Посвящаю памяти моей матери Софии Федоровны.
АвторПравильно ли мы говорим?
Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?
В. И. Ленин.Борьба за чистоту, за смысловую точность, за остроту языка есть борьба за орудие культуры.
М. Горький.«Ну, мне надо вставать… Бывайте здоровы! Днями подойду! Кланяйтесь жене и сестре жены! Пока!»
Сказав всё это, пассажир троллейбуса, стоявший около выходной двери, кивнул своему знакомому и быстро вышел из вагона. А я, невольный слушатель его краткого монолога, подумал: сколько погрешностей против русского языка в нескольких коротких фразах! Ведь вышедший пассажир хотел сказать: «Ну, мне надо выходить… Будьте здоровы! На днях приду! Кланяйтесь жене и свояченице!» (Бессмысленное в данном случае словечко пока можно оставить без внимания.)
В самом деле: почему он, стоя, сказал: «Надо вставать»? Почему он сказал: «Бывайте здоровы»? Ведь по-русски это означает: «Иногда будьте здоровы, иногда будьте больны!» Приятное пожелание! Почему он обещал «подойти», то есть «приблизиться», а не «прийти»? Почему он передал поклон «сестре жены», а не «свояченице»?
О последнем — обозначении степеней родства — мы дальше поговорим особо, а сейчас хочется еще раз задать вопрос: почему же этот взрослый и, вероятно, образованный человек так плохо и небрежно говорит на своем родном языке и, конечно, сам не замечает неправильностей своей речи?
Язык — орудие мышления и средство общения. Говорить небрежно, кое-как — это значит небрежно и кое-как выражать свои мысли.
Почему же он так говорит?
Вот об этом-то и хочется побеседовать, начав разговор издали. Возможно, что придется и поспорить, памятуя мудрое латинское изречение: «Истина родится в споре»…
Эти заметки я вел в течение ряда лет: все они взяты из жизни. Часть из них была опубликована в журналах «Политическое самообразование», «Звезда» и «Нева», а также в «Литературной газете» и в газете «Литература и жизнь» в 1957–1960 годах.
* * *
Народ — творец и хозяин языка. Это бесспорно. Язык народа находится не в застывшем, неподвижном состоянии, а в постоянном движении. Как живой язык — он существует и изменяется до тех пор, пока существует народ, как мертвый — он может существовать до тех пор, пока существует человечество…
Если живой язык народа уподобить огромному, вечнозеленому дереву, то отдельные слова можно сравнить с листьями: одни появляются, другие отпадают, а дерево всегда остается зеленым…
Как появляются новые слова и пропадают старые? Всего чаще — они возникают вместе с новыми явлениями, понятиями, предметами, которые требуют нового слова; вместе с исчезновением явления, понятия, предмета — пропадает и слово.
Так, например, вместе с введением карточной системы в нашу речь сразу же вошли слова-понятия «прикрепиться», «открепиться», «отоварить» и т. д. С отменой карточной системы эти слова отпали сами собой…
То же самое происходит и с названиями разных предметов или понятий, которые иногда возникают и распространяются необыкновенно быстро и так же быстро забываются. Вспомним, для примера, слово «керенки», которое возникло в 1917 году при выпуске Временным правительством ассигнаций достоинством в 20 и 40 рублей. Вскоре это слово было совершенно забыто…
Таких примеров, конечно, можно привести множество. Следует заметить, что слова, перестав быть нужными, отмирают и забываются удивительно скоро.
Взять хотя бы такую узкую область слов, как наименования учащихся дореволюционных учебных заведений. Как быстро исчезли такие слова, как «гимназист», «кадет», «реалист», «лицеист», «институтка», «юнкер», «гардемарин», «курсистка»… (Заметим в скобках, что наряду с официальным названием «курсистка» существовало удивительно милое слово «курсовица», ласково объединявшее слова «курсистка» и «девица».)
Слова эти выпали из разговорной речи, и совершенно забыты.
Уже историческим наименованием звучит слово «рабфаковец», столь близкое людям старшего поколения.
Так же легко входят в нашу речь новые слова-понятия. Возьмем, для примера, слово «курсант», которое звучит ныне как давным-давно знакомое, «хотя оно впервые появилось только в 1918 году.
Но почему же иногда исчезают слова, хотя понятия или предметы, которым они были присвоены, остались без изменения? Почему эти слова обветшали и заменились новыми?
Таков закон языка: происходит естественное отмирание слов и замена их новыми, хотя закономерность этого процесса установить не так легко.
Рассмотрим такую некогда многочисленную группу слов, как старославянские обозначения частей человеческого тела. Было время, когда слова: «чело», «уста», «ланиты», «выя», «рамена», «перси», «чресла», «длань», «персты» — были широко распространены. Но постепенно их вытеснили слова: «лоб», «рот», «губы», «щёки», «шея», «плечи», «грудь», «бёдра», «рука», «ладонь», «пальцы», хотя перечисленные старославянизмы еще долго сохранялись в литературном языке, особенно в поэтическом. «Очи», например, и в современной поэзии сохранились наряду со словом «глаза»… А «уста» даже сплошь и рядом не могут быть заменены словом «рот», войдя в слова «устный», «наизусть» и т. д.
Некоторое понимание всех этих древних славянизмов поддерживается до сих пор главным образом произведениями классиков («Перстами легкими, как сон», «Но в персях то же трепетанье, и не проходит жар ланит…») или такими, вошедшими в нашу речь, выражениями, как шутливые «бью челом», «ненасытная утроба», «карающая длань» и т. д., причем иногда такие выражения произносятся без достаточного понимания их точного смысла. Не каждый, например, произнося словосочетание «зеница ока» — ясно понимает, что речь здесь идет о зрачке глаза…
Вообще же эти архаические славянизмы постепенно сходят на нет.
Но вот на что следует обратить внимание. Мы говорим «правая рука» и «левая рука». А ведь когда-то для них существовали особые слова-наименования: «десница» и «шуйца». Эти слова исчезли совсем: они не заменены, как обветшалые, новыми словами, а просто даются в описательном виде: «правая рука» и «левая рука». Почему? Вероятно, они перестали быть нужными и потому выпали из языка народа. «Шуйца» отмерла давно и бесповоротно, а «десница» еще сохранялась некоторое время в литературной речи.
Вспомним у Пушкина в «Каменном госте»:
«…О, тяжело Пожатье каменной его десницы!..»
В наше время «десница» исчезла даже из литературной речи, оставшись в словарях тем словом, которое отмечается указанием «книжное», «устаревшее»…
Любопытно отметить, что некоторые старославянизмы иногда «воскресают» в совершенно другом значении. Так, например, слово «вякать», которое теперь стало явно жаргонным словечком с пренебрежительным оттенком, — упоминается в «Жизнеописании протопопа Аввакума» как обычный синоним слова «говорить».
Однако пора перейти к нашей основной теме: поговорить о коверканье русского языка и выяснить причины этого явления.
Коверканье русского языка
Русский язык бесконечно богат. Со времени Великой Октябрьской социалистической революции, когда культура стала достоянием всего народа, это богатство языка еще более развилось и увеличилось и продолжает развиваться и увеличиваться.
Тем нетерпимее словесная небрежность, допускаемая многими в разговорной речи. И не только в разговорной…
Каковы же причины этого явления?
Их много: здесь и неумение найти точное, нужное слово для выражения мысли, и — что гораздо хуже — нежелание искать такое слово, и просто небрежность («как сказал, так и ладно!»), и привычка говорить неправильно только оттого, что «так говорят», и влияние мертвящего канцелярского языка, и желание не к месту щегольнуть иностранным словечком, и «мода» на бессмысленные словечки, и грубый жаргон улицы, и всякое «словесное разгильдяйство», переходящее порой в «словесный нигилизм», и многое другое.
Об этом и поговорим…
* * *
В чем сущность неумения и нежелания найти точное и нужное слово? В том, что в разговорной речи для определения какого-либо предмета или понятия многие употребляют слово приблизительное, схожее, но не точное, суживая и обедняя этим свой словарный фонд.
Так, например, вместо слова «скатерть» — многие говорят «салфетка». Конечно, маленькая скатерть имеет сходство с большой салфеткой, но всё же это предметы (а следовательно, и слова) разные, и путать их не надо…
* * *
Хлеб в основном делится на черный (из ржаной муки) и белый (из пшеничной муки).
Булка — это частный вид изделия из белой муки. Однако очень часто «булкой» называют обыкновенный белый хлеб (формовой).
Однажды, когда зашел разговор об обеднении нашего языка даже в такой узкой области, как «хлебобулочные изделия» (по принятой терминологии), моя собеседница мне возразила: «А зачем нам, собственно, различать баранки, бублики и сушки? Это дело не наше, а продавцов в булочных…»
Ну как тут не вспомнить бессмертную фонвизинскую госпожу Простакову, утверждавшую, что дворянам не надо знать географию, так как «на это есть извозчики…»?
* * *
Кстати, о продукции булочников…
В одном весьма распространенном журнале несколько лет тому назад я видел рисунок художника-карикатуриста, изобразившего лошадь, которая не хочет идти в скверную конюшню: она упирается, хотя ей предлагают огромный крендель. Последний был нарисован очень старательно, с полным знанием предмета.
Подпись под рисунком гласила: «В нашу конюшню ее и калачом не заманишь!»
Вывод: художник не может отличить (по форме во всяком случае) калач от кренделя. И помогает ему в этом редакция журнала.
Вот пример обеднения если не своего языка (я не слышал, как говорит художник), то уж во всяком случае своего кругозора.
Печально!
* * *
Многие называют водку «белым вином», хотя именно так называется столовое виноградное вино (в отличие от красного), резко отличающееся по виду, вкусу и крепости от спирто-водочных изделий.
Пожалуй, единственное основание называть водку белым вином — это то, что при ее содействии можно допиться до белой горячки…
* * *
«Окот овец»…
Трудно привести более яркий пример обеднения русского языка!
В самом деле: у коров — отёл, у свиней — опорос, а у бедных овец… окот! Неужели овцы производят на свет котят?!
Мне могут возразить, что об «окоте» овец упоминает сам Даль, правда с оговоркой: «верней, объягнение».
Ну что ж! Это только показывает, что упомянутая ошибка имеет солидный стаж, отчего она не перестает быть ошибкой. В дальнейшем мы столкнемся с примерами ошибочного употребления даже пословиц и поговорок.
Итак, вернемся к «окоту».
Большой знаток русского языка советский писатель Федор Гладков в своей статье «О культуре речи» несколько лет тому назад писал в журнале «Новый мир»:
«Русский язык чрезвычайно богат словесными формами в передаче различных смысловых значений, но по невежеству или по канцелярскому шаблону у нас в газетах пишут: „Надо обеспечить хорошие условия для окота скота”. Этот „окот скота” насильственно внедряется в язык колхозников, которые несомненно хохочут над нелепостью этого слова. Крестьяне с незапамятных времен знали, что „окот” бывает только у кошек…»
Да и не только крестьяне, а все русские люди. Во всяком случае писатель и проповедник эпохи Петра Первого Димитрий Ростовский (1651–1709) писал:
«Овцы мрут и ягнятся, пастухи ширятся».
В недавно изданной Академией наук СССР книге «Русская сатирическая сказка в записях середины XIX — начала XX века» (подготовка текста Д. М. Молдавского) я прочитал сказку «Барин и мужик», которая начинается так: «Жил-был мужик; имел у себя много овец. Зимним временем большущая овца объягнилась».
Так же, конечно, писали наши писатели — хранители русского языка. Например, у Лескова в повести «Запечатленный ангел» читаем:
«…овец у нас во всей нашей пришлой слободе нет и ягниться нечему…»
В отношении животных уместно говорить, что «щенятся» не только суки, но и другие самки того же семейства: волчицы, лисы или близкие к ним по виду барсучихи и росомахи, ибо нет необходимости изобретать нелепые глаголы вроде «барсучиться» или «росомашиться».
Так же можно говорить об «окоте» не одних кошек, но и львиц, тигриц, рысей и других родственных животных.
Но овцы, конечно, могут только «ягниться»: такое слово существует в русском языке сотни лет, и нет никакой необходимости заменять «ягнение» — «окотом».
Народ говорит: о суке — «щенная», о корове — «стельная», о кобыле — «жерёбая», об овце — «суягная».
Думаю, что эту заметку всего лучше закончить старинной народной поговоркой: «У суки — щеня́, у кошки — котя́, и то — дитя»…
* * *
«Мясо»…
Как известно, наиболее распространенные виды мяса — это говядина (мясо быков и коров, — от старинного славянского слова «говя́до» — бык), телятина, баранина и свинина. Такие названия существовали на Руси тысячу лет.
Однако за последнее время точное слово «говядина» всё чаще заменяется обезличенным и общим словом «мясо».
Недавно в продаже появилось говяжье мясо слабого засола. Официально (чтобы не путали с ветчиной) этот продукт называется не «говяжий окорок», как было бы естественно, а… «мясной окорок». Вероятно, кто-то думает, что возможен «растительный окорок»?!
В логике подобное явление называется «доведением до абсурда».
В порядке примечания: недавно я услыхал слово «бычатина»… Всё-таки лучше, чем просто «мясо»!
* * *
В одном популярном журнале в дни VI Всемирного фестиваля молодежи, проходившего в Москве, я прочитал описание мексиканского мужского национального костюма одного из участников фестиваля: «На голове шляпа-сомбреро величиной с зонт. Жилетка вышита бисером. Брюки с кистями по шву».
Конечно, по шву брюк у молодого мексиканца была бахрома, а не кисти, но в обедненном языке автора очерка не нашлось точного русского слова «бахрома»: появилось «приблизительное» слово — «кисти».
Итак — из-за речевой небрежности — слово «кисти» упорно вытесняет «бахрому», обедняя наш язык еще на одно слово…
* * *
Однажды, находясь в дачной местности под Ленинградом, я услыхал, как женщина, выйдя за забор дачного участка, сказала сыну-подростку: «Запри воротики!» Сын вернулся и запер на крючок калитку.
Из этого случая, хотя и единичного, я вывел заключение, что кое-кто заменяет старинное точное русское слово «калитка» нелепым словом «воротики».
Еще один пример «приблизительного» слова…
* * *
Старинное русское слово «сласти» также постепенно исчезает. Его заменяет и вытесняет опять-таки «приблизительное» слово «сладости», особенно в широко распространенном словосочетании «восточные сладости».
Между тем «сласть» и «сладость» — совсем не одно и то же, хотя и являются близкими понятиями.
Русский народ и писатели-классики в этом отлично разбирались.
Пушкин писал:
«Мечты, мечты, где ваша сладость?..»
а также:
«Его стихов пленительная сладость…»
Через сто лет мы читаем у Маяковского в стихотворении «Севастополь — Ялта»:
«Привал,
шашлык,
не вяжешь лык,
С кружением
нету сладу.
У этих
у самых
гроздьев шашлы —
Совсем поцелуйная сладость…»
Ясно, что «сладость» — больше отвлеченное понятие приятного свойства или настроения, чем ощущение, воспринимаемое органом вкуса,
«Сласти» же (во множественном числе) — это сладкая еда: конфеты, пряники, пастила, халва.
Вспомним народную пословицу: «Одни сласти есть, горечи не узнаешь».
Это же подтверждает русская литература.
В предисловии к «Герою нашего времени» М. Ю. Лермонтов писал: «Довольно людей кормили сластями… нужны горькие лекарства…»
Открываю «Записки одного молодого человека» А. И. Герцена и читаю:
«В антрактах, между одной кадрилью и другою, наполняют „желудка бездонную пропасть”, как говорит Гомер: дамам сластями, мужчинам водкой, вином и солеными закусками».
То же читаю у Д. Н. Мамина-Сибиряка в рассказе «Казнь Фортунки»:
«Продолжать это слишком шумное удовольствие не было возможности, и остатки сластей были розданы прямо на руки».
О «сластях» упоминает также И. А. Бунин в рассказе «Господин из Сан-Франциско».
Итак, убедившись, что между словами «сладости» и «сласти» существует различие, признаем, что говорить надо «восточные сласти» (имея, конечно, в виду лакомства), а не «восточные сладости», хотя последнее неправильное словосочетание и широко вошло в нашу разговорную речь.
И вообще — не будем путать слова «сласть» и «сладость»!
* * *
Я слышал, как молодая мать, показывая на детские ботиночки своего шестилетнего сына, сказала: «Вот купила своему сынишке сапоги…»
Почему «сапоги»? Неужели легкие башмачки этого дошкольника так напоминали ей солдатские или охотничьи сапоги?
Конечно, нет! Просто в обедненном словаре юной мамаши не было другого слова. Зачем ей «загружать себе голову» словами «башмаки», «ботинки», «полуботинки», «сандалии», «сандалеты», «тапочки»? Всю обувь она делит на «сапоги» и «туфли». Всё, что не «туфли», — для нее «сапоги».
В этом она, к сожалению, отнюдь не одинока.
* * *
Что такое «цвет»?
Точное определение восприятия предмета нашим глазом в отношении окраски.
А можно ли вместо «цветок», «цветы» — говорить «цвет»?
Разберемся в этом вопросе.
«Сады в цвету», «поля в цвету», «вишни в цвету»… Можно так сказать? Безусловно. Ведь в данном случае речь идет не об окраске садов, полей, вишневых деревьев и т. д., а об их цветении.
«Лучше нету того цвету, Когда яблоня цветет…»
Можно так сказать? Только в стихах. Здесь «цвету» такая же допускаемая поэтическая вольность, как «иль» вместо «или», «коль» вместо «если». Ведь никто не скажет в обыкновенном разговоре: «Коль я успею, я поеду завтра иль послезавтра».
Но вернемся к «цвету».
Можно ли сказать: «Сорвите мне этот цвет»?
Нет, нельзя. Яблоня может быть «в цвету», но от этого каждый ее отдельный цветок останется «цветком», а не станет «цветом».
К сожалению, многие допускают в речи эту небрежность, являющуюся тоже видом обеднения языка.
* * *
Что такое «клубника»?
Это садовая ягода, очень близкая к нашей садовой землянике, отличающаяся своеобразной формой, цветом, вкусом и запахом. Существует она и в виде дикого лесного растения: вспомним, что у С. Т. Аксакова Багров-внук ездил в заволжские урёмы «собирать лесную клубнику».
Короче говоря, клубника — это особая ягода.
Однако девяносто девять из ста городских хозяек называют «клубникой» всю садовую землянику. В этом заблуждении им усиленно помогают газеты, журналы и писатели.
Впрочем, эти же городские хозяйки называют черешню «светлой вишней», ежевику — «черной малиной», а некоторые (особенно молодые) не могут отличить фасоль от гороха и бобов.
В этой области вообще происходят удивительные вещи: я сам слышал, как один человек с высшим образованием называл орехи арахиса (земляные орехи, китайские орехи) «фисташками» и даже пытался спорить по этому поводу.
* * *
О недопустимом невежестве в отношении природы сто́ит поговорить поподробнее…
Как-то на даче я разговорился с группой молодежи (подчеркиваю — исключительно русской молодежи) и был поражен бедностью языка этих юношей и девушек в области природы. Никто из них не знал, например, слова «можжевельник» — именно сло́ва: я уж не рассчитывал, чтобы они могли отличить можжевельник от другого растения! Одна девица не знала даже слова «ольха», причем, хихикая, добавила: «Березу знаю, елку и сосну знаю, а все остальные деревья я называю просто „деревья”…»
Вот уж действительно, «простота хуже воровства»… Некоторые из этих молодых людей никогда не слыхали слов «вяз» и «ясень», оправдываясь тем, что «эти деревья здесь не растут», а на мое замечание, что я знаю про дерево «баобаб», которое тоже «здесь не растет», и даже имею представление об его внешнем виде, — они хором ответили: «А мы не ботаники!»
Как будто для того, чтобы знать и любить родную природу, обязательно надо быть ботаником!
А ведь если беднеет язык — суживается и круг понятий, то есть уменьшается общая культура.
Я пишу о любви к родной природе в книге о любви к родному языку. И это не случайно: любовь к родным деревьям, цветам и травам неотделима от любви к родной речи, к народным пословицам и поговоркам, ко всему тому, что входит в великое понятие: Родина…
* * *
Иногда из нашего словесного обихода выпадают (постепенно, конечно) не только отдельные слова, но и целые «пласты» слов. В наши дни, например, таким «пластом» являются названия степеней родства.
В самом деле. Часто ли наш современник, особенно молодой, употребляет в разговорной речи такие слова, как «деверь», «шурин», «свояченица», «золовка», «сноха»? А ведь это исконно русские слова тысячелетней давности…
Как же это получилось? Почему в течение столетий наш народ нуждался в этих словах, а теперь вдруг перестал чувствовать в них необходимость?
Попробуем разобраться.
Но прежде всего я хочу быть правильно понятым. Я далек от мысли бороться за воскрешение всех слов, определяющих степени родства: ведь тогда нам пришлось бы возрождать слова «стрый» (дядя — брат отца) и «вуй» (дядя — брат матери), хотя эти древнейшие русские слова обветшали и постепенно забылись уже в Московской Руси.
Почему? Вероятно, они перестали быть нужными людям: не для чего стало различать дядю — брата отца и дядю — брата матери, как это имело место не только в древней Руси.
Как мне сообщил один китаевед, подобное различие в наименованиях «дядей» (с отцовской стороны и с материнской) — издавна существует в Китае, где брат отца (после отца самый уважаемый человек в семье) в случае смерти главы семьи, то есть своего брата, должен, по обычаю, содержать семью покойного. Брат матери таких обязанностей не имеет, и отношение к нему другое…
Думается, что китайский переводчик «Евгения Онегина» будет поставлен в затруднительное положение уже первой строчкой: какой «мой дядя» «занемог» у Евгения Онегина и как к нему относиться?
Конечно, в вопросе о наименованиях степеней родства надо знать предел: нелепо требовать восстановления старинного слова «ятровь», что означало «жена брата мужа», хотя следует признать, что в данном случае наши предки обходились одним словом там, где нам надо тратить три…
Однако вернемся к поставленному вопросу: почему наш язык стал менее нуждаться в словах для определения степеней родства, в словах, которыми пользовались в течение долгих веков?
В самом деле, почему?
Когда-то, в дореволюционные времена, в так называемом «высшем обществе» — эти слова считались слишком простыми, «мужицкими»; их заменяли французскими наименованиями: «бо-фрэр», «бель-сёр», «бо-пэр», «бэль-мэр», «кузэн», «гран-папа́», «гранд-онкль» и т. д. Для «аристократического» уха эти степени родства были на русском языке слишком «грубы», «простонародны»: «сноха» и «золовка» звучали для него примерно так же, как «онучи» или «лапти».
Постепенно предубеждение против «простонародного» (а на деле чисто русского) языка проникло и в слои интеллигенции, где хотя и не «французили», но стали «переводить» эти слова на русский язык «описательными синонимами»: «брат мужа», «сестра жены», «отец мужа», «брат жены» и т. д. Произошло явное обеднение русской речи, которому всячески помогал официальный язык канцелярий.
Насколько глубоко это вошло в наш современный язык, видно из того, что даже писатели, которые естественно должны быть хранителями русского языка, стали избегать упоминания этих старинных русских слов или употреблять их неверно. Последнее относится даже к весьма видным писателям. Чтобы не быть голословным, сошлюсь на два примера.
В. И. Лебедев-Кумач в стихотворении «Родственничек», где речь ведется от лица мужчины, пишет:
«Мой шурин — лауреат, мой деверь — депутат…»
А между тем «деверь» — это брат мужа! То есть получается полная бессмыслица… Любопытно отметить, что этот «деверь», пройдя через руки многих редакторов (которые не знают и — что самое грустное — не хотят знать, что́ такое «деверь»), спокойно переходит из одного издания в другое. Где уж после этого молодежи учиться правильно говорить!..
Еще пример.
Даже такой знаток русского народного языка, как Демьян Бедный, допустил подобную ошибку. В стихотворении «Святая исповедь» он говорит о «бабушке Нениле», которая обращается
«То к свату Федору, то к шурину Вавиле…»
Однако «шурин» — это брат жены!..
При всем моем уважении к упомянутым поэтам, приходится признать здесь их ошибки и вспомнить старинные мудрые слова: «Платон мне друг, но истина дороже…»
* * *
Итак — в данном случае происходит, к сожалению, явное обеднение языка.
Иначе смотрит на это молодежь, во всяком случае некоторые ее представители. Один знакомый студент, например, прямо заявил: «Ваши степени родства устарели, как соха и лучина. Они являются пережитом патриархальных отношений в семье и современному человеку совершенно не нужны. Для чего мне самому запоминать слово «свояченица» и заставлять задумываться своего собеседника, когда можно сказать «сестра жены»? Просто и для всех понятно!..»
Опасная простота! Ведь если логично продолжать ход мыслей этого студента, то можно прийти к целому ряду других вопросов и «выводов», например: «Для чего мне запоминать слова «мизинец», «гривенник», «селезень», «щенок», когда можно сказать «пятый палец», «десять копеек», «самец утки», «детеныш собаки»? Тоже «просто и для всех понятно»!
И вот, по вине подобных «словесных нигилистов» и при активной помощи «словесных лентяев» и «воинствующих невежд», начинают забываться старинные русские слова, происходит сужение нашего словарного фонда, то есть в конечном счете — страдает наш великий русский язык.
Конечно, многие из «забываемых» слов потеряли свое первоначальное значение, но ведь мы не «иваны, не помнящие родства», и почему, бережно охраняя архитектурные памятники старины, мы должны наплевательски относиться к нашим словесным памятникам?
Конечно, своим «перочинным» ножом я не «чиню перьев», но я не хочу другого слова и не желаю называть свой перочинный нож более простым словом, например «карманным»… Или взять слово «пятиалтынный»: я не вижу никакого затруднения в том, что с детства знаю это слово, хотя легко могу сказать «пятнадцать копеек» и трехкопеечную монету уже не назову «алтыном». Но мне радостно — среди множества других русских пословиц — хранить в памяти и «Не было ни гроша, да вдруг алтын», и я не хочу заменять ее «общепонятным»: «Не было ни полкопейки, да вдруг три копейки».
* * *
В тех примерах, которые мы до сих пор приводили, речь шла главным образом о неумении найти нужное и точное слово, что приводит к выпадению из разговорной речи целого ряда слов.
Теперь поговорим о многих случаях словесной небрежности, которая, не покушаясь на словарный фонд, «просто» вредит чистоте и правильности нашего языка.
Примеров, увы, более чем достаточно…
* * *
Вспоминается надпись на стенах домов некоторых улиц в осажденном Ленинграде: «Во время обстрела эта сторона наиболее опасна». А надо было написать «более опасна», ибо улица имеет только две стороны; слово «наиболее» можно применить только к площади, имеющей — в отличие от улицы — несколько сторон.
* * *
Я захожу в кондитерскую. Мне предлагают «трубочки» и «детские батончики» (официальные наименования!). И что же? «Трубочки» оказываются «палочками» — без всякого признака отверстия, необходимого для «трубочки», а «батончики» (от французского «батон» — «палка») — плоскими, узкими плитками.
Небрежность? Безусловно…
* * *
Я вхожу в автобус, сделанный во Львове. Читаю надпись: «55 пассажиров не более». А надо было написать: «Не более 55 пассажиров».
В языке — в отличие от математики — от перестановки слагаемых сумма иногда меняется…
* * *
Я еду в командировку и потому покупаю билет в кассе «для командировочных».
Правильно? Нет!
«Командировочный» — это документ от учреждения, удостоверение, по которому я еду в командировку.
А сам я — «командированный», и касса, где мне следует купить билет, должна называться кассой «для командированных».
* * *
«Эти деньги я взял у него взаимообразно»…
Что это означает? Деньги можно взять «взаймы» и «заимообразно», но «взаимообразно» взять нельзя.
К сожалению, путаница с понятиями «заем» и «взаимность» происходит в разговорной речи весьма часто.
Вообще кредиту не везет в разговоре. Часто можно слышать: «я ему одолжил» и «я у него одолжил», хотя гораздо точнее оказать: «я дал в долг» и «я взял в долг».
Но это еще не всё. Бытует и совершенно нелепая форма: «займите мне», что должно означать «дайте в долг».
Впрочем, однажды я слышал и такое: «я ему заимел». Кто тут кому остался должен, я так и не разобрался…
* * *
«Приемочная комиссия Союза писателей»…
Это наименование можно часто слышать среди писателей и даже видеть в периодической печати.
Ошибка? Безусловно.
Русский язык различает «прием» (людей) и «приемку» (товаров). Поэтому существуют приемные — помещения для посетителей (в учреждениях) и приемный покой (в больницах) — с одной стороны, и приемочные акты на товары — с другой стороны.
Ясно, что писателей в свой Союз может принимать только «Приемная комиссия»…
* * *
«Млекопитающееся»…
Это ошибочное слово можно услыхать в речи некоторых, вместо правильного «млекопитающее», то есть животное, самка которого питает детенышей своим молоком.
Что же касается «млекопитающегося», то такого слова как термина нет вообще, а при желании можно отнести к «млекопитающимся» даже… муху! (Ведь она питается и молоком…)
* * *
«На пару дней»…
Про эту злосчастную пару (для непарных предметов) уже много писалось, но она упорно продолжает существовать, засоряя нашу речь. Между тем ясно, что может быть «пара сапог», «пара перчаток», наконец «пара лошадей», но «пары дней» быть не может: могут существовать или «два дня» или «несколько дней».
«„Пара лет” не по-русски». Это замечание сделал В. И. Ленин на рукописи одного автора.[1]
Когда у Достоевского мы читаем: «У него была пара хороших дуэльных пистолетов», мы понимаем, насколько слово здесь стоит на месте: дуэльные пистолеты изготовлялись в количестве двух штук.
То же самое у Апухтина в его известном стихотворении «Пара гнедых»: и здесь невозможно сказать «несколько гнедых».
Происхождение этой неправильности нашей речи — в отличие от многих других — установить легко: по-немецки «ein Paar» (айн паар) означает два парных предмета, а «ein paar» — несколько предметов. Это объясняет, но отнюдь не извиняет указанную неряшливость в нашей разговорной речи.
* * *
«Не бросай на пол!..»
Если эта фраза произносится в закрытом помещении или вообще там, где имеется пол, — она оправдана. Однако ее часто можно слышать в саду, в парке и т. д., когда говорящий явно не видит разницы между «полом» и «землей». Мостовую и панель — тоже никак нельзя назвать полом. «Пол» может быть только в закрытом помещении, то есть там, где имеется и «потолок». Путать слова «пол» и «земля» — никак не следует…
* * *
«Надеть» и «одеть»…
Вот неточность, имеющая такое огромное распространение, что о ней следует поговорить особо и поподробнее…
Конечно, каждому, говорящему по-русски, должно быть ясно, что «надевают» на себя (пальто, костюм, платье, шапку), а «одевают» кого-то (ребенка, больного), а потому говорить, например, «я одел пальто», «одень шапку!» и т. д. — явная речевая ошибка.
Мы только что установили, что «одевать» надо «кого-то»… Но ведь этим «кем-то» могу быть я сам! Вот почему я и говорю: «я оделся», то есть «я одел себя…»
А что мы делаем чаще: «надеваем» или «одеваем»? Конечно, несравненно и несоизмеримо чаще «надеваем» что-либо на себя, чем «одеваем» кого-либо. Но почему тогда существуют слова «одежда», «одеяние», «облачение», «одеяло», «обувь», а не «надежда», «надеяние», «наблачение», «надеяло», «набувь»? (С приставкой «на» из одежды вспоминается вообще только одна «накидка».)
Нет ли тонкой смысловой разницы между «накладыванием сверху» («надел шапку»), с одной стороны, и между «запахиванием» и «обертыванием», с другой? (Опять «обертывание», а не «набертывание»!)
Напрашивается вывод: сказать «я одел костюм» — сейчас, в середине XX века, нельзя; надо обязательно сказать: «я надел костюм». Но нет никакой уверенности, что эта разница между словами «надеть» и «одеть» будет существовать и через сто лет!
Да впрочем, и сейчас уже отголоски этой борьбы проникают в литературу; в юношеской поэме одного современного, весьма известного поэта можно прочитать:
«Одел и плащ, и сапоги…»
* * *
«Столько много»…
По-русски можно сказать или «столько» или «так много».
Между тем уродливое словосочетание «столько много», а также и «сколько много» — всё чаще звучит в нашей разговорной речи.
Эта неправильность объясняется тем, что наше современное слово «так» имеет устаревший синоним «столь»: когда-то говорилось «столь много», откуда и возникло ошибочное «столько много»…
Опять-таки объяснение, но отнюдь не оправдание!
* * *
«Обратно»…
Это слово соответствует понятию «возвратно». Однако у некоторых людей оно часто заменяет понятия «повторно», «опять», «снова», «еще раз», «в ответ» и т. д. Применение этого «универсального» слова приводит иногда к совершенно бессмысленным фразам, вроде: «обратно везут покойника», «обратно дайте суп!», «я вхожу, а он обратно пишет», «я сегодня обратно в трамвае деньги потерял», «обратно дождь пошел»… (К слову сказать, я слышал такую остро́ту: «Обратно дождь идет — это фонтан, обратно фонтан бьет — это душ». Здесь слово «обратно» стоит на своем месте, не пытаясь дублировать слово «опять».)
Итак, слово «обратно» в значении «опять» стало уже больше достоянием остряков…
И всё же…
На днях я купил песенник (тираж 200 000!). Там напечатана песня «Сватовство» (слова Г. Строганова, музыка Б. Мокроусова).
Читаю:
«Тут подъехал к нам колхозный грузовик, Подступают сваты — хваты напрямик: — «Мол, жених обратно кланяется вам — Не пора ли нам ударить по рукам?»
Хотя здесь слово «обратно» и приведено как стилизация «народной» речи, думается, что делать этого не следует; слово «обратно» в смысле «опять» — нельзя упоминать ни в каком другом виде, кроме высмеивания: только так можно его изжить.
* * *
Не так явно проявляет свою «агрессию» другое родственное слово — «наоборот». Однако и оно обнаруживает стремление если не вытеснить, то потеснить слово «напротив».
Между тем не всё, что «напротив», — «наоборот», как и не всё, что «наоборот», — «напротив». Об этом не следует забывать. Можно сказать: «Дон течет с севера на юг, а Енисей — наоборот», но нельзя сказать: «Зверь, не был голоден, наоборот: он только что наелся досыта».
* * *
«Холодный кипяток»…
Словосочетание, хотя и распространенное, но такое же нелепое, как «соленый сахар» или «сладкая соль». Если другие искажения имеют хоть некоторое объяснение в краткости, то «холодный кипяток» ничуть не короче правильного словосочетания «кипяченая вода»… И вообще, если кипяток остыл, то перестал быть кипятком, а стал кипяченой водой, так же, как растаявший лед перестал быть льдом, а превратился в воду…
* * *
«Вам порезать?»
Этот вопрос можно услышать каждый раз, когда доводится покупать колбасу. Все продавцы — за редким исключением — обязательно скажут «порезать», а не «нарезать», хотя «порезать» можно, по оплошности, палец, а в данном случае единственное правильное слово «нарезать»…
* * *
«Стоят хорошие погоды»…
Можно так сказать? Нет! Слово «погода» не имеет множественного числа.
* * *
Мужчина и женщина в Советском Союзе равноправны. Это — аксиома.
Существуют учительницы, писательницы, артистки… Почему же они за последнее время всё чаще называются учителями, писателями, артистами? Разве слово «учительница», например, хоть в какой-либо степени умаляет труд той, которая отдает благородному делу обучения и воспитания детей десятки лет жизни? Между тем официально она получает за свою отличную работу звание «заслуженного учителя», а выдающаяся артистка — звание «заслуженного артиста».
Право, трудно свыкнуться с тем, что наша несравненная танцовщица Галина Уланова официально называется «народным артистом»!
Я хочу быть правильно понятым. Я совсем не за то, чтобы женщину-инженера называли «инженершей», женщину-композитора — «композиторшей», агронома — «агрономшей», офицера — «офицершей» и т. д. В просторечии так говорят о «жене инженера», «жене композитора», «жене агронома», «жене офицера» и т. д. (вспомним «Казначейшу» Лермонтова).
Пусть слова явно иностранного происхождения — инженер, композитор, агроном, офицер, адвокат, корректор и др. — не имеют «женского» рода. Однако «поэтесса», «журналистка», «пианистка» — говорить можно.
И пусть артистки, певицы, учительницы, танцовщицы и многие другие — не превращаются официально в «мужчин»!
…Недавно на выставке ленинградских художников я видел статую, которую автор назвал «Девушка — рабочий»; под таким названием она и была включена в каталог.
Позволительно спросить: а не лучше ли было (правильнее, точнее, красивее) дать ей название «Молодая работница»? Ведь статую балерины никто не назовет «Девушка-танцовщик»!
* * *
«Что дают: сахар или песок?..»
Во-первых, не «дают», а «продают», в крайнем случае — «отпускают»; «давали» только при карточной системе.
Во-вторых, до недавнего времени у нас существовали понятия: сахар колотый, сахар пиленый, сахар прессованный, сахарный песок, сахарная пудра… Всё было ясно. Теперь появилось обедненное «сахар или песок»?
Право, это более уместно для разговора на медицинские темы, где, как известно, имеются и «сахар», и «песок»…
* * *
«Я броюсь»… «Он броет»…
Почему в некоторых формах глагола «брить» появилось это нелепое произношение?
Ответить на этот вопрос трудно. Даже если допустить в данном случае влияние другого родственного языка, например, белорусского, позволительно заметить: но ведь здесь идет речь о русском языке… Так давайте говорить по-русски правильно!
Острой мотыгой по словесному сорняку «броюсь»!
* * *
«Качественная работа»…
Что это означает?
Ровно ничего. Ведь качество может быть и отличным, и хорошим, и посредственным, и плохим, и отвратительным… Однако за последнее время слово «качественный» сделалось синонимом понятия «хороший».
Напомним, что для этого в русском языке есть слово «доброкачественный».
А в медицине — рядом со словом «доброкачественный» — есть еще и «злокачественный»…
* * *
«Выбейте мне мозги!..»
С таким предложением обращаются иногда домашние хозяйки к кассиршам в магазинах, торгующих мясопродуктами. Вообще обращение «выбейте» — стало около кассы обычным.
Почему? Ведь кондуктору никто не говорит: «Оторвите мне билет!» И при покупке билета в театр или в кино никто не скажет ни «оторвите», ни «отрежьте».
«Выбейте» — совершенно лишнее слово около кассы!..
* * *
«Чирикать», «чиркать» и «чёркать»…
«Ну, что ты там чирикаешь?..»
Этот вопрос задала при мне одна молодая мать своему маленькому сыну, который молча рисовал в тетрадке.
Правильно ли она сказала «чирикаешь», имея в виду неумелое рисование?
Нет!
И так как подобную ошибку в разговорной речи я слышал неоднократно, о ней стоит поговорить поподробнее…
«Чирикать» — глагол звукоподражательный. Он происходит от звука «чири́к», издаваемого некоторыми птицами (чижи, воробьи). Вспомним начало басни Крылова «Чиж и еж»:
«Уединение любя, Чиж робкий на заре чирикал про себя…»
Так же, естественно, пишут и современные писатели. Откроем 2-ю книгу романа Михаила Шолохова «Поднятая целина» и прочтем:
«Давыдов… прислушался к неумолчному чириканью воробьев в кустах акации…»
Итак — чирикать могут только птицы; говорить о «чириканье» людей можно лишь в ироническом смысле, иносказательно, сравнивая чей-либо голос или творчество — с негромким и однообразным пением малой птицы.
Именно с такой язвительной иронией обращался Владимир Маяковский к своему современнику — любимцу русской буржуазии самых предреволюционных лет — Игорю Северянину:
«Как вы смеете называться поэтом И, серенький, чирикать, как перепел!»
«Чирикать» — звукоподражательный глагол не только в русском языке. Ему соответствует украинский глагол «цвіркать» (отсюда «цвіркун» — сверчок, кузнечик). Можно отметить, что и по-немецки слово «чирикать» выражается глаголом «zirpen» (цирпен), а «сверчок» называется «Zirpe».
Однако вернемся к вопросу: с каким же глаголом спутала молодая мать свое «чирикать»?
Сразу с двумя: «чи́ркать» и «чёркать» («черка́ть»).
Что же такое «чиркать»?
Тоже звукоподражательный глагол. Но если «чирикать» — происходит от птичьего «чири́к», то «чиркать» имеет своим корнем звук «чирк», имитирующий резкое и быстрое трение одного предмета о другой, например — спички о коробок («чиркать спички»).
Но перо, быстро и размашисто двигаясь по бумаге, тоже может издавать подобный звук. Так от «чиркать» «отпочковался» другой глагол «чёркать», или «черка́ть» — быстро, размашисто писать, делать пометки, подписывать, зачеркивать.
Так, Фамусов в «Горе от ума» говорит Петрушке:
«Постой же. — На листе черкни на записном, Противу будущей недели: К Прасковье Федоровне в дом Во вторник званя на форели…»
Можно вспомнить и Некрасова:
«Служба всю мою жизнь поглощала. Иногда до того я вникал, Что во сне благодать осеняла И вскочив — я черка́л и черка́л…»
От «чёркать» (черка́ть) — произведены слова «очерк», «почерк», «росчерк», «подчеркнуть» и т. д.
Вывод: глаголы «чирикать» и «чиркать» (чёркать), хотя и созданные схожим образом (на звукоподражательной основе), — глаголы разные, и путать их в нашем разговорном языке не следует…
* * *
«Пожарник»…
С тех пор как на Руси существует организованная борьба с пожарами, человек этой героической профессии назывался «пожарный».
Лет сорок тому назад это слово стало вытесняться словом «пожарник». Защитники последнего ссылаются на его сходство со словом «ударник».
Неверно!
Слово «пожарный» это прилагательное, превратившееся в существительное, родственное таким словам, как «дежурный», «нарочный» (гонец), «рассыльный» и т. д.
Как нелепо образование слов «дежурник», «нарочник», «рассыльник», так же нелепо слово «пожарник».
В Слове «пожарник» есть что-то ироническое, какой-то оттенок насмешки. Я всегда чувствовал это «инстинктом языка» и потому был очень рад прочитать у бытописателя старой Москвы В. А. Гиляровского в его книге «Москва и москвичи» (очерк «Под каланчой») о том, что в слове «пожарник» есть «что-то мелкое, убогое, обидное…»
Далее он сообщает, что «пожарниками» в Москве с давних пор называли особого рода нищих — крепостных крестьян, приезжавших по приказу своих помещиков на зимнее время в Москву под видом пострадавших от пожара. Часть собранного ими подаяния «шла на оброк, в господские карманы». Некоторые из этих лжепогорельцев приезжали в санях «с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня…»
Вот этих-то «нищих поневоле» и фальшивых погорельцев народ и прозвал с насмешкой «пожарниками».
«Вот откуда взялось это, обидное для старых пожарных, слово: пожарники!» — заключает свой очерк Гиляровский…
Да! Решительно надо вернуться к старому, верному слову «пожарный»!
* * *
Вообще за последнее время стали злоупотреблять формой слов с суффиксом «ник».
Если эта форма не только уместна, но и необходима в таких словах, как «субботник» или «воскресник», так как в эти слова вкладывается совершенно особое содержание, которого в дореволюционное время не было и не могло быть в словах «суббота» и «воскресенье», то спорным является слово «месячник».
Почему, собственно, нельзя сказать «Месяц книги», а обязательно надо говорить «Месячник книги»? Ведь никто не скажет вместо «Неделя книги» — «Недельник книги»!
И уж совсем неправильным следует признать слово «декадник».
Греческое слово «декада» означает «десять дней». Для чего же выдумывать слово «декадник»? Ведь вместо слова «триада» никто не говорит «триадник»!
* * *
«Пароход зовут „Орленок”».
Таково название пьесы, шедшей в 1958 году в одном из ленинградских театров.
А можно так сказать?
Едва ли.
В русском языке глагол «зовут» можно применять только к одушевленным предметам: «Эту девочку зовут Катей», «Кошку зовут Муркой», «Собаку зовут Дружком» и т. д.
Это и понятно. Ведь смысл слов «зов», «званый», «звать» предполагает, что существо, к которому обращаются с «зовом», может или «отозваться» (ответить, мяукнуть, залаять) или совершить какое-либо действие в ответ на зов (улыбнуться, оглянуться, подойти, завилять хвостом).
Неодушевленные же предметы не «зовутся», а «называются». Нельзя сказать: «Эту улицу зовут Московской», «Этот поезд зовут „Красная стрела”», «Эту дачу зовут избушкой на курьих ножках» и т. д. Во всех перечисленных случаях следует говорить «называют»…
И пароход, конечно, называют «Орленок»…
Не следует путать глаголы «звать» и «называть»!..
* * *
«Свиноматка», «овцематка»…
Что это такое? Если эти слова — синонимы понятия «свинья» и «овца», то такие слова совершенно не нужны: ведь не скажет же никто вместо «корова» — «коровоматка», а вместо «кобыла» — «кобыломатка»?
Если эти слова означают «свинья, имевшая поросят» и «овца, имевшая ягнят», то для этого существуют слова «поросая» и «ягная»…
Думаю, что необходимость существования слов «свиноматка» и «овцематка» не смогут доказать и те канцеляристы-бюрократы, которые ввели эти слова в обращение в отчетах, откуда они перекочевали в периодическую прессу…
Странно, что они в своем словотворческом зуде не ввели наряду с «кобелем» и «сукой» — слова «собакосамец» и «собакосамка»…
* * *
«Кура»…
Это слово можете услыхать и прочитать повсюду: и на рынке, и в магазине, и в столовой, и в ресторане (в меню).
А почему не «курица»? Ведь издавна по-русски говорили «куры» только во множественном числе («курам на́ смех», «денег куры не клюют». В давние времена «кур» было наименованием «петуха», почему слово «курица» и было создано по аналогии с «лис», «лисица»… Правда, наряду с «лисицей» сосуществовала и «лиса»…
Однако «кура» не сосуществует с «курицей», а явно пытается ее вытеснить.
Думается, что «курица» должна быть «восстановлена в правах»…
* * *
«Ему подвезло»…
А почему не сказать: «ему повезло»? Ведь в настоящем времени об удачливом человеке говорят: «ему везет», а не «ему подвозит»?!.
Притом говорящие «подвезло» — совсем не хотят особо подчеркнуть единичность удачи и ее кратковременность.
Впрочем, некоторые говорят «надсмешка» и даже «подщечина»!
Вообще следует признать в современной разговорной речи чрезвычайное и чрезмерное распространение глаголов, начинающихся приставками.
И тут я хочу быть правильно понятым. Я не только не против синонимов, а, напротив, всячески приветствую их обилие и разнообразие, которое способствует богатству языка и помогает выразить всевозможные оттенки речи, — но не могу согласиться с неправильным их применением.
Действительно. Из десяти ваших знакомых, которые хотят вас посетить (навестить, повидать, проведать, встретиться с вами), думаю, что только три человека скажут правильно: «Я хочу к вам прийти», а остальные семь скажут: «Я хочу к вам подойти…»
Между тем «подойти» — как мы уже писали в самом начале книги — это значит «приблизиться».
Таким образом, здесь «подойти» — просто неправильно…
Один мой знакомый в телефонном разговоре сказал: «Завтра я подошлю к вам сына»… И я подумал: почему он сказал «подошлю»? Ведь «подсылают» только наемных убийц, а сыновей «посылают»…
Особо хочется поговорить о весьма распространенной сейчас манере выражаться легкомысленно и небрежно, чтобы не сказать невежливо, о всех этих «зайти», «заглянуть», «завернуть», «забежать», «заскочить» и т. д…
Конечно, в богатом русском языке существуют все эти слова, но применять их надо умело и с осторожностью, чтобы ваше обещание не имело невежливого и даже пренебрежительного оттенка: специально, мол. приходить к вам нет необходимости, а так — по пути, мимоходом, при случае, на минутку — пожалуй, можно…
Эта неучтивая манера выражаться сейчас очень распространена, я бы даже сказал, что существует «мода» на все эти выражения.
Постоянно слышишь в бытовой речи «забегу», «заверну», «заскочу» и т. д., причем необходимо отметить, что такая словесная форма передачи резвости часто совершенно не соответствует ни возрасту, ни состоянию здоровья того лица, которое обещает «забежать», «заскочить» и произвести прочие моторные действия…
Эта манера выражаться получила распространение не только в области движений.
Вместо «позвоню по телефону» стали охотно говорить «звякну» или «брякну», вместо «напишу» — «черкну», а одна солидная дама, уезжая на курорт, обещала своей знакомой «тявкнуть» по телеграфу…
А как любимы канцелярским языком глаголы с приставкой «за»!
«Отчет был зачитан». «Доклад был заслушан». «Фотограф заснял». «Он заимел». «Он захоронен»…
Не слишком ли много «за» — иногда в ущерб смыслу? Ведь «зачитать», например, означает: взять чужую книгу для прочтения и не вернуть, короче — «присвоить». Вообще с глаголами происходят иногда странные дела. Вот несколько примеров, взятых из жизни. «Я часто ездию».
Почему-то «неудобно» говорить правильно «езжу». В прошедшем времени у этих лиц получается «ездиил», а не «ездил».
Пострадали и некоторые отглагольные прилагательные. «Колотый» (сахар) — превращается в «колоный», а слово «поломанный» — в «поломатый»!
А если вы почему-либо так изменились, что вас сразу не узнают ваши знакомые на улице, то почти все скажут вам: «Простите, я вас не признал!..» Глагол «признавать» почему-то за последнее время почти полностью вытеснил более правильный в данном случае глагол «узнавать»…
* * *
«Вы уже ходили вешаться»?
Не думайте, что этот вопрос обращен к кандидату в самоубийцы; нет, это слово «заменило» правильный глагол «взвешиваться» и довольно распространено, особенно в санаториях и домах отдыха…
* * *
«Разбери кровать!..»
Что это значит? Неужели кому-нибудь — на́ ночь глядя — предлагают разобрать на части кровать?
Нет! Это мать предлагает дочери приготовить постель…
* * *
«Купил на Ситном рынке»…
Эту фразу нередко можно услыхать в Ленинграде, где имеется старинный Сытный рынок. Некоторые пытаются спорить, утверждая, что название рынка происходит не от слова «сытость» (там торгуют всеми съестными товарами), а от слова «ситный» (хлеб), но находящаяся рядом Сытнинская улица опровергает это утверждение.
(В скобках замечу, что один спорщик даже уверял, что название рынка происходит от… английского слова «сити»; конечно, на всех не угодишь, но жаль, что такие «спорщики» способствуют порче разговорного языка…)
* * *
«Ремонт» или «починка»?..
«Ремонт» — слово иностранное (французское, от латинского корня) и означает «восстановление». «Починка» — слово русское.
За последнее время «ремонт» явно вытесняет «починку», хотя это и не совсем одно и то же. К носильным вещам во всяком случае более применимо слово «починка». Тем не менее мы всё чаще и чаще читаем: «Ремонт верхней одежды», «Ремонт обуви» и т. д.
Для чего же брать ненужное иностранное слово при наличии русского?
Дорогу слову «починка»!
* * *
«Я проблудил два часа…»
Не думайте, что говорящий так — имеет склонность к разврату: он только хотел сказать, что «проблуждал» два часа, не зная дороги, но по небрежности (а может быть, и по невежеству) не сумел почувствовать смысловую разницу между глаголами «блуждать» и «блудить».
Интересно знать, как он назовет «блуждающие огни»: неужели «блудящими огнями»?
Я предвижу, что читатель-оппонент задаст мне «ядовитый» вопрос: а кто же, по-вашему, библейский блудный сын: «предавшийся блуду» или «неведомо где блуждавший»?
Отвечаю: и то и другое. В евангельском тексте о нем ясно сказано, что он жил «распутно» и расточил «имение свое с блудницами», а также, что он «пошел в дальнюю сторону», жил в нищете, «пропадал и нашелся».
Однако в притче больше подчеркивается, что сын вернулся в отчий дом после долгих скитаний…
Безусловно, «блудить» и «блуждать» происходят от одного словесного корня, иногда переплетаясь в смысловом значении («блудливый кот» и «приблудный кот»), и первоначальным, древним значением «блудить» было «идти по неверной дороге», «сбиться с пути» («он заблудился»). Думается, что отсюда же произошло слово «плутать», то есть «идти по ложному пути» («он проплутал весь вечер»). Отсюда, вероятно, и «плут», то есть «идущий по ложному пути».
От «блуждать» произошло слово «заблуждаться», то есть «ошибаться», опять-таки «идти по неверному пути».
Однако в течение столетий в нашем языке четко сформировались и обособились глаголы «блуждать», «блудить», «плутать» и «плутовать», путать каковые нашему современнику никак не следует…
* * *
«Ага!..»
Что это? Выражение злорадства? Или торжества?
Нет! Для многих это словечко выражает утверждение и заменяет «да».
…Как-то летом я встретил в лесу группу пионеров. Между нами произошла приблизительно такая беседа:
«Вы из соседнего лагеря?» — «Ага!» — «Собираете ягоды?» — «Ага!» — «Купаться на речку ходите?» — «Ага!..»
Кроме «ага» — я ничего от них не добился. Видно, что в этом лагере, да и вообще в школе, недостаточно обращают внимание на речь школьников.
* * *
«Вы вылезаете?»
Это выражение часто можно услышать, пользуясь городским транспортом. А почему, собственно, из вагона трамвая или метро, из автобуса или троллейбуса — надо «вылезать», а не выходить? Вероятно, это выражение возникло, когда городской транспорт был чрезвычайно переполнен и когда пассажирам приходилось пролезать к выходу. Надо надеяться, что с увеличением транспортных средств, а также с ростом культуры это нелепое выражение отомрет совершенно.
* * *
Кстати, о «городском транспорте». Это словосочетание часто употребляется неверно. Можно «работать на городском транспорте», но «попасть под городской транспорт» нельзя: давит не «транспорт» вообще, а отдельные трамваи, автомобили, троллейбусы.
* * *
«Ну, сынок, играйся с другими детьми!..»
Эту фразу я услыхал в саду, где одна мамаша поучала своего сына-карапуза.
Почему глагол «играть» — непереходный — приобрел в ее речи несвойственную ему возвратную форму «играться», непонятно: ведь «ся» — есть сокращенно «себя» и ребенку незачем играть с самим собой, когда он играет с другими детьми.
Приходится с грустью признать, что эта неправильность в разговорном языке весьма распространена. Надо думать, что эту словесную «эстафету» мамаша «успешно» передаст своему отпрыску. Печально…
Между тем слово «играться» можно законно употреблять только в страдательном значении: «соната играется в две руки», «спектакль играется при полном зрительном зале».
«Я играюсь», «ты играешься», «он играется» и т. д. — словесные сорняки!
* * *
«Книгу заверни в бумагу!»
И этот совет родителя своему сыну не точен: «завертывают», то есть укрывают со всех сторон в бумагу, покупку, когда ее несут из магазина домой. А дома книгу «обертывают» (измененное слово «обвертывают»), то есть укрывают бумагой переплет для того, чтобы он не запачкался. Для этой цели есть даже специальная «оберточная» бумага (а не «заверточная»). В магазине же покупку завертывают в упаковочную бумагу…
* * *
«Волнительно»…
Это новое словечко любят употреблять критики и театроведы. За последнее время оно начинает вытеснять старое русское слово «волнующе».
Кроме того, лица пишущие и рассуждающие об искусстве — злоупотребляют словом «отображать», соединив в одно «изображать» и «отражать»…
* * *
«Бесталанный»…
Это слово мы можем иногда не только услышать в разговорной речи, но и прочитать в книгах современных писателей. И в девяти случаях из десяти — оно означает «лишенный таланта», «малоспособный», «неодаренный».
Так ли это? Нет!
В чем же ошибка? Здесь спутаны два слова с разным значением, но схожие по звучанию, а именно: «тала́нт» — от греческого «та́лантон» (первоначально — мера веса и денежная единица в древней Греции, затем — «дар», «одаренность») и «тала́н» — от тюркского «тала́н» («счастье», «удача», «судьба»).
Слово «талант», придя к нам вместе с христианством в евангельской притче «о таланте, зарытом в землю» (то есть о деньгах, иносказательно — о неиспользованных способностях), не вошло глубоко в народный язык, оставаясь больше словом литературным и бытуя главным образом в разговорной речи интеллигенции.
Иная судьба была у слова «талан»: оно глубоко вошло в народную речь, найдя себе место даже в целом ряде русских пословиц и поговорок.
Вот их неполный перечень:
«Кому талан — будет атаман». «Нашему Ивану нигде нет талану». «Мой талан ушел по горам». «Худ талан, коли пуст карман». «Чужой талан скоро растет». «Наш талан — с сумой по дворам». «Талан — не туман, не мимо идет». «Не хитер — да удачлив, неказист — да таланен». «Вор вору таланит».
Слова «талан» и производное от него «бесталанный» вошли не только в народный язык, но и в литературу.
Вспомним лермонтовскую «Песню про купца Калашникова», где говорится:
«И головушка бесталанная Во крови на плаху покатилася».
Вспомним строки из песни А. В. Кольцова «Говорил мне друг, прощаючись»:
«Не держи ж, пусти, дай волюшку Там опять мне жить, где хочется, Без талана где таланится, Молодым кудрям счастливится…»
Вспомним и другую его песню, которая называется «Всякому свой талан» и рассказывает о несчастной женитьбе…
Бытописатель Москвы сороковых годов прошлого века И. Т. Кокорев в очерке «Мелкая промышленность в Москве» писал о мещанине, «которого разные таланы совратили с истинного пути»…
В тургеневском «Гамлете Щигровского уезда» говорится: «Ходит он (Войницын)… горько проклиная свою бесталанную участь».
В рассказе В. М. Гаршина «Сигнал» один стрелочник говорит другому: «Не дал бог счастья. Уж кому какую талан-судьбу господь даст, так уж и есть».
Слово «талан» вошло не только в русский язык, но и в украинский. Вспомним драму И. К. Карпенко-Карого (Тобилевича) «Бесталанная», где говорится о судьбе молодой женщины, лишенной счастья, а отнюдь не таланта, то есть способностей, дарования…
Вспомним, наконец, пьесу М. П. Старицкого «Талан» (в БСЭ она ошибочно названа «Талант»), где опять же говорится не об исключительном даровании, а о судьбе, доле, участи…
Употреблять «бесталанный» в смысле «бесталантный» — неправильно не только по содержанию, но и по форме: никто ведь не скажет вместо «прейскурантный» — «прейскуранный» и вместо «беспатентный» — «беспатенный»?!
Можно считать «талант» — словом литературным, а «талан» — просторечием, «талант» — словом живым и современным, а «талан» — устаревшим и вышедшим из употребления, но путать «талант» с «таланом» и «бесталантный» с «бесталанным» не следует!
* * *
«Намочились под дождем»…
Так выразились недавно два школьника. На мое замечание, что следует говорить «намокли под дождем», они ответили: «Мы про то и говорим».
Пришлось осветить этот вопрос основательнее, указав, что глаголы «мокнуть» и «мочиться» имеют разное значение…
* * *
«Байня»…
Это — исковерканное слово «баня». Оно раздражает своей нелепостью и непонятностью возникновения.
Думается, что это слово областное; я слышал его много раз, но только в Ленинграде и в большинстве случаев от пожилых людей.
* * *
«Бумажный лом»…
Словосочетание, составленное по аналогии с «железным ломом», явно неправильное: бумагу не ломают, а рвут.
Однако найти в данном случае правильное и точное русское слово не так-то просто: «Бумажные бытовые отходы»? Длинно! «Бумажное вторичное сырье»? Еще длиннее! Придется, пожалуй, остановиться на иностранном слове «макулатура».
Вот редкий пример того случая, когда иностранное слово делается незаменимым!
* * *
«Я поднимаю тост»…
Не вдаваясь в этимологию этого английского слова, установим, что «тост» в нашем понимании — это застольная речь или здравица (короткое приветственное провозглашение) в честь кого-либо. В конце тоста обычно поднимают бокал с вином и пьют за здоровье того лица, о котором шла речь.
Еще хуже, что иногда говорят: «Я пью тост»… Так, например, в фильме «Глинка» по воле сценариста и режиссера «пьют тост» за Глинку!
Между тем тост нельзя ни «поднять», как бокал, ни «пить», как вино: его можно «провозгласить» («сказать», «предложить», «произнести»).
Заметим кстати, что тост провозгласить можно только за живого человека, ибо пить за здоровье покойника — лишено всякого смысла. Именно поэтому при сохранившемся до сих пор древнем обычае «поминок» никаких тостов, конечно, не провозглашают и не чокаются…
* * *
«Пошив»…
А почему не «шитье»? Почему некоторые говорят: «пошил себе костюм», а не «сшил»? Ведь существуют «школы кройки и шитья», а не «школы кройки и пошива»?!
Сто́ит отметить, что переводчик романа Лиона Фейхтвангера «Мудрость чудака» написал: «Теперь все эти платья ей тесны, но так как пошиты они с запасом…» — и т. д.
Как пример того, что слово «пошить» не остановилось в своем «развитии», укажу на две фразы, взятые из опубликованного очерка: «Фабрика продолжает пошивать…» и «Фабрика № 14 тоже пошивает платье…»
Не «зашился» ли автор очерка?
* * *
«Солянка»…
Что это такое?
1. Старинное название улицы в Москве.
2. Растение, произрастающее на солончаках.
И всё. Блюда такого нет.
А если вам в ресторане или в столовой предложат «солянку» (мясную или рыбную), то знайте, что это исковерканное слово «селянка», которое происходит от слова «село», то есть «сельское кушанье».
Вспомним фельетон Салтыкова-Щедрина «Газетчик», где говорится: «Приедешь в Московский трактир: — Гаврило! Селянки! — Ах, что это за селянка была!»
* * *
«Благодарю», «спасибо»…
В течение столетий в ответ на это говорилось: «Не стоит», «Не за что». Теперь почти всегда отвечают: «Пожалуйста».
Право, старая форма была скромнее…
* * *
«Замечание в его адрес!..»
Правильно ли это? Можно «бросать камушки в его огород», но замечание делают «по его адресу».
* * *
«Дикообраз»…
Существует ли такое животное?
Нет, не существует. Хотя один толстый журнал утверждает обратное, поместив рассказ под таким названием.
Имеется «дикобраз» — млекопитающее из отряда грызунов. Наименование его несомненно возникло из слов «дикий образ», и в старину он действительно именовался «дикообраз», что подтверждает словарь, составленный Нордсетом в 1780 году; однако уже в 1790 году, по свидетельству «Академического словаря», зверь этот стал «дикобразом» и менять свой «образ», превращаясь опять в «дикообраза», не намерен.
* * *
Что такое «рахит»?..
Детская болезнь. Однако я слышал, как одна студентка, говоря неодобрительно о другой студентке, назвала ее «рахиткой».
Что это? Случайное словотворчество указанной девицы или новое словечко-сорняк, восходящее на ниве разговорного языка нашей молодежи?..
Зато другое слово, взятое из медицины в искаженном виде, уже прочно вошло в быт, притом не только молодежи.
Это слово — «псих».
Оно стало заменять понятия «нервный», «странный», «оригинал», «чудак» и пр. Появился даже глагол «психовать», что означает «нервничать», «расстраиваться», «переживать» (кстати, последнее — тоже очень «модное» слово большой смысловой емкости, к которому мы еще вернемся).
Едва ли эти словечки можно считать украшением русского языка.
* * *
«Орел или орешка?»
Это чудовищное словосочетание, являющееся надругательством над русским языком, я недавно услыхал из уст одного знакомого… писателя! С жаром стал я ему объяснять, что говорить нужно «орел или решка?» (хотя, в сущности, никакого орла теперь, конечно, на монете нет!), потому что в старину на монетах — на одной стороне был орел, а на другой насечка, имевшая сходство с решеткой, что «решка» — это и есть сокращенное «решетка», а «орешка» — явная, абсолютная и постыдная для русского человека бессмыслица, — он (писатель был молодым) недоверчиво качал головой и повторял: «Так говорят…»
* * *
«Битон молока…»
Что это такое? Существует латинское слово «bitumen», от которого произошло французское «béton» и наше «бетон» — смесь гравия и щебня с раствором цемента, употребляемая как строительный материал.
Существует французское слово «bidon» — жбан, кружка, манерка, — от него наше русское «бидон».
Когда и каким образом слова «бетон» и «бидон» слились в одно нелепое «битон» — установить трудно; приходится только признать, что это слово-ублюдок оказалось весьма жизнеспособным и получает — увы! — всё большее распространение в нашей бытовой речи…
* * *
«Как и не вы»…
На языке некоторых это означает «как и вы». Почему в эту фразу вставляется совершенно чуждое ей по смыслу отрицание «не» — объяснить невозможно!
* * *
«Приветик!..»
Это нелепо-уменьшительное слово вместо «привет» — открывает собой целый ряд уменьшительно-ласкательных слов, которыми — без всякого к тому основания — пестрит речь многих из нас. Особенно это касается почему-то продуктов питания.
«Салатик», «картошечка», «селедочка», «сметанка», «морковка», «молочко», «репка», «рыбка», «колбаска», «котлетка», «яичко», «компотик»…
Целый «наборчик» для «обедика»!
* * *
Что такое «плащ»?
Верхняя просторная одежда без рукавов, надеваемая внакидку.
Вспомним, что говорилось о плаще в стихах за последние сто лет (разрядка везде моя. — Б. Т.):
«Любовник под окном трепещет и кипит, Окутанный плащом…»
(А. С. Пушкин)
«Закинув плащ, с гитарой под полою…»
(В. А. Соллогуб)
(В порядке примечания: когда эти стихи стали популярной песней, первое слово превратилось в «накинув».)
«Я плащом тебя одену Так, что не заметят…
(Я. П. Полонский)
«Ты в синий плащ печально завернулась…»
(А. А. Блок)
Кажется, ясно, что плащ не имеет рукавов?
Однако за последнее время «плащами» стали называть легкие летние пальто с рукавами, хотя у таких пальто есть специальные названия: «пыльник» и «дождевик».
* * *
Очень часто вместо «может быть» или «быть может» — особенно в стихах — пишут просто «может». Это является не очень большой, но всё же неряшливостью речи…
Возможно, что это «может» пришло из просторечья. Думается, в литературном языке всё же лучше писать полностью «может быть» и «быть может» («Я вас любил… Любовь еще, быть может…»)
В укороченном «может» есть что-то родственное словечкам «днями», «пока» и «наше вам».
* * *
«Столько-то пудов»…
Почему «пудов», а не центнеров или килограммов? В СССР в 1925 году введена метрическая система, несомненно более совершенная и удобная, чем старая.
В наши дни никто и никогда не скажет «столько-то сажен, аршин, вершков, фунтов, золотников», а «пуды» почему-то уцелели. Любопытно отметить, что уцелели они только в газетах; в быту «пуды» давно вытеснены килограммами.
Конечно, переход на метрическую систему не отразился на таких выражениях, как «мерять на свой аршин», «сидеть проглотив аршин», «косая сажень в плечах», «с коломенскую версту», «за семь верст киселя хлебать», «вот так фунт!», «мал золотник, да дорог» и т. п. И, конечно, андерсеновская «Дюймовочка» не станет «Сантиметровочкой»…
* * *
Немного о тавтологии…
Сто́ит остановиться на этом определении, повторяющем в иной форме уже ранее сказанное и хорошо известном всем по примеру «масляное масло».
Подобных выражений можно заметить в нашей речи немало.
Но, подходя к этому вопросу, сразу же оговоримся: существует тавтология скрытая и тавтология явная. Скрытая — или настолько давно переосмыслена и прочно вошла в нашу речь, что не может вызвать никаких возражений («черные чернила», «красная краска»), или заметна только для немногих, потому что связана с иностранными словами, известными далеко не всем.
Вот примеры скрытой тавтологии, основанной на иностранных словах:
«Pro forma» («проформа») — по-латыни означает «для формы». Между тем всегда говорится «для проформы», то есть «для для формы».
«En face» (ан фас) — по-французски означает «в лицо» (в отличие от понятий «в профиль» и «в три четверти»). Однако мы опять-таки всегда говорим «в анфас», то есть «в в лицо».
«Serenata» (серената) — по-итальянски означает «вечерняя песня». Таким образом, говоря «вечерняя серенада», мы, по существу, произносим «вечерняя вечерняя песня».
К этому же ряду относятся «экспонаты выставки» (ведь «экспонат» по-латыни — это «выставляемый напоказ»).
Но такие выражения, как: «памятные сувениры», «свободная вакансия» («занятая» вакансия — уже не «вакансия», как «заполненная» пустота — уже не «пустота»!), «своя автобиография», «биография жизни», «монументальный памятник» (к этому словосочетанию мы еще вернемся), а также многие выражения, столь любимые ораторами, как то: «полное право», «лично я», «целиком и полностью» — это уже явная тавтология!..
Просторечие добавляет: «за зря» и «напополам», хотя совершенно достаточно сказать «зря» и «пополам»…
Особо следует упомянуть о чрезвычайно распространенном выражении «на сегодняшний день». Это выражение, несомненно рожденное (не так давно) в недрах канцелярий, несмотря на свою явную неправильность, не только широко бытует в нашей разговорной речи, но и встречается в периодической печати.
«Сегодня» — означает «сего дня», «этого дня». Если про «вчера» и «завтра» можно говорить «вчерашний день» и «завтрашний день», то говорить «сегодняшний день» неправильно: это громоздкое словосочетание отлично укладывается в слово «сегодня».
А потому вместо канцелярско-бюрократического «на сегодняшний день» — следует говорить «на сегодня»…
* * *
Когда надо говорить «три», а когда «трое»?
На этот счет есть точные и ясные правила: «трое» наряду с «три» можно говорить о трех лицах мужского пола: «три сына» и «трое сыновей», «три богатыря» и «трое богатырей»…
«Трое» надо говорить о трех предметах, имеющих только множественное число: «трое ножниц», «трое щипцов», «трое брюк»…
«Трое» нельзя говорить о трех лицах женского пола и о словах женского рода: не «трое девочек», «трое ласточек», «трое роз», а «три девочки», «три ласточки», «три розы»…
Однако последнее правило иногда нарушается не только в разговорной речи, но даже в литературе. Так, современный поэт Леонид Мартынов пишет:
«Девять муз и трое граций…»
И невольно вспоминается строка классической лермонтовской эпиграммы:
«Три грации считались в древнем мире…»
* * *
А теперь — в связи с этим — о числительных именах вообще.
Наряду с «два», «три», «четыре», «пять», «шесть», «семь», «восемь», «девять», «десять», мы имеем (если это касается лиц мужского пола) синонимическую форму «двое», «трое», «четверо», «пятеро», «шестеро», «семеро», «восьмеро» (редко), «девятеро» (еще реже), «десятеро» (совсем редко).
Соответственно этому — имеем также «вдвоем», «втроем», «вчетвером», «впятером», «вшестером», «всемером», «ввосьмером» (редко), «вдевятером» (еще реже), «вдесятером» (совсем редко).
Дальше цифры «десять» — никаких параллельных форм («одиннадцатеро», «водиннадцатером» и др.) не употребляется.
Впрочем, в виде исключения, можно прочитать в повести Н. С. Лескова «Запечатленный ангел» такой диалог:
«— А много ли вас?
— Не много, не много, восемнадцатеро всего, восемнадцатеро…»
* * *
«От тысяча двести сорока до три тысячи восемьсот пяти…»
Эту фразу сказал не школьник, а взрослый и достаточно образованный докладчик. А надо было сказать: «От тысячи двухсот сорока до трех тысяч восьмисот пяти».
Числительные имена многими вообще не склоняются или склоняются очень небрежно.
* * *
Что такое «полдник»?
Пятичасовой чай с булочкой, входящий в распорядок дня в санаториях и домах отдыха.
Это название введено всюду, хотя «полдень» — это двенадцать часов дня, а никак не пять!
Следует признать, что подобное чаепитие (только при совсем других обстоятельствах) обозначается у англичан более точно: «файв-о-клок», то есть «пятичасовой (чай)».
Что же касается слов «полдень», «полночь», «пополудни», «пополуночи», то они если и не отмирают, то встречаются всё реже и реже, вытесняясь «военно-железнодорожным» языком: «двенадцать ноль-ноль», «семнадцать тридцать» и т. д.
Следует признать, что последняя форма хотя и менее «поэтична», но безусловно удобнее…
* * *
Большинство слов, употребляемых с окончанием на «аж» — иностранного (главным образом французского) происхождения: «багаж», «пейзаж», «типаж», «пассаж», «каботаж», «дренаж», «плюмаж», «саботаж» и т. д.
Духу русского языка такое окончание несвойственно. Однако за последние годы появилось слово «подхалимаж» вместо русского слова «подхалимство» и возникло слово «листаж» вместо «объем книги».
Вот уж смесь «французского с нижегородским!»
Впрочем, некоторые стараются произносить иностранные слова еще «иностраннее», чем они есть на самом деле, например, говорить не «реакция», а «реагаж»…
* * *
«Что вы хотели?..»
Эту фразу можно постоянно слышать в учреждениях и магазинах. Вероятно, спрашивающий считает форму вопроса: «Что вы хотите?» — грубоватой (почти «Что вам надо?»), а вопрос «Что вы желаете?» — унизительным для себя (почти «Чего изволите?»).
Вот и появилась неопределенная фраза — не то в прошедшем времени, не то в сослагательном наклонении с усеченным «бы»: «Что <бы> вы хотели?»
А сказать надо просто и ясно: «Чего вы хотите?» или «Что вы хотите?». Ничего грубого в этом нет.
* * *
Когда-то — на заре кинематографии — помещение, в котором показывались кинокартины, называлось «кинематограф» (первоначально «синематограф») от греческого «ки́нема» (род. падеж «кине́матос») — «движение» и «графо» — «пишу».
Со временем «кинематограф» для краткости стал называться «кино», а «кинокартина» — «фильм» (еще раньше «фильма»).
В общем, «кинематограф» превратился в «кино» по тому «закону краткости», по которому «метрополитен» стал «метро», «фотография» — «фото», «автомобиль» — «авто», а «велосипедный спорт» — «велоспортом».
Однако за последнее время многие стали говорить: «Я видел хорошее кино», имея в виду, конечно, не помещение кинотеатра, а кинокартину.
Неправильность этого явления очевидна, однако оно получило «права гражданства» не только в разговорной речи, но даже в высоком жанре поэзии.
Так, у одного современного поэта читаем:
«Сегодня в клубе сельсовета Идет хорошее кино…»
* * *
«Нужно грубо поставить вопрос…»
Эту фразу я услыхал от одного оратора, который имел в виду прямую и смелую постановку вопроса. При чем же тут «грубо»?
Оказывается, в данном случае имелся своеобразный «украинизм»: по-украински «ру́ба» означает «прямо». Ни о какой грубости тут, конечно, не было и речи. Оратор просто долго жил на Украине.
Другой оратор говорил вместо «быстро» — «нагло». Оказывается, он недавно вернулся из Чехословакии, где жил продолжительное время, а «на́гле» — по-чешски «быстро».
Вот что иногда может произойти от сходства братских языков!
* * *
«Подворье»…
Я читаю стихотворение одной современной поэтессы:
«Он стоял вечерами у наших ворот…»
и дальше:
«Я и впрямь королевной вплывала подчас Под тяжелые, серые своды подворья…»
Меня заинтересовало последнее слово «подворье». Неужели автор живет на постоялом дворе или при городской церкви, принадлежащей загородному монастырю с общежитием для монахинь?
Безусловно, нет! Наша современница, конечно, хотела сказать о «тяжелых, серых сводах» обыкновенных городских ворот, ведущих во двор дома. А «подворье» тут совершенно ни при чем.
* * *
«Извиняюсь»…
Чрезвычайно распространенная небрежность речи… Ведь «извиняюсь» может означать только «извиняю себя», то есть «считаю нормальным, что я вас толкнул», например.
Надо решительно изжить слово «извиняюсь», заменив его словами «извините», «виноват», «простите».
* * *
«Буквально на днях»…
Что это значит? «Совсем недавно»? Но тогда при чем тут буквы?
«Буквально» может применяться только тогда, когда речь идет о точном цитировании какого-либо печатного текста, передаваемого «буква в букву».
Впрочем, так же неправильно в устной речи говорить: «выше я сказал» и «ниже я скажу». В данном случае уместнее слова «ранее» и «далее».
* * *
«Река встала…»
На языке многих это означает, что «река остановилась» по причине ледостава.
А правильно надо говорить «река стала».
Удивительно, что так часто путают глаголы «встать» и «стать», причем не только в разговорном языке, но иногда и в литературе.
Так, один современный писатель пишет:
«…Конь встал, всхрапывая и скребя копытом снег».
Как видно из повествования, конь не поднялся из лежачего положения, а резко остановился.
Постараемся себе ясно представить эту картину. Конь «встал», значит поднялся на задние ноги. Но одной из них он «скребет снег». Следовательно, у коня осталась единственная точка опоры — одна задняя нога.
Да это просто отменное выступление в цирке!
* * *
«Ло́жить», «ве́сить», «са́дить»…
Эти три глагола — вместо «класть», «вешать», «сажать» — заслуживают того, чтобы о них поговорить особо.
Когда я спросил одного молодого инженера (!), почему он говорит «ло́жить», а не «класть», он ответил, что привык так говорить с детства, и кроме того «ложить» звучит… приличнее!
«Дети! Здесь вы будете весить пальто!» С такой фразой обратилась к первоклассникам и первоклассницам их школьная учительница. Думается, что они тоже «с детства» будут говорить «ло́жить».
«Са́дить картошку». Это выражение я услыхал на даче. Почему-то «са́дить» — стало вытеснять правильное слово «сажать».
Все эти три глагола-«агрессора» продолжают наступление.
* * *
«На банной по́лке»…
Можно так сказать?
Нет, потому что в бане не «по́лка», а «поло́к». Надо сказать: «На банном полке́».
* * *
«Пошли танцевать стилем!»
Любимое выражение «стиляг», предельно нелепое и по форме и по содержанию. Ведь это всё равно, что сказать: «Он пошел походкой». «Стиль» танца может быть «сложным», «вольным», «примитивным», «диким» и т. д., но просто «стилем» быть не может: это бессмысленно.
Ведь и про здание никто не скажет «оно выстроено в стиле», без указания, в каком именно.
Лишнее доказательство того, что стиляга, как правило, малокультурен…
* * *
«Отряхни ноги от снега»…
А не правильнее ли: «Отряхни снег с ног»?
«Стряхивают» и «отряхивают» то, что пристало. Таков тонкий закон русского языка. Сказать «отряхни ноги», конечно, не ошибка, но чуткое ухо уловит в этом какую-то неправильность.
Ведь Пушкин писал:
«И, пыль веков от хартий отряхнув»…
И слова старой революционной песни гласят:
«Отречемся от старого мира, Отряхнем его прах с наших ног!..»
* * *
«Полуве́р»…
Что это такое? Человек, лишь наполовину освободившийся от религиозных предрассудков?
Нет! Оказывается, в произношении некоторых — это «пулло́вер» — трикотажная верхняя одежда, род фуфайки…
Английское слово «pull over» (пулл овер) — означает «тяни вверх!», то есть показывает, что пулловер не имеет пуговиц, почему его надо тянуть через голову.
Между тем «полуве́рами» некоторые называют любой трикотажный жилет (с пуговицами).
Вот пример коверканья иностранного слова, основанного на непонимании его смысла…
* * *
Еще об одежде…
Что такое «шуба»? Зимняя верхняя меховая одежда или одежда на меху.
Между тем многие ошибочно шубой называют любое зимнее пальто на вате и с меховым воротником.
* * *
«После отпуска она хорошо выглядывает»…
Что это значит? Ведь «выглядывать» — это или «смотреть из-за укрытия», или «то появляться, то исчезать», или «следить», «выслеживать»…
Можно ли сказать «она хорошо выглядывает»?
Нет! Надо сказать «она хорошо выглядит».
Многие, к сожалению, не чувствуют разницы между глаголами «выглядеть» и «выглядывать».
О некоторых особых словах-ошибках
О некоторых словах-ошибках хочется поговорить особо, так сказать «с пристрастием».
На то есть две причины: явная, легко доказуемая ошибочность этих слов и, несмотря на это, их широкое распространение в ошибочном виде, чему способствуют не только разговорная речь, но порою печать и радио. Вот это и заставляет выделить их в особый раздел.
Природа этих слов не одинакова: одно — ошибочно переосмысленное из-за случайного звукового сходства древнерусское слово, другое — слово иностранного происхождения, ошибочно видоизмененное по методу «народной этимологии», то есть осмысления непонятного слова, третье — просто плод недомыслия, упрямства и нелепой «обидчивости».
Эти слова: «довлеть», «одинарный» и «крайний» (при вопросе «кто крайний?»).
* * *
Что такое «довлеть»?
Это древнерусское слово — ныне забытое живой речью, но бывшее в употреблении до конца прошлого века — происходит от того же корня, что и «довольно», и первоначально означало «быть достаточным», «хватать» (чего-нибудь, а не кого-нибудь!).
Вспоминается древнее изречение: «Довлеет дневи злоба его», что в переводе на современный язык означает: «Хватает дню его забот». (Уместно отметить, что старинное — в смысле «забота» — ныне забытое слово «злоба» до сих пор сохранилось в словах «злободневный», «злободневность» и в выражении «на злобу дня».)
В настоящее время слово «довлеть», повторяем, в его первоначальном значении забыто, но еще сто лет тому назад оно было бытовым, всем понятным словом, которое употреблялось в частной переписке.
Так, в 1848 году А. И. Герцен в письме своему другу Н. П. Огареву писал:
«Сколько ни имей сил, их не довлеет»…
До сих пор существует — правда, отмирая, — старинное слово «самодовлеющий», которое означает «самостоятельный», «независимый», «обходящийся своими силами»…
Кроме этого основного значения, слово «довлеть» имело еще смысл «удовлетворять», «соответствовать», «подобать».
Это легко доказать.
Открываю составленную Д. Н. Садовниковым и вышедшую в 1876 году книгу «Загадки русского народа». На стр. 284 читаю старинную загадку, которая начинается так: «Жал молодец с девицей; им навстречу — барин на тройке: „Молодец! Тебе не довлеет с девицей жать поздно вечером…”» — и т. д.
Это ясно видно и по одной реплике из «Смерти Иоанна Грозного» А. К. Толстого:
«Его пресветлому довлеет маэстату…»
Итак — указанное значение было у слова «довлеть» в течение ряда веков. Достаточно заглянуть во все словари, включая словарь Даля и академический словарь 1876 года, чтобы в этом убедиться…
И вдруг — лет тридцать тому назад — в силу чьей-то ошибки, основанной на внешнем звуковом сходстве, слово «довлеть» приобрело смысл «давить», «подавлять» — и в этом новом своем качестве быстро вошло не только в разговорную речь, но и в язык периодической печати, радиопередач и даже художественной литературы.
Любопытно отметить, что все современные словари четко указывают на эту ошибку.
Так, в словаре Ушакова (1935 г.) сказано:
«С недавних пор стало встречаться неправильное употребление этого слова в смысле «тяготеть над кем-нибудь» — и далее указывается: «по ошибочной связи, по созвучию со словом «давление». (Разрядка здесь и дальше моя. — Б. Т.)
Словарь современного литературного языка Академии наук СССР (1954 г.) тоже пишет про «новое употребление под влиянием ошибочного отожествления со словами «давить», «давление».
Я рад, что в этом вопросе могу сослаться на авторитетное мнение замечательного знатока русской речи писателя Федора Гладкова, который в письме от 20 мая 1958 года писал мне из Москвы по поводу слова «довлеть»:
«Слово это — рудимент, пошло оно гулять по скандальному невежеству нашей интеллигенции. Смешали два слова «давление» и «довление», и получилось «довлеет над».
Об этом же писал он неоднократно и в периодической печати.
Однако радио, газеты и книги, несмотря на указание словарей и авторитетнейших писателей, продолжают насаждать неверное и заведомо ошибочное значение слова «довлеть» в смысле «давить», «подавлять», что, конечно, способствует внедрению этой ошибки в разговорную речь.
И не только в разговорную. Примеров ошибочного употребления слова «довлеть» в современной литературе можно найти множество. Трудно, напротив, отыскать пример правильного употребления этого слова. С большим трудом мне удалось обнаружить такой пример в стихотворении нашего современника, выдающегося поэта Николая Асеева «Терцина другу»:
«Стиху довлеет царское убранство…»
Итак — «довлеть» над чем-нибудь это явная и доказанная ошибка.
Не будем же ее повторять и умножать!
* * *
«Одинарный»…
Это слово — новинка, доказывающая, что русская речь продолжает коверкаться иногда самым неожиданным образом.
Этот сорняк на ниве русского языка появился недавно, но пытается укорениться.
Более того. Это слово находит даже своих защитников, как «происходящее» от слова «один». Во всяком случае мне это пытался доказать видный писатель.
Давайте разберемся в природе этого слова, ошибочного и враждебного духу и смыслу русского языка.
«Одинарный» — это искажение слова «ординарный», пришедшего к нам от французского «ordinaire» («ординэр»), что означает «обычный», «рядовой», «порядковый», «заурядный». Французское «ordinaire» в свою очередь происходит от латинских слов «ordo» («ордо») — «порядок», «Ordinarius» («ординариус») — «порядковый», «обычный».
В эпоху Петра I слова, связанные с корнем «ордо», проникли в русский официальный язык. Так постепенно появились у нас слово «ординар» и производные от него, например: «Вода поднялась выше ординара» — то есть выше обычного (среднего, нормального) уровня; «субординация» (воинское подчинение низших чинов высшим), «ординарный профессор» — то есть занимающий штатную должность; «экстраординарный» (сверхштатный, внеобычный).
Возникли также слова «ординарец» — военнослужащий, состоящий при командире для выполнения поручений и передачи приказов, «ординатор» — врач лечебного учреждения, ведающий отдельной палатой… О человеке обыкновенном, заурядном, ничем не выдающемся стали говорить «ординарный».
Со временем слово «ординарный» в значении «обычный» стало противопоставляться понятию «двойной», означая «не двойной»: «ординарная комната», «ординарные рамы», «материя ординарной ширины»…
Но слово это было не всем понятно. Вот тут-то — при помощи не очень культурных людей — и вступила в свои права известная нам «народная этимология», то есть осмысление непонятного слова. Эта «народная этимология» очень близка по сути к «детской этимологии», о которой так много пишет Корней Чуковский в своей замечательной книге «От двух до пяти» («мазелин» вместо «вазелин», «копатка» вместо «лопатка», «папонки» вместо «запонки» и пр.)
Подобно тому, как непонятное слово «пиджак» (англоголландского происхождения) превратилось в речи у малокультурных людей в «спинжак», то есть в одежду, прикрывающую главным образом спину, как слово «поликлиника», происходящее от греческого «по́ли» («много») и «клинике» («врачевание), то есть «лечебница по многим специальностям», превратилось у тех же малокультурных людей в слово «полуклиника», то есть «полубольница», «больница для кратковременного пребывания», — так и слово «ординарный» превратилось (увы! — не только в речи малокультурных людей, но даже в прессе и в литературе) — в «одинарный».
За примерами, к сожалению, ходить недалеко. Возьмем наиболее характерный.
Замечательный исследователь нашего Дальнего Востока писатель-путешественник В. К. Арсеньев в конце прошлого века писал: «Бедные фанзы с ординарными рамами» (разрядка моя. — Б. Т.). А в наши дни один очеркист, цитируя это место книги в своем газетном очерке, подает указанную цитату в «исправленном» (!) виде: «Бедные фанзы с одинарными рамами».
Комментарии излишни!..
Некоторые защитники слова «одинарный» рассуждают гак: «ординарный» — слово иностранного происхождения, а так как в русском языке не существует слова, соответствующего понятию «не двойной», то приходится пользоваться словом «одинарный».
Вздорное утверждение! Существует русское слово «одиночный». Почему нельзя, например, назвать комнату для одного — или, как принято говорить, номер — «одиночным номером»?
Правда, некий присяжный спорщик сказал, что «одиночный номер» может вызвать нежелательные ассоциации с понятием «одиночная камера», однако я ему возразил, что он с таким же основанием должен отвергать слово «возвратный», например, в понятии «возвратная ссуда», потому что в природе существует «возвратный тиф».
Нет! Говорить «одинарный» вместо «ординарный» и «одиночный» так же нелепо, как говорить «дварный» и «триарный» вместо «двойной» и «тройной».
Перестанем калечить русский язык!
* * *
К этому же ряду слов-ошибок принадлежит и слово «крайний» в вопросительном словосочетании: «кто крайний?», хотя ошибочность здесь совсем другого рода.
«Кто крайний?..»
Эти слова вы можете услышать всюду, где образуется очередь.
Я уверен, что вопрос, заданный в такой форме, раздражает не меня одного.
И раздражает не потому, что «крайний» — неточный, хотя иногда и довольно близкий синоним слова «последний», — например, в определениях «крайнее средство» и «последнее средство» (в дальнейшем мы увидим, что между словами «крайний» и «последний» может быть и существенное различие). Раздражает по той причине, что некоторые — то ли чрезмерно чувствительные, то ли слишком самоуверенные мещане подводят под свой нелепый вопрос «идейную» базу: «говорить „последний” — обидно, „последних” — нет!..»
Итак, поговорим о вопросе: «Кто последний?» — с точки зрения его «общности».
Очередь (я имею в виду понятие так называемой «живой очереди») — это ряд людей, стоящих друг за другом, то есть в определенном порядке. Естественно, что в каждой очереди есть «первый» а следовательно, и «последний». Ведь «последний» — это, собственно, «идущий по следу», «последующий».
«Крайний» — это «находящийся на краю», и по первичному смыслу самого слова — оно более применимо к неодушевленным предметам («Крайняя изба в деревне», «Крайний дуб над обрывом», «Крайняя скала»…)
Итак, повторяю, естественно, что в каждой очереди есть один «первый» и один «последний». Это так же точно, как то, что у поезда имеется «первый» вагон и «последний», у трамвая, состоящего из двух вагонов, есть «передний» вагон и «задний», а у сундука есть «верх» и «низ».
А вот кра́я у очереди два!
И «крайним» является в ней в совершенно равной степени и «первый» и «последний».
В связи с этим даже вспоминается старинная народная шутка: идут по улице два приятеля, а навстречу им — две девушки. Один из приятелей говорит другому: «Мне очень нравится одна из них». Второй спрашивает: «Которая?» И первый отвечает: «Та, что с краю…»
Теперь — главное: о нелепости (чтобы не сказать — глупости!) считать слово «последний» обидным.
Всем, которые испытывают такую «обиду», надо посоветовать прочитать рассказ А. П. Чехова «Корреспондент», написанный им в 1882 году.
Враг пошлости и тупости, великий писатель ярко изобразил фигуру богатого купца-самодура Ивана Степановича Трамбонова. Тот приходит в бешенство и выгоняет бедного старичка-корреспондента, принесшего на просмотр купцу приготовленную для печати заметку о местных меценатах, щедрых жертвователях на постройку прогимназии. Выгоняет по следующей причине: после его фамилии в списке жертвователей в заметке следовало: «Последний обещал…» Дальше купец не стал читать…
Предоставим слово самому автору:
«Иван Степанович поднялся и побагровел.
— Кто последний? Я?
— Вы-с, только в каком смысле?
— В таком смысле, что ты дурак! Понимаешь! Дурак! На́ тебе твою корреспонденцию!..»
Далее «Иван Степанович с остервенением скомкал» заметку, и из его уст «посыпались роскошные выражения, одно другого непечатнее…»
Трудно поверить, что и сейчас, через восемьдесят лет после появления этого рассказа, могут найтись советские люди, которые, уподобившись купцу Трамбонову, обиженно восклицают: «Кто последний? Я?..»
Я снова обращаюсь ко всем, кто усматривает в слове «последний» какой-то «обидный» смысл…
Неужели Сергей Есенин хотел себя унизить, когда писал:
«Я последний поэт деревни»?
Неужели Александр Фадеев хотел вложить обидный смысл в название своего романа «Последний из удэге»? И неужели Фенимор Купер хотел кому-то нанести обиду, когда писал роман «Последний из могикан»?
И вообще — что можно найти «обидного» в выражениях «последнее время», «последние известия», «перейти в последний класс», «последняя надежда», «последние цветы»?
Ухитриться найти во всех этих выражениях хоть тень «обидного» — это значит проявить крайнюю глупость (я нарочно не употребляю «обидного» слова «последнюю»…)
Неужели так трудно понять, что у слова «последний», имеющего множество значений, действительно обидным является только одно: «последний человек» в смысле «пропащий человек», «пропойца»?!
Но ведь и от глагола «трогать» можно произвести слово «тронутый» в смысле «ненормальный», и от слова «граница» производится слово «ограниченный».
Не будем же нелепо обижаться на вопрос: «Кто последний?». Вопрос правильный, и только так его и следует понимать.
Давайте говорить по-русски правильно!
Об одной маленькой неточности, заметной только для чуткого уха
До сих пор мы говорили о явных ошибках в нашем разговорном языке.
Но ведь всякий язык, и особенно такой богатый, как русский, имеет множество тончайших смысловых оттенков.
Вот почему, отнюдь не желая кого-либо поучать и укорять, хочется поговорить об одной маленькой неточности.
«Закрой дверь!», «Открой окно!»
Правильно?
Пожалуй, не совсем.
Почему?
Обычно предметы, имеющие крышку, открываются и закрываются, а предметы, имеющие створки, отворяются и затворяются. Вот почему сундук, шкатулка, коробка — закрываются, а дверь, окно, шкаф — затворяются.
Это отразилось и в народных пословицах и поговорках («Пришла беда — отворяй ворота!..»), а также в песнях.
Вспомним:
«Эх, Настасья! Эх, Настасья! Отворяй-ка ворота!..»
Чувствовали это и наши классики.
Вспомним строки Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. V):
«И Таня в ужасе проснулась… Глядит, уж в комнате светло; В окне сквозь мерзлое стекло Зари багряный луч играет; Дверь отворилась…»
или Лермонтова:
«Отворите мне темницу!»
Вспомним стихи Туманского:
«Вчера я растворил темницу Воздушной пленницы моей…»
Вспомним строки Кольцова:
«Ворота тесовы Растворилися…»
Вспомним начало стихотворения А. К. Толстого:
«Вновь растворилась дверь на влажное крыльцо…»
Вспомним, наконец, популярный романс Чайковского:
«Растворил я окно…»
Вспомним «Братьев Карамазовых» Достоевского:
«— Сейчас отворю тебе! — сказал Иван и пошел отворять Алеше…»
Я предвижу вопрос читателя-оппонента: а почему же пушкинская Татьяна говорит няне:
«Не спится, няня: здесь так душно! Открой окно да сядь ко мне…»?
Отвечаю:
Татьяна, по свидетельству самого Пушкина (гл. III, строфа XXVI):
«…по-русски плохо знала, Журналов наших не читала И выражалася с трудом На языке своем родном…»
Где уж ей было знать такие тонкости, как различие между словами «отвори» и «открой» (как мы только что видели, сам Пушкин писал: «дверь отворилась»…)
А разве не доказательство моей правоты слово «затворник», передающее понятие о человеке, сидящем за «затворенной» дверью?
Конечно, понятие «открыть» и «закрыть» (особенно первое) во много раз шире, чем «отворить» и «затворить». Вот почему можно «открывать собрание», «открыть остров», «открыть новый элемент», «закрыть проезд», «открыть подписку», «закрыть прием», «открыть предприятие», «закрыть прения» и т. д., не нарушая правильности русской речи.
«Открыть» и «закрыть», как мы видим, кроме понятия, связанного с «крышкой», имеют множество отвлеченных значений. Ведь когда мы, например, говорим «день открытых дверей», мы имеем в виду не фактически отворенные двери, а широкий доступ всех желающих ознакомиться с работой высшего учебного заведения.
В порядке примечания: не следует путать слова «затворить» и «запереть», что случается со многими.
«Запереть» можно только при помощи какого-либо запора: замка, ключа, крючка, задвижки, щеколды и т. п.
Уходя надолго из дома, дверь не затворяют, а запирают. Конечно, всё сказанное относится и к слову «отпирать».
Поэтому следует признать, что черт, явившийся к Ивану Карамазову, отлично понимал тонкости русского языка, говоря Ивану в ответ на стук Алеши: «Отопри, отопри ему…»
О просторечии
Вопрос о просторечии тесно примыкает к вопросу о богатстве языка, ибо именно из просторечия можно почерпнуть много нового, образного и яркого, обогащающего нашу разговорную речь и литературный язык.
«Вслушивайтесь в простонародные наречия, молодые писатели, — вы в них можете научиться многому, чего не найдете в наших журналах», — писал А. С. Пушкин.
Этот завет величайшего поэта можно повторить и сейчас.
Взаимоотношения языка литературного и так называемого просторечия — тема не новая. С тех пор как существует понятие литературы, вторжение просторечия в литературный язык имеет своих горячих поклонников и не менее горячих противников.
Да и само понятие «просторечие» не укладывается в твердые границы. Ведь порой в это понятие вкладываются и слова устаревшие, и слова крестьянского обихода, и слова профессиональные, и слова, которые просто произносятся неправильно.
Но сначала поставим вопрос: в чем отличие литературного языка от разговорного?
Все истинные ораторы отличаются красноречием; этим словом наш народ давно определил сущность живой, свободной, «красной», то есть красивой, речи. Но речь должна быть, конечно, не только красивой, но и умной, глубокой, содержательной. Можно говорить красиво о пустяках, но это будет не красноречие, а краснобайство. (Какое замечательное слово придумал народ!)
Но от живого, разговорного языка отличается речь не только литературная, книжная, но и речь написанная.
Кому из нас не приходилось чувствовать разницу в речах ораторов, говорящих свободно и читающих свою речь? Пусть порой такая речь «по бумажке» и гладка и блещет всякими литературными достоинствами, — эта гладкопись отличается от настоящего красноречия так же, как консервированные фрукты от свежих.
(Заметим в скобках, что речь «без бумажки» требует от оратора безусловного авторства; недаром Петр I указывал: «господам сенаторам речь держать в присутствии не по писанному, а токмо своими словами, дабы дурь каждого всем ясна была…»)
Вот почему часто речи в прениях, возникшие без подготовки, внезапно, вдохновенно, — порой так отличаются от гладко написанного, но сухого доклада. Вот почему оратор иногда так отличается от докладчика. Вот почему живая речь доходит до слушателей лучше, чем старательно подготовленная.
Итак — письменный язык отличается от разговорного, книжный язык разнится от живой речи.
Наш великий Пушкин в «Письме к издателю» в 1836 году говорит:
«Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному. Не одни местоимения «сей», «оный», но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы не говорим: «карета, скачущая по мосту», «слуга, метущий комнату», мы говорим: «которая скачет», «который метет» и пр., заменяя выразительную краткость причастия вялым оборотом. Из того еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным — значит не знать языка».
Всякий язык, кроме строгих грамматических правил, имеет и «прихоти», о которых писал еще Белинский.
Мне, например, кажется прихотью языка то, что некоторые наши — вполне, казалось бы, правильные — деепричастия, образованные от вполне правильных глаголов, не употребляются.
Почему какая-то «неловкость» ощущается в деепричастиях «ждя», «пия», «вия», «пиша», «тяня»? Почему мы невольно заменяем эти деепричастия другими, например, «ожидая», «выпивая», или оборотами: «в то время, как я вил», «в то время, как я писал», «когда я тянул»?
Почему? Я не могу найти ответа на этот вопрос. Это — «прихоти» языка…
Или вот простое русское слово «кочерга». Это слово нормально склоняется во всех падежах, кроме родительного множественного числа! Как сказать: «кочерг» или «кочерег»? Именно на эту тему Михаил Зощенко даже написал сатирический рассказ…
Однако вернемся к рассматриваемому вопросу.
Русский крестьянин, естественно всегда стоявший гораздо ближе к природе, чем горожанин, знает и употребляет в быту много слов, которые непонятны и чужды горожанину. К тому же существуют очень точные слова, известные только жителям некоторых областей — северных, средней полосы, южных, лесных, степных, приморских…
Вот, к примеру, слово «шаста». Что это такое? Мох, растущий на стволе дерева с северной стороны и защищающий его от холодных ветров. Я уверен, что многие миллионы — и я в этом числе — ни разу в жизни не упомянули в разговорном языке слово «шаста». Но значит ли это, что такое слово можно из нашего словарного фонда выбросить как ненужное?
Конечно, нет! И если оно практически не нужно огромному большинству населения, то это не значит, что его не употребляют в разговоре лесорубы, охотники и другие лица связанные с лесом.
А сколько таких чудесных слов в языке садоводов, рыбаков, пчеловодов, пастухов, сколько их в языке хлебопеков, портных, сапожников, слесарей, столяров, шахтеров — всей «великой армии труда», — и как всё это обогащает наш великий русский язык: каждое такое слово, идущее из народных глубин, — это песчинка, но из таких песчинок состоят величественные горные громады нашей родной речи…
А термины, свойственные людям особого занятия? Взять хотя бы специальный язык охотников. Мне с детства нравилось, например, что хвосты у разных животных носят у охотников особые названия: хвост волка — «полено», хвост лисицы — «труба», хвост зайца — «цветок», хвост гончей собаки — «гон», хвост сеттера — «перо», хвост борзой — «прави́ло» и т. д.
В чем практический смысл существования подобных слов? В экономии времени для их произнесения? Но едва ли слово «полено» много короче слов «волчий хвост». И чем такой «техницизм» помогает охотнику?
«Техницизм» здесь сливается с языковой традицией, с давней привычкой, а может быть и со стремлением к поэзии, столь характерному для нашего поэтического народа.
Народ-языкотворец всегда создавал множество слов, которые обогащали нашу речь и художественную литературу.
Однако далеко не все понимали это. Приходилось это доказывать.
«Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка», — писал Пушкин.
В дореволюционное время господствующие классы, стоявшие далеко от народа, не знали и не хотели знать народной жизни, а следовательно и народного языка.
К сожалению, еще и в наше время городская интеллигенция, включая даже писателей, в массе своей плохо знает язык русского села, русского быта…
Я позволю себе произвести следующий маленький опыт. Предлагаю читателям этих строк ответить (сразу, не сходя с места и не заглядывая в словари), что́ означают следующие десять слов:
стрежень третьяк отава падь пойма верея межень лукоморье ластовица лемех
Уверен, что не все дадут точный ответ, хотя я не подбирал особенно трудных слов…
Но вернемся к вопросу о просторечии. Как относились к нему наши классики?
Хорошо известно, каким борцом за народность языка был Пушкин, которому не раз приходилось негодовать на то, что многие слова его стихов казались критикам «низкими», «бурлацкими», «подлыми словами»… Все классики в той или иной степени боролись за народность своего литературного языка.
Для того чтобы не злоупотреблять цитатами, сошлюсь на одного Достоевского, в языке которого обильно разбросаны такие слова, как «давеча», «допреж», «давешний», «тамошний», «третьеводнишний», «сейчашний», «надоть» и т. д.
Безусловным просторечием является слово «вечор», что означает «вчера вечером». Это отлично понимал Пушкин, писавший:
«Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…»
и не понимал наш современник, поэт Владимир Волженин, когда писал:
«Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…»
Известно отношение к просторечию Маяковского, который вообще не делал разницы между литературным языком и языком народным. В своей статье «Как делать стихи» он писал: «Большинство моих вещей построено на разговорной интонации…»
А разговорная интонация — это почти всегда и есть просторечие, то есть живая речь народа. Именно оттуда, из глубинных недр народного языка, смело брали слова-самоцветы наши классики, бессмертные мастера слова…
Этим языком они проверяли и силу своего слова. Уместно вспомнить высказывание Льва Толстого: «Язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего, что только может сказать поэт, мне мил. Язык этот, кроме того, — и это главное — есть лучший поэтический регулятор. Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное — язык не повторит, а наш литературный язык без костей, так на нем что хочешь мели — всё похоже на литературу…»
Наши современные поэты и писатели черпают слова из просторечия гораздо более робко, чем классики.
Найти слово, идущее из народной гущи, в стихах большинства советских поэтов — задача трудная. Уж слишком приглаженно, похоже друг на друга пишут многие наши поэты.
И когда в стихах, например, Александра Прокофьева встречаешь необычное выражение «девчонки-сговорёнки» (те, что «сговорены», то есть невесты), — радуешься, ощущая живой родник народной русской речи…
Но следует ли из всего этого, что надо некритически признавать всякое просторечие?
Нет, не следует!
Надо различать просторечие, созданное в недрах народного языка, освященное веками и потому вполне допустимое в литературном языке, и «просторечие», являющееся искажением русского языка, основанное на малой культуре или на незнании, «просторечие», которому нет места не только в литературном языке, но и в бытовой речи всякого образованного человека.
Вот с таким «просторечием» надо всячески бороться!
Ведь когда человек, говорящий неправильно, узнает, что надо говорить: «поликлиника», «лаборатория», «коридор», он будет стесняться своих прежних выражений: «полуклиника», «лаболатория», «колидор», доказывающих его малокультурность.
Итак — мы за просторечие, но не за искажение русской речи.
А потому всем этим «апосля» и «пущай» — не место в литературном языке, как со временем — при достижении всеобщего образования — им не будет места и в разговорной речи.
Что же касается основного вопроса о соотношении литературного языка и просторечия, то здесь следует помнить золотое правило эстетики: «Искусство — это мера».
* * *
У многих исказителей русского разговорного языка, как мы уже видели, есть одна любимая отговорка: «Так говорят».
Некоторые для большей убедительности выражаются торжественнее: «Так говорит народ» или «Так поет народ».
Но ведь народ состоит из огромного количества личностей, а отдельная личность, конечно, может по незнанию говорить неправильно.
Попробую пояснить это примером из своего опыта.
Несколько лет тому назад я услыхал, как одна девушка напевала популярную арию из оперетты «Роз-Мари»: «Цветок душистых прерий…» Однако, прислушавшись, я с удивлением услышал, что она поет: «Цветок душистый, прелый…» Я подошел к девушке и, попросив извинения, указал на ее ошибку и объяснил, что такое «прерии». Она молча всё выслушала, а затем, сказав: «Надо же!» — ушла. Весьма вероятно, что она пела в искаженном виде с чужого голоса…
Другой пример — тоже из личного опыта. В 1926 году я написал песню «За окном черемуха колышется», которая получила широкое распространение, но опять-таки с целым рядом мелких искажений:
Так, вторая строка песни гласит:
«Осыпая лепестки свои…»
Между тем песня упорно поется некоторыми в таком виде:
«Опуская лепестки свои…» —
хотя каждому должно быть ясно, что черемуха не опускает свои лепестки, а осыпает.
Следовательно, не всё, что «поет народ», надо считать точным и правильным в отношении языка как по форме, так и по смыслу.
* * *
Еще раз о просторечии как о средстве обогащения языка… Многими ли народными пословицами, поговорками, прибаутками, шутливыми присловьями пользуемся мы в нашей разговорной речи?
Сколько пословиц — этих сгустков народной мудрости — знает наизусть каждый из нас?
Думаю, что не ошибусь, если укажу — как самое большое — число пятьдесят (а в разговорной речи мы употребляем и того меньше).
И это в то время, как их насчитывается много тысяч…
Я помню, как в пригородный поезд вошел старик с небольшой корзиной каких-то глиняных свистулек.
Взглянув на его товар, один из пассажиров неодобрительно заметил: «Охота тебе, старик, такими пустяками заниматься?!»
На что старик спокойно ответил: «Всякая птичка своим носиком кормится…»
А сколько в русском языке полупословиц-полупоговорок, выраженных и не прозой и не стихами, а тем необыкновенно складным языком, который отличает истинное просторечие!
Недавно я услыхал из уст одного старого колхозника: «Ложка в бане не посуда, баба девке не подруга». Я слышал это впервые…
* * *
Некоторые «охранители» русского языка восстают против обилия диалектических синонимов, якобы «засоряющих» наш язык.
Напрасное опасение!
Напротив: надо бороться за богатство русского языка, за его образность и красочность, за обилие синонимов, разноречий, всевозможных оттенков языка…
Я воспринимаю как словесное богатство то, например, что в нашем языке рядом со словом «собака» существует слово «пес», с «лошадью» — «конь», с «быком» — «бугай», с «боровом» — «хряк» и «кнур», с «петухом» — «кочет» и «петел» и т. д.
Я обрадовался, когда узнал, что в Тамбовской области «цапля» зовется «чепура»…
(Считаю уместным заметить в скобках, что Институту русского языка Академии наук СССР давно пора приступить к созданию большого и полного «Словаря синонимов», а также и «Словаря русских народных говоров».)
О слове „учёба”
В дополнение к разговору о просторечии, — немного о слове «учёба», которому хочется отвести в книге особое место, — уж очень горячи споры вокруг этого слова.
Прежде всего, о «возрасте» слова «учёба»: старое оно или молодое?
Ответ: и старое и молодое. Точнее: в русском языке существует давно, но в широкое употребление вошло недавно.
Слова «учёба», «учба» — упоминаются еще у Даля, но как областные. Во всяком случае «слово «учёба» было распространено очень мало.
И только около сорока лет тому назад — в первые послереволюционные годы — оно стало широко распространяться и ныне прочно вошло в быт, имея ревностных защитников и яростных противников.
Кто же из них прав? Попробуем разобраться…
Слова «учение», «поучение» существуют в русском языке ряд столетий (вспомним «Поучение Владимира Мономаха детям», написанное в 1117 году).
Слово «учёба», повторяем, вошло в нашу бытовую речь всего тридцать пять — сорок лет тому назад. А если так, то возникает вопрос: а есть ли в нем насущная необходимость? Ведь обходились же без слова «учёба» раньше?
Вспомним так называемые «прописные истины», знакомые нам всем со школьной скамьи: «Ученье — свет, а неученье — тьма», «Повторение — мать учения», «Корень учения горек, но плод его сладок», «Ученье — лучшее богатство», — и т. д.
Можно ли сказать: «Учёба — свет, а неучёба — тьма», или «Повторенье — мать учёбы»?
Нет, нельзя! В первом случае — сло́ва «неучёба» вообще не существует, во втором — пропадает рифмованная складность. И вообще со словом «учёба» нет у нашего народа ни одной пословицы, ни одной поговорки…
Может быть, в слове «учёба» есть какой-то особый смысловой оттенок, отличный от слова «учение»?
Пожалуй, есть. «Учёба» — это заучивание.
Вспомним слова В. И. Ленина на III Всероссийском съезде комсомола 2 октября 1920 года: «старая школа была школой учебы, школой муштры, школой зубрежки…»[2].
А что В. И. Ленин делал разницу между словами «учёба» и «учение» и не считал их синонимами, мы видим из его письма к М. Н. Покровскому от 5 мая 1920 года, где он писал о необходимости издать «словарь для пользования (и учения) всех, словарь, так сказать, классического, современного русского языка (от Пушкина до Горького…)»[3].
И в этом свете становится понятным, почему великий знаток русского языка А. М. Горький утвердил в 1930 году название «Литературная учёба» для редактировавшегося им в Ленинграде журнала, в первом номере которого он писал: «Наша задача — учить начинающих писателей литературной грамоте, ремеслу писателя, работе словом и над словом».
Следует заметить, что словосочетание «Литературная учёба» уже при его появлении в виде названия журнала многим казалось не совсем удачным.
Вообще в слове «учёба» есть что-то грубоватое, похожее на «трущобу», «чащобу» или «хворобу»… (Я предвижу, что кто-нибудь укажет мне на слово «зазноба»; напоминаю, что первоисточник этого слова — глагол «знобить», то есть «лихорадить»…)
Попробуем сравнить «учёбу» с другими сходными по звучанию отглагольными существительными: может быть, отсюда удастся извлечь какое-нибудь общее правило?
Вспоминаем: «лечить» — «лечение», «вручить» — «вручение», «мельчить» — «мельчение», «перчить» — «перчение» и т. д.
Ни «лечёба», ни «вручёба», ни «мельчёба», ни «перчёба» — не получаются…
Итак, слово «учёба» имеет право на существование только в ограниченном смысле (заучивание), никак не заменяя и не вытесняя, а только дополняя слово «учение». А потому его повсеместное и «монопольное» распространение следует считать неоправданным.
Дорогу слову «учение»
О словах областных
Иной спросит: «А существуют ли в настоящее время вообще областные слова? Не стал ли сейчас — при всеобщей грамотности, широком распространении периодической прессы и радио — наш язык единообразным, без различия местных особенностей говора и областных диалектов?»
Весьма возможно, что со временем так и будет, но пока еще некоторое различие существует. Приведу несколько примеров.
Та «ручка», которой школьники выводят первые буквы, в Ленинграде называется «вставочкой». Насколько мне известно, дальше Ленинграда и области это слово не употребляется.
Детская игра, называемая в Ленинграде «пятнашки», — носит в Москве наименование «са́лки».
«Резинка» для стирания с бумаги следов карандаша имеет в Одессе название «ластик». Там же «бечевку» именуют «канатик».
Впрочем, об «одесском» языке мы еще поговорим особо…
«Картуз» — в одних областях особый головной убор с большим козырьком, а в других — бумажный мешочек для пряников, конфет и пр.
«Пахать» — в Архангельской, например, области означает «мести», «выметать», а «пахать» в общепринятом смысле («обрабатывать землю») там передается древним словом «орать» (что в других областях означает «громко кричать»)…
Иногда слова областного диалекта так сильно отличаются от общепринятого русского языка, что воспринимаются нами как иноязычные.
Вот несколько примеров.
«Дьянки». Так называются в Новгородской области «варежки». «Осёк» — это по-новгородски «забор», а «прово́ра» — «ворота»…
«У ти́е пара́то ба́ска кошу́ля…» Так в некоторых местах нашего Севера говорят, когда хотят сказать: «У тебя очень красивая шуба». Приведенная фраза совершенно непонятна для подавляющего большинства русских…
А вот фраза, понятная только наполовину: «Не у́зди го́лью, возьми ски́пу!» Так в Вологодской области, выражают мысль: «Не ешь без хлеба, возьми кусок!»
И всё же такие слова нельзя считать искажениями русского языка: это — особенности местного говора, диалектизмы…
Но когда говорят: «раздень калоши!» вместо «сними калоши!» или «где вы идете?» вместо «куда вы идете»? — это уже не особенности местного говора, а коверканье русского языка.
Самое удивительное, что подобное коверканье происходит не от отсутствия образования и общей культуры, а из особого «языкового упрямства».
Здесь речь идет не об «исказителях по незнанию», о которых мы уже упоминали, а о тех «воинствующих исказителях», которые продолжают свое коверканье русского языка даже при наличии высшего образования и хорошего знакомства с русской классической и современной литературой, о тех, кто при споре старается «обосновать» свои искажения ссылкой на то, что «у нас так говорят…»
Приведу несколько примеров, записанных мною изустно. Все они взяты из «говора» южных областей Советского Союза, и хотя этот «говор» нередко называется «одесским», он географически распространен значительно шире: и на юге всей Украины, и в Донской области, и на Кубани, и на Кавказе…
Напомню, кстати, слова А. М. Горького в его статье «О языке», напечатанной в «Правде» в 1934 году: «Есть у нас «одесский язык», и не так давно раздавались легкомысленные голоса в защиту его «права гражданства»…
Итак — переходим к примерам (в скобках — «перевод» на обыкновенный русский язык).
«Ты старше за меня» (ты старше меня).
«Это к нам не касается» (это нас не касается).
«Я пошел сам» (я пошел один).
«Рядом нас» (рядом с нами).
«Они положились спать» (они легли спать).
«Он есть» (он здесь).
«Вы смеетесь с меня» (вы смеетесь надо мной).
«Я скучаю за вами» (я скучаю о вас).
«Я не знаю или он придет» (я не знаю, придет ли он).
«Чтоб ты скорей вернулся!» (возвращайся скорее!)
«Раздел очки» (снял очки).
«Не тряси диван: ты лопнешь пружины!» (…ты сломаешь пружины!)
«Сюдой, тудою, кудою» (сюда, туда, куда).
Нет! Все эти выражения — не местная особенность говора, не диалект, а самая обыкновенная неряшливость речи, связанная с неуважением к родному языку…
* * *
Один южанин, защищавший форму вопроса «где вы идете?» вместо «куда вы идете?» — утверждал: «Так вежливее. Кроме того, у нас считают, что, если спросить «куда?» — дороги не будет. Некоторые на вопрос «куда?» обижаются и отвечают: «Ну, закудакал!..»
Так вот оно что! Тут, оказывается, собран целый букет разных эмоций: и тонкость воспитания, и деликатность натуры, и мистическая вера в «сглаз» и в приметы…
Какие тонкие, суеверные натуры! Для них нелепый вопрос: «где вы идете?», оказывается, того же происхождения, что и пожелание охотнику: «Ни пуха, ни пера!» И до чего же деликатные! Считают вопрос «куда?» невежливым, грубым… Вероятно, эти «обидчивые» сродни тем, кто «обижается» на вопрос: «вы последний?» (о крайней нелепости этой «обидчивости» мы уже писали).
Бояться в разговоре совершенно точного слова «куда» могут только некультурные люди.
Интересно знать, как они воспринимают арию Ленского: «Куда, куда вы удалились?» Неужели, бормоча: «ну, закудакал!» — требуют более «вежливой» формы: «Где, где, где, где, где, где вы удалились?»
О жаргоне и „модных словечках”
До сих пор мы много говорили об обеднении языка, об исчезновении целого ряда слов, об уменьшении словарного фонда.
Но следует коснуться и вопроса об особых отклонениях от норм общеупотребительного русского языка и разобраться в причинах этого явления.
Поговорим о языковой традиции, о жаргоне, о так называемых «арготизмах», о словах профессиональных и технических терминах, затронем вопрос о «модных» словечках.
Подойдем ко всему этому издали…
* * *
Когда надо говорить «я пришел» и когда «я приехал»? Странный вопрос! — заметит иной читатель, — совершенно ясно, что «пришел» — это означает «пешком», «собственными силами», как говорится, «на своих на двоих», а «приехал» — это значит воспользовался чужой тягой: живой (лошадь, осёл, собаки), «полумеханической» (велосипед) или механической (автомобиль, трамвай, троллейбус, поезд), то есть добрался до места назначения «на машине».
Ну, а корабль? Как на нем: «пришел» или «приехал»? Казалось бы, надо говорить тоже «приехал»: ведь корабль (парусник, пароход, теплоход, электроход, атомоход) — это тоже более или менее сложная «машина», с тою только разницей, что передвигается она не по суше, а по воде?
Ан, нет!.. Почему?
Но сперва предоставим слово писателю-классику…
И. А. Гончаров в романе «Фрегат Паллада» пишет: «Боже вас сохрани сказать когда-нибудь при моряке, что вы на корабле «приехали»: покраснеет! «Пришли», а не «приехали»…
А, собственно, почему? По какому правилу?
В силу обычая, привычки, языковой традиции.
Вообще в «морском языке» есть много слов (иногда иностранного происхождения, главным образом — английского и голландского, иногда чисто русского), заменяющих обычные, общеупотребительные слова.
Приведем несколько примеров.
«Лестница» — «трап», «пол» — «палуба», «потолок» — «по́дволок», «стена» — «переборка», «окно» — «иллюминатор», «порог» — «комингс», «кухня» — «камбуз», «повар» — «кок», «кровать» — «койка», «уборная» — «гальюн», «прикрепить» — «принайтовить», «начистить» — «надраить», «берегись!» — «полундра!» и т. д.
Но это еще не всё. Морская языковая традиция вводит не только новые, особые слова, но иногда изменяет ударения в общеупотребительных словах (вместо «ко́мпас» — «компа́с», вместо «ра́порт» — «рапо́рт»).
И даже вместо «во флоте» (по аналогии со словосочетанием «в армии») моряки говорят «на флоте».
Впрочем, «язык» некоторых других профессий может изменить не только ударение, но и род слова.
Так, железнодорожник, говоря о своей личной жизни, скажет: «Я избрал себе другой жизненный путь», но в служебной обстановке, на своем профессиональном «языке», выразится иначе: «Состав поставлен на запасную путь». Слово «путь» вдруг приобретает женский род!
А как своеобразен язык летчиков… В отличие от таких древних «профессиональных» языков, как морской, он возник всего около шестидесяти лет тому назад, но уже сильно развился и продолжает развиваться.
Остановимся на разговорных словах, получивших у летчиков особое арготическое значение.
Приведем несколько примеров: «самоварить» — допускать перегрев радиатора до кипения. «Побегушка» — деталь магнето, часто отказывающая в работе из-за замасливания. «Божья коровка» — учебный самолет, на котором начинается обучение. «Бабовоз» — летчик пассажирской линии. «Жилец» — посторонний предмет, по недосмотру попавший в цилиндр мотора. «Козел» — непроизвольный скачок самолета при посадке. «Петух» — волна, бьющая при взлете гидросамолета под второй выступ днища. И так далее.
Некоторые фигуры высшего пилотажа — у летчиков носят такие «фамильярные» названия, как «штопор», «бочка», «колокол», «змейка»…
Существуют выражения, которые переходят от прямого значения к переносному, становясь жаргоном.
Пример — слово «прокол»: у людей, причастных к автомобильному транспорту, — это прежде всего действительно проколотая покрышка или камера, а затем уже «прокол» контролером водительских прав в случае нарушения существующих правил движения…
А вот у артистов-гастролеров «прокол» означает внезапно сорвавшийся, то есть отмененный, спектакль или концерт.
Можно, наконец, найти множество специальных, профессиональных выражений, которые широко используются в иносказательном смысле, например, «приземлился», — о пьяном, свалившемся на землю, и т. д.
* * *
Какие разновидности зайца знаете вы, дорогой читатель? Русак, беляк… И всё?
А вот охотникам известны еще: пестряк, тумак, яровик, на́стовик, летняк, травник, листопадник. Это — не считая общепринятых синонимов (косой, лопоухий, куцый) и местных наименований: скоромча́, вы́торопень, куян, ушкан, кривень, норный, туляй, билей.
Ну, а какие разновидности рубанка знаете вы?
Рубанок, фуганок…
Однако, кроме них, столяру известны еще горбач, галтель, калёвка, медведка, дорожка, шлихтик, шерхебель, шпунтубель, зензубель…
Из этих двух примеров ясно, как много разновидностей названий, известных только специалистам, имеют те существа и предметы, которые большинству из нас известны только в одном-двух названиях…
Вот теперь мы вплотную подошли к понятию «техницизмов», к словам, близким к жаргону, но имеющим от него существенное отличие.
Каждая профессия имеет множество нужных ей по работе профессиональных слов и технических терминов, которые не входят ни в литературный язык, ни в разговорную речь по той простой причине, что они непонятны подавляющему большинству населения.
Уже в 1843 году, то есть более ста лет тому назад, этих «техницизмов» накопилось так много, что появился специальный словарь Бурнашева, носивший название: «Опыт терминологического словаря сельского хозяйства, фабричности, промыслов и быта народного». Этот словарь насчитывал 25 000 слов. Нет никакого сомнения, что современный технологический словарь был бы во много раз больше!..
* * *
Итак, техницизмы созданы самой жизнью: они необходимы для работы, для профессионального труда.
Но ведь существуют и особые слова, свойственные людям, связанным общностью одного занятия, — именно не труда, а занятия, соединенного с отдыхом: спортсменам, туристам, охотникам, рыболовам…
Итак, следует признать, что и техницизмы, и «язык» людей, объединенных общим трудом, и «язык» людей, объединенных занятием, доставляющим отдых и удовольствие, — всё это явления языковой традиции; их следует считать особенностью речи отдельных групп населения, а никак не порчей общенародного языка…
* * *
Но что же в таком случае «жаргон»? Ведь это тоже особенность языка, свойственная отдельным группам населения? В этом вопросе требуется полная ясность…
Если диалект — в лингвистике понятие территориальное, а техницизм — понятие профессиональное, то жаргон — понятие социальное.
И прежде всего он бытует в деклассированных слоях классового общества, в мире уголовных преступников, воров, нищих, бродяг…
И хотя провести четкую границу между диалектом и жаргоном не всегда бывает легко, всё же «парижское арго», например, есть в основном язык «апашей» и прочих представителей парижского «дна», а не парижан вообще.
«Жаргон» или «арго» — слова французские. Арго (argot) — имеет два значения. В ботанике — это засохшая ветвь, а в быту — воровской язык, ответвление от общенародного языка…
Итак, арго — это специальная лексика замкнутых групп населения, условный язык (в первую очередь уголовных элементов), имеющий целью изолировать говорящих на нем от основного общества, засекретить, сделать непонятной свою речь, скрыть свои темные дела от общества, закона и правосудия.
Однако жаргон всегда существовал не только у преступных элементов, но и у некоторых других социальных групп, например — у мелких торговцев. (Как видно, разница между обманом и торговлей считалась иной раз не такой уж большой, что явствует хотя бы из того, что античный бог Гермес (Меркурий) был одновременно покровителем и купцов и плутов. Вспомним и старинную пословицу: «Не обманешь — не продашь!»)
Причина подобного явления — та же: сделать свой язык непонятным для непосвященных…
О «блатной музыке» — жаргоне уголовников — на русском языке («перо» — нож, «ксива» — письмо, «колёса» — башмаки, «бан» — вокзал, «бамбер» — часы и т. д.) писалось уже много.
Гораздо менее известен так называемый «офенский», или «мазовецкий» (от слова «маз» — приятель), язык, которым в дореволюционные времена пользовались бродячие торговцы (офени, коробейники), приказчики, базарные торговцы и вообще мелкий торговый люд.
Этот язык очень любопытен с филологической стороны, так как в нем, наряду с выдуманными словами, встречаются слова древнегреческие, выдающие историческую связь этого «языка» с Византией, главной страной, торговавшей с древней Русью.
Вот для примера счет (от одного до десяти) «по-офенски»: еко́й, ко́кур, ку́мар, дще́ра, пе́нда, шо́нда, се́зюм, во́ндара, де́вера, де́кан. Здесь числа пять (пе́нда) и десять (де́кан) — явно греческого происхождения («пе́нта» и «де́ка»).
Вот еще слова и короткие фразы «офенского», или «мазовецкого», языка: «ма́сья» (мать), «а́стона» (жена), «ю́сы» (деньги), «ко́сать» (бить), «во́ксари» (дрова), «ропа́ кима́ть» (пора спать), «рыхло́ полуме́ркоть» (скоро полночь), — и т. д.
В настоящее время «мазовецкий язык», естественно, вымер и людей, имеющих о нем понятие, осталось, вероятно, очень немного.
Вот образцы «мазовецкой» речи, которые мне сообщил инженер (ныне пенсионер) А. А. Лебедев, проживающий в селе Калачево, Сонковского района, Калининской области:
«Обтыривай, маз! Дулец-то яманный!» (Обвешивай, приятель! Мужик-то простоват!)
«В курёху бряем, галя́мо терма́ем: алено́! алено́!» (В деревню въезжаем, громко кричим: масло! масло!)
В театре во время представления: «Зеть-ка, маз, стибуху-то дули зо́нят…» (Смотри-ка, приятель, старуху-то мужики несут.)
Итак, повторяем: основная цель подобного жаргона — сделать свой язык непонятным для непосвященных. (На это, как видно из первого примера, у говорящего имелись все основания!)
Следует заметить, что иногда в языке воров и нищих попадались слова «незашифрованные» и настолько меткие и образные, что они полноправно вошли не только в нашу разговорную речь, но даже и в литературный язык.
Как на пример такого явления, можно указать на слово «двурушник».
Означая первоначально нищего, который занимается своим «ремеслом» с точки зрения своих товарищей «нечестно», то есть стоя на паперти, в тесном ряду других просящих нищих, протягивает за подаянием не одну руку, а сразу две, — это слово, очень яркое и выразительное, вскоре вошло в нашу речь и в литературный язык как созданное по аналогии со словом «двуличный». И когда мы в газете прочтем в публицистической статье выражение «политический двурушник», — это выражение будет воспринято всеми как вполне понятное.
* * *
Но иногда жаргон применялся в разговорной речи без всякого намерения сделать свою речь непонятной, а просто так, — из озорства, из подражания, следуя своеобразной «моде». Здесь жаргон — самоцель…
Такой жаргон бытовал и бытует главным образом среди молодежи, особенно артистической. Это язык так называемой «богемы» и тех, кто подражает ее представителям.
Вот тут, наконец, мы вплотную подходим к вопросу о наибольшем распространении жаргона в нашем современном русском разговорном языке.
Каковы же причины этого явления, имеющего достаточно большое распространение среди части нашей молодежи?
Их несколько. Своеобразная «мода», подражание, языковый нигилизм, переходящий в словесное озорство или даже хулиганство, речевое «стиляжничество».
Из таких отдельных «словечек» и выражений вырастает жаргон, который не может не вызвать возмущения у каждого любящего наше драгоценное народное достояние — великий русский язык.
Примеров, к сожалению, достаточно…
* * *
— «Ну, как?» — «Вырубил четыре шара». — «Железно! А я рухнул. И шпора не помогла…» — «Вот ла́жа!» — «Ну, похиляем… Надо еще успеть покимарить: вечером на хате у одного чувака будет большой кир…»
…Когда я передал этот странный разговор моему знакомому, молодому инженеру, тот сразу определил, что в данном случае говорили студенты, из которых один сдал экзамен на четверку, а другой провалился, несмотря на шпаргалку, что вызвало у собеседника реакцию сочувствия. Затем неудачник предложил прогуляться и сообщил о своем желании выспаться до того, как идти к приятелю на вечеринку (точнее — пьянку).
Я сам был когда-то студентом, но такого «студенческого» жаргона никогда не знал. Заинтересовавшись этим явлением, я вскоре убедился, что подобный «язык», вернее жаргон, есть не только у студентов: у музыкантов («ла́бухов», как они сами себя называют) тоже есть свой жаргон, — например, играть на похоронах называется «ла́бать жмурику».
По этому поводу есть даже такая анекдотическая сценка, якобы происходящая в суде. Между судьей и обвиняемым ведется следующий диалог:
Судья. Расскажите, как было дело?
Обвиняемый. Сперва лабали жмурику, потом побашляли, кирнули и покашпыряли…
Судья (удивленно). Да кто вы такие?
Обвиняемый. Лабухи…
Как видно, в этом жаргоне есть общее со студенческим: только слова «побашляли» (заработали — от слова «башли» — деньги) и «покашпыряли» (поскандалили) — незнакомые.
Существуют «словечки», которые даже не знаешь, к жаргонам какой категории отнести: уголовников, «лабухов» или просто молодых словесных «стиляг». Во всяком случае они существуют, засоряя наш разговорный язык.
Вот несколько образчиков жаргона некоторой части нашей молодежи (рабочей и учащейся):
«Хмырь» (развязный малый).
«Ке́ря» (друг).
«Сачок» (лентяй, ловкач, отлынивающий от работы).
«Хнурик» (работающий небрежно, халтурщик).
«Салага» (новичок).
«Шмакодявка» (девочка-подросток).
«Берлять» (есть, принимать пищу).
«Кочумать» (молчать).
Как видит читатель, здесь собран пышный, но не полный «букет» словесных сорняков, выросших паразитами на широком поле нашей речи!..
Во всяком случае следует признать, что разные уродливые, засоряющие наш язык слова и выражения существуют. Печально, повторяем, что они особенно «привились» в студенческой среде, где выковываются новые кадры нашей интеллигенции. Кроме того, эти «словечки» постепенно распространяются и по широким кругам нашей рабочей молодежи.
«Прошвырнуться» и «прохилять» вместо «прогуляться», «шамать» и «рубать» вместо «есть», «отхватить» и «оторвать» вместо «купить» и «приобрести», «кореш» и «чувак» вместо «приятель», «махнуться» вместо «обменяться», «добрал» и «припух» (в дополнение к «кимарить») вместо «поспал», «выдать» вместо «рассказать», «забросить кости» вместо «зайти», «свистеть» вместо «лгать», — вот далеко не полный перечень тех «модных» вульгаризмов, которые отравляют разговорную речь нашей молодежи.
Особенно пышно «расцвели» выражения, являющиеся по смыслу синонимами слов «отлично», «прекрасно», «очень хорошо»… Чего тут только нет! И уже упомянутое «железно», и «законно», «потрясно», «клёво», «колоссально», «мирово́» (с вариантами «мировецки» и «миро́венько»), «сильно», «классно» — здесь так и мелькают. Восхищение и удивление, кроме того, выражаются словами: «шик», «люкс», «блеск» и — напротив — презрение и осуждение: «муть», «жуть», «мура́»…
Любопытно отметить, что один старшеклассник, прочитав где-то о классной даме, был уверен, что речь идет а какой-то особенно интересной и эффектной особе, одним словом — о «классной» даме!
Русский язык очень богат. Огромное количество слов имеет синонимы, выражающие иногда тончайшие оттенки речи. Вместо «отлично» можно сказать не только «прекрасно», но и «чудесно», «восхитительно», «великолепно», «дивно», «замечательно», «отменно», «бесподобно», «обворожительно», «блистательно», «волшебно» и т. д. Но всего этого богатства слов для известного слоя нашей молодежи, видимо, недостаточно: их почему-то привлекают грубые, дикие и нелепые неологизмы, идущие порой из весьма сомнительных источников…
Нас всех, конечно, беспокоит распространение среди нашей молодежи всяких «модных словечек», но что должно вызвать настоящую тревогу, так это проникновение вульгаризмов в речь наших детей-школьников!
Некоторые из таких слов — это вид «скороречи» (да будет мне позволено составить такое слово!). Например, «ребта» вместо «ребята», «ейбо» вместо «ей-богу». (Конечно, очень странно слышать от наших школьников упоминание о боге, но это так! Заметим, кстати, что и наше «спасибо» когда-то образовалось из «спаси бог»…)
Как на примеры скороречи, сокращающей длинные слова, можно указать на «те́лик» (телевизор), «ве́лик» (велосипед), «мо́тик» (мотороллер), «ве́чка» (вечная ручка) и др. Подобный способ выражаться не способствует, конечно, украшению нашего разговорного языка, но ведь у школьников есть пример: наши «сокращенные слова»: «кино», «метро», «фото», «авто» и др.
Однако некоторые слова в языке наших школьников заставляют особо насторожиться. К ним в первую очередь относятся «ата́с» и «плебей»…
Слово «атас» существовало до недавнего времени только в жаргоне уголовников. Происхождение его не выяснено: возможно, что это видоизмененное французское слово «attention» (аттансьон), что означает «внимание», и пришло из международного воровского жаргона. Невозможно понять, каким образом оно добралось до наших школьников (иногда даже младших классов), означая то же самое: «внимание!», «опасность!..»
Но еще более непонятно внедрение в детскую лексику слова «плебей». Трудно себе представить слово более неподходящее в устах советского школьника.
Ведь слово «плебей» происходит от латинского слова «plebs» («плебс»); это не «народ» («народ» — «populus» (популюс), отсюда «популярный»), а «чернь», то есть народ в понимании аристократии (по-гречески означающей «власть лучших»; нетрудно догадаться, кем изобретено такое слово!)
Как, когда и откуда это оскорбительно-нелепое слово добралось до речи наших школьников, повторяем — совершенно непонятно!
Борьба с грубыми вульгаризмами вообще — дело не новое.
В 1934 году А. М. Горький в статье «О бойкости» писал: «Нет никаких причин заменять слово «есть» словом «шамать».
Нам остается добавить: неужели понадобилось еще одно новое «заменяющее» словечко «рубать»?
«Борьба за очищение книг от «неудачных фраз» так же необходима, как и борьба против речевой бессмыслицы. С величайшим огорчением приходится указать, что в стране, которая так успешно — в общем — восходит на высшую ступень культуры, язык речевой обогатился такими нелепыми словечками и поговорками, как, например, «мура», «буза», «волынить», «шамать», «дай пять», «на большой палец с присыпкой», «на ять» и т. д. и т. п.»
Так писал основоположник советской литературы А. М. Горький в 1934 году на страницах газеты «Правда».
Приходится с грустью признать, что и через двадцать шесть лет вопрос о чистоте нашего разговорного языка стоит с такой же остротой…
* * *
Еще о «модных» эпитетах…
«Правильный (ая, ое)». Это слово за последнее время распространилось в неожиданном «качестве».
«Закуска правильная» — это означает, что закуска хорошая, подходящая.
«Дождь правильный» — это означает, что дождь сильный, независимо от того, желателен он говорящему в данное время или нет.
«Правильный мужик» — это означает «хороший человек». Иногда «правильный» заменяется словом «законный», хотя к юриспруденции никакого отношения не имеет.
После разговора о жаргонах уместно упомянуть о том «модном», нарочито огрубленном языке, который весьма распространен не только среди молодежи, но и среди лиц значительно более старшего возраста — особенно среди интеллигентных женщин, где подобная манера выражаться, по-видимому, считается своеобразным «шиком» и особой бравадой…
Приведем несколько примеров.
* * *
«Мужик»…
Много веков это слово было синонимом понятия «крестьянин». До революции — в речи так называемых «высших классов» — в это слово вкладывался пренебрежительный смысл. У самих крестьян это было обыкновенное бытовое слово.
Вспомним некрасовские строки:
«…Семья-то большая, да два человека Всего мужиков-то: отец мой да я…»
За последнее время слово «мужик» приобрело необычайную популярность, оторвавшись от своей крестьянской сущности. Оно стало заменять слова «человек», «гражданин», «мужчина», «гость», «знакомый», «муж», «возлюбленный», приобретя фамильярно-шутливый оттенок.
То и дело слышишь в речи горожан и особенно горожанок:
«Приходите, будут интересные мужики!..»
«Он — мужик деловой» («правильный», «законный»)…
«Мужики сели играть в преферанс…»
«Мужики на банкете изрядно выпили…»
Не надо думать, что этим не к месту сказанным «мужиком» ограничивается то нарочитое огрубление нашей речи, о котором мы сейчас говорим.
* * *
«Я так ржала, что чуть не сдохла!..»
Это выражение я недавно услыхал из «модно» накрашенных уст одной молодой женщины, особы с высшим образованием (подчеркиваю последнее обстоятельство).
Услыхал и подумал: а почему она не сказала просто «я так смеялась» или «я так хохотала»?
Прислушиваясь внимательно к бытовому языку многих современных интеллигентных женщин, я с удивлением заметил у многих явное и нарочитое стремление огрубить свою речь.
Вероятно, это нечто вроде моды.
Вот несколько образцов (кроме уже приведенного) этой модной манеры выражаться. Все они «списаны с натуры»:
«Ввалиться» (войти).
«Морда» (лицо, притом свое собственное).
«Намазать» (накрасить: относится к собственному лицу).
«Завалиться» (лечь спать).
«С копыт свалилась» (устала).
«Бабка» (женщина, преимущественно молодая, о которой хотят сказать одобрительно).
«Зануда» (скучная женщина) — и т. д.
Прошу понять меня правильно: я совсем не против синонимов, иногда даже и грубоватых, если они придают речи особую выразительность и помогают оттенить тонкость мысли, и всячески ратую за обогащение языка, но решительно возражаю против такого «обогащения».
Обыкновенно в порче нашей разговорной речи обвиняют молодежь. Еще раз подчеркиваю: в данном случае мода охватила разные возрасты.
Тем печальнее…
* * *
Когда я закончил этот раздел и пошел обедать в столовую «Дома творчества», то услышал там, как один молодой писатель рассказывал о каком-то собрании, где он «загнул речугу», говорил о своих планах «накропать повестуху» и хвалил «здешнюю житуху». За столом зашла речь о языке. Одни отстаивали «полнокровный и энергичный язык улицы», противопоставляя его «сухому и бесцветному языку канцелярии и скучных отчетов», другие говорили о «яркой и выразительной правильной речи без ненужных вульгаризмов».
Кто же из них прав?
А каково ваше мнение, уважаемые читатели?
О сокращении слов
Поговорим немного о сокращенных словах, — главным образом о названиях учреждений и служебных должностей.
Что эти сокращенные слова (не хочется применять иностранное слово «аббревиатуры») представляют большое удобство при служебной переписке и деловых переговорах, спорить не приходится. Мы уже не говорим о тех сокращенных словах, которые давно стали «словами-символами», навсегда вошедшими в русский язык (да и не только в русский) как неотъемлемые части нашего словарного фонда: «комсомол», «профсоюз», «ревком», «горком» и многие другие.
Близко к ним стоят «слова-памятники», отражающие явления, ныне исторически изжитые, но оставившие глубокий след в истории, в культуре и в литературе: «рабфак», «комбед», «политрук», «ликбез» и др.
Но есть и «слова-трупы», исчезнувшие вскоре после своего возникновения, например «шкраб» (школьный работник).
И есть «слова-призраки», забытые как выражения явлений, но существующие в быту по закону «инерции речи», к которому мы еще вернемся, например «жакт» (жилищно-арендное кооперативное товарищество). Наименование это, как «летучий голландец», до сих пор носится порой по волнам нашей бытовой речи, подменяя собой понятия «домоуправление» и «домовая контора».
Сокращения слов всегда создавались для удобства. Существуют они и за границей — как в политической жизни («НАТО», «СЕАТО»), так и в торговой («ФИАТ»).
Были они и в дореволюционной России. Можно вспомнить «Ропит» («Российское общество пароходства и торговли»), «Юротат» (Южнорусское общество торговли аптекарскими товарами), «Осфрум» (Общество содействия физическому развитию учащейся молодежи) и др.
Как легко заметить, в большинстве случаев эти сокращения создавались по принципу акростиха, то есть из сочетания начальных букв слов названия.
Но особенно расцвели сокращения слов в послереволюционное время. Это и понятно. В жизнь вошли сотни новых учреждений, предприятий, должностей, рожденных революцией… Сразу возникли такие слова, как «жилотдел», «женотдел», «домкомбед», «гортоп», «гороно», «райсобес», «ликбез», «вуз» и многие, многие другие. Появились «управдом», «главбух», «фининспектор» и т. д.
Я помню, как, например, я именовался по своему служебному положению в сентябре 1919 года: «Воентраг Тоцуса». Ничего «трагического» в слоге «траг» не было: я был военно-транспортным агентом транспортного отдела Центрального управления снабжений. А через год я был уже «теаклубинструктором Агитпропчасти Поарма 3», то есть клубно-театральным инструктором агитационно-пропагандистской части политического отдела 3-й армии. Таких длинных наименований было тогда великое множество…
Многие сокращения слов существуют и сейчас, действительно помогая в деловой переписке и вообще в работе. Ведь достаточно, например, назвать учреждение, название которого начинается с частицы «гипро», чтобы каждый понял, что речь идет о «Государственном институте по проектированию», а за буквосочетанием (да простится мне такое слово!) «НИИ» — прозрачно скрывается «Научно-исследовательский институт».
Конечно, некоторые сокращенные названия учреждений, в силу своей громоздкости и трудной произносимости, едва ли уж так удобны.
Вот я открываю наугад «Список абонентов ленинградской городской телефонной сети» и сразу натыкаюсь на «Ленгорметаллоремпромсоюз» и на «Ленгоршвейтрикотажпромсоюз»… Не думаю, чтобы эти «сокращенные» словечки, состоящие из двадцати четырех и двадцати шести букв, были бы так уж удобны в служебных разговорах и деловой переписке!..
Хочется поговорить еще об одном виде сокращения слов, вызываемом удобством.
Существуют слова, которые по причине своей длины сокращенно выговариваются и еще более сокращенно пишутся. Пример: слово «килограмм», которое часто произносится «кило» и пишется «кг» (подчеркиваю: пишется, а не произносится «ка-ге»!). По этому же «правилу» мы пишем «сорок руб.», «десять коп.», но читаем «сорок рублей», «десять копеек», а не «сорок руб.», «десять коп.». Мы пишем «в 20-х гг.», но читаем «в двадцатых годах», а не «в двадцатых ге-ге». Примеры легко умножить.
Тем непонятнее нелепая «история» со словом «гектар». Эта мера площади имеет, как это принято в метрической системе, сокращенное написание «га». При этом под словом «написание» следует иметь в виду главным образом чертежи, статистические таблицы, отчеты и пр., а совсем не любую статью или заметку в газете, — тем более не художественную литературу, где совершенно спокойно может существовать «гектар». А в стихах «га» выглядит как пародия!
Но по какому-то недоразумению (а может быть, и по чьему-то недомыслию) это самое «га» стало произноситься, почему слово «гектар» заменилось каким-то гусиным гоготанием. Прислушайтесь к передачам по радио (особенно на сельскохозяйственные темы), и вы в этом убедитесь…
Что же это дает? Экономию времени? Однако уж так ли много времени тратится на то, чтобы произнести слово «гектар»? Слово короткое и к тому же склоняющееся, что безусловно делает его еще более понятным и удобным. Мы говорим: «более гектара», «на этом гектаре», «десять гектаров», «по одному гектару», — всё ясно и понятно.
Так для чего же употреблять в речи «пересокращенное» слово-обрубок «га»? Имеет ли какое-нибудь значение «экономия» оттого, что произносятся две буквы, а не шесть? И «га» к тому же не склоняется, что мешает ясности речи («к этому га», «менее га», «некоторые га», «за этим га», «по га» и т. п.).
Да и вообще — откуда это стремление к обязательному сокращению слов нашей речи? То, что осмысленно и целесообразно, скажем, при передаче телеграмм, может иметь место в быту только в силу канцелярско-бюрократической «инерции», что мы уже видели, когда разбирали сокращенные названия некоторых организаций.
В самом деле. Ведь хватает же у нас времени (в быту и по радио) и места (в газетах) для того, чтобы, например, произносить и писать «Общество по распространению политических и научных знаний» без всяких сокращений, и никто не терпит от этого никакого ущерба…
Если можно еще согласиться со словом «завуч» вместо длинноватого «заведующий учебной частью», то многие другие сокращенные слова, право, совсем не обязательны. Ведь не говорит же никто про дежурного милиционера «дежмил», а про судебного исполнителя «судисп»! И про директора школы никто не скажет «диршколы», и директора санатория не назовет «дирсан», и про главного дирижера не скажет «главдир».
Не пора ли нам перестать увлекаться чрезмерными сокращениями слов, которые, давая совершенно ничтожную экономию времени, засоряют и уродуют нашу речь? Следует помнить, что чрезмерное обилие сокращений слов — тоже вид порчи русского языка…
О словах иностранных — нужных и ненужных
Владимир Ильич Ленин в 1920 году в заметке «Об очистке русского языка» писал:
«Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно»[4]…
Прошло около сорока лет с момента написания этих знаменитых слов, а русский язык продолжает засоряться ненужными иностранными словами.
Как же происходит этот процесс? И почему происхо- дит? Попробуем разобраться.
В русском языке, как, впрочем, и в любом другом, есть много слов иностранного происхождения. Это вполне естественно. Развиваясь в течение столетий в экономическом и культурном общении русского народа с другими народами (как находящимися ныне в пределах нашей родины, так и с зарубежными), наш язык впитал в себя большое количество слов нерусского происхождения, — слов, понятных всем, общеупотребительных и прочно вошедших в речь нашего народа.
Очень многие такие слова давно стали международными, например, «революция», «коммунизм», «социализм», «демократия», «капитализм», «империализм», «коллектив», «библиотека», «профессор», «доктрина», «аудитория», «лекция», «медицина» и многие, многие другие.
К этой же группе относятся многочисленные научно-технические термины: «атом», «электричество», «радио» и т. д. Эти слова звучат одинаково или почти одинаково у всех народов мира, и посягать на них, конечно, бессмысленно.
Следует отметить, что и многие русские слова, родившиеся в послереволюционное время, вошли в международный язык. Таковыми являются: «ленинизм», «Советы», «большевизм», «колхоз», «ударник», «пятилетка», «спутник», «лунник», «семилетка» и др.
(Заметим в скобках, что французская Академия наук официально внесла недавно в словарь французского языка слово «allunir» — точный перевод русского нового слова «прилуниться».)
Отдельные слова иностранного происхождения постепенно вошли в наш язык настолько прочно, что даже отдаленно не воспринимаются нами как некогда иностранные. Ведь когда мы, например, говорим «студент второго курса», мы не задумываемся над тем, что из этих трех слов только «второго» — исконно русского происхождения, настолько и «студент», и «курс» давно и окончательно «обрусели».
Множество таких слов, находясь в нашем словарном фонде, ничем не выдает своего иностранного происхождения, и только филолог сможет выяснить их первооснову, взятую из чужого языка.
Вот, например, слово «руль»: немногим придет в голову, что это слово взято из английского языка и в свое время вытеснило старинное русское слово «прави́ло», означавшее то же самое, что и руль. Можно ли об этом догадаться, читая лермонтовскую строку:
«Без руля и без ветрил»…
А слово «фартук»? Взятое из немецкого языка («фор тух» — «передний платок»), оно хотя и не вытеснило слово «передник», но издавна «сосуществует» с ним вместе. И когда мы читаем строки известного стихотворения «Каменщик, каменщик, в фартуке белом…» — ни у кого не возникает мысль: почему В. Я. Брюсов написал «иностранное» слово «фартук», а не русское «передник»?
Ну, а слово «пономарь»? Уж это, вероятно, древнее русское слово, появившееся у нас вместе с христианством.
Нет! Это слово действительно пришло к нам вместе с христианством, но оно (правда, в несколько видоизмененном виде) греческое: «парамона́риос» по-гречески — «привратник храма».
Как видим, значительное количество иноязычных слов уже в течение ряда столетий находится в нашем основном словарном фонде. Опять же только филолог может разобраться в том, что, например, слова «армяк», «амбар» и «арбуз» взяты из татарского языка (на букву «а» начинается вообще только одно чисто русское слово «азбука»); «алмаз» — слово арабское, «тетрадь» — древнегреческое, а «курган» — персидское…
Мы читаем на вывеске слово «Бакалея», и не задумываемся над тем, что «бака́ль» по-арабски — «торговец пряностями»; мы говорим «старая карга», и нам не приходит в голову, что «карга» по-татарски — «ворона», мы встречаем в книгах ныне устаревшее слово «лабаз», и не догадываемся, что это французское слово «la base» (ля баз), что означает «склад»… Наконец, мы говорим «брюки», а ведь многие не знают, что когда-то в России особое фландрское сукно, из которого шили эту существенную часть мужского костюма, шло из голландского города Брюгге и называлось «брюкиш».
Но довольно! Примеров достаточно. Из них можно было бы составить целый том.
Цель этой главы — иная.
В ней речь идет не об «иностранных» словах такого рода и не о том, чтобы «переводить» и переделывать на русский лад все слова нерусского происхождения: это попытка, повторяем, бессмысленная, ненужная и давно осужденная историей. Достаточно вспомнить анекдотического адмирала Шишкова, который в начале прошлого века рьяно, но безуспешно пытался внедрить, например, слово «мокроступы» вместо «галоши» (что в первоисточнике означает «галльская обувь»). Непримиримый адмирал в своем реакционном рвении думал таким «славяноречием» бороться с «крамольным» влиянием идей Запада, шедших главным образом из революционной Франции. Известно, что все его попытки, как и старания его друзей по «Беседе», ровно ни к чему не привели…
С совершенно других — чисто филологических — позиций, желая очистить русский язык от ненужной иностранщины, хотел ввести некоторые русские слова взамен иностранных замечательный знаток русского языка наш знаменитый лексиколог В. И. Даль. Он предлагал, например, употреблять вместо слова «горизонт» — «глазоём», вместо «алкоголь» — «и́звинь», вместо «антикварий» — «древник» и т. д. Но и эти слова были обречены на небытие…
Кстати, можно заметить, что в других славянских языках количество коренных славянских слов значительно больше, чем в русском.
В 1955 году, когда пишущий эти строки в группе советских туристов посетил Югославию, мы были поражены обилием исконно славянских слов в сербо-хорватском языке. Так, «лифт» называется там «двигало», «типография» — «тискарня», «турист» — «путник», «солдат» — «войник», «театр» — «глядилиште» (в Словении) и даже страна «Нидерланды» именуется «Низкоземска». А со словами «футбол» и «волейбол» там успешно борются слова «ногомёт» и «рукомёт».
Ну что ж! Всё это только доказывает, что словарный фонд каждого народа составляется своим путем и общего правила здесь нет.
Однако мы снова уклонились от нашей темы.
Великий русский критик Виссарион Белинский писал:
«Употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, значит оскорблять и здравый смысл, и здравый вкус» («Взгляд на русскую литературу 1847 г.»).
Значит, следуя завету великого критика, надо искать равносильное русское слово и не торопиться с внедрением первого попавшегося иностранного слова, что увы! — пока еще делается довольно часто.
Переходим к выводам.
Речь идет не вообще о борьбе с иностранными словами в русском языке, а о борьбе с ненужными иностранными словами, со словами, которые являются совершенно лишними в нашем языке.
Как пример такого ненужного иностранного слова Владимир Ильич Ленин в упомянутой уже нами заметке «Об очистке русского языка» приводил слово «дефекты», которое легко заменяется словами «недочеты», «недостатки» и «пробелы».
А. М. Горький считал, например, ненужным слово «конденсация» при наличии русского слова «сгущение».
Чрезмерное обилие иностранных слов всегда тревожило всех, любящих русский язык.
Я предвижу атаку со стороны некоторых читателей: «Вы — пурист! Укажите точно, какие именно иностранные слова вы считаете ненужными? Укажите и докажите, что они являются лишними! Иначе, пожалуй, придется в угоду таким, как вы, перевернуть вверх дном всю нашу научную терминологию!..»
Отвечаю: нет, я не пурист, видящий в замене слов самоцель. А слова, которые вы от меня требуете, я найду и докажу, что они только засоряют наш язык.
Зачем мы, например, за последние двадцать-тридцать лет стали говорить «пролонгировать», когда есть русское — точное и короткое — слово «продлить»? Может быть, в слове «пролонгировать» есть какой-то особый оттенок, отличающий его от слова «продлить»? Отнюдь нет! Ведь обходились же мы без этого надуманного слова сотни лет.
Для чего мы (тоже за последнее время) говорим «лидировать», когда существуют русские слова «возглавлять», «первенствовать»? Без слова «лидировать» мы тоже обходились в течение столетий! Почему надо так часто употреблять слово «мизерный», когда есть слова «ничтожный», «жалкий», «нищенский», «незначительный», «неважный», «малоценный»?
Так ли уж обязательно нам говорить «репродуцировать», когда есть русское слово «воспроизводить»? Неужели в слове «лимитировать» есть что-то такое, чего нет в слове «ограничивать», а в слове «превалировать» — то, чего нет в «преобладать»? Чем «рентабельный» лучше «выгодного»?
Многие, защищая речевую «иностранщину», любят ссылаться на специфику предмета, на необходимость технических терминов, на невозможность обходиться в науке без иностранной терминологии.
Так ли это?
Еще на заре русской науки царь Петр давал указание своему заграничному послу: «Реляции свои писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов».
А. И. Герцен с горечью говорил о той «ревнивой касте» ученых, которая «окружает науку лесом схоластики, варварской терминологии, тяжелым и отталкивающим языком…»
«Мы не охотники до ученых терминов и употребляем их только в случае крайней необходимости…» — писал Н. А. Некрасов.
«Наука должна сойти со своего пьедестала и заговорить языком народа…» — таков был завет знаменитого ученого К. А. Тимирязева.
«Нельзя злоупотреблять техническими терминами…» — учил молодых писателей А. М. Горький.
Вот об этом-то — о злоупотреблении — сейчас и пойдет речь.
Здесь я снова предвижу выступление читателя-оппонента: «Но ведь язык науки — благодаря греческому и латинскому языкам — интернационален. Не хотите ли вы ослабить эту международную общепонятность? Не предлагаете ли вы заменить, например, слово «атом», что по-гречески значит «неделимое», каким-нибудь другим, русским словом, ну хотя бы словом «недели́м»?
Нет, не предлагаю. Я глубоко понимаю большое значение классических языков для науки.
Возьмем, для примера, медицину. Я за то, чтобы в медицине осталась общепринятая терминология, понятная людям, говорящим на разных языках, но не вижу никакой беды в том, что в народном языке рядом с научными названиями бытуют и другие. Никому не вредит и — увы! — не помогает то обстоятельство, что «чирей», например, носит «официальное» название «фурункул», а «грудная жаба» — «ангина пекторис» и что прежние «удар» и «разрыв сердца», от которых умирали наши деды и прадеды, — носят теперь названия «инсульт» и «инфаркт». Я совсем не за то, чтобы заменять научную терминологию в медицине — словами «антонов огонь», «горячка», «краснуха», «трясовица», «прострел» и т. п., но если эти названия существуют в народном языке, повторяю, в этом нет никакой беды.
Речь идет о злоупотреблении научными терминами во всех областях.
В самом деле. Неужели всякий термин, взятый из иностранного языка, — необходимее и понятнее, чем то же слово в переводе?
И почему вообще всякий новый термин в науке надо обязательно называть по-иностранному? Ведь можно же было создать термин «искусственный спутник Земли», а не «искусственный сателлит»?
Неужели рабочий-путеец, изучающий дорожное дело, скорее поймет слово «рихтовать» (от немецкого «рихтен» — «направлять»), чем «выправлять» и «выпрямлять»?
Неужели студент-медик и молодой врач должны забыть всем понятное слово «выстукивать» и заучить вместо него «перкутировать» только оттого, что по-латыни «выстукивать» — «percutere» («перку́тэрэ»)?
Наука и техника перенасыщены иностранными терминами. Нужно ли всё время вводить новые, особенно если в этом нет никакой необходимости?
Приведу пример из области спорта.
В течение долгого времени в классической борьбе существовало точное, общепонятное и общепринятое выражение (термин) «положить на обе лопатки». За самые последние годы появился вместо него новый термин: «тушировать», от французского «toucher» («тушэ») — «прикасаться». Может быть, этот термин немного короче, но до чего ж он не точен! Нет, старый термин гораздо точней и лучше.
* * *
Теперь — по поводу утверждения некоторых о том, что всякая замена иностранного термина русским словом или перевод его значения на русский язык являются «шишковщиной»…
Вспомним, что во времена Петра I, когда в русскую жизнь (а следовательно, и в русский язык) хлынул широкий поток новых понятий, слов и терминов, наша речь сразу заполнилась сверх всякой меры различной «иностранщиной». Только в середине XVIII века, благодаря гению нашего великого русского ученого Михаила Ломоносова, наш язык значительно очистился от иностранных слов без всякого ущерба для русской науки. Вспомним, что благодаря Ломоносову мы имеем слово «чертеж», а не «абрис», «рудник», а не «бергверк», «маятник», а не «перпендикула», «воздушный насос», а не «антлия пневматическая»…
Почему можно было точно перевести на русский язык слова «кислород», «водород» и «углерод», заменив ими слова «оксигениум», «гидрогениум» и «карбонеум», а другие научные термины перевести нельзя?
А вся наша грамматика? Ведь и «наклонение», и «имя существительное», и «глагол», и «предлог», и «наречие» — являются близкими переводами соответствующих иностранных слов.
А естественные науки? Как точно, например, переведено латинское слово «insectum» («инсектум») — «насекомое»: ведь по-латыни «инсектум» именно это и обозначает. (Имеется в виду, что представители этого рода как бы «насечены», состоя в основном из головы, груди и брюшка.)
Значит, можно переводить иностранные термины, не нанося никакого ущерба науке. Необходимо продолжать этот путь, указанный нам великим Ломоносовым и другими передовыми представителями русской науки прошлого…
* * *
В настоящее время беда состоит в том, что многие ненужные иностранные слова насаждаются и внедряются в разговорный язык периодической печатью и радиопередачами.
Вот, например, недавно я прочитал в газете объявление: «Покупайте в павильонах и ларях на рынках и в специальных магазинах райпищеторгов питательные и дешевые субпродукты!»
Что за дьявольщина? Впервые встречаюсь со словом «субпродукты»! Что же это за новинка? Какие такие «подпродукты» предлагаются моему вниманию? Может быть, что-нибудь заморское и редкое? Но тогда почему «дешевые»?
Из дальнейшего текста объявления узнаю, что «субпродуктами» называются «говяжьи рубцы», «свиные головы» и «свиные ножки».
Ба! Да ничего нового в этом нет. Однако задаю себе вопрос: как же на Руси назывались все эти «головы», «ножки» и «рубцы» до «изобретения» кем-то слова «субпродукты»?
Справляюсь у Даля и узнаю: «Сбой» (голова и ноги убитой скотины) и «требуха» (рубец, брюховина, сычуг, кутырь, ветрюх). Так для чего же вводить слово «субпродукты»? (Конечно, «требуха» не очень красивое слово, но Даль упоминает даже «требушников», любителей требухи.)
И если такому сложнейшему изобретению, как «полупроводники», мы нашли русское название, так неужели свиную и говяжью требуху надо обязательно называть по-латыни?
В одной стоматологической клинике (я не против иностранных слов там, где они нужны: «сто́ма» по гречески — «рот», и так как в этой клинике лечат не только зубы но и всю полость рта, — ее следует называть не «зубной», а «стоматологической») я видел плакат: «Фронтальные зубы». И сразу подумал: а почему не «передние»? Ведь слово «фронтальный» происходит от латинского слова «frons» («фронс», род. падеж «фро́нтис») — «лоб», следовательно слово «фронтальные» означает «лобовые»! Для чего же через латынь внедрять понятие «лобовые» (или «лобные») зубы, если можно написать просто, ясно, точно и понятно «передние зубы»?
Или вот еще одно слово — «апробация»… Оно происходит от латинского «approbatio» («апробацио»). Но ведь в русском языке давно есть вполне «обрусевшее» слово «проба», и слова «одобрение», «утверждение», «опробование» и «проверка»!
Подобных примеров можно привести очень много. Невольно вспоминается слово «кювет», что по-французски означает «водосточная канава» (буквально «лоханка», «чан»). Однако с военного времени (а на «военном» языке придорожная канава называется «кюветом») это слово прочно вошло в нашу речь, угрожая вообще вытеснить слово «канава», то есть нанести нашему разговорному языку двойной удар: обеднить его на одно слово и внедрить ненужное иностранное слово.
* * *
В. Г. Белинский писал: «У языка есть хранитель надежный и верный: это его же собственный дух, гений. Вот почему из множества вводимых иностранных слов удерживаются только немногие, а остальные сами собой исчезают».
Действительно. Иногда сам народ начинает так дружно противиться иностранному слову, что быстро вытесняет его из родного языка как инородное тело.
Так произошло, например, со словом «фрыштыкать» («завтракать»), взятым из немецкого языка («фрюштюккен») и бытовавшим в мещанских кругах лет пятьдесят-шестьдесят тому назад.
Иногда русский перевод нового иностранного слова успешно и довольно быстро вытесняет слово-предшественник.
Так случилось с футбольными терминами; когда полвека тому назад английская игра футбол стала распространяться в России, все знали только английские названия: «голкипер», «бек», «хавбек», «форвард», «корнер» и т. д. Так говорили все. Однако, как только футбол стал массовой народной игрой, эти слова бесследно исчезли, а на месте их появились: «вратарь», «защитник», «полузащитник», «нападающий», «угловой удар» и т. д.
На заре авиации — в начале века — все говорили «аэроплан» и «авиатор», но эти иностранные слова («аэр» по-латыни — «воздух», а «авис» — «птица») были довольно скоро вытеснены словами «самолет» и «летчик».
Здесь будет уместным вспомнить сборник «Пощечина общественному вкусу», который написали вместе Маяковский и Крученых, где предлагались «Словоновшества в языке». Среди этих «словоновшеств» были «летбище» вместо «аэродром» и «леток» вместо «пассажир на самолете». Но слова эти не вошли в язык…
В наше время слово «санаторий» успешно вытесняется словом «здравница», а «геликоптер» уже уступил место «вертолету».
Сейчас мы являемся свидетелями того, как слово «водитель» борется со словом «шофёр»… Надо думать, что «водитель» победит и войдет в нашу речь так же, как некогда вошел «вагоновожатый» (слово довольно громоздкое, но всем предельно понятное).
На примере слова «лозунг», ныне повсеместно замененного словом «призыв», мы видим, что иностранное слово, иногда весьма распространенное, но ненужное, может быть быстро и успешно заменено русским равнозначащим.
Вывод. Введение новых иностранных терминов не вызывается необходимостью: есть равносильные и равноточные русские слова.
Ненужные иностранные слова — вид засорения русского языка…
Мы за слова «электричество» и «радио», но против слов «фрыштыкать» и «пролонгировать»…
* * *
А теперь — об одной любопытной эволюции слова.
«Автомобиль» — «мотор» — «машина»…
Собственно говоря, «официально» никакой словесной эволюции нет: «автомобиль» (от греческого «аутос» — «сам» и латинского «мобилис» — «движущийся», то есть «самоход»), получивший свое наименование при рождении в конце прошлого века, до сих пор называется «автомобилем». (Правда в производных словах это название для удобства сокращено до «авто»: «автодело», «автодеталь», «автолюбитель», «автогонки» и т. д.)
Но рядом с этим названием вскоре (в начале XX века) появилось другое: в разговоре, в быту всё чаще стало звучать слово «мотор»…
Люди старшего поколения должны хорошо помнить это. Прокатные автомобили, ездившие по определенной таксе, официально так и назывались: «таксомоторы». Это слово опять-таки наша скороречь сократила до «такси» (слово существует до настоящего времени). Сохранилось воспоминание о «моторе» и в словосочетании «таксомоторный парк».
В газетах в начале XX века писали: «Лошадь испугалась мотора и понесла», «собака попала под мотор», — и все понимали, что это произошло на улице и речь идет не о заводском моторе, а об автомобиле. На сцене шел фарс «Мотор любви».
Однако слово «мотор» (для определения автомобиля) постепенно стало забываться: его вытеснило странное по неопределенности слово «машина»… Это само по себе удивительно. Ведь XX век — век машин. Если в середине XIX века, когда появилось железнодорожное сообщение, вместо «приехать на поезде» кое-кто говорил «приехать на машине», то непонятно, почему рядом со «швейной машиной», «пишущей машинкой» и сотнями других машин возникло слово «машина» как синоним автомобиля. А между тем так именно и произошло…
Почему автомобиль — название довольно длинное и не для всех понятное — не превратился, по аналогии с «аэропланом», ставшим «самолетом», в «самоход», «самовоз» или «самокат»?
Непонятно.
Итак, «автомобиль — мотор» стал называться «машиной». Мы говорим: «Я приехал на машине», «у него своя машина», «персональная машина», «служебная машина», — и всем ясно, о чем идет речь. Вызывая такси, вы не говорите: «Можно получить автомобиль?», а «Можно получить машину?». И слышите в ответ: «Вам легковую или грузовую?». Впрочем, за самое последнее время, у слова «машина» появились «соперники» — марки автомобилей. Всё чаще и чаще слышишь: «К вам выходит „Победа”», «он приехал на „Волге”», «у него свой „Москвич”», — и т. д.
Видимо, это показатель и следствие того, что «машин» появилось очень много и что они прочно вошли в быт…
А что произошло с названиями других средств сообщения?
Здесь сказалась техническая революция: «век пара» сменился «веком электричества», а последний стоит на пороге перехода в «век атома». «Паровоз» (первоначально «локомотив») сменился «тепловозом» и «электровозом» — в просторечии «электричкой»… На очереди «атомовоз».
Ту же эволюцию проделывает «пароход», ставший «теплоходом» и «электроходом» и становящийся «атомоходом».
Любопытно отметить, что при своем рождении пароход носил в России название «пироскаф», а «пароходом» назывался… паровоз! Об этом очень ясно поется в «Попутной песне» М. И. Глинки на слова Н. В. Кукольника, где первая строка, повествуя о железной дороге, сообщает:
«Дым столбом кипит, дымится пароход…»
Однако вскоре слово «пароход» ушло с железной дороги и «перешло на воду».
Таковы иногда приключения слов!
* * *
До сих пор мы говорили о ненужном употреблении иностранных слов. Теперь поговорим о неправильном их применении.
Происходит это оттого, что говорящему самому не ясен смысл слова и он, руководствуясь случайным звуковым сходством с совершенно другим словом родного языка, начинает употреблять иностранное слово в совершенно ином значении, то есть абсолютно неправильно.
Интересный пример такого неправильного употребления иностранного слова в русском языке дает В. И. Ленин в заметке «Образованные депутаты», напечатанной в «Правде» 23 апреля 1913 года. Поводом для заметки явилась речь депутата-октябриста Люца, заявившего в государственной Думе, что депутаты-большевики «стремятся будировать чувства рабочих для того, чтобы их поднять на какие-нибудь эксцессы».
Владимир Ильич писал: «Французское слово „bouder”, передаваемое русским „будировать”, означает — сердиться, дуться. А г. Люц, очевидно, производит это слово от „будоражить”, или, может быть, „возбудить”. Как смеялись г.г. буржуазные депутаты и буржуазная пресса, когда в 1-ой Думе один крестьянин употребил слово „прерогативы” в смысле „рогатки”! А между тем ошибка была тем простительнее, что разные „прерогативы” (т. е. исключительные права) господствующих являются, на самом деле, — рогатками для русской жизни. Но образованность г. Люца не „возбудировала” смеха его образованных друзей и их печати».[5]
К этому же вопросу — неправильному употреблению иностранных слов — и к примеру со словом «будировать» Ленин еще раз возвращается в начале 1920 года в заметке «Об очистке русского языка», в которой он пишет: «Перенимать французски-нижегородское словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но, во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык».[6]
Когда-то слово «будировать» понималось у нас правильно. Так, Ф. М. Достоевский в романе «Братья Карамазовы» устами черта говорит Ивану Федоровичу: «Возьми душу русскую просвещенного атеиста и смешай с душой пророка Ионы, будировавшего во чреве китов три дня и три ночи». По библейскому мифу, пророк Иона находился «во чреве китове» в сердитом уединении и уж, конечно, никого не «будил» и не «возбуждал»…
Заметим, кстати, что ныне забываемое, но когда-то весьма популярное слово «будуар» происходит от того же французского глагола «bouder» (сердиться, дуться) в его прямом значении: «будуаром» называлась во французских (а затем — в подражание — и в русских) буржуазных домах комната, в которой жена могла находиться в уединении («дуться») после ссоры с мужем…
К сожалению, слово «будировать» до настоящего времени употребляется многими (особенно ораторами) с «образованностью г. Люца», то есть совершенно неправильно, — по случайному звуковому сходству французского слова «bouder» («будэ») с русским «будить».
Тут произошло то же самое, что со словами «довлеть», и «одинарный», о чем мы уже писали.
Эту заметку хочется заключить словами А. П. Сумарокова, писавшего еще в середине XVIII века: «Восприятие чужих слов, а особенно без необходимости, есть не обогащение, но порча языка. Язык наш толико сею заражен язвою, что и теперь уже вычищать его трудно»…
* * *
Итак — мы говорили о ненужном употреблении иностранных слов при наличии соответствующих по смыслу русских слов. Говорили мы и о неправильном их применении. Теперь поговорим о неправильном употреблении иностранных слов… как иностранных.
Вот несколько примеров.
В извещениях для лиц, поступающих в высшие учебные заведения, постоянно упоминаются «абитуриенты» в смысле «поступающие в вузы». Между тем «abituriens» («абитуриенс», род. падеж «абитуриентис») по-латыни означает «собирающийся уходить», то есть оканчивающий курс обучения. А поскольку «собирающийся уходить» по окончании курса средней школы часто одновременно является «собирающимся поступить» в высшую школу, — и произошла упомянутая путаница. Ошибка незначительная, но зачем же допускать даже маленькую ошибку, если можно ее избежать? А еще проще: вообще заменить слово «абитуриент» словом «выпускник». Ясно, точно и общепонятно!
Еще пример. Многие называют «кариатидами» декоративные статуи в виде человеческих фигур, не делая разницы между мужскими и женскими фигурами. (Этой ошибки не избег даже словарь Ушакова.)
Между тем «кариати́дес» означает по-гречески «карийские девы» (жрицы храма Артемиды в Карии, в области Лаконии). Это название утвердилось в архитектуре за упомянутыми фигурами. Что же касается аналогичных архитектурных мужских фигур, то они имеют свое специальное название — «теламоны», или, иногда, «атланты» (в память Атланта — по античному мифу, «поддерживавшего небесный свод»). Итак — при входе в Эрмитаж стоят отнюдь не кариатиды, а теламоны, или атланты…
* * *
Здесь мы совершенно не касаемся тех слов, которые произносятся неправильно только из-за малограмотности и недостаточной общей культуры, например, «веласапед», «колидор», «фильяндский вокзал», «сколько время?» и пр., поскольку это совсем не является темой настоящей книги.
Однако есть слово, которое произносится неправильно зачастую людьми весьма образованными — отчасти по небрежности, отчасти в силу той «инерции речи», о которой мы еще будем говорить.
Это слово — «гомеопатия», которое многими произносится как «гемеопатия».
В чем же дело?
А вот в чем. «Кровь» по-гречески — «га́йма» (родительный падеж «га́йматос»). От этого слова произошло довольно много весьма распространенных словообразований, которые в русской транскрипции начинаются с «гема» или «гемо» («гематоген», «гемоглобин», «гематома», «геморрой» и т. д.).
«Гомеопатия» — происходит от совершенно другого слова «го́мойос» (точнее «хо́мойос»), что означает «подобный», так как основной закон гомеопатии гласит: «Подобное лечится подобным». Вот это случайное звуковое сходство двух совершенно различных греческих слов и породило путаницу.
Об ударениях
Поговорим об ударениях, помня, что неправильные ударения в значительной степени уродуют и коверкают наш разговорный язык.
Но прежде чем говорить об отдельных словах, хочется немного остановиться на одной особенности русского языка: на интонационно-смысловом оттенке, который вызывается переносом ударения с имени существительного на предлог, что фактически иногда сливает их в одну часть речи — в наречие.
Вот примеры:
«Он готов был даже на сме́рть, он знал, что будет стоять на своем посту на́смерть…»
«Во вре́мя ночного сна начался пожар, но он был во́время замечен и погашен…»
«Без го́ду неделя» это не совсем то же самое, что «бе́з году неделя», и «как на гре́х» чем-то отличается от «как на́ грех», так же, как «слово за слово» отличается от «слова за слово».
Впрочем, иногда обе формы (с ударением на предлоге и с ударением на существительном) равноправны в языке, что подтверждают следующие примеры:
В народной песне поется:
«Как по мо́рю, морю синему»
У Лермонтова читаем:
«По не́бу полуночи ангел летел…»
А Пушкин в «Царе Салтане» пишет:
«Туча по́ небу идет, Бочка по́ морю плывет…»
Когда мы говорим: «идти по́ лесу», «вид на́ море», «действовать на́спех», «поднять на́ смех» и т. д., — мы руководствуемся не точным грамматическим правилом, а духом языка. К сожалению, эта тонкая особенность русского языка ощущается далеко не всеми. Всё чаще и чаще приходится слышать вместо «с глазу на́ глаз» неверное «с глазу на гла́з», хотя «на гла́з» по-русски означает «приблизительно», «без точной мерки»… Вместо правильного «по три копейки» мы часто слышим: «по́ три копейки», хотя последнее по-русски означает странное предложение: «потри́ копейки», то есть повелительное наклонение от глагола «потереть».
Чуткому русскому уху больно слышать не только грубые ошибки речи, но и исчезновение тончайших особенностей нашего разговорного языка, которые в совокупности и составляют наше великое сокровище родную русскую речь.
* * *
Теперь — об ударениях в отдельных словах.
Русский язык — язык сложных и разнообразных ударений. Во французском языке, как известно, все слова имеют ударение на последнем слоге, в польском — на предпоследнем, в некоторых языках встречаются ударения на третьем слоге от конца.
А в русском языке зачастую ударения приходятся не только на четвертый слог от конца (например: «со́лнечное», «я́щерица», «ла́сковая», «ра́доваться», «па́дчерица») или на пятый «рассле́дование», «гу́сеничные», «вы́воротные»), но даже на шестой («вы́служившемуся», «вре́зывающийся») и седьмой («берег пруда был полон выкара́бкивающимися лягушками»). Как курьез можно привести даже слово с ударением на десятом слоге от конца («вы́кристаллизировавшемуся»).
Большой мастер русской поэзии, Валерий Брюсов написал даже целую книгу стихотворений «Опыты», где собраны его стихи такого рода, которые показывают большое разнообразие сложных по ударению рифм. Например, в стихотворении «Холод»:
«Холод, тело тайно ско́вывающий, Холод, душу очаро́вывающий… От луны лучи протя́гиваются, К сердцу иглами притра́гиваются…»
и т. д. до конечных строк:
«Над последними привя́занностями, Над святыми недоска́занностями…»
Есть много русских слов с двойными ударениями, например, «заслу́женный» и «заслужённый», «высоко́» и «высо́ко», «далеко́» и «далёко», «и́наче» и «ина́че» и т. д.
Впрочем, если вслушаться, можно в первом примере заметить тонкую разницу: вместо «заслу́женный отдых» нельзя сказать «заслужённый отдых»…
Немало споров вызывают слова «догово́р» и «пригово́р», которые многими произносятся, как «до́говор» и «при́говор». Думается, что «догово́р» и «пригово́р» всё же вернее: ведь мы говорим «разгово́р» и «угово́р».
Иногда ударение имеет свой смысловой оттенок: так, «за́говор» — это тайное общество или тайный умысел, а «загово́р» — знахарское лечение болезни…
Как мы видим, вопрос об ударениях иногда бывает спорным. Бывают случаи, когда ударение меняется с течением времени: так, при Пушкине говорили не «му́зыка», а «музы́ка». Вспомним:
«Гремит музы́ка боевая…»
Это объясняется происхождением слова «музыка» от французского «musique» («мюзи́к»). Как только это слово «обрусело», оно потеряло французское ударение.
Иногда с течением времени меняется ударение и в чисто русских словах. Так, например, у Пушкина в «Борисе Годунове» читаем:
«Я ускори́л Феодора кончину…»
Едва ли великий поэт мог допустить такую «поэтическую вольность»; значит, во время Пушкина говорили не «уско́рить», а «ускори́ть»…
Однако всё это разнообразие русских ударений и спорность некоторых из них совершенно не оправдывают те безусловно неверные ударения, которые встречаются в нашей разговорной речи, а также в выступлениях на собраниях, в докладах и даже в передачах по радио…
«Ква́ртал», «а́тлет», «про́цент», «по́ртфель», «а́мпер», «па́ртер», «мага́зин», «ро́ман», «медика́менты», «ко́клюш» — так и слышатся со всех сторон…
Мне могут возразить, что все приведенные слова — иностранного происхождения и потому их неправильное произношение может быть объяснено незнанием иностранного языка. Допустим. Но почему же тогда так часто коверкаются ударения в исконно русских словах? Ведь нередко говорят: «средства́», «свекла́», «искра́», «до́быча», «бу́тыль», «си́роты», «мо́лодежь», «хозяева́», «хру́сталь», «винограда́рство», «сто́ляр», «танцовщи́ца», «тво́рить», «на́чать», «поло́жить», «тесно́» и многие другие? Этот «скорбный список» легко продолжить.
За последнее время почему-то стали говорить «индустри́я», «металлурги́я», «кулинари́я», «кинематографи́я».
Это — неверно. Все приведенные слова — греческого и латинского происхождения, поэтому надо сохранять ударение первоисточника: «инду́стрия», «металлу́ргия», «кулина́рия», «кинематогра́фия», а не произносить их на «французский манер». Ведь никто же не говорит «типографи́я», «биографи́я», «географи́я» или «фотографи́я»? Откуда же «кинематографи́я»?
А вот слово «буржуази́я» правильно произносить с ударением на предпоследнем слоге: это слово французское, и следует сохранить «французское» ударение…
Часто говорят «кило́метр», что также неверно. Ведь никто же не произносит «кило́грамм», хотя сокращенно и говорят «кило́»! Здесь «французская» манера произношения вполне уместна: метрическая система была впервые введена во Франции.
Неправильно произношение «библио́тека»: надо произно-сить «библиоте́ка», так же как «пинакоте́ка» (собрание картин), «картоте́ка», «фильмоте́ка» и др., сохраняя ударение «тека» греческого первоисточника.
Неправильные ударения из бытовой речи перекочевали даже в высокий жанр поэзии.
Вот, например, стихи одной современной поэтессы, напечатанные в газете:
«Эту землю люблю издавна́, Может быть, не за то, что красива, А за то, что родная она…» —
и сразу слух неприятно отмечает слово «издавна»…
Открываю популярный журнал и читаю стихи другого современного поэта:
«Цвели у девушки глаза, Ее глаза, Ее краса, Сияли синею игрой, Пронзали золотой искро́й…»
Почему «искро́й»?
Может быть, кто-нибудь скажет, что всё это «поэтические вольности»? А чем доказать, что это «вольности»?
Давайте вспомним, какое ударение было у слова «издавна» у наших классиков. Может быть, тоже перемещалось?
Да, перемещалось: по-русски говорят: «и́здавна» и «изда́вна», но не «издавна́».
Доказательство? Пожалуйста:
«И в доме и́здавна знакомом Ты совершил грабеж со взломом!..»
(Н. А. Некрасов)
«Хотя мы знаем, что Евгений Изда́вна чтенье разлюбил…»
(А. С. Пушкин)
А как обстоит дело со словом «искра»?
Вспомним у Пушкина:
«В вас и́скру нежности заметя, Я ей поверить не посмел…»
И у Полонского:
«И́скры гаснут на лету…»
Нет! Русская поэзия не терпит таких «вольностей»!
* * *
«Вам позво́нят»…
Эти слова может услыхать каждый, заказавший по телефону такси или телеграмму в кредит.
Откуда в глаголе «зво́нить» появилось ударение на первом слоге? Непонятно.
Приходится, однако, признать, что это ударение — увы! — весьма прочно вошло в нашу бытовую разговорную речь. Так говорят и школьники, следовательно ни дома, ни в школе их никто не поправляет. Печально…
Я предвижу такое возражение: а почему нельзя говорить: «они зво́нят», если можно сказать: «они трезво́нят»?
Отвечаю: глагол «звони́ть» требует формы «звоня́т», а глагол «трезво́нить» требует формы «трезво́нят».
* * *
Немного об ударениях в иностранных словах.
Мне приходилось слышать, как диктор по радио говорит: «газета Сю́исс», тогда как надо говорить «Сюи́сс»; так по-французски называется Швейцария, где, кстати, треть населения говорит на французском языке.
Приходилось мне слышать и «Дра́по руж», тогда как название бельгийской газеты «Драпо́ руж», («Красное знамя»).
Не лучше и с произношением названий некоторых немецких городов: все дикторы поголовно говорят, например, «По́тсдам», тогда как надо говорить «Потсда́м».
А ведь к произношению радиодикторов прислушиваются десятки миллионов людей, считая их речь образцом правильности. Так оно и должно бы быть.
В произношении иностранных слов иногда есть неправильности настолько укоренившиеся, что с ними за давностью невозможно бороться. Взять хотя бы известнейшие фамилии. Но выделим этот разговор в особый раздел.
О фамилиях
Фамилию великого английского писателя Вильяма Шекспира следовало бы произносить с ударением на первом слоге «Ше́кспир». Однако все мы говорим «Шекспи́р»: так повелось со времени появления Шекспира на русской сцене и в русских книжных переводах. Непонятно, почему, — ведь фамилию другого великого английского поэта Байрона мы произносим правильно. Достаточно вспомнить лермонтовские строки:
«Нет, я не Ба́йрон. Я другой, Еще неведомый избранник…»
Заметим кстати, что и имя знаменитого шекспировского героя «Гамлет» долгое время произносилось у нас с неправильным ударением на последнем слоге — «Гамле́т», но за последнее время вошло в норму правильное произношение — «Га́млет».
(Но «Макбе́т» надо произносить с ударением на последнем слоге: это, в сущности, «Мак — Бет» — то есть в старинной форме «сын Бета»…)
Из иностранных фамилий, несравненно более новых, чем Шекспир, удивляет неправильность произношения фамилии великого немецкого ученого Рентгена: ее следует произносить «Рёнтген», с ударением на первом слоге, но мы почему-то произносим ее на «французский» манер: «Рентген».
Зато фамилия великого французского ученого Пасте́ра многими произносится на «немецкий» лад: «Па́стер».
Что касается русских фамилий, то следует остановиться в первую очередь на самой распространенной фамилии «Иванов», которая произносится двояко: «Ива́нов» и «Ивано́в».
Как правильнее? Мне кажется, что спорить тут не́ о чем; надо произносить «Ива́нов».
Почему? Да хотя бы потому, что мы делаем такое ударение во всех схожих фамилиях: «Степа́нов», «Рома́нов», «Селифа́нов», «Улья́нов», «Демья́нов», «Касья́нов». Ведь никому же не придет в голову говорить «Степано́в», «Романо́в» и т. д.?
Отметим также, что фамилии всех известных «Ива́новых» произносятся правильно: художник Александр Ива́нов, композитор Ипполитов-Ива́нов, писатель Всеволод Ива́нов. Наконец, пьесу Чехова «Ива́нов» тоже никто не произнесет «Ивано́в». Думается, что нет основания коверкать фамилию и всех остальных многочисленных Ивановых.
Следует отметить что произношение фамилий иногда резко меняется. Так, например, в моем детстве, то есть лет пятьдесят тому назад, все и всегда произносили «Мусо́ргский», так же, как «Чайко́вский», «Жуко́вский», «Заго́рский», «Масло́вский», «Смирно́вский» и др. Теперь же все — и в первую очередь радиодикторы — произносят «Му́соргский». Мне кажется, что предпочтительнее всё же говорить «Мусо́ргский», хотя бы потому, что это благозвучнее…
Иногда вопрос о правильности произношения фамилии решается очень просто.
Как, например, надо говорить: «Одо́евский» или «Одое́вский»?
Правильнее, конечно, «Одо́евский», так как эта фамилия происходит от города Тульской области, который называется «Одо́ев»…
Об именах
Ну, уж если разговор зашел о фамилиях, поговорим и об именах.
Здесь разговор о «неправильности» совершенно особый: каждый человек нашей эпохи, конечно, волен иметь любое имя, не считаясь с поповскими «святцами», но если подойти к этому вопросу с историко-филологической стороны, то может выясниться кое-что любопытное и имеющее отношение к теме этой книги.
Подавляющее большинство наших имен — греческого происхождения: они пришли к нам из Византии вместе с христианством. Значительно меньше имен латинских (римских), еврейских, и уже совсем мало — славянских, которые резко выделяются среди других своей смысловой ясностью (Вера, Надежда, Любовь, Владимир, Владислав, Всеволод, Богдан, Людмила и др.). Встречаются отдельные имена арабского, индийского, персидского, сирийского, халдейского, готского и германского происхождения.
Все они вошли в так называемые «святцы» русской православной церкви. Каждое имя обозначало что-либо на том языке, из которого было взято, — главным образом нечто положительное, добродетельное и достойное похвалы.
Так, например, Акакий означало «незлобивый», Ириней — «мирный», Модест — «скромный», Астион — «приветливый».
Не были забыты достоинства и другого рода: Парамон — «твердый», Андрей — «храбрый», Никита — «победитель», Калистрат — «хороший воин», Пахомий — «широкоплечий».
Из женских имен отметим: Агния — «чистая», Анфиса — «цветущая», Агафия — «добрая», Гликерия — «сладкая», Глафира — «гладкая», Евтропия — «благонравная».
Не следует, однако, думать, что все имена касались только добродетелей и положительных качеств. Среди освященных церковью имен были и многие такие, которые едва ли могли найти себе применение, если бы родители знали, что, собственно, означают эти имена.
Достаточно упомянуть такие имена, внесенные в святцы: Азат — «скопец», Памфамир — «всего лишенный», Кесарь — «вырезанный», Ардалион — «замаранный», Екдит — «раздевшийся», Маруф — «безволосый», Ириний (не путать с Иринеем!) — «плачущий», Филоктимон — «любостяжатель», Фока — «морская собака», Агав — «саранча», Вианор — «насильник», Псой — «мясо на чреслах»…
Не лучше и такие женские имена: Варвара — «грубая», Прискилла — «старая», Клавдия — «хромоногая», Bacca — «пустыня», Сира — «петля», Ксантиппа — «рыжая лошадь»…
Каждое имя имело своего «шефа», то есть какого-то «святого», чья память ежегодно отмечалась церковью в один и тот же день; этот день назывался в быту «именины». Некоторые наиболее распространенные имена или имели нескольких «святых», или праздновались несколько раз в году. Так, Иоанн (Иван) — отмечался 70 (!) раз в году, Петр — 33 раза, Павел — 20, Мария — 11 раз. (Заметим, кстати, что Антоний (Антон) имел в году 16 «именинных дней», так что гоголевскому городничему не стоило праздновать свои именины еще и на «Онуфрия», имевшего всего 3 «именинных дня»!)
Причисление к «лику святых» было делом очень неясным: едва ли, например, была обоснована «святость» жестокой и мстительной княгини Ольги, жены Игоря, правившей Киевской Русью в X веке… Не меньше путаницы в этом вопросе было и у католиков: достаточно вспомнить, что в 1431 году Жанна д'Арк была сожжена на костре как злостная еретичка и враг католической церкви, а в 1910 году она же была официально объявлена Ватиканом святой!
Не обходилось и без курьезов. Так, православной церковью в начале XX века было «установлено», что святые Инна и Римма, имена которых считались до этого женскими, были мужчинами, почему впредь эти имена предписывалось церковниками давать только новорожденным мальчикам…
Многие имена вошли в наш быт в двоякой форме: в официальной (означенной в святцах) и в форме народного просторечия, то есть с некоторыми — иногда довольно значительными — отклонениями от установленной формы.
Примеров можно привести много: Мелания («черная») — Маланья, Гликерия («сладкая») — Лукерья, Ирина («мир») — Арина, Евдокия («доброславная») — Авдотья, Ксения («гостья») — Аксинья, Акилина («орлиная») — Акулина, Георгий («земледелец») — Егор, Исидор («дар Изиды») — Сидор, Иоаким («утверждение бога») — Аким, Киприан («зрелый плод») — Куприян, Дионисий («бог виноделия») — Денис и т. д.
Следует заметить, что из огромного числа имен, упомянутых в святцах, в быту в течение веков употреблялось не более четверти: остальные имена — все эти Дула, Псой, Завулон, Лупп, Павсикакий, Бидзин, Гад (имеется и такое имечко!), Хуздазат, Голиндуха, Христодула, Епихария и многие другие — или совсем не давались новорожденным или давались в редчайших случаях…
* * *
Революция, преобразовав все стороны нашей жизни, принесла с собой и новые имена.
Некоторые из них полны глубокого смысла, красивы и удобны в быту. Таковы — Владлен, Нинель, Вилена, Маркс, Марат, Спартак… Появились и такие новые имена: Радий, Вольт, Идея, Кремний, Поэма…
Конечно, повторяю, каждый советский гражданин и каждая советская гражданка вольны выбирать себе и своему ребенку имя по вкусу, не считаясь с поповскими «святцами», но мне кажется, что такие имена, как «Электрификация» или «Индустриализация» — нежизненны хотя бы по причине трудного произношения…
Едва ли заслуживает поощрения и увлечение мифологическими именами (Афродита, Венера, Диана, Титан, Атлант), а также иностранными, такими, как Ричард, Роберт, Вильямс, Генриетта, Матильда, Эльвира и т. д.
«Почему?» — предвижу я вопрос некоторых читателей.
Да совершенно по той же причине, по которой новому поселку где-нибудь на целинных землях естественнее дать русское название, например, «Красноград», чем «Редтаун», «Вилльруж» или «Ротбург». И главную улицу в нем лучше (понятнее, проще, естественнее, логичнее) назвать «Большая», чем «Биг-стрит», «Гранд-авеню» или «Гросс-штрассе»…
У каждого народа есть свои национальные традиции, обычаи и привычки, которые отлично могут ужиться с его интернациональными чувствами дружбы с другими народами, с его уважением к искусству, национальному по форме, к чужим народным обычаям и привычкам.
И не оттого нашему сердцу милее такие имена, как Иван, Илья, Алексей, Мария, Елена и др., что им соответствовали какие-то мифические «святые», а потому, что в памяти нашего народа живут и «Иван-Царевич», и «Илья Муромец», и «Алеша Попович», и «Марья Краса», и «Елена Премудрая»…
Думаю также, что если новорожденную дочь любящие родители назовут Энергией или Электрификацией, — нашей энергетике это не поможет, а здравому смыслу повредит.
Не стоит рубить березы, чтобы на их месте сажать платаны, не стоит нашему Олегу делаться Оливером. И пусть Роман остается Романом, а не превращается в Ричарда; оставим Ричарда англичанам, у которых в памяти народа сохранился Ричард Львиное Сердце!
И здесь не будем гоняться за ненужной иностранщиной…
В порядке примечания: не следует забывать, что у нас принято называть людей по имени и отчеству, почему «Долорес Ивановна», «Карменсита Степановна» и «Ромуальд Лукич» будут звучать весьма нелепо, равно как и «Венера Кузьминична» и «Геракл Петрович».
Однако мы отклонились от основной темы книги. Вернемся к ней и поговорим об ошибках совсем другого рода.
* * *
«Андриан» или «Андреян»? Что правильнее?
Ни то ни другое.
Почему?
Да совершенно по той же причине, по которой нельзя говорить ни «Андриатическое море», ни «Андреятика».
И вообще такого имени «Андриан» — никогда не существовало даже в старых святцах.
Был «Адриан», что по-гречески означает «уроженец Адрии» (местности на берегу Адриатического моря).
Именно так звали римского императора Адриана (76 — 138 гг.). Отсюда название города: Адрианополь (ныне турецкий город Эдирне).
И русское имя имеется только одно — Адриан.
Сомневающимся я предложу открыть пушкинского «Гробовщика» и прочесть начальные строки: «Последние пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом».
И нашего великого зодчего — бессмертного строителя Адмиралтейства А. Д. Захарова — звали Адрианом, хотя в Большой Советской Энциклопедии он и назван «Андреяном».
При всем моем огромном уважении к этому грандиозному изданию, должен прямо сказать, что в данном случае имеется ошибка: имени «Андреян», повторяю, в России никогда не существовало… Чем же я могу опровергнуть то, что напечатано на бумаге? Тем, что высечено на мраморе: подойдите к Центральной башне Адмиралтейства в Ленинграде, где сейчас находится главный вход в Военно-морское училище им. Дзержинского, и вы прочтете на мемориальной доске:
3данїе Главнаго Адмиралтейства построено въ 1811 году по проекту русскаго зодчаго АДРЇАНА ЗАХАРОВА
А ведь доска была сделана вскоре после смерти А. Д. Захарова…
Как на дополнительное доказательство сошлюсь на книгу В. Я. Курбатова «Петербург» (1913 г.), где на стр. 303 помещен портрет А. Д. Захарова работы С. С. Щукина и имеется подпись: «Адриан Дмитриевич Захаров». Так же «Адрианом» назван он у С. Н. Кондакова в «Юбилейном справочнике Академии художеств», изданном к ее 150-летию (1914 г.), на стр. 332. Наконец, сама БСЭ ссылается на статью Н. Е. Лансере «Адриан Дмитриевич Захаров» («Архитектура Ленинграда», 1937, № 1).
Еще и еще раз приходится сказать: «Платон мне друг, но истина дороже…»
Однако почему же с «Адрианом» происходит путаница, которой нет с другими именами?
А вот почему.
По-гречески «ане́р» (род. падеж «андро́с») — означает «мужчина», а «андре́йос» — «мужественный», «храбрый». Отсюда множество греческих имен с корнем «андр»: «Андрей», «Андроник», «Андрокл», «Александр», «Никандр» и др.
Опять мы сталкиваемся с тем явлением, которое я себе позволю назвать «инерцией речи»: случайное звуковое сходство одного слова с целым рядом других, совершенно различных по значению, заставляет и это одно слово подчиняться правилам, существующим для ряда других слов. Вот почему возникает путаница…
Другой пример того же закона.
«Арсений» по-гречески означает «мужественный», «стойкий». Почему же это имя часто коверкается и превращается в «Арсентия»? Да потому, что существует целый ряд таких имен, как «Парфентий», «Дементий», «Клементий», «Лаврентий», «Терентий», «Леонтий» и др. Все они кончаются на «тий».
Вот почему «Арсений» — в силу языковой «инерции» — так часто превращается в «Арсентия»…
О склонении имен и фамилий
А теперь рассмотрим совершенно другой вопрос, хотя он тоже касается имен и фамилий.
Склоняются ли иностранные имена и фамилии?
Обычно склоняются, если они относятся к лицам мужского пола и кончаются на согласную букву.
Мы говорим: «трагедия Вильяма Шекспира», «басня Жана Лафонтена», «баллада Фридриха Шиллера», «опера Рихарда Вагнера» и т. д. (А если мы говорим «роман Жорж Санд», то это потому, что «Жорж Санд» — псевдоним женщины Авроры Дюдеван.)
Это же правило относится и к современникам. Поэтому — вопреки мнению некоторых — следовало бы говорить «концерт Поля Робсона» (а не «Поль Робсона» и не «Поля Робсон») и «песенки Ива Монтана» (а не «Ив Монтана»).
До сих пор речь шла о личностях знаменитых или известных. А как быть с обыкновенными гражданами, живущими среди нас? Как, например, следует писать адрес: «Карлу Ивановичу Мюллеру» или «Карлу Ивановичу Мюллер»? (Я уже не говорю о совершенно неграмотном «Карл Ивановичу Мюллер…»)
Конечно, только в первой форме — «Мюллеру». Писать в дательном падеже «Мюллер» можно только его жене, скажем, «Марии Робертовне Мюллер».
А как быть с иностранными фамилиями, которые принадлежат тоже мужчинам, но кончаются на гласную букву?
Они, как правило, не склоняются.
В самом деле. Мы говорим: «роман Дюма», «поэма Гёте», «опера Верди», «драма Гюго», «комедия Сарду», «картина Гойя» и т. д. Про писателя Дюма́, художника Дега́, архитектора Бренна́ — абсолютно нельзя сказать «роман Дюмы́», картина «Деги́», архитектура «Бренны́»…
Написав это, я подумал: а почему мы говорим «сонет Петрарки», «мемуары Казановы», «статуя Кановы»? Да и о картине Гойя ведь можно сказать «картина Гойи».
Отсюда можно сделать вывод: русскому языку свойственно склонение фамилий вообще, включая и иностранные. Такой вывод подтверждается тем, что некоторые иностранные фамилии, кончающиеся на одну гласную, легко сокращаются именно на эту гласную, после чего легко склоняются, то есть делаются удобными для склонения.
Так, великий итальянский поэт Данте давно звучит по-русски, как «Дант». Достаточно вспомнить пушкинское:
«Суровый Дант не презирал сонета…»
То же самое произошло с фамилией другого знаменитого итальянского поэта Tacco, который стал звучать по-русски «Tacc». (Я не привожу в виде примера превращение итальянской фамилии «Бонапарте» в «Бонапарт»: прежде чем она была таким образом «русифицирована», она была «офранцужена» — и прежде всего самим Наполеоном.)
Это же явление — стремление к склонению — можно заметить в том, что иногда французские фамилии, кончающиеся при произношении на гласную и потому несклоняемые (Гизо, Дидро, Беранже и т. д.) по-русски превращаются в склоняемые путем использования их французской транскрипции и превращения невыговариваемых букв в выговариваемые.
Вспомним, как у Пушкина граф Нулин едет из Парижа «в Петрополь»:
«С ужасной книжкою Гизота…» «С последней песней Беранжера…»
А ведь Пушкин превосходно знал французский язык.
Быть может, кто-нибудь мне возразит: «Ну, это же поэтическая вольность, вызванная, вероятно, необходимостью сохранить размер или найти подходящую рифму…» Но вот мы раскрываем роман Достоевского «Братья Карамазовы» и читаем во второй главе слова Федора Павловича: «Простите, я последнее, о крещении-то Дидерота, сам сейчас присочинил…»
А как обстоит дело с фамилиями славянскими (русскими, украинскими, белорусскими, польскими, чешскими), если они оканчиваются на гласную? Склоняются они или нет?
Да, как правило, склоняются. Но с некоторыми оговорками.
Вот, для примера, такие фамилии, как русская «Глинка», украинская «Гребенка», белорусская «Крапива́», польская «Сапега», чешская «Сме́тана»… Мы говорим «музыка Глинки», «стихи Гребенки», «басни Крапивы́», «войско Сапеги», «опера Сме́таны»… Чтобы убедиться в правильности этого утверждения, достаточно взглянуть на памятник Глинке в Ленинграде и в Смоленске, где на граните пьедестала четко выбито: «Михаилу Ивановичу Глинке».
Но уже в фамилиях, оканчивающихся на «ко», такого единства нет. Большинство из нас, к примеру, говорит «стихи Шевченко», но наряду с этим существует старинная форма «стихи Шевченка», а в разговорной речи встречается иногда форма «стихи Шевченки»…
А как быть с такой украинской фамилией, как «Шульга» (что, кстати, по-украински означает «левша»: вспомним древнеславянское слово «шуйца»)? Здесь действует тот же «закон склонения». Я говорю: «Я учился с Шульгой», а не «я учился с Шульга», «я был в, гостях у Шульги», а не «я был в гостях у Щульга» и т. д.
Однажды в Доме творчества в Комарове я услыхал такую фразу: «Сегодня вечером пойду к Бианкам читать свой рассказ…» Речь шла об известном детском писателе Виталии Бианки, который вместе с женой жил в Доме творчества. Следовательно, и фамилия «Бианки» (итальянская по своему дальнему происхождению) в просторечии подчиняется иногда «закону склонения».
Повторяю: русскому языку свойственно склонение фамилий вообще, в том числе иностранных и иноязычных.
И не только фамилий…
* * *
Но прежде чем перейти к «закону склонения» в русском языке, хочется упомянуть об одном «новшестве», которое получило сейчас повсеместное распространение и имеет прямое отношение к имени, отчеству и фамилии.
Разговор идет об исчезновении доброй русской традиции писать перед фамилией какого-либо лица его инициалы, то есть начальные буквы его имени и отчества. За последнее время почему-то перед фамилией того или иного лица стали писать только одну букву его имени, например: «А. Петров», «Б. Сидоров», «В. Смирнов», а не «А. А. Петров», «Б. М. Сидоров», «В. В. Смирнов».
Русскому древнему обычаю (в отличие от заграничных стран) свойственно называть не очень близко знакомого человека по имени и отчеству; следовательно, и при сообщении о нем в печати надо перед его фамилией ставить две буквы, а не одну. (Исключение можно иногда делать только при упоминании великих и всем известных фамилий, которые вообще можно не сопровождать инициалами: вспомним самоэпитафию «Здесь лежит Суворов…»).
Итак, упоминание инициалов, повторяю, — старый русский обычай, к которому мы (во всяком случае люди старшего поколения) привыкли с детских лет.
Нет никаких оснований менять эту традицию.
О „законе склонения”
Всем образованным людям известно, что слова иностранного происхождения, кончающиеся на «о», не склоняются. К этим словам относятся: «пальто», «трюмо», «пианино», «депо», «метро» и т. д.
Но почему же с таким упорством склоняются они в просторечии? Почему нам нередко приходится слышать «в пальте́», «без пальта́», и даже множественное «по́льта»?
Потому что так яснее и понятнее.
В самом деле. Возьмем, для примера, исконно русские слова, оканчивающиеся на «о» — с ударением как на последнем слоге, так и не на последнем: «письмо», «крыльцо», «сито», «дело», «озеро», «марево».
Все они, конечно, всегда склоняются.
И вот, когда в просторечии встречается такое «обрусевшее» слово, как «пальто», у некоторых появляется желание сказать: «без зимнего пальта́», «в новом летнем пальте́» и т. д.
(Еще раз прошу понять меня правильно: я не призываю к склонению слов «пальто», «трюмо» и пр., а только пытаюсь обосновать «закон склонения» в нашей разговорной речи.)
Но «закон склонения» распространяется на иностранные слова, кончающиеся не только на «о», но и на другие гласные: «боа», «кофе», «кепи», «рагу», «меню»…
И здесь чувствуется «напор» рассматриваемого нами «закона». Если «боа» еще его выдерживает, то уже слово «пижама» сдалось; потеряв «французское» ударение на последнем слоге и превратившись в «пижа́му», оно стало широко склоняться: «в полосатой пижаме», «без новой пижамы» и т. д.
«Кофе» — для удобства склонения — превратилось в просторечии в «кофий»: «я не привык к кофию», «пойду за кофием»…
Английское «кепи» быстро «обрусело», приобрело русский суффикс «ка» и превратилось в «кепку».
Вот «рагу» и «меню» — держатся…
Впрочем, в моей «коллекции» исковерканных слов есть совершенно поразительный пример, уникальный для моей записной книжки.
Однажды в ресторане, где в меню значилось «рагу», посетитель, пришедший с женой и сыном, сказал официанту: «Три рага!» Самое удивительное, что официант его моментально понял и принес три порции рагу.
Вот еще любопытный пример. Одна особа (невысокого культурного уровня) быстро подчинила «закону склонения» слово «какао», превратив его в слово «какава», после чего говорила, что она «сменила кофий на какаву», склоняя «какава», как «канава»…
А вот пример того, как слово давнего иностранного происхождения, кончающееся на «о», приобрело право склонения… в одном падеже!
Это слово — «эхо».
В древней Руси такого слова не существовало. Для обозначения всем известного акустического явления было слово «Отгулье». «Эхо» — слово иностранное. Но оно так давно прижилось на Руси, прочно войдя в нашу речь и без остатка вытеснив «Отгулье», что уж не кажется нам иностранным. И всё же оно до недавнего времени подчинялось правилам, которые существуют для слов «пальто», «трюмо», «пианино» и т. д., то есть не склонялось.
Пушкин писал:
«И неподкупный голос мой Был эхо русского народа…»
Никто, пожалуй, и сейчас не скажет: «Я здесь не слышу эха», «прислушайтесь к эху», «я знаю об этом эхе», но почти все — и в прозе и в стихах — говорят и пишут: «звучит далеким эхом», «отозвалось эхом» и т. д. Поэты любят даже рифмовать «эхом» со «смехом».
Итак, слово «эхо» приобрело один творительный падеж! Лет через сто, вероятно, оно приобретет и остальные…
* * *
Можно привести еще один пример «закона склонения», когда ему (правда, тоже только в одном падеже) подчинилось… наречие.
«Не может быть! — скажет читатель-скептик. — Наречие никогда не склоняется».
И всё же…
Что такое «завтра»? Наречие.
Склоняется ли оно?
Но прежде поговорим о самом этом слове.
Не вызывает сомнений, что «завтра» — это видоизмененное «за утро», «заутра», В современной бытовой речи это слово исчезло. Никто в наши дни не скажет например: «Заутра мне надо платить за квартиру», да и в современной поэзии это слово можно встретить очень редко. Но в поэзии прошлого века «заутра» употреблялось часто. Достаточно вспомнить у Пушкина:
«Но решено: заутра двину рать!..»
(«Борис Годунов»)
«Блеснет заутра луч денницы…»
(«Евгений Онегин»)
«Заутра казнь. Но без боязни Он мыслит об ужасной казни».
(«Полтава»)
Но вернемся к наречию «завтра», несклоняемость которого кажется очевидной.
Так ли это?
Не случалось ли вам слышать, как школьники спрашивают: «Что задано к завтраму?»
«Но ведь это школьники, дети, — скажет сомневающийся читатель, — что с них спрашивать?..»
Допустим. А не приходилось ли вам слышать, как вполне взрослые дяди и тети говорят: «Надо приготовить к завтраму отчет»?
«Ну, это просторечие, а не литературный язык, — ответит тот же читатель-оппонент, — дайте пример из книг».
Извольте.
Я подхожу к книжному шкафу, беру с полки том стихов Сергея Есенина, читаю стихотворение, которое начинается словами: «Всё живое особою метой» и было написано в 1919 году, и нахожу в нем строки:
«Ничего! Я споткнулся о камень, Это к завтраму всё заживет…»
Следовательно, слово «завтра», если и не склоняется целиком, то может иметь дательный падеж, так же, как слово «эхо» приобрело творительный.
Повторяю вывод: русскому языку свойственно склонение слов всюду, где только представляется малейшая возможность, свойствен «закон склонения»…
Ну, а как обстоит дело с этим «законом» в применении к названиям населенных пунктов?
Впрочем, об этом — в числе других вопросов — лучше поговорим в следующем разделе.
Язык и география
Склоняются ли названия населенных пунктов? Как правильнее говорить: «Я живу в Комарово» или «я живу в Комарове»?
Тут прежде всего надо внести различие между языком военным и официально-административным, с одной стороны, и разговорно-бытовым — с другой.
Военный язык с давних пор — в интересах точности знает несклоняемую форму таких названий: «восточнее Пулково», «севернее Саблино» и т. д.
То же в железнодорожном языке: «проезд от Озерки до Левашово», «билет от Поповка до Бологое» и т. д.
И вообще на транспорте.
При выезде из Зеленогорска в сторону Ленинграда мы видим на шоссе огромную надпись: «До Репино — 10 клм».
В быту во всех приведенных случаях каждый скажет: «восточнее Пулкова», «севернее Саблина», «от Озерков до Левашова», «до Репина».
…Вспомним строки из стихотворения Лермонтова «Бородино»:
«Недаром помнит вся Россия Про день Бородина…»
или письмо Чехова к Горькому от 9 мая 1899 года, которое Чехов писал по приезде в Мелихово: «Живу у себя в Мелихове…», или стихотворение «Дачный случай» Маяковского, которое он написал, приехав в подмосковное дачное место «Пушкино»:
«Я
нынешний год
проживаю опять
в уже
классическом Пушкине…»
Да, в силу давней русской речевой традиции правильнее (в разговорном языке во всяком случае) говорить: «Я живу в Комарове».
И вообще русскому языку свойственно склонение названий населенных пунктов. Постараюсь подтвердить этот вывод примерами.
В Советском Союзе есть ряд городов и поселков с названиями во множественном числе: «Великие Лу́ки», «Стру́ги Красные», «Ново-Сокольники», «Лубны», «Шахты», «Котлы» и т. д.
Эти названия в разговорно-бытовой речи всегда склоняются: «в Великих Луках», «в Стругах Красных» «в Ново-Сокольниках», «в Лубнах», «в Шахтах», в «Котлах» и т. д.
Склоняются они и тогда, когда «множественное число» сомнительно, — например, при названиях «Кимры», «Лиски», «Тарханы»: «в Кимрах», «в Лисках», «в Тарханах».
Но в Советском Союзе существуют также иноязычные названия городов и поселков, по внешней форме схожие с нашим множественным числом, но по сути, конечно, не имеющие с ним ничего общего: «Ессентуки́», «Друске́ники», «Ду́булты» и т. д.
Конечно, строго по грамматике, эти названия не должны склоняться. И всё же в быту все говорят: «в Ессентуках», «в Друскениках», «в Дубултах»…
Более того. Подобное происходит даже с названиями иностранных городов, внешне похожими на наше «множественное число». Так, например, в очерке «Немножко Финляндии» А. И. Куприн передает рассказ своего собеседника о японских детях: «Идет, представьте себе, по самой модной улице в Нагасаках этакий огарыш, лет пяти-шести»…
Я сам слышал, как один моряк говорил: «Наш корабль подошел к Салоникам…» А разве мы не говорим: «Это было в Сиракузах», «Байрон умер в Миссолунгах»?
Значит, многие иностранные названия городов — «Нагасаки», «Салоники», «Сиракузы», «Миссолунги» и пр. — поддаются «закону склонения».
Многие, но не все. К последним принадлежат иногда и города Советского Союза. Никто, я думаю, не скажет про наш курорт «Со́чи» и про французский курорт Виши́, «Я приехал из Со́чей», «я приехал из Више́й»… Следовательно, в этом вопросе есть какая-то неуловимая тонкость.
…В момент, когда я писал эти строки, пришло письмо от моей племянницы. Она пишет: «Сегодня я приехала в Алма-Ату…» Следовательно, иногда в бытовой речи «Алма-ата» склоняется так же, как «Чита».
* * *
«Новгородщина»…
Откуда это? Раньше в такой форме говорили только про области Украины, что составляло национальную особенность украинской речи.
Позднее появились «Смоленщина», «Брянщина», «Орловщина»: украинская словесная форма названий территорий двинулась на север, в русские области.
Теперь в периодической печати встречаются «Новгородщина», «Рязанщина», «Тамбовщина».
Скоро, вероятно, появятся «Тульщина», «Калужщина», «Московщина», «Ярославщина», а за ними «Ленинградщина», «Пермщина», «Архангельщина» и т. д., что совершенно не имеет исторических корней в русской народной речи…
Я рад, что в этом вопросе могу снова сослаться на подтверждающее мнение Ф. В. Гладкова, который писал мне: «Вы указываете на слово с суффиксом «щин»: «Полтавщина», «Киевщина» и т. д., как на форму украинскую в названии территории. Это — верно. У нас же эта форма сейчас воспринята некритически. Опять по незнанию русского языка».
В связи с этим можно отметить одно любопытное филологическое явление: очень многие русские слова с суффиксом «щин» обозначают нечто отрицательное, нежелательное, порочащее или враждебное: «барщина», «матерщина», «чертовщина», «безалаберщина», «вкусовщина», «бахвальщина», «безотцовщина», «кустарщина», «поповщина», «любительщина», «патриархальщина», «обломовщина», «смердяковщина», «гапоновщина», «белогвардейщина», «петлюровщина», «колчаковщина» и т. д. Как мы видим, это «правило» соблюдается в словах и бытовых, и исторических, и взятых из литературы…
* * *
«Оренбуржье»…
Это странное слово для определения Оренбургской области я недавно услыхал по радио. Думаю, что это слово не родилось в недрах народного языка, а сочинено в недрах канцелярско-редакционных.
Что хорошо для «Поволжья», то не годится для «Оренбуржья». Во всяком случае, «Петербуржья» никогда не существовало.
* * *
«Зеленоградск»…
Так назван лет десять тому назад маленький курортный городок в Калининградской области.
А почему не «Зеленоград»? Почему древнейшее русское слово «град» заменено искусственным, противоречащим духу русского языка, словом «градск»? Ведь ни «Ленинградск», ни «Сталинградск», ни «Кировоградск» не существуют, а есть Ленинград, Сталинград, Кировоград.
Откуда же взялся Зеленоградск?
Непонятно…
* * *
«Ставропо́льский край»…
Это ударение на «по» мы постоянно слышим по радио.
А почему не «Ста́вропольский»? Ведь город называется «Ста́врополь». Или — если в этом случае ударение слишком удалено от окончания — «Ставропо́льский»?
Ведь окончание в названии города «Ставрополь» — происходит от греческого слова «по́лис» (город), а не от русского «поле». А окончание «поль» (от «полис») — никогда не произносится под ударением: «Севастополь», «Симферополь», «Ольвио́поль», «Мелитополь» и т. д.
Откуда же «Ставропо́льский край» и «Ставропо́лье»? Ведь никто же не скажет «Севастопо́льский район»?
Почти все наименования русских городов с окончанием «поль» составлены из греческих слов при заселении Новороссии во второй половине XVIII века и имеют на греческом языке свой смысл: «Севастополь» — «величественный» или «священный» город, «Симферополь» — «сплоченный город», «Мелитополь» — «медовый» или «пчелиный» город, «Ставрополь» — «крестовый» город и т. д.
С названием этих городов не следует путать названия, составленные из русских слов, где окончание «поль» — сокращенное русское «поле»; например, Чи́стополь образовался из села «Чистое поле», город Ка́ргополь — из поселения «Каргополе» и т. д. Некоторые города сохранили в своем названии слово «поле» полностью: например, города «Гуляй Поле», «Лодейное Поле».
В этих случаях следовало бы быть окончанию «по́льский». Но возникает затруднение: «Чистопо́льский» — получается «чисто польский», то есть «истинно польский», почему в народе говорят «Чисто́польский»…
Во Владимирской области есть город, официально именуемый «Юрьев-Польский». Но название города не имеет никакого отношения к польскому народу, а происходит также от русского слова «поле». И в народе именуют его «Юрьев-Польско́й».
Вот примеры, показывающие, что нередко хранителем чистоты русского языка выступают не солидные издания, не радио, а живой «просторечный» язык…
* * *
Как называются жители отдельных городов?
По-разному. В Москве живут москвичи, в Ленинграде — ленинградцы, в Киеве — киевляне, в Минске — минчане, в Курске — куряне, в Перми — пермяки, в Архангельске — архангелогородцы, в Омске — омичи, в Туле — туляки, в Одессе — одесситы, в Тамбове — тамбовцы и т. д.
Эти наименования существуют сотни лет.
Однако за последнее время появилось стремление (усердно насаждаемое газетами и по радио) «стричь всех под одну гребенку», то есть стараться всюду внедрить суффикс «чан». Так появились «мурманчане», «горьковчане», «свердловчане», «кировчане».
А почему не «мурманцы», «горьковцы», «свердловцы», «кировцы»? Ведь никто не говорит «саратовчане», «казанчане», «куйбышевчане». И о жителях молодого города Чехова — никто не скажет «чеховчане».
Почему «харьковчане» и «ростовчане», а не «харьковцы» и «ростовцы»? Если в доказательство правомерности первой формы мне укажут на песню о «тачанке-ростовчанке», которая существует лет тридцать, то я сошлюсь на русскую фамилию «Ростовцев», существующую столетия.
Да и вообще лет пятьдесят тому назад я слышал только «харьковцы» и «ростовцы». В самом деле. Если существуют «тамбовцы», «львовцы», «льговцы» и «гдовцы», почему должны исчезнуть «ростовцы»?
Хотелось бы по этому поводу услыхать мнение самих жителей двух городов, носящих название «Ростов», а также жителей Харькова.
За последнее время появились еще и «полтавчане». Почему? Ведь сотни лет существовали «полтавцы». Доказательство? Думаю, что будет достаточно одной «Наталки Полтавки»…
До какой нелепости можно дойти в этом направлении, показывают слова «муромчане» и «муромляне», которые появились как наименования жителей древнего города Мурома, хотя в народной памяти живет великий предок и земляк современных «муромчан» — славный русский богатырь Илья Муромец!
В заключение отмечу, что стремление пристегивать «чане» к жителям разных городов не ограничивается пределами нашей страны. Недавно в одном нашем журнале я прочитал корреспонденцию из югославского города Дубровника, жителей которого автор очерка именует «дубровчанами».
Ну что ж! Подождем появления «лондончан» и «берлинчан»…
* * *
«На Москве-реке» или «на Москва-реке»?..
Правильна форма только первая.
Почему?
Попробуем разобраться в этом вопросе, подойдя к нему издали.
Прежде всего, о составных словах вообще. Возьмем официальные названия должностей: «премьер-министр», «генерал-лейтенант», «обер-мастер», «инженер-механик», «шеф-повар» и т. д.
Во всех этих составных словах склоняется только второе слово: «у премьер-министра», «от генерал-лейтенанта», «с обер-мастером», «к инженер-механику», «с шеф-поваром» и т. д. (Однако всё это не непреложно: можно, например, сказать и «инженеру-механику».)
Это — в отношении людей. А как обстоит дело с неодушевленными предметами? Например, с историческими памятниками старины?
Вспоминаю «хрестоматийные» строки полувековой давности:
«Кто царь-колокол поднимет? Кто царь-пушку повернет?»
И здесь склоняется только второе слово. Это естественно, — не скажешь же: «царя-пушку»! Вспоминаю еще строки:
«Отыщу я до зарницы Перстень красной царь-девицы…»
И здесь, конечно, не скажешь «красного царя-девицы»! Откуда, кстати, эти стихи? Из ершовского «Конька-горбунка». Ага! Мы говорим «Конька-горбунка», а не «Конек-горбунка»: значит, здесь склоняются оба слова!
Попробуем обратиться к вечному кладезю народной мудрости и к чистому роднику русского языка — к нашим народным сказкам. Сразу вспоминаем о «скатерти-самобранке», о «сапогах-скороходах», о «бабе-яге», о «мальчике-с-пальчике». Во всех случаях, как мы видим, склоняются оба слова.
Переберем в памяти множество сказочных образов, состоящих из двух или нескольких слов: кроме «жар-птицы» и «разрыв-травы», мы не найдем примера несклоняемого первого слова.
Вывод: склоняемость обоих слов более свойственна русскому народу, хотя в наименованиях должностных лиц и встречаем обратное. (Вероятно, потому, что все эти слова — «премьер», «генерал», «обер», «инженер», «шеф» — явно иностранные…)
Ну, а как обстоит дело с географическими составными названиями?
Среди них есть наименования разной формы и «прочности» слитности.
1. Наименования из двух слов, прочно слившиеся в одно. Вспомним многочисленные озёра Карелии: «Сямозеро», «Сегозеро», «Ведлозеро», «Кимасозеро» и т. д. Здесь произношение и написание абсолютно слитны и о самостоятельном склонении первого слова не может быть и речи.
2. Есть составные названия, которые хотя и пишутся не слитно, а через дефис, но тоже являются прочно слитыми с несклоняемым первым словом: «Иван-город», «Китай-город», «Медведь-гора», «Сапун-гора».
Вспомним у Лермонтова:
«У Казбека с Шат-горою Был великий спор…»
3. И есть, наконец, составные названия, обе части которых склоняются. Таковы словосочетания, состоящие из собственного названия и слова «река»; здесь родовое понятие «река» не сливается с собственным наименованием, как мы это видели в примерах со словом «озеро», здесь собственное название реки может употребляться отдельно, имея самостоятельное значение. Мы можем сказать «на Волге-реке», «на реке Волге» и просто «на Волге»: города «Волга» нет, и никакой словесной путаницы произойти не может. Так же мы говорим «на Каме-реке» и за «Сестрой-рекой» (рекой под Ленинградом, на которой стоит город Сестрорецк) и т. д.
Но с такими реками, как Москва или Луга, дело обстоит сложнее: ведь есть город Москва и река Москва, город Луга и река Луга. Тут для ясности после собственного имени «Москва» добавляется слово «река», но слияния двух слов в одно не достигается, почему и требуется склонение обоих слов.
Об этом уже много писалось. В известной статье Федора Гладкова «О культуре речи», напечатанной в журнале «Новый мир», автор пишет: «В свое время мне удалось добиться склонения „Москвы-реки”»…
Еще раз приходится возвращаться к вопросу о «Москве-реке» только потому, что некоторые современные поэты не хотят расставаться с излюбленной рифмой «Москва-реки» — «фонарики» и даже с рифмой «взявшись за руки» — «вдоль Москва-реки»!
Для того чтобы окончательно подкрепить свои слова классическими примерами, я приведу ряд цитатных доказательств.
Прежде всего сошлюсь на древнюю летопись об основании Москвы Юрием Долгоруким: «Юрий взыде на гору и обозре очима своими семо и овамо, по обе стороны Москвы-реки и Неглинной, и повелел сделать там древян град…»[7]
Теперь перейду к примерам из русской классической литературы (разрядка всюду моя. — Б. Т.):
1. «Уж как завтра будет кулачный бой На Москве-реке при самом царе…»
(М. Ю. Лермонтов. «Песня про купца Калашникова»)
2. «Мы расстались с молодым человеком у Дорогомиловского моста на Москве-реке, а встречаемся на берегу Оки-реки».
(А. И. Герцен. «Записки одного молодого человека»)
3. «В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку…»
(А. И. Герцен. «Былое и думы», глава III)
4. «Зачем, кажется, было будочнику находиться на берегу Москвы-реки!»
(И. С. Тургенев. «Первая любовь», глава XXI)
5. «В великий пост мы на Москве-реке Еще с тобою встретимся на славу…»
(А. К. Толстой. «Царь Федор Иоаннович». Действие 2-е)
6. «Нескучный сад. В глубине дорожка, за дорожкой деревья и вид на Москву-реку».
(А. Н. Островский. «Пучина», начало 1-го действия)
7. «Дом Григорьевых с постоянно запертыми воротами и калиткою на задвижке находился за Москвой-рекой на Малой Полянке».
(А. А. Фет. «Ранние воды моей жизни»)
8. «Ваше письмо получено мною уже на новой квартире. Квартира моя за Москвой-рекой».
(А. П. Чехов. Письмо В. А. Лейкину. Собр. соч., т. 11)
9. «Во Москве-реке
карась
смотрит
в дырочку сквозь грязь…»
(В. В. Маяковский. «Немножко утопии про то, как пойдет метрошка»)
Примеры можно умножить, но думается, что и этих достаточно.
Наши ученые-языковеды Д. Н. Ушаков, С. И. Ожегов и другие тоже указывают, что надо говорить «на Москве-реке».
Будем надеяться, что вопрос этот можно считать исчерпанным…
* * *
Хотя вопросы этимологии, то есть происхождения слов, не входят в прямую задачу этой книги, однако они стоят очень близко к нашей теме.
Почему, например, мы говорим «Париж»? Ведь сами французы называют свою столицу «Пари́», англичане — «Пэ́рис», немцы — «Пари́с».
А вот почему.
О существовании Парижа древняя Русь впервые узнала не от французов, а от итальянцев, с которыми мы издавна поддерживали торговые сношения. А итальянцы называют французскую столицу «Париджи». Отсюда — следуя итальянскому произношению — и мы стали называть этот город «Париж».
Но почему мы называем столицу Италии «Рим», совершенно непонятно… Сами итальянцы зовут этот город «Рома», все народы мира называют его так же или почти так же («Ром»). Может быть, кто-нибудь из читателей ответит на этот вопрос?
* * *
Теперь — об одном маленьком географическом курьезе.
На Черном море, на восточном берегу Крыма, находится небольшой город Судак. Почему же этот город носит название рыбы? Вероятно, по причине обильного лова морского судака?
Оказывается, нет.
Давайте коснемся немного истории и филологии.
По-тюркски этот город назывался «Судаг»: от слова «су» (вода) и «даг» (гора), то есть «горная вода». Это название он получил от горного ключа, находящегося на территории его крепости. (Обстоятельство весьма существенное и для осаждаемых и для осаждавших.)
Когда Крым стал частью Российской империи, город так и назывался «Судаг». Прошло некоторое время, и какому-то царскому чиновнику, вероятно, показалось, что в названии города имеется орфографическая ошибка: он велел писарям исправить «г» на «к», — и с тех пор до настоящего времени существует город Судак.
* * *
Поговорим и о названиях улиц. Это — довольно значительная область культуры быта, связанная с историей всего народа, и с памятью великих людей и событий прошлого, и с историческими событиями самого города, и, частично, с историей языка, и с географией.
Ведь такие названия, как «Красная площадь» в Москве, «Невский проспект» в Ленинграде и «Крещатик» в Киеве — это не просто названия улиц и площадей, а славные страницы истории нашего великого народа.
Но название улиц должно отвечать еще одному условию: быть удобным для населения, то есть прежде всего — кратким.
Что значит — «кратким»?
А вот что…
ул. им. А. С. Пушкина ул. им. Пушкина ул. А. С. Пушкина ул. Пушкина Пушкинская улица
Какая форма (подчеркиваем это!) названия наиболее соответствует духу русского языка, народной традиции, истории и, наконец, привычке и удобству населения?
Последняя: «Пушкинская улица». Почему? Постараемся это доказать.
Вполне естественно желание народа связать имя великого и дорогого ему человека с названием улицы, что является своеобразным памятником, однако для великого имени нет никакого умаления, если это название будет изложено по возможности кратко и в той форме, которая соответствует русской исторической традиции и духу русского языка. В стремлении к краткости (следовательно, и к удобству для населения) нет абсолютно ничего предосудительного.
В чем же дело? А в том, что в быту почти никогда полностью не произносится и не пишется слово «улица»: в речи это слово пропускается, как само собою разумеющееся, а в письме превращается в «ул.».
Никто но скажет: «Я живу на углу Невского проспекта и Садовой улицы», а говорят: «Я живу на углу Невского и Садовой».
Некоторые считают обязательное упоминание «имени» более парадным и торжественным. Но разве прекрасное наименование «Ленинские горы» звучит менее торжественно, чем «горы имени Ленина»? Конечно, нет! А чем не парадно звучат: «Гоголевский бульвар», «Пушкинская улица», «Лермонтовский проспект», «Суворовская площадь», «Пироговская набережная»? Для чего же добавлять «имени»? Ведь никто же не подумает, что, например, «улица Глинки» — означает принадлежность всех домов на этой улице Глинке?! (Правда, в дореволюционные времена, например, «Горсткина улица» в Петербурге была в свое время названа так потому, что все дома на этой улице принадлежали купцу Горсткину.)
Итак — наиболее удобная форма названия улиц-памятников именно такая: «Тургеневская улица», «Репинская улица», «Разинская улица». Поэтому всячески надо приветствовать наименования новых проспектов в Москве: «Ленинский проспект» и «Кутузовский проспект».
Ну, а как быть с такими фамилиями великих людей, как Чернышевский, Дзержинский, Маяковский?
Вот тут надо оставить форму «проспект Чернышевского», «площадь Дзержинского», «улица Маяковского». Ведь если дать, например, название «Маяковская улица», то это будет улица не в честь Маяковского, а в честь какого-то «Маякова»!.. Впрочем, и тут уместно вспомнить, что одна из книг Маяковского называлась «Маяковская галерея» и что имеющиеся в Ленинграде улицы Чайковского и Жуковского — в быту очень часто называют «Чайковской» и «Жуковской». Таков неписаный закон русского языка!
Любопытно отметить, что в некоторых случаях этот «закон» и официально победил: в Москве есть станция метро «Маяковская», а в Ленинграде станция метро «Чернышевская»…
Но почему я так долго останавливаюсь на этом вопросе?
А вот почему.
Прислушайтесь к типичным разговорам в автобусе, троллейбусе и трамвае:
«Вы выходите на Каляева?» — «Нет, я на Пестеля».
«Вы — на Гоголя?» — «Нет, я на Герцена».
Иногда приходится слышать совершенно дикое: «Я выхожу на Марате».
А уличные разговоры? «Пойдите на Салтыкова-Щедрина, поверните на углу Радищева и по Некрасова дойдете до Чехова…»
Или: «Он переехал с Белинского на Рылеева…»
Один современный поэт даже в стихах пишет и в журнале печатает:
«На Маяковского я вышел…»
Не выходить надо на Маяковского, а за ним следовать!..
* * *
В заключение этого раздела хочется поднять вопрос: почему мы так редко называем улицы по наименованиям наших городов и братских республик? Как хорошо звучат, например, такие названия: «Московская улица», «Ленинградская улица», «Киевская улица», «Минская улица», «Таллинская улица», «Ташкентская улица»! Или улицы «Грузинская», «Литовская», «Молдавская», «Башкирская», «Таджикская», «Казахская». Такие названия полны глубокого смысла, укрепляют дружбу народов, удобны для населения и вполне соответствуют духу и строю русского языка.
В порядке примечания: пожалуй, не очень удачно название вокзала в Ленинграде — «Витебский».
Я очень уважаю областной центр братской Белоруссии — город Витебск, но ведь поезда с этого вокзала идут через Витебск в столицу братской Украины — город Киев; так не лучше ли этому вокзалу именоваться «Киевским»? Об «историчности» названия «Витебский» не может быть и речи: оно существует, как случайное, всего лет двадцать с небольшим (до этого вокзал именовался «Детскосельским»).
Я за «Киевский вокзал» в Ленинграде!
Язык и история
Еще немного из области этимологии…
«…Бурбон я был ужаснейший!»
Так характеризует себя, в период службы молодым офицером, Митя Карамазов у Достоевского.
«…Если у вас здоровые кулаки и бычье горло, то, думаете, я боюсь вас? А? Бурбон вы этакий!..»
Так выражает свои чувства по отношению к «нестарому помещику» Смирнову «вдовушка с ямочками на щеках» — помещица Попова в шутке Чехова «Медведь».
«…В его художничьей натуре Какой-то странный Вавилон: Он генерал в литературе, А в философии — бурбон!..»
Эту эпиграмму, направленную против Льва Толстого, написал поэт Щербина.
Вспомним, наконец, что известный поэт-сатирик середины прошлого века Минаев писал одно время под псевдонимом «Бурбонов», и спросим: а почему, собственно, фамилия французских королей стала нарицательным именем для грубого и невежественного человека?
Для этого, пожалуй, больше подошли бы прусские Гогенцоллерны с их казарменным культом Фридриха Второго? И почему слово «бурбон» в этом смысле — возникло только в начале XIX века, тогда как Бурбоны существовали во Франции как короли с конца XVI века?
А вот почему.
Когда после окончательного падения Наполеона в 1815 году произошла «реставрация Бурбонов»; престарелый Людовик XVIII, желая иметь опору в армии, еще проникнутой культом Наполеона, специальным приказом произвел в офицеры весь унтер-офицерский состав. Вот их-то — вчерашних выслужившихся солдат — французская аристократия и прозвала «бурбонами». Из Франции это слово — как олицетворение грубого военного служаки — скоро перекочевало в Россию, войдя в разговорную речь и в литературу…
* * *
«Он, как Спиноза, промеж ног проюркнул…»
«Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя…»
Что это за фразы? И откуда они?
Первая из рассказа Лескова «Шерамур», а вторая — из пьесы Чехова «Свадьба»…
Но о каком Спинозе идет речь? Неужели знаменитый голландский философ-материалист XVII века приводится здесь как пример юркости и сложного танца? И почему он проник в таком странном качестве в наше просторечие, отраженное в русской литературе? Короче — что это за «Спиноза»?
Разобраться в этом вопросе было довольно трудно, так как ни в Собрании сочинений Лескова, ни в Собрании сочинений Чехова упоминание имени «Спинозы» не было объяснено в примечаниях.
Ясно было только одно: этот вопрос имеет отношение к цирку или к акробатическому танцу, а следовательно к истории хореографии.
Ответ я получил от искусствоведа В. М. Красовской; которая сообщила мне, что у Лескова и Чехова имеется в виду популярный гротесковый танцовщик Леон Эспиноза, испанец по происхождению, который служил в 1869–1872 годах в балетной труппе Большого театра в Москве, имея огромный успех у публики, особенно у посетителей «райка»… Вот этот самый Эспиноза, превратившийся в «Спинозу», и вошел в бытовую речь мещанских кругов в 70—90-е годы XIX века, пока не был забыт новым поколением. Судя по тому, что пьеса «Свадьба» была написана Чеховым в 1899 году, это произошло не так скоро.
Конечно, комический балетный артист Леон Эспиноза не может претендовать на то, чтобы считаться «исторической личностью», но всё же его переделанное имя настолько бытовало в народной речи, что вошло в произведения двух наших классиков. Именно это и дает ему право попасть в настоящую книгу в разделе «Язык и история». Здесь мы видим яркий пример того, как имя собственное — хотя в переделанном виде и временно — может стать нарицательным…
* * *
Гораздо чаще встречается другое явление, когда фраза или слово на одном языке превращаются в новое слово другого (в данном случае — русского) языка.
Хотя об этом уже много писалось и это не входит в прямую задачу, поставленную настоящей книгой, можно вспомнить, что, например, немецкая фраза «liebe Sie» (либе зи) — «люблю вас», несомненно бытовавшая в кругах немецких ремесленников и военных людей, понаехавших в Россию при Петре I, — превратилась в русский глагол «лебезить»…
Любопытный след оставили в нашем языке и те французы, которые представляли собой жалкие остатки наполеоновской армии в конце Отечественной войны 1812 года: ведь «шаромыжник» — это видоизмененное «cher ami» (шэр ами) — «дорогой друг», — обращение голодных и оборванных французских солдат к русскому населению, а «шваль» — это «cheval» (шваль) — «лошадь», что дает представление о состоянии остатков французской конницы в самый последний период пребывания французов на русской земле.
Рассказывают, что слово «шантрапа» — тоже французского происхождения и получило свое начало от слов «chantera pas» (шантера па), что означает «не будет петь»…
Так якобы говорил какой-то знаменитый французский учитель пения, приглашенный в имение русского богатейшего вельможи-помещика, пожелавшего создать хор из крепостных мальчиков. Француз, проверяя слух и голоса будущих певчих, про всех, не годных для этого занятия, говорил по-французски: «не будет петь», после чего их уводили, как какую-то «шантрапу».
Вот отсюда и пошло слово «шантрапа», как определение сперва пустого, ненадежного человека, а потом и вовсе бродяги…
Такое объяснение, конечно, любопытно, но требует тщательной проверки.
Впрочем, это не входит в задачи настоящей книги; нам следует вернуться к нашей основной теме.
Язык и мифология
Однажды в оперном театре, где шел «Евгений Онегин», во время антракта мне случайно довелось услышать часть разговора двух девиц:
«Не понимаю: дуэль происходит зимой, а Ленский поет, что память о нем «поглотит медленное лето…» — «Чего ж тут не понимать: он знает, что Ольга — девушка легкомысленная, до лета она его еще будет помнить, а пройдет лето — и Ольга его забудет…»
И я понял, как далека таинственная подземная река забвения Лета, да и вся мифология, — от сознания этих девиц…
Наши современники вообще имеют слабое представление об античной мифологии, получая о ней отрывочные сведения в средних классах школы на уроках истории. Пойдите в воскресенье в Эрмитаж, и вы убедитесь, какое огромное количество мифологических сюжетов (а еще в большей степени — библейских, которые, в сущности, являются той же мифологией) остается непонятным для широкой публики.
Не так обстояло дело лет сто — полтораста тому назад. Вспомним, как насыщена образами классической мифологии, например, поэзия Пушкина. Вот одно его стихотворение — «Прозерпина»:
«Плещут волны Флегетона, Своды Тартара дрожат, Кони бледного Плутона Быстро к нимфам Пелиона Из Аида бога мчат…»
Вряд ли современный читатель, даже с достаточным общим образованием, поймет все строки этого стихотворения без комментария!
И всё же множество идиоматических выражений, взятых из античной мифологии (а равно и из библейских сказаний и речений), встречается в нашем современном разговорном языке. Многие ораторы любят употреблять их, иногда не давая себе труда вникнуть, что, собственно, означает то или иное выражение и по какому поводу оно возникло.
Вот некоторые выражения и отдельные образы из античной мифологии, которые живут в нашей речи (беру первые вспомнившиеся): «Муки Тантала», «Сизифов труд», «Дамоклов меч», «Прокрустово ложе», «Авгиевы конюшни», «Ариаднина нить», «Титанический труд», «Ахиллесова пята», «Яблоко раздора», «Пегас», «Парнас», «Музы», «Цербер», «Фурия».
А вот из библейской мифологии: «Вавилонское столпотворение», «Иерихонская труба», «Козел отпущения», «Тридцать сребреников», «Путь в Дамаск», «Валаамова ослица», «Соляной столб», «Голиаф», «Голгофа», «Поцелуй Иуды», «Фома неверующий»…
Думается, что со временем количество таких выражений уменьшится, так как смысл их станет непонятным. Да и теперь иные употребляют подобные выражения в исковерканном виде, не вникая в их первоначальный смысл. Это подметил А. Н. Толстой, давший Лёвке Задову в «Хмуром утре» фразу: «Если ты, сволочь, будешь мне еще врать, я с тобой сделаю, что Содома не делала с Гоморрой…»
А один читатель сообщил мне, что он слышал, как его соседка по квартире говорила: «На рынке что делается! Ну прямо садовый гомор!»
Вот во что могут превратиться библейские Содом и Гоморра!..
Это, кстати, лишний раз показывает, что иногда мы произносим слова и фразы, совершенно не вникая в их смысл, что каждому «противопоказано».
О буквах и звуках
Буквы русского алфавита имеют точные наименования. Сейчас они называются очень просто, но когда-то, на заре нашей грамотности и долгое время спустя, школьникам приходилось твердо заучивать мало или ничего не говорящие уму: «аз», «буки», веди», «глаголь», «добро», «есть» и т. д.
Сейчас эти названия букв, а также и некоторые буквы («ять», «фита», «ижица») — преданы забвению. И никто не скажет вместо «твердый знак» — «ер», вместо «мягкий знак» — «ерь» и вместо «ы» — «еры»…
Не каждому понятен сейчас смысл такой, например, эпиграммы Пушкина на поэта Федора Глинку:
«Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах, Бормочет нам растянутый псалом: Поэт Фита, не становись Ферто́м! Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!
Для ее понимания необходимо знать, что имя «Федор» писалось через букву «Фита» (которая выговаривалась как «Ф», но писалась иначе — «Ѳ») и что именно так подписывался иногда Ф. Глинка, что «ферт» — это старинное название буквы «ф» и вместе с тем — прозвище самонадеянного человека (по внешней конфигурации, напоминавшей человека, упершего «руки в боки»), и что «ижица» («Ѵ») — название последней буквы в старом алфавите.
А вот еще одна эпиграмма — поэта Н. Ф. Щербины на поэта И. И. Панаева, питавшего страсть к выпивке:
«Бесталанный горемыка И кабачный Аполлон, Весь свой век не вяжет лыка И мысле́те пишет он…»
Опять же далеко не каждый современный читатель догадается, что «мысле́те» — это старинное название буквы «М», а под «писанием мысле́те» — надо понимать зигзагообразную походку пьяного.
Еще один пример упоминания старинных названий букв в поэзии, правда, в неопубликованной. В черновиках «Евгения Онегина» в строфе, оканчивавшей «Письмо Татьяны», у Пушкина были строки (не вошедшие в текст поэмы):
«И думала: что скажут люди? И подписала: Т. Л.»
Наш современник едва ли смог бы правильно прочитать вторую строку. Между тем современник Пушкина прочитал бы ее без всякого раздумывания:
«И подписала: Твердо. Люди…»
Потому что буквы «Т. Л.» иначе тогда не читались и было понятно, что это означает «Татьяна Ларина».
* * *
Один герой из романа Достоевского сообщает о себе: «…Со второй половины жизни стал говорить словоерсами…»
Что это означает?
А вот что. «Слово» — старинное название буквы «с», а «ер» — название буквы «твердый знак». Всё вместе — «съ» (сокращенное слово «сударь») — прибавка к некоторым словам, выражающая почтительность говорящего к тому лицу, с которым он говорит.
«Говорить словоерсами» — означает вести себя приниженно, заискивающе, находясь в зависимом положении…
Впрочем, «словоерсы» отливали также учтивую, почтительную речь молодого человека по отношению к старшим, — качество, которого совершенно не было у молодого помещика Евгения Онегина, что вызывало недовольство его солидных соседей: им не нравилось, что он отвечал:
«Всё да, да нет; не скажет да-с Иль нет-с. Таков был общий глас…»
* * *
Как мы уже сказали, буквы русского алфавита имеют точные наименования, с которыми дети хорошо знакомятся в первом классе школы. Почему же, став взрослыми, некоторые из них говорят, к примеру, не «Ка» «Эл<ь>», «Эм», «Эн», «Эр», «Эс», «Эф», «Ша», а «Кэ», «Лэ», «Мэ», «Нэ», «Рэ», «Сэ», «Фэ», «Шэ»?.. То и дело слышишь: «Рэ-Сэ-Фэ-Сэ-Рэ», «Сэ-Сэ-Сэ-Рэ», «Сэ-Шэ-А», «фэзэу» и т. д.
Любопытно отметить, что у этой формы произношения есть свои защитники. Так, один мой знакомый уверял, что гораздо удобнее все согласные буквы нашего алфавита произносить единообразно: сперва данный звук, а затем буква «э», чем будет устранен «разнобой» в произношении… «Почему, — говорил он, — мы произносим «бэ», «вэ», «гэ», «дэ» и так далее, а потом вдруг переходим на «ка», «эм», «эн», «эр»?.. И чем вообще можно доказать, что произношение «мэ», «нэ», «рэ», «фэ» и пр. — неправильно?»
Чем доказать? Хотя бы ссылкой на литературу. У Маяковского в стихотворении «Юбилейное» есть такие строки:
«Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ»…
А вот из его же стихотворения «Марксизм — оружие, огнестрельный метод. Применяй умеючи метод этот!»:
«Перелистывая
авторов
на букву «эл»,
фамилию
Лермонтова
встретя,
критик выясняет,
что́ он ел
на первое
и что́ — на третье».
В одном стихотворении Маршака читаем:
«…А мы отправимся пока К соседней букве — букве «К».
«…Гуляет меж бетонных стен Бесшумный ветерок, Но побывать у буквы «Н» Давно пришел нам срок».
«…Но слышен паровозный свист Садимся мы в экспресс, И нас товарищ машинист Доставит к букве «С».
Остается только прибавить буквы «и т. д.», чтобы вопрос о том, как произносить названия русских согласных букв, был исчерпан…
Впрочем, нет! Вспомним еще, как в 1920 году красноармейцы пели в популярной тогда песне:
«Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер, Сумеем кровь пролить за Эр-Эс-Эф-Эс-Эр!..»
Думаю, что на этом наш спор можно закончить.
* * *
Когда надо произносить «е» и когда «э»?..
Казалось бы, ответ ясен: где эти буквы написаны, там их и следует произносить. Мы говорим «эта еда» и никаких сомнений в этом вопросе не испытываем.
Увы, не совсем так.
Прислушайтесь внимательно к разговорам окружающих, и вы заметите, что многие произносят «шинэль», «панэль», «пионэр», «сэрдце», «фанэра», «тэнор», «сирэнь», и т. д. И если никто не скажет «тэлэфон» или «тэлэграмма», то вы нередко услышите «тэлэвизор»…
С особым усердием такое неправильное произношение насаждают оперные певцы, у которых стало дурной «традицией» петь «чэсть», «мэчта», «увлэчэние», «измэна» и пр. И в арии Онегина, и в популярной эпиталаме из оперы «Нерон» вы обязательно услышите «Гимэнэй», хотя имя древнегреческого бога новобрачных было «Гименей».
Пушкин в «Евгении Онегине» совершенно правильно рифмовал:
«Судите ж вы, какие розы Нам заготовит Гименей И, может быть, на много дней…»
А если у кого-нибудь возникнет сомнение, не устарело ли такое произношение, укажу на строки Игоря Северянина, который почти через сто лет после Пушкина писал:
«О Златолира, воспламеней! Пою безумье твое и пламя, Бог новобрачных, бог Гименей!..»
Но певцам кажется, что «эффектнее» нелепо-манерное «Гимэнэй». К сожалению, не только певцам и не только в этом слове…
Неправильное произношение отдельных букв — это тоже один из видов порчи русского языка.
* * *
Иногда мы сталкиваемся с совершенно неоправданным произношением «ё» там, где надо произносить «е».
Приведу примеры такого коверканья исконно русского слова, а также слова иностранного.
«Богатырский шлём»…
Такое дикое произношение я услыхал недавно из уст одного школьника. Следовательно — так говорят в его семье или в школе, где он учится.
Каким образом старинное, воспетое в былинах русское слово «шлем» («шелом») превратилось в уродливое «шлём», совершенно непонятно!
«Три мушкетёра»…
Мне непонятно, почему популярные герои Дюма за последние годы превратились из «мушкетеров», в «мушкетёров»? Ведь по-французски это слово звучит не «мускетёр», а «мускетэр» («mousquetaire»).
Мы говорим «репортёр», «бреттёр», «позёр», «вивёр», потому что эти слова так звучат по-французски. Но это правило не имеет распространительного толкования — произносить все окончания «ер» французских слов как «ёр»… Ведь не говорим же мы вместо, «партер» — «партёр» или вместо «премьер» — «премьёр»?!
Вероятно, «мушкетёр» возник (и притом, повторяю, за последнее время) тоже в силу закона «инерции речи» по аналогии не только со словом «репортёр», но и со словами «полотёр» и «краскотёр»…
Впрочем, некоторые говорят еще «гренадёр». Вероятно, по созвучию с «горлодёром»? Неужели они и поют:
«Во Францию два гренадёра»…(?!)
* * *
Недавно я услыхал по радио фразу (шла художественная передача): «Его лицо сёк холодный дождь»…
Услыхал и подумал: а почему «сёк», а не «сек»? Ведь в «Горе от ума» Грибоедова мы читаем слова Чацкого:
«…Я с вами тотчас бы сношения пресек И перед тем, как навсегда расстаться, Не стал бы очень добираться, Кто этот вам любезный человек?..»
Это и понятно. Глагол «сечь» в старой транскрипции писался через «ять» и произноситься звуком «ё» никак не мог. (Слова, писавшиеся через «ять», но произносившиеся со звуком «ё», были точно известны, как исключения: «гнёзда», «звёзды» и т. д.; не будем утруждать запоминанием их наших молодых современников, помня, как это утруждало нас в самые первые годы нашего изучения грамоты…)
Я считаю произношение «сёк» орфоэпической неправильностью.
* * *
Вообще — правильному произношению отдельных слов многие не уделяют должного внимания. Между тем вопросы орфоэпии, то есть правильного произношения, так же важны, как вопросы орфографии.
А ведь довольно часто слышишь в разговоре, например, «коммунизьм» и «социализьм», «важнеющий» вместо «важнейший» и т. д.
* * *
Русский язык богат буквами для обозначения гласных звуков: «А», «Е», «Ё», «И», «Й», «О», «У», «Э», «Ю», «Я». Кажется, что при помощи их можно передать любой гласный звук.
И всё же…
На какой реке стоит Берлин? На Шпрее. Но, передавая так название этой реки русскими буквами, мы воспроизводим немецкое произношение только приблизительно: ведь у немцев в слове «Шпрее» после буквы «р» хотя и идут два «е», но произносятся они слитно, как один долгий звук, то есть более длинно, чем наше «е» в слове «вред», и менее длинно, чем наши два «е» в слове «веер». Короче говоря, у немцев получается одно долгое «е». То же самое — в фамилии немецкого поэта-сатирика середины прошлого столетия Георга Веерта…
Долгое «е» хорошо передавалось в древнегреческом языке особой буквой «эта». Как долгое «е» произносилась и наша буква «ять», доставлявшая когда-то столько неприятностей школьникам. С течением времени характер долгого «е» в букве «ять» исчез и она превратилась в абсолютно лишнюю рудиментарную букву, окончательно «справиться» с которой, однако, смогли только после Октябрьской революции.
Следует заметить, что древние греки изображали и произносили двояко и букву «О»: у них была буква «омикро́н», что означало «о маленькое», и «оме́га», что означало «о большое».
Как-то в Югославии, на берегу Адриатического моря, мы проезжали через маленький городок, название которого можно точно передать по-русски в таком виде: «Сеньь». После звука «н» югославы произносили звук, который я позволю себе назвать «долгий мягкий знак» (да простят мне эту ересь лингвисты!), то есть «тянули» мягченное «нь», не переходя, однако, в «ни»…
На этих примерах еще раз убеждаемся, что язык каждого народа формировался своим путем, с разными национальными особенностями.
* * *
В заключение этого раздела — немного о скоплении гласных и согласных.
Во время туристской поездки в Югославию в 1955 году мы все обратили внимание на частые скопления согласных в сербо-хорватском языке, непривычные для нашего уха. Так, например, «крест» у югославов — «крст», а город «Триест» называют там «Трст». Узнав, что этот же город итальянцы называют «Триесте», я подумал: а как обстоит дело с нагромождением гласных и согласных в русском языке?
И сразу обнаружилось удивительное разнообразие, подобное тому, какое существует с русскими ударениями.
Хотите услыхать слова, в которых пять согласных стоят рядом?
Пожалуйста!
«Бодрствовать», «предвстречный», «агентство»…
А может быть, вам желательно услыхать фразу, в которой стояли бы рядом девять (!) гласных?
Извольте!
«Я знаю ее и ее июльское увлечение…»
И те и другие нагромождения гласных и согласных мы все произносим совершенно легко.
Все ли, однако?
Многие не могут произнести подряд и трех, и двух согласных. Некоторые упорно говорят не «взморье», а «возморье». Мне приходилось слышать, как название города «Тбилиси» произносится «Тибилиси», а фамилия «Чкалов» превращается в «Чикалов».
Другим не удается слитное произношение двух гласных. Эти лица говорят не только «маиор» вместо «майор», «иод» вместо «йод» и «раион» вместо «район», но даже слово «стой!» (повелительное наклонение от глагола «стоять») произносят: «стои!»
Упомянутые языковые небрежности весьма распространены.
Об изменении рода в некоторых словах
Может ли с течением времени меняться род имен существительных в нашем языке?
«Как это так меняться? — спросит недоверчивый читатель. — Чтобы вместо «зеленый дуб» стали вдруг говорить «зеленая дуб»? Не бывает!»
Бывает, дорогой читатель…
Вряд ли кто скажет сам или признает правильным такой оборот речи: «Смотрите, какая красивая лебедь!..» И К. Д. Бальмонт в начале нашего века писал:
«Это плачет лебедь умирающий…»
А между тем Пушкин в «Царе Салтане» писал:
«Лебедь белая плывет…»
Ну, а может ли случиться, что один и тот же поэт признаёт одно и то же слово словом то женского рода, то мужского?
Вы скажете — «нет»?
Посмотрим, дорогой читатель…
В 1814 году юный Пушкин в стихотворении «Воспоминание о Царском Селе» писал:
«…с тополом сплелась младая ива…»
Отсюда явствует, что «топол(ь)» — мужского рода. Прошло тринадцать лет, и в 1827 году тот же Пушкин в стихотворении «Сто лет минуло, как тевтон…» пишет:
«…Хмель литовских берегов Немецкой тополью плененный…»
Здесь «тополь» уже не мужского, а женского рода.
В настоящее время тополь окончательно утвердился в мужском роде. В этом легко убедиться, прочитав почти каждое стихотворение о… Севастополе: к наименованию города-героя братья-поэты очень охотно подбирают «проверенную» рифму «тополь» с каким-нибудь «мужским» эпитетом: «стройный», «высокий», «гордый» и т. д.
Случилось мне на даче услыхать от одного местного жителя и такое: «У меня всякая овощ(ь) растет…» Кстати — и на вывеске «Ленплодоовощ» этот самый «овощ» долго фигурировал с мягким знаком, выдавая этим свой женский род, и только пословица «Всякому овощу свое время» вернула «овощу» его мужское достоинство…
А слово «хвоя»? В словаре Даля на первом месте стоит «хвой». И в рассказе Чехова «Дом с мезонином» читаем: «Сильно, до духоты пахло хвоем». Рассказ написан в 1896 году. Теперь все говорят «хвоя». В словаре Ушакова слова «хвой» вообще нет.
Ну, а какого рода «мозоль»? Можно подумать, что и мужского и женского. Но это не так. Только в неправильном просторечии встретишь: «У меня образовался мозоль». На самом деле слово «мозоль» женского рода, что и подчеркивается устойчивым шутливым выражением «наступить на любимую мозоль»…
Слово «ставня» бытует в речи и в мужском роде: «ставень».
Наряду со словом «туфля» говорят (неправильно) «туфель».
Следует отметить, что иногда род слова может меняться от… профессии говорящего. Мы уже говорили, что от железнодорожника, находящегося на работе, можно услыхать «поезд встал на вторую путь» («путь» в женском роде!), хотя во внеслужебное время он, вероятно, правильно скажет «я выбрал себе жизненный путь…»
Довольно часто в просторечии слово меняет свой род, например, «фамилия» превращается в слово среднего рода «фамилие». (Возможно, что причиной этому всё тот же «закон инерции речи»: слово «фамилия» упоминается обычно в соседстве со словами «имя» и «отчество», а так как эти слова — среднего рода, то и «фамилия» превращается в «фамилие».)
Так же слово «чернила» произносится иногда «чернило»…
Особенно часто меняется род в заимствованных иностранных словах, — при их усвоении не сразу устанавливается, какого же рода они будут в русском языке. Так, например, было со словами «фарса» — «фарс», «апофеоза» — «апофеоз», «метода» — «метод» — и многими другими. Если же слово оканчивается на согласный звук, ему нелегко бывает удержаться в том роде, в каком оно было, когда являлось «иностранцем», так как, например, русские слова, оканчивающиеся на «ь», — обыкновенно женского рода (соль, мель, колыбель и т. п.). Отсюда историческое колебание с родом таких слов, как «портфель», «рояль» и др.
В этом легко убедиться, прочитав «Записки одного молодого человека» Герцена, где сказано: «Правитель канцелярии с портфелью ждет у дверей кабинета; исправник бросает тоскливые взоры на эту портфель»…
Не очень ясен род слова «кофе»: говорят и «вкусный кофе» и «вкусное кофе».
Впрочем, чаще в словах, взятых из иностранного языка, род слова «соответствует» русскому окончанию, даже если это окончание появляется только в порядке сокращения. Вот примеры.
Мы говорим «Московский метрополитен», но всегда скажем «московское метро». Мы говорим «наш кинематограф», но «новое кино».
Можно привести и слово (иностранного происхождения, но давно «обрусевшее»), которое исторически прошло через… три рода!
Это слово — «зал», которое ныне почти исключительно употребляется в мужском роде («Колонный зал», «Большой зал Филармонии»), хотя кое-где бытуют еще устаревшие формы «зала» и «зало».
Я помню, как лет пятьдесят тому назад все говорили «санатория» (по аналогии со словами «аудитория», «консерватория», «лаборатория»), а не «санаторий», как говорят теперь.
Всего лет тридцать тому назад все говорили «фильма», а не «фильм».
Мне кажется, что примеров достаточно для того, чтобы прийти к выводу: род имен существительных в нашем языке с течением времени иногда меняется.
* * *
В детстве я был уверен, что «ворон» — это самец, а «ворона» — самка одной и той же птицы. И очень удивился, когда позднее узнал, что существует «ворон-самка» и «ворона-самец» и что это разные птицы, хотя и принадлежащие — наряду с грачами, сороками и галками — к одному семейству.
Вообще в мире животных существует «несправедливость»: если есть «бык» и «корова», «баран» и «овца», «кот» и «кошка», «медведь» и «медведица», «петух» и «курица», «селезень» и «утка» — то почему же «одним родом» обходятся «серна», «тапир», «рысь», «сурок», «крот», «синица», «кукушка», «жаба», «лягушка», «щука» и многие другие?
Это обстоятельство не безразлично… для баснописцев!
Поясню примером.
Великий французский баснописец Жан Лафонтен написал басню «La Cigale et la Fourmi», то есть дословно «Кузнечик и Муравей». В оригинале — оба насекомых женского рода. Я помню, как меня в детстве удивила картинка к этой басне во французском издании Лафонтена: кузнечик и муравей были в женских платьях.
Когда великий русский баснописец Крылов перевел (а вернее — переложил) на русский язык эту басню (первоисточник которой — греческая басня в прозе Эзопа), получилась басня «Стрекоза и муравей», то есть персонажи рода женского и рода мужского.
Но бывают и более сложные случаи. Так, мне пришлось отказаться от перевода одной латышской басни, где речь шла о любви жабы к лягушке (жаба на латышском языке — мужского рода).
В заключение этого раздела следует отметить, что в языке охотников и вообще людей, близких к природе, «несправедливость» с «однородностью» некоторых животных исправлена: так, имеются «куропач» и «куропатка», «дрофич» и «дрофа», «олень» и «оленуха» (у самок северного оленя есть даже «собственное» имя «важенка»), «тур» и «турица» и т. д.
А как обстоит дело с «крысой» и «мышью»? Просторечие давно внесло дифференциацию: «крыс» и «крыса», «мыш» и «мышь»…
Последнее различие уже проникло в литературу. Так, в современной басне Сергей Михалков пишет:
«Кот Тимофей — открытая душа — Коту Василию принес в зубах мыша…»
Любопытно отметить, что кукушка, эта безнравственная птица с поэтическим голосом, всегда «признаётся» самкой. Между тем кукует исключительно самец, а кукушка-самка умеет только кричать «кли-кли-кли-кли»… Так что эта птица, по справедливости, должна носить имя «кукуш». Кстати, в немецком языке «кукушка» («кукук») — мужского рода.
(Впрочем, заметим в скобках, вопрос о роде того или иного слова бывает неясным и случайным: достаточно вспомнить, что в том же немецком языке слово «женщина»… среднего рода: «das Weib».)
Однажды на даче я слышал, как маленький мальчик, увидев большую лягушку, заявил: «Это не лягушка, а лягуш»!.. Надо полагать, что он инстинктом языка хотел восполнить отсутствие мужского рода в слове «лягушка»!..
О „законе инерции речи”
В предыдущих заметках я уже не раз упоминал о «законе инерции речи», так что подробно останавливаться на сущности этого языкового явления нет необходимости. Этим «наукообразным» термином я позволил себе назвать (да простят меня лингвисты!) такие выражения, которые постоянно встречаются в одинаковом виде, особенно в очерках и стихах, причем автор употребляет их «по привычке», не желая вникать в их смысл. Приведу два ярких примера.
«Старушка мать»…
Это выражение мы можем встретить в сотнях стихотворений и песен о солдатах и матросах: их непременно провожает, ждет или встречает «старушка мать» (или «мать-старушка»).
А почему, собственно, матери солдата или матроса обязательно быть «старушкой»? В армию и флот у нас призывают юношей восемнадцати — двадцати лет, когда обычный (средний) возраст их матерей тридцать восемь — сорок пять лет. Можно ли этих женщин назвать «старушками», как это делают авторы стихотворений, песен и очерков?
Конечно, нельзя!
«Старушки матери» были у солдат царской России времен Николая I, когда солдатчина тянулась двадцать пять лет. Вот откуда идет «по инерции» это выражение, совершенно не подходящее к матерям воинов нашего времени.
Русский народ говорит: «Сорок два́ года — баба ягода». Именно в этом возрасте и находятся матери наших солдат и матросов, которых так старят наши поэты.
Я допускаю, что со всем сказанным не согласятся читательницы этих строк, едва достигшие двадцатилетнего возраста. Ничего! Лет через пятнадцать и они будут согласны…
Еще пример.
«Живые цветы»…
Упоминание об этих «живых цветах» весьма часто можно встретить в наших газетах.
А для чего, собственно, к слову «цветы» добавлять «живые»? Цветам естественно быть живыми, а не искусственными, и только в тех случаях, когда речь идет об искусственных цветах, так и надо их называть.
Я читаю газетную заметку, в которой говорится о годовщине смерти белорусского поэта Якуба Коласа: «Писатели и ученые, родные и близкие возложили на могилу венки и букеты живых цветов…»
Ну для чего здесь «живые»? Неужели кому-нибудь может прийти в голову, что на могилу народного поэта, да еще в августе, принесут цветы, сделанные из материи и проволоки? Конечно, нет! Но такова «инерция речи», что к слову «цветы» прилип эпитет «живые».
Позволю себе немного уйти в область воспоминаний. В молодости мне как-то довелось слушать лекцию по поэтике Валерия Брюсова. Говоря об эпитетах, он призывал молодых литераторов умело выбирать эпитеты и воздерживаться от таких, которые сами собой разумеются…
«Не говорите в стихах «зрячий глаз», — поучал Брюсов, — ибо глазу свойственно быть зрячим…»
«Живые цветы» принадлежат к тому же ряду…
* * *
Еще об одной «инерции», хотя и другого рода.
«Иван Дмитриевич со своей супругой Валентиной Сергеевной сортируют яблоки из своего сада».
Эту подпись я прочитал в газете под фотоснимком, изображавшим садовода-любителя и его жену.
Прочитал и подумал: а почему «с супругой», а не с «женой»? И вспомнил, что «супруга» в разговорном языке всё чаще вытесняет «жену».
Посмотрел у Даля: «Супруг и супруга почему-то почитаются более вежливым, чем муж и жена». Заметьте: Даль пишет «почему-то», следовательно и в те времена это вызывало удивление.
Но обратимся к классикам.
Раскрываю наугад Пушкина:
«Я обвенчана, я жена князя Верейского…» — отвечает Маша Дубровскому.
Раскрываю Крылова:
«А с доброю женой, кто этого не знает, Живется как-то веселей…»
(«Откупщик и сапожник»)
Примеры легко умножить.
Мы не скажем о картине, изображающей Пушкина с женой, «Пушкин с супругой», мы не назовем письма Льва Толстого к жене «Письмами к супруге» и т. д.
Почему же за последнее время — кстати и некстати (пример — приведенная в начале газетная заметка) вместо милого слова «жена» всё чаще мелькает холодно-официальное «супруга»?..
Ведь слово «супруга» кроме официальной формы имеет еще и другую: если не ироническую, то шутливую.
Примеры этого можно легко найти у классиков.
Сперва обратимся к Пушкину:
«А что же делает супруга, Одна в отсутствии супруга?»
(«Граф Нулин»)
Шутливая интонация тут не вызывает сомнения.
Вспомним еще слова, которые «проповедывал Евгений»:
«Когда б мне быть отцом, супругом Приятный жребий повелел…»
И здесь ясно чувствуется пушкинская ирония к словам «философа в осьмнадцать лет»…
А письмо Ленского к Ольге перед дуэлью:
«Сердечный друг, желанный друг, Приди, приди: я твои супруг…»
Иные (из тех, кто знаком с Ленским не по поэме Пушкина, а только по опере Чайковского) воскликнут: «Помилуйте! Какие же шутки в такой трагический час?!»
Напоминаю, что следующую строфу в поэме Пушкин начинает строкой:
«Так он писал темно и вяло»…
(курсив Пушкина).
Открываю Гоголя.
«Мертвые души». Визит Чичикова к Собакевичу.
«Что ж, душенька, пойдем обедать…» — сказала Собакевичу его супруга…»
О наличии иронии у Гоголя, я думаю, можно не распространяться.
Однако вернемся от классической литературы к жизни. И здесь мы снова столкнемся со словом «супруга», применяемым к месту и не к месту.
Нет, решительно «жена» должна быть восстановлена в своих правах!
Об одной словесной путанице
Речь пойдет о путанице вокруг слов «скульптура», «статуя», «монумент» и «памятник».
Передо мной лежит конверт, изданный Министерством связи СССР. На конверте — под соответствующим изображением — написано: «Ленинград. Аничков мост. Скульптура Клодта».
Рядом — газета, в которой написано: «…в зеленом садике возле скульптуры Льва Николаевича Толстого…»
И в том и в другом случае — «скульптура». Так с чьим же именем она связана: изобразителя-ваятеля или изображенного?
Ошибка, безусловно, во втором случае. Надо было написать: «возле памятника Льву Николаевичу Толстому».
Скульптура — это (наряду с живописью и графикой) один из видов изобразительного искусства, осуществляемый мастером, называемым «скульптором» (по-латыни) или «ваятелем» (по-русски).
Статуя — результат этого творчества, конкретное произведение скульптурного искусства. В более узком понятии — скульптурное изображение фигуры во весь рост (в отличие от бюста).
Напоминаем, что Пушкин совершенно правильно назвал свое общеизвестное стихотворение «Царскосельская статуя», а не «Царскосельская скульптура».
Скульптура может быть декоративной, когда ваятель создает статуи для украшения общественных зданий, жилищ и парков, и монументальной (от латинского слова «moneo» (мо́нео) — «напоминаю», когда он создает произведения, посвященные памяти великого или выдающегося человека, а также подвигу или событию, достойному памяти потомства (например, памятник «Стерегущему» в Ленинграде).
К сожалению, приходится убеждаться, что слово «скульптура» в периодической печати вытесняет слова «статуя» и «памятник», как мы это видели на примере, отмеченном в начале этого раздела («скульптура Клодта» и «скульптура Толстого»).
Итак — «Девушка с разбитым кувшином» — это статуя (скульптура Соколова).
«Медный всадник» — это памятник (скульптура Фальконе1[8] и Колло).
А что же тогда «монумент»?
То же слово «памятник», только на латинском языке. Если поэт античного Рима Гораций писал:
«Exegi monumentum…» («Э́кзеги́ монуме́нт<ум>»), то Пушкин, а еще ранее Державин заменили в русской поэзии слово «монумент» русским словом «памятник» и писали:
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» (Пушкин) и «Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный…» (Державин).
Следовательно, повторяем, «монумент» и «памятник» — это абсолютно одно и то же, только на разных языках.
Почему же забытый уже во времена Пушкина «монумент» снова возродился в нашей печати, иногда превращаясь в «монументальный памятник»?!
Непонятно!
Что же означает это словосочетание «монументальный памятник»?
«Памятный памятник»? Тавтология, бессмыслица!
Один читатель, пытаясь спорить, писал: «Не всякий памятник — монумент (грандиозно-величественный)».
Прочитав это, я невольно вспомнил объяснение одного экскурсовода группе туристов на Дворцовой площади в Ленинграде: «В середине огромная гранитная колонна, на вершине которой — бронзовый ангел в натуральную величину…»
Так же, как невозможно определить «натуральную величину ангела», нельзя установить границу, отделяющую «просто памятник» от «грандиозно-величественного». Если вопрос только в величине — следует самым «монументальным» признать памятник королю Виктору-Эммануилу в Риме — один из величайших по размеру и бездарнейших по художественности памятников в мире!
Что сила искусства не в масштабе — ясно каждому.
Но вернемся к вопросу о памятниках с точки зрения «грандиозности».
С этой точки зрения, памятник в г. Пушкине — это «просто памятник», а памятник в Москве — «монументальный памятник»? Так, что ли?
И новый памятник Пушкину на площади Искусств в Ленинграде — «монументальнее» памятника ему же на Пушкинской улице?
А что сказать тогда про огромный памятник, установленный под Лейпцигом в память «битвы народов» 1813 года? Это, вероятно, «сверхмонументальный» памятник, и по сравнению с ним многие «монументальные памятники» превращаются в «просто памятники». Так, что ли?
Нет, не так! Всякое скульптурное изображение, воздвигнутое в память великого или замечательного события или человека, называется по-русски «памятником», и заменять это русское слово латинским словом «монумент» или добавлять к слову «памятник» эпитет «монументальный» — значит злоупотреблять иностранными словами и создавать тавтологию.
А происходит это в силу укоренившейся привычки и уже знакомой нам «инерции речи».
Вот и всё…
Канцеляризмы и штампы
Канцеляризмы и штампы…
Словесные сорняки такого рода дают обильные всходы не только в речах некоторых ораторов, но и в деловой переписке, а порой и в периодической печати. Они имеют весьма солидную давность, ведя свое происхождение от чиновничьего «казенного» языка царских департаментов.
Подобный нежизненный, а порой и откровенно архаический язык проник в наше делопроизводство с первых лет революции.
Я хорошо помню, как в те годы писали в удостоверениях и мандатах (как тогда было принято говорить): «Дано сие такому-то в том, что он действительно является лицом, коим себя именует, что подписом и приложением печати удостоверяется». (Заметьте: не «подписью», а «подписом»!)
Следует указать, что и до настоящего времени некоторые пишут в конце заявлений (перед тем, как подписаться): «к сему» — остаток старинной формулы «к сему руку приложил».
Канцелярский язык прочно вошел в речь иных докладчиков. Вместо того чтобы сказать, например: «Некоторые товарищи не понимают важности культработы», такой оратор обязательно скажет: «Со стороны отдельных товарищей имеют место случаи недопонимания важности охвата трудящихся культработой…».
Речь такого оратора пестрит прочно укоренившимися словесными штампами: он скажет не «сегодня», а «на сегодняшний день», не «надо», а «надлежит», не «также», а «равно», не «в отношении», а «по линии», не «спросить», а «заострить вопрос» или «поставить вопрос со всей остротой».
Этот бюрократический язык любит громоздкие, составные, искусственные слова, такие, как «группонаполняемость», «крысонепроницаемость», «недоразукрупнение», слова «обеспечить», «за счет», «согласовать», «использовывать» (не «использовать»!), «уложиться», «настоящие» и т. д. И уж истинные его любимцы — глагольные формы «имеется» и «является» и выражение «спустить директиву».
В этих словах так и чувствуется половинчатое решение чиновника-перестраховщика, рассуждающего по принципу «с одной стороны нельзя не согласиться, с другой стороны нельзя не признать…»
Это он в словосочетаниях с наречием «согласно» изменил дательный падеж на родительный, видимо считая, что «согласно чего» звучит торжественнее, чем правильное «согласно чему».
Именно эти словесные штампы имел в виду Маяковский, когда в стихотворении «Искусственные люди» писал:
«Учрежденья объяты ленью. Заменили дело канителью длинною. А этот
отвечает
любому заявлению:
— Ничего,
выравниваем линию. —
Надо геройство,
надо умение,
чтоб выплыть
из канцелярщины вязкой,
а этот
жмет плечьми в недоумении:
— Неувязка!
Канцелярский язык обедняет и сушит речь оратора, словесные штампы делают ее тусклой и скучной для слушателей.
Канцелярский «стиль» уже давно подвергается осмеянию со стороны сатириков прошлого и настоящего, но словесные сорняки — канцеляризмы и штампы — не так легко поддаются искоренению…
Остерегайтесь их все, и в первую очередь — товарищи докладчики и выступающие в прениях.
Памятка оратору
Вероятно, кое-что из того, о чем мы говорили, пригодится оратору, лектору, докладчику и вообще каждому, выступающему публично.
Хочется, однако, дать им еще несколько предостережений.
Поговорим о так называемых «украшениях речи». Цитаты, пословицы, поговорки, образные сравнения — всё это безусловно способствует яркости речи оратора и украшает ее, но для этого они прежде всего должны быть подходящими к случаю и совершенно точными.
Если первое условие более или менее выполняется выступающими с речами, то о втором этого нельзя сказать.
Многие ораторы, приводя цитаты, не дают себе труда проверить их точность, надеясь на свою память. Этого не следует делать никогда. И, конечно, при цитировании надо строго следить за тем, чтобы не было оговорок.
Однажды я слушал выступление лектора, который, приводя известные всем со школьных лет строки Ломоносова:
«…Что может собственных Платонов И быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать…» —
вместо «Платонов» спокойно произнес «Плутонов», нисколько не смущаясь получившейся бессмыслицей.
Не так давно я услыхал по радио такое: «…как щедринская унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла…» Конечно, говоривший хотел сказать не «щедринская», а «гоголевская», но в весьма ответственный момент память ему изменила…
Надо запомнить раз и навсегда: цитату, пословицу, поговорку надо передавать абсолютно точно, а не пересказывать «своими словами»…
Кроме того, не следует злоупотреблять цитатами, то есть приводить их слишком часто. Здесь — еще и еще раз — надо руководствоваться золотым правилом эстетики: «Искусство — это мера».
Слушая чрезвычайно насыщенную цитатами речь, я позволю себе сказать о таком ораторе:
«Ценить чужую мудрость был он рад: Цитаты — это мысли напрокат…»
Цитаты должны подчеркивать правильность мыслей оратора, а не заменять его мысли чужими…
* * *
Речь оратора при всей ее яркости и образности должна быть прежде всего ясна и понятна слушателям. Наряду с цитатами, пословицами, поговорками ее можно украшать «крылатыми словами», то есть выражениями, связанными с известными историческими личностями, событиями и литературными произведениями.
Опять же следует украшать ими свою речь в меру, к месту и точно понимая, что именно означают, например, некоторые «исторические фразы» («Перейти Рубикон», «И ты, Брут?», «И всё-таки она вертится!», «Париж сто́ит обедни» и многие другие).
К этому же ряду относятся мифологические и библейские образы, о которых мы уже говорили, а также такие выражения, столь любимые некоторыми ораторами, как «достигнуть апогея», «дойти до кульминационной точки», «потерпеть фиаско», «под эгидой» и т. д.
Злоупотребляя всеми этими «усилительными средствами» ораторского искусства, можно сделать речь высокопарной и напыщенной, а в итоге — трудно усваиваемой и малопонятной для слушателей.
Все эти «словесные украшения» можно сравнить с пряными приправами в еде: в меру — они придают блюду вкус, в чрезмерном количестве — делают кушанье несъедобным…
* * *
Слова-паразиты…
Их не так много, но зато, когда они «привязываются» к оратору, отделаться от них нелегко… Главная беда заключается в том, что сам оратор не замечает своих «слов-паразитов», произнося их автоматически.
К числу таких «слов-паразитов» принадлежат слова и словосочетания: «значит», «так сказать», «в общем», «видите ли», «понимаете ли» и т. д., произносимые часто и некстати.
Этот словесный сор, не замечаемый говорящим, но весьма заметный для слушателей, портит речь, а иногда и приводит к двусмысленностям.
Я слышал выступление одного критика, говорившего при разборе новой пьесы: «Это, так сказать, произведение, в котором, так сказать, автор хотел поднять, так сказать, проблему…» В общем, оратор, давая положительную оценку пьесе, так засорил и запутал свою речь бесчисленными «так сказать», что придал ей иронический и отрицательный смысл.
Каждый выступающий публично должен строго следить за чистотой своей речи, всячески оберегая ее от «слов-паразитов».
* * *
Оратор должен быть особенно чутким к каждому слову. Он не может говорить, например: «Благодаря пожару они остались без крова…» (слово «благодаря» здесь совершенно неуместно, надо сказать «по причине пожара» или «из-за пожара»). Он не может говорить «повышать глубину знаний» («глубину» не «повышают»; лучше сказать «увеличивать объем»), «температура стремительно ползла вверх»… (если «стремительно», то не «ползла», а «поднималась») или «он был ужасно обрадован…» (то, что внушает ужас, не может вызвать радости). Он не может говорить «чреватые последствия», — надо сказать, какими последствиями чревато событие, о котором он говорит…
В большой «моде» у современных ораторов фразы, начинающиеся словами: «Трудно переоценить значение…» Между тем слово «переоценить» имеет в русском языке двоякое значение: «дать новую оценку» и «преувеличить». Поэтому, во избежание двусмысленности, вышеприведенную фразу лучше начинать словами: «Трудно преувеличить значение…» — ведь речь оратора должна быть предельно ясной и точной.
Употребляя иностранные слова, оратор должен твердо знать их точный смысл на том языке, из которого они взяты; иначе могут произойти всякие неожиданности.
Я слышал одного оратора, который, порицая зазнавшегося «вельможу», говорил, что тот привык к «одиозным восхвалениям» со стороны подхалимов, путая греческое слово «оде́» (песня, главным образом хвалебная) с латинским словом «одиум» (ненависть).
Товарищи ораторы! Почаще заглядывайте в словари, особенно накануне выступлений…
* * *
«Вы, очевидно, знаете…»
Неудачное выражение, так как за речью оратора следят не зрители, а слушатели, и «очевидно» здесь неуместно. Надо сказать: «вы, вероятно, знаете», «вы, возможно, знаете», «вы, безусловно, знаете» и т. д., в зависимости от смысла речи.
* * *
«Вооруженный до зубов»…
Такое выражение, конечно, имеет право на существование. Вместе с тем оно является примером ораторского штампа. Совершенно забывается другое синонимическое выражение: «вооруженный с головы до ног». Речь оратора должна быть богата разными выражениями, а не замыкаться в «принятых» штампах…
* * *
И в заключение этого раздела — о внимании к правильному произношению иностранных слов и слов иностранного происхождения.
Всегда ли это внимание достаточно?
Увы, не всегда.
Иногда приходится слышать в речах, например, слово «инциатива». Если бы говорящий так взял на себя труд проверить этимологию, то есть происхождение этого слова, он сразу убедился бы, что оно происходит от латинского слова «initium» («инициум»), означающего «начало». А поразмыслив, заметил бы, что от этого же слова происходят «инициатива» и «инициалы» (начальные буквы).
Заглянуть в словарь иностранных слов и навести такую справку — во избежание возможной ошибки — очень легко и просто.
Обязательное правило оратора: «Понимай всё, что ты говоришь!..»
При добросовестном подходе к делу стали бы невозможны и такие «перлы» в устах докладчиков и выступающих в прениях, как «инциндент» (вместо правильного «инцидент») или «константировать» (вместо правильного «констатировать»).
Как тут не вспомнить мудрую китайскую пословицу: «Спросить — стыд минуты, не знать — стыд жизни»!..
Я вообще напомним еще раз: хорошо понимай то, что ты сам говоришь.
Но — довольно об ораторах. Вернемся к более широким темам.
Об искажении пословиц и поговорок
Казалось бы, что пословицы и поговорки — эти образцы вековой народной мудрости — никак не могут произноситься неправильно.
Однако, как это ни странно, такое явление, хотя и редко, но наблюдается.
Вот, к примеру, пословица «Милые бранятся — только тешатся»… Смысл ее совершенно ясен. И всё же мне довелось услыхать ее в таком нелепом виде: «Милые бранятся — только чешутся». Хотя получилась явная бессмыслица, говорившая так (это была молодая женщина) ее не замечала…
В моей записной книжке «зарегистрировано» и такое искажение: «Хоть кол на голове чеши».
Как легко установить, путаница произошла от сходства в произношении глаголов «тешить», «чесать» и «тесать».
Но рекорд «индивидуального» искажения поговорки был поставлен человеком, говорившим вместо «довести до белого каления» — «довести до белого колена» (!) и сдавшим свои позиции только после изрядного словесного боя…
Мы привели примеры отдельных, редких случаев искажения пословиц и поговорок.
Гораздо более удивительно другое явление: ошибки в пословицах, встречающиеся в разговорной речи не только одного лица, но и в языке огромного множества людей, — ошибки, давно попавшие в литературу и переходящие от одного поколения к другому.
Явление это, конечно, очень редкое, можно сказать — редчайшее, но всё же существующее.
Можно привести три примера всеобщего неправильного произнесения народных пословиц и поговорок:
1. «Попал, как кур во щи».
Явное искажение, хотя и очень давнее. Из кур, как правило, щей не варят. В чем же дело? Куда же, в таком случае, попал петух (кур — в старинном наименовании)?
Всё дело в искажении народной поговорки: «Попал, как кур в ощип».
2. «На́ тебе, боже, что нам не гоже».
Опять искажение. Первоначальная народная форма: «На́ те<бе>, небоже, что нам не гоже». Смысл поговорки ясен: нищему, убогому дают обычно то, что не нужно дающему. («Небоже» — звательный падеж от древнего славянского слова «небога» — нищий, убогий, несчастный. Заметим, что это слово сохранилось в украинском языке.)
3. «Сухо дерево — завтра пятница».
Пословица, превратившаяся из-за искажения не в поговорку, а в присловье, лишенное всякого смысла.
Что же здесь искажено?
Очень многое.
Народная пословица гласит: «Сухо<е> дерево назад не пятится», то есть не возвращается в первоначальное положение. Явление близкое и понятное всем, кто имел дело с намоченным, а затем высохшим деревом: например, при изготовлении дуг.
Смысл этой пословицы близок к пословице: «Куй железо, пока горячо».
Дополнительный пример:
«Суть да дело…»
Что означает это выражение? Какая суть и при чем тут дело?
А при том, что это выражение употребляется всеми в искаженном виде. Первоначально существовало выражение «Суд да дело», в котором отразилась волокита старинного судопроизводства: пока происходили «суд да дело», то есть тянулась длительная тяжба, многое могло измениться. Вот в чем был смысл этой старинной поговорки, который исчез при общепринятой ныне форме «пока суть да дело…»
«От добра добра не ищут».
Кто не знает этой пословицы? Вероятно, каждому приходилось ее не раз произносить. Однако мало кто знает, что она является… половиной пословицы.
Полностью пословица звучала так: «От овса кони не рыщут — от добра добра не ищут…»
Однако первая половина не была взята на словесное «вооружение» и постепенно забылась. Очень возможно, что причиной этого явилась неточность ритма, весьма строго соблюдаемого народом в пословицах и поговорках: слово «кони» здесь ритмически требует ударения «кони́»…
«Врет, как сивый мерин»…
Происхождение этой поговорки давно интересовало меня. Почему вранье надо связывать с понятием «сивого мерина», а не «черного ворона» или «зеленой лягушки»?
Недавно один знакомый сообщил мне, что эта поговорка происходит от фамилии некоего барона Сиверса-Меринга, жившего в России в начале прошлого века и отличавшегося своим пристрастием ко лжи. Всё же такое предположение вызывает у меня сомнения.
Не помогут ли мне читатели разобраться в этом вопросе?
Заметим еще, что некоторые пословицы и поговорки имеют фактические неправильности.
Вот примеры:
1. «Реветь белугой…»
Белуга — рыба, и потому «нема, как рыба», и реветь, естественно, не может. А ревет «белуха» — млекопитающее, ластоногое, так называемый «полярный дельфин».
От звукового сходства слов «белуха» и «белуга» и произошла путаница.
2. «На то и щука в море, чтобы карась не дремал…»
И щука и карась — рыбы пресноводные и в море не водятся. Можно предположить, что первоначально было: «На то и щука в озере, чтобы карась не дремал», а замена «озера» «морем» появилась позднее…
О словах с суффиксом „ка”
Существует мнение, что слова с суффиксом «ка», так размножившиеся за последние пятьдесят-шестьдесят лет, имеют пренебрежительный оттенок и являются вульгаризмами, портящими наш разговорный язык. Я помню, как еще в дореволюционное время многие возмущались такими словами, как «столовка», «курилка», «Александринка» (Александрийский театр), «Мариинка» (Мариинский театр), «Публичка» (Публичная библиотека), «ночлежка» (ночлежный дом) и т. д.
Хотя эта книга посвящена вопросу борьбы с порчей русского разговорного языка, — с таким огульным отрицательным отношением к словам, оканчивающимся на «ка», нельзя согласиться.
Не говоря о том, что многие из этих слов — весьма древнего происхождения (достаточно вспомнить старинные названия московских улиц: «Варварка», «Ильинка», «Сретенка», «Солянка», «Воздвиженка», «Рождественка» и др.), следует признать, что у слов с суффиксом «ка» было серьезное преимущество: они сокращали разные словосочетания и были общепонятны.
Поясню это примером.
Долгое время письма посылались только в конвертах. Жизнь выдвинула необходимость посылать иногда более короткие письма, содержание которых умещалось на одной стороне почтовой карточки. Такое почтовое отправление стало называться «открытое письмо» и шло по более дешевому тарифу. Но официальное словосочетание «открытое письмо» было длинно: народ очень скоро стал называть его «открыткой». Так называется оно и сейчас и, вероятно, будет называться и через сто лет.
Есть в слове «открытка» пренебрежительный оттенок? Нет. Так же не было его, например, в слове «конка», заменявшем в разговорном языке официальное наименование «конная железная дорога».
Отнюдь не пренебрежением к «Публичной библиотеке», «Александрийскому театру», «общественной столовой», «читальной комнате» и «курительной комнате», а самой жизнью были вызваны слова «Публичка», «Александринка», «столовка», «читалка» и «курилка», удобные своей краткостью.
Вместо «карболовая кислота» или «керосиновая плита» было удобно говорить «карболка» и «керосинка», — и эти слова быстро вошли в жизнь.
Когда появился новый предмет — «карманный зажигательный аппарат, заменяющий спички», народ сразу назвал его «зажигалка».
Суффикс «ка» удивительно «русифицирует» иностранные слова.
Приведу такой пример: в Марокко есть город Фец (Фес), который издавна славился изготовлением особых головных уборов. В Европе они так и назывались «фес». Откроем рассказ И. С. Тургенева «Бурмистр» и прочтем:
«На Аркадии Павловиче были широкие шаровары, черная бархатная куртка, красивый фес с синей кистью и китайские желтые туфли без задков…»
Когда такие шапочки вошли в России в моду, они стали называться «фесками». Арабское слово «фес» быстро обрусело.
Другой пример, еще более близкий, превращение английского слова «кэпи» — в русскую «кепку».
В словах, оканчивающихся на «ка», есть, конечно, иногда не только краткость и легкость, но и элемент насмешки, — например, в наименовании «учредилка». Но оттенки насмешки бывают разными и порой переходят просто в шутку. Вспомним хотя бы название железной комнатной печки в первые годы революции: «буржуйка». Безусловно чувствуется шутка и в весьма распространенном слове «авоська».
А сколько народного юмора в тех иронических прозвищах, которые даются разным питейным заведениям: «забегаловка», «заходиловка», «заползаловка»!
И сколько появилось новых слов с суффиксом «ка», — с совершенно иным содержанием, порожденным нашей эпохой.
Достаточно вспомнить такие слова, как «маёвка», «массовка» и «летучка»…
О брани
В прошлом разделе мы упомянули о пьяницах; по логике вещей уместно поговорить и о брани. Ведь брань является особым видом засорения русского языка.
К сожалению, с этим гнуснейшим видом порчи и засорения языка не ведется почти никакой борьбы.
Если в общественных местах можно встретить надписи «не курить!» или «не сорить!», то мы нигде не найдем надписи «не сквернословить!»
Более того, к сквернословам у нас существует недопустимо примирительное отношение. Находятся даже защитники этого безобразного явления, рассуждающие примерно так: «Ну, выразился человек от сердца, с кем не бывает!» (Приходится, увы, признать, что и у пьяниц есть защитники, рассуждающие по той же «схеме»: «Ну, выпил человек лишнее, проспится — протрезвится!..»)
Иногда взрослые сквернословят при детях, подавая этим отвратительный пример; не приходится удивляться, что ругань бытует среди школьников.
А разве не случается, что сквернословят начальники на службе, подавая очень плохой пример своим подчиненным?
Порой бытовая брань (именно бытовая, без всякой злобы, вошедшая в привычку) даже воспринимается как особое проявление молодечества и «русского духа», хотя некоторая наша «бытовая» брань, связанная с гнуснейшим оскорблением святого слова «мать», — является позорнейшим пережитком прошлого, идущим от древних времен крепостного права и татаро-монгольского ига.
В том, что к сквернословам существует несерьезное и даже добродушное отношение, я убедился на собственном опыте, каковым и позволю себе поделиться с читателями.
В 1947 году я написал басню «Сквернослов». С этой басней я обращался в редакции разных газет и журналов; басню всюду хвалили, но не печатали, считая тему «незначительной»…
Только в 1959 году она была опубликована в одном толстом журнале; понадобилось двенадцать лет для того, чтобы тема о сквернословах была признана достойной осмеяния!
Брань — явление позорное и совершенно недопустимое для человека социалистического общества, особенно теперь — на подступах к коммунизму.
И никакие ссылки на «застарелую привычку», «обычай» и т. д. — не могут служить «смягчающим обстоятельством».
Сквернословие надо вырвать с корнем!
О чертыхании и божбе
В предыдущем разделе под понятием «брань» я разумел, конечно, непристойную ругань, те совершенно нецензурные слова и выражения, которые, к сожалению, у некоторых вошли в привычку…
А разве существует «пристойная ругань»? — спросит иной читатель.
Да, существует. Если я воскликнул: «Ах, черти полосатые!» или «Ну и силен, леший!» — то нельзя сказать, что я сквернословлю, хотя «черт» и «леший» — отнюдь не являются приветливыми словами.
Впрочем, здесь много условного. «Кашляет, как ведьма» — близко к брани, а «смеется, как русалка» — явный комплимент, «пристал, как бес!» — порицание, а «ловко пляшет, черт!» — восхищение.
Автор этих строк, конечно, не считает, что наша разговорная речь всегда должна быть «стерильно» чистой от всяких эмоциональных выражений… Едва ли, например, рыболов, у которого сорвалась с крючка вытащенная им из воды большая рыба (сорвавшиеся рыбы всегда «большие»), — удовлетворится книжным возгласом «увы!» Гораздо вероятнее, что он выразится более жизненно: «А, черт!» или «Вот дьявол!» Такое явление никак нельзя считать порчей нашей речи. Беда в том, что у многих «чертыханье» вошло в привычку и они поминают черта «автоматически»…
Весьма близка к «чертыханью» другая скверная привычка — божба: все эти «ей-богу», «разрази меня бог!» и т. д.
Нередко чертыхание в разговорном языке отлично уживается с божбой. Тогда получается такое: «Боже мой, что за погода! Черт знает, какой дождь!..» Или: «Ни черта не видно! Ей-богу, не дойду…»
Подавляющее большинство из нас не верит «ни в бога, ни в черта», поэтому чертыханье и божба, эти пережитки прошлого, должны быть признаны дурными привычками, отнюдь не украшающими нашу разговорную речь.
Об «окаменевших» остротах
Наш народ издавна любит шутку, меткое слово, веселую остроту… Недаром говорится в народе: «Для красного словца — не пожалеет матери и отца…»
Прислушайтесь к разговору молодежи — студенческой, рабочей или колхозной, и вы всегда услышите целое соревнование в остроумии.
А народные частушки? Сколько искреннего веселья и подлинного остроумия в этих коротких стихах!
А какие меткие прозвища дает народ, сколько меткого и тонкого остроумия в каждой пословице и поговорке!
Наш повседневный быт, естественно, порождает всё новые и новые остроты, которые прочно входят в разговорную речь.
Но рядом с живыми остротами — в нашем разговорном языке бытуют также «окаменевшие» остроты, или «блуждающие бессмыслицы».
В самом деле. Что, например, означает выражение «на большой палец с покрышкой и присыпкой»? Или «наше вам с кисточкой!»
Бессмыслицу. Однако такая «блуждающая бессмыслица» спокойно существует в нашей речи.
А слыхали вы выражения: «Прошу — в смысле умоляю», «вот в таком разрезе», «типичное не то», «как штык», «приветствую категорически», «с этим всо» (именно «всо», а не «всё»), «дал жизни»?
Среди молодежи — особенно театральной — всегда имеются остряки — «хохмачи», которые изощряются в «выдаче» так называемых «хохм».
Кстати, о последнем слове. Многие думают, что оно произошло от слова «хохотать», между тем оно происходит от древнееврейского слова «хо́хом», что означает «умник», «мудрец». Со временем это слово приобрело иронический смысл. Так появилось еврейское народное выражение «хохом балайло», что в переводе означает «умник, пока спит…» В дальнейшем слово «хохом» стало широко распространяться и, попав в круги, не знающие древнееврейского языка, стало связываться с понятием «хохотать» и означать всякую остроту, вызывающую смех.
К сожалению, многие «хохмы» превратились в «окаменевшие остроты».
Как они возникли? Вероятно, кто-то когда-то при известных обстоятельствах выразился так, желая сказать смешное, после чего эти «окаменевшие остроты» постепенно стали прочно входить в нашу речь, особенно у молодежи.
Наверное вам приходится наблюдать, что повторение остроты вызывает чувство неловкости. Мне случилось однажды быть на концерте, где выступавший в конце программы (и приехавший к концу вечера) артист повторил остроту, сказанную ведущим программу в начале концерта: острота, вызвавшая в первый раз дружный смех, теперь вызвала только чувство неловкости.
Мы уже говорили о «стилягах языка», о том словесном «нигилизме», который порой граничит со «словесным хулиганством», о всех этих «потрясно!», «железно!», «муть!», «жуть!» и прочем «культурном наследстве» ильфопетровской Эллочки. Вот именно эти «словесные стиляги» и являются главными распространителями «окаменевших острот».
А вот пример «словесного хулиганства»:
«Кто мне за это заплатит: Пушкин?»
Когда-то существовало выражение «за счет английского короля». Теперь это достаточно нелепое выражение отмерло, — неужели для того, чтобы появилось выражение, не только дурацкое, но и кощунственное по отношению к памяти нашего величайшего поэта?
Узаконенная ошибка
Знаете ли вы слово «полость»?
Я уверен, что каждый ответит утвердительно.
А знаете ли вы слово «полсть»?
Я думаю, что большинство ответит отрицательно. А между тем — это два равноправных слова в русском языке…
Слово «полость» произошло от слова «полый», то есть «пустой» и в прямом смысле означает лунку, впадину, яму. От этого же корня — слово «полынья» (лунка во льду, которая отличается от проруби тем, что возникла естественно, а не прорублена), «полоумный», то есть «пустоумный» (хотя некоторые, ошибочно говоря «полуумный», думают, что у такого человека только «половина» ума), и т. д.
Эту же «пустоту», или «вместилище» («природа не терпит пустоты!»), имеет в виду медицинская наука в терминах «гайморова полость» (полость в области носа), «брюшная полость» и т. д.
Но какое же отношение ко всему этому имеет «полость», которой укрываются седоки в санях? Ровно никакого…
Седоков в санях, если говорить точно, укрывают не «полостью», а «полстью».
«Полсть» — это толстый ковер, а иногда и звериная шкура на подкладке, которые кладутся — для тепла — на ноги едущих в санях.
«Ага! — скажет иной читатель, — значит, «полсть», — от глагола „положить”?»
Нет.
Слово «полсть» происходит от глагола «полстить», что означает «валять», «катать», «сбивать в полсть», из которой и делается «покрывало для ног седока», как об этом сообщает словарь Ушакова, ошибочно считая, однако, что «полсть» — это совершенно то же самое, что «полость».
Но это не так. Словарь Даля точно указывает, что «полсть» и «полость» — совершенно разные слова и понятия.
Однако со временем слово «полсть» стало исчезать. Уже сто с лишним лет тому назад народ стал называть «медвежью полсть» «медвежьей полостью», считая «полость» в этом значении омонимом слова «полость» в другом значении.
Уже Некрасов писал:
«Медвежью полость в ноги стлал».
Также читаем у Блока:
«…легко заправить Медвежью полость на лету…»
Следовательно, произошло довольно редкое явление: слово «полсть» из-за совершенно случайного звукового сходства исчезло, полностью влившись в слово «полость».
Однако полностью ли?
Читая автобиографическую повесть «Далекие годы» замечательного советского писателя старшего поколения Константина Георгиевича Паустовского, я увидел: «Он откинул потертую волчью полсть, и мы сели в узкие сани…»
Совсем недавно я прочитал во второй книге романа нашего знаменитого писателя-современника Михаила Шолохова «Поднятая целина» про окна, которые были «изнутри наглухо завешены толстыми, валяными из серой шерсти полстями…»
Таким образом, слово «полсть», ставшее рудиментом языка и совершенно выпавшее из нашей разговорной речи, нельзя считать окончательно умершим: оно еще живет в недрах нашего языка, в какой-то степени «сосуществуя» со словом «полость» и подавая признаки жизни в произведениях наших современных писателей — больших знатоков русского языка.
Было бы любопытно узнать от читателей этих строк, не встречалось ли им где-нибудь — в литературе или в живом разговорном языке — слово «полсть»?
Удивительная история у некоторых слов!
О некоторых „загадках” русского языка
А теперь будет уместным поговорить о некоторых особенностях русского языка, которые я позволю себе назвать загадками.
Хочется затронуть некоторые вопросы, даже если на них трудно будет найти ответы. Речь пойдет о тех словесных явлениях, которые не поддаются точным законам языка.
Самое удивительное, что каждый, для кого русский язык является родным, не испытывает, сталкиваясь с подобными явлениями, никаких затруднений: «инстинкт языка» безошибочно подсказывает ему правильное употребление того или иного слова или словесного оборота, но для людей иноязычных или иностранных — такое явление представляется трудной задачей. Однако пора перейти к этим «загадкам»…
Когда, например, надо говорить предлог «на», а когда предлог «в»?
«Я еду в Белоруссию и на Украину, а затем в Крым и на Кавказ»… «Он поехал на Урал, а потом в Сибирь и на Дальний Восток…» «Мы отправимся сначала в Башкирию, а затем на Алтай…» «Я был на Балканах и в Карпатах»…
Почему в совершенно сходных случаях мы говорим то «в», то «на»?
«На Кавказ», «на Урал», «на Алтай», «на Балканах»…
Ага! Значит, «на» связано с движением на возвышенность, горы… Но почему же мы тогда говорим «поехать в Альпы»? Или отправиться «на Рижское взморье», «на побережье», «на пляж»? Какие уж там возвышенности!
Почему мы говорим одинаково: «ехать в Эстонию» и «ехать в Таджикистан», хотя в первом случае мы не встретим никаких гор, а во втором случае будем преимущественно в горах?
Но довольно гор и возвышенностей…
Почему мы говорим «в столовую», но «на кухню», «в магазин», но «на рынок», «в музей», но «на выставку»?
Если дело заключается в помещении — закрытом или открытом, то почему мы говорим «в театр», но «на концерт», «в зал», но «на сцену»?
Почему?
Почему мы говорим «в лес», «в поле», «на поляну», «в чащу», «на опушку», «в море», «в горы», «на простор», «на дорогу», «в путь», «на улицу», «в переулок», «на стадион», «в пустыню»?
Вдумайтесь в следующую фразу: «В Ленинграде, на Васильевском острове, в северо-западной части города, на берегу Невы, в университете, на лекциях занимаются студенты…»
Всё правильно, а почему?
* * *
Такая же неясность в употреблении предлогов «из» и «с»… «Я пришел из класса», «из комнаты», «из дома», «из театра», «из магазина», «из клуба», «из конторы», «из леса», «из сада»…
Но «я пришел со службы», «с общего собрания», «со двора», «с базара», «с покоса», «с фабрики», «с пашни», «с охоты», «с чердака»…
В чем же дело? Может быть, предлог «из» связан с закрытым помещением (класс, комната, дом, театр), а предлог «с» связан с занятием (служба, фабрика, покос, охота)?
Но разве «лес» и «сад» — закрытые помещения?
И разве «двор», «базар», «чердак» — занятия?!
Может быть, кто-нибудь из читателей поможет нам разобраться в этих вопросах?
* * *
А теперь поговорим о той «борьбе», которая происходит в нашем языке уже в течение долгого времени. Речь идет об окончаниях слов мужского рода во множественном числе на «ы», «и» и на «а», «я» (будем условно называть эти формы первой и второй).
Первая форма, казалось бы, является правильной и литературной, а вторая относится к просторечию.
Действительно. Слова «инженер» и «офицер» — во множественном числе «инженеры» и «офицеры». Говорить «инженера́» и «офицера́» — некультурно. Это общеизвестно.
Ну, а «профессора́», «директора́», «мастера́», «повара́»? Здесь вторая форма совершенно не режет слуха. Более того: говорить «правильно» — «профе́ссоры», «дире́кторы», «ма́стеры», «по́вары» — считается устаревшим, неупотребительным. И почему мы говорим «доктора́», а не «до́кторы», но не скажем «диктора́» вместо «ди́кторы»?
И уж никто не скажет вместо «ребята» — «ребяты»!
Есть слова, где обе формы более или менее равноправны: можно говорить «года» и «го́ды», «тома» и «то́мы», пожалуй — «сорта́» и «со́рты»…
А вот в некоторых словах вторая форма одержала решительную победу и окончательно вытеснила первую.
Мы говорим «леса́», а не «л́есы», «глаза́», а не «гла́зы», «поезда́», а не «по́езды», хотя множественное число от схожих по форме слов — «бес», «сказ», «выезд» — будет «бе́сы», «ска́зы», «вы́езды»…
Есть ли между двумя разбираемыми формами какая-нибудь смысловая разница, вернее — есть ли у них смысловой оттенок? Пожалуй, да, хотя и очень тонкий.
Попробую пояснить это примером.
В 1930 году Маяковский написал стихотворение «Неоконченное». Оно начинается так:
«Я знаю силу слов,
я знаю слов набат.
Они не те,
которым рукоплещут ложи,
От слов таких
срываются гроба
Шагать
четверкою
своих дубовых ножек…»
Почему поэт написал «гроба́», а не «гробы́»? Вероятно, такая форма казалась ему более действенной, «гробы́» могли спокойно лежать на складе или в склепе, но срываться с места могли только «гроба́»…
Возьмем слово «дом».
Если Герцен в повести «Сорока-воровка» писал: «Роскошные господские домы с парками и оранжереями», то он, вероятно, хотел подчеркнуть этим старину и величественный вид домов богатых помещиков. Мы воспринимаем это как совершенно уместную архаику речи. Но никто теперь не скажет: «В нашем поселке появились новые домы»…
Когда-то на Руси говорили «ле́сы». В данном случае вторая форма давно победила. Значит, она является более новой. Борьба ведется и в настоящее время. Возьмем такое современное слово, как «трактор». А множественное число? «Тра́кторы» и «трактора́» борются между собой, с переменным успехом, но «трактора́», кажется, одержат победу.
Как же возникает в быту вторая форма?
А вот как.
На днях я случайно услышал фразу: «В нашей заводской столовой хорошие супа́…» Почему говоривший сказал «супа́», а не «супы́»?
Может быть, кто-нибудь мне скажет: «Так говорят люди, не знающие грамматики». Допустим. Но почему же тогда никто из тех же людей, «не знающих грамматики», не скажет вместо «тру́пы» — «трупа́»?
В свое время, когда я пришел в военкомат сниматься с военного учета по возрасту, сотрудница в окошечке, взяв мой паспорт и повестку, сказала своей соседке: «Маня! Возраста́ пришли…» Почему она сказала «возраста́», а не «во́зрасты»? Но оставим это на ее совести.
Выводы.
«Вторая форма» продолжает наступление. Кто знает: может быть, через сто лет «инженера́» или «офицера́» — получат «права гражданства» в нашем языке!..
* * *
«Я взял стакана…»
Эту фразу я услыхал от одного знакомого нерусской национальности.
Услыхал и подумал: а почему он так сказал? И сразу передо мной предстала одна удивительная особенность русского языка, — особенность, которой нет ни в одном другом языке.
А именно: винительный падеж слов мужского рода зависит от того, относится он к неодушевленному предмету или к одушевленному; в первом случае он совпадает с именительным падежом, а во втором — с родительным.
Поясню примерами.
Мы говорим: «Я вижу бук» (дерево), но «я вижу быка», «я вижу хлеб», но «я вижу Глеба», «я вижу салат», но «я вижу солдата», «я вижу дуб-великан», но «я вижу лесоруба-великана», — и т. д.
Приведу еще более разительные примеры: «Я встретил знакомого москвича, который недавно купил «Москвич»… «Я спросил своего вагонного спутника, видел ли он искусственный спутник Земли…»
Итак — существует точное правило. А исключения? Есть и исключения. Они связаны преимущественно с теми обстоятельствами, когда одушевленным предмет перестает быть одушевленным: «Я съел вареного рака», «я начал есть маринованного судака», «я ем жареного гуся»…
Во всех приведенных случаях, казалось бы, следовало сказать: «Я съел вареный рак», «я начал есть маринованный судак», «я ем жареный гусь»… Ведь я ем всё это не в живом виде. Однако мы, очевидно, по знакомому нам «закону инерции речи», говорим так, как говорили о предмете, когда он был одушевленным.
Предвижу возражение оппонента: «Я говорю „я ем гуся” потому, что я ем не всего гуся, а только часть его…»
Отвечаю: ну, а когда я говорю «я ем вареного рака», то я ведь ем его всего, а не часть рака» (весь рак-то на один укус)!
Заметим, что та особенность русского языка, которую мы сейчас рассмотрели, весьма затруднительна для иностранцев и вообще для лиц нерусской национальности.
Вот почему мой знакомый сказал: «Я взял стакана…»
* * *
«Представляет собой» или «представляет из себя» — что правильнее?
* * *
«Они чтят» или «они чтут»?
«Чтить» — глагол второго спряжения. Грамматически правильно «чтят», а не «чтут». Ведь мы говорим: «они мстят», а не «мстют», «льстят», а не «льстют», «мостят», а не «мостют». Однако форма «чтут» совершенно не режет слуха. Почему? Еще одна загадка русского языка.
* * *
«Находясь на переднем крае, я всё время был на краю гибели…» Почему мы в одном случае говорим «крае», а в другом — «краю»?
* * *
«Наверное» и «наверно»…
Первое, по-моему, означает что-то вероятное на сто процентов, второе — на пятьдесят (конечно, не математически, а образно).
Почему же такие различные понятия выражаются в такой схожей форме? Согласитесь сами, что, например, во фразах: «Больной наверное выздоровеет» или «Больной, наверно, выздоровеет», — есть весьма существенная разница.
Народ давно это почувствовал, и потому рядом с формой «наве́рно» есть «усилительные» формы «наве́рное» и «наверняка́».
„Слова-антиподы”
Один читатель — проживающий в Ленинграде врач Г. Б. Печерский — прислал мне письмо, в котором привел фразы со словами, имеющими прямо противоположный смысл, а именно:
«Врач, совершая обход больницы, обошел пятую палату».
«Консилиум врачей решил это лекарство оставить».
«После тяжелого приступа больной начал отходить».
Действительно, во всех этих фразах есть слова, которые можно понять двояко, причем каждое понимание полностью меняет весь смысл фразы, придавая ей совершенно противоположное значение: «обошел» — можно понимать «посетил» и «миновал»; «оставить» — «отменить» и «продолжать»; «отходить» — «чувствовать себя лучше» и «умирать»…
Перед нами странное и труднообъяснимое языковое явление, которое можно отнести только к «капризам языка».
Приведенные выше «слова-антиподы» не единичны. В самом деле. Что, например, означает фраза: «я прослушал его выступление в прениях» — «я его слышал», или «я его не слышал», то есть «пропустил мимо ушей»?
Или еще пример: «к вечеру погода разгулялась»: «улучшилась» погода или «испортилась»?
Думается, что список «слов-антиподов» приведенными примерами не исчерпывается.
Было бы желательно, чтобы читатели этих строк заинтересовались «словами-антиподами» и продолжили список, приведя новые примеры…
О разном
В заключение хочется поговорить об отдельных вопросах, имеющих отношение к нашей теме.
«Фабрика» и «завод»…
Какая разница между «фабрикой» и «заводом»?
Каждый, пожалуй, ответит на этот вопрос быстро. Один скажет: «Фабрика дает продукцию для легкой промышленности, а завод — для тяжелой».
«А что дают хлебозавод и молокозавод?» — спрошу я.
«Нет, — скажет другой, — завод работает на сырье, а фабрика на полуфабрикатах; отсюда и название!»
«А текстильная фабрика? — опять спрошу я. — Разве хлопок — это полуфабрикат? А часовой завод? Разве тонкие части часов — это сырье?»
Нет, дорогие друзья! Думается, что между «фабрикой» и «заводом» такая же разница, как между «монументом» и «памятником», то есть — никакой… Всё дело в словесной традиции.
Слово «фабрика» — иностранное и происходит от латинского слова «faber» («фабер»), что означает «ремесленник», «мастер». Слово «завод» — русское и происходит от глагола «заводить», то есть начинать новое производственное предприятие.
«Заводы» — правда, примитивные — были на Руси с древнейших времен, а «фабрики» стали появляться с эпохи Петра I.
Со временем выработалась совершенно случайная терминология: одни производственные предприятия продолжали называться по-русски, а другие получили иностранные названия.
Вот и всё…
* * *
«Фрукты» и «ягоды»…
Ну, а какая разница между фруктами и ягодами?
«Фрукты растут на деревьях, а ягоды — на кустах», — предвижу я быстрый ответ читателя.
«Значит, рябина — фрукт? Ведь она растет на деревьях. И тутовая ягода — фрукт?» — отвечу я вопросом.
«Ну тогда: фрукты имеют косточки, а ягоды — зернышки»…
«Значит, яблоки и груши — ягоды: они имеют зернышки, а кизил — фрукт: у него одна косточка».
Так ли это?
* * *
«Шпиль» или «шпиц»?
Как назвать высокую остроконечную башню?
«Ну, конечно, „шпиль”, — ответит каждый. — „Шпиц” — это порода собак с острой мордочкой («шпиц» — по-немецки «острый») и длинной шерстью. Кто же скажет «шпиц» про башню!
Кто? Николай Васильевич Гоголь.
Раскройте его «Невский проспект» и вы прочтете: «…почувствует себя выше адмиралтейского шпица»…
Следовательно — в гоголевское время про высокую остроконечную башню говорили «шпиц». Постепенно это слово обветшало и в наши дни заменено словом «шпиль») — от немецкого «Spille» («шпилле») — «веретено».
Вот пример отмирания слова и вытеснения его новым…
* * *
Немного о словотворчестве писателей.
Может ли писатель сочинить такое слово, которое бы вошло в язык?
Может — в смысле «имеет право»… Еще Гораций писал о праве поэта: «…свою чеканить монету», то есть создавать свои, новые словообразования.
Но редко, очень редко, слово, созданное писателем, входит в язык народа.
Вот, например, из большого количества слов, сочиненных Ф. М. Достоевским, уцелело, кажется, одно слово «стушеваться».
А ведь Достоевский вводил множество весьма удачных неологизмов. Мы можем вспомнить такие слова, как «стрюцкий», «срамец», «шлепохвостница» (от слов «шлейф» и «шлепать»), «сверлива» (от слов «сверло» и «сварлива»), она «лисила» (хитрила) и др.
Большинство из его слов остро и метко, но всё же эти слова не вошли в русский язык. Народ их не принял, не «взял на вооружение…»
И. С. Тургенев изобрел слово «нигилист» (от латинского «nihil» (нихиль) — «ничто», то есть «всеотрицатель»). Это слово сразу вошло в язык народа и живет в нем до сих пор.
Не надо думать, что новые слова могут сочинять только большие писатели, классики; иногда это удается писателям сравнительно мало известным.
Кто, например, сочинил слово «интеллигент»? П. Д. Боборыкин (1836–1922), писатель ныне мало читаемый.
Даже такой совершенно ныне забытый поэт, как Игорь Северянин, пытавшийся внедрить в русский язык сотни неологизмов, сумел не сочинить, а удачно переделать одно-единственное слово «бездарь», которое существует теперь на равных правах со словом «бездарность».
Можно составить целый словарь, например, из слов, сочиненных Н. С. Лесковым, но это будет книжная затея: в разговорную речь они не вошли. Разве что, как шуточное, слово «мелкоскоп»…
Из огромного количества новых слов нашего великого трибуна революции поэта В. В. Маяковского, множество цитат из стихов которого мы знаем наизусть, мы можем назвать, пожалуй, только «громадьё».
Попытки словотворчества продолжаются. Так, у молодого поэта Евг. Евтушенко читаем:
«За окном во дворе голоса малышат…»
Можно твердо сказать, что последнее слово — некий словесный гибрид «малышей» и «мышат» — никогда не войдет в нашу речь.
Итак — создание писателями слова, вошедшего в язык народа, — явление не только редкое, но редчайшее, уникальное.
* * *
А бывают ли примеры словотворчества в обыкновенной разговорной речи?
Конечно, бывают, но они остаются незамеченными и потому не оказывают никакого влияния на наш словарный фонд.
Вспоминается такой случай. Я шел мимо кинотеатра, из которого выходила публика после очередного сеанса заграничного комедийного фильма. До меня донесся отрывок диалога:
«Понравилась тебе картина?» — «Не очень… Так — пустое, развлекательное зриво»… Последнее слово, несколько грубоватое «на первый слух», было несомненно только что сочинено говорящим для выражения иронически-презрительного отношения к увиденному: слово «зрелище» его не удовлетворяло, и он мгновенно выдумал слово «зриво», которое относилось к «зрелищу» совершенно так же, как «чтиво» относится к слову «чтение». Это изобретенное им слово сейчас же бесследно исчезло, как гаснет искра от костра.
Я не буду утверждать, что оно обогатило наш язык, но одно несомненно: слово «зриво» выразило особое понятие, которое не передать словами, имеющимися в нашем языке.
* * *
Еще пример.
Как-то одна старушка, живописуя беспокойную жизнь в большой коммунальной квартире, сказала: «С самого утра шум, крикотня…»
Я впервые слышал слово «крикотня», но оно показалось мне вполне уместным и даже имеющим право на существование. Ведь если в русском языке есть слова «суетня», «беготня», «руготня», «толкотня» и — особенно — «стукотня», то почему же не существовать и слову «крикотня»? Вспомним, что у Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. 6-я, строфа XI) встречается:
«…шепот, хохотня глупцов…»
Глагол «кричать» находится явно в одном эмоциональном ряду с глаголами «суетиться», «бегать», «ругать», «толкать», «хохотать», «стучать», — и потому вполне понятно и объяснимо построение такого отглагольного существительного, как «крикотня». Однако этого слова я больше ни от кого и никогда не слыхал: оно тоже мгновенно родилось и так же мгновенно исчезло…
* * *
Немного о названиях некоторых иноязычных произведений на русской сцене…
…Представьте себе, что вы находитесь в зале драматического театра… На сцене идет бессмертная трагедия Шиллера «Коварство и любовь». Вы слышите вдохновенные шиллеровские слова в русском переводе, в антракте читаете программу на русском языке, но само произведение в программе названо «Кабале унд либе».
Абсурд? Безусловно.
А теперь представьте себе, что вы находитесь в зале оперного театра… На сцене идет опера Бизе «Искатели жемчуга». Вы слышите арии на русском языке, в антракте читаете программу, написанную по-русски, но название оперы «Лэ пешёр дэ пэрль».
Абсурд? Безусловно.
А между тем нечто подобное происходит десятки лет, когда вы смотрите и слушаете оперу Верди «Травиата» или комическую оперу Обера «Фра-Дьяволо»…
Ведь «Травиата» — это совсем не имя героини, а непереведенное на русский язык итальянское слово, означающее «падшая», «сбившаяся с пути», «заблудшая»…
И «Фра-Дьяволо» — не имя героя, не прозвище, а тоже непереведенные на русский язык итальянские слова «Брат дьявола».
И название оперы грузинского композитора Палиашвили «Даиси» — не имя героини, а непереведенное грузинское слово «сумерки».
Приходится удивляться, что некоторые иноязычные произведения попадают на нашу сцену в таком виде, когда на русский язык переведено всё, кроме… названия!
* * *
О некоторых «парадных словах»…
Представьте себе молодую женщину на балу в нарядном бальном платье… Красиво? Да. Уместно? Вполне.
Теперь представьте ее же и в том же самом платье на работе, — например, за станком или за канцелярским столом. Красиво? Нет. Уместно? Совершенно неуместно…
То же самое происходит с некоторыми словами, — например, со словом «кушать». Это — «парадное» слово.
Если хозяйка, приглашая гостей к столу, говорит: «Дорогие гости! Пожалуйте кушать!» — это вполне уместно. Ведь не говорить же ей: «А ну, давайте есть!»
Но когда эта же хозяйка, не обращаясь к гостям, говорит сама о себе: «Я покушала», — это воспринимается как глупое манерничанье. Еще нелепей и смешней, когда так — слащаво-«уважительно» — говорит о себе мужчина.
Также не следует говорить о себе «я прибыл». Скромнее сказать: «я приехал»…
Здесь невольно вспоминаются выражения, какими кое-кто из подчиненных говорит о высоком начальстве, которое:
не ест, а «кушает», не спит, а «отдыхает», не пьет, а «пробует», не опаздывает, а «задерживается», не бранит, а «поправляет», не читает, а «просматривает»…
* * *
Если только что приведенные выражения можно назвать «парадными» словами, то существует состоящая с ними «в родстве» небольшая группа «недоговоренных слов» — глаголов особого значения.
Этот список открывает уже упомянутый нами весьма «модный» в разговорном языке глагол «переживать» — слово большой смысловой емкости.
В нем и «расстраиваться», и «волноваться», и «нервничать», и «принимать близко к сердцу», и выражения других тревожных эмоций, хотя, по существу, «переживать» можно в равной мере и хорошее и плохое. Однако, если мы слышим: «Она так переживает…» — никто не подумает, что она переживает, например, радость первой любви…
Некоторые из слов этой группы касаются момента человеческого поведения предосудительного или интимного характера, имея целью сказать об этом в «деликатной» форме, «не договаривая»…
Так появился в разговорной речи глагол «выражаться», что стало означать «ругаться», браниться», «сквернословить». Однако «выражаться» — отнюдь не синоним упомянутых слов, а именно «недоговоренное слово» (ведь «выражаться» можно, в сущности, о чем угодно).
Также глагол «нарушать» стал «недоговоренным» словом для понятия «поступать противозаконно», «делать не по правилам». На последние два слова уже обращал внимание Лев Успенский, автор замечательной книги «Слово о словах».
Такими же «недоговоренными» словами являются в разговорной речи глаголы «гулять» (ухаживать, проявлять внимание) и «встречаться» (быть в интимной близости).
И, наконец, коронная фраза из числа «недоговоренных», столь любимая блюстителями порядка: «Давайте не будем!..»
Заключение
Мои заметки, взятые из записной книжки, приходят к концу. Я понимаю, что не сказал ничего особенно нового, но всё же выражаю надежду, что этой книгой я принес какую-то пользу родному языку, а следовательно — и родному народу…
Я был бы рад, если бы читатели этих строк — из числа любящих наш «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» — дополнили перечень ошибок и небрежностей в нашей разговорной речи (да и не только в разговорной) другими примерами.
Пусть будут и споры! Еще раз вспомним древнее латинское выражение: «Истина родится в споре»… Автор выражает горячее желание, чтобы эта книга не оставила читателя равнодушным.
В заключение я позволю себе поднять вопрос о создании «Всероссийского общества любителей русского слова», которое могло бы объединить многочисленных активных борцов за чистоту и правильность русской речи.
В самом деле. Если может существовать «Общество содействия охране природы и озеленению населенных пунктов» или «Общество любителей хорового пения», то почему не может существовать организация, охраняющая наше великое народное достояние — русский язык?
Такое «Общество», объединяющее языковедов-филологов, учителей, писателей, журналистов, работников издательств, лекторов, артистов, адвокатов и просто любителей русского языка, могло бы сделать большое, нужное и своевременное дело.
Друзья мои! Храните драгоценный народный клад — родную речь, боритесь за правильность и чистоту русского языка, за культуру речи — важную составную часть общей культуры советского человека, строителя коммунистического общества.
Примечания
1
Ленинский сборник, XXV, стр. 301.
(обратно)2
В. И. Ленин. Соч., т. 31, стр. 261.
(обратно)3
В. И. Ленин. Соч., т. 35, стр. 381.
(обратно)4
В. И. Ленин. Соч., т. 30, стр. 274.
(обратно)5
В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 32.
(обратно)6
В. И. Ленин. Соч., т. 30, стр. 274.
(обратно)7
Цитировано по книге В. Назаревского «Из истории Москвы». М., 1914.
(обратно)8
Эта фамилия (Falconet) долго писалась «Фальконет» и склонялась.
(обратно)
Комментарии к книге «Правильно ли мы говорим?», Борис Николаевич Тимофеев
Всего 0 комментариев