостатке гормонов щитовидной железы на ранних этапах развития, или при фенилкетонурии – генетически обусловленной непереносимости аминокислоты фенилаланина. Такие пациенты не имеют ярких внешних проявлений расстройства, однако, если вовремя распознать эти заболевания, можно предупредить появление умственной отсталости. Часть форм умственной отсталости возникает уже после рождения при прямом поражении головного мозга.

1. Череп человека, страдающего гидроцефалией

2. Мозг человека с синдромом Дауна

3. Мария Петрова, пациентка С. С. Корсакова, страдающая микроцефалией

Важным условием предотвращения развития умственной отсталости является ограничение воздействия неблагоприятных факторов на ребенка на всех этапах – до зачатия, во время беременности, после рождения. Большая ответственность лежит на будущих родителях, на том образе жизни, который они ведут, ведь значительная часть генетических нарушений в половых клетках возникает из-за токсического воздействия веществ, находящихся в крови. А уже поврежденный генетический аппарат приведет к неправильному развитию ребенка.

Существует еще одна форма нарушений интеллектуального развития – педагогическая запущенность. Она возникает на фоне полноценных биологических возможностей головного мозга, но отсутствия достаточного воспитания и социализации. Примером может служить синдром Маугли, когда дети растут вне человеческого общества, вместе с животными, и поэтому у них не развиваются соответствующие человеческому уровню мыслительные способности. Такие же проявления могут встречаться и в неблагополучных семьях, ведущих маргинальный, асоциальный образ жизни.

В нашем клиническом примере у пациента наблюдалась близкая к умеренной степени умственная отсталость, которая усугубилась после полученной им травмы. У него не было никаких внешних проявлений расстройства, кроме преобладающей на лице улыбки. Вероятнее всего, это связано с неопределенным неблагоприятным воздействием на этапе внутриутробного развития или генетическими нарушениями, не отразившимися на функциях других органов и систем.

Как правило, умственная отсталость характеризуется малыми изменениями, но они возможны. При воздействии дополнительных вредных факторов, например, черепно-мозговых травм, степень интеллектуального дефекта может усугубиться. Это мы наблюдали в данном клиническом примере, когда после удара качелей интеллектуальные возможности пациента еще более снизились. Может быть и улучшение – при хорошей заботе и воспитании пациенты с легкой степенью умственной отсталости приспособлены для ведения полноценной социальной жизни: они заводят семьи, работают и практически неотличимы от других людей. Тяжелая и глубокая умственная отсталость, к сожалению, мало поддается коррекции, и такие пациенты нуждаются в помощи и уходе со стороны других людей.

Глава 8 Вечный двигатель

В предыдущих главах мы рассматривали расстройства в основном когнитивной сферы – мышления, восприятия, памяти, интеллекта, сознания. Эмоциональные нарушения были скорее следствием или сопровождали эти патологические процессы. В двух последних главах мы встретимся с аффективными расстройствами, в клинической картине которых на передний план выступают именно нарушения эмоций и настроения, а когнитивные процессы становятся не ведущими, а сопутствующими.

«Я был тогда интерном-психиатром, когда пациентка Д. поступила повторно в отделение, где проходила моя учеба. Она лечилась в нашей больнице много раз, впервые с 1993 года, с диагнозом «шизофрения непрерывный тип течения», и, идя к ней на первичный осмотр, я ожидал увидеть картину выраженного эмоционально-волевого дефекта, те признаки негативных симптомов, которые нарастают у людей, долго страдающих шизофренией. Раньше, до наступления эпохи нейролептиков, такие нарушения были особенно выражены, наступали раньше и протекали тяжелее. Недаром первое название шизофрении – «раннее слабоумие»: пациенты очень быстро угасали, утрачивая возможность полноценной социальной жизни. Теперь все иначе и такие тяжелые состояния редки, но все равно это хроническое заболевание оставляет глубокий отпечаток на психической сфере пациентов. Таких было много в этом отделении. Но у Д. я не увидел ни одного из негативных симптомов.

Она сидела за столом в комнате для свиданий, куда ее позвала медсестра по моей просьбе. Высокая сорокапятилетняя женщина с темными, с редкой проседью, волосами. Ее лицо выражало грусть, а в кулаке она сжимала платок. «Слезы и яркие эмоции не очень характерны для пациентов с шизофренией», – подумал я. Мимика ее была живой, как и ее голос. Она смотрела мне в глаза на протяжении разговора, и в ее взгляде сквозила глубина переживаемой ей печали. И это не соответствовало моим ожиданиям, ведь именно бедность эмоциональной жизни, холодность, – то, что сразу бросается в глаза у больных шизофренией. Она была в своем домашнем халате, аккуратном и чистом. Ногти коротко и ровно стрижены, а волосы расчесаны и убраны в хвост. Значит, не было безразличия к своему внешнему виду, к тому, что подумают о ней другие люди. На мои вопросы она отвечала охотно, без утайки, лишь порой прерывалась, чтобы утереть слезы. Ее речь была последовательной, логичной, без вычурности и нелепых идей. Я не смог выявить ни нарушений мышления, ни галлюцинаций, ни снижения памяти и интеллекта. Ничего, что могло бы говорить в пользу ее диагноза на титульном листе истории болезни. Лишь глубокая переживаемая ею скорбь обусловливала необходимость ее лечения в психиатрической больнице.

Отпустив пациентку, я остался в недоумении. И пошел за советом к нашему профессору. Зачитав ему психический статус, я поделился с ним своим диссонансом.

– Что же, хорошо, раз видишь противоречие. И как будешь разрешать его? Ты изучил ее анамнез? Поговорил с ней и с ее родственниками о том, как и когда началось ее заболевание, как она вела себя дома? Смотрел ее предыдущие истории болезни?

Я залился краской. Ничего из этого я не сделал, сосредоточившись лишь на своих ощущениях при первичном осмотре. Профессор дал мне задание представить на совместный разбор ее клинический случай и посоветовал заказать архивные истории болезни с ее первого поступления в психиатрический стационар.

В ожидании архива я сосредоточился на сборе анамнеза со слов пациентки. Она рассказала, что заболела давно, в начале 90-х годов, но точно не помнила год, когда впервые попала в больницу. Потупив взгляд, она сказала, что пыталась покончить с собой. Каждый раз, когда она ложилась в больницу, ее состояние было одним и тем же – внезапно снижалось настроение, нарастали апатия и отрешенность, безразличие к окружающему и своим близким. Появлялись мысли о самоубийстве на волне приступов очень глубокой тоски, которые несколько раз приводили к попыткам суицида. Длились такие периоды около трех месяцев, а потом постепенно проходили, ее настроение выравнивалось, и жизнь снова налаживалась. Так случалось почти каждый год. Я спросил, не было ли в ее семье родственников с подобными состояниями. Она ответила, что нет, но дядя по материнской линии погиб, выбросившись из окна. Тогда я спросил, что случилось сейчас, подобная ли у нее ситуация.

Оказалось, что да. Около трех недель назад, опять без видимых на то причин (проблемы есть у всех свои, житейские, но справляются же!), мир вновь стал серым и безликим. Ей хотелось замкнуться, уйти ото всех, запереться в комнате, закрыв шторы, и молча лежать на кровати. Не хотелось есть и тяжело было засыпать, да и во снах были лишь кошмары и смерть. В груди ее жгла тоска, давила и истощала, высасывая радость и желания. В голове роились самые плохие воспоминания ее жизни: двойка в третьем классе, насмешки одноклассников в одиннадцатом, безответная любовь на первом курсе, смерть матери и первая попытка суицида с госпитализацией в психиатрическую больницу. А еще были мысли о том, что она плохая мать, неблагодарная дочь, нелюбимая и недостойная жена. Муж просил ее пить лекарства, пойти к врачу, но она лишь отмахивалась. И рыдала, покуда слезы еще могли течь. А когда вновь подступило отчаяние и желание умереть, отец и муж настояли на обращении к психиатру и госпитализации. О том же рассказали ее родные, с которыми я общался при их посещениях Д.

Заведующая отделением, с которой мы совместно посмотрели пациентку, согласилась с тем, что сейчас наиболее ярко проявлялся депрессивный синдром. Налицо была классическая депрессивная триада: сниженное настроение с преобладанием аффекта печали, доходящей до выраженной тоски, снижение активности – Д., как и дома, в основном лежала, отвернувшись к стене в своей палате, ни с кем не говорила, кроме как по необходимости. Да и движения ее были скорее медлительными, ноги она тяжело переставляла, а поза была согбенная. Замедленное по темпу мышление не бросалось в глаза, но на мои вопросы она отвечала после некоторой паузы, не всегда улавливая их суть. А раз синдром был выделен, то заведующая порекомендовала назначить соответствующее лечение антидепрессантами (улучшающими настроение), нормотимиками (выравнивающими эмоциональный фон) и курс транквилизаторов (успокоительных), которые обладают выраженным снотворным действием и могут дать ей возможность засыпать без кошмаров. На мой вопрос, согласна ли она с диагнозом, заведующая не ответила, посоветовав исполнить поручение профессора.

Спустя три дня в ординаторскую принесли толстую, словно все тома «Войны и мира», папку. В ней были стопкой уложены истории болезни, начиная с самой первой и до последней госпитализации в прошлом году. На папке внутри был написан перечень историй с указанием сроков стационарного лечения: 20 сентября – 19 ноября 1993, 01 апреля – 25 мая 1995 и так далее. Мое внимание привлекла госпитализация 2000 года: она длилась четыре с половиной месяца, тогда как остальные в основном от месяца до двух. Заметив это для себя, я стал смотреть сами истории болезни.

Первая была написана вручную, – страницы пожелтели, а края истрепались, – красивым почерком, что удивило меня, ведь нужно было находить время так писать, подробно заполняя необходимые графы. Чернила менялись, но почерк оставался неизменным. Внизу была подпись «врач-интерн К.». Это было волнительно, поскольку первым врачом Д. был такой же интерн, как и я. Листая страницы, я увидел на одной из них другой почерк, а надпись сверху гласила: «Консультация профессора М.», то есть нашего нынешнего преподавателя. Значит, он ее уже видел! Контекстуально в истории болезни описывалось то же, что рассказала сама пациентка. У нее были отношения с молодым человеком на первом курсе, которые закончились разрывом. После этого у нее проявилась клиническая картина, очень близкая к текущей, – со сниженным настроением и активностью, а также мыслями о самоубийстве. Но в тот раз она их реализовала, попытавшись повеситься, после чего ее впервые доставили в психиатрическую больницу. Судя по описанию психического статуса при поступлении и в динамике, депрессивный синдром был очень тяжелым. Профессор выставил ей тогда реактивную депрессию – расстройство депрессивного спектра, возникающее в ответ на сильную психологическую травму. После двух месяцев курсового лечения препаратами и психокоррекционных сеансов ее состояние улучшилось, и она была выписана с рекомендациями продолжения приема антидепрессантов и наблюдения у психиатра по месту жительства.

Реактивная депрессия вначале, депрессивный синдром сейчас. Когда же появилась шизофрения? Конечно, есть вариант первичного начала шизофренического процесса после психологической травмы с неврозоподобной, депрессивной симптоматикой. Неужели это такой случай? Тогда почему и дальше Д. описывала подобные состояния?

Я вытащил все истории из папки и разложил их на столе, открыв графу с заключительными диагнозами. Реактивная депрессия, органический психоз с депрессивным синдромом, депрессивный эпизод… И внезапно в 2000 году – шизофрения, параноидная форма. С этого момента из истории к истории повторялась шизофрения, но с описанием депрессивного синдрома. И эта госпитализация была для Д. самой длительной.

Я открыл первичный осмотр. Д. привезла бригада скорой помощи из дома. Родственники радовались, когда после предыдущей госпитализации в 1999 году с той же картиной депрессии ее состояние стало значительно лучше. Настроение было приподнятым, на лице часто была улыбка, ей нравилась ее учеба в аспирантуре, она ходила на свидания, и с одним из молодых людей у нее складывалось все серьезно. Родители тогда не могли нарадоваться и считали, что наконец-то подобрали хорошее лечение. Но в последний месяц до поступления все стало меняться. Ее действия становились более импульсивными, а решения беспечными, словно она забывала о последствиях, и лишь махала рукой с жизнерадостным оптимизмом в глазах и голосе. Спала по два-три часа в сутки и не жаловалась на усталость. Уходила из дома в любое время дня и ночи, поддавшись внезапному порыву. Переставляла мебель в своей комнате (она все еще жила с родителями), выбрасывала шторы и сдирала обои. Речь становилась все более ускоренной, а она – неудержимой. За неделю до госпитализации внезапно уехала в Москву, по «очень важному делу», не взяв с собой никаких вещей, кроме денег и паспорта. Говорила родителям, что она на пороге великого открытия, и что они все скоро поймут. Они находили в ее комнате блокноты с сумбурными записями, обрывистыми идеями и незаконченными набросками каких-то чертежей. Она вырывала листы из книг и приделывала их в хаотичном с первого взгляда порядке. Когда она вернулась из Москвы, такая же бойкая и жизнерадостная, родители попытались узнать, что с ней происходит. Они начали бояться, что Д. принимает наркотики. Она смеялась и все отрицала, приговаривая, что скоро они все поймут. Когда ей вновь вздумалось выйти из дома, родители воспрепятствовали. Она вырывалась, ее невозможно было остановить. Отцу пришлось запереть их с матерью в ее комнате, но там она попыталась вылезти через окно. И тогда они вызвали психиатрическую бригаду. Такое состояние продолжалось и в больнице. Она была неусидчива, мало спала, сбивчиво твердила про «открытие вечного двигателя», говорила, что «она изменит мир», и всегда на ее лице было выражение интереса и торжества. Все это походило на маниакальную триаду: повышенное настроение, двигательная активность и ускоренное мышление, доходящее до скачки идей, которые она не могла критически анализировать и доводить до конца. Несмотря на этот наплыв возбуждения, на силу и энергию, деятельность ее была непродуктивна, ведь она перескакивала с одной наплывшей идеи к другой.

Ей назначили адекватное маниакальному синдрому лечение, которое помогло через пять недель. И когда ее готовили к выписке, состояние начало вновь меняться, но в другую сторону. Улыбку и радость сменила печаль, активность – замкнутость и отчужденность, поток мыслей – зацикленность на своем разочаровании и неудачах. И это состояние усугублялось. Она отказывалась от еды, от препаратов. Не выходила на свидания к родственникам и своему молодому человеку. Даже попыталась нанести себе вред, но была вовремя остановлена санитарами. Она говорила врачу о бессмысленности всего вокруг. О серости и безликости. О ее собственном ничтожестве. А однажды призналась, что уже несколько дней ей кажется, что все люди вне больницы мертвы, мертвы ее родители и знакомые, и все это произошло из-за нее, а поэтому она заслуживает наказания. И из-за чувства вины и тоски просила врача помочь ей умереть.

Ей тогда изменили лечение. Оно протекало тяжело, и ее долго не могли выписать. Несмотря на то, что выраженность тоски уменьшилась, и мыслей о самоубийстве не возникало, она стала отчужденной, отгороженной и продолжала уходить от общения с близкими ей ранее людьми. Тогда ей и поставили шизофрению, исходя из ее бредовых идей реформаторства, «великого открытия», позднее – бредовых идей смерти окружающих, чувства собственной вины, а также замкнутости, которую расценили, как проявление аутизации, – характерного негативного симптома при шизофрении.

В последующих госпитализациях врачи старались не оспаривать этот диагноз. Тем более что при шизофрении также встречается депрессивный синдром, как побочное действие нейролептических препаратов.

Для меня же история ее заболевания выглядела иначе. Были четко видны периоды обострения – практически ежегодно в осенний и весенний периоды. Отсутствовала, кроме первого раза, выраженная связь с психотравмирующими событиями или органическим поражением головного мозга. Это говорило о том, что, скорее всего, ключевую роль играли внутренние, эндогенные факторы. Кроме описанного эпизода 2000 года я не нашел в историях ни одного упоминания ярких бредовых идей, как и не было ни разу описано галлюцинаций, – того, что является важными симптомами шизофрении. Ее расстройство затрагивало, прежде всего, эмоциональную сферу, нагнетая эмоции либо в сторону глубокой тоски, либо эйфории, в то время как при шизофрении эмоции скорее обедняются. Ее замкнутость и отчужденность я был больше склонен истолковывать как проявление депрессивного синдрома, чем шизофреническую аутизацию, происходящую из нарастающего равнодушия к другим людям. И самое главное, – здесь была фазность! Периоды депрессии, которые приходили к ровному, обычному для Д. состоянию, и один период выраженной мании. Этот же период на фоне сильной терапии быстро сменился другой фазой – столь же сильной депрессией. Это, с моей точки зрения, было больше похоже на проявление биполярно-аффективного расстройства, которое характеризуется повторяющимися фазами депрессии и мании. И с этой гипотезой я был готов прийти к профессору.

К его кабинету мы пришли втроем – я, пациентка и медсестра. Я вошел первым, попросив их подождать. Профессор внимательно выслушал записанные и озвученные детали анамнеза. Задал несколько уточняющих вопросов, а потом пригласил пациентку. У нее он спросил о текущем самочувствии, поинтересовался, как она переносит лечение. Затем попросил рассказать подробнее об эпизоде с «вечным двигателем». Д. подтвердила описанное в истории, но говорила об этом смущенно, считая эти идеи «помутнением и бредом». Тогда профессор спросил, были ли у нее подобные состояния кроме того раза, но она отрицала. Однако сообщила, что иногда были периоды около трех недель приподнятого без особых причин настроения и энергии, которые проходили сами по себе и иногда переходили в депрессию, после чего ей приходилось ложиться в больницу. Закончив беседу, мы ее отпустили, профессор пожелал ей выздоровления и напомнил о необходимости приема препаратов и по выписке. У меня же уточнил, какие лекарства она принимает и их текущую дозу. Он посоветовал небольшую коррекцию, но в целом был со мной согласен.

– Так что же с диагнозом? Это ведь БАР?

– Да. Ты прав.

– Мне нужно будет изменить ее диагноз? – с гордостью спросил я.

– С 2000 года она не работает. И она не может сейчас работать. Слишком тяжелые обострения и нестойкие ремиссии. Поэтому ей оформили инвалидность по психическому заболеванию в 2002 году. С диагнозом «шизофрения» инвалидность оформляется проще, да и клиника была похожа. Не будем сейчас вмешиваться. Необходимое лечение она получает, оно синдромальное и не зависит от диагноза. Так будет для нее лучше.

Это меня обескуражило. Я и вправду забыл об ее инвалидности. И, увлекшись собственной догадкой и гордыней, считая, что я распознал то, что не распознали другие врачи, я забыл о том, что главный принцип врача – это лечить не болезнь, а больного. И делать так, как будет лучше для него».

Заключение

В этом клиническом случае мы столкнулись с проявлением биполярно-аффективного расстройства. Этот термин состоит из двух слов, которые характеризуют особенности его проявления. Аффективное – значит чувственное, эмоциональное. Биполярное – затрагивает два противоположных состояния.

Ранее это психическое заболевание называлось «маниакально-депрессивный психоз», в нем были отражены две полярности – маниакальный синдром и депрессивный. Если рассматривать эмоциональное состояние человека, как некую линию с отклонениями от нее вверх и вниз, то обычное, спокойное настроение – как раз будет этой линией. Приподнятое вверх – радостное, веселое состояние, вниз – наоборот, грустное. При биполярном аффективном расстройстве происходит чередование периодов спокойствия, повышение и понижение этой условной линии. Причем происходят настолько выраженные колебания, что это начинает влиять не только на эмоциональное состояние, но и затрагивать другие психические сферы. Таким образом, биполярное аффективное расстройство – это психическое заболевание, при котором происходит периодическое возникновение эмоциональных нарушений в форме маниакальных и депрессивных состояний (фаз), с восстановлением психических функций и личностных свойств по выходу из них.

Выделение биполярного аффективного расстройства в самостоятельное заболевание связано, прежде всего, с именем немецкого психиатра Эмиля Крепелина, который разграничил его с шизофренией. Как было сказано выше, это расстройство проявляется в форме двух синдромов – маниакального и депрессивного, которые описываются соответствующими триадами симптомов. Маниакальный синдром – это сочетание трех психических нарушений: гипертимии, тахифрении и двигательного возбуждения. Гипертимия – это повышенное настроение, доходящее до уровня эйфории, с благодушием и беспечностью, перманентным ощущением восторга и радости. Тахифрения – ускорение мыслительных процессов, вплоть до скачки идей, их наплыва, и невозможности сформировать законченную мысль. При этом могут возникать ложные убеждения – бредовые идеи собственного величия, реформаторства, изобретательства. Двигательное возбуждение проявляется в неусидчивости, стремлении к большой активности и деятельности, в том числе направленной на получение удовольствия, снижается потребность во сне.

Маниакальный синдром может иметь несколько вариантов выражения. При гипомании все симптомы присутствуют, но менее выражены. Настроение приподнято, но не до уровня восторга, мышление ускорено, но целенаправленно и нет бредовых идей, деятельность высока, но продуктивна, закончена. Такие гипоманиакальные состояния возникают и у здоровых людей, но описываются как вдохновение. Влюбленность также очень похожа на гипоманиакальное состояние. Многие психоактивные вещества обладают сходными эффектами, например, малые дозы алкоголя могут вызывать легкую гипоманию на короткий период. Пациентам с гипоманиакальными проявлениями нравится их симптоматика. Они не стремятся ее изменять и не соблюдают режим приема препаратов.

Более глубокая степень мании приводит к тому, что вся эта активность становится бесплодной. Восторг вызывается ощущением «небывалого озарения», «великого открытия», которые на деле нереальны. Ускорение мышления достигает такой степени, что мысль не успевает оформиться, речь может даже превратиться в набор бессвязных слов, которые являются обрывками наплывших умозаключений. Люди могут хвататься сразу за несколько дел, легко отвлекаются, переключаются, не доводя ни одно из начатых дел до конца, из-за чего вся активность безрезультатна, непродуктивна.

У Д. был описан однократный эпизод такого маниакального синдрома с бредом изобретательства вечного двигателя. Вот еще один пример:

Пациент пятидесяти лет периодически лечился в нашем отделении. В одно из моих дежурств он обратился ко мне с требованием выписки. Я ответил, что такие решения я не вправе принимать единолично. На это он поднял вверх руку с выставленными указательным и средним пальцами (было похоже на старообрядческое двоеперстие), закрыл глаза, а когда открыл их, произнес:

– Теперь Вам можно, я Вам разрешил. Я – Император Земли, я даровал Вам разрешение меня выписать.

Я ответил, что все же есть процедуры, есть заместитель главного врача, чье мнение будет определяющим в этом вопросе, на что его действия и слова повторились. Тогда я попробовал изменить тактику и вежливо попросил его побыть в отделении до утра. На просьбу он вновь отреагировал закрытием глаз и приказал мне выставить руку ладонью вверх. По ней он провел кончиками пальцев, задержал свою ладонь в нескольких сантиметрах над моей, а потом открыл глаза и торжественно произнес:

– Да будет так! Я считал Вашу энергию, связался мыслями со своей женой – Геей (греческая богиня Земли) и принял решение остаться до утра.

Не считая этих бредовых идей величия, пациент пребывал в крайне благодушном настроении, был неусидчив, общителен, вмешивался в занятия других пациентов. После стабилизации этой фазы он с критикой относился к своим высказываниям и признавал их проявлением расстройства. Такие состояния случались у него ежегодно и были очень похожи. Но вне их он вел обычный образ жизни.

Другая сторона биполярного аффективного расстройства – это депрессия. При депрессивной триаде симптомы будут противоположны маниакальным. Будет наблюдаться снижение настроения, замедление мышления и уход от какой-либо деятельности. Здесь необходимо остановиться подробнее на том, что депрессивный синдром не является уникальным состоянием для биполярного аффективного расстройства. Он встречается при самых разных формах психических расстройств. Он может быть при шизофрении как следствие применения антипсихотических препаратов или возникать после приступа. С депрессивного синдрома может также начинать свое развертывание шизофренический психоз. При эпилепсии, органических поражениях головного мозга, деменции также может встречаться депрессивный синдром. Депрессия может быть и самостоятельным заболеванием. Принципиально депрессия различается по своему происхождению: есть формы реактивной депрессии, возникающей в ответ на психотравмирующую ситуацию, и эндогенной депрессии, возникающей без выраженной связи со стрессовым воздействием, порой циклично. Второй вид депрессий близок к биполярному аффективному расстройству и рассматривается как вариант без маниакального течения заболевания. Реактивные депрессивные состояния характеризуются триадой Ясперса – они возникают вслед за психической травмой, содержание переживаний отражает ситуацию, зациклено на ней, а после исчезновения травмы, происходит и уменьшение симптомов. Особым видом депрессий является маскированная депрессия, ее еще называют «депрессия без депрессии». При такой форме пациент не выделяет существенное снижение настроения, но в то же время отмечается появление самых разнообразных соматических заболеваний. Такие пациенты обращаются к самым разным специалистам: терапевтам, неврологам, хирургам, но только вылечивают одну проблему в организме, как появляется другая. И хотя болезни могут быть вполне реальны, степень их выраженности не соответствует переживаниям пациента. В таком случае психиатр или психотерапевт может быть подключен к комплексному лечению.

Так же как и маниакальный, депрессивный синдром имеет различия в степени выраженности. Это может быть легкая депрессия со сниженным настроением, плаксивостью, но без выраженных нарушений мыслительной или двигательной активности, субъективно описываемая словами «грусть» и «печаль». Может быть и более глубокая – с выраженной депрессивной триадой и переживанием тоски. В самых тяжелых вариантах у пациентов появляется бредовая симптоматика. Например, синдром Котара – бред гибели мира, когда пациент утверждает, что человечество стерто с лица земли войной, а все его родные мертвы. Может быть и ощущение, что и сам больной умирает или уже мертв, а все его внутренности разлагаются, и он гниет заживо. Один из моих пациентов утверждал каждый день, что он скоро умрет, считал, что его органы перестали работать, и, несмотря на приводимые доказательства обратного, настаивал на своем. Кроме сниженного настроения при депрессии встречаются и другие эмоциональные нарушения: ангедония (утрата чувства удовольствия, неспособность радоваться), патологическая бесчувственность (лат. anaesthesia psychica dolorosa), когда пациент неспособен испытывать эмоции вообще, – ни печали, ни радости, меланхолический раптус – приступ острой мучительной тоски и отчаяния с ажитированными действиями, пациент стонет, кричит, мечется.

При биполярном аффективном расстройстве депрессивные фазы не имеют четкой привязки к стрессу, хотя он может служить провоцирующим фактором. Депрессивные фазы могут возникать спонтанно, так же как и маниакальные. В некоторых случаях депрессивная фаза наступает сразу после маниакальной (как и наоборот), тогда говорят об инверсии фазы. Лечение биполярного аффективного расстройства зависит от ведущего синдрома, в котором пребывает пациент, степени тяжести. В периоды нормализации психического состояния требуется продолжать принимать препараты, которые помогают избежать нового приступа. Биполярное аффективное расстройство может протекать и без выраженной смены фаз. В таком случае говорят об униполярной форме расстройства. По длительности течения фазы бывают разными. Чаще всего они продолжаются около двух-четырех месяцев (маниакальный период несколько короче), иногда меньше – в течение нескольких недель. Самые тяжелые формы – так называемые ультракороткие, когда смены мании и депрессии наблюдаются в течение дня с одной на другую, и так может продолжаться длительное время.

У Д. мы наблюдали признаки биполярного аффективного расстройства, как с маниакальной, так и с депрессивной фазой течения. Однократный эпизод мании позволил нам более четко выставить этот диагноз. Существование на протяжении заболевания выраженных депрессивных фаз привело к тому, что у пациентки снизилась трудоспособность. Необходимость постоянного приема препаратов затрудняла ее мыслительную деятельность. Частые обострения обусловили эту необходимость. Поэтому ей была оформлена инвалидность по психическому заболеванию. Но подобные ситуации встречаются не всегда. Биполярное аффективное расстройство достаточно распространенное заболевание, однако, многие пациенты могут вести нормальную трудовую и социальную жизнь, несмотря на его наличие. Например, известный актер Макс Фрай имеет этот диагноз, и даже написал книгу, в которой находит и положительные стороны своего расстройства. Упоминавшийся пациент, утверждавший что он «Император», вне обострения работает врачом – мануальным терапевтом, содержит семью, а на периоды обострений берет больничные как при любом другом заболевании. Это еще раз демонстрирует, что наличие психического расстройства не является приговором, а оказанная поддержка в ведении обычной социальной жизни помогает пациентам адаптироваться и достигать личного благополучия.

Глава 9 Ресницы

«Ей недавно исполнилось двадцать четыре года. Хрупкая девушка с зелеными глазами и окрашенными под блондинку волосами. Ресницы она не красила, да и в целом макияжа было мало. Она опоздала на пятнадцать минут, поэтому от лифта до моего кабинета бежала, шурша бахилами. Ко мне на прием ее уговорила придти подруга, с которой они снимали на двоих квартиру. Это она сказала мне в самом начале, словно извиняясь за свой визит. Я не торопил ее, давая возможность продолжать самой и раскрыть, что ее беспокоит в первую очередь. Ей было страшно, не сходит ли она с ума, и за этим ответом она пришла к психиатру.

Она называла их паническими атаками, внезапно накатывающие на нее приступы острой тревоги. В этих приступах ком подкатывал к горлу, ей казалось, что она вот-вот задохнется. Сердце стучало бешено в груди и отдавало в уши. Иногда она пыталась зажимать их, но от этого стук становился лишь сильнее. Единственное, что ей удавалось – это сесть на пол, раскачиваться вперед-назад, рыдать и ждать, пока это закончится. Сейчас приступы случались один-два раза в неделю, в основном дома, но месяц назад ей пришлось взять административный отпуск. Потому что из-за приступов она не могла выйти на улицу.

Рассказывая, она старалась выглядеть спокойной, но то и дело переминала ноги и сжимала подлокотник кресла, а когда закончила, посмотрела на меня, словно ожидая осуждения и приговора. Я попросил ее уточнить, когда именно происходят приступы, сколько длятся и, главное, когда они появились впервые. Оказалось, что они были разной длительности, от десяти минут до получаса, и происходили, когда она бывала одна в комнате (они ни разу не начинались на улице или в присутствии других людей). Впервые возникли они около трех месяцев назад, когда ее молодой человек ушел после двух лет отношений. Она сказала, что ей было «очень больно», так же больно ей было лишь однажды, когда умер ее младший брат, но ни разу из-за парня. Сейчас боли не было. Остались злость, ненависть, обида, но не боль. И только приступы тревоги не отпускали ее, и она начинала считать себя сумасшедшей. Она ходила к неврологу, пила раствор пустырника, но дошло до того, что искала повод выпить вина или пива, чтобы ничего не соображать и лечь поскорее спать. А утром снова ждала вечера, чтобы снова уснуть. Родители как могли часто навещали ее из другого города, предлагали переехать к ним, но она отказывалась. Соседка по квартире, устав, видимо, собирать бутылки и слушать ее плачь, нашла ей психиатра (здесь она саркастично улыбнулась).

– Какой помощи от меня Вы хотели бы? – выждав, пока эта улыбка пройдет, спросил я.

– Не знаю. Не знаю, зачем я вообще к Вам пришла. Наверное, наверное, ответьте, я последняя истеричка или как? – она вскинула подбородок, просмаковав последние слова.

– Я так не думаю. Но мне кажется, есть то, в чем Вам требуется поддержка.

И она зарыдала. Сидя на неповоротливом кресле, сжавшись в комок и обхватив лицо ладонями, она превратилась в маленькую девочку. Это продолжалось недолго, не больше полутора минут. Когда она немного успокоилась, я предложил ей платок.

– Да, наверное… Поддержка. Господи, Вы бы знали, доктор, как я устала! Устала от всего этого. От этих панических атак и бесконечных слез. От того, что не могу взять себя в руки. Это так жалко! Подумаешь, что произошло что-то ужасное. Ну ушел он, и что? Таких случаев миллион. И у Вас тоже, наверное, каждая вторая пациентка такая. Ну и сволочь же он, из-за него я как дура себя веду.

Все это время она смотрела вниз, на платок, а слезы продолжали стекать по ее щекам. Стало понятно, почему она избегала макияжа. Действительно, к сожалению, история ее не была нова. В последние месяцы ко мне часто обращались молодые девушки и женщины с похожими событиями и похожими симптомами. Но ей я не стал этого озвучивать. Вместо этого я заверил ее, что у нее нет психического расстройства в обыденном понимании, но все же, мне кажется, есть признаки тревожно-депрессивного синдрома, который она переживает. И предложил ей помощь, не только медикаментозную, как психиатр, но и сеансы психотерапии. Она сказала, что подумает и ушла, раньше, чем закончилось время консультации, взяв листок с рекомендациями по обращению к психотерапевту и повторной консультации психиатра при утяжелении ее состояния.

У нас в обществе традиционно психическими болезнями считают лишь самые тяжелые, то, что в медицинском сообществе называется «большой психиатрией»: шизофрения, биполярно-аффективное расстройство, деменция, умственная отсталость. Но к тому, что причисляется к так называемой «малой психиатрии» – невротическим расстройствам, – есть предубеждение, что это «слабохарактерность», «глупости», то есть то, с чем человек обязан справляться сам, а не идти к «мозгоправам». Ну максимум обратиться к неврологу, чтобы попить «успокоительные таблетки» или уколы поделать. И в чем-то эта позиция верна, ведь такие расстройства невротического спектра действительно возникают из-за актуальной для человека психической травмы. И действительно, многие люди могут с такими проблемами в их жизни справиться. Но есть и особенности склада характера, личности, которые не позволяют этого сделать. И, к сожалению, хоть мне и казалось, что ей требуется моя помощь, я не верил, что увижу ее снова.

Я посмотрел на наручные часы: пациентка задерживалась на десять минут. И тут я услышал открывшиеся двери лифта и быстрое шуршание бахил.

– Простите, я опять опоздала, – в ней мало, что изменилось. Та же одежда, скудный макияж, но в глазах было больше решительности. – Я ходила к психологу, как Вы советовали, но мне не понравилось. Могли бы Вы заняться моим случаем?

Я ответил, что принимать решение мы будем вдвоем после того, как я расскажу ей о предлагаемых мной методиках терапии. Но для начала мне хотелось узнать, каково ее состояние сейчас и каким было в прошедшие две недели после первой встречи. Приступы повторялись по-прежнему, один-два раза в день. Она съездила к родителям, но от поездки стало хуже, она еле сдержалась, чтобы не разругаться с ними окончательно. А соседка уехала на несколько недель, поэтому дома она чувствовала себя еще более одиноко и пила в этом одиночестве почти каждый день. Это и подвигло ее обратиться к психотерапевту по месту жительства. Но очереди и какая-то конвеерность встречи заставили ее чувствовать себя как на приеме кредитного отдела в банке, поэтому она решила вернуться ко мне, так как других специалистов не знала.

Сначала я предложил ей курс препаратов – антидепрессанта и транквилизатора, чтобы немного успокоить ее и уредить частоту приступов. Она согласилась, и я выписал ей рецепт. Также она попросила рассказать ей о психотерапии.

– Что ж, мне нужно рассказать Вам о том, чем я занимаюсь, какой парадигмы придерживаюсь во взглядах на принципы работы психики. Если я буду говорить что-то непонятное для Вас, или с чем-то будете не согласны, то прошу Вас меня останавливать.

Есть множество направлений в психологии и психотерапии и нельзя в полной мере утверждать, что какие-то работают, а какие-то нет. Скорее, для каждого клиента, для каждого случая, подбирается тот подход, который будет более полезным. Так же как ключ подходит к замку, психотерапия подходит клиенту. Мне, как врачу-психиатру и психологу более близко когнитивно-поведенческое направление. Есть ряд моих личных аргументов, почему это так, но более конструктивно было бы рассказать о важнейших принципах устройства психики с позиции этого подхода. Если вы помните из школьной программы или проходили в университете (еще в первый раз она сказала, что закончила бакалавриат два года назад, а теперь работала и параллельно училась в магистратуре на экономиста), то знаете, что психика устроена по рефлекторному принципу. Существуют стимулы, внешние и внутренние, которые приходят в головной мозг, или рождаются им самим, затем происходит их обработка и выдается реакция. Коленный рефлекс – простой пример этому: ударили молоточком и нога дернулась. Разумеется, психическая активность более сложная, но основа у нее схожая. В когнитивно-поведенческом подходе рассматривается принцип А-В-С. Существует внешний стимул (А), например, событие в нашей жизни, оно влияет на нас, мы воспринимаем его. Затем мы пытаемся понять, что это за событие, хорошее оно или плохое, анализируем его, классифицируем, то есть используем наше мышление (В). А потом отвечаем – эмоциями, изменениями в физиологии организма, поведением (С). Поэтому ключевым звеном в этой цепочке является мышление, с помощью которого мы решаем, как нам реагировать на события и реагировать ли вообще. Глубина этих реакций тоже зависит от того, насколько важным для нас воспринимается событие, насколько сильно оно затрагивает нашу личность. Мы не всегда можем осознать присутствие некоторых убеждений в нас, уловить мысли, которые появились вслед за событием, однако, они влияют на наши последующие реакции. Многие психические расстройства проявляются так же, как и эти обычные реакции, с той разницей, что степень их выраженности и длительности будет не совсем адекватна ситуации.

Она слушала внимательно. Иногда хмурила брови, когда я произносил какое-то медицинское слово. Услышав про психические расстройства, она вновь нахмурилась.

– Я неадекватная?

– Я рассказывал о подходе, которого я придерживаюсь, и взглядах, которые разделяю. Если хотите, мы можем поговорить о Вас и Вашем случае, но я бы для начала предложил Вам небольшое совместное упражнение, которое поможет мне более конкретно пояснить Вам сказанное.

Она согласилась. Я предложил ей разобрать вымышленную ситуацию, которую я часто использовал на семинарах со своими студентами, чтобы донести им взгляды когнитивно-поведенческой школы.

– Представьте, что Вы на тонущем корабле, например, на «Титанике», но Вы не та, что была с Леонардо, Вы одна из пассажирок. Вы плыли вместе с Вашей давней подругой, как мы ее назовем? Олеся? Хорошо, Олеся и Вы плыли на «Титанике» в начале двадцатого столетия. (Она слегка улыбнулась). Но тут вы услышали сигнал к эвакуации и пошли к одной из шлюпок. Там была очередь, вы с Олесей дождались своей, но так вышло, что она оказалась чуть впереди, моряк подал ей руку и пропустил на шлюпку, а Вам места уже не нашлось. Вы смотрите на отплывающую шлюпку, оставшись на палубе, а Олеся находится в ней. Теперь давайте вместе представим, какие эмоции в этот момент могут возникнуть. Но не к тому, что будет с Вами дальше, а только к факту – Олеся села в лодку, а Вы остались на корабле, – произнося последние фразы, я подошел к флипчарту, разделив его на три столбца, и надписав слова «событие», «мысли», «эмоции». В столбце «событие» я написал – «Олеся села в лодку».

– Страх, наверное, обида, злость, – пока она называла эмоции, я записывал их поочередно в столбце с эмоциями. Кроме этих трех там оказались с моей помощью радость и печаль. Затем я попросил ее указать, на кого направлены были эти эмоции. Злость и обида были как на Олесю, так и на весь мир. Печаль, радость и страх были не направлены.

– А теперь давайте попробуем представить, какие мысли могли привести к этим эмоциям. За что можно было разозлиться на Олесю?

– Она меня бросила. Мы ведь подруги. Так нельзя. Почему это она села в лодку, а я нет? Это несправедливо, – я записывал максимально дословно ее слова в столбце «мысли».

– А откуда возник страх?

– Ну, что я тут одна осталась на корабле, что теперь со мной будет, если я брошена. Это страшно.

– А печаль?

– Не знаю, наверное, себя жалко. Жалко, что утону.

– Но это другая печаль, печаль о своей дальнейшей судьбе. А может ли она возникнуть от того, что Ваша подруга, с которой Вы знакомы десяток лет, много всего хорошего пережили, уплывает, и Вы, скорее всего, не увидитесь больше?

– Да, пожалуй. Было бы грустно, что больше не увидимся.

– А радость может возникнуть?

– Странно, вряд ли. Я же утону сейчас, а она уплывет.

– Но она спасется. У Вашей лучшей подруги будет шанс на счастливую жизнь. Она добьется того, что хотела, чем часто делилась с Вами. И будет Вас вспоминать, наверное, с грустью, но и с радостью. Может быть, назовет в Вашу честь свою дочь.

– Да, и правда. У нее ведь все будет хорошо. Можно и порадоваться, – она произнесла это с раздражением в голосе. Остановилась, задумавшись, а потом продолжила: – Да, наверное, не так уж и плохо, раз она будет вспоминать обо мне. Но как-то я сомневаюсь, что там может быть эта «радость».

– Но все-таки это возможно. Вы согласны, что каждая озвученная Вами эмоция в этой ситуации возможна? А если так, от чего зависит ее появление?

– Вы спрашиваете – что решает, что нам чувствовать, и как относиться к ситуации?

– Ситуация сама по себе нейтральна. Она как модуль в математике. Мы же ставим плюс или минус. И да, от нас, нашего жизненного опыта, личностных особенностей, и, в конечном счете, мыслей зависит то, что мы будем чувствовать. А если так, то влияя на ход наших мыслей, мы будем менять и свои переживания. Вспомните, ведь и Вы больше концентрировались во время этой беседы на обиде и злости. Вы не сразу допустили возможность радости, но все же сделали это! Если позволите, я хотел бы более детально уточнить, как возникли злость и обида. Что значит «так нельзя»?

– Мы же подруги. Я бы так не поступила. Это нечестно так поступать со мной, бросать меня в трудную минуту. Вот коза! Она предала меня. Она же знала, как мне будет плохо, я же буду одна, и все равно бросила!

– То есть, у Вас есть определенное мнение о ней, как о подруге? Извините, что так занудничаю с прописными истинами, но хочется понять, что за ними скрывается. Итак, чтобы называться подругой нужно соответствовать критериям, а также есть определенные правила, неписанные, не озвученные ни ей, ни Вами законы дружбы, а, следовательно, и модели действий, которые для подруг полагаются. Например, не бросать ее в беде. Согласны? И тут Вы столкнулись с ситуацией, что этот пакт не исполняется. Десять лет она называлась Вашей подругой, Вы верили ей, более того, – доверяли, и тут оказывается, что она повела себя не так, как это должно. Значит, она нарушила договор. Или, хуже того, она вовсе не подруга! Десять лет она только и делала, что притворялась, входила в доверие, пускала пыль в глаза. И за это нужно наказать. Разозлиться, обозвать, показать жест некрасивый с палубы или кинуть ей вдогонку камень какой-нибудь.

Я произносил последнее с улыбкой, и она на нее, как и на мое утрирование, отреагировала, тоже улыбнувшись.

– Видите, за фразами «вот коза!» и «это нечестно!» скрывается довольно-таки длинная цепочка убеждений и рассуждений. Они не видны сразу, потому что редко формулируются нами. Но если присмотреться, их можно отыскать. Если их найти, то можно решить, нужны ли они нам, и если не нужны, то как заменить их на то, что нам больше подходит.

– Что значит подходит?

– Более функционально. Все эмоции, которые мы перечислили, адекватны. Они подходят тем мыслям, что их вызывают. Если считать, что одному не выжить, что одиночество принесет беды, и быть уверенным в этом, то стоит бояться. Если верить, что в мире есть чаша весов, отмеряющих справедливость, то можно злиться на то, что «мир» работает не по правилам, нарушает «законы природы». А если думать, что у лучшей подруги будет счастливая жизнь, и она унесет в ней частицу нас, то можно радоваться. Все эмоции соответствуют убеждениям и мыслям. Другое дело – насколько эти мысли-эмоции помогают нам. Страх призван предупреждать об опасности, но если стоять на палубе и бояться факта одиночества, то как можно искать возможность спастись – другую шлюпку, например? А если все же принять неизбежность близкой смерти, то с каким чувством лучше уйти? С концентрацией на злости и обиде, проклиная обманщицу и предательницу? Или отметить, что она не оттолкнула Вас, чтобы сесть первой, не злорадствовала, а скорее была напугана и опечалена, что Вам не осталось места. Возможно, она не решилась броситься из шлюпки на палубу, потому что ее не пустили бы, или подумала о своих близких, которые скорбели бы о ней, или просто не смогла принять решения из-за охватившего ее ужаса. Она ведь просто человек, попавший в очень опасную ситуацию. Тогда Вы бы захотели вспомнить все хорошее, что Вас с ней связывало. Вспомнить со светлой грустью и радостью – за ее шанс реализовать свои мечты. Конечно, каждая эмоция и каждая мысль имеет право на жизнь, но все-таки есть выбор – какие из них будут помогать, а какие мешать нашей жизни.

Эта, казалось бы, вымышленная ситуация местами была очень личной для нее. Я видел, как некоторые эмоции отражались на ее лице. Особенно гнев и страх. И в этой метафоре она увидела себя. Брошенную, преданную, испуганную одиночеством и задушенную обидой. Но ей я этого не озвучил. В наших следующих сеансах мы разбирали разные ситуации из ее жизни, то, что ей казалось наиболее важным. С той же схемой связи между мыслями и реакциями. Она замечала, что в совершенно разных ситуациях: с начальницей, которая требовала работать сверхурочно (недавно она снова начала работать, так как кончились деньги и сидеть в четырех стенах стало тяжело), с отцом, обозвавшим ее мать в присутствии клиентки, со знакомой, которая не вернула занятые деньги, часто звучали слова «должен», «нельзя», а рядом с ними «предательство» и «одиночество». А обычными для нее эмоциями были – тревога, страх и обида.

Возвращаясь к приступам, которые сохранялись, но теперь были короче и реже, один-два раза в неделю, я попросил ее припомнить, какие мысли посещали ее в те моменты. Она вспомнила, что очень часто, особенно вначале, она по многу раз повторяла «он меня бросил», «я теперь одна», «зачем все так, за что он со мной так». Позднее эти мысли прошли, и в последнее время звучало «когда это все закончится, я так больше не могу». Я спросил, уверена ли она, что у нее был именно страх во время этих приступов. Она ответила, что вначале да, но потом чаще была горечь обиды.

Также она призналась, что еще до нашей первой встречи был эпизод, когда на волне опьянения и особенно сильного приступа, она схватила нож и попыталась порезать себе предплечье. К счастью, нож был тупым, и скоро пришла соседка по квартире, так что все закончилось царапинами. Тогда-то соседка и решила искать психиатра. Сейчас такие мысли ее не посещали, и пила она гораздо реже. С ее слов, помогали таблетки.

Ее мучили воспоминания. Ей пришлось выбросить все его подарки из квартиры, удалить фотографии, ходить другим маршрутом на работу и избегать тех мест, где они гуляли вместе. Но дело было не только в нем. Ее мучили воспоминания об умершем брате. О том, как отец изменял ее матери, но потом вернулся, а мать его простила. Об этом она говорила со злостью и обидой на мягкосердечие матери.

Очень часто бывала обида. И она начала замечать, что это не просто так. Однажды, наконец, она спросила об этом прямо.

– С точки зрения когнитивно-поведенческого подхода существует определенная иерархия мыслей. Одни, – так называемые произвольные мысли, которые мы легко формулируем и озвучиваем, возникают при конкретной ситуации. Другие – автоматические – возникают при сходных событиях, и мы их тоже можем уловить, хоть и не всегда. Более глубокий слой – это установки или убеждения. Это еще более универсальные мыслительные модели, определенные правила, закономерности. В когнитивно-поведенческой терапии их называют иррациональными или дисфункциональными, потому что при ближайшем рассмотрении они оказываются оторванными от объективной реальности, но выглядят крайне живыми в нашей личной субъективной реальности. Например, катастрофизация, убеждение, что некоторая ситуация – это конец света, а последствия ее непереносимы. В мелодрамах можно услышать, как один из партнеров произносит: «я не смогу жить без нее/без него». Хотя они продолжают дышать, есть, ходить на работу, радоваться и огорчаться, а в будущем находят кого-то другого. Формально, жизнь не заканчивается, но озвучивается, будто это так. Или черно-белое мышление, которое делит разные события и людей на плохих и хороших. Помните ту историю с Олесей? Она была либо подруга, либо коза. Хотя мы с Вами понимали, что у этой ситуации могло быть много подводных камней, добавляющих оттенки белого в черную краску. И есть очень важная установка – долженствование. От нее могут черпать силы и другие установки. Долженствование исходит из того, что в нашей голове создаются законы, которым приписываются признаки универсальности, словно бы они – законы природы. Например, если Олеся подруга, значит, она должна везде и всегда вести себя как подруга, а мир обязан быть справедливым к нам. Но это не гравитация, это закономерности, которые мы сами вывели для себя. Это мы придумали свод норм поведения для подруг, мы придумали критерии включения в эту категорию, и мы же подписали в своем разуме договор с Олесей. Мы не спрашивали ее мнения, а может она вставила бы строчку «я веду себя как подруга везде, кроме «Титаника»? Но мы разозлились на нее, когда она не последовала незаключенному договору, не исполнила обещание, которого не давала. И даже если так, долженствование требует обязательности исполнения условий, не принимая вероятность, что жизнь более сложна, и множество факторов влияет на события. Но и установки, которые мы можем уловить, разбирая с Вами ситуацию за ситуацией и находя схожести, вычленяя Вами созданные законы, не самая основа. Есть и более глубокие слои мышления, еще более общие схемы, до которых тяжело добраться и трудно на них влиять. Трудно, но возможно, долго работая над установками.

– И как, как их поменять, эти установки?

– Это возможно, когда мы их найдем и поймем, как они работают у Вас. И будем вместе их разбирать, решая какие из них функциональны, полезны, а какие нет. И будете учиться заменять, корректировать или ограничивать их влияние. Я постараюсь дать Вам инструменты, чтобы дальше Вы уже могли действовать сами.

Курс транквилизаторов закончился, но антидепрессант я рекомендовал ей продолжать до достижения четырех месяцев. Приступов больше не было, настроение ее постепенно становилось лучше. Она сменила работу, помирилась с родителями. К новым отношениям была еще не готова, хотя в целом отмечала, что ей стало легче. Обида до конца не прошла, однако, такой сильной злости на него уже не было. Они не виделись, и она старалась не вспоминать о нем, потому что воспоминания еще были болезненны. Она по-прежнему опаздывала на десять-пятнадцать минут и бежала, шурша бахилами, от лифта. Через пятнадцать недель наших сеансов она перестала ходить ко мне. А ее ресницы стали ярче».

Заключение

Если разделить все психические расстройства по глубине нарушения контроля психических процессов, то выделяют принципиально психотический и непсихотический уровни. Психотические расстройства, психозы, характеризуются более глубокими нарушениями психики – галлюцинациями, бредом, амнезией, помрачением сознания, психомоторным возбуждением или, наоборот, ступором. Из-за силы этих нарушений пациенты не могут контролировать свое поведение, эмоции, мысли, теряют критическое отношение к этим расстройствам. К таким расстройствам может относиться шизофрения, деменция, биполярно-аффективное расстройство. Непсихотический уровень характеризуется тем, что критические возможности сохраняются. Пациентов тяготит то, что с ними происходит, они пытаются бороться с болезнью, но справиться самостоятельно могут не всегда. Вариантом непсихотического уровня является группа невротических расстройств, которые ранее назывались неврозами, а в настоящее время представлены среди разных диагностических формулировок в международной классификации болезней. В представленном примере у пациентки были сложности в эмоциональной сфере, но они не достигали уровня психоза, поэтому оправдано их отнести к невротической группе.

Психические расстройства сопровождали человеческую историю всегда. В донаучный период преобладали мистические объяснения их причин: вселение духов и колдовство. Но уже тогда начиналось описание психических заболеваний. Уже в Античной Греции Гиппократом было описано первое невротическое расстройство – истерия. Также в греко-римской медицине была популярна гуморальная трактовка болезней, в том числе и неврозов – считалось, что они возникают из-за дисбаланса четырех основных жидкостей организма (кстати, Гиппократ связывал с ними и черты темперамента): черной желчи (мелано холе), желтой желчи (холе), слизи (флегма) и крови (сангвус).

Одно из первых упоминаний невротических расстройств в Новое время произошло в 1540 году. Французский астроном, математик, демонолог и по совместительству врач Жан Франсуа Фернель утверждал, что «нервность зависит от неких «паров», а истерия и ипохондрия являются следствием «атаксии» жизненных духов. Позднее, в 1765, году шотландский врач Роберт Уит впервые выделил «простую нервность», «ипохондрию» и «истерию» в качестве специальных нервных болезней. А первое употребление слова «невроз» относится к 1776 году, когда шотландский врач и химик Уильям Каллен назвал «неврозами» все страдания нервной системы, не сопровождающиеся органическими повреждениями.

Большинство современных авторов сходятся на мнении, что неврозы являются приобретенными расстройствами. Но одни рассматривают их как условные эмоциональные реакции, а другие считают, что в основе лежит биологическая предрасположенность. Наличные данные о генетических, биохимических, морфологических и нейрофизиологических особенностях при невротических расстройствах скорее отражают предрасположенность к их возникновению и сопутствующие изменения в организме под влиянием заболевания. Однако именно психологическая платформа в настоящий период является преобладающей в научной литературе, так как она в большей степени объясняет индивидуальную специфику причинных факторов развития невротических расстройств.

Психология и психотерапия, как и другие научные дисциплины, многогранны и содержат множество теорий и подходов к объяснению изучаемых явлений. В рамках различных научных школ они рассматриваются по-своему, на передний план выносятся те или иные аспекты, предлагается собственная терминология. Мы не сумеем охватить каждую из них, но постараемся осветить наиболее важные теории, позволяющие лучше понять поднятую проблему. Автор не готов утверждать правильность каждой из них, однако, не продемонстрировать значимость приводимых идей было бы упущением для формирования общего представления о невротических расстройствах.

Психоаналитический подход Зигмунда Фрейда. Влияние австрийского психиатра Зигмунда Фрейда трудно переоценить. Для психиатрии стала важна полемическая идея, которую выдвигал Фрейд в своих работах – он обратил внимание на внутренние психические процессы, которые происходят во время болезни, в то время как основная масса психиатров того времени пыталась искать биологическую основу для всех психических расстройств. Классическим подходом к изучению неврозов в психоанализе Фрейда стало формулирование генеза истерии. В своих ранних работах, совместно с известным психиатром Йозефом Брейером, он объясняет истерический невроз, как следствие травмирующих переживаний (насилия, сильного страха, психологической отчужденности и др.), которые отделились, дисссоциировались от сознания, так как эти переживания были непереносимыми для Эго (Самости) пациента. Данный процесс был назван вытеснением, с помощью которого сознание оберегает себя от перегрузки угрожающими переживаниями. Также было введено понятие интрапсихического (внутриличностного) конфликта, как противоречивость требований внутри психики субъекта. З. Фрейд делил психику на три части – Эго (сознательное представление о себе), Суперэго (совокупность воспитанных социальных норм и ограничений) и Ид (глубинные побуждения и желания, неограниченные нравственностью). Именно взаимодействие этих трех частей составляет внутриличностные конфликты. Значение психотерапии в данном подходе было в помощи возвращения «забытого» в сознание с последующей разрядкой, «катарсисом». Катарсисом в психоанализе называют особое состояние, сопровождающее осознание пациентом истоков своей травмы.

Зигмунд Фрейд (1856–1939)

Карен Хорни (1885–1952), американский психоаналитик и психолог

В дальнейшем развитии З. Фрейд отходит от теории травмы и постепенно приходит к теории влечений (инстинктов). Фрейд был сторонником дуальной теории инстинктов, выделяя два ведущих – стремление к жизни, Эрос, и влечение к смерти, Танатос.

Неофрейдизм Карен Хорни. В своей теории Карен Хорни отчасти опиралась и продолжала идеи фрейдизма, но большое внимание придавала значению социализации в становлении личности. Важнейшей потребностью личности она считала потребность в безопасности. Но сложные отношения с родителями и особенности воспитания приводят к формированию чувства враждебности и тревоги. Чтобы совладать с ощущением неполной безопасности, беспомощности и окружающей враждебности, ребенок вынужден прибегать к защитным стратегиям. Эти стратегии К. Хорни называет невротическими потребностями: потребность в любви и одобрении, в руководящем партнере, в четких ограничениях, во власти, в эксплуатации других, в общественном признании, в самовосхищении, в честолюбии, в самодостаточности, в безупречности и неопровержимости. С одной стороны, по мнению автора концепции, они присущи всем людям. Но, в отличие от здоровой личности, невротик не способен заменять одну из них другой в зависимости от обстоятельств. Выбирая одну потребность, он пытается найти только ее удовлетворение во всем, например, требовать любви не только от друзей и семьи, но и от врагов, начальства, случайных знакомых. И все это, в конечном счете, превращается в бездонную утробу, насытить которую невозможно.

Индивидуальная психология Альфреда Адлера. Как и в психоаналитическом подходе, индивидуальная психология видит основу неврозов в детском опыте. Однако в данном подходе источниками неврозов являются чувство собственной неполноценности и борьба за ее преодоление. Одним из способов псевдокомпенсации (ложной компенсации, дающей временное облегчение), характерной для невротических и психосоматических расстройств, по Адлеру является «Уход в болезнь». Согласно этой точке зрения симптомы помогают индивидууму получить личные преимущества: его неудачи находят оправдание, и он вправе избегать проблем, увеличиваются возможности контроля других людей, он получает их помощь и сочувствие. Неврозы возникают, как возможность избегать некоторых решений в своем представлении будущего или откладывать их.

Альфред Адлер (1870–1937), австрийский психолог, психиатр и мыслитель

Артур Янов (1924–2017), американский психолог и психотерапевт

В рамках первичной психотерапии Артура Янова источником неврозов является подавление болезненных переживаний. Подавление ребенком болезненных воспоминаний, обид от неприятия его, физиологических болезненных переживаний лежит в основе развития неврозов. Блокированная боль проявляется постоянным напряжением, которое приводит к соматическим (телесным) симптомам. Янов указывает, что невротики не могут ощутить первичные переживания, вместо этого они чувствуют симптомы: тяжесть в груди, головную боль и др. При этом защитные механизмы трансформируют изначальные потребности. Например, агорафобия (боязнь открытых пространств) может быть проявлением страха одиночества. Подавление первичных переживаний боли создает для невротика символический, преобразованный мир, в котором он живет. Он не может иметь зрелых чувств, так как его мучают неутоленные детские потребности. Задача психотерапии в данном подходе состоит в помощи переживания первичной боли.

Психодрама Якоба Морено. Основой генеза невротического развития личности Морено считал нарушения ролевого развития. С точки зрения автора подхода ребенок имеет потребность играть роли – «акциональный голод». И если здоровая личность действует, исходя из этой потребности, и активно принимает на себя социальные роли, то невротик ограничен страхом осваивать и принимать их. Постепенно происходит деформация социальных связей, утрата старых. Но новые не приобретаются, и ролевое поведение становится негибким, застойным.

Когнитивно-поведенческий подход берет свои истоки из классических работ физиологов И. М. Сеченова, В. М. Бехтерева, И. П. Павлова о высшей нервной деятельности. Они были дополнены и частично переосмыслены в рамках бихевиоризма американскими психологами Дж. Уотсоном, Э. Торндайком, Б. Ф. Скиннером. В отличие от других психологических направлений того времени, пытавшихся описать сознательные и бессознательные компоненты психики, бихевиористы решили уйти от понятия сознания. С их точки зрения изучение сознания было малопродуктивным, поскольку его «невозможно измерить». И они сосредоточили свое внимание на изучении реакций и поведения.

Якоб Леви Морено (1889–1974), психиатр, психолог и социолог

Иван Михайлович Сеченов (1829–1905), медик, биолог, физико-химик

Владимир Михайлович Бехтерев (1857–1927), русский психиатр, невропатолог, физиолог, психолог

Иван Петрович Павлов (1849–1936), русский ученый, физиолог

Изначальный подход бихевиористов выражался формулой S (стимул) – R (реакция), и смысл ее заключался в том, что определенные стимулы приводят к определенным поведенческим реакциям. Они считали, что если подобрать подходящий стимул, то возможно вызвать соответствующие реакции в психике, которые отразятся на поведении. Таким же путем идет дрессировка у домашних животных. Например, маня своего песика вкусным кусочком, вы сможете научить его танцевать на задних лапках. Подобным способом, через формирование рефлекторных связей, формируются привычки в поведении человека. Приходя домой, в темноте мы автоматически касаемся рукой той части стены, где находится выключатель. Но эта же привычка будет сохраняться еще некоторое время после переезда в другую квартиру с другим уровнем выключателя. Литературное описание подобных принципов можно обнаружить в романе-антиутопии Олдоса Хаксли «О дивный новый мир».

В последующем важное влияние на развитие когнитивно-поведенческого подхода оказали теории социального научения Альберта Бандуры. Приобретение и закрепление стереотипных реакций и поведения, которые могут стать чертами характера, возможно не только через личный опыт, но и через наблюдение за поведением других людей. Ребенок учится, наблюдает, как ведут себя его родители, близкие, друзья и перенимает тем самым их опыт для себя. Той же цели могут служить и рассказы, просмотр фильмов, чтение книг. Поэтому в семьях дети бывают похожи не только внешне на своих родственников, но и обладать сходным нравом. Это же касается и тех черт, которые могут привести к склонности к тревоге и унынию, которые лежат в основе последующих невротических расстройств.

Альберт Бандура (род. 1925), канадский и американский психолог

Беррес Фредерик Скиннер (1904–1990), американский психолог, изобретатель и писатель

Кроме того не все навыки и привычки формируются через стимул-реакционные связи. Фредерик Скиннер в серии своих экспериментов на животных (часто объектом выступали голуби) показал, что закрепление поведения может быть получено случайным путем. В одном из экспериментов голубь был помещен в специальную прозрачную камеру, где мог свободно передвигаться. В этой камере была установлена кормушка с лампочкой, которая оповещала, что кормушка открыта. Особенность опыта заключалась в том, что кормушка открывалась, когда голубь случайно совершал поворот на месте. Осознав это, голубь начал повторять танец и каждый раз получал еду. У него закрепился условный рефлекс. Но на самом деле на кормушке стоял таймер, который подавал еду через определенные промежутки времени и никак не зависел от действий голубя, тем не менее, он продолжал совершать обороты. Сходным образом могут формироваться и ритуалы у людей, в том числе и патологические.

Позднее классическая формула бихевиоризма – S (стимул) – R (реакция) была модифицирована. Оказалось, что даже найдя подходящий стимул, далеко не всегда получается вызвать одну и ту же реакцию. Новая формула была выражена как: S (стимул) – O (организм) – R (реакция), где помимо самого стимула большое значение приобретал организм, его личностные особенности, индивидуальный опыт и мыслительная обработка сигнала, поступающего от внешнего или внутреннего стимула. Если для простых задач связь стимул-реакция все еще была актуальной, то для объяснения более сложного поведения пришлось признать необходимым изучение этих индвидуально-личностных особенностей.

Большое значение в рамках когнитивно-поведенческого подхода стало придаваться связям между стимулом, его мыслительной обработкой и конечной эмоциональной и поведенческой реакцией. А с развитием когнитивной психологии именно мыслительные процессы стали определяющими в этой цепочке. Стимулы сами по себе нейтральны по отношению к субъекту, а реакции же могут быть разными даже на одни и те же события. Ведущую роль в определении, какая именно реакция возникнет, таким образом, играет мышление. Остановимся подробнее на подходах трех ведущих теоретиков когнитивной психологии и когнитивно-поведенческой терапии: Джордже Келли, Альбере Эллисе и Аароне Беке.

Джордж Александр Келли (1905–1967), американский психолог

Альберт Эллис (1913–2007), американский психолог и когнитивный терапевт

Конструктивный альтернативизм Дж. Келли. В теории личностных конструктов автор объясняет внутренний мир личности через сравнение с ученым, выдвигающим гипотезу, затем ищущим ее подтверждение, а затем формулирующим теорию. Согласно этому подходу каждый человек по-своему интерпретирует объективную реальность и тем самым создает для себя пространство с понятными правилами, наполненное конструктами. Эти конструкты – части теоретической реальности – содержат альтернативы: «плохой-хороший», «злой-добрый» и более сложные – «рациональность-иррациональность», «свобода-детерминизм» и т. д. Примеряя конкретный конструкт под содержание опыта, личность ищет подтверждения или опровержения ему и либо включает, либо заменяет альтернативным в рамках своей личной «теории». Например, при встрече с другим человеком впервые может возникнуть предположение, что он «надежный». Эта гипотеза проверяется через наблюдение за его поступками, высказываниями, ценностями до тех пор, пока не накопится достатчно подтверждений этому. И тогда к нему применяется конструкт «надежный человек». Из этого вытекает следствие, что ему можно доверять (в данном случае это реализация другого конструкта, принятого ранее: «надежным людям можно доверять»). И далее формируется соответствующая система отношений с ним: на него опираются, ожидают определенных действий в сложных ситуациях, принимая за данность, что он не подведет, а вести себя будет строго ожидаемым образом (выполнять поручения вовремя, исполнять обещанное, не причинять вреда и проч.). Но что же происходит с конструктами, которые были сформированы, но затем в какой-то момент себя не оправдали? Если такой «надежный человек» поступает неожиданным образом, к примеру, не выполняет взятое обязательство, это начинает расшатывать сложившуюся систему представлений и, если степень несоответствия крайне высока, то может возникнуть и сильная реакция непринятия, человек переводится в разряд «предателей» и вслед за этим возникают отрицательные чувства к нему.

Аарон Темкин Бек (род. 1921), американский психотерапевт, профессор психиатрии Пенсильванского университета

Интересна взаимосвязь между личностными конструктами и эмоциями, которую предлагал Джордж Келли. При невозможности применения конструкта возникает неспособность ориентироваться в окружающей среде, прогнозировать события и, следовательно, эффективно справляться с этими ситуациями («мало ли на что способен предатель»). Это-то ощущение небезопасности и порождает, по мнению Дж. Келли, тревогу. Это находит отражение не только в функционировании здоровой личности, но и при психических расстройствах. Дж. Келли полагал, что психическое расстройство является личностным конструктом, который повторяется, продолжает использоваться, несмотря на свою неполноценность. Он не позволяет эффективно прогнозировать события для достижения актуальных целей и задач. Из-за этого, в конечном счете, человек терпит неудачу в познании мира и адаптации к нему.

Когнитивно-поведенческая терапия. В рамках когнитивно-поведенческой терапии наибольшее распространение получила близкая к бихевиоральной (S-O-R), но по-иному обозначенная формула: А (событие) – В (установки/убеждения) – С (последствия/реакция). Согласно данному подходу некое событие, имевшее место в реальности, по-особому обрабатывается когнитивной сферой. Большую роль при этом имеют не только непосредственные факты и ощущения, но и те мыслительные схемы, которыми индивидууму привычно пользоваться при обработке поступающей информации. Например, человек не может найти ключи от дома, которые были у него в кармане. Сама ситуация не является ни положительной, ни отрицательной. Фактически ему поступает извне информация о том, что предмет (ключи) не обнаружены там, где ожидалось их наличие. Но какую роль это играет для человека? Из-за отсутствия ключей он может не попасть домой, ему придется делать копию, эти ключи могут найти жулики и т. д. Отсюда могут идти другие варианты: не попав домой, нужно искать место для ночлега, делать копию – это тратить время и деньги, а если найдут жулики, то нужно менять замок, а если вскроется факт, что он потерял ключи, его могут назвать рассеянным и ненадежным. Все эти следствия могут быть отнесены к разным категориям по степени их отрицательного влияния от «неприятных» до «угрожающих». Вслед за этой мыслительной обработкой идет реакция, выражающаяся в эмоциональном, телесном и поведенческом реагировании. Если следствия от события оцениваются как угрожающие, может возникнуть тревога, если как неприятные, то раздражение, если наиболее значимым будет то, что его посчитают ненадежным, то может возникнуть стыд (эмоциональные реакции). А это в свою очередь может привести к тому, что у него затрясутся руки или участится дыхание (телесные реакции), он будет выворачивать карманы, сумку, проверяя по нескольку раз (поведенческие реакции). Таким образом, именно мысли будут определять, как оценит событие человек, и как он будет на него реагировать. Но эти мысли не всегда отражают объективную реальность, они могут быть искажены. Например, факт того, что человек потерял ключи не обязательно приведет к тому, что его будут считать ненадежным и рассеянным, и даже в этом случае это может и не повлиять на его отношения с этими людьми. Вероятность того, что жулики, найдя ключи, найдут и необходимую дверь, так же сомнительна. Далеко не все люди склонны к тому, чтобы без спроса входить в чужие квартиры, более вероятно, что ключи повесят на видное место или иным способом попробуют передать владельцу. Но с точки зрения рационально-эмотивно-поведенской терапии Альберта Эллиса, а также школы Аарона и Джудит Бек в рамках когнитивно-поведенческой психотерапии люди, склонные к невротическим расстройствам, обладают набором таких когнитивных искажений.

Когнитивные искажения представляют собой неадаптивные ошибки восприятия реальности (иррациональные установки по А. Эллису или дисфункциональные отношения/иррациональные убеждения по А. Беку). Их несоответствие реальности нарушает адекватное восприятие и оценку себя, других людей и окружающего мира и тем самым влияет на другие сферы психического и компоненты системы отношений личности (эмоциональный, поведенческий), провоцируя то, что такие лица начинают излишне реагировать в той степени, когда это нужно. Таким образом, неврозы рассматриваются как эмоциональное расстройство, которое характеризуется несоответствующими или чрезмерными реакциями на события жизни. Это сверхреагирование, при котором реалистичные оценки событий уступают место нереалистичным. При этом выраженность расстройства связана с выраженностью когнитивных искажений. Принцип психотерапии по А. Беку строится на том, что дисфункциональные отношения поддаются постепенному изменению посредством активного наблюдения за мышлением и самоанализа. Таким путем достигается понижение выраженности эмоционального дистресса, коррекция нарушений поведения.

Антиципационная концепция неврозогенеза В. Д. Менделевича. Согласно определению, предлагаемому В. Д. Менделевичем, к невротическим расстройствам следует причислять состояния, возникающие вследствие воздействия на личность актуальной психической травмы и несовершенства механизмов антиципации и психологической компенсации. В антиципационной концепции неврозогенеза автор выделяет антиципационную несостоятельность, как важное звено в структуре патогенеза невротических расстройств. Под антиципационной состоятельностью (прогностической компетентностью) понимается способность личности предвосхищать ход событий, прогнозировать развитие ситуаций и собственные реакции на них. Противоположным ему понятием является антиципационная несостоятельность, определяемая как недостаточно сформированную способность личности предвосхищать ход событий и собственное поведение в различных жизненных, в том числе травмирующих, ситуациях. Антиципирующие процессы наблюдаются в нашей жизни повсеместно. Если вы ловите мяч, вы выбрасываете руку туда, где ожидаете, что этот мяч будет находиться до того, как он там оказался. Вы встаете утром раньше, чем нужно быть на работе, и понимаете, сколько времени займут у вас сборы. Разговаривая с другим человеком, вы представляете, как он отреагирует на шутку, и произносите ее для того, чтобы вызвать эту реакцию. У одних людей это получается лучше, у других менее успешно. Как развивается эта способность?

Эта способность присуща практически всем живым организмам. Одноклеточные водоросли могут двигаться в сторону света, «ожидая», что там они смогут фотосинтезировать. Ласточка, гоняясь за комаром, способна рассчитать его скорость и, соотнеся со своей, представить, когда она сможет его догнать, и от этого будет активнее махать крыльями. Кошка, поднимая хвост трубой и издавая агрессивные звуки, ждет, что ее противник испугается, и она отстоит свою территорию. Но эти навыки развиваются на протяжении жизни. Ребенок, когда учится ходить, поначалу падает, делая очередной шаг, потому что его мышцы не успевают напрячься достаточно, чтобы выдержать вес. Так же происходит и после длительной обездвиженности при переломе: мозг не успевает дать сигнал о необходимой силе сокращения, которое соответствует ожидаемой нагрузке на ногу. И со временем, с накоплением опыта, поднимая ногу для шага, мозг начинает предвосхищать, какое усилие потребуется мышцам, и выдает соответствующие сигналы.

Исследования Фейгенберга продемонстрировали, что события находятся в памяти в вероятностно-организованном виде. Допустим, что после наступления события А могут наступить события В или С. Чем чаще повторяется связь А-В или А-С, тем лучше она запоминается. И если связка А-В реализовывалась чаще, то после повтора события А скорее будет ожидаться наступление В, чем С. Но кроме самой вероятности есть еще и ожидания, то есть «желательность» наступления события. Если вы бросаете мяч в корзину и из девяти бросков (событие А) не попали ни разу (событие В), то можно прогнозировать, что и следующий бросок будет мимо цели. Это может заставить вас бросить это бесплодное занятие. Однако вы можете бросить и в десятый раз, надеясь, что наконец попадете (событие С).

В рамках антиципационной концепции неврозогенеза В. Д. Менделевич рассматривает неврозогенез (развитие невротического расстройства), как следствие неспособности личности предвосхищать ход событий в потенциально травмирующих ситуациях, наступая на одни и те же грабли. Жена может продолжать прощать и доверять мужу, хотя он уже много раз ей изменял, и казалось бы его поведение очевидно, и продолжать переживать, сталкиваясь с очередной изменой. Проведенная автором и его последователями серия исследований показала, что при всех формах неврозов, пациентами психотравмирующие ситуации зачастую воспринимались как «неожиданные». Пациенты были склонны к моновариантному типу прогнозирования, порой с налетом мифологического и суеверного толкования, отстраняясь от нежелательных прогнозов, которые в итоге сбывались и несли психотравмирующий урон в условиях, когда они не успевали к ним психологически подготовиться. Но также наблюдалась и другая особенность – концентрация на самых неблагоприятных прогнозах, хотя вероятность их наступления была крайне мала. Так пациенты с фобиями, например клаустрофобией, могут представлять, что каждый поход в лифт может закончиться для них катастрофически – лифт застрянет, у них резко нарушится здоровье, не будет оказана помощь, лифт сорвется и т. д. Хотя вероятность такого сочетания событий для другого человека может показаться настолько незначительной, что он не будет воспринимать ее определяющей для своих переживаний или поведения. У пациентов с невротическими расстройствами наблюдается антиципирующая тревога – предвосхищающее беспокойство еще до наступления травмирующего события, когда вероятность его крайне мала.

В. Д. Менделевич выделяет четыре этапа неврозогенеза: когнитивный, аффективно-мотивационный, антиципационный, поведенческий. В рамках когнитивного этапа вслед за психотравмой происходит ориентация в сложившейся ситуации, в основном в настоящем времени. Затем наступает фаза оценки случившегося, соотнесение к определенной категории положительных или отрицательных субъективных событий. Далее наступает аффективно-мотивационный этап, в котором возникает характерная для неврозов клиническая картина в форме комплекса симптомов: тревожного, депрессивного, фобического, истерического, ипохондрического (о них будет подробнее сказано ниже). Далее идет антиципационный этап. Он определяет исход невроза. У «неврозоустойчивых лиц» в этот период создается когнитивная база для психологической компенсации и преодоления ситуации, прорабатываются и соотносятся с реальностью варианты дальнейшего будущего. В то же время у «невротиков» происходит ограничение возможных вариантов по типу моновариантного прогнозирования. Далее наступает поведенческий этап, в который, на основе прогностических предпосылок, формируется поведенческая стратегия, которая у больных невротическими расстройствами приобретает типичные поведенческие симптомы: избегание, ритуалы, ограничительное поведение и т. д.

К спектру невротических расстройств относят разные заболевания, которые объединяются сходными механизмами развития и своими проявлениями. Есть группа тревожных расстройств, ведущим симптомом которых будет тревога и страх. К ним относится паническое расстройство, проявляющееся в форме внезапных приступов острого сильного страха с изменениями деятельности дыхательной и сердечно-сосудистой систем. Такие приступы возникают внезапно и производят очень сильное неприятное впечатление на пациента, в результате чего возникает избегание условий, в которых возникла паническая атака: пациенты не могут ездить в метро или автобусах, если она возникла там, и на этом фоне вторично могут развиваться фобии. Фобии – самые разнообразные навязчивые страхи, например клаустрофобия (боязнь замкнутых пространств), агорафобия (страх находиться в людном месте), социальные фобии (страх публичного выступления и социального взаимодействия). Фобии могут сопровождаться паническими атаками, но могут быть и изолированными, они называются специфическими фобиями (например, арахнофобия – боязнь пауков). Несмотря на кажущееся понимание пациентом переоценки объекта своего страха, они с ним справиться не могут. Также есть менее направленные тревожные состояния – генерализованное тревожное расстройство, при котором возникают длительные периоды тревоги, без какого-то конкретного объекта.

Обсессивно-компульсивные расстройства проявляются в навязчивых мыслях (обсессиях) и действиях (компульсиях), в ритуалах, которые изобретают пациенты для снижения тревоги. Так пациент может по нескольку раз возвращаться домой, проверяя, выключил ли он чайник, запер ли дверь, хотя прекрасно понимает, что он это сделал. Но навязчивые мысли – сомнения, мучают его и заставляют раз за разом возвращаться. Ритуалы могут становиться и более вычурными. В одной из серий сериала «Клиника» был пример врача, страдающего компульсивным расстройством: войдя в комнату ему было обязательно коснуться всех предметов.

Расстройства адаптации и реакции на тяжелый стресс напрямую связаны с психологической травмой – событием из жизни, которое тяжело переносится человеком. Они могут проявляться умеренным депрессивным и тревожным синдромом, навязчивыми тяготящими воспоминаниями о травмирующем событии. Если в целом расстраиваться в таких ситуациях – это вполне нормальная реакция, например, горевать в случае утраты близкого человека, то расстройством адаптации это становится тогда, когда эти чувства становятся настолько длительны и глубоки, что начинают вредить человеку, переживания становятся центровыми и определяющими в его жизни, выхода из них пациент уже самостоятельно не находит.

Ипохондрическое расстройство проявляется в чрезмерном беспокойстве о своем физическом здоровье, сосредоточенности на нем. Такие пациенты крайне внимательны к различным своим ощущениям, им кажется, что они тяжело больны. Хотя объективных признаков для этого не находится. Соматоформные расстройства по своим симптомам похожи на соматические заболевания – гастрит, язвенную болезнь, стенокардию (боли в сердце), но при этом нет реальных изменений в работе этих органов, все методы обследования указывают на переоценку пациентом своих жалоб. Такие пациенты могут долгое время обращаться к разным врачам, пытаясь найти причину испытываемых ими симптомов, а до психиатра доходят в последнюю очередь. Неврастения проявляется в том, что у пациентов нарастает усталость, чувство частого утомления, на фоне которого развивается тревога и повышенная раздражительность.

Общим для диссоциативных (конверсионных) расстройств являются преходящие нарушения интеграции функций памяти, сознания, собственной идентичности и моторики, включающие утрату какой-то части этих функций. Ранее эти расстройства называли термином «истерия». В качестве проявлений могут встречаться: амнезия, слепота, паралич, похожие на эпилептические припадки, которые возникают при отсутствии неврологических, то есть органических нарушений со стороны нервной системы. Пациенты с конверсионным расстройством имеют личностные особенности: они демонстративны, им необходимо внимание других людей, что является для них вторичной выгодой. Но нельзя утверждать, что они симулируют, притворяются или делают это специально. Особенность заболевания в том, что эти проявления происходят помимо их воли, и пациенты сами страдают от них. С примером сочетания эпилепсии и конверсионного расстройства мы встречались в главе «Замочная скважина».

У клиентки в текущей истории было несколько ведущих симптомов: приступы острого страха, которые она называла паническими атаками, сниженное настроение и постоянная тревожность. Ее расстройство имело прямую связь с травмирующим событием – расставанием с молодым человеком. Это событие откликнулось в ее ранних страхах и иррациональных убеждениях и вылилось в расстройство адаптации. Невротические расстройства могут быть обратимыми, преходящими состояниями, когда личность их преодолевает, меняется, становится сильнее. В некоторых случаях симптомы укореняются, становятся типичными для пациента, и тогда мы говорим о невротическом развитии личности. В силу того, что эта группа расстройств имеет, прежде всего, психологическую, функциональную природу, то более успешным будет применение психотерапии, которая поможет личности справиться со своим внутренними конфликтами, выработать новые, более адаптивные формы мышления, поведения и реакций. Медикаментозная терапия, хоть и не решит сама по себе проблем, но станет своеобразной опорой для пациента.

Послесловие или осталась недосказанность?

Есть много причин, почему написана эта книга. Главная – это мое переосмысление работы врача-психиатра, попытка привнести вклад в рассеивание предрассудков и стереотипов. Когда я поступил в медицинский университет, были популярны сериалы «Клиника» и «Доктор Хаус», и будущее мне представлялось увлекательным приключением. Реальная же практическая работа не всегда радужная. Очень много сложностей связано с осознанием пределов своих возможностей в помощи пациенту, этическим и нравственным выбором, давлением и не всегда оправданными ожиданиями со стороны общества. Случаются ситуации, в которых просто не видишь правильного выхода. И это может привести к накоплению разочарования и бесконечной усталости. И в то же время радость за пациентов, которым удалось помочь, и их близких дает силы продолжать идти выбранным путем.

Эта книга получилась очень личной. Для меня она является выражением накопившегося за годы подлинного научного интереса, практической жизни и чувства врачебного долга. В каком-то смысле я написал ее ради пациентов, но не только моих, а пациентов вообще. Чтобы они меньше боялись, меньше сталкивались со стигматизацией и, в конечном счете, меньше страдали. Однако ни врачи, ни даже близкие люди не смогут им в этом помочь. По силам это только нам всем.

У вас, тех, кто прочитал эту книгу, были разные цели, но общая, как мне кажется, объединяющая нас с вами, состояла в желании привнести луч света туда, где царит незнание. Не берусь судить насколько я смог вам в этом помочь, но искренне надеюсь, что некоторые ответы вы получили. Внутренний мир человека схож в своей очаровывающей неизвестности с космическими просторами. Это сравнение не ново, что лишь подчеркивает его современность. Психология и психиатрия в сравнении с другими науками очень молоды. Но даже накопленное количество знаний не приблизило нас к ответам на вопрос о сущности естества человека. Видимо – предмет невероятно сложный. И во многом мы остаемся сторонними наблюдателями, поражающимися тому, на что способна психика.

Благодарность

Мне хочется выразить благодарность тем, без кого не смогла бы состояться эта книга:

Моей семье, которая всегда поддерживает меня в моих начинаниях, без которой я не смог бы стать врачом, не обладал бы столь ценными мне нравственными качествами, и ради которой мне хочется становиться лучше изо дня в день.

Моим друзьям, которые становились первыми слушателями и критиками описанных историй.

Моим школьным учителям: Анне Жоржевне, Антонине Павловне и Людмиле Дмитриевне, подарившим мне интерес к окружающему миру.

Всему коллективу Республиканской клинической психиатрической больницы имени академика В. М. Бехтерева, поддержавшему меня в моих первых профессиональных шагах, особенно Гурьяновой Татьяне Владимировне и Зиганшину Фариту Галимзяновичу.

Коллективу Казанского государственного медицинского университета, во главе с ректором Созиновым Алексеем Станиславовичем и заведующим кафедрой психиатрии и наркологии Яхиным Кауссаром Камильевичем, которые дали мне необходимые знания для обретения мной профессии.

Коллективу кафедры медицинской и общей психологии за теплоту и благожелательность в отношении коллег.

Моим духовным учителям Менделевичу Давыду Моисеевичу и Менделевичу Владимиру Давыдовичу, которые стали для меня символом врача и ученого.

Всем моим пациентам и их близким, возможность помогать которым питает меня надеждой.

Хазеевой Камилле, которая вдохновила меня в тот непростой период и оживила мои мысли на бумаге.

Роману Переборщикову, предложившему оформить на бумаге то, что крутилось у меня в голове уже много лет, и Денису Волкову, много раз дававшему моим мыслям микрофон и аудиторию.

Всем читателям, особенно дошедшим до этого раздела. Искренне надеюсь, что смог взволновать ваш интерес!

Глоссарий

• Абстинентный синдром – состояние, возникающее после внезапного прекращения приема психоактивных веществ (например, алкоголя) у зависимых от него людей.

• Амбивалентность – двойственность, одновременное сосуществование антагонистических мыслей, чувств, тенденций. Например, любви и ненависти в отношении одного объекта.

• Аменция – глубокое нарушение сознания, длительный делирий, который наблюдается до нескольких недель. С полной дезориентировкой и фрагментарными галлюцинациями.

• Амнезия – полная утрата памяти. Ретроградная амнезия – на события, предшествующие повреждению головного мозга. Антероградная – на последующие события. Ретро-антероградная – затрагивающая и те, и другие.

• Антипсихотики – препараты антипсихотического действия, нейролептики – это лекарственные препараты, которые специфически воздействуют на психотическую продукцию (бред, галлюцинации). Кроме этого эффекта могут оказывать другие – седативный (усыпляющий), противотревожный, антидепрессивный и проч.

• Аппендицит – воспаление червеобразного отростка слепой кишки (аппендикса) разной степени выраженности.

• Атеросклероз – системное заболевание, характеризующееся отложением жира в стенке сосудов, что приводит к затруднению кровотока и ряду других последствий, в том числе и гипертонической болезни.

• Аутизация – уход от социального взаимодействия, сравнительная маловыразительность в эмоциональной сфере, определенная сдержанность и холодность в общении с близкими и окружающими людьми.

• Болезнь Альцгеймера – прогрессирующая форма деменции, приводящая к полной утрате когнитивных способностей.

• Болезнь Крейтцфельдта-Якоба – редко встречающееся дегенеративное заболевание головного мозга, связанное с накоплением в нейронах патологического белка приона.

• Болезнь Пика – вариант деменции с атрофическими изменениями, локализующимися преимущественно в височных и лобных долях мозга.

• Бред отрицательного двойника (синдром Капгра), при котором возникает ощущение, что близкие и знакомые люди были заменены их двойниками – близнецами, клонами, роботами, другими людьми, изменившими свою внешность.

• Бред положительного двойника (синдром Фреголи), когда пациенты узнают в окружающих людях одного и того же человека, преследующего их.

• Бред – это ложное убеждение, не поддающееся разубеждению, не характерное для данной культуры в этот исторический промежуток.

• Галлюцинации – восприятия, которые возникают без наличия реального объекта, сопровождающиеся убежденностью в том, что данный объект в данный момент времени существует. Различают истинные, когда воспринимаемый объект вписывается в окружающую обстановку, и псевдогаллюцинации, которые воспринимаются внутри головы, доступны только субъекту.

• Гебефрения – вариант расстройства шизофренического спектра, для которого характерны дурашливость, нелепые выходки, гримасничанье, манерность, импульсивность, сопровождающиеся бредовыми, галлюцинаторными и кататоническими явлениями.

• Гипертоническая болезнь – хроническое заболевание, при котором наблюдается повышенное давление в сосудистой системе.

• Гипертонический криз – состояние, сопровождающееся внезапным повышением АД до крайне высоких для данного человека значений.

• Делирий – помрачение сознания, которое наполнено галлюцинаторными и иллюзорными расстройствами восприятия, среди сюжетов которых преобладают устрашающие сцены (преследования чудовищ, демонов или других «страшных образов»), вторично развиваются идеи преследования.

• Деменция – синдром, характеризующийся снижением когнитивных способностей: памяти, интеллекта, мышления, внимания.

• Депрессия – эмоциональное расстройство, характеризующееся в типичных случаях депрессивной триадой: снижение настроения, двигательной активности и мышления.

• Дисмнезия – это постепенное снижение объемов памяти, нарастание элементов забывчивости.

• Закон Рибо – закономерность утраты воспоминаний: сначала утрачиваются более свежие, постепенно уходя все дальше и дальше в прошлое.

• Идеаторный (мыслительный) автоматизм – ощущение, будто мысли пациентов им «вложили в голову», и кто-то влияет на их протекание. Могут возникать обрывы, пропадание (шперрунг) мыслей или наоборот их наплывы, пациенты говорят, что мысли их словно захлестывают (ментизм). Возникает убеждение, что мысли известны окружающим людям (симптом открытости мыслей).

• Истерическое расстройство, истерия – см. конверсионное расстройство.

• Истинные галлюцинации – это форма нарушения восприятия, когда пациенты воспринимают органами чувств то, чего нет в реальности. Для них характерна проекция в окружающую среду, они естественным образом вписываются в нее, носят такие же признаки реальности, как и окружающие предметы. В зависимости от органов чувств они бывают зрительными, слуховыми, обонятельными, вкусовыми, тактильными (через кожу).

• Кататония – это психическое расстройство с преобладанием нарушений в двигательной сфере, выражающееся заторможенностью (ступор) или возбуждением. И в том и в другом случае у пациентов происходит нарушение волевой регуляции двигательных актов – при ступоре в форме замирания, а при возбуждении наоборот – повышенной нецеленаправленной активности.

• Конверсионное расстройство – общим для диссоциативных (конверсионных) расстройств являются преходящие нарушения интеграции функций памяти, сознания, собственной идентичности и моторики, включающие утрату какой-то части этих функций

• Корсаковский амнестический синдром – сочетание амнестической дезориентировки, снижения памяти, амнезии и парамнезии.

• Криптомнезия – нарушение памяти, когда пациенты включают в свои воспоминания нереальные события – услышанное ими от других людей, прочитанное в книгах, увиденное в фильме и просто выдуманное.

• МРТ или магнитно-резонансная томография – метод исследования на основе использования магнитных и радиоволн, который позволяет получать изображение анатомических структур организма, преимущественно мягких тканей.

• Менингит – воспаление оболочек головного и спинного мозга.

• Миорелаксанты – лекарственные средства, снижающие тонус скелетной мускулатуры с уменьшением двигательной активности вплоть до полного обездвиживания.

• Моторный (двигательный) автоматизм – убеждение, что некоторые движения больного совершаются помимо его воли, вызваны воздействием со стороны.

• Невротические расстройства – психопатологические синдромы и синдромы непсихотического уровня, сочетающиеся с вегетативной дисфункцией, возникающие вследствие воздействия на личность актуальной психической травмы и несовершенства механизмов антиципации и психологической компенсации.

• Нейролептики – см. антипсихотики.

• Онейроид – помрачение сознания. Для него характерно полное нарушение ориентировки, замирание, обездвиженность (ступор), сценоподобные истинные галлюцинации и псевдогаллюцинации. При онейроиде пациенты словно участвуют в ярком представлении или кинофильме, теряется связь с реальностью, и они полностью погружены в сюжет.

• Органическое психическое расстройство – группа заболеваний, связанных с преходящей или постоянной мозговой патологией экзогенной природы (травм, нарушений кровоснабжения, атрофии и др.).

• Паралогическое мышление – расстройство мышления, при котором происходят логические ошибки в умозаключениях, формирование собственной «логики», нарушающей законы общепринятой.

• Парамнезии – это нарушения памяти с появлением ложных воспоминаний. К ним относятся конфабуляции, псевдореминисценции и криптомнезии.

• Параноидная шизофрения – форма шизофрении с преобладанием в клинической картине, прежде всего, галлюцинаторно-параноидной симптоматики.

• Паранойяльная шизофрения – вариант параноидной шизофрении, в клинической структуре которой длительное время преобладает паранойяльный синдром – систематизированный бред толкования и преследования.

• Парафренный синдром – это систематизированный бред, как правило, мегаломанического нелепого содержания. Пациенты могут утверждать, что они «короли», «боги», обладают несметными богатствами и т. д.

• Помрачение сознания – психотическое состояние, которое, согласно К. Ясперсу, характеризуют:

1. отрешенность, то есть расстройство чувственного познания, отделяющее пациента от внешнего мира;

2. нарушение рационального познания, то есть дезорганизованное мышление;

3. дезориентировка во времени, пространстве, обстановке, ситуации и нередко в собственной личности;

4. затруднение запоминания впечатлений периода психоза. В отечественной психиатрии различают такие формы помрачения сознания: аменция, делирий, онейроид, сумеречное состояние сознания.

• Припадок – кратковременное и повторяющееся с разной частотой болезненное состояние с внезапной утратой сознания, нередко с судорогами, другими нарушениями и характерными изменениями на ЭЭГ.

• Продромальный период, продрома – самая ранняя стадия болезни, на которой заболевание протекает латентно, бессимптомно или с появляющимися эпизодически и на короткое время отдельными симптомами.

• Псевдореминисценции – когда реальные воспоминания помещены не в тот временной промежуток. При конфабуляциях пациенты вновь погружаются и переживают воспоминания далекой давности, словно они происходят в настоящий момент.

• Психика – свойство высокоорганизованной материи, проявляющееся в способности отражать объективную реальность.

• Психоз – термин, введенный фон Фейхтершлебен в 1846 г., под которым понимают самые яркие проявления психических заболеваний, при которых психическая деятельность больного не соответствует окружающей действительности, отражение реального мира в сознании резко искажено, что проявляется в нарушениях поведения, появлении несвойственных в норме патологических симптомов и синдромов.

• Психофармакотерапия – комплексное лечебное воздействие на психику человека фармакологических средств при многих психических, нервных и психосоматических заболеваниях.

• Ремиссия – период течения хронической болезни, который проявляется значительным ослаблением (неполная ремиссия) или исчезновением (полная ремиссия) ее симптомов (признаков заболевания).

• Седатирующие препараты – это лекарственные средства, которые активизируют, стимулируют процессы торможения и/или ослабляют процессы возбуждения в коре полушарий головного мозга. Седативные препараты успокаивают, снимают напряжение и улучшают засыпание.

• Сенсорный (чувственный) автоматизм – состояние, при котором ощущения в теле кажутся «сделанными», ненатуральными, специально вызванными в пациентах кем-то.

• Синдром психического автоматизма Кандинского-Клерамбо включает в себя псевдогаллюцинации, бредовые идеи воздействия и явления психического автоматизма.

• Сложные галлюцинации – когда галлюцинаторный образ затрагивает несколько систем восприятия. Так пациент описывал, что видел собаку, вошедшую в комнату, слышал ее дыхание и ощущал прикосновения.

• Сумеречное помрачение сознания – нарушение сознания, возникающее внезапно и проявляющееся глубокой дезориентировкой в месте и времени с сохранением привычных автоматизированных действий.

• Транквилизаторы – психотропные лекарственные средства, оказывающие преимущественно противотревожный эффект.

• Тревога – эмоциональное состояние, характеризующееся ощущением внутреннего напряжения связанное с ожиданием угрожающих событий. Отличается от страха своей «беспредметностью», то есть тем, что она не имеет определенного источника опасности здесь и сейчас.

• Тремор – быстрые, ритмичные движения конечностей или туловища, вызванные мышечными сокращениями.

• Хроническая обструктивная болезнь легких (ХОБЛ) – это прогрессирующее заболевание, характеризующееся воспалительным компонентом, нарушением бронхиальной проходимости на уровне дистальных бронхов и структурными изменениями в легочной ткани и сосудах.

• Фрустрация – блокирование целенаправленного поведения.

• Эндогенные психические расстройства – это расстройства, в возникновении которых играют роль внутренние особенности строения и функционирования головного мозга, в том числе обусловленные генетически.

• Экзогенные психические расстройства – это расстройства, возникающие вследствие органического поражения головного мозга травмирующими факторами (инфекции, черепно-мозговые травмы, токсическое воздействие, нарушение кровоснабжения и др.).

• Психогенные психические расстройства – это расстройства, основой которых являются психологические травмы.

• Энцефалит – воспаление вещества головного мозга.

• Эпилептический статус – серия повторяющихся эпилептических припадков, в промежутках между которыми больной не приходит в сознание, длящаяся продолжительное время (более пяти минут).

• Эхоэнцефалография (ЭхоЭГ) – это метод исследование головного мозга, который основывается на использовании ультразвука.

• Электроэнцефалография или ЭЭГ – метод исследования головного мозга (ГМ), в основе которого лежит запись электрической активности ГМ (частота, амплитуда).

Список литературы

1. Абитов И. Р. Антиципационная состоятельность в структуре совладающего поведения (в норме и при психосоматических и невротических расстройствах): дис… канд. псх. наук: 19.00.01, 19.00.04. – Казань, 2007. – 158 с.

2. Александровский Ю. А. Пограничные психические расстройства: учебное пособие. – Москва: Медицина, 2000. – 496 с.

3. Ахметзянова А. И. Антиципационная несостоятельность в условиях болезни и аномального развития (научная позиция Казанской школы) // ПМ. 2015. № 5 (90). URL: -nesostoyatelnost-v-usloviyah-bolezni-i-anomalnogo-razvitiya-nauchnaya-pozitsiya-kazanskoy-shkoly-1 (дата обращения: 21.09.2017).

4. Бахур В. Т. Неврозы и эндокринные функции организма//Журн. невропатологии и психиатрии. – 1977. – № 3. – С. 448–456.

5. Болезни нервной системы: Руководство для врачей: в 2 т. / под ред. Н. Яхно, Д. Р. Штульмана. – 2 изд. – М.: Медицина, 2001. – 2 т.

6. Бурлачук Л. Ф., Кочарян А. С, Жидко М. Е. Психотерапия: Учебник для вузов. 2-е изд., стереотип. – СПб.: Питер, 2007. – 480 с: ил. – (Серия «Учебник для вузов»).

7. В. Н. Мясищев. Личность и неврозы. – Ленинград: Издательство ленинградского университета, 1960. – 409 с.

8. Вейн А. М. Неврологические и клинико-физиологические аспекты неврозов у человека//М. Г. Айрапетянц, А. М. Вейн. Неврозы в эксперименте и в клинике. – М.: Наука, 1982. – С. 124–241.

9. Вейн А. М., Соловьева А. Д. Лимбико-ретикулярный комплекс и вегетативная регуляция. – М.: Наука, 1973. – 268 с.

10. Вейн А. М., Колосова О. А., Яковлев Н. А. Неврозы (клинико-патогенетические аспекты, диагностика, лечение и профилактика). – М.: Медицина, 1995. – 231 с.

11. Вероятностное прогнозирование в деятельности человека / Под ред. И. М. Фейгенберга, Г. Е. Журавлева. – М.: Медицина, 1977. – 392 с.

12. Шилова О. В. Вопросы патогенеза и лечения невротических расстройств (обзор литературы) // Журнал ГрГМУ. 2006. № 1 (13). URL: -patogeneza-i-lecheniya-nevroticheskih-rasstroystv-obzor-literatury (дата обращения: 21.09.2017).

Гормональные показатели и генетический полиморфизм в норме и при невротических, связанных со стрессом, расстройствах / Л. А. Рядовая, Е. В. Гуткевич, С. А. Иванова и др. // Бюллетень сибирской медицины. – 2008. – № 3. – С. 19–22.

13. Долгова В. И., Кондратьева О. А. Психологическая защита / монография. – М.: Издательство Перо, 2014. – 160 с.

14. Дробижев М. Ю., Федотова А. В., Кикта С. В. Патогенетическая фармакотерапия фобических тревожных расстройств и состояний, обусловленных стрессом // Профилактическая медицина. – 2013 – № 4. – С. 34–39.

15. Жмуров В. А. Общая психопатология. – Иркутск: Изд. Иркутского университета, 1986. – 234 с.

16. Захарова М. Л. «Шкала дисфункциональных отношений» как метод исследования когнитивных искажений. Личность, семья и общество: вопросы педагогики и психологии. В кн.: Сборник статей по материалам XXXV междунар. науч. – практ. конф. Новосибирск: СибАК, 2013. C.68–76.

17. Захарова М. Л. Исследование дисфункциональных отношений у больных неврозами и их динамики в процессе психотерапии: Автореф. дисс. канд. мед. наук. СПб, 2001. – 24 с.

18. Иванова С. А. Психонейроиммуномодуляция в клинике и терапии невротических и аффективных расстройств: Авто-реф. дис. д-ра мед. Наук. Томск, 2000. – 43 с.

19. Изард К. Э. Психология эмоций. – СПб.: Питер 2008 – 464 с.: ил. – (Серия «Мастера психологии»).

20. Йасем Л. Н., Кеннеди С. Х., Пэрих С. В., Шаффер А., Бьюли С., Алда М., О'Донован К., Макквин Дж., Макинтире Р. С., Шарма В., Ревиндрен А., Янг Л. Т., Милев Р., Бонд Д. Дж., Фрей Б. Н., Голдштейн Б. И., Лафер Б., Бирмахер Б., Хэ К., Нолен В. А., Берк М. Руководство по терапии биполярного расстройства (обновление 2013 года). Совместная разработка Канадской сети по лечению расстройств настроения и тревоги и Международного общества биполярного расстройства // Социальная и клиническая психиатрия. – 2015. – № 1. – С.80–86.

21. Каменская В. Г. Психологическая защита и мотивация в структуре конфликта. – СПб.: Детство-пресс, 1999. – 144 с.

22. Карвасарский Б. Д. Неврозы. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Медицина, 1990. – 576 с.

23. Карвасарский Б. Д. Психотерапия: учеб. для вузов / Изд. 2-е, перераб – СПб.: Питер, 2002. – 672. (Национальная медицинская библиотека).

24. Клубова Е. Б. Методы медицинской психологии в диагностике психологических защитных механизмов// Теория и практика медицинской психологии и психотерапии. – СПб., 1994, с.77.

25. Ковпак Д. В. Клинико-психологические характеристики больных агорафобией и социофобией в процессе интегративной когнитивно-поведенческой психотерапии. Автореферат к. мед.н. СПб, 2005. – 24 с.

26. Колотильщикова Е. А. Психологические основы неврозогенеза: основные концепции и модели // Вестник психиатрии и психологии Чувашии. 2015. № 1. URL: -osnovy-nevrozogeneza-osnov-nye-kontseptsii-i-modeli (дата обращения: 21.09.2017).

27. Конюхов Н. И. Прикладные аспекты современной психологии: термины, законы, концепции, методы, 1992 г.

28. Лакосина Н. Д. Клинические варианты невротического развития Всесоюзное научное медицинское общество невропатологов и психиатров 2-й Московский государственный ордена Ленина медицинский институт им. Н. И. Пирогова издательство «Медицина» Москва – 1970

29. Лекции по общей психологии / А. Р. Лурия. – СПб.: Питер, 2004

30. Менделевич В. Д. Неврозология и психосоматическая медицина./Менделевич В. Д.//М.:МЕДпрессинформ, 2002

31. Менделевич В. Д. Психиатрическая пропедевтика / В. Д. Менделевич. – 4е изд. – М.: МЕДпресс информ, 2008. – 528 с.

32. Менделевич В. Д. Антиципационные механизмы неврозогенеза / В. Д. Менделевич. – Казань: Медицина, 2011. – 288 с.

33. Менделевич В. Д. Антиципационные механизмы неврозогенеза / В. Д. Менделевич // Психологический журнал. – 1996. № 4. – С. 107–114.

34. Менделевич В. Д., Граница А. С. Прогнозирование будущего и механизмы неврозогенеза. Часть 2.// Неврологический вестник – 2014 – Т. XLVI, вып. 1 – С. 51 – 57

35. Михальский А. В. SFBT: Ориентированная на решение краткосрочная терапия/А. В. Михальский. – М.: ФОРУМ, 2016. – 96 с.

36. Михальский А. В. психология конструирования будущего. – М.: МГППУ, 2014.

37. Мосолов С. Н. Тревожные и депрессивные расстройства: коморбидность и терапия. Москва АМАПРЕСС.

38. Неврология и нейрохирургия / под ред. А. Н. Коновалова, А. В. Козлова; Е. И. Гусев, А. Н. Коновалов, В. И. Скворцова: учебник: – т. 1. – 2009. – 624 с.

39. Ничипоренко Н. П. Прогностическая компетентность в системе личностных свойств Вопросы психологии 2007.

40. Ничипоренко Н. П. Феномен антиципационных способностей как предмет психологического исследования / Н. П. Ничипоренко, В. Д. Менделевич // Психологический журнал. – 2006, Т. 27, № 5. – c. 50–59.

41. Оксфордский толковый словарь по психологии / под ред. А. Ребера, 2002. [Электронный ресурс]. – URL: [vocabulary. ru] (дата обращения: 27.11.2016).

42. Пантилеев С. Р., Жилина Е. Ю. Методика диагностики защитных механизмов личности // Вестник Московского университета. Серия 14: Психология. 2009. № 1. URL: -diagnostiki-zaschitnyh-mehanizmov-lichnosti (дата обращения: 30.11.2016).

43. Патогенетический и фармакологический подход при выборе антидепрессантов М. Ю. Дробижев, О. В. Сердюк, А. А. Овчинников, С. В. Кикта, К. Ю. Ретюнский Социальная и клиническая психиатрия 2014, т. 24, № 2

44. Петрова Н. Н. К вопросу о коморбидности биполярных аффективных и тревожных расстройств // Социальная и клиническая психиатрия. 2016. № 2. С. 106–110.

45. Полищук Ю. И, Летникова З. В. Диагностическое и терапевтическое значение врачебной эмпатии в психиатрии // Социальная и клиническая психиатрия. 2013. № 3. С. 99–103.

46. Полищук Ю. И. О значении интуиции в психиатрии //Журнал неврологии и психиатрии им. С. С. Корсакова, 1993. – Том 93. Вып. 3. – С. 99–101.

47. Потапов О. В., Ульянов И. Г. Эпидемиология нарушений и искажения внутренней картины болезни у пациентов с расстройствами адаптации макросоциального генеза // Неврология, нейропсихиатрия, психосоматика. 2013. № 3. С.24–27.

48. Прашко Я. Можны П., Шпелецки М. Когнитивно-бихевиоральная терапия психических расстройств – М.: Институт общегуманитарных исследований, 2016.

49. Психология человека в современном мире. Том 2. Проблема сознания в трудах С. Л. Рубинштейна, Д. Н. Узнадзе, Л. С. Выготского. Проблема деятельности в отечественной психологии. Исследование мышления и познавательных процессов. Творчество, способности, одаренность (Материалы Всероссийской юбилейной научной конференции, посвященной 120-летию со дня рождения С. Л. Рубинштейна, 15–16 октября 2009 г.) / Ответственные редакторы: А. Л. Журавлев, И. А. Джидарьян, В. А. Барабанщиков, В. В. Селиванов, Д. В. Ушаков. – М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. – 404 с.

50. Психология. Учебник для гуманитарных вузов / Под общ. ред. В. Н. Дружинина. – СПб.: Питер, 2001. – 656 с.: ил. – (Серия «Учебник нового века»).

51. Пшенникова М. Г. Феномен стресса. Эмоциональный стресс и его роль в патологии // Пат. физиология и эксперимент. терапия. – 2000. – № 2. – c. 24–31.

52. Регуш Л. А. Психология прогнозирования: успехи в познании будущего. СПб.: Речь, 2003. c. 96-97

53. Романова Е. С., Гребенников Л. Р. Механизмы психологической защиты. Генезис. Функционирование. Диагностика. – Мытищи: Талант, 1996. – 144 с.

54. Руководство по психиатрии: В 2-х т. Т.2 / А. С. Тиганов, А. В. Снежневский, Д. Д. Орловская и др, Подред. А. С. Тиганова. – М.: Медицина,1999. – 784 с.

55. Самохвалов В. П. Психиатрия. Учебное пособие для студентов медицинских ВУЗов/ Издательство «Феникс». Ростов-на-Дону. 2002.

56. Свечников Д. В., Курасов Е. С. Невротические адаптационные расстройства в современной психиатрической практике (анализ состояния проблемы) Вестник Национального медико-хирургического Центра им. Н. И. Пирогова 2013, т. 8, № 4.

57. Свядощ А. М. Неврозы и их лечение. 2-е изд. М.: Медицина. 1971.

58. Семке В. Я.: – Превентивная психиатрия Томск Изд-во Том унта с. – 1999. 403.

59. Стероидные и тиреоидные гормоны: возможности применения в прогнозировании течения невротических расстройств Иванова С. А., Левчук Л. А., Гуткевич Е. В., Семке В. Я. Материалы научно-практической конференции "Биологическая психиатрия – клинической психиатрии", Москва 24–25 марта 2010 г.

60. Стратегии и психологические механизмы преодоления кризиса личности в экстремальных условиях Ищенко В. В. Теория и практика общественного развития Издательство: Издательский дом «ХОРС» (Краснодар) Выпуск № 22 -practica.ru/rus/files/arhiv_zhurnala/2015/22/psychology/ishchenko.pdf

61. Сумина Н. Е. Клинический подход к изучению антиципационной состоятельности. Журнал практической психологии и психоанализа. 2007, № 4

62. Тукаев Р. Д., Зуева О. П., Кузнецов А. Н., Кузнецов В. В., Срывкова К. А., Комплексная когнитивно-ориентированная психотерапия тревожных расстройств с приступами паники. Методика и результаты применения. Сообщение 1 // Социальная и клиническая психиатрия. 2010. № 4. С. 87–93.

63. Тукаев Р. Д., Кузнецов В. Е., Срывкова К. А., Дебрянская А. В. Описание клинической рейтинговой шкалы системной качественно-количественной оценки процесса и эффективности психотерапии тревожных расстройств // Социальная и клиническая психиатрия. 2016. № 1. С. 21 – 27

64. Тукаев Р. Д., Кузнецов В. Е. Когнитивно-ориентированная психотерапия при тревожных расстройствах: оценка в контролируемом исследовании // Социальная и клиническая психиатрия. 2015. № 2. С. 55–64

65. Фейгенберг И. М. Нарушения вероятностного прогнозирования при шизофрении // Шизофрения и вероятностное прогнозирование. М., 1973. С. 5 – 19.

66. Фролова А. В., Минуллина А. Ф. Клиническая психология: Методическое пособие. – Казань: ФГАО УВПО «Казанский (Приволжский) федеральный университет», 2013. – 74 с.

67. Хныченко Л. К., Сапронов Н. С. Стресс и его роль в развитии патологических процессов// Обзоры по клин. Фармакологии и лек. Терапии – 2003. – Т. 2 № 3.

68. Холмогорова А. Б. Значение классификации психических расстройств для развития методов психотерапии (на примере тревожных расстройств) // Социальная и клиническая психиатрия. 2014. № 3. С. 51–56.

69. Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности (Основные положения, исследования и применение). – СПб. Питер Пресс, 1997. – 608 с. – (Серия «Мастера психологии»).

70. Чувгунова О. А. Планирование как предмет психологического исследования // Психологические исследования. 2015. Т. 8, № 43. С. 11. URL: (дата обращения: 22.07.2016).

71. Aberg MAI, Torén K, Nilsson M, et al. Nonpsychotic Mental Disorders in Teenage Males and Risk of Early Stroke: A Population-Based Study. Stroke. 2016;47(3):814–821. doi:10.1161/STROKEAHA.115.012504.

72. Agor, W. H. (Ed.). 1989a. Intuition in Organizations: Leading and Managing Productively. Newbury Park: SAGE publications.

73. An Introduction to the Ontology of Anticipation Roberto Poli -content/uploads/2014/11/read_Poli-An-Introduction-to-the-Ontology-of-Anticipation.pdf

74. Analysis of psychiatric consultations in a multidisciplinary hospital patients Piotr Ścislo1, Karina Badura-Brzoza2, Piotr Gorczyca2, Michal Blachut2, Robert Pudlo2, Magdalena Piegz2, Robert T. Hese1 Psychiatr. Pol. 2015; 49(5): 1101–1112 DOI:

75. Anticipated Reward in Obsessive-Compulsive Disorder: Are Compulsions Rewarding? Leonardo F. Fontenelle, Sanne Oostermeijer, Gabriela Mourao Ferreira, Valentina Lorenzetti, Judy Luigjes, Murat Yucel Clin Psychiatry 2015;76(9):e1134–e1135

76. Anticipatory Competence and Ability to Probabilistic Forecasting in Adolescents: Research Results. Anna I. Akhmetzyanova. International journal of environmental & science education 2016, vol. 11, no. 8, 1923-1932

77. Associations of selected lower urinary tract symptoms with biographical context in patients of a day hospital for neurotic disorders Michal Skalski 1, Jerzy A. Sobanski 2, Tomasz Golabek3, Agata Swierkosz 1, Katarzyna Klasa 4, Mikolaj Przydacz 3, Krzysztof Rutkowski 2, Edyta Dembinska 2, Michal Mielimaka 2, Katarzyna Cyranka 2, Piotr L. Chlosta 3, Dominika Dudek 5 Psychiatr. Pol. 2016; 50(6): 1207–1234

78. Baldwin DS, Anderson IM, Nutt DJ, et al. Evidence-based pharmacological treatment of anxiety disorders, post-traumatic stress disorder and obsessivecompulsive disorder: a revision of the 2005 guidelines from the British Association for Psychopharmacology. J Psychopharmacol. 2014;28(5):403–439.[PubMed]

79. Bandelow B, Reitt M, Rover C, Michaelis S, Gorlich Y, Wedekind D. Efficacy of treatments for anxiety disorders: a meta-analysis. Int Clin Psychopharmacol. 2015;30(4):183–192.[PubMed]

80. Barkowski S, Schwartze D, Strauss B, Burlingame GM, Barth J, Rosendahl J. Efficacy of group psychotherapy for social anxiety disorder: A metaanalysis of randomized-controlled trials. J Anxiety Disord. 2016;39:44–64. [PubMed]

81. Baylor A. M. A three-component conception of intuition: Immediacy, sensing relationships, and reason // New Ideas in Psychology, 1997. V. 15. № 2. P. 185–194.

82. Beck A.T. Cognitive therapy and emotional disorders. New York: Intern. Univ. press, 1976. – 356 p.

83. Bem D, Tressoldi PE, Rabeyron T and Duggan M. Feeling the future: A meta-analysis of 90 experiments on the anomalous anticipation of random future events [version 1; referees: 2 approved]. F1000Research 2015, 4:1188

84. Benjamin Djulbegovic, Iztok Hozo, Jason Beckstead, Athanasios Tsalatsanis and Stephen G Pauker. Dual processing model of medical decision-making// Djulbegovic et al.; licensee BioMed Central Ltd.2012

85. Blais MA, Malone JC, Stein MB, et al. Treatment as usual (TAU) for depression: a comparison of psychotherapy, pharmacotherapy, and combined treatment at a large academic medical center. Psychotherapy (Chic) 2013;50(1):110–118.[PubMed]

86. Boehme S, Ritter V, Tefikow S, et al. Brain activation during anticipatory anxiety in social anxiety disorder. Social Cognitive and Affective Neuroscience. 2014;9(9):1413–1418. doi:10.1093/scan/nst129.

87. Buhle JT, Silvers J a, Wager TD, Lopez R, Onyemekwu C, et al. (2013) Cognitive Reappraisal of Emotion: A Meta-Analysis of Human Neuroimaging Studies. Cereb Cortex: 1–10. Available: Accessed 7 August 2013

88. Changes in intensity of neurotic symptoms associated with reduction of suicidal ideation in patients who underwent psychotherapy in the day hospital for the treatment of neurotic and behavioral disorders Pawel Rodzinski 1, Krzysztof Rutkowski 1, Agnieszka Murzyn 2, Jerzy A. Sobanski 1, Katarzyna Cyranka 1, Edyta Dembinska 1, Karolina Grzadziel 3, Katarzyna Klasa 4, Michal Mielimaka 1, Lukasz Muldner-Nieckowski 1, Bogna Smiatek-Mazgaj Psychiatr. Pol. 2017; 51(3): 531–548

89. Changes in personality functioning as a result of group psychotherapy with elements of individual psychotherapy in persons with neurotic and personality disorders – MMPI-2 Katarzyna Cyranka, Krzysztof Rutkowski, Michal Mielimaka, Jerzy A. Sobanski, Bogna Smiatek-Mazgaj, Katarzyna Klasa, Edyta Dembinska, Lukasz Muldner-Nieckowski, Pawel Rodzinski Psychiatr. Pol. 2016; 50(1): 105–126 DOI:

90. Chou PH, Lin CH, Loh el-W, Chan CH, Lan TH. Panic disorder and risk of stroke: a populationbased study. Psychosomatics. 2012;53:463–469. doi: 10.1016/j.psym.2012.03.007. [PubMed]

91. Clark DM, Wells A. A cognitive model of social phobia. In: Heimberg RG, Liebowitz MR, Hope DA, Schneier FR, editors. Social Phobia: Diagnosis, Assessment, and Treatment. New York: Guilford Press; 1995.

92. Clark, David A., 1954 Cognitive therapy of anxiety disorders: science and practice / David A. Clark and Aaron T. Beck. 2010 The Guilford Press A Division of Guilford Publications, Inc

93. Clauss JA, Avery SN, VanDerKlok RM, et al. Neurocircuitry underlying risk and resilience to social anxiety disorder. Depression and anxiety. 2014;31(10):822–833. doi:10.1002/da.22265.

94. Clauss JA, Blackford JU. Behavioral inhibition and risk for developing social anxiety disorder: a metaanalytic study. J Am Acad Child Adolesc Psychiatry. 2012;51:1066–1075.[PMC free article] [PubMed]

95. Complaints of neurotic patients that are of interest for a cardiologist Jerzy A. Sobanski, Katarzyna Klasa, Lech Popiolek, Krzysztof Rutkowski, Edyta Dembinska, Michal Mielimaka, Katarzyna Cyranka, Lukasz Muldner-Nieckowski, Bogna Smiatek-Mazgaj, Pawel Rodzinski DOI: 10.5603/KP.a2015.0099

96. Cyranka K, Rutkowski K, Mielimaka M, Sobanski JA, Smiatek-Mazgaj B, Klasa K. et al. Changes in personality functioning as a result of group psychotherapy with elements of individual psychotherapy in persons with neurotic and personality disorders – MMPI-2. Psychiatr. Pol. 2015 [Epub ahead of print]; DOI: 10.12740/PP/OnlineFirst/38438

97. Davis KR, Fischer S. The influence of trait anger, trait anxiety and negative urgency on disordered eating. Personality and Individual Differences. 2013;54(2):307–310.

98. De Giorgio G, Quartesan R, Sciarma T, et al. Consultation-Liaison Psychiatry – from theory to clinical practice: an observational study in a general hospital. BMC Research Notes. 2015;8:475. doi:10.1186/s13104-015-1375-6.

99. de Vries YA, de Jonge P, van den Heuvel E, Turner EH, Roest AM. Influence of baseline severity on antidepressant efficacy for anxiety disorders: meta-analysis and meta-regression. Br J Psychiatry. 2016;208(6):515–521. [PubMed]

100. de Vries YA, de Jonge P, van den Heuvel E, Turner EH, Roest AM. Influence of baseline severity on antidepressant efficacy for anxiety disorders: meta-analysis and meta-regression. Br J Psychiatry. 2016;208(6):515–521. [PubMed]

101. Denny BT, Ochsner KN, Weber J, Wager TD. Anticipatory brain activity predicts the success or failure of subsequent emotion regulation. Social Cognitive and Affective Neuroscience. 2014;9(4):403–411. doi:10.1093/scan/nss148.

102. Denny BT, Silvers JA, Ochsner KN. How we heal what we don’t want to feel: The functional neural architecture of emotion regulation. In: Kring AM, Sloan DM, editors. Emotion Regulation and Psychopathology: A Transdiagnostic Approach to Etiology and Treatment. New York: Guilford Press; 2009. pp. 59–87.

103. Driving with Intuition: A Preregistered Study about the EEG Anticipation of Simulated Random Car Accidents Gian Marco Duma,Giovanni Mento, Tommaso Manari, Massimiliano Martinelli,Patrizio Tressoldi Published: January 19, 2017

104. Ekici B, Ercan EA, Cehreli S, Tore HF. The effect of emotional status and health-related quality of life on the severity of coronary artery disease. Kardiol. Pol. 2014; 72(7): 617–623.

105. Ellis A. Rational Emotive Therapy // Corsini P.J. Current psychotherapies (4 ed.). Itasca, Ill. Peacock, 1989. – p. 197–238.

106. Etkin A, Wager TD. Functional neuroimaging of anxiety: a meta-analysis of emotional processing in PTSD, social anxiety disorder, and specific phobia. The American Journal of Psychiatry. 2007;164(10):1476–88.

107. Ferreira BIRC, Abreu JLPDC, Reis JPGD, Figueiredo AMDC. Psoriasis and Associated Psychiatric Disorders: A Systematic Review on Etiopathogenesis and Clinical Correlation. The Journal of Clinical and Aesthetic Dermatology. 2016;9(6):36–43.

108. From querulous neurosis to querulous delusion: the psychopathological aspects of persistent dysfunctional complaining]. Tijdschr Psychiatr. 2016;58(1):30-7.

109. Gorka SM, Huggins AA, Fitzgerald DA, Nelson BD, Phan KL, Shankman SA. Neural Response to Reward Anticipation in Those with Depression with and without Panic Disorder. Journal of affective disorders. 2014;164:50–56. doi:10.1016/j.jad.2014.04.019.

110. Grillon C, Ameli R, Woods SW, Merikangas K, Davis M. Fear-potentiated startle in humans: effects of anticipatory anxiety on the acoustic blink reflex. Psychophysiology. 1991;28(5):588–95. [PubMed]

111. Hagele C, Schlagenhauf F, Rapp M, et al. Dimensional psychiatry: reward dysfunction and depressive mood across psychiatric disorders. Psychopharmacology. 2015;232:331–341. doi:10.1007/s00213-014-3662-7.

112. Herwig U, Baumgartner T, Kaffenberger T, et al. Modulation of anticipatory emotion and perception processing by cognitive control. Neuroimage. 2007b;37(2):652–62.[PubMed]

113. Hilbert K, Pine DS, Muehlhan M, Lueken U, Steudte-Schmiedgen S, Beesdo-Baum K. Gray and white matter volume abnormalities in generalized anxiety disorder by categorical and dimensional characterization. Psychiatry research. 2015;234(3):314–320. doi:10.1016/j.pscychresns.2015.10.009.

114. Hodgkinson G.P., Langan-Fox J., Sadler-Smith E. Intuition: a fundamental bridging construct in the behavioural sciences. British Journal of Psychology, 2008, 99(Pt 1), 1–27.

115. Horton R.E., Pillai Riddell R., Flora D., Moran G., Bento S., Pederson D. (2015). Distress regulation in infancy: Attachment and temperament in the context of acute pain. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 36(1), 35–44.

116. Huang S-W, Wang W-T, Lin L-F, Liao C-D, Liou T-H, Lin H-W. Association between psychiatric disorders and osteoarthritis: a nationwide longitudinal population-based study. Manchia. M, ed. Medicine. 2016;95(26):e4016. doi:10.1097/MD.0000000000004016.

117. Huhn M, Tardy M, Spineli LM, et al. Efficacy of pharmacotherapy and psychotherapy for adult psychiatric disorders: a systematic overview of meta-analyses. JAMA Psychiatry. 2014;71(6):706–715. [PubMed]

118. Izci F, Ilgun AS, Fındıklı E, Ozmen V. Psychiatric Symptoms and Psychosocial Problems in Patients with Breast Cancer. The Journal of Breast Health. 2016;12(3):94-101. doi:10.5152/tjbh.2016.3041.

119. Izydorczyk B. Neuroticism and compulsive overeating (A comparative analysis of the level of neuroticism and anxiety in a group of females suffering from psychogenic binge eating, and in individuals exhibiting no mental or eating disorders) Archives of Psychiatry and Psychotherapy. 2012;14(3):5–13.

120. Josef M. Feigenberg. Nikolai Bernstein: From Reflex to the Model of the Future (Studien zur Geschichte des Sports). Berlin: LIT Verlag, 2014. – 272 pages.

121. Josef M. Feigenberg. Wahrscheinlichkeits prognostizierung im System der zielgerichteten Aktivitat. Paul Jung Verlag, 1999. – 148 Seiten.

122. Kamaradova D, Prasko J, Latalova K, et al. Psychometric properties of the Czech version of the Beck Anxiety Inventory – comparison between diagnostic groups. Neuro Endocrinol Lett. 2015;36(7):706–712. [PubMed]

123. Kamaradova D, Prasko J, Sandoval A, Latalova K. Therapeutic response to complex cognitive-behavioral and pharmacological treatment in patients with social phobia. Act Nerv Super Rediviva. 2014;56(3–4):91–99.

124. Kamaradova D, Prasko J, Sandoval A, Latalova K. Therapeutic response to complex cognitive-behavioral and pharmacological treatment in patients with social phobia. Act Nerv Super Rediviva. 2014;56(3–4):91–99.

125. Kazansky A.B. (2015) Agential Anticipation in the Central Nervous System. In: Nadin M. (eds) Anticipation: Learning from the Past. Cognitive Systems Monographs, vol 25. Springer, Cham

126. Kelly, G.A.: The Psychology Of Personal Constructs. Norton, New York (1955)

127. Kim BJ, Linton K, Cho S, Ha J-H. The Relationship between Neuroticism, Hopelessness, and Depression in Older Korean Immigrants. Walter M, ed. PLoS ONE. 2016;11(1):e0145520. doi:10.1371/journal.pone.0145520.

128. Kimura Y, Kawabata H, Maezawa M. Frequency of Neurotic Symptoms Shortly after the Death of a Pet. The Journal of Veterinary Medical Science. 2014;76(4):499–502. doi:10.1292/jvms.13-0231.

129. L'Encephale, Volume 41, Issue 5, Pages 429-434

130. Lyons IM, Beilock SL. When Math Hurts: Math Anxiety Predicts Pain Network Activation in Anticipation of Doing Math. Chapouthier G, ed. PLoS ONE. 2012;7(10):e48076. doi:10.1371/journal.pone.0048076.

131. M. Nadin (ed.), Anticipation: Learning from the Past, Cognitive Systems Monographs 25, DOI 10.1007/978-3-319-19446-2_11

132. Maneeton N, Maneeton B, Woottiluk P, et al. Quetiapine monotherapy in acute treatment of generalized anxiety disorder: a systematic review and meta-analysis of randomized controlled trials. Drug Des Devel Ther. 2016;10:259–276.[PMC free article] [PubMed]

133. Martin LN, Delgado MR. The influence of emotion regulation on decision-making under risk. Journal of Cognitive Neuroscience. 2011;23(9):2569–81. [PMC free article][PubMed]

134. Mento G, Vallesi A. Spatiotemporally dissociable neural signatures for generating and updating expectation over time in children: A High Density-ERP study. Dev Cogn Neurosci. 2016;19:98–106. doi: 10.1016/j.dcn.2016.02.008 [PubMed]

135. Mossbridge JA, Tressoldi P, Utts J, Ives JA, Radin D, Jonas WB. Predicting the unpredictable: critical analysis and practical implications of predictive anticipatory activity. Front Hum Neurosci. 2014. March 25; 8:146 doi: 10.3389/fnhum.2014.00146 [PMC free article] [PubMed]

136. Mukherjee K: A dual system model of preferences under risk. Psychol Rev 2010, 177(1):243–255.

137. Nadin, M.: What speaks in favor of an inquiry into anticipatory processes? Prolegomena. In: Klir, G. (ed.) Anticipatory Systems, International Book Series on Systems Science and Systems Engineering, 2nd edn, pp. xv—lx. Springer, London/New York (2012)

138. Neurotic personality and pseudo-cardiac symptoms in a day hospital patients diagnosed at pretreatment between 2004 and 2014 Jerzy A. Sobanski 1, Lech Popiolek 1, Katarzyna Klasa 2, Krzysztof Rutkowski 1, Edyta Dembinska 1, Michal Mielimaka 1, Katarzyna Cyranka 1, Lukasz Muldner-Nieckowski Psychiatr. Pol. 2016; 50(1): 213–246

139. Ni C, Ma L, Wang B, et al. Screening and Correlates of Neurotic Disorders Among General Medical Outpatients in Xi’an China. Perspectives in psychiatric care. 2015;51(2):128–135. doi:10.1111/ppc.12074.

140. Nilsson E, Bogren M, Mattisson C, Nettelbladt P. Point prevalence of neurosis in the Lundby Study 1947–1997. Nordic Journal of Psychiatry. 2007;61:33–39. [

141. Occurrence of selected lower urinary tract symptoms in patients of a day hospital for neurotic disorders Jerzy A. Sobanski 1, MichaL Skalski 2, Tomasz Golabek3, Agata Swierkosz 2, Mikolaj Przydacz 3, Katarzyna Klasa 4, Krzysztof Rutkowski 1, Edyta Dembinska 1, Michal Mielimaka 1, Katarzyna Cyranka 1, Piotr L. Chlosta 3, Dominika Dudek5 Psychiatr. Pol. 2016; 50(6): 1181–1205

142. Ociskova M, Prasko J, Kamaradova D, et al. Coping strategies, hope, and treatment efficacy in pharmacoresistant inpatients with neurotic spectrum disorders. Neuropsychiatric Disease and Treatment. 2015;11:1191–1201. doi:10.2147/NDT.S80325.

143. Ociskova M, Prasko J, Kamaradova D, Grambal A, Latalova K, Sigmundova Z. Relationship between internalized stigma and treatment efficacy in the mixed neurotic spectrum and depressive disorders. Neuro Endocrinol Lett. 2015;35(8):711–717.[PubMed]

144. Pacini R., Epstein S. The relation of rational and experiential information processing styles to personality, basic beliefs, and the ratio-bias phenomenon. Journal of Personality and Social Psychology, 1999, 76(6), 972–987.

145. Pain and tactile dissociation, derealization and depersonalization symptoms in women and recalled traumatic events in childhood, adolescence and early adulthood Bogna Smiatek-Mazgaj 1, Jerzy A. Sobanski 1, Krzysztof Rutkowski 1, Katarzyna Klasa 2, Edyta Dembinska 1, Lukasz Muldner-Nieckowski 1, Katarzyna Cyranka 1, MichaL Mielimaka 1 Psychiatr. Pol. 2016; 50(1): 77–93 DOI:

146. Pitman SR, Hilsenroth MJ. Interpersonal subtypes of anxiety disorder patients: relationship to assessment and treatment variables. J Nerv Ment Dis. 2016;204(7):513–518. [PubMed]

147. Pittenger C, Bloch MH. Pharmacological treatment of obsessive-compulsive disorder. Psychiatr Clin North Am. 2014;37(3):375–391. [PMC free article] [PubMed]

148. Poli, Roberto. (2010a). "The many aspects of anticipation." Foresight, 12 (3), 7-17.Poli, Roberto. (2010b).

149. Pompoli A, Furukawa TA, Imai H, Tajika A, Efthimiou O, Salanti G. Psychological therapies for panic disorder with or without agoraphobia in adults: a network meta-analysis. Cochrane Database Syst Rev. 2016;4:CD011004. [PubMed]

150. Post-War Research on Post-Traumatic Stress Disorder. Part II – 1989 onwards Krzysztof Rutkowski, Edyta Dembinska Psychiatr. Pol. ONLINE FIRST Nr 22 Published ahead of print 20 June, 2015

151. Pozza A, Andersson G, Dettore D. What does best evidence tell us about the efficacy of group cognitive-behavioral therapy for obsessive-compulsive disorder? Protocol for a systematic review and metaanalysis. Psychol Res Behav Manag. 2015;8:225–230. [PMC free article] [PubMed]

152. Pozza A, Andersson G, Dettore D. What does best evidence tell us about the efficacy of group cognitive-behavioral therapy for obsessive-compulsive disorder? Protocol for a systematic review and metaanalysis. Psychol Res Behav Manag. 2015;8:225–230. [PMC free article] [PubMed]

153. Prasko J, Grambal A, Kasalova P, et al. Impact of dissociation on treatment of depressive and anxiety spectrum disorders with and without personality disorders. Neuropsychiatric Disease and Treatment. 2016;12:2659–2676. doi:10.2147/NDT.S118058.

154. Prasko J, Kamaradova D, Cakirpaloglu S, et al. Predicting the therapeutic response to intensive psychotherapeutic programs in patients with neurotic spectrum disorders. Act Nerv Super Rediviva. 2015;57(1–2):30–39.

155. Prasko J, Raszka M, Adamcova K, et al. Predicting the therapeutic response to cognitive behavioral therapy in patients with the pharmacoresistant obsessive-compulsive disorder. Neuroendocrinol Lett. 2009;30(5):615–623. [PubMed]

156. Prasko J, Raszka M, Adamcova K, et al. Predicting the therapeutic response to cognitive behavioral therapy in patients with the pharmacoresistant obsessive-compulsive disorder. Neuroendocrinol Lett. 2009;30(5):615–623. [PubMed]

157. R.PIutchik, RKeflemian and H.Coute. A structural theory of ego defenses and emotions-n: EJsard "Emotions hi personality and psychopathotogy". N.Y., 1979, p.229–257.

158. Racine NM, Pillai Riddell RR, Khan M, Calic M, Taddio A, Tablon P. Systematic Review: Predisposing, Precipitating, Perpetuating, and Present Factors Predicting Anticipatory Distress to Painful Medical Procedures in Children. Journal of Pediatric Psychology. 2016;41(2):159–181. doi:10.1093/jpepsy/jsv076.

159. Relation entre mécanismes de défense et alliance thérapeutique

160. Ressler K.J., Nemeroff C.B. Role of serotonergic and noradrenergic systems in the pathophysiology of depression and anxiety disorders // Depression and Anxiety. 2000. V. 12 (Suppl. 1). P. 2 – 19.

161. Rufer M, Held D, Cremer J, et al. Dissociation as a predictor of cognitive behavior therapy outcome in patients with obsessive-compulsive disorder. Psychother Psychosom. 2006;75:40–46.[PubMed]

162. Sadeghi R, Mokhber N, Mahmoudi LZ, Asgharipour N, Seyfi H. A systematic review and metaanalysis of controlled treatment trials of metacognitive therapy for anxiety disorders. J Res Med Sci. 2015;20(9):901–909. [PMC free article] [PubMed]

163. Salviati M, Bersani FS, Terlizzi S, et al. Tinnitus: clinical experience of the psychosomatic connection. Neuropsychiatric Disease and Treatment. 2014;10:267–275. doi:10.2147/NDT.S49425.

164. Santos T, Madeira N. Neuroticism: the elephant in the room. J. Depress. Anxiety 2014; 3(1): 145.

165. Schunck T, Erb G, Mathis A, Jacob N, Gilles C, et al. (2008) Test-retest reliability of a functional MRI anticipatory anxiety paradigm in healthy volunteers. J Magn Reson Imaging 27: 459–468 Available: 3 March 2012.

166. Seligman, M.E.P., Railton, P., Baumeister, R.F., Sripada, C.: Navigating into the future or driven by the past. Perspect. Psychol. Sci. 8(2), 119–141 (2013)

167. Servaas MN, Geerligs L, Renken RJ, Marsman JBC, Ormel J, Riese H. et al. Connectomics and neuroticism: an altered functional network organization. Neuropsychopharmacology 2015; 40(2): 296–304.

168. Simmons A, Matthews SC, Stein MB, Paulus MP. Anticipation of emotionally aversive visual stimuli activates right insula. Neuroreport. 2004;15:2261–65

169. Smeijers L, van de Pas H, Nyklicek I, Notten PJ, Pedersen SS, Kop WJ. The independent association of anxiety with non-cardiac chest pain. Psychol. Health 2014; 29(3): 253–263.

170. Sobanski JA, Cyranka K, Rodzinski P, Klasa K, Rutkowski K, Dembinska E. et al. Are neurotic personality traits and neurotic symptoms intensity associated with suicidal thoughts reported by patients of a day hospital for neurotic disorders? Psychiatr. Pol. 2014 [E-pub ahead of print]; DOI: 10.12740/psychiatriapolska.pl/online-first/5.

171. Sobanski JA, Klasa K, Cyranka K, Mielimaka M, Dembinska E, Muldner-Nieckowski L. et al. Effectiveness of intensive psychotherapy in a day hospital evaluated with Neurotic Personality Inventory KON-2006. Psychiatr. Pol. 2014 [E-pub ahead of print]: DOI: 10.12740/psychiatriapolska.pl/online-first/6.

172. Sobanski JA, Klasa K, Mielimaka M, et al. The crossroads of gastroenterology and psychiatry – what benefits can psychiatry provide for the treatment of patients suffering from gastrointestinal symptoms. Przeglad Gastroenterologiczny. 2015;10(4):222–228. doi:10.5114/pg.2015.51213.

173. Solobutina, M. M. (2014). Probabilistic predicting in speech in distress and at the neurotic disorders. OnLine J. Biol. Sci., 14, 150–154.

174. Solobutina, M. M. (2015). Insights into Anticipation Capacity Development. Review of European Studies, 7, 5-17.

175. Stahl S.M. Stahl's essential psychopharmacology: neuroscientifi c basis and practical application. 3 nd ed. Cambridge University Press, 2008. 1117 p

176. Styla R. Differences in effectiveness of intensive treatment programmes for neurotic and personality disorders. Is it worth monitoring effectiveness of a therapeutic team? Psychiatr. Pol. 2014; 48(1): 157–171.

177. Sulle applicazioni cliniche della logoterapia: una rassegna sull’eredita di Victor Emil Frankl E. Girmenia, L. Andrissi, V. Tambone Clin Ter 2014; 165 (4):e330-335. doi: 10.7417/CT.2014.1751

178. Sun X, Ke M, Wang Z. Clinical features and pathophysiology of belching disorders. International Journal of Clinical and Experimental Medicine. 2015;8(11):21906-21914.

179. Tehrani N. Extraversion, neuroticism and secondary trauma in Internet child abuse investigators. Occupational Medicine (Oxford, England). 2016; 66(5):403–407. doi:10.1093/occmed/kqw004.

180. Thamotharan S, Hubbard M, Fields S. Delay discounting, but not disinhibition or inattention, partially mediates the effects of neuroticism on disordered eating in adolescents. Eating behaviors. 2015;18:91–96. doi:10.1016/j.eatbeh.2015.04.005.

181. Thiel N, Hertenstein E, Nissen C, Herbst N, Kulz AK, Voderholzer U. The effect of personality disorders on treatment outcomes in patients with obsessive-compulsive disorders. J Pers Disord. 2013;27(6):697–715. [PubMed]

182. Tversky A., Kahneman D. Judgement under uncertainty: Heuristics and biases // Sci. 1974. V. 185. N 4157. P. 1124–1131.

183. Tzschoppe J, Nees F, Banaschewski T, et al. Aversive Learning in Adolescents: Modulation by Amygdala—Prefrontal and Amygdala—Hippocampal Connectivity and Neuroticism. Neuropsychopharmacology. 2014;39(4):875–884. doi:10.1038/npp.2013.287.

184. Wojdylo K, Karlsson W, Baumann N. Do I feel ill because I crave for work or do I crave for work because I feel ill? A longitudinal analysis of work craving, selfregulation, and health. Journal of Behavioral Addictions. 2016;5(1):90–99. doi:10.1556/2006.5.2016.005.

185. Yalcin M, Tellioglu E, Yildirim DU, Savrun BM, Ozmen M, Aydemir EH. Psychiatric Features in Neurotic Excoriation Patients: The Role of Childhood Trauma. Noro Psikiyatri Arsivi. 2015;52(4):336–341. doi:10.5152/npa.2015.9902.

186. Yoshimura S, Okamoto Y, Yoshino A, Kobayakawa M, Machino A, Yamawaki S. Neural Basis of Anticipatory Anxiety Reappraisals. Reif A, ed. PLoS ONE. 2014;9(7):e102836. doi:10.1371/journal.pone.0102836.

187. Zeidan F, Martucci KT, Kraft R a, McHaffie JG, Coghill RC (2013) Neural correlates of mindfulness meditation-related anxiety relief. Soc Cogn Affect Neurosci. Available: Accessed 14 August 2013.

188. Zincir SB, Sunbul M, Sunbul EA, Dalkilic B, Cengiz F, Kivrak T. et al. Evaluation of alexithymia, somatosensory sensitivity, and health anxiety levels in patients with noncardiac chest pain. Biomed. Res. Int. 2014; 2014: 896183.

Оглавление

Безумие ли? Как психиатры выставляют диагноз?

Предисловие от автора или о чем и зачем эта книга

Глава 1 Если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят

  Заключение

Глава 2 Инструменты

  Заключение

Глава 3 Водомерка

  Заключение

Глава 4 Повторный пациент

  Заключение

Глава 5 На два года старше

  Заключение

Глава 6 Замочная скважина

  Заключение

Глава 7 Он всегда улыбался

  Заключение

Глава 8 Вечный двигатель

  Заключение

Глава 9 Ресницы

  Заключение

Послесловие или осталась недосказанность?

Благодарность

Глоссарий

Список литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg