«Китай»

Китай (fb2) - Китай [litres] 6981K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Владимирович Чекунов - Гарри Михайлович Савулькин

Вадим Чекунов Китай

© Хэ Сяо, фото, 2019

© Чекунов В., Савулькин Г., 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Об авторах

Чекунов Вадим Владимирович

Родился в Москве, служил в армии и закончил филологический факультет МГУ.

Преподавал русский язык всевозможным иностранцам, в том числе и китайцам. Настолько увлекся, что в 2004 году поехал к китайцам в гости в КНР, где провел больше десяти лет и написал несколько книг, не только о Китае.

Циничный оптимист.

Основное увлечение – познание жизни.

Савулькин Гарри Михайлович

Родился в Риге, служил в армии и получал высшее инженерное образование в Израиле.

В 2010 году переехал по работе в Гонконг и сразу же почувствовал писательский зуд.

Составитель «Едального гида по Гонконгу» 2017 и 2018, постоянный автор околокитайского литературного сообщества «Байки лаовая» в ВКонтакте.

Умеренный реалист.

Основные хобби – еда и раздавать бесплатные советы.

Китай. Материковое

Вместо предисловия

В детстве я любил лазить в шкафчик, где мой отец хранил инструменты. Шурупчики, винтики, гвоздики, гайки, отвертки, пассатижи – все это любому парнишке интересно. Но особо меня завораживал серебристого цвета электрический фонарик. В его длинный металлический корпус помещалось несколько массивных круглых батареек «Элемент». А на задней части, на завинчивающейся крышке, виднелись выпуклые значки. «Это не буквы, – пояснил отец. – Это китайские иероглифы». Значки от этого пояснения стали для меня еще загадочнее. Я подолгу разглядывал их, пытаясь разгадать смысл. Один из них напоминал русскую букву «Ф», другой – окошко деревенского домика с упавшей на стекло каплей дождя. Много раз я пытался перерисовать их в тетрадь, чтобы разыскать потом знающего человека и постичь тайну загадочной надписи. Но шестилетнему пацану в Москве того времени – без Интернета, без наплыва иностранцев, да и без изобилия иностранных товаров, – это было не по силам.

Спустя годы я буду стоять в китайском аэропорту в очереди на проверку паспортов и увижу знакомые иероглифы: 中国. К этому времени я уже буду знать, что первый означает «середина», а второй – «государство». Выросший на сказках о загадочных тридевятых царствах и тридесятых государствах, я окажусь в самом настоящем Срединном государстве – именно так переводится самоназвание Китая. И приключений и открытий мне предстоит сделать в нем столько, сколько не выпадало до этого всю жизнь.

Думал ли я об этом, когда держал в руках отцовский фонарик, щелкал его кнопкой и разглядывал диковинные письмена на корпусе? Знал ли, что Азия покорит меня навсегда, станет частью меня?

Нет, разумеется.

Тем и прекрасна жизнь – неожиданностями, которые нам готовит.

Звуки большого города

Неподалеку от моего дома идет нескончаемая стройка. Старые шанхайские кварталы исчезают один за другим. Приземистые домики и всякие вариации на тему «азиатские хрущевки» безжалостно сносятся, а на их месте шустро возводятся высоченные дома. Безликие и огромные, они наступают со всех сторон, высятся до самого неба. Скоро и мое жилье пойдет под снос, к огорчению фандуна – пожилого китайца, сдающего мне квартиру. Ни денежная компенсация, ни современные условия жизни старика не радуют. «Теряем дух города!» – жалуется он мне, приходя за деньгами. Машет рукой: «Вам, молодым, не понять…» Мне так и кажется, что сейчас он с ностальгией добавит: «При Мао такого не было!» Но дед старательно избегает любых разговоров о политике. Узнав при первой встрече, что я из России, ограничился стандартным комплиментом: воскликнул «Путин!» и показал большой палец. Ноготь на темном пальце был необычно длинным. «Холеный желтый ноготь поблескивал, как драгоценный камень», – писал в одном из рассказов Варлам Шаламов, описывая лагерного картежника. У каждого уважающего себя «народного аристократа» должен быть такой статусный ноготь, хотя бы один. Символ успеха, утонченности, благородства. Знак того, что человек не зарабатывает на жизнь тяжелым физическим трудом. Если ноготь отращивается на мизинце, то к нему добавляются и практичные функции – это превосходная вещь для ковыряния в ушах и носу.

Завариваю чай, достаю печенье и говорю, что и сам ненавижу новостройки. Делюсь мыслью, что только в старых районах можно услышать стук сердца города, его дыхание, уловить мысли и желания его жителей… Но старик, деловито пересчитав наличку, отказывается от угощения и моих умничаний. Что толкового ему может сказать лаовай… Да и некогда ему. В двух кварталах отсюда отгрохали огромный торговый центр, а в продуктовом отделе сегодня, в честь открытия, значительные скидки. Кукурузное масло – почти задаром. Надо успеть: народу будет много, китайцы люди практичные и экономные. Из окна наблюдаю за фандуном – вот он возится с замком своего допотопного велосипеда, вот резво вскакивает в седло и шустро крутит педали, выезжает из ворот микрорайона и, беззаботно нарушая правила дорожного движения, скрывается из виду. Дедку восемьдесят шесть лет, а его резвости я искренне завидую. Вот тебе и тяжелая, полная лишений и страданий жизнь, и ужасная ситуация с экологией, и сомнительного качества продукты… Что ни говори, но Китай и китайцы – это настоящая загадка.

«Ну как там твое житье?» – спрашивают друзья в письмах и сообщениях.

Сижу перед ноутбуком, жду, когда загрузится, наконец, нужная мне страничка почты. Борюсь с искушением написать нечто вроде жалобы режиссера Якина на свою судьбу: «Житие мое!..» Климат специфичный, еда тоже, дышать порой нечем, небо то блекло-серое, то грязно-бурое… Шумно, людно, грязно, непонятно… еще и Интернет тормозит со страшной силой… Ютуб и Фейсбук заблокированы, Гугл тоже провинился перед властями, даже любимый ВКонтакте время от времени попадает в опалу. Но едва собираюсь поныть об этом друзьям, как в голове раздается недоумевающий возглас киношного царя Ивана Васильевича: «Какое житие твое, пес смердячий?! Ты посмотри на себя…»

И верно.

Если бы пятнадцать лет назад мне кто-нибудь сказал, что жизнь занесет меня в Поднебесную, да еще на такой длительный срок, я бы лишь рассмеялся и махнул рукой. Сколько раз отказывался от предложений съездить в командировку в Китай… «Понимаешь, – убеждала меня завкафедрой, – мы туда много лет наших дам посылали, в основном – предпенсионных. Неудобно уже перед партнерами. Подумают еще, что у нас в университете никого другого больше нет. А ты – молодой преподаватель, и уже с опытом. Съезди, на два семестра всего. Выручи родной факультет!» «Да я ж ни языка не знаю, ни рис не люблю… – отнекивался я. – И потом, там столько народу… Когда даже просто на карту Китая смотрю – кажется, она вся шевелится…» «Вот и чудесно, вот и договорились! Съездишь, поработаешь. Раз народу много, то и желающих поучиться немало, так ведь? Заодно и китайский выучишь!» «А рис?! А перенаселенность?!» – продолжал я отбиваться. «И с этим разберешься! Еще и полюбишь…»

Мне вспомнился отцовский серебристый фонарик. Разумеется, в один прекрасный день я его сломал. И стекло с лампочкой разбил, и выключатель, и даже крышку с иероглифами смять умудрился. Не специально, конечно, а из любопытства. Очень хотелось узнать, как там все в нем устроено. Отец еще долго мне припоминал (то ли в шутку, то ли всерьез) ту мою исследовательскую работу. «Хороший был фонарик…» – вздыхал он. Я шмыгал носом и обещал, как вырасту, купить ему такой же. Теперь-то этого добра – на любой вкус, просто завались. Хочешь – здесь покупай, хочешь – из Китая заказывай… Каких только нет. Но того самого, из детства, в магазинах не сыскать. Зато можно попробовать в старых лавках Пекина или на блошиных рынках Шанхая поискать. Даже если не найду в точности такой – пообщаюсь с народом, посмотрю на жизнь китайскую изнутри…

И согласился поехать. В полной уверенности, что меня едва хватит лишь на один учебный год…

…Ночью я лежу на кровати и слушаю звуки стройки. Она не прекращается ни на минуту. Гудит и лязгает множество экскаваторов – ковшами они вгрызаются в бетонные стены, ломают их, крушат, поднимают тучи пыли. Мне представляется стая хищных динозавров, бесчинствующая в доисторическом каньоне. Тяжкое взрыкивание, громкое шипение, лязг челюстей. Где-то после полуночи к уже привычным гулу техники и выкрикам рабочих добавляется адский грохот – будто огромных размеров железное корыто начинают на цепях таскать туда-сюда по грудам камней и бить по нему кувалдами. Иногда я проваливаюсь в беспокойный сон и вижу странные картины: распугав дерущихся тираннозавров, пароход «Титаник» вылезает на сушу и отчаянно карабкается на высокие кучи битого кирпича… За ним следом грузно, неумолимо ползет и скрежещет брюхом атомный ледокол «Ленин»… Вот он настигает обреченное судно, врезается в корму мощным носом, сминает и принимается давить его палубы… Вдруг откуда-то с неба с завыванием сваливается звено штурмовых самолетов времен Второй мировой и начинает яростный огонь из бортовых пушек… Вздрагиваю и просыпаюсь, разглядывая потолок и бегающие полосы света на нем от прожекторов башенных кранов. Я уже знаю, что разбудило меня – множество «болгарок» на стройке принялись вгрызаться в металл, а в асфальт дороги недалеко от моего дома впились отбойные молотки.

Вжжжииииуу! Вжжиииуууииууии! Та-да-да-дах! – словно во много раз усиленные звуки из кабинета стоматолога. Невольно ощупываю зубы языком. Взглянув на часы – почти половина четвертого – приготавливаюсь к следующему этапу. Он не заставляет себя ждать.

Тудух-бдух! Тудух-бдух! Бдух-тудух!

Это вступил в дело копер. Начинают вбивать сваи. Они всегда принимаются это делать ближе к утру. Я люблю этот звук. Под него я научился дремать, как учатся этому солдаты под звуки канонады. Старый дом весь подрагивает, эта дрожь передается моей жесткой кровати, и мягко меня укачивает. У меня есть шансы сладко поспать пару часов.

Просыпаюсь еще раз, когда уже рассветает. Грохот стройки отходит на второй план. Теперь оживает мой микрорайон. Первым начинает истошно вопить облезлый петух, которого мои соседи держат в клетке на балконе. Кукарекает он, разумеется, по-местному, издавая нечто типа «Ки-ку-ки-ка-а!» – хрипло и тоскливо, будто не извещая о начале нового дня, а в отчаянии взывая о помощи. Не сомневаюсь, что ему прекрасно известно будущее. Слишком часто он, как и я, слышит по утрам громкий стук китайского ножа-топорика по разделочной доске: так-так-так-так-так! Это хозяйка петуха готовит таким способом фарш для пельменей или баоцзы — мелко-мелко рубит кусочки мяса, измельчая их до кашеобразного состояния и принципиально не пользуясь мясорубкой. Дом наполняется криками жильцов – кто-то громко общается в квартире, а кто-то уже кричит с лестницы или, выйдя на улицу, задирает голову и отдает распоряжения оставшимся дома членам семьи. Китайцы всегда кричат. Объясняют сами они это по-разному: и живостью своего характера, и необходимостью перекричать уличный шум или других людей, которых тут немало и которые тоже пытаются перекричать уличный шум и друг друга. Но сам процесс им явно нравится – порой они так увлекаются, что создается впечатление вспыхнувшей ссоры между собеседниками. Но нет, это совершенно мирно обсуждаются самые важные для каждого китайца вещи – деньги, еда и покупки. Обсуждаются обстоятельно, с удовольствием и знанием дела. И обязательно громко. Громкость свидетельствует о значимости темы и самого человека, ее затронувшего. Китайцы могут стоять в полуметре друг от друга, но кричать друг другу будут так, словно стоят на разных берегах широкой реки. Громче возможен лишь разговор по телефону – невидимость собеседника заставляет говорящего вопить в трубку изо всех сил, словно он пытается связаться с ним по полевому катушечному телефону из землянки под сильным артобстрелом.

Слышится шум заводимых под окном скутеров. Стоянка возле дома хаотична и запружена, рули часто цепляются друг за друга – неизбежно начинает завывать случайно сработавшая сигнализация на одном из упавших драндулетов. Со стороны ворот доносится почти непрерывное бибиканье транспорта – будто вся дорога заполнена блеющим стадом, которое не столько переругивается резкими звуками, сколько обозначает свою общность и комментирует текущую ситуацию.

Наконец наступает черед знакомой тренькающей мелодии. На небольшой мощеной площадке перед домом местные бабульки уже собрались на утреннюю гимнастику. Голос из магнитофона ведет отсчет и подает команды к упражнениям. Под эту музыку мне удается еще немного вздремнуть.

Через какое-то время из соседней школы, что прямо за стеной нашего уютного и относительно тихого микрорайона, раздадутся бодрые и воинственные марши, а женский властный голос будет кричать в микрофон отрывистые команды, смысла их мне не разобрать, но они кажутся мне наиболее подходящими для расстрельного взвода.

Пора вставать. Великая страна не спит, и мне нечего прохлаждаться. Новый прекрасный день впереди. Наполненный звуками жизни – гулом наземного метро, клаксонами машин, свистом ветра в пролетах мостов, гудками судов на реке Хуанпу, криками зазывал у дверей ресторанов, шумом строек, рынков, магазинов, шелестом листвы платанов и пением стариков в парках…

Чужой среди центровых

По всем законам жанра после таким образом проведенной ночи я должен быть раздражен. Или хотя бы несчастен. Но этого не происходит со мной… Поначалу, конечно, случалось, но потом, глядя на местных, стал учиться у них своеобразному отношению к жизни. Не всегда это легко, некоторые моменты оказываются весьма спорными. Но в целом – помогает.

Когда попадаешь в Азию на срок более долгий, чем действие туристической визы, у тебя только два пути. Либо принимаешь Азию (не столь важно – всем сердцем или хотя бы частично) и обнаруживаешь, что отныне не можешь без нее жить, либо зарабатываешь нервный тик и бежишь в сторону аэропорта, проклиная местных за их повадки, внешность, язык, климат, еду и все остальное. Я видел обе категории иностранцев. Кто-то свыкается с местными реалиями, находит некоторые из них даже в чем-то привлекательными и полезными, а к другим просто относится с иронией и терпением. Кто-то скрежещет зубами и пышет злобой на все и всех – такие долго не протянут, их пребывание в Китае не сулит ничего хорошего (кроме зарплаты, быть может) ни им, ни пригласившей их стороне.

Лаоваи – так нас называют местные. При каждом удобном случае уверяя, что это слово всего лишь значит «иностранец». Хитрецы умалчивают, что это, скорее, нечто типа ироничного «иностранчег», то есть существо, стоящее на совершенно иной ступени развития, чем китаец – житель Центра Мира. И не стоит обманываться, думая, что ступень эта в китайском сознании выше их собственной, китайской. В Китае иностранцу вообще легко впасть в заблуждения, оттого и относятся к лаоваю с усмешкой, порой открытой, порой тщательно скрываемой. Это важный момент. Ты всегда будешь тут лаоваем. И не только тут. Китаец, выезжая за пределы своей страны, все равно ощущает себя полноценным человеком-китайцем, вокруг которого кишат все те же чудаки-лаоваи, населяющие всякую периферию мира. Одна девица из России с упоением рассказывала, как поехала в Германию и там, в Берлине, возле Бранденбургских ворот вместе с парой приятелей-немцев дразнила выходящих из автобусов китайских туристов, крича им: «Лаовай! Лаовай!» и тыча в них пальцем. Китайцы, по ее словам, сильно смущались и готовы были сразу же залезть обратно в автобус, спрятаться. Историю эту слушало несколько человек, все иностранцы, и повествование вызвало радостное возбуждение. Посыпались комментарии: «Супер!», «Вот это троллинг!», «Классно, тоже так надо будет на родине попробовать!» Людей понять можно. Действительно устаешь от навязчивого разглядывания и бесцеремонного тыканья пальцем в твою сторону и этого самого возгласа «Лаовай!» – будто ты не человек, а чудище-пришелец из космоса, ползущий на своих щупальцах по улице китайского города. Желание «отзеркалить» поведение китайцев – своеобразная психологическая разгрузка, этакая шуточная месть за бестактность. Но мне кажется, рассказчица и слушатели несколько обольщались и заблуждались. Дело в том, что попытки подразнить китайцев за границей, тыча в них пальцем и крича: «Лаовай!» заведомо обречены на провал. Конечно, китайцы могут испытать дискомфорт и обратно в автобус залезть, но только лишь потому, что некая «лупоглазая белая обезьяна» проявляет к ним повышенное и нежелательное им внимание, пытаясь добиться каких-то своих неясных (возможно, агрессивных) целей. То есть в сознании китайца слово «лаовай» настолько далеко от нейтрального понятия «иностранец» и настолько тесно связано с понятием «белый недотепа», что они лишь очередной раз убеждаются в неразумности белого, когда тот их пытается тоже «лаоваями» обозвать. Это как если мне в Африке вдруг негры станут кричать: «Негр!» – тоже удивлюсь и не пойму, что происходит.

Можно в совершенстве овладеть языком, выучить пару диалектов, достичь высот в каллиграфии, стать мастером ушу и хорошо разбираться в искусстве пекинской оперы. Китайцы искренне это оценят, причем очень высоко. Будешь буквально купаться в комплиментах и восхищении твоими способностями, но так и останешься «иностранчегом». Никогда не станешь «своим». Это не значит, что китайцы поголовно подвержены ксенофобии и не способны воспринимать иностранцев за равных себе. Нет, конечно. Иностранец в Китае может достичь небывалых высот народной любви. А то и вовсе получить титул «живого воплощения Будды», которого удостоился, например, немецкий предприниматель Йон Рабе – человек, спасший во время печально известной Нанкинской резни тысячи человек. Его именем китайцы называли своих детей, ему самому, оказавшемуся в бедственном положении по возвращению в Германию, нанкинцы собирали продукты и деньги. Китайцы умеют ценить людей, неравнодушных к ним. Но разделение на «свой-чужой» у них в крови. Если к этому относиться со спокойным пониманием или даже с юмором, жизнь в Китае может стать интересной и даже комфортной. Во всяком случае, на это можно надеяться. А тем, кто прибывает сюда с миссионерскими замыслами и желанием сразиться с культурой, которой не меньше пяти тысяч лет, можно лишь посочувствовать – ведь они неизбежно потерпят фиаско разной степени драматичности.

Принять в сердце Китай для меня не значило сделаться больше китайцем, чем сами китайцы. Я не ставлю мебель в соответствии с фэншуй, не ношу алые шелковые халаты с вышитыми золотыми драконами. Не слушаю народную оперу (вернее, слушаю – вместе со стариками-соседями сверху, большими ее любителями, однако уже не страдаю от нее, словно от зубной боли). Но Китай меня сильно изменил. На многие вещи я стал глядеть иначе. Неизменным осталось лишь одно, за что больше всего люблю Поднебесную, – практически ежедневное удивление и восхищение той жизнью, что кипит в ее городах и деревнях. Каждый день приносит столь удивительные наблюдения и открытия, что поневоле ощущаешь себя ребенком, изумленно смотрящим на огромный мир.

Близкие контакты третьего вида

Утром я выхожу на балкон проверить, как там поживает мое белье, вывешенное, подобно флагам или парусам, на длинных горизонтальных бамбуковых шестах прямо над головами занимающихся своей гимнастикой бабок. Несколько футболок, пара джинсов, множество носков и, как веха моего привыкания к местной жизни – нижнее белье. С последним не все было гладко поначалу. При первом знакомстве со стариком-фандуном, когда тот показывал мне квартиру и давал ценные советы по экономии воды и электричества, я обратил внимание на эти самые шесты на балконе – здоровенные, словно удочки для великана. «Здесь будешь сушить белье после стирки!» – пояснил старик, как само собой разумеющееся. Я задумался о городской пыли, дождях и прочих неожиданных вещах. «А в квартире у тебя ничего не высохнет, – терпеливо пояснил хозяин квартиры. – Влажность ведь!»

Продевать футболки и штаны в шесты и высовывать их во двор на сушку я научился быстро. Обзавелся огромными пластиковыми прищепками и прицеплял к бамбуковым палкам носки. А вот развесить трусы на виду всей любопытствующей публики – не решался. Я был единственным иностранцем в микрорайоне и за мной с живым интересом наблюдало все его население. Когда я выходил на балкон, бабки внизу переставали танцевать и размахивать веерами. Школьники останавливались, забывая о дороге к храму знаний и, запрокинув головы, взирали на меня. Если я возвращался из магазина, то тетушки возле дома сгорали от любопытства и всеми правдами и неправдами пытались заглянуть в мои пакеты. Мужчины провожали меня долгим изучающим взглядом – наиболее наблюдательные потом непременно изрекали: «Лаовай!» Впрочем, такое внимание оказывалось не только по месту жительства. В городе дела обстояли примерно так же, разве что прибавлялись крики «халоу-халоу!», что в представлении местных означало приветствие на английском языке. Порой мне казалось, что лишь две категории китайского населения избавлены от назойливого любопытства к иностранцам – новорожденные и умирающие. Им не до нас. Еще можно сюда добавить заключенных под стражу преступников – они, может, и взглянули бы, но их не пускают.

Трусы были у меня самые обычные, синие «боксеры». Но мысль о том, что их примутся разглядывать и школьники, и взрослые, и танцующие под окном пенсионеры, и даже тот самый петух с соседнего балкона будет в курсе, какие труселя носит лаовай, мне мешала смириться и вывесить их на на всеобщее обозрение. Должна же в человеке оставаться какая-нибудь загадка. Сначала я нижнее белье стирал и пытался высушить на спинке стула или на железной полке для полотенца в ванной. Каждый день ощупывал и удивлялся, что оно до сих пор такое же влажное, как только что после стирки. Когда срок сушки приблизился к неделе, трусы пришлось выкинуть – пахнуть они стали как старая тряпка для пола. С новым бельем нашелся выход получше – взгляд мой упал на электрический фен. Наплевав на рекомендации фандуна об экономии электричества, я азартно направлял горячий воздух на мокрую ткань, усмехаясь и радуясь превосходству лаовайской смекалки над местными привычками и традициями. Ровно до того момента, пока фен не перегрелся и не издох у меня в руках. Пошептав несколько минут беззвучные проклятия в адрес китайского качества, китайского климата и китайского образа жизни, я прошел на балкон и с видом капитулировавшего коменданта крепости вывесил белье. Разумеется, ни оваций, ни насмешек со стороны местных не последовало. Зато я приблизился к народу сам, и жизнь моя от этого не только не пострадала, но и улучшилась. Ведь я вынес один из первых уроков жизни в Китае: будь проще, присматривайся к местным, учись у них нужным для жизни вещам – в этом они явно опытнее тебя.

С бельем связана еще одна история, с которой начались мои контакты с соседями, неожиданно переросшие в целый учебный процесс. Тогда я вообще не говорил по-китайски. Все, что у меня было с собой для общения – небольшой разговорник, по которому я пытался учить слова и фразы, написанные по-китайски русскими буквами. Разумеется, никто меня не понимал.

Однажды я вернулся домой и, выйдя на балкон, обнаружил, что с одного из шестов исчезло целое одеяло. Жил я на третьем этаже шестиэтажки и поэтому сильно озадачился, кто и каким способом у меня стащил эту безусловно нужную в хозяйстве вещь. Перегнувшись через балконные перила, я вдруг заметил свое одеяло – его просто-напросто сдуло ветром с шеста и оно улетело к нижнему соседу на балкон. Яркой цветастой кучей – рисунок роз, пионов и еще каких-то неизвестных мне цветов украшал его ткань – оно грустно лежало на серой кафельной плитке.

Быстро отыскав в разговорнике раздел с наименованием постельных принадлежностей, я нашел там заветное слово «бэйцзы», которое и означало «одеяло». Воодушевленный знаниями, отправился к соседу на второй этаж. Постучал. Дверь открыл мужик лет пятидесяти, разумеется, китаец. Низенький, поджарый, с «ежиком» седых волос, в пижамных брюках и белой майке-алкоголичке. Уставился удивленно на меня. «Нихао!» – выдал я ему приветствие. «Нихао, нихао!» – радостно закивал сосед и уставился на меня с еще более возросшим удивлением. «Бэйцзы!» – выпалил я ему. Мужик озадаченно моргнул. «Бэйцзы, бэйцзы!» – пояснил я, тыча пальцем через его плечо в сторону комнаты с балконом. «Бэйцзы?» – недоверчиво переспросил собеседник, зачем-то оглянувшись. «Ага! Бэйцзы! Оно самое!» – обрадовался я и добавил на радостях от понимания меня, еще по-русски: «Одеяло! Понимаешь – одеяло убежало, улетела простыня!» Даже помахал руками, изображая полет.

Сосед поразмышлял над моими жестами, кивнул и скрылся в глубине квартиры. Я стоял и ждал, размышляя, что вот, мол, говорят многие, китайский язык труден… А на деле-то, оказывается, пустяки все это. Главное – мотивация и подходящая ситуация. Вон, понял же человек, чего мне от него надо! Тем временем в соседской квартире что-то звякнуло, и мужик снова появился на пороге, держа в руках белый керамический стаканчик. «На!» – сказал он мне и протянул его. Я уже знал, что по-китайски «на!» действительно означает «держи, возьми» и удивительным образом совпадает с нашим разговорным вариантом. Это еще больше укрепило бы мою уверенность в простоте китайского, если бы не стаканчик, всученный соседом. Вещь полезная, но не та, которая мне была сейчас нужна. Я помотал головой и протянул посуду обратно. «Бэйц-зы!» – упрямо сказал и опять потыкал пальцем в квартиру соседа. Тот сильно озадачился и снова оглянулся. «Бэйцзы?» – вновь переспросил он меня. Для пущей наглядности я решил прибегнуть к пантомиме. Соединил перед собой оба указательных пальца, потом развел руки в стороны во всю ширь. Слегка присел, опустил руки и сблизил пальцы, уже возле своих коленей. Так, по моему разумению, и следовало языком жестов показывать «одеяло». Сосед на всякий случай отступил на пару шагов и с тревожным изумлением вглядывался в мои движения, почти спрятавшись за дверью. «Бэйцзы!» – теряя терпение, требовательно сказал я, несколько раз подряд изобразив в воздухе большой прямоугольник. Неожиданно лицо собеседника прояснилось. «А-а-а!» – воскликнул он и снова скрылся в квартире. Я внимательно прислушивался, не звякнет ли он чем снова. Кто его знает, может, подумал, что для русских нужен стакан размером поболее… Но нет, на этот раз мужик возник в дверном проеме действительно с одеялом. Правда, не моим, веселым и в цветочек, а каким-то другим, бледно-синим, линялым. Я снова помотал головой и уже грустно и безнадежно произнес: «Бэйцзы!» Сосед пожамкал губами и повторил за мной это загадочное слово, вслушиваясь в каждый звук: «Бэйцзы…» Щелкнул себя по животу резинкой своих штанов – очевидно, для усиления мыслительного процесса. Почесал нос, вопросительно глядя на меня. Еще раз, но уже не слишком уверенно, попытался вручить одеяло и огорченно вздохнул, когда я отказался. Снова почесал нос. Изобразил рукой питье из стакана. Я опять покачал головой. На этом мы и расстались. Поднимаясь по лестнице, я оглянулся. Сосед задумчиво смотрел мне вслед.

Остаток дня я провел в размышлении о непривязанности к вещам и смирении. Но натура смиряться не желала.

Несколько раз я выходил на балкон, перегибался через перила и смотрел на покинувшее отчий дом одеяло. Даже попытался подцепить его одним из своих бамбуковых шестов, но лишь выронил его – к счастью, не на соседский балкон, а на траву у дома. В окнах соседнего дома я видел лица – за мной с удовольствием и любопытством наблюдали. Некоторые жильцы даже делали это с помощью биноклей, как мне показалось.

Вечером ко мне постучали. На пороге стоял тот самый сосед. Лицо его было строго и торжественно. В руках он держал аккуратно сложенное мое цветастое одеяло. Передал мне его и тут я заметил, что он еще принес и белый стаканчик. Неужели обмывать находку, успел подумать я, прежде чем ситуация прояснилась. «Бэйцзы!» – четко артикулируя, произнес сосед, показывая на перешедшее ко мне одеяло. «Бэйцзы!» – сказал он после, указывая на стакан. При этом одной рукой он делал некие движения – то резко опускал ладонь, то плавно проводил ей по воздуху. Таким образом он показывал разницу в тонах. Падение тона вниз – и слово «бэйцзы» означает «одеяло». Плавный ровный тон – уже получается «стакан». Мой первый урок китайского состоялся.

Расстались мы совершенными друзьями, очень довольные друг другом. Еще несколько месяцев сосед рассказывал всему микрорайону об этом случае, попутно искренне нахваливая мои способности в деле изучения китайского языка. Моя популярность среди местных возросла еще больше. Если я попадался соседу возле подъезда или на лестнице, он экзаменовал меня на предмет различения тонов. Начинал всегда с контрольного «бэйцзы» и подбирал другие слова, расширяя мой словарный запас и тренируя навыки.

Эта языковая тональность китайского языка – одна из наиболее сложных вещей для начинающего постигать особенности общения на нем. Говоришь одно, а собеседник слышит совсем другое. Как человеку, которому медведь на ухо наступил, мне было нелегко. Некоторых слов я сознательно избегал. Так, например, название напитка «спрайт» по-китайски сильно отличается от оригинального. Его для местного потребителя обозвали «сюэ би», – что означает «снежная зелень». Красиво, конечно. Вся беда в том, что слово «би» в другой тональности имеет значение «женский половой орган», причем в матерном варианте. Именно это «би» у меня и выходило все время, как бы я ни старался. Утомившись от хихиканья официанток и продавцов, я перешел на коку-колу, благо она произносится как «кэ коу кэ лэ» и означает дословно «радость во рту, можно веселиться». Все это мне сильно напоминало анекдот про заику в булочной: «Д-д-дайте п-п-пожалуйста б-б-батон б-б-белого х-х… х-х-х… хрен с ним, д-давайте ч-черного!»

Впрочем, недопонимание с местными возникает в самых неожиданных ситуациях. Однажды бродил среди полок в большом супермаркете возле университета. Искал чай и никак не мог найти секцию, где он продается. Во всем мире менеджеры развлекаются подобным образом, периодически меняя местами товары. Вот вроде вчера тут полки были с чаем и печеньем, а теперь какие-то банки с соевым порошком для пожилых людей и непонятного предназначения твердые комки в полупрозрачных пакетах, похожие на сухой собачий корм или на что еще похуже. На меня обратил внимание один из сотрудников магазина. Улыбчивый и полный энтузиазма китаец средних лет подошел ко мне и произнес традиционное «хэлоу!». Едва я собрался мысленно послать его к черту, как тот неожиданно сказал: «Хау кэн ай хэлп ю?» Для меня, привыкшего, что английским здесь владеют лишь немногие студенты, но никак не работники супермаркетов, это был настоящий сюрприз и подарок судьбы. Я доверчиво пояснил, что мне нужен чай. «Ти-и?» – задумчиво переспросил служащий. Я кивнул. Заметил, что меня не поняли и снова повторил, что нужен чай. Тот самый «tea», он же «ча». В том, что я могу сказать «чай» по-китайски, я не сомневался – слова-то похоже звучат. «Ча?» – переспросил служащий. Интонации его подозрительно напоминали те самые, что звучали в исполнении моего соседа снизу.

Заметно огорчившись от непонимания и переживая насчет возможной потери лица, служащий задумался. «Лицо матроса исказилось от мучительного умственного усилия» – написал когда-то Джон Рид в книге «Десять дней, которые потрясли мир». Это он еще в Китае не бывал, не видел много потрясающего. Наконец работник принял мудрое, на его взгляд, решение – бодро сказал «фолоу ми!» и отправился куда-то. План его оказался прост – он вознамерился провести меня вдоль всех полок по всем секциям. Расчет верный – и репутация будет сохранена, и лаовай сам, даст бог, найдет, что ему нужно. Но магазин был слишком большим, желания обойти его целиком у меня не возникло. К счастью, я заметил неподалеку от нас рослую девушку со светлыми волосами, явно студентку-иностранку из университета. Подошел к ней. Так и оказалось, юная австралийка уже полгода изучала китайский. Куда переехала чайная полка, она тоже не знала, но зато легко и свободно спросила служащего об этом по-китайски. Но случилось непредвиденное – тот и ее не понял. Австралийка еще несколько раз, тщательно тонируя слово «ча», попыталась донести до работника смысл. Тот уже наверняка не раз пожалел, что связался с дурацкими лаоваями, но держался молодцом, улыбался и твердил мне «фолоу ми!», приглашающе взмахивая рукой. Я уже хотел плюнуть на этот чай и купить вместо него соевый порошок для пожилых или имитацию собачьего корма, но девушка-студентка неожиданно заартачилась. Заявила, что ей тоже нужен чай и его надо непременно отыскать.

Что нам и удалось вскоре – чайные полки случайно попались нам на глаза. Я потянулся к любимому и знакомому черному «липтону», австралийка, хмыкнув по поводу моего выбора, взяла себе жасминовый. Служащий, внимательно наблюдавший за нами, просиял, когда мы его поблагодарили за «помощь». Приосанился и торжественно сообщил нам по-английски: «Мне очень приятно помогать иностранцам в моей стране!» Был он так горд собой, что мы поблагодарили его снова.

Китайцы часто готовы помочь иностранцу, даже если это явно им не под силу. Это можно объяснить и гостеприимностью, и любопытством, и тягой к необычному, и даже желанием завести знакомство. Последнее – весьма важная вещь, она предоставляет китайцу шанс, который в китайском называется не совсем прилично звучащим для нас словом «цзихуй». Никто ведь не знает, как сложится дальнейшая жизнь, а принцип «я тебе пригожусь» известен нам всем еще из сказок детства. Но не всегда китайцами движет именно корысть. В конце концов, часто им просто приятно помочь иностранцу. Мы ведь помним, что в их глазах мы обычно предстаем в виде беспомощных недотеп, взять опеку над которыми – святое дело.

Но следует помнить важную вещь. Если обращаешься за помощью, например, спрашиваешь совета или узнаешь дорогу, нужно быть готовым к тому, что тебе могут наговорить всякой ахинеи или указать неверное направление. Это сделается не из неприязни, а наоборот – китайцу легче так поступить, чем признаться в незнании или, что еще хуже для него, огорчить спрашивающего своим отказом…

Иногда и сами китайцы могут попросить иностранца о помощи. На улице, правда, это маловероятно, но зато местные коллеги занимаются таким регулярно. В моем случае это происходит так: рано утром – это может быть и выходной день, – примерно в семь утра, раздается телефонный звонок. Это дает о себе знать домашний телефон в гостиной. Его трель примешивается к обычной утренней какофонии. Я плетусь из спальни, цепляю трубку и хрипло произношу в нее по-русски: «Але!» Сомнений у меня нет – это кто-нибудь из профессоров-русистов, вышедших на пенсию, но продолжающих активно участвовать в университетской жизни и заниматься переводами и составлением учебных материалов. Старикам глубоко за семьдесят, но они полны энтузиазма. Со временем мне даже начал нравиться стиль их общения. Не растрачивая время на ерунду, они сразу переходят к делу. После моего «алеканья» в трубке обычно раздается примерно следующее: «Здравствуйте! Я профессор Чжан. Сейчас я перевожу на китайский язык Достоевского, его “Дневник писателя”. Мне непонятно одно место в этом произведении. Сейчас я вам зачитаю главу…» Потом я минут пять переминаюсь возле телефона и слушаю выразительное чтение. Русским языком старая гвардия китайских русистов владеет отменно – приятно слушать. Даже Достоевского ранним утром. Затем еще полчаса мы вместе разбираемся в тонкостях дела Кроненберга, разбираем речь адвоката Спасовича, и я поясняю профессору значение так заинтересовавшего его выражения «подковырники-клещи».

Иногда в выходные дни такие телефонные звонки застают меня в тот момент, когда мне удается, наконец, добраться до дома после ночных прогулок и соревнований с коллегами-немцами по количеству выпитого пива. Тогда я проявляю малодушие и намекаю звонящему, что немного устал и хотел бы отдохнуть. Тактичный профессор спохватывается: «Конечно, конечно! Простите старика! Отдыхайте! Я вам перезвоню через час!»

…После завтрака я проверяю рюкзак – все ли положил туда для рабочего дня. Учебники, стопка проверенных тетрадей, диск с аудио-упражнениями и книга для чтения в автобусе. Добираться до работы мне почти час. Почти каждый шанхайский университет обзавелся новыми обширными кампусами в далеких районах за чертой города, среди огромных пустырей, полей и заводских территорий. Каждое утро университетские автобусы доставляют преподавателей на новый кампус. Прикладываешь пропуск к аппарату у входной двери, проходишь в салон, киваешь знакомым коллегам-китайцам. Половина из них уже устроилась в креслах поудобнее и спит сладким утренним сном, будто после бессонной ночи. Но я знаю почти наверняка, что они легли рано – в девять или десять вечера, не позже. И я знаю, что они так же сладко будут дремать и на получасовых перерывах между занятиями, и на часовом отдыхе после обеда, и конечно, на обратном пути домой. Китайцы могут спасть всегда и везде. Дома, на улице, в парках, в очередях, в ресторанах, в офисах и на производстве, на транспорте, занятиях и даже в спортзалах. Это поистине великие изобретатели поз для сна в самых невероятных местах. Я однажды видел рабочего, спавшего, словно в гамаке, на толстой декоративной цепи, натянутой в парке между двумя бетонными тумбами. А его товарищ удобно расположился на черенке от лопаты, уложенной поперек вырытой ими ямы. Каждый раз, глядя на такое, я вспоминал себя в армии – там я умудрялся спать даже стоя на построении. Но это было лишь первые, особо нелегкие полгода. Поневоле я проникался уважением и сочувствием к китайцам, представляя, что тяготы и лишения воинской жизни для них затягиваются на долгие годы и распространяются на их вполне мирную гражданскую жизнь. Пока не осознал, что все гораздо прозаичнее – просто китайцы любят поспасть и свято следуют принципу экономии сил: «не беги, если можешь идти, не иди, если можешь сидеть, не сиди, если можно прилечь, а уж если прилег – то вздремни».

В университетском автобусе спать у меня не получается. Я с завистью гляжу на невысоких коллег, некоторые из них умудряются развалиться в креслах полулежа. Я же упираюсь коленями в кресло впереди и периодически постукиваю по нему, когда сидящий в нем делает попытку откинуть спинку назад. Происходит это всегда одинаково. Наклоняется спинка кресла и давит мои колени так, что они начинают хрустеть. Я грозно, на манер английского футбольного хулигана, произношу «Ой!» Впереди сидящий вздрагивает, просит прощения и возвращает спинку в исходное положение. Так за поездку повторяется обычно раза три. Комфорт китайцами ценится неимоверно высоко, и если кресло можно слегка разложить, то удержаться от этого выше их сил. Я отношусь к этому с пониманием и заодно тренирую в себе смирение и терпеливость, шлифую эти два краеугольных камня выживания в местных реалиях.

Кресло рядом со мной пустует. Но я знаю, что буквально перед самой отправкой его займет мое персональное исчадие ада и дорожное наказание под именем Мистер Мартышка. Зовут его, конечно, как-то иначе, но я ему дал именно такую кличку за внешность, характер и повадки. Этот Мистер – китаец-преподаватель, и ездит каждый день со всеми остальными коллегами – в том числе и со мной, горемыкой – на новый кампус университета. Мистер Мартышка очень смугл, худ, некрасив, староват, при этом необычайно ловок и энергичен. Ну настоящая пожилая обезьянка.

Приезжает он к автобусу самым последним, на старом велосипеде. Иногда, весь запыхавшийся, прибегает на своих сухих кривых ножках, влетает в автобус и пристально вглядывается в салон. А свободное место в автобусе к этому времени остается всегда лишь одно – рядом со мной, несчастным. Потому что китайцы с нами, иностранными преподавателями, рядом стараются не садиться. Я сначала подозревал, что лишь со мной, но потом выяснил, что со всеми – только когда все места были заняты, тогда усаживались. Некоторых наиболее близких коллег-китайцев я спрашивал: почему так? Сами иностранцы строят всевозможные предположения: китайцам не нравится запах парфюмерии; китайцы нас считают слишком крупными и им тесно рядом с нами; мы не так хорошо знаем язык, и с нами в дороге нет возможности поболтать о важном и насущном – прошедшем завтраке и грядущем обеде; китайцы просто не любят иностранцев… Коллеги отводили глаза и смущенно лепетали про традиционную китайскую деликатность и нежелание беспокоить своим близким присутствием дорогих гостей страны, приглашенных издалека специалистов. Когда я спрашивал, отчего же, в таком случае, проходя по салону и наступая на ногу или задевая мне лицо своими сумками, они даже не извиняются, коллеги растерянно умолкали. Но факт оставался фактом – никто не садился рядом с иностранцем, если были другие свободные места.

Лишь один Мистер Мартышка неприхотлив, да и выбора у него нет. Он неизменно садится возле меня и говорит приветливо: «Нихао!». Если бы этим он и ограничивался, я бы искренне любил его – что может быть ценнее любезного и молчаливого соседа. Но после церемонии приветствия, когда автобус трогается и у меня уже нет шансов выскочить из него, Мистер Мартышка всегда начинает раздеваться. Делает это он привычно и обстоятельно. Снимает с себя рубашку и развешивает ее на спинке переднего кресла – на просушку. Он же вспотел. Майку он не носит, разумеется. Затем он разувается, деликатно засовывая обувь под кресло перед собой. Потом снимает с себя носки и принимается сушить их – но не пассивным способом, как рубашку, а активным. Лихо и со знанием дела вращает ими в воздухе, словно Брюс Ли своими нунчаками. Буквально в миллиметрах от моего лица. При этом еще каждый раз пытается выключить мой потолочный вентилятор – тянет к нему свою цепкую лапку, искушая меня схватить и сломать ее.

Я, конечно, человек привычный к разным запахам после жизни в казарме и работы в мужских рабочих коллективах, но всю часовую поездку пытаюсь понять, от чего мне сильнее режет глаза – от носочков Мистера Мартышки или от его подмышек. Пытаюсь почитать книгу, но крутящиеся рядом сноски сильно отвлекают от сюжета.

Самое печальное для меня это то, что этот Мистер настолько приветлив, по-детски непосредственен и жизнерадостен, что взять его за шею и стукнуть о переднее кресло – для меня решительно невозможно.

«В конце концов, – каждый раз думаю я, отвернувшись к окну, – человек спешил на работу и хочет предстать перед людьми в свежем виде, подготовить себя к новому трудовому дню».

За окном мелькает однообразный пейзаж: крестьянские грядки и теплицы, узкие каналы с мутной водой, низкие бетонные домики, огромные заводские трубы, серые фабричные здания, аккуратно стриженные кусты вдоль дороги, а вдали виднеются неизменные строительные краны и целая гряда высоченных новостроек, наступающая и на эти районы.

В раздумьях о невиданной и кипучей энергии местного народа я и провожу остаток пути. Перед прибытием на новый кампус мой сосед шустро одевается. Едва автобус останавливается на широкой площади перед учебными корпусами, вскакивает и одним из первых спешит на выход, вперед, к трудовым свершениям.

Китайское трудолюбие и связи

Всем известно: немцы – люди крайне пунктуальные, французы – самые искусные любовники, американцы все поголовно – ковбои, а русские пьют водку из самовара и ездят на медведях. А китайцы – очень и очень трудолюбивые. Вот нет у них большей радости в жизни, чем потрудиться как следует. И песенка у нас даже про них есть: как над рекой Хуанхэ встает солнце, и идут китайцы на поле, зажав в кулаке горсточку риса, и несут портреты Мао, а еще по две лопаты в каждой руке впридачу…

На самом деле, конечно, китайцы в этом плане ничем не отличаются от остальных населяющих наш прекрасный мир людей. Ничто человеческое им не чуждо. Так же отлынивают от работы при первой же возможности. Так же любят хорошенько поесть и вздремнуть после еды, прямо на рабочем месте. Хотя нет, это как раз они любят больше всех в мире.

Их усердие – в учебе, работе – зачастую основано на страхе. Перед родителями. Перед обществом. Перед будущим. Спрос-то весьма строгий, с самого детства, таков уж Восток.

От этого становится грустно и снова вспоминаешь себя в армии. Первые полгода службы я много трудился: копал ямы, засыпал и копал новые. Рыл траншеи. Таскал в руках бордюрные камни – тележка не полагалась – от КПП до караулки, это километра полтора через всю часть. Что-то красил, дерновал, грузил… Был ли я трудолюбивым тогда? Не особо. Но за моей работой и работой других «духов» следил сержант Ивахненко, размером с племенного бычка и примерно с таким же характером. Удары его были всесокрушающими. Вариантов не было, приходилось трудиться.

Труд множества китайцев именно такой – подневольный и не особо осмысленный. Там, где следует сделать быстро и хорошо, китайцы будут долго ковыряться, подклеивать, подвязывать, подлатывать постоянно, чтобы в итоге все развалилось и пришлось начинать заново. Могут и быстро сделать, но быстрота эта напоминает «дембельский аккорд» – кое-как в рекордный срок навести «красоту», чтобы все это, как обычно, развалилось после сдачи.

Китайцы не трудолюбивые. Но они – очень трудостойкие. Особенно это относится к не изнеженным и не испорченным «благами цивилизации» сотням миллионов простых работяг. То есть там, где я или подобный мне загнется от невыносимых условий труда, китаец будет работать с безмятежным выражением лица. Карабкаться по шатким бамбуковым строительным «лесам» на вершину строящегося здания, без всякой страховки, с тяжеленным грузом в руках. Залезать в огромную гулкую цистерну и покрывать ее изнутри жутко воняющей ядовитой краской, лишь изредка выглядывая за глотком свежего воздуха. Перевозить на хлипком велосипеде по несколько холодильников, шкафов и диванов, ловко маневрируя в транспортном потоке. В лютый холод на пронизывающем ветру, или в страшную жару под яростным солнцем китаец будет терпеливо и спокойно выполнять свою работу.

И вот за это они достойны и большого уважения, и высокой похвалы. Именно этими трудостойкими людьми-муравьями, низкорослыми, темноликими, одетыми в мешковатую синюю форму, и создаются грандиозные новостройки, многоуровневые развязки, от которых захватывает дух, прокладываются дороги, подметаются улицы, развозятся товары…

Трудостойкость у китайцев невероятная. Она поражает живущих в Китае иностранцев не меньше, чем осознание полной несостоятельности мифа о китайском трудолюбии.

Такой вот парадокс.

Усердия и трудолюбия в учебе у большинства студентов тоже не видать. Я смотрю на них и пытаюсь представить их будущими специалистами – переводчиками, врачами, инженерами… Это получается у меня с трудом. Ежедневная борьба с их сонной одурью и концентрацией основных жизненных интересов вокруг темы «Еда» выматывает. Начинаешь сомневаться в себе, в своей способности заинтересовать предметом – которой обладал на родине, работая со студентами из других стран и которую неожиданно почти утратил с китайскими учащимися. Идешь за советом к знакомым преподавателям из Германии, Америки, Франции – и обнаруживаешь, что их гложут те же сомнения в себе и непонимание, что происходит. Почему мало кто горит желанием грызть гранит науки?.. Лишь со временем, узнавая все новые нюансы местной жизни, начинаешь понимать и отношение китайцев к учебе.

Учеба, безусловно, важна. Каждый сознательный родитель стремиться дать своему чаду достойное образование. Устраивает его в школу попрестижнее, не жалея на это денег. Престижность школы определяется ценой на обучение, загруженностью программы и процентом поступивших в вузы выпускников.

Дети корпят над чудовищными кучами домашних заданий, сдают неимоверное количество всевозможных экзаменов, самыми страшными из которых, разумеется, являются государственные. Даже спустя много лет после окончания школы китайцу будут сниться кошмары, как он сидит на экзамене, – так другим, некитайским людям, снятся самые стрессовые события их жизни – свадьбы, разводы, первые роды, тюрьма, армия или война. Успешно пройдя испытание госэкзаменами и поступив в университет, китайское чадо облегченно вздыхает – самое тяжелое время позади, теперь можно расслабиться. Следующие четыре года студент не делает практически ничего, проводя учебное время в щадящем режиме. Он ходит, конечно, на занятия и вроде даже что-то записывает, но в подавляющем большинстве китайских вузов к нему самое лояльное отношение со стороны учебной части. Если студент посчитал, что ему задают слишком много на дом и нагрузка на него непосильна, – он идет в деканат, жалуется на тяжелые условия и решение принимается в его пользу. Распоясавшегося преподавателя просят следить за собой, и вместо трех страниц текста для чтения на неделю задавать две, а лучше одну. «Ведь вы должны понимать, у студентов много предметов, очень много заданий, они устают и не справляются» – проникновенно пояснят в учебной части растерянному преподавателю-иностранцу. Обычно именно эта категория преподавателей усердствует поначалу в учебном процессе, по привычке. Местный педагогический состав в курсе положения дел и учащихся понапрасну не напрягает.

Вылететь за низкую успеваемость практически невозможно. За все годы работы в Китае я лишь раз был свидетелем исключения студента из университета. И то – не за плохую учебу, а за «аморалку». Оказалось, он совершил вопиющий проступок – провел тайными путями в свое мужское общежитие подругу. Когда студенты рассказали об этом происшествии, я очень удивился отчислению такого человека. Студенты потребовали объяснить. «Ну смотрите, – сказал им. – Во-первых, у парня здоровая тяга к жизни – он не в компьютерные игры рубится ночи напролет, а интересуется девушками, и у него есть подруга. У вас, парни, есть подруги?» Парни смущенно промолчали. «Идем дальше. Он сумел обойти все препятствия на пути – нашел способ провести свою зазнобу в строго охраняемое вахтерами здание. Вы сумеете?» Снова молчание. «Он договорился со всеми соседями по комнате. Сколько их было?» «Семь! У нас восемь человек живет в каждой комнате!» – охотно ответили на этот раз студенты. Теперь настал мой черед молчать, переваривая информацию. Я-то думал – ну двое-трое соседей у него было… «Семерых он сумел убедить освободить ему на пару часов комнату!» – наконец воскликнул я. «Он нашел общий язык со всеми, всю операцию провел успешно… Почти успешно. Кстати, на чем он попался?» Ответ студентов удивил меня еще больше: «Ни на чем. Кто-то через несколько дней тайком рассказал коменданту общежития, а он потом доложил декану». «А сам студент – неужели признался, что так и было?» «Да, он честный человек, признал свою вину». Я снова помолчал. Потом сказал: «Ребята! Да его надо было если уж не поощрять за это все, то хотя бы простить и назначить старостой курса! Честный, активный, убедительный, умеющий решать непростые задачи и организовывать сложные мероприятия – это же прирожденный лидер!»

Но никто не согласился со мной. Потому что паренек этот слишком уж оказался дерзок и вызывающе непохож на своих соседей по комнате, одногруппников и однокурсников. Выделяться – чревато плохими последствиями. Поэтому нужно быть как все, держаться коллективных установок, правил, традиций, не привлекать к себе внимания. Казалось бы, при такой перенаселенности и вследствие этого огромной конкуренции при устройстве на рабочие места – это явно пагубная традиция. Но нет. Во-первых, нужны в основном просто исполнители, во-вторых, невыделяющийся человек надежен и лоялен, маловероятно, что он выкинет какой-либо «фортель». Ну и в-третьих, на помощь приходят связи (в случае студентов – родительские, как правило) – так называемые «гуаньси», аналог нашего «блата» и «своей руки». Этими гуаньси пронизано все китайское общество, как земля в лесу грибницей. Правда, есть существенное отличие – если мицелий расползается по лесной подстилке вширь на десятки километров, то китайские связи это ярко выраженная вертикаль. Нет особого смысла заводить связи среди равных, а китайцы люди очень и очень практичные. Поэтому всегда в этих отношениях один чем-то, да выше другого. Самые очевидные связи возникли и укрепились в Китае давным-давно, еще во времена Конфуция, который сформулировал принцип почтительного сыновьего отношения к старшим – это всевозможные связи типа «сын – отец», «старший – младший», «правитель – подданные». Женщины, разумеется, не учитывались вообще, время такое было. Поэтому отец и муж главнее всех в семье, а после его ухода из жизни место главного переходит к старшему сыну, а то и вообще может достаться младенцу – главное, чтобы мужского пола. Жизнь штука сложная, и бывает так, что мужчин вообще не остается в семье. Тогда вся сила переходит к тем женщинам, что имеют отношение к линии отца. У его бабушки, матери, сестры – явное преимущество перед теми, что со стороны его жены. Понятие «равенство» для китайцев не имеет здравого смыла и практичности.

Родственные связи обязательно дополняются всевозможными социальными – дружескими, деловыми. Никакого равенства нет и в них. Это не обязательно бросается в глаза – два друга детства на одинаковых должностях все равно в своих отношениях составляют эту самую вертикаль – один «старший», другой «младший». При заведении связей очень важно сразу же выяснить свою роль и если есть шанс занять положение выше, им надо без промедлений воспользоваться и обозначить свое старшинство. Если шансы примерно равны, нужно пускать в ход все возможное: довести до сведения, что ты знаком со множеством влиятельных людей; намекнуть на старинность и благородство своего рода, в крайнем случае – на то, что ты городской житель во многих поколениях и никогда не трудился физически, а связан лишь с почетными сферами деятельности – наукой, культурой, искусством, а возможно, вообще достойный человек с хорошей чиновничьей должностью. Это слегка напоминает составление резюме многими соискателями – главное, указать побольше своих достоинств, даже если в реальности их не существует. Если нет богато оформленной визитки или дорогих аксессуаров в виде костюма, машины, часов, телефона и прочего, на выручку приходят жестикуляция, позы, речь и походка. Все должно быть солидным, вальяжным, неспешным, снисходительным. Речь – обязательно громкая, назидательная. Даже если говорящий сообщает простой факт, что сегодня жарко – эффект должен быть таким, чтобы слушающему захотелось занести это изречение в записную книжечку, угодливо кивая и заискивающе улыбаясь. Помните тот длинный желтый ноготь моего первого фандуна? Это тоже из набора для укрепления авторитета, признак элитарности и непричастности к физическому труду. Простолюдину, вынужденному гнуть спину на поле, фабрике или стройке, такие чудесные ногти не поносить. Но зато в выходной день можно надеть белоснежные носки (чтобы было лучше их видно, туфли и брюки выбираются темных тонов) и красивые темные очки, как в боевиках про мафию и крутых полицейских. У кого носки белее и очки круче, тот и главнее.

Родительские гуаньси помогают студентам не заботиться о грядущем поиске работы – куда-нибудь их обязательно пристроят (и даже поженят, все благодаря этим же связям). Поэтому нет смысла рвать жилы, надрываться, жертвовать молодостью ради учебы. Главное – просто закончить вуз, но на последних курсах надо самому потихоньку пробовать наращивать собственные связи, на будущее. Пока через однокурсников, со временем тоже может пригодиться.

Заведенные китайцем связи постоянно укрепляются, обновляются. Лучший и верный путь для этого – приглашение на совместный обед. Именно там, в ресторанах, за круглыми столами, заставленными всевозможными и невозможными блюдами, проходит важнейшая часть китайского бытия.

Еда, ты – мир!

После работы я возвращаюсь на том же университетском автобусе в город, вылезаю у ворот кампуса и некоторое время раздумываю, куда пойти. Близится время ужина. Сегодня мне не с кем отправиться на трапезу. Сидеть одному в ресторане, когда вокруг тебя громоздятся столы с шумными компаниями, вращаются блюда на круглых подставках в центре, стоит дым коромыслом, сквозь ор телевизора слышатся звон посуды и выкрики официанток – удовольствие сомнительное. Чувствуешь себя прокаженным. Тем более, твоя лаовайская физиономия выделяется на общем фоне, словно голый красный обезьяний зад посреди благородной ореховой шерстки. К тебе и не подсядет никто – как в университетском автобусе. С одной стороны, это хорошо – никто не пристанет, не двинет по голове бутылкой. Лишь сильно подвыпившая компания может обратить на тебя внимание, и тогда самый старший в ней перегнется через спинку стула и протянет тебе сигарету – знак дружелюбного расположения у китайцев. Это своеобразное угощение надо принять, и при этом совершенно неважно, куришь ты или нет. Дальнейшего общения и расспросов лучше избежать, притворившись непонимающим по-китайски ни слова – иначе высока вероятность, что тебя попытаются напоить или просто используют для развлечения. Причем все это проделают с искренней доброжелательностью и хлебосольством, без всякого злого умысла. Примерно как мы сами кормим козочек и кроликов в контактном зоопарке.

Какое-то время я колеблюсь, не отправиться ли мне в местный «Макдоналдс» или KFC. Там-то можно спокойно в одиночестве пожевать куриные крылышки или чизбургер, пялясь в окно на прохожих. Вообще подобные заведения хоть и считаются официально сетями «быстрого питания», но на самом деле никакого отношения к быстроте еды не имеют. Ведь в них не соблюдается главный принцип – «быстро взял, быстро съел и быстро ушел». Пожалуй, лишь персонал работает довольно споро, как и полагается в таких закусочных. Но клиенты – совсем другое дело. Они и едят не спеша, и просто сидят подолгу. А то и вообще спят за столиками, в любое время дня. Если на улице лето, то народ заходит посидеть и отдохнуть от жары в кондиционированной прохладе. С наступлением зимы, когда дома промерзают из-за отсутствия отопления, а греться электрическими приборами для многих накладно, в этих закусочных любят собираться пенсионеры из соседних домов, посидеть в дармовом тепле и пообщаться. Хотя они ничего не заказывают, их не гонят прочь. Наоборот, сотрудники часто им предлагают стаканы с горячей водой – китайцы верят в ее целебные свойства и заодно согреваются ей в холодный сезон. Школьники кучкуются в любое время года компаниями человек по десять-пятнадцать и делают уроки. Один со страдальческим видом что-то решает и пишет, остальные переписывают друг у друга по цепочке. Если в заведении есть небольшая игровая комната, заботливые бабушки приводят туда своих внуков и внучек – покататься с пластиковой горки и полазить по лесенке. Доступная бесплатная радость. По неизвестной причине детских площадок, так привычных нам в российских двориках, у китайцев во многих кварталах нет вообще. В дорогих и закрытых шлагбаумами компаундах их еще можно найти, но это все равно большая редкость для города. Доходит до смешного – из-за отсутствия песочниц детишек из окрестных домов водят на стадион университета, поиграть в яме для прыжков в длину…

Видеть детей мне на сегодня больше не хочется – китайские студенты, в принципе, те же дети, только возрастом постарше. Я решаю отправиться в ресторан и выбираю первый попавшийся, без особых изысков, с заурядным интерьером. Но совершенно очевидно, что хороший. Выбрать хороший ресторан в Китае очень легко. Надо лишь направиться туда, где больше всего людей. Рядом может быть еще пара-тройка очень похожих ресторанов, но совсем пустых. Конечно, с наступлением «часов еды» – это половина двенадцатого дня и пять часов вечера – и они заполнятся до отказа, ведь народу много и все хотят есть. Лучше всего прийти чуть раньше основного наплыва и выбрать то заведение, где уже сидит народ. Китайцы могут во многом не разбираться, могут делать некачественные вещи и откровенно тупить могут, но зато в еде они первоклассные специалисты и подходят к ней со всей обстоятельностью. на которую способны. Так что если ресторан набит людьми под завязку, это неспроста. Хочешь вкусно поесть – иди туда.

На входе меня встречают две девчонки в длинных красных платьях. Они кричат мне «Добро пожаловать!», а я разглядываю их ноги, виднеющиеся в длинных разрезах платьев.

Девчонки распахивают дверь, и я вваливаюсь в прохладу зала.

Стойка с кассой и непременная пластиковая, золотистого цвета пучеглазая кошка, ритмично качающая лапой. Это непременный атрибут многих заведений – подобных кошек ставят в ресторанах, магазинах, агентствах по продаже билетов и аренде недвижимости, прочих частных конторах – для привлечения денег и успеха. Но кошка – существо не шибко серьезное, может и не справиться с поставленной важной задачей, поэтому в помощь ей на особом возвышении устанавливают будду. Или лысого и толстого, добродушного, или черного и воинственного, с копьем, в доспехах и свирепым выражением лица.

Народу в выбранном мной ресторане еще немного – занято лишь несколько столиков вдоль огромного окна и один круглый стол в глубине зала. Возле окон любят сидеть парочки, а вот за большим столом сидит компания мужиков в деловых костюмах и две тетки лет сорока, в платьях с блестками и с высокими начесами на головах. На стеклянной подставке в центре стола исходит паром огромная кастрюля. Вокруг нее множестово тарелок с закусками. Лаобань, то есть начальник и самый старший из компании, плешивый и очкастый, внимательно листает меню и комментирует его. Вся компания угодливо и корпоративно смеется, кивая. Меню всегда выдается лишь одно, в обязанности официантки входит способность безошибочно угадать, кому именно вручить его.

Коротышка-официантка, на вид совсем еще девочка-подросток, ведет меня к столикам на двоих, они стоят вдоль стены. Но я усаживаюсь за свободный столик у окна, на четверых. Меню, не открывая, откладываю в сторону и, стараясь попадать в правильные тона, спрашиваю тхебань ню жоу.

Вкусная это вещь – «говядина на горячей сковороде». Мясо обычно нежное, сочное, с грибами. Сковородка, больше напоминающая утятницу и часто сделанная в виде силуэта быка, приносится накрытая крышкой. Там внутри все бурлит, шипит, шкворчит и булькает. Требуется выждать несколько минут, пока чуть утихнет клокотание. Когда снимаешь крышку, к потолку взвивается столб пара. Масло вокруг мяса еще пузырится, но блюдо уже можно есть. Я люблю угощать им друзей-иностранцев, особенно тех, кто только прибыл в Поднебесную. Обязательно прошу оценить особую мягкость мяса, и когда пробующий соглашается, рассказываю тайну приготовления. Чтобы добиться такого качества, повар подвергает говядину обработке особыми ферментами. А именно – держит во рту нарезанные кусочки, не жуя, конечно. Где-то с полчаса, смачивая их слюной. Мясо от этого размягчается и приобретает нежный вкус. И только потом его жарят. Конечно, если заказов много, одному повару не справиться, поэтому на кухне есть специально обученные люди, вся работа которых заключается в том, чтобы держать мясо во рту и сплевывать его на сковороду.

Вид слушателей меня всегда забавляет. Палочки замирают в их руках. Рты остаются полуоткрытыми, в них виднеются недожеванные кусочки. А какие взгляды! Будто у ребенка, которому сначала подарил игрушку, а потом тут же, на глазах у него и разломал.

По секрету скажу – конечно, мясо во рту никто на кухне никто из поваров не держит. Все это чушь, разумеется. Но лучше все равно не знать, почему оно такое мягкое. Вкусное – и хорошо. Ешьте на здоровье, не пожалеете.

Официантка кивает: есть тхебань ню жоу. К говядине я заказываю гун бао цзи дин – порезанную мелкими кусочками курицу с арахисом в кисло-сладком соусе. В некоторых туристических местах это блюдо готовят отвратно – с куриной кожей, хрящами, зачем-то крошат туда еще и огурцы. Хуже всего готовят для туристов на Хайнане. В шанхайском же гун бао цзи дин важен соус, кисло-сладкий, как и положено. И перца – в меру, чуть-чуть совсем.

Отдельно я заказываю гарнир – просто плошку вареного риса. Но я тщательно и настойчиво объясняю официантке, что рис мне нужен вместе со всеми заказанными блюдами, чтобы его принесли без опозданий. Официантка кивает, но я почти уверен, что она меня обманет и притащит рис в самом конце моей трапезы, когда все остальное будет уже съедено.

За столиком с компанией деловых мужчин и их спутниц уже вовсю идет трапеза – большая кастрюля исчезла, ее место заняла огромная бадья с лапшой, а официантки несут все новые и новые блюда. Прямо на скатерти, валяются объедки и выпавшие из тарелок куски – их кто-нибудь время от времени смахивает на пол.

На взгляд европейца китайцы едят крайне неаккуратно, не соблюдая никаких застольных норм и приличий. Почти поголовно чавкают, рыгают, сплевывают хрящи и кости на скатерть. Ковыряются в зубах и бросают зубочистки куда придется. Плюются, пердят и даже блюют, не выходя из-за стола, если чувствуют, что объелись или выпили лишнего. Блюют, конечно, не на стол, а под него, или деликатно отклонившись, чуть в сторону, в проход. Курят без остановки, стряхивая пепел на пол и туда же отправляя окурки.

Изнеженные лаоваи, наблюдая подобное, ужасаются, морщатся и долго потом обсуждают между собой. Когда-то я тоже негодовал и кривился от подобного. Теперь же делаю почти все то же самое, что и местные. Разве что не чавкаю – не вижу в этом смысла, и не блюю, потому что не объедаюсь. А все остальное это не грубость и бескультурье, а максимальная приближенность простых людей к своему комфорту. Только и всего. Даже как держать палочки – строгого правила нет, как хочешь, так и держи. Как хочешь, так и ешь. Главное – много ешь, делай это шумно, весело и удобно.

Европеец берет в левую руку вилку, в правую – нож, им отрезает от мяса кусочек, накалывает его на вилку, отправляет в рот, жует, вытирает губы салфеткой. Американец поступает рациональнее – держа приборы на европейский манер, нарезает весь кусок на более мелкие части, затем откладывает нож, берет вилку поудобнее, в правую руку, и с аппетитом ест. Но куда и тому и другому до практичного китайца! Нарезку он поручает повару. А потом ест в свое удовольствие, ловко щипая еду палочками. Причмокивая, порыгивая и разбрасывая лишнее по столу.

Компания что-то явно отмечает – на столе несколько бутылок вина, известной марки, сделанного по французской лицензии. Вино неплохое. Но китайцы разливают его по стаканам, наполняя их до половины, а потом смешивают со «спрайтом». «Зеленая свежесть» вперемежку с сухим красным им явно нравится – пьют с удовольствием. Никаких заморочек, что под этот напиток вкушать, у них, разумеется, нет. Сладкая свинина, острая говядина, вымоченные в китайской водке сырые креветки, пресная вареная рыба и жирная жареная утка – все одинаково хорошо и вкусно. Фруктовый салат из яблок, киви, бананов и обязательных помидоров – в Китае последний считается фруктом. Сверху непременный сладкий майонез – без него у фруктов в салате недостаточно насыщенный вкус. Свежие огурцы под арахисовым соусом, огурцы жареные с чесноком, огурцы черт знает с чем еще…

Приносят и мою еду. Разумеется, без риса.

Есть много вещей, которых по-настоящему трудно добиться от китайцев. В еде это чтобы зимой они не клали в колу лед и чтобы они приносили рис сразу, к основным заказанным блюдам. Сколь бы настойчиво ты ни просил их, ни повторял – лед все равно положат, а рис поставят на стол в самом конце. Такова традиция, и тебе ее не переломить, хоть изругайся у себя за столом. Проще смиренно согласиться, вычерпать лед самостоятельно, а пустой рис или оставить нетронутым, или «догнаться» им перед тем, как собираешься уже расплатиться.

Еда – основа основ китайской жизни. До недавнего времени люди в Поднебесной даже приветствовали друг друга вместо привычного нам сейчас «нихао!» вопросом «чи лэ ма?». То есть «поел ли?». Никакая другая тема не способна вызвать такой же живейший интерес китайца. Еда – не только любимая тема разговоров. Если видите китайца в состоянии глубокого размышления, можете быть уверены: в девяти случаях из десяти он размышляет о еде. Даже деньги и квартирный вопрос уступают теме еды, что уж говорить про погоду, политику, спорт, искусство и все остальное. Чтобы «оживить» китайского собеседника, сделать ему приятное – надо завести речь о еде и внимательно слушать. Собеседник будет очень польщен ролью эксперта и с гордостью поведает вам множество невероятных рецептов самых диковинных блюд, даже если на деле это будет всего лишь способ приготовления простого лукового супа.

Китайцы вообще гордятся всем своим, ну а уж национальной кухней – особенно. И, надо признать, на то есть основания. Это целая философия жизни, с ярко выраженным китайским характером. Это основа китайской культуры. Главная прелесть в том, что она вполне доступна и приятна в изучении даже тем, кто не в силах освоить иероглифы, которые тоже являются частью культуры.

Грубо говоря, есть несколько главных направлений в этом важнейшем из всех китайских искусств. Северная кулинарная школа – изобилие лапши, пельменей, а рис не в особом почете. Мне кажется, именно в силу географической близости к России северного Китая и еда этого региона ближе всего для нас по вкусу. Разве что в пельменях не несколько сортов мяса, как у нас, а фарш вперемешку с капустой и травами, но к этому быстро привыкаешь и даже начинает нравиться. Южная шанхайская славится сладкими и кисло-сладкими блюдами. Сычуаньская – ужасно острая. Такое у них все перченое, что сами китайцы шутят: даже если попросить сычуаньцев не класть специи в еду, их сковорода настолько пропитана острыми перцем, что блюдо все равно получится огненным. Ну а всякими деликатесами типа живых новорожденных мышат можно угоститься в провинции Гуандун. Но нужно ли? Такие «изыски» далеко не всем китайцам по нраву, и хотя у многих из нас бытует представление о жителях Поднебесной как о едоках всякой необычной дряни, это далеко не так.

Через еду прагматичные и жизнелюбивые китайцы познают мир. В каждой провинции – кухня своя, особенная и неповторимая. Да что там, в каждом городе готовят по-своему! А в самом городе – в каждом квартале возможно свое, уникальное именно для этого места, приготовление. Нюансы очень важны и ценны. Съездить на выходных за сотни километров от дома, чтобы поесть «знаменитые вкусные пампушки» в каком-нибудь захолустье, – это очень по-китайски. Впечатления о заграничной поездке у китайца тоже складываются в первую очередь из описаний еды. Много-много раз я слушал от знакомых китайцев, исколесивших Европу, перечень стран, где было «вкусно» и где, наоборот, «невкусно». У каждого, разумеется, свой список предпочтений. С молодыми проще, западная еда им может даже нравиться. А вот пожилым почти везде – «бу хао чи», то есть совершенно невкусно. Вот потому во время турпоездок китайцев организованно, целыми автобусами, завозят в специально созданные огромные китайские столовые и рестораны. В Москве несколько таких мест, и одно из них – внутри спорткомплекса «Олимпийский». Ежедневное столпотворение шумных китайских туристов у входа в ресторан на фоне огромного золотого купола Московской соборной мечети придает этому месту весьма необычный колорит.

Так что, несмотря на тягу китайцев к так называемому «фуд-туризму», это относится больше к границам Центра мира, то есть к Китаю. А вся периферия мира – это другое. Лишь отдельные любознательные храбрецы покидают по вечерам гостиницу и пробираются в какие-нибудь наши «Елки-Палки», заказывают там русские национальные блюда и с содроганием разглядывают принесенные им окрошку и холодец. Самые отважные, возможно, даже пробуют, но только для того, чтобы отпрянуть от блюда и вспомнить родину – великую страну с самой прекрасной на свете едой.

Братья наши меньшие

Китай удивляет постоянно. Густым и теплым шанхайским вечером я шел по мосту через какую-то районную речушку. Было душно, влажно, будто в огромной теплице. Над моей головой перекидывались туда-сюда летучие мыши. Ползли желтоватые от смога и освещения облака, назревал дождь, от которого не станет ни прохладнее, ни легче. Я спешил домой. Неожиданно в темноте прямо передо мной возникло нечто небольшое, продолговатое, похожее на черепаху. Это и была черепаха, самая настоящая. Она беззвучно плыла в воздухе, слегка покачиваясь на уровне моих глаз, едва не задевая лицо. Я замер. Сверкнула молния, и тут из предгрозового воздуха соткался еще и старичок на велосипеде. На самом деле он вырулил из-за моей спины, а черепаху он обмотал веревкой и за кончик этой самой веревки держал в вытянутой руке. Он ее хотел продать для вечернего супа. Но, разглядев во мне иностранца, долгое время из деликатности молча крался за мной по мосту на велосипеде, прежде чем решил соблазнить на покупку, просто показав свой превосходный товар. Да и правильно – чего зря говорить-то, ведь лаоваи все равно неразумные и китайскую речь понимать не способны.

Черепаху я у него купил. Счастливый старичок умчался прочь в темноту, а я спустился к реке в поисках подходящего места, куда можно было выпустить покупку. С собой я ее забрать не мог – я не ем черепах и держать ее дома тоже не было возможности. Уж не знаю, как дальше сложилась черепашья судьба.

А вообще быть животным в Китае нелегко. Само слово «животное» по-китайски дословно означает «движущаяся вещь». Во многих случаях и отношение к братьям нашим меньшим у китайцев соответствующее. Как к потенциальной еде или как к вещи для получения прибыли, развлечения, или какой-нибудь прикладной пользы – например, выпендрежа перед соседями и прохожими. До уровня члена семьи, как у нас, китайскому питомцу дорасти не удается почти никогда. Тут не принято слишком очеловечивать животных.

Мой договор на аренду квартиры категорически запрещает держать в ней любых домашних животных. Но я нашел выход и все же завел себе друга. Его зовут Конфуций. Так-то у него вообще никакого имени не было раньше. Он живет в маленькой фруктовой лавке на соседней с моим университетом улице. Хозяева лавки – классические «коричневые человечки», китайцы-простолюдины откуда-то из глубинки. У таких не принято давать имена животным. Просто – кошка, собака, да и всего делов. Пришлось придумать ему имя самому. Конфуций целыми днями находится возле дверей лавки и о чем-то непрерывно думает, смешно шевеля бровками. Конечно, беспородный – с рыжей спиной и головой, лапы и хвост с животом белые. Глаза – умные и печальные.

Мимо едет и гудит транспорт, входят и заходят в лавку покупатели – Конфуций отрешенно лежит, сидит или стоит, не обращая ни на что и ни на кого внимания. Такой постоянно размышляющей о чем-то собаки я раньше никогда не встречал. На днях обнаружил его достаточно далеко от лавки – аж метрах в пяти. Песик пустился в дальнее путешествие, не иначе. Решил пообщаться с ним. Протянул руку – с опаской ожидая, что залает на меня или тяпнет. Не тяпнул. Осторожно погладил его. Он закрыл глаза и обомлел, замерев. Минут десять так и провели с ним.

«Ты его хоть изредка-то гладишь?» – спросил я хозяина лавки. Ответ и даже взгляд, каким меня тот удостоил, я заранее знал, конечно. Такими глупостями заниматься серьезным людям некогда. Разве что лаоваи могут себе позволить почудить – они все богатые, им больше делать нечего.

Теперь Конфуций меня узнает среди прохожих. Это нетрудно, впрочем, даже для собаки – я довольно сильно выделяюсь из китайской толпы. Песик вскакивает и бежит на своих коротких лапках за ежедневной «пятиминуткой нежности». Недавно угощал его наггетсами из Макдоналдса. Конфуций, выросший на объедках типа китайских блинов и баоцзы, сначала не мог понять, что это такое. Нюхал с недоумением, поднимая брови домиков. Противники фастфуда, наверное, скажут – даже такая собака понимает, что это не еда… Ну да, ага. Едва песик осознал, что это съедобная вещь и осторожно попробовал первый кусок, потом мигом сожрал всю принесенную коробку. На днях хозяин лавки сообщил мне, что скоро вокруг все начнут сносить под новостройки и магазинчик переедет в другой район. Я узнал их новый адрес – далековато, но все же буду навещать своего дружка, хотя бы изредка. Он ведь ко мне привык и привязался. Как умею и могу, я ухаживаю за ним. Когда глажу его, ладонь быстро становится грязной – Конфуция никто не моет, разумеется. Однажды купил ему красивый ошейник от блох и теперь он щеголяет в нем, заодно обретя статус полноценного домашнего пса – местные городские власти с недавних пор озаботились проблемой бродячих животных и всякую собаку без ошейника стали приравнивать к бесхозным, с соответствующими для нее печальными последствиями.

Кошкам в Китае живется чуть проще. По крайней мере, на них пока не пал строгий взор службы по отлову животных. Худые и осторожные, они вечерами крадутся вдоль стен и заборов в поисках пропитания. Однажды я видел, как такую бедолагу пугал прохожий – солидный дядька профессорского вида, в костюме, очках, с портфельчиком. Увидев сидящую возле мусорного бака кошку, он резко сменил маршрут и направился прямо к животному, громко затопав ногами. Кошка метнулась в сторону, пронеслась вдоль контейнеров и припаркованных возле них машин. Вдруг замерла, увидев впереди меня. «Не бойся, я же – лаовай!» – сказал я ей. Кошка, будто поняв, без опаски прошмыгнула мимо и скрылась в густой темноте кустов.

Каждый раз, когда рассказываю о китайских кошках, невольно вспоминаю одну из них, тихую и особо ничем не примечательную. С ней я познакомился на северо-востоке Китая в одной из школ с изучением иностранных языков. До этого я преподавал лишь студентам вузов – людям относительно взрослым, но мне было интересно попробовать что-нибудь новое. Жизнь и работа в школе запомнились мне многим. Новая местность, новые знакомые, новые условия. Но, пожалуй, самым ярким впечатлением стал случай с кошкой и ее котятами. Расскажу о нем именно так, как он навсегда врезался в мою память.

…Кошка начала кричать под вечер. Хорошо, что школьники уже разъехались по домам на выходные. В субботу они всегда сваливают пораньше, еще засветло. Кампус пустеет, смолкает шестидневный гвалт. К семи часам останется немного народу: охрана в будке возле ворот, дежурная тетка на первом этаже нашей общаги, да мы, учителя-лаоваи. Окна общежитского коридора выходят на школьный двор – видны выложенные плиткой дорожки, невысокие фонарные столбы и фигурно остриженные кусты. Чуть дальше вечно неработающий фонтан и скульптурная группа – несколько гипсовых детей с волевыми лицами. Китайские пионеры-герои, погибшие в борьбе за народное счастье. Из наших комнат вид куда прозаичнее – на серую бетонную стену, она отделяет территорию школы от соседнего финансового института. Между стеной и общагой не больше пары метров, и эту узкую щель активно использует хозобслуга – дворик завален досками, ржавыми остовами двухъярусных кроватей, скелетами велосипедов, тележками и тачками разных размеров и кондиций, лопатами, граблями и еще черт знает чем. Поверх всего добра натянута бельевая веревка, на ней с достоинством висят безразмерные линялые женские трусы и майки. Это наша аи, тетушка-работница, затеяла сегодня днем постирушку. Сама она лет пятидесяти, довольно худощавая. Но трусы у нее просто огромные, причем не в ширину, а в длину – наверняка надежно прикрывают и пупок, и почти полностью бедра. Они покачиваются на легком ветру прямо под моим окном, на серо-шершавом фоне. Напоминают мне детство на даче – точно такое же белье было у бабушки, точно так же оно колыхалось между яблонями, над грядками с укропом и петрушкой…

Кошка кричит все сильнее. Я завариваю чай в кружке – опускаю в кипяток пару пакетиков заурядного черного чая. Такой уж я парень. Живу в царстве всевозможных чаев, но пью лишь тот, к которому привык с юности и чья дегтярная горечь мне милее всего. Завариваю и прислушиваюсь. Бедолага страдает уже почти час. С моего второго этажа разглядеть ее среди сваленного во дворике хлама невозможно. Там и днем сумрачно, а сейчас, когда стемнело, и вовсе ничего не разобрать. Кошку так и зовут – Мао. То есть просто Кошка. Она местная, школьная. Серая, худющая, в смешную «тигриную» полоску. Живет на задворках кампуса, держится ближе к охране, изредка совершая вылазки в столовую, где обитает вальяжный кот Бутчер. Такую кличку коту дал мой сосед по этажу англичанин Джо, а так-то наверняка того зовут или Кот, или он и вовсе без имени.

Кошка кричит не переставая, протяжно и с надрывом. Она рожает. Скорее всего, залетела от рыжего Бутчера. Тот сейчас безмятежно шляется бог знает где, а может, сыто дрыхнет в столовской подсобке. Плевать ему на нелегкую женскую долю.

Мне, никогда не имевшему домашних животных, всегда казалось, что кошки должны рожать легко и походя. Раз – и окотилась. Несчастная Мао явно не согласна. Вопли ее до жути напоминают человеческие. Я уже решаю свалить из общаги куда-нибудь до глубокой ночи. Но не уверен, что это прекратится к возвращению, или не продлится еще сутки. Я не знаю, как долго рожают кошки.

Кошачий крик не дает мне покоя.

Стук в дверь отвлекает от воплей. Открываю и вижу соседа. Джо, рослый парень с вьющейся шевелюрой и светлой бородкой, стеснительно вопрошает:

– Слушай, у тебя есть чай?

Этим вопросом он меня застает врасплох. На мгновение в голове возникает картина «Завтрак аристократа», и мне хочется стыдливо прикрыть стоящую на столе кружку, из которой свешиваются два хвостика с постыдными ярлыками. Угощать англичанина своим плебейским чаем мне неловко. К тому же, невеста у Джо – китаянка, наверняка он привык к разным улунам или пуэрам…

– Тебе какой надо? – зачем-то спрашиваю соседа, будто готов предложить на выбор.

Джо неожиданно складывает руки в молитвенном жесте и говорит:

– Какой-нибудь настоящий чай.

Слово «настоящий» он выделяет интонацией и с надеждой смотрит на меня.

– «Липтон»! – произношу я голосом врача-венеролога, сообщающего пациенту неприятную весть.

– О боже, да! – вдруг восклицает Джо. – Я в тебе не ошибся!

Лицо его светится от радости.

– Старый добрый черный «Липтон»! – продолжает он, чуть не приплясывая.

На всякий случай решаю уточнить и остудить его пыл:

– В пакетиках?

– Другого не видел и не знаю, – легко соглашается англичанин.

Со словами «Добро пожаловать в клуб, сынок!» протягиваю соседу раскрытую пачку и настаиваю, чтобы взял, сколько надо.

Вытаскивая пакетики, Джо неожиданно замирает:

– Ты слышишь?

Я прислушиваюсь и сначала не понимаю, в чем дело.

– Кошка замолкла! – говорим мы друг другу одновременно.

Джо просит его подождать. Через пару минут он заявляется вновь, с чашкой в руке и зовет меня с собой:

– Пойдем глянем!

Я прихватываю свою кружку и мы спускаемся на первый этаж. За конторкой возле стеклянной двери сидит дежурная. Лицом она слегка похожа на лягушку в очках. Тетка громко, с подвизгиваниями, треплется на местном диалекте по телефону. Завидев нас, на мгновение смолкает и показывает четыре пальца. Мы непонимающе переглядываемся и тогда очкастая лягушка с гордостью изрекает:

– Четырех родила!

Мы догадываемся, что это она не о себе.

– Когда только успела узнать… – удивляюсь я.

– Да наверняка стояла над ней и наблюдала, как та мучилась, – роняет Джо и толкает дверь.

Снаружи ощутимо теплее и душнее после охлажденного кондерами воздуха общаги. Но чувствуется близость октября, вечера уже не такие невыносимые, как совсем недавно.

– Давай не пойдем смотреть, – останавливаю Джо, который уже завернул за угол. – Дадим ей прийти в себя.

Я ожидаю, что Джо заупрямится, но он неожиданно соглашается.

Мы направляемся в сторону смутно белеющего памятника пионерам-героям. Вокруг него несколько неудобных скамеечек. На одну из них мы усаживаемся и принимаемся отхлебывать чай. Как старики, сидим в темноте и молчим. На небо уже выползла одутловатая луна, растерянно зависла над крышами соседнего жилого квартала.

Со стороны выключенного фонтана тянет болотным душком.

– Комар! – вдруг говорит Джо и тычет пальцем в мое лицо. – Вот тут!

Хлопаю себя по щеке. На ладони видна маленькая темная клякса с раздавленным телом насекомого посередине.

– На лице тоже кровь, – разглядывает меня Джо.

– Да хрен с ней, – провожу рукой по щеке.

До нас долетают визгливые выкрики нашей дежурной, любительницы телефонных разговоров.

– До чего же китайцы шумные… – говорю приятелю. – Хотя есть ведь исключения. Твоя Грейс, например.

Китайского имени невесты Джо я не знаю, да никто и не зовет ее иначе, чем Грейс.

Джо кивает:

– Потому-то мы с ней вместе уже второй год.

Настает мой черед усмехаться:

– Это не срок, приятель. Но дай бог, у вас все будет хорошо.

Я знаю, что следующим летом Джо вернется в Англию, там они с Грейс планируют пожениться и жить.

– Считаешь, правильный выбор? – неожиданно спрашивает меня англичанин.

Пожимаю плечами:

– Твоя жизнь, мужик.

Чай допит. Пакетики мы выбрасываем в темень кустов. Я поясняю англичанину, видя его сомнения насчет правильности нашего поступка:

– Это питательное удобрение для растений. Как настоящее дерьмо.

Луна освещает лица погибших за светлое будущее пионеров. Но кто из них мальчик, кто девочка – в обморочной желтизне не разобрать.

По дороге к общежитию переглядываемся и киваем друг другу. Ладно. Взглянем одним глазком, все ли там в порядке с Кошкой, и уйдем.

Подходя к общежитию, видим сквозь стекло дежурную. Она восседает за конторкой, прижимая к лягушачьей своей голове телефонную трубку и громко квакает в мембрану. Я не понимаю ни слова, хотя и пытался когда-то освоить здешний диалект.

Завернув во внутренний дворик, оказываемся почти в тишине и темноте. Крики дежурной здесь неслышны. Из освещения – бледные квадраты окон. Горит свет в моей комнате, в комнате Джо и у старичка-япошки с третьего этажа. Ребята-американцы с первого свалили в город еще засветло.

Мы слышим слабое мяуканье. Жалкое и словно виноватое. Джо включает экран мобильника и вытягивает руку. Железяки и доски в этом мертвенном свете кажутся мне пейзажем из злой сказки. Словно в подтверждение, где-то в глубине, куда свечение едва достает, вспыхивают два глаза. Тускло-серебристые, будто неживые.

– Пойдем, приятель, – говорю я. – Мы тут лишние.

– Пошли, – соглашается Джо.

…Утром в понедельник привожу себя в порядок – скребу бритвой подбородок, шурую зубной щеткой во рту и плещу на лицо холодной водой. На школьном дворе что-то происходит. Это я понимаю по крикам, доносящимся снаружи.

Причем кричат не дети – к их шуму я давно привык, как к фону, и не обращаю внимания.

Кричит Джо. Громко и страшно. Так кричат футбольные хулиганы, бросаясь на чужаков.

Наскоро натягиваю футболку и шорты, влезаю в кроссовки и выхожу в коридор.

В окно мне видна толпа школьников – ими забита вся дорожка, от самого памятника пионерам до нашей общаги. Лица их устремлены к нашей входной двери. Оттуда и разносятся крики Джо. Он орет сразу на двух языках – матерится на родном английском и сотрясает утренний воздух фразами на китайском, смысл которых я со второго этажа разобрать не могу. Спускаюсь по лестнице.

Входная дверь отворена настежь. Возле нее на корточках сидит дежурная – та самая, что трепалась весь пятничный вечер по телефону, сегодня вновь ее смена. Из-за своей позы она еще больше смахивает на лягушку. Она косит тревожными очками на возвышающегося над ней англичанина. Джо, растрепанный и краснолицый, тычет пальцем ей в лицо и надрывно орет:

– Грязная свинья! Сраная косоглазая обезьяна!

Бледная Грейс стоит за его спиной и делает робкие движения тонкими руками, пытаясь дотронуться до жениха и успокоить его. Встречается со мной испуганным взглядом. Я чуть покачиваю головой – в таком состоянии сосед может сильно толкнуть ее, или дать оплеуху. Мне, живущему за тонкой стеной, известны многие нюансы их жизни.

Грейс кивает, отходит на пару шагов и умоляюще складывает руки.

– Мерзкая жестокая жаба! – разоряется Джо. – Чтоб ты сдохла, паскудная тварь!

Жилы на его багровой шее взбухли. Кулаки сжаты. Глаза – белые от бешенства.

Школьники с явным удовольствием вслушиваются в его крики.

В правой руке дежурной я замечаю обломок вымазанного в чем-то кирпича. Потом перевожу взгляд к ее ногам – там лежит еще один кирпич, цельный, и тоже перепачканный. Чуть поодаль, на выложенной плиткой дорожке – несколько смятых комков. Даже не сомневаюсь, что их должно быть четыре.

Тусклая и пыльная Кошка жмется к стене неподалеку, беззвучно мяукая. В глазах ее пустота.

Джо подтверждает мою догадку.

– Эта сволочь убила всех котят! – говорит он мне срывающимся голосом, уже значительно тише. – Прямо на глазах детей!

Он жадно хватает ртом воздух, шумно выдыхает и принимается расхаживать туда-сюда вдоль толпы школьников. Из его объяснений, которые он бросает мне на ходу, становится ясна вся картина.

На первом занятии Джо с воодушевлением поведал классу о позавчерашнем событии. Поговорил с учениками о домашних животных. Спел с ними песенку про котят. И после урока повел своих подопечных полюбоваться на приплод Кошки. Так сказать, закрепить визуально.

«Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят…»

– Она уже добивала последнего! – Джо останавливается возле неподвижно сидящей каменноликой дежурной и снова переходит на крик. – Ты представляешь – ей тут, на виду у всех, было это удобнее!

Дежурная по-прежнему сидит враскоряку на корточках и делает вид, что происходящее ее не касается. Терпеливо пережидает. Лишь пучит глаза на ненормального лаовая, все более уподобляясь земноводному. Мне кажется, продлись эта сцена еще минут пять, и тетка, плюнув на все, утробно заквакает и ускачет в сторону затхлого фонтана.

Из урны возле двери вытягиваю черный шуршащий мешок. Мусора успели накидать немного – вытряхиваю прямо на дорожку пару яблочных огрызков и несколько мятых салфеток. Осторожно подбираю невесомых изувеченных котят – одного за другим – и убираю их в мешок. Два серых, один рыжий и один непонятного цвета, весь в крови. Сплющенные головы, бескостные тельца, вылезшие прозрачные и скользкие кишки. Пальцы мои пачкаются. Самое оно вытереть их сейчас об очередные трусы, наверняка висящие на заднем дворе.

Кошка внимательно наблюдает за мной и снова несколько раз открывает пасть.

При виде разбросанного мусора дежурная оживляется. Кладет свой кирпич, вскакивает и убегает в помещение. Через пару секунд появляется с совком и метелкой. Сметает все, хватает орудия убийства и с озабоченным видом снова исчезает за дверью общаги.

Призывая к занятию, из динамиков в виде больших грибов раздаются громкие музыкальные звуки.

– Идите, идите, – машет толпе рукой Джо.

Школьники нехотя расходятся, возбужденно переговариваясь.

Почему-то я уверен, что больше взбудоражила их реакция тичера, а не судьба котят.

Замечаю, что Джо плачет.

– Успокойся, дружище, – говорю, положив ему на плечо свободную руку. В другой, вымазанной в крови, держу мусорный мешок. – Иди к себе.

Незаметно киваю Грейс, та осторожно подходит и берет своего парня за руку.

– А что с этим? – растерянно спрашивает Джо, глядя на мешок.

Губы его дрожат и кривятся. Он дергает ворот рубахи и пытается вытереть одеждой лицо.

– Закопаю у соседей на кампусе, там есть у них большой палисадник.

Прошу Грейс принести мне из общей кухни нож-топорик. Им я легко вырою ямку под кустом.

Я кладу мешок на дорожку.

Потом мы оба смотрим на выходящую из дверей Грейс с кухонным топориком в руке.

Желтый глаз солнца равнодушно взирает на нас сквозь пелену утреннего смога.

– Такие, брат, пироги с котятами, – по-русски говорю я.

Кажется, Джо понимает меня.

Улица полна неожиданностей

Я люблю гулять по ночному Шанхаю. Если не искать приключений в особо злачных местах и не вести себя вызывающе, то на улицах большинства китайских городов можно чувствовать себя вполне в безопасности. Криминальная обстановка в разных местах страны имеет, конечно, свою специфику, но в целом ситуация не слишком напряженная. От карманников и мошенников не застрахован никто, тем более – туристы. Однако риск быть ограбленным или избитым, а то и убитым – невысок, и передвигаться по улицам можно спокойно. С усмешкой мне вспоминается моя первая прогулка ночью. В одном из стенных шкафов своей снятой квартиры я нашел коробку со старыми инструментами. Отыскав среди них более-менее внушительную отвертку, сунул ее за ремень, прежде чем отправиться на изучение ночной жизни моего района. Побродив почти до утра по мирно спящим окрестностям, вернулся домой в умиротворенном состоянии и больше никогда не вооружался. И другим не советую. Даже если у кого-нибудь и случится конфликт с местными жителями – до самого последнего момента лучше избегать прямых стычек. А уж если дело дошло до драки, то, размахивая кулаками, необходимо иметь в виду – в любом случае свидетели, полиция и суд будут на стороне своих граждан. Никто и слушать не будет оправданий про самозащиту – закатают на долгий срок в тюрьму без раздумий.

Но, как уже говорилось, в большинстве случаев надо сильно постараться, чтобы найти на свою голову таких серьезных неприятностей в Китае.

Когда в Шанхай приезжает кто-то из моих знакомых из России, я предлагаю после насыщенного туристического дня с обязательным посещением главных городских достопримечательностей немного отдохнуть и отправиться со мной на ночную прогулку. Пройтись по маленьким темным улочкам старых кварталов, где только в это время тихо и безлюдно, где лишь изредка виден неяркий свет возле массажных салончиков и крохотных, на одно кресло, парикмахерских – эти заведения работают почти до утра. Далеко за спиной остается знаменитая набережная и затихшая на ночь центральная Нанкинская улица, гаснет подсветка красавицы-телебашни и впечатляющих небоскребов Пудуна, пропадают витрины фешенебельных магазинов, не видно роскошных гостиниц и исчезают огни караоке-клубов.

Тут совсем другая история жизни – растянувшиеся на столетия дряхлость и бедность. Густой мох на старой черепице крыш. Потеки, трещины и будто вековые пятна плесени. Только в таких местах ты чувствуешь сердце города, его исток, его начало.

Чем дальше от «цивилизации» мы углубляемся в ночные трущобы, чем уже становятся улочки и чем ниже оказываются дома, тем чаще мои друзья начинают беспокойно озираться и тихо спрашивать, не опасно ли тут находиться. Я всегда успокаиваю их – ведь опасности и неприятности могут подстерегать именно в центре города в туристических местах. Вот там можно стать жертвой и воров, и мошенников. А тут живут простые работящие китайцы, которые или давно отдыхают после тяжелого дня и им явно не до нас, или запоздало возвращаются домой, спеша к заветной миске еды и топчану с телевизором. В жаркую погоду двери многих халуп распахнуты – можно увидеть незатейливый быт хозяев. Ворам тут делать нечего, а секретов жизни у местных обитателей друг от друга нет, все на виду, все друг друга знают. В этих местах так заведено – еще с тех времен, когда нынешний мегаполис был лишь обычной рыбацкой деревушкой.

Однажды, прогуливаясь по трущобам с одним из приехавших в Шанхай приятелем из Минска, я поймал себя на том, что дословно повторяю ему слова своего первого фандуна, жаловавшегося на утерю духа города. Мой спутник-белорус сочувственно кивал. Трущобы ему нравились не меньше, чем увиденное днем ранее великолепие города.

Вскоре мы забрели в совсем уж глухой переулок, где не было ничего, кроме шершавых стен забора по обеим сторонам и припаркованного старого грузовичка. Между ним и стеной было не больше полуметра, и возле заднего колеса мы вдруг заметили что-то, показавшееся нас сначала необычным. В темноте, близко к земле, светлело нечто напоминавшее человеческий голый зад. Мы подошли чуть ближе и убедились – так и есть, это была выставленная на наше непрошенное обозрение попа. Причем женская. До нас донеслось характерное журчание.

Видимо, хозяйка попы услышала наши шаги в пустынном переулке и насторожилась. Журчание резко прекратилось, но попа никуда не делась. Нагая и беззащитная, она продолжала выглядывать из-за колеса грузовика.

Стараясь быть джентльменами, мы быстро прошли мимо, чтобы не смущать застигнутую нуждой даму. Когда мы миновали грузовик, за нашими спинами снова зажурчало.

«Обрати внимание на интересную деталь, – сказал я приятелю. – У нас женщина сядет ровно наоборот, как избушка в сказке – к лесу залом, а к нам передом. Самое сокровенное спрячет подальше, к стене и за колесо, а наружу выставит лицо, чтобы внимательно следить за обстановкой».

«Выходит, местные чувствуют себя в полной безопасности?» – спросил приятель.

«Не совсем так, – ответил я. – Китаянки усаживаются так из-за боязни потерять лицо. Ведь им наверняка немного стыдно, когда приходится на открытом месте это делать, но если она спрячет лицо, это получается вроде как инкогнито».

Я не стал признаваться, что выдумал эту теорию прямо на ходу. Тем более, что приятель нашел в ней логику и здравый смысл.

Хохоча, мы вывалились из переулка на какой-то маленький перекресток, где нас чуть не сбил мчавшийся в тишине и темноте, с выключенными фарами, какой-то дядька на скутере.

Полностью расслабляться на улицах все равно нельзя. И дело не в криминале.

Китай – один из лидеров по количеству смертей на дорогах. Около четверти миллиона человек ежегодно погибает на них. Не в последнюю очередь – из-за весьма специфического отношения к правилам дорожного движения, которые, казалось бы, написаны кровью.

Небольшой экскурс в историю, относительно недавнюю. В период «культурной революции» неистовые хунвейбины ревниво искали все, что может оказаться контрреволюционным. А, как известно, кто ищет – тот всегда найдет. Они и нашли виноватого – светофор. Бдительные товарищи обратили внимание, что на красный свет машины останавливаются. А ведь красный – партийный цвет! Налицо угроза прогрессу революции и препятствие развитию. Надо запретить остановку на красный сигнал. Но разум в лице премьер-министра Китая Чжоу Эньлая победил энергичных революционеров: авторитетный коммунист заверил активистов, что на красный останавливаться – хорошо, это символизирует, что партия гарантирует безопасность всей революционной деятельности. Было это аж в 1966 году. Но к светофору в Китае и в наше время отношение весьма неоднозначное. Правда, уже без политической подоплеки.

Каждый раз, когда кто-то из моих знакомых прилетает из России в Китай, я напоминаю им об осторожности передвижения по городским улицам. Разбалованные относительным соблюдением прав пешеходов у нас дома, люди не сразу понимают, что в Китае светофор для многих водителей – просто трехцветный фонарик-украшение на перекрестке. Иногда, правда, он еще каким-то образом может привлекать внимание водителей автобусов и совсем редко – отдельных грузовиков и такси. Да и то, тот же красный свет скорее означает для них не запрет на движение, а словно застенчиво намекает на нежелательность этого действа, чем можно пренебречь по своему усмотрению. Вся же многочисленная двухколесная мелюзга вообще мчится «на своей волне» на любой сигнал, поворачивает куда пожелает, едет и по тротуару, бибикая пешеходам. Если китайцу, передвигающемуся на скутере в крайнем правом ряду, придет в голову повернуть налево, то он, не задумываясь и не глядя по сторонам, это сделает. По его разумению, к такому маневру все остальные участники движения должны быть готовы – вплоть до водителей дальнобойных фур. Как правило, так и происходит в большинстве случаев – аварии удается избежать. Может быть, не в последнюю очередь благодаря тому, что скорости на дорогах в Китае небольшие и за соблюдением скоростного режима следят все строже и строже. Но, конечно, далеко не всегда все подобное заканчивается благополучно.

Китайцы обожают ездить на велосипедах и скутерах по пешеходным дорожкам и тротуарам. Чтобы вы ему уступили дорогу, такой водитель заботливо посигналит. А если он паркует свой драндулет, то непременно поперек тротуара – для красоты или еще из каких соображений. Но явно не со зла и не бросая вызова обществу. Точно так же, не со зла, вас не пропустят на пешеходной «зебре» – в Китае это просто полоски на проезжей части, лишенные всякого смысла. Но дорогу-то надо переходить, так ведь? Так вот делать это надо без суеты, не бежать и не метаться. Просто идти вперед и внимательно смотреть на снующий вокруг тебя транспорт. Очень важно не пытаться негодовать, не начинать призывать аборигенов к соблюдению правил дорожного движения. Не поймут, ведь главное правило в Китае на дороге одно: еду куда хочу и куда мне надо. И вот его-то каждый водитель свято соблюдает.

Правительство с этим борется – повсюду устанавливаются камеры наблюдения, выписываются ощутимые штрафы… Об успехе пока говорить трудно. Впрочем, в последнее время меня уже несколько раз пропускали на «зебре». Было непривычно, и я двигался, недоверчиво поглядывая на остановившиеся машины. Но водители приветливо улыбались и даже махали рукой – проходи, не бойся.

Значит, не зря идет работа.

Привычки

За повышение культуры поведения населения борьба идет постоянно, с переменным успехом. Некоторые законы и правила китайцами соблюдаются, другие они пытаются игнорировать – все зависит от того, насколько новые вводимые правила противоречат их привычкам и традициям.

«Кххх!» Этот звук слышится в Китае постоянно и везде. Так уж повелось – китайцы искренне (и не без оснований) считают, что шумно прочистить носоглотку и смачно сплюнуть куда придется – полезно для организма и ничего зазорного в этом нет.

В местной газете я однажды прочитал пропитанную духом романтики статью о звуках города – опрашивали прохожих, просили назвать типичный звук. Там были и колокольчики пагоды, и шелест бамбука в парке, и пение цикад, и мелодия ветра в высотных кварталах, и треньканье велосипедных звонков… Но никто из респондентов не вспомнил самый частый и знаменитый звук «кххх!», бьющий по ушам каждому прибывшему в Поднебесную лаоваю. А все потому, что местным он привычен и даже не удостаивается внимания. Маленькие дети и школьного возраста юноши, почтенные старики и умилительные старушки, изящные девицы и зрелые тетушки, простолюдины в обносках и холеные азиатские джентльмены в дорогих костюмах – харкают все. Парикмахеры, таксисты, официанты, продавцы, художники на набережной, влюбленные пары в парке. Громко, с удовольствием, не стесняясь.

Правительство и с этим пытается бороться. В метро и парках появились плакаты с перечеркнутым плюющимся силуэтом и надписью, что в общественных местах этого делать нельзя, – на китайском и английском. Вдруг кто из гостей Поднебесной возжелает присоединиться к нарушению порядка, но увидит надпись и устыдится. Но ведь понятно, что плюются китайцы не со зла и не от бескультурья, а для пользы здоровья. Тут никакие запреты не в силах преодолеть тягу народа к оздоровительным процедурам.

Кстати, эта тяга к здоровью удивительным образом сочетается с наплевательским же (раз уж речь об этом) отношением к нему. Взять, например, китайскую страсть к курению на улице, в парках, транспорте, банках, больницах, ресторанах, торговых центрах, спортивных центрах, лифтах и прочих самых разных местах. С ней тоже пытаются бороться, в Гонконге и Макао даже добились успеха – помогли высокие штрафы. Материковый же Китай сильно драконить своих граждан за такие пустяки пока не решается. Хотя уже введены строгие запреты на курение, например, в высокоскоростных поездах – об этом народ предупреждают постоянно и пристально следят, не нарушает ли кто запрета. Так же решительно пресекаются попытки курения в метро – особенно часто китайцы пробуют это сделать на открытых платформах наземной разновидности метро. В основном, конечно, этим отличаются приезжие из глубинки – им и в голову не приходит, что это может быть опасно или просто не разрешено.

Хотя ситуации пока еще очень далеко до идеальной. Покурить китайцы все же очень любят. Отрицательного отношения к табаку и курильщикам у них в сознании нет. Разве что женщины на улице на ходу стараются не курить, но зато сидя в ресторане – почему бы и нет. Как я уже говорил, один из способов высказать собеседнику уважение и расположение заключается именно в одаривании его сигаретами. Красочные пачки дорогих марок на столе возле каждого участника – непременный атрибут праздничный застолий, деловых переговоров, дружеских встреч. Одни из самых популярных и престижных брендов называется «Чжунхуа», то есть «Поднебесная». Он уважается китайцами за умеренно крепкий вкус и почитается как национальный бренд. На пачке, которая, разумеется, торжественного и праздничного красного цвета, с одной стороны изображены ворота Запретного города в Пекине, а с другой – установленная на главной площади страны Тяньаньмэнь колонна. Это как если бы у нас были сигареты с изображенными на пачке силуэтами Спасской башни Кремля и храма Василия Блаженного, например. Конечно, никаких угрожающих надписей и страшных картинок насчет вреда курения на подобных китайских сигаретах нет и быть не может. Да и на других пачках сплошная красота – милые панды, благородные драконы, красивые иероглифы со значением «двойное счастье» и прочий национальный колорит. Табачные витрины похожи на прилавки ювелирных магазинов – пачки выложены на красную или золотистую ткань, каждый сорт отдельно. Продаются сигареты повсюду – в любом продуктовом магазине и на уличных лотках. Никаких возрастных ограничений на продажу тоже нет. Правда, я ни разу не видел ни покупающих сигареты детей или подростков, ни курящих учеников возле школ. Если и происходит подобное, то овсем уж в темных, спрятанных от посторонних глаз местах, типа интернет-кафе, где молодежь может торчать сутками, рубясь во всевозможные игры.

Китайский алкоголь столь сильно отличается от привычного нам европейского, в том числе и нашего отечественного, что о нем тоже следует сказать пару слов.

Как и на сигареты, никаких ограничений и запретов на его продажу нет. Спиртное доступно круглосуточно, в том числе и в мелких лавках неподалеку от школ. Но, как и в случае с сигаретами, пьяных школьников нигде не видно. Да и китайцев постарше, распивающих бутылку на лавочке в парке, тоже не найти. При этом хорошенько выпить народ любит – на праздники в ресторане дым коромыслом стоит. Постоянные крики «ганбэй!», чокания и стук стаканов по столам – атрибут любой веселой встречи.

Свою водку местные называют байцзю, то есть «белый алкоголь». Чем-то созвучно с нашим ласковым обозначением своего национального напитка как «беленькая». Главная особенность китайской водки – ее характерный приторный запах, практически идентичный нашему невысокого качества самогону. Китайцам он безоговорочно нравится, да и многие наши соотечественники тоже находят его пикантным и называют эту водку «ароматной». Все другие пользуются определениями типа «крепкая и вонючая». Неподготовленному к ней человеку ее вкус напомнит скорее одеколон. Крепость байцзю, действительно, высокая – народные сорта бывают 53°, часто 56° и выше, до 70. Несмотря на тяжелый сивушный дух, опьянение китайская водка дает приятное, спокойное и философское. Лучше всего запивать ее пивом – по необъяснимой наукой причине, это не производит эффекта «ерша», не усугубляет воздействие алкоголя на организм и не вызывает тяжкого похмелья. Может быть, все дело в том, что наша водка это разведенный водой спирт ректификат, а китайская – самый настоящий дистиллят…

Сортов очень много, но наиболее популярны два из них – эрготоу и маотай. Первый относится к недорогому сегменту, цена за бутылку может не превышать стоимость тарелки лапши в дешевой забегаловке. Это поистине народная водка, особенно популярная в Пекине и вообще на севере Китая, хотя и непримиримые оппоненты пекинцев – южане-шанхайцы тоже ее пьют с большим удовольствием. Делают ее из различных злаковых – гаоляна, риса, пшеницы. Один из сортов так и называется, «Сок пяти злаков», к перечисленным туда добавляется еще кукуруза и клейкий рис.

Что касается маотая, то это так называемая премиум-водка, проходящая множество очисток и выдерживающаяся несколько лет. Цена ее высока, некоторые коллекционные бутылки могут стоить не одну тысячу долларов. Это напиток для официальных приемов, свадеб и других торжеств.

Для любителей напитков послабже в Китае есть вино, хуанцзю, то есть «желтый алкоголь», которое на самом деле может быть как желтоватым, так и розовым и даже слега красным. На вкус и запах это очень специфичная вещь – больше всего похоже на закисший недорогой портвейн, в который вылили немного одеколона «Саша» и добавили пару чайных ложек духов «Красная Москва». Однако это неплохой сувенир – как правило, разливают хуанцзю в красивые керамические кувшинчики и горшочки, затыкают пробкой и перевязывают горлышко кусочком красной ткани и ленточкой. Смотрится очень привлекательно и колоритно, а цена, как правило, весьма щадящая.

Выпить китайцы любят, при удобном случае не отказывают себе в удовольствии хорошенько «накидаться» за ужином. У китайцев, как и у нас, ценится способность человека выпить много, при этом сохраняя здравый рассудок и вертикальное положение. Такой человек пользуется уважением и почитанием. Правда, его всегда будут пробовать «на слабо» и пытаться подпоить – пока попытки не увенчаются успехом или испытуемый вновь оправдает репутацию. До сих пор жива традиция перед заключением сделки проверять партнера застольем. Причем если босс не могуч здоровьем, он выставляет «бойца» – доверенное лицо, своего помощника, который берет на себя алкогольный удар. Тем самым босс высказывает уважение партнерам, сохраняет лицо и утром не чувствует последствий возлияний, готов к новому трудовому дню.

В основном китайцы принимают на грудь по радостным поводам – грех не выпить от души во всевозможные праздники, как государственные, так и семейные, или просто для демонстрации своего гостеприимства и достатка. Реклама алкоголя любит обыгрывать образ счастливой семьи – все в сборе, все веселы и здоровы, самое время для рюмки восхитительного и ароматного напитка. Депрессия, горе, безысходность – как правило, это не те случаи, когда китаец потянется за бутылкой, пытаясь их заглушить. В этом, пожалуй, наше самое большое различие с ними в питейном деле.

Русских китайцы называют «боевой нацией» в том числе и за бытующий среди них стереотип о сильной устойчивости русских к алкоголю. Так что надо быть готовым к тому, что любопытные жители Поднебесной, случись русскому человеку оказаться на китайском празднике, будут стараться опытным путем убедиться в правдивости расхожего мнения о северных соседях.

Несмотря на то, что выкрик «ганбэй!» действительно означает призыв выпить до дна, верить этому не стоит – сами китайцы частенько «жульничают» и лишь пригубливают свои стаканчики и рюмки, вовсе не осушая их полностью. Так что по-честному играть с ними в «кто кого перепьет» не следует. Это равносильно попытке честно сыграть с карточными «каталами» в поезде дальнего следования.

Неоднократно мне приходилось сталкиваться с настойчивостью окружающих на вечеринке, когда предлагались или алкогольные игры, подразумевающие выпивание подряд множества рюмок водки, или когда десяток-другой человек по очереди желают с тобой «чокнуться» и выпить до дна. «Военная хитрость» в том, что каждый из них выпивает по рюмке, а ты – все десять или двадцать, а то и больше. Соответственно, сильно пьянеешь и развлекаешь собравшихся своим безобразным поведением. Помня слова японского писателя Седзана Сакума о том, что «лишь после того как мы искусно овладеем всем тем, что блестяще использует враг, мы сможем говорить о победе над ним», я выработал способ защиты. На вечеринки и праздничные ужины, где подразумевались алкогольные испытания и соревнования, я приходил с литровой бутылкой «Смирнофф» или «Абсолюта». Пояснял китайцам, что хочу угостить их европейской водкой. Они вежливо пробовали и отзывались о ней как о слабой и безвкусной, с неприятным запахом спирта. Кстати, об этом надо помнить, если возникает идея подарить китайцу какую-нибудь дорогую бутылку нашей водки – скорее всего, не оценит – нет ни «аромата», ни нужной крепости. Подлавливая китайских приятелей на том, что для них наша водка слабая, я брал стаканы для сока и наполнял их доверху, предлагая выпить махом вместе со мной – ганбэй так ганбэй. Стаканы, как правило, не слишком большие – граммов на сто пятьдесят, но и этого китайцам, привыкшим пить водку из рюмочек, объемом и формой напоминающих колпачок авторучки, хватало для впечатления. Они нюхали и пригубливали стаканы, переглядываясь. Пить залпом никто не решался. Потом внимательно наблюдали, как это делал я – в эти моменты я чувствовал себя героем произведения «Судьба человека», выпивающим под пристальным взором немцев. Иногда я сразу же повторял – выпивал второй стакан. После этого садился за стол и принимался за еду, греясь в лучах восхищения и уважительных взглядов. Состязаться в выпивке больше никто не предлагал.

Будьте здоровы!

Лучше вообще не болеть, это всем известно. Но мало кому удается безмятежно прожить жизнь и не попасть на прием к врачу.

Одним китайским утром я проснулся, потрогал лоб, прислушался к кашлю и понял: настал и мой черед. Конечно, я бывал у врачей много раз. Но то свои, отечественные эскулапы. А вот к их китайским коллегам ходить не приходилось. Первым делом направился в маленькую университетскую поликлинику в кампусе, полагая, что, раз работаю в университете, мне в это учреждение и лежит дорога. Но заспанные медики от меня шарахнулись, как от зачумленного. Подумал, всему виной мой вид, и оказался отчасти прав. Но не бледность чела и сверкание глаз насторожили местных врачей, а моя лаовайская внешность. «Вам не к нам!» – категорично заявили они. «А к кому же и куда?» – озадачился я. «Вам надо в международный госпиталь, только там принимают иностранцев». Туда обращаться не хотелось. За деньги, что международный госпиталь слупит за «визит доктора, говорящего по-английски» мне надо работать несколько месяцев, ночуя под мостом и питаясь на задворках продуктового рынка. Подумав, предложил компромисс: «Я парень простой, из народа. Направьте меня в обычный народный госпиталь, которых полно вокруг. Я уйду и не буду мешать вам трудиться». В переговорах с врачом и двумя медсестрами помимо меня участвовали старик-охранник в фуражке, его подруга-уборщица со шваброй в руках и несколько совершенно посторонних людей, по виду – студенты и преподаватели.

Участвовали совершенно на равных, разглядывая меня и обсуждая мою дальнейшую судьбу. За общим гвалтом я не уловил, кем же был вынесен окончательный вердикт. Надеюсь, это был врач, а не сторож и не уборщица. Я получил бумажку с адресом, направление на осмотр. Надо сказать, сердобольные участники дискуссии предлагали меня довезти – кто на велосипеде, кто на автобусе, а один дядечка профессорского типа настаивал на такси и даже принялся вызывать его по телефону. Из опасения, что они всей компанией и повезут меня к народным врачам, я отказался от помощи и поехал в больницу самостоятельно. Вслед мне неслись пожелания выздороветь быстрее и рекомендации пить больше горячей воды. Последнее – универсальное китайское лекарственное средство. Пьешь много горячей воды – будешь здоровым всегда, ну или быстро поправишься. Не пьешь много горячей воды – дела твои плохи, а дни сочтены…

В народном госпитале, первый этаж которого был больше похож на причудливое смешение банка с вокзалом, я помаялся в разных очередях во всевозможные окошки – оплата приема, сдача анализов, оплата анализов, ожидание приема… Врач – бодрый, лысый, полнолицый, в круглых очках – внимательно посмотрел на меня, на распечатку анализа крови, снова на меня.

«Мне кажется, вы больны», – не допускающим возражений тоном наконец изрек он. Я не стал спорить и кивнул. Потом стеснительно поинтересовался, что за болезнь со мной приключилась. Ответ врача поразил честностью: «Не знаю». Я снова кивнул понимающе: будь я китайцем, врач быстро определил бы все. Но поскольку я носитель не известного ему лаовайского организма, дела мои темны и перспективы туманны. Едва вознамерился узнать, что теперь делать, как лицо доктора просияло. Врач порылся в ящике стола и выудил оттуда две крупные, с палец, ампулы. «Это очень хорошее средство! Китайское, – с гордостью сказал он, держа передо мной в раскрытых ладонях ампулы. – Какую выбираете?»

Я пригляделся. Названий не было. Одна ампула – с бесцветной жидкостью, другая – с подозрительной желтоватой. «Очень хорошее средство, очень помогает!» – подбадривал меня доктор. «Что это?» – спросил я. Врач вздохнул и повторил: очень хорошее средство, китайское. Для убедительности даже продублировал по-английски: «Чайниз медисин. Вели гуда». Предавшись фатализму, я махнул рукой: «Давайте обе!» Доктор испуганно замотал головой – нельзя, очень сильное лекарство. Нужно выбрать только одно.

За нашим общением с интересом наблюдало множество народу, помимо доктора и медсестры. Кто они такие, я не знал, но догадывался: обычные скучающие в очереди пациенты, решившие зайти вместе со мной в кабинет врача и посмотреть на «собачку говорящую». Врач к их желанию отнесся спокойно и не гнал прочь – давал соотечественникам возможность вдоволь налюбоваться на лаовая.

Я колебался, как Нео из «Матрицы», когда ему предлагали синюю или красную пилюлю.

Самурай Ямамото Цунэтомо в подобных случаях советовал: «В ситуации “или-или” без колебаний выбирай смерть». Вооружившись этой яростной мудростью извечных врагов Китая, я отказался от обеих ампул, поблагодарил всех за заботу и поспешил покинуть переполненный кабинет.

«Пей больше горячей воды!» – раздалось мне вслед. Я послушался их и выздоровел. Через неделю.

Но, к сожалению, даже усердное и обильное питье горячей воды не во всех случаях выручает. И если уж суждено попасть в местную больницу, то надо приготовиться к тому, что и методы лечения будут сильно непривычными, и сами «условия содержания». Моя знакомая девушка Полина, давно живущая в Китае, однажды утром проснулась и почувствовала легкую боль в животе, с правой стороны от пупка. Боль то угасала, то проявлялась снова. А дальше… Вот ее собственный рассказ, как все было.

«У лаоваев все по-другому», – слышу я, возможно, в пятый раз за два дня и переворачиваюсь на другой бок, к окну, чтобы не видеть кишащую, бурлящую пациентами и их родственниками палату.

В больницу я попасть не стремилась совсем. Ведь в Китае я не первый год, и не второй, и не третий, обращаться к здешним лекарям раньше уже приходилось, и эти самые обращения и сформировали стойкое желание держаться от местных госпиталей подальше. К вечеру того же дня, когда я почувствовала боль в животе, ситуация настолько усугубилась, что я бы при всем желании не смогла уснуть. Живот болел уже постоянно, кажется, зона боли расширилась. Появился озноб. На страх и риск выпила таблетку, но эффект оказался очень краткосрочным. Решено было все же ехать в больницу, потому что надеяться на скорую помощь ночью иностранцу в Китае, ну, как бы легкомысленно, что ли.

В приемном отделении доктор, пощупав слегка пару раз, отправил на CT и анализ крови. Через час вынес вердикт: «Наверное, аппендицит. Иди на капельницу до утра, а утром придет хирург и тебя еще раз посмотрит».

Ну что ж, к такому повороту событий я была готова. Пока делали «капельницу от всего», изучала тщательно Инет на предмет самостоятельного выявления синдромов аппендицита. И так ногу подниму, и сяк перевернусь. Непонятно… Утром, после скромных ощупываний, два доктора вынесли вердикт. Цитирую: «Это аппендицит, но не серьезный. От капельницы пройдет». Как и большинство иностранцев, я не верю в силу антибиотиков при хирургической ситуации.

Тут, конечно, меня накрыла паника. С полуночи, как я поступила, и до следующего обеда никто не взял повторно мою кровь на анализ (а при подозрении на аппендицит вообще-то должны это делать постоянно, чтобы проследить динамику роста воспаления), никто не отправил на дополнительные анализы, чтобы подтвердить диагноз. Боли продолжались весь следующий день и уже были повсюду. Больше всего пугало, что случись перитонит, наверное, никто бы и не заметил. Особенно ночью. Ни температуру измерить, ни повторное УЗИ.

Через день осознала, что спасение утопающего – дело рук самого утопающего. Как бы ни комично это звучало в стенах больницы. Я стала выпрашивать анализы на все, что только можно (Интернет и друзья-медики из России помогли). За трое суток, что я находилась в больнице, меня осмотрели около семи врачей, и все разводили руками, только цокая языками – мол, возможно, у лаоваев все по-другому. За это время я поняла, что если это аппендикс, то он, вероятно, уже бы лопнул. Но вот незадача – до сих пор не было диагноза, и никто толком мне не сказал, от чего меня лечат. От всего! Ведь капельницы в Китае, действительно, от всего. Вон дедушка с гангреной под капельницей, а вот подросток с алкогольным отравлением тут же.

Почему я не отправилась в другую клинику? Двое суток у меня были очень сильные боли. Такие, что даже передвигаться не могла и боялась, чтобы в дороге ничего не лопнуло. Кроме того, это клиника позиционирует себя как одна из лучших в городе. В чатах иностранцев она фигурирует, и китайцы ее рекомендуют.

Под конец третьих суток меня из больницы отправили домой. Без диагноза, без рекомендаций. Стало ли мне лучше? Боль однозначно стала гораздо меньше, но я чувствовала себя больной. Вероятно, это не аппендицит, но должны же выяснить причину. Смешно до абсурда, но я самостоятельно дома, исследуя сайты и основываясь на своих анализах, пыталась ставить диагноз. Исключила прием всех медикаментов (да, они все же всучили мне антибиотики в таблетках). И через пару дней мне стало лучше.

Склоняюсь, что была острая кишечная колика, которую не смогли диагностировать (а как бы они смогли, если кроме анализа крови ничего толком не посмотрели). Когда я стала есть только бифидойогурты, понизилась кислотность. Мне моментально полегчало. Вот так в Китае я стала уже парикмахером, маникюрным мастером, поваром, моделью для фото. Кажется, теперь еще и доктором. Шаг за шагом, изучила симптомы, пообщалась с медиками на форумах. Все хорошо, что хорошо кончается, – люблю это выражение. Но немного страшновато стало после этой истории. Ощутила какую-то безысходность».

Как бы пристально ни следил иностранный человек за своим здоровьем, живя в Поднебесной, следует помнить и о возможных случаях, когда самолечение не поможет и попадания на операционный стол не избежать. Если только этот иностранец не робот-терминатор и не герой боевиков вроде Рэмбо, умеющий лечить раны с помощью прижигания порохом.

После своего случая с пилюлями и истории Полины с самолечением, я стал сторониться местного здравоохранения пуще прежнего. Если Полина сумела выудить из Сети нужную информацию, правильно ее воспринять, уточнить у знакомых медиков и грамотно использовать для помощи самой себе, то я, как человек мнительный, при чтении медицинских статей нахожу у себя все врожденные и приобретенные болезни – с осложнениями и запущенными формами, разумеется. Я даже легко могу переплюнуть герой повести «Трое в лодке, не считая собаки» – он хотя бы родильной горячки у себя не смог найти, а вот я не уверен, что не подвержен ей. Потому что с человеком может случиться все, что угодно. А в Китае это «что угодно» еще и примет местный неподражаемый колорит. Мне выпал шанс прочувствовать и познать этот колорит в один ненастный день, когда я вышел из станции метро и поддался соблазну не ждать переполненный автобус, а быстро доехать до своего дома на «мототакси». О них надо сказать пару слов предварительно. Эта нелегальная, но популярная услуга от разбитного вида дядек, сидящих или даже возлежащих на своих мотоциклах возле каждой станции – действительно удобная вещь. Чуть дороже, чем на автобусе, зато дешевле, чем такси. Садишься позади такого обветренного и смуглого водилы, он тебе вручает шлем, нахлобучиваешь шлем на голову (надеясь, что он более-менее чистый и ты ничего не подхватишь через него) и – погнали, ловко лавируя между автомобилями, автобусами, грузовиками, другими мотоциклами, скутерами и всякой велосипедной нечистью. В самый первый раз меня вез ужасно любопытный и болтливый китаец в шлеме, сильно смахивающим на немецкий, времен Второй мировой. Он все время оборачивался и пытался разузнать у меня, откуда я родом, когда приехал и нравится ли мне китайская еда – стандартный набор вопросов. «Американец?» – кричал он мне сквозь рев двигателя, шум ветра и гудки клаксонов. «Америка – хорошо!» – не дожидаясь ответа, водила показал большой палец. «Русский!» – крикнул я в ответ, чтобы отвязаться. Не тут-то было. «Русский!» – воскликнул китаец и вообще забыл про дорогу – а мы как раз нацелились в узкую щель между двумя автобусами. Мужик бросил руль и показал мне большие пальцы обеих рук, восхищенно выпалив: «Путин!» Потом все же схватился за руль, пронесся между автобусами, заложил пару виражей, игнорируя светофоры, и помчался по мосту, набирая скорость. «Русские – боевой народ! Путин! Китай и Россия – друзья!» – скандировал он, и его круглое узкоглазое лицо под козырьком фашистской каски светилось от радости. «А Америка?» – не удержался я от вопроса. Водила совершенно искренне крикнул мне: «Америка – очень плохо! Китай и Россия – хорошо!»

Доставив меня до ворот кампуса, этот дядька, распираемый жаждой общения, совершил вообще нечто из ряда вон выходящее. Едва я слез с мотоцикла и протянул ему деньги, он неожиданно схватил меня прямо через джинсы за то, что в старинных романах авторы именовали «сокровенной серединой тела». Пока я стоял, остолбенев от растерянности, разинув рот и размышляя, стукнуть ли по его немецкому кумполу, чтобы он ему в плечи вошел, китаец подмигнул мне и доверительно сообщил: «У тебя очень большой! Я чувствовал, когда ты сзади сидел! Русские – молодцы! Боевой народ во всем!»

С тех пор я старался, по возможности, избегать езды на мототакси.

Но в тот злополучный день автобуса все не было и не было. Дождь на время прекратился, но низкие тучи упрямо наползали на верхушки высоток и хотелось успеть домой до новой волны ненастья.

Восседавший на своем мототроне неподалеку от остановки водила приветливо махнул рукой и протянул второй шлем. Помня, что главное – не садиться слишком близко, я принял приглашение, залез на потертое сидение и назвал адрес. Водила на этот раз попался молчаливый и сосредоточенный на дороге. Вел он свой мотоцикл уверенно. Мы ловко помчались среди потока машин, вклиниваясь в просветы между рядами, лицами и коленями ловя мокрый ветер и брызги из-под шин. Поэтому я даже не сразу сообразил, что случилось. Внезапный крен, металлический звук удара, и вот я уже со всего маху прикладываюсь об асфальт, неведомая сила волочет меня по нему, подкидывая и кувыркая несколько раз, прежде чем окончательно приложить о бордюрный камень.

Боль пришла не сразу. Сначала я даже попытался подняться, но сил хватило лишь на то, чтобы ползком выбраться из лужи и сесть на бордюр. Шлем с меня слетел в какой-то момент – но голова была вроде цела, лишь сильно гудело в ушах. А вот левая рука висела и не слушалась, наливаясь болью. Порванный рукав набрякал темным, с пальцев текло, по луже змеились разводы… Вокруг мигом образовалась толпа – и даже хлынувший снова дождь не разогнал ее, в глазах рябило от разноцветных зонтиков, ярких дождевиков, одинаковых пятен лиц – с каким-то непонятным равнодушным любопытством меня разглядывало несколько десятков человек. Появился водила – прихрамывая, подошел и принялся о чем-то спрашивать, но быстро потерял ко мне интерес, переключившись на полемику с толпой. Гомон поднялся несусветный – громче всех кричал пожилой дядька в угвазданном дождевике, виновник аварии, влетевший на полном ходу в наш мотоцикл на своем электровелосипеде. Дядька тыкал пальцем в сторону моего водилы, поворачивался к толпе, ища поддержки. Водила гневно раздувал ноздри и взывал к народу в поисках справедливости. Назревали долгие китайские разборки, и я решил покинуть место происшествия. С трудом поднявшись, прислушался к себе – ноги держали, голова кружилась, но несильно. Навернулись мы всего в квартале от ворот кампуса моего университета. Расталкивая уцелевшей правой рукой зевак и стараясь не смотреть, что там у меня с левой, пробрался через толпу. Никто не препятствовал, лишь пара человек что-то говорили мне, но я не понимал. Дождь хлестал в лицо и в чем-то даже помогал держаться на ногах.

До кампуса я добрался весь вымокший, наполовину окровавленный. Дедки-охранники в серой форме выбежали из-под навеса, забегали вокруг, осторожно завели меня к себе в будку и принялись названивать куда-то. Я вспомнил о своем телефоне и с удивлением нащупал его в кармане – не вывалился, не разбился, но не работал. Скорее всего намок, пока я валялся в луже.

Никуда звонить мне и не пришлось. Переполох в университете поднялся нешуточный. Довольно быстро в будку примчался перепуганный завкафедрой, за ним следом прибежали мои студенты-старшекурсники. Все они с ужасом рассматривали меня, пара впечатлительных студенток начала плакать. Это встревожило меня не на шутку – я принялся снова ощупывать себя и просить дать мне зеркало. Но полюбоваться собой не удалось – подъехало вызванное такси, и в сопровождении все того же завкафедрой, мирового мужика, и двух самых толковых парней с четвертого курса я отправился в военный госпиталь. Там у коллеги-китайца работал завотделением двоюродный брат, а значит гуаньси были надежнее некуда – родственные.

В госпитале нас направили в большущий зал ожидания, с множеством окошек, больше похожий на банковский холл. Слышалось даже стрекотание кассовых аппаратов. Я ожидал увидеть кучу захворавших китайских военных, но вместо них на пластиковых неудобных стульях, рядами стоявших в центре зала, обнаружил обычных людей с медицинскими картами и талончиками в руках. Может, это были военные в отпуске или члены их семей, а то и вообще люди с улицы – выяснять мне не хотелось. Я сам ощущал себя на птичьих правах тут.

Кровь уже почти не шла, приложенная к руке кипа салфеток перестала промокать насквозь. Плечо и локоть саднили, но не настолько сильно, чтобы стонать или сидеть, стиснув зубы. Завкафедрой куда-то умчался – вот кого было мне действительно жаль, так это его, выглядел он несчастным и перепуганным. Студенты мои, впрочем, тоже сидели со мной рядом, с трагическими выражениями лиц. Вряд ли им раньше приходилось видеть кого-нибудь из своих лаоши, преподавателей, в таком вызывающем виде. Тут к нам решительным шагом подошел рослый и моложавый мужик в белом халате. Из-за его спины выглядывал наш запыхавшийся завкафедрой. Как бывают непохожи друг на друга двоюродные братья! Мой босс внешностью сильно походил на Дэн Сяопина в изгнании, а вот его родственнику можно было смело играть в сериалах офицеров Гоминьдана. Какое-то время они тихо переговаривались о чем-то. Врач цепко вглядывался в меня, словно оценивая предстоящий фронт работ. Жестом показал убрать салфетки, осмотрел руку, задрал рваный рукав моей футболки и удовлетворенно кивнул. По его приказу студенты вскочили и принялись поднимать меня.

Минут через сорок я лежал, тщательно обтертый намоченной в теплой воде губкой (слава богу, это не поручили сделать моим студентам, а взяла на себя немолодая, очень заботливая медсестра) на операционном столе под ярко горящими лампами. Без одежды – старая была больше непригодна. За новой, выдав ключ, я послал одного из своих сопровождающих. Позади были дискуссии по поводу вида анестезии – завкафедрой требовал от брата усыпить меня общим, а брат, поддерживаемый мной, настаивал на местном. Оставшийся студент осторожно воздерживался. Победил разум, меня обезболили несколькими уколами, подождали немного и принялись зашивать. Раны были не такими уж серьезными, но полюбоваться на меня каждые несколько минут заходили какие-то люди в халатах. Хорошо, что ту самую часть, которая так привлекла моего первого мотовозницу вновь появившаяся заботливая тетушка-медссестра прикрыла простыней, избавив меня от страха услышать обсуждение на тему «у лаоваев все по-другому!».

В смежную с операционной комнатой небольшую приемную дверь была распахнута и врач, зашивая мне плечо, громко переговаривался с коллегами. Темой, естественно, был предстоящий ужин. Заказ был уже сделан и доставка ожидалась с минуты на минуту. Я и представить себе не мог, что покрытого пылью и уличной гарью разносчика могут не просто пропустить в больницу, а разрешить ему беспрепятственно ввалиться в приемную, со своими кульками и лотками. Но именно так все и произошло. Голоса оживились, задвигались стулья, зашуршала упаковка и в операционную донесся отчетливый запах лапши, мяса и чего-то еще острого и будоражащего нюх. Мне показалось, мой врач затосковал – лицо его было наполовину скрыто повязкой, но глаза стали явно печальными. Не удержавшись, он уточнил у коллег, все ли в порядке с его порцией. Выслушав заверения, что все прислано правильно и ожидает его, стынет, он вздохнул, посмотрел на меня – я замер от нехороших предчувствий – и сказал по-английски: «Не волнуйся. Я сначала с тобой закончу, потом поем». Я выдохнул. Теперь я не сомневался, что попал в руки настоящего профессионала, способного к самопожертвованию ради пациента. Не зря он был похож на офицера, пусть и сериального.

Зашил он меня отлично. И даже, когда пришло время снимать повязки, отказался от предложенного мной благодарственного обеда. Лишь пожал руку и сказал, что был рад попрактиковать свой английский. Пригласил заходить еще и искренне посмеялся ответу «Спасибо, уж лучше вы к нам!»

«Когда нет денег – нет любви»

Китай – это не другая планета, как часто любят его называть блогеры-путешественники. Это просто необычная, очень интересная страна со своей длинной историей и традициями, растянутыми не на века даже, а на тысячелетия. А люди всегда остаются людьми, во все времена – со своим желаниями, надеждами и даже пороками. Поэтому в Китае есть практически все, что имеется и в других странах. В том числе, конечно, и проституция. Отношение властей и общественной морали к этому явлению далеко не всегда было отрицательным. Так уж сложилось, что в течение столетий проституция была неотъемлемой частью культуры. Наложницы славились умением складывать изящные стихи и поддерживать беседы. Женщинам легкого поведения посвящались картины, сочинялись в их честь музыкальные произведения, о них слагались легенды. Конечно, далеко не всегда и не везде все происходило так возвышенно. В узких переулках на окраинах существовали невообразимо грязные дешевые бордели и притоны, в которых почти потерявшие человеческий облик женщины были готовы обслужить невзыскательных клиентов. На заре прошлого столетия за ситуацией принялись следить и взяли ее под государственный контроль. В Китайской Республике – многим известной сейчас под названием Тайвань – труженицам секс-индустрии выдавали специальные разрешения на работу, ставили их на учет. Хозяин борделя давал за каждую девушку свое поручительство, оформлял документы – все это было обязательно и строго контролировалось властями.

Двадцатый век с его упрощением нравов все более вытеснял древние традиции, наступая и на консервативный Китай. Заведения, где состоятельные господа прежде всего наслаждались пением и актерским мастерством девушек, а все остальное считалось просто приятным завершением вечера, постепенно вырождались в заурядные публичные дома. В них уже никому особого дела до лицедейства не было, а устремлялись туда исключительно за сексуальными утехами. Канули в прошлое времена, когда посещение борделя больше походило на выход мужчин в свет, где они отдыхали или собирались обсудить текущие дела. Города разрастались, менялся состав населения и его численность, количество солдат и работников с соответствующими их жизненному уровню запросами увеличивалось стремительно. Публичные дома расширяли свои штаты, набирая любых девушек, особенно из городской и деревенской нищеты. Ни о каких возвышенных отношениях, искусстве и тонком вкусе уже речи не шло. Рынок реагировал на растущий спрос. Многих девушек продавали в такие дома их же родители – отношение к женщине в Китае было немногим лучше, чем к животным.

Все это длилось вплоть до октября 1946 года, когда Мао Цзэдуном было провозглашено создание Китайской Народной Республики. Любопытно, что уже в следующем месяце власти приняли резолюцию о необходимости закрытия всех публичных домов. Напрашивается вывод, что проблема была довольно острой, раз правительство только что образовавшейся страны уделило ей практически первоочередное внимание. К услугам проституток китайцы прибегали на протяжении всей своей истории, поэтому когда перед новой властью КНР встал вопрос о борьбе с продажной любовью, многие сомневались в успехе. Но за дело китайцы взялись со свойственными им энтузиазмом и энергичностью. В столице организовали большую облаву, которая накрыла две с половиной сотни борделей. Арестовали и отдали под суд полтысячи их владельцев, а вслед за ними отправили в тюрьму множество проституток. Следом случились такие же массовые аресты с закрытием домов терпимости и в других крупных городах. Одновременно с этим начали открываться исправительные учреждения для перевоспитания бывших жриц любви – там они могли обучиться разным более полезным молодой стране профессиям.

Кампания по борьбе не была разовой и показательной, а велась упорно и непреклонно, не ослабевая и время от времени накаляясь. В середине пятидесятых годов в Шанхае арестовали и отправили в трудовые лагеря свыше пяти с половиной тысяч проституток и сутенеров. Часть осужденных сутенеров решили показательно расстрелять. Это произвело устрашающий эффект по всей стране и многие местные власти даже принялись докладывать наверх об успешном и стопроцентном искоренении проституции как позорного явления прошлого. Но, конечно, это они поторопились. Явление загнали в подполье, но искоренить его оказалось не под силу. А в восьмидесятых-девяностых годах, все еще оставаясь формально незаконной, проституция снова расцвела и вылезла на свет в виде многочисленных якобы парикмахерских и массажных салонов, отличить которые от обычных можно было сразу по характерному розовому свету внутри. Власти и сейчас периодически совершают рейды по таким заведениям, закрывая их на какой-либо срок или вовсе ликвидируя, но они возрождаются в других местах. Ведь мужского населения значительно больше, чем женского. Сейчас количество «лишних мужчин» достигло двадцати миллионов, а в ближайшие годы грозит вырасти еще на пятнадцать. Причем этот перекос случился буквально за последние несколько десятков лет. В первую очередь из-за политики «одна семья – один ребенок» и из-за развития технологии ультразвукового обследования. Имея возможность узнать пол будущего ребенка, китайцы очень часто делают выбор в пользу мальчиков, избавляясь от девочек. Для их менталитета это совершенно логичный и практичный поступок. Сыновья – это продолжатели рода. Дочери продолжают род мужей, по определению. Так как Китай исторически являлся аграрной страной, сыновья в нем всегда ценились намного больше. Они могли выполнять тяжелую работу, а когда женились, не уходили из семьи и заботились о своих престарелых родителях. Дочери покидали семьи, и в их обязанности входило ухаживание за родителями мужа. «Пусть твоя жена рожает только сыновей!» – существует вот такое традиционное китайское пожелание мужчине. Самими китайцами доступность технологий определения пола рассматривается как гуманный шаг. Ведь в былые времена, когда о поле ребенка можно было лишь гадать, и узнать его было возможно только после родов, новорожденных девочек зачастую просто выкидывали в реку. Аборт все же в этом плане представляется более щадящим действием, как бы жестоко это не звучало для представителей других культур. Дело дошло до строгого запрещения врачам сообщать будущим родителям, кто у них появится. Но выход был найден быстро. Можно отправить кровь будущей мамы на якобы общий анализ для определения состояния здоровья в какую-нибудь гонконгскую клинику. А там вам определят, кого вы ждете. К сожалению, до сих пор традиционные чаяния именно сына столь сильны во многих семьях, что беременную женщину муж и его родня могут принудить сделать аборт, если анализы определили девочку.

Для тех же девочек, которым повезло родиться, этот гендерный перекос во многом даже на руку. Из мужиков можно веревки вить – тот, кому удалось заполучить жену, будет готов вытерпеть все. Ведь за его спиной – пара десятков миллионов жаждущих занять его место. А у него самого второго шанса может и не быть. Нужно не только снова суметь найти свободную девушку, но и совладать с ценой на женитьбу, которую выставят родители невесты и она сама. Это не выкуп семье, не «калым», как у нас в Средней Азии, а некий прожиточный минимум в представлении семьи невесты. Полвека назад прослыть богачом можно было, имея лишь велосипед, а совсем недавно для будущего семейного счастья хватало обладания телевизором и стиральной машиной. Но, как говорится, «теперича не то, что давеча». Если у городского жениха нет приличной квартиры, дорогой машины и высокого годового дохода – он практически обречен оставаться холостым до конца жизни.

Кроме несчастных мужиков, которым не к кому больше обратиться для решения своих постельных дел, к услугам проституток прибегают и обеспеченные семьянины с хорошим доходом, и работяги-мигранты, живущие вдали от своих жен, и даже иностранцы, воспринимающие поход в китайские увеселительные заведения подобного рода как некое приключение и экзотику. Последних хотелось бы предостеречь – покупка услуг проститутки также является незаконным действием. Помимо возможного наказания, которое может последовать со стороны официальных властей, иностранец сильно рискует стать лакомой добычей всевозможных криминальных лиц, которых в сфере торговли сексом навалом. Никакой романтики и экзотики в подобных походах нет, а возможность нарваться на всевозможные «подставы» и полицейские рейды весьма вероятна. Стоит ли рисковать, каждый решает, конечно, сам.

Ну и вопрос о моральности самого действа тоже остается открытым.

Ниже приведу рассказ одного туриста, знающего китайский язык и часто посещающего Китай. На мой взгляд, в нем весьма точно и правдиво изложены детали и ощущения человека, решившего скрасить свой одинокий досуг промозглой зимней ночью в Шанхае.

«Таксист потыкал пальцев в боковое стекло.

– Дао лэ!

Приехали.

Полутемные, экономно освещенные здания. Чуть поодаль, за чернотой парка, рубиновым тюльпаном переливалась в ночном небе крыша небоскреба.

Я протер глаза и расплатился, силясь понять, зачем приехал в самый центр, на Народную площадь.

Вылез из машины.

После душно-жаркого салона «фольксвагена» на площади было ощутимо холодно. Огляделся. Мрачно, стыло и безлюдно – лишь недлинная вереница свободных такси тянулась от подземного перехода до еще не закрытого, но уже пустого «Старбакса». Водилы прятались от ветра и холода внутри своих «сантан», дремали – сквозь стекла виднелись их скрюченные фигурки.

Ничего не меняется у них, – подумал, сворачивая на знакомую улицу.

Центр, улица Нанкин, пятница, вечер – и почти тьма, пустота. Хотя гулять в такую погоду мало дураков.

К редкой ночной добыче тут же потянулись из закутков бесформенные шаркающие фигуры. Обмотанные тряпьем старухи профессионально окружили, дернули за рукав. Самая бойкая уцепилась за край куртки, принялась совать мне в лицо тонкие блестящие свертки – букетики чахлых, побитых холодом цветов.

– Хэло-хэло-хэло!

Поразительно быстрая жестикуляция… Машут букетами в доказательство их красоты. Тычут себе в рот и живот – намекают на голод. Потирают сложенными в щепотки пальцами, требуя раскошелиться. Разводят руки в стороны и вверх, как в детской игре «Каравай», – восхищаются моими габаритами.

– Кыш! – сделал страшное лицо и попробовал вырваться из окружения.

Старух моя мимика не впечатлила. Сжали кольцо плотнее и загалдели настойчивей. Из-под толстых платков выглядывали темные морщинистые лица – будто кто-то вырезал из коры жалостливые маски.

Аккуратно, но непреклонно, я разметал вражьи ряды.

Старухи, не признав поражения, резво преследовали меня по улице. Самая хваткая и бойкая так и не выпустила мой рукав. Убегать смысла не было – впереди заметил еще пару, с букетами наизготовку.

– Ладно, давай свои цветы, – вытащил из кармана потрепанную купюру. – Пять юаней, о’кей?

Старуха гневно затараторила, требуя двадцатку. Пожал плечами и сделал вид, что убираю деньги.

– Окэ-окэ-окэ-окэ! – закаркала, выхватила синюю бумажку, всучила самый мятый кулек с двумя мелкими розами. Тут же извлекла откуда-то пластиковый стакан для пива и затрясла им, требуя подаяния. Бабки лихо совмещали бизнес с попрошайничеством. Купленный букет, которым я планировал отмахиваться от остальных, ничего не значил. Насыпал ей в стакан горсть мелких монет, в награду за настойчивость.

Лишь за пустынным перекрестком цветочницы отвязались – там заканчивалась их зона влияния.

Сунул букет в карман куртки и зашагал прочь, в сторону набережной.

Набережная оказалась закрытой. Прямо за полуразобранной дорогой тянулась сплошная бетонная стена. Сквозь шум ветра из-за стены доносился гул большой стройки – отбойные молотки, рык мощных двигателей и какой-то грохот, будто трясли в железной бочке булыжники. Желто-белые лучи прожекторов тонули в дыму и пыли. Их свет не позволил мне разглядеть небоскребы на той стороне реки – виднелись лишь красные огоньки спящей телебашни.

Ветер здесь дул сильнее.

Я поежился, накинул капюшон и направился вдоль стены в сторону моста возле российского консульства.

Необычный для Шанхая квартал больше походил на «чайна-таун» где-нибудь в Штатах. Притихла в сыром мраке узкая улочка с кучей ресторанов, во всех уже погасили свет в поздний час. Возле закрытых дверей разевали пасти бетонные львы. Серебристые драконы обвивали огромные вазы у входов в сувенирные магазины. Вертикальные вывески свешивались повсюду, скрывая темную полосу неба. Работала лишь мусульманская забегаловка – в пустом зале за дальним столиком несколько совершенно разбойного вида человек смотрели телевизор. По соседству с лапшевней светилась витрина табачного магазинчика. Продавец дремал, положив голову на кассовый аппарат.

Я огляделся. Заметил слабый розовый свет неподалеку,

Подошел ближе.

За витринным стеклом салона – пижамки, кружева, голые плечи и ноги.

Девчонки оживились, с любопытством уставились. Помахали призывно ладошками. Та, что сидела ближе всех к дверям, легко вскочила с дивана, подбежала на каблучках к дверям, приоткрыла, выглянула, ежась от холода:

– Хэллоу? Массаджа?

Голубой полупрозрачный пеньюар, короткий и с открытыми плечами – вот и вся одежда на ней.

– Кам-кам, гуда-гуда! – массажистка энергично закивала, приглашая. Подумав, добавила, хихикая и прикрывая рот: – Секса, гуда!

Выскочила на ветер, уцепилась пальцами в серебряных кольцах за мою куртку, потянула ко входу.

Волнистые волосы, яркие губы, густо подведенные глаза. Лет двадцать, может, чуть больше. Все же это лучше недавно хватавших меня за одежду старух.

Мысленно махнул рукой и послушно вошел в жаркий салон, скинув капюшон и на ходу расстегивая куртку.

За конторкой, под невнятной абстрактной картинкой, скучал хмурый пожилой дядька.

– Сто юаней! – назидательно поднял дядька коричневый палец, изображая одну сотню.

Я удивился:

– Всего?

Дядька покрутил пальцем, словно ковыряя в носу невидимого собеседника:

– За массаж – сто юаней. Остальное – сами договоритесь.

Девчонка уже плотно прижималась ко мне, смешливо заглядывала в лицо. Пальцы ее скользнули под мою куртку, пробежались по груди и животу, мимолетом огладили ширинку на джинсах и тут же взлетели к шее, изображая массаж.

– Высокий! – радостно сообщила публике «массажистка». – Лаоваи всегда высокие!

Девицы с дивана кивнули. Дядька за конторкой хмыкнул, проворчал что-то по-шанхайски.

– Трудно достать, неудобно, надо прилечь! – подмигнула накрашенным глазом девчонка, почти повиснув у меня на шее.

Протянул менеджеру сотню. Пошел за девчонкой по узкой – они почему-то всегда в этих заведениях такие – лестнице на второй этаж. Обтянутый шифоном маленький зад покачивался в паре сантиметров от моего лица.

Второй этаж делился невысокими перегородками на тесные кубрики. Тускло светила синеватая лампа. Было намного холоднее, чем внизу. Дощатый пол поскрипывал под моими ногами. Глухо постукивали каблуки девчонки.

– Сюда! – показала она, распахнув фанерную дверцу.

Топчан с парой серых подушек и обтянутый кожзамом пуфик в углу. Обогреватель-ветродуй под потолком. Девчонка вскочила на пуфик, потянулась к кнопкам, ее пеньюар задрался, открыв черные кружевные трусики.

– Ты говоришь по-китайски? – спрыгнула, оглянулась на ветродуй – тот мерно гудел, разгорались алые спирали.

– Немного, – я улегся на кушетку, и погладил девчонку по холодному колену. – Замерзла?

– Привыкла, – пожала плечами. – Сейчас нагреется. Массаж хочешь?

– Ну, попробуй.

– Давно в Шанхае? – положив мою руку себе на бедро, она начала пощипывать подушечки пальцев.

– Сегодня утром прилетел. А ты?

– Второй год. Я из Шаньдуна. Цюйфу, такой город.

– Знаю.

– Знаешь? – сильно встряхнула моей кистью, что-то даже щелкнуло. – Откуда?

– Родина Конфуция, как же не знать.

С достоинством кивнула:

– Был у нас?

– Нет. Но, наверное, съезжу.

– Нечего там делать. Скука. Работы нет.

– А тут?

– Тут – Шанхай. Тут все есть.

– Тебе сколько лет?

Склонила набок голову:

– А ты угадай!

– Хм… Двадцать?

Рассмеялась:

– Ничего не знаешь! Мне двадцать три!

– Это одно и то же, – возразил ей.

Удивилась и несогласно тряхнула головой.

– Слушай, я свитер сниму, а то жарко, – я приподнялся на локте.

– Погоди, – пальцы ее остановились. – У тебя что под ним?

– Футболка… – ответил с недоумением.

Оттянула край моего свитера. Взглянула, убедилась.

– Тогда можно.

– А что, кхм… Разве у вас… это… ну, в общем, делать… нельзя разве?

– Мэйка лаве? – переспросила она на своем английском, и почему-то полушепотом. – Почему нельзя? Можно.

– Но только в одежде?

– Как хочешь.

– Тогда не понимаю…

Терпеливо объяснила:

– Массаж нельзя без одежды. Любовь – можно.

«Тонкости сервиса», – подумал, стягивая через голову свитер.

– Хочешь? – улыбнулась и ухватила меня за бедро, крепко сжала, массируя.

– Что?

– Мэйка лаве, хочешь?

– Сколько?

Отцепилась от моей ноги, пошевелила в воздухе пятью пальчиками.

«Сотня хмырю за конторкой, пятьсот ей… Не, дорого!»

– Я бедный студент. Давай тогда просто массаж сделай.

– Окэ. Четыреста?

Погладила, легонько сжала.

Знакомый прием.

– Триста, – сделав непреклонный взгляд, сказал я.

Хитро улыбнулась, ощущая мою реакцию под своей рукой:

– Будь щедрее!

Ловко вжикнула молнией, сунула руку внутрь.

– Ну хорошо. Триста пятьдесят, больше никак – на такси оставить надо.

– Окэ. Пойдем! – застегнула мне джинсы и протянула свитер.

– Разве не тут?

– Нет, конечно. Тут нельзя, тут массаж.

– А куда идти?

– Третий этаж. Там хорошо!

Пока я возился со свитером и курткой, снова взобралась, на этот раз на кушетку – выключить ветродуй.

«Экономика должна быть экономной», – подумал я одобрительно.

Снова узкая лестница, передо мной – голые ноги и маленький зад.

Третий этаж оказался коротким коридором с несколькими дверьми.

Девчонка завела меня в комнатку без окон, чуть больше массажной. Почти все место занимала низкая тахта с цветным одеялом поверху. Тут было тепло и немного душно. Взяла у меня куртку, повесила на рогатую вешалку в углу. Скинула туфли и забралась на тахту. Стоя на коленях, равнодушно приспустила пеньюар и завела руки за спину, расстегивая лифчик.

Потянула меня на тахту, уложила на спину. Юркнула куда-то в сторону. Я увидел в ее руках упаковку презервативов.

– Умею надевать ртом! – похвасталась, надкусывая белыми зубами краешек упаковки.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся ей…

…Опустошенным, обмякшим телом придавил ее, будто земляной холм – простенький гробик, и замер.

Природа не терпит пустоты, и лежа на проститутке, я горько познавал этот закон. Приятная истома исчезала, заполнялась разочарованием, усталостью и брезгливостью. Несвежая наволочка у самых глаз, слипшаяся прядь волос возле губ… Излишек пудры и крошки туши на неестественно белом лице. Резкий, едкий запах чужого тела – поглаживания по спине сменились настойчивыми, отчужденными похлопываниями: «Ваше время истекло». Я сполз с девчонки, улегся на спину. Сквозь полуприкрытые глаза наблюдал, как она тут же села и зашуршала пакетом с влажными салфетками. Потом потянулась к бюстгальтеру…

Быстро оделись.

– Пить хочешь? – спросила меня, поправляя на себе трусы.

– Нет, спасибо. Я бы покурил.

Кивнула:

– Кури.

Сел на тахту, огляделся в поисках пепельницы.

– А куда пепел…

– Да прямо на пол.

– Ладно. Ты будешь?

Села рядом.

– Буду. Что ты куришь?

– «Чжунхуа».

– Лаоваи обычно не курят китайские. Ты странный.

Курили в молчании. Она положила мне голову на плечо. Я погладил ее колено. Чужая, не ставшая близкой после суррогата любви плоть, захватанная сотнями местных предшественников.

Нагнулся, затушил сигарету об пол.

Встал и снял с вешалки куртку. Достал из кармана четыре сотни, протянул:

– Спасибо тебе.

Она бросила окурок, придавила туфелькой. Поднялась и взяла деньги.

– Тебе спасибо. Подожди, принесу сдачу.

– Не надо. Оставь себе.

Сложив руки с деньгами, быстро поклонилась:

– Спасибо!

Что-то шуршало в боковом кармане куртки. Глянул и удивился – букетик. Ну да, купил у старухи.

– Вот, тебе! – протянул ей.

Растерянно взяла у меня увядшие розы.

– Спасибо.

Стали злить ее «спасибо».

– Мне пора. Я сам выход найду.

Вышел из комнатки, спустился по темной и холодной лестнице вниз. Диван пустовал. За конторкой в одиночестве листал газету смурной менеджер-сутенер.

– Пока! – сказал ему на ходу.

Он не ответил.

На улице я сразу озяб на ледяном ветру. Натянул капюшон и, подрагивая от холода, зевнул.

Спать, спать, спать.

Плюхнулся в подъехавшее такси и назвал адрес».

Как жить и общаться

Несмотря на то, что многим Китай может казаться другой планетой, местные правила жизни универсальны. Спокойствие и вежливость – лучшие способы скрасить свою жизнь на чужбине и наладить контакт с местными. Китайцы очень чувствительны и весьма ценят уважительное отношение (что порой не мешает им быть совершенно бесцеремонными с нашей точки зрения, но, опять же, это не со зла, а, например, из любопытства или в силу природной непосредственности). Лучше избегать разговоров о политике, особенно если дело касается болезненных тем, например Тайваня или Тибета. Предоставьте китайцам самим решать проблемы, больше касающиеся их, чем вас. Не стоит критиковать партию и правительство – хотя бы потому, что вам известна мудрость про свой устав и чужой монастырь. Часто путеводители запугивают туристов, что за неугодные властям политические разговоры их могут выдворить из страны в самые короткие сроки. Вероятность этого действительно существует. Но гораздо важнее просто помнить о чувстве такта, особенно когда находитесь в гостях. Тем более зачем затрагивать политику, когда есть возможность обсудить обед – прошедший или предстоящий. Это ведь намного интереснее и полезнее, насущнее и веселее. Если уж не для вас, то для китайской стороны завязавшегося общения – непременно. А лучший способ прослыть прекрасным и вежливым человеком, как известно, заключается в умении вести разговор на наиболее близкие и приятные для вашего собеседника темы.

К людям из России китайцы относятся в целом весьма дружелюбно. Обязательно похвалят вашу внешность (какой бы удручающей она вам ни казалась) и ваш китайский (даже если он состоит всего из двух, зато самых важных слов – «сесе» и «нихао»). Сделают комплимент президенту – старательно произнесут его фамилию (благо в ней отсутствует неодолимый для многих китайцев звук «р») и покажут большой палец. Постараются помочь, если нужно, даже если не знают, как именно надо помочь.

Помните, что наши традиционные «сувениры» из России в виде икры и водки китайцами особо не ценятся – многие из них икру вообще не едят, а наша водка, как уже говорилось, слабовата и пахнет как спиртовая салфетка. Не следует дарить китайцам часы (настенные) и зонтики, так как по-китайски названия этих вещей созвучны словам «смерть» и «разлука».

Несмотря на общую доброжелательность к иностранцам вообще и к русским в частности (к русским китайцы относят и украинцев с белорусами, не обращая внимания или не понимая досады некоторых из них на эту путаницу) бывают случаи, когда гости Поднебесной попадают в неприятные ситуации. Особенно легко пострадать в туристических местах.

Типичной ловушкой для туриста может быть предложение от пары миловидных девушек – они обязательно представятся или приезжими студентками, или, наоборот, коренными жителями города, в котором вы изучаете достопримечательности, – немного отдохнуть и выпить чашку чая с ними за компанию, поболтать о жизни, помочь им попрактиковаться в английском языке. Они всегда очень вежливы, невероятно милы и невинно-сексуальны. Приветливый взгляд из-под челки, открытая улыбка, стройная фигурка, мягкий воркующий или мяукающий голосок – само олицетворение прелести, озябшей на ветру и зовущей погреться чайком где-нибудь неподалеку. В жаркую погоду, понятное дело, девушки предлагают отдохнуть в прохладном месте и восстановить силы полезным китайским чаем. Это не проститутки. Их задача – заманить вас в «ти-хауз» или ресторан. Там они исчезнут, ровно за миг до того, как вам принесут счет на немыслимую сумму – одна чашка заурядного напитка может обойтись в несколько тысяч юаней. Это разводилово практически законное – в меню, которое вы не удосужились глянуть, именно такая цена. Бывалый турист может сначала попросить меню, и ему его, конечно, дадут. Только потом, после счета, покажут другое, с другими ценами. А на все крики о подмене будут пожимать плечами и настойчиво требовать оплаты. Днем такое приключение сравнительно безопасно – как правило, сторговываются на немного меньшей сумме. После оплаты остается лишь быстро свалить, проклиная себя и любительниц чая. Вечером или ночью права качать сложнее – могут завести в такое место, где выступать бесполезно и даже чревато. В доле с такими «чайными заведениями», как правило, неприветливые местные «братки». Бывает, к скандалящему иностранцу приезжает почти настоящая полиция, кошмарит его по полной программе, разыгрывая спектакль на тему «пройдемте, товарищ». После неизбежной платы по счету с простака-лаовая могут еще взять и штраф за устроенные им шум и беспорядок. Отличить этих ряженых мошенников от настоящей полиции обычному туристу, да еще загнанного под сильный психологический пресс – маловероятно.

Самым же неприятным последствием распития напитков с милыми незнакомками может быть отравление медикаментами. Бесчувственное тело обычно отправляют на такси в гостиницу, предварительно узнав у общительного и доверчивого лаовая ее адрес – не столько забота о клиенте, сколько о себе, профилактика безопасности. В гостиницу чайный дегустатор-бедолага прибывает без денег, часов, колец, телефона, фотокамеры и других ценностей.

Знание классики помогает уберечь себя от всего этого. «Никогда не разговаривайте с незнакомцами». Правило действует и в Китае.

А вот с вами в туристических местах будут постоянно пытаться поговорить, на всех доступных языках, включая подмигивание и жесты. Например, предлагая купить немного – для пробы качества, например, – наркотиков. Негры в районе баров в Пекине или уйгуры на пешеходной улице в Шанхае – неважно, кто будет вашим продавцом, если вам вздумается совершить такую покупку. Главное, что вы или снова сталкиваетесь с бутафорскими полицейскими и отдаете им внушительную сумму за «выкуп», или вас принимают полицейские настоящие, работающие на план по задержанию. А сдадут вас им те самые продавцы, что заговорщицки подмигивали несколько минут назад. Продавать, покупать, хранить и употреблять наркотические средства в Китае строго запрещено, на послабления и снисходительность я бы рассчитывать не советовал. Наказание возможно вплоть до высшей меры. За пакетик «травы», конечно, не расстреляют, но посадят совершенно точно.

Так как наркотики, к счастью, интересуют не всех туристов, для основной массы уличные жулики приготавливают сюрприз в виде продажи экскурсионных поездок, например, на Великую Китайскую стену. Они будут долго виться вокруг вас, убеждая именно сейчас и именно у них приобрести билеты с неслыханно щедрой скидкой. Продавец клянется и божится, что завтра рано утром к вашей гостинице подъедет автобус и повезет вас навстречу величию и красотам древних сооружений. Туристов, поддавшихся на уговоры, по-человечески жаль – прождав несуществующий автобус в темноте возле своей гостиницы, они с горечью осознают, что потеряли и деньги, и время, и хорошее настроение.

Даже если что-либо подобное случилось с туристом, не стоит впадать в уныние и отчаяние. Все же обман туристов – это целая индустрия, и она сосредоточена в определенных местах, куда эти туристы стекаются. Чем дальше от них, тем искренней приветливость и доброжелательность жителей, тем лучше вы сможете узнать настоящий китайский характер, даже если не знаете языка.

Путешествуя по Китаю, лучше не брать с собой дорогие зажигалки и перочинные ножи, даже такие безобидные, как швейцарские. Прилететь с ними в страну можно без проблем, но вот дальнейшие передвижения будут затруднены. И зажигалки, и ножи изымаются при обязательных досмотрах на входе во многие достопримечательности. Вас не пустят с ними в Пекине ни в Запретный город, ни в Летний дворец, а в Шанхае – на телебашню и в музеи. Если вы приобретете красивую зажигалку для подарка в России, на обратном рейсе ее у вас заберут, даже если она находится в багаже. Если вы курите, покупайте себе дешевые зажигалки, с которыми не жаль расстаться.

Питаться в китайских ресторанах очень просто – почти все меню с красочными картинками, поэтому можно просто ткнуть в них. Не бойтесь, в обычном ресторане нарваться на экзотическое блюдо из тараканов и кусочков ласточкиного гнезда у вас вряд ли получится. А еще можно без стеснения посмотреть, что едят люди за соседними столиками – если их блюда кажутся вам привлекательными, смело тычьте пальцами и просите такое же. Ваши соседи, скорее всего, будут даже польщены – вот, иностранец выбрал блюдо, следуя их примеру. И вас похвалят – вроде лаовай лаоваем, а надо же, имеет хороший вкус и понимает в китайской еде! Чаевые официантам давать не надо – в Китае это не принято. Сдачу вам принесут, и ее полагается забирать всю до последнего юаня.

Случается и так, что турист теряет дорогу, а то и даже деньги с билетом. Ситуация неприятная, но далеко не безвыходная. Полиция постарается помочь, а обычные граждане порой готовы даже снабдить бедолагу деньгами, купить билет или предложить ночлег у себя дома. Расчетливость и стремление к наживе китайцы удивительно гармонично сочетают в своих сердцах с неподдельной бескорыстностью и теплым отношением к гостям своей страны.

Помните того профессора Чжана, что по телефону терзал меня по утрам выдержками из Достоевского и лингвистическими консультациями?

Когда мой контракт с университетом закончился и настало время уезжать, он пришел попрощаться лично. Невысокий, сухонький, с очень живыми глазами, с жидкой и седой бородкой (наверняка пытался отрастить как у своего кумира, Федора Михайловича, но не получилось), долго и торжественно тряс мою руку, а уходя, вручил какой-то сверток. Когда за ним закрылась дверь, я принялся разворачивать бумагу, размышляя о том, что наверное, мне даже будет не хватать теперь по утрам наших дискуссий… На ладонь легло прохладное, слегка шершавое металлическое «тело» старого – было заметно по сохранившимся следам коррозии корпуса, хотя его и пытались тщательно очистить – ручного фонарика… Той же модели был этот фонарик, каким я играл в детстве, стащив из отцовского шкафчика, или всего лишь схожей – сказать трудно. Столько лет прошло. Да и какая разница! Я вспомнил, что пару лет назад рассказывал о фонарике из детства студентам. Те, скорее всего, поведали эту историю старику Чжану, навещая его время от времени и сообщая университетские новости. А уж где они сумели достать вещицу, которую мне самому отыскать не удалось – так и осталось для меня загадкой.

Как до сих пор остается загадкой и сам Китай, несмотря на прожитые в нем годы. Великая и прекрасная страна, на постижение характера которой не хватит и целой жизни.

Китай. Островное

Вместо предисловия

Самолет медленно идет на посадку. Чтобы немного унять адреналин, открываю шторку иллюминатора и смотрю в окно. Внизу вода, очень много воды и маленькие, похожие на рыбацкие, утлые лодки. Проходит минута, и их уже можно разглядеть поближе – это океанские сухогрузы на рейде. Так началось мое знакомство с Гонконгом, родиной Джеки Чана и двухкассетника, который дед подарил мне в детстве на день рождения.

О Гонконге я не знал ровным счетом ничего. Настолько ничего, что когда меня позвали на собеседование, мой двоюродный брат связался со своим китайским деловым партнером, чтобы уточнить один важный вопрос. Не подумайте – его не интересовали ни климат, ни цены на жилье, ни уровень доходов, ни менталитет местных жителей. Нет, он звонил, чтобы проверить, не пустят ли меня там на органы. Согласен, звучит диковато, но тогда это казалось разумной мерой предосторожности.

Прошло восемь лет. Красивое по китайским меркам число. Я сохранил органы, хорошо осмотрелся по сторонам, во многом разобрался и многое понял, что-то переосмыслил, чуть изменился, написал несколько десятков текстов, разок облажался на интервью российскому телеканалу, раздал тысячу советов где обедать и куда смотреть сотням незнакомых людей. Привык настолько, что почти не удивляюсь происходящему вокруг… И по-прежнему каждый день фотографирую вид из окна. Нет, это не любовь, это что-то другое.

Это Гонконг!

Прикладное страноведение

В отличие от многих выбравших Китай своей профессией, меня с Китаем раньше связывали только фильмы Джеки Чана, лейблы «made in China» и панда в берлинском зоопарке (покойся с миром, Бао Бао). Даже китайцев я видел исключительно по телевизору, хотя и путешествую с восемнадцати лет. Да, сложно поверить, но были времена, когда мамонты уже вымерли, а китайские туристы еще не появились.

С тех пор жизнь поменялась, Китай вознесся над миром, китайцы разбогатели, а меня пригласили на собеседование в Гонконг. Не могу сказать, что я сразу начал праздновать, нет. Как только на мейл упали билеты, я первым делом открыл карту – проверить, куда я лечу. Стыдно, но про этот чудесный город я не знал ровным счетом ничего.

Собеседование прошло успешно, и в феврале 2010 года на барной стойке ныне покойного ресторана «Balalaika», где на входе дежурила медная голова Ленина, а в специальной морозильной комнате пили водку, я подписал offer letter, чтобы вернуться домой, собрать чемодан и переехать в жаркую Азию с твердым желанием стать здесь своим.

«В Риме веди себя как римлянин, a с волками по-волчьи».

Прошли годы, китайцем я так и не стал. Я лаовай и ни капельки об этом не жалею. Единственное, что у меня китайского, – это суеверный страх перед четверкой и поклонение восьмерке. Ах да, еще двумя руками подаю карточку. Вроде все. Дзен я так и не постиг, принцип «сойдет и так, приблизительно» не соблюдаю, лечусь лекарствами, а не теплой водой, не пью от скуки чай, спать в любых условиях научила армия, а еда и деньги мне нравились всегда. Все это так, но глупо отрицать, что за эти годы, исключительно из-за любви к страноведению, я овладел массой разной степени бесполезности знаний. Хотите, расскажу свой список?

Только обещайте не воспринимать его слишком серьезно.

Итак, я научился:

– Различать китайцев.

– Понимать чинглиш.

– Говорить на чинглише.

– Отличать мандарин от кантонского (хотя раньше даже не подозревал о его существовании).

– Кланяться, хотя японцы это делают круче.

– Помалкивать о крутизне японцев.

– Не волноваться, когда вокруг говорят непонятно.

– Сохранять лицо, хотя сам точно не знаю, как это.

– Ценить оригиналы и сторониться подделок (подделки в итоге выходят дороже).

– Доказывать, почему Гонконг – НЕ Китай, и сразу же почему ДА, с перерывом на вдох.

– Пользоваться неустойчивыми отношениями Китая и Филиппин.

– Тонко чувствовать, когда «Тайвань – наш», а когда – нет.

– Различать сорта чая.

– Иронизировать на тему чайной церемонии.

– Отличать корейские палочки от китайских.

– Понимать разницу между 辣 (Là) и 麻(Má) на входе и выходе.

– Определять настоящий китайский ресторан по единственному признаку.

– Фотографироваться с незнакомыми людьми.

Кроме того:

– Понял, что лучшая китайская кухня – уйгурская, но если сказать об этом вслух, китайцы бесятся.

– Узнал, почему они от этого бесятся.

– Разобрался в гонконгской визовой политике, ведь знакомых пылких гонконгофилов, желающих посетить его, наконец, надо как-то консультировать.

– Узнал, когда у Будды день рождения, когда соревнуются драконьи лодки, а когда надо есть пряники.

– Поверил, что «made in China» можно произносить с восхищением.

– Оценил тофу.

– Проклял дуриан, хотя с детства мечтал его попробовать.

– Разучился пожимать руки.

И многое, многое другое…

Наскальная живопись

Так получилось, что моя китайская карьера началась, что называется, «с корабля на бал». Ситуация на фирме была непростая, времени на раскачку мне не дали, пришлось сразу вникать в суть дела. А дело тогда делалось на одной деревенской фабрике между городами 中山 (Zhongshan) и 江门 (Jiangmen), куда я и направился. В те славные времена наша фирма была еще совсем крохотной, поэтому если на фабрике меня сопровождал чинглишоязычный инженер, то вопросы быта поручили решать водителю Лу, который и стал моим оруженосцем на долгие полгода.

Это сейчас, по происшествию лет, мы с Лу сносно болтаем на смеси английского и китайского, тогда же его словарный запас ограничивался словами «хеллоу» и «ок», а мой состоял из «多少钱»? («сколько стоит?») и «发票» («инвойс»). Согласитесь, не густо даже для минимального общения, поэтому надо было как-то эту проблему решать.

На дворе стояла весна 2010 года, китайцы только разворачивали массовое производство дешевых смартфонов, «Эппл» готовился анонсировать «четверку» – на технику надежды не было. Разговорник Лу презрительно отвергал (уж не знаю, чем он ему не угодил), словарь был тяжел и неудобен, оставались пантомима и «комиксы». Они и стали нашим основным инструментом общения на первое время.

И если моя гениальная актерская игра канула в лету (надеюсь, она не снится ему в кошмарах), то сомнительного качества картинки, которые я рисовал Лу, когда мне не удавалось достучаться до него, неожиданно нашлись в старом блокноте.

Расшифрую (сверху вниз):

«Я остаюсь на заводе. Езжай в KFC и привези мне еду».

«Сейчас едем в гостиницу. Завтра возвращаемся на завод».

«Едем на паром. Я возвращаюсь в Гонконг».

Нумизмат

В последнее время катаюсь на один завод, примелькался там, привыкли ко мне рабочие, пальцем не показывают, «халео» не кричат вслед. Несколько дней назад подходит паренек один, из работяг, мелкий такой, нагловатый, и спрашивает:

– У тебя есть американские доллары? Дай посмотреть, никогда их не видел, охота восполнить упущение.

– Есть, – говорю. – На, смотри, расширяй кругозор.

Даю ему десятку, сам слежу, чтобы не подменил. А он и не думает, рассматривает во все глаза, почти обнюхивает, смехом заливается. Короче, счастлив человек. Деньги вернул, побежал друзьям рассказывать.

Вчера опять подходит и говорит:

– Где лучше жить, в Америке или в Китае?

Обычно я сразу отвечаю, что в Китае. Делаю еще одного китайца счастливее, и на этом разговор заканчивается. А тут зачем-то говорю, что в Америке, мол, не был, поэтому точно не знаю, но по всем признакам Китай – это рай на Земле, с Америкой не сравнится.

Парень напрягся, переваривая мой корявый китайский, но основную мысль уловил:

– Ты не американец? A кто тогда?

Стоит пояснить, что в Китае мою страну обычно знают люди либо образованные, либо торговые (и то, и другое не про него), другим же я обычно говорю: «Из Европы». Так проще и вопросов меньше. Парень расшифровал мой ответ, улыбнулся и говорит:

– А деньги европейские есть? Покажи!

Нумизмат, блин, попался. Ладно, делать нечего, мы в ответе за тех, кого приручили. Показываю ему пять евро. Эффект такой же как от долларов: счастье в чистом виде. Восторг, срывающий крышку мозга. Опять ускакал одухотворенный.

Сегодня снова подходит:

– Ты был в Гонконге? Гонконгские доллары покажешь?

Ну, дальше вы сами уже знаете, никаких сюрпризов. Очередной счастливый день у человека.

Кстати, решил я по заводу в темное время пока не ходить. Мало ли что…

Обними лаовая!

Для начала хочу рассказать вам байку, вычитанную у Бориса Акунина: «Один важный австралийский дипломат рассказал мне вот какую историю. Оказывается, у них в МИДе, в Канберре, держат на довольствии специальную коалу. Когда переговоры с каким-нибудь иностранным гостем заходят в тупик, коалу приносят и дают человеку пообнимать. После чего он становится как шелковый. Якобы этим безотказным способом они сломали даже сурового Лукашенко, добились от Белоруссии каких-то важных для Австралии уступок».

Два года назад мы закончили разрабатывать самую лучшую в мире машину для тестирования печатных плат. To, что она лучшая, выяснилось, когда нас стали копировать тайваньцы – на мой взгляд, это успех! Эту сиреневую бестию зовут «Даша». Два года назад Даша была одна, и фирме не составило труда найти ей богатого работодателя. Сейчас у нее уже тридцать «сестер» по всему Китаю, и останавливаться мы не собираемся – очень уж деньги любим. Трудоустройством новых Даш заняты пять прекрасных торговых агентов и одна агентша. Они молодцы – тоже очень любят деньги и поэтому стараются.

Но бывает, что даже наши замечательные агенты не справляются. И тогда приходит время выпустить на сцену лаовая – «show your face», как называет это начальство. Знаете, хозяева некрупных заводов млеют от вида иностранного специалиста. Они искренне верят, что иностранец способен решать проблемы одним лишь своим присутствием. А может, им просто нравится общаться, этим царькам провинциальных фабрик. О, это так волнительно – общаться с лаоваем!

Только представьте, вот он заходит в прокуренный кабинет (почему у них всегда огромные, пустые, прокуренные кабинеты?). Вот достает визитку и подает ее двумя руками (да, белая обезьяна уже научилась этикету). Произносит пару фраз на китайском (несложных, но звонких). Берет воду (эти одинаковые бутылочки воды повсюду, откуда?!). Дальше уже не важно. Пусть ходит, смотрит, дает ценные указания. Наобщались.

Именно этого мы и добиваемся. После такого визита директору завода звонит агент и легко договаривается об условиях договора и прочей серьезной лабуде. А лаовая можно возвращать на базу – отъедаться и отсыпаться после дороги.

Если вы думаете, что мне нравится эта часть моей работы, вы ошибаетесь. Дайте отвертку и лэптоп, и я буду счастливее в сто раз. Но без нее нельзя, иногда дать клиенту «пообниматься с коалой» значительно важнее для бизнеса, чем несколько часов, проведенных за компьютером. Таковы правила игры, и с ними приходится считаться.

Уважаемые, если вы знакомы с серьезными местными производителями, обязательно передайте им, пусть заведут себе лаовая! Лаовай – это не только ценный мех (как в моем случае), но и прекрасный способ подействовать на несговорчивого клиента. Да, содержать лаовая дорого, но это вложение обязательно окупится, уж поверьте мне. Лаовай – это высокоточное оружие в борьбе с вашими конкурентами.

Обними лаовая, ну обними же!

Как я работал китайцем

Регулярно слышу, как русскоязычных азиатов принимают за китайцев. Ну да, бывает, дело оно не хитрое, похожи. Но можете ли вы себе представить, что меня, с моей-то европейской мордой, тоже как-то перепутали!? Нет, конечно, чисто внешне китайца во мне можно разглядеть, только если зажмуриться и помечтать о Джеки Чане… Просто на одном провинциальном европейском заводе по документам ждали серьезного китайского специалиста, а приехал я. В кедах.

Надо сказать, ребята очень ответственно подошли к встрече: решили, что китаец без родного топлива вроде как и не жилец, поэтому где-то достали азиатской еды, тайской правда, но у них там, в эстонской глубинке, что Тай, что Китай – один хрен узкоглазый. Не, ну нормально, да? Собирался я поесть обычной человеческой пищи: соленых огурцов, супов, колбас, котлет, картофельных пюре всяких, в конце концов… А они даже эклеров с дороги не предложили, сразу выдали лапшу с рисом, и все это палками надо есть и соевым соусом запивать, по законам восточного гостеприимства типа. Ну и рацион, здрасти-приехали.

По правде говоря, разочаровались мы обоюдно – я в меню, они во мне. Очень уж хотелось им настоящего китайца потрогать, да не вышло. «Китайцы?? Эка невидаль», – скажете вы, но нет у них китайцев в этой глуши, провинция провинцией: сено, ягода-малина, дойки на рассвете, аисты на столбах. Из экзотики один только негр имеется, физруком в школе работает, а остальное все белобрысое и неоригинальное. Негр, кстати, тоже уже не радует, как он эстонский язык выучил, так весь эффект и пропал: не диковина, а обычный афроэстонец вроде как. Скука.

Ну, делать нечего, на второй день осознали они, что китайца из меня не предвидится, и решили все-таки со мной подружиться. Да и как не дружить-то, после бутылки свекольного самогона да под охотничьи колбаски?! Святое дело – выпить за «Спартак»!

Расстались мы хорошо: сделал я свою работу, глотнул местного пива на дорожку и поехал обратно в Китай, лаоваем работать. Теперь шлю им раз в год поздравления с Рождеством, а они мне мейлы с приглашениями заезжать почаще. Вроде как опять что-то у них там сломалось, без китайца не разобраться.

Методы съема

Выставка, вечер. Рабочий день близится к концу. Скоро прозвенит звонок и мы, срывая галстуки, бодро поползем в массажную восстанавливать натруженные ноги. Но пока звонок еще молчит, и я из ленивого любопытства обсуждаю с нашими менеджерами по продажам их методы обольщения клиентов.

Китайцы сетуют, что старые техники – пьянки и KTV – уже не действуют. Серьезные руководители решили жить дольше, поэтому хороший чай или абонемент в гольфклуб теперь ценятся выше ядреного маотая. Тайваньцы более традиционные, они убеждены, что ничего менять не надо, дорогой алкоголь и звонкие девочки – вечные ценности – работали и будут работать. Но конечно, и те, и другие соглашаются, что старые добрые откаты по-прежнему актуальны, и искренне радуются, что время не властно над красными конвертами, набитыми наличкой, – хоть какая-то стабильность в нашем таком переменчивом мире.

И только японцы загадочно улыбаются. У них, как обычно, что-то свое, инопланетное. Интересно, конверты какого цвета они используют?..

Про отзывчивость

Я считаю, что китайцы – отзывчивые люди, готовые прийти на помощь иностранцу, оказавшемуся в беде. Проблема в том, что иногда их отзывчивость становится слишком навязчивой. Вот три примера из моей жизни.

* * *

Однажды я рассказал знакомой гонконгской китаянке, что в «группе здоровья» где я занимаюсь, преподает прямой потомок Ип Мана[1], который устраивает спиритические сеансы, чтобы мы могли получать советы из уст Мастера. Китаянка внимательно выслушала, взяла телефон и позвонила в полицию – заявить о мошенниках, обманывающих иностранцев. Мне потребовалось много времени и сил объяснить ей, что это шутка. Заявление было отозвано.

* * *

Как-то раз я в течение трех месяцев каждый день ездил на завод, расположенный в пригороде Гуанчжоу. Возле завода находилась только одна «чифанька», где из всех блюд съедобными для меня были одни лишь тушеные баклажаны и рис. Китайские сотрудники, с которым мы ежедневно обедали, подумали, что я очень люблю эту комбинацию, и пустили об этом на фирме слух. С тех пор, куда бы я ни приезжал по работе, меня везде ждут рис и тушеные баклажаны. Но теперь я их ненавижу.

* * *

К зданию, где мы работаем, примыкает торговый центр с магазинами и кинотеатром, в котором я иногда после обеда покупаю себе попкорн. Так вот, когда я с коробкой попкорна иду обратно в офис, каждый распорядитель считает своим долгом узнать, не потерялся ли иностранец, и напомнить, что кинотеатр находится в противоположной стороне.

Не подмажешь – не поедешь

Обычно начальник не спеша приходит к автобусу за минуту до отправления, успев купить кофе нам обоим. Но не сегодня – полученное сообщение: «Купи мне, пожалуйста, билет» означает, что отлаженный механизм дал сбой. Так и есть – вон он несется, взмыленный, с пакетом из «Пасифика». Заходим, контролер дает отмашку водителю, и автобус отправляется в путь. По дороге обсуждаем насущные проблемы, и тема долга за билет уходит на второй план. Напоминать ему я не собираюсь, эта мысль кажется мне совершенно дикой – он и так делает для меня очень многое.

Оставив за собой две таможни, наконец-то заходим в офис. Сегодня насыщенный день, и мы расходимся каждый по своим делам, чтобы через час встретиться вновь и обсудить с китайским инженером его предстоящую поездку в Гуанчжоу. Китаец заметно нервничает, клиент непростой и ехать ему совсем не хочется, тем более одному. Выслушав аргументы, начальник переводит на меня взгляд и говорит: «Съезди с ним, ты же не против?». Инженер начинает улыбаться, видимо, на моем лице отчетливо написано, что я очень даже против.

И тут происходит неожиданное – босс достает 100 юаней и молча протягивает их мне. Так как неожиданным это действие является только для китайца (я-то знаю, что именно столько стоил билет на утренний автобус, а тому, что боссу конкретно в эту секунду захотелось вернуть долг, уже не удивляюсь), то я невозмутимо беру банкноту, рассматриваю ее на свет, кладу в карман и говорю: «Ну, раз тебе так сильно надо, могу и съездить».

Китаец и так в шоке, но ситуация требует нокаут. Я смотрю ему в глаза и на полном серьезе произношу: «A ты можешь заплатить мне позже. Этой суммы пока хватит».

Что ж, коллеги и раньше догадывались, что лаовай работает не только за идею, теперь они получили этому железное подтверждение. А что такого? Что-то мне подсказывает, что китайцы знакомы с пословицей «Не подмажешь – не поедешь», а значит, все нормально. Вот так вот.

Диверсантка

Когда наша маленькая команда переходит китайскую границу, мы дружно подключаемся к VPN-серверу, который поднял у себя дома один из коллег. А как иначе, если мы привыкли гуглить, фейсбучить и ватсапить, а это идет вразрез с политикой партии?!

Но в этот день «окошко в мир» захлопнулось, едва открывшись. Причина нашлась довольно быстро – сервер отключила китайская теща коллеги, которую его жена выписала с материка для помощи с новорожденным сыном. По официальной версии, теща, с утра повздорив с котом, который остался недоволен, что на его любимой кроватке теперь спит левая тетка, решила навести в доме порядок и первым делом, в целях экономии электричества, вырубила наш сервер. По неофициальной же…

Доказательств у меня, конечно, нет, но если тот факт, что тесть коллеги и по совместительству тещин муж – мелкий партийный царек, правящий в шаньдунских захолустьях. И то, что из всех электроприборов теща выбрала именно VPN-сервер, вам кажется совпадением, то я отвечу: не думаю!

Трудовые предпочтения

На днях спорили с китайским коллегой на тему трудовых предпочтений. Я говорил, что при устройстве на работу гонконгцы, в отличие от материковых, пожертвуют более высокой зарплатой в пользу известного названия фирмы на визитке. Во-первых, гораздо понтовее работать, например, в HSBC, чем на какое-нибудь Товарищество имени Хана и Вана. Во-вторых, папамама так хочет. Материковые же выберут быстрые деньги, потому что они азартнее, а родители дают новому поколению много свободы.

Коллега парировал тем, что гонконгцы любят деньги не меньше мейнлендовских, и главное, чтобы фирма была связана с финансами, а размер и рейтинг значения не имеют. Но да, офис должен быть поближе к облакам – это важно для статуса, остальное второстепенно.

Короче, жаркий получился разговор, еле успокоились.

Сегодня опять вернулись к этой дискуссии, потому что одна тоненькая четырехглазая материковая девочка с докторской степенью, на которую мы имели четкие профессиональные планы, поговорив с родителями, выбрала скучного монстра после IPO, а не нашу бойкую компашку, хотя бабла мы ей давали больше. Ах, какая досада…

«Рухнула, – говорю, – моя теория о материковых предпочтениях. Жалко выбрасывать, привык уже к ней. Привык, поверил и полюбил». Коллега сначала посмеялся, мол, гвейло[2] раньше времени возомнил себя знатоком и обломался, а потом говорит: «Теория рухнула, но не полностью. Когда ты рассуждал о работе, то делал это с позиции мужчины. А она же девушка! Для китайских родителей, особенно традиционных, девочкина зарплата – не главное, им важнее чтобы она себе хорошего мужа нашла, да побыстрее. А где его проще найти? Правильно, явно не в нашем, финансово выгодном, но малоперспективном с точки зрения брака, коллективе. Вот родители ей и подсказали искать более интересные варианты. Так что не расстраивайся, теорию не выбрасывай и давай уже наконец поработаем!»

Леди Босс

В среде китайских промышленников правит матриархат. Нет, мужчины, конечно же, главные: они сидят в больших кабинетах, уставленных громоздкими блестящими предметами, ездят на красивых дорогих машинах, им можно громко говорить речи, пить на банкетах и даже содержать выводок некрупных любовниц. Но нити управления бизнесом находятся в совершенно других руках.

Я редко хожу на деловые встречи, но те, на которых бываю, проходят по примерно одинаковому сценарию. В отличие от компьютерных игр босса надо пройти сразу. Очень желательно, чтобы он был пожилым и немного поддатым после обеда с друзьями-партнерами. Такие обычно самые веселые, говорливые и… бесполезные. Разговор всегда идет на повышенных тонах: угрозы, поощрения, приказы, благодарности, признания в вечной дружбе, море креативных просьб и требований. Китайские боссы – устрашающе изобретательное племя, но это уже совсем другая история.

И вот хозяин выпускает пар, прощается и выходит из переговорной. Моя фантазия рисует следующий диалог с той, что стоит за дверью:

– Ты видела, как я им наподдал?

– Конечно, дорогой, ты такой молодец.

– Я сделал большой заказ, я торговался, и они дали отличную цену!

– Ты талантливый бизнесмен, дорогой. Съешь еще этих мягких французских булок, да выпей чаю.

Можете считать меня фантазером, но поверьте, я ошибаюсь только насчет национальной принадлежности булок. Остальное очень близко к действительности, я уверен.

Итак, Биг Босс идет отдыхать, а на арене появляется миссис Биг Босс. Я долго думал, можно ли составить собирательный образ этих женщин, но понял, что это бессмысленно. Некоторые очень по-западному одеты и подправлены в нужных местах, некоторые выглядят как подавальщицы из соседнего кафе, только что скрытно фотографировавшие вас за обедом. Одни разговаривают тихо, другие запросто берут ультразвуковые высокие ноты. Они все очень разные, но их объединяет одно – даже близорукий поймет, кто в этом доме хозяин.

Думаю, вам уже понятно, что переговоры начинаются заново: бледнеют лица агентов, их улыбки становятся натянутыми, а тон лебезящим. Тем временем заказ сокращается вдвое, цены стремительно падают, активнее используется кнут, а от пряника остается лишь запах. И все это делается легко, без нажима, она хочет – она получает. Можно протестовать, спорить, торговаться, да толку??

Влиятельные китайские тетки сидят в небольших, зачастую безымянных кабинетах. Ведь не напишешь на двери «Жена Босса», а все остальные должности не отражают их реальное положение, их настоящий чин. Именно поэтому миссис правит не из-под таблички и без громкого титула на визитной карточке, она всего лишь скромная жена своего мужа, реальная хозяйка жизни. Хотите хорошую сделку? Ищите женщину!

А теперь всем встать, Леди Босс in da house!

Бабки, на стол!

Давно хотелось упорядочить и записать наблюдения за таким явлением, как китайские старухи. Выделю три основные свойства этого, если хотите, феномена: многофункциональность, грузоподъемность и повсеместность. О них я и хочу поговорить.

Начнем с многофункциональности. Итак, вы в Китае, добро пожаловать. Оглянитесь по сторонам. Кто таскает на спине младенцев и выгуливает собак? Кто убирает столы и моет пол в забегаловках? Кто тягает огромные камни на стройках и собирает мусор? Кто сидит за прилавками маленьких магазинчиков и торгует овощами на рынке? Это все китайские бабки.

Складывается впечатление, что они, как игрушечный человечек – нацепи на него любую форму, и он станет пожарным, полицейским, монтером, да кем угодно! Так и здесь, им по силу любая, даже самая грязная работа, этим сухим жилистым женщинам. Вы можете сказать, что все это из-за бедности. Нет и нет, феномен этих женщин в том, что за «обшарпанным фасадом» зачастую скрываются приличные банковские счета и собственные дома в родной деревне. Так что пусть вас не обманывает вид старухи, кушающей рис из железной миски. Не исключено, что в банке ей рады больше, чем вам.

А их грузоподъемность? Вы видели, сколько они таскают на себе? Тот, кто восхищается муравьем, поднимающим в разы больше своего веса, никогда не видел китайских старух. Помню свой шок от вида стройки, на которой женщины таскали огромные камни. А их телеги с мусором и макулатурой, размером с грузовик? А дети с щеками по полпуда, повисшие на бабкином горбу? Все на себе, только вперед. Сильные бабки, выносливые, идут по своим муравьиным делам, а еще и улыбаются морщинистым ртом.

И, наконец, повсеместность. Они везде: быстрее всех занимают места в метро и в автобусе, выскакивают откуда-то из-под локтя на пешеходном переходе, встают перед тобой в очереди и заскакивают в лифт. Сидят в маленьких чифаньках и ресторанах пятизвездочных гостиниц. Танцуют на площадях и курят в парках. Это все они, одинаковые и взаимозаменяемые, эти китайские женщины возраста Бальзака.

Кстати, знаете, почему взаимозаменяемые? А возьмите бабку, играющую в маджонг с подругами в бедном районе, и ту, что, кряхтя, вылезает из «мерседеса» последней модели. Поменяйте их местами. Что-то изменилось? Я думаю, нет. Та же пестрая пижама, те же морщины и выцветшие глаза, та же ироничная улыбка. Просто кому-то повезло в жизни больше, а кому-то меньше. Делов-то…

Мне надоели китайцы, продвигающие любой продукт как отбеливающий кожу или укрепляющий нефритовый стержень. Понимаю, что альбинос с хорошей потенцией – предел мечтаний большинства, но в этом ли счастье? Расскажите мне, что такого секретного едят и пьют эти бабки, эти сморщенные китайские муравьи? Как умудряются быть они такими сильными и выносливыми, такими полными жизни? Ну или скажите, где брать эликсир молодости. Я уверен, что он есть, иначе откуда же взялись эти всемогущие маленькие женщины. Феномен, которому у меня нет объяснения.

Полицейская история

Ранним сентябрьским утром я нетвердо стоял на остановке около веселого гонконгского района Лан Квай Фон и ждал ночной автобус. Жутко хотелось пить, а на другой стороне безлюдной улицы призывно горела вывеска магазина «7/11», как бы намекая незамедлительно купить в дорогу бутылку чего-нибудь холодненького и освежающего.

В запасе оставалось минут пятнадцать, и я, игнорируя красный сигнал светофора, стал переходить пустую улицу. Тогда-то на другой ее стороне и показался полицейский патруль. Я не знал, какой ущерб кошельку наносит переход дороги на красный свет (и сейчас не знаю), но решил не рисковать и, не дойдя до середины, развернулся и пошел в противоположном направлении.

Легко представить, что думают полицейские всего мира, когда на ночной улице, человек, заметив их, разворачивается и начинает ускоряться. «Был прохожий, а стал подозреваемый», вот что они думают, к гадалке не ходи. В некоторых странах за такие шалости и в спину стрельнуть могут. Но, как говорит Джеки Чан, «это Гонконг!», поэтому я неровным, но бодрым шагом безнаказанно пошагал в сторону остановки и успел бы на автобус, если бы не вынырнувший из подворотни некрупный мужик в белой майке, который схватил меня за руку.

Гонконг – один из самых безопасных городов мира, но в ночное время всякое бывает. Поэтому я, оттолкнув мужика, уже прицелился пнуть его в голень. Но тут увидел, что к нам спешат мои старые знакомые из патруля. Бегать от закона не хотелось, и я решил сдаться, разумно полагая, что переходить улицу на красный свет – не такое уж и преступление, тогда как сопротивление полиции может быть чревато серьезными последствиями. Кроме того, рядом стоял мужик, с которым тоже надо было определяться.

Дальнейшие события развивались по неожиданному для меня сценарию. Мужик в белой майке оказался сидевшим в засаде полицейским в штатском, участвующим в облаве на торговцев наркотиками, и пока патрульные в четыре руки бодро делали массаж моим карманам, допросил меня на предмет «Что это вам не спится в такую рань, сэр?». Не обнаружив ничего интересного, полицейские уже было собрались отпустить меня, как штатский напоследок решил спросить, почему я иду в противоположном от остановки направлении, да еще и так быстро. И тут я допустил ошибку.

«I’m looking for Coke, sir», – ответил я без задней мысли, конечно же имея ввиду кока-колу, а не кокаин. Согласен, не самый умный ответ человека, которого только что обыскали на наркотики. Полицейские не просто удивились – они обалдели от такой наглости. К счастью, мой чистый как запотевшее стеклышко мозг смог оценить глубину пропасти, куда я сам себя толкнул, и быстро исправился: «I mean, Coca-Cola. Coca-Cola!».

Полицейские, еще раз подозрительно оглядев меня с головы до ног, успокоились и, милостиво указав на круглосуточный магазин, потеряли ко мне всякий интерес.

Стоит добавить, что когда я возвращался на остановку, то специально прошел мимо уже родного мне патруля и, дабы снять с себя последние подозрения, продемонстрировал им бутылку колы, которую только что приобрел. Хотел и им предложить, но быстро одумался. Мало ли что, вдруг еще за взятку привлекут.

Гонконг ведь. Зачем мне дополнительные приключения…

Вежливые люди

В первое время мне казалось, что китайцы постоянно со мной здороваются. Особенно странно было слышать очередное приветствие от человека, с которым мы виделись буквально минуту назад и, в общем-то, не прощались. Но я сдерживался и вежливо здоровался в ответ. Иногда даже порывался пожимать их вялые лапки, что, в принципе, в Китае совсем не комильфо.

Через некоторое время до меня, конечно же, дошло, что человек, говорящий «нихао», просто привлекает твое внимание перед тем, как сообщить некую информацию, этакий клич «Первый, первый, я второй. Как слышно? Прием!», и приветствовать его в ответ не обязательно, можно просто продемонстрировать, что ты заинтригован в достаточной степени.

Ну что же, особенность так особенность, со временем привыкаешь. Но вот к чему я не могу привыкнуть, так это к попыткам китайцев переиначить сей способ привлечения внимания на иностранный лад. Страшно меня веселит, когда в псевдозападном ресторане к столу подходит официант и торжественно говорит: «Хелло, стейк».

Сразу же хочется сделать серьезное лицо и сказать: «K чему эти условности, любезный? Для вас я Джонни, просто Джонни».

Но ведь не поймут, эх…

Приглашение на обед

Есть у меня в контактах один «приятель», хозяин мелкой фирмы-прилипалы, который отчаянно рвется в партнеры и друзья. Очень неприятный типок, скажу я вам, развязный и навязчивый, не люблю таких. И вот на днях заходит он к нам в офис и торжественно приглашает всю братию на обед.

Что ж, время подходящее, кушать хочется, почему бы и не сходить… Да и ведет он нас в скромный ресторан, где мы часто обедаем, так что сильно он не обеднеет.

Ну, пришли, заказали, как обычно, без изысков, поели, (причем он нарочито, по-хозяйски, подкладывал и подливал), вышли на улицу, попрощались с ним и пошли всей толпой в офис, неспешно переваривая хунаньскую еду. И вдруг из ресторана выходит хозяйка и говорит китайским голосом: «А платить кто будет, ребятки?»

В общем, оказался я в новой для себя ситуации. Раньше многократно наблюдал, как китайцы дерутся и официанток сотенными забрасывают, выясняя, кто будет оплачивать счет. Но чтобы человек пригласил на обед и не заплатил – такого мне еще в Китае видеть не приходилось.

Стоит заметить, лингвистических непоняток быть не может – он китаец, коллеги мои – китайцы, все его приглашение слышали, а потом он еще и на английском продублировал. Словом, некрасиво себя повел «партнер», оставил осадочек.

Кстати, китайцы эту ситуацию восприняли спокойно. Что там секретарши о нем между собой говорили (а они говорили), я не знаю, но сосед по кабинету, пытаясь сохранить лицо этого кадра, лишь смущенно пожал плечами и бросил куда-то в сторону: «Бывает…»

Сегодня этот друг опять приходил звать на ланч, но я твердо сказал, что теперь наша очередь, и мы его сами приглашаем отобедать. Ну правда, не можем же мы вечно за его счет питаться, разорится человек от такой щедрости. Скромнее надо быть, скромнее!

Авария

В тот день я должен был встретиться с моим начальником на китайско-гонконгской границе и вместе отправиться в наш шэнь-чженьский офис. Утро выдалось дождливым, вылезать из постели не хотелось, но работа есть работа – стандартный набор (кошелек, два телефона, паспорт и лэптоп) в рюкзак, нехитрый завтрак – и отправляюсь в путь. В качестве транспорта была выбрана маршрутка, которая шла напрямую от моего дома в сторону пограничного перехода Лок Ма Чау. Сразу хочу пояснить, зеленые и красные микроавтобусы – это паршивая овца прекрасной транспортной системы Гонконга, настолько они неудобные и опасные. У меня нет на руках статистики происшествий с этими шустрыми автобусиками, но поверьте на слово – там все очень плохо.

Итак, представьте себе проливной дождь, скользкое шоссе, водителя с низкой зарплатой, торопящегося сделать максимальное количество рейсов – шансы на благоприятное завершение поездки были невелики. К счастью для нас, «смертничков», грузовик, в который маршрутка через короткое время звучно вписалась, не вез трубы, а машина, которая въехала в нас сзади, была легковушкой, а не рейсовым автобусом. Поэтому все остались живы и практически здоровы. Повезло, что уж там.

Хочу отметить гонконгскую полицию – мотоциклист крайне бравого вида прибыл через несколько минут, с ноги вышиб заклинившую дверь, на кантонском и английском поинтересовался здоровьем пассажиров и помог ослабевшим покинуть салон. Затем он остановил автобус, пересадил всех туда, пожелал счастливого пути и пошел разбираться с происшествием. Все это было выполнено очень быстро, четко и даже элегантно. Отличная работа!

И напоследок расскажу о телефонном разговоре, который состоялся через несколько минут после аварии между мной и моим начальником. Все же я человек ответственный, и даже находясь в зажатом между грузовиком и такси минибусе, позвонил боссу и сообщил, что вероятно, опоздаю на встречу. Он выслушал и сразу же ответил: «Ничего страшного, я в пробке, похоже, произошла авария на дороге». В ответ на это, мне ничего не оставалось, кроме как подтвердить, что авария действительно произошла и я ее вижу изнутри.

Глас вопиющего

Привет, китайцы. Скажу честно, вы достали! Я понимаю, что вам плевать на окружающих: вас много, корма мало, а значит, каждый за себя. Вам это еще Конфуций завещал, а китаисты разрешили. Но почему же вы тогда не думаете о себе? Или вы, ребята, бессмертные?

Нет, правда, у вас есть еще дополнительные жизни? Или, может быть, вы умеете, как в игре, сохраняться перед выходом из дома? Нет, не умеете? Тогда объясните мне, какого черта вы на трехколесной тарантайке подрезаете грузовик? Или зачем устраиваете слаломы на электровенике между автобусами? И наконец, зачем вы ездите на мопеде (!) по скоростному шоссе (!!) в противоположную движению сторону (!!!)?

Вам кажется фантастическим мой предыдущий пример? Мне тоже так казалось. Минут двадцать. Ровно до того момента, когда я увидел еще одного камикадзе с педалями, беззаботно катящего по своим неотложным делам. Навстречу самосвалу.

А этот ваш гудок. Менее прогрессивное человечество придумало шлемы и ремни безопасности, китайцы придумали гудок – универсальное средство самообороны на дороге! «Вот я погудел, – думает китайский ас, – теперь можно закрыть глаза ушами, я в безопасности!» Уверен, что именно так полагал водитель автобуса, который на моих глазах въезжал на перекресток одного маленького провинциального городка. Проблема в том, что минутой раньше то же самое подумал водитель второго автобуса, и поэтому, по всем законам жанра, незамедлительно въехал в бок первому. Хорошо хоть скорости были небольшие, поэтому серьезно пострадали лишь оба шофера – им накостыляли по шее активисты из толпы.

Китайцы, я понимаю, что вы не худшие водители на свете. Но помните, те, кто хуже вас, не претендуют на мировое господство, они еще даже не очень уверенно пользуются туалетной бумагой. Поэтому, раз вы – великая нация, надо что-то решать. Мне кажется, вас не очень эффективно наказывают. Взять, например, штрафы. Не знаю, сколько вы платите за ту ерунду, что творите на дороге, но, по ощущениям, платите вы мало. Предлагаю штрафы утроить, а рецидивистов лишать права обедать в двенадцать часов. Ну, чтоб наверняка, сразу по всем вашим болевым точкам. И посмотрим, захочется ли вам после этого погудеть.

Короче, думаю, вы меня поняли, а если нет, то резюмирую: можно всю жизнь пить настой на перьях жар-птицы и рассчитывать на наследственное долголетие, а потом в момент кончиться под колесами бодрого крестьянина, у которого нет времени тормозить. Поэтому берегите себя, китайцы. Ну и кончайте возить детей в ведрах и впятером садиться на мопед – на вас же лаоваи смотрят, наконец, постыдитесь хотя бы их.

Всего вам хорошего, обнимаю.

Соседи

Соседи до двух часов ночи убивали друг друга. Впервые – до этого лишь пару раз в месяц били ненужную посуду и успокаивались, ну мало ли у кого какие подвижные игры перед сном. А тут неожиданно перешли на новый уровень: баба заходит в такие ультразвуковые виражи, как только китайские женщины умеют – у меня от них начинают ныть зубы, мужик хрипло воет на протяжном кантонском. Может, посуда закончилась?

Поддавшись эгоистичному желанию выспаться, сообщил «куда следует» – у нас в доме за этими кавычками скрывается консьерж. Пришли четверо в мятых галстуках, минут десять пыхтели у соседских дверей, не решаясь постучать: дверь, в отличие от моего сна, святая частная собственность, неприкосновенная чуть ли не именем Будды. В итоге нашли альтернативу – позвонили в звонок, он вроде как менее неприкосновенный, даже наоборот, специально создан для нарушения семейного уюта. Секунд десять невнятной бубнежки, звук шагов в общем коридоре – и наступает долгожданная тишина. Что за странные проблемы, которые можно решить, позвонив в дверь?

В этой истории нет ангелов и нет злодеев, нет начала и нет конца. Есть только утренняя серость за окном и невыспавшийся я, вяло ковыряющий сухой старбаксовский штрудель в ожидании автобуса.

Карри

В гонконгском районе, где я снимаю квартиру, живет много индийских семей. В целом они спокойные, неконфликтные, и даже немного добавляют красок, когда надевают свои национальные костюмы и празднуют веселый праздник Дивали.

Но не все безоблачно на небосводе совместного проживания. Недавно в фейсбучей группе нашего жилого комплекса появился резонансный пост, вызвавший активные бурления общественности. Одна индийская тетушка, не особо выбирая выражения, пожаловалась на китайского соседа, вызвавшего охрану, когда она готовила свой фирменный карри. Группа быстрого реагирования тщательно осмотрела квартиру и, не найдя там лаборатории по изготовлению биологического оружия, ушла, но осадочек, как говорится, остался. Тетка клокотала, как котел с батер-чикеном, и жаждала мести, о чем заявила публично:

«С сегодняшнего дня я буду готовить карри каждый день! У меня есть рецепты желтого, красного и зеленого карри, карри с бараниной, с курицей, с рыбой и 1 000 000. вегетарианских комбинаций. Закончив с индийским разновидностями (их хватит примерно на несколько световых лет), я перейду сначала к пакистанским, а потом к тайским, малайзийским и филиппинским рецептам. Когда закончатся и они, я и моя мать начнем сами придумывать новые виды карри! Внимание, с сегодняшнего дня я объявляю моему соседу кулинарную войну!»

Остается лишь порадоваться, что я живу довольно далеко от этого карри-апокалипсиса, а также посочувствовать его ни в чем не повинным жертвам – остальным соседям по этажу, а так же теткиному мужу и детям. Дай бог, чтобы для них все закончилось быстро и безболезненно.

Конфета

– Привет, давно не виделись! – говорит знакомый китаец, заходя в кабинет и протягивая конфету, похожую на козинаки: – Это для тебя, попробуй.

– Привет-привет! – я беру угощение, но на всякий случай интересуюсь: – Что это? Откуда?

– Орехи в меду. Из Сычуаня. Очень вкусно, правда, – слышу в ответ. В голове на всю мощность включается сирена: «Сычуань! Сычуань! Опасность, опасность!», но я лишь говорю:

– Спасибо, не хочу. У них там, наверное, и конфеты острые.

– Обязательно попробуй, – настаивает китаец. – Она совсем не острая. Очень вкусная, я всех угощал и специально для тебя сохранил несколько.

Осматриваю конфету на предмет вкраплений красного перца и все же решаюсь попробовать, не обижать же человека.

– Ну как? – интересуется он. – Острая или нет?

– Да вроде нормально, – отвечаю. – Спасибо, очень вкусно.

Kитаец довольно кивает и уходит.

Сычуаньские деликатесы интересны тем, что их убойный эффект зачастую проявляется не сразу, этакий гастрономический садизм с часовым механизмом. В этот раз, например, рот стал постепенно неметь, когда мы уже спускались к машине, минут через десять.

Интересуюсь:

– Ну и что за гадость ты мне подсунул?

– А что такое? Ты же сказал, что вкусно! – удивляется китаец.

– Ну да, было вкусно. А теперь как будто у стоматолога под наркозом побывал, левую часть рта вообще не чувствую.

Он на секунду задумывается, а потом спрашивает:

– Там синяя упаковка была, да? Я хотел тебе в красной дать, но забыл. В красной лучше! Хочешь?

– Нет, спасибо, – говорю. – Мне на сегодня уже хватит, подожду, пока рот не отпустит. Ты в следующий раз так не ошибайся, ладно?

– В следующий раз я обязательно перепроверю, – отвечает китаец. – Ты точно не хочешь другую конфету? Очень вкусная, специально для тебя берег!

Сок

Недалеко от шеньчженьского офиса фирмы завелся небольшой магазин иностранных товаров. Вроде ничего особенного, но офис у нас далеко от центра, а незнакомые лаоваи в последний раз посещали этот район в 2011 году, когда тут случайно заблудилась украинская сборная по триатлону.

Стал я туда иногда наведываться и покупать яблочный сок. Стоит признаться – я фанат яблочного сока! Более того, я, не побоюсь этого слова, сочный фетишист! Вот прям «люблюнемогу», до дрожи испытываю к нему симпатию, теплые чувства и желаю потреблять при любой возможности. А в этом магазине еще и нашлась одна немецкая марка, знакомая мне из ранних 90-х, когда вместо натурального советского сока в скучных трехлитровых «бомбах», в Ригу хлынуло химическое иностранное дерьмецо в ярких тетрапаках. Так что любимый вкус плюс воспоминания детства – выбор был сделан.

Надо заметить, хозяин магазина, понимая, что товар у него не совсем ликвидный для окружающей китайской действительности, заказывал товары небольшими партиями. Поэтому, когда сок заканчивался, мне приходилось ждать неделю, пока не подвезут новый. Но ничего страшного – в ящике десять двухлитровых коробок, по одной коробке каждый понедельник, значит, десять понедельников я был соком обеспечен. Дальше разгрузочная неделя, и снова guten morgen, apfelsaft. Идиллия продолжалась ровно полгода, и тут я внезапно заметил, что ящик стал заканчиваться раньше фиксированного срока, что могло означать лишь одно – у меня завелся конкурент!

Расспросы владельца магазина ни к чему не привели, потом было решено выследить гада самостоятельно. Две неделя слежки, и вот он результат – неприметный очкастенький китаец цапнул с полки мой любимый сок и неспешно пошел вдоль рядов, рассматривая другие продукты. Сейчас я тебя отучу воровать чужие яблоки!

«Ду ю спик инглиш?», – спрашиваю, интимно понизив голос. Китаец вздрагивает, но удерживает лицо: «Йес, ай ду». Слово за слово – эмигрант вернулся на родину после жизни на чужбине, и вот никак не отвыкнет от приобретенных там привычек, поэтому иногда балует себя чем-то лаовайским. Сок? Только импортный. Китайский совершенно другой на вкус. «Согласен, – говорю, – вот только марка которую ты выбрал, плохая, очень много консервантов. Этот сок в Германии запретили, и теперь остатки распродают по другим странам. Я поэтому и подошел к тебе, когда заметил, что ты положил его в корзину. Предупредить». Китаец вертит в руке коробку, пытаясь понять, что же в ней криминального, а потом резко ставит ее обратно на полку со словами: «Надо заканчивать с этими иностранными соками и пить воду. Гораздо полезнее». Я киваю и всем видом показываю, что преклоняюсь перед его восточной мудростью, и сам планирую ей следовать прям вот с этой секунды. Мы еще немного болтаем о Китае, его новой жизни, еще каких-то пустяках, потом тепло прощаемся, и расходимся каждый в свою сторону. За любимой коробкой сока я вернусь вечером.

Вы знаете, мне совершенно не стыдно за свой поступок, ведь львиная доля правды в моих словах есть – все мы знаем, какие сейчас «натуральные» продукты – но только он бы этими химикатами травился бездумно, а у меня с ними история любви родом из детства. O, ja ja!

Кошелек

Тот день не задался сразу. Был ли на то причиной ранний звонок босса, или странного цвета вода, которая лилась из-под крана, или гонконгская погода – не знаю. Но факт остается фактом – в наш китайский офис я поехал в плохом настроении. Загрузившись в маршрутку, идущую до границы, я надел наушники и включил Гришковца. Не знаю почему, но его неторопливое грассирование действует на меня успокаивающе, так что к конечной остановке я подъехал уже немного приободренным.

После того, как маршрутка выгрузилась и отъехала, я совершил свой обычный ритуал – обхлопывание: два хлопка по передним карманам – на месте ли телефоны, хлопок по заднему карману – проверка кошелька. Так вот, в тот день задний хлопок вышел холостым. Кошелька не было….

Мысли сразу ускорились: «Кошелек был, когда я сел в минибус; я сидел, значит, он выпал; где маршрутка?? Вот она, уезжает! В погоню!» Хватаю такси и кричу водителю: «Езжай вот за тем автобусиком, быстро!» К чести водителя, он сначала завел мотор и поехал, а потом уже начал задавать вопросы. И вот уже мы, два единомышленника, рвемся вперед, мчим по шоссе, потом заезжаем на центральную улицу и на первом же светофоре теряем маршрутку из виду…

В этот момент надо было остановиться, поехать домой, закрыть шторы, позвонить боссу и в банк, отменить кредитки и остаток дня помедитировать в тишине, отскребая все минусы из кармы. Но нет! Мы едем на вторую конечную! Я не буду вас утомлять подробностями поездки. Короче, моей маршрутки на конечной остановке не было. Точнее, я ее не нашел. Номер я не запомнил, а поиски потрепанного зеленого автобусика среди толпы подобных успехом не увенчались.

Итак, что мы имеем? Я достаточно далеко от дома, без копейки денег (оставшаяся в сумке наличность ушла на оплату погони), август месяц, жара… И в этом момент мимо меня проехал, позванивая, состав гонконгского легкого трамвая (Light Rail). Очень вовремя: этот транспорт ходит только по некоторым районам Новых Территорий, проходит мимо моего дома, и запускали его люди, которые верят в честность остального человечества. Дело в том, что проездную карточку ты «отбиваешь» не внутри вагона, как в остальном транспорте, а снаружи, на остановке. Турникетов никаких нет, контролеров я не видел ни разу. Короче, раздолье для «зайцев» и горемык вроде меня.

И тут начинается внутренний конфликт. Я терпеть не могу халявщиков. С другой стороны, я реально в кризисной ситуации – до дома часа два пешком по жаре. Дилемма! И вот, в тот момент, когда дьявол на левом плече уже готов был победить ангела на правом (это не татуировки, а метафора), явился мне добрый самаритянин в лице пожилого мужчины, который поинтересовался, почему иностранец стоит с потерянным видом на жаре и потеет, и не нужна ли мне помощь?

После короткого рассказа он вручил мне десять гонконгских долларов и свою визитку, которую я потребовал, чтобы вернуть ему деньги, и тем самым спас мое тело от жары, а душу от позора. Поездка домой прошла в мыслях, сколько же сил потребуется на восстановление документов и кредитных карт. Какое же это скучное занятие.

Тщеславие

Не люблю банкеты. Чтобы нормально поесть, мне не нужны толпы народа, я – пищевой интроверт. Пока встретил немного людей, с которыми можно ловко молчать за столом, с большинством нужно разговаривать, а это отвлекает.

На китайских банкетах я привлекаю внимание даже не внешностью, а тем, что почти ничего не ем. Хотя с возрастом мой рацион расширился, китайская парадная еда никогда в него не войдет. При виде очередного блюда рука тянется к смартфону, проверить, кто это покоится на тарелке. Босс постоянно говорит, что я не ем, пока мне не разрешит Гугл. Какая глупость! Гугл давно отключили, я с другими поисковиками консультируюсь. А вообще, чем еда проще – тем она вкуснее. Все эти обитатели Красной книги в собственном соку никогда не заменят хороший стейк или салат из редиски.

Китайское желание накормить иностранца понятно, но напрягает. Раньше говорил им: «Я это не люблю». И они обижались. Теперь на автомате произношу: «Я к этому не привык». Вроде нахожу понимание. А вот пить приходится, тут уже не отмазаться. Не проблема, но надо вдумчиво к этому делу подходить.

На фирме есть легенда, что однажды каким-то мифическим сотрудникам удалось напоить иностранного инженера, и он полез на сцену во время банкета на десять тысяч щек и опозорился. Уже никто не помнит, кто это был и когда, но все мечтают повторить эту шалость, оторваться на ком-нибудь вроде меня. С боссом деликатно чокаются, со мной чуть ли не на брудершафт пьют, подлецы. Но пока банку держу, хотя без закуски сложно.

Ладно уж, врать не буду, нашел я в банкетах один плюс. На последнем праздновании получилось толкнуть небольшую речь на китайском. В зале был аншлаг, слушали все, и официанты тоже, и даже хромой повар пришел причаститься. Господа, это был УСПЕХ! Такой овации я не получал со школы, когда в составе трио инвалидов пения исполнил на утреннике народный хит «Ой лапти, да лапти, да лапти мои»! Приятно было до дрожи, отвык от аплодисментов.

Теперь банкеты я пропускать не буду. И на следующий обязательно пойду. Вот речь напишу и пойду, ведь «Тщеславие – мой самый любимый из грехов» – сказал когда-то дьявол голосом Аль Пачино. Надо только поесть заранее, а то в животе бурчит неэстетично.

Фонарик

Я стою на посту досмотра ручной клади в шанхайском аэропорту и жду сумку, застрявшую в недрах рентгеновского аппарата. До рейса еще уйма времени, поэтому я не тороплюсь и спокойно наблюдаю, как охранник, проверяя рюкзаки двух девушек (одна точно китаянка, вторая симпатичная), веером выкладывает различный женский хлам. В числе других на стол ложится небольшой продолговатый цилиндр в характерной луивитоновской раскраске, похожий на тюбик помады, с двумя кнопочками на боку. Именно этот предмет и привлекает внимание секьюрити.

«Что это такое?» – спрашивает он одну из девушек. «Фонарик», – отвечает та, что посимпатичнее. Охранник нажимает кнопку и, действительно, на конце «помады» вспыхивает неяркая лампочка, настолько слабая, что приходится поднести ее совсем близко к ладони, чтобы от нее отразился луч. «Хм, интересный фонарик. А зачем вторая кнопка?», – интересуется охранник, не убирая ладонь от источника света. «Эту кнопку трогать не надо!» – твердо заявляет девушка. Но парень не слушает, нажимает, и в ту же секунду падает на пол, получив в руку электрический заряд.

Реакция остальных работников контроля совершенно поразительная – вместо того, чтобы вязать девушек и тащить их в полицию, они весело кричат, хохочут, обмениваются впечатлениями. Затем, оживив своего коллегу парой звонких пощечин, заставляют его составить акт об изъятии «фонарика», оказавшегося миниатюрным электрошокером.

Моя сумка наконец-то выезжает, и я иду на паспортный контроль. Шанхайская командировка закончена.

Гонконгский микс

* * *

Однажды ты спросишь, что в Гонконге я не люблю больше: толпы или влажность. Я промокну лоб салфеткой и скажу, что толпы. И ты уйдешь, так и не узнав, что больше всего в Гонконге я не люблю огромные двухкамерные передвижные холодильники, управляемые лихими «шумахерами» и называемые автобусами.

* * *

Давно определил для себя, что Китай – страна рыночной экономики, в смысле, что покупать надо на рынке или в мелких магазинчиках. Соваться в бутики нужно только в крайнем случае, сделав вдох и выдох. Сверкающие торговые центры, напиханные сверх всякой нормы, – яркий пример китайской скрытой безработицы, когда даже к каждой швабре приставлен менеджер. Консультанты в бутиках дичают от отсутствия клиентов, поэтому на случайно забредшего посетителя поглядывают с безопасного расстояния, аки туземец на дичь – затаив дыхание.

* * *

«Китайцы любят ненавидеть друг друга».

Второй день у меня в голове вертится фраза, раздраженно брошенная куда-то в сторону стены китайским коллегой по поводу разного рода интриг и политических игр, которые идут на фирме. При этом он абсолютно уверен, что это исключительно китайская черта и, например, индийцам такое не свойственно, мол они-то друг другу помогают…

…чем очень веселит индийского сотрудника, который тоже присутствует в комнате, и сразу же начинает убеждать нас, что все в точности до наоборот и китайцы подтягивают своих, тогда как средний индиец готов задушить хоботом любого, кто будет стоять на его пути к тепленькому месту. В итоге они сходятся на том, что это типичная «проблема миллиарда» и успокаиваются.

Ну что я им могу на это сказать? Что в Израиле с населением в один большой китайский или индийский город, все обстоит совершенно так же? Что вся эта опасная для бизнеса суета происходит из-за амбиций людей, а не цвета их паспортов? Что люди одинаковые, когда дело касается борьбы за власть?

* * *

Китайский сотрудник признался, что знает одну фразу на русском, но ему надо вспомнить, как она произносится. Я, конечно, сразу превратился в сплошное ухо, предвкушая что-то необычное. Он стучит водителя по плечу и спрашивает его, как зовут самую крутую русскую теннисистку. Водитель отвечает: «Мария Шарапо́ва».

Сотрудник поворачивается ко мне и говорит: «С Новым годом!», а потом добавляет: «Ее фамилия всегда помогает вспомнить эту фразу».

* * *

Около гостиницы, где я обычно останавливаюсь, когда езжу в китайский офис, есть массажное заведение. Возможно они еще какие-то волнительные услуги оказывают, но мне только массаж нужен. Так вот я заметил, что когда в стране происходит важное политическое событие и (видимо) полиция лютует, массажистки меняют очень короткие платья на спортивные костюмы. А недавно смотрю, мало того что костюмы, так еще и двери в массажные комнаты сняты. Спрашиваю менеджера, что за дела. Она говорит: «Председатель Си где-то в двух провинциях отсюда заседает!»

Вот это я понимаю – ответственность.

Мол, ничего не скрываем, дорогой товарищ, смотрите сами. Исключительно оздоровительные мероприятия для трудящихся проводятся, никаких «излишеств».

* * *

В Гонконге хорошее снотворное выдают только в поликлинике, зато почти без проблем. Недавно прихожу за «допингом» для авиаперелетов (чертова аэрофобия) и говорю врачу: «Доктор, мне нужно снотворное, у меня…», а он, не давая закончить: «С бизнесом проблемы? Да, биржа сейчас нестабильная, понимаю. Вот курс на пять дней, не переживайте, все наладится».

Ну и город.

Одни мысли – о деньгах…

Другое мнение

В прошлые выходные мне довелось побывать в Бангкоке и пообщаться с близким другом, переехавшим туда из Китая два года назад. Мы давно не виделись, и у нас было всего неполных три дня, чтобы обсудить уйму впечатлений. Темы менялись с бешеной скоростью: путешествия, политика, экономика, Корея, Япония, тайки… Но среди всей этой мишуры тема китайцев и их особенностей выделялась особенно ярко.

Дело в том, что до переезда в Бангкок мой друг прожил в Китае более двенадцати лет. За это время он овладел путунхуа, немного выучил кантонский, объездил невероятное количество мест по делам и ради досуга, работал с китайцами и на китайцев, активно «дружил» с местными девушками, пил и пел в КТВ, расслаблялся в саунах, заводил связи, осваивал кухню, уважал традиции, разбирался в искусстве и… от всей души возненавидел Китай.

Он приехал в Китай, когда ему было восемнадцать, и через десять непростых лет, как только стало возможно вести дела дистанционно, он принял решение валить. Сейчас ему тридцать три, и, слушая на веранде бангкокского отеля его рассказы, я отчетливо понимаю – он сделает все, чтобы не вернуться в страну, когда-то ставшую ему домом.

Я прекрасно помню, как в поисках нового места жительства он два года метался то в Гонконг, то на Тайвань, примеряя их на себя, пока не понял – уезжать надо гораздо дальше, ведь эти страны – тот же Китай, но в красивой упаковке, лишь прикрывающей «ущербную китайскую мораль и принципы», которые он знает, ненавидит и желает жить с ними раздельно. Так как он любит Азию, этим «дальше» стал Таиланд, но я уверен, Бангкок – не последнее его пристанище, ведь имея деньги и желание развиваться, жить можно где угодно, и даже визовые трудности, чинимые ему, обладателю российского паспорта, в разных странах – не помеха.

Вы спросите меня, что же нового негативного о китайцах я узнал от этого «знатока Китая, выбравшего сторону Зла». И я отвечу – ничего такого, чего я не видел сам или не читал в отзывах других: эгоцентризм, вульгарность поведения, жестокость по отношению к животным и прочие «прелести», которые некоторые особо лояльные маскируют выражениями вроде «ну это же китайцы, они у себя дома, им можно».

Казалось бы, ничего нового. Но одно дело, когда o китайской морали и канонах поведения говорит аноним в Интернете, и совершенно другое – твой друг, говорящий начистоту, знающий Китай не понаслышке, когда-то влюбленный в него и постепенно возненавидевший. Не знаю как для кого, но для меня это звучит внушительно.

Если честно, за эти дни я настолько уставал от обрушивавшегося на меня негатива, что сам начинал защищать китайцев. Он почти не спорил, слушал, с чем-то соглашался. Я думаю, ему было не особо интересно. Китай остался в прошлом, даже его нынешняя китайская девушка – уже пройденный этап, и лишь моя назойливость заставляла его вспоминать и анализировать вещи, которые его уже давно не интересуют.

Мы выбрали идеальное место для разговора, ведь Бангкок не дает долго быть серьезным. Его неудержимое веселье, затянутое в рамки морали днем, выплескивается на тебя ночью, смывая прочь самые мрачные мысли и заставляет забыть о проблемах. Проблемы? Какие проблемы, когда вокруг столько позитива!? Живи и наслаждайся, хватит думать о пустяках.

Три дня мы пили, ели, гуляли и всячески развлекались, но потом я собрал сумку и улетел в Китай, в страну, к которой все еще испытываю чувства. Нет, не любовь, но и не ненависть точно, просто чувства. И я точно знаю, что пока они есть – мой китайский этап жизни не завершен, еще многое предстоит понять и во многом разобраться.

Примечания

1

Мастер китайских боевых искусств, считается учителем Брюса Ли.

(обратно)

2

гвейло — кантонский аналог материкового прозвища иностранцев, то же, что и лавовай.

(обратно)

Оглавление

Об авторах

Китай. Материковое

  Вместо предисловия

  Звуки большого города

  Чужой среди центровых

  Близкие контакты третьего вида

  Китайское трудолюбие и связи

  Еда, ты – мир!

  Братья наши меньшие

  Улица полна неожиданностей

  Привычки

  Будьте здоровы!

  «Когда нет денег – нет любви»

  Как жить и общаться

Китай. Островное

  Вместо предисловия

  Прикладное страноведение

  Наскальная живопись

  Нумизмат

  Обними лаовая!

  Как я работал китайцем

  Методы съема

  Про отзывчивость

  Не подмажешь – не поедешь

  Диверсантка

  Трудовые предпочтения

  Леди Босс

  Бабки, на стол!

  Полицейская история

  Вежливые люди

  Приглашение на обед

  Авария

  Глас вопиющего

  Соседи

  Карри

  Конфета

  Сок

  Кошелек

  Тщеславие

  Фонарик

  Гонконгский микс

  Другое мнение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg