«Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики»

Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики (fb2) - Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики (пер. А. В. Соловьев) 5198K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джеймс Пирсон - Дэниел Тюдор

Дэниел Тюдор, Джеймс Пирсон Северная Корея изнутри: черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики

Daniel Tudor & James Pearson

NORTH KOREA CONFIDENTIAL:

Private markets, Fashion trends, Prison camps,

Dissenters and Defectors

Copyright © 2015 by Daniel Tudor & James Pearson

В коллаже на обложке использованы фотографии: soldier in tower © Joseph A. Ferris III; girl near the door © Joseph A. Ferris III; girl talking on the phone © Roman Harak; man talking to the street vendor © Flickr: Xevair; billboard advertisement © Daniel Tudor; street vendor © Daniel Tudor

© А. Соловьев, пер. на русский язык, 2018

© А.Н. Ланьков, предисловие, 2018

© Издание, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Предисловие к российскому изданию

У Северной Кореи сложилась довольно необычная репутация – ее воспринимают как страну, о которой не известно ничего и в которой, соответственно, возможно все. В результате в нашей стране для многих Северная Корея является не столько страной, в которой как-то живут люди, а неким символом. Одним она кажется воплощением Тоталитарного Ужаса, ожившей оруэлловской антиутопией, а другими Северная Корея воспринимается как остров социализма, в котором жизнь протекает так, как она – по их мнению – протекала когда-то в Советском Союзе (ну, возможно, с определенным азиатским колоритом). Одни видят Северную Корею в первую очередь в облике храброго Давида, который бросает вызов американскому Голиафу, а другие воспринимают ее как угрозу миру, страну, руководство которой состоит из чистопородных военных маньяков и профессиональных поджигателей войны.

Все эти точки зрения до какой-то степени основаны на реальных фактах, но все они являются в своей основе фантастичными. Во многом формированию таких фантастических представлений о Северной Корее способствует политика северокорейских властей, вполне сознательно направленная на то, чтобы затруднить получение какой-либо информации о внутренней жизни своей страны. Один мой знакомый, китайский социолог, всю свою жизнь занимающийся Северной Кореей, заметил по этому поводу: «Когда имеешь дело с Северной Кореей, приходится организовывать классическую разведывательную операцию для того, чтобы получить ту информацию, которую в большинстве других стран можно прочесть в любой газете».

Тем не менее информационная блокада никогда не была абсолютной, а в последние 20–30 лет окружающий Северную Корею туман сильно рассеялся. Внешний мир, правда, все так же плохо представляет расстановку сил в высших эшелонах политической власти. Крайне ненадежной остается и экономическая статистика – не столько потому, что она почти вся засекречена, сколько потому, что она или не собирается, или собирается по своим, весьма специфическим стандартам. Тем не менее вещи, связанные с повседневной жизнью страны и с, так сказать, низовой политикой, известны сейчас довольно хорошо.

Немалую роль здесь играют 30 тысяч северокорейских мигрантов, проживающих в Южной Корее. В своей массе эти люди не являются политическими эмигрантами, ибо покинули они страну по причинам экономического или личного характера. Эти люди происходят из самых разных слоев северокорейского общества, хотя в целом среди них преобладают выходцы из бедных и малообразованных слоев – эмиграция из КНДР является рабоче-крестьянской в самом буквальном смысле слова. В настоящее время северокорейские эмигранты в Южной Корее и Китае (там работает немало северокорейских гастарбайтеров) поддерживают постоянные связи со своими семьями и оказывают им материальную помощь. Для этого используются китайские сотовые телефоны и нелегальная, но эффективная и надежная система денежных переводов.

Немало информации содержится в северокорейских официальных публикациях, особенно в изданиях на корейском языке, которые доступны, надо сказать, очень небольшому количеству людей (владение корейским языком, в том числе и среди тех, кого считают специалистами по Северной Корее, оставляет желать лучшего – и не только в России). Наконец, многие северокорейские чиновники и предприниматели при определенных обстоятельствах – обычно находясь за пределами КНДР – готовы и к разговору с иностранцами. Конечно, во время таких разговоров они соблюдают определенную осторожность, но в целом северокорейцы могут быть весьма откровенными.

Предлагаемая читателям книга Тюдора и Пирсона интересна тем, что в ней делается попытка выйти за пределы распространенных в западных СМИ стереотипов в отношении Северной Кореи. Северная Корея, которая предстает в книге Тюдора и Пирсона, – это, спору нет, своеобразная страна, жить в которой непросто, однако во многих отношениях она куда более «нормальна», чем обычно принято считать. Особенно важно, что авторы книги много пишут о тех огромных экономических и социальных изменениях, которые произошли в Северной Корее с середины 1990‑х годов. Речь идет о стихийном переходе страны к рыночной экономике (впрочем, в годы правления Ким Чен Ына этот переход перестал быть стихийным – правительство им руководит и всячески его поощряет). Современная Северная Корея при безусловном доминировании старой «чучхейско-социалистической риторики» в СМИ является страной, в экономике которой частный капитал и частное предпринимательство играют заметную роль.

Собственно говоря, это обстоятельство уже давно известно специалистам – в мире защищен не один десяток диссертаций, посвященных разным аспектам северокорейской рыночной экономики и частного предпринимательства. Однако в сознании большинства неспециалистов, что в Южной Корее, что на Западе, что в России, Северная Корея остается неким бастионом «сталинизма с национальной спецификой».

Разумеется, у предлагаемой вашему вниманию книги есть и определенные недостатки, есть в ней и спорные моменты. Например, ее авторы слишком всерьез восприняли популярную в 2012–2014 годах теорию о том, что Ким Чен Ын является во многом марионеткой и что его действия контролирует группа высших чиновников из Организационно-инструкторского отдела ЦК КПК. Не исключено, что в первые годы правления Ким Чен Ына эта точка зрения в целом отражала реальность: молодому руководителю, который достаточно неожиданно оказался во главе страны, потребовалось некоторое время на то, чтобы сконцентрировать в своих руках власть.

Однако подобная точка зрения в настоящее время не пользуется особой популярностью. События последних трех-четырех лет с полной очевидностью показали, что Ким Чен Ын является хозяином ситуации в стране и ее реальным, а не формальным руководителем.

Определенное несогласие может вызвать и негативное отношение к Ким Чен Иру, которое хорошо заметно в книге. Отчасти это отношение вызвано особенностями того окружения, в котором работали Тюдор и Пирсон, – некоторые из их контактов (люди в целом весьма информированные) относятся к Ким Чен Иру крайне плохо по личным причинам. В результате в книге возникает, скажем так, окарикатуренный и демонизированный образ покойного северокорейского диктатора. Ким Чен Ир был человеком непростым, но он едва ли являлся тем хладнокровным интриганом, о котором пишут Тюдор и Пирсон.

* * *

Работа над книгой завершилась в начале 2014 года, когда контуры новой Северной Кореи, Кореи Ким Чен Ына, только формировались. По большому счету книга является портретом северокорейского общества около 2010 года. С тех времен изменилось очень много.

Ким Чен Ын пошел на политический риск и стал осуществлять программу радикальных экономических преобразований, которую его отец отверг как излишне рискованную и, следовательно, политически неприемлемую. Ким Чен Ын в последние годы проводит политику поощрения рыночной экономики, и его курс на удивление похож на то, что делал Дэн Сяопин и его окружение в Китае в 1980‑е гг. В Китае эта политика именуется «социализмом с китайской спецификой», хотя в действительности от социализма она весьма далека.

Китайский рыночный эксперимент привел к экономическому рывку, который, пожалуй, не имеет себе равных в истории XX столетия. В Северной Корее подобная политика тоже предсказуемо привела к серьезному улучшению экономического положения. Вопреки распространенным стереотипам Северная Корея – это сейчас вовсе не страна, население которой балансирует на грани голода. Северную Корею можно описать сейчас как страну бедную (по уровню дохода на душу населения – примерно соответствующую Бангладеш), но при этом с быстро растущей экономикой.

Северокорейское правительство не публикует данных о темпах экономического роста, но практически все наблюдатели согласны с тем, что в последние годы северокорейская экономика росла рекордными темпами. Для 2016 года наиболее пессимистическая оценка темпов роста ВВП Северной Кореи, сделанная Банком Кореи, то есть южнокорейским Центробанком, составляет 3,9 %. Оптимисты полагают, впрочем, что рост был существенно выше и, по самым оптимистическим оценкам, достигал 7 %.

Рост этот стал результатом серии экономических реформ, которые в последние годы провели Ким Чен Ын и его окружение.

Первой из них стала реформа сельского хозяйства. После прихода к власти Ким Чен Ын выпустил так называемые инструкции 28 июня, которые предусматривали роспуск сельскохозяйственных кооперативов (северокорейский вариант колхозов) и перевод сельского хозяйства на семейный подряд. Этот переход был завершен к 2015–2016 гг. В настоящее время почти вся пахотная земля в Северной Корее распределена между крестьянскими домохозяйствами. Каждую осень после сбора урожая домохозяйства должны выплатить государству натуральный налог, размер которого зависит от качества земли и прочего, но в среднем составляет 30 % от урожая. Остальным крестьяне могут распоряжаться по собственному усмотрению. Кроме того, местные власти обещали крестьянам, что участок, данный им в пользование, будет закреплен за ними на продолжительное время, что заставляет крестьян бережно относиться к земле и всячески повышать ее урожайность.

За время правления Ким Чен Ына производство продовольствия в Северной Корее, несмотря на периодические стихийные бедствия, ощутимо увеличилось. Северная Корея почти вышла на уровень самообеспечения продовольствием – хотя, конечно, надо понимать, что речь идет в данном случае о минимальном обеспечении продуктами, то есть о предоставлении всем жителям страны такого количества калорий, которое необходимо для их физического выживания. В этой связи вызывают улыбку встречающиеся в российской печати сочувственные замечания о бедных северных корейцах, которые, дескать, «питаются одним рисом» – в действительности в КНДР рис и поныне является праздничной едой для значительной части населения, которая получает необходимые калории в виде кукурузы, ячменя и продуктов, произведенных из этих злаков. «Питаются одним рисом» в КНДР представители относительно привилегированных слоев.

В 2014–2015 гг. была начата реформа в промышленности. При новой системе северокорейские предприятия обязаны сдать государству по фиксированным (чисто символическим) ценам лишь определенную часть продукции, которая, в зависимости от типа предприятия, составляет от 30 % до 50 %. Все, что предприятие произведет сверх этого, его руководство может свободно реализовать по договорным ценам. При этом подразумевается, что покупателей для своей продукции руководству предприятия тоже необходимо находить самостоятельно.

Вырученные таким образом деньги можно использовать на заработную плату рабочим, закупку сырья и новые технологии. Значительная часть северокорейских предприятий в последние годы работает с немалой прибылью. Выросли, соответственно, и зарплаты – правда, дополнительные выплаты, во много раз превышающие формально утвержденные нормы заработной платы, приходится оформлять в виде «премий», но на это обстоятельство мало кто обращает внимание. На успешном предприятии фактическая среднемесячная заработная плата составляет сейчас в среднем от 30 до 50 долларов в месяц, а у наиболее квалифицированных рабочих она может доходить и до 80—100 долларов. Если подобные суммы кажутся слишком скромными для нашего читателя, то следует напомнить, что с начала 1990‑х гг. и до прихода к власти Ким Чен Ына зарплаты носили чисто символический характер: среднемесячная зарплата тогда не достигала и одного доллара.

Изменилось при Ким Чен Ыне и отношение к частному бизнесу, который в Северной Корее появился и стал быстро расти еще в 1990‑е годы (этому, собственно, и посвящена значительная часть книги Тюдора и Пирсона). Ким Чен Ир, отец и предшественник Ким Чен Ына, так до конца своего правления и не определился, как же следует относиться к рыночной экономике и частному бизнесу. На протяжении 1994–2011 гг., то есть во времена Ким Чен Ира, были в КНДР периоды, когда частное предпринимательство пытались игнорировать, были времена, когда с ним боролись, а были и времена (2002–2004 годы), когда его поощряли.

У Ким Чен Ына по этому поводу нет колебаний: он самым решительным образом поощряет частную экономическую инициативу. Любые кампании, направленные против частного предпринимательства, свернуты. Более того, при Ким Чен Ыне была наконец легализована практика, в соответствии с которой частный предприниматель может фактически купить оболочку государственного предприятия. Речь идет об описанных в книге Тюдора и Пирсона «частно-государственных партнерствах», то есть ситуациях, когда частный предприниматель договаривается с властями о совместной деятельности. В соответствии с таким соглашением создается формально государственное предприятие, которое, однако, в действительности управляется частным предпринимателем и в которое он вкладывает свои деньги. Эта практика, как уже говорилось, появилась еще в начале 1990‑х годов, однако только в 2014 г. в текст Закона о государственном предприятии были внесены поправки, предусматривающие использование частных средств и сделавшие легальной эту практику «частно-государственных партнерств».

Результаты экономической политики Ким Чен Ына хорошо видны в Пхеньяне. На улицах города появляется все больше частных автомобилей (впрочем, большинство из них для спокойствия владельцев формально зарегистрированы в качестве собственности тех или иных государственных предприятий и организаций). И в Пхеньяне, и в других городах КНДР идет строительный бум, причем строительство ведется в основном за счет средств частных предпринимателей, для которых вложение денег в строительные проекты (с последующей продажей квартир) является чрезвычайно привлекательным видом инвестиций. В Пхеньяне можно сейчас купить практически любые предметы роскоши, не говоря о продуктах и бытовых товарах, – были бы деньги.

Деньги, конечно, есть далеко не у всех: рост рынка привел к серьезному усилению имущественного неравенства. Однако важно, что имущественное неравенство не сопровождается обеднением низших слоев северокорейского общества. При том, что богачи быстро богатеют, положение бедняков тоже улучшается, хотя и не такими быстрыми темпами, как положение их более везучих сограждан. Разрыв между богатыми и бедными, равно как и разрыв между Пхеньяном и периферийными городами, велик и быстро растет. Однако даже те, кому не повезло в новой системе, живут сейчас существенно лучше, чем 10 или 15 лет назад.

Именно экономический рост, равно как и вполне искренняя патриотическая гордость по поводу наращивания ракетно-ядерной мускулатуры, являются важнейшими среди факторов, которые сделали Ким Чен Ына популярным среди народа. Правда, Ким Чен Ын и его окружение хорошо понимают одно обстоятельство: эта поддержка может пошатнуться, если рядовой северокореец слишком много узнает о жизни за пределами страны, в первую очередь – в Южной Корее. При том, что значительная часть северокорейского населения уже сейчас неплохо осведомлена, что Южная Корея живет существенно лучше Северной, лишь немногие представляют, насколько велик этот разрыв.

Если правительство разрешит свободные контакты с внешним миром, и в первую очередь с Южной Кореей, детальные сведения о южнокорейском процветании начнут быстро распространяться среди северокорейцев. При таком повороте многие из них начнут задавать неудобные вопросы. Например, некоторые из них могут задуматься о том, по каким именно причинам и, главное, по чьей вине Северная Корея, в начале 40‑х годов XX века являвшаяся самым развитым индустриальным регионом в континентальной Восточной Азии, превратилась в самую бедную страну этого региона. В условиях, когда по наследственному признаку комплектуется заметная часть высшего руководства страны (не только собственно правящая семья, но и значительная часть генералитета и высшего чиновничества), элите трудно избежать ответственности за те решения, которые в свое время были приняты их отцами и дедами.

Осознанием этого обстоятельства вызвана другая особенность политики Ким Чен Ына. При том, что молодой северокорейский лидер проявил себя исключительно успешным и рациональным руководителем в вопросах экономики, его подход в вопросах политики, идеологии и пограничного контроля заметно жестче, чем подход его отца. В Китае, как известно, начатая Дэн Сяопином политика реформ сопровождалась политикой открытости. В Северной Корее никаких признаков такой открытости нет.

Наоборот, Ким Чен Ын принимает все меры для того, чтобы затруднить распространение не одобренной властями информации о внешнем мире. Северокорейские компьютеры (а их в стране немало – во многом благодаря экономическому росту, а также исконному пристрастию корейцев к технике и образованию) сейчас переходят на новую операционную систему «Пульгын пёль», которая препятствует открытию посторонних медиафайлов, если те не имеют специальных отметок – своего рода «сертификата политической благонадежности». Это означает, что скоро северокорейские компьютеры нельзя будет использовать для обмена фильмами, песнями и текстами – если только эти фильмы, песни и тексты не одобрены властями.

Параллельно с этим после прихода Ким Чен Ына к власти были предприняты беспрецедентные и весьма дорогостоящие меры по усилению контроля над границей с Китаем, которая на протяжении долгого времени была абсолютно прозрачной и охранялась крайне плохо.

Нет также и признаков ослабления политического контроля над населением. Разумеется, северокорейская полиция работает сейчас менее свирепо, чем 15 или 20 лет назад. Вопреки распространенным представлениям во времена Ким Чен Ира, то есть в период 1994–2011 гг., произошло существенное снижение уровня репрессивности режима (хотя уровень этот остается рекордным по мировым меркам). При Ким Чен Ыне не произошло возврата к временам его деда, но не произошло и дальнейшей либерализации.

Политическая логика действий Ким Чен Ына вполне понятна. Ким Чен Ын хочет развивать экономику страны и улучшить жизнь ее населения, но при этом он также хочет остаться у власти. Это желание разделяет и вся северокорейская элита, которая понимает: в случае падения режима ничего хорошего ее не ждет. Действительно, в отличие от аппаратчиков бывшего СССР и стран Восточной Европы, северокорейские аппаратчики имеют мало шансов на то, чтобы, переобувшись на лету, в одночасье превратиться в «успешных предпринимателей» и «демократических политиков». Кризис нынешнего режима скорее всего приведет к поглощению Северной Кореи Кореей Южной – примерно по германскому образцу. При таком повороте событий судьба тех, кто сейчас руководит страной, да и вообще занимает в КНДР сколь-либо заметные посты, окажется незавидной. Они это понимают и поэтому, многое делая для развития экономики, стараются держать население под жестким контролем.

Этим стремлением сохранять политическую стабильность, кстати, вызвано и курьезное отношение к происходящим рыночным реформам со стороны северокорейской печати и, шире говоря, идеологической бюрократии. Само слово «реформы» находится в Северной Корее под запретом. Подразумевается, что северокорейская система была некогда создана Солнцем нации, Железным всепобеждающим полководцем, Генералиссимусом Ким Ир Сеном, величайшим гением в истории человечества, и в силу этого является, по определению, совершенной и не нуждающейся ни в каких реформах.

Бóльшая часть описанных выше экономических мероприятий проводилась в закрытом порядке, и только по прошествии нескольких лет о некоторых из этих мер (например, о переходе сельского хозяйства на семейный подряд) стали писать в северокорейских газетах. При знакомстве с северокорейскими СМИ создается впечатление, что в стране ничего серьезно не меняется. Однако это впечатление обманчиво. Северокорейское руководство боится внести смятение в сердца своих подданных и поэтому не хочет менять ситуацию слишком уж резко – и даже в тех случаях, когда ситуацию приходится менять резко, северокорейское руководство стремится по крайней мере не признавать это обстоятельство слишком открыто и сохранять идеологическую преемственность со своими предшественниками.

В связи с этим возникает вопрос: а что же ждет Северную Корею дальше? Большую роль играет и внешнеполитический фактор. Стремление властей создать ракетно-ядерный потенциал, который в северокорейском руководстве считают необходимым для парирования внешних угроз (в основном, но не исключительно со стороны США), вносит в ситуацию дополнительную неопределенность. Развитие ракетно-ядерного потенциала неизбежно ведет к конфликту с внешним миром и к тому, что Северная Корея сталкивается с международными санкциями. До недавнего времени санкции эти носили скорее символический характер, но с 2016–2017 годов они существенно ужесточились и скорее всего до какой-то степени окажут негативное влияние на экономику.

Много неопределенности и в сфере внутренней политики. Непонятно, например, как можно совместить привлечение иностранных инвестиций, крайне необходимых для развития страны, с сохранением информационной изоляции, которая необходима для контроля над населением и поддержания политической стабильности. Неясно, сможет ли Ким Чен Ын и его окружение решить эту непростую задачу – более того, неясно, имеет ли эта задача вообще решение как таковое.

Тем не менее очевидно, что под руководством Ким Чен Ына Северная Корея приступила к построению своего варианта «диктатуры развития». «Диктатура развития», которая предусматривает сочетание авторитарного политического контроля с рыночной – но направляемой государством – экономикой, существовала в большинстве государств Восточной Азии. Практически везде – и на Тайване, и в Китае, и во Вьетнаме, и в Южной Корее – эта политика дала неплохие результаты. Поэтому есть вероятность того, что сработает она и в Северной Корее. Это может показать только время.

В любом случае нынешняя Северная Корея – это весьма сложное и динамичное общество. Можно только надеяться, что книга Тюдора и Пирсона позволит читателям до определенной степени представить, как это общество сейчас устроено и в каком направлении оно движется.

Андрей Ланьков

Предисловие

Знаете ли вы, что средний северокореец живет за счет плодов капитализма? Или что как минимум половина населения КНДР знакома с южнокорейскими теле– и кинофильмами, а также с южнокорейской поп-музыкой? Известно ли вам, что солдаты армии КНДР проводят больше времени на частных стройках, чем за отработкой действий по уничтожению Южной Кореи?

Нынче «пхеньянология» выродилась в кустарщину, выдавая при этом на-гора массу книг, статей и документальных фильмов. К сожалению, лишь немногие истории о Северной Корее действительно рассказывают о том, как живет эта страна – идет ли речь об элите государства или о простых его гражданах. В центре внимания оказываются, как правило, Ким Чен Ын, геополитика или ракетно-ядерная программа КНДР. А вот гигантские перемены, которые переживает все северокорейское общество сверху донизу, интереса у рассказчиков, как правило, не вызывают.

Северная Корея сегодня – как бы удивительно это ни звучало для читателя – весьма динамичная страна. Средний житель КНДР зарабатывает на жизнь частной торговлей; работники государственных предприятий могут (за взятку) выкупить свой контракт и заняться собственным бизнесом. Женщины, живущие неподалеку от границы с Китаем, носят джинсы в обтяжку – хотя это запрещено законом. Молодежь в Пхеньяне почти поголовно пользуется сотовой связью (да, у них свои собственные сотовые телефоны), а если им нужно место для романтического уединения, они всегда могут арендовать чей-нибудь дом на пару часов.

И богатые, и бедные равно с удовольствием слушают южнокорейскую поп-музыку – им совершенно наплевать на то, что правительство этого не одобряет. И, как и подавляющее большинство населения Азии, северяне дружно «подсели» на южнокорейские ТВ‑шоу, записи которых на DVD, USB-накопителях и SD-картах они добывают в Китае. Те, кого арестовывают за обладание южнокорейским медиапродуктом, чаще всего выходят на свободу за взятку. За последние два десятка лет коррупция расцвела в КНДР пышным цветом, а самых жадных до денег людей можно найти среди северокорейской элиты – то есть среди тех, кого было принято считать самыми индоктринированными, идеологически безупречными членами общества.

Типичный рассказ о Северной Корее исполнен неподдельного сочувствия к исстрадавшимся простым людям. Но такие рассказы, как правило, лишают тех самых людей их субъектности, дегуманизируя их, низводя до плоских карикатур, стереотипов – вроде «почитателя Ким Ир Сена с промытыми мозгами» или «беззащитной жертвы карательной машины госбезопасности». И карательная машина, и ее жертвы, конечно, имеют место – и мы уделим им достойное внимание в главе о преступлении и наказании в Северной Корее. Однако надо помнить, что главные повседневные заботы северокорейцев достаточно обыденны – как и у обычных людей в других странах. Жители КНДР беспокоятся о том, как заработать денег, как вырастить детей, как – порой – немного развлечься. И все чаще решение этих задач северокорейцы находят, выбираясь из-под государственного «зонтика».

Вообще-то главная причина недавних общественных перемен в КНДР трагична – это голод середины 90‑х годов ХХ века, погубивший как минимум несколько сотен тысяч человек. Голод серьезно нарушил связь между государством и народом, заставив среднего северокорейца добывать себе пропитание самостоятельно. В результате государство стало лишь частью квазикапиталистической рыночной экономики, а не монопольным координатором экономической активности, каким оно было прежде. На страницах нашей книги читатель неоднократно будет сталкиваться с последствиями того голода, ставшего агентом социально-экономических перемен в КНДР.

Корейская история знает и другие примеры катастроф, провоцировавших масштабные социальные потрясения, – и неожиданный прогресс в итоге. Из пепла Корейской войны (1950–1953), например, поднялось поколение необычайно целеустремленных южнокорейских меритократов, заложивших основы современного государства в Республике Корея. Авторы верят, что голод, ставший величайшей трагедией Северной Кореи, когда-нибудь будут воспринимать таким же толчком к прогрессу.

Важное замечание

Писать о Северной Корее – тяжелая задача для журналиста. Надежных статистических данных по стране чрезвычайно мало. Возможность поинтересоваться у «человека с улицы» в Пхеньяне его мнением о Ким Чен Ыне – и получить искренний ответ – предоставляется крайне редко (хотя вероятность такого разговора резко возрастает, если есть возможность посидеть за бутылочкой соджу с северокорейцем, живущим за границей). Однако в этой книге мы сделали все возможное, чтобы нарисовать максимально точный портрет северокорейского общества, – мы обращались к надежным, заслуживающим доверия экспертам (некоторые из них широко известны, некоторые – не очень) и к источникам из различных слоев северокорейского общества. Среди таких источников – представители элиты КНДР, надежно встроенные в структуру власти и обладающие инсайдерской информацией; перебежчики разного возраста из разных частей Северной Кореи, покинувшие страну в разное время; дипломаты и работники общественных организаций и НПО; а также торговцы и другие люди, пересекавшие китайско-корейскую границу где-то в районе Яньцзи – китайского уездного городка в сорока минутах езды от границы с КНДР – или где-нибудь еще. Кроме того, мы использовали тексты на английском, корейском и китайском языках. Как правило, мы считали достаточно надежной информацию, полученную из трех и более надежных источников. Читатель, разумеется, может руководствоваться иными критериями.

Посему мы не считаем нашу книгу последним словом и абсолютной истиной по Северной Корее и убедительно просим читателей не воспринимать ее таковой. В конце концов, вы же не посчитаете истиной в последней инстанции относительно тоненькую книжицу, обещающую рассказать вам всю историю США – или России. Мы лишь надеемся, что эта книга станет для вас достаточно информативным знакомством с реальной историей современной Северной Кореи – историей не только ее лидера, но и драматических перемен, происходящих в жизни всех 24 миллионов ее граждан.

Слова благодарности

Множество прекрасных людей бескорыстно делились с нами своими знаниями и временем, когда мы работали над этой книгой. К сожалению, некоторым из них наша публичная благодарность грозила бы серьезными неприятностями. Но имена тех, кого мы можем поблагодарить открыто, мы с радостью здесь приводим (в произвольном порядке):

Майкл Мэдден, Ширли Ли, Пак Соккиль, Чан Джинсон, Андрей Ланьков, Крис Грин, Мэтью Рейчел, Кёртис Мелвин, Саймон Кокерелл, Андрай Абрахамян, Моник Макэ… Те, кого мы не назвали здесь, – вы знаете, к кому мы обращаемся, – спасибо вам.

Кроме того, авторы хотели бы поблагодарить друзей, коллег и родственников, помогавших и великодушно прощавших отмененные встречи и тому подобное, а также и тех, кто просто был мил и любезен, – мы благодарны и им.

Дэниел хотел бы поблагодарить: маму и папу (и всю свою семью), Кан Кённам, Кан Сери, Ку Минджон, Ю Джехуна, Ку Ёнсика, Чон Суджин, Ким Джонхёка, Ли Сынюн, всю семью LFG, Ким Намхуна, Ли Юнхи, Юн Сону, Ким Ёнмуна, Хан Сонхёка, Ли Джиын, Сон Гивана, Сон Джонхва, Мун Джонхи, Пак Суджин, «Корейца», Тома Койнера, Ли Джэуна, Ли Сонхи, Сон Минна, Сон Джина, Бобби МакГилла, Ян Сонху, Ким Хиюн, персонал и завсегдатаев в The Booth (прекрасное заведение с великолепным крафтовым пивом!), Дэвида Молтби, Квон Ёнхо, Андрю Барбура, Дэвида Чанса, Наоми Ровник, Тайлера Коуэна, Майкла Фримена, Райана Андертона, Джоффри Кейна, Чон Юнсон, Пак Джеука, Ли Сыль, Ли Юнджин, Ли Югён, Криса Бакке, Кан Джоним, Пэ Джинмёна и его семью, Заки Шора, Гая Бирана, Чо Ёнсана, Эндрю Салмона, Чо Сонмуна, Пхё Чхольмина, Хо Ынсон, Дэвида Пиллинга, Лин Лин, Крис Ли, группу Kieran Ridge, Ханну Бэ, Даррена Лонга, Чико Харлана, Билла Миллера, Антти Хеллгрена, Роберта Коэлера, его превосходительство посла Вишну Пракаша, Денниса Вартана.

Джеймс благодарит: маму и папу, а также всю большую семью Рирсон-Мантл и всех ее друзей; Ким Хёджин, Дорис Кардинг, Дэвида Чэнса и все сеульское бюро Reuters, особенно коллег Тони Монро, Джека Кима и Пак Джумин, а также Даррена Шуттлера и Себастьяна Тонга в Сингапуре; Отделение Восточной Азии в Кембридже, особенно Джона Свенсона-Райта, Майка Шина и Барака Кушнера; специалистов по Корее и Китаю из Института восточных исследований (SOAS) Лондонского университета, особенно Джима Хоара, Мишель Хокс, Сюань Ли, Чо Джэхи, Ён Дэжэхуна и Ли Кёнхи; всех в Британской ассоциации корееведения, а также Британскую ассоциацию ветеранов Корейской войны; Корейский фонд (Korea Foundation) в Сеуле; Чэда О’Кэррола и Джанлукку Спеццу в NK News; отдельного упоминания заслуживают Саймон Кокерелл, Кёртис Мелвин, Пак Соккиль, Майкл Мэдден, а также старые друзья, близкие и далекие, которых слишком много, чтобы перечислить их здесь поименно.

Список источников на английском языке, ставших для нас бесценным подспорьем, приведен ниже. Внимательный читатель заметит, что они в совокупности представляют широкий спектр идеологических взглядов на Северную Корею, но каждый из них в отдельности имеет свои неоспоримые достоинства. Поэтому мы с удовольствием рекомендуем их любому, кто хочет узнать, что и как происходит в КНДР.

Книги и иные публикации

Collins, Robert. Marked for Life: Songbun (2012)

Cumings, Bruce. Korea’s Place in the Sun (2005)

Haggard, Stephan & Noland, Marcus. Famine in North Korea (2009)

Jang, Jin-sung. Dear Leader (2014)

Kang, Hyok. This is Paradise! (2007)

Kretchun, Nat & Jane Kim. “A Quiet Opening: North Koreans in a Changing Media Environment,” InterMedia (2012)

Lankov, Andrei. North of the DMZ (2007)

Martin, Bradley K. Under the Loving Care of the Fatherly Leader (2004)

McEachern, Patrick. Inside the Red Box: North Korea’s Post-totalitarian Politics (2011)

Myers, B. R. The Cleanest Race (2011)

Сайты

38 North website (38north.org)

Daily NK website (dailynk.com)

New Focus International website (newfocusintl.com)

NK Economy Watch (nkeconwatch.com)

NK Leadership Watch blog (nkleadershipwatch.wordpress.com)

NK News website (nknews.org)

North Korea Tech (northkoreatech.org)

Rimjin-gang/ASIAPRESS (asiapress.org/rimjingang/English)

Sino-NK (sino-nk.com)

За публикациями обоих авторов о Северной Корее можно следить в Твиттере:

Daniel Tudor @danielrtudor

James Pearson @pearswick

О русификации корейских слов

Большинство корейских названий, имен собственных и других слов русифицировано в соответствии с правилами упрощенной системы Холодовича – Концевича (в частности, мы не отображаем сонорную фонему ŋ с помощью буквосочетания нъ) – за исключением имен, названий и терминов, получивших широкое распространение в общественно-политической литературе; поэтому, например, нынешний руководитель КНДР Ким Чен Ын (а не Ким Джонъын) живет в Пхеньяне (а не в Пхёнъяне) – фактически все корейские имена будут передаваться раздельными слогами, а не одним словом, как этого требует академическая традиция. Отличия в фонетике разговорного языка между Севером и Югом оговариваются отдельно.

Глава 1 Рынки Северной Кореи: как они работают, где располагаются и что там почем

Клише «коммунистическая» и «обобществленная» давно устарели и не годятся для описания экономики Северной Кореи, которая сегодня основана на набирающем всё большие обороты частном рыночном обмене. Люди продают и покупают с целью извлечения прибыли. В последние годы в частную торговлю вовлечены все слои северокорейского общества без исключения – от последних бедняков до партийной и военной верхушки. Правда, официальное отношение к капитализму в Корейской Народной Демократической Республике в чем-то сродни отношению к сексу в викторианской Англии – занимаются этим все, но признаться в этом публично решаются немногие.

Рынки в том или ином виде существовали в КНДР всегда, но снижение роли государства в экономике делает сегодня частную торговлю повсеместной – и необходимой – как никогда. Причина проста: государство больше не может обеспечивать людей так, как оно было некогда способно.

Как мы увидим, поворотной точкой стал катастрофический голод середины 90‑х годов ХХ века. Система государственного распределения фиксированных продовольственных пайков тогда была фактически разрушена – и так с тех пор и не восстанавливалась в полном объеме. Выжившие извлекли из этого урок – необходимо переходить на самообеспечение, но не такое, которое предусматривается лозунгом «опоры на собственные силы», входящим в идеи чучхе, а на такое, которое лучше всего описывается выражением «дикий капитализм». Частная собственность и частная торговля остаются незаконными, но в Северной Корее после голода 90‑х действует только одно экономическое правило: там нет никаких правил. Шестьдесят два процента перебежчиков, опрошенных в 2010 году, заявили, что они подхалтуривали где-то еще помимо основной работы до того, как покинуть страну. Процветающий черный рынок, на котором применяется неофициальный обменный курс валют, стал де-факто регулятором цен в стране – им не брезгуют даже представители северокорейской элиты.

Развал системы

Многие годы со дня своего основания в 40‑х гг. ХХ века КНДР жила на практически полном продовольственном самообеспечении. В рамках системы государственного обеспечения крестьяне сдавали бóльшую часть своего урожая правительству, которое затем распределяло продовольствие среди населения. В начале и середине правления Ким Ир Сена северные корейцы не были зажиточными людьми, конечно, но по крайней мере они не голодали массово. Китайские старики, живущие рядом с границей с КНДР, вспоминают, что в 60–70‑е годы ХХ века они завидовали благополучию северных корейцев.

Действительно, экономика Северной Кореи с конца 50‑х до начала 70‑х включительно работала вполне неплохо. Централизованная командно-административная экономика Севера примерно до 1973 г. превосходила госкапиталистическую модель Юга по показателям ВВП на душу населения. Частично этим она обязана историческим обстоятельствам: японские колонизаторы (с 1910 по 1945 г. Корея была колонизирована Японией) занимались индустриализацией в основном северной части полуострова (из-за близости ее к Маньчжурии и Китаю), отведя Югу роль аграрного региона. Таким образом, Север, располагавший гораздо более развитой инфраструктурой, получил, по сравнению с Югом, заметно лучшие стартовые позиции. Вместе с общим энтузиазмом, направленным на восстановление измученной и разделенной нации, это преимущество изначально помогло КНДР активно развивать свою экономику в те ранние годы.

Был и еще один фактор, обеспечивший Северной Корее первоначальный успех, – советская и китайская помощь. В эпоху холодной войны Северной Корее удавалось эффективно эксплуатировать трения между СССР и КНР, играя на их противоречиях. В геополитическом «любовном треугольнике» КНДР аккуратно выуживала преференции у Москвы и Пекина, обратив свою слабость «затертой между китами креветки» в ценный актив. Эта стратегия, эхом которой стала нынешняя способность северокорейского режима балансировать, эксплуатируя противоречия между США и Китаем, гарантировала КНДР стабильный приток помощи, позволяя государству поддерживать приемлемый уровень кормежки, распределявшейся по карточкам. Правда, населению Северной Кореи тогда не сообщали, что продукты на их столах появляются за счет иностранной помощи: правительство позволяло людям верить, что досыта они едят лишь благодаря щедрости Ким Ир Сена[1].

Несмотря на широко (очень широко) распространенные тогда ожидания скорого конца режима, КНДР удалось пережить распад СССР в 1991 году. Частично это было обусловлено увеличением китайской помощи, а также тем, что население в целом все еще доверяло режиму[2]. Однако сокращение, а потом и полное прекращение советской помощи – вместе с нарастающей неэффективностью госуправления при Ким Чен Ире – поставило систему государственного распределения под угрозу. Объемы пайков постепенно снижались: в частности, решения о снижении размеров пайков принимались в 1987 и 1992 годах. Тем не менее до начала 1990‑х система продолжала, пусть и с перебоями, функционировать, окончательно пойдя вразнос лишь в середине последнего десятилетия ХХ века.

Продовольственная ситуация, однако, была чрезвычайно напряженной уже в начале того десятилетия, а в 1993 году КНДР впервые столкнулась с дефицитом продуктов питания. Серия разрушительных наводнений в 1994 и 1995 годах резко ухудшила положение – в половодьях погибло до 1,5 млн тонн зерна, огромный урон был нанесен и национальной инфраструктуре. Около 85 % электрогенерирующих мощностей КНДР было потеряно. Система государственного распределения едва держалась: между 1994 и 1997 годами основной рацион был урезан с 450 грамм еды в день до жалких 128 грамм. В тот же период система госраспределения превратилась из основного источника продовольствия для большинства населения в ресурс, доступный лишь шести процентам граждан страны.

Результатом стал жестокий голод, терзавший Северную Корею между 1994 и 1998 годами. Он унес жизни от 200 000 до трех миллионов северных корейцев[3]. Официальный северокорейский эвфемизм для этой трагедии – «Трудный марш» – отсылает к легендарной военной кампании под руководством самого Ким Ир Сена, бывшего тогда еще молодым партизанским командиром. Грустной иронией выглядит то, что главный провал северокорейского государства – тот, что фактически знаменовал крах социалистической экономической системы, «марш» к которой когда-то возглавил Ким Ир Сен, – теперь рядится в одеяния славного прошлого.

Урон, понесенный страной, был ужасающим. Хуже всего пришлось населению сельских районов, но массовых смертей от недоедания не избежали и горожане. Правительство бросило людей на произвол судьбы, каждый теперь был сам за себя в поисках пропитания. Даже профессуре престижных пхеньянских университетов в борьбе за выживание пришлось обратиться к презренной торгашеской деятельности[4]. Некоторые вместе с женами торговали дешевой похлебкой из муки и воды у вокзалов и учебных заведений, где всегда было многолюдно. Другие семьи, из несколько менее элитных кругов, опустились до продажи домашней утвари на стихийно возникших барахолках.

Так голод посеял первые семена рыночной экономики в Северной Корее. Сегодня только самая верхушка КНДР может рассчитывать на то, что им удастся жить на гособеспечении[5]. Подобно университетским профессорам, которые ради выживания превратились в уличных торговцев, большинство северян сегодня научились вести двойную экономическую жизнь, сводя, таким образом, концы с концами. Эти перемены, вызванные трагической необходимостью, оказали значительное влияние на повседневную жизнь обычных людей, сделав ее гораздо менее тяжелой.

Голод, что немаловажно, побудил женщин в Северной Корее стремиться к чему-то большему, нежели традиционная роль домохозяйки. Многие стали настоящими кормилицами, добывая пропитание для всей семьи. Именно женщины в основном торгуют на рынках, продают пищу, занимаются мелкими экспортно-импортными операциями или сдают дома в почасовую аренду любвеобильным парочкам. Все это, в свою очередь, немедленно отражается на положении женщин в обществе, включая даже количество разводов, которых стало много больше в последние годы. Традиционно северяне считались более маскулинным обществом, чем южане[6], и даже после утверждения в КНДР северокорейской версии коммунизма – теоретически постулирующего равенство полов – женщина на Севере почти всегда оставалась чьей-то дочерью, женой или матерью. Сегодня же она получила что-то вроде независимости. В прошлом женщины крайне редко использовали просторечный панмаль в общении с мужчинами (корейский язык достаточно жестко стратифицирован по уровням вежливости, и пренебрежение нормами речевого этикета – серьезное оскорбление. – Прим. пер.), несмотря на то что те часто прибегали к панмаль, обращаясь к женщинам; сегодня это уже перестало быть безусловной языковой нормой.

На границе воны ходят хмуро

Правительство КНДР находится с новым экономическим укладом в сложных и запутанных отношениях. Искоренение капитализма в Северной Корее резко увеличило бы вероятность нового голода – с учетом упадка командно-административной системы управления и гособеспечения рыночную экономику сейчас просто нечем заменить. Более того, многие в правящих кругах сегодня используют частную торговлю для личного обогащения, о чем мы поговорим чуть позже в этой главе. Попытка же провести полномасштабные рыночные реформы способна вызвать социальные и экономические потрясения такого масштаба, который поставит под угрозу сохранность нынешней власти как таковой. Разумеется, среди государственных деятелей КНДР существуют и сторонники реформ, но власть в целом испытывает естественный страх перед переменами. Для многих членов северокорейской элиты полная либерализация экономики означает сомнительную перспективу сменить свое привилегированное положение на тюрьму, смерть или, что звучит гораздо прозаичнее, на не самую завидную участь таксиста в Сеуле[7].

Руководство КНДР не вдохновил ни китайский постепенный путь, ни восточноевропейские примеры хаотичных отказов от политической идеологии в пользу экономических реформ. Оно ни в коем случае не собиралось ослаблять контроль за развитием частной рыночной деятельности. Так, время от времени рынки «зачищаются». Но в 2009 году власти решились на самый резкий шаг. В ноябре того года была объявлена деноминация воны – национальной валюты Северной Кореи. С банкнот убирали два последних нуля. Так, банкноту номиналом в 1000 вон меняли на новую, 10‑вонную купюру и так далее. Населению дали неделю на обмен их отягощенных лишними нулями сбережений на деньги нового образца. Естественно, банковские сбережения также были деноминированы, и 100 000 вон одним махом превращались в 1000.

Истинные мотивы такого решения властей можно обсуждать до бесконечности, но, по сути, эта мера оказалась грабежом частных торговцев. Почему? Потому что к обмену было разрешено предъявить максимум 100 000 вон на человека (примерно $30–40 по тогдашнему курсу черного рынка). Любой, кто обладал большей суммой – а на руках у тех, кто занимался бизнесом, естественно, накопились средства, сильно превышающие допустимый максимум, – в одночасье лишались сбережений.

Деноминация обернулась всплеском такой резкой неприязни к властям, какую в КНДР не видели давно. Лимит обмена срочно подняли с 100 000 до 150 000 вон наличными и до 300 000 на банковских счетах, но это не помогло смягчить общественное недовольство: китайское информационное агентство «Синьхуа» тогда сообщало о «массовой панике» среди северных корейцев, а другие СМИ утверждали, что груды старых денег сжигают в знак протеста против деноминации. Если это правда, то подобная демонстрация приобретала особый символизм – уничтожение купюр номиналом в 100, 1000 и 5000 вон означало неизбежное уничтожение изображений Ким Ир Сена.

Недовольство обычных торговцев, несомненно, усугублялось тем, что истинная элита Северной Кореи имеет привычку хранить свои сбережения в других валютах, в первую очередь – в китайских юанях[8]. Даже перед деноминацией северокорейская вона уже не могла похвастать особым доверием к себе со стороны населения КНДР, поэтому те, кто имел такую возможность – например, госслужащие, занимавшиеся полугосударственным-получастным бизнесом со своими китайскими коллегами, – хранили свои сбережения в иностранной валюте.

Как бы то ни было, долговременным результатом деноминации стал еще больший выход северокорейцев из-под экономического контроля государства. Все чаще даже самые скромные обыватели пытаются по возможности переводить свои накопления в юани или иные валюты. Они научились не доверять своему правительству и его валюте, воне. В то же время они усвоили, что торговля и хранение сбережений в юанях может уберечь их от очередного государственного грабежа или от последствий очередных провалов в экономической политике. В результате большинство сделок на рынке в Северной Корее сегодня, как считается, номинируется (и совершается) в иностранных валютах, самой популярной из которых остается юань[9].

Неудивительно, что в такой ситуации неофициальный, «черный» курс северокорейской национальной валюты падает. Несмотря на то что официальный обменный курс зафиксирован на величине в 96 вон за доллар США, «реальный» курс в 2013–2014 гг. колебался вокруг отметки в 8000 вон за доллар, резко увеличившись за несколько предыдущих лет – параллельно с падением доверия к воне. Даже в банках Северной Кореи курс обмена приближается к курсу черного рынка, зачастую уступая ему лишь малую толику, что говорит само за себя. В Особой экономической зоне Расон в банке Golden Triangle Bank в середине октября обменный курс составлял 7636 вон за доллар. Есть сведения о том, что в сентябре 2013 года зарплаты рабочих, занятых на немногих крупных государственных предприятиях – таких как шахта Мусан (крупнейшее месторождение железной руды), например, – были увеличены с 3000–4000 вон в месяц до 300 000 вон, отражающих истинную ценность национальной валюты.

«Черный» курс воны постепенно начинает использоваться и в обычных магазинах и ресторанах. Так, в пхеньянском магазине игрушек баскетбольные мячи стоят 46 000 вон за штуку; разумеется, никто не поверит, что цена простого баскетбольного мяча и вправду составляет $400 (при пересчете по официальному курсу). Почти аналогичный пример можно наблюдать в супермаркете, где продаются всем известные западные продукты типа печений Pepperidge, шоколадок Hershey’s и Ferrero Rocher и виноградного сока Ceres. Цены на эти продукты там установлены в соответствии с официальным обменным курсом воны, но эти воны там… не принимаются[10]. Такая же ситуация в магазине Adidas, забитом спортивными товарами из Китая (вполне вероятно, что компания Adidas не в курсе) по ценам, которые в вонах выглядят неправдоподобно дешевыми – если бы только эту цену можно было заплатить в тех вонах. Низкие цены служат лишь показателем того, сколько нужно заплатить за товар в иностранной валюте, по цене доллара, отражающей их истинную ценность[11].

Двойственная оценочная стоимость северокорейской валюты приводит и к интересным экономическим парадоксам. Так, цены на общественный транспорт все еще номинированы по официальному курсу, так что плата за проезд гораздо меньше его реальной стоимости. Поездка на пхеньянском метро, например, обойдется всего в пять вон. По официальному курсу это каких-то пять центов, а по реальному – фактически даром[12].

К сожалению, то же самое касается и зарплат. Все работники в КНДР (официально, во всяком случае) работают на государство – и оплату труда они получают в соответствии с официальной ценностью воны. Так, государственные служащие обычно получают от 1000 до 6000 вон в месяц. Даже по официальному курсу в 96 вон за доллар – это совсем немного, но если пересчитать их зарплату по реальному курсу черного рынка, выходит, что даже чиновникам высокого ранга платят меньше доллара в месяц[13].

В коммунистической системе, где здравоохранение, образование, пища и жилье – теоретически – бесплатны, с такой зарплатой в принципе даже можно было бы жить. Во всяком случае, она не выглядела бы так несуразно, как сейчас. Но как мы знаем, государство уже не способно эффективно обеспечивать людей всем необходимым (справедливости ради надо отметить, что элита все еще получает какие-то пайки). Поэтому рабочему и его семье приходится изыскивать иные способы пополнить бюджет – например, торговать на рынке или оказывать какие-то услуги. В результате в Северной Корее все – от шахтера до учителя – ведут своего рода двойную экономическую жизнь. Многие работают неофициально, получая оплату наличными, или приторговывают чем попало на рынках в свободное от основной работы время.

Эта ситуация крайне негативно сказывается на способности страны нормально жить и работать. Поскольку людям практически ничего не платят на месте их основной работы, они и не слишком заинтересованы в том, чтобы реально там трудиться. Полиция пользуется любой возможностью для вымогательства взяток, а многие работники государственных предприятий «подрабатывают» мелкими хищениями со своих рабочих мест или используют мощности своих предприятий в личных целях. Зарплата заводского рабочего составляет около 2000 вон в месяц, поэтому неудивительно обилие сообщений о том, что с государственных фабрик выносят практически все, сделанное из металла, или о том, что рабочие выносят с фабрик продукцию и пускают ее «налево». По официальному курсу рабочий не мог бы себе позволить даже пачку сигарет на свою месячную зарплату – не говоря уже о зажигалке, чтобы прикурить.

Чанмадан изнутри

Если в Северной Корее есть два обменных курса, то и экономик тоже две: «официальная» (в которой люди работают на государственных работах и получают от государства зарплату) и экономика «черного рынка», где люди зарабатывают не то чтобы нелегально, но и не совсем в рамках закона. Эту экономику не признают официально, но при этом и не запрещают. Именно она и работает в сегодняшней Северной Корее.

Нелегальные, но допустимые рынки в Северной Корее называют чанмадан. Это старокорейское слово и означает, собственно, «рынок» (южане, отправляясь на рынок, идут на сиджан; то же слово для обозначения рынка используется и в Китае; в Северной Корее слово «сиджан» используется только для описания официально разрешенных рынков) и восходит к средневековым корейским семейным сельскохозяйственным рынкам. Чанмаданы часто стихийно возникают на оживленных перекрестках узких, извилистых, грязных улочек жилых кварталов северокорейских городков или иногда организуются в специально построенных для этого зданиях. Такие здания можно увидеть даже на картах Google Earth; характерным было здание рынка с голубой крышей в районе Чэха-дон в городе Синыйджу у китайской границы. К сожалению, здание в конце концов снесли, но это не означает, что бизнес в Синыйджу прекратился – торговля просто переместилась в другие районы города.

Люди, открывающие свои прилавки и торговые точки на чанмаданах, должны оплатить налоговый сбор за них представителям власти – так государство вовлекается в маркетизацию. На некоторых крупных рынках действуют электронные регистрационные системы, с помощью которых контролируют налогоплательщиков. Торговцы в поисках новых клиентов часто на руках перетаскивают свои грузы через горные перевалы, реки, грязные долины и пыльные проселки, стремясь таким образом избежать пристального внимания правительственных чиновников, которые могут попытаться прекратить торговлю или, что вероятнее, потребовать свою долю с прибылей.

Типичный владелец торговой точки на чанмадане – это аджумма (замужняя женщина средних лет), принадлежащая к низшему или среднему слою общества. Наиболее близкий перевод этого слова на русский – «тетушка», «тетка». После утверждения неоконфуцианства в качестве официальной идеологии страны во времена династии Чосон (1392–1910) корейская культура оставалась подчеркнуто маскулинной и патриархальной; женским идеалом считался архетип хёнмо-янчхо («добрая жена – мудрая мать»), но при этом, особенно в крестьянской среде, чаще всего именно женщины, а не мужчины брали на себя функцию рыночных торговок. В сегодняшней Южной Корее бедные пожилые женщины продают овощи и рисовые лепешки на улицах, а в дождливые дни оккупируют выходы из метро корзинками с зонтиками. Так что в том, что большинство торгующих на чанмаданах в Северной Корее – женщины, нет ничего удивительного.

Есть и еще одна причина, по которой аджуммы царят на чанмаданах. В Северной Корее все совершеннолетние граждане приписаны к своим трудовым подразделениям, несущим государственную службу в обмен на скудное жалованье. Однако замужние женщины избавлены от этой повинности, что оставляет им время для торговли на рынках. Таким образом, они могут заработать достаточно много – много больше, чем зарплата их мужей, – что превращает их в основных добытчиц и ставит традиционные взаимоотношения мужа и жены под угрозу.

При этом и многие занятые на официальной работе занимаются частной торговлей – мужчины вполне могут присоединяться к своим женам за прилавком; им просто несколько труднее это сделать. Иногда люди месяцами не появляются в своем трудовом подразделении под предлогом недомогания – в это время они торгуют чем-то где-то в других частях страны. Об этом известно всем, но это никого не волнует. После возвращения торговец отчитывается в своем подразделении, проходит «очистительную» сессию самокритики или отделывается взяткой – и возвращается к своей обычной службе и работе[14].

Ассортимент чанмаданов предсказуемо составляют в основном товары первой необходимости. Сигареты северокорейского производства идут по достаточно низким ценам, но более востребованные китайские или российские в зависимости от бренда могут обойтись в сумму от 2000 (25 центов) до 20 000 ($2,5) вон. Плитка шоколада – примерно в 3000 вон (38 центов), килограмм риса – около 5000 вон (63 цента). Американская империалистическая кока-кола доступна широко и стоит примерно 6000 за банку – около 75 центов, что не так уж и отличается от ее цены в супермаркетах по всему миру. Банка китайского пива – Tsingtao или Harbin, например, – стоит 4000 вон (50 центов), чашка лапши быстрого приготовления – 7000 вон (88 центов), а банка растворимого кофе из Китая обойдется вам в серьезные 10 000 вон (доллар с четвертью). Правда, из-за сильнейших колебаний курса воны эта информация может серьезно устареть к тому времени, как вы будете читать эту книгу.

В образе дамы средних лет, приторговывающей сигаретами и лапшой с лотка, нет ничего особенно сложного. Однако экономическую сметку торговцев‑оптовиков, у которых приобретают свой товар эти тетушки, не стоит недооценивать. Так, оптовые торговцы рисом отслеживают (нелегально) по сообщениям иностранных радиостанций даты поставок международной помощи в КНДР[15]. С распространением новостей о грядущей поставке цена на рис на рынке падает на фоне общих ожиданий, так что задача оптовиков – распродаться как можно быстрей, еще до того, как новость станет общеизвестной. Информация о готовящейся поставке большой партии удобрений вызовет на рынке тот же эффект, равно как и сведения о хорошем урожае риса. Рис по-прежнему составляет основу рациона корейцев и остается основой их существования, поэтому цена на рис всегда в центре внимания. Государственное сельское хозяйство КНДР не производит риса в достаточном количестве[16], поэтому страна зависит от международной продовольственной помощи и импорта, восполняющего дефицит[17].

Чанмаданы распространены в КНДР повсеместно. Даже в Пхеньяне, где государственный контроль и лояльность к властям наиболее сильны, практически в каждой семье кто-то да связан с этой сферой деятельности. Даже туристический гид – человек, несомненно, пользующийся доверием властей, – не будет скрывать от иностранных туристов, что кто-то из его родственников торгует на чанмадане или хотя бы отоваривается там. Если человек не торгует сам, он может заниматься транспортировкой товаров, поиском поставщиков или умасливанием чиновников в рамках торговых операций. Публичным «лицом» торгового бизнеса может быть аджумма, а ее родичи и друзья, вероятнее всего, помогают ей кулуарно. Они могут иметь даже «долю» в бизнесе: многие торговые точки на чанмаданах оплачиваются вскладчину – так проще наскрести денег на обязательный сбор и закупать товар на продажу.

Фактически не быть торговцем может оказаться даже рискованнее, чем быть им. Семьи со средним и высоким доходом, об активном участии которых в рыночной торговле ничего не известно, могут попасть под подозрение в эксплуатации куда более предосудительных источников нелегального обогащения и в результате оказаться в зоне пристального внимания властей. Их могут заподозрить, в частности, в получении денег от родственников‑перебежчиков, проживающих в Южной Корее, или в соучастии в организации таких переводов. И действительно, северяне часто доносят властям на зажиточных соседей, не выказывающих очевидных предпринимательских интересов. Известны случаи, когда некоторые северяне притворялись, что занимаются бизнесом, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания и не вызывать подозрений.

Трудности трансграничного перевода

Чуть раньше мы упомянули «более предосудительные» источники дохода – настало время поговорить и о них. По состоянию на конец 2012 года в Южной Корее проживало около 24 000 перебежчиков с Севера (что составляет примерно 0,1 % всего населения КНДР), а в Китае – еще больше. Их жизнь зачастую очень тяжела, им почти всегда приходится, что называется, «начинать с нуля», с самого низа социальной и экономической иерархии; но деньги, которые им удается скопить, занимаясь даже самой черной и неквалифицированной работой, для их родственников на Севере составляют значительную сумму.

Считается, что денежные переводы, отправляемые на Север перебежчиками, проживающими в Южной Корее, составляют примерно 10–15 млн долл. США в год. В целом такую сумму нельзя назвать огромной, если разложить ее на число семей, получающих эти деньги в КНДР, ее влияние на экономику и уклад страны будет трудно переоценить. В среднем один перебежчик отправляет домой до миллиона южнокорейских вон (чуть меньше 1000 долл. США) в год; для такой бедной страны, как КНДР, это огромные деньги[18]. Более того, согласно данным обзора фонда Database Center for North Korean Human Rights, проведенного в 2011 году, 12,5 % тех, кто отправляет деньги на Север, посылают туда более пяти млн южнокорейских вон ежегодно. Такие трансферты, несомненно, помогли многим в КНДР начать собственный бизнес в рамках растущей теневой экономики. Так что нет ничего удивительного в том, что сейчас наличие родственников‑перебежчиков – это скорее достоинство и преимущество, а не проблема, как это было прежде. Хотя, конечно, открыто такими родственниками в КНДР не слишком бравируют.

Официальных каналов перевода этих денег в Северную Корею не существует. Более того, перевод денег с Юга на Север находится вне закона как на Севере, так и на Юге (хотя южане относятся к такого рода трансфертам несколько более терпимо). Однако развитые сети финансовых агентов, предлагающие свои услуги по быстрой и эффективной переправке денег на Север – за комиссионные, конечно, – существуют и активно работают. Комиссия за перевод денег северным родственникам составляет до 30 % от суммы. Так что из каждого миллиона, отправленного из Южной Кореи на Север, лишь около 700 000 вон добираются до адресатов.

Размер комиссионных отражает степень риска, связанного с этой деятельностью, и относительно невысокую доступность таких услуг. Первым делом перебежчик устанавливает личный контакт с брокером в Южной Корее, следуя рекомендациям знакомых из сообщества перебежчиков. Затем отправитель передает брокеру деньги, а тот переводит их на счет в Китае. Другой агент (часто – этнический китаец, проживающий в КНДР; их называют хвагё  [19]) проверяет, поступили ли деньги на счет через систему мобильного банкинга, установленную в его китайском смартфоне. Сигналы китайских мобильных сетей принимаются в приграничных северокорейских городах, поэтому для работы с банком нет необходимости покидать территорию КНДР. Да и с банковского счета в китайском банке деньги снимать не надо – вместо этого брокер берет их наличными из уже имеющегося в его распоряжении запаса юаней, накопленного на Севере. Если адресат перевода живет неподалеку, брокер может передать деньги лично[20], а если нет, то другой агент – уже этнический кореец – доставит их по нужному адресу.

Важная особенность системы состоит в том, что агенты также организуют телефонную связь между отправителем и получателем перевода: обычно по завершении процесса следует короткий телефонный разговор между членами семьи. Агенты способны не только доставлять деньги в Северную Корею, также они провозят туда контрабандой китайские сотовые телефоны, письма и другие вещи. Для северян, живущих у границы с Китаем, в зоне покрытия китайских сетей сотовой связи, организовать короткий звонок в Южную Корею не составляет особого труда[21].

Брокеры работают быстро. Однако северокорейцы, живущие у границы, имеют преимущество даже перед ними: посыльный с пачкой юаней может постучать в дверь адресата всего через час после того, как его или ее родственник-перебежчик передал деньги в Сеуле. «Они работают быстрее, чем Western Union», – говорит один из работников сеульского НКО, занимающийся помощью перебежчикам. Вдобавок они куда более надежны, чем можно было бы представить. Несмотря на вынужденно незаконную природу этих переводов, деньги до адресатов доходят почти всегда – исключения из этого правила единичны.

Экономический фронтир

Неужели границу с Китаем не стерегут бдительные пограничники? Как тогда, черт возьми, китайские контрабандисты проникают в Северную Корею? С учетом тоталитарного имиджа КНДР вопросы такого рода выглядят более чем естественно.

Если быть честным, то корейско-китайская граница вовсе не на замке. Если Демилитаризованная зона (ДМЗ) – набитая фортификационными сооружениями ничейная земля по 38‑й параллели между Северной и Южной Кореей – выглядит «настоящей» границей с точки зрения северокорейцев, то северная граница КНДР больше похожа на экономический «водораздел». Протянувшиеся вдоль ДМЗ многие сотни километров колючей проволоки, заборов, ограждений и минных полей отделяют одну Корею от другой. Но вот переход через китайско-корейскую границу в любом направлении – как по официальному разрешению, так и без оного – обычное дело. В 2012 году около 130 000 северокорейцев посетили Китай на законных основаниях, воспользовавшись правительственным разрешением. Такие разрешения можно получить официально, что занимает порой до нескольких месяцев, а можно и без лишнего ожидания – за взятку, эквивалентную 50—100 долларам США[22].

Это не означает, что любой может пересечь границу просто по желанию. Для среднего жителя Северной Кореи попытка просто въехать в Китай без серьезной предварительной подготовки может быть сопряжена со смертельным риском. Особенно увеличились эти риски в самом конце правления Ким Чен Ира и в начале – Ким Чен Ына, когда режим охраны границы был серьезно ужесточен. Это ужесточение превратило попытку бежать из КНДР в трудное и опасное дело. Впрочем, для людей со связями и (или) деньгами все по-прежнему относительно просто.

Китайские торговцы и северокорейцы, занимающиеся полугосударственным бизнесом с Китаем, могут пересекать границу, хотя вторые чаще добираются через Пекин, отправляясь туда самолетом. Китайцы же регулярно пересекают границу в таких приграничных городах, как Даньдун, привозя с собой целый ассортимент товаров, пользующихся ажиотажным спросом в Северной Корее. Так, во многих зажиточных северокорейских домах почетное место занимают папсоты (рисоварки) от южнокорейского бренда Cuckoo. Торговля между Северной Кореей и Китаем настолько активна, что существуют товары, разработанные специально для северокорейского рынка – например, телевизоры, работающие при чрезвычайно малом напряжении. Но, несмотря на то что общий объем торговли очень велик, осуществляется она в основном мелкими торговцами, что крайне затрудняет исполнение властями санкционных ограничений, наложенных ООН на торговлю с КНДР[23].

Обычный житель Северной Кореи может организовать переход через границу и просто за взятку. Процесс этот достаточно отработан. Сначала один член семьи сбегает в Южную Корею и начинает пересылать деньги домой, чтобы обеспечить бегство и другим родственникам. Располагающие нужными связями брокеры за соответствующую плату переправляют их через границу в Китай. «Базовый пакет услуг перебежчика» предусматривает, что в дальнейшем эти беглецы будут предоставлены самим себе – дальше их трудный и опасный путь пролегает через территорию Китая в страны вроде Таиланда или Монголии, границу с которыми они пересекают тоже нелегально. Но есть и «золотые пакеты» (они обойдутся примерно в 10 000 долларов), обеспечивающие перебежчику сопровождение от дома до Пекина, а также фальшивые документы, позволяющие оттуда перелететь прямо в Сеул[24].

Более того, сама география китайско-корейской границы местами как будто предназначена для того, чтобы ее перепрыгнуть – в буквальном смысле. На некоторых участках 520‑километровой реки Туманган, по которой и проходит северо-восточная часть этой границы, расстояние между берегами настолько мало, что проходящий по китайской стороне может видеть постиранное белье, развешенное на просушку в северокорейских домах. А там, где река пошире, ее относительно небольшая глубина, равно как и то, что она замерзает зимой, а также каменистые банки и песчаные отмели, которыми она изобилует, позволяют переправляться через нее без особых проблем – даже с учетом пограничников.

Исток Тумангана находится на склонах Пэктусана, горы, наиболее почитаемой в корейской культуре, мистической прародине корейцев. Согласно легенде, именно там Хванун, сын Хванина (Владыки Небес), сошел на Землю, чтобы основать Синси, «Божий Град». Его сын Тангун впоследствии создал первое корейское государство Кочосон (Древний Чосон) в городе Асадаль, неподалеку от современного Пхеньяна. Неудивительно, что официальная северокорейская пропаганда утверждает, что Ким Чен Ир родился на Пэктусане (что вообще-то является неправдой). Но если Пэктусан так же важен для фамильного мифа династии Кимов, как и для национального мифа о возникновении Кореи, река, вытекающая с его склонов, стала источником возможностей для многих северокорейцев, стремящихся к новой жизни вне пределов КНДР.

Частно-государственное партнерство

При описании «нового капитализма» в Северной Корее много внимания обычно уделяют деятельности простых торговцев на чанмаданах, мелких «челноков», занятых экспортно-импортными операциями, или механиков‑кустарей, предлагающих ремонтные услуги (починку велосипедов, например). Но «низовое» предпринимательство в КНДР по масштабу и размеру несопоставимо с тем, что можно – с некоторой долей цинизма – назвать «частно-государственными предприятиями».

С середины 90‑х годов ХХ века правительство Северной Кореи находилось в состоянии почти перманентного экономического краха. Конечно, оно поддерживало строгий политический контроль, особенно в Пхеньяне. Но центральные власти оказались не в состоянии создать достаточный приток государственных доходов или налоговых поступлений для финансирования бесчисленных отделов, министерств, комиссий и комитетов. Из-за недостатка центрального финансирования правительственные организации оказались, по сути, предоставленными самим себе. Они почти перестали предоставлять населению услуги, оказываемые прежде, но им все равно необходимо было функционировать – хотя бы и на самом примитивном уровне. Нужно было платить зарплату работникам – или, скорее, найти для этих людей, получавших мизерную официальную оплату (несколько долларов в месяц, если считать по курсу черного рынка)[25], способы зарабатывать более или менее самостоятельно. Импровизированным выходом из положения для государственных служащих стало открытие квазичастных предприятий под «крышей» своих организаций. Не случайно в 90‑х состав приглашенных на знаменитые вечеринки Ким Чен Ира (подробнее о них – в следующей главе. – Прим. пер.) начал изменяться. Списки приглашенных, некогда содержавшие лишь имена наиболее доверенных чиновников, теперь включали и новых фаворитов – тех, кто умел зарабатывать и был при деньгах.

Конечно, формального свода правил, регулирующего создание и управление такими «частно-государственными предприятиями», не существует. Нет и «типичных» примеров таких предприятий. Однако общий рецепт успеха может выглядеть примерно так: работник государственной организации (такой, например, как Государственный комитет обороны, высшие чины которого, по выражению одного из наших источников, «могут делать все, что захотят»), имеющий надежные связи в политических кругах и разрешение на международные поездки, начинает искать возможности для создания предприятия, предназначенного для ведения экспортно-импортных операций в Китае или в еще более дальних краях. Наиболее перспективными направлениями считаются продукты питания, сельскохозяйственная продукция, медикаменты и предметы роскоши. Когда план деятельности составлен и утвержден, компания начинает свою работу. Поскольку частные компании все еще считаются незаконными, официально она принадлежит государству.

Однако государству достается лишь небольшая часть плодов этой деятельности. Поскольку настоящей банковской системы в Северной Корее нет, компании обычно аккумулируют изрядное количество наличных – а бухгалтерский учет ведут по старинке, от руки в толстых гроссбухах. Такая схема позволяет представить высокоприбыльную фирму компанией со средними доходами, что позволяет воротилам этого бизнеса присваивать около 60–70 % заработанного. Остаток достается организации (за вычетом того, что уходит на взятки вышестоящим чиновникам). Экономика КНДР толком законами не регулируется, поэтому остановить пользующегося высоким покровительством инсайдера, занимающегося теневой бухгалтерией, по сути, некому. Работающая в таком режиме, по словам одного информированного источника, организация может поправить свой бюджет, ее основатели богатеют, а менеджеры и руководители (обычно – работники этого учреждения) при удачном стечении обстоятельств зарабатывают в месяц до 300 и 500 долларов США соответственно. Это, конечно, несопоставимо с тем, сколько зарабатывают менеджеры в Южной Корее, но в Северной такой доход обеспечивает впечатляющий уровень жизни[26]. Более того, талантливым менеджерам удается иногда убедить своих боссов выдать разрешение на создание собственных дочерних предприятий – ждать такого разрешения приходится и год, и два (да и подмазывать кого надо тоже необходимо), но терпение окупается сторицей.

Произведенная продукция, как и выручка, также может подвергнуться искусственной «усушке» и «утруске». Сельскохозяйственная продукция или товары, произведенные на государственной фабрике, имеют склонность «пропадать» где-то по пути, что позволяет предприимчивому чиновнику иметь свой профит. «Пропавшие» товары оканчивают свой путь, естественно, на чанмаданах. Хотя связанные с государством элитные предприниматели принадлежат к совершенно иному социальному слою, чем аджуммы с чанмаданов, они прекрасно находят общий язык, когда речь заходит о бизнесе. Так, считается, что примерно 20 % ассортимента чанмаданов – продукты корейского происхождения (остальное – в основном китайского).

Поскольку все компании официально принадлежат государству, безопасность предпринимателя зависит в первую очередь от его личного авторитета и связей. За самые перспективные возможности идет отчаянная грызня. Потенциальному предпринимателю жизненно необходим покровитель – по-настоящему могущественный человек, который будет защищать своего протеже. Разумеется, покровительство подразумевает ответные жесты со стороны предпринимателя – попросту говоря, бакшиш. В некотором смысле вся властная верхушка Северной Кореи занимается «крышеванием» различных бизнесов.

Помимо этого, представители высших эшелонов управляют и собственными предприятиями. До того как пасть жертвой подковерных игр и отправиться в неожиданную громкую отставку (закончившуюся казнью в декабре 2013 года), Чан Сон Тхэк – дядя Ким Чен Ына (был женат на младшей сестре Ким Чен Ира) и один из самых влиятельных представителей северокорейской политической верхушки времен «Кима-среднего» – контролировал разветвленную сеть бизнес-операций впечатляющего масштаба. По самым скромным оценкам, стоимость активов под его контролем составляла около 80 млн евро. Г‑ну Чану «принадлежали», например, роскошные отели в Китае, кроме того, он курировал значительную часть кросс-граничной китайско-корейской торговли. Считается также, что его супруга (теперь – вдова) Ким Гён Хи контролировала компанию «Кансо яксу», занимающуюся бутилированной минеральной водой, и корпорацию «Хэданхва», управляющую универмагами и участвующую в зарубежном ресторанном бизнесе КНДР. Помимо этого полагали, что именно г‑жа Ким курирует весь семейный бизнес клана Кимов, активы которого разбросаны по банкам всего мира и составляют, по предположениям источников, 20 млрд долларов (подробнее о судьбе этой семейной пары читайте в третьей главе)[27].

Принадлежащие КНДР рестораны работают во многих странах Азии и Европы – только в Китае их больше сорока и еще с десяток по всей Юго-Восточной Азии[28]. Клиентов там потчуют музыкальными номерами в старокорейском стиле – в качестве изысканного гарнира к маринованным ребрышкам-кальби или слоистому свиному бекону сегёпсаль (в Южной Корее это блюдо называют самгёпсаль). Эти заведения очень популярны среди южнокорейцев, которые находят их «по-домашнему» привычными и экзотическими одновременно. Власти Северной Кореи порой пользуются этим, внедряя туда шпионок под видом официанток для пополнения досье на клиентов из Южной Кореи, которые по тем или иным причинам вызывают интерес северокорейских спецслужб. Но основная задача подобных предприятий – обеспечивать пусть и не такой полноводный, но стабильный ручеек твердой валюты для режима и создавать прикрытие для проведения иных, куда менее законных финансовых операций[29].

Один из высокопоставленных источников утверждает, что типичным северокорейским рестораном за границей обычно управляет женщина – родственница чиновника высокого ранга (уровня заместителя министра). Стартовый капитал на такое предприятие собирается вскладчину, с нескольких друзей-партнеров, объединяющихся ради проекта. Часть этого капитала уходит на своего рода «лицензионный платеж» на счета семьи Кимов (шестизначная сумма в долларах США), а остальное идет на обустройство самого заведения. Государство назначает обслуживающий персонал, за которым во время пребывания за границей ведется строгое наблюдение. Бóльшую часть зарплаты эти работники также перечисляют «в центр».

Кроме того, на национальные праздники требуется передавать «наверх» до 20–30 % прибыли. Накануне этих дат обычным зрелищем в аэропортах становятся зажиточные корейцы с сумками, набитыми наличной валютой. Отказ от платежа – не самая разумная затея, чреватая серьезными неприятностями для родственников, остающихся в Северной Корее. Угроза упечь любимых в тюремный лагерь вполне обеспечивает лояльность со стороны северокорейцев, работающих за рубежом[30].

Служебное положение обеспечивает разный уровень возможностей для организации и ведения бизнеса – одни посты в этом плане гораздо перспективнее других. Те, кому выпадает шанс овладеть иностранными языками и поработать за рубежом, получают значительное преимущество – перед ними открываются возможности заняться международным бизнесом, они приобретают необходимые для этого контакты и связи. Отсюда множество историй о покупках за взятки должностей в дипкорпусе или в правительственных организациях, обладающих реальной властью[31].

Аналогично руководящие кадры «Кимирсенско-кимченирского союза молодежи» (ККСМ), принимающие участие в коммунистических мероприятиях по всему миру, могут использовать свои международные связи для участия в прибыльных торговых операциях. Раньше, до падения Советского Союза, «Союз молодежи» организовывал летние лагеря для детей из всех стран коммунистического блока, а сегодня эта организация заправляет в торговой корпорации «Пэкам», а также контролирует несколько ресторанов и отелей в Пхеньяне.

Стройбат по-северокорейски и квартирный вопрос в КНДР

Армия Северной Кореи активно участвует в строительных работах в качестве источника дешевой рабочей силы. Солдаты строят многоэтажные жилые комплексы, отели, дороги, мосты и так далее. Вопреки распространенному образу северокорейского солдата – эдакой безжалостной машины для убийств с промытыми мозгами, передвигающейся исключительно печатным шагом, – средний военнослужащий скорее проводит больше времени на какой-нибудь стройке, нежели оттачивая навыки свержения «марионеточного режима» в Сеуле. Даже государственные СМИ часто называют их «солдатами-строителями».

Армейские подразделения, по сути, сегодня в основном представляют собой бесплатные строительные бригады[32]. Если правительству нужно построить дорогу, единственными реальными издержками будут затраты на материалы – стоимость рабочей силы измеряется фактически только стоимостью еды для солдат; а с учетом того, что некоторые «стройбатовцы» выступают в качестве фуражиров для своих «бригад», порой и питание строителей не стоит ничего. Группа амбициозных и предприимчивых менеджеров из государственного министерства, пожелавшая возвести жилой комплекс, также может «нанять» армейские части для выполнения этой задачи. Фактически значительная часть частно-государственных строительных проектов в КНДР сегодня выполняется силами военных «стройбатовцев».

Строительство большого многоэтажного здания – гораздо более сложная (и дорогая) задача, чем, скажем, импорт медикаментов из Китая, и в Северной Корее не так много тех, кто может подобные задачи решать. Но среди тех, кто на это способен, очевидно, существует определенная конкуренция за такие проекты. Причин для этого две. Во‑первых, это запредельно высокие прибыли, которые позволяет извлекать эксплуатация грошовой рабочей силы. Во‑вторых, это престиж. Успешный строительный проект может привлечь внимание вышестоящих к чиновнику-предпринимателю, подтолкнет карьерный рост и откроет новые возможности – при условии, что никто из заинтересованных лиц не останется внакладе, конечно. Это особенно актуально для эпохи Ким Чен Ына, когда правительство любит делать акцент на экономическом развитии в своей пропаганде.

Вместе с частно-государственным строительством развиваются и строительные проекты, финансируемые деньгами японских корейцев. В колониальный период многие корейцы эмигрировали в Японию, и между 1959-м и концом 1970‑х годов примерно 90 000 их потомков откликнулись на призыв Северной Кореи вернуться на родину. Этот процесс был организован через организацию «Чхонрён» (Ассоциация северокорейских граждан в Японии), которая действовала фактически как дипломатическая миссия КНДР в Японии. «Чхонрён» и члены этой организации сегодня продолжают управлять бизнесом игорных автоматов‑патинко в Японии, зарабатывая деньги для своих вновь обедневших родственников и для северокорейского государства в целом.

Вернувшиеся из Японии корейцы на родине часто сталкивались с подозрительным отношением к себе, им не хватало связей и навыков, необходимых для благополучной жизни в столь причудливо (для них) управлявшейся стране. Единственной козырной картой, остававшейся у них на руках, была возможность получать деньги от родственников в Японии, которые были сравнительно обеспеченными людьми (в отличие от денег перебежчиков, правительство КНДР к таким денежным переводам относилось весьма благосклонно). Инвестировали японские корейцы в основном в строительство. Нынче «Чхонрён» пребывает в глубочайшем организационном кризисе, но частный капитал в значительных объемах все так же течет в Северную Корею из Японии. На деньги японских корейцев построены, например, отель «Чхонджин» и множество многоквартирных домов.

Некоторые жилые комплексы строятся для определенных заранее категорий жильцов – например, ветеранов вооруженных сил, звезд спорта или ученых. Жилой комплекс Министерства иностранных дел в Пхеньяне считается весьма фешенебельным, поскольку работники этого министерства за годы работы за рубежом привыкли к такой очевидной роскоши, как бесперебойная и круглосуточная подача электричества, и дома ожидают по меньшей мере того же самого. В стране, где перебои с электричеством – обычное дело, а зимы убийственно суровы, надежное электроснабжение – реальный индикатор того, кто считается «элитой», а кто – нет[33].

Как и в любой капиталистической стране, жильем в Корее можно торговать. Вероятнее всего, большинство квартир «верхнего ценового сегмента» в новом жилом комплексе будет продано на рынке вместо того, чтобы достаться бюджетникам, для которых они официально предназначены. Единственное настоящее отличие от капиталистического рынка недвижимости состоит в том, что формальной системы оформления сделок с ней не существует, поскольку частная собственность на жилье запрещена[34]. Однако если вы живете в северокорейском городе, вы сможете «продать» свою квартиру: люди, проживающие в одном районе, могут официально поменяться жильем. Поэтому возможны «полузаконные» схемы покупки жилья с оплатой (или доплатой) наличными[35], хотя зачастую жильем торгуют вовсе без всякой регистрации. В Пхеньяне, где цены на жилье выросли с начала века вдесятеро и более, с покупкой квартиры может помочь «серый маклер» – работающий нелегально агент по торговле недвижимостью.

Квартиры в обычных районах, без лифтов и надежного электроснабжения[36] продаются всего за 3000–4000 долларов. При этом нижние этажи идут подороже. Считается, что чем беднее семья, тем выше она живет. В Южной Корее все совершенно наоборот – премиальными считаются квартиры с лучшим видом, который открывается сверху. Но если в многоэтажном доме нет лифта – или есть опасность застрять в нем при перебоях с электричеством, – высокие этажи резко теряют всю привлекательность.

Дома в городах у китайско-корейской границы, как легко догадаться, достаточно дороги, поскольку проживание там предлагает хорошие перспективы для бизнеса и доступ к китайским сетям мобильной связи. Так, сообщают, что хорошие квартиры в приграничном городе Хесан уходят по 30 000 долларов. Однако эти цены бледнеют по сравнению со стоимостью жилья в престижных районах столицы: приличная квартира в центральном районе Пхеньяна Мансудэ (живущие в Северной Корее иностранцы в шутку называют его «Дубаем» или «Пхеньхэттеном») оценивается в 100 000 долларов и более. Есть даже те, кто говорит о квартирах за 250 000 долларов. Это очень много за жилье, которым вы официально не владеете. Но располагая подобной суммой в Северной Корее, можно обеспечить и условия, при которых оно останется при вас[37].

Неравенство

Те, кто бывает в Пхеньяне регулярно, отмечают, что город переживает своего рода бум и те, у кого есть деньги, сейчас тратят их открыто. Несколько лет назад обеспеченные люди скрывали свое материальное благополучие и вели себя тихо и незаметно – сегодня же кичиться своим богатством и швыряться деньгами вовсе не предосудительно. Смартфоны и швейцарские часы, дизайнерские сумочки и дорогой кофе – все, что раньше было привилегией исключительно элитной верхушки, теперь стало доступным и среднему классу. Но – отнюдь не всем, и более всего это заметно в Пхеньяне, где жители волей-неволей подмечают, кто может позволить себе такие забавы, а кто – нет.

Несмотря на то что центральное правительство фактически является банкротом, правительственные агентства и высшие чиновники заняты в самых разнообразных прибыльных предприятиях. Объем торговли с Китаем, один из многих источников богатства, вырос с ежегодных 500 млн долл. в 2000 году до 6 млрд в 2013‑м. Поэтому, несмотря на упадок и вырождение «Чхонрёна», новые здания растут по всему Пхеньяну как грибы после дождя вместе с новыми ресторанами, магазинами и развлекательными центрами для высших слоев общества и формирующейся когорты предпринимателей. И, несмотря на то что столица Северной Кореи может сравниться лишь с третьеразрядными китайскими городами в плане развития, возможность свободно пойти в (квази)частный ресторан или кафе и заказать там пиццу или зеленый чай латте, а также вид людей, пользующихся iPad’ами, может оказаться сюрпризом для тех, кто считает Северную Корею поголовно нищей, исключительно коммунистической страной.

«Мерседесы», «БМВ» и «Лексусы» импортируются в КНДР не только для членов семьи Кимов. Многие правительственные чиновники имеют такие машины – обычно черного цвета с тонированными стеклами. Машины чиновников высокого ранга легко отличить по номерному знаку, который начинается с цифр «7.21». Однако хватает и богатых пхеньянских бизнесменов (корейцев, ведущих частный бизнес в Китае), которые владеют дорогими иномарками. В столице есть настоящие, «классические» миллионеры, обязанные своим богатством только самим себе. Они могут позволить себе и «Лексус», привезенный из Китая по бешеной цене; говорят даже, что кто-то из предпринимателей создал 10‑миллионный бизнес, не имея родственных связей ни с семьей Кимов, ни с каким другим кланом из государственной элиты. Он принадлежит к другой элите – возникающей буржуазно-капиталистической – и просто лучше других играет в новую частно-государственную игру[38].

Но для миллионов северокорейцев, едва сводящих концы с концами, идея ездить на «БМВ» или жить в комплексе Мансудэ превосходит их самые смелые фантазии. В сельской местности крестьяне все еще пашут на быках. Солдаты пробавляются овсяной размазней. Даже в обычных жилых районах Пхеньяна сотни тысяч людей живут в бедности. Условия жизни среднего северокорейца сегодня, вероятно, уступают тем, которые были у него в 70‑х годах ХХ века. Резонно будет предположить, что возвышение пхеньянских «нуворишей» добавит к страданиям обездоленных масс еще и ощущение собственного унижения.

Члены правящей верхушки Северной Кореи, безусловно, осознают это. Осознают они и потенциально дестабилизирующее влияние, которое капитализм может в долгосрочной перспективе оказать на их способность держать ситуацию под контролем. С другой стороны, они также прекрасно понимают, что не могут искоренить рынки, поскольку уничтожение частной торговли будет означать полный экономический коллапс и новый голод, что угрожает уже самому существованию государства. В то же время частно-государственный капитализм позволяет руководству страны поддерживать свои патронажные функции и вознаграждать лояльность в эпоху, когда идеология утратила свое значение.

Разумеется, никто точно не знает, какое экономическое будущее предусматривает режим для Северной Кореи. Кроме того, из-за ярко выраженной групповщины в правящей верхушке КНДР трудно воспринимать северокорейский «режим» как некую организацию, сплоченную общей, единой для всех целью. Но если принять, что единственным объединяющим все фракции стремлением является желание сохранить систему, можно сделать достаточно обоснованное предположение: КНДР будет реформировать экономику и позволит развиваться капитализму темпами настолько низкими, насколько это возможно для того, чтобы не допустить полного коллапса; и будет сопротивляться более динамичным переменам – по той же самой причине.

Это объясняет привлекательность системы «Особых экономических зон» для руководства КНДР. ОЭЗ позволяют генерировать твердую валюту, сохраняя в то же время твердый контроль над остальной страной. Отсюда понятно, почему администрация Ким Чен Ына объявила в ноябре 2013 года, что создаст 14 новых ОЭЗ – это очень большое число для такой маленькой страны. До сих пор существующие ОЭЗ, подобные Особой экономической зоне Расон, не оправдывали ожиданий. Однако это не остановит усилий, нацеленных на добычу твердой валюты в неизменных социально-экономических условиях.

Без признания роли рынка нынешний северокорейский режим балансирует на тонком канате. Преобразования – как слишком быстрые, так и слишком медленные – могут иметь фатальные последствия для него. Однако соблазняться пророчествами тех «пхеньянологов», которые твердят о скором падении режима, не стоит. КНДР пережила падение Советского Союза, опустошительный голод, деградацию и развал собственной экономической системы. В экономическом смысле Северная Корея – это современный Дикий Запад, но политический контроль – это совсем другая история, особенно в столице. Семья Ким и ее окружение имеют еще козыри на руках. И комбинация этих козырей – государственного патернализма, пропаганды, страха перед наказанием, известного остаточного уважения к образу Ким Ир Сена, а также привлекательности монархии как общественного института (ибо монархией КНДР, по сути, и является) – позволяет «династии Ким» оставаться в игре.

Глава 2 Досуг в Северной Корее

Сама идея «развлечься в Северной Корее» в контексте закрепившегося в массовом сознании имиджа КНДР может показаться сюжетным ходом черной комедии. Жизнь среднего северокорейца действительно тяжела, и обычные предпосылки к развлечениям – свободное время и лишние деньги – у него в явном дефиците. В Южной Корее все стирают белье в стиральных машинах, превосходная сеть автомобильных и железных дорог обеспечивает любому желающему легкий доступ в любое место страны, а у жителей хватает денег на беззаботное времяпрепровождение, видам которого, кажется, нет конца. Ничего подобного в Северной Корее нет. Кроме того, от южан, в отличие от их северных собратьев, не требуется принимать участие в регулярных «сессиях по самокритике» и квартальных собраниях[39].

Однако, как и жители всего остального мира, северные корейцы совсем не прочь поразвлечься, невзирая даже на тяжелые времена, которые переживает страна. Это сильно отличается от той карикатурной картины, которую рисует большинство СМИ и в которой граждане КНДР представляются бездушными роботами, живущими для того, чтобы служить «любимому руководителю». Более того, технологические новшества позволили северокорейцам обнаружить несколько новых способов провести время с удовольствием, а некоторые из этих инноваций даже сказываются на способности властей контролировать население.

Иностранное кино и телевидение

Одной из безобидных страстей Ким Чен Ира было его увлечение кинематографом. Его личная коллекция насчитывала тысячи кинокартин. Он был искренним поклонником и южнокорейского телевидения – особенно национального канала KBS. Когда кто-то из окружения южнокорейского президента Но Му Хёна спросил Ким Чен Ира во время встречи на высшем уровне в 2007 году, почему тот так любит KBS, северокорейский лидер ответил: «Я привык ко всему государственному».

Однако на остальных соотечественников эту привилегию Ким Чен Ир не распространял. Потребление иностранной медиапродукции в КНДР запрещено законом. Но это не значит, что ее никто не потребляет. По данным опроса, проводившегося в 2010 году[40], примерно половина из 250 опрошенных беженцев из Северной Кореи заявили, что смотрели иностранные телепрограммы или кинофильмы; многие госслужащие в Пхеньяне в частном порядке признаются в таких же прегрешениях[41]. Четыре процента опрошенных напрямую ловили сигнал южнокорейской KBS с территории КНДР и смотрели программы южнокорейского телевещателя регулярно. Они считали, что эти программы очень популярны среди тех северокорейцев, которые живут в зоне уверенного приема сигнала станций южного соседа.

Опрос проводился в основном среди уроженцев северной части КНДР из провинции Хамгён-Пукто, поскольку именно оттуда бежит довольно много людей, но их преобладание в опросе создавало определенную диспропорцию и несколько искажало общую картину – скорее всего в сторону преуменьшения числа потребителей иностранных телепрограмм. Есть основания предполагать, что уровень прямого доступа к телесигналу из Республики Корея в КНДР выше, чем говорят данные этого опроса. Дело в том, что этот сигнал физически могут поймать лишь те, кто живет не далее 50–75 миль от границы с Южной Кореей (разброс в расстоянии обусловлен атмосферными условиями)[42]. Жители таких городов, как Кэсон или Саривон, расположенных недалеко от границы, могут поймать этот сигнал, а те, кто живет в провинции Хамгён, как правило, нет.

Но, несмотря на то что живущие в северных районах страны граждане КНДР не могут напрямую подключиться к каналу KBS, они вполне могут смотреть южнокорейские шоу, транслируемые из Китая. В приграничных районах Китая живет много этнических корейцев, поэтому такие каналы, как Yanji TV, предлагают передачи на корейском языке. Восемнадцать процентов из опрошенных северокорейских перебежчиков сказали, что смотрели передачи Yanji TV в КНДР, а 15 % добавили, что смотрели их каждую неделю[43]. Для понимания того, насколько скучным представляется респондентам государственное телевидение Северной Кореи – 51 % из опрошенных подтвердил, что они смотрели северокорейские каналы (такой высокий процент неудивителен в силу того, что эти каналы – легальны), но только 14 % заявили, что смотрели их еженедельно[44].

Телевизоры и радиоприемники, продающиеся в Северной Корее, имеют фиксированные предварительные заводские настройки на программы государственных вещателей – Центральное телевидение Кореи (KCTV), Корейский культурно-образовательный канал «Рённамсан», а также доступный исключительно в Пхеньяне канал «Мансудэ». Находящиеся в официальной продаже телевизоры в КНДР не имеют доступа к другим каналам – если только владелец такого телевизора не готов преступить закон и «похимичить» с аппаратом. Более того, программы северокорейского телевидения транслируются в стандарте PAL, в отличие от южнокорейского, работающего в стандарте NTSC. Однако северокорейцев нельзя обвинить в отсутствии изобретательности (неизбежной, впрочем, учитывая условия их жизни) – в КНДР процветает нелегальный бизнес по «модифицированию» телевизоров и радиоприемников, которые переделываются таким образом, чтобы принимать передачи зарубежных станций. Мастера-«телевизионщики» в КНДР зарабатывают весьма прилично. Многие также пользуются китайскими телевизорами, способными работать в обоих стандартах – и PAL, и NTSC.

Но с точки зрения объема потребления медиа прямые трансляции китайского или южнокорейского телевидения меркнут перед валом импорта записей фильмов и сериалов через Китай на DVD– и USB-накопителях. DVD распространились в КНДР в середине первого десятилетия XXI века, а примерно с 2010 года туда проникли USB-накопители, потеснив, а в некоторых случаях даже вытеснив из обращения диски благодаря в том числе своей миниатюрности, позволяющей успешнее скрывать их от недреманого ока агентов Министерства охраны безопасности государства. И если первые существенно подорвали государственный контроль за распространением информации, то вторые, как мы увидим, обладают куда бóльшим потенциалом спровоцировать реальные перемены.

Китайско-корейские торговцы хвагё (то есть этнические китайцы, являющиеся гражданами Китая, но постоянно живущие в КНДР)[45] обладают хорошими связями и поставляют на рынок КНДР пиратские DVD с американскими, южнокорейскими, китайскими фильмами и записями телешоу; одна такая партия может состоять из нескольких тысяч дисков. Какая-то часть из партии – несколько сотен примерно, – вероятно, уходит на подкуп чиновников. В приграничных городах (в Хесане, например) поставщики сбывают диски оптовикам, а те перепродают их уже мелким торговцам на чанмаданах. Оптовикам нужны связи среди чиновников, поскольку их бизнес не просто нелегален, он разрушает государственную монополию на информацию. Наказание, соответственно, предусмотрено достаточно суровое, так что обычные торговцы не лезут в этот бизнес, оставляя оптовую торговлю DVD либо тем, кто готов идти на высокий риск, либо тем, у кого достаточно средств на крупные взятки[46].

На чанмаданах DVD стоят чуть меньше доллара и пользуются популярностью у удивительно широкого спектра покупателей. Поскольку этот продукт находится вне закона, потенциальный покупатель обращается к продавцу с невинным эвфемизмом: «Нет ли у вас чего интересненького (чэмииннынгот)?» – как будто к наркодилеру. Как и в случае с зарубежным телевещанием, большинство северокорейцев смотрят DVD, как правило, в компании надежных друзей и (или) членов семьи, даже если у них нет собственного DVD-проигрывателя. Многие, конечно, смотрят DVD с северокорейскими видеопрограммами, но главный предмет интереса – это, естественно, зарубежный контент. Примерно половина населения Северной Кореи хотя бы раз в жизни смотрела нелегальные иностранные видеоматериалы на DVD.

Однако с ростом распространения персональных компьютеров северокорейцы все чаще предпочитают устаревающим DVD более инновационный метод потребления медиапродуктов – через записи на USB-накопителях. Некоторые говорят, что флешки уже вытесняют DVD в КНДР. Многие северокорейцы делятся друг с другом и обмениваются USB-накопителями с записями зарубежных фильмов, телешоу и – как нетрудно догадаться – порнографией. USB-накопители обладают несколькими серьезными преимуществами перед DVD. Прежде всего записи, хранящиеся на USB-накопителе, можно копировать бесконечное количество раз и распространять. Кроме того, пользоваться USB-накопителями безопаснее. Один из традиционных методов поимки с поличным тех, кто смотрит зарубежное телевидение или кино, заключался в том, что власти отключали электричество в доме, а затем проводили рейд по квартирам, взламывая DVD-проигрыватели, чтобы узнать, что люди смотрят. Разумеется, из отключившегося проигрывателя извлечь диск непросто, а миниатюрный USB-накопитель вынимается из слота мгновенно. Спрятать его тоже гораздо легче, чем диск[47].

Из-за общего снижения лояльности к режиму сегодня просмотр зарубежных телепрограмм и кинофильмов в основном обходится безнаказанно. Иными словами, северокорейский службист, поймавший кого-либо за этим времяпровождением, скорее всего получит на лапу и, удовлетворенный результатом, пойдет своей дорогой. Конечно, поклонники незаконной медиапродукции рискуют в конечном счете попасть в лагеря, но чаще всего, если их застигнут на «месте преступления», они отделываются подношением[48]. Бурное распространение высокотехнологичных носителей информации говорит о том, что вскоре власти уже не смогут даже надеяться эффективно отслеживать зрителей[49].

А это, в свою очередь, придает населению храбрости. Перебежчики, покинувшие Северную Корею в начале второго десятилетия ХХI в., как правило, утверждали, что смотрели иностранные передачи и фильмы в одиночку, но сегодня северокорейцы организуют групповые просмотры – с друзьями и родственниками (хотя двери при этом запирают, а шторы задергивают). Нынче граждане КНДР менее склонны доносить друг на друга, изобличая участников таких просмотров[50]. Напротив, гораздо чаще можно услышать, как северокорейцы увлеченно обсуждают южнокорейские мелодрамы с друзьями и даже соседями. Южнокорейские словечки, выдающие знакомство с медиапродуктом южного соседа, вроде тангён хаджи («конечно, без сомнения») время от времени звучат в речи северян[51], вызывая приступы взаимного удовольствия от ощущения причастности к «запретному плоду», когда двое любителей нелегального кино узнают друг друга по их употреблению. В среде поклонников южнокорейского телевидения формируются крепкие дружеские связи: обсуждение фильмов – это акт взаимного доверия, стимулирующий быстрый рост привязанности.

Южнокорейский гангстерский боевик Чхингу («Друг») стал хитом подпольного кинематографа в Пхеньяне, в частности, среди школьников из элитных семей. Действие фильма происходит в портовом городе Пусан, на юге полуострова. Диалоги в фильме перенасыщены диалектизмами и жаргонизмами[52], включая одну весьма скабрезную фразу, описывающую предполагаемое сексуальное возбуждение женского персонажа. Среди пхеньянских тинейджеров эта фразочка особенно популярна.

Как и в Южной Корее, наибольшей популярностью пользуются мелодраматические сериалы[53], сюжет которых обыкновенно строится вокруг любовных треугольников, семейных раздоров и историй о прекрасных (но бедных) женщинах, выходящих замуж за сыновей владельцев корпораций-чеболей; стандартный сюжет также предполагает трагическую смерть протагонистов. Для южан просмотр слезоточивых мелодрам – форма катарсиса или эскапизма, они не столько отражают реальность, сколько гиперболизируют ее, дабы таким образом усилить эмоциональное воздействие на зрителя. Но для северян эти южнокорейские мелодрамы – напротив, открывают окно в новую реальность, и за эту (пусть и довольно условную) реальность они и ценят эти мелодрамы прежде всего. Северокорейское телевидение редко показывает негодяя, остающегося безнаказанным, или положительного героя, терпящего в итоге неудачу. Герой северокорейской мелодрамы – архетипичный рабочий, в конце концов получающий достойное и справедливое вознаграждение. Это и неправдоподобно, и скучно[54].

Но что следует из всех этих перемен? Прежде всего быстрый рост аудитории южнокорейских и других зарубежных шоу и фильмов может вынудить власти поднять ставки. Северокорейские новости сегодня выглядят уже как медиа конца ХХ века – с хорошей графикой и постановкой. Более того, источники утверждают, что официальные корейские телеканалы показывают больше иностранных фильмов. Дублированные китайские и русские фильмы всегда присутствовали в сетке вещания северокорейского телевидения, но сейчас им приходится конкурировать за эфир с фильмами, например, из Болливуда. В 2010 г. государственный канал в КНДР показал даже британский фильм «Играй как Бекхэм».

Важнее, что эта мини-телереволюция подрывает государственный контроль. До середины 90‑х годов ХХ века государство в КНДР обладало почти абсолютной монополией на распространение информации. Единственной альтернативой были слухи[55]. В прошлом северокорейцам говорили, что южане живут беднее их[56]. Поскольку сегодня в Северной Корее каждый знает, что это не так (благодаря южнокорейскому телевидению), от этого пропагандистского утверждения власти в последние годы незаметно отказались. Теперь особый акцент делается на том, что южнокорейцы – американские «марионетки». Это клише довольно старое, но эпоха цифровой информации вдохнула в него новую жизнь.

Иностранные фильмы и телевидение меняют взгляды жителей Северной Кореи и на США. Исторически пропаганда показывала американцев безусловными злодеями, единственная цель которых – превратить весь мир в свою колонию и уничтожить страны, которые этому противостоят (такие как КНДР). Плакаты изображают американских солдат, с ухмылками психопатов тычущих штыками в корейских детей, рядом с которыми застыли в ужасе неспособные помешать этому матери[57]. Но времена меняются – многие перебежчики отмечают, что их взгляды на Дядю Сэма переменились к лучшему еще на родине после просмотра нелегальных голливудских фильмов – таких как вездесущий «Титаник».

Опросы и беседы с северокорейцами показывают, что сегодня, похоже, очень многие в КНДР доверяют иностранным медиаресурсам больше, чем откровенно пропагандистским государственным. Даже лояльные пхеньянцы, не задумывающиеся о бегстве из страны, не являются исключением. Многие перебежчики признаются, что зарубежные фильмы и телепрограммы помогли им решиться покинуть страну, подготовив их к этому эмоционально и практически. Некоторые даже говорят, что медийные продукты разбудили в них любопытство к окружающему миру и разожгли его до такой степени, что это стало решающим фактором, заставившим их бежать из Северной Кореи.

Распространение USB-технологий вполне могло ускорить темп перемен. Непрезентабельные с виду USB-накопители позволяют быстро распространять медиаинформацию; они легко переходят из рук в руки, их можно использовать снова и снова; а еще их легко прятать, как мы уже говорили. В стране, где доступ к Интернету ограничен, USB-накопители превращаются в своего рода альтернативный Интернет, в котором цифровая информация передается из рук в руки. По мере неумолимого проникновения компьютеров в дома северокорейцев «подрывные» возможности этой технологии будут только нарастать, превращаясь во все более серьезную угрозу государственной монополии на распространение информации.

Примечательно, однако, что информационная мини-революция, последовавшая за голодом, так и не привела (пока) к росту недовольства режимом или к появлению желания сменить его, хотя, казалось бы, именно такой вывод просто напрашивается. Однако надежных подтверждений этому почти нет. Одна из причин поспешных прогнозов относительно якобы скорого падения северокорейского режима состоит в том, что внешний мир знает о Северной Корее очень мало. Надежной информации, которая позволила бы опровергнуть официальные сообщения о том, что происходит в КНДР, почти нет. Даже южнокорейское телевидение предлагает очень немного сюжетов о Северной Корее, поскольку среднего зрителя в Южной Корее практически не волнует то, что происходит к северу от ДМЗ. В целом та информация, что все-таки доходит до зрителей, либо совершенно устарела, либо смехотворно фантастична (как, например, в фильме «Умри, но не сейчас!» из бондианы[58]), что пагубно сказывается на ее достоверности. Можно лишь предполагать, что понимание Северной Кореи улучшится, если новости о Северной Корее будут давать чаще, фактура в этих передачах будет реальнее, а фантазия создателей художественных фильмов станет не такой дикой.

Каким бы странным это ни выглядело со стороны, важно отметить, что большинство северокорейцев, похоже, совершенно не винит режим в тех острых проблемах, что испытывает страна. Те, кому доводилось иметь дело с большим количеством перебежчиков, иногда отмечают, что до бегства жители КНДР не были склонны испытывать ненависть по отношению к властям. Впрочем, и после бегства, оказавшись на Юге и начав поругивать правительство и режим в целом, большинство, как правило, не выражают негатива по отношению к стране. Как и следовало ожидать, большинство перебежчиков скучают по родине, друзьям и родственникам, оставшимся в КНДР, – и даже по еде, к которой они там привыкли. Корейская кухня имеет свои особенности в каждой провинции; сформировалась даже скромная контрабандная сеть, поставляющая некоторые северокорейские продукты на юг для перебежчиков.

Для большинства северокорейцев просмотр южнокорейских телепрограмм и фильмов не имеет ничего общего с политикой – они делают это для удовольствия, поскольку развлечений местного производства у них не так много[59]. То, что эти развлечения предоставляются на родном языке, делает их еще привлекательней. Но по мере того, как люди привыкают к ним, их отношение к окружающему миру меняется, а некоторые из них даже решают взглянуть на мир своими глазами. Однако утверждения о том, что распространение иностранных фильмов, телепередач и прочего медийного контента сможет мобилизовать северокорейцев на массовое выступление против семьи Кимов, остаются очень сомнительными.

Книги и комиксы

Как на Севере, так и на Юге Кореи для большинства людей чтение ассоциируется с обучением; наиболее читаемые книги – это учебники, которые позволяют подготовиться к экзаменам. Молодежь обеих стран изучает классические предметы – такие как естественные науки и математика, например, но дети в КНДР, кроме того, должны зубрить и напичканные пропагандой биографии Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. Есть там и истинные поклонники литературы, но их доступ к чтению ограничен цензурой и недостатком средств. Состоятельные же библиофилы, способные позволить себе личную библиотеку, скорее всего ограничатся довольно скромным набором русской и английской классики – наибольшей популярностью пользуются Толстой, Достоевский, Шекспир, Джейн Остин и Диккенс. Студенты активно обсуждают между собой роман Томаса Харди «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», рассказывающий о тяжелой доле крестьян в эпоху капиталистической индустриализации.

Есть, однако, один формат, который пользуется бесспорной всеобщей популярностью, – комиксы. Японцы зачитываются манга, южнокорейцы – их близнецами манхва[60], и северяне с удовольствием отдают должное хорошей кырим-чхэк («книжке в картинках»). Кырим-чхэк можно найти во всех городах – крупных и мелких – на портативных стендах-лотках, которые называются чхэк-мэдэ. Эти стенды начали появляться на излете первого десятилетия XXI века как еще один признак формирования частно-государственного капитализма в Северной Корее.

Чхэк-мэдэ организуются государственными библиотеками и издательствами, но управляют ими частные предприниматели, которые зарабатывают деньги продажей или арендой книг. Они предлагают большой ассортимент невинных романтических историй, но в основном специализируются на пропагандистских изданиях. Однако в отличие от более серьезных книг, предлагающих свою (зачастую искаженную) версию корейской истории или истории правящей семьи, пропаганда кырим-чхэк увлекательна. Они развлекают – и этим разительно отличаются от тяжеловесных идеологических «кирпичей». Истории обычно посвящены войне, героическим разведчикам, проникающим в тайны Вашингтона или Сеула, или же являются вариациями на тему извечного сюжета битвы Давида с Голиафом[61] (аллегорически изображающие противостояние КНДР и США). Другие – такие как старая добрая «классика» Сонён Чансу («Мальчик-командир») – посвящены борьбе корейцев за независимость против японских колонизаторов. Аудитория получает искреннее, огромное удовольствие от этих историй, и кырим-чхэк сами по себе остаются одним из самых эффективных и в то же время тонких инструментов пропаганды, имеющихся в распоряжении северокорейских властей.

На чхэк-мэдэ книги можно как купить, так и арендовать. Северокорейцы в массе своей совсем не богаты, поэтому, как правило, предпочитают последнее. Как и любой другой нормальный уличный торговец, в поисках наибольшей прибыли книжные лоточники предпочитают размещать свои стенды в наиболее людных местах, завлекая клиентов дешевой продукцией. Их любимые точки располагаются рядом со школами и университетами, где кучкуются подростки – главный сегмент целевой аудитории. Также популярны железнодорожные станции и вокзалы, поскольку поезда в Северной Корее печально известны своими невероятными задержками и опозданиями, прибывают без объявления – или не приходят вовсе. Скучающие путешественники обращаются к чхэк-мэдэ как к дару Божьему, поскольку заезженная фразочка «при нем хотя бы поезда ходили по расписанию» к Ким Ир Сену уж точно не относится[62]. В оживленных университетских районах Пхеньяна студенты то и дело на переменах между лекциями выскакивают к ближайшим чхэк-мэдэ, чтобы пролистать приглянувшийся комикс перед тем, как вернуться к занятиям. Они посвящают шпионским историям или военным рассказам в картинках почти все свое драгоценное внеурочное время.

Типичный чхэк-мэдэ предлагает весьма широкий ассортимент свежих или самых популярных (и, соответственно, порою изрядно залистанных) комиксов, разложенных ровным слоем по всей поверхности деревянного лотка или стола. Яркие и выразительные обложки кырим-чхэк привлекают внимание читателей точно так же, как если бы это были обложки журналов на стендах где-нибудь в Токио или Гонконге. Некоторые чхэк-мэдэ предлагают также купить или арендовать электронные книги на USB-накопителях – еще одно свидетельство перемен в Северной Корее. Кырим-чхэк обойдется в среднем в 1000 вон, поэтому большинство предпочитает брать их в аренду по 100 вон за раз (меньше 2 центов по обменному курсу черного рынка). Покупатели в основном концентрируются вокруг стоек с комиксами, рассматривая изображения на обложках. Некоторые общественные библиотеки также предлагают подобные услуги.

Продавцами при чхэк-мэдэ обычно работают средних лет аджуммы, требующие в залог при аренде книги или комикса удостоверение личности. Яркие и красочные снаружи, а под обложкой черно-белые, комиксы напечатаны на дешевой бумаге. Средний кырим-чхэк по формату ближе всего к листу А6. Он легко складывается пополам, что позволяет быстрее просмотреть графические разделы, чтобы уложиться во время аренды. Некоторые северяне с гордостью хвастают тем, что они способны просмотреть весь номер за 10–15 минут, если время поджимает.

Несмотря на то что в Северной Корее достаточно много обычных книжных магазинов, владение книгами считается, в общем, роскошью. Поэтому появление чхэк-мэдэ очень важно: это означает, что местная литература достигает теперь куда более широкого круга читателей. Это служит напоминанием о том, что не все капиталистические перемены в Северной Корее обязательно несут в себе негативные последствия для режима. Правда, растет количество разрозненных свидетельств того, что некоторые чхэк-мэдэ предлагают читателям не только лишенную идеологической нагрузки литературу, но и (вроде бы) даже иностранные комиксы. Очевидцы сообщают, что видели на лотках сельских чхэк-мэдэ графические издания таких известных западных сказок, как «Пиноккио», и некоторых других.

Компьютеры

Фраза о том, что Южная Корея стала самой компьютеризированной страной планеты, а Северная Корея остается самой «некомпьютерной», уже набила оскомину. Конечно, лишь считаные северокорейцы пользовались Интернетом хотя бы раз в жизни. Те, кто имел такой опыт, скорее всего принадлежат к элите, но даже они скорее будут пользоваться электронной почтой на Yahoo! чем своими официальными электронными адресами[63]. Учитывая, что власти КНДР считают контроль за информацией ключевым условием сохранения существующего порядка, а южнокорейское телевидение и USB-накопители уже и так подрывают его, посягая на монополию режима, ожидать какого-то существенного прогресса в этом отношении в ближайшем будущем не приходится, несмотря на циркулирующие с начала второго десятилетия XXI века слухи об обратном.

Постепенно растущее меньшинство северокорейцев все же имеет некоторый доступ к компьютерам. И власти, хотя и опасаются Интернета, регулярно упоминают компьютеры и планшетные устройства в своей пропаганде, поощряя граждан изучать информационные технологии. В целом нынешнюю ситуацию можно сравнить с той, что сложилась в более богатых странах в 90‑х годах ХХ века: несмотря на то что компьютеры в основном остаются «игрушкой для богатых», в обществе зреет понимание того, что за ними – будущее. И, как и в 90‑х, подавляющее большинство этих компьютеров не подключено к сети.

Наиболее популярными среди северных корейцев остаются ноутбуки – в первую очередь среди поклонников иностранной медиапродукции. Причина в том, что ноутбуки портативны, их легче прятать. На рынке Пупхён (или Ккантхон) и в других подобных местах можно купить китайский ноутбук за 300 долларов (или больше – в зависимости от характеристик). Для среднего северокорейца это огромная сумма. Подержанный ноутбук обойдется дешевле – всего в 150 долларов, что делает такую покупку уже более доступной. По достаточно надежным оценкам, количество ноутбуков в личном владении приближается в КНДР к отметке в 4 миллиона – где-то один на шесть человек. Правда, примерно половина этих компьютеров сосредоточена в Пхеньяне, что несколько меняет картину распределения. Пожалуй, вне столичного региона один ноутбук приходится на каждые 11 человек.

Некоторые компьютеры подключены к внутренним, ведомственным сетям. Эти «закрытые цифровые экосистемы» работают только в пределах КНДР и в своей совокупности представляют собой нечто вроде официального «северокорейского интранета». Хакерская группировка Anonymous как-то объявила о том, что ей удалось проникнуть в одну из таких сетей, но поскольку те не предусматривают никаких выходов в окружающий мир (и в Интернет), не совсем понятно, как это им удалось[64]. Крупнейшая подобная сеть – Кванмён – предназначена для бесплатного использования. Получить доступ в нее можно в университетах, правительственных учреждениях, а также в частном порядке – тем, у кого есть телефонная сеть и компьютер. Большинство контента сети Кванмён скачивается туда из обычного Интернета и выкладывается в сеть после цензуры. Пользователям сети доступны услуги встроенной электронной почты, текстового чата, библиотеки электронных книг и, естественно, другие северокорейские сайты.

Иностранцы в Пхеньяне сегодня любят поиграть в игру «найди планшет» на улицах города. Для членов элиты китайские планшеты – игрушка и показатель статуса одновременно. Поэтому картинка молодых «пхенхэттенцев», забавляющихся со своим планшетом за чашкой латте в кафе, выглядит уже довольно обыденной. Даже правительство Северной Кореи решило принять участие в инновационной гонке и выпустило свой вариант планшета на платформе Android под названием Самджиён. Вообще-то Самджиён – не северокорейский продукт. Программное обеспечение на основе системы Android установлено на устройство, произведенное китайской компанией Yecon, мощности которой расположены в Свободной экономической зоне Шэньчжэнь[65]. Планшет Самджиён стоит примерно 200 долларов, и, по словам одного источника, сумевшего приобрести Самджиён в Пхеньяне, на него предустановлена версия игры Angry Birds, «читалка», распознающая документы в формате PDF, и несколько электронных книг. Возможности этого планшета сопоставимы с большинством распространенных в мире планшетов – за одним исключением. В Самджиёне не предусмотрено Wi-Fi-соединение. Вообще функция Wi-Fi представляется в Северной Корее совершенно бесполезной[66].

Не самая дешевая цена и наличие конкурентного, хотя и «серого» предложения на рынке, доступного для любого северокорейца с деньгами, говорят о том, что Самджиён вряд ли станет хитом продаж. Источники из всех социальных слоев и провинций Северной Кореи сходятся на том, что отечественные продукты считаются там немодными. В фаворе все, что произведено в Японии или в Европе, а товары китайского производства считаются низкокачественными и дешевыми, но все-таки несколько получше тех, что делаются в Северной Корее. Самджиён можно считать просто пропагандистским трюком, предназначенным для демонстрации населению страны (и всему остальному миру) того, что КНДР присоединилась к информационной революции.

Вид пхеньянца с планшетом, конечно, завораживает, но главное внимание все же стоит уделить персональным компьютерам, точнее – персональным компьютерам с USB-портами. Согласно данным опроса 250 перебежчиков из Северной Кореи, проведенного в 2010 году, 16 % из них имели доступ к компьютеру. С учетом взрывного распространения телевидения и DVD имеется достаточно оснований, чтобы предположить, что сейчас эта цифра будет существенно больше. А даже один компьютер может обеспечить доступ практически неограниченного количества людей к иностранным медиапродуктам с помощью USB-накопителей. Так что «подрывной» потенциал персональных компьютеров поистине безграничен – они представляют реальную угрозу для государственной монополии на распространение информации[67].

Комбинация иностранных медиа с персональными компьютерами имела еще один любопытный (и более невинный) результат. В Южной Корее интернет-кафе (или ПиСи-баны) есть повсюду – они превратились в узлы игровой сети, где молодые люди отчаянно состязаются друг с другом на цифровых ристалищах; северяне, по всей видимости, узнали о существовании этих заведений из южнокорейских телепередач и решили завести у себя такие же. Так что теперь в Северной Корее есть несколько интернет-кафе, в которых нет доступа к Интернету, но есть целый парк компьютеров с играми. Однако игрокам приходится там играть в одиночку. Прообразом современного Интернета в КНДР остается обмен информацией на USB-носителях из рук в руки[68].

Ымджугаму

Что такое ымджугаму? Дословно это означает: «выпивка, музыка и танцы». Эти три вещи, конечно, накрепко связаны между собой, а в Корее – более чем где-либо, не зря же в корейском языке существует специальный термин для этой триады. В «серьезных» книгах о Корее об этом почти не пишут, но ымджугаму – очень важная часть корейской жизни. Одно из стереотипных представлений о корейцах как об ирландцах Востока на самом деле не так поверхностно, как многие иные клише.

Любому, пожалуй, кто провел достаточное время в Южной Корее, хотя бы раз доводилось ночь напролет поглощать пиво или соджу (бесцветный спиртной напиток из картофеля или риса), «зависая» периодически часа на два в норэбане (караоке), где можно спеть, потанцевать или даже побить в бубен в такт любимой песне. И хотя Корея разделена пополам уже почти 70 лет, дух ымджугаму – корни которого можно искать в шаманских традициях или древних народных фестивалях вроде Тано (праздник середины лета, отмечается в 5‑й день 5‑го месяца, один из излюбленных и самых значительных традиционных календарных обрядовых праздников в Корее. – Прим. пер.) – настолько глубоко врос в корейскую культуру и быт, что и северокорейцы не утратили ни капли своей любви к нему.

Не стали исключением и их вожди. Ким Чен Ир очень любил закатывать вечеринки. Он был и изрядным выпивохой[69], а его любимый дорогущий коньяк «Хеннесси» – выбор и многих руководителей южнокорейских чеболей. Его круг также славился пристрастием к спиртному, не стал нарушать традиции и его сын, если верить рассказам экс-звезды баскетбола Дэнниса Родмана об их совместных увеселениях в городе-курорте Вонсан. Ким Чен Ын и Родман провели три дня, поглотив море текилы, водки и другой выпивки, катаясь наперегонки на гидроциклах и отдыхая на борту принадлежащей правящей семье 60‑метровой яхты. В отличие от своего отца, коньяку Ким Чен Ын предпочитает красное французское вино – такой вот социализм.

А что предпочитают пить обычные корейцы? Они не могут позволить себе текилы. Большинство удовлетворяются такими напитками, как Янгок-суль государственного производства или знаменитым северокорейским пивом «Тэдонган» (да и то по особым случаям вроде свадеб или государственных праздников). Скорее всего они никогда не пробовали крепких фруктовых ликеров вроде Paektusan Blueberry Wine, которые продают только иностранцам[70]. Некоторые пожилые перебежчики говорили, что «настоящий» (то есть не кустарный) алкоголь – это роскошь, доступная практически только на государственные праздники.

Традиционно на дни рождения Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, а также на Новый год и 9 сентября (день образования КНДР) государство выдавало населению бутылки алкоголя. Эти дни были нерабочими, что практически гарантировало всеобщую пьянку. Сегодня, однако, государственная система распределения работает с огромными перебоями и рассчитывать на бесплатную выпивку не приходится. Но, поскольку капитализм уже пустил корни в Северной Корее, растет масштаб частной торговли алкоголем.

«Массовые» сорта пива – такие как «Тэдонган» – продаются повсеместно. В КНДР работают еще девять пивоваренных заводов (помимо того, что выпускает «Тэдонган»), что означает, что на момент написания этой книги в Северной Корее было больше компаний, производящих пиво, чем в Южной. Лучшая из них называется «Кёнхын (Kyeongheung)». Эта же компания управляет несколькими барами и ресторанами. Однако самым надежным, экономным и легальным способом набраться в Северной Корее – как и в Южной – остается соджу. Северокорейцы, распивающие соджу в общественных парках, – самая обыденная сцена. Самый известный сорт – «Пхеньянское соджу» (его можно было найти даже в Сеуле в дни «Солнечной политики»[71], в начале первого десятилетия XXI в.), но и в других городах есть свои сорта соджу.

Помимо «фабричного» алкоголя, северяне всегда отдавали должное домашнему спиртному. Для большинства жителей страны – особенно сельского населения и тех, кто испытывал нужду, – самогон оставался единственной доступной возможностью. Типичный северокорейский алкогольный напиток домашнего производства крайне прост в приготовлении: кукуруза, фрукты или женьшень ферментируются некоторое время в бутылке или банке, которая накрывается стопкой одежды, чтобы обеспечить тепло. Конечный продукт употребляется в семье производителя, продается или обменивается. Алкоголь гнали в Корее по крайней мере со времен династии Чосон (1392–1910). Южные корейцы тоже были завзятыми самогонщиками до 60‑х гг. ХХ в., пока правительство не начало активную кампанию против них, запрещая каянджу (домашний шмурдяк) и побуждая граждан покупать фабричное соджу, более безопасное, чем самогон и прочие виды домашнего спиртного. Кроме того, промышленное производство соджу очень хорошо укладывалось в курс тогдашнего президента РК Пак Чон Хи на индустриализацию страны.

В Северной же Корее практика изготовления спиртных напитков на дому продолжилась. Домашний алкоголь в КНДР обычно называют нонтэги (или, иногда, нунджу). Большинство домохозяек умеют делать спиртное в домашних условиях, а те, у кого это получается лучше остальных, становятся местными знаменитостями. У них появляется возможность капитализировать свой талант, превратив изготовление спиртных напитков в небольшой бизнес. По словам одного из перебежчиков, процитированного новостным интернет-порталом (другие источники подтвердили эту информацию), торговля нонтэги собственного изготовления приносит вдвое против потраченного на зерно[72]. Остатки зерновой основы после получения алкоголя можно даже есть (о вкусе, разумеется, умолчим). Но похмелье после такого напитка считается исключительно невероятно мерзким.

Несмотря на то что производство нонтэги запрещено законом, все попытки его остановить были заведомо обречены на провал – и остаются таковыми. Те, кто должен искоренить эту порочную практику, сами не прочь время от времени хлебнуть этого пойла – как и любой житель Северной Кореи. Согласно рассказу одного перебежчика, примерно 80–90 % мужчин в КНДР выпивают каждый день. Есть даже популярная песня: «Воль, хва, су, мок, кым, тхо, иль – панджу», что переводится как «пьем в понедельник, вторник, в среду, четверг и пятницу, в субботу и воскресенье». Мужчины в Северной Корее пьют больше, чем их южные родственники, печально известные своей склонностью к пьянке. Женщины на Севере выпивают гораздо меньше, чем женщины на Юге, но и это начинает меняться. Поскольку трудящиеся женщины в КНДР постепенно становятся основными кормилицами семьи, они получают все больше свободы – и подвергаются все большему стрессу, который надо снимать вечером.

На другом краю света – в Пхеньяне, где бурно формируется новая капиталистическая элита (и растет благосостояние элиты традиционной), новые бары и рестораны появляются как грибы после дождя[73]. Есть несколько баров с собственными пивоварнями, предлагающие собственные лагеры и эли. Многие зажиточные горожане проводят в пивных все вечера напролет после работы – как и рабочие в Сеуле. Импортный алкоголь и, конечно, более дешевое соджу также пользуются большой популярностью в ресторанах, многие из которых работают круглосуточно, предлагая гостям и музыкальное сопровождение. Особенно ценится виски – и не только как напиток, но и как жидкая валюта: бутылка хорошего виски может заставить полицейского в нужный момент закрыть глаза на какое-то правонарушение, профессора – поставить высокую оценку; она же обеспечит иностранному туристу особо теплый прием.

Еще одним вариантом ночных развлечений для отягощенного лишними деньгами горожанина является пходжан мачха – передвижная распивочная. Эти оранжевые импровизированные придорожные забегаловки в Южной Корее на каждом шагу. В Северной Корее (по крайней мере в Пхеньяне) они также попадались примерно до конца 80‑х годов ХХ века. В конце концов власти запретили их, но сегодня они с триумфом вернулись.

В отличие от Южной Кореи в Северной принято устраивать вечеринки дома. Представители всех слоев общества без исключения любят собираться у кого-либо и устраивать совместную трапезу (продукты приносят все), отмечая, например, дни рождения или иные поводы. В стране, где общественное поведение находится под достаточно жестким контролем, домашние посиделки – естественный способ расслабиться и выйти из-под этого контроля. Те, кому довелось попасть на такое мероприятие, могут засвидетельствовать, что количество выпивки там заставило бы южных корейцев захлебнуться от зависти. Одна перебежчица призналась, что в Сеуле ей никогда не бывало так весело, как на подобных посиделках в ее родном городе. Она и ее подруги танцевали под южнокорейские и западные хиты (см. ниже), заливаясь нонтэги. Они подсоединяли USB/DVD/MP3‑проигрыватель к большим колонкам и запускали музыку с USB-накопителей.

Студенты пхеньянских вузов живут с родителями – как и их одногодки в Сеуле. Из-за этого им трудно устраивать подобные вечеринки дома – зато к их услугам заброшенные пустующие дома, которых в городе предостаточно. Некоторые особенно страждущие парочки укрываются в таких домах, чтобы заняться сексом. Вопреки расхожему мнению, некоторые студенты даже радуются, когда их отправляют на обязательные сельские работы из города. Родителей, конечно, бесит, когда их отпрысков забирают из аудиторий на подсобные работы в каком-то медвежьем углу, но сами студенты используют эти поездки для того, чтобы устраивать ежевечерние (переходящие в ночные) увеселения и встречаться с представителями противоположного пола.

Еще более оживляют такие вечеринки песни под гитару или иной инструмент, которым владеет кто-то из участников. Как и везде, тому, кто умеет играть на гитаре и петь, обеспечено повышенное внимание – в том числе и со стороны женщин. Соджу помогает поддерживать нужный градус развлечения, и даже перебои (почти неизбежные) с подачей электричества не могут прервать посиделки, которые продолжаются при свечах.

Караоке-машины (на Юге заведения для караоке называют норэбан, на Севере – Хвамён панджу ымак), оснащенные архивом песен для пения под фонограмму, попадаются и в домах хорошо обеспеченных людей. Такая аппаратура – обычное дело в Южной Корее, но большинство сеульцев, пожалуй, были бы сильно удивлены, узнав, что некоторые пхеньянцы держат их дома[74]. Желающий выступить набирает номер, соответствующий выбранной им композиции, и динамики начинают транслировать нужную фонограмму. На экране появляются строки из песни, подсказывающие поющему слова; он пытается попасть в тон, а его друзья танцуют или хлопают в такт. Если караоке-машина оборудована только одним микрофоном, желающие подпеть солисту сооружают импровизированные микрофоны – вставляют в горлышко бутылки ложку и поют в чашечку-черпало.

В наши дни иностранная музыка все чаще проникает в Северную Корею благодаря прежде всего MP3‑плеерам. Дешевые плееры завозят из Китая (так же как и MP3‑файлы) – на чанмаданах их можно купить примерно за 8 долларов. Конечно, беднякам и такое не по карману, но те, кто, так или иначе, занимается торговлей или каким-либо иным образом адаптировались к новой капиталистической реальности Северной Кореи, вполне могут их себе позволить. Родители покупают такие плееры подросткам в образовательных целях – но молодое поколение с гораздо бóльшим энтузиазмом забивает архивы плееров южнокорейской поп-музыкой, чем какими-то учебными программами.

Северокорейский поп существует, но вот «крутым» или «клевым» его назвать никак нельзя. Конечно, есть множество песен о любви, но лексикон этих песен практически стерилен. Есть и другие песни – но ни один нормальный подросток ни за что не станет их слушать: они восхваляют правящую семью, воспевают упорный труд, захлебываются в ностальгии по родным городкам и матерям[75]. Иногда люди даже вышучивают такие песни; один из наших источников рассказывал, как пхеньянские студенты дурачились, распевая в шутовской манере старую пропагандистскую песню «Нагаджа, нагаджа» («Вперед-вперед!» в несколько вольном переводе) всякий раз, когда они выходили из комнаты.

Южнокорейские поп-звезды поют о любви, сексе, ссорах и разрывах – обо всем том, что так интересно подросткам, переживающим гормональный взрыв. Стоит еще раз отметить, что северяне – не роботы, и именно поэтому местная поп-музыка особо и не приживается на MP3‑плеерах северокорейской молодежи. Их не останавливает то, что южнокорейская музыка запрещена законом и обладание ей – повод для наказания. Так же как в случае с телепрограммами и фильмами, те, чьих детей застукают за прослушиванием южнокорейской музыки, должны быть готовы откупиться. Иначе им грозит потеря работы – или еще что похуже. Но это не останавливает никого.

Сказанное не означает, что северокорейскую поп-музыку не слушает никто. Многие северокорейские песни исполняются с характерным «битом» ппонччак, сложившимся под влиянием японского жанра популярных песен энка в колониальный период. Песни в этом стиле популярны у возрастных корейцев по обе стороны ДМЗ, причем на Севере на него оказала влияние еще и советская музыка – звук таких песен чуть более «оперный», романтический, хотя как на Юге, так и на Севере их записывают через MIDI-секвенсоры, задающие ритм. Одному из авторов удалось раздобыть у северокорейского водителя автобуса USB-накопитель с примерно двумя сотнями таких песен. Многие из них переполнены бесконечными отсылками к Чангун-ниму («Великому полководцу»), известному также под именем Ким Чен Ир[76]. Но если не обращать внимания на слова, легко можно представить многие такие песни, изливающиеся из открытого окна южнокорейского такси, за рулем которого устроился пожилой водитель.

В Северной Корее существует несколько широко известных музыкальных коллективов. Все они созданы правительством и являются в буквальном смысле национальными институтами. Среди наиболее популярных были Ансамбль электронной музыки «Почхонбо» и Оркестр легкой музыки «Ванджэсан». Оба были созданы в 1980‑х и названы в честь сражений, в которых в свое время принимал участие Ким Ир Сен. Есть еще Оркестр «Ынхасу», в котором некогда пела жена Ким Чен Ына, Ли (Ри) Соль Джу.

Согласно статье, опубликованной в южнокорейской газете Чосон Ильбо, участники этих групп были расстреляны в 2012 году. Тогда утверждалось, что певица Хён Сон Воль[77] (участница Ансамбля электронной музыки «Почхонбо») была когда-то подружкой Ким Чен Ына, возобновившего с ней отношения после смерти Ким Чен Ира (в декабре 2011 года), который не одобрял их союз. Однако госпожа Ли не потерпела рядом с собой очевидной соперницы, поэтому госпоже Хён пришлось уйти (точнее, от нее пришлось безжалостно избавиться). Компанию ей составили ее коллеги-музыканты, обвиненные в изготовлении порнографии (обвинения были, конечно, сфабрикованы). Говорили даже, что в изготовление порнографии была вовлечена сама Ли Соль Джу, а казни были призваны это скрыть и похоронить тему навсегда.

На деле, однако, такие истории почти всегда не слишком достоверны. Чосон Ильбо – тесно связанная с правительством и разведслужбами Южной Кореи – известна своей любовью к сюжетам, основанным на безымянных источниках из разведки. В этих сюжетах Северная Корея выглядит или воплощенным злом, или эксцентричной, на грани сумасшествия, страной, а иногда и тем и другим одновременно[78]. В свою очередь, это укрепляет позиции южнокорейской разведки внутри РК, особенно в период, когда эта служба сталкивается с бесконечной чередой попыток реформировать ее, поскольку она, дескать, слишком политизирована. Поскольку такие сюжеты невероятно сложно как подтвердить, так и опровергнуть, репортеры международных СМИ принимают их как данность и распространяют в том виде, в котором получили. В случае с Хён Сон Воль авторы этой книги могут благодаря очень хорошо информированному и надежному источнику с уверенностью сказать, что она не только жива и здорова, но и ни в коем случае не вышла из фавора правящего режима[79].

Как бы то ни было, северокорейские власти, похоже, негласно признают, что «Почхонбо», «Ванджэсан» и им подобные коллективы слишком сильно отдают нафталином. Возможно, в ответ на неудержимое наступление «Корейской волны» – халлю – с Юга власти Северной Кореи решили завести собственный правильно-современный «девчачий» ансамбль с короткими юбочками и гламурными прическами. Группа «Моранбон», предположительно созданная Ким Чен Ыном лично, показывает, что власти пытаются придать пока лишь складывающейся новой северокорейской эстетике эпохи «Кима Третьего» глянцево‑модерновые черты. В отличие от южнокорейских девичьих групп, девушки в «Моранбоне» сами исполняют инструментальные партии. Как и стоит ожидать от звездных выпускниц системы, способной с поистине лазерной точностью режиссировать гипермасштабные события вроде фестиваля «Ариран», игра девушек исключительно профессиональна – и так же исключительно зажата. Они исполняют кардинально обновленные версии старых революционных песен, а также заигрывают с американской поп-культурой – то сыграют тему из «Рокки», то выпустят на сцену Микки-Мауса[80]. Ничего подобного не было возможно при Ким Чен Ире. Справедливости ради – их стиль, конечно, больше всего напоминает эстраду 80‑х; южнокорейский поп – это двадцать первый век, и не «Моранбону» состязаться с «К‑попом» за внимание ушлых северокорейских подростков, хотя короткие прически солисток пользуются некоторой популярностью среди пхеньянских школьниц.

Путешествия и туризм

Обычному северокорейцу вряд ли может даже прийти в голову идея о том, что можно отправиться в зарубежную турпоездку. Это абсолютно незаконно и исключительно экзотично для любого, кто не принадлежит к правящей верхушке или новым торговцам-богатеям. К сожалению, внутренний туризм в КНДР – почти такая же редкость для очень многих, хотя он и растет. Прежде всего жителям КНДР запрещено выезжать за пределы своего уезда или города ради поездки куда бы то ни было без соответствующего разрешения[81]. Но даже с формальным разрешением в кармане такая поездка может оказаться долгой и трудной из-за катастрофического состояния инфраструктуры. Не будет преувеличением сказать, что 80 лет назад железнодорожная система в Северной Корее была в целом лучше, чем сегодня; из-за перебоев с электроснабжением может потребоваться целая неделя на то, чтобы пересечь страну один раз. Неудивительно, что многие северокорейцы никогда в жизни не покидали родного города. Для них столица вполне может представляться чем-то вроде другой страны[82].

Поэтому первая поездка на поезде в КНДР считается важным моментом в жизни и запоминается надолго. Мужчины, как правило, впервые садятся в поезд, оказавшись в армии, когда их перебрасывают в другие районы страны в места несения службы. Путешествуя по Северной Корее по железной дороге, встречаешь непропорционально большое количество людей в униформе самого разного типа. Два-три вагона отдают военным целиком, но этого порой не хватает, так что солдаты заполняют купе и в «гражданских» вагонах.

Однако сегодня появляются и пассажиры другого типа. С распространением капитализма по Северной Корее все больше торговцев и предпринимателей пускаются в деловые поездки по стране во всех направлениях. Поскольку деньги нынче заправляют всем, взятка[83] вполне способна обеспечить любое необходимое разрешение для путешествия куда угодно. Оценочный объем взятки, позволяющей посетить Пхеньян, составляет от 15 до 30 долларов США (выплачиваемых в иностранной валюте, как правило, в юанях)[84]. Как мы уже отмечали в первой главе, вполне можно получить такое разрешение у коррумпированного чиновника, сославшись на болезнь, которую можно лечить только в столице, или на необходимость помочь приболевшему родственнику. Это позволяет торговцам отлучаться из своих трудовых бригад в деловые центры (такие как Чхонджин, например) за оптовыми закупками. Оттуда с товаром они отправляются в города, где соответствующий товар находится в дефиците и где его можно сбыть с хорошей прибылью.

Рост интенсивности торговли между городами вкупе с нерегулярностью железнодорожного сообщения привел к тому, что поезда в Северной Корее обычно забиты пассажирами под завязку. Люди плечом к плечу протискиваются в вагоны, запихивают свой багаж куда только возможно – и даже невозможно, – включая туалетные кабинки. Один из примечательных результатов этого – поездки на поезде дают людям драгоценную возможность социализироваться: общение в поезде складывается и развивается легче, чем где бы то ни было. Неофициальные сборища четверых и более людей потенциально незаконны в КНДР, что делает практически невозможной любую общественную деятельность вне властного контроля. Но поезд – другое дело; он является едва ли не единственным исключением из этого правила. Пассажиры встречаются в поездах в первый и, возможно, последний раз в жизни, скорее всего они больше никогда друг друга не увидят, и это позволяет им быть более открытыми и откровенными друг с другом. В корейском обществе ценятся разнообразные представления, зрелища и живые рассказы, а среди попутчиков всегда находится тот, кто способен скрасить долгую дорогу песней, шуткой или острым (а то и скабрезным) анекдотом. Что еще более важно, в пути пассажиры обмениваются новостями и сплетнями и даже рискуют критиковать власти, что было бы совершенно немыслимым в другой обстановке…

Постепенно меняется и традиция проведения каникул и отпусков. Раньше настоящего отпускного туризма в Северной Корее практически не существовало, да и на выходные северокорейцы никуда особенно не выезжали. Трудовые коллективы организовывали массовые поездки в другие части страны, особенно в горы – на Чильбосан, Пэктусан или Кымгансан. Однако выехать куда-то индивидуально, выбрать направление самому и расслабляться в одиночку было практически невозможно: путешествия подразумевались исключительно коллективные, насыщенные политизированной групповой деятельностью. Единственными людьми в Северной Корее, способными просто так отправиться, скажем, на пляж у какого-нибудь прибрежного города вроде Вонсана (помимо местных жителей), были члены правящей элиты. Только они располагали свободным временем и деньгами на проживание в отелях.

Но в нарождающейся эре капитализма путешествия понемногу становятся доступны и для успешных представителей растущего буржуазного сословия. Их еще немного, но их становится все больше – у них есть лишние деньги и свободное время. Некоторые из них даже имеют машины. Именно к этой группе людей сегодня напрямую обращается Народный комитет города Пхеньяна (НКГП – высший орган столичной власти), рекламируя возможности внутреннего туризма в объявлениях в Родон Синмун («Рабочей газете») – центральном органе печати в КНДР. В августе 2013 года НКГП предлагал билеты на трехдневную поездку на курорт Рёнсупхо, что расположен на юго-западе от Пхеньяна в провинции Хванхэ-Намдо. Места предлагались не только для рабочих бригад, но и для отдельных семей.

Государственные новостные телепередачи рекламировали отдых на побережье всю весну и лето 2013 года. В репортажах мелькали картинки множества купающихся и играющих в волейбол на пляже Маджон под Хамхыном – складывалось ощущение, что эти развлечения предназначены для всех. Конечно, это было не так: обычные северокорейцы все еще живут в крайней нищете – у них просто нет ни денег, ни свободного времени, чтобы провести три дня на пляже. Но сам факт того, что власти делают доступным для любого человека с деньгами то, что раньше было исключительной прерогативой правящей элиты – и даже рекламируют это, – откровенно свидетельствует о том, насколько изменилось в официальных кругах отношение к консюмеризму.

Рука об руку с этими изменениями идет очевидный акцент, который администрация Ким Чен Ына делает на спортивном и активном отдыхе. После смерти Ким Чен Ира, известного подчеркнутым вниманием к военным делам (сонгун – «армия прежде всего»), государственная пропаганда теперь больше концентрируется на образах и проектах, которые олицетворяют процветание, веселье и удовольствие. Проекты, которые курирует Ким Чен Ын лично, похоже, подтверждают такую смену парадигмы: самый известный из них – лыжный курорт Масик, но есть и другие – тематические парки, 3D-кинотеатры, шоу дельфинов в духе американской сети океанариумов SeaWorld. Все эти проекты, несомненно, более подходят его стилю – моложавому, доступному (особенно по сравнению с его угрюмым отцом); они наверняка позволят ему выстроить определенный собственный имидж руководителя – если только не окажутся непосильной ношей слишком быстро. С другой стороны, есть, безусловно, что-то от карго-культа в возведении 3D-кинотеатров и лыжных курортов в стране, где общественное благополучие – и даже пристойная инфраструктурная база – остаются пока лишь далекой мечтой.

Но если надежды на скорое наступление всеобщего благополучия в стране заботами государства нет (на основании хотя бы результатов его деятельности за последнее время), то лет через 10–15 в Северной Корее, вероятно, хотя бы автомобильные и железные дороги будут получше. Эхо строительного бума в Пхеньяне отдалось звоном денег, вливаемых в сооружение железной дороги, связавшей КНДР и Россию (ее называют «железным шелковым путем»; и ей предназначено стать частью транспортной системы, охватывающей всю Евразию), а также двух крупных автомагистралей, соединяющих Северную Корею и Китай (дороги Вонджон – Раджин и моста через реку Ялуцзян)[85]. Другой крупный проект – дорога Вонсан – Раджин – все еще находится в стадии строительства. Деньги выделяют Китай и Россия, а не Северная Корея; инвестиции направлены на развитие бизнеса с КНДР – для России важны доступ к незамерзающим портам и инфраструктура вокруг них, а Китай заинтересован в северокорейских природных богатствах. Поскольку обе страны воспринимают Северную Корею как территорию возможностей (хотя и со своими проблемами), подобные инвестиции растут и по объему, и по частоте[86].

Машин на этих новых дорогах, вероятно, прибавится. Те, кто регулярно бывает в Пхеньяне и других крупных городах Северной Кореи, отмечают, что количество личных авто в КНДР растет на глазах – хотя рост этот и начался с очень низкой базы. Это также результат маркетизации страны и развития в ней капитализма, особенно частно-государственного типа, горячими приверженцами которого становятся все больше представителей северокорейской элиты. Будет интересно понаблюдать, затронет ли этот процесс каким-либо образом самый характерный аспект пхеньянской транспортной системы: знаменитых девушек-регулировщиц, исполняющих роль живых светофоров. Сегодня в Пхеньяне случаются даже небольшие пробки, что еще в 2012 году было бы абсолютно «ненаучной фантастикой», как заметил один из дипломатов, работающих в северокорейской столице. Но если этот тренд станет устойчивым, девушки неизбежно уступят место светофорам[87].

Никотин и прочий кайф

Курение – общий порок мужчин Северной Кореи вне зависимости от класса и статуса[88]. Некоторые крутят самокрутки из листов Родон Синмун (тщательно следя, чтобы не повредить при этом портрет кого-либо из правящей семьи), но большинство предпочитают один из множества местных сортов сигарет. Ким Чен Ын – сам курильщик, какими были и его отец с дедом. Для патентованных «пхеньянологов» заявляем: его любимые сигареты – местной марки «7.27», названные в честь даты окончания Корейской войны. В магазинах пхеньянских отелей они продаются примерно по 300 вон за пачку, что составляет (в реальных ценах) эквивалент примерно 3 долларам – в три раза дороже, чем стандартные северокорейские сигареты[89].

Пожалуй, самый известный за пределами КНДР северокорейский табачный бренд – это «Пхеньян»; эти сигареты производит совместное китайско-северокорейское предприятие Pyongyang Paeksan Tobacco Joint Venture Company, созданное в 2008 году. Инвестиции составили 4 млн евро. При этом «Пхеньян» – не «лучшие» северокорейские сигареты. Пальму первенства на сегодня делят уже упомянутые «7.27» и другая местная марка – «Сэбом». До недавнего времени серьезную конкуренцию им составлял международный бренд Craven A – продукт партнерства глобального табачного гиганта British American Tobacco (BAT) и местной государственной компании Korea Sogyong Trading Corporation. Инвестиции ВАТ на начальном этапе составили 7,1 млн долл. На эти деньги британская корпорация приобрела 60 % акций совместного предприятия в 2001 году[90]. Сначала корейско-британская табачная фирма производила достаточно дешевые сигареты «Кымгансан», а потом переключилась на Craven A.

Говорят, что северокорейская элита предпочитает именно Craven A – или «Кота» (из-за изображения кота на логотипе марки). Блок «топовых» сигарет стал прекрасной мелкой взяткой. Его можно даже считать чем-то вроде универсальной валюты – это, несомненно, более выгодное вложение средств, чем банкноты Северной Кореи. Не вызывает сомнений и тот факт, что члены северокорейской верхушки с готовностью злоупотребляли своим привилегированным положением, чтобы незаконно перепродавать произведенные в КНДР Craven A (вместе с другими марками сигарет) в Китае.

Контрабандный экспорт сигарет из Северной Кореи действительно растет. Невзирая на то что этот бизнес незаконен, низкая себестоимость северокорейских сигарет представляет слишком заманчивые возможности для легкой наживы – северокорейские сигареты переправляют в Китай, переупаковывают и продают там как сигареты местного производства. Китайские курильщики, похоже, совсем не против такого гешефта, поскольку лучшие северокорейские табачные бренды производят весьма качественный продукт. Этому сильно способствует конкуренция. Подобно всем «официальным» предприятиям, производство сигарет контролируется государством. Однако отдельные фабрики – а их довольно много – конкурируют между собой, и каждая предлагает довольно широкий спектр марок. Более того, в новую эпоху частно-государственного капитализма чиновники, управляющие этими фабриками, имеют прямой финансовый интерес в том, чтобы удовлетворять запросы потребителей. Это стимулирует. Рассказывают даже о случаях своеобразного «рейдерства», когда более могущественная государственная организация вроде Государственного комитета обороны выдавливала другие из бизнеса, отбирая у них наиболее успешные фабрики.

Спрос на сигареты остается стабильно высоким. С 2000 года власти КНДР проводят спорадические антитабачные кампании. Сам Ким Чен Ир называл курильщиков среди «трех великих глупцов» двадцать первого века[91]. Но это не сильно помогло, ибо сам Ким Чен Ир был курильщиком и так и не смог бросить. Ким Чен Ын также подвержен этой привычке, и в этом смысле он по крайней мере имеет что-то общее с большинством своих обездоленных подданных. Некоторые считают, что такое распространение курения в КНДР является следствием перманентного стресса, под гнетом которого живут северокорейцы, но такой вывод представляется слишком мелодраматичным. По данным на 2005 год, например, 59 % мужчин в Китае и 53 % в Южной Корее были курящими.

В общественном укладе Северной Кореи до сих пор большое значение имеют традиционные, конфуцианские по природе, морально-этические нормы и ценности. Поэтому, например, закуривать в присутствии старших по возрасту (не получив от них предварительно одобрения на это) считается неприличным. Также жестко табуировано женское курение. Впрочем, есть архетип, которого это правило не касается, – это аджумма в возрасте (хотя она скорее будет курить трубку, чем сигареты). Возраст сообщает ей старшинство и некую меру авторитета, но и одновременно лишает женственности в традиционном корейском мировосприятии. Надо заметить, что обе эти социальные нормы не являются «изобретением» северокорейской политической системы – вплоть до самого последнего времени южнокорейские мужчины демонстрировали то же отношение к курению (и к женщинам). Последних, правда, это отнюдь не останавливало – те, кто хотел курить, курили. Просто делали это втайне от окружающих. Так же поступают и женщины на Севере, кстати.

Курят ли в Северной Корее что-нибудь покрепче? В 2013 году международные СМИ устроили шаманские пляски с бубнами вокруг внезапно сформировавшегося образа КНДР как рая для любителей «травки». Но все это оказалось сильнейшим преувеличением. Как и во многих других странах, конопля в Корее издавна считалась очень полезным растением. Еще в 30‑е годы ХХ века коноплю выращивали в каждой провинции, особенно в южных, где климат мягче. Конопля была вполне товарной культурой: согласно исследованиям Ли Джонхэна, из нее делали ткань, в которую летом одевалась примерно треть населения страны. Она созревала раньше риса, что давало возможность использовать поля для обеих культур в течение года. Даже в конце 50‑х годов ХХ века в Южной Корее около 9000 га полей занимала «посевная» (сельскохозяйственная) конопля.

Естественно, население страны раньше или позже открывало для себя удовольствие от курения конопли. После разделения страны южнокорейцы продолжали наслаждаться марихуаной, но не до такой степени, чтобы это можно было бы посчитать социальной проблемой. Кроме того, сорта конопли, традиционно культивируемые на полуострове, не обладали особенно сильным наркотическим воздействием. Многие считали «травку» просто альтернативой табаку; еще одной набивкой для самокрутки. И сегодня, говорят, северокорейцы называют коноплю ип-тамбэ, «листовым табаком».

Южнокорейская государственная табачная монополия (сегодня известная как KT&G), по слухам, набивала марихуаной свои сигареты в 1960‑х, в период перебоев с поставками табака общенационального масштаба. Только в 1970‑х администрация тогдашнего президента Пак Чон Хи под давлением США официально запретила курение марихуаны в Южной Корее. Бывшие волонтеры из Корпуса мира в Корее вспоминали, как им поручали прочесывать сельскую местность, отыскивать и сжигать посевы конопли[92]. Некоторые – многие, по правде говоря, – признавались, что сами покуривали марихуану в ходе работ по ее уничтожению. Но президент Пак отнесся к искоренению марихуаны со всем рвением, и даже сегодня в Южной Корее легкомысленный любитель «пыхнуть» рискует получить реальный тюремный срок, если его застигнут за этим занятием.

В Северную Корею, однако, добровольцы из Корпуса мира не заглядывали. Культивирование – и эпизодическое курение – конопли там продолжалось, как и прежде, и сегодня КНДР считается ведущим производителем конопли. При этом надо подчеркнуть, что Северная Корея – отнюдь не «парадиз для торчков»: эту культуру всегда выращивали для производства ткани, а не для того, чтобы кайфануть.

Разговоры с перебежчиками также подтверждают, что северных корейцев не стоит считать серьезными потребителями марихуаны. Их «любимый» наркотик, однако, куда более губителен – метамфетамин. «Мет», на жаргоне называемый орым или пинду (оба слова означают «лед»; так же этот наркотик называют и в США; словечко пинду также в ходу и в Китае), к сожалению, оказался наркотиком, прекрасно подходящим для реалий Северной Кореи: он дешев, его производство не требует ни каких-то специальных знаний, ни сложного оборудования, он поддерживает энергию в уставших и голодных – по крайней мере до тех пор, пока они не превратятся в бессильных и безнадежных наркоманов. Перебежчики последних лет обычно на вопросы о распространении метамфетамина в КНДР отвечают «да он там везде» или «это даже не считается там наркотиком».

Почему это произошло? Семена метамфетаминовой проблемы КНДР были посеяны самими властями. Режим долго полагался на различные незаконные способы пополнения государственной казны (включая и производство наркотиков), попутно отправляя немалые суммы и на счета «Бюро 39» – подразделения ЦК ТПК, которое было создано, чтобы обеспечивать финансами правящую семью. В 1970‑х годах режим зарабатывал, в частности, экспортом опиума. Но производить метамфетамин – уже знакомый некоторым корейцам с 40‑х годов ХХ века, поскольку он широко применялся в качестве стимулятора в японской армии, позволяя солдатам сражаться безостановочно часами, – оказалось дешевле, быстрее и проще.

Большие государственные фабрики в таких городах, как Пхёнсон и Хамхын, начали выпуск метамфетамина, бóльшая часть которого оказывалась в Китае. Япония также была важным рынком сбыта, доступ к которому обеспечивали договоренности с местными бандами якудза: при захвате северокорейского судна в порту Хососима в 2007 году на его борту было обнаружено огромное количество метамфетамина – достаточное для того, чтобы объявить это самой крупной партией наркотиков, когда-либо конфискованной в Японии. Считается также, что персонал посольств поощряют пользоваться дипломатической неприкосновенностью для продажи северокорейского «мета» по всему миру и приносить таким образом государству дополнительный доход.

Правда, по данным исследований Андрея Ланькова и Ким Сокхян, Пхеньян резко снизил объемы производства метамфетамина в начале XXI века. Возможно, это было сделано под давлением Китая, где северокорейский «лед» начал вызывать серьезные социальные проблемы. Но, как и во многих других секторах северокорейской экономики после голода второй половины 1990‑х годов, частный сектор занялся тем, чем перестало заниматься государство. К 2004 году предприниматели активно нанимали уволенных с государственных метамфетаминовых фабрик и приступили к организации производства на заброшенных мощностях. Китайские контрабандисты с энтузиазмом согласились снабжать их эфедрином, из которого производится метамфетамин.

На этот раз конечный потребитель был гораздо ближе. Метамфетамин практически мгновенно распространился по всему северокорейскому обществу, вызвав наибольшее привыкание у горожан[93]. Вероятно, самым активным потребителем наркотика стала элита – у верхушки просто больше денег на такие «развлечения». По сообщениям из разных источников, даже публичный прием наркотика не вызывает особенного осуждения у окружающих – даже респектабельные аджуммы средних лет лишь ворчат, видя такое. «Мет» используется и в качестве альтернативы лекарствам: многие люди с хроническими заболеваниями, неспособные оплатить должный медицинский уход, используют метамфетамин как обезболивающее.

Географически в область наибольшего распространения наркотика входят Хамхын и Пхёнсон, где и начинался северокорейский метамфетаминовый бизнес. Но проблемы со «льдом» есть и в Пхеньяне, и в каждом городе близ границы с Китаем. СМИ утверждают[94], что около 10 % населения приграничного Хесана вовлечены в метамфетаминовый бизнес, объединяющий в одну цепочку коррумпированных чиновников и дилеров.

Как и следовало ожидать, торговля «метом» крайне выгодна для дилеров. В 2011 году в Хамхыне «лед» продавался, как говорят, по 12 долларов за грамм. В Пхеньяне он стоил уже 20 долларов. Таким образом, поставка и успешная продажа килограмма наркотика в столице приносила 8000 долларов. Это огромная сумма для подавляющего большинства северокорейцев. Пока что все усилия властей остановить наркотрафик остаются безрезультатными, поскольку чиновники слишком легко поддаются искушению и охотно сотрудничают с наркодилерами.

Глава 3 Кто главный?

Со стороны северокорейский режим выглядит несокрушимым монолитом, где вся полнота власти сосредоточена в руках Ким Чен Ына, всемогущего мальчика-тирана, который то запугивает мир ядерным оружием, то казнит своего дядю, между делом наслаждаясь низкопоклонством своих подданных с промытыми мозгами. Изнутри же то, что представляется единым и непоколебимым организмом, является сообществом конкурирующих между собой фракций и влиятельных чиновников, соревнующихся за политический контроль, влияние и деньги.

На деле трудно сказать, кто именно «самый главный» в КНДР сегодня. Безусловно, Ким Чен Ын наделен огромной властью – как и другие члены правящей семьи. Но одна из господствующих теорий предполагает, что г‑н Ким, как и его семья в целом все же не обладают властью абсолютной. Существует и своего рода теневая властная структура, сформированная его отцом, Ким Чен Иром, – и ее нынешний лидер контролирует лишь частично – по праву наследования, так сказать. Эта структура называется Чоджик-Чидобу (Организационно-инструкторский отдел ЦК ТПК – ОИО), и тем, кто думает, что Ким Чен Ын принял решение о казни Чан Сон Тхэка единолично, стоит знать, что ОИО эта казнь была выгодна в гораздо большей степени. В то же время ОИО – не совсем обычная организация: прежде всего у нее нет формального главы, и, словно чтобы еще больше запутать ситуацию, некоторые члены ОИО вовсе не являются «настоящими членами ОИО».

Несмотря на то что нашей задачей является описать сегодняшнюю Северную Корею, в этом случае нам не избежать экскурса на полвека в прошлое. Не зная деталей перехода власти от Ким Ир Сена, правившего страной с 1948 по 1994 год, к Ким Чен Иру, бывшему руководителем КНДР с 1994 по 2011 год, понять, откуда растут корни этой теневой структуры, невозможно. Мун Чон Ин, в свое время бывший советником президента Но Мун Хёна по вопросам «Солнечной политики», как-то сказал одному из авторов этой книги, что Ким Чен Ир был «заложником системы своего отца», но к моменту его смерти более правильным было бы говорить, что это Ким Ир Сен стал заложником системы, выстроенной Ким Чен Иром. Сегодня Ким Чен Ын также стал заложником системы Ким Чен Ира – как и вся Северная Корея, конечно.

От Ким Ир Сена до Ким Чен Ира

Хорошо известно, что своим положением руководителя КНДР Ким Ир Сен во многом обязан удаче. Он был достаточно известным партизанским руководителем, который действовал в основном в Маньчжурии, сначала – в союзе с китайскими коммунистами, а потом, уже ближе к концу Второй мировой войны, – с Советской армией. Образованием он не блистал и даже корейский знал посредственно из-за того, что слишком много времени провел за пределами своей страны. Советские стратеги, видевшие его частью будущего марионеточного правительства Северной Кореи, были абсолютно разочарованы его ответами на экзамене по теории марксизма.

Однако Ким Ир Сен привлек внимание печально известного начальника советской тайной полиции Лаврентия Берии, который и рекомендовал его Иосифу Сталину как подходящий материал для будущего руководителя[95]. С того момента Ким Ир Сен получил возможность в полной мере эксплуатировать те дары, что в конце концов обеспечили ему его славу – пропаганду, личное обаяние и макиавеллизм, – для того, чтобы устранять соперников и сконцентрировать власть в своих руках. Копируя Сталина, Ким Ир Сен и его советские советники начали стимулировать формирование культа личности, с годами только набиравшего масштаб. От тех, кто мог представлять угрозу избранному лидеру, избавлялись без всякой жалости: так, авторитетный коммунист-ветеран Пак Хон Ён, лидер коммунистической партии Кореи в период освобождения страны и один из наиболее вероятных кандидатов на пост руководителя страны, был объявлен предателем и изменником и казнен в 1956 году, несмотря на протесты советской стороны.

На смену таким, как Пак Хон Ён, пришли давние соратники Ким Ир Сена по партизанскому движению, которым он мог доверять. Что особенно важно, на ключевые посты он расставил членов своей семьи. Несмотря на демонстративный эгалитаризм Ким Ир Сена и несомненные успехи модернизации и индустриализации Северной Кореи на ранних этапах его правления, в душе он оставался феодалом и патерналистом. К тому моменту Корея совсем недавно освободилась от многовековой монархии и правления аристократов‑янбанов (чтобы тут же попасть в недолгую по историческим меркам, но жестокую 35‑летнюю колониальную зависимость от Японии). Появление настолько, казалось бы, противоречивого лидера, которым оказался Ким Ир Сен в таком историческом контексте, вероятно, не так удивительно. Если кому-то кажется странным, что в коммунистической – по крайней мере риторически – стране сложилась династическая форма правления, ему стоит лишь открыть книгу по истории Кореи[96].

Брат Ким Ир Сена Ким Ён Джу стал членом Центрального комитета Трудовой партии Кореи, секретарем Организационно-инструкторского отдела в 1962 году и постоянным членом Политбюро в 1970‑м. Его дочь, Ким Гён Хи, также входила в Центральный комитет. Многочисленным двоюродным братьям достались другие важные посты. Родственникам женского пола раздали в управление организации помельче, а их мужей назначили в правительство. Старые партизанские товарищи Ким Ир Сена также смогли создать свои, менее масштабные, родственные кланы во власти: Чхве Хён, например, сражался бок о бок с Ким Ир Сеном против японцев, а потом (в 1968–1976 гг. – Прим. пер.) был министром обороны КНДР; а его сын, Чхве Рён Хэ, некоторое время считался одним из наиболее высокопоставленных и заметных государственных деятелей Северной Кореи[97].

В такой среде и шел к своим вершинам Ким Чен Ир, первый сын Ким Ир Сена, родившийся в 1941 году. В студенческие годы он, естественно, находился на особом положении, а как только в 1964 году окончил университет имени своего отца, был назначен в Центральное инструкторское бюро Организационно-инструкторского отдела Трудовой партии Кореи. Два года спустя его перевели в Отдел пропаганды и агитации, который он и возглавил в 1968 году. В тот момент впервые обнаружился его серьезный интерес к кинематографу – он с маниакальным упорством вникал во все детали съемочного процесса бюро кинематографии и искусств в составе своего отдела. В этой области он достиг совершенства; говорят, он выглядел по-настоящему счастливым, только работая в монтажной комнате или размышляя над съемочным ракурсом[98].

При всех преимуществах своего рождения Ким Чен Ир не был особенно счастлив; не было ему и гарантировано то, что он когда-нибудь унаследует трон своего отца. Его мать, Ким Чен Сук (Ким Джонсук), сегодня почитаемая как идеализируемый символ «матери нации» (во многом благодаря усилиям самого Ким Чен Ира), умерла, когда он был еще очень мал, как и его младший брат Ман Иль. Позже его и его сестру, Ким Гён Хи, регулярно унижала вторая жена Ким Ир Сена, Ким Сон Э. Она родила лидеру КНДР еще троих детей, попытавшись переключить внимание мужа исключительно на них, в ущерб Ким Чен Иру и Ким Гён Хи. Ким Сон Э и ее кровные родственники при северокорейском «дворе» пытались протащить в преемники Ким Ир Сена их среднего сына, Ким Пхён Ира, родившегося в 1955 году.

Однако главным препятствием на пути Ким Чен Ира к власти в 1960‑х и 1970‑х был его дядя, Ким Ён Джу. Со стороны, с учетом его возраста и опыта, он казался более вероятным кандидатом на роль преемника. Но Ким Чен Ир, помимо того, что он был первым сыном Ким Ир Сена, обладал еще одним важным преимуществом: он лучше остальных умел льстить своему отцу. Многие рассказывали, что Ким Ир Сен всегда был падок на подхалимаж; по мере того как низвергались его соперники и усиливалась его личная власть, росла и эта его слабость. Еду ему выращивали на специальных фермах[99]. Чиновники соревновались в том, кто поднесет ему лучший подарок, в число которых входили дома и молодые женщины[100]. И Ким Чен Ир, наверняка жаждавший любви и признания отца, внимания которого он был практически лишен в детстве, как известно, настаивал на том, чтобы преклонять колени перед Ким Ир Сеном, надевая на него ботинки.

Культ личности Ким Ир Сена с конца 1960‑х годов развивался ускоренными темпами; пик его обозначало обострение конкуренции между Ким Чен Иром и Ким Ён Джу – каждый пытался превзойти другого в уровне подхалимажа. Как специалист по пропаганде Ким Чен Ир оказался в наиболее выгодной для себя ситуации для того, чтобы контролировать процесс создания и раздувания образа своего отца с помощью фильмов, книг, картин и опер, возвеличивавших его и превозносивших все более; были созданы новые творческие организации – такие как художественная студия «Мансудэ» и киностудия «Пэктусан» – с единственной целью: восхвалять Ким Ир Сена. Шестидесятилетняя годовщина Великого Вождя, отмечавшаяся в 1972 году, превратилась в череду бесконечных празднеств, продолжавшихся весь год – разумеется, во главе этого политико-идеологического карнавала стоял Ким Чен Ир, лично писавший тексты песен, организовывавший концерты и, что важнее всего, не забывавший зафиксировать свои заслуги.

Не удовлетворившись раздуванием личной репутации Ким Ир Сена, Ким Чен Ир приказал изъять из обращения (или переписать) мемуары других революционеров[101], опасаясь, что они могут перетянуть на себя часть общественного внимания. По его инициативе в 1970 году обязательной для членов партии стала практика носить значок с изображением Ким Ир Сена: они и сегодня носят такие значки на лацканах. Значок крепится слева, чтобы образ Ким Ир Сена всегда находился рядом с сердцем партийца[102]. Если культ личности Сталина концентрировался на роли лидера как непревзойденного, величайшего слуги партии, то Кимы пошли дальше: Ким Ир Сен был больше, чем партия, больше, чем социализм, и, безусловно, больше, чем любое другое человеческое существо. Больше чем кто бы то ни было для создания такого имиджа сделал его собственный сын.

Такое беспредельное подобострастие окупилось сторицей. К 1973 году было ясно, что преемником будет именно Ким Чен Ир, а не Ким Ён Джу (здоровье которого к тому времени еще и пошатнулось). В сентябре того года Ким Чен Ир стал членом Политбюро и вернулся в ОИО уже в качестве заведующего – на место своего дяди. Ким Ён Джу пришлось довольствоваться чередой почетных синекур. Мать Ким Пхён Ира, Ким Сон Э, принудили к унизительному признанию первенства Ким Чен Ира, заставив публично возносить хвалы его матери – той, кого она заменила в качестве жены вождя нации.

Ким Чен Ир также стал главой движения «Трех революций»[103]. Эти группы молодых лоялистов, подобные хунвэйбинам («красногвардейцам») в Китае периода культурной революции, были созданы для того, чтобы ослабить и в конечном счете вымести вон «старую гвардию». Но, в отличие от хунвэйбинов, северокорейские «красногвардейцы» находились под абсолютным контролем центра. Десятки тысяч участников движения «Трех революций» инспектировали фабрики, школы, деревни и правительственные учреждения, проверяя все аспекты работы и поведения людей. Они вынуждали людей проводить сеансы публичной самокритики, поощряя окружающих присоединяться к этим сеансам. Кроме того, молодые «революционеры» должны были шпионить за теми, к кому они приходили, передавая всю релевантную информацию в центр. Даже Центральный Комитет Трудовой партии Кореи не мог противостоять инспекциям движения «Трех революций».

Участников движения, наиболее отличившихся на поприще шпионажа и доносительства, Ким Чен Ир продвигал на значимые посты[104]. Поэтому они были крайне заинтересованы в построении атмосферы страха, в которой даже малейшая демонстрация нелояльности могла привести к жестокому наказанию – публичному унижению, потере поста или даже отправке в трудовой лагерь. Лагеря всегда оставались реальной угрозой даже для тех, кто занимал самые высокие ступени властной лестницы. В 1976 году заместитель премьер-министра Ким Дон Гю был вынужден сменить свой особняк на барак в трудовом лагере – за критику Ким Чен Ира. В лагере он и умер.

Сеть информаторов Ким Чен Ира пронизывала все уровни структуры власти в КНДР, вплоть до самых высших. В конце концов жертвой этой сети пал и Ким Пхён Ир: осведомители донесли Ким Чен Иру, что прихлебатели его младшего соперника любили скандировать: Ким Пхён Ир мансе («Да здравствует Ким Пхён Ир»)! (здравица мансе дословно означает «десять тысяч лет [жизни]». – Прим. пер.); подобное пожелание допускалось исключительно в адрес Ким Ир Сена. Ким Чен Ир доложил об этом отцу, который к тому времени уже искренне верил в тот общественный ажиотаж, что окружал его образ. Ким Пхён Ир был «изгнан» из страны – отправлен в качестве дипломата за рубеж в 1979 году. Когда Ким Чен Ир умер в декабре 2011 года, его сводный брат все еще находился далеко от родины, в Польше, где он служит послом до сих пор (в 2015 году он был переведен послом в Чехию. – Прим. пер.).

Даже за самим Ким Ир Сеном велась слежка. Примерно к 1976 году Ким Чен Ир перекоммутировал все телефоны своего отца на свой кабинет, чтобы перехватывать все разговоры человека, которого он представлял всем остальным жителям Северной Кореи практически в качестве живого бога. Сам факт того, что он был в состоянии сделать это, свидетельствует о многом. С тех пор, что бы ни планировал лидер государства, Ким Чен Ир всегда мог заранее подготовить какие-то меры противодействия, если считал, что намерения отца могут как-то ему повредить[105]. Стоило лидеру только выразить интерес к каким-то новым политическим мерам или иным средствам прославления себя, Ким Чен Ир демонстрировал почти сверхъестественные способности предвосхищать его прихоти и исполнять их.

В дополнение к лести и слежке Ким Чен Ир в своем восхождении к вершине власти полагался еще и на очевидную силу денег – контроль над денежными потоками позволял ему формировать систему лояльности и политического патронажа, укреплявшую его статус. Ким Чен Ир был создателем «Бюро 39», организации, получившей по всему миру самую дурную славу в качестве организационного центра северокорейской «экономики в духе клана Сопрано (т. е. мафиозной – аллюзия на одноименный популярнейший американский сериал о жизни мафиозного клана Сопрано. – Прим. пер.)». «Бюро 39» появилось в 1974 году. Деньги, заработанные «Бюро 39», не только обеспечивали роскошный образ жизни клана Ким, их также тратили на подарки (машины, яхты, дома, золотые часы и тому подобное), обеспечивающие лояльность подчиненных и прислужников. Рост этой организации способствовал размыванию границ между правящей семьей и государством и ускорял переход КНДР от идеологизированного государства к стране, в которой все и всех можно было купить – за твердую валюту, конечно.

Ким Чен Ир стоял во главе «Бюро 39», но настоящим мозговым центром этой организации и дирижером ее операций был Чан Сон Тхэк. Он родился в относительно обычной семье, но его харизма и интеллект еще в студенческие годы привлекли к нему внимание сначала Ким Гён Хи, а потом и Ким Чен Ира. Впоследствии Ким Гён Хи вышла за него замуж – несмотря на противодействие самого Ким Ир Сена, – а Ким Чен Ир сделал его своим ближайшим сподвижником и главным «решальщиком».

Чан прекрасно осознавал, какие возможности для бизнеса предоставляют прикрытие со стороны государства и его внешние атрибуты – такие как дипломатическая почта, например. Диппочта неприкосновенна: согласно Венской конвенции 1961 года, дипломатические сообщения и посылки нельзя изъять или обыскать. Для тех, кто не сильно обременен этическими ограничениями, это гарантированный источник легких денег: сначала по дипломатическим каналам из страны на продажу вывозилось золото, добытое на корейских приисках; потом Чан понял, что таким же путем можно вывозить опиум и метамфетамин. Вместе с торговлей законными товарами (морепродуктами, в частности) по обычным каналам «дипломатическая» контрабанда генерировала мощнейший приток наличности в кимченировское «Бюро 39». Деньги, кстати, тоже перевозились (и продолжают перевозиться) этим путем: известно, что северокорейские дипломаты возят с собой миллионы долларов наличными.

Значительная часть денег «Бюро 39» уходила на обеспечение роскошного образа жизни семьи Ким – беломраморные особняки, например, с потолками настолько высокими, что для очистки люстр от пыли приходилось использовать строительные леса; другой серьезной статьей расходов была покупка лояльности. Чан Джин Сон, высокоранговый перебежчик, рассказывал авторам о том, как Ким Чен Ир подарил ему золотой «Ролекс». Другие получали дома или машины. К сожалению, внедренная Ким Чен Иром практика «покупки лояльности» распространилась, похоже, по всем уровням северокорейского общества, заражая его меркантилизмом и коррупцией. Одной из определяющих характеристик эпохи Ким Чен Ира был переход от политического идеализма к устойчивому представлению о том, что «у каждого человека есть своя цена и купить можно все».

Как бы то ни было, к 1976 году Центральное разведывательное управление (ЦРУ) США пришло к выводу о том, что Ким Ир Сен уже не является главной политической фигурой в стране. Лестью выманивший у своего отца полный карт-бланш, Ким Чен Ир ускорил процесс перехода власти в свои руки, применив для этого технически безупречную стратегию, объединившую, как мы видели, слежку (создававшую и поддерживавшую атмосферу страха в обществе); аккумуляцию богатств всеми доступными способами для создания системы политического патронажа; узурпацию контроля над политическими и административными институтами за счет расстановки на ключевые посты людей, лояльных лично ему, – активистов движения «Трех революций», например. Культ личности тем временем распространился и на Ким Чен Ира – коммунизм «сталинского» типа, характерный для эпохи правления Ким Ир Сена, уступал место наследственной монархии[106].

Как северокорейские лидеры добывают предметы роскоши?

Семье Ким принадлежат две роскошные яхты, пришвартованные в Вонсане; костюмы Ким Чен Ына шьются из тканей с лондонской Savile Row (улица в престижнейшем районе Мейфэр, знаменитая роскошными салонами одежды в классическом британском стиле. – Прим. пер.); его наручные часы – от швейцарской фирмы Movado. Как все это – и многое, многое другое – попадает в Северную Корею в условиях строжайших международных санкций на торговлю предметами роскоши с КНДР?

Конфиденты режима в Макао, Японии, Гонконге и материковом Китае годами выступали в качестве посредников между руководителями страны и остальным миром в международных контрабандных операциях, которые координирует «Бюро 39» в Пхеньяне. Один из бизнесменов, базирующийся в Макао, был оштрафован судом Гонконга за организацию поставок в КНДР из Сирии запасных частей для артиллерийских орудий – он просто закрыл свою судоходную компанию и тут же открыл другую, под новым именем (и в том же офисе). Годами его торговый флот обеспечивал широкий ассортимент винных отделов многочисленных пхеньянских универмагов и отелей – он поставлял в КНДР виски, красное вино и шампанское.

Ким Чен Нам, впавший в немилость у отца единокровный сводный брат Ким Чен Ына, некогда считавшийся потенциальным преемником Ким Чен Ира, провел значительную часть своей жизни в вынужденном изгнании вне пределов КНДР. Фактически он исполнял функции торгового представителя северокорейской верхушки за рубежом, обеспечивая приобретение и поставки этих вожделенных предметов роскоши и экспорт оружия из Северной Кореи[107]. От шикарных яхт до «мерседесовских» лимузинов – все, что только влезало на сухогруз, могло в конце концов оказаться в Пхеньяне, проскользнув по пути мимо бдительного ока следящих за исполнением санкций инспекторов ООН.

То же касается и импорта вооружений. Сейчас Организация Объединенных Наций утверждает, что Северная Корея использует сложные технологии контрабанды, позаимствованные у пионеров этого дела – наркокартелей, специализировавшихся на организации наркотрафика. Та же логистика применяется для сокрытия перемещений как стрелкового вооружения, так и компонентов, необходимых для производства ядерного оружия или ракет. КНДР также разработала систему мер комплексного финансового противодействия, позволяющую скрыть следы своих финансовых операций от международных контролирующих органов. Фактически это разветвленная многокомпонентная экосистема, состоящая из отдельных частных лиц и компаний, зарегистрированных в зарубежных странах. Один из известных примеров такой работы – очень необычная схема, которую КНДР провернула через национальную авиакомпанию Air Koryo для приобретения нового самолета в 2012 году. Компания оплатила его, проведя множественные платежи, распределенные по восьми фирмам, зарегистрированным в Гонконге, каждая из которых заявила, что давно является торговым партнером Air Koryo и переводит деньги «за третье лицо», погашая таким образом образовавшиеся перед ним задолженности.

Посольства КНДР по всему миру также играют ключевую роль в теневой работе таких компаний, покрывая их деятельность или принимая в ней непосредственное участие, приобретая предметы роскоши или обеспечивая нелегальные сделки с оружием.

Организационно-инструкторский отдел

Ким Чен Ын унаследовал систему, в которой он незаменим благодаря семейному культу личности. Но в то же самое время он унаследовал и систему, в которой искренняя лояльность в основном вытеснена страхом и где «придворная экономика» и откупы с откатами стимулируют фракционную борьбу и погоню за административной рентой. Самое главное (по крайней мере для него) в том, что он унаследовал систему, в которой одна достаточно «теневая» организация обладает, возможно, большей властью, чем он сам – лидер страны и первое лицо правящей Трудовой партии Кореи.

Эта организация называется «Организационно-инструкторский отдел». Она представляет собой сумму и естественное продолжение всего того, чему научился Ким Чен Ир на первых этапах своего восхождения к власти, особенно за период движения «Трех революций». Слежка и управление информационными потоками (включая доносы) позволяли ОИО оставаться единственным органом государства, который видел и знал все. Несмотря на то что многие значимые фигуры – включая генерала Ли (Ри) Ён Хо и Чан Сон Тхэка – после смерти Ким Чен Ира были отправлены в отставку или репрессированы, на положении и возможностях ОИО это никак не сказалось.

Организационно-инструкторский отдел ЦК существует с 1946 года, но его роль и функционал были радикально видоизменены вслед за тем, как его заведующим стал Ким Чен Ир в 1973 году. Возглавив это учреждение, он сделал его основным средством борьбы за верховную власть в государстве[108]. С тех пор ОИО стал ключевым узлом системы власти в Северной Корее. Там сосредоточена вся важная информация, в архивах ОИО есть досье на «каждого, кто хоть что-то собой представляет», это коммутатор, через который различные ветви правительства общаются с Верховным Вождем, через ОИО наверх поступает информация, а вниз – инструкции. ОИО отвечает за исполнение политических решений и контроль за их исполнением; в его подчинении находится шпионская сеть, опутавшая все сколь-либо значимые точки принятия решений – от высших армейских чинов до скромных управленцев провинциальных фабрик; там подписываются все правительственные и военные назначения; полностью в ведении ОИО находится и обеспечение личной безопасности и благополучия членов правящей семьи.

И если кто-то посчитает высокорангового армейского генерала или министра могущественным человеком – а он и будет таковым в рамках своей организации и собственной системы связей[109] – верховная власть сосредоточена в ОИО и осуществляется через ОИО; ни у какой другой организации нет таких возможностей полного контроля над политикой. Таким образом, пока окружающий мир наблюдает за тем, что творится в таких организациях, как, скажем, Политбюро, эти «традиционные» для эпохи Ким Ир Сена элементы системы государственной власти в КНДР постепенно теряли часть своего реального могущества в пользу ОИО. Это могло быть самым хитроумным трюком Ким Чен Ира – незаметно для окружающих сменить базу политической власти, перераспределив ее. Говорят, что он частенько повторял: «Мы должны закамуфлировать окружающую нас обстановку, затянуть ее таким густым туманом, чтобы наши враги не смогли ничего о нас выведать». Нет сомнений: он хорошо знал, как этого добиться.

Но как ОИО, насчитывающий 300 человек персонала, «управляет» Северной Кореей сегодня? Давайте рассмотрим подробнее, что входит в сферу компетенции отдела, начав с кадровой политики этой организации. В качестве иллюстрации сконструируем типичный пример: представьте, что вы – директор завода, входящего в Сталелитейный комбинат «Чхоллима», одно из важнейших государственных промышленных предприятий КНДР. На заводе освобождается вакансия партийного секретаря – это важнейшая позиция на всем производстве. Вас могу спросить, желаете ли вы занять этот пост (или вы можете вызваться на него по собственной инициативе). Вы соглашаетесь принять это предложение – и тут в игру вступает ОИО через сеть своих информаторов. Подобно восточногерманской спецслужбе «Штази», ОИО имеет на вас досье, хранящееся в комплексе зданий ЦК ТПК в Центральном партийном архиве в Пхеньяне. Такие досье заводятся на каждого члена партии и на каждого кандидата в члены (что составляет от трех до четырех миллионов человек), и, в отличие от «обычных» личных дел, больше похожих на подробные анкеты или биографии, досье ОИО содержат сведения о вашей личной жизни: склонность к крепким напиткам, азартным играм, наркотикам или женщинам; там упомянуты ваши внебрачные связи; потенциально нелояльные неосторожные фразы, оброненные вами десять лет назад; там есть информация о школьных друзьях и о многом другом. Эти досье постоянно пополняются материалами из доносов, направляемых в ОИО информаторами, с которыми вы когда-либо вступали в контакт.

Кроме того, ОИО ведет так называемый учет партийной жизни, по которому измеряется степень вашего участия в мероприятиях Трудовой партии Кореи – например, уровень энтузиазма, который вы проявляли при участии в «добровольных» трудовых проектах. На основе данных этого «учета», а также ваших биографических данных ОИО принимает решение о том, подходите вы для этой должности или нет. Если ОИО приходит к положительному решению, он рекомендует, чтобы Верховный Вождь назначил вас – и вы становитесь секретарем партийной организации завода.

Та же метода применяется при назначении на более высокие посты, включая, например, армейский генералитет. В рамках ОИО действуют целых два управления, в чьем ведении находятся армейские дела. С 1991 года по указанию Ким Чен Ира все генералы прослушивают «партийные лекции», которые проводит уполномоченный инструктор отдела, ответственный перед Управлением № 13 ОИО (занимающимся идеологическим обеспечением армии). Слушатели эти «курсов переподготовки» оставляют свои подразделения на две недели и поселяются в общежитии с другими генералами. Они подвергаются пропагандистской обработке и проходят через сеансы публичной самокритики, прививающие им послушание и вселяющие чувство страха. После завершения этого процесса ОИО принимает решение, кого из слушателей повысить (или понизить) в звании через Управление № 4, ведающее кадровой политикой в армии.

КНДР официально провозгласила заботу об армии главным приоритетом своей политики (сонгун – «Армия прежде всего»). Огромная часть национальных ресурсов действительно направляется на нужды армии, но при этом все назначения находятся под полным контролем партии, точнее ОИО (официально являющегося частью партии). Порой самые высокие посты получают люди, не являющиеся кадровыми военными. Так, карьерный работник ОИО Хван Пхён Со, ныне ведающий всеми армейскими делами в ранге заместителя заведующего отдела, имеет также звание санджан (генерал-полковник, всего на одну ступень ниже «полного генерала») – при этом он, безусловно, обладает несопоставимо большей полнотой власти, чем любой армейский генерал-«сапог». В мае 2014 года он также был назначен директором Главного политуправления Корейской народной армии (КНА) – второй по значимости ранг в армейской табели после Верховного Руководителя Ким Чен Ына.

Само по себе это не наделяет Хван Пхён Со особой властью. Его предшественник на этом посту, Чхве Рён Хэ, продержался там до своей отставки недолго; источники сообщают, что Чхве никогда не был настолько влиятельным человеком, как считалось. Скорее, нынешний ранг Хван Пхён Со стоит считать официальным штампом, фиксирующим и легитимизующим ту власть, которой он уже обладал.

Еще более смещает баланс власти в сторону от карьерных военных в Северной Корее запрет на прямое общение отдельных подразделений КНА друг с другом напрямую. Это помогло Ким Чен Иру централизовать власть и предупреждать попытки переворота. Таким образом, все разговоры о «заговоре генералов», о способности недовольных представителей армейской верхушки втайне мобилизовать достаточные силы для того, чтобы сбросить режим или продавать ядерное оружие Аль-Каиде, на деле оказываются лишь фантазиями. Даже разговоры о «конфликте между партийными функционерами-реформаторами и твердолобыми военными-консерваторами», столь часто встречающиеся в западной прессе, бесполезны и неверны, поскольку есть масса представителей северокорейского истеблишмента, одной ногой стоящих в одном лагере, а другой – в другом. Более того, вне зависимости от того, к какой «партии» принадлежит тот или иной кандидат на высокий пост, назначения – как военные, так и гражданские – в конце концов будут одобряться (или отвергаться) тандемом «семья Ким – ОИО», исходя из единственного критерия и единственной задачи: сохранения существующей системы власти.

Контроль за кадровой политикой – лишь часть власти, которой располагает ОИО. Отдел наделен правом выпускать «инструкции» для всех ветвей госаппарата. По факту это означает, что ОИО может вмешиваться в любые административные процессы по своему усмотрению; кроме того, именно ОИО организует и контролирует все сессии публичной самокритики и регулирует пропагандистские меры, применяемые к фабричным рабочим, солдатам, профессуре и так далее. Секретари ОИО направляются в каждую государственную организацию, чтобы донести до нее инструкции высшего руководства, и их решения имеют больший вес, чем распоряжения «регулярного» начальства на местах. Помимо этого, в каждой организации действует «инструктор-уведомитель» под прикрытием – он следит за партийным секретарем этой организации и доносит наверх, в ОИО. Такой «инструктор-уведомитель» может работать рядовым рабочим в цеху, но на самом деле он является важным элементом системы централизованного контроля Ким Чен Ира. На заре своей карьеры таким «инструктором-уведомителем» был и сам Чан Сон Тхэк.

Официально идеологическое руководство армией осуществляется через Главное политическое управление КНА, подчиняющиеся которому политработники служат в каждом подразделении и части. Эти комиссары могут отменить приказы вышестоящих офицеров вплоть до генералов, хотя у генералов есть право оспорить такие их действия. Главное политуправление подчинено Управлению № 13 ОИО по указанию Ким Ир Сена, которое он озвучил в выступлении перед высшим офицерством в 1992 году. В результате даже генералы боятся ОИО.

Единственная, пожалуй, значимая роль, которая не входит в компетенцию ОИО, – это формирование политического курса и обнародование его. Это работа Верховного Вождя. Слово Верховного Вождя является законом само по себе, буквально: если Ким Чен Ир сказал помощнику: «Женщины должны носить национальную корейскую одежду», тот запишет эту фразу – и она станет государственным законом[110]. Но ОИО отвечает за подготовку и обработку таких документов и превращение таких распоряжений в закон «на бумаге» – проведение его по всем этажам и подразделениям бюрократического аппарата, а также за его исполнение. В тех же случаях, когда политические предложения исходят снизу, они также проходят через ОИО.

Личный секретариат

Помимо всего прочего, в ведении ОИО находится значительная часть вопросов, касающихся ведения дома и безопасности семьи Ким. Считается, что в ОИО девять заместителей заведующего (и ни одного заведующего после смерти Ким Чен Ира), и если четверо из них имеют «штатные» роли в отделе – наиболее влиятельными из них считаются Хван Пхён Со (отвечающий за армейские дела) и Ким Гён Ок (отвечающий за надзор), – то остальные, как полагают, осуществляют руководство Личным секретариатом (ЛС) руководителя страны[111].

Никто никогда не скажет: «Я работаю на Верховного Вождя», – прямое упоминание, а тем более обсуждение Верховного Вождя[112] практически табуировано в Пхеньяне, за исключением обязательных здравиц в его честь. Таким образом, пост заместителя заведующего ОИО в этом случае служит своего рода прикрытием, а также оправданием огромных привилегий, достающихся тем, кто занимает высшие должности в Личном секретариате. Среди таких привилегий – зарубежные поездки, возможность отправлять детей на учебу в другие страны, доступ в медицинский центр «Понхва», оборудованный по высочайшим мировым стандартам и предоставляющий высшему чиновничеству медицинское обслуживание такого класса, о котором обычные жители Северной Кореи не могут и мечтать[113].

Личный секретариат имеет множество функций: он действует как «привратник» между семьей Ким и остальным миром; он ведет расписание Верховного Вождя; организует логистику и безопасность во время его поездок. Такая подготовка может быть очень сложной и даже неприятной: согласно информации одного из источников, в тех редких случаях, когда Ким Чен Ир выезжал за пределы страны, сотрудники ЛС были обязаны собирать его кал и мочу, накапливающиеся в специальных туалетах, которые сопровождали северокорейского лидера в дороге. Вероятнее всего, такие меры предосторожности должны были предотвратить попытки иностранных агентов раздобыть ДНК Ким Чен Ира.

Работники ЛС имеют прямой доступ к Верховному Вождю. Это означает, что они потенциально могут представлять угрозу для его жизни, потому Ким Чен Ир тщательно подбирал на эти роли тех, с кем у него сложились долговременные доверительные отношения, и старался держать их при себе как можно дольше. Ли (Ри) Дже Ган, например, попал в ОИО вместе с Ким Чен Иром в 1973 году, а в 1975 году стал там заместителем заведующего. Он принимал участие в создании Личного секретариата, в его обязанности входил наем административных работников для Ким Чен Ира. Он оставался на этом посту до конца жизни, а уровень его доступа к власти уступал только тому, каким располагали члены семьи Ким. Связи некоторых работников Личного секретариата с семьей Ким включают несколько поколений – еще их отцы и деды работали на Ким Ир Сена.

Часть обязанностей Ли Дже Гана состояла в руководстве Пятым кадровым управлением, в ведении которого находилось киппымджо – «услаждающее звено», состоящее из танцовщиц и певиц, готовых также оказывать сексуальные услуги лидеру нации[114] – или тем, кого лидер пожелает усладить. При этом, в соответствии со своей официальной позицией, Ли также отвечал за секретные досье ОИО.

Ли Дже Ган погиб в 2010 году в автокатастрофе. О том, как и почему это произошло, существуют противоречивые теории: поскольку Ли в тот вечер выпивал, он просто мог потерять контроль за машиной; с другой стороны, даже в Пхеньяне дорожное движение не такое напряженное, а подстроенные автокатастрофы использовались в Северной Корее и раньше, чтобы избавиться от неугодных конкурентов.

Чан Сон Тхэк

Те, кто считал, что смерть Ли Дже Гана была подстроена, говорили, что мотивы для его устранения были у Чан Сон Тхэка. Согласно информации некоторых источников, Чан и Ли – точнее, Чан и ключевые сотрудники ОИО, включая Ли, – давно и остро конкурировали между собой. Это соперничество время от времени выражалось в смещении с политической доски тех или иных фигур, которые могли бы усилить позиции ОИО – таких как Лю (Рю) Гён, например, заместитель директора Департамента государственной безопасности (организации, которая, безусловно, входила в орбиту влияния ОИО). Рю постепенно набирал силу и влияние, а в сентябре 2010 года был произведен из генерал-лейтенантов в генерал-полковники. Чан, вероятно, увидел в нем угрозу для себя, и в начале 2011 года Ким Чен Ир согласился казнить Рю Гёна.

Одним из главных поводов для соперничества Чан Сон Тхэка с главами ОИО и их приближенными было то, что ему принадлежал единственный неподконтрольный семье Ким или ОИО значимый источник политической власти в стране. Влиятельность Чан Сон Тхэка покоилась на его нужности Ким Чен Иру, вытекавшей из его выдающейся способности делать деньги; на его личной популярности; а также на его женитьбе на Ким Гён Хи – неприкасаемой по «праву крови». Ким Чен Ир, сам хитроумный манипулятор, фактически способствовал развитию этого соперничества, подталкивая Чан Сон Тхэка к противостоянию с ОИО в расчете на то, что две силы сбалансируют друг друга, что даст ему возможность время от времени «подрезать ветви» этого властного дерева, устраняя те или иные фигуры по своему усмотрению, как в случае с Рю Гёном.

Еще во второй половине 1990‑х Ким Чен Ир руками Чан Сон Тхэка, занимавшего тогда пост руководителя Министерства общественной безопасности, устраивал чистки в рядах Департамента государственной безопасности, чтобы несколько ослабить ОИО и частично вывести надзор из его ведения. Он даже реструктурировал ОИО, выведя из его состава Административный отдел и передав его в 2007 году под руководство Чан Сон Тхэка, что, несомненно, вызвало немалое негодование. Порой же Ким Чен Ир приходил к выводу о том, что Чан Сон Тхэк становится слишком влиятельным – так, в 2004 году он использовал Ли Дже Гана для того, чтобы сместить Чан Сон Тхэка с поста (чтобы в 2006 году вернуть его обратно).

Размышляя о системе политической власти и руководства в Северной Корее, нужно иметь в виду личные феоды, персональное соперничество, а также необходимость соотносить их с такими соображениями, как «идеология», или представлениями о том, является ли персона А сторонником «жесткого курса», а персона Б – «реформатором». Если взглянуть на отставку и казнь Чан Сон Тхэка в декабре 2013 года в контексте характерной для Кореи традиции фракционной борьбы различных группировок у «подножия трона», эти события неожиданно становятся вполне осмысленными.

Какие выводы можно сделать из падения Чан Сон Тхэка? Нет никакой возможности сказать определенно, был ли это своего рода «переворот», затеянный ОИО, личное решение Ким Чен Ына или сочетание этих двух интриг. Пока, очевидно, что главным бенефициаром этих событий остается ОИО, но, с другой стороны, считается, что Чан стал «слишком жадным», замыкая на себе все бизнес-возможности[115], открывавшиеся перед Северной Кореей, что, разумеется, не могло не раздражать все большее количество влиятельных людей. Говорили также, что он перехватил контроль над Комитетом по делам Второй экономики, который, в частности, ведает международной торговлей оружием КНДР, а также испытательным полигоном ядерного оружия Кильджу (Пунгери)[116].

Если Чан действительно приобрел чрезмерное влияние как на оба этих бизнеса, так и на ядерную программу КНДР, это действительно могло стать опасным как для Ким Чен Ына лично, так и для ОИО. С учетом сосредоточения международного бизнеса в руках Чан Сон Тхэка этого могло хватить для складывания коалиции элит, желающих устранения «Кима Третьего». Есть также некоторая вероятность, что Чан действительно планировал переворот (направленный как минимум против ОИО), что отразилась в официально озвученных после его отставки обвинениях в «групповщине» и фракционности. Если ситуация действительно складывалась таким образом, это, безусловно, было сильнейшим мотиватором для Ким Чен Ына лично, заместителей заведующего ОИО и других влиятельных игроков объединиться против Чан Сон Тхэка и в итоге уничтожить его без всякой жалости[117].

Вывод из игры фигуры такого масштаба, однако, почти, несомненно, окажет дестабилизирующий эффект на систему в целом: его личная «клиентела» была огромной, обязанные ему чем-то люди работали не только в Министерстве общественной безопасности, но и во многих других министерствах и ведомствах. За четыре десятилетия он выстроил очень разветвленную сеть «ближников» по всей КНДР, в которую входили тысячи людей.

Непотизм такого типа характерен и для Южной Кореи. Подобные патерналистские системы выстраиваются как в частных корпорациях, так и в государственных учреждениях повсеместно. «Восходящая звезда» в организации приводит с собой или продвигает по службе уроженцев своего города, армейских сослуживцев или однокашников или тех, с кем он просто сошелся и имеет хорошие отношения. Они делают карьеру быстрее остальных – и начинают «устраивать жизнь» уже своих знакомых. Со временем «восходящая звезда» становится ключевой фигурой, а его «клан» насчитывает сотни преданных ему людей. Однако если он лишается своего статуса, его клан рассыпается и некогда верные «клиенты» бросаются на поиски нового патрона – в противном случае их карьера неминуемо замедлится. В Северной Корее ситуация очень схожа – вот только «уклон» этой горы заметно круче. После падения Чан Сон Тхэка многие представители его клана (особенно заслуженные) были понижены в должности или вообще лишились ее, отправлены в деревню или даже казнены.

При построении своего клана Чан Сон Тхэк в числе прочих способов активно использовал и тот, который практиковал его собственный босс, Ким Чен Ир, для привлечения сторонников. Чан был щедрым дарителем. Некоторые, правда, считали его алчным (в том числе и Ким Ир Сен, десятилетиями не доверявший Чан Сон Тхэку), но его «вассалы» видели в нем в первую очередь благосклонного и великодушного патриарха. Он был «человеком, к которому можно обратиться», если вам нужны были деньги – допустим, на дом или машину, или на то, чтобы сыграть свадьбу. В период голода середины 90‑х годов ХХ века некоторые из рядовых членов его клана были буквально обязаны ему жизнью – он подкармливал их, завоевывая исключительную личную преданность. В англоязычном мире сравнивали Чан Сон Тхэка с Уильямом Твидом, «боссом» Таммани-холла Демократической партии США, возглавлявшим широчайшую коррупционную сеть взяточников и торговцев политическим влиянием в 1850‑х и 1860‑х годах.

Теперь, когда Чан Сон Тхэк устранен из политической картины КНДР, тысячам людей придется смириться с ухудшением их карьерных перспектив, а также с потерей лидера, которого они искренне любили[118]. Шокирующая манера его смещения вселит настоящий ужас в некоторых из его высокоранговых конфидентов. Это увеличивает вероятность нестабильности и роста фракционности, а также может спровоцировать рост числа попыток сбежать из страны. Те, кто убрал Чан Сон Тхэка, без сомнения, должны были отдавать себе в этом отчет. Сам Ким Чен Ын находился в северном уездном городе Самджиён, когда Чан Сон Тхэка снимали с должности. Самджиён занимает важное место в государственной мифологии КНДР: он расположен неподалеку от горы Пэктусан, где, по официальной версии, родился Ким Чен Ир (семья Ким привязывает свою родословную к этому региону, как видно из используемого в официальной печати для описания семьи Ким термина – Пэкту хёльтхон, то есть «кровь горы Пэкту»). Кроме того, это один из укрепрайонов, способных послужить убежищем для семьи Ким и северокорейской верхушки в случае серьезных неприятностей. Граница с Китаем проходит совсем рядом, и если события примут совсем уж катастрофический оборот, лидер нации и его семья просто покинут страну через Самджиён. Вместе с Ким Чен Ыном в момент снятия Чан Сон Тхэка в Самджиёне был заместитель заведующего ОИО Хван Пхён Со и тесно связанный с ОИО руководитель Департамента государственной безопасности Ким Вон Хон.

Но что же стало с Ким Гён Хи, дочерью Ким Ир Сена и вдовой Чан Сон Тхэка? Одна из загадок, возникших в контексте его казни, связана как раз с вопросом, какая роль в этом драматическом эпизоде была отведена сестре Ким Чен Ира (если она вообще играла там какую-то роль). Она принадлежит к Пэкту хёльтхон, отвечала за исполнение посмертной воли Ким Чен Ира и – до недавнего времени – считалась хранителем семейного многомиллиардного «золотого запаса», который содержится в различных уголках мира. У нее была собственная разветвленная «клиентела», и она (наравне с Чан Сон Тхэком) считалась кем-то вроде регента при Ким Чен Ыне. Таким образом, она либо пожертвовала своим мужем, либо просто потеряла огромную часть своего былого влияния в период, предшествовавший этим драматическим событиям.

На данный момент надежных свидетельств в пользу ни той ни другой версии нет. Определенно можно сказать лишь то, что ныне Ким Гён Хи проводит почти все свое время вне пределов КНДР. У нее есть дома в Сингапуре и во Франции. В период написания книги считалось, что она там в основном и живет. Кроме того, известно, что она очень нездорова[119]. Если даже она сохранила достаточно власти и влияния, чтобы добровольно сдать Чан Сон Тхэка в ноябре-декабре 2013 года (их брак лишился взаимных чувств, как сообщают многие источники), вскоре наступит время, когда Ким Чен Ын уже не будет нуждаться ни в ее протекции, ни в контроле с ее стороны. Из оставшихся Кимов старший брат Ким Чен Ына Ким Чон Чхоль и его младшая сестра Ким Ё Джон[120] явно на его стороне, но уровень их влияния остается неясным[121].

Баланс сил

У Ким Гён Хи есть своего рода преемник – Ким Соль Сон, вторая по старшинству (и любимая) дочь Ким Чен Ира от его «официальной» жены Ким Ён Сук (на которой он женился в угоду своему отцу, но втайне завел семью с женщиной, которую действительно любил тогда, актрисой Сон Хе Рим). Ким Соль Сон слегка за тридцать, она имеет звание чунджва (подполковник) и давно является одной из ключевых фигур в составе Личного секретариата. В ее ведении были вопросы логистики и безопасности Ким Чен Ира; после его смерти она продолжила работать в тесном контакте со своим сводным братом Ким Чен Ыном. Весьма вероятно, что она примет роль «семейного юриста» и бухгалтера, когда умрет Ким Гён Хи[122].

Ким Соль Сон также является заместителем заведующего ОИО – прикрывая этим постом свое высокое положение в Личном секретариате. Это, пожалуй, свидетельствует в пользу того, что Ким Чен Ын – совершенно самостоятельная фигура, а не марионетка под контролем тайной чиновничьей клики, которая преследует свои интересы – при условии, конечно, что Ким Соль Сон играет на стороне своего младшего брата, следуя воле своего отца[123].

Более того, нет ни одного свидетельства, подтверждающего единство интересов у всех заместителей заведующего ОИО. Насколько нам известно, ключевые «штатные» фигуры в ОИО и ключевые представители Личного секретариата в ОИО могут иметь серьезнейшие разногласия – в конце концов, для нескольких заместителей заведующего их посты в ОИО являются лишь номинальными, служа прикрытием их основной деятельности. Коллективно ОИО облечен огромной властью, но внутренние свары в Отделе могут позволить Ким Чен Ыну и его родственникам сохранять определенный уровень контроля, стравливая между собой конкурентов. В дополнение к этому, очевидно и неоспоримо, что при всем возможном влиянии и при всех перспективах сконцентрировать в своих руках еще больше власти заместителям заведующего ОИО все равно будет необходим человек из Пэкту хёльтхон – хотя бы в роли номинального главы.

После смерти Ким Чен Ира ОИО остался без заведующего. Это, по сути, единственный высокий пост, который Ким Чен Ын не унаследовал от Ким Чен Ира, что заставляет предположить, что у него нет и близко той власти над политической системой, которая была у его отца. Причина этого, вероятно, в том, что процесс передачи власти не был должным образом оформлен – Ким Чен Ир умер раньше. Сегодня все больше источников из Пхеньяна наперебой сообщают о росте влияния заместителей заведующего ОИО и впервые дерзают предположить, что кто-то из Кимов не полностью контролирует ситуацию. С другой стороны, никто из заместителей заведующего ОИО не занял пост заведующего, что подкрепляет идею о том, что никто не «управляет» Северной Кореей в одиночку[124].

Сегодня систему власти в КНДР лучше всего считать формально неструктурированной коалицией, состоящей из Ким Чен Ына и его ближайших родственников, старших сотрудников ОИО – таких как Хван Пхён Со и Ким Гён Ок, а также тех высокопоставленных военных и гражданских чиновников, которым они доверяют.

В этом смысле Северная Корея напоминает многие другие страны. В КНДР есть опознаваемый глава государства, а за ним теснятся влиятельные фигуры, чьи интересы и склонности не обязательно и не всегда совпадают. Если за «жестким» политическим решением следует «реформистское» или на авансцене возникает яркая политическая «восходящая звезда» (чтобы потом так же стремительно ее покинуть), это не означает, что «абсолютный диктатор» Ким Чен Ын эксцентричен и непредсказуем. Напротив, это означает, что ни он, ни кто-либо другой абсолютной властью в КНДР не обладает[125].

Глава 4 Преступление и наказание в Северной Корее

Хорошо известно, что тюремные лагеря в КНДР вполне способны сравниться по уровню жестокости содержания со всеми подобными заведениями, существовавшими где бы то ни было в ХХ веке, если не превзойти их. Уголовно-исправительная система в Северной Корее создавалась и управляется так, чтобы цена неповиновения или попытки противостояния режиму оказывалась неимоверно высокой. Такая очевидная, всеобъемлющая суровость почти не дает возможности сторонним наблюдателям рассуждать о системе поддержания правопорядка в КНДР в чисто описательной, объективистской манере, лишенной эмоций. Авторы, однако, попытаются сделать именно это.

КНДР отрицает существование тюремных лагерей, пытки и издевательства над заключенными, что еще более осложняет изучение тюремной системы страны. Собирая в единое целое разрозненные свидетельства того, как на самом деле работает пенитенциарная система в Северной Корее, исследователю неизбежно придется полагаться на признания перебежчиков (среди которых – и бывшие заключенные, и бывшие охранники)[126], а также на откровенные, сделанные «не под запись» высказывания тех немногих северокорейских официальных лиц, которые вообще решаются обсуждать эти вопросы с чужаками. Своими глазами увидеть эти лагеря невозможно (только на спутниковых снимках через Google Earth); надежная статистика по ним тоже, разумеется, недоступна.

Часто говорят, что в тюремных лагерях в КНДР содержатся 200 000 заключенных. Однако в это число скорее всего входят и те, кто содержится под стражей в более «нормальных» заведениях, за преступления, наказываемые и во всех других странах мира – за кражи, убийства и тому подобное. Более достоверные оценки предполагают, что порядка 70 000 человек находятся в заключении по «обычным» (уголовным) статьям, а от 80 000 до 120 000 являются политическими заключенными. Несмотря на это, о существовании тюремных лагерей для «политических» знают все взрослые северокорейцы, и, хотя они могут и не знать точно, что там происходит, они боятся их. Так что роль, которую эти лагеря играют в поддержании контроля над обществом, сложно переоценить.

Уголовные преступления

Как отмечено выше, в Северной Корее есть и «нормальные» преступники. В каждом обществе существуют молодые люди, подверженные наркотической зависимости и склонные к мелким правонарушениям; есть мошенники и аферисты; есть те, кто убивает любимых в порыве ревности; есть и те, кто расписывает стены граффити. В Северной Корее с такими людьми имеет дело система правосудия, считающаяся достаточно жесткой, но не исключительно жестокой – по крайней мере по меркам бедной и недемократической страны.

Случаи уголовных преступлений (в частности, воровства) резко участились после голода середины 1990‑х годов; взрывной рост уровня преступности шел рука об руку с ростом коррупции и общим падением уровня общественного доверия. Воровство велосипедов, в частности, в наши дни стало настолько обычным делом, что жители многоквартирных домов завозят велосипеды в квартиры на ночь. А наступившая эра престижного потребления и социального неравенства сделала такой обязательный атрибут статуса, как мобильный телефон, едва ли не главной целью воришек.

Если кого-то заподозрят в краже телефона или ином уголовном преступлении неполитического характера, то с ним будет иметь дело Министерство общественной безопасности (МОБ). В рядах этого министерства насчитывается до 200 000 служащих, исполняющих полицейские функции. Полицейские участки располагаются в каждом городе, поселке и деревне Северной Кореи. Должностные полномочия работников МОБ весьма широки. Они включают борьбу с беспорядками, расследование преступлений, контроль за системой выдачи удостоверений личности и регистрации населения, привязывающей людей к их родным регионам (и препятствующей проникновению в Пхеньян), полицейский надзор на дорогах, а также управление тюрьмами. В обязанности министерства также входит раздача продуктовых пайков, хотя, как мы уже знаем, примерно с середины 1990‑х этой ролью МОБ практически пренебрегает[127]. До казни Чан Сон Тхэка в 2013 году Министерство общественной безопасности оставалось его «вотчиной» и вело нескончаемую ведомственную войну против других государственных учреждений.

Служащих МОБ боятся не так сильно, как это, возможно, кажется. На одном из видеофайлов, втайне снятых в КНДР и контрабандой вывезенных из страны медиакомпанией Asiapress[128], запечатлена эмоционально ругающаяся женщина средних лет, которая постоянно тычет пальцем прямо в лицо полисмену. Это вообще-то не такое уж из ряда вон выходящее происшествие для страны, где уважение к пожилым людям остается одним из стойких элементов национального культурного кода. Важнее, что в этом видеосюжете фигурируют и другие обыватели, которые присоединяются к разъяренной аджумме и принимают ее сторону. В конце концов полицейский сдается, прекращает спор и уходит. Подобные инциденты отнюдь не единичны, и в целом можно сказать, что вне Пхеньяна обычные люди сейчас не слишком боятся обычных полицейских. В этом «повинна» сложившаяся после голода середины 1990‑х социальная обстановка, когда взяточничество стало нормой, а режим больше не чувствует себя обязанным или способным поддерживать жесткий порядок не только в Пхеньяне, но и во всей стране, за исключением, конечно, таких ситуаций, которые могут представлять политическую опасность для правящей верхушки.

Причина гнева той женщины тоже важна – полицейский потребовал с нее взятку. Коррупция пронизывает северокорейское общество, а МОБ само является весьма значительной частью правительственного аппарата, постоянно испытывающего нужду в деньгах. Поэтому взятки для служащих Министерства общественной безопасности – не просто способ приработка, но, скорее, едва ли не единственное средство, обеспечивающее существование ведомства как такового. Многие правонарушения, таким образом, сегодня вполне можно «прикрыть» – были бы деньги на откуп. Размер взятки различается в зависимости от благосостояния взяткодателя и тяжести преступления; порой достаточно пачки сигарет, а иногда требуется кое-что посущественней, что обойдется в сотни долларов. С торговцев, пойманных с китайскими мобильными телефонами, например, затребуют немалую сумму. Голод середины 1990‑х разрушил «общественный договор» (негласный консенсус о принципах взаимодействия между властями и гражданами, в соответствии с которым граждане уступают властям часть своих свобод и прав в обмен на их посредничество в вопросах безопасности и благосостояния. – Прим. пер.) между государством и гражданами и обрек несколько миллионов человек на единоличную борьбу за выживание без надежды на помощь властей. Естественно, они готовы делать все, что угодно, чтобы выжить. Если голод стимулировал воровство, то распространение взяток убеждает людей в том, что можно украсть – и выйти сухим из воды.

Вдобавок МОБ практикует посредничество в относительно тривиальных случаях правонарушений, стремясь урегулировать инцидент без того, чтобы давать делу официальный ход. Так, подростка, расписавшего стену граффити, могут отпустить без наказания после того, как он получит выволочку от хозяина стены, которую он обезобразил. Встречу «уличного художника» с оскорбленным владельцем недвижимого «холста» обеспечит МОБ. Молодой человек, замеченный в антиобщественном поведении, будет считаться позором для семьи, поэтому вполне вероятно, что его оставят на попечение отца, подразумевая при этом, что тот накажет малолетнего дебошира достаточно серьезно для того, чтобы он больше не повторял подобного.

Однако в случае совершения более серьезного нарушения – или неудачного столкновения с полицейским, не склонным проявлять снисходительность (в силу особого служебного рвения или по какой-либо иной причине) – возмутитель общественного спокойствия весьма вероятно предстанет перед судом. Как и в других странах, судебная система в КНДР имеет несколько уровней. На самом нижнем уровне провинившегося ждет «народный суд», председателем которого является авторитетный житель города или деревни, как правило, в летах; далее идут провинциальные суды, а затем – национальный Центральный суд. Существуют формальные процедуры назначения судей, но на практике судьи судов всех уровней номинируются и чуть ли не официально «отбираются» ОИО.

Заседания судов выглядят как настоящий процесс отправления правосудия. Есть адвокаты и прокуроры, по очереди представляющие свои аргументы перед судьей. Судьи часто оправдывают обвиняемых; возможно, за взятку, а может быть, из-за веры в то, что полиция и прокуратура обвиняют невиновного. Когда же подсудимого находят виновным, он может подать апелляцию. Северная Корея – очень бюрократическая страна, в которой с большим пиететом относятся к формальным процедурам (несмотря на то что самые важные решения принимаются целиком и полностью в обход этих процедур), и процедура апелляции вполне соответствует этой традиции – это исключительно долгий процесс, хотя порой (в редких случаях) он бывает успешным[129].

Тюрьма обычного типа

В КНДР существует пять типов мест заключения, куда можно попасть за те или иные прегрешения. Первыми четырьмя ведает Министерство общественной безопасности – они считаются «неполитическими» тюрьмами. Первый из них – курюджан[130], или полицейский участок, куда доставляют подозреваемых сразу после ареста для первичного допроса. Далее – что-то вроде камеры предварительного заключения, которая называется чипкёльсо. Задержанного можно держать там, пока идет следствие или пока определяется приговор. Те, кто нелегально пытается перебраться в Китай, например, и попадает там в руки китайских властей, после своей насильственной репатриации оказываются как раз в чипкёльсо и ждут там, пока МОБ решает, что с ними делать. Если МОБ сочтет нарушителя границы политическим преступником – то есть тем, кто, возможно, имел контакты с христианскими миллионерами, южными корейцами, или собирался отправиться в Южную Корею – его передадут в Департамент государственной безопасности. Те же, кого посчитают «честными контрабандистами» или нелегальными иммигрантами, отправившимися в Китай на поиски работы или возможностей для бизнеса, скорее всего отправятся в заведение МОБ следующего уровня, чтобы отбывать там срок, который составит от нескольких месяцев до года.

Это заведение называется родон танрёндэ – лагерь трудового перевоспитания (российский аналог – колония общего режима. – Прим. пер.). Там неудачливых перебежчиков и нелегальных эмигрантов объединяют с преступниками, совершившими относительно легкие правонарушения, – вроде мелких воришек и уличных наркодилеров. Люди, имеющие хороший сонбун[131] (социальный статус), пойманные за пользованием китайскими мобильными телефонами, также могут оказаться в трудовом лагере. Поскольку правительство буквально помешано на «общественной гигиене», такие люди оказываются там рядом с женщинами, которые осмелились носить обтягивающие джинсы, или мужчинами, рискнувшими отрастить длинные волосы. По данным нашего источника, заключенные «полдня занимаются принудительным трудом, а другую половину проводят на занятиях», то есть подвергаются пропагандистско– воспитательной обработке. Таким образом государство пытается вновь наставить заключенных «на путь истинный», прежде чем выпустить их «на свободу с чистой совестью» и вернуть в общество. Дисциплина в родон танрёндэ строгая, а насилие повсеместно. Меры безопасности, однако, в таких лагерях не слишком совершенные, поэтому случаются там и побеги.

Признанные виновными в совершении более тяжких преступлений оказываются в кёхвасо – коррекционных центрах (российский аналог – колония строгого режима. – Прим. пер.), в которых осуществляется «совершенствование через образование», куда приговоренные отправляются на фиксированный срок, составляющий до нескольких лет. Кёхвасо также находятся в ведении МОБ и не считаются лагерями для «политических», но в реальности многие попадают туда за действия, которые в большинстве других стран могут быть признаны политическими преступлениями. Торговец иностранными DVD, например, может угодить в кёхвасо за то, что материалы, которые он продает, помогают подрывать государственную монополию на информацию.

Жизнь в кёхвасо крайне сурова. Рассказы бывших узников Кёхвасо № 12, расположенного в Чонгори провинции Хамгён-Пукто (рядом с корейско-китайской границей), говорят о том, что лагерные пайки там настолько скудны, что не обеспечивают даже минимально необходимый для поддержания жизни уровень питания, так что заключенным приходится ловить насекомых и грызунов, чтобы не умереть с голоду. Те, кто отбывает срок в подобных лагерях, теряют до 30 килограммов веса, а многие все же умирают от голода. Другие заведения той же системы в этом отношении ничем не отличаются от Кёхвасо № 12, предназначенного для содержания 3–4 тысяч узников (включая тысячу женщин).

При этом заключенные в кёхвасо должны выполнять тяжелую работу. Узники Кёхвасо № 12 трудятся на медном прииске, работая по 14 часов в день. Защитное оборудование не предусмотрено, поэтому смерти и тяжелые увечья – обычное дело. Там же находится мебельная фабрика, на которой также постоянно происходят инциденты. На сон заключенным отводится пять часов – комбинация постоянной усталости и устаревшего оборудования приводит к тому, что люди в этом лагере гибнут раз в несколько дней.

Единственным утешением для узника кёхвасо может служить надежда на освобождение. В отличие от политзаключенных, сроки тех, кто попадает в кёхвасо, конечны; после освобождения их восстанавливают в (пусть и ограниченных, надо признать) гражданских правах. Возможно также заслужить помилование или досрочное освобождение, написав письмо Верховному Вождю с просьбой об амнистии; такие письма попадают в ОИО, и порой отдельные счастливчики таким путем добиваются свободы. По такому поводу, очевидно, выпускается отдельный документ, который распространяют в лагере инструкторы-пропагандисты[132]. Сократить срок также можно, если у семьи заключенного есть деньги на взятки или политическое влияние.

Политзаключенные – почувствуйте разницу

На всех уровнях пенитенциарной системы в рамках МОБ жестокость является обыденностью. Скудные пайки, недостаточные для поддержания жизни, пытки и избиения – это стандартные практики. Публичные казни тех, кто пытался совершить побег из исправительных лагерей кёхвасо, считаются нормальными и эффективными мерами для того, чтобы отбить охоту от подобных попыток. Допросы в курюджанах могут продолжаться практически беспрерывно, если следователям требуется признание, а тюремные охранники, поддерживая дисциплину и режим в подведомственных заведениях, в методах не стесняются, хотя порой ими руководит не стремление к порядку, а банальный садизм.

Существуют и другие страны, как мы уже отмечали, в которых применяются жестокие уголовно-исправительные практики. Однако Северная Корея отличается от них всех своей системой лагерей для политзаключенных. Такие лагеря, кваллисо, в чем-то похожи на исправительные колонии строгого режима кёхвасо – это заведения с таким же жестоким режимом и принудительным трудом, но там жестокость поднимается на новый уровень, как мы убедимся далее. Более того, узники кваллисо не только лишены каких-либо гражданских прав, у них почти нет надежды на освобождение[133].

Возможно, самая важная черта северокорейских «политических» лагерей в том, что туда попадают не отдельные, скажем, диссиденты или враги режима, а целые семьи. Априорно применяемый принцип соучастия (ёнджвадже) в политических преступлениях автоматически делает виновными три поколения родственников осужденного – и все они отправляются вслед за ним в кваллисо. Такая практика служит, естественно, достаточно мощным средством предупреждения антиправительственной деятельности. Человек, рискнувший, допустим, распространять анонимные листовки с критикой правления семьи Ким, рискует оказаться в лагере вместе со своими детьми, братьями, незамужними сестрами и родителями. Его жену могут пощадить, если она немедленно разведется с мужем. Замужним сестрам также не грозит участь узниц, поскольку по корейской традиции семья патрилинейна (то есть родство определяется по мужской линии) – вышедшая замуж женщина формально покидает свою семью, присоединяясь к семье мужа[134].

Такая система – еще один пример феодальной ментальности, характерной для северокорейского общества. Идея совместной ответственности трех поколений созрела не в недрах коммунистической идеологии, она восходит ко временам корейской монархии. Во времена династии Чосон (1392–1910) человек, сдавший экзамены на государственную должность и принятый на службу, вознаграждался земельным наделом на «три колена». Аналогично сыновья и внуки преступников и политических оппонентов разделяли участь своих впавших в немилость старших родственников[135].

Система «политических» лагерей полностью отделена от системы лагерей для уголовных преступников, которая находится в ведении МОБ. Лагеря для «врагов народа» находятся в ведении другой организации – Департамента государственной безопасности (ДГБ). Штат ДГБ меньше, чем МОБ, там служат примерно 50 000 сотрудников. По сути, это тайная полиция КНДР, обеспечивающая надзор за населением, включая прослушивание разговоров по мобильной сети Koryolink и слежку за чиновниками, работающими за рубежом. Она же проводит расследования по делам тех, кого заподозрили в неблагонадежности. Лагеря для политзаключенных полностью контролируются ДГБ и фактически находятся вне сферы обычных законов и судов.

ДГБ и МОБ испытывают определенную враждебность друг к другу, особенно на уровне высшего руководства. Обычно когда одно ведомство находится в фаворе у высшей власти, другое из фавора выпадает[136]. До отставки и казни Чан Сон Тхэк многие годы курировал деятельность МОБ по партийной линии, возглавляя группу влияния, которая противостояла верховодящей в ОИО группе, в свою очередь, контролировавшей ДГБ[137]. Очевидно, что в ДГБ Чан Сон Тхэка считали слишком мягкотелым, склонным к чрезмерной (пусть и допустимой в рамках системы) снисходительности к правонарушителям. Предполагается, что МОБ должно передавать подозреваемых в совершении политических преступлений ДГБ, один из наших источников утверждал, что во времена Чан Сон Тхэка МОБ порой позволяло себе просто отпускать таких «неблагонадежных элементов» (скорее всего за взятки). Подкрепить подобные обвинения фактами, разумеется, исключительно сложно, но две постоянно упоминаемые истории о Чан Сон Тхэке – о том, что он был относительно человеколюбив для высокорангового северокорейского чиновника, и о том, что он слишком легко поддавался соблазну обогащения, – делают такие подозрения более правдоподобными.

Как ДГБ ловит «политических»

Все северокорейцы приписаны к каким-либо группам или объединениям, соответствующим их социальному статусу, – трудовым отрядам, отрядам Союза молодежи, сельскохозяйственным отрядам и так далее. Кроме того, они числятся еще и в составе соседских объединений, инминбан (дословно – «народные группы»), состоящих из 20–40 семей, проживающих в одном корпусе многоэтажного дома или в одном микрорайоне. Руководителем такой группы обычно становится леди средних лет с хорошим сонбуном, которую власти считают достаточно надежной. Формально инминбаны создаются для того, чтобы доводить государственную идеологию до граждан на собраниях, которые проводятся один или два раза в неделю (таких, например, как чонхва – сессии самокритики), и организовывать граждан на общественные работы – очистку улиц, украшение общественных мест, сбор продуктов питания для армии и т. д.[138]

Но у всех этих групп и отрядов, включая инминбаны, есть еще одна задача – собирать информацию о поведении людей, их поступках и настроениях. В каждом инминбане будет как минимум один информатор ДГБ, а также информатор МОБ. Информатор ДГБ, как правило, имеет низкий сонбун или какие-то иные слабости, которые и использует ДГБ для его вербовки и давления. Некоторых вербуют за деньги, но большинство таких доносчиков сами являются жертвами, поскольку их «привлекают к сотрудничеству» силой. Агенты ДГБ забирают их, жестоко избивают и заставляют признаться в «преступлениях», которые могут быть «прощены», если человек согласится стать информатором[139].

До голода 1996–1999 гг. инминбаны были очень важной ячейкой северокорейского общества. Говорили, что руководители инминбанов знали все о каждом из членов объединения, вплоть до того, как много ложек и палочек для еды есть в каждом домохозяйстве. Они до сих пор могут войти в любой дом или квартиру своего объединения, поскольку имеют копии всех ключей. Рост взяточничества после голода, повышение мобильности людей, способных теперь передвигаться по стране в целях бизнеса и торговли, и падение доверия к государству несколько подорвали возможности доставлять соседям неприятности, которые раньше были у доносчиков и руководителей инминбанов.

Однако такая опасность все еще вполне реальна и вполне серьезна. Если на вас донесут – кто-то из вашего инминбана, с места работы или откуда-либо еще, – ДГБ может решить расследовать дело. Согласно сведениям источника, имевшего личный контакт с отставным офицером ДГБ, совещания работников этого ведомства проходят еженедельно. На этих совещаниях рассматриваются поступившие доносы и принимаются решения о том, кого «брать в оперативную разработку». Чем серьезнее выглядит угроза правлению семьи Ким, тем больше вероятность того, что будут предприняты активные действия по ее предотвращению. Впрочем, репрессивные действия ДГБ порой объясняются просто необходимостью выполнить спущенную сверху квоту на аресты и задержания; если высшее руководство критикует ведомство за бездействие или пассивность или отдает приказ закрутить гайки, риск арестов возрастает.

Если кто-то донесет, что вы говорили, будто Ким Чен Ын слишком молод, чтобы руководить страной, или же, допустим, упоминали, что его мать родилась в Японии, а его дед в годы войны работал в японском военном ведомстве, вы немедленно попадаете «под колпак», и ДГБ начинает пристально изучать вашу биографию. Если ваш сонбун достаточно высок, вы никогда ранее не были замечены в таких речах или занимаете важный пост, эта информация просто поступит в архив ДГБ (и в вашем досье появится соответствующая отметка). Если остальная ваша политическая жизнь пройдет безупречно, вы даже скорее всего никогда и не узнаете, что ДГБ интересовался вами. Впрочем, вполне возможно, что лет через пять, когда кто-то из ваших ближайших друзей решит сбежать в Южную Корею, ДГБ раскопает ту неосторожную фразу, чтобы использовать ее против вас – вне зависимости от того, был ли донос на вас правдой или нет.

Если вы все-таки попали в руки ДГБ, ваша жизнь изменится навсегда. В момент задержания уже фактически принято решение о том, что вы виновны в антиправительственной деятельности, то есть являетесь государственным преступником. Теперь, если не произойдет чуда – вмешательства какого-либо влиятельного человека, например, – вам придется «признать» вину на скоротечном судебном процессе (который есть на самом деле лишь имитация суда), а дальше вас отправят в лагерь для политзаключенных, откуда вы, вероятно, не вернетесь никогда. Самое главное теперь – последует ли за вами ваша семья. Это решение о судьбе семьи принимается в ДГБ без какого бы то ни было открытого или формального судебного процесса.

Точка невозврата

Агенты ДГБ могут просто войти к вам в дом и забрать вас – и всю вашу семью, если они того пожелают, – для допроса. Один из источников заявил, что они забирают и все вещи, оставляя их на хранение, как ни странно, после освобождения (если такое все-таки происходит) вещи возвращают владельцам в целости и сохранности. Иногда людей даже просят явиться на допрос в определенные день и время. Можно быть совершенно уверенным, что отказ в исполнении этой просьбы обойдется еще дороже, чем явка.

Следственные центры ДГБ обычно представляют собой прямоугольные помещения, где два ряда камер разделены коридором, в конце которого находится комната для допросов. Заключенных делят по половому признаку и распределяют по камерам; в одной камере могут находиться до пяти человек. Пайки крайне скудны, так что заключенные недоедают, доходя порою до состояния полного истощения. Многие рассказывали о том, что им не разрешали умываться, а также не давали видеть солнечного света во все время заключения в таком центре (камеры обычно находятся ниже уровня земли). Стандартный метод физической пытки состоит в том, что допрашиваемого заставляют часами сидеть в одном положении без движения, также ему запрещено издавать звуки; при нарушении запрета допрашиваемого жестоко избивают.

Насилие и угроза насилием широко применяются на каждом допросе. Заключенного могут завести, допустим, в плохо освещенную комнату для допроса и поставить перед работником ДГБ, задающим вопросы. При этом заключенный знает о том, что сзади него стоят еще двое агентов ДГБ – один слева, другой справа, – хотя и не может их видеть. Если спрашивающий удовлетворен полученным ответом, он переходит к следующему вопросу. Если же он посчитает, что отвечающий говорит неправду, он отдает сигнал одному из тех, кто стоит позади заключенного, и тот бьет допрашиваемого палкой. Вопрос повторяется до тех пор, пока спрашивающий не получит ответ, который его удовлетворит.

Иногда заключенных буквально забивают до смерти. Семья заключенного не имеет права жаловаться на это (да ей могут и вообще не сообщить о том, что их близкого человека забрали в ДГБ). Заключенного, избитого почти до смерти, могут и отпустить домой. Если он выживет, то, вероятно, полученное им наказание полагается достаточным; с другой стороны, его всегда можно взять под арест снова.

Цель допроса состоит в том, чтобы сломать обвиняемого, а затем отправить его в «суд», который в реальности является организованным и управляемым ДГБ формальным спектаклем. На слушаниях зачитывается список нарушений, потом обвиняемый признает вину и отправляется в лагерь. Тех, кто отказывается признать себя виновным, возвращают в следственный центр для дальнейших допросов. Допросы настолько мучительны, что ко времени «суда» заключенный уже часто хочет, чтобы эта пытка уже наконец закончилась, чтобы его скорее отправили отбывать срок.

После оглашения вины подсудимого его чаще всего отправляют в «политический» лагерь, хотя он может и оказаться в кёхвасо, вернувшись в систему МОБ, что в каком-то смысле можно считать счастливым стечением обстоятельств. За такими решениями не просматривается никакой логики или формальной процедуры; там, где замешан ДГБ, все решается самоуправно. Осужденные могут, однако, направить апелляцию на приговор или обратиться с прошением о помиловании. Ходили слухи, что Чан Сон Тхэка судили особым военным трибуналом именно потому, что в рамках его процедуры судопроизводства апелляция не предусмотрена. Враги Чана хотели убрать его со сцены как можно быстрее.

Лагерь для политзаключенных

Формирование системы лагерей для политзаключенных в Северной Корее восходит к концу 1950‑х, когда вдохновленный Сталиным Ким Ир Сен начал изолировать своих политических противников. Всего существовало более десятка кваллисо, но на настоящий момент, по нашей информации, в результате закрытия одних и слияния других таких лагерей осталось четыре. Из этого факта нельзя сделать никаких далеко идущих выводов: с одной стороны, это может означать, что в «политические лагеря» теперь отправляют меньше народу; с другой, казни и голодные смерти могли привести к тому, что потребность в лагерных местах просто снизилась[140]. Безусловно, можно с достаточной долей уверенности сказать, что в целом «население» лагерей за последние годы снизилось. Однако надежную и точную информацию о таких лагерях, особенно статистическую, крайне сложно найти.

Самый крупный из них – Ёдок (Кваллисо № 15), отличается от остальных тем, что он разделен на две секции. Одна из них, «Зона революционизации», предназначена для людей, которых режим считает небезнадежными, потенциально исправимыми. Заключенные этой секции имеют право на освобождение, если они переживут условия содержания. Их подвергают пропагандистской и идеологической обработке, как и заключенных лагерей в системе МОБ. Дети-заключенные даже ходят в школы. Большинство заключенных «Зоны революционизации» – родственники других политзаключенных либо те, кто осужден за преступления вроде прослушивания южнокорейского радио или критики политики правительства.

Другие заключенные содержатся в «Зоне тотального контроля» (ЗТК), их освобождение не предусматривается. Узники ЗТК не считаются гражданами КНДР; им отказано даже в такой сомнительной привилегии, как пропагандистская обработка[141]. Контакты с окружающим миром запрещены; узникам говорят, что единственное, что они заслуживают, – это смерть, но благодаря доброте государства им дозволено доживать свои дни в качестве лагерных рабочих. Другие три лагеря организованы как ЗТК целиком и полностью.

Что нужно сделать, чтобы заслужить такое обращение? Помимо такого преступления, как родственная связь с человеком, которого государство искренне презирает и ненавидит, есть и другие нарушения, способные навлечь такое наказание. Среди них – оскорбление статуй и монументов вождей (то есть причинение им вреда). Распространение подрывной литературы, направленной против семьи Ким, ведет к таким же последствиям. Несмотря на то что лично Ким Ир Сен не любил, когда его называли «богом», и якобы даже жаловался, что никогда не слышал правды или честного собственного мнения ни от кого вокруг себя, он знал, что целостность всей системы покоится на его обожествлении.

Среди узников ЗТК, естественно, немало и тех, кто обвинен в принадлежности к фракциям, враждебным «генеральной линии» и вождям лично. Многие из них действительно были замешаны во фракционных противостояниях различных кланов среди правящей верхушки – например, члены старого «клана» Чан Сон Тхэка. Но это не означает, что они плели заговоры против режима; гораздо важнее, что их печальный пример служит действенным предостережением для других потенциальных заговорщиков.

Другой тип преступлений – это экономические правонарушения, которые, так или иначе, сводятся к краже ресурсов у государства. Режим считает это политическим деянием. Такие покушения на государственные богатства – от похищения медных труб с государственных фабрик и сдачи их на металлолом до оптовых продаж угля из северокорейских разрезов в Китай – широко распространились после голода. Повсеместное распространение первых и финансовая привлекательность вторых серьезно снижают вероятность наказания в каждом конкретном случае. Но для тех, кого все-таки удается обвинить в таком преступлении, наказание может быть очень суровым.

Узники размещаются по 30–40 человек в одной комнате, в грязных хижинах общей площадью около 50 кв. м. Пайки, как и в других подобных лагерях, ниже уровня нормального пропитания (примерно 100–200 г полужидкой кукурузной каши три раза в день[142]); но и такого пайка могут лишить в наказание за любое нарушение распорядка. Пытки – такие как пытка водой (принудительное накачивание водой человека) или «ласточка» (удержание тела в зафиксированной неестественной позе) – являются стандартными наказаниями, так же как и жестокие избиения. Наказания полагаются за малейшее нарушение распорядка. Изнасилования и сексуальная агрессия со стороны охраны запрещены, но этот запрет не отменяет их; в любом случае жертвы подобных издевательств не имеют возможности пожаловаться. Заподозренных в воровстве или подготовке побега могут казнить перед строем узников.

Лишенные каких бы то ни было прав, узники кваллисо находятся в полной власти своих тюремщиков. Некоторые охранники кваллисо порой проникаются жалостью по отношению к ним, но ДГБ стремится исключить саму возможность возникновения подобных чувств, поэтому в охрану специально набирают, по словам одного источника, «полных психопатов». В период обучения новобранцев‑охранников поощряют «практиковаться» на заключенных, случайным образом выбирая из них жертву для избиения. На начальственные должности в лагерях часто назначают офицеров ДГБ, совершивших ту или иную провинность[143], – те воспринимают назначение в кваллисо как ссылку и ожесточаются сверх обычного, вымещая свое раздражение на нижестоящих; так складывается культура «трансляция насилия» сверху вниз.

Изгнание

Несмотря на то что узники кваллисо проводят бóльшую часть своего времени, работая на лагерных шахтах, фабриках и полях – получая за это скудную баланду и находясь в тяжелейших бытовых условиях, – в КНДР, похоже, считают эту систему слишком затратной. Последнее время происходит своего рода «ренессанс» традиционной корейской расправы с врагами государства. В КНДР давно практикуется изгнание политических «преступников» в труднодоступную глубинку, но сегодня такое наказание применяется все чаще.

Порой высокоранговые чиновники переживают свою полезность и оказываются в «золотой клетке». Так, Ли Ён Хо, некогда влиятельный военный чиновник, возглавлявший Управление обороны Пхеньяна, после прихода к власти Ким Чен Ына был отстранен от официальных должностей. Государственные СМИ объявили, что он отправлен в отставку по состоянию здоровья, восхваляя его как великого и преданного слугу страны. Ему предоставили роскошный дом в сельской местности, который ему запрещено покидать. Лишенный связи со своим «кланом» и центрами власти в Пхеньяне, он лишился и большей части своего влияния. Поддерживая ценный для себя образ Ли Ён Хо как национального героя, режим сумел нейтрализовать его, отправив в почетную отставку под домашний арест без каких-то дополнительных репрессий[144].

Глава 5 Гардероб, фасоны и моды

«Давайте стричься в социалистическом стиле!» – призывал вышедший на экраны в 2004 году телесериал Корейского центрального телевидения в пяти частях (сейчас этот сериал активно вышучивается – по крайней мере в западных медиа). Герои этого шоу обмениваются довольно сомнительными доказательствами того, что длинные волосы снижают интеллектуальные навыки, а также ругают и высмеивают мужчин, посмевших отпустить локоны ниже ушей. Точно такому же публичному порицанию – а то и наказанию – в Северной Корее традиционно подвергались те, кто одевался сколь-либо нетрадиционно или нестандартно. Так, джинсы, с головой выдающие низкопоклонничество перед Америкой и американским образом жизни, в КНДР запрещены. Те, кто их носит, рискуют оказаться в родон танрёндэ (трудовом лагере).

Для мужчин и женщин официально санкционированы несколько типов причесок, из которых можно выбирать. Одежда также должна быть консервативна – женщины-перебежчицы часто бывают шокированы яркой расцветкой и свободными, открытыми фасонами одежды, принятыми в Китае и Южной Корее. Однако, как и в случае с потреблением медиапродуктов и с отношением к капитализму в целом, сегодня все больше людей, не сильно желающих выглядеть живой иллюстрацией к чучхейско-социалистическому образу жизни. В КНДР сейчас формируются свои интересные тренды в моде, прическах, косметике, стандартах красоты и пластической хирургии. Тем, кто считает подобные вещи тривиальными, стоит осознать: такие тренды меняют отношение граждан КНДР к властям и даже вдохновляют некоторых на побег.

«Стилепреступления» и полиция стиля

Прежде всего, как должны выглядеть граждане Северной Кореи с точки зрения властей? Людям настоятельно рекомендуют придерживаться нескольких предписанных стилей одежды. Многие мужчины, особенно те, кто выбрал карьеру государственного служащего, носят так называемые костюмы Мао (или китайские френчи), которые называют янбок. Дословно янбок переводится как «западная одежда» и в принципе используется для обозначения любого костюма в западном стиле. То, что в Северной Корее считается западным, носит явный оттенок советского официального стиля сталинских времен, отсюда такое пристрастие к застегнутым наглухо серым, черным или синим полувоенным френчам с высоким воротником-стойкой, популяризированным Сталиным, и их вариациям, которые предпочитали Председатель Мао и Великий Вождь Ким Ир Сен. Полная костюмная пара – френч и брюки – обойдется примерно в 20 долларов на официальных рынках и, вероятно, много дешевле на чанмадане.

Обыкновенно костюмы пошиты хорошо, из китайской материи, изначально предназначенной, правда, для иных целей, – купив то, что выглядит «френчем в стиле Ким Чен Ына», внутри вполне можно обнаружить поддельный китайский ярлык Prada или Louis Vuitton. Как и более привычные «западные» костюмы, которые носят бизнесмены по всему миру, северокорейский янбок предписывает определенные нормы этикета, касающиеся как деталей внешнего вида, так и поведения в целом. Жесткие белые подворотнички продаются отдельно. Они подстегиваются под основной воротник так, чтобы на несколько миллиметров выступать над ним. В глазах более консервативных представителей населения те, кто не соблюдает правила ношения такой одежды, совершают серьезную социальную оплошность.

Даже от тех, кто не носит френчи и костюмы, требуется одеваться скромно, неброско и в консервативной манере. Это не просто элемент коммунистического единообразия. Поговорка «монан тори чон маннында («торчащий камень стесывают долотом») вполне отражает традиционное корейское отношение к нонконформизму, характерное что для Юга, что для Севера. И хотя Южная Корея сегодня меняется очень быстро и люди в яркой и необычной одежде встречаются там повсеместно, мало кто из южных корейцев искренне претендует на роль бунтаря – как в вопросах моды, так и в жизни в целом. Молодежь в Южной Корее часто жалуется на то, что конформизм глубоко укоренился в корейском обществе[145]. Намеренно изолировав северокорейцев от альтернатив и наказывая стремление выделиться в одежде (в отличие от Южной Кореи после завершения периода диктатуры), власти КНДР просто дополняют и усиливают этот традиционный конформистский элемент общественного устройства.

В практическом плане это означает обилие одежды синей и черной расцветок и подчеркнутую асексуальность женской моды. Традиционная корейская одежда ханбок, скорее призванная скрывать, чем подчеркивать женское тело, пользуется горячим одобрением руководства КНДР, превозносящего ее скромность и «корейскость»; предполагается, что женщины должны носить ханбок во время национальных праздников и в других торжественных случаях. Короткие юбки, напротив, решительно не поощряются наряду с высокими каблуками, сильно открытыми платьями или любой облегающей одеждой. Слишком яркий или слишком сексуальный наряд может восприниматься как своего рода диссидентство. Даже скромные серьги-«гвóздики» были под запретом до 2010 года. Министерство общественной безопасности мобилизовало активистов ККСМ в натуральные отряды полиции стиля – эти дружины следят за тем, чтобы люди не выделялись своим внешним видом и не совершали «стилепреступлений» против принятых правительством стандартов[146].

Полиция стиля следит и за прическами. Мужчины с «длинными» волосами (если волосы закрывают уши, они уже считаются длинными) могут подвергнуться наказанию. Если их «преступление» особенно тяжко и если им не удастся договориться с полицией и дружинниками, их могут отправить под административный арест; за меньшие прегрешения можно отделаться лишь сеансом самокритики или по крайней мере насильственной стрижкой[147]. Допустимых стилей причесок для женщин много больше; самыми распространенными являются «перманент» и косы. Окраска волос тем не менее неприемлема. Некоторым, правда, сходит с рук окраска волос в коричневый цвет – модницы заявляют, что это их природная расцветка, но любой очевидный эксперимент с краской для волос может завершиться несколькими месяцами административного ареста в родон данрёндэ.

Дивный новый мир

Сегодня многие нарушают правила. Как и в случае с другими социальными переменами в КНДР, поворотным моментом для начала «революции стиля по-северокорейски» можно считать голод середины 1990‑х. Развал системы государственного распределения сделал людей более независимыми, а также подготовил их к тому, чтобы действовать, игнорируя правила, установленные государством. Одна из перебежчиц в разговоре с нами заметила, что ее родной город стал «разнообразнее» в плане стиля одежды в 1998 году. Деноминация национальной валюты в 2009 году только подстегнула перемены в отношении северокорейцев к многообразию, способствовав дальнейшему отчуждению граждан от государственных правил и норм.

Смерть Ким Чен Ира в декабре 2011 года также имела огромное значение. Фасон, копировавший его зеленый френч-чамба, который был неотъемлемой частью образа северокорейского лидера (и предметом множества саркастических шуток в зарубежных СМИ), пользовался неоспоримой популярностью среди тех, кто хотел выглядеть влиятельным и властным. Сегодня, однако, такой фасон считается старомодным. Стиль молодого преемника Ким Чен Ира тоже считается немодным, но у него другая причина носить френч янбок[148]: он напоминает людям о его деде.

Жена Ким Чен Ына Ли Соль Джу – тоже в своем роде законодательница мод. Ее стиль типичен для новой богатой женщины из Пхеньяна, хотя он ни в коем случае не чрезмерно броский, не вызывающий. Интересно, что она порой носит брошь вместо значка с портретом Ким Ир Сена – стандартный аксессуар на официальных мероприятиях. Она носит брючные костюмы и даже высокие каблуки, которые до самого последнего времени считались скорее показателем распущенности, чем женственности. Поскольку Первая леди КНДР достаточно популярна среди простых северокорейцев, она задает тон в одежде и манерах для молодых женщин. В таком же контексте можно рассматривать и группу «Моранбон» – то, что солистки созданной, вероятнее всего, самим Ким Чен Ыном группы могут на публике носить короткие юбки, дает зеленый свет более раскрепощенным фасонам.

Правила запрещают яркие цвета, джинсы, окраску волос и короткие юбки – но похоже, что сам Верховный Вождь не то чтобы сильно возражает. А если активисты ККСМ и озабочены социалистическими приличиями в одежде и внешнем виде, их озабоченность не настолько острая, чтобы их нельзя было успокоить взяткой или подключением правильных связей. Одна молодая (ей нет еще и тридцати) перебежчица, покинувшая свой родной город Хверён (рядом с корейско-китайской границей) в октябре 2008 года, рассказала, что ее как-то поймали на улице в черных джинсах активисты ККСМ. Они забрали ее и девять долгих часов «воспитывали», но отпустили после того, как за ней пришла мать. Ее мать знала многих высокопоставленных чиновников, поэтому инцидент замяли. Многие говорят, что взятка в твердой валюте окажет тот же эффект.

Не все, конечно, могут похвастать связями в верхах или откупиться в случае неприятностей. В таком случае «стиленарушителю» грозит отправка в трудовой лагерь на срок от одного-двух месяцев до года. Поэтому нет ничего удивительного в том, что на самые дерзкие эксперименты с внешним видом решаются в основном выходцы из богатых семей или из семей политической верхушки. Самое главное в современном северокорейском обществе – это деньги и связи[149].

Не все импульсы к нонконформизму идут извне общества. В эпоху USB-накопителей и DVD-дисков многие северокорейцы познакомились с южнокорейской модой и пришли к выводу о том, что она выглядит гораздо более стильно. Важную роль в этом процессе играют знаменитости и звезды экрана. Так, поддельные копии туфель южнокорейской актрисы Ким Тхэ Хи в пхеньянском универмаге стоили 120 долларов. Ким Тхэ Хи в глазах преданных северокорейских фанатов халлю олицетворяет образ чистой южнокорейской красоты, поэтому те из них, кто при деньгах, готовы потратить столько, сколько потребуется для того, чтобы скопировать ее стиль. Южнокорейский актер Вон Бин (настоящее имя – Ким До Джин. – Прим. пер.) также очень популярен в Северной Корее, поэтому рабы мужской моды пристально следят за деталями его прически и новинками его туалета.

Чхонджин, столица моды

Город Чхонджин, трагедию которого в период голода так ярко живописала Барбара Демик в книге Nothing to Envy («Нечему завидовать»), сегодня приобрел совершенно иную репутацию. Чхонджин – крупный промышленный город, стоящий далеко в стороне от мощного идеологического давления Пхеньяна. Государство, конечно, крепко держит его в руках, но среди многих северокорейцев Чхонджин считается очень модным городом. Обыкновенный горожанин в Чхонджине все еще беден, но на заре капиталистической эры важность этого портового города как крупнейшего торгового узла постепенно растет. Неудивительно, что Чхонджин стал своего рода воротами в Северную Корею для иностранных фасонов, манер и стиля.

Даже Пхеньян не способен сравниться с Чхонджином в вопросах стильности. Это может показаться неожиданным, поскольку именно в Пхеньяне обретаются как новые деньги, так и старая власть. Но порядки в столице куда более строгие, и ортодоксия поддерживается более ревностно. Это означает, что наряд, который молодая жительница Пхеньяна позволяет себе носить только дома, в Чхонджине можно спокойно встретить на улице[150]. Пхеньян считается городом лоялистов; Ким Чен Иру приписывают фразу о том, что власть в стране сохранится, пока она надежно удерживает Пхеньян. Он был гораздо менее озабочен состоянием дел в провинциях – и это отразилось как в распределении привилегий, так и в уровне бдительности правоохранителей.

Таким образом, Пхеньян сегодня остается единственной частью страны, где государство сохраняет полный контроль над общественным порядком[151]. За пределами столицы власти, конечно, обрушиваются всей силой на любое серьезное проявление неповиновения, но в целом у них уже не хватает ресурсов для того, чтобы заставлять население провинций строго исполнять весь набор правил и предписаний. А люди, в свою очередь, уже не испытывают такого уважения к властям, чтобы соблюдать их добровольно. Администрация Чхонджина, в частности, известна своим либерализмом (северокорейского извода, конечно) по отношению к общественному порядку. К тому же Чхонджин одновременно и торговый порт, и центр пограничного района. Сочетание этих факторов делает Чхонджин своего рода островком «Дикого Запада» в Северной Корее.

Торговцы в Чхонджине часто получают 100‑килограммовые посылки с одеждой – они доставляются на судах из Японии. Властям это не по нраву – но не настолько, чтобы местные чиновники в Чхонджине не закрывали на это глаза за соответствующую мзду. Содержимое этих посылок остается неизвестным до тех пор, пока их не вскроют, – и для пущей безопасности все ярлыки и прочие отметки о стране происхождения с одежды спороты. И хотя все эти разношерстные пиджаки, джинсы, юбки и другие шмотки – всего лишь обноски, от которых отказались японские потребители, они все еще гораздо качественней и более стильные, чем все то, что делают в Северной Корее (да и в Китае, если уж на то пошло).

Так что девушек из Чхонджина не сильно впечатляет даже стиль Ли Соль Джу. Одна молодая перебежчица из этого города заявила, что в костюме Первой леди в красно-черную клетку не было «ничего особенного», хотя оценила знаменитое зеленое платье, в котором госпожа Ли как-то раз появилась на публике вместе с Ким Чен Ыном. Прическу Ли Соль Джу молодая перебежчица назвала «чом чхонсыропта» (в несколько вольном переводе – несколько старомодной, неказистой) и добавила, что та никогда не носит того, чего не могла бы себе позволить любая другая женщина в Северной Корее. В то же время некоторые пхеньянские источники называют Ли Соль Джу разрушительницей правил – такая разница восприятия прекрасно иллюстрирует разницу между двумя городами.

В КНДР есть ткань собственной разработки – она называется виналон, – которую государственная пропаганда часто упоминает в качестве примера северокорейских инноваций. К сожалению, виналон некомфортен, не говоря уж о том, что для молодежи он совсем «не клевый». Молодым северокорейцам практически все, что производится в Северной Корее, представляется малопривлекательным. И хотя Япония наравне с США считается главным врагом Северной Кореи, товары из Японии пользуются огромным спросом. Когда 100‑килограммовые посылки открывают, на их содержимое сразу находится много охотников – люди хотят оставить приглянувшиеся вещи себе и прихватить еще что-то для друзей. Хотя одежда из Японии расходится из Чхонджина по всей территории Северной Кореи, местные жители снимают все сливки.

Что сегодня носят в Чхонджине? Те, кто интересуется новинками северокорейской моды, знают, что Чхонджин был первым городом в КНДР, где стали популярны джинсы в обтяжку. Одна из перебежчиц, покинувшая страну в 2010 году, рассказала, что в то время и джинсы, и любая другая одежда, подчеркивающая и выделяющая формы тела, были запрещены, но и она, и другие северокорейцы носили узкие джинсы клёш, чтобы «ноги выглядели стройнее и длиннее, чтобы ими можно было похвастать»[152]. Такая рисовка для девушек, похоже, становится новым, раскрепощающим опытом.

Но даже в Чхонджине синие джинсы находятся за пределами дозволенного. Молодежь смотрит иностранные фильмы и видит своих любимых актеров и актрис в таких джинсах, но они все еще «выглядят слишком по-иностранному», поэтому патрули активистов ККСМ все еще бросаются на них, как быки на красную тряпку. Поэтому люди предпочитают менее «подозрительные» черные джинсы, расклешенные или прямые. Для того чтобы носить черные джинсы в Северной Корее, надо надевать еще и длинный плащ, чтобы полицейскому или дружиннику было труднее заметить «политически неблагонадежную» одежду. Разумным выбором также будет выходить в таких джинсах вечером, хотя есть и такие сорвиголовы, которые решаются появляться в них и при свете дня. Под покровом темноты появляются и другие модные вещи. В Чхонджине и других городах вечерами все чаще можно заметить девушек, спешащих на свидание в коротких юбках поверх черных чулок.

Малая Арнаутская северокорейского масштаба

Не вся модная одежда в Северной Корее импортная. Довольно много вещей шьют здесь же местные портные и сапожники, реагирующие на запросы рынка. Подавляющее большинство их поделок очень дешевы, но немногие настоящие мастера своего дела вполне способны создать, например, практически идентичные оригиналам копии знаменитых тренчкотов от Burberry. Представители новой финансовой элиты готовы выложить 300 долларов за один такой плащ.

Южные корейцы поговаривают, что, хотя в Китае производится больше всего в мире дизайнерского фальсификата, никто не способен превзойти корейских имитаторов в качестве подделок. Те же китайские туристы в сеульском торговом районе Мёндон в промышленных количествах закупаются сумочками от Louis Vuitton, поясами от Gucci и другими поддельными брендовыми шмотками южнокорейского пошива. Северная Корея в этом плане ничем от Южной принципиально не отличается: сообщают, что китайские торговцы поражаются высокому качеству северокорейских подделок известных брендов, произведенных в районе Кансун города Нампхо, расположенного в дельте реки Тэдонган, ниже Пхеньяна по течению.

Кансун – столица северокорейской индустрии подделок. Там выпускают десятидолларовые классические мужские сорочки, скопированные с моделей мировых брендов, и брюки, которые могут обойтись покупателю на несколько долларов дороже. Местные портные получают образцы продукции из Китая и Японии и разрабатывают свои технологии копирования их. Одежда местного пошива популярна у молодых и богатых, в том числе и студентов таких элитных заведений, как Университет Ким Ир Сена, например.

Некоторые кансунские портные, похоже, специализируются на копировании нарядов, которые носит Ли Соль Джу, – они очень востребованы среди обеспеченных жительниц Пхеньяна. Но в целом производство в Кансуне отражает интернациональный дух эпохи халлю: из ткани китайского производства шьются копии дизайнерских костюмов, популярных у южнокорейских знаменитостей; есть даже копии моделей нижнего белья, мелькавших в южнокорейских или американских фильмах. Если какой-то южнокорейский фильм или сериал становится хитом в Северной Корее (благодаря USB и DVD), портные тут же изыскивают способ пошить одежду «по лекалам» звезд этого хита. Тот, кто успевает сделать это первым, может неплохо заработать.

Представление о том, что северные корейцы считают южных клевыми и крутыми, достойными того, чтобы копировать их внешний вид и стиль, может показаться странным в рамках общепринятого взгляда на КНДР и ее народ. Но благодаря знакомству с южнокорейским телевидением с помощью USB-накопителей и DVD-дисков в глазах северян южане сейчас стали выглядеть высокими, внешне привлекательными людьми, чей образ жизни значительно притягательнее северокорейского. Некоторые считают, что Северная Корея никогда не отважится на экономические реформы, поскольку любая открытость позволит северокорейцам «обнаружить», что к югу от ДМЗ жизнь гораздо лучше, чем к северу. Но правда в том, что в Северной Корее уже знают это. Это знание не вызывает желания свергнуть режим – такая идея пока не может даже прийти в голову большинству северокорейцев – но они желают, чтобы режим проводил экономические преобразования, чтобы страна становилась более открытой, чтобы люди стали жить лучше.

Косметика и индустрия красоты

Северокорейцы любят говорить, что на чанмадане можно купить что угодно, кроме кошачьих рогов. Эта фраза, звучащая на наш слух несколько экстравагантно, восходит к старой корейской шутке и означает лишь, что того, что нельзя купить на чанмадане, в природе не существует. Как уже говорилось, на рынках можно купить кока-колу в банках, DVD с южнокорейскими и американскими фильмами, домашний алкоголь и тому подобное. Огромной популярностью пользуется и женская косметика. Для состоятельных пхеньянских дам косметический шопинг предполагает тени для век, тушь для ресниц и бровей и все остальное, чем современная женщина считает необходимым себя украсить. Для кореянок среднего достатка самым важным косметическим продуктом будет ВВ‑крем (крем для комплексного ухода за кожей. – Прим. пер.).

ВВ‑крем (изначально – «крем от прыщей») изобрели в Германии, но мировую известность ему обеспечила Южная Корея. Женщины в Южной Корее начали пользоваться им в 1980‑х для того, чтобы скрыть изъяны кожи и придать ей мягкость и однородность. С тех пор этот крем стал популярен во всем мире как некий «чудодейственный» продукт, который способен произвести такой же эффект, как полноценный макияж, но при этом стоит гораздо дешевле и требует гораздо меньше усилий. Для горожанок Северной Кореи, занятых тяжелым трудом, но способных все же выделить небольшое количество денег на то, чтобы красиво выглядеть, этот крем стал даром небесным. Он вытесняет сильно уступающие ему по качеству кустарные домашние отвары из масла для волос и пудры, ранее бывшие излюбленным косметическим средством северокорейских женщин.

Как и большинство товаров на чанмаданах, ВВ‑кремы импортируются из Китая. Некоторые их виды и производятся там, но самые популярные делают в Южной Корее. Они пользуются бешеным спросом, несмотря на свою относительную дороговизну. ВВ‑крем сегодня стал стандартным предметом домашнего обихода в Пхеньяне – и постепенно входит в быт и в остальных городах страны. На селе, правда, им пользуются гораздо реже, что вполне объяснимо. Жизнь обычной селянки и сегодня вертится вокруг работ в поле и приготовления еды для семьи – так же, впрочем, как и в других бедных странах по всему миру.

Помимо ВВ‑кремов Южная Корея славится еще одной, довольно экстремальной формой косметического ухода – пластической хирургией. Высокое качество и доступность услуг привлекают к этой южнокорейской отрасли, бурно развивающейся в XXI веке, как местных, так и иностранных клиентов. Женщины из Китая, Японии и еще более дальних стран приезжают в Сеул толпами для того, чтобы пройти болезненные процедуры по изменению формы подбородка, увеличить грудь, сделать липосакцию, блефаропластику (изменение разреза глаз) или инъекцию ботокса. Пластическая хирургия – совершенно обыденная вещь среди южнокорейских девушек. Спрос на нее подстегивается не столько тщеславием, сколько конкуренцией. Южнокорейское общество сегодня, пожалуй, наиболее конкурентное в мире – люди «меряются» успехами в учебе и научными достижениями, местами работы, символами статуса и внешностью гораздо активнее и чаще, чем может это себе представить обычный человек на Западе. Южнокорейский дух соперничества очень удивляет перебежчиков с Севера, когда они оказываются на Юге. Надо заметить, однако, что увлечение пластической хирургией распространяется и на Север, постепенно перерастая в настоящую манию.

Так же, как и с модой, движущей силой такой экспансии является телевидение и кино Южной Кореи. Южнокорейские актрисы и актеры считаются очень привлекательными внешне; а своей привлекательностью они (почти все) во многом обязаны стараниям пластических хирургов и инъекциям ботокса. Однако недостаток денег и докторов, владеющих необходимыми навыками, оставляет доступной для северян только одну операцию – блефаропластику.

На Дальнем Востоке повсеместно считается, что большие глаза с выраженными «европейскими» складками вдоль век выглядят очень привлекательно («азиатский» разрез глаз выглядит узким из-за кожного валика на веках – эпикантуса, генетически присущего азиатской расе; блефаропластика позволяет избавиться от него. – Прим. пер.). Некоторые счастливчики обладают такой чертой с рождения, но большинство – нет. Этот «недостаток» легко корректируется при помощи простой хирургической операции, которая называется блефаропластикой. Она не требует от хирурга особого мастерства и занимает менее десяти минут[153]. Обеспеченные северокорейцы могут себе позволить настоящую операцию по всем правилам, заплатив хирургу. Но для большинства такая процедура доступна только «подпольно». В таком случае она обходится не дороже двух долларов и делается у пациента на дому – без всякой анестезии. Многие из тех, кто делает такие операции, даже не являются докторами. В принципе каждый может научиться надрезать веко и предложить свои услуги окружающим. Молва о тех, кто умеет делать это хорошо, расходится, что позволяет им неплохо зарабатывать.

Как и все другие виды пластической хирургии, блефаропластика в Северной Корее незаконна. Однако она настолько распространена среди молодых горожанок всех социальных классов, что власти ничего не могут с этим поделать. Доказать, что кто-то прошел эту операцию, сложно, поскольку есть люди, которые рождаются с «европейским» разрезом глаз (без эпикантуса). Обвиненные в том, что им провели блефаропластику, могут попросить родственников и друзей подтвердить, что они родились с такими веками. И даже если вина доказана, нет ничего, чего нельзя было бы поправить с помощью взятки.

Многие женщины татуируют брови и даже губы. Такие «украшения» стоят еще дешевле, чем хирургия век. А некоторые – их совсем немного, в основном из очень богатых пхеньянских семей, – делают себе ринопластику, исправляя форму носа. Считается, что такие операции особенно популярны среди тех, кто претендует на артистическую или музыкальную карьеру. Мода на «эстетическую хирургию» в Южной Корее зародилась в кругах богатой элиты, но с учетом перспектив радикальных перемен в северокорейской экономике можно ожидать, что мода на пластическую хирургию будет распространяться и в Северной, предлагая все новые варианты улучшения внешности по желанию заказчика.

От странного до совершенно естественного

Международная пресса зачастую изображает северокорейцев исключительно однобоко и схематично. Граждан КНДР показывают либо слепыми адептами государственной пропаганды, либо беспомощными ее жертвами. Но факт в том, что есть молодые северокорейцы, готовые пойти на риск сурового наказания – равно как и резкого осуждения со стороны старших[154] – просто ради того, чтобы хорошо выглядеть. И одного этого факта достаточно, на наш взгляд, для того, чтобы освободить читателя от этого примитивного, карикатурного представления.

Тем же, кто все еще придерживается стереотипного представления, стоит обратить внимание на распространение практики почасовой аренды комнат, которая уже превратилась в пусть и незатейливую, но отлаженную индустрию в городах Северной Кореи. Как и всем остальным во всех уголках мира, северокорейцам свойственно испытывать желание и страсть, и никакие запреты или угрозы общественного порицания не могут помешать им стремиться к выражению и воплощению своих желаний. В стране, где добрачный секс, мягко скажем, не одобряется и даже желание подержаться за руки на публике чревато проблемами с патрулем ККСМ, находятся молодые люди, готовые ввязаться в такое рискованное предприятие, как съем комнаты на время, которого хватает как раз для того, чтобы заняться сексом. К услугам изнемогающих от страсти южнокорейских парочек есть «любовные мотели» – это серьезная отрасль индустрии развлечений и удовольствий общенационального масштаба. Но у северокорейцев такой возможности нет, что привело к появлению «низовой» бизнес-инициативы вполне в рыночном духе.

В любом большом городе всегда найдется аджумма средних лет, которая (как до всех заинтересованных донесет молва) готова сдавать свою квартиру на несколько часов всем желающим. Наиболее предпочтительные для нее часы – время после полудня, когда дети еще в школе, а муж – на работе. Влюбленной парочке стоит только постучать в ее дверь и передать немного денег. Аджумма впустит их и предоставит самим себе на час-другой. Сама она отправится прогуляться в парк или потратить полученные деньги на местном чанмадане. Весь процесс прост до примитивности, но он в некотором смысле символизирует адаптацию людей к условиям жизни в Северной Корее после голода 1990‑х: это незаконно, это неформально, это соответствует основным человеческим потребностям; и, конечно, это чистый, стопроцентный капитализм.

Глава 6 Коммуникация

Одна из самых заметных перемен, произошедших в Северной Корее с начала второго десятилетия XXI века, – это распространение мобильных телефонов. После запуска в 2008 году национальной мобильной сети Koryolink более двух с половиной миллионов северокорейцев купили сотовые телефоны и подключились к сети оператора. Так же как это было в начале 1990‑х в более развитых странах, мобильный телефон служит одновременно и символом статуса, и исключительно важным бизнес-инструментом.

Как и многие другие бедные страны, Северная Корея проскочила период массового подключения к стационарным телефонным линиям и шагнула сразу в эпоху мобильной телефонии. Лишь немногие частные дома подключены к стационарной телефонной сети. Лишь в 1997 году в КНДР автоматические коммутаторы заменили на телефонных узлах нажимающих на кнопки телефонистов. И если обычно власти противятся переменам, то в случае с Koryolink, напротив, они с энтузиазмом приветствовали эту инновацию. Во‑первых, сеть Koryolink легко мониторить, а во‑вторых, она служит исправным поставщиком твердой валюты для государства. В северокорейской мобильной революции, правда, оказалась еще одна, более любопытная сторона: нашлись те, кто может подключаться к китайским мобильным сетям. Они обретают возможность общаться и заключать сделки вне поля зрения бдительного государева ока.

Краткая история мобильной связи в Северной Корее

Первые две сети мобильной связи в КНДР прожили недолго. Гонконгская компания Lancelot Holdings запустила небольшую сеть в Пхеньяне и Нампхо в 1998 году, а в 2002-м тайская фирма Loxley Pacific попытала счастья с Sunnet, которая через год имела 20 000 абонентов. При этом пользоваться ей могли исключительно представители элиты; очевидно, для того чтобы подключиться к сети, необходимо было быть как минимум заместителем председателя провинциального Народного комитета (то есть правительства провинции). Покрытие сети также было ограниченным: она обслуживала только Особую экономическую зону Раджин-Сонбон, горный курорт Кымган и Пхеньян.

Однако 24 мая 2004 года власти неожиданно запретили мобильные телефоны. Ходили слухи, что страшный взрыв на железнодорожной станции в Рёнчхоне, произошедший 22 апреля, был терактом, а детонатором послужил звонок с мобильного телефона. Всего за несколько часов до взрыва через станцию проследовал правительственный состав, в котором находился Ким Чен Ир, – обстоятельство, которое только подкрепило идею о том, что произошла попытка покушения. Около 2000 окрестных домов были уничтожены взрывом, и власти даже – редкий случай – обратились за помощью зарубежных стран, чтобы справиться с последствиями катастрофы. Для многих наблюдателей время наложения запрета само по себе было достаточным подтверждением связи между мобильными технологиями и причиной взрыва в Рёнчхоне. Однако, как и с другими неподтвержденными историями о Северной Корее, очень важно оставлять в уме достаточно обширное пространство для сомнений[155].

Как бы то ни было, прошло еще четыре с половиной года, прежде чем Ким Чен Ир позволил запустить новый проект мобильной связи в Северной Корее. В декабре 2008 года египетская фирма Orascom Telecom запустила сеть Koryolink как совместное частно-государственное предприятие с КНДР, в котором египетской компании принадлежит 75 % акций. На сей раз результаты были гораздо успешнее: стартовав с абонентской базы в менее 10 000 подписчиков, сеть бурно росла и в декабре 2010 года имела уже 432 000 абонентов, в феврале 2012 года – один миллион, а к концу мая 2013 года – уже два миллиона абонентов.

Большинство акций Orascom Telecom в 2010 году приобрел российский мобильный гигант Вымпелком. Правда, Koryolink не была частью сделки – вместе с египетскими и ливанскими активами Orascom Telecom после управленческой реконструкции компании она вошла в состав новой фирмы – ОТМТ. Основная площадка, где торгуются акции того, что осталось от Orascom Telecom, – Каирская биржа. Тем, кого манит романтика экстремального инвестирования на пограничных (то есть сопряженных с существенно бóльшими рисками) финансовых рынках, а также тем, кому любопытен размах реальных ограничений, наложенных на северокорейский бизнес в эпоху санкций, – может быть интересно, что вторичное размещение акций ОТМТ провела на Лондонской бирже. КНДР владеет 25 % акций Koryolink, поэтому тот, кто купит акции ОТМТ (в Лондоне или Каире), станет бизнес-партнером Ким Чен Ына.

Как пользоваться вашим телефоном Koryolink

Сегодня рекламные плакаты Koryolink развешаны по всему Пхеньяну, а на страницах государственных СМИ часто попадаются изображения людей, говорящих по мобильному телефону. Сеть покрывает все значительные населенные пункты, а также шоссе и железнодорожные линии. С двумя с половиной миллионами абонентов этот сервис уже не является «цифровой резервацией» элиты, теперь он доступен и для растущего класса предпринимателей. Международные звонки и доступ в Интернет все еще заблокированы – и, похоже, такая ситуация сохранится надолго, – но сейчас по крайней мере вид северокорейца, говорящего по мобильному телефону или отправляющего текстовые сообщения, становится нормой. Большинство пхеньянцев в возрасте от 20 до 50 лет имеют мобильные телефоны. У некоторых есть даже смартфоны, хотя отсутствие выхода в Интернет существенно понижает их ценность. Если вам нужно скачать какое-то приложение в Северной Корее, для этого придется отправиться в магазин Koryolink (не подключиться к онлайн-сервису, а именно прийти в магазин, ножками. – Прим. пер.) и заплатить продавцу за установку приложения – тот произведет эту операцию в офисе.

Как купить и зарегистрировать сотовый телефон в Северной Корее? Как и (почти) со всем остальным в сегодняшней КНДР, единственное, что для этого требуется, – деньги. Две сотни американских долларов обеспечат вам мобильник и регистрацию в точке продаж Koryolink. Заплатить придется в иностранной валюте, а не в вонах. Стоит заметить, что это еще одно свидетельство приобщения государства к рынку и переходу его на рыночные отношения.

Тарифные планы не особенно разнообразны (точнее, их не существует вовсе); поминутный биллинг не предусмотрен. По сути, оператор взимает по базовому тарифу 3000 северокорейских вон в месяц за фиксированное время общения. Единственная возможность расширить свое «мобильное присутствие» – дополнительная предоплата, которая вносится после того, как выделенные по базовому тарифу 200 минут (и 20 текстовых сообщений) израсходованы. Предоплата осуществляется, естественно, тоже в «офлайн-режиме», в точке продаж Koryolink. При этом дополнительные минуты оплачиваются уже в иностранной валюте – в начале 2013 года дополнительные 200 минут стоили 8,40 доллара США.

Подобные расценки – особенно «стартовые» 200 долларов – в такой бедной стране непозволительны для большинства провинциалов. Но сам факт того, что более десяти процентов населения все же смогли позволить себе мобильную связь, достаточно красноречив. Это стало возможным благодаря развитию рыночных отношений, которое началось после голода 1990‑х годов. Те, кто занимается торговлей и другим бизнесом в Северной Корее, постепенно начинают видеть в мобильной связи не роскошь, а необходимый инструмент своей деятельности. Раньше узнать цены в других провинциях и районах страны было очень сложно – не говоря уже об информации о потенциальных поставщиках и потребителях. Сейчас же все это – на расстоянии телефонного звонка или текстового сообщения. Примечательно, что такая коммуникация способствует выравниванию цен по всем рынкам страны. Мобильный телефон снижает возможность кросс-рыночных спекуляций на разнице цен, что, конечно, делает торговлю менее прибыльной (а цены – более справедливыми и доступными для конечных потребителей)[156]. Но главным проигравшим в этом процессе становится, естественно, торговец без телефона.

Таким образом, для торговки-аджуммы мобильник – важный бизнес-инструмент. Но для молодежи это все еще скорее символ статуса, то, что стоит всеми правдами и неправдами выпросить у родителей для того, чтобы выглядеть богатым и продвинутым[157]. Поэтому в Северной Корее есть и те, кто владеет сотовым телефоном, но не могут себе позволить им пользоваться[158]. Один из наших источников утверждает, что для многих мобильный телефон – это всего лишь «дорогой фонарик»; иными словами, эффектный и броский предмет, единственная практическая польза от которого – встроенный фонарик. В стране, где перебои с электроснабжением удручающе часты, этого, пожалуй, стоило ожидать. Когда внезапно выключается свет, выхватить из кармана телефон, а не банальный фонарик, куда эффектней, согласитесь.

В Северной Корее даже номер вашего телефона кое-что говорит о вашем статусе. Телефонные номера обычных людей начинаются с префикса 191 или 193 (за ним идет стандартный набор из семи цифр), а элитный абонент из «особого списка» будет иметь номер с префиксом 195. В такой «особый список» входят примерно 300 000 абонентов, большинство из которых – партийные функционеры, армейские офицеры и государственные чиновники. Связь между номерами, начинающимися с префикса 195, осуществляется по совершенно отдельной сети, не связанной с Koryolink. Создать такую сеть власти КНДР обязали компанию Orascom взамен на разрешение работать в стране. В отличие от Koryolink эта сеть на сто процентов принадлежит КНДР. Те немногие счастливчики, которые подключены к этой сети, имеют дополнительно 100 минут на разговоры и 10 дополнительных текстовых сообщений в месяц. Максимальная абонентская плата в этой сети составляет 840 северокорейских вон (примерно 10 американских центов по рыночному обменному курсу на время работы над книгой). Разумеется, ни государство, ни Orascom не заинтересованы в том, чтобы распространять такие бонусы на обычных граждан КНДР.

Пограничный разговор

Несмотря на то что Koryolink значительно расширяет деловой инструментарий северокорейских предпринимателей и привносит в их жизнь такие удобства, которые впервые потрясли мир богатых и влиятельных в 80‑е года ХХ века, не стоит считать, что эта мобильная сеть обладает хоть какими-то возможностями подорвать власть государства. Koryolink работает в режиме постоянного наблюдения со стороны спецслужб КНДР – сервис текстовых сообщений, например, мониторится в режиме реального времени – и в этом смысле она скорее даже помогает государству поддерживать контроль.

Это еще и надежный и растущий источник дохода для государства. ОТМТ никогда не открывала данные по Koryolink за исключением числа абонентов, но до реорганизации бизнеса коэффициент ее валовой прибыли на среднюю выручку составлял 80 % на каждого абонента, в среднем за квартал платившего примерно 15 долл. США. С учетом почти двухмиллионной абонентской базы обычных подписчиков доля в прибыли, отходившая государству, должна составлять несколько десятков миллионов долларов в год минимум. К этой цифре стоит добавить гигантскую маржу от торговли собственно телефонами, которые продаются в два-три раза выше их реальной стоимости[159]. По данным аудиторской компании Deloitte, общая прибыль от основной деятельности Koryolink в Северной Корее составила 442 млн долл. США наличными. Какую часть этой суммы ОТМТ когда-либо сможет из КНДР вывести, остается главной головной болью руководства компании. Пока что ответ был «ноль».

Тем лучше для северокорейского режима. Но далеко не к любой мобильной телефонии этот режим настолько благорасположен. За последние 15 лет телефоны, обеспечивающие доступ к китайским мобильным сетям в приграничных городах вроде Синыйджу, Хесана или Хверёна, помогли многим из тех, кто жил неподалеку от границы с северной супердержавой (Китаем. – Прим. пер.), изменить свою судьбу. С помощью китайских телефонов можно поговорить с родственниками, живущими в Китае и Южной Корее, организовывать торговые операции, обмениваться информацией и даже подготовить побег.

По этим причинам подключение к китайским мобильным сетям считается в Северной Корее тяжким преступлением. Пойманные на этом во время периодических рейдов рискуют самым суровым наказанием – вплоть до смертной казни[160]. Но властям не стоит надеяться на то, что им когда-либо удастся искоренить эту практику – она приносит слишком большие барыши. Китайские торговцы, переправляющие сотовые телефоны в КНДР в оптовых количествах, просто отстегивают чиновникам определенный процент от сделок, а те, кого ловят на пользовании китайскими телефонами, чаще всего избегают наказания, просто откупившись от властей.

Чиновники даже напрямую ввязываются в этот бизнес. Один из перебежчиков, живших в приграничной зоне, рассказал, что его поймал с китайским телефоном офицер МОБ и заставил заплатить 3000 юаней (то есть примерно 500 долл. США), чтобы не заводить на него дело. Телефон конфисковали, но, поскольку этот перебежчик не мог заниматься кросс-граничной торговлей без мобильной связи, он обратился к тому самому офицеру, который его поймал, и выкупил у него свой телефон за 1800 юаней. Потом – на всякий случай (чтобы оставаться на связи, если его поймают снова) – он купил все у того же офицера еще один китайский телефон чуть дешевле.

В последнее время пользователи китайских мобильных сетей активно переходят на южнокорейские телефоны, что подрывает государственный контроль еще больше – по крайней мере психологически. Причин для смены телефона много, но наиболее важные такие: южнокорейские продукты считаются более модными (это, несомненно, навеяно «Корейской волной» – халлю); они, как правило, лучшего качества – считается, что они обеспечивают лучший прием; у них всегда есть меню на корейском языке. Богатые и те, кто нуждается в хорошем качестве связи для своего бизнеса, все чаще появляются с телефонами от LG или Samsung.

Заработать можно и на предоставлении другим доступа к телефону, подключенному к китайской сети. Больше половины тех, кто звонит из Северной Кореи по китайским телефонам, пользовались чужими аппаратами, поскольку своих у них нет. Подавляющее большинство тех, у кого они есть, позволяют другим звонить с них надежным лицам – за определенную плату, конечно. С близких друзей и родственников, впрочем, денег за это они не берут. Тот факт, что люди теперь достаточно спокойно позволяют другим пользоваться своими нелегальными телефонами, ясно свидетельствует, что северокорейцы в приграничных регионах испытывают гораздо меньший страх перед властями и гораздо меньше опасаются того, что на них донесут. До голода 1990‑х даже родственники могли порой доносить друг на друга – или из боязни, или из-за убежденности в том, что они поступают «правильно». Сейчас дела обстоят уже совсем не так[161].

Правда, люди все еще прибегают к различным мерам предосторожности, совершая звонки. Для того чтобы не дать отследить сигнал телефона, владельцы носят свои аппараты выключенными до тех пор, пока не нужно сделать звонок. С той же целью звонки стараются делать короткими – разговор, превышающий пять минут, уже считается слишком долгим. Некоторые пользуются заранее согласованными шифрами и кодовыми словами, когда обсуждают особенно чувствительные темы вроде побега и перебежчиков.

Некоторые поднимают уровень предосторожности до невероятных высот. Один перебежчик, покинувший Северную Корею в ноябре 2010 года, рассказывал, что каждый раз, когда он звонил по нелегальному китайскому телефону, он включал воду на кухне и надевал на голову крышку от рисоварки. Очевидно, многие в Северной Корее верят в то, что подобные способы защищают от отслеживания сигнала мобильного телефона и от прослушивания. Это показывает, что, несмотря на последние перемены, Северная Корея все еще остается очень закрытым обществом, а в таком обществе в отсутствие должной информации могут распространяться самые диковинные слухи и процветают самые разнообразные теории заговора.

«Глушилки» и зарубежное радиовещание

Государство не может позволить себе тотальное глушение всех радиосигналов из-за рубежа, поскольку это требует постоянной передачи сигнала высокой мощности. Тем не менее власти КНДР все более настойчиво пытаются осложнить жизнь пользователям китайских мобильных сетей. Постановка помех срывает звонки и вынуждает абонентов карабкаться на вершины холмов, где прием лучше, – но там их уже поджидают детекторы сигнала, позволяющие отслеживать и ловить людей с нелегальными телефонами. После прихода к власти Ким Чен Ына государство ужесточило порядки в приграничных районах, чтобы усилить контроль за ситуацией на границе и предотвратить побеги; глушение телефонной связи вызывает все большее раздражение среди местных жителей. Северокорейцы уже более десяти лет пользуются китайскими телефонами и не собираются так просто отказываться от единственного канала связи с окружающим миром. И конечно, пойманный с нелегальным телефоном скорее всего отделается взяткой – если только не попадет на особенно ретивого правоохранителя или под очередной рейд спецслужб.

Власти пытаются глушить и зарубежное радиовещание, направленное на территорию КНДР, хотя опять же те, кто хочет слушать иностранные радиопередачи, находят способ сделать это. Территория вокруг демилитаризованной зоны (ДМЗ) – один из самых насыщенных радиосигналами районов в мире. Вероятно, одна из самых интересных, самых обсуждаемых по крайней мере историй о зарубежном вещании на КНДР – это история южнокорейских «номерных радиостанций», десятилетиями регулярно передающих информацию на Север, несмотря на все попытки Пхеньяна заглушить их.

Номерные радиостанции передают шифрованные сообщения для секретных агентов. Хорошо известно, что в Южной Корее действуют агенты северокорейской разведки. Обратное тоже верно, и одним из способов связи южнокорейских спецслужб[162] со своими агентами служит передача в коротковолновом диапазоне набора цифр, слов или букв, который зачитывает диктор. Некоторые передачи начинаются с северокорейской песни Пангапсымнида («Приятно познакомиться»), хотя в последнее время репертуар таких радиостанций расширился и начало передачи может предварять Восьмая («Патетическая») соната Бетховена для фортепиано. Когда музыка заканчивается, женский голос начинает начитывать номера: «Пятьдесят шесть. Тридцать один. Семьдесят три», – и так далее, при этом числительные называются в особом стиле, который принят в вооруженных силах и снижает вероятность неправильного понимания передаваемых цифр. Для обычного слушателя это звучит, пожалуй, как трансляция какой-то странной игры в лото, но для агента с шифровальной книгой под рукой эти странные цифры представляют собой закодированные инструкции.

Раньше Северная Корея располагала своей номерной радиостанцией (и северокорейских шпионов с шифровальными книгами обнаруживали в Южной Корее в 1990‑х годах), но считается, что эта практика окончилась примерно с началом нового века[163]. Правда, это не свидетельствует о том, что Северная Корея утратила вкус к шпионажу. Южная Корея – гораздо более открытая страна, поэтому иностранным агентам на ее территории гораздо проще получать инструкции по телефону, электронной почте или Интернету[164].

И Юг, и Север активно ведут пропагандистское вещание. Обе стороны обрушивают друг на друга все новые передачи на коротких и средних волнах; обе защищаются, пытаясь эти передачи глушить, – с переменным, но в целом незначительным успехом. Пропагандистское радио КНДР называется Чосон-ый сори («Голос Кореи»); вещание идет на корейском, английском, японском, китайском, французском, немецком, русском, испанском и арабском языках. «Голос Кореи» транслирует музыку и новости, подчеркнуто направленные против южнокорейских руководителей-«лакеев» и американских «империалистов». Сеул пытается заглушить вещание, транслируя на той же частоте непрерывное тарахтение и щелчки, но в целом достаточно чистый сигнал можно поймать на любой заметной возвышенности в Южной Корее[165]. Схожая ситуация наблюдается порой и с передачами Центральной радиостанции Северной Кореи, Чосон чунан пансон.

На Юге есть свой эквивалент «Голоса Кореи», Химан-ый меари («Эхо надежды»), а также принадлежащее KBS Ханминджок пансон («Национальное корейское радио»), вещание которого нацелено на всех этнических корейцев, проживающих вне Южной Кореи (а не только на тех, кто живет в Северной). КНДР пытается глушить эти станции, также как и передачи KBS, транслируя звук, похожий на грохот взлетающего лайнера.

Обращаются к северокорейским слушателям и такие поддерживаемые правительством США радиостанции, как «Голос Америки» и корейское вещание Radio Free Asia. Кроме того, что еще более важно, на территории Южной Кореи работают и независимые[166] вещатели – Open Radio for North Korea («Открытое радио для Северной Кореи»), Radio Free Chosun («Радио Свободная Корея»), North Korea Reform Radio («Радио Реформ в Северной Корее) и Free North Korea Radio («Радио Освобождения Северной Кореи»), на которых часто работают перебежчики. Существуют аналогичные японские организации, работающие на аудиторию в Северной Корее, и как минимум две христианские радиостанции, занимающиеся тем же самым[167].

Влияние радио

Как и телевизоры, радиоприемники, легально продающиеся в Северной Корее, имеют только предустановленные неизменяемые настройки на государственные каналы. Владение модифицированным или импортным радиоприемником с полной частотной шкалой настроек является преступлением. Однако, как и следовало ожидать, это не останавливает китайских торговцев и продавцов на чанмаданах от торговли такими радиоприемниками, а от наказания за владение им, как правило, можно откупиться. Обычный чиновник видит во владельце такого радиоаппарата просто источник доходов, с которого можно взять и деньги, и сам приемник. Радио конфискуют, чтобы потом перепродать, что опять же является дополнительным источником дохода для предприимчивого чиновника. Осуждение владельца радио по закону просто закроет эту кормушку. Поэтому нелегальное прослушивание радиопередач процветает, подпитываемое партиями контрабандных приемников из Китая и незаконной доработкой северокорейских радиоаппаратов.

Надо отметить, что иностранное радио в Северной Корее не так популярно, как иностранное телевидение и фильмы. Причина проста: как и жители других стран, северокорейцы считают, что телевидение увлекательней радио[168]. Существует, конечно, и проблема надежного приема: для того чтобы посмотреть, скажем, южнокорейскую мелодраму «Зимняя соната» на DVD, не нужен надежный радиосигнал. Так, на 2010 год примерно половина опрошенных перебежчиков смотрела иностранное телевидение, а иностранное радио слушали только 27 % из них, несмотря на то что радиоприемники много дешевле, работают на батарейках, отчего легче переживают постоянные перебои в ненадежной северокорейской сети электроснабжения, а также были широко доступны уже после голода середины 1990‑х.

При этом радио, конечно, оказывает огромное влияние на общество. Считая телевидение более увлекательным, люди одновременно воспринимают радио как самое надежное и информативное средство массовой информации. Это верно не только в отношении постоянных слушателей, такое мнение разделяют в целом все северокорейцы – доля новостных сообщений в нацеленном на Северную Корею радиовещании, как правило, значительно превосходит долю развлекательного контента. Содержание программ разрабатывается специально для населения КНДР, поэтому они освещают темы, по-настоящему затрагивающие северокорейцев, и заполняют информационные пробелы, остающиеся после передач государственного вещания, не слишком щедрых на детали и реальные подробности. По этой причине относительно невеликий объем аудитории радиослушателей более чем компенсируется мультиплицирующим эффектом «сарафанного радио». Известия о каких-то особенно интересных новостях, которые передавали по радио, распространяются быстрее и шире, чем рассказы о южнокорейском телевидении.

Радио – единственный источник информации о Северной Корее, доступный обычному северокорейцу в режиме реального времени. Возможность увидеть своими глазами то, о чем сообщали по радио – о скором поступлении груза гуманитарной помощи, например, – подтверждает надежность и авторитетность радио. Официальные средства массовой информации КНДР часто просто не упоминают о каких-то важных событиях или сообщают о них с изрядной задержкой.

Информация южнокорейских радиостанций считается более надежной, чем передачи, транслируемые из других стран. Прежде всего потому, что между Севером и Югом все еще очень много общего в культурном плане. Во‑вторых, северокорейцам годами твердили, что, несмотря на то что на Юге правит «марионеточная клика», южные корейцы – их братья и сестры[169]. А вот, например, «Голос Америки» – наоборот, откровенное вражеское вещание[170]. Голливудские фильмы, проникающие в КНДР на DVD-дисках и USB-накопителях, понемногу меняют отношение северокорейцев к США, но северяне все еще скорее готовы идентифицировать себя с южными корейцами, чем с американцами[171].

Особенно сильное влияние на общество оказывают радиопрограммы, в создании которых принимают участие перебежчики. Услышать, как кто-то с северным акцентом критикует Ким Чен Ира и рассказывает о своей новой жизни в Сеуле – пусть и не идеальной, но по крайней мере гораздо более благополучной материально, чем на Севере, – это одновременно и удивляет, и воодушевляет. Передачи, в которых выступают перебежчики, обеспечивают психологическую поддержку и дают надежду тем, кто задумывается о побеге из Северной Кореи.

Кто, что, когда?

Иностранное радиовещание в Северной Корее имеет несколько больший налет конспиративной деятельности, чем иностранное телевидение. Дело в том, что радиопередачи более сфокусированы на актуальных северокорейских темах, их содержание оппозиционно действующему режиму. Поэтому потенциально радио представляет для властей более серьезную угрозу. Те, кто слушает «иновещание» по радио, стараются делать это под покровом темноты. Чаще всего примерно с 10 вечера до часу ночи. Учитывая эту привычку аудитории, все вещающие на КНДР иностранные радиостанции чаще работают по вечерам и ночью, чем днем.

Большинство радиостанций вещают в коротковолновом диапазоне из-за того, что короткие волны (в отличие, скажем, от FM, то есть стандарта передач на модулированных частотах, которым сейчас пользуется большинство обычных радиостанций) отражаются от ионосферы и за счет этого могут распространяться довольно далеко. Ни КНДР, ни Китай не разрешают независимое радиовещание с передачами на северокорейские темы со своей территории, но коротковолновые передачи позволяют не обращать внимания на этот запрет. Однако при этом возникает другая сложность: коротковолновые приемники запрещены к продаже на территории Северной Кореи. Китайские торговцы все же провозят их в страну, а местные умельцы вполне способны переделывать вполне легальные приемники местного производства, оснащая их свободной настройкой. Тем не менее значительная часть владельцев радиоприемников все еще лишена доступа к коротковолновому вещанию.

И все же радио слушают миллионы. Можно даже сегментировать северокорейскую радиоаудиторию по возрасту, происхождению и социальному статусу, как делают исследователи во всех других странах. В целом мужчины интересуются радиопередачами больше, чем женщины, люди в возрасте – больше, чем молодежь. Считается, что представители элиты, особенно те, кто лучше образован, практичен и космополитичен, предпочитают новостные программы, в особенности те, где речь идет об отношениях между Севером и Югом. Более амбициозные и успешные представители нарождающегося предпринимательского класса разделяют те же интересы, правда, ими в большей степени движет коммерческий интерес. Известие о том, что ожидается крупная поставка риса в партии гуманитарной помощи, приведет к падению цен на зерно на чанмаданах. Новости об ужесточении санкций ООН также окажут влияние на цены – и на доступность некоторых товаров. Изменение режима охраны китайско-корейской границы вызовет такой же эффект и, вероятно, скажется на курсе валют. Информация о жестких политических мерах или о рейде правоохранителей поможет предсказать, какие позиции в торговом ассортименте будут наиболее опасными в ближайшее время. Получить эту ценнейшую информацию из официальных северокорейских СМИ вовремя невозможно, поэтому регулярное прослушивание новостей на иностранном радио абсолютно необходимо для любого серьезного торговца в КНДР.

Менее образованные слушатели предпочитают более «легкие» программы – те, например, где озвучивают письма перебежчиков домой. Этот, пусть и менее «новостной», контент оказывает исключительно мощное воздействие на аудиторию, поскольку предлагает информацию о разнице между Севером и Югом, да еще и вовлекает слушателя в эту информацию эмоционально. Он может представить побег менее пугающим делом. Некоторые перебежчики говорили, что именно эти передачи вдохновили их на побег.

Сегодня становится возможным целенаправленное вещание на определенные целевые группы в аудитории, учитывающее эти социально-демографические различия между ними. Выбор, которым располагают слушатели, становится все шире: количество радиостанций, вещающих на КНДР сегодня, измеряется двузначным числом. Это делает слушателей более разборчивыми: они переключаются с передачи, которая представляется им неинтересной, в поисках чего-то более занимательного. Опросы и обсуждения показывают, что если ранее владельцы радиоприемников сохраняли «лояльность» однажды избранной ими иностранной радиостанции, даже если передачи были скучными, или сигнал плохим, то сегодня они будут искать что-то другое – как и все мы.

Глава 7 Социальная структура

Подобно тому, как правительство КНДР состоит из различных групп с различными интересами, целями и задачами, народ КНДР не является монолитной общностью единомыслящих роботов, каким его нередко изображают как государственные СМИ Северной Кореи, так и международные средства массовой информации. Это замечание может показаться банальным, но северокорейцы могут отличаться друг от друга так же, как и южные корейцы.

Состояние современного северокорейского общества во многом объясняют три характеристики: социальный статус, этническое происхождение, региональная принадлежность. Они разделяют людей на разнородные, но, очевидно, выделяющиеся группы. Первые две могут показаться неожиданными, поскольку Северная Корея обычно воспринимается как страна коммунистическая (т. е. бесклассовая)[172] и этнически гомогенная (мононациональная). Тем не менее в Северной Корее действует «искусственная», созданная и поддерживаемая государством система социальной иерархии, есть небольшая, но очень влиятельная диаспора этнических китайцев, возглавляющая растущую полу– и нелегальную торговлю в КНДР и обмен информацией с окружающим миром.

Третий фактор наиболее очевиден – так, снисходительно-презрительное отношение жителей столичного региона к провинциалам характерно, конечно, не только для Северной Кореи – но региональные различия могут подсказать, где в ближайшем будущем могут произойти наиболее значимые политические или социально-экономические перемены. Сельская глубинка Северной Кореи живет в основном так же, как жила всегда, но все больше людей на северо-востоке страны все лучше знают о событиях в окружающем мире и все больше разочаровываются в режиме. Пхеньянцы также становятся более осведомленными и просвещенными, но их интересы теснее переплетены с интересами системы – возможно, потому, что многие из них и раньше вели относительно комфортабельную жизнь. Поэтому, вероятно, нам стоит уделить больше внимания северо-восточным провинциям – Янгандо и Хамгён-Пукто.

Социальный статус

От социалистического государства обычно ожидается, что главной целью его существования и развития является построение «бесклассового общества». Но северокорейский социум гораздо ближе к традиционному корейскому устройству общества, чем к социалистическому идеалу. Вплоть до реформ года Кабо (1894 год), которые формально отменили сословное деление, Корея веками оставалась феодальной страной, с характерной для таких стран четкой системой наследственных сословий. Несмотря на то что японская колонизация Кореи и колониальный период (1910–1945), Корейская война (1950–1953) и земельные реформы Ким Ир Сена[173] уничтожили старый общественный порядок, Верховный Вождь посчитал необходимым встроить новую классовую систему, основанную на степени лояльности к его режиму.

Резолюция Политбюро Трудовой партии Кореи от 30 мая 1957 года вводила принцип разделения северокорейского общества на лояльные, нейтральные и враждебные слои (группы). Грубо говоря, лоялисты формировались из соратников Ким Ир Сена по партизанской борьбе и тех сил, которые заверили его в своей верности; интеллектуалов‑социалистов и революционеров; а также тех, кто сражался за КНДР во время Корейской войны. К враждебным слоям относились землевладельцы и капиталисты; те, кто имел родственников в Южной Корее или иные прочные связи с ней; религиозные группы (включая христиан и шаманистов); а также коллаборационисты, сотрудничавшие с японской колониальной администрацией. Те, кто не попадал ни в ту ни в другую категории, составляли нейтральную прослойку. Для точной идентификации социального статуса были проведены тщательные расследования деятельности каждого мужчины – КНДР весьма патерналистская страна, где сохранилось сильнейшее влияние феодального уклада, – на территории Северной Кореи в колониальный период и во время Корейской войны.

Так начала формироваться система социальной стратификации сонбун, сохранившаяся до нынешнего времени и во многом определяющая траекторию жизни для каждого гражданина КНДР. Наиболее распространенными и устоявшимися показателями соотношения этих слоев считаются следующие цифры: 28 % северокорейцев относятся к лоялистам, 45 % – к нейтральной прослойке, а 27 % – к враждебному слою. Уронить свой сонбун легче, чем поднять его; одна политическая ошибка может привести к тому, что вся семья будет понижена в классе. Поэтому оценки величины враждебного слоя могут быть занижены[174].

При том, что система сонбун глубоко интегрирована в структуру северокорейского общества и охватывает его целиком, это не обязательно означает, что люди сверяются с ней ежедневно. Власти не сообщают гражданам нечто вроде: «Господин Ким, вы определены как враждебная личность, поэтому никогда не получите приличной работы». Фактически многие вообще не знают своего статуса в системе сонбун. То, что к одним относятся лучше, чем к другим, только на основе их родословной, представляется даже вполне естественным в контексте корейской общественной традиции – корейский социум всегда жил именно так. Не то чтобы люди это одобряли, конечно.

Сонбун, однако, представляет собой формально организованную и довольно стройную систему. Ваш статус фиксируется в личном досье, которое ведет правительство, и, в случае если вы подадите запрос на повышение в должности, заявку на поступление в университет или, например, если вас арестуют, чиновник, принимающий соответствующее решение, первым делом сверится с вашим «сонбун-рейтингом» в этом досье. И хотя сегодня в Северной Корее продается практически все, что угодно (повышение статуса сонбун — редкое исключение), анализ социального рейтинга проводится исключительно тщательно, по всем уровням бюрократии: в нем задействуются начальники местных полицейских участков; чиновники, отвечающие за регистрацию по месту пребывания; заместители начальников отделов Министерства общественной безопасности. Чем выше на социальной лестнице находится проверяемый, тем большее участие в проверке принимает Департамент государственной безопасности. Количество людей, которых потребуется подкупить, чтобы серьезно поменять чей-либо сонбун, настолько велико, что делает эту затею невозможной.

Плохой сонбун может отразиться на жизни человека самым разнообразным образом. Один из перебежчиков рассказал, что его не взяли в национальную спортивную сборную из-за «неправильной» биографии. Тех, у кого слишком низкий сонбун, не берут в армию. Многие жаловались, что их обходят по службе в пользу менее квалифицированных, но более «социально благонадежных» претендентов. По аналогии человек с хорошим социальным «рейтингом», совершив преступление, может рассчитывать на снисхождение от судьи там, где правонарушитель с плохим сонбуном никогда его не дождется. В лучших школах учатся дети тех, у кого выше сонбун.

Благодаря эффекту социализации за два-три поколения сонбун перерос изначально заложенный в него общественно-политический функционал. Если у вас хороший сонбун, вы будете учиться и работать в основном рядом с теми, у кого тоже хороший сонбун, – в лучших учебных заведениях и на престижных должностях в важных конторах. Жить вы будете скорее всего в относительно приличном многоквартирном доме, по соседству с теми, у кого хороший сонбун. Ваши родственники также получат хорошую работу и смогут в случае чего потянуть нужные ниточки, чтобы помочь вам при необходимости. И все это может казаться вам совершенно естественным порядком вещей.

Семью вы тоже скорее всего создадите с тем (или с той), у кого хороший сонбун. Если же вас угораздит влюбиться в кого-то с плохим сонбуном, то этот человек будет скорее всего беднее вас, будет принадлежать к более «низкому» социальному классу, что, конечно, не придется по вкусу вашим родителям. В корейской культуре родительское несогласие – практически непреодолимое препятствие к браку[175]; это во многом верно даже и для Южной Кореи, где большинство опросов показывает, что респонденты не готовы пойти наперекор воле своих родителей в вопросах брака. Во всяком случае, большинство ваших сверстников, коллег и приятелей будет иметь тот же статус сонбун, что и вы, поэтому в реальности шанс встретить и полюбить кого-то, имеющего сонбун, сильно отличный от вашего, очень мал.

В итоге сонбун функционирует как сила, противодействующая меритократии, предоставляя незаслуженные преимущества и ставя несправедливые помехи перед людьми просто по факту их рождения. В этом отношении она несильно отличается от классовой системы в Великобритании, или, как утверждают некоторые, от общей концепции наследственных богатств в любом капиталистическом обществе. Разница в том, что система сонбун была разработана и введена целенаправленно, это была одна из главных задач правительства, искренне заинтересованного в том, чтобы эта социальная иерархия прижилась как можно быстрее после почти тотального выравнивания общественной структуры, вызванного Корейской войной[176].

К счастью, после голода середины 1990‑х влияние системы сонбун несколько пошатнулось. Сегодня в Северной Корее двумя главными социально-экономическими драйверами служат страх перед наказанием и деньги. Успешный предприниматель не может «купить» себе более высокий сонбун, но вот преимущества, которые этот статус предоставляет – место в лучшем университете, престижную работу, хорошую квартиру, качественное медицинское обслуживание, бóльшую свободу передвижений, иммунитет от преследований со стороны правоохранительных органов, снисхождение суда, в конце концов (если не сработал иммунитет), – в большинстве случаев вполне возможно купить за деньги. Этот феномен наблюдается во многих странах в период перехода от феодальной к рыночной системе общественной организации. Многие представители растущего класса предпринимателей в Северной Корее имеют очень низкий рейтинг сонбун, но это вряд ли сильно влияет на их жизнь. Богатый человек всегда может рассчитывать на брак с представителем семьи, обладающей высоким социальным статусом.

Один из источников рассказывал о северокорейском приятеле, работавшем на правительство, но не имевшем особых карьерных перспектив из-за низкого рейтинга сонбун. Этот человек решил подкупить свое начальство, за что был вознагражден повышением по службе. На новом посту он сам начал активно брать взятки, чтобы окупить свои инвестиции, – свою взятку он считал лишь первоначальным вложением в карьерный рост. Подобная практика «покупки» должностей широко распространена в современной Северной Корее (такому карьерному росту есть, конечно, свой предел). Бюрократический аппарат КНДР переполнен людьми «низкого происхождения», рассчитывающими выкупить свой путь наверх с помощью подношений вышестоящим. В «нормальной» системе госуправления деньги аккумулируются на верхних уровнях управляющей структуры и распределяются сверху вниз; в госструктуре КНДР, сформировавшейся после голода 1990‑х, деньги движутся наоборот – снизу вверх.

Не стоит, однако, считать, что систему сонбун сегодня можно вовсе не принимать в расчет (как полагают многие поверхностные наблюдатели). Обойти ее удается далеко не всегда. Несмотря на то что коррупция и капитализм дают такие возможности преуспеть ловкому махинатору или талантливому аутсайдеру, каких они никогда не имели бы при жизни Ким Ир Сена, сонбун по-прежнему обеспечивает одних огромными преимуществами, ставя перед другими серьезнейшие препятствия. Сонбун больше не является единственным фактором, определяющим социальное положение, но плохой сонбун остается гигантским отрицательным гандикапом.

При взгляде на типичного высшего северокорейского чиновника наблюдатель увидит человека с высоким показателем сонбун, чей двоюродный брат является высокоранговым офицером Корейской народной армии, а брат занимает высокую должность в Департаменте государственной безопасности, например[177]. Описанный нами чиновник может не особо блистать умом или трудолюбием; он фактически унаследовал свой пост (благодаря высокому сонбуну), что, напротив, подталкивает его к лени. Главное содержание его деятельности – сбор взяток. В то же время торговка с низким рейтингом сонбун, вынужденная давать этому чиновнику на лапу, чтобы продолжать заниматься своим небольшим бизнесом, является в меритократическом смысле более достойным человеком, ибо трудится усердно и честно. Она живет теперь гораздо лучше, чем тогда, когда Северная Корея еще не была безнадежно коррумпирована, но именно этот фактически грабящий ее взяточник с высоким социальным статусом, зафиксированным в системе сонбун, ведет действительно завидную жизнь.

Аналогично амбициозные и работоспособные чиновники (которые, конечно, тоже обязаны своим положением высокому рейтингу сонбун) оказываются в наилучшем положении для того, чтобы воспользоваться действительно серьезными перспективами для создания или развития бизнеса – такими как строительный бум в Пхеньяне или добыча полезных ископаемых. А среди тех, кто таких возможностей лишен, по словам нескольких источников, растет недовольство. Когда побеги из Северной Кореи в период голода 1990‑х стали обычным делом, главной их причиной было простое желание поесть. Сегодня, однако, все больше перебежчиков могли бы жить в Северной Корее достаточно пристойно, но чувствуют себя удрученными оттого, что они достигли потолка и дальнейших улучшений в жизни у них уже не предвидится из-за низкого социального статуса: Пальчон мотхэтта («Я не мог(ла) расти и развиваться [в Северной Корее]»), – так все чаще отвечают перебежчики на вопрос о том, что толкнуло их на побег.

Краткий исторический экскурс

В конце XVI века японские войска несколько раз вторгались в Корею – эти события получили название Имджин вэран (Имджинская война). В начале XVII века Корея пережила несколько маньчжурских вторжений, в результате которых в 1637 году государство Чосон стало данником утвердившейся в Китае маньчжурской династии Цин. В результате сотни тысяч корейцев погибли, еще больше, спасаясь от нашествий, остались без крова. Неминуемо изменилась и структура общества. Господствующая верхушка аристократов‑янбанов утратила некоторую толику власти, позволив растущей прослойке торговцев накопить некоторый объем богатств и повысить свой статус. Нечто похожее происходит сегодня и в Северной Корее. Представители торговых домов воспользовались ситуацией, чтобы заключить браки с выходцами из разорившихся или обедневших янбанских семей, или просто за взятки вписывали имена в их родовые книги, закрепляя свой новый статус.

Однако эти перемены не означали ни падения династии Чосон, ни исчезновения янбанов. Они только обогатили аристократическую верхушку свежей кровью и новыми идеями. Чиновники и ученые-конфуцианцы того времени постепенно попадали под влияние философских идей школы сирхак («реальных – то есть практических. – Прим. пер. – наук»), уделявшей в поиске путей совершенствования общества основное внимание изучению технологий и естественных наук, а также пропагандировавшей, помимо прочих инноваций, земельные реформы. В этой ситуации полувековое правление вана Ёнджо (1724–1776) стало периодом просвещения и процветания.

Голод середины 1990‑х в контексте как человеческой трагедии, так и общественных преобразований вполне можно сравнить с пертурбациями конца XVI – начала XVII века. Сегодняшний северокорейский янбан – государственный чиновник с высоким статусом сонбун – приспосабливается к новой реальности, в которой наиболее ценным кадром является тот, кто знает, как делать прибыльный бизнес. Между тем наиболее предпочтительными матримониальными партнерами все чаще становятся сыновья и дочери из семей успешных торговцев и предпринимателей. Один социальный класс не заменяет собой другой; так же во многом, как и в средний период династии Чосон, предприниматели встраиваются в существующий общественный порядок. Более того, сегодняшние молодые северокорейские чиновники-прагматики в большей степени открыты новым идеям – по сравнению со своими коллегами предыдущих поколений.

Как это может сказаться в будущем? Конечно, внешние обстоятельства сегодня отличаются от тех, что сложились вокруг средневековой Кореи, а социальные изменения происходят сейчас несопоставимо быстрее, чем 300–400 лет назад. Никто не ожидает, что КНДР просуществует 600 лет, как династия Чосон. Однако сопоставление Северной Кореи с Кореей периода Чосон по крайней мере позволяет с определенным скепсисом воспринимать заявления о том, что социальные изменения в КНДР неминуемо приведут к падению режима в кратко– или даже среднесрочной перспективе. Его падение – это только один из многих возможных исходов; более вероятным представляется постепенное открытие страны и реформирование ее изнутри. И это, вероятно, наилучший выход – по крайней мере именно он обещает наименьшие страдания населению КНДР.

Пхеньян vs. все остальные

Социальный состав жителей Пхеньяна отражает желание властей населить столицу лоялистами. За многие годы люди с низким показателем сонбун были высланы в отдаленные районы, оставив Пхеньян в распоряжение представителей верхушки общества. В 1973 году, например, Ким Чен Ир, став заведующим ОИО, отдал указание провести тщательное расследование уровня сонбун у всех членов Трудовой партии Кореи. После скрупулезных трехлетних разбирательств 500 000 человек были исключены из партии. На их место он привел 600 000 новых, молодых (двадцати-тридцатилетних) партийцев, чтобы создать новое поколение элиты, персонально ему преданное. Это был общенациональный проект, но на Пхеньяне его последствия сказались в непропорционально большей степени. Но сказать, что в Пхеньяне не живут люди с низким сонбун, было бы преувеличением – в конце концов, среди пхеньянцев много бедных и даже недоедающих (что предполагает, при прочих равных, относительно низкий сонбун), да и купить себе право на проживание в Пхеньяне сегодня можно за взятку. Но естественно, огромная привилегия жить в столице доступна почти исключительно представителям «лояльного» слоя общества.

Однако существующий в Северной Корее разрыв между центром и периферией гораздо глубже, чем «сословный» характер системы сонбун. Власти КНДР уделяют непропорционально большое внимание развитию столицы в ущерб регионам. Это касается, в частности, и финансирования проектов общественного значения, включая, допустим, парки отдыха и развлечений. Правда, в глазах подавляющего большинства простых северокорейцев Пхеньян и выглядит совершенно особенным местом: дети с огромным удовольствием и воодушевлением отправляются туда в турпоездки; а взятки, которые надо заплатить за возможность попасть в столицу, сильно выше тех, которые надо платить за право посетить любые другие места.

Между центром и провинцией есть и другие культурные различия, не имеющие касательства к политике. Сеульцы иногда называют жителей сельских районов Южной Кореи чон-ном («сельский ублюдок», «деревенщина», «пентюх»); пхеньянцы – случись им выехать в сельскую местность на время – тоже наверняка поглядывают на провинциалов свысока. Те же, в свою очередь, скорее всего скажут, что обитатели столицы холодны и высокомерны; что они готовы дружить только с теми, кто может оказаться для них полезным и докажет эту полезность, – то есть примерно то же, что скажут жители южнокорейской глубинки о сеульцах.

Самым «деревенским» районом КНДР, наверное, является провинция Канвондо, разделенная ДМЗ надвое[178]. Уроженцы этой провинции, как правило, в наибольшей степени изолированы как от важных социальных перемен, в центре которых оказываются северо-восточные города вроде Чхонджина, так и от частно-государственного капитализма и престижного потребления, характерного для Пхеньяна. Они обделены информацией, поэтому испытывают более искреннюю лояльность к государству, чем горожане в целом. Некоторые перебежчики называли жителей Канвондо и других сельских провинциалов[179] сунджинхэ (чистыми, наивными) – по контрасту с ккэн сарамдыль (дословно – «проснувшиеся», «просвещенные», то есть те, кто осознал «реальность» Северной Кореи), в основном обитающими в городах и северо-восточных регионах. Народные волнения или восстание – если такое вообще возможно в КНДР – скорее начнутся в Чхонджине, чем в Канвондо.

Если Пхеньян и северо-восток КНДР полны «просвещенных», жителям столицы соглашательство с властью и смирение с противоречиями сложившейся в КНДР системы приносят много больше выгод, поскольку они имеют привилегированный статус. Те же, кто проживает на северо-востоке, в наибольшей степени оставлены правительством без внимания, если не сказать брошены. Когда государственная система распределения начала разрушаться, две северо-восточные провинции – Хамгён-Пукто и Янгандо (вместе с Хамгён-Намдо) – первыми испытали на себе возникшие в связи с этим трудности: их централизованное снабжение полностью прекратилось еще в 1994 году. Говорят, что Ким Чен Ир попросту ненавидел провинцию Хамгён-Пукто, считая ее мятежной и враждебной его интересам. Не случайно именно Хамгён-Пукто с давних времен является местом ссылки политически нежелательных элементов. Эта самая удаленная от Пхеньяна провинция естественным образом превратилась в «отстойник» для тех, кто не пользовался доверием режима.

Обе эти провинции имеют очень плотный контакт с Китаем. Широчайший ассортимент товаров, включая DVD-диски и USB-накопители с иностранной медиапродукцией, а также незаконную модную одежду, попадая на территорию КНДР, прежде всего оказывается на северо-востоке. Подавляющее большинство перебежчиков происходят именно из Хамгён-Пукто и Янгандо, в чем нет ничего удивительного, если учесть их географическую близость к Китаю и узость русла реки Туманган, разделяющей две страны. Осевшие на новом месте перебежчики могут, конечно, снабжать деньгами и информацией своих родственников, оставшихся в КНДР, – углубляя тем самым психологический разрыв между ними и властями в Пхеньяне.

В некотором смысле сейчас Хамгён-Пукто предоставлена самой себе. Поэтому женщины там могут одеваться более модно, а карательные органы действуют не столь жестко. В целом жители Хамгён-Пукто могут жить несколько свободно (по стандартам Северной Кореи) до тех пор, конечно, пока они не делают ничего, что государство может посчитать прямой угрозой для себя.

Еще две провинции КНДР – Чагандо и Пхёнан-Пукто – имеют общую с Китаем границу. Они находятся на северо-западе страны, но не слишком далеко от Пхеньяна. Охрана границы на территории этих провинций была в целом жестче, а финансовые и психологические инвестиции со стороны государства – в целом больше.

Хвагё

Северную Корею иногда называют самой этнически гомогенной страной в мире. Это в целом верная оценка, тем не менее замалчивается тот факт, что в КНДР проживает небольшое количество этнических китайцев (хвагё). Много лет власти Северной Кореи пытались выселить их из страны (хотя и достаточно деликатно, чтобы не раздражать Пекин), действуя вполне в духе радикального этнического национализма, лежащего в основе образа мыслей северокорейского режима. Однако 8000—10 000 хвагё все еще проживают по разным городам КНДР – от Пхеньяна до северных Синыйджу и Чхонджина. Эти потомки иммигрантов XIX века с китайскими паспортами сегодня оказывают непропорциональное своей численности сильнейшее влияние на северокорейское общество в целом и торговлю в частности, несмотря на свой статус чужаков[180].

До того как Дэн Сяопин начал постепенно открывать Китай окружающему миру, уровень жизни в Северной Корее вызывал зависть у обычных китайцев. Более того, ужасы Культурной революции 1960‑х означали, что хвагё, как правило, были очень довольны жизнью в КНДР и хотели остаться в этой относительно стабильной и развивавшейся в тот период стране. В самой же Северной Корее хвагё при этом оставались в числе беднейших слоев общества. Их не принимали в Трудовую партию Кореи из-за их национальности, их карьерные перспективы были также ограничены. Старики еще могут припомнить вид китайских нищих-попрошаек на улицах корейских городов.

Но в 1980‑х годах судьба хвагё сделала резкий поворот – будучи гражданами КНР, они получили право почти свободно посещать Китай, а также приглашать родственников из Китая к себе в Северную Корею. В то время лишь очень немногие северокорейцы могли покидать страну, что фактически передавало в руки хвагё монополию на частную торговлю с нарождающимся капиталистическим гигантом. Особая роль в торговле с Китаем и превратила их в богатейшую социальную группу в КНДР, хотя формально и не принадлежащую к элите страны. Они везли в Китай северокорейские морепродукты и грибы, возвращаясь оттуда с электроникой и одеждой[181]. Когда на Северную Корею в середине 1990‑х обрушился голод, хвагё активно занялись и импортом продуктов питания в КНДР.

Таким образом, пока Северная Корея проходила период тяжелейших невзгод, северокорейские китайцы наслаждались новообретенным богатством и статусом – в этом как в зеркале отражались кардинальные перемены, происходившие в этих двух странах. И даже в нынешний период развития рыночных отношения в КНДР хвагё сумели сохранить полученное преимущество. Они богаты – гораздо богаче большинства своих северокорейских соседей, у них налажены крепкие и широкие связи с Китаем. Это дает им огромный стартовый гандикап по сравнению с остальными торговцами.

Хвагё – надежный источник товаров и информации, доступ которых в страну власти Северной Кореи как раз очень хотели бы перекрыть. Они тратят огромные силы на то, чтобы к гражданам КНДР не попадали DVD с южнокорейскими, американскими и китайскими фильмами и мелодраматическими сериалами, китайские сотовые телефоны, радиоприемники и телевизоры со свободной настройкой каналов. Ведущие роли играют хвагё и в незаконном вывозе из Северной Кореи предметов старины, добытых в разоряемых «черными археологами» захоронениях и нелегальных раскопах в 1990‑х годах. Это необычайно доходный бизнес – местные жители отдают тысячелетней давности вазы корё чхонджа (знаменитый серо-зелено-голубой селадон эпохи Корё) за жалкие 50 долларов. В Сеуле, куда такая ваза попадает транзитом через Китай, она оценивается уже в 5000 долларов и выше. Эта деятельность вызывает у властей настоящую ярость; «черных археологов» и торговцев нелегальным антиквариатом часто казнят[182].

Более того, будучи гражданами другой страны, хвагё не должны присутствовать на пропагандистских собраниях, от них не требуют даже отправлять детей в северокорейские школы (существует несколько школ, где учатся именно дети хвагё). Им разрешено иметь радиоприемники со свободной настройкой и слушать то, что они захотят. Таким образом, хвагё не могут не быть ккэн сарамдыль, а поскольку они могут свободно посещать Китай, они прекрасно понимают, что должны делать власти КНДР, если они хотят поднять уровень жизни граждан Северной Кореи. И эти самые граждане, которые общаются с хвагё, также начинают это понимать.

В некотором смысле знания о Китае – еще более «подрывная информация», чем знания о Южной Корее. Несмотря на то что многие северокорейцы уже знают, что южане живут гораздо лучше их, власти все еще могут клеймить Юг, используя стандартные клише про «американских марионеток», и утверждать, что Южная Корея, дескать, продала свою душу в обмен на материальное благополучие. Китай, напротив, был соратником КНДР по оружию и имел похожую экономическую систему. Некогда нищие китайцы сегодня добились огромного прогресса, отбросив эту систему, и ведут куда более роскошную жизнь, чем северокорейцы. Это вызывает у них все большее раздражение и все большее недоверие к сказкам о том, что их собственная нищета вызвана природными катаклизмами или суровой геополитической ситуацией, в которой находится их страна. Возможно, именно поэтому власти КНДР, как говорят, ужесточают наблюдение за хвагё и пытаются пресечь их деловую активность.

Эпилог Рухнет ли Северная Корея?

Как мы убедились, северокорейцы, нарушающие общепринятые правила, рискуют попасть в жернова системы наказаний, которая сегодня считается самой жестокой в мире. Однако из-за того полного обрушения «общественного договора» в КНДР, которое стало следствием катастрофического голода середины 1990‑х годов, граждане Северной Кореи все сильнее склоняются к тому, чтобы игнорировать навязанные государством правила ведения экономики и общественной жизни. Более того, чиновники, призванные обеспечить исполнение этих правил и охрану правопорядка, зачастую демонстрируют ту же степень непослушания законам, что и граждане, вверенные их попечению. Большинство конфликтов с законом в сегодняшней Северной Корее разрешается с помощью взятки.

Новая «система», сформировавшаяся в КНДР, несправедлива. По сути, в ее основе лежит социальный дарвинизм. Однако в новых условиях у обычного человека хотя бы появляется ощущение, что он может влиять на происходящее и даже имеет шанс заработать на более или менее (все еще «менее», надо признать) приличную жизнь. Эта система укоренилась настолько прочно, что даже власти вынуждены не только считаться с ней, но и приспосабливаться к ее «законам» и принципам – желают они того или нет. В эти рамки укладываются и выплата «рыночных» зарплат работникам государственного сталелитейного комбината, и разрешение фермерам оставлять у себя часть урожая, и дозволение «выкупать» себя из обязательных общественных работ, что позволяет откупившимся заняться собственным бизнесом. Власти чувствуют, что у них нет иного выхода, кроме как следовать этому пути – как нет иного выхода, кроме продвижения в государственной пропаганде тем о наступлении эры нового процветания и потребительства.

При этом государство в КНДР – практически банкрот. Система государственного распределения для большинства граждан страны умерла. От новой катастрофы Северную Корею уберегает только маркетизация, так что государству приходится с ней мириться – хотя бы на том минимальном уровне, который позволяет предотвращать полный его коллапс. Но теперь, когда этот снежный ком рыночных отношений начал разгон, кто знает, где он остановится?

При этом перспектива падения северокорейского режима представляется авторам сомнительной. Множество экспертов и наблюдателей десятилетиями с готовностью предсказывали скорое падение режима в КНДР и объединение двух Корей под управлением Сеула – а жизнь десятилетиями разочаровывала их. Как мы уже говорили, власти КНДР вполне сохраняют политический контроль, а любая попытка на него посягнуть встречает чрезвычайно жесткий и решительный отпор. Более того, формирующийся новый капиталистический класс в целом стремится скорее присоединиться к существующей чиновно-бюрократической элите – устраивая «династические» браки и налаживая деловые связи, чем подорвать ее господство. Бюрократические и партийные элиты сами получают все более широкий доступ к открывающимся перспективным бизнес-возможностям, что только укрепляет их в нежелании «раскачивать лодку».

Даже после такого, очевидно, дестабилизирующего систему события, как казнь Чан Сон Тхэка, признаков того, что режим находится на грани коллапса, не заметно. Процесс передачи власти к Ким Чен Ыну прошел в целом плавно, пропаганда повсеместно славит и поддерживает его, а коалиция облеченных властью людей вокруг него сохраняет контроль над системой госуправления. Конечно, сложно определить, какая из двух названных групп – ОИО или семья Ким, вместе образующих ключевой властный узел в КНДР, – обладает наибольшим влиянием, или каков реальный уровень отношений и взаимодействия между ними. Однако мы можем быть уверены в том, что ни одна другая группировка не обладает достаточными организационными возможностями или влиянием, чтобы составить конкуренцию этим двум. Как бы угнетающе это ни звучало – ситуация находится под их контролем, и только они могут ее взорвать.

В то же время более широкое геополитическое окружение, в котором пребывает КНДР, поддерживает на удивление хороший баланс. Несмотря на распространенное представление о том, что «сумасшедший» Пхеньян вот-вот начнет ядерную атаку на Южную Корею или США, у руководства КНДР нет ни причины, ни повода, ни желания пускаться в подобную самоубийственную авантюру. Руководство КНДР может быть каким угодно – но это точно не сборище иррациональных маньяков. Более того, и у США, и у Южной Кореи есть свои серьезнейшие причины никогда не атаковать КНДР первыми, самые важные из которых – северокорейская ракетно-ядерная программа и стремление Китая сохранить статус-кво в регионе. Сегодня Пекин может быть недоволен Пхеньяном, но существование суверенной Северной Кореи соответствует долгосрочным стратегическим интересам Китая. Стоит также отметить, что те, кто утверждает, что санкции способны довести КНДР до грани обрушения, упускают из виду тот факт, что Пхеньян завален роскошными товарами, а экономика страны растет – несмотря на годы запретительных санкций[183].

Поэтому авторы считают, что наиболее вероятный сценарий для Северной Кореи в кратко– и среднесрочной перспективе предусматривает постепенное открытие страны под управлением существующего режима. Но Северная Корея, этот ориентированный на извлечение прибыли, феодальный, традиционный корейский «социалистический рай», всегда была готова удивить стороннего наблюдателя. Поэтому никто на самом деле не знает, какой будет Северная Корея через 10 или 20 лет. А пока мы, мешая надежду с разочарованием, будем наблюдать за тем, как она меняется.

Указатель

Air Koryo 55,149

Angry Birds 100

Asiapress 175

BB-крем 214, 215

British American Tobacco (ВАТ), деятельность в Северной Корее 124,125

Burberry, плащи 212

Ceres, виноградный сок 41

«Craven A», сигареты 124,125

как валюта 125

Database Center for North Korean Human Rights 51

DVD 21, 81–83, 86, 101, 109, 180, 206, 213, 214, 237, 239, 259, 263

в продаже на чанмаданах 82

торговля DVD как преступление 180

Ferrero Rocher 41

Free North Korea Radio 236

Golden Triangle Bank 41

Hershey’s, конфеты 41

iPad 72

KBS Television, южнокорейская телевещательная компания 77–79, 235, 236

Korea Sogyong Trading Corporation 124

Koryolink 185, 220, 222–225, 227, 228

и государственный контроль 185, 220, 222, 228

префикс «195» 227

стоимость регистрации 224, 225

финансовые результаты 228

Lancelot Holdings, компания 221

Loxley Pacific, компания 221

Movado, часы 147

MP3‑плееры 109—111

и южнокорейская поп-музыка 111, 112

North Korea Reform Radio 236

NTS, система кодирования телесигнала 80, 81

Open Radio for North Korea 236

Orascom Telecom 222, 223, 227

OTMT (компания-собственник Koryolink) 223, 228

Paektusan Blueberry Wine 104

PAL, система кодирования телесигнала 80, 81

Pepperidge’s, печенье 41

Pyongyang Paeksan Tobacco Joint Venture Company 124

Radio Free Asia 236

Radio Free Chosun 236

Savile Row 147, 205

USB-накопители 21, 83, 84, 86, 90, 95, 97, 101, 102, 109, 112, 206, 213, 237, 239, 259

вытеснение DVD 83

и кырим-чхэк 95

как «заменитель Интернета» 90, 102

Western Union 53

Yahoo! 97

Yanji TV, китайский телеканал 79

Yecon, китайская компания 99

Аджумма 45, 46, 49, 61, 96, 127, 131, 175, 203, 219, 226

и капитализм 46, 49, 219, 226

курение 127

прически 203

против полицейского 175

Аль-Каида 155

Ансамбль электронной музыки «Почхонбо» 113, 114

«Ариран», фестиваль 115

Бегство из КНДР, стандартный процесс 56

Берия, Лаврентий 135

Блефаропластика (пластика век) 215—217

Богатство семьи Ким 62–64, 167, 169

оценки 63

Болливуд 88

«Бюро 39» 130, 144–146, 148

Вашингтон 94

Венская конвенция 145

Владение автомашиной 123

Вон Бин 207

Вона, национальная валюта КНДР 37–42, 44, 47, 50, 51, 95, 96, 124, 224, 227

волатильность 47

Вонсан, город 103, 117, 119, 122, 123, 147

«Вымпелком», компания 223

Глушение радиосигналов 78, 79, 232—235

Голод 1990‑х 22, 30, 31, 34–36, 75, 90, 131, 165, 174–177, 188, 195, 196, 204, 219, 225, 231, 251, 254, 255, 262, 265

влияние на систему сонбун 188, 251

и коррупция 174, 176, 177, 188

и независимость мышления 231

и «общественный договор» 176, 231, 265

и рост мелких правонарушений 174, 195

и социальные изменения 22, 30, 36, 176, 177, 188, 204, 219, 255

и «Трудный марш» 34

«Голос Америки», радиостанция 236, 239

Гонконг 95, 148, 149

Государственная система распределения 30, 31, 33, 34, 104, 175, 204, 266

разрушение 31, 34, 204, 266

Государственный комитет обороны 59, 126

Даньдун 55

Денежные переводы в Северную Корею 50—53

Деноминация валюты (2009 г.) 38–40, 204

Департамент государственной безопасности (ДГБ) 161, 162, 167, 178, 179, 184–192, 196, 197, 248, 253

допросы и пытки 187, 190, 191

расследование биографий 188, 189

судебные процессы и наказания 192, 196

Джеймс Бонд 91

Джинсы 199, 203, 205, 206, 210, 211

незаконность синих джинсов 203, 205, 211

Джинсы в обтяжку 21, 180, 210

Диккенс, Чарльз 93

ДМЗ (Демилитаризованная зона) 53, 54, 90, 112, 213, 233, 258

Домашние посиделки 108, 109

Достоевский, Федор 93

Ёнджвадже (принцип соучастия) 183

Ёнджо, ван династии Чосон 255

Женщины

и употребление алкоголя 107

как главные кормильцы 36, 107

Заброшенные дома (как место для тусовок) 109

«Зимняя соната», фильм 86, 237

Значок с изображением Ким Ир Сена 141

Ли Соль Джу без значка 205

«Зона революционизации» в кваллисо 193

«Зона тотального контроля» (ЗТК) 194, 195

«Играй как Бекхэм», фильм 88

Имджин вэран (Имджинская война), 1952–1598 гг. 254

Инминбан, народные группы 186—188

влияние 188

слежка и доносы 187, 188

Иностранные радиотрансляции 48, 78, 79, 193, 232—243

влияние на бизнес 242

влияние на перебежчиков 240

влияние на торговлю рисом 48

влияние южнокорейских радиопередач 235, 236, 239, 240

Интернет 90, 97—100, 102, 224, 234

Каирская фондовая биржа 223

Кальби 63

Канвондо, провинция 258, 259

Кансун, район в г. Нампхо 212

Капитализм 8, 20, 30–32, 37, 58, 69, 73–75, 93, 96, 104, 107, 110, 117, 119, 123, 126, 200, 207, 208, 219, 247, 250, 252, 258, 262, 267

и перспективы реформ 74, 75

почасовая сдача комнат 219

рост внутреннего туризма 117, 119—121

частная торговля алкогольными напитками 104—106

Кваллисо 183, 184, 192, 193, 196, 197

истоки 192, 193

пытки в 196

Кванмён, компьютерная сеть 99

Кёхвасо 180–183, 192

принудительный труд в 181

Кёхвасо № 12 181

голод в 181

Ким Вон Хон 167

Ким Гён Ок 158, 171

Ким Гён Хи 62, 137, 138, 145, 161, 167–169, 250

стиль жизни 167, 168

Ким Дон Гю 143

Ким Ё Джон 168, 169

Ким Ён Джу 137, 139, 140, 142

Ким Ён Сук 168

Ким Ир Сен 18, 31, 34, 35, 69, 85, 92, 95, 104, 113, 134–141, 143–147, 152, 157, 160, 165, 167, 192, 195, 200, 246, 250, 252

восхождение к власти 134—137

культ личности 139–141, 143

податливость к лести 139

слежка за ним со стороны Ким Чен Ира 144

Ким Пхён Ир 138, 142—144

изгнание 134, 144

Ким Сокхян 131

Ким Соль Сон 168, 169

места работы и влияние 169

Ким Сон Э 138, 142

Ким Тхэ Хи 206

Ким Чен Ир 9, 13, 17, 33, 55, 57, 77, 79, 92, 103, 104, 112, 113, 115, 120, 126, 133, 134, 137–148, 150–162, 165–170, 182, 184, 185, 204, 208, 221, 222, 250, 256, 259

в популярной музыке 112

вкус в одежде 204

влияние на культуру коррупции 146

детство 138, 140

любовь к выпивке 103

опыт пропагандистской работы 137, 138, 140, 141

увлечение кинематографом 77, 138

централизация власти 146, 147, 150—159

Ким Чен Нам 148

Ким Чен Ын 8—17, 19, 20, 23, 29, 43, 48, 55, 63, 66, 67, 75, 82, 84, 103, 104, 113, 115, 120, 121, 124, 126, 133, 134, 139, 141, 147, 148, 150, 155, 160, 163, 164, 166–171, 185, 189, 198, 206, 209, 223, 232, 250, 267, 268

и выпивка 103, 104

личный образ 121, 139, 160

любимые сигареты 124

стиль одежды 147, 201, 205

ужесточение мер безопасности 16, 84, 185, 232

Ким Чон Чхоль 168

Кимирсенско-кимченирский союз молодежи (ККСМ) 65, 202, 205, 206, 211, 218

Киппымджо («услаждающее звено») 160

Китай 7, 9, 16, 19, 21, 32, 33, 41, 43, 44, 50, 52–57, 59, 62, 63, 67, 72, 73, 79, 81, 107, 110, 121, 122, 125, 126, 129–132, 135, 142, 148, 163, 166, 179, 195, 199, 209, 212, 214, 215, 229, 230, 237, 240, 241, 254, 259–264, 268

инвестиции в Северную Корею 122

торговля с Северной Кореей 41, 47, 53, 55, 59, 67, 72, 73, 81, 100, 110, 125, 163, 195, 201, 214, 230, 237, 262, 263

трения с СССР 32

экономические реформы в 9, 10, 16, 19, 37, 43, 261

Ккантхон, рынок 98

Кока-кола 47, 214

Коммунизм как устаревшее клеймо 30, 72

Компьютеры 16, 83, 84, 90, 97—102, 126

возможности вместе с USB-накопителями 83, 90, 101

количество в Северной Корее 98

ноутбуки 84, 98

Конопля 127—129

Конформизм 201

Конфуцианство 45, 127, 255

Корё чхонджа, селадон 263

Корейская война (1950–1953) 22, 94, 117, 124, 158, 246, 247, 251

Коротковолновое радио 79, 233, 241

Корпус мира 128

Коррупция 21, 60, 65, 69, 146, 166, 174, 176, 252, 257, 265

алкоголь как взятка 108

и переход границы 54, 56, 185

необходимость взятки для выживания 43

откуп от наказания 21, 47, 82, 84, 176, 178, 182, 186, 205, 206, 217, 233

разрешение на проезд/въезд 116—118

«Красногвардейцы (хунвэйбины)», Китай 142

Курорт «Кымгансан» 221

Курюджан 178, 182

Кырим-чхэк, комиксы 94—96

Кэсон, город 79—105

Ланьков, Андрей 19, 25, 131, 262

Ли Дже Ган 159–162, 185

смерть 160, 161, 185

Ли Ён Хо 150, 151, 197, 198

домашний арест 198

Ли Соль Джу 113, 205, 209, 210, 212

различные впечатления о 209

стиль и образ 205, 210

Личный секретариат (ЛС) 157–160, 169, 170

Лондонская фондовая биржа 223

Маджон, пляж 120

Мансудэ, район 71, 73

«Мансудэ», телеканал 80

«Мансудэ», художественная студия 140

Маньчжурия 32, 134

Марихуана 127—129

запрет в Южной Корее 128

Маркетизация 35, 45, 74, 75, 123, 225, 266

влияние на государственную власть 74

как реакция на голод 35

Марксизм 135, 244

Масик, лыжный курорт 121

Метамфетамин 129–132, 146

доход от торговли 132

Метрополитен в Пхеньяне, цены 42

Микки-Маус 115

Министерство иностранных дел 69

роскошные апартаменты 69

Министерство общественной безопасности (МОБ) 162, 164, 174–179, 180, 182, 184–187, 192, 193, 202, 230, 248

жестокость системы наказаний 182

Мобильные телефоны 7, 21, 52, 53, 84, 100, 174, 176, 180, 220–233, 263

запрет на, 2004 г. 221

как необходимый бизнес-инструмент 220, 225, 226, 230

как символ статуса 174, 220, 226, 227

китайские 7, 52, 53, 176, 180, 229–233, 263

кражи 174

популярность в Пхеньяне 21, 224

Монархия 75, 136, 147, 184

КНДР как монархия 75, 147, 184

«Моранбон», группа 115, 205

как ответ «К‑попу» 115

влияние на моду 205

Москва 32, 135

Мун Чон Ин 134

«Нагаджа, нагаджа!», песня 111

Нампхо 212, 221

Недвижимость, торговля 69—71

Но Му Хён, президент РК 134

Номерные радиостанции 233—235

Норэбан 103, 110

Обменный курс

неофициальный и официальный курсы 31, 39, 41, 42, 96, 227

Организационно-инструкторский отдел (ОИО) 8, 133, 134, 137, 138, 142, 150–154, 156–164, 167, 169–171, 178, 182, 185, 186, 256, 257

ограничения власти 157, 171

широта полномочий 156, 157

Организация Объединенных Наций 34, 55, 63, 64, 149, 173, 194

Оркестр «Ынхасу» 113

Оркестр легкой музыки «Ванджэсан» 113, 114

Особые экономические зоны (ОЭЗ) 41, 74, 75, 116, 122, 221

Остин, Джейн 93

Отдел пропаганды и агитации 138

Падение режима в КНДР 74, 266, 267

Пак Хон Ён 136

Пак Чон Хи, президент РК 106, 128, 203

Панмаль (разговорная речь) 36

Патинко, игровые автоматы 68

Пекин 32, 55, 56, 107, 222, 261, 268

Перебежчики (из Северной Кореи) 23, 31, 49–53, 56, 68, 79, 85, 86, 89, 91, 101, 104, 106, 107, 109, 129, 146, 172, 179, 199, 204, 205, 209, 210, 215, 218, 230, 232, 236, 237, 239, 240, 242, 249, 254, 258, 260

денежные переводы от 49—53

влияние иностранных медиа на 55, 89, 242

«Пиноккио», сказка, на чхэк-мэдэ 96

ПиСи-бан (интернет-кафе) 102

Планшеты на платформе Android 99

Пластическая хирургия 200, 215—217

Поездка по железной дороге 116–119, 121

как возможность познакомиться с людьми 118, 119

с деловыми целями 117, 118

Политбюро 137, 142, 152, 246

Политическая ссылка 197, 198

Полиция стиля 200, 202, 203

«Понхва», медицинский центр 158, 159

Порнография 83, 113

Ппонччак, бит 112

Престижное потребление 174, 258

Пропаганда 57, 67, 75, 79, 88, 89, 92–94, 97, 100, 101, 111, 121, 135, 138, 140, 154, 156, 170, 182, 193, 194, 210, 218, 235, 239, 240, 263, 266, 267

в радиотрансляциях 235

переход от военной к экономической 121

свобода хвагё от 263

Публичная казнь 182

Пхёнан-Пукто, провинция 260

Пхёнсон, город 130, 132, 208

как центр производства метамфетамина 130, 132

Пхеньян 14, 21, 23, 29, 35, 41, 42, 49, 55, 57, 58, 65, 66, 69–73, 78, 80, 86, 88, 95, 98, 100, 105, 107, 108, 110, 116, 117, 120, 121, 123, 124, 131, 132, 137, 139, 148, 149, 153, 158, 160, 168, 170, 175, 176, 198, 293, 205, 207, 208, 212, 215, 217, 221, 223, 245, 254, 256, 261, 268

и контраст с северо-западом 259, 260

и пластическая хирургия среди богатых слоев 217

и престижное потребление 258

культура баров и ресторанов в 107, 108

как «особенное место» 257

образ среди сельского населения 257, 258

«Пхеньянское соджу» 105

Пходжан мачха 108

«Пэкам», торговая корпорация 66

Пэкту хёльтхон 166, 167, 170

Пэктусан, гора 57, 119, 166

Пятое кадровое управление 160

Расон (Раджин-Сонбон) 41, 74, 81, 116, 117, 122, 123

Рёнчхон, взрыв в (2004 г.) 221, 222

Ресторанный бизнес КНДР за рубежом 62–64, 107

Реформы года Кабо (1894) 246

Родман, Дэннис 103

Родон Синмун 120, 123

Родон танрёндэ 179, 180, 199

Роскошные машины

и новый класс предпринимателей 72, 73

Россия 7, 8, 24, 47, 87, 95, 121–123, 140, 179, 180, 223, 239, 240

инвестиции в Северную Корею 121—123

Рю Гён 161, 162

Самгёпсаль 63

Самджиён, город 166, 167

«Самджиён», планшетник 99—101, 226

Самогон (нонтэги) 105–107, 109

Самокритика, сессии 46, 76, 154, 156, 187, 203

Санкции 19,40, 55, 56, 63, 64, 147, 149, 223, 242, 268

их бесполезность 56, 64, 147, 149, 267

Саривон, город 79

Серьги, легализация 202

Сеул 37, 53, 56, 61, 66, 79, 94, 105, 108–110, 122, 212, 215, 235, 236, 240, 257, 258, 263, 266

Сигареты 44, 47, 124–128, 179

Сингапур 125, 167

Синыйджу, город 45, 229, 261

«Синьхуа», информагентство, Китай 38

Сирия 64, 148

Сирхак («реальные науки»), философская школа 255

Советская армия 135

Советский Союз 5, 13, 32, 33, 65, 75, 86, 100, 112, 135, 136, 200, 245

распад 65, 75

трения с Китаем 32

Соджу, традиционный алкогольный напиток 23, 103—109

Соединенные Штаты Америки, США 5, 18, 24, 32, 33, 40, 43, 47, 50, 54, 60, 64, 81, 88, 89, 94, 115, 117, 121, 128, 129, 138, 144, 146, 160, 166, 199, 210, 213, 214, 224, 225, 227, 228, 230, 235, 236, 239, 240, 251, 263, 264, 267

«Солдаты-строители» (армия Северной Кореи) 20, 66, 67

«Солнечная политика» 105, 134

Сон Хе Рим 169

Сонбун, социальный статус 179, 187, 189, 247–253, 255—257

влияние на жизнь и перспективы 249, 250, 253

и место проживания 249, 257

истоки 247, 250

укоренение 247, 249, 251

Сонгун («Армия – прежде всего»), политический принцип 120, 154

Социализм 5, 8—10, 35, 39, 104, 141, 199, 200, 205, 246, 269

Сталин, Иосиф 95, 135, 141, 192, 200

Строительство 66—69

японские инвестиции в 68

Таммани-холл 166

Тангун, мифический основатель Кореи 57

Тано, народный праздник 103

Твид, «Босс», Уильям 165

Телевизоры 55, 80, 81, 84, 236

модификации 80, 81

Теневая бухгалтерия 60

«Титаник», фильм 89

Толстой, Лев 93

«Три революции» 142, 143, 147, 150, 151

наследие и связи с ОИО 150, 151

Туманган, река 57, 260

«Тэдонган», пиво 104, 105

«Тэсс из рода д’Эрбервиллей» 93

Университет Ким Ир Сена 212

Феодализм (как менталитет в КНДР) 136, 162, 184, 269

Фермерство 258, 266

Франция 167

Халлю («Корейская волна») 92, 115, 206, 212

влияние на изготовление поддельных брендовых товаров 206, 212

Хамгёндо, провинция 79

Хамгён-Пукто, провинция 78, 245, 259, 260

ненависть Ким Чен Ира к 259

относительная свобода в 260

Хамхын, город 120, 130, 132

как центр производства метамфетамина 130, 132

Ханминджок пансон, «Национальное корейское радио» 235

Харди, Томас 93

Хвагё, этнические китайцы в Корее 52, 81, 260—264

влияние на северокорейцев 263, 264

перемены в жизни 261, 262

Хван Пхён Со 154, 155, 158, 167, 171

Хванхэ-Намдо, провинция 120

Хён Сон Воль, певица 113, 114

ее участь 114

Хесан, город 71, 82, 132, 229

Химан-ый меари, «Эхо надежды», радиостанция 235

Хососима, порт 130

«Хэданхва», корпорация 62

Центральное разведывательное управление (ЦРУ) США 146

Центральное телевидение Кореи 80, 195

Центральный комитет Трудовой партии Кореи 137, 142

Цин, династия 254

Чагандо, провинция 260

Чан Сон Тхэк 62, 63, 115, 134, 137, 143, 145–147, 150, 151, 156, 161–168, 175, 185, 186, 192, 250, 267

бизнес-интересы 63, 145–147, 163

казнь 63, 134, 137, 162, 164, 175, 267

как подручный Ким Чен Ира 143, 145, 161—163

падение 114, 150, 166

репутация в ДГБ 185, 186

соперники 161, 162, 185, 192

Чанмадан, рынок 44–47, 49, 58, 61, 82, 110, 201, 213, 214, 219, 226, 237, 242

продажа радиоприемников 237

торговый сбор 45

Частно-государственное партнерство 13, 14, 58–60, 67, 73, 93, 123, 126, 222, 258

и система «патроната» 74

Чеболь (южнокорейские корпорации) 61, 87, 103

Чильбосан, гора 119

Чипкёльсо 179

Чосон (династия, государство) 45, 106, 184, 254—256

Чосон Ильбо, газета 113, 114

Чосон чунан пансон, Центральное радио КНДР 235

Чосон-ый сори («Голос Кореи»), радиостанция 235

Чхве Рён Хэ 137, 155, 158, 170

Чхве Хён 137

«Чхоллима», сталелитейный комплекс 152

Чхонджин, город 118, 207–211, 258, 259, 261

и мода 207—211

и общественный порядок 209

«Чхонджин», отель 68

«Чхонрён», организация 68, 72

Чхэк-мэдэ 93—96

Чэха-дон, рынок 45

Шахта Мусан и рыночные зарплаты 41

Шекспир, Уильям 93

«Штази», разведслужбы ГДР 153

Шэньчжэнь 99

Ымджугаму 102,103

Электричество (как показатель статуса) 69, 70

Юань, китайская валюта 39, 40, 52, 53, 118, 230

и денежные переводы в КНДР 52, 53

как предпочитаемая валюта 39, 40, 118

Южная Корея 6–8, 10, 15, 17, 19–22, 33, 36, 46, 49–56, 60, 61, 63, 70, 76–88, 90–93, 97, 102, 103, 105–115, 122, 126–130, 136, 164, 179, 189, 193, 199, 201–203, 206, 207, 212–217, 219, 229, 230, 233–239, 244, 246, 247, 250, 251, 257, 258, 263, 264

и мелодрамы 80, 85–87, 237

образ «модной» страны 206, 207, 213, 216

поп-музыка 21, 92, 109, 111, 115

популярность кинематографа 81, 85, 86, 213, 214, 216

популярность телешоу 21, 79, 81, 86, 87

популярность южнокорейских мобильных телефонов в Северной Корее 230

разведывательные службы 113, 114, 233

Южнокорейский домашний алкоголь 106

Якудза (криминальные организации в Японии) 130

Ялуцзян, река 122

Янбан (корейская аристократия) 254, 255

Янгандо, провинция 245, 259

Яньцзи 23, 117

Япония 32, 68, 93, 94, 101, 112, 130, 136, 137, 148, 189, 209, 210, 212, 215, 235, 236, 246, 247, 250, 251, 254

Примечания

1

При этом обычным предметом обихода в сельских районах КНДР стали мешки со штампом «US AID (Американская помощь)». Вряд ли корейцы-селяне понимают, что означает это выражение, но на мешках снаружи нанесен и другой штамп, на корейском – «Дар от американского народа». Здесь и далее, если не указано иное, – прим. авт.

(обратно)

2

В краткосрочной перспективе стабильность режиму обеспечивал и контроль над информационными потоками. Для примера – об инциденте на площади Тяньаньмэнь некоторые пхеньянцы узнавали только по слухам, а большинство северокорейцев о тех событиях не знали вовсе. Напротив, о восстании в Кванджу в Южной Корее и последовавшей за этим резне 1980 года им рассказывали много и детально.

(обратно)

3

Точное число жертв голода до сих пор остается предметом яростных дебатов. Официальные данные ООН по народонаселению не подтверждают резкого падения численности населения КНДР в тот период. Однако это не делает трагедию голода 1994–1998 годов менее ошеломляющей.

(обратно)

4

Дама одной из элитных столичных семей рассказывала, что во время голода их семья не испытывала недостатка в еде благодаря государственному снабжению. Но ее друзья, жившие в том же доме, не имели таких привилегий – и ее семья подкармливала их.

(обратно)

5

При этом властная элита тоже активно вовлечена в рыночную деятельность, ибо ее положение позволяет ей получать наибольшие выгоды от маркетизации.

(обратно)

6

Даже северокорейский диалект более маскулинный, чем южный; северяне считают речь южан-мужчин «женоподобной».

(обратно)

7

Бывший военный диктатор Сьерра-Леоне Валентин Страссер еще счастливо отделался (по сравнению со многими другими бывшими диктаторами) – он живет жизнью свободного человека в своей стране. Правда, ему приходится довольствоваться убогой пятидесятидолларовой пенсией и ютиться в трущобах вместе со своей матерью. Говорят, он днями заливает джином память о своем падении с политического Олимпа.

(обратно)

8

Если вам доведется посетить Северную Корею, от вас будут ожидать расчетов в юанях или в евро. Где-то до начала нового тысячелетия иностранцам позволяли рассчитываться и в вонах, точнее в особых конвертируемых вонах, недоступных обычным северокорейцам (введенных для того, чтобы минимизировать общение между двумя «лагерями»). На Кубе до сих пор используется та же система – с «обычным» и конвертируемым песо. В отличие от Кубы, правда, Северная Корея предлагала иностранцам конвертируемые воны двух типов – купюры в красноватых тонах для гостей из дружественных социалистических стран и купюры подозрительного синевато-зеленого оттенка для капиталистических прихвостней и лакеев империализма. Сегодня, однако, и обычные северокорейские воны могут попасть в руки иностранных туристов – их можно приобрести по обменному курсу черного рынка в некоторых избранных банках, универмагах и даже иногда на улице. Но, как и сам обменный курс, эта деятельность находится в «серой зоне» с точки зрения закона, и незадачливый турист рискует получить из рук ловкого мошенника-«ломщика» стопку сувенирных купюр в обмен на свои юани.

(обратно)

9

Примерно с 1997 по 2004‑й г. самой популярной иностранной валютой был доллар. С ростом опасений того, что американские санкции могут нарушить «долларовое снабжение» страны, северокорейцы (теоретически) перевели свои сбережения в евро, которых, однако, серьезно недоставало, так что на практике это решение позиции доллара поколебало не слишком сильно. Сейчас же главной иностранной валютой, безусловно, становится юань.

(обратно)

10

В принципе это можно посчитать способом сохранить лицо. Ни один покупатель никогда всерьез не поинтересуется, почему он не может заплатить северокорейскими вонами, поскольку все они давно знают ответ на этот вопрос.

(обратно)

11

В 2014 году правительство выпустило в обращение новую купюру номиналом в 5000 вон. На тот момент (после деноминации) это был самый крупный номинал. Однако на купюре не было изображения Ким Ир Сена, что говорило о том, что его приберегают для купюр еще большего номинала – в 10 000, а то и 50 000 вон. Рост номиналов бумажных денег – это еще одно свидетельство того, что правительство КНДР признает фактический обменный курс черного рынка и пытается приспособиться к нему.

(обратно)

12

День, когда поездка в пхеньянском метро будет стоить 300 или 500 вон, а не 5, вполне может стать датой официального перехода КНДР к рыночной экономике.

(обратно)

13

Экономические реформы и переход государственного сектора на рыночные принципы работы (по китайскому образцу) привели к тому, что зарплаты на благополучных предприятиях за годы правления Ким Чен Ына существенно выросли. По состоянию на 2017 год обычная месячная зарплата на благополучном предприятии равнялась 30–40 долл. США, а квалифицированные рабочие могли получать в 2–3 раза больше. – Прим. науч. ред.

(обратно)

14

Сегодня существует даже официальное распоряжение («Закон от 3 августа»), разрешающее работнику уплатить ежемесячный сбор, чтобы получить освобождение от обязательного выхода на официальную работу. С этим освобождением на руках человек вполне может посвятить все свое время частному бизнесу. Таким образом, этот сбор является, по сути, налогом на предпринимательство.

(обратно)

15

Из зерновых культур в КНДР в качестве международной помощи в основном поставляется кукуруза, поскольку рис слишком дорог для большинства представителей низших слоев северокорейского общества.

(обратно)

16

Дипломатические источники, близкие к совместным сельскохозяйственным проектам в КНДР, и другие международные агентства сообщают, что продовольственный дефицит постепенно уменьшается, но – как и в ситуации с любой другой сельскохозяйственной культурой – погода может внести свои (и довольно значительные) коррективы в итоговые показатели урожая риса в КНДР.

(обратно)

17

Главная из предпринятых Ким Чен Ыном реформ – перевод сельского хозяйства на семейный подряд – привела к существенному увеличению производства продовольствия. В результате с 2014–2015 годов КНДР близка к тому, чтобы полностью обеспечивать свои базовые потребности в продовольствии. – Прим. науч. ред.

(обратно)

18

В КНДР говорят, что инспектор, в районе ответственности которого проживает семья, получающая деньги от перебежчика, может не беспокоиться о своем финансовом благополучии – взятки, которые он вымогает из такой семьи, вполне обеспечивают его благосостояние.

(обратно)

19

Этнические китайцы, проживающие в Северной Корее и являющиеся гражданами КНР, могут гораздо свободнее пересекать корейско-китайскую границу в обоих направлениях. Эта привилегия стимулирует предпринимательство, позволяя зарабатывать на организации трансграничных финансовых переводов, импортно-экспортных операциях и т. п. Дополнительная информация о хвагё – в главе 7.

(обратно)

20

Деньги передаются наличными, в юанях, что способствует дальнейшей «юанизации» северных регионов КНДР.

(обратно)

21

С 2014 года власти КНДР ужесточили борьбу с нелегальными средствами связи, используя более продвинутые технологии, включая детекторы сигналов мобильных телефонов. Были также выявлены и на продолжительное время перекрыты многие контрабандные маршруты.

(обратно)

22

Нельзя сказать, однако, что такое разрешение может с легкостью получить любой житель Северной Кореи. Требуются как правильное происхождение и безупречная репутация, так и хорошие связи. А брокер с хорошими связями может и вывезти из КНДР – за соответствующую плату. – Прим. авт. Данные авторов несколько устарели. На протяжении 2011–2014 годов охрана границы была резко ужесточена, и в настоящее время ее пересечение является рискованным делом. Стандартный размер взятки пограничникам за пересечение границы вырос в 2010–2017 годах во много раз и к концу 2017 года составил 5 тысяч долларов. – Прим. науч. ред.

(обратно)

23

Обычный рейс авиакомпании Air Koryo из Пекина в Пхеньян будет забит плоскоэкранными телевизорами и другой топовой техникой, которую северокорейские торговцы закупают в Китае. Некоторые магазины, расположенные неподалеку от посольства КНДР в Пекине, специализируются на клиентах из Северной Кореи – их и создавали специально для обслуживания северокорейцев. Зная это, нельзя не задаваться вновь вопросом о действительной эффективности санкционной политики в отношении КНДР. – Прим. авт. Насколько можно судить, даже резкое ужесточение санкций в 2016–2017 годах мало повлияло на эту контрабандную торговлю. – Прим. науч. ред.

(обратно)

24

Приведенные в книге «тарифы» на услуги брокеров отражают реальность 2010–2013 годов. С тех пор цены резко выросли в связи с усилением охраны границы. По состоянию на начало 2018 года минимальная цена, которую надо заплатить за то, чтобы из Северной Кореи добраться до Сеула, составляет 7–8 тысяч долларов на человека (эта сумма включает и взятки пограничникам, и оплату услуг брокера-проводника). Если же при побеге используется авиатранспорт и соответственно необходимы фальшивые паспорта, то цена составит не менее 15 тысяч долларов. – Прим. науч. ред.

(обратно)

25

Государственные зарплаты, пусть и нищенские, все еще выдаются вместе с талонами и продуктовыми карточками, которые можно обменять на еду. Так что небольшие пайки, которые достаются вместе с практически бесполезными деньгами, приходятся весьма кстати.

(обратно)

26

Справедливости ради нужно сказать, что средний работник южнокорейской компании работает несколько больше. В обеих странах рабочий день начинается рано – на работу (и в офис) принято приходить раньше, чем туда явится босс. Работники северокорейских «корпораций» приходят на службу примерно в 7:30 утра и прибираются до восьми, после чего проводятся общее собрание и политинформация. Непосредственная работа начинается в 9:00 с полуденным перерывом для быстрого перекуса. После полудня можно вздремнуть часов до двух – чего, конечно, ни один уважающий себя босс южнокорейского чеболя своим подчиненным никогда не позволил бы. Работа завершается в 18:00 еще одним собранием, после которого все расходятся по домам. Затурканный же сеульский «офисный планктон» остается на рабочих местах еще на несколько часов.

(обратно)

27

После казни Чан Сон Тхэка его бизнес-империя сохранилась и теперь работает под контролем новых доверенных лиц из ближайшего окружения Ким Чен Ына. – Прим. науч. ред.

(обратно)

28

В связи с резолюциями Совета безопасности ООН, которые ввели дополнительные санкции против северокорейских предприятий за границей, в начале 2018 года большинство ресторанов было закрыто. Продолжают функционировать лишь те из них, которые оформлены на граждан других стран. – Прим. науч. ред.

(обратно)

29

Согласно отчетам комиссии ООН по надзору за исполнением санкций, наложенных на КНДР, значительный объем твердой валюты поступает в страну в результате незаконной торговли оружием с такими странами, как Сирия, Иран, Ливия, Танзания, Сомали, Эритрея, Уганда, Эфиопия (и это далеко не полный список).

(обратно)

30

Здесь авторы сильно преувеличивают. Нежелание делать положенные платежи или, чаще, отсутствие необходимых для таких платежей средств никак не может привести к аресту семьи – или вообще к каким-либо неприятностям у домашних. К неприятностям может привести только прямой побег загранработника. На практике вполне эффективным средством воздействия является угроза отзыва на родину. Работа за рубежом невероятно выгодна и престижна, так что терять ее не хочет никто, и все положенные платежи, как правило, делаются в срок. – Прим. науч. ред.

(обратно)

31

Те, кто прорвался на такие должности, считаются, с одной стороны, весьма перспективными женихами, а с другой, сами могут рассчитывать на выгодную женитьбу, что позволяет породниться с элитой и серьезно укрепить свой статус. С конца 90‑х годов ХХ века в Пхеньяне наблюдается рост таких семейных союзов «денег и власти», взаимно усиливающих друг друга и передающих полученное могущество по наследству детям.

(обратно)

32

Их морально-психологическое состояние и боевой дух, соответственно, упали довольно низко – об этом сообщают многие источники. Северокорейских солдат эксплуатируют на тяжелых работах, они плохо тренированы, их плохо кормят. В случае серьезной угрозы безопасности страны и режиму Ким Чен Ын, вероятно, не сможет положиться на регулярную армию. Ему останется рассчитывать только на лучше подготовленный и обученный спецназ – но спецназовцев в армии КНДР не так много. С точки зрения внешней политики это только подчеркивает тот факт, что КНДР никогда добровольно не откажется от своего ракетно-ядерного арсенала, остающегося для Северной Кореи единственным реально действенным средством сдерживания.

(обратно)

33

Если хватает денег, можно за взятку подключиться к линии электроснабжения какого-нибудь военного объекта или правительственного здания по соседству.

(обратно)

34

За исключением тех редких случаев, когда небольшой традиционный дом, не прошедший модернизацию, оставался во владении одной семьи со времен до земельной реформы Ким Ир Сена (т. е. до 1946 года).

(обратно)

35

Иногда чиновники, занимающиеся оформлением соответствующих бумаг, прекрасно понимают, что происходит, и требуют свою долю с участников сделки.

(обратно)

36

Энергоснабжение в Северной Корее исключительно ненадежно. Даже самые помпезные здания Пхеньяна вроде Дворца народного образования (национальной библиотеки КНДР) вынуждены экономить на освещении, либо приглушая его, либо вовсе отключая на бóльшую часть дня. Полное освещение включается ненадолго и только тогда, когда ожидаются какие-то важные гости.

(обратно)

37

Примерные цены на пхеньянском рынке недвижимости в 2017 г. составляли: старый одноэтажный дом на окраине, без водопровода и канализации – 5–7 тыс. долл., квартира в старом многоэтажном доме в зависимости от местоположения и размера – 30–60 тыс. долл., квартира в доме новой постройки, за пределами центрального района – 50–80 тыс. долл. Цены на эксклюзивное жилье в новых домах в центре превышали 100 тыс. долл. – Прим. науч. ред.

(обратно)

38

Какое политическое значение могут иметь эти социально-экономические процессы? Несмотря на то что новые бизнес-элиты могут иметь какие-то свои политические взгляды, важно понимать, что их привилегированное положение зависит от расположения к ним государства и их связей в правительственных кругах. Главным (и единственным) бизнес-партнером «нуворишей» Северной Кореи является государство, поэтому лодку они раскачивать не будут. Для серьезных перемен необходим большой, динамичный средний класс.

(обратно)

39

При этом, правда, на Юге многочасовые переработки воспринимаются как обычное явление, а северяне все более склонны манкировать квартальными собраниями, поскольку контроль над ними на местном уровне ослабевает.

(обратно)

40

Опрос Intermedia, «A Quiet Opening: North Koreans in a Changing Media Environment (Тихое открытие [страны]: Северокорейцы в меняющейся медиасреде)» (результаты опроса опубликованы в 2012 г.).

(обратно)

41

На деле северокорейские чиновники – главные потребители зарубежного медийного продукта. У них больше денег и больше шансов избежать наказания, а у сотрудников Министерства охраны безопасности государства – так и вовсе прямой доступ к конфискованным материалам.

(обратно)

42

Конечно, сигналы зарубежных радио– и телестанций в КНДР глушат, но возможности «глушилок» не стоит переоценивать. Прежде всего глушение требует много электроэнергии, производством которой КНДР похвастать не может. Так что глушат «вражеские голоса» в основном по каким-то особым поводам, например, их активно глушили сразу после смерти Ким Чен Ира. Атмосферные условия, влияющие на распространение радиосигнала, также осложняют создание организованных радиопомех на коротких волнах. С этим власти борются, запрещая КВ‑ и УКВ‑приемники. Антисеверокорейская пропаганда транслируется по радио в коротковолновом диапазоне с радиовышек, расположенных в западной части Сеула, хотя правительство Южной Кореи официально не признает их существования.

(обратно)

43

Непосредственно с северо-восточными провинциями Кореи с китайской стороны граничит Яньбянский автономный округ, треть населения которого составляют этнические корейцы, в своем большинстве свободно владеющие корейским языком. В этой связи китайское телевидение ведет активное вещание на корейском, причем значительную часть контента составляют южнокорейские телепрограммы. Сигнал китайских станций уверенно принимается по всей северной части КНДР. – Прим. науч. ред.

(обратно)

44

Несмотря на то что почти все северокорейцы так или иначе потребляют государственный медиапродукт, большинство (особенно молодые люди) не обращает особого внимания на то, что вещает государство, поскольку не видит для себя очевидной выгоды в просмотре этих программ. Северокорейцы называют официальные СМИ «пресными» и «тривиальными». Любопытно, что такие же ярлыки иностранцы могут навесить и на южнокорейские мелодрамы, невероятно (хотя и втайне) популярные на Севере не столько даже потому, что они транслируют мимолетные картинки внешнего мира, сколько потому, что они действительно увлекательны и жизненны по сравнению с государственным северокорейским вещанием.

(обратно)

45

Аналогично чосонджок (этнические корейцы, являющиеся гражданами Китая) занимаются тем же бизнесом в районах вроде Расона. Они также становятся источником иностранной медиапродукции.

(обратно)

46

С приходом к власти Ким Чен Ына отношение северокорейского правительства к иностранной видеопродукции и ее распространителям резко ужесточилось. В целом система контрабандного ввоза, копирования и распространения зарубежного контента продолжает функционировать, но объемы поступающих через нее в Северную Корею видеоматериалов сейчас существенно меньше, чем в былые годы. – Прим. науч. ред.

(обратно)

47

Микро-SD-карты размером с ноготь прятать еще легче. Их можно использовать на самых разных аппаратах с помощью простейшего USB-адаптера. Китайские DVD-проигрыватели, кроме того, имеют встроенное гнездо для USB-накопителей, поэтому для просмотра видеофайлов для них не требуется компьютер. Портативные китайские DVD-проигрыватели, которые называют notel (от сочетания слов «ноутбук» и «телевизор»), стоимостью примерно в 50 долл. также очень популярны из-за своих малых размеров, встроенного источника питания и USB-порта – все это позволяет решить проблемы со слежкой и отключением электроэнергии. А если вы достаточно богаты для того, чтобы позволить плоскоэкранный телевизор, то с ним вы получаете и встроенный USB-порт – правда, говорят, что северокорейские власти начали уничтожать инфракрасные ресиверы на таких телевизорах, чтобы сделать недоступной функцию управления USB-портом с помощью пульта. – Прим. авт. «Подрывные возможности» зарубежных медиа были вполне осознаны северокорейскими компетентными органами в последние годы, когда Ким Чен Ын стал принимать активные меры по борьбе с распространением в Северной Корее иностранной видеопродукции. В целях борьбы с частным копированием и просмотром зарубежной видеопродукции (и чтением не прошедших цензуру текстов) компьютеры и мобильные устройства постепенно переводятся на специально разработанный местными программистами северокорейский вариант операционной системы Linux, который не допускает воспроизведения «посторонних» медиа– и текстовых файлов. Если этот переход будет полностью завершен, использованию компьютеров для распространения несанкционированных государством видео– и аудиоматериалов придет конец. – Прим. науч. ред.

(обратно)

48

Размер взятки зависит от состоятельности и статуса взяткодателя. Естественно, более обеспеченные «клиенты» платят больше. Такие взятки в большинстве случаев берутся в валюте.

(обратно)

49

События 2012–2018 годов показали, что в данном прогнозе авторы оказались не правы. Сочетание масштабных полицейских операций и использования современных компьютерных технологий привело к тому, что в последние годы иностранный медийный контент стал менее доступным для рядового северокорейского потребителя. – Прим. науч. ред.

(обратно)

50

Вслед за утверждением Ким Ир Сена в качестве лидера государства доносительство – даже на родственников – стало обычной практикой в КНДР. Сегодня, однако, времена меняются, и это происходит все реже.

(обратно)

51

В КНДР распространяются и заимствования из английского, популярные в Южной Корее, – такие, например, как «стресс». Одна из государственных фармацевтических компаний на Севере предлагает лекарства от «стресса». Но есть и случаи, когда заимствования служат четким маркером разделенности – если на Юге мороженое называют англицизмом аисы-кхырим, то на Севере, где это слово тоже используется, гораздо чаще говорят «эскимо» – так называется популярный местный бренд мороженого (авторы, не зная советских реалий, не догададываются, что в случае с «эскимо» имеют дело с советским влиянием. – Прим. пер.).

(обратно)

52

Северокорейский диалект иногда можно услышать и на южнокорейском телевидении. Идже маннарео камнида («Итак, встречаем…») – ток-шоу, гостями которого являются перебежчицы из КНДР. Говорят, что записи этого шоу на USB-накопителях и DVD проникли и на Север. Если это правда, то это шоу обеспечивает идее бегства из страны великолепную – лучшую из возможных – рекламу.

(обратно)

53

Классический пример – Кёуль Ёнга («Зимняя соната»), в котором играет один из ведущих актеров «корейской волны» Пэ Ёнджун. Один из перебежчиков заметил: «Я думал, что только я видел это кино, а оказалось, что его смотрели все».

(обратно)

54

В самые последние годы ситуация в северокорейском искусстве сильно изменилась: фильмы и телесериалы последних лет, несмотря на присутствующие в них постоянные восхваления членов семейства Ким, отличаются от своих предшественников куда более живыми сюжетами, зачастую – явно копирующими сюжеты китайских, южнокорейских и российских сериалов и фильмов. Впрочем, при построении сюжета и эти новые фильмы исходят из принципа «добродетель торжествует, порок наказан». – Прим. науч. ред.

(обратно)

55

Жители Пхеньяна узнали о побоище на площади Тяньаньмэнь в 1989 году из слухов. Надежных источников информации об этом происшествии, разумеется, не было, и весьма вероятно, что те, кто живет не в Пхеньяне, вообще не имели понятия о том, что произошло.

(обратно)

56

В свою очередь, южнокорейская пропаганда в эпоху военной диктатуры изображала северокорейцев в виде дьяволов с рогами и хвостом.

(обратно)

57

Интересно, что северокорейская пропаганда долгое время использовала термин ми-ён чегукчуи (американо-британский империализм), но вслед за нормализацией дипломатических отношений Британию изъяли из этой «оси зла».

(обратно)

58

Кстати, многие северокорейцы видели фильмы про Джеймса Бонда.

(обратно)

59

А южане и в самом деле признанные корифеи индустрии развлечений. Южнокорейские сериалы и «К‑поп» (корейская поп-музыка) покорили Азию; в середине 90‑х появился даже специальный термин – Халлю («корейская волна») – описывающий это явление. Северокорейцы, возможно, покорились этой волне – как и тайцы, китайцы, вьетнамцы и многие другие.

(обратно)

60

«Экспортный вариант» северокорейских комиксов, сделанных для продажи иностранцам, тоже иногда называют манхва – особенно те, которые нацелены на аудиторию в Южной Корее и излагают северокорейскую версию национальной истории.

(обратно)

61

Широко известный сюжет – трудолюбивые коллективистские пчелы побеждают мерзких империалистических ос.

(обратно)

62

Не относится она и к ностальгии по Сталину, как могли бы подумать российские читатели. Речь идет о Муссолини и чрезвычайно распространенной в англоязычной среде фразе невыясненного происхождения. Автор ее неизвестен, но обращаются к ней очень часто и на всех уровнях. Так, Рональд Рейган в ретроспективной полемике со сторонниками «Нового курса» президента Рузвельта (принятого в 1933 году) упрекал последних в том, что те восхищались достижениями итальянского фашизма – в частности, тем, что «Муссолини заставил поезда ходить по расписанию». Ближайший отечественный аналог – приписываемая Черчиллю фраза о том, что Сталин «принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой», которую тот никогда не произносил. – Прим. пер.

(обратно)

63

Обычно у организации есть два-три официальных адреса электронной почты – приходящие на них письма проверяет высшее руководство организации. Если вы познакомитесь с кем-то, кто занимает невысокую должность, и решите написать знакомому, ваше письмо скорее всего никогда до него не доберется.

(обратно)

64

Позднее расследование авторов книги позволило установить, что это заявление международных хакеров было безосновательным.

(обратно)

65

Особенность северокорейской ситуации заключается в том, что электроника китайского производства (или местной отверточной сборки из китайских компонентов) всегда официально описывается как электроника местного производства. Только небольшое количество специалистов знает, что «северокорейские» планшетники и мобильные телефоны являются в действительности китайскими изделиями, на которые по требованию северокорейских заказчиков нанесены северокорейская маркировка и символика. Подобный подход имеет долгую историю: когда в 1970‑е годы в Пхеньян поступили китайские вагоны для только что построенного метрополитена, с них были немедленно удалены все таблички, указывавшие на их иностранное происхождение. Таким же образом сплошь и рядом поступали корейцы тогда и с советской техникой, вызывая этим немалое недовольство советского посольства. Понятно, что подобная политика обусловлена в первую очередь пропагандистскими соображениями. – Прим. науч. ред.

(обратно)

66

Правда, некоторые посольства в Пхеньяне оставляли доступ к своему Wi-Fi-соединению без пароля, что позволяло проходящим мимо посольств выходить в Интернет; но власти КНДР запретили подобную практику, угрожая «удалить» все Wi-Fi-оборудование, «оказывающее воздействие» в окрестностях посольств.

(обратно)

67

Как мы уже отмечали выше, осуществляемый в последние годы в КНДР перевод всех компьютеров на местный вариант операционной системы Linux с большой вероятностью сделает невозможным использование «неблагонадежных» медиафайлов. Это показывает, что вера в освободительную (или «подрывную») силу цифровых технологий, которую разделяют авторы, может оказаться сильно преувеличенной: при наличии политической воли, минимальной компетенции и небольших средств государство (или иные имеющие власть силы) может нейтрализовать политический эффект компьютерных технологий и даже использовать их в целях укрепления существующих порядков. – Прим. науч. ред.

(обратно)

68

Как и во многих частях Восточной Азии, самыми популярными играми являются Counter Strike – шутер от первого лица – и Winning Eleven, также известная как Pro Evolution Soccer – футбольный симулятор.

(обратно)

69

По крайней мере в молодости. Позднее он предпочитал пить подкрашенную воду, желая оставаться трезвым в окружении пьяных.

(обратно)

70

Среди туристического ассортимента алкогольных напитков – крепкое, вызывающее сильное похмелье соджу из «соснового гриба» и совсем уж экзотический ликер из тюленьего пениса.

(обратно)

71

«Солнечная политика» (также известная как «политика солнечного тепла») проводилась в 1998–2008 годах, то есть в период правления Ким Дэ Чжуна и Но Му Хёна, президентов левонационалистической ориентации. Она предусматривала односторонние уступки КНДР и предоставление Пхеньяну разнообразной экономической помощи – как в виде прямых грантов, так и в виде субсидируемых из южнокорейского бюджета проектов, самым известным из которых была «Кэсонская промышленная зона» (промзона на границе, на предприятиях которой работали северокорейские рабочие, но сами предприятия, равно как и инженерно-технический персонал, были южнокорейскими). – Прим. науч. ред.

(обратно)

72

Самые популярные ингредиенты для изготовления нонтэги – кукуруза и желуди. Рис также подходит для этого, но он дороже, а выходящий из него алкоголь не такой крепкий. Поэтому рис используют очень немногие.

(обратно)

73

К услугам тех, кто не может посетить Пхеньян, – принадлежащие КНДР рестораны в Шанхае, Пекине и других китайских городах. Там гость может окунуться в ресторанную культуру кругов, приближенных к самой верхушке северокорейского общества. Корейское жаркое и соджу будут подносить северокорейские официантки, которые периодически оставляют гостей для того, чтобы подняться на сцену и спеть для них.

(обратно)

74

Лидер рынка караоке-машин – компания «Хана», которую возглавляет осевший в Пхеньяне британский бизнесмен.

(обратно)

75

Они чем-то напоминают южнокорейские песни 1970‑х. Тогда музыка подвергалась жесткой цензуре со стороны государства и каждый музыкальный альбом должен был включать хотя бы одну конджон каё («здоровую песню»), пропагандирующую усердный труд и честную жизнь, патриотизм и т. д.

(обратно)

76

Многие северокорейцы признаются, что считают такие песни скучными.

(обратно)

77

Хён Сон Воль прославилась на весь мир (хотя слава эта получилась довольно сомнительной), исполнив песню от лица гордой труженицы. Название песни перевели с корейского несколько, пожалуй, вольно как «Леди, похожая на великолепную лошадь» (возможно, это было сделано намеренно). Слово чунма, переведенное как «великолепная лошадь», означает благородного скакуна, быстрого и верного. Героиня песни заявляет, что она великолепный работник, такой же быстрый, как чунма.

(обратно)

78

Не то чтобы власти КНДР не снабжали с завидной регулярностью СМИ вроде Чосон Ильбо примечательной фактурой, позволяющей выдавать подобные сюжеты. А порой Национальное агентство разведки Южной Кореи попадает в яблочко – южнокорейская разведслужба сообщила о снятии Чан Сон Тхэка в декабре 2013 года за несколько дней до того, как об этом официально объявили власти КНДР.

(обратно)

79

То, что авторы книги правы и с Хён Сон Воль ничего страшного не случилось, стало ясно, когда якобы «расстрелянная» певица стала опять появляться на публике и активно участвовать в концертах. – Прим. науч. ред.

(обратно)

80

Использование иностранных мелодий имело место лишь на ранних этапах истории ансамбля «Моранбон». В более поздние времена, после 2014 года, подобные вольности уже не дозволялись, и в репертуаре девушек стали звучать только революционные песни, хотя стиль исполнения и сценическое поведение остались прежними, с явным подражанием Западу. – Прим. науч. ред.

(обратно)

81

Надо признать при этом, что получить такое разрешение достаточно просто. Можно навестить приболевшего родственника, например. Бюрократический процесс может затянуться на месяц, но его можно и ускорить – за взятку. Соответствующее подношение способно сократить ожидание до одного дня.

(обратно)

82

Сам Пхеньян – чрезвычайно закрытый город. Жить в нем – и даже посетить его – это привилегия. Иностранные дипломаты, работающие в КНДР, говорят, что порой из Пхеньяна до Особой экономической зоны Расон, расположенной в северо-восточном приграничье, быстрее добраться кружным путем – самолетом до китайского Шэньяна, оттуда поездом до Яньцзи, а уж там взять такси до границы с Северной Кореей. Новое четырехполосное шоссе от Вонсана до восточной части Расона не могут достроить уже много лет из-за перебоев в финансировании. Инфраструктурная проблема в КНДР далека от разрешения до сих пор – со времен Корейской войны еще не все провинциальные столицы в КНДР связаны с Пхеньяном дорогами с твердым покрытием.

(обратно)

83

Те, кто не способен заплатить, обречены бороться с труднопроходимыми корейскими предгорьями и горными перевалами, перебираясь из одного места в другое на своих двоих. Такие маршруты позволяют торговцам-«дикарям» обходить КПП и свободно торговать. Но это занятие очень опасно, чрезвычайно трудоемко и отнимает массу времени.

(обратно)

84

К сожалению, этим поборы не заканчиваются. Поездной контролер тоже может потребовать взятку с пассажиров, если те перевозят какие-то товары в багаже.

(обратно)

85

Хотя новый подвесной мост через реку Ялуцзян и соединил корейский и китайский берега, на китайском красуются многоэтажные жилые кварталы, а на корейском, где располагается Особая экономическая зона Хвангымпхён, – только голые поля да проселочные дороги. Пейзаж представляет разительный контраст с ОЭЗ Расон, что, по слухам, чрезвычайно расстраивает китайскую сторону.

(обратно)

86

Возможность однажды проехаться из Парижа до Сеула на поезде – частый элемент амбициозной объединительной риторики в Южной Корее. – Прим. авт. В западной прессе давно идут разговоры о якобы намечающемся российско-северокорейском сближении и о готовности России активно инвестировать в северокорейскую экономику. Разговоры эти, в общем, весьма далеки от действительности. Хотя по причинам политического и стратегического характера Россия и Северная Корея иногда начинают активно обмениваться дипломатическими любезностями, российские фирмы не горят желанием вкладывать средства в северокорейскую экономику. Отчасти это объясняется сложной обстановкой вокруг Корейского полуострова, отчасти – давней и хорошо проверенной репутацией КНДР как крайне ненадежного партнера, а отчасти – низкой совместимостью экономик двух стран. Действительно, за исключением поставок дешевой рабочей силы, Северная Корея не может предложить России ничего такого, что представляло бы для российских партнеров серьезный коммерческий интерес. В общем объеме внешней торговли КНДР торговля с Россией составляет лишь около 2 %, а инвестиции России в КНДР сводятся к относительно небольшому портовому терминалу в Расоне. Упомянутая в тексте дорога Вонсан – Раджин Россией не финансируется. – Прим. науч. ред.

(обратно)

87

Сегодня светофоры стали обычным элементом пхеньянского пейзажа, многие снабжены камерами для отслеживания заторов.

(обратно)

88

Заядлого курильщика подчас называют старым жаргонным прозвищем ёмсо культтук (дословно – «козел – дымовая труба») – аллюзия на знаменитый мультфильм про курящего козла. Иногда к этому добавляют условно-гонорифичное обращение аджосси («дядюшка»).

(обратно)

89

День 27 июля в КНДР объявлен «Днем Победы», поэтому эта дата имеет огромное значение в системе северокорейской национально-государственной мифологии; как мы уже говорили выше, номерные знаки машин, принадлежащих верхушке северокорейской элиты, также отличаются этой комбинацией цифр – 727.

(обратно)

90

В 2007 году ВАТ заключил соглашение с сингапурской компанией SUTL о продаже ей своей доли в совместном предприятии – возможно, в результате политического давления.

(обратно)

91

Другие двое – тот, кто не понимает музыку, и тот, кто не владеет компьютерной грамотностью.

(обратно)

92

Корпус мира – американская правительственная организация, которая с начала 1960‑х отвечает за отправку молодых американцев‑добровольцев для участия в программах помощи развивающимся странам. В 1961–1980 годах в Корее работало большое количество добровольцев из Корпуса мира. – Прим. науч. ред.

(обратно)

93

В целом считается, что потребление метамфетамина в среде крестьян и вообще на селе существенно ниже, чем в городе.

(обратно)

94

Эта информация исходит от журнала Римджин-ган, уникального издания, публикующего репортажи северокорейцев, контрабандой переправляемые из страны. Мало есть журналистов, более бесстрашных, чем те, кто пишет для Римджин-ган.

(обратно)

95

Утверждение о том, что Ким Ир Сена Сталину представил именно Берия, является одной из версий, которая основывается на воспоминаниях некоторых второстепенных участников событий и не подтверждается доступными на настоящий момент документами. Относиться к этому утверждению следует с осторожностью. Следует также иметь в виду, что в 1945 г. Ким Ир Сен, командовавший в тот момент 1‑м батальоном 88‑й отдельной стрелковой бригады, являлся самым заметным из находившихся на территории СССР руководителей корейского коммунистического движения. Одного этого обстоятельства было достаточно, чтобы на молодого офицера обратили внимание в Москве. – Прим. науч. ред.

(обратно)

96

Южная Корея в этом плане не сильно отличается от Северной; все влиятельные люди в этой стране – от председателя совета директоров «Самсунга» до президента – потомки «больших шишек».

(обратно)

97

Чхве Рён Хэ тем не менее никогда не был «номером два» в политической табели о рангах северокорейского режима, как уверяли некоторые аналитики. Его отставка в мае 2014 года подтвердила это. По всей видимости, Чхве послужил удобной ширмой для событий, развернувшихся после казни Чан Сон Тхэка. – Прим. авт. Когда авторы писали эти строки, Чхве Рён Хэ находился в некоторой опале и будущее его казалось неопределенным. Однако вскоре после выхода первого издания этой книги опала закончилась: Чхве Рён Хэ вернулся во власть и ныне является одним из самых влиятельных руководителей в Пхеньяне. – Прим. науч. ред.

(обратно)

98

Больше всего Ким Чен Ир любил работы Мартина Скорсезе; он мог часами обсуждать ракурсы и кадры во всех фильмах этого американского режиссера. Идея представить более счастливый мир, в котором Ким Чен Ир вырос в обычной семье и стал одержимым – но гениальным – кинематографистом, очень соблазнительна.

(обратно)

99

С конца 1950‑х годов в КНДР были созданы совхозы, которые специализировались на выращивании качественной продукции для Ким Ир Сена, членов его семьи и высших чиновников. – Прим. науч. ред.

(обратно)

100

Замечание насчет домов и женщин вызывает некоторое удивление. При том, что Ким Чен Ир, в отличие от своего сына, образцового семьянина Ким Чен Ына, был любителем женского пола, в подобных подарках он не нуждался, да они были и в принципе невозможны. Конечно, старой доброй интриги никто не отменял, и некоторые романтические знакомства Ким Чен Ира (а таковых знакомств было много) вполне могли быть и подстроены людьми из его окружения. Однако ни о каком поднесении женщин в подарок речи не шло. В молодости Ким Чен Ир был весьма популярен у девушек – и не только потому, что он был принцем и вероятным наследником (хотя это играло свою роль), но и потому, что он был хорош собой, остроумен, много знал о кино и эстраде и даже являлся одним из немногих пхеньянцев, у которых был собственный мотоцикл. Вдобавок он в молодые годы вращался в богемно-артистической среде, которая даже в Пхеньяне шестидесятых отличалась некоторой вольностью нравов – по меркам КНДР того времени, конечно (на добрачный и внебрачный секс там смотрели примерно так, как на него смотрит нынешняя российская студенческая молодежь). Совсем уж загадочным выглядит пассаж о подарках «домов». Резиденций у семьи Ким хватает, но решения об их строительстве согласовываются на соответствующем уровне, и построенный чиновником для руководителя дом едва ли бы вызывал у него восторг. Представляется, что в данном случае Тюдор и Пирсон, одной из задач которых является как раз борьба со стереотипами, сами оказались в плену у стереотипов. – Прим. науч. ред.

(обратно)

101

В то же время Ким Чен Ир дальновидно обеспечил себе лояльность «старой гвардии», соратников своего отца, занимавших ключевые посты в правительстве. Подарками и знаками уважения и почета он добился от них если не прямой поддержки, то хотя бы молчаливого признания своих амбиций.

(обратно)

102

Значок никогда не носят на верхней/уличной одежде (на пальто, например). Чаще всего – на лацкане пиджака. – Прим. авт. На протяжении долгого времени ношение значков было обязательным для всех совершеннолетних граждан КНДР, а не только для членов партии. В последние годы оно обязательно только для партийцев, а остальным носить значки просто «рекомендовано». Впрочем, большинство жителей страны по-прежнему продолжает носить их, и тот факт, что жена Ким Чен Ына появлялась на публике без значка, вызывал некоторое недоумение. – Прим. науч. ред.

(обратно)

103

Три революции – культурная, техническая и идеологическая.

(обратно)

104

Самым успешным выходцем из движения «Трех революций», кстати, был Чан Сон Тхэк.

(обратно)

105

По словам одного источника, это противостояние отца и сына, когда Ким Ир Сен пытался делать что-то одно, а Ким Чен Ир – прямо противоположное, было «одним из главных источников дисфункции северокорейского режима».

(обратно)

106

Примечательно, что в издании северокорейского «Словаря политических терминов» 1970 года наследственная передача власти описывается как «реакционный обычай эксплуататорских обществ, принятый феодальными владетелями для того, чтобы обеспечить непрерывное диктаторское правление». В издании того же словаря 1972 года эта строка отсутствует.

(обратно)

107

Отношения Ким Чен Ына и его брата, которые никогда не были особо близкими, стали быстро ухудшаться после прихода Ким Чен Ына к власти. Ким Чен Нам был полностью отстранен от контроля над денежными потоками. Улучшению отношений не способствовали и периодические разговоры Ким Чен Нама с иностранными журналистами – осторожные по меркам большинства иных стран, по меркам КНДР его высказывания были вызывающе-диссидентскими. Наконец, раздражение в Пхеньяне вызвало и то обстоятельство, что Ким Чен Нама стал осторожно поддерживать и защищать Китай. В этих условиях было принято решение о его ликвидации. После ряда неудачных покушений в начале 2017 г. Ким Чен Нама убили, отравив в аэропорту Куала-Лумпура (ожидая такого поворота событий, он носил с собой противоядие, но воспользоваться им не успел). – Прим. науч. ред.

(обратно)

108

Не без случайного стечения обстоятельств – Ким Чен Ир наводнил ОИО выходцами из движения «Трех революций». Таким образом, эту организацию можно в некотором смысле считать предшественником ОИО в практике узурпации власти в рамках существующих институтов и передачи ее Ким Чен Иру.

(обратно)

109

Таким человеком, например, был генерал Ли Ён Хо до своей отставки в 2012 году. В 2003–2009 годах он возглавлял Управление обороны Пхеньяна, специальное подразделение, обеспечивающее безопасность столицы, что передавало в его ведение все подземные тоннели и убежища лидера страны; он знал весь порядок действий в случае попытки государственного переворота или нападения. Если бы генерал Ли и Чан Сон Тхэк обладали возможностью и желанием объединить силы после смерти Ким Чен Ира, они вполне смогли бы обрушить систему государственной власти в КНДР.

(обратно)

110

Такое действительно произошло, но позже об этом распоряжении вождя без лишнего шума «забыли».

(обратно)

111

Пост заведующего ОИО действительно после смерти Ким Чен Ира некоторое время оставался вакантным, но по меньшей мере с 2017 года его занимает Чхве Рён Хэ. – Прим. науч. ред.

(обратно)

112

По всей видимости, в адрес Верховного Вождя часто используется жест в виде поднятого большого пальца. Если кто-нибудь, например, спросит: «Почему мы должны заниматься этим [трудоемким проектом]? Чья это идея, в конце концов?!» – поднятого вверх со значением большого пальца обычно хватает для того, чтобы прекратить любое ворчание.

(обратно)

113

Когда ветеран Корейской войны Меррилл Ньюман в 2013 году был задержан северокорейскими властями, многих волновало, есть ли в КНДР лекарства для сердца, жизненно необходимые Мерриллу. Медицинский центр «Понхва», без сомнения, нужды в подобных препаратах не испытывает.

(обратно)

114

Ким Ир Сен был известным ловеласом; известно множество его незаконнорожденных детей. Ким Чен Ир был более разборчив и, по всей видимости, использовал киппымджо в основном для удовлетворения своих эстетических потребностей. Он советовал девушкам, как им танцевать, какими духами пользоваться и так далее. Говоря об уровне его вкуса и уверенности в демонстрации этого вкуса, источник, обеспечивший нас этой информацией, сравнивал Ким Чен Ира с популярным персонажем американских ситкомов Фрейзером Крейном (персонажем напыщенным, самоуверенным и глуповатым. – Прим. пер.). Ким Чен Ын, в свою очередь, считается более «домашним» человеком, не слишком предрасположенным к тому, чтобы волочиться за женщинами.

(обратно)

115

Часто говорят о том, что главные споры экономического характера возникали вокруг вопроса о том, кто будет контролировать продажи угля (Чан Сон Тхэка обвиняли в том, что он продавал уголь по заниженной цене в целях личного обогащения) и моллюсков. В тени истории об угле оставались известия о торговле редкоземельными элементами, которая является важной (и растущей) статьей доходов, получаемых КНДР из Китая.

(обратно)

116

«Второй экономикой» в КНДР называют экономику военную. – Прим. науч. ред.

(обратно)

117

То, что сам Чан Сон Тхэк и все его близкие кровные родственники были казнены, действительно может свидетельствовать о том, что он затевал нечто, что реально угрожало существующему порядку; чаще всего попавшие под очередную «чистку» высшие северокорейские сановники отделывались домашним арестом, ссылкой в деревню или понижением в должности. Но та шокирующая жестокость, с которой режим избавился от Чан Сон Тхэка и его семьи, может также говорить о том страхе, который перед ним испытывали его конкуренты: возможно, они желали стереть все следы его деятельности, все упоминания о нем и убедиться в том, что не останется никого, способного позже отомстить за него.

(обратно)

118

Главный источник информации о Чан Сон Тхэке называл его «по-настоящему приятным человеком», способным иногда, напившись, разрыдаться, оплакивая положение дел в стране.

(обратно)

119

Это может быть связано с алкоголизмом, которым она страдала десятилетиями, и депрессией. В материальном плане жизнь Ким Гён Хи была прекрасна, в психологическом – отнюдь. Ее мать умерла, когда Ким была еще очень мала, а мачеха относилась к ней скверно. Дочь Ким Гён Хи покончила жизнь самоубийством.

(обратно)

120

Впервые официальные северокорейские СМИ упомянули Ким Ё Джон в марте 2014 года, во время выборов в Верховное народное собрание (парламент КНДР) – процесса, в основе своей символического, призванного оправдать наличие литеры «Д» в официальном названии страны; выборы, в которых предусмотрен только один кандидат, а явка обязательна и принудительна, никак нельзя назвать демократическими.

(обратно)

121

Как и следовало ожидать, после 2015 года Ким Ё Джон стала вторым по значению политиком в семье Ким, полностью оттеснив Ким Гён Хи, которая попала в опалу после казни своего мужа. Ким Чон Чхоль, старший брат Ким Чен Ына, не отличается политической активностью: он живет в Пхеньяне, но его время от времени видят в Европе или ЮВА на концертах его любимых западных музыкантов. – Прим. науч. ред.

(обратно)

122

Последующие события не подтвердили прогноза авторов. Ким Соль Сон полностью потеряла политическое влияние, а на первый план выдвинулась ее племянница Ким Ё Джон, сестра Ким Чен Ына, которая является заместителем заведующего отделом ЦК и часто играет роль личного представителя Ким Чен Ына. – Прим. науч. ред.

(обратно)

123

Надо признать, что все это лишь предположения. Семья Ким продемонстрировала, что она, как и вся корейская верхушка на протяжении многих лет, совершенно не чужда фракционности, что, впрочем, неудивительно, учитывая количество сводных братьев и сестер.

(обратно)

124

Как уже говорилось, к 2017 г. на этот пост был назначен Чхве Рён Хэ. – Прим. науч. ред.

(обратно)

125

Поддерживаемая авторами теория всевластия ОИО пользовалась немалой популярностью в первые годы правления Ким Чен Ына, когда она, возможно, до какой-то степени отражала действительность. Однако в последние годы экспертное сообщество в целом отказалось от представлений об исключительной роли ОИО – в основном потому, что Ким Чен Ын усилил свой контроль над аппаратом и отстранил от власти целый ряд фигур, которые играли ключевую роль в государственном аппарате, в том числе и в ОИО, в 2011–2014 годах. – Прим. науч. ред.

(обратно)

126

Наиболее полное и актуализированное на данный момент собрание таких рассказов приведено в опубликованном в феврале 2014 года докладе комиссии по расследованию положения в области прав человека в Корейской Народно-Демократической Республике при Совете ООН по правам человека.

(обратно)

127

Один из источников, правда, утверждал, что Чан Сон Тхэк в качестве министра общественной безопасности вплоть до своей смерти прилагал много усилий к тому, чтобы возродить систему государственного распределения продуктов питания.

(обратно)

128

Компания Asiapress – издатель журнала Римджин-ган.

(обратно)

129

При этом апелляция может закончиться и ужесточением наказания.

(обратно)

130

Следственные центры Департамента государственной безопасности также могут называться курюджанами.

(обратно)

131

Сонбун – очень важный показатель. Обвиняемый, имеющий хороший сонбун, может надеяться на более легкий приговор. Ходят легенды о тех, кого превосходный сонбун и вовсе избавил от наказания за такие прегрешения, которые грозили бы обыкновенному человеку смертной казнью. Более подробно о системе сонбун мы расскажем в седьмой главе.

(обратно)

132

Известны диковатые случаи, когда Ким Чен Ир в ответ на тронувшее его письмо отправлял его автору золотые часы – но оставлял того в заключении.

(обратно)

133

Заключенные «Лагеря № 15» (Ёдок), содержащиеся в «Революционной зоне», являются исключением из этого правила. Если они выживут, их в конце концов могут выпустить.

(обратно)

134

Здесь данные авторов устарели: ситуация существенно улучшилась в последнее десятилетие. Практика отправки членов семей политических преступников в лагеря в целом прекратилась в последние годы правления Ким Чен Ира и, насколько известно, не возобновлялась при его сыне. Сейчас отправке в лагеря подлежат только члены семей особо опасных политических преступников, причем для отправки их в кваллисо необходимо специальное решение ДГБ и партийных органов, которое принимается лишь в некоторых случаях. – Прим. науч. ред.

(обратно)

135

Несмотря на то что история в КНДР обличает период Чосон как время отсталости и феодализма, современное официальное название страны также включает это имя (буквально «Чосон» переводится как «[Страна] утренней свежести», а полное название КНДР по-корейски звучит как Чосон минджуджуи инмин конхвагук. – Прим. пер.). Да и по своему государственному устройству КНДР, как и средневековый Чосон, является монархией!

(обратно)

136

Контроль над пограничной службой на корейско-китайской границе долгое время был той костью, за которую шла самая ожесточенная грызня между этими ведомствами. Сегодня пограничный контроль находится в ведении ДГБ, и при Ким Чен Ыне граница охраняется гораздо более строго и агрессивно. Сейчас гораздо сложнее перебраться через границу за взятку или просто «перепрыгнуть» ее.

(обратно)

137

Возможно, однако, что на некоторое время ДГБ оказался под контролем подчиненного Чан Сон Тхэку Административного отдела после смерти заместителя заведующего ОИО Ли (Ри) Дже Гана в 2010 году. Административный отдел был частью ОИО, но был выведен из его состава Ким Чен Иром и передан под руководство Чан Сон Тхэка в попытке ограничить всевластие ОИО. Теперь, после того как Чан Сон Тхэк оказался вне игры, можно предположить, что все вернулось на круги своя и ОИО вновь руководит ДГБ.

(обратно)

138

Здесь у авторов неточность. Собрания самокритики проводятся по линии той «организации», к которой относится данный гражданин КНДР. Это может быть первичная организация Трудовой партии, Союза молодежи, профсоюза или крестьянского союза. На базе инминбана сессии самокритики проводятся только для домохозяек и партийных пенсионеров, но даже в таком случае формальными организаторами сессий выступают организации, к которым домохозяйки и пенсионеры принадлежат. Все домохозяйки, по определению, являются членами Женского союза, а партийными пенсионерами занимается организация ТПК по месту жительства. – Прим. науч. ред.

(обратно)

139

Тут авторы преувеличивают. Подобные ситуации возможны, но чаще агентов склоняют к сотрудничеству куда более «вегетарианскими» методами. У ДГБ, как и у любой спецслужбы, есть немало возможностей создать проблемы несговорчивым гражданам и вознаградить граждан сговорчивых. – Прим. науч. ред.

(обратно)

140

Трудно сказать, что здесь имели в виду авторы. В последние годы в КНДР прошла определенная либерализация. При том, что доля лиц, отбывающих наказание за политические преступления, является по-прежнему рекордной, вероятность попасть в лагерь для рядового северокорейца сейчас заметно меньше, чем двадцать или тридцать лет назад. – Прим. науч. ред.

(обратно)

141

Герой наделавшей много шума книги Escape from Camp 14 («Побег из Лагеря № 14») Син Дон Хёк родился и вырос в «Зоне тотального контроля. По его словам, он не знал, кто такие Ким Чен Ир и Ким Ир Сен до тех пор, пока не покинул лагерь. – Прим. авт. Буквально через год после того, как вышла эта книга, Син Дон Хёк неожиданно признался, что лгал, описывая свою судьбу, – в том числе и об обстоятельствах своего рождения, детства и отрочества. В частности, полным вымыслом оказалась история про его пребывание в «Зоне тотального контроля». Эта история вызвала шумный и некрасивый скандал, поскольку рассказы Син Дон Хёка приняли за чистую монету не только различные правозащитные организации, помогающие северокорейским беженцам, но и Организация Объединенных Наций, включившая историю Син Дон Хёка в доклад о положении с правами человека в КНДР. Авторы книги, также вполне доверившиеся Син Дон Хёку, разумеется, не могли предположить, что он дезавуирует свою историю, хотя у некоторых специалистов она вызывала определенные сомнения изначально. – Прим. пер.

(обратно)

142

Трагическая ирония заключается в том, что в период голода заключенные кваллисо питались лучше, чем некоторые обычные жители Северной Кореи.

(обратно)

143

Например, такое назначение может получить офицер ДГБ, отправленный за границу для наблюдения за деловой активностью северокорейских дипломатов и проваливший свою миссию. Назначение в другую страну может показаться очень привлекательным, поскольку предполагает путешествия и возможности подзаработать. Лишившись такого положения и получив «взамен» дома пост начальника лагеря и явное отсутствие дальнейших служебных перспектив и надежды на «приличную» работу, человек, естественно, ожесточается.

(обратно)

144

В последние годы упоминания Ли Ён Хо находятся под запретом, его изображение удалено с официально публикуемых фотографий, а его имя вычеркнуто из переиздаваемых исторических документов – включая и те, оригиналы которых Ли Ён Хо когда-либо подписывал. Это заставляет предположить, что дело в данном случае не ограничилось почетной отставкой и домашним арестом. – Прим. науч. ред.

(обратно)

145

Пример такой нонконформистской декларации – сатирический интернет-мультфильм «Чондап сахве» (общество правильных ответов), высмеивающий культ социальных ожиданий – необходимость поступить в «правильный» университет, устроиться на «достойную» работу, носить ту же модную одежду, которую носят все, и так далее.

(обратно)

146

При том, что формально в КНДР действует множество запретов, далеко не все они соблюдаются на практике. Можно, например, вспомнить, что с начала 1990‑х и до начала 2010‑х годов женщинам в Пхеньяне было запрещено во внерабочее время носить штаны и брюки. На практике этот запрет почти повсеместно игнорировался. Точно так же всеми обычно игнорировался запрет на иностранные надписи на одежде – при том, что формально этот запрет существует и сейчас. Время от времени на улицы выходили дружинники, но большинство отлично знало, где и когда будет проводиться очередная облава на модниц, и просто в опасное время избегало этого района. Впрочем, некоторые запреты действительно соблюдаются строго: по-прежнему недопустимо ходить по улице в джинсах традиционного темно-синего цвета (на джинсы черного цвета могут при везении не обратить внимания). – Прим. науч. ред.

(обратно)

147

Во времена Пак Чон Хи в Южной Корее также действовала полиция стиля и модники также рисковали тем, что их длинные прически обкорнают под общую гребенку. Патрули полиции стиля были «вооружены» и линейками для измерения длины юбок.

(обратно)

148

Матово‑черный, в тонкую, едва заметную полоску янбок Ким Чен Ына пошит из очень дорогой ткани, вероятно, с лондонской Savile Row.

(обратно)

149

Период правления Ким Чен Ына стал временем либерализации политики в области моды. Многие из старых ограничений (в своей большой части и ранее толком не соблюдавшиеся) были в его правление официально отменены. Времена, когда за нарушение некоторых из этих предписаний реально грозил административный арест, остались в прошлом. – Прим. науч. ред.

(обратно)

150

Женщин на велосипеде также можно увидеть в любом населенном пункте Северной Кореи, кроме Пхеньяна. Ким Чен Ир однажды наложил запрет на езду женщин на велосипеде, но следили за соблюдением этого правила только в столице, да и то не всегда. Сегодня запрет отменили, но последствия его дают о себе знать.

(обратно)

151

Пхёнсон, расположенный в часе езды от Пхеньяна, стал колыбелью нового северокорейского «низового капитализма». Он достаточно близок к столице, чтобы приютить средний класс, но уже достаточно далек, чтобы выйти из-под абсолютного контроля властей. Именно здесь, утверждают некоторые аналитики, может начаться нечто вроде «восстания среднего класса» против правящего режима – если такое восстание вообще возможно в КНДР. Сегодня у жителей Пхёнсона есть серьезный повод для недовольства: когда-то город официально был частью «большого Пхеньяна», теперь – нет, и дни относительно щедрых подачек со стороны режима подошли к концу.

(обратно)

152

Расклешенный низ таких джинсов отвлекал внимание от зауженной верхней части, так что с первого взгляда не всякий определил бы, что джинсы обтягивают бедра, особенно если вместе с джинсами носить длинный плащ.

(обратно)

153

На YouTube можно найти видео с пошаговым руководством по блефаропластике своими руками.

(обратно)

154

Те, например, кто красит волосы, воспринимаются не просто бунтарями: пожилые северокорейцы считают их идиотами или психами, по словам одного из перебежчиков. Корейская традиция предполагает строгую общественную возрастную иерархию, поэтому мнение старших – очень важный социальный маркер.

(обратно)

155

После взрыва ходили слухи о том, что взрыв железнодорожного состава с химикатами был вызван заранее установленным устройством, сыгравшим роль детонатора. Это устройство, в свою очередь, якобы активировалось сигналом с мобильного телефона. Предполагается, что организаторы покушения были неправильно информированы о расписании правительственного состава: бронированный поезд Ким Чен Ира, возвращающегося из поездки в Пекин, проследовал через станцию Рёнчхон несколькими часами ранее. Как справедливо считают авторы книги, полной уверенности в том, насколько слухи о покушении обоснованы, нет и быть не может. Тем не менее Ким Чен Ир впоследствии в частном порядке говорил иностранным посетителям, что считает Рёнчхонский инцидент попыткой покушения. – Прим. науч. ред.

(обратно)

156

А еще это повышает рыночную эффективность и уровень конкуренции между торговцами.

(обратно)

157

Некоторые источники утверждают, что молодые люди с помощью мобильников пытаются производить впечатление на девушек. Те же, у кого есть деньги, теперь бахвалятся уже смартфонами, несмотря на то что в Северной Корее подключиться к Интернету невозможно. В КНДР есть даже смартфон собственного производства, Ариран. Так же как и планшет Самджиён, он скорее всего на самом деле производится не в Северной Корее, да и те, кто располагает деньгами на смартфон, покупают иностранные бренды. Ариран стоит воспринимать скорее как потенциальный символ национальной гордости и/или своего рода декларацию о намерениях.

(обратно)

158

На чанмаданах продают даже бутафорские макеты мобильных телефонов. Дети очень любят подобные игрушки.

(обратно)

159

Телефонные аппараты продаются за иностранную валюту – так государство, оказавшись неспособным контролировать ее оборот, действует (тем самым признавая эту неспособность) по принципу «если не можешь победить – возглавь» (и заработай на этом).

(обратно)

160

Формально сотовый телефон, подключенный к китайской сети, считается шпионским оборудованием. Некоторая логика в этом есть: единственная причина, по которой гражданин КНДР может стремиться к владению таким устройством, – желание свободно и неконтролируемо общаться с заграницей. Другое дело, что подавляющее большинство владельцев таких нелегальных телефонов составляют предприниматели и контрабандисты, для которых жизненно важна возможность связаться с иностранными (обычно – китайскими) партнерами. В большинстве случаев, впрочем, у них есть достаточно денег для того, чтобы откупиться от любых возможных проблем. С другой стороны, при желании завести дело о шпионаже сам факт наличия китайского сотового телефона у обвиняемого может считаться достаточным доказательством шпионской деятельности. – Прим. науч. ред.

(обратно)

161

Это важное изменение. Степень государственного контроля за обществом в прошлом была настолько велика, что многие дети считали морально оправданным доносить на своих родителей. Разрыв социального контракта из-за голода и последовавший за этим рост циничного отношения к режиму стали причиной этих благотворных изменений.

(обратно)

162

Конечно, никто никогда не признает существования номерных радиостанций публично. Но в данном случае можно с весьма высокой степенью уверенности сказать, что именно эта станция принадлежит Южной Корее.

(обратно)

163

Энтузиасты-радиолюбители, годами следившие за вещанием северокорейской номерной станции, последний раз отметили ее передачу в 2000 году. Южнокорейская станция, известная ее слушателям как V24, продолжает вещание.

(обратно)

164

Интернет, конечно, могуч, но старые проверенные методы шифросвязи никто не отменял, поэтому в 2016 году, уже после того, как была выпущена эта книга, северокорейская номерная станция V15, молчавшая с 2000 года, возобновила свое вещание. – Прим. науч. ред.

(обратно)

165

Учтите, что это – нарушение Закона о национальной безопасности Республики Корея.

(обратно)

166

Некоторые из них частично финансируются Национальным фондом поддержки демократии, который, в свою очередь, финансируется правительством США.

(обратно)

167

Есть также секретная радиостанция, расположенная в западной части Сеула, вещающая на Север и выступающая как «подпольная радиостанция». Она транслирует старые песни с Юга и новости о деятельности президента Южной Кореи. Правительство Южной Кореи не признает ее существования, а ее расположение в поле передающих станций вымарывается со спутниковых фотографий картографических сайтов.

(обратно)

168

Правда, рост популярности иностранных телепередач в Северной Корее не заставил радиослушателей отключить свои приемники. Многие потребляют оба медиапродукта. Существующие оценки предполагают, что количество радиослушателей с ростом потребления теле– и кинофильмов на DVD и USB не изменилось.

(обратно)

169

Перебежчики, добравшись до Южной Кореи, часто бывают неприятно поражены, когда обнаруживают истинное отношение южан к себе. Лишь немногие на Юге сегодня проявляют активный интерес к объединению Кореи и к Северной Корее как таковой, и еще меньше людей готовы помогать перебежчикам.

(обратно)

170

ВВС также рассматривала возможность организовать вещание на Корейский полуостров, но эти планы на сегодняшний день так и остались планами из-за обширной программы бюджетных сокращений.

(обратно)

171

Здесь авторы, как представляется, выдают желаемое (ими) за действительное. Их можно понять – российские авторы, описывая ситуацию в стране с интенсивной антироссийской пропагандой, тоже, наверное, искали признаки того, что эта пропаганда становится менее эффективной. В целом уже три поколения корейцев выросли с сознанием, что весь внешний мир опасен и коварен, но при этом особую угрозу представляют патологически агрессивные и глубоко аморальные американцы. Едва ли несколько просмотренных американских боевиков сильно повлияют на результаты многолетней идеологической обработки. В этой связи можно заметить, что пропаганда также часто напоминает о необходимости быть осторожным с Китаем. В северокорейской пропаганде из всех стран-соседей наименее негативный образ в последние 10–15 лет имеет Россия, хотя и в случае с ней время от времени глухо звучат напоминания о том, что в 1940–1950‑е годы русские, дескать, пытались навязать корейцам несвойственные корейскому духу модели экономического и общественного устройства, были высокомерны и надменны. – Прим. науч. ред.

(обратно)

172

На деле КНДР всегда избегала называться «коммунистической» страной, предпочитая вместо этого идеологического клейма пестовать свое оригинальное детище – плод идейного союза классической марксистской социальной философии и корейского национально-освободительного движения под названием чучхе, то есть «опора на собственные силы». Портреты Маркса и Ленина, некогда украшавшие площадь Ким Ир Сена, не так давно (в самом начале ХXI века) убрали оттуда, но тот, кто вырос в одном из бывших советских государств, попав в Пхеньян, может ощутить полную иллюзию путешествия во времени.

(обратно)

173

Многие в Южной Корее сохранили старые свидетельства на собственность различных участков земли в Северной Корее. В случае объединения страны неминуемо возникнет серьезнейшая проблема: что делать с этими многочисленными заявками.

(обратно)

174

Доктор О Кондан из Брукингского института считает, что более реалистична оценка в 40 %.

(обратно)

175

Примечательно, что Ким Гён Хи и Чан Сон Тхэк были исключениями из этого правила. Чан происходил из относительно «заурядной» семьи, и поэтому Ким Ир Сен был против их союза. Ким Гён Хи тем не менее не послушалась отца, и со временем неохотно Ким Ир Сен все-таки принял своего зятя – выходца из «более низкого класса». Ким Чен Ир также позволял себе идти «наперекор системе» – речь идет о выборе им третьей жены, Ким Ён Хи, матери Ким Чен Ына. Отец Ким Ён Хи много лет жил в Японии и даже работал на заводе, принадлежавшем японскому Министерству армии. В отличие от матери Ким Чен Ира Ким Чен Сук (Ким Джонсук), попытки превратить Ким Ён Хи в сакральную фигуру «матери нации» провалились не в последнюю очередь из-за ее происхождения из «враждебного слоя».

(обратно)

176

Что касается Южной Кореи, там происходили похожие процессы – с одной важной оговоркой (отсюда и слово «почти»): на Юге бывшие коллаборационисты, сотрудничавшие с японскими колониальными властями, часто попадали в фавор как американской военной администрации, так и – позднее – режима Ли Сын Мана.

(обратно)

177

Конечно, непотизм такого рода характерен не только для Северной Кореи.

(обратно)

178

Уроженцы провинции Канвондо и в Южной Корее порой считаются эдакими «деревенскими дурачками», неиспорченными, наивными селянами – такими они выведены, например, в фильме «Добро пожаловать в Тонмакколь» (2005).

(обратно)

179

Сельская жизнь в Северной Корее сегодня не сильно отличается от той, что крестьяне вели сто лет назад – разве что в ней отсутствуют тогдашние помещики и батраки. Пашут землю на быках, копают вручную. Удобрения – редкая роскошь. И, в отличие от Пхеньяна (и Сеула, если уж на то пошло), жизнь общины и семейная жизнь очень тесно связаны. Примечательно между тем, что через десяток-другой лет, оглянувшись назад, в нынешний день, мы сможем назвать именно крестьян-фермеров главным движителем реформ в Северной Корее. Согласно принятым в 2012 году «Инструкциям от 28 июня», крестьяне могут сохранять для себя 30 % собранного урожая. По сообщениям источников, после этого урожайность резко возросла. Дэн Сяопин одобрил бы такой ход.

(обратно)

180

По состоянию на 2018 год число хвагё составляло 5 тысяч человек, причем примерно треть из них фактически проживала в Китае, но сохраняла и регулярно продлевала северокорейский вид на жительство и иные документы, позволяющие с относительной легкостью пересекать границу и заниматься торговлей и бизнесом. – Прим. науч. ред.

(обратно)

181

Подробнее об этом см. статью Андрея Ланькова «Chinese Community in NK» («Китайская диаспора в Северной Корее») в:

(обратно)

182

Пик контрабанды антиквариата из КНДР пришелся на начало 2000-х годов, но потом масштабы этого бизнеса резко сократились – в основном в связи с тем, что все легкообнаруживаемые памятники периода Корё были к тому времени разграблены «черными археологами» и поступление керамики и иного антиквариата на рынок резко снизилось. – Прим. науч. ред.

(обратно)

183

Для 2016 года рост ВВП Северной Кореи оценивался южнокорейским Центробанком в 3,9 %, а многие из иностранных дипломатов в Пхеньяне полагали, что этот рост – по крайней мере в привилегированной столице – приближался к 6–7 %. В любом случае период правления Ким Чен Ына стал временем экономического роста, решающую роль в котором, как можно предполагать, сыграли рыночные реформы, которые – осторожно и не привлекая особого внимания – Ким Чен Ын проводит с 2012 года. – Прим. науч. ред.

(обратно)

Оглавление

Предисловие к российскому изданию

Предисловие

  Важное замечание

  Слова благодарности

  Книги и иные публикации

  Сайты

  О русификации корейских слов

Глава 1 Рынки Северной Кореи: как они работают, где располагаются и что там почем

  Развал системы

  На границе воны ходят хмуро

  Чанмадан изнутри

  Трудности трансграничного перевода

  Экономический фронтир

  Частно-государственное партнерство

  Стройбат по-северокорейски и квартирный вопрос в КНДР

  Неравенство

Глава 2 Досуг в Северной Корее

  Иностранное кино и телевидение

  Книги и комиксы

  Компьютеры

  Ымджугаму

  Путешествия и туризм

  Никотин и прочий кайф

Глава 3 Кто главный?

  От Ким Ир Сена до Ким Чен Ира

  Организационно-инструкторский отдел

  Личный секретариат

  Чан Сон Тхэк

  Баланс сил

Глава 4 Преступление и наказание в Северной Корее

  Уголовные преступления

  Тюрьма обычного типа

  Политзаключенные – почувствуйте разницу

  Как ДГБ ловит «политических»

  Точка невозврата

  Лагерь для политзаключенных

  Изгнание

Глава 5 Гардероб, фасоны и моды

  «Стилепреступления» и полиция стиля

  Дивный новый мир

  Чхонджин, столица моды

  Косметика и индустрия красоты

  От странного до совершенно естественного

Глава 6 Коммуникация

  Краткая история мобильной связи в Северной Корее

  Как пользоваться вашим телефоном Koryolink

  Пограничный разговор

  «Глушилки» и зарубежное радиовещание

  Влияние радио

  Кто, что, когда?

Глава 7 Социальная структура

  Социальный статус

  Пхеньян vs. все остальные

  Хвагё

Эпилог Рухнет ли Северная Корея?

Указатель Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg