«Календарные обряды и обычаи в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. XIX - начало XX в.»

Календарные обряды и обычаи в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. XIX - начало XX в. (fb2) - Календарные обряды и обычаи в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. XIX - начало XX в. 6980K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Александрович Токарев - Ирина Николаевна Гроздова - Татьяна Давыдовна Златковская - Наталия Архиповна Красновская - Людмила Васильевна Покровская

Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы XIX — начала XX века Зимние праздники

ВВЕДЕНИЕ

* * *

С. А. Токарев, И. Н. Гроздова, Т. Д. Златковская

Обычаи народов — одна из важнейших и наиболее постоянных тем этнографической науки. Можно сказать, что именно с интереса к обычаям соседних и более далеких народов началось накопление этнографических знаний — еще в ту отдаленную эпоху, когда об этнографии как особой науке никто и не помышлял: ведь упоминания о своеобразных, порой странных обычаях разных народов есть и в поэмах Гомера, и в «Истории» Геродота, и у многих других античных авторов. Однако лишь в новое время зародился взгляд, что обычаи — это не только предмет праздного любопытства, наивного удивления или возмущения: они могут быть и объектом серьезного научного изучения.

Впервые этот взгляд высказали писатели XVIII в.: Лафито, Монтескье, Шарль де-Бросс и др. Классики-этнографы эволюционистского направления — Тэйлор, Лёббок и другие — рассматривали обычаи народов как некоторые классификационные единицы, обладающие тенденцией самостоятельного развития, наряду с элементами материальной культуры, верованиями и т. п. Этнографы-диффузионисты — Гребнер, Анкерман, Риверс — рассматривали их как предмет автоматического «заимствования» или пространственной «диффузии» — опять-таки наряду с материальными предметами. Английские функционалисты — Малиновский, Радклифф-Браун — видели в обычаях («институтах») неотделимую составную часть того целого, которое они называли «культурой» или «социальной системой».

В русской этнографической литературе впервые обратили внимание на народные обычаи как на объект серьезного историко-этнографического изучения в 1840-е годы, когда образовалось Русское Географическое общество с его Отделением этнографии и активные деятели этого отделения вырабатывали теоретическую программу исследований. Главным предметом изучения были признаны именно народные обычаи и обряды, в которых видели как бы следы прошедших исторических периодов. Исследователи ставили перед собой задачу рассматривать народные обычаи в тесной связи с теми эпохами, к которым они относятся, изучать те факторы, под влиянием которых они образовались.[1]

«Обычаем» называется всякий установленный, традиционный и более или менее общепринятый порядок совершения каких-либо общественных действий, традиционные правила поведения. Термин «обычай» близок к понятию «обряд» («ритуал»), и во многих случаях эти два понятия даже равнозначны. Но понятие «обряд» уже, чем понятие «обычай». Всякий обряд есть обычай, но не всякий обычай есть обряд. Например, свадебные или похоронные, святочные или масленичные обычаи представляют собой установленные обряды. Но есть очень много обычаев, в которых нет ничего обрядового: например обычай брить бороду, обычай мыть руки перед едой, обычай соседской взаимопомощи, обычай единонаследия, обычай кровной мести…

Наиболее интересны, но и наиболее сложны для изучения, как раз обычаи обрядового типа: те, которые выражаются в традиционных, совершаемых в установленном порядке и в определенной форме действиях. Как правило, эти обычаи-обряды имеют определенное символическое значение, т. е. служат «знаком» какого-то представления, какого-то общественного отношения. Главной задачей исследования в таких случаях становится — найти то значение, которое скрыто в данном обычае-обряде. Например, что означает обязательный плач невесты перед свадьбой? надевание на нее нового головного убора? шуточная борьба между сватами и родней невесты? обсыпание молодых хмелем, зернами? Что означает обычай обильной трапезы на масленицу или Новый год? катание яиц на пасху? украшение жилья березками на троицу или семик? зажигание костров на Иванов день? и т. д. Понять значение этих обрядов и выяснить их происхождение — цель этнографического изучения.

Ее решение в большой степени усложняется тем, что на протяжении всего периода бытования соответствующих обрядов их значение менялось, и в рассматриваемый период — конец XIX и начало XX в. — оно не совпадало с тем, каким было тогда, когда эти обряды появились. Основная линия их исторической эволюции заключалась в постепенном выветривании первоначального традиционно-религиозного содержания, связанного с христианской догматикой и дохристианскими религиозно-мифологическими представлениями. Было бы неправильно поэтому трактовать рассматриваемые явления как специфически религиозные, — важно, что они стали одним из элементов быта, далеко не всегда связанным в сознании людей с религиозными представлениями и верованиями.

Народные обычаи чрезвычайно разнообразны, и уложить их в какую-то систему классификации трудно. И даже если взять не все вообще обычаи, а лишь обычаи-обряды, то и они оказываются весьма многообразными и с трудом поддаются классификации. Все же среди них можно выделить преобладающие типы.

Таким в этнографической литературе, например, считаются семейные и календарные обычаи. Первые бывают приурочены к определенным важным событиям в семейной жизни. Таковы свадебные, родильные, погребальные обычаи. Второй тип охватывает обычаи, приуроченные к определенным моментам годовой смены сезонов.

Содержание настоящего сборника — именно календарные обычаи и обряды народов Европы. Эти обычаи и обряды, издавна сложившиеся, сопровождают наиболее важные и заметные отрезки в постоянной череде сезонов: можно различать поэтому обряды зимние, весенние, летние, осенние.

Однако для трудового народа дело ведь было не в чисто астрономических или метеорологических наблюдениях. Смена времен года испокон веков означала для людей, и особенно для сельских жителей, последовательность сельскохозяйственных работ: это подготовка к севу, весенние полевые работы, осенняя уборка урожая, выгон скота на пастбища и т. п. Поэтому — как уже давно установлено в этнографической литературе — народный календарь, по которому расписаны обряды и праздники, — это сельскохозяйственный, или аграрный, земледельческий, календарь. Поэтому же и границы между сезонами определяются в народных представлениях и в народных обычаях не столько датами гражданского или церковного календаря, сколько сроками сельскохозяйственных работ, а потому границы эти были всегда нечетки и подвижны. Начало зимы, приближение весны и пр. — отмечались в разные сроки в зависимости от географической широты местности и от направления хозяйства.

Это очень хорошо показал советский исследователь В. И. Чичеров в своей капитальной работе, посвященной зимнему циклу русского народного земледельческого календаря. «Понятия весны, лета, осени, зимы существовали, — писал Чичеров, — но жили в их конкретном отношении к времени и характеру трудовых процессов народа. И не времена года следует брать за основу при изучении аграрной обрядности, а хозяйственную жизнь крестьянина, протекающую в конкретной исторической и географической обстановке». Аграрный календарь «вырос на основе конкретных наблюдений над процессами умирания и оживления природы, а не на основе отвлеченных теоретических схем. В его основе лежит труд человека, и сам он может быть понят как созданный на ранних этапах земледелия свод указаний для практической деятельности человека, свод, построенный на основании длительного опыта».[2]

Именно связь народных календарных обычаев и обрядов с хозяйственной деятельностью крестьянина — делает изучение их особенно важной, но в то же время и особенно трудной задачей. Проследить эту связь не всегда легко: лишь в некоторых случаях она бывает прямая и очевидная, гораздо чаще связь эта опосредствована целым рядом добавочных и промежуточных моментов, требующих каждый раз конкретного исторического и этнографического рассмотрения. Например: можно ли говорить о «хозяйственной» основе обычая святочного ряжения, святочных гаданий, летних «купальских» костров и т. п.? Так сразу на эти вопросы не ответишь.

Неизбежно возникает в таких случаях и вопрос, не раз поднимавшийся в научной литературе: если календарные (и всякие иные) обряды как правило связаны с верованиями, — то что здесь первично: устанавливался ли обряд на основе какого-то уже существующего поверья (в котором, может быть, отразилась какая-то материальная практика), или, наоборот, поверье возникало как некая интерпретация, некое осмысление практикуемого обряда (тоже возникшего из какой-то реальной практической деятельности)? Или, наконец, то и другое развивалось в непрерывном взаимодействии? — Как известно, мнения исследователей по этому принципиальному вопросу весьма расходятся. Не предрешая здесь ответа на него, — скажем лишь, что без ясного понимания исторического соотношения обряда и верования невозможно довести до конца исследования народных календарных обычаев.

Те поверья, которые связаны с народными календарными обрядами, довольно разнообразны по содержанию. Но большая часть их имеет прямое или косвенное отношение к древним религиозно-магическим представлениям об умирании и воскресении духа растительности. На это уже давно обращалось внимание в этнографической литературе. Еще в 1860 — 1880-х годах видный немецкий исследователь Вильгельм Маннгардт собрал и проанализировал огромное множество фактов, относящихся к мифологическим олицетворениям и магическим ритуалам европейских крестьян, преимущественно в немецких землях, в связи с их земледельческими работами.[3] Олицетворения хлебного поля как «ржаной девушки», «хлебной матушки», «хлебного человека», «ржаной собаки» и т. п. — все это лишь различные проявления общей идеи о некоем живом существе, погибающем (при посеве зерна в землю) и вновь возрождающемся (при вырастании и созревании злаков). Такие олицетворения известны и у славянских народов: поляки называли последний сжатый сноп «бабой»; то же было у чехов.

Джемс Фрэзер в своей знаменитой книге «Золотая ветвь» еще более обобщил эту идею: по его взгляду, подкрепленному обильным фактическим материалом, в старинных обычаях народов Европы, связанных с определенными моментами сельскохозяйственного календаря, отразилось древнее поверье о ежегодном умирании и воскресении природы, как некоего живого тела, и сами обычаи имели некогда магический смысл — содействовать этому ежегодному оживанию природы и ускорять его. По его очень убедительному предположению, те же мотивы лежали и в основе древневосточных культов умирающих и воскресающих богов — Осириса, Адониса, Аттиса, Диониса и других, — культов, которые повлияли и на зарождение христианского культа распятого и воскресшего Спасителя-Христа.[4]

Конечно, исторические связи этих древневосточных религий с христианством были сложными, и одним простым «влиянием» эти связи не исчерпывались. Но нельзя же считать случайным то, что рождение («рождество») Иисуса Христа церковь праздновала и празднует 25 декабря — как раз в день, когда на Востоке издавна праздновалось рождение бога Митры — «непобедимого солнца»; а мученичество и воскресение Христа первоначально отмечались в те самые дни, когда древние поклонники бога Аттиса праздновали его воскресение.

Календарная обрядность древних греков и римлян оказала влияние на обычаи народов, пришедших на смену античным; отдельные элементы календарной обрядности античной эпохи четко прослеживаются у современных народов Европы; бесспорна преемственность во времяисчислении.

Античные народы обращали большое внимание на смену времен года, движение небесных светил, особенно солнца и луны; и другие явления, с которыми были связаны сельскохозяйственные работы. Необходимость точного времяисчисления при исполнении обрядов, связанных с обожествлением сил природы, вела к выработке и усовершенствованию календаря.

На смену первоначальным приблизительным определениям времени (по восхождению и захождению небесных светил, перелету птиц, состоянию растительности и другим признакам) пришел лунный календарь. Лунный год состоял из 12 месяцев, каждый из которых имел у греков по 29 или 30 дней, а у римлян — по 29 или 31. При несовершенных средствах наблюдения у античных народов лунный год вскоре стал значительно отставать от солнечного и была потеряна согласованность календаря с временами года, а вместе с этим сдвинуты и сроки праздников, отмечавших сельскохозяйственные работы.

Сутки у древних греков начинались с заката солнца и состояли, следовательно, из ночи и следующего за ней дня. Дни месяца делились на 3 десятка. Первые 10 дней считались с первого по десятый; 9 следующих назывались «первым», «вторым» и т. д. с прибавлением слов «после десяти»; дни третьего десятка считались в обратном порядке: «девятый от конца месяца», «восьмой от конца» и т. д. Единой эры для летосчисления в Греции не было. Счет вели по поколениям, или по царям, или по жрецам, или по ежегодно сменяемым магистратам, ведавшим делами культа. Около 264 г. до н. э. историк Тимей в своем труде ввел счет времени по олимпиадам — четырехлетним периодам между общегреческими Олимпийскими играми; годом первой олимпиады считался 776 г. до н. э. В дальнейшем многие историки древней Греции считали время по олимпиадам.

В Риме первая исторически засвидетельствованная попытка уравнения лунного и солнечного календаря была сделана в 450-м году до н. э., когда был введен цикл, состоявший из четырех лунных лет, каждый год состоял из 355 дней, ко второму году прибавляли 22, а к четвертому 23 дня. Однако и эта система к I в. до н. э. вышла из строя. Расхождение с солнечным календарем было устранено Гаем Юлием Цезарем; он по совету египетского астронома и математика Сосигена ввел четырехгодичный цикл, в котором каждый год состоял из 365 дней, а к последнему году этого цикла прибавлялся 1 день. Такая система исчисления времени соответствовала солнечному году, лишь незначительно расходясь с ним. Введение этого нового, так называемого юлианского календаря в Риме произошло 1 января 46 г. до н. э. Этот календарь лежит в основе исчисления времени у современных европейских народов.

Довольно сложен вопрос о порядке месяцев в римском году. Первоначально год начинался с марта. Об этом свидетельствуют древние названия месяцев, которые после июня назывались «пятым» (Quinctilis), «шестым» (Sextilis), а также сохранившиеся до нашего времени названия сентября (September — «седьмой»), октября (October — «восьмой») и т. д. Однако и в это раннее время январь осознавался как естественное начало периода, наступающего после зимнего солнцестояния: его название (происходящее от слова janua — «вход», «дверь», или от Janus — имени бога входа — Януса) было связано с представлениями о начале удлинения дня, когда солнце входит в новую фазу. Официально же 1-е января стало началом года в Риме, вероятно, лишь с середины II в. до н. э. (153 г.), хотя существуют и другие мнения, относящие это событие к значительно более раннему периоду. При разделении месяцев римляне придерживались фаз луны: дни новолуния назывались календами (Calendae), день первой четверти луны — ноны (Nonae), дни полной луны — идами (Idus). Позже были установлены определенные дни месяцев для календ (1-е число), нон (7-е число), ид (13-е или 15-е число). Исчисление дней месяца было обратным от этих стержневых дней («столько-то до календ марта»). Кроме того, было и другое внутреннее деление месяца по римским неделям, состоящим первоначально из 8 дней, а с IV в. н. э. из 7 дней.

* * *

Большая часть греческих праздников была посвящена богам, так как греки верили, что от этих богов зависят перемены времен года, фазы небесных светил, атмосферные и другие явления, с которыми были связаны урожайные или неурожайные годы. Весной почитались божества воскресающей природы и света, главным образом Аполлон и Дионис; в летние месяцы совершались обряды, ставившие целью уменьшить зной и вызвать дождь; во время посева и жатвы устраивались празднества в честь богов — покровителей земледелия, прежде всего в честь Деметры; преимущественно поздней осенью и зимой, когда был завершен сбор урожая, совершали обряды, при которых благодарили Деметру, Персефону и Диониса и молили этих богов дать новый урожай. С определенным временем года были связаны и праздники, посвященные важным событиям в скотоводческом хозяйстве, например выгону стад на летние пастбища. Таким образом, время праздников определялось различными этапами сельскохозяйственных работ, которым, по верованию древних греков, покровительствовали те или иные боги. Божествам посвящались и отдельные дни месяца, считавшиеся днями рождения или иных важных событий в жизни бога.

Особое значение среди торжеств древней Эллады имели общеэллинские празднества: Олимпийские, Немейские, Истмийские, Дельфийские, получившие свои названия от тех мест, где они проходили. На зимний период из них приходился один — Немейский зимний (в отличие от Немейского летнего). Он получил свое название от Немейской долины в Арголиде и по преданию был учрежден в память Офельта (или Архемора), погибшего от зимнего холода во время похода семи городов против Фив. Современные исследователи видят в Офельте символ растительности, умирающей зимой.

Из праздников, справлявшихся в отдельных местностях и государствах, лучше всего нам известны аттические. С ноябрем, декабрем, январем и февралем юлианского календаря совпадают конец аттического месяца пианепсия, месяцы мэмактерий, посидеон и гамелион.

Умирание природы в холодное время года и возрождение природы весной способствовали возникновению представлений об умирающем и воскресающем божестве, об исчезновении его в определенное время года и появлении вновь. Эти представления были распространены у земледельческих народов мира; они ярко проявлялись и в культовой обрядности древних греков, главным образом в празднествах в честь Диониса — бога растительности и Деметры — богини земли, покровительницы сельских работ, дающей урожай полям. В зимний период в древней Греции им был посвящен праздник Халоа (рубеж ноября и декабря) в честь Деметры, Коры (Персефоны) и Диониса. Во время этого праздника молили эти божества о росте всходов, благодарили их за полученный урожай и совершали жертвоприношения и магические действия, имевшие целью вызвать плодородие почвы. Позже справлялись еще два праздника, посвященные богу Дионису: в месяце посидеоне (в декабре) сельские или «малые» дионисии (в отличие от «великих» дионисий, праздновавшихся весной), в месяце гамелионе (в январе) — ленаи. Праздник сельских дионисий происходил во многих сельских и городских демах (мелких территориальных округах). Он сопровождался мимическими представлениями — сценами из жизни Диониса — и играми. Немалую роль в празднике играли процессии к храму или алтарю Диониса, в которых вели козлов, несли вино, различные печенья и утварь для жертвоприношений и даров богу. Участники процессии несли и виноградные лозы, гирлянды смокв, а также изображение фалла — символа плодородия. Представления и рапсодии на сельских Дионисиях, возможно, были прообразом тех представлений, которые разыгрывались во время великих дионисий.

Немало аналогий с зимней календарной обрядностью современных народов Европы можно найти в римских празднествах этой части года. В это наиболее свободное от полевых работ время римляне справляли несколько праздников; почти все они были связаны с культом божеств, покровительствующих сельскому хозяйству.

Завершение осенних сельскохозяйственных работ в Риме отмечалось 3 или 4 декабря праздником, посвященным Доброй богине — Bona dea (ей же был посвящен праздник и в мае). Характер ритуала дает основание видеть в этом божестве одну из богинь плодородия, покровительницу женщин. В празднике могли принимать участие только женщины; они совершали возлияния молоком и медом и приносили в жертву богине свиней (эта жертва обычно приносилась земледельческим божествам). Ритуал строжайше запрещал использование миртовой ветви, которой, по преданию, Фавн, обладающий силой увеличивать плодородие, отхлестал богиню. Акт избиения («хлестание»), упоминаемый в этом мифе, был связан с идеей усиления плодородия и изгнания злых духов. Предполагают, что культ Доброй богини пришел в Рим из Южной Италии и имел греческое происхождение.

Очень четко сельскохозяйственный характер божества выступает в римском празднике консуалий, посвященном богу Консусу, и отмечавшемся 15 декабря (декабрьские иды). Подобный же праздник в честь этого божества справлялся и в августе. Обряд поклонения Консусу мало известен. Источники лишь сообщают, что ему был посвящен алтарь, зарытый в землю и отрываемый только на время консуалий. Имя божества происходит от глагола condere — «хранить», «сберегать», «прятать». Эти данные позволяют интерпретировать Консуса, как хтоническое божество, жертвоприношения которому зарывались в землю. Оно имело, по представлению древних, силу сохранять зерно, приготовленное для посева. Весьма вероятно, в ритуале зимних консуалий нашел свое отражение реально существовавший обычай проверки состояния запасов зерна в середине зимы.

Одним из центральных религиозных праздников зимнего цикла у римлян были сатурналии (позже — брумалии), — справлявшиеся в честь земледельческого бога Сатурна. Начальным днем этих празднеств считали 17 декабря и праздновали их в течение 7 дней (число праздничных дней менялось). Характер божества не совсем ясен. Имя бога указывает на его связь с земледельческим трудом, в частности, с севом (serere — «сеять», «засаживать»; satio — «посев», «засеянные поля», «насаждения»). Легенды приписывают ему изобретение обработки земли и считают богом плодородия. В то же время он имел отношение к торговым сделкам, ему были посвящены рыночные дни и вообще рынки. Лучше, чем само божество, известен его праздник. Представление о золотом веке правления Сатурна ассоциировалось у древних народов со временем окончания сбора урожая и отдыхом от земледельческих трудов, наступающим со времени зимнего солнцестояния. Первый день праздника носил общественный характер: 17 декабря в храме Сатурна на римском форуме совершали жертвоприношения и устраивали веселое пиршество (convivium). Им руководил специально для этого избиравшийся «царь»; он заботился о веселье во время пира, отдавал шуточные распоряжения. 18 и 19 декабря празднование переносили в дом; утром совершали омовение и приносили в жертву молочного поросенка. Затем приглашали гостей, следовали взаимные поздравления и подношения подарков, среди которых обязательно должны были быть восковые свечи — символ возрождения солнечного света. Подарками также служили всевозможные фигурки из теста или глины (sigillaria), которые продавались перед праздником в лавках Рима. Корни этого обычая уходят в обряд жертвоприношений Сатурну, который позже был заменен обычаем подношения фигурок, символизирующих жертву. Характерной чертой сатурналий был обычай обращаться во время праздника с рабами, как с равными, и даже прислуживать им. Для объяснения этого обычая выставлялись различные гипотезы; многие видят в нем реминисценцию идей «золотого века», когда, как рассказывает легенда, все люди были равны.

Непосредственно следующий за сатурналиями и частично совпадающий с ними праздник опалий (он начинался 19 декабря) был также посвящен земледельческому божеству — богине Опс, носившей прозвище Consiva — («Сеятельница»).

Праздники консуалий, сатурналий и опалий, следующие один за другим, составляли цикл декабрьских празднеств, приуроченных к периоду зимнего солнцестояния и посвященных завершению годового цикла сельских работ и покровительствующим им божествам.

Культ мертвых нашел отражение в декабрьском празднике ларенталий, установленных в честь Ларентии — матери ларов — хранителей семьи, очага (они же и души предков). На Палатинском холме, там, где по преданию была могила Ларентии, совершали имитацию похоронного обряда, торжественно приносили огонь и совершали жертвоприношения.

Январь — месяц, подобно декабрю, свободный для земледельцев от тяжелых работ вне дома, также был насыщен праздниками. С 153 г. до н. э. существовал обычай 1-го января дарить новогодние подарки в качестве доброго пожелания и предзнаменования удачного и счастливого года. Они назывались strenae — словом сабинского происхождения (сабины — одно из латинских племен), восходящим к имени сабинской богини Strenia, из тела которой, как верили, произрастали священные ветви. В начале года участники процессии вдоль священной дороги (Via sacra) приносили в честь богини ветви к ее святилищу. Вернее всего предположить, что обычай существовал задолго до 153 г. до н. э., когда он был перенесен на 1 января с какой-либо иной даты, нам неизвестной.

Около 5 января отмечали день, посвященный месту пересечения дорог (или троп, или улиц), где обычно ставили алтари в честь ларов — Lares compitales.

9-го января справлялся один из наиболее торжественных римских празднеств — Агониа, во время которого приносили жертвы богу Янусу. Весьма вероятно, в древнейшие времена Янус был связан с различными небесными светилами: по одной из версий, он считался богом небесного свода, открывавшим ворота солнцу в начале дня и закрывавшим их в конце его. Этому представлению соответствует изображение Януса (может быть этрусского Ани?) на арках Этрурии и четко улавливаемая в более позднее время связь этого божества со счетом времени (ему были посвящены в Риме 12 алтарей, соответствующих 12 месяцам в году). Но эти «космические» функции божества имели и земные аналогии, значительно более прочно утвердившиеся в религиозных верованиях античного времени. Януса считали божеством, охраняющим вход в дом и выход из него. На римских монетах сохранилось изображение храма Януса, представляющего собою проход со входом и выходом в виде арки, соединенными стенами; внутри прохода стояло изображение двуликой головы бога Януса. Бог входа считался одновременно и богом начала, всяких начинаний; многие заклинания поэтому начинались с упоминания имени Януса. На связи Януса с домом и семейными культами указывает то, что Януса причисляли к богам, которых римляне называли пенатами. Жрец Януса — rex sacrorum, исполнявший религиозные функции царя, одновременно воспринимался не только как религиозный глава государства, но и как глава общины, семьи, дома.

В середине января отмечали два праздника карменталий в честь богини Карменты, обладавшей даром предсказаний. В храм, посвященный Карменте, имели доступ лишь женщины, ожидавшие от богини не только предсказаний о деторождении, судьбе детей и женщин, но и помощи при родах. Ритуал в храме богини совершался вокруг очага, на котором приготавливали подношения богине из всевозможных зерен.

Зимний цикл календарных обрядов у римлян заканчивался в конце января (24–26 января, 9-й и 8-й день до календ февраля) праздником, который в сельских местностях назывался паганалиями (от pagus — «село», «община», «деревня», «район»), а в Риме — Feriae Sementivae, т. е. праздником, связанным с посевными работами. Этот праздник в равной мере относился к завершению сева (он заканчивался ко времени зимнего солнцестояния) и к предстоящему весеннему посеву (он начинался в первых числах февраля). Праздник был посвящен Церере (Теллуре, Матери земли), которой воздавались молитвы о сохранении зерна, приготовленного для посева, и зерна, уже посеянного; совершали подношения хлебов и приносили в жертву свинью. На праздник приводили украшенного гирляндами вола, на котором пахали; на деревья подвешивались oscilla — маленькие фигурки, имитировавшие жертвы богине, которые должны были вызвать ее расположение и помощь.

Праздник паганалий был ближайшим ко времени начала весеннего сева.

Элементы культовой обрядности античности, так же, как и представления, их вызывавшие, нашли отражение в зимних празднествах современных народов.

* * *

На календарные обычаи народов Европы сильное влияние оказала христианская церковь с ее годичным кругом праздников, постов и памятных дней. Но в предлагаемом исследовании авторы стремились, сняв религиозные наслоения, показать народную сторону обрядности и обычаев, показать в первую очередь народность календарных праздников.

Христианское вероучение, зародившееся в I–II вв. в Восточном Средиземноморье, распространилось быстро по всем провинциям Римской империи; в начале IV в. оно было узаконено, а к концу этого века стало господствующей религией империи. Тогда же, с IV столетия, оно начало проникать и за пределы империи — к германским, а позже и к славянским и другим племенам.

В IV в. приняли христианство готы, вандалы, лангобарды; в V в. свевы, франки, ирландские кельты; в VI в. шотландцы; в VII в. англо-саксы, аллеманны; в VIII в. фризы, саксы, даны; в IX в. южные и часть западных славян, шведы; в X в. восточные славяне (Русь), поляки, венгры; в XI норвежцы, исландцы; в XIII в. финны.

Принятие христианства отдельными европейскими народами отнюдь не было мирным процессом. Первыми приверженцами новой религии становились обычно владетельные особы и феодальная аристократия: князья, графы, герцоги, бароны и их вассалы. Они при содействии епископов и других духовных лиц ревностно обращали в христианство своих подданных, а также чужеплеменных соседей. Те сопротивлялись, и возникали длительные кровопролитные войны. Так Карл франкский (Великий) огнем и мечом обращал в новую веру саксов, истребив при этом огромное число непокорных (VIII–IX вв.). Крестьянские восстания против феодального гнета направлялись нередко и против христианской религии: крестьяне жгли церкви, срубали кресты, убивали священников… Так было в Польше, в Литве, в Дании.

Как бы то ни было, но к началу XI в. почти вся Европа была, по крайней мере формально, христианизирована. Конечно, народные массы при этом фактически сохраняли свои старые верования, продолжали соблюдать свои старинные обряды и обычаи. Церковь со своей стороны, не будучи в состоянии искоренить эти остатки «язычества», старалась по крайней мере уложить их в рамки христианских праздников, почитания святых. Так и рождался религиознообрядовый синкретизм, «двоеверие», характерное для всего цикла календарных народных праздников.

Но христианское вероучение никогда не было единым. С самого начала в нем возникали различные течения, догматические споры, борьба ересей и сект. Распадение Римской империи на Западную и Восточную (IV в.), крушение Западно-Римской империи (V в.) при длительном сохранении Восточно-Римской (Византийской) империи — все это повело к раздвоению церковных центров: Рим и Византия. Постепенно накапливавшиеся догматические, обрядовые, канонические расхождения, в которых отражались политические противоречия, привели, наконец, к формальному расколу церквей (1054 г.).

Этот раскол имел неисчислимые последствия для всей культурной истории европейских народов. С римской церковью остались связанными все германские, романские (кроме валахов и молдаван), кельтские народы, венгры, хорваты, словенцы, западные славяне, литовцы, латыши, эстонцы, финны; культ их и вероучение ориентировались на римско-католические традиции. Из Византии христианство распространилось у народов Балканского полуострова и в Восточной Европе: здесь получило господство греко-православное вероисповедание.

Впоследствии, в XVI в., от римско-католической церкви откололись — главным образом по политико-экономическим причинам — национальные «протестантские» (или «евангелические») церкви в странах Центральной и Северной Европы. В Германии и Скандинавских странах распространилось лютеранство, в Швейцарии и Нидерландах кальвинизм, в Англии англиканство, в Шотландии пресвитерианство. После длительной борьбы и целой серии религиозных войн (XVI–XVII вв.) во всех европейских странах установилось некое вероисповедное равновесие. Католицизм преобладает в Испании, Португалии, Италии, Франции, Бельгии, Ирландии, Австрии, среди верующего населения Чехословакии, Польши; протестантские церкви — во всех Скандинавских странах, Нидерландах, Англии; православие — в Греции, у верующих Болгарии. В ряде стран часть верующего населения принадлежит к католической религии, часть — к другой церкви: лютеранской (ФРГ), кальвинистской (Венгрия, Швейцария), православной (Югославия). Влияние того или иного вероисповедания по-разному сказалось на традициях проведения календарных обрядов.

Каковы вообще конкретные цели историко-этнографического изучения календарных обычаев и обрядов европейских народов? Что может дать это изучение в познавательном и в практическом отношении?

1. Главная и конечная цель — исследовать генезис народных календарных обычаев и обрядов, показать их историческое развитие, связь и соотношение их как с непосредственной хозяйственной деятельностью (материальным производством), так и с социальной структурой, семейным бытом, классовыми отношениями, с формами общественного сознания, в частности с религиозными представлениями.

2. Более ограниченная, но не менее важная задача — показать соотношение материальной основы (непосредственного трудового крестьянского опыта и вырастающих из него положительных знаний) и фантастических, суеверных представлений в их влиянии на зарождение и видоизменения календарных обычаев, в их различиях у разных народов.

3. Раскрыть соотношение религиозно-магического и эстетического (художественного, украшательского, развлекательного) элемента в календарных обычаях; исторически — переход первого во второй.

4. Рассмотреть историческую последовательность напластования различных компонентов календарной обрядности; в частности соотношение древней, чисто народной основы и позднейших, церковно-христианских наслоений, взаимодействие и взаимопереплетение элементов того и другого.

5. Нельзя упускать из виду еще один аспект — и, быть может, не менее важный — в изучении народной календарной (как и всякой иной) обрядности: аспект, связанный с проблемами этнической истории народов зарубежной Европы. Их сравнительно-этнографическое исследование, сопровождаемое картографированием изучаемых явлений, может обнаружить или уточнить исторические связи между народами, — связи, не во всех случаях отраженные в иных источниках, в языке, в антропологическом типе, в памятниках археологии, не всегда засвидетельствованные и письменными памятниками. Разумеется, наибольшую убедительность приобретают выводы сравнительного изучения народных обычаев лишь тогда, когда эти выводы подкрепляются данными языка, письменными свидетельствами и иными источниками. Как и всегда, здесь необходим метод комбинированного пользования всеми видами источников.

6. Наконец, не лишен значения и чисто практический аспект проблемы: серьезное изучение народных обычаев, сохранившихся до наших дней, дает нам основания для оценки их современного значения. В какой мере можем мы говорить здесь о ценных культурных традициях, составляющих духовное богатство народа? И в какой мере, наоборот, перед нами лишь остаток дикарства и варварства, памятники народного невежества и грубых суеверий? Имеем ли мы дело с национальными развлечениями, веселыми традиционными праздниками или со средневековыми колдовскими обрядами и поповским дурманом? Не предрешая опять-таки ответа на эти вопросы, укажем только на их большую практическую важность.

Многие обычаи и обряды календарного цикла вошли в традиции народов, стали элементами их образа жизни. Именно поэтому они столь важны для выявления многих вопросов этнической истории.

Следует подчеркнуть, что обряды эти в большинстве своем носят народный характер. Церковный элемент в них был внесен значительно позднее и зачастую не изменил сущности обрядов. На протяжении всей своей истории церковь, как православная, так и католическая, выступала против этих обрядов. Особенно сурово действовал в этом отношении протестантизм, осуждавший не только языческие верования, но и самые невинные народные развлечения, игры, песни на празднике.

Магические действия, направленные на обеспечение благополучия семьи, посевов, скота, которых столь много приурочено к каждому празднику, возникли как следствие низкого развития производительных сил. Естественно поэтому, что чем выше развивается техника, чем меньше зависит судьба человека от окружающих его природных условий, тем более забываются и суеверные магические обряды. Содержание многих обрядов, выполняемых в наши дни, изменилось: теряя свой первоначальный религиозный и магический смысл, они принимают функции семейных и общественных празднеств, и прежние магические действа становятся просто красочной игрой, народным праздничным развлечением. Особенно это важно подчеркнуть по отношению к странам социалистического содружества, где общая тенденция общественного развития ведет к изживанию религиозного миропонимания.

Невиданно быстрые темпы развития промышленности и сельского хозяйства в социалистических странах немало способствуют потере древнего магического смысла календарных сельскохозяйственных обрядов. Правительства этих стран, партийные и различные общественные организации проводят большую работу по искоренению особенно вредных пережитков и обычаев.

Но это не означает, однако, что в социалистических странах существует негативное отношение ко всем народным календарным обычаям. Старинные же народные традиции, подчас очень красочные и поистине художественные, используются там при создании новой, социалистической по своему характеру праздничной обрядности.

Подлежащий нашему изучению материал огромен количественно и, естественно, его следует разделить на части. Наиболее целесообразно расчленять его (как это чаще всего и делают) на сезонные циклы — по временам года. Чередование сезонных циклов обрядности соответствует годовой смене сельскохозяйственных работ и самих растительных процессов: зимняя подготовка земледельческого труда, весенние и летние полевые работы, осенняя уборочная «страда»… Некоторые исследователи делят всю совокупность годовых аграрных обычаев и обрядов на два лишь цикла: подготовка урожая и получение урожая.[5] Однако при таком наиболее широком делении первая группа, включающая в себя и зимние, и весенние, и летние обычаи, оказывается настолько обширной, что в свою очередь требует разбивки на части. Таким образом, мы приходим к наиболее естественному и удобному делению годового круга сельскохозяйственных обрядов и обычаев на четыре цикла: зимние, весенние, летние и осенние. Первые три цикла по своему содержанию и значению связаны с подготовкой урожая, четвертый — с его получением и обработкой.

Настоящий сборник посвящен первому — зимнему циклу народных сельскохозяйственных обычаев и обрядов в странах Европы. За ним должны будут последовать второй сборник — о весенних обрядах, третий — о летне-осенних обрядах.

Общая идея зимних народных праздников и обычаев — независимо от церковного их осмысления — это идея начала сельскохозяйственного года. Именно эта идея объединяет все обычаи, обряды и поверья святочного цикла: приметы, гаданья, магические действия, верования. Очень любопытно, что сама официальная дата начала года — 1-е января — ничуть не выделяется из ряда остальных дат, охватывающих промежуток времени с конца ноября до начала января. Народные обычаи и поверья более или менее равномерно распределились между разными датами в этом отрезке времени: у одних народов большее значение приобретает одна дата, у других другая. Сравнительно большее значение придается 25-му декабря; и это, вероятно, потому, что стихийный опыт народа издавна отметил этот день, как день, когда заметен становится поворот солнца на лето, — об этом уже сказано выше. Ведь и сам церковный-то праздник, заимствованный, видимо, из митраистского культа («День рождения непобедимого солнца»), имел это самое происхождение. А 1-е января сравнительно с днем рождества отступает далеко на задний план. Кстати, христианская церковь далеко не сразу пришла к решению праздновать «Рождество Христово» 25 декабря: в западной церкви это было установлено только в начале IV в., а в восточной еще позже — в конце того же века. Раньше христиане праздновали рождение Христа 6 января или в другие дни. Пасха же (воскресение Христа) отмечалась вначале 25 марта, позже ее приурочили к первому весеннему воскресенью по лунному календарю.

В гражданском календаре 1 января стало считаться началом года в Западной Европе только с XVI в., а в Восточной Европе — с 1700 г. До этого началом года служили где пасха, где благовещение, где рождество.

Временные границы «зимнего» цикла неустойчивы, и это понятно: ведь смена осени зимой происходит в разных странах, в зависимости от географической широты и других климатических условий, в разное время. Точно так же и окончание «зимнего» цикла и начало «весеннего» падает в разных странах не на одно и то же время. Условно и приблизительно мы считаем временными границами зимнего периода обрядов время от конца октября до начала января, т. е. примерно между церковными праздниками св. Андрея (30.X) и крещения (богоявления, «трех королей», 6.I). Обоснование этого ограничения дается в статьях, посвященных отдельным странам.

Географический охват сборника: страны зарубежной Европы.

Основная масса фактического материала, излагаемого в настоящем сборнике, относится к XIX — началу XX в. Множество фольклорно-этнографических записей календарных обрядов европейских народов, сохранившихся от этого времени, позволяет лучше понять и раскрыть генезис обрядового цикла, исследовать обряды в их динамике. Именно поэтому главное внимание в сборнике обращено на этот период. Но в ходе изложения часто делаются экскурсы и в более отдаленные исторические времена бытования того или иного обряда; по мере возможности прослеживаются также и те изменения, которым подвергся тот или иной обряд в настоящее время.

В пределах зарубежной Европы фактический материал излагается по странам. В отдельных случаях оказалось целесообразным отступить от этого принципа деления: так, обычаи и обряды западнославянских народов (поляки, чехи, словаки, лужичане), ввиду их очень значительного сходства, описаны вместе; то же сделано, и по тем же мотивам, с обычаями народов Нидерландов и Бельгии, народов Скандинавских стран, народов Испании и Португалии.

В заключительной статье сделана попытка обобщающего, сравнительно-этнографического анализа изученного материала. Намечены некоторые общие выводы, — конечно, пока еще предположительные и подлежащие дальнейшей проверке.

Данная книга лишь первый этап большой работы по исследованию народных календарных обрядов стран зарубежной Европы. На этом этапе задача авторов заключалась в том, чтобы собрать фактический материал, большей частью по литературным источникам, а по некоторым народам и по архивным данным и по оригинальным (экспедиционным) материалам авторов. В задачи авторов входило также обобщение и систематизация фактического материала, выявление характерных черт и специфики обрядов каждого народа. Материал в каждой главе излагается в основном по единой схеме: описание обрядов и обычаев располагается по датам народного календаря. Единое построение глав было необходимо для того, чтобы получить сопоставимый материал для дальнейшей исследовательской работы.

ИТАЛЬЯНЦЫ

* * *

Н. А. Красновская

Генезис календарных обычаев и обрядов Италии — наследницы античного Рима — имеет большое значение для истории культуры европейских народов. Италия — одна из первых стран, где в древности сформировался весь комплекс календарных праздников, на основе синтеза компонентов новой религии и бытовавшего языческого ритуала. Черты и отголоски праздников древнего как христианского, так и дохристианского Рима можно проследить и во многих итальянских обрядах и обычаях, относящихся к зимнему циклу праздников, широко бытовавших еще в конце XIX — начале XX в. Началом зимы в Италии считают день святого Мартина (11 ноября). Правда, этим праздником также завершается осенний цикл итальянских календарных обрядов. На св. Мартина происходит разлив нового вина из чанов в бочки. Вслед за этим немедленно следует и его дегустация, что отразилось во многих пословицах разных итальянских областей. Например:

На святого Мартина открывай бочку и пробуй вино.[6]

На святого Мартина каждое сусло — вино[7] и др.

Но вместе с тем день святого Мартина — это уже и зимний праздник. Иногда в ноябре еще бывают теплые дни. Но чаще, по крайней мере в северных и центральных областях страны, к этому дню уже устанавливается зимняя погода. Пословица говорит: «На святого Мартина одевается большой и малый».[8]

Основные обряды этого дня характерны и для других зимних праздников.

В канун дня святого Мартина в деревнях из дома в дом бродят шумные компании молодых людей с просьбой какого-либо подношения от хозяев домов. В некоторых венецианских провинциях это было уделом бедняков, которые пели:

В этом доме есть все, Колбаса и ветчина, Пьячентинский сыр, Слава, слава святому Мартину.[9]

Другой типичный для начала зимнего цикла обряд, имеющий место и в день святого Мартина, — это зажжение костров близ населенных пунктов и угадывание по направлению дыма, каким будет сельскохозяйственный год.

Непременная принадлежность обеденной трапезы этого дня — макароны, свинина, индюшатина, молодое вино и сладкий крендель.[10]

Следующий большой зимний праздник — день святой Катерины (25 ноября). В это время в природе уже царствует настоящая зима, со снегом или инеем на полях. Это отразилось в пословицах разных областей Италии.

На святую Катерину на холмах лежит снег.[11]

На святую Катерину — снег на колючках.

На святую Катерину — снег или иней.[12]

В прошлом в этот день в Рим приходили горцы Абруццо со свирелями и волынками и исполняли перед домами состоятельных горожан мелодии, близкие к предрождественским. Поэтому день святой Катерины рассматривается в Италии как начало рождественского периода.

Большой зимний праздник — день святой Лючии (13 декабря) — охранительницы зрения.

Самый значительный в жизни итальянцев праздник зимнего цикла это, пожалуй, рождество. Отмечают его обычно в кругу семьи, о чем говорит, например, и римская пословица: «Рождество (проводи) со своими, а пасху там, где она тебя застанет». (Natale co'li tuoi, е Pasqua indove te trovi).[13]

16 декабря начинается новена (novena, от nove — девять) — девятидневный подготовительный к рождеству период, тесно связанный с официальным католическим культом.[14] В первый день новены в итальянских семьях принято устраивать так называемые презепе (presepio, presepe) — рождественские ясли с глиняными, фарфоровыми или картонными фигурками св. Марии, св. Иосифа, Христа-младенца и некоторых других персонажей этой евангельской легенды. Во время новены итальянцы собираются каждое утро около домашнего презепе, зажигают свечи и читают молитвы.[15]

По-видимому, в прошлом в Италии, как и во многих других европейских странах, в дни, предшествующие рождеству, т. е. в период новены, группы молодых людей или детей ходили из дома в дом, пели или читали рождественские канцоны, за что они получали вознаграждение от хозяев.

Обряд хождения по домам сохраняется еще кое-где по селам. Он может совершаться в разное время, выполняют же его чаще всего дети. Так, например, в сельских местностях Лигурии группы мальчиков и девочек обходят дома в рождественское утро.

Мальчикам обычно дарят крендель, а девочкам — куклу из сладкого теста.[16]

Во Фриули дети и взрослые ходят из дома в дом накануне рождества. Они носят прикрепленную к верхнему концу палки звезду, поют пастораль и получают за это деньги, фрукты или сладости.[17]

Волынщики в дни «новены»

Своеобразную форму принял этот обычай в некоторых итальянских городах. Так, на улицах Рима несколько десятилетий назад можно было встретить большое число горцев из Абруццо и Лацио. Они играли на волынках, дудели на свирелях и, останавливаясь перед уличными мадоннами, исполняли колыбельную песню Христу младенцу (ninna-nanna).[18] Предрождественское пение и музыку называют и общим словом новена. О свирельщиках и волынщиках, играющих в ночной тишине Рима, писали очень многие иностранные путешественники XIX в., находя в звуках этих народных инструментов особое очарование и подчеркивая, что с ними неразрывно связана подготовка итальянских горожан к рождеству. В наши дни в Риме появляются лишь одиночные фигуры народных музыкантов, по большей части жителей горных районов Лацио и Абруццо. Они собираются обычно на Пьяцца Навона, где исполняют свои новены перед большим презепе, воздвигаемом здесь ежегодно римскими властями.[19]

В Сицилии еще в конце прошлого века в течение всех дней новены рождественские сонаты и кантаты исполняли странствующие слепые певцы под аккомпанемент скрипок и контрабасов.[20]

«Презепе»

Те же певцы бродили по городу в поисках богатых домов, где хозяева хотели «взять новену» (prender la novena).[21] Во время исполнения новены на улицах сицилийских городов было принято зажигать перед изображениями святого семейства девять свечей и исполнять четыре сонаты.[22]

В народных кварталах городов этого же острова еще в наши дни на улицах можно встретить множество икон, изображающих сцену рождения Христа. В дни новены их украшают пиниями, индийскими фигами и обильно посыпают хлопком, имитирующим снег. Все девять вечеров жители городов собираются около этих алтариков, чтобы читать молитву, напоминающую восточные мотивы, и напевать заунывные рождественские песни.[23]

В настоящее время с народными певцами и волынщиками успешно конкурируют оркестрики (из двух скрипок, контрабаса и тромбона).[24]

Непременными песнопениями сопровождалась новена и в Неаполе. В середине прошлого века главными исполнителями рождественских новен были крестьяне из области Базиликаты, игравшие на двух видах волынки (цампонья и ченнамелла). Обычно они из года в год приходили в одни и те же зажиточные семьи, в последний день новены получали плату от хозяев и потом разделяли с ними семейную праздничную трапезу. Два волынщика непременно присутствуют и среди персонажей неаполитанского презепе.[25]

Последний день новены — канун рождества или рождественский сочельник (la vigilia di Natale). У многих народов с древности существует традиция перед каждым большим праздником года соблюдать более или менее длительный период поста и покаяния. По народным представлениям, это должно привести к полному очищению и отвести зло от приближающегося нового года. Главное, что осталось от этой традиции в Италии, — это голодание в течение последнего дня новены и постный ужин вечером этого дня, т. е. накануне рождества, в сочельник. Его ритуальный характер подтверждается обязательным употреблением определенного числа постоянных кушаний. Так, в Абруццо на столе должно быть семь блюд (чечевица, белая фасоль, белый турецкий горох, вареные бобы, приправленные суслом и медом, темная капуста, рис, сваренный в миндальном молоке, и макароны с сардинками в соусе из грецких орехов),[26] в Апулии — девять блюд, а в деревнях греческого происхождения на Салентинском полуострове — тринадцать сортов фруктов. Нарушение этих установлений может, по народным поверьям, принести несчастье.[27] Непременная принадлежность ужина в сочельник по всей Италии — большеголовые угри. В древнем Риме угри были ритуальной пищей на празднике сатурналий.[28] В сочельник во многих местах принято есть и другие виды рыбы и морских моллюсков. Например, для Фриули характерна сушеная треска, для Неаполя — устрицы и пр.[29]

По-видимому, в прошлом к ужину в сочельник во многих областях страны было принято выпекать изделия из сладкого крутого теста из муки и миндаля, замешанного на сусле. Как общеитальянское название этого теста мостаччуоло (mostacciuolo), так и особенно местные его названия (сицилийское mustazzolu, неаполитанское mustacciuolo, пьемонтское mostaceul, фриульское mostazzons) явно указывают на то, что оно ведет свое происхождение от сладкого теста, известного в древнем Риме под названием mustaceum или mustaceus.

В каждой области Италии в сочельник подают на ужин, кроме общих для всей страны блюд, местные характерные кушанья и сладости. Так, во Фриули это — сладкое тесто из муки, яичного желтка, масла и сахара, раскатанное, нарезанное полосами и поджаренное на топленом свином сале (crostul), миндальная нуга (mandolat) и сладкий крендель (colaz).[30] В Неаполе — разные виды сушеных фруктов, макароны, несколько сортов цветной капусты, изделия из сладкого теста с медом и, главное, сусамиэлли (susamielli) — кондитерские изделия из сладкого миндального теста, иногда в форме буквы S. Это блюдо сочельника, несомненно, бытует в Неаполе уже много веков, на что опять-таки указывает его название. Оно происходит от латинского sesamum и древнегреческого σησαμον (сезам, кунджут).[31] По свидетельству итальянского писателя Луиджи Сеттембрини, в древности сусамиэлли делали из кунджута и подавали как традиционное блюдо во время сатурналий. Он считает, что этот вид теста — греческого происхождения.[32] Не случайно поэтому в современной Италии оно бытует именно в Неаполе (известно, что этот город возник как древнегреческая колония).

25 декабря вся Италия отмечает Рождество (общеит. Natale). Самый важный момент в обрядности этого праздника — зажжение рождественского полена (итал. серро, zocco, ciocco), которое должно гореть до Нового года, а в некоторых местах — до богоявления (6 января). Еще век назад полено зажигали почти во всех областях Италии.[33] Кажется, оно не было известно лишь в Сардинии.

Обряд зажжения полена, несомненно, восходит к глубокой древности. В основе его, вероятно, лежат два элемента. Во-первых, очистительное и жизненное значение огня. Во-вторых, идея, что вместе со сгорающим толстым стволом истлевает старый год, со всем плохим, что в нем накопилось.

Вероятно, этот обряд бытовал в дохристианские времена. И по всей вероятности, в средние века итальянские христиане не забывали, что он — наследие язычества. Об этом свидетельствуют, например, проповеди сиенского святого Бернардина, направленные на искоренение этого обряда. Говоря о зажигании рождественского полена, Бернардин восклицает в своей проповеди 1425 г.: «Почему таким образом в рождестве отрицается вера и почему праздники бога заменяются праздниками дьявола?».[34]

Позднее в Италии с этим обрядом произошло то же, что и со многими другими народными традициями. Языческий обряд не был искоренен, но радикально трансформировался, приняв многое от христианства. Народ Тосканы называет этот праздник просто чеппо (полено), а одно из фриульских названий полена — надалин (от фриульск. Nadal — рождество).[35]

Зажжение полена в домах происходило очень торжественно. В очаг его должен положить глава семьи, окруженный своими чадами и домочадцами. В некоторых местах, например, в Сицилии, его благословлял священник.[36] А дальше следовали акты, которые имели отношение как к язычеству, так и к христианству. В Абруцци, например, в очаг клали понемногу от всех блюд, которые ели на ужин. Здесь же на полено брызгали вином и клали на него монеты.[37] В Апулии считали, что горение полена символизирует очищение от первоначального греха.

В конце XIX — начале XX в. подобные обряды получили в Италии христианское осмысление. Так, в некоторых местах, как и в языческие времена, продолжали обрызгивать полено водой, но считали, что это делается, чтобы напомнить о крови Христа. В Молизе глава дома окроплял полено святой водой, затем поднимал его и, прежде чем положить в огонь, чертил им крест в воздухе и благословлял очаг. А все другие вокруг восклицали: «Да здравствует Иисус!» (Viva Gesu). В Тоскане вокруг очага ходили дети с завязанными глазами, били по полену щипцами для углей так, что оно брызгало искрами, и читали особую канцонтину, обладавшую якобы силой вызывать для детей дождь сладостей и других даров.[38]

Явно от язычества идет вера в магическое действие головни от полена против плохой погоды. Угли от полена закапывают также в землю на полях, чтобы спасти от непогоды урожай.

По народным верованиям, целебными качествами обладает зола от полена. Ее также сохраняют, и крестьяне, взяв щепотку золы в пальцы, над людьми или животными изображают в воздухе крест. Существует поверье, что этот акт якобы от людей отведет несчастья, а скот сбережет. В Сицилии, Апулии и других южных областях страны крестьянки собирают уголь и несгоревшие остатки полена, чтобы с их помощью «заклинать» погоду.[39]

В некоторых местностях страны обряд зажжения полена приобрел своеобразные формы. В Тоскане, например, фигурирует не обрубок дерева, а замысловатая конструкция, напоминающая пирамиду. Это двух- или трехэтажное сооружение украшали цветной бахромой, кисточками, позолоченными сосновыми шишками. На вершину пирамиды помещали более крупную шишку или куклу (fantoccio), а по краям зажигали свечи и подвешивали разноцветные флаги. Внизу часто ставили гипсовую или восковую фигурку Христа-младенца и фигурки пастухов, ангелов и святых. Здесь же лежали приготовленные для детей подарки.[40]

В Генуе обряд зажжения полена принял форму, называемую буквально «совместный огонь» (confuoco). Горцы из окрестных районов привозили в дар дожу огромный ствол дерева, украшенный ветками и цветами. В торжественном кортеже ствол несли в сопровождении богатых подарков в Палаццо Дукале. На закате дож спускался на площадь, обрызгивал ствол привезенным из Сан-Ремо мускатом, бросал на него конфеты и зажигал его. Каждый из присутствующих уносил затем домой немного углей.[41]

В канун рождества в домах устанавливают разукрашенное «рождественское дерево» (на севере страны ель, в центральных и южных районах любое другое).

В отличие от постного ужина в сочельник рождественский ужин, по традиции, скоромный. По всей стране на рождество освящается гусь.[42] Всюду к праздничному столу должны подаваться мучные и сладкие блюда, часто с добавлением миндаля, изюма и меда. В Риме было принято подавать халву из жареного миндаля в сахаре и в меде и кондитерское изделие из изюма и орехов. Традиционные сицилийские рождественские сладости — мустаццоли,[43] домашние кондитерские изделия из теста, замешанного на вареном сусле, пышные блины из жидкого теста. Для Ломбардии характерны куличи, для Эмилии и Романьи — пельмени.[44]

Не случайно в блюдах, которые подают на ужин, в сочельник и на рождество обязательны мед и миндаль. По народным верованиям итальянцев, миндаль, как и другие виды орехов, употребляемые в праздники, якобы будет содействовать улучшению плодородия почвы, увеличению поголовья стада, благополучию семьи.

По-видимому, как и в сочельник, на рождественский ужин раньше было принято подавать определенное количество блюд. В Тоскане рождественский ужин носит название «из девяти блюд» (delle nove pietanze).[45]

Вероятно, в прошлом на рождество, как на праздник, приуроченный к началу года, было принято делать предсказания о будущем. Теперь этим итальянские крестьяне занимаются главным образом на Новый год. Но в некоторых областях страны имели место и рождественские гадания. Так, в нескольких деревнях Абруцци в прошлом под звон колоколов рождественской мессы крестьяне, манипулируя двенадцатью колосьями, старались угадать, в каком месяце будет самая высокая цена на зерно.

В других местностях той же области максимальную цену на зерно в приближающемся году определяли по тому, сколько раз пропоет петух между пятью и шестью часами утра.[46] О том, что в течение веков народ в рождественскую ночь делал простейшие метеорологические наблюдения и по ним старался определить, какая погода будет весной, какой урожай следует ждать в предстоящем году и пр., могут свидетельствовать и многие итальянские пословицы.

В прошлом веке в итальянских деревнях еще держалась вера в то, что в рождественскую ночь происходят чудеса, а сверхъестественные силы приобретают особенно большую власть над людьми. Проповедники христианства протестовали против этой веры народа еще в средние века. Доказательство этого можно найти в проповедях того же святого Бернардина, который говорил, например, что «некоторые заколдовывают в ночь рождества Господа мечи и верят, что тот, кто будет носить или иметь один из них при себе, не умрет от меча или стрелы».[47] Вероятно, вера в то, что среди людей многие обладают силой колдовства, распространена в народе до сих пор. Во всяком случае в 30-е годы нашего столетия она была еще очень сильна.[48]

Очень укоренилась в итальянском народе и вера в то, что родившийся в рождественскую ночь становится оборотнем.[49]

В XIX в. итальянцы верили и в отрадные чудеса. Например, считалось, что в рождественскую ночь в реках течет масло, а в источниках — мед. Тот, кто хотел отогнать от себя зло и вызвать благополучие и богатство, должен был набрать воды из источника в полночь на рождество в полном молчании (acqua muta — «немая, бессловесная вода»).[50]

В эту ночь животные якобы разговаривают друг с другом, а колдуны и колдуньи могут передавать свою силу другим.

На эти, несомненно, древние поверья, связанные с чудесами, со времен христианства наслоился новый слой — многие чудесные явления приписывают влиянию Христа.

К древнему слою рождественских обычаев можно, вероятно, отнести обычай преподносить в этот день подарки. В древнем, еще дохристианском Риме подарки (strenae) было принято делать в начале года. Церковь уже в первые века своего существования выступала против этого обычая, продолжавшего бытовать в христианские времена, но переместившегося на рождество. В христианском Риме вначале было принято дарить священные ветви лавра и оливы, финики и мед («чтобы год в своем течении был таким же сладким, как подарок»).[51] В конце IV в. святой Максим Туринский одну из своих проповедей посвятил борьбе с этим обычаем. Сурово порицая тех христиан, которые в такой день (на рождество) не страшились вновь становиться язычниками, наедаясь до отвала и напиваясь до опьянения, он осуждает их и за укоренившуюся привычку подносить друг другу подарки.[52]

Все же римляне стойко держались обычая взаимного одаривания, полагая, что получение многочисленных подарков в эти дни вызовет у них накопление богатства в течение всего года.

Дети с рождественской звездой

Следующий большой праздник зимнего цикла — Новый год (Capodanno). В его обрядности много черт, роднящих его как с рождеством, так и с праздником, который отмечают шестью днями позже, — эпифанией. Ведь все эти три праздника приурочены к зимнему солнцестоянию и знаменуют собой начало нового календарного года. Кстати говоря, итальянские крестьяне не знают твердой даты зимнего солнцестояния. Об этом свидетельствуют хотя бы римские народные пословицы. Например, одна из них говорит, что день начинает удлиняться с рождества: Natale, slonga un passo de cane — рождество удлиняет (день) на шаг собаки. Из другой следует, что дни становятся длиннее лишь с 28 декабря: La notte de San Giovanni d’inverno (27.XII) é la più longa, quella de San Giovanni distate (26.VI) é la piu curta — «Ночь на Святого Джованни зимнего — самая длинная, ночь на святого Джованни летнего — самая короткая».[53]

Накануне Нового года, в день святого Сильвестра, как и в канун рождества, в итальянских деревнях издавна ходят из дома в дом группы молодых людей или подростков с пением поздравительных песен, в которых желают хозяевам дома всяких благ в наступающем году. В Абруцци в конце прошлого века «поздравляющие» ходили по одному или парами. Свои песни они сопровождали в некоторых местах шумом и стуком ступок, сковородок, лопаток, каминных щипцов и пр., в других — незатейливой музыкой на гитаре, свирели или систро. Хозяйки одаривали исполнителей спиральными кренделями (ciambelle), жареными пиццами (широко бытующий в Италии вид теста, несколько напоминающий пироги) и вином. В некоторых местах той же области угощение часто состояло из овощного супа, бобов, сушеных винных ягод, яблок и пшеницы. Последнюю в Абруцци вообще едят «для благословения».[54]

В этой же области 30 и 31 декабря с поздравительными серенадами без музыкального аккомпанемента из дома в дом ходили компании женщин. На утро следующего дня хозяева подносили им пиццы, сухие финики и печеные бобы.[55]

В некоторых районах Венето и Фриули в начале прошлого века с песнями — пожеланиями счастливого года ходили группы арендаторов-крестьян и детей. В качестве вознаграждения (итальянское разговорное buonamana — чаевые) во Фриули они получали особое блюдо (minestra), представляющее собой смесь всех блюд, которые могут быть съедены в наступившем году.[56]

Уже давно, по крайней мере в середине прошлого века, обряд хождения по домам с новогодними поздравлениями превратился в визит за чаевыми: деньгами или натурой. В городах более обеспеченные люди платили их менее обеспеченным. В прошлом в деревнях дворяне и буржуазия раздавали чаевые слугам и ремесленникам, работающим постоянно или временно в их хозяйстве. Фриульский этнограф XIX в. Валентино Остерманн писал: «Как и в других областях Италии, во Фриули Новый год — маленькое несчастье для кошелька хозяев. Кроме детей и слуг, в этот день приходят с пожеланиями и просьбой чаевых сапожник, портной, каменщик, молочник и вообще мальчики тех мастеров, которые работали в доме…»[57]

По всей вероятности, обычай ходить из дома в дом с поздравительными песнями и получать за это вознаграждение связан с древним рождественско-новогодним обрядом[58] обмениваться подарками. На эту связь, думается, указывает и тот факт, что подарки-чаевые, получаемые молодежью после исполнения поздравительных песен, во многих областях Италии называются диалектными словами, имеющими общий корень с латинским strena (например тосканское strènna, неаполитанское strina и др.). Этими же словами часто обозначаются и сами песни.

Очевидно, с древности в Италии бытует поверье, что первый день года определяет, какими будут остальные 364 дня. Это отразилось и в некоторых римских пословицах. Например, одна из них гласит: «Кто считает монеты в первый день года, считает их весь год».[59] По некоторым источникам, древние римляне в этот день откладывали всякую работу и предавались безудержному веселью, для того чтобы наступивший год прошел легко и без скуки.[60] Однако другие источники сообщают, как римляне, убежденные, что времяпрепровождение первого дня года определит все другие дни, старались не проводить его в праздности. Люди искусства и ремесленники прикладывали руки к какой-нибудь своей работе, чтобы год не был бездеятельным.[61]

Но крестьяне разных областей страны в своих новогодних обрядах по-разному руководствовались поверьем о влиянии начала года на ход всего года. Женщины некоторых деревень области Абруцци вечером 31 декабря не оставляли незаконченным никакое домашнее дело. В других деревнях той же области крестьяне считали своим долгом в этот день выполнить двадцать пять различных работ. Но в некоторых абруццских местностях полагали, что 31 декабря не нужно делать ничего. В Сицилии в первый день года старались побольше веселиться. Крестьяне Романьи 1 января прилагали понемногу руки ко всем работам, которые им предстоит выполнить в течение года, полагая, что им тогда все дела хорошо удадутся.[62] До сих пор сельские жители Италии стараются в этот день не сердиться, не ссориться, не скучать, не оплачивать платежи и т. п., а, наоборот, стремятся провести его как можно веселее и благополучнее, чтобы весь год был счастливым.[63]

В народе считается, что важным предзнаменованием счастливого или несчастливого года следует рассматривать первую встречу в новом году, неважно, где она произойдет — дома (если кто-либо придет с визитом) или на улице. Почти по всей стране думают, что хорошо встретить старика или горбуна, плохой признак, когда первым человеком, с которым столкнешься в новом году, окажется ребенок, священник или монах.[64] В разных областях бытуют и свои хорошие и плохие приметы.[65]

В деревнях Италии в новогоднюю ночь или в первый день наступившего года принято гадать. Больше всего распространены гадания девушек о замужестве, о профессии или социальном положении будущего мужа. Итальянские крестьянки бросают домашнюю туфлю с крыльца дома к воротам. Если носок туфли окажется повернутым в сторону ворот, девица непременно в наступающем году выйдет замуж. Если же он будет смотреть на дом, придется в этот год повременить с замужеством.[66] О благосостоянии будущего супруга гадают при помощи фасоли. Девица берет три фасолины, одну очищает наполовину, другую — целиком, третью оставляет в шелухе. Затем помещает каждую из них в отдельный кулечек, кладет их все под подушку и ложится спать. Утром 1 января, едва проснувшись, девушка должна вытащить наугад один из кулечков. Если в нем окажется полностью очищенная фасолина, ясно, что она выйдет замуж за бедняка, если полуочищенная — за человека среднего достатка, если же попадется фасолина в шелухе, можно надеяться на обручение с богачом. По первому встреченному ими в новом году человеку сицилийские девушки пытаются определить достаток будущего жениха.[67]

Для того чтобы отгадать профессию суженого, девушки расплавляют в очаге кусочки олова и быстро бросают их в таз с холодной водой. По форме затвердевших в воде сгустков олова пытаются распознать инструмент ремесленника или другой предмет.[68]

В первый день года можно делать также предсказания о погоде, о судьбе, о долголетии, о материальном благополучии. В Абруццо, например, на раскаленную поверхность очага бросают веточку оливы: если веточка колышется, человек, о котором гадают, будет обладать здоровьем, но если она остается неподвижной и горит, его ждет печальная участь.[69] В этот же день крестьяне кое-где пытаются узнать, когда будет самая высокая цена на зерно. Для этого они кладут на очаг в кольцо горящих углей 12 зерен, выбранных из одного колоса. Если зернышко, приписанное к какому-нибудь месяцу, выскакивает вперед, в этом месяце цена на зерно поднимется.[70]

Итальянские крестьяне считают, что в первые двенадцать дней года можно предсказать погоду на весь год. 1 января определяет погоду на весь январь. 2 января — на февраль, 3 января — на март и т. д. Первые двенадцать дней года, а по ним и сама эта форма прогноза называются календы (calendae — первое число каждого месяца по древнеримскому календарю). В некоторых областях, например в Венеции и во Фриули, гадание о погоде продолжается и в следующие двенадцать дней. В провинции Мантуя их называют scalendre. При прогнозе по скалендрам месяцы отсчитываются в обратном порядке. Так, 13 января угадывают погоду на декабрь, 14 января — на ноябрь и т. п.

Считают, что Новый год нужно встретить, освободившись от всего старого, плохого, печального, накопившегося в минувший год. Отсюда курьезный на первый взгляд обычай: в полночь 31 декабря горожане Италии с грохотом выбрасывают из окон негодную фарфоровую и стеклянную посуду, ломаную мебель и пр. Тот же смысл имеет эмилианский обычай надевать утром в первый день года новую рубашку и пьемонтский — вообще новую одежду.[71]

Как средство обновления и очищения рассматривают и новую воду.

Рим. Новый год. Выброшенные из окон старые предметы

В Абруцци рано утром 1 января крестьянки идут к источнику, чтобы зачерпнуть и принести домой «новую воду». Бедняки несут ее также с веточкой оливы в дар семьям, которым они чем-либо обязаны. В некоторых деревнях этой же области вода, взятая до восхода солнца, служит для благословления. В других местах с помощью новой воды гадают о замужестве. Принеся ее домой и умывшись ею, девушки выплескивают ее на улицу и следят, кто первый пройдет по мокрому. Будущий супруг должен иметь такой же достаток, как этот прохожий. Когда невесты приходят на рассвете к источнику, их там уже обычно ждут ветки оливы, оставленные им еще раньше женихами.[72]

Желая, чтобы год был благополучным, в древности старались в канун Нового года есть определенную пищу, которая якобы должна была вызвать это благополучие. От этого ритуала кое-что дожило до наших дней. Так, традиция обязывает есть виноград, засохший в гроздьях, золотые виноградины которого явно напоминают (а следовательно, по имитативной магии, и вызывают) золотые монеты. По народному поверью, кто больше их съест, тот больше и заработает. Пережитком новогодней ритуальной пищи можно считать кондитерские изделия, сделанные с добавлением в тесто меда и орешков всех видов, суп из чечевицы, крутые яйца. Орехи, чечевица и яйца напоминают монеты.[73]

По народным поверьям, в новогоднюю ночь, как и в рождественскую, могут происходить разные чудеса. Некоторые из них связаны с водой. В том же Абруццо рассказывают легенду о чуде: вода в одной из местных речушек в полночь под Новый год на мгновение останавливается и становится золотой.[74]

У горных фриулов до сих пор бытует еще один новогодний обряд, распространенный во многих странах Центральной Европы, но неизвестный в других областях Италии. Этот обряд называется лис чидулис (lis cidulis) и выполняется следующим образом. Молодые парни какой-нибудь деревни идут на ближайший к ней холм, зажигают там костер и кладут в него колесики из елового дерева или лиственницы с отверстием посередине. Когда колесики (чидулисы) раскаляются докрасна, их нанизывают на палку и катят вниз по склону холма, сопровождая ритуальными словами пожелания. Сначала упоминают имя главы семьи, потом его супруги, а затем наступает очередь девушек, имена которых всегда произносятся в паре с именами их женихов. Цель обряда весьма определенна — он извещает жителей деревни о свадьбах, которые состоятся в наступающем году. В более широком смысле это — возвещение, что человеческий род продолжается и обновляется, и под этим счастливым знаком начинается год. Колесики огня в то же время можно рассматривать как символ очищения.[75]

Торжественным заключением рождественско-новогодних праздников в Италии принято считать богоявление или крещение, отмечаемое 6 января. По всей стране этот праздник называется Epifanía (от греч. επιφάνια — богоявление). Кроме того, в разных областях он носит диалектальные названия, которые произошли от этого же слова, например сицилийское и миланское Pifania, неаполитанское Bifania, тосканское Befania и пр.[76] Лишь на Сардинии богоявление известно только как праздник трех королей — «is tres reis» (от каталанского els tres Reis).[77]

Для итальянцев это, по-видимому, один из самых важных календарных праздников года.

Об этом говорит и пословица, известная во многих областях страны. По-тоскански она звучит так:

Befania tutte le feste manda via; e Santa Maria tutte le ravvia. Бефания прогоняет вон все праздники, святая Мария снова их созывает.[78]

О значении, которое итальянский народ придает этому празднику, пожалуй, говорит и то, что его часто называют богоявленской пасхой (Pasqua Befania) или малой пасхой (Pasquetta).[79]

Вероятно, праздник эпифании уходит своими корнями в глубокую древность и, несомненно, связан с народными представлениями о воде как об очистительной силе. В древнем, еще языческом, Риме отмечали праздник, посвященный рождению некоего бога, идентичного солнцу, и в этот день благословляли воду. Христианская церковь, желая (как и во многих других случаях) приспособиться к миру языческих представлений, установила дату крещения Христа в Иордане близко к дню этого праздника и ввела ритуал освящения воды. На этот же день церковью было «назначено» поклонение волхвов (по-итальянски они именуются Re Magi — короли-маги). Эти установления определили содержание праздника эпифании. Главный его ритуал — освящение воды. Но, как и в рождестве, здесь переплелись христианские и языческие обряды.

В некоторых местах Абруцци в канун эпифании (как и в канун Нового года) ставят на стол полный сосуд воды, и глава семьи перед сном рукой из стакана обрызгивает все комнаты, повторяя: «Fore le spirete maligne da casa mije! Fore!» («Злые духи, вон из моего дома. Вон!»). В других деревнях той же области утром 6 января дома крестьян обходят пономари, распределяя «эпифанскую воду» («l'acqua de la Bboffe») и получая за это чаевые. Некоторые сохраняют эту воду для благословения, другие обрызгивают ею весь дом, чтобы отогнать ведьм.[80]

Во многих районах областей Венето и Фриули воду освящают в деревенских церквах в канун эпифании. Затем главы семей благословляют этой водой дом и поля с помощью небольшой метелки, которую позднее подвешивают на дерево и сжигают. По направлению пламени делают прогнозы об урожае.[81]

Одновременно с водой в церквах освящают также соль и фрукты.

В некоторых местностях Италии на эпифанию или в канун этого дня еще сейчас принято зажигать костры. В области Венето эпифанскими огнями бывают освещены все сельские местности от реки Тальяменто до реки Адидже и до Венецианской лагуны.

На холмах и на площадях деревенских улиц зажигают костры и во многих районах Фриули.[82] В народе говорят, что эпифанские костры разводят для того, «чтобы осветить путь волхвов, пришедших с Востока». Однако в этом обряде усматриваются и более древние функции, например очистительная.

Многие народные обряды, выполняемые на эпифанию и в канун этого дня, те же, что новогодние и рождественские. Так же, как и перед рождеством, перед эпифанией полагается в течение суток поститься. В очаге продолжает гореть полено, зажженное накануне рождества. В домах стоят «презепе», к ним лишь добавляют новые персонажи — трех королей. Так же, как и в канун Нового года, в канун эпифании по движениям листьев оливы, положенным на раскаленный очаг, стараются угадать судьбу человека.[83] Девушки гадают о том, выйдут ли они замуж в наступившем недавно году.

Как и под рождество и Новый год, в деревнях накануне эпифании или за несколько дней до нее из дома в дом ходят веселые компании молодых людей, поздравляющие хозяев с праздником и просящие вознаграждения. Но эти обрядовые шествия имеют свою специфику, связанную с мифическим персонажем, символизирующим этот праздник. Это — Бефана (Befana). Имя ее не что иное, как искаженное Epifania. Бефана — это что-то вроде феи или ведьмы. Иногда она добра, так как приносит хорошим детям сладости, игрушки и другие подарки. Реже бывает злой и суровой — плохих детей награждает лишь потухшими углями и золой. Бефана ходит по земле с 1 до 6 января. Существуют разные версии о способе ее появления. По одной, Бефана прибывает на осле, навьюченном огромным тюком подарков. Она привязывает осла у домов, где есть дети. И пока уставшее от тяжелого вьюка животное жует сено, старушка отпирает двери маленьким золотым ключиком и, войдя в дом, наполняет подарками детские ботиночки, поставленные у входа. По другой версии, Бефану приносят звезды. В дома же она проникает через печные трубы, а подарками наполняет детские чулочки, подвешенные к вытяжным колпакам очагов.

Эстамп с изображением Бефаны

Ряд ученых рассматривает Бефану как персонаж «загробного мира».[84] На это, может быть, указывает и обычай мастерить из тряпок и пакли куклу, называемую Бефана, старуха (vecchia), ведьма (strega), а потом сжигать ее.[85]

Наличие в народном сознании итальянцев этого образа отразилось и на характере эпифанских шествий и на содержании песен, исполняемых их участниками. Так, в Тоскане молодые люди, один из которых одет старухой в парике из длинных волос, останавливаясь перед каждым домом деревни, поют:

Женщины, вот Бефана! Это не та, которая была в прошлые годы, Она изменила одежду. Она надела «барбантану» (парик из длинных волос). Женщины, вот Бефана!

Затем хор несколькими строфами описывает этот символический персонаж и тогда только возвещает о цели своего прихода. Веселая компания поет:

Сделайте подарки Бефане. Вы, прекрасные девушки, Будьте веселыми, прекрасные девушки, Вместе с грецкими орехами и изюмом Принесите сюда орешки.

Выйдя из дома, девушки выносят в передниках перечисленные традиционные дары для Бефаны, а также добавляют к ним винные ягоды, сладости и какой-нибудь сорт сыра. Хор в ответ на это благодарит и произносит благословение от имени Бефаны.

Как правило, ни один дом не оставляет просящих без подношения, не столько по доброте, сколько потому, что плохое отношение к Бефане не приведет к добру. Но если какой-нибудь хозяин не внемлет песням, сцены и музыка внезапно изменяются. Бросая в дом камни, компания поет строфы проклятия:

Сколько камней в эту крышу, Столько прыщей на грудь! Сколько шерсти у моей кошки, Столько прыщей на кишки![86]

Песни подобного содержания с непременным упоминанием Бефаны называются светскими бефанатами (befanate profane) и исполняются главным образом в центральных и южных областях страны. На севере более известны шествия детей, имитирующих сцену из легенды о приходе волхвов — Мельхиора, Балтазара и Гаспара. Они устраиваются в течение всей недели, предшествующей празднику. Идущий впереди держит жердь с прикрепленной к ней бумажной звездой, внутри которой горит фонарик. Вся группа поет хором так называемую священную бефанату (befanata sacra), начинающуюся словами:

Мы пришли с Востока под водительством звезды.[87]

Первой группе вторит другая, состоящая из трех мальчиков, которые встают перед дверьми домов на колени и поют:

Мы, три короля, мы все пришли с Востока, Чтобы преклониться перед Иисусом…

Эти песни на северо-востоке Италии называются также «О звезде».

В деревнях областей Марке и Абруццо группы молодых людей исполняют перед домами так называемые паскуэлли (Pasquelle).

Они также начинаются с воспоминаний о приходе волхвов, а кончаются просьбой чаевых (яиц, сосисок и т. п.).

В эпифанскую ночь (как и в рождественскую и новогоднюю), по народным представлениям, происходят чудеса. И здесь также дохристианские идеи соседствуют с христианскими. В Романье бытует легенда, что в эту ночь стены домов превращаются в творог, в Абруццо говорят, что животные приобретают дар речи, а в Сицилии уверяют, что в полночь зацветают голые апельсиновые деревья. Последнее «чудо» непосредственно связано с биографией Христа. В Палермо рассказывают известную легенду о том, как волхвы, странствуя в поисках Христа-младенца, пересекли остров, и именно в этот момент, как по волшебству, расцвели апельсины. Поэтому эпифания рассматривается в Сицилии как первый весенний день.[88]

Во многих местностях Италии на Эпифанию или в канун этого дня еще сейчас принято зажигать костры.

В прошлом в Италии (как и за ее пределами) широко бытовал обычай выбирать во время праздничного эпифанского пиршества так называемого «бобового короля». Этот персонаж связывают с королем древнеримских сатурналий. Им становился тот, кому доставался запеченный в пшеничную лепешку черный боб. Король выбирал себе королеву, бросив боб в стакан своей избранницы.

Днем Эпифании в Италии завершается зимний цикл народных праздников.

В календарных праздниках итальянцев слились производственная практика народа, древнейшие представления о силах, управляющих природой, следы ритуалов античных культов и христианские обряды.

Итальянские дудари. Народный эстамп

Сантоны для рождественских ясель

ФРАНЦУЗЫ

* * *

Л. В. Покровская

Календарные обряды, сосредоточенные вокруг трех основных зимних праздников: рождества, Нового года и дня Королей или Эпифании, представляют цикл церемоний, называемых во Франции «Двенадцать дней» (Douze jours).

Но уже задолго до декабря, завершая хозяйственный год, готовясь к зиме, французский крестьянин не только принимал реальные меры, чтобы обеспечить урожай будущего года, но и стремился также предугадать это будущее; следуя приметам, совершая те или иные обряды, он хотел заручиться благополучием.

Ноябрь — месяц, когда приближение зимы настойчиво дает о себе знать, и французские поговорки напоминают о зиме уже с начала этого месяца.

В день Всех святых 1-го ноября говорят:

La Toussaint venue Quitte la charrue. Подходит день Всех святых, оставь свой плуг.

11 ноября, в день св. Мартена, о начале зимы говорят уже более определенно:

Si l’hiver va son chemin Il commence à la Saint-Martin. Если зима идет своим путем, Она начинается на день св. Мартена.

В это время заканчивают посевы озимых, удобряют почву.

Si tu veux avoir du grain, Sème ton blé à Saint-Martin. Если хочешь получить урожай, Сей хлеб на св. Мартена.

После 23 ноября, дня св. Клемента, сеять озимые уже не принято.

Важная веха в ритме сельскохозяйственных работ — день св. Катерины 25 ноября. В ноябре сажали деревья (поговорка: «На св. Катерину каждая веточка пускает корень»), заканчивали помол зерна, так как со дня св. Катерины прекращали работу водяные мельницы. Согласно легенде св. Катерина была девственницей, поэтому ее считали покровительницей молодых девушек. В старину именно молодая девушка украшала статую святой в церкви, подобно тому как в античную эпоху украшали статуи богов в дни, им посвященные. В недавнем прошлом в этот день, именуемый catherinettes, улицы наполнялись толпой веселых девушек в нарядных чепчиках. Так возникла ироническая поговорка: «Mieux vaut mauvais mari, que bonnet jolie» (лучше плохой муж, чем красивый чепчик). В деревнях устраивались балы, инициаторами которых были девушки. В Париже и других городах «катеринет» — праздник молодых мастериц и портних.

Ко дню св. Катерины зима начинает устанавливаться, иногда уже выпадает к этому времени снег, хотя в большей части страны появление снежного покрова связывают с днем св. Андрея (30 ноября).

A la Sainte-Catherine L’hiver s’achemine, A la Saint-André Il est acheminé. На св. Катерину зима идет, На св. Андрея она уже пришла.

О появлении снега на день св. Катерины гласит поговорка:

La Sainte-Catherine Amène la «farine». Св. Катерина приносит муку (т. е. снег).

Снег, выпавший на день св. Катерины, чаще тает, снег же выпавший позже, на день св. Андрея, может сохраниться надолго.

Neige de Saint-André Peut cent jours durer. S’il neige à la Saint-André L’hiver est déjà commencé. Снег св. Андрея Может лежать сто дней. Если на св. Андрея выпал снег, Значит, зима уже началась.

День св. Андрея нередко совпадает с началом адвента, предрождественского поста, к которому приурочиваются многочисленные обряды и обычаи.

Земледельцы особое внимание уделяли в это время наблюдениям за погодой, предсказывая погоду на зиму. Благоприятным знаком считалось, если к этому времени выпадает снег. Недаром говорят: «Снег, выпавший до рождества, стоит ста экю».[89]

Христианская церковь рассматривает адвент как время духовной подготовки к празднованию рождества. В Галлии эта подготовка заключалась в строгом посте и покаянии. В противоположность обычаям, основанным на традициях галльской церкви, адвент в Риме рассматривался как веселое время подготовки к пришествию Христа и не носил никакого покаянного оттенка. Когда в VIII в. франкская церковь приняла романскую литургию, адвент в Риме, период веселья и ликования, вступил в состязание с адвентом галльским, значительно более древним. Его главная черта — очищение от грехов. По прошествии нескольких веков была принята новая форма празднования адвента, примиряющая две традиции. Рим принял пост и покаянный характер галликанского адвента, тогда как старый обычай галликанской церкви, по которому этот период растягивался на шесть-семь недель, уступил место римской традиции четырехнедельного поста.[90]

Адвент (во Франции он называется «Avent») включает, как правило, четыре воскресенья, т. е. три полные недели плюс от одного до шести дней, в зависимости от того, на какой день приходится рождество.

Тем не менее в различных диоцезах Франции продолжительность адвента варьирует: так, в департаменте Од он длится восемь дней, в Шаранте 10 дней, в Арьеже, Перигоре и области Руэрг Адвент начинается вечером со дня св. Люции (13 декабря) и заканчивается вечером 24 и т. д. В департаменте Авейрон этот период называется Nodolet (малое рождество), в департаментах Од и Арьеж — Nadalet, в Буш-дю-Рон — Nouvelet, в области Руэрг — Calendes, в Лимузене — Avenamen.[91]

Давние и противоречивые церковнохристианские традиции, связанные с этим периодом, наслоившиеся на древние народные представления, в которых осеннее увядание природы ассоциировалось с разгулом зловещих сил мрака, определили, по-видимому, двойственный характер народной обрядности этого периода. В некоторых областях Франции долгое время сохранялись представления об адвенте как об опасном периоде. Так, в Лотарингии верили, что в этот период бродят души тех, кто умер насильственной смертью. В Нормандии полагали, что это пора, когда особой властью обладают колдуны и колдуньи, в Пикардии считалось, что оборотни в это время бродят по полям и мешают людям идти к вечерне. В Франш-Конте и в некоторых местностях Бургундии строго соблюдался древний церковный запрет жениться во время адвента.[92]

И в то же время адвент — период развлечений. Именно во время адвента почти повсюду начинали распевать рождественские песни не только дома, но и на улицах. В некоторых городах местные власти оплачивали музыкантов, исполнявших рождественские песни на улицах города. В Бретани было принято, чтобы мальчики и девочки посылали друг другу куплеты рождественских песен. Мальчики, переодетые герольдами, каждое воскресенье ходили по деревням с рождественскими песнями.

В Провансе развлечения молодежи заключались в том, что в течение всех четырех недель адвента молодые люди исполняли серенады девушкам, которых они выбрали в невесты; каждая девушка готовила к сочельнику пирог, отмеченный особым номером и своим именем, и передавала его выборному руководителю молодежи. Два дня спустя после рождества молодежь собиралась на площади и устраивала торги, своеобразный веселый аукцион: самый молодой из собравшихся показывал пирог, называл имя его хозяйки, все провозглашали похвалы ее красоте и хозяйственным талантам. Деньги, вырученные от этих торгов, шли на оплату деревенского скрипача.[93]

Праздники отдельных святых, которые приходятся на период адвента, не связаны непосредственно с циклом рождественских обрядов. 1-го декабря — день св. Элюара-зимнего, покровителя кузнецов, каретников, ювелиров, это праздник корпоративный и профессиональный. Св. Варвара, чей день отмечают 4 декабря, считается защитницей от насильственной смерти, покровительницей пожарников, моряков, каменщиков и различных ремесленников. Покровительствует она якобы замужним женщинам. К св. Варваре обращаются во время грозы, предполагается, что она может защитить от молнии.

6 декабря — день св. Николая. С этим днем связаны приметы наступающей зимы. К св. Николаю обращаются молодые люди с просьбой устроить женитьбу или замужество. День св. Николая во многих провинциях Франции известен как детский праздник. Особенно популярен этот святой в Пикардии, Шампани, Лотарингии, Эльзасе, Франш-Конте. От св. Николая ждут дети подарков. Накануне дня св. Николая, в ночь с 5-го на 6-е декабря они выставляют у камина свои башмачки и чулочки, которые утром оказываются наполненными сладостями. Св. Николай считается покровителем провинции Лотарингии, и здесь св. Николай не только даритель, но и воспитатель, который одаривает послушных детей и наказывает детей непослушных. В этом ему помогает его помощник отец Фуэтар — «отец секущий» (Père Fouettard).

В некоторых городах, в Нанси, Меце, например, в дома, где есть школьники, приходили ряженые, в которых можно было узнать св. Николая и отца Фуэтара; они спрашивали детей об их успехах и по заслугам одаривали их или наказывали. Иногда родители платили лицам, исполняющим эти роли. Этот обычай, скорее буржуазный, чем народный, имел место еще в 1930-е годы.[94]

День 8 декабря был посвящен св. Деве, и в народе сохранил название Notre Dame des Avents. Народных обычаев, связанных с этим днем, немного, но известно, что в исторических областях Ангумуа и Перигор было принято в этот день печь блины и подкидывать их на сковородке, как это делается обычно на сретение. Подбрасывая блин на сковороде, приговаривают: «Подпрыгивай, блин, принеси зерна». Это магическая формула — заклинание урожая.[95]

Особое значение приписывалось трем четвергам, предшествующим рождеству. Тексты XVI в., относящиеся главным образом к восточным областям страны, Эльзасу и Франш-Конте, гласят, что в каждый из указанных трех четвергов ночью парни и девушки ходили от дома к дому, стучали в двери, песней извещали о приближающемся дне рождения Христа, желали доброго нового года. Их одаривали сливами, яблоками, орехами, иногда давали им и небольшую сумму денег. Этот обычай, сохранившийся в Эльзасе до конца XIX в., не всегда был безобидным, иногда он принимал грубые формы. Так, в департаменте Нижний Рейн, каждый четверг во время адвента назывался Schlempelnacht; молодые люди бросали в окна хлебные или кукурузные зерна. В последний четверг адвента они собирали разные гремящие предметы и устраивали «кошачий концерт» (шаривари) перед каждым домом. Один из участников этой церемонии прятался под окном с тряпкой, вымоченной в нечистотах, и, если кто-либо из хозяев дома проявлял любопытство к происходящему и выглядывал в окно, ему в лицо летела грязная тряпка.[96]

Как правило, эти шумные шествия на адвент сопровождались сбором пожертвований, исполнением песен (chansons de quêtes), подобных тем, которые слышались и в рождественский сочельник, и на Новый год, и в день королей. На адвент совершались обряды чисто аграрного характера.

В некоторых областях Нормандии и Орлеане было принято зажигать на полях огни, которым приписывались магические свойства изгонять вредителей полей: кротов, полевых мышей, гусениц. Зажигать огни могли лишь дети в возрасте до 12 лет, и, если у крестьянина не было детей такого возраста, он приглашал детей соседа или родственника. Вооружившись горящими головнями, дети бегали по полям, поджигали приготовленные заранее возле деревьев пучки сена и соломы, бросали соломенные факелы на ветви, восклицая при этом:

Taupes, chemilles et mulots Sortez, sortez de mon clos Ou je vous brule la barbe et les os. Arbres, arbrisseaux Donnez-moi des pommes à minot. Кроты, гусеницы, полевые мыши, Уходите, уходите с моего участка. Или я вам сожгу бороду и кости. Деревья и деревца, дайте мне                  мино яблок.[97]

25 декабря заканчивается предрождественский пост, наступает кульминационный момент зимних календарных праздников — рождество. В различных провинциях Франции рождество имеет свои диалектальные названия. На юго-востоке это названия, производные от латинского calendae: Calendo — в Провансе, Chalande — в Дофинэ, Caleno, Chalènos — графстве Ницца (совр. департамент Приморские Альпы). Итальянское Natale, производное от латинского Dies Natalis («день рождения»), в Южной Франции, в провинциях Каталонии и Нижнем Лангедоке приняло форму Nadal, в Гаскони и Лимузене — Nadau. На западе — в Жиронде, Шаранте, Пуату, Анжу — употребляют названия с корнем nau, nô. В остальной части страны — чаще всего встречаются диалектальные вариации от Noël, Noue, No-ié. В настоящее время все это многообразие наименований вытесняется ставшим общефранцузским Noël. Общего мнения об этимологии этого слова нет. Возможно, что оно происходит от Dies Natalis подобно Nadal. Некоторые ученые считают Noël производным от Novella, bonne Nouvelle по аналогии с nouveau («новый»), которое на старофранцузском писалось neuel, novel.[98]

Рождество — это во Франции один из важнейших праздников года. Однако многие французы лишь из рассказов стариков знают о том комплексе древних языческих обрядов, направленных на благополучие семьи, дома, хозяйства, переплетенных с церковно-христианскими обрядами, которые прежде сопровождали этот праздник, так же как и другие основные праздники цикла: день Нового года и день Королей.

Христианский праздник рождества, приуроченный ко дню зимнего солнцестояния, митраистскому празднику рождения «Непобедимого солнца», предвещавшего близкое возрождение природы, всегда был окрашен радостными тонами. Хотя религиозное содержание рождества для многих утрачено, для всех французов это радостный праздник преддверия Нового года, надежд на лучшее будущее.

По старой традиции, в канун рождества вся семья, близкие родственники стремятся собраться вместе за праздничным столом, для которого и в наше время готовят некоторые традиционные кушания. Задолго до праздника в деревнях начинают откармливать гусей и индеек, режут свиней, заготавливают кровяные колбасы. «Декабрь — месяц праздников и кровяных колбас», — говорят французы. Запечённая свиная голова, кровяная колбаса, жареный гусь или индейка — некогда ритуальные, а ныне традиционные рождественские блюда. Горох, фасоль, бобы, чечевица — зерна, заключающие в себе зародыш ростка, непременно использовались для приготовления ритуальной еды и, так же как сладости, ритуальный хлеб, пироги, фрукты, орехи, каштаны, были обязательной принадлежностью рождественской трапезы. В каждой местности издавна готовят свои излюбленные блюда, ставят на стол фрукты и овощи из своего хозяйства. Изобилие блюд на праздничном столе считалось залогом благополучия и богатства семьи.

Трапеза, которую совершали в канун рождества, перед тем, как семья отправлялась к рождественской мессе, нередко готовилась только из постных и десертных кушаний, при этом соблюдалось традиционное число блюд. В Провансе, например, для праздничной трапезы, называемой здесь le gros souper, стол накрывали тремя скатертями, что, как полагают, должно было символизировать святую Троицу; на столе обязательно стояли три блюда с зелеными всходами зерна и три свечи. В число семи традиционных блюд входили суп с шалфеем и чесноком, шпинат или кушание из трески, зеленые и черные маслины, приправленные перцем, замаринованные в свежем оливковом масле, жареная рыба, цветная капуста, сельдерей или кардон в анчоусном масле, улитки. Десертных блюд было обычно тринадцать, «в память о Христе и 12 апостолах»: это виноград, финики, миндаль, сливы, апельсины, зимние груши, яблоки, маринованная цедра, конфитюр из айвы на виноградном мусте или виноградное варенье, нуга белая и черная, круглые лепешки на молоке и расщепленная в форме креста большая круглая плоская лепешка на растительном масле.

К рождеству готовился и специальный рождественский хлеб (Pain Calendal), который украшали зеленью, остролистом или омелой. Хлеб этот разрезали на части: одну часть обязательно выделяли для бедных, выделяли также долю для домашних животных и долю для умилостивления водной стихии: рыбаки и моряки бросали в море, чтобы задобрить его, кусочек рождественского хлеба.[99]

Многие рождественские обряды связаны с культом предков, с культом умерших родственников. Во многих областях Франции, и в частности на юге, верили, что в рождественскую ночь умершие возвращаются в свой дом, и поэтому готовили для них специальные блюда: молоко и кушанья, приготовленные на молоке из трески, фасоли, моркови. Оставив все это на столе в освещенной комнате, закрывали дверь, чтобы возвратиться в дом лишь после мессы.[100] Для умерших оставляли на столе все, что оставалось от рождественской трапезы, а на следующий день раздавали все это бедным.

Полвека тому назад в некоторых областях страны еще сохранялся древний обычай разжигать в домашнем очаге накануне рождества обрядовый огонь, так называемое рождественское полено. В более раннее время этот обычай очень широко бытовал. Он исчезал либо видоизменялся по мере того, как очаг с большим каменным навесом заменялся плитой; в последнем случае вместо большого традиционного полена употребляли маленькое, которое могло уместиться в топке плиты.[101] Полено, помещаемое в очаг, имело обычно свое особое местное название. Довольно часто употреблялись названия, производные от латинских truncus, coxa, cippus с определением «рождественское»: de Noel, de Nadal, de Chalande. В Восточной Франции это tronc, tronche, в Вогезах — cuisse, в провинциях Берри, Бурбоннэ, Марше, Пуату, Ангумуа — cosse, на Корсике — серро di Natale, в Савойе и Каталонии употребляется термин tison, среди названий местного происхождения часто употребляется souche. На юге Франции полено называли cacho-fio, cache-fuec, это же наименование иногда обозначает и праздничную трапезу. В Северной и Центральной Франции наиболее употребим термин trefoir, который, как считают многие фольклористы, означает «три огня». Иногда рождественское полено называют так же, как рождество: Chalendon (деп. Дром), Charendon (Нижние Альпы), Chalandon (деп. Ардеш), Chalindo (деп. Лозер).[102]

В тех областях, где обычай разжигания рождественского полена бытовал, единообразия в обряде не отмечалось ни в том, что касалось породы дерева, формы его (полое или цельное), ни в его размерах, ни в манипуляциях, которые над ним совершались, ни в его «освящении», ни особенно в продолжительности его горения, которое даже в одной области могло варьировать от нескольких часов до нескольких дней.

Рождественское полено должно быть твердой породы, чтобы гореть медленно и долго — это единственное качество, которое требовалось повсеместно. Березовое дерево, которое горит ярко и быстро, почти не использовалось для рождественского полена (исключение составляли лишь некоторые области: Бурбонне, Верхняя Сона, Ор-е-Луар, Буш-дю-Рон). Почти повсюду для рождественского полена выбирали фруктовое дерево, отдавая предпочтение, в зависимости от местных условий, яблоне, сливовому, оливковому, иногда же пользовались дубом или буком. Выбор того или иного дерева был продиктован стремлением обеспечить урожай определенного вида фруктов, используя магические свойства, которыми, как полагали, обладал сжигаемый ствол дерева. Дуб и бук употребляли главным образом тоже для того, чтобы заручиться урожаем их плодов, которые до конца средних веков составляли крестьянскую пищу и лишь позже стали служить кормом для скота.

Предполагалось, что магические свойства рождественского дерева могут быть усилены, если окропить его вином. Это делалось в областях: Ангумуа, Сона и Луара, Бресс, Корсика, Верхние Альпы, Дром, Ду, Верхние Пиренеи, Сена, Сена и Марна, Гар, Ардеш, Графство Ницца, Прованс, Буш-дю-Рон. В иных областях полено обрызгивали растительным маслом, как в Верхних Альпах, что должно было обеспечить хороший урожай винограда, слив, олив. Защитить себя от злых духов и всякого рода дурных воздействий, от колдуний и колдунов можно было, посыпав полено солью или полив его водкой.[103]

Французский ученый Арнольд ван Геннеп, вопреки мнению многих исследователей, считает, что здесь не было культового обряда, «обожествления» рождественского полена, которое считалось бы воплощением божества, солнца или Иисуса-младенца. Здесь имел место, по его мнению, магический акт, способствующий плодородию. Рождественское полено, а также головни от него и зола обладают, как предполагается, самыми разнообразными магическими свойствами. А. ван Геннеп приводит свидетельства, относящиеся к XVIII и началу XIX в., когда уголь и золу от рождественского полена тщательно собирали; предполагалось, что они способны исцелять людей от болезней (Булонне, Ниверне, Шаранта, Арьеж и др.); что они могут якобы предохранить скот от падежа (Луар и Шер, Ньевр, Перигор); добавленные в питье для коров, они помогают при отеле; защищают якобы поля и сады от вредителей; брошенные в колодец с питьевой водой, они предохраняют воду от заражения (Нормандия, Шампань). Золу от рождественского полена перемешивали с семенами, считая, что это может защитить посевы от головни. В некоторых местностях разбрасывали эту золу на полях и в садах, чтобы обеспечить их плодородие. В области Монбелиар, у стволов деревьев посыпали золу, чтобы получить большой урожай фруктов; во французской Каталонии прежде каждый вечер от рождества до дня Королей собирали золу и на следующий день разбрасывали ее на полях, чтобы способствовать посевам; считалось, что особенно повышается урожай картофеля. Зола, сохраненная в белье, предохраняла дом от несчастных случаев. Несгоревшие остатки полена обладали также магическими свойствами, поэтому их хранили в течение года, чтобы использовать для зажжения нового рождественского полена.

В Бурбонне головню от рождественского полена переносили в новый дом при переселении. В области Мессен хозяйка дома сама переносила в новый дом остатки рождественского полена и кусочком от него разжигала огонь в новом очаге в тот момент, когда вешали очажную цепь.

Очевидно, в этом акте проявлялись отголоски древних представлений о «семейном очаге». Однако А. ван Геннеп отрицает связь этого обряда с культом семейного очага, он считает, что в данном случае совершается лишь магический акт перенесения из одного дома в другой защитных свойств, приписываемых рождественскому полену.[104]

Почти повсюду во Франции известен был обычай зажигать сохраненные головни во время грозы, чтобы предохранить дом от попадания молнии. Иногда с этой целью хранили головни на чердаке.

Искры от рождественского полена также несли определенные магические функции: чем они ярче и обильнее, тем больше якобы обладали очистительными свойствами, а также способствовали плодородию. Семья обычно вооружалась каминными щипцами, скребками и прочими инструментами, все стучали по горящему полену, стремясь извлечь как можно больше искр, приговаривая при этом: «столько бочонков вина, сколько искр», «столько овец, сколько искр», «столько мер зерна, сколько искр» и т. д. В некоторых областях (Арьеж) обилие искр служило добрым знаком того, что в доме будет свадьба.

Магические заклинания, которые произносились над поленом, заключали обычно также просьбу сохранить и в будущем году семью в том же составе, или пожелание, чтобы она увеличилась, а также, чтобы большой приплод был у скота.[105]

В некоторых областях Франции было принято в полое рождественское полено прятать подарки для детей, особенно сладости и сухие фрукты (Бургонь, Франш-Конте, отдельные местности в Берри, Гасконь, Каталония).

Так как рождественскому полену в народе приписывался священный характер, его боялись осквернить: по древнему поверью считалось, что если человек сядет на полено, то он обязательно заболеет.

В некоторых областях Франции наблюдались попытки христианизации обряда. Рождественское полено окропляли святой водой, верили в то, что к очагу, в котором горит рождественское полено, приходят обогреться ангелы (Пюи-де-Дом, Арьеж) или души умерших членов семьи (Пюи-де-Дом, Морбиан, Лозер). Иногда самый старший из семьи перед горящим рождественским поленом читал определенную молитву, при этом члены семьи становились на колени и крестились. На полене ножом вырезали крест, иногда чертили его головней от прошлогоднего рождественского полена или растопленным воском от священной свечи; иногда полено разжигали от огня свечи, взятой в церкви (Ницца); чистили очаг и приводили в порядок комнату, перед камином ставили чистый стул, чтобы св. Дева могла посидеть у огня и перепеленать младенца Иисуса. Происхождение многих элементов христианизации сравнительно позднее и навеяно иконописью, религиозной скульптурой, яслями в церкви, представляющими рождение Христа.[106]

Обычай разжигать коллективные костры, устраивать вокруг них хороводы, прыгать через огонь, так же как обычай устраивать шествия с зажженными факелами, сохранялись в некоторых провинциях Франции в XIX в. Эти обряды, в которых выражалась вера в очистительную и живительную силу огня, приурочивались к тому или иному празднику рождественского цикла. Костры разжигали обычно накануне дня Нового года или дня Королей. Возможно, что некогда повсюду разжигали костры и в рождественский сочельник, но в XIX в. этот обычай сохранился лишь в некоторых провинциях — Каталонии, Гаскони, Дофине, Бретани и Пикардии (в Пикардии особое значение придавалось «чистому огню», добытому трением дерева о дерево). Повсюду же в день рождества, который издавна считался семейным праздником, предпочтение отдавалось «рождественскому полену», обряду, связанному с семейным очагом.

Важным моментом рождественско-новогоднего цикла обрядов, с которым связывались представления о будущем благополучии дома и семьи, были хождения молодежи или детей по домам с поздравлениями и добрыми пожеланиями, одаривание поздравляющих — ритуал, восходящий к языческому чествованию новолетия и вошедший в рождественскую обрядность всех европейских народов.

Этот обряд, аналогичный русскому колядованию и называемый во Франции tournées de quêtes, не везде совершался в одни и те же дни. В некоторых областях было принято колядовать накануне всех главных праздников цикла, в других лишь накануне некоторых дней.[107]

Церковные власти во Франции неоднократно издавали эдикты, запрещающие этот языческий обряд под предлогом того, что «во многих сельских приходах имеют место злоупотребления…; во время этого сбора пожертвований устраиваются увеселения, вернее гульбища с танцами и безнравственными и преступными песнями».[108] Колядующие могли получить разрешение церковных властей лишь при условии, если в пользу церкви выделялась известная доля от полученных даров. Нарушение этого условия влекло за собой повторные запреты.

Церковные документы и эдикты полиции конца XIV, а также XV–XVI и XVII вв., запрещающие этот обряд, содержат и его описания. В Эльзасе, например, в конце средних веков, а возможно и раньше, можно было выделить четыре категории колядующих. Одну из категорий составляли школьники, иногда руководимые учителем. Они ходили с поздравлениями и собирали подарки, начиная с дня св. Николая и до дня Королей. Особую группу составляли дети из церковного хора, участвовавшие в обряде в связи с детским праздником и днем Невинных младенцев. Устраивали колядование члены корпораций (ремесленных, церковных и др.), называемых в Эльзасе Königreich, а в других французских провинциях Reinage, которые ежегодно избирали «короля» и «офицеров», устраивали грандиозные пиршества. И, наконец, колядовали группы юношей и девушек (старше 14 лет), нередко ряженые. Это послужило поводом к изданию в Страсбурге эдикта 1483 г., запрещающего, «чтобы кто бы ни был, мужчина или женщина, духовное лицо или мирской человек, являлся в дома собирать пожертвования одетый в лохмотья или на крестьянский манер, либо ряженый каким-либо иным образом, будь то днем или ночью».[109]

В обряде колядования, сохранявшемся в XIX в., а местами и в начале XX в., главными участниками были дети школьного возраста или в редких случаях молодые люди. Колядование детей из церковного хора прекратилось с окончательным запрещением детского праздника в XVII в. После революции 1789 г., упразднившей корпорации, прекратилось организуемое ими колядование.

Большая часть сведений об обряде колядования относится к XIX в. И лишь в некоторых областях обычай сохранялся и в начале нашего века; он исчез почти повсюду после второй мировой войны. Уже в XIX в. возникло и развилось новое отношение к обряду, которое изменило и его смысл. Раньше дети ходили с поздравлениями ко всем жителям деревни или хутора, но постепенно обряд стал расцениваться как нечто подобное попрошайничеству, и дети богатых родителей стали воздерживаться от участия в нем из боязни прослыть бедными. И действительно, во многих областях участие в обряде стало уделом детей бедняков, либо он свелся к тому, что с поздравлениями стали ходить лишь к родственникам, близким соседям или друзьям.

Наблюдения, проведенные в период с 1910 по 1939 г. в департаменте Ардеш, провинции Лангедок, отражают общие тенденции в развитии этого обряда. Здесь было отмечено девяносто местностей, где с поздравлениями ходили дети небольшими группами, заходя во все дома поселков и городов; в сорока шести местностях дети поздравляли только родственников, друзей, соседей. В десяти местностях колядовали лишь дети бедняков.

Не так давно, в 1950-х годах, обычай колядования сохранялся в Оверни, хотя и здесь он постепенно свелся к визиту к родственникам, крестному и крестной.

В том виде, в каком он сохранялся в XIX в., обряд заключался в том, что группа детей или молодежи накануне или в день праздника ходила от дома к дому, обращаясь к хозяевам с песнями-просьбами (chansons de quêtes). Колядующим дарили сушеные фрукты, яблоки, апельсины, сладости, орехи, пироги, иногда вино, яйца, муку, колбасные изделия или небольшую сумму денег. Для одаривания колядующих в некоторых областях изготовлялся особый хлеб.[110]

Дары, полученные коллективно или отдельными лицами, называются étrennes, от латинского strena, strenae. Предполагалось, что новогодние или рождественские подарки обладают силой магического воздействия и, так же как пожелания здоровья, благополучия, служили добрым предзнаменованием. Не случайно слово étrenne означает не только «подарок», но и «почин».

Обряд колядования, дары, полученные колядующими, и действующие лица обряда известны в стране также под разными диалектальными названиями, по значению идентичными названию коляда. Таковы guillaneu (Ангумуа, Сентонж), aguilaneuf (Анжу), aguillaneu (Бурбонне), guilanneuf (Бургонь), eghinane, eghinat (Бретань) и т. д.[111]

В XVI в. сам новогодний праздник также назывался l’Aguilaneuf.

Единого мнения об этимологии этого термина нет. Согласно одному из наиболее распространенных взглядов, это понятие восходит к кельтскому времени и связано с представлением об омеле (gui) как о священном растении, которое друиды срезали золотым серпом. Выражение Au gui l'an neuf — «с омелой на новый год» могло означать «благополучие в новом году».[112]

Песни-просьбы, с которыми колядующие обращались к односельчанам, нередко начинались и заканчивались рефреном, заключающим эти названия, например «Aguignette, aguignon — Coupez nous un petit croûton» («Агинет, агинон! Отрежьте нам кусочек»). Эти песни не носят религиозного оттенка, они содержат требование подаяния, перечисление ожидаемых подарков, восхваляют достоинства хозяина дома, а также содержат обещание счастья, удачи, хорошего урожая, например:

Trois compagnons sont arrivés Devant la porte d’un chevalier, Gentil seigneur l’aguilloné Il faut donner aux compagnons. Три спутника пришли К дверям рыцаря, Благородный рыцарь, агийоне, Спутникам надо дать подарок. (Гасконь) Aguignette, aguignon Coupez-nous un petit croûton, Si vous ne voulez pas le couper, Donnez le nous tout entier. Aguignette, aguignon. Агиньет, агиньон, Отрежьте нам маленькую горбушку, Если не хотите отрезать, Дайте нам весь хлеб целиком. Агиньет, агиньон. (Иль-де-Франс)

В качестве колядок пелись также песни эпические, столь любимые в средние века жонглерами и трубадурами, песни, которые долгое время составляли репертуар уличных певцов. Темы песен немногочисленны и исполнялись лишь в некоторых областях Франции.

В случае отказа одарить колядующих песня заканчивалась угрозой, которая в наши дни могла бы рассматриваться как грубость, но первоначально она заключала магический смысл: невыполнение обычая должно было повлечь непосредственное наказание.

Si vous voulez rien nous donner Nous saccagerons vos vergers Hacherons vos potages Nous chaponnerons tous vos coqs Étranglerons vos poulets. Если вы не хотите ничего нам дать, Мы разорим ваши сады, Изрубим овощи, Обезглавим петухов, Передушим цыплят. (Пуату)

Колядующие нередко выполняли свои угрозы: опустошали сады скупцов, опрокидывали повозки, бросали иголки в колодец.

Иногда наказание должно было реализоваться через магическую силу слова:

Si cel a ne vous plaît pas Que les travons vous tombent Sur les talons. Если это вам не нравится, Пусть потолок обрушится на вас. (Бургонь) Que Dieu vous donne des rattes en grand nombre Ni chien ni chat pour les attraper Point de bâton pour les tuer. Пусть бог пошлет на вас крыс; Ни собаки, ни кошки, чтобы их изловить, Ни палки, чтобы убить их.[113] (Франш-Конте)

Все эти песни составляют особый жанр, отличный от рождественских гимнов и рождественских песен, называемых так же, как и рождество, noëls.

Если chansons de quêtes — заклинания, якобы несущие благополучие хозяйству, то noëls — песни, прославляющие рождество; восходят они к пасторальным фарсам средневековых рождественских мистерий. Сцены рождения Христа, которые разыгрывались в средние века в церкви, сопровождались обычно пением рождественских песен и танцами пастухов («bergerettes»). И хотя еще в VI в. церковники запрещали их, рождественские танцы вопреки всему продолжались и дожили до XIII–XIV вв.[114]

Рождественские песни исполняли в церквах еще сравнительно недавно. Так, до Великой Французской революции крестьяне французской Фландрии являлись в церковь одетые пастухами, с пастушьими посохами и пели рождественские песни во время ночной и утренней мессы. В некоторых деревенских церквах южных французских провинций еще в XIX в. каждый прихожанин, входя в церковь до начала официальной службы, запевал рождественскую песнь на свой выбор, не заботясь об едином звучании.[115]

Написанные образованными людьми, духовными лицами, а иногда и поэтами, рождественские песни составили содержание многочисленных сборников. Рождественская поэзия в XVI–XVIII вв. была одним из очень популярных литературных жанров, хотя восприятие ее народом было весьма поверхностным. Только в южных окцитанских провинциях Франции благодаря талантливым поэтам XVII в. Пьеру Гудули, Николю Саболи и поэтам провансальского возрождения середины XIX в., фелибрам Руманилю, Мистралю и другим рождественские песни приобрели особый местный колорит и стали неотъемлемой частью провансальской песенной традиции.

Первоначально рождественские песни исполнялись на мотив литургического песнопения, но позднее, особенно в XVII и XVIII вв., вошло в обычай слагать рождественские песни на мотив народных или любовных песен, пасторалей, нередко даже танцевальных мелодий или модных в то время водевильных или оперных арий. Религиозный сюжет этих песен нередко переплетался с весьма вольными мотивами.

Среди рождественских песен есть песни-просьбы, обращенные непосредственно к младенцу Иисусу, некоторые песни содержат историю рождения Христа. Наиболее популярны во Франции песни пастухов, в которых рассказывается о том, как ангелы принесли весть о рождении Христа, о путешествии пастухов в Вифлеем, о дарах, которые пастухи принесли для младенца и матери.[116]

В рождественские дни принято одаривать не только колядующих. В эти дни дети получают подарки от родителей, крестных, а также от мифических персонажей, связанных с именами святых, либо представляющих вымышленные образы. Это св. Мартен, почитаемый в области Дюнкерк, св. Николай, известный в этой роли в северо-восточной Франции, «Отец Ноэль» (Пер Ноэль, Père Noël), Père Chalande, «Отец Январь» (Пэр Жанвие, Père Janvier), младенец Иисус.

Наблюдения А. ван Геннепа показали, что по сравнению с другими европейскими странами — Германией, Швейцарией, скандинавскими и славянскими странами — олицетворения цикла 12 дней во Франции не носят ярко выраженного магико-религиозного характера. Эти персонажи сравнительно многочисленны у эльзасцев, лотарингцев, в провинции Франш-Конте, но в южных провинциях страны они неизвестны. Подарки, которые приносят детям персонажи, наделенные сверхъестественными чертами, не обладают никакими особыми свойствами, они не освящены, даже если ими одаривают «святые», так же как не считаются священными подарки, развешанные на елке. Это обычные угощения, подобные подаркам, которые дети получают от родителей и крестных.

Если св. Мартен известен как одаривающий детей лишь в небольшой области Франции, то св. Николай значительно более популярен.

В некоторых областях Франш-Конте св. Николай отождествляется с «Отцом Ноэлем» (Père Noël): в шляпе с широкими полями, с посохом в руках он ходит по домам и осведомляется у родителей, были ли их дети послушными.

Ван Геннеп, опираясь на данные многих местных авторов, утверждает, что Пер Ноэль явление сравнительно позднее во французском фольклоре. Другие исследователи считают, что жонглёры XIII в. были первыми, кто олицетворял рождество, путешествуя от замка к замку и распевая веселые песенки, славящие рождение Христа.[117]

Во многих провинциях Франции представления о Пер Ноэле появились недавно, придя на смену представлениям об «Отце Январе» (Père Janvier), каковые были в департаменте Сона и Луара и отдельных местностях Дофине, о св. Мартине и св. Николае (Фландрия, Бельфор), о младенце Иисусе (отдельные местности Дофине и в Лотарингии). Есть мнение, что Париж и его окрестности были центром, откуда распространилось представление о Пер Ноэле англо-саксонского типа: высоком старике с белой бородой, в меховой шапке и широком красном плаще, иногда отороченном горностаевым мехом или белой кроличьей шкуркой. Время появления этого персонажа в Париже и окрестностях не установлено, в провинциях же, в Дофине, Руссильоне первые упоминания о нем относятся к 1940-м годам, в департаменте Арьеж (пров. Лангедок) представление это имело место в середине XIX в.[118]

Представления о Пер Ноэле быстро распространились в городах и даже в деревнях, так же как и рождественское дерево, через благотворительные общества и всякого рода учебные заведения без официального нажима, но скорее как проявление коллективной тенденции, свидетельствуя о рождении нового фольклора. Клод Леви-Стросс считает, что развитие, значение и формы, в которых проявляется культ Пера Ноэля, является прямым результатом влияния США. Огромные елки, установленные на перекрестках и главных улицах города, иллюминированные ночью, специальная изукрашенная оберточная бумага для рождественских подарков, поздравительные рождественские открытки, сбор пожертвований на площадях и улицах, ряженые «Пер-Ноэли», принимающие просьбы детей в больших магазинах, — все это, по мнению Леви-Стросса, явления, привнесенные извне и привившиеся на французской почве недавно.[119]

Но другие считают, что нельзя объяснить американским влиянием происхождение этой обрядности, так как это влияние могло быть только вторичным. Появление в Америке этого обряда связано, как можно полагать, с немецкой иммиграцией. Образ американизированного Father Christmas равнозначен принятому и несколько измененному персонажу немецкой обрядности — «Рождественскому человеку» (Weihnachtsmann).

Во Франции Пер Ноэль никогда не был объектом какого бы то ни было религиозного культа, не пришел на смену представлению о каком-либо божестве. Роль этого образа в современных рождественских праздниках вызывает неудовольствие в церковных кругах. Со стороны церковных властей предпринимались даже попытки уничтожить новый обычай на том основании, что рождественские праздники в той форме, в какой они теперь проходят, теряют религиозный характер.[120]

В некоторых французских провинциях господствует представление о том, что рождественские подарки детям разносит младенец Иисус (Petit Jésus, Enfant Jésus), подобно известному в романской Швейцарии Bon Enfant, в Германии и Эльзасе Christkind.

В Эльзасе, в отдельных областях, младенца Иисуса представляли мальчиком, который обходил дома, где жили дети, в сопровождении Ганса Траппа, персонажа, подобного отцу Фуэтару, и одаривал или наказывал их. Родители перед домом ставили стакан вина для младенца Иисуса, к ставне окна привязывали пучок сена для его ослика. В некоторых эльзасских деревнях ряженые, представлявшие эти персонажи, должны были танцевать в домах. По деревне ходили обычно несколько таких пар. Иногда младенца Иисуса представляла девочка, одетая в белое, и сопровождал ее мальчик с мешком, набитым сеном, с вилами в руках, чтобы пугать непослушных детей.

В Лотарингии — это была девочка, одетая в белое. Она приносила детям елочку в 20–30 см, увешанную сладостями и орехами.

В других французских провинциях, хотя и не повсеместно, в Оверни, Шампани, Гаскони, Лангедоке, Иль-де-Франсе, Лионне, Руссильоне было представление о том, что младенец Иисус в ночь под рождество приносит подарки — орехи и сладости детям, но ряжения здесь не было. В провинции Орлеан, разжигая рождественское полено, полагали, что здесь у камина будет греться младенец Иисус; в местности Совиньи был обычай расстилать солому на чисто вымытом полу, а утром, убирая ее, смотреть, не положил ли младенец Иисус сюда зерна.[121]

По сравнению с другими европейскими странами, в частности с Германией и Швейцарией, представление об Иисусе-младенце во Франции распространено не столь широко, оно не относится к основным компонентам французского фольклора, хотя в настоящее время это представление широко популяризируется. Оно часто встречается в романах писателей регионалистов, в рождественских сказках, которые ежегодно публикуются в периодических изданиях, включаются в программы радиопередач.[122]

Среди обрядов, составляющих церковный ритуал празднования рождества, которое в средние века церковь отмечала с особой пышностью, до наших дней во Франции сохранилось очень немногое.

Лишь в экспозициях этнографических музеев можно встретить изображение некогда очень торжественной церемонии, называемой в Провансе Pastrage: пастухи, одетые в свои широкие плащи, пастушки с корзинами фруктов торжественным кортежем, под звуки флейты и тамбурина направлялись к ночной мессе, следуя за украшенной лентами повозкой с ягненком. После определенных церемоний, танцев с ягненком на руках, его вручали священнику. Одновременно выпускали в церкви и птиц.[123]

В некоторых областях Прованса искупительной жертвой была маленькая птичка королек, или крапивница, и церемония приношения ее церкви получила название «праздник королька» (fête du roitelet). Молодежь деревни старалась в декабре поймать эту крошечную птичку и в рождественскую ночь, привязав ее к шесту, несла в церковь, чтобы живую вручить священнику, который отпускал ее. Некогда птичку убивали; этот обычай исчез уже в XVIII в. В городе Эксе как след этого обычая осталась забава детей свистеть во время мессы в небольшие глиняные свистульки в виде птички. Включение мотивов соловьиного пения в органную музыку также считалось продолжением той же традиции.[124]

Религиозные мистерии, которыми славилась средневековая Франция и которые в рождественские дни принимали форму пасторальных мистерий, разыгрываемых в церкви, особенно популярны были на юге страны. Некогда это были народные представления. То, что сохраняется в наши дни в Провансе, приобрело уже несколько искусственный характер. И сейчас, ежегодно или через год, в течение всего января в некоторых деревнях Прованса проходят представления пасторалей; но теперь они превратились в зрелища, организуемые многочисленными в Провансе церковными корпорациями, католическими кружками и благотворительными обществами. Кроме классических сценариев, созданных в прошлом веке, немало текстов создается и современными писателями, радеющими о возрождении старых традиций. Обычно дается представление различных вариантов одного сюжета: ангелы возвещают пастухам о рождении Христа, жители деревни отправляются в Вифлеем, их путешествие сопровождается забавными или волнующими эпизодами. Роли нередко из года в год исполняют те же актеры-мужчины на провансальском языке, а ангел вещает на французском.[125]

С религиозным драматическим искусством тесно связано и устройство рождественских ясель, небольших ниш, в которых с помощью фигурок, выполненных из дерева, фарфора или, как это наиболее принято сейчас, из обожженной и раскрашенной глины, представлены различные сцены, иллюстрирующие легенду о рождении Христа. Ритуал, введенный католической церковью в XIII в., в XVI в. принял во Франции силу обычая. Ясли стали устраивать не только в церкви, но и дома, незадолго до Рождества. В течение нескольких недель они остаются нетронутыми, разбирают их на следующий день после Сретения (2 февраля).

В южных провинциях Франции, в Дофине, Провансе, Лангедоке, Гаскони, Руссильоне, Каталонии изготовление рождественских ясель (называемых crèche, а в различных диалектальных вариантах grepio, grupi, presép, либо belèn, Bételen от Bethléem, а также nativités, nativeta, natibita)[126] и фигурок к ним, называемых santones, превратилось в подлинное народное искусство. Домашние ясли, изготовленные в подражание церковным, отличаются народным характером и далеки от условного изображения церковных ясель. Здесь перед нами не только сцены евангельского сюжета, но и живые картины народного быта. В картонном ящике, у которого снята крышка и передняя стенка, изображается горный провансальский пейзаж с соснами и оливковыми деревьями, деревенской фермой, крытой красной изогнутой черепицей, ветряной мельницей, голубятней, пасущимися овцами. На фоне этого пейзажа размещается множество фигурок. На первом плане, на склоне холма помещают стойло либо грот. Здесь мы видим святое семейство, королей-магов, восхищенную толпу. Среди фигурок сантонов, разместившихся на склоне холма, можно узнать крестьянина и крестьянку, пастуха и пастушку, торговку рыбой, рыбака, музыканта с тамбурином, цыганку и других в красочной народной одежде. Все эти фигурки выполнены в реалистической манере, сочетающей выразительность, живописность, богатую цветовую гамму. Ни одна характерная деталь быта не ускользает от глаза исполнителя. Изогнутая черепица имитируется с помощью волнистого картона, окрашенного в красный цвет, скалы сооружают из кусочков дубовой коры, для изготовления ветвей сосны служит мох.

Особого навыка, искусства требует изготовление сантонов. Первые сантоны из обожженной глины были созданы в XVIII в. Именно этот материал дал возможность создавать реалистичные и столь разнообразные фигурки, используя для этого двустворчатую литейную форму. В 1803 г. в Марселе впервые открылась ярмарка сантонов, успех ее послужил толчком к развитию этого ремесла в городах Экс, Авиньон, Сен-Реми, Обань. К 1830 г. были созданы основные образцы сантонов, многие из которых сохранились до наших дней. В этих городах до сих пор работают кустарные мастерские, изготовляющие фигурки. Мастера (сантонье) обычно работают всей семьей. Каждая из них хранила свой собственный профессиональный секрет и передавала его от отца к сыну. Многие из таких сантонье были настоящими художниками своего дела, народными умельцами.

Традиция устраивать ежегодно в Марселе ярмарку сантонов сохраняется до сих пор и выливается в подлинный праздник народного искусства. Здесь на полках ярмарочных бараков выставляются сантоны самых разных размеров, от крошечных santons puces, высотой в несколько миллиметров, до больших фигур ростом до 20 сантиметров и выше. Больше всего изготовляется сантонов средних размеров от 3,5 до 8 см.

Продажа сантонов и рождественских ясель сопровождается продажей свечей и прочих елочных украшений. В прозрачных целлофановых мешочках продают зерна рождественской пшеницы, называемой также «пшеницей св. Варвары» (Blé de la Sainte-Barbe), так как в день св. Варвары в Провансе насыпают ее в блюдца, заливают водой, с тем чтобы ко дню рождества свежая зелень украсила ясли и рождественский стол. По росточкам рождественской пшеницы судили о будущем урожае: если они на время праздников оставались зелеными, это сулило хороший урожай, если желтели — дурной знак.[127]

С рождеством связано множество народных примет и поверий. К этому дню, так же как к другим праздникам рождественского цикла, приурочены гадания о будущем урожае, о судьбе, замужестве и т. д. Многие приметы, наблюдения за погодой, способы гадания обнаруживают полное сходство с приметами и гаданиями других европейских народов. Так, определенное значение приписывается тому, на какой день падает рождество; если рождество падает на воскресенье, жди богатый урожай хлеба, если рождество приходится в четверг — ожидай голодного года; если в понедельник — из двух волов советуют одного зарезать — трав будет мало и двух не прокормить. По погоде на рождество делаются предсказания об урожае. Рождество должно быть морозным, если же в это время стоит тепло, то следует ждать весенних холодов, что всегда вредит урожаю. Особенно плохо, когда на рождество тепло и бесснежно: будет мало хлеба и много соломы. Сильные холода на рождество предвещают самый надежный урожай. Снег или иней на рождество — это также залог хорошего урожая: «Снег для рождества — то же, что навоз для урожая».

Важными показателями погоды считались также дни, предшествующие и последующие за рождеством. Двенадцать дней до рождества называются у французов Jours compteurs (дни отсчета), двенадцать дней от рождества до крещения Jours de lots; по погоде каждого из этих дней судят о погоде двенадцати месяцев следующего года. Очень важным для гадания и определения погоды днем считался канун Нового года, день св. Сильвестра. В этот день было принято гадать о погоде по луковицам, не разрез которых насыпали соль и по выступанию сока на срезе судили о том, сухая или дождливая будет погода.[128]

Погоду будущего года определяли и по погоде в ночь под Новый год. «Если в ночь св. Сильвестра ветер дует с юга, год будет жарким и благополучным»; «если ветер с запада — будет изобилие молока и рыбы»; «с востока — жди урожая фруктов».

Многие приметы связаны с погодой первого месяца года: «сухой январь — богатство фермеру» — «Secheresse de janvier — richesse du fermier», «январь сухой и хороший наполняет бочки и бочонки» — Janvier sec et beauremplit cuves et tonneaux, «январь и февраль наполняют или оставляют пустыми чердаки» — Janvier et fevrier comblent ou vident des greniers.[129]

Вера в «магию первого дня» определяла не только приметы, но и многие обряды и поведение людей. Считалось, что благополучие в новом году зависит от того, как встретят его. Поэтому повсюду принято было торжественно и празднично встречать Новый год.

Так же, как в рождественский сочельник, устраивалась обильная трапеза, сопровождаемая песнями, шумным весельем. В некоторых областях устраивались шаривари, чтобы «изгнать старуху», воплощающую уходящий год.

1 января считается началом Нового года во Франции с XVI в. В Галлии в VIII в. Новый год начинался 1 марта. С VIII в. и до конца X в. начало года совпадало с рождеством (25 декабря), затем при первых Капетингах оно приходилось на день пасхи, и лишь при Карле IX в 1564 г. была установлена дата начала года 1 января.[130]

Многие обряды Нового года совпадают с рождественскими. Нередко в этот день в семейном очаге продолжало гореть рождественское полено. Группы детей или молодежи в канун или в день Нового года обходили дома односельчан с пожеланиями здоровья и благополучия и с просьбой дать подарок. Эти песни обычно повторяли рождественские:

Le dernier jour de l'an Nous venons hardiment Chercher nos aguignettes. Donnez nous s’il vous plait Des chapons, des poulets Ou quelque chose d'honnête. Donnez-nous des jambons Crochés à vot ’cheminèe. Nous vous remercions. В последний день года, Мы смело приходим за подарками. Дайте нам, пожалуйста, Каплунов, курочек, Или какое-нибудь другое Приличное вознаграждение. Дайте нам окорок, Подвешенный у вашего камина. Мы благодарим вас. (Нормандия)

В этот день зажигали костры, прыгали через огонь, окуривали деревья и поля, рассчитывая на очистительную и живительную силу огня. Так, в Бургундии еще в конце XIX в. было принято, чтобы накануне Нового года старший в доме посылал своих внуков в сад, где они бегали от одного дерева к другому с горящими соломенными трутами и, ударяя горящим трутом по стволу дерева, приговаривали: «Доброго года яблоням, грушам, сливам». Иногда произносили заклинания против грызунов и вредителей полей. Молили также о будущем изобилии. Дети, размахивая факелами, бегали по полям и садам, восклицая: «Новый год, приходи, принеси хлеба, вина и всякого благополучия, — орешков для девочек, орехов для мальчиков».[131] Считалось, что если много орехов будет подано на новогодний стол, то будет богатый урожай.

Новый год, так же как и рождество, — семейный праздник, но в этот день обычай быть «в своем гнезде» не соблюдается. В Новый год принято ходить в гости, обмениваться подарками, посещать кафе. Одно из любимых новогодних развлечений — лотереи, которые устраивают в кафе. В лотерею можно выиграть индейку, курицу, иногда даже ягненка или поросенка.[132]

Рождественский цикл праздников завершается днем королей. Обряды и обычаи рождества, направленные на обеспечение благополучия семьи и хозяйства, повторяются и в этот день. Праздник отмечается бурным весельем, шутками. Одним из характерных обрядов дня королей было изготовление особого «пирога королей», в который запекали боб или какой-либо предмет. Тот, кому доставалась доля пирога с запеченным в ней бобом, становился «бобовым королем», его шуточным приказаниям должны были все подчиняться. Разрезая пирог на доли, обязательно сохраняли долю для бедных, а также для отсутствующих членов семьи.[133]

В обряде колядования, который совершали в этот день, более, чем в дни других праздников, проявлялись церковно-христианские элементы. В этот день в некоторых французских провинциях, главным образом в восточных, Эльзасе, Лотарингии, Франш-Конте, в области Бресс, а также в некоторых областях Бретани и Баскской области колядование сопровождалось костюмированным разыгрыванием христианской легенды о трех королях-магах.[134] В названных областях три молодых человека или мальчика лет 12–15 одевались королями-магами: на них были надеты длинные белые туники, на головах — тюрбаны с прикрепленными к ним звездами из золоченой бумаги. Один из мальчиков с черным лицом, вымазанным сажей, представлял Мельхиора. Маги несли длинную палку, увенчанную звездой. Они ходили от дома к дому и пели песню о трех королях-магах, провозглашали благословение дому и хозяевам.

В Эльзасе короли писали на дверях домов и конюшен инициалы своих имен М — В—С, знак, который должен был защитить урожай и скот.

Целью сбора пожертвований в этот день нередко было получить долю от пирога королей. С просьбой выделить божью долю ходили не только «короли-маги», в ряде провинций с песнями, содержащими эту просьбу, ходили дети и бедняки, повсюду исполняя различные вариации песни:

Bonjour dame de ceans, Vous et votre compagnie, Si je viens ici present C'est pas par gourmandise Mais c’est pour l’amour de Dieu. Donner-nous la part à Dieu. Здравствуй, хозяйка дома, Вы и ваша семья, Если я пришел сюда, То не из-за лакомства, А из любви к богу. Дайте нам божью долю.

В некоторых областях, в Вандее, например, в этот день исполняли те же chansons de quêtes, что и в день рождества, заменяя лишь слово «подарок» (Aguilaneu) на «божью долю» (Part à Dieu или Part à Jesus).

Во Франции выделяют две фольклорные зоны. В одной из них, занимающей Центральный Массив, Окцитанию и все альпийские провинции, обычай просить «божью долю» не зафиксирован. В другой же, включающей провинции Пикардию, Нормандию, Иль-де-Франс, некоторые области Бретани и Вандеи, в центре — Берри, Ниверне-Морван, Орлеане и на востоке — Бресс и Лотарингию, этот обычай широко бытовал, хотя и не повсеместно.[135]

Накануне дня королей принято было разжигать «костры королей». В разных областях они назывались по-разному: feulérie des Rois, chevannes, faulères, failles или bourdifailles. Магическое значение этого обряда еще в конце XIX в. проявлялось со всей очевидностью во многих областях провинции Франш-Конте. Молодые люди ходили по деревням с повозкой, в которую каждый должен был положить немного топлива. Вечером все это собранное топливо отвозили за деревню, где разжигали огромный костер, вокруг которого танцевали, перепрыгивали через огонь, восклицая: «Bonne année reviens! Du pain, reviens!» («Приходи, добрый Новый год! Приходи, хлеб!»). Нередко по окончании танцев из хоровода изгонялись те, кто не был жителем данного села, чтобы они не могли получить долю от «пирога королей» (gateau des Rois), которым угощались обычно у кого-нибудь из участников празднества.

Картина празднования «Чудесной звезды» в Провансе

К древнему народному представлению об оплодотворяющей способности огня, о его влиянии на будущий урожай с течением времени прибавились представления, связанные с христианской легендой о трех королях-магах, о чудесной звезде, указавшей путь магам в Вифлеем. В Провансе, например, где обычай разжигать костры и устраивать вокруг них хороводы в день королей (а в некоторых местах и накануне рождества) бытовал еще в 1930-х годах, полагают, будто эти костры должны осветить путь королям-магам.[136]

С представлениями о чудесной звезде связана церемония, известная под названием «Праздник Чудесной Звезды», которая имела место в некоторых городах и селах департамента Воклюз в Провансе и неоднократно, начиная с XVIII в., отмечалась в литературе. Запряженную несколькими парами мулов повозку, с горящим на ней костром, провозили по улицам под аккомпанемент тамбуринов и других музыкальных инструментов. Возглавлял церемонию избранный молодежью «Аббат Молодежи». Иногда рядом с повозкой шли три молодых человека, одетые королями-магами. Движущийся костер символизировал путь Чудесной Звезды. Зрители, заполнявшие улицы, держали в руках зажженные факелы.

Если пламя костра было ярким, это было знаком хорошего урожая, если же оно гасло или только теплилось — дурной знак. По окончании церемонии повозку опрокидывали, и каждый стремился унести домой в свой очаг горящую головню: это должно было принести в дом благополучие.[137] Синкретизм религиозных представлений здесь очевиден.

В день королей и накануне этого дня, так же как и в другие праздники цикла, наблюдали погоду, гадали о судьбе, о суженом. В гадания вплетались и мотивы, связанные с христианской легендой.

Накануне дня трех королей девушки, гадая о суженом, обращались к королям-магам с просьбой показать им суженого, и три короля-мага являлись им во сне в сопровождении того, кого судьба предназначила в мужья. О суженом гадали также, бросая башмачок: с той стороны, куда указывал носок башмачка, должен был прийти наконец тот, кого так ждали. Гадали и по листьям самшита, бросая их в огонь: если листок сжимался, желание должно было сбыться, если только переворачивался — это сулило надежду, если же оставался неподвижным — не жди ничего хорошего.[138]

День королей завершал цикл рождественских праздников. Во многих областях Франции на следующий день начинались карнавалы, открывающие весенний масленичный цикл праздников.

* * *

Зимние рождественско-новогодние праздники, так называемые «Двенадцать дней», и в современной Франции знаменуются радостным оживлением. В некоторых традиционных обычаях, сопровождающих эти праздники в наши дни, можно увидеть следы тех ритуальных действий, которые французы считали залогом благополучия семьи, процветания хозяйства.

В глубокое прошлое (может быть, к старинному обряду колядования) уходят, возможно, корни той благотворительности, атмосфера которой царит в предновогодние дни в стране. По радио и телевидению, со сцен театров и кино в эти дни звучат призывы к добросердечию. В Париже на Больших Бульварах, на Елисейских полях, на всех людных перекрестках представители самых различных благотворительных обществ с кружками в руках обращаются к прохожим с просьбой пожертвовать на бедных, сирот, вдов, одиноких, инвалидов войны. Французы опускают франки в кружки, получая взамен открытки, ленточки, бумажные цветочки.

Семейная трапеза в рождественский сочельник, встреча Нового года, обмен поздравлениями и подарками, подарки детям «от Пер-Ноэля» и от родителей, рождественская елка, рождественские ясли и представления рождественских пасторалей на юге страны, развлечения всякого рода — вот то, чем отмечались рождественские и новогодние праздники в XIX — начале XX в.

НАРОДЫ ПИРЕНЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА

* * *

С. А. Токарев

В странах Пиренейского полуострова — Испании и Португалии — издавна обитают народы, близкие друг другу по культуре и общности исторических судеб, но каждый со своим особым обликом: это португальцы, испанцы (кастильцы), галисийцы, каталонцы и баски. За исключением последних с их изолированным языком, остальные народы близкородственны между собой и по языку, и по этническому происхождению.

Античная римская культура наложила глубокий отпечаток на этнический облик народов полуострова: они все уже в начале нашей эры были романизованы по языку и доныне известны — вместе с итальянцами, провансальцами, французами — как «романские» народы. Еще глубже сказалось здесь почти полуторатысячелетнее влияние христианской католической церкви, которая укрепилась среди населения Пиренейского полуострова с V в. н. э. Особенно усилилось это церковное влияние на умы населения в те века, когда велась тяжелая, изнурительная война против мусульман-арабов (VIII–XV вв.); она велась под религиозным знаменем. Эта длительная война — «реконкиста» (обратное отвоевание) кончилась полной победой христиан и изгнанием всех «неверных» — арабов-мавров и евреев. За эти века католическое вероучение и церковная обрядность вошли в плоть и кровь испанцев и других народов полуострова. Нигде в Европе не было такого религиозного фанатизма, как в Испании и Португалии, нигде не пылали так свирепо костры инквизиции, нигде так беспощадно не преследовались «еретики», бывшие мусульмане и евреи. А в испанских и португальских колониях так же безжалостно истреблялись «язычники».

Времена изменились с тех пор. Но католический дух и до наших дней в большей мере владеет здесь умами населения, чем где-либо еще в Европе. Он сказался и на народных обычаях, в том числе и на обрядах календарного цикла: здесь меньше, чем у других европейских народов, сохранилось следов древних дохристианских поверий и обрядов. Они более нивелированы — особенно в городах — и именно в церковном духе. И все-таки даже в этих странах народные календарные обычаи нередко обнаруживают под внешним покровом церковности свои древние дохристианские корни — корни, связанные с хозяйственной деятельностью человека.

По условиям климата зима на землях к югу от Пиренеев начинается позже, чем в других странах Европы, — в декабре. Но еще с ноября сельская молодежь Испании и Португалии по старой традиции начинает еженедельно устраивать посиделки (filandeiros, fiadeiros, filandones) с песнями и беседами. Раньше, видимо, на этих посиделках девушки занимались рукодельем: недаром и само слово filandeiro происходит от глагола filar (hilar) — прясть.

1 и 2 ноября — церковные праздники поминовения умерших и «всех святых». Молодежь устраивает в эти дни «magostos» — праздничные трапезы.

Как и в других католических странах, за четыре недели до рождества начинается предписанный церковью пост. Это время называется «Santo advenimiento» («святое пришествие»). По суровым церковным правилам в этот период «адвента» запрещены танцы, общественные развлечения, театральные представления.

Крестьянское население Испании, как и в других странах, накопило немало примет о погоде и урожае. В числе их много, конечно, примет, относящихся к началу зимы. Они выражаются, как это и обычно бывает, в разнообразных пословицах и поговорках, чаще рифмованных. В них сказывается то действительная наблюдательность земледельца, то обманчивые обобщения. Многие пословицы содержат в себе полезные агрономические советы. Вот несколько таких примет-пословиц: «Por San Simon у San Judas cogidas son las uvas, asi las verdes como las maduras» (Ко дню св. Симона и св. Иуды — 28 октября — уже собран виноград, как зеленый, так и спелый). «Por Todos los Santos los trigos sembrados у todos los frutos en casa eacerrados» (Ко дню Всех святых — 1 ноября — пшеница посеяна и все плоды заперты в доме). «De Santa Catalina, la nieve se avecina» (На св. Каталину — 25 ноября — снег уже близко).

Приметы касаются и последующего времени — середины зимы: «Tras de diciembre nebuloso viene enero polveroso» (Вслед за туманным декабрем идет пыльный январь). «Agua de enero, todo el ano tiene tempero» (Вода в январе — весь год будет погода). «La lluvia de febrero es el mejor estercolero» (Дождь в феврале — лучшее удобрение).[139]

Многие приметы привязываются к дням святых. Но интересно отметить, что ни в Испании, ни в Португалии не пользуются особой популярностью те святые, культ которых так широко распространен в большинстве стран Европы (не только в католических, но и в протестантских), а дни их как раз приходятся на предрождественское время. Из этих святых сравнительно больше почитают св. Мартина (11 ноября), гораздо меньше св. Екатерину (25 ноября), св. Андрея (30 ноября), св. Варвару (4 декабря), св. Николая (6 декабря), св. Люцию (13 декабря).

Св. Мартин известен крестьянам как покровитель виноградного сбора; он же — патрон перелетных птиц; в день его памяти режут свиней, угощаются красным вином. Впрочем, почитание св. Мартина больше отмечено в Северной Испании и в Каталонии.

С днем св. Екатерины связаны метеорологические приметы («На св. Каталину холод устанавливается» и т. п.). Ее считают покровительницей оливкового дерева — ко дню ее памяти приурочено начало выделки оливкового масла.

Св. Николая знают как покровителя школьников и студентов. Кое-где отмечалось хождение детей в день св. Николая за сбором подарков; дети пели стихи в честь этого святого.

Наконец, местами известна и св. Люция, помогающая якобы при глазных болезнях. Есть поверье, что с ее дня (13 декабря) начинает прибавляться день. Все это связано с легендой о мученичестве св. Люции, которую якобы лишили зрения, да и с самым ее именем, имеющим прямое отношение к свету.[140]

По разным причинам жители Испании и Португалии больше почитают не этих «осенне-зимних» святых, а других, чествование которых приходится на иные сезоны: это св. Исидор, св. Петр, св. Антоний (о его зимнем празднике, впрочем, будет сказано дальше), св. Иоанн Креститель. У португальцев больше всего почитаются трое святых: São João, Santo Antonio, São Pedro.[141]

Кульминационный момент зимних праздников — fiestas — это рождество (по-испански — Natividad, Navidad, Pasqua de Navidad; в Галисии и Португалии — Natal, Nadal). Празднование его начинается еще накануне, в сочельник — «Noche buena», «добрая ночь». И сочельник, и сам рождественский праздник ознаменованы сочетанием церковных и чисто народных обычаев.

Меньше всего затронут церковным духом старинный обычай ходить с колядками по домам. Это хождение называется «aguinaldo», либо «aguilando», в Каталонии и Валенсийской области — «guirlando». Может быть, слово это происходит, как и русская «коляда», от латинских Calendae,[142] хотя есть и другое объяснение (см. выше, стр. 42). Участники обряда aguinaldeiros — обычно дети, но иногда и молодежь. Они обходят дома, распевая песни с разными пожеланиями, — как это делается и во всех других странах Европы; за это они получают подарки. Название этих праздничных подарков — estrenas, entrenas — тоже идет еще от античных времен; впрочем, иногда подарки называются тем же словом «агинальдо».

Группы агинальдейрос разгуливают по поселку нередко в маскарадных костюмах различного вида. Останавливаясь перед каждым домом, они распевают свои поздравительные рождественские песенки — villancicos; эти песенки называются по-разному: panxolinas (Галисия), navidas (Галисия, Португалия), nadales (Каталония), sibilas (Балеарские острова). В песнях обычно упоминается о рождении Иисуса девой Марией, но благопожелания напоминают скорее о древних магических заклинаниях.

Вот для примера одна из галисийских песенок-колядок:

Estas portas son de papel, eiquí vive don Manoel; Dios lie dea tantas vacas como no curral hai lapas,[143] Эти двери  —  бумажные, здесь живет дон Мануэль. Дай ему бог побольше коров, чтобы никакой скотный двор не вместил.

Магический смысл таких пожеланий вполне ясен.

Вот текст другой песенки — испанской, где больше заметно наивно-религиозное чувство:

Pues la noche está fria у está serena, canten los villancicos de Noche-Buena, El niño ha nacido, venid, pastores, no le temais al frio ni ó sus rigores. A un portaito pobre se han retirado, donde el buey у la mula lo han albergado. En ese portalito su coma ha sido, una роса de paja que han recogido.[144] Так как ночь холодная и ясная, то споем вильянсико про Добрую Ночь. Младенец родился, приходите, пастухи, не держите его в холоде, таком суровом. В бедную хижину они укрылись, где бык и мул их приютили. В этой хижине на ложе он сидел, на клочке соломы, что они собрали.

За свои песенки и пожелания колядники получают подарки: копченую колбасу, жареные каштаны, пирожки, вареные яйца. Если хозяин скупится на подарки, агинальдейрос высмеивают его или даже грозят разными бедами. Собранную провизию на другой день сообща съедают. Кое-где есть обычай добавлять к собранному другие кушанья, приготовляемые девушками.

В некоторых местностях традиция агинальдо обнаруживает еще более колоритные, глубоко архаические черты, совершенно лишенные церковных примесей. Например, в отдельных деревнях Астурии главные действующие лица — молодые парни, одетые в причудливые наряды: кто наряжается «дамой», кто «кавалером», «слепым» с поводырем, «солдатом», «мусорщиком», «доктором». А иногда наряды бывают еще экзотичнее и архаичнее: одетые в шкуры животных, парни изображают медведя, волка, лису. Вся эта процессия с шумом, гамом, криками, размахивая палками с привязанным бычьим пузырем, движется по деревне, разыгрывая по временам шуточные сцены; поют песни, устраивают комедийные диалоги и собирают подарки от зрителей.[145] В Каталонии тоже описан веселый святочный маскарад с звериными масками.

Эта глубоко архаичная традиция, сохранившаяся вопреки всем церковным канонам, уходит своими корнями в какую-то отдаленную первобытную древность.

Агинальдо — вообще сельский обычай, в городах его не знают. Но рождественские песенки распеваются и горожанами, только чаще дома, за праздничным ужином. По улицам же устраиваются в некоторых городах веселые процессии с фигурами гигантов на ходулях, которые танцуют под аккомпанемент барабанов и флейт.

Все эти разгульные шествия и прочие развлечения тоже мало согласуются со строгими церковными правилами.

Зато другой широко распространенный в Испании и Португалии обычай скорее церковного происхождения, хотя он тоже стал общенародным: это обычай изготовлять на рождественские праздники своеобразные «ясли», называемые belen (от слова Бетлеем — Вифлеем). Это небольшие макеты в особых застекленных ящиках, изображающие сцену из евангельского рассказа о рождении Иисуса. В деревнях их обычно мастерят дети из дерева, бумаги, глины, стекла; в городах — продают в магазинах, на праздничных базарах и ярмарках. Сцена обычно изображает пещеру, где в яслях лежит младенец, а над ним богородица, Иосиф, тут же бык, осел, ангел и пришедшие поклониться новорожденному пастухи. Фигурки для этих макетов (их называют в Испании nacimientos, в Каталонии — pessebres, в Португалии — presepios; ср. итальянские presepe) продаются на ярмарках и поодиночке, и целыми комплектами, вместе с ящиками; иногда они даже освещены электрическими лампочками, иногда движутся. Множество вариаций: пастухи часто заменяются «королями» (Гаспар, Мельчор, Бальтазар), один из них изображен стариком, другой — молодым, третий — негром. Местами — например, в Португалии — персонажи яслей одеты в современную крестьянскую одежду (как южнофранцузские «сантоны»).

Обычай сооружать рождественские ясли распространен, как известно, во многих католических странах Европы, но, быть может, нигде он не получил такого массового выражения, как в Испании и Португалии.

Изготовление и продажа «беленов» и фигурок к ним — целая отрасль индустрии, весьма доходная.

Однако не совсем ясен вопрос о происхождении этого обычая. Сюжет яслей чисто христианский. Есть легенда, что обычай устраивать ясли введен Франциском Ассизским (конец XII — начало XIII в.) или его последователями, монахами-францисканцами.[146] Очень вероятно, что кукольные ясли заменили собой прежние церковные мистерии (autos), где евангельские сцены разыгрывались живыми актерами. Когда церковные власти начали запрещать эти ауто, их сменили белены. Но неясно, не было ли что-то подобное кукольным представлениям еще в дохристианские времена?

Предпраздничный ужин в сочельник устраивают обычно — по крайней мере, в городах — каждый у себя дома, без гостей. «Por Nadal cada oveja a su corral» («На рождество каждая овца в свое стойло») — такая поговорка есть у испанцев. Для горожан это, таким образом, скорее семейный праздник; в деревне же сказываются в этом отношении старые общинные традиции, с колядками и коллективными трапезами.

Ужин в сочельник — постный, согласно церковным канонам, но обычно далеко не скудный. Народная традиция здесь вступает в конфликт со строгими требованиями церкви. Испанцы стараются обойти эти требования, иногда путем наивной замены названия. Назови ужин «закуской» (colación), и все будет прекрасно, так как «colación» — скромная еда, чтобы только не умереть с голоду, — церковью не запрещается. И вот на этой почве нет недостатка в анекдотах. Например, передают такие юмористические разговоры из быта старого Мадрида:

«Ты пропустил вчера чудесную пирушку: каким ужином угощала нас донья Хуана! — Ужином? в постный день? — Ах, ты прав: я хотел сказать colación. — О, это другое дело; всякому требуется colación… И что же там было такого вкусного? — Около 500 видов салата… я хотел сказать, десять. Огромное количество морских лещей, угрей, трески, лососина, пирожки, паштеты, разнообразный десерт, вина всех сортов… — А была ли жареная индейка? — Не говори глупости! Жареная индейка в постный день? — Да, правда, вы ведь постились… — Индейка! вот выдумал! ведь мы же христиане!»[147]

И в самом деле, сочельнический ужин включает в себя ряд вкусных сладких блюд: миндальный суп, медово-ореховая халва (туррон), молочная рисовая каша и пр.; в деревнях — рыбные, овощные блюда и самодельные сладости. Едят и особые обрядовые печенья.

В полночь начинается праздничная церковная служба, и все верующие стараются быть в церкви. Служба называется Misa de aurora или Misa de gallo (утренняя, петушиная месса). Это означает, что долгое богослужение тянется до зари, до петухов.

В средние века во время мессы исполнялись мистерии — «пасторали»; в Португалии — autos de presepio. Позже они были перенесены на площадь, а впоследствии, как уже говорилось, уступили место кукольным «яслям». В сельских, а иногда и в городских церквах и сейчас еще во время мессы исполняют рождественские гимны под аккомпанемент пастушеских свирелей и других музыкальных инструментов. Кое-где под тот же аккомпанемент даже танцуют.

В первый день рождества — опять обрядовая трапеза, но теперь уже не постная и очень обильная, с сытными мясными блюдами: свинина, копченая колбаса, ветчина, индейка, каплун и пр. Не только люди пируют, но и скот получает в этот день добавочный корм.

Значение рождественской трапезы — двойное. Во-первых, своим обилием она (как и новогодняя трапеза) символизирует желание такого же изобилия и такой же сытости на весь предстоящий год: «магия первого дня». Во-вторых, важен самый состав праздничных блюд: свиное мясо — символ плодородия; собираемые на агинальдо яйца — символ зародыша новой жизни. Мучная каша, вареные и жареные каштаны — древние кушанья, ныне в будничной жизни не употребляемые; зато они употребляются в погребальной обрядности — на похоронах и поминках. Это сближает рождественскую трапезу с обычаями поминовения умерших.

И в самом деле: элементы погребального культа очень заметны в рождественских обычаях народов Пиренейского полуострова, — как, впрочем, и у большинства народов Европы. Во многих местностях крестьяне верят, что души умерших родственников участвуют в праздничной трапезе; для них оставляют за столом пустые приборы; считается, что хозяева не должны покидать дома, ибо надо встретить души покойников; оставляют горящий огонь на очаге, чтобы покойники могли разогреть себе еду. В Португалии принято оставлять после трапезы накрытый стол для умерших и остатки кушаний. По народным верованиям, души умерших появляются в виде мерцающих огоньков. Но отношение живых к ним двойственное: их и почитают, стараются накормить, и в то же время боятся. В провинции Минью (Португалия) есть поверье, что души умерших приходят, только если не читать особых молитв для успокоения их в могилах: значит, смотрят на них как на нежелательных гостей.

Подобные поверья и обычаи распространены очень широко. Их объясняют по-разному. Есть даже мнение (В. Я. Пропп),[148] что вообще именно культ умерших лежит в основе всей календарной обрядности европейских народов; но это мнение, конечно, односторонне. Однако бесспорно, что есть какая-то глубокая связь между календарными, в том числе зимними, обычаями, ориентированными прежде всего на хозяйственное благополучие, и погребально-поминальным ритуалом.

Еще одна группа обычаев рождественского цикла — опять-таки общая у народов Пиренейского полуострова с другими европейскими народами: это обычаи, связанные с огнем. Самое характерное — это возжигание большого полена на очаге. Но в отличие от других стран в Испании и Португалии это полено не жгут непрерывно все дни святок, а лишь обжигают его рождественским пламенем и вынимают. Его потом хранят, веря в его чудодейственную силу, и зажигают в разных трудных для семьи обстоятельствах. У португальцев эти святочные головешки хранятся и зажигаются потом во время грозы: видимо, чтобы обезопасить дом от удара молнии.[149]

Кроме рождественского полена во многих местностях на рождество — и на Новый год — зажигают огромные костры, и молодые парни прыгают через них. Такой обрядовый огонь называется lumbre nuevo («новый огонь»). Во всех этих обычаях проявляется вера в очистительно-магическую силу огня.

И еще один магический обряд, исполняемый на рождество и опять-таки знакомый другим народам: после трапезы, вечером, хозяева и гости идут во фруктовый сад и, чтобы заставить деревья плодоносить, бросают в них камни и притворно угрожают срубить их как негодные; гости уговаривают хозяина пощадить дерево, обещая за него дать хороший урожай плодов, и хозяин с угрозой уступает.[150] Вся эта сцена теперь чаще разыгрывается детьми: обычный путь снижения древних обрядов магии плодородия.

Обычай украшать и зажигать рождественскую елку лишь недавно стал известен в Испании и Португалии, и то только в городах. Обычай этот — немецкого происхождения; в Испании так и называют рождественскую елку áгbol germánico (немецкое дерево).

В скотоводческих районах Испании празднование рождества отличается некоторыми характерными обычаями. Католическое духовенство объясняет эти особенности тем, что-де именно пастухи-скотоводы, по рассказу евангелия от Луки, первыми узнали о рождении Иисуса Христа и первыми пришли поклониться ему. В действительности особые черты празднования рождества в скотоводческих районах объясняются просто особенностями пастушеского быта.

В сочельник перед вечером пастухи запирают весь свой скот в загоны и поручают охрану его св. Антонию с такими словами: «Храни вас св. Антоний!» Сами же спешат в поселок, чтобы чествовать «Nochebuena». Тем временем домохозяйки готовят дома обильный ужин и приглашают к нему пастухов, их жен и детей. Трапеза состоит из установленных обычаем блюд, в частности рыбных; едят поджаренное конопляное семя, каштаны, миндальный пирог (туррон) и пр.; пьют особые напитки, вино, приправленное пряностями и медом.

После ужина организуется шумное шествие по улицам деревни. Парни и девушки — пастухи и пастушки — с песнями и плясками под аккомпанемент бубнов и других музыкальных инструментов обходят дома, выпрашивая подарки.

В церковь на «петушиную мессу» пастухи и пастушки надевают свои лучшие наряды. Двое старших пастухов прислуживают в алтаре, в руках у них пастушеский посох, через плечо — пастушеская сума. Другие пастухи, участвуя в церковном хоре, стараются при этом подражать пению птиц, блеянью ягнят, козлят. При выходе из церкви старшие пастухи раздают детворе конфеты и крендельки.[151]

Во всех этих обрядовых обычаях нет ничего собственно христианского, церковного, кроме стояния в церкви во время «петушиной мессы». Но в них много характерных черт старого пастушеского быта, который сохранился еще кое-где в Испании вплоть до наших дней.

Весь святочный период времени между 25 декабря и 6 января называется «священным двенадцатидневьем» (Duodenario mistico). Поверья, приуроченные к рождеству, зачастую распространяются и на весь этот промежуток времени.

Отдельные дни из «двенадцатидневной» фьесты отмечены особыми обрядами и поверьями. Выделяется 28 декабря — по церковному канону «день святых невинных младенцев» (Santos Inocentes). Однако день этот почти освободился от церковных ассоциаций и стал просто детским праздником. В этот день детям разрешается шутить и озорничать, смеяться над взрослыми, устраивать разные проказы: дети вешают взрослым бумажки на спину, подбрасывают пустые кошельки, устраивают уличные маскарады и пр. В старину даже разрешалось мальчикам — церковным служкам устраивать в церкви шуточную мессу-пародию. Впрочем, уже в конце XVII в. церковные власти запретили это. Но в театрах и сейчас еще ставят 28 декабря детские пьесы на евангельские темы.[152]

31 декабря — день св. Сильвестра. В этот день не полагалось работать, иначе якобы могла приключиться какая-нибудь беда.

Первого января отмечался Новый год (по-испански — Año nuevo, по-португальски и по-галисийски — Ano novo). Это знаменательный день, к которому привязано много обычаев и верований, по большей части совсем не церковного характера, но переполненных магией и дохристианскими анимистическими представлениями.

Новогодняя ночь (Noche vieja, Noite veilha) справляется неодинаково в городах и в селах. Горожане любят проводить эту ночь на улице, в гуляньях, танцах. Когда городские часы пробьют полночь, начинаются взаимные поздравления, пожелания счастья, обмен подарками. Бывают и процессии «великанов». Дома у каждого заготовлен обильный по возможности ужин. Утром идут в церковь, потом опять угощаются.

Деревенская молодежь в новогоднюю ночь устраивает, как и в сочельник, агинальдо. Ходят по домам, распевая новогодние песни; песни эти называются aninovo, anibon, у португальцев — janeiras («январи»). Ходят в причудливых нарядах и масках, обычно под предводительством «старика» и «старухи». В Галисии, в провинции Понтеведра, эти предводители ряженых ходят с метлами и, выходя из посещенного дома, старательно подметают за собой пол: символическое очищение дома от всей нечисти, накопившейся за старый год. Фигуры «старика» и «старухи» иногда делают из соломы, одевают в лохмотья; их с песнями и со смехом таскают по всему поселку и в заключение торжественно сжигают. Это сжигание — символическое уничтожение старого года со всеми его неприятностями. В северных провинциях Испании, где этот обычай сожжения старого года сохранился до наших дней, сжигают и другие чучела, одетые в мужские и женские тряпичные платья. Перед этим их тоже таскают с шумом и смехом по деревне. Девушки обычно таскают мужские чучела, а парни — женские, отпуская соответствующие шутки — явные элементы эротического ритуала.

Еще более выразительные черты эротического культа несет на себе один из новогодних обычаев, соблюдающийся и теперь во многих деревнях Испании, хотя теперь уже в шуточной форме: «estrechos» (в Астурии — «devotos») — заключение фиктивных браков. Под Новый год девушки и парни всей деревни тянут жребий — бумажки с именами односельчан обоего пола. Парни таким образом получают «невест», девушки — «женихов». Кое-где, например в округе Оренсе, эта процедура проделывается перед кострами у церковной паперти. Образовавшиеся брачные пары считаются до самого конца святок влюбленными, и так и ведут себя.

Даже в городах известен подобный обычай. В Барселоне, в Мадриде еще недавно в новогоднюю ночь продавали билетики с именами гостей обоего пола и потом соединяли их парами наобум: получались «женихи» и «невесты» на весь вечер. На следующее утро «жених» должен был прийти к своей «невесте» с визитом и подарком — цветами, конфетами. Иногда молодые люди подстраивали дело так, чтобы получить в «невесты» любимую девушку, и порой дело кончалось настоящим браком.

Очень вероятно, что здесь — следы древнего, вполне серьезного брачного обычая, когда браки заключались под строгим контролем общины.

Нет недостатка и в проявлениях аграрной магии, хотя они по большей части выступают в завуалированном виде. Некоторые связаны с виноградарством, особенно развитым в южных провинциях — Андалусия, Херес. Виноградная гроздь — средоточие разных поверий: кто ест виноград на Новый год, будет с деньгами весь год; виноградинка, съеденная в этот день, отгоняет нечистую силу; когда часы на Новый год бьют полночь, надо в такт каждому удару проглотить по виноградинке; если сохранить целый год гроздь черного винограда, будешь при деньгах (Португалия).[153]

Эта вера в «магию первого дня» проявляется и в иной форме: чем больше денег в доме 1 января, тем их больше будет и в году.

Расскажем еще о некоторых местных обычаях, связанных с Новым годом, которые представляют в известных отношениях особый интерес.

Один из таких обычаев, хорошо исследованный видным испанским этнографом Хулио Каро-Бароха, соблюдается до сих пор в местности Марагатериа, гористой части провинции Леон, где вообще сохранилось много архаичных черт в культуре. Это так называемый «праздник плуга» (la fiesta del arado), в котором отчетливо выражена аграрно-магическая направленность, но главную роль играют пастухи, а влияния христианской церкви почти незаметно. Вот его краткое описание.

Обряд исполнялся на Новый год. Пастухи всей деревни собираются на площадь, одетые в овчинные тулупы, подпоясанные цепочками из бубенчиков и колокольчиков, какие вешают на шею скоту; они на ходулях и кажутся великанами. Соединившись парами, они берутся за ручки плуга, который тянут другие участники обряда, наряженные наподобие женщин; их называют xiepas — слово неясного значения. Этими плугами они бороздят снег — символическое подражание пахоте — и распевают при этом особую песню. Очень интересно содержание песни: в ней заключается упрек женщинам, что они ленятся, и надежда на то, что снег, покрывший землю, будет залогом богатого урожая, а скот даст хороший приплод. Согласно другому описанию, обряд начинается еще накануне Нового года. Главные исполнители его, именуемые zamarracos (опять слово неясного происхождения), одеты в овчины и страшные маски; их обычно бывает шесть и одна «дама», роль которой играет 10 — 12-летний мальчик, в маске, изображающей женское лицо. «Самарракос» ходят с песнями и собирают подарки. В руках у них палки с крюками, которыми они пугают женщин, делая вид, что хотят зацепить их крюком за ногу, как овец.

Главная же часть обряда совершалась на следующий день, 1 января, после обедни. Тут же перед церковью собирались самарракос и начинали один за другим говорить речи, напоминая о событиях прошедшего года и о проступках отдельных крестьян и крестьянок. Самая интересная часть этой процедуры — шуточный «раздел осла» (repartitión del burro). Напомнив о каком-то околевшем в прошлом году осле (или корове и т. п.), оратор начинал «делить» его тушу между общинниками, с намеками на их слабости или проступки: болтунам достается язык осла, плясунам — ноги, легкомысленной женщине хвост и т. п. Все это говорилось стихами, а стихи заранее сочинялись какой-нибудь женщиной — известной мастерицей этого дела. После такого «раздела осла» съедали собранное угощение и только тогда, уже к вечеру, совершали обряд с плугом: «самарракос» тянули плуг, а «дама» правила им.

В этом любопытном обычае самые характерные черты — магическая пахота (магия плодородия); преобладающая роль пастухов; хождение на ходулях — опять с магическим смыслом, чтобы посеянное выросло выше; особая роль женщин; надо сказать, что женщины вообще в этой местности занимают влиятельное положение в обществе, так как мужчины часто отлучаются на сторону в качестве торговцев-разносчиков; отсутствие всяких элементов церковности; наконец — своеобразная общинная цензура нравов.

Аналогичные обряды зимней магической пахоты и посева известны и в некоторых других странах Европы — в Румынии, в Греции и пр.[154]

В числе других местных новогодних обычаев, исследованных тем же Каро Бароха, привлекает особое внимание своеобразный новогодний маскарад у басков Сульской провинции (из семи провинций, на которые делится Страна басков, четыре находятся в пределах Испании и три, в том числе Сульская, — во Франции).

У этих сульских басков до сих пор сохранился обычай, хотя он исполняется сейчас в упрощенной форме, устраивать на Новый год и в последующие дни чрезвычайно причудливое маскарадное зрелище. Действующими лицами являются только молодые и неженатые мужчины. Участники — их бывает от 30 до 80 — носят разные наряды и маски, в том числе женские. Каждая маска имеет свое имя и выполняет свою определенную роль. Очень любопытно, что вся эта компания делится на два отряда: «красных» и «черных». Что это за деление — неясно, и по этому поводу исследователями высказываются разные мнения. Видимо, тут сказалось имущественное или классовое расслоение: в «красные» попадают молодые люди из богатых семей, из сельской элиты, в «черные» — все остальные; другие полагают, что «красные» — это коренные местные жители, а «черные» — новопоселенцы. Между «красными» и «черными» прямых столкновений нет, но они выступают разобщенно: «красные» образуют стройную колонну в процессии, а «черные» идут как попало; между теми и другими помещаются музыканты, отделяющие один отряд от другого.

Во главе «красной» колонны шагает «Тшерреро» (Txerrero); в костюме его выделяется кожаная портупея с 8—10 медными колокольчиками и посох, обклеенный красными и золотыми полосками бумаги, с большим пучком конских волос на верхнем конце. За ним идут «ягнята», которых изображают два маленьких мальчика в белых одеждах, а с ними «пастух». Одна маска изображает медведя, еще одна — кота (с деревянными ножницами, которыми он грозит окружающим), затем идут маркитантка (а прежде — цыганка), потешающая публику весьма вольными движениями и шутками; «всадник» на грубо сделанном макете лошади; три-четыре «кузнеца» — их задача собирать подарки, и др. «Черные» имеют свои маски со своими именами.

Самая характерная часть ритуала — это шуточные сражения — не между «красными» и «черными», а между всей процессией и остальной частью населения деревни, которая старается затруднить шествие, загораживая дорогу разными препятствиями. Происходят шуточные стычки, сопровождаемые ритуальными танцами. «Побежденные» защитники «баррикад» присоединяются к «победителям», и все вместе идут брать штурмом следующую «баррикаду».

Все это игрище продолжается целый день, с раннего утра до вечера. Впрочем, в настоящее время обычай этот сильно упростился, некоторые маски исчезли.[155]

Происхождение и значение этого своеобразного обычая, неизвестного ни в какой другой местности, остается неясным. Очень вероятно, что звериные маски и наряды имеют отношение к магии плодородия, деление же сельской молодежи на два отряда есть отражение каких-то древних молодежно-мужских объединений, видоизменившихся позже в условиях классового расслоения сельской общины.

Аграрно-магические обычаи выступают и в христианизированном обличье. Например, в Галисии, в местности Реторта, крестьяне в первые дни Нового года устраивают шествие с косами, плугами, топорами вокруг часовни местного св. Маврикия, чтобы этим освятить сельскохозяйственные орудия. При этом стараются пением и шумом отогнать нечистую силу.

Как и в других странах, в Испании и Португалии верят в возможность предсказать погоду на каждый календарный месяц наступившего года по погоде в первые числа января: 1-е число — январь, 2-е — февраль, 3-е — март и т. д. Есть и другие разнообразные приметы погоды, по большей части суеверные.

А вот прямое наследие античности: стараются угадать события предстоящего года по тому дню недели, на которое приходится 1 января (а эти дни посвящены древнеримским богам). Так, вторник — день бога Марса, среда — Меркурия, четверг — Юпитера, пятница — Венеры и т. д. Значит, в наступающем году будет либо война (если 1 января вторник, день бога войны Марса), либо выгодная торговля (бог Меркурий), либо любовь (Венера) и пр. Но, конечно, это не народные, а чисто интеллигентские, городские приметы.

Однако вполне народное происхождение имеют поверья о нечистой силе. Эти поверья, связывающие особую активность всякой нечисти как раз с зимними святками, известны всем европейским народам; но в Испании они больше всего привязаны к новогодней ночи. Перед полуночью, по народным верованиям, отовсюду лезет нечистая сила: ведьмы вылетают из дымоходов верхом на помеле; разные «duendes» — собирательное название для всевозможных видов враждебных человеку существ — в этот момент особенно опасны. Среди имен нечистых духов есть и навеянные церковными представлениями — Люцифер, Сатан, Энемиго («враг») и др.; но есть и чисто народные: трасго (домовой), рабудо (хвостатый) и пр. В северных провинциях представления о нечистой силе носят следы влияния германской мифологии: тут разные гномы, карлики, жабы, великаны и др. В новогоднюю ночь происходит, по поверью, шабаш нечистой силы: она собирается на площадях и устраивает свои бесовские пляски.

Против всей это нечисти крестьяне используют разные обереги, заклинания, молятся св. Сильвестру, носят амулеты, отгоняют бесов шумом и криками. Так как по народным представлениям нечистая сила имеет вполне материальный вид, то и меры против нее принимались материальные: перегораживали дороги и улицы, ставили капканы и ловушки, вешали острые предметы на деревьях.

Церковных элементов в новогодних обычаях мало. Помимо св. Сильвестра еще один святой был связан с этими обычаями: св. Мануэль, день которого по церковному канону — 1 января. В Андалусии и сам новогодний праздник называется «Мануэлес»; в других местах так называют новогодние песни. Именинников Мануэлей поздравляют все односельчане, а они должны угощать всех поздравителей.

Зимний святочный цикл праздников заканчивается в Испании и Португалии, как и в других католических странах, днем «Эпифаний» или «трех королей» 6 января. Этот день называется также «пасхой королей»; называют его также «короли-маги» или просто «короли» (Reyes, Reye Magos, по-португальски — Reises). Ночь под этот праздник называется «двенадцатая ночь».

Главные персонажи, вокруг которых строится в этот день вся обрядность и все поверья, — это «три короля» (Гаспар, Мельчор, Бальтасар): средневековая переделка евангельского рассказа о поклонении волхвов-магов новорожденному Иисусу. Однако все обычаи и верования, связанные с «королями-магами», уже давно приобрели либо шуточный, игровой характер, либо вид праздничной, но вполне светской церемонии.

Сейчас день «королей» — праздник по преимуществу детский и молодежный. Дети ждут от «королей» подарков. Накануне праздника они ставят за окно ботинки или вешают чулки, куда родители и кладут им подарки от имени королей. Непослушным детям родители иногда вместо подарков пачкают во сне углем лицо. Для пущей реалистичности, ожидая «королей», которые должны приехать на конях, оставляют для этих коней клок сена или початки кукурузы.

В прошлом, однако, исполнялись и более сложные и торжественные обряды. Так, в Андалусии еще в конце XIX в. разыгрывалась целая мистерия, в которой главные действующие лица в особых нарядах, изображающих восточных королей-магов, подъезжали верхом на лошадях к церкви, где собирались молящиеся, входили в нее и подносили новорожденному Иисусу свои дары: старик Мельчор подносил ему ладан, «как богу», молодой Гаспар — освященную мирру, «как священнику», а негр Бальтасар — золото, «как царю».

В Мадриде еще недавно помнили об излюбленных проделках столичных шутников в Двенадцатую ночь. Ожидали прибытия «королей» в 12 часов ночи. За час или два до полночи на улицах появлялись подвыпившие компании молодых людей с лестницами, огромными бутафорскими телескопами и с порядочным запасом винных бутылок. Обычно они старались разыскать какого-нибудь подгулявшего провинциала-крестьянина из Галисии или Астурии, где люди, как считается, особенно легковерны. Ему объясняли, что надо встретить королей первыми. Один из молодых людей взбирался на лестницу и смотрел в свой телескоп, объявляя затем, что видит вдали три точки. Тогда все отпивали из бутылок и двигались навстречу королям. Лестницу заставляли нести простака-гальего. Через некоторое время — остановка, опять взгляд с лестницы в подзорную трубу. «Короли приближаются!». Снова небольшая выпивка, и бедняк-гальего несет лестницу дальше. Такое шествие продолжалось иногда несколько часов. Еще в конце XIX в. на улицах Мадрида можно было встретить не одну такую компанию «встречающих» с лестницами. Позже этот обычай был администрацией запрещен.[156]

Теперь церемонии торжественной встречи «королей-магов» приняли совершенно светский характер. Во многих городах встречают «королей», прибывающих на автомашинах, даже на самолетах. Их сопровождает торжественная свита и встречает многолюдная толпа. В городе Пальма на острове Майорка «короли» входят в город под почетным военным эскортом в средневековых костюмах, под музыку военного оркестра.

На Канарских островах, напротив, стараются придать зрелищу более экзотический и архаический вид: короли въезжают в город на верблюдах![157]

Подобная модификация древних обычаев, эволюция их от наивно безыскусного идиллического обряда до торжественной полувоенной церемонии, с использованием новейших средств транспорта — очень характерна для такой страны, как Испания, с ее традиционным пристрастием к блестящим военным парадам.

В день «королей» и в следующие за ним дни по деревенским улицам опять ходят, как на рождество и на Новый год, группы агинальдейро, распевающих свои песни. В песнях этих упоминаются «короли» с их дарами. В числе ряженых опять фигурируют «старик» и «старуха». Собранная провизия идет на общественную ночную пирушку.

К тому же празднику «королей» приурочен и еще один шуточный обычай, известный и в других странах Европы, — обычай выбирать игрового «короля». По очень правдоподобному предположению Джемса Фрэзера и других историков религии, в этом проявляется слабый отголосок древнего, вполне серьезного и жестокого религиозного обычая: принесения в жертву человека, временно олицетворяющего собой духа растительности. Таков был первоначальный смысл древнеримского праздника Сатурналий, а до наших дней от этого варварского ритуала остался лишь шуточный выбор временного «короля».[158]

На Пиренейском полуострове этот обычай известен в разных формах. Так, в Португалии, в районе Брагансы, устраивается «праздник парней». Холостая молодежь разгуливает в масках разных животных. Это «жанейрос» («январи»). Предводитель их — без маски, носит на голове бумажную корону и называется «императором». Он выступает на подмостках с чтением сатирических стихов о своих земляках. В г. Аленкере выбирались сразу два «короля на день». В других местах таких королей называли «вице-королем», «алькальдом», «майордомом» и пр. Самый способ выбора различен. Чаще всего пекут праздничный пирог или торт и в него запекают монету или просто боб. Пирог разрезается на доли, и кому достанется доля с бобом или монетой, тот и «король». Он выбирает себе «королеву», назначает «министров». В ближайшее воскресенье «король» должен угостить обедом всех, кто его выбирал.

Есть еще много описаний тех гротескных обычаев, традиционных игр и шуток, которые в разных местностях Испании и Португалии устраивались — а частью и теперь устраиваются — в день Трех королей (или в предшествующие дни, особенно 28 декабря). Избранный по жребию «король» отдает каждому из участников игры шуточные приказания, которые беспрекословно исполняются. Каждому отводится какая-то роль. «Кому он приказывает раздеться, тот немедленно раздевается догола; кому приказывает нести камень на плечах, тот несет его; кому приказывает петь или плясать, должен петь и плясать, хотя бы он не умел». Это называется «игра короля» (el juego del rey).[159]

Несколькими днями раньше, в день «невинных младенцев», выбирают шуточного алькальда (сельского старосту), который, в числе прочих дурачеств, вывешивает, например, такой приказ: «По приказанию алькальда и нового правительства, вступившего сегодня в должность, оповещается: чтобы никто не был ни на солнце, ни в тени; ни дома, ни вне дома; ни шел, ни останавливался; ни лежал, ни стоял; под страхом наказания сменой одежды» (bajo la pena de la ropa remezclada).[160]

Вообще в этих игровых обрядах, приуроченных к дню Трех королей (а также к вышеупомянутому дню «невинных младенцев», стр. 59), сохранилось много от древних традиций, которые испанскими этнографами возводятся к античным Сатурналиям, когда, как известно, умышленно нарушался повседневный социальный порядок. Если на первый взгляд это все простые развлечения, детские или молодежные игры, то присмотревшись ближе, мы видим тут очень глубокую культурную традицию, идущую и в самом деле от античных времен, но особенно оживившуюся в европейских странах в эпоху Ренессанса. Эту традицию — наиболее ярко проявившуюся в творчестве Рабле и отчасти других гуманистов XV–XVI вв. — хорошо исследовал в недавнее время советский ученый М. М. Бахтин;[161] он выявил скрытый под разными карнавальными и прочими развлечениями глубокий пласт культурных навыков, обычаев, светских и антицерковных по своей общей направленности. Эта гротескная «смеховая культура», порой грубая в своих проявлениях, пародирующая и высмеивающая установленные порядки, феодальные нормы, церковный культ. Она стремится все вывернуть наизнанку, христианскому богословию противопоставляет ярмарочное веселье, религиозным обрядам — забавную клоунаду. Церковь нехотя терпела эти вольности, стараясь только ограничить их установленными днями в году.

Так заканчивается праздничное «двенадцатидневье». Но к числу праздников зимнего цикла в Испании и Португалии надо прибавить еще и день св. Антона (San Antón) — 17 января, потому что связанные с ним народные обычаи очень близки по смыслу к святочным обычаям.

Св. Антон считается покровителем домашних животных. В день этого святого крестьяне приводят к церкви свой скот, чтобы получить для него благословение. Народ твердо верит в важность этого благословения: теперь со скотом уже не должно случиться ничего дурного.

Этот обычай получил отражение и в городском быту. 17 января испанские дамы и кавалеры из богатых слоев общества подъезжали на богато разукрашенных лошадях к церкви или к часовне св. Антония, а если таковой в городе нет, то к любому собору или церкви, объезжали кругом церкви и получали благословение от священника.[162]

К этому же дню приурочен сохранявшийся еще недавно варварский обычай «убивать петуха» (matar el gallo). Вероятно, это остаток древнего кровавого жертвоприношения, но потом это стало просто жестокой забавой сельской молодежи. Всадник должен был с завязанными глазами на всем скаку поразить пикой живого петуха, привязанного к веревке, протянутой поперек улицы. Разновидность того же обычая: парни держат подобную веревку за концы из противоположных окон, то опуская, то поднимая веревку, а девушки, с завязанными глазами, старались заколоть петуха шпагой. Убитых петухов сообща съедали.

Описанные здесь коротко зимние праздничные обычаи народов Пиренейского полуострова обнаруживают, как мы видим, ряд последовательных исторических наслоений. Древнейшим слоем были, вероятно, крестьянские приметы о погоде и гадания о будущем урожае и благополучии скота. От этого древнего слоя мало что осталось. Древние корни имеют и магические обряды плодородия, и элементы аграрного культа, сейчас сохранившиеся лишь в слабых пережитках. Мощный отпечаток наложила на эти древние обычаи христианская католическая церковь, которая частью запретила и вытеснила старинные обряды, заменив их своими, — разные мистерии, пасторали и др., — частью придала христианский вид этим старинным обрядам. Но и церковные ритуалы, господствовавшие в средние века, позже стихийно модернизировались, частью теряли религиозное содержание, частью сохраняли его, но постепенно и в них начинали преобладать игровые, развлекательные мотивы. В последнее время традиционные зимние праздники все больше становятся делом молодежи или просто детскими праздниками, старинные обряды — играми и забавами.

Почти все календарные обычаи испанцев и португальцев находят себе аналогии в традициях других европейских народов. Труднее указать специфические отличия. В качестве таких можно, видимо, отметить, с одной стороны, более глубокое влияние церкви, преобладание христианских мотивов в обрядовом фольклоре («вильянсикос» и пр.), — а с другой стороны, нарочитую помпезность церемоний, уже утративших религиозное содержание и ставших подобием военного парада.

Нельзя не обратить внимание на иной набор имен святых-покровителей, чем в большинстве других стран Европы.

* * *

Итак, кульминация зимнего цикла праздников — «Двенадцать дней». Период этот содержит три главных церковных праздника и один древний, никак не связанный с христианским богословием или культом, — Новый год. Внешне эти праздники наполнены разным содержанием, но в основе своей они проникнуты единым смыслом. Это скрытое, но подразумеваемое единство особенно ясно обнаруживается в деревне, где древние, идущие из дохристианских глубин и хранимые народом обряды удивительно однообразны, хотя и прилагаются к разным датам, к разным праздникам. Церковь пытается придать свое толкование ритуалам, приходящимся на разные даты, но в целом, особенно в сельской среде, сохраняется смутное ощущение «единого потока» зимних праздников.

Хоры агинальдейрос, собирающие подарки и на рождество, и на Новый год, и на «королей»; ужины и другие трапезы с ритуальным набором блюд, в установленные дни и часы; коллективные пирушки за счет собранной провизии; костры, непрерывно пылающие все праздники; запреты работать или совершать какие-то действия; различные приметы и гадания; однотипные маскарады и на рождество, и на Новый год, и 6 января, — все это вместе воспринимается как нечто единое, как некий цикл, предвещающий наступление нового аграрного года.

НАРОДЫ БЕЛЬГИИ И НИДЕРЛАНДОВ

* * *

И. Н. Гроздова

Этнический состав населения Нидерландов и Бельгии довольно разнообразен: здесь живут преимущественно народы германской языковой группы — голландцы в северных провинциях Нидерландов, фламандцы в южных провинциях этой страны и в северных провинциях Бельгии, небольшая народность фризов в провинциях Фрисландия и Гронинген (Нидерланды). В южных провинциях Бельгии основное население составляют валлоны, по языку относящиеся к романской группе; валлонский язык, по существу, является диалектом французского языка.

Не одинакова и религия народов Нидерландов и Бельгии: большинство голландцев и фризов принадлежит к протестантской церкви, фламандцы же и валлоны по вероисповеданию почти все католики.

Но все перечисленные народы живут в сходных географических условиях (несколько отличается от остальной равнинной страны лишь юг Бельгии, где есть невысокие горы), с давних времен их сельское хозяйство имеет одинаковое — скотоводческое направление. Именно сходство в экономике и географии обеих стран обусловило возникновение и развитие многих сходных народных обычаев и обрядов даже у разных по религиозному вероисповеданию народов. Это еще лишний раз подтверждает аграрно-производственное происхождение большинства обрядов народного календарного цикла.

Языческой основой всех зимних праздников народов Нидерландов и Бельгии был, по-видимому, зимний праздничный период древних германцев, который начинался с ноября месяца и с небольшими перерывами продолжался до января. К этому времени заканчивались все полевые работы, скот возвращался с пастбищ в стойла и начинался убой скота и домашней птицы для заготовки мяса к наступающей зиме. На праздник совершались жертвоприношения богам, а после устраивались обильные пиршества. Период перехода к зиме, к временному умиранию всей природы считался очень важным временем года в древности.

После принятия христианства к прежнему зимнему языческому празднику был приурочен ряд больших христианских праздников, дни памяти христианских святых. Так возник почти непрерывный праздничный цикл, который охватывает время с ноября до середины января. Весь зимний праздничный период называется на голландском и фламандском языках мидвинтерфеест (Midwinterfeest) — праздник зимы.

Обряды и обычаи зимнего календарного цикла народов Нидерландов и Бельгии имеют много общих черт не только с обычаями германских народов, но и с обычаями других, более далеких им по языку и происхождению европейских народов.

Однако можно выделить и некоторые специфические черты зимних обрядов, свойственные только населению этих стран.

Одной из таких характерных черт зимнего праздничного цикла голландцев, фламандцев и валлонов является особенно большая популярность дней памяти двух святых — св. Мартина (11 ноября) и св. Николая (6 декабря). К этим дням приурочено наибольшее количество обычаев, и в жизни народов Нидерландов и Бельгии дни памяти этих святых имеют даже, пожалуй, большее значение, чем рождество и Новый год. Такое выделение этих двух праздников можно объяснить тем, что они были ближе по времени к началу зимнего праздничного периода древних германцев.

Центральной фигурой древнего языческого праздника был бог Водан, некоторые черты которого впоследствии были перенесены на христианских святых — Мартина и Николая, и их популярность в народе благодаря этому увеличилась.

День 11 ноября по церковному календарю посвящен памяти св. Мартина, епископа Турского, патрона Галлии с IV в. И в Бельгии, и в Нидерландах святой с раннего средневековья пользовался большим почитанием. В Нидерландах по крайней мере 40 из самых древних церквей были посвящены ему.[163] Его имя носят деревни, плотины, мосты. Считается, что епископский город Утрехт и все его жители находятся под защитой св. Мартина. Изображение святого помещено на верху колокольни утрехтского собора, нарисовано на епископском знамени.[164] В Бельгии же этому святому посвящено более 400 церквей.[165]

Праздник в честь святого Мартина осмысляется в народе как праздник окончания сбора урожая и наступления зимы. Считают, что зима наступает именно со дня св. Мартина.

Из приуроченных к празднику зимы обрядов в Нидерландах и Бельгии выделяется прежде всего большая их группа, связанная с ритуальными огнями. Еще в XIX в. был повсеместно распространен в этих странах обычай зажигать костры в канун дня св. Мартина. Обычай разжигания костров, по-видимому, был связан прежде всего с культом солнца. Но огонь костров имел и очистительное значение: еще недавно огонь для праздничного костра добывали старым способом, без помощи спичек, а топливо для него должны были доставлять все члены общины. Через костер люди не только прыгали сами, но и заставляли прыгать скот.[166]

На юге Нидерландов и повсюду в Бельгии, особенно вдоль реки Маас, еще и в наши дни в вечер накануне св. Мартина можно видеть на холмах ряды пылающих костров. Пока они горят, парни с зажженными факелами обегают поля.

Там, где костры уже не зажигают, воспоминанием о них служат факелы, с которыми молодые люди обходят улицы деревни. Такие факельные шествия устраиваются еще во многих провинциях Бельгии, в голландском Лимбурге и Брабанте.

В Брюгге в канун дня св. Мартина дети бегали по улицам с обмазанными смолой и зажженными веревками.

В других областях вместо факелов зажигали разноцветные бумажные фонарики или фонари, выдолбленные из тыквы, репы. Последние фонари особенно известны у фризов (пров. Фрисландия и Гронинген в Нидерландах).[167]

Наконец, позднюю трансформацию костров можно видеть в распространенном довольно широко современном обычае зажигать в канун дня св. Мартина свечи. О том, что такие свечи ведут свое начало от разжигавшихся когда-то в этот день костров, говорит следующий обычай: в некоторых голландских деревнях в канун дня св. Мартина все жители образуют на улице селения круг, в середине которого ставят несколько зажженных свечей. В то время как взрослые танцуют и поют, дети прыгают через горящие свечи.[168]

Как и в другие праздники, 10 и 11 ноября во многих селениях Нидерландов и Бельгии устраивались различные процессии, шествия. Раньше их участниками были только взрослые. Еще и сейчас в местечке Венлоо (пров. Лимбург), одном из наиболее важных центров празднования дня св. Мартина, в канун праздника молодые люди собираются группами и с песнями ходят по улицам селения. Один из них, изображающий самого святого Мартина, едет посредине процессии в открытом экипаже. В процессиях, организуемых в Северном Брабанте, св. Мартин идет пешком впереди. Вокруг его туловища повязан большой пук соломы, соломенные же связки обрамляют его шею, руки и ноги.[169] Каждый участник обряда несет цветной бумажный фонарик. Из окон жители бросают им «дары для св. Мартина» — печенье, яблоки, орехи и прочую снедь.

В большинстве местностей устройство шествий в день св. Мартина стало уже давно простым развлечением и целиком перешло в руки детей. Идя группами от дома к дому, дети поют старую песню о святом, патроне всех нищих. В песне Мартин сам изображается нищим, дрожащим от стужи, нуждающимся в огне и тепле:

Разожгите огонь, разожгите огонь! Святой Мартин идет сюда. С обнаженными и холодными руками. Он хочет обогреться у огня.

После этих строк следует короткое обращение к «богатому человеку, у которого всего много», с просьбой дать топлива для костра и провизии для устройства праздника в честь святого. Дары, которые дают детям, состоят преимущественно из плодов только что убранного урожая: фруктов, овощей, каштанов, орехов.[170]

О том, что праздник в честь святого Мартина связан со старым праздником сбора урожая, свидетельствует широко распространенный обычай, один из наиболее старых вариантов которого описан в Гельдерландском народном альманахе 1837 г.: на потолок комнаты подвешивались бумажные кульки, наполненные яблоками, изюмом, миндалем, орехами, а также зернами пшеницы, овса, горохом; к каждому кульку была прикреплена длинная бумажная полоска. Эти полоски зажигали, огонь бежал вверх к кулькам и поджигал привязанный к ним маленький пакетик с порохом. Порох вспыхивал, кульки разрывались, и все их содержимое рассыпалось по полу. Дети подбирали рассыпавшиеся лакомства.[171]

Теперь это делается проще: все лакомства ссыпаются в одну корзину, которую кто-либо высоко поднимает над головой и опрокидывает. По этому обычаю, который бывает часто приурочен и к другим праздничным дням зимнего календарного цикла, и сам день в народе иногда называется «днем встряхивания корзин» (Schuddekorfsdag).[172]

Как и всякий другой праздник, день св. Мартина сопровождается вечеринками, праздничным ужином — в канун и обедом — в самый день. Кушанья к праздничной трапезе приготовляются главным образом из мяса, так как именно с этого дня повсюду начинался убой скота на зиму.

«В день св. Мартина режет бедняк свою свинью» (Op sint Martijn slacht de arme het zwijn), — говорит народная пословица.[173]

Но особенно распространенное блюдо в этот день — жареный гусь. По-видимому, обычай есть гуся в это время — еще языческий. В ноябре гусей уже не могли больше выгонять на пастбища, а корм надо было беречь для тех птиц, которых оставляли на зиму. Народ обычно считает начало своих работ по дням памяти святых, поэтому и убой гусей был приурочен к ближайшему такому дню — дню св. Мартина. Уже давно на многих иконах святого изображали с гусем. Сохранилась легенда о том, что гуси своим гоготанием прервали проповедь святого и поэтому он повелел их резать в это время. По другим легендам гуси открыли убежище Мартина, в котором он прятался от слуг кардинала, и за это были им прокляты.[174]

У фламандцев существует также несколько видов печенья, которые выпекают специально к этому дню. Это так называемые рожки св. Мартина (Sint Maartens hoornt) — вафли четырехугольной формы.

В южной Бельгии, где развито виноделие, в день св. Мартина ставят новое вино в погреб, и в этот праздник впервые пробуют его. Он называется «напиток св. Мартина» (Sint Maartens’ dronk).

В Дордрехте поют:

Sint Martijn, Sint Martijn T’avund most en morgen wijn.

(Св. Мартин, св. Мартин, вчерашнее сусло, завтрашнее — вино).[175]

В народных повериях часто некоторые функции св. Мартина смешиваются с функциями другого популярного святого в Нидерландах и Бельгии — Николая. Поэтому в некоторых областях св. Мартин также считается другом детей. Подобно св. Николаю, он якобы ездит верхом на коне по крышам домов в канун своего праздника, чтобы бросить подарки детям через каминную трубу. Иногда же (в Бельгии) изображавший св. Мартина человек со «слугой», который несет мешок с подарками и розги — для непослушных детей, обходили дома и беседовали с детьми.[176]

У католиков между двумя большими праздниками зимнего цикла — св. Мартина и св. Николая — отмечаются еще дни памяти св. Катерины. Ее имя означает «свет», «чистота». С этого дня считают полное установление зимы, по народной пословице: «Св. Катерина приходит в белом платье». С этого же дня коровы окончательно водворяются в стойла: «Со дня св. Катерины должны коровы быть на веревке» (Met sint Katrijn moeten de koeien aan de lijn).[177]

День св. Катерины также часто называют «день встряхивания корзин» — Schuddekorfsdag.

В бельгийском Лимбурге школьники ходят в этот день по улицам селений и просят подарков в честь святой. Если им дают деньги, яблоки, то они хором говорят: Goe Sinte Katrien! (Добрая св. Катерина!), если же они ничего не получают, то кричат: Kwa Sint Katrien! (Злая святая Катерина!).[178]

У валлонов св. Катерина считается покровительницей девушек, они поэтому устраивают в ее день процессии. Одна девушка, одетая в белое платье и с золотой короной на голове, представляет святую. Они поют традиционную песню в честь святой и собирают провизию для устройства пирушки вечером.

Фламандцы и валлоны — католики по вероисповеданию отмечают 4 декабря день святой Варвары. Интересный обычай приурочен к этому дню в Лимбурге: 4 декабря срезают ветки вишневого дерева или березы, их называют «ветки св. Варвары» (Barbara tekken) и ставят в воду или втыкают во влажную землю, чтобы к рождеству они распустились. С этой же целью валлоны сажают в блюдо с землей зерна пшеницы. На этих зернах также гадают: если они быстро прорастают — урожай будет хороший, если медленно — плохой.[179]

Через день после праздника в честь св. Варвары наступает и один из самых больших праздников зимнего календарного цикла — день св. Николая (6 декабря), широко отмечаемый и в католических, и в протестантских областях Нидерландов и Бельгии.

Еще задолго до праздника дети пишут письма св. Николаю с просьбой принести особенно желаемый ими подарок.

В канун праздника — 5 декабря — св. Николай появляется повсюду и в городах, и в деревнях, так же как во многих странах Дед Мороз перед Новым годом. И по внешнему виду он очень похож на Деда Мороза. Он всегда высок ростом, имеет длинную седую бороду; одет в красную сутану, на плечи его наброшена белая епископская мантия, а на голове — высокая красная митра, в руках — золотой посох. Обычно он едет на белом коне, а в южных областях Бельгии — на осле. Святого сопровождает слуга мавр, которого называют Черный Петер (Zuark Peter). Черный Петер одет как средневековый паж — в бархатный камзол, короткие брюки, на голове носит шляпу с пером. За его спиной висит черный мешок с подарками, а в руках он держит розги для непослушных детей.[180]

Считают, что св. Николай, или по-голландски Sintez Class, приходит из страны солнечного света, откуда он приносит детям подарки. В большие города он обычно прибывает на большом пароходе якобы из Испании, а за последнее время часто меняет и этот транспорт на более современный — вертолет.[181]

Процессия св. Николая

В таких больших городах, как Амстердам, Гаага, Роттердам, прибытие св. Николая 5 декабря часто бывает большим общественным праздником. Св. Николай, например, считается патроном города Амстердама, и поэтому там его день отмечается особенно торжественно. 5 декабря св. Николай прибывает к главной набережной города на большом пароходе из Испании вместе с многочисленной свитой. Когда пароход причаливает к пристани, ружейные выстрелы, звон колоколов и крики многотысячной толпы, собравшейся на площади, извещают о его приезде. На берегу его встречает бургомистр, альдермен и другие должностные лица. Св. Николаю подводят белого коня, и вся процессия во главе с ним шествует через весь город. Несколько его помощников — слуг мавров следуют за ним пешком или на мопедах. Процессия останавливается перед детскими больницами, сиротскими домами и другими детскими учреждениями, и слуги раздают там подарки детям.[182] В большинстве городов и селений св. Николай и сопровождающие его ряженые накануне 5 декабря обходят все дома и раздают подарки детям. Вечером после праздничного ужина родители и дети усаживаются вокруг пылающего камина и рассказывают легенды из его жизни, поют традиционные для этого дня песни. Из легенд особенно распространено сказание о том, как он воскресил трех мальчиков, которых злодей трактирщик убил, разрубил на куски и спрятал в бочку. Во время такой беседы вдруг раздается звонок, в дверь просовывается черная рука и разбрасывает пригоршнями сладости и фрукты. Пока дети их собирают, в комнату входит сам св. Николай в сопровождении своего слуги. Он расспрашивает детей об их поведении в течение года, перечисляет все их дурные и хорошие поступки, затем прощается и уходит. После его ухода, прежде чем лечь спать, каждый ребенок ставит к камину свой башмак, в который кладет клочок сена или овес — для лошади св. Николая (у валлонов морковь и кусочек хлеба для его осла). По преданию св. Николай ездит в эту ночь по крышам домов на своем белом коне, а Черный Петер спускается в каждый дом по дымоходу и кладет подарки в приготовленные башмаки.[183] Св. Николай во многом похож на чествуемого когда-то в это же время бога древних германцев Водана, и обычай оставлять корм для его лошади несколько напоминает существовавший в некоторых местностях Голландии обычай во время жатвы оставлять горсть колосьев — для лошади Водана.[184]

Утром 6 декабря дети стараются встать пораньше и бегут к камину, чтобы увидеть, что принес им св. Николай. Среди обычных игрушек, одежды и других подарков есть и обязательные традиционные лакомства, которые приготовляют специально к этому дню: медовые пряники в форме фигурок человека или животных, сливочные леденцы в виде гвоздики, сердца и пр., марципановые фрукты и овощи, а в северных Нидерландах обязательно марципановый поросенок.

По поверью считается, что св. Николай любит шутки и «сюрпризы» — в башмак может быть положен и искусно сделанный из марципана бутерброд с сыром или даже марципановый же кусок туалетного мыла, который трудно отличить от настоящего. Непременным подарком являются также «шоколадные буквы» — инициалы детей, сделанные из шоколада, и имбирное рассыпчатое печенье, испеченное в особых формочках в виде фигурок детей, животных; среди них особенно выделяется большая фигура, изображающая самого св. Николая на коне.[185]

Обмениваются подарками в этот день и взрослые. Вместе с обычным подарком они часто получают «миндальные буквы» — инициалы своего имени, вылепленные из миндального печенья. Эти инициалы тем больше по размерам, чем большее расположение питает к человеку тот, кто их дарит. Иногда молодой человек дарит поэтому своей возлюбленной «миндальные буквы» огромных размеров.

Очень часто получают и взрослые в качестве подарка различные сюрпризы. Так как считается, что все подарки делает св. Николай, дарящий их старается скрыть свое имя, смущая получателя юмористическими стихами и фальшивыми указаниями. Порой, например, небольшой подарок завернут в несколько оберток, все адресованные разным лицам, и только на последней бумажке написано имя получателя подарка.[186]

После окончания праздника в честь св. Николая праздничное веселье утихает до рождественских дней, к которым готовятся долго. Уже день св. Томаса — 21 декабря — рассматривается как преддверие к святкам, называемым «Двенадцать ночей» (Twaalf Nachten). Это самый короткий день в году, и поэтому считается позором долго спать 21 декабря. В голландском Лимбурге еще и теперь за человеком, вставшим в этот день в семье последним, целый год сохраняется прозвище «Томас».[187]

Как и у других европейских народов, христианский праздник рождения Христа соединился с зимним аграрным праздником, в основе которого лежал культ солнца, как источника всяческого благополучия.

Обряды на трех праздниках зимнего цикла — рождество, Новый год и крещение — очень сходны между собой, что вполне понятно, так как все они преследуют одни и те же цели: отклонить зло и влияние нечистой силы, особенно опасной в это время года, обеспечить благополучие семьи, предугадать будущее. Рождественская ночь считалась волшебным временем. По народному поверию, в полночь совершались различные чудеса: например, вода становилась вином; в западной Фландрии верили, что в этот час лошади начинают говорить по-человечьи, а овцы становятся на колени.[188]

В период полного угасания природы, в мрачное холодное время года особое значение приобретают предметы, которые являются символами нового возрождения природы. Поэтому большую роль в рождественских обрядах играют ветки вечной зелени или распускающиеся зимой. Таким растениям приписывалась особая жизненная сила и, чтобы перенять от них эту всепобеждающую жизненную силу, старались внести их на время праздника в дом или же просто коснуться ими людей и животных. Для этого ставили в воду ветки вишни и березы в день св. Варвары с тем, чтобы они распускались к рождеству.

В Лимбурге по обычаю ставят днем в сочельник в воду особое растение, которое по-фламандски носит название Рооз ван Иерихо (Roos van Yericho). В полночь все садятся вокруг цветка, поют рождественские песни и наблюдают за его распустившимися цветами, напоминающими розу.

Почетное место между волшебными растениями рождественской ночи занимает Hydros kropisciteit. Это растение имеет способность быстро раскрывать свои лепестки при смачивании их водой. Такое быстрое возрождение рассматривается как чудо, и поэтому растение играет большую роль в предсказаниях и в толковании снов. Его считают также символом воскресения и называют часто Anastatica. По преданиям, первый цветок этого растения появился при рождении Христа, погиб при его распятии и вновь распустился при его воскресении.

К избранным растениям, которые цветут в рождественскую ночь, принадлежит особый вид колючек (Allränchen). В Оверисселе считают также таким растением бузину, которую используют для изготовления крестов.[189]

До сих пор сохраняется обычай украшать к рождественским праздникам ветками вечной зелени — падубом и омелой — жилище и стойла. В городах специально к этому дню доставляют по каналам на баржах ветки падуба, омелы и елки и продают их на рынках и улицах.

Рождественское дерево (Kerstboom) в Нидерландах и Бельгии появилось в XIX в. и было заимствовано из Германии. И в настоящее время оно распространено не во всех провинциях: в некоторых частях Фландрии, например, его не знают. Но во всяком случае в большинстве городских и сельских домов такая нарядная елка, увенчанная звездой и обвешанная блестящими шарами, яблоками и конфетами, стала необходимой принадлежностью этого зимнего праздника.[190]

Древняя связь праздника с культом солнца, тепло которого так необходимо для всех сельскохозяйственных работ, особенно четко проявлялась в прежнем обычае зажигать на рождество костры; в наше время в рождественскую ночь костры уже не раскладывают, зато до сих пор повсеместно распространено сжигание в камине рождественского полена (Kerstbloock). В Лимбурге упоминание о рождественском полене встречается уже в хронике 1264 г. «…Каждый из постоянных жителей селения, — сказано там, — приносит сухое полено из леса и в день рождества сжигает его на своем очаге».[191]

И сегодня еще в Бельфельде, Эхте, Веерте (Нидерланды) для праздника откладывают лучшее полено. Золу от рождественского полена рассеивают по полям, чтобы получить хороший урожай.[192]

В некоторых областях Бельгии вместо полена сжигают в сочельник «рождественскую палочку» (Kerststokjes). Празднование сочельника заключается в посещении церкви, где служится особая месса, и семейном ужине, который начинается поздно, после 12 часов ночи. После того как семья приходит из церкви, все собираются у праздничного стола, накрытого возле камина, в котором горит рождественское полено.[193]

Аграрная основа праздника особенно выступает в ритуальной обрядовой пище на рождество. Цель обильной еды — стремление добиться хорошего урожая и благополучия семьи в течение года. Поэтому, возможно, почти все мясные кушанья к рождеству готовились из свинины (свинье всегда приписывалась особая плодовитость), а в средние века было в обычае подавать к рождественскому столу зажаренную свиную голову. Тем же стремлением обеспечить урожай, благополучие объясняется предпочтение, отдаваемое в этот день блюдам из хлебных злаков, а в Нидерландах также и из бобовых растений, особенно гороха.

Для всех народов Нидерландов и Бельгии характерно также обилие различного вида обрядового печенья. Особенно распространен так называемый рождественский венок (kerstrans). Это песочное печенье с миндальной начинкой обсыпано миндалем, имеет форму кольца. Оно украшается засахаренными фруктами. Его подают на рождество и к завтраку, и к вечернему чаю.

Безусловно, пережитки жертвенных обрядов, совершаемых для сохранения скота от гибели, сохраняются еще в ритуальных печеньях, выпеченных в форме животных. У голландцев чаще всего такие печенья изображали корову и свинью.[194]

Ни в Нидерландах, ни в Бельгии почти не сохранилось столь характерных для рождественского праздника обрядов колядования и ряжения. Лишь в некоторых католических селах в день рождества группы детей ходят от дома к дому и поют специальные рождественские песни. В первой части такой песни дети рассказывали о приходе пастухов к новорожденному Христу в Вифлеем, а во второй части они поздравляли с праздником всех жителей дома и желали всем людям здоровья и благополучия домашнему хозяйству: «чтобы было у вас много цыплят в этом году…», «чтобы телята быстро росли и толстели…» и т. п.

За такие пожелания хозяйки давали им специальные рождественские хлебцы, часто выпеченные в форме животных или древесных листьев, шишек.[195]

К рождеству много приурочено поверий о нечистой силе. В период зимней стужи и мрака особенно губительную силу приобретали различные мифические создания народной фантазии — эльфы, гномы, ведьмы и пр. В это время, как и в другие праздники зимнего цикла, изображается, как по воздуху проносится «дикая охота» — духи под водительством Водана. В течение средних веков часто в качестве предводителя дикой охоты стали упоминать и многих исторических личностей — Аттилу, Дидериха Бернского, Карла Великого и позднее даже Наполеона.[196] Часто языческая дикая охота получает и христианское осмысление: говорят, что это души грешников под предводительством Ирода и Каина проносятся по облакам.[197]

Чтобы отвести от себя зло и мщение адских созданий, принимающих участие в дикой охоте, в Нидерландах и Бельгии совершали различные охранительные действия: обходили с горящими факелами или свечами вокруг дома и стойла, окуривали жилище дымом горящего можжевельника, отпугивали нечистую силу звоном колоколов.[198] Еще недавно в Оверейсселе и Гельдерланде сохранялся обычай трубить с этой же целью в рождественский рог (Midwinterhoorn). Его изготовляли из изогнутого и выдолбленного куска ольхового дерева длиной в 1–1,5 м, а в настоящее время делают также и из металла. В рог трубят преимущественно над колодцем, отчего звук становится сильнее. В этот рог трубили по ночам на протяжении всех святок — с сочельника и до крещения. В такую очень темную зимнюю ночь были часто слышны монотонные пронзительные звуки этих самодельных инструментов, далеко разносящиеся в тишине по морозному воздуху.[199]

Обычай трубить в рог над колодцем в рождественский сочельник

На второй день рождества празднование продолжается. В городах многие люди отмечают этот день посещением театров, вечеров, концертов или встречей с друзьями в кафе или ресторане.

Среди католиков на второй день рождества, 26 декабря, отмечается день памяти св. Стефана, который считается в этих странах покровителем домашнего скота, особенно лошадей. В церквах освящают в этот день сено и овес для лошадей, повсюду разъезжают верхом на лошадях, организуют конные скачки. В этот день каждой корове поверх сена кладут по кусочку хлеба — «в честь св. Стефана». В Дренте мальчики носят по домам охапки сена, от которых оставляют в каждом доме клочок для коровы. За это хозяева дома их угощают.[200]

Своеобразный обычай совершается на третий день рождества, в день св. Яна Евангелиста, среди католического населения голландского Лимбурга. После обедни народ пьет в церкви освященное вино, называемое «напиток в честь св. Яна» (Drinn St. Yans minne). По-видимому, первоначально это был жертвенный напиток, посвященный какому-то богу. По мнению некоторых нидерландских исследователей, голландское слово «minne» произошло от индоевропейского корня «mew» со значением благодарить, вспоминать. В старину пили «minne» в честь Водана. В христианское время этот обычай нашел себе объяснение в легенде: св. Яну предложили выпить отравленное вино, и он опорожнил весь кубок без всякого вреда для себя.[201]

Канун Нового года голландцы называют днем св. Сильвестра (Sint Sylvester vooravond). Тому, кто встал последним 31 декабря, дают прозвище «Сильвестр» и берут с него штраф.

Девушки старались в этот день быть очень прилежными, потому что, по поверию, та из них, которая не закончит своей обычной работы до захода солнца, уж ни за что не выйдет замуж в наступающем году.[202]

На Новый год сохраняется мало старинных обычаев, большинство их приурочено к более ранним праздникам — дню св. Николая, рождеству.

В ночь перед Новым годом в Нидерландах посещали вечернюю службу в церквах даже те, кто обычно туда не ходит. В городах все выходили на улицы и там ожидали наступления Нового года. О его приходе извещали гудки фабрик, сирены пароходов. Прежде о начале Нового года в сельских местностях и в городах возвещал ночной сторож: он шел по улицам, стуча в свою колотушку, громко оповещал всех, что наступил Новый год, и желал жителям счастья, удачи, успеха:

Yk wensch u al te gaan Een zalig Nieuwe jaar! Yn Voorspold en Verchiet Vergeet den Scheppen niet.

(Я желаю всем счастливого Нового года, но и в удаче и в горе не забывайте создателя).[203]

В Отмарсуме (Южные Нидерланды), как только колокол на городских воротах отбивал 12 часов, ночная стража начинала песню, которую подхватывали все окружающие.[204] В прежнее время новогодние песни были очень распространены и в Нидерландах и в Бельгии, но правительство и особенно протестантская церковь запрещали исполнение их на улицах. В Северных Нидерландах сейчас сохраняются кое-где лишь отрывки таких песен, но на юге Нидерландов и в Бельгии новогодние песни и сейчас поются в новогоднюю ночь.

В день Нового года обычно принимают гостей или сами ходят в гости, посещают театры, концерты.

Как и в других странах Европы, повсеместно распространена «магия первого дня», смысл которой заключается в том, что по поведению человека в первый день Нового года судят о том, что ему предстоит в наступающем году. Поэтому старались ничего не занимать в этот день, надеть что-нибудь новое и т. д. Чтобы весь год был достаток в доме, необходимо было и изобилие еды в Новый год.

В каждой области готовят свои традиционные кушанья к новогоднему обеду или ужину. Во Фландрии, например, к обеду приготовляют рис, жареное мясо и пудинг. Особенно разнообразны виды новогодних печений, хлеба, вафель. Формы для новогодних тортов украшаются искусной гравировкой, надписями. Почти каждая область Нидерландов и Бельгии имеет свой вид печенья или вафель на Новый год. В Нидерландах существует и особый новогодний напиток, носящий название «слем» (Slem). Его приготовляют из горячего молока, в которое кладут чай, сахар, корицу, цедру лимона, шафран, гвоздику и мускатный орех.[205]

День Нового года является также и праздником для детей. В этот день дети поздравляют родителей с Новым годом и читают им заранее приготовленные поздравительные письма, написанные на специальной, украшенной яркими цветами и лентами бумаге.[206]

У фламандцев и валлонов в ночь под Новый год по домам ходит «Добрый ангел» или «Младенец Христос», которые кладут сладости под подушку спящим детям.[207]

Вероятно, в прошлом в этих странах было широко распространено и новогоднее колядование, которому приписывалось важное значение как серьезному обрядовому действию. Некоторые остатки таких обрядов сохранились и сейчас, но они уже превратились в веселое развлечение, в детскую забаву.

В валлонских областях Льежа, например в день Нового года, дети ходят по улицам и всем прохожим дают по большой вафле, украшенной рельефным отпечатком распятия. В обмен на это они получают мелкие монеты. Вафли сберегают весь год как талисман против злых сил и болезней.

В Нидерландах, в провинциях Зеландия и Оверейссель, мальчики ходят от дома к дому, звонят в колокольчик и желают всем счастливого Нового года.[208]

В других провинциях мальчики ходят не с колокольчиком, а с самодельным барабаном, представляющим собой большой котел, на который натянут кусок шкуры с отверстием посередине. Когда в это отверстие просовывают палку, то получается громкий грохочущий звук. Возможно, что такое приспособление служило первоначально для того, чтобы отпугивать нечистую силу от дома.[209]

Наконец, веселый праздничный период двенадцати ночей заканчивался в день трех королей (Driekoningendag 6 января). Еще в XIX в. в этот день устраивалось шествие трех королей — трех мудрецов Востока. Так, в Бенше (Бельгия) в 1840 г. накануне 6 января три дьячка со звездой, фонарями и корзиной ходили от дома к дому, собирая топливо и провизию.

Сейчас в роли трех королей в католических провинциях Бельгии и Нидерландов выступают дети. Все три короля одеты в белые мантии, один из них несет укрепленную на длинной палке звезду, вырезанную из бумаги и украшенную мишурой.[210]

О том, что когда-то в этот день зажигали ритуальные огни, свидетельствует сохраняющийся в северных областях обычай зажигать в ночь на крещение три свечки, которые помещаются в одном подсвечнике с тремя ответвлениями. Средняя свеча окрашивалась в черный цвет и называлась Мельхиор.[211]

С древних времен существует в Нидерландах и Бельгии и еще один широко распространенный и в других странах обычай — выборы короля праздника. Для этого хозяйки пекут пирог, в который запекается боб. Тот, кому достается кусок пирога с бобом, становится королем на весь праздник. Король сам подбирает себе королеву и свиту: придворного шута, вельможу, «Черного Петера» и др.

В Брабанте и Западной Фландрии существует и другой способ избрания короля. Изготовляются 16 специальных так называемых королевских открыток (Koningsbriefs), на которых изображены король, его придворные и слуги: советник, кравчий, духовник, посол, певец, актер, повар и др. В деревне часто рисуют такие открытки от руки. Затем присутствующие наугад берут по одной открытке, и таким образом распределяются роли праздничного вечера. Король и королева, увенчанные коронами из золотой бумаги, руководят вечером. Все их жесты, поступки присутствующие должны повторять.[212] Их власть продолжается и весь день 6 января, который проходит в веселых развлечениях, шутках.

Шестого января шумным весельем и заканчивается зимний цикл народных праздников.

НАРОДЫ БРИТАНСКИХ ОСТРОВОВ

* * *

И. Н. Гроздова

В прошлом на Британских островах концом теплого летнего периода и переходом к темному, холодному времени считалось 1 ноября, отмечаемое в церковном календаре как день поминовения всех душ. Приурочение начала зимы к 1 ноября особенно широко бытовало у кельтских по происхождению народов Британии — ирландцев, шотландцев и уэльсцев. Двумя главными праздниками древних кельтов были Бельтан (Beltane) — 1 мая и Самхейн (Samhein, по-гэльски «конец лета») — 1 ноября.[213] Такое выделение двух наиболее важных периодов в году связывалось с тем, что основным занятием кельтов было скотоводство, а эти даты имели большое значение для скотоводческого календаря: 1 мая стада отправлялись на горные пастбища, а к 1 ноября скот спускался с гор в селения и водворялся на зимовку в стойла. Подобное же разделение года можно встретить в старых пастушеских областях Центральной Европы.

Новый год по кельтскому календарю начинался с 1 ноября, но по существу начало праздника относилось к кануну этого дня, к 31 октября, так называемому Хэллоуен ив (Hallowen Eve), на который совершалось большинство всех новогодних обрядов и обычаев. Еще недавно ряженые-маммеры (Mammery) на острове Мэн вечером 31 октября ходили в своих фантастических нарядах по улицам селения, распевая: Tonight is New Year's night, Hogunnan! (Сегодня ночь Нового года, ура!)[214] По всей Шотландии и сейчас наиболее популярны и торжественно отмечаются в зимний период два праздника — день старого кельтского Нового года, называемый теперь Хэллоуен (день всех душ), и Новый год — 1 января. В Ольстере Хэллоуен справляется так же широко, как и рождество.[215]

Как и новогодние обычаи других европейских народов, обряды кельтского цикла праздников были направлены на обеспечение благополучия людей и главного их достояния — скота, посевов и дома; пытались путем исполнения установленных обрядов возвратить вновь тепло и свет солнца. Как и в каждый переломный период года, люди стремились в это время заглянуть в будущее, узнать, какая судьба ожидает человека в наступающем году.

В раннее средневековье праздник Самхейн был связан также с культом предков — возможно, потому, что день, означавший конец света и тепла, невольно ассоциировался со смертью, становился днем воспоминания об умерших. По кельтским народным верованиям, души мертвых часто появлялись в мегалитических монументах, и именно такие монументы были местом ритуала. С торжественным ритуалом друиды некогда совершали здесь в ночь на 1 ноября жертвоприношения родовым духам, которые по народным представлениям якобы имели влияние на будущее. После жертвоприношения возле мегалитов или на вершине холма разжигали огромный костер, и все члены рода, взявшись за руки, пели в честь своих предков особые похоронные плачи и танцевали древние погребальные танцы под тягучий меланхолический напев похоронной песни.[216]

Обычай разжигания костров в ночь под Самхейн сохранился в той или иной степени у всех кельтских народов Британии до настоящего времени. Раньше каждое селение стремилось развести костер больше и лучше, чем у соседей, высота некоторых костров достигала стога сена. Огромные костры горели на вершинах холмов в Хайланде и в Ирландии еще в XVIII в. Вокруг них всю ночь пели и танцевали жители ближних селений. Смысл разжигания таких костров заключался в том, чтобы путем магического воздействия помочь солнцу вернуть утраченную им силу, но помимо этого огонь имел и очистительное значение. В Хайланде в вечер перед 1 ноября должны были погаснуть все огни в селении, а для праздничного костра добывали огонь древним способом. Затем от этого костра зажигали факелы, которыми разжигали огонь в каждом семейном очаге. Вокруг костра гоняли рогатый скот, чтобы предохранить его от болезней и падежа. Во многих селениях Шотландии вплоть до середины XIX в. бытовал обычай обходить с зажженными от костра факелами вокруг дома, полей и всего селения для защиты их от всех бед и главным образом от нечистой силы, особенно сильной, по кельтским поверьям, именно в этот период.[217]

Кельты верили, что день Хэллоуен — время разгула ведьм, колдунов и прочих сверхъестественных созданий. В кельтских легендах рассказывается о том, что в ночь под 1 ноября можно наблюдать процессии фей, которые перелетают с одного волшебного холма на другой под музыку колокольчиков и рожков эльфов. Считали, что смельчаки могут этой ночью попасть и в жилище фей.

В эту же ночь можно увидеть ведьм и волшебников, проносящихся по воздуху на помеле или скачущих вдоль дороги на черных, как туча, конях на сборище ведьм.[218]

Чтобы защитить людей и все их достояние от нечистой силы, и зажигали костры. В Абердиншире еще в недалеком прошлом накануне Хэллоуен группы парней ходили по домам селений, собирая топливо для костров. Возле каждого дома они останавливались и произносили свою обычную формулу: «Дайте нам торфа, чтобы сжечь ведьму».[219]

Древний обычай «сжигания ведьмы» сохранялся длительное время и в других местностях Шотландии. Так, в селении Бельмораль в ночь под Самхейн члены местного клана, выстроенные в боевом порядке и под предводительством волынщиков, направлялись к заранее подготовленному костру. Позади колонны в небольшой тачке везли чучело, изображавшее старую женщину или ведьму, называемую по-гэльски шэнди дан (Shandy Dann). Около костра все останавливались, и при полном молчании толпы оглашался обвинительный акт, приговаривавший ведьму к сожжению. После этого с шумом и гиканьем, под улюлюканье всей толпы, тележку с ведьмой опрокидывали в костер.[220]

Фрэзер подобные обряды связывал с религией умирающего и воскресающего бога. Ритуал умерщвления божества растительности, по его мнению, нужен был для того, чтобы вызвать воскрешение этого божества и вместе с ним возрождение всей природы.[221]

Вторым широко распространенным обычаем накануне и в день Хэллоуен были процессии ряженых (guiser). Обычай ряжения был известен у всех народов Британских островов и совершался в течение всего периода зимнего календарного цикла праздников. Однако рождественские маски несколько отличались от маскарадных костюмов праздника Самхейн. Если под рождество ряженые ходили с пением христианских песен и исполнением сцен из Библии, то на праздник 1 ноября в масках и действиях ряженых не было никаких христианских элементов. Некоторые исследователи полагают, что ряженые на Самхейн являются прямыми преемниками масок древнего друидского праздника: целью такого переодевания было спрятаться за масками от духов умерших, которые могли причинить вред людям.[222]

Позднее, в XVIII–XIX вв., гротескные маски и фантастические одеяния ряженых представляли собой те сверхъестественные создания, которых, по поверьям, было так много в эту таинственную ночь: феи, ведьмы, гномы, тролли, эльфы. Вместо масок некоторые из ряженых просто чернили свои лица. Ряженые ходили по улицам селения, пели новогодние песни, пугали прохожих и просили продовольствия для своего новогоднего вечера. В некоторых более глухих местах Хайланда и на островах процессии молодых людей в фантастических масках можно увидеть и сейчас на улицах селения 1 ноября. На Шетландских островах их предводитель называется скадлер (skuddler). Все участники процессии носят высокие шляпы, сплетенные из соломы и украшенные лентами, а их лица скрыты за фантастическими масками ведьм, колдунов или за вуалями. Один из компании несет мешок, сшитый из шкуры овцы. Они ходят от дома к дому, поют и танцуют, и приношения в виде лепешек, вяленой баранины, колбасы складывают в мешок. На следующий вечер устраивается молодежная вечеринка.[223]

Но в большинстве местностей ряжение уже давно перестало быть торжественным обрядом, оно превратилось в детскую игру, развлечение. Когда наступает темнота, в канун праздника на улицах ирландских и шотландских деревень появляются процессии детей. Они одеты в маскарадные костюмы и несут на высоких палках фонарики, сделанные из репы, или факелы. Дети ходят от дома к дому, распевая традиционные стихи. Их оделяют яблоками, орехами, мелкими монетами.

По-видимому, из обычая процессий ряженых в более позднее время возникла традиция устраивать в эти дни в университетах, клубах и частных домах маскарады. Среди масок особенно много бывает различных фантастических существ — «зеленых леди», ведьм, леших, домовых и пр.

Старая связь праздника с мрачными, темными силами подземного мира нашла отражение в своеобразных украшениях тортов и кексов, изготовляемых по всей Шотландии кондитерами специально к этому дню. Торты обычно покрываются лимонной сахарной глазурью, на которой кремом или шоколадной глазурью изображаются силуэты ведьм на помеле, черных котов, сов, летучих мышей, жаб и прочих неприятных существ.[224]

В средние века на Самхейн пекли особые обрядовые хлебцы, из них особенно были распространены у шотландцев и ирландцев лепешки Самхейна (Bannock Samhyinen). Они имели различную форму: иногда — треугольную, иногда — длинную прямоугольную, но чаще встречались большие плоские круглые лепешки, испеченные из овсяной муки и покрытые заварным кремом. 1 ноября пастухи размалывали одну такую лепешку и бросали ее через плечо, чтобы сохранить скот от нападения волков, лисиц и орлов.[225]

В обрядовой пище праздника большую роль играли также овощи (особенно репа) и фрукты (главным образом яблоки). Груды яблок и орехов выставляются и поныне к этому празднику в витринах продовольственных сельских и городских магазинов. Кондитерские изделия украшаются сделанными из сахара и марципана репами, яблоками, орехами. К этому дню заканчивали сбор урожая фруктов и овощей и начинали запасать провизию на зиму.

Ореховое дерево было магическим деревом у древних кельтов, источником и символом мудрости, поэтому ветки и плоды его использовались раньше в обрядах кельтского Нового года. Яблоки играют главную роль в народных развлечениях шотландцев в канун Самхейна. Так, одна из распространенных среди них игр в этот день состоит в том, что в большую деревянную лохань, наполненную водой, бросают несколько яблок. Распорядитель игры ореховой палкой передвигает яблоки. Каждый из присутствующих по очереди опускается на колени и пытается схватить плавающее яблоко зубами, без помощи рук.[226]

Последний круг обычаев и обрядов, совершаемых на 1 ноября, был связан с гаданием, ворожбой. В народном воображении канун Нового года являлся временем, когда легче всего можно было заглянуть в будущее, узнать, какая судьба ожидает человека в новом году. Верили, что ребенок, родившийся на Новый год, одарен «вторым зрением», или силой «видеть вещи», которые не видит простой смертный.

Еще не так давно гадание в Хайланде исполнялось со всей серьезностью и даже страхом. Употреблявшиеся для ворожбы предметы и материалы указывают на тесную связь старого кельтского праздника со сбором урожая: для гадания используют яблоки, орехи, зерно, муку, сливки, сельскохозяйственные орудия. О том, каков будет год, судили, подбрасывая зерно на лопате или сжигая в печи пучок пряжи. В Хайланде гадали по обрядовым овсяным лепешкам: каждый пускал свою лепешку катиться вниз по склону холма, и, если она разламывалась, падала, не откатившись далеко или отмеченной стороной вверх, — это предвещало несчастье в будущем году для ее владельца.

Верили, что девушка может увидеть своего суженого, если, разрезав яблоко на 9 частей и стоя перед зеркалом, она съест 8 кусков, а девятый бросит через левое плечо. Запекали также в овсяные лепешки различные предметы (кольцо, монету, пуговицу и пр.) или клали их в овсяную кашу. Кому попадется кольцо — тот женится, монета — разбогатеет, пуговица — останется холостяком.[227] Существуют еще сотни различных способов гаданий, некоторые из них соблюдаются и сейчас, но служат уже главным образом для развлечения, шуток, серьезного значения им не придают.

Христианская церковь, использовавшая и канонизировавшая многие языческие праздники, объявила 2 ноября «днем всех душ», памяти умерших (All Souls Day). В таком его значении праздник обычно отмечался не только кельтскими народами Британских островов, но и англичанами. По народным верованиям души умерших вновь посещают свои дома в канун этого дня, греются у очага, подкрепляются едой и питьем.

В прошлом было в обычае в городах и деревнях ходить накануне праздника по домам с пением специальных гимнов, собирая продукты на поминовение душ умерших. В этот вечер ставили на стол еду и оставляли дверь открытой, чтобы души могли войти в дом, пока все спят, и поесть.[228]

В средние века после утренней поминальной службы похоронный звон продолжался весь день. В Ирландии вплоть до недавнего времени сохранялся обычай ставить зажженные свечи на окно в каждом доме, чтобы потерянные и блуждающие возле земли души могли увидеть и прилететь обогреться и поесть.

В Англии в настоящее время праздник «дня всех душ» связан с христианской церковью и носит религиозный характер. Однако существует другой праздник у англичан, близкий по времени к Самхейну кельтов, — это день Гая Фокса — 5 ноября, общественный праздник, установленный правительством в начале XVII в. Некоторые обычаи и процессии этого праздника во многом напоминают старые кельтские в канун кельтского Нового года.

В основу этого праздника легло историческое событие. В конце XVI в. католики в Англии жестоко преследовались. Когда на престол вступил Яков I, католики вначале надеялись на изменения к лучшему, но Яков ничем не помог им, и в 1605 г. группа католиков составила заговор с целью убить короля, его старшего сына, принца Генриха, и других протестантских правителей страны. Решено было это сделать в день, когда король будет произносить свою речь на открытии сессии парламента. В погреб под здание парламента тайно были доставлены бочки с порохом. Заговорщики наняли итальянца — Гая Фокса, который должен был запалить порох, а затем бежать на Темзу, где его ждал корабль. Но заговор был раскрыт, порох из подвалов изъят, Гай Фокс арестован и вскоре казнен вместе с другими заговорщиками.

Через год, в годовщину события, этот день был объявлен правительством общественным праздником. Вскоре его празднование достигло такого неудержимого разгула и веселья, что правительство Англии делало неоднократные попытки отменить его. Однако никакие постановления и запреты не смогли уничтожить день Гая Фокса, и он повсеместно празднуется в Англии и в наши дни. Молодежь устраивает в этот день костюмированные шествия по улицам городов, участники которых несут большие соломенные чучела, изображающие Гая Фокса. Вечером чучела торжественно сжигаются на кострах на площадях и улицах под громкие крики и улюлюкание толпы. Раньше такие костры, как и в канун кельтского Самхейна, достигали огромных размеров. Молодежь танцует и шумно веселится вокруг костров. Зажигают фейерверк, стреляют шутихи и хлопушки.[229] Не потому ли так устойчиво держится этот праздник, что корни его уходят в далекое прошлое и лишь историческое обоснование было задним числом дано древним обычаям и церемониям?

Раньше важным праздником зимнего календарного цикла у всех народов Британских островов, как и на континенте, считался день св. Мартина — 11 ноября. Церковь посвящала этот день памяти святого мученика IV в. Мартина Турского, но сам праздник, видимо, возник значительно раньше этого времени и имел языческое происхождение.

Праздник был тесно связан со скотоводством, недаром в народе св. Мартин считался покровителем скота. В Шотландии еще в XII в. резали рогатый скот, свиней для пополнения зимних запасов со дня св. Мартина до рождества и эти 44 дня назывались «время бойни» (time of slaughter). Этот период также сопровождался различными обрядами, вечеринками. В некоторых местах Лоуланда Шотландии и в наши дни сохраняется обычай именно в день св. Мартина, 11 ноября, резать быка, чтобы засолить его мясо на зиму.

Отголоски старого, языческого жертвоприношения быка богам, по-видимому, сохранялись в отдельных пережитках старых обрядов в позднее средневековье. Так, в Англии в небольшом городке Стамфорд (Линкольншир) в дни 11–13 ноября мясники сообща покупали быка, выпускали его на улицу города, и каждый горожанин, вооруженный дубинкой или палкой, мог принять участие в его преследовании и убое. Этот обычай назывался «погоня за быком» (Bull-running). С конца XVIII в. властями неоднократно делались попытки прекратить такой жестокий спорт, однако горожане упорно отстаивали свое право соблюдать этот обычай. Лишь с 1839 г. «погоня за быком» была, наконец, прекращена.[230]

Подобные пережитки старых обычаев указывают на когда-то важное значение для скотоводческого хозяйства дня св. Мартина. Однако почти все обряды, связанные с этим днем, уже забыты, и день св. Мартина не стал таким большим праздником, как в других странах Западной Европы.

У англичан и шотландцев день св. Мартина известен также как день расплаты с сельскими рабочими, пастухами, нанимаемыми на летний период. Получив свою плату, те, кто уходил с фермы, устраивали пирушку дня св. Мартина («Martinmas foy») тем, кто оставался. Угощение было самым скромным: хлеб, сыр, виски, эль. После ужина начинались песни и танцы под аккомпанемент волынки или скрипки.[231]

После дня св. Мартина зимний цикл народных праздников почти прерывался до кульминационного пункта всего цикла — рождества. Только дни трех святых отмечались некоторыми обрядами в этот промежуток: день св. Катерины у англичан (25 ноября), св. Андрея — у шотландцев (30 ноября) и св. Николая (6 декабря) — у всех народов Британских островов.

Святая Катерина считалась покровительницей женщин, особенно прях и кружевниц, и поэтому в тех местностях, где изготавливались на продажу пряжа и кружева, женщины устраивали в честь своей покровительницы вечеринки. Накануне процессия девушек, одна из которых в длинном белом платье изображала св. Катерину, ходила по домам, пела особую песню и просила продукты на проведение праздника.[232]

День св. Андрея отмечают в Шотландии даже пуритане. Особенно торжественно его справляют шотландцы, находящиеся в эмиграции. Св. Андрей с самых отдаленных времен считался святым патроном шотландцев. И хотя со времени реформации этот праздник потерял религиозное значение, в народе он сохраняется как массовый праздник. Крест, на котором по христианской легенде распяли св. Андрея (в форме «X»), с XI в. принят за национальную эмблему Шотландии, его изображение было на шотландской печати, шотландских монетах, а с XV в. и на шотландском знамени.

Традиционным блюдом ужина в день св. Андрея была опаленная овечья голова, сваренная или запеченная. Ели также хэггис (Haggis, сваренная с овсяной крупой овечья требуха) и другие национальные блюда. И первый тост в этот вечер произносят по традиции «За святого Андрея и Шотландию!»[233]

День св. Николая (6 декабря) почти по всей Европе считается веселым детским праздником. Но у англичан он значительно менее популярен, чем в других странах. Существует еще обычай делать в этот день подарки детям.

Самый важный праздничный период года у англичан, как и у шотландцев, ирландцев и уэльсцев, — это время от рождества (Christmas) до богоявления. Англичане называют эти дни «двенадцать» (Twelfth) или «легкомысленные дни» (Darft Days). Их празднование сопровождается различными обычаями, подчас сходными с обычаями других европейских народов.

Как и в других странах Европы, большой зимний праздник, совпадающий по времени с рождеством, на Британских островах соблюдался с очень раннего времени, задолго до принятия христианства, и был связан с культом солнца, а поэтому и с днем зимнего солнцестояния.

Один из древних английских хронистов Беда писал: «Древние англичане начинали год 25 декабря, который мы теперь празднуем как рождение Христа, а самую ночь, которая теперь так священна для нас, они называли на своем языке Modranecht (môdraniht), что значит „ночь матерей“, по причине, как мы полагаем, церемоний, которые они в эту долгую ночь бодрствования исполняли».[234]

Некоторые рождественские обряды были заимствованы англосаксами от вторгшихся в средние века на Британские острова скандинавов. И сейчас еще у шотландцев рождество часто называют по-скандинавски йул (Yule).

В исторических источниках сохранилось описание празднования рождества шотландцами в VIII–XI вв. В канун его все мужчины рода собирались за длинным столом в холле своего вождя. По преданию скандинавов, бог солнца Фрей едет в это время по небу на своем кабане с золотой щетиной. Вероятно, поэтому ритуальным блюдом пиршества была кабанья голова. Ее клали на большое блюдо, украшали ветками лавра и розмарина и с большими церемониями вносили в холл. Только людям с незапятнанной репутацией разрешалось разрезать эту священную голову. После ритуальной трапезы ее участники с факелами в руках выходили из дома и поджигали подготовленный для этого костер. Все брались за руки и под звуки волынки танцевали своеобразный хороводный танец, который становился все быстрее, все неистовее; при этом все в крайнем возбуждении кричали: «Haile, Yule, Haile» и «Тор с нами!» Когда костер погасал, все возвращались вновь к пиршественному столу.[235]

Разнообразные древние языческие обряды совершались во время святок у всех народов, населяющих Британские острова, некоторые из них в том или ином виде сохраняются и в наши дни.

К рождеству люди готовятся весь декабрь, но особенно в последние дни перед праздником. У англичан в день св. Томаса — 21 декабря бедняки группами ходили по домам своих более богатых соседей, прося денег и пищи для празднования рождества. Они несли с собой ветки омелы и падуба и там, где что-либо получали, оставляли по ветке этих вечнозеленых растений. Такую ветку хозяева обычно прикрепляли над дверьми так, чтобы было видно, что они не отказали бедным в приношении и получили за это «рождественскую ветвь» (Christmas bunch).[236]

Употребление на праздник вечной зелени — очень древний обычай. Омела всегда была связана с языческим празднеством зимнего солнцестояния. «У кельтов Галлии, — писал Фрэзер, — друиды не знали ничего более священного, чем омела или дуб, на котором она растет».[237] Кельтские жрецы — друиды с большими церемониями срезали омелу накануне праздника и украшали ею свои храмы, жилище. Омела была настолько тесно связана с друидизмом, что христианские священники даже не разрешали вносить ее в церковь. Еще и теперь ею украшают только дома, но не церкви. Но другой зеленью — падубом, плющом, самшитом, лавром, розмарином — украшают как дома, так и церкви. По поверию, падуб приносит счастье мужчинам, плющ — женщинам. Падуб особенно почитали уэльсцы. Друиды древних бриттов — предков уэльсцев после освящения раздавали ветки падуба накануне праздника зимнего солнцестояния своей пастве, чтобы обеспечить благополучие дома и всех его обитателей на следующий год.[238]

Интересно, что в рыбацких деревушках Гебридских островов дома на рождество убирают не дарами леса, а дарами моря — морскими водорослями. Их, как и ветки вечной зелени, вешают над дверьми дома, стойла, чтобы предотвратить действие злых духов.[239]

Много обычаев рождественского цикла было связано с зажиганием ритуальных огней. Выше уже говорилось, что в раннее средневековье в канун праздника зажигали большие костры, вокруг которых собиралась вся община. Позднее, в средние века, разжигание костров было заменено сжиганием «рождественского полена» (Yule log) в домашнем очаге. Смысл этого обряда был тот же, что и зажигания костров: путем имитативной магии облегчить возвращение солнца, а с ним тепла и света. Обычай сжигания рождественского полена был распространен у всех народов Британских островов.

Утром в сочельник все мужчины дома отправлялись в лес, выбирали толстый дубовый ствол, срубали его и везли домой. К вечеру полено украшали ветками вечной зелени, к веревкам, которыми его должны были тащить, привязывали вьющиеся веточки плюща, верхом на бревно сажали маленького ребенка и торжественно втаскивали украшенное бревно в кухню, клали его в очаг и поливали пивом или элем. Вечером полено разжигали остатками рождественского бревна прошлого года. Рождественское полено должно было гореть не менее 24 часов не погаснув (погасание считалось плохой приметой).[240]

Для поддержания огня бросали в очаг небольшие пучки ветвей. Так при свете огня очага, в котором горело рождественское полено, начинался торжественный ужин в сочельник — один из наиболее важных моментов рождественского праздничного цикла.

В некоторых деревнях Хайланда, прежде чем положить дубовый пень в очаг, его грубо обтесывали и обрезали так, чтобы придать ему сходство с человеческой фигурой. И называлось такое бревно «рождественская старуха» (Yule Old wife).[241]

Дальнейшей трансформацией костров языческого праздника зимнего солнцестояния являлись устраиваемые в сочельник процессии с факелами. Такие процессии имели место во многих местах Шотландии и Уэльса вплоть до конца XIX в. В Кармартеншире (Уэльс), например, в полночь под рождество мужчины бегали по улицам деревни с огромными зажженными факелами из просмоленной парусины, привязанной к палке. В некоторых селениях по улицам везли пылающий просмоленный бочонок.

В другой области Уэльса (Тенби) устраивалась факельная процессия, которая сопровождала пастора от его дома к церкви на утреннюю рождественскую службу, начинавшуюся обычно в 2–3 часа ночи.[242] Подобные процессии существовали в конце XIX в. и в других местах.

Домик крапивника

С конца XIX в. и позднее рождественские огни стали зажигать всюду уже в виде специальных рождественских свечей. У шотландцев и англичан они были намного больше, чем обычные свечи, их делали специально к этому дню. На Гебридских островах и сейчас на рождество все окна сельских домов освещены такими свечами, поэтому среди местных жителей ночь под рождество называется «ночь свечей».[243] В Англии в наши дни в сочельник вместо традиционного рождественского бревна зажигают толстую рождественскую свечу.

В Уэльсе зажженные свечи в рождественский праздник украшали не только частные дома в сельских местностях, но и сельские церкви и часовни. Свечи для украшения церкви изготовляли и дарили священнику жители прихода. Во многих деревнях незадолго до праздника женщины устраивали соревнования на лучшее украшение рождественских свеч. Эти украшения делались из полосок цветной бумаги, фольги, золотых и серебряных нитей, ярких лент и пр.[244] В некоторых областях Уэльса с такими же украшенными и зажженными свечами в руках жители прихода шли на утреннюю обедню, начинавшуюся прежде в 2–3 часа ночи.[245] Много подобных же свечей зажигали в эту ночь и в частных домах. Таким образом, специальные свечи, подчас очень художественно сделанные, составляли характерную черту рождественского праздника у уэльсцев.

Существенную часть рождественского праздника составляет обрядовая еда — ужин в сочельник и обед на первый день рождества. У англичан и у шотландской знати, ведущей свое происхождение от скандинавов или норманнов, на протяжении всего средневековья традиционным рождественским блюдом была кабанья голова. Однако у кельтских народов это блюдо никогда не появлялось на праздничных столах. Может быть, причиной этому являлся бытовавший в древности у кельтов запрет употреблять в пищу свинину. Такой запрет сохранялся долго в некоторых глухих уголках Хайланда.[246]

В Шотландии, Ирландии и Уэльсе к рождественскому обеду обычно готовили кусок жареной говядины или козлятины — рождественский бык (Yule bull) или рождественская коза (Yule goat).

Но постепенно традиционным мясным блюдом на рождество стал жареный (в Ирландии, Уэльсе) или копченый (в Шотландии) гусь. Он остался главным рождественским блюдом и в наши дни в Уэльсе и Шотландии (Хайланд). В Англии же с XVIII в. его место заняла жареная или фаршированная индейка.

Ритуальное значение имели напитки и кушанья, приготовленные из хлебных злаков. В Абердиншире и на северо-востоке Шотландии было в обычае ставить на стол в сочельник большой кубок специального рождественского напитка, называемого соуенс (sowans). Его приготовляли из заквашенного и подвергшегося брожению ячменного зерна, с добавлением меда и сливок. Напиток разливали в небольшие деревянные чашки, на дно которых клали какой-нибудь предмет: если выпивший соуенс видел на дне кольцо — это к свадьбе, монету — к богатству, пуговицу — к безбрачию и т. д.[247]

Такой напиток еще приготовляют и сейчас горцы Хайланда. Шотландцы Лоуланда не знают подобного напитка, а для ужина в рождественский сочельник они готовят по особому рецепту рождественский суп. Бульон для него варят из мяса быка, убитого в день св. Мартина.[248]

На протяжении многих веков у всех жителей Британских островов распространенным кушаньем на рождество была особая овсяная каша плум-порридж (plum-porridge), сваренная на мясном бульоне, в нее добавляли также хлебные крошки, изюм, миндаль, чернослив и мед и подавали на стол очень горячей. В течение XVIII в. плум-порридж постепенно заменяется плум-пуддингом (plum-pudding), и к середине XIX в. последний становится самым главным блюдом рождественского стола. Плум-пудинг приготовляют из хлебных крошек с добавлением разных специй, фруктов, перед подачей на стол его обливают ромом и зажигают. Осталось еще в обычае прятать в рождественском пудинге мелкие серебряные монеты и украшения — «на счастье».[249]

В прошлом у шотландцев, ирландцев и уэльсцев было в обычае печь к рождеству специальный хлеб. Испечь его должны были только в сочельник, между заходом и восходом солнца.

Рождественский хлеб представлял собой большую круглую лепешку, на которой перед выпечкой ножом вырезался крест. Пекли также рождественские овсяные лепешки — круглые, с зазубренными краями и с отверстием посередине; судя по форме, они должны были символизировать собой солнце. В Хайланде было в обычае на рождество приглашать в дом каждого прохожего. Гостю предлагали кусок такой лепешки с сыром и глоток спиртного.

В Уэльсе к рождественскому завтраку приглашались не только родственники, но и все соседи.[250]

Наиболее важную группу обычаев, приуроченных к рождественским праздникам, составляли различного характера процессии и шествия по улицам селений и городов. И, пожалуй, один из наиболее древних обрядов такого рода — это охота на маленькую птичку — крапивника и шествие с убитой птицей по улицам селения.

Охота на птиц в день рождества известна на Британских островах повсюду, но области, в которых предметом охоты является именно крапивник, ограничиваются Южной и Западной Англией. Очень широко распространены также обряды с крапивником в Ирландии (кроме Ольстера), Уэльсе, на о. Мэн, но они почти неизвестны в Юго-Западной Шотландии (Лоуланд).

Кубки для вина, которые носят ряженые на Новый год

По-видимому, крапивник играл какую-то роль в древних религиозных представлениях кельтских народов. Так, в Cormere’s Glossery крапивник описывается как «птичий колдун» (magus avium), птица друидов, которая предсказывает будущее. Есть сведения о том, что у древних кельтов крапивник содержался в клетках в религиозно-магических целях. О крапивнике часто рассказывается и в кельтских сказках. Некоторые археологи полагают, что на многих золотых предметах, найденных в могильниках кельтских времен, изображен крапивник.[251]

О былом значении этой птицы в друидизме свидетельствует и тот факт, что, по народным легендам, она всегда находится не в ладах со святыми. Так, по одной легенде крапивник разбудил стражу, когда св. Стефан собирался бежать из тюрьмы (именно поэтому будто бы и охотятся за ним в день св. Стефана, 26 декабря); согласно другой легенде он выдал Христа, когда тот прятался в саду, и т. д.[252]

Важное значение птицы в религиозных верованиях подчеркивается и тем, что к крапивнику относились с чувством почитания и страха, как к священной жертве. В песнях эту птицу часто называют «королем птиц», «повелителем». Так, участники ирландской процессии с крапивником поют:

The wren, the wren, the king of all birds On St. Stephen’s day was caught in the furse.

(Крапивник, крапивник, король всех птиц, был в день св. Стефана пойман в дроке).[253]

Крапивника разрешалось убивать только раз в год — в день св. Стефана или в некоторых областях в день трех королей. В других случаях считалось недопустимым приносить какой-то вред птице или разорять ее гнезда, так как это могло привести к несчастью.

Убитую птицу ощипывали и перья ее продавали — по поверию, они предохраняли от несчастья в течение всего года, — а саму птицу хоронили с почестями.[254]

Существует много преданий и легенд, объясняющих возникновение охоты на крапивника. Вот одна из таких легенд, записанная в нескольких вариантах в Ирландии и на о. Мэн.

Много лет тому назад на острове жила фея необыкновенной красоты. Своим дивным пением она завлекала мужчин в море и топила их. И вскоре в той местности, где она жила, осталось совсем мало мужчин. Один странствующий рыцарь попытался ее умертвить при помощи колдовства, но она избежала гибели, превратившись в маленькую птичку — крапивника. Однако околдована она все же была: один день в году она должна была вновь становиться крапивником, и так до тех пор, пока не погибнет от руки человека. Вот почему все мужчины и охотятся за ней в день св. Стефана.

Охота на крапивника и процессии с ним являлись частью одного и того же ритуала. Процессии с крапивником в дни рождественских праздников были широко распространены и в Уэльсе, и в южных областях Ирландии, и в некоторых графствах Англии. Помимо Британских островов, охота на крапивника и процессии с ним совершались в Южной Франции и в Бретани.[255]

В Ирландии в XVIII в. убитого крапивника клали на особые погребальные носилки и обходили с ним все село, затем несли его к церкви и хоронили с большой торжественностью в церковной ограде.

В некоторых местностях Уэльса крапивника не убивали, а ловили и сажали в особый домик — «дом крапивника» (wren house), деревянный, с окнами и дверью. Домик укреплялся на четырех шестах, и несли его четыре человека. Группа юношей с таким домиком обычно посещала дома молодоженов или новоселов. Их встречал на пороге молодой хозяин и угощал пивом, а его жена дарила для крапивника ленту. Процессию сопровождали музыканты.[256]

Часто в таких процессиях принимали участие ряженые. В 90-е годы прошлого века в г. Корке (Ирландия) «мальчики крапивника» (wren boys) в возрасте от 15 до 25 лет наряжались в козлиные шкуры, а к голове прикрепляли рога.[257]

Наиболее сложный ритуал процессии с крапивником был записан в графстве Керри (Ирландия). В процессии принимало участие до 35 человек. Одни парни несли деревянные мечи, другие — пузыри на палках. Юноши переодевались в женское платье или надевали наряд, сделанный из соломы. Их предводитель — «капитан» — был одет в старую зеленую форму. Тот, кто нес мертвого крапивника, привязанного к ветке падуба, укрепленной на шесте, также был одет в особый костюм.[258]

У ирландцев процессия с крапивником популярна и сейчас. В ней участвуют мальчики в возрасте 10–14 лет, но нередко к ним присоединяются и молодые мужчины. В наше время участники процессии часто выходят за границы своего села и объезжают с крапивником (на велосипедах и даже в машинах) и отдаленные районы. На о. Мэн сохраняются еще песни о крапивнике, но саму птицу в процессии теперь заменяет яблоко, утыканное птичьими перьями.[259]

Английский ученый Армстронг, внимательно изучавший процессии с крапивником, считает, что культ крапивника мог проникнуть в Британию с западного побережья Франции еще в бронзовом веке и, возможно, был связан со средиземноморским влиянием.[260]

Кроме описанного здесь древнего обряда, у всех народов Британских островов известны и другие рождественские процессии, в которых главную роль играют ряженые.

Ряжение было популярным святочным увеселением всех европейских народов. В XIX в. ряжение и колядование превратились в веселую игру-забаву, но когда-то это было обрядовое действие, которому придавалось важное значение. Обычаи, долго сохранявшиеся в Шотландии, говорят о том, что в древности участники обряда исполняли определенные магические функции, представлявшиеся очень важными для всех жителей сельской общины.

В Хайланде и на Гебридских островах в XVIII–XIX вв. для посещения домов отправлялись группы молодых людей в 3–6 человек. Все были одеты в белые рубашки и соломенные накидки, украшенные разноцветными лентами, на головы надевали высокие соломенные шляпы. Они шли по улицам, распевая гэльские рождественские гимны под аккомпанемент скрипки или волынки. Их лица были закрыты цветным платком или куском материи, в котором делались прорези для глаз. Войдя в дом, участники обряда сажали самого маленького ребенка в семье на шкуру белого ягненка, не имеющую никаких изъянов или повреждений, и трижды обносили его вокруг очага (если он был там центральный) или поставленного в центре комнаты стула под пение соответствующих рождественских гимнов. За исполнение этого обряда они получали от хозяев хлеб, мясо и другие продукты.

В Уэльсе в процессии ряженых участвовали как юноши, так и девушки в различных маскарадных костюмах (часто юноши переодевались в женское платье, девушки — в мужское), ходили по домам, поздравляя всех с праздником и распевая рождественские гимны. Их угощали пивом, которое всегда сохранилось для этой цели теплым в небольших медных кувшинах.[261]

Рождественские песни, которые исполнялись во время этих обрядов, появились еще в средние века как народная религиозная поэзия — реакция на латинские песнопения, непонятные простому народу. Гимны особенно широко распространены в Уэльсе, здесь их называют кэрел (carol). Вначале это слово означало круговой танец, и гимн был основан на танцевальной музыке. Гимны были популярны и в Шотландии до Реформации, но только немногие из них сохранились и в наши дни, большинство же было забыто в длительный период строгого пуританизма, сурово осуждавшего различные народные игры, развлечения, в том числе и хоровое пение.

Еще со времени средневековья старые обряды ряжения стала использовать церковь для того, чтобы дать народу более живые впечатления о библейских историях. Таким образом возникли «мистерии» — драматические представления таких религиозных сцен, как благовещение, посещение младенца Христа тремя мудрецами Востока и пр. Участники драматических версий библейских историй были обычно в масках или с закрытым платком лицом, как и исполнители древних языческих обрядов. Из игр-представлений подобного рода у англичан была особенно распространена драматическая игра-пантомима о св. Георгии и драконе, широко известная и во многих других странах.

В Шотландии в средние века на рождество исполнялась очень древняя игра — пантомима, называемая голосхан (goloshan). Об этой игре встречаются упоминания в старых письменных шотландских источниках. Сходная с голосхан игра-пантомима была ранее распространена в тех областях Англии, где сильны были кельтские традиции — в Корнуэлле и юго-западных графствах. В основе игры лежит, по-видимому, миф о воскрешении природы после длительной смерти, так как сущность пьесы заключается в том, что главный герой ее, называемый Галгакус (Galgacus), Голосхан (Goloshan) или Галациан (Galatian), убит в битве македонским королем Фалкирком или в других вариантах Черным рыцарем и возвращен к жизни доктором Бельзебалом (Beelzebal) или просто доктором Брауном.[262]

Магическое значение рождественских обрядов ряженья было забыто давно, теперь ряженье еще сохраняется по всей Англии как развлечение; исполняют такие обряды в большинстве случаев подростки.

Следы этих древних магических обрядов можно видеть в устраиваемых в Англии в прошлое время и сейчас различных пантомимах и маскарадах. О маскарадах и пантомимах на рождество имеются сведения уже от XIV–XV вв. Так, в одном из источников сообщается, что в 1377 г. была устроена рождественская пантомима при шотландском королевском дворе для увеселения маленького принца Ричарда. В казначейских реестрах Шотландии XV в. часто перечисляются средства, затраченные на устройство придворных маскарадов на рождество.[263]

С устройством маскарадов был связан и еще один интересный обычай в Британии: на 12 дней святок в каждом дворце или замке выбирался распорядитель всего празднества, называемый в Англии «Лорд беспорядка» (Lord Misrule), а в Шотландии (только в Лоуланде) «мнимый аббат» (Abbot of Mock). Лордом беспорядка выбирался тот, кто мог хорошо шутить, устраивать различные развлечения, карнавалы. Он сам подбирал себе свиту, члены которой были разодеты в яркое платье, украшенное лентами и колокольчиками. В Шотландии в свите «мнимого аббата» участвовали такие характерные для народных процессий ряженых персонажи, как Хобби-хорс — «Hobbie-horse» — парень, изображавший лошадь: спереди он держал палку с привязанной к ней лошадиной головой, а сзади к его платью был привязан хвост, дракон с золотыми крыльями и красной открытой пастью, медведь, волк и другие животные. Часто также мужчины переодевались в женское платье и наоборот.

Такой шумной компании и особенно ее руководителю разрешалось делать все, что они захотят: врываться в любые дома, чтобы сыграть какую-либо шутку над их обитателями, устраивать игры, танцы и прочие развлечения. Этот обычай был запрещен Генрихом VIII.[264]

Рождество раньше было общественным праздником, и поэтому среди развлечений в прошлом большую роль играли различные виды спорта, игры на открытом воздухе. Так, часто устраивались своеобразные матчи в футбол или в хоккей. В таких матчах участвовали обычно все мужчины селения. Разделялись на две команды: восток против запада, холостяки против женатых или жители одной деревни против другой. Игровым полем служили улицы деревни, зачастую игра продолжалась с утра до вечера.[265]

Иногда на рождество устраивались и другие виды спортивных состязаний. Так, во многих селениях Шотландии молодые мужчины и юноши в день рождества, под предводительством волынщиков и в сопровождении множества народа выходили за пределы села и на какой-либо лужайке играли в футбол, шары, устраивали различные спортивные соревнования: бег, упражнения в метании молота и пр. Победитель всех игр получал берет, украшенный перьями и лентами; после соревнования молодежь пела и танцевала, а вечером с победителем во главе возвращалась в деревню. Вечером победитель соревнования председательствовал на балу.[266]

На Оркнейских и Шетландских островах в день рождества исполняются на улицах селений особые хороводные танцы.[267]

На все эти старые традиционные обычаи с большой силой обрушилась новая протестантская церковь в XVII в. Особенным гонениям подвергался праздник рождества в пуританской Шотландии. Каждый языческий обряд и обычай, даже самый невинный, был безжалостно проклят церковью. Так, по записям церковной сессии в 1574 г., было обвинено несколько человек за игры, танцы и пение рождественских песен в этот праздник. Даже выпечку рождественского хлеба духовенство протестантской церкви считало преступлением. В декабре 1583 г. от глазговских булочников потребовали назвать имена тех, для кого они выпекали рождественский хлеб. В 1605 г. пять человек были вызваны в суд в Абердине за то, что на рождество они шли по городу в масках и с танцами.

Наконец, в 1644 г. празднование рождества было запрещено по всей Англии специальным парламентским актом.[268]

После таких гонений в Шотландии празднование рождества никогда уже не достигало прежней популярности, сохранились лишь некоторые обряды, большинство их стало приурочиваться к Новому году. И в настоящее время 24–25 декабря там — рабочие дни, а праздником считается Новый год — 1–2 января.

В Англии же уже в конце XVII в. рождество вновь стали праздновать, но на протяжении XIX столетия сопровождавшие его обряды изменились, и к началу XX в. из большого социального события всей общины рождество стало чисто семейным праздником, лишь некоторые из его старых обычаев дожили до наших дней.

Повсеместно, например, соблюдается среди англичан обычай обмениваться подарками в день рождества. С введением христианства этот обычай ассоциировался с принесением даров младенцу Иисусу тремя магами Востока. В память этого подарки дарят прежде всего детям. Подарки детям разносит добрый старый джентльмен Санта Клаус, краснощекий, с длинной белой бородой, одетый в красную шубу и высокую красную же шапку. Происхождение его не совсем ясно, но само имя Santa Claus является искажением имени св. Николая и, по-видимому, пришло в Британию из южных стран. Некоторые фольклористы полагают, что представление об этом святом, одаряющем щедро детей на рождество или в день св. Николая, смешалось с верой в старое тевтонское божество, живущее где-то на Севере и приходящее оттуда на праздник, чтобы раздать подарки.[269] Другие отождествляют Санта Клауса с существами подземного мира — гномами, что, по их мнению, подтверждает его внешний вид и одежда — длинная белая борода и красная шуба и колпак — необходимые атрибуты гномов.[270] Обычно на рождество подарки получают не только дети, но и взрослые, перед обедом их вручает всем самый младший член семьи.

С XIX в. вошло в обычай обмениваться поздравительными открытками — вместо обязательных когда-то личных поздравлений с праздником. В 1843 г. была напечатана в типографии первая рождественская открытка, а вскоре их изготовление стало особой отраслью полиграфического производства.

В оформлении открыток часто встречаются мотивы старых традиционных рождественских обычаев: малиновка, которая с XVIII в. часто заменяет крапивника в обрядах, ветки вечной зелени — падуба, плюща, омелы, а на шотландских открытках изображение веточки вереска, перевитой тартановыми лентами, — национальный символ Шотландии. Такие открытки в большом количестве рассылаются к рождеству во все части мира шотландским эмигрантам как напоминание о покинутой ими Родине.[271]

Рождественский обед и в наши дни включает такие традиционные блюда, как фаршированная индейка (у англичан) или жареный гусь (в Уэльсе, Ирландии) и непременный плум-пуддинг.

Сохраняется еще старый обычай украшения дома к рождеству ветками вечной зелени — плющом, остролистом и др. Как и прежде, укрепляют веточку омелы над дверью. По обычаю, ветка омелы дает право поцеловать каждого входящего в дверь, над которой она висит.

По-видимому, поздней трансформацией обычая украшать дома вечной зеленью явилось рождественское дерево — елка, как символ неумирающей природы. Обычай украшать ель появился в Англии сравнительно недавно, в середине XIX в., и был завезен сюда из Германии. Королева Виктория и принц Альберт впервые устроили елку для своих детей в Виндзоре, и эта мода быстро распространилась.[272]

Сейчас почти в каждом английском доме к рождеству украшают разноцветными блестящими игрушками и сладостями елку, на верхушке ее обычно укрепляют рождественскую фею или большую серебряную звезду.

В период второй мировой войны в Англию, где в то время находились норвежский король и правительство, была впервые доставлена контрабандой из оккупированной Норвегии огромная ель, которую установили на Трафальгар-сквере. С этих пор такую ель ежегодно дарит город Осло британской столице, и она устанавливается на той же площади. Ее обильно украшают елочными игрушками, разноцветными электрическими лампочками.[273]

Наконец, от распространенных некогда процессий ряженых и драматических представлений ведут свое начало устраиваемые во всех театрах, концертных залах в дни святок рождественские пантомимы, балы-маскарады.

Второй день рождества в церковном календаре посвящен святому Стефану. В Англии этот день называется боксинг дей (Boxing day). Это название произошло от обычая устанавливать в церквах перед рождеством особые ящики-копилки, куда опускали приношения для бедняков. В день св. Стефана пастор распределял собранные деньги среди своих прихожан. Позднее ящики в церкви перестали устанавливать, но бедняки прихода собирались группами и в день св. Стефана с ящиком-копилкой обходили дома, получая мелкие монеты. Такие группы состояли из подмастерьев, учеников, рассыльных и пр. И сейчас еще сохранилась традиция одаривать в этот день небольшими суммами денег письмоносцев, посыльных и слуг.[274]

В средние века в сельских местностях Англии в день св. Стефана пускали кровь домашним животным. Верили, что такое средство хорошо действует на здоровье животных и сохраняет их силу во время тяжелых работ. Раньше некоторые старые люди в этот день пускали сами себе кровь, чтобы сохранить здоровье на весь год. Такой же практикой примитивной медицины, вероятно, может быть объяснен и другой жестокий обычай этого дня, сохранившийся вплоть до конца XIX в. В некоторых областях Уэльса в этот день мужчины большими связками колючего падуба хлестали обнаженные руки и ноги женщин — до тех пор, пока не появлялась кровь. В Монтгомершире же связками падуба били того, кто в этот день вставал последним.[275]

Вторым по значению праздником зимнего цикла является Новый год (New Year), который у шотландцев, как отмечалось выше, имеет даже большую популярность, чем рождество.

В средние века у англичан и шотландцев Лоуланда новый год начинался 1 марта, а у всех кельтских народов 1 ноября. С 1600 г. у шотландцев и с 1752 г. у англичан начало его было перенесено на 1 января, и, таким образом, празднование Нового года было включено в общий святочный цикл. С упрочением праздника многие обряды, ассоциировавшиеся раньше с рождеством и крещением, стали соблюдаться в день Нового года, поэтому подчас разграничить новогодние и рождественские обряды бывает трудно.

Первый день нового года является четким рубежом между недавним прошлым и тем таинственным будущим, которое ожидает человека в наступающем году. Именно с этим днем было связано много примет и поверий, различного рода гаданий, с помощью которых люди стремились предугадать будущее, старались уберечь себя и свое имущество от действия злых сил, от разных несчастий.

Фермеры замечали погоду первых 12 дней января, так как верили, что каков день, такова будет и погода в соответствующий ему по порядку месяц. Дождь в утро Нового года предвещает плохой, неурожайный год. Пытались также определить, каков будет урожай, по очертанию облаков.[276]

Шотландцы в канун Нового года гадали и о судьбе семьи. Для этого вечером перед сном покрывали горящий торф золой, а утром старались увидеть на ней знак, напоминающий отпечаток человеческой ноги: если носок у следа повернут к двери, значит число членов семьи в этом году уменьшится, если от двери — увеличится. Нет отпечатка на золе, не будет никаких изменений.

На Британских островах, как, впрочем, и в других странах Европы, распространено поверье, что поведение человека в первый день года влияет на его судьбу в течение последующих 12 месяцев (так называемая магия первого дня). Если встанешь поздно, поздно будешь вставать весь год, наденешь что-то новое — будет много обновок и т. д. Стараются заплатить к Новому году все долги, чтобы не занимать в следующем году.[277]

Жители Оркнейских островов стремятся в день Нового года начать всякую работу, чтобы она спорилась весь год: мужчины хотя бы на час выходят в море на рыбную ловлю, девушки начинают шить, вязать и пр.[278]

Помимо этих легко выполнимых примет и обрядов, существовали и более сложные магические обряды, направленные на то, чтобы обеспечить хороший год для семьи. В Хердфордшире в ночь под Новый год сжигали старые ветки омелы, висевшие над дверьми дома с рождества; их смешивали с соломой, зажигали и с такими пылающими факелами обходили свой земельный участок, чтобы разрушить чары злых духов и получить в будущем хороший урожай.[279]

В Хайланде в канун Нового года, носящего по-гэльски название хогманей (Hogmanay), группы молодых людей с топорами и веревками отправлялись к холмам, откуда возвращались с охапками можжевельника. Его клали возле камина для просушки. Рано утром в Новый год тщательно закрывали все двери и окна дома, зажигали ветви можжевельника и несли их по всему дому. После того как дым «очистил» дом, открывали окна. Такой же обряд совершали и в сарае, и в хлеве.[280]

По-видимому, верой в очистительную силу огня можно объяснить и обычай зажигания в ночь под Новый год традиционных костров на улицах селений или возле больших камней — мегалитов (у кельтов). В Нортумберланде еще в 30-х годах молодые люди носили в новогоднюю ночь на голове кастрюлю или сковороду с горящей соломой в ней. В полночь парни бросали эту горящую солому в общий костер и танцевали вокруг него.

В Шотландии в прошлом существовал обычай сжигания старого года, который изображала гротескная соломенная фигура.[281] И сейчас еще в иных местах в новогоднюю ночь зажигают бочонки со смолой, а рыбаки по традиции сжигают в эту ночь старую лодку.[282]

Не только огонь, но и вода приобретают в таинственную новогоднюю ночь чудесную силу. Так, и у англичан и особенно у кельтских народов, у которых издавна существовал культ источников, распространено поверье, что в ночь под Новый год вода в родниках приобретает чудодейственную силу, благотворно влияющую на человека.

В Хердфордшире старались в полночь прибежать за водой к ближайшему источнику. Тот, кому первому удастся снять «сливки источника» (Cream of the well), будет счастлив весь год. Он бросает в воду цветы, траву, сено, чтобы пришедшие после него знали, что первая вода уже взята. В Хайланде и сейчас верят, что девушка, которая первая в Новый год возьмет воду из ручья или реки, в наступающем году удачно выйдет замуж.[283]

В Южном Уэльсе в 3–4 часа утра Нового года группа мальчиков ходила по улицам и домам своего села с сосудом холодной родниковой воды. Мокрой веткой падуба или самшита они обрызгивали лицо и руки каждого встречного и получали за это вознаграждение. Они опрыскивали также каждую комнату в доме, в который заходили, и всех его обитателей и желали всем присутствующим счастливого нового года. За это им давали деньги.[284]

Теми же причинами — страхом перед будущим и стремлением обезопасить себя и всех своих близких от всяких бед и несчастий в новом году — обусловлен и другой, широко распространенный в Британии обычай, известный под названием «Первая нога» (First foot) или «Счастливая птица» (Lucky bird). В его основе лежит вера в то, что характерные черты внешности человека, который первым входит в дом после наступления Нового года, влияют якобы на судьбу дома в течение всех 12 месяцев. Приметы «счастливых» и «несчастливых» первых визитеров различны в разных районах. Так, в Уэльсе в графстве Пемброкшир несчастьем считается для женщины первой увидеть женщину, а для мужчины — мужчину.

В Шотландии несчастье якобы в дом приносят темноволосые и рыжеволосые, и лица, имеющие какой-либо физический недостаток, особенно плоскостопие. В Ворчестершире не желательны только женщины в качестве «Первой ноги», а цвет волос и другие приметы визитера безразличны. В Йоркшире счастье приносит светлый или рыжеволосый, а темный и смуглый — несчастье.

В Кармартеншире значение имеет не внешний вид первого посетителя, а инициалы его имени: Н, Y, R считаются счастливыми буквами, так как они означают счастье или здоровье (Happines, Health), радость (Joy), богатство (Rich). Имена первых посетителей, начинающиеся на буквы Т, W и S, предсказывают волнение (Trouble), беспокойство (Worry) и горе (Sorrow).

В Кардигеншире (Уэльс) первый визитер, безразлично мужчина или женщина, должен был иметь только «счастливое имя»: Dafydd, Ifan, Sion — мужские и Sian, Sioved, Maie, Margret — женские считались счастливыми.[285]

«Первая нога» никогда не должен входить в дом с пустыми руками. В Шотландии, например, он приносит с собой бутылку виски и овсяную лепешку и оделяет всех присутствующих, желая благополучия дому. Он приносит также что-либо из топлива — уголь или торф — и сразу же кладет это в разведенный в камине огонь. В сельских местностях Хайланда первый посетитель приносит, кроме этого, и небольшой сноп, который рассыпает над фермером и его женой. У рыбаков же Оркнейских и Шетландских островов «Первая нога» не является в дом без копченой селедки. Такую сельдь, украшенную лентами и цветной бумагой, вешают над дверью в кухне — для обеспечения в будущем году хорошего улова.[286]

Обычай «Первой ноги» по своим целям и обрядовым действам по существу относится к группе популярных у всех народов Европы обрядов колядования и ряжения, бытовавших также и на Британских островах под названием кэлиннинг (Calenning).

Особенно долго полный ритуал в прошлом, очевидно, магического обряда кэлининг сохранялся на севере Шотландии, в Хайланде. Для процессии ряженых, имевшей место или 31 декабря, или рано утром 1 января, специально сохранялась шкура быка с рогами, копытами и хвостом. Один из участников обряда закутывался в нее, другие брали в руки длинные посохи, на конце которых укреплялись две узкие полосы из шкуры овцы, зарезанной к рождеству или к Новому году. Подойдя к дому, вначале все гуськом влезали на крышу по выступающим камням стены и обходили дом кругом, по солнцу, по краю очень толстых каменных стен, при этом все кричали и били по стенам палками. Совершив этот обход, группа парней спускалась на землю и перед входной дверью пела новогоднюю песню — хорал — с просьбой к хозяевам впустить их в дом и угостить. Когда входили в дом, предводитель подходил к очагу и, подпалив хвост бычьей шкуры, давал его нюхать всем присутствующим, что, по поверию, предохраняло от болезней. После окончания всей церемонии участников ее угощали. Перед уходом они обходили трижды вокруг очага и пели песню — пожелание счастья всем членам семьи, благополучия хозяйству. Но если парни были недовольны приемом, они шли вокруг очага против солнца, громко топая при этом ногами. Если же их вообще не впускали в дом, то у самых его дверей они строили пирамиду из камней (так называемую «пирамиду проклятья»).[287]

Магический смысл подобных обрядов уже забыт, но некоторые элементы их, имеющие чисто развлекательный характер, еще бытуют во многих местностях Британских островов. На острове Левис, например, накануне Нового года мальчики и подростки объединяются в группы, каждая со своим вождем, который обычно носит овечью шкуру на спине. Около каждой двери предводитель читает гэльские стихи, а все участники подхватывают припев: «Это ночь даров! Добрая женщина, встань и дай нам новогоднюю лепешку!» Когда их впускают в дом, они обходят по часовому кругу очаг (если он в центре) или стул, поставленный посередине, и получают за это что-либо из сладостей.

В Уэльсе мальчики носят с собой не шкуру овцы, а яблоко, утыканное зерном, украшенное веточками вечной зелени. В особых, приуроченных к Новому году песнях они поздравляют всех живущих в доме с большим праздником и желают им всяческого благополучия, здоровья, хорошего урожая. Их одаривают деньгами, сладостями.[288]

Большое распространение имеет на Британских островах обычай «Впуска Нового года» (Letting in New Year). В отличие от описанных выше обрядов он, как правило, не имеет магической основы, а осмысляется лишь как символический рубеж перехода от прошлой жизни к новой, к неизвестному будущему.

В Хердфордшире обычай впуска Нового года заключается в том, что когда часы начинают бить 12, открывают заднюю дверь дома, чтобы выпустить Старый год, а с последним ударом часов открывают переднюю дверь, впуская Новый год. В Шотландии перед полуночью на фермах разводят яркий огонь в камине и вся семья садится вокруг него в ожидании боя часов. Когда стрелки часов приближаются к 12, хозяин дома встает и молча открывает дверь. Он держит ее открытой до тех пор, пока часы не пробьют последний удар. Так он выпускает старый год и впускает новый.[289]

Чисто развлекательный, даже несколько театрализованный характер носит обычай впуска Нового года в шотландской гвардии. Перед полночью одного из ветеранов полка, изображающего Старый год, с косой и песочными часами в руках, в окружении факельщиков и под музыку волынки, выводят за ворота казармы. Когда же наступает 12 часов, самый младший по возрасту в полку в полной парадной форме стоит за воротами и ждет, чтобы его впустили как Новый год. Ворота открываются, Новый год сажают на украшенный лентами и зеленью стул и в сопровождении музыкантов несут на плечах к праздничному столу.[290]

Как и все большие праздники, Новый год сопровождается угощением, различными играми, развлечениями.

В средневековье и у англосаксов, и у кельтов было в обычае в день Нового года собираться всей семьей вокруг большого стола, чтобы выпить кубок эля, приправленного пряностями. Хозяин дома говорил по-сакски Waes Hael (за ваше здоровье), отпивая глоток из кубка, и передавал его по кругу, каждый из присутствующих по очереди отпивал из него по глотку с такими же словами.[291]

Со временем обычай изменился. У англичан обычай пожелания здоровья (Wassailing) стал заключаться в том, что более бедные семьи соединялись вместе и, неся кубок, украшенный лентами и цветами, ходили от дома к дому, прося наполнить его элем. У шотландцев же группы мужчин выходили за 1–2 часа до наступления Нового года на улицы с блестящими медными кувшинами, наполненными элем, и предлагали каждому встречному выпить глоток.[292]

Уэльсцы под Новый год или в крещение также носили специально для этого сделанный кубок, богато декорированный, с 12 ручками; в него клали яблоки, печенье и заливали их горячим пивом, смешанным со специями. Такой разукрашенный кубок несли здесь в дома молодоженов или новоселов, их поздравляли и давали отпить из кубка.[293]

Характерно было для всех народов Британских островов и обилие еды на Новый год. Повсеместно было распространено представление, что обилие еды в первый день Нового года может обеспечить и обилие пищи в течение всего года.

В Шотландии в прошлом в день Нового года все дома были открыты для посетителей. Каждый пришедший с поздравлениями должен был обязательно съесть ложку овсяной или ячменной каши, как залог изобилия, хорошего урожая, и выпить глоток эля.[294]

В некоторых местностях Уэльса среди фермеров был распространен обычай в день Нового года угощать всех, кто помогал при сборе урожая. Те, кто должен был посетить много домов, начинали их обход с утра.[295]

И сейчас еще готовят на Новый год особые традиционные блюда. На завтрак обычно подают овсяные лепешки, пудинг, особый сорт сыра — кеббен (Kebben), на обед — жареного гуся или бифштекс, пирог, яблоки, запеченные в тесте. Новогодние овсяные лепешки у кельтских народов имели особую форму — круглые с отверстием посередине. Старались при выпечке их не сломать, так как это было бы дурным предзнаменованием.

В настоящее время в Шотландии выпекают для новогоднего стола большой круглый песочный торт, с защипами по краям, украшенный сваренными в сахаре миндалем, орехами, конфетами, сахарными и марципановыми фигурками. Каждый год огромное количество таких тортов рассылается во все уголки земного шара шотландцам, находящимся в эмиграции. Их обычно украшают национальные эмблемы — вереск, шотландский крест, руки, скрещенные над морем, горы и пр.

Как и на рождество, в день Нового года устраивались во многих селениях буйные футбольные и хоккейные матчи, в которых принимала участие вся община. В Хайланде на традиционный новогодний хоккей выходили все жители селения в лучших праздничных костюмах, с волынщиком во главе.[296]

В отличие от рождества, Новый год сохранил свое значение общественного праздника и в наши дни. Его чаще встречают в театрах, отелях, на улицах, а не в семейном кругу.

В Лондоне в ночь под Новый год центральные улицы очень оживлены, особенно бывает многолюдно на Пиккадили. Уличные торговцы продают свистки, пищалки, маски, воздушные шары. Многие одеты в карнавальные костюмы. Всюду звучат музыка, песни.

С XVIII в. была введена новогодняя ночная служба в церкви. Перед полночью провожают старый год приглушенным медленным звоном церковных колоколов, а встречают Новый год громким быстрым звоном всех колоколов церкви.[297]

В Эдинбурге в ночь под Новый год особенно много народа бывает на улице Принцев. В церквах идет новогодняя служба. Фруктовые и кондитерские магазины работают всю ночь. Наступление Нового года возвещают звон колоколов, гудки и сирены заводов. После 12 часов все поздравляют друг друга и расходятся по домам, к праздничным столам.

И поныне сохраняется традиция обмениваться подарками на Новый год. Подарки бывают самые разнообразные: ювелирные изделия, небольшие суммы денег, книги, перчатки, яйца, выкрашенные в разные цвета, печенье, фрукты и пр.[298]

Наконец, заключительным праздником рождественского цикла повсюду является день эпифэни (Epiphany) 6 января. В этот день снимались все украшения дома из веток омелы, падуба, которые были повешены на рождество, выносилось рождественское дерево.

Особенно была богата обрядами ночь на 6 декабря, называемая канун 12-го дня (Twelfth day Eve), «канун старого рождества» (Old Christmas Eve). В ночь под этот день бывает торжественная служба во всех церквах. Во время этой службы иногда исполняется пантомима, рассказывающая о приходе трех волхвов в Вифлеем и подношении ими подарков в виде золота, мирра и ладана ребенку Христу. В городах часто устраивались на улицах религиозные процессии.

У сельского населения этот праздник, как и другие праздники зимнего цикла, был прежде всего тесно связан с аграрным календарем. В этот день придавали особенно большое значение обрядам, направленным на обеспечение урожая или приплода скота в наступившем году. Там, где велико было значение земледелия, в сумерках дня накануне эпифании жители выходили в поле и зажигали костер, вокруг которого все становились в круг и пили виски или эль за будущий урожай, громко крича и шумя при этом, чтобы отогнать злых духов. Затем каждый хозяин зажигал от костра факел и с ним обходил весь свой земельный участок. После такого обряда возвращались в дом к праздничному ужину; окончив ужин, шли в стойла и там пили за здоровье животных.[299]

В тех областях, где развито садоводство, магические обряды исполнялись во фруктовых садах. Так, в Девоне и Сомерсете мужчины дома становились вокруг лучшей яблони в саду, выпивали в честь ее по бокалу сидра и пели особую песню. Во время пения один из них бросал через ветви яблони кувшин с сидром, чтобы обеспечить урожай яблок.[300]

В настоящее время сходный обряд совершается в Серрей мальчиками. Они подходят к каждому дереву в саду и произносят специальные стихи — заклинания хорошего урожая яблок. Ребята начинают читать стихи тихим, бормочущим тоном, а потом говорят все громче и громче и, наконец, кричат полным голосом и дуют при этом в огромный рог.[301]

Двенадцатая ночь и день эпифании издавна считались у англичан временем разнузданного веселья, пиршества. В эти сутки разрешалось всем устраивать любые шутки и в доме, и на улице.[302]

В средние века в городах подмастерья, ученики ремесленников собирались в компании, пели и танцевали на улицах, подшучивали над прохожими. Они могли пригвоздить пальто замечтавшегося зеваки к оконной раме или сколоть булавкой платья двух беседующих людей и т. д.[303] То же происходило и в деревне. В Сомерсете, например, когда мужчины возвращались после описанного выше обряда во фруктовом саду, двери дома были закрыты и женщины отказывались впустить их до тех пор, пока кто-нибудь не отгадает, что жарится на вертеле в этот момент. Это мог быть самый необычный предмет — кроличья нога или старый башмак. Лишь получив правильный ответ, после многих шутливых, женщины открывали дверь и впускали мужчин в дом. Отгадавшему вручается этот предмет, чтобы он его съел или сохранил на счастье.[304]

Во время ужина накануне крещения по всей Англии в каждой семье выбирали короля для проведения веселого праздника. Для этого запекали в пирог боб, и тот, кому он доставался, становился королем. По выбору короля или по жребию избиралась и королева.

Ко дню Эпифании были обычно приурочены и некоторые традиционные обрядовые танцы англичан, например, так называемый танец Моррис (Morris). Танцоры, одетые в фантастические платья, ходили по улицам селений, исполнял перед каждым домом свой танец, напоминающий кельтский народный танец риль. Некоторые исследователи связывают этот танец с распространенной в Уэльсе в это же время процессией ряженых мэри лвид (Магу Lwyd), так как и в том и в другом случае в обряде участвуют одни и те же персонажи. Мэри лвид — лошадиный череп или же грубо вытесанная из дерева лошадиная голова, нижняя челюсть которой укреплялась на веревке так, что захлопывалась с треском. В голову вставлялась длинная жердь, задрапированная белым полотном. Череп украшался разноцветными лентами, в глазные впадины были вставлены стекла, кусочками черной материи, нашитыми на полотно, изображались уши. Человек, несущий жердь с черепом, был скрыт полотном, он при помощи веревки открывал и закрывал челюсть. Повод с привязанными к нему колокольчиками держал в руке предводитель процессии, в другой руке у него был посох, которым он стучал в каждую дверь. В группе, сопровождавшей мэри лвид (как и в танце Моррис), были также «весельчак», «сержант», «Панч», «Джуди» (двое последних — главные персонажи английского народного кукольного театра). Панч и Джуди были одеты в лохмотья, их лица вымазаны сажей. Перед каждым домом ряженые пели и танцевали. Затем происходило традиционное состязание в острословии между участниками процессии и обитателями дома. Когда группу ряженых после этого впускали в дом, они исполняли импровизированную игру-пантомиму, после этого хозяин их угощал. Перед уходом из дома участники церемонии пели песню с пожеланиями благополучия и счастья всем членам семьи.[305]

Веселым празднованием эпифании 6 января заканчивается по существу большой зимний цикл праздников народов Британских островов, цикл, основу которого, как мы видели, составляют аграрные обычаи и обряды, связанные с сельскохозяйственным календарем и с благополучием семьи.

На другой день эпифании — 7 января — во многих местностях Англии начинались вновь работы, прерванные праздниками: мужчины должны были обязательно в этот день выйти в поле, женщины — сесть за прялку. И назывался этот день в народе — день св. Прялки. Однако никто еще не работал в этот день в полную силу. Когда после полудня мужчины возвращались домой с поля и видели, что женщины сидят еще за прялкой, они старались поджечь их пряжу, а женщины набирали воды и тушили ее, стараясь при этом облить как можно больше мужчин.[306]

В прошлом подготовкой к предстоящим сельскохозяйственным работам служил также первый понедельник после крещения — «плужный понедельник». В этот день сельскохозяйственные рабочие тащили по деревне разукрашенный зеленью и лентами плуг. Возле каждого дома они останавливались и просили денег на пиво и еду. Если им ничего не давали, то плуг приводился в действие: шесть молодых людей впрягались в него и распахивали землю перед домом скупого хозяина. Этот обычай перестал исполняться уже лет сто тому назад. Однако осталось еще первоначальное значение праздника — подготовка к предстоящему сельскохозяйственному году. В церквах в этот день совершается особая служба, во время которой перед алтарем кладется лемех плуга, благословляются предстоящие работы в поле.[307] После «плужного понедельника» наступали будни, и праздничное веселье затихало до весны.

СКАНДИНАВСКИЕ НАРОДЫ

* * *

М. Н. Морозова

Зимние обряды и праздники начинаются у скандинавских народов с ноября и продолжаются до февраля. Самый большой зимний праздник — рождество, 25 декабря. К нему приурочено много обычаев, обрядов, поверий.

Несмотря на то, что большинство жителей скандинавских стран — протестанты по вероисповеданию (лютеранство было введено во всех странах Скандинавии после реформ 1527–1539 гг.), среди народа до сих пор бытуют обычаи и обряды, приуроченные к дням памяти христианских святых и соблюдаемые католической церковью.

Этот факт лишний раз показывает, что народные обряды и праздники по существу очень мало связаны или совсем не связаны с церковными образами святых и чисто внешне, формально приурочены к дням памяти того или иного святого. Популярность этих святых объясняется лишь совпадением церковных дат с знаменательными моментами народного сельскохозяйственного календаря.

Наиболее популярны из этих дат — дни св. Мартина, св. Николая, св. Люции.[308]

Со дня св. Мартина (11 ноября) лето считают оконченным, и начинается зима. К этому времени скот уже находится в стойлах, собран весь урожай, закончены уборочные работы. День св. Мартина — покровителя животноводства — нередко соединяется с праздником урожая. В некоторых местах Швеции в день Мартина в каждой деревне собираются арендаторы-мужчины для подведения годовых итогов. Все рассаживаются вокруг длинного стола, на котором расставлено вино, пиво, закуски. По кругу обносится чаша с вином с пожеланиями счастливого года и хорошего здоровья.

По-другому отмечают этот день деревенские женщины. У них день св. Мартина связан с окончанием выпаса гусей. Гуси в течение лета пасутся все вместе на пастбище. Для того чтобы отличить гусей осенью, каждая хозяйка ставит свои специальные метки. Когда осенью пастьба прекращается, пастушки пригоняют гусей в деревню и разводят их по дворам. При этом часто получается путаница. Поэтому в один из ближайших дней все женщины в деревне собираются и идут от двора ко двору, выбирая своих гусей. Это «путешествие» называется «гусиный поход» («gåsagång»). После осмотра деревенских гусей женщины устраивают вечером праздник с выпивкой и угощением. Позднее к женщинам присоединяются мужчины, и продолжается общее веселье.

Праздник проводится также и в домах, устраивают семейные обеды из осеннего урожая и гусятины. Существует легенда, что св. Мартин прятался в амбаре, а гусь выдал его, поэтому надо свернуть гусю шею и съесть его.[309]

В Мартинов день известны разные гаданья. Например, по цвету грудной кости гуся стараются определить, какая будет зима — суровая или мягкая. В этот день всевозможными символическими действиями вызывают добро, благополучие. Злых духов прогоняют хлыстами, колокольчиками.

Праздник св. Николая (6 декабря) считается праздником детей. Мужчина с белой бородой наряжается св. Николаем, в одежде епископа он едет на коне или на осле с подарками в мешке за спиной (с орехами, сушеными фруктами, варежками и др.) и с кнутом. Он справляется о поведении детей, одаривает их или наказывает.

В старое время в Дании дети перед сном в день Николая выставляли тарелку на стол или ставили ботинки под трубу, в которую клались подарки.[310] Такой обычай в Швеции, Норвегии и Исландии не упоминается, хотя не исключено, что он мог существовать и в этих странах.

Праздничное шествие Люции 13 декабря

Большим праздником считается день св. Люции (Люсии) (13 декабря). Праздник знаменует внесение святой Люцией света в темное время года — к рождеству. Само имя Люции происходит от «lux», «lys» — свет. День Люции, согласно народным приметам, самый короткий во всем году и поэтому считается серединой зимних праздников. Истоки праздника Люции неясны; возможно, он возник в дохристианское время. По церковной легенде в IV в. христианка Люция была осуждена и умерщвлена язычниками за веру. Празднование дня Люции прослеживается на протяжении многих столетий. Среди старых людей в Швеции существует поверье, что Люцию можно увидеть на рассвете над замерзшими озерами: на голове у нее — светящаяся корона, а в руках она держит угощение для бедных.[311] В старое время у шведов это был домашний праздник, но в настоящее время он отмечается и вне семьи.

Люция — молодая девушка в белой одежде с красным поясом и в короне из веток со свечами. Она посещает на рассвете дома, разнося на подносе кофе и печенье. В состоятельных домах в старое время в роли Люции часто выступали служанки, также одетые в белую одежду и с короной на голове. Лакомства получали также и домашние животные: кошка — сливки, собака — хорошую кость, лошади — овес, коровы и овцы — сено. Этот день некогда праздновали с большим подъемом. Никто в деревне в ночь Люции не спал, повсюду в домах горел свет, и ночные деревни выглядели, как в сумерки вечером.[312] В семьях св. Люцию изображает старшая дочь.

В настоящее время праздник св. Люции отмечается коллективно — в организациях, на заводах, в больницах, в общественных местах (городах и деревнях). Люция — красивая девушка — выбирается голосованием. В этот праздник улицы многих шведских городов переполнены костюмированными спутниками Люции — молодыми девушками в белой длинной одежде со свечами в руках и юношами в белой одежде и серебряных шапочках с вырезами в виде звезд и луны, с бумажными фонарями в руках.[313] В день Люции школы рано кончают занятия и отмечают его иллюминацией.

К началу нашего века празднование дня св. Люции начало выходить из быта. Возрождение и быстрое распространение этого праздника происходит в течение последних 25 лет. В наши дни Люция празднуется больше в официальных местах, чем дома. Различные общества и газеты всячески рекламируют Люцию. Так, стокгольмская газета «Дагбладет» в 1928 г. организовала первое шествие Люции через город, опубликовав позднее на своих страницах фотографии и подробное описание шествия.[314] Этому примеру последовали и местные газеты. В Осло обычай празднования Люции был возрожден в начале 1950-х годов по инициативе газеты «Моргенпостен».

Школы, молодежные союзы и общества тоже принимают активное участие в популяризации и распространении праздника Люции. Почти каждое учреждение и каждая организация празднует день св. Люции, и не только 13 декабря, а часто и в другие дни между 13 декабря и рождеством.

В Швеции многие клубы и общества, например Красный Крест, общество домашних хозяек, организуют праздники для пенсионеров. В школах устраивают утренники и детей угощают шоколадом, кофе. В некоторых кафе приглашают постоянных клиентов на бесплатное угощение. Бывает и так, что угощение и празднование в день Люции проводится три раза в день — утром дома, затем днем на работе или в школе и вечером где-нибудь в третьем месте: в кафе или у знакомых.[315]

Стокгольмская вечерняя газета «Афтонбладет» в 1967 г. получила 350 заявлений от девушек, претендующих на право быть Люцией. Эта газета выбирает среди претенденток и рекламирует королеву 13 декабря. Таким образом, день Люции с его старой традицией стал уже с 20-х годов нашего столетия подлинно массовым праздником. Сейчас празднества сопровождаются большим шествием по украшенным улицам. Продается хвоя Люции. Для выбранной из всех девушек Швеции самой главной Люции особенно волнующий момент — торжественный прием в Стокгольмской ратуше.

В 1966 г. шведской Люцией была медицинская сестра из местечка вблизи г. Упсала. Кроме нее, в каждом городе и деревне, на каждом предприятии, в каждой школе и в союзе (обществе) выбирают своих Люций, и они становятся центром увлекательных торжеств.[316] То же самое происходит и в других Скандинавских странах. Наиболее весело праздник проводится в Стокгольме, куда 13 декабря съезжаются Люции из всех Скандинавских стран.

После дня Люции принимаются с еще большим рвением за подготовку к рождеству.

Рождественский цикл условно охватывает два месяца с 1 декабря до 1 февраля — подготовку к рождеству и празднование. Самое важное и торжественное время «12 дней» от сочельника до крещения (24 декабря — 6 января). Все работы оставлены. 25 и 26 декабря по всей Скандинавии не работают учреждения и предприятия, а в школах наступают каникулы.

Перед днем Люции в Швеции происходит большой обмолот зерна и делают все основные закупки для дома. При молотьбе зерна и помоле сразу же отбирали муку определенного качества для варки рождественского пива и выпечки рождественского хлеба и печенья. Обязательно пекли хлеб в виде животных и птиц, в первую очередь в виде козла и петуха. Считали, что эти животные стоят в прямой связи с рождеством, и их выпечка символизировала культ плодородия. Считали, что молоть и просеивать муку, готовить солод и варить пиво нужно всегда в определенное время. Пиво обычно было готово к 9 декабря, дню Анны.

В народе говорят «приходит Анна с канной» (ковшом). После приготовления пива проводятся другие важные хозяйственные работы — большая стирка, убой домашнего скота, выпечка хлеба, отливание свечей различного вида — трехствольных, пятиствольных, которые зажигают вечером в рождество, и обычных свечей для домашних нужд.[317]

Рождественские свечи отливаются в новолуние, так как верят, что такие свечи светят ярче.

Рождество юль (jul) с большой торжественностью отмечают до сих пор в областях Смоланд и Сконе в Швеции. Подготовку к празднику начинают за месяц до него. Кто-либо из семьи, согласно старому обычаю, должен заранее позаботиться о новой одежде и обуви к рождеству. В какой-то из дней, недели за две до праздника, режут откормленных рождественских поросят, что происходит обычно между двумя-тремя часами утра. За день до этого хозяйка готовит хорошо вычищенный или новый котел с мукой, в который должна стекать кровь животных. Когда поросят режут, то кто-нибудь находится возле котла и помешивает кровь и муку до тех пор, пока смесь становится густой и запекается. Это чаще всего выполнялось женщиной в возрасте за 50 лет, не имеющей беременности, так как считали, что у беременной женщины в таком случае может родиться больной ребенок (с падучей болезнью или с физическим недостатком). Молодым женщинам или девушкам, имеющим жениха, строго воспрещалось принимать какое-либо участие в убое скота.

При убое поросят копыта и соски закапывали в свинарнике на то место, где лежал поросенок, так как было поверье, что это приносит удачу в разведении свиней.

Чаще всего убой скота в Швеции происходит в середине или конце ноября. Для этого животных после летней пастьбы и завершения всех полевых работ ставят на двор для откармливания. Обычно к убою готовят корову или быка, пару свиней и несколько овец. Гусей резали для рождества раньше, это происходило в день св. Мартина или перед ним. В каждой деревне кто-то из крестьян специально занимается таким ремеслом.

Из свежей крови животных готовят сразу же кровяную колбасу блопелсан (blopölsan), пользующуюся большой популярностью. Не менее популярным кушаньем является палтар (paltar) — шарики величиной в два кулака, приготовленные из смеси муки с определенным количеством свежей крови, и поджаренные на сале. Часть мяса и свинины коптят, но значительное количество засаливают и не едят до рождества.

После приготовления мяса и колбас принимаются за пивоварение. Это делают чаще всего в специальной постройке (stegerset), расположенной по соседству с жильем. Пиво варят в течение трех-четырех дней без перерыва с утра до вечера. Получают три сорта пива: собственно рождественское, густое и крепкое, затем более жидкое и, наконец, брагу или квас. При домашнем приготовлении напитков расходуется довольно значительное количество зерна. Солод имеется почти в каждом хозяйстве, и не только для собственных нужд, но и для продажи.

Больше всего времени занимает выпечка хлеба, которую тоже надо было провести до рождества. Хлеба пекут из муки разного сорта. В первую очередь пекут огромные круглые хлеба седбред (södbröd) из муки грубого помола по 6–8 кг весом для ежедневных расходов. Духовые печи имеют большие размеры, так что в них за один раз помещают 12–15 таких хлебов. Перед выпечкой на каждом из хлебов вязальной спицей делают крест, для того чтобы тролль (злой дух) или иная нечистая сила не околдовала выпечку. Далее пекут кисло-сладкий хлеб сурсет (sursött) из тонко просеянной муки. Затем из чистой пшеничной муки пекут рождественские пряники в форме человеческих фигур, птиц, козлов. И наконец, из самого последнего куска теста или из пряничного теста пекут хлеб в форме свиньи. В некоторых местах Скандинавии наряду со свиньей пекут большой хлеб в форме звезды юлькаган (julkagan). Хлебная свинья и звезда стоят на столе в течение всего рождества до дня св. Кнута.

К рождеству пекут столько хлеба, что его хватает до весны. До дня благовещенья (Bebådelsedag) — 25 марта выпечку не делают. Для того чтобы хлеб предохранить от плесени, его закапывают в кучи зерна.

За 14 дней до рождества начинают готовить «рождественские дрова» юльвед (julved), т. е. колья и шесты.

Во всех зажиточных домах проводилась выпечка и варилось пиво не только себе, но и для раздачи беднякам, сторожам, работникам, пастухам. Накануне сочельника, в так называемый «малый сочельник» (шведск. — lille julafton, норвежек. — julaften, датск. — juleaften), раздавались богатые милостыни, особенно в домах священников, каждому дому, входящему в приход. Подарки состояли из хлеба, мяса, каши, пива, свечей. В сочельник перед заходом солнца все жители деревни собирались в церкви. По возвращении домой все садились за праздничное угощение. С рождеством наступает всеобщее празднование; нет ни одного даже бедного дома, где бы не отмечалось это событие.

Самую маленькую хлебную лепешку всегда держат в тайнике от одного рождества до другого или даже более длительное время. Нередко были случаи, что 80–90-летняя женщина хранила хлебную лепешку, испеченную в ее молодости.[318]

Существовало поверье, что рождественские хлеб и пиво, которые долго хранились, якобы обладают сверхъестественной силой; они считались целебным средством против болезней людей и животных. Кусок рождественского хлеба или лепешку сёкакан (såkakan) во многих местах Скандинавии всегда хранят до начала весеннего сева. Прежде чем в первый раз опускают плуг или борону в землю, дают кусок хлеба или лепешку лошади. При севе кусок хлеба также лежит на дне сеялки, а после завершения весеннего сева пахарь должен съесть этот хлеб и запить рождественским пивом. Верили, что в таком случае будет хороший урожай.

После того, как проведен убой скота, сварено пиво и хлеб выпечен, начинается уборка помещения — моют потолки и стены, оклеивают их обоями, натирают полы, красят печи, чистят инвентарь и посуду. Оловянную и серебряную посуду, начищенную до блеска, выставляют на полках над дверью в жилье. Утром в сочельник наряжают елку. Перед рождеством все работают без отдыха, особенно женщины.

Канун рождества, сочельник (24 декабря), называют юльафтон, юльафтен, юлеафтен (julafton, julaften, juleaften). В сочельник перед обедом все заняты мелкими делами. Работники приводят в порядок все хозяйственные постройки и рубят дрова, так чтобы этими делами не заниматься до крещения (до трех королей), готовят лучины, убирают снопы из закромов, чистят лошадей. Домашним животным дают лучший и более сытный корм, чтобы «быть с ними в хороших отношениях». Пока кормят животных, хозяин в последний раз обходит двор и пашню и смотрит, весь ли инвентарь убран. Обычным было мнение, что если крестьянин забыл свой сельскохозяйственный инвентарь на пашне на рождество, то он самым последним собрал урожай в минувшем году. Так проходит время до обеда.

Празднование рождества начинается собственно в сочельник. В некоторых местностях Скандинавии (преимущественно в Западной и Южной Швеции) во второй половине дня в сочельник в старое время устраивали «макание в котел». Оно заключалось в том, что куски хлеба на вилке макали в мясной бульон, в котором варилось мясо для наступающего праздника, и съедали. Макание в котел происходило с известной торжественностью и рассматривалось как вступление в собственно праздник. Эта церемония называлась «doppa» (макание). Поэтому и сочельник получил название в некоторых местах Швеции доппаредаген (dopparedagen) (день макания).[319] После макания мылись в бане, надевали праздничную одежду. К сочельнику до середины XIX в. на пол расстилали солому (после того как приводили жилое помещение в порядок) и накрывали стол.

Рождественское фигурное печенье

Около шести часов вечера усаживаются за стол и угощаются. Угощение одинаковое — в сочельник, рождество, Новый год и крещение. В вечернюю трапезу в сочельник едят рождественский окорок и кашу, затем рыбу, хлеб из тонко просеянной муки с маслом. Среди напитков в сочельник первое место занимает самое лучшее, крепкое рождественское пиво. После трапезы под котлами разводят большой огонь в камине из толстых сосновых дров, которые дают большой дым юльрек (рождественский дым) (julrök). Одновременно домашних животных выпускают на водопой и окуривают рождественским дымом. Золу после этого огня не выбрасывают, а сохраняют и на второй день утром посыпают ею домашних животных: якобы это может защитить их от болезни, черта и дурного глаза. После трапезы читают рождественскую молитву. Затем раздаются рождественские подарки юльклапп, юлегаве (julklapp, julegave). До середины XIX в. подарки и наряженная елка не имели широкого распространения, а чаще украшали лишь потолок и вход в жилье хвойными ветками. В сочельник обычно подбрасывали друг другу пакет с подарками и надписью или шуточный предмет в виде подарка. Иногда и недруги подбрасывают какую-нибудь вещь, чтобы посмеяться над хозяином дома или над его семьей. Подарков к рождеству в старое время в нашем теперешнем смысле слова не делали. Вместо елки во многих местах бытовал деревянный шест, украшенный красной и зеленой бумагой, а также восемью — десятью свечами. В сочельник зажигают свечи, и они горят всю рождественскую ночь.

В Норвегии и Дании подготовка к рождеству начинается также задолго до него. Уже в ноябре закалывают свиней и телят и мясо перерабатывают на деликатесы всякого вида. Перед рождеством проводится полугодовая уборка дома и чистка посуды. Дрова заготавливают заранее на две недели, так как на святках в течение двух недель все работы запрещены. Ткацкие станки и прялки убираются и применяются снова только после крещения.

В Норвегии рождество в настоящее время называют нередко праздником мира. В рождественские дни не охотятся ни на птиц, ни на животных. Для птиц выставляют в деревнях пшеничный сноп хавречерв (havrekjerv) на палке или на коньке крыши. В городах снопы привязывают к балконам (это относится и к Швеции). Домашним животным выдается лучший корм со словами магического заклинания. С рождеством связано много обрядов и обычаев, поверий. В Норвегии рассказывают легенду о нерадивой девушке, не накормившей животных в этот день. Девушка сидела у забора и вдруг услышала слова «пусть ослепнет тот, кто у забора сидит», и она тотчас ослепла. Считают, что это был голос голодной коровы.[320]

За две недели до праздника в Норвегии и в Дании убирают помещения, чистят утварь, пекут пироги и особые булочки, приготавливают вина и различные напитки. В деревнях крестьяне убирают скотный двор, чистят и кормят лучшим сеном накануне рождества домашних животных, чтобы «они готовы были приветствовать веселое рождество». На плугах и боронах рисуют кресты и убирают орудия под навесы дворов. В Дании до сих пор существует поверье о том, что бродячий сапожник может обнаружить вещь, на которой крест не нарисован, и сесть на нее, это принесет несчастье в дом. Объяснение находят в легенде, что «несший свой крест» остановился отдохнуть у дверей сапожника. Сапожник его прогнал, и тогда «несший крест» пригрозил сапожнику, что он будет бродить до его возвращения. В народе говорят, что сапожник уже двести лет ходит по Дании и ищет неосвященный плуг, и если он найдет его, то проклятье кончится и перейдет от него к владельцу плуга. Известная народная легенда рассказывает, что в ночь под рождество можно услышать шаги бродячего сапожника.[321]

Перед рождеством заканчивается праздничная выпечка и изготовление украшений для дома: бумажных вырезок на стены, звездочек для елки, деревянных игрушек, соломенных животных — козлов юлебокар (julebockar), свиней юлегризар (julegrisar). Среди разных фигур — украшений, подарков — наиболее популярен козел.

Рождественский козел на праздничном столе

Популярны и рождественские птицы (петух, голубь), деревянные или соломенные. Они часто стоят с козлом на рождественском столе. Их вешают к потолку. Эти соломенные фигурки связаны с древней мифологией: козел — атрибут Тора, бога-громовержца, свинья — бога Фрея и т. п. По всей Скандинавии очень принято дарить подарки родным, друзьям, знакомым. Подарки заворачиваются и запечатываются красным воском, в них вкладываются стишки или поговорки об употреблении подарка. Наряжают елку или рождественское дерево (пихту, ветви сосны и можжевельника) втайне от детей, украшают обязательно национальным флагом сверху (в Норвегии и Дании), мелкими флажками снизу, всякими игрушками.[322]

24 декабря днем в Норвегии, как и в Швеции, семья собирается у очага для «макания в котел» (dopp grytan). Котел с вареным мясом, сосисками или ветчиной стоит на очаге. Каждый, включая гостей и слуг, отрезает кусок белого хлеба вёртбред, вертербред, вербред (vårtbröd, vørtebrød, vörbröd), опускает на вилке в котел с мясным соусом, затем ест этот хлеб с куском мяса. Это делают на счастье. Произносят тосты за счастье, пьют глинтвейн из вина, рома, пряностей, иногда что-нибудь иное.

24 декабря, в канун рождества, во всех Скандинавских странах все готово к празднованию. Все магазины и базары закрыты.

25 декабря наступает кульминационный момент зимних праздников — время добрых пожеланий и больших радостей. Как бы поздно ни угомонились накануне праздника, 25 декабря все на ногах уже рано утром, в шесть часов.

На селе в каждом окне горят свечи. Катаются на санях с сосновыми факелами. Затем горящие факелы бросают в костер, разведенный на высоком месте церковного двора. Произносят традиционное праздничное приветствие «God jul!». Огонь тушат с наступлением рассвета и т. д.

С первой рождественской ночью было связано много поверий. Например, если в сочельник между 11 и 2 часами ночи смотреть через окно или замочную скважину в церковь, можно увидеть всех умерших. Они присутствуют на церковной службе. Можно по дороге встретить в это время их свадебную или похоронную процессию и узнать, кто женится или умрет в новом году.[323]

Дома до обеда каждый занимается своими личными делами. Праздник в первый день проводится в семье. В гости никто не ходит, так как считают, что тем самым выносят счастье из дома. Чужого человека, зашедшего в дом, однако, угощают пивом.

Важная часть праздника — ужин. Традиционные рождественские блюда — жареный гусь с яблоками и сливами, свинина, рисовый пудинг (шведск. — risgrunsgröt, норвежек. — risengryngrøt, датск. — risengryngrød), сваренный на молоке и сахаре, с вензелями наверху и изюминкой внутри. Тот из молодежи, кому достанется изюминка, первым обвенчается в новом году. Каждый из гостей загадывает какое-нибудь желание перед тем, как съесть пирог. Кроме того, на стол подаются кабачки, тушеный картофель, яблочный пирог, фрукты, ягоды в сахаре, орехи. В центре праздничного стола нередко выделяются нашпигованный язык или нашпигованная свиная голова с надписью цветными буквами «Счастливое рождество». На праздничном столе почти всегда стоят рыбные блюда, и прежде всего рождественская треска лутфиск (lutfisk) своеобразного приготовления. Треска сначала сушится, а затем вымачивается до состояния желе. Печеные изделия поражают своей вычурностью и фантазией — фигурный хлеб, печенье в виде фигур различных животных, четырнадцать видов различных пирожных, на каждый день по одному виду, а на десерт — рождественский торт. На столе обязательно присутствуют крепкое пиво, пунш и кофе. Во многих деревнях Скандинавии, особенно в Норвегии, одеваются в старинные национальные костюмы, в городах — в нарядную одежду. Ужин устраивают горячий и холодный. До начала XX в. в Норвегии во время рождественского вечера кто-нибудь тайком делал соломенное чучело и прятал его под стол. Чучело часто одевали в мужскую одежду. Оно называлось юлесвен — «julesven» (рождественский парень). В сочельник рядом с чучелом ставили еду и кружку пива. Этот обычай и теперь встречается в горных районах Норвегии.

После ужина открывается дверь в комнату с елкой, которую до этого скрывают от детей. Отец семейства читает молитву. Затем раздается стук в дверь, входит «рождественский дед» — юлегуббе, юлеманд (julegubbe, julemand), юльтомтен, юлениссе (jultomten, julenisse), которого изображает дядя, брат или другие мужчины из семьи. Рождественский дед по внешнему виду очень похож на русского Деда Мороза: он одет в красную шапку, с белой бородой, несет мешок с подарками за плечами, прибывает в санях, запряженных козлами бога Тора. Дети, получив подарки, благодарят его поклоном. После раздачи подарков Дедом Морозом водят хороводы вокруг елки.[324]

Маска

В Швеции в прошлом веке в сочельник был обычай выносить на гумно кашу для Деда Мороза, домового и тролля. Верили в то, что тролль в вознаграждение помогает жать рожь и пшеницу в самую хорошую погоду и удобное время. Существовало поверье, что домовой может напустить болезнь на корову, испортить молоко, лошадям заплести гриву, если он не взлюбит этот дом.

После торжественного ужина начинаются танцы и игры, которые продолжаются все святки. Танцуют поочередно в каждом доме. Самый первый дом в связи с этим в некоторых областях Швеции освящают (в обл. Эстергетланд). В первом доме перед танцами устраивают представление. В дом входят две молодые девушки в белой одежде с красивыми блестящими коронами на голове, с угощением на подносе. Затем входят две следующие девушки, одетые так же, и вносят куст (buske) или небольшую елку с горящими свечами. Елку ставят на пол посередине дома, и все четыре девушки образуют круг около елки и поют песни в честь всех присутствующих. После этого елку ставят на стол и начинают танцевать. У любителей спорта после обеда — коньки, лыжи, санки. На второй день рождества чаще всего устраивают народное театральное представление. Рождественские танцевальные вечера являются временем веселых шуток и проказ, которые устраивают ряженые. Чаще всего рядятся в козла, надевая на себя вывернутую овчину, а на голову приделывая рога, деревянные или настоящие. Иногда во рту маски торчит зажженная пакля или лен, так что вокруг летят искры. Ряженые врываются в середину танцующих и вызывают переполох. В некоторых деревнях в роли ряженых в рождество выступают в течение нескольких лет одни и те же люди.[325] Кроме «ряженых-козлов», в рождество ходят по домам так называемые «рождественские привидения» юль спекен (jul spöken). Мужчины обматываются поверх одежды большим куском льняной ткани, затягиваются шнуром по бедрам, набивают под ткань солому для изменения фигуры, на шею подвязывают длинный грубый шерстяной галстук, надевают черную высокую шляпу, лицо обмазывают сажей или темной краской, берут в руки палку и в таком виде ходят по домам. Обычно с женщиной или девушкой; она наряжается в большое старое женское пальто, а на голову надевает широкополую шляпу. Войдя в дом, ряженые спрашивают, какую работу они могут сделать. Им поручается какое-нибудь дело, а затем их угощают пивом, вином, орехами, рождественскими яблоками. Ряженые поют песни, под которые можно танцевать. После начала танцев ряженые идут в другие дома, выбирая обычно наиболее приветливых и щедрых хозяев.

Рано утром на второй день праздника хозяин осматривает двор, так как часты случаи, что в хлев и сарай, шутки ради, забрасывают ночью много навоза, мусора и снега, особенно тем хозяевам, на которых были обижены. Если же хотели сделать приятное хорошим хозяевам, то, наоборот, убирали в хлевах и сараях и все приводили в порядок. В этот же день на рассвете верхом на лошадях, украшенных пестрыми лентами, приезжают «всадники святого Стефана» (Staffansriddarna). Их несколько человек. Они останавливаются в каждом дворе и поют песни Стефана (Staffansvisan). Св. Стефан считается покровителем скота. Хозяева выходят во двор, угощают всадников вином и закусками, преподносят подарки. Всадники, пожелав всем счастливого рождества, едут к следующему двору. Верили, будто тот, кто скакал лучше всех в этот день, в новом году соберет первым хороший урожай.

Вечером на второй день в деревнях начинались веселье, празднества, называемые «рождественские избы» юльстугорна (julstugorna) с танцами и плясками. Каждый парень выбирает себе девушку для танцев на весь вечер.[326]

В рождественские дни устраивают различные игры, в которых принимают участие люди всех возрастов. Играют в жмурки, подменивают обувь, продевают с закрытыми глазами нитку в иглу, гадают на орехах и т. д. Участники таких веселых сельских празднеств любят исполнять популярные народные песни.

Маска

В городах 26 декабря — день вечеринок и визитов, праздников на предприятиях и в организациях. Праздники устраивают как взрослые, так и дети. Гостеприимство в эти дни особое. Во многих местах по обычаю прохожие должны зайти в дом и разделить праздничную трапезу.

С этого дня и до 13 января продолжаются встречи, танцы и празднества с обильным угощением, хождение в гости. На этих вечерах часто происходило знакомство между девушками и молодыми людьми.

В рождественские дни ремесленники и другие горожане надевают самые лучшие костюмы, носят маски, грубо сделанные из дерева, — голову вола, рога козла.[327] Молодежь ходит по улицам с песнями, дает театральные представления.

Радостным событием для населения всех возрастов является посещение рождественского базара. В известном стокгольмском парке Скансен (музее под открытым небом) торговцы, ремесленники и кустари предлагают свои специальные изделия: норрландскую колбасу, селедочный салат, самые различные сорта сыра, изделия художественного ремесла и многое другое. По вечерам в Скансене проводятся танцы под рождественской елкой. Магазины с их богатыми витринами в эти дни бойко торгуют.

Елка была известна в зажиточной среде в Швеции еще в конце XVIII в., но она стала шире распространяться в начале XIX в. в городах, во дворах священников, буржуазии. В деревнях и у бедного населения елка стала распространяться во второй половине XIX в. В деревню «елка» пришла из города. В начале XX в. рождественская елка получила очень большое распространение как в домах, так и в официальных местах вне дома.

У стокгольмцев существует обычай посещать в сочельник могилы, и могильный холм украшают елкой с горящими на ней свечами. Рождественская елка обычна и на датских могилах.[328]

Бытует обычай накануне Нового года устраивать шествия ряженых. Ряженые часто несут на палке набитую сеном голову козла с длинной бородой из пакли. Здесь же часто присутствует и юлесвен (рождественский парень).

Святочное веселье прерывалось лишь торжественным тихим новогодним днем. Между рождеством и Новым годом не проводится никаких работ, кроме ухода за животными. Новый год стремятся провести как можно удачнее, чтобы весь год был счастливым. Готовят такие блюда, которые, по поверью, якобы исцеляют от болезней на весь год (например, всевозможные яблочные угощения от болезней желудка и т. п.).[329]

Приход ряженых на святки

Улицы столицы перед Новым годом и в Новый год в огнях иллюминаций и праздничном убранстве зеленых гирлянд из еловых веток. Стокгольмская газета «Экспрессен» сообщала в декабре 1967 г., что «в новогоднюю ночь гигантский соломенный козел, самый большой из всех соломенных козлов мира: высота — более 12 м, вес — 3 тонны — будет подвергнут торжественному сожжению. В настоящее время в Новый год по замыслу „архитектора“ и заказчиков в шведском городе Йевле козел служит рекламой, привлекая покупателей в магазины на Южной Королевской улице».[330] В магазинах городов много народа, приобретают подарки родным и знакомым. Обычно встреча Нового года в городах происходит так: семья собирается за праздничным столом. В полночь открываются окна, выходят на балконы, палят из ракетниц, жгут бенгальские огни.

В канун Нового года кое-где устраивают маскарад, групповые визиты, танцы, закуски дома, у соседей.

Новый год начинается с того, что в него «вламываются» стуком в двери или с пороховыми хлопушками ряженые в сопровождении толпы. Прежде существовало поверье, что таким образом отгоняли силы тьмы, а в настоящее время шум и хлопанье устраивают для веселья. Дети в течение нескольких месяцев до этого собирают старую посуду, чтобы в Новый год разбить ее о двери своих друзей. Популярен тот, у двери которого будет больше черепков. Хозяин дома пытается поймать шутников. Пойманный получает подарки — пирожное, орехи и прочее.[331] В старое время в новогодний вечер мужчины с ружьями собирались в группы человек по 15–20, ходили по улице и стреляли в воздух по одному, иногда по два раза. Так они «выгоняли» старый год. После этого стрелков угощали.

Приход ряженых на святки

В Западной Ютландии в виде новогодних шуток прячут колеса от телеги в колодец или вилы забрасывают на крышу, поэтому осмотрительные хозяева заранее убирают весь инвентарь под замок.

В полночь перед Новым годом в церквах звонят колокола по уходящему году. В городах в Новый год устраиваются маскарады в общественных местах и на улицах.

Новогодний ужин состоит из всевозможных закусок. Обязательное блюдо в приморских районах Дании — треска с горчицей.

В Новый год, 1 января, утром идут в церковь, а затем празднуют дома или идут в гости. Раньше Новый год отмечали преимущественно дома в семейном кругу. На праздничном столе в Новый год такие же блюда, как и в рождество. На столе всегда стоят также различные холодные закуски смергёсбред, смергёс, смерребред (smörgåsbröd, smörgås, smørrebröd), преимущественно рыбные — семга, салат из селедки. Главное блюдо в Новый год — треска, обязательным блюдом считается также рисовый пудинг со счастливой изюминкой. На обеденном столе всегда стоит жареный гусь, подают также мясо, сыр, овощи, пироги, сладости. Пьют много пива.

Во второй день Нового года устраиваются вечеринки, званые обеды или проводятся праздничные увеселения (в организациях, клубах и т. п.).

2 января, на 9-й день рождества, устраивают пир старые мужчины. На пиру рассказывают саги о троллях и привидениях. Этот день называется губбдаген — «день стариков» (gubbdagen).

6 января — праздник трех королей, или крещение, 12-й день рождества. Этот праздник имеет средневековые традиции. К нему также приурочены поверья и некоторые обычаи, хотя гораздо меньше, чем к рождеству и Новому году. В этот день, по народному поверью, добрые духи приходят с пожеланиями к детям. Повсюду зажигают трехрожковые канделябры. Студенты устраивают праздничные шествия с песнями и бумажными фонариками. Проводятся народные игры. В городах изображают шествие святых королей с востока; юноши и мальчики — в белой одежде и белых конических шапках, украшенных помпонами и астрономическими знаками, несут на длинных шестах большие прозрачные бумажные лампы, освещенные изнутри. В деревнях мальчики наряжаются в библейские костюмы и ходят из дома в дом, распевая старые народные песни с пожеланием благополучия, передающиеся из поколения в поколение.

Например, одна из песен такая: «Доброго вечера, доброго вечера, как хозяину, так и хозяйке. Мы желаем всем счастливого хорошего праздника. От всех несчастий сохрани вас бог».

Одна из фигур шествия изображает Иуду с большим носом и кошельком.[332] После песен организаторы веселья обходят всех присутствующих с кошельком и корзиной, собирают деньги и подарки в виде пива, закусок, затем идут дальше. После обхода всех дворов устраивают пир, на котором съедают все собранное.

День трех королей — окончание праздничного сезона. Начинают убирать елки и зеленые ветки с домов. Ночью молодые девушки гадают и пытаются узнать свою судьбу. По старому обычаю они пятятся спиной и бросают ботинок через левое плечо. При этом просят королей предсказать судьбу. Тот, кого девушка после гаданья увидит во сне, станет ее женихом.[333]

13 января — праздник св. Кнута, 20-й день рождества, официальный конец праздников. Св. Кнут, по старой народной поговорке, прогоняет рождество. В домах открывают окна и двери, чтобы метлой или другим предметом вымести рождество. По существующему обычаю в этот день во многих областях Скандинавии устраивают традиционные рождественские бега по занесенным дорогам и озерам в санях, запряженных лошадьми, с бубенцами и веселыми песнями. По народному поверью, сами тролли (духи) устраивают в этот день скачки под предводительством троллихи Кари 13-й. Праздник св. Кнута — последний день веселого рождества. Елку или рождественское дерево разбирают, рубят и сжигают в печи.

Итак, рождество кончается 13 января. Говорят, что «Кнут уезжает с рождества». В этот день вечером устраивают последний рождественский бал, на который приходит наряженный Кнут. Рождество кончается в 12 часов ночи между днем Кнута и Феликса (13 и 14 января). Проводы рождества сопровождаются ряжеными. В области Сконе (юг Швеции) участвуют при проводах «ведьмы» (Felixdockan): в женскую одежду наряжается кто-нибудь из мужчин, или делают чучело. Потом чучело выбрасывают. Вечером приходят ряженые, одетые самым неузнаваемым образом — женщины в брюки, мужчины — в юбки, в масках, они меняют голоса, чтобы их не узнали. Это «рождественские привидения».[334] Кнут тоже ходит по дворам с веселыми остротами, за что его угощают. Вечером в праздник в компании ряженых приходит рождественский козел.

С дня Феликса, 14 января, все приходит в свой обычный порядок, начинаются прядение и другие всевозможные домашние занятия, работа в сараях и хлевах.

2 февраля в Скандинавии проходит традиционная весенняя ярмарка.

Новогодний стол

ФИННЫ

* * *

Н. В. Шлыгина

Народный календарь финнов, сложившийся к началу средневековья, был в основе аграрным, хотя в нем сохранялись и более древние элементы, связанные с охотой и рыболовством, которые стали побочными, но продолжали быть жизненно важными промыслами для финских крестьян. Основное занятие финнов — земледелие — не только определило специфику народного календаря, но и способствовало в дальнейшем стойкому сохранению в течение веков наиболее важных его элементов. С начала XIII в. в Финляндии стало распространяться католичество. Постепенно церковь укрепляла свои позиции в стране и расширяла влияние на повседневную жизнь народа; начал входить в обиход и церковный календарь. Церковный календарь в ходе времени изменялся не только в связи с церковными событиями, как, например, в период Реформации, но в нем происходили преобразования и под влиянием народного календаря. Входя в жизнь народа, церковные праздники соединялись с теми датами и праздниками, которые приходились на это время по народному времяисчислению. Дни церковных святых и праздники, связанные с событиями священного писания, оказывались соединенными с традиционными работами сельскохозяйственного годового цикла. Обряды и обычаи, приуроченные к церковному празднику, зачастую связывались дохристианскими верованиями, заключали в себе остатки древних магических действий, традиционных жертвоприношений, призванных обеспечить хозяйственное благополучие крестьянства.

Финскими исследователями проделан большой труд по изучению старых форм народного календаря, их трансформации путем внешних влияний на народное времяисчисление, а также по выяснению первоначального значения различных памятных дней и празднеств, претерпевших большие изменения с течением времени.

Финские исследователи полагают, что до перехода к земледелию финские племена вели счет времени по лунным месяцам — по 28 дней — и прибавляли в конце каждого две-три безлунные ночи. Счет месяцев в году не был точным — могло быть 12–13 месяцев. При этом лунный месяц делился на 4 семидневные недели, в каждой неделе выделялся последний, седьмой день, как день различных запретов (pyhä).[335]

Переход к солнечному году был связан с распространением земледелия, требовавшего более точного счета времени, предварительного вычисления периодов различных работ, сроков вызревания злаков и т. д. Солнечный год уже очень точно делился на 12 месяцев и 52 недели. Финны знали дни солнцестояний и солнцеворотов, но исходными точками отсчета времен года у них были иные дни, так как в основе народного времяисчисления лежал аграрный годовой цикл. Естественно, что в Финляндии с ее длинным, темным и холодным осенне-зимним периодом календарь имел свои специфические особенности, отличавшие его от народного календаря земледельцев Центральной или Южной Европы.

Финны делили год на два основных периода: летний и зимний. Один был временем полевых работ, другой — периодом домашних занятий, ремесел, лесных промыслов и рыболовства. Исходными днями отсчета времени были «зимний день» (talvipäivä), приходившийся на 14 октября, и «летний день» (suvipäivä) — 14 апреля. Каждая из половин года делилась в свою очередь на две части своей, так сказать, наивысшей точкой: 14-ое января считалось «центром зимы» (talvennapa), а 14 июля — «серединой лета» (keskikesä).[336] При этом границы одного периода не были особенно четкими, летний период уходил постепенно, как это и происходило в природе. Деление на недели было весьма важным, так как многие работы и их сроки — посев, сенокос, жатва — высчитывались по неделям. Любопытно, что при этом применялся обратный счет. Так, если посевными считались десять недель от дня Георгия до Петра (с 23 апреля по 29 июня), то первой при этом была та, что шла со святого Петра, а десятой — под святого Георгия. Изучение счета сроков земледельческих работ у других северных народов показало, что аналогичный счет недель в обратном порядке хорошо прослеживается у карел, эстонцев, а также в Исландии. Вероятно, подобная система применялась и другими народами до распространения юлианского календаря, вытеснившего эту традицию в Центральной Европе, в то время как в периферийных районах она сохранилась.[337]

Для финского календаря характерно, что хотя иногда при определении сроков аграрного календаря и называли недели по тем святым, с дней которых они начинались, но, как правило, обходились без этого, и опорными пунктами отсчета рабочих сроков были дни народного календаря — «зимний» и «летний день», «середина» зимы и лета.

Как уже упоминалось, в старой неделе лунного года отдельные дни не имели, вероятно, собственных названий, исключая день запретов (pyhä). С течением времени при переходе к солнечному году все дни недели получили собственные названия, пришедшие из европейского календаря и в финском языке заимствованные непосредственно из старошведского.

Но названий месяцев с латинской основой финны не восприняли, сохранив их народные наименования, определяющие месяц по какому-нибудь характерному признаку: основным сельскохозяйственным работам, погоде, состоянию природы.

По старой традиции летний период кончался с завершением полевых работ — когда урожай был убран, а скот пора было ставить на зиму в стойло. Считалось, что все работы старого сельскохозяйственного года должны были быть завершены в конце сентября. Вероятно, эти сроки выработались в те времена, когда земледелие стояло еще на довольно низкой ступени развития, поля были небольшими и обмолот зерна требовал не много времени. С распространением церковного календаря конечным сроком полевых работ стал Михайлов день — 29 сентября, а в пограничной Карьяла, где было распространено православие, другой церковный праздник — Покров (1 октября). В эти дни скот ставили в хлева и пастухов отпускали; раньше в этот день получали расчет и батраки. С развитием земледелия сроки окончания уборки урожая отодвинулись на более поздний период, но старая традиция, связывавшая окончание полевых работ с Михайловым днем, оказалась живучей. Этот день оставался праздничным, и многочисленные поговорки говорили о его значении: «С Михаила женщины в доме, репа (или картофель) в погребе», «Михаил опустошает поля», «Михаил запирает ригу» и т. д.

Старый сельскохозяйственный год заканчивался сентябрем, с октября начинался новый. Таким образом, зимний период народного календаря в Финляндии следует начинать с октября, так же как это было и в среднерусской полосе.[338] Месяц октябрь назывался у финнов lokakuu (также lika, ruokakuu)[339] — «грязный, слякотный месяц». В этой северной стране с осеннего равноденствия погода портится, дожди размывают дороги, дни быстро становятся короткими и темными, как говорит поговорка, «осенняя ночь гонится на девяти конях».

Урожай в октябре был уже убран с полей, скот стоял во дворе, так что погода не имела большого значения для хозяйства. Наблюдая природные явления в это время, старались угадать погоду будущей весны, от которой ход работ и урожай во многом зависели. Приметы сопоставляли октябрь с маем: в тот день месяца, когда в октябре начнется листопад, в мае может выпасть снег. Время ледостава определяло начало весенних дождей, появление льда на воде у корней тростника значило, что в тот же день мая откроется ледоход, первый иней на деревьях — день, когда в мае появятся листья, и т. д.

Октябрь относился к зимнему периоду, но началом зимы было не первое, а 14 октября, день св. Калиста. Народное начало зимы, обозначавшееся как «зимний день» и «зимняя ночь» или «зимние ночи», отстояло, как мы видим, от дня окончания старого года, дня окончания полевых работ, на две недели — от Михайлова дня до Калиста. Некоторые исследователи, в том числе Кустаа Вилкуна, полагают, что этот разрыв возник в прошлом благодаря тому, что по окончании старого года ждали для отсчета начала зимы новолуния, что и составляло промежуток в две недели.[340] С того времени, как эти дни закрепились за постоянной датой — днями святых, расстояние в две недели сохранилось, хотя, естественно, перестало соответствовать фазам луны. В прошлом «день зимы» был настолько важным в народном календаре, что вошел в старинные деревянные жезлообразные календари, которые отражали уже христианское времяисчисление, а затем и в печатные календари XVII в. Он применялся не только в народе, но и в высших слоях общества и даже в качестве официальной даты в документах в течение всего XVIII в. В церковном календаре зимний день отмечался еще в 1840 г.[341] Интересно, что в шведском народном календаре аналогичного дня нет, но есть он у норвежцев, эстонцев, эстонских шведов. Одним из значительных церковных праздников, приходившихся на октябрь, был день св. Бригитты (народные финские формы этого имени — Пирьо, Пиркко и др.) — 7 октября. В некоторых местностях Финляндии эта святая была очень популярна, ей было посвящено много церквей, и 7 октября было большим праздником. Интересно, что имя Бригитты соединилось с названием насекомого — «божьей коровкой» (coccinella), которая и у других народов считается посредницей между людьми и богом. Названия, связывающие ее с Пиркко, — леппяпиркко, леппяпирьо, пиимяпиркко и др. — божья коровка получила в Хямэ. Через «леппяпиркко» можно было получить от св. Пиркко сведения о погоде, о женихе, о смерти и др.

День св. Бригитты в народном календаре определял начало вязания большого зимнего невода. В Халикко в этот день устраивалась большая ярмарка, получившая название Пиритта (также народная форма имени Бригитта). На ней велся преимущественно обмен крестьянами зерна на рыбу у рыбаков.

28 октября отмечался день Симо, т. е. св. Симона (Simonpäivä), когда, как считалось, окончательно устанавливалась зимняя погода: «Симо строит мосты», — т. е. промерзает земля, замерзают внутренние воды. По народным поверьям, день Симо несчастливый: в этот день не следовало начинать никаких крупных работ, женщины не пряли, вообще старались не прикасаться ни к каким колесам. Такие представления были распространены и в Центральной Европе. В некоторых местностях Финляндии на Симо кололи свиней.

В пограничной Карьяла среди православных праздновался следующий день — 29. X — св. Анастасии, считавшейся покровительницей овец. В этот день женщины также не должны были прясть. С утра они шли в церковь и несли в качестве дара овечью шерсть. «Овечий праздник» аналогичным образом отмечался у православной води и ижоры — женщины несли к часовне шерсть, овечьи ножки и головы, которые потом распределялись между нищими.[342] В некоторых деревнях Ингерманландии в этот день кончали копать картофель и трепать лен. В этих местах женщины ходили в этот день ряжеными, с льняной куделью на голове.

Особый интерес представляет приходившийся на октябрь «день белки» (oravan päivä), который никак не был связан с христианским календарем. Белка издавна играла большую роль в экономике страны, ее мех составлял одну из важных статей экспорта и служил единицей обмена, мерой денег и даже зерна. В связи с этим охота на белку была очень рано регламентирована. На деревянных календарях день белки, т. е. начала охоты на нее, обозначался особым знаком. Он вошел и в печатные календари. День начала охоты на белку не был единым для всей страны, что не удивительно, если вспомнить ее протяженность с юга на север. В некоторых старинных календарях лук и стрелы, обозначавшие день белки, были нарисованы около дня св. Бригитты, в Похъянмаа и Каръяла он приходился на св. Симона, в большей части страны день белки был 21 октября, когда церковный календарь не отмечает ни одного святого. Можно добавить, что шведский календарь также отмечал день белки и тоже в разных частях страны в разные дни.

В конце октября — начале ноября по народному календарю наступал важный период, длившийся десять — двенадцать дней и называвшийся «время раздела», «время деления» (jakoaika). В одних местах этот период отсчитывали с 1 ноября, в других с 28 октября, в Мартынов день — 10 ноября — он заканчивался. С этим периодом связано множество обычаев, запретов, примет, что уже само по себе говорит о его важности.

В известной мере этот двенадцатидневный период был временем отдыха от повседневных работ. Многие будничные занятия были запрещены: нельзя было стирать, прясть, стричь овец, резать скот. Можно было плести сети, что было тихой и чистой работой, женщины могли заниматься мелким рукоделием, даже брать такую работу с собой, когда шли в гости. Вообще в это время было принято навещать родственников и знакомых, мужчины собирались компаниями выпить и поговорить. Но вести себя следовало солидно, не шумно. В соответствии с этим праздничным периодом с 1 ноября начиналась свободная неделя или две для наемных работников (muutto~, römppä~, runtu~, itseviiko).

Но запреты различного рода, относящиеся к этому периоду, говорили не только о его праздничности, но и об опасностях, которые в нем таились. В это время нельзя было ни в какой форме уменьшать свое хозяйство: ничего нельзя было ни дарить, ни одалживать соседям, нельзя было подавать нищим что-либо из вещей (вероятно, с этим же был связан запрет резать скот). Нарушитель этого запрета мог подорвать благосостояние своего хозяйства в следующем году.

Важность «времени раздела» подчеркивалась и тем, что молодежь во многих местах в эти дни гадала, чтобы узнать свое будущее.

Большое значение имела и погода в эти дни. Старики предсказывали по ней погоду на весь следующий год. Каждый день времени раздела соответствовал одному из месяцев: первый — январю, второй — февралю и т. д. Кроме того, если в эти дни светило солнце, год должен был быть солнечным. Появление солнца обещало 9 солнечных дней во время сенокоса. По приметам, если солнце проглядывало даже на такой срок, за который можно было лишь оседлать (или запрячь) лошадь, год будет неплохим. Но если все 12 дней было пасмурно, то считалось бессмысленным вырубать лес на подсечном участке: лето будет таким дождливым, что деревья не высохнут и их нельзя будет сжечь.

Особое место в этом периоде занимал день кекри или кеури (kekri, keyri, köyri). В настоящее время этот день приурочивается на первую субботу ноября, которая является праздничным и свободным днем. Одно время официальный календарь ставил день кекри на 1 ноября.

Изучение старых данных о празднике кекри говорит, однако, о том, что этот день обладал большой подвижностью, но связан был с концом октября — началом ноября и «временем раздела».

Есть данные о том, что в некоторых местностях кекри праздновался даже в июле, но, как правило, по народной традиции день кекри не отмечается ранее Михаила, в большинстве случаев его относят к Мартынову дню, дню всех святых, иногда к Катеринину дню. Объяснения этому явлению можно найти в некоторых сведениях, собранных о празднике кекри: он отмечался в разное время потому, что даже люди одной деревни праздновали его в разные дни, соответственно тому, в какой день они заканчивали обмолот зерна.[343]

То обстоятельство, что праздник кекри совпадал с различными церковными праздниками, имевшими свои традиции, представляло трудности для выделения специфики и анализа той обрядности, которая была связана только с этим днем. Из имеющихся данных явствует, что день кекри был связан с благополучием стада и успехом земледелия. Анализ различных терминов, связанных с кекри, показал, что часть этих слов обозначает «последыша»: «кеури» назывался пастух, который последним пригнал скот в последний день его выпаса, последняя посеянная озимая рожь называлась рожь-кеури, последний жнец кеури. В Карьяла «кеури» обозначало также духа — хранителя стада и урожая. В иных случаях слово «кеури» обозначало, наоборот, «первого». Иногда оно употреблялось с ругательным словом «поросенок», «собака» и т. д. по отношению к гостю, пришедшему на праздник кеури. Последнее было связано с тем, что по своему характеру праздник кеури был семейным, незваные гости были нежелательными, появление постороннего человека рассматривалось как бесцеремонность, и ему давалось насмешливое прозвище «поросенка-кеури» или аналогичное.

По некоторым сведениям на кеури пекли специальный каравай, который лежал во время праздника на столе, а потом убирался в закрома до весны. В этот день гадали — о том, кто доживет до следующего года, кто выйдет замуж или женится и т. д.

Все данные о кеури, в особенности в сочетании с теми, которые относятся ко «времени раздела», позволяют сделать заключение о том, что это был период, когда по народному календарю заканчивался старый год и начинался новый, и кеури был праздником урожая и окончания года.[344] О том, что в прошлом каждый двор справлял начало нового года в тот день, который стал традиционным для этого двора, независимо от соседей, имеются вполне определенные сведения.[345]

В давние времена год заканчивался в сентябре, но с течением времени земледелие развивалось, увеличивались возделываемые поля, рос размер урожая, появлялись новые культуры, и уборка, а главное, обмолот не могли быть закончены к Михайлову дню. Постепенно праздник урожая переместился на более поздние сроки. Вместе с ним неразрывно передвинулось и время начала нового года и «время раздела», которое раньше, очевидно, приходилось на промежуток между днем окончания старого года и «первым днем зимы».

«Время раздела», как и разрыв между окончанием уборки и днем зимы, объяснялось тем, что старый лунный год, состоявший из 12 месяцев, имел разницу с солнечным годом, вошедшим в употребление позже, в 11 суток. Только добавив эти дни к лунному году, можно было начинать новый год.[346] Вместе с днем нового года образовывался период в 12 праздничных дней, которым придавалось большое символическое значение.

Финский календарь не представляет собой чего-либо исключительного в этом отношении: «время раздела» или время «выравнивания» (die Zwölften у немцев) знали многие народы. Эстонцы отмечали время раздела (jaagomisaeg) тогда же, что и финны, хотя о нем сохранились более скудные сведения. В Германии и Швеции этот период приходился на середину зимы, когда кончался старый год и начинался новый.

Ноябрь месяц назывался по-фински «marraskuu», что пытались объяснить различными способами. В настоящее время придерживаются той точки зрения, что в основе этого слова лежит понятие голая, мертвая, пустая (земля).

Ноябрь имеет богатый рабочий календарь, в нем есть большие церковные праздники.

По рабочему календарю в этот месяц следовало заниматься изготовлением сетей, считалось, что сети, изготовленные в ноябре, прочнее и уловистее остальных. Большой зимний невод полагалось закончить к Андрееву дню (30. XI). Если не успевали изготовить всего необходимого сетевого полотна, то хотя бы часть ячей на каждой снасти должна была быть связана в ноябре. Ноябрь считался благоприятным и для рубки леса.

По христианскому календарю ноябрь начинался с дня всех святых и мучеников церкви. Этот праздник сохранила церковь и после Реформации. То обстоятельство, что на некоторый срок официальный календарь приурочил к 1 ноября праздник кекри, затруднило впоследствии как изучение самого праздника кекри, так и тех моментов, которые были связаны со днем всех святых. Во всяком случае в этот день не разрешалось шуметь, в том числе колоть дрова и производить другие шумные работы. Предполагалось, что души мучеников в канун праздника всю ночь находятся в пути, и крестьяне должны были приготовиться к их встрече. Приготовления к приему гостей были традиционными: топили баню, готовили веники, накрывали стол, ставя на него праздничные блюда.

Истопленная баня стояла некоторое время пустой «для душ». Затем в нее отправлялись обитатели двора, последней уходила туда хозяйка, приглашая «души» войти в дом и занять место за столом. Считалось, что если «души» были довольны оказанным приемом, то дому обеспечено благополучие в следующем году, особенно в животноводстве. К возвращению хозяев из бани «души» покидали дом. Следующий день — 2 ноября — был днем всех «душ». Как таковой этот праздник был малоизвестным в Финляндии, тем не менее второе ноября отмечалось довольно торжественно: надевали праздничные костюмы, ходили в гости. Домашние работы выполняли особенно тщательно, в некоторых местностях было обычаем соревноваться, кто из хозяек раньше затопит печь.

Многие традиции этого дня свидетельствуют о сохранении, хотя и в очень малой степени, воспоминаний о том времени, когда кеури приходился на 1 ноября, а 2 ноября было первым днем нового года. Название же «день всех душ», вообще почти не употреблялось в обиходе, если исключить поговорку «это длилось с кеури по день душ» — т. е. «кончилось не успев начаться».

В ряде мест 2 ноября рассчитывались с наемными работниками. В Северной Финляндии для этого дня традиционным блюдом была молочная похлебка, символизировавшая конец молочного сезона, так как раньше в эту пору коров переставали доить.[347]

Из дней, связанных с церковными праздниками, следует отметить день св. Мартина (Martin päivä). Он празднуется 10 ноября, на этот день приходится смерть папы Мартина (655) и день рождения Мартина Лютера (1483). Но обычаи, связанные с этим днем, относятся совершенно к другому Мартину — епископу, насаждавшему христианство среди галлов в IV в., основавшему на Западе первый монастырь и знаменитому преданием о том, что он отдал половину своего плаща нищему. В действительности его день приходится на 11 ноября. Но именно 10-го (причем не только в Финляндии, но и в Эстонии и в Ингерманландии) по деревне ходили ряженые, обычно дети, изображавшие нищих (Martini-santti). Они ходили из дома в дом, пели, собирали «подаяние» — различную еду, — а затем совместно съедали ее в каком-нибудь доме. Но Мартинов день был не только, так сказать, детским праздником. В этот день полагалась парадная трапеза, обязательными были мясные блюда — свежая свинина, кровяные колбасы. В некоторых местностях существовало даже выражение «мясной Мартин». К столу подавали пиво, топили, разумеется, баню, ходили друг к другу в гости, улаживали неприятности — в частности, с наемными работниками. Видимо, такое значение этот день приобрел потому, что был последним днем в «периоде раздела».

В рабочем календаре Мартинов день был также заметной датой: в некоторых местностях это было время расчета с пастухами, кроме того, в этот день кончали лов рыбы в открытой воде и начинали готовиться к подледному лову. В Юго-Западной Финляндии женщины должны были приготовить к этому дню часть льняной пряжи: считалось, что если к Мартинову дню нет пряжи, то к маю не будет и ткани.[348]

Из последующих церковных праздников интересным по традициям и наиболее отмечаемым был Катеринин день (Kaisan päivä) — 25 ноября. Празднование Катеринина дня носило отнюдь не церковные формы. Катерина была у лютеранского населения такой же покровительницей овец, как Анастасия у православных. В Катеринин день производилась стрижка овец, причем эта шерсть считалась самой лучшей: более густой, чем летнего, и более мягкой, чем зимнего настрига. К столу в этот день также подавалась баранина. Иногда овцу, предназначенную к убою в этот день, выбирали еще за год и специально выкармливали. Особенным лакомством считалась овечья голова, иногда ее к этому дню заранее коптили. Есть сообщения о том, что перед началом трапезы старший в доме произносил традиционную речь, обращенную к святой Катерине, а по окончании еды — непонятную речь типа заклинания, — возможно, искаженную латинскую молитву, сохранившуюся со времен католичества.[349] В некоторых местах — в Южной Финляндии (а также в Ингерманландии) — торжественная трапеза проводилась в хлеву, причем традиционной пищей была каша, которую вся семья ела из общего котла; остатки пищи давали той корове, которой при выпасе надевали колокольчик. После трапезы молились о благополучии стада.

В Ингерманландии на Катеринин день пробовали первое пиво, причем также в хлеву, около коровы, носившей колокольчик, — и она тоже получала свою долю. Видимо, в этих трапезах в хлеву сохранились остатки традиций жертвоприношений, и все это было связано с обрядами, направленными на благополучие стада.

Считалось, что какая погода будет на Катеринин день, такой будет она и на рождество, до которого оставался «один поворот месяца». Но, как это вообще характерно для примет, связанных с погодой, в некоторых местностях полагали, что, наоборот, если в этот день тепло, то на рождество будет холодно и т. д.

Последний день ноября был днем св. Андрея-Антти (Antin päivä) — 30.XI. Так как Антти (Андрей), по преданию, был рыбаком, то его наряду со святым Петром считали покровителем рыболовства и рыбаков. И до сих пор, бросая сети в воду, рыбаки говорят: «Дай, Антти, окуней, Пекка (Петр) — мелких рыб». Некоторые рыболовные общества устраивают годичные встречи в этот день. Считалось, что с Андрея дело идет к Рождеству, и существует поговорка: «Антти рождество начинает, Туомас приводит его в дом».

Последним месяцем современного календаря является декабрь, который теперь называется йоулукуу (joulukuu) — т. е. «рождественский месяц». Впервые это название зафиксировано в календаре Гезелиуса в 1668 г., где оно дается еще наряду со старым названием «talvikuu», что значит «зимний месяц». Только декабрь получил новое, хотя и не общеевропейское, название, и оно прочно утвердилось; это тем более понятно, что рождество как праздник приобрело с течением времени большое значение.

В декабре приметы, связанные с погодой, начинают касаться ближайшего времени. Это объясняется наступившим периодом морозов, вьюг, когда знать приметы важно при выездах в лес и вообще при длительных поездках. Приметой приближающейся вьюги был треск льда, треск горящей лучины, такой сильный, что она ломалась. Перед метелью зайцы появлялись на краю пашен и рыли там ямки для лежки; птицы бились в окно.

Крик ворон предвещал потепление. Особое значение для предсказания погоды имело рождество (см. ниже). За 4 недели до рождества начинается период адвента, или «малое рождество» (pikkujoulu). В Хельсинки на Сенатской площади устанавливается елка, открывается украшенная и иллюминированная «рождественская улица»; с 1947 г. ею стала ул. Александринкату. Начинается продажа рождественских подарков. Другие города стремятся не отставать от столицы. Предстоящее рождество празднуется в учебных заведениях, предприятиях и учреждениях. За две недели до рождества в школах начинаются рождественские каникулы, в высших учебных заведениях оканчивается семестр, с каждым годом все большее число служащих и рабочих получает также рождественские каникулы. По своему характеру «малое рождество», которое начали праздновать после первой мировой войны и которое превратилось в традицию с 1950-х годов, совершенно не совпадает с благочестивым и тихим церковным стилем периода адвента.

День Николая Мирликийского — 6 декабря — не имел в Финляндии большого значения. Во всяком случае у финнов не было обычая делать в этот день подарки детям, как это принято в Западной Европе. Св. Николай (народные формы имени в Финляндии — Нику, Никке, Нийло, Клаус, Лаасе и др.) считался у финнов покровителем птиц, а в Ингерманландии он был и властителем моря — вероятно, в связи с тем, что по легенде он усмирил однажды бушующие волны. Поверье об этом имело вообще широкое распространение; известно, что ганзейские купцы, отплывая в Финляндию, просили покровительства именно у этого святого.

В настоящее время 13 декабря — день св. Люции — стало заметным праздником в Финляндии, хотя он и носит городской характер и распространился совсем недавно. Впервые его отмечали в Хельсинки по инициативе шведской газеты «Blatt Allas Krönika» в 1930 г. Есть сведения, что в районах со шведоязычным населением, в городах, например в Порвоо, а также в школах, день Люции отмечался и раньше, также в подражание шведскому празднику. В настоящее время в Хельсинки 13 декабря из широкого круга претенденток выбирается самая красивая девушка, которая становится «Люцией этого года». Одетая в белое, с короной из электрических свечей на голове, она едет по городу во главе праздничного шествия.

Хельсинки. Рождественское убранство улицы Александринкату

В Финляндии день св. Люции в народе никогда не отмечался; но он интересен тем, что с ним связано много поговорок, смысл которых в том, что самая длинная ночь в году — это «после дня св. Люции, в канун Анны». Но день св. Люции не был самым коротким, ибо это 13 декабря. К тому же день св. Анны стоит раньше его — 9 декабря. Однако удалось установить, что до XVIII в. день св. Анны у финнов отмечался 15 декабря (затем было произведено изменение в соответствии со шведским календарем). Таким образом, выражение «ночь святой Люции, канун Анны» — объяснимо. Почему же именно эта ночь, по народной традиции, считалась самой длинной? Разгадка состоит, очевидно, в том, что культ этих святых пришел в северные страны в XIV в., когда юлианский календарь отставал от истинного времяисчисления на 11 суток, т. е. день зимнего солнцестояния приходился на 14 декабря.[350]

День Анны (финские формы имени — Анни, Анникки, Аннели и др.) считался началом подготовки к рождественским праздникам: «Анна варит пиво», «Анна ставит пиво, в праздник его пьют», «Анна месит хлеб» и т. д. Есть многочисленные сведения о том, что хлеб, предназначенный к рождеству, ставили и месили в Аннин день, а пекли его ночью. Длинная ночь позволяла выпечь две порции хлебов. Одному из хлебов — «рождественскому хлебу» придавалась форма человеческого лица, его съедали потом в рождественское утро. В ночь, когда пекли хлеб к рождеству, было принято ходить к соседям просить «подаяния» в форме пирогов. Подавали охотно и щедро — считалось, что от этого зависит в будущем удача, особенно в земледелии и рыболовстве.

С 21 декабря, дня св. Фомы (Туомаса), начинали подготавливать помещение к рождеству. Мыли и белили закопченные стены, вешали потолочные короны, готовили свечи и т. д. В этот день вечером устраивали маленький праздник: можно было пробовать рождественское пиво, часто к столу подавали свиные ножки — лакомое блюдо. Существовала поговорка: «У кого в день Туомаса нет, у того и на рождество нет». Этот день был невеселым для торпарей — кончались контракты с хозяевами земли. Кое-где в эту ночь гадали. Например, в Карьяла втыкали в сугробы лучины, помеченные именами всех обитателей дома, и по горению определяли, что кого ждет в будущем.

Дни между Туомасом и рождеством были днями солнцеворота, поэтому считались важными для предсказания погоды на будущий год. Эту неделю называли «днями гнезда» — солнце «находилось в гнезде», и, если оно не показывалось, — это предвещало дождливый год.

Наконец, 25 декабря наступало рождество. И праздник и его название — йоулу (joulu) пришли в Финляндию из Швеции (jul). Вероятно, первоначально заимствование имело форму юхла (juhla), что означает теперь вообще праздник, но в Карьяла так называется день всех святых, а в Похъянмаа — именно рождество.

Среди церковных праздников рождество оказалось очень стойким и важным. Этому несомненно способствовали время празднования и стоявшие за ним старые традиции. Во многих странах Центральной Европы на этот момент приходился «период выравнивания» и начала нового года. Рождество совпадало с зимним солнцестоянием, что определяло точность даты. В Швеции в это время проходил праздник окончания уборки урожая и обмолота хлеба и начало нового года. Именно старыми традициями, связанными прежде с днем кекри, временем «выравнивания» солнечного года и т. д., объясняется многое в традициях рождества. На рождество перенесены были такие традиции, как гадание, предсказание погоды на весь год, магические действия для обеспечения урожая и благополучия стада, и даже семейный характер праздника — проведение его без гостей — словом, традиционные черты кеури. Вместе с тем, рождество было все-таки новым праздником, который долго оставался чуждым крестьянам, что отразилось в поговорке «кекри у крестьянина — рождество у господ». Поэтому многие черты в проведении рождества сложились не так давно.

Канун рождества специального названия не имел — говорили просто «канун рождества» (jouluaatto). В этот день работали, как в будни, но старались начать работу пораньше, выполняли ее особенно тщательно, заканчивали рабочий день рано. Уже днем была натоплена баня, ужин подавался рано, многие и спать ложились пораньше, чтобы утром можно было рано выехать в церковь.

Как уже говорилось, помещение подготавливали к празднику заранее — а в канун рождества застилали пол соломой. Без застланного соломой пола не могло быть рождества.[351] Этот обычай был распространен практически во всей Финляндии. При этом очень долго сохранялся обычай застилать соломой также пол в церкви. Относительно того, кто вносил солому в жилище и как ее нужно было расстилать, в различных местностях были различные правила. В некоторых местах перед тем как класть солому на пол, ее сбрызгивали пивом или водкой. В некоторых местах в старину в ночь под рождество на соломе на полу спала вся семья — это напоминало о яслях Иисуса в Вифлееме. Но главное значение застланного соломой пола — это символ урожая и обеспечение будущего урожая. Прежде чем расстилать солому, ее бросали горстями вверх, в потолок. Если солома зацеплялась за доски потолка, которые в старину были из колотых досок и потому с шершавой поверхностью, это предвещало хороший урожай. Старались, чтобы как можно больше соломы повисло на потолке. Видимо, к этому обычаю восходит и украшение потолка (обычно над столом) пирамидальными коронами из соломы и лучинок (himmeli, olkikruunu),[352] которые были распространены и в других странах Европы.

Убранная к рождеству крестьянская изба

Во многих местах солому не разрешалось спутывать ногами — это могло привести к тому, что хлеб на поле поляжет. В Хямэ одну неразвязанную охапку соломы клали на скамью у верхнего конца стола — она называлась «рождественским духом» или просто «рождеством» — некоторые считали, что дух-охранитель на ней спал.[353]

Солома оставалась на полу обычно на все время рождественских праздников, с сочельника до крещенья или дня Кнута. Иногда ее меняли в определенном порядке — под Новый год и под крещенье, причем под Новый год стелили солому от ячменя, а под крещенье — овсяную, или наоборот.

К рождественским украшеньям наряду с соломенными коронами принадлежали самодельные деревянные сложные люстры для свечей (joulukruunu), деревянные кресты на подставке (tuomaan, jouluristi), которые ставили на стол.[354]

Соломенное украшение «химмели»

Елка в качестве рождественского дерева появилась в финской деревне очень поздно. Она была заимствована из Западной Европы в начале XIX в.; первоначально ее знали только в городах. В сельских местностях украшенная елка появилась сначала в школах, и в крестьянских домах получила распространение к концу прошлого века.[355]

Вечерняя трапеза в сочельник была довольно ранней. От нее давали еду — обычно хлеб и пиво — домашним животным.

Предполагалось, что в ночь под рождество и в следующую ночь появлялись души покойников, духи-покровители и нечистая сила. Для покойников и духов всю ночь стояла на столе еда, была истоплена на ночь баня. В некоторых местах духам-покровителям оставлялась еда и в других местах — в бане, риге, хлеву. Для того чтобы нечистая сила не проникла в дом и другие помещения, на всех дверях снаружи рисовали крест. В новое время — уже в XX в. — распространился обычай ездить в сочельник на кладбище и ночью зажигать свечи на могилах ближних.

В старину молодежь в ночь под рождество обычно гадала — по горению лучины, по поведению животных, по тому, как клевал зерно принесенный в избу петух, полагали, что можно угадать свою судьбу; верили в вещие сны в эту ночь и т. д.

И сочельник и рождество проводились в кругу своей семьи, гости считались нежелательными так же, как это было и в день кекри. Единственная встреча с односельчанами и другими прихожанами происходила утром на рождество в церкви, единственным шумным моментом было возвращение из церкви — обычно гнали лошадей наперегонки: кто первым успевал домой, тому должна была сопутствовать удача весь год.

Еду к рождеству в старое время начинали заготавливать заранее. При засолке свинины откладывали лучшие куски мяса к рождеству, заблаговременно запасали и другие продукты — считалось, что еда в рождественские праздники не должна сходить со стола. Даже малоимущие крестьяне старались по мере сил соблюсти это правило.

Трудно говорить о каких-то традиционных блюдах, так как рождество было новым праздником. Но важную роль в убранстве рождественского стола играл «рождественский» или «посевной» хлеб (joululeipä, kylvöleipä),[356] который украшали колосьями, знаком креста, выдавливали на нем оттиск ключа от амбара и т. д. Этот каравай не ели, а убирали после праздника в закрома, вплоть до посева. На стол ставили разные сорта хлеба и лепешек для еды. До последнего времени в различных местностях в сочельник и на рождество подавали разнообразные блюда: то, что считалось в этих местах лучшей, праздничной пищей. Особых блюд, которые ели лишь накануне рождества и на рождество, как правило, не выделяли, хотя в некоторых местах существовали определенные традиции на этот счет. Так, из Хямэ есть сообщение о том, что в сочельник ели картофельную кашу-пюре, запеченную в печи. К ней подавали растопленный свиной жир. В Карьяла в сочельник традиционной едой была похлебка из мяса с картофелем, сваренная с луком и перцем в печи. Из Южной Похъянмаа известно специальное блюдо, которое подавали 25-го утром перед поездкой в церковь: это были в одном котле сваренные говядина, свинина, баранина и два кольца соленой кровяной колбасы (joulukasti). В Западной Финляндии в число рождественских блюд входили кровяные колбасы и сыр, в Южной Похъянмаа готовили особым образом вяленую треску, заранее размачивали ее и потом варили на пару с картошкой (lipjäkala). В Карьяла обязательно пекли различные пироги. В число рождественских блюд входила каша, обычно на молоке, раньше — ячменная, потом ее сменила рисовая. В печи делали запеканки из овощей, в первую очередь из брюквы. Обычным напитком было домашнее пиво. В настоящее время рождественскими блюдами считаются окорок, винегрет с селедкой, упомянутая треска, которая получила повсеместное распространение, запеканка из брюквы, различные горячие мясные блюда, печенья с пряностями и т. п.[357]

Как и во «время раздела», в рождественский период старались предсказать погоду на весь год, причем первый день рождества соответствовал январю, второй — февралю и т. д. Многие сроки отсчитывали от рождества: начинали следить, когда будет первое потепление, когда раздастся первый крик тетерки и т. д. С этим связывались в свою очередь сроки различных полевых работ.

Второй день рождества был днем св. Стефана (фин. Тапани), первого христианского мученика, который в Финляндии стал покровителем лошадей. Очевидно, это произошло вследствие совпадения во времени дня этого святого с дохристианским праздником, посвященным лошади. Во многих местностях Финляндии именно в этот день впервые запрягали жеребенка, впервые выезжали на молодой лошади и т. д. Почти повсеместно в этот день устраивались скачки на лошадях. В Южной Финляндии до сих пор помнят, что раньше день Тапани начинался с того, что кто-нибудь из молодых мужчин въезжал верхом в жилое помещение и сидел на лошади, пока она съедала ведро отрубей или овса. Во многих местах к этому дню пекли специальный «хлеб Тапани», который съедали до начала состязаний. В некоторых местах хлеб Тапани ели только мужчины, и делать это нужно было в конюшне.

С Тапани начинались и различные развлечения молодежи, игры, появлялись ряженые. Ряженые ходили в любое время со Стефанова дня до Кнута. Их было два рода: «козлы» и «звездные дети».

Среди ряженых, называвшихся «кнутовыми козлами» (nuuttipukit), «рождественскими козлами» (joulupukit), были различные фигуры и маски животных. В первую очередь это были козлы — люди в вывернутых шубах, с рогами и хвостами, «рождественский журавль» (joulukurki), а также всадник на лошади (tapaninvalko). Мужчины переодевались женщинами, женщины — мужчинами, чернили себе лицо сажей и т. д. Ряженые ходили из дома в дом, затевали игры, разыгрывали сценки; их угощали. В пограничных районах Карьяла группа ряженых (kuhlakot) была невелика. В ней участвовало 3–5 человек. Они разыгрывали довольно длинные драматические представления, в которых участвовала фигура смерти.

Вторая группа ряженых, «звездные мальчики» (tieman, tähtipojat) или «мальчики Стефана» (tapanipojat), — видимо, заимствование из средневековых мистерий. Это шествие шло со свечами, один из мальчиков нес вифлеемскую звезду (tähti). В процессии принимали участие фигуры, изображавшие царя Ирода (Herodex), солдата (knechti), «арапского короля» (murjaaneenkuningas). Традиции хождения «звездных детей» сохранялись преимущественно в Хямэ, а также в окрестностях Оулу и др.

«Звездные мальчики»

За днем Тапани следовали день Иоанна Евангелиста и день «невинных душ». Эти дни носили характерное название «малых» или «будних» праздников. Уже можно было работать, но все же не как в обычные дни: устраивались толоки по заготовке леса и дров, а также их вывозке. Созывали в эти дни свои толоки и батрачки, ремесленники и т. д. После толоки молодежь обычно танцевала и веселилась. Считаясь праздничными в католическую эпоху, после Реформации эти дни стали будними. Однако крестьяне продолжали рассматривать их как праздники и не выходили на работу. В торпарских контрактах специально оговаривалось, что за невыход в эти дни на работу торпарь обязан потом отработать пять конных дней. Однако традиция «будних праздников» оказалась устойчивой, и эти дни остались «полупраздничными» и днями толок.

По финским старинным представлениям, центральный зимний месяц был двойным. Январь и февраль назывались большим и малым или первым и вторым месяцем таммикуу (tammikuu). Значение слова «таммикуу» объясняется трудно. Буквально это значит месяц дуба, но дуб (tammi) — дерево, мало распространенное в Финляндии, и попытки объяснить название из того обстоятельства, что дуб последним сбрасывает листву, вряд ли убедительны. Более верной может считаться расшифровка этого слова, исходящая из диалекта хямэ, где tammi значит «ядро», «центр», «ось», т. е. как «срединный месяц».[358]

Январь был относительно легким месяцем для крестьянина. В январе продолжали заготавливать лес, готовить рыболовецкие снасти, женщины пряли и ткали.

Празднование Нового года 1 января было воспринято финнами в XVI в. До этого, как уже говорилось, год начинался после Михайлова дня, постепенно передвигался к концу октября и одно время праздновался, очевидно, 1 ноября. С того времени, как Новый год стали отмечать 1 января, на канун его и на первое число перешли характерные для такой даты черты. В канун стали гадать. В том числе распространилось пришедшее с запада литье олова в воду. Отливали по фигурке для каждого члена семьи и последнюю — для духа земли, чтобы узнать, будет ли он покровительствовать дому. В воде из-под литья девушки смачивали свои платки и клали их под голову, надеясь увидеть во сне суженого. Кроме того, смотрели в зеркало, что якобы поможет увидеть лицо жениха, предсказать в наступающем году: предстоящее замужество, время смерти и т. д.

Как и под рождество, пол под Новый год устилали соломой. В день Нового года на ней гадали, бросая ее вверх. Если солома зацеплялась за жерди, то это обещало урожай. Обычно, бросая, спрашивали, уродится ли хлеб на таком-то клине? Если вся солома падала вниз, считалось, что на этом участке яровые сеять нет смысла.

Каждый должен был достойно вести себя в день Нового года — как он делал все в этот день, так будет и весь год. Много примет было связано и с погодой 1 января.

6 января — крещенье, которое называлось лоппиайнен (loppiainen), термин, происходящий от слова «конец», т. е. по значению — проводы рождественских дней. Крещенье не было большим праздником в Финляндии, так как все, что было связано с окончанием рождественского периода, переносилось на день Кнута (7 или 13 января). В пограничных районах Карьяла сохранились обычаи отмечать крещенье так, как принято это в православной церкви, — с проведением всей церковной церемонии, «хождением на Иордань» и т. д.

День Кнута до 1708 г. приходился на 7 января, затем был перенесен на 13. I. По традиции считалось, что день Кнута — это конец рождественских праздников; иногда зависело просто от благосостояния крестьянина закончить их неделей раньше — 7 января или позже — 13-го. Существуют поговорки: «Кнут выгоняет рождество» и «добрый Фома приводит рождество, плохой Кнут его уводит».

В день Кнута можно было начинать уже обычные работы, но в этот день проходили еще и некоторые рождественские игры — ходили опять ряженые, «козлы Кнута» или «странницы Кнута» и т. д. Они ходили из дома в дом «мыть бочки» — допивать рождественское пиво.

После 13 января рождественские праздники заканчивались.

Таким образом, мы видели, что финский народный календарь устойчиво сохранял в течение веков свои особенности аграрного календаря. Последние проявились в том, что год делился соответственно работам на две половины — летнюю и зимнюю, в то время как весна и осень особо не выделялись. Пункты отсчета времен года, т. е. начала и середины лета и зимы, совпадали с реальными климатическими особенностями, а не с днями солнцестояний и солнцеворота, хотя последние и были известны. Земледелец внимательно наблюдал из года в год колебания температуры, периоды наибольших осадков и холодов, сроки вызревания злаков при различной погоде и сообразовал с этим свою трудовую деятельность — в соответствии с этим и вырабатывался его календарь.

Так и окончание года у него не имело формально точного и определенного дня в году — каждый отмечал этот день тогда, когда заканчивал уборку урожая и складывал его в закрома. В соответствии с менявшимся характером земледелия происходили и такие изменения в народном календаре, как отступление праздника Нового года далее к зимнему периоду. Праздники официального церковного календаря с течением времени соединялись с более старыми народными дохристианскими праздниками, приходившимися на это время, — так, св. Екатерина стала у финнов покровительницей овец, а св. Стефан — покровителем лошадей. Традиции, связанные с этими днями, продолжали отражать их былой магический характер, в них сохранялись остатки старинных жертвоприношений.

Вместе с тем официальный календарь с течением времени приобретал все большее значение и некоторые старые традиции перемещались на новые праздники — обрядность кеури была перенесена на рождество, а затем частично передвинулась и на Новый год. Наряду с этим в быт народа стали входить и некоторые городские традиции — так, широко распространилась рождественская елка, связанные с нею подарки, возник обычай праздновать «малое рождество».

СКАНДИНАВСКИЕ И ФИНСКИЕ ЛОПАРИ

* * *

М. Н. Морозова

Зимние праздники начинаются у лопарей, как и у всех скандинавских народов, с ноября месяца. Самый большой зимний праздник — рождество, общескандинавское название которого jul. К нему приурочено много поверий и обрядов.[359] В отличие от других европейских народов лопари мало чтут даже такие известные церковные праздники как дни св. Мартина и св. Николая.

Подготовку к рождеству начинают за месяц до праздника — режут оленей, готовят колбасы, коптят оленину, варят пиво, шьют новую одежду и обувь, заготавливают дрова и проводят все прочие большие работы.

День перед рождеством называют «Ruottabaiwe», а рождественский сочельник 24 декабря — «Ruotta-afton». С этим вечером связано много обычаев, поверий, запретов. Во многих поверьях и обрядах с представлениями о христианской религии (лопари придерживаются лютеранского вероисповедания) переплетаются языческие культы. Еще в начале XX в. у лопарей были сильны языческие верования; они и теперь продолжают, хотя и тайно, почитать сейды — священные камни, поклонение которым связано с культом предков. В рождество каждый лопарь старается незаметно посетить сейды и оставить там «подарок». В прошлом в жертву сейдам обычно приносили оленя.[360]

В сочельник вечером устраивают торжественную трапезу. Традиционные блюда в сочельник и рождество — сырое и вареное оленье мясо; жареная, вареная и запеченная в тесте рыба; пирог, начиненный ягодами (морошкой, брусникой, черникой или голубикой), пиво. Стол украшают фигурки оленей, медведя, волка, рыбы, выпеченные из хорошего теста.

Считают, что в ночь под рождество гуляют души покойных, нечистая сила и духи-покровители. Взрослые следят за детьми, чтобы они не шумели вечером, так как на шум может появиться нечистая сила или черт — Bärgalak или Kiettas. Самыми страшными были Стало и его жена Рутагис — жестокие людоеды. Если в сочельник проявить неуважение к богу, то нечистая сила может оказаться опасной и взрослым людям. Но тем, кто знает наизусть молитву, нечистый никакого зла сделать не может. Тщательно следят за тем, чтобы около жилья не оставалось хвороста и чтобы дрова были сложены аккуратно в поленницу, иначе оленья упряжка Стало может зацепиться за дровяную колоду. Позади поленницы ставят колышек, к которому Стало может привязать оленей, если вздумает зайти в дом напиться воды. Верили в то, что людоед высосет кровь у человека, если не найдет в жилье воды, поэтому лопари заранее заботятся наполнить котел водой.

У лопарей сохранилась легенда о том, что однажды в рождество дети сильно шумели, катаясь на оленьих и собачьих упряжках с колокольцами. На шум появился Стало в птичьем обличье. Некоторые дети успели произнести молитву и этим спаслись, а те, кто забыл молитву, были умерщвлены нечистым. Стало мог появиться и в виде месяца (луны). Если Стало в сочельник или в рождество встречался на дороге, то лопари спешили свернуть к церкви или забежать за церковную ограду, что якобы им гарантировало безопасность, потому что нечистый сюда не мог войти. Со Стало боялись встречаться в сочельник и потому, что он может заколдовать оленя, и если хозяин зарежет этого оленя и будет варить, то вместо мяса в котле окажутся камни. Если Стало не взлюбит какую-нибудь лопарскую семью, то он может, якобы, все превратить в камни — и людей, и жилой дом.[361]

На рождество гадают о судьбе, о погоде на предстоящий год, совершают магические действия для благополучия оленей. Если девушка хочет приворожить к себе жениха, то она добавляет в напиток несколько капель своей крови и «любовный напиток» дает парню, который ей нравится.

В святки лопарь никогда не бросит в огонь олений волос или шкуру — это означает несчастье в стаде. Дети должны вести себя вечером спокойно, иначе они заболеют. Болезни лопари представляют себе в образе людей. Они особенно опасны для детей из домов, стоящих вблизи улицы.

По представлению лопарей, в святки разгуливают также подземные духи — ульды (Uldes). Они живут в горах и под землей, они выглядят, как люди, и владеют собаками и оленями. Иногда слышны их разговоры, колокольцы их стад, лай собак. Подземных духов могут видеть не все люди, а лишь честные и искусные в разговоре, сверх того, у них должны быть темные волосы. По отношению к другим ульды настроены недобро, приносят несчастья и болезни. Если кто-либо, по поверью, осмелится разбить свое стойбище на том месте, где живут подземные духи, то последние в рождество устроят такой шум, что люди не смогут спать. Духи могут явиться и во сне и выразить свое недовольство тем, что люди осмелились помешать им. Тогда надо переселяться на другое место.

Чтобы в озерах было много рыбы, лопари в рождество в прорубь бросают монету: тогда якобы водяной дух, по поверью, отбирал у лопарей не всю рыбу, а только незначительную часть. Шуметь и громко разговаривать над прорубью нельзя.

Приготовление к рождеству в лопарской коте

Если лопарь встретил в рождество толпу ульдов, то он должен бросить через нее что-нибудь железное — нож или медные кольца. Тогда ульды превращаются в оленей, которых человек может взять себе. Есть такое поверье: однажды ульды появились в рождество в образе двух женщин на оленьем пастбище и предложили двум пастухам помощь в охране стада. Один пастух согласился на это, а другой отказался. Ульды ушли. Неприветливый пастух вскоре умер, другой же стал богатым и получил много оленей.

Одним из особенно почитаемых духов является домовой, обитавший, якобы, в каждом лопарском жилище.

Духов старались задобрить в рождественские дни преподношением подарков и пищи. Известны легенды о том, что в святки можно узнать, где спрятаны сокровища, охраняемые колдунами. Места сокровищ можно ночью распознать по небольшим огонькам, неожиданно вспыхивающим в глухомани. Но только тем, кто не боится нечистого, удается раздобыть сокровища.

Новогоднее гуляние у лопарей

В прошлом у лопарей была очень распространена вера в духов. Духи участвовали во всей жизни людей, обитали на земле, в воде, в воздухе, повелевали силами природы, властвовали над погодой и ветром, рыбацкой удачей и процветанием оленьих стад.

В святки многие работы запрещены, кроме самых необходимых — пастьбы оленей и зажигания огня. Важным занятием является наблюдение за поведением детей.

Среди лопарей были распространены культы волка и особенно медведя. В рождество оставляют в лесу пищу этим животным.

Если в рождество на оленя нападает волк, то его не убивают. Погибшего оленя надо быстро освежевать. Тогда недобрый дух не появляется. Среди лопарей распространено поверье, что у волка два «рвущих» зуба — «простой» и «огненный». Если волк в рождество убивает оленя огненным зубом, то стадо увеличатся, а если простым, то стадо погибнет.

В рождество и в Новый год приходят ряженые с подарками. Чаще всего рядятся в оленя, медведя, а также выступают в образах добрых или злых духов. Устраивают праздничное гулянье на оленьих и собачьих упряжках, украшенных лентами, хвоей.

В последние годы вошла в традицию встреча Нового года 1 января с праздничной елкой.

6 января, крещение, — конец праздников. После этого все начинает приходить в свой обычный порядок, люди приступают к обыденным делам.

Праздничная процессия лопарей.

«Три короля» (Германия)

НЕМЦЫ

* * *

Т. Д. Филимонова

Зима у немцев по официальному календарю в XIX — начале XX в. считалась с 22 декабря по 21 марта, т. е. со дня солнцеворота до дня равноденствия.

Однако народные представления о начале зимы в разных немецких землях не совпадают с этими датами. У древних германцев не было четкого деления по временам года, разграничивались лишь две половины года, начало и конец которых определялись временем выгона скота на пастбища (позднее день св. Георгия, 24 апреля) и возвращением его с пастбищ (день св. Мартина 11 ноября),[362] что, видимо, объяснялось большой ролью в хозяйстве животноводства. В первых веках под влиянием контактов с римлянами и развития таких отраслей хозяйства, как садоводство и виноградарство, осень выделяется в особое время года и с этих пор принимается деление на 4 времени года.[363] В течение столетий не раз менялось и начало года. Это привело к смещению во времени многих обычаев. До сих пор нет единого начала зимы в немецком народном календаре. Так как по юлианскому календарю зима начиналась 10 ноября,[364] в некоторых районах (особенно по среднему и нижнему Рейну) начало зимы считается со дня Мартина:[365] это день подведения итогов хозяйственного года. В других областях считают, что зима начинается еще раньше — в день св. Галлуса (16 октября).[366] Однако, судя по одной немецкой пословице — св. Клемент нам зиму приносит (St. Klemens uns Winter bringt) — зима начинается в день св. Клемента (23 ноября).[367]

В некоторых областях скот окончательно ставили в стойло на зиму лишь в день св. Екатерины-великомученицы (25 ноября). В этот день убирают под крышу и ульи. С этого дня и до сочельника повсюду запрещаются свадьбы и пляски.

Kathe stell das Tanzen ein, Du musst im Stall beim Viehe sein[368]

(Кате прекращает танцы, ты должен быть в хлеву около скота).

Хотя Екатерина приходит одетая в белое (символ снега), зима в это время считается еще «сиротской» (Kathrinenwinter — Plackerwinter). По народным приметам, если Екатерина «wäscht» (мочит), то Андреас «trocknet» (сушит).

В день Екатерины-великомученицы запрещались все работы, где используется колесо, — нельзя прясть, останавливали мельницы, нельзя ехать на телеге, ибо, по преданию, Екатерина была колесована.[369] В Бадене день св. Екатерины — ярмарочный день. Случалось, что уже в день св. Екатерины срезали и ставили в воду ветки вишни, чтобы она уродилась в следующем году (магия плодородия). В других местностях ветки вишни и яблони срезали и ставили в воду несколько позднее — на день св. Андрея (30 ноября) или же, как в Баварии, Швабии и Вестфалии, в день св. Варвары (4 декабря).

Наибольшее число обычаев и примет в этот отрезок времени приходится на день св. Андрея (30 ноября) — канун церковного Нового года (в первое после 26.XI воскресенье начинается адвент): приметы о погоде, гадания девушек о любви и браке и различные действия, связанные с магией плодородия. Считается, что св. Андрей лед ставит, а св. Георгий — ломает (St. Andreas macht das Eis, St. Georg bricht es). Если на Андрея падает снег, что считается неблагоприятной приметой, то следует ожидать неурожайного года и повышения цены на хлеб. В ночь на св. Андрея ставят стакан, доверху наполненный водой, — если за ночь вода перельется через край, то надо ждать сырого года, если нет — сухого. Вообще же «на Андрея наверняка приходит зима» («Апdries bringt den Winter gewiss», «Andreas Misse kommt der Winter gewisse»).[370] Девушки в этот вечер гадают о замужестве.

В Фогтланде и некоторых других местах еще в начале XX в. шли девушки в полночь к дверям птичника и приговаривали:

«Gackert der Hahn, so krieg ich en Mann, Gackert die Henn, so krieg ich noch kenn» (Если запоет петух, то выйду замуж, Если закудахчет курица, то еще нет.)[371]

В некоторых местах в полночь девушки шли к какому-нибудь источнику в надежде увидеть в воде отражение будущего супруга, лили также свинец или яичный белок в чашу с водой и по образовавшейся фигуре старались угадать профессию будущего мужа (какое орудие труда напоминает образовавшаяся фигура). О видах на замужество судили также по обилию и окраске листочков веток, поставленных в воду в день св. Андрея и распустившихся к рождеству. В Рудных горах ветки обязательно должны были быть от 7 или 9 различных пород деревьев.[372] В Тюрингии эти распустившиеся ветки на рождество украшали сладостями, как рождественскую елку.

В полночь старались увидеть изображение суженого в стенном зеркале или дымоходе.

В Верхнем Гарце и в Верхней Саксонии девушка запиралась в комнате нагой, ставила на стол два сосуда для питья — один с вином, другой с водой и затем говорила:

Meas deas, heiliger Sankt Andreas, Lass mir erscheinen den Herzallerliebsten meinen, In meiner Gewalt, in seiner Gestalt, Wie er geht, wie er steht, Wie er mit mir vor den Altar geht. Lass ihn erscheinen bei Bier und Wein, Soll ich mit ihm glücklich sein; Soll ich mit ihm leiden Not, Lass ihn erscheinen bei Wasser und Brot.[373] Мой бог, святой Андрей, Покажи мне самого милого моему сердцу, В моем обладании, в его образе, Как он ходит, как он стоит, Как он со мной к алтарю идет. Если появится он с пивом и вином, Буду я с ним счастлива; Если же мне с ним терпеть нужду, То покажи его с водой и хлебом.

В других районах между 11 и 12 часами ночи девушка подметала пол новым веником, стоя совершенно нагая спиной к открытой двери, ожидала, когда за столом в сиянии поставленной свечи появится суженый. В некоторых местностях девушка должна на ночь съесть селедку, — тот, кто явится во сне утолить ее жажду, будет ее супругом.

В средненемецких областях широко был распространен обычай в полночь трясти изгородь у соседнего или иного дома: с той стороны, откуда раздавался лай собаки, следовало ждать и суженого.

В Швабии девушки употребляли для гадания яблоки. Одну половину яблока девушка должна съесть до полуночи, вторую или съесть после полуночи, или положить под подушку, чтобы приснился жених.[374]

В ночь на праздник св. Андрея танцевали вокруг плодовых деревьев, «выжимали» питательные соки из земли в деревья, чтобы был большой урожай в следующем году.[375] Случалось, что ночь на св. Андрея становилась первой «разгульной», «шумной» ночью (Klöpfelnächte), в которую появлялись уже певцы со звездой (см. ниже).

Обычаи, связанные с днем св. Андрея, были больше распространены в средне- и южнонемецких землях, меньше на севере.

Варварина дня (4 декабря) немцы советуют остерегаться, ибо это день судьбы, и на него существуют запреты некоторых видов труда. В Рейнланде Варвара является либо спутницей св. Николая, либо сама одаривает детей.

Св. Варвара считается покровительницей горняков и артиллеристов. С этим днем связан ряд обычаев у горняков. Так, например, чтобы избежать смерти под землей, горняки оставляют в день этой святой гореть свет в шахте.[376] В Эйфеле в этот день горняки сланцевых рудников не работали.[377]

Одним из наиболее популярных праздников времени адвента является день св. Николая (6 декабря). Культ св. Николая начал распространяться в Германии из Северной Франции и Фландрии в X–XII вв.[378] Св. Николай был патроном судоходства и торговли, а также наиболее важных ремесел. В этот день запрещались некоторые виды работ (в Кельне, например, в этот день запрещалось кроить сукно). В Кельнском университете этот день считался большим праздником; еще перед 1-й мировой войной студенты освобождались от занятий и накануне лекции кончались до полудня.[379] Вечером 5/XII в студенческих общежитиях праздновался день св. Николая: груши, яблоки, орехи и вино как дары св. Николая были основным угощением для студентов и профессоров.

В средневековье день св. Николая совпадал со школьным праздником, во время которого младшие ученики монастырских школ избирали из своей среды «епископа» (Kinderbischof). Несмотря на запрещение этого обычая уже в IX в., он долго еще бытовал. Благодаря этому совпадению день св. Николая постепенно трансформировался в детский праздник с одариванием, хотя в нем и сохранились отдельные христианские и языческие элементы.

После распространения в Германии лютеранства культ св. Николая в протестантских землях поблек, святого Николая как дарителя детей заменил дитя Христос (Christkind, Kind Jesus), а одаривание перенесено на рождество. В католических же землях обычаи, связанные с днем св. Николая, сохранились почти вплоть до наших дней.

О приближении праздника дети узнают уже по витринам булочных, где выставляются «Klaskerle» или «Helejemanskäälcher» — фигурки из булочного теста, с глазами-изюминами и с белой глиняной трубкой, а также изготовленные из того же теста фигурки оленя (на Рейне — в Семигорье) и коня или «Spekulatien» (сорт пряников), называемые местами в честь Николая «Nikläse».[380]

Дети накануне этого дня прилежно молились, а в Николин день пели:

Nikolaus, du heiliger Mann, Du hast einen goldigen Rock an, Viel sollst du geben, Lang sollst du leben, Selig sollst du sterben, Den Himmel sollst du erben. Николай, святой человек, Ты носишь золотое платье, Много должен ты дать, Долго должен ты жить, Счастливо должен ты почить, Небо унаследовать.

Накануне вечером (5/XII) появлялся св. Николай. Обычная маска св. Николая — старый добродушный человек с длинной седой бородой, одетый иногда как епископ. В руке он держал розги, а за плечами большой мешок с подарками. Св. Николай справлялся у родителей о поведении детей. Выслушав ответ, св. Николай одаривал послушных детей орехами и сушеными фруктами, а непослушных бил розгами. Часто св. Николай приносил подарки ночью. Дети, ложась спать, ставили на стол или на подоконник тарелку для подарков или башмаки у печки под дымоходом, через который, по их мнению, присылал он свои дары. Помимо орехов и фруктов, это были различные теплые вещи (варежки и т. д.), иногда игрушки, монеты, а в южных областях непременно Klausemann (хлеб с запеченным в него изображением человека) или пряники в форме сердца или изображающие Николая. Иногда св. Николай появлялся на осле, в Рейнской области — на белой лошади,[381] поэтому дети ставили воду и клали сено или овес для коня, иногда же сеном набивали башмаки. Здесь его называли «святой человек» (heleje Man или Zinterklos). В горном Эйфеле[382] еще в конце XIX в. св. Николай появлялся на «воле».

Шествие епископа Николая в Берхтесгадене

В некоторых областях добрый св. Николай ходил в сопровождении нескольких злых спутников. В различных местностях их называют — Pelznickel, Knecht Ruprecht, Polterklas, Rugbelz, Luzer, Schmutzei, Hans Trapp и т. п. Они шествовали по улице, щелкая кнутом и звеня бубенчиками и цепями, которыми были обвешаны. Они били прутом прохожих и раздавали подарки детям. Эти шествия связаны, видимо, отчасти со средневековым школьным праздником избрания «епископа» из среды детей. С этими же играми перекликаются и шествия мальчиков 5 и 6 декабря, имевшие место в Гейдельберге и некоторых других местах. Одетые в мешкообразную одежду и с приклеенной длинной бородой, мальчики ходили вечером по улицам и просили у дверей:

Ich bin ein kleiner König Gebt mir nicht zu wenig, Lasst mich nicht zu lange stehn, Ich muss heut noch weiter gehn.[383] Я  —  маленький король, Подайте мне не слишком мало, Не заставляйте меня слишком долго ждать, Я должен сегодня еще дальше идти.

В Пфальце[384] в таких шествиях участвовала обычно молодежь из бедняков. Здесь иногда вместо Николая ходил дитя Христос, а спутниками его также являлись «Pelznickel, Makolwes».

Под влиянием праздника св. Николая с его одариванием развились особые николины, а затем и рождественские ярмарки, которые длятся с 1 декабря до Нового года. На них в многочисленных мелочных лавках продаются фрукты, сахарные изделия, различные печенья и игрушки.

Хотя в протестантских землях, как уже указывалось выше, культ св. Николая потускнел, однако и здесь этот день отмечался в той или иной форме вплоть до XX в. Так, в Бремене в эти дни еще в 30-е годы мальчики ходили по трое от дома к дому, одетые один в черное, другие — в белое, стучали палкой в двери и пели:

Nikolaus, de gode Mann, Kloppt an alle Dören an, Kleene Kinner schenkt er wat, Grote Kinner steckt er in Sack, Halli, halli, hallo, So geit’s no Bremen to.[385] Николай, божий человек, Стучит во все двери, Послушных детей одаривает, Строптивых забирает в мешок, Халли, халли, халло, Так идет он до Бремена.

Дети всех сословий соблюдали этот обычай и получали в посещаемых домах в дар фрукты, печенье, мучные изделия, мыло, сапожный крем и т. д. Это пение в день Николая (Niklassingen) и само шествие с его участниками во многом перекликаются уже с шествиями в день трех королей.

В Нижней Саксонии св. Николай был не щедрым дарителем, а карающим за непослушание. Он якобы приходил с розгами и забирал непослушных детей в мешок. В устах же взрослых он превратился в символ остолопа — «Du bist ein Klas und bliwst ein Klas» (остолоп ты, остолопом и останешься).[386]

В Верхней Саксонии после Реформации место св. Николая как дарителя занимает Иисус с его спутниками. В качестве спутника Христа, карающего за непослушание, выступает кнехт Рупрехт, проникший сюда в середине XVII в. из Франконии.[387] По мнению некоторых ученых, прообразом кнехта Рупрехта был сам Водан, по мнению других — страшная Перхта.[388] Постепенно образ кнехта Рупрехта и св. Николая, а затем и младенца Христа слились воедино, а одаривание детей было перенесено на рождество. По всему Северу, а отчасти и в центральных областях, приносящий подарки стал называться рождественским человеком (Weihnachtsmann), хотя местами (в частности, в Фогтланде) сохранилось и старое название — Рупрехт. В Вестфалии св. Николай назывался Sinte Kloos, Klausmann, он появлялся в сопровождении кнехта Рупрехта или Ганса Муффа, которые несли его мешок. В Оснабрюке он появлялся в виде всадника на лошади (которую изображали сенные вилы, покрытые белым полотном). В Зауерланде святой стегал прутом не только непослушных, а всех детей. В Оснабрюке пекут к этому дню пряники и другие булочные изделия в виде человечков, а часто также в виде лошади, овцы, зайца и петуха.[389] В некоторых областях празднование принимало большой размах, с шумными шествиями по улицам, как и в некоторые другие дни адвента. В Оснабрюке взрослые люди устраивали увеселения, где все вместе угощались колбасой (allgemeines Wurstessen).[390]

Во второй половине XIX в. в ряде мест в день св. Николая под его именем выступали его злые спутники (Schreckgestalten); сместились и сроки обычая. В Брауншвейге в конце XIX в. мифический персонаж, восходящий к св. Николаю (Busseklas или Bôklas), появлялся лишь незадолго до рождества. О его появлении в селе возвещал страшный грохот, с которым его спутники гнали по улицам вереницу телег или тачек. Неузнаваемо закутанный, обычно с длинной льняной бородой, с розгой или мешком, полным песка или золы, входил он в те дома, где были дети. Иногда вместе с ним в некоторых деревнях на Эльме[391] появлялся «гороховый медведь» (Erbsbär). Его изображал закутанный в необработанную гороховую солому человек. В других деревнях этой области Буссекласа сопровождал всадник на белой лошади.

«Соломенный Никель» из Оденвальда и Вестервальда

В день св. Николая персонажи, одетые в солому, фигурируют и в других немецких областях. На западе в Лангенхайне[392] такой персонаж называется «Strohnickel». В конце XIX и начале XX в. он был одет в белую одежду, лицо и голова были закрыты; прежде же все тело обвертывалось соломой. Также и в Зельтерсе Николай носил маску на лице, старое платье, связки соломы на спине и цепь вокруг тела. Подобный обычай одеваться в солому или привязывать на спину связку соломы был распространен и во время жатвы и молотьбы. Обычай одевания в солому в день св. Николая, видимо, связан с праздником уборки урожая. Однако в XX в. этот праздник стал преимущественно детским праздником.

Вплоть до конца XVI в., когда был введен грегорианский календарь, самым коротким днем года считался день св. Люции (13 декабря), тогда как в действительности им является день св. Томаса (21.XII). День св. Люции воспринимался как день, после которого начинался Новый год, и поэтому с ним был связан ряд новогодних обычаев. В XIX–XX вв. этот день в народных обычаях был уже менее ярко выражен, чем некоторые другие праздники этого времени, однако ряд обычаев еще сохранялся.

Накануне дня св. Люции вечером девушки ходили от дома к дому, одетые в белые платья, с венцом невесты на голове (Lucienbräute), в котором были укреплены «свечи жизни». По всей вероятности, св. Люция заняла место дохристианского духа, приносящего свет (Lichtbringerin), счастье и благословение к началу Нового года.[393] В эту самую длинную ночь перед поворотом солнца зарождался свет и вместе с ним жизнь наступающего года. По сведениям из Баварии,[394] там в XVI в. в этот день катили огненное колесо, которое сталкивали затем в водоем.

В некоторых местах Люция появляется в облике невесты на белом рождественском осле (Оденвальд) с розгой в руке. В Баварии в день св. Люции прежде ходили «звездные певцы», как они являются в день трех королей. В некоторых местах в день св. Люции срезали и ставили в воду ветки вишни, как это делали в день св. Андрея и св. Варвары.

Гадали также о судьбе. После 11 часов ночи парни ожидали чаще всего на сеновале появления света, сияния, которое не каждому дано увидеть. Оно могло быть и знаком счастья, и знаком смерти. Если парень, ожидая появления света, неожиданно засыпал, Люция мстила болезнями и несчастьями.[395]

В некоторых местах (Баварском лесу и др.) девушки срезали в полночь на берегу ручья кору у ивы, царапали ножом на внутренней стороне коры крест Люции, смачивали это место водой из источника и опять укрепляли кору на дереве. До 1 часа ночи девушка должна была вернуться домой, иначе ей угрожала внезапная смерть. На Новый год смотрели, что сталось с изображением нацарапанного креста, и по случившимся изменениям судили о будущем.[396] В области Баварского леса, где эти обычаи сохранялись почти до наших дней, в них больше проявлялся страх перед злыми силами, чем почитание святой. Двойственность образа обнаруживается в том, что в некоторых местах Люция появлялась и как одаривающая детей, и как устрашающая их. В Баварии она иногда сливается с образом фрау Холле или Перхты. Роднит ее с баварским мифическим козлиным духом (Habergeist) изображение ее козой, сопровождающей св. Николая.

Дни между св. Томасом (21 декабря) и рождеством в некоторых местах называются «Rauchnächte», как и дни между рождеством и тремя королями. В Тюрингии, Бадене и других местах ночь на св. Томаса называется длинной ночью (Langenacht или Durchspinnacht), которую стараются укоротить играми и танцами, выпивкой и пиршествами. Ночь на св. Томаса была иногда последней из «разгульных», «шумных» ночей. В Швабии в прошлом и на день св. Томаса дети получали подарки. В Люнебургской степи Томас приносил детям яблоки и орехи. В Баварском лесу Томас появлялся иногда среди рождественских масок устрашающего вида. Здесь он назывался «Фома с молотком» (Thama mith Hama).[397] В некоторых южнонемецких районах Томас, как и Люция, выступали иногда в качестве внушающих ужас образов.

В Зигерланде[398] в этот самый короткий день на горах зажигали огонь, через который прогоняли скот — больной для излечения, здоровый в целях защиты от болезней. По поверьям, лишь огонь, полученный путем трения кусков дерева, обладал целебными и защитными свойствами. На Томаса девушки во время изготовления особых печений (Klötzenbrotbacken) выбегали на улицу и руками, измазанными тестом, обнимали плодовые деревья, чтобы они принесли много плодов.[399]

В Вестфалии ко дню Томаса пекли особые пироги из картофеля и гречишной муки на фигурной решетке.

В ночь на св. Томаса широко были распространены гадания о судьбе, а главным образом о времени замужества, как и в другие дни адвента, рождества и Нового года.

Широко распространены были в день св. Томаса обычаи, имеющие воспитательное значение. Того, кто в этот день последним встанет с постели, опоздает в школу или на работу, дразнят чуть ли не весь год «ленивым Томасом», «заспанным Томасом» или же Томасом-ослом.[400]

«Звездные певцы» из Юберлингера (Боденское озеро)

Тому из членов семьи, кто встал в этот день последним, на стол вместо бутерброда клали пучок сена и картофельные очистки; иногда на голову надевали соломенный венок.[401] Дети спешат в школу и, придя, пишут на доске свою фамилию, опоздавшему вешают на шею большую доску с нарисованным на ней ослом, ведут его через всю общину. Даже учителя стараются не опаздывать в этот день. В Золингене у опоздавшего на работу точильщика прячут изготовленное изделие, которое он должен выкупить, — так дразнят «ленивого Томаса».[402] В некоторых областях (Южной Вестфалии и др.) этот обычай дожил почти до наших дней.

Днем Томаса заканчивается адвент. Помимо указанных дней, в это время особо отмечались еще и 3 четверга, которые прежде праздновались довольно широко, а к 1930-м годам сохранились главным образом в Южной Германии, Швейцарии и Австрии.[403] Они называются Klöpflesnächte (от глагола «стучать»), Anklopfete, Anklöpferle, Knöpflesnächte; в Бадене — Bochselnächte. Несмотря на то, что церковь ввела на время адвента ряд строгих предписаний, запретила свадьбы, танцы, ввела пост, неоднократно выступала против народных обычаев этого времени, парни и девушки продолжали собираться в это время вместе на посиделки, устраивали маскарадные шествия по улицам под аккомпанемент шумовых инструментов. При этом участники шествий стучали в двери и окна, бросали горох (пищу духов), бобы и иногда мелкие камешки в окна, старую посуду или деревянные вещи в двери. Иногда горох бросали в окна уважаемых людей, песок — неуважаемых. Стучащие получали от хозяев подарки. Убой скота происходил главным образом в день Мартина (11. XI), но продолжался в течение всего декабря. Если участники шествий стучались в дом, где только что был зарезан скот, то получали они Leberknöpfle, приготовленные из теста и печени. По ним получили позднее эти ночи название Knöpflesnächte.[404] Видимо, первоначально смысл этих шествий заключался в отпугивании злых сил этого самого темного времени года «середины зимы» (Mittwinterzeit). Четверги же (Donnerstag), названные так в честь древнегерманского бога грозы (Donar, Thor), почитались особо нечистым временем. Наибольшую известность приобрели маскарадные шествия у южных немцев и австрийцев, сохранившиеся до наших дней. Из масок были известны — маска аиста, осла, «горохового» медведя и т. д.

Некоторые обычаи и приметы были связаны и с воскресными днями адвента. Так, считалось, что сон, приснившийся под первое воскресенье адвента, сбудется. А то, что приснится в каждые из 4-х воскресений, осуществится в соответствующие 4 четверти года.[405] В 4-е воскресенье адвента в Рудных горах ставили в сенях свечу и клали около нее еду для душ, принявших различный облик.

Много примет о погоде и урожае связано со временем адвента: иней на деревьях — к урожаю, гроза перед адвентом — хорошо для зерновых, а гроза на адвент — губит озимый рапс и вызывает продолжительное ненастье. Мороз без снега на адвент сулит богатый урожай озимых (Frost ohne Schnee in der Adventzeit bringt viel und gutes Wintergetreid).[406]

Рождественские маски из Оденвальда

В некоторых областях в это время имели место представления борьбы лета и зимы. Остатком, видимо, прежних адвентских представлений, устраиваемых церковью, был обычай в 1-е воскресенье адвента с наступлением темноты трубить в рог. В некоторых областях Вестфалии (Эмсланде, Мюнстерланде и Текленбурге) парни, присев на корточки за изгородью и положив свой рог на забор, трубили. Со всех сторон приходил ответ. И так каждый вечер до рождества.[407]

В Брауншвейге трубили в рог пастухи, возвещая о, якобы, предстоящем рождении Христа.[408]

Вестником приближающегося рождества был и адвентский венок, изготовлявшийся из еловых веток.

Советский публицист и писатель Лев Гинзбург так описывает подготовку к рождественским праздникам в Мюнхене в конце 1960-х годов.[409] «К первому декабря она [хозяйка дома. — Т. Ф.] приготовила „Advents-Kranz“ — венок с четырьмя красными свечками, гномами, ангелочками, перевитый красными лентами. Этот венок ставится на красную подставку с башенкой-шпилем, к которому прикреплена рождественская звезда… „Адвентскранц“ как бы предшественник елки, вестник приближающегося рождества. Четыре свечи, четыре недели до сочельника: каждое воскресенье зажигают по свече, и она горит всю неделю».

Рождество (Weihnacht) — самый большой праздник у немцев: «Über Weihnacht kein Fest, über des Adlers kein Nest» (нет праздника больше рождества, как нет гнезда выше орлиного).[410] Такое значение рождества объясняется не только тем, что это большой церковный праздник, но до XVII в. оно было началом года, а в прошлом в это время имел место у древних германцев большой праздник середины зимы — Mittwinterzeit.

В XIX — начале XX в. в городах, а с конца XIX в. все больше и в деревнях, рождество становится семейным праздником. Во многих областях страны (протестантских, а также уже и в католических) одаривание детей было перенесено со дня св. Николая на рождество. В отдельных местах, однако, еще разыгрывались представления на духовные сюжеты, главным образом на католическом юге.

В сочельник или «святой вечер» (heiliger Abend, Christabend) стараются закончить все работы по дому, ибо потом наступает самое важное время в году — «Двенадцатидневье» (Zwölften), когда большинство работ запрещено. В этот день убирают двор и дом, пекут различные булочные изделия, готовят кушания, украшают елку. День накануне рождества — постный день. Праздничная трапеза устраивается в отдельных местах до рождественской мессы, в других (особенно католических) после мессы, глубокой ночью. Так, в некоторых деревнях Нижней Саксонии шли к мессе на пустой желудок,[411] в других же северных областях (Голштинии, местами на севере Вестфалии) старались, напротив, вечером плотно и жирно поесть. Отсюда и название святого вечера (Vullbuks-awend, Bullbuksowend, Dickefretensobend) — вечер с полным желудком.[412] Объясняли этот обычай так: «чтобы быть сильным при встрече с духами». В некоторых местах уже вечером дарили подарки, в других дети клали на ночь шапку на стол, чтобы утром найти в ней подарки.

В XIX в. подарки получали и дети, и взрослые. Женщины дарили изделия своей работы. Подарки на рождество приносил Христос-младенец в сопровождении различных масок. В некоторых местах в роли Христа-младенца выступала девочка или молодая женщина.

В Рейнланде местами в рождественский вечер появлялись две девушки, одетые в белые одеяния, украшенные лентами и бисером, одна изображала Христа-младенца, другая — его слугу. Они ходили по домам, где есть дети, и дарили подарки. Иногда Христа-младенца сопровождали те же люди в масках, что и св. Николая. С распространением елки подарки, особенно в городах, стали класть под елку.

Елка у немцев в том виде, как мы ее знаем, начала распространяться с конца XVIII в. из Эльзаса и лишь к концу XIX — началу XX в. проникла довольно широко и в сельские местности и распространилась в других странах. До появления елки в качестве рождественского дерева дома и хлевы украшали к Новому году зелеными ветками. Этот обычай известен с древних времен. В жилой избе украшали ветками образа святых и стены, крестообразно прибивали их над входом в хлев, в подвал, на кухне. Еще и в 30-е годы нашего столетия местами (например, в Вестфалии) продолжали украшать дом ветками ели. Во многих областях ветки или маленькие деревца подвешивали к потолку. Обычай подвешивания деревца к потолочной балке сохранился в ряде мест до наших дней, например в округе Заальфельд в Тюрингии (ГДР), где он еще бытует не только в отдаленных деревнях, но и в селениях, расположенных около больших дорог вдоль р. Заале и в некоторых районах Верхней Саксонии. Память о подвешенных деревцах сохранилась и в районах к юго-востоку от Гарца.

Не во всех областях в качестве новогодней зелени служили ветки ели. Наряду с ними использовали омелу (в Вестфалии, Голштинии и др.), бук (Гессен, Швабия и некоторые другие земли), тис (в Тюрингии), можжевельник (в Баварии). О том, что бук предшествовал ели в некоторых местах, свидетельствуют сохранившиеся до наших дней названия елки буковым деревом (Buchsbaum — в Швабии, Bosbääm, Busbääm — в Гессене и других местах ФРГ).[413]

В Эльзасе уже издавна предпочитали ель и под рождество ее ставили, а не подвешивали.

Сведения о елочках, поставленных на столах и украшенных яблоками, сахарными изделиями и облатками, восходят уже к первой половине XVI в. В начале XVIII в. такие ёлочки ставили и в других областях, но свечей на них еще не было. Первые сведения о рождественском деревце со свечами относятся ко второй половине XVII в. (в Ганновере). Но это еще была не одна большая ель, а маленькие буковые деревца со свечами на каждой ветке. Постепенно вместо нескольких маленьких деревцев стали ставить одну большую елку. К XIX в. елки появились и на рождественских ярмарках. Еще в 1785 г. на ярмарке в Лейпциге елки не было, а в 1807 г. в Дрездене их было уже много.

Таким образом, первые елки в том виде, как мы их знаем, — со свечами и украшениями, появились только в конце XVIII в. и в течение столетия распространились во многих странах.

Западногерманский этнограф Вилли Крогманн присоединяется к мнению известного немецкого этнографа О. Лауфера, что свечи на елке появились под влиянием церковной символики.[414]

Старинная гравюра «рождественское дерево»

Зелени и свету приписывалось апотропеическое действие. И на рождество свету и огню придавалось большое значение. На Новый год издавна, даже в античности, дом украшали зелеными ветками, считая, что это гарантирует человеку в новом году здоровье и счастье. С переносом начала года в XIV в. на рождество постепенно стали в этот день украшать дом зеленью. С развитием дешевого фабричного изготовления свечей из стеарина и парафина представилась возможность употреблять их в большем количестве, и тогда, по-видимому, и вошло в обычай зажигать свечи на елке. Это вызвало в свою очередь развитие промысла (главным образом, в Эрцгебирге) резчиков подсвечников для елки. Для мальчиков вырезали подсвечники в виде фигурок горняков, для девочек — в виде ангелов.

Некоторые исследователи (Могк, например),[415] считают, что предшественницами елки были ветки вишни, слив, яблонь, которые ставили в воду еще до рождества с тем, чтобы они распустились и зацвели к святкам. Считали, что пробудившиеся к жизни силы растения перейдут на человека и животных. С этой верой связан и обычай стегать людей «прутом жизни» (чтобы живительные соки перешли в человека). Но ветки вишни, слив и яблонь не всегда распускали листочки или зацветали, что вызывало разочарование и даже страх; вероятно, они постепенно и были заменены вечнозеленой елкой.

Одновременно в этот период в восточных областях — в В. Саксонии сложился обычай строить рождественские пирамиды, вырезанные из дерева, украшенные свечами, цветами из цветной бумаги, фигурками и вечнозелеными ветками. Первые сведения о пирамидах относятся к началу XIX в. (1810 г. в Берлине; 1825 — в Гамбурге),[416] однако к этому времени они, видимо, были уже на востоке и севере Германии довольно распространенным явлением. В XX в. они почти полностью (за исключением отдельных мест в Эрцгебирге) были вытеснены елкой.

Ясельные представления (Krippendarstellungen) в новейшее время утратили свой былой блеск: но в качестве пережитка их прежнего значения под елку иногда ставили ясли.[417] А в Эрцгебирге и некоторых других местах, вопреки обычаям, сложившимся после Реформации, клали в церкви в ясли вырезанную из дерева и закутанную в белую одежду фигурку ребенка.

Во многих немецких областях, особенно католических, к рождественской мессе шли в 12 часов ночи, кое-где в 4 часа утра (Рейнланд) или в 6 часов. Еще в 1930-е годы в Баварском лесу ежегодно направлялись в полночь к церкви процессии, участники которых были наряжены мифическими персонажами: Иосиф и Мария с ребенком в колыбели, два пастуха и кнехт Рупрехт; возглавляли процессию ангел и святые Мартин, Николай и Петр. Под звон колоколов вносили дитя в церковь и клали в ясли.

В 12 часов начиналась месса, пели главным образом пастушеские и духовные песни.[418] В прошлом подобные шествия, отдельные сценки и диалоги были широко распространены. На юге Германии и в Австрии рождественские игры развились в настоящие драматические представления. Ясли с ребенком в них были непременным предметом в церкви в святую ночь. В настоящее время елки ставят и в церквах. В Рейнланде, особенно в районах, граничащих с Нидерландами, напротив, елка еще и в 1920-е годы в селах была редкостью и само рождество в его новой форме (семейный праздник с одариванием) уступало в значении дню св. Николая. В городах же все больше распространялось празднование рождества в семье, хотя церковь все ревностнее устраивала ясли, которые стояли до сретения (Maria Lichtmess, 2 февраля).[419] Многое из ясельных представлений вобрал в себя кукольный театр. Постепенно елка проникла даже и на кладбища — в Кёльне, например, все чаще на рождество стали ставить маленькую елку на могилах родственников.

После возвращения из церкви у католиков имела место праздничная трапеза, непременным блюдом которой была свинина (или свиные колбасы) с квашеной капустой. По немецкой пословице «иметь счастье» (Schwein haben) — буквально значит «иметь свинью». Квашеная капуста считается целебным средством. По поверью, тот, кто ест кислую капусту на Новый год, будет весь год здоровым. Когда хотят пожелать кому-нибудь счастья, говорят «Leb wohl, ess Kohl» (живи хорошо, ешь капусту). Даже скоту в рождественскую ночь дают зеленую капусту.

На севере Германии «святой ужин» (heilige Mahl) устраивали до мессы. Придавалось большое значение выбору и числу блюд. Обычно их было 7 или 9. Предпочитали кушанья, несущие в себе зародыш жизни: рыбную икру или селедку и карпа, горох, бобы, мак, яйца, просяную или ячменную кашу (в последнее время эти злаки вытеснил рис), маковые клецки. После еды в Целле светили под столом и искали рассыпанные по полу зерна: какого вида злака зерен больше найдут, тот и лучше уродится.[420]

В городах главные рождественские блюда — гусь и карп (в некоторых местах карпа готовили только на Сильвестра). В Гамбурге и земле Шлезвиг-Голштейн главной рождественской едой был карп, в сельской местности — свинина, в некоторых местах — свиная голова.

К рождеству, как и к другим праздникам этого времени, много пекли различных по форме булочных изделий и пирогов. В последние десятилетия многие из них не пекут уже дома, а покупают в булочных. В некоторых местах правом выпечки ритуального печения обладали специальные пекари, например пекари в Рейнланде изготовляли крендель (Brezel). Повсюду в В. Саксонии и других восточных областях в XIX в. хозяйки выпекали специальный каравай.[421] В Вестфалии в сельской местности пекли огромный ржаной хлеб, часть которого съедали в 1-й день рождества, при этом вокруг хлеба ставили 3 лампы, второй раз от него отрезали на Новый год и в третий раз в день трех королей, только в этот раз в две лампы наливали так мало масла, что они гасли уже во время еды. Остатки хлеба отдавали скоту 2 февраля.[422] В разных областях пекли изделия различной формы: так, в Оснабрюке в форме зайца (символ плодородия) и коня, в Тюрингии — женщины с колесом, в других местах — в форме кольца, звезды, колес, оленя, плетенки и т. д. Часть этих печеных изделий дарили, часть съедали сами, часть давали скоту.[423] В Саксонии, а также и в некоторых других районах в святой вечер ставили прибор и для члена семьи, умершего в истекшем году.

Подсвечники из Рудных гор

Большое значение в некоторых областях Северной и Западной Германии придавалось в то время обновлению огня в очаге. Широко известный еще и в наши дни в некоторых западных странах обычай зажигания рождественского полена у немцев почти исчез повсеместно, но в XIX в. был еще в некоторых районах Вестфалии, Н. Саксонии, Рейнланде.

В Вестфалии выбирали довольно увесистый чурбан или часть ствола плодоносящего дерева или дуба, который тащили к очагу лошадьми, он и составлял основу нового огня наступающего года.[424]

В Горном Эйфеле в середине XIX в. также разжигали в очаге в святой вечер полено (Shristbrand). В день трех королей обуглившиеся остатки его клали в помещение, где хранилось зерно, считая, что они предохранят его от потравы мышами. Подобный обычай известен и в Люксембурге, где он сохранялся до конца XIX в.[425] Во многих других местах золу от этого полена рассеивали на полях по посевам и даже добавляли скоту в корм.[426]

Неоднократно, начиная с раннего средневековья, издавались запреты на обычай «рождественское полено», однако остатки этого обычая просуществовали до XX в.; он исчез в связи с исчезновением открытых очагов.

Рождественская пирамида

Вообще свет, огонь играли большую роль в рождественском празднике. В прошлом в Тюрингии, Франконии и Швабии был распространен обычай шествия с факелами под открытым небом. В Шлезвиге местами еще был обычай катить огненное колесо.

С Рождеством, и в частности со святым вечером, много было связано примет о погоде и урожае.[427] Светлый день, звездная ночь под рождество предвещают урожай и благополучие скоту.

Если во время обеда в сочельник солнце осветит обеденный стол — уродятся яблоки, если с вечера в этот день будет ясно, без дождя и ветра, а утром на рождество — солнечно, то уродится виноград и будет много вина. Если в рождественскую ночь летят снежинки, то хмель хорошо обовьется. Хорошо это и для овса. Полагали также, что погода с вечера до полуночи под рождество определяет погоду в 1-й четверти января, с полночи до утра 1-го рождественского дня — погоду во 2-й четверти, погода с утра до полудня соответствует 3-й четверти января, с полудня до вечера — 4-й и так до дня трех королей определяют погоду всего года. Главное значение, однако, имеет погода в день трех королей. Если в этот день погода сухая, то все эти предсказания сбудутся, если — сырая, то нет. Считали, что через 11 недель после рождества должна начаться весенняя пахота.

Были и приметы другого характера — магические. Так на рождество стол следовало покрывать платком, из которого сеяли прошлым летом:[428] много в нем было зерна — много будет удачи в следующем году. В Эрцгебирге был распространен обычай, как и в других восточноевропейских странах, расстилать в святой вечер солому под столом. Как и в некоторые другие праздники, плодовые деревья обвязывали соломой, клали на их ветви обрядовое печение и другие дары, даже колбасу; трясли плодовые деревья. Так как животноводство всегда играло в хозяйстве немецких крестьян важную роль, то скот в эти дни также не оставляли без внимания. На севере давали скоту обильный корм, в том числе и праздничные печения, остатки рождественской еды, лошадям — зеленую капусту. В Шлезвиге скоту давали на рождество 7 или 9 видов еды. Но в то же время нельзя было в святой вечер наливать воду скоту в корыто в хлеву, ибо «родившееся дитя — Христос» должен лежать в сухом месте. Нельзя было к животным обращаться в святой вечер, называя их собственными именами. По поверьям, животные в эту ночь могут говорить человеческим голосом, поэтому к ним подходят молча.[429]

Вечером в 1-й день рождества семья собиралась вокруг елки и пела «Stille Nacht, heilige Nacht» («тихая ночь, святая ночь»), «Ihr Hirten erwacht» и другие рождественские песни. В протестантских землях в этот вечер прежде всего звучал хорал Лютера. Со временем, с ростом атеизма горожане постепенно отказывались от этих песнопений, сохранялись они в деревнях.

В святой вечер, как и на Андрея, Томаса и другие праздники, много гадали. В Тюрингии на рождество вытягивали солому из крыши полученного в наследство дома, если находили в ней зерно, то год, по поверью, должен быть счастливым.[430]

Времени между рождеством (бывшим когда-то Новым годом) и днем трех королей, почитаемым у немцев большим, наивысшим Новым годом (Grossneujahr, Hochneujahr), придавалось большое значение. По мнению народа — это время, когда особенно оживлялась деятельность различных духов (отголоски древнегерманского праздника середины зимы).

Свое название это время получило или по числу дней между рождеством и днем трех королей (12 — Zwölfte, zwölf Nächte, Twölwen, twiälf Nächte или 13 — Dreizehn, Dreetehn, Dritteien, drüttien Dage, de Drütteijenten, de Dritteinster), или же как промежуточное время между началом старого и высокого Нового года (Zwischennächte, Zwischen-den-Jahren, Unternächte — в Фогтланде), как дни судьбы (Lostage, Lösungsnächte — от Эрцгебирге до Лаузитца, в Эйфеле) или же из-за веры в разгул духов в это время (Rauhnächte, Rauchnächte, Spucknächte — в Баварии и других местах) и в редких случаях как святые дни (hilgen Tage, heilige zwölf Nächte — в Вестфалии, Эйфеле, Зигерланде). По большей части эти понятия включали время от св. Томаса до дня трех королей, но местами были и отличия. В Баварии в это понятие включались первоначально лишь 3 или 4 ночи (Томаса, рождественская, новогодняя и на трех королей), позднее уже время от Томаса до Нового года, во Франконии и Мекленбурге также и 12 дней после Нового года. Это было время шествий духов и душ умерших.

По поверьям, бытовавшим у немцев, в эти дни ночами по воздуху проносился «Дикий охотник» (wild Jäger) с его свитой, а к детям являлась фрау Холле (персонаж, тождественный Перхте), которая одновременно карает и нерадивых прях.

В некоторых местах Нижней Саксонии считали, что в эти 12 ночей появляется Водан (древнегерманский бог бури и мертвых), именуемый здесь Хаккельбергом (Hackelberg). Летит он со своей свитой и 12 собаками под громкое гиканье. На левом берегу Везера называли подобный Хаккельбергу образ «Langwams» или «Fürige Drake». Вера в появление дикого охотника была распространена широко. В народе считали, что Хаккельберг имеет друзей и врагов, друзьям он что-то приносит, а у врагов — отбирает.[431]

В это время имели место и многочисленные шествия масок. В Бранденбурге, например, прежде появлялся всадник на белом коне (Schimmelreiter) в виде важного путешествующего господина с охотником, двумя поварами и слугами. В области Руппина он прибывал вместе с Христом и феями (фей изображали мужчины, переодетые женщинами). Иногда он приходил и в дом, где собирались женщины на посиделки. Маски были самые разнообразные — аист и козел, медведь в гороховой соломе, «бык» в овечьей шкуре с рогами (Pelzbock). Появлялись Клас, Рупрехт, Руклас и другие, одетые в вывороченные мехом наружу шкуры, с большой бородой, с лицом, вымазанным сажей, с мешком на спине, наполненным яблоками, орехами, печеными фруктами, и с березовым прутом или веткой в руке.[432] Дети верили, что Христос-дитя, который приносит подарки, также появляется с неба на белом коне. Поэтому они ставят на ночь ведро с водой и кладут охапку сена для лошади, а для Христа-младенца — пирог.

В Уккермарке две старые женщины изображали сцену спора лета с зимой. В Аннаберге и некоторых других местах к этим дням очищали гумно в сарае, чтобы духи в ночь на рождество могли там плясать и справлять свою мессу. В их честь готовили особые блюда, часть которых оставляли на ночь для них. Во многих местах на ночь оставляли на столе еду для умерших. Считали, что духи могут предсказать будущее, и пытались научиться понимать их язык, особенно женщины. С конца XIX в. все эти обычаи чаще носят развлекательный характер.

На 12 дней существовало много запретов и примет, связанных с верой в духов и нечистую силу.

В Рейнланде и Эйфеле, хотя и там бытовали представления о шествиях духов под водительством Водана, эти дни были прежде всего днями покоя, святыми днями. В это время прекращались некоторые службы и работы. Так, например, нельзя было ехать в лес, ибо лес хотел иметь покой в это время, если нарушался этот запрет, то могло случиться несчастье.[433]

Почти повсеместно в эти дни нельзя было прясть, ибо в противном случае лен не уродится, а на овец нападет вертячка (Мюнстерланд), нельзя вывозить навоз, а то на следующий год из дома выедет катафалк или же околеет скот. В Брауншвейге считали, что в случае вывоза навоза волк задерет скот; когда же волки вывелись в этой области, стали говорить, что лиса задерет гуся или куница — голубя.[434]

В это время запрещалось есть стручковые, ибо они считались едой духов, запрещалось произносить вслух названия животных: волка, лису, крысу и мышей.

Нельзя было чинить что-либо, ибо иначе весь год будешь ходить в рваных штанах. Нельзя ничего давать взаймы. Нельзя было стирать белье и вешать его в доме на поперечную балку или на улице на изгородь. Тому, кто это сделает, придется одевать покойника в новом году.

Распространено было также поверье, что если в это время умирал в деревне мужчина, женщина или ребенок, то в следующем году соответственно умрет 12 мужчин, женщин или детей. В некоторых местах (Бранденбург) считали, что если умрет кто-то в течение этих 12 ночей, то в следующем году умрет в этой деревне 13 человек.

Целый ряд примет был связан с погодой и видами на урожай. Если в это время на плодовых деревьях много снега, много будет плодов. Если с крыши не каплет, корова даст мало молока.[435] Если ветер дует, будет плодородный год. На Сильвестра ставили 12 солонок или же клали 12 долек лука, соответствующих 12 месяцам, и посыпали их солью: согласно поверью, тот месяц будет влажным, какому соответствует отсыревшая под утро долька лука. По двенадцати дням судили о погоде 12 месяцев (каждый день соответствовал определенному месяцу). Если ясно, солнечно будет в 1-й день — год счастливый, если на 2-й ясно — будет дороговизна, на 5-й — уродятся фрукты, на 7-й — трава будет хорошая, на 8-й — много рыбы и птицы[436] и т. д.

Считали, что если между рождеством и Новым годом штормило, то надо ждать войны.

В промежутке между рождеством и Новым годом праздновали христианские праздники — 2-й день рождества (день св. Стефана, покровителя лошадей) и 3-й день рождества (день Иоанна Евангелиста). В день св. Стефана (26 декабря) в некоторых местах коневладельцы делали пожертвования церкви, бедным людям дарили «хлеб Стефана» (Stephansbrot), применяли некоторые защитные средства для сохранения своих лошадей. В Зауерланде конюхи жертвовали свечу в честь святого. В этот день происходило освящение лошадей.

День Стефана в ряде мест был днем, когда батраки и прислуга меняли хозяина. Уходящему работнику давали ковригу хлеба (Laib). Друзья сопровождали его до жилища нового хозяина. В пути они пели, стреляли и раздавали куски этого хлеба. По поверью, употребление такого хлеба избавляет на целый год от зубной боли и болей в спине. Это их «странствие» (до Нового года они были свободны и предавались в эти дни разгулу) называют «Steffelslab», «Steffenslaub».[437] В этот день в послеобеденное время устраивались и шествия детей, в каждом доме они выпрашивали яблоки, которые им подавали через окно. Молодые парни стегали девушек березовым прутом, обвязанным красной лентой. Этим же прутом касались плодовых деревьев и говорили: «принесите много плодов».

27 декабря, на третий день рождества, день Иоанна-Евангелиста, в церкви происходило освящение вина. Этот обычай бытовал в ряде мест (Кельне, например) и в XX в. Во время службы в этот день после освящения происходило причастие (глоток вина) — Johannisminne, обладающего якобы целебными свойствами.

28 декабря в день Невинных детей в южных областях дети стегали прутьями и палками взрослых (Pffertag), а в Швабии это был день одаривания детей.[438] Обычаи этого дня мало сохранились.

Приближался Новый год. У древних германцев начало Нового года не было приурочено к какому-то определенному дню. В средние века оно неоднократно меняло свои даты. Первоначально Новый год у немцев начинался на пасху, с 1310 г. для всей Германии начало года было перенесено на рождество, с Реформацией вспомнили о 1-м января, но лишь с 1691 г. окончательно был установлен Новый год на 1-е января,[439] хотя в народных представлениях долго еще отмечались и другие дни начала года, чем и объясняется сходство обычаев, приуроченных к разным дням.

Немцы празднуют канун Нового года, день Сильвестра. В вечер этого дня (Ohljohrsabend, Sylvesterabend) до самого недавнего времени был распространен обычай мужчинам и взрослым парням собираться по уговору в каком-нибудь доме или харчевне, где они выпивали и играли в карты. Около 12 часов ночи взбирались на столы, стулья, скамьи и с ударом колокола в 12 часов «впрыгивали в Новый год» и шумно приветствовали его. В некоторых местах парни и неженатые мужчины с ударом колокола в 12 часов выходили из дома к околице деревни и оттуда шли, останавливаясь у каждого дома, где есть невеста, желали хозяевам счастья в новом году, стреляли. По значению семьи и достоинствам девушки определялись число выстрелов и стиль поздравления. В некоторых местах парней благодарили и угощали.[440] В деревнях на Везере ближе к полуночи через всю деревню несли в ящике соломенную куклу, одетую старой женщиной (символ уходящего года) и, когда било 12 часов, бросали ее через голову в пруд или ручей, а в ящик сажали избранную специально для этого в деревне красавицу, во всех отношениях безупречную, с золотой короной на голове и в белом платье (олицетворение Нового года) и несли ее с пением в деревню. У дома, владелец которого должен был иметь 50 и более моргов собственной земли, останавливались, торжественно справляли Новый год. «Новогодняя королева» обязательно должна была выйти замуж в том же году, иначе, по поверью, она останется старой девой.[441]

В самый момент смены года поднимался страшный шум. Молодые парни бушуют на улицах, щелкая кнутами, звеня цепями, стреляя, трубя, поют и желают нового счастья. В Мюнстерланде влюбленные стреляли под окнами девушек, их приглашали в дом и угощали. В других местах пели в музыкальном сопровождении серенады. Иногда молодые парни стреляли в честь пастора, чтобы получить деньги. Обычно трубить в рог и петь было прерогативой ночных сторожей (сборы за это составляли часть оплаты их труда), а к ним уже присоединялись толпы молодежи. Иногда молодежь действовала на свой страх и риск. На домах, которые удостаивали своим вниманием гуляющие, они писали новое число года и прибивали или рисовали сердце или осла, судя по отношению к хозяевам дома.

В Новый год все стараются поздравить друг друга (Prost Neujahr!). Дети ходят и поздравляют родственников, соседей, крестных и за это получают подарки. В городах стремятся поздравить своих клиентов письмоносцы, сборщики мусора (в Кельне), молочницы и получают в виде благодарности за поздравления деньги. Владельцы булочных, молочных лавок и харчевен делают подарки своим постоянным покупателям. Прежде был распространен и обычай дарить что-либо всем членам семьи. В сельской местности священник делал круговой обход прихода, так называемый Hafergang. К новому году пекли самые разнообразные крендели, фигурное печенье в виде кольца, в форме S или ромба, веночки и т. д.

Во многих местах поздравления с Новым годом длились до 6 января, до дня трех королей. Широко распространены письменные поздравления. Когда в Мюнстере[442] хозяйка делит новогодний пирог среди членов семьи, она ударяет каждого кулаком в грудь и говорит:

Klein Stucke, groiss Glucke Besser ist der Gunst dan der Kuche Маленький кусок, большое счастье, намерения лучше пирога

Иногда и на Новый год запекали в пирог бобы или, как в Ритберге, полотняную ленточку. Тот, кто находил эту «начинку», становился «бобовым королем» (Bohnenkönig) и получал подарки.

В северонемецких землях звонили в колокола для благословения льна и овса.[443] Иногда с гор в долины на Новый год приходили бедняки, чтобы подработать, они пели старинные песни.

В восточном Брауншвейге мальчики-школьники ходили с поздравлениями от дома к дому, щелкая кнутом. Один выходил и поздравлял:

Ik wünsche jich en frölich niët jâr.  gesundheit, langet lêwen un alles, wat taur lîwesnârung un notrurft ehôrt. Я желаю вам радостного нового года, здоровья, долгой жизни всем.

Дети получали немного денег или съестное. Если хозяева не давали подарка, то им желали плохого года и всяких несчастий. В некоторых деревнях Брауншвейга в начале XX в. в новогоднюю ночь хоры мальчиков пели духовные песни.

Девушки в эту ночь много гадают — так же, как и в другие праздники.

Крестьянин же в новогоднюю ночь или утром на Новый год идет в сад, обвязывает плодовые деревья соломенным жгутом, чтобы они в новом году хорошо плодоносили. В некоторых местах считают, что это надо делать между 12 и 1 часом ночи молча. Прежде поздравляли деревья с Новым годом и втыкали пфеннинг в кору, вознаграждая за прошлогодний урожай.

Целый ряд примет был связан с едой в Сильвестровский вечер (Oljohrsawend). Тот, кто первый вставал из-за стола, первым должен был умереть. Если после еды первым выходил из-за стола мужчина, то корова должна была отелиться резвым бычком, если женщина — телочкой.[444] Тот, кто в ночь на Новый год сядет на перекрестке дорог среди двух прислоненных друг к другу борон, увидит, как пляшут черти.

В ходе вечера появляется старая женщина, известная в различных немецких землях под разными именами (Aschenmöhm, Frau Holle и др.), она несет котомку с золой на спине и ударяет ею непочтительных и одаривает смиренных.[445]

У протестантов Нижней Саксонии переход к Новому году начинался со службы в церкви в 6 часов вечера. Остаток вечера проводили некоторые в раздумье, пели духовные песни, читали молитвы. Женщины брали в спальню библию или молитвенник, чтобы при первом пробуждении в Новом году открыть его, и текст того места, где открыта страница, будет руководящим началом в новом году. Молодежь собиралась в каком-нибудь доме; много ели, но пили умеренно, «впрыгивали» в Новый год, вслед старому бросали дубинку и говорили «Gott sei Dank, dass du vorbei bist» (Хвала богу, что ты прошел).[446]

Девушки гадали: нужно зажечь в спальне свечу, поставить на стол миску с водой, мыло и полотенце, а самой, раздевшись, залезть под стол, с ударом полночи должен суженый войти в комнату. Чтобы приворожить парня, которого она любит, девушка должна была в новогоднюю ночь завернуться с головы до пят в белую простыню и так идти в полночь к его дому. По пути она должна рассеять тремя пальцами узкую стежку семян льна от собственного дома до его, в конце пути трижды перевернуться, при этом назвать имя парня и затем быстро вернуться домой.

Существовал ряд суеверий и магических приемов, связанных с новогодней ночью. Чтобы лен хорошо уродился, надо чтобы прялка в вечер на Новый год была обмотана льном.

Устраивались и маскарадные шествия парней. Один изображал Водана, он был в меховой шапке, лицо вымазано сажей. Он трубил в коровий рог и скакал на палке с конской головой, покрытой белым полотном. Владелец двора, которого посетит «дикий охотник», должен ему что-то дать.

На Новый год ели то же, что и на рождество, много пекли. В некоторых северо-западных районах пекли новогодний пирог из гречихи (Picker). В Оснабрюке пекли фигурный хлеб в виде зайца (заяц — символ плодородия).[447] В Бранденбурге ко дню Сильвестра пекли булочные изделия в виде лошадей, собак, свиней и т. п., в прошлом они предназначались прежде всего в качестве новогоднего дара скоту.[448]

Завершает рождественский цикл большой праздник трех королей. Считают, что день прибавился после трех королей на петушиный шаг. В последний раз зажигают елку, после чего ее разбирают. В церкви к этому дню святят воду, соль и мел. Дом и двор окуривают, чтобы изгнать нечистую силу, на двери и воротах освященным мелом пишут три начальные буквы имен трех королей (К + М + В) с крестами (в XX в. покупали в лавке бумажку с напечатанными буквами и приклеивали ее к двери) и окропляют дом и двор святой водой. Соль клали в маслобойку против колдовства и в суп от болезней, добавляли и в корм скоту. Вечером еда была обильнее и жирнее, чем обычно. Поэтому в Баварии называют эту ночь «жирной ночью» (die feiste Rauhnacht). На ужин должны быть поданы непременно 3 блюда: овсяное, ржаное и молочное варево (Dreimahlsnacht); прежде было 9 видов кушаний.

Вечером (Hofabend, Vorabend) повсеместно мальчики, одетые обычно в белые балахоны, с коронами на голове ходили от дома к дому и пели. Они изображали трех королей: у одного из них (Балтазара) лицо вымазано сажей и он нес звезду на длинной палке; Каспар и Мельхиор его сопровождали. При входе в дом они пели: «Es führt drei Könige Gottes Hand durch einen Stern aus Morgenland» (ведет трех королей божья рука при помощи звезды с Востока). Каждый раз при слове «звезда» Балтазар стучал палкой в пол. В Вестервальде пели:

Hier sind die Weisen aus dem Morgenland, Die Gott der Vater hat gesandt. Wo wollt ihr hin, wo kommt ihr her? Von Betlehems Stadt, Wo Christus der Herr geboren ward. Wir wunschen dem Herr einen goldenen Tisch, Auf jeder Ecke einen gebratenen Fisch, Und in der Mitte ein Täubelein, Das wird dem Herrn wohl angenehm sein. Здесь  —  мудрецы с востока, бог-отец их послал. Куда идете вы, откуда пришли вы? Из города Вифлеема, Где господь Христос родился. Мы желаем хозяину золотого стола, На каждом углу по жареной рыбе, В середине  —  голубку. Это хозяину, верно, будет приятно.[449]

После получения подарков благодарили и прощались со словами:

Wir müssen den Stern noch mal herum drehen, Wir müssen ja heute noch weiter gehen. Мы должны звезду еще раз повернуть, Мы должны ведь сегодня еще дальше идти.

В северной части страны Балтазар выметал все несчастье из дома веником.[450]

В Мюнстермайфельде молодежь разыгрывала легенду о трех королях. Представление сопровождалось хором певцов. На сцене появлялся Ирод с обнаженным мечом, его слуга, святые три короля, овчары, ангелы. И актеров и певцов вознаграждали лакомствами и деньгами.[451]

В некоторых местах (Брауншвейге) хождение со звездой запрещалось властями уже в XVI в., но и в этих местах «шествие королей из мавританской земли» отмечали еще в 1880 г.[452]

Широко был распространен еще в нашем столетии обычай выбора «бобового» короля (откуда и название вечера «Hofabend» — выбор короля и его двора). В Кельне, где в соборе хранились «мощи» трех королей, устраивали вечером накануне или в день трех королей общественный «бобовый бал», совмещавшийся до 1914 г. с маскарадом.[453] Здесь делили огромный пирог с запеченным бобом, и та, которой доставался кусок пирога с бобом, становилась «бобовой королевой». Иногда в пирог запекали черный боб (король) и белый (королева). Устраивались такие общественные балы и в других местах.

В кругу семьи в последние десятилетия выбор делался уже и посредством записочки, на которой было написано слово «Bohnenkönig», или же запекали миндаль вместо боба. Иногда глава семейства писал на дне тарелки снизу «король» и «королева», те, у кого оказывались тарелки с этими надписями, становились «королем» и «королевой». Был и другой аналогичный прием — мать семейства писала эти слова на стуле снизу.

В XX в. этот обычай распространился и на другие праздники — свадьбу, день рождения — и превратился в развлечение. По мнению некоторых исследователей, обычай «бобового короля» пришел к немцам из Франции и Англии.

Так как три короля считались патронами путешествующих, то часто путники приходили в Кельнский собор на поклонение, о чем писал еще Вальтер Скотт в романе «Квентин Дорвард». Из собора уносили они различные «небесные письма» в качестве талисмана против невзгод в пути и болезней. Существовала вера в то, что прут, срезанный в день трех королей и названный их именами, — волшебный жезл. Если хотели найти золото, следовало его назвать именем Каспара, серебро — Балтазаром, воду — Мельхиором.[454] Но ночь на трех королей была и самой опасной из 12-и: стаи мертвецов, король Ирод, а особенно Перхта и Холле проносятся в ночи. В Баварии поэтому день трех королей называли «день Перхты». В эту ночь детей клали под колыбель, чтобы их не увидела Перхта — похитительница маленьких детей. На ночь на окне оставляли еду для Перхты,[455] если утром тарелка была пустой, это считалось хорошим признаком. В этот день опять устраивали шествия масок, с гиканьем, и звеня цепями, они прибивали подкову к дому супругов, у которых не было детей. По сведениям из XV в. в Баварии в ночь на 6 января клали под стол лемех, чтобы он был благословлен для начала ранней весенней пахоты.

В Эйсфельде (Тюрингия) в ночь трех королей после полуночной службы, музыки и духовных песен, с криком «сжечь фрау Холле» разжигали огонь.

С кануном и днем трех королей связано много примет и суеверий. Если на трех королей не все рождественские пироги съедены, якобы, нужно ждать несчастья. На трех королей не должно быть льна на прялке, иначе за каждую нить ждет пряху несчастный год (Зигерланд).

В эту последнюю из 12 ночей также гадали, как и на Новый год, в дни адвента и рождества, обвязывали деревья соломой, чтобы они лучше плодоносили.

По этой ночи определяли погоду на год: каждый час ночи соответствовал определенному месяцу. Если накануне трех королей вечер ясный и солнечный — то будет много вина в новом году. Мороз же на трех королей предвещает болезнь овец и порчу лугов кротами. Если на трех королей луна растет, то поднимутся цены на все, если же она на ущербе — то год будет хороший и все подешевеет и т. д.

Днем трех королей по существу заканчивается зимний цикл народных праздников и обычаев.

* * *

Рассмотренный материал свидетельствует о том, что в основе большинства обычаев немцев лежит забота о хлебе насущном: об урожае, о поголовье скота, о благополучии людей. В известной мере в них сохранились и остатки языческих верований, веры в душу, различных суеверий. Церковь же использовала все это в своих целях, приурочив дни святых к традиционным праздничным дням народного календаря.

АВСТРИЙЦЫ

* * *

Н. М. Листова

В ранних представлениях австрийцев, как и у других народов Центральной Европы, год делился на два сезона.[456] Это деление было связано с важнейшими фазами сельскохозяйственных работ и климатическими условиями. В Австрии, где горы составляют 3/4 поверхности страны, жители издавна занимались скотоводством. Поэтому определяющими сроками для народного календаря были выгон скота на пастбища и возвращение его. Следы этого деления сохранились в обрядах и обычаях до настоящего времени.

В большей части Австрии концом сельскохозяйственного года считали 11 ноября — день св. Мартина. На Мартина производились все налоговые расчеты, кончались договорные обязательства, сроки найма. «Мартин пришел — работа ушла» — говорили в Верхней Австрии. В этот день завершались основные сельскохозяйственные работы. Так, во многих местах Австрии после Мартина крестьяне не выходили в поле, верили, что опоздавшего с уборкой ждут в будущем году всякие несчастья.[457] Скот пригоняли с лугов домой (в Верхней Австрии день Мартина считался последним днем выпаса).

11 ноября — в последний день своей работы пастухи ходили по дворам и ударяли скот ветками березы, липы или можжевельника. Вера в магическую силу удара веткой (рутой), живительные соки которой как бы переходили при прикосновении на скот и приносили ему, якобы, сохранность и большой приплод — имеет широкое распространение и за пределами Австрии. Ветки передавали хозяевам, которые сохраняли их до дня весеннего выгона. Передавая их, желали благополучия:

Kommt der Sanct Mirt mit seiner Ruten, Soviel als die Rute Zweige hat, Soviel soll auch der Bauer Vieh, Nehmt ihr die Ruten in eure Hand, Steckt ihr’s wol auf ober der Wand Wol hinter das Dach, Sanct Gregoriustag Treibt das arme Vieh aus. Приходит святой Мартин со своими рутами, Сколько на руте веток, Пусть столько будет скота. Возьмите руту в руки, Повесьте ее высоко на стену под крышу, В день святого Григория выгоняйте бедный скот.[458]

Альпийские пастухи почитали Мартина как своего патрона. По-видимому, святой заменил какое-то языческое божество — покровителя домашних животных и птиц, приняв на себя его функции. В вотивах — фигурках скота, подковах и т. д., оставляемых верующими в местах паломничества, можно видеть следы жертвоприношений. Вероятно, таково же было и первоначальное значение современного обычая — есть жареного гуся на Мартина. По форме и цвету грудной кости птицы старались угадать погоду и продолжительность жизни. В связи с этим интересны также игры с гусем, долго сохранявшиеся в Тироле и в Вене, несмотря на свой жестокий характер. Гуся (в старину — живого, в последнее время зарезанного) подвешивали на веревке, каждому участнику завязывали глаза (раньше надевали большую маску) и давали в руки саблю, которой он должен был сбить птицу.[459] После этого птицу разрывали на части.

В народных представлениях (альпийская область) еще сохранился образ Мартина, не имеющий ничего общего со святым — Мартин с черным лицом и руками, который якобы появлялся ночью, смотрел в окна, стучался в двери и бросал в них горох и бобы (символы плодородия).[460]

Со дня святого Мартина начинались в Австрии зимние хождения ряженых. С наступлением темноты шли парни или мальчики. На их спинах и поясах висели большие колокольчики и бубенцы, которые надевают на скот при выгоне в горы. Эти атрибуты ряженых составляли обязательную черту зимних обычаев в Австрии, а также в Швейцарии и, по-видимому, были характерны для всей альпийской области. К звону прибавлялся шум голосов, трещотки, хлопанье бичами. Ряженые часто также бросали горох, мазали сажей лица встречным, особенно девушкам и молодым женщинам.

В области Зальцбургских Альп, в Лунгау мальчики несли в руках долбленые тыквы (или репы), внутри которых горели свечи. Прорези в их стенках, изображавшие глаза, нос, рот, ярко светились в темноте. Этот обычай называют «Поездка касмандля» (Kasmandlfahrt), а тыквы — «Мертвая голова», «Голова касмандля» (Totenkopf, Kasmandlkopf). О горных духах касмандлях, обитающих в Альпах, известно много легенд и сказок. Согласно им, касмандли живут в опустевших хижинах на альпийских лугах. Местные варианты их названия: «дикие» (Wildегег), «альпы» (Alperer), «зимние зенны» (Wintersenne). По предположению немецкого исследователя Ферле, обычай в Лунгау имитирует поездку духов на горные луга, по мнению других — ряженые своим шумом стремились изгнать их в горы. Подобные шествия с тыквами бывали и в других странах осенью, однако в Австрии они устраивались и в зимнее время.[461]

Другой обычай, приуроченный ко дню св. Мартина, почти утратил свой первоначальный смысл. Его название «Спустить волка» (Wolfablassen) встречалось и в соседних областях Германии н Швейцарии, но наиболее он сохранялся в Верхней Австрии (Мюльфиртель, Шварценберг, Санкт-Ульрих).

В сумерках через деревню шли мальчики. Перед каждым двором они кричали: «Волк спущен». Внезапно на них нападали старшие по возрасту и между ними завязывалась шумная борьба. Нападавшие — «настоящие волки» были одеты в мех или во все белое, лица их были также закрыты. По мнению австрийского этнографа Бургшталлера, в этом обычае отразилась вера в оборотней.[462]

В некоторых областях Австрии, где раньше наступает зима, днем, аналогичным Мартину, был день св. Галлуса (16.Х), вероятно, также связанного со скотоводством. Так, в горных долинах Каринтии в этот день загоняли скот в стойла, поэтому Галлуса называли здесь пастухом (Der Galle is der Küahhalter), «Галле, у тебя все коровы?» (Galle håste die Küah noch alle?) — говорили также в Нокской области. Работы на полях были окончены, и поля использовались под общий выпас скота после его возвращения с горных пастбищ — «После Галле нет ничего святого» («Zu Galli ist nichts mehr halli»), т. e. границы между частными полями уже не соблюдаются.[463]

Четкого представления о наступлении зимы, вероятно, не существовало, хотя народный календарь отмечал все характерные изменения погоды. В работах по Каринтии этнографа О. Моро приведены календарные сроки приближения зимы и поговорки и пословицы, соединенные с ними: «Святой Галлус велит снегу падать» («St. Gallen lässt den Schnee fallen»), или «Лука, есть ли дома дрова?» («Luggas håst s Holz ban Haus?»). День св. Луки — 18.X. «День Всех святых (2.XI) приносит зиму, а святой Мартин — лето» («Brinng Allerheilign oan Winter, brinng Martini oan Summer»), или «Если до Мартина землю морозит, то на Мартина она оттаивает» («Soweit vor Martini gfrorn, soweit danach Erdn offn») — свидетельствуют об изменениях в погоде. Снег здесь выпадал, так же как и в большинстве районов Австрии, в конце ноября — на св. Андрея (30.XI), а на св. Николая (6.XII) следовало потепление.[464]

Урожай собран, главные работы закончены, наступало время веселий и свадеб. Покровительницей брака принято считать в народе святую Катерину.

В этот день (25.XI) справлялись свадьбы, встречались и обменивались подарками влюбленные. В Каринтии девушки пекли для любимого особое печенье — Kathreinkrapflan. По народной традиции Катерина считалась также патронессой всего (или всех), что связано с колесом (мельников, точильщиков, прях и т. д.). Все эти работы 25-го ноября приостанавливались. В народе это связывали с христианской легендой: святая была казнена путем колесования. Однако можно предполагать, что значение колеса в этот день имеет более раннее происхождение и представляет остатки солярного культа. С этой точки зрения интересен обычай, известный ранее в Штирии — зажигать 25-го костры и катать с гор горящие колеса. Погода этого дня, как и других значительных дат, в глазах народа имела особое значение, возможно основанное на практических наблюдениях — «Моет Катерина, а сушит Андрей» («Wäscht Каtharina, so trocknet Andreas»), «Какова погода на Катерину, такова в декабре», «Снег на Катерину вредит посевам» и т. д.

После дня Катерины наступало время «адвента» (лат. «Приход») — время ожидания верующими прибытия спасителя. Со временем адвент превратился в пост со строгими предписаниями, запретами веселья, «Катерина останавливает колеса и танцы» («Kathrein stellt Rader und Tanz ein») — говорит пословица.[465]

Обрядность этого периода сложилась в различное время. Часть обычаев на адвент, связанная с христианским вероучением, сравнительно позднего происхождения. Другие, сохранившиеся, несмотря на различные запреты церковных и светских властей, имеют дохристианские корни.

По религиозным предписаниям верующие должны были проводить это время в молитвах и воспоминаниях о религиозных событиях. Раньше по вечерам ходили музыканты, играли мотивы старых рождественских песен. Почти во всей Австрии, но особенно в Штирии и Каринтии и в Верхней Австрии по вечерам при свете факелов молодежь носила восковые фигуры Иосифа и Марии, их ставили то в одном, то в другом доме в лучшей комнате. Около них клали яблоки, орехи, печенье. В некоторых местах известны элементы театральных действий — дети, одетые Иосифом и Марией, ведут диалог с жестоким трактирщиком, отказывающим им в приюте.[466]

С первых дней адвента в домах устанавливают «рождественские ясли» (Weihnachtskrippe) — деревянные подставки иногда с несколькими полками, на которых расставлены фигурки, изображающие сцены религиозного содержания, чаще всего Иосифа и Марию в пути, рождение Христа, хождения мудрецов со звездой, и т. д. Согласно ходу событий фигурки менялись. Обычай ясельных представлений проник в Австрию из Италии и быстро здесь распространился. Сначала ясли ставили в церкви. Вероятно, их популярность среди народа объясняется любовью австрийцев к театральным зрелищам. Рождественские ясли стояли большей частью до второго февраля. Со временем появились также ясли пасхальные, годовые; увеличивались их размеры (ясли были вынесены на улицу), возросло число фигурок и сцен. Сначала фигурки делали дома из бумаги, картона, дерева; позднее их стали покупать на рынках. Появились ясли механизированные, типа марионеток и т. д.[467]

Другой, еще более поздний обычай (распространился в 1930-е годы) — плетение венков из еловых и сосновых веток (Adventkranz). Своими корнями он, по-видимому, восходит к ранней традиции — украшать зеленью дома зимой. Зеленое деревце или ветка издавна играли важную роль в зимних обрядах. После освящения венков в церкви в них втыкают свечи, которые должны были зажигать во время молитвы. По воскресеньям дети в венках идут в церковь, а потом ходят по домам, где их угощают особым «хлебом адвента» (Adventbrot). Их шествия напоминают яркие процессии шведских Люций.[468]

К числу старых народных обычаев нужно отнести сборища молодежи, посиделки, веселые игры и особенно хождения ряженых. В настоящее время в большей части Австрии они забыты, а местами превратились в веселые маскарады. Ряженые-клёпферы (Klöpfer) появлялись в определенные дни, или, точнее, вечерами и ночами в определенные даты: в четверги адвента и дни христианских святых — Андрея, Томаса, Николая и Люции. Эти даты называются Klöpfelnächte или Klöckelnächte (от глаголов «klöpfen», anklöckeln — «стучать», употребляемых в данном случае, вероятно, в смысле «будить»). Как и ряженые на день Мартина, клепферы ходили по деревням, производя особый шум трещотками, хлопаньем бичей, стучали в двери домов молотками и вилами, бросали горох и бобы и просили дать им гостинцев, которые собирал один из участников, одетый в маску — ослиной головы (Anklöpfesel). Их сопровождали и другие ряженые. Часть масок имела местные варианты, но почти всегда в их составе были «трубочист», «аптекарь», «ведьмы» и т. д. Среди них надо отметить «жениха» и «невесту», что, вероятно, говорило о связи этого обычая с плодородием. Крестьяне охотно принимали ряженых, веря, что их стук и прыжки способствуют урожаю.

После окончания сельскохозяйственного года эта забота о будущем благополучии семьи становилась основным мотивом зимних обычаев.[469]

С этим было связано стремление узнать будущее, а также уберечь себя от вреда, повлияв на него магическими действиями. Поэтому зимой гадания получили особенное распространение, и прежде всего в «роковые дни» (Lostage, Lösseltage) и в «роковые ночи» (Lösselnächte). Таким днем гаданий о личной судьбе, преимущественно о замужестве, было 30-е ноября — день св. Андрея. Способы гаданий большей частью повторялись и в другие дни: лили свинец и воск в воду, смотрели на их очертания, девушка бросала туфлю через голову, если она падала носком к двери, то предвещала близкую свадьбу и т. д. Было также распространено обращение к святому — с просьбой помочь увидеть во сне будущего мужа. Старый обычай — оставлять на ночь еду, вино и карты для умерших родных — говорит о пережитках культа семейных предков. Верили, что, если принести в этот день ветки в церковь, то при их помощи увидишь ведьму. Крест св. Андрея воспринимался в народе как защитное средство против колдовства и яда.[470]

В день св. Варвары (4 декабря) ставили в воду ветки вишни, чтобы они распустились или проросли к рождеству. По ним гадали о будущем урожае. Св. Варвару почитают в Австрии и в настоящее время, как патронессу горняков. В горняцких семьях в этот день пекут особый хлеб (Barbarabrot), раньше часть его оставляли как жертву для духа рудников (Bergmanndl).[471]

6 декабря — день св. Николая — большой праздник австрийских детей. Дети готовились к нему заранее, стараясь быть прилежными и послушными, веря, что невидимые и таинственные «нигло» (Niglo, der Hoamliche) могут подслушивать под дверями или подсматривать в окна. Иногда эти образы получали и видимое воплощение — группы ряженых «нигло» ходили по деревням за несколько дней до праздника. Центральная фигура праздника — святой Николай (Nikolaus, Niglo, Nigglas), у австрийцев появлялся в облике епископа в мантии, митре, с жезлом и книгой в руках. Его образ наделен положительными чертами, главная функция его — слушать чтение молитв детьми и награждать прилежных (подарки — яблоки, орехи, печенье, позднее мандарины и школьные принадлежности — родители вручали ему заранее). В противоположность другим святым, Николай почти не связан ни с одной отраслью хозяйства, как покровитель путников и мореходов он мало известен в Австрии, лишь в некоторых областях его почитали как патрона сплавщиков леса. Распространение фигуры Николая — епископа и вообще святого Николая относится лишь к середине XIX в. и даже началу XX в. В ряде мест до него появлялся der Hoamliche (образ его неясен) или нигло — в белой овечьей шкуре, с веткой, колоколом и цепью в руках. Некоторые ученые считают, что в основе праздника св. Николая лежит культ мертвых, сам Николай — предводитель мертвых, а его свита — их войско. Наиболее поздняя модификация ритуала — превращение его в детский праздник.[472]

В процессии ряженых св. Николая часто сопровождала спутница Николаусфрау (Nikolausfrau) в белой одежде, с напудренными волосами и лицом, часто она появлялась в венке невесты или с золотым обручем на распущенных волосах. В шествии Николая она несла подарки или раздавала их вместе с ним. Иногда она имела и христианские атрибуты — епископскую митру на голове и крест на груди. В Бургенланде, Верхней Австрии, Штирии и Тироле вместо нее выступали другие женские фигуры Будель (Budel), Пуддельмуттер (Puddelmutter), Корбвайбль (Korbweibl), внешний образ которых противоречив — то это красивые молодые женщины, подобные Николаусфрау, то уродливые старухи. В Хартбергерской области (Бургенланд) раньше рассказывали, что Пуддельмуттер приходила одна в сопровождении повозки с подарками, запряженной козлом. Однако ее деятельность не ограничивалась раздачей подарков — еще в XIX в. верили, что она следила за пряхами, наказывала ленивых.[473]

Большая роль принадлежала свите Николая, разнохарактерной и разновременной по своему происхождению. В Заувельде все ее персонажи объединялись под общим названием — «Midlao», в Каринтии их делили на «белых» (weiss) — Николай, Николаусфрау и «черных», «диких» или «ниглов» (Schwarz, Wilder, Niglo). Таким образом, ниглы часто противопоставлялись св. Николаю. «Дикие» и «черные», страшного облика и очень шумные они превратились в пугала для детей, ударами веток они наказывали непослушных, чьи проступки будто бы были внесены в книгу Николая. Магический удар рутой приобрел здесь значение наказания. В альпийских районах главным действующим лицом среди них был Клаубауф (Klaubauf). Одеждой ему служила черная овечья шкура, черная маска с большими козьими или бараньими рогами и красным языком закрывала его лицо. В когтях он держал ветки для наказания детей. Подобную рель выполняли также и Бартль и Крампус. Образ Крампуса вначале был известен только в городах, но в последнее время появился и в сельской местности. Как более позднюю их замену нужно рассматривать появление в свите Николая черта.[474]

С древними народными верованиями связаны маски, закутанные в солому или ветки елки — возможно в них отразились представления о духах поля, урожая и леса. К числу первых принадлежал образ Habergeiss’a, распространенный в различных областях Австрии. В альпийских легендах это фантастическое животное с огромной головой, телом птицы, покрытым перьями, и тремя ногами. Его появление и крик, подобный крику совы, считались здесь знаками несчастья: говорили также, что он вызывает ночное удушье. В зимних и других календарных обрядах появлялись ряженые, представлявшие его: белая накидка или солома, маска с птичьим клювом или козлиной головой — характерные их черты. Последний сноп осенней жатвы называли его именем. По мнению исследователя этих обрядов Бургшталлера, в насмешливых обращениях к нигло (смысл которых в настоящее время неясен), например — «Нигло, заколи кошку, брось ее под стол, сделай, как раньше, свежей (живой)», в животном символизируется дух умирающей и воскресающей растительности. Включение этих образов говорит о связи этого праздника в прошлом с аграрными культами.[475]

13-е декабря — день св. Люции, по юлианскому календарю, кратчайший день года. Ее культ, связанный также с обычаями дохристианского происхождения, известен в ряде европейских стран. В Австрии он получил значительно меньшее развитие и ограничивается главным образом Бургенландом — крайним востоком страны. В народных представлениях Люция подобна женским персонажам, появляющимся в день св. Николая: то это красивая женщина с длинными волосами в белой одежде, что, по-видимому, соответствовало значению ее имени (Люция — светящаяся), то — страшная старуха. Люция ходила по домам и смотрела, кончены ли женские работы, особенно прядение. В Бургенланде рассказывали, что Люция якобы обрезала детям пятки и сыпала в раны соль; помогал ей в этом Штефль (Steffl, может быть, это св. Стефан). Иногда легенды придавали ее внешнему облику также какие-то черты животного или птицы — толстое тело этого таинственного существа (Lutscherl), покрытое мехом, опиралось на гусиные лапы. По преданиям она связана с лесом — люди, собирающие грибы и ягоды, боялись встречи с ней. Эти представления отчасти воплотились в страшных масках ряженых (Lutzelhorde), появляющихся 13 декабря.[476]

После проведения грегорианской реформы самым коротким днем в году стало 21 декабря — день христианского святого Томаса, или Томерля; с этого времени, по-видимому, увеличилась и его роль в народном календаре. Однако значение этого дня в зимней обрядности восходит к дохристианскому времени, так как св. Фома, или Томас, в пантеоне христианских святых не занимает такого важного места, как в народном календаре, где его день входил в число «шумных ночей» или «роковых дней» и даже в число четырех «диких ночей» (Rauhnächte).

Совершенно очевидно, что обычаи этого дня связаны не с христианским святым, а с каким-то демоническим существом, заимствовавшим от него свое имя — «Thomerl», «Thomasnigl» и т. д. или известным под описательными названиями — «Thomaskopf» («Голова Томаса»), «Thomasschädel» («Череп Томаса») и др.

Основная область распространения этих представлений охватывала почти всю Верхнюю Австрию, прилегающие к ней районы Штирии и Нижней Австрии, север Зальцбурга, а также часть Бургенланда (центр). Между всеми этими образами, представлявшими местные варианты, много общего. Так почти повсеместно его воспринимали как приносящего смерть. Верили, что в день св. Томаса с наступлением темноты появлялся Томерль; невидимый и бесшумный, проникал он в дома, ища свою жертву, чтобы занести ее в книгу смерти. Еще недавно считали опасным выходить на улицу вечером, в Инфиртеле еще в 30-е годы не выпускали детей из дому. Беда тем, кто не запер двери. Молча (образ его всегда молчалив) входил Томерль в дом, испытующе смотрел на всех, а потом указывал на кого-нибудь. Тому, чье имя он быстро записывал в книгу, в будущем году угрожала смерть или болезнь; однако от Томерля можно было откупиться, дав ему обрядовое печенье или яйца (возможно, что этот выкуп заменил давние жертвоприношения). Рассказывали, что запоры не всегда могли спасти от него: вооруженный огненными вилами, он мог проникнуть через дымоход. В этот день в сумерках прекращались все работы на дворе, запирались двери хлевов, за дверями в качестве оберега устанавливали крест-накрест вилы и метлы. В старину считали, что нельзя выносить воду, молоко и сено во двор. Говорили, что если Томерль обойдет три раза дом — в нем кто-нибудь умрет, живущие в нем могли слышать его ворчанье и звон цепей, свидетельствовавшие об его приходе.

Томас

Интересен образ Томерля с двойной бородой (Zwiebart-Thomerl) — старик, закутанный в темный плащ или мех, с широкополой шляпой на голове и сучковатым посохом в руках. Его характерная черта — белая или темная борода, разделенная на две половины. По легендам, его вид был так ужасен, что даже черт страшился его.

Но если его появление приносило гибель всем живым, то зато оно считалось благотворным для растительности, — в тех же областях, где запирали дом и хлев, открывались настежь двери амбаров, чтоб лучше был урожай.

Известен целый ряд чудовищных представлений о Томасе с 9 головами или с одной огромной головой, закрывающей все туловище, иногда эта голова светилась как огненная; большой рот с зубами придавал ему черты людоеда, во рту его торчали 12 трубок. Э. Бургшталлер считал эти образы олицетворением времени, или года, а 12 трубок — 12 месяцев.[477]

Кроме антропоморфных образов, были известны и зооморфные: «Thomasschnabel» с длинным птичьим клювом, «Thomasgeiss» с козлиной головой, «Thomasnigl» в образе собаки, «Sautod, Thomasstier» со свиной, реже бычьей головами. Два последних персонажа появлялись в день, когда шел убой скота, особенно свиней перед рождеством. Это нашло отражение в кровавом призраке, пугавшем детей, — «Sautod» («свиная смерть») и в обычае надевать кем-нибудь на себя шкуру и голову свиньи, и бегать по деревне. Возможно, что это имело когда-то иной смысл и было связано с ролью свиньи, как обрядового животного, отразившейся и в иных австрийских обычаях. Некоторые другие образы воплотились в масках, ходивших в этот день: иногда Томерль двубородый выступал как предводитель шествия масок. Долбленые светившиеся тыквы, прикрепленные к палкам, представляли огненные головы Томерля. Сведения об этих обычаях относятся еще к недавнему времени — так в Верхней Австрии они были широко распространены накануне первой мировой войны.

Как «роковой» день 21-е декабря был излюбленным временем гаданий. Как и в день св. Андрея, девушки трясли деревья, обращаясь к святому:

Bam, i schüttl di, Thomasnigl, i bitt di Lass mir dein Stimm erschallen (od.  —  Lass mir Hunderl belln) Wo si mei Schatz tuat meldn. Я прошу тебя, дерево, Я прошу тебя, Томаснигл, Позволь мне услышать твой голос (или: пусть залает твоя собака), Чтоб узнать мне, где живет мое сокровище.[478]

Центральное место в зимнем календарном цикле занимали дни с 25 декабря по 6 января.

В названиях этих дней отразилось их место в календаре: «Ночи среди зимы» (Mitwinternächte), «Промежуточные ночи» (Unternächte), «Ночи между годами» (Zwischen den Jahren) или обычаи, сопровождающие их, — «Грубые или Дикие ночи» (Rauhnächte), «Ночи с окуриванием» (Rauchnächte), «Святые ночи», «Рождественские ночи» (Weihnächte).[479]

В их обрядности преобладали обычаи, целью которых было достичь благосостояния семьи в будущем году (прежде всего магия плодородия), гадания, пережитки культа предков, общая трапеза, обычай ставить зелень, хождения ряженых, предохранительные обряды и действия против злых сил.

Шествия ряженых особенно характерны для всей австрийской и зимней обрядности. Впервые появлялись их процессии в мартинов день, затем в адвент (клепферы, ниглы, свита Николая, на Люцию и Томаса), но особенно часты они во время 12 ночей. Участниками шествий была холостая молодежь, чаще парни. Можно предполагать, что когда-то эти обычаи были связаны с союзами молодежи, маски и костюмы составляли их собственность. В альпийских областях специальные резчики готовили маски из дерева, коры, древесных корней. Со временем многие обычаи утрачивали свой первоначальный смысл, становились проще, шествия ряженых часто превращались в веселые маскарады, участниками их становились дети, или — особенно в городах — различные ферейны.[480]

Процессии ряженых на святки имели различное происхождение. В сравнительно позднее время появились хождения со звездой, главные роли принадлежали святому семейству и Трем королям. Большей частью они пели или читали стихи, основной темой которых было рождение Христа; в них также включались пожелания хозяевам того дома, куда приходили ряженые, хорошего мужа их дочери, богатую невесту их сыну и т. д., в заключение следовала обязательная просьба — дать еду или деньги, последнее иногда выражалось в настойчивой форме.

В это сумрачное и холодное время перехода от старого года к новому сложилось представление о злых силах, которые могли оказать влияние на судьбу человека, о возвращении умерших домой. С этим были связаны легенды о «дикой охоте», или «войске мертвых», известные и среди других германских народов. В Альпах были распространены рассказы о не нашедших успокоения «бедных душах» людей, погребенных под лавинами или в ледниках. Часто их связывали с мифологическими образами «Дикого охотника» — Вотана или Перхты.[481]

Жители старались обезопасить себя от них различными средствами. В сочельник после мессы не только дом и еду, но и скот, амбары кропили святой водой и окуривали дымом от горящих веток можжевельника или хвои, поэтому рождество, Новый год и их кануны называли «Ночи окуривания» (Rauchnächte).

Дети со звездой

Самый важный день из 12 — рождество (Weihnachtstag). Празднование рождества начиналось с обрядовой трапезы. Значение, которое придавалось ей в старину, выходило за рамки праздничной еды; в характере блюд, действий, связанных с ними, заключался магический смысл.

Так как пост продолжался «до звезды», то в сочельник, как в рождественский постный день (Weihnachtsfasttag), ели скудно, в строго религиозных семьях пищу принимали один раз в день в виде жидких и холодных блюд (в Каринтии — Kalatsia, Kalasia). После первой мировой войны эти запреты стали значительно слабее, хотя нередко еда состояла лишь из сыра, пива или молочного супа с картофелем, лапшой и т. д., а также сушеных яблок, слив, груш и хлеба. После мессы и на 1-й день рождества на стол ставили все лучшее, что есть в доме, чтобы, как говорили, в новом году жить в достатке. Наряду с общераспространенным названием ужина после мессы «Святой ужин» (Mettenmahl, Heiliges Mahl) в Верхней Австрии называли его также «Большой» или «Огромный», что указывало на его значение. Чтобы закрепить это изобилие, в Штирии стол окружали цепями.[482]

Основные приготовления начинались заранее. На обязанности женщин лежала выпечка хлеба, имевшего ритуальное значение. С этим связывали ряд примет и предписаний. Крестьянки Каринтии, Штирии и Верхней Австрии еще за неделю до рождества первым сажали в печь специальный хлеб. Все домашние присутствовали при этом, так как в старину считали — чем больше глаз смотрят на этот хлеб, тем лучше уродится рожь в следующем году. На каждом каравае были знаки креста или круги («глаза», «божьи глаза»), сделанные амбарным ключом (отсюда его название «Schlüsselbrot»). Чем больше кругов, тем лучше урожай. Можно предполагать, что если крест представлял символ христианства и напоминал о празднике рождения Христа, то круги имели, возможно, более раннее солярное происхождение и говорили о празднике солнца. Этот хлеб хранили в амбарах до весны, весной во время сева разбрасывали на полях его крошки, стараясь, таким образом, повлиять на урожай.[483]

К обрядовым видам хлеба принадлежали изделия из пшеничной или ржаной муки, в тесто добавляли толченые сухие сливы и груши (Kletzenbrot, Störibrot, Birnbrot). Эти виды хлеба обязательны для рождественской трапезы Австрии. Пекли их в день св. Томаса — 21.XII. Начиная с сочельника хлеб ставили на праздничный стол, где он оставался до 6.I, независимо от того, ели его или нет; в некоторых местностях его начинали резать только на второй день рождества. Хлеб служил как бы символом объединения семьи, рода; кроме того, народное воображение наделяло его свойствами отгонять болезни, придавать силу и здоровье. Однако в народном представлении его связывали и с христианскими персонажами: так, уменье его печь приписывалось пастухам, пришедшим в Вифлеем. Караваев пекли несколько, резали их при полном сборе семьи в сочельник, по другим данным — на второй день рождества. Каждый должен был получить свою долю. Остатками или особыми хлебцами (Viehbrot, Viehstöri) кормили скот, крошки бросали на поля, под фруктовые деревья, желая приобщить их к общей трапезе и передать им силу плодородия. 26 декабря ходили в гости, приносили с собой кусок своего хлеба, обменивались хлебом с хозяевами. Такой обмен как бы закреплял дружбу. Таким же символическим актом объединения служила и общая еда этого хлеба влюбленными, после чего помолвка считалась состоявшейся.[484]

Сравнительно новым кушаньем был яблочный штрудель, распространившийся на востоке страны, где он вытеснил более ранние виды обрядового хлеба.

Из мучных блюд часто приготовляли различные изделия из теста с начинкой сладкой, кислой, без начинки и т. д. под общим названием крапфен (Кгарfen или Nudel). Крапфен давали ряженым как гостинцы. Пекли их и в другие дни святок, приготовление их также окружено рядом примет, соединенных с выпечкой обрядового хлеба в Австрии.

В рождественский ужин включались часто жидкие каши из муки, чаще пшеничной. В Тироле и Зальцбурге такую кашу бахлькох (Bachlkoch) варили на молоке и поливали сливочным маслом и медом. Ей также приписывали магические свойства: тот, кто ее съест, станет сильней и умней. Поэтому старики говорили молодежи: «Ты еще мало ел каши», или «Ты теперь должен есть кашу».[485]

После мессы ели мясо и мясные блюда — Mettensuppe (крепкий бульон, иногда это название распространялось и на другие блюда), колбасы, свинину и говядину с хреном и кислой капустой. Повсеместное распространение свинины, по-видимому, объяснялось ее наибольшей дешевизной, но можно думать также, что она имела и какое-то ритуальное значение: связанные с ней обычаи приурочены преимущественно к Новому году. В последнее время за праздничным столом частым блюдом стал венский шницель. Позднее других блюд на праздничном столе появилась рыба. Карп стал принадлежностью стола горожан, постепенно распространились дешевые сорта рыбы и в сельской местности.[486]

В Каринтии и Верхней Австрии приготовление меттензуппе было связано с особым обычаем — перед мессой в огонь клали сучковатый чурбан (Mettenstock, Tschock), который должен был гореть до утра. Этот чурбан, по-видимому, когда-то был ритуальным рождественским поленом. Ныне ритуал разжигания его уже забыт. Раньше его пепел рассыпали на поля.[487]

Обязательными элементами трапезы были также горох, бобы, мак, орехи, имевшие магическое значение, так как символизировали множественность, изобилие; ели мед, чтоб жизнь была слаще. Почти все они входили также в состав поминальных блюд.[488]

Рождество — семейный праздник. Вся семья должна быть в сборе, за общей трапезой. Считали, что приход чужих в это время не предвещал ничего доброго, даже грозил смертью кому-нибудь из домашних. По-иному относились к бедным людям, их охотно приглашали за стол. В народе их связывали с святым семейством.

Рождественской трапезой делились со всем хозяйством, которое принадлежало семье, — со скотом, очагом, деревьями, полями. Остатки трапезы, особенно хлеба, бросали на землю, под фруктовые деревья; при этом говорили: «Дерево, ешь». В Штирии дети приглашали их есть бахлькох. В Зальцбурге до середины XIX в. сохранялся обычай целовать деревья ртом, полным пищи, — «Будь веселым, не будь ленивым, таким же полным, как мой рот» («Sei lussti! Sei net faul. So soll wia me Mäul voll»).[489]

Вероятно, это было результатом распространенного поверья, что, якобы, подобным путем можно добиться магического воздействия: усилить плодородие.

Считалось, что умершие, якобы, оставались членами семьи, от них ждали помощи в эти ночи, когда совершалось много таинственного, сверхъестественного. Во время трапезы нередко для умерших ставили приборы на столе, оставляли еду на ночь. Возможно, что это свидетельствовало о культе предков в прошлом. Со временем эти обычаи сильно изменялись, получали иное объяснение — так, на окне или около печи оставляли еду для «бедных душ» или для Марии и младенца Иисуса. Раздача еды беднякам также заменила эти старые обычаи.[490]

Близки к ним распространенные в Австрии «кормления» природных явлений, стихий — огня, воды, ветра, реже — града. С этой целью пекли особые печенья различной формы. В Верхней Австрии хлебные шарики клали на крыши домов или на заборы (часть из них сохраняли весь год, крошки их бросали во время бури). В некоторых местах эти печенья имели антропоморфные или зооморфные формы — фигурки лошадей, коровы, подковы, их бросали в огонь; в Бургенланде выпекали печенье в виде человеческих фигур, часто в виде запеленатого младенца, его называли «Отец дома» (Hausvater), в сочельник хозяин дома отламывал ему голову и бросал ее в источник — «для водяного», остальную часть делили среди всех присутствующих. Интересны также названия печений в Каринтии — «Ofenkuh», «Ofenkater» («Печная корова», «Печной кот»). Можно предполагать, что эти печенья представляют отголоски древних жертвоприношений.[491]

Особое значение в зимней обрядности получила зелень как символ жизненной силы. Австрийский этнограф Вольфрам исследовал различные формы этого обычая. Старый обычай приносить зеленые ветки или деревце в дом или ставить его во дворе был широко известен в прошлом в Австрии и, по-видимому, сохранялся еще в начале XIX в. В Каринтии и Штирии елку (Weihnachtsgrössing) ставили во дворе у входа в дом или в стойло, где она оставалась до 2 февраля. Такому дереву приписывали особые свойства — отгонять болезни и несчастья. 28 декабря ветками этих деревьев дети ударяли прохожих, говоря: «Будь здоровым, живи счастливо». Как оберег от злых сил еловые ветки использовали в сочельник для чистки каминов и печных труб (в повериях печные трубы считали дорогой духов).

В домах деревце, чаще его верхушку с украшениями или без них, подвешивали к потолку (Бургенланд, Штирия, Каринтия). В некоторых районах Штирии этот обычай был известен еще в 30-е годы. В Вене на рождество делали букеты из веток елки и украшали их бумажными цветами. В XVI в. украшенные елки ставили во время цеховых рождественских праздников, вечером трясли дерево и ловили упавшие яблоки и сласти. Можно предполагать, что эти виды зелени были предшественниками современной елки. К их числу надо отнести также подставки (в день рождества и св. Николая), украшенные ветками, яблоками, пряниками. В отдельных районах Бургенланда был также распространен обычай нарядно украшать кусты терновника в дни этих зимних праздников.[492]

Современный австрийский праздник рождества также тесно связан с елкой. Украшенная елка с огнями — «рождественское дерево» (Weihnachtsbaum), «дерево Христа» (Christbaum), — появилась в австрийских городах Вене и Зальцбурге в первые десятилетия XIX в., главным образом среди зажиточных слоев, в немецких или связанных с ними австрийских семьях. Общим обычаем у горожан она стала лишь со 2-й половины XIX в. Значительно медленнее елка распространялась в сельской местности, особенно на западе страны, лишь в 1920-е годы она стала и у крестьян характерной принадлежностью праздника. Но и в 40-е годы еще в ряде местностей рождество праздновали без елки, например, в округе Мурау (Штирия) около половины семей не ставили ее.

Обычай рождественского дерева, как нехристианский, сначала не нашел поддержки и даже встретил сопротивление со стороны католического духовенства. Благодаря своей популярности среди народа со временем елка появилась и в церкви. В последние годы елка вышла за пределы семейного круга, «дерево для всех» (Baum für alle) стало в центре общественных, детских, школьных праздников, ее ставят и на городских площадях или в селах перед церковью. После первой мировой войны еловые деревья появились на могилах и у памятников военного времени.[493]

В Австрии, как и в других странах Европы, на рождество дарят подарки детям, их приносят ряженые или родители кладут их незаметно на стол, в чулки или в башмачки, поставленные или повешенные около печной трубы, окна, двери, под елкой. В последнее время этот обычай связан с представлением о «золотом коне» (Golden Rössle) или ребенке Иисусе (Jesuskind), якобы приезжающем на нем. Рождественские традиционные фигуры — Крампус, Бартль, Николай, конь и т. д. часты среди елочных украшений, как пряники или конфеты.[494]

Каждый день конца декабря имел свое назначение. 26 декабря, в день св. Стефана, происходило освящение соли и сена, благословение лошадей, устраивались скачки. В местах паломничеств (особенно многочисленны в Каринтии) верующие оставляли вотивы: фигурки, подковы и т. д. Следующий день св. Иоанна, был известен освящением вина. Еще недавно 29 и 30 декабря «кормили» воду, ветер, огонь, землю (бросали остатки праздничной еды, хлеба или кашу).

В противоположность рождеству встреча Нового года особенно в городах еще раньше получила общественный характер. 31 декабря называется вечер Сильвестра или день Сильвестра. Это наиболее распространенное название произошло от имени римского папы Сильвестра. Горожане проводят его шумно и весело, собираются в кафе, театрах, гостиницах, где и встречают Новый год.

Перхта из Штейермарка

Среди крестьян 31 декабря и 1 января были лишь одними из 12 дней, в Верхней Австрии 1 января долго не воспринималось как Новый год, началом года считали 25.XII или 6.I.

Ряд обычаев, связанных с рождеством и днем Трех королей, постепенно перешел и на этот день. 31 декабря ходили ряженые со звездой, с пожеланиями счастья, получали деньги и сладости. Как последняя ночь старого года этот день был окружен различными приметами и запретами. Так, никто не должен лежать больным в постели, иначе будет болеть весь год, нельзя сушить белье — это могло привести к смерти. Гадания (способы их те же, что и в другие дни святок) стали также традицией этого дня.

Современный обычай подарков и поздравлений на Новый год был распространен еще в конце XVIII и начале XIX в. И теперь принято дарить фигурки или посылать почтовые открытки с традиционными символами счастья; таковыми считаются трубочист, четырехлистный клевер, свинья.

Ужин 31 декабря должен быть обильным, чтобы в Новом году хорошо жилось. Обязательным мясным блюдом был заливной поросенок или свинина. Считали, что, для того чтобы быть счастливым, надо съесть кусок головы или свиного рыла; это называлось «участвовать в свином счастье» (Sauglück teilhaftig werden).[495]

Известны старинные обычаи изгнания Старого года. В Каринтии после 12 часов ночи начиналась погоня за Сильвестром. Сильвестр («Старый год») был закутан в солому, на голове его надет венок из омелы. В Верхней Австрии в подобном обычае участвовали Старый и Новый годы в виде женских фигур. Проводы Старого года, вероятно, символизировали маски с метлами, заключавшие процессии ряженых.[496]

Рождественско-новогодний цикл заканчивался 6 января. Этот день богоявления (эпифания) известен в Австрии больше как день трех королей, связанный с христианским преданием о трех магах — Бальтазаре, Каспаре, Мельхиоре, которым звезда указала путь к младенцу Христу. Это нашло отражение в многочисленных шествиях со звездой, местами сохранившимися и сейчас. Главные действующие лица — три мальчика в длинных белых рубахах и коронах на головах, один из них Каспар с черным лицом, иногда в сопровождении хора, ходят по домам, поют или читают стихи, за что получают гостинцы. Основная тема их — извещение о рождении Христа и различные пожелания; последние иногда сохраняют форму старых заклинаний.

Im Namen Jesu tret ich herein Gott behut eure Rinder und Schwein Und alles was ihr habt in eurem Haus Auf das ganze Jahr, dass kein Haar zerreisst, Und kein Blutstropfen zott. Я пришел от имени Иисуса, Пусть бог сохранит ваш скот и ваших свиней И все, что вы имеете в вашем доме… И весь год ни один волос не порвется, Не прольется ни одной капли крови…[497]

О прежнем значении этого дня говорят его названия, известные в Тироле и в Верхней Австрии, — «Большой новый год», «Большая дикая ночь» (Grossneujahr, Grosse Rauhnacht).

Большинство обычаев сходно с рождественскими. Праздничная трапеза также должна быть обильной, количество ее блюд равно магическим числам — 3, 7, 9 и 12. Эта ночь в народе считалась особенно опасной, верили, что по небу проносилась «дикая охота мертвецов» через поля и деревни бегали ведьмы и черти. Различные «предосторожности» против них общи для стран Центральной Европы. Так, на дверях домов, хлевов выжигали или писали углем три начальные буквы имен трех королей (Б — К — М), окуривали и кропили святой водой не только двор, но и поля, по тому, как застывала вода, гадали о будущей погоде или урожае. В настоящее время почти не сохранился старый обычай стрельбы из ружей над полями и в кроны деревьев. В старину он имел не только значение оберега, но и магического действия — пробудить плодородие.[498] В этот день также «кормили» деревья, ветер и духов. 5 января, в «ночь Перхты» (Perchtennacht), ставили еду для таинственной Перхты или на столе в комнате, или на гумне, куда она будто бы приходила танцевать (в позднем толковании на гумне танцевали три короля). Само блюдо — молоко с крошками хлеба — Perchtenmilch, Perchtenkoch («молоко или каша для Перхты») служило предметом гаданья. Каждый из членов семьи клал свою ложку на край блюда — если утром ложку находили на столе, то несчастье угрожало ее владельцу, если ложка падала в молоко, это означало, что сама Перхта ела ею и владельца ложки ожидало счастье и богатство.

Перхта из Зальцбурга

Образ Перхты (Perchta, Perchtl, Perchtmuada) тесно связан с зимней обрядностью австрийцев. Относительно его происхождения среди этнографов Австрии имеются различные точки зрения. Некоторые видят в нем какое-то древнее божество германского (или славянского) происхождения, другие — персонификацию христианского праздника эпифании. Иногда Перхта появлялась на рождество или в день Трех королей с подарками для детей, но чаще ее присутствие было незримым. Перхта — частый персонаж австрийских легенд. Как и у большинства образов этого периода, ее внешность наделена то привлекательными, то отталкивающими чертами. В ее образе отразились и зооморфные признаки, большей частью птицы — клюв или куриные ноги. Часто она выступала как покровительница женского труда — особенно прядения, следила за порядком в доме, наказывала ленивых прях, последним она якобы ломала прялки, распарывала животы, запихивала в них остаток кудели. По легендам считается она и предводительницей войска мертвых, и она, якобы, 30 декабря, окруженная детьми, умершими до крещения, шествует ночью.

Многие черты ее — покровительницы женских работ, особенно прядения, сам внешний образ делают возможным предположение о том, что под разными именами — Перхты, Люции, Николаусфрау выступает какой-то мифологический образ.[499]

В ночь с 5 на 6 января устраиваются шествия ряженых. Так, в Эберзее шли маски «Glöckler» (свое название получили от Glocke — колокольцев, подвешенных у них на спинах или на поясах) с фантастическими головными уборами — изображениями деревень, альпийских лугов (в виде фигурок, вырезанных из картона и дерева), освещенными зажженными свечами, укрепленными внутри. Эти процессии сходны с шествиями швейцарских клаузов. В Верхней Австрии появлялись молчаливые ряженые, одетые с ног до головы во все белое, лишь глаза их были видны сквозь прорези в покрывалах. В Мюльфиртеле лица ряженых скрывались под страшными масками, символизирующими умерших (оскал зубов, цвет лиц, клочки волос), за ними следовали маски с метлами, заметавшие их следы.[500]

Вечером 5.I появлялись наиболее характерные группы ряженых для австрийских зимних и весенних праздников. Они носили имя «перхт», связь их с описанным выше женским образом под именем Перхты не ясна. Одежда их — шкуры козы или овцы, маски с рогами и длинным красным языком, подобна ниглам, Бартлю и т. д. из шествия Николая или более позднему образу — черту. Опираясь на длинные шесты, они бежали в дни святок через поля и долины, останавливались в деревнях, заглядывали в окна или входили в дома, где давали им еду. Иногда «бег перхт», «охота перхт» (Perchtenlauf, Perchtenjagd) начинались с адвента. Обычно их сопровождали другие маски в белом или персонажи, характерные для других шествий. В некоторых местах лица перхт чернили сажей, в других (Штирия, Каринтия) надевали деревянные маски с гротескными чертами. Можно предполагать, что последние появились позднее. В большинстве австрийских областей перхты (обычное число их 12 или 22 пары) делились на «красивых» (schönen) и «ужасных» (schiachen). В отличие от последних «красивые» перхты были одеты в национальные костюмы. В настоящее время их шествия сохранились главным образом в земле Зальцбург, особенно в Понгау и Пинцгау. Появление перхт сопровождалось диким шумом. Независимо от местных различий их приход связывали с плодородием, так как были распространены представления, что прыжки их на полях якобы способствуют урожаю; считали также, чем больше перхт, тем плодороднее год. Основное время их хождений — масленица.

Интересен этот обычай в Штирии — здесь появлялись две (черная и белая), реже — три (красная) перхты. Одежда их состояла из лохмотьев, лица закрывали волосы или кудель. Обычаи чернить лица и надевать маски распространились здесь позднее. Каждая из трех перхт выполняла какую-то хозяйственную функцию: одна шла с метлой, другая со щеткой или тряпкой. Беда, если, войдя в комнату, они находили сор — тогда они все кругом приводили в хаос, бросали золу на пол и т. д. В отличие от других областей роль перхт здесь еще недавно исполняли девушки.

Некоторые из образов перхт в меховой одежде с рогами имеют общие черты с Бартлем, Клаубауфом и т. д., и, по-видимому, они выступают и в других праздниках, но под иными именами.[501]

День трех королей заканчивал цикл зимних обрядов.

НАРОДЫ ШВЕЙЦАРИИ

* * *

Н. М. Листова

В Швейцарии на небольшой площади живут четыре народа. Самый многочисленный из них — швейцарские немцы, или германо-швейцарцы, принадлежит к германской языковой группе (занимает север, северо-восток и центр страны), а три остальные — к романской: франко-швейцарцы (область их расселения — западная часть Швейцарии), итало-швейцарцы (южный кантон Тичино) и ретороманцы (часть населения кантона Граубюндена).

После Реформации население Швейцарии разделилось и в религиозном отношении. В настоящее время протестанты живут на западе (почти вся французская Швейцария и две трети кантона Берна), на севере и северо-востоке страны (часть немецкой Швейцарии), большинство ретороманцев Граубюндена также исповедуют протестантизм. Католические области находятся в центре (немецко-швейцарские районы), на юге (италоязычный кантон Тичино и кантон Валлис).

Разнородность национального состава и религиозной принадлежности привели к значительной пестроте в традиционной обрядности.

Вместе с тем естественно-географические и климатические условия Швейцарии (3/5 ее поверхности составляют горы), не совпадают ни с языковыми, ни с национальными границами, поэтому сложившийся на основе этих географо-экономических условий календарный ритм в какой-то степени одинаков у всех народов.

На основе трудовой деятельности сложился народный календарь. Его главные сроки, единые в целом для всего населения страны, определялись началом и окончанием сельскохозяйственных работ: земледельческих в области швейцарского плоскогорья — Миттельланда, днями выгона скота и его возвращения — в области Альп и Юры.

В большей части страны они приходились на апрель — май и октябрь — ноябрь. Согласно этому и хозяйственный год делился на две части.

Представление о времени окончания хозяйственного года в большей части Швейцарии совпадало с днем христианского святого Мартина — 11 ноября. В этот день устраивали ярмарки, как бы завершавшие год. Здесь заключали сделки, договора о найме. Как и в соседних альпийских областях, 11 ноября было принятым сроком расчетов, уплаты налогов, долгов и т. д. В селах прекращались к этому дню полевые работы, скот возвращался с лугов домой — «Мартин ставит скот в стойла» («Martini stell ini»), — говорили в народе.[502]

В горных районах Швейцарии святого чтят как покровителя домашних животных, птиц, патрона альпийских пастухов. Следы большого празднества с жертвенным блюдом — жареным гусем, устраивавшимся в старину в этот день, сохранились до сих пор в Швейцарии (главным образом в немецкой). Это подтверждали и другие обычаи этого дня. Так, в Люцерне устраивались игры с гусем: участники их надевали круглолицые «солнечные маски», окруженные лучами. Известно также о прежних жертвоприношениях гусей и кур святому.[503]

Старые обычаи, сопровождавшие убой скота в этот день, по-видимому, также имели ритуальное значение. Так, среди ретороманцев Энгадина еще в 40-е годы этот день превращался в праздник — «La bacharia». Из дома, где была девушка-невеста, деревенские парни стремились выкрасть быка, предназначенного для убоя. Хозяева в свою очередь старались спрятать животное и запереть его покрепче, что не всегда помогало. Утром хозяева просыпались от дикого крика и шума: по улицам деревни ряженые вели быка, украшенного гирляндами, в руках они несли большие сковороды, по которым били ножами и ложками.[504]

По обычаю хозяева должны были выкупить быка колбасами, мясом, вином и т. д. Вечером молодежь устраивала ужин в трактире. В других районах крали колбасы.[505]

В виноградарских хозяйствах Швейцарии с Мартином связывалась первая проба вина. Шумное веселье, устраиваемое в этот день, неоднократно осуждалось церковью и местными властями и постепенно исчезло.[506]

Сам внешний облик Мартина противоречив. Согласно церковным канонам, Мартин изображался в виде епископа или воина, однако в народе его представляли как старика с длинными белыми волосами и бородой — возможная персонификация наступающей зимы. Черты какого-то мифологического персонажа, вероятно, были скрыты в образе Мартина с черным лицом и руками.[507]

Хождения ряженых, устраиваемые в этот день в немецкой Швейцарии, сходны с зимними процессиями масок в Австрии. Вооруженные кнутами и трещотками, под звон колокольчиков ряженые шли по деревням. В этих шествиях участвовала мужская молодежь и дети (в старину — только мальчики). В настоящее время они сохранились как детские развлечения среди швейцарских немцев в кантонах Цюрихе, Ааргау, Санкт-Галлене и отчасти у ретороманцев Граубюндена.

В Швейцарии также известны процессии со светящимися тыквами или репами (Rääbechilbi). На тыквах рисовали лица, черепа или астральные знаки (луну, звезды, солнце). Можно предполагать, что здесь идет речь о процессиях с огнем и светом, устраиваемых когда-то с магической целью усилить слабеющий свет солнца. Возможно, эту же цель преследовал обычай зажигать костры в этот день.[508]

В восточной части Швейцарии — области горного скотоводства — роль, аналогичную Мартину, играл св. Галлус (16 октября). Галлуса, как и святых Мартина и Георгия, почитали здесь как покровителей скота. В этот день заканчивался выпас. 16-го открывались ярмарки, к которым были приурочены сроки найма работников и слуг.

В Западной Швейцарии подобные ярмарки устраивались перед рождеством.[509]

Начало зимы не имело определенных сроков, но время и приближение ее отмечались в народном календаре и связывались народом с именами святых. Эти даты имели значительные расхождения, что зависело от местных географических особенностей. Это нашло отражение в многочисленных пословицах и поговорках, часть их известна и в соседних альпийских районах с одинаковыми климатическими условиями. Так, в некоторых горных долинах ждали снег еще в конце октября. «Симон и Иуда приносят зиму» (28 октября), или «Симон бросает снег», — говорили в народе; в других районах снег шел только в день св. Катерины (25 ноября), да и то считался несвоевременным («Снег на Катерину вредит хлебу»). Наступление зимы связывали часто с днем Андрея (30.XI) или св. Николая (6.XII): «Если на св. Андрея снег, то он будет лежать в течение ста дней».[510]

После уборки урожая и окончания сельскохозяйственных работ в ноябре наступало время свадеб и веселья среди молодежи. Покровительницей браков, как и у других европейских народов, считали св. Катерину, в ее день устраивались свадебные торжества. В горных районах к ней обращались с молитвами, как к защитнице от стихийных бедствий — лавин и обвалов.[511]

После дня Катерины наступало время рождественского поста — адвент. Запреты, связанные с этим периодом (прекращение веселья, танцев, постная еда), соблюдаются более строго католиками и то не везде. В католических и протестантских церквах ставятся «рождественские ясли» («Weihnachtskriрре») — ящик с фигурками, изображающими сценки рождения Христа, пришествие волхвов и т. д. В XIX в. «ясли» часто делались самими крестьянами и постепенно их стали помещать и в домах. Сначала этот обычай распространился среди католиков, значительно реже он встречается у протестантов франко-швейцарцев.[512]

В период адвента особое значение придавалось четвергам и воскресеньям. Так, в народе верили, что погода в четыре воскресных дня адвента должна соответствовать погоде четырех кварталов будущего года. Более ранние представления были, по-видимому, связаны с четвергами. В большей части Швейцарии четверг издавна считался счастливым, однако он представлял и некоторую опасность для людей, так как считался днем духов и ведьм. Впрочем, точнее говорить о «ночах духов»; в немецкой Швейцарии ночи на четверги, а также на св. Андрея и св. Николая так и назывались: «шумные ночи» («Bochselnächte», «Klöpfelnächte»). С наступлением темноты деревенские парни ходили по улицам, производя шум, стук, грохот. Особенно были распространены такие развлечения в северо-восточных районах страны и в Валлисе.[513]

В ночь на св. Андрея, так же как и в день Варвары (4 декабря), особенно усердно занимались гаданием: о будущем, о погоде, об урожае, о замужестве. В день Варвары ставили ветки вишни в воду, если они расцветали к рождеству, то ждали благополучного года. Распространены посевы овса и пшеницы в плошки — ростки их к рождеству означали хороший урожай и т. д.[514]

Клаус из Арта

Один из самых почитаемых святых в Швейцарии — Николай Мирликийский. Его культ распространился здесь в X–XII вв. Но 6 декабря как праздник отмечается в основном в немецкой Швейцарии, причем главнейшие обычаи у католиков связаны с его кануном — 5.XII, а у протестантов с самим днем — 6.XII. Во французской Швейцарии, особенно в кантонах Во, Женеве, Валлисе (Нижний Валлис), этот день проходит тихо, сам образ святого здесь связан с праздником Нового года и рождества. Среди итало-швейцарцев (кантон Тичино) и ретороманцев (кантон Граубюнден) этот день стали праздновать недавно, вероятно, под влиянием немецких переселенцев. Само имя святого имеет ряд местных вариаций. Так, в романской Швейцарии к его имени прибавляют «святой» — sontga, в немецкой Швейцарии — эти два слова сливались в одно Samichlaus, в ее восточных районах — просто Klaus, или Chlaus. Имя Клаус относится не только к св. Николаю, но в народе его связывают и с группой масок, появлявшихся в различные зимние дни.

В настоящее время в немецкой Швейцарии как у католиков, так и у протестантов день св. Николая — детский праздник. Дети получают подарки от имени святого. В ряде областей их вручают ряженые — св. Николай со свитой. Весь праздник обычно носит назидательный характер — награждение прилежных и порицание непослушных.

Интересно отметить, что и сам образ Николая у католиков и протестантов внешне различен. Так, характерные для католицизма фигура епископа, его торжественное появление — относятся к позднему времени. В протестантских районах шествие возглавлял Николай — старик в простой одежде — «белые кудри и борода его покрывали грудь подобно снегу, а плащ развевался, как серые клубящиеся тучи».[515] Его спутники отличались более диким видом. В Центральной Швейцарии их приход сопровождался страшным шумом. Особенностью зимних шествий в кантонах — католических Ури, Швице, Унтервальдене и протестантском Цюрихе — был светящийся головной убор — инфул (Inful). Укрепленные внутри него свечи освещали прорези, сделанные в его боковых стенках, в виде фигурок животных, солнца, луны, звезд.

В составе свиты Николая находились фигуры, контрастирующие с образом святого. Наиболее распространенный образ в немецкой Швейцарии — шмутцли (Schmutzli, буквально — «грязный»). Как указывает само имя — лицо и руки его были черны от сажи. Аналогичные персонажи были известны и в других районах Швейцарии. Так, на Севере св. Николая сопровождал кнехт Рупрехт (Knecht Ruprecht — черный спутник Николая в Германии).

В немецкоязычных частях Фрибура и Валлиса эту роль исполнял «отец Фуэттар» (Pere-Fouettard) — образ, вероятно, заимствованный от соседнего франко-швейцарского населения. В небольшой области Кандерталц и Зимменталц вместо них появился «меховой» персонаж (Pelzer) в меховой одежде из овечьей шкуры, с кнутом и цепями в руках, явно напоминающий австрийских перхт.

Из зооморфных образов наиболее часты маски осла и лошади. Персонажи позднего происхождения: «слуга» (Diеner), «ангел» (Engel, Angette), «рождественское дитя» (Weihnachtskind) — играют небольшую роль.

Исследование образа святого Николая и его праздника вызвало различные суждения в этнографической литературе. Немецкий этнограф Мейзен считал, что этот праздник имеет христианское происхождение. Сам святой в этом шествии выступает как победитель темных и злых сил, а побежденные сопровождают его в качестве свиты. Однако это мнение вряд ли убедительно. О позднем включении образа святого в эти шествия говорят шумные процессии клаузов, в которых Николай играл второстепенную роль или отсутствовал совсем. Клаузы (по-видимому, имя святого перенесено на них случайно) появлялись в различные дни зимы, а не только 6.XII. Один из составителей этнографического атласа Швейцарии Гейгер, детально исследовавший обычаи этого дня, указал на слияние здесь различных праздников и фигур. По его мнению, святой впитал в себя различные образы, в том числе германского бога Вотана, а также являлся персонификацией зимы.[516]

Период с 25.XII по 6.I, как время зимнего солнцестояния, занимал особое место в народном календаре Швейцарии, независимо от национальных и религиозных различий населения. Швейцарские этнографы П. Гейгер и К. Мейли предполагали, что в основе зимней обрядности лежит магия плодородия и культ предков. Ряд обычаев сохраняет следы почитания огня, как света, возможно ассоциированного с солнцем.

Начиная с сочельника или за два-три дня до рождества и до 6.I наступало кульминационное время появления масок. Ряженые ходили по улицам, мазали сажей лица женщин, ударяли встречных ветками, заходя во дворы, хлестали скот и плодовые деревья. Считалось, что эти действия приносят здоровье и способствуют плодородию. Значение этих шествий могло быть различным — предполагается, что они олицетворяли умерших или представляли какие-то мифологические фигуры. Возможно, что маскирование и шествие было также охранительным, защитным актом.[517] Эти обычаи часто носят ограничительный областной характер, типичный для Швейцарии. Происхождение их различно.

Клаузы с ослом

Так, в кантоне Цюрих и в соседних районах последний день учения превратился в школьный праздник — «Школьный Сильвестр». Рано утром проходят группы детей, они шумят, щелкают трещотками, бьют в сковороды и кричат: «Сильвестр, встань!» Пришедшего последним в школу — «Сильвестра» возят по улицам в повозке, украшенной бумажными цветами. Этот обычай, название которого перенесено с последнего дня старого года, имеет недавнее происхождение, и в ряде случаев он был введен местными учителями.

Подобный обычай возить куклу или ряженого с маской козы или осла («Роsterli») был известен в Люцерне. Смысл этих обычаев неясен — некоторые исследователи видят в этом проводы старого года, по предположениям других, это видоизмененные похороны духа растительности.

Процессии масок были приурочены также к 23 декабря, известному в народе как «ночь Хрунгели» (Chrungelinacht). Сам образ Хрунгели (Chrungeli, Chlungeri, Chlunge) представлен в легендах как злое существо, часто с чертами птицы — клювом и когтями. Как полагают, этот женский демонический образ был связан с женскими домашними работами, прежде всего прядением, и позднее превратился в пугало, вызывающее страх детей.

Маски ходили с шумом, чтобы изгнать злых духов (Strätele), которые, как верили в народе, могли вредить урожаю фруктов.[518]

В кантоне Базель холостая молодежь, главным образом деревенские парни, позднее — дети, устраивали шествия (Nünichlingere). Одежда их из овечьих шкур и маски часто напоминали австрийских перхт. Распространены также переодевания в сильно поношенные женские платья. Среди ряженых появлялись и зооморфные маски — с головой осла или лошади (Rossgrind, Schnappesel), реже быка (Grungel) или птицы, а также с фантастическими чертами (Gurri, Schnabelgurri).

Шумные шествия, устрашающие маски вызывали осуждение со стороны духовенства и местных властей. Более позднего происхождения было участие в них детей, членов ферейнов. Вечером в сочельник или утром в первый день рождества ходили по дворам, пели специальные рождественские песни ноэли (Noel — в Западной Швейцарии) или читали стихи с поздравлениями (Восточная Швейцария). По старым традициям участникам давали сласти, колбасы, другую еду и деньги. Эти хождения принимали иногда характер попрошайничества и запрещались как нищенство.[519]

Стремление узнать будущее — гадания, приметы о погоде, урожае, личном счастье распространены у всех народов Швейцарии.

Так, выставляли на улицу на ночь снопы различных злаков, в зависимости от инея на них судили о будущем урожае, или по погоде 12 дней святок угадывали погоду 12 месяцев следующего года.[520] Вера в таинственные силы, которые могли в это переходное время повлиять на людей, отразилась в многочисленных предосторожностях, особой значимости, придаваемой каждому действию в эти дни.

Все домашние работы должны быть закончены за несколько дней до рождества, запоздавших ожидали различные несчастья. Верили, что все случившееся в это время могло распространиться на весь год — так, никто не должен был лежать больным. Чтобы обезопасить себя от злых сил, хозяин дома кропил все строения святой водой и окуривал дымом от жженой хвои. В итальянской Швейцарии мальчики продавали ветки можжевельника, так как по поверьям его дым предохранял от болезней.[521]

Самый большой зимний праздник — рождество. Семейный характер его отражается в обычаях этого дня и его кануна. Все члены семьи стремились быть в это время дома, даже отходники из Валлиса и Тичино возвращались к рождеству домой. В этот день не приглашали посторонних. В немецкой Швейцарии считали, что приход гостя в сочельник и даже на первый день рождества приносил несчастье.

Празднование начиналось с обрядовой трапезы, устраиваемой после возвращения из церкви. Вечером все члены семьи обязательно собирались за общим столом. Еда должна была быть обильной и разнообразной, так как это могло оказать магическое влияние на благополучие в будущем году. В селах на стол ставили все, что производило хозяйство. Особую роль отводили обрядовому хлебу, так, на столе обязателен хлеб из различных злаков и хлеб с сухими фруктами, ягодами или орехами. Обрядовому хлебу часто придавали форму заплетенной косы или кольца — характерную также для хлеба, выпекаемого в поминальные дни.

Часть еды давали скоту, а крошки бросали под корни фруктовых деревьев, желая их приобщить к общей трапезе; также верили, что пища, приготовленная в сочельник, особенно обрядовый хлеб, способствует плодородию и здоровью. Старый обычай — оставлять еду на ночь — в народе объясняли по-разному. Так, местами считали, что умершие возвращались домой, чтобы быть вместе со всей семьей в это время.

Возможно, что когда-то этот обычай имел и значение жертвы, приносимой предкам. Позднее под влиянием христианства трактовка его изменилась. Так, в Бернском Оберланде еду оставляли для ангелов или для младенца Христа.[522] В итальянской Швейцарии зажигали свечи, а еду, как считали, принесут умершие сами.

Еще недавно в романской Швейцарии вся семья проводила этот вечер около очага, на котором горело рождественское полено (фр. «Souche de Noël», «Buche de Noël», ретор. — «Cusch de Natale», ит. — «sciuk»). Его остатки хранили весь год как лечебное средство, а потом бросали на крыши домов или на поля, чтоб увеличить урожай. Об особом значении, придаваемом полену, говорят слова песни-заклинания, которую когда-то исполняли в сочельник.

Möge der Block brennen! Möge alles Gute hier einziehen! Mögen die Frauen Kinder haben Und die Schäfe Lammer! Für jedermann weisses Brot Und die Kufe voll Wein. Пусть горит чурбан И все хорошее сюда приходит, Пусть женщины имеют детей И овцы ягнят, У каждой семьи белый хлеб, И сосуды, полные вина.[523]

На рождество принято дарить подарки, особенно в немецкой Швейцарии. Некоторые швейцарские этнографы — П. Гейгер, Р. Вейс — указывали на особую их значимость: подарки не были обычным обоюдным поздравлением, а дарами, приносящими благополучие. Этот обычай имеет различную давность в Швейцарии. Так, у франко-швейцарцев он представляет недавнюю традицию и, по-видимому, вытеснил более раннюю — дарить на Новый год.[524] Подарки детям приносят ряженые, или кладут их незаметно под елку, в детские башмачки и чулки, подвешенные около очага, дымохода и батарей центрального отопления. По старым представлениям, через дымоход якобы проникали духи.

С обычаем дарить на рождество связаны многочисленные персонажи. Часть их, вероятно, выступала раньше в иной роли. В Восточной и Средней Швейцарии среди швейцарских немцев наибольшее распространение получили два близких образа — «рождественское дитя» (Weihnachtskind) и «ребенок Христос» (Christkind). Первый наиболее характерен для западных районов данной области, а также кантонов Базель и Берн, тогда как в остальной части ее распространен второй. Аналогичные фигуры известны и у других народов Швейцарии. Так, в романской Швейцарии «рождественское дитя», «Иисус дитя» и т. д. — Unfant da Nadal, Petit Jesus, Enfant Jesus, Poupon Jesus, Unfant d Nadal внешне близки к ним. «Рождественский ангел» (Ange de Noël, Angette, Engel) — девочка, реже мальчик в белой одежде с веночком на голове. Все эти образы имеют недавнее происхождение и, по всей вероятности, заступили место более ранних.

В протестантских районах французской Швейцарии подарки приносит св. Николай — старик в темном плаще. Подобную внешность имеют «Отец рождество» (Pere Chalande, Pere Noël), «Рождественский человек» (Homme de Noël), «Доброе дитя» (Bon Enfant), различные чудища (Croquemitaine, der Mutti).

Аналогичную роль играют и женские образы: «Рождественская дама» (Dame de Noël) во французской Швейцарии и Befana в итальянской. Несмотря на позднее происхождение, оба эти образа показывают и более ранние черты, в народных легендах они выступают то как страшные, то как красивые женские фигуры. Интересен призрак — Chauche-vieille (область его появления — небольшой район кантона Во).[525]

Обязательным элементом современного рождественского праздника является «рождественское дерево» или «дерево Христа» (Weihnachtsbaum, Christbaum). Это елка или сосна, украшенная гирляндами, фигурками и зажженными свечами, появилась в Швейцарии сравнительно недавно. Само его происхождение уходит в глубокую древность и, вероятно, было связано с магическим значением вечной зелени как символа жизни. В старину зеленые ветви ели или сосны или вершину дерева подвешивали в домах к потолку парадной комнаты. Украшенные еловые деревья (но без свечей) известны в 70-е годы XVIII в. на рождественских цеховых праздниках. Еще недавно зеленые ветки падуба, сосны или само дерево ставили на день св. Николая 6 декабря (Chlausbaum). Как предшественников современной праздничной елки, вероятно, надо рассматривать также и пирамиды, украшенные ветками, пряниками, зажженными свечами, а позднее и фигурками.

В кантоне Аппенцелль эти пирамидки называются Chlausezüüg. Первое упоминание елки с огнями относится к концу XVIII в., но распространение ее в Швейцарии произошло в 70–80-е годы XIX в. прежде всего на севере в районах, граничащих с немецкими, что, вероятно, и указывает на значение немецкого влияния. Как и в других странах, елка первоначально стала городским обычаем. В этнографическом атласе Швейцарии выделено несколько периодов ее распространения — до 1900 г., до 1918 г. и позднее. Значительно медленнее этот обычай входил в быт протестантов и особенно жителей романских районов Швейцарии.[526]

В части немецкой Швейцарии второй день рождества посвящен патрону лошадей св. Стефану. В некоторых местностях совершали освящение соли и лошадей. В других районах страны подобные обряды связаны с иными днями, так, в итальянской Швейцарии покровителем лошадей считали св. Антония (17/I).

В противоположность рождеству встреча Нового года и его празднование имеют общественный характер. Праздник начинается 31 декабря — со дня, посвященного памяти католического святого Сильвестра — римского папы. Хотя этот день в народе и известен под его именем, обычаи, связанные с ним, не имеют ничего общего с его жизнью.

В немецкой Швейцарии родственники, знакомые, соседи собираются вместе в трактире или у кого-нибудь. Горожане отправляются компанией в театры. Этот обычай настолько укоренился, что в языке появились глаголы — altjohrli, neujohrli, silvestre («провожать Старый год», «встречать Новый год», «праздновать Сильвестра»).

В протестантских районах 31 декабря главный день шумных маскарадных веселий. В немецкой Швейцарии главные ряженые это сильвестровские клаузы. Характер обрядности имеет местные варианты, но все клаузы носят светящиеся головные уборы разной формы, большинство их закрывает также лицо. По своему характеру они близки к инфулу Николая и, вероятно, представляют остатки шествий со светом. В Аппенцелле клаузами рядились мужчины, часто надевавшие женские национальные костюмы. Черты их масок благообразны и даже несколько слащавы. Интересны их головные уборы: эти сложные сооружения снабжены фигурами из различных материалов, они изображали порою целые пейзажи с деревнями, постройками, церквами или альпийские луга со скотом и пастухами. Клаузы из Оберланда отличаются большими масками с грубыми гротескными чертами, на широких поясах привязаны большие бубенцы и колокольцы, которые обычно подвешивают коровам. Звон их вторит движениям ряженых. Среди них опять появляются маски с черными лицами и руками, которые пачкают встречных женщин и девушек сажей.

Древние по своему происхождению маски, одетые в еловые ветки или закутанные в солому (район Амден), олицетворяли, по всей вероятности, духов леса и растительности. В Берне поздно вечером ходят ряженые: огромные деревянные маски с длинными языками полностью закрывают их лица (Achetringele). Роли их исполняют деревенские парни, одетые в старые женские платья, в руках они держат метлы, чтобы вымести старый год.

Обычаи проводов Старого года, похороны Сильвестра, сожжение чучел были известны раньше и в других районах Швейцарии.[527] Первого января все обменивались поздравлениями и подарками. Местами сохранялись представления о влиянии первого встречного в этот день (мальчик — к счастью; женщина, особенно старуха, — к несчастью), соединенные с магией первого дня.

Новогодние клаузы

В романской Швейцарии во французских кантонах и в протестантских районах соседнего Берна, в части Граубюндена и Тичино день Нового года считали главным временем подарков, что, возможно, было связано с римской традицией. Позднее обычай одаривания приурочили и к рождеству.[528]

В горных деревнях сохранился ряд обычаев, связанных с традициями союзов молодежи, долго здесь существовавшими. Так, еще в 30-е годы среди парней и девушек путем жеребьевки составлялись пары. Их символическая связь сохранялась в течение всего года — в виде взаимных подарков во время игр и танцев, как взаимопомощь и т. д., с этим же, вероятно, было связано и новогоднее развлечение в Энгадине — катание молодежи на санях (Schlitteda). Рано утром 1 января выстраивались длинные вереницы санок, в них садились попарно парни и девушки. В некоторых районах придавали этому обычаю и магическое значение — чем длиннее процессия, тем будет лучше конопля: «Длинная конопля, толстая конопля», — кричали участники процессии. В Тринсе такой ряд назывался «длинной колбасой».[529]

Энгадинская шлиттеда

В большей части Швейцарии новогоднее веселье продолжалось и 2 января. В протестантских районах его называют по имени известного св. Берхтольда (Berzelis, Betelis, Berchtelistag), однако швейцарские этнографы считают, что это производное от мифологического образа Перхты или перхт, другие — от христианского праздника эпифании (дня богоявления). Интересно, что эти названия не закреплены за 2 января, а переходят и на другие дни — так, во Фрауенфельде это третий понедельник, в Люцерне — первое воскресенье после 6 января, а в Цюрихе — 13 января («после Нового года»). В кантоне Цюрих от корня, общего с именем Берхтольда, произошел глагол «bechteli», что значит собираться, устраивать ужин в складчину (собирались отдельно взрослые, холостая молодежь, дети). В этот день ходят также ряженые, собирают колбасы, сласти и деньги и пируют совместно. На западе Швейцарии шествуют целые процессии, среди ряженых часто бывает много мужчин, переодетых в женские платья.

В Альпийской области и кантоне Тичино 2 января не отличается от других дней.[530]

6 января — день богоявления (Epiphania, Babania, Buania). В католической Швейцарии среди народа он известен как день Трех королей (Dreikönigstag). Основным событием этого дня был приход ряженых со звездой. Три короля — два в длинных белых одеждах с коронами на головах, один с черным лицом и чалмой на голове — читали стихи, в которых извещалось о рождении Христа. В заключение они желали счастья, богатства и просили дать им подарки. Иногда они собирали деньги, которые шли как плата участникам из церковного хора, сопровождающим королей. В Тичино короли (Re magi) приносили подарки детям 6 января (реже в другие дни). В народе считали королей покровителями путешественников, поэтому их имена часто значатся на вывесках гостиниц.

В протестантской Швейцарии в этот день «праздника короля» («Fête du Rois») устраивались его выборы. Для этого в специальное печенье («gateau des Rois», «la galette des Rois») запекали боб или два боба, второй предназначался для королевы, в некоторых районах — маленьких кукол. Получивший печенье с бобом становился королем. Возможно, что этот обычай связан со средневековыми выборами «шутовского короля» (Narrenkönig). Избранный король угощал присутствующих, произносил речи, принимал почести. Несмотря на распространение этого обычая в протестантской Швейцарии, его вряд ли можно связывать с религиозными различиями, так как он был известен и до Реформации, а также за ее пределами — в католической Франции.[531]

6 января — последний день святок. Легенды немецкой Швейцарии повествуют, что в ночь на 6 января появляются злые силы, таинственные призраки. В эту самую страшную ночь якобы возвращаются бедные души, не нашедшие покоя. В горных районах имеется ряд обычаев, не связанных с христианскими мотивами, — дети с колокольчиками ходят по деревням и просят сладостей, с наступлением темноты идут парни, одетые в белые пастушеские одежды, трубят в горны, щелкают кнутами и т. д.

В горных деревнях Нижнего Энгадина — по улицам сверху вниз катили по склонам все, что попадалось на глаза, особенно телеги, бочки, чурбаны, сани, часть их бросали в деревенские колодцы или источники. Возможно, что этот обычай когда-то был связан с представлением об очистительной или оплодотворяющей силе воды. Считают также, что в этом обряде — отголоски древнего почитания источников кельтами.[532]

Одинаковые обычаи, сопровождающие эти дни, связаны с календарными изменениями, вызвавшими передвижения праздников. Так, введение нового стиля (1582 г.) происходило в Швейцарии неодновременно. Особенно долго сохранялся старый счет в западных протестантских районах страны. И в настоящее время его следы видны в народном календаре — так, в Эмментале еще недавно гадали на старого Сильвестра 13 января, а в кантоне Аппенцелль ходили «сильвестерские клаузы». В других районах 13 января, согласно новому стилю, праздновали день Хилари, но выполняли некоторые новогодние обряды. В Альпах считали, что к живым приходят бедные души (появления умерших ждут обычно в канун Нового года и в сочельник). О более старой традиции говорит связь этих же обычаев с 10 января (в XVIII в. — 31 декабря).[533]

В январе отмечался ряд праздников, среди них посвященные покровителям скота: 17 января — день св. Антония и 20 января — день св. Себастьяна.

ВЕНГРЫ

* * *

И. Н. Гроздова

 В формировании венгерской народной культуры большую роль сыграло географическое положение Венгрии, расположенной на границе двух больших культурных комплексов — славянского и немецкого. Сложный процесс взаимовлияний, заимствований и дальнейшей передачи некоторых элементов народной культуры нашел отражение и в образовании годового цикла народных обычаев и обрядов, приуроченных к тем или иным праздникам. Но, перенимая некоторые обычаи от соседних народов, венгры творчески перерабатывали принятые ими обычаи, приспосабливая их к своим условиям жизни. Зачастую венгерский народ заимствовал только внешний ритуал, обрядовое действие, вкладывая в них свой смысл, свои представления.[534]

Ядро венгерского народа составили кочевые мадьярские племена, по языку принадлежащие к угорской ветви финно-угорских языков. Они пришли в области современной Венгрии, по-видимому, из Приуральских степей в конце IX в. и в течение нескольких столетий слились с народами, жившими в Паннонии, в том числе и славянскими. Таким образом, и сама венгерская культура представляет собой сложный синтез отдельных элементов культуры племен, вошедших в состав венгерского народа. Но и сейчас некоторые исследователи выделяют в верованиях и обрядах венгров фрагменты старых, языческих воззрений древних угров, связанных еще с их прежним, кочевым бытом.

Немалое значение имело и то обстоятельство, что на формирование венгерской духовной культуры оказали влияние все три основные церкви Европы: православная, католическая и протестантская.

Православие венгры уже давно оставили, но религиозные различия (2/3 верующих венгров — католики, 1/3 — протестанты-кальвинисты) имели влияние на формирование и развитие народных обрядов.

Все праздники зимнего календарного цикла тесно связаны между собой, так как все они, по существу, знаменуют собой начало нового периода в жизни человека, Нового года, связанного с днем зимнего солнцеворота. Этим объясняется сходство многих обычаев, приуроченных к разным датам зимнего народного календаря, их смысловое единство.

Большинство обрядовых действий было направлено на обеспечение благополучия семьи в наступающем году.

Началом зимы издавна считался у венгров, как, впрочем, и у многих других европейских народов, день св. Мартина (11 ноября). К этому дню было приурочено много примет, поверий, по которым пытались предугадать, какой будет новая пора года: стремились, например, определить погоду на будущие месяцы; старались прекратить те работы, которые, по народным поверьям, могли принести вред здоровью и благополучию членов семьи (нельзя было, например, стирать и сушить белье, подметать пол, столярничать).

И у венгров, особенно у католиков, св. Мартин считался покровителем домашнего скота, а так как скотоводство у них издавна играло большую роль в сельском хозяйстве, то день св. Мартина стал прежде всего праздником пастухов, а большинство приуроченных к этому дню обрядов было направлено на обеспечение благополучия домашнего скота, ограждения его от влияния злых, недружелюбных существ. Вечером парни, одетые в маскарадные костюмы, обходили все дворы, отгоняя от стойла нечистую силу ударами кнута, звоном колокольчиков, трещотками.

С утра дня св. Мартина во многих католических деревнях пастухи начинали обход своих хозяев.

Пастухи крупного рогатого скота — гуйяши разносили по домам сельчан виноградную лозу, которую хозяева затем прибивали над дверью стойла, а гуйяшей угощали вином, печеньем.

Свинопасы-конасы начинали свой обход домов вечером. Они вешали себе на шею обруч, в руки брали топор и в таком виде заходили в каждый дом, высказывая его хозяину пожелания иметь большой приплод поросят. Их угощали вином, творожными лепешками.

Еще в начале нашего века в некоторых комитатах Венгрии в день св. Мартина справлялся общий пастушеский праздник. Рано утром в католических храмах колокольный звон призывал всех на праздничную мессу, которую служили специально для пастухов. После мессы пастухи в процессии проходили по всем улицам селения, в своей праздничной одежде, с искусно разукрашенными орудиями своей профессии (пастушеские посохи, топорики, кнуты). Позднее такая процессия обходила лишь кругом церкви.[535] Вечером устраивали ужин в их честь.

Этот день, как и всякий другой праздник, отличался обилием еды и питья. Непременным блюдом праздничного стола и у католиков, и у протестантов являлся жареный гусь. У католиков он назывался avis Martini.

По-видимому, обычай начинать убой гусей с середины ноября был известен еще в дохристианский период, когда прекращался их выгон на пастбища, а заготовленный корм надо было сберечь для оставленных на зиму птиц. И, как это часто случается, обычай есть гуся был приурочен к ближайшему церковному празднику — дню св. Мартина.[536]

Из ноябрьских религиозных праздников среди венгров повсюду отмечался день св. Андрея (30 ноября). С этим днем соединено было много поверий, связанных с приметами о погоде, с запрещениями различных видов мужских и женских работ: мужчины не должны были работать в поле, на пчельнике, охотиться; женщины не стирали и не выпекали хлеб. Этот праздник проводили только дома, по поверью, нельзя было ничего из дома выносить.[537]

Но главным образом день св. Андрея был связан с гаданием о браке, что характерно и для других европейских народов.

Существовало множество различных вариантов гаданий о том, каков будет будущий муж девушки (или жена у парня). Так, ложась накануне спать, девушки кладут под подушку брюки, парни — юбку, чтобы приснился суженый (суженая). Девушки варят для этой же цели 13 галушек, в 12 из которых кладут записку с мужским именем, одну оставляют пустой: будущий муж будет иметь то имя, которое девушка найдет в первой всплывшей галушке. Существовали особые гадания и для определения социального положения мужа: так, вечером девушки ворошили соломенную кровлю навеса и смотрели, какое зерно попадет в их фартук: если пшеничное — муж будет богатый, зерно ржи — бедный, если же вместо зерна в фартуке окажется букашка — батрак.[538]

В некоторых обрядах можно обнаружить связь дня св. Андрея с рождеством. Во многих местах, например, пастухи нарезали в этот день те прутья, которые они разносили по домам в сочельник.

После дня св. Андрея начинался рождественский пост, о нем возвещал звон колоколов в 12 часов ночи; с этого времени прекращались вплоть до рождества всякие веселые сборища, игры, танцы.[539]

Ко дню св. Николая (6 декабря) в прошлом (вплоть до первой мировой войны) были приурочены старые, средневековые обычаи, связанные с широко распространенными в старое время среди венгров посиделками. Коллективные сборища девушек за прядением или другим рукоделием совершались особенно часто в длинные декабрьские вечера; не был запрещен такой вид работ и в день св. Николая. Часто в этот день парни ходили по тем домам, где были девушки, и требовали предъявить по пучку спряденной ими пряжи за каждый день начиная с 1 ноября. Ту девушку, у которой пряжи было недостаточно, ударяли несколько раз мешочком, наполненным золой.[540]

Целое представление разыгрывалось в прошлом в день св. Николая во многих католических селах в долине р. Иполь — на границе со словаками, в Чаллокезе и других областях страны. Такая игра представляла собой пародию на церковную службу и исповедь…

Один из парней, изображавший епископа св. Николая со свитой, непременными участниками которой были два «черта», «смерть» с косою, «ангел», «звонарь» и два «слуги епископа», входили в дом, куда девушки собирались обычно на посиделки. Старались нарядиться так, чтобы девушки их не узнали, поэтому наряд их менялся каждый год, лица были закрыты масками.

Св. Николай пародировал церковную службу, а затем по очереди исповедовал девушек, часто не стесняясь в выражениях и припоминая все слышанные о них сплетни. После исповеди изображалась сцена, в которой «черти» отводили девушку в другую комнату, откуда ее «спасал» и приводил обратно «ангел».[541]

Интересно, что св. Николай, участвующий в этой игре, ничего общего не имел с его традиционным обликом епископа, а порой мало чем отличался от черта: был одет в вывернутую шерстью вверх шубу, на голове — мохнатая шапка, а на лице — устрашающая маска. И лишь по епископской цепи на груди можно было узнать в нем святого Николая.

Однако в других обрядах этого дня у венгров св. Николай имел свой традиционный облик, хорошо известный почти всем европейским народам и, по-видимому, заимствованный венграми от немцев: белобородый старик, облаченный в красную епископскую мантию, с красной шапкой на голове и с высоким посохом в руках со своим слугой обходил 5 декабря вечером все городские и сельские дома и клал в поставленные на подоконнике ботинки подарки детям: конфеты, фрукты, игрушки, а непослушным и озорным — вместо сладостей — чёртика, которого в народе называют Крамплусом, и пучок прутьев, окрашенных в черный цвет.[542]

По обилию обрядов и связанных с ними поверий почти не отставал от рождества праздник в честь св. Люции (13 декабря), отмечаемый как католиками, так и протестантами. В празднике мало сохранялось религиозных черт, гораздо больше — разных элементов языческих культов.

Очень противоречиво было само представление венгров о Люции: ее признавали святой, восхваляли, когда утром ходили по домам с поздравлениями; в этот день женщины не пряли, чтобы «не спрясть волосы святой», не мылись, не стирали, чтобы не причинить ей боль. А с другой стороны, не любили давать имя святой новорожденной девочке, потому что, по поверью, из нее обязательно получится ветреная, легкомысленная женщина и плохая хозяйка.[543]

И в обрядах, приуроченных ко дню св. Люции, в Венгрии главную роль играли не женщины, как этого следовало бы ожидать, а мужчины или мальчики.

Было повсеместно распространено поверье, что если утром в этот день первой в дом войдет женщина, то она с собой принесет несчастье (хотя несчастье это в большинстве случаев заключалось лишь в том, что в наступающем году будет побито и попорчено много посуды). Поэтому по утрам в каждом доме ждали прихода луказов (lukazo) — мальчиков, приходивших поздравлять с праздником. Дети произносили стихи в честь Люции и заканчивали свое поздравление примерно такими словами:

Мы пришли к вам затем, Чтобы не бились ваши миски и кувшины, Не ломались деревянные ложки, Не разрывались бы цепи… Доброго утра вам желаем…[544]

В некоторых местностях (например, в долине р. Иполь) в вечер накануне дня св. Люции устраивалась на посиделках такая же пародия исповеди, как и в день св. Николая, но главное лицо исповеди — не епископ, а луцак (Lucák), одетый в вывернутую шубу, укутанный соломой и обвешанный цепями.

Часто такие посиделки посещала и другая группа ряженых — во главе с Люцией, роль которой должна была исполнять немолодая женщина, вдова или, реже, парень, переодетый в женское платье. Люция приносила с собой в большой корзине «веретёна» (прутья с прикрепленными к ним кружками, вырезанными из картофеля). Ее сопровождали «жених» в вывернутой шубе и два «шафера» с топориками, украшенными разноцветными лентами, в руках. «Жених» играл на гармонике, а «Люция» продавала девушкам веретена — за деньги или яблоки. Кто не покупал, того она била прутом по руке. Когда все веретена были проданы, «шаферы» читали стихи, а затем все танцевали под гармонь.[545]

Молодые люди были участниками и другого обряда, приуроченного к этому дню, так называемого котьолаш (kotyolas). Группа участников этого обряда начинала обход домов утром. Они были одеты в обычное платье, с собой несли суму, куда складывали подношения, длинную палку, у каждого за спиной — большая охапка соломы. Подойдя к дому, они просили разрешения войти, чтобы исполнить «обряд Люции». Если им отказывали, то парни мстили за это: или кричали в окно заклятия, вроде таких, как: «Пусть у вас будет только один цыпленок, да и тот слепой, только одна картошка, да и та гнилая!» — или заколачивали двери, окна дома.

Если же их впускали в дом, они входили и садились на солому, которую расстилали на полу. Сидя так, участники обряда произносили приветствие св. Люции, а затем высказывали пожелания всяческого благополучия дому. Эти пожелания относились, прежде всего, к размножению домашней птицы.

Пусть у вас будет столько цыплят (гусей, кур) Сколько на небе звезд, а на земле былинок травы.

Такие же пожелания высказывались ими по отношению и к другим видам домашнего скота. В заключение они желали благополучия всем членам семьи. Во время своих пожеланий парни рвали солому и разбрасывали ее вокруг, пол посыпали кукурузными зернами. Эту солому хозяйки собирали и клали в гнезда наседок, а исполнителям обряда давали сушеные фрукты, яйца, сало, вино, деньги.[546]

13 декабря прежде считался самым коротким днем в году. Возможно, поэтому существовало поверие, что в этот период холода и мрака особенно велико губительное влияние на людей и скот нечистой силы. Поэтому много обрядов, приуроченных к этому дню, было направлено на то, чтобы «обезвредить действия ведьм, колдунов и прочих сверхъестественных существ». Так, с вечера накануне дня св. Люции символическими знаками запирали все двери и окна, чтобы нечистый не вошел в дом. В полночь под дымовую трубу клали связанную из березовых ветвей метлу, ею подметали пол до рождества, считая, что вместе с пылью выметается и всякое зло.[547] По поверью, в ночь накануне 13 декабря якобы особую силу приобретают ведьмы. В образе кошки они могут отнять молоко у коров, посеять ссору, распри в доме, испортить животных.

Защитным средством против их действий служил чеснок: им рисовали кресты на дверях, окнах, на лбу людей и животных, его подвешивали над входными дверями домов и стойл.

С целью изгнания нечистой силы свинопасы проходили по улицам селений, поднимая невыразимый шум щелканием бичей, трещотками, колокольчиками.

Наконец, верили в то, что если со дня св. Люции начать делать стул и закончить работу над ним к сочельнику, то, сев на него на крыльце церкви перед полночной рождественской мессой, можно узнать среди входящих в храм людей ведьму.[548]

Ряженые на святках в доме

Кульминационным пунктом всего зимнего календарного цикла обрядов и обычаев у венгров, как и у всех других европейских народов, являлось рождество — корачонь (Karácsony) (25 декабря).

Хотя канун рождества, сочельник, не считался церковным праздником, он отмечался по строго установленному порядку у всех народов, в том числе и у венгров. Однако, в отличие от других европейских народов, венгры не знали своего названия для этого дня. Точно так же в венгерском языке не существует ни четкого понятия, ни особого названия для начинающихся с рождества 12 святочных дней. В народе их называют обычно описательно «днями между двумя праздниками рождества» (ket karácsony kôzeröl).[549]

В сочельник у католиков соблюдался строгий пост, не ели обычно до вечера, до того, как зажгут лампы. Не давали есть даже и скоту.

Весь день до обеда занят последними приготовлениями к празднику, так как, по поверью, в рождество никакую работу делать нельзя, даже варить пищу не рекомендуется, можно только разогреть ее.

Ближе к вечеру подготавливали стол к ритуальному ужину. Традиционному обрядовому ужину в сочельник придавали такое значение, что все предметы, связанные с ним, приобретали чудодейственную силу и использовались как магические и целебные средства.

Стол покрывали особой рождественской красиво вышитой скатертью, которую после праздника тщательно сохраняли, так как считалось, что она может оказать магическое воздействие на людей, скот, посевы.

Раньше летом самая старая в доме женщина набрасывала рождественскую скатерть на росистую траву, а дома выжимала собранную таким образом росу и прибавляла ее в корм скоту и по несколько капель в маслобойку, чтобы лучше сбивалось масло. Рождественской же скатертью накрывали заболевшего человека или больных животных. Во многих деревнях Южной Венгрии из этой скатерти производили весной сев.[550]

В прошлом под стол, за которым ужинали в сочельник, ставили различные орудия труда, в зависимости от преобладающего направления хозяйства: так, на западе большей частью клали под стол железные части плуга или бороны, в центральных местностях страны, на юге, где преобладало скотоводство, вместо них — ярмо, уздечку, пастушеский посох, реже — домашнюю утварь. Все эти предметы оставляли под столом до крещения, когда их окропляли святой водой и выносили из дома.[551]

Часто хозяйка ставила на особом столике или на углу большого стола миску с разными видами зерна из урожая предыдущего года: пшеницы, ячменя, овса, а также фасоли, чечевицы. На миску клали круглый каравай хлеба. В некоторых католических семьях перед тем, как садиться ужинать, глава семьи приносил из сарая охапку сена или соломы, которую также клали под стол, а после крещенья ее давали на корм скоту.

Меню венгров-католиков в предпраздничный вечер значительно отличалось от меню венгров-протестантов: у последних почти совсем не встречается характерных для этого праздника традиционных блюд, в то время как католики не только употребляют лишь определенные кушанья, каждое из которых имеет свой, приписываемый ему обрядовый смысл, но и соблюдают строгую последовательность в чередовании этих блюд на столе, а в некоторых селах и определенное число их, имеющее также магическое значение (7 или 13).

Ужин начинают с того, что съедают по дольке чеснока с куском хлеба или калача, затем по ореху и по дольке яблока, после этого следует лапша или галушки с маком, фасоль с маслом, творожные лепешки, сладкие мучные изделия, чаще с маком, реже с орехами и мармеладом; заканчивается ужин обычно капустным, реже фасолевым супом. В некоторых западных районах к этим традиционным кушаньям прибавлялись еще церковные облатки (просфоры), которые позднее заменили медовые вафли. Еще из средневековых источников видно, что подобные облатки католический священник рассылал своим прихожанам за несколько дней до рождества. Некоторые венгерские исследователи видят в этом символический пережиток распространенного прежде в этот день в средние века причащения.[552]

В одном из церковных документов, датируемом 1622 годом, записано: «В кругу папистов был обычай, чтобы римско-католические приходские священники в канун рождества (In vigiliis nativitatis Christi) с распятием ходили по домам прихожан, чтобы причащать их».[553] Затем обычай упростился: один из приходских служек или мальчик из хора разносил облатки по домам. Эти облатки приносили духовенству значительный доход, так как оно получало за них пищу (фасоль, муку, яйца, творог и пр.) и деньги. Позднее вместо облаток стали рассылать вафли, которые мальчики в некоторых деревнях разносили еще десять лет тому назад.[554]

Употребление каждого вида пищи в сочельник имело особый смысл. Ужин начинался с того, что хозяин первым выпивал стакан вина или палинки и произносил короткую молитву. Затем все ели чеснок, чтобы предохранить себя от болезней. Каждый брал по ореху и разгрызал его: если орех плохой, владелец его будет болеть в наступающем году. После этого хозяин разделял между всеми присутствующими одно большое красное яблоко, которое служило символом единства семьи. Раздавая ломтики сидящим за столом членам семьи, хозяин говорил: «Пусть тот, кто отправится в дальний путь и заблудится, вспомнит, с кем он ел яблоко в вечер рождественского поста». О таком символическом значении яблока говорит и тот факт, что еще в 1950 г. в некоторых селах ломтики его посылали и отсутствующим членам семьи, например тем, кто служил в армии.[555]

Фасоль с маслом, медом — традиционное блюдо сочельника. Ее верующие едят в праздничный вечер для того, чтобы иметь больше денег в наступающем году. Подобные же свойства бобовым растениям приписывают немцы и чехи.

Ужин заканчивался супом из кислой капусты. У многих народов считалось, что кислая капуста приносит счастье. Еще в Греции и Риме капуста была важным целебным средством, а у немцев — культовой едой на свадьбе, некоторых праздниках, так как, по поверью, она дает благополучие и здоровье. Такое же значение имела капуста и у венгров в рождественский сочельник.

Крошки, оставшиеся после ужина, собирались в кучку на столе и оставлялись здесь до крещения. Сверху их прикрывали второй скатертью. В крещение же крошки выносили в стойло и подмешивали к корму животным.

Как видно из изложенного материала, в ритуалах культовой трапезы венгров в канун рождества есть много общих черт с соседними славянскими и германскими народами. Однако все же можно выделить в этих обрядах и некоторые отличия от живущих рядом немцев, словаков, чехов, южных славян. Так, например, в венгерской праздничной еде почти совсем отсутствуют каши, а у южных и западных славян они имеют важное значение в культовой трапезе. От южных славян переняли венгры обычай ставить на стол миску с зернами всех видов злаков нового урожая. Но эти зерна совсем не похожи на южнославянскую «варицу», и с ними за столом не производится никаких магических действий. Вообще для венгерских обрядов сочельника больше характерно то, что они направлены главным образом на вызывание благополучия и здоровья для каждого члена семьи, а также скота, домашней птицы, в то время как обрядов, связанных с земледелием, меньше. Правда, продукты земледельческого труда и сельскохозяйственные орудия, как и у других народов, являются частью праздничного убранства комнаты.

Такое развитие зимней обрядности у венгров можно объяснить тем, что она складывалась еще в то время, когда скотоводство в их хозяйстве играло гораздо большую роль, чем земледелие. Вот почему ужин сопровождали различные магические действия, направленные на получение приплода скота, домашней птицы. Например, во время ужина хозяйка не должна была вставать из-за стола, иначе наседка будет плохо сидеть на яйцах. Когда хозяин брал на вилку первую галушку с маком, одна из девушек быстро срывала ее с вилки, подбегала к окну, стуча ею по оконному переплету, приговаривала: «сколько мака здесь, пусть столько будет у нас цыплят».[556]

Значительно меньше распространены в обрядности венгров поверья и обычаи, связанные с культом умерших. Не было у них, например, обычая оставлять после ужина пищу на столе для душ умерших; лишь местами в немногих католических семьях на ночь на тарелке оставляли понемногу всех кушаний «для Христа и его ангелов».[557]

Интересно, что вплоть до недавнего времени в обрядовой трапезе сочельника можно было проследить остатки старого быта венгров. Большая роль, например, в обрядовой трапезе отведена хозяину дома. Он по существу руководит всем ритуалом, выполняет самые важные обряды, следит за правильным их соблюдением всеми членами семьи. В некоторых селах за рождественский стол еще в начале нашего века садились только мужчины и хозяйка дома, женщины сидели в стороне, на скамейке, или же ели, стоя вокруг стола за мужчинами.[558]

Во многих селах в ужин ели все из одной миски, не полагалось ставить на стол для каждого отдельную тарелку, не употребляли ножей, вилок.[559]

В католических деревнях сельские жители в праздничных нарядах ждали звона колокола, призывающего верующих на полночную рождественскую мессу в церковь. Девушки в это время часто гадали.

В полночь звон колоколов возвещал наступление праздника. По народным верованиям, в первые минуты этого большого праздника происходят чудеса: животные начинают якобы разговаривать человеческим голосом, якобы разговаривает и огонь, большей частью жалуясь, что его недостаточно кормят.

Вода в колодцах и источниках якобы на мгновение превращается в вино, а если в эту минуту встать под яблоней и взглянуть на небо, то можно увидеть «ангелов» и услышать их пение.[560] Сходные же поверья знакомы и другим народам Европы.

Но и нечистая сила активизируется, особенно к полночи. Поэтому с первым ударом колокола пастухи выходят на дорогу и по пути в церковь ударами бича, гудением в рожок, трещотками отгоняют нечисть. То же повторяется и по возвращении из церкви.[561]

Придя домой из церкви, вся семья вновь садилась за праздничный стол, существенную часть которого составляют уже мясные кушанья, преимущественно разного сорта колбасы, студень, голубцы.[562]

Утром в рождество первым вставал хозяин и прежде всего выпивал рюмку водки, чтобы у скота весь год был хороший аппетит. До завтрака хозяин дома должен был сходить за водой (в этот праздник воду из источника могут брать только мужчины) и напоить и накормить скот, которому в этот день дается в изобилии еда и питье.

В тех областях Венгрии, где было развито садоводство, большое значение в утро рождества придавалось магическим обрядам, направленным на повышение урожая плодовых деревьев, особенно яблонь. Под деревом зарывали рождественские крошки, окуривали яблоню рождественской соломой или же обвязывали ее ствол пучком этой соломы. Иногда также трясли дерево, грозили ему топором, обещая срубить, если на следующий год не будет на нем яблок.[563]

По общераспространенному по всей стране поверию, женщина, вошедшая в этот день в дом первая, приносит несчастье. Поэтому часто в дом родственников под каким-нибудь предлогом отправляют мальчика, после посещения которого дому уже не страшен и визит женщины.[564]

Раньше широко бытовала магия первого дня. Суеверно считали, что поведение каждого члена семьи в этот день определяло его судьбу на весь год. Поэтому на рождество не разрешалось ни просить, ни давать взаймы, ходить в старом платье, сердиться на кого-нибудь, плакать и пр.[565] Вплоть до настоящего времени рождество остается чисто семейным праздником. В первый его день не в обычае принимать гостей, самим ходить в гости. Вся семья в праздничных костюмах собирается вместе за завтраком и обедом.

Основные блюда праздничных завтрака и обеда были преимущественно мясные, особенно из свинины, так как считалось, что свиное мясо приносит счастье. В то же время, по поверью, плохой приметой для будущего благополучия семьи было употребление в пищу в этот день кур.[566]

Из рождественских обрядов наиболее многочисленны те, которые были связаны с колядованием, шествием ряженых. Некоторые из них сохранились до наших дней.

Все подобного рода рождественские поздравления можно разделить на три группы: 1) обряды старого происхождения, сохранившие больше всего самобытных черт, так называемые регёлеш (regöles); 2) обряды религиозного характера — «Хождения с Вифлеемом», обрывки старых средневековых мистерий и 3) пастушеские обряды, песни и танцы.

Одна из масок святочных обрядов

Как указывают венгерские исследователи, слово «регёлеш» имеет угорское происхождение и принадлежит к лексике венгерских шаманов.[567] Сущность обряда — добиться плодородия и защитить плоды труда крестьянина магическими средствами. Обычай регёлеш является, по-видимому, отголоском старого языческого праздника, приуроченного к зимнему солнцевороту. Парни, исполнявшие обряд регёлеш, были одеты в маскарадные костюмы, их лица были закрыты масками, главным образом, зооморфными.

О древности обряда говорит и тот факт, что долгое время главным персонажем среди масок был олень, который считался у мадьярских племен священным животным. Голову оленя с ветвистыми рогами часто вырезали из дерева. С течением времени изображение оленя в обрядах подобного рода заменилось.

Обряд характеризовался буйными, неистовыми танцами, шумной музыкой, которыми сопровождались поздравительные песни. Отдельные исследователи видят в этом пережитки древнего шаманизма у венгров.[568]

Совсем иной характер имели колядования другой группы ряженых, разыгрывавших целое представление на религиозную тему. Эта драматическая игра, рассказывающая библейскую легенду о рождении Христа, во многом идентична с такими же играми, бытующими в других странах Европы. Ее основные части следующие: 1. Вступление. 2. Сообщение о рождении Христа. 3. Просьба Иосифа о ночлеге. 4. Приход в Вифлеем пастухов. 5. Прощание и пожелания благополучия дому.[569] Вифлеем — маленькая модель храма, сделанная из дерева и цветной бумаги и украшенная цветами, лентами. Внутри его горит свеча и стоят ясли с куколкой, изображающей новорожденного ребенка в них.

В то время как в регёлеш принимало участие и протестантское население, «Хождение с Вифлеемом» — обычай только католический. Еще в конце XIX в. его исполнителями были мужчины, в начале же нашего века чаще ходили по домам с представлением этой мистерии деревенская беднота, цыгане, используя обряд для сбора подаяний.

Обряд хождения с Вифлеемом с течением времени превратился в простую игру, участниками которой как в городе, так и в деревне, стали исключительно дети, мальчики 10–12 лет. При этом текст и мелодия стихов и песен долгое время сохраняли свою обрядовую форму, но драматическая форма игры, ее реквизит значительно изменились.[570]

Наконец, третью группу рождественских поздравлений составляют разнообразные пастушеские обходы, игры и танцы. Из них особенно широко распространен обычай обхода домов пастухами и раздача ими хозяевам скота ивовых или березовых прутьев. Пастух отправлялся в такой обход с охапкой прутьев, мешком за спиной и кувшином и посохом в руках. Входя в дом, он поздравлял всех с праздником и ударял своим прутом по одному разу каждого члена семьи и дважды каждое животное. После этого хозяин или хозяйка вытаскивали из охапки один прут и били им пастуха по спине и ногам, а он высоко подпрыгивал — чтобы скот был бодрым и здоровым. Если вытащенный прут был с почками, то хозяева должны были ожидать хорошего приплода скота. После совершения обряда прут клали в стойле на матицу, а весной им в первый раз выгоняли скот на пастбище. Пастухам за исполнение обряда давали сало, калачи, вино и прочую снедь.[571]

Смысл этого обряда, по-видимому, заключался в вере в магическую силу распускающейся ветви, которая в различных формах играла большую роль в весенних и зимних праздниках европейских народов.[572] Интересно, что нельзя было ветвь выдергивать из охапки голой рукой, а надо было обернуть руку платком или краем фартука.[573]

В католических семьях пастухи начинали свои поздравления с восхваления Христа, в протестантских же текст был очень кратким и содержал просто поздравления с праздником. Во многих протестантских селах такие поздравления уже давно приняли шуточный вид, сопровождаясь песнями и танцами пастухов.

Обходы домов с поздравлениями начинались уже в сочельник и продолжались вплоть до крещения.

Время от рождества до Нового года было периодом встреч с родственниками, друзьями, разных развлечений. Визиты начинали на второй день рождества (в день св. Стефана), когда обязательно посещали дома ближайших родственников.

В настоящее время, конечно, большинство магических рождественских обрядов уже оставлено даже стариками, а там, где они сохраняются, их исполнение носит элементы шуточного развлечения; старый, символический смысл их забыт.

Но еще и в наше время рождество осталось по всей Венгрии одним из наиболее популярных праздников года. Оно носит характер чисто семейного праздника, и его отмечают все, и протестанты, и католики. Существенные черты этого праздника в наши дни: все более проникающая в быт не только городских, но и сельских семей рождественская елка, обмен подарками, постный ужин в канун рождества, состоящий из рыбы, сладких пирогов — с орехами и маком, вареников с творогом, фруктов.

Новый год — уй эв (uj ev) не имел в прошлом такого значения, как рождество, хотя некоторые рождественские обряды и поверия соблюдались и в это время. Очень, например, были распространены поверия, относящиеся к магии первого дня, среди них немалую роль играли суеверия, связанные с первым посетителем.

Много магических действий предпринималось для того, чтобы в Новом году быть здоровым и богатым. Так, в иных местностях, умываясь утром, вместо мыла трут руки монетами, чтобы они не переводились в руках весь год. Сходен по смыслу с этим обычай в некоторых селах на границе со Словакией. За несколько минут до 12 часов ночи, кто-нибудь из семьи, зажав в кулак деньги, встает на стол или на стул и с последним ударом часов прыгает на пол. Это называется «впрыгнуть в новый год с деньгами».[574]

С Нового года начинали уже иногда исполняться и некоторые обычаи весеннего цикла, например, изгнание зимы. Они были известны венграм в нескольких вариантах.

В Ньяроде парни с соответствующими обрядами закапывали в землю куклу, олицетворяющую собой зиму. В других деревнях вечером старого года собиралась молодежь и клала в яму, вырытую в конце деревни, соломенное чучело, одетое в мужское платье.

В комитате Шомло этот обряд имел другую форму: в ночь под Новый год молодого парня, переодетого в сгорбленного старика, выгоняли кнутом на улицу и под свист и улюлюканье собравшихся гнали палками до околицы деревни.[575]

Картина праздничного шествия

Этот обычай в том же комитате с течением времени изменился: его новая форма состояла в том, что перед полночью 31 декабря подростки на улице ударяли кнутом сгорбленные спины всех встретившихся им старых людей, считающихся представителями старого года. Назывался такой обычай «выбиванием зимы».[576]

Во многих сельских местностях принято и сейчас провожать старый год колокольным звоном, а встречать и приветствовать Новый — песнями, которые поет собравшийся вокруг церкви народ.[577]

Главным блюдом новогоднего стола является жареный поросенок, что, по повериям, должно принести счастье. Интересно, что в день Нового года существовал запрет не только на куриное мясо, как на рождество, но и вообще на всякую домашнюю птицу, хотя в повседневном меню венгров блюда из птицы занимают довольно много места. Запрет в народе объясняется тем, что, если будешь есть птицу на Новый год, то из дома «улетит счастье».[578]

Теперь, конечно, такие суеверные запреты забыты, и паприкаш из кур часто приготовляют хозяйки к новогоднему обеду.

Остаток старых верований содержится сейчас в обычае преподносить друзьям и знакомым фарфоровую или глиняную фигурку поросенка «на счастье». Символами счастья считаются черные фигурки трубочистов, продаваемые на всех городских улицах в последние дни старого года; они были скорее всего заимствованы венграми от немцев.[579]

В день крещения (виз керест) (Viz-kereszt) 6 января (у католиков он называется еще днем трех королей) в Венгрии в последний раз зажигают елку, доедают оставшиеся сласти.

Утром в церкви освящали воду, которую хозяйка приносила в бутылке домой и давала по глотку каждому члену семьи, чтобы все были здоровыми. Этой водой обрызгивали весь дом и стойла животных.

После вечернего звона в церкви в католических селах на улицах появлялись процессии трех королей, близкие к шествию с Вифлеемом не только по календарю, но и по происхождению, и по содержанию. Три короля несли укрепленную на палке большую звезду, и в каждом доме произносили стихи религиозного содержания и поздравляли с праздником.

Раньше в некоторых местностях в память похода трех мудрецов молодежь устраивала вечером шумные катания в санях, затем с факелами возвращалась домой.

Праздником крещения заканчивались святки, а вместе с ними и весь зимний цикл народных обычаев и обрядов венгров.

Конечно, большинство описанных здесь зимних обрядов венгров в наши дни исполняется редко. Магический смысл их уже давно потерян, а современному молодому поколению почти неизвестны и сами ритуалы. Но особенно интересные и красочные элементы зимней обрядности в Венгрии в настоящее время пытаются вновь возродить: их исполняют часто по радио и телевидению, описания их публикуются в книгах, газетах. Как уже упоминалось, праздник рождества до сих пор остается одним из наиболее популярных праздников венгров. Но в большинстве семей его религиозное значение почти забыто, и он осмысляется просто как традиционный семейный праздник, сопровождающийся общепринятыми традиционными обычаями.

За последние годы все более широко отмечается торжественная встреча Нового года, к которому часто начинают приурочивать и обряды, связанные когда-то с рождеством.

ЗАПАДНЫЕ СЛАВЯНЕ

* * *

О. А. Ганцкая, Н. Н. Грацианская, С. А. Токарев

Зимние календарные празднества и обычаи западных славян — сложное переплетение древних языческих основ с более поздними народными традициями и элементами христианской обрядности.

Как и повсюду в Европе, на западнославянских землях перед принятием христианства был свой календарь с аграрно-скотоводческими праздниками. Они распределялись по временам года, причем особенно отмечались важные в хозяйственной жизни времена наступления весны, лета, осени, зимы.

Известно, что большая часть верующих западнославянских народов были католиками, однако среди них встречались и протестанты. Введение христианства столкнуло сложную его обрядность, включающую адоптированные в классическом мире элементы язычества, с местным языческим календарным циклом. Однако и в этом цикле было много общего с древними обрядами классического мира. Так, например, наибольшая часть календарных и культовых праздников приурочивалась к солнцестоянию. Языческий культ солнца подвергся античному влиянию, затем сюда наслоились и христианские верования. К зимнему солнцестоянию, к возрождению солнца добавились римские сатурналии, брумалии и христианский праздник рождения Христа. Весенние празднества часто переплетаются во времени с зимними, а зимние начинаются уже осенью: праздник св. Николая (Микулаш — чешск., словацк., Миколай — польск.), св. Люции. Причины этому — неоднократные изменения времени начала года, весны, осени, зимы. Так римляне считали началом года 1 марта, затем оно было перенесено на 1 января. Христианство вначале отмечало Новый год 1 марта, затем перенесло его на 25 декабря, во второй половине XVII в. он устанавливается на 1 января.

Многие адаптированные христианством элементы оказались не чуждыми населению Центральной и Юго-Восточной Европы. Это не значило, что христианство во всей своей обрядовой форме легко проникало в быт народа. Напротив, потребовался ряд официальных действий и даже запрещений некоторых древних языческих обрядов. Но принуждений и запретов было недостаточно для утверждения христианства в широком быту. Христианская церковь исстари искусно приспосабливала многие местные обычаи языческого происхождения, которые были традиционными для народа. Особенно преуспел в этом католицизм с его торжественной литургией, нарочитой обрядностью, ярким музыкальным сопровождением.

В средневековье в быт западных славян с христианством пришло много элементов традиционного фольклора других народов, особенно итальянцев, французов, немцев. На основе славянской и балтской форм язычества они ужились в этом быту с действами классической древности, воспринятыми христианством еще на ранних этапах своего формирования. Многие элементы древней греко-римской обрядности проникли в западнославянский календарный цикл, по-видимому, через Балканы задолго до распространения христианства среди западных славян. Все эти сложные переплетения элементов древнего славянского язычества с пережитками многих обрядов, характерных для греко-римского мира, составили с течением времени весьма сложную и своеобразную структуру зимнего цикла западнославянских календарных обрядов. Менялись или забывались первоначальные функции обрядов, входящих в эту структуру, но сохранялась известная последовательность их выполнения во времени и разнообразие вариантов в пространстве при общности многих основных форм.

Зимний цикл календарных праздников у поляков, лужичан, чехов и словаков начинается с адвента, а точнее — с дня св. Андрея (30 ноября), когда чувствуется уже дыхание зимы. У лужичан именно день св. Андрея открывает цикл зимних обрядов и праздников. Подобно им и у поляков, чехов, словаков к кануну этого дня приурочено много обычаев, магических обрядов, поверий, хотя началом зимы у этих народов считается день св. Люции (13 декабря). Это объясняется, видимо, влиянием церкви: церковный год начинался прежде и у католиков, и у протестантов с адвента. В период адвента обычно запрещались танцы, сборища молодежи и всякие увеселения, парни не ходили на свидания к девушкам, и за всем этим строго следили деревенское общество и церковь. Однако кое-где в Вармии и Мазовии (Польша) в адвент уже ходили ряженые со звездой, водили «козу», «боцана» (аиста) и даже пели колядки, как и в рождественские дни.

В Польском Подгалье были запреты в адвент на сельскохозяйственные работы: нельзя было, например, вывозить на поле навоз, так как, по народным поверьям, «земля в это время отдыхает».[580]

В день св. Андрея по древней традиции происходили любопытные гадания, которые повторялись в рождественский сочельник, под Новый год и вообще на святках. У лужичан гадания девушек о женихах связаны преимущественно с днем св. Андрея отчасти потому, что в этот день священник в церкви оглашал список свадеб, сыгранных в истекшем году, и для каждой девушки это невольно ассоциировалось с желанием попасть в такой же список в наступающем году; к тому же самое имя «Андрей» происходит от древнегреческого «анер», «андрос» — муж, мужчина. Девушки гадают о женихах также в Словакии, Чехии, Польше. В Словакии, например, в день св. Андрея девушки варят в кипящей воде галушки, в Чехии кнедлики. В каждой галушке (или кнедлике) — листочек с именем какого-нибудь парня.[581] Считается, что мужем девушки якобы будет тот, чье имя она найдет в галушке, первой всплывшей на поверхность кипящей воды. Льют расплавленное олово в ключевую воду и по тому, на что бывают похожи фигурки из застывшего олова, судят о профессии будущего мужа. В Словакии же ломали на св. Андрея ветки вишни или черешни, подобно тому, как это делали в Польше на св. Люцию. Ветки ставили в воду и если они расцветали — это предвещало замужество. Интересно, что у лужичан на св. Андрея тоже срезали ветки вишни и ставили их в воду, но не для гадания о замужестве, а для того, чтобы увидеть ведьму в сочельник. Зацветшую ветку брали в церковь.[582]

В Польше и Чехословакии традиционные гадания и в городе и в деревне служили как бы своеобразным увеселением, поводом собраться в тесной компании, при мерцании свечей.

Много народных обычаев и обрядов приурочено ко дню св. Николая (6 декабря). В живецких деревнях (Польша), например, в этот день ходил наряженный Миколаем парень и разносил разные предметы. Так, девушке он давал венок из сухого клевера, это означало, что, как и другие девушки, она будет собирать клевер; недавно вышедшей замуж — венок из гороха, что означало, что она «будет в своем хозяйстве горох за печью лускать».[583]

В словацких и чешских деревнях до сих пор еще на «Микулаша» выступают ряженые с масками зооморфными (конь, медведь, коза, ворон, аист) и антропоморфными (цыган, доктор, трубочист и др.). Вечером ходит «Микулаш» в длинном кожухе, с корзиной на спине, борода у него из шерсти и льна, на голове баранья шапка, в руках — палка. Микулаша сопровождает «ангел» в длинной белой рубахе, в конусообразной высокой шапке из картона. С ними ходит и «черт» в длинном кожухе, вывернутом мехом наружу. Через плечо у него перекинута цепь, на голове рожки из черной бумаги, в руках — колокольчик и метла. Микулаш приносит детям подарки, непослушным он оставляет розги или метлу. Если же не ждут Микулаша, родители и крестные сами кладут подарки детям в туфли, ставят их на окно, чтобы все видели эти подарки. В чешской Силезии Микулаш со своей дружиной обходит деревню в первое воскресенье декабря. Его дружина состоит из 15–20 ряженых. Микулаш одет ксендзом, в руках у него большая палица, его сопровождает дружка с венком на голове, женщина в чепце, «конь» (т. е. ряженый конем парень, его водят на цепи), три дьявола в вывернутых кожухах (ноги у них обмотаны соломой, на шее колокольчики), цыган с цыганкой, которые носят куклы из тряпья: «доктора», «смерти», «трубочиста», «полицейского». В каждом доме «конь» разливает воду на печке, доктор лечит водой зубы. Весь характер праздника Микулаша, значение которого забыто, говорит о том, что его происхождение связано с почитанием какого-то языческого божества, покровителя скотоводства. Недаром его сопровождали обычно маски козы, барана или коня, производящие магические действия, охраняющие от злых духов. Микулаш с дружиной не только дарил, но и принимал подарки, что было, по-видимому, пережитком древнего жертвоприношения.[584]

Среди польского люда имела хождение легенда о том, что Миколай — патрон волков: каждому он определяет на год, кого съесть из скота и людей. В Мазовии в сочельник св. Миколая пастухи и хозяева специально постились, чтобы волки не таскали скот. В деревнях по реке Раба (Nodrabska Ziemia) в костел несли своеобразную жертву: св. Миколаю кур, а волку — лен и коноплю. По мнению польского ученого В. Клингера, в Европе функция патрона волков была перенесена на св. Николая со св. Георгия, св. Николай считался также опекуном девушек на выданье и детей, спасителем утопающих.[585]

Не менее любопытны и народные обычаи, связанные с днем 13 декабря — христианским праздником св. Люции. По народным представлениям поляков, чехов и словаков, это начало Нового года. У поляков в старину, да нередко еще и сейчас, эта дата считается переломной. По старому календарю, измененному в конце XVI в., этот день обозначался как самый короткий в году, с него день начинал прибавляться.

Поляки считали, что с этого праздника день прибывает «на куриную стопу». В Чехии же говорили, что «св. Люция ночи убавит, а дня не прибавит».[586] В Польше в день св. Люции срезали в саду ветви яблони, ставили их в воду или втыкали в мокрый песок около печи. Если они расцветали до рождества — это предвещало хороший урожай. Девушки срезали ветки вишни: в одних районах Польши расцветшая к рождеству ветка обещала девушке замужество, в других была как бы свидетельством ее целомудрия.[587]

Во многих районах Чехии и Словакии сохранился обычай наряжаться Люцией: женщина распускает волосы, пудрит лицо мукой, закутывается в белую простыню. В словацких деревнях Люция прежде надевала праздничный традиционный костюм. В руках Люция держала пучок гусиных перьев, которыми обметала, молча входя в дом, изображения святых, мебель, лица и одежду всех присутствующих. В этот день нельзя было прясть, так как Люция наказывала прядильщиц, больно ударяя их по пальцам. В некоторых районах Люция делала детям подарки, непослушных наказывала.

В Моравии в день св. Люции ходило по деревням одновременно несколько Люций с поварешками в руках. Они танцевали молча в каждом доме, стуча поварешками в такт движениям.

Происхождение маски Люции совершенно забыто. Некоторые ученые видят в связанных с ней обычаях пережитки матриархата.[588]

Чехи, словаки, поляки, лужичане верили, что в день св. Люции (так же как в щедрый вечер и в день трех королей) особую силу приобретают ведьмы, собирающиеся на шабаш. Существовало множество способов распознать ведьму, принявшую образ простой женщины. В Словакии и Польше (Подгалье) говорили, например, что если в период от Люции до сочельника сделать стул, каждый день работая понемногу, и взять его тайком в костел на заутреню в сочельник, то человек, сидящий на таком стуле, увидит то, что скрыто от других: женщин, которые преклоняют колена, повернувшись спиной к алтарю. Они-то и есть якобы ведьмы. В Южной Словакии стул делался из 9 сортов дерева: липы, березы, орешника, вербы, ольхи, бука, ели, терновника, клена.[589]

В Чешской Силезии каждый день от дня св. Люции до сочельника откладывали по полену, разводя огонь. В сочельник, разведя огонь из отложенных дров, нужно было ждать прихода ведьмы, которая должна была что-то попросить в долг. Уберечься от ее чар можно было, не давая ей ничего взаймы.[590]

Магическим средством против злых сил в день св. Люции у чехов и словаков считался чеснок. Его ели все члены семьи, давали чеснок и скоту. Над дверью дома и хлева рисовали чесноком крест. Защитное свойство приписывалось и железу. Утром в день св. Люции в Словакии ходили мальчики по домам с железной палицей (ocel'а) и говорили:

Doniesol som vám oceli, Aby vam hrnce, misky nebily A sekery nelámaly… Принес вам железо, Чтобы у вас горшки, миски не бились, Топоры не ломались.[591]

Западные славяне придавали особое значение периоду от дня св. Люции до дня трех королей. Это был период, близкий к зимнему солнцестоянию — наиболее богатый обрядностью и целостным циклом календарных праздников. Его основа, по-видимому, языческая, слилась с христианскими верованиями. Суть языческих обрядов этого цикла была в обращении к природе, умирающей и вновь возрождающейся к новой жизни. С этим были связаны и специфичные для зимнего цикла гадания о характере будущего года, магической целью которых было обеспечение урожая, здоровья и благосостояния себе и своим близким в наступающем году.

В течение двенадцати дней от св. Люции до рождества (25 декабря) люди примечали погоду. Каждое число соответствовало определенному месяцу в году. По особым приметам в тот или иной день гадали о погоде в соответствующий ему месяц.

21 декабря западнославянские народы отмечали день св. Фомы, считая, что рождественские празднества уже близки. У поляков есть поговорка: «На святого Фому годы (рождество) уж дома» (Na świętego Toma gody już doma).[592]

Праздники от рождества до трех королей — это Godnie Święta, Gody (поляки), Hody, Vianoce (словаки), Vánoce, Hody (чехи), mjez hody, mijazy (лужичане). В обычаях, которыми отмечал их народ, одни исследователи (в Польше, например, Я. С. Быстронь) видят соединение двух разных языческих празднеств — аграрного и почитания умерших (подобно Larentalia и Saturnalia в Древнем Риме),[593] другие (например, С. Двораковский в Польше, А. Вацлавик в Чехословакии) основой их считают культ мертвых, аграрные же элементы — только особым аспектом этого культа.[594] В. Клингер, усматривая в этих обрядах главным образом культ умерших предков, считает их духами земли — покровителями земледелия.[595]

Этнографические и фольклорные материалы о зимних календарных обрядах, их сопоставление с данными по обрядам других народов выявляют в них не только пережитки культа мертвых и аграрной магии, но и многие элементы обрядности, связанные непосредственно со скотоводством. Как уже говорилось, отчетливо выявляются также магические действа, цель которых охранить здоровье людей, обеспечить им удачу в жизни, всяческое благополучие.

Рождественские празднества начинаются сочельником. У поляков он называется wigilia, wilia, у чехов и словаков vilia, на юге Словакии kračún, у лужичан — gwězda, gwězdka (звезда) или połozżica (может быть пастушеский вечер). Чехи и словаки называют рождественский сочельник «щедрым» (štědrý), тогда как у поляков, подобно украинцам и белорусам, «щчодрым» (szczodry) называется сочельник Нового года.

В рождественский сочельник можно выполнять только самые необходимые работы по хозяйству (приготовление еды, корма скоту и пр.). Однако есть сведения о том, что у поляков в этот день охотились и ловили рыбу и старались делать это с успехом, что должно было, по народным приметам, принести удачу в охоте и рыболовстве на весь год. Считалось также предвещавшим удачу шуточное незамеченное воровство деревьев из леса, дров, мелких предметов в чужом доме и пр. И для действительных воров кража в рождественский сочельник была якобы очень хорошей приметой.

В сочельник не полагалось давать взаймы ни пищу, ни вещи, ни деньги, чтобы не впасть в бедность. Но долги следовало к этому дню отдавать. Из этой веры в «магию первого дня» выросли и магические действия. Так, у лужичан, чехов и словаков по старому обычаю на рождество считают деньги, кладут их на стол, чтобы весь год они не переводились. Польские обычаи предписывали в рождественский сочельник простить все обиды и сохранять хорошее настроение. Дети должны были проявлять послушание, иначе их будут часто бить весь год. У чехов и словаков в сочельник наблюдались некоторые запреты: нельзя было уходить далеко от дома, чтобы потом не скитаться весь год, нельзя спать и даже лежать, «иначе будешь болеть и полягут колосья хлебов».[596]

Обрядовое печенье чехов (Моравия)

Маска «медведь» из румынской новогодне-рождественской обрядности (к стр. 291)

Примечали, кто придет первым в дом в сочельник. Во многих районах Польши, Чехии, Словакии считают, что полазник-мужчина — предвещает благополучие всему дому, а полазник-женщина — всякое зло и болезни. В других же местах до сих пор считается, что, если женщина (сейчас чаще девочка) первая придет в дом, то у коровы будет телочка, а если мужчина, то бычок. В Польше вошедший в избу должен был сразу же сесть и квохтать, чтобы куры по весне поскорее заквохтали и прилежно высиживали цыплят (имитативная магия). В польском Подгалье подлазник — гураль (горец) средних лет из левой рукавицы всех обсыпал овсом, желая счастья, здоровья.[597]

У словаков полазником выступал человек со змеей, сделанной из скрученной бумаги. По народным верованиям, она живет в каждом доме под порогом или печью. Сейчас хождение со змеей превратилось в увеселение молодежи, но первоначально этот обычай имел глубокий смысл и, возможно, связывался с культом предков.[598] Полазниками были у словаков и пастухи. Они ходили перед ужином по домам и разносили прутья в качестве символического подношения и получали за это калачи, свинину и т. п. В польской Силезии (особенно горной) в рождественский сочельник также ходили пастухи по деревням. Они снимали со скота колокольчики, надевали их на себя вместе с цепью и другими бренчащими предметами. Под звуки труб и пищалок они появлялись в домах, где их угощали лепешкой и пивом.[599] В Моравии пастух сгонял как будто бы в Вифлеем овец, т. е. ряженых мальчиков с хомутами и колокольчиками на шее. Мальчики со страшным шумом и блеянием выскакивали из домов и бежали впереди пастуха.[600]

У чехов вечером в щедрый день пастух обходил деревню, трубил, хлопал бичом. Хозяйки выносили ему сладости и рождественские калачи. И вновь он обходил дома уже на св. Степана (второй день рождества), разносил еловые веточки и кропил хлева святой водой.[601]

Утром в сочельник рождества все домашние мылись, нередко бросая перед этим в воду серебряные монеты (поляки, чехи, словаки), что якобы привлечет богатство в семью. Распространен обычай умываться или даже купаться вечером в реке, ручье, умываться у родника, так как это может предотвратить болезни, принести человеку здоровье и бодрость.

Если у чехов и словаков св. Николай (Микулаш) приходил и приносил детям подарки в день св. Микулаша, то у поляков он появлялся с той же целью в рождественский сочельник.[602] В этот же день в Польше ходили по домам Юзеф в сопровождении божьего дитяти (Силезия),[603] или гвяздоров (gwiazdory). например, в Познаньском воеводстве.[604] Юзеф и гвяздоры были в вывороченных мехом наружу кожухах, опоясаны соломенными перевяслами и цепями, в больших меховых или бумажных шапках. Нередко они были в масках или с лицами, вымазанными сажей. О своем прибытии они возвещали стуком в дверь и звоном колокольчиков, привязанных у гвяздоров к сапогам. Ходила еще и гвяздка (мужчина или женщина), одетая в белое платье.

Прибывшие спрашивали родителей, послушны ли дети, заставляли детей читать молитву. Если ребенок был непослушным или не помнил молитву, Юзеф, божье дитя или гвяздка били его принесенными розгами. Послушных детей одаривали яблоками, сластями и иными подарками, что были у них в корзине. В Познаньском воеводстве гвяздоры, выйдя из дома, ударяли розгой каждого встречного, если он быстро не уходил с их пути.[605] В Вармии ходила еще группа так называемых слуг с «сивым конем». Старейший слуга раздавал детям подарки, это сопровождалось подскоками коня.[606]

Лужицкие святочные обрядовые шествия очень похожи на немецкие и польские. И в них переплетаются церковнохристианские черты с древними, чисто народными. У католиков Верхней Лужицы главными действующими лицами шествий были евангелический персонаж — Иисус (Boże dzeěćo) и сопровождающий его Румподих (Рупанц, Умпрехит — от нем. Рупрехт). Так же как польский Юзеф и гвяздоры, Румподих ходит в бородатой маске, в вывороченной меховой одежде, с мешком — в нем яблоки и орехи для одаривания послушных детей, с розгой для наказания непослушных. Этот обычай описан еще в XVIII в. и, по мнению некоторых исследователей, заимствован лужичанами от немцев в средние века.

В Моравии подобный же персонаж, называемый Штедронь (Štědroň), носил подарки детям и наказывал непослушных в первый день рождества.[607]

К рождественскому сочельнику в избу вносили снопы разных злаков, их ставили по углам (поляки, чехи, словаки), где они нередко оставались до праздника трех королей (6 января). Поляки Белостокского воеводства называли такой сноп хлебных злаков дзяд, коленда (dziad, kolęda — дед, коляда). Перед ужином хозяин прятался за снопом, а затем показывался и спрашивал:

— Старуха, ты меня видела?

— Нет, не видела.

— Дай боже, чтобы ты меня весь год из-за ржи не видела

(Восточное Мазовше, повяты Лапский, Белостокский).[608]

У словаков хозяин прячется за стол, на котором стоит рождественский хлеб, и спрашивает, видят ли его дети. Они отвечают, что не видят. Он говорит: «Дай бог, чтобы вы меня не видели весь год», в этом выражается его желание, чтобы пшеница выросла настолько высокой, что могла бы его скрыть.[609]

Краковские крестьяне из снопиков ржи, что стояли по углам, делали копенки и втыкали их на ржаном поле, чтобы рожь лучше росла.[610]

На стол у чехов, словаков и поляков расстилают сено или солому, а затем накрывают его скатертью. В Лодзинском воеводстве (повят Бжезинский) помнят еще, как сено расстилали не на столе, а на лавке, за которой ели, сидя на маленьких табуретках и на пнях.[611]

У лужичан в Нижней Лужице и в с. Слепо сохранился обычай расстилать солому под столом. Потом эту солому раскладывали вокруг плодовых деревьев. В некоторых районах Польши девушки ставят на стол «венец» из всех видов злаков. У лужичан был обычай класть на рождественский стол последний сноп (stary), сохранившийся от жатвы, а затем зерна из него примешивались к семенам при посеве.

На стол кладут хлеб и облатки. В старину стол опоясывали соломенными перевяслами, чтобы из хозяйства ничто не уходило, под столом расстилали солому. Перевяслами обвязывали потом фруктовые деревья (поляки, чехи, словаки), часть соломы скармливали скоту. Поляки Мазовии стол опоясывали еще и цепью, как бы заковывали, «чтобы хлеб держался». Чехи и словаки тоже опоясывали стол цепью и ставили на нее ноги, чтобы быть здоровыми. В Моравской Валахии обвязывали стол цепью, «чтобы замкнуть волчью пасть».[612] Под стол клали железо (лемех) от плуга, «чтобы кроты не портили поля», или же топор, «чтобы народ был твердым как секира».[613] Все западные славяне железу придавали (на протяжении всего рождественского цикла) большое значение как средству охраны от злых сил.

Интересны сведения о том, что в Жешовском и Краковском воеводствах Польши на ужин в рождественский сочельник приглашали волка. Краковские крестьяне бросали за ужином горох в стенку и кричали: «Волк, волк, иди к гороху, а не придешь, так не приходи до следующего года!» («Wilku, wilku, chodź do grochu, jak nie przyjdzieś, to nie przychodź aż do siego roku»).[614] В жешовских деревнях (Горлицкий повят) хозяин перед началом ужина шел к хлеву, открывал дверь и приглашал волка на ужин словами: «Приди, волк, и поешь хорошо раз в год, это мы тебе дарим. Если сегодня не придешь, не приходи к нам весь год» или же: «волчок, приходи, дам тебе гороху, за это не приходи до следующего года». Там же вешали у матицы ветку омелы, которую называли «wilkiem», «волком». Она висела все зимние праздники, а потом ею окуривали больных.[615] Обычай приглашать волка у польских крестьян перекликался с таким же обычаем их соседей — белорусов.

Известны и другие обычаи: так, в чешской Силезии и Моравской Валахии хозяин перед ужином в сочельник выходил во двор, стрелял из ружья или бил бичом, отгоняя злых духов.[616]

Постились в сочельник «до звезды». С первой звездой, после молитвы семья садилась за стол. Обычно следили за тем, чтобы за столом оказалось четное число людей, так как нечетное предвещало смерть одному из присутствующих (поляки, чехи, словаки). В старину поляки оставляли за столом свободное место для умершего, позднее оно предназначалось для случайного гостя.

В окрестностях Сандомира (Польша) перед подачей еды хозяйка или пастух (человек, на которого возлагались обязанности пастуха в наступающем году) ложки кладет на стол в связке, чтобы коровы паслись вместе и цыплята держались около наседки. После трапезы пастух собирает ложки, связывает их и бросает под порог, чтобы скот не разбредался.

Перед едой разламывают облатки, делятся ими друг с другом и обмениваются пожеланиями здоровья, счастья, благополучия. Количество блюд на ужине должно быть и сейчас нечетным — 3, 5, 7, 9 и более. Сохранились воспоминания о том, что сочельнический ужин в старину был скоромным, ели мясо, преимущественно свинину (чехи, словаки, лужичане).

Введение церковного поста изменило состав обрядовой пищи в сочельник. Вместе с тем сочельнический ужин сохранил свои прежние названия — тучна, обжерна вечеря («tučná, obžerná večera» — Моравское Словацко).[617] Неслучайно у чехов и словаков сочельник рождества назывался «щедрым днем». Моравские валахи готовили в этот день особое блюдо — щедрачку (ščedráčka) из отварного гороха, сушеных слив, груш, грибов, сахарной свеклы, картофеля, словом из всего того, что выращивалось крестьянами. Это предвещало хороший урожай. Остатки щедрачки засушивали и добавляли с солью к корму для скота. И у поляков, хотя сочельник и стал днем постным, сохранился обычай устраивать трапезу как можно обильней. Ели постный суп — жур (żur) с грибами, капусту с грибами, репу, приготовленную на молоке с мукой, паплоху (paplocha) или сливянку (śliwianka) — сухие сливы с картофелем или пшенной кашей, семенятку (siemieniatka) или «семенку» (siemionka),[618] клуски — клецки с маком. Круглое печенье и клецки из муки с маком, сваренные в молоке, в форме пальца (palec, раlek) были традиционной едой в сочельник у лужичан. Продолговатый калач «strucha» был известен и полякам. В Краковском воеводстве, например, он был большим (1–3 локтя длиной), украшен сверху плетенкой. Простому народу он заменял хлеб до праздника трех королей. Интересны иные названия рождественского хлеба: «mazanec», «baba» (Моравия), «kračún», «pascha» (Словакия),[619] этот хлеб, как и у поляков, бывал больших размеров. Чехи и словаки пекли продолговатые хлеба — «lokše», «babalky». Кроме того, в Чехии и Словакии из пресного пшеничного теста пекли калач «štedrák» (в Словакии к пшенице добавляли ячмень, овес, рожь, кукурузу и чеснок). Куски его давали скоту, бросали в колодец, приговаривая: «Водичка чистая и быстрая, празднуй и ты в щедрый вечер».[620]

В северо-восточной части Мазовии (Польша) варили к сочельнику клюквенный или овсяный кисель.[621] В Чехии к столу обязательно подавалось блюдо из бобовых — чечевица, фасоль (stráva). Повсюду у западных славян, как и у восточных, весьма распространенным блюдом в сочельник была каша. В восточной Мазовии она называлась «pęcak» или «kucia» и делалась из ячневой крупы с маком. В некоторых деревнях восточной Мазовии по этому главному блюду весь сочельнический ужин назывался кутьей (kucija).[622] Кутья в виде пшеничной или ячневой каши с маком и медом была распространена в окрестностях Пшемысля,[623] Хелма (кутья, пенцак),[624] в Люблинском воеводстве.[625] То, что в сочельник рождества главным блюдом была кутья, характерная и для поминального стола, лишний раз показывает связь рождественского сочельника с культом умерших.

Позднее традиционными в рождественский сочельник стали рыбные блюда, селедка. В современной Польше и Чехословакии особенно принято готовить в сочельник карпа. Любопытные обычаи и запреты сопровождали сочельнический ужин от его начала до конца. Так, в Вармии и Мазовии (Польша) на столе оставляли душам умерших остатки ужина, ставили им зажженную свечу, в доме специально для них топили печь.[626] В краковских деревнях ложки на стол не клали, а держали в зубах, чтобы крестец не болел; в восточной Мазовии ели стоя, чтобы не болел позвоночник при работе, между одним глотком и другим ложку подымали вверх, на стол ее не клали — это должно было, по народным приметам, охранить от боли в спине и от зубной боли. Хозяин подбрасывал ложкой горох, чтобы «бычки и телочки брыкались». При этом он говорил иногда: «Скачите, бычки, вверх!» или: «мои бычки, скачите!» В некоторых деревнях над рекой Нарвой вверх бросали кутью, «чтобы ячмень такой (высокий) рос».[627] В окрестностях Сандомирской Пущи, когда ели кашу, то ударяли ложкой об ложку или били ложкой по лбу соседа со словами: «Прочь, голуби, с проса, гречихи, прочь!» («А duś gołębie z prosą, z tatarki, aduś!»). Когда же ели кашу ячменную, то ударяли ложкой в лоб, приговаривая: «А ши, вороны!» («А si, wrony!»).[628] В пшемысльских деревнях бросали кутью под потолок. Верили, что если вся кутья прилипнет к потолку, будет хороший урожай на все злаки, из которых ее сварили, если же, например, только мак, то мак только и уродится.[629] Бросали кутью в потолок и в хелмских деревнях.[630] Словаки и чехи бросали ложками горох к потолку и в углы, приговаривая: «Sto kôp hrachu, sto kôp maku, sto kôp žita a sto kôp raži» (Сто коп гороха, сто коп мака, сто коп пшеницы и сто коп ржи). В углы бросали также орехи со словами: «Kúty, kúty, tmavé kúty, niech sú plné celý rok» (Углы, углы, темные углы, будьте полны весь год).[631] У лужичан был обычай бросать в 4 верхних угла остатки пшенной каши.

В сочельнический ужин хозяйка почти не вставала из-за стола, если хотела получить от кур побольше цыплят, когда же она была заинтересована в том, чтобы побольше было яиц — она, наоборот, старалась не сидеть. С теми же поверьями был связан у чехов и словаков обычай, по которому хозяйка, вставая из-за стола, произносила «квок, квок», остальные ей отвечали «цьяп, цьяп». Эта звуковая имитация также должна была принести обилие цыплят в наступающем году.[632]

Во время или после еды в одну миску откладывали от каждого блюда, крошили хлеб, солили и давали скоту вместе с сеном и соломой, взятыми из дома (чехи, словаки, поляки). Скоту давали также облатки с рутой (поляки) или с чесноком, петрушкой (чехи и словаки), чтобы уберечь его от заразы и колдовства. Остатками сочельнического ужина кормили также домашнюю птицу, чтобы была здорова, хорошо неслась и высиживала птенцов. Магическое значение имело то, что корм курам давали в обруче от старого колеса (поляки, чехи) или в круге, очерченном на земле веревкой (чехи).[633] Верили, что от этого куры не будут разбредаться по двору. Чехи и словаки особые свойства приписывали крошкам с сочельнического стола. Их собирали, хранили и давали больным как лекарство. Остатки еды они разбрасывали по полю для повышения урожайности.

В польских семьях после того как со стола убрана посуда и снята скатерть, искали в разостланной ранее под скатертью соломе зерна разных злаков. Найденные зерна предвещали урожай. Старым обычаем было бросать колосья ржи, пшеницы и других злаков в потолок, в матицу. Так, например, в радомских и тарновско-жешовских деревнях (Польша) после ужина приносили солому и расстилали ее посредине избы. Затем крестьяне ложились навзничь и бросали стебли в потолок — сколько стеблей застревало в щелях и за балками, столько должно якобы уродиться копен ржи и пр. В окрестностях Сандомира это называлось «bicie kóp» (битье копен).[634] Упавшие стебли подымать или выметать не полагалось, их давали скоту 26 декабря, в день св. Степана.[635] Сходный обычай наблюдался в Чешской Силезии. Это действие, имевшее когда-то магическое значение, позднее выполнялось в память о вифлеемском хлеве, где на соломе родился Христос. Поэтому старались всюду разбросать солому от злаков.[636]

В старину перед ужином или после него украшали орехами, яблоками деревце или ветку сосны, ели («сад» — поляки, «подлазник» — словаки на Ораве). Их вешали верхушкой вверх под матицей. У словаков после ужина деревце или ветку выносили на гноиско (hnojisko — место, где собирали навоз). В окрестностях Кракова это деревце оставляли в доме до тех пор, пока его колядники «не окалендуют». Зеленой ветке или деревцу приписывали магическую силу, это был как бы символ новой рождающейся жизни, обновления природы. В некоторых областях центральной Словакии (например, район Липтова в горной Словакии) еще в 1920 г. вешали под потолок не ветку, а сноп вниз колосьями.[637]

Из разноцветных облаток поляки мастерили «свят» («świat» — свет, мир) и колыбельку и их вешали у матицы. Подвешивали к потолку также пирамидки из соломы с цветными лентами, хлебными злаками (pająk — польск., муши рай — muší raj — чеш.). У лужичан, чехов, словаков пирамидку из деревянных палочек или соломы с разными украшениями ставили и на рождественский стол.[638] Позднее вместо пирамидок, украшенных веток и деревца (или же кроме них) перед сочельником стали наряжать и освещать елку. Этот новый обычай пришел в деревню из города в XIX–XX вв. и, по-видимому, заимствован от немцев, у которых он тоже распространился лишь в XVIII в. У лужичан украшенная елка называется Krisbem (от Christbaum) или Božeho dźěsiowy štom, godowny dom, у поляков елка — choinka нередко по-старому называется sad, у словаков — kriskinda, у чехов — krysban или vánočný stromek.

В польских семьях соломой, закинутой в сочельник за балки, хозяин на второй день рождества (св. Степан) бил коров, «чтобы они не кусались», и лошадей «чтобы они не брыкались» (повят Бжезинский, Лодзинское воеводство). В восточной Мазовии парни в сочельник перед самым уходом в церковь последний раз в старом году играли на свирелях. В Чехии и Словакии после ужина водили вокруг стола овечку.

Повсеместно в рождественский сочельник (после ужина) или же в день св. Степана, реже на день трех королей обвязывали соломой фруктовые деревья (поляки, чехи, словаки) или же расстилали ее под деревьями (лужичане). В Польше при этом хозяин нередко брал топор и делал вид, что хочет срубить дерево, которое плохо плодоносит, и спрашивал: «Будешь родить?» На это сопровождающий его отвечал — «Да, будет!». «Если не будешь, — говорил хозяин, — я тебя срублю». Сопровождающий как бы защищал дерево, обвязывая его соломой. В Чехии и Словакии, когда обвязывали деревья, то приговаривали:

Važte se, stromy Nebudete — li si vázat, Dáme vás posekat[639] (словацк.). Завязывайтесь, деревья, если не родите, я вас срублю.

Фруктовые деревья «будили», «обнимали». В Польше хозяйка дотрагивалась хлебом до стволов деревьев, говоря: «Почему не родишь? Должно родить». Обнимание деревьев детьми или хозяйкой, руки которой были в тесте, замешенном для клецек, должно было, по народным поверьям, дать хороший урожай фруктов. При этом обращались к дереву со словами:

Kochane drzewecko, daj mi jabłecko. Dawaj mi gruseckę, bez cały rok troszeckę.[640] Любимое деревце, дай мне яблочко, Давай мне груши весь год.

«Будили» деревья в сочельник поздно вечером словами: «Груши, яблоки (и другие деревья), повернитесь ко мне, я вас бужу». Вторая часть этого обращения связана непосредственно с христианским праздником рождества: «Христос родился, все освобождает» (повят Бжезинский, Лодзинское воеводство).[641] Говорят также: «Проснись, дерево не родящее, Иисус родился», — или: «Встань, родящий плоды, пойдем на службу, Иисус родился».

В Словакии и Чехии «обнимали» деревья до ужина. После приготовления теста для калачей хозяйка обнимала фруктовые деревья, вытирая руки об их стволы и причитая: «Деревце, роди, роди!».[642]

Из обычаев рождественского сочельника, связанных с животноводством, в Чехии и Словакии выполнялся следующий: после ужина дети старались подскочить как можно выше, чтобы «весь год скот был быстрым».[643]

Магическое значение приписывалось огню. Так, в Польше (Лодзинское воеводство) пепел от огня, на котором приготовляли в сочельник ужин, смешивали с остатками еды и костей от мяса, съеденного в первый день рождества, и разбрасывали там, где хотели уничтожить чертополох.[644]

Было у западнославянских народов поверье, что на святки нечистая сила (ведьмы, злые духи) может повредить людям. Против этого использовались апотропеи: огонь, вода (особенно освященная), железо, магический круг, шум, стрельба. Огонь не должен угасать (в сандомирских деревнях Польши, например, от рождества до трех королей зажигают еще при дневном свете «kominki» — щепки, дранки, лучинки). Считалось, что надо иметь в доме воду; вода в сосуде — своего рода зеркало, в нем злой дух якобы увидит свое отражение и в страхе убежит (лужичане). В сочельник над дверью прибивают подкову (лужичане), кладут под стол топор, лемех (поляки, чехи, словаки).

Многочисленны и разнообразны обычаи святочных гаданий. Как уже говорилось, они приурочены частью к Андрееву дню, частью ко дню св. Люции, но особенно к сочельникам рождества и Нового года. Предмет гаданий — благоприятная погода, урожай в наступающем году, замужество, разные семейные события. Приемы гаданий самые различные: подслушивания разных звуков — с какой стороны залает собака, запоет петух, заржет лошадь, раздастся звук овечьих бубенчиков, скрип повозки, пение, эхо и пр. — каждый из этих звуков толкуется как предвестие какого-нибудь события. Выставляли ботинок за дверь, лили свинец, считали палочки в захваченной наугад горсти (четное число означает замужество в этом году). В Польше парни перебирали колья в заборе, говоря: «девушка, вдова, девушка, вдова». По слову, что падет на последний колышек, судили о том, кто достанется парню. Девушки в свою очередь приносили в избу охапки поленьев, бросали их на пол и считали: «кавалер, вдовец, кавалер, вдовец». В Чехии девушки выходили во двор и трясли деревья, чтобы узнать, с какой стороны явится жених.[645] У лужичан есть такой способ гадания: под 3 тарелки или шапки кладут разные предметы и наугад раскрывают их: ветка руты означает свадьбу, горсть песка — смерть и пр. Или из фартука берут, не глядя, одну из цветных лент — зеленая означает свадьбу, красная — рождение ребенка, белая — похороны. Западным славянам известны и гадания с зеркалом или с водой в колодце (увидеть суженого). Гадают по первой встрече, по налепленному на прялку хлебному тесту (лужичане) и т. д. Чтобы узнать, поженятся ли парень с девушкой, пускали две ореховые скорлупки на воду и следили: если сблизятся они, то поженятся. Почти все эти и многие другие способы гадания известны и другим народам Европы.

К гаданиям близка вера в приметы. Есть приметы о погоде, — и помимо рациональных, основанных на наблюдении, также и чисто суеверные. Так, подобно периоду от св. Люции до рождества, каждый из двенадцати дней святок (от 25/XII до 6/I) соответствует определенному месяцу года: какая погода в такой-то день, такая будет и в соответствующий ему месяц. У всех западных славян, как и у многих других европейских народов, те же 12 месяцев символизируются 12 дольками разрезанной луковицы. Их посыпают солью, а утром смотрят, какая долька останется влажной, какая сухой. Распространены приметы по луне: у лужичан, например, существовало поверие, если луна светит в рождественскую ночь ярко, то закрома будут «светлыми», т. е. пустыми; у поляков наоборот — «в сочельник ясно, в стодолах темно, в сочельник темно, в стодолах светло», «на дворе ясно, в стодоле тесно». («Wilijum widno, to w stodołach cimno, w Wilijum cimno, to w stodołach widno», «na dworze jasno, to w stodole ciasno»).[646] Чехи говорят: «Если сочельник светлый, будут темными стодолы, если зеленый, будет пасха белой, если ясный, будет много фруктов». («Jsou — li vánoce světlé, budou tmavé stodoly, jsou li zelené, budou Velikonoce bilé, jsou — li jasné, budou hojně ovoce»).[647]

У поляков звездное небо в сочельник предвещало, что куры хорошо будут нестись, пасмурно — у коров будет много молока. Были приметы, предвещавшие якобы смерть. Так, в польских семьях хозяйка перед сном оставляла скорлупки от орехов, наполненные солью. Их было столько, сколько человек в семье. Если соль в какой-нибудь скорлупке растает, тот, чья она, вскоре умрет. Если кто-нибудь из сидящих за ужином в рождественский сочельник отбрасывал слабую тень на стены, считали это предвестником смерти. Словаки верили, что должен умереть тот, кто в сочельник, разрезая яблоко пополам, разрежет и зерно.[648] Чехи, словаки, поляки верили в то, что все звери в рождественскую ночь говорят, как люди, и кто услышит этот разговор — тоже умрет.[649]

Интересны приметы, связанные с животноводством. Поляки верили: если в хозяйстве была свиноматка, стучали в дверь свинарника и по тому, сколько она раз хрюкнет, «узнавали» сколько у нее будет поросят. Стучали также и по хлеву, и по конюшне и даже по пчелиным ульям, что перекликается, по-видимому, с магическим обычаем «будить» фруктовые деревья.

Определенные действия должны были, по народным верованиям, обеспечить хорошее настроение. В дополнение к тому, что было об этом уже сказано, упомянем обычай у чехов и словаков обливать друг друга водой или обсыпать снегом в ночь под рождество. Первый день рождества называется у словаков Božie narodenie, Hody, у чехов — Boži národení, Hody, у поляков — Boże Narodzenie, Gody (в старину), у лужичан — Boži dźeń или Hody, Gody. Этот день считался большим христианским праздником, и отмечали его особенно торжественно. На рождество нельзя было выполнять никаких тяжелых работ и даже готовить обед. Утром не подметали пол, только отодвигали разбросанную солому в угол или под кровать (чехи, словаки, поляки).[650] В этот день обычно не посещали родных и знакомых, проводили его в тесном семейном кругу. Пища на рождественском столе была скоромной, с обилием (по степени зажиточности) мяса. По сохранившимся сведениям, в подкраковских деревнях (около Тынца, например) подавался рассол (бульон), затем блюда из мяса вола, и лишь на второй день ели свинину и ветчину (мясо вола ели в память о том, что вол был в Вифлеемском хлеве).[651] Чехи же и словаки предпочитали в рождественские дни есть свинину.

В повяте Новый Тарг Краковского воеводства (Польша) крестьяне вспоминают, что на рождество с самого утра по домам ходили мальчишки и обсыпали всех овсом. При этом они говорили: «На счастье, на здоровье, на рождество, чтобы все в коморе было, в хлеве, дай господь бог!». Считалось грехом выметать этот овес.[652]

С рождеством были связаны некоторые запреты и приметы, часть их распространялась и на все святки. Так, например, у поляков нельзя было на рождество мешать угли в печи, подзывать птицу, как обычно (нужно давать корм без зова и лучше в обруче), запрещалось ходить в те помещения, где спрятано зерно для посевов. Чехи и словаки предпочитали не ходить в хлев в этот день — корм и воду подавали скоту накануне.[653] Пол в этот день не подметали.

Магическую силу западные славяне приписывали на рождество, как и в его сочельник, умыванью. В польских семьях хозяин утром наполнял водой большую миску или ведро, бросал туда немного сена со стола, кусочки облатки и хлеба, серебряные монеты. Этой водой мыли лицо. Верили, что от этого кожа будет гладкой, а у девушек будут хорошо расти волосы. У чехов и словаков деньги, кусочки облатки и хлеба, зерно, соль и чеснок и сейчас бросают прямо в колодец.

С хозяйством крестьянина были связаны разные приметы и запреты на определенные виды работ в святые вечера — от рождества до дня трех королей (в некоторых местах только до Нового года). В Польше нельзя было ломать хворост, чтобы телята не родились со сломанными ножками, просеивать муку через сито, а то телят, ягнят и поросят будет лихорадить, нельзя прясть — телята и ягнята от этого крутились бы, мотать и сновать пряжу — иначе волки ходили бы около дома, а ветер сорвал бы беленое полотно с луга. Разрешалось только щипать перо, но в некоторых деревнях и это запрещалось. Согласно народным приметам в случае нарушения запретов в семьях «будут калеки рождаться».[654] В Чехии и Словакии после рождественской заутрени не шли, а бежали домой, так как считалось, что у того, кто скорее прибежит, все полевые работы будут закончены раньше, чем у других.

В семьях на рождество и сейчас поют коленды (kolęda — польск.), коледы (коleda — чешск., слов.) — песни традиционного содержания. У чехов и словаков коледа известна и в значении песен — пожеланий добра, благополучия, коледа также и дар за колядование, сам период колядования, рождественские праздники в целом. Польский народ знает тоже несколько значений слова коленда: «kolinda», это время от Нового года до дня трех королей, «kolęda» — облатка в сочельник, «kolęnda» или «dziad» — рождественский сноп, коленды — рождественские подарки.

С первого рождественского вечера или со дня св. Степана начиналось колядование — хождение по домам с пением колядок; в старину взрослых, позднее ребятишек. Надо сказать, что обычай этот постепенно терял свое первоначальное очень важное значение и превращался в забаву, увеселенье, в средство для детей получить подарки, даже — своего рода милостыню (в деревнях нередко колядовали только дети бедняков). А в старину народное поверье приписывало колядованию охранную функцию. В восточной Мазовии (Польша), например, старики помнят, что в деревнях следили за тем, чтобы колядники обязательно пришли и ходили бы по всем домам, никого не минуя, тогда «в такую деревню не ударит молния».[655]

Иные, кроме охранных (от зла, от болезней, молнии и пр.), магические значения приписывались разнообразным действам весьма развитой обрядности колядования ряженых. Народные представления длились до праздника трех королей, а затем во многих своих вариантах переходили в масленичную обрядность (zapusty — польск., fasiang — словацк., fašank, masopust — чешск.).

Второй день рождества — это день св. Степана (Szczepan — польск., Štěpan, Štiepan — чешск., словацк.). Его считали у славян, как и у немцев, покровителем (патроном) лошадей.[656] Об этом говорит то значение, которое придавалось коню и его кормам в обрядах этого дня (чехи, словаки, поляки). Еще перед восходом солнца хозяин убирал из дома солому и сено, относил их в конюшню и хлев лошадям и скоту. В польских семьях в остатках сена на столе домашние искали зерна. Если находили хоть одно зерно пшеницы, считали, что их дом находится под особым благословением. Все найденные зерна овса хозяин старательно собирал в мешок и с ним опять-таки перед восходом солнца ехал на лошади в поле, там он разбрасывал овес в местах, где рос чертополох, приговаривая:

Idź przecz, diable przeklęty Bo ja tu sieję w święto Szczepana Owies święty! Иди прочь проклятый дьявол. так как я сею в праздник святого Степана святой овес!

Крестьяне считали чертополох дьявольским семенем, а поэтому, уничтожая его, как бы прогоняли дьявола. Уезжая с поля, сеявший овес в день св. Степана не должен был оборачиваться, иначе все его действия лишились бы силы.

Для отпугивания же болезней в течение всего года в день св. Степана нужно было положить за матицу несколько веточек подорожника.[657]

Языческим обычаем, воспринятым христианством, было у всех западных славян обсыпание овсом и другими злаками. Церковь считала, что это делается в память о том, как забросали камнями св. Степана. В Польше в некоторых районах духовенство противилось обсыпанию в костеле. Но крестьяне все же приносили иногда в костел овес, ячмень и горох, святили их, а после службы обсыпали ими ксендза. Затем шли на хоры и оттуда обсыпали каждого входящего. Вечером в костел приходили женщины, чтобы собрать рассыпанное зерно, его давали домашним птицам, считая, что от этого птицы будут лучше нестись.[658] Верящие в заклятия сеяли освященный овес на полях, полагая, что если птицы поклюют его хоть немного, то потом не будут склевывать посевы остальных хлебов. Сеяли овес и для уничтожения чертополоха, добавляли его к посевному зерну, давали лошадям и скоту («чтобы бог и св. Степан хранили от заразы»), обсыпали им фруктовые деревья, чтобы лучше плодоносили.[659] В Словакии в день св. Степана обсыпали лошадей овсом.[660] Как уже говорилось, в некоторых районах в день св. Степана обвязывали соломой фруктовые деревья. В старину хозяин, обвязав деревья, сажал на плечи своего помощника и нес его домой, охая, будто под тяжестью фруктов (имитативная магия).

В чешских и словацких деревнях в день св. Степана еще до рассвета маленькие девочки и мальчики ходили как полазники. В Словакии они носили с собой «polázničku» — еловую ветку, украшенную цветами и лентами. Дети желали благополучия, приговаривая:

Ja jsem malý polázniček, přišel jech tu po trojníček, trojníček mi dejče, že… še něšmjejče, bo jo vozem nějadem, suchej řepy nevjezem, čо mi doče to veznem, jeden groš abo dva, to je moja kolenda[661] Я маленький полазник; пришел сюда за монеткой, Мне ее дайте, но не смейтесь, Так как я не на возу приехал, сухой репы не везу. Возьму, что дадите, один грош или два Это моя коледа (Чешская Силезия).

За полазничку — ветку — дети получали подарки. Ветки затыкали над дверью избы, во время грозы или града их зажигали и бросали в печь (охранная магия).

В Польше утром на св. Степана тоже ходили дети (8–10 лет) — «pastuszki ро szczęściu» (пастушки за счастьем). Это, видимо, тоже одна из разновидностей рождественских колядований. Когда детей впускали в дом, они разбрасывали немного овса и пели песню-заклинание с пожеланиями хорошего урожая и свадьбы:

Daj Boże szczęście na ten święty Scepon, Żeby się wam rodziła kapusta ze rzepom. Ziemnioki jak pnioki, Groch jak chodoki, Proso, żebyście nie chodzili boso. Ogórki, jak ciele Żebyście mieli na zapust dobre wesele. Wieprzek tłusty do kapusty, A chudy do budy! Дай боже счастья на этого св. Степана, Чтобы у вас родилась капуста с репой, Картофель, как пни, Горох, как лапти, Просо, чтобы не ходили босо. Огурцы, как телята, Чтобы на масленицу была хорошая свадьба, Поросенок жирный в капусту А худой в хлев.[662]

За эту колядку детям давали кусок пирога или колбасы, сейчас одаривают небольшими деньгами.

В живецких деревнях в день св. Степана в избу въезжал подлазник на коне, желал счастья, обсыпал помещение овсом. Затем подлазника приглашали к столу и угощали, коня же отводили в конюшню.[663]

В отдельных районах Словакии (Tyrрin) в день св. Степана парни приходят к домам девушек с березовыми прутьями под полой. При разговоре с девушкой парень неожиданно вытаскивает прут и хлещет ее по ногам. Это шибачка — šibáčka. За нее парни получают угощенье, а иногда и деньги.[664]

В ночь на праздник св. Степана у поляков (жешовские, тарновские деревни, Сандомирская Пуща) был обычай смецованя (śmiecowanie) — хождение парней к девушкам на смеце (śmiecie — мусор, сор). Прийти на смеце означало выразить девушке свою симпатию. Товарищи парня нередко посыпали соломой дорожку от его дома к дому девушки. Если девушка ожидала, что к ней парень придет, она сразу же после полуночи чисто подметала пол. После этого она ложилась на кровать и притворялась спящей. Не найдя мусора, парень разбрасывал мусор, принесенный им самим, и делал вид, что хочет его поджечь. Тогда девушка, нередко в одной только рубахе, быстро вскакивала и доставала флягу водки — «залить» мусор. Парень в свою очередь угощал домашних своей водкой. По-видимому, очень давним обычаем на день св. Степана, так же связанным с культом коня, как и приезд в дом подлазника, было смецоване на конях. Воспоминания об этом сохранились в повяте Ланьцут Жешовского воеводства. Парень въезжал на коне с соломенной уздечкой в избу девушки, его сопровождали товарищи. Если они находили в избе мусор, то водили по нему коня до тех пор, пока девушка не угощала их водкой. Если же мусора не было — всех угощал парень — «śmieciarz». Конь всегда получал порцию овса.[665] Почти в каждый дом вводили коня в ночь на св. Степана в деревнях под Краковом. По народному поверью, это делалось для того, чтобы все были здоровы, чтобы исполнились желанья членов семьи, и чтобы «лошади были хороши».[666]

Отголоском этого древнего обычая являются, вероятно, залеты («zaloty») — посещение «на коне», «с конем» любимой девушки (Жешовское воеводство). В старину «залеты» парня были только в день св. Степана, сейчас и на именины любимой девушки. Ухаживающий парень сговаривается с пятью своими товарищами и идет с ними к дому девушки. Около дома четверо парней встают парами друг за другом, пятый ложится к ним на плечи, надев картонную маску конской морды. Залетник садится на него и, держась за поводья, въезжает в дом. Так, подражая всаднику на живом коне, парень объезжает избу. Затем все угощаются.[667]

В некоторых районах смецоване происходило в ночь не на св. Степана, а на день трех королей. Парень ставил у ворот двора или дверей своей симпатии «śmieciarza» — мусорщика. Это была соломенная кукла на деревянном остове, в мужской одежде, подпоясанной соломенным перевяслом. На кукле шляпа с цветными лентами и перьями. В одежде куклы парни прятали водку. Девушка раздумывала о том, кто бы ей мог поставить мусорщика. Окончательно все выяснялось вечером, когда приходил парень, брал спрятанную водку и угощал девушку и ее родных. Это рассматривалось как предложение девушке стать невестой (óswiadczyny). В настоящее время кукла «мусорщик» используется и как орудие мести. Парни около дома девушки, которую за что-то невзлюбили, в ночь на св. Степана привязывают мусорщика так высоко, чтобы все видели, а она не могла его достать. В других же деревнях это носит характер забавы, шутки.

Очень явственно выявляется социальный смысл праздника св. Степана. У западнославянских народов есть поговорка — «на святого Степана каждый себе пан». Она отражает существовавший когда-то обычай нанимать в этот день слуг, батраков или продлевать срок найма еще на год. Нанявшихся одаривали, давали им задаток, их угощали. В Польше этот обычай называется «godzieniem» (от gody, godzić — нанимать, договариваться).

Если первый день рождества был семейным праздником, то второй — день св. Степана — носил скорее общественный характер. В этот день ходили друг к другу в гости родственники, друзья, соседи, просто знакомые. Пришедших старались хорошо принять, угостить. Такое разное значение первого и второго дней рождества сохранилось до сих пор.

От 26 декабря по 1 января продолжается колядование и гадания о браке, долголетии, благополучии и пр.

Новый год совпадает с днем св. Сильвестра (у лужичан Новый год — Nowe lěto). Сочельник Нового года у поляков называется щчодры вечур (szczodry wieczór — щедрый вечер), в противоположность чехам и словакам, у которых «штедрым» зовется сочельник рождества. В восточной Мазовии новогодний сочельник называют также «жирным» — (tłustym), толстым (tłusta wilija), потому что в этот день едят много жирной мясной пищи. Здесь обрядовым блюдом в «жирный сочельник» была лемеха (lemiecha) — разновидность похлебки из пшеничной муки, сваренной на воде. Лемеху подавали на стол обильно политой жиром, чтобы «телята были толстыми». Магическое значение имело обмазывание лемехой девичьих голов (девушки мазали головы друг другу). В некоторых селениях девочки ходили с лемехой по соседям и ею мазали им руки, с пожеланиями: «Дай бог, чтобы дождались счастливого следующего года» («Bodajeśmy za rok scęśliwie docekali»). Сейчас этот обычай воспринимается как шутка. Шуточным стал и обычай у хлопцев мазать окна лемехой с сажей и пеплом, причем прежде всего в домах, где есть девушки на выданье.[668]

В Поморье отголоском какого-то, очевидно, древнего обряда было «выщелкивание» (wytraskiwanie) старого года в сочельник Нового. По деревне ходили конюхи и щелкали бичом перед усадьбой помещика, перед двором управляющего, приходского священника. За это они получали деньги, на которые пировали.[669]

Вечером под Новый год парни закидывали на крыши домов бороны, плуги, части телег (Польша). По деревням ходили ряженые: «еврей», «дед», «цыган», «аист», «медведь» и др. У поляков «дед», придя к девушкам на подрядухи, старался засунуть кость в их пряжу. В народе было распространено суждение, что это может привести к стародевичеству. Приход «деда» и других масок заканчивался угощением в складчину и танцами. В новогодний сочельник было принято «красть» друг у друга (девушки у парней и наоборот) какие-нибудь вещи; ряженые тоже немало заботились о том, чтобы удались их «кражи». За украденные вещи полагался выкуп в виде угощенья (поляки).[670]

Гадания под Новый год были особенно разнообразны. Среди них, кроме тех, что вообще практиковались на святки, были и особые. Так, в восточной Мазовии девушка, чтобы увидеть будущего жениха, должна была залезть на чердак и обежать три раза трубу (дымоход). Многие боялись этого гаданья, так как думали, что может показаться и дьявол, наряженный мужчиной. Для того чтобы избежать встречи с ним, девушка раздевалась на чердаке, мылась и тогда уже трижды обегала дымоход против солнца.[671]

В деревнях жешовских, тарновских, сандомирских (Польша) хозяйки, особенно из богатых, пекли 31 декабря шчодроки (szczodroki) из пшеничной, ячменной, ржаной муки. Это круглые или продолговатые булочки, ими одаривали в новогоднее утро шчодроков, новолетников (szczodroki, nowoletnicy) — мальчиков, ходивших перед рассветом по домам. В их песенке были пожелания хорошего урожая, здоровья, счастья:

Na szczęście, na zdrowie, na ten Nowy Rok, Żeby się urodziła kapusta i groch, Żyto jak koryto, przenica jak rękawica, Żeby na drugi rok była jeszcze większa kukielica, Czyście nam tu napiekli bochnoków szczodroków Oraz chleba krom — zapłaci wam sam Pan Jezus I ten święty Jan. На счастье, на здоровье, на этот Новый год, Пусть уродится капуста и горох, Рожь как корыто, пшеница как рукавица, Чтобы в будущем году была еще больше булка. Напекли нам здесь буханочки-шчодроки, А также краюшку хлеба  —  за это заплатит вам сам пан Иисус И святой Ян (Горлицкий повят Жешовского воеводства).[672]

Вслед за шчодроками ходили в жешовских деревнях дробы, драбы («droby, draby») — два парня и дзяд (dziad — дед) или же несколько «драбов», «дед» и «цыган». Их коленды (песни) начинались так же, как и у шчодроков. Они желали, чтобы у хозяев уродились:

Rzepa jak  —  nalepa, Korpiele jak gardziele, Zimioki jak chodoki, Przenica jak rękawica, Zeby był snop przy snopie, Kopa przy kopie… Gospodarz między kopami, Jak miesiąc między gwiazdami. Репа, как налепа, Брюква, как глотка, Картофель, как лапти, Пшеница, как рукавица, Чтобы сноп был при снопе, Копна при копне… Хозяин между копнами, Как месяц среди звезд.

Обрядовый характер их прихода выявлялся из следующих строк обращения к хозяевам:

Tu scęście będzie, Gdzie drob przybędzie, Krowa się ocieli, Dziwka za mąz wyjdzie. Dawniej droby chodziły. Korpiele się rodziły. Teroz droby nie chodzą, Korpiele się nie rodzą. Там будет счастье, Куда прибудет дроб, Корова отелится, Девка замуж выйдет. Раньше дробы ходили, Брюква родилась, Теперь дробы не ходят, Брюква не родится.

И, наконец, благодарность за дары (календу), обычная при колядовании:

Za kolędę dziękujemy, Zdrowia, scęścia wom zycymy. За коленду благодарим, Желаем вам здоровья, счастья.[673]

К Новому году и к дню трех королей в Польше пекли еще фафернухи (fafernuchy) или так называемые орехи из муки с медом и орехами. Их сушили на печке, ими одаривали друг друга соседи, девушки парней и наоборот. Поляки, как и лужичане, на Новый год и на праздник трех королей пекли хлебцы в виде фигурок животных и птиц: коров, бычков, лошадей, овец, телят, ягнят, кур с цыплятами, гусей. Лужичане называли их ščedrak, šćodrak, nowe lětko, поляки — nowe latka.[674] Чехи и словаки пекли такие же хлебцы в рождественский сочельник и называли их божи милости (boži milost), а иногда в день св. Микулаша — микулашске печиво (mikulašské pečivo) и св. Люции. В Польше очень интересны «новолятки» из Курпевских, Мазурских и Варминьских селений. В мазурских деревнях, кроме перечисленных выше фигурок, встречаются иногда изображения свиньи, а в курпевских довольно часто собаки. Животный мир, представленный польскими новолятками, включает и диких зверей, но только тех, кто не приносит зла человеку. Это олени, серны, зайцы, белки. Смотря по преобладанию среди такого печенья фигурок козы или бычков (bysków), в некоторых деревнях Курпевского района все новолятки называются козами или бычками, независимо от того, кого они на самом деле изображают.[675] В новолятках часто несколько фигурок людей, животных и птиц помещались на круге (например, наседка с цыплятами, пастух со скотом и т. п.). Возможно, что этот круг считался в старину магическим и должен был охранять животных, птиц, фигурки которых на нем находятся. Магическое значение фигурного печенья подтверждается тем, что его давали скоту, «чтобы скот лучше плодился» (поляки, лужичане, чехи и словаки). Поляки давали новолятки детям, которые играли ими, а потом их съедали. По-видимому, и в этом был какой-то магический смысл. Часть новоляток хранили весь год на печке, в шкафу (мазуры) или подвесив к потолку в углу, где был домашний алтарик.

В Вадовицком повяте (Польша) пекли длинное новолятко — «хлев» (obora). Оно состоит из трех частей — срединной без рисунка и боковых, на которых нарисованы пастухи. Срединную часть хозяйка отдавала скоту. В Подгалье (д. Юргув, повят Новый Тарг) пекли большое новолятко, на котором было столько налепленных кусочков теста, сколько было коров в хозяйстве, посредине же было самое большое возвышение, как бы изображающее коня. От этого новолятка скоту давали по кусочку.[676]

Обрядовое зооморфное печенье имело не только магическое, но и культовое происхождение. В Чехии и Словакии оно делалось в виде птицы, жабы, ящерицы, лисы, белки, русалки, позднее появились и новые формы в виде черта, трубочиста и др. На печенье шла лучшая мука с прибавлением муки из первых или последних колосьев года. Сверху печенье мазали медом и посыпали маком.

В собственно чешских областях наиболее славились своим рождественским печеньем деревни Чешско-Моравской возвышенности. В Моравии еще совсем недавно во время рождественских ярмарок продавалось мелкое печенье из Моравской Валахии, отдельные городки которой (Рожнов, Френштат, Визовицы) специализировались на его приготовлении. Оно делалось из очень густого кислого теста и варилось в кипятке, затем его смачивали сладкой водой или смазывали яйцом и ставили в горячую печь до получения золотистого цвета.[677] Эти изделия через перекупщиков нередко достигали самой Праги. Жители крупных городов украшали ими рождественские елки.

Изготовление рождественского мелкого обрядового печенья сохранилось сейчас только в деревнях Скленово и городе Визовицы в Моравской Валахии. Продается оно в магазинах Центра народного художественного производства.

Интересные аналогии западнославянским обрядовым печеньям, божи милости, шчодрокам, были в святочном печении русских — козули, хозули, коровушки.[678] В новогодних обрядах встречаются и магические действия, цель которых — улучшить урожай фруктов. Это не однажды упоминавшееся обвязывание фруктовых деревьев соломой перед восходом солнца.

В Словакии в день Сильвестра из дома в дом ходила «куриная баба» (kuriná baba) — мужчина, переодетый в женское платье, на голове у него соломенная корона с колокольчиком, вплетенным в середину. Его спутник был одет в платье из соломы и кожух, перевязанный перевяслом. Солому от этих масок в каждом доме понемногу отрывали и клали в гнездо курам для того, чтобы они хорошо неслись.[679]

Зимние календарные торжества у западных славян включали праздник трех королей (6 января), начиная с его сочельника. И опять-таки по обилию угощений, подарков в Польше сочельник трех королей нередко называли «щедрым» (szczodry wieczór — Мазовия, краковские, радомские деревни), как рождественский сочельник у чехов и словаков, новогодний у лужичан и поляков. В Калишском воеводстве (Польша) вечером в этот сочельник гасили в домах огонь, а после молебствия зажигали кусок веревки от освященного огня, дома от него разводили огонь, который старались сохранить весь год.[680]

В сочельник трех королей продолжались колядования, выступления ряженых. Известна одна из форм колядования — хождение «по шчодроки»: приход колядников, их выступление и одаривание за это шчодроками (обрядовым печеньем). В польском Поморье шчодроками выступали пастухи, они пели песни, за что и награждались. Вот одна из этих песен:

Dobri wieczor, szczodri wieczor, Nam powiedają, że tu rôgule pieczą. Jeszli nie rôgula, tej chleba glën (krajanka) Wasza desza mdze (będzie) miała W niebie szczodroblewy dzeń. A jeszli nie chleba glên, tej korszczuk (łyzka) masła, Wasza desza (dusza) mdrze ża dobrze w niebie pasła. Добрый вечер, щедрый вечер, Нам говорят, что здесь пекут рогали, Если не рогали, то хлеба краюшку, У вашей души в небе будет щедрый день… А если не хлеба…, то ложка масла. Ваша душа хорошо будет пастись в небе.[681]

В других районах Польши колядовали обычно дети. В одной из их песен говорится о красивой панне, выметающей дворы, и о королях, спешащих с дарами. Интересно в ней упоминание «о размножении коней» («rozmnażanie się koni»), о том, что шчодроки развозил Иисус на златогривом коне. В варианте подобного выступления в Лазнове (Laznów) раздает шчодроки некая Геня (Gienia), первоначально это была, вероятно, та же красивая панна. В иных выступлениях есть упоминание о Иисусе и святом Яне, которые, как это видно из краковских песен, вместе со св. Степаном вспахивали землю золотым плужком. Сохранились сведения о том, что за свои выступления ходящие по шчодроках и получали печенье в виде зверюшек, рогаликов, булочек.[682] Так же одаривали колядующих в Чехии и Словакии. В благодарениях за подарки, как и в новогодних песенках, есть пожелания хорошего урожая:

Niech się wam rodzi przenica Jak rękawica, A jęczmień Tak wielki jak koń![683] Пусть у вас родится пшеница, Как рукавица, А ячмень Такой большой, как конь. Vinšujem Vám hody, na poli úrody, V stodolach plienoty, Bože, daj hojny rok. Желаю вам годы, на поле урожай, полные стодолы. Боже, дай богатый год. (Словакия).[684]

По данным из Бжезинского повята Лодзинского воеводства, в праздник трех королей обвязывали соломой фруктовые деревья, чтобы лучше был урожай. В восточной Мазовии в сочельник этого праздника, как и под рождество, расстилали сено на столе, ели кутью, ставили снопы и вязанки ржи, которые потом скармливали скоту. Вечер под день трех королей был как бы повторением ужина в рождественский сочельник (но с пищей скоромной), прощальной беседой с душами умерших.[685]

Повсюду в западнославянских странах праздник трех королей был связан с библейским сюжетом поклонения волхвов («королей»). В церковь несли святить золото в виде золотых монет, колец. Родители давали их отделявшимся детям — как основу будущей зажиточности. Ладаном и «миррой» (можжевельник) священник кадил, обходя все дома. Освященным мелом он писал год и начальные буквы имен королей G. М. В. (Gaspar, Melchior, Baltazar) для охраны от злых духов. В память о крещении Христа в Иордане священник святил воду, прихожане брали ее домой. Случалось, что водосвятие совершалось и на ближайшей реке. Чешская молодежь в день трех королей умывалась снегом, озаренным солнцем. Верили, что это приносит счастье.[686]

Чешская народная художественная игрушка — рождественский ряженый (конец XIX в.) (Клатовский музей)

Еда в сочельник и в день трех королей была праздничной. Полякам, чехам, словакам был известен обычай на праздник трех королей подавать в конце обеда печенье. В Польше в одно из печений запекали миндаль. Мужчина, которому попадалось печенье с миндалем, становился миндальным королем. Он выбирал королеву.

Как уже говорилось, рождественско-новогодний цикл обрядов у западных славян включал колядование и народные интермедии, переходящие в разных вариантах в масленичные увеселения. Выступления ряженых включали многие напластования обрядности — древней языческой и христианской. В них выявляются общие черты с обрядностью других европейских народов. Огромную роль играли в этих представлениях маски животных. Можно предположить, что маски эти заменили живых зверей и птиц. Более того, еще до недавнего времени живой конь был участником представлений в районе Сандомирской Пущи (у лясовяков) и в деревне Тынец под Краковом.[687] «Kolęda koniem» у лясовяков имеет, по-видимому, магический смысл. Въезжая на коне в избу своего приятеля, всадник произносил обрядовые слова: «Chodził koniś po kolędzie, robił na chleb, robić będzie» («ходил конь по коленде, зарабатывал на хлеб и будет зарабатывать»). Затем он объезжал всю избу, после чего конь получал овес на крышке хлебной дежи (квашни), а мужчины пили водку. В селении Дзиковец помнят еще обряд, когда всадник въезжал в избу в сопровождении группы парней (по обычаю можно было въезжать на конях, но не на кобылах).[688] В деревне Тынец под Краковом в рождественскую ночь по улицам можно было увидеть всадников в сопровождении пеших колядников. На конях упряжь была с колокольчиками. Всадники заезжали ко всем, у кого были лошади, а иногда и к тем, у кого лошади не было, но была в семье красивая девушка на выданье. Разбудив хозяев звоном колокольчиков, всадники начинали петь коленды, за песни свои они получали подарки. Этот обычай колядований с живым конем, в прошлом распространенный, по-видимому, у всех западных славян, со временем был заменен хождением с ряженым в виде коня (у поляков в рождественские и новогодние дни, у чехов и словаков главным образом на масленицу). Известный польский этнограф К. Мошиньский писал о распространении маски коня в Германии, Англии, Южной Франции, в Македонии, Болгарии, Молдавии, Турции (за пределами Европы — в Индокитае, Японии, Китае).[689]

Хождение с коником (konik — конек) было также распространено в восточной Мазовии (Польша). Конька делали из корзинки без дна, на нее накидывали белое покрывало, впереди к корзине прикрепляли оглоблю с лошадиной мордой, по бокам свисали «ноги» всадника, вырезанные из картона. Сам же наездник залезал в корзину, и она держалась у него на бедрах. Конька сопровождали мальчики старшего возраста и музыкант. Они пели:

Hulaj, hulaj, konicku, Ро zielonem gaicku! Dzie konicek nie chodzi, Tam zytko rodzi.[690] Гуляй, гуляй, конек, По зеленому лесочку! Где конек не ходит, Там рожь родится.

С кобылкой, коньком ходили так же в Жешовском воеводстве,[691] как и в Белостокском. Северная граница распространения этого обычая достигает северо-западных районов повята Вельского, севернее Нарвы он неизвестен.[692]

В щедрый вечер или на рождество в Чехии в начале нашего века ходили Перехты (Perechta, Perchta), устрашающие маски, напоминающие Люцию. Это были фантастические фигуры с туловищем человека и головой чудовища. Маски Перехты были крайне разнообразны: встречались черные, белые, красные Перехты. Одну из них, маску белой Перехты из села Грдлы, описывает П. Г. Богатырев: «Каркас головы делается из прутьев или проволоки. Каркас обтягивается полотном и обклеивается красной бумагой. Зубы прикрепляются отдельно. Красный язык двигается, как рычаг, причем на более короткой стороне этого рычага висит веревка, за которую незаметно для публики дергают рукой. К языку прикрепляется гнилушка, на которую изнутри дуют: она-то и освещает глаза и рот маски. Нос имеет форму клюва и прикрепляется отдельно, а глаза для большего страха делаются круглыми, с дырочками. Маска надевается на голову так, чтобы передняя часть ее сильно выступала перед лицом. На маску надевается старомодный белый чепец, который привязывается к маске белыми лентами. На Перехту надевают белую кофту и белую юбку. В руках у нее звонок и палка».[693] Гораздо чаще Перехта снабжается длинным ножом, которым она грозит распороть живот всем тем, кто не вовремя прядет, а также детям, которые не молятся или не постятся. В Моравии эта же маска называется Шперехта (Šperechta). По-видимому, она появилась здесь под немецким влиянием, так как широко была распространена у немцев и австрийцев.

У чехов одновременно с описанной Перехтой под тем же названием была известна маска кобылы, с которой ходила на рождество и перед праздником трех королей, а также во время масленицы колядующая молодежь. Это была огромная деревянная конская голова, обтянутая полотном, прикрепленная высоко на длинной палке, которую держал обычно молодой человек, завернутый с головой в белую плахту. В сопровождении других масок Перехта врывалась в дом и старалась «покусать» хозяев, в особенности всех молодых девушек. Все потом вместе танцевали и щедро одаривались хозяевами.[694]

Очень похожа была на эту маску фигура клибны (Klibna) из Южной Чехии. Это та же сделанная из соломы конская голова на высокой палке, которую держит в руке деревенский парень, другой (а иногда и два других) встает за ним, положив руки ему на плечи и пригнув голову. Обоих накрывают белой плахтой. Третий парень садится клибне на спину, а четвертый водит ее по домам.

В окрестностях горы Ржип в Чехии во время колядования на рождество и перед днем трех королей водили бруну (bruna), т. е. сходную с клибной маску, но с ветвистыми рогами, а иногда и с коровьим хвостом. Ее поводырь разгонял собиравшихся детей и грозил тем, что бруна их разорвет. В некоторых селах маску эту называли шимла (šimla), т. е. белый конь.

Другой важный персонаж колядования — «коза». Мошиньский отмечает эту маску в северной Мазовии, особенно часто она встречалась в южных районах Малой Польши, так же как в соседней Белоруссии и на Украине. Очень характерен был этот персонаж для Словакии и Чехии. В Польше в Белостокском воеводстве с «козой» ходили так называемые Herody. В восточной Мазовии водили козу, припевая:

Dzie koza chodzi, tam żyto rodzi U-hu, a ha-ha! Koza nieboha. Где коза ходит, Там жито родит, Уху, а ха-ха! Коза небога. A dzie jej tropy, tam stawią kopy U-hu, a ha-ha, Koza nieboha[695] Где ее тропы, Там ставятся копны, Уху, а ха-ха! Коза небога.

Подобную же «коленду», в которой козе приписывается магическая сила плодородия, поют в калишских деревнях.[696]

Ряженые разыгрывали сценки убийства козы и ее воскресения, когда с нее «снимали сглаз» (odczyniały uroki). Бывало, что козу сопровождала «молодуха» с «ребенком» на руках, т. е. с куклой, сделанной из тряпья и соломы (подобно тому, как это было некогда в Белоруссии и на Украине).[697]

По разыгрываемым действиям к козе близок «туронь» — ряженый с маской, напоминающий и быка, и козу. Челюсть туроня хлопает. Эта маска особенно характерна для представлений ряженых в Словакии, в Юго-Западной и в части Центральной Польши. В Словакии, например, туроня изображали два парня, покрытые овчиной. В Польше ходили с туронем в жешовских и тарновских деревнях,[698] в Краковском, Келецком воеводствах и других районах.[699] Как и козу, туроня «убивали» и он «воскресал». По мнению польского этнографа и фольклориста XIX в. Оскара Кольберга, обряды с «туром», туронем (в восточных языках тур — это бык) относятся к языческим обрядам славян, где тур был символом солнца, в его честь отмечали праздник, называемый Turzyci (turicy). Мошиньский считал, что название turoń происходит от Turbos primigenius и отмечал сходные наименования масок в Румынии (turca, tucă, tarca — маска с головой животного), а также в Дубровнике в южной Далмации (turica — маска животного с подвижной челюстью).[700] Маска туроня до недавнего времени была широко распространена в Словакии. По мнению чешского ученого А. Вацлавика, turoň был персонажем, означающим плодородие, появление туроня предвещало в каждом доме богатый урожай. «Kde sa turoň vál’a zemky sa dobre daria» — «Там, где валяется туронь, хорошо родится картофель» — говорят словаки. А. Вацлавик, как и польские ученые, считал, что маска тура была перенесена в цикл новогодних празднеств из летних праздников троицина дня (turicy).[701]

В Польше встречалась маска оленя, напоминающая козу (юго-западные районы Люблинского воеводства).[702] Столь же частым персонажем, как коза и туронь, был там аист боцян (bocian). Это ряженый с маской в виде птичьей головы с длинным клювом. Подобная же маска под названием «журавель» распространена у обских угров, в восточных областях расселения славян (русские, белорусы), она известна в Румынии и у немцев. В северо-западных районах Украины ее называют, как и в Польше, боцаном.[703]

Специфичной для чехов, словаков, поляков была маска медведя. Сцена его смерти и оживания изображалась, как и в упомянутых выше обрядах о туроне и козе. Вместе со своим поводырем (им часто был ряженый «еврей») медведь показывал разные забавные фокусы. Обычно был он обмотан стеблями гороха, иногда покрыт медвежьей шкурой. Такие же ряженые медведем выступали в рождественско-новогодних представлениях восточных славян, немцев, народов Прибалтики и Скандинавии.[704]

В Польше ходили колядовать с «волком», но реже, чем с «медведем», «туронем», «козой» и «боцаном». Ряженый надевал волчью шкуру. Наряжались волком и надевали волчью маску в западном Мазовше, Поморье, в Келецких и Силезких деревнях. Сходные маски волка были в Боснии, Молдавии, в Северной Болгарии.[705] Из зооморфных масок, кроме упомянутых, изредка встречались маски орла, петуха, вола, барана (Польша).[706]

Группа ряженых в Польше. Деревня Прухлик, повят Ярослав Жешевского воеводства

В рождественско-новогодних играх западных славян выступали действующие лица: «цыган», «еврей» с книгой в руках (в народе это считалось признаком учености), «женщина с ребенком» (куклой), «трубочист», «лекарь», «мужик», «шляхтич», «козак», «солдаты», «маршал», «жандарм», «смерть», «ангел» и др. Тема представления была одна и та же: рождение Христа, поклонение волхвов. Иногда здесь же разыгрывались сценки об Адаме и Еве, представление «Король Ирод» (Król Herod — польск., Herodes — чеш., слов.). В Польше, Чехии и Словакии этот народный театр был очень популярным (его представления можно было увидеть, например, в Высоко-Мазовецком повяте Польши). По своему происхождению представление «Король Ирод» связано с средневековыми мистериями рождения Христа. Сюжет был религиозным, но в конце выступления разыгрывались и бытовые сценки. Персонажи — «Король Ирод», «маршал» или «гетман», «адъютант», «солдаты» — были в очень красочной одежде из картона и цветной бумаги. Устрашающей была фигура смерти с косой.[707]

«Король Ирод». Кукла для шопки. Повят Новый Сонч Краковского воеводства (Польша)

В праздник трех королей у западных славян ходили ряженые короли, один из них был черным. В Польше к циклу колядок относилась разыгрываемая «Краковская свадьба» (Wesele Krakowskie). В ней участвовали «жених», «невеста», два «дружка», две «дружки».

В Словакии и Моравии до сих пор существует обычай: ряженые королями дети ходят по домам в день трех королей. Самой распространенной из коляд в этот день остается: «Мы, три короля, идем к вам…». Текст ее установленный, рифмованный повторяется от дома к дому. Один из мальчиков-королей стоит посредине избы, два других ходят вокруг него, падают попеременно на колени, стучат палкой об пол и поют:

Мы, три короля, мы идем к вам, Счастья, здоровья, долгих лет, Мы идем к вам с края света. Издалека наш путь В Вифлеем в шалаш, А ты, черный, сзади, Что выставляешь свою бороду. Солнце тому причина, Что лицо твое так загорело.[708]

Из цветной бумаги, фольги и дерева в польских, чешских, и словацких городах и деревнях издавна мастерили вертепы — шопки (польск.), бетлемы (чешск., словацк.).[709] Они произошли от яселек, которые первоначально устраивали в костелах. К рождеству на алтаре или в боковой часовне костела сооружали Вифлеемский хлев. На фоне, изображающем скалы, покрытые южной растительностью, помещали ясельки с фигуркой новорожденного Христа, фигурки божьей матери, св. Иосифа, пастухов, овец и др. К празднику трех королей здесь же ставили фигурки восточных владык, пришедших поклониться Христу. Они несли ему дары — мирру, фимиам и золото. Обычай устраивать в костелах ясельки распространился из Италии в XIII в. Его принесли монахи-францисканцы. В конце XVII в. для привлечения зрителей на свои представления монахи вводят в них жанровые сценки, в вертепах появляются движущиеся фигурки (по-видимому, под влиянием французского театра марионеток). Постепенно представление это принимает все более народный характер, религиозный сюжет служит в нем только канвой. В конце XVIII в. духовными властями такие представления в костелах были запрещены, как не соответствующие по содержанию святости костелов. Тогда вертепы распространились в быту, с ними стали ходить по домам и давать представления — «колядовать».

Первоначально для этого устраивалось нечто вроде кулис. В начале XIX в. место плоских расписных кулис заняло небольшое сооружение из бумаги и дерева, нечто подобное терему с выдвинутой вперед авансценой. На ней двигались фигурки — персонажи представлений, а среди них, кроме религиозных, также изображающие королей, крестьян в сукманах, козака, венгров, евреев и др. Все эти персонажи сохранились в вертепе и позднее.

Шопки (бетлемы), с которыми ходили колядовать по деревням, оставались простыми по форме. Кое-где их можно увидеть в настоящее время. Они небольших размеров, у них деревянный остов, оклеенный цветной бумагой, куклы — деревянные, глиняные или картонные.

Вертепы пришли в деревню из города. Традиция изготовления вертепов была очень стойкой, она сохраняется до сих пор. В больших вертепах в Чехии ставилось до 250 человеческих фигурок, 400 фигурок овец, 200 коров, более 200 деревьев и т. д.

Ряженые «Три короля» у лужицких сербов

В деревнях они делались более простыми, но иногда занимали половину избы. В отдельных районах вертепы различались по своему типу. Так, в Чехии еще в начале XX в. выделялись бетлемы округа г. Пльзня своими красивыми деревянными фигурками в национальных костюмах; в районе г. Клатова делали бетлемы с цветными бумажными фигурами; у г. Пршибрама — с движущимися фигурками, изображающими местных рабочих-горняков, из дерева, олова, хлебного мякиша; в восточной Моравии вертепы рисовались на деревянных досках.

В музеях до сих пор хранятся отдельные вертепы известных народных мастеров, как, например, ходский керамический бетлем Гейдлера из г. Домажлице.[710]

В начале XX в. в Чехии делались вертепы по эскизам известных художников.

Большое разнообразие шопок создали каменщики Кракова и окрестных селений (Кроводжа, Чарна Весь, Гжегужки, Людвинов и др.). Работа каменщиков была сезонной, она длилась с весны до ранней осени. На осенние и зимние месяцы дополнительным занятием для большинства каменщиков стало изготовление игрушек и шопок. Множество маленьких шопок высотой около 40 см продавалось в рождественские праздники перед Мариацким костелом в Кракове. Их охотно покупали в подарок детям. Вид их был незатейлив: две, реже одна или три башенки из разноцветной бумаги, картонные фигурки рождественских персонажей в нише на первом этаже. Зато большие шопки (до двух метров) для кукольных представлений были подлинными образцами народного изобразительного искусства. Неистощимая творческая фантазия мастеров обогатила вертепы, изготовленные в отдельных городах (Краков — Польша, Иглава — Чехия), элементами городской архитектуры. Известны были мастера, возглавлявшие коллективы шопкяжей — кукольников. Таким мастером был, например, каменщик Михаил Эзенекер, которого приглашали знатные краковские горожане.

Мальчики с шопкой. Деревня Плаза, повят Хжанув Краковского воеводства (Польша)

С 1937 г. в Польше в Кракове ежегодно организовывались конкурсы шопок, что заметно активизировало творчество народных умельцев. Шопки экспонировались на площади около памятника Мицкевичу. После второй мировой войны, в 1945 г. по инициативе Исторического музея конкурсы на лучшую шопку были в Кракове возобновлены. Они проводятся ежегодно в декабре, на традиционном месте — у памятника Мицкевичу и стали праздником народных умельцев. В них участвуют люди разных возрастов и самых различных профессий (каменщики, инженеры, студенты, школьники). Замечательные шопки создали современные одаренные народные мастера шопкяжи — Тадеуш Рута, Антоний Войцеховский, Франтишек Тарновский, Здислав Дудзик, Вацлав Морис, Витольд Глух и др. Конкурсное жюри оценивает шопки и присуждает награды мастерам. Лучшие шопки приобретают музеи, Дома культуры, некоторые из них были проданы заграничным музеям и частным лицам. В 1967 г. состоялся 25-й юбилейный конкурс шопок, на котором получили дополнительные награды наиболее активные участники этих конкурсов в прошлом и сейчас.

В старину в Польше колядники ходили не только с шопкой развитой формы, но и с батлейкой (Белостокское воеводство). Это ящик на палке, внутри которого вокруг свечи вращается картонный круг с картонными же примитивными персонажами шопки.[711]

У чехов и словаков до недавнего времени широко бытовали пастушеские вифлеемские игры. Их разыгрывали прежде взрослые, а затем только дети. «Пастухи» подпоясывались перевяслами, надевали бумажные шапки, в руках держали пастушеские бичи. Их сопровождал «ангел» в белой длинной рубахе, который нес вертеп. Войдя в избу, ангел ставил на стол Вифлеем, все пастухи склоняли головы, как будто засыпая. Старший пастух будил их, но напрасно. Ангел говорил: «Slava na výsotech Bohu а na zemi pokoj lidem dobre vůle!» (Слава богу на небе и на земле, мир людям доброй воли). Пастухи просыпались и начинали собирать дары для Вифлеема.[712]

Хождение с бетлемом на Горегронье (Центральная Словакия)

Для игр было характерно сочетание пения с танцем и пантомимой. Сцена начиналась с того, что персонаж, изображающий ангела, сообщал пастухам о рождении Христа, пастухи с дарами отправлялись в путь, чтобы поклониться новорожденному. Обычная широко распространенная коляда обрастает новым текстом, чаще всего также рифмованным, содержащим массу необычайно реалистических деталей из жизни пастухов в горах. Патетический текст, славящий рождение Христа в Вифлееме, все время перемежается с текстом из пастушеского быта, полным народного юмора. У западных славян существовал обычай колядовать и со «звездой» (gwiazda — польск., hviezda — словац.). Ее сооружают из обруча от решета, прикрепленных к нему прутиков, образующих расходящиеся лучи звезды. Все это оклеивалось бумагой и нередко украшалось цветными вырезками. У звезд бывает по 8, 16 и 18 лучей, укрепленных в два ряда, которые вращаются в противоположных друг другу направлениях. В Словакии в пос. Зазрива еще недавно ходили колядовать со звездой, сделанной из 365 кусочков бумаги.[713] В обрядности участвовали в большинстве случаев дети, но взрослые помогали им делать звезды. Благодаря активной деятельности этнографов и музееведов в музеях западнославянских народов собраны богатые коллекции самых разнообразных звезд оригинальной формы и декора.

Зимние календарные обычаи в современной жизни западнославянских народов сохраняются только отчасти. Многие из них потеряли прежние религиозно-магические функции, модифицировались и если выполняются, то главным образом как праздничные развлечения и традиционные семейные торжества. Обрядовые представления зимнего цикла нередко исполняют региональные самодеятельные коллективы. В настоящее время устраиваются конкурсы выступлений колядников, ряженых, актеров народных интермедий.

Участники конкурса шопок. Краков (Польша)

НАРОДЫ ЮГОСЛАВИИ

* * *

М. С. Кашуба

Несмотря на большое разнообразие культурно-бытовых традиций в различных краях Югославии, в обычаях, обрядах и верованиях народов страны очень много общего.[714] Это общее восходит к глубокой древности, к дохристианским временам. Очень отчетливо виден древний общий пласт в календарных обычаях и обрядах, в частности тех, которые приходятся на середину зимы. Значение, которое придавалось зимним календарным обычаям и обрядам, призванным обеспечить благосостояние семьи на целый год, будет понятным, если вспомнить, что именно в это время года исполнялись обряды, связанные с языческим культом солнца, — зимнее солнцестояние, и что к этому времени церковь приурочила время рождения Христа. Роль церкви в календарных праздниках не была одинаковой у всех народов Югославии. Как известно, католическое духовенство повсюду оказывало большее влияние на своих прихожан, чем православное, что нашло свое отражение и в календарных обычаях.

Четко выделить дни святых, празднование которых связывается с началом зимнего цикла, довольно трудно вследствие того, что отдельные зимние праздники тесно соприкасаются с осенними и весенними. Многие относят его к началу рождественского поста.[715]

Примером такого синтеза является день святого Мартина — 11.XI — католики, 24.XI — православные (sv. Mrat, sv. Martin, Martinovo, св. Мрата), который с большим основанием считают завершающим осенний цикл обрядов (пригон скота с пастбищ и связанный с этим праздник пастухов, благословение вина и т. д.).[716] Однако сербы, например, прямо считают этот день началом зимы, говоря о нем так: «св. Мрата — снег за врата».[717] К дню Мартина приурочивается и деятельность по подготовке к зимним праздникам: так, в Хорватии в этот день начинали откармливать гуся к рождественскому столу.[718] С Мартиновым днем связаны также поверья и гадания о предстоящей зиме.[719]

По имени этого святого вся следующая неделя называется мратинци (Мгаtinci); правда, в отдельных областях, например, в Болеваце (Сербия) мратинци праздновали только два дня.[720]

Перед первым днем поста сербы и черногорцы справляли божиħне покладе (27.XI) — в этот день производили различные магические действия, направленные против злой силы, которая, якобы, в это время, именно в ночь на первый день поста, особенно свирепа.[721] Было принято в этот день всем членам семьи собираться дома и устраивать веселые пиршества.

Все последующие календарные праздники входят в рождественский цикл и служат как бы подготовкой к рождеству.

Сербы и черногорцы отмечают праздник введения (Ваведење) (4.XII). В этот день запрещалось прикасаться к острым предметам — ножам, серпам, косам, ножницам и пр., чтобы волки зимой не задрали скот. По погоде в этот день, так же как и на Мартинов день, определяли, какой будет зима.[722]

Отмечали дни святого Климентия 23.XI (8.XII) и святой Катарины (25.XI) — оба эти дня связывали с домашними животными. В день св. Климентия, который считался покровителем животных, хорваты, например, лошадям давали пить соленую воду, подрезали им крестообразно гриву, чтобы защитить их от злых сил. С такой же целью в этот день домашних животных трижды прогоняли вокруг церкви.

В день св. Катарины пастухи ставили свечи: это должно было предотвратить болезни овец. Существовали и запреты на определенные виды работ, так, например, в Пригорье (Хорватия) не пряли. В этот день устраивали свадьбы, и поэтому девушки обращались с молитвой к святой Кате, чтобы она послала им хороших женихов (Яйце, Босния и Герцеговина). День святой Катарины связывали с наступлением холодов, говоря, как и сербы в Мартинов день, «sv. Kata — sneg za vrata».[723]

Повсеместно в Югославии 30 ноября (13.XII) отмечали день св. Андрея (Andrej, Andraž, Jandrevo — словенск., «мечкодав», «мечкин дан» — сербскохорв.). Хорваты Далмации именно с этим днем связывали начало зимы. Сербы и черногорцы в этот день не ходили в лес, не работали или не выполняли никаких работ, думали, что это якобы защитит скот от нападения диких животных.

В ряде районов Сербии (Болевац, Хомолье и др.) день св. Андрея отмечают как медвежий (по поверию, св. Андрей ездит на медведе). Существовали запреты произносить в этот день слово «медведь», а если о нем и говорили, то называли его «она» или «тета». Накануне этого дня хозяйки специально готовили ужин медведю — варили несколько початков кукурузы и сухие груши и ставили около дома. Вечером глава семьи надкусывал каждый початок и грушу, а утром показывали детям, как ужинал медведь. В Словении в этот день мальчики ходили по домам — желали всем домочадцам счастья, за что хозяева одаривали их орехами, сушеными грушами, мелкими деньгами. С днем святого Андрея связано довольно много поверий, по которым определяют судьбу будущего урожая и зиму. Так, словенцы считали, что если дует южный ветер, то зима будет суровой (Прекмурье); если к этому дню еще не было снега, зима будет бесснежной и вымерзнут озимые (долина реки Савы) и т. д.

Особо почитаем святой Андрей девушками, которым он мог при выполнении определенных условий предсказать жениха. Чтобы в полночь приснился суженый, нужно было обязательно поститься — можно было съесть только три пшеничных зерна (Словения — Белая Крайна, Прекмурье, Штайерско и др.) и выпить три глотка воды (хорваты — Копривница), под подушку положить зеркало (хорваты), а также мужские брюки, бутылочку воды, кусочек хлеба и гребень (словенцы — Прекмурье), а под кровать поставить корыто с водой. Молясь в этот день в церкви, девушки обращались к святому Андрею с просьбой дать им мужа.[724]

Православное и католическое население 4 (17) декабря довольно широко отмечало день св. Варвары (Barbara). Святая Варвара считалась покровительницей горняков и портных, поэтому в этот день никто из них не работал. Обряды этого дня носили ярко выраженный аграрный характер, и даже запрет шить объясняли тем, что нарушение его приведет к тому, что куры не будут нестись (словенцы). В большинстве сербских и хорватских областей в этот день или накануне его специально варили обрядовое кушанье, сходное с тем, которое ели в сочельник, — из зерен пшеницы, ячменя, ржи, кукурузы, гороха, бобов, сушеных слив, яблок, орехов и т. д. — варица (сербы), вара (vara — хорваты), вариво (черногорцы). Различными обрядами сопровождалось принесение воды для приготовления этого блюда. Как мы увидим из последующего описания зимних обычаев, южные славяне отводили немаловажную роль в них воде, приписывая ей магическую силу, относясь к ней с уважением и страхом. Воду для приготовления варицы брали из разных источников (девяти или трех); опускали туда различные сухие травы и цветы, например васильки, а потом вынимали их и добавляли туда «святую» воду. В этот день за водой шли тщательно причесанными и чисто одетыми, здоровались с ней, как с одушевленным существом. В обрядах, связанных с водой прослеживаются пережитки жертвоприношений. В отдельных областях, например в Боке Которской (Черногория) на следующий день к источнику приходили с варицей и, поздоровавшись с водой, приносили ей своеобразную жертву, бросая в нее варицу со словами: «Мы тебе варицы, а ты нам водички, козлят, ягнят (следует перечисление всех домашних животных. — М. К.) и всякого счастья». Считалось, что такая вода приносит благополучие семье, поэтому ею кропили дом и хозяйственные постройки, произнося при этом пожелания счастья и благополучия членам семьи и скоту. Эту воду солили и давали скоту.

Варицу ели холодной на второй или чаще третий день; бытовала даже такая поговорка: Варварица варит, Савица студит, Николица ест. Считая, что варица обладает защитно-магическими свойствами, ее ели не только все домочадцы, но и обязательно давали скоту, мазали ею ворота, ярмо, телегу и другой сельскохозяйственный инвентарь, а также бросали ее на поля и в воду. С днем св. Варвары в Словении, в отдельных областях Хорватии (например, в Славонии) были связаны также обычаи колядования и приема первого посетителя-полазника, обычаи, призванные способствовать процветанию семьи и хозяйства. Обычаи колядования в этот день были особенно характерны для Словении, где мальчики 12–14 лет группами по 2–4 человека ходили от дома к дому с пожеланием счастья, за что их благодарили и давали им гостинцы — сладости, орехи, яблоки, мелкие деньги. Мальчики — здесь их называли polažarji, polažiči — поздравляли хозяев с днем св. Варвары и желали счастья, изобилия и благополучия всем — взрослым и детям. При этом они стояли под окнами или входили в дом; в отдельных местах, например в окрестностях Мурско-Поле, войдя в дом, они садились под стол или под лавку; иногда, например в Прекмурье, они приносили с собой полено.

К дню св. Варвары приурочивались многочисленные гадания и поверья защитно-магического значения, связанные преимущественно с сельскохозяйственными работами. Так, во время приготовления варицы члены семьи внимательно следили за процессом варки и по тому, с какой стороны кипение было сильнее, определяли, где начинать сев. Сваренную кашу оставляли в котле на ночь и по застывшей поверхности определяли, урожайным ли будет год. Трещины на поверхности варицы предвещали близкую смерть кого-либо из членов семьи.

Существовали также поверья, смысл которых объяснить довольно сложно. Так, считалось, что, если в полночь испугать кур, то весь год они будут хорошо нестись (словенцы Прекмурья); если тщательно взбить подушки, свиньи дадут хороший приплод (Словения, Птуй). Если первым посетителем мельницы в этот день оказывалась женщина, жди несчастья (Птуй и др.). Из поверий, связанных с защитой от злых сил, можно привести обычай класть в этот день в хлев какой-либо железный предмет, которому приписывалось свойство оберегать животных от нечисти.

Довольно широко распространенное у южных славян поверье о волшебной скамеечке, при помощи которой на рождество можно было распознать ведьм, у словенцев ряда областей, например Прекмурье, Штайерска, связано с днем св. Варвары; считалось, что скамеечка приобретает такую волшебную силу, если в этот день принести из леса 7 сортов древесины и делать скамеечку вплоть до рождества тайком и без применения железа.

В ряде областей Хорватии в этот день сеяли в тарелке пшеницу, чтобы она зазеленела к рождеству; в Словении, например в Белой Крайне, срезали и ставили в воду вишневые веточки — по числу членов семьи, каждый запоминал свою, и если какая-либо веточка к рождеству не распускалась, это было дурной приметой для того, кому она предназначалась.[725]

Почти повсеместно народы Югославии отмечали день св. Николая 6 (19. XII) (словен. Miklavž, Smiklavž; хорв. Nikolinje). Св. Николай считался покровителем и защитником семьи, особенно у сербов и черногорцев, а также покровителем отдельных профессий: моряков, вследствие чего его даже называли moroplavac — мореплаватель, дровосеков, пильщиков и сплавщиков леса (например, Словения — Корошка, Зилья и другие области), мельников (например, Словения — долина Савы).

Обряды, связанные с сельскохозяйственной деятельностью, почти не были характерны для этого дня. Зато на первый план здесь выступал, особенно у сербов и черногорцев, культ предков. Дело в том, что св. Николай считался патроном многих сербских и черногорских семей, которые именно в этот день отмечали свою семейную Славу. Так, по данным Миличевича, около 36 % семей Белграда (1877 г.) отмечали семейную Славу в день св. Николая (зимнего). Этот обычай частично сохраняется и в настоящее время. Семейная Слава, видимо, является пережитком дохристианского семейно-родового культа. Православная церковь признала этот праздник, придав ему религиозный характер, например, освящение в церкви ритуального колача. В тех семьях, которые в этот день праздновали Славу, обязательно пекли обрядовый славский калач и из пшеницы с орехами варили ритуальную кашу — коливо (кољиво), вместе с которой угощали и варицей. Связь дня св. Николая с семейным культом прослеживается и в обычае посещения матерью в это время на 1–2 дня дочери, вышедшей замуж в истекшем году, а также в обычае дарить детям подарки, что было распространено по всей Югославии. В Сербии родители вечером раскладывали детям подарки, говоря, что их принес св. Николай. В ряде сел Хорватии, расположенных вблизи городов, и особенно Словении вручение подарков детям было обставлено очень торжественно и сопровождалось различными церемониями: по домам ходили целые процессии ряженых, которые приносили детям подарки. В Словении, например, дети, заранее знавшие о «визите» св. Николая, с нетерпением ждали его, выставив на окна корзиночки или коробки для подарков. Обычно детям дарили яблоки, орехи, сладости, а иногда и мелкие деньги; для шалунов св. Николай оставлял палочку или прутик, воткнутый в яблоко (потом его хранили за балкой), и читал им нравоучения, а дети в это время молились. Шествие ряженых в день св. Николая было развлечением не только для детей, но и для взрослых. Так, например, в Корошке рядились в старые овчины, к голове прикрепляли рога; среди ряженых был сам св. Николай, одетый в длинные одежды, с бородой из древесных волокон, три его помощника — один из них извещал о приходе и спрашивал разрешения войти, второй — развлекал и гримировал всю процессию (в руках у него древесный уголь и коровий колокольчик), третий — нес корзину с подарками; кроме св. Николая и его свиты, в процессии участвовали «ангелы», «смерть», злая баба Мариете или чаще баба Перхта. Процессия — она продолжалась почти целую ночь — двигалась очень шумно, с криком и звоном колокольчиков и цепей. В других областях Словении дома обходил св. Николай с одним помощником или только его свита.

В отдельных краях Сербии (например, в Болеваце) в этот день приходил полазник (подробнее об этом обычае см. ниже) с пожеланиями благополучия и процветания семье в новом году; в большинстве же областей первый раз полазник приходил только на Игнатов день (2.I).

В день св. Николая существовали и некоторые запреты на отдельные виды работ; так, например, в Хорватии (Лобор) в этот день нельзя было прясть и шить; в Словении (Прекмурье) — прясть и т. д. Хорваты Боснии и Герцеговины в этот день сеяли пшеницу, так же как это делали в Мартинов день в Хорватии.[726]

День святого Николая кое-где отмечали и мусульмане славянского происхождения. Следует отметить, что у мусульман, часто живших вместе с православными и католиками, несмотря на их переход в ислам, частично сохранились еще языческие верования; иногда же случалось, что они, хотя и тайно, соблюдали и некоторые христианские обряды. По мнению югославского этнографа П. Влаховича, это явление можно объяснить тем, что сначала люди помнили о тех обстоятельствах, которыми было вызвано принятие ими мусульманства, и они надеялись вернуться к вере своих отцов, а впоследствии они придерживались этих обрядов просто по привычке, однако верили, что обряды помогут процветанию семьи и хозяйства, защитят от злых сил. Нередко мусульмане, занятия которых были связаны с мореплаванием, также праздновали день св. Николая. В этот день они покупали свечи, иногда варили коливо и даже ходили в христианские храмы.[727]

Баба Перхта из Подкорена (Верхняя Крайна)

Сербы и черногорцы отмечали день пяти мучеников (26.XII). В этот день все, особенно женщины, старались не работать, чтобы не навлечь на себя разные беды; у хорватов и словенцев, как и у других католических народов Европы, это был день св. Луции, считавшейся покровительницей и целительницей глаз. В связи с этим в храмах было специальное богослужение за здравие глаз, а многие словенцы и хорваты в этот день не работали или не выполняли отдельных видов работ, например не шили, не стирали, не ухаживали за скотом и т. д., чтобы не заболели глаза. К этому дню выпекали пресные ритуальные хлебы, замешанные на рассвете из муки всех видов злаков, растущих здесь, — lucija, lucijašček, Lucijin kruh (словенцы). Этому хлебу приписывалась магическая сила здоровья и плодородия, и поэтому его обязательно давали всем членам семьи и скоту.

В ряде мест Хорватии (Славония) и Словении (западные области, Горица, Прекмурье) св. Луция исполняет те же функции, которые обычно присущи св. Николаю, т. е. ходит по домам, разносит хорошим детям подарки и бранит шалунов. Луция и ее прислуга (это могли быть женщины или переодетые мужчины, увенчанные рогами) ходят по селу от дома к дому в длинных черных или белых платьях, с вилами и кочергой в руках. На севере Хорватии, пугая детей, парни носили по селу огромную тыкву с гипертрофированным изображением лица на ней и зажженной свечой.

Две Луции из Борачева

Кроме шествий Луций, в этот день рано утром по домам ходили группы парней (Прекмурье и другие области) с пожеланиями процветания хозяйства. По обычаю — он назывался кокодаканье (kokodakati — кудахтать) — они подходили под окно и кричали: «Кокодак, дай бог, чтобы ваши куры столько яиц снесли, сколько камней на дороге; чтобы коровы дали столько молока, сколько воды в источнике… и т. д.» (перечислялись все домашние животные. — М. К.), после чего брали дрова во дворе и входили в дом. В той же Словении иногда приносили с собой полено и тогда, сразу войдя в дом, произносили все эти пожелания, стоя на полене на коленях.

В отдельных областях Словении (Горица, Прекмурье) в этот день ходили полажари, полазники — первые посетители, желавшие дому счастья, но широко этот обычай не был распространен.

У хорватов, например на острове Паг, был обычай в этот день раздавать милостыню детям и старикам из бедных семей, которые специально обходили дома.

В ряде районов Словении, например в Корошке, а также у хорватов, например в Ливаньско-Поле (Босния и Герцеговина), в этот день исполнялись обряды, уже знакомые нам по дням св. Мартина, Варвары, Николая, — это посев пшеницы, срезание веточек, а также изготовление волшебной скамеечки из 3 (Белая Крайна), 12 (Прекмурье) или 13 (Церкница) видов деревьев, получившей даже специальное название «скамеечка св. Луции» (stolček svete Lucije). Роль волшебной скамеечки могло выполнить также платье, надетое на рождество наизнанку, если его начали шить в день св. Луции, а заканчивали на рождество. К этому дню были приурочены гадания о погоде в предстоящем году, так как считали, что 12 дней от Луции до рождества и означают 12 месяцев года. Гадали так: брали луковицу, отделяли от нее 12 долек, считая каждую определенным месяцем, и посыпали их солью. Если долька оставалась сухой, то это означало, что месяц будет засушливым, а если выступал сок — то дождливым.

Поверья и обычаи, связанные с днем св. Луции, носили главным образом аграрный, защитно-магический характер. Так, чтобы оградить скот от злых сил, у входа в хлев клали железный предмет, чаще всего серп. Считалось, что, если первым посетителем дома окажется женщина, то куры перестанут нестись, а свиньи — расти. Довольно широко было распространено поверье о том, что, если накануне этого дня незаметно схватить какой-либо деревянный предмет во дворе у соседа и положить его в гнездо, то куры весь год будут хорошо нестись. Этот день проводили в кругу своей семьи, так как верили, что гости, если это не была св. Луция, коледники или полажари, принесут в дом несчастье.[728]

Сербы и черногорцы почитали св. Игната (2.I), называя его иногда кокошињи и божиħ (кокошињи — куриный, божиħ — рождество, праздник). В этот день хозяйка кормила кур и другую домашнюю птицу варицей, специально оставленной для этого дня.

В Македонии, в Охриде, был обычай варить под Игнатов день «питулицу» из жидкой кашицы и обмазывать ею крестообразно очаг или дымоход, притолоку, квашню, ларь для муки, бочки и пр. Питулицу также пекли и ели за ужином, обмакивая в воду с толчеными орехами.

День святого Игната в народе связывали с началом года. До недавнего времени повсеместно от дня св. Игната до рождества и в ночь под Новый год ходили колядовать. В прежние времена этот обычай был очень распространен (особенно у словенцев и хорватов), и в нем принимало участие значительное число не только молодых парней, но и мужчин и женщин. Шествие коледников, разыгрывавших своего рода театрализованные представления, продолжалось прежде целую ночь и напоминало пеструю маскарадную процессию. Колядование, как правило, заканчивалось веселой коллективной трапезой, на которую собиралось очень много народу, и игрищами. Уже к началу XX в. такие колядки сохранялись только в Старой Сербии и на отдельных островах Адриатики, например на острове Крк, где живут хорваты, а в остальных областях колядки перестали быть столь массовыми.

В роли колядников стали выступать позднее по преимуществу дети и неженатые парни и девушки. В Малешеве (Македония) на Игнатов день дети рано ходили по селу от дома к дому, держа в правой руке солому, сено, колосья пшеницы и кукурузу, и раздавали их понемножку на «счастье».[729] Например, у сербов Лесковацкой Моравы группа (7–14 человек) молодых мужчин и парней в масках (коледари) или без них (сировари) ходила по домам, славила домочадцев, желала благополучия дому и изгоняла нечистую силу. Изгоняли определенными символическими действиями и заклинаниями. Так, войдя в дом, сировари начинали ворошить дрова в печи, прыгать с криками «сирово-бурово». За все это хозяева одаривали колядников, специально для них пекли хлеб — коледарски краваj. Колядки отчасти бытуют и в наши дни, но теперь обычно они сводятся к обходу домов с пожеланиями счастья членам семьи и процветания хозяйства.

Почти до начала XX в. в Сириничкой жупе (Сербия) существовал обычай ранило, по которому каждое утро (от дня св. Игната и до рождества) на заре процессия девушек, в числе которых были и ряженые — «невеста» с куделью за поясом и две «старухи», — шла с песнями за пределы села, где до рассвета они жгли костры и пели. Этот обычай связан с церковной легендой о родах девы Марии.

Общераспространенным обычаем в Игнатов день был сопровождающийся различными церемониями приход первого посетителя-полазника, положайника (položenik, polažajnik, polaznik, роloženik, položar и др.), т. е. лица, обходившего дома с добрыми пожеланиями и поздравлениями (по письменным источникам этот обычай в Югославии известен с XV в.). Обычно полажеников специально приглашали, как это было, например, в Боке Которской, при этом старались позвать человека удачливого или ребенка. Полаженик носил с собой веточку дерева и дубовую палочку, которой он водил по очагу, произнося приветствия и пожелания успехов, здоровья, хороших урожаев, роста поголовья скота и т. д., а в это время хозяйка посыпала его зернами пшеницы (Лесковацкая Морава). Потом полаженика одаривали — взрослых мужчин обычно угощали водкой, а детей — орехами, фруктами и сластями, что выражало благодарность хозяев за добрые пожелания.

Полажеником, как правило, мог быть только мужчина, однако есть сведения, что в отдельных краях, например в Болеваце, в роли полаженика в этот день могла выступать и женщина, чаще всего хозяйка дома. Иногда функции полаженика переносили на животных — в Игнатов день это обычно была свинья, а в другие — могла быть овца, вол и другие, которых торжественно приводили в дом и кормили обрядовыми кушаньями. В науке нет единого мнения о том, был ли древнее обычай прихода полаженика-человека или полаженика-животного, хотя большинство ученых, например В. Чайканович, Ш. Кулишич, считают, что первоначально существовал обычай полаженика-животного, который во многих местах был заменен человеком.

В этот день существовали запреты выполнять женщинам отдельные виды работ, например прясть.[730] У македонцев запрещалось на Игнатов день работать тем женщинам, которые имели детей.

20 декабря отмечали день св. Тома, к которому семья собиралась вместе для проведения рождественских праздников (например, хорваты).

Цикл предрождественских праздников завершает Туцин дан (5.I) (хорватск. Tučidan), хотя в некоторых областях, например в селе Ярменовцы (Сербия), с ним связывают уже непосредственно рождественские праздники. В этот день здесь резали скот для рождественской трапезы (в других районах это делали в сочельник). В ряде мест, например в Ярменовцах, на ужин в туцин день готовили блюдо из фасоли — туцаник, которому приписывали сверхъестественную силу, и остатки его, хранившиеся целый год, употребляли как лекарство от различных болезней. С этим днем связано много различных поверий и примет. Еще до восхода солнца в ряде мест все стулья и скамейки из дома убирали на чердак или в сарай, где они оставались до прихода полазника на рождество (иногда стулья, а также кочергу и ступу с пестиком убирали утром в сочельник). В этот день нельзя было никого бить, особенно детей, так как это привело бы к болезням. В тех хозяйствах, где резали скот, кровь смешивали с солью и давали ее скоту для здоровья и плодовитости.[731]

Прежде чем переходить к обычаям, непосредственно связанным с рождеством, упомянем и о чисто семейных обычаях, имевших место главным образом у сербов и черногорцев — детињци (третье воскресенье перед рождеством), материце (второе воскресенье перед рождеством) и оци, отцовица, очица (последнее воскресенье перед рождеством), носящих чаще всего игровой, развлекательный характер. На оци и материце дети, а также молодежь, неожиданно связывали, часто символически, отца (оци) или мать (материце), а те откупались от детей орехами, сладостями, фруктами. В этот день готовился праздничный обед. Среди хорватов (за исключением Далмации) и словенцев эти обычаи не получили большого распространения, хотя они были известны им, например в Далмации, Ливаньско-Поле (Босния и Герцеговина).[732]

Центральное место среди зимних праздников занимают рождество и предшествующий ему сочельник — дни, которые отмечали все народы Югославии.

Особенно богат обычаями, обрядами, различными магическими действиями, поверьями и гаданиями сочельник (бадњи дан, бадњак, badnje veče, badnja noć, sveti post, sveti večer, vilija božja — сербскохорв.; vigilija, sveti večer, badnik, badnji večer, bedenje večer, božićno bilo, bilji, sveto biljo, sveti post, koledni post и др. — словенск.).[733]

Предрождественская маска из тыквы, дерева, меха

Работы, выполнявшиеся в этот день, были связаны главным образом с последними приготовлениями к рождеству; основные из которых — приготовление обрядовой трапезы и доставка из леса ритуального дерева-бадняка, а также уход за скотом и уборка дома.

Дом и особенно комнату, где накрывали праздничный стол, чисто мыли, убирали и украшали зеленью.

Главной заботой хозяек было приготовление праздничной трапезы, иногда в этом участвовали и мужчины. Особое значение придавалось изготовлению обрядовых хлебов и ритуального мясного блюда. Как правило, пекли несколько видов таких хлебов. Так, например, в прошлом в большинстве областей Словении пекли три хлеба — пшеничный, ржаной и гречишный; в Белой Крайне — три пшеничных хлеба и три из смешанной или ржаной муки.

Главной из рождественского обрядового печения была чесница (гибаница, божиħњак, божиħница, божиħни колаħ, бадњача, коледа, љетница, крсница, кршњак, крух, домачин и т. д. — сербскохорв.) или божичник (božičnik, poprtnik božić, župnik, župnjak, mižnak, stalnik, močen kruh, bobov ded и др. — словенск.). Этот хлеб старательно украшали различными фигурками и узорами из теста (словенцы, например, изображали на нем яслица, Марию, Иосифа и другие религиозные персонажи и сюжеты), а также зелеными веточками. Именно этому калачу приписывалась чудодейственная сила, и он считался символом плодородия. Эта сила переносилась и на веточки, украшавшие обрядовый хлеб, и поэтому их относили в хлевы, овчарни, конюшни, ульи, амбары и т. д.

Нередко для приготовления обрядового хлеба брали муку, полученную из первого или последнего снопа жатвы; в этом югославский исследователь Ш. Кулишич видит следы аграрного культа, так как зернам этих снопов приписывалась особая сила.

Чесницу месила хозяйка дома, а нередко и хозяин или старейший мужчина в доме. Так, например, в Високо (Босния и Герцеговина) у хорватов этот хлеб замешивал мужчина — глава семьи, а у сербов, живших там же, — девушка или молодая женщина. Для замешивания чесницы — в одних краях она была кислой, в других пресной — воду брали в источнике до восхода солнца, так как считалось, что тогда она обладает особой силой плодородия и ее даже называли jаковна вода (сильная вода). У сербов и черногорцев было принято, подходя к источнику, здороваться с ним и поздравлять с праздником, а также задаривать его, т. е. бросать в воду зерна, яблоки, мелкие деньги — пережиток древнего языческого жертвоприношения. Остатки этой воды выливали под фруктовые деревья, чтобы они лучше плодоносили, ею умывались и обрызгивали кур. Водой же, которой мыли руки после замеса чесницы, всем домочадцам мазали глаза, что считалось предохранением от глазных болезней. Чтобы пчелы хорошо роились и давали много меду, к ульям прикасались руками, на которых еще не были смыты остатки теста; золу, оставшуюся от печения чесницы, собирали и смешивали ее с семенами, например с горохом, что также должно было способствовать получению хорошего урожая. Этой же золой посыпали шелковичных червей, говоря: пусть будет столько червей, сколько пылинок в пепле и т. д. В чесницу запекали монету. Кроме чесницы, пекли и другие калачи, предназначенные членам семьи (например в Сербии пекли отдельный калач для мужчин — киjак — и для женщин — плетеница), скоту — воловий и овечий калач (volujski i ovčiji kolać), пчелам, виноградникам и т. д. Все эти калачи также обильно украшались: изображали фигурки животных и птиц, имитировали соты, борозды и т. п.

К рождеству специально откармливали какую-нибудь домашнюю живность, отбирая обычно животных светлой масти — в Сербии это, как правило, была свинья, в других областях — свинья, овца, гусь, индейка, из которых и готовили ритуальное мясное блюдо (печеница, пециво, божиħар, божиħњар, заоблица, веселица, божак, божура, божица). Существовал специальный ритуал убоя животных, различающийся в разных краях, а также множество обычаев, сопровождавших ритуал приготовления. Обычно скот и птицу резали в Туцин день — 5.I (Туцин ден — серб., Tučidan — хорв.), а теперь все чаще это делают почти сразу же после полуночи накануне рождества. При приготовлении печеницы — о начале и конце этого нередко извещали ружейными выстрелами — обычно царило веселье. Скот колол хозяин дома. Иногда, как это было, например, в Оролике (Сербия, Срем), собирались вместе два хозяина и пекли печеницу на одном огне. Существовали строго определенные места, где резали скот, — хорваты и сербы из Ливаньско-Поле, например, кололи овцу (заколоть свинью могли себе позволить наиболее зажиточные люди) на пороге дома или на бадняках (о них см. ниже) перед домом; сербы Шумадии (Сербия) резали петуха на пороге дома; в Попово-Поле (Босния и Герцеговина) ритуальных животных резали на пороге загона для скота и т. д. Выбор места для заклания животных непосредственно у входа в жилище или в хлев, видимо, обусловлен тем, что это животное считалось своеобразным жертвоприношением и кровь его должна была пролиться на пороге дома. Этой крови также приписывали силу плодородия и защитной магии, и поэтому ее тщательно собирали. С печеницей вообще было связано много поверий. Так, например, еще в XIX в. сербы считали, что поворачивать печеницу при ее изготовлении мог только человек, который в течение месяца не кормил скот; почти повсеместно голову животного не ели на рождество, оставляли ее к Новому году; хорваты Славонии сразу же отрезали у печеницы ноги, чтобы скот не заболел в следующем году; в некоторых сербских областях рогом печеницы ударяли неплодоносящее фруктовое дерево, говоря при этом: «я тебя рогом, ты меня урожаем» и т. д.[734]

Одно из важнейших мест в святочном ритуале народов Югославии отводилось обычаям, связанным с сжиганием ритуального полена — бадняка (badnjak, glava, čok, božić — словенск., бадњак, дубовина, čok, kerj, hreb — сербскохорв.). Он известен по письменным источникам еще с XIII в. До недавнего времени он сохранялся главным образом в Сербии, Черногории и Македонии.

Горению огня (бадняка и свечи) в рождественскую ночь придавалось особое значение, поэтому тщательно следили, чтобы он не погас. В Сербии прежде даже дарили какой-нибудь подарок тому, кто первый заметит, что бадняк перегорел. Обычай сжигания ритуального дерева связывают с культом предков, например М. Гавацци, В. Новак и другие, а также с защитно-магическими представлениями, например Э. Шнеевейс. Вероятно, здесь наблюдается переплетение обеих этих идей.

Обычно за бадняком ходили в лес на рассвете (иногда — в полдень) в сочельник, который во многих местах и назывался бадним днем (Бадњи дан). Как правило, доставка бадняка из леса и внесение его в дом были почетной обязанностью хозяина или кого-либо из мужчин дома. Женщины почти никогда не приносили бадняк. В случае, если в семье не было мужчин, за бадняком могла пойти и женщина, но обычай предписывал, чтобы она взяла с собой мальчика (Ярменовцы).

Рубили один или несколько бадняков — иногда, как, например, в Перасте (Черногория), их было столько, сколько мужчин в доме, иногда, как, например, в Муле, Тивате (Черногория) — также по числу мужчин в доме и плюс еще один — для роста семьи; в окрестностях Бело-Поле (Черногория) каждый мужчина или мальчик семьи должен был внести в дом по три бадняка, так что иногда их набиралось до 30 штук. Чаще всего же было два или три бадняка. Для бадняка обычно рубили толстое, здоровое дерево, чаще дубовое или буковое, иногда кленовое, грушевое и др. Обычай рубить именно толстое дерево объяснялся тем, что срубленное полено нередко раскалывали на три части и таким образом получали три бадняка. В Гевгелийском округе (Македония) старались срубить для бадняка такое дерево, которое дает больше плодов, — лучше всего дикую грушу; здесь сказалась идея магии плодородия.

Собираясь в лес за бадняком, — в некоторых местах, например в Оролике, дерево намечали заранее, — надевали на себя все чистое. Подходя к дереву, здоровались с ним, многие обсыпали его зерном, а иногда в месте порубки мазали медом (исключение составляли хорваты, среди которых эти обычаи не были распространены или были распространены очень мало). По обычаю дерево, предназначенное на бадняк, рубили топором с одной стороны (с другой только надсекали) так, чтобы оно упало на восток; если же оно падало в другом направлении, то для бадняка подыскивали другое дерево.

В Сербии существовало поверье, что если принести домой первую щепу, полученную при рубке бадняка, и положить ее у ульев или около сосуда с молоком, то это обеспечит хороший сбор меда и каймака.

В некоторых местах, например в Черногории у кучей, хозяйка выходила навстречу бадняку с неначатой буханкой хлеба.

Существовал определенный ритуал внесения бадняка в дом; основные элементы его были общими для всех народов Югославии, хотя отдельные детали и различались. Бадняк в дом вносил хозяин — обычно это делалось в сумерки перед ужином, при этом он обязательно здоровался со всеми домочадцами и поздравлял их с праздником, а те в ответ приветствовали бадняк. При внесении бадняка в дом существовал обычай посыпать его зерном, а также поливать вином, для чего в некоторых местах, например, в Черногории (Малесия), в нем даже делали специальные углубления, куда лили вино. Остатками этого вина в ряде областей, например в Ливаньско-Поле, кропили скот и хозяйственные постройки. В ряде мест бадняк поливали также «святой водой». На острове Паг (Хорватия) этот обычай связывали с плодородием фруктовых деревьев, считая, что такие действия предохранят от появления вредителей. На островах Адриатики, в Истрии и в других областях существовал интересный обычай своеобразного «кормления» бадняка, когда во время ужина хозяин брал понемножку от каждого кушания, стоящего на столе, и все это сыпал на бадняк. Следует отметить, что обычай сыпать на бадняк зерно и лить на него вино или «святую воду» распространен почти повсеместно в Югославии. Видимо, все это также является пережитком языческих жертвоприношений.

Сербы и черногорцы Боки Которской, внося бадняк в дом, ставили у входа две зажженные свечи и проносили его между ними, как бы совершая обряд очищения и защиты от злых сил; хорваты этой же области ставили две зажженные свечи прямо на бадняк.

Прежде чем зажечь бадняк, его украшали зелеными ветками сосны, лавра и других деревьев, а в некоторых местах, например у хорватов Ливаньско-Поле на нем вырезали крест (во время горения сторона с крестом должна была находиться сверху). В Сербии, когда бадняк клали на огонь, его трижды двигали вперед и только после этого оставляли на огне. В ряде мест, например в окрестностях Загреба, о зажжении в доме бадняка хозяин оповещал ружейным выстрелом; точно так же стреляли из ружей и после окончания его горения (последний обычай был распространен довольно широко). Как правило, после зажжения бадняка читали молитву об умерших, произносили здравицы в честь бадняка, а потом уже приступали к ужину. Когда горел бадняк, обычно говорили, обращаясь к нему: сколько искр, столько овец, денег, птицы, телят, свиней, коз, а больше всего хорошей жизни и здоровья. В прежние времена было принято, чтобы бадняк, как и свеча, горел с вечера всю ночь до прихода полажайника. Теперь же все чаще ритуальный огонь горит не всю ночь, а только вечером в сочельник или до тех пор, пока сгорит половина его (так делают, например, хорваты в Неуме — Босния и Герцеговина, сжигая вторую половину на Новый год). В ряде районов, например в северной Хорватии, обычай сжигания бадняка почти совсем исчез уже в первой четверти XIX в. Недогоревшему бадняку или углям от него приписывалась могучая сила плодородия, и поэтому тушение его и вынос из дома сопровождались различными церемониями. Когда бадняк прогорит или его решают погасить, то берут обычно за верхний край, выносят во двор, обносят вокруг ульев, потом уже гасят и оставляют на какой-нибудь молодой сливе или яблоне (сербы); или недогоревший бадняк закапывают на полях или хранят его до начала сева и потом пекут на нем хлеб, который пахари съедают в поле (хорваты Ливаньское Поле) и т. д.[735]

Словенцы, а также хорваты (например, в Лоборе) в этот день в святой угол обязательно ставили яслица — бетлехем (betlehem), а сам угол украшали бумажными венками и звездами, зелеными веточками и т. д. Украшение комнат в этот день зеленью (ветки вишни, маслин, лавра, сосны, дуба и т. д., а также зеленые всходы пшеницы) было характерно для всех народов Югославии, так как считалось, что распустившиеся ветки и всходы пшеницы обладают могущественной силой жизни.

В последнее время вместе с ветками (или вместо них) все чаще ставят и ели (jalič, gelič — словенск; божиħно дрво — сербохорв.). Обычай ставить в комнате елочку (он был сравнительно недавно заимствован от других народов Европы) распространен главным образом на севере Югославии, а в других краях ее ставили только в городах. После II мировой войны хорваты Лепеницы (Босния и Герцеговина) не жгут бадняк, а вместо него приносят в дом елочку, а у сербов, живущих там же, сохранились обычаи с бадняком.[736]

У всех народов Югославии немало обычаев и обрядов в рождественские дни было связано с соломой, которой также приписывалась магическая сила. Так, при внесении бадняка или после его зажжения по комнате обязательно разбрасывали солому. Ее обычно заранее приносил хозяин дома или кто-либо из мужчин семьи и при этом поздравлял всех членов семьи; в некоторых местах, например в Оролике, хозяйка еще посыпала ее зерном. Разбрасывал солому хозяин дома или все домочадцы, в это время нередко хозяйка, а иногда и хозяин кудахтали, а дети пищали, подражая цыплятам (иногда, например у сербов Ливаньско-Поле, дети мычали, подражая коровам). Следует отметить, что вообще в магических действиях, призванных якобы обеспечить сохранность домашней птицы, значительная роль отводилась соломе, вернее сидению на ней, подобно курице в гнезде. Таковы упомянутые выше обычаи кудахтания на соломе или обычай сажать детей под стол на солому (хорваты Лобора), или распространенное у тех же хорватов поверье, что, если глава семьи сядет на пол на солому и возьмет к себе на руки ребенка, то куры охотнее будут высиживать цыплят.

Рассыпав солому по полу, хозяйка бросала на нее горсти орехов, и дети, а иногда и взрослые искали их, ползая по соломе.

В течение трех дней пол не подметался и солома оставалась в доме. Было в обычае, например у хорватов, словенцев, буньевцев, в эти дни спать на полу на соломе. Для избавления скота и птицы от болезней солому, вынесенную из дома после рождества, относили в хлева, стелили в гнезда, ее также разбрасывали по полям, чтобы увеличить их плодородие.

В Хорватии, например, солому рассыпали и перед входом в дом, а также в хозяйственных постройках.

Готовя праздничный стол, под скатерть обязательно клали сено или солому (сербы, черногорцы, хорваты, словенцы) или ужинали прямо на разостланной на полу соломе (сербы), или (как, например в Боке Которской) ели прямо на мешке, положенном на пол и набитым соломой.

В литературе высказывается предположение, что та роль, которая отводилась в рождественских праздниках соломе, объясняется не столько влиянием церковной легенды о рождении Христа в яслях на сене, сколько пережитками культа предков (Б. Дробнякович, В. Новак). Видимо, в этом обряде проявилось уважение к тем временам, когда люди ели и спали прямо на траве, а также — ритуалу жертвоприношения (Э. Шнеевейс), когда на соломе приносили жертвы.

Советский исследователь В. Я. Пропп отмечает, что вообще действия, связанные с почитанием умерших, совершались в определенные дни солнечного календаря, начинаясь с зимнего солнцеворота, т. е. с пробуждения природы. Поэтому он предполагает, что культ мертвых стоит в тесной связи с «земледельческими интересами и стремлениями».[737]

Специально, в соответствии с обычаями того или иного края, готовился стол, за которым собиралась вся семья на праздничную трапезу в сочельник и на рождество. Хозяйки прилагали много сил, чтобы стол выглядел как можно красивее, украшались даже ножки стола. Стол, за которым ужинали в сочельник, нельзя было двигать в течение трех дней рождества.

Таким образом, немало обычаев сочельника и рождества связано с аграрным и защитно-магическим культом, а также культом предков. Определенную роль в этих обычаях отводили столу, который выполнял функции своеобразного домашнего жертвенника, — на стол и под него ставили самые различные предметы, символизирующие процветание и плодородие, защиту от злых сил и т. д. В ряде районов вместе с сеном под скатерть (или под стол) сыпали семена и зерна различных культур. Эти зерна наделяли магической силой плодородия, и поэтому добавляли их в семена, а также приписывали им функции защитной магии — ими кормили животных на рождество и во время болезни. Словенцы, например, верили, что если семечками тыквы, лежавшими под рождественским столом, накормить свинью, то это ускорит ее рост. Повсеместно было в обычае класть на стол или под него различные железные предметы сельскохозяйственного и кухонного инвентаря и орудия (те же словенцы считали, что, если положить под стол, например, лемех, то это увеличит урожай), колокольчики коров и овец, ключи от хозяйственных построек, а также воду, овощи и пр. В Корошке, например (Словения), помимо других предметов под столом стоял сосуд для молока, доверху налитый водой, чтобы весь год он также был полон молоком; подунавские буньевцы ставили корытце с зерном, хомут и уздечку; ликские буньевцы — сельскохозяйственные инструменты и посуду для молока. В последнее время этот обычай исчезает. В Словении, например, часть населения его вообще забыла, а часть еще придерживается; но теперь на стол кладут только колокольчики животных и топор как защиту от злых сил, а под стол — кухонную посуду.[738]

У хорватов и сербов некоторых сел Попово-Поле сохранился древний интересный обычай — шjакаħње, в котором ярко проявляются пережитки древних жертвоприношений. Сущность этого обычая заключается в том, что перед началом трапезы, после прочтения молитвы, глава семьи пригоршнями разбрасывал зерно по комнате, говоря при этом, кому оно предназначается (упоминаются бог, рождество, домашние животные и птицы, рыбы, путники, члены семьи, сам хозяин и т. д.).[739] Ужинали в сочельник обычно после зажжения ритуального огня — бадняка. Когда вся семья собиралась за столом, хозяин выходил на улицу и стрелял в воздух, извещая односельчан о том, что в его доме уже приступили к праздничной трапезе.

Существовали определенные правила поведения за ужином. Словенцы, например, считали, что, если в сочельник глава семьи будет сидеть на подушке или покрытом чем-нибудь сиденье, то скот будет хорошо расти. На ужин подавались только постные и в большинстве областей холодные блюда, что было связано с легендой о холодной трапезе Марии в это время. Нередко, как, например, у хорватов Междумурья, в этот день постились до самого ужина (у других народов, например, у словенцев Холозы, первая трапеза могла быть и около полудня). В этот день все специально готовили обрядовые кушанья, состоящие из картофеля, овощей, бобовых, рыбы, орехов и сухих фруктов, различных изделий с маком и медом. Подавали к столу отдельно мед, с которого нередко начинался ужин. Приготовление сладких блюд, особенно с медом, было связано с поверьем, что, если ешь сладкое на рождество, то будешь есть его весь год. Особую роль в этой трапезе выполнял чеснок, обязательно подававшийся к столу, так как его, как и железо, наделяли способностью бороться с злой силой. В этих же целях чеснок в рождественские дни ели и мусульмане; им же они мазали ступни ног, чтобы не укусила змея.

Следует отметить, что не существовало какого-либо определенного меню на этот день и даже у представителей одного народа ритуальные блюда не были одинаковыми.

Пищу в сочельник и на рождество старались готовить по возможности разнообразнее, используя при этом почти все, что имелось в хозяйстве: считалось, что разнообразие ее принесет изобилие в наступающем году. Так, например, хорваты Междумурья в этот день варили кашу из всех зерен злаковых, бобов, гороха, делали маковки с медом, куда добавляли сухие яблоки, груши или сливы. В сочельник нередко отведывали около десятка разнообразных блюд. Так, например, в Холозах в этот день готовили 9 постных блюд, среди которых обязательно были грибной и фруктовые супы, вареная фасоль, картофель, репа и проч.; в Прекмурье ели фасоль с хреном, картофель, различные фруктовые супы, сушеные фрукты, маковки, пончики с сыром и орехами, репу, запеченную в тесте, и т. д.; в Поморавье (Сербия) — фаршированный перец, овощи, фасоль, печеные тыквы, сливы, пироги и т. п.; в Ливаньско-Поле — у хорватов — manistra (гороховая похлебка), bakalar (рыбное блюдо), картофель; у сербов — гороховая похлебка, бакалар, пирог с рисом, смоква, орехи и т. д.

Употребление в пищу в сочельник таких же блюд, как и на поминках (чеснок, капуста, рыба, фасоль, мед, мак), обычно связывают (например М. Гавацци) с культом предков, пережиточно сохраняющимся в рождественских обрядах.

Как уже говорилось, обязательно ставились на стол в сочельник рождественские калачи. В этот вечер их почти никогда не ели, однако обряд преломления калачей был одним из основных моментов рождественской трапезы. Обрядовые хлебы обычно ставили в сите или мере для зерна, положив туда также зерна разных злаковых, кукурузы, бобовых, яблоки, орехи и чеснок.

Непременным атрибутом этого стола, так же как и на рождество и Новый год, были свечи, которые зажигали в память о предках и для них (иногда свечи зажигали и прямо на могилах) на всю ночь или, по крайней мере, до полуночи.

В некоторых областях, например, у хорватов Ливаньского Поля для усопших зажигали отдельные свечи, — их ставили обычно на окне; таких свечей могло быть несколько (по числу умерших в этой семье) или одна толстая свеча. Специально следили, чтобы свеча не погасла, так как это предвещало бы смерть кого-либо из членов семьи в следующем году.

Свечи ставили часто около обрядовых калачей, а иногда и прямо на них (например, в Оролике, Лепенице). Зернам, в которых стояли свечи, приписывалась особая сила плодородия, и поэтому их добавляли в семена. Свечи зажигал глава семьи; количество их не было одинаковым — у хорватов и словенцев обычно горели три свечи — trojstvo, у сербов, черногорцев — одна свеча, хотя кое-где, напр. в Оролике, и сербы зажигали три свечи. Свечи гасили хлебом или зернами, смоченными в вине, или прямо вином, которое по каплям стекало с кончика ножа. Хлеб, которым гасили свечу, съедал хозяин дома, или его отдавали скоту, как это было, например в Неуми и его окрестностях. Во время гашения свечи наблюдали, куда шел дым от нее — если вверх, то это якобы означало жертву богу, а если в сторону, то это предвещало скорую смерть того, кто там сидел.

Словенский этнограф В. Новак считает, что обряд зажигания свечей является производным и что первоначально горел только пень или полено, а потом к нему прибавились и свечи.

Вертеп: пастухи в масках

Рождественскому огню (свечам, бадняку) приписывались также функции защиты от злых сил.[740]

Обычаи колядования, уже упоминавшиеся в связи с днями святых Андрея, Варвары, Луции и главным образом Игната, имели место и в сочельник. Эти обычаи, как уже говорилось ранее, больше всего были развиты у хорватов и словенцев; у последних они упоминаются в письменных источниках с третьей четверти XVI в. Обычаи колядования в сочельник сохраняли и мусульмане, которые также обходили дома с пожеланиями счастья всем членам семьи и процветания хозяйства; коледарские песни они нередко пели под тамбуру, инструмент особенно любимый мусульманами. Во всех краях Югославии, за исключением Словении и отчасти Воеводины, в рождественских коледках почти не было отличий от коледы в другие, упоминавшиеся ранее, дни: группы мужчин, а в последнее время детей (мальчиков или девочек) в масках или без них со звездой и иногда со специально сделанной куклой — «коледом» утром или вечером также обходили дома с пением специальных коледарских песен, в которых прославляли членов семьи, дом, хозяйство и желали всем благополучия, за что коледари просили и получали различные подарки. Колядование в сочельник, как и в другие дни, в такой видоизмененной и упрощенной форме сохранялось в некоторых местах, например в Лесковаце (Сербия), на островах Адриатики, почти до наших дней. В городе Охриде (Македония) коледниками были обычно дети не старше 12 лет. Они ходили с раннего утра 6 января, группами по 3–5–10 человек, от дома к дому с пением коледной песни: «Сива, сива голобица, къде си се осивила?» — и т. д. В каждом доме им давали орехи и каштаны. В деревнях они получали вместо того калачи.

Еще в 1870-х годах в Словении были двойные коледы, светские и церковные. Церковная коледа имела место только под рождество, причем участники этой процессии, собиравшие дары в пользу церкви, не пели, а звонили в колокольчик. Здесь наблюдается явное заимствование церковью народного обычая и использование его в своих целях.

В той же Словении (в Горенско, Доленско, Корошке и др. местах) до последней четверти XIX в., а также в северной Хорватии ходили группы коледников, иногда одетые в пастушьи одежды, которые носили с собой по домам яслица бэтлехем (иногда их носили в сите с зерном) и не только пели коледарские песни, но и разыгрывали своеобразные представления (их называли pastiri или betlehemari). Подобные представления — вертеп разыгрывались прежде также в Воеводине.[741]

Как уже указывалось, с сочельником было связано множество поверий, примет и различных магических действий, призванных защитить семью и дом от злой силы и способствовать благосостоянию и процветанию семьи и хозяйства на целый год. Приведем еще несколько поверий, имеющих прямую связь с сельскохозяйственными занятиями крестьян. Так, в сочельник часто производили символический посев — хозяин брал в руки тарелку с разными семенами и сыпал их от двери к столу.

Общераспространенным был обычай трясти фруктовые деревья, чтобы они лучше плодоносили. В этих же целях на них вешали солому, которая в сочельник и на рождество находилась в доме (последний обычай бытует, например, в селах Хорватии и в наши дни).

Чтобы было больше яиц и цыплят, садились на очаг; так, например, в окрестностях Мурске Соботы (Словения) хозяйка трижды садилась на очаг со словами: «сколько волос у меня на голове, столько цыплят в моем дворе».

Чтобы было больше яиц и чтобы куры неслись дома, две женщины (одна из них была в доме, другая во дворе) «колдовали» на заре, т. е. вели между собой своеобразный разговор — заклинание (в Черногории у кучей).

В ночь под рождество дворы, хлева и курятники тщательно запирали, так как считалось, что, если в эту ночь украсть сено или солому со двора соседа, то его скот похудеет, а у укравшего поправится и что куры в том дворе, где украли солому, будут нестись в чужих гнездах.

Немало было поверий и примет, связанных с трудовой деятельностью человека, с такими его качествами, как трудолюбие, ловкость и т. д. Так, например, у кучей почти всю рождественскую неделю молодежь ходила на охоту, потому что любой охотничий трофей в это время считался счастливым и означал, что весь год будет сопутствовать удача в охоте.

Во время трапезы в сочельник было в обычае (Словения) посылать юношей за дровами — кто первый принесет дрова в дом и окажется вновь за столом, тот будет самым проворным весь год.

Верили, что ночь под рождество — волшебная: в эту ночь животные могут говорить; в эту ночь открываются небеса, и у того, кто увидит это, исполнятся все желания.

Глава семьи в ночь под рождество не должен был спать, так как нарушение этого могло привести к неурожаю (словенцы).

К рождеству должно было быть возвращено все, что было отдано в долг.

С сочельником и рождественской ночью было связано много гаданий, и среди них самые разнообразные о предсказаниях судьбы. Так, например, по длине соломинки, которую вытаскивали с праздничного стола, определяли продолжительность жизни — кто вытащит самую длинную, тот и проживет дольше всех. Известно было также много вариантов гаданий (с зеркалом, со свечами, с водой, в которую лили расплавленное олово, и т. д.) девушек о суженом. Существовало немало поверий, связанных с нечистой силой, которую считали особенно страшной в рождественскую ночь. В ряде мест, например в Белой Крайне, от нечистой силы запирали ворота, двери дома и хозяйственных построек. В этих же целях мусульмане, например в Прозоре (Босния и Герцеговина), в двери и окна забивали клинья из боярышника, втыкали с внутренней стороны двери нож (Лепеница).

В магии защиты и очищения от злых сил большую роль играли железные предметы, зажжение ритуального огня (бадняк и свечи), так называемая святая вода, чеснок, а также изображение креста, круга и т. д.

Так, еще в конце XIX в. в Словении рисовали на воротах солнце и в нем крест (здесь мы видим переплетение элементов дохристианских и церковных религиозных верований); в Черногории и Санджаке — крест.

У народов Югославии было принято очищать дома от нечистой силы окуриванием и окроплением святой водой. Это делалось, начиная с сочельника и в последующие дни — до трех королей (исключение составляло рождество — в этот день дома никогда не благословляли). Этот обычай ведет свое происхождение, вероятно, еще с дохристианских времен, а впоследствии он был принят церковью, и ее служители стали ходить по домам с благословлениями. В Словении, например, дома ходил благословлять священник, а кроме него хозяин дома, часто вместе со своей семьей, окуривал горящими углями из домашнего очага, иногда посыпанными солью, и кропил святой водой дом и хозяйственные постройки. Верили, что, если это не будет сделано, то в дом придет злая баба Перхта.

Очищали и хозяйственную посуду, например молочную, окуривая ее горящей сосновой веткой.

Для очищения и защиты от злых сил скота в сочельник на пороге хлева нужно было положить лемех, через который перешагивал скот (Паштровичи и другие — Черногория), или зажечь у входа две свечи, между которыми прогоняли скот (Черногория — Кртоли, племя Кучи, сербы Ливаньского Поля и др.).

Кур в этот день обычно кормили в кругу, очерченном на земле или обозначенном при помощи веревки или обруча.[742]

У многих народов Югославии с рождественскими праздниками было связано также ритуальное хлестание ветвями или палочками людей и животных; основная цель этих действий — защита от злых сил, а также перенесение на них силы природы.

Довольно широко было распространено поверье, что если буковой лопаткой, которой ставят в печь рождественские калачи, дотронуться до коров и быков, то это поможет увеличению их поголовья. В Боке Которской, например, прежде в сочельник пастухи сплетали вместе ветки маслины и лозы (иногда добавляли и лавр), украшали их красной пряжей, а потом прикасались ими к скоту; эти веточки хранили в хлеве. В других областях, например в Жепе (Босния и Герцеговина), коров «хлестали» дубовой веточкой, а затем прятали ее за балку; считали, что это предохранит скот от болезней.[743]

В ритуале празднования рождества — божича (божиħ, božić — сербскохорв., божик — макед., sveti dan, sveti božić, sveto rojstvo, badnjak — словенск., bozuk — мусульмане) было много моментов, общих с сочельником, например праздничная трапеза при зажженных свечах, способы гашения свечей, кормление скота обрядовой пищей, обход домов коледниками, обычай стрельбы из ружей, различные магические действия и поверья и т. д.[744] Однако центральное место в этот день занимали обряды, связанные с преломлением ритуальных хлебов и посещением полазника.

Как правило, на рождество не работали, причем запреты на некоторые виды работ распространялись и на последующие дни. Так, например, в Жепе считали, что от рождества до Нового года нельзя сновать, и если нарушить этот запрет, то волки задерут овец. В то же время есть сведения о том, что удача в выполнении некоторых работ, например в тканье, крашении, вязании, шитье и т. п., будет сопутствовать весь год тому, кто начал их на рождество до полудня (Ярменовцы). Здесь же было принято именно в это время первый раз привлекать девочек к участию в женских работах.[745]

На рождество утром все домочадцы молились со свечой в руке, а потом поздравляли друг друга с праздником и целовались — этот обычай называется мирбожење. Прежде в некоторых селах Боснии и Герцеговины с праздником всех поздравлял глава семьи — рано утром он выкрикивал подряд имена всех домочадцев, произнося при этом поздравления. Этот обычай частично сохранялся и у мусульман.[746]

В отдельных областях, например у хорват Неума, был обычай рождественским утром относить зелень на поле и в хозяйственные постройки. Б. Дробнякович объясняет этот обычай, а также украшение домов зеленью в рождественские дни той жизненной силой, которую заключало в себе проросшее зерно или распустившаяся веточка.[747]

Важное место на рождество после окончания церковной службы отводилось трапезе, на которой присутствовали все члены семьи. На рождество готовили самые разнообразные блюда и среди них обязательно обрядовые калачи и печеницу. Было принято начинать эту трапезу с определенных кушаний. Так, например, в одних сербских областях начинали с сыра, в других — с печеницы, в третьих — с вареника (вина, сваренного с медом и перцем) и т. д. Центральное место во время праздничной трапезы отводилось преломлению ритуального хлеба и сопутствующим этому обычаям. Обычно преломление обрядовых хлебов происходило в первый день рождества, во время трапезы (или до нее), как, например в Оролике. В отдельных областях, например в Неуме, в Междумурье, этот обряд имел место на второй день рождества, а в ряде районов Хорватии — лишь на Новый год или в день трех королей.

Обычаи, связанные с преломлением калачей, как бы впитали в себя пережитки обрядов дохристианских культов: принесение жертв предкам, а также магии плодородия. Когда ломают чесницу — обычно это делает хозяин дома, подняв хлеб высоко в руках или держа его над головой ребенка, — то каждый ее кусок предназначается определенному лицу и в том числе богу. В ряде мест, например в Оролике, первые куски чесницы предназначались дому на «счастье», а потом уже главе семьи и всем домочадцам. Было в обычае также отделять часть обрядового калача и для мертвых; в Старой Сербии, например, его относили на кладбище.

Чесницу, как уже указывалось, наделяли также силой плодородия. Такая же сила приписывалась и крошкам от нее, и поэтому их давали есть животным, добавляли в семена, сыпали на поля и в сады. Чесницу отождествляли с хлебом вообще, с урожаем, а значит и благополучием в доме. Производимые с ней различные магические действия должны были способствовать успеху в сельскохозяйственных работах. В Сербии, например, хозяин дома, держа в руках чесницу, спрашивал у присутствующих, видят ли они его, и, обязательно услышав в ответ, что не видят, говорил: «Дай бог, чтобы в следующем году не видели из-за колосьев». В Герцеговине присутствующие говорили, что немного видят, на что хозяин отвечал им так: «Сейчас немного видно, а на будущий год совсем не увидите», т. е. урожай будет так велик, что можно будет испечь еще большую чесницу. С чесницей были связаны также гадания о счастье, например запекание монеты, широко распространенные и среди других народов Европы.[748]

Одним из центральных событий рождественского дня был приход первого посетителя — полазника (об этом обычае также упоминалось ранее).

Следует отметить, что в большинстве областей Югославии не было принято ходить в гости в первый день рождества; считалось, что этот день нужно провести дома, в кругу своей семьи. Правда, в отдельных местах, например в Боке Которской, ходили в гости именно в первый день рождества, причем до полудня — мужчины, а после — женщины. Желанным гостем, которого ждали в каждом доме, был полазник. Как правило, в роли полазника выступал мужчина или мальчик, хотя есть сведения и о том, что в отдельных местах (в Муле и Кривокапиче — Бока Которска) полазником могла быть и женщина. Как уже указывалось ранее, в роли полазника могло выступать и какое-нибудь домашнее животное — вол, свинья, овца, теленок и т. д. Обычай наделять животное функциями полазника был довольно широко распространен у сербов, черногорцев, хорватов, словенцев (особенно в восточных районах), а также у мусульман славянского происхождения. Так, например, у словенцев эту роль выполнял баран или петух, которого водили по комнате вокруг стола и здесь же кормили (аналогичные обычаи были известны и в других областях, например в Лепенице, Ливаньском Поле); у сербов — вол, которого также кормили чесницей; у мусульман — овца (Лепеница) или вол (Гласинац — Босния и Герцеговина).

Как уже указывалось ранее, считали, что приход полазника и связанные с этим действия помогут обеспечить благосостояние и счастье семьи, и поэтому обычно заранее заботились о том, чтобы в дом пришел полазник и чтобы это был счастливый человек или ребенок. Нередко выбирали одного и того же человека несколько лет подряд. Правда, бывало, что им мог оказаться и просто случайный посетитель, как например, было принято у хорватов Лепеницы.

Приход полазника в дом — это могло случиться в любое время после полуночи — был обставлен самыми различными действиями магического характера. Интересно, что в ряде мест он наравне с хозяином дома участвовал в преломлении чесницы, начинал есть печеницу, резал петуха или курицу и т. д. В других местах ему отводилась более пассивная роль и его просто угощали всем этим. Полазник, как лицо, приносящее счастье семье, выполнял магические действия, призванные обеспечить прежде всего ее благосостояние. Входя в дом, он поздравлял всех с праздником и сыпал по дому зерно, принесенное им в рукавице, а домашние посыпали его зерном; если еще горел бадняк, то он ударял его кочергой и говорил: сколько искр, столько овец, лошадей и т. д. (перечисляется скот, птица и пр.); подобные же слова произносятся и тогда, когда полазник лущит початок кукурузы и разбрасывает зерна по комнате — так было, например, в Оролике, или становится на колени на принесенное с собой полено (Словения), бросает мелкие деньги на край очага и т. д. Домочадцы накрывали полазника одеялом или покрывалом — чтобы было много сливок (например, Качер — Сербия), снимали с него опанак и бросали его на балку, «чтобы лучше росла конопля» (Ярменовцы), или вешали опанак на вешалку, «чтобы в кукурузе не завелись черви», и т. д. Полазника хорошо угощали и дарили ему подарки — калач, колбасу, яблоки, иногда деньги, полотно и т. д.

Как уже указывалось, мусульмане славянского происхождения также принимали первого посетителя — полазника, в роли которого мог выступать человек или животное. В этот же день по домам мусульман ходили дети — в этом явлении есть черты, характерные как для обычая колядования (дома обходили группы девочек и мальчиков, желали счастья и т. д.), так и для обычая приема первого посетителя (их обсыпали пшеницей, например в окрестностях Прозора, заворачивали в какую-либо одежду или ковер, например, в Жепе), — особенно хорошо принимали и одаривали тех, кто приходил в дом первым (окрестности Прозора) и т. д.[749]

Как уже указывалось, рождественские поверья и различные магические действия, сопутствующие им, были довольно многочисленны, но многие из них были аналогичны поверьям сочельника или предшествующих ему календарных праздников.

В некоторых областях Югославии раньше был обычай жечь ритуальные костры на рождество и в другие дни, вплоть до Нового года,[750] что, видимо, можно связать с теми свойствами очищения от злых сил, которые издавна приписывались огню.

На рождество по селам Хорватии и Сербии по домам ходили группы юношей с чучелом волка, пели ритуальные песни и получали подарки. Такое же шествие устраивали и в любой другой день, когда случалось убить волка. Эти обычаи бытуют и сейчас в селах северной Далмации, в Ядаре (Сербия) и др.[751]

В Сербии (в Бачке, например) прежде в день рождества ездили на лошадях или гоняли их с криками «Божиħ» (у хорватов и словенцев обычаи езды на лошадях характерны для второго дня рождества).[752]

Во второй день рождества (Божjи дан — сербы. Stjepan — хорваты, Stefаnovo — словенцы) также не работали и ходили друг к другу в гости; совершали магические действия, чтобы обеспечить благосостояние хозяйства (например, разбрасывание рождественской соломы по полям и хозяйственным постройкам и кормление ею животных). Хорваты (окрестности Загреба) в этот день поили вином петухов и гусаков, чтобы весь год они были сильными; словенцы (окрестности Костела), напротив, не давали скоту пить, чтобы он не болел, и т. д. Были распространены и другие поверья. Так, например, словенцы считали, что стать красивыми и молодыми можно, умывшись во второй день рождества свежей водой. Воду наливали в деревянную (из вербы) посуду и бросали в нее яблоко (окрестности реки Лендавы, Прекмурье); в других областях (Мурска-Собота) умывались молоком.

Хорваты Междумурья в этот день ходили на виноградники в сопровождении родственников и соседей, готовых помочь им в предстоящей работе, что было своеобразной формой договора о взаимопомощи. Словенцы Мурско-Поля, например, ездили верхом на лошадях на поля и кропили их водой, освященной в этот день в церкви.

Больше всего обычаев, связанных с днем святого Степана, было у хорватов и словенцев, считавших его покровителем животных и особенно лошадей. В этот день ездили верхом на лошадях, как это делали сербы некоторых областей на рождество. Особенно широко этот день отмечали в тех краях, где было развито коневодство. К храмам обычно съезжались на лошадях, хвосты и гривы которых украшались цветной бумагой. Иногда двигались целые процессии, возглавляемые «генералом» с саблей в руках. Священнослужители благословляли лошадей, а также овес, соль и воду, которые затем добавляли в пищу животным. Чтобы защитить животных от болезни, словенцы некоторых областей надрезали лошадям нёбо и втирали туда эту соль. Иногда благословляли восковые или деревянные фигурки лошадей, которые приносили с собой или покупали в соборе. Владельцы коней жертвовали церкви деньги, а также фигурки животных, что, как отмечает словенский этнограф В. Новак, является пережитком дохристианских жертвоприношений.

В этот день у хорватов и словенцев имели место также обычаи приема первого посетителя — полазника и колядование, аналогичные описанным ранее.

В Словении (например в Прекмурье) в этот день был интересный обычай поздравлять с добрым утром («prenaša dobro jutro»). Женщины, юноши или дети ходили по домам (если знали, что в доме есть именинник, то сначала посещали эти дома) с двумя украшенными хлебами и поздравляли всех домочадцев, за что те одаряли их.

У хорватов Лобора только с дня св. Степана священник начинал ходить благословлять дома.[753]

На третий день рождества хорваты и словенцы отмечают день святого Ивана (Ivan — хорв., Šetnjanž, Šentjanžev dan, Janeževo, Janež, Janoševo — словенск.), которого считали покровителем винограда и вина (сербы и черногорцы этими функциями наделяли св. Трифуна). В этот день хорваты и словенцы носили в церковь благословлять вино; такому вину приписывалась сила жизни, и поэтому каждый член семьи получал глоток его в день св. Ивана, а потом его пили во время наиболее важных событий, — например на свадьбе, при уходе на войну, при завершении важных дел и т. д., а также давали роженицам или больным. Считалось, что такое вино оказывает благоприятное действие на животных (например в Прекмурье его давали корове, потерявшей молоко) и на урожаи винограда, поэтому им кропили виноградники.

В Словении, например в Горенско, этот день считался также праздником батраков и прислуги, так как они заключали в это время договоры о работе, что было связано с обычаем не менять хозяина в середине года.

В этот день устраивали колядки (Прекмурье, Словения), жгли костры (например, в Далмации), обвивали стволы деревьев соломой или просто вешали ее на деревья, чтобы они лучше плодоносили (хорваты).[754]

28 декабря хорваты и словенцы отмечали день невинных младенцев (mladenci, mladinci, herodeševo, šibarjevo — хорваты; tepežnica, tepežkanje, tepežni dan, šapanje, šapelica, šaplja, pametiva, pametvo, otepnica, na otročje, rodivanje — словенцы), когда по обычаю детей «били» розгами, прутиком вербы, сосны или другого дерева (отсюда и название самого дня — šiba — розга, tepež — порка и т. д.).[755] Обычай ритуального битья ветками в этот день распространялся не только на детей, но и на юношей и девушек, а в некоторых областях Словении на всех домочадцев. Было принято также будить молодежь ритуальным прутиком — считалось, что это принесет здоровье. Многие югославские ученые — В. Чайканович, Б. Дробнякович и другие — довольно убедительно связывают эти действия со стремлением наделить человека силой жизни. Было принято также дотрагиваться ритуальным прутиком и до фруктовых деревьев, говоря при этом: «Роди, роди дерево» (Словения).

В Хорватии для детей пекли обрядовые калачи — mladenčice. В этот день ходили по домам коледники с пожеланиями счастья. Обычно это были группы детей по 10–12 лет; считалось, что именно дети-колядники приносят больше всего счастья; иногда, например, в Корошке, колядовали и взрослые и дети.[756]

Новый год (Мали Божиħ, Млади Божиħ, Васиљев дан, Василица, Нова Година — сербы, черногорцы; Василица — македонцы; Novo Leto, Nova Godina, Mali Božić — хорваты; Novo Leto — словенцы) сопровождался различными обычаями, многие из которых повторяли рождественские. Во многих областях Югославии на Новый год не работали. В Сретечкой жупе (Сербия), например, эти запреты объясняли боязнью медведя; в то же время в других областях, например в Боке Которской, Герцеговине и т. д., в этот день работали.

На Новый год было в обычае трясти фруктовые деревья и производить символический посев. Так, сербы Лепеницы на гумне расстилали рождественскую солому и по ней «сеяли».

На Новый год, как правило, доедали специально оставленные ритуальные блюда, приготовленные к рождеству (печеницу, чаще всего голову, и чесницу или крсницу); кроме того, к этому дню пекли и специальное обрядовое печение (василица — сербы, черногорцы; novoletnica — словенцы и т. д.), а также готовили другие ритуальные блюда (черногорцы, племя Кучи, например, варили кашу из разных зерен).

Так же как и на рождество, имела место торжественная церемония преломления обрядового калача.

В то же время существовали и запреты на отдельные кушанья. Так, например, в окрестностях Любляны не ели птицу, считая, что в случае нарушения этого запрета счастье, как птица, улетит из дома.

Немало обычаев было связано и с ритуальным кормлением животных обрядовой пищей. Так, словенцы давали кусочки калачей, иногда посоленные, домашнему скоту, чтобы весь год он не болел. В Косово и Метохии (Сербия) почти до наших дней сохранился обычай «приглашать» на обед животных — медведей, волков и др. В Сербии (Сретечка жупа) в этот день хозяйки ставили на порог немного качамака (мамалыги) или пирога и мяса — это считалось подарком медведю — и, трижды подув на все это, чтобы дул ветер, когда веют зерно, говорили: «Вот тебе подарок, ешь сейчас на целый год и не трогай нашу кукурузу и скот».

В Рогозне (Сербия) утром в хлевы, конюшни, овчарни и т. д. дети приносили маленькие калачи с каймаком — их пекли по числу детей в доме. Войдя в помещение, где находился скот, дети трижды обходили его, мычали или блеяли, подражая животным, а потом съедали часть калача, а часть оставляли.

Почти повсеместно на Новый год были в обычае уже описанные ранее обходы домов с пожеланиями счастья (коледники, сировари, полажари и т. д.). В Словении, например в Горной Лендаве, коледники или, как их там называли, полазичи — (polazići) носили с собой прутики, ритуальное прикосновение к которым считалось магическим. И поэтому, ударяя легонько ими девушку, говорили — «к мужу, к мужу!», парня — «к жене, к жене!» Всем остальным членам семьи при этом желали здоровья. У македонцев был сходный обычай: группа детей с «василичарками» (пучками прутьев) в руках обходила дома и перед каждым домом трижды возглашала: «Сура година, веселаа божа»; а когда их впускали в дом, они этими василичарками ворошили огонь в очаге, приговаривая: «Сколько искр, столько дочерей, сколько деревянных гвоздей, столько сыновей». За это они получали подарки. В Словении и Черногории в новогоднее утро дети ходили поздравлять своих родственников и соседей, за что те давали им мелкие деньги. По обычаю, эти деньги втыкали в апельсин или яблоко, которые дети носили с собой.

В районе Битоля (Македония) под Новый год молодые парни в сообществе с одной девушкой, ряженые («бобари»), обходили дома с песнями и плясками. В районе Дебара дети хлестали прутьями всех домашних, приговаривая: «Сура, сура година, повесели господ».

Если первым гостем дома оказывалась женщина, то это предвещало несчастье.

У всех народов Югославии, как, впрочем, и у других народов Европы, было распространено поверье, что, совершая определенные действия в ночь под Новый год, можно узнать свою судьбу. В эту ночь совершалось множество самых разнообразных гаданий. Советский исследователь Б. А. Рыбаков писал по этому поводу: «Во всем славянском годовом цикле мы знаем только один момент, когда взор древнего славянина охватывал весь год в целом, все 12 месяцев. Это время празднования Нового года, когда произносились заклинания на весь будущий год и одновременно с этим производились гадания о будущем».[757] Особенно многочисленны были гадания о суженом — широко распространенные способы гадания со свинцом, воском, яйцом, перстнем, которые опускали в воду, и др. Если пшеничное зерно, брошенное на раскаленную печь, не лопалось, то, по поверьям сербов, человек, которому оно предназначалось, должен умереть в наступающем году. После гадания эти зерна с криком бросали курам — если они просыпались, то это предвещало хороший год, а если продолжали спать, то плохой. По посоленным 12 долькам лука определяли погоду в том или ином месяце (хорваты, словенцы). В некоторых областях Словении на стол выкладывали десять разных предметов: среди них были сосновая веточка (счастье), кольцо (свадьба), кукла (рост семьи), деньги (богатство) и т. д., которые накрывались меховой шапкой. Каждый гадавший должен был трижды вытащить предмет, и если все время ему попадался один и тот же, то это означало, что в течение года в его жизни произойдет событие, связанное с символикой данного предмета.

Для Нового года были характерны и определенные обрядовые игры. Так, например, в Сербии, девушки, одетые в праздничные одежды, собирались вместе, пели и танцевали — величали перстень. В этой игре принимал участие и мальчик, который стоял в центре кола с завязанными глазами и держал перстни всех собравшихся. Во время танца и пения он брал по одному перстню, и тогда все славили ту девушку, которой он принадлежал.

В некоторых областях, например в Косово и Метохии (у сербов), на Новый год по селам ходили ряженые, среди которых обязательно были «старик», «старуха», «невеста» и др. Этот обычай имел место еще в 1940-х годах.

На Новый год, так же как и в предшествующие дни, было в обычае жечь свечи и бадняк. Чаще всего в этот день сжигали оставшуюся часть рождественского бадняка — Мали бадњак. В Черногории у кучей в этот день — здесь его называли Мали или Женски Божиħ. — приносили и сжигали столько бадняков (бадњарице), сколько женщин было в доме.

В новогодних обычаях словенцев и хорватов немалое место отводится воде, подобно тому, как это делают сербы в сочельник и на рождество. Идя за водой к источнику, несли дар воде — горящую свечу, деньги, яблоко (Шкофья-Лока — Словения), а также ветви, которыми были украшены яслица (Ормож — Словения). Иногда в воду бросали кусочки обрядовых калачей. Большое значение в этот день придавалось ритуальному умыванию — в воду бросали деньги и яблоки, чтобы быть богатым и красивым.

Можно привести еще немало различных поверий, связанных с Новым годом. Считалось, что в этот день дом должен быть чисто выметен и убран, а все члены семьи должны рано встать, чтобы рано вставать весь год.

Выполнялись и определенные действия против злой силы — комнаты подметали трижды, благословляли и окуривали дома, хозяйственные постройки, а иногда поля и виноградники.[758]

6 (19) января заканчивался двенадцатидневный период, длящийся от рождества и объединяемый общим названием «некрштени» или «благи дани».

В прошлом среди верующих Югославии довольно широко были распространены различные верования, связанные с тем, что будто в этот период особенно многочисленной была нечистая сила. Полагали, что можно обезопасить себя, совершая различные действия. Так, выходя ночью на улицу, клали за пояс корку хлеба, соль, головку чеснока. В эти дни избегали выполнять отдельные виды работ, например прясть, ткать, стирать.

К этим «некрштеним» дням в Македонии (районы Гевгелийский и Струмицкий) был приурочен обычай русалий: группы молодежи в нарядных костюмах, с деревянными ятаганами в руках ходили от дома к дому и из села в село, приплясывая под зурну и турецкий барабан. Пляске придавалось магическое значение. Все то, что они при этом получали от селян, шло на общественные нужды: на постройку школы, на ремонт церкви и пр.[759]

Завершающий этот период день (Богоjављење, Водонос, Водице — сербы, Водице, Водокршче — черногорцы, Водици — македонцы, Vodokršće, sv. Tri kralja — хорваты, словенцы) сопровождался различными магическими действиями и поверьями. Почти повсеместно этот день считался праздничным и свободным от работы.

Как правило, перед днем трех королей — этот праздник отмечали только католики — постились; пост мог длиться три дня (например хорваты Междумурья) или один день (накануне), или только вечер, который словенцы, например, называли святым. Считали, что соблюдение поста в это время будет способствовать более счастливой жизни, а девушки к тому же верили, что это поможет им увидеть во сне своего суженого.

В день трех королей хозяйки торжественно готовили стол — к этому дню пекли калачи, за трапезой доедали также специально оставленные рождественские калачи; как и на рождество, их давали не только всем членам семьи, но и скоту. В Копривнице (Словения) глава семьи резал этот хлеб на куски (по числу членов семьи) и высоко поднимал их, чтобы дети могли достать его только с трудом, так как думали, что это будет способствовать их росту. Словенцы вообще в этот день хлеб наделяли особыми свойствами — считалось, что человек, поевший в этот день ритуальный хлеб, становится сильнее. Бытовало поверье, что, если съесть 9 кусков такого хлеба в разных домах, то станешь особенно сильным.

В некоторых областях готовили и другие ритуальные блюда. Так, например, в Камне (Словения) варили кашу (затируху из муки) и, положив около нее три ложки (для трех королей — Балтазара, Гашпара и Мельхиора), оставляли на столе целую ночь.

У некоторых народов Югославии, например у словенцев, в этот день ходили коледники. Обычаи колядования в этот день отличались от описанных ранее только тем, что в процессии коледников были ряженые три короля (это были мальчики или девочки, одетые в длинные белые рубахи, с высокими шапками, украшенными коронами из золотой или серебряной бумаги, с деревянными саблями в руках), а также определенным репертуаром песен. В этой же Словении в этот день по домам ходили группы девушек или парней, переодетых в женскую одежду, среди которых была уже упомянутая ранее злая баба Перхта — баба зима. Бабу Перхту сопровождали загримированные деревенские парни и девушки, одетые в кожухи, с колокольчиками и лучинами в руках. Вся эта процессия с шумом двигалась по селу, освещая себе путь факелами из соломы. Считалось, что, чем больше будут звонить в колокольчики, тем меньше бед случится со скотом в горах.

В Косово и Метохии в этот день еще в 1940-х годах ходили ряженые — водичари (два человека, один из которых одет в кожух и загримирован под старика — «деда», а другой — «баба» с прялкой). Подойдя к дому, они пели песни, чтобы волки не спустились с гор, за что получали дары, например солонину.

С богоявлением были связаны также определенные гадания и поверья. Наиболее распространенными были гадания девушек о женихах: в Тимоке (Сербия) например, лили расплавленное олово в воду и т. п. Несколько васильков, каждый из которых намечался определенному парню, накануне богоявления относили на реку, а утром смотрели, покрыты ли цветы инеем — цветок, покрытый инеем, означал, что именно за этого парня девушка выйдет замуж (этот обычай известен по всей стране).

Существовали также поверья, связанные с будущим урожаем, погодой, здоровьем. Например, в Словении трясли плодовые деревья, чтобы получить хороший урожай, примечали: если день ясный, то зима будет затяжной и т. д. По поверью жителей округа Гевгели (Македония), если на богоявление выпадет снег, — год будет урожайный; если в этот день холодно, — люди будут мало болеть весь год.

Среди народов Югославии широко было распространено поверье о том, что ночью перед богоявлением открывается небо, и тот, кто это увидит, может загадать желание, которое непременно исполнится, но лишь если будет загадано только одно желание и если человек не будет грешным.

Немало обычаев этого дня связано с ритуальным огнем. В Словении и Хорватии, как и в ночь перед рождеством, у яслиц всю ночь горел огонь. В ряде районов, например в Истрии, в Неуме, жгли бадняк, обычно сохранявшийся от рождества, а остатки его несли на виноградники, чтобы обеспечить хороший урожай винограда. В Словении (например, Западные Брда) в этот день на берегах рек зажигали по три костра — большой для Балтазара, поменьше для Мельхиора и маленький для Гашпара. У этих костров собирались юноши, которые прыгали вокруг них с факелами в руках; здесь же иногда устраивалась коллективная трапеза.

Центральное место в день богоявления у народов, исповедующих православие, отводилось обрядам, связанным с водой, что нашло отражение и в самом названии этого дня (водокршче, водице) Считалось, что богоявленская вода обладает чудодейственным свойством защиты от злых сил, и поэтому ее с особыми церемониями приносили с источника, святили в храмах (хорваты). Как и в других странах Европы, в Югославии прежде было принято в этот день окунаться в реках, для чего даже делали специальные проруби. У македонцев (окр. Гевгели) был обычай: кто первым шел утром за водой к источнику, тот, прежде чем зачерпнуть воды, бросал туда несколько хлебных зерен, принесенных из дома: нечто вроде жертвы водному источнику. В некоторых областях, например в Славонии, до восхода солнца девушки шли умываться к источнику или колодцу, чтобы лицо было красивым и чистым. Повсеместно в Югославии принесение воды и ритуальное питье ее обставлялось различными обычаями. Как правило, придя утром за водой еще до восхода солнца, в источник бросали васильки, а иногда и зерно, что можно рассматривать как своеобразную жертву воде. В некоторых районах, например в Восточной Сербии, при этом произносили заклинания, говоря: «Как идет вода, так пусть идет урожай на наши нивы». Когда воду приносили домой, то мужчины становились на топор, женщины на кочергу, девушки — на прялку и, повернувшись к востоку, говорили: «Через саблю прошел, не порезался, в огне не сгорел, в воде не утонул». В селе Ярменовцах, например, все домочадцы пили по три глотка воды, стоя на топоре, чтобы быть здоровыми. Не случайно немаловажная роль в этих обрядах отводилась топору, который сам выступая в роли оберега, должен был усилить защитную силу воды.

В чудодейственную силу богоявленской воды верили и мусульмане, применяя ее как лекарство или защиту от злых сил (Бродарево, Сербия).

Хозяин дома пьет богоявленскую воду, наступив на топор

В этот день имели место и другие действия, направленные на борьбу с злой силой: богоявленской водой кропили дом, хозяйственные постройки, поля. Часть этой воды сохраняли и употребляли в случае болезней и других бед. Дома и другие строения также окуривали. Этот древний обычай был перенят церковью. По желанию крестьян священник обходил дома и молился там на богоявление (хорваты, словенцы и др.). Известно также немало обрядов, связанных с верой в магическую силу креста в борьбе с нечистой силой. В Сербии, например, делали кресты из соломы и вешали их на двери и окна, чтобы преградить дорогу вампирам, ведьмам и т. д. Потом этой соломой обвязывали деревья, чтобы они не замерзли, и разбрасывали ее по полям, чтобы уберечь посевы от града. В Восточной Корошке (Словения) ежегодно в этот день рисовали крестик на стропиле, так что можно было точно определить возраст дома; в той же Словении был обычай на всех дверях рисовать по три креста.

У хорватов Адриатики в день св. Стефана (26 декабря) или в день трех королей существовал обычай, согласно которому в селе или отдельном квартале его выбирали «короля» — человека, которому, как правило, все должны были подчиняться во время его «правления». Иногда в одном селе могло быть три короля. Сельский король выбирался в присутствии всех односельчан главами семей, а также бывшими королями по жребию или из числа наиболее зажиточных людей. Избранному королю с церемониями вручались атрибуты его власти — бумажная корона, палка, бубен и рог. Король, как бы в благодарность за оказанный ему почет, обычно три раза (27 декабря, 1 и 6 января) угощал всех односельчан, устраивал общественные пиршества. Эти коллективные трапезы, во время которых жгли костры и царило всеобщее веселье с песнями и плясками, привлекали очень много народу. Было в обычае колядовать в эти дни; среди коледников была «королева».

Уже с 1880-х годов этот обычай стал постепенно исчезать и сейчас сохранились только слабые следы его и слабые воспоминания о нем.[760]

Изучение зимних календарных праздников народов Югославии показывает, что они как бы впитали в себя черты разных, в основном еще дохристианских магических культов, связанных с благоденствием человека, его благополучием, плодородием почвы, размножением скота и птицы, их защитой от действий злой силы, с жертвоприношениями и семейно-родовым культом. Как правило, те пережитки языческих культов, которые, иногда в сильно видоизмененной форме, продолжают жить в календарных обрядах, тесно переплетены друг с другом, так что бывает довольно трудно определить корни тех или иных магических действий.

Сейчас многие традиционные обычаи забыты, сохранившиеся же бытуют по традиции или как семейная или общесельская забава.

БОЛГАРЫ

* * *

Т. А. Колева

Зимний цикл праздничных обычаев у болгар в XIX — начале XX в. начинался со дня св. Андрея (30 ноября) и завершался днем св. Трифона (1 февраля), который знаменует переломный момент возрождения природы.

В болгарских пословицах и по сей день сохранилось деление года на две половины, на два сезона: от Георгиева до Димитрова дня и от Димитрова до Георгиева. «Святой Георгий лето приносит, а святой Димитрий — зиму».[761] Но это деление года не соответствовало циклу сельскохозяйственных работ, которые никогда не распределялись между двумя сезонами. С принятием христианства (IX в.) часть языческих праздников слилась с христианскими, даты других варьировали в зависимости от местных условий.

Ко всем зимним праздникам в большей или меньшей степени приурочены обычаи и обряды с ясно видимой магически-производственной основой. Наиболее насыщены обычаями праздники Игнатов день (Игнажден), рождество (Коледа) и Новый год (Нова година). И это вполне логично, так как они совпадают с периодом солнцеворота и началом года. Обрядность других зимних праздников беднее, но по своему смыслу она дополняет обрядность указанных трех главных.

По народным воззрениям, началом зимы считается рождественский пост, но так как к нему не приурочены никакие обычаи, а обрядность сосредоточена около дня св. Андрея, то народ именно этот праздник связывает с зимним солнцестоянием, началом удлинения дня.[762]

Этот праздник в разных районах Болгарии называется по-разному: Андрейовден, Андреевден, Едрьвден (Северо-Восточная и Западная Болгария); Ендрин, Ъдрей, Ендрей, Дрейувден, Ендрия (Юго-Восточная Болгария); при этом некоторые названия раскрывают народную этимологию праздника (по созвучию со словами едър — крупный, наедрявам — укрепляться, расти). В Западной Болгарии и в горных районах страны встречаются и названия Мечкин ден (Медвежий день), так как праздник связан здесь и с почитанием медведя.[763] Там, где зима наступает немного позднее, например в Южной Болгарии, Андреев день не отмечен обычаями и обрядами и функция праздника перенесена на день св. Варвары.[764] Содержание праздника подчеркивает его аграрно-магическую основу, желание земледельца повлиять на произрастание озимых посевов, обеспечить здоровье домашним животным — его первым помощникам в работе. Почти повсеместно в канун Андреева дня в каждом доме готовили обрядовое кушанье из злаковых и бобовых зерен: пшеницы, ржи, овса, ячменя, кукурузы, фасоли, чечевицы. Все это хозяйка насыпала в новый глиняный горшок и всю ночь варила на очаге. Набухание зерен в воде символизировало нарастание дня. Наутро до восхода солнца все члены семьи старались подбросить горсть вареных зерен как можно выше в дымоходе очага с пожеланием, чтобы посевы росли. А в Западной Болгарии высказывали также пожелание, чтобы медведь не ел кукурузу и не нападал на людей. Давали зерна и скоту, бросали курам — чтобы размножались. В Юго-Восточной Болгарии существовал обычай оставлять горсть сваренных зерен в амбаре мышам, чтобы летом они не нападали на посевы. Вся семья ела вареные зерна «во здравие». В иных местах с той же целью их раздавали соседям, в других (Северо-Восточная Болгария), напротив, обрядовое кушанье не выносилось из дому, чтобы не «вынести» плодородие.[765]

Подобное же содержание имел и день св. Варвары (4 декабря) — Варварин день, Варвара, Варварица. Обыкновенно он связан с последующими двумя днями — Саввы (5 декабря) и Николая (6 декабря), более всего почитаемыми в Западной Болгарии, где эти праздники, помимо аграрного характера, имеют еще функции семейной обрядности. Обрядность этого праздника в основных чертах ненамного отличается от обрядности предыдущих. Например, в Западной Болгарии маленькие дети собирались посреди села на каком-нибудь перекрестке, зажигали огонь и каждый клал в новый глиняный горшок зерна — чаще всего кукурузные или чечевичные. Сварив обрядовое кушанье, дети раздавали его друг другу, а также прохожим «на здоровье».

В XIX в. и в первом десятилетии XX в. в некоторых местах той же Западной Болгарии в день св. Варвары по домам ходили девушки и пели песни о здоровье и плодородии. Их называли варварками. Девушкам дарили съестное, и на другой день они им угощались. В остальных районах Болгарии хозяйка варила кушанье варвара — такое же, как и в Андреев день. Обычаи при этом почти те же. «Варвару», подслащенную медом и называемую в народе сладкая (сладката), медовая (медената), давали детям, чтобы «предохранить» их от оспы. Женщины раздавали то же кушанье по соседям, чтобы умилостивить болезнь. Здесь ясно проступает функция св. Варвары — целительницы. В этот, а также на следующий, Саввин день — женщины пекли свежий белый хлеб (пита) и раздавали его «на здоровье» детям и скоту. А в некоторых местах в Саввин день еще клали по одной нитке под навес крыши хлева — с той же целью предохранить животных от болезней.

На Варварин день в южной и юго-восточной областях Болгарии накрывалась обрядовая трапеза. Обрядовый хлеб колак, кравай, харман — почти всегда круглой формы — окуривали ладаном с лемеха. Хозяин разламывал хлеб пополам и символически нарекал одну половину посевами зерновых, а другую — скотом. Каждый съедал по куску, давали хлеб и животным. На рассвете хозяйка дома делала на дворе круг из веревки, клала внутрь его обрядовое кушанье и кормила им кур — чтобы они не бегали по чужим дворам и хорошо неслись. В этом особенно ярко проявляется магическое сберегательное значение круга. В некоторых местах Юго-Восточной Болгарии в этот день на рассвете женщины замешивали пресные питы и давали их друг другу для здоровья волов и роста посевов. Каждая стремилась встать как можно раньше: от этого зависело благополучие в течение года. В тех же областях праздник связан и с гаданием о плодородии и приплоде по посещению первого человека — полазника. Если посетитель женщина (она называется наседкой), то она садилась у огня, «чтобы размножались куры и цыплята были бы курочками». Хозяйка угощала ее орехами, сливками и непременно Варварой. Если же приходил мужчина, он проделывал то же, но, по поверью, цыплята должны быть петушками.

В некоторых местах Фракии в этот день хозяин до восхода солнца символически надрезал деревья, которые не давали плодов, чтобы они родили на следующий год. Женщины раздавали обрядовое вареное блюдо в память об умерших.[766]

Ко дню св. Николы почти не приурочены обычаи аграрного характера. По народным верованиям, это один из шести святых, которые поделили между собой землю и воду, и св. Николе выпало быть покровителем морей. В этот день обыкновенно готовилось обрядовое кушанье — рыба в соусе (чаще всего карп), называемое рибник, что имело смысл жертвоприношения святому; рыба раздавалась «во здравие» моряков и рыбаков. Пекли и обрядовый хлеб, называемый служба, параклис («часовня»). Праздник имел по преимуществу семейный характер.[767]

Празднование дня св. Анны (9 декабря) не повсюду сопровождалось народными обычаями и обрядами. Лишь в некоторых районах к нему приурочены разные гадания — чаще всего о замужестве. Накануне праздника девушки засевали пшеницу в новый горшок или ставили в воду ветки яблони, вишни. Все это стояло близ очага до Нового года. Верили, что если к тому времени пшеница взойдет и на веточках распустятся листья, девушка в этом году выйдет замуж.[768]

Другим, территориально ограниченным праздником является Спиридонден, или просто Спиридон (12 декабря). Больше всего его отмечали болгары в Родопских горах. Верили, что святой предохраняет от кожных заболеваний, и потому в его честь замешивали хлебы колаци, которые женщины раздавали «на здоровье».[769]

В той же области отмечался и день св. Анастасии (22.XII) называемый Нашташа.[770] Женщины в этот день не работали. Праздник был связан с представлениями о смерти. Оба праздника, по всей вероятности, имеют связь с какими-то древними верованиями в злые демонические существа, позднее принявшие имена святых, которых умилостивляли, чтобы они не причиняли зла людям.

Один из интересных и важных праздников, тесно связанный с рождеством, — это день св. Игната (20 декабря), известный в народе под самыми различными названиями: Игнажден, Игнат, Идинак (Западная, Северная, Северо-Восточная Болгария),[771] Идинажден, Игнати, Полязинден (Южная и Юго-Восточная Болгария).[772] Функция праздника состоит в том, чтобы посредством магических обрядов, гаданий и предсказаний обеспечить плодородный и счастливый год. Этот обычай связан с магией первого дня, и может быть поэтому он в некоторых местах называется Нов ден, Нова година, Млада година. Кроме того, совершались обычаи и обряды с очистительной и апотропейной функцией для отпугивания и предохранения от злых сил.

Характерным для Игнатова дня обычаем, повсеместно распространенным в Болгарии, является полазвание (полязване). Это обряды и поверья, связанные с посещением первого, вошедшего в этот день в дом человека, который называется полазник, сполезник, полязник, споходняк (от полазвам, спохождам — посещать на краткое время). Войдя в дом, полазник должен сесть около очага и разворошить горящие угли принесенной им с собой зеленой веткой (чаще всего сливовой или грушевой).

В некоторых местах (Западная Болгария) ему подавали решето, наполненное зерном, орехами, фасолью, и он «сеял» в комнате, где находился очаг, произнося: «Пусть родится, где рало ходит и не ходит». Часто вместе с ним символически «сеяла» и хозяйка. Зеленую ветку она сохраняла до богоявления и после посещения священника подметала за ним и клала веточку на крышу курятника, чтобы куры неслись и не болели. Во многих случаях хозяйка посыпала гостя, сидевшего у очага, зерном, орехами, фасолью, сушеными фруктами, веря, что это принесет в дом плодородие.

Значение обрядовых визитов на Игнатов день хорошо раскрывается в подготовке к празднику. Хозяйка затемно вставала, чтобы испечь для гостя обрядовый хлеб и сварить еду, так как его обязательно следовало угостить и одарить. Обыкновенно дарили рубаху, платок, чулки, а в районах с развитым овцеводством и кудель.

Часто, замешивая тесто, хозяйка накалывала его зубцами гребня для расчесывания шерсти: считалось, что это придает тесту целебную силу. Маленький неиспеченный калачик из этого теста высушивали и «лечили» им в течение всего года больной скот. Каждому члену семьи пекли по калачику «на здоровье». Иногда игнатьевский калач оставляли до рождественской трапезы.

Обыкновенно полазником должен быть мужчина — явление, широко распространенное во всей Болгарии и в соседних Югославии и Греции. Полазником считался и всякий член семьи, который утром первым выходил во двор и вносил в дом щепки, солому, собранные в решето, ставил его у очага и садился на него, изображая наседку, высиживающую цыплят. Часто эти сучки он бросал в огонь, произнося благословления для размножения домашних животных.

В XIX в. в некоторых районах Юго-Западной Болгарии полазником становился самый хороший из молодых работников в семье, которому полагалось зажигать в Игнатов день огонь в очаге и вносить зеленую ветку. А в Западной Болгарии в тот же период был обычай избирать полазником того, кто в минувшем году принес благополучие.[773]

В Северной и Западной Болгарии полазниками считали и животных, чаще всего домашних: свинью, петуха, овцу, собаку. Животное кормили, чтобы его посещение принесло добро. Полазник-животное известен и другим славянским народам и грекам. Содержание этого обычая и некоторые старинные элементы говорят о том, что он по времени предшествовал человеку-полазнику. По всей вероятности, он связан с культом некоторых животных, характерным для языческих верований земледельческих народов. В науке высказаны различные предположения о происхождении и значении полазника-животного.[774]

В ограниченной области — в Русенской околии (Северо-Восточная Болгария) распространен обычай «сохранения закваски» от Игнатова дня, который непосредственно связан с другими зимними праздниками — рождеством и Новым годом. Накануне Игнатова дня женщины и девушки собирались в каком-нибудь доме замешивать закваску. Делали это две девушки — рожденные в семье первой и последней, а одна из пожилых женщин клала в закваску травы, считающиеся целебными. Остальные женщины в это время водили хоровод вокруг квашни. Всю ночь закваску сторожила какая-нибудь пожилая женщина, а на следующий вечер переносили в другой дом. И так продолжалось 12 вечеров подряд до Васильева дня (Нового года), когда закваску делили между всеми, кто участвовал в замешивании. Ее высушивали и лечили ею от разных болезней. Обычай связан, таким образом, с лечебной магией. Обрядовый хоровод вокруг закваски водили только три раза — под Игната, под рождество и под Новый год.[775]

С Игнатовым днем связаны и другие обычаи: например, в Юго-Западной Болгарии под праздник зажигали обрядовый огонь в очаге — горело дубовое или грушевое полено коладник; огонь этот поддерживали до богоявления.[776]

Существовал обычай опоясываться железной цепью, на которую вешали над очагом котел, или же ударять себя кизиловыми ветками «для здоровья».

Во многих местах женщины подметали и мыли пол, чтобы избавиться от всего старого и нечистого, или же бросали в реку золу из очага, «чтобы плодородие протекло через весь год, как река». Очевиден очистительный магический обряд, совершаемый для отгона злых сил.

Обрядовый хлеб «вечерник» в сочельник Коледы с изображением рала (Западная Болгария — Самоковская околия)

Колядный каравай с изображением лозы (Северная Болгария)

Нередко девушки в этот день гадали о замужестве.

Каждая хозяйка старалась, чтобы к Игнатову дню челнок и веретено были намотаны пряжей, тогда «год будет полным и спорым». Магическое значение имеют запрет работать в этот день беременным женщинам (чтобы легче рожали) и обычай укреплять на дверях кресты из теста, якобы отгоняющие злых духов.[777]

Иногда в Игнатов день происходил обрядовый убой свиней.

По всей Болгарии в этот день формировались группы колядчиков — коледаров, которые начинали готовиться к рождественскому колядованию.[778]

Обряды и обычаи сочельника (Бъдни вечер) и рождества (Коледа) обнаруживают аналогии и связи с древними Календами, посвященными зимнему солнцестоянию, которое понималось как день рождения непобедимого солнечного бога, иными словами, как возрождение солнца и всей природы.[779]

Восприятие античной традиции славянами происходило, по-видимому, двумя путями: через язычество (от фракийцев) и через христианство, в котором она в какой-то мере сохранилась под оболочкой официального культа. В календарном цикле болгар, как и других европейских народов, сочельник и рождество имеют тот же смысл, что и у античных народов: это начало нового солнечного года. Поэтому с этими праздниками связано множество магических обрядов, направленных на обеспечение плодородия, счастья, здоровья, на изгнание злых сил, а также гадания о будущем.[780]

Сочельник называется в Болгарии Малка Коледа, Коледето, Суха Коледа, Бъдни вечер (Северо-Западная, Западная, Юго-Западная, Южная и Юго-Восточная Болгария), Колада, Малка Колада, Срещу Колада, Каден вечер (Северо-Восточная и Северная Болгария). Вечер Малой Коледы в Юго-Западной, Южной, Юго-Восточной Болгарии назывался: Коледа, Коледо, Кадилка, Наядка (от наяждам — наедаться), Богата вечеря, Бъдна вечеря (от бъден — бодрствующий). В этот день с утра дети приготовляли для колядования кизиловые прутики — коледарка (Западная Болгария), кофръжалка (Северная Болгария), коледница (Юго-Восточная Болгария). Затем они ходили группами по селу. Войдя в дом, коледарчета не пели, а произносили краткие славословия и чаще всего в традиционных формулах предсказывали будущее. Хозяйка дарила им обрядовые хлебцы, в разных местах различные по форме и по наименованиям (кравайче, привитък, кофръг). Часто она их посыпала из решета зерном.[781] Днем совершали обрядовый убой свиней.

Приготовление обрядовых хлебов происходило торжественно и традиционно. Хозяйка была одета по-праздничному, с букетиком, заткнутым в платок у виска; к букетику привязывали каравайчик. Потом растения из букетика использовались как лекарства. Стряпуха должна была быть в это время «чистой». При замешивании теста на муку ставили кресты, добавляли вина и произносили пожелания здоровья и плодородия. По форме и украшениям хлебы были различны — в зависимости от функции, которую они выполняли в обряде. Их можно разделить на три группы: 1) посвященные самому празднику, с запеченной в тесте серебряной монетой для гадания — боговица, богова пита, колак, божичняк, вечерник; 2) посвященные сельскому хозяйству, дому, с соответствующими названиями и украшениями — гумно, харман, рало, бъчва (бочка), кошара, егрек (загон для овец), крава, свиня. В горных и предгорных районах в украшениях обрядовых хлебов преобладают зооморфные символические изображения; 3) хлебы, предназначенные для дарения колядующих, назывались благословник, наречняк, коладник, кравай, вит кравай.[782]

Наиболее важные моменты в обрядности рождественского вечера — эта рождественское полено (бъдняк), обрядовая трапеза, окуривание ладаном и колядование.

Рождественское полено называется бъдняк, прекладник (Западная и Северная Болгария), коладник, коледник — в остальных районах страны. Чаще всего оно дубовое или грушевое. Его вырубали за несколько дней до праздника или рано утром на Малую Коледу. Это делал обыкновенно хозяин дома. Следили, чтобы при этом дерево не упало на землю. Внесение бадняка в дом в некоторых местах происходило очень торжественно. Хозяин нес его на правом плече, произнося благословения, затем полено помазывали миррой и снова благословляли; делали в нем ямку, в которую наливали масло и вино, клали ладан и забивали ее деревянным клином. После этого бадняк обертывали белым льняным или конопляным полотном и ставили около очага, а девушки в это время пели обрядовые песни, в которых «дерево» отвечало, что должно вырасти до неба, чтобы по нему на землю спустился молодой бог и принес изобилие, здоровье и радость в каждый дом. Отношение к рождественскому полену, как к живому существу, большое его почитание всеми членами семьи, его воспевание в обрядовых песнях говорят о том, что оно олицетворяет какое-то древнее языческое божество или же является атрибутом такого божества. Некоторые полагают, что горение рождественского огня связано с представлениями о возрождении солнца и начале нового солнечного года. В этом отношении болгарские обычаи удивительно сходны с обычаями других европейских народов.

Зажжение бадняка происходило торжественно. Его зажигал старший мужчина. Верили, что чем сильнее пламя, тем более плодородным будет год. Если же огонь погаснет — это недобрый знак. По догоранию углей гадали о плодородии: хорошо, если они превращались в золу, и дурно, если гасли до этого. Из несгоревшей части полена делали части рала, обугленные куски сохраняли, веря в их целебную силу.[783]

Рождественская трапеза проходила по традиции на маленьком круглом столике софра или на земле: под столик или скатерть на полу стлали солому (реже сено) и клали на нее лемех. Традиционным числом блюд были 9 или 12. Они были постными и готовились из всего, что производится в хозяйстве. Тут были вареная фасоль, фаршированный перец, голубцы, постный слоеный пирог — тиквеник, тарелочка кутьи, водка, вино, початки кукурузы, соль, орехи, чеснок, компот. Во многих местах за дверями во время ужина ставили рало. Семья садилась вокруг столика, и самый старший в семье окуривал его ладаном с лемеха, а затем кадил в стойлах и около ульев. Обычай носил очистительный характер, он совершался для «отпугивания злых духов».

Возвратившись, хозяин три раза кланялся трапезе, брал обрядовый хлеб, поднимал его высоко над головой и разламывал. Из первой половины давали по куску каждому члену семьи. Один кусок оставляли до утра домашним животным «для здоровья», другой клали под иконы, а третий — у очага «для умерших родителей». Другую половину хлеба поднимали на полку, идущую в болгарских домах вдоль стены под потолком, чтобы хлеба росли высокими. Во время ужина никто не вставал, а хозяин ходил, пригнувшись, чтобы колосья на нивах наливались и от тяжести пригибались к земле. Обрядовая трапеза убиралась только под утро, и тогда дети катались по соломе в одну сторону, чтобы хлеба, созрев, легли на одну сторону. Собирали пшеничные зерна и по их числу гадали об урожае. Рождественской соломой обвертывали утром бесплодные деревья или же сохраняли ее до георгиева дня и тогда сжигали на нивах и виноградниках — «от града».

С рождественской трапезой были связаны и гадания: серебряная монета в куске хлеба означала счастье, полный орех — здоровье, а пустой — болезнь. Девушки не съедали первый кусок обрядового хлеба, а клали его под подушку, — чтобы приснился суженый. Часто под рождество, как и в Игнатов день, совершали символические надрезания фруктовых деревьев.[784]

В то время как обычаи в рождественскую ночь по всей Болгарии почти одинаковы, по форме колядования можно четко выделить две области: западную и восточную. Граница идет по реке Искыр, горе Риле и западным склонам Родоп. По обе стороны границы существует пояс деформации, в котором местами в колядовании прослеживаются заимствования элементов из западной или из восточной половины.

Колядники организовывались в дружины, четы (Западная Болгария), куды, четы (Восточная Болгария). В обеих областях дружины состояли только из мужчин — женатых или неженатых, но сравнительно молодых.

Среди восточноболгарских колядников (чаще всего встречается термин коладници) нет ряженых. Они были одеты по-праздничному, шапки их украшались цветком и нанизанными на нитку пуканками (нагретыми в печке кукурузными зернами), носили свежесрезанные палки из кизилового дерева, на которые нанизывались собранные караваи. В Северо-Восточной Болгарии предводитель куды назывался царем. Он одет в вывернутый кожух, украшенный стручками красного перца. В Юго-Восточной Болгарии глава дружины назывался станеник, кудабашия (глава куды), мармарин (от мармаря — лит. мърморя — бормотать), причем часто он становится царем на кукерских весенних играх. Глава колядников произносил славы или благословления при получении обрядовых хлебов.

Песни колядников имеют величальный характер. Их сюжеты ясно связаны с жизнью и трудом земледельца, насыщены пожеланиями здоровья, счастья всем членам семьи, плодородия и богатства.

Колядование кончалось утром в Рождество, когда дружина собиралась на сельскую площадь, где происходили торги девичьих караваев, при этом каждый парень старался купить каравай у своей любимой девушки. На богоявление или в Иванов день колядники угощались частью собранных продуктов в доме у станеника. Другую часть продуктов продавали, а деньги раздавали бедным или жертвовали школе, церкви. В Западной Болгарии нет собственно колядования и коледников. Только в окрестностях Софии существовали коледары, колежане, в составе которых были мужчины в масках, что сближало их с новогодними дружинами Западной Болгарии. Среди них два пожилых персонажа: старец и баба (бабушка). Старец был одет в кожух мехом наружу, обвешан колокольцами и носил деревянный молот или саблю. Обыкновенно он охранял бабу от других колядников, которые старались ее умыкнуть. Специальное лицо трохобер (букв. собиратель крошек) или магаре (букв. осел) собирал подарки. Группу возглавлял четник, который произносил славы, четмо, т. е. благословления. Его звали еще поп, нарицалник или наречняк (от наречам — предсказывать, нарицать). Коледники обыкновенно ходили только в своем селе, и колядование продолжалось от рождественского вечера до Стефанова дня (третий день после Коледы), когда они делили собранные подарки, устраивали на площади хоровод и угощали других вином и водкой — «для здоровья и плодородия».[785]

«Коледарки» — колядующие девушки (Юго-Восточная Болгария — Ямболская околия)

Вопрос о происхождении колядников еще неясен в науке. Известные аналогии, которые обнаруживают сходство, с одной стороны, с новогодними ряжеными, а с другой — с весенними кукерами, позволяют говорить о том, что этот обряд сформировался на основе древнебалканской культуры и взаимосвязан с античным миром.

После освобождения Болгарии от турецкого ига (1878 г.) в городах на рождество стали наряжать елку. Этот обычай в деревне не прижился. В городах он теперь перенесен на Новый год.

Само рождество Коледа, (Голяма Коледа, Божич, Божик) почти не имеет обычаев (кроме обрядового хоровода) со смыслом пожелания здоровья и плодородия. Нет особых обычаев и на третий день после рождества — Стефанов. Только в Западной Болгарии в этот день устраивают рождественское хоро.

Своей богатой обрядностью с Коледой соперничает Новый год, в народе более известный как Василовдън, Василия, Василица, Васил, Сурва (Северо-Западная, Западная и Юго-Западная Болгария), Сурваки, Суроваки, Сурва (Северо-Восточная и Юго-Восточная Болгария). Есть предположение, что названия Сурва и другие происходят от слова суров — сочный, зеленый. Многие рождественские обычаи, связанные с магией плодородия, повторяются и в Новый год. Важнейшими моментами праздника являются: обрядовая трапеза, сурвакание (обход домов с поздравлениями), ладувания (гадания по кольцам или букетикам, опущенным в воду, под обрядовые песни), дружины ряженых. Канун Нового года по обрядности очень похож на канун рождества и носит те же названия. Только ужин скоромный и главное блюдо на нем — свиная голова. Новогодние обрядовые хлебы имеют те же названия, форму и украшения, что и рождественские. Пекли и специальный слоеный скоромный пирог, называемый баница (Западная, Юго-Западная и Северная Болгария), плакета (Северо-Восточная Болгария), млин (Юго-Восточная и Южная Болгария), в который запекали серебряную монету, а сверху вставляли кизиловые почки, означающие поля, виноградники, домашних животных и т. д. Накрывание праздничного ужина, окуривание, кормление скота обрядовым хлебом происходило как и под рождество.[786]

Канун Нового года более, чем рождественский, насыщен гаданиями и предсказаниями о плодородии, приплоде, здоровье и благополучии. После ужина семья садилась вокруг очага и каждый бросал в огонь по одной кизиловой почке, следя, лопнет она или нет, что означало здоровье или болезнь. В некоторых местах в 12 чешуй от лука насыпали соль и по тому, где соль растает, а где нет, гадали о погоде в разные месяцы. Чихание за столом считалось добрым знаком, и хозяин дома обещал тому, кто чихнет, подарить весной первого ягненка, теленка или жеребенка. В Западной Болгарии соломой, взятой из-под новогодней трапезы, окутывали фруктовые деревья. В некоторых районах Болгарии поминали мертвых на кладбищах.

Обычай «сурвакание» («суровакане») распространен по всей Болгарии. Рано утром дети украшали кизиловые веточки, накануне вечером окуренные ладаном около очага. Украшения были различными в зависимости от географических условий и основного направления хозяйства. Например, в земледельческих районах к веточке прикрепляли колосья, сушеные фрукты, мелкие серебряные монеты, а в скотоводческих — украшение из белых и красных шерстяных ниток, испеченные кукурузные зерна, каравайчики. Такие веточки, которыми слегка ударяли (по болгарски — сурвакали) всех, обходя дома, с пожеланиями здоровья и плодородия, назывались суровакница, суровица, сурова, суровакарка, василичарка, а дети, исполняющие этот обряд, — соответственно суроваскари, суровари, сурвакуи, василичари. Во многих местах сурвакали и домашних животных. Обряд сопровождался часто песнями-пожеланиями. В Северо-Восточной Болгарии сурвакарами были и взрослые парни, на Коледу бывшие колядниками. Сурвакание — очень интересный древний обычай, связанный с верованиями в магическую силу свежесорванной зеленой ветки (кизил распускается зимой), которая передает свои живительные соки.[787]

Красив и поэтичен девичий обычай ладувание (или Дай-Лада), исполняемый в канун Нового года или рано утром. В Западной Болгарии он называется напевание колец или букетиков цветов — киток. Обычай особенно характерен для Северной Болгарии, в некоторых районах он приурочен к другим календарным весенним и летним праздникам. В отличие от других новогодних гаданий, совершаемых каждым гадающим лично для себя, ладувания коллективны. Обыкновенно собирались девушки целой махалы (квартала села) где-нибудь на перекрестке, у источника или колодца, реже в доме, приносили медное ведро «немой воды». Ее набирали и несли, не проронив ни слова, и такая вода, по широко распространенному в Болгарии поверью, обладала магической силой. В эту воду, в данном случае называемую еще «Васильевской», каждая девушка бросала овес и перстни или же букетики со своей меткой. В некоторых местах ведро оставляли на ночь под кустом роз, а гадали утром. Одна из девушек, родители которой живы, или маленькая девочка вынимала под обрядовые песни кольца или букетики, и слова песни в тот момент относились к будущему мужу владелицы кольца. Затем девушки брали из ведра понемногу овса и ночью клали его под подушку, ожидая, что приснится жених.[788] Песни-напевания начинались с припева, например:

Свинска глава, васильова, Тай-Ладо, бръкни, булка, извади пръстен, Тай-Ладо. Свиная голова Васильева, Тай-Ладо, запусти (руку), молодуха, вынь перстень, Тай-Ладо.[789]

По всей вероятности, ладувания очень древнего происхождения и, может быть, связаны с культом славянской богини Лады, покровительницы брака и семьи.

Новогодняя маска «сурваскара» (Западная Болгария)

Самый интересный новогодний обычай — это дружины ряженых, характерные только для Западной Болгарии. Называют их по-разному: сурвакари, сурваскари, василичари, русалии, старци, бабугери, чауши, бабурци, арапи, джамала, мечка, невеста, но функция обычая везде одна и та же. В этих карнавальных группах участвовали только мужчины, играя и женские роли. Они ходили с новогодней ночи до Богоявления. Сурвакары придерживались особого ритуала: не входили в церковь, не произносили христианских имен, не крестились и полностью подчинялись своему предводителю. В прошлом при встрече сурвакарских дружин или при входе их в чужое село случались драки.

В Юго-Западной Болгарии сохранились предания о «василичарских кладбищах», называемых еще «козлиными» (пърчовски), где похоронены новогодние сурвакары. Обращает на себя внимание также, что сурвакары ходят в «поганые, нечистые дни» (бугани, пепелни, мръсни, мръсници, криви, караконджови), когда на свет божий выходит караконджо, или караконджу — злой дух в виде коня с человечьей головой или голого черного человека. В эти дни от Коледы до богоявления, по народным верованиям, бродила нечистая сила и стремилась напакостить людям. Против нее существовало много обычаев и обрядов очистительного и апотропейного характера. Вероятно, поэтому сурвакары часто носили деревянные сабли, которыми они крестообразно рассекали воздух вокруг себя.

Главные персонажи сурвакаров — это старец, баба, невеста, девер, джамалар (погонщик верблюдов), дедици (деды), главатар (главарь), у русалиев — бабурци, коняр (погонщик лошадей), гайдар (музыкант с гайдой) и т. п.

Очень часто роли эти передавались по наследству от отца к сыну. Обыкновенно старцы, дедицы, бабурцы были одеты в кожухи мехом наружу, носили дубины с утолщением на конце, называемые топуз или джоп, или деревянные сабли, на головах — зооморфные маски, известные в Западной Болгарии под названием каук, были опоясаны множеством бубенцов. Другие персонажи были одеты в рваные женские рубахи или другие дырявые одежды, обвязаны соломой. «Невеста» чаще всего пряла. Ее охраняли девер или старцы. В обрядности существовали некоторые локальные различия. Так, например, в Кюстендилской и Радомирской околиях (средняя часть Западной Болгарии) на первый план часто выступали элементы фаллического культа, тогда как в Юго-Западной Болгарии у русалиев и чаушей преобладали моменты обрядовых сражений. Одним из характерных русалийских символов является знак креста, нашитый на костюмы, на русалийское знамя, русалии часто скрещивают сабли. Этот знак не имеет ничего общего с христианским крестом. По всей вероятности, это символ солнца, подтверждением чего является приурочивание русалийских игрищ к Новому году.[790] Сущность обычая связана с магией плодородия и с зимним солнечным круговоротом. По-видимому, новогодние дружины ряженых являются и остатками каких-то мужских союзов. Такие дружины были характерны не только для Западной Болгарии, но и для Македонии и Восточной Сербии.[791]

Сурвакары обходили дома и во дворе каждого водили хоровод, в котором участвовали и все обитатели дома, так как он приносит плодородие и здоровье. Часто инсценировались нападения на «невесту» и ее умыкание. Верили, что если «невесту» украдут, год будет урожайным. Нередко хоровод устраивали вокруг решета с дарами, которые хозяйка ставила посреди двора. После хоровода сурвакаров хорошо одаривали, угощали и торжественно провожали. Русалии, василичары и чауши Юго-Западной Болгарии тоже посещали каждый дом, но обряд ограничивался специальным танцем с ярко выраженными моментами сражения.

Участники сурвакарских игрищ должны были в богоявление пойти в церковь, где их «крестили», т. е. кропили «святой» водой и священник читал молитву об очищении. Это только подчеркивает языческий характер обычая. Весь карнавальный реквизит убирался в укромное место и к нему не следовало прикасаться, потому что предметы эти сохраняли якобы магическую силу.[792]

Вопрос о происхождении сурвакаров и русалиев давно привлекает внимание ученых, которые высказывали различные предположения (Арнаудов, Миклошич, Веселовский и др.). Новогодний карнавал имеет, конечно, сложное происхождение. Без сомнения, славяне пришли на Балканский полуостров со своими традициями культа возрождающегося солнца и здесь постепенно восприняли аналогичные по содержанию и по функции обычаи и обряды, которые носят явный отпечаток влияния античных сатурналий и брумалий с разными переодеваниями и византийских новогодних игр, известных как готские.[793]

Вследствие продолжительного сосуществования аналогичных новогодних обрядов на территории Болгарии создалась болгарская обрядность, носящая в себе специфические национальные черты.

Праздником, исключительно связанным с крупным рогатым скотом, является Сильвестров день (2 января). В Северо-Восточной Болгарии, где его более всего отмечали, он чаще называется Караманов день, и в Юго-Восточной — Силиврия, или «Воловий праздник», или риванки, риване (от рина, ривам — чистить лопатой).

Парни, которые были колядниками и сурвакарами, вновь собирались в дружины накануне вечером и ходили по селу — чистили стойла, которые по традиции не очищались от самого рождества. Парни назывались риначами. Хозяева оставляли им в сарае новую торбу с хлебом и колбасой и баклажку вина или водки. Круглые карамановские хлебы имели специальные украшения, часто в виде креста. На другой день каждый хозяин звал парней на угощение, после чего дружины собирались на площади для большого хоровода во здравие рабочего скота. Этот обычай явно носит магический очистительный характер, о чем свидетельствует и то, что риначем мог стать не каждый, а только тот, кто был колядником или сурвакаром.[794]

Обливание водой молодухи на крещение

Богоявление (6 января) — третий зимний праздник, связанный с обрядовой трапезой и окуриванием. В народе он известен как Водици (Северная, Западная, Юго-Западная Болгария), Водокръщи (Водосвятие), Корст (Крест), Кръстов ден (Южная, Юго-Восточная Болгария). Канун праздника называется кадена вечер (от кадя — кадить), Водокръщи, Неямка («не ям» — не ем, пощусь), новое название — Попова коледа.

Ужин постный, стол накрывали, как вечером под Коледу. Гаданий и предсказаний мало, гадали больше об урожае по погоде. Верили, что в этот вечер раскрываются небеса, и у того, кто увидит это, исполняются желания. Название «поповская коледа» связано с обрядом посещения домов священником, который кропил святой водой мясо, солонину, муку, шерсть, лен, пшеницу и пр. Его сопровождало несколько мужчин котки (кошки), собирающих подношения. С посещением священника кончался срок «поганых» или «нечистых» дней, когда, по поверью, выходили караконджо. Для защиты от них каждый носил чеснок (на голове или за поясом) как магическое средство.

Повитуху везут к реке в бабин день (Юго-Восточная Болгария)

Очень интересен обычай Сивуйница или Совойница, встречающийся в двух районах: в Тырновском (Северо-Восточная Болгария) и в Родопах. За день до богоявления ходила по селу группа девушек, посещая каждый дом. К ним присоединялись девочки, которые собирали подарки. Одна из девушек была одета невестой, другая — парнем. «Невеста» носила сосуд с «немой водой», набранной ночью, и пучком базилика окропляла постройки, скотину, людей и чертила кресты в воздухе. В это время девушки пели песни, преимущественно любовного характера. Обычай раскрывает две основные функции, связанные с разными сторонами жизни: окропление водой имеет явно магическое значение, не случайно дома, в которых была совойница, считались очищенными от злых духов и священник их не посещал. Вторая функция сближает его с новогодними чаяниями о замужестве, т. е. относится к области семейных обычаев. Очень вероятно, что она имеет связь с весенними обычаями Лазарование и Буенец, но перенесена в новогодний цикл.

В день самого богоявления происходило освящение воды — обычай смешанного языческо-христианского характера. Бросание креста в реку сопровождалось рядом обычаев. Парни вылавливали крест; тот, кому это удавалось, получал подарок. Если крест обледеневал, ожидали здоровый и плодородный год. Во многих местах после освящения воды, т. е. ее «очищения», производили ритуальное омовение лемеха, с которого кадили в рождественскую ночь, «чтобы жито было белым и здоровым». Мыли также иконы, посуду, умывались сами. Больные и убогие купались в том месте, где бросали крест. В этот праздник происходило самое большое смешение языческих и христианских обрядов. В Родопах известно ритуальное обливание водой детей (хаскане), молодоженов, которое проводилось специальными людьми — мужчинами, их звали хаскарами (купающими). Их одаривали, и они затем все вместе угощались.[795]

Но главное обрядовое купание во всей стране совершалось на следующий Иванов день (7 января). Больше всего купали молодых мужей, а также именинников — «для здоровья». В Северо-Восточной Болгарии это делали парни, которые на свадьбе были борзоконцами (оповещающими о приближении свадьбы и пр.),[796] а в остальных районах — мужчины — купатели (къпачи). Молодух обливали водой девери или кумы. В начале XX в. появился обычай откупаться от купателей деньгами или вином: купание заменялось обрызгиванием водою.

В Северо-Восточной Болгарии в обрядности Иванова дня есть интересный момент: «царь» колядников в этот день угощал свою дружину, при этом колядники являлись в зооморфных и антроморфных масках. Здесь были «медведи», «манафин» (турок, азиат), «невеста», «кадъна» (турчанка), «арапы». После угощения дружина выходила на площадь и плясала хоро — для здоровья и плодородия. По всей вероятности, это реминисценции некогда и в этой области распространенного обычая ряженых колядников. Но возможно, что эти маски появились под влиянием весенних кукерских игр, персонажи которых почти те же.[797] С двумя последними праздниками непосредственно связан Бабин день (8 января), и часто в Болгарии все три праздника именуются Иваноденскими.

Бабин день — чисто женский праздник. Он посвящен бабке-повитухе (бабе). В обычае три главных момента: купание бабой малых детей, угощение в ее доме для женщин, у которых она принимала роды, и купание самой бабы молодухами, имеющими детей. Последний момент известен, в частности, под названием влечугане. Обыкновенно женщины катали деревенскую акушерку на передке телеги по селу и в конце концов завозили в реку или к колодцу, где и обливали водой. Придя на торжественный обед к бабе, женщины обязательно должны были полить ей на руки, при этом каждая подавала ей свой кусок мыла, полотенце и набрасывала ей на правое плечо подарок: фартук, чулки, рубаху. Приносили также хлеб, вино, жареную курицу.

Обливание водой повитухи (Западная Болгария — Самоковско)

Мужчины в этих обрядах не участвовали, и если случайно какой-нибудь оказывался поблизости, его подвергали символическим наказаниям. В некоторых местах, как отзвук древности, встречались известные элементы фаллического культа. Вероятно этот обычай имеет субстратную (фракийскую) основу.[798]

Зимний праздничный цикл завершался Атанасовым днем (18 января) чаще всего называемым Атанас или Зимний Атанас (в отличие от летнего). Верили, что в этот день святой надевал шелковую рубаху, выходил в горы и призывал зиму уйти, а лето прийти. Праздник считался серединой зимы (сред зима, среди зима). По народному верованию, когда святые делили между собой землю и небо, св. Атанасу достались снега и льды. В Северной Болгарии в этот день профилактически лечили баранов от чумы и после этого приносили святому в жертву (закалывали) барана. Было поверье, что в этот день рождается чума. В некоторых местах в связи с этим месили обрядовые хлебы и резали черную курицу в жертву чуме. В некоторых районах св. Атанас почитался как покровитель скотоводов и пчеловодов.[799] Связь этого праздника со вступлением во вторую половину зимы и ожиданием перемен в природе, особенно важным для подготовки к земледельческим работам ранней весной, говорит о постоянной связи аграрного календаря с различными трудовыми процессами и с переменами в природе.

Культурно-историческое развитие болгарского народа принесло известные изменения народных обычаев, в том числе и зимних праздников. Еще в конце XIX и начале XX в. вышеописанные обычаи и обряды начали угасать. Традиция обыкновенно задерживалась более продолжительно в отсталых и изолированных горных районах. От всего зимнего цикла сохранялись лишь отдельные элементы, прежде всего обрядовая трапеза, гадания девушек, суровакание, обрядовые хороводы и празднование дня повитухи. Лишенные своей социальной основы, обычаи и обряды постепенно сходили на нет, что обедняло народную традицию. В настоящее время многие зимние праздники, как, например, колядование, ряженые группы — суроваскары спонтанно возродились и превратились в развлечение и игру. Это особенно относится к новогодним дружинам ряженых, также и к каледарским, где даже наблюдается известное развитие, появление новых персонажей, антропоморфных масок. Это же современное явление, связанное с законом развития традиции и с обогащением народной культуры.[800]

Аграрный календарь болгар, как и другие области народной культуры, отражает сложную этническую историю народа, процессы взаимовлияния и взаимосвязей между славянами, фракийцами и протоболгарами. Он отражает также интегрирование ряда обычаев или их элементов из календаря древнего греко-римского мира. Это одна из причин удивительного сходства болгарского аграрного календаря с календарной обрядностью других балканских народов.

Этнографический анализ зимнего цикла народных праздников у болгар раскрывает три основных момента, связанных между собой определенной закономерностью. На первом месте стоят различные магические обычаи и обряды, связанные с наступлением нового солнечного года и переменами состояния природы, что имеет значение для хозяйства; на втором месте гадания и предсказания, подразделяющиеся на две группы: одни относятся к трудовым процессам и их результатам, зависящим от влияния сил природы, другие — к личной судьбе (любовь, брак, здоровье); на третьем месте — элементы культа предков, особенно проявляющихся в праздниках (Варварин день, Коледа, Новый год). Несомненно, тема любви и брака, которая преобладает в первой половине зимнего цикла, непосредственно связана с возрождением солнца и всей природы. Смысл и значение обрядности зимнего цикла в целом направлены в будущее — для плодородия, здоровья, благополучия в семье и счастья.

РУМЫНЫ

* * *

М. Я. Салманович

Согласно народным представлениям, начало зимы у румын толкуется по-разному. Некоторые считают, что она начинается со дня св. Андрея (30 ноября) и потому его румыны часто называют Андреем Зимним (Andreiu de iarnă). С этим днем в народе повсеместно было связано много поверий и примет. Верили, что в ночь на св. Андрея на дорогу выходят стригои и стригойки, ходят по дворам, собирая косы и языки от конопляных мялок, а затем идут в поле или на сельскую дорогу и там, у придорожных крестов, устраивают битвы друг с другом.

Понятие стригой (strigoi) и стригойка (strigoică) у румын имело двоякий смысл. По их представлениям, это были и духи умерших мужчин и женщин, сильно согрешивших в жизни, и живые стригои в человеческом образе. Сами они не знали, что они стригои, хотя их отличительным признаком по народным представлениям был хвост. Полагали, что в обычной жизни это были обыкновенные люди, но в ночь на св. Андрея они тайно покидали свой дом и выходили на битву стригоев, где живые стригои бились с мертвыми до первого пения петуха. Существовало поверие, что в эту ночь мертвые стригои ищут живых, чтобы с ними подраться. Если же они их не найдут, то ловят тех неосторожных, которые не успели скрыться в доме, и высасывают у них кровь.

В эту «страшную» ночь, когда по селу «бродила нечистая сила», румынский крестьянин пытался всячески оберечь себя. Поэтому особой заботой женщин в канун св. Андрея было тщательное захоронение предметов, которыми могли сражаться стригои (кос, мялок и т. д.). Существовало поверие, что от нападений стригоев хорошо помогал чеснок. Поэтому в канун св. Андрея его ели или натирали им все тело, иногда — только лоб, грудь, спину и под коленками. Чтобы стригои не смогли проникнуть или заглянуть в дом, чесноком обмазывали окна и ставили знак креста на дверях и дымоходе. Если же им все-таки удавалось «проникнуть» в дом, то люди, чтобы изгнать их, прибегали к заговорам.[801]

Кроме стригоев, в андрееву ночь действовала и другая вражья сила — «черти», приносящие людям зло. Но их можно было заставить и служить себе. В жудеце (округе) Ковурлуй существовало поверие, что для этого нужно было выйти ночью на дорогу с котлом воды и развести под ним огонь. Когда вода закипит, туда следовало бросить черную кошку, в которую, по народным представлениям, превратился дьявол. Как только кошка начнет вариться, вокруг котла собирутся черти и станут молить человека погасить огонь. Однако надо подождать, пока не явится главный черт (Scaraoschi) и также не попросит погасить огонь. Вот у него-то и можно потребовать чего хочешь.[802]

День св. Андрея называется еще и Волчьим днем (Ziua lupii) или днем Хромого хищника (Gădineţul schiop). В этот день не работали, чтобы волки не задрали скот, особенно — овец и коз. Каждый хозяин, пытаясь оберечь свой скот, в канун св. Андрея натирал чесноком помещения для скота. В жудеце Ботошань таким образом предохраняли и колодцы. В этот день нельзя было подметать в доме и выбрасывать мусор наружу. Запрещалось причесываться, устраивать поминки, давать что-либо взаймы. Старались не оцарапаться. Особенно же строго соблюдалась традиция — не работать. Человека, нарушившего все эти запреты, по народным представлениям, ожидало большое несчастье — задерет волк.[803]

Этот день, а особенно канун его в народе использовали для всевозможных гаданий и колдовства. Девушки гадали о суженом, а женщины постарше прибегали к колдовству, чтобы отвести злую силу от дома и семьи. Для праздника св. Андрея характерны и многие обычаи, присущие новогодней ночи и первому дню Нового года, о которых речь будет ниже. Любопытен обычай «хранения чеснока» (pazit usturoi), отмечаемый в ночь на св. Андрея. В жудеце Тутова его справляли следующим образом:

В канун св. Андрея в каком-нибудь доме собирались 10–12 девушек вместе с парнями. Парни нанимали музыкантов, а каждая из девушек приносила с собой хлеб, три головки чеснока, пучок сухого базилика, перевязанный красным шнурком, и бутылку водки. Все это расставляли в углу комнаты, на столе покрытым вышитой скатертью. На столе зажигали свечу, которая горела всю ночь, а справа и слева от стола становились две старухи, которые должны были стеречь положенные на него вещи. Всю ночь они стояли неподвижно и следили, чтобы никто ничего не взял со стола или даже не положил бы около лежащих на нем вещей руку. Если это случится, то такому дому «бог не поможет». Молодежь развлекалась и пела до полуночи, а потом девушки угощали парней. После этого танцевали до утра. С наступлением утра один из парней собирал на поднос или в корыто все, что принесли девушки, все выходили во двор и здесь начиналось хоро; в центре хоровода стоял парень с подносом, покрытым полотенцем, вышитым красными нитками, или салфеткой. Он исполнял «танец чеснока» (joacă usturoiul). Закончив хору, все возвращались в дом, и девушки одаривали парней вещами с подноса. Все угощались и расходились. Считалось, что «хранимый чеснок» очень полезен в доме. Им лечили скот, весной его сажали в землю «для лекарства». Число таких сборищ в селе было фиксированным — 7, 9 или 13. Были и различные варианты этого обычая.[804]

Повсеместно на св. Андрея женщины из смеси кукурузной и пшеничной муки делали ковашу (covaşă) — род кисло-сладкой браги. Эту ковашу раздавали соседям в посуде, которую они приносили с собой. Верили, что от этого коровы будут давать больше молока и увеличится его жирность. Это также помогало обезопасить себя от стригоев.[805]

В некоторых частях Олтении день св. Андрея отмечали для того, чтобы оберечь себя от чумы. Дети срезали ветви винограда, груш, яблонь, черешен и ставили их в ведро с горячей водой. Это ведро украшали и оставляли стоять до дня св. Василия, когда с ним ходили по родным с новогодними поздравлениями и пожеланиями.

В жудеце Мусчел говорят, что со дня св. Андрея день вырос на «просяное зерно» (bobul de meiu).[806]

1 декабря в некоторых областях страны румыны отмечали день св. Наума-ученого. В этот день родители, которые хоть немного умели читать, усаживали своих детей за букварь, обучая их чтению.

В Олтении, Мунтении и некоторых других районах 4 и 5 декабря, а в других областях страны — 3, 4 и 5 декабря отмечали под общим названием «lilele bubatului», что в буквальном переводе означает «прыщавые дни» или «конопатые дни». Посвященные преимущественно двум святым — Савве и Варваре, эти дни весьма строго отмечались женщинами, особенно теми, которые имели прыщавых или конопатых детей. В эти дни им запрещались всякие работы. Но и для мужчин существовали запреты, например нельзя было ловить рыбу, чтобы не поразила оспа. Детям в эти дни не давали печеной кукурузы, фасоли, тыквенных семечек, чтобы по лицу не пошли прыщи. От напасти их предохраняли, рисуя им медом кресты на лице, и умывали их той водой, в которой мыли иконы. Желая «умилостивить» оспу, ей в эти дни оставляли еду на столе.

Св. Варвару некоторые считали невестой Христа, другие — невестой солнца, полагали, что она — звезда, охраняющая луну. Ее почитали, как покровительницу женщин, помогавшую им при тяжелых родах и предохранявшую от различных опасностей. Верили, что она прекращает тяжелые муки умирающих. В ее честь женщины в церкви заказывали литургии, ставили свечи, давали милостыню (pomaňă). Любопытно отметить, что в представлении аромун Варвара была злой и убивала женщин, которые осмеливались работать в ее дни. Поэтому в Боснии, например, аромуны, боясь разгневать Варвару, особо почитали ее. В этот день утром там варили пшеницу, кукурузу и фасоль и в глиняной миске несли их к ручью или речке, протекавших у села. Сваренное зерно бросали в воду, а девушки и парни умывали этой водой лицо, чтобы не заболеть оспой. Затем у воды устраивали хору. Вареное зерно в речку выливала старуха, которая при этом пела песню, обращенную к воде.

5 декабря румыны повсеместно отмечали день святого Саввы, а в Мусчеле полагали, что Савва — это святая женщина, которая болела оспой и по этой причине ослепла.[807]

Довольно большим праздником у румын был день св. Николая (6 декабря). По народным представлениям св. Николай управлял солнцем и следил, чтобы оно не сожгло землю и своевременно освещало бы ее. Эти функции с ним разделял и св. Федор, который на девяти лошадях гонялся за солнцем, направляя его по нужному пути. В Буковине считали, что св. Николай остановил всемирный потоп и спас плот Ноя, поэтому его почитали и как покровителя моряков. Так же полагали и аромуны. В жудеце Текучу и в Добрудже его почитали, как покровителя рыбаков, на северо-востоке страны его считали еще и покровителем воров. В некоторых частях Олтении верили, что св. Николай помогает от различных болезней, особенно при инсульте. В ночь на св. Николая девушки гадали о своем суженом, используя специально сваренное коливо, освященное в церкви.

Многие полагали, что именно со дня св. Николая начинается зима, представляли его себе в виде старика с большой белой бородой, который приезжает на белом коне. В народе говорили, что со дня св. Николая день начинает понемногу прибавляться точно так, как «цыпленок вылупляется из яйца».

Особо св. Николай почитался у аромун в Боснии. Там практиковался обычай Муджиери (Mugieri) или Блековице (Blekoviţe). В канун праздника парни ходили по домам с барабаном и колокольчиками. Они, не переставая, пели и мычали (a mugeri — мычать), требуя, чтобы им дали фасоль, картофель и т. п. Получив подарки, они благодарили хозяев, желая им доброго здоровья. Компания парней состояла из 5, 7 или 9 человек, среди которых роли были строго распределены. Исполнителями были «актер» (prikozivalo) или «старик» (staraţ), «козел» (jarac) с колокольчиком, «кот», требующий сала, «девушка» (парень, наряженный в девичий костюм), просящая пряжу, а остальные — певцы. Подойдя к дому и стоя перед закрытыми дверями, они пели: «Открой двери, хороший хозяин!», их впускали в дом и здесь разыгрывалось целое представление. «Козел» звонил в колокольчик, мычал и требовал соли, «кот» мяукал и требовал сала, «девушка», показывая как прядут, требовала пряжи, все просили по мотку шерсти, которые засовывали за ремень сумки. Кроме того, им давали тарелку с фасолью, пшеницей и т. п. Дары принимал «актер», говоря при этом: «Пусть поможет вам бог и пошлет много счастья. Пусть поможет бог, чтобы в доме была хорошая хозяйка. Сколько крупинок в соли, столько груза пусть будет на ваших лошадях!» Остальные кричали «Аминь». Народ боялся проклятья этой компании, если их плохо принимали, и поэтому их встречали с почетом и одаривали. Так они ходили по всему району в течение 8 дней, начиная с 6 декабря и до Николы-малого, после чего все добытое делилось между участниками, и они расходились.

Обычай муджиери у аромун обнаруживает разительное сходство с рождественскими обычаями румын «коза» (cąrpă) и «волшебная птица» (brezoaie), распространенными по обе стороны Карпат.[808]

В Мусчеле на 3-й день после св. Николая (или через неделю) отмечается день Николы-малого (Simicoară или Sim-Nicoară). По верованиям румын, живущих в этой области, Симикоара являются братьями св. Николая. Полагали, что празднование этого дня помогало от простуды.

В Олтении этот день отмечали, как день сестры Николая, предохраняющей от ударов.[809]

9 декабря — день св. Филофтеи, но его отмечали только в средней и западной Мунтении и Олтении. В этот день здесь устраивались шествия по селу с молениями о дожде, если по народным приметам летом ожидалась засуха. В этот же день отмечался праздник «Зачатия Анны» (Ana Zacetenia), с которого, в противовес другим праздникам народного календаря, рекомендовалось начинать домашние работы: прясть, ткать и т. д. Полагали, что, если начнешь работу в этот день, то весь год будешь ее делать скоро и с удовольствием.

В некоторых частях страны считали, что с этого дня «солнце поворачивает на лето, а петух — на порог!» и день прибавляется. В других областях страны полагали, что от Анны и до Спиридона (12 декабря) день и ночь «стоят на месте», а день начинает прибавляться только со Спиридона.[810]

День Спиридона-чудотворца, которого почти повсеместно называли просто Spiridon, приходится на 12 декабря. В жудеце Текучу и в г. Бырладе он почитался как покровитель сапожников, в Олтении его особо почитали женщины, полагая, что он помогает от «ударов» (инсультов). Работать в этот день строго запрещалось.

В жудеце Мусчел считали, что с 12 декабря день уже заметно растет и говорили: «Петух — на забор!».[811]

18 декабря отмечался день св. Модеста. Он праздновался в тот же день, что и св. Себастиан и Зоя, хотя Модест в календаре не был отмечен. Его почитали, чтобы сохранить скот от падежа и болезней. Для этого в дом приглашали священника и на коленях творили молитву. Выходя из дому, священник кропил с молитвой святой водой ограду, затем и скот. Остаток святой воды тщательно берегли и время от времени подмешивали ее в корм животным.[812]

Праздник 20 декабря в народе называют Ignatul или Ignatul porcilor (свиной Игнат). В этот день запрещались всякие работы, особенно домашние работы женщин. Верили, что в случае нарушения запрета увеличивается опасность всевозможных заболеваний и других неприятностей. Нельзя было на дворе вывешивать рубахи для просушки, так как в этот день свиньи могли их разодрать. Во многих районах страны в этот день резали свиней и заготавливали колбасы и окорока к рождеству. Но даже с этой практической надобностью были связаны определенные поверья. В Мусчеле, например, говорили, что в день Игната надо обязательно зарезать свинью или хоть какую-нибудь птицу, предпочтительно — черную курицу, потому что, «как увидишь в Игнатов день кровь, только тогда сможешь оберечь себя от болезней». В некоторых районах страны запрет на работу существовал только до тех пор, пока хозяйка не «увидела кровь». Если же этого не случилось, то надо было взять черную курицу и уколоть ее иглой. Только после того, как у нее выступит кровь, можно было начинать работу. В этот день ворожили. Для этого пользовались внутренностями черной свиньи. В жудеце Вылча сохраняли до крещения кусок мяса черной свиньи. В крещение его освящали в церкви и прикладывали больному к пораженным частям тела. Полагали, что это мясо особенно помогает при болезни ног. В некоторых районах, например в жудеце Долж, убой свиней производили на рождество.[813]

Кульминацией зимних народных праздников являются 12 дней (с 25 декабря по 6 января), на которые приходятся рождество (25 декабря), св. Василий (1 января) и крещение (6 января). Это время у румын называется «кышледжь» (câşlegi), равнозначное русским святкам. Все эти праздники тесно связаны с земледелием и в своих проявлениях отражают одно из основных занятий народа. Рождеству предшествовал пост. По народным повериям этот праздник прежде был посвящен богатому чабану, который в румынской мифологии превратился в полубога. Таким образом, поначалу это был пастушеский праздник. Древность и пастушеский характер этого праздника, по мнению румынских ученых, отчетливо выявляются в пастушеских реминисценциях, сохранившихся в колядках. И до сих пор у горных жителей страны, занимающихся преимущественно животноводством, можно услышать на рождество «чабанскую колядку», «пастушескую колядку», «овечью колядку» и жемчужину румынского фольклора «Миорицу», где также говорится о пастушеских занятиях народа. Румынские ученые считают, что сравнительно поздно у местных пастухов этот праздник под влиянием православной церкви смешался с праздником рождения Христа, и из многих рождественских колядок исчез мотив пастушества как основного занятия народа, сменившись новыми идеями, связанными с земледельческим трудом.

Но есть и другое толкование названия этого праздника и связанных с ним представлений. Само рождество у румын называется Крэчиун (Crăciunul). С. А. Токарев возводит наименование «Крэчиун» к названию древнеславянского божества «krt», в своих последующих модификациях, известных в ряде славянских и соседних с ними народов в значении — святки, рождество. У словенцев это «Kračun», у болгар — «Крачун», у закарпатских украинцев — «Керечун», у венгров — «Karácsony». Известно было это слово и в старорусском языке. Очевидно это было божество зимы и смерти, в честь которого справлялся праздник в дни зимнего солнцестояния.[814] Думается, что в основном своем существе одно толкование значения этого наименования не противоречит другому. Известно, что на ранних этапах своего исторического развития скотоводство и у румын, и у славян играло значительную роль. Что же касается самого наименования праздника, то широкое распространение этого названия, пусть даже во всевозможных модификациях, но восходящих к древнеславянскому корню «крт», говорит о том, что к неславянским народам (румынам и венграм) оно пришло от славян. Это не противоречит и историческим данным, говорящим о сосуществовании фракийцев — предков современных румын — и славян на территории нынешней Румынии с VI в.

Как и у других славянских народов, основу этого праздника составляет культ солнца (время солнцеворота), который христианская церковь осмыслила как рождение Христа.

Обрядовый цикл у румын, связанный с рождеством, Новым годом и крещением, в значительной степени общий, особенно в том, что касается рождества и Нового года. В разных районах страны одни и те же обряды справлялись где на рождество, где на Новый год, а многие из них повторялись и на крещение. Поэтому при описании, видимо, удобнее их сгруппировать вокруг какого-то одного праздника, лишь частично отмечая своеобразие каждого из них.

Обрядовая пища состояла из колива — вареной пшеницы, заправленной медом и толченым маком. Сверху его украшали орехами, выложенными в виде креста, а в городах крест делали из сахара. Пекли вэрсаре (vărsare) — слоеный капустный пирог, пироги с луком, смазанные маслом, и сладкие пироги с маком и орехами. К столу подавали вареные сливы и груши, бобы, галушки из кукурузной муки, борщ с требухой, борщ с рыбой, жареную рыбу и калачи. С приготовлением обрядовой пищи связаны определенные поверья. Так, прежде чем начинать печь пироги, хозяйка отрывала кусок теста и мазала им фруктовые деревья в саду, чтобы они лучше плодоносили. Когда готовили коливо, нельзя было пробовать пшеницу, пока она варится и ее заправляют, иначе по лицу пойдут прыщи. С кануна рождества и вплоть до крещения на празднично накрытом столе, в одном из его углов на сене или полове стояли обрядовые кушанья. Эти рождественские кушанья были покрыты чистой скатертью. Сено как бы символизировало ту обстановку, в которой по библейской легенде в яслях родился Христос.

В сочельник дети ходили колядовать по домам, распевая колядки, заканчивающиеся поздравлением хозяев дома с праздником. За это они получали рождественские печенья, орехи и т. п. реже — деньги. В первые два-три дня рождества ходили со звездой, исполняя драматизованные библейские повествования о рождении Христа. Заканчивался рождественский праздник обрядом хождения взрослых — ряженых, где выступали «коза», «олень» или фантастическая птица «brezoaia». Коза служила символом плодородия. Впоследствии появились другие маски, имевшие социально направленный характер. Такой, например, была маска турка-угнетателя.

Колендаторы у окна

Большое значение в обрядах на рождество имело повсеместно рождественское полено — пом де Крэчиун (pom de Craciun), которое часто целиком сжигали в очаге. В горных районах это было преимущественно лиственничное дерево — брад (brad), а в холмистых и степных — дубовое. Оно должно было гореть весь праздник, и с ним было связано множество примет и поверий. Имеется у румын и свой Дед Мороз — мош Джерилэ (moş Jerilă), раздающий на рождество подарки детям. Однако это новый образ в румынской мифологии, возникший под городским влиянием относительно недавно.

Пожалуй, наиболее насыщен обрядами был праздник св. Василия — Нового года (Sfïntu-Vasilii — Anul-nou).[815] В некоторых местах Новый год называют «малым рождеством» (Crăciunul mic) или «Братьями Крэчиуна» (Fratele Crăciunului). Особенно торжествен канун Нового года — вечер на св. Василия. Едва только опустится солнце, как в каждом доме перед иконой Христа зажигали свечу из чистого воска, которая должна была гореть всю ночь, «чтобы счастье могло зайти в дом». Двери и пороги в доме, в помещениях для скота, в хранилищах зерна обмазывали чесноком и разного рода топленым жиром. Этим же составом на домашних животных ставили знак креста и, наконец, мазали себя и всех членов семьи. По народным представлениям, таким путем можно было уберечь себя от козней дьявола и стригоев, которые в эту ночь бродят возле дома и пытаются выдоить коров или нанести какой-нибудь ущерб человеку. Но этой ночью бродит не только злая сила. Это в общем светлая ночь, когда по народным представлениям раскрывались небеса и люди могли увидеть бога в окружении святых. Однако это было дано не всем — только людям строгой и праведной жизни. По румынским поверьям небеса раскрывались не только под Новый год, но и в канун рождества, крещения и Пасхи. Люди верили, что все это происходит очень быстро и тот, кто это увидел, мог просить у бога всего, чего хочет. Румыны думали, что в новогоднюю ночь может разговаривать и скот, но во избежание несчастья подслушивать его нельзя. Этот вечер, как и канун рождества, был богат всевозможными колядками (соlindă). Парни ходили по домам, распевая их, произнося поздравления и пожелания. Все это сопровождалось хлопаньем бича и веселым шумом. Ни один дом не пропускали колендаторы.

Временем наибольшего колядования был канун рождества. В сочельник в колядовании принимало участие большое количество народа, независимо от возраста. В канун св. Василия колядовали немного меньше, и здесь колядки, особенно такие, как плугушорул (pluguşorul), были более целенаправлены и посвящены «вызыванию плодородия» земли. Но все же между колядованием в сочельник и в канун св. Василия существенных отличий не наблюдалось. Как и в другие праздники, собирались по домам, и старики рассказывали легенды о святых, в которых последние большей частью выступали как бедные чабаны.

Одним из наиболее древних и красочных новогодних обычаев у румын был плугушорул. Любопытно отметить, что в тех областях, где его исполняли, в колядовании принимали участие только бедняки и мальчики поменьше, т. е. те, кто больше всего был занят пахотой в качестве пахарей и погонщиков.

В канун Нового года, как только стемнеет, ребята ходили по домам и колядовали. Наиболее разговорчивый из них, стоя около дома, читал колядку пахаря (плугушорул). При этом он потряхивал плуг, изображая пахаря. Каждый куплет колядки сопровождался рефреном: «Mănaţi măi!» или «mănaţi flăcăi», или «pocniţi copii!». Остальные плугураши в этот момент хлопали бичами и кричали «hăi, hăi!» — как бы погоняя волов. Один из мальчиков дудел в бухай (музыкальный инструмент), подражая мычанию волов. Во время колядования проводили первую борозду по снегу. Сама колядка плугушорул имела многочисленные варианты, но все они сводились к пожеланию доброго и плодородного года. Колядовали не всегда с плугом, но бухай и колокольчики были непременными принадлежностями этого красочного обычая. В городах Румынии ребята для этой цели пользовались миниатюрной моделью плуга, которую украшали разноцветной бумагой и бумажными цветами, а на его рукоятках укрепляли один или два колокольчика. После произнесения колядки и поздравлений хозяевам дома последние одаривали плугурашей, как и на рождество: калачами, орехами, яблоками, деньгами и т. д. Так они ходили от дома к дому до полуночи. А затем, разделив по-братски подарки и пожелав друг другу счастья в новом году, расходились.

Святочная обрядность: «танец медведя»

После «вспахивания» надо было «посеять». К «посеву» готовились ночью. И, если в «пахоте» принимали участие не только мальчики начиная с 12-летнего возраста, но и парни постарше (но никогда — женатые мужчины), то в «посеве» участвовали только мальчики от 7 до 12 лет. Утром 1 января «сеятели» с семенами пшеницы, ржи, ячменя и овса, разложенными в определенном порядке в сумке или шерстяной перчатке, направлялись к домам односельчан. К их встрече хозяева, особенно те, у которых были взрослые девушки, готовились особо, прибирая в доме так, чтобы там было красиво и чисто. Иначе весть о неряшливом доме пойдет «через девять стран и девять морей». Мужчины, хозяева дома, заводили в комнату упитанного теленка или ягненка, которых посыпали зерном («сеяли»). Это еще раз подтверждает большую роль скотоводства в прошлом румынского народа. В некоторых районах страны «сеяли» на хозяина дома. Зайдя в дом, «сеятели» производили «посев», говоря при этом:

Anul nou cu bine, Cu zile senine Tot cu sănătate Si cu spor in toate Să-l petreceţi Şi s’ajunjeţi Tot în fericire Şi a lui sfîrşîre La mulţi ani! Новый год с добром, С ясными днями, Полными здоровья. И с удачей во всем, Что случится. И пусть придет Полное счастье Во всех свершениях! Многие лета!

В это время заходили другие «сеятели», первые уходили, и все начиналось снова. После того как «посев» заканчивался, хозяева одаривали «сеятелей» сушеными фруктами и другими припасами, но редко деньгами. Хозяйка подметала пол, а хозяин выбрасывал скоту собранное зерно, особенно овцам, «чтобы они лучше размножались».

Канун Нового года был посвящен и различного рода гаданиям. Прежде всего стремились угадать погоду в новом году. Для этого служил так называемый луковый календарь. Луковицу делили на двенадцать долек и каждой из них присваивали наименование определенного месяца. Затем эти дольки посыпали солью и оставляли на всю ночь. Наутро по количеству выступившей на них влаги предсказывали, какой из месяцев будет сухой, а какой — дождливый. В этот же вечер гадали на зажженном угле, который располагали на очаге или снаружи дома. Каждому из угольков давали название той культуры, которую собирались посеять в наступающем году: пшеница, рожь, овес и т. д. Полагали, что лучше уродится та культура, чей уголек полностью сгорит. Несгоревший уголек предвещал неурожай. О будущем урожае гадали по звездам и особенно — по луне. Полнолуние в вечер св. Василия предвещало хороший урожай, и наоборот. В восточных областях при помощи стаканов, налитых водой, пытались узнать судьбу каждого из членов семьи. Наполненные стаканы по числу членов семьи ставили на ночь под иконы, а утром смотрели: если вода в стакане, посвященном определенному члену семьи, уменьшилась, то он в наступающем году заболеет или умрет. В некоторых областях судьбу человека предсказывали, гадая на ложках. В канун Нового года их наполняли водой, а утром по тому, высохла ложка или нет, судили о предстоящем счастье или несчастье. Тот, чья ложка высохнет, будет счастливым, и наоборот. На ложках гадали и по-другому. Их прятали в различные места дома, прислонив к чему-нибудь. Тот, чья ложка за ночь упадет, должен был вскоре умереть. Таких гаданий было множество. Существовали и различные девичьи гадания о суженом, происходили они в строгой тайне. Как пишет Мариан, девушки «в этот вечер не оставляли в покое заборы, околы для скота и колодцы»,[816] используя их для гаданий.

Весьма любопытны три группы новогодних обычаев румын, объединенные общим, непереводимым названием верджел (Vergelul). Это были не только новогодние обычаи, так как в разных областях страны они отмечались в различное время года. В Буковине, например, их отмечали в первый день нового года после обедни, или в его канун, в Банате — на крещение, а в некоторых других районах — в день великого поста. В отправлении этих обычаев принимали участие все, кто пожелает, независимо от возраста, но инициаторами были взрослые парни и родители девушек на выданье. Например, в бывшем цинуте Дорней (Буковина) за несколько дней до нового года они выбирали из своей среды «господаря». Этот выбор считался большим почетом, и поэтому его встречали с радостью. В канун Нового года, когда стемнеет, в тех домах, где соблюдали обычай, звучали бучум и дрымба, давая знать, что пора собираться. После того как все собирались, на инструментах больше не играли. Хозяйка дома накрывала стол чистой скатертью, а хозяин ставил на него непочатую кадушку воды. Подавался знак, что «верджел» начался, и каждый, кто хотел узнать свою судьбу, кидал в воду какой-нибудь предмет: ножик, крест, кольцо, сережку и т. д. Из числа присутствующих выбирали мальчика от 10–13 лет, в обязанности которого входило вынимать эти вещи из воды. Все отходили от стола, а мальчик с речистым стариком, называемым верджелатор (vergelator) или «вестник нового года» (vestitor de anul nou), приближались к столу. В каждой руке верджелатор имел по зеленой веточке и постукивал ими по краю кадушки, произнося колядку, после чего мальчик вынимал из воды чью-нибудь вещь и показывал собравшимся. Если владелец находился, верджелатор говорил, когда бог даст ему счастье (на Новый год, крещение или другой праздник). Вещь возвращалась владельцу, а верджелатор опять постукивал по краю кадушки и произносил колядку. Так продолжалось до тех пор, пока не были розданы все вещи. Но случалось и так, что в кадушке еще что-нибудь оставалось, а на все календарные праздники были уже розданы пожелания. Тогда верджелатор желал владельцам оставшихся вещей приобрести овец, коз, быков, лошадей и т. д. Если же домашний скот был весь перечислен, то верджелатор желал им убить диких зверей.

Пока шли пожелания счастья в новом году, в доме царило молчание. Но как только доходило до пожеланий завести скот, начинался хохот, который считался хорошим предзнаменованием в выполнении предсказания. Для того чтобы его вызвать, верджелатор, одновременно с пожеланием владельцу вещи получить какой-нибудь скот, начинал предсказывать его судьбу. Так как он не знал, кому принадлежит предмет, вынутый из воды, не обходилось без курьезов. Мужчине он говорил, что он в наступающем году получит хорошего мужа, а женщине — жену и т. д. Когда все вещи были розданы, верджелатор заканчивал этот обряд новогодним пожеланием в стихах, на что присутствующие отвечали: «Vivat! Traias că!» (Да здравствует! Пусть живет!). Часть мужчин выходила наружу и стреляла из пистолетов. Хозяин снимал со стола кадушку, выливал из нее воду, наполнял вином и ставил на стол. Начиналось веселье, а парни и девушки танцевали до утра. В народе считали, что этот обычай справлялся не только для того, чтобы пожелать счастья и узнать свою судьбу в наступающем году, но и для того, чтобы поближе познакомиться друг с другом и дать возможность парням посвататься к девушкам.

Вторая группа обычаев верджел с незначительными специфическими особенностями была распространена по всей стране. Эта группа была тоже связана с желанием человека узнать свое будущее. Некоторые в этих целях прибегали к бабам-ворожеям, гадавшим на картах, на бобах или по руке, другие шли к «астрологам», предсказывавшим будущее по «книге судеб». Обычно же девушки, желавшие узнать свою судьбу, и особенно каков будет их суженый, в ночь под Новый год собирались в каком-нибудь доме. Руководила ими или старая женщина, или более опытная девушка, называемая урзиторе (urzitore — прядущая, в данном случае — нить судьбы). Она раскладывала на столе различные предметы: нож, соль, перец, хлеб и т. д. На этот же стол ставились различные сосуды, перевернутые кверху дном. Урзиторе приказывала кому-нибудь выйти в сени или наружу дома, а оставшиеся прятали под сосуды предметы, лежавшие на столе. Затем все становились вокруг стола и урзиторе приглашала вышедшую девушку. Последняя подходила к столу и поднимала один из сосудов. Урзиторе брала предмет, лежавший под ним, и предсказывала: «Девушка моя, ты подняла нож. Это означает, что суженый твой будет человек горячий. У него будет язык, который режет, как нож, и им он изранит твое сердце». Так гадали на всех предметах.

Интересно отметить, что в ночь под Новый год таким же образом собирались гадать и парни. Непременным условием этих гаданий была глубокая тайна, в которой они проходили.

Хождение с козленком (с. Мэлинь — Сучава)

Третья группа обычаев верджел была связана с традицией гостеприимства. Она называлась еще «beria» или «berenul». Главная роль здесь принадлежала парням. Смысл этих обычаев состоял в том, чтобы принять и угостить приглянувшихся девушек и их родителей или родственников. Эти обычаи в различных местах проводятся в канун разных праздников, в том числе и на Новый год. За день до Нового года руководители обряда, которые назывались кольчерами (colceri), ходили с бутылкой ракии по домам, где были взрослые девушки. Обращаясь по очереди со стихотворными приветствиями сначала к отцу, затем — к матери и, наконец, к самой девушке, они приглашали их почтить праздник своим присутствием. В канун Нового года в каком-нибудь доме собирались парни, устраивавшие верджел, и приносили вино. Затем приходили девушки, каждая в сопровождении матери или старшей сестры. Прийти одной считалось неприличным. Женщины приносили угощение: калачи, плачинты (слоеные пироги), орехи, яблоки, жареных кур и т. д. Все это вместе с вином поступало в распоряжение кольчеров, и без их разрешения никто ничего не мог взять со стола, не мог без разрешения даже пойти танцевать. Девушек и их родственниц приглашали в дом и угощали вином. Затем они выходили наружу, где должны были начаться танцы. На этом празднике запрещалось смеяться над кем-нибудь или делать кому-нибудь неприятности. Всех должны были почтить, угостить и развлечь, чтобы все остались довольны. Как только темнело, девушки уходили, а оставшиеся мужчины танцевали до глубокой ночи.

С днем св. Василия был связан и обычай полазник (polaznic) — прием первого человека (обязательно мужского пола), входящего в этот день в дом. Считалось, что он должен принести счастье. Войдя в дом и подойдя к очагу, полазник желал семье хорошего года, прибавления скота и т. д. В настоящее время этот обычай можно наблюдать только в округе г. Брэилы и в некоторых районах Трансильвании. Однако в румынском фольклоре упоминание о нем — повсеместно. В новогоднее утро дети от 3 до 12 лет ходили по домам с зеленой веткой яблони или груши, украшенной разноцветной бумагой, блестками, позолотой и искусственными цветами. В Мунтении ее называли сокрова (Socrova). О сохранении этих веточек в свежем виде заботились матери семей, которые собирали их в день св. Андрея (30 ноября). Дети заходили в дом с пожеланием счастья и долгих лет, подражая в то же время мычанию быков. Они прикасались веточкой к каждому члену семьи. Так же поступали дети и со всеми, проходящими по улице. За это их одаривали подарками, предназначавшимися взрослым членам их семей: нитями, пряжей, решетом яблок, иногда — деньгами.[817]

Наконец, последним среди зимних праздников является крещение (Botez, Botezu-Domnului, Apa-Boteză), которое падает на 6 января. Наиболее торжествен и богат обычаями канун праздника. К обрядовой пище в этот вечер прибавляли два хлебца и стакан с водой, предназначенные для умерших родственников. После освящения дома священником сено, лежавшее под блюдом на столе, отдавали скоту, чтобы в доме было благополучие и скот был бы здоров. За стол не садились до тех пор, пока священник не освятил все блюда и не отведал каждое из них. Если в крещение в дом приходил чужой, то, в зависимости от его пола, предсказывали: если мужчина — то у домашнего скота в течение года родятся детеныши мужского пола, приход женщины означал появление самочек. Думается, что это своеобразный пережиток обычая полазник.

В канун крещения окуривали весь скот зажженным сеном, которое брали со стола. Священника, приходившего освящать дом и усадьбу, хозяин встречал на пороге с зажженной свечой в руках. Вначале освящали горницу (каса маре), где стоял праздничный стол, затем все помещения в доме, иногда даже чердак. После этого опять возвращались в горницу, где хозяйка давала священнику пучок конопли или наматывала на его крест нить, веря, что от этого конопля будет лучше расти, а на ее нити священник намотает все плохое, что угрожает дому. В некоторых областях страны полагали, что эта нить помогает душам умерших родственников перейти из ада в рай.

В каждом доме священник был обязан посидеть за столом, иначе наседки перестанут высиживать цыплят, а чтобы они их лучше высиживали, после его ухода хозяйка дома садилась на то место, где он сидел. Девушки старались украсть у попа пучок базилика, чтобы, подложив его на ночь под подушку, увидеть своего суженого. Отведывая понемногу от каждого блюда, священник бросал на пол зерна вареной пшеницы, чтобы год был плодородным и хорошо бы роились пчелы. Священнику давали калач или пироги, и хозяин дома с непокрытой головой и зажженной свечой в руках провожал его или до своего соседа, или до ворот. Считалось, что в этот день, особенно девушкам, хорошо поститься, что предвещало быстрое замужество.

Гадания в канун крещения в своем большинстве были такими же, как и в канун Нового года. В качестве своеобразия можно отметить совместные гадания парней и девушек, на которые они собирались в каком-нибудь доме. Посреди комнаты стоял стол, на нем находились 10–15 шапок или тарелок, под которыми были спрятаны различные предметы: серебряная монета, хлеб, гребень, кольцо и т. д. Парню, желавшему узнать, какая у него будет жена, завязывали глаза и поворачивали его лицом в противоположную от стола сторону. За это время предметы под шапками или тарелками меняли. Затем парня подводили к столу, и он поднимал шапку. Ему развязывали глаза и давали посмотреть на предмет, находившийся под ней: если это был гребень — то, по поверью, жена будет смешливая, деньги — богатая, перец — быстрая, щетка — старая, зеркало — гордая, пучок базилика — красивая, но бедная, уголь — темная, как цыганка, хлеб — хорошая, мясо — мягкая, кольца — верующая, пучок волос — любящая, соль — будет долго жить, семена конопли или пшеницы предсказывали, что она будет иметь много детей и т. д. Так каждый гадал трижды.

В день крещения парни толпой бродили по селу в шапках, опущенных до бровей. И беда попавшемуся навстречу. Его силой тащили к колодцу и обливали водой (iordănit).

Наиболее значительным обычаем в день крещения было водосвятие (Iordanul). Оно бывало «малым» и «большим». Первое происходило в церкви, на церковном кладбище или в частном доме. Второе — в общественном месте, на площади города или села, у колодца или возле проточной воды. Когда процессия шла из церкви святить воду, то, наряду с тропарями, полагающимися к случаю, которые пели церковные певцы, народ пел и колядки, различавшиеся по областям страны. «Большое» водосвятие сопровождалось стрельбой из пистолетов и ружей. Освященную воду старались поскорее разобрать по домам, ибо тогда она считалась наиболее полезной. И так как каждый старался взять ее первым, то происходили столкновения, кончавшиеся иногда несчастными случаями. На обратном пути священник окроплял «святой водой» всех прохожих. Однако к этому, по существу церковному обряду народ прибавлял и другие обычаи. В восточных районах, например, парни наряжались в девичьи одежды и шляпы с перьями и скакали на лошадях вдоль процессии. А девушки загадывали, если первыми увидят такого парня на белом коне, то вскоре выйдут замуж. Существовало поверье, что когда священник опускает крест в воду, оттуда выскакивают черти и разбегаются во все стороны. Этого никто не видит, за исключением волков, пускавшихся за ними вдогонку и выпускавших у них кишки. Черти же пытаются спрятаться от волков. Поэтому в день крещения не полагалось оставлять на заборах белья, так как они могли в него спрятаться. Существовало поверье, что после водосвятия вода в течение двух недель (а по представлению других — 6 недель) оставалась «святой». Поэтому в это время старались не стирать, особенно в проточных водах, чтобы не нарушить «святости» воды. Повсеместно после освящения проточных вод многие бросались в прорубь, веря, что после этого будут здоровы весь год. Во многих местах страны, особенно в Трансильвании, во время водосвятия выгоняли скот из загонов, чтобы и он принял обряд крещения. В силу освященной воды верили настолько, что ею крестили могилы детей, умерших до крещения. Полагали, что тогда они переставали быть «мороями» (moroi) и не представляли опасности для людей и скота. Существовал обычай: когда парни и девушки после водосвятия возвращались со всеми в церковь, то оттуда с зажженными свечами шли на какое-нибудь открытое место, где зажигали солому, сучья и навоз. Вокруг костра устраивали танцы, а потом все прыгали через огонь. Зажигали огонь и у Иордани, а затем разносили его по домам и окуривали им дом, хозяйственные постройки и хлеб, защищая их от злых духов. Верили, что в ночь на крещение, так же как и под Новый год, раскрываются небеса и тот, кто умер в эту ночь, попадает прямо на небо.[818]

На следующий день после крещения, 7 января, румыны праздновали день Иоанна Крестителя. В одних областях страны полагали, что Иоанн восприемник (nanaş) Христа и поэтому следует отмечать этот день. В других областях страны верили, что за это бог сохранит их хозяйства от огня. В Буковине полагали, что Иоанн Креститель является покровителем новорожденных, оберегающим их от всяких несчастий, особенно от того, чтобы они не умерли некрещеными. В Мунтении его почитали как главного помощника бога в деле увеличения плодородия полей. Особенно большим праздником этот день был в Банате, так как «San Ion» считался покровителем множества семей в этой области. В стране широко бытовала легенда, что Иоанн был проклят своей матерью за то, что сотворил лесных хищников. За это он превратился в оленя, а по представлению других — в козленка. Только став опять человеком, он спустился с гор, построил монастырь и крестил Христа. В Буковине полагали, что в свой день Иоанн крестит мороз и становится теплее. В Банате и Трансильвании считали, что Иоанн победил зиму, которую на белом коне привез св. Николай. Иоанн же провожал ее на черном. В Мунтении в этот день окропляли святой водой скот, хозяйственные постройки, поля, сады и виноградники. Любопытно, что во многих коммунах Мунтении этот день отмечали только женщины. Вечером они собирались без мужчин на гулянья, устраивали танцы, говоря при этом, что «в году есть один день, когда женщина является столь же значительной, как и мужчина».[819]

В Мунтении же существовал обычай, когда ребята не моложе 15 лет в ночь с 6 на 7 января ходили колядовать в честь св. Иоанна. Их называли не колендаторами, как на рождество или на Новый год, а иордэниторами (Iordănitori). Чаще всего вечером 6 января они собирались где-нибудь в корчме, угощались там и развлекались. За это с участников взималась плата. Затем они выходили на улицу, и их глава, называемый поп (pop), нес ведро со святой водой, в которое собирал деньги с прохожих. Его помощники в это время окунали в ведро пучки базилика и окропляли водой всех встреченных. У одного из участников в руках была заостренная палка, на которую он накалывал подаваемое мясо. Ходили они не только ночью, но и утром 7 января и распевали те же тропари, что пел священник в канун крещения. Зайдя в дом, они окропляли водой всех членов семьи, затем каждого из них поднимали на руках трижды. За это хозяин дома должен был дать им подарок. Желая подшутить над иордэниторами, хозяева домов выходили наружу, садились на повозки или тяжелый деревянный чурбан, требуя, чтобы их подняли вместе с ними. Если хозяину позволяла сила, то иногда он вступал в бой с руководителем иордэниторов. Подарок давался только в том случае, если хозяин оказывался побежденным. Эта борьба была связана с народными представлениями о том, что она увеличивает силу. Считалось, что иордэниторам в бою помогает св. Ион, а это прибавляет силы и тому, кто с ними борется. Особенно в этот день от «иордэниторов» доставалось именинникам. Всех, кого звали Ионом или Ионой, они силой тащили к колодцу или ручью и купали там до тех пор, пока они им что-нибудь дадут. В жудеце Телеорман парни и девушки собирались у колодцев и обливали друг друга и тех, кто пришел за водой. Обливали водой и на танцах, которые устраивали в этот день, особенно девушек.[820]

16 января в Буковине, Трансильвании и части Мунтении отмечали св. Петра-зимнего (San-Petru de iarna). Его называли еще св. Петром-волчьим (San-Petru lupelor) или покровителем волков (Patronul lupelor). Праздновали этот день прежде всего для того, чтобы обезопасить себя и свой скот от нападений хищников. Св. Петра рассматривали, как брата св. Андрея, но если последний был врагом волков, то первый — их защитником. В этот день как мужчинам, так и женщинам разрешались только мелкие работы по дому. Строго запрещалось прясть и ткать, иначе волки истребят скот. Некоторые верили, что празднование дня св. Петра предохранит их от головной боли и других болезней. Другие полагали, что, отмечая этот день и постясь, они тем самым спасают скоромную пищу от порчи в течение года. Пчеловоды думали, что св. Петр помогает лучшему роению пчел и получению большего количества меда.

В Банате и Олтении 16, 17 и 18 января последовательно отмечали дни «Антанасииле» (Antanasiile), возникшее из сочетания имен двух святых: Антона (Anton) и Афанасия (Tanasă). Румынские ученые полагают, что эти праздники романского происхождения, занесенные сюда в эпоху крестовых походов. Это мнение они основывают на том, что в народе эти дни рассматривались как плохие, злые, связанные с болезнями, особенно детскими, головокружениями и пожарами. Так же эти дни рассматриваются у народов стран Западной Европы (фр. — «feu Sain-Antoine», нем. «Antonusfeuer», англ. — «Anthony’s fir»). Некоторые считали, что день св. Петра знаменовал собой средину зимы, другие относили ее ко дню св. Афанасия.[821]

Следует отметить, что в наши дни многие из этих обычаев постепенно исчезают или превращаются в народные игрища. Некоторые из них определенным образом модифицируются. Так ряд обычаев, ранее связанных с рождеством, перенесен теперь на празднование Нового года, который отмечается более широко, чем рождество. На Новый год только 10–15 лет тому назад стали украшать елку. В городах ее часто устраивают не только в домах, но и на площадях, где открывают ярмарки и происходят народные гулянья и детские праздники. В селах елку украшают в школах, в детских садах и т. д., но редко в доме.

Что же касается самих верований и представлений, широко распространенных в прошлом, то в них, наряду с обрядами, отражающими земледельческие занятия населения, сохранились обычаи и обряды, связанные со скотоводческими культами. Это находит свое отражение в понимании Крэчиуна как богатого чабана, в сохранении различного рода чабанских колядок у жителей горных районов страны, в совершении обрядов в день св. Василия и народных представлениях о святых, где они большей частью предстают как бедные чабаны. Все это весьма существенно для выяснения этногенеза и дальнейшей этнической истории румын.

АЛБАНЦЫ

* * *

Ю. В. Иванова

Большинство верующих албанцев (около 70 %) принадлежало к мусульманскому вероисповеданию. Этим они отличались от остальных народов Европы — христиан. Кроме них, в Европе ислам исповедуют лишь немногочисленные группы: боснийцы, турки, балканские цыгане и некоторые другие, неописанные в настоящем сборнике.

Большинство албанских мусульман придерживались суннитского толка, были среди них и сторонники нескольких шиитских сект. В 1922 г. албанские сунниты отказались признавать власть общемусульманского религиозного главы — Халифа и заявили о самостоятельности албанской мечети. Шиитский толк ислама был представлен пантеистической сектой бекташей, имевших последователей главным образом в южных областях Албании. С 1924 г. Албания стала основным мировым центром бекташизма, а с 1928 г. бекташизм признан как самостоятельное вероисповедание.

Примерно 20 % населения Албании придерживалось православия, около 10 % — католицизма. Православие издавна было подчинено греческой церкви и имело распространение преимущественно на юге, юго-востоке страны и немного на побережье Адриатического моря от г. Люшни до Влёры.

В 1922 г. было провозглашено отделение от Константинопольской патриархии и основание албанской автокефальной церкви. Католицизм, которого придерживались главным образом горцы Северной Албании и население г. Шкодры, энергично проповедовался иностранными миссионерами: в средние века венецианцами, а в новое время итальянцами и австрийцами в целях упрочения их политического влияния.

В календарной обрядности любого народа отражаются природные условия, в которых он живет, и его трудовая деятельность. Истолкование явлений природы, приметы, поверья, а также обычаи, связанные с хозяйственными занятиями, уходят корнями в глубь дохристианских времен. В течение веков в повседневной жизни албанцев, как и везде в мире, накапливались многие бытовые навыки, обычаи, поверья, приметы, связанные с календарным циклом хозяйственных работ. Они имели специфические черты у народов различных вероисповеданий.

Для изучения народных календарных обычаев и обрядов албанцев очень важно учитывать явление синкретизма, т. е. смешение, сосуществование определенных понятий, черт, даже обрядов и бытовых привычек, присущих разным религиям. Это произошло потому, что ислам проник в албанскую среду насильственным путем: покорив албанские земли в конце XV в., турки-османы с XVI, особенно с XVII в., повели жестокую политику исламизации, применяя экономические и политические меры.[822]

Но именно эти насильственные меры и привели к весьма поверхностной исламизации албанских крестьян. Религиозно-философское учение ислама затронуло по существу незначительный слой населения, главным образом горожан и сельскую аристократию. В крестьянской же массе очень долго сохранялось криптохристианство (скрытое, тайное христианство): в ислам переходили мужчины (на их имя составлялись документы, касавшиеся землевладения, налогов и т. д.), женщины же оставались в христианской вере; дочери их уже считались мусульманками. И сейчас в некоторых католических или православных местностях мужчины носят мусульманские имена: когда-то эта хитрость избавляла их от преследования властей. До сих пор в местности Люра случается встретить семьи, где одни члены семьи считают себя христианами, а другие мусульманами. Внутри одного родственного объединения (фиса) одни братства могли быть христианскими, другие — мусульманскими, христиане и магометане заключали между собою браки, союзы побратимства, кумовства.

Вместе с тем и Османская империя, и европейские державы, вмешивавшиеся в жизнь Албании с политическими целями, пытались использовать в своих интересах это религиозное расчленение народа, всяческими способами насаждали антагонизм среди приверженцев различных религий и в определенной мере достигали своих целей. В городах и их окрестностях, особенно среди аристократии, правящего класса религиозная нетерпимость порою достигала драматического накала. Но надо помнить, что вне городов, в крестьянских массах, особенно в горных районах, значительная веротерпимость и явления криптохристианства дожили до середины XX в. Отсюда и та легкость перехода из одного вероисповедания в другое, которая еще в конце XIX в. так поражала русских дипломатов, работавших в разных городах этой части Османской империи.[823]

Этой веротерпимостью и своеобразным религиозным равнодушием албанские крестьяне отличались от боснийцев, от помаков — исламизированных болгар и других групп балканцев — приверженцев ислама.[824]

Древнейший народный календарь, основанный на первобытных религиозных верованиях, был заменен со временем христианским, а позднее мусульманским. Каждая из этих религий не вытеснила бесследно древние понятия и традиции, а приспосабливала привычные для народа обычаи к своим нуждам. Дни старинных языческих праздников были посвящены христианским или мусульманским святым. С течением времени первоначальный смысл многих обрядов стерся в народной памяти, и они превратились в конце концов в песни и игры детей.

Старинный албанский народный календарь делил год на две равные половины: лето от дня св. Георгия (23 апреля) до дня св. Димитрия (26 октября) и зима от дня св. Димитрия до дня св. Георгия.[825] Точно такое же деление года на две половины В. А. Гордлевский наблюдал в среде турецких крестьян: «В деревнях год делится на две половины: от дня Хызыра (23 апреля) до Касыма (26 октября) — лето „яз“, и от дня Касыма до дня Хызыра — зима („кыш“). День Хызыра, в народе синкретизировавшегося с христианским св. Георгием, так и называется „началом лета“… В Касыме отложились христианские представления о св. Димитрии. С таким народным представлением считаются даже составители календарей, отмечающие, сколько дней прошло или осталось от дней Хызыра и Касыма».[826] В. А. Гордлевский считает, что совместная жизнь и сходная хозяйственная деятельность турок и древнего населения Малой Азии и Восточного Средиземноморья, жившего там до прихода турок, заставила и турок признать в определенной степени солнечный календарь, «удобный для повседневных расчетов», в отличие от скользящего и непривязанного к периодичности природы мусульманского лунного года. «Жизнь, общие жизненные интересы победили религию».[827] Безусловно, это обстоятельство упрочило со временем традицию пользования народным календарем среди албанских крестьян.

Между двумя основными датами год делится поровну по 180 дней в каждой половине. Оставшиеся 5 дней распределяются между главными праздниками года: Георгиев день празднуют 3 дня подряд, а праздник св. Димитрия — 2 дня.[828] Каждая из половин года делится в свою очередь пополам по 90 дней, и отсчет времени идет так: 90 дней «после св. Георгия», 90 дней «перед св. Димитрием», 90 дней «после св. Димитрия», 90 дней «перед св. Георгием». Каждый из девяностодневных отрезков разделяется пополам, по 45 дней. Между этими малыми отрезками времени практический народный опыт распределял все основные хозяйственные дела албанского крестьянина — земледельца и пастуха.

Между зимой и летом по народным представлениям нет промежуточных сезонов. Понятия «весна» и «осень» были известны лишь в среде горожан и жителей пригородных местностей. Постепенно с распространением образования они стали достоянием жителей всей страны. Но исконная народная традиция этих сезонов не знала.

Равным образом народной традиции чужд отсчет начала года с 1 января. Согласно этой традиции начало года — это день св. Георгия (Shen-Gjergji или Shngjergji).[829] Еще в середине XX в. не было такой местности, где были бы утрачены без следа празднества и обряды, связанные с днем св. Георгия, который назывался праздником лета (festa е verës). День св. Димитрия (Shen-Mitri) или святого Мартина (Shen-Marti, Shmarti), как его именует католическое население гор в окрестностях Шкодры, это праздник зимы (festa е dimrit, festa е dimnit).[830] Обряды этого дня скорее подвергались забвению, чем празднование св. Георгия, но в некоторых местностях, особенно в Северной Албании, о них еще помнили и в какой-то мере выполняли в середине XX в. День св. Димитрия стал главным образом семейным праздником, справляемым в домашнем кругу.

Праздник св. Димитрия (или св. Мартина) длился два дня подряд. В эти дни принято было воздерживаться от любой работы во избежание несчастья. Делали «курбан», т. е. жарили (или запекали) барашка. Считалось, что св. Мартин «завязывает» рот диким зверям в горах[831] и жертва (курбан) этому святому послужит сохранению стад на зимних пастбищах. В праздничные дни родные, соседи ходили друг к другу в гости и произносили взаимные пожелания благополучно прожить наступающий суровый сезон.

Дмитриев день был важной датой в хозяйственной деятельности албанских крестьян. К этому дню стада спускались с высокогорных лугов на зимние пастбища. Тот, кто имел немного скота, отдавал его на зимний прокорм владельцам больших пастбищ. К этому дню должен был быть завершен посев озимых хлебов. Начинали запасать дрова на зиму. В этот день производили расчет с чабанами, сезонными рабочими и нанимали на новый шестимесячный срок других батраков, слуг и т. п. Дмитриев день — предпочтительное время для свадеб.[832]

В середине двух главных сезонов отмечались специальные дни — середина лета (mjedisi i verës) и середина зимы (mjedisi i dimrit). В некоторых местностях Албании специальные обряды, сопровождавшие эти дни, еще сохранялись, в других районах они уже забывались или замещались обрядами и верованиями более поздних эпох.

Между днем начала зимы и днем ее середины кое-где отмечали день св. Варвары (Barbulleshen) или «богини» — сестры св. Николая. В некоторых областях праздновали день св. Михаила. В эти праздники обычно ходили в гости к родным и знакомым. Наиболее значительная дата этого периода — день св. Николая (почти повсеместно) или Христофора (в местности Люма). Народный календарь считает ее промежуточной между днем начала зимы и серединой зимы. Здесь мы опять замечаем, что праздник христианского святого (6 декабря) лишь приблизительно совпадает с датой, отстоящей на 45 дней от Дмитриева дня. Это своеобразный компромисс между древней традицией и церковными святцами. Святой Николай — наиболее популярный (наряду со св. Георгием) святой в Албании: «Нет дома в горах или долинах, мусульманского или христианского, — пишет Рок Зойзи, — где не праздновали бы день святого Николая».[833] По традиции в этот день приносили кровавую жертву — курбан: резали и жарили на вертеле барана (в последнее время, стараясь более экономно расходовать мясо, его стали варить), обязательно зажигали свечи. Мусульмане вместо зажигания свечей сжигали на огне очага или камина кусочек пчелиного воска. Когда был накрыт праздничный стол, в доме открывали двери и окна, «чтобы души предков могли принять участие в пире».

Крестьяне ко дню святого Николая (или ко дню Христофора) старались закончить подготовку к зимнему времени: поместить скот, который не ушел на пастбища, в зимние стойла, заготовить корма на зиму.[834]

Почитание христианских святых горцами без различия их вероисповедания объясняется очень древней традицией празднования «славы» — праздника в честь определенного святого. В отличие от сербской «славы» — семейного обряда и от «дня моления» семейному святому у южных албанцев, во время которого воздавались почести семейному патрону, у северных албанцев, так же как в Черногории и Герцеговине, этот обряд носил родовой характер: чествовался патрон целой родовой группы, причем св. Николай был патроном значительного числа родо-племенных групп (фисов), может быть в далеком прошлом имевших общее происхождение.[835]

Праздник середины зимы в новое время слился с рождеством — Krishtlindje, Kërshëndella, Kullanat, Kolendre. Слово «Kolendre» означает и само рождество, и круглый пирог в виде большого кольца, который пекли накануне рождества. В местностях, где влияние христианской церкви было прочным, например в низинной сельскохозяйственной местности Загори в долине р. Девола и других, дети перед рассветом ходили из дома в дом, стучали палкой в двери и пели песни о рождении Иисуса и о деве Марии. Хозяйки оделяли их заготовленными заранее календрами, мелкими монетами, жареными каштанами. Рождественским пирогом (kolendre, kullana) угощали также приходивших с визитом, с поздравлениями родственников, соседей. В иных местностях его съедали сами домочадцы.[836]

Привязка основных вех традиционного календаря к христианским святцам несколько спутала их хронологические места и сделала эти вехи приблизительными. «День середины зимы» должен был бы приходиться на день зимнего солнцестояния. Это ясно из тех поговорок, которые бытуют сейчас в народе; в день середины зимы горцы из окрестностей Шкодры говорят: «Солнце ведет за собой лето»; «солнце совершает поворот», — говорят жители Люмы; «день начинает расти со скоростью, с какой петух переступает с балки на балку», — замечают в Шкодре.[837]

Хотя день середины зимы слился с христианским праздником рождества, по существу своему он имеет мало общего с христианской религией и таит в себе черты очень древних народных религиозных представлений, связанных в первую очередь с хозяйственной деятельностью людей.

Мусульмане, которые также праздновали этот день, переосмысливают его по-своему. У мусульман Шкодры, например, он назывался «Днем первого снега». Вместо возжигания свеч они клали в огонь кусочек воска.[838]

День середины зимы в различных районах Северной Албании назывался по-разному: в Люме «середина зимы» (Mjedis i dimnit), в Мирдите «ночь рождества» (Natë këndellja), в Шаля, Никай и Мертури «ночь бузми» (Nata е Buzmit). В этих последних областях интересующий нас обряд совершался наиболее полно.[839] Этому способствовало, очевидно, близкое сходство обряда с тем, который совершался ближайшими соседями албанцев — южными славянами. «Buzem», «buzmi bujar» называлось толстое полено, чурбан, бревно, которое сжигали в праздничный вечер на домашнем очаге (у южных славян оно называлось «бадняк»).[840]

Задолго до праздника в лесу присматривали большое дерево с толстым несуковатым стволом, срубали его, но не вносили в дом, а оставляли его перед домом, помещали в хлеву или же прятали в лесу.

В ночь на 25 декабря, в сочельник, вся семья собиралась у огня; посылали одного из семьи — сильного и ловкого человека принести «бузми». Появление полена встречали приветствиями:

Ро vjen buzmi bujar Me gjeth e me bar, Me edha (keca) e shqerra, Mbas tyne vjen vera! Вот приходит буяр С листьями и травою, С козлятами и ягнятами, А за ними появляется лето. Mirë së vjen me dhen е me dhi, me lope e me mashkuj, me bere bereqet dhe me të gjith te mirat. Добро пожаловать с овцами и козами, с коровами, с детьми мужского пола, с хлебом и со всем хорошим.[841]

Полено торжественно зажигали. Иногда в пламя очага подкладывали ветви вишневого дерева, виноградную лозу, ветви орехового дерева, т. е. тех растений, которые особенно почитаются как символы плодородия. В окрестностях Печа и Джяковицы на очаг звездообразно укладывали 15 дубовых поленьев, самое большое из них называлось «бузми». Считалось, что в огне должны сгореть все несчастия. Иногда в него подбрасывали ветки можжевельника, и когда они с треском вспыхивали, все присутствующие восклицали: «Пусть так сгорят наши враги и все, кто не желает нам добра!» Городское население Призрена и Джяковицы укладывало в камин не специальное полено, а просто две пары поленьев крест-накрест. По четырем углам комнаты укрепляли четыре зажженных свечи. Крестьяне сохраняли в доме головешки от рождественского полена или полуобгоревшие ветви вишневого дерева. Горожане тоже придерживались традиций: по внешнему виду огнища, горевшего в сочельник, они делали заключение относительно того, что ждет их на будущий год.

Разведя праздничный огонь, накрывали стол, выставляли раки (водку), закуску. Бузми, как гость дома, тоже получал свою долю: наполняя стаканы, хозяин дома лил вино на полено. Иногда в полене делали специальное углубление, в которое наливали вино, клали вареную пшеницу, кусочек от каждого блюда: сыра, масла, фасоли, хлеба. Христиане в городах (Печ, Джяковица) возле домашнего камина устраивали моление: в огонь лили вино, бросали вареную пшеницу, вареные каштаны и другую снедь, а также цветы. Все опускались на колени, молились и пели рождественские песни. Когда поленья прогорали, два человека бросали головешку за дверь и кричали: «Откройте двери! Сегодня рождество, бог родился!» Как это обычно бывало в старой Албании в моменты торжества и радости, стреляли в воздух. Потом следовало взаимное одаривание подарками и праздничный ужин. В Дукагьини первый тост на рождественской трапезе (в сочельник) подымали во имя Христа (хозяин дома восклицал: «Великая ночь да поможет нам!»), а второй стакан протягивали к бузми и произносили традиционное «За здоровье», как если бы обращались к человеку. То один, то другой из присутствующих подносил полену водку и закуску. Потом водку, вино, закуски убирали со стола (как это принято в Албании при всякой еде) и на чистый стол ставили мясо, хлеб, горячую еду (при этом вина уже больше не пили); и опять кусочки хлеба и еды отдавали бузми. После ужина софру (низкий круглый столик, за которым ели в старой Албании и сейчас еще едят в сельской местности) отодвигали в сторону, но не убирали с нее остатки еды, «чтобы пробегающие мимо домашние животные могли поживиться». Солому, что была расстелена вокруг софры, тоже сдвигали в сторону, не выбрасывая. Начиналось всеобщее веселье — песни, игры. Хозяйка дома оделяла присутствующих яблоками, орехами, каштанами. Это были, разумеется, обычные лакомства, но в глубокой древности их считали символами обилия (особенно орехи), следовательно — плодородия, достатка.

В полночь отправлялись в церковь.

В Мирдите устраивали нечто вроде факельного шествия: и стар и млад выходили из дома с горящими головнями из смолистой сосны в руках Каждая семья шествовала за своим старейшиной («глава дома», «хозяин дома»), который брал две головни от бузми. Они обходили хлева и загоны для скота, поля, сады и огороды. Когда входили в загон для овец, все присутствующие подражали овечьему блеянию, а глава семьи тер горящие головни друг о друга, так что разлетались искры, и приговаривал: «Сколько искр рассыпается от меня, столько же ягнят хочу от тебя» (Sa shkëndija të dalin prej meje, aq dhiz dua prej teje). To же повторялось в стойлах других животных — коров, коз и др.: подражание их голосу и рассыпание искр с пожеланиями приплода. Точно так же обходили поля, фруктовые сады, рассыпая искры и произнося пожелания относительно хорошего урожая.

В Дукагьини обряд, близкий к описанному, совершали на второй день праздника. Все домочадцы выходили из дома: глава семьи нес топор, остальные — золу от бузми и солому, которую накануне стелили под пиршественный стол. Подойдя к фруктовому дереву, хозяин дома спрашивал: «Ты дашь фрукты в этом году? или я тебя срублю!», дети отвечали «голосом дерева»: «Не руби меня, я не оставлю тебя без ничего!».[842] Под дерево клали немного золы и пучок соломы и подходили к следующему дереву с тем же вопросом.

Таким образом, рациональное действие — удобрение земли золою, окутывание стволов деревьев соломой в холодную пору года — превратилось в символическое действо. Древний обычай — окуривать скот дымом (может быть, тоже имевший рациональное начало) — забылся и стал осмысляться как магическое действие: много искр — много молодняка.

В рождественское утро после обхода полей в Дукагьини несколько соседских семейств устраивали общую трапезу на току (ток обычно бывал в коллективном пользовании всего села или квартала, если село очень разбросано по горным склонам). Здесь ели хлеб, сыр и капусту. Закончив еду, разбрасывали по току оставшийся пепел от бузми и солому от вчерашнего стола и возвращались домой.

В этот день ходили в гости друг к другу. Угощение обычно состояло из капусты, — в некоторых местах этот день так и называют «праздник капусты» (festa е laknorve), — водки и закуски. Традиционные пожелания: чтобы вся семья была здорова, чтобы имели достаток, домашний скот и прочую живность, молочные продукты и хлеб.[843]

Если день св. Николая — это праздник, имевший отзвуки отношений в родовом коллективе, то рождество носило скорее семейный характер и преследовало ясную цель — привлечь добро и достаток в дом. Коллективное пиршество на току вновь возвращало обрядности коллективистское начало.

Рождество в городах праздновалось в соответствии с церковной традицией. Горожане-католики сооружали у себя дома макет рождественских ясель (обычно этим занимались дети). Было принято для рождественской трапезы жарить индюка. Обычая украшать елку не было (как и на всем европейском юге).

После дня середины зимы крестьяне принимались за подготовку к весенним работам: пастухи следили за окотом овец и готовились выпускать скот из зимних загонов, земледельцы чинили инвентарь и приступали к подрезке и прививке фруктовых деревьев.[844]

Празднование Нового года (Viti i Ri) носило в современной Албании несколько официальный, публичный характер. По древнейшему народному календарю, как мы знаем, год начинался 23 апреля. Согласно мусульманской религии новый год начинается в месяце мухарреме — первом лунном месяце. Однако среди албанских мусульман, так же как и среди турок, еще в I половине XIX в. очень живо сохранялась память о наурузе, — 9 (22) марта, — как начале года, точнее — начале весны.

Празднование Нового года 1 января — это городская манера. Знали ее и в местностях, где была сильна православная церковь и где этот день, как и в Греции, посвящали св. Василию. Почитание святого переплеталось с представлениями народа о том, что момент наступления Нового года влияет на всю жизнь в наступающем году. Поэтому в новогодье надлежало есть сладкую пищу, обмениваться добрыми пожеланиями и т. п. Православные жители долины р. Девол (Южная Албания) в сочельник Нового года выпекали из пшеничной муки специальный каравай (пирог, лепешку), арушке — «arushkë» (медведица). Прежде чем сесть за праздничный стол, каравай на несколько минут выносили из дома, «чтобы его ела медведица». Затем ритуальный каравай ломали на части и раздавали присутствующим.[845]

В Новый год было принято гадать о грядущей судьбе. Во многих местностях пекли специальный пирог бюрек (byrek, kulaçe), в который запекали монету. Тот, кому на семейной новогодней трапезе доставался кусок бюрека с монетой, считался счастливым, полагали, что в наступающем году его ждет удача. Постепенно эти приемы гадания приняли чисто игровой характер, особенно в городах.[846]

Специальные новогодние песни почти не сохранились. В прежние времена городские дети с зарею ходили от дома к дому, исполняя новогодние песни. Добрые пожелания в них обычно облекались в форму рассказа об уже совершившемся факте: «Добрый день! Мы сюда пришли за подарком. Несем корзиночку, полную прекрасных вещей. Прекрасный день сегодня! Помогите нам, счастливый господин! Какая хорошая лошадь стоит во дворе, у нее белые ноги, а это хорошая примета, у нее добрая сбруя, значит господин богатый» и т. п. Если в подаянии отказывали, посетители разражались проклятиями.[847]

Со временем подобные обряды превратились в детскую забаву.

На новогоднюю ночь зажигали «новый огонь». В тех районах, где в рождественский сочельник в домашнем камине был зажжен бузми, он продолжал тлеть и в новогоднюю ночь.

В местности Загори утром первого января дети и молодежь ходили к источнику за свежей водой и там угощали всех встречных кусками вчерашнего бюрека, произнося при этом взаимные пожелания благополучия.[848]

Такими были зимние календарные обычаи и обряды албанцев в XIX — начале XX в. В последующие десятилетия многие из них забылись иди приняли игровой развлекательный характер, в городской быт стала проникать общеевропейская манера сооружать новогоднюю елку. Только вместо елок, которых немного в албанских горах, украшали молодые сосны.

В первые дни наступившего года люди приветствовали друг друга традиционным пожеланием: «Për shume vjet!» (Многие лета!).

ГРЕКИ

* * *

Ю. В. Иванова

Подавляющее большинство верующих греков исповедуют православие. Приверженцы других религий составляют незначительное меньшинство: на некоторых Кикладских островах — Санторин (или Сира, Сирос), Наксос и других небольшая часть жителей придерживается католической веры, на острове Родос и в области Фракии на северо-востоке континентальной Греции отдельные группы исповедуют ислам, принятый во времена турецкого господства на Балканах (XIV–XIX вв.).

Календарная обрядность в Греции сопрягается с православным календарем. Что касается народной основы календарных праздников, которую вобрала в себя, отчасти переработав и переосмыслив, христианская церковь, то она у греков, как и у других народов, вытекает из производственного быта трудового народа, в первую очередь из сельскохозяйственной деятельности. Отсюда и народные понятия о временах года, которые зависят от конкретной трудовой жизни людей в различных климатических условиях. Материковая часть Греции — преимущественно гористая страна, столь же гористы и острова. На склонах гор пастухи выпасали стада овец и коз, в долинах землепашцы издавна возделывали землю, выращивали пшеницу, виноград, маслины, фрукты. Жители морского побережья континента и островов всегда кормились от моря: занимались рыбной ловлей, добыванием губок; мореходство и морская торговля — не менее традиционные занятия греков.

Вся эта трудовая деятельность нашла свое отражение в народном календаре, но более всего — земледелие. Преобладание аграрных праздников подмечено у древних греков. Календари полисов Древней Греции образовались под влиянием одних и тех же древнейших, общих всем эллинам культов — солнечного и аграрного.[849] Если аграрные культы отражают непосредственно хозяйственную деятельность людей, то солнечные насыщены религиозными представлениями, может быть в свою очередь проистекающими из хозяйственной деятельности, но в практической жизни уже от нее оторвавшимися.

В Древней Греции придерживались лунных календарей. Начало года отсчитывалось по-разному в различных местах, но всегда сообразно с определенным положением солнца: год начинался в первое новолуние от летнего или зимнего солнцеворота, от весеннего или осеннего равноденствия. С V в. до н. э. была установлена зависимость между лунными месяцами и солнечными годами. Лунный календарь был приспособлен к временам года и превратился в лунно-солнечный.

Что касается деления года на сезоны, то оно определялось по положению небесных светил, особенно Плеяд: восход Плеяд (середина мая) и заход их (середина ноября) при восходе солнца служили двумя главными пунктами для отсчета времени. К этим датам, которые делили год на две равные части, приурочивались главные земледельческие работы — посев и жатва, с которых часто начинали отсчет нового года (особенно — со времени посева).

После того как Плеяды, Гиады и мощь Ориона Станут на западе,  —  помни, что время посева настало.

Так наставлял беотийских земледельцев Гесиод (VIII в. до н. э.), имея в виду осенний посев озимых в ноябре.

Если священную землю засеешь при солнцевороте, Жать тебе сидя придется, помалу горстями хватая, —

предупреждал он нерадивых хозяев.

Лишь на востоке начнут восходить Атлантиды-Плеяды, Жать поспешай… (в середине мая).[850]

Таким образом, границей между осенью и зимою считали день, когда созвездия заходили во время восхода солнца.

С древних времен и до наших дней сохранялась и оформлялась ритуалом и поверьями народная концепция относительно смены времен года, исходящая из практического производственного быта. Теперь в греческом народе принято отсчитывать начало зимы от нескольких различных дней церковного календаря в ноябре. Первым вестником зимы считают св. Менаса (11 ноября) — защитника стад от нападения волков. Его имя происходит от глагола мино (μηνω) — «уведомлять, извещать, сообщать». Поговорка, записанная в материковой Греции, гласит: «Я, зима, посылаю известие о своем прибытии через св. Менаса, а прибываю в день св. Филиппа».[851]

Со дня св. Филиппа (15 ноября) начинается сорокадневный рождественский пост. К этому дню крестьяне спешат закончить сев озимых (прямо по Гесиоду!), поэтому день св. Филиппа, который, по преданию, сам был землепашцем, — ординарный рабочий день (в Этолии). В Северной Греции осенний сев начинается позже, у хорошего крестьянина по крайней мере половина поля должна быть засеяна ко дню введения во храм (21 ноября), поэтому этот день называется «Богоматерь середины сева» панагия месоспоратисса (η παναγια μεσοσπορατησσα), а ноябрь кроме официального названия ноэмврис (ο Νοεμβρης) именуют в народе спориас (ο Σποριας), что значит «сеятель». В этот день приготовляют кашу из всех зерен злаковых и бобовых, которые идут в пищу человеку, — панспермия (πανσπερμια).[852] 21 ноября Плеяды стоят низко над горизонтом, крестьяне полагают, что последующие сорок дней погода останется неизменной.

Но весь ноябрь — это лишь преддверие зимы, период осеннего сева, все усилия в это время направлены на получение урожая озимых, что связывает обряды ноября с осенним циклом сельскохозяйственного года. Настоящее начало зимы — это день св. Андрея (30 ноября). «Святой Андрей посеребрил свою бороду», — говорят на острове Родос, когда выпадает первый снег.[853] Праздник св. Андрея — самый большой в ноябре. Особенно торжественно его праздновали в г. Патрасе (Пелопоннес), патроном которого считался Андрей.

По традиции, заимствованной греками еще от римлян и развившейся особенно во фрако-македонских землях, в Византии отмечался праздник Начала зимы (24 ноября). С него начинался праздничный цикл, называвшийся Врумалии. День св. Андрея — наиболее близкий к этой дате православный праздник.

В декабре празднуют дни святых: Варвары (4 декабря) — защитницы детей от оспы, Саввы (5 декабря), Николая (6 декабря), Спиридона (12 декабря) и Модеста (18 декабря). Зимний солнцеворот и начало увеличения дня народ не может определить с астрономической точностью. Отсюда — разноречия в этом вопросе среди жителей разных мест. Часто таким днем называют день св. Спиридона. «После дня Спиридона дни растут быстрее урожая», — говорят на Родосе. Св. Спиридон — «защитник» от чумы, язвы и оспы — особенно чтим на острове Корфу (Керкира), где хранятся его «мощи».

Самый популярный святой декабря — это Николай. Жители греческих островов, многие из которых добывают пропитание в море, почитали его главным образом как покровителя плавающих и путешествующих. Он — господин ветров и ураганов (действительно, в это время года в Средиземном море начинает сильно штормить). Множество церквей в его честь возведено в Греции, особенно на островах и побережье. В старину моряки почитали его и украшали его иконы серебряными окладами. Ни один корабль не пускался в путь без его иконы на борту. Брали также с собою коливо (τα κολλυβα) — кашу из пшеничных зерен, во время бури её бросали в воду, обращая призывы о помощи к св. Николаю.[854]

В день св. Модеста — покровителя земледельцев (18 декабря) не работают ни на волах, ни на лошадях. Крестьяне совместно присутствуют на церковной службе и освящают там коливо, которое вместе со святой водой примешивают в корм скоту (на острове Лемнос), или же освящают просто хлеб, им кормят скот и желают ему «многие лета» (χρονια πολλα) — традиционное греческое приветствие по поводу любого праздника). На острове Лесбосе поля окропляют святой водой, чтобы избавиться от злых духов и всяческих несчастий.[855]

Центральное место всего зимнего цикла праздников занимают святки: от кануна рождества колианда (τα Κολιαντα), до крещения фота (τα Φωτα). Главные дни этого цикла: рождество — τα Χριστουγεννα («появление Христа»), τα Γενεθλια («день рождения») — и Новый год (το Νεον ετος, η πρωτοχρονια).

Обряды рождества и Нового года по существу повторяют друг друга, поэтому удобнее рассматривать рождественско-новогодние ритуалы вместе. Древние земледельцы славили «рождение» солнца, отождествляя его, — правда с некоторыми астрономическими ошибками, — с зимним солнцеворотом. Христианская церковь приурочила к этому явлению природы день рождения Христа, после того как «вычислила» этот день: первые христиане справляли праздник «явления и крещения Христа», и лишь в IV в. христианская церковь, стремясь вытеснить культ Митры, превратила праздник его рождения 25 декабря в день рождения Христа. Религиозный ритуал, возникший в глубокой древности в связи с «рождением» солнца, разделился на две части: сугубо религиозную — день рождения Христа, и другую, освященную очень древней традицией аграрного культа (или солярного культа, впрочем, связанного с аграрным). После того как Новый год повсеместно начали считать с 1 января, эти две части единого ритуала отдалились друг от друга на семь дней. Сущность же этих двух праздников осталась одинаковой и только позднейший религиозный ритуал их различает. Впрочем ритуал монотеистической религии (православия) это то, что осталось на поверхности обрядов, то что понятно и осмысленно для современных людей. Древний слой всего этого сложного комплекса, забытый и оставшийся лишь как традиционное действо, как набор привычек, примет и поверий, нам предстоит теперь выяснить.

Основные элементы рождественско-новогоднего ритуала следующие: зажигание ритуального огня, ритуальная трапеза, очищение жилища, магические действия с целью достигнуть благополучия в семье и изобилия, предсказание будущего.

Религиозные обряды во всей их совокупности делятся на три вида: обряды, происходящие в доме, в жилище человека, и обряды, совершаемые вне дома, на площадях, на полях, у водоемов и других местах публичных действ или же в храме, т. е. в доме бога. Те ритуальные действа, которые связаны с древней сущностью рождественско-новогодних праздников, происходят в доме человека, связаны с домашним культом, с культом семейного очага. Ритуалы, привнесенные христианской религией, призывают верующих к посещению в эти дни храма, дома бога.

Главный обряд всего рождественско-новогоднего цикла — зажигание ритуального огня. В доме, на его центральном очаге греческие крестьяне зажигают большое полено, толстое, сучковатое, которое будет тлеть на очаге или в камине много дней. Его заготовили заранее и вносят в дом торжественно. В некоторых районах Греции считают, что лучше всего положить в огонь обрубок колючего дерева. Сначала его помещают перед очагом и посыпают различными сушеными фруктами (греки Кипра).[856] В некоторых местностях Греции поступают таким образом: с одной стороны полена делают небольшое углубление, в него кладут кусочки еды и льют вино, масло, а иногда кусочки еды кладут прямо на горящее полено, кропят его вином, т. е. полено «кормят». Ему не дают погаснуть в течение всех святок. Его пепел сохраняют и потом разбрасывают на поля.

Есть ряд объяснений обряду зажигания рождественского (новогоднего) полена. Э. Шнеевейс, собравший много фактов из быта различных европейских народов, предлагает такую серию интерпретаций:[857] 1) огонь очага — это отражение солнца;[858] 2) в пламени горящего очага присутствуют предки — покровители и защитники дома. То, что рождественское полено обычно зажигает глава семьи, который в домашнем культе выполнял жреческие функции, то, что полено «кормят», как пришельца, как гостя, — все это заставляет предположить, что мы встречаемся здесь действительно с культом домашнего очага; 3) огонь, особенно «живой» или «новый» огонь, добытый трением, имеет в глазах людей очистительную силу.[859]

С обычаем разжигания рождественского полена немецкий ученый сближает обычай перепрыгивания через огонь или прохождения сквозь него. В Северной Греции, особенно на восточном ее побережье, во время рождества на деревенских площадях зажигают большие костры. Еще заранее во время рождественского поста дети заготавливают для костров сухие ветви. Дети же и зажигают костры в рождественский вечер и поют при их свете святочные песни, а жители деревни, собравшись возле костров, позванивают в колокольчики, которые обычно висят на шее домашних животных.[860] Можно предположить, что превратившиеся в детскую забаву костры — остатки обычая зажигать общественные костры и прыгать через них. Звон колокольцев напоминает о том, что раньше сквозь дым костров прогоняли скот.

Ныне в народе дают иное толкование действиям, связанным с ритуальным огнем: дым рождественского полена отпугивает, якобы, калакандзаров — нечистую силу, духов преисподней. На острове Родос полагают, что вместо полена можно бросить в огонь старую обувь, которая даст едкий дым, неприятный для калакандзаров. В этом наивном объяснении смешались различные представления: об очистительной силе огня, о том, что выкидывание из дома всякого старого хлама — это символ очищения дома от всякой скверны вообще; о нечистых духах, которые с этого дня и в течение последующих 12 дней приходят на землю вредить людям и стараются проникнуть в дом через каминную трубу.[861] Упоминавшиеся уже костры на улицах в Северной Греции тоже разжигаются, по объяснению народа, для защиты от злых духов, как и звон колокольчиков. Во многих деревнях от рождества до крещения никто из жителей не выходит затемно на улицу без свечки или факела.

Обрядовая пища и на рождественском, и на новогоднем ужине одна и та же. Главные ее элементы, которые, по всей вероятности, таят в себе определенный религиозно-магический смысл: обрядовый хлеб, кушанья из соленой свинины, пшеничная каша.

Обрядовый рождественский хлеб (о-в Крит)

Ритуальный хлеб рождественской трапезы называется «хлеб Христа» (χριστοψωμι). Этот каравай, выпеченный и украшенный хозяйкой дома, часто имеет знак креста. Его ставят посередине стола, поливают медом, украшают фруктами. Хозяин проводит ножом знак креста на поверхности каравая, прежде чем торжественно разрезать его. Знак креста, название каравая «хлеб Христа», название самого праздничного стола «стол божьей матери» — это все, что напоминает о церковном празднике рождества Христова. Сам же хлеб (пирог, каравай) — это главный элемент ритуальной семейной, домашней трапезы. Хозяйка украшает его изображением различных предметов, символизирующих занятия семьи: землепашцы Греческой Македонии (С. Греция) — на хлебе изображают плуг с быками, виноградную лозу, дом; скотоводы — овец.

Хлеб (пирог) торжественно режет и делит между всеми домочадцами глава дома, исполнитель семейных обрядов. Ритуальным хлебом делятся и с домашним скотом, с овцами и т. д. Для них также в этом семейном каравае — залог здоровья, плодовитости. Известны разные формы кормления животных обрядовым хлебом: или им отрезают специальный кусок от общего каравая; или же (в Македонии, например) пекут специальные хлебцы для скота и домашней птицы. Их крошат, посыпают солью и дают скоту или подмешивают к обычному корму (верят, что таким образом защищают его от болезней). Иногда эти хлебцы сохраняют в течение года до следующего рождества.[862]

В земледельческих районах Греции главные усилия направлены на обеспечение урожая. С землею, деревьями, виноградниками делятся ритуальной трапезой, так же как и с домашними животными. Среди греков, живших в Трапезунде и других районах Черноморского побережья, было принято поливать землю вином крестообразно. На острове Лефкас и в окрестностях г. Парги (побережье Ионического моря) землю поливали сначала молоком, потом вином.[863]

В этих действиях можно усмотреть отголосок очень древнего обычая «кормления» матери-земли, которое было связано с культом предков.[864] Позднее, когда возник пантеон богов, принявших человеческий облик, возлияние цельным вином (в то время как сами греки пили вино, разбавленное водой) понималось как жертва богам: перед каждым питьем вина и после еды из первой чаши немного вина выливали на землю или на алтарь. Подземным нимфам, музам, Гелию, Дионису возлияние совершали смесью воды и меда-меликратон (μελικρατον) или молоком.[865]

Обычай приготовлять для рождественского ужина блюда из свинины можно объяснить двояко. Возможно, это просто единственно доступное для этого времени года мясо. Греческие крестьяне начинали убой свиней после дня св. Димитрия (26 октября) и заготавливали солонину на весь год, храня ее главным образом для праздничного стола.[866] Некоторые исследователи склонны видеть в обязательном употреблении свиного мяса следы кровавой жертвы[867] или обрядового вкушения тела священного животного: кабан — это якобы образ божества плодородия.[868] Заклание свиньи или поросенка происходило во время празднования сатурналий и опалий (с 17 по 23 декабря) праздничного цикла греко-римского мира. Отсюда идет или употребление свиного мяса или выпекание обрядового печенья в виде свиньи, что практикуется на святки, на Новый год у южных славян и многих других народов Европы. Поэтому св. Василий (день которого приходится на 1 января) стал считаться покровителем свиней.[869]

Обязательное блюдо рождественского и новогоднего стола — коливо, каша из пшеничных зерен, подслащенная медом, корицей и другими приправами, иногда смешанная с сыром.[870] Можно предполагать, что пшеничная каша современных обрядов — прямая наследница панспермии древних греков — каши, сваренной из зерен всех злаков и бобовых вместе, из всего, что шло в пищу человеку. Панспермию приготовляли в честь богини плодородия Деметры и ее дочери Коры, в честь бога Аполлона. Целью этого обряда было содействовать произрастанию всех необходимых злаков на будущий год. Но более известна панспермия как элемент культа умерших. В Древней Греции это кушанье готовили на третий день месяца Ανθεστερια (в аттическом календаре с 7 февраля по 8 марта), когда по народным повериям открывался подземный мир, и души покойников подымались наверх в мир живых.

В современной Греции коливо, подобно русской кутье, — непременный элемент поминальных обрядов: и следующих непосредственно за похоронами, и в традиционные дни поминания мертвых.[871]

Итак, и в ритуальном рождественском огне, и в ритуальной трапезе отмечаются элементы, связанные с культом предков. И это логично, коль скоро рождественско-новогодняя обрядность это семейная обрядность, это выражение культа семейного очага.

«Кормление» предков вместо примитивного, грубо материального «угощения» рождественского полена со временем приняло более утонченные, более завуалированные формы. Считается теперь, будто Христос и Мария незримо посещают дома христиан и делят с ними трапезу. Вместо того, чтобы поставить еду на домашний алтарь, как делали древние, ее помещают перед иконами на низком столике вместе с горящими свечами.[872] Есть другая форма угощения невидимых посетителей — не убирать со стола остатки ужина: сюда придет Христос,[873] его образ заместил в этом случае души предков. Наконец, вместо невидимых духов кусок ритуального хлеба можно отдать нищим, бедным. В Мессинии первый кусок каравая отрезают для нищего, который первым пройдет мимо дома.[874]

Почитание умерших родственников, — одно из проявлений культа предков, — имеет много различных видов. Здесь и посещение кладбищ на рождество (Македония), и специальная поминальная служба в церкви в ночь под рождество, творимая священником вслед за праздничной службой. После нее священник благословляет специальную пищу, раздает ее прихожанам, и они в первую очередь съедают ее, вернувшись домой и усевшись за праздничный ужин (остров Нисирос, архипелаг Додеканез). Женщины на острове Крит раздают после церковной службы среди прихожан специальную поминальную пищу, благословленную священником.[875]

Но не одним культом предков может быть объяснен дележ ритуальной трапезы между живыми, реально присутствующими людьми и невидимыми пришельцами (святыми, духами и т. п.). В Древней Греции не только специальное принесение в жертву животного сопровождалось пиром (часть жертвенного мяса сжигали, а другую съедали сами), но и каждый большой пир сопровождался жертвой: часть убитого для еды животного отдавали богам. Может быть, кушанья, оставляемые для Христа и Марии, это и есть доля богов на пиру людей. По христианским верованиям каждый святой сходит на землю в день, ему посвященный. Может быть, поэтому верующие ждут «появления» Христа в своем доме в ночь на рождество Христово.

Таким образом, в ритуальной рождественской (как и новогодней) трапезе оказались соединенными воедино несколько разнообразных и разновременных по происхождению представлений и обрядовых действий.

В ночь под рождество хозяин дома совершает окуривание дома, конюшни, загона для овец, сельскохозяйственных орудий, в общем всего хозяйства, ладаном, положив кусочек этого вещества на лемех плуга.[876] Это действие можно объяснить двояко: или как жертвенное воскурение благовония, которое совершали еще в Древней Греции, обычно вслед за сожжением жертвенного животного, или как средство очищения дома от всякой скверны окуриванием дымом, которому как и огню приписывали очистительную силу. Окуривание дымом практиковалось и древними греками.[877] В этом случае надо заметить, что ладан — церковное благовоние (заимствованное православной церковью из древнегреческих ритуалов) заменил обыкновенный дым от горящего дерева или дым серы. Лемех — это главная часть плуга, следовательно, его применение в данном случае имеет непосредственное отношение к земледелию, а кроме того, железный предмет сам по себе имел в народном представлении апотропейную силу.

Рождественский праздник греческих крестьян, земледельцев по преимуществу, сохранил особенно много действий, направленных на плодородие полей, фруктовых садов, виноградников.

Греки, жившие до недавнего времени в Синопе (Малая Азия), в середину рождественского каравая втыкали ветку оливы, на нее вешали сушеный инжир, яблоки, апельсины. После трапезы эту ветку вешали перед иконами на все время святок (на 12 дней вплоть до крещения). Украшение дерева повязками, священными изображениями имело в Древней Греции магический характер: этим путем старались повлиять на плодородие и этого дерева и на плодородие природы вообще.[878] В предметах, украшавших оливковую ветвь, нетрудно разглядеть элементы симпатической магии (имитативной — «подобное вызывает подобное»): символы изобилия — всякие мелкие предметы, их множественность, поэтому орехи, например, повсеместно в Греции подаются на рождественском ужине. В Македонии рождественское блюдо покрывают завязанным в узелок платком, а в нем — пшеничные зерна, серебряные монеты, сухие фрукты. Понтийские греки украшали оливковые ветви орехами (слегка расщепленные орехи насаживали на листочки) и вешали эти ветви над входной дверью или под иконами.[879]

Теми же законами имитативной магии объясняется и обязательное употребление меда за праздничным ужином (символ «сладкой жизни»). В Македонии семья даже начинала рождественский ужин с меда. То же значение имеет обливание «хлеба Христа» медом и приготовление сладкого пирога с кунжутом и многих других сладостей. Впрочем, сладости, конечно, появились на праздничном столе отнюдь не только ради «воздействия на судьбу», а просто как угощение. По народным представлениям, очистительной силой обладает не только огонь (и его производное — дым), но и вода. На воде, взятой из источников, сельских фонтанов в день рождества, разводят закваску, которую хранят весь год до следующего рождества и весь год употребляют ее для замешивания теста.

К магическим приемам (попыткам активно влиять на судьбу) близки гадания — определение судьбы. Здесь множество способов. Любопытно такое гадание (Западная Македония): горсть пшеничных зерен или зеленые листья оливкового дерева или орешника бросают в огонь и по тому, каким образом это зерно или листья сгорают, определяют, сколько человеку осталось жить или когда он покинет свою деревню и т. п. Затем эти листья и зерно бросают в деревенский водоем. Опять связь огня и воды. И листья не всякие берут, а оливы и орешника, которые в разных видах уже фигурировали в рождественские дни.[880]

С гаданиями связаны приметы о погоде, которые, впрочем, основываются на эмпирическом опыте крестьян. Таково, например, фракийское поверье: если на рождество выпало много снега, то будет хороший урожай.

Наконец, есть гадания, где наиболее явственно выступает православная религия. В ночь на рождество деревенские девушки собираются в одном доме, ставят на подоконник открытого окна сосуд с водой и пучком базилики, прислоняют к нему иконку божьей матери. Исполняют рождественские гимны и смотрят при этом на небо на востоке: если они «хорошие христианки», они увидят вспышку света на горизонте. Некоторым «является» видение самой богоматери с младенцем на руках. Иногда женщины стоят всю ночь на улице в надежде увидеть, как раскрываются небеса: всякое желание, загаданное в этот момент, должно исполниться.[881]

Рождество в Греции празднуется не столь торжественно, как в других странах Европы. Зато в день Нового года, в этот чисто семейный праздник, лишенный церковных ритуалов, нескончаемой вереницей следуют традиционные праздничные развлечения, пиршества, гадания, обряды.

Главнейшие элементы новогодней обрядности такие же, как и на рождество. В камине или на очаге продолжает гореть толстое полено. В этот огонь подкладывают ветви каменного дуба, шевелят огонь, чтобы рассыпались искры, поют славу св. Василию, призывают благополучие и удачу для дома, много лет жизни его обитателям, много денег — «сколько листьев на этих ветках» (эти обряды известны в Эпире). В Северной Греции на Новый год, как и на рождество, на деревенских площадях зажигают костры, танцуют вокруг них и поют калядки. Окуривают дом и хозяйственные постройки ладаном с лемеха. Также оставляют на новогоднем столе после ужина на всю ночь угощение для душ предков, которые возвращаются в места, где они провели свою жизнь, на все 12 дней от рождества до крещения. Одинаков и набор обязательных блюд на праздничной трапезе, главное из них — ритуальный хлеб (каравай, пирог, торт).

Наблюдается известное отличие от рождественских праздников: на Новый год не посещают кладбищ и не отправляют заупокойной службы, отсюда следует, что культ предков в новогодней обрядности менее четко выражен, чем в рождественской.

1 января — день св. Василия.

Для Греции, как и для всей Южной Европы, характерно следующее отличие от северных и центральных стран: отсутствие мифологического персонажа, символизирующего Новый год. «Дед Мороз», «Пер Ноэль», «Санта Клаус», — все они рисовались воображению людей в образе старика с длинной седой бородой (в наши дни такой старик стал символом «старого года», а «новый год» изображают в виде маленького мальчика). Этот старик в николин день, на рождество, на Новый год раздавал подарки. В Греции обычая раздачи подарков нет, а Новый год — праздник св. Василия.

Религиозные люди полагают, что будто бы так же, как Христос на рождество, св. Василий посещает дома христиан в ночь под Новый год; он проникает в них через каминную трубу. Поэтому ему оставляют еду (на столе, на специальном подносе и т. д.); в каждой местности есть свой традиционный набор блюд. Подношение зерна душам предков заместилось кое-где (например, у греков Кипра) приготовлением пшеничной каши, приправленной сладостями и специями, называемой «коливо св. Василия».[882] Кроме колива (кутьи) готовят «пирог св. Василия» (Βασιλοπιττα) и другие угощения. Все это вместе с зажженными свечами помещают под фамильными иконами и тут же кладут кошелек хозяина дома. Св. Василий попробует этих яств, благословит спящих людей, дом, кошелек, все хозяйство и отправится в следующий дом.[883]

По народным легендам (бытующим на островах Эгейского моря, в частности, на Крите) св. Василий был землепашцем. В иконографии Василий обычно изображается с пучком травы в руке и с жезлом, который распускается и превращается в цветущую ветвь.[884]

В народных легендах и новогодних каландах подробно описывается труд св. Василия: он погоняет рабочих волов, пашет, сеет, у него хорошая воловья упряжка.

Крестьянин-Василий проявляет интерес к рабочему скоту, приходит в ночь под Новый год в стойла, спрашивает животных, все ли у них хорошо. Поэтому крестьяне перед Новым годом чистят рабочую скотину, дают ей по куску «пирога св. Василия», прибавляют к овсу пшеничного зерна.

У многих народов Европы проявляется в обрядах отношение к рабочему скоту как к сознательным существам. Животных угощали, поздравляли их с праздником, произносили пожелания благополучия и т. п. В старину в Греции сельские ребятишки, наивно веря в приход св. Василия, просили волов и лошадей рассказать ему о хорошем обращении с ними хозяев.

Семейный характер новогоднего обряда особенно заметен в новогодней трапезе. Обеденный стол должен быть обильным, чтобы вкусные и разнообразные кушанья весь год не переводились. Кроме горячих и холодных блюд, на столе — фрукты (свежие и сушеные), на острове Лемносе на стол кладут гранаты (как символ изобилия), конечно, и мед стоит тут же, кроме того конфеты, сладости, очень часто на стол ставят веточки оливы как символ здоровья и процветания, и кладут монеты (на счастье). Но главное место на праздничном столе занимает василопитта — пирог (каравай) такой же круглой формы, как и рождественский хлеб, также украшенный узорами из теста, из смородины и орехов; на нем крест, «загоны для овец», «хижины пастухов» и т. д.

Так же, как и «хлеб Христа» на рождество, василопитту торжественно разрезает хозяин дома, первый кусок он откладывает для св. Василия, другие раздает всем домочадцам, один кусок (или же по отдельному куску) рабочему скоту, и наконец большой кусок пирога — «для бедных». Одним словом, тот же дележ обрядовой трапезы, как и в рождество между членами семьи, духами (святыми) и всем хозяйством вообще (может быть, это жертва духам-покровителям?). Особенно часто кормление обрядовой пищей скота. Им не только дают кусок пирога св. Василия, но иногда пекут специальные пироги для рабочего вола, а также скармливают животным пироги, припасенные от прошлогодних праздников. Пастухи в этот день получают от хозяев угощения и подарки.[885]

Но не только живым существам достается праздничное угощение. Рыбаки предназначают кусок новогоднего пирога своей лодке. А ведь в древности островитяне, — рыбаки и мореходы, — бросали в воду сладости, гранаты, монеты в качестве умилостивительной жертвы. Хозяин ветряной мельницы оставляет кусок пирога для мельницы. Известно, что в прошлые времена мельники на острове Скиросе делали духу, живущему в мельничном механизме, подношение: насыпали в отверстие жернова горсть смородины, инжира или орехов. На о-ве Хиос в первый день Нового года хозяин обходил вокруг своего дома, держа в руках кувшин, в котором были сладости, фрукты, хлеб. Затем он входил в дом и рассыпал содержимое кувшина по комнатам, желая процветания дому.[886] Надо полагать, что во всех этих действиях проглядывает обряд «кормления», умилостивления духа-покровителя дома, обряд, распространившийся и на принадлежности профессии хозяина, от которых зависело пропитание семьи, — на скот, лодку, мельницу, мастерскую и т. д.

Как и многие другие европейские народы, греки запекают в новогодний пирог монету: тот, кому она достанется, считается счастливым, удачливым. Этот обычай до сих пор соблюдается даже в Афинах и других больших городах, хотя там василопитту не пекут дома, а покупают у кондитеров. На острове Родос девушки кладут кусочек новогоднего пирога под подушку, чтобы увидеть вещий сон — конечно же, о будущем замужестве. Этот кусочек пирога так и называется — «свадебная доля».[887]

Первый день Нового года имеет особый, символический смысл: все обряды и приметы этого дня направлены на привлечение добра, удачи, богатства. Очень важной считается личность того человека, который первым войдет в дом после наступления Нового года. Здесь есть множество обычаев, варьирующих в разных местностях материковой Греции и на островах. Иногда считают, что этим первым человеком должен быть сам хозяин дома, или его старший сын, или «счастливый ребенок» (тот, кого родители любят больше других), или еще кто-либо из семьи. На острове Аморгос избранный для этой цели человек заходит в дом, возвращаясь из церкви, держа в руках икону. Он делает два шага вовнутрь дома, приговаривая: «Входи, добро, счастье!», потом отступает два шага назад и произносит: «Выходите, неудачи, несчастья!» Так повторяется трижды. В третий раз этот человек входит в дом и бросает гранат об пол с такой силой, что зерна рассыпаются. Потом все члены семьи обмакивают палец в мед и обсасывают его. Затем уже садятся за праздничный стол. Как видим, здесь целая серия приемов имитативной магии («подобное вызывает подобное»), а также вербальной, т. е. заклинаний.

В окрестностях Кастории (Северная Греция) «счастливый ребенок» должен ткнуть сучковатой палочкой в огонь и при этом произнести: «Овечки, барашки и ягнятки!» На Крите первый человек, входящий в дом, должен принести большой камень, поставить посередине комнаты, сесть на него и произнести: «Добрый день вам! Счастливого Нового года! Благословение на вашу птицу, ваших овец, ваших коз, пусть ваша наседка сядет на яйца, пусть ваша корова отелится, пусть ваша ослица родит мула, овец вам, козлят и детей мужского пола! Пусть золото весом в этот камень войдет в ваш дом».[888]

В течение 12 дней, начиная от рождества в греческих деревнях и небольших городах раздается пение каланд (τα καλαντα, καλανδα) — специальных новогодних песен. В первый день после рождества кое-где дети поют эти песни, переходя из дома в дом и получая за свое пение угощения.[889] Однако настоящее колядование, в котором принимают участие и взрослые люди, начинается с кануна дня св. Василия. Песни эти состоят из длинных монотонных историй о Христе и св. Василии и заканчиваются возгласами «Многие лета!» Колядующие группы детей или юношей ходят от одного дома к другому по селу или кварталу города. В руках у них ветви, украшенные зеленью, цветами, фонариками, иногда они несут бумажный кораблик или бумажную звезду. Интересен обычай носить веточки кизила (или другого крепкого дерева), которые иногда (во Фракии, например) заворачиваются в пояс из серебряной парчи. Этими веточками пришедшие ударяют хозяина дома по спине, приговаривая пожелания, чтобы он был силен, крепок как кизил, чтобы сердце было доброе и т. п. Иногда пришедшие совершают некоторые символические действия, направленные на благополучие дома: «протыкают огонь» (пламя рождественского полена, горящего в очаге) прутиками, разбрасывают по полу зерна пшеницы и проса. Хозяева дома одаривают пришельцев: детям дают сладости, мелкие монеты, взрослым парням — подносят по стакану мастики (местная водка), дают всякую снедь. Среди греков, живших в Понте (Малая Азия), было принято, чтобы девочки посещали своих родных и бросали в огонь веточки дикого лавра, сопровождая их пожеланиями о процветании дома. На острове Лемносе дети, пришедшие колядовать, кудахчут, подражая курице, а хозяйки встречают их приветствиями: «Садитесь! Наши куры много сидят и мало несутся!» Все собранные припасы, сладости колядовавшие группы съедают на веселой пирушке, устроившись в каком-нибудь удобном месте за селом или же в харчевне.[890]

Но не только первый посетитель дома или специальные певцы — колядующие влияют на дальнейшую судьбу семьи. Магические действия продолжаются и в последующие дни. Символом богатого урожая у греков считается обомшелый камень: имеет значение его тяжесть, бахрома мха, приставшие к нему зерна песка. На острове Лемнос люди, отправляясь в гости к родным и друзьям, с тем чтобы поздравить их с Новым годом, приносят с собой обомшелый камень и, сбросив его в комнате, говорят: «пусть деньги хозяина будут так же тяжелы, как этот камень!» Хозяева дома очень довольны, если гость принес такой большой камень, что вынужден был тащить его на спине. Все камни, принесенные в дом, собирают в кучу и выбрасывают уже после крещения, т. е. после завершения всего праздничного цикла.[891] Не случайно символика обомшелого камня возникла именно в Греции, в среде населения, жившего среди скалистых гор и на каменистом морском побережье. Почитание камней, приписывание им неких волшебных свойств, прямые магические манипуляции с камнями — фетишами (обливание водой, погружение их в воду), а позднее со статуями богов — все эти приемы имели место в религиозной практике древних греков.[892]

Один из наиболее важных обрядов рождественско-новогоднего комплекса — «возрождение воды». В день Нового года все кувшины, все сосуды должны быть опорожнены и наполнены свежей водой — «водой св. Василия»; запасаясь этой свежей водою, крестьянки делают подношение нереидам, живущим в водоемах. На острове Скирос женщины идут за водой после церковной заутрени. Они приносят инжир, смородину, орехи, которыми «подслащивают» воду и при этом произносят: «Пусть эти хорошие вещи (а ведь это подношение состоит из символов изобилия!) плывут в наш дом, как эта вода». В Этолии к фонтанам и водоемам посылают детей, они должны идти в полном молчании, не произнося ни слова. Подойдя к деревенскому фонтану, ребенок бросает в него горсть зерна и восклицает: «Пусть богатство плывет, как эта вода!» Он приносит эту «молчаливую» воду домой, вся семья пьет ее и умывается ею. В Аттике человек, который приносит «молчаливую воду» из ручья или водоема, подбирает несколько оливковых веточек и диких лилий и этим пучком касается головы каждого из членов своей семьи, желая каждому счастливого Нового года. Этот пучок вешают на косяк входной двери. «Молчаливая вода», т. е. набранная в полном молчании из проточной струи или моря, фигурирует в ритуалах, совершаемых в ночь на Ивана Купалу, повторение тех же приемов (хотя в несколько сокращенном виде) в новогодье свидетельствует об определенной повторяемости обрядов рождественско-новогоднего цикла и летних, группирующихся вокруг летнего солнцеворота, т. е. отдаленных друг от друга на полгода.[893]

В последнем примере из быта крестьян Аттики видно сочетание представлений о воде, как стихии плодородия — благополучия и о свежей растительности, как символе того же круга. Такое же сочетание мы видели в приемах гадания в ночь под рождество. Подобных примеров можно привести много. Особое значение греки придают ветвям оливы и лавра. Мы знаем, что рождественский пирог украшают веткою оливы. На Крите этими ветвями украшают комнаты накануне Нового года. В некоторых районах оливковые и лавровые ветви вешают над входной дверью или над воротами. Эти же веточки вешают и под фамильными иконами, присоединяя таким образом это очень древнее представление о живительной силе растительности к атрибутам христианского культа. Ветви висят там до следующего Нового года, когда будут заменены свежими. Греки, жившие на черноморском побережье в Малой Азии, на оливковую ветвь насаживали орехи, «удваивая» таким приемом ее магический смысл (эту ветвь вешали над очагом на целый год). А в других местах к ней привязывали луковицу дикого гиацинта и какой-нибудь железный предмет, имевший, по-видимому, определенный апотропейный смысл.[894] В Афинах дикие гиацинты вешали над дверями домов.

Многие новогодние обычаи соединяют в себе целый пучок древних представлений, примет и верований. В городе Арахова (близ горы Парнаса на границе областей Фокида и Беотия) сохраняется очень древний обычай разбивать об пол гранат. На ночь («на звезды») выставляют гранат или камень, а утром нового года тот человек, который был у фонтана и принес «молчаливую воду», с силой бросает гранат или камень на пол и приговаривает: «Крепкий, как камень, полный как гранат».[895]

Ночь под Новый год и первый день Нового года, так же как и рождественские дни, — самое подходящее время для угадывания будущего. От простых примет о погоде, основанных на реальных наблюдениях (например, пастухи наблюдают за позой, в которой спят их собаки), переходят к гаданию по костям цыпленка, съеденного за новогодним ужином и т. п. Самым пригодным предметом для гадания считаются листья оливы: их бросают в огонь и, если они от жары перевернутся (что чаще всего и случается), то задуманное желание исполнится. Естественно, что чаще других прибегают к гаданию и на листочках оливы и при помощи толкования новогодних снов и многого другого — девушки, а предмет их гадания один и тот же — о предстоящем замужестве.[896]

В Новый год надо соблюдать множество запретов, ибо все, что происходит в первый день года, влияет на дальнейшую судьбу людей: не надо кричать в доме, нехорошо что-либо терять, не стоит отдавать что-нибудь из дома или продавать, нельзя пить и даже молоть кофе (он горький!). Не разрешается впускать в дом черных собак, а белых специально приводят в дом и кормят.

На острове Карпатос (архипелаг Додеканез) белую собаку приводят в дом как первого «посетителя» в Новый год и кормят ее пахлавой (халвой). Очень плохой приметой считается разбитый в первый день года стакан, что-нибудь стеклянное (на острове Скирос, архипелаг Северные Спорады).

В ночь под Новый год, так же как и под рождество, все внимание сосредоточивается на домашнем очаге, на задабривании домашних богов (духов, предков, покровителей профессий), на обеспечении добра для дома и хозяйства. В первые дни Нового года двери домов распахиваются во внешний мир: идет постоянный обмен визитами, приветствиями, подарками, двери и окна целый день остаются открытыми, чтобы каждый странник мог зайти в дом и получить порцию угощения.[897]

Празднование Нового года в современной Греции являет собою сложный, трудно членимый на составные элементы комплекс. Его самые глубокие корни восходят к аграрным культам древности, его современное бытование связано с насущными нуждами крестьянского хозяйства и с суевериями, традициями народа. В нем нетрудно заметить также реминисценции греко-римского и византийского времени, а именно — празднование начала месяца — каланд калянзон йорти (καλανζων εορτη), что соответствовало римским календам (festum calendarum). Начальные дни месяца еще в первые века н. э. были отмечены особой обрядностью, в эти дни зажигали огни на деревьях, гадали, танцевали, пировали. Начальные дни января (январские каланды), которые в византийское время включили в себя римский праздник Воты (1–3 января) и предшествовавшие им Сатурналии (17–23 декабря), сохраняют эти обычаи и в наши дни.

Сатурналии сопровождались гладиаторскими играми, показом «охоты» в цирке, закланием поросенка; взаимными угощениями, подарками, шуточной игрой в королей и т. п. Многие из этих игрищ и обычаев мы видели в святочной обрядности. Всеобщее веселье и столование без различия чинов и званий, взаимные подарки и попрошайничество, маскарад, разыгрывание шуточных сценок, фарсов, — все это было во время январских каланд (1–5 января) в Византии и вошло в праздник новогодья. В VI в. при императоре Юстиниане празднование январских каланд было распространено на 12 дней от рождества до крещения; этот отрезок времени именовался в России святками, а в Греции называется двенадцатидневье (δωδεκαμερες).

В это время, согласно греческим народным поверьям, на землю выходит из преисподней или из своих тайных убежищ в пещерах и расселинах скал «нечистая сила» — каликандзары (οι καλλικαντςαρος). Кроме известного по всей Греции наименования «каликандзары» (упоминается еще в XVII в.) имеются множество местных вариантов, самые интересные из которых — «пагана», то есть «нехристь» и «ликокандзарос», что явно связано со словом «ликантропос» — оборотень, буквально «человек-волк» (от греч. λυκος — волк). На Кипре каликандзаров-женщин обозначают эвфемическим именем хорошие женщины (οι καλες γεναιτςιες). Народная фантазия наделила каликандзаров различной внешностью. Это существа мужского и женского пола, рождающие детенышей и живущие по своим законам в тайных местах скрытно от людей. Рассказывают, будто бы они похожи на людей, лишь темнокожие и очень высокие, носят железные башмаки на деревянной подошве. Другие уверяют, что каликандзары имеют тело, покрытое шерстью, и обезьяньи руки, а глаза у них красные. Эти чудовища глупые и ленивые, они питаются лягушками, змеями и червяками. Каликандзары проникают в дома через трубы каминов и тушат огонь своими выделениями. Они прыгают на спины людей и заставляют их танцевать. Они бродят в течение 12 дней повсюду: в садах, во всех углах и закоулках. Особенно опасны эти существа для молодых девушек; отправляясь за водой, девушка несколько раз подряд читает «Отче наш», дабы отогнать от себя нечистую силу.

По народным повериям в каликандзаров превращаются дети, которые родились на рождество, потому что они были зачаты в день благовещения (25 марта), когда христианам предписывается супружеское воздержание. Чтобы уберечь такого ребенка от присоединения к каликандзарам, мать должна привязать ему головку чеснока, а также подпилить ему ноготь на большом пальце ноги, так как злой дух не может существовать без этого ногтя.

Страх перед зловредными пришельцами заставляет людей принимать предохранительные меры. Их задабривают: вывешивают перед дверью дома кусок свинины (она имеет предохранительное значение), а иногда — медовые пряники. Но чаще всего от них защищаются огнем и дымом. Мы уже говорили, что зажигание рождественского полена, которое тлеет в очаге или камине вплоть до крещения, в народе часто объясняют как способ защитить дом от каликандзаров. Защитной мерой считают и обычай зажигать костры на площадях и звонить в колокольчики. Самым эффективным средством защиты считается «святая вода», освященная в день св. Эпифании (крещения): когда люди разбрызгивают эту воду, каликандзары в панике стремительно убегают в свои подземные убежища, где остаются в течение года, появляясь на земле только в следующее двенадцатидневье. Но на всякий случай, чтобы они не очень сердились, женщины Кипра кладут им хлеб на крышу дома.

Есть и еще один «верный способ защиты» — крестное знаменье. Ко всем многочисленным оберегам, возникшим еще в недрах первобытной религии, христианство присоединило свой символ. И теперь суеверные люди осеняют себя крестом, ставят знак креста над дверями своего дома и произносят молитвы, отгоняя злых духов.[898]

Каково же происхождение веры в каликандзаров?

Очевидно, это сложный мифический образ, вобравший религиозные представления различных эпох.

Вера в каликандзаров связана с культом предков и культом мертвых (недавно умерших реальных родственников). В греческом народе есть поверье о том, что души умерших возвращаются в родные места на эти 12 дней. Воображаемое появление мертвых всегда вызывало страх у живых. Древние афиняне уберегались от пришельцев, окружая свои дома и храмы красной нитью, т. е. создавая магический круг, который души не могли переступить.[899] «Любимая» еда каликандзаров — блины (оладьи), женщины специально пекут их в тот день, когда духи покидают мир живых. Кусочек блина и кружок колбасы хозяйки предлагают нечистой силе в качестве своеобразного «отступного». В песенке, сопровождающей выпечку блинов, упоминается нож с черной ручкой, очевидно, как апотропейный предмет.[900]

В рождественско-новогодние дни, посвященные культу домашнего очага, естественно присутствие в доме и душ предков, позднее породивших в славянской мифологии образ домового. Каликандзары, как и домовой, немножко смешные, немножко противные, но в общем большого вреда людям не приносят, разве что попугают. Обитающие в подземных убежищах каликандзары близки к хтоническим животным образам, что явствует из их получеловеческого-полузвериного облика. Некоторые исследователи сближают их с оборотнями, находят параллели с немецкими Перхтами и скандинавскими Юльбукенами — мифическими существами, появляющимися на земле в двенадцатидневье. Это обстоятельство навело некоторых исследователей на мысль, что сама вера в подобные существа возникла благодаря карнавалам, т. е. она — порождение нового времени.[901] Но скорее наоборот: карнавальные маски, ряженье как раз и вызваны убеждением, что такие необычные существа должны появиться на земле. Есть еще одно мнение относительно возникновения веры в каликандзаров: современные греческие этнографы сопоставляют их с кентаврами древнегреческой мифологии, которые также были полулюдьми-полуживотными. Кентавры бывали похотливы, похищали новобрачных. Равным образом и каликандзары особенно опасны для девушек.[902]

Время появления нечистой силы именно в эти 12 дней между рождеством и крещением у многих народов Европы, в том числе и у греков, объясняется тем, что якобы Христос не был крещен до 6 января, вода до этого дня остается неосвященной, и духи могут свободно разгуливать по земле. Это явно позднее народное объяснение, связанное непосредственно с христианской религией и наивным толкованием священной истории. Действительные причины кроются в более глубоких эпохах. «„Нечисть“, покойники и звери между солнцеворотом и Новым годом как бы достигали вершин своего могущества и к новогоднему времени человек видел себя поставленным лицом к лицу с готовой торжествовать победу силой мрака».[903] «После 1 января, даты, открывающей новый солнечный год… „нечисть“ приобретает особую власть, может творить бесчинства, наносить вред».[904]

Примечательно, что обереги от нечистой силы у всех европейских народов одни и те же и главный среди них — окропление водой: живительная сила воды, подательницы всех земных благ, должна противостоять темным силам зла. Христианство переосмыслило веру в очистительную силу воды, заменила ее верой в святость освященной воды, в которую опустили символ христианской веры — крест. Крещеная вода стала панацеей и от злых сил, и от болезней, и от многого другого.

И вот наступает торжественное заключение рождественско-новогодних праздников — крещение (τα Φωτα). В греческой христианской обрядности оно растягивается на 4 дня: 5 января — канун крещения (παραμονη Φωτων), 6 января — собственно крещение или богоявление — Эпифания (τα αγια Θεοφανεια, τα’ ’επιφανεια), 7 января — день св. Иоанна Крестителя (Предтечи), 8 января — день после крещения, что по-русски называется «отдача праздника». В отличие от рождества и Нового года крещение — это не семейный, а общественный праздник. Его древние корни уходят в область первобытной религии, внешняя же современная обрядность почти целиком связана с церковным ритуалом освящения воды, в которую опускают крест.

На морском побережье крест опускают в море. После праздничной литургии под звон колоколов духовенство в парадных одеяниях, распевая псалмы, идет к берегу моря. Прихожане в праздничной одежде, а кое-кто в ярких народных костюмах, чинно следуют за шестью мальчиками, которые несут хоругви. Достигнув берега, духовенство и народ обращаются с молитвой к богу, прося его послать хорошую погоду, которая так необходима труженикам моря! Священник бросает крест в море. За ним ныряют мальчики, юноши, даже пожилые люди. Отважные ныряльщики упорно ищут крест. Тот, кто его подымет с морского дна, считается удачливым человеком, завидным женихом. Он получает всеобщее признание, иногда особый приз, он торжественно носит крест по городу или по окрестным деревням, окруженный возбужденной праздничной толпой.

Во внутренних местностях островов и материковой Греции освящают проточную воду рек и ручьев. Здесь та же задача — вынуть крест из воды, несмотря на то, что она в это время года бывает довольно холодной.

Иногда же ограничиваются освящением воды в церкви. Женщины наполняют «святой» водой принесенные с собою бутылки. Вернувшись из церкви, вся семья садится за стол. Глава семьи подымает бокал и в торжественной тишине читает молитву («В Иордане…»). Затем начинается веселое застолье с песнями, обильным угощением, причем обязательно должны быть на столе апельсины. Даже бедные семьи и крестьяне в тех районах, где апельсины не вызревают, стараются заранее запастись ими.

В больших городах церемония погружения креста носит официальный характер: она происходит при большом стечении народа, в присутствии местной администрации, государственных служащих, при парадном строе моряков. Во время погружения креста звонят церковные колокола, а военные корабли палят из пушек.

Присутствие моряков особенно примечательно для Греции. Еще когда морские суда ходили под парусами, моряки старались вернуться в родной порт до рождества. Там они бросали якорь и ждали освящения воды, прежде чем снова отправиться в плавание. Нет ничего хуже, по их мнению, как оказаться в открытом море во время двенадцатидневья. И даже в наши дни моряки, отчасти уже по традиции, по возможности стараются возвратиться из плавания к рождеству.

Итак, освящение воды крестом — это главный момент праздника богоявления и в отдаленных островных деревушках, и в больших современных городах, и для верующих крестьян, и для официальных лиц.[905]

«Святая вода» начинает чудесным образом служить людям. Население морского побережья приносит к морю сельскохозяйственный инвентарь и семейные иконы, чтобы обмыть то и другое в освященной воде. Освященную в церкви воду приносят домой, и вся семья пьет ее, ею же глава дома обрызгивает при помощи оливковой ветви все свое хозяйство — дом, все его комнаты, сад, виноградник, посуду и утварь для приготовления вина, поля, рабочий скот, овечьи загоны. Во Фракии в день Иоанна Крестителя (7 января) крестьяне выходят на улицу, держа чаши с водой, окунают в нее веточки и кропят друг друга. В старину все женившиеся в истекшем году мужчины окунались в море, а их молодых жен обрызгивали водой, после чего родители желали молодой чете много счастья и много детей.[906]

Обычай окропления водой был известен в Древней Греции. В Аркадии каждый год в определенные дни засушливого времени года жрецы святилища Зевса Ликийского опускали ветви дуба в воду священного источника на горе Лики. Дуб в мифологии многих индоевропейских народов считался местопребыванием бога грозы и молний, каковым и был древнегреческий Зевс.[907] В современной христианской обрядности связь воды и зеленой растительности осталась в том «кропиле», каким ныне брызгают «святой водой»: это или ветвь оливы, или пучок базилика.[908] Православная церковь, которая столь долго, но тщетно боролась с языческими обрядами, в конце концов включила их в свой церемониал, и сама приспособилась к древнейшим верованиям: сам священник взялся за традиционное кропило из зеленых ветвей и стал орошать свою паству освященною крестом водою. Для девушек это самый подходящий момент приблизить свои надежды на замужество: когда священник обходит все дома деревни, они подадут ему веточку базилика, заранее старательно выращенного, и получив обратно уже освященную веточку, положат ее за стекло иконы. На острове Сими (Южные Спорады) сооружают носилки с балдахином из ветвей кипариса и мирты, на них водружают купель, священник, окуная ветви в купель, окропляет собравшийся народ. На Кипре к приходу священника в каждом доме приготавливают стол (даже очень бедная хозяйка к этому дню обязательно припрячет хоть грошик, чтобы вручить его священнику), ставят на него блюда с виноградом (в низинах), изюмом, сухими фруктами и лакомством из застывшего виноградного сока (в горных местностях) и, конечно, вино. В каждом доме служители церкви отпивают по глотку вина, отведывают угощения и желают хозяевам «многие лета».[909]

Помимо воды и зеленой растительности в обрядности крещения присутствует еще один обязательный элемент — огонь и его производное — дым. В современном празднестве фигурирует церковная свеча: на Кипре от общей свечи в церкви зажигают прихожане свои свечи и разносят их по домам, в каждое жилье должна быть доставлена такая свеча; в прошлом у греков, живших в окрестностях Синопа, был обычай крещения дома: 4 зажженные свечи ставили возле четырех внешних стен дома (считали, что этим отгоняют злых духов). Обрядовый огонь, зажженный на рождество, не угасает и в дни богоявления: все еще горят на очагах и в каминах рождественские поленья, так же как и на рождество и в день Нового года окуривают дома дымом ладана с лемеха, также зажигают костры.

Правда, все эти манипуляции с огнем, со свечами воспринимаются крестьянами главным образом как средства изгнания злых духов, каликандзаров. Этой цели якобы служит звон колокольчиков, устрашающие маски, которые надевают во время праздничного веселья на улицах в некоторых районах Греции (впрочем, иногда как раз рядятся в каликандзаров и гуляют так по деревне, пугая детей). У греков Малой Азии был даже обычай сжигать на костре чучело демона. Одним словом, всячески стараются выпроводить неприятных гостей в потусторонний мир. Их не только прогоняют, но и задабривают одновременно: на праздничном столе греков-киприотов снова появляются блины (оладьи) — «любимое кушанье» каликандзаров, о которых теперь говорят уже не со страхом, а с насмешкой.[910]

Праздничная трапеза, как и в предыдущие дни святок, принимает ритуальный характер: в одних районах после молебна еду освящают в церкви и, возвратясь домой, съедают ее в домашнем кругу; в других местах женщины на паперти после литургии раздают инжир, яблоки, персики; на острове Хиос священники кое-где раздавали прихожанам хлеб, сыр и вино. В некоторых деревнях праздник завершался всеобщей пирушкой. Принято в день богоявления открывать новые бочки вина.[911]

В прямой связи с эпизодом священной истории — крещением Христа Иоанном Крестителем — стоит обычай, согласно которому в дни богоявления крестные отцы посылают подарки своим крестникам. Но и к этому обычаю церковь сумела приспособиться: в некоторых районах Греции священник 7 января (собор св. Иоанна) посещает те дома, где есть мальчики, подымает их на руки и желает им быть достойными св. Иоанна. Очень интересен обычай, сохраняющийся в некоторых деревнях Фракии: крестный отец посылает крестнику палку, шест (длина его соответствует росту ребенка), называемый фотики («φωτικι», от τα Φωτα — крещение); на палку привязывают в несколько рядов инжир, апельсины, яблоки, леденцы и т. п., а наверху прикрепляют маленькую свечку.[912]

По внешнему виду фотики напоминают шесты, украшенные разноцветными бумажными лентами, золотой и серебряной мишурой и т. п., которые румынские дети носят с собою, когда посещают дома с новогодними поздравлениями. Эти шесты (socrova) символы изобилия, урожая, радости — выполняют ту же функцию, что и веточка кизила («сурва» по-болгарски, «хлорос» — χλωρος — по-гречески) в обряде колядования.[913] Может быть, не случайно обычай изготовления фотики записан именно в Северной Греции, географически близкой к славяно-румынскому этнографическому миру. Что касается свечи на верхушке фотики, то, очевидно, это след очень древнего обряда зажигания огней на вершинах живых деревьев.[914]

Рождественская (новогодняя) елка стала в Греции известна в недавнее время только в больших городах, воспринимается как весьма поверхностное новшество и в народную обрядность не проникла.

Общим обычаем для всего рождественско-новогоднего цикла, включая сюда и крещение, является исполнение обрядовых песен — каланд, колядование.

В каландах рождества, Нового года и крещения отразилась «магия первого дня», т. е. поверие, что наступающий год зависит от того, как люди проведут его первые дни, отсюда — всевозможные добрые пожелания от традиционного «Многие лета!» до более подробных и обстоятельных. Здесь же присутствует вербальная магия первобытной религии — заклинания, принявшие форму пожеланий. По традиции колядующие произносят добрые пожелания всем находящимся в доме: сватовства и замужества девушкам, хорошего урожая крестьянину, доброго улова рыбаку, всем здоровья и счастья. Пожелания эти в первую очередь связаны с хозяйством, с домашним добром.

На Крите поют:

Καλη σας αρχιμενια, Τα ριφα και τ’αρνια σας θηλυκα Και τα κοπελα ’ασερνικα! Хорошего вам начала месяца, Ягнят вам и козлят-самочек, А детей  —  мальчиков![915]

С народными каландами неразрывно сплелись религиозные песни, пересказ соответствующих мест священной истории. На рождество в них рассказывают о рождении Христа, о том, как ангелы сообщили эту весть пастухам («пастушеские песни»). В православных рождественских песнях меньше места, чем в католических, занимает эпизод поклонения пастухов, одаривания ими божественного младенца, совсем отсутствуют поклоняющиеся ему короли.[916] В дни эпифании рассказывают о крещении Христа, однако по народным понятиям Христос был крещен в младенчестве, в том возрасте, в каком ныне христиане крестят детей.

Новогодняя маска (Фессалия)

Религиозные песни в свою очередь обрастали бытовыми сюжетами, причем то, чего желательно было достигнуть, стали описывать как уже совершившийся факт. В итоге содержание каланд оказалось синкретическим, составленным из многих различных элементов. Не случайно в одной из каланд, записанных в Эпире, сложенной явно в среде мореходов и торговцев, возник такой сложный образ: на чудесно расцветшем жезле святого Василия, — покровителя землепашцев, — на том жезле, который символизирует живительные силы природы, сидят птицы и поют святому:

’Εσε σου πρεπι, ’αφεντη μου, καραβη ν’αρματωσης, Στην ’Ιγγλιτερα να το πας φλουρι να το φορτωσης. (Тебе надо, мой господин,[917] оснащать корабль, Чтобы отправиться в Англию и там нагрузить его флоринами (дукатами).[918]

Равным образом общим и для всего святочного цикла являются маскарадные шествия. Рядятся в звериные маски (верблюда, медведя, козы, барана) и в костюмы традиционных персонажей: невесты, жениха, старухи, мавра, шкипера и т. п. Этот маскарад подобен тому, какой устраивают во время масленичного карнавала, а также во Фракии перед посевом и на весеннем празднике майского дерева в Фессалии. Во время этих маскарадных шествий разыгрываются сценки, изображающие убийство и воскресение «жениха», рождение и т. п., т. е. типичные мимические сценки, отражающие в условных образах попытки древних людей при помощи магии повлиять на плодородие природы.[919]

Маскарад в дни рождественско-новогодних праздников связан с обычаем колядования. То и другое идет от античных и византийских времен, от празднования начала месяца, сопровождавшегося шумным веселием, ряженьем, скоморошьими играми. С установлением празднования Нового года 1 января январские каланды заняли первое место, шуточные сцены, бытовая и общественная сатира, фарс стали непременными развлечениями. Если у древних специальные лица — агирты (οι αγυρται) совершали обходы домов в первые дни каждого месяца, то в византийское время, начиная с IV–V вв., эти функции взяли на себя добровольные сборщики доброхотной дани — колядовщики.[920]

Содержание святочного карнавала в известной степени дублирует тематику весенних праздников. Можно полагать, что обряды, приуроченные к началу сельскохозяйственного года, искусственно переносятся на начало года календарного. Однако они довольно логично сливаются с теми элементами святочного комплекса, в которых проявляются попытки влиять на производящие силы природы.

Период от сочельника до «отдачи» крещения занимает немного времени. Но его обрядовая сторона чрезвычайно насыщена. Главная его черта — сплетение древних народных религиозных верований с христианской религией в единый комплекс. А внутренний смысл этого комплекса — сочетание производственной и семейной магии: одновременная забота и об урожае, и об улове, и об удачных морских походах, и о браке, и о деторождении — обо всем сразу. С наступлением Нового года люди стремились заручиться удачей во всех делах. В многообразии святочной обрядности отражена вся жизнь греческого труженика, его дела и заботы.

8 января — последний день праздника. Собирают всю снедь, оставшуюся от многочисленных угощений, все, что повешено перед иконами, отложено для «духов». Все доедают, убирают. Камни, которые нанесли визитеры с пожеланиями добра, собирают и выбрасывают за пределы двора. Рождественское полено догорело. Хозяйки выгребают золу, которую не выбрасывали в течение 12 дней (ведь на ней следы когтей каликандзаров!). Теперь она обладает, оказывается, большой силой. Ею обсыпают корни плодовых деревьев.[921] Обычное удобрение, но женщинам кажется, что зола от рождественского полена должна подействовать лучше. Ведь и окуривание деревьев дымом, — эта обычная практика садоводов, — была в новогодье воспринята как нечто значительное.

Праздники кончаются. Наступают трудовые будни.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

* * *

С. А. Токарев

Культурное единство и историческая общность европейских народов проявляются и в области народных обычаев. Яркое подтверждение этого единства и этой общности — народные календарные обычаи и обряды.

Уже самый беглый просмотр изложенных выше материалов обнаруживает наличие коренного сходства в зимних обычаях описанных здесь народов. Сходство это охватывает в основном наиболее существенные черты зимних «святочных» и близких к ним традиций. Они почти неизменно повторяются в обрядности этих народов Европы:

1) Весь главный цикл зимних обрядов и праздников приурочен к декабрьскому солнцестоянию и следующим за ним дням. Кульминационные точки его — 25 декабря, 1-го и 6 января — определяются христианскими праздниками и гражданским календарем.

2) Однако начинается зимний цикл с более ранних на 1 1/2—2 месяца — сроков; они тоже приурочиваются к церковным праздникам, к дням святых.

3) В зимней обрядности переплелись и частью слились элементы чисто народные, древние, дохристианские — с более поздними чертами, принесенными христианской церковью.

4) К числу древнейших и, вероятно, самых первичных компонентов зимнего цикла праздников относятся народные приметы о погоде: по тем или иным метеорологическим явлениям в святочные дни люди пытались гадать о предстоящих весне и лете.

5) С этим тесно связаны и приметы о предстоящем урожае и вообще о хозяйственных условиях в наступающем году; здесь к наблюдению собственно примет присоединились приемы гадания, мантики — гадание об урожае, о скоте и пр.

6) Предметом гаданий служили и не только чисто сезонные и хозяйственные явления, но и ожидаемые перемены в семейной жизни: чаще всего брак (замужество), а также рождение детей, смерть кого-то из семьи.

7) Гадания повсеместно дополнялись приемами активного магического воздействия на природу и на человеческую жизнь: магия плодородия (урожая), любовная магия, лечебно-предохранительная магия. К магическим обрядам прибавлялись запреты, имевшие тоже суеверно-магическое значение. В суеверных обрядах и запретах, приуроченных к началу года, проявлялась идея «магии первого дня».

8) В ослабленной форме та же магическая идея выражалась в обычае святочно-новогодних пожеланий; они принимали форму обхода домов с пением или рецитацией благопожеланий (колядки и т. п.).

9) Особым проявлением веры в «магию первого дня» можно считать поверье о том, что первый посетитель в день рождества или Нового года, либо первое встреченное в этот день лицо — приносит счастье (либо, наоборот, несчастье).

10) Существенный компонент рождественско-новогодней обрядности составляет праздничная трапеза. Ее особенность — изобилие, насколько возможно, а также подбор ритуально обязательных или предпочитаемых блюд, часто также ритуальное число этих блюд: 3, 5, 7 и т. д. Из обязательных обрядовых блюд чаще всего повторяется свинина (или свиная голова), каша-коливо, а также бобовые растения, орехи, каштаны — символ изобилия. Перед праздничной трапезой обычен пост разной длительности и разной степени строгости.

11) Ряд обычаев и обрядов всех европейских народов был связан с почитанием огня: разжигание костров, шествие с факелами, рождественские свечи и пр. Некоторые из этих обрядов складывались на основе веры в очистительную силу огня: добывание «нового» огня и освящение его в церкви, употребление его в качестве оберега от всякого зла.

12) Такое же очистительное значение имели обряды, связанные с водой, основанные, вероятно, на древнем культе воды, источников.

13) Во всех странах Европы большую роль в праздновании святочного цикла играли ветки вечнозеленых растений. Им придавали магический смысл, как символу бессмертия природы, как источнику жизни.

14) К основным праздникам зимнего календарного цикла были приурочены обряды, связанные с культом умерших предков. В отдельных странах много обрядов такого вида — употребление в ритуальной трапезе поминальных блюд, обычай оставлять место за праздничным столом для умерших членов семьи или оставлять им еду от праздничной трапезы, обычай ходить под Новый год на кладбище, приносить покойникам съестное — соблюдается большинством народов Западной Европы.

15) К тем же дням обычно приурочивали поверья о нечистой силе, будто бы особенно зловредной и опасной как раз в дни святок. Поверья эти проявляются в особых мерах предосторожности и защиты от нечистой силы.

16) Праздничные подарки составляют точно так же постоянную часть зимнего цикла обычаев. Подарки дарят чаще детям, притом от имени мифических персонажей (св. Николай, Ноэль, фея Бефана и др.).

17) Повсеместно распространен обычай устраивать игры, развлечения, танцы. Развлечения зачастую окрашены ритуально-магическими чертами, хотя бы сохранившимися только в пережиточном виде и уже не осознаваемыми в их прежнем магическом значении. Обычную составную часть праздничных развлечений образуют маскарадные выступления, быть может, имевшие прежде тоже религиозно-магическое содержание.

Все перечисленные компоненты зимнего цикла обрядов и поверий корнями своими уходят в отдаленную дохристианскую древность. Церковно-христианское влияние сказалось только в поверхностных наслоениях: в стремлении церкви прикрепить народные обычаи к определенным дням христианского календаря — к церковным праздникам, дням памяти святых и — частью — в замене каких-то древних имен мифических персонажей именами этих святых.

Быть может, именно здесь надо искать причину того, что одни и те же обряды, одни и те же верования привязаны бывают в разных странах то к одному, то к другому из церковных памятных дней. На этот факт не раз указывалось в литературе. Если какой-то обычай издавна бытовал в народе, то нет ничего странного в том, что церковь привязала его в одном случае к одному религиозному празднику, в другом случае к другому.

Впрочем, не надо забывать, что и само христианство, с его вероучением и культом, распространилось в европейских странах далеко не в своем первоначальном виде, а уже обогащенное большим наследием античных и всяких иных культов. Так, например, древнегреческие зимние праздники в честь Диониса, римские сатурналии, ларенталии и другие, с их торжественными или веселыми процессиями, с разгулом, плясками, с поднесением подарков, с жертвоприношениями духам предков вошли частично в обрядность христианской церкви и через нее распространились по странам Европы. Античная Греция, Рим, средневековая Византия — вот источники многих «заимствований» в календарной обрядности и в верованиях народов всей Европы. В некоторых же странах, особенно на Балканском полуострове, в Италии, античная традиция влияла и непосредственно, минуя христианский ритуал.

Уже само наличие всех этих сходств и совпадений в обычаях и верованиях самых различных народов Европы, — а эти сходства и совпадения в большинстве своем охватывают, кстати сказать, и всю Восточную Европу, — ставит перед нами вопрос о каких-то общих закономерностях, о сходных условиях, породивших указанные совпадения, о их единой исторической основе. В чем же состояла эта основа?

Не раз уже высказывалось мнение — и в нашей отечественной и в зарубежной науке, — что в основе народных календарных обычаев, обрядов и поверий лежала трудовая жизнь земледельца. Годовой круг сельскохозяйственных работ определялся сменой сезонов (присущей умеренной географической полосе); каждый отрезок этого круга — зимняя подготовка к весеннему севу, весенняя вспашка и посев, летний уход за растениями, летне-осенняя уборка урожая — был делом самой насущной важности для европейского крестьянина. Не меньшую важность имели и сезонные работы, касающиеся скота: перекочевка стад на летние и зимние пастбища, начало и прекращение дойки молочного скота, стрижка шерсти, отел скота. Именно чередование сроков этих сельскохозяйственных операций составляло народный календарь, к узловым точкам которого и приурочивались традиционные обычаи и обряды. Материальная основа этих обычаев и обрядов, таким образом, очевидна.

Зимний период народного сельскохозяйственного календаря — а этому периоду и посвящается настоящий сборник — отличается от других периодов тем, что здесь наименее ясна непосредственная связь традиционных обычаев с этой материальной базой. Ведь зима — особенно середина зимы — есть почти мертвый сезон в сельскохозяйственной деятельности. Ни пахать, ни сеять, ни убирать урожай… Самое большее — готовить семена к весеннему посеву, чинить инвентарь, да, может быть, домолачивать прошлогодний хлеб и молоть зерно. Казалось бы — какие могут сложиться на этой почве обрядовые традиции, какие поверья? И однако — зимний период народного календаря весьма насыщен ритуалами и поверьями, и притом у всех без исключения европейских народов. Это не могло быть случайностью. В чем же объяснение? В чем материальные корни зимней народной обрядности и связанных с ней верований?

Дело в том, что вековой опыт научил европейского крестьянина, что заблаговременная подготовка и своевременное начало земледельческих работ есть в какой-то мере залог хорошего урожая. А начало полевых работ — да и вся судьба урожая — связаны прежде всего с погодой. Как же ее предугадать?

И вот многие из обычаев и обрядов зимнего календарного цикла имеют ясную направленность: как-то предсказать погоду в наступающем году. Попытки предугадывания погоды естественно приходятся на то время, когда появляются первые признаки поворота солнца на весну и на лето. Начало удлинения дня после зимнего солнцестояния (22/XII) едва ли может быть замечено без точных часов (каковых у древних земледельцев быть не могло), но передвижение азимута восходящего и заходящего солнца заметно в первые же дни, — трудностей никаких тут не было. Вполне естественно, что к этим утешительным явлениям природы, признакам приближающейся весны и были устремлены чаяния и опасения земледельца, к этим дням приурочивал он и свои попытки предугадать: а какая будет в наступающем году погода, когда начнется весна и какая она будет, каково будет лето и — самое главное — какого ждать урожая? Отсюда вера в приметы: по погоде в дни святок как-то угадать погоду весной и летом. И тут к некоторым, вероятно, здравым наблюдениям примешалось множество суеверных примет, ничем реально не обоснованных, но, может быть, поддерживавшихся отдельными случайными совпадениями.

Другая причина того, что к зимнему времени приурочивались праздники и связанные с ними ритуалы, — опять-таки вполне реальна и понятна. Начало зимы — время завершения всего годового цикла земледельческих работ, время относительного отдыха хлебороба и время, когда только начинали расходоваться годовые запасы провизии, и даже у бедняка был еще свой хлеб. Естественная потребность человека — отдохнуть и повеселиться — легче всего удовлетворяется в эту пору года.

Вот два совершенно реальных фактора, которые, видимо, и определяли временные рамки зимних праздников и обычаев.

Но на этой реальной основе уже издавна выросли многочисленные и разнообразные обряды, поверья, запреты, частью магического, частью анимистического содержания. Приметы о погоде, вначале основанные на повторяющихся из года в год наблюдениях, осложнялись более или менее суеверными добавлениями: каков будет первый день святок, таков первый месяц года, как второй день святок, так и второй месяц года, и т. п. Таких уже чисто суеверных примет известно множество. Из тех же примет о погоде выросли и приметы об урожае, а на них напластовались и настоящие магические, колдовские обряды воздействия на урожай. Примеров было приведено достаточное количество в изложенном выше материале.

Больше того. Уж раз повелось загадывать о погоде, об урожае, о скоте и, следовательно, о хозяйственном благополучии в предстоящем году, то психологически вполне естественно, что прямой жизненный интерес побуждал крестьянина загадывать и о другом — о семейных делах, о женитьбе, рождении детей; для девушек главный вопрос, конечно, касался жениха и замужества. Едва ли были какие-то более прямые и практические причины, которые заставляли девушек гадать о замужестве именно в дни святок…

Все подобные поверья и обряды, а также и множество других ритуальных или игровых действий, выполняемых по обычаю в святочные дни, — все они, несмотря на видимое разнообразие, имели нечто общее. И это общее — магическая идея «первого дня». То, что делается в первый день года или на рождество, с которого тоже начинали отсчет, — то будет происходить и в течение всего года. Обильная еда за рождественской трапезой — хороший урожай и обилие в наступающем году. Кормление скота обрядовым печеньем, остатками святочной трапезы, обрядовым снопом, — чтобы скот весь год был сытым. Войдет «счастливый» человек («полазник») первым в дом на рождество, — счастье будет этому дому весь год.

Все эти поверья и обычаи, связанные с «магией первого дня», суть разновидность «инициальной» («начинательной») магии.

Инициальная магия сочетается нередко с имитативной. Например, для рождественского полена (бадняка) южные славяне старались выбрать такое дерево — дикую грушу и т. п., — которое дает много плодов, чтобы год был урожайным. Обрядовый хлеб, выпекаемый на рождество, должен был способствовать, по поверьям, росту семьи и приплоду скота. Обвязывание соломой плодовых деревьев имело тоже магический смысл — передать дереву плодородную силу хлебных растений. Отряхивание тех же деревьев связано было с поверьем, что весной таким же образом будут отряхнуты с них черви-вредители.

На ту же первоначальную основу наслаивались и анимистические представления — вера в различные мифологические существа. Но тут уж — в более позднюю эпоху — сказалось и сильное влияние церковных христианских верований. Мифологические образы, фигурирующие в святочно-новогодних поверьях и обрядах, очень сложны по своему происхождению. Тут есть и прямые олицетворения церковных праздников: фея Бефана итальянских детей — это праздник эпифании (греч. — богоявление); Père Noël у французов — от латинского dies natalis — день рождения, рождество. Другие персонажи поверий — это просто христианские святые, образы которых, видимо, вытеснили и заместили более древние, чисто народные анимистические представления. Таковы Санта-Клаус (св. Николай), св. Люция, св. Мартин и др.

Наиболее спорным, наиболее трудным для объяснения элементом святочно-новогодней обрядности представляется обычай маскарадных игрищ. Почти нет народа в Европе, у которого бы не было отмечено употребление ритуальных святочных масок и маскарадных нарядов. По большей части они изображают зверей: конь, бык, коза, баран, медведь, петух и пр.; но есть и антропоморфные и бытовые маски, изображающие солдата, цыгана, еврея, трубочиста, дьявола, смерть, ангела и пр. Эти маскарады почти везде выдержаны в шутливо игровом стиле; они приурочены к разным дням. Но при всех различиях в деталях, самая суть — маскарадное игрище — повторяется везде. Каково же происхождение этого обычая святочного ряжения?

На этот счет строились разные гипотезы. Сторонники старой мифологической школы — Якоб Гримм, Вильгельм Шварц, Макс Мюллер, А. Н. Афанасьев, А. А. Потебня и др. — видели в этих (по большей части животных) масках обрядовое воспроизведение «небесных» зверей — олицетворений грозовой тучи, солнца и пр.; этот взгляд теперь почти никем не разделяется. Другие рассматривали ритуальные маски как пережиток тотемических обрядов. Иные — как остаток ритуала тайных союзов, либо организаций молодежи, либо как изображения предков. Маскам приписывалось магическое значение — стимулов плодородия. В целом вопрос остается до сих пор нерешенным.

Неясной остается и связь зимнего цикла обрядов с представлениями об умерших. Делались попытки объяснить ее чисто психологической ассоциацией идей: зима — смерть — умершие родственники. Думается, однако, что это объяснение недостаточно: против него говорит уже одно то, что обряды в память умерших исполняются не только зимой, айв другие периоды года: в начале весны (в субботу на масленицу), после пасхи, под троицын день («родительская суббота»), осенью. Может быть, дело тут как раз в том, что для верующего человека ни один крупный праздник не должен обходиться без поминок в честь умерших родственников: они ведь тоже должны как-то принять участие в празднике своей семьи, своих близких.

Особняком стоят поверья о нечистой силе и ее активности в святочные дни. Каково происхождение этих поверий? Вообще образы злых, нечистых духов имеют очень сложное и разнообразное происхождение: тут и олицетворения болезней, и олицетворение насылаемой колдунами «порчи», и олицетворение враждебных человеку сил природы, и пр. Но почему этой нечистой силе приписывают способность особенно вредить людям в рождественские дни?

Вернее всего, тут сказалась опять психологическая черта — бессознательное стремление человека олицетворять все безотчетно жуткое, опасное. Зимняя темнота, короткие дни и долгие ночи, трескучие морозы и снежные бураны — все это как раз в середине зимы, особенно в северных странах, подавляло крестьянина, плохо защищенного от суровой природы. В странах Западной и Южной Европы, если и не было особых морозов, то были зимние туманы, бури, холодные дожди. Это бессилие перед жестокой стихией зимы и олицетворялось в сознании суеверного человека в образах чертей, ведьм, всякой нечисти, сугубо опасной людям в дни святок.

Таковы общие черты и таковы общие корни святочно-новогодней зимней обрядности, зимних праздников, обычаев и поверий.

Не меньше интереса, чем общие черты, представляют для нас различия в традиционных святочных и новогодних обычаях и поверьях между разными народами и группами народов. Различия эти порождены частью неодинаковостью природных и хозяйственных условий (Северная и Южная Европа, земледельческое или горно-скотоводческое хозяйство), частью — вероисповедной принадлежностью населения (католики, протестанты, православные), частью, быть может, иными причинами, в том числе и этническими.

Наиболее отчетливо выделяются различия, касающиеся церковных элементов святочного ритуала. В католических и протестантских странах в него вошли некоторые черты, совершенно отсутствующие у православных народов, и наоборот. Самый яркий пример — день 6 января. В этой дате совпали, собственно говоря, два разных христианских праздника: для православных это «крещение», связанное с евангельским рассказом о крещении Иисуса — уже взрослого человека — Иоанном Предтечей в реке Иордане; главный момент праздника — «водосвятие», освящение воды в реке через прорубь, или в море, или в церкви; здесь можно видеть далекий отголосок древнего культа воды, сказавшийся также и в христианском «таинстве» крещения новорожденных. В католических же и в протестантских странах 6 января — это день трех королей, когда вспоминается и инсценируется приход трех королей (или «магов», «волхвов») с Востока в Вифлеем для поклонения новорожденному Иисусу. В этих странах — Франции, Испании, Португалии, а также в странах Британских островов, в Швейцарии, Австрии, в католических по традиции в прошлом районах Югославии и др. — в обрядах и обычаях 6 января нет и намека ни на какое «крещение» (хотя местами есть обряды, связанные с водой и ее освящением), — так же как в бывших ранее православных странах нет никакого намека на трех «магов» или «королей». И только в средней, как бы контактной зоне Европы (немецкие земли, Польша, Венгрия, Чехословакия, а также в Италии), как-то сочетаются элементы и того и другого праздника: и освящение воды, и процессия «королей».

Причины такого расхождения восходят еще к первым векам христианства, и они, видимо, чисто церковные. Христианские иерархи тогда с трудом и с большими спорами устанавливали даты евангельских событий — ведь в самих евангелиях для этого нет никакой точки опоры: в какой день родился Иисус Христос, когда его крестил Иоанн Креститель, и пр. В западной церкви сохранились доныне следы того, что вначале «рождество Христово» отмечалось как раз 6 января — поэтому и поклонение «магов» («волхвов») вспоминалось именно в этот день; последнее так и осталось, хотя само рождество и перенесено было еще в IV в. на 25 декабря. В восточной же церкви именно к 6 января приурочили крещение Иисуса Иоанном.

Отсюда и двойственное значение церковного термина «богоявление» (эпифания). Православные понимают это слово как явление людям всех трех лиц св. Троицы — бога-отца, объявившего Иисуса Христа в момент его крещения своим сыном, и святого духа, явившегося в виде голубя. А католики понимают богоявление, как само рождение Иисуса, которое было «явлением» бога людям.

В качестве еще одного примера различий, связанных с разными вероисповеданиями, можно указать на широко бытующий еще и сейчас в католических, особенно романских, странах обычай изготовления «яслей» (по-итальянски «презепе», по-французски «сантоны», по-польски «шопки»). Такие ясли изображают сцены рождения Христа, представленные глиняными, фарфоровыми или картонными фигурками (Мария, Иосиф, младенец Христос, пастухи). Такими подчас очень искусно сделанными фигурками, зачастую украшают сельские дома верующие люди в Италии, Испании, Франции, Швейцарии, Польше, Чехословакии.

Что касается внецерковных элементов святочных обычаев, то различий в них между отдельными странами тоже, конечно, немало, но они с трудом поддаются обобщению, нелегко уловить здесь какие-либо закономерности. Пример — рождественское полено: обычай жечь на очаге или в камине это полено, притом с особыми обрядами, распространен почти во всех странах Европы, но его не знают чехи, словаки, поляки, финны… Чем вызвано это различие? — трудно сказать; быть может, косвенно это связано с устройством огнища: там, где распространилась закрытая «русская» печь вместо открытого очага или камина, там обычай жечь рождественское полено, если он и существовал, должен был исчезнуть. В других случаях можно очертить сравнительно точно ареал бытования того или иного обычая, но опять-таки нелегко найти этому определенное объяснение. Типичный пример — обычаи и поверья, связанные с людьми (или животными) — вестниками счастья либо несчастья в первый день рождества или на Новый год: у одних народов — западные и южные славяне и их соседи, а также народы Скандинавии и Британских островов — эти поверья касаются первого посетителя в доме на рождество или Новый год (славянский «полазник»); у других народов — Франция, Италия, Испания и пр. — дело идет о первой встрече на улице в эти праздничные дни. — Еще пример — обрядовое употребление снопа: обычаи, с ним связанные (хотя и различные сами по себе), известны лишь в странах Северной и Центральной Европы: у западнославянских и у скандинавских народов.

Некоторые различия в святочной обрядности были связаны с неодинаковыми хозяйственными условиями отдельных регионов Европы. Так, например, в тех областях, где преобладает или преобладало в прошлом скотоводческое хозяйство, до сих пор сохраняется важное значение праздничных календарных дат ноября — время, когда кончался летний период трудового года скотоводов и скот переводился на стойловое содержание.

Обилен ритуальными обрядами, направленными на обеспечение благополучия скотоводческого хозяйства, древний кельтский праздник самхейн, отмечаемый 1 ноября.

У греков, болгар, албанцев и др. много таких же обрядов приурочено ко дню св. Дмитрия 26 октября. У народов Нидерландов и Бельгии, немцев и др. большое значение в святочном цикле придается дню св. Мартина, — вероятно, именно потому, что день его памяти, 11 ноября, наиболее близок к началу важного периода скотоводческого хозяйства.

Отличия в формах обрядов наблюдаются в отдельных странах у населения, занятого рыболовецким промыслом. Так, жители Гебридских и Шетландских островов в ночь под Новый год сжигают старую рыбацкую лодку. Оберегом от нечистой силы и наиболее распространенным подарком там служит украшенная лентами и цветной бумагой копченая селедка.

Часто в обрядах можно обнаружить следы ритуалов дохристианских культов древних европейских народов. В праздниках кельтских народов, например, сохраняются еще и сейчас остатки древних ритуалов друидов, связанные, возможно, с солярным культом. В календарных обрядах германских народов можно проследить пережитки культа древнегерманских богов — Водана, Тора и др.

Весьма существенным препятствием к установлению каких-то закономерностей в распространении святочных обычаев служит, к сожалению, просто неполнота наших сведений: имеющиеся налицо фактические данные во многих случаях не позволяют точно установить, у какого народа и — тем более — в каких местностях данный, интересующий нас обычай бытует, а где он неизвестен.

Одной из очередных задач этнографической науки поэтому надо считать заполнение имеющихся лакун в наших знаниях — систематическое собирание сведений по единой программе по всем европейским странам — сведений, касающихся святочно-новогоднего, как и вообще календарного и всякого иного ритуализма. Это — дело большой коллективной работы, с обязательным сотрудничеством этнографов разных стран.

Только путем такого сотрудничества можно решать вопросы, касающиеся взаимных культурных влияний между народами, заимствований отдельных обычаев или поверий одним народом у другого. Что такие заимствования были нередким явлением — это несомненно: иначе не было бы совпадений в деталях отдельных обрядов у разных народов, даже и не всегда соседних. Но конкретно лишь в некоторых отдельных случаях удается установить наличие каких-то «заимствованных» черт в святочном ритуале того или иного народа.

Так, можно считать бесспорным, что, например, румыны, а также венгры немало заимствовали в обрядах и поверьях от своих славянских соседей: обычай «полазника», колядование, обрядовые печенья, название рождественского праздника «крачун» и пр. Многие святочные обычаи и верования лужичан восприняты ими от соседнего немецкого населения. От немцев же едва ли не все народы Европы переняли обычай рождественской (или новогодней) елки. Этот обычай украшать и освещать рождественскую елку и в самой Германии появился недавно — около середины XVIII в., а оттуда сравнительно быстро, в течение XIX в., распространился по всем европейским странам, хотя почти исключительно по городам, не проникая в деревни; многие немцы, однако, и сейчас еще считают святочную елку своим национальным обычаем.

* * *

Народные обычаи и обряды — это существенная часть духовной культуры народа, отражающая его мироощущения, в разные периоды исторического развития. Изучение их очень важно при исследовании процессов интеграции, адаптации и взаимовлияния, происходящих между разными народами, так как часто именно в традиционных обрядах проявляется этническая традиция народов.

Примером стойкости такой традиции является сохранение в праздничном меню европейских народов старинных традиционных ритуальных кушаний: рождественского жареного гуся или индюшки, жареной свиной головы или свинины, каши из разных хлебных злаков, бобовых растений, каштанов, орехов, раньше считавшихся символом изобилия.

Известно, что многие обряды зимнего календарного цикла были связаны с суевериями и предрассудками, свойственными древним земледельцам и скотоводам в те отдаленные времена, когда уровень развития производительных сил был очень низок. Конечно, первоначальная и древнейшая основа зимних обычаев и обрядов — неразвитость земледельческого труда, зависимость древних хлеборобов от стихийных сил природы — давно перестала существовать. Конечно, выросшие на этой основе примитивные магические верования, колдовские обряды плодородия и т. п., так же как и вера в гадания, мантика всех видов — все это в прошлом, и даже в далеком прошлом. И чем выше рост производительных сил в стране, чем интенсивнее проходит индустриализация сельского хозяйства, тем все более забываются различные магические приемы и колдовские действия, направленные на обеспечение благополучного года для земледельца.

Сохраняющиеся еще в пережиточной форме здесь и там осколки старой аграрной обрядности либо свидетельствуют о низком культурном уровне их исполнителей, в большинстве случаев представителей старшего поколения, либо уже совсем потеряли свой магический смысл и превратились в развлечения, оставшись одной из национальных традиций того или иного этноса.

В изложенном материале можно найти много примеров сочетания в обрядности рациональных приемов, практических действий, выработанных земледельцами на протяжении многих веков эмпирическим путем и, возможно, сохраняющих свое значение в наше время, и грубых суеверных примет и верований, смысл которых подчас даже трудно уловить. Таковы, например, два рода примет о погоде: одни приметы были обусловлены большой наблюдательностью крестьянина, хорошим знанием им окружающих географических условий; другие же порождены суевериями и не имеют никакой практической основы. Точно так же в распространенных в некоторых странах обрядах, направленных на обеспечение урожая плодовых деревьев, рациональные действия (посыпание — удобрение земли вокруг дерева золой, обвязывание его соломой) сопровождаются религиозными предрассудками: зола должна быть непременно от сгоревшего рождественского полена, солома — из обрядового рождественского снопа и т. д.

Некоторые традиционные обычаи и ритуалы складывались в те времена, когда в семейном и общественном быту было много жестокого, несправедливого: например, в святочных гаданиях отчетливо сказалась одна черта — девушка гадает о женихе, о том, кто ее «возьмет», куда ее «отдадут». Иначе говоря, здесь сказался застарелый взгляд на женщину, как на неполноправное существо, которое можно «взять» или «не взять», можно «отдать» туда-то и туда-то… В других обычаях проскальзывает насмешка над девушкой, не вышедшей в истекшем году замуж.

Еще недавно сохранялись в некоторых странах грубые обычаи варварского убийства животных, птиц, некогда связанные, по-видимому, с обрядами жертвоприношения.

Не менее жестоки и встречающиеся кое-где обычаи ритуального хлестания членов своей общины колючими ветками до появления крови.

Обычаи, связанные с возрождением природы после дня зимнего солнцеворота, с заклятиями плодородия, нередко сопровождались грубыми эротическими играми.

Большой вред в прошлом приносили приуроченные к зимнему календарному циклу поверья об особой власти в праздничный период разной нечистой силы и основанные на этих поверьях действия по выявлению ведьм, колдуний и пр. На протяжении всего средневековья много невинных людей было жестоко замучено или затравлено из-за этих нелепых суеверий.

Нельзя, наконец, не упомянуть о большом вреде для человека и некоторых церковных обрядов и установлений. Соблюдение перед каждым большим праздником длительных, истощающих организм постов, особенно характерное для католиков, наносило, к примеру, большой вред здоровью людей.

С течением времени старый смысл магических действий и обрядов забывался и они превращались, как это показано в изложенном выше материале, в народные игры и развлечения. Постепенно становятся анахронизмом и те жесткие церковные формы, в какие духовенство постаралось облечь старинные народные празднества. Но ведь в большинстве случаев эти церковные формы и в прошлом ничего не изменили по существу в народных традициях. Что из того, что древние обычаи оказались прикрепленными к дням почитания легендарных личностей — то св. Андрея, то св. Люции, то св. Николая, а то и к дню рождения Иисуса сына Марии? Обычаи остались тем, чем они были, а связь их то с одним, то с другим святым оказывается по большей части случайной. Да и сами святые из легендарных мучеников за веру превратились в большинстве случаев в забавные фольклорные персонажи, одаривающие детей подарками или фигурирующие в веселых процессиях ряженых.

Словом, наличие религиозного, церковного элемента в зимнем святочном ритуале ничего не меняет в чисто народном и по существу уже давно вполне светском, развлекательном характере этого ритуала. Ведь если говорить о собственно религиозном, церковном взгляде на народные календарные праздники, то надо вспомнить, как сурово, как беспощадно преследовали ревнители церкви, христианские фанатики — кальвинисты, пресвитериане, пуритане — всякий намек на какие-либо праздничные увеселения или развлечения, — будь то рождественские, пасхальные или иные. Читать библию и слушать рождественскую проповедь — вот что должен делать верующий христианин на праздник рождества Христова. Отступления от этого правила строго наказывались. Так же смотрела на дело и православная церковь, сурово осуждавшая «скверная бесовская действа и игрища», «нощное плещевание», «бесовские песни и плясания» и прочие «богомерзкие дела» во время церковных праздников. И действительно, ведь самому духу христианства с его пренебрежением к земной жизни и с ориентацией на загробный мир, на спасение души — праздничная святочная обрядность была и остается враждебной.

В борьбе за новую демократическую и социалистическую цивилизацию надо охранять и поддерживать все то в народных традициях, что может украсить жизнь человека, сделать ее ярче, радостней и разнообразней. В длительном процессе взаимовлияний и взаимозаимствований среди европейских народов все более проявляется тенденция к созданию новых черт зимней обрядности, свойственных всем народам Европы. Эти новые черты складываются, безусловно, на основе старых народных ритуалов и обычаев европейских земледельцев, но распространяться они стали вначале среди городского населения и лишь постепенно в обновленной форме традиции проникают в сельские местности.

Яркий пример одного из таких обычаев — рождественско-новогодняя елка. Ее распространение было подготовлено издревле существовавшим среди европейских народов обычаем употребления в зимней обрядности веток вечнозеленых растений, иногда украшенных разноцветными нитками, бумагой, орехами и пр. В своем современном виде елка, как уже сообщалось, появилась в середине XVIII в. в Германии и отсюда постепенно стала распространяться в другие европейские страны, завоевав к настоящему времени большую популярность почти у всех народов Европы.

Обычай обмена подарками в период зимнего цикла праздников, хорошо известный еще древним римлянам, сейчас также стал общеевропейским.

В середине XIX в. в Англии была отпечатана первая красочная поздравительная рождественская открытка, а в наши дни письменные поздравления стали общепринятыми во всех странах; с каждым годом выпускается все больше ярких художественных открыток.

Интересна также происходящая на наших глазах трансформация традиционного мифологического образа, приносящего подарки детям. Прежние образы святых — св. Николая — Санта-Клауса, св. Мартина, младенца Иисуса и другие — все более вытесняются одним аллегорическим образом Деда Мороза или чаще Отца Рождества, очень сходных в разных странах даже своим внешним обликом. Его постоянной спутницей становится Снегурочка или Фея зимы. Традиция ряжения вызвала к жизни устройство в городах массовых народных гуляний, маскарадов.

Так, утратив религиозный смысл, обряды зимнего цикла вплелись в ткань современной общественной жизни.

RESUMÉ

* * *

Coutumes et rites populaires sont des souvenirs du passé historique des peuples. Beaucoup d’entre eux sont attachés aux dates particulieres: ce sont, pour la plupart des cas, celles des fêtes chrétiennes. Cependant, une étude attentive nous montre qu’à la base des rites soi-disant «de calandrier» se trouvent les usages qui s’étaient formés bien avant la diffusion du christianisme à travers l’Europe. Des eléments pré-chrétiens peuvent bien être décélés, même de nos jours, dans presque toutes les coutumes, rites et croyances en rapport avec les fêtes religieuses. On peut у citer indices et prédictions divers concernant le temps et les récoltes, de même que les changements dans le courant de la vie familiale tels le mariage, la naissance des enfants, la mort etc.; repas rituels; prohibitions diverses; jeux, danses et divertissements; visite des maisons avec des chants et des voeux; déguisements, mascarades et feux rituels; croyances ayant trait au malin et aux sorcières, et nombre d'autres. Ces coutumes variées se révelent très semblables chez divers peuples de l'Europe. Mais elles sont reparties dans le calendrier de l'Eglise de façon différente se trouvant attachée soit au jour d’un tel ou tel saint, soit au Noël, soit au jour de l’an.

Outre la strate chrétienne (et, en partie, simultanément) une influence de la tradition antique se fait sentir, a savoir celle des fêtes grecques et romaines ayant été célebrées a des moments fixes de l'année agricole.

A la base de toutes ces vieilles coutumes et croyances ce trouvait, à ce qu’il paraît, l'expérience du travail de l’ancien agriculteur ou éléveur, son souci de faire croître la récolte et son aspiration à la sauvegarder par toutes les méthodes, aussi bien que la préoccupation du bétail, de toute l’exploitation. Le désir de prévoiг le sort des homines eux-mêmes у est à ajouter lui aussi.

Dans le présent premier fascicule d’une étude consacrée à des coutumes dites «de calendrier» en général, le cycle hibernal de celles-ci est traité. La publication des fascicules ultérieurs est prévue se rapportant respectivement aux cycles printanier, estival et automnal.

Le cycle hibernal des fêtes (englobant la période fin octobre — début janvier à peu près les dates précises n'étant pas les mêmes chez les peuples divers) est le plus riche en croyances, divinations et rites. Cela est dû à des raisons matérielles, c'est-à-dire d’une préparation à juste temps de la nouvelle année agricole dont les premiers présages se manifestent à partir du solstice hibernal. C’est à cette époque, du 25 décembгe au 6 janvier que la plupart des usages et des rites est attachée.

En dehors de traits communs, les différences locales et régionales se manifestent. Elles ont leur origins en partie dans les particularités géographiques des pays divers (Europe du Sud, du Nord et Centrale d’où les orientations variées de l'économie — agriculture, élévage de montagne), en partie dans les diversités confessionnelles. Par exemple, pour les orthodoxes, le 6 janvier est la Fête de Baptème (Jésus-Christ ayant été baptisé par Jean-Baptiste dans le fleuve de Jordan) tandis que les catholiques et les protéstants considèrent cette date comme Fête de Trois Rois-Mages venus admirer Jesus-Christ nouveau-né. C’est de là que proviennent le rite de consécration de l’eau dans les pays orthodoxes et la processiòn dite de «Trois Rois» en Europe Occidentale. Cependant, ces diversités régionales ne sont pas encore étudiées d’une façon suffisante.

Actuellement, presque tous les anciens rites et coutumes ont perdu leur signification religieuse ou magique d'autrefois et ne se sont conservés qu’en tant que divertissements populates ou usages de plaisanterie.

* * *

Popular customs and rituals are relics of the peoples’ historic past. Many of them are connected with definite calendar dates; in most cases they are timed to Christian holidays; however, careful study reveals that «calendar» rituals are based upon customs that had become formed long before the spread of Christianity in Europe. «Pre-Christian» elements are still distinctly apparent almost in all customs, rituals and beliefs connected with church holidays: this includes various omens and forecasts of the weather and the harvest, as well as of changes in family life: marriage, birth of children, death, etc.; also ritual meals; various prohibitions; games, dances, entertainments; making a round of houses with songs and good wishes; mummery, masked festivals, ritual fire; the custom of gift exchange; connection with the cult of the dead; beliefs about evil spirits, witches, etc. These diverse customs turn out to be exceedingly similar among various European peoples. But they are differently distributed among the days of the church calendar and are timed to the memorial days of this saint or that, to Christmas or, alternatively, to the New Year.

Apart from the Christian church stratum (and partially accompanying it) the antique tradition is also felt: Greek and Roman holidays celebrated at certain points of the agricultural year.

These old-time customs and beliefs were based, it seems, upon the labour experience of the earliest cultivator and herdsman, his anxiety for the harvest, his eagerness to obtain and preserve it at all costs, as well as concern for the herds and for the whole household economy. To this a desire was added to forecast the destinies of the people themselves.

* * *

The present first issue of our collection, which is devoted to calendar customs as a whole, deals with the winter cycle of these customs. Further issues are envisaged dealing with the spring, summer and autumn cycles.

The winter cycle of holidays, embracing a period from about the end of October to the beginning of January (the exact dates differ among various peoples), is saturated to a greater degree than all the rest with beliefs, forecasting and rituals. This is due to material causes: the importance of an early preparation for the new agricultural year, the first presages of which are noticed from the moment of the winter solstice. It is to this period (December 25 to January 6) that most customs and beliefs are timed.

Besides features common to all European peoples, popular rituals and beliefs disclose also regional variations. These are linked in part with geographical differences between countries (Southern, Middle, Northern Europe); hence different economic specialisation (land cultivation, highland cattle herding etc.) and in part with the dominant religion: for example, for members of the Orthodox Church January 6 is the Epiphany holiday (the baptism of Jesus in the Jordan River by John the Baptist); for Catholics and Protestants it is the holiday of the Three Kings (Three Magi) who came to worship the newborn Jesus Christ; hence the «water blessing» rituals among the Orthodox, and the Three Kings procession in Western Europe. The regional differences are, however, as yet insufficiently studied.

At present almost all these old-time customs and rituals have lost their former religious or magic significance and survive merely as popular entertainments, customs adhered to in a spirit of jest.

* * *

Die Volksbräuche und — riten sind Denkmäler der Vergangenheit des Volkes. Viele davon sind mit bestimmten Kalenderdaten verbunden und meistens an christliche Festtagen angeknüpft; dennoch offenbart die aufmerksame Erforschung der kalendarischen Volskriten, dass deren Grundlage die Bräuche und Gewohnbeiten bilden, die sich lange vor der Verbreitung des Christentums in Europa gestaltet haben. Die «vorchristlichen» Elemente sich auch heute in fast alien Ritualien und Glaubensvorstellungen, die mit den Kirchenfesttagen verbunden sind, ganz deutlich sichtbar: es gehören hierher verschiedene abergläubische Omina und Wahrsagen bezüglich des Wetters und der Ernte, sowohl hinsichtlich bestimmter Veränderungen im Familienleben — Heirat, Kindergeburt, Sterben usw.; rituelle Mahlzeiten; verschiedene Verbote und Beschränkungen; Volksspiele, Tänze, Amüsements; feirliche Umzüge mit Glückwünschen und Liedern; Verkleidungen und Maskeraden; Ritualfeuer; Festgeschenke; Volksglauben von Teufeln und Hexen, usw.

Diese mannigfaltigen Volksbräuche erweisen sich als sehr ähnlich bei verschiedenen Völkern Europas. Dennoch sind sie verschiedentlich unter den bestimmten Kalendertagen des kirchlichen Jahres verteilt: bald sind sie an eines Heiligen Tag, bald an des anderen angeknüpft, bald an Weihnächten, bald an das Neujahr.

Ausser der kirchlich-christlichen Aufschichtungen, und teilweise damit verbunden, tritt auch der Nachlass der antiken Tradition zutage: die altgriechischen und römischen Festtage, die zu bestimmten Zeitpunkten des Wirtschaftsjahres gefeiert wurden.

Diesen altertümlichen Riten, Bräuchen und Glaubensvorstellungen lag aber offensichtlich die Arbeitserfahrung des alten Ackerbauers und Viehzüchters zugrunde, seine Sorge um die Ernte, sein Bestreben, sie mit allen möglichen Mitteln zu bekommen und zu erhalten, sowie auch seine Sorge um das Vieh, um die ganze Wirtschaft. Dazu schloss sich auch das Bestreben, das Schicksal der Menschen selbst zu prophezeihen. Daher verschiedene Zauberakten und Aberglauben.

Die vorliegende 1-te Lieferung der Sammelarbeit, die im Ganzen den Volkskalenderbräuchen gewidmet ist, bezieht sich auf die Winterperiode dieser Bräache. Die Herausgabe anderer Lieferungen, den Frühlings-, Sommer- und Herbstriten gewidmet, ist vorausgesehen.

Der Winterzyklus der Feste, der ungefähr den Zeitraum zwischen Ende Oktober und Anfang Januar umfasst (die genaueren Datenangaben stimmen bei verschiedenen Völkern nicht überein), ist besonders reich an Glaubensvorstellungen, Wahrsagungen und Rituellen. Diese Tatsache ist durch die materiellen Gründe zu erklären: Wichtigkeit der rechtzeitigen Vorbereitung des bevorstehenden Wirtschaftsjahres, dessen erste Vorzeichen seit der Wintersonnenwende zu Tage kommen: an diesen Zeitpunkt (25/XII — 6/I) wird auch die Mehrzahl der Riten und Aberglauben angeknüpft.

Neben den gemeinsamen Zügen, die bei allen europäischen Völkern (teilweise auch bei den aussereuropäischen) auftreten, kommen auch regionale Unterschiede zutage, die zum Teil mit den geographischen Bedingungen verbunden sind (Süd-, Mittel-, Nordeuropa), — daher auch verschiedene Wirtschaftsrichtungen (Ackerbau, Bergviehwirtschaft), — zum Teil auch mit den konfessionellen Besonderheiten: z. B. am 6. Januar — die Taufe Christi bei den ortodoxen Völkern, und «Dreikönigstag» bei den Katholiken und Evangelisten: daher Wassereinweihen in Osteuropa, Dreikönigsumzüge in Westeuropa. Diese regionale Unterschiede sind aber bisher ungenügend erforscht worden.

Heutzutage haben fast alle diese Volksriten ihre ehemalige religiöse und magische Bedeutung eingebüsst und haben sich nur als Volksfeste, Vergnügen und Spassbräuche erhalten.

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ

* * *

Волынщики в дни «новены»

(Il folklore, vol. XI, Milano, 1967, Fig. 80) 19

«Презепе»

(P. Toschi. Invito al Folklore italiano. Roma, 1963, Fig. 70) 20

Дети с звездой

(Il folklore, vol. XI. Milano, 1967 Fig. 30). 24

Рим. Новый год. Выброшенные из окон старые предметы

(Il folklore, vol. XI. Milano, 1967, Fig. 28) 27

Эстамп с изображением Бефаны

(P. Toschi. Invito al Folklore italiano. Roma, 1963, p. 245, Fig. 72) 30

Итальянские дудари (народный эстамп)

(P. Toschi. Stampe popolari italiane. Milano, 1964, табл. 76) Копия художника М. P. Семашкевич 32

Сантоны для рождественских ясель

(«Arts et traditions populaires». Paris, 1957, A. Montagard. Ma Provence et mes santons. Marseille, 1966, p. 12, 15, 24, 36) 33

Праздник «Чудесной звезды» в Провансе

(М. Mauron. Les lampions de fête. Paris, 1967, p. 160–161) Копия художника М. P. Семашкевич 50

Процессия св. Николая

(J. de Vries. Volk van Nederland. Amsterdam, 1938, Afb. 188) 72

Обычай трубить в рог над колодцем в рождественский сочельник

(J. de Vries. Volk van Nederland. Amsterdam, 1938, Afb. 159) 78

Домик крапивника

(Т. M. Owen. Welsh Folk customs. National Museum of Wales, Welsh Folk Museum. Cardiff, 1959, plate 5) 87

Кубки для вина, которые носят ряженые на Новый год

(Т. М. Owen. Welsh Folk customs, National Museum of Wales, Welsh folk Museum. Cardiff, 1959, plate 1) 89

Праздничное шествие Люции 13 декабря

(Fataburen. Nordiska museet och Skansens årsbok. Stockholm, 1964, стр. 48) 104

Рождественское фигурное печенье

(N. Keyland. Julbröd, Julbockar och Staffansång. Stockholm, 1919, Fig. 35–38, 50, 51, 61, 62, 66, 72) 108, 109

Рождественский козел на праздничном столе

(IRO-Volkskunde, Europäische Völker, Abb. 209) 110

Приход ряженых на святки, маски

(N. Keyland. Jalbröd, Julbockar och Staffansång. Stockholm, 1919, Fig. 43, 85, 93, 94) 112, 113, 114, 115

Новогодний стол

(The Nordiska museet and Skansen. Stockholm, 1957, стр. 92) 117

Хельсинки. Рождественское убранство улицы Александринкату

(National Museum of Finland. Helsinki) 127

Убранная к рождеству крестьянская изба

(National Museum of Finland. Helsinki) 129

Соломенное украшение «химмели»

(National Museum of Finland. Helsinki) 130

«Звездные мальчики»

(National Museum of Finland. Helsinki) 132

Приготовление к рождеству в лопарской коте

(The Nordiska museet and Skansen. Stockholm, 1957, стр. 30) 137

Праздничная процессия лопарей

(Album. Norge. Oslo, 1969) 139

Новогоднее гуляние у лопарей

(The Nordiska museet and Skansen. Stockholm, 1957, стр. 125) 138

Шествие епископа Николая в Берхтесгадене

(A. Spamer. Die deutsche Volkskunde, Bd. II. Berlin, 1935, S. 159) 142

«Соломенный Никель» из Оденвальда и Bестервальда

(E. Fehrle. Feste und Volksbräuche im Jahreslauf europäischer Völker. Kassel, 1955, Abb. 2, S. 34) 144

«Звездные певцы» из Юберлингера (Боденское osepo)

(E. Fehrle. Feste und Volksbräuche im Jahreslauf europäischer Völker. Kassel, 1955, Tafel 7) 146

Рождественские маски из Оденвальда

(E. Fehrle. Feste und Volksbräuche im Jahreslauf europäischer Völker. Kassel, 1955, Abb. 3, S. 35) 147

Старинная гравюра «рождественское дерево»

(A. Spamer. Die deutsche Volkskunde, Bd. II. Berlin, 1935, S. 171, Abb. 1) 149

Подсвечники из Рудных гор

(A. Spamer. Die deutsche Volkskunde, Bd. II. Berlin, 1935, S. 172, Abb. 3) 151

Рождественская пирамида

(A. Spamer. Die deutsche Volkskunde, Bd. II. Berlin, 1935, S. 168, Abb. 2) 152

«Три короля» (Германия)

(IRO-Volkskunde, Europäische Völker. München, 1963, Abb. 30). Копия художника М. P. Cемашкевич 139

Томас

(Atlas von Oberösterreich. Linz, 1960, S. 199, Abb. 1) 168

Дети со звездой

(Atlas von Oberösterreich. Linz, 1960, S. 202, Abb. 98) 170

Перхта из Штейермарка

(IRO-Volkskunde, Europäische Völker, Abb. 59) 174

Перхта из Зальцбурга

(IRO-Volskunde, Europäische Völker, Abb. 60) 175

Клауз из Арта

(F. Moser-Cossweiler. Volksbräuche der Schweiz. Zürich, 1940, S. 191) 181

Клаузы с ослом

(Schweizer Volksleben, hrsg. H. Brockmann-Jerosch, Bd. I. Zürich, 1929, Abb. 102) 183

Новогодние клаузы

(Schweizer Volksleben, hrsg. H. Brockmann-Jerosch, Bd. I. Zürich, 1929, Abb. 315) 187

Энгадинская шлиттеда

(Schweizer Volksleben, hrsg. H. Brockmann-Jerosch, Bd. I. Zürich, 1929, Abb. 178) 188

Ряженые на святках в доме

(Néprajzi Muzeum. Budapest) 195

Одна из масок святочных обрядов

(Schweizerisches Archiv für Volkskunde, Bd. 63 H. 3–4. Basel, 1967, табл. 42) 199

Картина праздничного шествия

(Volksbrauch der Ungarn von Károly Viski. Budapest, 1932, S. 23) 204

Обрядовое печенье чехов (Моравия) 223

Чешская народная художественная игрушка — рождественский ряженый (конец XIX в.) (Клатовский музей) 224

Группа ряженых в Польше. Деревня Прухлик, Повят Ярослав Жешевского воеводства

(Institut Stuki, Polska Akademija Nauk, далее — PAN) 227

«Король Ирод». Кукла для шопки. Повят Новый Сонч Краковского воеводства (Польша)

(Institut Stuki, PAN) 228

Ряженые «Три короля» у лужицких сербов

(Der sorbische Volksmaler Martin Neumann-Nechem, 1950, S. 102) 229

Мальчики с шопкой. Деревня Плаза, повят Хжанув Краковского воеводства (Польша)

(Institut Stuki, PAN) 230

Хождение с бетлемом на Горегронье (Центральная Словакия)

(Fotoarchiv Slov. Národného Musea v Martine) 231

Участники конкурса шопок. Краков (Польша)

(Institut Stuki, PAN) 232

Баба Перхта из Подкорена (Верхняя Крайна)

(Schweizerisches Archiv für Volkskunde, Bd. 63. H. 3–4. Basel, 1967, Abb. 25) 239

Две Луции из Борачева (Нижняя Штирия)

(Schweizerisches Archiv für Volkskunde, Bd. 63 H. 3–4. Basel, 1967, Abb. 18) 240

Предрождественская маска из тыквы, дерева, меха

(Schweizerisches Archiv für Volkskunde, Bd. 63. H. 3–4. Basel, 1967, Abb. 27) 243

Вертеп: пастухи в масках

(Schweizerisches Archiv für Volkskunde, bd. 63. H. 3–4. Basel, 1967, Abb. 36) 250

Хозяин дома пьет богоявленскую воду, наступив на топор

(Ш. Кулишиħ, П. Петровиħ, Н. Пантелиħ. Српски митолошки речник. Београд, 1970, стр. 27) 261

Обрядовый хлеб «вечерник» в сочельник Коледы с изображением рала. Западная Болгария — Самоковская околия

(Архив Болгарской Академии наук) 270

Колядный каравай с изображением лозы. Северная Болгария

(Архив Болгарской Академии наук) 270

«Коледарки» — колядующие девушки, Юго-Восточная Болгария — Ямболская околия

(Архив Болгарской Академии наук) 273

Новогодняя маска «сурваскара», Западная Болгария

(фото Л. В. Марковой) 275

Обливание водой молодухи на крещение

(Архив Болгарской Академии наук) 277

Повитуху везут к реке в бабин день (Юго-Восточная Болгария)

(Архив Болгарской Академии наук) 278

Обливание водой повитухи, Западная Болгария — Самоковская околия

(Архив Болгарской Академии наук) 279

Колендаторы у окна

(Т. Pamfile. Sărbătorile la romani. Crăciunul, стр. 39). Перерисовка художника Н. А. Юсова 289

Маска «медведь» из румынской новогодне-рождественской обрядности

(N. Jula, V. Mănăstreanu. Тradiţii şi obiceiri româneşti. Bucureşti, 1968, рис. 75) 223

Святочная обрядность: «танец медведя»

(P. Olteanu. Vienočné rumunské sviatkv a obyčaje so zretel’om na Slovensko) 291

Хождение с козленком (с. Мэлинь-Сучава)

(N. Jula, V. Mănăstreanu. Тradiţii şi obiceiri româneşti, 1968, рис. 41). Перерисовка художника Н. А. Юсова 294

Обрядовый рождественский хлеб (о-в Крит)

(С. Megas. Greek Calendar Customs. Athens, 1958, plate III) 312

Новогодняя маска (Фессалия)

(Schweizerisches Archiv für Volkskunde, Bd. 63, H. 3–4. Basel, 1967, Abb. 15) 326

УКАЗАТЕЛЬ[922]

* * *

Аграрные элементы в обрядах и верованиях 6–7, 8–13, 15–16, 23, 39, 47, 60–62, 68, 74, 75, 83, 101, 134, 144–145, 162, 171, 184, 236, 241, 248, 254, 266–268, 280, 308–309, 310, 314 и др.

Адвент, предрождественское время 34–36, 54, 105–106, 126, 140–141, 144, 146, 147, 164–165, 181, 193, 205, 262

Анастасия св. 122, 125

Андрей св. 34, 85, 103, 124, 126, 139–141, 145, 164, 165, 181, 192, 193, 205, 236, 266, 284, 285, 295, 309

Анна св. 106, 127, 128, 268

Античные традиции в европейской обрядности 21, 24–27, 29, 31, 62, 65, 204, 205, 270, 277, 280, 308, 309, 319, 320, 324, 326, 332

Антоний св. 58, 65–66, 190, 298

Апотропеи, обереги 62, 63, 76, 78, 81, 150, 165, 168, 175, 192, 195, 214, 217, 238, 252, 253, 259, 262, 278, 290, 314, 321, 322

Атанас св. 280

Бабин день 279–280

Бадняк, см. Полено рождественское

Балтазар, см. Три короля

Барбара (Варвара) св. 35, 71, 74, 141, 145, 166, 181, 236–238, 267, 286, 302, 309

Бетлем, см. Ясли

Богоявление (крещение, Эпифания), праздник 17, 21, 28–31, 33, 99–101, 116, 133, 138, 175, 189, 202, 259–262, 277–279, 322–326, см. также Три короля

Бригитта св. 121

Бык, вол в обрядах и поверьях 84, 85, 88, 97, 154, 169, 180, 242

Варвара, см. Барбара

Василий св. 274, 290, 294, 305, 313, 316, 326

Введение, праздник 235–236

Ведьмы, колдуны 23, 24, 30, 39, 62–63, 81, 82, 117, 165, 181, 195, 207, 238, 335, 339 и др.

Вертепы, см. Ясли

Вино в обрядах 18, 22, 23, 71, 77, 155, 165, 174, 180, 197, 246, 250, 256, 294, 303, 311, 312, 325

Виноградники 60, 62, 152, 256, 261

Вода в народных обрядах и верованиях 22–24, 27–29, 96, 133, 136, 140, 153, 154, 170, 172, 174, 175, 184, 189, 202, 216, 223–224, 237, 244, 246, 252, 256, 259, 261–262, 275, 277, 278, 279, 296, 297, 306, 310, 315, 319, 321–324, 335 и др.

Водан, Вотан, божество 69, 73, 76, 77, 143, 154, 157, 170, 183, 337

Волк в народных поверьях 93, 138, 154, 163, 206, 210–211, 227, 236, 255, 260, 284–285, 297, 298

Всех святых день 33, 54, 83, 84, 124

Гадания 23, 26, 27, 28, 47, 48, 51, 71, 83, 88, 95, 103, 116, 123, 128, 130, 133, 137, 140–141, 145, 146, 153, 157, 165, 166, 174, 181, 192–193, 205, 207, 214–215, 219, 220, 235, 237, 238, 252, 258, 260, 268, 272, 274, 275, 280, 292–294, 295–296, 305, 315, 317, 320, 330, 332–333

Георгий св. 92, 120, 180, 266, 300–302

Гусь в народных обрядах 23, 70, 71, 88, 94, 99, 103, 111, 116, 151, 163, 179, 180, 192, 235, 338

Двенадцатидневье (святки) 33, 44, 51, 59, 67, 85, 105, 148, 153–155, 169–170, 183, 259, 288, 318, 322–323

Дед Мороз 72, 112

Деревья фруктовые в обрядах 48, 49, 58, 100, 139, 153, 157, 171, 183, 199, 205, 213–214, 218, 222, 244, 246, 251, 257, 268, 274, 304, 327

Дикая охота (поверье) 76, 153–154, 157, 170, 175

Дионис, Дионисии (праздник) 9–10, 313, 332

Димитрий св. 266, 300–301, 337

Донар, божество 147

Екатерина, см. Катарина

Елка рождественская, новогодняя 23, 44, 45, 58, 75, 94, 109–113, 126, 130, 138, 149–150, 158, 173, 186, 201, 213, 247, 274, 298, 305, 306, 325, 337, 341

Железо в обрядах и поверьях 137, 159, 196, 207, 210, 238, 241, 248, 249, 252, 253, 261, 270, 272, 314, 328

Жертвоприношения 46, 58, 63, 64, 75, 80, 84, 85, 136, 162, 168, 172, 173, 174, 179, 180, 185, 206, 237, 244, 245, 246, 248, 249, 261, 268, 280, 302, 313, 314, 328

Животные домашние в обрядах и верованиях 58, 60, 64, 74, 104, 109, 153, 212, 213, 221, 224, 237, 241, 245, 252, 257, 267, 269, 277, 288, 304, 312, 316, 317

Запреты, табу 26, 54, 59, 106, 111, 120, 122, 124, 136, 138, 139, 154, 164, 168, 174, 181, 192, 194, 198, 208, 216, 236, 239, 240, 257, 270, 285, 286, 298, 320

Звезда в обрядах и поверьях 24, 31, 50, 51, 78, 132, 169, 170, 175, 202, 232, 289

Зелень, зеленые ветки в обрядах 71, 74, 94, 149, 150, 162, 165, 169, 173, 181, 186, 200, 205, 206–207, 213, 218, 238, 243, 247, 253

Зима, начало 18, 33–34, 53, 69, 80, 103, 120, 121, 136, 139, 162–163, 180–181, 191, 205, 235, 266, 284, 300–301, 309

Зола в обрядах 22, 39, 75, 95, 108, 172, 244, 272, 304

Игнатий св. 239, 241, 242, 266, 268–270, 287, 288

Иисус (Христос) младенец в народных обрядах 19, 20, 22, 31, 43, 45, 78, 92, 141, 148, 154, 172, 173, 185–186, 209

Иоанн апостол (евангелист) 25, 77, 132, 155, 174, 256

Иоанн Креститель 296–297, 325

Календарь 8–9, 27, 80, 95, 119–121, 139, 145, 162, 164, 179, 191, 204, 235, 266, 280, 299–301, 308, 332–333

Катарина (Екатерина), св. 18, 19, 33–34, 54, 71, 85, 123, 125, 126, 134, 139, 164, 181, 236

Клаус, Клауз, Санта-Клаус, мифол. персонаж 94, 127, 142–143, 182–183, 187

Клемент св. 33, 139, 236

Кнут св. 117, 130, 131, 133–134

Коза, козел в обрядах и поверьях 88, 91, 112, 114–115, 117, 132, 145, 166, 205, 206, 226, 289

Колядование 19, 25, 40–43, 48–50, 55–56, 59, 67, 75, 78, 97–98, 143, 157, 158, 199–201, 216–229, 237, 240, 241–242, 251, 257, 260, 270, 272–274, 289, 290–292, 297, 318, 325–326, 330

Конь в обрядах и поверьях 77, 92, 93, 101, 131, 142, 144, 153, 155, 157, 173, 206, 219, 224, 225, 236, 256

Король и королева, обрядовые 11, 31, 41, 49, 64, 65, 79, 100, 158–159, 189, 224, 262

Костры, см. Огонь обрядовый

Крещение, см. Богоявление

Кутья (коливо) в обрядах 212, 238, 289, 310, 313, 316

Лемех, см. Железо в обрядах

Люция (Лючия, Луция) св. 19, 54, 104–105, 127–128, 145, 165, 167, 176, 193–195, 206–207, 239–240

Маги, см. Три короля

Мария дева {богородица) 19, 35, 56, 164, 172, 249, 313, 314

Мартин св. 18, 33, 44, 54, 69–71, 84–85, 103, 122, 123, 125, 139, 150, 162–163, 179–180, 191–192, 235, 236, 301, 337

Маски, см. Ряжение

Мед в обрядах 21, 23, 24, 28, 171, 172, 246, 249, 267, 315, 316, 317

Медведь в поверьях и обрядах 62, 93, 136, 138, 144, 227, 236, 257, 266, 291

Мельхиор, см. Три короля

Мистерии рождественские 46, 56, 65, 92, 150

Михайлов день 120–121, 123, 124, 302

Модест св. 287, 310

Музыка, муз. инструменты 19, 20, 25, 45–46, 51, 56, 57, 59, 76, 85, 86, 164, 189, 195, 259, 290–291

Нагота обрядовая 140, 157, 220

Наум св. 285

Нечистая сила 23, 24, 29, 34–35, 59, 62, 63, 76, 78, 81, 82, 104, 112, 115, 117, 130, 136–138, 154, 158, 170, 175, 181, 189, 192, 195, 198, 211, 214, 235, 252, 259, 268, 276, 284, 290, 312, 321–322, 331, 334–335

Николай св. 35, 44, 54, 69, 71–74, 85, 103–104, 126–127, 141–145, 150, 165, 166–167, 169, 173, 181–182, 186, 193, 206, 209, 238–239, 267, 268, 286–287, 302, 306, 309–310, 331

Новый год, новогодние обычаи 16, 27–28, 48–49, 59–63, 77–78, 80, 95–99, 115–116, 133, 138, 155–158, 174, 188, 201–202, 204, 219–222, 257–259, 274–277, 289–295, 305, 306, 320

Обереги, см. Апотропеи

Обряды, смысл их 5–7, 280, 330–335

Овцы, баранина в обрядах 58, 85,97, 112, 122, 125, 236, 242, 254, 280, 304 и др.

Огонь обрядовый (костер, свеча, факел и пр.) 18, 28, 29, 36, 38–40, 48–49, 50–51, 58, 60, 69–70, 75, 76, 78, 81, 83, 84, 86, 87, 88, 96, 100, 105, 109, 146, 152, 164, 165, 180, 183, 214, 246–247, 250–252, 255, 259, 260–261, 262, 267, 269–270, 284, 296, 303, 304, 306, 310–312, 314, 321, 324, 325, 331

Омела (растение) в обрядах 37, 42, 55, 74, 86, 94, 149, 174

Очистительные обряды 21, 27, 29, 59–61, 69, 76, 81, 96, 108, 158, 170, 175, 184, 195, 201, 252, 267, 268, 270, 272, 274, 277, 311, 314

Пасторали, см. Мистерии, Пастухи

Пастухи 43, 45, 46, 58–59, 64, 192, 200, 231–232, 288 и др.

Первая встреча 26, 187–188

Первого дня магия (инициальная магия) 26, 48, 57, 60, 78, 95, 96, 99, 113, 133, 157, 170, 185, 188, 201, 208, 258, 259, 268–269, 305, 325, 330, 333

Первый посетитель (полазник и т. п.) 26, 96–97, 111, 194, 199, 201, 208–209, 237, 239, 240–241, 242, 254–255, 268–269, 317–318, 320, 330, 336

Петр св. 120, 126, 150, 297, 298

Петух в обрядах 23, 57, 66, 105, 144, 245

Пиво в обрядах 87, 91, 92, 99, 101, 105, 106, 107, 108, 111, 116, 125, 126, 131

Пирамида рождественская 22, 129, 150, 152, 173, 186, 213

Плодородия магия 39, 57–61, 74, 100, 105–106, 139, 146, 153, 162, 168, 171, 172, 175, 177, 183, 185, 210, 214, 244, 266, 267, 268, 270, 272, 276, 304, 312, 314, 319, 330, 334

Подарки святочные, новогодние и пр. 11, 12, 24, 25, 35, 45, 55, 59, 71, 72, 73, 74, 85, 93–94, 99, 104, 107, 109, 110, 138, 141–143, 148, 154, 156, 166, 174, 182, 185, 188, 193, 209–210, 221, 238, 240, 255, 269, 304, 325, 331

Полено рождественское, бадняк 21, 23, 29, 38–40, 58, 63, 75, 87, 88, 108, 152, 172, 185, 243, 245–247, 259, 271–272, 303–304, 311, 336

Посиделки 53–54, 146, 154, 165, 193, 194

Пословицы, поговорки 18, 19, 25, 26, 28, 33, 34, 48, 54, 57, 63, 71, 120–121, 128, 133, 139, 140, 163, 164, 179, 180, 181, 206, 208, 215, 235, 266, 287, 309

Пост 20, 29, 54, 57, 146, 164, 170, 181, 193, 196, 211, 235, 249, 259, 266, 309, 339

Предков (умерших) культ 38, 57–58, 80, 83, 114, 124, 130, 136, 152, 154, 166, 170, 172,

Приметы погоды и урожая предсказания 23, 27, 29, 33, 34, 47, 48, 54, 62, 71, 95, 121, 123, 126, 128, 131, 140, 147, 152–153, 155, 164, 181, 184, 191, 192–193, 207, 215, 236, 241, 260, 330, 332, 333

Процессии, шествия 45–46, 51, 63–64, 71, 72–73, 83, 85, 87, 89, 90, 91, 100–101, 105, 116, 143, 146, 147, 150, 152, 158, 163, 165, 169, 175, 176, 180, 182, 183, 184, 187, 189, 192, 194, 238, 239, 241, 242, 255, 258, 259, 286–287, 304, 326

Рождество 16, 19, 33, 36–48, 55–59, 74–77, 85–94, 106–112, 126, 128–131, 136–137, 148–155, 170, 172–174, 183–186, 196–201, 208–217, 243–256, 271–274, 288–290, 302, 303, 310–315

Русалии, праздник 259, 276, 277

Рыба в народных обрядах 21, 37, 58, 97, 111, 116, 137, 151, 172, 212, 249, 268

Ряжение, маски 10, 56, 59–64, 72, 82, 91–93, 97, 101, 112, 113, 115, 117, 132, 144–145, 154, 157, 163, 165–167, 169, 174, 175, 176, 177, 180, 181–185, 187, 189, 193, 194, 199, 200, 206, 209, 222, 224–228, 238, 239, 240, 259, 260, 272, 276, 279, 280, 289, 326, 334

Савва св. 267, 286, 309

Сатурналии, праздник 11, 65, 67, 204, 277, 313, 320, 332

Свинья, свинина в календарных обрядах 13, 18, 37, 57, 66, 70, 75, 86, 88, 106, 131, 151, 169, 172, 174, 199, 202, 242, 244, 254, 270, 275, 288, 313, 338

Святки, см. Двенадцатидневье

Себастьян св. 190

Сильвестр св. 25, 48, 59, 63, 77, 155, 157, 174, 183, 186, 187, 189, 219, 277

Симон св. 121, 122, 180

Скотоводческие обычаи, праздники 9, 45–46, 58–59, 60–61, 75, 80, 82, 84–85, 106, 120, 122, 125, 137–138, 146, 153, 162–163, 179, 180, 190, 192, 193, 198, 200, 206, 211, 212, 235, 256, 288, 298, 301, 304, 311, 332, 336–337

Солнечный (солярный) культ 29, 37, 69, 74, 75, 85–86, 87, 89, 164, 171, 180, 183, 235, 270, 271–272, 276, 277, 281, 289, 310, 311

Солома в народных обрядах 45, 70, 91, 112, 129–130, 133, 144, 145, 153, 157, 159, 167, 194, 199, 210, 213, 223, 247–248, 251, 257, 262, 272, 274, 334

Соль в народных обычаях 158, 256, 272

Сочельник — см. Рождество

Спиридон св. 268, 287, 310

Сретение, праздник 55, 150

Стефан св. 77, 90, 95, 113, 131, 132, 134, 155, 167, 174, 186, 201, 217–219, 256, 262, 274

Томас св. 74, 86, 103, 126, 128, 145, 146, 153, 165, 167–169, 208

Тор, божество 86, 112, 147, 337

Трапеза обрядовая, праздничная 18, 21, 23, 25, 31, 37, 38, 48, 49, 57, 58, 59, 64, 67,70, 71, 75, 78, 79, 85, 86, 88–89, 94, 99, 100, 103, 108, 110–111, 113–116, 125, 126, 128, 130, 131, 136, 146, 148, 151, 156–159, 163, 165, 170–172, 174–175, 179, 180, 185, 189, 192, 196–199, 210–213, 224, 242, 244, 248–250, 253–262, 266–268, 272, 277, 289, 295, 304, 309, 314, 316, 325, 330–331, 338

Три короля, праздник 28, 29, 31, 33, 49–51, 63–66, 78, 79, 116, 117, 153, 158–159, 174–175, 189, 202, 222–224, 259–261, 335-336

Умерших культ, см. Предков культ 10

Фаллический культ 276, 280

Феликс св., 117

Филипп св. 309

Фома св., см. Томас св.

Фрей, божество 86

Хлеб, печенье обрядовое 18, 21, 37–39, 42, 49, 70, 75, 82, 88, 89, 93, 105, 109, 110, 111, 128, 131, 144, 151, 152, 158, 159, 164, 166, 171, 172, 173, 185, 186, 196, 220–222, 238, 240, 244, 249, 250, 254, 257, 260, 267, 268, 269, 270, 271, 272, 274, 275, 279, 295, 305, 306, 315–317, 334

Хлестание — магический обряд 10–11, 95, 104, 143, 144, 150, 155, 162, 166, 173, 183, 200, 209, 218, 253, 257, 258, 270, 275, 318

Цепь в народных обрядах 144, 159, 171, 194, 209, 210

Четверг, обрядовое значение его 36, 146, 147, 165, 181

Шопки, см. Ясли

Шум обрядовый 25, 27, 36, 48, 56, 63, 78, 84, 97, 115, 144, 146, 163, 165, 175, 176, 180, 181, 182, 183, 184, 189, 195, 198, 209, 249

Эротические элементы в обрядах 28, 35, 60, 61, 94, 113, 137, 188, 193, 278, 280, 339

Этнические связи, их отражение в обрядах и верованиях 15, 86, 88, 91, 94, 104, 153, 181, 182, 185, 186, 188, 197, 198, 280, 293, 337–338

Эпифания, см. Богоявление

Яйца в обрядах 28, 59, 99, 168

Ясли, бетлемы, шопки 19, 20, 46, 47, 56, 129, 150, 164, 165, 181, 200, 228–231, 247–251, 261, 305, 336

Примечания

1

С. А. Токарев. История русской этнографии (дооктябрьский период). М., 1966, стр. 273.

(обратно)

2

В. И. Чичеров. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI–XIX веков. М., 1957, стр. 16; см. также стр. 24 и др.

(обратно)

3

W. Mannhardt. Roggenwolf und Roggenhund. Danzig, 1865; он же. Die Korndämonen. Berlin, 1868; он же. Wald- und Feldkulte, Bd. 1–2. 2-te Aufl. Berlin, 1904–1905 и др.

(обратно)

4

Дж. Фрезер. Золотая ветвь, вып. 3. Умирающие и воскресающие духи растительности. М., 1928.

(обратно)

5

В. И. Чичеров. Указ. соч., стр. 19.

(обратно)

6

С. Zanazzo. Proverbi romaneschi, modi proverbiali e modi di dire. Roma, 1960, p. 167.

(обратно)

7

C. Giusti, C. Capponi. Dizionario dei proverbi italiani. Milano, 1956, p. 180.

(обратно)

8

Ibid., p. 180, 186.

(обратно)

9

P. Toschi. Invito al folklore italiano. Roma, 1963, p. 374.

(обратно)

10

G. Finamore. Credenze, usi e costumi abzuzzesi. Torino-Palermo, 1890, p. 184–188.

(обратно)

11

G. Giusti, G. Capponi. Op. cit., p. 190.

(обратно)

12

C. Zanazzo. Op. cit., p. 167.

(обратно)

13

Ibid.

(обратно)

14

P. Toschi. Op. cit., p. 211.

(обратно)

15

D. G. Spicer. Festivals of Western Europe. New York, 1958.

(обратно)

16

C. Merlo. Liguria. Torino, 1961, p. 163.

(обратно)

17

G. D’Aronco. Il Friuli. Astetti etnografici. Udine, 1965, p. 90.

(обратно)

18

P. C. Bonaccorsi. Il Natale. Roma, 1903, p. 146–147.

(обратно)

19

P. Toschi. Op. cit., p. 216.

(обратно)

20

P. G. Bonaccorsi. Op. cit., p. 146–147.

(обратно)

21

С. Pitre. Spettacoli e feste del popolo siciliano. Palermo, 1886, p. 431.

(обратно)

22

P. G. Bonaccorsi. Op. cit., p. 147.

(обратно)

23

A. Pagano. Folklore di Sicilia. Palermo, 1965, p. 151–152.

(обратно)

24

P. Toschi. Op. cit., p. 214.

(обратно)

25

Fr. De Bourcard. Usi e costumi di Napoli e contorni. Milano, 1955, p. 415, 421.

(обратно)

26

«Favole e leggende degli Abruzzi e Molise, a cura di G. Cocchiara e G. M. Sciacca». Bologna, 1961, p. 14.

(обратно)

27

P. Toschi. Op. cit., p. 217.

(обратно)

28

L. Settembrini. Ricordanze della mia vita e scritti autobiografici. Milano, 1961, p. 55.

(обратно)

29

D’Aronco. Il Friuli. Astetti etnografici. Udine, 1965; P. C. Bonaccorsi. Op. cit., p. 146.

(обратно)

30

V. Ostermann. Vita in Friuli. Udine, 1940, p. 81; «Il nuovo Pirona», 2 ed. Udine, 1967, p. 169, 560, 621.

(обратно)

31

A. Altamura. Dizionario dialettale napoletano. Napoli, 1956, p. 245.

(обратно)

32

L. Settembrini. Op. cit., p. 55.

(обратно)

33

R. Corso. Liguria, Folklore «Enciclopedia Italiana», v. XXI. Milano, 1934, p. 134–135; Id. Lombardia. Folklore, ibid., v. XXI. Milano. 1934, p. 427; Id. Calabria, Folklore, Ibid., v. VIII. Milano, 1930, p. 301; L. Ranieri. Basilicata. Torino, 1961, p. 216.

(обратно)

34

P. Toschi. Op. cit., 219.

(обратно)

35

C. Bonaccorsi. Op. cit., p. 145; G. D'Aronco. Op. cit., p. 89.

(обратно)

36

A. Pagano. Op. cit., p. 156.

(обратно)

37

C. Finamore. Op. cit., p. 61; Il Folklore, p. 44.

(обратно)

38

P. Toschi. Op. cit., p. 220; C. Barbieri. Toscana. Torino, 1964, p. 163.

(обратно)

39

G. Finamore. Op. cit., p. 61; C. Bonaccorsi. Op. cit., p. 146; A. Pagano. Op. cit., p. 157.

(обратно)

40

C. Barbieri. Op. cit., p. 163.

(обратно)

41

C. Merlo. Liguria. Torino, 1961, p. 163; P. Toschi. Op. cit., p. 218; Il Folklore, p. 44.

(обратно)

42

C. Bonaccorsi. Op. cit., p. 146.

(обратно)

43

Ibid., p. 145.

(обратно)

44

U. Toschi. Emilia-Romagna. Torino, 1961, p. 203.

(обратно)

45

C. Barbieri. Op. cit., p. 163.

(обратно)

46

C. Finamore. Op. cit., p. 73.

(обратно)

47

P. Toschi. Op. cit., p. 221.

(обратно)

48

Итальянский писатель-антифашист Карло Леви ярко описал «колдунью» в своей повести «Христос остановился в Эболи».

(обратно)

49

С. Bronzini. Tradizioni popolari in Lucania. Matera, 1953, p. 35; Il Folklore, p. 44.

(обратно)

50

Il Folklore, p. 44.

(обратно)

51

P. Toschi. Op. cit., p. 242.

(обратно)

52

G. Bonaccorsi. Op. cit., p. 140.

(обратно)

53

G. Zanazzo. Op. cit., p. 167.

(обратно)

54

G. Finamore. Op. cit., p. 82, 86; A. De Nino. Usi e costumi abruzzesi, v. 2. Firenze, 1881, p. 173.

(обратно)

55

A. De Nino. Op. cit., p. 174.

(обратно)

56

F. Riva. Tradizioni popolari venete. Secondo i documenti dell’ inchiesta del Regno Italico (1811). Venezia, 1966, p. 25.

(обратно)

57

V. Ostermann. Op. cit., v. I, p. 65.

(обратно)

58

В наши дни жители Италии имеют обыкновение дарить друг другу подарки на рождество.

(обратно)

59

G. Zanazzo. Op. cit., p. 161.

(обратно)

60

A. Pagano. Op. cit., p. 167.

(обратно)

61

G. Zanazzo. Op. cit., p. 161.

(обратно)

62

A. Pagano. Op. cit., p. 167; M. Placucci. Usi e pregiudizi di Romagna, p. 118.

(обратно)

63

P. Toschi. Op. cit.

(обратно)

64

Il Folklore, p. 27.

(обратно)

65

D. Gribaudi. Piemonte e Val D’Aosta. Torino, p. 270; F. Riva. Op. cit., p. 25; P. Toschi. Op. cit., 239–240.

(обратно)

66

P. Toschi. Op. cit., p. 237–238; C. Bronzini. Op. cit., p. 106; A. Pagano. Op. cit., p. 168.

(обратно)

67

A. Pagano. Op. cit., p. 237.

(обратно)

68

P. Toschi. Op. cit., p. 237.

(обратно)

69

C. Finamore. Op. cit., p. 83–84.

(обратно)

70

Il Folklore, p. 27.

(обратно)

71

P. Toschi. Op. cit., p. 244; G. Tassoni. Proverbi e indovinelli. Folklore mantovano. Firenze, 1955, p. 57.

(обратно)

72

G. Finamore. Op. cit., p. 82–83.

(обратно)

73

P. Toschi. Op. cit., p. 242–243; Il Folklore, p. 27.

(обратно)

74

G. Finamore. Op. cit., p. 86.

(обратно)

75

P. Toschi. Op. cit., p. 247.

(обратно)

76

A. Traina. Nuovo Vocabolario siciliano-italiano. Palermo, 1967, p. 346; F. Angiolini. Vocabolario milanese-italiano. Bologna, 1967, p. 293; A. Altamura. Op. cit., p. 172; G. Giusti, G. Gapponi. Dizionario dei proverbi italiani. Milano, 1956, p. 181.

(обратно)

77

F. Alziator. Il Folklore sardo. Bologna, 1957, p. 65.

(обратно)

78

G. Giusti, G. Capponi. Op. cit., p. 181.

(обратно)

79

Il Folklore, p. 29.

(обратно)

80

G. Finamore. Op. cit., p. 66, 92.

(обратно)

81

F. Riva. Op. cit., p. 26; A. N. Ciceri, L. Ciceri. Il Carnevale in Friuli. Udine, 1967, p. 13.

(обратно)

82

E. Migliorini. Veneto. Torino, 1962, p. 236–237; A. N. Ciceri, L. Ciceri. Op. cit., p. 13–14.

(обратно)

83

G. Finamore. Op. cit., p. 88.

(обратно)

84

P. Toschi. Op. cit., p. 250.

(обратно)

85

R. Corso. Befana. «Enciclopedia Italiana», v. VI. Milano, 1929, p. 483.

(обратно)

86

P. Toschi. Op. cit., p. 248–250.

(обратно)

87

Il Folklore, p. 29.

(обратно)

88

Ibid., p. 29–30; A. Pagano. Op. cit., p. 112.

(обратно)

89

С. Bidault de l'Isle. Vieux dictons de nos campagnes. Paris, 1952, t. II, p. 86, 98, 134, 162–164, 168, 185.

(обратно)

90

F. Weiser. Fêtes et coutumes chrétiennes de la liturgie au folklore. Paris, 1960, p. 55–56.

(обратно)

91

A. Van Gennep. Manuel de folklore français contemporain. Paris, 1947, t. I, 7, p. 2868.

(обратно)

92

Ibid., p. 2870.

(обратно)

93

Ibid., I, 7, p. 2871–2872.

(обратно)

94

Ibid., t. I, 7, p. 2986.

(обратно)

95

Ibid., I, 6 (1953), p. 2843.

(обратно)

96

Ibid., I, 6. p. 2843, 2845.

(обратно)

97

Ibid., I, 6, p. 2850. Мино — старинная мера веса.

(обратно)

98

Ibid., I, 7, p. 2863–2866; F. Weiser. Op. cit., p. 74.

(обратно)

99

F. Benoit. La Provence et le Comtat Venaissain. Paris, 1949, p. 226–227; M. Mauron. Les lampions de fête. Paris, 1967, p. 99; Cl. Seignolle. Le folklore de la Provence. Paris, 1967; p. 249–250.

(обратно)

100

J. Poueigh. Le folklore des pays d’Oc. Paris, 1952, p. 238.

(обратно)

101

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 3063.

(обратно)

102

Ibid., I, 7, p. 3158–3162.

(обратно)

103

Ibid., I, 7, p. 3142–3143.

(обратно)

104

Ibid., I, 7, p. 3142–3150, 3152, 3156–3157; C. Gagnon. Le folklore bourbonnais. Paris, 1947–1948, t. II, p. 328.

(обратно)

105

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 3145–3150; F. Benoit. Op. cit., p. 226.

(обратно)

106

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 3144–3145.

(обратно)

107

Ibid., I, 7, p. 2970–2971.

(обратно)

108

Ibid., I, 7, p. 2884.

(обратно)

109

Ibid., I. 7, p. 2876.

(обратно)

110

Ibid., Paris, 1947, t. I, 3, p. 863; t. I, 7, p. 2937, 2886, 2887, 2967, 2985.

(обратно)

111

Ibid., I, 7, p. 2881–2981.

(обратно)

112

C. Bidault de l'Isle. Op. cit., t. I, p. 25–26.

(обратно)

113

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 2893, 2917–2918, 2924, 2935, 2965.

(обратно)

114

F. Weiser. Op. cit., p. 88.

(обратно)

115

J. Tiersot. Histoire de la chanson populaire en France. Paris, 1889, p. 241; J. Poueigh. Op. cit., p. 240.

(обратно)

116

F. Weiser. Op. cit., p. 87; J. Tiersot. Op. cit., p. 243–252.

(обратно)

117

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 2991, 2996–2997.

(обратно)

118

Ibid., p. 2997, 3000.

(обратно)

119

C. Lévi-Strauss. Le Père Noël supplicié. Communication au Congrès de Folklore de Sao Paulo (Bresil). Цит. no: A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 3001.

(обратно)

120

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 3001–3004; Les avatards du Père Noël ou la psychologie des mythes. Communication de Claude Lévi Strauss au seance du Société d’Ethnographie française du 15 dec. 1952. «Arts et traditions populaires» (далее — ATP), 1953, N 2, p. 161–163.

(обратно)

121

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 3008–3009.

(обратно)

122

Ibid., p. 3012.

(обратно)

123

Bergers de France. Exposition ayant eu lieu au Musée At. ATP, 1962, N 1–4, p. 269–271; F. Benoit. Op. cit., p. 228; J. Poueigh. Op. cit., p. 241; P. Nelli. Le Languedoc et le comté de Foix. Le Roussillon. Paris, 1958, p. 217.

(обратно)

124

F. Benoit. Op. cit., p. 229–230.

(обратно)

125

Cl. Seignolle. Op. cit., p. 259.

(обратно)

126

J. Poueigh. Op. cit., p. 243.

(обратно)

127

M. Mauron. Op. cit. p. 98; J. Poueigh. Op. cit., p. 243.

(обратно)

128

C. Bidault de l'Isle. Op. cit., t. II, p. 266, 267; А. Ермолов. Народная сельскохозяйственная мудрость. СПб., 1901, стр. 555–557.

(обратно)

129

С. Bidault de l'Isle. Op. cit., t. II, p. 32, 272.

(обратно)

130

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 2859.

(обратно)

131

Ibid., I, 7, p. 2948, 3044–3053.

(обратно)

132

R. Nelli. Op. cit., p. 209, 289.

(обратно)

133

C. Bidault de l'Isle. Op. cit., t. I, p. 48.

(обратно)

134

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 2870, 2941, 2920, 2899, 2907, 2888.

(обратно)

135

Ibid., I, 7, p. 2981.

(обратно)

136

Ibid., I, 7, p. 3034–3036, 3041; F. Benoit. Op. cit., p. 233.

(обратно)

137

A. Van Gennep. Op. cit., I, 7, p. 3041–3046; F. Benoit. Op. cit., pl. XX.

(обратно)

138

A. Van Gennep. Le folklore des Hautes Alpes. Paris, 1946, p. 271.

(обратно)

139

J. M. Gomez-Tabanera. El folklore Español. Madrid, 1968, p. 414–415. См. также: D. C. Comis. Meteorologia у agricultura popularis. Barcelona, 1888, p. 101–176.

(обратно)

140

J. M. Gomez-Tabanera. Op. cit., p. 204–207.

(обратно)

141

D. Spicer. Festivals of Western Europe. New York, 1958, p. 185–186; R. Gallop. Portugal. A book of folk-ways. Cambridge, 1961, p. 139–140, 159.

(обратно)

142

A. H. Веселовский. Разыскания в области русского духовного стиха. «Сборник Отделения русского языка и словесности Академии наук», т. 32. СПб., 1883, стр. 103; E. В. Аничков. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян, ч. 1. СПб., 1903, стр. 41.

(обратно)

143

J. Т. Chivite. La navidad gallega у su ritualidad. «Actas de Congresso Internacional de Etnografia». Lisboa, 1965, p. 575.

(обратно)

144

F. Wolf. Beiträge zur Spanischen Volkspoesie, aus Werken Fernan Caballero’s. Wien, 1859, p. 23.

(обратно)

145

J. Caro Baroja. El Carnaval. Madrid, 1965, p. 207–208.

(обратно)

146

J. T. Chivite. Op. cit., p. 570.

(обратно)

147

C. E. Kany. Life and manners in Madrid 1750–1800. New York, 1932, p. 90.

(обратно)

148

В. Я. Пропп. Русские аграрные праздники. Л., 1963.

(обратно)

149

J. М. Gomez-Tabanera. Op. cit., p. 212; J. T. Chivite. Op. cit., p. 577–578.

(обратно)

150

J. T. Chivite. Op. cit., p. 578.

(обратно)

151

J. M. Gomez-Tabanera. Op. cit., p. 380–381.

(обратно)

152

J. T. Chivite. Op. cit., p. 578–579.

(обратно)

153

D. Spicer. Op. cit., p. 209.

(обратно)

154

J. Caro Baroja. Op. cit., p. 229–234.

(обратно)

155

Ibid., p. 169–186.

(обратно)

156

R. Mesonero Romanos. Tipos у caracteres. «Obras», t. III. Madrid, 1925.

(обратно)

157

D. Spicer. Op. cit., p. 188–189.

(обратно)

158

Дж. Фрезер. Золотая ветвь. М., 1928.

(обратно)

159

J. Caro Baroja. Op. cit., p. 322.

(обратно)

160

Ibid., p. 320–321.

(обратно)

161

См. М. М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965.

(обратно)

162

D. Spicer. Op. cit., p. 189.

(обратно)

163

Y. Schrijnen. Nederlandsche Volkskunde. str. 67.

(обратно)

164

Ibid., p. 129.

(обратно)

165

D. Spicer. Festivals of Western Europe. N. Y., 1958, p. 18.

(обратно)

166

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 132.

(обратно)

167

L. Marinus. La folklore Belge. Bruxelles, 1937, p. 41; Y. Schrijnen. Op. cit., p. 132,

(обратно)

168

«Ars folklorica Belgica». Antwerpen, 1956, p. 174.

(обратно)

169

Y. Kruizinga. Levende folklore in Nederland en Vlaanderen. Assen, 1953, p. 32.

(обратно)

170

R. Schrijnen. Op. cit., p. 141–142.

(обратно)

171

Y. Kruizinga. Op. cit., p. 35.

(обратно)

172

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 142.

(обратно)

173

Y. Kruizinga. Op. cit., p. 35.

(обратно)

174

A. Armstrong. The folklore of birds. London, 1957, p. 71.

(обратно)

175

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 143.

(обратно)

176

Ibid., p. 142–143.

(обратно)

177

Ibid., p. 144.

(обратно)

178

Ibidem.

(обратно)

179

L. Marinus. Le folklore belge. Bruxelles, 1937, p. 54.

(обратно)

180

V. Vries. Volk van Nederland. Amsterdam, 1943, S. 243.

(обратно)

181

J. Kruizinga. Op. cit., p. 42.

(обратно)

182

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 147.

(обратно)

183

Ibidem.

(обратно)

184

Y. Kruizinga. Op. cit., p. 47.

(обратно)

185

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 146; Y. Kruizinga. Op. cit., p. 48; D. Spicer. Op. cit., p. 21.

(обратно)

186

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 148, 154.

(обратно)

187

V. Vries. Op. cit., p. 149.

(обратно)

188

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 157.

(обратно)

189

Ibid., p. 154–157.

(обратно)

190

V. Vries. Op. cit., p. 151; Y. Kruizinga. Op. cit., p. 49.

(обратно)

191

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 158.

(обратно)

192

L. Marinus. Op. cit., p. 111.

(обратно)

193

Ars folklorica. Op. cit., p. 171.

(обратно)

194

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 148.

(обратно)

195

Ibid., p. 158.

(обратно)

196

V. Vries. Op. cit., p. 211.

(обратно)

197

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 158.

(обратно)

198

L. Van der Ven Nederlandische volkskunde. Antwerpen, 1938, p. 291.

(обратно)

199

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 148.

(обратно)

200

Ibid., p. 163.

(обратно)

201

Ibid., p. 164.

(обратно)

202

Ibid., p. 149.

(обратно)

203

Ibid., p. 167.

(обратно)

204

L. Marinus. Op. cit., p. 129.

(обратно)

205

D. Spicer. Op. cit., p. 122.

(обратно)

206

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 170.

(обратно)

207

V. Vries. Op. cit., p. 183.

(обратно)

208

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 174; Y. Kruizinga. Op. cit., p. 55.

(обратно)

209

D. Spicer. Op. cit., p. 3.

(обратно)

210

Y. Schrijnen. Op. cit., p. 174.

(обратно)

211

Ibidem.

(обратно)

212

Ibid., p. 175.

(обратно)

213

E. Armstrong. The folklore of birds. London, 1968, p. 33.

(обратно)

214

E. Armstrong. The folklore of birds. London, 1968, p. 33.

(обратно)

215

Y. Grant. Highland folk ways. Edinburgh, 1957, p. 359; L. Armstrong. Op. cit., p. 35.

(обратно)

216

F. McNeill. The silver bough. Glasgow, 1959, v. 3, p. 12.

(обратно)

217

Ibid., p. 20.

(обратно)

218

Ibid., vol. 3, p. 13.

(обратно)

219

Ibid., p. 14.

(обратно)

220

Ibid., vol. 3, p. 18.

(обратно)

221

Д. Фрезер. Золотая ветвь. М., 1929, стр. 26.

(обратно)

222

Е. McNeill. Op. cit., p. 23.

(обратно)

223

Ibid., p. 24.

(обратно)

224

Ibid., p. 25.

(обратно)

225

Y. Grant. Op. cit., p. 68.

(обратно)

226

Ibid., p. 69.

(обратно)

227

Ibid., p. 66; F. McNeill. Op. cit., p. 34.

(обратно)

228

Ibid., p. 148.

(обратно)

229

Ch. Chaunder. A Year book of folklore. London, 1959, p. 147.

(обратно)

230

Ibid., p. 158–159.

(обратно)

231

F. McNeill. Op. cit., p. 45.

(обратно)

232

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 161.

(обратно)

233

F. McNeill. Op. cit., p. 49–50.

(обратно)

234

«Encyclopedia Britanica», vol. 5, p. 642.

(обратно)

235

F. McNeill. Op. cit., p. 51–52.

(обратно)

236

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 169.

(обратно)

237

Д. Фрезер. Золотая ветвь, стр. 5.

(обратно)

238

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 174; T. Owen. Welsh folk customs. Cardiff, 1959, p. 27.

(обратно)

239

F. McNeill. Op. cit., p. 53.

(обратно)

240

A. Wright. British calender customs. London, 1936, p. 41.

(обратно)

241

F. McNeill. Op. cit., p. 72.

(обратно)

242

T. Owen. Op. cit., p. 29.

(обратно)

243

Fl. McNeill. Op. cit., p. 73.

(обратно)

244

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 177.

(обратно)

245

T. Owen. Op. cit., p. 29.

(обратно)

246

F. McNeill. Op. cit., p. 68.

(обратно)

247

Ibid., p. 64.

(обратно)

248

Ibidem.

(обратно)

249

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 178.

(обратно)

250

F. McNeill. Op. cit., p. 62; T. Owen. Op. cit., p. 125.

(обратно)

251

E. Armstrong. Op. cit., p. 141.

(обратно)

252

Ibid., p. 142.

(обратно)

253

Ibidem.

(обратно)

254

Ibid., p. 152.

(обратно)

255

Ibid., p. 153.

(обратно)

256

T. Owen. Op. cit., p. 126.

(обратно)

257

E. Armstrong. Op. cit., p. 156.

(обратно)

258

Ibid., p. 157.

(обратно)

259

Ibid., p. 155, 159.

(обратно)

260

Ibid., p. 159.

(обратно)

261

E. Ynglish-Yons. The story of Wales. London, 1957,

(обратно)

262

F. McNeill. Op. cit., p. 82–83.

(обратно)

263

«Encyclopedia Britannica», vol. 5, p. 642.

(обратно)

264

A. Chaunder. Op. cit., p. 179.

(обратно)

265

A. Wright. Op. cit., p. 44.

(обратно)

266

F. McNeill. Op. cit., p. 66.

(обратно)

267

M. Banks. British calendar customs Scotland. London, 1937.

(обратно)

268

«Encyclopedia Britannia», vol. 5, p. 642; Ch. Chaunder. Op. cit., p. 177.

(обратно)

269

A. Wright. Op. cit., p. 47.

(обратно)

270

F. McNeill. Op. cit., p. 76.

(обратно)

271

Ibid., p. 80.

(обратно)

272

Ibid., p. 75.

(обратно)

273

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 17.

(обратно)

274

Ibid., p. 21.

(обратно)

275

T. Owen. Op. cit., p. 39–40.

(обратно)

276

A. Wright. Op. cit., vol. I, p. 44.

(обратно)

277

F. McNeill. Op. cit., p. 116; A. Wright. Op. cit., p. 43.

(обратно)

278

A. Wright. Op. cit., vol. I, p. 47.

(обратно)

279

F. McNeill. Op. cit., p. 116.

(обратно)

280

A. Wright. Op. cit., p. 23.

(обратно)

281

M. Banks. Op. cit.; F. McNeill. Op. cit., p. 117.

(обратно)

282

F. McNeill. Op. cit., p. 116.

(обратно)

283

A. Wright. Op. cit., p. 20; M. Banks. Op. cit

(обратно)

284

Y. Francis. The holly wells of Wales. London, 1954, p. 9.

(обратно)

285

T. Owen. Op. cit., p. 41; M. Banks. Op. cit.; A. Wright. Op. cit., vol. 1, p. 6.

(обратно)

286

Y. Grant. Op. cit., p. 361; F. McNeill. Op. cit., p. 105–106.

(обратно)

287

F. McNeill. Op. cit., p. 92.

(обратно)

288

Y. Grant. Op. cit., p. 360; T. Owen. Op. cit., p. 44–45.

(обратно)

289

A. Wright. Op. cit., p. 4; F. McNeill. Op. cit., p. 104.

(обратно)

290

Ibid., p. 111–112.

(обратно)

291

A. Wright. Op. cit.

(обратно)

292

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 15; F. McNeill. Op. cit.

(обратно)

293

T. Owen. Op. cit., p. 58.

(обратно)

294

F. McNeill. Op. cit., p. 109.

(обратно)

295

T. Owen. Op. cit., p. 45.

(обратно)

296

F. McNeill. Op. cit., p. 104.

(обратно)

297

A. Wright. Op. cit., p. 17–18.

(обратно)

298

F. McNeill. Op. cit., p. 101, 123–124.

(обратно)

299

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 29.

(обратно)

300

Ibid., p. 22.

(обратно)

301

A. Wright. Op. cit., p. 67.

(обратно)

302

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 26.

(обратно)

303

Ibid., p. 23.

(обратно)

304

Ibid., p. 25.

(обратно)

305

T. Owen. Op. cit., p. 354.

(обратно)

306

Ch. Chaunder. Op. cit., p. 27.

(обратно)

307

Ibidem.

(обратно)

308

T. Norlirind. Svenska allmogens liv. Äret och årsfesterna. Stockholm, 1925, s. 450–451.

(обратно)

309

Nicolovius. Folklivet i Skytts härad vid början av 1800—talet. Lund, 1924, s. 62–66; T. Norlind. Op. cit., p. 450–451; Eugen Fehrle. Feste und Volksbräuche im Jahreslaufeuropäischer Völker. Verlag Kassel, 1955, S. 14–19; Dorothy Gladys Spicer. Festivals of Western Europe. New York, 1958, p. 27, 216.

(обратно)

310

E. Fehrle. Op. cit., p. 23.

(обратно)

311

T. Norlind. Op. cit., p. 452; D. Spicer. Op. cit., p. 217–219; E. Fehrle. Op. cit., p. 30.

(обратно)

312

D. Spicer. Op. cit., p. 217–219.

(обратно)

313

«Fataburen. Nordiska museets och Skansens årsbok». Stockholm, 1964, s. 195–198; M. Rehnberg. Ljusen på gravarna och andra Ljusseder. Det Nyväckta interesset för Lucia. Stockholm, 1965, s. 227.

(обратно)

314

«Fataburen», s. 195.

(обратно)

315

Ibid., s. 196.

(обратно)

316

«Neues Deutschland», Nr. 12, Dezember 1967, S. 15.

(обратно)

317

T. Norlind. Op. cit., p. 452; N. Keyland. Julbröd, julbockar och staffanssång. Stockholm, 1919, s. 17–21.

(обратно)

318

F. Eneström. Finvedsbornas seder och lif. Stockhlom, 1914, s. 102–107; N. Keyland. Op. cit., p. 17, 19; «Norway to-day. Nature-culture-economic life». Oslo, 1961, s. 114.

(обратно)

319

F. Eneström. Op. cit., p. 107–109; N. Keyland. Op. cit., p. 18–20.

(обратно)

320

D. Spicer. Op. cit., p. 27–29, 156–158; N. Keyland. Op. cit., p. 20; К. Visted og H. Stigum. Vår gamle bondekultur, Bd. II. Oslo, 1951, s. 137–170.

(обратно)

321

D. Spicer. Op. cit., p. 27–29.

(обратно)

322

Ibid., p. 219–222; N. Keyland. Op. cit., p. 6–8, 21, 25; K. Visted og H. Stigum. Vår gamle bondekultur. Bd. II, s. 137–170.

(обратно)

323

N. Keyland. Op. cit., p. 21.

(обратно)

324

Ibid., p. 43–45; K. Visted og H. Stigum. Vår gamle bondekultur, Bd. II, s. 137–170.

(обратно)

325

D. Spicer. Op. cit., p. 219–222; T. Norlind. Op. cit., p. 25–27; J. A. Janson. Die lettischen Maskenumzüge. Riga, 1933, p. 55–57.

(обратно)

326

Nicolovius. Op. cit., p. 74, 78–79; N. Keyland. Op. cit., p. 41–42.

(обратно)

327

N. Keyland. Op. cit., p. 22–24, 28, 41; A. Strinberg. Svenska folket. Stockholm, 1912, s. 253.

(обратно)

328

N. Keyland. Op. cit., p. 28; M. Rehnberg. Ljusen på gravarna och andra ljusseder. Stockholm, 1965, s. 183–195.

(обратно)

329

T. Norlind. Op. cit., p. 455.

(обратно)

330

«Рождественские картинки». «Правда», 31. XII. 1967.

(обратно)

331

N. Keyland. Op. cit., p. 27–28.

(обратно)

332

Ibid., p. 25.

(обратно)

333

T. Norlind. Op. cit., p. 456.

(обратно)

334

Ibid., p. 457; K. Visted og H. Stigum. Vår gamle bondekultur, Bd. II, s. 137–170.

(обратно)

335

К. Vilkuna. Zur ältesten Geschichte der Woche; «Folk-Liv», T. 21–22 Sthm. 1957–1958, S. 197–215; он же. Wochenrechnung und Teilung des Jahres in zwei oder vier Teile, FUF, Bd. XXXIV, H. 1, Helsinki, 1961, S. 76–77; он же. Viikon vanhinta historiaa. «Kalevalaseuran vuosikirja», N 39, 1959.

(обратно)

336

K. Vilkuna. Wochenrechnung…, S. 197.

(обратно)

337

Ibid., S. 52–56; см. также: Martin P. Nilsson. Folklig tideäkning. «Nordisk kultur», XXI; John Cranlund, Veokoräkning och veckår Aw, vol. II. Uppsala, 1955, 31–38.

(обратно)

338

В. И. Чичеров. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI–XIX веков. «Труды Института этнографии АН СССР», т. XL. М., 1957, стр. 27.

(обратно)

339

К. Vilkuna. Wochenrechnung…, S. 43–46.

(обратно)

340

К. Vilkuna. Vuotuinen ajantieto. Helsinki. 1950, S. 277.

(обратно)

341

К. Vilkuna. Wochenrechnung…, S. 43–46.

(обратно)

342

K. Vilkuna. Vuotuinen ajantieto. Helsinki, 1950, s. 281–282; P. Ariste. Vadja rahvakalender. Tallinn, 1969, s. 127–134.

(обратно)

343

Helmi Helminen. Kansanomainen ajanlasku ja vuotuisjuhlat, «Suomen kulttuurihistoria», I. Jyväskylä, 1933; она же. Syysjuhlat. Porvoo, 1929.

(обратно)

344

Собранные Г. С. Масловой сведения о «Кегринпяэвя» у русских карел оказались довольно противоречивыми, и местное население явно забыло значение старых традиций, тем не менее у исследователя, не возникло никаких сомнений, что праздник был связан с окончанием уборки урожая и Новым годом (Г. С. Маслова. «Kegrinpaivä» у карел Калининской области. «Советская этнография», 1937, № 4, стр. 152).

(обратно)

345

Er. Castrén. Beskrifning öfver Cajanaborgs Län. Abo, 1754.

(обратно)

346

K. Vilkuna. Finnisches Brauchtum im Jahreslauf. FFC, vol. LXXXVII, N 206, Helsinki, 1969, s. 279–284, 288–293.

(обратно)

347

K. Vilkuna. Finnisches Brauchtum…, s. 288.

(обратно)

348

Ibid., s. 295.

(обратно)

349

Ibid., s. 300–301.

(обратно)

350

Ibid., s. 313–314.

(обратно)

351

Все обычаи, связанные с «рождественской соломой», подробно описаны в раб.: Toivo Vuorela. Jouluoljet. «Kalevalaseuran vuosikirja», 40, 1960, 187–226.

(обратно)

352

Toivo Vuorela. Joulukruunu ja himmeli eli olkikruunu. «Kalevalaseuran vuosikirja», 37 1957, s. 273–274.

(обратно)

353

Toivo Vuorela. Jouluoljet, s. 195–196.

(обратно)

354

T. Vuorela. Kansatieteen sanasto. Helsinki, 1964.

(обратно)

355

Ibid., s. 45; K. Vilkuna. Finnisches Brauchtum…, s. 330–335.

(обратно)

356

К. Vilkuna. Arbeitsfeste…, S. 48–49.

(обратно)

357

«Satakuntalainen keittokirja». Helsinki, 1969, s. 18.

(обратно)

358

K. Vilkuna. Vuotuinen ajantieto, 1950, s. 9-10.

(обратно)

359

Y. Тuri. Das Buch der Lappen. Frankfurt, 1913, S. 48–51; Lapponica. Lund, 1964; H. Bernatzik. Lappland. Leipzig, 1935, S. 111.

(обратно)

360

H. Bernatzik. Op. cit., S. 45.

(обратно)

361

Ibid., S. 37, 44–45, 49–50, 58, 70–71; 111; M. Rehnberg. The Nordiska museet and Skansen. Stockholm, 1957, p. 31.

(обратно)

362

Е. Fehrle. Feste und Volksbräuche im Jahreslauf europäischer Völker. Kassel, 1955, S. 214.

(обратно)

363

Ibid., p. 13–14.

(обратно)

364

R. Andree. Braunschweiger Volkskunde. Braunschweig, 1901, S. 366.

(обратно)

365

E. Fehrle. Op. cit., p. 14, 15, 214.

(обратно)

366

A. Spamer. Die deutsche Volkskunde, Bd. II. Berlin, 1935, S. 145.

(обратно)

367

А. Ермолов. Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах, поговорках и приметах. I Всенародный месяцеслов. СПб., 1901, стр. 542–543.

(обратно)

368

Там же, стр. 545.

(обратно)

369

«Wörterbuch der deutschen Volkskunde», von Oswald A. Erich und Richard Beitl. Leipzig, 1936, S. 380.

(обратно)

370

А. Ермолов. Указ. соч., стр. 550.

(обратно)

371

Е. Mogk. Sitten und Gebräuche im Kreislauf des Jahres (Sächsische Volkskunde). Dresden, 1901, S. 313.

(обратно)

372

Wörterbuch d. d. V., S. 21.

(обратно)

373

E. Fehrle. Op. cit., p. 22.

(обратно)

374

Wörterbuch d. d. V., S. 22.

(обратно)

375

A. Spamer. Weihnachten in alter und neuer Zeit. Jena, 1937, S. 24.

(обратно)

376

Wörterbuch d. d. V., S. 46.

(обратно)

377

A. Wrede. Eifeler Volkskunde. Bonn, 1960, S. 283.

(обратно)

378

Wörterbuch d. d. V., S. 533; A. Spamer. Weihnachten, S. 63; A. Wrede. Rheinische Volkskunde. Leipzig, 1922, S. 227.

(обратно)

379

A. Wrede. Rheinische Volkskunde, S. 228.

(обратно)

380

K. Prümer. Unsere Westfälische Heimat und ihre Nachbargebiete. Leipzig, 1909, S. 461.

(обратно)

381

A. Wrede. Rheinische Volkskunde, S. 229.

(обратно)

382

A. Wrede. Eifeler Volkskunde, S. 283.

(обратно)

383

E. Fehrle. Op. cit., p. 24.

(обратно)

384

A. Becker. Pfälzer Volkskunde. Bonn und Leipzig, 1925, S. 287.

(обратно)

385

Wörterbuch d. d. V., S. 534.

(обратно)

386

E. H. W. Meyer. Eines niedersächsische Dorf. Bielefeld, 1927, S. 120.

(обратно)

387

E. Mogk. Op. cit., p. 296.

(обратно)

388

H. Fröhlich. Rupperich und Bornkinnel als vogtländische Gabenbringer. In: Moosmann und Zuckermännle, Museumsreihe, H. 30, 1965, S. 44.

(обратно)

389

P. Sartori. Westfälische Volkskunde. Leipzig, 1922, S. 134–135.

(обратно)

390

К. Prümer. Op. cit., p. 68.

(обратно)

391

R. Andree. Op. cit., p. 324.

(обратно)

392

Wörterbuch d. d. V., S. 536.

(обратно)

393

E. Fehrle. Op. cit., p. 30.

(обратно)

394

Ibid.

(обратно)

395

Wörterbuch d. d. V., S. 466.

(обратно)

396

Ibid.

(обратно)

397

Ibid., S. 706.

(обратно)

398

K. Prümer. Op. cit., p. 210.

(обратно)

399

Wörterbuch d. d. V., S. 707.

(обратно)

400

A. Wrede. Rheinische Volkskunde, S. 231.

(обратно)

401

P. Sartori. Op. cit., p. 135.

(обратно)

402

A. Wrede. Rheinische Volkskunde, S. 231.

(обратно)

403

E. Fehrle. Op. cit., p. 25.

(обратно)

404

Ibid., p. 26.

(обратно)

405

Wörterbuch d. d. V., S. 6.

(обратно)

406

А. Ермолов. Указ. соч., стр. 581.

(обратно)

407

P. Sartori. Op. cit., p. 133.

(обратно)

408

R. Andree. Op. cit., p. 325.

(обратно)

409

Лев Гинзбург. Потусторонние встречи. «Новый мир». М., 1969, № 11, стр. 128.

(обратно)

410

А. Ермолов. Указ. соч., стр. 599.

(обратно)

411

Е. Н. W. Meyer. Op. cit., p. 121.

(обратно)

412

E. Kück. Das alte Bauernleben der Lüneburger Heide. Leipzig, 1906, S. 42; К. Prümer. Op. cit., p. 52.

(обратно)

413

W. Krogmann. Die Wurzeln des Weihnachtsbaumes. «Rheinisches Jahrbuch für Volkskunde». Bonn, 1963, 13–14 Jg., S. 65–66.

(обратно)

414

Ibid., p. 68.

(обратно)

415

E. Mogk. Op. cit., p. 297.

(обратно)

416

Wörterbuch d. d. V., S. 825.

(обратно)

417

E. Mogk. Op. cit., p. 297.

(обратно)

418

Wörterbuch d. d. V., S. 819.

(обратно)

419

A. Wrede. Rheinische Volkskunde, S. 231.

(обратно)

420

E. Kück. Op. cit., p. 43.

(обратно)

421

E. Mogk. Op. cit., p. 298.

(обратно)

422

P. Sartori. Op. cit., p. 137.

(обратно)

423

«Landeskunde der Provinz Brandenburg», Bd. III. Berlin, 1909–1916, S. 238.

(обратно)

424

P. Sartori. Op. cit., p. 137; A. Spamer. Weihnachten, S. 18; К. Prümer. Op. cit., p. 193.

(обратно)

425

A. Wrede. Eifeler Volkskunde, S. 285.

(обратно)

426

C. Nowottnik. Deutsche Weihnacht Berlin [O. J.], S. 5.

(обратно)

427

А. Ермолов. Указ. соч., стр. 593–594.

(обратно)

428

Wörterbuch d. d. V., S. 616.

(обратно)

429

«Landeskunde der Provinz Brandenburg», S. 238.

(обратно)

430

E. Fehrle. Op. cit., p. 32.

(обратно)

431

E. H. W. Meyer. Op. cit., p. 221.

(обратно)

432

«Landeskunde der Prov. Brandenburg», S. 240–241.

(обратно)

433

A. Wrede. Eifeler Volkskunde, S. 286.

(обратно)

434

R. Andree. Op. cit., p. 326.

(обратно)

435

E. Mogk. Op. cit., p. 314.

(обратно)

436

А. Ермолов. Указ. соч., стр. 614.

(обратно)

437

К. Prümer. Op. cit., р. 211.

(обратно)

438

Wörterbuch d. d. V., S. 728–729.

(обратно)

439

Ibid., S. 528.

(обратно)

440

A. Wrede. Rheinische Volkskunde, S. 237.

(обратно)

441

P. Sartori. Op. cit., p. 139; K. Prümer. Op. cit., p. 52.

(обратно)

442

P. Sartori. Op. cit., p. 140.

(обратно)

443

E. H. Meyer. Deutsche Volkskunde. Straßburg, 1898, S. 246.

(обратно)

444

E. Kück. Op. cit., p. 43.

(обратно)

445

Ibid., p. 43–44.

(обратно)

446

E. H. W. Meyer. Ein niedersächsisches Dorf am Ende des 19 Jahrhunderts, S. 121.

(обратно)

447

K. Prümer. Op. cit., p. 276.

(обратно)

448

«Landeskunde der Prov. Brandenburg», S. 241.

(обратно)

449

K. Prümer. Op. cit., p. 211.

(обратно)

450

P. Sartori. Op. cit., p. 142.

(обратно)

451

A. Wrede. Eifeler Volkskunde, S. 288–289.

(обратно)

452

R. Andree. Op. cit., p. 330.

(обратно)

453

A. Wrede. Rheinische Volkskunde, S. 239–240.

(обратно)

454

Wörterbuch d. d. V., S. 139.

(обратно)

455

M. Andree-Eysn. Volkskundliches aus dem bayrisch-österreichischen Alpengebiet. Braunschweig, 1910, S. 160.

(обратно)

456

«Handwörterbuch des deutschen Aberglaubens» [далее — «Handwörterbuch»] Berlin und Leipzig, Bd. IV, S. 528.

(обратно)

457

E. Burgstaller. Lebendiges Jahresbrauchtum in Oberösterreich. Salzburg, 1948, S. 11; C. Cugitz. Der Fest- und Brauchtumskalender. Wien, 1955, S. 136.

(обратно)

458

W. Mannhardt. Wald- und Felkdulte, t. I. Der Baumkultus der Germanen und ihrer Nachbarstämme. Berlin, 1875, S. 274; C. Cugitz. Op. cit., p. 134–135.

(обратно)

459

O. A. Erich und R. Beitl. Wörterbuch ofer der deutschen Volkskunde. Leipzig, 1936, S. 458; C. Cugitz. Op. cit., p. 135.

(обратно)

460

«Handwörterbuch», Bd. IX, S. 529.

(обратно)

461

E. Fehrle. Feste- und Volksbräuche im Jahreslauf der europäischen Völker. Kassel, 1955. S. 15; O. A. Erich und R. Beitl. Wörterbuch der deutschen Volkskunde, S. 309, 487; A. Haberlandt. Taschenwörterbuch der Volkskunde Österreichs. Der andere Teil, 1959, S. 7.

(обратно)

462

E. Burgstaller. Lebendiges Jahresbrauchtum in Oberösterreich, S. 11–12.

(обратно)

463

O. Moro. Volkskundliches aus dem Kärntner Nockgebiet Klagenfurt, 1952, S. 84; C. Cugitz. Op. cit., p. 121.

(обратно)

464

O. Moro. Volkskundliches aus dem Kärntner Nockgebiet. Klagenfurt, S. 84; O. Moro. St. Oswald ob Kleinkircheim. Klagenfurt, 1951, S. 174, 252; C. Craber. Volksleben in Kärnten. Graz, Wien, 1949, S. 144; «Österreichische Volkskunde für Jedermann», hrsg. A. Majs, Wien, 1952, S. 65.

(обратно)

465

C. Cugitz. Op. cit., p. 138–139; O. Erich und R. Beitl. Op. cit., S. 399–400; «Österreichische Volkskunde…», S. 8.

(обратно)

466

С. Craber. Op. cit., p. 142; «Österreichische Volkskunde», S. 9; M. Haberlandt. Deutsch-österreich. Wien, 1927, S. 300; O. Erich und R. Beitl. Op. cit., p. 5–6.

(обратно)

467

Von der Weihnachtskrippe zur Jahreskrippe v. A. Moiling; «Volkskundliches aus Österreich und Südtirol», hrsg. A. Dörrer, L. Schmidt. Wien, 1947, t. I, S. 171–179.

(обратно)

468

C. Craber. Op. cit., S. 142–143; W. Haid. Lebendes Brauchtum in einer Industriestadt Leoben. «Österreichische Zeitschrift für Volkskunde», 1964, NS. Bd. XVIII, GS. Bd. 66, Hf. 1, S. 33.

(обратно)

469

G. Cugitz. Op. cit., p. 140; O. A. Erich und R. Beitl. Op. cit., p. 399–400; «Die Österreichische-Ungarische Monarchie in Wort und Bild». Tirol, Vorarlberg. Wien, 1893, S. 267–268; C. Craber. Op. cit., p. 151–156.

(обратно)

470

A. Haberlandt. Taschenwörterbuch der Volkskunde Österreichs, S. 68; C. Cugitz. Op. cit., p. 141–142.

(обратно)

471

E. Burgstaller. Lebendiges Jahresbrauchtum in Oberösterreich, S. 13; C. Cugitz. Op. cit., p. 145–146.

(обратно)

472

C. Craber. Op. cit., p. 146–147; C. Cugitz. Op. cit., p. 147; E. Burgstgaller. Nikolausbrauchtum. «Atlas von Oberösterreich». Linz, 1958, S. 148; «Österreichische Volkskunde», S. 10.

(обратно)

473

«Österreichische Volkskunde», S. 10, 11, 442; E. Burgstaller. Lebendiges Jahresbrauchtum in Oberösterreich, S. 15, 17.

(обратно)

474

C. Craber. Op. cit., p. 148; E. Burgstaller. Lebendiges Jahresbrauchtum in Oberösterreich, S. 14–15; E. Burgstaller. Nikolausbrauchtum. «Atlas von Oberösterreich». Linz, 1958, S. 10.

(обратно)

475

«Österreichische Volkskunde», S. 10, S. 443; E. Burgstaller. Nikolausbrauchtum, S. 14; «Handwörterbuch des deutschen Aberglaubens», III, S. 1291; W. Mannhardt. Op. cit., p. 610–612.

(обратно)

476

G. Cugitz. Op. cit., p. 150–152; «Österreichische Volkskunde», S. 11, 441; L. Kretzenbacher. Santa Lucia und die Lutzelfrau. München, 1959, S. 55–60.

(обратно)

477

E. Burgstaller. Über einiger Gestalten des Thomasbrauchtums in Oberösterreich. «Mitteilungen der Anthropologischen Gesselschaft in Wien». Bd. XCV, 1965, S. 307; E. Burgstaller. Thomasbrauchtum. «Atlas von Oberösterreich». Linz, 1958; C. Cugitz. Op. cit., p. 153–154.

(обратно)

478

E. Burgstaller. Weihnachtsbrauchtum. Atlas von Oberösterreich. Linz, 1965, S. 316.

(обратно)

479

Ibid., S. 312.

(обратно)

480

«Handwörterbuch…», Bd. IX, S. 529; C. Hansmann. Masken. Schemen, Larven. München, 1959, S. 375.

(обратно)

481

«Österreichische Volkskunde…», S. 432–433.

(обратно)

482

E. Burgstaller. Weihnachtsbrauchtum. «Atlas von Oberösterreich». Linz, 1965, S. 318; E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke und Weihnachtsspeisen. Linz, S. 1, 74, 78, 80.

(обратно)

483

C. Craber. Op. cit., p. 143–144; O. Moro. Volkskundliches aus dem Kärntner Nockgebiet. Klagenfurt, 1952, S. 85.

(обратно)

484

E. Burgstaller. Weihnachtsbrauchtum. «Atlas von Oberösterreich». Linz, 1960, S. 175–178; C. Craber. Op. cit., p. 165; O. Moro. Oswald ob Kleinkirchheim. Klagenfurt, 1951, S. 181; «Österreichische Volkskunde…», S. 214–216.

(обратно)

485

«Österreichische Volkskunde…», S. 214; E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke und Weihnachtsspeisen. Linz, 1957, S. 80–82.

(обратно)

486

E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke und Weihnachtsspeisen, S. 85; «Österreichische Volkskunde..», S. 219–220.

(обратно)

487

C. Cugitz. Op. cit., p. 155; E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke und Weihnachtsspeisen, S. 88.

(обратно)

488

E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke und Weihnachtsspeisen, S. 75, 86.

(обратно)

489

A. Haberlandt. Op. cit., S. 15; E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke…, S. 85.

(обратно)

490

E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke…, S. 74–76.

(обратно)

491

«Österreichische Volkskunde…», S. 218; E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke…, S. 42, 84–85; H. Freudenthal. Das Feuer im Deutschen Glauben und Brauch. Berlin u. Leipzig, 1931, S. 369.

(обратно)

492

C. Cugitz. Op. cit., s. 158, 164; L. Schmidt. Der hdngende Christbaum. «Österreichische Zeitschrift für Volkskunde», NS, Bd. XVII, 1963, S. 240.

(обратно)

493

C. Cugitz. Op. cit., p. 157, 158; W. Haid. Op. cit., p. 34; R. Wolfram. Christbaum und Weihnachtsgrün. «Österreichischer Volkskundeatlas», 2 — Lief., 1965, S. 13–19, 34–36, 51–55.

(обратно)

494

A. Haberlandt. Op. cit., p. 46.

(обратно)

495

E. Burgstaller. Brauchtumsgebäcke und Weihnachtsspeisen, S. 92–94; «Österreichische Volkskunde…», S. 92–94.

(обратно)

496

C. Cugitz. Op. cit., p. 165.

(обратно)

497

E. Burgstaller. Lebendiges Jahresbrauchtum…, S. 22–23.

(обратно)

498

E. Burgstaller. Lebendiges Jahresbrauchtum in Oberösterreich, S. 22–23.

(обратно)

499

G. Graber. Op. cit., p. 14; A. Spamer. Weihnächten in alter und neuer Zeit. Jena, 1937, S. 8; G. Cugitz. Op. cit., p. 5; «Österreichische Volkskunde…», S. 52, 74–75.

(обратно)

500

C. Hansmann. Masken, Larven, Schemen. München, 1959, S. 375; E. Fehrle. Op. cit., p. 58.

(обратно)

501

H. Dietschy. Der Umzug der Stopfer ein alter Maskenbrauch des Bündner Oberlandes. Archives suisses, des traditions des populaires, t. XXXVII, 1939, S. 34–41; E. Fehrle. Op. cit., p. 63; H. Holding. Berchtenbräuche im steirischen Ennsbereich. «Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien». 1965, S. 322–325, 328–329.

(обратно)

502

«Schweizer Volksleben», hrsg. Н. Brockmann-Jerosch (далее — «Schweiz. Volksl.»). Zürich, 1928, Bd. I, S. 3; E. Fehrle. Feste, Volksbräuche im Jahreslauf der Europäischen Völker. Kassel, 1955, S. 15; F. Moser-Gossweiler. Volksbräuche der Schweiz. Zürich, 1940, S. 182.

(обратно)

503

C. Gugitz. Fest- und Brauchtumskalender für Österreich, Süddeutschland und die Schweiz. Wien, 1955, S. 134–136; R. Weiss. Volkskunde der Schweiz. Erlenbach — Zürich, 1946, S. 188; E. Hoffmann-Krayer. Feste und Bräuche des Schweizer Volkes. Zürich, 1913, S. 95; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 182.

(обратно)

504

«Schweiz. Volksl.», Bd. I, S. 56; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 181.

(обратно)

505

Ibid., S. 57.

(обратно)

506

G. Gugitz. Op. cit., p. 136.

(обратно)

507

Ibid., p. 134–136.

(обратно)

508

«Atlas der Schweizer Volkskunde» (далее — «Atlas»). Basel, T. 2, Lief. 3, 1955, S. 231–233; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 23–24, 186.

(обратно)

509

R. Weiss. Op. cit., p. 126.

(обратно)

510

R. O. Frick. La pluie de la Saint Médard. «Schweizerisches Archiv für Volkskunde», 1930, Bd. 30, Hf. 2–3, S. 88; G. Gugitz. Op. cit., p. 125; Aus dem Volksmund und Volksglauben v. A. Müller. «Schweizerisches Archiv für Volkskunde», 1908, S. 17.

(обратно)

511

«Atlas», T. 2, Lief. 2, S. 158.

(обратно)

512

Ibid., Lief. 1, S. 46–50.

(обратно)

513

E. Hoffmann-Krayer. Op. cit., p. 96; «Atlas», T. 2. Lief. 3, S. 268, S. 4–6.

(обратно)

514

G. Binder. Aus dem Volksleben des Zücher Unterlandes. «Schweizerisches Archiv für Volkskunde», Bd. 26, 1925, Hf. 3, S. 111; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 201.

(обратно)

515

«Schweiz. Volksl.», Bd. I, S. 26, Bd. II, S. 10–11, 25.

(обратно)

516

«Schweiz. Volksl.», Bd. I, S. 27; «Atlas», T. 2. Lief. 1, S. 1–10; E. Hoffmann-Krayer. Op. cit., p. 97–98; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 24, 190–197.

(обратно)

517

K. Meuli. Bettelumzüge im Totenkultus und Opferritual und Volksbrauch. «Schweizerisches Archiv für Volkskunde», 1928, S. 8–9; «Atlas», T. 2; Lief. 1, p. 7, 10, Lief. 3, p. 288–293; E. Hoffmann-Krayer. Op. cit., p. 102–103.

(обратно)

518

«Atlas», t. 2, Lief. 3, S. 268–269; W. Mannhardt. Op. cit., Zweiter TeiL S. 189–191; «Handwörterbuch des deutschen Aberglaubens», Bd. II, S. 53–56, 87; «Atlas», T. 2, Lief. 3, S. 245; E. Hoffmann-Krayer, Früchtbarkeitsriten im Schweizer Volksbrauch. «Schweizerisches Archiv für Volkskunde», 1907–1908, Hf. 3–4, S. 242.

(обратно)

519

«Atlas», T. 2, Lief. 3, S. 262; C. Hansmann. Masken, Schemen, Larven, Volksmasken der Alpenländer. München, 1959, S. 3–15; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 25, 202–206.

(обратно)

520

O. Frick. Le peuple et la Prevision to temps. «Schweizerisches Archiv für Volkskunde», Bd. 26, Hf. 3, S. 93, 259.

(обратно)

521

«Schweiz. Volksl.», Bd. I, S. 85; «Atlas», T. 2, Lief. 2.

(обратно)

522

«Atlas», T. 2, Lief. 1, S. 145–148.

(обратно)

523

E. Hoffmann-Krayer. Op. cit., p. 108; 109; «Atlas», T. 2, Lief. 1, S. 43–45; «Schweiz. Volksl.», Bd. I, S. 87; «Handwörterbuch des deutschen Aberglaubens», Bd. VI, S. 1032.

(обратно)

524

«Atlas», T. 2. Lief. 1, S. 14–16; 22–30; R. Weiss. Op. cit., p. 170.

(обратно)

525

R. Weiss. Op. cit., p. 170; «Atlas», T. 2, Lief. 1, S. 15–19.

(обратно)

526

R. Weiss. Op. cit., p. 133, 171, 172; «Atlas», T. 2, Lief. 1, S. 31–42; E. Hoffmann-Krayer. Op. cit., p. 254.

(обратно)

527

F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 206, 209; R. Weiss. Op. cit., p. 128.

(обратно)

528

«Atlas», t. II, Lief. I, S. 24, 73; С. B. Binder. Op. cit., p. 198.

(обратно)

529

«Schweiz. Volksl.», Bd. I, S. 79; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 16, 75.

(обратно)

530

«Schweizer Volksleben», Bd. I, S. 113; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 16–17; «Atlas», T. 2, Lief. 1, S. 75–80.

(обратно)

531

«Atlas», T. 2, Lief 1, S. 85–87; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 66.

(обратно)

532

F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 17, 66.

(обратно)

533

«Schweizer Volksleben», Bd. I, S. 3–4; F. Moser-Gossweiler. Op. cit., p. 15–16. E. Tappolt. Vom Schicksal der armen Seelen in den Walliser Sagen. «Schweizerisches Archiv für Volkskunde», Bd. XXX, Hf. 2–3, 1930. S. 93–97.

(обратно)

534

T. Dömötör. Ungarische Volksglauben und ungarische Volksbräuche zwischen Ost und West. «Europa et Hungaria». Budapest, 1965, S. 319.

(обратно)

535

«Magyar néprajza». Budapest, 1938, köt. III, ol. 257.

(обратно)

536

E. Fehrle. Feste- und Volksbräuche im Jahreslauf europäischen Völker. Kassel, 1955.

(обратно)

537

«Magyar néprajza», köt. IV, ol. 323.

(обратно)

538

J. Manga. Ünnepek, szokások az lpoly menten. Budapest, 1968, ol. 27.

(обратно)

539

«Magyar néprajza». köt. III, ol. 338.

(обратно)

540

Ibid., ol. 300.

(обратно)

541

J. Manga. Op. cit., ol. 30.

(обратно)

542

«Венгерские новости», 1961, № 12.

(обратно)

543

«Magyar néprajza», köt. III, ol. 339.

(обратно)

544

J. Manga. Op. cit., p. 40.

(обратно)

545

Ibid.

(обратно)

546

А. Сендреи. «Котьолаш». Follia Ethnographika. Budapest, 1949, стр. 34–39.

(обратно)

547

«Magyar néprajza», köt. III, ol. 339.

(обратно)

548

J. Manga. Op. cit., ol. 34.

(обратно)

549

T. Dömötör. Naptari ünnepek — népi szinjatszás. Budapest, 1964, ol. 153.

(обратно)

550

E. Pocs. A karácsonyi vacsora es a karácsonyi asztal hiedelemköze. Budapest, 1965, 159.

(обратно)

551

«Magyar néprajza», köt. III, ol. 266.

(обратно)

552

S. Bàlint. Magyar népszokasok. Budapest, 1938, ol. 118.

(обратно)

553

J. Manga. Op. cit., p. 71.

(обратно)

554

Ibid., p. 72.

(обратно)

555

Ibid., p. 94.

(обратно)

556

E. Fehrle. Op. cit.,

(обратно)

557

E. Pocs. Op. cit., p. 117.

(обратно)

558

J. Manga. Op. cit., p. 95.

(обратно)

559

Ibid., ol. 121.

(обратно)

560

Ibid., p. 78.

(обратно)

561

Ibid.

(обратно)

562

Ibid., p. 77.

(обратно)

563

Ibid., p. 102.

(обратно)

564

Ibid.

(обратно)

565

«Magyar néprajza», köt. III, ol. 342.

(обратно)

566

J. Manga. Op. cit., p. 103.

(обратно)

567

E. Pocs. Op. cit., p. 118.

(обратно)

568

«Magyar néprajza», köt. III, ol. 360.

(обратно)

569

«Europa et Hungaria», s. 321.

(обратно)

570

«Magyar néprajza», köt. IV, ol. 336.

(обратно)

571

M. Kiss. Adatok a pomazi szerben korácsonyi ünnepközeseg. «Ethnographia», 1964, ol. 102.

(обратно)

572

J. Manga. Op. cit., p. 98.

(обратно)

573

J. Manga. Op. cit., p. 98.

(обратно)

574

Ibid., ol. 71.

(обратно)

575

Я. Манга. Полоцкая обрядность изгнания кисе и европейские связи. «Folia Ethnographia», Budapest, 1949, стр. 6.

(обратно)

576

«Magyar néprajza», IV, ol. 267.

(обратно)

577

Ibid.

(обратно)

578

Ibid., köt. III, ol. 345.

(обратно)

579

«Венгерские новости», 1962, № 1.

(обратно)

580

A. Szyfer. Zwyczaye, obrzędy i wierzenia mazurów i warmiaków. Olsztyn, 1968, s. 18.

Uniwersytet Jagielloński. Katedra i Zakład Etnografii Słowian, Archiwum Rękopisow, N inw. 1778.

(обратно)

581

J. Holúby. Národopisné práce. Bratislava, 1958, S. 411.

(обратно)

582

Willibald von Schulenburg. Wendisches Volkstum in Sage, Brauch und Sille, Berlin, 1882, S. 126.

(обратно)

583

«Boży Rok w zwyczajach i obrzędach ludu żywieckiego». Kraków, 1935, s. 24.

(обратно)

584

Yvo Stolářík, Hrčava. Ostrava, [б/г] s. 54.

(обратно)

585

W. Klinger. Doroczne święta ludowe a tradycje grecko-rzymskie. Kraków, 1931, s. 75–78.

(обратно)

586

B. Pernica. Rok na Moravském Horácku, Havl. Brod., 1951, s. 25.

(обратно)

587

Lutosława Hajówna. Zimowe obrzędy i zwyczaje w Tyńcu pod Krakowem. «Rocznik Muzeum Etnograficznego w Krakowie». Kraków, 1967, s. 174; O. Kolberg. Dzieła wszystkie. Wrocław-Poznań, t. 18, s. 43

(обратно)

588

A. Vaclavík. Výroční obyčeje a lidové umění. Praha, 1959, s. 80; П. Г. Богатырев. Народный театр чехов и словаков. «Вопросы теории народного искусства». М., 1971, стр. 108.

(обратно)

589

R. Bednárík. Duchovná kultura slovenského l’udu. «Slovenská vlastivěda», dil. II. Martin; 1943, s. 80.

(обратно)

590

Yvo Stolářík. Hrčava, Ostrava, s. 199.

(обратно)

591

A. Vaclavík. Op. cit., p. 97.

(обратно)

592

А. Ермолов. Народная сельскохозяйственная мудрость, ч. I. СПб., 1901, стр. 588.

(обратно)

593

J. St. Bystroń. Etnografia Polski. Poznań, 1947, s. 171.

(обратно)

594

S. Dworakowski. Kultura społeczna ludu wiejskiego na Mazowszu nad Narwią, Białystok, 1964; A. Vaclavík. Op. cit., p. 48.

(обратно)

595

W. Klinger. Obrzędowość ludowa Boźego Narodzenia. Poznań, 1926, s. 89; он же. Doroczne święta ludowe a tradycje grecko-rzymskie. Kraków, 1931.

(обратно)

596

A. Vaclavík. Op. cit., p. 61.

(обратно)

597

Muzeum Etnograficzne w Krakowie. Archiwum Rękopisów, N 219.

(обратно)

598

R. Bednárík. Op. cit., p. 76.

(обратно)

599

O. Kolberg. Op. cit., t. 43, p. 15.

(обратно)

600

K. Fojtík. О Sirovatka. Rosicko-Oslavansko. Praha, 1960; s. 152.

(обратно)

601

B. Pernica. Rok na Moravském Horácku, Havl. Brod 1951, s. 25.

(обратно)

602

A. Lipiński. Pozostałości kultury tradycyjnej w tódzkich rodzinach robotniczych. «Łódzkie studia etnograficzne», t. VII. Łódż, 1965, s. 30; A. Szyfer. Op. cit., p. 19.

(обратно)

603

O. Kolberg. Op. cit., t. 43, p. 15–16.

(обратно)

604

Ibid., t. 11, p. 142.

(обратно)

605

Ibid., t. 10, p. 186, 187.

(обратно)

606

A. Szyfer. Op. cit.. p. 19, 20.

(обратно)

607

E. Schneeweis. Feste und Volksbräuche der Sorben. Berlin, 1953, s. 88–89. B. Pernica. Op. cit., p. 30.

(обратно)

608

J. Maciejewska-Pavković. Zdobnictwo obrzędowe wsi Białostockiej. «Polska Sztuka Ludowa» (в дальнейшем — P. Sz. L.), 1966, 2, s. 120.

(обратно)

609

R. Bednárík. Op. cit.

(обратно)

610

O. Kolberg. Op. cit., t. 5; cz. I, p. 194.

(обратно)

611

M. Jastrzębska. Wróżby i zabiegi magiczne związane z dniem wigilijnym w powiecie Brzezińskim. «Łódzkie studia etnograficzne», t. III. Łódż, 1961, s. 82.

(обратно)

612

J. Tomeś. Vánoční obyčeje na Valašsku «Národopisné aktuality», 1968, N 3–4, S. 470.

(обратно)

613

F. Kotula. Z Sandomierskiej Puszczy. Kraków, 1962, s. 38.

(обратно)

614

O. Kolberg. Op. cit., t. 5, cz. I. p. 193.

(обратно)

615

A. Wójcik. Zwyczaje doroczne pogórzan, в кн.: Nad rzeką Ropą. Kraków, 1965, s. 261.

(обратно)

616

K. Fojtík, O. Sirovatka. Op. cit., p. 151.

(обратно)

617

A. Vaclavík. Op. cit., p. 58.

(обратно)

618

Семенятку в Краковском воеводстве приготавливали так: в горшке распаривали льняное и конопляное семя в небольшом количестве воды, семя растирали до тех пор, пока оно не «пустит молоко», затем этот суп процеживали и заправляли мукой.

(обратно)

619

R. Bednárík. Op. cit., p. 85.

(обратно)

620

Ibid., p. 82.

(обратно)

621

S. Dworakowski. Op. cit., p. 33.

(обратно)

622

Ibid., p. 34.

(обратно)

623

O. Kolberg. Op. cit., t. 35, p. 14.

(обратно)

624

Ibid., t. 33, cz. I, p. 112.

(обратно)

625

Ibid., t. 16, p. 101.

(обратно)

626

A. Szyfer. Op. cit., p. 24.

(обратно)

627

S. Dworakowski. Op. cit., p. 37.

(обратно)

628

S. Kotula. Z Sandomierskiej Puszczy. Kraków, 1962, s. 40.

(обратно)

629

O. Kolberg. Op. cit., t. 35, p. 14, 15.

(обратно)

630

Ibid., t. 33, cz. I, p. 113.

(обратно)

631

R. Bednárík. Op. cit., p. 81.

(обратно)

632

Ibid., p. 68.

(обратно)

633

B. Pernica. Op. cit., p. 28; J. Tomeš. Op. cit., p. 172.

(обратно)

634

O. Kolberg. Op. cit., p. 20, cz. I, p. 74; Ibid., t. 16, p. 101; Lutosława Hajówna. Op. cit., p. 176.

(обратно)

635

O. Kolberg. Op. cit., t. 48, p. 63.

(обратно)

636

J. Holúby. Op. cit., p. 412.

(обратно)

637

R. Bednárík. Op. cit., p. 80.

(обратно)

638

A. Vaclavík. Tradicia l’udovej drevorezby. Bratislava, 1937, s. 114.

(обратно)

639

A. Vaclavík. Op. cit. p. 69.

(обратно)

640

M. Jastrzębska. Op. cit., p. 91.

(обратно)

641

Ibid., p. 91.

(обратно)

642

A. Vaclavík. Výroční obyčeje, s. 64.

(обратно)

643

A. Vaclavík. Op. cit., p. 69.

(обратно)

644

M. Jastrzębska. Op. cit., p. 92.

(обратно)

645

K. Fojtík, O. Sirovátka. Op. cit., p. 152.

(обратно)

646

M. Jastrzębska. Op. cit., p. 87.

(обратно)

647

B. Pernica. Op. cit., p. 201.

(обратно)

648

J. Stolářík. Hrčava, s. 198.

(обратно)

649

S. Dworakowski. Op. cit., p. 39.

(обратно)

650

F. Kotula. Teatralność zwyczajów i obrzędów, P. Sz. L., 1952, N 6, s. 336; B. Pernica. Op. cit., p. 30.

(обратно)

651

Lutosława Hajówna. Op. cit., p. 178.

(обратно)

652

О. Ганцкая. Материалы командировки в ПНР, 1959 г. Архив ИЭ, ф. 26, ед. хр. 6.

(обратно)

653

В. Pernica. Op. cit., p. 29.

(обратно)

654

S. Dworakowski. Op. cit., p. 56.

(обратно)

655

Ibid., p. 42.

(обратно)

656

J. Hanus. Bajeslowny kalendarz slovańsky. Praha, 1860, s. 46. Цит. по кн.: О. Kolberg. Op. cit., t. 5, cz. I, p. 197.

(обратно)

657

F. Kotula. Ż Sandomierskiej Puszczy…, s. 44.

(обратно)

658

J. St. Bystroń. Etnografia Polski. Poznań, 1947, s. 174.

(обратно)

659

S. Dworakowski. Op. cit., p. 42; J. St. Bystroń. Op. cit., p. 174.

(обратно)

660

R. Bednárík. Op. cit., p. 83.

(обратно)

661

A. Vaclavík. Op. cit., p. 105.

(обратно)

662

F. Kotula. Ż Sandomierskiej Puszczy…, s. 44.

(обратно)

663

«Boży Rok w zwyczajach i obrzędach ludu Zywieckiego», Kraków, 1935.

(обратно)

664

R. Bednárík. Op. cit., p. 84.

(обратно)

665

F. Kotula. Ż Sandomierskiej Puszczy…, s. 84–88; он же. Teatralność zwyczajów…, s. 336.

(обратно)

666

Muzeum Etnograficzne w Krakowie. Archiwum Rękopisów, 150/I, teka IV, 16.

(обратно)

667

F. Kotula. Teatralność zwyczajów…, s. 338.

(обратно)

668

S. Dworakowski. Op. cit., p. 57.

(обратно)

669

O. Kolberg. Op. cit., t. 39, p. 64.

(обратно)

670

S. Dworakowski. Op. cit., p. 58.

(обратно)

671

Ibid., p. 60, 61.

(обратно)

672

A. Wójcik. Zwyczaje doroczne Pogórzan, в кн.: «Nad rzeką Ropą. Zarys kultury ludowej powiatu Gorlickiego». Kraków, 1965, s. 263.

(обратно)

673

A. Wójcik. Op. cit., pp. 264–266.

(обратно)

674

O. Kolberg. Op. cit., t. 40, p. 86; M. Ulehlová-Tilschová. Česká stráva lidová. Praha, 1945, s. 364–366.

(обратно)

675

J. Olędzki. Doroczne pieczywo obrzędowe północno-wschodniej Polski. P. Sz. L., 1961, N 1, s. 3, 4.

(обратно)

676

Muzeum Etnograficzne w Krakowie. Archiwum Rękopisów, N 329; Uniwersytet Jagelloński. Katedra i Zakład Etnografii Słowian, Archiwum Rękopisów, N 1774a.

(обратно)

677

«Tvořivost českého lidu v tradiční umělecké výrobě». Praha, 1953, s. 164.

(обратно)

678

В. Я. Пропп. Русские аграрные праздники. Ленинград, 1963, стр. 28. А. Б. Зернова. Материалы по сельскохозяйственной магии в Дмитровском крае. «Советская этнография», 1932, № 3, стр. 17–37.

(обратно)

679

R. Bednárík. Op. cit., p. 76.

(обратно)

680

О. Kolberg. Op. cit., t. 23, p. 66.

(обратно)

681

Ibid., t. 39, p. 371.

(обратно)

682

J. Dekowski. Stan i problematyka badań nad obrzędowością. «Łódzkie studia etnograficzne», t. V Łódż, 1963, s. 85.

(обратно)

683

O. Kolberg. Op. cit., t. 26, p. 72.

(обратно)

684

R. Bednárík. Op. cit., p. 83.

(обратно)

685

S. Dworakowski. Op. cit., p. 62.

(обратно)

686

B. Pernica. Op. cit., p. 33.

(обратно)

687

F. Kotula. Z Sandomierskiej Puszczy…, s. 45; он же. Teatralność zwyczajów i obrzędów, P. Sz. L.; 1952; N 6, s. 337; Lutosława Hajówna. Op. cit., p. 185.

(обратно)

688

F. Kotula. Teatralność zwyczajów…, s. 337.

(обратно)

689

K. Moszyński. Kultura ludowa słowian, t. II, cz. 2, wyd. 2. Warszawa, 1968, s. 295.

(обратно)

690

S. Dworakowski. Op. cit., p. 55.

(обратно)

691

A. Wójcik. Op. cit., p. 267.

(обратно)

692

J. Madejewska-Pavković. Op. cit., p. 124.

(обратно)

693

П. Г. Богатырев. Народный театр чехов и словаков, стр. 105. Č. Zibrt. Veselé chvile v živote lidu čeśkého. Vyšehrad — Praha, 1950, s. 92.

(обратно)

694

Č. Zibrt. Vesele chvile v živote lidu čeśkého. Vyšehrad — Praha, 1960, s. 98; он же. Staročeské výroĭní obyčeje, pověry, slavnosti a zábavy prostonarodni, v Praze. MDCCC LXXXIX, s. 16, pozn. 21.

(обратно)

695

S. Dworakowski. Op. cit., p. 55.

(обратно)

696

O. Kolberg. Op. cit., t. 23, p. 66.

(обратно)

697

K. Moszyński. Op. cit., t. II, cz. 2, p. 281.

(обратно)

698

O. Kolberg. Op. cit., t. 48, pp. 66, 67; A. Wójcik. Op. cit., p. 267.

(обратно)

699

O. Kolberg. Op. cit., t. 5, cz. I, p. 249; О. Ганцкая. Материалы командировки в ПНР 1959 г. Архив ИЭ, ф. 26. L. Hajówna. Op. cit., p. 179.

(обратно)

700

О. Kolberg. Op. cit., t. 18, p. 45; K. Moszyński. Op. cit., t. II, cz. 2, p. 293, 294.

(обратно)

701

A. Vaclavík. Op. cit., p. 51.

(обратно)

702

K. Moszynski. Op. cit., t. II, cz. 2, p. 294.

(обратно)

703

O. Kolberg. Op. cit., t. 33, cz. I, p. 124; K. Moszyński. Op. cit., t. II, cz. 2, p. 295.

(обратно)

704

F. Kotula. Z Sandomierskej Puszczy… s. 46; S. Dworakowski. Op. cit., p. 57; O. Kolberg. Op. cit., t. 23, p. 66; C. Zibrt. Veselé chvile v živote lidu českého.

K. Moszyński. Op. cit., t. II, cz. 2, p. 295.

(обратно)

705

Ibid., p. 295.

(обратно)

706

Ibid., p. 296.

(обратно)

707

S. Dworakowski. Op. cit., p. 43–45.

(обратно)

708

B. Pernica. Op. cit., p. 125.

(обратно)

709

O. Kolberg. Op. cit., t. 5, cz. 1, p. 197, 198; L. Hajówna. Op. cit., p. 179.

(обратно)

710

Československá vlastivěda, díl III, Lidova kultura, Praha, 1969, str. 69.

(обратно)

711

J. Madejewska-Pavković. Op. cit., p. 121.

(обратно)

712

B. Pernica. Op. cit., p. 22.

(обратно)

713

R. Bednárík. Duchovna kultura slovenského l'du, Slovenská vlastvěda. Martin, 1943, s. 79.

(обратно)

714

Речь идет о сербах, черногорцах, македонцах, исповедующих в большинстве православие, хорватах, словенцах (по преимуществу католики) и славянском мусульманском населении. Зимние обычаи македонцев описаны С. А. Токаревым.

(обратно)

715

М. Милиħевиħ. Живот срба сељака. «Српски етнографски зборник», 2 од. «Живот и обичаjи народни», књ. I. Београд. 1894, стр. 147; Е. Schneeweis. Die Weihnachtbräuche der Serbokroaten. Wien, 1925, S. 1, 35 и др. У католиков (хорваты, словенцы) пост — адвент длился 4 недели, а у православных (сербы, черногорцы, македонцы) — 40 дней.

Следует иметь в виду, что дни святых у католиков и православных не совпадают, что связано со старым и новым календарем.

(обратно)

716

V. Novak. Slovenska ljudska kultura. Ljubljana, 1960, s. 216–217; P. M. Turnšek. Pod vernim krovom. Ob ljudskih običajih skoz cerkveno leto. Od kresa do adventa. Gorica, 1946, s. 70–72.

(обратно)

717

E. Schneeweis. Op. cit., p. 1.

(обратно)

718

M. Cavazzi. Godina dana hrvatskih narodnih običaja, kn. II. Oko Božića. Zagreb, 1939, s. 107; V. Rožić. Prigorje. «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. XIII, sv. 1. Zagreb, 1908, s. 30.

(обратно)

719

P. M. Turnšek. Op. cit., Od kresa do adventa, s. 72.

(обратно)

720

E. Schneeweis. Op. cit., p. 1.

(обратно)

721

В. И. Чичеров. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI–XIX веков. «Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая», т. XL. М., 1957, стр. 37; Б. Дробњаковиħ. Етнологиjа народа Jугославиjе, Први део. Београд, 1960, стр. 76; М. Милиħевиħ. Указ. соч., стр. 147; Е. Schneeweis. Op. cit., p. 1.

(обратно)

722

В. И. Чичеров. Указ. соч., стр. 37; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 176.

(обратно)

723

М. Cavazzi. Op. cit., p. 107; E. Schneeweis. Op. cit., p. 2.

(обратно)

724

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 176; Ш. Кулишиħ. Из старе српске религиjе. Новогодишњи обичаjи. Београд, 1970, стр. 12–13; М. Милиħевиħ. Указ. соч., стр. 149; М. Cavazzi. Op. cit., p. 107; V. Mödendorfer. Verovanja, uvere in običaji slovencev, kn. 2. Prazniki, Celje, 1948, s. 22–23; E. Schneeweis. Op. cit., p. 3–4.

(обратно)

725

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 177; Д. Ђорђевиħ. Живот и обичаjи народни у Лесковачкоj Морави. «Српски етнографски зборник», 2 од. «Живот и обичаjи народни», књ. 31. Београд, 1958, стр. 543; В. Караџиħ. Живот и обичаjи народа србскога. Београд, 1957, стр. 8; он же. Српски Рjечник…, Београд, 1935, стр. 56; М. Милоjевиħ. Песме и обичаjи укупног народа србског, књ. I. Београд, 1869, стр. 55–56; «Etnološko-folkloristička ispitivanja u Neumi i okolini», «Glasnik Zemaljskog muzeja u Sarajevu, Etnologija», sv. XIV. Sarajevo, 1959, s. 136; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 23–27; E. Schneeweis. Op. cit., p. 6–7; P. M. Turnšek. Op. cit., Od kresa do adventa, s. 19–21.

(обратно)

726

М. Милиħевиħ. Указ. соч., стр. 149; M. Cavazzi. Op. cit., p. 5–6; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 27, 28; P. M. Turnšek. Op. cit., Od kresa do adventa, s. 22–26; E. Schneeweis, Op. cit., p. 6–8.

(обратно)

727

П. Влаховиħ. Бродарево и његова околина. Београд, 1968, стр. 153–154; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 57.

(обратно)

728

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 176–177; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 159; «Etnološka i folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju». — «Glasnik Zemaljskog muzeja u Sarajevu. Etnologija», sv. XV–XVI. Sarajevo, 1961, s. 223; M. Cavazzi. Op. cit., p. 7; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 33–39; P. М. Turnšek. Op. cit., Od kresa do adventa, s. 26–28; B. Širola. Navalja na Pagu. «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. XXXI, sv. 2. Zagreb, 1938, s. 133.

(обратно)

729

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 177; I. Milčetić. Koleda u južnih slavena. «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. XXII. Zagreb, 1917, s. 1, 14–19 и др.

(обратно)

730

П. Г. Богатырев. Полазник у южных славян, мадьяров, словаков, поляков и украинцев. «Lud słowianski», t. III. Krakow, 1954, стр. 108; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 177, 186; J. Вукмановиħ. Божиħни обичаjи у Боки Которскоj. «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. 40. Zagreb, 1962, s. 491–492; Д. Ђорђевиħ. Указ. соч., стр. 325–331, 354–355; «Etnološka i folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju», s. 224; S. Kulišić. О ulozi i značenju životinjskog i ljudskog polaženika. «Etnološki pregled», 6–7. Beograd, 1965, s. 49–51; E. Schneeweis. Op. cit., p. 75–79.

(обратно)

731

Г. Бабовиħ. Оролик. «Српски етнографски зборник». «Живот и обичаjи народни», књ. 34. Београд, 1963, стр. 65; С. Кнежевиħ, М. Jовановиħ. Jарменовцн. «Српски етнографски зборник». «Расправе и грађа», књ. 4. Београд, 1958, стр. 107; М. Милиħевиħ. Указ. соч., стр. 161; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 161; Е. Schneeweis. Op. cit., p. 13.

(обратно)

732

Д. Ђорђевиħ. Указ. соч., стр. 544; В. Караџиħ. Живот и обичаjи народа српскога, стр. 8–9; М. Милиħевиħ. Указ. соч., стр. 159; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 59; «Etnološka i folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju», стр. 221; M. Cavazzi. Op. cit., p. 7–8; E. Schneeweis. Op. cit., p. 13.

(обратно)

733

Большинство поверий и магических действий сочельника и рождества были одинаковыми, поэтому они приводятся вместе при описании сочельника.

(обратно)

734

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 181, 183–184; Ш. Кулишиħ. Божиħна печеница. «Гласник етнографског музеjа у Београду», кн, XV. Београд, 1940; он же. Из старе српске религиjе… стр. 53–72; он же. Porijeklo i značenje božičnog obrednog hljeba u južnih slovena. «Glasnik Zemaljskog muzeja u Sarajevu. Etnologija», sv. VIII. Sarajevo, 1953, s. 9, 12, 14, 15, 17, 21; М. Милиħевиħ. Указ. соч., стр. 162; A. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 64; «Etnološka i folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju», s. 222, 225; M. Cavazzi. Op. cit., p. 32, 36–42; V. Novak. Op. cit., p. 218; E. Schneeweis. Op. cit., p. 36.

(обратно)

735

Г. Бабовиħ. Указ. соч., стр. 66; J. Вукмановиħ. Указ. соч., стр. 492–493, 497–498; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 177–179; С. Дучиħ. Живот и обичаjи племена Куча. «Српски етнографски зборник», 2 од. «Живот и обичаjи народни», књ. 20. Београд, 1931, стр. 237–238; Т. Ђорђевиħ. Преисламски остатци међу jугословенским муслиманама. «Наш народни живот», књ. 6. Београд, 1932, стр. 35–36; A. Jовиħевиħ. Малесиjа, «Српски етнографски зборник», 1 од. «Насеља и порекло становништва», књ. 15. Београд, 1923, стр. 128; В. Караџиħ. Српски Рjечник, стр. 12; С. Кнежевиħ, М. Jовановиħ. Указ. соч., стр. 107; Ш. Кулишиħ. Из старе српске религиjе…, стр. 32–47; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 64–65; М. Филиповиħ. Различита етнолошка грађа из Црне Горе и Санцака. «Српски етнографски зборник», 4 од. «Расправе и грађа», књ. 5. Београд, 1967, стр. 192; «Etnološka i folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju», s. 222–225; «Etnološko-folkloristička ispitivanja u Neumi i okolini», s. 135; M. Cavazzi. Op. cit., p. 13–21; V. Novak. Op. cit., p. 217; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1, Od adventa do posta, s. 42–44; E. Schneeweis. Op. cit., p. 23, 28–29; B. Širola. Op. cit., p. 314.

(обратно)

736

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 181–182; М. Cavazzi. Op. cit., p. 25–30; I. Kotarski. Lobor. «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. XXI. Zagreb, 1917, s. 193; V. Novak. Op. cit., p. 219; «Lepenica». Sarajevo, 1963, s. 532; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1, Od adventa do posta, s. 33–34.

(обратно)

737

В. Я. Пропп. Русские аграрные праздники. Ленинград, 1963, стр. 22; Г. Бабовиħ. Указ. соч., стр. 66; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 180–181, 185; В. Караџиħ. Живот и обичаjи народа српскога, стр. 11; он же. Српски Рjечник, стр. 35–36; Ш. Кулишиħ. Из старе српске религиje…, стр. 44–47; «Etnološka i folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju», s. 222; M. Cavazzi. Op. cit, p. 21–25, 46–47; S. Korenić. Život, jezik i običaji Stupnicana kraj Zagreba. «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», sv. I. Zagreb, 1896, s. 215; I. Kotarski. Op. cit, p. 193, 215; V. Novak. Op. cit, p. 217; V. Rožić. Op. cit., p. 30; E. Schneeweis. Op. cit., p. 31.

(обратно)

738

V. Mödendorfer. Op. cit., p. 74; V. Novak. Op. cit., p. 218; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1, Od adventa do posta, s. 32, 36–37.

(обратно)

739

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 186.

(обратно)

740

Г. Бабовиħ. Указ. соч., стр. 65–66; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 182; A. Bortulin. Običaju u Belom na otoku Kresu. «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. XI, sv. 1. Zagreb, 1906, s. 151; A. Čatić. Božić kod muslimana (Prozor u Bosni). «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. XXVI. Zagreb, 1928, стр. 379; «Etnološka i folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju», s. 224; «Etnološko-folkloristička istraživanja u Žepi». «Glasnik Zemaljskog muzeja u Sarajevu. Etnologija», sv. XIX. Sarajevo, 1964, s. 205; «Etnološko-folkloristička ispitivanja u Neumi i okolini», s. 136; M. Frano. Božični običaji i vjerovanja (sv. Martin u Meðumurju). «Zbornik za narodni život i običaji južnih slavena», kn. XII, sv. 2. Zagreb, 1907, s. 298; M. Cavazzi. Op. cit., p. 10–11, 34–35; «Lepenica», s. 353; V. Novak. Op. cit., p. 217; P. Petrović. Božični običaje (Aleksinačko Pomoravje). «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. XXVI. Zagreb, 1928, s. 143; E. Schneeweis. Op. cit., p. 29; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1, Od adventa do posta, s. 31–32, 34, 35.

(обратно)

741

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 186–187; В. Караџиħ. Живот и обичаjи народа српскога, стр. 12; он же. Српски Рjечник, стр. 295; М. Милиħевиħ. Указ. соч., стр. 160; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 68; A. Bortulin. Op. cit., p. 152–155; M. Cavazzi. Op. cit., p. 48–49, 66–77; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 91, 93; V. Novak. Op. cit., p. 219–220; P. M. Turnšek. Op. cit., Od adventa do posta, s. 51–52.

(обратно)

742

J. Вукмановиħ. Указ. соч., стр. 494, 497; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч. стр. 181; С. Дичиħ. Указ. соч., стр. 236, 238; В. Караџиħ. Живот и обичаjи народа српскога, стр. 11; он же. Српски Рjечник, стр. 36; A. Bortulin. Op. cit., p. 152; A. Čatić. Op. cit., p. 379; M. Cavazzi. Op. cit., p. 21–25 и др.; «Lepenica», s. 353; I. Mikac. Godisni običaji (Brest u Istri). «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. XXIX, sv. 1. Zagreb, 1933, s. 215; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 59–60, 76–77, 86–87, 94, 96; V. Novak. Op. cit., p. 219; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1. Od adventa do posta, p. 31, 35–36; E. Schneeweis. Op. cit., p. 23.

(обратно)

743

J. Вукмановиħ. Указ. соч., стр. 494–495; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 179; М. Филиповиħ. Указ. соч., стр. 192; «Etnološko-folkloristička ispitivanja u Žepi», s. 205; Š. Kulišić. Porijeklo i značenje božičnog obrednog hljeba, s. 21.

(обратно)

744

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 177–190; S. Korenić. Op. cit., p. 213–216; M. Cavazzi. Op. cit., p. 49–53; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 58–125; V. Novak. Op. cit., p. 217–220; P. M. Turnšek. Op. cit., Od adventa do posta, s. 9–54; E. Schneeweis. Op. cit., p. 67, 73 и др.

(обратно)

745

С. Кнежевиħ, М. Jовановиħ. Указ. соч., стр. 109. «Etnološko-folkloristička istraživanja u Žepi», s. 205.

(обратно)

746

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 186; В. Караџиħ. Живот и обичаjи…, стр. 10–11; он же. Српски Рjечник, стр. 35–36; М. Филиповиħ. Указ. соч., стр. 192; «Etnološko-folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju», s. 224–225.

(обратно)

747

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 181; «Etnološko-folkloristička ispitivanja u Neumi i okolini», s. 135.

(обратно)

748

Г. Бабовиħ. Указ. соч., стр. 67; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 184. В. Караџиħ. Живот и обичаjе…, стр. 10; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 72; «Etnološko-folkloristička ispitivanje u Neumi i okolini», s. 136; M. Frano. Op. cit., p. 299; M. Cavazzi. Op. cit., p. 36–42; Š. Kulišić. Porijeklo i značenje božičnog obrednog hljeba, s. 22.

(обратно)

749

Г. Бабовиħ. Указ. соч., стр. 67–68; J. Вукмановиħ. Указ. соч., стр. 501–502; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 185–186; В. Караџиħ. Живот и обичаjи…, стр. 312–313; С. Кнежевиħ, М. Jовановиħ. Указ. соч., стр. 109; Ш. Кулишиħ. Из старе српске религиje…, стр. 92, 106, 107, 109. I. Павловиħ. Качер и качерци. Београд, 1928, стр. 93; Љ. Пеħо. Обичаjи и веровала из Босне. «Српски етнографски зборник», 2 од. «Живот и обичаjи», кл. 14. Београд, 1925, стр. 368; М. Филиповиħ. Бељешке о народном животу и обичаjима на Гласинацу. «Гласник Земаљског музеjа у Сараjеву. Историjа и етнологиjа», св. X. Capajevo, 1955, стр. 125–126; он же, Етнолошке бељешке из источне Херцеговине. «Српски етнографски зборник», 4 од. «Расправе и грађа». кл. 5. Београд, 1967, стр. 266; A. Čatić. Op. cit., p. 379–380; «Etnološko-folkloristička istraživanja u Livanjskom polju», s. 222; «Etnološko-folkloristička istraživanja u Žepi», s. 204; M. Cavazzi. Op. cit., p. 50–53; «Lepenica», s. 352–353; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 83; V. Novak. Op. cit., p. 220.

(обратно)

750

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 186.

(обратно)

751

Там же, стр. 190; М. Cavazzi. Op. cit., p. 81.

(обратно)

752

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 190; В. Караџиħ. Живот и обичаjи…, стр. 10–11.

(обратно)

753

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 190; М. Frano. Op. cit., p. 299–300; M. Cavazzi. Op. cit., p. 58–59; S. Korenić. Op. cit., p. 216; J. Kotarski. Op. cit., p. 195; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 42–44, 47–48; V. Novak. Op. cit., p. 221; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1, Od adventa do posta, s. 56–59; E. Schneeweis. Op. cit., p. 83.

(обратно)

754

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 190; М. Cavazzi. Op. cit., p. 58; S. Korenić. Op. cit., p. 216; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 51; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1, Od adventa do posta, s. 60–61.

(обратно)

755

У сербов и черногорцев этот же обычай имеет место 22 марта в день 40 мучеников.

(обратно)

756

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 191; М. Cavazzi. Op. cit., p. 59–60; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 51–56; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1, s. 62–65.

(обратно)

757

Б. А. Рыбаков. Календарь IV века из земли полян. «Сов. арх.», № 4, 1962, стр. 70.

(обратно)

758

Г. Бабовиħ. Указ. соч., стр. 60; J. Вукмановиħ. Указ. соч., стр. 503; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 181, 193; С. Дуħиħ. Указ. соч., стр. 239; М. Ђорђевиħ. Указ. соч., стр. 354; С. Кнежевиħ, М. Jовановиħ. Указ. соч., стр. 110; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 77–81; В. Николиħ. Природа у веровалима и обичаjима у Сретечкоj жупи. «Гласник Етнографског Института САНУ», IX–X (1960–1961). Београд, 1961, стр. 119; J. Павловиħ. Указ. соч., стр. 94; М. Филиповиħ. Различита етнолошка грађа из Црне Горе и Саицака, стр. 192; он же. Различита етнолошка грађа с Косова и Метохиjе. «Српски етнографски зборник», 4 од. «Расправе и грађа», кл. 5. Београд, 1967, ст,р. 64; «Etnološka i folkloristička ispitivanja u Livanjskom polju», s. 222; S. Korenić. Op. cit., p. 216; J. Kotarski. Op. cit., p. 195; «Lepenica», p. 353; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 127–130, 137–139; V. Novak. Op. cit., p. 221; V. Rožić. Op. cit., p. 32–33; E. Schneeweis. Op. cit., p. 23, 83; P. M. Turnšek. Op. cit., kn. 1, s. 67–75.

(обратно)

759

Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 193; Љ и Д. Jанковиħ. Народне игре, кл. IV. Београд, 1948, стр. 186–188.

(обратно)

760

Г. Бабовиħ. Указ. соч., стр. 60; П. Влаховиħ. Указ. соч., стр. 157; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 189, 192–193; В. Караџиħ. Живот и обичаjи…, стр. 26; он же. Српски Рjечник, стр. 34; С. Кнежевиħ, М. Jовановиħ. Указ. соч., стр. 110–111; М. Милоjевиħ. Указ. соч., стр. 82, 85; В. Чаjкановиħ. Босиљак. «Гласник Етнографског музеjа у Београду», т. X. Београд, 1935, стр. 7; М. Филиповиħ. Различита етнолошка грађа с Косова и Метохии, стр. 64; J. Čolić. Godišni običaji (Varoš u Slavoniji). «Zbornik za narodni život i običaje južnih slavena», kn. 21, sv. I. Zagreb, 1916, p. 145; «Etnološko-folkloristička ispitivanje u Neumi i okolini», p. 136; M. Frano. Op. cit., p. 300–301; M. Cavazzi. Op. cit., p. 60–67, 77–81; T. Mikac. Op. cit., p. 217; J. Milčetić. Op. cit., p. 6, 9, 10; V. Mödendorfer. Op. cit., p. 144–156; E. Schneeweis. Op. cit., p. 88–93; V. Tanović. Dva priloga о biranju kraljeva u Dalmaciji. «Zbornik za narodni život i običaje..», kn. 35. Zagreb, 1951, s. 35–37, 41–42.

(обратно)

761

М. Арнаудов. Годишни празнични песни. «Българско народно творчество». София, 1962, кн. V, стр. 7.

(обратно)

762

Хр. Вакарелски. Български празнични обичаи. София, 1943, стр. 113.

(обратно)

763

Полевые материалы автора. Архив на Етнографския институт с музей (далее Арх. ЕИМ), № 367–II, стр. 272, 291, 327; № 396–II, стр. 24, 290, 333; Ал. Мартинов. Народописни материали от Граово. «Сборник за народни умотворения и народопис» (далее СбНУ). София, 1938, кн. XLIX, стр. 741; Н. Хайтов. Асенов-град в миналото. София, 1965, стр. 279; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 113.

(обратно)

764

Вл. Примовски. Родопски празнични обичаи от гр. Устово. СбНУ. София, 1963, кн. L, стр. 245; Сим. Русакиев. Народни песни на малоазийските българи в Новопазарско, СбНУ, София, 1956, кн. XLVII, стр. 463; М. Арнаудов. Фолклорни материали от Родопско. СбНУ. София, 1930, кн. XXXVIII (2), стр. 12–13; П. Коледаров. Народописни и фолклорни материали от с. Плевня. Драмско. СбНУ. София, 1963, кн. L, стр. 114.

(обратно)

765

Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 113; М. Арнаудов. Български народни празници (далее — Празници…). София, 1943, стр. 20; «Народни умотворения, записани преди освобождението от разни места». Съобщава Н. Чехларов. СбНУ. София, 1910–1911, кн. XXVI, отд. I, стр. 294; Д. Маринов. Народна вяра и религиозни народни обичаи. СбНУ. София, 1914, кн. XXVIII; стр. 526; Н. Геров. Речник на българския език. Пловдив, 1895, ч. I, стр. 448, Арх. ЕИМ, № 367–II, стр. 291; № 396–II, стр. 311, 353, 371, 398.

(обратно)

766

Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 115–116; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 527–528; М. Арнаудов. Празници…, стр. 21–22; Н. Геров. Указ. соч., стр. 106; Архим. Евтимий. Народни поверия, обреди и обичаи. «Годишник на Софийския университет». София, 1943, стр. 45–46; П. Цв. Поплюбенов. Баба Era или сборник от различии вярвания, народни лекувания, магии, баяния и обичаи от Кюстендилско. Търново, 1887, стр. 24; А. Селищев. Семейната служба (курбан) в България и Македония и сръбската «слава». «Македонски преглед», год V. София, 1929, кн. 2, стр. 33–77; Я. Захариев. Пиянец. СбНУ. София, 1949, кн. XLV, стр. 187, П. Коледаров. Указ. соч., стр. 114; Арх. ЕИМ, № 367–II, стр. 291, 327; № 396-II, стр. 24, 371, 383, 398.

(обратно)

767

Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 115–116; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 528–529; Арх. ЕИМ, № 366-II.

(обратно)

768

М. Арнаудов. Празници, стр. 22–23.

(обратно)

769

Д. Маринов. Указ. соч., стр. 534–535.

(обратно)

770

Д. Маринов. Указ. соч., стр. 535.

(обратно)

771

Д. Маринов. Указ. соч., стр. 270–271; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 119–120; Рад. Тодоров. Сборник «Трънски край». София, 1940, стр. 229; Ал. Мартинов. Указ. соч., стр. 718, Р. Ангелова. Село Радуил. Самоковско. Народопис и говор. «Известия на семинара по славянска филология при СДУ». София, 1948, кн. VIII–IX, стр. 205.

(обратно)

772

Д. Маринов. Указ. соч., стр. 271; Сим. Русакиев. Указ. соч., стр. 459; П. Стаматов. Народописни и фолклорни материали от село Ясъюг, Гюмюрджинско. СбНУ. София, 1963, кн. L, стр. 206–207; Вл. Примовски. Указ. соч., стр. 238; Н. Геров. Указ. соч., стр. 172.

(обратно)

773

Р. Ангелова. Указ. соч., стр. 205; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 119; П. Коледаров. Указ. соч., стр. 109; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 271–273; Р. Славейков. Български народни обичаи и вярвания. София, 1924, стр. 147–149; М. Арнаудов. Празници…, стр. 24–26; он же. Обичаи и песни от Източна Тракия. «Списание на Българската академия на науките» (СпБАН). София, 1913, кн. VI, стр. 117; СбНУ. София, 1894, кн. X, стр. 3; Г. Палашев. Из живота и обичаите на банатските българи. СбНУ, София, 1906–1907, кн. XXII–XXIII, стр. 12–13; Ал. Мартинов. Указ. соч., стр. 718–719.

П. Костиħ. Разлике у новогодишњим обичаjима у областима косовског-ресавског и млађег херчеговачког говора. «Гласите Етнографског музеjа у Београду» (далее ГЕМ). Београд, 1963, кн. XXVI, стр. 69; он же. Новогодњи обичаjи Jадар-вуков Завичаj. ГЕМ, 1964, кн. XXVII, стр. 402; он же. Новогодшњи обичаjи у Ресави. ГЕМ, 1966, књ. XXVIII–XXIX, стр. 192–193; М. Turnšek. Pod vernim krovom, Kn. I. Ljubljana, 1943, стр. 19–21, 33; М. Арнаудов. Коледни песни и обичаи. Сб. «Българско народно творчество», под ред. М. Арнаудова и X. Вакарелского. София, 1962, кн. V, стр. 33–36; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 272–273; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 119; Р. Ангелова. Указ. соч., стр. 203; М. Арнаудов. Празници…, стр. 23–26.

(обратно)

774

М. Арнаудов. Празници…, стр. 23–26; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 273–274; П. Костиħ. Указ. соч., стр. 69, 402; Š. Kulišić. О ulozi i znaćenju źivotinskog i ljudskog polaženika. «Etnološki pregled». Beograd, 1963, kn. 6–7, str. 49–58; V. Cajkanović. Studije iz religije i folklora, SE Zbornik, kn. XXXI, str. 130–136; K. Moszyński. Kultura ludowa słowian. Kraków, 1929, t. II, z. 1, str. 363. С. Токарев. Религиозные верования восточнославянских народов. М.—Л., 1937, стр. 34–33; П. Богатырев. Полазник у южных славян, маджаров, словаков и украинцев. Опыт сравнительного изучения славянских обрядов. «Lud Słowiański», Kraków, 1932, т. III, ч. I, стр. 212–273; Б. Дробњковиħ. Етнологиjа народа Jугослаиjе. Београд, 1960, стр. 177.

(обратно)

775

Коледни обичаи, песни и благословки. Записал Д. Г. Сокеров. СбНУ. София, 1896, кн. XIII, отд. III, стр. 3; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 276.

(обратно)

776

Арх. ЕИМ, № 396-II, стр. 371, 387.

(обратно)

777

Р. Ангелова. Указ. соч., стр. 203; М. Арнаудов. Празници…, стр. 26; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 274–273; Xр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 19.

(обратно)

778

М. Арнаудов. Празници…, стр. 26; он же. Коледни песни и обичаи, стр. 16–17, 36–37; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 274–273.

(обратно)

779

М. Арнаудов. Празници…, стр. 26; он же. Коледни песни и обичаи, стр. 16–17, 36–37; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 274–273.

(обратно)

780

М. Арнаудов. Коледни песни… стр. 35.

(обратно)

781

Там же, стр. 56; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 276–277; 296–297; Сим. Русакиев. Указ. соч., стр. 458; Вл. Примовски. Указ. соч., стр. 238; П. Коледаров. Указ. соч., стр. 109; Й. Захариев. Каменица. СбНУ. София, 1935, кн. XL, стр. 230–231; Д. и К. Молерови. Народописни материали от Разложко. СбНУ. София, 1954, кн. XLVIII, стр. 390–391; Н. Хайтов. Асеновград в миналото. София, 1965, стр. 268; М. Арнаудов. Фолклор от Еленско. СбНУ. София, 1913, кн. XXVII, стр. 361; СбНУ. София, 1896, кн. XIII, стр. 3; «Коледни обичаи, песни и благословия». Записал П. Атанасов. СбНУ. София, 1893, кн. IX, отд. II, стр. 3–4; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 15; Арх. ЕИМ, № 367–II.

(обратно)

782

Д. Маринов. Указ. соч., стр. 280–303; М. Арнаудов. Празници…, стр. 28, 33–34; Р. Ангелова. Указ. соч., стр. 205–206; Г. Ангелов. Кюстендил, 1900, стр. 25; П. Цв. Поплюбенов. Указ. соч., стр. 25–26; СбНУ. София, 1900, кн. XVI и XVII, стр. 4–5; СбНУ. София, 1892, кн. VIII, стр. 9; СбНУ. София, 1906–1907, кн. XXII–XXIII, стр. 2–3. Арх. ЕИМ, № 396–II, стр. 349, 372, 420; № 366–II, стр. 149, 182; № 367–II, стр. 327.

(обратно)

783

Арх. ЕИМ, № 396–II, стр. 25, 291, 312, 349, 367–II, стр. 254, 293, 327. Архим. Евтимий. Указ. соч., стр. 36; К. Шапкарев. Сборник от български народни умотворения. София, 1891, кн. VII, стр. 156; Н. Геров. Указ. соч., стр. 58; Н. Хайтов. Село Яврово, Асеновградско. София, 1958. стр. 146; М. Арнаудов. Фолклорни материали от Родопско, стр. 3, 8, 13; он же. Коледни песни и обичаи, стр. 56; он же. Фолклор от Еленско, стр. 361; он же. Празници…, стр. 31–33, 35; П. Стаматов. Указ. соч., стр. 206–207; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 278–279; Р. Славейков. Указ. соч., стр. 9; Хр. Вакарелски. Български празнични обичаи, стр. 15–16; Р. Ангелова. Указ. соч., стр. 206; П. Цв. Поплюбенов. Указ. соч., стр. 28; Е. Schneeweis. Die Weinnachtsbräuche der Serbokroaten. Wien, 1925, S. 147; Chr. Vakarelski. Etnografia Bułgarii. Wrocław, 1965, S. 288–289; В. Чичеров. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI–XIX веков. «Труды Института этнографии», н. с., т. XI. М., 1957, стр. 64–67; А. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу, 1865, т. I, стр. 378, Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 181–182; Народи Jугославиjе. САНУ. Београд, 1965, кн. CCCaXXV (13), стр. 88; М., М. Turnšek. Op. cit., p. 44–45.

(обратно)

784

М. Арнаудов. Празници…, стр. 30; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 15; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 308–309; Р. Ангелова. Указ. соч., стр. 206–207; Ив. Кепов. Народописнн, животописнн и езикови материали от с. Бобошево, Дупнишко, СбНУ. София, 1936, кн. XLII, стр. 133; Ал. Мартинов. Указ. соч., стр. 724.

(обратно)

785

СбНУ, София, кн. I (1889), стр. 1–2; кн. III (1890), отд. III, стр. 3; кн. VIII (1892), стр. 3–4; Chr. Vakarelski. Op. cit., 289–290; Xp. Вакарелски. Указ. соч., стр. 123–127; М. Арнаудов. Празници… стр. 32–33; он же. Коледни песни и обичаи, стр. 61–62, 276; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 309–310; Ст. Ватйов. Коледни обнчан, песни и благословня от Софийско. СбНУ, 1890, кн. III, отд. «Народни умотворения», стр. 3.

(обратно)

786

Й. Захариев. Каменица, стр. 187; Ал. Мартинов. Указ. соч., стр. 726–727; Д. и К. Молерови. Указ. соч., стр. 390, Вл. Примовски. Указ. соч., стр. 238; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 334–333; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 10; М. Арнаудов. Празници, стр. 42; Сп. Гълъбов. Народни обичаи в с. Перущица. Пловдивско. «Родопски напредък». Пловдив, 1912 г., IX, кн. V и VI, стр. 149; Архим. Евтимий, Указ. соч., стр. 42–43; Арх. ЕИМ, Ne 366–II, стр. 132, 186; № 367–II, стр. 233, 294; № 396–II, стр. 294, 331, 374, 389, 403, 422–423.

(обратно)

787

«Зимин празници и песни». Сб. «Българско народно творчество». София, 1962, кн. V, стр. 284; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 10; Р. Тодоров. Указ. соч., стр. 232; П. Цв. Поплюбенов. Указ. соч., стр. 3; Й. Захариев. Кюстендилската котловина. София, 1963, стр. 382; Арх. ЕИМ, № 367–II, стр. 236, 330; М. Арнаудов. Годишни празнични песни, стр. 11; W. Mannhardt. Wald und Feldkulte. Berlin, 1903, t. I, S. 313, 316–317, t. II, S. 327.

(обратно)

788

Арх. ЕИМ, № 394-11, стр. 39–42; В. Илиев. Народни обичаи от Троян, Ладвания. СбНУ. София, кн. IV (1891), стр. 207; кн. XXII–XXIII (1906–1907), стр. 3; М. Арнаудов. Празници…, стр. 46–48; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 10–11; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 339–342.

(обратно)

789

Арх. ЕИМ, № 394–II, стр. 40.

(обратно)

790

Ал. Мартинов. Указ. соч., стр. 727; Й. Захариев. Кюстендилско крайще. СбНУ. София, 1918, кн. XXXII, стр. 171–172; он же. Каменица, стр. 189–194; «Зимни празници и песни», стр. 283; М. Арнаудов. Кукери и русалии. Вградена невеста. «Студии върху българските обреди и легенди». СбНУ. София, 1920, кн. XXXIV, стр. 40, 43, 46–32; Ив. Кепов. Народописни, живописни и езикови материали от с. Бобошево, Дупнишко, СбНУ, София, 1936, кн. XLII, стр. 118–119. Хр. Попстоилов, Джамала. Българска сбирка. София, 1904, кн. XI, стр. 437; Н. Велецкая. О новогодних русалиях (К вопросу о значении фольклорных материалов в исследовании языческой обрядности). Сб. «Славяне и Русь». М., 1968, стр. 394–400; Р. Ангелова. Указ. соч., стр. 206–212; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 344.

(обратно)

791

В. Кличкова. Божикни обичаи во Скопска котлина. Гласник на етнолошкиот Музеj во Скопjе. Скопjе, 1960, стр. 233–248; Н. Велецкая. Указ. соч., стр. 394–400; Б. Дробњаковиħ. Указ. соч., стр. 187–190.

(обратно)

792

Й. Захариев. Каменица, стр. 189–191; он же. Пиянец, стр. 181–182; Н. Велецкая. Указ. соч., стр. 394–400.

(обратно)

793

А. Веселовский. Генварские русалии и готские игры в Византии. Разыскания в области русского духовного стиха. Сб. ОРЯС. СПб., 1889, № 6, гл. XIV, стр. 261, 286.

(обратно)

794

Д. Маринов. Указ. соч., стр. 342; М. Арнаудов. Празници…, стр. 48; Арх. ЕИМ, № 396–II, стр. 293; № 367–II, стр. 293.

(обратно)

795

Д. Маринов. Указ. соч., стр. 344–347; М. Арнаудов. Указ. соч., стр. 30–51; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 15; Р. Славейков. Указ. соч., стр. 125; Й. Захариев. Каменица, стр. 197; Вл. Примовски. Указ. соч., стр. 238; П. Коледаров. Указ. соч., стр. 111; Арх. ЕИМ, № 396–II, стр. 296, 352, 358, 389.

(обратно)

796

Арх. ЕИМ, № 367–II, стр. 257.

(обратно)

797

Арх. ЕИМ, № 367–II, стр. 257; Хр. Вакарелски. Указ. соч., стр. 15; М. Арнаудов. Празници… стр. 52–53; Д. Маринов. Указ. соч., стр. 353–355; Р. Славейков. Указ. соч., стр. 126; Н. Хайтов. Асеновград в миналото, стр. 271; Й. Захариев. Кюстендилската котловина, стр. 386.

(обратно)

798

С. Romaios. Cultes populaires de la Thrace, Athénes, 1949, p. 159–160.

(обратно)

799

Д. Маринов. Указ. соч., стр. 355–356; М. Арнаудов. Празници… стр. 53.

(обратно)

800

Для описания современных обрядов использованы материалы Л. В. Марковой (Л. В. Маркова. Полевые дневники. Архив Института этнографии АН СССР, ф. 33, Д. 22).

(обратно)

801

Т. Panfile. Sărbătorile la romini. Bucuŗeşti, 1914, стр. 127–130.

(обратно)

802

Ibid., р. 131–132.

(обратно)

803

Ibid., р. 136.

(обратно)

804

Ibid., р. 138–145.

(обратно)

805

Ibid., р. 145–146.

(обратно)

806

Ibid., р. 147.

(обратно)

807

Ibid., р. 149–156.

(обратно)

808

Ibid., р. 176–177.

(обратно)

809

Ibid., р. 178.

(обратно)

810

Ibid., р. 179–181.

(обратно)

811

Ibid., р. 195.

(обратно)

812

Ibid., р. 196.

(обратно)

813

Ibid., р. 201–204.

(обратно)

814

С. А. Токарев. Религиозные верования восточнославянских народов XIX — начала XX века. М.—Л., 1957, стр. 108–109.

(обратно)

815

Sim. Fł. Marian. Sărbătorile la Români. Bucureşti, v. 1, 1898, стр. 5.

(обратно)

816

Ibidem.

(обратно)

817

Ibid., p. 5–161.

(обратно)

818

Ibid., p. 161–215.

(обратно)

819

Ibid., p. 225. Этот праздник близок к «бабину дню» (день повивальной бабки) болгар (8 января).

(обратно)

820

Ibid., р. 220–227.

(обратно)

821

Ibid., р. 228–238.

(обратно)

822

Г. А. Арш, И. Г. Сенкевич, Н. Д. Смирнова. Краткая история Албании. М., 1965, стр. 42–44; «Historia е Shqipërisë», v. I. Tiranë, 1959, f. 366–368. Архив внешней политики России (далее — АВПР), ф. Гл. архив V — А2, оп. 181, д. 673, лл. 4, 5, 10, 11, 24; д. 675, л. 2, 19, 25, 26, 37; д. 668, л. 5, 14; д. 867, л. 70–71 об.

(обратно)

823

Албанец-мусульманин «… почитает Георгия-победоносца и Николая-чудотворца, и если мулла не знает тех слов, которые нужны, чтобы вылечить его больного ребенка, он несет его к соседнему священнику или монаху. Он сохранил христианские имена и носит на шее медальон с изображением креста» («Албанский узел», сб. изд. Ком-академии. М., 1925, стр. 137 и др.). Русский консул в Призрене И. Ястребов сообщал в 1880 г., что во многих православных селах в окрестностях Призрена нет священнослужителей, некому совершать обряды крещения и погребения: «… эти православные грозят пригласить к себе в села латинских фратров или даже турецких имамов» (АВПР, ф. Гл. архив V — А2, оп. 181. д. 675, л. 26). О подобных фактах и смешанных браках есть свидетельства и в других документах: оп. 181, д. 669, лл. 10, 12, 31/об.; д. 674, л. 5; д. 868; лл. 20/об. — 21; см. также М. Барьяктарович. Традиционные социальные коллективы и этническое самосознание в Косово и Метохии, «Советская этнография», 1969, № 3, стр. 103–105; Б. Недељковиħ. Канун Лека Дукађина. Арбанашко обичаjно право. «Анали Правног факултета у Београду», 1956, № 4, стр. 442, 450; J. Трифуноски. Урвач и Jаловаjие. Два торбешка села у Полог. «Гласник Етнографског Института САН», т. 1, № 1–2. Београд, 1952, стр. 417, 418; С. S. Coon. The mountains of Giants a racial and cultural study of the North Albanian mountain Ghegs. Cambridge, 1950, p. 36.

(обратно)

824

P. Bartl. Die albanischen Muslime zur Zeit der nationalen Unabhängigkeitsbewegung. Wiesbaden, 1968.

(обратно)

825

Этот календарь изучен албанским ученым Роком Зойзи на материалах местности Люмы, расположенной на северо-востоке Албании. R. Zojzi. Gjurmët е nji kalendari primitiv në popullin t’onë. «Buletin i Institute të Shkencavet». Tiranë, 1949, N 1, f. 85–112.

(обратно)

826

В. А. Гордлевский. Материалы для османского народного календаря. Избр. соч., т. IV. М., 1968, стр. 89.

(обратно)

827

В. А. Гордлевский. Силуэты Турции. Избр. соч., т. III. М., 1962, стр. 58.

(обратно)

828

Р. Зойзи сравнивает это исчисление с вавилонским и египетским календарем, где год также считался равным 360 дням (R. Zojzi. Op. cit., p. 96).

(обратно)

829

P. Зойзи (Op. cit., p. 92) опровергает мнение австрийского путешественника Й. Гана, который полагал, что началом года по народным представлениям является сентябрь (J. Hahn. Albanesische Studien. Jena, 1854).

(обратно)

830

Димитриев день приходится на 26 октября ст. стиля (или на 8 ноября нового стиля), день св. Мартина — на 11 ноября нового стиля. Как видим, албанский народный календарь, именуя свои основные вехи по православным или католическим святым, не придерживается точных дат.

(обратно)

831

В народе говорят, обращаясь к молчаливому человеку: «Тебе что, святой Мартин рот заткнул?» (R. Zojzi. Op. cit., p. 95).

(обратно)

832

J. Трифуноски. Указ. соч., с. 418; В. А. Гордлевский. Силуэты Турции, стр. 63; R. Zojzi. Op. cit., p. 111.

(обратно)

833

R. Zojzi. Op. cit., p. 106.

(обратно)

834

Ibid., p. 111.

(обратно)

835

В. Николиħ. Прилог проучивању обичаjа славе («фесте») код католичких шиптара у околнни Пеħи (Метохиjа). «Гласник Етнографског института Српске Академиjе наука», кн. IV–VI, 1955–1957, стр. 366–375; В. Недељковиħ. Указ. соч., стр. 452; V. Xhaçka. Disa zakone në festa kalendarike popullore në Devoll. «Buletin i Universitetit shteteror të Tiranes. Seria shkencat shoqerore», 1959, N 3, f. 271–272; K. Ulqini. Doke, veshje, zeje a besim në Mat., Ibid., 1960, N 4, f. 239.

(обратно)

836

A. H. Веселовский. Разыскания в области русского духовного стиха. «Сборник отделения русского языка и словесности АН», т. XXXII. СПб., 1883, стр. 104; Historia е letërsisë shqipe, v. I. Tiranë, 1959, f. 25; A. Fico. Kerkime folklorike në krahinen e Zagorisë. «Buletin i Universitetit të Tiraras», 1961, N 2, f. 136; V. Xhaçka. Op. cit., p. 270–271.

(обратно)

837

R. Zojzi. Op. cit., p. 109.

(обратно)

838

«Historia e letërsisë shqipe», v. I, f. 25.

(обратно)

839

R. Zozj. Op. cit., p. 99–103; E. Schneeweis. Die Weichnachtsbräuche der Serbokroaten. Wien, 1925, S. 175–177.

(обратно)

840

Само слово «buzem», «buzmi bujar», употреблявшееся только при исполнении данного обряда, остается неясным. Э. Шнеевейс приводит следующее толкование известного австрийского албанолога Н. Йокля: на северо-восточном гегийском говоре местности Риека «buze» означает «губы», «рот», «край». Йокль сближает его с албанск. «bire, brime» — «дырка», чешск. «roub» «колышек», польск. «гąb» — «край, кайма, рубец», чешек, «roubiti» — «бить, надрезать» и полагает, что «buzem» — это расколотый — > щель, трещина (отверстие) — > отколотый кусок (там же, стр. 176)

(обратно)

841

«Hylli i Dritës», 1923, f. 29, цит. по: R. Zojzi. Op. cit., p. 100.

(обратно)

842

Ibid., p. 102.

(обратно)

843

Ibidem.

(обратно)

844

Ibid., p. 111.

(обратно)

845

V. Xhaçka. Op. cit., p. 268.

(обратно)

846

Ibid.; Historia e letërsisë shqipe, v. I, f. 26.

(обратно)

847

M. Baffi. Albania. «Il Milione. Enciclopedia di geografie, usi e costumi», v. IV. Novara, 1960, p. 498.

(обратно)

848

A. Fico. Op. cit., p. 136.

(обратно)

849

В. Латышев. О некоторых эолических и дорических календарях. СПб., 1883, стр. 24, 38, 43, 53.

(обратно)

850

Гесиод. Работы и дни. Земледельческая поэма. Перевод В. Вересаева. М., 1927, стих. 615–616, 479–480, 383–384.

(обратно)

851

С. Megas. Greek Calendar Customs. Athens, 1958, p. 21.

(обратно)

852

Ibid., p. 22–23; E. Schneeweis. Die Weichnachtsbräuche der Serbokroaten. Wien, 1925, S. 210.

(обратно)

853

L. Durell. Reflections on a Marine Venus. A companion to the landscape of Rhodos. London, [s. a.] p. 192.

(обратно)

854

L. Durell. Op. cit., p. 192; C. Megas. Op. cit., p. 25–26.

(обратно)

855

C. Megas. Op. cit., p. 27.

(обратно)

856

C. Megas. Op. cit., p. 36.

(обратно)

857

E. Schneeweis. Die Weichnachtsbräuche der Serbokroaten. Wien, 1925, S. 174.

(обратно)

858

Таково же мнение E. Кагарова («Религия древних славян». М., 1918, стр. 40).

(обратно)

859

У древних греков в день Нового года было принято возобновлять «живой», «новый» огонь в алтаре Аполлона в Делосе и торжественно переносить его на остров Лемнос (Е. Schneeweis. Op. cit., p. 174).

(обратно)

860

С. Megas. Op. cit., p. 36.

(обратно)

861

Ibid., p. 37; L. Durell. Op. cit., p. 193.

(обратно)

862

C. Megas. Op. cit., p. 29.

(обратно)

863

Ibid., p. 30–31.

(обратно)

864

В. И. Чичеров. Зимний период русского народного земледельческого календаря. М., 1957, стр. 38.

(обратно)

865

Ф. Ф. Велишский. Быт греков и римлян. Прага, 1878, стр. 417.

(обратно)

866

J. Th. Bent. Aegean islands. The Cyclades. Chicago, 1969, p. 273. В некоторых селах в первый день рождества едят цыплят, а свинину на второй день (С. Megas. Op. cit., p. 29).

(обратно)

867

E. Schneeweis. Op. cit., p. 204.

(обратно)

868

E. Кагаров. Религия древних славян, стр. 41, 42. Этот ученый полагает, что обрядовое рождественское печенье (которое в России часто изготовлялось в виде различных животных) — это замена реальных жертвенных животных (там же).

(обратно)

869

А. Н. Веселовский. Разыскания в области русского духовного стиха. VII — румынские, славянские и греческие коляды, «Сб. отделения русского языка и словесности». СПб., 1883, т. 32, стр. 108.

(обратно)

870

Во Фракии обязательным рождественским блюдом, кроме пшеничной каши (коливо), была вареная белая фасоль. Каждый присутствующий за столом должен был взять по три полных ложки от этих блюд (C. Megas. Op. cit., p. 31).

(обратно)

871

E. Schneeweis. Op. cit., p. 209, 210; I. Καζαβη. Οι Δωδεκανησιοι. Νεα-Υορκη, 1950, σελ. 42–43.

(обратно)

872

Сведения относятся к Фракии. На столе перед иконами ставят обязательно 9 различных блюд (С. Megas. Op. cit., p. 30).

(обратно)

873

Так делают на острове Родос (L. Durell. Op. cit., p. 198). Древние славяне, совершая трапезы в честь предков (Рода и Рожениц), или съедали кушанья сами, или отставляли их в сторону: это была доля предков (Е. Кагаров. Религия древних славян, стр. 19).

(обратно)

874

С. Megas. Op. cit., p. 30.

(обратно)

875

С. Megas. Op. cit., p. 32.

(обратно)

876

C. Megas. Op. cit., p. 31. (Македония); L. Durell. Op. cit., p. 193 (Родос).

(обратно)

877

Ф. Ф. Велишский. Указ. соч., стр. 415, 416.

(обратно)

878

Е. Кагаров. Культ фетишей, растений и животных в Древней Греции. СПб., 1913, стр. 182–184. Автор связывает цепью логических рассуждений ритуальное срубание деревьев (что имеет отголосок в рождественской обрядности европейских народов) с ношением срубленного дерева в процессии, т. е. с майским деревом (там же, стр. 188).

(обратно)

879

С. Megas. Op. cit., p. 30–32. Этот автор полагает, что обычай украшать оливковые ветви орехами византийцы унаследовали от римлян. В деревнях современной Греции над входной дверью дома вбивают гвоздь или крюк, на который вешают венки, ветви, букеты при исполнении различных обрядов, ныне ставших традиционными праздниками.

(обратно)

880

С. Megas. Op. cit., p. 33.

(обратно)

881

Там же, стр. 32. Сведения относятся к острову Крит и Пропонтиде (побережье Мраморного моря).

(обратно)

882

С. Megas. Op. cit., p. 31, 40, 44.

На острове Китнос (архипелаг Киклады) коливо приготовляется из поджаренных зерен, смешанных с медом и сыром. Она называется «остумитос» (οστουμιτος), потому что в этот вечер непрерывно на улицах гремят барабаны («барабанить» — στουμπανιςω) — Th. Bent. Op. cit., p. 435.

(обратно)

883

C. Megas. Op. cit., p. 44; Ανθια Τευκρου. 'Η ςοντανη Κυπρος. London, 1963, σελ. 25.

(обратно)

884

A. H. Веселовский. Указ. соч., стр. 124.

(обратно)

885

С. Megas. Op. cit., p. 40, 41. На острове Карпатосе пирог для вола называется вонопита (βονοπιττα), на Скиросе (возоклёра) (βοδοκλορα).

(обратно)

886

С. Megas. Op. cit., p. 40–45.

(обратно)

887

L. Durell. Op. cit., p. 193.

(обратно)

888

C. Megas. Op. cit., p. 39.

(обратно)

889

Круглые хлебцы, которые подают детям в некоторых местностях, называются «κολαντον».

(обратно)

890

J. Th. Bent. Op. cit., p. 129; С. Megas. Op. cit., p. 38.

(обратно)

891

C. Megas. Op. cit., p. 46.

(обратно)

892

К. Кагаров. Культ фетишей…, стр. 13, 20, 31, 70–74.

(обратно)

893

С. Megas. Op. cit., p. 45–47; I. Καζαβη. Στο ιδιο, σελ. 59–60. Более подробно о «парности» календарных праздников см.: В. И. Чичеров. Указ. соч., стр. 16–18.

(обратно)

894

Уместно напомнить, что окуривание дома, оберегающее его от всякой нечисти, производят с лемеха. Е. Кагаров считает, что апотропейное значение металла зависит от того, что он создан руками человека и духи не имеют над ним силы. Этот ученый полагает, что и звон бубенчиков возле рождественских костров, т. е. металлический звук призван отпугивать нечистую силу («Культ фетишей…», стр. 83), но надо полагать, что отпугивание — это отнюдь не главный элемент в обряде: звон бубенчиков, которые вешают на шею домашнему скоту и вожакам стада овец и коз, заменяют самих этих животных (так же как и «животные» маски на карнавалах). Функция отпугивания приписывается колокольчикам, уже как вторичная этимология, может быть бессознательно самим народом.

(обратно)

895

Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 26; G. Megas. Op. cit., p. 46, 47.

(обратно)

896

Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 26; G. Megas. Op. cit., p. 47–48.

(обратно)

897

C. Megas. Op. cit., p. 39, 48.

(обратно)

898

Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 27–29; I. Καζαβη. Στο ιδιο, σελ. 58; C. Megas. Op. pit., p. 33–37; T. Vlachos. Geister- und Dämonenverstellungen im südosteuropäischen Raum griechischer Sprach Zugehörigkeit. «Österreichische Zeitschrift für Volkskunde», Neue Serie, Bd. 74, H. 3. Wien, 1971, S. 236–240.

(обратно)

899

C. Megas. Op. cit., p. 35.

(обратно)

900

Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 28, 33. Блины были одним из обрядовых поминальных кушаний на Руси. В традиционный день поминания умерших, в так называемую Дмитриевскую субботу, которая «сохранила в своих обрядах явный отпечаток родового культа предков и связана с представлением о смерти и покойниках, которые могут покровительствовать или вредить», готовили кутью, кисель и блины, причем блин — специально поминальный (В. И. Чичеров. Указ. соч., стр. 39).

(обратно)

901

С. Megas. Op. cit., p. 34; T. Vlachos. Op. cit., p. 237.

(обратно)

902

I. Καζαβη. Στο ιδιο, σελ. 58.

(обратно)

903

B. И. Чичеров. Указ. соч., стр. 39.

(обратно)

904

Там же, стр. 73.

(обратно)

905

С. Megas. Op. cit., p. 51; L. Durell. Op. cit., p. 193; I. Καζαβη. Στο ιδιο, σελ. 41; Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 31–33.

(обратно)

906

C. Megas. Op. cit., p. 51–53; Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 31.

(обратно)

907

I. Καζαβη. Στο ιδιο, σελ. 42. Е. Кагаров. Религия древних славян, стр. 29.

(обратно)

908

А. Н. Веселовский (указ. соч., стр. 242, 244) сообщает поверье, согласно которому базилик вырос из крови Христа. Кровь тоже имеет отношение к крещению по мнению этого ученого («крещение кровью на кресте»).

(обратно)

909

С. Megas. Op. cit., p. 49; I. Καζαβη. Στο ιδιο, σελ. 42; Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 31.

(обратно)

910

С. Megas. Op. cit., p. 50; Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 31–33.

(обратно)

911

C. Megas. Op. cit., p. 52.

(обратно)

912

Ibidem.

(обратно)

913

A. H. Веселовский. Указ. соч., стр. 121–122. Этот исследователь полагает, что сурва заменила собою в наше время ветвь оливы, которая фигурировала в новогодней обрядности греко-римского мира в средние века. Как мы видели, ветвь оливы и в XX в. продолжает играть свою роль.

(обратно)

914

Там же, стр. 233. См. также стр. 239.

(обратно)

915

А. Н. Веселовский. Указ. соч. стр. 117.

(обратно)

916

F. Weiser. Fêtes et coutumes chrétiennes de la liturgie au folklore. Paris. 1960, p. 87.

(обратно)

917

Букв. «эфенди» — обращение, которое могло возникнуть только в турецкое время.

(обратно)

918

А. Н. Веселовский. Указ. соч., стр. 125.

(обратно)

919

С. Megas. Op. cit., p. 45, 50; L. Durell., Op. cit., p. 185; D. Loukalos. Masques et deguisements populaire en Grèce. «Schweizarisches Archiv für Volkskunde». Bd. 63, H. 3/4, Basel, 1967, S. 177–179.

(обратно)

920

А. H. Веселовский. Указ. соч., стр., 136–140. Я предлагаю следующую этимологию слова «агирты»: оно имеет общий корень с глаголом «γυρεου» — «искать, просить, требовать, добиваться»; с течением времени образ колядовщика настолько слился с фигурой скомороха, фокусника, вымогателя, что в современном языке «ο αγυρτης» означает «шарлатан», «авантюрист».

(обратно)

921

Т. Ανθια. Στο ιδιο, σελ. 31.

(обратно)

922

Указатель включает в себя важнейшие предметы и термины, упоминаемые в тексте: названия праздников, обычаев; предметы, употребляемые при обрядах; мифологические персонажи, народные поверья и пр.

(обратно)

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

ИТАЛЬЯНЦЫ

ФРАНЦУЗЫ

НАРОДЫ ПИРЕНЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА

НАРОДЫ БЕЛЬГИИ И НИДЕРЛАНДОВ

НАРОДЫ БРИТАНСКИХ ОСТРОВОВ

СКАНДИНАВСКИЕ НАРОДЫ

ФИННЫ

СКАНДИНАВСКИЕ И ФИНСКИЕ ЛОПАРИ

НЕМЦЫ

АВСТРИЙЦЫ

НАРОДЫ ШВЕЙЦАРИИ

ВЕНГРЫ

ЗАПАДНЫЕ СЛАВЯНЕ

НАРОДЫ ЮГОСЛАВИИ

БОЛГАРЫ

РУМЫНЫ

АЛБАНЦЫ

ГРЕКИ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

RESUMÉ

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ

УКАЗАТЕЛЬ[922] Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg