«Англия и англичане. О чем молчат путеводители»

Англия и англичане. О чем молчат путеводители (fb2) - Англия и англичане. О чем молчат путеводители (пер. Ирина Петровна Новоселецкая) 2172K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кейт Фокс

Кейт Фокс Англия и англичане. О чем молчат путеводители

Посвящается Генри, Уильяму, Саре и Кэтрин

Введение

Антропология английской культуры

Я сижу в пабе возле вокзала Паддингтон, сжимаю в руках бокал с бренди. Время — около полудня, довольно ранний час для потребления спиртного, но в данном случае алкоголь — это отчасти вознаграждение, отчасти способ обрести кураж во хмелю. Вознаграждение, потому что я провела утомительное утро, якобы случайно натыкаясь на прохожих и подсчитывая количество услышанных извинений. Кураж во хмелю, потому что теперь я намерена вернуться на вокзал и на протяжении нескольких часов везде лезть без очереди, что считается смертным грехом.

На самом деле мне совсем не хочется это делать. Я предпочла бы прибегнуть к своей обычной тактике: нанять ни о чем не подозревающего помощника и с безопасного расстояния наблюдать, как тот нарушает священные нормы общественного поведения. Но на этот раз я отважно решилась взять на себя роль подопытной свинки. И я отнюдь не чувствую себя героиней. Мне страшно. После утреннего эксперимента у меня все руки в синяках. Вот бы послать ко всем чертям свой дурацкий проект по исследованию «английской самобытности», уйти домой, выпить чашку чая, вернуться к нормальной жизни. Я не хочу идти на вокзал и до самого вечера только тем и заниматься, что всюду лезть без очереди.

Зачем мне это? Какой смысл во всех этих нелепых столкновениях и попытках пролезть без очереди (не говоря уже про глупости, которые мне предстоит совершить завтра)? Хороший вопрос. Пожалуй, я должна объяснить.

«Грамматика» английской самобытности

Нам постоянно твердят, что англичане утратили свои особенные национальные черты, что не существует такого понятия, как «английская самобытность». Есть множество книг, оплакивающих эту пресловутую самобытность, книг с весьма характерными названиями — от грустного «Кто за Англию?» («Anyone for England?») до неутешительного «Англия: погребальная песнь» («England: An Elegy»). За последние двенадцать лет, занимаясь изучением различных аспектов английской культуры и социального поведения англичан, я немало времени провела в пабах, на ипподромах, в магазинах, ночных клубах, поездах и на улицах и пришла к выводу, что понятие «английская самобытность» существует и слухи про ее «кончину» сильно преувеличены. В данной книге я намерена выявить скрытые, неписаные правила поведения англичан и то, как эти правила отражают наш национальный характер.

В своих исследованиях я стремилась определить общие принципы английского поведения — негласные нормы, регулирующие жизнь представителей всех классов, возрастов, полов, регионов, субкультур и прочих социальных образований. Например, на первый взгляд кажется, что у членов «Женского института»[1] и одетых в кожу байкеров мало общего, но, заглянув под «этнографический камуфляж»[2] внешних различий, я обнаружила, что и члены «Женского института», и байкеры, и представители всех прочих социальных групп ведут себя в соответствии с некими неписаными правилами — правилами, определяющими национальную самобытность английского народа и его характерные особенности.

Я также соглашусь с Джорджем Оруэллом, утверждавшим, что эта самобытность «носит непрерывный характер, простирается в будущее и в прошлое, в ней заложено нечто неискоренимое, как в живом существе».

Я ставила перед собой цель, если угодно, выстроить систему «грамматики» поведения англичан. Немногие могут объяснить грамматические правила своего родного языка. Точно так же те, кто наиболее «бегло» соблюдает обычаи и традиции определенной культуры, как правило, не способны в доступной форме объяснить «грамматику» исполняемых ими ритуалов. Потому у нас и появились антропологи.

Большинство людей повинуются неписаным законам своего общества инстинктивно, не сознавая, что они это делают. Например, одеваясь по утрам, вы осознанно не напоминаете себе о том, что существует негласное правило этикета, запрещающее отправляться на работу в пижаме. Но, будь рядом с вами антрополог, он непременно бы поинтересовался: «Почему вы переодеваетесь?», «Что было бы, если б вы пошли на работу в пижаме?», «Что еще нельзя надеть на работу?», «Почему по пятницам вы одеваетесь иначе?», «Все ли в вашей компании поступают так же, как вы?», «Почему руководители высокого ранга не следуют этой традиции?» И так далее и тому подобное, пока вас не затошнит от его вопросов. Потом антрополог стал бы пытать других людей — из других социальных групп, составляющих ваше общество, — и, задав сотни въедливых вопросов, позже на основе полученных ответов и собственных наблюдений сформулировал бы «грамматику» стиля одежды, принятого в культуре вашего социума (см. гл. «Одежда»).

Метод «включенного наблюдения» и его издержки

В арсенале антропологов есть исследовательский метод под названием «включенное наблюдение»; этот метод предусматривает участие в жизни и культуре людей, являющихся объектом изучения, с целью получения верного представления об их обычаях и поведении, и одновременно наблюдение за ними со стороны, с позиции объективного исследователя. К сожалению, это только теория. Применение на практике данного метода порой больше напоминает детскую игру, когда вы пытаетесь одновременно шлепать себя по голове и потирать свой живот. Пожалуй, не стоит удивляться тому, что антропологи часто страдают приступами «нарушения аналитического восприятия»; это выражается в неспособности абстрагироваться от происходящего в среде исследования потому, что ученые слишком глубоко внедряются в данную культурную среду. Наиболее известный представитель такой этнографии идеализированного толка, разумеется, Маргарет Мид[3], но была еще и Элизабет Маршалл Томас, автор книги «Безвредные люди», посвященной племени, которое, как оказалось, по статистике убийств опережало Чикаго.

Среди антропологов не затихают жаркие споры по поводу метода «включенного наблюдения» и роли «включенного» наблюдателя. В своей последней книге «Племя любителей скачек» («The racing tribe») эту тенденцию я подвергла осмеянию, языком душеспасительных бесед изобразив проблему как непрерывную борьбу между своими двумя «я»: Участником и Наблюдателем. Я описала злые перепалки, в которые вступали эти два моих внутренних голоса всякий раз, когда назревал конфликт между моими «я» в роли почетного члена «племени» и в качестве беспристрастного ученого. (Если учесть, что диспуты на данную тему обычно ведутся весьма серьезным тоном, мои непочтительные высказывания можно возвести в ранг ереси, поэтому я была немало удивлена и даже почему-то раздражена, когда получила письмо от преподавателя университета, сообщавшего, что он по моей книге «Племя любителей скачек» обучает студентов методу «включенного наблюдения». Вот и получается: вы из кожи вон лезете, пытаясь выглядеть инакомыслящим бунтарем, а ваш труд превращают в учебник.)

Более типичная практика — по крайней мере, сейчас это модная тенденция — хотя бы одну главу книги или докторской диссертации, над которыми вы работаете, посвятить подробному обсуждению — с элементами самобичевания и терзаний — трудностей этического и методологического характера, возникающими в процессе «включенного наблюдения». Несмотря на то что данный метод призван помочь ученому осмыслить культуру того или иного социума с точки зрения ее «коренного жителя», вы, тем не менее, обязаны добрых три страницы объяснять, что из-за вашего подсознательного этноцентризма[4] и целого ряда разных культурных барьеров это сделать фактически невозможно.

Потом следует — это в порядке вещей — поставить под вопрос саму нравственную подоплеку «включенного наблюдения» и, в идеале, выразить серьезные сомнения относительно пригодности современной западной «науки» как средства постижения чего бы то ни было вообще.

Здесь несведущий читатель резонно мог бы подумать, зачем же в таком случае мы продолжаем использовать метод исследования, который если и не аморален, то ненадежен, а возможно, характеризуется и тем, и другим. Я и сама так думала, пока не сообразила, что все эти скорбные перечисления пороков и изъянов метода «включенного наблюдения» — это своего рода заклинание, обрядовая песнь сродни тем, что являются частью очаровательных ритуалов некоторых племен Америки: туземцы, прежде чем отправиться на охоту или срубить дерево, сначала непременно исполняют покаянные куплеты, чтобы умилостивить духов животных, которых они намерены убить, или деревьев, которые они собрались повалить. В менее снисходительной интерпретации ритуал самоуничижения антропологов рассматривается как хитрая попытка отвести от себя критику путем упреждающего признания своих слабостей и недостатков. Так, например, поступает эгоистичный и невнимательный любовник, постоянно твердящий: «Ох, какой же я эгоист, свинья, да и только. Не пойму, как ты еще меня терпишь». Расчет делается на то, что в представлении рядового читателя подобное осознание и открытое признание своих ошибок — это фактически добродетель.

Но, каковы бы ни были мотивы, которыми сознательно или неосознанно руководствуются антропологи, глава, посвященная проблемам «включенного» наблюдателя, всегда оказывается нудной и утомительной для читателя. Поэтому я воздержусь от покаянных речей, несмотря на возможные выгоды, и просто скажу: да, «включенное наблюдение» имеет определенные ограничения, и все же это довольно неудобное сочетание участия и отстраненности — на сегодняшний день лучший метод для исследования различных аспектов человеческой культуры, а значит, нам придется им воспользоваться.

Хорошо, плохо, неудобно

В моем случае проблемы, связанные с элементом участия, в некоторой степени можно исключить, поскольку я исследую аспекты культуры народа, к которому сама принадлежу. Англичан я избрала темой своего исследования вовсе не потому, что наше общество более интересно, чем другие культуры. Просто я чисто по-обывательски питаю отвращение к грязи, дизентерии, смертоносным насекомым, мерзкой пище и примитивным санитарным условиям, характерным для живущих в мазанках «родовых» обществ, которые изучают мои менее брезгливые коллеги.

В суровом мире этнографии мое увиливание от дискомфорта и непонятное для многих желание заниматься исключительно культурами с устроенным бытом расцениваются как слабость, поэтому я с некоторых пор и до недавнего времени, пытаясь хотя бы немного реабилитировать себя в глазах коллег, изучала менее здоровые стороны жизни англичан: проводила исследования в шумных пабах, ночных клубах с сомнительной репутацией, захудалых ломбардах и прочих подобных заведениях. Тем не менее, посвятив несколько лет исследованию примеров агрессии, беспорядка, насилия, преступлений и прочих аномалий, которые, как правило, наблюдаются в самых неподходящих местах в самое неподходящее время, я, похоже, так и не заслужила уважения этнографов, специализирующихся на глиняных хижинах и привыкших к более тяжелым условиям труда.

Таким образом, благополучно провалив вступительный экзамен на испытание полевыми работами, я решила обратить свое внимание на предмет, который по-настоящему меня интересует, а именно на причины хорошего поведения. Эту увлекательнейшую область исследования социологи почему-то почти полностью игнорируют. За исключением некоторых видных ученых[5], социологи в большинстве своем одержимы аномалиями, а не желательными нормами, и всю свою энергию направляют на исследование причин поведения, недопустимого в цивилизованном обществе, а не такого, что достойно поощрения.

Питер Марш, с которым мы вместе возглавляем Исследовательский центр социологических проблем (ИЦСП), как и я, разочарован и обеспокоен тем, что социология держит курс на однобокую ориентацию, поэтому мы решили сосредоточиться на изучении позитивных аспектов социального взаимодействия[6].

Эта новая цель освободила нас от необходимости посещать опасные пабы, и мы стали проводить время в их безопасных аналогах (тем более что последние гораздо легче найти, поскольку в большинстве пивных баров царит атмосфера дружелюбия и благополучия). Вместо того чтобы расспрашивать работающих в магазинах охранников и детективов о ворах и вандалах, мы теперь наблюдали, как делают покупки рядовые законопослушные граждане. В ночные клубы мы стали ходить, чтобы изучать формы флирта, а не смотреть на драки. Заметив, как необычайно приветливы и обходительны в общении друг с другом зрители на ипподромах, я немедленно приступила к выявлению факторов (на этот проект ушло три года), обуславливающих хорошее поведение любителей скачек. Мы также проводили исследования на темы праздников, общения в киберпространстве, летних каникул, смущения, корпоративного гостеприимства, водителей автобусов, рискованных поступков, «Лондонского марафона»[7], секса, общения по мобильным телефонам и взаимосвязи между чаепитием и желанием что-то смастерить своими руками (последнее касается таких животрепещущих для общества вопросов, как «сколько чашек чая должен выпить среднестатистический англичанин, чтобы у него возникло желание сколотить полку?»).

Последние двенадцать лет я примерно в равной степени посвящала свое время изучению проблемных аспектов английского общества и его более привлекательных, позитивных элементов (а также проводила сравнительный анализ показателей различных культур в других частях света) и, пожалуй, могу смело утверждать, что к работе над данной книгой я приступила, имея определенное преимущество — относительно широкое представление о природе общества в целом.

Моя семья и другие лабораторные крысы

Статус «аборигена» несколько облегчает мне исполнение роли участника в задаче участия-наблюдения, но в таком случае на что можно рассчитывать в отношении второй составляющей — наблюдения? Удастся ли мне должным образом абстрагироваться и оценивать родную культуру с позиции объективного ученого?

Этот вопрос беспокоил меня недолго, так как друзья, родные, коллеги, издатели, агенты и многие другие постоянно напоминали мне, что я, в конце концов, более десяти лет скрупулезно анализировала поведение своих земляков — причем с бесстрастностью, указывали они, ученого в белом халате, пинцетом перебирающего клетки в чашке Петри. Родные также добавляли, что мой отец — Робин Фокс, гораздо более выдающийся антрополог, чем я, — готовил меня для этой роли с пеленок. Если большинство детей дни младенчества проводят в коляске или в кроватке, глядя в потолок или на подвешенные игрушки, то меня привязывали в вертикальном положении в индейской люльке[8], которую ставили в удобных для наблюдения местах, так чтобы я могла обозревать весь дом и изучать типичные формы поведения семьи английского ученого.

Отец также был для меня образцом научной беспристрастности. Когда мама сообщила ему, что беременна мной, их первым ребенком, он тут же стал просить разрешение принести в дом маленького шимпанзе и в качестве эксперимента воспитывать нас вместе — чтобы сравнить, как развиваются обезьяна и человек. Мама категорически отвергла его идею и много лет спустя пересказала мне тот случай — как пример эксцентричного и нерадивого отношения отца к своим родительским обязанностям. Я не уловила морали ее рассказа и воскликнула: «А что, прекрасная идея. Наверно, это было бы здорово!» На что мама, уже не в первый раз, заявила: «Ты такая же, как твой чертов папочка». И я опять неверно истолковала ее слова, сочтя их за комплимент.

Поверь мне, ведь я — антрополог

К тому времени, как мы покинули Англию и мне пришлось получать беспорядочное образование в разных школах Америки, Ирландии и Франции, отец уже мужественно справился с разочарованием относительно несостоявшегося эксперимента с шимпанзе и принялся учить меня этнографии. Мне было всего пять лет, но он великодушно смотрел сквозь пальцы на этот маленький недостаток. Пусть я в росте уступала остальным его студентам, но это не помешало мне усваивать каноны этнографической исследовательской методологии. Одним из важнейших был, как я узнала, принцип поиска правил. Когда мы начинали внедряться в какую-то незнакомую культурную среду, я должна была выявлять закономерности и сообразующиеся с ними модели поведения местных жителей и на их основе пытаться установить скрытые правила — обычаи или совокупность понятий, обуславливающие эти модели поведения.

В конечном итоге эта охота за правилами превращается в почти неосознанный процесс — в рефлекс или, как говорят некоторые многострадальные коллеги, в патологическую одержимость. Например, два года назад мой жених Генри повез меня в гости к друзьям, проживающим в Польше. Поскольку мы ехали на английской машине, я, пассажирка, как он считал, должна была предупреждать его, когда можно идти на обгон. Не прошло и двадцати минут после того, как мы пересекли польскую границу, а я уже начала говорить: «Да, давай, можно», — даже когда по дороге с двухрядным движением нам навстречу двигались автомобили.

Пару раз поспешно нажав на тормоза, Генри засомневался в моей способности верно оценивать ситуацию на дороге. «Ты что делаешь? Какое, к черту, «можно»?! Не видела, что ли, тот большой грузовик?» «Видела, — ответила я, — но ведь здесь, в Польше, правила другие. По всей вероятности, существует негласная договоренность при необходимости использовать дорогу с двумя полосами движения как трехрядную. Поэтому, если бы ты пошел на обгон, водители едущей впереди машины и той, что движется навстречу, прижались бы к краю дороги, уступая тебе место».

Генри вежливо поинтересовался, откуда у меня такая уверенность, принимая во внимание, что в Польше я нахожусь впервые, причем всего полчаса. Я объяснила, что наблюдала за польскими водителями, а они явно следовали этому правилу. Мой ответ был встречен скептически, что, впрочем, не удивительно. «Поверь мне, ведь я — антрополог», — добавила я, но и эти мои слова ждала та же реакция, и прошло некоторое время, прежде чем Генри согласился проверить мою теорию. Когда, по моему настоянию, он все же решился пойти на обгон, автомобили расступились, словно Красное море, освобождая для нас «третью полосу». Позже наш приятель-поляк, к которому мы ехали в гости, подтвердил, что и впрямь существует некий неписаный кодекс поведения автомобилистов, согласно которому необходимо уступать дорогу идущему на обгон.

Правда, чувство торжества во мне несколько угасло, когда сестра приятеля заметила, что ее соотечественники также слывут бесшабашными лихачами. Очевидно, будь я более наблюдательна, то наверняка увидела бы по обочинам дорог кресты с возложенными к их основанию цветами — так родственники погибших в автомобильных катастрофах приносят дань памяти своим несчастным близким. Генри великодушно воздержался от комментария относительно доверия к антропологам, но спросил, почему я не могу довольствоваться просто наблюдением и анализом польских обычаев, почему непременно должна включиться в игру по новым для меня правилам, рискуя собственной жизнью, да и его жизнью тоже.

Я объяснила, что эта потребность — отчасти результат науськиваний одной их моих внутренних ипостасей: участника, и вместе с тем указала, что в моем кажущемся безумии присутствует определенная методология. Выявив некую закономерность или модель в поведении местных жителей и ориентировочно установив определяющее их поступки негласное правило, этнограф с помощью разных «тестов» может подтвердить существование такого правила. Можно рассказать репрезентативной группе местных жителей о своих наблюдениях относительно моделей их поведения и спросить, верно ли вами идентифицировано правило, обычай или принцип, обуславливающие эти модели. Можно нарушить (гипотетическое) правило и посмотреть, какая будет реакция: выкажет ли кто-то признаки неодобрения или даже применит «санкции». Иногда, как в случае с «третьей полосой» в Польше, можно «протестировать» правило, подчинившись ему, а после посмотреть, будете ли вы «вознаграждены» за это.

Скучно, но важно

Данная книга написана не для социологов, а скорее для тех не поддающихся определению существ, которых издатели раньше называли образованными дилетантами. Я использую ненаучный подход, но это не значит, что я вправе неясно выражать свои мысли, излагать их небрежным языком или не давать определений терминам. Это — книга о «правилах» английской самобытности, и я не могу просто заявить, что нам всем известно значение слова «правило», не сделав попытки объяснить, что я имею в виду, употребляя данный термин.

Концепции правила я даю довольно широкое толкование, руководствуясь четырьмя определениями, представленными в «Оксфордском словаре английского языка» («Oxford English Dictionary»), а именно:

• принцип, установление или максима, регулирующие поведение индивида;

• критерий распознавания или оценки, мерило, показатель, мера;

• образец (человек или вещь), стандарт;

• факт или констатация факта, который имеет силу; нормальное или обычное положение вещей.

Таким образом, стоящая передо мной задача по выявлению правил английской самобытности не ограничивается поиском неких особых норм поведения. Моя цель — установить правила в более широком понимании стандартов, норм, идеалов, руководящих принципов и «фактов» «нормального или типичного» поведения англичан.

Это последнее — значение «правила», которое мы вкладываем в данное слово, когда говорим: «Как правило, англичане имеют качество Х, или предпочитают Y, или не любят Z». Используя термин «правило» в данном смысле, мы не имеем в виду — и это важное замечание, — что все англичане всегда или неизменно демонстрируют особенность, о которой идет речь. Мы лишь подразумеваем, что эта особенность или манера поведения типичны или ярко выражены и потому примечательны и показательны. По сути, любое общественное правило, какое бы определение мы ему ни давали, тем и отличается, что его можно нарушить. Правила поведения (или нормы, или принципы) такого рода — не то что научные или математические законы, установления должного порядка вещей. Они по определению условны. Например, если б было абсолютно невозможно, немыслимо пройти или сделать что-то без очереди, тогда не возникло бы необходимости в законе, запрещающем лезть без очереди[9].

Говоря о неписаных правилах английской самобытности, я вовсе не подразумеваю, что этим правилам подчиняются все члены английского общества или что мы не найдем каких-то исключений или отклонений. Это было бы смешно. Я лишь утверждаю, что это относительно «типичные и традиционные» правила, по которым можно судить о характере нации в целом.

Зачастую исключения и отклонения помогают «доказать», так сказать, «протестировать» правило — в том смысле, что реакция на отклонение — та или иная степень удивления или гнева — указывает на его значимость и «нормальность» поведения, которое оно предписывает. Многие ученые мужи, преждевременно похоронившие английскую самобытность, допускают грубейшую ошибку, в качестве причины ее смерти называя нарушения традиционных установлений (как то: неспортивное поведение футболиста или игрока в крикет). При этом они игнорируют реакцию народа на такие нарушения, свидетельствующую о том, что англичане считают эти отступления от правил аномальными, неприемлемыми и неанглийскими явлениями.

Природа культура

В своем исследовании, посвященном национальным особенностям англичан, я буду делать упор на правила, поскольку считаю, что на основе правил проще выстроить систему «грамматики» английской самобытности. Но, учитывая, что термин «правило» я намерена использовать в очень широком смысле, поиск правил неизбежно повлечет за собой попытку понять и охарактеризовать английскую культуру — еще один термин, требующий определения. Под понятием «культура» я подразумеваю совокупность моделей поведения, традиций, образа жизни, идей, верований и ценностей той или иной социальной группы.

Это ни в коем случае не означает, что я рассматриваю английскую культуру как гомогенный организм и не ожидаю, что обнаружу какие-либо отступления от типичных моделей поведения, традиций, верований и т. д., равно как не предполагаю, что «законы английской самобытности» исповедует все общество в целом. Как и в случае с правилами, в рамках английской культуры я ожидаю найти множество вариантов и разновидностей типичных форм, но при этом надеюсь обнаружить некое ядро — совокупность скрытых базовых моделей, которые помогут нам охарактеризовать черты английской самобытности.

В то же время я понимаю, что существует опасность «этнографического камуфляжа» — неспособность увидеть сходство между культурой Англии и культурами других народов. Стремясь дать определение «национальному характеру», можно зациклиться на поиске отличительных черт какой-то отдельно взятой культуры и забыть, что все мы — представители одной породы[10].

К счастью, несколько выдающихся антропологов составили для нас перечни «общекультурных универсалий», — обычаев, традиций, верований и т. д., присущих всем человеческим обществам, — которые должны помочь мне избежать такого риска. Нет единого мнения относительно того, какие именно обычаи и т. д. должны быть включены в данную категорию (хотя, с другой стороны, разве ученым когда-нибудь удавалось прийти к согласию по какому-либо вопросу?)[11].

Например, Робин Фокс приводит следующий список:

«Законы о собственности; отношение к инцесту и браку; традиционные табу и случаи отмены запретов; методы разрешения споров с наименьшим кровопролитием; верования относительно сверхъестественного и связанные с ними ритуалы; система социального статуса и методы его обозначения; обряды посвящения молодых мужчин; ритуалы ухаживания и связанный с этим обычай дарить женщинам украшения; культура символической нательной росписи; определенные виды деятельности, доступные только мужчинам; азартные игры; изготовление инструментов и оружия; мифы и легенды; танцевальное искусство; адюльтер и, в различных дозах, убийства, самоубийства, гомосексуализм, шизофрения, психозы и неврозы, а также различные лекари, наживающиеся на болезнях или исцеляющие больных, — как на это посмотреть».

Джордж Питер Мердок представляет более длинный и подробный перечень универсалий[12] — в удобном алфавитном порядке, но в менее забавных выражениях:

«Возрастная классификация; атлетика; нательные украшения; календарь; прививание навыков гигиены; организация общества; кулинария; совместный труд; космология; ухаживание; танцы; декоративное искусство; гадание; разделение труда; толкование снов; образование; эсхатология; этика; этнобиология; этикет; лечение внушением и молитвами; семья; праздники; добывание огня; фольклор; табу в еде; погребальные обряды; игры; жесты; подношение подарков; правительство; приветствия; прически; гостеприимство; гигиена; табу на кровосмешение; законы наследования; шутки; родственные группы; система родственных отношений; язык; законодательство; суеверия; связанные с опасностью неудачи; магия; супружество; время приема пищи; медицина; стыдливость в отношении отправления естественных нужд; траур; музыка; мифология; числительные; родовспоможение; меры уголовного наказания; личные имена; демографическая политика; постнатальный уход за ребенком; отношение к беременности; имущественные права; умилостивление сверхъестественных существ; обычаи, связанные с половым созреванием; религиозные обряды; правила домашнего обихода; ограничения в сфере половых отношений; представления о душе; различия в социальном статусе; хирургия; изготовление орудий труда; торговля; походы в гости; отнятие от груди младенца; наблюдение за погодой»[13].

Я лично не знакома со всеми существующими на свете культурами, а значит, подобные перечни помогут мне сосредоточиться на том, что и в самом деле уникально в английской классовой системе, а не на системе как таковой, поскольку в каждой культуре есть «система социального статуса и методы его обозначения». В общем-то, это довольно очевидная мысль, но другие авторы упускают ее из виду[14], и многие, как следствие, также допускают ошибку, полагая, что некоторые особенности английской культуры (например, причинно-следственная связь «потребление алкоголя — насилие») — это черты, присущие всем человеческим обществам.

Выработка норм и правил

В представленных выше перечнях не упомянута одна универсалия[15] — «выработка норм и правил», хотя и в одном, и в другом она ясно подразумевается.

Люди склонны придумывать правила. Все без исключения виды человеческой деятельности, в том числе исполнение естественных биологических функций (например, питание и секс), осуществляются в рамках целого комплекса правил и установлений, диктующих, когда, где, с кем и в какой форме тот или иной вид деятельности может быть осуществлен. Животные просто осуществляют те или иные действия, а у человека каждый вид деятельности сопровождается определенными церемониями и ритуалами. Это называется цивилизацией.

Каждой культуре, возможно, присущи свои правила, но они есть всегда. В разных обществах не принято употреблять в пишу разные продукты, но табу в еде существует в каждом обществе. Правила есть на все. В представленных выше перечнях каждой универсалии, если она и не содержит обозначенную прямо или косвенно ссылку на правила, может предшествовать слово «правила» (например, правила подношения подарков, правила в отношении причесок, танцев, шуток, правила приветствия, гостеприимства, отнятия от груди младенца и т. д.). То, что в своем исследовании я делаю упор на правила, это не странная причуда. Я хочу подчеркнуть, что в психологии человека правила и их выработка играют важную роль. Если подумать, отличия в правилах — это главный показатель при установлении различий между разными культурами. Отправляясь в отпуск или в командировку за границу, мы в первую очередь отмечаем, что в той стране, куда мы приехали, «иные порядки». Под этим мы обычно имеем в виду, что там правила, касающиеся, скажем, еды, приема пищи, одежды, приветствий, гигиены, торговли, гостеприимства, шуток, системы статусов и т. д., отличаются от правил, бытующих в аналогичных областях у нас на родине.

Глобализация и трибализация[16]

Что неизбежно приводит нас к проблеме глобализации. Пока я работала над данной книгой, меня часто спрашивали (представители «болтливого» класса), какой смысл писать о самобытности англичан или какой-либо другой нации, если это явление в скором будущем отойдет в историю, потому что во всем мире будет господствовать быстро распространяющийся американский культурный империализм. Уже сейчас, указывали мне, мы живем в отупляющем гомогенизированном мире «Макдоналдсов», где богатый ковер, сотканный из самобытных своеобразных культур, затирается всепожирающим потребительством под диктовку компаний «Найк», «Кока-кола», «Дисней» и других транснациональных капиталистических гигантов.

В самом деле? Как типичный представитель антитэтчеровского поколения, воспитанный на статьях газеты «Гардиан» и либеральных идеях левого толка, я не испытываю симпатии к корпоративным империалистам, но, будучи профессиональным наблюдателем, отслеживающим социокультурные тенденции, я обязана сообщить, что их влияние сильно преувеличено — точнее, неверно истолковано. Насколько я могу судить, следствием процесса глобализации стали главным образом рост национализма и трибализма, распространение очагов борьбы за независимость, отделение и самоопределение наций, возрождение стремления к этнической обособленности и сохранению самобытной культуры почти во всех уголках мира, в том числе и в так называемом Соединенном Королевстве.

Хорошо, пусть это не следствие (взаимосвязь — это еще не причинность, как заметит вам любой ученый), однако нельзя не признать, что более яркое проявление этих движений с ростом глобализации — поразительное совпадение. То, что люди во всех странах хотят носить спортивную одежду фирмы «Найк» и пить кока-колу, вовсе не означает, что они меньше заинтересованы в сохранении самобытности своей культуры. В действительности многие из них готовы бороться и умереть за свой народ, за свою религию, страну, культуру или любой другой аспект «племенной» принадлежности, оказавшийся под угрозой.

Экономическое влияние крупных американских корпораций, возможно, и впрямь огромно и даже пагубно, но их культурное влияние, пожалуй, менее значительно, что бы ни думали по этому поводу они сами или их противники. Учитывая глубоко укоренившиеся в нас «племенные» инстинкты и возрастающую тенденцию к дроблению наций на мелкие культурные общности, бессмысленно говорить о том, что шестимиллиардное население Земли объединяется в одну огромную монокультуру. С распространением глобализации, безусловно, происходят изменения в обществах, которые затрагивает данный процесс, но эти общества сами по себе не были статичными, а происходящие в них изменения необязательно связаны с отменой традиционных ценностей. На самом деле такие новые виды средств массовой информации, как Интернет, весьма эффективно содействуют популяризации традиционных культур, а также общемировой субкультуры антиглобалистов.

В самой Великобритании, несмотря на влияние американской культуры, налицо гораздо больше фактов, свидетельствующих в пользу роста трибализации, а не утраты самобытных национальных черт. Непохоже, чтобы американские безалкогольные напитки, продукты питания из пищевых суррогатов или фильмы как-то усмирили пыл и боевой дух шотландских и валлийских националистов. Если уж на то пошло, этнические меньшинства в Великобритании все более активно и отчаянно борются за сохранение своей самобытности, да и сами англичане тоже немало обеспокоены «кризисом идентичности» собственной культуры. В Англии наблюдается повальное увлечение идеями регионализма (особенно громко шумят по этому поводу корнуэльцы, и даже ведутся полушутливые разговоры о том, что, возможно, следующими потребуют отделения жители Йоркшира), многие возражают против того, чтобы их страна вошла в состав Европы и уж тем более стала частью общемировой монокультуры. Поэтому я не вижу причины отказываться от попытки понять английскую самобытность только потому, что отовсюду звучат предостережения о вымирании английской или какой-либо другой культуры.

Класс и раса

Когда данная книга находилась еще на стадии проекта, почти каждый, с кем я говорила о ней, спрашивал, намерена ли я посвятить главу понятию «класс». Я изначально считала, что писать отдельную главу о классе нецелесообразно: класс как реалия присутствует во всех областях жизни и культуры англичан и, соответственно, будет освещаться при исследовании всех аспектов, рассматриваемых в данной книге.

Англия — культура с высокоразвитым классовым сознанием, однако в действительности те категории, которыми англичане мыслят о социальном классе — и определяют положение человека в классовой структуре, — имеют мало общего и с упрощенной трехуровневой моделью (высший класс, средний класс, рабочий класс), и с весьма абстрактными алфавитными системами (А, В, С, D, Е), базирующимися на принципе классификации по роду занятий, столь излюбленном экспертами по исследованию рынка. Школьный учитель и агент по продаже недвижимости формально оба принадлежат к «среднему классу». И у того, и у другого может быть свой домик и автомобиль «вольво», они оба могут посещать один и тот же паб и иметь примерно одинаковый годовой доход. Но мы судим о социальном классе по более сложной совокупности едва уловимых признаков: как вы организуете свой быт, как обустроен ваш дом, какая в нем мебель; марка автомобиля, на котором вы ездите, а также моете ли вы его сами по воскресеньям, пользуетесь услугами мойки или полагаетесь на английский климат и дожди; что, где, когда, каким образом и с кем вы едите и пьете; какие слова вы употребляете и как их произносите; где и как вы делаете покупки; какую одежду носите; каких домашних питомцев держите; как проводите свободное время; какие дежурные фразы используете, чтобы завязать знакомство или разговор.

Каждый англичанин (признаем мы это или нет) тонко чувствует едва уловимые различия, по которым судят о принадлежности человека к тому или иному классу. Поэтому я не стану выводить «таксономию» английских классов и свойственных им особенностей, а просто попытаюсь представить нюансы восприятия англичанами классовых различий в контексте перечисленных выше тем. Невозможно говорить о классах, не упоминая дома, сады, автомобили, одежду, домашних питомцев, еду, напитки, секс, разговоры, хобби и т. п., равно как невозможно исследовать правила любого из этих аспектов жизни английского общества, не натыкаясь постоянно на существенные классовые разграничители или не спотыкаясь о менее заметные из них. А это значит, что о классовом делении я буду говорить тогда, когда мне будут встречаться такие «разграничители».

В то же время я постараюсь не быть «ослепленной» классовыми отличиями, помня замечание Оруэлла о том, что такие отличия «исчезают в то же мгновение, как только два британца сталкиваются с европейцем», и что «даже в какой-то степени размывается грань между богатыми и бедными, когда смотришь на нацию со стороны». Будучи сторонним наблюдателем — профессиональным иностранцем, если угодно, — по собственной воле, я, ставя перед собой задачу дать определение английской самобытности, вовсе не собираюсь кричать о внешних различиях, а намерена сосредоточиться на поиске скрытых общих черт.

Раса — гораздо более сложный вопрос, опять-таки поднимавшийся всеми моими друзьями и коллегами, с которыми я обсуждала данную книгу. Заметив, что я ловко уклонилась от дискуссии о национальном своеобразии шотландцев, валлийцев и ирландцев, ограничив круг своего исследования «англичанами», а не «британцами» или «народом Великобритании», они неизменно вопрошали, подпадают ли под мое определение английской самобытности азиаты, африканцы, выходцы из стран Карибского бассейна и другие этнические меньшинства.

На этот вопрос есть несколько ответов. Во-первых, этнические меньшинства — по определению — должны быть темой изучения при исследовании английской самобытности. Степень адаптации и приобщения иммигрантов к культуре и обычаям принявшей их страны и в свою очередь влияния на них, особенно на протяжении нескольких поколений, — это сложный вопрос. Этнографы, как правило, делают упор на элементы адаптации и приобщения (обычно объединяемых в одно понятие — «аккультурация»[17]), игнорируя не менее интересную и важную проблему влияния.

Это странно, ведь мы признаем, что туристы способны оказывать огромное влияние на культуры посещаемых ими стран — по существу, изучение задействованных в этом социальных процессов уже возведено в ранг отдельной дисциплины, — но наши ученые по каким-то одним им известным причинам менее заинтересованы в исследовании способов воздействия культур иммигрантских меньшинств на модели поведения, обычаи, идеологию, верования и систему ценностей народов тех стран, где они осели. Этнические меньшинства составляют примерно 6% населения Великобритании, но их влияние на многие аспекты английской культуры было и остается значительным. Это влияние неизбежно найдет отражение на любом «снимке» поведения англичан вроде того, что я пытаюсь сделать сейчас. Очень немногие из живущих в Англии азиатов, африканцев и выходцев из стран Карибского бассейна считают себя англичанами (большинство назвались бы британцами, а это понятие более широкого содержания), но они, несомненно, вносят свой вклад в «грамматику» английской самобытности.

Мой второй ответ о расе касается более изученной области — «аккультурации». Здесь я веду речь не о культурах меньшинств как таковых, а о группах и индивидах. Проще говоря — пожалуй, слишком просто, — некоторые группы и индивиды из этнических меньшинств более «англичане», чем другие. Говоря это, я имею в виду, что некоторые представители этнических меньшинств — либо по собственной воле, либо под давлением обстоятельств, либо в силу того и другого — лучше, чем остальные, усвоили обычаи, систему ценностей и модели поведения народа принявшей их страны. (В отношении представителей второго, третьего и последующих поколений дело обстоит сложнее, поскольку их предшественники уже повлияли на культуру их второй родины.)

Как только мы начали оперировать данными понятиями, вопрос перестал быть вопросом о расах. Когда я говорю, что некоторые группы или индивиды из этнических меньшинств более «англичане», чем другие, я веду речь не о цвете их кожи и не о странах их происхождения. Я подразумеваю, что своим поведением, манерами и обычаями они демонстрируют определенную степень «английскости». То же самое я могла бы сказать — и говорю — о группах людей и индивидах англосаксонского происхождения.

В принципе, мы все так говорим. Описывая социальную группу, человека или даже, скажем, какую-то реакцию или отличительную особенность индивида, мы употребляем выражение «чисто по-английски» или «типично по-английски». Нам ясно, что имеется и виду, когда кто-то говорит: «В чем-то я настоящий англичанин, а в чем-то — нет» или «В тебе больше английского, чем во мне». Мы выработали концепцию «степеней «английскости». Заметьте, сейчас я не открываю ничего нового или удивительного. Ежедневно оперируя этими понятиями, мы совершенно сознательно подразумеваем, что тот или иной человек — англичанин «лишь отчасти», «в чем-то» или даже «в отдельных проявлениях». Мы признаем, что все мы — в некотором смысле — «выбираем», до какой степени нам быть англичанами. Это я к тому говорю, что данная концепция может быть применима и к этническим меньшинствам.

В сущности, я даже осмелюсь утверждать, что этнические меньшинства, проживающие в нашей стране, более свободны в своем выборе, чем мы, коренные англичане. Те из нас, кто в детстве не был подвержен влиянию другой культуры, столь глубоко впитали в себя некоторые черты английской самобытности, что нам очень трудно, практически невозможно переступить через них, даже когда это в наших интересах (как, например, в моем случае: я долго собираюсь с духом, чтобы заставить себя попытаться пролезть без очереди, хотя это всего лишь эксперимент на благо науки). В данном случае иммигранты в сравнении с нами находятся в более выгодном положении: им легче делать выбор, и они зачастую перенимают менее странные, на их взгляд, английские причуды и привычки и старательно игнорируют те, что кажутся им нелепыми.

Иммигранты, конечно, могут по собственному выбору перенимать обычаи аборигенов, и в Англии некоторые из них по всем параметрам больше похожи на англичан, чем сами англичане. Среди моих друзей есть два человека, которых я с готовностью могу охарактеризовать как «настоящих англичан»: один — выходец из Индии, второй — польский беженец, и оба иммигранты в первом поколении. Со стороны того и другого это изначально был сознательный выбор, и хотя «английскость» стала их второй натурой, они по-прежнему способны дать объективный анализ своего поведения и объяснить правила, которым научились подчиняться, — что большинству коренных англичан фактически недоступно, потому что мы воспринимаем эти нормы как само собой разумеющееся.

Многие из тех, кто считает себя специалистом в области «аккультурации», склонны недооценивать элемент выбора. Процесс «аккультурации» часто рассматривают как навязывание «доминирующей» культуры несведущим инертным меньшинствам. При этом совершенно не принимается в расчет, что представители этих меньшинств вполне сознательно, обдуманно, с умом, а то и шутки ради подстраиваются под те или иные модели поведения и обычаи культуры принимающего сообщества. Я признаю, что в какой-то степени английский образ жизни зачастую «навязывается» или успешно «насаждается» (но так ведет себя любое принимающее общество, если только вы не явились в страну как завоеватель или проезжий турист), и положительные и отрицательные аспекты конкретных требований могут и должны быть подвергнуты всестороннему рассмотрению. Но я хочу подчеркнуть, что подчинение этим требованиям — сознательный процесс, а не результат воздействия некой формы «промывки мозгов», как это подразумевается в некоторых определениях понятия «аккультурация».

Из вышесказанного должно быть ясно (но я все равно подмечу), что, говоря об английской самобытности, я не рассматриваю это явление как некую великую ценность и не веду речь о превосходстве английской расы. Когда я говорю, что некоторые иммигранты более англичане, чем другие, я (в отличие от Нормана Теббита[18] с его пресловутым «критерием крикета») имею в виду, что эти люди ничем не лучше других и что они такие же граждане, имеющие те же права, как и те, кто меньше похож на настоящих англичан.

И когда я говорю, что любой может — при условии, что у него было на то достаточно времени и что он затратил определенные усилия, — «стать» настоящим англичанином, я вовсе не подразумеваю, что он обязан это делать.

В какой мере иммигранты должны приобщаться к английской культуре? Это спорный вопрос. Если речь идет об иммигрантах из бывших британских колоний, тогда, возможно, степень их «аккультурации» должна соответствовать той, какой достигаем мы в качестве незваных гостей, внедрившихся в их культуру. Вообще-то, англичане не вправе — это доказано историей — читать мораль о важности усвоения обычаев и нравов культуры принимающего сообщества. Наши собственные «достижения» в этой области ужасны. Где бы и в каком количестве мы ни осели, мы не только создаем зоны, где правят исключительно законы английской самобытности, но также пытаемся навязать свои культурные нормы и привычки местному населению.

Однако данная книга — описание, а не предписание. Я стремлюсь осмыслить английскую самобытность во всех ее проявлениях. Антрополог не должен заниматься морализаторством и указывать племенам, которые он изучает, как им относиться к своим соседям или членам своего общества. Разумеется, у меня есть собственное мнение по этим вопросам, но оно никак не связано с моими попытками охарактеризовать правила английской самобытности. Правда, иногда я, возможно, буду его высказывать (ведь это моя книга, и я вправе писать в ней все, что хочу), но я постараюсь провести четкую границу между личным суждением и объективным наблюдением.

Британцы и англичане

Прежде чем приступить к полноценному анализу английской самобытности, я бы хотела извиниться перед всеми шотландцами и валлийцами, которые: а) считают себя британцами и б) удивлены тем, что я пишу о своеобразии англичан, а не британцев.

(Кстати, здесь я обращаюсь к истинным, коренным шотландцам и валлийцам, а не к англичанам, — таким, как я сама, — которые любят прихвастнуть, когда им это выгодно, тем, что в их жилах течет валлийская или шотландская кровь.)

Так почему я пишу о своеобразии англичан, а не британцев? Ответ следующий:

• отчасти просто из лени;

• отчасти потому, что Англия — это отдельная страна, следовательно, она имеет свою, отличительную культуру и свой характер, в то время как Великобритания — это чисто политическое объединение, состоящее из нескольких стран, каждая из которых обладает собственной культурой;

• отчасти потому, что эти культуры, имея точки соприкосновения, все-таки абсолютно неидентичны и не должны рассматриваться как единое целое, объединенное понятием «британская самобытность»;

• и наконец, потому, что «британская самобытность», на мой взгляд, термин бессмысленный: люди, оперирующие этим словосочетанием, почти всегда на самом деле ведут речь об английском традиционализме, а вовсе не подразумевают, что тот или иной человек до мозга костей валлиец или шотландец.

У меня есть время и силы только на то, чтобы попытаться постичь лишь одну из этих культур, и я выбрала свою собственную — английскую культуру.

Я сознаю, что можно, если задаться целью, отыскать в моей аргументации множество уязвимых мест. В частности, мне могут указать, что «страна» сама по себе тоже искусственное образование. А корнуэльские «националисты» и даже ярые регионалисты из других частей Англии (на ум сразу приходят Йоркшир и Норфолк), разумеется, не преминут заявить, что они обладают собственной аутентичностью и их не следует смешивать со всеми остальными англичанами.

Вся беда в том, что фактически каждая страна состоит из целого ряда регионов, каждый из которых непременно мнит себя отличным от всех остальных и претендует на превосходство. Подобное вы встретите во Франции, в Италии, США, России, Мексике, Испании, Шотландии, Австралии — везде, в любом государстве. Жители Санкт-Петербурга отзываются о москвичах как о людях другой породы. Американцы с восточного побережья и те, что живут на Среднем Западе, — как существа с разных планет. То же самое можно сказать о тосканцах и неаполитанцах, мексиканцах с севера и юга страны и т. д. Даже такие города, как Мельбурн и Сидней, считают себя уникальными, ни с чем не сравнимыми, а про Эдинбург и Глазго я уж и вовсе умолчу. Так что регионализм вряд ли можно назвать исключительно английским явлением. Тем не менее, во всех перечисленных примерах жители этих, по общему признанию, исключительно самобытных регионов и городов имеют между собой много общего, что и выдает в них итальянцев, американцев, русских, шотландцев и т. д. Меня интересуют как раз общие черты.

Стереотипы и геномика культуры

«Что ж, надеюсь, ты шагнешь за рамки привычных стереотипов», — обычно говорили мне, когда я сообщала, что собираюсь написать книгу о самобытности английской культуры. Этот комментарий, по-видимому, отражал общепризнанное мнение, что стереотип почти по определению — это «неверное» представление, что верное представление нужно искать где-то «за рамками». Мне это кажется весьма странным, поскольку шаблонные характеристики английского характера, не обязательно являясь «правдой, только правдой и ничем, кроме правды», все-таки содержат долю истины. В конце концов, эти стереотипы сложились не на пустом месте, они родились и произросли из чего-то.

Поэтому я в ответ всегда говорила: нет, я не собираюсь переступать рамки стереотипов, а намерена попытаться исследовать их изнутри. Я не стану специально выискивать их, но постараюсь сохранять объективность, и если в ходе исследования выяснится, что некоторые модели поведения англичан соответствуют некоему стереотипу, то я помещу этот стереотип в свою «чашку Петри», рассмотрю его под микроскопом, препарирую, расчленю на части, подвергну разным тестам его компоненты, определю ДНК, а потом начну осмысливать полученные данные, пока не найду те самые зерна (или гены) правды.

Но я, пожалуй, увлеклась метафорами, да еще и поделилась своими смутными представлениями о том, что настоящие ученые делают в своих лабораториях, но мысль мою вы поняли. Многие вещи выглядят иначе, когда рассматриваешь их под микроскопом. То же самое можно сказать и об английских стереотипах. Английская «чопорность», английская «учтивость», «разговоры о погоде», «хулиганство», «ханжество», «частная жизнь», «отрицательное отношение к интеллектуалам», «строгое соблюдение очередности», «соглашательство», «игра по правилам», «юмор», «классовость», «эксцентричность» — в основе всех этих стереотипов, как выясняется в ходе анализа, лежит целый комплекс правил и установлений, неразличимых невооруженным глазом. Если не проводить аналогии с лабораторными процессами, полагаю, мой проект по исследованию своеобразия англичан можно также охарактеризовать как попытку определить структуру (или составить схему — не знаю, какое из этих словосочетаний в данном случае более правильно) генома английской культуры — т. е. идентифицировать культурные «нормы», которые воспитывают нас такими, какие мы есть.

«Определение структуры генома английской культуры». Хм, да. Название как у большого серьезного амбициозного научного проекта. На такую работу потребуется втрое больше времени, данного мне по договору с издателем, особенно если учесть все перерывы на чашку чая.

Часть 1. Речевой этикет

Погода

Любое обсуждение английского речевого этикета, как и всякий разговор, происходящий между англичанами, должно начинаться с темы погоды. И в духе соблюдения традиционного протокола я обязана, как и всякий автор, пишущий о своеобразии английской культуры, процитировать знаменитое высказывание доктора Джонсона[19]: «Когда встречаются два англичанина, они сначала говорят о погоде», — и указать, что это наблюдение, сделанное двести лет назад, верно и поныне.

Однако после констатации данного факта многие исследователи заходят в тупик, не находя убедительного объяснения «одержимости» англичан погодой. Дело в том, что они исходят из ошибочных предпосылок, полагая, что, когда мы говорим о погоде, мы и впрямь делимся впечатлениями о погоде. Иными словами, по их мнению, мы говорим о погоде потому, что испытываем глубокий (прямо-таки патологический) интерес к этой теме. И тогда большинство исследователей пытаются выяснить, чем же столь примечательна погода в Англии.

Например, Билл Брайсон[20] пришел к заключению, что в английской погоде нет ничего особенного и потому наша маниакальная тяга к этой теме не имеет разумного объяснения.

Стороннего человека английская погода поражает именно тем, что в ней нет ничего поразительного. Все те волнующие, непредсказуемые, опасные природные явления, что наблюдаются в других уголках Земли — торнадо, муссоны, свирепые метели, чудовищные бури с градом, — Британским островам почти незнакомы.

Джереми Паксман[21], в нехарактерном и, конечно же, неосознанном порыве патриотизма, в ответ на уничижительные заявления Брайсона обиженно возражает, что английская погода в действительности крайне любопытный феномен:

«Брайтон не понимает сути. Пристальное внимание англичан к погоде не имеет ничего общего со зрелищностью — как и сельские районы Англии, английская погода почти всегда поразительно скучна. Интерес представляет не сама погода, а ее изменчивость... говоря об Англии, одно можно сказать с полной уверенностью: в этой стране погода разнообразна. Пусть тропических циклонов здесь и не наблюдается, но, живя у самого океана и на краю континента, вы никогда точно не знаете, чего ожидать».

Опираясь на данные своих исследований, я пришла к выводу, что сути не понимают ни Брайсон, ни Паксман. Дело в том, что, говоря о погоде, мы говорим вовсе не о ней. Разговор о погоде — это форма речевого этикета, призванная помочь нам преодолеть природную сдержанность и начать общаться друг с другом по-настоящему. Например, всем известно, что фразы «Чудесный день, вы не находите?», «Холодновато сегодня, правда?», «Что, все еще дождь идет, надо же!» и прочие вариации на данную тему — это не запрос информации о метеорологических данных, а ритуальные приветствия, дежурные выражения, помогающие завязать беседу или нарушить неловкое молчание. Иными словами, в Англии разговор о погоде — это форма «светской беседы», эквивалентом которой у наших братьев-приматов является «взаимная чистка», когда они часами, даже если идеально чистые, выискивают друг у друга в шерсти насекомых — в порядке поддержания социальных связей.

Правила ведения разговора о погоде

Порядок обмена любезностями

Джереми Паксман не может понять, почему «блондинка средних лет», с которой он столкнулся у штаб-квартиры Метеорологического управления Великобритании (находится в Бракнелле), обратилась к нему со следующими словами: «Холодно сегодня, правда?» Он объяснил ее «глупое поведение» присущей только англичанам «способностью выказывать бесконечное удивление погодой». На самом деле «Холодно сегодня, правда?» — как и «Чудесный день, вы не находите?» и прочие подобные фразы — это у англичан заменитель выражения: «Я хотел бы пообщаться с вами, давайте поговорим?» — или, если угодно, просто еще одна форма приветствия. Бедная женщина всего лишь пыталась завязать разговор с мистером Паксманом. Необязательно длинный — просто обмен приветствиями, выражение взаимного признания. По правилам ведения разговора о погоде Паксману всего лишь требовалось сказать: «Мм, да, и впрямь холодновато, вы не находите?» — или нечто столь же бессмысленное, что означало бы: «Да, давайте пообщаемся, я готов вас поприветствовать». Вовсе не дав ответа, Паксман нарушил этикет. Его молчание могло быть воспринято как довольно оскорбительное заявление «Нет, я не стану обмениваться с вами приветствием». (В общем-то, это не предосудительный проступок, поскольку у англичан частная жизнь и сдержанность ценятся выше, чем общительность: вступать в разговор с незнакомцами необязательно.)

Прежде у нас был еще один вариант приглашения к разговору, по крайней мере для некоторых ситуаций, но теперь фраза «How do you do?» («Как поживаете?» — Пер. здесь и далее), требовавшая в ответ, как это ни нелепо, повторения этого же самого вопроса «How do you do?», считается архаизмом и больше не используется в качестве универсального стандартного приветствия. Фразу «Чудесный день, вы не находите?» следует рассматривать в том же ключе и не понимать буквально. «Как поживаете?» — это вовсе не вопрос о здоровье и благополучии, и «Чудесный день, вы не находите?» — отнюдь не вопрос о погоде.

Комментарии о погоде формулируются в форме вопроса (или произносятся с вопросительной интонацией) потому, что они требуют ответа, но их суть — не содержание, а общение. Любая вопросительная реплика о погоде призвана инициировать этот процесс, и в качестве ответа достаточно пробормотать что-нибудь типа «Да, в самом деле». Обмен мнениями о погоде в исполнении англичан («Холодно сегодня, правда?» — «Да, и впрямь холодновато, вы не находите?») звучит как катехизис или разговор священника с паствой в церкви: «Господи, сжалься над нами». — «Христос, пожалей нас».

Разговор о погоде, хоть это и не всегда заметно, имеет характерную структуру, четкий ритмический рисунок, по которым антрополог мгновенно определяет, что данный диалог — «ритуал», исполняемый по определенному сценарию в соответствии с неписаными, но всеми признанными правилами.

Правило контекста

Очень важно знать, в какой ситуации можно заводить разговор о погоде. Другие авторы утверждают, что англичане говорят о погоде постоянно, что вся нация помешана на этой теме, но данное замечание ошибочно. В действительности реплики о погоде уместны в трех случаях:

• когда вы приветствуете собеседника;

• когда нужно приступить к разговору на определенную тему;

• когда беседа стопорится и наступает неловкое молчание.

Подобные ситуации случаются довольно часто, отсюда и впечатление, что мы ни о чем другом и не говорим. Типичные англичане обычно начинают разговор с замечаний о погоде в качестве приветствия, затем некоторое время продолжают обсуждение погодных условий, ища удобный момент, чтобы приступить к разговору на интересующую их тему, и через определенные интервалы возвращаются к теме погоды, заполняя паузы во время беседы. Потому-то многие иностранцы и даже сами англичане делают вывод, что мы одержимы темой погоды.

Я не утверждаю, что до самой погоды нам нет никакого дела. Мы неслучайно отвели теме погоды роль помощника при исполнении столь важных социальных функций, и в этом смысле Джереми Паксман прав: будучи переменчивой и непредсказуемой, английская погода является очень удобным посредником при социальном взаимодействии. Если бы погода в нашей стране не была столь неустойчива, мы нашли бы другое средство передачи информации светского характера.

Но, допуская, что разговор о погоде указывает на жгучий интерес собеседников к погоде, Паксман и другие совершают ту же ошибку, что и первые антропологи, полагавшие, будто определенные животные и растения избирались племенами в качестве своих тотемов, потому что народы этих племен испытывали огромный интерес или почтение к тому или иному виду животного или растения. На самом деле, как впоследствии объяснил Леви-Стросс, тотемы символизировали характер общественного устройства и общественных отношений. Если какой-то клан избирал своим тотемом черного какаду, то вовсе не потому, что видел в черном какаду нечто особенное. Так народ данного клана обозначал свои отношения с другим кланом, тотемом которого был белый какаду. При этом следует отметить, что со стороны обоих кланов это был совсем неслучайный выбор: тотемами служат знакомые народам племен местные животные и растения, а не абстрактные символы. Так что тотемы не выбираются спонтанно по принципу: «Ваша команда — в красной форме, наша — в синей». Это почти всегда элементы знакомой природной среды, символически отражающие систему социального мира.

Правило согласия

Англичане тоже нашли себе социального посредника из знакомого им мира природы. Английская погода капризна и переменчива, а это значит, что нам всегда есть что прокомментировать, чему удивиться, о чем высказать предположение или вздохнуть и, пожалуй, самое важное, с чем согласиться. Итак, мы подошли к еще одному главному правилу ведения разговора о погоде: всегда соглашайся. В связи с этим правилом венгерский юморист Джордж Майкс писал, что в Англии «при обсуждении погоды ни в коем случае нельзя возражать собеседнику». Мы уже установили, что на вопросительные фразы о погоде типа «Холодно сегодня, правда?», которые служат приветствием или приглашением к разговору, всегда следует давать ответ, но этикет также требует, чтобы в своем ответе вы выразили согласие с суждением собеседника: «Да, в самом деле» или «Мм, очень холодно».

Не согласившись с собеседником, вы тем самым серьезно нарушите этикет. Когда священник говорит: «Господи, сжалься над нами», — вы не возражаете: «А с какой стати он должен нас жалеть?» Вы смиренно вторите святому отцу: «Христос, пожалей нас». И на вопрос «Уф, холодно сегодня, правда?» так же было бы грубостью ответить: «Да нет, сегодня довольно тепло». Если бы вы внимательно прослушали сотни английских диалогов о погоде, как я, то непременно бы заметили, что подобные ответы крайне редки, их практически не бывает. Никто не скажет вам, что на этот счет существует безусловное правило; англичане даже не сознают, что они следуют какому-то правилу: так просто не принято отвечать.

Намеренно нарушив правило (как это несколько раз сделала я — в интересах науки), вы сразу почувствуете, как атмосфера вокруг вас накаляется, увидите, что ваши собеседники смущены и даже обижены. Никто вас не одернет, не устроит сцену (у нас есть правила, запрещающие выражать недовольство и скандалить), но ваши собеседники будут оскорблены, и это опосредованно проявится. Возможно, возникнет неловкое молчание, потом кто-нибудь нервно воскликнет: «А мне кажется, что холодно!» или «В самом деле? Вы так считаете?» Но более вероятно, что ваши собеседники изменят тему разговора или продолжат обсуждение погоды между собой, с холодной вежливостью игнорируя вашу бестактность. В кругу особенно учтивых людей кто-нибудь, наверное, попытается загладить вашу оплошность, дав вам возможность пересмотреть свое мнение, так чтобы вы сформулировали ответ не как констатацию факта, а сослались бы на свой вкус или особенности своего восприятия. Еще более обходительные люди, услышав ваше заявление: «Да нет, сегодня довольно тепло», — на долю секунды смутятся, а потом кто-нибудь скажет: «Наверно, вам просто не холодно. Знаете, у меня муж такой: у меня зуб на зуб не попадает, а ему хоть бы что — тепло и все. Должно быть, женщины хуже, чем мужчины, переносят холод, как вы считаете?»

Исключения из правила согласия

Подобные снисходительные комментарии допустимы, потому что правила ведения разговора о погоде сложны и зачастую имеют исключения или варианты. В случае с правилом согласия основной вариант традиционного ответа-подтверждения обычно содержит ссылку на личный вкус или иное восприятие. Вы должны непременно согласиться с «констатирующим» замечанием о погоде (оно почти всегда выражено в форме вопроса и, как мы уже установили, требует просто ответной реакции, а не точного ответа), даже когда это замечание неверно. Однако при этом вы вправе сказать о своих вкусах, не совпадающих со вкусами ваших собеседников, или выразить несогласие, сославшись на собственные причуды и неадекватное восприятие.

Если вы никак не можете заставить себя согласиться с высказыванием собеседника «Холодно сегодня, правда?», тогда в ответ уместно будет сказать: «Да, но мне такая погода по вкусу. Бодрит, вы не находите?» или «Да, но, знаете, я как-то не замечаю холода — по мне так вполне тепло». Обратите внимание, что оба ответа начинаются с выражения согласия, вслед за которым во второй части идет явное опровержение: «Да… по мне так вполне тепло». Возражение, высказанное в такой форме, вполне приемлемо. В данном случае этикет соблюден, а этикет гораздо важнее логики. Но если вам трудно выдавить из себя традиционное «Да», тогда просто произнесите с утвердительной интонацией «Мм» и кивните. Это слабо эмфатическое, но все же выражение согласия.

Гораздо лучше прозвучал бы традиционный дипломатичный ответ: «Да (или «Мм», сопровождаемое кивком), но, по крайней мере, дождя нет». Если вы любите холодную погоду или не считаете, что в данный момент холодно, такой ответ фактически станет залогом того, что вы и ваш ежащийся от холода собеседник достигнете полюбовного соглашения. Все признают, что холодный ясный день предпочтительнее дождливого — или, по крайней мере, все готовы будут с этим согласиться.

Вариант ответа со ссылкой на личный вкус/восприятие — это все же скорее, модификация правила согласия, а не исключение из него: категоричное опровержение по-прежнему табу, действует основной принцип согласия. В реплике просто содержится указание на различие во вкусах и восприятии, и, если это выражено ясно, ответ не звучит как грубость.

Правда, в одном случае — в процессе дружеского общения мужчин, особенно когда они ведут спор в пабе — правило согласия при обсуждении погоды соблюдать не обязательно. С этим аспектом мы еще не раз будем иметь дело и подробно рассмотрим его в главе, посвященной общению в пабе. А пока достаточно отметить, что в ходе дружеских препирательств между мужчинами, тем более когда они спорят в особой атмосфере паба, открытое и постоянное несогласие с мнением собеседников — не только по поводу погоды, а вообще относительно чего бы то ни было — это средство выражения дружеской симпатии и укрепления дружеских отношений.

Правило иерархии типов погоды

Выше я уже упоминала, что некоторые высказывания относительно погоды — например, фраза «По крайней мере, нет дождя», сказанная в холодный день, — фактически гарантируют достижение взаимопонимания. Дело в том, что в Англии существует неофициальная иерархия типов погоды, которой придерживается почти каждый. В порядке перечисления от лучшего к худшему эта иерархия выглядит следующим образом:

• солнечная и теплая/мягкая погода;

• солнечная и прохладная/холодная погода;

• облачная и теплая/мягкая погода;

• облачная и прохладная/холодная погода;

• дождливая и теплая/мягкая погода;

• дождливая и прохладная /холодная погода.

Я не утверждаю, что все в Англии предпочитают солнце облачности или тепло холоду, — просто все прочие предпочтения расцениваются как отклонения от нормы[22].

Даже дикторы телевидения, читающие прогноз погоды, совершенно явно следуют этой иерархии: извиняющимся тоном сообщают о дожде, но уже с ноткой живости в голосе добавляют, что, по крайней мере, будет тепло, словно знают, что дождливая теплая погода предпочтительнее дождливой холодной. Так же с сожалением они обычно предсказывают холодную погоду и уже более веселым голосом сообщают, что, возможно, будет светить солнце, потому что всем известно, что холодная солнечная погода лучше холодной облачной. Поэтому, если только погода не дождливая и холодная одновременно, вы всегда можете употребить в ответе: «Но, по крайней мере…»

Если одновременно сыро и холодно или у вас просто плохое настроение, прибегните к тому, что Джереми Паксман охарактеризовал нашей «феноменальной способностью тихо вздыхать». С его стороны это весьма точное наблюдение, и я могла бы только добавить, что эти «ритуалы вздыхания» выполняют очень важную социальную функцию, делая возможным дальнейшее дружеское общение. В данном контексте дополнительное преимущество обеспечивает фактор «они — мы» (где «они» — это либо собственно погода, либо синоптики). «Ритуалы вздыхания» предполагают согласие с мнением собеседника (а также одобрение остроумного замечания или шутки) и порождают солидарную оценку общего врага. И то, и другое — незаменимые факторы адекватного социального взаимодействия.

Когда речь идет о типе погоды из нижней части иерархического списка, также допустим более позитивный ответ, содержащий прогноз на улучшение. На замечание «Ужасная погода, вы не находите?» можно сказать: «Да, но, говорят, после обеда должно проясниться». Если ваш собеседник такой же пессимист, как и ослик Иа-Иа[23], скажите в ответ: «Да уж, вчера, как и обещали, целый день лил дождь, верно?» — и при этом, не выказывая оптимизма Поллианны[24], тихо вздохните.

В сущности, неважно, какую из приведенных реплик вы выберете. Главное, чтобы вы вовлеклись в диалог, выразили согласие, нашли общий язык с собеседником. И участливый вздох столь же эффективно способствует процессу социального взаимодействия и укреплению дружеских взаимоотношений, как и разделенный оптимизм, совместные размышления или переносимые вместе тяготы.

Тем, чьи вкусы в отношении погоды отличаются от общепринятых, важно помнить, что чем более неприятному типу погоды вы отдаете предпочтение, тем более уточняющей должна быть вторая часть вашей реплики, содержащая ссылку на ваши личные вкусы и особое восприятие. Например, предпочтение холода теплу более приемлемо, чем нелюбовь к солнцу, что в свою очередь более приемлемо, чем нескрываемая радость при виде дождя. Тем не менее, даже самые странные вкусы могут восприниматься как безобидные причуды, если вы строго соблюдаете правила ведения разговора о погоде.

Снег и правило умеренности

Снег не упоминается в иерархическом списке типов погоды, потому что снежная погода — относительно редкое явление в сравнении с остальными ее видами, которые наблюдаются постоянно, порой все разом в один и тот же день. С точки зрения дружеского общения снег — особая и сложная тема для беседы, поскольку, доставляя эстетическое удовольствие, снежная погода в то же время создает определенные неудобства, вызывая одновременно возбуждение и тревогу. Таким образом, снег неизменно дает обильную пищу для разговоров, но интерес к нему возникает только на Рождество, когда все с нетерпением ждут снега, как правило, тщетно. Однако мы продолжаем надеяться, и каждый год уличные букмекеры выуживают у нас тысячи фунтов стерлингов, призывая делать ставки на «белое Рождество».

В отношении снега как темы для разговора применимо лишь одно общее типично английское правило — «правило умеренности»: снега, как и всего остального, должно быть в меру. Даже тепло и солнце приемлемы лишь в умеренных дозах: если на протяжении нескольких дней подряд стоит жара и постоянно светит солнце, англичане начинают опасаться засухи, бурчат о необходимости экономить воду и подавленными голосами напоминают друг другу о лете 1976 года.

Паксман отмечает, что англичанам присуща «способность выказывать бесконечное удивление погодой», и в общем-то он прав: мы любим, чтоб погода нас удивляла. Но мы также рассчитываем на то, что погода нас удивит. Мы привыкли к непостоянству нашей погоды и ждем, что она должна меняться. Если на протяжении нескольких дней подряд держится одна и та же погода, у нас возникает беспокойство: более трех дней дожди, и мы уже боимся наводнения; более одного-двух дней снег, и мы объявляем о стихийном бедствии — на дорогах всюду заторы, жизнь в стране замирает.

Погода как член семьи

Если сами мы только и делаем, что ругаем свою погоду, то иностранцам не дозволено ее критиковать. В этом смысле мы относимся к своей погоде как к члену семьи: можно сколько угодно выражать недовольство поведением собственных детей или родителей, но малейший намек на осуждение со стороны постороннего считается неприемлемым и расценивается как невоспитанность.

Мы признаем, что английская погода, по сути, лишена драматизма — у нас не бывает очень высоких и очень низких температур, муссонов, бурь, торнадо или снежных буранов, — но возмущаемся и обижаемся, когда говорят, что наша погода скучна и ничем не примечательна. Грешат презрительными замечаниями в адрес английской погоды, как правило, иностранцы, особенно американцы, принижающие ее достоинства, что англичанин воспринимает как непростительное оскорбление. Когда летом столбик термометра поднимается до отметки 30°C, мы стонем; «Уф, ну и жара!» — и приходим в негодование, слыша заявления приезжих американцев или австралийцев типа: «Разве это жара? Чепуха! Хотите пожить в настоящей жаре, приезжайте к нам в Техас (или Брисбен)!»

Подобные комментарии — не только серьезное нарушение правила согласия и правила отношения к погоде как к члену семьи, но еще и свидетельство количественного подхода к погоде, что в нашем понимании является грубостью и вульгарностью. Большие цифры, высокомерно указываем мы, это еще не все; английскую погоду следует оценивать по незначительным колебаниям и нюансам, а не по разительным переменам.

В принципе, наверное, погода — один из немногих атрибутов жизни англичан, вызывающий у них чувство неосознанного и бескомпромиссного патриотизма. В процессе исследования своеобразия английской культуры я, как наблюдатель и участник одновременно, естественно, часто вела разговоры о погоде с разными людьми и вновь и вновь сталкивалась с тем, как они, представители всех классов и сословий, яростно вставали на защиту нашей погоды. Гигантомания американцев почти у всех англичан вызывает откровенное презрение. Один прямодушный владелец паба, которого я интервьюировала, выразил чувства многих соотечественников, заявив: «Да у этих американцев всегда все «самое-самое», о чем бы ни говорили, хоть о погоде, хоть еще о чем. Дураки, что с них взять. Самые большие стейки, самые большие здания, самые обильные снегопады, жарче у них, чем у всех остальных, ураганов больше — в общем, чего ни коснись. Нет в них утонченности, черт бы ее побрал. В этом их проблема».

Джереми Паксман в более изящных выражениях, но с не меньшим патриотическим негодованием низводит все перечисленные Биллом Брайсоном муссоны, свирепые метели, торнадо и чудовищные бури с градом до разряда «зрелищности». Ответная колкость в типично английском стиле.

Ритуал прослушивания прогноза погоды для судоходства

Наша необычная любовь к погоде нашла яркое отражение в нашем отношении к наиболее характерному английскому национальному обычаю: прогнозу для судоходства. Недавно, роясь в книжном магазине в одном из приморских городов, я наткнулась на красивую иллюстрированную книгу большого формата с морским пейзажем на обложке. Называлась она «Ожидается дождь, хорошая» («Rain Later, Good»). Мне вдруг пришло в голову, что почти каждый англичанин тотчас же признает в этой странной, на первый взгляд бессмысленной и даже противоречивой фразе строчку из загадочного, пробуждающего воспоминания, умиротворяющего метеорологического заклинания, зачитываемого по четвертой программе радио Би-би-си сразу же после сводки новостей.

Прогноз для судоходства — это прогноз погоды в открытом море, содержащий наряду с обычными данными дополнительные сведения о силе ветра и видимости. Предназначается эта информация для рыболовецких, прогулочных и грузовых судов, курсирующих в районе Британских островов. Для миллионов слушателей, не имеющих к морю никакого отношения, этот прогноз не представляет ни малейшей ценности, но мы, тем не менее, прослушиваем его от начала до конца, зачарованные спокойным ритмичным перечислением знакомых названий морских районов, сопровождающимся информацией о ветре, затем о погоде, затем о видимости. При этом определяющие слова («ветер», «погода», «видимость») опускаются, и сводка звучит следующим образом: «Викинг, север Утсиры, юг Утсиры, Фишер, Доггер, Германский залив. Западный-юго-западный три-четыре, на севере чуть позже усиление до пяти. Ожидается дождь. Хорошая, ухудшение до средней, местами плохая. Фарерские острова, Фэр-Айл, Кромарти, Фортис, Форт. Северный переходит в западный три-четыре, чуть позже усиление до шести. Ливни. Хорошая». И так далее, и так далее — размеренным бесстрастным голосом, пока не будет сообщено о каждом из тридцати одного морского района. И только после этого миллионы английских радиослушателей[25] — большинство из которых понятия не имеют, где находятся перечисленные районы или что означают сопровождающие их названия слова и цифры, — наконец выключают радио, как ни странно, умиротворенные и даже вдохновленные тем, что поэт Шон Стрит называет (говоря о прогнозе для судоходства) «сухой поэзией информации».

Некоторым из иностранцев, у которых я брала интервью, — это были главным образом иммигранты и приезжие, уже жившие в Англии некоторое время, — случилось наблюдать этот ритуал, и они были немало озадачены. Им непонятно, как у нас вообще возникает желание слушать перечисление никому не известных мест и никому не нужные метеорологические данные, не говоря уже о том, что мы стремимся прослушать всю нудную сводку от начала до конца и на всякого, кто посмел попытаться выключить радио, смотрим так, будто этот человек совершил святотатство? В еще большее недоумение их привели заголовки в печати, краткие сводки теле- и радионовостей и жаркие споры, когда в прогнозе один морской район заменили другим (вместо Финистера стали объявлять Фицрой). Вне сомнения, они были бы столь же поражены всеобщим возмущением по поводу того, что радио Би-би-си изменило время вечерней программы новостей, сдвинув его назад всего лишь на пятнадцать минут («Народ как с цепи сорвался», — прокомментировал ситуацию представитель Метеорологического управления Великобритании).

«Можно подумать, будто изменили слова молитвы «Отче наш»! — заметил один из опрошенных мною американцев по поводу шумихи, поднявшейся вокруг замены Финистера Фицроем. Я попыталась объяснить, что дело не в полезности или важности информации, что для англичанина прогноз для судоходства — все равно что знакомая молитва, утешающая даже неверующих, и что малейшее изменение сценария столь значимого ритуала травмирует нас. Пусть мы не ведаем, где находятся те морские районы, убеждала я, но их названия впечатаны в сознание нации: люди даже называют в их честь своих домашних питомцев. Не скрою, мы любим пошутить по поводу прогноза для судоходства. (Автор книги «Ожидается дождь, хорошая»[26] замечает, что некоторые даже «препираются» с программой: «По-вашему, ливни с грозами — это хорошо? Я так не считаю».) Но ведь мы подвергаем осмеянию буквально все, особенно то, что для нас наиболее свято. Например, такие вещи, как наша погода и наш прогноз для судоходства.

Светская беседа

В предыдущей главе я охарактеризовала разговор о погоде как форму «светской беседы». В принципе хваленая способность человека выражаться сложным витиеватым языком во многом развивается благодаря именно такому типу беседы, являющемуся вербальным эквивалентом выискивания вшей друг у друга или взаимного чесания спин у животных.

Правила знакомства

Светская беседа начинается с приветствия. В данном контексте необходимость обсуждения погоды отчасти продиктована тем, что приветствие и знакомство — для англичан затруднительные процедуры. Эта проблема особенно обострилась после того, как фразу «How do you do?» («Как поживаете?») перестали использовать в качестве стандартной универсальной формы приветствия. В аристократических кругах и среди представителей верхушки среднего класса приветствие «How do you do?» — в ответ на которое вы должны, словно эхо или попугай, повторить тот же самый вопрос «How do you do?»[27] — по-прежнему находится в употреблении, а вот остальные выкручиваются кто как может, никогда толком не зная, что сказать.

Вместо того чтобы глумиться над устаревшим чопорным ритуалом «How do you do?», нам следовало бы развернуть кампанию по его возрождению. Это решило бы множество проблем.

Как преодолеть неловкость

Принятые в нашем обществе церемонии приветствия и знакомства ничего, кроме неловкости и смущения, у людей не вызывают. Друзья чувствуют себя более раскованно, хотя мы зачастую не знаем, что нам делать с руками и стоит ли обняться или поцеловаться. В среде «болтливого» класса и в некоторых кругах среднего и высшего среднего класса укоренился французский обычай целовать друг друга в обе щеки, но почти во всех остальных слоях общества этот ритуал считается глупым и претенциозным, особенно когда он принимает форму «целования воздуха». Женщин, которые прибегают к такому варианту приветствия (а это делают только женщины; из мужчин «воздух целуют» разве что гомосексуалисты, да и те как бы в шутку), пренебрежительно называют «чмок-чмок». Даже в тех кругах общества, где принято обмениваться поцелуями в щеки, никто толком не знает, один или два раза следует целоваться, в результате чего случаются неловкие заминки, а то и травмоопасные ситуации, когда участники процедуры приветствия чуть ли не сталкиваются лбами, пытаясь предугадать намерения друг друга.

В деловых кругах теперь при встрече принято обмениваться рукопожатием. Вернее, рукопожатие является нормой при первой встрече. Как это ни смешно, но именно процедура знакомства, требующая соблюдения формальностей, наиболее безболезненна для ее участников. (Однако обратите внимание, что английское рукопожатие всегда неловкое, очень быстрое, происходит «на расстоянии вытянутой руки» и без сопроводительных движений свободной руки — обнимания, похлопывания по плечу и т. п., что наблюдается в менее традиционалистских культурах.)

При последующих встречах, особенно когда деловые партнеры уже лучше узнали друг друга, рукопожатие начинает походить на чрезмерный официоз, но обмен поцелуями воспринимался бы как фамильярность (или претенциозность — в зависимости от того, к какому кругу общества принадлежат участники встречи). В любом случае поцелуи между мужчинами неприемлемы, и потому мы вновь испытываем знакомое состояние конфуза, не зная, как лучше поступить. Начинаем протягивать друг другу руки и тут же их отдергиваем, либо изображаем нечто похожее на взмах. Смущенно, нерешительно пытаемся обменяться поцелуями в щеки или как-то еще вступить в физический контакт, например прикоснуться друг к другу — поскольку каждый из нас настроен дружелюбно, — но зачастую так и не доводим свои попытки до конца. Все это типично по-английски: чрезмерная церемонность, как и неуместная фамильярность, нас смущает (опять та же проблема с крайностями).

Правило неназывания имен

В ситуациях чисто светского характера трудности еще более ощутимы. В таких случаях при знакомстве не принято пожимать руки (вообще рукопожатие — символ деловых отношений); представляться по имени, как это практикуется в деловых кругах, тоже неуместно. Являясь к кому-либо на вечеринку (или в публичное заведение, где дозволено вступать в разговор с незнакомыми людьми, — скажем, у стойки бара), вы не можете сказать: «Привет, я — Джон Смит» или даже «Привет, меня зовут Джон». На самом деле единственно верной способ представиться в такой среде — это вовсе никак не представляться, а найти способ завязать разговор, например, заметить что-нибудь по поводу погоды.

Нахрапистый «американский» подход — фраза типа «Привет, я — Билл из Айовы», особенно сопровождаемая протянутой, рукой и широкой улыбкой, — англичан заставляет морщиться и ежиться. Американские туристы и гости нашей страны, с которыми я беседовала, проводя исследования для данной книги, были озадачены и обижены такой реакцией. «Никак не возьму в толк, — возмущалась одна женщина. — Вы представляетесь, называете себя по имени, а они морщатся и воротят носы, будто услышали нечто очень личное и нескромное». «Совершенно верно, — добавил ее муж. — А потом с натянутой улыбкой говорят тебе «привет», но имени специально не называют, давая тебе понять, что ты грубо попрал нормы общественного поведения. Почему, черт побери, нужно скрывать свое имя?»

Я стала объяснять, тщательно подбирая слова, что англичанин не желает знать чужих имен или называть свое до тех пор, пока не достигается определенная степень близости — например, если вы становитесь женихом его дочери. Вместо того чтобы представляться по имени, предложила я, лучше попробуйте завязать разговор, произнеся замечание с полувопросительной интонацией по поводу погоды (вечеринки, паба или всякого другого места — того, где вы находитесь). Причем ваша реплика должна быть не слишком громкой, а тон — ненавязчивым и непринужденным, не серьезным и не напряженным. Предполагаемого собеседника следует втянуть в разговор как бы невзначай. Даже если человек, с которым вы хотите познакомиться, выказывает вам расположение, представляться все равно не принято, вы должны сдержать свой порыв.

В итоге у вас, вероятно, появится возможность обменяться именами со своим собеседником, при условии, что вы не будете давить на него, хотя всегда лучше дождаться, чтобы эта инициатива исходила от вашего нового знакомого. Если оказалось, что к концу вечера, дружески общаясь довольно долго, вы так и не представились, тогда при прощании скажите: «До свидания, рад был познакомиться. Да, кстати, не расслышал… Как вас зовут?» — словно вы только теперь заметили это упущение. Ваш новый знакомый должен назваться, и после этого вы тоже наконец-то можете представиться — но как бы между прочим, будто для вас это совершенно не имеет значения: «Ну, а я Билл».

Один проницательный турист из Голландии, внимательно выслушав мое объяснение, прокомментировал: «Ну да, ясно. Это как «Алиса в Зазеркалье»: все делается наоборот». Мне не приходило в голову рекомендовать «Алису» в качестве справочника по английскому этикету, но, поразмыслив, я пришла к выводу, что это — неплохая идея.

«Приятно познакомиться»

Во время небольшого светского мероприятия, например на званом обеде, хозяин (или хозяйка) может решить проблему с неназыванием имен, представив гостей друг другу. Но моментов неловкости все равно не избежать: фраза «How do you do?» фактически вышла из употребления, адекватной замены этой приветственной формуле не найдено, и потому, когда нас представляют таким образом, мы по-прежнему не знаем, что сказать друг другу. Вопрос «How are you?» («Как дела?») — фраза, близкая по значению к «How do you do?» и тоже не воспринимающаяся как вопрос [правильный ответ на нее — «Very well, thank you» («Очень хорошо, спасибо») или «Fine, thanks» («Замечательно, спасибо»), что бы вы ни имели в виду — ваше самочувствие или душевный настрой] — неуместен при знакомстве, поскольку традиционно он может быть использован как приветствие только при встрече людей, которые уже знают друг друга. Даже притом, что вопрос «How are you?» не требует честного ответа, все равно это слишком личный вопрос, чтобы его можно было задавать при первой встрече.

Теперь, когда вам представляют кого-то, обычно принято говорить: «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться»), или «Nice to meet you» («Приятно познакомиться»), или нечто подобное. Но представителей некоторых социальных кругов — главным образом верхушку среднего класса и аристократов — такой ответ не устраивает: по их мнению, он слишком «распространенный», они считают, что все так говорят, в том числе и простолюдины. Наверно, люди, придерживающиеся такого взгляда, высказывают свою точку зрения иначе: они говорят, что «Pleased to meet you» — «неверное» выражение, и в некоторых книгах по этикету вы и в самом деле найдете подтверждение их словам. В этих книгах дается следующее объяснение: фразу «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») говорить нельзя, потому что это — очевидная ложь: при первой встрече никто не может знать, рад ли он новому знакомству. Принимая во внимание нелогичность, лживость и лицемерие английского этикета, подобная нехарактерная щепетильность представляется весьма сомнительной и вызывает недоумение.

Предубеждение против фразы «Pleased to meet you», каковы бы ни были его происхождение или двойственная логика, по-прежнему широко распространено, зачастую среди людей, которые не знают, почему им неловко произносить эту фразу. У них просто есть смутное ощущение, что это выражение в чем-то ошибочно. Но даже те, кто лишен классовых предрассудков в отношении заявления «Pleased to meet you», кто считает, что при знакомстве так говорить правильно и это учтиво, редко произносят это приветствие со звенящей уверенностью в голосе — обычно его просто бормочут скороговоркой: «Plstmtye». Возможно, люди смущаются именно потому, что они, по их собственному мнению, говорят «правильно». Церемонность вызывает смущение. И отступление от условностей вызывает смущение. Все смущает.

Правило смущения

В сущности, во всей этой путанице с представлениями и приветствиями четко прослеживается лишь одно правило: чтобы вас признали истинным англичанином, вы должны исполнять данные ритуалы плохо — держаться скованно, выказывать смущение и растерянность. Главное, чтобы все видели, что вы испытываете неловкость. Непринужденность, речистость и уверенность неуместны при знакомстве и нетипичны для англичан. Нерешительность, смятение, неумение преподнести себя, как это ни парадоксально звучит, считаются поведенческой нормой. Представляться нужно торопливо и косноязычно: имя произносится неотчетливо, нерешительно протянутая рука тут же отдергивается, в качестве приветствия звучит что-то вроде: «Еr, how, urn, plsm, er, hello?» («Э… как… мм… рдпзн… э… привет?»)

Если вы искусны в общении или приехали из страны, где аналогичные процедуры выполняются в более благоразумной, непринужденной манере (а так обстоит дело везде, кроме Великобритании), вам придется попрактиковаться, чтобы научиться изображать требуемую степень замешательства и ходульности.

Правила обмена сплетнями

После того как мы неловко представились друг другу, смущенно обменялись приветствиями и репликами о погоде, помогающими завязать разговор, мы приступаем к другим формам светской беседы. («Видите ли, всякий должен уметь сказать хоть что-то, — как заметила Элизабет, обращаясь к Дарси[28]. — Если все время молчать, это выглядит довольно странно».)

Не знакомые друг с другом люди могут почти до бесконечности обсуждать погоду или другие столь же нейтральные темы (хотя на самом деле погода — единственно безобидная тема; все остальные темы потенциально «опасны», по крайней мере в отдельных ситуациях, и связаны с определенными ограничениями относительно того, когда, где и с кем каждая из них может обсуждаться). В Англии, как и в любой другой стране, наиболее распространенной формой светской беседы в кругу друзей и приятелей является обмен сплетнями. Англичане, без сомнения, нация сплетников. Недавние исследования показали, что примерно две трети своего «разговорного» времени мы целиком посвящаем событиям, происходящим в нашем окружении: кто, что и с кем; кто «вхож», кто «не вхож» и почему; как найти выход из сложных социальных ситуаций; поведение и взаимоотношение друзей, родных и знаменитостей; наши собственные проблемы с родными, друзьями, возлюбленными, коллегами и соседями; подробности светской жизни — словом, сплетничаем[29].

Если хотите, я могу дать и более официальное определение понятия «сплетни». На мой взгляд, самая точная формулировка представлена в работе Нуна и Делбриджа[30] (1993): «Передача ценных сведений о людях из общественного окружения в процессе неформального общения».

Данное определение не охватывает все аспекты сплетничанья. Например, здесь не упоминаются знаменитости, если только в число «людей из общественного окружения» не входят также известные киноактеры и певцы, лица королевской крови и политики, что, судя по всему, маловероятно. Но, если честно, когда мы обмениваемся слухами о знаменитостях, создается впечатление, что мы относимся к ним как к членам нашей собственной социальной группы: конфликты между персонажами «мыльных опер», взаимоотношения топ-моделей, браки, карьеры и детей кинозвезд мы зачастую обсуждаем в контексте разговоров о своих семьях, друзьях и соседях. Поэтому в этом смысле я согласна с Нуном и Делбриджем.

Данное определение мне нравится еще и потому, что в нем очерчен круг людей, которые могут быть объектом сплетен, в их числе и сами сплетники. Исследователи установили, что половина времени, уходящего на сплетни, посвящена обсуждению деятельности самого рассказчика сплетен или его непосредственных слушателей, а не сторонних людей. В этом определении также объясняется оценочная природа сплетен. Хоть критика и отрицательные оценки составляют всего пять процентов от общего времени сплетен, участники разговора так или иначе постоянно высказывают свои суждения или выражают свои чувства. Англичане, как вы можете заметить, зачастую свое отношение выражают не прямо, а намеками или еще более завуалированно — интонацией, но при обсуждении того, «кто, что и с кем», мы редко ограничиваемся простой констатацией фактов.

Неприкосновенность частной жизни

Сославшись выше на данные исследований о пристрастии англичан к сплетням, я вовсе не хотела сказать, что мы сплетничаем больше, чем другие народы. Я абсолютно убеждена, что подобные исследования, проведенные в любом другом обществе, выявят, что его представители две трети своих разговоров посвящают тем же социальным темам. Исследователь, ответственный за результаты по Англии (психолог Робин Данбар), уверен, что любовь к сплетням — универсальная человеческая черта. По его мнению, развитие языка было обусловлено стремлением человека получить возможность обмениваться сплетнями[31] — найти, так сказать, замену свойственной нашим предкам-приматам «взаимной чистке», поскольку такая форма общения становилась все менее эффективной по мере увеличения численности человеческого сообщества.

На мой взгляд, сплетни занимают столь важное место в жизни англичан потому, что по натуре мы скрытные люди. Я проводила интервью и обсуждала тему сплетен с отдельными людьми и целыми группами людей разных возрастов и социального происхождения из числа своих соотечественников и пришла к выводу, что обмен сплетнями им доставляет удовольствие в силу того, что данный процесс сопряжен с некоторой долей «риска». В принципе наша болтовня безобидна (критике и отрицательным оценкам мы посвящаем лишь пять процентов «разговорного» времени), но мы, тем не менее, обсуждаем чужую частную жизнь, а значит, делаем нечто дурное и запрещенное.

И чопорные, замкнутые англичане, для которых слова «частная жизнь» — не пустой звук, особенно остро ощущают, что они «вторгаются на чужую территорию», когда обмениваются сплетнями в ходе светской беседы. Невозможно переоценить значимость понятия «частная жизнь» в английской культуре. «Частная жизнь, — указывает Джереми Паксман, — это основа основ системы организации всей страны — от критериев, на базе которых формируются законы, до домов, в которых живут англичане». А Джордж Оруэлл отмечает, что «слуху англичанина более всего ненавистно имя Ноузи Паркер»[32].

В добавление хотелось бы сказать, что несоразмерно огромное количество наших главенствующих общественных норм и установлений связано с неприкосновенностью частной жизни: нас учат не лезть не в свое дело, не проявлять любопытство, не откровенничать, не устраивать сцен, не поднимать шум, не привлекать к себе внимания и никогда «не стирать грязное белье на людях». Здесь следует отметить, что фраза «How are you?» («Как дела?») воспринимается как «настоящий» вопрос только в кругу близких друзей и родных. Во всех остальных случаях на эту приветственную фразу принято машинально отвечать: «Замечательно, спасибо», «Хорошо, спасибо», «Да не жалуюсь», «Неплохо, спасибо», — или примерно так, как бы вы себя ни чувствовали, в каком бы настроении ни пребывали. Если вы смертельно больны, можно сказать: «Ну, с учетом обстоятельств, в общем-то неплохо».

Как результат, по причине неизбежности эффекта запретного плода, мы — нация любителей «подглядывать из-за занавесок», бесконечно очарованные частной жизнью «людей из нашего общественного окружения», вторгаться в которую запрещено. Да, возможно, англичане сплетничают не больше, чем представители других культур, но из-за существующих у нас правил неприкосновенности частной жизни сплетни приобретают особенно высокую ценность. Законы спроса и предложения являются гарантией того, что для англичан сплетни — дорогой товар общественного потребления. Информация частного характера не разглашается мимоходом или за бесценок всем и каждому, а только тем, кого мы знаем и кому доверяем.

По этой причине (хотя она не единственная) иностранцы часто обвиняют англичан в холодности, замкнутости, недружелюбии и неприветливости. В большинстве других культур не считается предосудительным раскрывать свои личные данные — имя, род занятий, семейное положение, наличие детей, место проживания — или интересоваться чужими. Для англичан проявлять интерес к столь очевидно пустячной информации при знакомстве подобно удалению зуба: каждый вопрос заставляет нас морщиться и содрогаться.

Правило игры на угадывание

В Англии считается не совсем приличным, например, прямо спрашивать у кого-то «What do you do?» («Чем вы занимаетесь?»), хотя, если подумать, при знакомстве такой вопрос напрашивается сам собой, тем более что это — наиболее легкий способ завязать разговор. К сожалению, мы, англичане, щепетильны не только в отношении вопросов частной жизни. По-видимому, в нас живет некая извращенная потребность во всем усложнять себе жизнь, и потому, повинуясь этикету, мы стремимся окольными путями выяснить, чем люди зарабатывают себе на жизнь. Забавно наблюдать, к каким разным ухищрениям прибегают англичане, чтобы узнать профессию своего нового знакомого, не задавая запрещенного вопроса. На любом светском мероприятии, где многие представители среднего класса встречаются впервые, почти всегда ведется игра на угадывание, когда тот или иной человек пытается выяснить род занятий своих новых знакомых по «ключам», содержащимся в замечаниях, сделанных на самые разные темы.

Например, высказывание относительно проблем дорожного движения в определенном районе наверняка спровоцирует следующее ответное замечание: «Да, сущий кошмар. А в час пик еще хуже. Вы на работу ездите на машине?» Человек, которому адресована реплика, точно знает, что интересует собеседника, и обычно старается удовлетворить его любопытство, отвечая как на озвученный, так и на подразумеваемый вопросы. Его ответ может звучать так: «Да, но я работаю в больнице, так что мне, по крайней мере, не приходится добираться в центр города». Автор вопроса теперь может открыто высказать предположение: «О, в больнице… Так вы, значит, врач?» (Если ваш собеседник гипотетически мог бы занимать в данном учреждении разные должности, тогда в качестве первого предположения следует назвать наиболее высокую: врач, а не медсестра или работник регистратуры; адвокат, а не секретарь. Кстати, несмотря на то что на данной стадии беседы уже можно говорить прямо, предположение лучше выразить в форме утверждения с вопросительной интонацией, а не прямого вопроса.)

Всем известны правила этой игры, и, чтобы ее не затягивать, многие уже в самом начале беседы стараются «подкинуть» вспомогательные «ключи». Даже если вы робки, стесняетесь своей работы или стремитесь скрыть свой род занятий, не следует слишком затягивать этап «поиска ключей», поскольку это расценивается как грубость. Также невежливо игнорировать откровенные намеки вашего нового знакомого. Если (продолжая медицинскую тему) он или она мимоходом упомянет: «Мой кабинет неподалеку отсюда, сразу же за углом», — вы обязаны немедленно отреагировать: «Вот как? Значит, вы — терапевт?»

Когда род занятий вашего знакомого наконец-то установлен, принято — сколь бы скучной или обычной ни казалась вам эта профессия — выразить удивление. Стандартная реплика на утверждение «Да, я — врач (учитель, бухгалтер, системный администратор, секретарь и т. д.)» звучит так: «О, в самом деле?» — будто вы считаете названную профессию редкой и занимательной. Затем почти всегда наступает неловкая пауза: вы судорожно ищете уместный комментарий или вопрос относительно рода занятий вашего нового знакомого, а он (или она) пытается придумать в ответ что-нибудь скромное, шутливое и в то же время впечатляющее.

К аналогичным методам игры на угадывание англичане часто прибегают, когда хотят выяснить, где живет их новый знакомый, состоит ли в браке, в какой школе или университете учился и т. д. Некоторые прямые вопросы считаются более невежливыми, чем другие. В частности, вопрос «Где вы живете?» не столь оскорбителен, как «Чем вы занимаетесь?», хотя даже такой относительно безобидный вопрос о месте проживания желательно сформулировать в менее прямолинейной манере. Например, лучше спросить: «Вы живете неподалеку?» — или даже еще более неопределенно: «Вы приехали издалека?» Более допустимо поинтересоваться у кого-то, есть ли у него/у нее дети, чем спрашивать, состоит ли он/она в браке, поэтому первый вопрос обычно задают, чтобы окольным путем получить ответ на второй. (Многие женатые англичане не носят обручальные кольца, поэтому одинокие англичанки часто с помощью вопроса о детях пытаются выяснить их семейное положение. Однако вопрос о детях уместен лишь в соответствующем контексте; задать его «ни с того ни с сего» мужчине — значит, слишком явно дать понять, что вы «охотитесь за мужем».)

Игра на угадывание позволяет нам получить элементарные анкетные сведения о новых знакомых, но более интересные подробности о себе и о своих взаимоотношениях с другими людьми англичане, согласно правилам неприкосновенности частной жизни, могут сообщить только близким друзьям и родным. Это — информация «ограниченного пользования», которой не обмениваются со всеми без разбору. Англичане очень гордятся этой своей чертой и презрительно посмеиваются над простоватыми американцами, которые «за первые пять минут знакомства расскажут тебе и про свой развод, и про удаление матки, и про курс пройденной терапии». В этом клише заключена доля истины, но все же оно больше характеризует самих англичан и наши правила невмешательства в частную жизнь, а не американцев.

Между прочим, английские правила неприкосновенности частной жизни, особенно табу «на проявление любопытства», очень усложняют жизнь горемычным социологам, для которых постоянное любопытство — способ добывания необходимого для работы материала. Многие данные, представленные в этой книге, тоже были добыты тяжким трудом. Мне приходилось, так сказать, «выдергивать зубы», а еще чаще судорожно искать хитрые ходы и уловки, чтобы обойти правила неприкосновенности частной жизни. Тем не менее в процессе придумывания хитрых способов и применения их на практике я обнаружила несколько весьма неожиданных и интересных правил, в том числе правило удаленности.

Правило удаленности

Свои личные дела англичане обсуждают только с самыми близкими людьми, личную жизнь друзей и родных — в более широком социальном кругу, личные дела знакомых, коллег и соседей — с еще более многочисленным кругом людей, а подробности жизни общественных деятелей и знаменитостей обсуждаются почти с каждым. Это — правило удаленности. Чем «удаленнее» от тебя объект обсуждения, тем шире круг людей, с которыми ты можешь сплетничать об этом человеке.

Благодаря правилу удаленности при обмене сплетнями осуществляются важные социальные функции — социальное взаимодействие, определение общественного положения и статуса, оценка и поддержание репутации, передача социальных навыков, норм и ценностей — без вмешательства в частную жизнь людей. Что более важно, правило удаленности дает возможность любопытным антропологам формулировать свои нескромные вопросы иносказательно, не нарушая правил неприкосновенности частной жизни. Если, например, вы хотите узнать мнение англичанина по какому-то деликатному вопросу, например как он относится к супружеству, вы не спрашиваете этого человека о его собственной семейной жизни, а заводите разговор о браке кого-то постороннего, предпочтительно кого-то из знаменитостей, с которой ни один из вас лично не знаком. С теми, кого вы знаете лучше, можно обсуждать домашние неурядицы коллеги или соседа и даже приятеля или родственника. (Если среди ваших коллег и родственников нет людей, у кого не ладится семейная жизнь, их всегда можно придумать.)

Тактика взаимной откровенности

Если вы решительно настроились выяснить подробности семейной жизни или любое другое «личное дело» вашего нового знакомого, тогда вам, вероятно, придется прибегнуть к тактике взаимной откровенности. Это относительно универсальное правило: во время разговора люди почти неосознанно пытаются достичь некой степени обоюдной симметрии или баланса, так что, если вы рассказываете своему собеседнику что-то о своей «личной» жизни, тот чувствует себя обязанным, хотя бы из вежливости, сообщить вам о себе что-то столь же приватное. Постепенно вы можете еще больше сблизиться с собеседником, поделившись с ним еще чем-то сокровенным, в надежде, что он сделает не менее откровенное признание.

Однако при общении с англичанами желательно начинать с очень незначительной, пустячной откровенности, с того, что едва ли можно расценивать как «личное», причем эта подробность должна быть упомянута как бы невзначай. Затем шаг за шагом переходите все к более серьезным откровениям. Тактика взаимной откровенности — утомительный, напряженный процесс, но зачастую это единственный способ заставить англичанина «раскрыться».

Попробуйте испытать эту тактику на самых неприступных и чопорных англичанах, посмотрите, до какой степени вам удастся их разговорить, применяя описанный метод. Возможно, вам это даже понравится. Будучи англичанкой, я часто замечаю, что самой мне легче придумывать «подробности из личной жизни», чем рассказывать о себе правду. Сожалею, что приходиться бросать тень на свою профессию, признаваясь в обмане, но, если б я сочла за благо не упоминать об этих ложных сведениях, мою книгу нельзя было бы назвать исследованием, основанным на достоверных фактах.

Исключение из правил невмешательства в частную жизнь

Есть одно любопытное исключение из правил неприкосновенности частной жизни, и, хотя оно действует лишь в определенном, можно сказать, привилегированном кругу английского общества, упомянуть про него стоит, потому что оно освещает новые грани английской самобытности. Я называю это «исключением для печати»: в печати (газетах, журналах, книгах и т. д.) мы спокойно поднимаем самые разные «личные» темы, которые, скажем, с новым знакомым на какой-нибудь вечеринке постеснялись бы обсуждать. Возможно, это покажется странностью и даже извращением, но для нас более приемлемо обсуждение подробностей чьей-то личной жизни на страницах книги, в газетной или журнальной статье, чем на небольшом светском мероприятии, где аудитория гораздо меньше.

В принципе это одно из тех исключений, которые подтверждают правило неприкосновенности частной жизни. Мода на исповедальную журналистику и прочую «искреннюю» прозу, по существу, мало затрагивает поведенческие нормы повседневной жизни англичан. Журналистка может рассказывать в газетной статье миллионам читателей о своем проблемном бракоразводном процессе, о том, что у нее рак груди, несварение желудка, целлюлит и еще бог знает что, но ей не понравится, если на каком-нибудь неофициальном приеме незнакомый человек начнет выведывать у нее подробности личной жизни. В профессиональной деятельности табу на откровенность для нее не существует, но в повседневной жизни она, как и любой другой англичанин, соблюдает правила неприкосновенности частной жизни и удаленности: личные дела обсуждает лишь с близкими друзьями, а вопросы личного характера, задаваемые людьми, не принадлежащими к этому узкому кругу, воспринимает как дерзость и посягательство на ее права личности. Равно как профессиональную фотомодель, снимающуюся неглиже, не просят обнажить грудь во время семейного воскресного обеда, так и людей, которые по роду своей профессии постоянно откровенничают перед широкой аудиторией, не просят обнажать души в ходе неформального общения на неофициальных приемах.

«Исключение для печати» иногда распространяется и на другие информационные источники: телевизионные документальные фильмы, документальные радиопередачи и ток-шоу. Правда, обычно на телевидении или радио профессиональные «открыватели собственных душ» откровенничают меньше, чем в своих книгах или статьях. Например, телевизионный документальный фильм о том, как покойный Джон Даймонд[33] боролся с раком горла, оказался куда менее искренним и «личным», чем его газетные статьи и книга на эту же тему.

Иногда случается наблюдать такое странное явление: англичанин, автор весьма откровенной книги или статьи, смущается и конфузится, пряча неловкость за нервными шутками и эвфемизмами, когда ему в телестудии задают вопросы по поводу написанного им. Это я говорю не к тому, что все, кто «изливает душу» перед широкой аудиторией, сдержанны и уклончивы в подобных ситуациях, но, очевидно, существует хоть и едва заметная, но все же ощутимая разница между тем, что можно изложить на бумаге, и тем, что можно произнести вслух. И даже те, кто пренебрегает этим тонким различием и говорит свободно о своих личных делах в документальных передачах и ток-шоу, вне эфира строго придерживаются правил неприкосновенности частной жизни.

Разумеется, в Англии, как и везде, есть люди, которые готовы сделать или рассказать что угодно и где угодно, лишь бы побыть пятнадцать минут в лучах славы, посрамить кого-то или заработать денег. Но таких, кто нарушает правила неприкосновенности частной жизни (а это именно нарушение правил, а не исключение из них) в столь вульгарной манере, единицы, и все остальное население их шутовство обычно подвергает осуждению и осмеянию, а это значит, что соблюдение данных правил по-прежнему считается нормой.

Различия по половому признаку в правилах обмена сплетнями

Исследователи[34] установили, что, вопреки бытующему мнению, мужчины сплетничают столько же, сколько и женщины.

Согласно данным одного английского исследования, мужчины и женщины уделяют светскому общению, в частности обсуждению личных взаимоотношений, одинаковое количество «разговорного» времени (около 65%). В другом исследовании была выявлена незначительная разница: мужчины посвящают сплетням 55% «разговорного» времени, женщины — 67%. Поскольку спорт и досуг, как выяснилось, занимают около 10% «разговорного» времени, можно сказать, что отличие в темах женских и мужских разговоров связано именно с обсуждением футбола.

Несомненно, мужчины, как и женщины, не особенно склонны обсуждать «важные», «высокоинтеллектуальные» темы, такие как политика, работа, искусство и культура, — за исключением тех ситуаций (и это поразительное отличие), когда рядом с ними находятся женщины. Между собой они просто треплются и таким несветским темам, как работа и политика, посвящают лишь 5% «разговорного» времени. Только в смешанных компаниях, где есть женщины, на которых нужно произвести впечатление, количество времени, посвященное этим более «высокоинтеллектуальным» темам, значительно возрастает — до 15–20%.

В принципе, как было выявлено в ходе последних исследований, существует лишь одно серьезное отличие между темами мужских и женских сплетен: мужчины больше говорят о себе. Две трети общего количества времени, посвященного обсуждению общественных взаимоотношений, мужчины говорят о своих собственных взаимоотношениях, тогда как женщины говорят о себе всего лишь третью часть этого времени.

Несмотря на полученные результаты, по-прежнему широко распространено убеждение, особенно среди мужской половины населения страны, что мужчины за разговорами «решают мировые проблемы», а женщины просто сплетничают на кухне. Я беседовала на тему сплетен с отдельными людьми и целыми группами англичан и выявила следующее: большинство мужчин изначально утверждали, что они не сплетничают; женщины, напротив, охотно признавали, что сплетничают. В ходе дальнейших расспросов выяснилось, что это отличие скорее вопрос семантики, а не практики: то, что женщины с готовностью называли «сплетнями», мужчины характеризовали как «обмен информацией».

Совершенно очевидно, что англичане-мужчины считают сплетни позорным занятием и придерживаются неписаного правила: даже если вы сплетничаете, это следует называть как-то иначе. И что, пожалуй, еще более важно: ваша болтовня не должна звучать как сплетни. В ходе исследования на тему сплетен я установила, что женщины и мужчины и впрямь обмениваются сплетнями по-разному: как оказалось, женские сплетни и в самом деле звучат как сплетни. Определяющими являются три фактора: интонация, детальность и ответная реакция.

Правило интонации

Все англичанки, которых я интервьюировала, согласились, что при обмене сплетнями уместен определенный тон. Эмоциональная, быстрая речь, иногда театральный шепот, но голос при этом должен быть всегда оживленный. «Обмен сплетнями начинается примерно так [пронзительным возбужденным тоном]: «Ой, представляешь! Знаешь, да?» или «Ой, ты только послушай (быстрым настойчивым театральным шепотом)! Представляешь, что я узнала?» — объяснила мне одна женщина. Другая сказала: «Голос у вас должен быть такой, будто вы сообщаете нечто скандальное и поразительное, даже если это не так. Вы говорите: «Ты только никому ни слова. Представляешь…» — даже если ваша новость — вовсе не секрет».

Многие женщины недовольно отмечают, что мужчинам не удается найти надлежащий тон, и они пересказывают сплетни сухим невыразительным голосом, как обычную информацию. «И не скажешь, что это сплетня», — фыркнула одна женщина. Разумеется, именно такого впечатления мужчины и добиваются.

Правило деталей

Женщины также подчеркивают важность деталей при обмене сплетнями и ругают за бестолковость мужчин, утверждая, что те «никогда не знают подробностей». «Мужчины просто не указывают, что она сказала это, а он сказал то, — заявила мне одна женщина. — А что ж хорошего, если не знаешь, кто что конкретно сказал?» Другая заметила: «Женщины больше склонны к домысливанию… Они станут рассуждать, почему кто-то сделал то-то и то-то, разберут всю ситуацию по косточкам». Для женщин такой тщательный анализ возможных мотивов и причин, при котором проливается свет на все связанные с данной ситуацией факты, — важный элемент процесса обмена сплетнями, равно как и подробное обсуждение возможных последствий. Мужчины-англичане считают, что подобный «разбор по косточкам» — утомительное, ненужное и, конечно же, не мужское занятие.

Правило ответной реакции

По мнению англичанок, чтобы обмен сплетнями «состоялся», недостаточно просто оживленного тона и внимания к деталям. Еще необходима подходящая аудитория, то есть благодарные слушатели, активно реагирующие на «новости». Правило ответной реакции требует, чтобы слушатели были, по крайней мере, столь же оживлены и проявляли такой же энтузиазм, как и рассказчики. Довод приводится простой: это закон вежливости. Раз уж говорящий взял на себя труд представить информацию как нечто поразительное и скандальное, самое меньшее, что могут сделать слушатели, это реагировать надлежащим образом. По словам женщин, которых я опрашивала, мужчины просто игнорируют это правило. Они не понимают, что «вы обязаны воскликнуть: «Не может быть! В самом деле?» или «О Боже!».

Однако эти же женщины признают, что мужчине не пристало реагировать на сплетни в присущей женщинам манере, иначе его сочтут женоподобным. Даже гомосексуалисты, с которыми я беседовала, заявили, что восклицание «Не может быть! В самом деле?», произнесенное мужчиной, воспринимается как пошлость. Согласно неписаным правилам английского этикета обмена сплетнями, мужчинам дозволяется выразить потрясение или изумление, когда они слышат особенно пикантную новость, но слово или выражение, передающие его впечатление, должны быть произнесены по-мужски, с чисто мужской интонацией.

Англичане-мужчины и правило демонстрации оживленности и трех чувств

Итак, мы установили, что мужчины и женщины в процессе обмена сплетнями ведут себя по-разному. Вероятно, эти отличия и породили миф о том, что «сплетни — женское занятие». В результате в представлении большинства людей сплетни ассоциируются с восторженными интонациями, быстрой, оживленной речью и частым использованием восклицаний типа «Представляешь? Знаешь, да?» и «Не может быть! В самом деле?», но мужские разговоры, по крайней мере в Англии, очень редко на слух воспринимаются как сплетни, даже если по содержанию именно таковыми и являются. Мужчины обмениваются сплетнями так, будто говорят о «важных вещах» (автомобилях или футболе). Разумеется, именно такое впечатление они и стремятся создать.

Некоторые из этих правил и отличий по половому признаку характерны не только для англичан. Например, детальность — универсальная женская черта, ведь общепризнано, что женщины от природы более говорливы, чем мужчины. Я не удивлюсь, если подобные исследования, проведенные в Америке и, возможно, в Австралии, выявят, что и там женщины обмениваются сплетнями очень эмоционально, хотя не следует забывать, что эти страны до некоторой степени находятся под влиянием английской культуры. Зато данные исследований (не столь широкомасштабных), которые я проводила в континентальных культурах, показывают, что мужчины в этих обществах менее сдержанны и при обсуждении светских новостей демонстрируют большую оживленность. «Non! C'est pas vrai? Ah, mon Dieu!» («He может быть! В самом деле? Боже мой!») — типичная реакция француза на скандальную новость. Аналогичные восклицания я слышала от мужчин в Италии, Испании, Бельгии, Польше, Ливане и России.

Дело вовсе не в том, что мужчины к этих странах меньше заботятся о своем мужском имидже. Страх показаться женоподобным — универсальная черта мужчин. Просто в Англии (и в наших «бывших колониях») оживленный тон и экспрессивные реплики — прерогатива женщин.

Я не хочу сказать, что английский речевой этикет запрещает мужчинам выражать эмоции. Англичанам-мужчинам дозволено проявлять свои чувства, во всяком случае некоторые, а точнее, три: удивление, при условии, что оно выражается бранными восклицаниями; гнев (обычно выражается так же) и восторг/торжество (тоже выражается громкими возгласами и сквернословием). Таким образом, порой очень трудно определить, какое из трех дозволенных чувств англичанин пытается выразить.

Разговор для поддержания взаимоотношений

Разговор для поддержания взаимоотношений — еще одна форма светской беседы — также характеризуется отличиями по половому признаку: мужские разговоры такого типа по содержанию и интонационно заметно отличаются от аналогичных женских бесед, хотя некоторые из правил, лежащих в основе тех и других разговоров, отражают одни и те же базовые ценности, которые можно квалифицировать как «определяющие особенности» английской самобытности.

Женские взаимоотношения: правила взаимных комплиментов

Англичанки зачастую начинают разговор для поддержания взаимоотношений с обмена комплиментами. По существу, этот ритуал можно наблюдать почти всегда, когда собираются вместе две или более женщин. Я подслушивала разговоры женщин, расточавших друг другу комплименты в пабах, ресторанах, кофейнях и ночных клубах, на ипподромах и стадионах, в театрах, на концертах, на собраниях «Женского института» и съездах байкеров, в торговых центрах и на улицах, в автобусах и поездах, на школьных спортивных площадках, в университетских кафетериях и офисных столовых. Как выяснилось, в присутствии мужчин женщины исполняют усеченный вариант ритуала обмена комплиментами, хотя часто, чтобы довести его до конца, они удаляются в дамскую уборную (да, я ходила с ними). В чисто женских компаниях полная версия ритуала исполняется прилюдно.

Наблюдая разные варианты этого ритуала и зачастую принимая в них участие, я заметила, что обмен комплиментами происходит не беспорядочно, а по определенной схеме, в соответствии с тем, что я называю «правилом взаимных комплиментов». Эта схема следующая: разговор начинается либо с прямого комплимента типа «О, у тебя новая стрижка! Тебе идет!», либо с комплимента, сопровождающегося самокритичной репликой: «У тебя роскошные волосы, не то что у меня. Мои волосы — тусклые, мышиного цвета». Согласно правилу взаимных комплиментов, ответ на каждый из вариантов должен содержать отрицание с оттенком самоуничижения и «контркомплимент». Например: «Ну что ты! Волосы у меня ужасные. Так вьются, сил нет. Я тоже хотела бы подстричься, как ты, но у меня не та форма лица. А у тебя такие красивые скулы». На это следует возражение с еще одним самокритичным замечанием и очередной комплимент, провоцирующий очередное самоуничижительное опровержение и новый комплимент, и так далее, С помощью забавных остроумных самокритичных реплик можно повысить свой авторитет в обществе, и некоторые англичанки стараются довести до совершенства свое мастерство шутливого самоуничижения. Создается впечатление, что они соревнуются друг с другом в искусстве «прибедняться».

Разговор может перескакивать с темы на тему — волосы, обувь, бедра, профессиональные успехи, натренированность, навыки общения, победы на любовном фронте, дети, таланты, достоинства, — но схема не меняется: ни один комплимент никогда не принимается, ни одна самоуничижительная реплика не остается неопротестованной. Если похвала абсолютно справедлива и на нее нельзя ответить привычным возражением в категоричной или шутливой форме, тогда от комплимента поспешно отмахиваются, смущенно буркнув: «Спасибо, э…» — затем часто что-то сдержанно говорят в подтверждение своих заслуг, непременно делают встречный комплимент и пытаются перевести разговор на другую тему.

Когда я спрашивала англичанок, почему они не могут просто принять тот или иной комплимент, те обычно говорили про его несправедливость и зачастую пытались сделать мне ответный комплимент. В результате единственное, чего я добилась, это утвердилась во мнении, что данное правило глубоко укоренилось в сознании англичанок. Тогда я попыталась сформулировать вопрос в более общей форме. Объяснила про схемы, согласно которым, как я заметила, они выстраивают свой разговор, и спросила, как бы они отнеслись к женщине, которая просто приняла бы комплимент, никак его не прокомментировав и не ответив тем же. Все в один голос заявили, что это проявление невоспитанности, недружелюбия и заносчивости — «все равно, что хвастовство». О такой женщине скажут, что «она слишком много о себе возомнила». А одна женщина даже заявила (клянусь, это истинная правда и никто ее к тому не подталкивал): «Видите ли, это не по-английски!»

Мужские взаимоотношения: игра «у меня лучше, чем у тебя»

Ритуал обмена комплиментами — чисто английская особенность, причем он характерен исключительно для женщин. Даже трудно представить, чтобы мужчины вели подобный диалог: «Вот бы мне играть в бильярд так, как ты. Но у меня ни черта не выходит». — «Ну что ты, я плохо играю, в самом деле. Просто удачный получился удар. А вот тебе нет равных в метании дротиков в мишень!» Если такой диалог вас не удивляет, вообразите другой: «Ты так классно водишь машину. А у меня постоянно глохнет мотор, я путаю рычаги!» — «Я!? Да что ты! Я ужасный водитель, честно. Да и машина у тебя лучше, чем моя, — более скоростная и более мощная». Странно, не правда ли?

Англичане-мужчины поддерживают взаимодействие другими способами, которые на первый взгляд, судя по их основополагающим принципам, диаметрально противоположны ритуалу обмена комплиментами. Если англичанки захваливают друг друга, то мужчины-англичане, напротив, стараются принизить один другого. Их соревновательный ритуал я называю игрой «у меня лучше, чем у тебя».

В данном контексте «у меня» подразумевает все что угодно. Это может быть и марка машины, и футбольная команда, и политическая партия, и место отдыха, и сорт пива, и философская теория — тема не имеет значения. Мужчины-англичане почти любой разговор, на любую тему, способны превратить в игру «у меня лучше, чем у тебя». Однажды я целых сорок восемь минут (да, я засекла время) слушала спор, в котором одна сторона отстаивала преимущества бритвенного станка, вторая — электрической бритвы. И более «интеллектуальные» темы обсуждаются в том же ключе. Недавно на страницах литературного приложения к газете «Таймс» велась продолжительная дискуссия в письмах о Фуко — абсолютно по той же схеме, что и спор о бритье, с использованием таких же, как и в том диалоге, доводов, рассчитанных на чувства и предубеждения, а не на разум.

Правила игры «у меня лучше, чем у тебя» следующие. Вы хвалите что-то свое «у меня» (электробритву, «Манчестер Юнайтед», Фуко, немецкие машины — что угодно) или бросаете вызов вашему собеседнику, прямо или косвенно утверждающему, что его «у меня» лучше. Ваше заявление всегда будет подвергнуто сомнению или оспорено, даже если ваш собеседник (или собеседники-мужчины) в душе согласен с вами или не мог бы выдвинуть разумного возражения. Даже трудно вообразить мужской разговор для поддержания взаимоотношений, в ходе которого на реплику типа «Не пойму, зачем покупать этот японский драндулет, когда можно было бы приобрести BMW» прозвучал бы такой ответ: «Да, я совершенно с вами согласен». Это было бы немыслимое, беспрецедентное нарушение мужского этикета.

В таких спорах мужчины иногда переходят на крик, бранятся, обзывают друг друга, и тем не менее в основе игры «у меня лучше, чем у тебя» лежат благодушие, дружелюбный настрой и скрытый юмор — понимание, что несходство мнений не стоит воспринимать слишком серьезно. Сквернословие, насмешки и оскорбления дозволительны, даже ожидаемы, но хлопанье дверью в порыве гнева или любое другое проявление настоящих чувств категорически запрещено.

Суть игры — утереть сопернику нос, демонстрируя притворный гнев, притворную ярость. Сколь бы вы ни болели душой за изделие, команду, теорию или метод бритья, достоинства которых отстаиваете, свои чувства вы показывать не должны. Серьезность недопустима, горячность в споре не достойна мужчины; и то, и другое не типично для англичан и вызывает насмешку. И хотя название, которое я дала игре, предполагает хвастовство, хвастаться также запрещено. Можно превозносить до небес свою машину или бритву, политическую теорию или школу литературоведения, сторонником которых вы являетесь, и в мельчайших подробностях объяснять, почему вы их цените, но при этом не следует кичиться ни хорошим вкусом, ни образованностью. Любой намек на превосходство и высокомерие заслуживает порицания, если только вы не выказываете эти качества «с иронией», утрированно, ясно давая понять, что на самом деле вы шутите.

Также общеизвестно, что победителей в этой игре не бывает. Ни один из собеседников не уступает и не признает точку зрения своего оппонента. Мужчинам просто наскучивает спор, или они устают пререкаться и меняют тему разговора, зачастую с сожалением пожимая плечами, словно удивляются глупости своих оппонентов.

Игра «у меня лучше, чем у тебя» — исключительно мужское развлечение. Присутствие женщин может испортить им удовольствие. Женщины неверно истолковывают суть игры и пытаются привнести в разговор элемент здравомыслия. В конце концов им надоедает слушать пререкания, и они совершают нечто невообразимое — например, спрашивают спорщиков, почему те не могут просто согласиться или не согласиться. Разумеется, мужчины подобные возгласы оставляют без внимания. Раздраженным женщинам обычно трудно понять, что спорщики не могут и не хотят прийти к разумному согласию. Подобные споры сравнимы со скандированием речевок футбольными болельщиками соперничающих команд, когда одни вовсе не ждут, что другие согласятся с ними. (Кстати, я не хочу сказать, что женские разговоры для поддержания взаимоотношений — образец «любезности и деликатности». В них не столь явно, как в мужских спорах, прослеживается дух соперничества, однако у меня есть записи диалогов женщин — главным образом молодых, но из всех социальных классов, — которые состоят исключительно из обмена колкостями, причем все участницы при обращении друг к другу употребляют такие оскорбления — хоть и с явной симпатией, — как «стерва» и «сучка».)

Два типа разговоров для поддержания взаимоотношений — обмен комплиментами и игра «у меня лучше, чем у тебя» — на первый взгляд кажутся совершенно разными и, наверное, в самом деле отражают общие традиционные различия между мужчинами и женщинами. Соперничество/взаимодействие в общении — тема многих исследований в социолингвистике, проводившихся в последнее время, но и без революционных теорий о «гендерлектах»[35] ясно, что мужчины в разговоре склонны доказывать друг другу свое превосходство, а женщины стремятся установить «равенство» и найти взаимопонимание.

Тем не менее скрытые правила и система ценностей, лежащие в основе этих двух разговорных ритуалов, имеют очень важные сходные черты, помогающие лучше понять особенности английской культуры. Например, в обоих случаях не приветствуется хвастовство и поощряется юмор; в обоих случаях при общении требуется до определенной степени быть лицемером — или, по крайней мере, скрывать свои истинные чувства или мнение (при обмене комплиментами принято имитировать восторг, в игре «у меня лучше, чем у тебя» — поддельную беспечность); в обоих случаях этикет торжествует над истиной и здравым смыслом.

И наконец… правило долгого прощания

Мы начали главу о светской беседе с раздела о формах приветствия, поэтому резонно было бы ее завершить разделом о формах прощания. Мне очень бы хотелось закончить данный раздел на оптимистичной ноте и сказать, что при расставании англичане ведут себя гораздо лучше, чем в первые минуты встречи, но на самом деле при прощании мы также конфузимся, смущаемся и теряемся, как и при встрече. Никто не имеет четкого представления о том, что ему делать и говорить, и в результате мы так же, как и при приветствии, протягиваем руки для рукопожатия и тут же их отдергиваем, неловко соприкасаемся щеками и умолкаем на полуслове. Единственное, что отличает процесс расставания от процесса знакомства/приветствия, — это продолжительность процедуры. Если в первые минуты встречи мы проявляем торопливость, стремясь как можно скорее побороть неловкость, то наши прощания, словно мы вознамерились наверстать упущенное, зачастую утомительно продолжительны.

Очень часто начало процедуры расставания проходит в неприличной спешке (хотя эта суета — всего лишь видимость), поскольку никто не хочет уходить последним из страха «злоупотребить гостеприимством», что считается серьезным нарушением правил неприкосновенности частной жизни. Так, едва кто-то — пара или семья — собирается уходить, ссылаясь на пробки на дорогах, приходящую няню, которую следует отпустить, или поздний час, все остальные тут же смотрят на часы, с удивленными восклицаниями вскидывают брови и, хватаясь за пальто и сумки, начинают «предварительно» прощаться. [Фраза «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») в качестве приветствия многих не устраивает, но, прощаясь с людьми, которым вас недавно представили — даже если вы обменялись всего лишь парой слов при знакомстве, — уместно сказать: «It was nice to meet you» («Было приятно познакомиться»). ] Отправляясь в гости к англичанам, будьте готовы к тому, что вам не удастся уйти сразу же, как только вы возвестили о своем намерении удалиться: церемония прощания продлится не меньше десяти минут, а то и все пятнадцать или двадцать.

У Дадли Мура[36] есть музыкальная зарисовка — пародия на произведения наиболее ярких самовлюбленных композиторов-романтиков, — которую он исполняет на фортепиано как нескончаемый финал: да-да-ДУМ переходит в трель, ведущую к еще одной торжественной концовке (дидли-дидли-дум-ДУМ-ДА-ДУМ), за которой следуют новые «финальные» аккорды (ДА-ДА-ДУМ), потом еще и еще и так далее.

Эта пьеса всегда напоминает мне группу типичных англичан, пытающих расстаться друг с другом. Только вы подумали, что все прощальные слова наконец-то сказаны, как кто-то непременно возобновляет церемонию, снова произнося: «Что ж, до встречи, значит…» — что провоцирует новую серию прощальных фраз: «Да, непременно… Э-э… До свидания…», «Пока», «Еще раз спасибо», «Все было здорово», «Да что ты, пустяки. До свидания», «Ну, тогда прощайте…», «Да, пора… А то пока доберемся…», «Ну все, идите, а то замерзнете», «Да нет, ничего…», «Что ж, до свидания…». Потом кто-нибудь скажет: «В следующий раз мы вас ждем у себя…» или «Ладно, тогда завтра я свяжусь с тобой по электронке…» — и вновь пошло-поехало.

Гостям не терпится уехать, хозяева топчутся на пороге, только и мечтая о том, чтобы закрыть дверь, но ни те, ни другие даже намекнуть не смеют о своих желаниях (это было бы крайне невежливо) и из кожи вон лезут, всячески стараясь показать, насколько им жаль расставаться. Даже когда все уже десять раз попрощались, гости, рассевшись по машинам, опускают боковые стекла и обмениваются с хозяевами еще несколькими прощальными фразами. Когда автомобили трогаются с места, отъезжающие и провожающие жестами изображают телефон, обещая поддерживать связь. Потом все долго машут друг другу, пока машины не скроются из виду. По завершении церемонии затянувшегося прощания мы все вздыхаем с облегчением.

Очень часто потом мы тут же начинаем ворчать по поводу людей, с которыми мгновение назад никак не хотели расставаться. «Боже, я думала, они никогда не уедут!», «Джонсы очень милые люди, но она все-таки немного зануда…» Даже если мы получили огромное удовольствие от встречи, после долгой церемонии прощания наши одобрительные комментарии перемежаются причитаниями: ох, как поздно уже, да как мы устали, да как хочется выпить чашку чая/чего-нибудь крепкого — и как здорово вновь остаться одним в своем доме (или отправиться к себе домой спать).

И все же, если по какой-то причине прощание вышло коротким, нам становится как-то не по себе. Мы испытываем неудовлетворенность, а также чувство вины, будто нарушили правило этикета, либо обиду на гостей за то, что они слишком быстро попрощались. Возможно, мы даже толком и не осознаем, что было нарушено какое-то правило, но нас гложет смутное чувство незавершенности: мы понимаем, что ритуал прощания не был совершен «должным образом». Чтобы уберечь своих детей от подобных недоразумений, англичане начинают приучать их к этикету долгого прощания с самого раннего возраста: «Ну же, попрощайся с бабушкой»; «А что мы должны сказать? Мы должны сказать: спасибо, бабушка!»; «И с тетей Джейн попрощайся»; «Нет, скажи до свидания КАК ПОЛАГАЕТСЯ!»; «И с Пушком попрощайся»; «Все, мы поехали, скажи до свидания еще раз»; «Ну же, помаши на прощание!»[37].

Англичане этот ритуал часто называют не saying goodbye («прощание»), a saying our goodbyes («прощания»). Например: «I can't come to the station, so we'll say our goodbyes here» («Я не могу приехать на вокзал, поэтому попрощаемся здесь» [буквально: «Скажем наши «до свидания» здесь»]). По этому поводу я беседовала с одним американцем, и тот сказал: «Знаешь, первый раз услышав это выражение, я как-то даже не обратил внимания на множественное число. А может, подумал — это потому, что каждый из расстающихся говорит «до свидания». Теперь я знаю, что оно означает МНОГО «до свиданий».

Правила английского юмора, или юмор — всему голова

Этот заголовок (Humour rules) можно интерпретировать в прямом смысле, как «правила английского юмора», и как лозунг «Юмор — всему голова». Последнее толкование более точно, поскольку любой разговор англичан всегда окрашен юмором. Непременность его присутствия в разговоре — самое важное и примечательное правило относительно английского юмора. Юмор правит. Юмор управляет. Юмор вездесущ и всесилен. Я даже не собиралась посвящать юмору отдельную главу, потому что знала: юмор, как и классовость, пропитывает все сферы жизни и культуры англичан и будет постоянно, в разных контекстах возникать — что вполне естественно — на страницах данной книги. Так оно и получилось. Только вся беда в том, что английский юмор — слишком распространенное явление в нашем обществе, и, чтобы передать его роль и значение, мне пришлось бы упоминать о нем в каждом абзаце, что для читателя, наверно, было бы утомительно. Поэтому я в конце концов решила написать о юморе отдельную главу.

Английское чувство юмора — притча во языцех, кто только об этом не разглагольствует, включая и многочисленных патриотов, стремящихся доказать, что наше чувство юмора — это нечто уникальное, небывалое и неизвестное у других народов. Многие англичане, похоже, уверены, что нам даровано исключительное право если и не на сам юмор, то по крайней мере на некоторые его «типы», самые «престижные» — остроумие и, главное, иронию. Возможно, английский юмор и впрямь особенный, но я в ходе исследований пришла к выводу, что его главная «характерная черта» — ценность, которую мы ему придаем, центральное место, которое занимает юмор в английской культуре и системе социальных отношений.

В других культурах юмору отводится «время и место»; это особый, отдельный вид разговора. А в диалогах англичан, о чем бы мы ни беседовали, всегда чувствуется скрытый юмор. Даже приветствуя кого-то или обсуждая погоду, мы ухитряемся превратить свои слова в своеобразную шутку. Почти никогда разговоры англичан не обходятся без подтрунивания, поддразнивания, иронии, уничижительных замечаний, шутливого самобичевания, насмешек или просто глупых высказываний. Мы генетически запрограммированы на юмор, настроены на него «по умолчанию», если хотите, и не можем произвольно включить или отключить эту опцию. Для англичан правила юмора равносильны законам природы: мы подчиняемся им автоматически, неосознанно, как закону всемирного тяготения.

Как важно не быть серьезным

В Англии в основе всех форм светского общения лежит скрытое правило, согласно которому запрещено проявлять «излишнюю серьезность». Пусть мы не обладаем исключительным правом на юмор, и даже на иронию, но англичане, как никакой другой народ, остро чувствуют разницу между «серьезным» и «выспренним», между «искренностью» и «пылкостью».

Эти различия существенны для понимания английской самобытности. Я не могу на словах провести четкую грань между этими понятиями, но, если вы не способны уловить эти ключевые нюансы, вам никогда не удастся понять англичан. Даже если вы в совершенстве владеете английским языком, вы все равно никогда не будете чувствовать себя уверенно в разговоре с англичанами. Пусть ваш английский безупречен, но ваша поведенческая «грамматика» будет полна вопиющих ошибок.

Как только вы научитесь чувствовать эти различия, правило «Как важно не быть серьезным» больше не будет для вас загадкой. Серьезность приемлема, выспренность недопустима. Искренность дозволена, пылкость строго запрещена. Напыщенность, важничанье — вне закона. Серьезные вопросы можно обсуждать серьезно, но никто не должен воспринимать слишком серьезно самого себя. Способность посмеяться над собой, пусть это даже проявляется в форме высокомерия, — одна из самых привлекательных особенностей англичан. (Во всяком случае, я надеюсь, что права в своем суждении: если я переоценила нашу способность смеяться над самими собой, моя книга будет крайне непопулярна.)

Например, напускная, бьющая через край пылкость и помпезная выспренность, свойственные почти всем американским политикам, не найдут понимания у англичан. Мы наблюдаем их выступления в программах теленовостей с отстраненной снисходительностью, изумляясь легковерности ликующих толп, покупающихся на подобную высокопарную чушь. Иногда речи американских политиков пробуждают в нас не презрительную насмешливость, а неловкость: нам трудно понять, как они решаются произносить постыдные банальности таким смехотворно пафосным тоном. Разумеется, мы предполагаем, что политикам положено говорить банальности — наши в этом отношении от американских не отличаются, — но нас поражает и заставляет морщиться их убежденный тон. То же самое можно сказать и про излишне сентиментальные, слезливые речи американских актеров на церемониях вручения премии «Оскар» и других кинопремий, на которые английские телезрители все как один реагируют одинаково: «Меня сейчас стошнит». Редко увидишь, чтобы кто-то из получивших «Оскар» англичан позволил себе расчувствоваться на публике; их речи обычно коротки, полны достоинства или самоуничижительного юмора, и все равно при этом они всегда испытывают неловкость и смущаются. Любой английский актер, посмевший нарушить эти неписаные правила, будет подвергнут осмеянию и назван «душкой».

Разумеется, не только американцы становятся объектом наших циничных нападок, хотя янки больше, чем другие, дают поводов для критики. С таким же неприятием и презрением мы воспринимаем сентиментальный патриотизм вождей и напыщенную серьезность писателей, художников, артистов, музыкантов, ученых мужей и других общественных деятелей всех национальностей, ведь англичане за двадцать шагов чуют малейший намек на важничанье, они способны уловить его даже на зернистом изображении телеэкрана или в иностранной речи, которую совсем не понимают.

Ой, да будет тебе! (Oh, Come off it!)

Существующий в Англии негласный запрет на излишнюю серьезность и особенно на важничанье означает, что нашим политикам и прочим общественным деятелям приходится ох как нелегко. Наблюдательная английская публика не прощает нарушения этих правил на своей родной земле, и стоит оратору допустить малейшую оплошность, чуть-чуть переусердствовать, переступив невидимую грань, отделяющую искренность от пылкости, это будет мгновенно замечено, раскритиковано, и в его адрес полетят презрительные крики: «Ой, да будет тебе!»

В повседневном общении мы так же строги друг к другу, как и к нашим знаменитостям. В принципе, если бы сказали, что каждая страна или культура должна иметь свой девиз, для Англии я предложила бы выбрать фразу «Ой, да будет тебе!» («Oh, come off it!»). Джереми Паксман ратует за девиз «Я знаю свои права» («I know my rights») — на самом деле он не оперирует понятием «девиз», но на саму эту фразу ссылается постоянно, он даже включил ее (единственную из подобных фраз) в свой личный список определяющих особенностей английской самобытности. Я принимаю его точку зрения: во фразе «Я знаю свои права» нашли полное отражение присущие англичанам непримиримый индивидуализм и сильно развитое чувство справедливости — исключительно английское сочетание качеств. Однако, на мой взгляд, пассивный цинизм, заключенный во фразе «Ой, да будет тебе!», более точно характеризует психологию англичан, чем воинствующий активизм фразы «Я знаю свои права». Возможно, поэтому, как кто-то однажды заметил, у англичан не бывает революций, их заменяет сатира.

Разумеется, были отдельные храбрецы, боровшиеся за права и свободы, которыми мы теперь обладаем, но большинство простых англичан ныне принимают это как должное, предпочитая со стороны иронизировать и насмехаться над любой деятельностью в защиту и поддержку этих завоеваний. Многие даже не берут на себя труд принять участие в выборах в органы власти, а ученые мужи и лица, проводящие опросы общественного мнения, тем временем никак не могут договориться, цинизм или апатия — более вероятно, что и то, и другое — являются причиной столь постыдно низкой явки избирателей. Большинство же из тех, кто голосует, к самим выборам относятся так же скептически, действуя по принципу: выбирай «лучшее из худшего» или «меньшее из двух зол». Среди них вы не увидите людей с горящими глазами, убежденных, что партия, которой они отдали предпочтение, изменит мир к лучшему. Это мое суждение наверняка будет встречено привычным «Ой, да будет тебе!».

Молодежь и те, кто восприимчив к лингвистическим изыскам, возможно, вместо фразы «Ой, да будет тебе!» иронично заметят: «Ну да, конечно!» («Yeah, right!») — но смысл от этого не изменится. Равно как нет смысловых различий между последней сленговой новинкой up themselves и более традиционным full of themselves (оба выражения можно перевести на русский язык как «распирает от собственной важности». — Примеч. пер.), применяемых в отношении людей, нарушающих правило «Как важно не быть серьезным». Возможно, к тому времени, когда вы прочтете это, данные выражения уже вытеснят другие, но скрытые правила и ценности глубоко укоренились в сознании англичан и останутся неизменными.

Правила английской иронии

Англичанам несвойственно хвастаться своим патриотизмом. По сути, и проявление патриотизма, и хвастовство считаются заслуживающими порицания качествами, поэтому сочетание этих двух пороков вдвойне постыдно. Но из данного правила есть одно исключение: мы испытываем патриотическую гордость за наше чувство юмора, и особенно за виртуозное умение иронизировать. Бытует мнение, что у англичан, в сравнении с другими народами, более тонкое, более развитое чувство юмора и что другие народы мыслят прозаически и не способны ни понять, ни оценить иронию. Такое суждение высказывали почти все англичане, которых я интервьюировала, и многие иностранцы, как ни странно, с ними покорно соглашались.

И хотя мы убедили себя и многих других в превосходстве нашего чувства юмора, лично я, как я уже отмечала, в том совсем не убеждена. Юмор — явление всеобщее, а ирония — универсальный важнейший элемент юмора, поэтому ни одна культура не может монополизировать право на нее. Данные моих исследований предполагают, что в случае с иронией это опять-таки вопрос степени — вопрос количества, а не качества. Именно вездесущность иронии и то значение, которое мы ей придаем, делают английский юмор уникальным. Ирония — не пикантная приправа, а основной ингредиент в английском юморе. Ирония — всему голова. По словам одного проницательного наблюдателя[38], англичане «рождаются в иронии. Мы выплываем в ней из чрева матери. Это — амниотическая жидкость… Мы шутим не шутя. Волнуемся не волнуясь. Серьезны не всерьез».

Следует сказать, что многих иностранцев, с которыми я беседовала, эта особенность англичан приводит в замешательство, а не забавляет. «С англичанами вся беда в том, — пожаловался мне один американский бизнесмен, — что невозможно уловить, когда они шутят, никогда не знаешь, всерьез они говорят или нет». Его коллега из Голландии, хмурясь, поразмыслила с минуту и затем нерешительно заключила: «По-моему, они в основном шутят, да?»

В общем-то, она была права. И мне вдруг стало жаль их обоих. Из разговоров с иностранцами я выяснила, что пристрастие англичан к иронизированию создает больше проблем для тех, кто приезжает в Англию по делам, чем для туристов и других любителей развлечений. Д. Б. Пристли[39] отмечал: «Климат, в котором живем мы, англичане, благоприятствует юмору. Зачастую сплошной туман, и очень редко бывает по-настоящему ясно».

«Любовь к иронии» он помещает на верхнюю строчку своего списка составляющих английского юмора. Наша благоприятствующая юмору окружающая среда очень хорошо подходит тем, кто приезжает к нам на отдых, но, когда вы обсуждаете условия сделки на сотни тысяч долларов, как мои злополучные собеседники, которых я цитировала выше, этот неясный, пропитанный иронией культурный климат становится помехой[40].

Те, кто пытается акклиматизироваться в этой атмосфере, должны помнить, что ирония — ее неотъемлемый атрибут: как и юмор в целом, ирония — постоянный, заданный, стандартный элемент повседневного общения. Пусть англичане не всегда шутят, но они всегда готовы к восприятию юмора. Мы не всегда говорим не то, что имеем в виду, но мы всегда готовы отреагировать на иронию. Задавая кому-то прямой вопрос: «Как дети?», — мы в равной степени готовы и к прямому ответу («Хорошо, спасибо»), и к ироничному («О, они просто чудо — очаровательны, услужливы, аккуратны, прилежны…»). На что обычно слышим: «Ну-ну. Веселый, значит, выдался денек, да?»

Правило преуменьшения

Я включила этот раздел в главу об иронии, потому что преуменьшение — это форма иронии, а не отдельный, самостоятельный вид юмора. Это также очень английский тип иронии: правило преуменьшения — близкий родственник правил «Как важно не быть серьезным», «Ой, да будет тебе!» и различных правил сдержанности и умеренности, регулирующих наши повседневные социальные взаимоотношения. Разумеется, преуменьшение ни в коей мере не является исключительно английской формой юмора: опять мы говорим здесь скорее о количестве, чем о качестве. Джордж Майкс отмечает, что преуменьшение — «не просто отличительная черта английского чувства юмора; это образ жизни». Англичане по праву славятся своим умением использовать преуменьшение. И дело вовсе не в том, что мы изобрели этот способ иронии или владеем им лучше других, просто мы применяем его очень часто. (Ну, возможно, мы и впрямь делаем это чуть лучше других — но именно потому, что у нас больше практики.)

В общем-то, наша склонность к преуменьшению вполне объяснима. Причина тому — строгий запрет на выказывание чрезмерной серьезности, сентиментальности, хвастовства и своих переживаний. Опасаясь показаться чересчур пафосными, эмоциональными или пылкими, мы впадаем в другую крайность — демонстрируем сухость и безразличие. Согласно правилу преуменьшения, изнурительную хроническую болезнь мы называем «досадной неприятностью»; о пережитом страшном происшествии говорим: «Ну, это не совсем то, что я бы для себя выбрал»; при виде захватывающей дух красоты констатируем: «Довольно мило»; о великолепном представлении или выдающемся достижении отзываемся: «Неплохо». Акт гнусной жестокости в нашей интерпретации — «не очень дружественный поступок», непростительно глупое суждение — «не очень умная оценка». Мы говорим: в Антарктиде «довольно холодно», в Сахаре «несколько жарковато на мой вкус»; выдающийся человек или потрясающее событие, которые в других культурах были бы оценены в превосходных степенях, у нас получат лишь один эпитет — nice («славный/чудный/милый» и т. п.) или, если мы хотим выразить одобрение в более красноречивой форме, — very nice («очень славный» и т. п.).

Незачем говорить, что склонность англичан к преуменьшению — еще одна черта, которая многих иностранцев озадачивает и приводит в ярость (или, как мы, англичане, говорим, «несколько смущает»), «Ни черта не понимаю! — возмущался один из иностранцев, которых я опрашивала в ходе исследования. — И это считается смешным? Если смешно, тогда почему они не смеются — или по крайней мере не улыбнутся? Или хоть как-то отреагируют. Как, черт побери, можно узнать, что «неплохо» означает «великолепно» или просто «хорошо»? Как они сами друг друга понимают — тайные знаки подают или еще что? Почему не могут прямо сказать то, что имеют в виду?»

В этом проблема с английским юмором. В большинстве случаев английский юмор, особенно когда используется преуменьшение, не очень смешной, по крайней мере, не настолько смешной, чтобы вызвать громкий смех, и, вне сомнения, понятен не всем народам. Даже сами англичане, которые понимают его, не реагируют на преуменьшение безудержным хохотом. В лучшем случае сказанная к месту изящная преуменьшительная фраза вызовет лишь усмешку. С другой стороны, в этом как раз и вся суть преуменьшения: оно забавно, но только в качестве недомолвки. Это — юмор, но юмор сдержанный, изощренный, тонкий.

Даже иностранцы, способные оценить английский скрытый юмор и находящие его забавным, испытывают значительные трудности, пытаясь шутить так же, как англичане. Отец рассказывал мне о своих приятелях-итальянцах, больших приверженцах всего английского, которые во всем стараются походить на англичан, — они говорят на безупречном английском, одеваются по-английски, даже развили в себе вкус к английской кухне. Но при этом итальянцы сетуют, что никак не могут освоить правило английского преуменьшения, поэтому постоянно обращаются к отцу за советами. Однажды один из них описывал, горячо и пространно, свой визит в местный ресторан, где его накормили отвратительной пищей: еда была несъедобная, само заведение омерзительно грязное, официанты — сущие грубияны и т. д. и т. п. «В общем, не стоит туда ходить, да?» — прокомментировал мой отец, когда его приятель закончил свою тираду. «ВОТ ВИДИШЬ? — вскричал тот. — Вот оно! Как ты это делаешь? Как у тебя так получается? Откуда ты знаешь, что нужно так сказать?» — «Не знаю, — извиняющимся тоном отвечал отец. — Не могу объяснить. Мы просто так говорим. У нас это получается само собой».

В этом еще одна проблема с английским юмором: преуменьшение обусловлено правилом, но это правило в четвертом подразумеваемом значении понятия «нормальное или обычное положение вещей» — мы подчиняемся ему неосознанно, оно впечатано в наше сознание. Нас не учат использовать способ преуменьшения, мы усваиваем его постепенно. Фразы-преуменьшения слетают с наших уст «естественным образом», потому что правило преуменьшения — это элемент английской культуры, составляющая психологии англичан.

Правило преуменьшения трудно для понимания иностранцев еще и потому, что оно, по сути, является насмешкой над нашими неписаными правилами английского юмора.

Характеризуя свои тяжелые, болезненные переживания как «неприятность», мы признаем правила иронии и табу на излишнюю серьезность, но в то же время мы насмехаемся над тем, что сами, как это ни абсурдно, покорно соблюдаем эти законы. Мы демонстрируем сдержанность, но в столь преувеличенной манере, что тоже (тихо) посмеиваемся над своим поведением. Мы пародируем сами себя. Каждое преуменьшение — это личная насмешка над правилами английской самобытности.

Правило самоуничижения

Как и склонность англичан к преуменьшению, наше пристрастие к самоуничижению можно рассматривать как форму иронии. Обычно, это вовсе не проявление подлинной скромности; мы просто говорим противоположное тому, что имеем в виду, или — по крайней мере — противоположное тому, что, по нашему замыслу, люди должны понять.

О скромности англичан еще не раз будет говориться в данной книге, поэтому мне следует прямо сейчас объяснить, что я подразумеваю под этим понятием. Говоря о «правилах скромности», я совершенно не имею в виду, что англичане от природы более скромны и благопристойны, чем другие народы, — я веду речь о строгих правилах, предписывающих англичанам демонстрировать скромность. В числе этих правил есть как «запретительные», порицающие хвастовство и важничанье в любой форме, так и «разрешительные», поощряющие самоуничижение и самоиронию. Само обилие этих неписаных правил уже предполагает, что англичанам несвойственна природная или врожденная скромность. В лучшем случае можно сказать, что мы придаем большое значение скромности, что мы стремимся быть скромными. На самом деле мы обычно проявляем ложную скромность — или, выражаясь более снисходительно, ироничную.

И в этом заключен юмор. Но мы опять-таки говорим не о таком смешном, что вызывает громкий хохот: английский юмор самоуничижения, как и юмор, содержащийся во фразах-преуменьшениях, это скрытый юмор, зачастую почти неуловимый — и непонятный тем, кто не знаком с английскими правилами скромности.

В качестве примера я приведу весьма характерный случай. Мой жених — нейрохирург. Когда мы познакомились, я поинтересовалась, что побудило его выбрать эту профессию. «Ну, хм, — отвечал он, — я изучал философию, политику и экономику в Оксфорде, а потом понял, что мне это не по плечу, и подумал… э-з… что лучше заняться чем-то менее трудным». Я рассмеялась, но потом, как он, должно быть, и ожидал, заметила, что нейрохирургию вряд ли можно назвать легким занятием, тем самым предоставив ему новую возможность для самоуничижения. «Ну что ты, моя профессия совсем не требует большого ума, как это принято считать; честно говоря, это в какой-то степени работа наугад. Как слесарно-водопроводное дело, правда, прокладка труб под микроскопом. Но, пожалуй, слесарно-водопроводные работы требуют большей точности». Позже выяснилось, как он, вероятно, и предвидел, что Оксфорд отнюдь не был ему «не по плечу»: при поступлении в университет ему была назначена стипендия, и он окончил его с отличием. «Я был ужасным зубрилой», — объяснил он.

Что ж, разве мой жених вел себя по-настоящему скромно? Нет. Но и его шутливые самоуничижительные ответы тоже нельзя расценивать как умышленное, расчетливое проявление «ложной» скромности. Он просто играл по правилам, иронизируя — потому что так у нас заведено — над своими успехами, хвалиться которыми в открытую ему было неловко. А именно в этом и есть смысл умаления собственного достоинства. В самоуничижении моего жениха не было ничего необычного или примечательного: он просто вел себя по-английски. Мы все так поступаем, постоянно; у нас это получается само собой. Даже у тех из нас, у кого менее престижные дипломы и не столь впечатляющие достижения. Мне повезло — многие просто не знают, кто такие антропологи, а те, кто имеет представление, обычно рассматривают нас как низшую форму научной жизни. Поэтому я меньше рискую показаться хвастливой, когда меня спрашивают о моей работе. И все же, чтобы избежать подозрений в том, что я интеллектуалка или человек семи пядей во лбу, я на всякий случай быстро поясняю тем, кто не знаком с данным термином, что это «просто красивое словечко, которым называют любопытных», а ученым говорю, что я «всего лишь поп-антрополог» и не имею никакого отношения к настоящим, бесстрашным «исследователям глиняных лачуг».

В общении между собой англичане друг друга прекрасно понимают. Всем известно, что, умаляя собственное достоинство, мы подразумеваем противоположное, и это производит должное впечатление: мы высоко ценим человека, который принижает себя, — и за достигнутые им успехи, и за нежелание распространяться о них. (Даже в моем случае, когда мои ответы о работе едва ли можно расценивать как самоуничижение — что, в общем-то, как это ни печально, соответствует истине, — люди зачастую ошибочно полагают, что я, вероятно, занимаюсь чем-то менее тривиальным.) Проблемы возникают, когда англичане пытаются следовать этому правилу в разговоре с представителями других культур, которые не понимают наших традиций, не способны оценить иронию и, к несчастью, склонны принимать наши самоуничижительные заявления за чистую монету. Мы по привычке скромничаем, а несведущие иностранцы верят нам на слово и не выражают восхищения нашими «незначительными» достижениями. И никто из нас не может повернуться и сказать: «Нет, подождите, вам следует скептически улыбнуться, давая понять, что вы раскусили мой трюк и прекрасно сознаете, что я шучу, умаляя собственные достоинства, и вы не верите ни единому моему слову и высоко оценили мои способности и мою скромность». Иностранцы не знают, что в Англии это установленный ответ на обусловленное нашими традициями самоуничижение. Они не догадываются, что мы ведем сложную игру, и не поддаются на провокацию. В результате наш блеф оборачивается против нас же самих. И, честно говоря, поделом нам за нашу глупость.

Юмор и комедия

Поскольку эти два понятия часто смешивают и воспринимают как единое целое, стоит указать, что здесь я веду речь исключительно о правилах английского юмора, а не о канонах английской комедии. То есть я рассматриваю юмор в повседневной жизни, в повседневном общении, а не в комическом романе, пьесе, фильме, поэзии, скетче, комиксе или на эстраде. Чтобы осветить тему юмора в искусстве, нужно написать еще одну книгу, причем ее автор должен обладать гораздо более глубокими познаниями в этой сфере, чем я.

Как я уже отмечала, я не эксперт в данной области, но мне кажется очевидным, что английская комедия сформировалась и развивается под влиянием повседневного английского юмора и некоторых других «правил английской самобытности», сформулированных в других главах, в частности правила смущения (большинство английских комедий, по сути, о смущении). Английская комедия, что ожидаемо, подчиняется правилам английского юмора и также играет важную социальную роль в их распространении и закреплении в сознании общества. Почти во всех лучших английских комедиях мы смеемся сами над собой.

Я не утверждаю, что английская комедия во всех отношениях лучше, чем произведения этого жанра у других народов, но тот факт, что мы не отводим юмору отдельное «время и место», что англичане мыслят категориями юмора, означает, что английским писателям, художникам и артистам комического жанра приходится очень стараться, чтобы заставить нас смеяться. Они должны создавать нечто превосходящее тот юмор, который присутствует во всех аспектах наших повседневных взаимоотношений. Если у англичан «хорошее чувство юмора», это не значит, что нас легко рассмешить. Напротив: наше тонкое, отточенное чувство юмора и пропитанная иронией культура являются залогом того, что вызвать у нас смех гораздо труднее, чем у большинства других народов. Способствует ли это как-то престижу английской комедии? Может, да, может, нет. Но это определенно способствует появлению огромнейшего количества комедийных произведений — хороших, плохих и посредственных. Если англичане не смеются, то вовсе не потому, что у нас мало плодовитых юмористов.

Я говорю это с искренней симпатией, ведь, если честно, та антропология, которой я занимаюсь, недалеко отстоит от эстрадного разговорного жанра — по крайней мере, от таких номеров, в которых содержится много шуток, начинающихся словами: «А вы замечали, что люди всегда?..» Лучшие эстрадные комики вслед за этим непременно высказывают в лаконичной остроумной форме тонкое наблюдение относительно поведения людей и социальных отношений в обществе. Социологи вроде меня очень стараются делать то же самое, но между нами и комиками есть разница: последние должны попасть в самую точку. Если их наблюдения звучат «неправдоподобно» или «не задевают чувств», публика не станет смеяться, а если подобное случается часто, они не заработают себе на жизнь. Социологи же могут годами нести полную чушь и при этом исправно платить по закладным. Но лучшие из социологов порой почти не уступают эстрадным комикам в проницательности и остроумии.

Юмор и классы

В других главах данной книги я подробно рассматриваю классовые различия в контексте применения и соблюдения определенных правил, но в этой главе, как вы, возможно, заметили, о классах нет ни слова. Это потому, что «руководящий принцип» английского юмора — бесклассовость. Табу на излишнюю серьезность, правила английской иронии, преуменьшения и самоуничижения укоренились во всех слоях общества. Нет такого правила общественного поведения, которое действовало бы повсеместно, но правилам английского юмора подчиняются (пусть и неосознанно) все англичане без исключения. Любое их нарушение — в какой бы классовой среде это ни происходило — мгновенно замечается, подвергается порицанию и осмеянию.

Однако, несмотря на то что правила английского юмора имеют бесклассовую природу, повседневный английский юмор тесно связан с классовыми проблемами. Впрочем, это неудивительно, ведь мы, англичане, помешаны на классовости и склонны все, что имеет какое-либо отношение к этому понятию, превращать в объект шуток. Мы смеемся над привычками и недостатками, свойственными представителям того или иного класса, высмеиваем стремления и глупые ошибки выскочек и честолюбцев и мягко подшучиваем над нашей классовой системой.

Классовые нормы культуры речи

Нельзя говорить об английском речевом этикете, не упоминая классы, потому что любой англичанин, стоит ему заговорить, мгновенно обнаруживает свою принадлежность к тому или иному классу. Возможно, это в какой-то степени справедливо и и отношении других народов, но наиболее часто цитируемые комментарии на данную тему принадлежат англичанам — от Бена Джонсона, заявлявшего: «Наиболее ярко характеризует человека язык. Говори, чтоб я понял, кто ты такой», — до Джорджа Бернарда Шоу, высказывания которого имели более выраженную классовую направленность: «Едва кто-то из англичан открывает рот, как у другого англичанина тотчас же просыпается либо ненависть к нему, либо презрение». Нам нравится думать, что в последнее время мы менее подвержены классовым предрассудкам, но наблюдение Шоу и поныне не утратило актуальности. Все англичане, признают они это или нет, имеют нечто вроде встроенного компьютера глобальной системы социального позиционирования, который определяет положение человека на карте классовой иерархии, едва тот начинает говорить.

Существует два фактора, помогающих определить это положение: лексика и произношение — слова, которые мы употребляем, и манера их выговаривать. Произношение — более точный индикатор (ведь усвоить лексику другого класса относительно легко), поэтому я сначала проанализирую этот фактор.

Классовые нормы культурной речи. Гласные против согласных

Первый индикатор классовой принадлежности — тип звуков, которым вы отдаете предпочтение при произношении, вернее, тип звуков, которые вы не произносите. По мнению представителей верхушки общества, они говорят «правильно» — ясно, внятно и четко, а низший класс — «неправильно», у простолюдинов «ленивая» манера речи — неясная, зачастую невнятная, да и они просто неграмотны. В качестве главного довода верхи называют неумение низов произносить согласные, в частности смычные (напр., звук «t») и щелевые (напр., звук «h»), которые те просто глотают или выпускают. Но это как раз тот случай, для которого верна поговорка: «И говорил горшку котелок: уж больно ты черен, дружок». Если низшие слои общества не произносят согласные, то верхние глотают гласные. Например, спросите у тех и других, который час, первые ответят «Alf past ten», вторые — «Hpstn» (half past ten — «половина десятого»). Словосочетание «A handkerchief» («носовой платок») первые произнесут как «ankercheef», вторые — как «hnkrchf».

Возможно, аристократическое произношение с выпусканием гласных и изящно, но такая речь похожа на текстовое сообщение, переданное по мобильному телефону, и пока вы не научитесь воспринимать на слух эти аббревиатуры, язык аристократов вам будет столь же непонятен, как и лишенная некоторых согласных речь трудового люда. Произношение в стиле SMS-сообщений дает лишь одно преимущество: можно говорить, не особо открывая рот, что позволяет говорящему сохранять надменную непроницаемость на лице и неподвижность верхней губы.

Высший класс и верхушка среднего, по крайней мере, правильно произносят согласные — и слава богу, а то их и вовсе было бы не понять, принимая во внимание, что они глотают половину гласных. Зато низы вместо звука «th» произносят «f» («teeth» [«зубы»] как «teef», «thing» [«вещь»] как «fing») или иногда «v» («that» [«тот, та, то»] как «vat», «Worthing» [Уэртинг] как «Worving»), а звук «g» на конце слова у них превращается в «k» («somefmk» вместо «something» [«что-то, что-нибудь»], «nuffink» вместо «nothing» [«ничего»]). Манера произношения гласных тоже выдает принадлежность человека к тому или иному классу. Представители низшего класса звук «а» часто произносят как долгое «i»: «Dive» вместо «Dave» [имя], «Tricey» вместо «Тrасеу» [имя]. (Рабочий с севера Англии склонен растягивать звук «а», он также может обнаружить свою классовую принадлежность, сказав «Our Daaave» или «Our Traaacey» [our — «наш, наша»]). В свою очередь звук «i» они произносят как «oi», а аристократический «о» в их устах превращается в «or» (напр., «naff orf» — от «enough of» [«достаточно», чего-либо]). Однако представители высшего класса, говоря о себе, по возможности стараются вовсе не употреблять «I» («я»), заменяя личное местоимение неопределенным «one». В принципе, они вообще не любят местоимения и часто, если это возможно, опускают их вместе с артиклями и союзами — будто посылают очень дорогую телеграмму. Несмотря на все эти особенности, высшее общество пребывает в твердом убеждении, что их манера речи единственно правильная: их произношение — норма, все остальные говорят «с акцентом». А под «акцентом» представители высшего класса подразумевают выговор простолюдинов.

Речь аристократов не обязательно более внятная, чем речь низов, и все же нужно сказать, что неправильное произношение некоторых слов — это зачастую признак низкого происхождения, указывающий на необразованность говорящего. Например, «nucular» вместо «nuclear» («ядерный») или «prostrate gland» вместо «prostate gland» («предстательная железа») — это типичные ошибки главным образом простых людей. Однако аристократическая речь и «культурная» речь — не всегда одно и то же, между ними есть различия. Так называемый английский язык дикторов Би-би-си или «оксфордский английский» — это разновидность «культурной» речи, но такое произношение скорее присуще верхушке среднего класса, чем представителям высшего: оно характеризуется отсутствием призвуков-сорняков («мм», «э-э»), четким произношением гласных и употреблением всех необходимых местоимений, которые избегают употреблять аристократы. Вне сомнения, такая речь более понятна иностранцам.

Если неправильное произношение, в том числе иностранных слов и названий, считается признаком принадлежности к низшему классу, то произношение на иностранный манер часто употребляемых иностранных выражений и географических названий — это уже другое дело. Например, попытка воспроизвести гортанное французское «r» во французском выражении «en route» («по пути»), шепелявое испанское «с» в слове «Barthelona» (Барселона) или итальянское «Firenze» вместо «Florence» (Флоренция) — даже если вы произносите все правильно — расценивается как претенциозность и позерство, что почти всегда однозначно ассоциируется с принадлежностью к низшему классу или к среднему слою среднего класса. Представители высшего класса, верхушки среднего и рабочего классов обычно не имеют склонности рисоваться подобным образом. Если вы бегло говорите на иностранном языке, из которого употребили слова или выражения, вам, возможно, простят их правильное произношение, хотя лучше не выставлять напоказ свое умение — это более скромно и по-английски.

Нам часто говорят, что региональные акценты ныне более приемлемы — даже приветствуются, если вы хотите сделать карьеру на радио или телевидении — и что человека с йоркширским, ливерпульским или нортумберлендским выговором или акцентом, свойственным жителям графств, расположенных к западу от Лондона, не принимают автоматически за выходца из рабочего класса. Да, может быть, хотя я в этом не уверена. Многие нынешние ведущие телевизионных и радиопрограмм имеют тот или иной региональный выговор, и это вполне может означать, что публике нравятся эти акценты. Но данный факт отнюдь не доказывает, что региональный акцент перестал служить индикатором классовой принадлежности. Может, нам и нравятся региональные акценты, и мы считаем, что они приятны, мелодичны, благозвучны, но все равно, по нашему мнению, так говорят только выходцы из рабочего класса. Другое дело, что выходцев из рабочей среды теперь охотнее принимают на так называемые снобистские должности, но тогда так и нужно сказать, а не придумывать для региональных акцентов красивые изысканные эвфемизмы.

Правила терминологии, или еще раз о классах

В 1955 г. в журнале «Энкаунтер»[41] (Encounter) была опубликована статья Нэнси Митфорд[42], в которой она разделила лексику на слова, употребляемые представителями высшего сословия, и слова, употребляемые представителями всех остальных классов.

Некоторые из ее слов-индикаторов ныне считаются устаревшими, но сам принцип индикации остался прежним. Пусть отдельные слова-показатели заменили другие, однако многие живут и по сей день, и мы судим о принадлежности человека к тому или иному классу по тому, как он, например, называет дневной прием пищи: «lunch» или «dinner».

Правда, простая бинарная модель Митфорд, на мой взгляд, недостаточно полна и для моего исследования не совсем подходит. Некоторые слова-индикаторы и в самом деле свойственны только представителям высшего класса, но есть и такие, употребление которых четко отличает рабочий класс и низшую или среднюю часть среднего класса от его верхушки. В некоторых случаях лексика рабочего и высшего классов поразительно идентична и существенно отличается от лексики всех остальных классов.

Семь смертных грехов

Существует семь слов, которые англичане, принадлежащие к высшему обществу и к верхушке среднего класса, считают безошибочными индикаторами классовой принадлежности.

Попробуйте произнести один из этих «семи смертных грехов» в присутствии представителей названных слоев общества, и их внутренний «индикатор классовой принадлежности» начнет пищать и мигать: вас тотчас же причислят в лучшем случае к средней части, а скорей всего — к низам среднего класса, в отдельных же случаях сразу определят к рабочему классу.

Pardon («извините, простите»)

У аристократов и у представителей верхушки среднего класса это слово особенно не в чести. Джилли Купер[43] рассказывает, что однажды слышала, как ее сын поучал своего приятеля: «Мама говорит, слово «pardon» еще хуже, чем «fuck».

Он был прав: по мнению представителей высшего класса и верхушки среднего класса, это явно простонародное словечко хуже бранного выражения. Некоторые даже называют пригороды, в которых обитают представители низов среднего класса, Пардонией. Есть хороший тест на определение классовой принадлежности: беседуя с англичанином, умышленно скажите что-нибудь очень тихо, так чтобы вас не расслышали. Выходец из низов или средней части среднего класса переспросит: «Pardon?» — представитель верхушки среднего класса скажет «Sorry?» («Прошу прощения?») или «Sorry — what?» («Простите, что вы сказали?»), а вот человек из высшего общества и рабочий, те оба спросят: «What?» («Что?») Последний, возможно, проглотит звук «t» — «Wha?», но это будет единственное отличие. Иногда представители верхушки рабочего класса, метящие в средний класс, возможно, употребят слово «pardon», ошибочно полагая, что это звучит «по-светски».

Toilet («туалет»)

«Toilet» — еще одно слово, которое заставляет представителей высших классов морщиться и обмениваться многозначительными взглядами, если оно произнесено выскочкой из низов. Представители этих слоев общества употребляют слово «loo» («уборная») или «lavatory» («уборная, туалет») — произносится как «lavuhry» с ударением на последнем слоге.

Иногда допустимо и слово «bog» («нужник»), но только если оно произнесено в иронично-шутливой манере. Все выходцы из рабочего класса, равно как низы и средняя часть среднего класса, говорят «toilet», с той лишь разницей, что первые глотают конечный звук «t». (Рабочий класс также иногда употребляет «bog», но без иронии). Представители нижнего и среднего слоев среднего класса с претензией на более благородное происхождение слово «toilet» порой заменяют манерными эвфемизмами «gents» («мужская уборная»), «ladies» («дамская комната»), «bathroom» («ванная комната»), «powder room» («дамская уборная»), «facilities» и «convenience» («удобства») или шутливыми «latrines» («отхожее место»), «heads» («уборная») и «privy» («уборная»). Женщины обычно используют эвфемизмы первой группы, а шутливые словечки чаще употребляют мужчины.

Serviette («салфетка»)

На языке обитателей Пардонии «serviette» — это салфетка, еще один эвфемизм, изящное французское словечко, которое те употребляют вместо традиционного английского «napkin», ошибочно полагая, что таким образом они повышают свой социальный статус. Предположительно, слово «serviette» ввели в употребление особо щепетильные выходцы из низов среднего класса, которые считали, что «napkin» слишком похоже по звучанию на «nappy» («пеленка, подгузник»), и хотели заменить его чем-то более благозвучным. Каково бы ни было происхождение данного слова, «serviette» теперь считается точным индикатором принадлежности к низшим классам. Мамочки из высшего общества и верхов среднего класса хватаются за головы, когда их дети перенимают это слово у своих добрых нянь, принадлежащих к более низкому сословию, и потом очень долго переучивают своих чад, заставляя их говорить «napkin».

Dinner («обед, ужин»)

Слово «dinner» само по себе нейтральное. Оно становится определителем принадлежности к рабочему классу только в том случае, когда так называют дневной прием пищи, вместо слова «lunch» («ленч»). Слово «tea» («чай») тоже указывает на принадлежность к низам, если им обозначают вечернюю трапезу: в высшем обществе ужин принято называть «dinner» или «supper». (Формально «dinner» — более торжественный ужин, чем «supper»: если вас пригласили на ужин, назвав его «supper», вероятно, речь идет о простом застолье в кругу семьи, скорее всего на кухне. Иногда приглашающий выражается более определенно, указывая, что это будет «family supper» или «kitchen supper». Представители высшего общества и верхушки среднего класса чаще употребляют «supper», чем представители среднего и нижнего слоев среднего класса.) «Tea» для высшего класса — это прием пищи примерно в четыре часа дня: чай, пирожки, булочки («scone» — произносится с коротким «о»), возможно, небольшие сандвичи (произносится «sandwidges», а не «sand-witches»). Низшие классы называют эту трапезу «afternoon tea» («полдник»). Все эти тонкости создают массу проблем для иностранцев: если вас пригласили на «dinner», когда вы должны прийти: в полдень или вечером? Как понимать приглашение «Come for tea» («Приходите на чай»), что нужно прийти в четыре часа или в семь часов? Чтобы не опростоволоситься, уточните, в котором часу вас ждут в гости. Ответ поможет вам определить общественный статус хозяев.

Settee («канапе, небольшой диван»)

Или спросите у хозяев, как они называют свою мебель. Если небольшой диван, на котором могут уместиться два-три человека, они называют «settee» или «couch», это значит, что по социальному статусу эти люди не выше среднего слоя среднего класса. Если «sofa» — значит, они принадлежат как минимум к верхушке среднего класса. Иногда из данного правила бывают исключения, так что слово «settee» — не такой точный индикатор классовой принадлежности, как «pardon». Молодежь из верхушки среднего класса, насмотревшаяся американских фильмов и телепрофамм, может сказать о диване «couch», хотя слово «settee» никогда не употребит, разве что в шутку, чтобы позлить своих озабоченных классовыми предрассудками родителей. Если хотите, позабавьте себя, пробуя угадать ответ хозяев. Для этого включите в список другие слова-индикаторы, которые будут рассматриваться позже в разделе «Правила английского быта». Например, если диван — часть новенького гарнитура мягкой мебели, состоящего из трех предметов, обивка которых подобрана в тон шторам, значит, хозяева наверняка употребят слово «settee».

Lounge («гостиная»)

А еще поинтересуйтесь у хозяев, как они называют комнату, в которой находится «settee/sofa». «Settee» обычно находится в комнате, которую называют «lounge» или «living room», a «sofa» будет стоять в помещении, которое называют «sitting room» или «drawing room». Словосочетание «drawing room» (короткая форма от «withdrawing room») прежде считалось единственно «правильным» обозначением гостиной, но, по мнению многих представителей верхушки среднего класса и высшего общества, несколько глупо и претенциозно называть, скажем, небольшую комнату в обычном одноквартирном доме «drawing room», поэтому в обиход вошло словосочетание «sitting room». Иногда можно слышать, как кто-нибудь из верхушки среднего класса употребляет «living room», хотя это не приветствуется, но только среднему слою среднего класса и низам дозволено говорить «lounge». В принципе, это слово — ловушка, с помощью которой легко выявить выходцев из среднего слоя среднего класса, пытающихся выдать себя за представителей более высокого сословия: пусть некоторые из них научились не употреблять «pardon» и «toilet», но они часто не осознают, что «lounge» — это тоже смертный грех.

Sweet («десерт»)

Как и «dinner», это слово само по себе не является индикатором классовой принадлежности, но становится таковым, если употреблено не к месту. Верхушка среднего класса и высшее общество настаивают на том, что сладкое блюдо, подаваемое в конце обеда или ужина, должно называться «pudding» («пудинг»), но никак не «sweet», «afters» или «dessert». Употребление последних трех слов считается признаком низкого происхождения и в среде высших слоев общества неприемлемо. «Sweet» можно свободно употреблять лишь в качестве прилагательного, но как существительное — только для обозначения того, что у американцев называется «candy» («конфета»). Блюдо в конце еды — это всегда «pudding», что бы это ни было: кусочек торта или лимонное мороженое. Если вы спросите в конце трапезы: «Does anyone want a sweet?» («Кто-нибудь желает десерт?») — вас тотчас же причислят к среднему слою среднего класса или к более низкому сословию. «Afters» тоже мгновенно активизирует «внутренний определитель классовой принадлежности», и вас опять сочтут выходцем из низов. Некоторые американизированные молодые люди из верхушки среднего класса употребляют «dessert» — слово наименее «низкопробное» из названных трех, но и менее надежный индикатор классовой принадлежности. Оно также может внести путаницу, поскольку в среде высших классов «dessert» традиционно означает блюдо из свежих фруктов, которое подается в самом конце еды, после пудинга, и едят его ножом и вилкой.

Smart («изящный, элегантный, светский») и common («простой, обыкновенный»)

Рассмотренные «семь смертных грехов» — самые очевидные и надежные индикаторы классовой принадлежности, но есть целый ряд других слов, на которые чутко реагирует наши внутренние высокочувствительные датчики системы социального позиционирования. Если вы хотите «talk posh» («говорить по-светски»), для начала перестаньте употреблять само слово «posh»: по меркам высшего класса нормой является «smart». Верхушка среднего сословия и представители высшего класса «posh» употребляют только иронически, насмешливым тоном, давая понять: они знают, что это слово просторечное.

Антонимом понятия «smart» является то, что все, начиная от среднего слоя среднего класса и выше, называют «common». Это снобистский эвфемизм для обозначения понятия «рабочий класс». Однако помните: слишком частое употребление этого слова — верный признак снобизма выходца из среднего слоя среднего класса, стремящегося дистанцироваться от низших классов. Только тот, кто не уверен в себе, проявляет снобизм таким образом. «Naff» («пустяковый, нестоящий») — более приемлемое слово, имеющее несколько толкований. Оно может означать и то же самое, что «common», а еще «жалкий», «нищенский», «невзрачный» или «безвкусный». Это слово стало общим универсальным выражением неодобрения/неприятия. Подростки часто употребляют «naff» попеременно с «uncool» («отстой») и «mainstream» («тухлый»). Это их излюбленные оскорбительные словечки.

Дети «из простых» называют своих родителей «mum» и «dad»; дети «из света» — «mummy» и «daddy» (прежде некоторые говорили еще «mа» и «ра», но теперь эти формы обращения считаются устаревшими). Говоря о своих родителях, дети «из простых» называют их «my mum» и «mу dad» (или «mе mum» и «mе dad»), а дети «из света» — «my mother» и «mу father». Это не точные индикаторы, поскольку теперь дети из высшего общества тоже говорят «mum» и «dad», а малыши из среды рабочих могут сказать «mummy» и «daddy». Но если ребенок, которому больше десяти лет, например двенадцать, продолжает называть мать «mummy», это значит, что он, вне сомнения, происходит из семьи аристократов. Взрослые, употребляющие слова «mummy» и «daddy», почти однозначно принадлежат к верхним слоям общества.

На языке матерей, которых называют «mum», дамская сумочка — «handbag», духи — «perfume»; на языке матерей, которых называют «mummy», сумочка и духи будут соответственно «bag» и «scent». Родители, которых называют «mum» и «dad», про скачки говорят «horseracing», родители «из света» (то есть «mummies» и «daddies») — просто «racing». Простолюдины, желая сообщить, что они идут на вечеринку, скажут «go to a do», представители средних слоев среднего класса вместо «do» употребят слово «function» («прием, вечер»); люди из высшего общества вечеринку или прием называют просто «party». На приемах среднего класса («functions») подают «refreshments» («закуски и напитки»), на приемах высшего общества — просто «food and drinks» («еду и напитки»). Про порцию еды выходцы из низов и средних слоев среднего класса скажут «portion», представители верхушки среднего класса и высшего сословия — «helping». Первое блюдо на языке низов — «starter», люди «из света» скажут «first course» (хотя это менее надежный индикатор).

Свое жилище простолюдины и представители среднего слоя среднего класса назовут «home» или «property», представители верхушки среднего класса и аристократы скажут «house». В домах простых людей есть внутренние дворики (patio), у аристократов — террасы (terrace). Понятие «дом» на языке выходцев из рабочей среды обозначает слово «indoors» (например, «1 left indoors» — «я вышел из дому», или «'еr indoors» — «моя жена дома»). Разумеется, это не исчерпывающий список классовых различий. Сословность пропитала все сферы жизни англичан, и почти в каждой главе данной книги вам будут встречаться все новые слова-индикаторы, а также вы найдете здесь и с десяток невербальных определителей классовой принадлежности.

Правила непризнания классовости

Мы и теперь, как и прежде, очень восприимчивы к классовым различиям, но в нынешние «политически корректные» времена многие из нас все больше стыдятся своих сословных предрассудков и стараются их не выказывать либо скрывать. Представители среднего класса, прежде всего, его верхушка, в этом вопросе особенно щепетильны. Они будут лезть из кожи вон, лишь бы не употребить в отношении кого-то или чего-то выражение «рабочий класс», которое они заменяют разными изящными эвфемизмами: «группы населения с низкими доходами», «менее привилегированные», «простые люди», «менее образованные», «человек с улицы», «читатели бульварной прессы», «синие воротнички», «бесплатная школа», «муниципальный микрорайон», «народный» и т. д. Иногда в разговоре между собой они используют менее деликатные эвфемизмы, например «Шерон и Трейси», «кевины», «Эссекский человек»[44] и «владелец форда-мондео».

Эти сверхтактичные представители верхушки среднего класса порой стараются совсем не употреблять слово «класс», заменяя его словом «background» («происхождение, среда, связи и окружение»), а я при этом всегда представляю человека, неожиданно появившегося из какого-нибудь грязного закоулка или сошедшего со светского портрета кисти Гейнсборо или Рейнолдса, в зависимости оттого, к какому классу принадлежит объект обсуждения. (Это всегда ясно из контекста: «Ну, учитывая его происхождение, неудивительно…» — значит, из грязного закоулка; «Мы предпочитаем, чтобы Саския и Фиона водились с девочками из той же среды…» — значит, с картины Гейнсборо или Рейнолдса).

Все эти дипломатичные эвфемизмы совершенно излишни, ведь англичане из рабочей среды не имеют никаких проблем со словом «класс» и охотно называют себя рабочим классом. Англичане из высшего света тоже зачастую прямо и категорично высказываются о классах. Это не значит, что у представителей верхов и низов английского общества в сравнении со средними слоями менее развито классовое сознание, — просто они не боятся называть вещи своими именами. И представление о социальной структуре общества у них тоже несколько иное, чем у среднего класса: они не склонны делить общество на промежуточные слои, ориентируясь на едва уловимые различия. Их радар социального позиционирования признает в лучшем случае три класса: рабочий, средний и высший, а иногда всего два. Рабочий класс делит мир на две части: «мы» и «свет», высший класс видит только «нас» и «плебс».

В этом отношении яркий пример — Нэнси Митфорд с ее простой бинарной моделью деления общества на высший свет и не высший, в которой не учитываются тонкие различия между низами среднего класса, его средним и верхним слоем, не говоря уже про совсем микроскопические нюансы, разделяющие, скажем верхи среднего класса на «прочную устойчивую элиту» и на «неустойчивую», балансирующую на грани между верхами и средним слоем. Эти тонкости интересуют только сам раздробленный средний класс. Да еще любопытных антропологов.

Новые виды речевого общения: правила разговора по мобильному телефону

Неожиданно почти все в Англии обзавелись мобильными телефонами, но, поскольку это — новая, ранее неведомая технология, не существует и установленных правил этикета, предписывающих, когда, как и в какой манере следует осуществлять общение с помощью данного вида связи. Мы вынуждены по ходу «придумывать» и вырабатывать эти правила — увлекательнейший, волнующий процесс для социолога, ведь не часто случается наблюдать формирование нового свода неписаных правил общественного поведения.

Например, я обнаружила, что большинство англичан, если их спросить, однозначно ответят, что, находясь в общественном транспорте, нельзя во весь голос обсуждать по мобильному телефону домашние дела или любые другие банальные проблемы. Это проявление невоспитанности и неуважения к окружающим. Тем не менее, значительное меньшинство благополучно игнорирует это правило. Попутчики могут вздыхать и закатывать глаза, но редко кто-нибудь из них решится сделать невеже замечание, потому что это влечет за собой нарушение других укоренившихся правил английского этикета, запрещающих заговаривать с незнакомцами, устраивать скандалы в общественных местах или привлекать к себе внимание. Несмотря на то что данная проблема широко обсуждается в средствах массовой информации, любители громко разговаривать по мобильному телефону, кажется, совершенно не замечают, что своим поведением доставляют неудобства окружающим. В этом они сродни людям, которые, сидя в своих автомобилях, любят ковыряться в носу и чесать под мышками, не думая о том, что их кто-то может увидеть.

Какой же возможный выход из этой явно тупиковой ситуации? Налицо первые признаки нарождающихся правил пользования мобильными телефонами в общественных местах, и, судя по всему, громко разговаривать по мобильному телефону в общественном транспорте, не выключать звуковой сигнал на время киносеанса или театрального спектакля вскоре станет столь же неприемлемо, как и попытка пролезть без очереди. Однако утверждать это с полной уверенностью нельзя, учитывая, что у англичан не принято вступать в конфликт с нарушителями порядка. Хорошо уже то, что недостатки, связанные с использованием мобильных телефонов, возведены в ранг социальной проблемы, о которой известно всем. Но есть другие аспекты «формирующегося» этикета пользования мобильными телефонами, которые еще более расплывчаты и противоречивы.

Например, пока еще не сложились общепринятые нормы пользования мобильными телефонами во время деловых встреч. Нужно выключить телефон до того, как вы пришли на встречу? Или следует вынуть аппарат и демонстративно выключить его на глазах деловых партнеров — в качестве льстивого жеста, означающего: «Видите, как я вас уважаю? Ради вас я выключил свой мобильный телефон»? Далее: должны вы положить выключенный телефон на стол — как напоминание о вашей обходительности и статусе вашего клиента или коллеги? Если вы решили не выключать телефон, следует держать его перед собой или оставить в портфеле? Можно ли отвечать на звонки во время встречи? Согласно данным моих предварительных наблюдений, в Англии руководители невысокого ранга менее обходительны: стремясь доказать собственную значимость, они оставляют телефоны включенными и отвечают на звонки во время деловой беседы. А руководители высокого ранга, которые не нуждаются в самоутверждении, более тактичны.

Как быть с мобильным телефоном во время делового обеда? Можно ли вновь включить телефон за столом? Обязаны ли вы объяснить важность этого? Следует ли извиниться? На основе проведенных наблюдений и собеседований я выявила аналогичную картину. Не уверенные в своем положении люди, занимающие менее престижные должности, обычно отвечают на звонки и порой даже сами звонят во время делового обеда — зачастую извиняясь и мотивируя свои поступки, но с таким важным видом, словно говоря: «Ах, как я занят и незаменим!» — что их «извинение» звучит как завуалированное хвастовство. Их более уверенные в себе коллеги, стоящие выше на служебной лестнице, либо оставляют телефоны выключенными, либо, если им по какой-то причине просто необходимо включить телефон, извиняются с неподдельной искренностью, зачастую смущенно, в манере самоуничижения.

Мобильные телефоны выполняют и множество других, более тонких социальных функций, в частности служат средством соперничества, используются как индикатор статуса, особенно среди подростков. А взрослые мужчины, ведя игру «У меня лучше, чем у тебя», часто вместо машин хвастаются мобильными телефонами, обсуждая теперь уже не колеса с литыми дисками из сплава, мощность, управляемость машин и т. д., а достоинства различных марок телефонов, их характеристик и услуги операторов мобильной связи.

Я также заметила, что многие женщины, находясь в одиночестве в кафе или в любом другом общественном месте, используют свои мобильные телефоны в качестве «заградительного знака», коим традиционно является газета или журнал, обозначающего «личную» территорию и сигнализирующего о том, что данный человек не расположен к общению. Телефон, даже если женщина не использует по прямому назначению, просто лежит на столе, служа ей надежным символическим телохранителем, защищая от нежелательного общения. Если приближается потенциальный нарушитель покоя, то женщина обычно тотчас же дотрагивается до телефона или берет его в руку. Одна из представительниц слабого пола объяснила: «Просто чувствуешь себя спокойнее, когда телефон рядом — на столе, под рукой… На самом деле телефон даже лучше, чем газета, потому что это реальные люди… То есть ты можешь кому-то позвонить или послать сообщение, если хочешь. Это вселяет уверенность». Уверенность в том, что телефон гарантирует поддержку и помощь друзей и родных, означает, что, когда женщина дотрагивается до телефона или берет его в руку, у нее возникает ощущение защищенности. Тем самым она дает понять окружающим, что она не одинока и не беспомощна.

Данный пример свидетельствует о том, что мобильный телефон выполняет и более важные социальные функции. Об этом я уже подробно писала в другой своей работе[45], но здесь стоит коротко объяснить еще раз.

На мой взгляд, мобильные телефоны — это современный аналог садового забора или деревенской живой изгороди. В нашем скоростном современном мире заметно снизился количественно и качественно уровень общения в этой единой социальной сети. Многие из нас лишены удовольствия поболтать о том о сем с соседями, подойдя к садовому забору. Мы постоянно находимся в дороге, добираясь либо из дома на работу, либо с работы домой, и большую часть времени проводим среди незнакомых людей в поездах и автобусах или в одиночестве в собственных автомобилях. Эти факторы особенно проблематичны для англичан, поскольку мы более замкнуты и социально заторможены, чем представители других культур; мы не вступаем в контакт с незнакомыми людьми, не очень быстро и нелегко заводим новых друзей.

Проводная телефонная связь позволяет нам контактировать друг с другом, но не обеспечивает того регулярного, непринужденного, спонтанного общения, характерного для небольших сообществ, какими большинство из нас жили до промышленной революции. Мобильные телефоны — и особенно возможность посылать дешевые короткие сообщения — вернули нам ощущение общности и взаимосвязи. Мобильные телефоны — противоядие от одиночества и стрессов современной городской жизни, «социальный якорь спасения» в мире отчуждения и равнодушия.

Вообразите типичный короткий деревенский разговор «через садовую ограду»: «Hi, how're you doing?» — «Fine, just off to the shops. Oh, how's your mum?» — «Much better, thanks». — «Oh, good, give her my love. See you later». («Привет, как дела?» — «Отлично, вот в магазин иду. Как мама?» — «Спасибо, гораздо лучше». — «Рада это слышать. Передавай ей привет. Пока»). Если убрать большинство гласных из этих фраз и остальные буквы записать «языком текстового сообщения» (HOW R U? С U L8ER), то получится типичное SMS-coобщение: сказано немного — дружеское приветствие, кое-какие новости, — но личностная взаимосвязь установлена, людям напомнили, что они не одиноки. До обретения возможности посылать и получать текстовые сообщения, используя мобильные телефоны, многие из нас были вынуждены жить без этой, казалось бы, пустяковой, но важной с психологической и социальной точек зрения формы общения.

Однако эта новая форма общения требует и нового свода неписаных правил, и в процессе выработки этих новых правил возникают определенные трения и противоречия. Особенно много споров по поводу того, какие типы разговоров можно вести с помощью SMS-сообщений. Заигрывания, флирт допустимы, даже поощряются, но некоторые женщины жалуются, что для мужчин SMS-сообщения — способ уклониться от настоящего разговора. Разрыв отношений путем SMS-сообщений расценивается как трусость. Это абсолютно неприемлемо, хотя данное правило еще не стало непреложной нормой, которой следуют все без исключения.

Я надеюсь найти деньги на проведение полноценного исследования на тему этикета общения по мобильному телефону, которое включало бы мониторинг всех связанных с этим формирующихся правил, превращающихся в неписаные законы. Возможно, в будущих изданиях книги «Наблюдая за англичанами» уже будут опубликованы новые данные о процессе формирования и выработки правил этикета общения по мобильному телефону. А сейчас я надеюсь, что выявление общих установившихся «правил английской самобытности» или «характерных особенностей» поможет нам спрогнозировать, по крайней мере, до некоторой степени, наиболее вероятное развитие этого процесса.

Чтобы выявить эти «характерные особенности», мы сначала должны проанализировать правила гораздо более устойчивой, укоренившейся в Англии формы вербального контакта — общения в пабе.

Общение в пабе

Паб — один из главнейших элементов культуры и жизни англичан. Возможно, это звучит как фраза из путеводителя, но я говорю совершенно искренне: значение пабов в английской культуре невозможно переоценить. В пабы ходит более трех четвертей взрослого населения Великобритании, из них одна треть — завсегдатаи, посещающие пабы как минимум раз в неделю; для многих паб — это второй дом. Для любого социолога клиентура паба — это «репрезентативная выборка» состава населения Англии, поскольку пабы посещают люди всех возрастов, социальных классов, уровней образованности и профессий. Не проводя много времени в пабах, было бы невозможно даже попытаться понять английскую самобытность, и в принципе достаточно сидеть в одних лишь пабах, чтобы получить относительно полное представление об особенностях английской культуры.

Я говорю «в принципе», потому что паб, как и всякое питейное заведение в любой культуре, — это особая среда, со своими собственными правилами и социальной динамикой. Вместе со своими коллегами из ИЦСП я проводила довольно масштабные исследования роли питейных заведений в разных культурах[46] (ну, кто-то же должен был это сделать) и на основе полученных данных пришла к выводу, что употребление алкогольных напитков во всех обществах — это, по сути, социальная деятельность и что в большинстве культур коллективное употребление алкогольных напитков происходит в специально отведенных для этого местах.

Наш сравнительный анализ выявил три кросскультурных сходства, или «константы», характерных для питейных заведений.

1. Во всех культурах питейное заведение — это особая среда, отдельный социальный мир со своими собственными традициями и ценностями.

2. Для любого питейного заведения характерна социально смешанная эгалитарная среда или, по крайней мере, такая среда, в которой статус индивида определяют критерии, отличные от тех, что существуют во внешнем мире.

3. Основная функция питейных заведений — содействие в создании и укреплении социальных связей.

Таким образом, несмотря на то, что паб — один из важнейших элементов английской культуры, он имеет свой собственный «социальный микроклимат»[47].

Как и все питейные заведения, паб в некоторых отношениях — «пороговая» зона, сомнительная среда промежуточного пограничья, для которой характерна «культурная ремиссия» — временная структурная приостановка обычного социального контроля («узаконенное отклонение от нормы» или «режим перерыва»). Отчасти этим и обусловлена необходимость всестороннего рассмотрения правил общения в английских пабах, которые могут очень много рассказать о самобытности англичан.

Правила общения в английских пабах

Правило общительности

Начнем с того, что первое правило общения в английском пабе содержит объяснение того, почему пабы являются столь жизненно важным элементом нашей культуры. Это правило общительности: в Англии стойка бара в пабе — одно из немногих мест, где непредосудительно вступать в разговор, то есть устанавливать социальный контакт, с абсолютно незнакомым вам человеком. У стойки бара приостанавливается действие традиционных правил сдержанности и невмешательства в частную жизнь, нам позволено на время пренебречь условностями. Завязать у стойки бара дружескую беседу с незнакомцами считается абсолютно уместным и нормальным поведением.

Иностранцы часто не могут смириться с тем, что в английских пабах практикуется система самообслуживания. Пожалуй, летом в Англии одно из самых жалких (или забавных — в зависимости от вашего чувства юмора) зрелищ — это группа изнывающих от жажды туристов, сидящих за столиком паба и терпеливо ожидающих, когда кто-нибудь из персонала к ним подойдет и примет заказ.

Поначалу я на подобные картины реагировала как бесстрастный ученый — хваталась за секундомер и засекала время, требовавшееся туристам из той или иной страны на то, чтобы догадаться, что в пабе действует система самообслуживания. (Рекорд по сообразительности — две минуты двадцать четыре секунды — установила наблюдательная американская чета. Дольше всех — сорок пять минут тридцать секунд — просидела группа молодых итальянцев, хотя, нужно отметить, все это время они увлеченно дискутировали на тему футбола и не выражали озабоченности из-за того, что их не обслуживают. Французская чета, прождав двадцать четыре минуты, демонстративно покинула паб, ругая плохое обслуживание и les Anglais в целом). Накопив достаточно данных, я стала более сочувственно относиться к несведущим туристам и даже написала для них брошюру о правилах поведения в пабе.

В брошюре, посвященной правилам поведения в пабе, я объяснила, что правило общительности применимо только у стойки бара: идя к бару, чтобы купить напиток, англичане получают бесценную возможность вступить в социальный контакт. При наличии официантов, указала я, люди сидели бы обособленно за отдельными столиками. Наверно, это не является проблемой в условиях менее традиционалистских культур, где людям не требуется помощь, чтобы завязать разговор с тем, кто сидит рядом, но, яростно доказывала я, англичане по природе своей очень сдержанны и замкнуты, и нас необходимо подталкивать к общению. Нам гораздо легче как бы невзначай присоединиться к происходящему у стойки бара «случайному» разговору, пока мы ждем, когда нам подадут напитки, чем умышленно встревать в беседу, ведущуюся за соседним столиком. Система самообслуживания призвана способствовать общительности.

Но речь идет не о безудержной, бесконтрольной общительности. «Культурная ремиссия» — это вовсе не синоним распущенности. Данный термин отнюдь не означает, что вы вправе пренебречь условностями и делать что хотите. «Культурная ремиссия» — это структурно упорядоченное условное освобождение от традиционных общественных условностей в строго специфической среде. В английских пабах традиционное правило невмешательства в частную жизнь не действует только у стойки бара и в некоторых случаях, в меньшей степени, не распространяется на столики, расположенные непосредственно у стойки бара. Те столики, что находятся в наибольшей удаленности от стойки бара, считаются наиболее «неприкосновенными». Я также выявила несколько других исключений: правило общительности действует, с некоторыми ограничениями (и в строгом соответствии с правилами знакомства), вокруг мишени для метания дротиков и бильярдного стола, но только в отношении тех, кто стоит рядом с игроками: находящиеся поблизости столики считаются «неприкосновенными».

Англичанам необходима социальная помощь в форме «узаконенного отклонения от нормы» у стойки бара, но мы также по-прежнему высоко ценим свое право на личную жизнь. Разделение помещения паба на «общественную» и «частную» зоны — идеальный компромисс в духе англичан: это позволяет нам нарушать правила, но является гарантией того, что мы делаем это в упорядоченной манере, сообразуясь с определенными нормами поведения.

Правило невидимой очереди

Прежде чем приступить к анализу сложного этикета общения в пабе, мы должны рассмотреть еще одно правило поведения в пабе. Оно не имеет отношения к нормам речевого этикета, но поможет нам доказать (так сказать, «протестировать» — в прямом смысле этого слова) одно из «правил английской самобытности». Тема — очередь. Стойка бара в пабе — единственное место в Англии, где покупка-продажа осуществляется без формирования очереди. Многие наблюдатели отмечают, что в Англии стояние в очереди — это почти национальное хобби: англичане, сами того не сознавая, выстраиваются в упорядоченную линию на автобусных остановках, у магазинных прилавков, лотков с мороженым, у лифтов — а порой, по словам некоторых озадаченных туристов, которых я интервьюировала, даже на пустом месте, буквально ни за чем.

Джордж Майкс отмечает, что «англичанин, даже если он стоит один, создает упорядоченную очередь из одного человека». Впервые прочитав его комментарий, я подумала, что это забавное преувеличение, но потом стала внимательнее наблюдать за своими соотечественниками и обнаружила, что Джордж Майкс абсолютно прав и что даже я сама так поступаю. Ожидая в одиночестве автобус или такси, я не слоняюсь вокруг остановки, как это делают люди в других странах, — я стою точно под знаком, лицом по направлению движения, будто и впрямь возглавляю очередь. Я создаю очередь из одного человека. Если вы англичанин или англичанка, то и вы наверняка поступаете так же.

А вот в наших питейных заведениях мы вообще не становимся в очередь, а толпимся беспорядочно вдоль стойки. Поначалу я с удивлением подумала: «Это же противоречит всем инстинктам, правилам и обычаям англичан», — а потом поняла, что на самом деле это очередь, невидимая очередь, и что все — и бармены, и посетители — соблюдают эту очередь. Каждый знает, кто за кем: человек, подошедший к стойке перед вами, будет обслужен раньше вас, и любая явная попытка добиться того, чтобы вас обслужили быстрее, будет проигнорирована барменом и вызовет недовольство у остальных посетителей. Иными словами, это будет расценено как несоблюдение очереди. Английские бармены умеют точно определять, кто за кем стоит в невидимой очереди. Стойка бара — «исключение, подтверждающее правило» относительно соблюдения очереди, причем очевидное исключение и еще один пример упорядоченной природы неупорядоченности англичан.

Правило пантомимы

Правила общения в английском пабе регулируют как речевые, так и неречевые формы общения. В действительности некоторые из них запрещают использование слов. Таково, например, правило пантомимы. Бармены стараются всех обслуживать в порядке очереди, но все же необходимо привлечь их внимание и дать понять, что вы ждете, чтобы вас обслужили. Однако существует строгий этикет насчет того, как следует привлекать внимание бармена: это должно делать без слов, не поднимая шума и не прибегая к вульгарной жестикуляции… (Да, мы опять вернулись в «Зазеркалье». На самом деле английский этикет более странный, чем самая чудная выдумка.)

Предписанный ритуал — это своеобразная искусная пантомима. Не театральное действо, которым нас развлекают на Рождество, а пантомима в духе фильмов Ингмара Бергмана, в которых одно движение бровей говорит красноречивее всяких слов. Посетитель должен встретиться взглядом с барменом, но окликать последнего запрещено, равно как не дозволительны почти все остальные способы привлечения внимания — постукивание монеткой по стойке, щелканье пальцами или взмах руки.

О своем желании быть обслуженным вы можете сообщить бармену, просто держа в руке деньги или пустой бокал. Правило пантомимы позволяет покачивать пустым бокалом или медленно вертеть его в руке (несколько заядлых завсегдатаев пабов сказали мне, будто это указывает на то, что посетитель ждет уже давно). В данном случае правила очень жесткие: например, дозволительно опереться локтем о стойку с деньгами или пустым бокалом в поднятой руке, но нельзя поднимать вверх руку, размахивая банкнотами или бокалом.

Согласно правилу пантомимы, когда вы стоите у бара, на лице у вас должны отражаться ожидание, надежда и даже некоторое беспокойство. Если у посетителя вид слишком довольный, бармен может предположить, что клиента уже обслужили. Те, кто ждет, чтобы его обслужили, должны постоянно быть настороже и не сводить глаз с бармена. Как только тот перехватил ваш взгляд, вы быстро приподнимаете брови, иногда при этом вздергивая подбородком, и с надеждой улыбаетесь, давая понять бармену, что вы его ждете. Тот в ответ на ваши знаки улыбается или кивает, вскидывает палец или руку, иногда, как и вы, приподнимает брови. Это означает: «Я вижу, что вы ждете, и обслужу вас, как только смогу».

Англичане выполняют эту последовательность мимических движений рефлекторно, не сознавая, что следуют строгому этикету, и никогда не ставя под вопрос предписанные правилом пантомимы необычные странности — не заговаривать с барменом, не размахивать руками, не шуметь, быть постоянно начеку, ловя малейшие невербальные сигналы. Иностранцев ритуал пантомимы приводит в замешательство. Удивленные туристы часто говорили мне, что не могут взять в толк, как вообще англичане умудряются покупать себе напитки. Как ни странно, это действенный метод. Всех всегда обслуживают, обычно в порядке очереди, без излишней суеты, шума или споров.

Проводя исследования, связанные с соблюдением правил пантомимы (и других негласных правил поведения в пабе), я некоторым образом испытывала себя, проверяла, способна ли я дистанцироваться от родной культуры и вести наблюдение как бесстрастный ученый. Будучи англичанкой, в пабе я, как и все мои соотечественники, всегда выполняла ритуал пантомимы машинально, не подвергая сомнению странности этого замысловатого этикета и даже не замечая их. Но, работая над брошюрой о нормах поведения в пабе, я была вынуждена заставить себя стать «профессиональным сторонним наблюдателем», даже в «своем», местном пабе, который я регулярно посещаю. Это довольно интересный (хотя и несколько обескураживающий) эксперимент. Мне пришлось отрешиться от всего, что я обычно принимала как должное, и дотошно рассматривать, анализировать и ставить под вопрос каждую деталь заведенного порядка, который почти так же знаком и привычен, как процесс чистки зубов. Когда брошюра о правилах поведения в пабе вышла в свет, некоторые английские читатели признались мне, что тоже были немало обескуражены, знакомясь с результатами моего исследования.

Исключение из правила пантомимы

Есть одно важное исключение из правила пантомимы, и, как обычно, это исключение на основе правил. Стоя у бара в ожидании, когда вас обслужат, вы, возможно, услышите, как некоторые посетители кричат бармену: «Эй, есть шанс, что ты напоишь нас в этом тысячелетии?», или «Давай-ка живей: я стою здесь с прошлого четверга!», или еще что-то столь же неучтивое, идущее вразрез с правилом пантомимы. Я посоветовала бы не следовать их примеру. Так вести себя дозволено только постоянным посетителям — завсегдатаям паба. Существует особый этикет, регулирующий отношения между завсегдатаями и персоналом паба, в рамках которого эти грубые реплики вполне уместны.

Правило соблюдения приличий

Однако правила, регулирующие порядок заказа напитков, распространяются абсолютно на всех. Во-первых, в Англии принято, чтобы для какой-либо компании людей заказ делал один, в крайнем случае два ее представителя и только один расплачивался за всех. (Это правило придумано вовсе не для того, чтобы облегчить жизнь барменам или избежать ненавистной англичанам «суеты». Оно связано с обычаем угощать «по очереди», также регулируемым целым комплексом правил, который будет рассмотрен позже.) Во-вторых, заказывая пиво, нужно сказать: «A pint of bitter (lager), please» («Пинту горького (светлого), пожалуйста»). Если вы покупаете полпинты, заказ всегда выражается в сокращенной форме: «Half a bitter/lager, please» («Полпинты горького/светлого, пожалуйста»).

Говорить «please» («пожалуйста») обязательно. Иностранцам и людям, впервые заглянувшим в паб, будут прощены многие невольные нарушения заведенного порядка, но, если вы забыли сказать «please», это будет расценено как серьезное оскорбление. Также необходимо сказать «спасибо» («thank you», «thanks», «cheers») или еще как-то выразить благодарность (например, посмотреть в глаза бармену и кивнуть с улыбкой), когда вам подали напитки и потом, когда вернули сдачу.

Данное правило распространяется не только на пабы. В Англии, когда вы что-то заказываете или покупаете — в магазине, ресторане, в автобусе, в гостинице, — персонал ждет от вас вежливого обхождения, и это означает, что вы должны говорить им «please» и «thank you». Вежливость взаимна: бармен или продавец скажут: «That'll be four pounds fifty, please» («Пожалуйста, с вас четыре фунта пятьдесят пенсов»), — и потом, когда вы вручите им деньги, непременно поблагодарят: «Thank you». Суть правила заключается в том, что каждая просьба (как со стороны персонала, так и со стороны клиента) должна сопровождаться словом «please», а в ответ на выполненную просьбу обязательно должно звучать «thank you».

Изучая особенности английской культуры, я скрупулезно подсчитывала все «please» и «thank you», произнесенные в ходе каждого процесса купли-продажи, в котором я участвовала. Выяснилось, что, например, когда я приобретаю свой стандартный набор товаров (плитка шоколада, газета и пачка сигарет) в газетном киоске или местном магазинчике, мы с продавцом в совокупности обычно дважды произносим «please» и три раза «thank you» (хотя три раза для слова «спасибо» — не предел; часто оно звучит по пять раз). Покупка в пабе одного напитка и пачки чипсов тоже обычно сопровождается двумя «please» и тремя «thank you».

Пусть Англия — общество с высокоразвитым классовым сознанием, но эти правила вежливости подразумевают, что наша культура также, во многих отношениях, эгалитарная, по крайней мере у нас не принято подчеркивать различия в статусе. Обслуживающий персонал зачастую принадлежит к более низкому сословию, чем их клиенты, но их поведение отличает отсутствие подобострастия и, согласно неписаным правилам, к ним следует относиться со вниманием и уважением. Как и все правила, эти тоже иногда не соблюдаются, но факты нарушения неизменно бывают замечены и подвергнуты осуждению.

Правило «И себе нальете бокал?» и принципы эгалитарной вежливости

Я обнаружила, что в особом микроклимате паба правила эгалитарной обходительности даже еще более сложные и более строго соблюдаются. Например, в английских пабах не принято давать на чай хозяину заведения или обслуживающему персоналу. Вместо чаевых их обычно угощают напитками. Дать персоналу на чай — значит, в грубой форме напомнить им, что они являются «прислугой», а, угостив их напитком, вы подчеркнете, что относитесь к ним как к равным. В правилах, определяющих, как следует угощать напитками, находят отражение и принципы эгалитарной вежливости, и присущая англичанам щепетильность в отношении денег. Согласно этикету, предписывающему предлагать напиток владельцу паба или обслуживающему персоналу после того, как вы сделали заказ, следует сказать: «And one for yourself?» или «And will you have one yourself?» («Может, и себе нальете бокальчик?»). Предложение должно быть выражено в форме вопроса, а не распоряжения, и при этом сдержанно: ни в коем случае нельзя возвещать всем присутствующим о своей щедрости.

Если сами вы не заказываете напитки, все равно принято спросить хозяина паба или бармена: «Will you have a drink?» («Не желаете выпить бокальчик?») — но «And one for yourself?» предпочтительнее, поскольку предложение, высказанное в такой форме, подразумевает, что посетитель и бармен пьют вместе и что бармен включен в «круг равных». Я также заметила, что англичане избегают употреблять слово «buy» («покупать»). Вопрос «Can I buy you a drink?» (буквально: «Позвольте купить вам напиток?») теоретически допустим, но на практике его редко можно услышать, поскольку в нем содержится намек на деньги. Англичане прекрасно понимают, что речь идет о деньгах, но предпочитают не заострять на этом внимание. Мы знаем, что хозяин паба или бармен обслуживают нас за деньги и, по сути, ритуал «And one for yourself?» — это своеобразный способ «дать на чай», но было бы бестактно подчеркивать денежный аспект взаимоотношений между барменом и клиентом.

В вопросе денег персонал паба проявляет аналогичную щепетильность. Если бармен соглашается выпить за счет клиента, то он обычно говорит: «Спасибо, я налью себе полбокала (того-то или того-то)», — и добавляет цену выбранного напитка в общий счет заказа. Потом называет новую общую сумму: «Тогда, будьте добры, пять фунтов двадцать центов» — так, косвенно, без упоминания конкретной цифры, сообщая клиенту стоимость напитка, которым его угостили его (в любом случае цена будет невысокая, поскольку, следуя неписаным правилам, персонал паба всегда выбирает относительно недорогие напитки). Называя измененную сумму счета, бармен также ненавязчиво дает клиенту понять, что он не злоупотребил его великодушием.

Поведение бармена при употреблении напитка, которым его угостили, также свидетельствует о том, что он воспринял щедрость клиента не как чаевые, а как приглашение выпить вместе с ним. Он всегда постарается поймать взгляд клиента и, приподняв бокал, скажет «Cheers» («Будьте здоровы»/«Ваше здоровье») или «Thanks» («Спасибо»), что является обычной практикой в кругу друзей, угощающих друг друга напитками. Иногда у стойки бара толпится много народу, и у бармена нет возможности налить себе напиток и выпить его тотчас же. В этом случае допускается, чтобы бармен, приняв угощение, включил стоимость напитка в счет заказа клиента, но выпил его позже, когда толпа разойдется. Однако, налив себе напиток, даже спустя один или два часа бармен постарается перехватить взгляд клиента, за счет которого он пьет, приподнимет бокал в знак благодарности и кивнет с улыбкой, а если посетитель находится в пределах слышимости, еще и скажет: «Cheers!»

Разумеется, некоторые заметят, что такое «угощение в одностороннем порядке», когда посетитель отдает свое, ничего не получая взамен, хоть и нельзя назвать чаевыми в традиционном понимании (скорее это проявление эгалитаризма), все равно является признаком превосходства клиента над обслуживающим персоналом. Казалось бы, довод железный, но согласиться с ним нельзя, потому что персонал паба зачастую отвечает на щедрость клиента взаимностью и никогда не позволит посетителю, особенно завсегдатаю, угостить его несколько раз, не попытавшись прежде отблагодарить. В конечном итоге будет наблюдаться асимметрия, но подобных подсчетов никто никогда не ведет, да и вообще ответная любезность со стороны персонала всегда направлена на то, чтобы создавалось впечатление, будто равные по социальному статусу люди по-дружески угощают друг друга.

Многие иностранцы ритуал «И себе нальете бокальчик?» расценивают как излишне и неоправданно сложный способ уплаты чаевых — действие, почти во всем мире осуществляющееся путем простого вручения нескольких монет. Один ошеломленный американец, которому я объяснила данное правило, сравнил бытующие в английских пабах порядки с нравами Византии, а француз безапелляционно назвал всю процедуру «типично английским лицемерием».

Другие иностранцы говорили мне, что наши сложные ритуалы вежливости очаровательны, хотя и несколько странноваты, но я вынуждена признать, что француз и американец правы. Английские правила вежливости, безусловно, сложны и по природе своей лицемерны, поскольку призваны опровергнуть или замаскировать существование классовых различий. Но ведь любая вежливость — это форма лицемерия: почти по определению она подразумевает притворство. Социолингвисты Браун и Левинсон утверждают, что вежливость «заранее предполагает потенциальную агрессию, которую она должна усмирить, и делает возможным общение между двумя потенциально агрессивными сторонами». В рамках дискуссии об агрессивности Джереми Паксман отмечает, что наши строгие правила поведения и этикета, по-видимому, «были придуманы англичанами, чтобы защитить самих себя от самих себя».

Пожалуй, мы и впрямь, в сравнении с представителями других культур, более остро чувствуем классовые различия и разницу в социальном статусе. Джордж Оруэлл был абсолютно прав, когда говорил, что Англия «помешана на классовости как никакая другая страна на свете». Наши замысловатые правила и принципы вежливого эгалитаризма — это маскировка, хитрая шарада, тяжелый коллективный недуг, которому психотерапевты дали бы название «отрицание». Наш вежливый эгалитаризм — это отнюдь не отражение наших истинных социальных взаимоотношений, так же как вежливая улыбка не является признаком искреннего удовольствия, а вежливый кивок — выражением подлинного согласия. Наши бесчисленные «пожалуйста» — это приказы и распоряжения в форме просьб; наши бесчисленные «спасибо» создают иллюзию товарищеского равенства; ритуал «И себе нальете бокальчик?» — это коллективный самообман: мы все делаем вид, будто покупка напитков в пабе никак не связана с такими вульгарными вещами, как «деньги», и с такими унизительными, как «обслуживание».

Лицемерие? В каком-то смысле да, несомненно: наша обходительность — это все обман, притворство, маскировка, видимость гармонии и равенства, скрывающая совершенно иную социальную реальность. Термин «лицемерие» я всегда понимала как сознательный, умышленный обман других, а вот английский вежливый эгалитаризм — это, судя по всему, коллективный, даже совместный самообман. Наша обходительность — это вовсе не отражение наших искренних подлинных убеждений, но и не циничные, расчетливые попытки обмануть. Возможно, нам и впрямь необходимо, чтобы наш вежливый эгалитаризм защищал нас от самих себя, не допускал, чтобы наша острая восприимчивость к классовым различиям выражалась в менее пристойной форме.

Речевой этикет завсегдатаев

Выше, в связи с правилом пантомимы, я уже упоминала, что существует особый этикет, регулирующий нормы поведения и речи завсегдатаев (постоянных посетителей какого-то определенного паба), которые имеют много привилегий, они даже могут нарушать правило пантомимы. Однако этот особый этикет не позволяет им лезть без очереди, поскольку в данном случае они нарушили бы более важное английское правило — правило соблюдения очереди, которое само подчиняется более общему правилу английской самобытности — правилу «справедливости». Нам стоит подробнее рассмотреть нормы речевого этикета завсегдатаев, так как они являют собой «обусловленное традициями отклонение от условностей» и поэтому помогут выявить определяющие черты английской самобытности.

Правила приветствия

Когда завсегдатай входит в паб, его обычно хором приветствуют другие завсегдатаи, хозяин заведения и обслуживающий персонал. Хозяин паба и обслуживающий персонал всегда обращаются к постоянным посетителям по именам, и те тоже друг друга, хозяина и обслуживающий персонал называют по именам. В принципе, как я заметила, в пабе имена звучат гораздо чаще, чем это необходимо, словно члены этого маленького «племени» стремятся подчеркнуть свое близкое знакомство и личные связи. Это тем более удивительно, что противоречит основной тенденции речевого этикета англичан, согласно которому в Англии к обращению по именам прибегают значительно реже, чем в других культурах, и всякое злоупотребление именами в процессе общения вызывает недовольство и расценивается как докучливое панибратство в духе американцев.

На особые дружеские отношения между завсегдатаями паба также указывает использование прозвищ: в пабе всегда полно людей, которых называют «Shorty» (Коротышка), «Yorkshire» (Йоркширец), «Doc» (Доктор), «Lofty» (Каланча) и т. д. Обращение по прозвищу — признак близкого знакомства. Использование прозвищ обычно принято только в кругу родственников и близких друзей. При частом использовании прозвищ у завсегдатаев, обслуживающего персонала и хозяина паба возникает ощущение принадлежности к единому сообществу; а мы, наблюдая за ними, имеем возможность постичь природу социальных отношений в английском пабе[48].

В данном контексте следует отметить, что у некоторых завсегдатаев есть прозвища, которые действуют только в данном пабе. В кругу родных и друзей эти прозвища не имеют хождения; бывает, что этим группам людей они даже не известны. Прозвища, используемые в среде паба, зачастую ироничны: например, завсегдатая очень маленького роста могут называть Каланчой (Lofty). Я из-за худобы в своем местном пабе получила прозвище Stick (Палка), но хозяин заведения очень долго называл меня Pillsbury (Пышечка).

Согласно правилам приветствия, хозяин паба и постоянные посетители должны хором поприветствовать вошедшего завсегдатая: «Evening, Bill» («Добрый вечер, Билл»), «Wotcha, Bill?» («Как дела, Билл?»), «Alright, Bill?» («Все в порядке, Билл?»), «Usual, is it, Bill?» («Что, как обычно, Билл?») и так далее. Пришедший должен ответить на каждое приветствие, обычно обращаясь к тем, кто его поприветствовал, по имени или прозвищу: «Evening, Doс» («Добрый вечер, Доктор»), «Wotcha, Joe?» («Как дела, Джо?»), «Alright there, Lofty» («В порядке, Каланча»), «Usual, thanks, Mandy» («Как обычно, Мэнди, спасибо»). Правила не предписывают использовать при обмене приветствиями какие-то определенные слова и выражения, поэтому часто можно слышать весьма изобретательные, своеобразные, забавные и даже шутливо-оскорбительные варианты приветственных реплик, как, например, «All, just in time to buy your round, Bill!» («Ты как раз вовремя, Билл. Твоя очередь угощать!») или «Back again, Doc? Haven't you got a home to go to?» («Ты уже опять здесь, Док? У тебя что, дома нет?»).

Правила общения в пабе на «закодированном» языке

Если вы часами будете сидеть в пабах, вслушиваясь в болтовню посетителей, вы заметите, что многие диалоги звучат как «по нотам», в том смысле, что они ведутся по определенным схемам в соответствии со строгими правилами, которым сами собеседники подчиняются неосознанно. Случайные посетители, пожалуй, не сразу сообразят, что существуют некие правила, регулирующие порядок ведения разговора «по нотам», но суть самих диалогов они вполне способны уловить и понять. Правда, есть один тип разговора между завсегдатаями, который посторонним представляется невразумительным набором слов. Диалоги такого типа понятны только постоянным посетителям данного паба, потому что завсегдатаи общаются «кодовыми» фразами, на «своем» языке. Приведу мой любимый типичный пример «закодированного» диалога, услышанного в процессе изучения этикета общения в пабе.

Место действия — один местный паб. Воскресенье, обеденное время, в пабе много народу. У стойки бара несколько ЗАВСЕГДАТАЕВ, за стойкой бара — ХОЗЯИН заведения. В паб входит очередной ЗАВСЕГДАТАЙ, мужчина. К тому времени, когда он дошел до бара, ХОЗЯИН паба уже начал наливать ему пинту пива, которое он обычно заказывает. ХОЗЯИН паба ставит кружку пива на стойку перед пришедшим ЗАВСЕГДАТАЕМ. Тот лезет в карман за деньгами.

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Where's meat and two veg, then? (букв. Так где мясо с овощами?)

ХОЗЯИН ПАБА: Dunno, mate — should be here by now. (букв. Не знаю, приятель. Должен бы уже быть здесь.)

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Must be doing a Harry! (букв. Наверно, делает Гарри.) (Все смеются.)

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Put one in the wood for him, then — and yourself? (букв. Оставь для него кружку в лесу. Может, и для себя?)

ХОЗЯИН ПАБА: I'll have one for Ron, thanks, (букв. Я оставлю для Рона, спасибо).

Чтобы расшифровать этот диалог, нужно знать, что первый вопрос о «мясе с овощами» — это вовсе не заказ еды. 1-й завсегдатай справился о местонахождении другого постоянного посетителя по прозвищу Meat-and-two-veg (Мясо с овощами), которое тот получил в силу своей флегматичной консервативной натуры (мясо с овощами — самое традиционное и безыскусное блюдо английской кухни). Подобные остроумные прозвища — весьма распространенное явление. В другом пабе есть постоянный посетитель по прозвищу TLA (Three Letter Acronym — акроним из трех букв), которое ему дали за его склонность изъясняться на жаргоне школы бизнеса.

Также нужно знать, что в данном пабе «doing a Harry» означает «заблудиться». Гарри — еще один постоянный посетитель этого заведения. Он — несколько рассеянный человек и однажды, направляясь в паб, по дороге заблудился, за что над ним до сих пор подшучивают. «Put one in the wood for him» — местный вариант распространенного во всех пабах выражения «Put one in for…» или «Leave one in for…», означающего «Придержи для него пинту пива. Он выпьет, когда придет, а я сейчас за него заплачу». («Put one in the wood for…» — региональный вариант, имеющий хождение главным образом в Кенте). Фраза «and yourself?» — сокращенный вариант от «and one for yourself?» («И себе нальешь бокальчик?») — стандартная форма предложения бармену выпить за счет клиента. «Ron» в устах хозяина заведения — это вовсе не человек, а сокращение от «later on» («позже»). Таким образом, 1-й завсегдатай оплачивает напиток, который хозяин паба должен дать другому завсегдатаю по прозвищу Мясо с овощами, когда тот придет (при условии, что он не повторит ошибки Гарри и не заблудится), а также предлагает хозяину заведения выпить за его счет. Тот принимает угощение, но говорит, что выпьет позже, когда немного освободится. На самом деле все очень просто и понятно — если вы принадлежите к этому маленькому обособленному сообществу и знакомы с его легендами, прозвищами, остротами, «закодированными» выражениями, аббревиатурами и шутками.

Посещая пабы в научных целях, мы установили, что в каждом таком питейном заведении бытует свой «закодированный» язык, состоящий из совокупности шуток, прозвищ, фраз и жестов. Как и «собственный» язык отдельных социальных групп (семья, супруги, школьные друзья, коллеги по работе), этот «закодированный» язык призван подчеркивать и укреплять социальные связи между завсегдатаями паба, а также укреплять в них чувство равенства. В пабе ваш социальный статус, который вы имеете в системе общества «в целом», не имеет значения. В этом ограниченном мирке ваша популярность зиждется на совершенно иных критериях: вас оценивают по вашим личным качествам, причудам и привычкам. Неважно, кто этот Мясо с овощами — банковский служащий или безработный каменщик. Шутливое прозвище, которым по-дружески нарекли его в пабе, — это дань его невзыскательным вкусам и относительно консервативным взглядам на жизнь. В пабе его любят и высмеивают именно за эти слабости; его классовая принадлежность и должностной статус не играют никакой роли. Гарри может быть и рассеянный профессор, и рассеянный сантехник. Будь он профессором, возможно, в пабе его называли бы «Doc» (Доктор) [а одному сантехнику, как я слышала, в пабе дали издевательское прозвище «Leaky» (Дырявый, Протечка)], но в пабе «Rose and Crown» («Роза и Корона») Гарри ценят не за его профессорское звание: его любят и подтрунивают над ним за его рассеянность.

Таким образом, «закодированный язык» паба способствует укреплению социальных связей и принципов равенства. Выше я указывала, что первоочередная функция всех питейных заведений во всех культурах — содействие в создании и укреплении социальных связей и что для всех питейных заведений характерна социально разнородная эгалитарная среда. Так какие же особенности социальных связей и принципов эгалитаризма передает «закодированный» язык общения в пабе?

Некоторые аспекты общения в пабе, пожалуй, исключительно английское явление. Это и прославление эксцентричности, и постоянный скрытый юмор, остроумие, изобретательность в выражениях. Но «универсальные» признаки содействия укреплению социальных связей и принципов эгалитаризма проявляются лишь в той степени, в какой они отклоняются от основных тенденций культуры нашего общества, которое по таким параметрам, как сдержанность, следование социальным запретам, распространенность классовости и высокоразвитое классовое сознание, опережает многие другие культуры. Разумеется, общительность и эгалитаризм присущи не только английским питейным заведениям. Обращает на себя внимание другое: резкое отличие принятых в пабах поведенческих норм от обычных правил, господствующих в обществе. Поэтому, возможно, мы в большей степени испытываем потребность в пабах. Для нас они — островки компанейского эгалитаризма, «пороговая» среда, в которой не действуют обычные законы.

Правила ведения споров в пабе

Выше я упоминала, что завсегдатаи не только вправе пренебрегать правилом пантомимы, но им также дозволено выражаться следующим образом: «Эй, Спэдж, как закончишь свою болтовню, принеси-ка мне еще пинту, если для тебя это не чертовски великий труд!» Подтрунивания, пререкания и шутливые оскорбления такого рода (порой сдобренные злой иронией) — стандартные элементы общения между завсегдатаями и обслуживающим персоналом паба, а также между самими постоянными посетителями.

Разновидностью подобного общения являются споры, которые не имеют ничего общего с «настоящими» спорами в «настоящем мире». В принципе споры, пожалуй, самая популярная форма общения в пабе, особенно среди мужчин, и зачастую они бывают очень жаркими. Однако обычно споры ведутся в соответствии со строгим этикетом, в основе которого лежит то, что следует рассматривать как первую заповедь паба: «Ничего не воспринимай слишком серьезно».

В правилах ведения споров в пабе также отражены принципы так называемой неписаной конституции, регулирующей все виды социального взаимодействия в данной особой среде. Эта конституция паба предписывает соблюдение принципа равенства, непременность ответной реакции, стремление к дружественности и не нарушение негласного договора о ненападении. Ученые-социологи скажут, что это — основополагающие принципы всех социальных взаимоотношений, и, по-видимому, установление и укрепление социальных связей и есть скрытая цель ведения споров в пабе.

Все признают, хотя это никогда не подчеркивается, что споры в пабе (как и описанный выше ритуал «У меня лучше, чем у тебя») — это весьма увлекательная игра. Завсегдатаи часто начинают спорить о чем-нибудь или вовсе ни о чем — так, ради забавы. Скучающий посетитель умышленно затевает спор, высказав какое-нибудь возмутительное или радикальное утверждение, а затем откидывается на спинку стула и ждет, чтобы в ответ ему крикнули: «Чепуха!» Потом зачинщик должен с жаром выступить в защиту своего утверждения, которое, как он в душе понимает, отстоять невозможно, и обвинить своих оппонентов в тупости, невежестве и еще бог знает в чем. Обмен «любезностями» продолжается некоторое время, хотя постепенно спорщики отклоняются от первоначальной темы, переключаясь на другие полемичные вопросы. Потребность в споре среди мужской части[49] паба столь велика, что почти любая тема, даже самая безобидная, может стать предметом жаркой дискуссии.

Завсегдатаи умеют затеять спор на пустом месте. Как и отчаявшиеся аукционисты, выкрикивающие цены, предложенные «покупателями-призраками», они яростно опровергают заявление, которого никто не делал, или требуют от своего молчащего соседа по столику, чтобы тот «заткнулся». Это им сходит с рук, потому что другие завсегдатаи тоже ищут повод для спора. Вот типичный пример возникшей на пустом месте перебранки, которую я наблюдала в «своем» пабе:

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (придирчиво): Что ты сказал?

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (озадаченно): Ничего.

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Как это ничего?!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (все еще озадаченно): Да так, ничего. Я вообще рот не раскрывал!

1 — й ЗАВСЕГДАТАЙ (воинственно): Не ври! Ты сказал, что моя очередь угощать — а очередь не моя!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (тоже начиная горячиться): Ничего такого я не говорил, но раз уж ты сам это упомянул, то да, очередь твоя!

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (в притворном гневе): Черта с два! Сейчас Джо угощает!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (язвительно): Так чего ты тогда ко мне пристал?

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (теперь уже довольный собой): Я не приставал. Ты первый начал!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (тоже веселясь): Вовсе нет!

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Да!

И так далее и тому подобное. Потягивая пиво, я, как и все женщины, которым случается быть свидетелями мужских споров в пабе, наблюдала за спорщиками с улыбкой снисходительного превосходства на лице. Те продолжали препираться, теперь уже на другие темы, но при этом угощая друг друга напитками, и в конце концов забыли, что вообще они пытались доказать друг другу. Согласно правилам, в спорах, ведущихся в пабе, никто никогда не побеждает и не уступает. (Споры в пабе — ритуал, в полной мере сообразующийся с английским мужским правилом «Важна не победа, а участие».) Спорщики остаются лучшими друзьями, все прекрасно провели время.

На первый взгляд может показаться, что такая бессмысленная задиристость противоречит принципам «конституции» паба, дающей установку на дружелюбие и неагрессивность, но дело в том, что в представлении англичан-мужчин спор — это самый прямой путь к сближению. Шутливые перепалки дают им возможность проявить интерес друг к другу, выразить свои чувства, отношение, личное мнение, обнаружить свои стремления — и лучше узнать своих собеседников. В процессе споров они имеют возможность сблизиться, не признавая, что именно эту цель они и преследуют. В процессе споров они достигают социального взаимодействия под чисто мужским камуфляжем соперничества. Склонность англичан-мужчин к агрессии направляется в безопасное русло безобидных словесных перепалок с «символическим рукопожатием» — угощением по очереди, чтобы она не приняла более серьезную форму физического насилия[50].

Подобные мужские споры ради поддержания дружеских отношений, безусловно, имеют место не только в пабе — они происходят, например, между коллегами по работе, членами спортивных команд и клубов или просто в кругу друзей — и ведутся примерно по таким же правилам. Но шутливая перепалка в пабе — самый лучший и показательный пример мужского дружеского общения. Споры между мужчинами для поддержания дружеских отношений типичны не только для Англии, но и для других культур, и во всех странах они имеют сходные черты. В частности, все подобные «ритуальные споры» ведутся с соблюдением негласного соглашения о непроявлении агрессии, основанного на понимании того, что оскорбления и нападки не следует воспринимать слишком серьезно. Особенность английского «ритуала», на мой взгляд, заключается в том, что благодаря нашей природной неприязни к излишней серьезности и особенно нашему пристрастию к иронизированию мы быстрее и легче достигаем взаимопонимания.

Правило спонтанных ассоциаций

В пабе монолог на одну и ту же тему в течение пяти минут иногда может быть расценен как признак излишней серьезности. Психоаналитики в своей практике используют так называемый метод спонтанной ассоциации, при котором врач просит пациента сказать все, что ему приходит на ум в связи с тем или иным словом или фразой. Так вот, прислушиваясь к разговорам в пабе на протяжении некоторого времени, я заметила, что они зачастую носят тот же характер, что и сеансы спонтанных ассоциаций у психотерапевта. Возможно, этим в какой-то степени и объясняется «целебное» действие паба. В пабе обычно сдержанные и осторожные англичане несколько расслабляются и озвучивают все, что приходит им в голову.

Правило спонтанных ассоциаций подразумевает, что разговорам, ведущимся в пабе, не присущи логика и упорядоченность. В ходе беседы не развивается какая-либо одна тема, не подводится логический итог. Когда посетители паба находятся в «режиме спонтанных ассоциаций» — а в этом режиме они пребывают большую часть времени, — пытаться заставить их сосредоточиться на одной определенной теме более нескольких минут бесполезно, это только вызовет неодобрение.

Правило спонтанных ассоциаций является залогом того, что разговор течет по замысловатому руслу, имеющему множество резких беспорядочных ответвлений. Реплика о погоде может спровоцировать короткий спор о футболе, в связи с чем кто-нибудь выскажет догадку о судьбе персонажа какого-нибудь телевизионного сериала, что приведет к обсуждению текущего политического скандала, а это вызовет поток шутливых замечаний по поводу сексуальных пристрастий бармена, который прервет один из завсегдатаев, требуя, чтобы ему немедленно подсказали ответ на вопрос в кроссворде, что в свою очередь повлечет за собой комментарий о новой пугающей болезни, который каким-то образом породит дискуссию о порвавшемся ремешке для часов еще одного завсегдатая, что положит начало дружелюбному препирательству о том, кто теперь должен угощать и т. д. и т. п. Порой в разговоре прослеживается некая своеобразная логика, но в основном переход от темы к теме носит случайный характер и происходит тогда, когда какое-либо слово или фраза вызывают у собеседников ту или иную ассоциацию. … Правило спонтанных ассоциаций — это не просто способ избежать серьезности. Это — официальное разрешение на пренебрежение традиционными социальными нормами, на отказ от ограничений, принятых обществом. В Англии подобный тип общения — легкая, непринужденная, кажущаяся со стороны бессвязной беседа на самые разные темы, когда люди настолько расслаблены и раскованны, что могут высказывать все, что им приходит на ум, — обычно возможен только в кругу близких друзей или семьи. Однако в пабе, как я заметила, ассоциативный разговор самым естественным образом завязывается и между людьми, которые не знакомы друг с другом. Завсегдатаи почти всегда только так и общаются между собой, но у стойки бара в бессвязную болтовню легко втягиваются и случайные посетители. Как бы то ни было, здесь следует указать, что те люди, которые часто посещают один и тот же паб, не обязательно — и в принципе это в порядке вещей — являются близкими друзьями в обычном понимании этого выражения. Например, приятели-завсегдатаи очень редко приглашают друг друга в гости, даже если они регулярно встречаются в пабе и ведут подобные ассоциативные разговоры каждый день на протяжении многих лет.

Итак, разговоры в стиле спонтанных ассоциаций, которые ведут между собой посетители английских пабов, в том числе и те, кто мало знаком друг с другом, по рисунку сходны с непринужденными беседами близких родственников, что на первый взгляд противоречит обычному представлению. об англичанах, которые слывут сдержанными, неприветливыми и замкнутыми людьми. Но, когда я стала наблюдать и прислушиваться внимательнее, обнаружились линии раздела и ограничения. Я обнаружила, что это еще один пример строго лимитированной и контролируемой культурной ремиссии. Правило спонтанных ассоциаций позволяет нам отклоняться от традиционных норм ведения «публичной» беседы и наслаждаться некоторой непринужденностью «частного» или «задушевного» разговора — но только до определенной степени. Ключевое слово — «схемы». Беседа в стиле спонтанных ассоциаций, происходящая в пабе, имеет ту же структуру, что и задушевный разговор в кругу близких друзей или родных, но ее содержание ограничено более жесткими рамками. Даже находясь в «режиме спонтанных ассоциаций», завсегдатаи (если только они не близкие друзья) никогда не раскрывают друг другу свое сердце, не рассказывают — разве что неумышленно — о своих личных тревогах или сокровенных желаниях.

В сущности, ассоциативный разговор заводится вовсе не для того, чтобы обсудить «личные» дела, о которых можно рассказывать лишь в несерьезной манере, в соответствии с «первой заповедью» паба. Шутки по поводу развода, депрессии, болезни, проблем на работе, непослушных детей и прочих трудностей и неурядиц частного характера вполне допустимы, и в принципе ни один «общий» разговор в пабе не обходится без упоминания, с элементами мрачного юмора, жизненных трагедий. Но искреннее, «на полном серьёзе», излияние чувств не приветствуется. Конечно, и в пабах, случается, люди жалуются на жизнь, но это — частные разговоры, происходящие между друзьями или родными. Их не принято вести у стойки бара, и, что самое важное, эти частные разговоры из разряда тех немногих типов общения, на которые не распространяется правило спонтанных ассоциаций.

Часть 2. Правила поведения

Правила английского быта

Некоторые правила английской самобытности можно распознать, даже не тратя годы на исследования путем метода «включенного наблюдения». Например, правила частной жизни настолько очевидны, что их можно распознать, даже не ступая ногой на английскую землю. Покружив несколько минут на вертолете над каким-нибудь английским городком, вы увидите, что жилые кварталы состоят почти целиком из рядов маленьких коробочек и возле каждой — свой крошечный зеленый клочок земли. В некоторых частях страны коробочки серые, в других — красновато-коричневые. В районах, где проживают более обеспеченные люди, коробочки отстоят дальше одна от другой, а примыкающие к ним зеленые участки несколько крупнее. Но принцип очевиден: все англичане хотят жить в своей собственной коробочке и иметь свой собственный клочок земли[51].

Правило «крепостного рва с подъемным мостом»

То, что нельзя разглядеть с вертолета, вы узнаете тотчас же, едва попытаетесь посетить дом любого англичанина. Даже имея адрес и карту, вы с трудом сумеете отыскать нужный вам дом. Венгерский юморист Джордж Майкс утверждает, что «английский город — это сплошная клика заговорщиков, вводящих в заблуждение иностранцев». В качестве доказательства он приводит множество неоспоримых фактов, в частности: что в английских городах не бывает прямых улиц, что за каждым поворотом улица меняет свое название (исключение составляют только те случаи, когда поворот настолько крутой, что и впрямь делит одну улицу на две), что у нас как минимум 60 синонимов к слову «улица» («street») [«place» — «место»; «mews» — «извозчичий двор»/«конюшни»; «crescent» — «группа домов, стоящих полукругом»; «terrace» — «ряд стандартных домиков вдоль улицы», «улица или бульвар с газоном»; «rise» — «холм», «lane» — «переулок»; «gate» — «застава», «ворота» и т. д.] и что названия улиц у нас всегда тщательно замаскированы. Даже если вам удается найти нужную улицу, вас озадачит нумерация домов — безнадежно непоследовательная и беспорядочная. Дело еще осложняется и тем, что многие англичане предпочитают не нумеровать свои дома, а давать им названия.

Я бы еще добавила, что номера домов или их названия обычно так же хорошо замаскированы, как и названия улиц и это указывает на то, что причиной всей этой неразберихи является скорее наша приверженность принципам неприкосновенности частной жизни, чем стремление ввести в заблуждение венгров. Мы не можем, даже если б очень захотели, разрушить наши запутанные города и на их месте возвести новые по разумной американской системе — с геометрически правильной планировкой. Но если бы мы хотели, чтобы другие без лишних трудностей находили наши дома, мы, по крайней мере, помещали бы таблички с их названиями или номерами так, чтобы их можно было увидеть с улицы.

Но нет. Номера наших домов в лучшем случае едва заметны, в худшем — полостью скрыты плющом, а то и вовсе не обозначены, очевидно, на том основании, что номер нашего дома, как мы считаем, можно вычислить по номерам соседних домов. Почему так? Я постоянно спрашивала об этом таксистов, когда работала над данной книгой, ведь они так много времени колесят по улицам, высматривая скрытые или несуществующие номера на стенах домов или заборов, что, как мне кажется, непременно должны были задаться подобным вопросом или придумать на этот счет свои собственные интересные теории.

Я не ошиблась в своем предположении. В ответ таксисты почти всегда восклицали: «Чертовски хороший вопрос!» — или еще что-нибудь в этом роде, а потом принимались раздраженно сетовать по поводу стершихся, замаскированных или отсутствующих номеров домов, обычно заканчивая свою тираду фразой: «Можно подумать, они это делают специально!» Меня, разумеется, такой ответ не устраивал: мы возвращались к тому, с чего начали. Тогда я прибегала к другой тактике, спрашивая водителей, четко ли прописаны номера на их собственных домах. Большинство тут же смущенно признавались, что таблички с номерами или названиями на их домах не очень заметны. Почему? Почему не вывести большими цифрами или буквами номер или название дома на входной двери или опоре ворот? Ну, оправдывались они, это было бы несколько странно, слишком броско, вызывающе, это привлекло бы внимание, да и потом сами они практически никогда не заказывают такси, а дом их отыскать совсем не трудно, и все их друзья и родные знают, где они живут, и т. д. и т. п.

Первоначально интервью таксистов не очень-то помогли мне в моих изысканиях: мне просто в очередной раз напомнили, что в нашем нежелании выставлять напоказ номера своих домов проявляются такие типичные особенности англичан, как скрытность и гипертрофированная приверженность принципам неприкосновенности частной жизни. Но я продолжала упорно опрашивать таксистов и в итоге добилась своего: один из них в нескольких словах дал следующее исчерпывающее объяснение: «Ведь дом англичанина — это его крепость, верно? Он не может отгородиться от внешнего мира крепостным рвом с подъемным мостом, но вполне в состоянии затруднить доступ к своему жилищу». С тех пор английский обычай скрывать номера частных домов я называю правилом «крепостного рва с подъемным мостом».

Но для англичанина дом — это нечто большее, чем его крепость, воплощение его принципов неприкосновенности частной жизни. Дом англичанина — это его индивидуальность, показатель его статуса, главное дело его жизни. То же самое можно сказать и об англичанках. Поэтому дом в Англии — это не то, чем вы просто пассивно «владеете». Дом — это то, что вы «создаете», над чем «трудитесь».

Правила устроения своего гнезда

Здесь я должна рассмотреть такое явление, как «сделай сам» — пристрастие англичан к «усовершенствованию дома». Певзнер[52] попал в самую точку, когда, характеризуя типичного англичанина, говорил, что тот «в доме, в саду и в гараже все делает своими руками».

Про футбол забудьте, это общенациональное увлечение. Мы — нация устроителей собственных гнезд. Почти все население страны в той или иной степени любит мастерить своими руками. По данным опроса, проведенного моими коллегами около 15 лет назад, лишь 2% англичан-мужчин и 12% англичанок признались, что никогда ничего не делали в доме своими руками.

Недавно, когда ИЦСП по заказу компании, производящей чайную смесь «Пи-джи типс», проводил опросы людей, охотно занимающихся перестройкой своих домов (это вовсе не такая глупая идея, как кажется: мы установили, что работа по дому способствует росту потребления чая), мы обновили эти данные. Цифры показывают, что за 15 лет мало что изменилось: пожалуй, увеличилось число женщин, занимающихся домоводством, да и англичане в целом еще больше увлеклись устроением своих семейных гнезд[53].

Сама я не участвовала в проекте ИЦСП по изучению явления «сделай сам», но одобряю тот метод, который был использован при его осуществлении. Это происходило не путем телефонного опроса и проставления галочек в графах; мои коллеги посещали «храмы» поклонников принципа «сделай сам» (магазины «Хоумбейс» [Homebase], «ДолтОлл» [DoltAIl], «Би-энд-кью» [BQ] и др.), общались с ними, подробно расспрашивая о том, чем вызвано их увлечение, что их пугает, тревожит, радует. Мой коллега Питер Марш, сам страстный приверженец принципа «сделай сам», справедливо указал, что ревностных «самоделкиных» не так-то просто отвлечь от поисков нужного товара в магазинах, куда они приходят утром по воскресеньям, и заставить побеседовать с социологами; их нужно соблазнить чем-то особенным. Он придумал гениальную приманку — чай с пончиками (а это неотъемлемый атрибут ритуала «сделай сам»), выдавая угощение прямо из фургона, припаркованного в центре стоянки хозяйственного магазина.

Уловка сработала. Перерыв на чай — столь существенный элемент ритуала «сделай сам», что устроители своих семейных гнезд, которые никогда не позволили бы обычному анкетеру с папкой в руке помешать им отыскивать нужные материалы, охотно собирались вокруг фургона ИЦСП и, попивая чай и жуя пончики, делились с исследователями планами по усовершенствованию дома, своими надеждами, тревогами и бедами.

Правило обозначения собственной территории

Почти все умельцы, подходившие к фургону нашего центра выпить чаю на стоянке хозяйственного магазина, говорили, что их желание сделать что-то своими руками продиктовано главным образом стремлением «поставить личный штамп на собственном жилище». Это, вне сомнения, можно расценивать как неписаное правило владения собственным домом, важный элемент ритуала переселения на новое место жительства, которое зачастую влечет за собой уничтожение всех признаков проживания прежнего владельца. «Ты просто обязан что-нибудь содрать в том доме, куда только что переселился, — объяснил один молодой человек. — Иначе это не твой дом, верно?»

Он был прав. Понаблюдайте за жилыми домами на какой-нибудь улице в течение некоторого времени, и вы заметите, что едва на доме, выставленном на продажу, исчезает табличка «Продается», как тут же появляется контейнер, заполняемый зачастую вполне пригодными предметами кухонной мебели, сорванными коврами, деталями разломанных стенных шкафов и каминов, снятыми полками, плиткой, перилами, дверями и даже обломками стен и потолков.

Данный обычай скорее твердое правило, чем соблюдаемая закономерность поведения: обозначение собственной территории для большинства англичан — это обязательство, долг перед самими собой. «Ты просто обязан что-нибудь содрать…»

Однако это целая проблема для тех, кто переезжает в новые, только что выстроенные дома, где было бы нелепо демонтировать санузлы, которыми никто ни разу не пользовался, и кухни, в которых никто ни разу не готовил. Тем не менее в «храмах» поклонников принципа «сделай сам» мы встречаем много людей, желающих «привнести что-то свое» в новое жилище. Даже если нельзя ничего содрать, вы все равно должны сделать что-то: не обновленный дом едва ли можно считать родным жилищем.

Классовые особенности

Страсть англичан к усовершенствованию своих домов объясняется, конечно же, не только стремлением обозначить собственную территорию. Это — самовыражение в более широком смысле слова: твой дом — не только твоя территория, твой дом — это воплощение твоей индивидуальности. По крайней мере, мы так думаем. Почти все умельцы, с которыми мы беседовали у хозяйственного магазина, считают, что они реализуют свои творческие способности. Другие респонденты, которых мы опрашивали в мебельных магазинах, универмагах и у них дома, признавая, что многие англичане берутся сами мастерить в целях экономии, все же подтверждают, что в устройстве быта, меблировке и убранстве наших жилищ каждый из нас стремится продемонстрировать свой личный вкус и свое собственное понимание прекрасного.

Это действительно так, но только до определенной степени. Чем глубже я изучала этот вопрос, тем очевиднее мне становилось, что организация быта, обстановка и убранство наших домов определяются принадлежностью к социальному классу. С уровнем благосостояния это никак не связано. Дома представителей высшего сословия и верхушки среднего класса нередко отличает обветшалость и неухоженность, чего выходцы из средних и низших слоев среднего класса никогда себе не позволят, а жилища разбогатевших выходцев из рабочей среды напичканы очень дорогими вещами, что в глазах аристократии и верхушки среднего класса является верхом вульгарности. Новенькие кожаные диваны и стулья «под старину», обожаемые средними слоями среднего класса, могут стоить в десять раз дороже, чем аналогичные предметы мебели в домах представителей верхушки среднего класса, презирающих кожу и «копии».

В домах представителей средних и низших слоев среднего класса в гостиной, которую они называют «lounge», как правило, на полу лежит ковер во всю комнату (у старшего поколения рабочих это может быть узорчатый ковер, у новоиспеченных буржуа — пушистый). Представители высших сословий предпочитают голый пол, который они частично покрывают старыми персидскими коврами или ковриками. В гостиных представителей средних слоев среднего класса можно увидеть коктейль-бар, а в столовых — сервировочный столик на колесиках. Окна гостиных в домах низших слоев среднего класса и верхушки рабочего часто занавешены тюлем (который весьма точно указывает на социальный статус хозяина дома, но является досадным препятствием для любопытных социологов). В самой комнате — большой телевизор, у старшего поколения — вышитые или кружевные накидки на подлокотниках кресел и на горизонтальных поверхностях — аккуратно расставленные «коллекции» мелких предметов (ложечки, стеклянные зверушки, испанские куколки, статуэтки), привезенных из туристических поездок или выписанных по каталогам.

Молодежь из нижних слоев среднего класса и верхушки рабочего менее склонна к вычурности. Их не загроможденные мебелью гостиные («living room»), обставленные якобы в стиле элегантного минимализма, до которого они никак не дотягивают, порой похожи на приемную стоматолога. Скудость интерьера они компенсируют широкоэкранным телевизором еще большего размера, который они называют «TV» или «telly» («телик») и который всегда стоит на самом видном месте (и, между прочим, еженедельно показывает как минимум шесть программ о доме и домоводстве), и современным музыкальным центром с большими колонками. В домах многих представителей верхушки среднего класса тоже есть большие телевизоры и стереосистемы, но они обычно находятся в других гостиных, которые хозяева иногда называют «back room» (букв.: «задняя комната») или «family room» (букв.: «семейная комната»), но ни в коем случае не «music room» (букв.: «музыкальная комната»). По терминологии верхушки среднего класса, «music room» — это комната, в которой стоит пианино, а не стереосистема.

Еще один надежный индикатор классовой принадлежности — подставки под бокалы с напитками, предотвращающие порчу столов. Такие вряд ли увидишь в домах верхушки среднего сословия и аристократии и очень редко — в домах выходцев из низов рабочего класса. Подставками под бокалы пользуются средние и нижние слои среднего класса, а также верхушка рабочего класса, точнее, те ее представители, кто метит в средний класс.

Правила сочетаемости и новизны

Санузлы в домах низов среднего и рабочего классов, которые они зазывают «toilet», оборудованы сочетающимися по цвету унитазами и раковинами, которые они называют «bathroom suite» («комплект для ванной комнаты»), и даже туалетная бумага у них того же цвета, что и сантехника. В домах представителей верхушки среднего класса и высшего сословия унитазы и раковины почти всегда белые, хотя сиденье на унитазе иногда бывает деревянное.

В домах представителей высших и низших слоев общества (верхушка среднего класса и выше, низы рабочего класса и ниже) мебель обычно старая, облезлая и разнородная. Все промежуточные слои населения предпочитают новенькие гарнитуры мягкой мебели, состоящие из одинаковых по дизайну и обивке диванов (по их терминологии, «settee») и кресел, комплекты сочетающихся обеденных столов и стульев и спальные гарнитуры с гармонирующими по цвету покрывалами на кровать, чехлами на подушки и шторами. (Такое «безупречное» убранство может 6ыть оформлено в мещанском стиле, носить характер «простоты», пропагандируемой фирмами «Конран» и ИКЕА, или воплощать идеи телевизионных передач по домоводству, но принцип во всех случаях один и тот же.) Представители верхних слоев общества, гордящиеся своим эклектическим собранием антиквариата, презирают гармонирующие гарнитуры; представители нижних слоев, стыдящиеся своего разнородного старья, стремятся возвыситься до элиты.

По существу, социальную принадлежность англичанина или англичанки можно тотчас же определить по его или ее отношению к дорогой новой мебели: если вы считаете, что это «шикарно», значит, вы в лучшем случае принадлежите к средним слоям среднего класса; если, по-вашему, это «дешевка», вы — представитель верхушки среднего класса или аристократии. Однажды некий член парламента от партии тори посмеялся над другим тори, Майклом Хезелтайном, заметив, что Хезелтайну «пришлось покупать всю свою мебель». Это был оскорбительный намек на то, что только буржуа покупают мебель; настоящие аристократы мебель наследуют.

Правило «стены почета»

Еще один точный индикатор классовой принадлежности — так называемая, по терминологии американцев, стена почета. В каком помещении своего дома вы выставляете свои регалии и фотографии, на которых вы запечатлены рядом со знаменитостями? Если вы принадлежите к средним слоям среднего класса или к более низкому сословию, эти предметы будут гордо выставлены на всеобщее обозрение в вашей гостиной, холле или в любом видном месте. В представлении верхов среднего класса и аристократии единственно приемлемое место для демонстрации подобных вещей — это уборная на нижнем этаже дома.

Это — умная, тонкая тактика. В какой-то момент каждый из гостей обязательно посетит уборную на нижнем этаже дома и будет потрясен вашими достижениями. В то же время, экспонируя свидетельства своих успехов в туалете, вы иронизируете по их поводу (даже мочитесь на них), а следовательно, вас не могут обвинить в хвастовстве или важничанье.

Правило спутниковой антенны

О социальном статусе англичанина можно судить по саду возле его дома, на чем я остановлюсь позже. Но, даже если вы не разбираетесь в цветах и других растениях, вы без труда определите классовую принадлежность хозяев дома по наличию (у выходцев из низов общества) или отсутствию (у представителей высшего сословия) спутниковой тарелки. Это не самый верный индикатор — хотя многие путем подсчета спутниковых тарелок оценивают классовый статус всего жилого квартала, — но в принципе спутниковая тарелка на доме почти всегда указывает на то, что его владельцы занимают нижнюю ступень на социальной иерархической лестнице. Исключение составляют те случаи, когда есть какой-то неопровержимый признак принадлежности хозяев к верхушке среднего класса или высшему сословию.

Правда, спутниковая тарелка на старинном величественном особняке, расположенном в аристократическом районе, может означать, что данный район начинают колонизировать нувориши. Желая проверить свое предположение, постарайтесь попасть в этот дом и посмотрите, есть ли там коктейль-бары, толстые ковры, новенькие кожаные диваны, круглые ванны и золотые краны. Если вместо перечисленного вы обнаружите поблекшие краски, бесценные, но вытертые восточные коврики, старые диваны с потускневшей обивкой из дамастной ткани, на которую налипла собачья шерсть, а на унитазах — растрескавшиеся деревянные сиденья, это значит, что социальный статус обитателей данного особняка гораздо выше и, очевидно, им зачем-то необходимо спутниковое телевидение — возможно, кто-то из них работает на телевидении или на радио, занимается журналистикой или имеет эксцентричные пристрастия: любит смотреть баскетбол или комедийные шоу или интересуется еще каким-либо продуктом массовой культуры.

Допустимая эксцентричность

Что вынуждает нас рассмотреть еще один усложняющий фактор: общество зачастую судит о чувстве стиля/вкуса того или иного человека не по его деяниям, а по тому, что представляет собой сам человек. Если англичанин или англичанка занимают прочное положение в системе определенного класса, в обустройстве своего дома они могут допускать ряд исключений из упомянутых выше правил, не опасаясь, что их причислят к более высокому или к более низкому сословию. Недавно я где-то прочитала, что в доме принцессы Анны, Гэткум-парке, всюду выставлены подарки, которые она когда-либо получала, в том числе невзрачные национальные куклы, дешевые африканские резные вещицы, которые обычно можно увидеть лишь в «парадных залах» рабочего класса. Подобные свидетельства плебейского вкуса у представителей высшего света или даже верхушки среднего класса не в первом поколении расцениваются как безобидное чудачество.

Этот принцип действует и в отношении низов общества. У меня есть приятельница, по всем параметрам полноценная представительница рабочего класса — техничка в школе, живущая в захудалом муниципальном доме. Так вот, у нее есть пристрастие, присущее аристократам, в том числе, кстати, и принцессе Анне. Она увлекается конным спортом и даже принимает участие в конноспортивных состязаниях под названием «Полевые испытания скаковых лошадей». Ее лошадь содержится в ближайшей школе верховой езды (бесплатно, потому что приятельница чистит конюшни), и ее кухня в муниципальном доме украшена розетками и фотографиями, на которых она запечатлена во время участия в местных и однодневных конноспортивных состязаниях. Ее друзья и соседи из рабочего класса воспринимают ее «светское» увлечение и украшения как безобидную причуду, эксцентричное хобби, которое никак не влияет на ее социальный статус. Они по-прежнему считают ее своей ровней.

Подобную эксцентричность без риска могут себе позволить лишь самые верхи и самые низы общества. Для всех промежуточных слоев населения, в том числе даже для верхушки среднего класса, любое отклонение от классовых норм не допускается: их тут же причислят к другим сословиям. Одно несоответствие социальному статусу в убранстве дома простительно, возможно, на это даже не обратят внимания, но уже две погрешности нанесут репутации невосполнимый ущерб. Даже тем, кто не относится к «группе риска», желательно привносить в интерьер своего дома элементы, характерные для быта слоев населения, занимающих строго противоположную ступень социальной иерархической лестницы, а не ближайшего к ним сословия. Например, представителей верхушки среднего класса, демонстрирующих признаки вкуса, свойственного среднему слою среднего класса, скорее заподозрят в принадлежности к более низкому сословию, чем тех из них, кто склонен обставлять свой дом «пролетарской» мебелью или украшать комнаты в «пролетарском» стиле.

В «пограничных» случаях подарки, сделанные из лучших побуждений, могут стать проблемой для англичан, чутко реагирующих на классовые отличия. Мне однажды подарили очень симпатичные деревянные подставки для бокалов, ну а поскольку у меня нет столов, которые стоит оберегать от влаги — да и, должна признать, я не хочу, чтобы меня заподозрили в буржуазности, — я приспособила их для открывания своих мудреных окон. Разумеется, можно было бы починить оконные рамы, но тогда что бы я стала делать с подставками? Да, порой быть англичанином непросто.

Правила ведения разговоров о доме

К какому бы социальному классу вы ни принадлежали, существуют правила, диктующие не только то, что следует говорить о переезде на новое место жительства, но и как об этом следует говорить, вернее, жаловаться.

Правило «кошмара»

Рассказывая о переезде на новое место жительства, всегда следует подчеркивать, что это травматический процесс, связанный с массой трудностей и моральными издержками, даже если на самом деле переселение прошло гладко, без ощутимых стрессов. Данного правила необходимо придерживаться, описывая поиск подходящего дома, его приобретение, сам переезд, любые работы по обустройству жилища, выполненные самими хозяевами и строителями. Принято считать, что все это «сущий кошмар». Если вы станете описывать процесс переселения в более благосклонных или даже нейтральных выражениях, это будет расценено, как странность или проявление заносчивости: если вы не жалуетесь — значит вы не восприимчивы к стрессам и потрясениям, приводящим в отчаяние всех нормальных людей, покупающих дома.

Ритуал стенаний подразумевает и соблюдение правил скромности. Чем великолепнее и желаннее ваше новое жилище, тем сильнее вы должны делать упор на неприятностях, неудобствах и «кошмарах», связанных с его приобретением и усовершенствованием. Нельзя хвастать тем, что вы купили, например, прекрасный дом на Колдсуолдских холмах или замок во Франции, — вы должны ругать несносных агентов по продаже недвижимости, неосторожность грузчиков, тупость местных строителей или сетовать по поводу ужасного состояния водопроводной системы, крыши, пола или сада.

Убедительно, с долей самоиронии многострадального мученика исполняя ритуал стенаний, вы способны вызвать сочувствие собеседников и пресечь на корню зависть. Да я и сама симпатизировала — искренне симпатизировала — настрадавшимся новым собственникам таких вот милых изящных домиков и роскошных замков. Но даже если жалобы вам кажутся неубедительными и внутри вас все кипит от зависти, обиды и праведного негодования, все равно вы обязаны выразить участие, произнеся: «Какое безобразие!», «Ох, как вы, должно быть, намучились!», «Какой кошмар!».

В каком-то смысле ритуал стенаний — это, конечно же, скрытое хвастовство, повод поговорить о приобретенной собственности, описать ее достоинства, не прибегая к откровенному бахвальству. Жалующиеся, делая акцент на практических деталях и сложностях процесса покупки дома и переезда, выдвигают на первый план проблемы, которые не чужды их слушателям, с которыми все мы рано или поздно сталкиваемся, и, соответственно, в ненавязчивой форме отвлекают внимание от таких потенциально скользких тем, как уровень благосостояния и социальный статус. Я симпатизировала своим приятелям, приобретшим замки, потому что, описывая свою ситуацию, они сетовали только по поводу тех трудностей, которые были близки и мне, когда я переезжала из одной дешевой квартиры в другую. Однако подобная практика наблюдается во всех слоях общества и при обстоятельствах, характеризующихся не столь разительным несоответствием в уровне доходов. Только самые невоспитанные нувориши нарушают правила и, рассказывая о своих переездах в приобретенные дома, откровенно хвастают своим несметным богатством.

Правила ведения разговоров о деньгах

Аналогичные правила скромности действуют и при обсуждении стоимости домов, тем более что англичанам вообще свойственно испытывать неловкость, когда разговор заходит о деньгах. Цены на дома — главная тема застольных бесед на вечерних приемах в домах представителей среднего класса, но эти беседы ведутся в соответствии с определенным этикетом, требующим соблюдения тактичности. Например, категорически запрещено прямо спрашивать у кого-то, сколько этот человек заплатил за свой дом (да и вообще за любой предмет в своем доме). Это почти равносильно вопросу о том, сколько он зарабатывает. И то и другое — вопиющая бестактность.

В интересах науки я умышленно нарушила это правило несколько раз, точнее, два раза, если быть честной. Моя первая попытка не в счет, поскольку, поинтересовавшись ценой дома, я тотчас же принялась смущенно извиняться и оправдываться (объяснила, что якобы один мой приятель собирается купить дом в этом же районе), так что это был не прямой вопрос. Тем не менее, эксперимент не прошел даром: реакция моих ни о чем не подозревающих подопытных кроликов указывала на то, что мои извинения и объяснения вовсе не расценивают как нечто излишнее или неуместное.

Два других раза, когда я, набравшись смелости и сделав глубокий вдох, спросила про стоимость дома должным образом (вернее, вопреки всем правилам приличия), подопытные кролики, как я и ожидала, сконфузились. Они ответили на мой вопрос, но при этом жутко смущались. Один через силу пробормотал приблизительную стоимость и поспешил сменить тему разговора. Другая, женщина, нервно рассмеялась и, называя цену, прикрыла рукой рот, а ее гости искоса посмотрели на меня, смущенно закашляли и через стол обменялись между собой взглядами, многозначительно вскидывая брови. Да, так и есть: приподнятые брови и смущенное покашливание — пожалуй, это самое худшее, что может случиться с вами, когда вы нарушаете английские правила поведения в гостях, поэтому, вероятно, многие решат, что никаких подвигов я не совершала. Но только англичанин способен понять, сколь глубоко ранят такие приподнятые брови и покашливания.

Согласно правилам ведения разговоров о доме, цену, которую вы заплатили за свое жилище, нельзя называть, если на то нет подходящей причины или если этому не предшествовало соответствующее вступление. Цену своего дома вы можете упомянуть только «в контексте разговора» и даже в этом случае лишь в самоуничижительной манере или таким образом, чтобы стало ясно, что вы не хвалитесь своим богатством. Например, можно сообщить, сколько денег вы отдали за свой дом, если он был куплен много лет назад, — потому что по нынешним меркам это смехотворно низкая цена.

Как ни странно, стоимость дома в настоящий момент — это совершенно другое дело. На эту тему можно рассуждать и дискутировать сколько угодно, хотя при обсуждении текущих цен на недвижимость всегда следует оперировать такими эпитетами, как «безумная», «сумасшедшая», «абсурдная» или «возмутительная». Возможно, это дает нам ключ к пониманию того, почему стоимость дома вообще обсуждать можно, а цену нельзя. Очевидно, в нашем представлении текущая стоимость — это нечто совершенно нам неподвластное, как, например, погода, а цена, фактически уплаченная за дом, — это точный индикатор финансового положения человека.

Правила ведения разговоров о перестройке дома

Каков бы ни был ваш социальный или финансовый статус, сколько бы ни стоил дом, в который вы переехали, о вкусах прежнего владельца принято высказываться пренебрежительно. Если у вас нет времени, навыков или необходимых средств, чтобы уничтожить все признаки плохого вкуса бывших обитателей дома, вы должны, показывая друзьям свое новое жилище, глубоко вздохнуть, закатить глаза и, поморщившись, произнести: «Ну, это, конечно, не совсем то, что мы хотим, но пока приходится жить так», — или еще короче: «Эту комнату мы еще не ремонтировали». Тем самым вы избавите своих гостей от необходимости со смущением хвалить комнату, которую еще «не ремонтировали», а потом с не меньшим смущением пояснять: «Разумеется, говоря «мило», я имею в виду пропорции… э… вид, мм… э… то есть я хочу сказать, здесь такие возможности...»

Демонстрируя гостям результаты своего мастерства или рассказывая о своих усилиях по усовершенствованию дома на вечеринке или в пабе, вы обязаны строго соблюдать правила скромности. Даже будучи большим мастером, вы должны умалять свои достижения и по возможности подчеркивать свои самые нелепые ошибки и огрехи. Этому правилу неизменно следовали и все «самоделкины», которых опрашивали сотрудники ИЦСП у «храма» поклонников принципа «сделай сам», и все умельцы, с которыми я лично беседовала или чьи разговоры подслушивала в универмаге. Порой создавалось впечатление, что они стремятся перещеголять друг друга в самоуничижении: каждый старался рассказать историю позабавнее о своей чудовищной некомпетентности. «Я умудрился повредить три трубы, когда стелил ковер!»; «Мы купили дорогой ковер, а я его испортил, отрезав лишних три дюйма, так что пришлось строить книжные стеллажи, чтобы закрыть голое место»; «А я умудрился привесить раковину задом наперед и заметил это только уже после того, как положил всю плитку»; «Это еще что! Мне понадобился целый час плюс три чашки чая, чтобы прибить вешалку для верхней одежды, а потом я обнаружил, что привесил ее вверх тормашками!»; «В общем, я красил, красил, убеждая себя, что это так и должно выглядеть, но моя подружка с ходу меня раскритиковала: «Ты, — говорит, — полный неумеха!»

Правила ведения разговоров о доме и классовые отличия

Правила ведения разговоров о доме, как и все остальное в Англии, обусловлены законами классовости. Считается признаком принадлежности к низшему сословию устраивать гостям экскурсии по дому или приглашать их для осмотра новой ванной, расширенной кухни, переоборудованного в жилые комнаты чердака или недавно отремонтированную гостиную. Исключение составляют те случаи, когда вы только, что переехали в новый дом и справляете новоселье или живете в очень необычном доме (например, в маяке или в церкви, приспособленных под жилье). Подобной показухой любят заниматься представители средних слоев среднего класса и более низких сословий (они даже специально приглашают домой друзей, чтобы показать им новый зимний сад или кухню), но в кругах верхушки среднего класса и высшего света этот обычай не приветствуется. В аристократической среде английского общества принято, чтобы и гости, и хозяева выказывали притворное отсутствие интереса к интерьеру дома. Если кто-то из посетителей делает замечания или комплименты относительно убранства комнат, это считается проявлением дурного тона, а то и вовсе расценивается как оскорбление. Говорят, некий герцог после ухода нового соседа возмущенно воскликнул: «Этот мужлан похвалил мои стулья, как вам это нравится?!»

Некоторые признаки свойственной высшему сословию щепетильности в отношении демонстрации достоинств своих домов ныне наблюдаются и в кругу представителей средних классов. Последние, возможно, и не откажутся потешить свое самолюбие, показывая гостям зимний сад и другие комнаты, но при этом зачастую видно, что они испытывают неловкость и смущение. Они проведут вас в свою новенькую кухню, которой неимоверно гордятся, но, демонстрируя ее достоинства, постараются выглядеть равнодушными, будто им совершенно наплевать на свой труд, и сдержанно прокомментируют: «Ну, ведь нужно было делать что-то, она была в таком состоянии»; или, уничижая свои усилия, со вздохом произнесут: «По крайней мере, здесь стало светлее»; или начнут говорить о неизбежных трудностях, с которыми им пришлось столкнуться в ходе ремонта: «Рассчитывали закончить ремонт за неделю, а затеяли стройку на целый месяц».

Правда, в отличие от представителей высшего сословия, эти скромники из средних слоев общества не оскорбятся, если вы похвалите их жилище, хотя желательно, чтоб ваши комплименты носили неопределенный характер. Англичане весьма трепетно относятся к своим домам, и, если вы начнете конкретизировать, всегда есть опасность, что вы можете похвалить не тот результат их последних усовершенствований или выразите восхищение не теми словами: например, назовете комнату «уютной» или «веселенькой», в то время как хозяева стремились создать в ней атмосферу изысканной элегантности. Так что при выражении одобрения лучше используйте такие слова, как «мило» или «чудесно». Более конкретные высказывания допустимы, если у вас с хозяевами достаточно близкие отношения.

Правило выражения недовольства агентами по продаже недвижимости

Наше крайне трепетное отношение к своим домам, которые отражают нашу индивидуальность, помогает объяснить такую особенность англичан, как совершенно непонятная неприязнь к агентам по продаже недвижимости. В Англии редко услышишь, чтобы кто-то сказал доброе слово в адрес риелторов. Даже люди, никогда не имевшие дела с агентами по продаже недвижимости, неизменно отзываются о них с презрением. Существует неписаное правило, согласно которому риелторов должно постоянно высмеивать, осуждать и оскорблять. Здесь риелторы стоят в одном ряду с инспекторами дорожного движения и навязчивыми продавцами стеклопакетов, но если инспекторов и продавцов есть за что не любить, то в отношении риелторов никто, как я выяснила, не может высказать конкретных претензий.

Когда я спрашивала людей, чем вызвана их неприязнь к агентам по продаже недвижимости, те отвечали неопределенно, непоследовательно, зачастую сами себе противоречили. Риелторы, объясняли мне, глупые и некомпетентные кретины, но при этом их также поносили за алчность, коварство и лживость. Мне трудно понять, как человек может быть одновременно глупым и умным, поэтому я перестала искать рациональное объяснение непопулярности риелторов и вместо этого попыталась определить механизм нашего взаимодействия с ними. Какие конкретно действия выполняют агенты по продаже недвижимости? Они приходят к вам в дом, осматривают его, объективно оценивают, рекламируют, показывают потенциальным покупателям и пытаются продать. Что же столь оскорбительного в действиях риелторов? Ну, пожалуй, все, если слово «дом» заменить понятиями «индивидуальность», «личность», «социальный статус» или «вкус». Все, что делают агенты по продаже недвижимости, связано с вынесением оценки не какой-то ничейной собственности, а лично нам — нашему стилю жизни, нашему общественному положению, нашему характеру, нашему «я». Они вешают на нас ценник. Неудивительно, что мы их не выносим. Делая их объектом насмешек и презрения, мы оберегаем свои чувства: если все признают, что агенты по продаже недвижимости — люди глупые, некомпетентные и неискренние, следовательно, их мнение и суждения не имеют большого значения, и их вмешательство в частную жизнь каждого из нас мы воспринимаем не столь болезненно.

Об отношении англичан к саду

Из нашего вертолета, упомянутого в начале данной главы, мы заметили, что все англичане хотят жить в своей собственной коробочке и иметь свой собственный клочок земли. В сущности, как это ни парадоксально, но именно наша тяга к собственному огороженному садику является причиной неблагополучной экологии в английской сельской местности: мы постоянно сооружаем «зеленые предместья», а это влечет за собой уничтожение природы и загрязнение окружающей среды. Англичане попросту не станут жить в многоквартирных домах с общими дворами, как горожане других стран: каждый из нас должен иметь собственную коробочку и собственный озелененный участок.

Эти озелененные участки, даже самые маленькие, для нас столь же важны, как и сама коробочка. Крошечные клочки земли, которыми во всем остальном мире никто даже не подумал бы заниматься, для англичан сродни огромным земельным владениям. Пусть крепостные рвы и подвесные мосты существуют лишь в нашем воображении, но зато «замок» каждого англичанина имеет свою крошечную «территорию». Возьмем, к примеру, типичную, ничем не примечательную улицу с двумя сплошными рядами одинаковых домиков в пригороде или жилом квартале — одну из тех улиц, на каких проживает большинство англичан. Перед каждым таким домиком обычно есть маленький палисад, а за ним — более крупный озелененный участок. В районах, где проживают более богатые люди, палисад, как правило, чуть больше, а дом отстоит чуть дальше вглубь от дороги. В кварталах, где проживает малообеспеченный люд, палисад символически обозначен полоской земли, хотя перед домом может быть и калитка, а также тропинка, ведущая к крылечку в виде одной-двух ступенек перед входной дверью. По обеим сторонам тропинка обсажена зеленью, чтобы ее можно было признать за «палисад». (Палисад с тропинкой — это и есть символический «крепостной ров с подъемным мостом»).

«Собственный палисад — не для собственного удовольствия»

На всех таких типичных улицах садовые участки перед домиками и за ними обнесены стеной или огорожены забором. Ограда участка перед домом обычно низкая, чтобы любой мог заглянуть в палисад; ограда участка за домом — высокая, защищающая сад от посторонних глаз. Палисад обычно аккуратнее во всех отношениях — композиционно более ухожен, — чем сад за домом. Но это вовсе не потому, что англичане любят подолгу отдыхать в палисаде. Как раз наоборот: англичане вообще не сидят в палисаде. Там они проводят ровно столько времени, сколько требуется на прополку, полив и уход за растениями, чтобы палисад выглядел «чудесно».

Это одно из важнейших правил в отношении озелененного участка: мы никогда, никогда не сидим в наших палисадах. Даже если палисад большой и в нем есть место для скамейки, никаких скамеек вы нигде не увидите. Трудно представить, чтобы кто-то из обитателей английского дома сидел в своем палисаде. Мало того, что это немыслимо, но такой человек вызовет удивление, даже если он в течение некоторого времени будет просто стоять без дела — не выдергивая сорняки, не подравнивая живую изгородь. Если вы не сидите на корточках, не сгибаетесь, не наклоняетесь или еще каким-либо образом не изображаете усердный труд, вас заподозрят в особой запрещенной форме безделья — праздношатании. Палисады, даже самые приятные для отдыха, предназначены только для всеобщего обозрения: ими вправе восхищаться и любоваться другие — но не хозяева. Это правило напоминает мне законы родовых обществ со сложными системами обмена подарками, где людям не дозволено потреблять плоды своего труда. «Мясо своих свиней ты не вправе есть…» — гласит наиболее известный и часто цитируемый закон племенных общин. В Англии его эквивалент — «Собственный палисад — не для собственного удовольствия».

Правило доступности для общения при нахождении в палисаде (и методология «впитывания»)

Если вы имеете привычку проводить время в своем палисаде, пропалывая сорняки и подрезая кусты, то вы, вероятно, знаете, что это один из тех редких случаев, когда ваши соседи решатся вступить с вами в разговор. Человек, приводящий в порядок свой палисад, «доступен» для общества. Соседи, которые в другое время и подумать не смеют о том, чтобы постучать к вам в дом, увидев вас за работой на свежем воздухе, могут остановиться для того, чтобы поболтать, с вами (почти всегда начиная разговор с комментария к погоде или одобрительной реплики по поводу вашего сада). В сущности, я знаю многих людей, которые, желая обсудить с соседом какое-нибудь важное дело (например, заявку на землеотвод) или передать ему какое-либо сообщение, будут терпеливо ждать его появления в палисаде — на протяжении нескольких дней, а то и недель, но никогда не осмелятся совершить «вторжение» — позвонить в дверь его дома.

Правило доступности для общения при нахождении в палисаде очень помогло мне в ходе моих исследований. Оно давало мне право обратиться к людям с безобидной просьбой показать дорогу, вслед за чем я, чтобы завязать разговор, произносила несколько слов о погоде и делала замечание по поводу их сада, а потом постепенно втягивала в беседу, расспрашивая о садоводческих привычках, работах по дому, детях, домашних питомцах и т. д. Иногда я намекала, будто я сама (моя мама, сестра или кузина) подумываю о том, чтобы переселиться в данный район, и под этим предлогом начинала расспрашивать о соседях, местных пабах, школах, магазинах, клубах, их обществе и значительных событиях — и в результате много узнавала о неписаных правилах поведения. Во время этих «палисадниковых» интервью я порой концентрировалась на каком-то одном вопросе — например, об агентах по продаже недвижимости, — но зачастую по ходу узнавала множество других фактов на самые разные темы, которые впоследствии осмысливала. Это не такой уж глупый метод, как может показаться. На самом деле, по-моему, он даже имеет официальное научное название, которое я никак не могу вспомнить, и потому дала ему свое определение — метод «впитывания».

Садовый диван представителей контркультуры

Существует небольшое исключение из правила «Собственный палисад — не для собственного удовольствия», и, как обычно, это исключение лишь подтверждает данное правило. В палисадах домов современных хиппи и других представителей контркультуры иногда можно увидеть старые продавленные диваны, на которых сидят их хозяева, бросая вызов условностям — но не нарочито — и открыто любуясь своими садиками (неухоженными и заросшими, тоже вопреки условностям).

Совершенно очевидно, что «исключение» из правила, запрещающего сидеть в палисадах, — это акт умышленного непослушания; причем в палисаде всегда стоит именно диван, а не деревянная скамейка, пластмассовый стул или любой другой предмет мебели, который считается подходящим для использования на улице. Продавленный, зачастую отсыревший и потому гниющий диван — это форма протеста, обычно сочетающаяся с другими аналогичными формами протеста, такими, как употребление травяного чая и вегетарианской пищи органического происхождения, курение ганджи[54], ношение последних новинок одежды в стиле воинствующих экологов, завешивание окон плакатами с надписями «Нет ГМО»[55].

Вариации могут быть разные, но вы знаете, что я имею в виду: стандартный набор атрибутов приверженцев контркультуры.

Любители посидеть на «садовых» диванах становятся объектом осуждения и порицания со стороны своих соседей, исповедующих более консервативные взгляды, но последние, в соответствии с традиционными английскими правилами выражения недовольства, обычно жалуются только друг другу — нарушителям общепринятого порядка свои претензии они не высказывают. В сущности, пока те придерживаются своих собственных норм и условностей, характерных для их узкого круга, и не делают ничего оригинального или поразительного — например, не вступают в местный «Женский институт» или не играют в гольф, — к ним относятся терпимо, со своеобразной ворчливо-равнодушной снисходительностью, которую англичане особенно мастерски умеют изображать.

Сад за домом

Сад за домом, тот, которым нам дозволено любоваться, зачастую неухожен, по крайней мере не безупречно аккуратен, и очень редко являет собой упорядоченную яркую традиционную композицию из роз, алтея, анютиных глазок, шпалер и маленьких калиток, которая в представлении многих и есть типичный английский сад. Возможно, вам покажется, что я кощунствую, но я должна указать, что по-настоящему типичный английский сад — это на самом деле довольно унылая лужайка прямоугольной формы. Один ее край обычно занимает мощеный участок, так называемое патио; на другом стоит ничем не примечательное ни с эстетической, ни с архитектурной точек зрения строение, служащее сараем. С одного боку пролегает тропинка, с другого — разбита клумба с кустиками и цветами, композиционно высаженными весьма бестолково.

Разумеется, существуют вариации на данную тему. Иногда тропинка пролегает вдоль клумбы, иногда, обсаженная цветами с обеих сторон, делит прямоугольную лужайку на две части. Порой в саду можно увидеть одно-два дерева, кустарники, кадки, вьющиеся растения на стенах, а клумбы могут иметь не геометрически правильную, а изогнутую форму. Но основной принцип планировки традиционного английского сада остается неизменным — «высокая ограда, мощеное «патио», зеленая лужайка, тропинка, цветочная клумба, сарай». Легкоузнаваемая, успокаивающе привычная модель, которая, должно быть, впечатана в сознание англичан, потому что она добросовестно воспроизводится, иногда лишь с незначительными вариациями, почти за каждым домом на каждой улице в нашей стране[56].

Туристам вряд ли когда-либо удастся увидеть обычный, типичный английский сад. Эти сугубо частные уголки спрятаны от уличных прохожих за стенами домов, а от соседей — за высокими заборами, оградами или живой изгородью. Фотографий этих уголков нет в глянцевых альбомах об «английском саде», они никогда не упоминаются в туристических брошюрах и вообще в каких бы то ни было изданиях об Англии, в которых только и пишут о том, что Англия — страна гениальных садоводов с большим творческим потенциалом. Это потому, что авторы таких книг не проводили исследований, посещая дома обычных людей, не забирались на крыши и стены стандартных пригородных домов и оттуда в бинокль не разглядывали ряды типичных, ничем не примечательных английских садиков. (Теперь вы знаете, что человек, которого вы приняли за грабителя или Любопытного Тома, была я.) Правда, нужно сказать, что одураченные туристы, англофилы и горячие поклонники садоводческого искусства, начитавшиеся книг об английских садах, с эстетической точки зрения немного потеряли.

Хотя я не справедлива. Типичный английский сад, даже самый неоригинальный и скучный, — это чудесное местечко, где приятно посидеть в теплый солнечный день, попить чаю, скармливая птицам крошки хлеба и тихо ругая бездельников, погоду, правительство и соседскую кошку. (Правила ведения беседы в саду требуют, чтобы жалобы уравновешивались более оптимистичными замечаниями о том, как хорошо цветут ирисы или водосбор в этом году.)

Также следует сказать, что даже самый обычный запущенный английский сад — это плод значительно больших усилий, чем зеленые участки жителей других стран. Например, обычный американский сад даже не заслуживает того, чтобы его называли садом; у американцев это — «двор». А большинство садов в Европе — это просто клочки земли[57].

Только японцы — такие же островитяне, как и мы, — могут сравниться с нами по количеству труда и времени, затраченных на возделывание сада. Поэтому, наверное, нет ничего удивительного, что наиболее передовые английские садоводы, отслеживающие все новые тенденции в данной области, часто заимствуют у японцев их садоводческие идеи (обратите внимание на современные особенности украшения деревом, галькой, а также на оформление водных источников). Но таких передовых садоводов — крошечное меньшинство, и думается мне, что репутацию «страны садоводов» мы завоевали благодаря своей приверженности к нашим маленьким клочкам земли, благодаря нашей любви к саду, а не какому-то особенному художественному вкусу в планировке и оформлении садов.

Правило защиты садов от бессердечия

Пусть наши обычные сады, расположенные за домами, не отличаются красотой, но почти в каждом из них заметны признаки интереса, внимания и заботы, проявленные их хозяевами.

Садоводство, пожалуй, самое популярное хобби в Великобритании. По последним данным, более двух третей населения страны — «активные садоводы». (Прочитав это, я подумала, а что же такое «пассивное садоводство»? Нечто вроде пассивного курения? Когда люди страдают от шума соседских газонокосилок? Возможно. Но в общем-то смысл ясен.)

Почти при каждом английском доме есть хоть какой-нибудь сад, и почти за каждым садом хозяева ухаживают. За одними — лучше и грамотнее, чем за другими, но вы редко увидите абсолютно заброшенный сад. А если увидите, то знайте, что тому есть объяснение. Возможно, дом не заселен или сдан в наем группе студентов (считающих, что забота о саде — это обязанность домовладельца); или в нем живут люди, которые не ухаживают за садом из неких идеологических соображений, либо повинуясь неким собственным жизненным принципам; или его обитатели очень бедны, лишены средств к существованию, тяжело больны или подавлены и вынуждены решать более серьезные проблемы.

Бедных и больных людей, возможно, простят, но все остальные не дождутся снисхождения со стороны своих соседей: те им перемоют косточки по всем статьям. Существует нечто вроде неофициального Национального общества защиты садов от бессердечия, члены которого небрежение к саду приравнивают к жестокому обращению с животными или детьми.

Правило защиты садов от бессердечия, пожалуй, в той же мере, что и наш искренний интерес к садоводству, объясняет, почему мы считаем себя обязанными тратить на сад столь много времени и сил[58].

Классовые различия в области садоводства

Ныне принято рассматривать садоводство как вид искусства, а историю садоводства как область истории искусства, но историк в области садоводства Чарльз Куэст-Ритсон смело отвергает эту весьма претенциозную современную тенденцию. Садоводство, утверждает он, «имеет мало общего с историей искусства или разработкой эстетических теорий… Здесь определяющими факторами являются устремления общества, образ жизни, деньги и классовая принадлежность». Я склонна согласиться с ним, поскольку в процессе собственных исследований об англичанах и их садах установила, что на планировку и «наполнение» сада при доме того или иного англичанина оказывают определяющее влияние — или, во всяком случае, некоторое влияние — модные тенденции, присущие тому классу, к которому принадлежит или стремится принадлежать данный человек

«Почему, — вопрошает Куэст-Ритсон, — сотни англичанок из среднего класса хотят иметь белый сад, огород и кусты несовременных роз? Потому что эти элементы считаются модными или были модными десять лет назад. Не потому, что, по мнению хозяев, это красиво или полезно, а потому, что они получают от этого моральное удовлетворение, чувствуют свое превосходство по сравнению с соседями. Сады — символ социального и экономического статуса». Я бы выразилась менее категорично, предположив, что мы отнюдь не сознательно отводим нашим клумбам роль социо-экономического определителя классовой принадлежности, как это подразумевает Куэст-Ритсон. Мы искренне считаем, что дизайн и растения, которые мы выбрали для своего сада, сообразуясь с нашими классовыми принципами, прекрасны, но это не мешает им быть индикаторами классовой принадлежности.

Индикаторы классовой принадлежности и допустимая эксцентричность

Наши садоводческие вкусы формируются под влиянием: того, что мы видим в садах наших друзей, родных и соседей. Англичане с детства учатся оценивать цветы и композиции из цветов. Одни, по их оценке, «прелестны» или «изысканны», другие — «безобразны» или «вульгарны». К тому времени, когда у вас появляется свой собственный сад, вы уже — если вы из социальных верхов — «инстинктивно» воротите нос от вычурных садовых растений (таких, как цинния, шалфей, ноготки и петуния), декоративных каменных горок, пампасной травы, подвесных корзин, бальзамина, хризантем, гладиолусов, гномиков и прудиков с золотыми рыбками. Зато живая изгородь в форме кубов, старомодные розовые кусты, цветочные бордюры, ломонос, золотой дождь, композиции в стиле эпохи Тюдоров и каменные тропинки в стиле эпохи Йорков доставляют вам эстетическое наслаждение.

Мода в оформлении садов приходит и уходит, и в любом случае было бы ошибкой ставить социальное клеймо на сад, ориентируясь на один-два вида цветов или декоративных элементов. Здесь тоже нужно делать скидку на эксцентричность. Куэст-Ритсон отмечает: «Как только хозяин сада приобретает репутацию садовника широкого профиля, он вправе проявлять склонность к старомодному, плебейскому или пошлому». Я бы сказала, что для этого не обязательно быть садовником, достаточно прочно укорениться в среде высшего общества или верхушки среднего класса. Но суть от этого не меняется. Из-за странного гномика или циннии в вашем саду вас автоматически не причислят к более низкому сословию; возможно, просто отнесут это к вашим личным особенностям.

Таким образом, чтобы определить социальную принадлежность хозяина сада, присмотритесь к общему стилю оформления сада. Не стоит ориентироваться на отдельные виды растений, тем более если вы не в состоянии отличить обычную розу от чайно-гибридной. Если говорить в общем, сады представителей низших сословий выдержаны в более «кричащей» цветовой гамме («colourful» [«красочные»] или «cheerful» [«яркие»], по терминологии их хозяев) и в композиционном плане более упорядочены («neat» [«опрятные»] или «tidy» [«аккуратные»], как выражаются их владельцы), чем сады элиты общества.

Сады представителей высших слоев общества менее упорядочены и ухожены, более естественны; там преобладают блеклые, нежные тона. Добиться такого эффекта, пожалуй, так же непросто, как и наложить «естественный» макияж. Это требует гораздо больших затрат времени и труда, чем создание будто вырезанных из теста клумб безупречно правильной формы с ровненькими рядами цветов, характерных для садов низших сословий. Однако результаты приложенных усилий никогда не бросаются в глаза. Сад похож на очаровательный уголок дикой природы; между растениями не видно или почти не видно земли. Чрезмерная суета из-за одного-двух случайных сорняков и слишком усердный уход за газонами — это, по мнению аристократов и верхушки среднего класса, проявление инстинктов, свойственных низам общества.

Разумеется, наиболее состоятельные представители высшего света сами не пропалывают сорняки и не стригут газоны; за них это делают нанятые садовники из низших слоев общества. Потому сады этих людей порой выглядят чрезмерно ухоженными, но, если поговорить с ними, выяснится, что они часто жалуются на педантизм своих садовников («Фред ужасный аккуратист. Ему дурно становится, если он замечает, что маргаритка опустила поникшую головку на «его» газон!»), причем выражают свое недовольство в той же покровительственной манере, что и некоторые бизнесмены и начальники, высмеивающие аккуратность своих старательных секретарш («Меня к картотечному шкафу даже близко не подпускают. Я, видите ли, могу внести беспорядок в ее драгоценную систему с цветовой маркировкой!»).

Гномики в насмешку

Бог с ней, с «пролетарской» щепетильностью заботливых садовников, но если вы в таком саду вдруг заметите явно плебейский элемент оформления, спросите об этом хозяина. Ответ расскажет вам о классовой принадлежности владельца сада гораздо больше, чем сам этот элемент. Я однажды выразила мягкое удивление по поводу присутствия гномика в саду представителя верхушки среднего класса («О, гномик», — тактично прокомментировала я). Владелец сада объяснил, что этот гномик — «пародия». Жутко извиняясь за свое невежество, я спросила, как можно определить, что его гномик — «пародия», а не просто гномик — традиционное украшение сада. Хозяин сада высокомерно заявил, что мне стоит только взглянуть на сад и я сразу пойму, что его гномик — это издевательская шутка.

Но ведь садовый гномик, не унималась я, это всегда нечто вроде шутки, в любом саду; его никто не воспринимает серьезно или как произведение искусства. Хозяин сада отвечал невразумительно и смущенно (и, разумеется, с обидой в голосе), но смысл его объяснения заключался в следующем: если в представлении выходцев из низов общества гномики — это само по себе забавное украшение, то его гномик забавен именно потому, что он смотрится нелепо в «светском» саду. Иными словами, гномики в садах при муниципальных домах — это смешное украшение, а его гномик — насмешка над вкусами обитателей муниципальных домов, по сути, демонстрация своего превосходства над людьми из низших сословий. Тонкое, но существенное различие. Незачем говорить, что в этот дом меня больше не приглашали.

Реакция данного человека на мои вопросы однозначно указывает на то, что он, вероятно, принадлежит к верхушке среднего класса, а не к высшему обществу. В сущности, когда он подчеркнул, что его гномик — пародия, я автоматически причислила его к более низкому сословию — первоначально я полагала, что он стоит ступенью выше на социальной иерархической лестнице. Настоящий аристократ либо смело признает свое пристрастие к садовым гномикам (и с готовностью обратит ваше внимание на другие элементы подобного стиля в своем якобы неухоженном чудесном саду), либо скажет нечто вроде: «Ах да, мой гномик. Я его очень люблю», — предоставляя мне самой делать выводы. Аристократам все равно, что думает о них любопытный антрополог (да и все остальные тоже). Им незачем доказывать свое превосходство с помощью гномиков-пародий.

Правила поведения в пути

Если родной кров — это то, что обособившимся на острове замкнутым англичанам заменяет навыки общения, как же нам удается справляться с обстоятельствами, когда мы осмеливаемся покидать свои крепости? Отвечая не задумываясь, скажу: «Не очень хорошо», — как и следовало бы ожидать. Но, потратив десять лет на исследования методом «включенного наблюдения», изучая модели поведения людей на вокзалах, в автобусах и на городских улицах, я обязана дать более обстоятельный ответ и попытаться расшифровать связанные с этим неписаные нормы поведения, которые я называю «правила поведения в пути», имея в виду любые путешествия — пешком, в автомобиле, поездом, самолетом, в такси, в автобусе, на велосипеде, на мотоцикле и т. д., — и все нюансы процесса передвижения из пункта «А» в пункт «Б».

Говоря об автомобилях, я должна упомянуть, что сама водить не умею. Как-то я пыталась научиться, но после нескольких занятий мы с инструктором единодушно признали, что это не очень удачная идея и что я уберегу от верной гибели множество невинных людей, если буду пользоваться общественным транспортом. С исследовательской точки зрения этот мой явный недостаток обернулся для меня благом: я получила возможность подолгу наблюдать за поведением англичан и проводить всяческие хитрые эксперименты в поездах и автобусах, а также беседовать с таксистами, расспрашивая их о причудах и привычках пассажиров, которых им случалось возить. А если я ехала в автомобиле, то за рулем обязательно сидел кто-нибудь из моих многострадальных друзей или родственников, что давало мне возможность спокойно изучать поведение и моих водителей, и других участников дорожного движения.

Правила поведения в общественном транспорте

Но начну я с рассмотрения правил поведения в общественном транспорте, поскольку они более наглядно иллюстрируют проблемы, с которыми приходится сталкиваться англичанам, когда они выходят из-под защиты стен своих домов.

Правило отрицания

Наш главный механизм преодоления скованности в общественном транспорте — это вариант того, что психологи называют «отрицанием»: мы стараемся не признавать, что находимся в путающей толпе незнакомцев, и, замыкаясь в себе, делаем вид, что их не существует, — и большую часть времени делаем вид, что сами мы тоже не существуем. Правило отрицания требует, чтобы мы не заговаривали с незнакомыми людьми, даже не встречались с ними взглядами и вообще никоим образом не признавали их присутствия, пока к тому не принудит нас крайняя необходимость. В то же время, данное правило налагает на нас обязательство не привлекать внимание к себе самим и не вмешиваться в чужие дела.

Бывает, что живущие в пригородах англичане на протяжении многих лет по утрам и вечерам ездят в электричке на работу и с работы в обществе одних и тех же людей, с которыми они ни разу не обмолвились и словом, и это совершенно нормальное явление. Полнейший абсурд, если подумать. Тем не менее, все, с кем я разговаривала, подтверждают данное наблюдение.

«Если вы каждое утро видите на платформе одних и тех же людей, — сказала мне одна такая пассажирка, — а бывает, и едете с ними в одном и том же купе, то спустя некоторое время вы начинаете при встрече кивать друг другу, но на этом все». «А спустя конкретно какое время?» — осведомилась я. «Ну, может, через год — это зависит от людей. Вы же знаете, одни более общительны, другие менее», — прозвучал ответ. «Ну да, — согласилась я (а про себя подумала: интересно, что она подразумевает под определением «общительный?»). — Значит, особенно «общительный» человек может начать приветствовать вас кивком после, скажем, двух месяцев каждодневных встреч, так?» — «Мм, возможно, — с сомнением произнесла моя собеседница, — хотя, пожалуй, это несколько, э… рановато… бесцеремонно; меня бы это смутило».

Надо заметить, что эта моя собеседница — молодая женщина, работающая секретарем в одном лондонском рекламном агентстве, — мне не показалась очень уж застенчивой и робкой. Как раз наоборот: она производила впечатление дружелюбной, веселой, общительной женщины. Я цитирую здесь ее ответы, потому что они типичны. Почти все жители пригородов, которых я интервьюировала, заявили, что даже сдержанный кивок дает толчок к стремительному развитию близких отношений, и потому многие опасаются переходить к этой стадии знакомства. «Как только начинаешь здороваться таким образом, — объяснила еще одна типичная жительница пригорода, — то есть кивать в знак приветствия, то сразу возникает опасность, если не быть очень осторожным, того, что скоро станешь говорить доброе утро» или что-то подобное, а потом и вовсе тебе придется разговаривать с ними по-настоящему». Я отметила, что другие жители пригородов употребляют такие выражения, как «вершина айсберга» и «скользкий склон», объясняя, почему они стараются прежде времени не вступать в отношения путем приветственных кивков и даже не встречаться взглядами с попутчиками (в Англии в общественных местах люди никогда не смотрят друг другу в глаза дольше доли секунды: если вы случайно перехватили взгляд незнакомца, то вам следует тут же отвести глаза, иначе, если вы смотрите кому-то в глаза хотя бы целую секунду, это может быть истолковано как кокетство или агрессия с вашей стороны).

Но что же ужасного в том, спрашивала я своих собеседников, чтобы по-дружески поболтать с попутчиком несколько минут? Мой вопрос сочли однозначно глупым. Проблема, как я поняла, состоит в том, что если заговорить с попутчиком один раз, то потом вам придется делать это снова и снова. А, признав существование этого человека, вы уже не сможете делать вид, что его не существует, и вам придется обмениваться с ним вежливыми словами каждый день. Почти наверняка у вас нет ничего общего с вашим случайным знакомым, поэтому общение с ним будет происходить в атмосфере неловкости и смущения. Или же вы станете уклоняться от встречи с ним, например, будете уходить на другой конец платформы, прятаться за каким-нибудь киоском или умышленно ездить в другом купе вагона, что в принципе невежливо и создает дополнительные неудобства. В общем, сущий кошмар; даже подумать страшно.

Поначалу я, конечно же, смеялась над этими проблемами, но, немного покопавшись в себе, осознала, что я сама точно так же уклоняюсь от общения в транспорте и, по сути, при менее оправдывающих обстоятельствах. Разве вправе я смеяться над опасениями и ухищрениями живущих в пригородах англичан, когда сама прибегаю к аналогичной тактике, чтобы избавить себя от получасового неловкого общения с попутчиками во время случайной поездки в один конец? Другим, возможно, придется общаться с кем-то каждый день на протяжении многих лет. Все верно: это даже представить страшно. Лучше уж воздержаться от приветственных кивков хотя бы на год.

Отклонения от типично английской модели поведения в общественном транспорте я допускаю лишь тогда, когда нахожусь в «режиме полевых испытаний» — то есть когда мне нужно получить ответы на животрепещущие вопросы или проверить какую-то гипотезу, и я активно ищу «объекты» для интервью или экспериментов. Другие формы «полевых испытаний», такие как простое наблюдение, вполне совместимы с английской тактикой уклонения от общения: по сути, блокнот исследователя служит прекрасным «шлагбаумом». Но для того, чтобы взять у кого-то интервью или провести эксперимент «в полевых условиях», я должна сделать глубокий вдох и попытаться преодолеть страх и скованность. А проводя опрос в общественном транспорте, я также вынуждена перебороть и скованность своих собеседников. В некотором смысле все мои беседы с пассажирами электричек, автобусов и метро были также экспериментами по нарушению правил, поскольку, вступая с кем-то из них в разговор, я автоматически нарушала правило отрицания. Правда, по возможности я старалась минимизировать стресс (для нас обоих), используя преимущества одного из исключений из правила отрицания.

Исключения из правила отрицания

Возможны три ситуации, в которых дозволено нарушать правило отрицания, признавая существование других пассажиров и вступая с ними в разговор.

Исключение во имя проявления вежливости

Первой ситуации — когда молчание воспринимается как еще большая невоспитанность, чем нарушение уединенности какого-то человека путем прямого обращения к нему — я дала определение «исключение во имя проявления вежливости». Данное исключение оправдано в следующих случаях: если вы случайно столкнулись с кем-то и должны извиниться; если требуется сказать «excuse me» («простите, извините»), чтобы кого-то обойти или осведомиться у человека, свободно ли место рядом с ним, или попросить разрешения открыть окно. Однако важно помнить, что эти вежливые выражения не считаются законным вступлением к дальнейшему разговору. Высказав просьбу или извинившись за что-то, вы обязаны немедленно замкнуться в себе, при этом каждая из сторон делает вид, что второй стороны не существует. Таким образом, исключение во имя вежливости для исследовательских целей не очень подходит. Оно лишь помогает определить степень испуга или раздражения, вызванного всякой попыткой продолжить общение. Если человек на мое извинение или вежливую просьбу дал односложный ответ или просто кивнул, я, скорей всего, не стану рассматривать его в качестве потенциального «объекта» для интервью.

Исключение во имя получения информации

«Исключение во имя получения информации» более полезно, поскольку оно дозволяет нарушить правило отрицания ради получения крайне необходимых сведений. Никто не оскорбится, если вы спросите: «Этот поезд идет до Паддингтона?», или «Этот поезд делает остановку в Рединге?», или «Не знаете, поезд до Клапам джанкшн[59] отправляется с этой платформы?»

Ответы на подобные вопросы зачастую пронизаны мягким юмором. Я уж потеряла счет тому, сколько раз в ответ на свой панический вопрос: «Этот поезд идет до Паддингтона?» — слышала: «Хотелось бы надеяться!» или «Если нет, тогда я пропал!» Когда я спрашиваю: «Это скорый поезд до Лондона?» (имея в виду поезд, следующий без остановок, потому что есть поезда, делающие остановки на всех маленьких станциях), — какой-нибудь остроумный пессимист непременно отвечает: «Ну, смотря, что вы подразумеваете под словом «скорый»…» Формально здесь действует тот же принцип, что и в случае с исключением во имя вежливости — вам следует замкнуться в себе, после того как были получены надлежащие сведения. Но шутливые ответы порой указывают на то, что человек, к которому вы обратились с вопросом, готов обменяться с вами еще парой слов — особенно если вы способны искусно направить разговор в русло «исключения во имя выражения недовольства».

Исключение во имя выражения недовольства

Нарушение правила отрицания ради выражения недовольства обычно происходит только тогда, когда случается что-то неприятное: например, объявляют, что поезд или самолет задерживается или отменен; или поезд по непонятной причине остановился в чистом поле или в туннеле; или вам приходится слишком долго ждать, когда поменяются водители автобуса; или возникает еще какая-то непредвиденная проблема или сбой.

В таких случаях английские пассажиры мгновенно оживают, замечают существование друг друга. Мы реагируем всегда одинаково и предсказуемо до мельчайших деталей, будто действуем по сценарию. Объявление на платформе о задержке поезда или неожиданная остановка поезда в чистом поле мгновенно вынуждает людей встрепенуться: они начинают переглядываться, шумно вздыхают, обмениваются страдальческими улыбками, пожимают плечами, вскидывают брови и закатывают глаза. Все это неизменно сопровождается злобными или усталыми репликами по поводу плохой работы системы железнодорожного транспорта. Кто-нибудь непременно скажет: «Ха, типичный случай!» Другой саркастически произнесет: «Ну, и что теперь»; или «О Боже, что на этот раз?»; или бросит отрывисто: «Киннелл»[60] он и есть Киннелл!».

Сегодня вы также почти всегда услышите по крайней мере один комментарий, содержащий фразу «не те листья». Это ссылка на теперь уже ставшее присказкой объяснение, выдвигавшееся сотрудниками железнодорожного транспорта в качестве оправдания, когда «листья на путях» вызывали крупный сбой в системе движения поездов. Если им указывали, что листопад — вполне естественное явление осенью, никогда прежде не приводившее к остановке движения железнодорожного транспорта, они горестно отвечали, что это «не те листья». Эта по общему признанию глупая реплика в свое время попала в заголовки всех газет и выпуски новостей и с тех пор служит неистощимой темой для шуток. В измененном варианте данную фразу часто употребляют при задержках или сбоях в системе транспорта. Если объявляют, что задержка вызвана снегопадом, кто-нибудь непременно скажет: «Видимо, выпал не тот снег!» А однажды, когда я ждала поезд на своей станции в Оксфорде, по громкоговорителю объявили, что причиной задержки стало «появление коровы на путях на участке перегона за Банбери»[61], и сразу три человека на платформе воскликнули в унисон: «Это не те коровы!»

Подобные проблемы способствуют мгновенному сближению английских пассажиров, в основе которого лежит — это очевидно — принцип «они и мы». Нам трудно устоять перед представившейся возможностью поворчать, тем более поворчать остроумно. Коллективные стенания, вызванные задержкой поезда или каким-либо другим сбоем в работе общественного транспорта, как и выражение недовольства погодными условиями, совершенно бессмысленны: мы все знаем и стоически принимаем то, что сами не в состоянии исправить положение. Однако ворчание «всем миром» доставляет нам удовольствие и помогает найти друг с другом общий язык.

Тем не менее «исключение во имя выражения недовольства» — это еще одно «исключение, которое подтверждает правило». Мы нарушаем правило отрицания, чтобы в удовольствие себе поворчать «всем миром», и даже очень долго можем обсуждать недостатки соответствующей системы общественного транспорта (заодно ругая некомпетентность властей, компаний и министерств, которые несут ответственность за плохую работу данной системы), но все понимают, что такие совместные беседы носят «одноразовый» характер. Происходит не нарушение правила отрицания, а временная приостановка его действия. Попутчикам известно, что они имеют возможность отвести душу, ворча по поводу задержки поезда, но это никоим образом не налагает на них обязательства на следующее утро вступить в разговор со своими товарищами по несчастью» и вообще признать их существование. Действие правила отрицания приостанавливается лишь на время коллективного ворчания. Выразив свое недовольство, мы вновь умолкаем и можем игнорировать друг друга еще целый год или до тех пор, пока не произойдет очередной сбой, вызванный «непослушными» листьями или коровами-самоубийцами. Исключение во имя выражения недовольства подтверждает правило отрицания именно потому, что оно признается за исключение.

Приостановка действия правила отрицания на время коллективного ворчания позволяет дотошному социологу заглянуть под броню неприступности английского пассажира, дает ему шанс задать несколько насущных вопросов, не опасаясь показаться назойливым или излишне любопытным. Однако я должна действовать быстро, чтобы у окружающих не создалось впечатления, будто я неверно истолковала временную природу исключения во имя выражения недовольства и настраиваюсь на долгий разговор.

Казалось бы, зачем ждать сбоев в работе общественного транспорта, чтобы взять интервью? Ведь это не самый верный и надежный метод исследования. Но так думают те, кто не знаком с особенностями английской системы пассажирских перевозок. Все проживающие в нашей стране знают, что редко какая поездка проходит без сучка без задоринки. И если вы англичанин (да еще и великодушный человек), то вы, вне сомнения, порадуетесь, узнав, что хоть кому-то в нашей стране есть польза от всех этих листьев, коров, наводнений, поломок двигателей, узких проездов, незапланированных отлучек водителей, неработающих сигнальных устройств, неправильно переведенных стрелок и прочих неисправностей и препятствий.

Общественный транспорт — место, где я беру как спонтанные интервью, пользуясь преимуществом исключения во имя выражения недовольства, так и «официальные», когда мои «объекты» знают, что их интервьюируют. Вообще-то я предпочитаю вести опрос в форме обычной непринужденной беседы. В пабах, на ипподромах, вечеринках и в других местах, где беседы между незнакомцами допустимы (хотя и ведутся в соответствии со строгим протоколом), этот метод дает свои результаты, но он весьма неэффективен в среде, где действует правило отрицания. В таких условиях лучше сразу объяснить человеку, что ты проводишь исследование, и попросить его ответить «всего на пару вопросов». Не стоит пытаться нарушать правило отрицания, втягивая англичанина в разговор. Исследователь с блокнотом в руках, разумеется, вызывает раздражение, но хотя бы не страх, как шальной незнакомец, пытающийся завязать с тобой разговор без всякой на то причины. Если вы станете приставать к англичанам с расспросами в вагоне поезда или в автобусе, вас сочтут либо пьяным, либо наркоманом, либо душевнобольным[62].

Социологи не пользуются в народе особой любовью, но все же мы предпочтительнее, чем алкоголики или сбежавшие из дурдома психи.

Применять официальный подход к иностранцам нет необходимости, поскольку им не свойственны присущие англичанам страхи, скованность и мания скрытности, и они с удовольствием вступают в непринужденный разговор. В принципе многие туристы очень обрадовались встрече со мной: наконец-то они познакомились с местной жительницей, которая оказалась «общительной», «дружелюбной» и искренне интересуется их впечатлениями об Англии и англичанах. Верно, я отдаю предпочтение «неофициальным» интервью, но я также просто не могла развеять их иллюзии и испортить им отдых, раскрыв свои истинные мотивы. Хотя, должна признать, я испытывала уколы совести, когда экспансивные гости страны говорили, что, встреча со мной заставила их изменить свое мнение об англичанах, которые представлялись им чопорными, высокомерными людьми. По возможности я объясняла, что большинство англичан в общественном транспорте следуют правилу отрицания, и пыталась направить их туда, где царит атмосфера, располагающая к дружескому общению, например в паб. Но, если вы один из тех несчастных туристов, введенных в заблуждение моими «интервью», я могу только извиниться, поблагодарить вас за тот вклад, который вы внесли в мое исследование, и уповать на то, что данная книга развеет ложные представления, возникшие по моей вине.

«Страусовая» позиция пользователей мобильными телефонами

Прежде я уже указывала на два аспекта правила отрицания: 1) мы делаем вид, что люди вокруг нас не существуют; 2) большую часть времени мы также делаем вид, что и сами мы не существуем. В общественном транспорте не принято привлекать к себе внимание. Но есть люди, которые нарушают это правило — громко смеются и переговариваются между собой, а не прячутся скромненько за газетами. Однако таких людей, заслуживающих всяческого порицания, меньшинство.

Правда, так обстояло дело до изобретения мобильного телефона, который разбудил в нас страусов. Как глупый страус, пряча голову в песок, полагает, что его никто не видит, так и глупые английские пассажиры, разговаривая по мобильному телефону, думают, что их никто не слышит. Некоторые, обсуждая по мобильным телефонам всякую ерунду сугубо личного характера, зачастую сосредоточены только на собеседнике и совершенно не замечают окружающих. Они с удовольствием во всех подробностях рассказывают о своих проблемах на работе и дома, о вещах, которые считаются личными или конфиденциальными, причем рассказывают громко, так что их слышит половина вагона. Тем самым они оказывают огромную услугу любопытным исследователям — благодаря «страусам» с мобильными телефонами я приобрела массу интересного материала для своей книги, — но раздражают всех остальных пассажиров. Правда, последние, конечно же, никак не борются с нарушителями покоя — просто тихо хмыкают, вздыхают, закатывают глаза и качают головами.

Но не все из нас «страусы». Многие английские пассажиры — в принципе большинство — понимают, что окружающие могут услышать их разговор по мобильному телефону, и стараются понижать голос. Эгоистичных крикунов очень мало, но они заметны и потому раздражают. Отчасти проблема состоит в том, что англичане не жалуются, во всяком случае, не одергивают непосредственно тех людей, которые создают шум. Они просто тихо выражают свое недовольство друг другу или коллегам по работе, когда прибывают в офисы, или супругам, когда возвращаются домой, или в письмах, посылаемых в редакции газет. Авторы комедийных телевизионных и радиопрограмм забавно высмеивают приводящую в ярость глупость крикливых «страусов» с мобильными телефонами и их пошлую болтовню. Фельетонисты тоже изощряются в остроумии на данную тему.

Мы же в типично английской манере направляем свой гнев в русло нескончаемых остроумных шуток и ритуалов стенаний, тратим кипы бумаг и часы эфирного времени на выражение своего недовольства, но ни за что не решимся обратиться непосредственно к источнику раздражения. Ни один из нас не отважится подойти к громкоголосому «страусу» и попросить его или ее прекратить болтовню. Железнодорожные компании знают о существовании этой проблемы, и некоторые обозначают в своих поездах «тихие» вагоны, в которых запрещено пользоваться мобильными телефонами. Большинство пассажиров соблюдают это правило, но, если какой-нибудь невоспитанный «страус» проигнорирует соответствующие знаки, никто не осмелится приструнить нарушителя спокойствия, Даже в «тихом» вагоне самое страшное, что его может ожидать, — это свирепые многозначительные взгляды.

Правила вежливости

Многие иностранцы, которых я интервьюировала, жаловались на сдержанность англичан, но все без исключения восхищались таким нашим качеством, как учтивость. Данное противоречие очень точно отразил Билл Брайсон. Пораженный и даже напутанный «организованным спокойствием» лондонского метро, он пишет: «Тысячи людей поднимаются и спускаются по лестницам и эскалаторам, входят в переполненные поезда, выходят из вагонов, тряся головами, исчезают в темноте, и все время молчат, как персонажи фильма «Ночь живых мертвецов». А страницей ниже, описывая другую станцию, он уже восхваляет воспитанность большой толпы фанатов регби: «Они проявляли терпение и выдержку, садясь в вагоны, не толкались и не пихались, извинялись, если задевали кого-то или неумышленно посягали на чьи-то места. Я восхищался этой инстинктивной предупредительностью по отношению к окружающим и поражался тому, что для Британии это вполне нормальное явление, которое почему-то остается без внимания».

Правила «отрицательной вежливости»

Но наша ругаемая всеми сдержанность и наша хваленая учтивость — это, как мне кажется, две стороны одной и той же монеты. В сущности, наша сдержанность — это форма учтивости, так называемая отрицательная вежливость, по определению социолингвистов Брауна и Левинсона, подразумевавших под данным понятием отказ от вмешательства в частную жизнь людей и навязывания им своего общества (в противоположность «положительной вежливости», связанной с потребностью людей в общении и общественном одобрении). Замкнутость, настороженность и уклонение от общения пассажиров в общественном транспорте — неприветливость, на которую жалуются иностранцы, — все это характерные признаки «отрицательной вежливости». То, что на первый взгляд представляется неприветливостью, — это на самом деле предупредительность: мы судим о других по себе, полагая, что каждый человек разделяет наше стремление к уединению. Поэтому мы не суем нос в чужие дела и вежливо игнорируем окружающих.

Эти две формы вежливости существуют во всех культурах, но многие народы чаще практикуют какую-то одну из них. Англичане в большинстве своем отдают предпочтение «отрицательной вежливости», а американцы, например, приветствуют более располагающую к общению «положительную вежливость». Разумеется, это деление носит условный характер, и у обоих народов существуют вариации этих форм, связанные с классовыми и субкультурными отличиями. Но, на мой взгляд, «вежливая» холодность англичан чаще вводит в заблуждение и обижает иностранцев, прибывших к нам из стран, где господствует «положительная вежливость», чем представителей культур, которые сходны в этом с нашей культурой (по утверждению Брауна и Левинсона, к таким культурам относятся Япония, Мадагаскар и отдельные слои индейского общества).

Случайные столкновения и правило непроизвольного «прошу прощения»

Здесь я должна рассказать о весьма забавном эксперименте. На протяжении нескольких дней я несколько часов после обеда проводила в людных общественных местах (на железнодорожных и автобусных вокзалах, в торговых центрах, на людных улицах и т. д.), якобы случайно сталкиваясь с прохожими, чтобы проверить, скажут ли они «sorry» («извините, прошу прощения»). Целый ряд людей (и местные жители, и гости страны), которых я опрашивала, заявили, что это непроизвольное «sorry» — самый поразительный и наглядный пример английской вежливости. Я была полностью с ними согласна, но считала, что обязана подтвердить данную теорию путем научных экспериментов.

Начало было довольно неудачным. Первые несколько столкновений технически я выполнила безупречно — в том смысле, что мне удалось убедительно представить их как чистую случайность[63], — но я сама испортила эксперимент: извинилась первой, не дав человеку, на которого я наткнулась, раскрыть рот.

Впрочем, определенный результат я все же получила: доказала себе самой, что я истинная англичанка. Оказывается, натыкаясь на кого-то, даже просто слегка задевая, я машинально говорю: «Извините». После нескольких неудач я наконец-то научилась контролировать свой рефлекс, точнее, попросту прикусывала губу, крепко и довольно больно, когда шла на столкновение. Отшлифовав свою технику, я попыталась выработать научный подход и для столкновений выбирала типичных представителей разных слоев английского общества в традиционных местах их обитания. К моему удивлению, англичане оправдали свою репутацию: около 80% моих жертв извинялись, когда я натыкалась на них, хотя было очевидно, что столкновение произошло по моей вине.

Наблюдались некоторые несущественные различия в реакции. Например, пожилые люди извинялись чуть более охотно, чем молодежь (реже остальных извинялись мальчики-подростки 15–16 лет, особенно если они были в компании). Оказалось, что у британцев азиатского происхождения инстинкт «sorry» развит сильнее, чем у проживающих в Британии африканцев и выходцев из стран Карибского бассейна (что касается последних, возможно, это отражение тенденции «отрицательной вежливости» в индейской культуре: подобные извинения — это явно пример вежливости, проявляемой при нежелании навязывать свое общество или нарушать чье-то уединение). Однако эти различия незначительны: почти все мои жертвы — люди всех возрастов, различной классовой и этнической принадлежности — извинялись, когда я «случайно» на них наталкивалась.

Эти эксперименты фактически ничего не рассказали бы нам об особенностях английской культуры, если бы мы получили точно такие же результаты, проводя аналогичные опыты в других странах, поэтому ради «чистоты эксперимента» я усердно сталкивалась со всеми кем можно во Франции, Бельгии, Италии, России, Польше и Ливане. Однако, понимая, что представители населения нескольких стран — это еще не международная репрезентативная выборка[64], я также стала натыкаться на туристов разных национальностей (американцев, немцев, японцев, испанцев, австралийцев, скандинавов) в туристических зонах Лондона и Оксфорда. Пожалуй, только японцы выказали нечто сходное с английским рефлексом «sorry», но проводить на них эксперимент оказалось непросто, поскольку они очень ловко уклонялись от столкновений[65].

Я не хочу сказать, что мои «жертвы» других национальностей вели себя неучтиво или грубо. Большинство говорили: «Осторожно!» или «Будьте внимательней!» (или что-то аналогичное на своем родном языке). Многие реагировали вполне дружелюбно, старались поддержать меня, чтобы я не упала, а порой даже, прежде чем позволить мне двинуться дальше, заботливо интересовались, не ушиблась ли я. Но машинальное «sorry» — это, как мне кажется, реакция исключительно в духе англичан.

Джордж Оруэлл говорил, что англичане «неисправимые игроки, всю зарплату тратят на пиво, обожают скабрезные шутки и изъясняются на самом мерзком языке в мире». Тем не менее в заключение он констатировал, что, «пожалуй, самая примечательная черта английской цивилизации — это благовоспитанность». В доказательство наряду с доброжелательностью автобусных кондукторов и невооруженных полицейских он приводит тот факт, что «ни в одной стране с белым населением не бывает так легко столкнуть с тротуара человека». И это чистая правда. Англичанин извинится перед вами, даже оказавшись по вашей вине в луже, если будет очевидно, что вы его толкнули туда неумышленно.

Возможно, вы решили, что англичане любое случайное столкновение воспринимают как собственный недосмотр, поэтому, принимая вину на себя, тут же извиняются. Здесь вы глубоко заблуждаетесь. Их извинения — это просто рефлекс, непроизвольная реакция, а не обдуманное признание собственной вины. Это — укоренившееся правило: при всяком нечаянном контакте (а для англичан почти любой контакт по определению нежелателен) мы говорим «sorry».

По существу, любое столкновение, нарушение покоя, даже абсолютно случайное и безобидное, обычно требует извинения. Словом «sorry» («простите») мы сопровождаем почти каждую нашу просьбу или вопрос «Простите, вы не знаете, этот поезд делает остановку в Банбери?»; «Простите, это место свободно?»; «Простите, вы располагаете временем?»; «Простите, но вы, кажется, сели на мой плащ». Мы извиняемся, если случайно задели кого-то рукой, протискиваясь в толпе через вход или выход. Мы говорим «sorry» даже при отсутствии факта столкновения, то есть когда физического контакта как такового не произошло. Словом «sorry» мы зачастую заменяем выражение «excuse me» (здесь: «позвольте пройти»), когда просим, чтобы нам уступили дорогу. «Sorry?» с вопросительной интонацией означает «Я не расслышал ваших слов. Повторите, пожалуйста» (или «What?» — «Что вы сказали?»). Совершенно очевидно, что все эти «sorry» — не искренние, сердечные извинения. Как и «nice» («мило, чудесно» и т. д.), «sorry» — удобное, универсальное, многоцелевое слово, подходящее во всех случаях, уместное при любых обстоятельствах. Если не знаете, что сказать, скажите «sorry». Англичане всегда, в любой ситуации говорят «sorry».

Правила соблюдения приличий

В общественном транспорте англичане говорят мало, но, когда раскрывают рот, помимо «sorry» от них еще можно услышать «please» («будьте добры, пожалуйста») и «thank you» («спасибо»). Последнее выражение они часто произносят в укороченном варианте — «anks» или «kyou». Собирая материал для настоящей книги, я вела подсчет всем услышанным в транспорте «please» и «thank you». Садясь в автобус, я занимала место поближе к водителю (в автобусах, курсирующих за пределами центрального Лондона, нет кондукторов, и пассажиры приобретают билеты непосредственно у водителя), чтобы установить, сколько человек, входящих в автобус, говорят «please» и «thank you» при покупке билетов. Как оказалось, большинство английских пассажиров соблюдают правила приличия, и почти все водители и кондукторы также говорят «спасибо», принимая деньги за билеты.

Более того, многие пассажиры еще раз благодарят водителя, когда выходят на своей остановке. Данная практика в меньшей степени распространена в мегаполисах, но в небольших и маленьких городах — это норма. Следуя традиционным маршрутом из жилого района на окраине Оксфорда в центр города, я отметила, что все пассажиры говорили «kyou» или «anks» при выходе из автобуса. Исключение составила только группа иностранных студентов, которые также не удосужились произнести и «please» при покупке билетов. Многие туристы и другие гости страны в разговоре со мной отметили учтивость английских пассажиров, а я сама по результатам исследования данного аспекта человеческих взаимоотношений, проводившегося в разных странах, сделала вывод, что для других народов подобная вежливость нетипична. В других странах только в небольших населенных пунктах люди регулярно благодарят водителей, потому что они с ними лично знакомы.

Однако я должна указать, что наши «спасибо» и «пожалуйста» — это отнюдь не выражение искренней благодарности. Обычно мы просто бормочем эти слова — без улыбки, не глядя в лицо водителю. То, что мы ведем себя благовоспитанно в общественных местах, вовсе не значит, что по натуре мы добрые, сердечные, великодушные люди. Просто у нас есть правила относительно «спасибо» и «пожалуйста», которые большинство из нас соблюдают почти всегда. Наши «please» и «thank you», обращенные к водителям автобусов, кондукторам и таксистам, — это еще одно проявление рассмотренного ранее «вежливого эгалитаризма», отражение нашей щепетильности в отношении привлечения внимания к различиям в статусе и ко всему, что связано с деньгами. Мы предпочитаем делать вид, будто эти люди оказывают нам услугу, а не исполняют свои обязанности за денежное вознаграждение.

И те подыгрывают нам. Таксисты в особенности ждут, что клиенты, которых они доставили к месту назначения, не только заплатят за услуги, но и поблагодарят их, и чувствуют себя оскорбленными, если пассажир просто вручил им деньги, хотя обычно они проявляют снисхождение к иностранцам. «Чего еще от них ждать», — презрительно бросил один из лондонских таксистов, когда я завела с ним разговор на эту тему. «У англичан это получается непроизвольно, — объяснил он. — Выходя из машины, они говорят «спасибо», «благодарю» или что-то еще. Ты тоже говоришь «спасибо» в ответ. Бывает, попадется какой-нибудь грубиян, который не поблагодарит, а остальные говорят «спасибо» машинально».

Исключение из правила отрицания при пользовании услугами такси. Роль зеркал

В свою очередь английские таксисты, как правило, очень любезны со своими клиентами и зачастую настроены весьма дружелюбно, так что даже нарушают традиционные правила сдержанности и невмешательства в частную жизнь. У англичан есть дежурная шутка по поводу болтливости таксистов, и последние, в большинстве своем, оправдывают свою репутацию. Популярный стереотип, высмеиваемый фельетонистами, — это таксист, изводящий пассажиров нескончаемыми монологами на любые темы, начиная от ошибок правительства или английского футбольного тренера и кончая обсуждением последнего скандала из жизни знаменитостей. Разумеется, я встречала таких водителей и, как и большинство англичан, стеснялась попросить их замолчать или оспорить их весьма сомнительные утверждения. Мы ворчим по поводу болтливых таксистов, нарушающих правило отрицания, но в типично английской манере предпочитаем высмеивать их на всю страну, а вот чтобы одернуть их — ни за что. Правда, есть еще один тип болтливого таксиста, который нe разражается монологами на темы статей из «желтой прессы», а пытается завязать с пассажиром дружескую беседу. Обычно такой таксист начинает разговор, в соответствии с нормами английского этикета, комментарием о погоде, но потом, нарушая традицию, проявляет интерес к цели поездки пассажира. Например, если последний попросил доставить его на вокзал, то таксист может осведомиться: «Значит, отдыхать едете?» Вопросы могут носить и более личный характер (во всяком случае, вопросы о работе и семье у англичан считаются «личными»), но большинство таких таксистов чутко реагируют на интонационные оттенки и мимику пассажира и тут же прекратят расспросы, если клиент по-английски замыкается в себе, отвечает односложно, конфузится. Многие англичане и в самом деле подобные расспросы воспринимают как назойливость, но мы в силу собственной благовоспитанности или из-за того, что слишком уж смущены, не можем сказать таксисту, чтобы он оставил нас в покое, поэтому тому приходится реагировать на внешние признаки поведения.

В беседах с таксистами (а также с представителями некоторых других профессий, например, парикмахерами) присутствует элемент «культурной ремиссии»: человек на время отступает от традиционных правил, требующих, чтобы он проявлял сдержанность и осторожность, и при желании может позволить себе обсуждение личных тем, что обычно недопустимо в разговоре между незнакомыми людьми. Врачи могут только мечтать о приостановке действия подобных правил в своих кабинетах, где англичане держатся со свойственной им скованностью. Со своей стороны я бы предложила врачам общаться с пациентами «через зеркало» — либо стоя, как парикмахер, у них за спиной, либо, как таксисты, глядя в зеркало, установленное по принципу зеркала заднего обзора в автомобиле, поскольку так вы хотя бы не смотрите людям в лицо, а это позволяет англичанам расслабиться.

Пожалуй, в какой-то степени это одна из «человеческих универсалий». Католические священники всех национальностей уже давно оценили эффективность экрана в исповедальне, способствующего большей открытости исповедующихся. Да и использование психотерапевтами кушеток, чтобы не встречаться взглядами с пациентами, — тоже не случайное совпадение. Однако это, как всегда, вопрос соразмерности, и думается мне, что англичанам гораздо труднее «открыться» при отсутствии подобных «помощников», благодаря которым создается иллюзия анонимности. В сущности, если подумать, мой совет английским врачам противоречит той методике общения с пациентами, которой их теперь учат. Согласно этой методике, они должны садиться близко к пациенту, наклоняться к нему, смотреть в глаза, не использовать стол в качестве щита и т. д, — в общем, предписываются все те меры, которые, на мой взгляд, скорее заставят англичанина и вовсе проглотить язык. И врачи, которых я спрашивала об этом, подтвердили мое предположение: англичане, явившиеся к ним на прием, не говорят о том, что их на самом деле беспокоит, до тех пор, пока не собираются уходить, — обычно практически повернувшись спиной к врачу и держа ладонь на ручке двери.

Правила соблюдения очереди

«И сказал Господь Моисею: «Подойди сюда!» И он пришел третьим и был отправлен в конец за то, что толкался».

В 1946 году венгерский юморист Джордж Майкс стояние в очереди назвал нашим «национальным пристрастием». «В Европе, — писал он, — люди в ожидании автобуса бесцельно слоняются вокруг остановки. Когда автобус подъезжает, они все разом устремляются к нему… Англичанин, даже если он стоит один, создает упорядоченную очередь из одного человека». В новом издании своей книги, опубликованном в 1977 году, Майкс подтверждает свое первоначальное наблюдение. Похоже, за тридцать с лишним лет мало что изменилось. Однако с английской традицией соблюдения очереди не все так просто, как представляется венгерскому юмористу.

Недавно в одной воскресной газете я наткнулась на статью, в которой говорилось, что англичане «утратили искусство стояния в очереди». Это утверждение противоречило моим собственным наблюдениям, поэтому, озадаченная, я стала читать внимательнее. Оказалось, что однажды на глазах у автора статьи кто-то попытался пролезть без очереди, что вызвало возмущение как у нее самой, так и у других людей, стоявших в этой очереди. Но ни один из них не осмелился поставить нарушителя на место (все просто неодобрительно хмыкали и пыхтели), и тому это сошло с рук. На мой взгляд, данный пример подтверждал не то, что англичане утратили искусство стояния в очереди, а очень точно характеризовал само это искусство англичан.

Правило косвенного выражения недовольства

Англичане считают, что каждый из них должен соблюдать очередь, и чувствуют себя глубоко оскорбленными, если кто-то нарушает данное правило, но им не хватает уверенности или необходимых навыков общения, чтобы открыто выразить свое раздражение. В других странах такой проблемы нет. В Америке, где несоблюдение очереди расценивается как проступок, а не смертный грех, нарушителю громко и решительно скажут: «Эй, давай в очередь!» — или что-то подобное; в Европе реакцией может стать громкий скандал; в некоторых других частях света нарушителя могут бесцеремонно оттолкнуть в конец очереди. Но конечный результат везде один и тот же: без очереди пройти никому не дадут. Как ни парадоксально, но только в Англии, где несоблюдение очереди считается аморальным поступком, нарушители безнаказанно добиваются своего. Мы пыхтим и сердито хмуримся, брюзжим и кипим от праведного негодования, но редко кто из нас откроет рот и потребует, чтобы нарушитель встал в очередь.

Если не верите, попробуйте сами. Я свое уже отстрадала, так почему бы и вам не помучиться? Простите, что ворчу, но опыты по несоблюдению очереди были самыми трудными, неприятными и огорчительными из всех моих экспериментов по нарушению правил поведения, которые мне пришлось проводить в процессе сбора материала для данной книги. Я предпочла бы сто раз сталкиваться, спрашивать людей о стоимости их домов и о том, чем они зарабатывают на жизнь, чем лезть без очереди. Мне становилось страшно уже от одной мысли, что я должна это сделать. Я готова была вообще отказаться от своего проекта, лишь бы не подвергать себя подобному испытанию. Я просто не могла заставить себя пойти на это. Я колебалась, мучилась, тянула время. Даже когда мне удавалось собраться с духом, в последнюю минуту я теряла самообладание и смиренно плелась в хвост очереди, надеясь, что ни у кого не создалось впечатления, будто я даже в мыслях намеревалась пролезть без очереди.

Правило параноидной пантомимы

Возможно, мое последнее замечание вы сочтете глупостью, а меня саму клиническим параноиком, но я на собственном опыте убедилась, пока неловко топталась вблизи очередей, что англичане безошибочно определяют потенциального нарушителя, вознамерившегося пролезть без очереди. Они начинают подозрительно коситься на вас, подходят ближе к тем, кто стоит перед ними, чтобы вы не втиснулись в брешь, принимают агрессивную позу — кладут одну руку на пояс и демонстративно поворачиваются к вам боком или вполоборота. Мимика и телодвижения едва уловимы — иностранец, не знакомый с нашими моделями поведения, пожалуй, ничего и не заметит, но англичанин, не желающий соблюдать очередь, сразу расшифрует это бессловесное предупреждение, смысл которого таков: «Мы раскусили тебя, подлый мошенник. Даже не думай. Мы тебя не пропустим».

Важно отметить, что параноидную пантомиму можно наблюдать только в тех случаях, когда в структуре очереди прослеживается некоторая бессистемность. Ни у кого и мысли не возникнет лезть в голову ровной упорядоченной колонны людей, которые стоят по одному друг за другом. (Это настолько невообразимо, что если подобное происходит, то люди думают, что человек, который лезет без очереди, либо иностранец, либо для него это вопрос жизни и смерти.) Искушение пролезть без очереди возникает только тогда, когда неясно, где начало, а где конец очереди. Это происходит в том случае, если в очереди образовалась брешь из-за какого-то препятствия или проход; или если за одним и тем же прилавком обслуживают два человека и не совсем понятно, одна здесь очередь или две; либо по какой-то другой причине, вызвавшей неразбериху и путаницу в очереди.

У англичан обостренное чувство справедливости, и если в других культурах умение воспользоваться случаем считается нормой — например, когда вы, стоя в очереди к одному кассиру, вдруг устремляетесь к «свободному», хотя перед вами еще два человека, которые оказались не столь прыткими, — то в Англии такое поведение будет расценено как несоблюдение очереди или нечто равносильное несоблюдению очереди. Я не утверждаю, что англичане не предпринимают подобных маневров. И у нас есть шустрики, не упускающие шанса воспользоваться случаем, но по манере их поведения — по их смущенным лицам, бегающим глазам, по тому, как они старательно избегают смотреть на очередь, — всем ясно: они сознают, что ловчат. Да и реакция людей в очереди указывает на то, что такое поведение заслуживает всяческого порицания, о чем свидетельствуют их сердитые взгляды.

Правила выражения недовольства мимикой, телодвижениями и ворчанием

Но насупленные или поднятые брови, сердитые или презрительные взгляды — сопровождаемые тяжелыми вздохами, многозначительным покашливанием, пренебрежительным фырканьем, недовольными возгласами и брюзжанием («Вот те раз!»; «Ничего себе!»; «Ха, молодец!»; «Что за…») — это самое худшее, что ожидает хитреца, проигнорировавшего очередь. Стоящие в очереди люди надеются пристыдить нарушителя и заставить его вернуться в конец очереди, не обращаясь к нему напрямую, то есть не нарушая правила отрицания — «не устраивая сцены», «не поднимая шума», «не привлекая к себе внимания».

Забавно, что в подобных обстоятельствах они зачастую нарушают правило отрицания, обращаясь друг к другу. Человек, пытающийся пролезть без очереди, может вынудить незнакомых друг с другом людей обменяться взглядами, при этом они вскидывают брови, закатывают глаза, поджимают губы, качая головами, досадливо морщатся, вздыхают и даже (тихим голосом) возмущаются. Эти словесные выражения недовольства представляют собой стандартный набор возгласов, процитированных выше, в том числе и таких, которые должны быть адресованы нарушителю, например: «Привет, вообще-то здесь очередь!»; «Да ну, не обращай на нас внимания!»; «Эй, мы что — невидимки?» Иногда находятся храбрецы, которые говорят это довольно громко, так что нарушитель их слышит, но при этом они стараются не смотреть на него и отводят глаза тотчас же, стоит им ненароком встретиться с ним взглядом.

Кажется, что толку от этих непрямых обращений нет, но на самом деле зачастую они оказывают весьма эффективное воздействие. Да, в Англии, наверно, проще, чем где бы то ни было, пролезть без очереди, но только если вы способны вынести унижение — оскорбительные покашливания, приподнятые брови, хмыканья и ворчание, — иными словами, если вы иностранец. За время моих бесконечных наблюдений за очередями я заметила, что многие иностранцы попросту не обращают внимания на эти сигналы, чем приводят в тихую ярость стоящих в очереди англичан, но большинству нарушителей из числа моих соотечественников трудно игнорировать адресованные им вздохи и сердитые взгляды. Они могут держаться нагло, пробираясь вперед, но создается впечатление, что в следующий раз они крепко подумают, прежде чем решиться нарушить неписаное правило. Во многих случаях эти невербальные сигналы «на корню пресекают» попытки пролезть без очереди. Я часто наблюдала, как потенциальный нарушитель начинал обходить очередь, но потом, слыша предостерегающее покашливание, видя презрительно вскинутые брови и агрессивные позы, мгновенно отказывался от своих намерений и смиренно возвращался в ее хвост.

Иногда ворчливая реплика, не адресованная непосредственно нарушителю, но произнесенная достаточно громко, чтобы он услышал, тоже дает желаемый результат, причем даже на гораздо более поздней стадии предпринятой попытки игнорировать очередь. В таких случаях весьма интересно наблюдать за реакцией обеих сторон. Стоящий в очереди человек бормочет (адресуясь к своему соседу или не обращаясь ни к кому конкретно): «Конечно, делай свое дело, я могу и подождать!» — или еще что-то столь же язвительное. Нарушитель изображает невинное удивление, говорит что-нибудь вроде: «Ой, простите! Так вы передо мной?» — и немедленно делает шаг в сторону, освобождая место для ворчуна. Теперь они поменялись ролями, и уже последний краснеет, тушуется и отводит глаза. Чем язвительнее была его реплика, тем сильнее он смущается, поскольку данная колкость теперь расценивается как оскорбление или, по крайней мере, как грубый ответ на ошибку, допущенную добросовестным человеком. Ворчун обычно занимает свое законное место в очереди, но понурившись и бормоча слова благодарности или извинения, — ясно, что он не испытывает удовлетворения от своей победы. А иногда мне случалось наблюдать, как пристыженный ворчун шел на попятный, говоря: «Да нет, что вы, ничего, проходите».

Правило незримого режиссера

Разумеется, неловкости и антагонизма можно было бы избежать, если б англичане могли прямо сказать нарушителю: «Простите, здесь очередь». Но нет. Наша типичная реакция сродни тому, что психотерапевты называют «пассивной агрессией». Те же самые психотерапевты, прочитав это, возможно, порекомендовали бы всей нации пройти курс по выработке навыков жесткого поведения. И они были бы правы: жесткости нам всем не хватает. Мы можем быть агрессивными и даже способны совершать насилие и проявлять ки к чему не приводящую пассивную агрессию, а можем вести себя с точностью до наоборот — быть излишне вежливыми, держаться в тени, со стоическим смирением переносить все неудобства. Но мы мечемся между двумя крайностями, не в состоянии найти золотую середину, отстаивая свои интересы с разумной жесткостью нравственно зрелых людей, владеющих навыками общения. С другой стороны, жить было бы ужасно скучно, если бы все вели себя правильно, логично и проявляли жесткость в разумных пределах, как учат на курсах по развитию навыков общения, а мне за такими людьми было бы не столь интересно наблюдать.

Как бы то ни было, в подходе англичан к проблеме соблюдения очереди есть и положительный аспект. Если возникает некая двусмысленность — например, когда за одной стойкой сидят два кассира, как описывалось выше, — мы часто по собственному почину, молча и без суеты находим выход из положения: в данном случае выстраиваемся в один ряд на удалении нескольких шагов от стойки и по очереди подходим к освобождающимся кассирам.

Если вы англичанин, то, возможно, читая эти строки, думаете: «В самом деле? Ну и что? Разумеется. А как же иначе?» Для нас это абсолютно нормально: мы делаем это автоматически, словно нами руководит некий незримый справедливый режиссер, выстраивающий нас в аккуратную демократичную очередь. Но у многих иностранцев, с которыми я беседовала, подобное поведение вызывает неописуемое удивление.

В своей книге об Англии Билл Брайсон очень живо и с юмором описывает типичную английскую очередь. Я встречала американцев, которые читали его книгу. Они скептически отнеслись к откровениям Брайсона, предположив, что тот преувеличивает ради комического эффекта. Так они думали, пока не приехали в Англию и своими глазами не увидели, как это бывает. Они даже не склонны были верить в описанный мною механизм «невидимой очереди» в питейных заведениях, но я завела их в ближайший паб и доказала, что ничего не выдумала.

Правило «честной игры»

Англичанам, стоящим в очередях, свойственно оказывать друг другу и более незначительные знаки внимания, которые не заметит даже самый наблюдательный иностранец. Одна из моих многочисленных записей на данную тему, сделанных в условиях «полевых испытаний», касается очереди в буфете на железнодорожном вокзале.

«Мужчина, стоявший передо мной, на минуту вышел из очереди, чтобы взять бутерброд из находившегося рядом холодильника. Потом нерешительно остановился, не зная, вправе ли он занять место в очереди, которую только что покинул. Я дала ему понять (отступив на шаг), что он может вернуться на свое место. Кивнув в знак благодарности, он вновь встал передо мной. При этом мы не сказали друг другу ни слова и не встретились взглядами».

Вот еще одна запись, сделанная на железнодорожном вокзале.

«Очередь у информационной стойки. Передо мной двое мужчин. Не совсем понятно, кто из них впереди (только что за стойкой обслуживали два человека, теперь — один). Начинается пантомимное действо: мужчины искоса поглядывают друг на друга, медленно продвигаются вперед, будто тесня один другого. Проницательная сотрудница информационной службы замечает это и говорит: «Кто следующий?» Оба замешкались. Мужчина слева жестом предлагает сопернику пройти к стойке. Мужчина справа бормочет: «Нет, нет, ваша очередь». Мужчина слева мнется в нерешительности: «Ну, э…» Стоящий за мной человек раздраженно кашлянул. Мужчина слева поспешно произносит: «Да, хорошо… Спасибо, дружище», — и проходит к стойке. Вид у него смущенный. Мужчина справа терпеливо ждет. Чувствуется, что он доволен собой».

Разумеется, это не единичные случаи, и я в точности воспроизвела их на бумаге, потому что это типичные примеры из повседневной жизни, которые мне доводилось наблюдать десятки раз, пока я исследовала тему очередей. Описанные модели поведения имеют один общий знаменатель, регулируются одним совершенно очевидным неписаным правилом: если вы ведете «честную игру» и открыто признаете право на первоочередность тех, кто стоит перед вами — или великодушно уступаете им это право в условиях некоей неопределенности, — тогда эти люди мгновенно избавляются от своих параноидных подозрений, отказываются от тактики «пассивной агрессии» и тоже «играют с вами по честному» и даже проявляют по отношению к вам доброжелательство.

В основе механизма соблюдения очереди лежит принцип справедливости. Как указывает Майкс, «человек, стоящий в очереди, — это человек справедливый. Он не вмешивается в чужие дела, живет сам и дает жить другим; он не тянет одеяло на себя, исполняет свой долг и терпеливо ждет своей очереди, чтобы осуществить свои права; он делает почти все, что важно для англичанина».

Очередь как волнующая драма

Наверно, иностранцев наши сложные неписаные правила соблюдения очереди приводят в замешательство, но для англичан они — вторая натура. Мы подчиняемся всем этим законам неосознанно, даже не думая о том, что следуем каким-то установлениям. И, несмотря на все явные противоречия, нелогичность и откровенную нелепость того, что я только что описала, мы весьма искусны в умении соблюдать очередь, и это признает весь мир. Правда, весь мир, отмечая этот наш талант, не делает нам комплимент. Об умении англичан соблюдать очередь люди обычно говорят с усмешкой, подразумевая, что только скучные, нудные, покорные, как овцы, существа могут гордиться своей способностью терпеливо стоять ровными рядами. («Англичанам очень бы подошло коммунистическое правление, — смеются они. — Вы так здорово умеете стоять в очередях».) Наши критики — или те, кто хвалит нас так, что не поздоровится, — охотно признают, что человек, стоящий в очереди, — это справедливый человек, но при этом говорят, что его не назовешь яркой или выразительной личностью.

А все потому, что они не присматривались к английским очередям со всем вниманием. Это все равно что наблюдать за муравьями или пчелами. Невооруженному глазу английская очередь и впрямь представляется скучной и неинтересной — аккуратная колонна людей, терпеливо ожидающих своей очереди. Но, разглядывая английскую очередь через социологический микроскоп, вы обнаружите, что каждый стоящий в ней человек — это отдельная мини-драма. Не просто «комедия нравов», а интереснейшая жизненная история, где есть все — интриги и козни, глубокие нравственные дилеммы, благородство и альтруизм, предательство, угрызения совести и борьба за спасение престижа, гнев и примирение.

А для меня очередь, например в билетную кассу на Кланам джанкшн, — это целый роман, ну, если и не «Война и мир», то, во всяком случае, нечто более сдержанное и английское, скажем, «Гордость и предубеждение».

Дань памяти по-английски

Когда погибла принцесса Диана, в числе многого другого меня особенно удивило то, как освещали ее гибель средства массовой информации. Журналисты с неизменным изумлением отмечали «неанглийскую» реакцию общественности на трагедию, говоря о «беспрецедентном проявлении всенародного горя» и «беспрецедентном выражении всенародных чувств» наряду с нелепыми заявлениями о том, что это необычайное всеобщее растормаживание[66] ознаменовало «коренной перелом» в английском характере, что надменная верхняя губа задрожала, что мы все теперь утратили хладнокровие, что прежними мы уж никогда не станем и так далее и тому подобное.

И как же конкретно проявлялось это «беспрецедентное выражение всенародных чувств»? Взгляните на фотографии и видеоматериалы, на которых запечатлены толпы англичан. Что делают все эти люди? Стоят в очереди. Стоят в очереди, чтобы купить цветы; стоят в очереди, чтобы возложить цветы; стоят в растянувшихся на целые мили очередях, чтобы оставить запись в книгах соболезнований; часами стоят в очередях на автобусы и поезда, чтобы вернуться домой после долгого дня стояния в очередях. Потом, по прошествии недели, стоят в очередях на автобусы и поезда, чтобы поехать на похороны; всю ночь стоят в очереди, чтобы занять удобное место, откуда можно наблюдать за процессией; стоят в очередях, чтобы купить еще цветов, напитки, флаги, газеты; часами терпеливо стоят вдоль дорог, ожидая, когда проедет кортеж; затем опять выстраиваются в очереди на автобусы, метро и поезда. Стоят ровными рядами — спокойно, дисциплинированно, с достоинством.

Конечно, были и слезы. Но мы не рыдали в голос, не завывали, не рвали на себе одежду, не посыпали голову пеплом.

Посмотрите видеоматериалы. Вы услышите, как кто-то один или раза два тихо всхлипнул, когда катафалк выехал из дворцовых ворот, но плач тут же прекратился, поскольку это считалось неподобающим. Все наблюдали за процессией в молчании. На следующий день после гибели Дианы некоторые англичане принесли к ее дому цветы. Это было подобающе, поэтому все последующие посетители тоже приносили цветы. После похорон несколько человек стали бросать цветы вслед проезжающему катафалку, и опять все остальные последовали их примеру. (Разумеется, никто не бросал цветы под ноги лошадям, везшим гроб с Дианой: при всей беспрецедентности нашей неанглийской реакции мы понимали, что нельзя пугать лошадей.)

Итак, были слезы и цветы — в общем-то, абсолютно нормальная реакция на тяжелую утрату или похороны. В остальном англичане почтили память Дианы в самом, что ни на есть английском стиле, делая то, что у нас получается лучше всего, — стоять в очередях.

Автомобили

Есть несколько «универсалий», относительно которых следует внести ясность, прежде чем мы начнем рассматривать неписаные социальные нормы, касающиеся владения и пользования автомобилями. Во всех культурах у людей складываются своеобразные и сложные взаимоотношения с автомобилями. В данном контексте в первую очередь необходимо подчеркнуть, что автомобиль для нас не просто средство передвижения. Если кто-то сочтет мое утверждение слишком уж смелым, поясню: наши отношения с автомобилями имеют мало общего с тем обстоятельством, что автомобили доставляют нас из пункта «А» в пункт «Б». Это поезда и автобусы доставляют нас из пункта «А» в пункт «Б», а автомобили — часть нашей личной территории, часть нашего «я» — как отдельной индивидуальности, так и общественной личности. Автобусы возят нас в магазины и обратно, но в них мы не чувствуем себя как дома и не воспринимаем их как свою собственность. В поездах мы ездим на работу, но это почти никак не характеризует нас с социальной и психологической точек зрения.

Это международные универсалии — самые существенные и довольно очевидные реалии, устанавливающие взаимосвязь между людьми и их автомобилями. Но теперь мы можем сразу перейти к обсуждению особенностей английской культуры, потому что англичане более других народов склонны не признавать и даже яростно отрицать существование, по крайней мере, одной из этих основных реалий.

Правило отрицания значения социального статуса

Англичанам нравится думать, и зачастую они на том упорно настаивают, что при выборе автомобиля они не принимают в расчет свой социальный статус. Даже в те дни, когда все яппи[67] с ума сходили по BMW, стремящиеся подняться по социальной лестнице английские служащие, например, заявляли, что автомобиль этой марки они купили, потому что это отличная немецкая машина — и по конструкции, и по дизайну, что ею легко управлять, что она удобна, надежна, развивает большую скорость, имеет эффективную тормозную мощность, хороший крутящий момент, низкий коэффициент лобового сопротивления и еще целый ряд существенных и несущественных достоинств.

Разве не для поддержания имиджа и социального статуса? Не из тщеславия? Не ради того, чтобы произвести впечатление на коллег, соседей и подружек? Ну что вы, нет! Просто это чертовски отличная машина. Англичанки и некоторые мужчины-англичане признаются, что они руководствовались причинами эстетического и даже эмоционального характера, когда выбирали себе машину. Мужчины скажут, что их броский «порше» или большой «мерседес» — «красивый автомобиль». Женщины объяснят, что им хочется иметь стильный современный «фольксваген-жук», потому что это «такая прелесть». И те, и другие поведают вам, что «влюбились» в свою «роскошную» машину еще в автосалоне или что они всегда питали страсть к «Эм-джи»[68] или «мини»[69] или что они «всем сердцем привязались» к своему проржавевшему старенькому драндулету.

Мы даже можем признать, что выбираем те машины, которые, как нам кажется, выражают нашу индивидуальность или какую-либо яркую черту нашего характера (хладнокровие, утонченность, элегантность, чудаковатость, эксцентричность, спортивность, дерзость, сексуальность, благородство, скрытность, приземленность, мужественность, профессионализм, серьезность и т. д.). Но только не наш социальный статус. Мы ни за что не признаем, что покупаем или хотим приобрести машину той или иной марки, потому что она ассоциируется с социальным классом или слоем общества, к которым мы принадлежим или хотели бы принадлежать.

Правила классовых отличий. О «форде-мондео»

Однако правда заключается в том, что выбор автомобиля, как и все остальное в Англии, имеет прямое отношение к понятию классовости. Если вы проводите исследование — или просто по натуре человек озорной, — то вы можете обманом вынудить англичан признать, хотя бы косвенно, что на самом деле в выборе машин они руководствуются в первую очередь признаками принадлежности к тому или иному классу. Причем незачем говорить с ними о моделях машин, которыми они владеют или хотели бы владеть. Лучше спросите, какие марки автомобилей им не нравятся и они не стали бы их приобретать. При упоминании «форда-мондео»[70] представитель среднего слоя или верхушки среднего класса непроизвольно отпустит какую-нибудь язвительную шутку по поводу «Эссекского человека» или страхового агента — иными словами, о представителе самых низов среднего класса, который ездит на данной модели.

В настоящее время общепринятым эвфемизмом для обозначения этой социальной категории является выражение «человек с «мондео».

Некоторые представители верхушки среднего класса, в силу воспитания или собственной щепетильности не желая показаться снобами, воздержатся от откровенных насмешек, поэтому пристально наблюдайте за выражением их лиц: слово «мондео» наверняка заставит их недовольно или презрительно поморщиться. Реакция элиты верхушки среднего класса или тех ее представителей, которые занимают прочное положение в своем кругу, более мягкая и снисходительная, сродни добродушному удивлению[71], а истинные аристократы и вовсе могут не знать, о чем вы ведете речь. Тест на «мондео» — хороший индикатор неустойчивости социального положения: чем более едки и презрительны высказывания человека о «форде-мондео», тем более ненадежно его положение в системе классовой иерархии.

Это не вопрос цены. Автомобили, на которых ездят презирающие «мондео» верхи среднего класса, могут быть значительно дешевле, чем обруганный «мондео», и почти столь же часто высмеиваемые «воксхоллы»[72] и прочие машины из «парка»[73] британского производства.

Но сколь бы дешевым, некомфортным и простеньким ни был автомобиль сноба, презирающего «мондео, это всегда иномарка, желательно европейского (континентального) производства (японские автомобили не пользуются популярностью, хотя они более предпочтительны, чем «форды» и «воксхоллы»). Из английских машин приемлемы только «мини» и большие полноприводные внедорожники, такие как «лендровер» и «рейнджровер». Те, кто считает, что они по социальному статусу на класс или два выше «человека с «мондео», могут ездить на маленьких, дешевых, подержанных «пежо», «рено», «фольксвагене» или «фиате» с открывающейся вверх задней дверью, но при этом они презрительно фыркают, когда их обгоняет «человек на «мондео» — автомобиле более просторном, быстром и удобном.

О «мерседесе»

Представители верхушки среднего класса, прошедшие тест на «мондео», — те, кто просто мягко усмехнулся в ответ на ваше предположение, что они ездят на «мондео», — все же могут выказать беспокойство относительно неустойчивости своего классового положения при упоминании «мерседеса». Если ваш трюк с «мондео» не удался, попробуйте сказать: «Ну… тогда вы, очевидно, ездите на большом «мерседесе».

Если на лице вашего «подопытного кролика» отразились обида или досада и он отвечает раздраженно, с нервным смешком или презрительно бросает что-то по поводу «денежной швали» или «богатых бизнесменов», значит, вы задели его за живое. Ваш «подопытный кролик» пробился в верхи среднего класса — в ряды «интеллигенции», «работников престижных профессий» или «членов загородных клубов» — и стремится отмежеваться от презренных «коммерсантов» из среднего слоя среднего класса, которые почти наверняка есть у него в роду. Выяснится, что его отец (или даже дед — подобные предрассудки передаются из поколения в поколение) был торговцем, мелким буржуа — преуспевающим лавочником, коммивояжером или зажиточным агентом по продаже автомобилей, отправившим своих детей получать образование в привилегированные частные школы, где те научились смотреть свысока на торговцев из сословия мелких буржуа.

Многие англичане скажут вам, что в наши дни торговля не считается позорным занятием, как это было во времена Джейн Остин. Они заблуждаются. И не только аристократы и нетитулованное мелкопоместное дворянство воротят носы от представителей коммерческих кругов. Не менее чванливы и представители «благородных» профессий из верхушки среднего класса — адвокаты, врачи, чиновники и старшие офицеры. Но особенно пренебрежительно к людям, занятым в торговле, относятся представители «болтливых классов» (те, кто сделал карьеру на поприще средств массовой информации, искусства, науки, издательского дела, благотворительности и т. д.). Очень немногие из этих людей ездят на «мерседесах», и большинство смотрит на «классы с «мерседесами» в лучшем случае с некоторой неприязнью. Но только те, кто не уверен в надежности своего социального положения, раздражаются и презрительно фыркают при допущении, что их «посадили» в вульгарный автомобиль «торговцев».

И опять же вопрос не в цене автомобиля. Люди, презирающие «мерседесы», могут ездить на столь же дорогих, более дорогих или гораздо более дешевых машинах, чем ненавистные им «мерседесы». И благосостояние как таковое тоже не имеет значения. Презирающие «мерседесы» представители верхушки среднего класса по уровню дохода относятся к самым разным группам населения: они могут зарабатывать столько же, сколько и «вульгарные богатые бизнесмены», разъезжающие, как они выражаются, «на «мерсах», могут зарабатывать еще больше или, наоборот, намного меньше. Речь идет о том, каким образом тот или иной человек приобрел свое богатство и как он демонстрирует свою состоятельность. Презирающий «мерседесы» адвокат или издатель может ездить на первоклассном «ауди», который стоит почти столько же, сколько и большой «мерседес», но не воспринимается как «показуха»,

В настоящее время и BMW начинает завоевывать репутацию машины «коммерческого класса», хотя обычно данная марка ассоциируется со стереотипом яппи — молодого биржевика из Сити. «Ягуары» тоже немного страдают оттого, что их ассоциируют с вульгарными «торговцами»: считается, что на «ягуарах» ездят преуспевающие агенты по продаже подержанных машин, домовладельцы, сдающие квартиры в трущобах, букмекеры и боссы теневой экономики. Но при этом «ягуар» — официальный автомобиль правительственных министров, что в некоторой степени придает ему респектабельность, хотя, по мнению других, это лишь подтверждает его низкопробность. В обоих случаях ассоциации весьма расплывчаты, поэтому я не считаю, что BMW и «ягуар» — надежные индикаторы неустойчивости социального положения. Если захотите повторить мои научные эксперименты или попросту помучить представителей верхушки среднего класса, неуверенных в надежности своего положения в системе социальной иерархии, прибегните к тесту на «мерседес».

Уход за автомобилем и убранство салона

Но не только модель выбранной вами машины указывает на классовые отличия и выдает ваше беспокойство относительно шаткости вашего положения в системе того или иного класса. Англичане определят ваш социальный статус по внешнему виду и состоянию вашего автомобиля, то есть по тому, как вы его содержите.

Неписаные классовые нормы, связанные с содержанием автомобиля, расскажут о нас даже больше, чем те, которыми мы руководствуемся при выборе модели машины, потому что мы подчиняемся им еще менее осознанно. Все англичане знают, хотя мы это не признаем, что марка автомобиля — это индикатор классовой принадлежности его владельца. И мы все знаем, хотя делаем вид, что не знаем, какие именно автомобили ассоциируются с тем или иным классом. Но многие не понимают, что состояние их автомобилей является еще более мощным сигналом «классовой принадлежности», чем марки и модели машин.

Ваш автомобиль чистенький и сияющий или грязный и неопрятный? Если говорить приблизительно, безукоризненно чистые, сияющие автомобили — это примета средних и низших слоев среднего класса и верхушки рабочего; грязные запущенные автомобили характерны для представителей высшего света, верхушки среднего класса и самых низов рабочего (или во многих случаях — для «неработающих»: нищих, безработных, деклассированных элементов). Иными словами, грязные машины ассоциируются как с самыми высшими, так и с самыми низшими слоями общества, чистые машины — со всеми промежуточными категориями населения.

Но это упрощенный подход. Более точным определителем классовой принадлежности является не столько степень ухоженности машины, сколько то, каким образом она приобретает такой вид. Вы сами каждые выходные с любовью и благоговением моете и полируете свой автомобиль на подъездной аллее или на улице у своего дома? Если да, то почти наверняка вы принадлежите к низам среднего класса или верхушке рабочего класса. Вы часто пользуетесь услугами мойки? Значит, вы, вероятно, представитель среднего слоя среднего класса или низшего слоя среднего класса, мечтающий подняться ступенью выше по социальной лестнице (если вы из верхов среднего класса, то ваши привычки относительно ухода за машиной выдадут в вас выходца из среднего слоя среднего класса). Вы просто полагаетесь на английскую погоду, рассчитывая, что дождь смоет основную грязь, и беретесь за ведро или отгоняете машину на мойку только тогда, когда уже сквозь грязные стекла ничего не видно или когда люди начинают пальцами писать на грязном капоте всякие слова? Значит, вы либо из высшего общества[74], либо из верхов среднего класса, либо из самых низов рабочего класса, или деклассированный элемент.

Некоторые сочтут, что это последнее правило ставит в один ряд автомобили элиты общества и деклассированных элементов. Действительно, по степени небрежения разницу между ними и впрямь установить невозможно. В этом случае следует ориентироваться на марку машины. Грязная машина представителя верхушки социальной шкалы — это чаще всего автомобиль, произведенный в континентальной Европе (или, если английский, то обычно полноприводной внедорожник, «мини» или что-то роскошное вроде старого «ягуара», «бентли» или «даймлера»). Неопрятный автомобиль низов общества, как правило, произведен в Англии, США или Японии.

Аналогичный принцип более или менее применим и в отношении состояния салона автомобиля. Безупречный порядок в салоне указывает на то, что владелец машины принадлежит к верхушке рабочего класса или к среднему слою среднего класса. Хлам, огрызки яблок, крошки от печенья, скомканные обрывки газет и общий беспорядок свидетельствуют о том, что владелец машины — из самых верхов или самых низов общества. Есть и другие более тонкие индикаторы. Например, если ваша машина не только ухожена, но вы еще аккуратно вешаете свой пиджак на крючок в салоне, который специально для этой цели предусмотрели производители, это значит, что вы — представитель низшего слоя среднего класса или, возможно, самых низов среднего слоя среднего класса. (Представители всех других сословий попросту бросают пиджаки на заднее сиденье.) Если вы вешаете пиджак на вешалку, надетую на крючок, — значит, вы определенно из низов среднего класса. Если на вешалке также висит еще и выглаженная рубашка, которую вы надеваете, отправляясь на «важную встречу», значит, вы выходец из рабочего класса, пробившийся в нижний слой среднего сословия, стремящийся показать, что вы — «белый воротничок».

Существуют некоторые отклонения от классовых норм содержания салонов автомобилей, связанные главным образом с различиями между мужчинами и женщинами. Женщины всех классов обычно меньше, чем мужчины, заботятся о порядке в своих машинах, где на сиденьях часто валяются обертки от конфет и салфетки, забытые перчатки, шарфики, карты, блокноты и прочие личные вещи. Мужчины, как правило, больше радеют о своих машинах. Они менее терпимы к беспорядку и стараются держать подобные вещи в бардачке или в боковых карманах на дверях. Следует сказать, что представители высшего класса и верхушки среднего класса обоих полов весьма терпимы к собачьим «следам» в своих машинах (в этом они, опять-таки, схожи с самыми низами общества). Сиденья в их автомобилях зачастую покрыты собачьей шерстью, а обивка изодрана собачьими лапами. Средние и нижние слои среднего класса обычно перевозят своих питомцев в изолированном отсеке за задним сиденьем.

Некоторые представители низших слоев среднего класса даже подвешивают на зеркало заднего обзора плоские освежители в форме дерева, уничтожающие собачьи и все прочие неприятные запахи. В их домах тоже полно всевозможных освежителей — для комнат, туалетов, ковров и т. д. Есть они и в жилищах представителей средних слоев среднего класса, но в своих автомобилях они ничего не подвешивают к зеркалу заднего обзора, потому что это признак принадлежности к низам общества. В сущности, вы вообще не увидите декоративных предметов в автомобилях, принадлежащих представителям среднего слоя среднего класса и верхушки общества. Кивающие собачки на полках перед задним стеклом, льнущие к окнам коты Гарфилды и прочие «оригинальные» штучки на темы животного мира, равно как и наклейки на бамперах и лобовом стекле, извещающие окружающих о том, где владелец машины любит отдыхать и проводить свой досуг, — это все индикаторы принадлежности к низшему слою среднего класса и к рабочему классу. Допустимы только два вида наклеек. Первые призывают защищать животных, вторые оповещают о том, что в машине находится маленький ребенок. И те, и другие можно увидеть на заднем стекле автомобилей представителей низшего и среднего слоев среднего класса, хотя на наклейках, используемых последними, реже можно заметить логотип фирмы, производящей подгузники. (Некоторые представители верхушки среднего класса, еще не укоренившиеся прочно в данном сословии, тоже наклеивают знак «В машине — ребенок», что вызывает насмешки у большинства членов данного сословия, особенно у интеллигенции.)

Правило передвижной крепости

В начале данной главы я упоминала, что фактор «личной территории» — важный элемент наших взаимоотношений с собственными автомобилями. Компания «Форд», называя свою модель 1949 года «жилой комнатой на колесах», искусно апеллировала к укоренившейся в человеке потребности иметь собственную территорию и ощущать безопасность. Этот факт «автопсихологии» — международная универсалия, но у англичан он приобретает особую значимость в силу нашей одержимости собственными домами, что в свою очередь объясняется свойственным нам патологическим стремлением к уединению.

Дом англичанина — его крепость, и, отправляясь куда-нибудь на своем автомобиле, часть своей крепости англичанин увозит с собой. Подобное мы наблюдаем даже в общественном транспорте. Англичане из кожи вон лезут, чтобы сохранить иллюзию уединения, делая вид, будто окружающие их незнакомые люди просто не существуют и старательно избегая всяких контактов или взаимодействия с ними. Когда мы находимся в своих передвижных крепостях, заниматься самообманом еще проще, ведь теперь мы отделены от остального мира не невидимой оболочкой сдержанности, а настоящим крепким щитом из металла и стекла. Мы можем убедить себя не только в том, что мы одни, но даже в том, что мы находимся дома.

Правило «страусовой политики»

Эта иллюзия уединения приводит к тому, что мы начинаем вести себя несколько необычно и совершенно не по-английски. Подобно страусу, спрятавшему голову в песок, англичане считают, что в своих машинах они невидимы для окружающих. Можно наблюдать, как некоторые автомобилисты ковыряют в носу, чешут в интимных местах, поют вместе с радио и дергаются в такт звучащей музыке, громко спорят со своими спутниками, целуются и ласкаются — словом, допускают вольности, которые мы позволяем себе только в стенах наших жилищ. Причем все это делается на глазах у десятков других автомобилистов и пешеходов, зачастую находящихся всего в нескольких шагах от них.

Чувство безопасности и неуязвимости, внушаемое нам нашими передвижными крепостями, также провоцирует нас на более оскорбительные формы раскованности. Находясь в своих автомобилях, даже самые благовоспитанные англичане, к собственному удивлению, позволяют себе грубые жесты, обидные высказывания и угрозы, адресованные другим участникам дорожного движения. Во многих случаях они говорят такие вещи, которые ни за что не осмелились бы произнести за пределами этого оградительного кокона.

Неистовство на дорогах, и синдром ностальгии

Несмотря на все упомянутые погрешности, большинство иностранцев признают, что англичане в общей массе поразительно вежливые водители. В сущности, многие гости страны сильно удивляются и приходят в замешательство, читая в английских газетах ныне регулярно печатающиеся гневные статьи о том, как мы страдаем от «эпидемии» «неистовства на дорогах». «Значит, эти люди никогда не бывали за границей? — изумился один много путешествующий турист. — Неужели они не видят, что английские автомобилисты просто ангелы в сравнении с водителями всех других стран мира?» «И это вы называете «неистовством на дорогах»? — прокомментировал прочитанное другой. — Хотите посмотреть на настоящее «неистовство», езжайте в Америку, Францию, Грецию — черт, да куда угодно, только не в Англию! То, что вы, ребята, зовете «неистовством на дорогах», — это самое нормальное вождение».

«Англичане, как всегда, в своем репертуаре, — заметил мне один мой приятель-иммигрант, весьма проницательный англофил. — Несколько инцидентов на дороге, когда пару водителей, потеряв самообладание, принялись колотить друг друга, и все — вся нация уже гудит: страну захлестнула новая угроза, опасно на улицу выходить, по дорогам ездят неуправляемые маньяки… Смех, да и только. Англичане — самые порядочные и вежливые автомобилисты в мире, но вы по малейшему поводу начинаете кричать, что страна разваливается на части».

В его словах есть доля истины. У англичан и в самом деле синдром ностальгии. Все только и твердят, что страна рушится, что все изменилось, что тот или иной заветный бастион или символ английской самобытности (пабы, очереди, спорт, монархия, вежливость) погиб или умирает.

Что касается «неистовства на дороге», людям, как и животным, присущ агрессивный территориализм, а автомобиль — «дом на колесах» — это особый тип территории. Соответственно, когда нам кажется, что на нашу территорию покушаются, ужесточается наша защитная реакция. Так называемое неистовство на дороге — это всеобщее явление, но в Англии, сколь бы часто английские газеты ни муссировали эту тему, оно распространено в меньшей степени и проявляется не в столь резкой форме, как в большинстве других стран.

Я всегда стараюсь осторожно высказывать положительные суждения об англичанах и обычно сопровождаю их многочисленными оговорками, так как по собственному опыту знаю, что похвала в адрес англичан — в опубликованной ли работе или в обычной беседе — неизменно вызывает гораздо больше споров и опровержений, чем критика. Когда я делаю критические или даже изобличающие замечания о какой-нибудь грани английской культуры или поведения англичан, все мрачно кивают в знак согласия, а порой приводят подтверждающие примеры из собственной жизни. Но похвала, сколь бы мягкой и осторожной она ни была, всегда подвергается сомнению. Меня обвиняют в том, что я «гляжу на жизнь через розовые очки», и засыпают контрпримерами — у каждого в запасе есть анекдот или статистические данные, противоречащие моим наблюдениям и доказывающие, что на самом деле англичане — народ ужасный и неприятный[75].

Это отчасти объясняется тем, что социологи, по общепринятому мнению, должны изучать проблемы (отклонения от нормы, дисфункции, аномалии, сбои и прочие социальные пороки), а я нарушила неписаные законы собственной профессии, занявшись исследованием достоинств общества.

Но это не объясняет, почему только непатриотично настроенные англичане оспаривают мои положительные выводы о нашем народе. Когда я беседую с иностранными журналистами, давая им интервью, или с туристами, гостями страны и иммигрантами, те всегда охотно подтверждают, что у англичан есть весьма приятные качества, а некоторые из них даже достойны восхищения. Сами англичане этого не признают: при малейшем намеке на комплимент они начинают недовольно хмуриться, скептически кривить губы или возражать. Что ж, сожалею, но боюсь, я не могу отступиться от сделанных выводов в угоду пессимистичным ворчунам и брюзгам, так что им придется просто смириться с заслуженной похвалой.

Правила вежливости

Теперь, рискуя навлечь на себя критику, я скажу, что английские автомобилисты по праву славятся своим дисциплинированным, разумным и вежливым поведением на дорогах (исключение составляют отдельные случаи, связанные с покушением на «личную территорию»). Иностранцы, которых я интервьюировала, отметили хорошие традиции и привычки, которые большинство из нас воспринимают как должное: при выезде с боковой дороги никогда не приходится долго ждать, чтобы вас пропустили; если вы сами кого-то пропустили, вас всегда поблагодарят; почти все водители держатся на почтительном расстоянии от едущей впереди машины, никогда не едут за ней «впритык», не сигналят беспрестанно, если хотят пойти на обгон; на дороге с одной полосой движения, на улицах, заставленных по обеим сторонам машинами, что превращает их в дороги с однорядным движением, водители тактично прижимаются к обочине, чтобы разминуться со встречным автомобилем, и почти всегда поднимают руку в знак благодарности; все водители останавливаются перед «зеброй», пропуская пешеходов, даже когда те ждут, стоя на тротуаре (я познакомилась с одним туристом, которого это настолько удивило, что он вновь и вновь испытывал водителей на переходах, поражаясь тому, что он один, без помощи светофора или знаков остановки, способен застопорить ход целого потока машин). Сигналить принято только в случае крайней необходимости или при особых обстоятельствах, например когда требуется предостеречь другого водителя; во всех остальных случаях это расценивается как невоспитанность. В Англии, в отличие от других стран Европы и мира, звуковой сигнал автомобиля — это не универсальное средство общения, предназначенное для выплеска эмоций. Если вы не заметили, что загорелся зеленый свет, стоящий за вами на светофоре водитель-англичанин зачастую помедлит несколько секунд в надежде, что вы тронетесь с места сами, без напоминания, и только потом, будто извиняясь, коротко посигналит, чтобы обратить ваше внимание на зеленый свет.

Я не говорю, что все английские водители — образец добродетели за рулем или каким-то чудом наделены более ангельским терпением, чем представители всех остальных народов; просто у нас есть правила и обычаи, предписывающие соблюдать определенную степень выдержки. В состоянии раздражения или гнева английские водители, как и представители всех прочих народов, оскорбляют друг друга и выражаются не менее цветисто, но большей частью мы это делаем за закрытыми окнами. У нас не принято опускать стекла или выходить из машины и «устраивать сцену». Если кто-то теряет самообладание настолько, что начинает рвать и метать или угрожает физическим насилием, это уже скандальное происшествие, которое с негодованием обсуждают на протяжении нескольких дней, говоря об «эпидемии неистовства на дорогах», о падении нравов и т. д., хотя в любой другой стране подобный инцидент будет расценен как досадное, но мало примечательное событие.

Правила «честной игры»

За рулем англичане ведут себя так же, как в очереди, то есть на дорогах действуют те же принципы справедливости и благовоспитанности. Водители, как и люди, стоящие в очередях, тоже иногда прибегают к «мошенничеству», но и здесь нарушения правил «честной игры» вызывают такое же праведное негодование, как и случаи несоблюдения очереди. Как и люди, стоящие в обычных очередях, автомобилисты безошибочно угадывают «потенциальных» ловкачей и, например, искоса бросая подозрительные взгляды, демонстративно продвигаются вперед, закрывая брешь, в которую намеревался втиснуться другой водитель. При этом они стараются не смотреть на несостоявшегося нарушителя.

Когда на крайней, поворотной, полосе автострады или любой другой магистрали поток машин движется медленно, некоторые беспринципные водители стремятся словчить, перестраиваясь в один из соседних рядов с более быстрым движением, а потом, где-нибудь ближе к повороту, опять пытаются вернуться в крайний ряд. Это равносильно несоблюдению очереди, но в качестве наказания хитрого автомобилиста, как и нарушителя порядка в обычной очереди, ждут только сердитые неприязненные взгляды, тихая брань, иногда сопровождаемая непристойными жестами, — но почти всегда из-за закрытых окон. В подобных случаях к звуковому сигналу прибегают редко, поскольку, согласно неписаному правилу, сигналить «в гневе» можно только в адрес водителя, создающего аварийную ситуацию, а не того, кто нарушает этические нормы поведения.

Такая стратегия порицания, весьма эффективная в условиях обычных очередей, не очень способствует тому, чтобы автомобилисты соблюдали правила «честной игры», поскольку в данном случае смутить нарушителя труднее. Находясь в своих «передвижных крепостях», англичане имеют возможность быстро уйти от «наказания» — неодобрительных взглядов и гневных жестов, и потому не столь остро реагируют на эти и без того слабые средства порицания и, соответственно, более склонны нарушать правила «честной игры». «Несоблюдение очереди» и другие формы непотребного поведения среди автомобилистов, наблюдаются чаще, чем у пешеходов, но следует отметить, что лишь незначительное меньшинство водителей нарушает этические нормы. Основная масса английских автомобилистов почти всегда «играет по честному».

Работа по правилам

Выявление и анализ правил поведения англичан на рабочих местах — огромная, сложная, труднейшая задача и столь пугающая, что в большинстве недавно изданных книг об англичанах тема работы либо упоминается вскользь, либо вовсе игнорируется. По крайней мере, я думаю, что этот план жизни и культуры англичан оставлен без внимания потому, что он слишком труден для изучения, поскольку, как мне кажется, его нельзя расценивать как нечто пустячное или неинтересное. А я, возможно, проявляю излишнюю самонадеянность, принимаясь за исследование данной темы. Брать за основу свой личный опыт взаимоотношений с миром работы и бизнеса я не вправе, поскольку почти всю свою сознательную жизнь я тружусь в маленькой независимой исследовательской организации, изо всех сил старающейся удержаться на плаву, — Исследовательском центре социологических проблем (ИЦСП), возглавляемом двумя ничего не смыслящими в бизнесе социологами (один из них — я сама, второй — мой содиректор Питер Марш, занимающийся социальной психологией). Однако, хоть ИЦСП и не типичное место работы, по долгу службы нам пришлось побывать в самых различных организациях и трудовых коллективах, как в, нашей стране, так и за рубежом, представляющих довольно широкую репрезентативную выборку, так что мы можем даже провести кросс культурное сравнение[76].

Почти все иностранцы, с которыми я общалась, собирая материал для данной книги, говорили, что их приводит в замешательство и удивляет отношение англичан к работе и их поведение на рабочих местах: они чувствуют, что есть какая-то «проблема», которой они не могут найти определение.

Расхожие мнения, которые я услышала, в какой-то мере обусловлены культурно-этническими корнями моих собеседников: выходцы из стран Средиземноморья, Латинской Америки, Карибского бассейна и некоторых африканских культур видят в англичанах строгих последователей протестантской трудовой этики, а индусы, пакистанцы, японцы и жители Северной Европы считают нас ленивыми, нерадивыми и безответственными работниками (азиаты и японцы обычно говорят об этом в более мягких выражениях, хотя и совершенно недвусмысленно; немцы, шведы и швейцарцы более резко высказывают свои суждения).

Однако некоторые из противоречий, по-видимому, обусловлены английским характером: одни и те же люди часто выражают восхищение нашей изобретательностью и новаторством, одновременно ругая нас за скучный непоколебимый рационализм. Аномалии и странности английской культуры труда особенно поражают и озадачивают (не говоря уже о том, что раздражают) американцев, хотя они — наиболее близкая нам по духу нация. Подход англичан к работе сбивает с толку даже английских социологов. В учебнике под названием «Особенности британской культуры» на одной странице авторы заявляют, что «британцы в общей массе воспринимают работу как беговую дорожку, с которой они мечтают сойти», а на следующей — что «британцы строго следуют нормам трудовой этики». Мало того, что из этих высказываний не ясно, о какой стране или странах идет речь, данное противоречие указывает на наличие целого ряда неуловимых и запутанных несообразностей в английской культуре труда — несообразностей «местного происхождения» и абсолютно независимых от установок культурной среды, с точки зрения которой они оцениваются. Я попытаюсь выявить их и распутать.

Правила неразберихи

Французский писатель Филипп Доди заметил, что «жителей континентальной Европы отношение англичан к работе всегда приводит в замешательство. Похоже, они не воспринимают ее ни как тяжкое бремя судьбы, ни как священный долг». Иными словами, наше отношение к работе не согласуется ни с фаталистичным подходом католиков, ни с этикой труда протестантов — двумя моделями, характеризующими (одна или другая) культуру труда большинства остальных европейских стран. По отношению к работе мы занимаем положение между двумя этими крайностями — компромисс и умеренность в типично английском стиле. Или типично английская неразбериха — в зависимости от того, как на это смотреть. Но это неразбериха не беспорядочная, она регулируется правилами, и в ее основе лежат следующие принципы.

• К работе мы относимся серьезно, но не слишком серьезно.

• Мы считаем, что работа — это обязанность, но никак не «священный долг». Кроме того, мы полагаем, что работа — это в какой-то степени утомительное неудобство, вызванное практической необходимостью, а вовсе не предопределенное некоей таинственной «судьбой».

• Мы постоянно жалуемся по поводу работы, но при этом гордимся своим стоицизмом — тем, что «работаем» и работаем «на совесть».

• Мы с негодованием осуждаем тех, кто уклоняется от работы, от второстепенных королевской семьи, находящихся на самом верху социальной лестницы, до мнимых безработных, принадлежащих к самым низам общества, — но это, скорее, потому, что мы свято верим в «справедливость», а не в «священность» самой работы (такие люди нас возмущают, потому что леность «сходит им с рук», в то время как мы, все остальные, кто тоже хотел бы жить в праздности, вынуждены работать, а это несправедливо).

• Мы часто заявляем, что предпочли бы не работать, но жизнь каждого из нас, и как индивида, и как общественного существа, прочно связана с работой (мы либо просто «работаем» — ради жалованья, либо — особенно те, у кого интересная или престижная работа, — делаем карьеру, добиваясь признания и высокого положения).

• О деньгах нам говорить неприятно, и в нашем обществе еще сохраняется глубоко укоренившееся предубеждение против «торговли» или «бизнеса», отчего «заниматься бизнесом» нам порой бывает очень и очень трудно.

• У нас также сохраняются остаточные признаки «культуры дилетантизма» — инстинктивное недоверие к профессионализму и деловой хватке, что опять-таки становится препятствием, когда мы пытаемся вести бизнес на профессиональном деловом уровне.

• Наконец, на рабочее место мы являемся с арсеналом всех традиционных английских правил юмора, смущения, скованности, невмешательства в частную жизнь, скромности, стенаний, вежливости, справедливости и т. д., большинство из которых несовместимы с продуктивным и эффективным трудом.

• Однако, несмотря на все это, нам каким-то чудом удается лавировать во всей этой неразберихе, и порой мы работаем, в общем-то, очень неплохо.

Вот на этих принципах и основываются многие особые правила, определяющие наше поведение на работе.

Правило английского юмора

Проведите один день на каком-нибудь рабочем месте в Англии — хоть на уличном рынке, хоть в коммерческом банке, — и вы заметите, что одна из самых поразительных черт трудовой жизни англичан — это скрытый юмор. Я не хочу сказать, что все английские рабочие и бизнесмены на работе только тем и занимаются, что шутят и травят анекдоты, или что мы «веселый и добродушный» народ — то есть счастливый и жизнерадостный. Я веду речь о более тонких формах юмора — остроумии, иронии, уничижении, добродушном подшучивании, поддразнивании, высмеивании напыщенности, которые являются неотъемлемыми атрибутами всех видов социального взаимодействия англичан.

В сущности, в первом предложении я солгала: если вы — англичанин, то, находясь целый день среди английских рабочих или бизнесменов, вы попросту не заметите, что их общение пронизано вездесущим юмором, — в общем-то, наверное, с вами это происходит каждый день. Даже теперь, когда я заострила на том ваше внимание, вам все равно не удастся абстрагироваться настолько, чтоб «разглядеть» юмор, поскольку юмор на рабочем месте — обычное, привычное явление, неотделимое от нас самих. А вот иностранцы замечают мгновенно — вернее, они улавливают что-то, но не сразу понимают, что это юмор, и это их обескураживает. Беседуя с иммигрантами и другими иностранцами, я выяснила, что английское чувство юмора, в его различных проявлениях, — одна из наиболее общих причин недопонимания и недоразумений, возникающих между ними и англичанами в процессе общения на работе. Все неписаные правила английского юмора в той или иной степени мешают иностранцам находить общий язык с англичанами, но наибольшие препятствия создают правило «как важно не быть серьезным» и правило иронии.

Как важно не быть серьезным

Мы остро чувствуем разницу между серьезным и выспренним, между искренностью и пылкостью, что иностранцы не всегда способны понять или оценить, поскольку в их культурах границы между этими понятиями более расплывчаты. У большинства других народов слишком серьезное к себе отношение, возможно, считается недостатком, но никак не грехом: некоторое самомнение и излишняя серьезность при обсуждении важных деловых вопросов допустимы и даже ожидаемы. В Англии людей, склонных к краснобайству и пафосности, безжалостно высмеивают — если и не прямо в лицо, то за глаза уж точно. Такие люди, разумеется, есть, и чем выше их общественное положение, тем меньше они сознают свои ошибки, но в общей массе англичане подсознательно чувствуют эти табу и обычно стараются не переступать невидимую черту.

Правило «как важно не быть серьезным» играет определяющую роль в формировании нашего отношения к работе. Согласно первому из «руководящих принципов», которые я перечислила выше, к работе мы относимся серьезно, но не слишком серьезно. Если у вас интересная работа, вам дозволено выказывать увлеченность вплоть до того, что вы можете быть трудоголиком. Но, если вы трудоголик или проявляете чрезмерное усердие на неинтересной работе, вас сочтут жалким «занудой» и посоветуют «начать жить по-настоящему». Работа — это еще не вся жизнь.

Правило «как важно не быть серьезным» англичане начинают усваивать с раннего возраста. В среде английских школьников существует неписаное правило, запрещающее проявлять излишний энтузиазм в учебе. В некоторых школах усердие при подготовке к экзаменам допустимо, но при этом школьники должны жаловаться по поводу того, что им приходится много сидеть над учебниками, и ни в коем случае не признавать, что учеба доставляет им удовольствие. Даже в наиболее серьезных учебных заведениях зубрилы и учительские любимчики («geek» [«дегенерат»], «nerd» [«тупица»], «suck» [«кретин»], «boffin» [«умник»] — на жаргоне современных школьников) не пользуются популярностью и подвергаются осмеянию. Школьники, которым нравится учиться или которые увлечены каким-то одним предметом или гордятся своими успехами в учебе, старательно скрывают свое рвение под маской притворной скуки или показного безразличия.

Англичан часто обвиняют в том, что они отрицательно относятся к интеллектуалам. Возможно, в этом есть доля истины, но я склонна полагать, что нас просто недопонимают. То, что воспринимается как антиинтеллектуализм, зачастую на самом деле является неприятием чрезмерной серьезности и хвастовства. Мы ничего не имеем против башковитых или умных людей, если только они не кичатся своей ученостью, не читают нам мораль, не разглагольствуют о пользе знаний, не демонстрируют свою образованность и не важничают. Если кто-то выказывает признаки какого-либо из перечисленных качеств (а интеллектуалы, к сожалению, грешат этим), англичане по традиции снисходительно замечают: «Ой, да будет тебе».

Опасаясь показаться излишне серьезными, при обсуждении вопросов, связанных с бизнесом или работой, мы держимся несколько бесцеремонно, бесстрастно, отстраненно, что озадачивает иностранцев. Создается впечатление, что нам, как выразился один из моих самых проницательных собеседников-иностранцев, «на все плевать — и на себя, и на товар, который мы пытаемся продать». Такая безучастная сдержанность характерна для людей любых профессий — от строителей, перебивающихся случайными заказами, до высокооплачиваемых барристеров. Негоже демонстрировать возбуждение по поводу своего товара или услуг. Нельзя показывать свою заинтересованность, даже если вам отчаянно хочется заключить сделку, — это недостойное поведение. Подобный бесстрастный подход весьма эффективен при работе с английскими покупателями или клиентами, поскольку англичане больше всего не выносят настырных продавцов: излишняя назойливость вынуждает нас морщиться и ретироваться. Однако из-за нашей бесстрастности возникают проблемы, когда мы имеем дело с иностранцами, ожидающими, что мы выкажем хотя бы толику энтузиазма в отношении своей работы, особенно если мы пытаемся убедить их в ее ценности или достоинствах.

Правила иронии и преуменьшения

Наша любовь к иронии, особенно к такой ее форме, как преуменьшение, только усложняет дело. Мало того что мы не демонстрируем подобающий энтузиазм в отношении своей работы или товара, так мы еще и усугубляем эту ошибку, заявляя: «Ну, с учетом обстоятельств, неплохо» или «Могло быть гораздо хуже», — когда пытаемся убедить кого-то, что реконструированные нами чердаки (или юридическая компетентность наших работников и т. д.) — лучшее, что можно получить за деньги. Далее, у нас есть привычка говорить: «Ну, надеюсь, как-нибудь справимся», — когда на самом деле мы имеем в виду: «Да, конечно, не волнуйтесь, мы не подведем». Или мы говорим: «Вы оказали бы нам большую услугу», — подразумевая: «Черт возьми, это следовало сделать еще вчера!». Или можем сказать: «Кажется, у нас назревает небольшая проблема», — хотя в действительности положение катастрофическое. (Еще один комментарий в типично английском стиле, например, к неудачным переговорам, в ходе которых провалилась сделка на миллион фунтов стерлингов. «Все прошло неплохо, вы не находите?»)

Нашим коллегам и клиентам из числа иностранцев требуется время, чтобы сообразить — а порой они так и остаются в неведении, — что говоря: «В самом деле? Как интересно!» — англичане могут подразумевать: «Я не верю ни единому твоему слову, мерзкий ты лжец» или «Мне до смерти надоела твоя болтовня, и я тебя слушаю лишь из вежливости». А бывает, что эта фраза и впрямь означает искреннее удивление и неподдельную заинтересованность. Здесь никогда не угадаешь. Точно не всегда могут определить даже сами англичане, которые «шестым чувством» распознают иронию. Так что привычка англичан к иронизированию создает множество проблем: иногда мы и впрямь говорим то, что имеем в виду, но, поскольку мы постоянно прибегаем к иронии, наши слушатели и собеседники воспринимают наши слова скептически, а иностранцы и вовсе с недоумением, даже когда в них нет ироничного подтекста. Англичане привычны к этому вечному состоянию неопределенности, и, как говорит Пристли, климат, в котором мы живем, — «зачастую сплошной туман, и очень редко бывает по-настоящему ясно», — вне сомнения, благоприятствует юмору. Однако в сфере труда и бизнеса «ясность была бы весьма кстати». Между прочим, это сказал один из наиболее патриотично настроенных англичан, с которыми я беседовала. Правда, он также добавил: «…хотя мы благополучно находим дорогу в тумане».

А иммигрант-индиец, героически пытающийся вести дела с англичанами на протяжении многих лет, поведал мне, что ему потребовалось некоторое время на то, чтобы освоить искусство английской иронии. Потому что, хотя ирония свойственна всем народам, сказал он, «англичане иронизируют не так, как индийцы. У нас это получается неуклюже — мы все время подмигиваем, вскидываем брови, меняем тон произношения, давая понять, что мы иронизируем. Мы можем сказать: «Вот как? Неужели?» — если не верим кому-то, но при этом всячески подчеркиваем, что мы смеемся. В принципе, насколько мне известно, так ведут себя многие народы — дают подсказки. Только англичане иронизируют с совершенно непроницаемым лицом. Я понимаю, Кейт, что именно так и надо, это гораздо забавнее. Индийская ирония со всеми ее неоновыми вывесками «Ирония» совершенно несмешная. Но, знаешь, англичане порой могли бы выражаться и яснее — ради собственного же блага».

Большинство английских работников очень гордятся нашим национальным чувством юмора, и их совершенно не волнует то, что оно создает трудности для иностранцев. Согласно материалам исследования, проведенного моим другом социолингвистом Питером Коллеттом, опытные британские бизнесмены, исколесившие всю Европу, утверждают, что в нашей стране атмосфера делового климата более веселая и непринужденная, чем в любой другой стране Европы, за исключением Ирландии (правда, из их высказываний неясно, считаем ли мы, что у ирландцев чувство юмора лучше, чем у нас, или мы просто находим их забавнее). Только испанцы могут сравниться с нами в чувстве юмора, а бедняги немцы слывут самым скучным народом. По нашей оценке, немцы полностью лишены чувства юмора, — а может, нам попросту трудно отыскивать в них черты, заслуживающие высмеивания.

Правило скромности и школа рекламирования

Еще одно потенциальное препятствие, мешающее успешно заниматься бизнесом, — это английское правило скромности. Англичане от природы не более скромны и благопристойны, чем любой другой народ — если уж говорить начистоту, заносчивости и самомнения нам не занимать, — но мы высоко ценим эти качества, и у нас есть целый ряд неписаных правил, обязывающих нас выказывать хотя бы видимость скромности. Может быть, правила скромности придуманы для того, чтобы мы не давали воли своей природной надменности, равно как правила вежливости сдерживают в нас агрессивные наклонности? Каков бы ни был источник их происхождения, английские правила, запрещающие хвастовство и предписывающие скромность и выдержку, зачастую идут вразрез с законами современного бизнеса.

Когда я занималась изучением мира конного спорта, меня, как официального антрополога «племени» любителей скачек, однажды попросили поговорить с группой владельцев и администраторов ипподромов о том, как им сделать свой бизнес более прибыльным. Я предложила им более активно рекламировать скачки с точки зрения социальной привлекательности — превозносить солнечный «микроклимат» ипподромов. Один из администраторов, глядя на меня с неописуемым ужасом на лице, воскликнул: «Но это же хвастовство!» Стараясь сохранять невозмутимость, я возразила: «Нет, думаю, сегодня эта практика носит название «привлечение клиентуры». Однако правила скромности оказались сильнее моих доводов, и он сам, и целый ряд его коллег остались непреклонны в своем суждении.

Это крайний случай, и большинство английских бизнесменов теперь посмеялись бы над таким старомодным подходом, и все же отголоски подобных умонастроений по-прежнему бытуют в английских деловых кругах. Большинство из нас не станут впадать в крайность, отвергая такой вид маркетинговой деятельности, как «хвастовство», но «навязчивость», «назойливость», «бесцеремонное тыканье в лицо» при рекламировании и сбыте товара — так называемый американский метод, как неизменно презрительным тоном говорят англичане, — почти у всех нас вызывает отвращение. Как обычно, данный стереотип больше характеризует самих англичан, чем пресловутых американцев: нам нравится думать, что наш метод продажи товаров и услуг более утонченный, более изысканный, более ироничный — и, разумеется, основывается не на неприкрытом хвастовстве.

И в общем-то, так оно и есть. Как я уже указывала, эти качества свойственны не нам одним, но нам они присущи в большей степени, чем представителям других культур, и мы доводим их до крайности, особенно в своем отношении к рекламе. Например, недавно вышла серия телевизионных рекламных роликов о «Мармайте»[77], в которых показывали, как люди с отвращением — вплоть до рвоты — реагируют на малейший вкус или запах этой пасты.

Всем известно, что «Мармайт» — продукт, который одни обожают, другие на дух не выносят, но рекламную кампанию, пропагандирующую одну только ненависть к данному продукту, многие иностранцы восприняли как извращение. «Такое не прошло бы ни в какой другой стране, — сказал мне один из американцев, которых я интервьюировала, — Ну да, смысл мне ясен. «Мармайт» либо любят, либо ненавидят, и, поскольку тех, кому он противен, полюбить его ты никогда не заставишь, значит, нужно хотя бы пошутить на эту тему. Но чтобы выпустить рекламу, в которой говорится: «Некоторые это едят, но большинство на дух не выносит»? Такое возможно только в Англии!»

В 1960 г. юморист Джордж Майкс заявлял: «Все рекламы — особенно телевизионные — сделаны совершенно не по-английски. Они слишком откровенные, слишком определенные, слишком хвастливые». Вместо того чтобы «рабски имитировать американский стиль превосходных степеней», советовал он, англичане должны изобрести свой собственный стиль рекламы-рекомендации типа «Попробуйте фруктовый сок «Бампекс». Многим он не нравится. Вы, возможно, станете исключением». Якобы подобный способ нехвастливого рекламирования товара вполне соответствует нашему духу.

Разумеется, данный пример был комическим преувеличением, карикатурным стереотипом, и тем не менее теперь, спустя сорок лет, отсутствие превосходных степеней является нормой в английском рекламном бизнесе, а производители пасты «Мармайт» выпустили весьма удачную рекламу своего продукта, очень похожую на рекламу выдуманной Майксом торговой марки «Бампекс». Сходство потрясающее. Такое впечатление, что рекламное агентство списало текст рекламы прямо из книги Майкса. Это навело меня на следующую мысль: идея Майкса о том, что рекламное дело само по себе чуждо природе англичан, почему необходимо радикально пересмотреть его принципы, приведя их в соответствие с английскими правилами скромности и сдержанности, — это нечто большее, чем просто забавное преувеличение. Майкс был абсолютно прав, по сути, он выступил пророком. Реклама и в более широком смысле все формы привлечения клиентов и сбыта товаров и услуг — это почти по определению хвастовство, а значит, в основе своей они противоречат одному из основополагающих принципов английской культуры. Правда, в кои-то веки ограничения, к которым мы сами себя принудили, сослужили нам добрую службу: реклама не вписывается в нашу систему ценностей, поэтому вместо того, чтобы отказываться от своих негласных правил, мы изменили правила рекламирования, придумав методику, позволяющую нам не нарушать правило скромности. Остроумная новаторская реклама, снискавшая англичанам мировую славу и всеобщее восхищение, как утверждают люди, занятые в рекламном бизнесе, — на самом деле просто способ оставаться скромными.

Мы, англичане, если придется, можем и похвастать, можем трезвонить во все колокола, прославляя наши товары и услуги, но правила, запрещающие хвастовство и важничанье, означают, что в нашем понимании это непристойно и постыдно, и потому хвастливая реклама у нас получается неубедительной. Это характерно не только для большого бизнеса. Работники из социальных низов к хвастовству относятся с таким же отвращением и неприятием, как и образованные представители верхушки и среднего слоя среднего класса.

Правило промедления из вежливости

Правила, регулирующие порядок знакомства и обмена приветствиями в рабочей обстановке, позволяют избежать традиционных проблем, связанных с неназыванием имен и рукопожатием, однако с завершением данной процедуры, которая протекает безболезненно для ее участников, может возникнуть целый ряд затруднительных ситуаций.

Как только первоначальные формальности соблюдены, всегда наступает период неловкости, обычно продолжающийся пять — десять минут, но порой длящийся все двадцать минут. В течение этого времени отдельные участники встречи или все стороны в полном составе, опасаясь проявить невоспитанность, умышленно оттягивают начало «делового разговора» и старательно делают вид, будто они пришли на дружескую вечеринку. Вместо того чтобы сразу перейти к обсуждению деловых вопросов, мы из вежливости говорим о погоде, интересуемся друг у друга, кто как доехал, обязательно жалуемся на пробки на дорогах, хвалим хозяина за умение объяснять маршрут, подшучиваем над теми, кто заблудился, и бесконечно суетимся по поводу чая и кофе. Все это сопровождается стандартными «спасибо» и «пожалуйста», одобрительными репликами гостей и шутливо-уничижительными извинениями хозяев.

Я всегда с трудом сохраняю невозмутимость во время таких ритуалов «промедления из вежливости». Ведение бизнеса — для нас процесс, вызывающий дискомфорт и неловкость, поэтому, чтобы снять стресс, мы оттягиваем начало переговоров, исполняя массу никчемных ритуалов.

И горе тому, кто посмеет прервать наши терапевтические процедуры пустой болтовни и мелочной суеты. Один канадский бизнесмен жаловался: «Хоть бы кто предупредил меня об этом заранее. На днях я присутствовал на деловой встрече, где все примерно с час только тем и занимались, что без толку мельтешили, болтали о погоде и шутили по поводу движения на М25[78]. Я предложил приступить к обсуждению контракта, и на меня так посмотрели, будто я воздух испортил! Словно спрашивали, как можно быть таким идиотом?» Еще один бизнесмен поведал мне, что он работал в Японии, где его часто приглашали на чайную церемонию. «Но там вы либо пьете чай, либо ведете бизнес. В отличие от вас здесь, японцы не делают вид, что деловая встреча — это на самом деле чайная церемония».

Табу на разговоры о деньгах

«Но почему, — недоумевал еще один озадаченный иностранец, иранский иммигрант, с которым я обсуждала ритуалы «промедления из вежливости», — именно так они себя и ведут? Причем могут тянуть до бесконечности. Меня это с ума сводит. Только не пойму, зачем им это? Какой в том резон? Почему сразу не перейти к делу?»

Хороший вопрос, на который, боюсь, нет разумного ответа. Для англичан «ведение бизнеса» — неприятный процесс, вызывающий дискомфорт и неловкость, по крайней мере, отчасти из-за того, что в нас глубоко укоренилось необъяснимое отвращение ко всяким разговорам о деньгах. А на том или ином этапе деловой встречи разговор непременно заходит о деньгах. Если не принимать в расчет присущую нам от природы скованность, можно сказать, что мы чувствуем себя вполне комфортно при обсуждении почти всех остальных аспектов бизнеса. Пока не требуется прибегать к хвастовству проявлению излишней серьезности, мы достаточно непринужденно обговариваем все детали проекта или проблемы, связанные с производством и сбытом продукции, обсуждаем поставленные цели, решаем практические вопросы — например, что необходимо сделать, каким образом, где, кто это должен сделать и т. д. Но когда дело доходит до так называемой грязной темы денег, мы становимся косноязычными и теряемся. Некоторые прячут свое смущение за шутками, другие сбиваются на повышенный тон, прямолинейные высказывания, а то и вовсе ведут себя агрессивно, третьи начинают возбужденно тараторить, четвертые проявляют чрезмерную учтивость и принимают виноватый вид, либо раздражаются и занимают оборонительную позицию. Но вы редко увидите, чтобы англичанин сохранял полнейшее самообладание при обсуждении денежных вопросов. Некоторые держатся развязно и самоуверенно, но это зачастую такой же признак смущения, как нервные шутки или виноватый вид.

Одна раздосадованная иммигрантка из Америки поведала мне, что она «наконец-то поняла, что переговоры по финансовым вопросам лучше всего вести с помощью переписки или по электронной почте. Англичане просто не способны говорить о деньгах при личных встречах, им приходится делать это в письменной форме. Переписка их вполне устраивает: не нужно смотреть друг другу в лицо, произнося вспух все эти «непристойные» слова». Как только она это сказала, я вдруг осознала, что сама именно таким образом всегда умудряюсь решать данную проблему. Во всем, что касается денег, я щепетильна, как всякая типичная англичанка. И если нужно договориться о сумме гонорара за консультационные услуги или найти средства на какой-то проект, «грязные» слова — «деньги», «стоимость», «цена», «гонорар», «оплата» и т. д. — я всегда стараюсь довести до противной стороны в письменной форме, а не при личной встрече или по телефону. (Честно говоря, я даже писать их не люблю и обычно пытаюсь переложить переговоры на плечи своего многострадального содиректора, ссылаясь на то, что я не сильна в математике.)

Будучи англичанкой, я всегда считала, что уклонение от разговора о деньгах — это нормальное явление, что всем проще обсуждать запретную тему в письменной форме, но один мой много путешествующий информатор твердо заявил, что эта проблема существует только у англичан. «Нигде в Европе я с подобным не сталкивался, — сказал он. — О деньгах все говорят совершенно открыто. Никто не стыдится и не смущается. Это абсолютно нормальный разговор, никто не пытается обойти денежные вопросы, не считает, что он зачем-то должен извиняться или отделываться шутками. А у англичан тема денег неизменно вызывает нервные смешки и нелепые остроты».

Шутки, конечно, это еще один вариант защитной реакции, наш излюбленный способ противостоять всему, что нас пугает, смущает или расстраивает. Табу на разговоры о деньгах не могут игнорировать даже влиятельные банкиры и брокеры из Сити — люди, которым приходится вести разговоры на эту тему целыми днями. Сотрудник одного коммерческого банка сказал мне, что некоторые типы сделок и переговоров проходят совершенно безболезненно, потому что задействованы «не деньги как таковые», но, когда речь идет о его собственных гонорарах, он смущается и теряется, как все остальные. Другие финансисты из Сити подтвердили его слова и объяснили, что, как и все англичане, финансисты при обсуждении денежных вопросов справляются с неловкостью с помощью шуток. Если что-то не ладится, сказал мне один из них, «вы говорите: «Надеюсь, вы не вычеркнули нас из списка адресатов рождественских поздравлений?»

Если честно, табу на разговоры о деньгах, хотя сама я неукоснительно его соблюдаю, приводит меня в недоумение. Самоанализ не помог мне выяснить природу отрицательного отношения англичан к разговорам о деньгах на работе. Запрет на разговоры о деньгах в повседневном общении это устоявшаяся норма: вы никогда не спрашиваете у людей, сколько они зарабатывают, никогда не сообщаете свой собственный доход; никогда ни у кого не спрашиваете, сколько они заплатили за какую-то вещь, никогда не сообщаете стоимость собственных приобретений. Применительно к социальному контексту, табу на разговоры о деньгах имеет некую «внутреннюю логику», во всяком случае, в какой-то мере оно соотносится с основными правилами «английской самобытности», регулирующими установки на скромность, неприкосновенность частной жизни, вежливый эгалитаризм и прочие формы лицемерия. Но распространение данного запрета на сферу труда и бизнеса — это, мягко выражаясь, извращение. Несомненно, должно быть исключение из этого правила — область, в которой, из практических соображений, мы забываем про свою дурацкую щепетильность и «разговариваем по-деловому», как все нормальные люди. Но тогда это означало бы, что англичане ведут себя рационально.

И раз уж я решила быть столь безапелляционно честной, мне следует признать, что я несколько покривила душой, когда заявила, что табу на разговоры о деньгах имеет некую «внутреннюю логику». Да, совершенно очевидно, что данный запрет связан, так сказать, «грамматически», с правилами скромности, неприкосновенности частной жизни и вежливого эгалитаризма, но ведь именно таким образом антропологи объясняют наиболее диковинные, противоречащие здравому смыслу верования или нелепые обычаи племен, которые они изучают. Пусть какое-либо верование или некий обычай на первый взгляд нам представляются неразумными (в иных случаях откровенно глупыми или жестокими), но, доказываем мы, во взаимосвязи с другими элементами системы верований, обычаев и ценностей изучаемого племени или общины они кажутся абсолютно обоснованными. Используя этот умный трюк, мы можем найти «внутреннюю логику» в любой безумной или непонятной идее или традиции — от колдовства и танцев-заклинаний для вызова дождя до женского обрезания[79].

Не спорю, «внутренняя логика» объясняет многое, и нам важно понимать, почему люди поступают так, а не иначе. Но от этого нелепые обычаи не становятся менее абсурдными.

Разумеется, я не равняю английское табу на разговоры о деньгах с женским обрезанием. Я просто хочу сказать, что порой антропологам не мешало бы честно признать, что отдельные национальные верования и обычаи выглядят весьма странно и, пожалуй, не в полной мере соответствуют интересам данного народа. По крайней мере, здесь меня не смогут обвинить в этноцентризме[80], колониальных воззрениях или высокомерии (на языке антропологов это все эквиваленты святотатства — преступления, за которое человек может быть подвергнут общественному остракизму), поскольку критикуемое мною глупое табу является неписаным правилом моей родной культуры, которому я слепо и рабски повинуюсь.

Вариации разговоров на тему денег и инверсия по-йоркширски

Табу на разговоры о деньгах — исключительно английская поведенческая норма, но не все англичане ее соблюдают. Существуют значительные отклонения. Например, южане, говоря о деньгах, как правило, смущаются сильнее, чем северяне, а верхушка и средние слои среднего класса более щепетильны в этом отношении, чем рабочий класс. По сути, представители верхушки и средних слоев среднего класса зачастую внушают своим детям, что говорить о деньгах — это дурной тон и признак «низкого происхождения».

В сфере бизнеса соблюдение данного табу находится в прямой зависимости от статуса бизнесмена: люди, занимающие более высокое положение в английских компаниях — независимо от их социального или регионального происхождения, — более склонны тушеваться при обсуждении денежных вопросов. Выходцы из среды рабочего класса и (или) северных районов страны на первых порах вовсе или почти не выказывают «естественной» неловкости в разговоре о деньгах, но по мере продвижения по служебной лестнице они учатся смущаться и конфузиться, отшучиваться, медлить или уклоняться от обсуждения этой темы.

Правда, есть очаги более жесткого сопротивления табу на разговоры о деньгах, в частности в Йоркшире. Жители этого графства гордятся своей прямотой, резкостью и откровенностью, особенно в вопросах, смущающих жеманных нерешительных южан, например касающихся денег. Чтобы проиллюстрировать свой серьезный деловой подход, в качестве примера йоркширцы приводят следующий разговор между йоркширским коммивояжером и йоркширским лавочником.

Коммивояжер (входя в лавку): Owt?

Лавочник: Nowt[81].

Коммивояжер удаляется.

Разумеется, это пародия — большинство йоркширцев не более прямолинейны, чем остальные северяне, — но пародия, с которой отождествляют себя многие жители данной области, а некоторые стремятся соответствовать ей и в жизни. Гордый йоркширский бизнесмен не станет ходить вокруг да около, обливаться потом от волнения и придумывать эвфемизмы к слову «деньги». Йоркширский бизнесмен со злорадным удовольствием проигнорирует запрет на разговор о деньгах и скажет прямо, без шуток и преамбул: «Хорошо, так во что это мне обойдется?»

Но это не исключение, аннулирующее данное правило или хотя бы ставящее его под сомнение. Это умышленное демонстративное инверсирование данного правила, что возможно только там, где это правило является всеми признанной установленной нормой. Это обратная сторона одной и той же монеты, а не другая или особая монета. Прямолинейные йоркширцы знают, что они переворачивают правила задом наперед: они делают это специально, они шутят по этому поводу, они гордятся своим статусом диссидентов и бунтарей в системе английской культуры. В большинстве других культур их прямолинейность осталась бы незамеченной, это было бы расценено как нормальное поведение. В Англии же подобные аномалии считаются заблуждением, которое следует критиковать и высмеивать.

Классовость и предубеждение против торговли как занятия

Не пытаясь защитить или оправдать табу на разговоры о деньгах, замечу, что этому странному обычаю, возможно, есть объяснение с точки зрения как истории, так и «грамматики» английской самобытности. Выше я упоминала, что у нас еще бытует предубеждение против торговли, сохранившееся с тех времен, когда аристократия и нетитулованное мелкопоместное дворянство — и вообще всякий, кто хотел прослыть джентльменом, — жили на доходы со своей земли или поместья и ни в коем случае не занимались столь вульгарными видами деятельности, как производство и продажа товаров. Торговля была уделом низших сословий, и те, кто разбогател путем коммерции, всегда покупали земельное владение в сельской местности и пытались скрыть все следы своих прежних нежелательных «связей». Иными словами, предубеждение высшего класса против торговли, по сути, разделяли и представители низших сословий, в том числе те, кто сам занимался торговлей.

В своем эссе, посвященном Джейн Остин, каждый английский школьник непременно отмечает, что писательница мягко высмеивает бытовавшее в ее время снобистское предубеждение против торговли, но серьезно не ставит его под сомнение. Однако школьникам не говорят, что остаточные признаки подобного снобизма до сих пор наблюдаются в отношении англичан к работе и в их поведении на рабочем месте. Эти предрассудки наиболее заметно проявляются в кругах высшего сословия, представителей престижных профессий из числа верхушки среднего класса (подразумеваются юристы, врачи, священнослужители и военные), интеллигенции и «болтливых классов».

В среде названных классов особенно прочно укоренилась неприязнь к «бизнесмену-буржуа», но в принципе осуждение всякого, кто занимается «продажами», — довольно распространенное явление. Даже модели и марки автомобилей, ассоциирующиеся с богатыми бизнесменами («мерседес») и людьми, занятыми в «торговле» («форд-мондео»), подвергаются осмеянию со стороны социально неустойчивых элементов всех классов. Здесь нужно помнить еще один тип торговцев — агентов по продаже недвижимости, — к которым почти повсеместно относятся недоброжелательно.

Данные примеры указывают на то, что со времен Остин англичане несколько изменили свои взгляды на торговлю: предубеждение против торговцев полностью не исчезло, но в нашем отношении к ним сместились акценты. Теперь к производителям товаров относятся гораздо терпимее, чем к тем, кто ими торгует. Разумеется, эти два процесса зачастую взаимосвязаны, но навязчивая, неблагородная манера продажи товаров, подчеркивающая, что главный смысл и цель этой деятельности — деньги, вызывает у нас отвращение и недоверие. Существует неписаное правило (в общем-то, это даже не правило, а общепризнанный факт), согласно которому не принято доверять тем, кто что-то продает. Недоверие к торговцам присуще не только англичанам, но подозрительность, скептицизм и, главное, презрительная неприязнь в отношении этих людей в нас выражены более рельефно, укоренились глубже, чем у других народов. В отличие от американцев, англичане менее склонны к сутяжничеству, когда нас обманывают или когда мы не удовлетворены качеством проданного нам товара (в таких случаях мы все так же высказываем свое возмущение друг другу, а не виновнику нашего недовольства). С другой стороны, благодаря тому, что в нас сильно развиты нелюбовь и недоверие к торговцам, нас труднее одурачить.

В других культурах торговцам, возможно, и не доверяют, но общество их все-таки принимает, не то что в Англии. В других частях света торговля считается вполне нормальным способом заработать на жизнь, и преуспевающие бизнесмены, разбогатевшие на торговле, пользуются в обществе определенным уважением. В Англии за деньги можно многое купить, в том числе власть и влияние, но уважения за деньги не купишь — как раз наоборот: по-видимому, зарабатывание денег почти такой же моветон, как и разговор о них. Англичане едва ли не с издевкой произносят слова «rich» и «wealthy» («богатый», «состоятельный»), когда характеризуют кого-то, и те, кого так можно охарактеризовать, редко употребляют эти же слова, говоря о себе: они признают, не очень охотно, что они «quite well off» («вполне обеспеченны»).

Возможно, мы и впрямь, как говорил Оруэлл, зациклены на классовости как никакая другая страна на свете, но, думаю, правильнее сказать, что ни в какой другой стране не бывает так, чтобы классовая принадлежность не имела ни малейшего отношения к уровню материального достатка. Или чтобы признание в обществе и финансовое процветание находились в обратно пропорциональной зависимости. Кое-кто, конечно, заискивает перед «богатыми», но в принципе «жирные коты» — объект презрения и насмешек, и если им не смеются в лицо, то уж за глаза издеваются над ними непременно. Если вы, по несчастью, оказались состоятельным человеком, не вздумайте привлекать к этому факту внимание. Это считается признаком дурного тона. Вы должны умалять свои достижения в денежных делах и всячески показывать, что вы стыдитесь своего богатства.

Было сказано, что главное отличие английской системы социального статуса, основанной на классовой принадлежности (определяется по происхождению), и американской, зиждущейся на принципе «меритократии», заключается в том, что богатые и влиятельные американцы упиваются собственным высоким положением, поскольку считают, что они заслужили богатство и власть, а богатые и влиятельные англичане более остро чувствуют социальную ответственность, с большим состраданием относятся к тем, кто занимает менее привилегированное положение, чем они сами. Я, конечно, сильно упрощаю — целые книги написаны на эту тему, — но не исключено, что щепетильность англичан в отношении денег и неуважение к коммерческому успеху в какой-то мере обусловлены этой традицией.

Однако следует заметить, что брезгливое отношение англичан к деньгам — это лицемерие чистой воды. От природы англичане не менее амбициозный, алчный, эгоистичный и корыстолюбивый народ, чем любой другой. Просто у нас больше правил, причем правил более строгих, требующих, чтобы мы скрывали, отрицали и подавляли эти наклонности. Наши правила скромности и вежливого эгалитаризма — так сказать, «законы грамматики» или «ДНК культуры», лежащие в основе табу на разговоры о деньгах и предубеждения в отношении коммерческого успеха, — это все внешний лоск, проявление коллективного самообмана. Скромность, которую мы выказываем, — это обычно ложная скромность, а за демонстративным нежеланием подчеркивать различия в социальном статусе мы скрываем свою острую восприимчивость к этим различиям. Но, черт возьми, по крайней мере, мы ценим эти качества и подчиняемся правилам, которые пропагандируют эти качества, — хотя зачастую они только вредят нам в работе.

Правило умеренности

В 1980-х гг. в Англии приобрела популярность фраза «work hard, play hard» («трудись усердно, веселись до упаду»), и до сих пор можно слышать, как люди употребляют ее, описывая свой увлекательный образ жизни и свой динамичный подход к труду и отдыху. И все они почти всегда лгут. Англичане в общей массе «не трудятся усердно и не веселятся до упаду»: и то и другое мы делаем, как и почти все остальное, размеренно. Разумеется, «трудись в меру, веселись в меру» звучит не очень эффектно, но, боюсь, это гораздо более точная характеристика отношения к труду и отдыху типичного англичанина. Трудимся мы, в общем-то, добросовестно, и в свободное время веселимся довольно скромно.

Меня не поблагодарят за столь скучный портрет, поэтому я должна сразу четко сказать, что это не просто мое впечатление или субъективное суждение. Мое утверждение основано как на данных, полученных ИЦСП в процессе довольно обширного исследования привычек и социальных установок англичан, так и на материалах всех других исследовательских работ на эту тему, которые мне удалось найти. Что интересно, эти степенные, традиционные, консервативные привычки присущи не только людям среднего возраста или представителям среднего класса. Вопреки бытующему мнению, «нынешняя молодежь» вовсе не нерадивые, безответственные бездельники, ищущие острых ощущений. Если уж на то пошло, и наши собственные исследования, и другие наблюдения и опросы показывают, что молодые люди всех классов более благоразумны, прилежны, воздержанны и осторожны, чем поколение их родителей. На мой взгляд, это весьма пугающая тенденция, поскольку она подразумевает, что если молодежь с возрастом не изменит свое отношение к жизни, перенятое у старшего поколения (что маловероятно), то англичане как нация станут законченными занудами. Если думаете, что я сгущаю краски, наговариваю на молодежь, обвиняя ее в излишней умеренности, несколько примеров из материалов исследования ИЦСП, возможно, вас переубедят:

Благополучие, здравомыслие, мещанские устремления

В ходе исследования мы спрашивали молодых людей, какой они представляют свою жизнь через десять лет, и почти три четверти из них (72%) выбрали путь благополучия и благоразумия, заявив, что они желали бы «остепениться» или «иметь успешную карьеру». Из старшего поколения аналогичный ответ дали всего 38%. Только 20% молодежи 16–24 лет проявили склонность к авантюризму, заявив, что они хотели бы «путешествовать по миру/жить за границей». Из людей 45–54 лет подобное желание выразили 28%. В группе опрашиваемых старшего поколения нашлось вдвое больше людей, чем в группе молодежи, которые хотели бы быть «сами себе хозяевами». Почти все работающие молодые люди из группы тематического опроса и из тех, с кем мы проводили неофициальные интервью, на наш вопрос об их жизненных устремлениях ответили, что они хотели бы достичь «финансового благополучия и финансовой стабильности». Почти все в долгосрочной перспективе ставили перед собой цель купить собственный дом.

Стабильность в будущем важнее развлечений

Боже, до чего скучный народ, подумала я, когда мы получили эти результаты. Надеясь доказать себе и другим, что наша молодежь — бунтари с богатым воображением, я обратилась к теме «развлечений». Казалось бы, в вопросе «развлечение или забота о будущем» молодые должны выказать хоть чуточку беспечности и безответственности, но, к моему огромному разочарованию, в этом они проявили удивительное единодушие со старшим поколением. Только 14% молодых людей 16–24 лет сказали, что в их «возрасте нужно развлекаться, а не думать о будущем», и примерно такое же меньшинство 45 — 54-летних оказались беззаботными любителями развлечений.

Данные, полученные в ходе бесед с участниками групп тематического опроса и других интервью, свидетельствуют о том, что единственное развлечение, которое позволяет себе работающая молодежь, — это посещение пабов и клубов вечерами по пятницам и субботам, ну, и еще, может быть, магазинов одежды. Многие из участников наших групп для тематического опроса пытались описать свои «забавы» как безрассудное буйство. Один с гордостью заявил: «Почти все свои деньги я трачу на утоление порочных желаний своего организма — хожу в пабы и клубы, курю». Но, по сути, их досуг сводится к довольно спокойному рутинному времяпрепровождению — выпивке, танцулькам, посещению магазинов в выходные.

Трудолюбивые, прилежные, экономные

Не очень воодушевили меня и данные целого ряда других опросов, говорящие о том, что молодежь более трудолюбива, чем поколение их родителей: 70% молодых людей в возрасте от 16 до 24 лет считают, что «успех в жизни зависит от трудолюбия и увлеченности работой». Из старшего поколения с ними согласились всего 53%, а 41% придерживается мнения, что составляющие успеха — везение и связи или «счастливый случай».

Более того, мы обнаружили, что молодежь проявляет такую же осторожность и ответственность в отношении денег, как и люди старшего поколения. В действительности 16 -24-летние даже больше откладывают из своего заработка, чем 45 — 54-летние. Данные нашего исследования показывают, что молодые менее склонны влезать в долги, чем старшее поколение. Из них только 44% имеют задолженность по кредитным и магазинным картам. Среди старшего поколения таких должников насчитывается 66%.

Чем грозит чрезмерная умеренность?

Мне хочется крикнуть: «Боже мой, нy очнитесь же! Живите полной жизнью! Бунтуйте! А как же ваше кредо «Включайся, настраивайся, наслаждайся»?» Ну, хорошо, я знала и по-прежнему в том уверена, что многие сочтут эти результаты обнадеживающими. Даже некоторые из моих коллег считают, что я поднимаю шум на пустом месте. «Что ж плохого в том, что молодежь старательна, благоразумна и ответственна? — спрашивают меня, — Почему это тебя беспокоит?»

Дело в том, что эти похвальные качества также являются признаками более широкой и более пугающей тенденции: результаты наших опросов указывают на то, что молодежь заражена страхом, что неприятие риска и мания безопасности стали характерными чертами современного общества. Данная тенденция, так называемый культурный климат всепроникающей тревоги, по определению одного из социологов, ассоциируется с такими явлениями, как подавление желаний, осторожность, конформизм и отсутствие духа авантюризма, наблюдающиеся у многих молодых людей, с которыми нам пришлось общаться в процессе исследования.

Конечно, в негативных высказываниях по адресу «нынешней молодежи», в критических замечаниях об их беспечности и безответственности всегда есть некоторая доля преувеличения и даже надуманности. Так что, возможно, наши результаты лишь подтверждают то, что было всегда: что наша молодежь более традиционна, и ответственна, чем о ней говорят. Да, пожалуй. И, строго соблюдая правило умеренности, молодые люди, которых мы изучали, просто в какой-то степени демонстрировали свою врожденную «английскость». Нравится мне это или нет, но мы по натуре народ очень консервативный, воздержанный. Однако тревожит меня другое: эти молодые люди оказались более консервативными, воздержанными и традиционными, чем поколение их родителей, и, по-видимому, их нынешняя чрезмерная умеренность (если можно так выразиться) — это еще не предел. И хотя сама я во многом истинная англичанка, умеренность в столь огромных дозах я воспринимаю с трудом. Умеренность — замечательная черта, но и умеренным надо быть в меру.

Правило честной игры

Справедливости ради следует отметить, что в своем исследовании, посвященном работающим англичанам, мы выявили много положительных закономерностей, в том числе те, что связаны с понятием «справедливость». Слова «честный» и «справедливый» я часто использую как взаимозаменяемые синонимы, но для данного раздела все же выбрала название «правило честной игры», а не «правило справедливости», поскольку, на мой взгляд, «честная игра» — понятие более широкое, не столь жестко связанное с эгалитаризмом и более точно отражающее суть английских моральных ценностей, которые я пытаюсь охарактеризовать. Понятие «честная игра», имеющее спортивный подтекст, предполагает, что всем должны быть предоставлены равные возможности, что никто не должен пользоваться незаслуженным преимуществом или льготами, что люди должны вести себя благородно, соблюдать правила, не обманывать и не увиливать от ответственности. В то же время понятие «честная игра» учитывает отличия в способностях и допускает исход, при котором есть победители и проигравшие, но при этом подразумевается, что сам процесс игры — причем играть нужно хорошо и по честному — важнее, чем победа. Некоторые скажут, что этот последний элемент утратил актуальность и больше не учитывается, но данные моих опросов убеждают меня, что это правило по-прежнему остается правилом, в смысле идеального стандарта, которому англичане стремятся соответствовать, хотя у них и не всегда это получается.

В некотором отношении правила честной игры очень помогают нам в сфере труда и бизнеса. Несмотря на то что у нас, разумеется, имеются свои мошенники и плуты, да и мы, все остальные, тоже не святые, англичане по праву слывут честными и законопослушными бизнесменами. И конечно же, к взяточничеству, коррупции и обману мы относимся менее терпимо, чем люди в других странах. Когда мы слышим о подобных инцидентах, большинство из нас не пожимают плечами с понимающим видом, словно говоря: «А чего вы ожидали?» Мы шокированы, возмущены, полны праведного негодования. Возможно, отчасти потому, что англичанам нравится быть шокированными и возмущенными, а праведное негодование — наше излюбленное времяпрепровождение, хотя выражаемые нами чувства абсолютно искренни.

Когда я просила иностранцев и иммигрантов сравнить практику ведения бизнеса и систему трудовых отношений в Англии и в других странах, все они отметили, что нам свойственно играть по правилам, что мы уважаем закон и относительно свободны от коррупции, которой заражены другие страны, где с этим явлением (в той или иной мере) мирятся. Многие считают, что мы даже толком не осознаем этот фактор и не ценим его. «Вы просто принимаете это как должное, — сказал один польский иммигрант. — Вам кажется, что все должны играть по правилам, и, если кто-то не оправдал ваших ожиданий, вы возмущаетесь и расстраиваетесь. В других странах никто не рассчитывает на честность делового партнера».

Итак, пусть мы немного скучны и нам свойственна чрезмерная умеренность, но все же чувство справедливости, стремление «играть по правилам» — это то, чем мы должны гордиться, не опасаясь показаться ярыми патриотами.

Правила выражения недовольства

Менее привлекательная английская привычка выражения недовольства — еще одна черта, характеризующая наше поведение на рабочем месте и наше отношение к труду. В данном контексте суть основного правила заключается в том, что работа, почти по определению, — это то, по поводу чего нужно выражать недовольство. Здесь просматривается связь с правилом «как важно не быть серьезным» — в том смысле, что, если вы, как это принято, вместе со всеми не жалуетесь на работу, есть опасность, что вас заподозрят в излишнем усердии.

Жалобы утром в понедельник

Оханье англичан по поводу работы — предсказуемый, традиционный ритуал, протекающий по четко отработанному сценарию. Например, в понедельник утром на каждом рабочем месте в Англии — от фабрик и магазинов до офисов компаний и маклерских контор — кто-нибудь обязательно принимается сетовать на то, что понедельник — день тяжелый, и все остальные сотрудники ему вторят. Кто не верит, пусть проверит. Понедельники ненавидят все — это общепризнанный факт. Господи, мы еле-еле встали, и вообще нам не мешало бы еще денек побыть дома, чтобы прийти в себя после выходных; а дороги/метро/поезда/автобусы с каждым днем все хуже и хуже; и у нас на этой неделе куча дел, как, черт побери, и всегда; и мы уже устали, у нас болят ноги/спина/голова, а ведь неделя едва началась, будь оно все проклято; и вот вам, ксерокс опять не фурычит — для полного счастья, ха-ха, вот так всегда!

Существует бесконечное множество вариантов этого утреннего ритуала стенаний по понедельникам, и среди них двух одинаковых вы не найдете, но, как и бесконечно разнообразные снежинки[82], они все, тем не менее, поразительно похожи.

Большинство таких ритуалов начинаются и порой оканчиваются замечаниями о погоде. «Чертовски холодно» или «Опять дождь», ворчим мы, снимая пальто и шарфы по прибытии на работу. Своей репликой мы задаем общий тон разговора, провоцируя других на ворчливые замечания — о погоде, дорожном движении, поездах и т. д. В конце концов кто-нибудь произносит: «А дождь все еще льет» или «Ладно, — стоический вздох, — хоть дождь перестал», — тем самым завершая первый этап утреннего ритуала стенания. Это сигнал всем переключиться из режима ворчания в рабочий режим. Мы неохотно приступаем к работе, бормоча: «Что ж, ладно, пора за дело»; или «Увы, надо пахать»; или, если вы начальник «Так, ребята, хватит скулить, давайте немного поработаем».

Потом мы все дружно работаем, в меру усердно, пока не появляется новая возможность поохать — обычно во время первого перерыва на чай-кофе, когда ворчание возобновляется и льются потоком недовольные замечания: «Боже, неужели еще только одиннадцать? Как же я устал»; «Да, длинная выдалась неделька»; «Уже одиннадцать? У меня полный завал, не знаю, за что хвататься»; «Эта чертова кофейная машина опять сожрала мои 50 пенсов! Достала!» И все в таком духе. Мы продолжаем ворчать за обедом, во время последующих перерывов и по окончании рабочего дня — когда уходим с работы или заходим выпить чего-нибудь после работы в близлежащий бар или паб.

Жалобы по поводу времени и совещаний

На рабочем месте находится много тем для выражения недовольства, но независимо от темы ритуалы стенаний в целом довольно предсказуемы. Например, все стонут по поводу времени. При этом младшие менеджеры или работники невысокого ранга жалуются на то, что время идет медленно, что им еще целых семь часов торчать на работе, что они замучены, сыты по горло работой и ждут не дождутся, когда можно будет уйти домой. А старшие по должности работники обычно ноют, что время летит, что у них дел невпроворот, и не известно, как их разгребать, а тут еще это чертово совещание.

Все «белые воротнички», включая самых влиятельных топ менеджеров, всегда выражают недовольство по поводу совещаний. Признание того, что вы получаете удовольствие от совещаний или находите их полезными, равносильно богохульству. Совещания по определению бессмысленны, утомительны, скучны и ужасны. Популярный учебный видеокурс о том, как проводить совещания (или, по крайней мере, проводить так, чтобы они казались менее ужасными), озаглавлен «Совещания, проклятые совещания», потому что именно так о них и отзываются. Английские служащие стараются выбиться в руководящие работники, а потом, заняв достаточно высокое положение в компании, обязывающее их ходить на совещания, начинают стонать по поводу того, что им приходится посещать слишком много совещаний.

Мы все ненавидим совещания или, по крайней мере, во всеуслышание заявляем о своей ненависти к ним. Но нам приходится часто собираться на совещания, потому что правила честной игры, умеренности, компромисса и вежливого эгалитаризма в совокупности убеждают нас в том, что очень немногие способны самостоятельно принимать решения: остальные должны консультироваться и достигать консенсуса. Поэтому мы бесконечно совещаемся, консультируемся, обсуждаем каждую мелочь и в итоге достигаем общего согласия. Иногда даже принимаем решения.

А потом, уходя с работы, непременно ворчим по поводу всего этого.

Правило притворного выражения недовольства и правило «Вот так всегда!»

Кажется, раз англичане так любят жаловаться, значит, они скучные пессимисты, но это вовсе не так. Что интересно, свое недовольство мы выражаем веселым, благожелательным тоном и, главное, с юмором. В принципе это, пожалуй, одно из важнейших «правил выражения недовольства»: вы должны жаловаться относительно добродушным беспечным тоном. Даже если вы очень рассердились, свои чувства следует прятать за притворным раздражением. Разница между искренним и мнимым выражением недовольства едва уловима, и иностранцы, наверное, не сразу ее распознают, но у англичан на это особый нюх, и они за двадцать шагов отличат шутливое нытье, которое вполне приемлемо, от жалоб всерьез.

Жаловаться всерьез можно при других обстоятельствах, например во время задушевных бесед с близкими друзьями, но при исполнении ритуала стенаний всем трудовым коллективом это считается непристойным и неуместным. Если вы всерьез сетуете на свои неприятности в коллективе, вас могут заклеймить «нытиком», а «нытиков» никто не любит — «нытикам» нет места на сеансах коллективных стенаний. Ритуал выражения недовольства на работе — это форма социального взаимодействия, возможность установить более тесный контакт путем обмена недовольными замечаниями относительно раздражающих факторов. Все участники ритуалов коллективных стенаний знают, что они никак не могут повлиять на решение проблем, по поводу которых они ропщут. Мы жалуемся друг другу, а не высказываем претензии. И мы не надеемся найти решение наших проблем, да, в общем-то, и не стремимся к этому. Нам просто нравится сетовать на них. Ритуал стенаний — это не тактика и не способ достижения цели. Мы жалуемся, чтобы отвести душу. Мы жалуемся просто для того, чтобы пожаловаться.

В ходе этих сеансов «психотерапии» затрагиваются и по-настоящему серьезные проблемы — жалованье, условия работы, боссы-тираны и т. д., — но, даже выражая недовольство по этому поводу, мы насмешливо морщимся, пожимаем плечами, закатываем глаза, вскидываем брови в притворной досаде и театрально вздыхаем; полные слез глаза, дрожащие губы и хмурые взгляды — это неприемлемо. Ритуал стенаний — это развлечение, а не «драма на кухне»[83].

Надлежащий тон английского ритуала стенания выражает лозунговое восклицание «Typical!» («Вот так всегда!»), которое можно услышать множество раз за день на каждом рабочем месте в стране. «Typical!» также употребляется в ритуалах стенания, спровоцированных рядом других обстоятельств, — при задержке поездов и автобусов, в дорожных пробках и вообще в любых ситуациях, когда что-то не ладится. Как и «nice» («мило» и т. д.), «typical» — самое полезное и многоцелевое слово английской лексики. Наиболее общий, универсальный термин выражения недовольства «typical» применяется для характеристики любой проблемы, неприятности, несчастья или бедствия. Собирая материал для исследования в пабах в беспокойный политический период 2003 года, я однажды услышала, как кто-то завершил ритуал стенаний следующей фразой: «И вот теперь ко всему прочему нам угрожают террористы, и мы собираемся вступить в войну с Ираком. Вот так всегда!»

В восклицании «Typical!» есть нечто сугубо английское. Оно передает одновременно обиду, негодование, символизирует бездеятельность и покорность, признание того, что жизнь полна мелких неурядиц и трудностей (а также войн и террористов) и что с этим нужно просто смириться. В каком-то смысле «Typical!» — это проявление того, что прежде называлось английской чопорностью. Это жалоба, но жалоба, выраженная с присущими англичанам терпимостью и выдержкой — некий сердитый холодный стоицизм.

Посещение паба после работы

Недавно мы с моей сестрой-социологом говорили об употреблении спиртных напитков после работы, и она стала рассказывать мне об одном из недавних исследований в Англии по проблеме стресса на работе. «Можешь не продолжать, — перебила я сестру. — Выяснилось, что те работники, которые после работы ходят в паб выпить вместе со своими коллегами, меньше страдают от стресса, чем те, кто туда не ходит, верно?» «Да, конечно, — ответила она. — Но ведь мы это знали!» И то же самое вам мог бы сказать любой английский работник, знакомый с ритуалом посещения паба после работы, — и при этом еще добавил бы, что социологи имеют обыкновение констатировать очевидное. Тем не менее, думаю, замечательно, что наше инстинктивное «знание» таких вещей находит подтверждение в материалах объективного исследования. Однако быть социологом — неблагодарный труд, особенно в среде саркастичных англичан, которые обычно отмахиваются от результатов наших исследований как от очевидных, всем известных фактов (если они совпадают с «общеизвестными фактами»), либо как от чепухи (если они ставят под сомнение некую общеизвестную истину), или как от словоблудия (когда неясно, какой совершен грех, поскольку выводы излагаются непонятным научным языком). Не исключено, что мой рассказ тоже сочтут констатацией очевидных фактов, чепухой или словоблудием, а может, одновременно тем, другим и третьим, но я все же рискну и попытаюсь объяснить, как скрытые правила ритуала посещения паба после работы превращают этот самый ритуал в эффективное противоядие от стрессов, полученных на работе.

Во-первых, существуют универсальные правила, касающиеся употребления спиртного и питейных заведений. Во всех культурах алкоголь используется как символический знак препинания, назначение которого — знаменовать, облегчать и ускорять переход из одного социального состояния или контекста в другое. В число ритуалов подобного рода, в которых алкоголь играет важную роль, входят и «обряды социальных перемен», знаменующие главные жизненные Циклы — рождение, достижение совершеннолетия, вступление в брак, смерть и менее значимые «церемонии» — например, переход из состояния работы в состояние отдыха или домашнее состояние. В нашей культуре и ряде других культур алкоголь — подходящее символическое средство для перехода из состояния работы в состояние отдыха, потому что спиртное ассоциируется исключительно с отдыхом — с восстановлением сил, развлечениями, весельем, непосредственностью и расслаблением — и воспринимается как нечто несовместимое с работой[84].

Существуют также универсальные «законы», связанные с социальными и символическими функциями питейных заведений. Об этом я упоминала в начале главы, посвященной общению в пабах, но здесь еще раз стоит напомнить, что все питейные заведения, во всех культурах, имеют свой собственный «социальный микроклимат». Это — «пороговые зоны», для которых характерна в той или иной степени «культурная ремиссия» — временное смягчение или временная отмена действия традиционного социального контроля, временная отмена ограничений. Любое питейное заведение — это также эгалитарная среда или, по крайней мере, такая среда, в которой статус индивида определяют критерии, отличные от тех, что бытуют во «внешнем» мире. И, пожалуй, самое главное: и употребление спиртных напитков, и сами питейные заведения во всем мире ассоциируются с социальным взаимодействием.

Таким образом, английский ритуал употребления спиртных напитков после работы служит эффективным нейтрализатором стресса отчасти в силу того, что, согласно универсальным «законам», служебные иерархические отношения и напряжение рабочего дня растворяются в алкоголе, особенно если алкоголь потребляется в компанейской эгалитарной среде паба. Забавно то, что ритуал употребления напитков после работы в местном пабе эффективно снимет стресс, даже если вы будете пить только кока-колу или фруктовый сок. Зачастую достаточно лишь окунуться в своеобразную атмосферу паба, и вы мгновенно чувствуете расслабленность, у вас поднимается настроение — даже без такого социального посредника, как алкоголь.

Специфические правила ритуала употребления спиртных напитков после работы, которым мы следуем добровольно, призваны главным образом усилить этот эффект. Например, обсуждение вопросов, связанных с работой, дозволено (в сущности, пабы — это то место, где во время «собраний» за выпивкой принимаются важные решения), но правила, запрещающие излишнюю серьезность, и правила вежливого эгалитаризма там соблюдаются более жестко, чем на работе.

Согласно правилам, запрещающим излишнюю серьезность, в пабе вы можете обсуждать с коллегами или товарищами по работе важный проект или проблему, но напыщенные, пафосные или скучные речи недозволительны. На рабочих совещаниях, если вы занимаете достаточно высокое положение в компании, вам это, возможно, сойдет с рук (хотя популярности не прибавит), но, если вы начнете ораторствовать, важничать и задирать нос в пабе, вам недолго думая, скажут: «Ой, да будет тебе».

Правила вежливого эгалитаризма не требуют, чтобы вы совсем забыли про систему служебной иерархии, но предписывают более шутливое, непочтительное отношение к различиям в должностном статусе. На «совещания» в пабе собираются обычно небольшие группы коллег, занимающих в компании примерно равное положение, но если к ним присоединяется кто-то из вышестоящих сотрудников, уважительность, с которой к ним относятся на работе, в пабе заменяется ироничной формой почтительности. «Босс» — вполне приемлемое обращение к менеджерам, которые после работы отправляются в паб выпить вместе со своей «командой», но произносить его нужно в шутливой, несколько нагловатой манере, например, так «Эй, босс, теперь ты угощаешь!» Разумеется, с приходом в паб мы все не становимся в одночасье равными друг другу по статусу, но у нас есть право подшучивать над служебными иерархическими отношениями, чтобы показать, что мы не воспринимаем их слишком серьезно.

Правила употребления напитков после работы и общения в пабе в целом глубоко укоренились в сознании англичан. Если вы видите, что обсуждение деловых вопросов или беседа-интервью не клеится, что ваш собеседник скован и вы не можете разговорить его, скажите этому человеку: «Держитесь так, будто вы в пабе» или «Рассказывайте об этом так, будто мы с вами сидим в пабе». Все сразу поймут, что вы имеете в виду: общение в пабе — это непринужденный, спокойный, дружеский разговор. Никто не пытается произвести впечатление на собеседников, никто не воспринимает вещи слишком серьезно. Конечно, если у вас есть возможность пригласить собеседника в ближайший паб, тем лучше, но, как я выяснила, даже просто упоминание о социальном микроклимате паба снимает напряжение и помогает человеку расслабиться.

Правила поведения на корпоративных вечеринках

Те же принципы, только в жесткой форме, действуют и в отношении корпоративных вечеринок (под данным термином я, как и большинство людей, подразумеваю все мероприятия, организуемые фирмами и компаниями для своих сотрудников, будь то «синие воротнички» или «белые») — особенно ежегодного вечера накануне Рождества, который считается традиционным ритуалом и теперь неизменно ассоциируется с «пьяным дебошем» и другими формами дурного поведения. Я проводила несколько исследований на эту тему в рамках проекта ИЦСП, посвященного социальным и культурным аспектам употребления спиртных напитков, и всегда знаю, когда начинается официальная «подготовка» к Рождеству, поскольку именно в это время мне начинают звонить журналисты, спрашивая: «Почему люди всегда плохо ведут себя на корпоративных вечеринках по случаю Рождества?» Ответ следующий: мы плохо себя ведем, потому что на рождественских вечеринках полагается плохо себя вести. Плохое поведение предопределено неписаными правилами, регулирующими нормы поведения на этих мероприятиях. Плохое поведение ожидаемо, это нормальное явление.

Однако под «дурным поведением» я не имею в виду ничего непристойного или предосудительного. На корпоративных вечеринках «дурное поведение» выражается просто в более высокой степени раскованности, чем это обычно дозволено, — в понимании англичан, разумеется. Согласно данным моего исследования в рамках проекта ИЦСП, 90% респондентов признали, что «дурно себя ведут» на корпоративных вечеринках, но наиболее общий «грех» — это просто потакание собственным слабостям: почти 70% сказали, что они слишком много пьют и едят. Другие характерные черты корпоративных рождественских вечеринок — флирт, «нежничанье», «скабрезные шутки» и «валяние дурака».

50% людей в возрасте до 30 лет рассматривают корпоративные вечеринки по случаю Рождества как непосредственную возможность пофлиртовать и «понежничать», и почти 60% признались, что им нравится дурачиться. 30-40-летние ведут себя несколько сдержаннее, но ненамного: 40% дурачатся на рождественских вечеринках, зачастую «говоря такое, что при обычных обстоятельствах никогда бы не произнесли». «Праздничная болтовня» порой вызывает неловкость, но во многих случаях дает и положительные результаты: на рождественских вечеринках 37% опрошенных подружились с бывшими врагами или соперниками или помирились после ссоры, а 13% набрались смелости и признались в своих чувствах тем, кто им нравится.

Но даже самые диковинные формы плохого поведения на корпоративных вечеринках — это скорее проявление глупости, чем порочных наклонностей. В более непринужденных беседах с английскими работниками, когда я задавала свой традиционный вопрос: «Как люди развлекаются на корпоративных вечеринках, устроенных по случаю Рождества?» — мои собеседники часто упоминали обычай фотокопировать чей-нибудь зад (или иногда грудь) на офисном фотокопировальном аппарате. Не знаю, как это происходит на практике, но то, что данная забава стала символом корпоративных вечеринок, дает представление об отношении англичан к этим мероприятиям и об их поведении в условиях «культурной ремиссии».

В последующих разделах я еще вернусь к анализу разных форм «культурной ремиссии», «узаконенного отклонения от нормы» и «режима перерыва», но здесь следует напомнить, что все это — не просто модные ученые словечки для обозначения «непринужденного поведения». Это не значит, что вы вправе полностью отказаться от условностей и делать то, что вам заблагорассудится. Речь идет о временных узаконенных отклонениях от нормы в определенных условиях, при которых могут нарушаться только определенные правила и только определенными, установленными правилами способами.

Работники английских фирм и компаний любят описывать свои ежегодные корпоративные вечеринки так, будто это буйные оргии древних римлян, но на самом деле они принимают желаемое за действительное, так сказать, щекочут себе нервы. В реальности для большинства из нас «распутство» заключается в следующем: мы едим и пьем больше, чем обычно; поем и танцуем более энергично, чем-то нам свойственно; наряжаемся в более короткие юбки и блузки с более глубоким вырезом; позволяем себе пофлиртовать и, может быть, украдкой обменяться поцелуем или «пообжиматься»; общаемся с коллегами более непринуждённо, чем обычно, а с начальством ведем себя менее почтительно — и, может быть, если пребываем в особенно игривом настроении, фотокопируем чьи-нибудь задницы.

Существуют исключения и незначительные вариации, но это все дозволенные формы поведения по меркам большинства английских компаний. Некоторые молодые работники английских компаний постигают данные правила на собственном «печальном опыте» — переступая невидимые границы, заходя несколько дальше, чем позволительно, они таким образом навлекают на себя недовольство коллег и в результате расплачиваются за свои выходки карьерами. Но большинство из нас инстинктивно повинуются данным правилам, в том числе тому, что позволяет нам расписывать рождественские вечеринки как буйные римские оргии.

Правила игр и развлечений

Слово «игры» я использую здесь в очень широком смысле, Обозначая им все виды досуга: развлечения, отдых, занятия спортом — все, что не есть работа, все, что мы делаем в свободное от работы время (за исключением тех видов деятельности, которые будут рассматриваться позже в главах о питании, сексе и «обрядах изменения гражданского состояния»). У англичан существуют три разных подхода к досугу; они связаны с тремя способами борьбы с нашей «социальной неловкостью», с нашей некомпетентностью в области — так сказать, на минном поле — социального взаимодействия.

• Во-первых, занятия личного характера и бытовая деятельность — «сделай сам», садоводство и хобби (метод «иди домой, запри дверь, подними подъемный мост»).

• Во-вторых, публичные, культурно-спортивные мероприятия — посещение пабов, клубов, занятия спортом, игры (метод «искусного использования «помощников и посредников»).

• В-третьих, антиобщественные занятия и развлечения — чрезмерное употребление спиртных напитков и драки (наш наименее привлекательный способ борьбы с «социальной неловкостью» — метод «шумного, агрессивного и оскорбительного поведения»).

Правила неприкосновенности частной жизни, или частная жизнь — превыше всего. Занятия личного характера и бытовая деятельность

Как и в случае с заголовком «Humour rules», данный заголовок («Privacy rules») можно интерпретировать в прямом смысле как «Правила неприкосновенности частной жизни» и как лозунг «Частная жизнь превыше всего», поскольку понятие «неприкосновенности частной жизни» занимает центральное место в культуре и мышлении англичан и регулирует все формы нашего поведения. Для англичан самый простой способ борьбы с нашей «социальной неловкостью» — вообще уклониться от всякого социального взаимодействия, посвятив свое свободное время делам, которые можно делать в стенах собственного дома, либо таким занятиям вне дома, которые не требуют вступления в сколько-нибудь значительный контакт с кем бы то ни было, кроме ближайших родственников, как то: прогулки, посещение кинотеатров или магазинов, — в общем, любой вид деятельности, который осуществляется с среде, где действует «правило отрицания», распространяющееся почти на все общественные места.

По данным недавно проведенных исследований, более половины видов досуга, упомянутых респондентами, — это личные и домашние дела, а из первого десятка развлечений только два занятия (обед/ужин или употребление напитков с друзьями или посещение пабов) можно однозначно охарактеризовать как «общение». Самыми популярными считаются самые домашние занятия: сидение перед телевизором, слушание радио, чтение, «сделай сам» и садоводство. Результаты опроса показывают, что англичане, даже когда им хочется пообщаться, предпочитают развлекать близких друзей и родных у себя дома, а не в окружении незнакомцев.

Дом и сад

Я уже довольно подробно говорила (в главе «Правила английского быта») о приверженности англичан к своим домам и склонности к уединению, но здесь еще раз стоит повторить сделанный мною вывод о том, что «дом англичанам заменяет навыки общения». Наша любовь к собственным домам и садам, полагаю, непосредственно обусловлена стремлением к уединению, что, в свою очередь, является симптомом нашей «социальной неловкости».

Люди во всем мире любят на досуге смотреть телевизор, так что ничего уникально английского в этом нет. И другие упомянутые здесь домашние дела, коими занимаются на досуге, — чтение, садоводство и «сделай сам», — по крайней мере, как таковые, тоже не являются исключительно английскими развлечениями. Другое дело, что у нас они пользуются колоссальной популярностью, особенно «сделай сам» и садоводство. Если пройтись по домам англичан в любой из вечеров субботы или воскресенья, можно увидеть, что, пожалуй, в половине из них кто-нибудь непременно «улучшает» свое жилище (что-нибудь сколачивает или красит) или свой сад (копает или попросту ковыряется в земле). В материалах исследования на тему «сделай сам», проведенного моими коллегами из ИЦСП, указывается, что лишь 12% женщин и 2% мужчин признались, что они никогда ничего не мастерили. По данным последней общенациональной переписи населения, более половины всего взрослого мужского населения что-то мастерили дома в течение месяца перед проведением переписи. Около трети женского населения также активно «совершенствовали» свои жилища в указанный период. Не менее показательны и цифры, свидетельствующие о любви англичан к своим садам: 52% всех мужчин Англии и 45% англичанок работали в своих садах — подрезали кусты и выдергивали сорняки.

Сравните эти цифры с данными о посещении церкви, и вы поймете, что именно является в Англии национальной религией. Даже из тех, кто утверждает, что принадлежит к определенной конфессии, только 12% посещают церковные службы каждую неделю. Остальное население утром по воскресеньям можно найти либо в местном магазине для любителей-садоводов, либо в хозяйственных супермаркетах. А когда мы хотим отдохнуть от своих домов и садов, то отправляемся поглазеть на дома и сады, превосходящие по размерам и красоте наши собственные, — такие, как величавые замки и парки, открытые для публики Национальным трестом[85] и Королевским обществом садоводов.

Посещение роскошных загородных особняков считается одним из самых популярных национальных развлечений. Что, впрочем, не удивительно, ведь в таких местах есть все, что нужно англичанину во время воскресной загородной прогулки. Мы не только черпаем там вдохновение, требуемое для усовершенствования наших домов и садов («Ой, смотри, именно в таких розово-бежевых тонах я хотел бы оформить свою гостиную!»), удовлетворяем свое любопытство и даем волю своим классовым предрассудкам. Мы также стоим там в привычных для нас очередях, которые нас успокаивают, взбадриваемся чашками чая и тешим себя мыслью, что тратим время на просвещение, — по крайней мере, поездка в замок более поучительна, чем поход в хозяйственный супермаркет или магазин для любителей-садоводов, потому что замки — это, как ни крути, «история»[86].

Эта пуританская жилка, потребность показать, что наши занятия на досуге — не просто поиск бездумных развлечений, наиболее заметно прослеживается у представителей среднего сословия. Рабочий класс и верхушка общества, как правило, более откровенно наслаждаются удовольствиями, не особо заботясь о том, кто и что о них подумает.

Телевизор

Те, кому небезразлично чужое мнение, возможно, несколько успокоятся, ознакомившись с результатами опроса, которые свидетельствуют о том, что в действительности мы вовсе не нация телеманов. Поначалу, посмотрев на статистические выкладки, вы получаете ошибочное представление. Цифры говорят о том, что сидение перед телевизором — самая популярная из форм домашнего досуга: регулярно смотрят телевизор 99% населения. Но, когда мы обращаем внимание на формулировку вопросов («Чем из перечисленного вы занимались в минувший месяц?»), картина меняется. В конце концов, редко кому удается хотя бы раз в месяц не включить телевизор, чтобы послушать новости. Ответ «да» напротив пункта о телевизоре не обязательно означает, что вы каждый вечер сидите перед ним как приклеенные.

Верно, мы много смотрим телевизор — в среднем по стране три — три с половиной часа в день, — но нельзя сказать, что телевидение убивает искусство общения. По данным того же опроса, 97% респондентов также в минувшем месяце принимали друзей и родственников или ходили к ним в гости. Сама я довольно скептически отношусь к цифрам о просмотре телепередач, чему поспособствовало мое участие в исследовательском проекте, в рамках которого команда психологов установила видеокамеры в гостиных домов обычных людей, чтобы проследить, сколько времени они посвящают просмотру телепередач и как при этом себя ведут. В данном проекте мне была отведена роль скромного помощника. Моя работа заключалась в том, чтобы просматривать видеопленки и при помощи секундомера с остановом засекать, сколько времени на самом деле наши несчастные подопытные кролики смотрели на телеэкран, а также отмечать все другие виды деятельности, которыми они занимались во время «просмотра», — занимались сексом, ковыряли в носу и т. д. Объекты нашего исследования ежедневно заполняли опросные листы, указывая, какие программы они смотрели и на протяжении какого времени.

Оценки самих этих людей и результаты, полученные мною с помощью секундомера, существенно разнятся. Когда люди говорят анкетеру, что они целый вечер или в течение часа «смотрели телевизор», это чаще всего не так. Обычно подразумевается, что телевизор был включен, а сами хозяева в это время беседовали с родными или друзьями, играли с собакой, читали газету, ссорились из-за пульта, болтали по телефону, подстригали ногти, ворчали на жену/мужа, стряпали и ужинали, спали, гладили и пылесосили, кричали на детей и так далее, возможно, иногда бросая взгляд на телеэкран.

Конечно, есть люди, которые значительно занижают количество времени, проводимого ими перед телевизором, но они, как правило, лгут — в отличие от наших «подопытных кроликов», которые хотя бы старались быть точными. Люди, утверждающие, что они «никогда не смотрят телевизор», обычно пытаются убедить вас, что в нравственном и/или интеллектуальном отношении они стоят выше массы люмпенов, которые только на то и способны, чтобы «часами пялиться на бездумную чушь» каждый вечер. Такой подход свойственен мужчинам среднего возраста из среднего сословия, которые столь же дорожат своим социальным статусом, как и те, кто насмехается над владельцами «мерседесов». На мой взгляд, в Англии подобное показное неприятие телевидения совершенно неоправданно, поскольку наше телевидение признано лучшим в мире. И действительно, мы почти каждый день можем увидеть по телевизору что-нибудь стоящее, удовлетворяющее вкусам даже тех, кто претендует на особо высокую интеллектуальность.

Что же касается нас, всех остальных, простых смертных, телевидение помогает нам осваивать искусство общения, служа замкнутым, закрытым англичанам еще одним столь необходимым «посредником». Согласно результатам недавнего опроса, телевизионные программы являются самой распространенной темой разговора между друзьями и родственниками, даже еще более популярной, чем охи и ахи по поводу дороговизны жизни, В качестве «посредника» при социальном взаимодействии телевидение уступает первенство только теме погоды. Телевидение — это то, что нас всех объединяет. Если мы не знаем, что сказать, или исчерпали тему погоды, всегда можно спросить: «А вы смотрели?..» У нас всего лишь пять каналов наземного телевидения, но при этом высока вероятность того, что многие из нас смотрели одну и ту же из недавно транслировавшихся передач. И, хотя английское телевидение относительно высокого качества, нам почти всегда есть что поругать.

Мыльные оперы

Наше неумение общаться и склонность к уединению также находят отражение в телевизионных программах, которые мы создаем и смотрим, и в частности в «мыльных операх». Самые популярные английские «мыльные оперы» очень не-обычны и сильно отличаются от сериалов, которые снимают и показывают в других странах. Темы и сюжетные линии могут быть очень похожи — измены, насилие, смерть, кровосмешение, нежелательная беременность, споры об отцовстве и прочие невероятные происшествия и трагические случайности, — но только в английских сериалах все это происходит исключительно в среде обычных людей простоватой наружности из числа трудового люда, зачастую среднего или пожилого возраста, которые зарабатывают на жизнь утомительным низкооплачиваемым трудом, носят дешевую одежду, едят бобы и чипсы, пьют в захудалых пабах и живут в маленьких, убогих, непривлекательных домишках.

Американские сериалы («дневные телеспектакли»), как и наши «Жители Ист-Энда»[87] и «Улица Коронации», тоже рассчитаны на аудиторию, представленную главным образом низшими слоями населения (о рынке потребителя можно судить по типу продукции, рекламируемой в паузах)[88], но персонажи, их стиль жизни, окружающая обстановка — это все сфера среднего класса: роскошь, шик, очарование, молодость.

Герои американских сериалов — адвокаты, врачи и преуспевающие предприниматели. Они восхитительно нарядны и ухожены, живут в дорогих домах, где царит безупречный порядок, бесконечно выясняют отношения со своими супругами и тайком встречаются со своими любовниками в красивых ресторанах и роскошных отелях. Фактически во всем мире сериалы снимаются по «вдохновенной» американской модели. Только англичане показывают уродливый натуралистический реализм рабочей среды. Даже австралийские «мыльные оперы», наиболее близкие нашим по характеру, кажутся сказкой в сравнении с мрачной неприглядностью английских сериалов. Почему это так? Почему миллионы простых англичан хотят смотреть «мыльные оперы» о таких же простых, как они сами, англичанах, которые легко могли бы оказаться их соседями?

Думаю, ответ частично кроется в эмпиризме и реализме[89], глубоко укоренившихся в сознании англичан, что породило у нас такие качества, как приземленность, прозаичность приверженность ко всему реальному, конкретному и фактическому и неприятие искусственного и претенциозного. Если бы Певзнеру случилось написать сегодня «Особенности английской «мыльной оперы», думаю, характеризуя телесериалы «Жители Ист-Энда» и «Улица Коронации», он отметил бы те исконно английские черты, которые увидел в произведениях Хогарта, Констебля и Рейнолдса, — «предпочтительность фактов, полученных путем наблюдения и личной опыта», «пристальное внимание к окружающему», «правда во всех ее повседневных мелочах».

Но это не полноценное объяснение. Швейцарский художник Фюсли[90], возможно, был прав, когда заметил, что наши «вкусы и чувства связаны с реальностью», однако англичане вполне способны оценить и гораздо менее реалистичные формы искусства и драмы. Только «мыльные оперы» у нас не такие, как во всем мире, потому что нам требуется зеркало, в котором мы видели бы отражение собственной ординарности.

Я сильно подозреваю, что эта наша особенность некоторым образом прямо обусловлена нашей манией уединения, привычкой держаться особняком, стремлением уйти домой, запереть дверь и поднять подъемный мост. В предыдущих главах я довольно подробно рассматривала данное явление и пришла к выводу, что наша закрытость порождает в нас крайнее любопытство, которое мы лишь частично удовлетворяем в процессе беспрестанного обмена сплетнями. Здесь действует эффект запретного плода: английские правила неприкосновенности частной жизни означают, что мы очень мало знаем о личной жизни и делах людей, не входящих в наше непосредственное окружение, которое составляют близкие друзья и родственники. Нельзя «полоскать на людях грязное белье» и нельзя задавать личные вопросы, вынуждающие нас к подобным действиям.

Поэтому нам неизвестно, чем занимаются наши соседи у себя дома за закрытыми дверями (если только они не шумят так, что мы бежим жаловаться на них в полицию и местный совет). Когда на обычной английской улице случается убийство, на вопросы полиции или журналистов все соседи отвечают примерно одно и то же: «Ну, мы их, в общем-то, почти не знали…», Они держались особняком…», «На вид вполне приятные люди…», «Мы здесь не суем нос в чужие дела…», «Странно, конечно, но вы ведь знаете, никому не хочется лезть в чужие дела…» На самом деле мы охотно проявили бы нездоровый интерес к чужим делам, потому что мы нация любопытных: мы обожаем подсматривать и подглядывать, и наши драконовские правила неприкосновенности частной жизни просто выводят нас из себя. Телесериалы на бытовые сюжеты пользуются у нас огромной популярностью именно потому, что персонажи этих «мыльных опер» — «люди, которые вполне могли бы оказаться нашими соседями». Когда мы смотрим такие сериалы, как «Жители Ист-Энда» или «Улица Коронации», у нас создается ощущение, будто мы наблюдаем в глазок — с разрешения — за тайной, запретной для нас личной жизнью наших соседей — за людьми, которые равны нам по социальному статусу; они такие же, как мы, но об их судьбах мы можем только догадываться и строить предположения. «Мыльные оперы» тем и привлекательны, что мы можем опосредованно удовлетворять свое нездоровое любопытство: сериалы — это форма проявления извращенного болезненного любопытства. И, конечно же, они подтверждают наши худшие подозрения о том, что происходит за запертыми дверями и занавешенными плотными шторами окнами домов наших соседей, — здесь и адюльтер, и алкоголизм, и избиение жен, и магазинные кражи, и торговля наркотиками, и СПИД, и подростковая беременность, и убийства… Семьи, о которых рассказывается в «мыльных операх», — это такие же люди, как мы, только у них в жизни все гораздо запутанней, все гораздо хуже, чем у нас.

Пока я упомянула лишь самые популярные английские «мыльные оперы» — «Жители Ист-Энда» и «Улица Коронации», — в которых однозначно изображена среда рабочего класса. Но наши телевизионные продюсеры — народ проницательный и добрый. Они стараются создавать сериалы для всех слоев населения и даже для разных демографических групп в рамках этих слоев. «Жители Ист-Энда» и «Улица Коронации» — сериалы о городском рабочем классе соответственно южной и северной областей страны. Сериал «Эммердейл» (Emmerdale) рассчитан на категорию населения, занимающую на социальной иерархической лестнице более высокую ступень, чем рабочий класс. В этом сериале выведен целый ряд персонажей, принадлежащих к низшему и среднему слоям среднего класса, причем проживают они в сельской местности, а не в городе. «Холлиоукс» (Hollyoaks) — это версия сериала «Жители Ист-Энда», только о молодежи — подростках, проживающих в пригороде Честера. Создатели фильма не стали строго придерживаться канонов натурализма: некоторые персонажи весьма симпатичные молодые люди, хотя и носят, как и их прототипы в жизни, дешевую oдежду, купленную в «народных» магазинах. От случая к случаю снимают «мыльные оперы» даже для верхушки и средней части среднего класса. Некоторое время шел сериал «Эта жизнь» (This life) о неврастеничных адвокатах в возрасте от 30 до 40 лет. Они красивы, красиво говорят и красиво одеваются, но, в отличие от персонажей американских «мыльных опер», не просыпаются по утрам с безупречным макияжем на лице и безупречными прическами. Они часто напиваются до рвоты, весьма убедительно сквернословят, когда ссорятся и скандалят, и у них в раковинах горы грязной посуды.

Комедии положений

Те же правила реализма «со всеми бородавками» характерны и для другого английского телевизионного жанра — комедии положений. Почти все английские комедии положений о «неудачниках» — людях, которые не преуспели в жизни, трудятся на непрестижной работе, у них не складываются отношения в семье, живут они в лучшем случае в неприглядных пригородных домах. Это главным образом представители рабочего класса и самых низов среднего класса, но даже более обеспеченные персонажи в таких фильмах никогда не бывают преуспевающими честолюбцами. Герои английских телевизионных комедий — это антигерои, персонажи, над которыми мы смеемся, — неудачники.

Это создает некоторые проблемы на рынке экспорта. Когда популярные английские комедии положений — такие как «Негодники» (Men behaving badly) — «переводят» для американского рынка, оригинальные английские персонажи зачастую «приукрашивают», потому что на вкус американцев они слишком «простонародны», слишком непривлекательны, слишком неотесанны — в общем, слишком реалистичны. В американских версиях у них более престижная работа, более правильные черты лица, более ухоженные волосы, более красивая одежда, более очаровательные подружки, более роскошные дома, они ведут более элитарный образ жизни. Их отвратительные привычки облагородили, а речь санировали наряду с их ванными и кухнями[91].

Я вовсе не хочу сказать, что в американских комедиях положений нет неудачников, они есть, но это неудачники «более высокого класса». Они не столь непоправимо безнадежны, омерзительны, жалки и непривлекательны, как их английские сотоварищи. Например, некоторые персонажи сериала «Друзья» не могут похвастать блестящей карьерой, но при этом они не ходят непричесанными; они могут потерять работу, но идеальные черты лица и безупречный загар служат им утешением. Только одна американская комедия — «Розинна» (Roseanne) — пользуется успехом у англичан, потому что эта комедия наиболее близка по стилю к «драме на кухне», к бытовому натурализму, который является нормой на английском телевидении и востребован склонной к эмпиризму, приземленности, цинизму, любопытству и подглядыванию английской аудиторией, желающей видеть певзнеровскую «правду во всех ее повседневных мелочах» как в своих комедиях положений, так и в «мыльных операх».

Я не пытаюсь здесь утверждать, что английские комедии обязательно лучше, тоньше и жизненнее, чем американские или чьи-то еще. Если уж на то пошло, в большинстве английских комедий положений юмор менее смешной и изощренный, чем в американских телефильмах, а зачастую и вовсе детский, грубый и плоский. Я бы сказала, что в повседневной жизни, в повседневном общении англичане демонстрируют более тонкое чувство юмора, чем многие другие народы, и это искусство остроумия, иронии и преуменьшения также находит отражение в некоторых наших телевизионных комедиях.

Мы по праву можем гордиться такими искрометными программами, как «Да, господин министр» (Yes, Minister). И англичане, вне сомнения, гении в области пародии и сатиры (как нам таковыми не быть, если мы только подтруниваем и язвим, вместо того чтобы злиться и устраивать революции). Но не будем забывать, что на нашей совести также шоу Бенни Хилла и серия комедий «Продолжайте» (Carry on), которые от европейского непристойного пошлого фарса (и его американских, австралийских и японских аналогов) отличаются лишь обилием неудачных каламбуров, двусмысленностей и косвенных намеков, — таким образом, полагаю, англичане отдают дань своей любви к словам, но в остальном это не делает нам чести. «Монти Пайтон» (Monty Python) и в словесном, и в социальном выражении — произведение другого уровня, но это тоже детская, школьная форма юмора.

Главный вопрос, как мне кажется, состоит не в том, лучше или хуже, умнее или грубее наши комедии, чем у других народов; важно выяснить, связывает ли их все некая общая характерная тема или черта, которая может рассказать нам что-либо об особенностях английской культуры. Я долго и настойчиво изучала этот вопрос, консультировалась с комедиографами и другими специалистами, добросовестно отсмотрела десятки телевизионных комедий положений, сатирических передач, пародий и эстрадных программ с участием комических актеров разговорного жанра. Все это я упорно называла «исследованием», чем доводила до белого каления моих родных и друзей. Но в конечном итоге ответ я нашла. Насколько я могу судить, почти все грубые виды телевизионной комедии, равно как и более утонченные, — о том, что постоянно тревожит англичан, — о смущении.

Конфуз — неотъемлемый элемент национальных телевизионных комедий других народов, но у англичан склонность к смущению, по-видимому, развита сильнее, чем у представителей других культур: мы чаще испытываем неловкость, для нас это постоянный повод для беспокойства и тревоги. Для неспособных к общению англичан почти любая социальная ситуация — потенциальный конфуз, соответственно, у нас имеется богатейший источник материала, который мы можем обыгрывать в комических пьесах. В области комедии положений нам даже незачем придумывать нелепые или невероятные ситуации, чтобы создать эффект конфуза: во многих наших комедиях положений никаких «положений», в общем-то, нет, если только под таковыми мы не подразумеваем «не богатую событиями жизнь обычной семьи из пригорода» («Моя семья» [My Family], «2.4 ребенка» [2.4 Children], «Бабочки» [Butterflies] и др.), «скучные будни заурядного скучного учреждения» («Офис» [Office]) или даже то, как «простая рабочая семья сидит перед телевизором» («Королевская семья» [The Royal Family]). И все же подобные ситуации порождают массу забавных неловкостей. Я могу ошибаться, но подозреваю, что в других странах все это вряд ли сойдет за гениальный сюжет для комедии положений[92].

Телевизионные реалити-шоу

Так называемые телевизионные реалити-шоу предоставляют новые доказательства, если таковые требуются, социального торможения англичан и того, что психотерапевты, наверно, назвали бы «проблемами частной жизни». Реалити-шоу имеют мало общего с тем, что любой здравомыслящий человек подразумевает под реальностью, поскольку, как правило, главная задача их сценария — ставить людей в необычные, неправдоподобные условия и заставлять их конкурировать друг с другом, выполняя нелепейшие задания. Правда, сами люди вполне «реальные», в том смысле, что это не профессиональные актеры, а простые смертные, которых от остальных обычных людей отличает лишь страстное желание «попасть в телевизор». «Реальное» телевидение ни в коем случае нельзя считать исключительно английским или британским явлением. Самая известная и популярная из таких программ, «Большой брат», была придумана в Голландии. Сейчас во многих странах есть свои версии этой передачи, что позволяет нам провести кросскультурное сравнение. Сценарий довольно прост. Из тысяч кандидатов, подавших заявки, отбираются 12 участников, которых поселяют в дом особой планировки, где они живут на протяжении девяти недель. В доме всюду спрятаны телекамеры, снимающие каждое движение участников 24 часа в сутки. Наиболее важные моменты каждый вечер транслируют по телевидению. Жизнь этих людей полностью контролируют режиссеры телешоу (так называемый Большой брат), которые ставят перед ними задачи и затем кого-то из них награждают, а кого-то наказывают. Ежевечерне каждый из «жильцов» этого дома называет две кандидатуры из числа участников «на вылет», а телезрители путем голосования определяют, кого их названных кандидатов они хотят «выселить», и в результате одного из «жильцов» удаляют. В конце победитель — последний «невыселенный» участник телешоу — получает в награду денежный приз, довольно внушительную сумму. Всем участникам удается побыть хотя бы пятнадцать минут в ореоле славы, а некоторые даже попадают в список «знаменитостей» категории «D». Из всех стран только в Великобритании и США участники телешоу «Большой брат» не занимаются сексом (думаю, по разным причинам: нам мешает наша скованность, а американцы просто ханжи). В Голландии участникам названного телешоу, очевидно, запретили постоянно заниматься сексом, потому что беспрерывное совокупление на телеэкране стало утомлять телезрителей. В Великобритании газетчики впадали в исступление, если двое «жильцов» осмеливались поцеловаться. Когда в третьей серии пара участников наконец-то решилась пойти дальше поцелуев, они предусмотрительно спрятались под одеялом, так что нельзя было сказать, чем конкретно они там занимались. Даже когда режиссеры «Большого брата» — в отчаянной попытке придать пикантность своей передаче — устроили в доме «любовное гнездышко», где пары могли бы прятаться от любопытных глаз своих соседей (хотя скрытые телекамеры все равно их снимали на пленку), никто из застенчивых участников шоу не воспользовался предоставленной возможностью. «Любовное гнездышко» использовали для задушевных бесед. В 2003 г. одна бульварная газетенка предложила награду в 50 000 фунтов (почти столько же получает победитель шоу «Большой брат») тем из участников, кто станет на телеэкране заниматься сексом, но ничего не произошло.

В других странах жильцы «Большого брата» постоянно скандалят и даже дерутся, ломая стулья и посуду. В английском «Большом брате» даже повышенный тон или замечание, пронизанное мягким сарказмом, — это уже крупное событие, которое на протяжении нескольких дней обсуждают как сами участники, так и многочисленные поклонники шоу. Наших «жильцов» отличает поразительная сдержанность и учтивость. Они редко выказывают недовольство непосредственно в лицо кому-то из своих соседей — чаще, в типично английской манере, ворчат и жалуются на того, кем недовольны, за его спиной.

Несмотря на то что данное шоу — состязание, малейший намек на настоящее соперничество вызывает решительное недовольство у всех участников телешоу «Большой брат». «Обман» — попрание важнейшего идеала «честной игры» — считается самым страшным грехом, но ни в коем случае нельзя признавать, что у вас есть определенный план действий, что вы «играете на победу». То, что это табу, познал на собственной шкуре один из участников телешоу, когда похвастался тем, что он выработал умную стратегию: его подвергли остракизму и быстро «выселили» из дома. Если б он не раскрыл свои мотивы, сделал вид, что он «участвует в шоу ради забавы», как и все остальные, у него был бы хороший шанс победить. Главное — лицемерие.

Сдержанность, скованность, скрытность, застенчивость, смущение, уклончивость, лицемерие, вежливость сквозь стиснутые зубы — все это очень по-английски. Так чему ж тут удивляться, можете спросить вы. Однако задумайтесь на минутку о том, что представляют собой эти участники «Большого брата». Люди, которые подают заявки и проходят пробы, чтобы участвовать в этой программе, очень хотят быть на виду у всей страны двадцать четыре часа в сутки на протяжении девяти недель, не имея при этом возможности уединиться ни на минуту, даже в туалете и в душе, — не говоря уже про то, что они обязаны выполнять всякие идиотские смущающие задания. Это не нормальные обычные люди. Это самые отъявленные эксгибиционисты в стране, самые бесстыдные самые наглые, самые раскованные люди, стремящиеся быть в центре внимания. Таких особей в Англии еще надо поискать. И, тем не менее, их поведение в «Большом брате» отличают присущие всем англичанам сдержанность, скрытность, щепетильность и неловкость. Правила они нарушают только тогда, когда пьяны, — или, вернее, они напиваются, чтобы узаконить свои отклонения от правил[93], — но даже в это случае они никогда не выходят за определенные рамки.

В моем представлении телешоу «Большой брат» — это полезный опыт, испытание на прочность «правил английской самобытности».

Правила чтения

Любовь англичан к словам занимает центральную строчку в большинстве перечней наших «национальных черт», с которыми мне случилось ознакомиться в процессе работы над данной книгой. Таких перечней очень много, и это лишний раз подтверждает ту точку зрения, что мы составляем списки — так сказать, «забрасываем» проблему словами, — потому что не уверены в собственной национальной идентичности. Основоположником этой традиции стал Оруэлл, и теперь списки составляют все кому не лень.

Джереми Паксман, включивший «викторины и кроссворды» в свой собственный «оруэлловский» список характерных черт английской самобытности, называет англичан «народом, одержимым словами», ссылаясь на то, что мы выпускаем феноменально огромное количество печатной продукции (100 000 новых книг в год), что у нас газет на душу населения больше, чем в любой другой стране, что мы «беспрерывно шлем письма редактору», что у нас «неутолимый аппетит» ко всем формам словесных игр и головоломок, что у нас процветают театры и книжные магазины.

Я бы добавила, что чтение книг у нас даже еще более популярно, чем такие занятия на досуге, как «сделай сам» и садоводство. Более 80% населения нашей страны регулярно читает ежедневные газеты. Наша страсть к словесным играм и головоломкам хорошо известна, но также следует отметить, что каждому невербальному виду хобби или увлечению — таким как рыболовство, филателия, наблюдение за поездами, наблюдение за птицами, пеший туризм, спорт, уход за домашними питомцами, флористика, вязание и разведение голубей — у нас посвящен хотя бы один специальный журнал. А более популярным увлечениям у нас посвящены как минимум с полдюжины еженедельных и ежемесячных изданий, равно как и бесчисленные сайты в Интернете, так что зачастую мы больше времени проводим за чтением о наших любимых видах досуга, чем занимаемся ими на практике.

Чтение в туалете

Мы читаем постоянно — в любое время, в любом месте. Во многих английских домах вы найдете то, что я называю «туалетной литературой»: стопки книг и журналов, лежащих возле унитаза или даже аккуратно расставленных на специальной полочке или в книжном шкафу в туалете. В других странах я тоже иногда натыкаюсь в туалетах на книгу или журнал, но, по-видимому, нигде, кроме Англии, чтение в туалете не является укоренившимся обычаем или традицией. Многие англичане — особенно мужчины — вообще не в состоянии справить нужду, если им нечего почитать, сидя на унитазе.

Один мой циничный приятель заметил, что причиной тому является не наша любовь к словам, а подверженность запорам, но я не уверена. Часто говорят, что англичане чрезмерно озабочены своим кишечником, и, судя по содержимому шкафчиков в ванных (да, я всегда туда заглядываю — а вы разве нет?) и аптечек в домах моих соотечественников, мы и впрямь злоупотребляем средствами от запоров и поносов, стремясь достичь некоего сомнительного идеального состояния нормальности и надежности. Но разве мы более озабоченны, чем немцы? В отличие от них мы не ставим себе унитазы с полочками, чтобы рассматривать свои испражнения (по крайней мере, в моем представлении, унитазные полочки только для этого и предназначены — а для чего же еще?). В сущности, наш обычай читать в туалете свидетельствует о том, что процесс отправления естественной нужды вызываем у нас смущение. Мы предпочитаем отвлекаться на слова, чтобы не разглядывать пристально (по-немецки? с пристрастием?) собственные фекалии. Но, возможно, это еще одно проявление английского лицемерия.

Согласно неписаным правилам чтения в туалете, книги и журналы, которые мы держим рядом с унитазом, должны быть из разряда несерьезной литературы — юмор, цитаты, сборники писем и дневников, справочники непонятного назначения, — в общем, все, во что можно углубиться ненадолго, a не тяжелые тома, требующие длительной сосредоточенности.

«Туалетная литература», как и фактически любая вещь и английском доме, — это достаточно надежный индикатор классовой принадлежности.

• «Туалетная литература» рабочего класса — это в основном легкое развлекательное чтиво юмористического или спортивного содержания: анекдоты, комиксы, от случая к случаю кроссворды, иногда глянцевые журналы со сплетнями или спортивные журналы. Порой в туалетах представителей рабочего класса можно увидеть журналы о таких хобби и увлечениях, как мотоциклы, музыка или катание на скейтборде.

• Представители низшего и среднего слоев среднего класса не особо увлекаются чтением в туалете. Иногда они берут с собой в уборную книгу или журнал, но предпочитают не афишировать эту свою привычку, устраивая в туалете библиотеку. По их понятиям, это вульгарно. Женщины этих слоев населения неохотно признают, что они читают в туалете. Представители верхушки среднего класса менее щепетильны в этом вопросе. У них в туалетах зачастую можно увидеть мини-библиотеки. Некоторые из них держат в туалете несколько претенциозные собрания книг и журналов, которые призваны не развлекать, а поражать воображение гостей[94]. Но у многих в туалетах воистину эклектические, интереснейшие собрания, так что гостей не выманишь из уборной к обеденному столу.

• Представители высшего света в туалетах обычно читают то же, что и рабочий класс, — главным образом «литературу» спортивного и юмористического содержания, хотя их спортивные журналы, как правило, посвящены не футболу, а охоте и рыболовству. В «туалетных библиотеках» некоторых из них можно увидеть чудесные детские книжки и старые измятые номера журналов «Лошади и собаки» (Horse and Hound) и «Сельская жизнь» (Country life), в которых можно увидеть фотографию хозяйки дома, запечатленной во время собственной помолвки в 1950-х гг.

Газеты

Когда я говорю, в поддержку своего утверждения о любви англичан к словам, что более 80% населения нашей страны читает национальные ежедневные газеты[95], те, кто не знаком с английской культурой, могут ошибочно предположить, что мы — нация сверхобразованных интеллектуалов, поглощенных серьезным анализом политических и текущих событий, освещаемых на страницах «Таймс», «Гардиан» и других крупных газет. На самом деле, хотя у нас целых четыре таких информационных издания, только 16% англичан читают так называемые качественные национальные ежедневные газеты.

Это широкополосные газеты, и я никогда не могла понять, зачем их выпускают в таком неудобном формате, — пока не стала наблюдать за читающими пассажирами в общественном транспорте. Оказывается, дело вовсе не в читабельности или удобстве издания. Англичане берут с собой в дорогу крупноформатные газеты, потому что за ними можно спрятаться. Английские широкополосные газеты — яркий пример того, что психологи называют «сигнальным шлагбаумом», хотя в данном случае более уместное определение — «сигнальная крепость». За огромными разворотами газет можно не только полностью спрятаться — и тем самым исключить всякие формы взаимодействия с окружающими, искусно убеждая себя в том, что этих людей не существует. Закрываясь большими газетными листами, англичане отгораживаются от окружающих прочной стеной слов. Очень по-английски.

Широкополосные газеты также служат, до определенной степени, индикаторами политических взглядов. «Таймс» и «Дейли телеграф» — газеты правого толка, хотя «Телеграф», которую также называют «Ториграф», считается более правой, чем «Таймс». «Индепендент» и «Гардиан» относятся к изданиям левого толка, но, опять-таки, «Гардиан» считается газетой более либеральной направленности, чем «Индепендент». Выражение «читатель «Гардиан» часто используют для обозначения человека, исповедующего нечетко выраженные левые, политически корректные взгляды. Хотя речь идет об Англии, и поэтому ни одна из упомянутых политических позиций не выражается в крайней форме. На самом деле различия между ними установить очень трудно, если только вы не англичанин и не знакомы со всеми тончайшими нюансами. Англичане не приветствуют экстремизм — ни в политике, ни в любой другой сфере. Помимо всего прочего, политические экстремисты и фанатики, будь они правые или левые, неизменно нарушают важнейшие правила английского юмора и, в частности, правило «как важно не быть серьезным». У Гитлера, Сталина, Муссолини и Франко было много грехов, в том числе и то, что они никогда не прибегали к преуменьшению. В принципе ни один из подобных им лидеров тоталитаризма в Англии не имел бы шансов на успех. Дело даже не в том, что они по природе своей безнравственны; их отвергнут уже хотя бы потому, что они воспринимают себя слишком серьезно. Джордж Оруэлл в одном оказался не прав: в Англии «1984» год был бы попросту невозможен; Большому брату (настоящему, а из не телевизионной программы) мы ответили бы: «Ой, да будет тебе».

Бульварные газеты, так называемая массовая пресса, имеют меньший формат (хотя они достаточно большие — прикрывают голову и плечи) и требуют меньшего напряжения — как в интеллектуальном плане, так и в физическом. Читатели широкополосных газет иногда приподнимают свои печатные «шлагбаумы», чтобы взглянуть на тех, кто читает бульварную прессу. Когда читатели крупноформатных изданий говорят, что «пресса» у нас отвратительная, а жалуются на прессу они постоянно, они обычно имеют в виду бульварные газеты.

Согласно отчету «Мори»[96], «недовольных» нашей национальной прессой среди англичан больше, чем «довольных», но в процентном отношении эта разница незначительная и, как отмечают исследователи, «пронизана иронией».

Недовольных прессой больше за счет читателей широкополосных газет (меньшинства), которые более склонны ругать нашу прессу, чем читатели бульварных газет (большинство) Маловероятно, что читателей крупноформатных изданий не удовлетворяют газеты, которые они сами покупают, поэтому, говорят сотрудники «Мори», эти люди, скорей всего, выражают недовольство газетами, которых они не читают. Прессу и целом критикуют «люди, которые на самом деле не читают того, что вызывает у них неодобрение». Справедливое замечание. Англичане любят критиковать, а английские образованные классы имеют привычку критиковать громко то, о чем имеют весьма приблизительное представление. Но я осмелюсь предположить, что читатели крупноформатных изданий, возможно, выражают недовольство как газетами, которые они читают, так и теми, которых не читают. Если англичане что-либо покупают, это вовсе не значит, что им это нравится или что они «удовлетворены» тем, что покупают. И это тем более не значит, что мы не станем выражать недовольство по поводу своих покупок. Нам только дай возможность поворчать, мы будем критиковать все что угодно — например, любопытных сотрудников «Мори» с блокнотами, интересующихся нашим мнением.

Поскольку сама я принадлежу к преданным читателям крупноформатных изданий, меня, возможно, сочтут предателем за добрые слова в адрес «массовой» прессы, но, думаю, в некотором отношении бульварные газеты — жертвы несправедливой клеветы. Да, я сыта по горло их сенсационными статейками и «страшилками», но так называемая качественная пресса зачастую виновна в тех же грехах. У нас как минимум восемь крупнейших национальных ежедневных газет — четыре бульварные и четыре широкополосные — ведут жесткую борьбу за относительно маленький рынок, и все они порой вынуждены вводить в заблуждение и преувеличивать, дабы привлечь наше внимание. Но, оставив в стороне вопросы нравственности, отметим, что качество публикаций и в бульварных газетах, и в широкополосных превосходное. «Массовая» и «качественная» пресса отличаются только по стилю, но мастерство авторов и тех и других изданий достойно восхищения. Что, впрочем, неудивительно, поскольку в тех и других газетах зачастую печатаются одни и те же авторы: журналисты переходят из бульварных газет в широкополосные или даже пишут одновременно для тех и других.

На мой взгляд, нашу любовь к словам — и особенно универсальную природу этого пристрастия, для которого не существует классовых барьеров, — наиболее наглядно демонстрируют не остроумные эрудированные авторы широкополосных газет, даже в самых блестящих публикациях, а журналисты и редакторы отделов, придумывающие заголовки для статей в бульварной прессе. Возьмите на выбор несколько бульварных газет и пролистайте их. Очень скоро вы заметите, что почти каждый заголовок — это, по сути, игра слов — каламбур, двусмысленность, умышленно неверное написание слов с шутливым подтекстом, литературная или историческая ссылка, ироничное замечание или забавная аллитерация и т. д.

Да, многие каламбуры ужасны; юмор зачастую вымученный, вульгарный или детский; фразочки с сексуальным подтекстом непристойны. И вообще бесконечная игра слов утомительна. Вы стремитесь найти заголовок — не смешной и не умный, заголовок, который бы просто передавал суть статьи. Но настоящая языковая изобретательность, тонкий, блестящий юмор достойны восхищения. И эта повальная страсть к каламбурам, стишкам и шуткам присуща только английским журналистам. В других странах, наверно, тоже есть «качественные» газеты, для которых пишут такие же умные и талантливые журналисты, как наши. Но ни одна другая национальная пресса не может похвастать столь занимательными каламбурными заголовками, как английские бульварные газеты. Нам есть чем гордиться.

Киберпространство

С недавних пор у англичан появился новый предлог, чтобы остаться дома, поднять воображаемый «подъемный мест» и избавить себя от стрессов социального взаимодействия: Интернет, электронная почта, чаты, веб-серфинг, мгновенные сообщения. Будто все это было специально придумано для замкнутых, социально заторможенных, обожающих слова, англичан.

В киберпространстве мы в своей стихии — в мире бесплотных слов. Не надо беспокоиться о том, что надеть, следует ли встречаться взглядом с собеседниками, пожимать руки, целоваться в щеки или просто улыбаться. Никаких тебе неловких пауз или конфузливых фальстартов. Не нужно нарушать напряженное молчание репликами о погоде, пустой болтовней оттягивать начало делового разговора, предлагать чай или применять другие механизмы защитной реакции. Нет нужды в традиционных долгих прощаниях. Ничего материального, никаких людей из плоти и крови. Только написанные слова. Как раз то, что мы любим.

И самое главное, киберпространство — прекрасный растормаживатель. Растормаживающее воздействие киберпространства — универсальное явление, наблюдаемое не только в Англии. Представители многих культур признают, что в процессе интерактивного общения они более открыты, более разговорчивы, менее сдержанны, чем при общении с глазу на глаз или по телефону. Но для англичан, которые в большей степени, чем другие народы, нуждаются в таких социальных «посредниках», растормаживающее воздействие имеет очень большое значение.

Эффект раскованности — постоянная тема во всех моих беседах с участниками целевых групп и другими пользователями Интернета из числа англичан. Все мои собеседники без исключения говорят, что в киберпространстве они менее скованны, выражаются более свободно, чем при общении, по их определению, в «реальной жизни»: «По электронке я пишу такие вещи, которые ни за что бы не сказал в реальной жизни»; «Все верно, входя в Интернет, ты освобождаешься от сдерживающих факторов. Так бывает, когда ты немного пьян».

На мой взгляд, знаменательно, что так много людей, которых я интервьюировала, противопоставляют свой стиль общения в Интернете манере разговора, как они сказали бы (или не сказали бы), в «реальной жизни». Эта любопытная деталь дает ключ к пониманию природы эффекта раскованности при общении в киберпространстве. По-видимому, Уильям Гибсон, придумавший данный термин, был прав, говоря: «В сущности, это не место и не пространство». Для нас киберпространство — это нечто отдельное от реального мира: в киберпространстве мы ведем себя не так, как в «реальной жизни».

В этом смысле киберпространство можно считать тем, что антропологи назвали бы «пороговой зоной», Это, так сказать, отделенная от повседневного существования предельная, пограничная среда, в которой приостанавливается действие традиционных норм и социальных моделей, что позволяет освоить альтернативные пути бытия. Входя в киберпространство, мы перестаем соблюдать традиционные правила орфографии и грамматики, игнорируем социальные факторы и ограничения, регулирующие наше поведение в реальной повседневной жизни. В киберпространстве англичане ведут себя совершенно не по-английски. Например, в интернетовских чатах, в отличие от большинства «реальных» общественных мест в Англии, вступление в разговор с незнакомыми людьми считается совершенно нормальной формой поведения и даже поощряется. Потом, продолжая общаться по электронной почте и в режиме мгновенных сообщений, мы открываем о себе то, что никогда не рассказали бы в «реальной жизни». Возможно, поэтому, как было установлено в ходе недавнего исследования, в киберпространстве дружеские отношения завязываются легче и быстрее, чем при «реальном» общении.

Ощущение социальной раскованности в киберпространстве во многом зиждется на иллюзии. Благодаря «эффекту лиминальности»[97] кажется, что сообщения, приходящие по электронной почте, более эфемерные и менее обязывающие, чем «письма на бумаге», но на самом деле электронные письма более долговечны и откровенны.

Почему эта альтернативная реальность — хоть многие англичане и получают ощущение свободы, общаясь через Интернет, — может иметь обратные последствия. Как порой мы сожалеем о своих словах или поступках, сказанных или совершенных под воздействием алкоголя, так же мы иногда ругаем себя за несдержанность во время общения в киберпространстве.

Проблема в том, что киберпространство не отделено от «реального» мира, так же и корпоративные рождественские вечеринки проходят не в параллельной вселенной. Не исключено, что чрезмерно откровенное электронное сообщение, как и дурное поведение на корпоративной вечеринке, впоследствии может нам аукнуться. И все же я готова поспорить, что преимущества «эффекта лиминальности» в киберпространстве, помогающего нам побороть нашу «социальную неловкость», перевешивают эти недостатки.

Магазины

Может показаться странным, что мы включили тему посещения магазинов в главу о «занятиях личного характера и бытовой деятельности», ведь магазин — это общественное место. Однако мы ведем речь об англичанах, а это значит, что «публичная» деятельность может носить такой же «личный характер», как и домашние дела. Для большинства людей посещение магазинов — это не вид светского времяпрепровождения. В действительности для большинства людей посещение магазинов — это вовсе не «времяпрепровождение», а утомительная домашняя работа, и посему эту тему следовало бы рассматривать в главе о работе, а не здесь.

Но было бы еще более удивительно увидеть тему посещения магазинов в разделе о работе. Существует странное несоответствие между понятием «посещение магазинов» и посещением магазинов как реальным видом деятельности — между нашими абстрактными рассуждениями о посещении магазинов и реальностью наших действительных впечатлений, получаемых при осуществлении этого вида деятельности[98].

При обсуждении темы магазинов — в средствах массовой информации, в кругу социологов и зачастую в разговорах между обычными людьми — упор делается на гедонистические, материальные, индивидуалистические аспекты данного вида деятельности. Мы говорим о посещении магазинов как о болезненном пристрастии и как о форме терапии. Мы говорим о власти рекламы, о людях, тратящих огромные деньги, которых у них нет, на вещи, которые им не нужны. Мы говорим о посещении магазинов в контексте различий между мужчинами и женщинами. Мы говорим о посещении магазинов как о потакании собственным прихотям, как об удовольствии, о виде досуга.

Порой посещение магазинов и впрямь представляет собой сочетание всех этих факторов, но для большинства людей, за исключением очень богатых и совсем юных, ежедневная беготня по магазинам имеет мало общего с бездумным гедонизмом. В магазины мы ходим главным образом «за провизией», покупая товары первой необходимости — продукты питания, напитки, стиральные и чистящие порошки, туалетную бумагу, лампочки, зубную пасту и т. д. Назвать это потаканием собственным прихотям — все равно что обвинить в сибаритстве наших далеких предков, занимавшихся охотой и собирательством, чтобы прокормиться. Посещение магазинов — это не работа в смысле «производственной деятельности», а форма «потребления», и люди, которые осуществляют этот вид деятельности, называются «потребителями». Тем не менее, для многих покупателей поход по магазинам — это работа: они «осуществляют обслуживание», только бесплатно.

С другой стороны, посещение магазинов может быть и приятным развлечением, даже для тех, кто рассматривает этот вид деятельности как тяжелую обузу. (Согласно данным одного из недавних опросов, 72% англичан ответили, что в минувшем месяце они «ходили по магазинам ради удовольствия»). Многие из покупателей, у которых я брала интервью в неофициальном порядке, проводили различия между посещением магазинов как «обычным делом» и развлечением, как покупкой провизии и приятным времяпрепровождением, как работой и игрой. В сущности, когда я заводила разговор о посещении магазинов, меня часто просили уточнить, что конкретно я под этим подразумеваю. В других случаях из самих ответов опрашиваемых было ясно, что они ведут речь о каком-то одном из двух типов посещения магазинов.

Зачастую это зависело от того, где я брала интервью: в супермаркетах покупатели думали, что меня интересует прозаический аспект данного вида деятельности, а в магазинах одежды, антикварных лавках и магазинах для садоводов-любителей те же самые люди считали, что я веду речь о занятии на досуге. Возраст тоже является немаловажным фактором: подростки, студенты и некоторые молодые люди 20–30 лет склонны рассматривать посещение магазинов как форму игры/отдыха/развлечения; люди постарше чаще делают упор на прозаических, рутинных сторонах этого занятия.

Посещение магазинов в свете различий между мужчинами и женщинами

Мужчины и женщины по-разному относятся к магазинам. Мужчины реже проводят различия между разными типами посещения магазинов и гораздо менее склонны признавать, что получают удовольствие от посещения магазинов, даже когда ходят туда ради развлечения. Англичане-мужчины старшего возраста особенно строго придерживаются неписаного правила, запрещающего выражать удовольствие от посещения магазинов или, по крайней мере, открыто признаваться, что они получают от этого удовольствие. По мнению англичан-мужчин, удовольствие от магазинов могут получать только женщины. Все виды данной деятельности, в том числе приобретение предметов роскоши и безделушек, мужчины расценивают как необходимость, средство, ведущее к некоей цели, но ни в коем случае не как удовольствие. Большинство женщин, напротив, охотно признают, что им нравится ходить по магазинам «ради развлечения», а некоторые даже говорят, что любят «закупать провизию» — во всяком случае, они испытывают гордость и удовлетворение от того, что у них это хорошо получается. Есть женщины и мужчины, которые не вписываются в данные стереотипы, но их рассматривают как отклонение от нормы, и они сами признают, что не такие, как все.

В правилах, определяющих отношение к магазинам представителей разных полов, находит отражение и то, как мужчины и женщины делают покупки. По моей терминологии, это — «правила охотников/собирательниц». Мужчины, если их вообще удается заставить пойти в магазин, при совершении покупок ведут себя как охотники, женщины — как собирательницы. Для манеры мужчин характерна целенаправленность: они выбирают добычу и затем решительно, ни на что не отвлекаясь, устремляются за ней. Женщины проявляют большую гибкость: они приглядываются, смотрят, что есть в наличии; им приблизительно известно, что они ищут, но, заметив товар лучшего качества или по более сходной цене, они быстро принимают другое решение.

Значительное число англичан-мужчин, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к мужскому полу, любят говорить, что по части магазинов они — безнадежные профаны. Умение делать покупки — это женское искусство. Если мужчина — большой мастер делать покупки, даже в приемлемом стиле охотника, это может заставить усомниться в его мужских достоинствах и вызвать вопросы относительно его сексуальной ориентации. Среди гетеросексуалистов, с особой щепетильностью заботящихся о своем мужском «я», бытует мнение, что только гомосексуалисты — а также некоторые политически сверхкорректные «мужчины нового типа», поддерживающие идеи феминизма, — гордятся своим умением делать покупки. «Настоящие мужчины» стараются не ходить в магазины, постоянно твердят о своей ненависти к магазинам и как покупатели совершенно беспомощны.

Отчасти это обусловлено попросту ленью, провоцирующей мужчин прибегать к так называемой — по определению американцев — тактике «разгильдяйства», выражающейся в умышленно халтурном выполнении какого-либо вида домашних обязанностей, чтобы избежать подобной обузы в будущем. Но среди англичан-мужчин неумение делать покупки — это еще и неисчерпаемый источник гордости. Англичанки зачастую подыгрывают своим мужьям и, стремясь помочь им продемонстрировать свою мужественность, жестами и мимикой выражают притворное раздражение по поводу их неумения ориентироваться в супермаркетах, постоянно поддразнивают их и рассказывают всевозможные истории об их глупейших промахах и ошибках. «Ох, в этих делах он безнадежен, никакого от него толку, верно, дорогой? — сказала одна женщина, у которой я брала интервью в кафе супермаркета. Она улыбнулась мужу, с любовью глядя на него; тот изобразил притворное смущение. — Я послала его за помидорами, а он принес бутылку кетчупа и говорит: «Ну, разве это не из помидоров сделано?» Я отвечаю: «Из помидоров, но только в салат кетчуп не порежешь!» Мужчины! Что с них взять!» Ее супруг, просияв от гордости, довольно расхохотался.

Магазины и экономия

Для многих англичанок, которые, как правило, занимаются приобретением товаров первой необходимости, совершение покупок — это искусство, и многие из них, даже относительно состоятельные, гордятся тем, что они делают это хорошо, то есть экономно. Необязательно покупать самые дешевые товары, но незачем и сорить деньгами, проявляя неоправданную расточительность, ведь деньги счет любят. Все английские покупатели сходятся во мнении, что приобретение покупок — это не расходование, а экономия денег[99].

Вы говорите не о том, что вы «потратили» энную сумму денег на продукты питания или одежду; вы говорите о том, что вы «сэкономили» ту или иную сумму, купив данный товар. И разумеется, вы никогда не станете хвастать тем, что заплатили слишком много за какой-то товар, но с гордостью сообщите, что купили этот товар по выгодной цене.

Данного правила придерживаются представители всех социальных классов. Верхи хвастовство относительно непомерных трат расценивают как вульгарность, низшие сообщества — как чванливость. Только наглые грубые американцы кичатся своим богатством, самодовольно сообщая стоимость того или иного своего приобретения. Однако среди английских покупателей всех классов принято поздравлять себя с выгодной сделкой или экономной покупкой. То есть хвастать тем, как мало они заплатили за то или иное приобретение. Это одно из редких исключений из правила, запрещающего говорить о деньгах. У разных классов свои представления о том, что считается выгодной сделкой, дешевой иди недорогой покупкой, но принцип везде один и тот же: сколько бы вы ни заплатили за свое приобретение, вам следует заявить, если это возможно, что на данной покупке вы сэкономили.

Оправдание и выражение недовольства

Если у вас нет оснований похвалить себя за бережливость — то есть вы заплатили полную стоимость за какую-то безусловно дорогую вещь, — желательно вовсе не говорить об этом. Если промолчать нельзя, в вашем распоряжении два варианта, оба типично английские: вы должны либо дать объяснение в свое оправдание, либо выразить недовольство. Можно просто извиниться за свою неоправданную расточительность («О боже, даже не знаю, что на меня нашло, такая дорогая вещь, но я просто не смогла удержаться, кнута на меня нет…») или начать жаловаться и ворчать на грабительские цены («Баснословная дороговизна, не знаю, как им это сходит с рук, нелепые цены, грабеж средь бела дня…»).

Порой оба эти варианта — скрытое хвастовство, способ косвенно намекнуть на свои покупательские возможности, не хвастаясь откровенно своей состоятельностью. И оба варианта также могут быть формой «вежливого эгалитаризма»: даже очень богатые люди, чтобы не привлекать внимания к своим высоким доходам, часто оправдательным тоном или с ворчливым недовольством говорят о дороговизне вещей, которые они приобрели, хотя на самом деле они могут позволить себе подобные траты. Таким образом, покупка товаров, как и любой другой аспект жизни англичан, не обходится без лицемерия.

Исключение для носителей культуры «bling — bling»

Есть одно существенное исключение из принципа «совершение покупок с учетом экономии» и ассоциирующихся с ним тактик оправдания и выражения недовольства. Молодые люди, находящиеся под влиянием культуры афроамериканцев, исповедующих стиль хип-хоп/гангста-рэп (в настоящее время это одна из главенствующих молодежных субкультур в стране), избрали для себя образ жизни, требующий намеренно показной демонстрации богатства. Приверженцы этого образа жизни носят дорогую модную одежду и яркие золотые украшения (стиль «bling-bling»), пьют дорогое шампанское («Кристал») и коньяк, ездят на дорогих автомобилях — и, разумеется, ничуть не стыдятся своего расточительства; напротив, гордятся тем, что могут себе это позволить.

Даже те, у кого нет денег на шампанское и автомобили (а таких большинство: этот стиль особенно популярен среди молодежи с низкими доходами), из кожи вон вылезут, чтобы приобрести хотя бы несколько дорогих предметов модной одежды, и затем станут говорить всем, кто согласится их слушать, о том, в сколь кругленькую сумму им это обошлось. Культура «bling-bling» — это не столько исключение из правил, сколько вызов традиционным нормам английской культуры, всем нашим неписаным правилам скромности, сдержанности, застенчивости, вежливого эгалитаризма и лицемерия. По-своему она подтверждает устойчивость этих норм — подтверждает через отрицание, если угодно.

Молодежные субкультуры появляются и исчезают, и к тому времени, когда вы будете читать эту книгу, данная субкультура, возможно, тоже исчезнет. Ее место займет новая субкультура, протестующая против какого-то другого аспекта английского традиционализма.

Классовость и посещение магазинов

Принцип «совершение покупок с учетом экономии» исповедуют представители всех классов, и даже субкультура «bling-bling» не знает классовых границ: этот стиль импонирует молодежи из всех социальных слоев общества, в том числе и некоторым учащимся закрытых частных привилегированных школ, которые, по-видимому, не осознают, сколь нелепо они выглядят, одеваясь, как сутенеры, двигаясь и выражаясь как крутые чернокожие парни из американских негритянских трущоб.

Однако большинство остальных аспектов посещения магазинов регулируются сложными правилами английской классовой системы. Как и следует ожидать, место, где вы делаете покупки, является надежным индикатором классовой принадлежности. Верхи отовариваются в более дорогих магазинах, низшие слои — в дешевых. Но это слишком упрощенный подход. Представители верхушки среднего класса, например, не брезгуют искать товар по выгодной цене в магазинах подержанных вещей, куда низы среднего сословия и рабочий класс «даже нос не сунут». Тем не менее, представители верхушки и среднего слоя среднего класса не особо стремятся покупать продукты в дешевых супермаркетах, в названиях которых есть намек на экономность, например в магазинах «Куиксейв» (Kwiksave) и «Паундстретчер» (Poundstretcher), где предпочитает отовариваться трудовой люд. Они ходят за продуктами в супермаркеты для среднего класса — такие, как «Сейнзбериз» (Sainsbury's) и «Теско» (Tesco), или в «Уэйтроуз» (Waitrose), предназначенный для верхушки среднего класса.

Разумеется, никто не признается в том, что выбирает магазины по степени престижности. Нет, мы ходим в супермаркеты для среднего класса, потому что там продукты более высокого качества и более широкий выбор натуральных и экзотических овощей, даже если мы покупаем те же традиционные продукты, что и рабочий класс в «Куиксейве». Мы можем не знать, как готовить pak choi (китайская капуста) или корень сельдерея, выращенный без применения химии, но мы должны видеть их на полках, когда проходим мимо, катя в своей тележке пачку кукурузных хлопьев «Келлогг» или туалетную бумагу «Андрекс».

Домашние питомцы

Для англичан содержание домашних питомцев — это не вид досуга, а образ жизни. В сущности, «содержание домашних питомцев» — не совсем точное и адекватное выражение. Оно и близко не передает нашего восторженного отношения к нашим животным. Если дом англичанина — его крепость, то его пес — это настоящий король. Пусть в других странах люди покупают для своих питомцев роскошные будочки и устланные шелком корзины, зато англичане предоставляют в распоряжение своих животных весь дом. Неписаные правила позволяют нашим кошкам и собакам лежать на наших диванах и креслах и занимать лучшие места перед камином или телевизором. Мы дарим им куда больше внимания, любви, признательности, привязанности и времени, чем собственным детям, и зачастую даже лучше кормим. Представьте самого избалованного и обожаемого bambino в Италии, и вы получите лишь приблизительное представление о том, какое положение занимает обычный домашний питомец в доме среднестатистического англичанина. Королевское общество защиты животных от жестокого обращения нас возникло гораздо раньше, чем Национальное общество защиты детей от жестокого обращения, которое, по-видимому, было создано по аналогии с первой организацией.

Почему так? Чем объясняется столь особенное отношение англичан к животным? Да, у многих народов принято держать домашних питомцев, и некоторые, в частности, выходцы из наших бывших колоний, тоже по-своему не менее трепетно, чем мы, относятся к ним, но англичане особенно славятся своей безмерной любовью к животным, чем немало удивляют многих иностранцев. Правда, американцы, пожалуй, переплюнули нас в чрезмерной сентиментальности и щедрости по отношению к своим домашним питомцам. Возьмите, к примеру, их слащавые, слезные фильмы, ухоженные кладбища для домашних животных, дорогие игрушки и сшитые по авторским моделям нелепые костюмчики, в которые они наряжают своих питомцев. С другой стороны, американцы всегда впереди планеты всей во всем, что касается расточительности и престижных расходов.

У англичан к животным иной подход. Наши домашние питомцы для нас нечто большее, чем индикаторы классовой принадлежности (хотя они и впрямь служат этой цели), и наша привязанность к ним не ограничивается одной лишь сентиментальностью. Часто говорят, что к своим животным мы относимся как к людям, но это неправда. Вы что, никогда не видели, как мы относимся к людям? Столь неприветливое и недружелюбное отношение к животным было бы немыслимо.

Ну, хорошо, я преувеличиваю, немного. Но факт остается фактом: при общении с животными мы более открыты, непринужденны, экспансивны и разговорчивы, чем при общении друг с другом.

Среднестатистический англичанин старательно избегает социального взаимодействия с себе подобными, и, когда обстоятельства заставляют его идти на контакт, он либо смущается, либо проявляет агрессивность, если только у него нет возможности прибегнуть к помощи соответствующих «посредников». Но ему абсолютно ничего не стоит завязать оживленный, дружелюбный разговор с собакой. Даже с незнакомой собакой, которой его не представили. Отбросив всякое смущение, он с энтузиазмом поприветствует пса. «Привет! — воскликнет он. — Как тебя зовут? Откуда ты? Хочешь, поделюсь с тобой сэндвичем, приятель? Мм, вкусно, да? Давай, иди сюда, присаживайся рядом! Места хватит!»

Как видите, англичане, как и южные народы, вполне способны проявлять пылкость, энтузиазм и радушие. Мы можем быть такими же открытыми, доступными, эмоциональными и восприимчивыми, как и представители любой, так называемой контактной культуры. Просто эти качества мы демонстрируем лишь при общении с животными. И животных, в отличие от наших соотечественников, наша раскованность ничуть не смущает и не отталкивает. Поэтому неудивительно, что животные так важны для англичан. Многие из нас видят в них единственную возможность открытого, непринужденного общения с другим разумным существом.

Одна моя знакомая американка неделю гостила — вернее, мучилась — в типичном английском доме, где властвовали два огромных, шумных и хронически непослушных пса, чьи безвольные хозяева беспрерывно развлекали своих питомцев болтовней в стиле потока сознания, потакали каждой их прихоти и с любовью хохотали над их скверными выходками. Американка заметила мне, что такие отношения между хозяевами и их питомцами — «ненормальные», «нездоровые» и «неправильные». «Нет, ты не понимаешь, — возразила я, — Эти люди могут позволить себе несдержанность только со своими собаками. Так что для них, пожалуй, это самые нормальные, самые здоровые и правильные отношения».

Правда, моя американка оказалась довольно чуткой и быстро усвоила одно из важнейших правил английского этикета, категорически запрещающего критиковать питомцев в присутствии их хозяев. Сколь бы безобразно ни вел себя мерзкий, невоспитанный пес ваших знакомых, вы ни в коем случае не должны плохо о нем отзываться. Этим вы их сильно оскорбите. Критику в адрес своих детей они воспримут менее болезненно.

Нам самим дозволено критиковать своих питомцев, но только снисходительным тоном, с любовью в голосе. «Он такой шалун. Уже третью пару обуви сжевал, честное слово». В наших недовольных восклицаниях «Ну разве это не безобразие?!» звучит гордость, будто мы втайне восхищаемся недостатками и проделками своих питомцев. На самом деле мы часто устраиваем между собой словесные состязания, пытаясь доказать друг другу, что наши питомцы самые непослушные и невоспитанные. Буквально на днях на одном вечернем приеме я слышала, как два владельца лабрадоров потчевали друг друга историями о том, что их собаки съели или испортили. «Мой не ел туфли и прочие обычные вещи. Ему мобильные телефоны подавай». — «А мой разгрыз на части целую стереосистему!» — «А мой «вольво» сожрал!» (Интересно, это-то как переплюнуть? «А мой съел вертолет»? Или «теплоход»?)

Я уверена, что англичане получают истинное удовольствие от не стесненного условностями поведения своих питомцев, будто резвятся сами. Мы даруем домашним животным полную свободу действий и самовыражения — то, в чем отказываем себе. У самых сдержанных и замкнутых людей на земле самые несдержанные, импульсивные и непослушные домашние питомцы. Наши животные — это наше второе «я» или даже символическое воплощение того, что психотерапевты назвали бы «дитя внутри нас» (но не то дитя, которое они имеют в виду, — с огромными доверчивыми глазами, дитя, нуждающееся в утешении и поддержке; это — курносый капризный озорник которому следует задать хорошую трепку). Наши животные представляют необузданную сторону нашего «я»; посредством них мы выражаем свои самые неанглийские наклонности, нарушаем все правила, хотя и опосредованно.

Неписаный закон гласит, что наши животные (наше второе «я»/«дитя внутри нас») не могут совершать что-либо предосудительное. Если пес англичанина вас укусил, это значит, что вы, вероятно, как-то его спровоцировали. И даже если нападение было неспровоцированным — если животное обозлилось на вас ни с того ни с сего, — хозяин собаки решит, что в вас, должно быть, есть что-то подозрительное. Англичане твердо убеждены, что наши собаки (кошки, морские свинки, пони, попугаи и т. д.) прекрасно разбираются в людях. Если наш питомец кого-то невзлюбил, хотя на то у него нет причин, мы доверяем чутью животного и становимся настороженными и подозрительными. Люди, которым не нравится, чтобы животные на них прыгали, лазали по ним, лягались, царапались и вообще приставали — то есть «просто выражали свое расположение», — явно в чем-то испорченные.

Наши питомцы обычно служат нам целебной эмоциональной отдушиной, которой мы не находим в людях, но при этом присущее нам умение общаться с животными выгодно сказывается и на наших отношениях с людьми. Мы даже способны завязать разговор с незнакомым человеком, если кого-то из нас сопровождает собака, хотя следует отметить, что обе стороны порой предпочитают обращаться к животному, а не непосредственно друг к другу. Обмен вербальными и невербальными сигналами происходит посредством ни о чем не подозревающего пса, радостно реагирующего на приветливые взгляды и дружеские прикосновения, которые между едва познакомившимися людьми были бы просто невозможны, — это воспринималось бы как панибратство и бесцеремонность. Домашние питомцы могут также выступать в роли примирителей или посредников в условиях более прочных взаимоотношений. Англичане-супруги, которым трудно выражать свои чувства друг другу, зачастую общаются «через» своих питомцев. «Наша мамочка сердится, ты не находишь, Пэтч? Да, да. Еще как сердится. По-твоему, это мы ее раздражаем?» — «Видишь. Пэтчи, дружок, мамочка очень, очень устала. Наверно, она обрадуется, если ленивый папочка, вместо того чтобы читать газету целый день, оторвет свою задницу от дивана и немного ей поможет».

Большинство из упомянутых выше правил распространяются на все социальные слои населения, но некоторые в той или иной среде имеют свои, особые толкования. Например, средние и низшие слои среднего класса менее терпимы к «грубым» примерам плохого поведения своих питомцев и учиняемому ими беспорядку, чем представители высшего света и самых низов общества, хотя трясутся над ними так же, как и представители всех остальных классов над своими животными. Домашние питомцы средних и низших слоев среднего класса необязательно лучше воспитаны, но их хозяева более ревностно убирают за своими животными и сильнее конфузятся, когда те тыкаются носом в пах людям или пытаются совокупиться с их ногами.

Как бы то ни было, вид и порода домашнего питомца — более надежный индикатор классовой принадлежности, чем ваше отношение к животным. Например, собаки пользуются всеобщей популярностью, но представители высших слоев общества предпочитают лабрадоров, золотистых ретриверов, спаниелей короля Чарльза и спрингер-спаниелей; представители более низких социальных слоев чаще держат ротвейлеров, восточноевропейских овчарок, пуделей, афганов, чихуа-хуа и кокер-спаниелей.

Среди представителей высшего класса кошки менее популярны. Хотя те, кто живет в больших загородных особняках, считают кошек полезными животными, потому что те ловят мышей и крыс. Представители низших социальных слоев, напротив, держат в качестве домашних питомцев мышей и крыс. А также морских свинок, хомяков и золотых рыбок. Некоторые представители средних слоев, а также низов среднего класса, стремящиеся подняться по социальной лестнице, с гордостью показывают своим гостям экзотических рыб в своих садовых прудиках. По мнению верхушки среднего класса и представителей высшего, это «плебейство». Лошади, по общему признанию, животные «светские», и выскочки часто начинают заниматься верховой ездой или покупают пони своим детям, чтобы снискать расположение «лошадиного» класса, к которому они мечтают быть причисленными. Правда, пока они не приобретут надлежащий акцент и соответствующий словарный запас, пока не освоят манеры и стиль одежды высшего класса, обмануть им никого не удастся.

То, что вы делаете со своими домашними питомцами, тоже может быть индикатором классовой принадлежности. Обычно только средние слои среднего класса и представители более низких социальных слоев водят своих животных на выставки собак и кошек и подвергают их тестам на исполнение команд хозяина. И только представители этих же классов клеят на задние стекла своих автомобилей наклейки с изображениями любимых пород собак или с предупреждениями другим автомобилистам о том, что в машине находится «выставочный» кот. Аристократы считают, что возить на выставки собак и котов вульгарно, а вот выставлять лошадей незазорно. Разумеется, во всем этом нет никакой логики.

Представители среднего слоя среднего класса и более низких слоев более склонны украшать своих питомцев цветными ошейниками, бантиками и прочей мишурой. Если на собаке ошейник с ее кличкой в кавычках, значит, ее хозяин почти наверняка в лучшем случае выходец из среднего слоя среднего класса. На собаках представителей верхушки среднего класса и высшего общества обычно надеты простые кожаные ошейники коричневого цвета. И только мужчины определенного типа из среды рабочего класса, не уверенные в надежности своего социального статуса, заводят крупных, устрашающе-агрессивного вида собак и надевают на них безобразные широкие черные ошейники, усеянные металлическими шипами.

Англичане, у которых есть домашние питомцы, вряд ли признают, что их животные служат индикатором их социального статуса или что их выбор типа или породы животного каким-то образом продиктован понятиями классовости. Они станут доказывать, что предпочитают лабрадоров, спрингер-спаниелей и т. д. за нрав, свойственный данным породам. Если вы хотите заставить их обнаружить тайное беспокойство относительно собственной классовой принадлежности или просто причинить неудобство, подвергните их такому же тесту, как с «мондео» и «мерседесами». Сделайте невинное лицо и скажите владельцу лабрадора: «Надо же, а мне казалось, что такой человек, как вы, отдает предпочтение овчаркам (пуделям, чихуа-хуа и т. д.)».

Если вы по натуре более добродушны и обходительны, запомните, что самый быстрый способ снискать доверие англичанина, к какому бы классу он ни принадлежал, — это обратить внимание на его домашнего питомца. Всегда хвалите питомцев англичан, и, обращаясь непосредственно к нашим животным (что вам следует делать по возможности чаще), не забывайте, что при этом вы адресуете свои слова «ребенку внутри нас». Если вы гостите в нашей стране и хотите подружиться с местными жителями, попытайтесь приобрести или позаимствовать собаку, которая будет исполнять при вас роль провожатого и служить вам ключом к общению.

«Помощники и посредники». Массовые и культурно-спортивные мероприятия

Если у вас нет собаки, значит, вам нужен другой ключ к общению. В этой связи я должна рассмотреть второй подход в отношении досуга, упомянутый в начале данной главы. Это — массовые культурно-спортивные мероприятия и развлечения: спорт, игры, посещение пабов, клубов и т. д. Все это непосредственно связано со вторым способом борьбы с нашей социальной неловкостью — методом «искусного использования «помощников и посредников».

Спорт и игры

Не случайно почти все виды спорта и игры, которые сегодня пользуются наибольшей популярностью во всем мире, зародились в Англии. В частности, именно здесь были придуманы футбол, бейсбол, регби. А для тех видов спорта, которые изобрели не мы (хоккей, конный спорт, поло, плавание гребля, бокс — и даже, о господи, лыжный спорт), англичане выработали правила. Я уже не говорю про менее спортивные забавы и развлечения — дартс, пул, бильярд, карты, криббидж[100] и кегли.

Не следует также забывать про охоту, стрельбу и рыболовство. Разумеется, не мы изобрели все это, но спорт и игры — неотъемлемая составляющая нашей культуры, и нельзя говорить об английской самобытности, не упоминая эти виды досуга.

Тестостерон

Ряд ученых, изучающих самобытность английской культуры, пытаются дать объяснение одержимости англичан играми. Многие из них ищут причины в истории. Джереми Паксман ставит вопрос следующим образом: является ли эта одержимость результатом «безопасности, процветания и наличия свободного времени» или она возникла потому, что «в Англии дуэли запретили раньше, чем во всей остальной Европе, в связи с чем возникла потребность в альтернативных состязаниях»? Хм, возможно. Паксман вплотную подошел к пониманию сути проблемы, сделав вывод, что персоналу привилегированных закрытых школ для мальчиков пришлось «придумывать виды физических нагрузок для одолеваемых гормонами учащихся». Но это то, что я назвала бы «кросскультурной универсалией». В любом обществе это — достаточно веский мотив для того, чтобы развивать спорт и популяризировать игры, и в принципе одна из причин, обусловивших их возникновение в каждом человеческом обществе. Нам всем приходится иметь дело с подростками и юношами, и мы управляемся с ними, пытаясь направить их потенциально разрушительную агрессию и прочие губительные наклонности в относительно безвредное русло: поощряем их к занятиям спортом и к играм.

Универсальный тестостероновый фактор сам по себе не объясняет, почему именно в Англии развивается столь много видов активного отдыха, хотя я бы предположила, что английские юноши, которым приходится не только усмирять собственные гормоны, но еще и бороться с социальной закомплексованностью, пожалуй, особенно остро нуждаются в таких «отводных каналах». Истинные причины любви англичан к играм, пожалуй, лучше всего можно объяснить на примерах, рассмотренных в моем исследовании.

Метод «помощников и посредников»

Значение игр в жизни англичан я начала понимать, когда изучала этикет общения в пабе. В беседах с туристами я выяснила, что иностранцы многие английские пабы воспринимают скорее как детские площадки, а не как питейные заведения для взрослых. Один американский турист, которого я интервьюировала, выразил недоумение по поводу количества и разнообразия игр в местном пабе: «Ты только посмотри! Здесь и дартс, и бильярд, четыре разновидности настольных игр, карточные игры, домино, еще какая-то штука: ящик и куча маленьких палочек… А ты еще говоришь, что в этом пабе есть футбольная и крикетная команды, проводятся конкурсы… По-твоему, это — бар? У нас это назвали бы детским садом!» К счастью для меня, этот преисполненный презрения турист насчитал лишь около десяти типичных игр, которыми развлекаются в пабе, и никогда не слышал о малоизвестных региональных эксцентричных забавах, таких как «тетка Салли»[101], метание резиновых сапожков (wellie-throwing), шаффлборд[102], метание кабачка (marrow-dangling)[103], метание угря (conger-cuddling)[104] и борьба пальцами ног (Wetton Toe Wrestling)[105].

Другой столь же озадаченный, но более учтивый гость страны сказал: «Вы, англичане, какие-то странные. Зачем играть во все эти глупые игры? Почему нельзя просто прийти в бар, чтобы выпить и поговорить, как это делают во всем мире?»

Несколько оправдательным тоном я объяснила в книге об этикете общения в пабах, что во всем остальном мире люди не столь социально закомплексованы и неспособны к общению, как англичане. Нам очень непросто завязать дружеский разговор с незнакомыми людьми или сблизиться с другими завсегдатаями паба. Нам нужна помощь. Нам нужны посредники. Нам нужен повод, чтобы вступить в социальный контакт. Нам нужны игрушки, спортивные и другие игры, чтобы общаться друг с другом.

Рычаги, задействованные в микромире паба, необходимы и в английском обществе в целом. Даже в большей степени. Если мы испытываем потребность в играх и спортивных состязаниях даже в особом социальном микроклимате паба, где давление обычных сдерживающих факторов несколько ослаблено, и вступать в разговор с незнакомыми людьми считается допустимым, значит, вне этой дружеской среды нам тем более не обойтись без таких «помощников и посредников».

Правило самообмана

Но спорт и игры не только служат «посредниками», с помощью которых мы завязываем и поддерживаем социальные контакты, они также определяют саму природу этих контактов. Это не «произвольное» общение, а общение, происходящее в рамках множества правил и установлений, ритуалов и этикетов — как официальных, так и неофициальных. Англичане способны вступать в социальное взаимодействие друг с другом, но нам требуются ясные и четкие директивы, в которых прописано, что делать и говорить и, главное, как это делать и говорить. Игры ритуализируют процессы социального взаимодействия, превнося в них структурность и упорядоченность. Фокусируясь на правилах игры и ритуалах, мы можем делать вид, что игра сама по себе — наши истинная цель, а осуществляющийся в ходе игры социальный контакт — это просто случайный побочный эффект.

На самом деле все наоборот: игра — средство, ведущее к цели, каковой является социальное взаимодействие и социальные контакты, которые в других культурах достигаются без излишней суеты, ухищрений и самообмана. Англичане — тоже люди. Мы такие же общественные животные, как остальное человечество, но нам приходится хитрить, чтобы вовлечься в процесс социального взаимодействия, убеждая себя в том, что мы просто играем в футбол, крикет, теннис, регби, дартс, бильярд, домино, карты, «Скраббл»[106], шарады и т. д.

Игровой этикет

У каждой из этих игр есть свои правила — не только установленные правила самой игры, но и целый комплекс столь же сложных неофициальных, неписаных правил, обуславливающих манеру поведения участников игры и регулирующих процесс социального взаимодействия между игроками и зрителями. Еще один хороший пример — игры в пабе. Поскольку мы от природы застенчивы и стесняемся навязывать свое общество другим людям, это значит, что даже в этом дружеском микроклимате мы чувствуем себя намного уютнее, если есть некие установленные «правила знакомства», которым мы должны следовать. Зная этикет и правильные формы обращения, мы не боимся проявить инициативу. Вряд ли мы рискнем приблизиться к незнакомому человеку, сидящему за столом с пинтой пива в одиночестве или в компании приятелей, — даже когда очень нуждаемся в обществе. Но если какая-то компания играет в пул, дартс или бильярд, у нас появляется хороший повод завязать знакомство. К тому же существует определенная схема знакомства, которая превращает данный процесс в менее болезненную процедуру.

Для игроков в пул и бильярд эта схема достаточно проста. Вы подходите к игроку и спрашиваете: «Игра на вылет?» («Is it winner stays on?»). Задавая этот традиционный вопрос, вы одновременно пытаетесь выяснить местные правила очередности, которые могут быть разными в различных регионах и даже в разных пабах, и выражаете свою готовность сыграть с победителем текущей партии. В ответ вам могут сказать: «Да, деньги на стол» («Yeah, coins down») или «Точно. Запись на доске» («That's right — name on the board»). Этот ответ означает, что ваше предложение принято, и вы также получили представление о принятой в данном пабе системе резервирования бильярдного стола: вы должны либо положить монеты на угол стола, либо мелом написать свое имя на специальной доске. В том и в другом случае ясно, что вы заплатите за игру, и таким образом исключается необходимость нарушать табу на разговор о деньгах, что вызвало бы неловкость у обеих сторон. Если вам в ответе сказали просто: «Да», — вы вправе уточнить: «Деньги на стол?» — или спросить: «Запись на доске?»

Осуществив процедуру знакомства в соответствии с правилами, вы теперь можете наблюдать за игрой, стоя в непосредственной близости к столу, и, пока ждете своей очереди, постепенно втянуться в общий шутливый разговор. Наиболее приемлемый способ завязать беседу — это задать очередной вопрос относительно местных правил. Обычно он формулируется в неопределенной форме, без использования личных местоимений. Например: «Два удара по черному шару?» («Is it two shots on the black?») или «Луза по заказу или любая?» («Is it stick pocket or any pocket?»). Как только вас приняли в число игроков, вы вправе комментировать игру. В принципе абсолютно безопасной и уместной считается только одна реплика, особенно среди игроков мужского пола. Это — восклицание «Shot!» («Здорово!»). Оно произносится, когда кто-то из игроков выполнил особенно удачный удар. Причем — возможно, для того, чтобы реплика не казалась куцей — это одно слово произносится протяжно, дабы слышались хотя бы два слога: «Sho-ot!» Другие игроки также могут поддразнивать друг друга относительно плохих ударов, но новичкам желательно воздержаться от уничижительных комментариев до тех пор, пока они не познакомятся с завсегдатаями паба поближе.

Различия между мужчинами и женщинами и «правило трех чувств»

Правила, регулирующие поведение участников и зрителей во время игр в пабе, а также во время многих спортивных состязаний и игр в иной обстановке, различны для мужчин и для женщин. Если говорить приблизительно, мужчинам — и игрокам, и зрителям — во время игры полагается сохранять выдержку, вести себя по-мужски. Нельзя прыгать или кричать от радости, восхищаясь собственным мастерством или успехом другого игрока. Например, при игре в дартс дозволительно выругаться, если ты сам допустил ошибку, или отпустить саркастическое замечание, если промах совершил твой соперник. Однако нельзя хлопать в ладоши, если ты выбил сорок очков, или покатываться со смеху, если вовсе не попал в мишень, — это «девчоночьи» эмоции.

Здесь действует традиционное «правило трех чувств». Англичанам-мужчинам дозволено демонстрировать три вида чувств: удивление — при условии, что оно передается криком или сквернословием; гнев — также выражается бранными восклицаниями; и восторг/торжество — проявляется в той же манере. Непосвященный человек вряд ли определит, какое из этих дозволенных трех чувств обуревает англичанина, но сами англичане-мужчины без труда улавливают нюансы. Женщинам — участницам игр и зрительницам — позволительно демонстрировать более широкий спектр эмоций и выражать их более разнообразно. В Англии это в порядке вещей: представители одного пола в определенных условиях должны вести себя более «по-английски», чем представители другого пола. В данном случае мужчины подвержены ограничениям в большей степени, чем женщины, но в других ситуациях — например, связанных с комплиментами, — неписаными правилами более строго ограничивается поведение женщин. Наверное, в результате одно уравновешивает другое, но, на мой взгляд, правила английской самобытности мужчинам дают меньше поблажек, чем женщинам.

Правило честной игры

Понятие справедливости, как мы видели, проходит красной нитью почти через все стороны жизни и культуры англичан, идея честной игры по-прежнему остается — несмотря на пророчества пессимистов — идеалом, за который мы упорно цепляемся, хоть нам и не всегда удается следовать заложенным в нем принципам.

На государственном и международном уровнях для англичан, равно как и всех прочих народов, спорт превратился в жестокий бизнес, где упор делается на победу и достижения отдельных великих «личностей» (хотя «личности» — это слишком громко сказано), а не на такие возвышенные категории, как командный дух и спортивное мастерство. До тех пор, пока не зазвучат обвинения в обмане, бесчестности, грубости или неспортивном поведении, после чего мы все кипим от негодования — или морщимся от стыда и смущения и говорим друг другу, что наша страна гибнет. И та, и другая реакции свидетельствуют о том, что мы по-прежнему придаем огромное значение спортивной этике, которая считается изобретением англичан.

В книге «Кто за Англию?» («Anyone for England?»), одном из множества издающихся в последнее время некрологов английской самобытности, Клайв Аслет оплакивает утрату всех этих благородных идеалов, заявляя, что даже крикет, «игра, являющаяся олицетворением спортивного идеала, по духу изменилась до неузнаваемости». В доказательство он ссылается на драку между Ианом Бодемом и Имраном Ханом, произошедшую в 1996 г. Но самый ужасный грех, по его мнению, — это то, что члены английской команды по крикету «одеваются совсем не так, как подобает джентльменам». Он возражает против бейсболок, футболок и шортов, в которых ходят небритые игроки в крикет в свободное от работы время. Аслет осуждает «неджентльменскую тактику» игроков национальной команды, хотя подтверждающих примеров не приводит. Более того, он «был шокирован, когда узнал от своих приятелей, увлекающихся крикетом», что эта «тактика» во всю применяется на уровне любительских соревнований по крикету. Игроки-любители тоже иногда выходят на поле в шлемах и устрашающей «боевой раскраске», которые мы видим на участниках международных матчей, и противоборствующие команды теперь уже не всегда встречают и провожают друг друга аплодисментами. А в 1996 г. команду Вудмэнкота (Гемпшир) исключили из национального чемпионата по крикету за «излишний профессионализм». Первые два из этих примеров упадничества мне вовсе не показались очень уж шокирующими, а третий, на мой взгляд, как раз указывает на то, что старые принципы дилетантизма и честной игры благополучно живут и здравствуют в любительском крикете.

Даже Аслет признает, что люди уже как минимум на протяжении столетия оплакивают «кончину» спортивной этики. В сущности, «некрологи» о ней стали появляться почти сразу же, как только викторианцы придумали джентльменский «спортивный идеал». Англичане имеют обыкновение высасывать из пальца «традиции» в духе времени, а потом почти незамедлительно начинают скорбеть по ним, будто эти умирающие «традиции» были неотъемлемой частью нашего культурного наследия.

Теперь самое время поговорить о футболе. И разумеется, о таком бедствии, как футбольное хулиганство. Те, кто жалуется по поводу того, что наша страна летит ко всем чертям, что мы превратились в нацию хамов, что спорт уже не тот, что прежде, и т. д., насилие в футбольной среде всегда приводят в качестве самого главного аргумента. Эти нытики, по общему признанию, составляют довольно значительную часть нашего населения, что, в сущности, просто говорит о нашей любви к стенанию и самобичеванию, а не на обоснованность наших жалоб.

Плакальщики и ворчуны упускают из виду главное: насилие в футболе — не новое явление. Знаете избитую шутку: «Я пошел посмотреть на драку, а там вдруг стали играть в футбол»? Именно так и зарождался футбол. Эта игра ассоциировалась с насилием с самого ее возникновения в Англии в XIII в. Средневековые футбольные матчи были, по сути, жестокими сражениями, которые вели между собой молодые мужчины из враждующих селений и городов. В них участвовали сотни «игроков»; их практиковали как возможность урегулировать старую вражду, личные ссоры и земельные споры. Некоторые формы «народного футбола» существовали и в других странах (Knappen — в Германии, calcio in costume — во Флоренции), но корни современного футбола нужно искать в жестоких средневековых английских ритуалах.

Более сдержанная, дисциплинированная форма этой игры, которую мы знаем сегодня, появилась как развлечение в викторианскую эпоху, но традиции насилия и соперничества сохранялись — главным образом среди болельщиков, на трибунах и городских улицах. В истории Англии есть два довольно коротких периода — между Первой и Второй мировыми войнами и примерно десятилетие сразу же после Второй мировой войны, — когда страна была относительно свободна от связанного с футболом насилия. С исторической точки зрения эти периоды — скорее исключение, чем правило. Поэтому, как ни жаль, я не могу согласиться с тем, что современное футбольное хулиганство есть доказательство падения нравов в спорте.

Как бы то ни было, я здесь рассматриваю не викторианский набор джентльменских принципов, а основополагающее понятие честной игры, которое не обязательно несовместимо с желанием победить, неприглядной одеждой, финансовой выгодой, коммерческим спонсорством — и, если уж на то пошло, жестокостью. Мой коллега Питер Марш (и не он один) доказал, что человеческая жестокость — в том числе хулиганство английских футбольных фанатов — это не случайная всеобщая драка, а регулируемое правилами действо, в котором понятие справедливости зачастую играет не последнюю роль. Насилие среди футбольных фанатов — не столь широко распространенное явление, и зачастую вовсе не насилие, как это принято считать. Оно выражается в скандировании агрессивных речевок и в оскорблениях, в запугиваниях и угрозах, иногда случаются потасовки между небольшими группами фанатов. Цель хулиганов — напугать болельщиков команды соперника, заставить их пуститься наутек и посмеяться над их трусостью, а не избить до полусмерти. Вот типичная песенка футбольных фанатов (слова скандируются на мелодию песни «Seasons in the Sun»), в которой кратко изложена цель футбольных хулиганов:

We had joy, wehadjun, we had Swindon on the run, But the joy didn't last, cos the bastards ran too fast! («Вот была потеха, «суиндоны» бежали, Только вот беда, мы их не догнали!»)

Я не защищаю футбольных хулиганов и не пытаюсь их обелить. Они крикливы, несносны, невоспитанны, многие придерживаются расистских взглядов. Хочу подчеркнуть только одно: у них есть свой кодекс поведения, и понятие «честная игра» является неотьемлемой частью этикета, в соответствии с которым они вступают в агрессивные и ожесточенные стычки.

Правило поддержки слабой стороны

В 1990 г. член парламента от партии тори Норман Теббит спровоцировал громкий скандал в стране и вызвал негодование общественности, заявив, что азиатские иммигранты не прошли так называемый крикетный тест: в матче по крикету между Англией и Индией или Пакистаном они болели за соперника Англии. Упреки Теббита были адресованы непосредственно иммигрантам из Азии и стран Карибского бассейна во втором поколении, которых он обвинил в «неблагонадежности»: те обязаны были демонстрировать свою преданность Великобритании, болея за английскую команду. «Люди, переселяющиеся в другую страну, должны быть готовы к тому, что им придется целиком и полностью посвятить себя этой стране», — заявил Теббит.

Этот так называемый крикетный критерий, который в народе больше известен как «критерий Теббита», — воплощение невежества, высокомерия и расизма. По мнению Теббита, азиатские иммигранты в Англии должны последовать вдохновляющему примеру, который подали мы, прибыв незваными гостями в их страны? И за кого он предлагает болеть английским переселенцам в Австралии, когда Англия играет с Австралией на их приемной родине? А что же шотландцы и валлийцы, живущие в Англии? Кого они должны поддерживать? Неужели он не знал, что шотландцы всегда из принципа, болеют за всякую страну, которая играет против Англии? Равно как и многие представители английской интеллигенции из числа циничных «болтливых классов», и которые всякое проявление патриотизма, особенно в том, что касается спорта, расценивают как наивность. Я уже не говорю про всех остальных англичан, которых смущает патриотический пыл, так что они чувствуют себя ужасно неловко, если их обязывают восхвалять Англию. Значит, нам всем тоже следует отказать в гражданстве?

Но даже если не принимать в расчет все вышесказанное, все равно «критерий Теббита» неэффективен в качестве критерия «английскости». Истинные в культурном отношении «англичане» — независимо от расовой принадлежности и страны происхождения — обязательно будут болеть за более слабого, это у них в крови. Разумеется, не я первая заметила эту черту: склонность англичан поддерживать слабых — один из тех национальных стереотипов, которые я вознамерилась всесторонне проанализировать в ходе своего исследования. Я видела множество примеров, но один мне особенно запомнился и помог по-настоящему понять всю глубину правила поддержки слабой стороны. Это был мужской финал теннисного турнира Большого шлема — Уимблдона-2002.

Очевидно, любители тенниса сочли, что для финала Уимблдона это весьма скучный матч, но я пришла на корт наблюдать не за игрой, а за зрителями, и то было поразительное зрелище. Играли Лейтон Хьюит, знаменитый теннисист из Австралии, который был «посеян» на турнире под высоким номером, и практически неизвестный в то время аргентинец Давид Налбандян, впервые выступавший на Уимблдоне. Как и ожидалось, австралийский чемпион одержал легкую победу, обыграв Налбандяна в трех сетах со счетом 6:1, 6:3, 6:2. В начале матча все английские зрители поддерживали Налбандяна. Они хлопали, свистели и кричали «Давай, Давид!» каждый раз, когда тот выигрывал очко или просто демонстрировал хороший удар (или как это еще называется в теннисе). В адрес Хьюита же раздавались редкие хлопки — из вежливости. Когда я стала спрашивать сидящих вокруг меня английских зрителей, почему они поддерживают аргентинца — учитывая, что Англия и Аргентина не испытывают большой любви друг к другу, и вообще мы еще не так давно воевали, — мне объяснили, что национальность не имеет значения, что Налбандян — слабая сторона, вряд ли победит, а значит, заслуживает нашей поддержки. Судя по всему, мой вопрос удивил зрителей, и несколько человек мне даже процитировали правило: «Всегда нужно болеть за слабого», «Вы обязаны поддерживать слабую сторону». Их тон говорил, что я, вообще-то, должна бы это знать, что это — основной закон природы.

Прекрасно, подумала я, замечательно, вот вам и еще одно «правило английской самобытности». Довольная собой, я продолжала наблюдение и уже начала скучать, подумывая о том, чтобы спуститься с трибуны и поискать где-нибудь мороженое, как вдруг произошло нечто странное. Хьюит особенно удачно выполнил какой-то прием (какой именно, не знаю, — я не разбираюсь в теннисе), и зрители вокруг меня принялись улюлюкать и хлопать ему, выражая свое восхищение. «Так-так, — изумилась я. — Минутку. Вы же болеете за Налбандяна, за слабого? Почему же вы хлопаете Хьюиту?» Объяснения, которые дали мне зрители, были довольно путаными, но их суть заключалась в следующем: Хьюит играем превосходно, и публика болеет за Налбандяна, потому что тот слабее, а это значит, что бедняга Хьюит, несмотря на свою блестящую игру, фактически не получает поддержки стадиона, что, в общем-то, несправедливо; зрителям стало жалко Хьюита, ведь против него весь стадион, и, чтобы восстановить равновесие, они стали его подбадривать. Иными словами, Хьюит-фаворит (Я правильно подобрала слово? Впрочем, неважно — вы знаете, что я имею в виду.) в одночасье превратился в жертву несправедливости, и, следовательно, он заслуживал поддержки.

Некоторое время, конечно. Выведенная из состояния самодовольства, я теперь была настороже, пристально наблюдая за поведением зрителей, поэтому, когда крики в поддержку Хьюита прекратились и стадион вновь начал болеть за Налбандяна, я незамедлительно принялась приставать с расспросами: «А теперь что произошло? Почему вы больше не болеете за Хьюита? Он стал хуже играть?» Как оказалось, вовсе нет: он играл даже еще лучше. И в этом-то было все дело. Хьюит уверенно шел к легкой победе. Налбандян сопротивлялся из последних сил; соперник разбивал его в пух и прах, не оставляя ему ни малейшего шанса, — поэтому, разумеется, справедливость требовала, чтобы публика всецело поддерживала его и лишь из вежливости вяло хлопала играющему на победу фавориту Хьюиту.

Итак, по логике английского правила «честной игры» всегда следует поддерживать слабую сторону. Однако нельзя все время поддерживать только слабого. Это несправедливо по отношению к фавориту, который превращается, так сказать, в почетную «жертву», и вы, чтобы восстановить справедливость, начинаете его подбадривать — по крайней мере, до тех пор, пока не станет ясно, что более слабый игрок явно проиграет, и тогда вы вновь начинаете болеть за него. Все очень просто. Если знать правила. Во всяком случае, на Уимблдоне это было относительно просто, поскольку ни у кого не возникало сомнений, кто из двух теннисистов слабее. Когда сразу не определить, кто из игроков фаворит, а кто — слабая сторона, могут возникнуть трудности: англичане приходят в смятение, не зная, какая из сторон больше заслуживает их поддержки. Еще хуже, если английский игрок (или команда) — фаворит, поскольку справедливость требует, чтобы мы хотя бы чуть-чуть подбадривали и уступающего противника.

Футбольные фанаты, самые патриотичные из спортивных зрителей, не особо задумываются о подобных проблемах справедливости, когда смотрят международные матчи или болеют за местную команду. Но даже они склонны поддерживать слабую сторону, если им все равно, за кого болеть, особенно в тех случаях, когда команда-фаворит слишком хвастает своими успехами или заранее уверена в исходе матча. Многие английские футбольные болельщики всю жизнь болеют за какую-нибудь безнадежно слабую, неинтересную третьесортную команду и никогда не изменяют ей, даже если команда играет совсем плохо. Существует неписаное правило, согласно которому вы в раннем возрасте выбираете любимую команду, раз и навсегда, и болеете за нее всю жизнь. Вы можете высоко ценить мастерство и талант игроков какой-то команды из премьер лиги, допустим, «Манчестер Юнайтед», вы даже можете восхищаться этой командой, но болеете вы только за «Суиндон», «Стокпорт» и т. д. — за команду, которую поддерживаете с детства. Вы не обязаны болеть за свою местную команду: многие молодые люди из всех областей страны болеют за «Манчестер Юнайтед», «Челси» или «Арсенал». Суть в том, что, раз выбрав какую-то команду, вы храните ей верность; вы не переходите из стана болельщиков «Манчестер Юнайтед» в стан фанатов «Арсенала» просто потому, что последний клуб играет лучше, или по любой иной причине.

Конный спорт — еще одна интереснейшая субкультура, которую я изучала три года и о которой написала книгу, — на самом деле в большей мере, чем футбол, имеет право называться нашим «национальным спортом». В данном случае критерий — не количество зрителей. Просто скачки привлекают внимание самых разных слоев населения. На скачках вы увидите даже еще больше ярких примеров того, как англичане соблюдают правила честной игры и поддержки слабой стороны. На скачках самобытность английской культуры предстает перед вами во всей своей полноте. На скачках вы увидите англичан в поведенческом эквиваленте полного национального костюма. Уникальный «социальный микроклимат» ипподрома, для которого характерно сочетание (относительной) раскованности и исключительной воспитанности, пробуждает в нас все самое лучшее.

На скачках, как я выяснила, также можно убедиться в том, что орды молодых мужчин, вопреки сложившемуся мнению, вполне способны собираться вместе, потреблять в больших количествах алкоголь и играть на тотализаторе, при этом не затевая драк и вообще не причиняя каких бы то ни было неприятностей. На скачках те же самые развязные юнцы, жестокость и вандализм которых стали притчей во языцех, те самые юнцы, которые устраивают погромы на стадионах и городских улицах, не только не проявляют эти безобразные качества, но даже извиняются, когда наталкиваются на людей (или — это чисто по-английски — когда кто-то наталкивается на них), и галантно открывают двери перед женщинами.

Клубы

Целый ряд обозревателей озадачивает одно явное несоответствие — между ярко выраженным индивидуальзмом англичан и нашей склонностью к формированию клубов и членству в них, между нашей манией уединения и «клубностью». Джереми Паксман отмечает, что у якобы замкнутых, индивидуалистичных, озабоченных частной жизнью англичан есть клубы почти по всем видам деятельности. «Существуют клубы рыболовов, футбольных фанатов, картежников, флористов, голубятников, кулинаров, велосипедистов, любителей наблюдать за птицами, и даже клубы отпускников.» Я не стану давать более полный список — это заняло бы полкниги. В Англии каждому виду досуга посвящен как минимум один журнал, и для каждого вида досуга созданы клубы с сетью региональных филиалов и подразделений, а порой и целые национальные общества. Обычно действуют два конкурирующих национальных общества, исповедующих прямо противоположные взгляды на данный вид деятельности, и эти общества только тем и занимаются, что препираются и склочничают друг с другом.

Ссылаясь на Токвиля[107], Паксман вопрошает, как «англичанам удается быть столь ярыми индивидуалистами и при этом постоянно создавать клубы и общества; как так может быть, что в одних и тех же людях столь сильно развито стремление к объединению и уединению?».

Судя по всему, он принимает прагматичное объяснение Токвиля, выдвигающего экономические причины: англичане всегда объединялись в союзы, чтобы общими усилиями добиться того, чего они не могли получить по одиночке. Паксман также подчеркивает, что членство в клубе — это дело личного выбора.

На мой взгляд, формирование клубов продиктовано скорее социальными потребностями, чем причинами практического или экономического характера. Англичане не имеют предрасположенности к произвольному, бесструктурному, спонтанному, уличному общению — у нас это плохо получается, мы чувствуем себя неловко. Мы предпочитаем организованный, упорядоченный стиль общения — в определенное время, в определенном месте по нашему выбору, там, где есть правила, о которых мы можем спорить, программа, протокол и еженедельный информационный бюллетень. Более того, как и в случае со спортом и играми, нам необходимо делать вид, что мы вступили в данный клуб или общество, чтобы участвовать в профильной деятельности этой организации (заниматься составлением букетов, разведением кроликов, участвовать в театральной самодеятельности, благотворительности и т. д.), а социальное взаимодействие — это не главное.

Опять самообман. Из-за того же, чем обусловлено появление у нас огромного количества видов спорта и игр, мы постоянно создаем клубы и общества. Нам нужны «посредники», которые помогали бы нам общаться друг с другом и бороться с нашей «социальной неловкостью». А еще нам нужна иллюзия: нам необходимо убеждать себя в том, что мы не просто общаемся, а чем-то занимаемся, собираемся вместе для достижения неких практических целей, что у нас есть некий общий интерес и мы объединяем ресурсы, чтобы сообща достигнуть того, чего мы не можем добиться поодиночке. Прагматическое объяснение Токвиля/Паксмана относительно нашего стремления объединяться в клубы, как нельзя лучше соответствуя природе англичан, точно описывает эту иллюзию (не называя ее иллюзией): что реальная цель членства в клубе — это социальное взаимодействие и социальная взаимосвязь, в которых мы остро нуждаемся, но не признаемся в этом даже самим себе.

Если вы истинный англичанин, то, вы, возможно, отвергнете мое объяснение. Мне самой оно не очень нравится. Мне хотелось бы думать, что я вступила, скажем, в Общество любителей арабских скакунов и посещаю собрания его Чилтернского регионального отделения потому, что у меня есть арабский жеребец, что меня интересует разведение и выездка арабских скакунов. Мне хотелось бы думать, что в годы учебы в университете я была членом множества левых политических группировок и ходила на бесчисленные демонстрации, участвовала в маршах и митингах Движения за ядерное разоружение в силу своих убеждений и принципов[108].

И, в общем-то, это вполне объективные причины. Я не говорю, что англичане умышленно с помощью всевозможных ухищрений вовлекают самих себя в процесс общения. Но если я хочу быть предельно честной сама с собой, значит, я должна признать, что мне нравится ощущение принадлежности к коллективу, нравится непринужденно общаться с людьми, с которыми меня связывает какой-нибудь общий интерес или цель. Это такая благодать в сравнении с тем ощущением неловкости, которое испытываешь, когда пытаешься завязать разговор с незнакомыми людьми в общественных местах или на встречах, куда все приходят с одной-единственной целью — чтобы собраться и быть общительными без помощи таких «посредников», как общие интересы, увлечения или политические взгляды.

Если вы член какого-либо английского клуба или общества, вы, возможно, обидитесь на меня за то, что я все валю в одну кучу, будто нет существенных различий между Обществом любителей арабских скакунов и Движением за ядерное разоружение или, скажем, между собраниями членов «Женского института» и клуба велосипедистов. Как ни жаль, но я вынуждена вас разочаровать: разница и в самом деле очень несущественная. Я состояла во многих английских клубах и обществах, в несколько других проникала «зайцем», когда проводила свое исследование, и могу с уверенностью сказать, что все эти организации фактически копируют одна другую. Собрания региональных или местных отделений Общества любителей арабских скакунов, Движения за ядерное разоружение, «Женского института» и Клуба мотоциклистов проходят по одному и тому же сценарию. Сначала, по обычаю англичан, неловкий обмен приветствиями, шутками и замечаниями о погоде. Чай, бутерброды и печенье (если повезет, то и другое), сплетни, жалобы на то, на се, шутки, понятные только посвященным. Затем кто-нибудь начинает покашливать, пытаясь открыть собрание без излишнего официоза. Согласно неписаным правилам, ведущий и выступающие обязаны придерживаться насмешливого тона, употребляя такие формализмы, как «повестка дня», «протокол» и председатель», чтобы их не заподозрили в излишней серьезности. Слушатели закатывают глаза, внимая чрезмерно длинной речи какого-нибудь зануды — а такой непременно есть в каждом клубе, — который воспринимает данное мероприятие и впрямь как нечто очень серьезное.

Обсуждение важных вопросов перемежается шутками, нелестными отзывами в адрес противника (или клуба-конкурента, отстаивающего те же интересы, — например, Клуб мотоциклистов ругает Британскую федерацию мотоциклистов); присутствующие пререкаются между собой, относительно несущественных деталей. От случая к случаю принимается какое-нибудь решение или резолюция или хотя бы достигается согласие по какому-либо вопросу, но утверждение основного решения откладывается до следующего собрания. Потом опять чай, шутки, сплетни, жалобы — особенно жалобы (попробуйте найти в Англии такой клуб или общество, члены которого не считали бы себе недопонятыми или обиженными) — и, наконец, традиционное английское продолжительное прощание. Посетив одно собрание какого-нибудь английского клуба или общества, вы получите представление обо всех подобных мероприятиях. Даже собрание анархистов, на котором я однажды присутствовала, проводилось по аналогичному сценарию, хотя оно было организовано гораздо лучше, чем собрание других ассоциаций, и на демонстрации, состоявшейся на следующий день, все члены этой организации были одеты в черное, скандировали в унисон и шагали в ногу.

Пабы

Вы, вероятно, уже догадались, что я считаю пабы важнейшей составляющей английской культуры. Из всех «социальных посредников», помогающих англичанам общаться и поддерживать взаимоотношения, пабы пользуются наибольшей популярностью. В Англии примерно 50 000 пабов, которые регулярно посещают три четверти взрослого населения страны. Многие из них — завсегдатаи, для которых местный паб — почти второй дом. Наша всеобщая любовь к пабам не слабеет: около трети взрослого населения — завсегдатаи, посещающие паб как минимум раз в неделю, но среди молодежи этот показатель достигает 64%.

Я говорю о пабах так, будто они все одинаковы. Однако сегодня существует немыслимое количество разных типов пабов: студенческие, молодежные, тематические, семейные, гастрономические, спортивные, киберпабы, а также целый ряд других разновидностей питейных заведений — таких, как кафе-бары и винные бары. Разумеется, все эти новинки вызвали ворчание, жалобы, мрачные прогнозы и предостережения. Пабы теперь не те, что раньше. Одни только модные бары, настоящего традиционного паба днем с огнем не найдешь. Страна гибнет, разваливается. Конец света в сравнении с этим ничто.

Обычное ностальгическое нытье. Обычные преждевременные некрологи. (В буквальном смысле этого слова: лет двадцать назад была опубликована книга под названием «Гибель английских пабов» [«The Death of the English Pub»]. Интересно, что теперь чувствует ее автор, каждый раз проходя мимо пабов «RoseCrown» [«Роза и корона»] или «Red Lion» [«Красный лев»] и видя, как народ там благополучно пьет и играет в дартс?) По большей части это поспешное оплакивание — всего лишь проявление типичного английского пессимизма, а в остальном — результат синдрома, сходного с «этнографическим камуфляжем»: пессимисты настолько ослеплены поверхностными отличиями между новыми и традиционными типами пабов, что не видят лежащих в их основе незыблемых подобий — традиций и правил поведения, которые и делают паб пабом. Даже если ослики Иа-Иа правы, новые пабы, против которых они выступают, составляют незначительное меньшинство, а остальные десятки тысяч — это все традиционные «местные» пабы.

Это правда, что многие деревенские пабы едва сводят концы с концами, и некоторые заведения в очень маленьких селениях даже закрылись, а жаль, ведь деревня без паба — это не деревня. Каждый раз в таких случаях местные газеты разражаются воплями протеста, помещая на своих страницах фотографию, на которой изображена группа угрюмых селян с рукописным плакатом в руках: «Спасите наш паб». Их паб мог бы оставаться на плаву, если б они приходили туда пить и есть, оставляя там много денег, но селяне, по-видимому, не улавливают этой взаимосвязи. У нас та же проблема и с вымиранием сельских магазинчиков: все за то, чтобы в их селении был свой магазин, но почему-то никто не хочет покупать в нем товары. Типичное английское лицемерие.

Но английский паб — как институт, как микрообщество — по-прежнему благополучно живет и здравствует. И его жизнь по-прежнему регулируется все тем же незыблемым комплексом негласных правил. Большинство из них я уже рассмотрела в главе, посвященной общению в пабе. Паб — институт, призванный поощрять общительность, поэтому не удивительно, что большинство его правил связаны с языком жестикуляцией и мимикой. Некоторые правила были проанализированы в разделах об играх, но остается еще несколько, довольно значимых, таких, как правила, регулирующие употребление алкоголя. Я имею в виду не официальные законы о торговле спиртными напитками, а гораздо более-важные нормы употребления напитков в социальной среде.

Правила употребления напитков

Многое можно узнать о культуре того или иного народа, изучая правила употребления напитков. А правила в отношении употребления алкоголя есть в каждой культуре: нет такого понятия, как произвольное питие. В каждой культуре, где употребляют алкоголь, питие — это регулируемая правилами деятельность, осуществляющаяся в рамках предписаний и норм, определяющих, кто и сколько может пить, что пить, когда, где, с кем, каким образом и с какими последствиями. Впрочем, это вполне естественно. Я уже указывала, что одна из отличительных черт Homo sapiens — это наша страсть к упорядоченности, стремление окружить даже такие насущные виды деятельности, как принятие пищи и совокупление — множеством сложных правил и ритуалов. Но особые неписаные правила и нормы, регулирующие процесс употребления алкоголя в разных культурах, даже еще в большей мере, чем в случае с питанием и сексом, отражают характерные ценности, убеждения и взгляды народов тех культур. Антрополог Дуайт Хит выразился более красноречиво, написав, что «равно как питие и результаты этого процесса тесно связаны с аспектами культуры, так и многие другие аспекты культуры находят отражение в акте пития». Таким образом, если мы хотим понять самобытность английской культуры, нам следует подробно проанализировать особенности употребления спиртных напитков в Англии.

Угощение по очереди

Угощение по очереди — английская форма универсального обычая, коим является употребление напитков в компании или взаимное угощение напитками. Во всех культурах употребление алкоголя — это акт общественный, и ритуальный порядок осуществления этого акта призван способствовать дружескому общению. Разумеется, угощать напитками свойственно не только англичанам. Но английский ритуал отличает одна особенность, которая зачастую озадачивает и даже пугает иностранцев. Суть ее заключается в том, что английские завсегдатаи пабов придают огромное, почти культовое значение данному обычаю. Соблюдение правил взаимного угощения — это не просто признак воспитанности, это — священный долг. Отказавшись угостить своих приятелей в свою очередь, вы не просто нарушите этикет — вы совершите святотатство.

По мнению иностранцев, с которыми я беседовала, когда собирала материал для книги по этикету общения в пабах, это крайность. Почему, спрашивали они, взаимное угощение напитками столь важно для завсегдатаев английских пабов? В книге о пабах я написала, что мы придаем столь большое значение ритуалу угощения по очереди, потому что это предотвращает кровопролитие. Сообразив, что мои слова могут воспринять как еще большую крайность — по крайней мере, не коллеги, — я дала более пространное объяснение. Обычай взаимного угощения напитками всегда был самым эффективным средством предупреждения агрессии между группами людей (семьями, кланами, племенами, народами) и индивидами. Для англичан, особенно для мужчин, эта система сохранения мира насущно необходима, потому что процесс общения для нас всегда стресс, и англичане-мужчины в состоянии дискомфорта зачастую становятся агрессивными. Общение мужчин в пабах, как мы видели, зачастую принимает характер жарких споров, поэтому необходим нейтрализатор, некое средство, противоядие, которое стало бы гарантией того, что спор не воспринимается слишком серьезно, а словесная перепалка не выльется в физическое насилие. Угощение «противника» напитком — это символическое рукопожатие, свидетельствующее о том, что вы по-прежнему приятели. Одна весьма проницательная хозяйка паба сказала мне: «Если бы мужчины не угощали друг друга напитками, они давно вцепились бы друг другу в горло. Они могут кричать и сквернословить, но, пока они угощают друг друга, я могу быть уверена, что в моем заведении драки не будет». Я сама лично была свидетелем многих шумных перепалок с бранью и сквернословием, которые заканчивались вполне миролюбивой фразой: «Ладно, теперь твоя очередь платить!»; или «Черт, опять я угощаю, да?»; или «Хватит болтать, давай заказывай пиво».

Помимо того что обычай угощения по очереди предотвращает драки и кровопролитие, этот ритуал важен еще и потому, что англичанам-мужчинам он служит заменителем выражения чувств. Рядовой англичанин страшится близких отношений, но он — человек, поэтому он испытывает потребность в теплом дружеском общении с другими людьми, особенно с мужчинами. Это значит, что он должен найти способ сказать другим мужчинам: «Вы мне симпатичны», — не произнося, разумеется, вслух ничего столь неподобающе сентиментального. К счастью, такие положительные чувства можно выразить, не теряя мужского достоинства, — путем взаимного угощения напитками.

Как указывалось, мы придаем огромное значение обычаю угощения по очереди, и это еще одно свидетельство приверженности традициям справедливости — угощение по очереди, как и соблюдение очереди, подразумевает строгий порядок очередности. Однако, как и в случае с любым другим аспектом английского этикета, неписаные правила угощения по очереди очень сложные, запутанные, с множеством оговорок и исключений. А «справедливость» — понятие весьма неопределенное, и здесь речь идет не только о приблизительно равных тратах на напитки.

Правила угощения по очереди следующие.

• В любой компании из двух и более человек кто-то должен купить напитки для всей группы. Это не альтруистический жест: ожидается, что каждый из членов группы в свою очередь угостит напитками всю компанию. После того как каждый из членов группы по разу заплатил за всю компанию, вновь наступает очередь платить за напитки того, кто угощал первым.

• Тот, кто угощает, выступает и в роли официанта, если только компания не пьет у стойки бара. «Угостить напитками» — это значит не только заплатить за напитки, но также подойти к бару, сделать заказ и принести напитки к столику. Если бокалов много, кто-нибудь из членов компании вызывается помочь угощающему, но это не обязательно, и порой угощающий один ходит к стойке бара несколько раз. Обслуживание столь же важно, как и затраты: это — часть «угощения».

• В ритуале угощения по очереди понятие справедливости имеет своеобразную трактовку. Случается, что один человек может заплатить за всех дважды в течение одних «посиделок», а все остальные члены компании только по разу. За несколько «посиделок» обычно достигается приблизительное равенство, но проявлять излишнюю озабоченность по этому поводу считается дурным тоном.

• В принципе, малейший признак скупости, расчетливости или нежелания участвовать в данном ритуале вызывает суровое осуждение. Англичанин сильно обидится, если ему намекнуть, что он «не угостил в свою очередь». Поэтому всегда желательно одним из первых сказать: «Теперь угощаю я». Лучше не дожидаться того момента, когда вы окажетесь последним в компании, кто еще не угощал своих приятелей.

• Как ни странно, я выяснила, что в среднем «инициаторы» (те, кто регулярно угощает первым) тратят не больше денег, чем «ожидающие своей очереди» (те, кто не вызывается угощать почти до конца «посиделок»). В сущности, «инициаторы» никогда не остаются на мели и зачастую тратят меньше, чем те, кто выжидает, потому что благодаря своей щедрости они пользуются популярностью среди завсегдатаев паба, и те в свою очередь тоже стараются быть к ним щедры.

• Желая угостить своих приятелей, не следует ждать, когда они опустошат свои бокалы. Свое предложение «Я угощаю» нужно озвучить, когда бокалы пусты примерно на три четверти. Речь идет не о том, чтобы доказать свою щедрость. Просто, согласно правилу, нужно следить, чтобы алкоголь не кончался: никто не должен сидеть без напитка даже несколько минут.

• От случая к случаю допустимо отказаться от напитка в процессе угощения по кругу, но вы не должны заострять на этом внимание, выдавая свою умеренность за добродетель. Тем не менее, отказ не освобождает вас от обязанности угостить своих приятелей, когда подойдет ваша очередь: даже если вы пьете меньше, чем остальные, вы все равно обязаны в свою очередь заказать напитки для всех. При этом нельзя отказываться от напитка, предлагаемого в качестве миролюбивого жеста или как знак личной дружеской симпатии.

Нарушение священного ритуала угощения по очереди непростительно, но существуют несколько исключений из правил, связанных с количеством участников пьющей компании и составом ее членов.

ИСКЛЮЧЕНИЕ, СВЯЗАННОЕ С ЧИСЛЕННОСТЬЮ КОМПАНИИ.

Если компания слишком многочисленная, то затраты на угощение могут быть непомерны большими. Однако обычно это не считается веским основанием для того, чтобы вообще отказаться от ритуала угощения по очереди. Ситуация, как правило, разрешается следующим образом: большая группа дробится на маленькие подгруппы (это происходит само собой: никто не предлагает разбиться на подгруппы и не организует деление), и в каждой подгруппе уже обычным способом осуществляется ритуал угощения по кругу. В качестве альтернативы, в поддержку принципа угощения, члены небольших групп скидываются — каждый кладет относительно скромную сумму денег в «общий котел», и потом на эти общие деньги покупаются напитки для всей компании. Только в самом крайнем случае, например, когда собираются студенты или люди с очень низкими доходами, члены большой компании договариваются, что каждый платит за свой напиток.

ИСКЛЮЧЕНИЕ ДЛЯ ПАР.

В некоторых социальных группах при исполнении ритуала угощения по очереди женско-мужские пары считаются за одного человека: от пары только мужчина покупает напитки для всей компании. Среди молодежи это редко практикуется, если только молодые люди по какому-то особому случаю умышленно не копируют старомодные изысканные манеры. При обычных обстоятельствах данная практика имеет хождение в компаниях мужчин старше сорока лет. Некоторые англичане-мужчины старшего возраста вообще считают неправильным, чтобы женщины покупали им напитки, и требуют, чтобы исключение для пар распространялось на всех женщин в компании, независимо от того, сопровождает их мужчина или нет. Эти старомодные мужчины старшего возраста, сидя в пабе только вдвоем с женщиной, непременно настоят на том, чтобы платить за все напитки, а молодые мужчины обычно ждут, что их спутница будет соблюдать ритуал угощения по очереди.

ИСКЛЮЧЕНИЕ ДЛЯ ЖЕНЩИН.

В отличие от мужчин, женщины обычно в значительно меньшей степени почитают правила угощения по очереди. В смешанных компаниях женщины подыгрывают, потакают мужчинам, соблюдая предписанный этикет, но в чисто женских компаниях можно наблюдать самые разные необычные варианты, а порой и полнейшее игнорирование правил угощения по очереди. Да, женщины тоже покупают друг другу напитки, но ритуал угощения по очереди для них не имеет большого значения и вообще приверженность мужчин ритуалу взаимного угощения их раздражает.

Это связано главным образом с тем, что англичанки в меньшей мере, чем мужчины, испытывают потребность в «рукопожатии» путем взаимного угощения напитками. Споры — не основная форма их общения, поэтому они не нуждаются в миролюбивых жестах и вполне способны выразить свои симпатии друг к другу и достичь близости другими средствами — путем обмена комплиментами, сплетнями и посредством взаимной откровенности. Да, англичанки не столь легко идут на откровенность, как представительницы других, менее закомплексованных культур, и за первые пять минут встречи они не выложат тебе все про свой развод, операцию по удалению матки и рекомендации врача. Но едва англичанки подружатся с кем-то, такие разговоры между ними становятся вполне нормальным явлением. Зато англичане-мужчины столь явной откровенности никогда не допускают, даже в беседах с самыми близкими друзьями.

Некоторым англичанам-мужчинам даже трудно заставить себя произнести слово «friend» («друг»); по их мнению, оно чересчур сентиментальное. Вместо «friend» они употребляют «mate» («приятель, товарищ»). Вы можете быть с кем-то в приятельских отношениях и при этом совершенно ничего не знать о личной жизни этого человека, не говоря уже про его чувства, надежды и страхи, — за исключением чувств, надежд и страхов, связанных с выступлением его любимой футбольной команды или с его автомобилем. Слова и выражения «mate» («товарищ, приятель»), «good mate» («хороший, добрый приятель, товарищ») и «best mate» («лучший друг») якобы передают разную степень близости, но даже ваш лучший друг может ничего не знать о ваших семейных проблемах — или знать только то, что можно сообщить в шутливой манере, с притворным недовольством, на что ваш приятель ответит: «Женщины! Ха! Что с них взять!» Вы, разумеется, готовы жизнью рисковать ради него, и он ради вас тоже. Ваш «лучший друг» прекрасно знает, какую фору вам дать при игре в гольф, но понятия не имеет, как зовут ваших детей. Тем не менее вы испытываете друг к другу глубокую привязанность. Зачем же без необходимости смущать друг друга, говоря об этом вслух? И вообще теперь твоя очередь угощать, приятель.

Скажи, что ты пьешь, и я скажу, кто ты

Здесь мы рассмотрим еще одну важную «человеческую универсалию». Во всех культурах, где в продаже имеется более одного вида алкогольных напитков, напитки классифицируют по их социальному значению, и эта классификация помогает дать характеристику социального мира. Не бывает «социально нейтральных» алкогольных напитков. В Англии дело обстоит так же, как и везде. «Что ты пьешь?» — вопрос с социальным подтекстом, и мы судим о человеке по его ответу. Выбор напитка редко обусловлен исключительно личным вкусом.

Напитки выполняют несколько символических функций, в том числе служат индикаторами социального статуса и половой принадлежности. Это две наиболее важные символические функции алкогольных напитков в Англии: ваш выбор напитка (по крайней мере, в обществе) обусловлен главным образом вашей половой принадлежностью и принадлежностью к социальному классу; в том и другом случае возможны варианты в зависимости от возраста. Правила следующие.

• Женщины из среды рабочего класса и низов среднего класса пьют самые разные напитки. Почти все, что социально приемлемо, — коктейли, сладкие и сливочные ликеры, все виды безалкогольных напитков, пиво и так называемые сконструированные напитки (предварительно смешанные напитки в бутылках). Есть только одно ограничение: размер бокала, из которого женщины из низов общества могут пить пиво. В среде рабочего класса и нижних слоев среднего класса считается, что пинта — неженский бокал, не подобающий леди, поэтому большинство женщин этой социальной группы заказывают пиво в бокалах емкостью полпинты. Пинта пива сразу поставит вас в разряд мужеподобных женщин (ladette), имитирующих грубые, хамские замашки много пьющих мужчин. Некоторым женщинам нравится такой образ, но их меньшинство.

• Следующими, по шкале свободного выбора напитков, идут представительницы среднего слоя и верхушки среднего класса. Однако их выбор более ограничен: сладкие до тошноты напитки, ликеры со сливками и коктейли расцениваются как вульгарность — заказав Бейлис» или «Бейбишам»[109], вы, вне всякого сомнения, навлечете на себя косые взгляды, — но им дозволено пить почти любое вино, крепкие спиртные напитки, херес, безалкогольные напитки, сидр и пиво.

Женщины этой социальной категории, особенно студентки, также предпочитают пить пиво из бокалов емкостью в пинту. Я даже заметила, что студентки из верхушки среднего класса считают своим долгом дать объяснение, если они вместо пинты заказали «девчачью» порцию — полпинты.

• Мужчины из верхушки и среднего слоя среднего класса гораздо более ограничены в выборе, чем женщины той же социальной категории. Они вправе пить только пиво, крепкие спиртные напитки (в том числе разбавленные), вино (должно быть сухое, не сладкое) и безалкогольные напитки. Мужчина, потягивающий что-то сладкое или со сливками, может быть заподозрен в женоподобности, а коктейли допустимы только на коктейлях или в коктейль барах — в пабах и обычных барах коктейли не заказывают.

Мужчины из среды рабочего класса фактически вообще не имеют выбора. Они могут пить только пиво или крепкий алкоголь, все остальное — напитки «для женщин». Рабочие старшего возраста не приемлют даже смешанные напитки: на джин с тоником в некоторых кругах еще смотрят сквозь пальцы, но экзотические комбинации одобрения не получают. У молодых рабочих свободы больше: например, они могут пить водку с кока-колой, равно как и последние новинки и готовые смеси в бутылках, при условии, что в этих напитках высоко содержание алкоголя.

Состояние опьянения и метод «шумного, агрессивного и оскорбительного поведения»

В разных странах люди в состоянии алкогольного опьянения ведут себя по-разному. В некоторых обществах (в Великобритании, США, Австралии и некоторых областях Скандинавии) употребление алкоголя ассоциируется с агрессией, насилием и антиобщественным поведением, в других (в южных странах) пьющие ведут себя вполне мирно. Эти различия нельзя объяснить разным уровнем потребления алкоголя или генетическими факторами — они непосредственно связаны с тем, что в каждой культуре свое понятие об алкоголе, о том, как он должен воздействовать на человека, и свои социальные нормы относительно поведения в состоянии опьянения.

Этот основополагающий факт неоднократно доказан, как в процессе широкомасштабного исследования, охватывающего множество разных стран, так и в ходе серьезных научных экспериментов (дважды слепое испытание, плацебо[110] и т. д.).

Проще говоря, опыты показывают, что люди, думающие, будто они пьют алкоголь, ведут себя в соответствии с присущими их культуре представлениями о психофизиологическом воздействии алкоголя. Англичане считают, что алкоголь растормаживает, пробуждает в людях склонность к флирту или агрессии, поэтому, когда им дают якобы спиртные напитки — а на самом деле безалкогольные плацебо, — они расслабляются: начинают флиртовать, а мужчины (особенно молодые) зачастую становятся агрессивными.

В связи с этим я должна рассмотреть третий способ борьбы англичан с их хронической неизлечимой «социальной неловкостью» — метод «шумного, агрессивного и оскорбительного поведения». Разумеется, не я первая обнаружила эту темную неприглядную сторону английского характера. На протяжении веков все, кто посещал нашу страну, отмечали эту черту, и, благодаря нашему пристрастию к самобичеванию, недели не проходит без того, чтобы о ней не упоминалось в национальных газетах. Хулиганство футбольных фанатов, неистовство на дорогах, хамство, скандальные соседи, пьяные драки, правонарушения, беспорядки и откровенное бесстыдство — эти напасти неизменно объясняют либо «упадком нравственности», вызванным некими неопределенными, неясными причинами, либо воздействием алкоголя, либо связывают с обоими факторами. Ни одно из этих объяснений неправомочно. Достаточно одного поверхностного, беглого взгляда на социальную историю, и сразу становится очевидным, что наши нынешние вспышки непристойного поведения в пьяном угаре — это отнюдь не веяние нового времени, и незачем проводить опыты с плацебо, чтобы убедиться, что многие другие народы, употребляя алкоголь в гораздо больших количествах, не превращаются при этом в грубиянов и дикарей.

Конечно, виной тому отчасти наши представления о психофизическом воздействии алкоголя, которые действуют как самосбывающееся пророчество. Если вы твердо убеждены, что алкоголь пробудит в вас агрессивность, значит, так оно и будет. Но тогда возникает вопрос, почему мы придерживаемся столь странного убеждения. Не только англичане считают алкоголь опасным растормаживающим средством. Подобное восприятие свойственно целому ряду других культур, известных антропологам и другим социологам, которых интересуют «амбивалентные», «сухие», «нордические» или «трезвые» культуры — культуры, которым в моральном плане присуще двойственное отношение к алкоголю, отношение любви — ненависти, отношение к алкоголю как к запретному плоду, что обычно является результатом деятельности движений за трезвый образ жизни на протяжении всей истории той или иной страны. Этим обществам противостоят «интегрированные», «мокрые», «средиземноморские» или «нетрезвые» культуры, для которых алкоголь — естественный, неотъемлемый, законный, нравственно нейтральный элемент повседневной жизни; обычно это культуры, которые, по счастью, не удостоились пристального внимания активистов движений трезвенников. «Интегрированные» пьющие культуры обычно отличает гораздо более высокий уровень потребления алкоголя на душу населения, но при этом у них очень мало связанных с алкоголем социальных и психических проблем, которыми поражены «амбивалентные» культуры.

Для меня, моих коллег, занимающихся, как и я, исследованием кросс-культурных социологических реалий, и других непредубежденных «алкогологов» это абсолютно очевидные, ничем не примечательные факты, и мы все, разумеется, ужасно устали повторять их бесконечно, особенно перед английской аудиторией, которая не способна либо не желает признавать их действительность. Большую часть своей профессиональной жизни я посвятила исследованиям, в той или степени связанных с алкоголем; я и мои коллеги уже более десяти лет представляем на суд общественности одни и те же неопровержимые доказательства, полученные опытным путем и в процессе кросс-культурного анализа, но каждый раз правительственные учреждения, полиция, обеспокоенные пивовары и другие заинтересованные органы нашу компетентность ставят под сомнение.

Все всегда выражают неописуемое изумление — «В самом деле? Неужели есть страны, где люди не верят, что алкоголь вызывает насилие? Невероятно!» — и вежливо дают понять, что нет такой силы, которая разубедила бы их в пагубности демонического зелья. Это все равно, что научно объяснять причины выпадения осадков и отсутствия таковых живущему вдали от цивилизации племени, верящему только в волшебство знахарей и колдунов. Да, да, говорят они, и все же дождя нет потому, что мы разгневали наших предков: шаман не исполнил танец, вызывающий дождь, или не принес в жертву козла в положенное время, или кто-то из необрезанных юнцов прикоснулся к священным черепам. Это всем известно. Как известно всем и то, что люди, употребляющие алкоголь, теряют контроль над собой и пытаются снести друг другу голову.

Или, вернее, по мнению обеспокоенных участников конференции «Алкоголь и общественный беспорядок», алкоголь провоцирует на это других. А сами они невосприимчивы к алкоголю: они могут расслабиться немного на корпоративной рождественской вечеринке, или распить с друзьями несколько бутылок «Каберне Совиньон», или выпить джин с тоником в пабе и т. д., но при этом никому слова дурного не скажут и уж, конечно же, не пустят в ход кулаки. А особенно сильно алкоголь действует на рабочий класс, ох уж и буйные они становятся, когда напьются. Вот это, пожалуй, и впрямь чудо — волшебство сильнее вызывания дождя. Мы придерживаемся этих странных убеждений, потому что, как и всякие невразумительные религиозные догматы, они помогают нам объяснять необъяснимое — и в данном случае уклоняться от решения основополагающей проблемы. Сваливая все свои беды на алкоголь, мы обходим стороной весьма неприятный для нас вопрос: почему англичане, учтивостью, сдержанностью и деликатностью которых восхищаются во всем мире, также на весь мир известны такими своими качествами, как бестактность, хамство и жестокость?

На мой взгляд, наша учтивая сдержанность и оскорбительная агрессивность — это две стороны одной и той же монеты. Если говорить точнее, и то и другое — симптомы одной и той же «социальной неловкости». Мы страдаем врожденным расстройством функций общительности, комплексом скованности, из-за чего нам трудно выражать свои чувства и общаться в непринужденной дружеской манере — в отличие от большинства других народов, у которых это получается легко и естественно. Почему мы такие, почему поражены этой «болезнью»? Это — загадка, которую я, может быть, разрешу к концу книги, а может, и нет. Однако, чтобы диагностировать заболевание или расстройство, необязательно знать его причину. В случае с психологическими расстройствами, как это, и на индивидуальном уровне, и на общенациональном причину зачастую невозможно определить. Но это не мешает нам поставить диагноз: сказать, что больной страдает аутизмом, агорафобией и т. д. В общем-то, это произвольные примеры, но, если подумать, у «социальной неловкости» англичан отчасти те же симптомы, что характеризуют аутизм и агорафобию. Но давайте будем милосердными и политически корректными и просто скажем, что мы «испытываем трудности в плане социального общения».

Симптомы английской «социальной неловкости», какое бы определение мы ей ни дали, выражаются в противоположных крайностях: испытывая дискомфорт или неловкость в различных ситуациях, связанных с общением (а так бывает почти всегда), мы либо становимся излишне учтивыми, обходительными, чопорными или замыкаемся в себе, либо превращаемся в склонных к крику, буйных, агрессивных, вспыльчивых, невыносимых монстров. Мы не знаем промежуточного состояния, не знаем «золотой середины». Обе крайности регулярно демонстрируют англичане всех социальных классов, независимо от того, отведали они демонического зелья или нет.

Правда, самые крайние формы «шумного и предосудительного» поведения мы демонстрируем, например, вечерами по пятницам и субботам в центральных районах городов, по праздникам или находясь на отдыхе дома или за границей. В это время можно видеть, как толпы молодежи собираются в пабах, барах и ночных клубах и напиваются. Состояние опьянения — не случайный побочный результат вечернего развлечения, это — главная цель. Молодые гуляки и отдыхающие (юноши и девушки) умышленно ставят перед собой цель напиться допьяна, и им почти всегда это удается (не забывайте, мы — англичане и способны опьянеть даже в результате употребления безалкогольных плацебо). Чтобы доказать своим приятелям, что они достигли социально желаемой степени опьянения, они начинают выкидывать номера, демонстрируя вопиюще оскорбительную раскованность. Репертуар приемлемых «выходок» на самом деле достаточно ограничен, и сами эти «выходки» не настолько уж вопиющи — относительно сдержанный ор с бранью, иногда нечто более вызывающее, как, например, выставление на всеобщее обозрение собственного голого зада (весьма популярная забава среди молодых англичан мужского пола) и гораздо реже драки.

Очень незначительное меньшинство не представляет себе субботнюю вечернюю пирушку без потасовки. Однако это почти всегда регулируемое правилами предсказуемое действо, фактически происходящее по заданному сценарию — пьяные юнцы рисуются, задирают друг друга, от случая к случаю неуклюже пуская в ход кулаки. Подобные инциденты зачастую разгораются буквально от одного взгляда. Завязать драку с подвыпившим юным англичанином — дело поразительно простое. Достаточно лишь посмотреть на него, задержать ненадолго взгляд (хотя бы на секунду, не дольше — англичане не любят встречаться взглядами) и потом сказать: «Чего пялишься?» Почти наверняка ответом будет тот же самый вопрос: «А ты чего пялишься?» — прямо как обмен традиционным английским приветствием «How do you do?». Наше вызывающее поведение, как и нашу учтивость, отличают неуклюжесть, неэлегантность и отсутствие логики.

Одежда

Прежде чем приступить к рассмотрению правил, касающихся манеры одеваться в Англии, нам необходимо внести уточнения относительно нескольких кросс-культурных универсалий. Помимо своего прямого назначения — согревать в условиях холодного климата и защищать от атмосферных воздействий, одежда во всех культурах выполняет три функции: она является указателем половых различий, статуса человека и принадлежности его к той или иной категории общества. Отличия по половому признаку обычно сразу бросаются в глаза: даже в таком обществе, где все носят на первый взгляд одинаковую одежду и украшения, в нарядах мужчин и женщин всегда есть небольшие различия, которые зачастую специально подчеркиваются, чтобы представители одного пола выглядели привлекательнее в глазах другого. Под «статусом» я подразумеваю социальный статус или общественное положение в более широком смысле; в эту же категорию я включаю возрастные отличия. Под понятием «принадлежность к той или иной категории общества» я имею в виду принадлежность ко всем другим группам населения, таким как племена, кланы, субкультуры, социальным группы или группы, исповедующие какой-то определенный образ жизни.

Мне очень жаль, если я обидела кого-то из редакторов журналов мод или их читателей, искренне полагающих, что одежда служит человеку исключительно для самовыражения или чего-то подобного. То, что в понимании современных западных, постиндустриальных культур есть «стиль» или «самовыражение» — или «мода», если уж на то пошло, — это, по сути, просто нарядный набор элементов, указывающих на половые различия, статус и принадлежность к той или иной категории общества. Возможно, я также наношу оскорбление и тем представителям этих обществ, которые декларируют, что им нет никакого дела до моды, что их одежда не выполняет никаких социальных функций, что при выборе одежды они руководствуются исключительно принципами удобства, экономии и практичности. Вероятно, некоторые и впрямь сознательно не интересуются модой, но даже они вынуждены выбирать какую-то дешевую, удобную, практичную вещь из целого ряда ей подобных, а значит, нравится им это или нет, своей одеждой они делают некое социально значимое заявление. (К тому же претензии на то, чтобы быть выше таких пустяков, как одежда, — уже само по себе социально значимое заявление, причем довольно громкое.)

У англичан нет «национального костюма» — упущение, которое отмечают и о котором сокрушаются все, кто, ломая руки, кричит о кризисе нашей национальной идентичности. Некоторые из таких крикунов затем пытаются определить суть английского стиля одежды — причем в своеобразной, лишенной всякой логики манере: в своем стремлении выяснить, как английское платье характеризует англичан, они разбирают по косточкам типичные, традиционные предметы одежды, будто секрет английской самобытности кроется в цвете, фасоне, строчках или подрубочных швах. Например, Клайв Аслет утверждает, что «самым английским предметом одежды следует считать водоотталкивающую куртку фирмы «Барбур» цвета жидкой глины». Наверно, ничего нет удивительного в том, что бывший редактор «Кантри лайф» выбрал данный стереотип, но, с другой стороны, стереотипы в отношении английской одежды — весьма распространенное явление. Аслет также сетует по поводу падения популярности харриского твида[111], что, по его мнению, свидетельствует об игнорировании традиционных «национальных» ценностей.

Пребывая в сомнении, он начинает винить погоду: «У британцев в целом отсутствует стиль в летней одежде, — главным образом потому, что лета как такового у нас не бывает испокон веков». (Забавное замечание, но в качестве объяснения не подходит, поскольку есть много стран, которые не могут похвастать хорошим летом, но люди там почему-то одеваются гораздо более стильно, чем мы.) Наконец, Аслет жалуется на то, что мы плюем на формальности, что правила в отношении одежды соблюдаются «только в среде военных, местной знати, королевской семьи и по случаю некоторых важных мероприятий».

Другие исследователи даже не пытаются анализировать английский стиль одежды. Джереми Паксман в свой перечень «особенностей английской культуры» включает моду панков и «уличный» стиль, но в целом темы одежды вообще не касается, не считая краткого утверждения о том, что «в таких вопросах, как одежда, больше не существует единодушия, тем более предписывающих правил». Фраза «больше не существует каких бы то ни было правил» — типично английское ностальгическое нытье, из уст тех, кто пытается проанализировать самобытность английской культуры, звучащая, в общем-то, как типичная отговорка. Однако все эти жалобные комментарии, по крайней мере, базируются на весьма здоровой точке зрения — что основу национальной идентичности составляют правила, и отсутствие правил — это симптом утраты идентичности. Диагностический критерий верный, но и Аслет, и Паксман неверно трактуют симптом. Правила и установления в отношении английского стиля одежды существуют, только это не те официальные или четко сформулированные правила, что были у нас пятьдесят лет назад. Некоторые из неофициальных, неписаных правил даже очень обязывающие. Как бы то ни было, самое важное правило — описательное: это так называемое метаправило, правило о правилах.

Правило правил

Отношение англичан к одежде непростое, затруднительное и в целом неправильное, характеризуемое в первую очередь острой потребностью в правилах, диктующих, как следует одеваться, и нашей плачевной неспособностью обходиться без них. Это правило правил помогает понять, почему во всем мире считают, что англичане одеваются безвкусно, но есть особые области («карманы», так сказать) — английский мужской костюм, спортивная и «загородная» одежда, парадное платье и новаторская «уличная» мода, — где мы впереди планеты всей. Иными словами, мы, англичане, первые в мире модники там, где есть строгие, официальные правила и традиции, которым необходимо следовать, — то есть когда мы в буквальном смысле «в форме». Оставленные на волю собственного воображения, мы изгаляемся над собой как можем, не имея ни врожденного чувства стиля, ни понятий об элегантности, — страдаем, как выразился Оруэлл, «от почти полнейшего отсутствия эстетического вкуса».

Наша потребность в правилах, диктующих, как нам одеваться, особенно заметно проявилась в последние годы, когда мы позаимствовали у американцев «небрежный стиль одежды по пятницам» и компании позволили своим сотрудникам приходить на работу в пятницу не в деловом костюме, а в повседневной одежде по собственному выбору. В ряде компаний этот обычай укоренился, но некоторые были вынуждены от него отказаться, поскольку часть их сотрудников. занимающих более низкие должности, стала являться на работу в чем попало — в нелепых, безвкусных нарядах, подходящих скорее для пляжа или ночного клуба, но никак не для серьезного учреждения; другие выглядели непристойно неряшливыми; а большинство сотрудников из числа руководящих работников предпочли — и, пожалуй, поступили мудро — не терять достоинства, оставаясь приверженцами традиционного делового костюма. Это только подчеркнуло иерархическое деление в сфере бизнеса, хотя политика свободной формы одежды как раз направлена на демократизацию отношений в компаниях и учреждениях. Словом, эксперимент оказался не очень удачным.

Другие народы тоже небезупречны в вопросах одежды, но только жители наших бывших колоний, американцы и австралийцы могут сравниться с нами в отсутствии вкуса. Как ни смешно, но даже эти не отличающиеся изысканным вкусом народы гораздо лучше, чем мы, умеют одеваться по погоде, хотя погода — это наша основная достопримечательность, и мы гордимся тем, что в нашей стране она столь непостоянна. Мы можем сутками обсуждать прогнозы погоды, но при этом редко одеваемся соответственно погоде. Например, несколько дождливых дней я по несколько часов проводила на улице, считая зонтики, и выяснила, что только около 25% нашего населения (главным образом люди среднего возраста и старше) имеют при себе столь необходимый в Англии предмет экипировки, даже когда дожди льют целые дни напролет. Эти превратные привычки дают нам повод жаловаться и ворчать на жару, холод и сырость — и, между прочим, подтверждают мою точку зрения о том, что наши постоянные разговоры о погоде — это способ поддержания социальных контактов, а не свидетельство нашей приверженности родной погоде.

Эксцентричные овцы

Внимательные читатели наверняка отметят, что я включила новаторскую «уличную» моду в категорию «формы», и, возможно, поставят под сомнение мое суждение. Разве это не противоречие? Ведь странные, диковинные уличные стили носителей субкультуры — панков с «ирокезами», готтов в облике викторианских вампиров, скинхедов в ужасающих ботинках, которыми славятся англичане, — это все свидетельства нашей эксцентричности и оригинальности, а не конформистского, консервативного следования правилам. Представление о том, что английскую «уличную» моду отличает эксцентричность и творческий подход с выдумкой, стало общепризнанным фактом среди авторов, пишущих о моде, — причем не только в популярных журналах, но и в научных трудах об английском платье. Даже обычно циничный Джереми Паксман не поставил под вопрос этот стереотип, повторив распространенное мнение о том, что разновидности английского «уличного» стиля «это все отражение основополагающего принципа — веры в свободу личности». Однако то, что люди принимают за английскую эксцентричность в одежде, на самом деле — прямая противоположность: это трибализм, форма традиционализма, единообразие. Пусть панки, готты и им подобные выглядят диковинно, но все они — вернее, каждая из этих характерных групп диковинны одинаково. Нет ничего уникального или эксцентричного в английской «уличной» моде: все ее разновидности указывают на принадлежность к той или иной субкультуре.

Такие модельеры, как Вивьен Эствуд и Александр Макуин, подхватывают эти тенденции «уличного» стиля и по-своему интерпретируют их, превращая в элегантные новинки моды, которые показывают на международных подиумах. И все говорят: «О, как эксцентрично, как по-английски». Но на самом деле нет ничего очень уж эксцентричного в выхолощенном копировании формы. К тому же новинки «уличной» моды недолго служат индикаторами принадлежности к той или другой разновидности субкультуры, поскольку эти стили очень скоро превращаются в «массовые»: едва молодежная субкультура придумает какой-то нелепый «племенной» наряд, как модельеры-авангардисты тут же подхватывают идею этого наряда. Английская молодежь тратит уйму времени и сил на то, чтобы не быть «заурядными» («mainstream» — ругательное слово, употребляемое как оскорбление), но это не помогает им стать эксцентричными анархистами-индивидуалистами: они остаются все теми же традиционными овцами, но только в волчьих шкурах.

По-настоящему эксцентрично в нашей стране одевается только королева, которой нет никакого дела до моды. Она не боится выглядеть ни заурядной, ни оригинальной, продолжая носить одежду в своем уникальном стиле (выражаясь языком моды, в стиле ретро 1950-х гг., в котором прослеживается ее собственный вкус), и чужое мнение ее совершенно не интересует. Потому что она королева, люди ее стиль называют «классическим» и «вневременным», а не эксцентричным или странным, и из вежливости смотрят сквозь пальцы на тот факт, что больше никто не одевается так необычно, как она. Королева — самый яркий образец эксцентричности в одежде. С ней не могут тягаться ни орды уличных овец, ни их подражатели от haute-couture.

Тем не менее, нашим молодым носителям субкультуры следует отдать должное: они и впрямь изобретают модные стили, которые по оригинальности и причудливости превосходят «уличную» моду всех других наций. В сущности, бунтующая молодежь многих других стран просто имитирует английские «уличные» стили, а не придумывает свои собственные. Пусть каждый из нас по отдельности, за исключением королевы, не может претендовать на эксцентричность, зато наши группы молодежи, представляющие разные субкультуры, отличает, так сказать, коллективная эксцентричность, хотя многие сочтут, что это логическая несообразность. Как бы то ни было, мы ценим оригинальность и гордимся своей репутацией эксцентриков в мире моды, пусть эта слава и незаслуженна.

Правило напускного безразличия

Что отчасти обусловлено еще одним набором неписаных правил об одежде, которые в некоторой степени являются производной от правил английского юмора, столь глубоко укоренившихся в сознании англичан. В частности, наше отношение к одежде определяет вездесущее правило «Как важно не быть серьезным». К одежде, как и почти ко всему остальному, не следует относиться слишком серьезно. Негоже слишком увлекаться собственным туалетом, точнее, нельзя показывать, что ты стремишься быть модно или элегантно одетым. Мы восхищаемся эксцентричностью, потому что подлинная эксцентричность означает, что вам плевать на чужое мнение. Состояния полного равнодушия достичь очень трудно. Это удается, наверно, только клиническим безумцам и некоторым пожилым аристократам, но это — идеал, к которому мы стремимся. Лучшее, на что мы способны, — это выказывать напускное равнодушие, делать вид, что нас не заботит, как мы одеты и как выглядим.

Правилу напускного безразличия более строго подчиняются мужчины, в кругу которых всякое проявление интереса к моде или внешности расценивается как женоподобность. И этот интерес незачем даже выражать словами: достаточно малейшего намека на то, что мужчина печется о своем внешнем виде, и его мужские достоинства будут поставлены под сомнение. Некоторые англичане-мужчины, можно сказать, считают своим долгом одеваться плохо — чтобы их не приняли за гомосексуалистов.

Юноши скрывают это, но им хочется одеваться в соответствии с современными тенденциями «уличной» моды, демонстрируя все необходимые атрибуты той субкультуры, к которой они принадлежат, и только их матери, у которых они выпрашивают деньги на модные вещи, знают, сколь важно это для них. Правило напускного безразличия не распространяется лишь на девочек-подростков. Им дозволено проявлять неподдельный интерес к одежде и собственной внешности — по крайне мере, в своем кругу.

Правила смущения

У меня есть подозрения, что мы все, признаем мы это или нет, озабочены своим внешним видом, и соблюдение правила напускного безразличия помогает нам скрывать свою неуверенность относительно одежды, стремление «соответствовать» и страх перед смущением. Моим самым проницательным консультантом по вопросам одежды была «сердобольная тетушка» Аннализа Барбьери. В газете «Индепендент он санди»(Independent on Sunday)[112] она ведет рубрику «Дорогая Энни», в которую еженедельно приходят сотни писем от англичан, не уверенных в правильности своей манеры одеваться.

Барбьери несколько раз брала у меня интервью для своих статей на разные темы, и когда я узнала, что она и есть «Дорогая Энни», то ухватилась за возможность расспросить знающего человека об истинных, обычно скрытых проблемах англичан, связанных с одеждой, тем более что она, имея международный опыт работы, могла сравнить эти проблемы с теми, что существуют в других культурах.

Барбьери подтвердила, что англичане гораздо более озабочены своими туалетами и внешним видом, чем дозволено нам признавать, согласно правилу напускного безразличия. И, судя по присылаемым ей письмам, наши тревоги связаны в основном с тем, чтобы «соответствовать», одеваться надлежащим образом и, самое главное, из-за своего наряда не оказаться в неловком положении. Да, мы хотим выглядеть привлекательно, в наилучшем свете представлять свои природные данные и скрывать недостатки, но, в отличие от других народов, мы не любим красоваться и привлекать внимание к своей внешности. Мы просто хотим «соответствовать». Преобладающее большинство вопросов, адресованных Дорогой Энни, не о том, красив или элегантен тот или иной туалет, а подходит ли он, уместен ли для какого-либо конкретного случая, можно ли в нем показаться на людях. «Можно носить X с Y?», «Можно надеть то-то и то-то на свадьбу?», «В этом не зазорно прийти в офис?», «Это не слишком вульгарно?» и т. д. и т. п. «До 1950-х годов, — сказала мне Аннализа, — существовало много официальных правил относительно одежды, по сути, была форма, и англичане одевались хорошо. Начиная с 1960-х годов официальных правил поубавилось, из-за чего возникли путаница и смятение, и англичане стали одеваться плохо, но приверженность этикету осталась. На самом деле нам требуются дополнительные правила».

Как ни смешно, но это отчаянное стремление «соответствовать» и «сообразовываться», особенно со стороны самых завзятых модников, зачастую приводит к ярчайшим и абсурднейшим ошибкам в манере одеваться. Эдина, нелепейшим образом разодетая дамочка из телевизионной комедии положений «Абсолютно сказочно» («Absolutely Fabulous»), — карикатура на определенный тип английской жертвы моды. В ней сочетаются жгучая потребность быть модной и типично английское отсутствие всякого природного вкуса и чувства стиля. Она напяливает на себя без разбору все самые необычные новинки современных модельеров и в результате выглядит как разряженная рождественская елка. Эдина — карикатура, но карикатура, созданная на основе особенностей и моделей поведения, хорошо знакомых всем англичанкам. Таких, как Эдина, полно среди наших поп-звезд и других знаменитостей, безвкусно одетых эдин в нарядах из дешевых магазинов вы увидите на любой торговой улице.

Женщины из других стран, смотря комедию «Абсолютно сказочно», хохочут над нелепыми туалетами Эдины. Англичанки тоже смеются над Эдиной, но при этом морщатся от стыда за нее, да и смех наш пронизан страхом и тревогой: а вдруг мы тоже в своих нарядах выглядим столь же несуразно? Эдина — воплощение безвкусия в его самом крайнем проявлении, но в принципе англичанки особенно предрасположены к наиболее абсурдным плодам лихорадочного воображения модельеров: в 1980-х гг. в гардеробе почти каждой англичанки была нелепая пышная юбка в форме одуванчика; мы носим мини каждый раз, когда они входят в моду, независимо от того, стройные у нас ноги или нет; то же можно сказать о высоких сапогах, теплых чулках, шортах и прочих изобретениях, которые не льстят никому, кроме, наверно, самых тощих, да и те иногда выглядят в них смешно.

Эти глупые привычки свойственны не нам одним — наши американские и австралийские кузины тоже не отличаются безупречным вкусом, — но мои приятельницы, знакомые и респонденты из других стран особенно пренебрежительно отзываются о манере одеваться английских женщин. Однажды, когда я возмутилась, что они к нам несправедливы, что мы не одни такие, одна довольно знатная француженка заметила: «Все упреки абсолютно справедливы. От колоний много ожидать не приходится, но вы, англичане, вроде бы цивилизованные европейцы. Могли бы одеваться и гораздо элегантнее. Да и Париж от вас не так уж далеко. Всего-то час лету». Она приподняла безупречно очерченную бровь, элегантно повела плечиками и многозначительно хмыкнула, очевидно, давая понять, что раз мы не берем на себя труд поучиться у своих соседей и знающих людей, то нечего с нами и разговаривать. Я не придала бы большого значения ее словам, но этот разговор — импровизированное интервью состоялся на «Королевском Аскоте»[113], ни много, ни мало на королевской трибуне[114], где все англичанки (даже «тайные» социологи) были в своих самых нарядных платьях и шляпках. И я особенно гордилась своим розовым коротким платьем и розовыми туфлями с забавными пряжками в виде уздечки — дань скачкам — которые, как мне казалось, смотрелись очаровательно уместно на ипподроме, но теперь, под уничтожающим взглядом этой стильной француженки, в моих глазах мгновенно превратились в нелепые детские башмачки. Типично английская попытка свести все к шутке.

По сути, одежда — это форма общения, даже, можно сказать, искусство общения, поэтому, наверно, не удивительно, что беспомощные в плане общения англичане не умеют одеваться. Почти все аспекты общения представляют для нас трудности, особенно когда нет четких, официальных правил, которым мы должны следовать. Отказ от строгих правил в одежде в 1950-х гг., пожалуй, дал тот же результат, что и выход из употребления формы «How do you do?» в качестве стандартного приветствия. В отсутствие формального приветствия «How do you do?» мы толком не знаем, что сказать, и, пытаясь обменяться неформальными приветствиями, своими неуклюжими, топорными фразами ставим в неловкое положение и себя, и других. Вот и отмена официальных правил относительно одежды — которые многие теперь считают консервативными и устаревшими, как и «How do you do?», — означает, что мы не знаем толком, как нам одеваться, и в результате наша повседневная одежда такая же нелепая, как и наши приветственные фразы.

Мы ненавидим формализм, не хотим жить по ханжеским правилам и установлениям, но нам не хватает природной деликатности и легкости в общении, чтобы совладать с неформальностью. Мы словно бунтующие подростки, которые хотят, чтобы к ним относились как ко взрослым и не мешали самим делать выбор и принимать решения, но им не хватает здравомыслия и зрелости, чтобы с умом распорядиться предоставленной свободой, которая им ничего, кроме неприятностей, не приносит.

Конформизм и «племенная» форма

Итак, мы пришли к выводу, что нам нужны дополнительные правила. Строгий этикет в одежде прошлого не сменился полной анархией в области моды. Хоть журналы мод и регулярно провозглашают, что «сегодня можно носить все», это абсолютно не так. Если сравнить «традиционную» одежду нынешнего времени и периода до 1960-х гг., то мы увидим, что в прошлом, когда, например, женщинам полагалось носить шляпки, перчатки, юбки определенной длины и т. д., существовал более строгий этикет в одежде, дозволявший лишь несущественные, четко обозначенные отклонения в зависимости от принадлежности к социальному классу и какой-либо субкультуре. Но существуют приблизительные нормы и модные тенденции, которым мы по-прежнему подчиняемся. Покажите любому человеку снимок толпы 1960-х, 70-х, 80-х или 90-х гг., и тот немедленно определит — по одежде и прическам, — в какое десятилетие была сделана эта фотография. Вне сомнения, так же будет обстоять дело и со снимком нынешнего десятилетия, хотя, как обычно, нам кажется, что текущий период в большей степени, чем все предыдущие, характеризуется непредсказуемостью, анархичностью и переменчивостью. Даже если фотограф в 2003 году запечатлел стиль ретро, повторяющий моду, скажем, 1970-х гг. в 1990-х гг. или 1960-х и 1980-х, нас это не обманет, потому что ретро — это не точная копия того или иного стиля, а сочетание отдельных характерных черт того или иного периода с множеством едва уловимых «неправильностей», другими прическами и другими тенденциями в области макияжа. Сравните несколько фотографий, на которых запечатлены группы людей, или просто пролистайте семейный фотоальбом, и вы поймете, что манера одеваться обусловлена гораздо более строгими правилами, чем вы думали, а также что сами вы разбираетесь в деталях и нюансах современного этикета в одежде гораздо лучше, чем вам казалось, — даже если вы считаете, что не интересуетесь модой. Вы подчиняетесь этим правилам, нравится вам то или нет, и будущее поколение, увидев вас на фотографии, тоже признает в вас типичный образец вашего десятилетия.

Даже если я покажу вам фотографию, на которой запечатлена не толпа людей в традиционной одежде какого-то конкретного десятилетия, а группа молодежи из числа носителей конкретной субкультуры, вы с легкостью определите период, в который господствовала данная субкультура. И это подводит меня к разговору о правилах относительно «племенной» одежды. Английские субкультуры с их разными стилями одежды, отличающимися от господствующих тенденций моды, которым следует большинство, — это не веяние нового времени. В середине XIX в. контркультура прерафаэлитов создала стиль одежды «художников» — ретро в стиле средневековой моды с налетом современного натурализма, который в свою очередь трансформировался в стиль «эстетической» субкультуры декадентства конца XIX в., а затем в свободные, но более яркие «богемные» стили начала двадцатого столетия. В 1950-х гг. пижоны, студенты и эстеты имели свои собственные характерные стили одежды. Потом были стиляги и рокеры, в конце 60-х — начале 70-х гг. Хиппи возродили более мягкий стиль художественной богемы (не сознавая, что этот стиль уже некогда существовал); следом появились панки, скинхеды и готты (стиль последней субкультуры популярен до сих пор). В 90-х гг. мы вернулись к темам упадничества, богемы и натурализма с гранджем, краст-панками и эковоинами. Теперь, как обычно, маятник качнулся в сторону жесткого стиля (приверженцы стиля нью-метал, гангста, «bling-bling»), и так далее. Если придерживаться данной схемы, к 2010 г. или даже раньше можно ожидать новый всплеск моды на стили воинствующих экологов, богемы и хиппи. Plus çа change…[115]

На мой взгляд, за последнее время произошла одна значительная перемена: возросло количество стилей разных субкультур, наблюдается рост трибализма — возможно, как реакция на процесс глобализации, оказывающий влияние на господствующие тенденции в нашей культуре. Прежде у юных англичан, стремившихся выразить свою индивидуальность и досадить родителям, выбор был небольшой: одна-две, в лучшем случае три молодежные контркультуры. Теперь же таковых насчитывается как минимум полдюжины, и в каждой свои подгруппы, а также отколовшиеся группировки. Начиная с 1950-х гг. все стили молодежных субкультур ассоциируются с разными музыкальными стилями. Последние почти все являются производными от американской негритянской музыки в интерпретации белой молодежи. Нынешние стили одежды молодежных субкультур тоже связаны с музыкой. У каждого из музыкальных стилей — Garage (произносится по аналогии со словом «marriage», а не «barrage»), ритм-энд-блюз, хип-хоп, Drum&Bass, техно, Trance и House — есть свои ревностные поклонники, и каждая из этих категорий приверженцев одевается по-своему. Группы поклонников техно, House и Trance исповедуют в одежде стиль небрежной элегантности, другие предпочитают носить дорогую модную одежду с эмблемами известных модельеров и яркие украшения.

Несущественные различия между этими стилями едва уловимы и фактически незаметны для стороннего глаза непосвященного наблюдателя, так же как и сама музыка, породившая данные стили одежды, звучит одинаково для нетренированного уха. Однако, являясь членом одного из этих молодежных «племен», вы не только увидите и услышите важные различия между, скажем, стилями House, техно и Trance, но также будете прекрасно ориентироваться и в их подстилях: Acid House, Deep House, Tech House, Progressive House, Hi-NRG, Nu-NRG, Old Skool, Goa Trance, Psy Trance, Hardcore, Happy Hardcore и т. д[116].

Например, вы будете знать, что Hard House и Hi-NRG популярны среди гомосексуалистов и ассоциируются с более вычурной манерой одеваться. Вы можете обсуждать различные подстили на языке, абсолютно непонятном непосвященным, и читать специальные журналы со статьями, написанными на этом закодированном языке.

Правила английского юмора

Декларативные заявления представителей различных субкультур, которые они доносят до общества на кодовом языке стилей одежды, как и все виды общения в Англии, пронизаны юмором. Я уже упоминала о роли правила «Как важно не быть серьезным» (главнейшей заповеди английского юмора) в том, что касается отношения англичан к традиционным стилям одежды, но, к своему удивлению, я обнаружила, что это правило так же строго соблюдается и в среде молодежных субкультур.

Я была абсолютно уверена, что правила иронии и «Как важно не быть серьезным» не распространяются на эти субкультуры, предполагала, что члены молодежных «племен» не способны — что было бы вполне понятно — или, по крайней мере, не хотят смеяться над своими обожаемыми «одежными» атрибутами, обозначающими их принадлежность к различным субкультурам.

Оказалось, что я заблуждалась. Я недооценила силу и всепроникающую способность правил английского юмора. Как выяснилось, шутят над собой даже те противники традиционализма — например, готты, — для которых «племенная форма» — первейший символ принадлежности к определенной субкультуре. Готты в их мрачных черных нарядах и впрямь похожи на людей, которые воспринимают себя слишком серьезно, но, вступая с ними в разговор, вы обнаруживаете, что они типично по-английски самоироничны. Во многих случаях даже их одежда — это сознательная насмешка над собственными убеждениями. Как-то на автобусной остановке я болтала с готтом в облике вампира со всеми подобающими данному образу атрибутами — напудренное добела лицо, темно-лиловая помада, длинные черные волосы и т. д. — и вдруг заметила на нем футболку с надписью «ГОТТ» на груди. «А это зачем?» — поинтересовалась я, показывая на футболку. «На всякий случай, вдруг вы не сразу врубитесь, — отвечал он с насмешливой серьезностью в голосе. — Не могу же я позволить, чтобы меня приняли за скучного, заурядного традиционалиста, верно?» Мы оба глянули на его выразительный маскарадный костюм и расхохотались. Он затем рассказал мне, что у него есть еще одна футболка — с надписью «Мрачный старина готт» — и что вообще такие футболки весьма популярны среди его приятелей готтов. Они ходят в них, «чтобы люди не воспринимали все это слишком серьезно, да и чтобы мы сами не воспринимали себя слишком серьезно, а это, честно говоря, и происходит, если не проявлять осторожность. Нужно уметь смеяться над собой».

Научившись расшифровывать «одежный» диалект субкультуры, вы тут же замечаете, что многие наряды-заявления — это издевка, шутки, высмеивающие строгий этикет в одежде данного «племени». Например, некоторые готты, высмеивая правило, обязывающее их ходить только в черном, разукрашивают свою внешность ярким «девчачьим» розовым цветом, который традиционно презираем представителями этой субкультуры. «Розовая вещь — это шутка, — объяснила одна юная готтка с розовыми волосами и в розовых перчатках, — потому что розовый цвет абсолютно противоречит идеологии готтов». Итак, готты с розовыми волосами или розовыми аксессуарами насмехаются над самими собой, высмеивая не только свой стиль одежды, но и вообще все вкусы и ценности, определяющие своеобразие данного «племени». На мой взгляд, это непредвзятая ирония в чистом виде. Юмор — всему голова!

В ходе этой дискуссии об одежде я пока только критиковала англичан, но способность смеяться над собой — это, вне сомнения, компенсирующее качество. Где еще вы встретите убежденных членов помешанных на своем стиле одежды молодежных «племен», которые, глядя на себя в зеркало, могли бы сказать «Ой, да будет тебе»? Лично я не видела, чтобы представители аналогичных категорий населения других стран столь же откровенно подшучивали над собой.

Итак, вампиры в розовом. Есть чем гордиться. Если мне не изменяет память, последний раз я с патриотическим жаром восхваляла плохие каламбуры в заголовках бульварных газет. Хм. Наверно, мое восприятие и мои суждения вызывают у вас скептицизм, но, по крайней мере, я верна себе: те редкие моменты, когда я выражаю безоговорочное восхищение англичанами, связаны с присущим нам чувством юмора, которое я ценю превыше многих других, возможно, более достойных качеств. Ну, чем я не типичная англичанка?

В присущем нам чувстве юмора, возможно, кроется объяснение еще одного озадачивающего увлечения англичан — пристрастия к маскарадным вечеринкам. В других странах тоже устраивают балы-маскарады и национальные или региональные празднества с маскарадными костюмами, но там не проводят маскарадные вечеринки каждую неделю — по поводу и без повода, как это принято в Англии. Особенно любят переодеваться в наряды противоположного пола англичане-мужчины. Они не упускают ни одной возможности, чтобы напялить на себя корсеты, чулки в сеточку и высокие каблуки. Причем это в большей степени свойственно самым мужиковатым мужчинам, с ярко выраженной традиционной сексуальной ориентацией (солдатам, регбистам и т. д.), которые просто обожают являться на балы-маскарады выряженными как проститутки. На мой взгляд, это еще одна форма «коллективной эксцентричности»: мы любим пренебрегать этикетом в одежде, но только все вместе, в контексте регулируемой правилами культурной ремиссии, как, например, маскарадная вечеринка, где можно не бояться того, что ты одет не так, как все.

Классовые отличия

Сегодня гораздо сложнее по платью определить классовую принадлежность человека, и все же существует несколько надежных индикаторов. Они не такие очевидные, какими в прошлом были рабочая роба и костюмы в тонкую полоску, но, если присмотреться, можно заметить едва уловимые признаки, указывающие на социальный статус человека, и по ним определить неписаные правила, которыми тот руководствуется, выбирая для себя одежду.

Правила для молодежи

Индикаторы классовой принадлежности особенно трудно распознать в одежде молодежи, поскольку молодые люди всех классов следуют либо уличной моде в стиле молодежных субкультур, либо главенствующим тенденциям традиционной моды (которая в любом случае обычно представляет собой размытую копию уличных стилей). И это ужасно раздражает как родителей, заботящихся о своем социальном имидже, так и антропологов, изучающих классовые различия. Одна мамаша из верхушки среднего класса посетовала: «Джеми и Саския выглядят прямо как оборванцы с муниципальных окраин. Непонятно, зачем им это». Очевидно, она хотела сказать, какой был смысл придумывать своим детям «светские» имена и отправлять их в дорогие учебные заведения для детей из верхушки общества, когда те все равно одеваются, как Кевин и Трейси из местной средней школы.

Однако более наблюдательная мамаша, возможно, заметила бы, что Джеми и Саския на самом деле не выглядят точь-в-точь как Кевин и Трейси. Если Джеми коротко стрижется и мажет волосы гелем, так чтобы они стояли торчком, то Кевин пошел чуть дальше: постригся почти наголо, оставив на голове лишь щетину длиной в несколько миллимегров. То же самое и с Саскией: ее проколотые в нескольких местах уши приводят родителей в ужас, а более отчаянные саскии еще и вешают серьги на пупки, но большинство саский не станут, как Трейси, усеивать колечками и бусинками свои брови, носы и языки. Дочь принцессы Анны, Зара, проколола себе язык. Это было настолько шокирующее нарушение правил, что о нем написали на первых страницах все бульварные издания. Если Саския из среднего класса повесит себе серьгу на язык, ее могут принять за простолюдинку. Если то же самое сделает аристократка Зара, ее сочтут дерзкой и эксцентричной.

Однако оставим в стороне выходки отдельных представителей высшего общества и сосредоточимся на стиле одежды молодежи из среднего класса и рабочей среды. Отличия в их манере одеваться — это обычно вопрос степени. Например, и Джеми, и Кевин оба носят мешковатые джинсы (в стиле гангста афроамериканского происхождения), но у Кевина джинсы более мешковатые — не на два, а на четыре размера больше. И кевины из рабочей среды начинают исповедовать данный стиль в более раннем возрасте, чем джеми из среднего класса. Так же обстоит дело и с их сестрами: трейси отдают предпочтение более вычурным моделям «племенного» стиля, чем саскии[117], и начинают носить их в более раннем возрасте.

Им также дозволено «взрослеть» раньше и быстрее. Если вы увидели девочку-подростка в сексуальном молодежном наряде, знайте, что она почти наверняка не из среднего класса.

Дети и подростки из среднего класса одеваются более сдержанно, и вещи на них по виду сшиты из натуральных тканей, в отличие от одежды их сверстников из рабочей среды. Трейси и Саския могут одеваться в одном и том же стиле, носить футболки и брюки одинаковой модели, но вещи Саскии скорее матовые, чем блестящие, с более высоким процентом натурального волокна — по крайней мере, днем. Классовые индикаторы почти не различимы. Возможно, Саския и Трейси отовариваются в одних и тех же магазинах молодежной моды и зачастую покупают одни и те же вещи, но они комбинируют и носят эти одинаковые вещи по-разному. Допустим, и у той, и у другой девушки есть короткая джинсовая куртка, купленная в «ТопШоп» («ТорShop»), однако Трейси свою наденет с облегающими блестящими черными брюками из лайкры/нейлона и массивными черными туфлями на высоком каблуке и платформе, а Саския точно такую же куртку будет носить с вельветовыми брюками, сапогами и большим мягким шарфом, который она обмотает вокруг шеи несколько раз. По непонятной причине молодежь из среднего класса и высшего общества больше любит шарфы, чем их сверстники из низших слоев общества, и обычно они тепло укутываются в холодную погоду. А вот кевины и трейси почему-то предпочитают мерзнуть: студеными январскими вечерами они выходят на улицу в кожаных куртках, под которыми надета одна лишь футболка (Кевин) или в мини-юбках и блестящих тонких колготках (Трейси). Столь неадекватно одетая молодежь — типичное зрелище в северных районах Англии.

Причем дело не в деньгах, и стоимость одежды не всегда точно указывает на социальный статус ее владельца. Вещи Саскии и Джеми не дороже, чем одежда Трейси и Кевина, и вполне вероятно, что в гардеробах последних есть целый ряд дорогих «модельных» вещей. Но опять-таки характерные отличия налицо. Юноши и девушки из рабочей среды выбирают одежду «от модельеров» с крупным опознаваемым товарным знаком. Причина, в общем-то, ясна: какой смысл носить фуфайку от Келвина Клайна или Томми Хилфигера, если никто о том не догадывается? Молодежь из верхушки среднего класса и высшего общества считает, что броские эмблемы на предметах туалета — это вульгарно.

Если вы не уверены в своей оценке социального статуса того или иного представителя молодежи, посмотрите на волосы. Волосы — достаточно надежный классовый индикатор. Волосы Трейси больше похожи на прическу, более затейливо уложены, выглядят менее естественно, чем у Саскии, и ее стиль предполагает более активное использование геля, краски и лака. Почти у всех учениц частных привилегированных школ, представительниц верхушки среднего класса и высшего общества, волосы чистые, прямые и гладкие. Эти девушки обычно ходят с распущенными волосами, так чтобы их можно было постоянно убирать с лица, откидывать назад, запускать в них пальцы, убирать пряди за уши, собирать в небрежный пучок или конский хвостик и затем вновь распускать, причем все это явно неосознанные, непроизвольные жесты. Эта игра с волосами, распространенная среди школьниц частных учебных заведений, — весьма показательный ритуал, к которому очень редко прибегают девушки из рабочей среды.

Более скромный/естественный внешний вид молодежи из среднего класса — это только отчасти результат требований их родителей, заботящихся о социальном статусе своей семьи. Английские дети и подростки не меньше, чем взрослые, восприимчивы к классовым различиям, и хотя некоторые джеми и саскии из среднего класса носят — из чувства противоречия — одежду или украшения «простолюдинов», они тоже обеспокоены своим социальным имиджем и в манере одеваться по-своему снобы. Возможно, их родители это не осознают, но на самом деле они тоже не хотят, чтобы их принимали за «оборванцев с муниципальных окраин». У них даже есть прозвища для тех своих сверстников, чьи привычки и стиль одежды выдают в этих подростках представителей низших социальных слоев населения, например, «трейси», «гари», «кевины» (зачастую просто «кев») или «шваль» (grubs). Гари и т. д., в свою очередь, кличут «светских» детей «камиллами, «ура-генри» и «слоунами»[118] и совершенно не стремятся подражать им. Все эти ярлыки применимы только к другим: молодые люди, говоря о самих себе, никогда не употребляют прозвища Кев или Камилла.

Более чувствительные юноши и девушки из английского среднего класса стыдятся своего снобизма, они, давая интервью, несколько неохотно признавали, что употребляют эти прозвища. Обсуждение вопросов классовости неизменно сопровождалось нервными смешками. Девочка-подросток из верхушки среднего класса призналась, что она мечтала об одном дорогом ювелирном украшении, пока не заметила, что это украшение обрело популярность у парикмахерш. «Это мгновенно охладило мой пыл, — сказала она и добавила: «Я понимаю, это нехорошо, снобизм чистой воды с моей стороны, но ничего не могу с собой поделать. Как только я увидела на них эту вещь, она мне мгновенно разонравилась». Ее щепетильная в отношении классовых отличий мамаша была бы довольна этим очевидным свидетельством своего влияния.

Хотя молодые англичане более восприимчивы к классовым отличиям, чем сами они это признают, большинство из них беспокоит не столько то, что их по одежде могут причислить не к той социальной категории, к какой они принадлежат, сколько страх показаться «традиционными». Назвать чей-то вкус в одежде, музыке или чем-то еще «общепринятым» («mainstream») — это всегда унижение, а в некоторых кругах — ужасное оскорбление. Антоним «mainstream» — «cool» («модный», «крутой», «классный»). Среди современной молодежи это слово выражает одобрение. «Mainstream» толкуют по-разному. Просматривая вместе со мной список клубов и других танцевальных заведений в журнале «Тайм аут»[119], юные меломаны не всегда сходились в определении относительно одного и того же клуба: клуб, который одни считали «крутым», другие называли «традиционным». В крайних случаях словом «mainstream» обозначалось все, что бесспорно не подходило под определение «андеграунд». А некоторые юные завсегдатаи клубов всякий клуб, упомянутый в журнале «Тайм аут», автоматически причисляли к «традиционным». Рекламу «крутым» мероприятиям, по их мнению, создает только народная молва.

Для молодых англичан это — серьезные вопросы, но я очень обрадовалась, обнаружив скрытый юмор и даже элементы самоиронии в их рассуждениях о «крутом» и «общепринятом». Некоторые подростки даже шутили по поводу своей манеры одеваться, в которой явно отражается их страх показаться ординарными. Например, в 1990-х гг., когда группа «Спайс гёрлз» считалась олицетворением традиционализма и была презираема всеми, кто претендовал на крутость и авангардизм, некоторые гранджеры стали носить футболки с надписью «Спайс гёрлз» или фотографией солисток группы: тем самым они шутили над собой, отказываясь слишком серезно воспринимать правила, обязывавшие их избегать традиционности. Разумеется, подобные шутки могут позволить себе только те, кто уже прочно зарекомендовал себя «крутым». Появиться на людях в футболке «Спайс гёрлз» — это все равно что заявить: «Я такой крутой, что могу ходить в откровенно традиционной футболке «Спайс гёрлз», и никому даже в голову не придет, что мне и впрямь могут нравиться «Спайс гёрлз».

Правила для взрослых

Одежная семиотика» взрослых чуть менее сложная, чем правила и система знаковых обозначений подростков, и индикаторы классовой принадлежности здесь выражены более отчетливо.

Последний справочник по этикету и современным нравам «Дебретт» советует нам «забыть старую английскую поговорку о том, что слишком нарядное платье — это признак невоспитанности». Автор утверждает, что данное правило входит к тем временам, когда «можно было не наряжаться, разве что для работы в саду». Сегодня, говорит он, «одеться слишком нарядно — значит одеться ярко, вычурно, расфрантиться в пух и прах, так что самому неловко, не учитывая то, что ныне господствует спортивный стиль одежды и почти вся страна ходит в спортивных костюмах». В общем-то, он прав, особенно в том, что касается мужчин. Однако среди женщин яркое, вычурное платье по-прежнему считается безошибочным индикатором принадлежности к низшему классу. Представительницы высших слоев общества умеют одеться нарядно так, что их туалет не кажется броским и кричащим.

Правила для женщин

Обилие ювелирных украшений (особенно золотых, а также ожерелий с именем или инициалами владельца), интенсивный макияж, замысловатая прическа, вычурный наряд, колготки с блеском и неудобные узкие туфли на очень высоком каблуке — это все признаки принадлежности к низшему сословию, особенно если женщина является во всем перечисленном на относительно будничное мероприятие. Интенсивный коричневый цвет кожи — загар также расценивается представительницами социальных верхов как вульгарность. Как и в случае с мебелью и убранством дома, слишком много шика; старательно подобранные в тон одежда или аксессуары — это тоже признак низкого происхождения, особенно если задействован яркий цвет — скажем, синее платье с красной отделкой, красный ремень, красные туфли, красная сумочка и красная шляпка (если какой-то из названных предметов не только красный, но и блестящий. значит, его владелица по социальному статусу еще на две ступени ниже). Женщин, разряженных в подобном стиле, часто можно видеть на свадьбах и прочих праздничных мероприятиях в рабочей среде. Столь же старательно подобранный туалет, но с отделкой и аксессуарами более приглушенного тона (например, кремового) — это признак принадлежности к низам среднего класса. Если количество подобранных аксессуаров сведено к двум-трем предметам, туалет в целом может сойти за наряд представительницы среднего класса. Однако это по-прежнему будет «ансамбль», по-прежнему слишком вычурный; лучшее воскресное платье — не для верхушки среднего класса.

Если хотите найти ключевые отличия между стилями одежды низов среднего слоя среднего класса и верхушки среднего класса, представьте Маргарет Тэтчер (строгие элегантные ярко-голубые костюмы без единой мятой складочки: сияющие блузки; туфли и сумочки в тон; безупречная прическа) и Ширли Уильямс (поношенные, мятые, скомбинированные — но хорошего качества — твидовые юбки и кардиганы; тусклые «грязные» цвета; ни одной пары вещей в топ; растрепанные, взлохмаченные волосы без намека на стильную прическу)[120].

Я не хочу сказать, что неряшливость — это непременно признак «светскости», а любая попытка нарядно одеться автоматически переводит вас в категорию низов общества. Женщина из верхушки среднего класса или высшего общества не пойдет обедать в изысканный ресторан в легинсах, как у Уэйнетты Слоб[121], и лоснящейся велюровой фуфайке — она наденет что-нибудь простое, сдержанное, не отяжеленное обилием старательно подобранных аксессуаров. Пусть волосы ее не будут уложены в аккуратную прическу, но при этом они не будут и сальными или — если она крашеная блондинка — темными у корней. О социальном статусе взрослых англичанок также можно судить по степени оголенности тела. В этом случае, как правило, первый индикатор — глубина декольте. Чем больше открыта грудь, тем ниже по социальному статусу ее обладательница (речь идет о дневной одежде; вечернее или бальное платье может быть более откровенным).

Для женщин среднего возраста и старше аналогичное правило применимо и в отношении плеч и верхней части рук. И узкая облегающая одежда, обтягивающая жировые складки, — тоже верный признак принадлежности к низшему классу. У знатных женщин жировые складки тоже имеются, но они скрывают их под одеждой более свободного покроя или закрытого фасона.

В отношении ног правила классовых отличий менее определенны, поскольку существует два дополнительных усложняющих фактора: мода и стройность ног. Женщины из низов рабочего класса (и буржуа, выбившиеся наверх из рабочей среды) склонны носить короткие юбки, когда они в моде и зачастую когда не в моде, независимо от того, стройные у них ноги или нет. А вот женщины из «респектабельной» верхушки рабочего класса, низов и среднего слоя среднего класса обычно не оголяют ноги, даже когда это им позволяет и мода, и физические данные. Из представительниц более высоких слоев населения лишь молодые и модные решаются надевать юбки укороченной длины, но только если у них очень красивые ноги. По мнению верхушки среднего класса и высшего света, полные ноги — особенно полные лодыжки — не только непривлекательны, но — что еще хуже — мгновенно низводят тебя в ранг представительницы рабочей среды. Миф о том, что у всех светских женщин стройные ноги и изящные лодыжки, поддерживается в силу того, что женщины этого круга с полными ногами и лодыжками обычно старательно скрывают свои недостатки.

Таким образом, если вы увидите англичанку с полными ногами в короткой юбке, знайте, что она наверняка из рабочего класса. А вот женщина с красивыми ногами в короткой юбке может принадлежать как к самым низам общества, так и к самым верхам. В этом случае ищите другие индикаторы. Обращайте внимание на детали, описанные выше: глубина декольте, выделяющиеся жировые складки, макияж, сочетаемость по цвету, глянец, вычурность, ювелирные украшения, прическа и обувь. На все эти индикаторы можно ориентироваться при оценке той одежды, в которой ходят на работу — костюмов и пр., — и той, что носят в свободное от работы время. Начиная с 1950-х гг. английский этикет в одежде становится менее обязывающим, а «одежные» индикаторы классовой принадлежности — менее очевидными, но сказать, что теперь уже нельзя определить социальный статус человека по его манере одеваться — это полнейшая чушь. Вне сомнения, теперь это делать труднее, но по-прежнему существует множество ключей — особенно если вы уловили разницу в толковании понятия «элегантность» представителями высшего общества и низших классов и — что, пожалуй, более важно — между степенями небрежности в одежде, которые присущи разным классам.

В непонятных или пограничных случаях, когда просто по внешнему виду нельзя определить социальное положение англичанки, обратите внимание на другие факторы, связанные с одеждой, — например, на то, в каких магазинах она покупает себе одежду и как говорит об этом. Только представительницы верхушки среднего класса и высшего общества охотно и с радостью признают, что они покупают вещи в магазинах благотворительных организаций. Данное правило не строго соблюдается подростками и молодыми женщинами, которым двадцать с небольшим, поскольку посещение магазинов для бедных с целью покупки дешевых предметов туалета стало модным увлечением, пропагандируемым журналами мод и супермоделями из рабочего класса, примеру которых следуют некоторые девушки из низших слоев общества. Однако из женщин более старшего возраста только представительницы самых верхов и самых низов общества приобретают одежду в магазинах организаций «Оксфам»[122], Фонд исследований в области раковых заболеваний, Фонд пожертвований Сью Райдер или «Забота о пожилых»[123], причем только первые осмелятся сказать вам об этом.

Женщина из верхов среднего класса с гордостью покружится перед вами, демонстрируя свою юбку, и ликующим голосом сообщит, что она «это купила в «Оксфаме» всего за четыре пятьдесят!», ожидая, что вы похвалите ее за сообразительность, бережливость, очаровательную эксцентричность, богемность и отсутствие снобизма.

Бывает, что она и впрямь стеснена в средствах, и, зная, что в Англии о классовой принадлежности судят не по доходам, без стыда признает это. Но, в сущности, женщины — представительницы верхушки среднего класса, часто покупают одежду в благотворительных и комиссионных магазинах из принципа (хотя не совсем ясно, что это за принцип), даже когда они могут позволить себе приобрести новые вещи. И потом хвастают своими покупками. Правда, их восторг непонятен женщинам из низов общества и с низкими доходами, которые отовариваются в магазинах для бедных в силу необходимости, но при этом не испытывают ни удовлетворения, ни чувства гордости — напротив, многие из них считают, что это постыдно.

Хотя представительницы верхушки среднего класса гордятся тем, что покупают одежду в комиссионных магазинах, некоторые из них — те, кто особенно беспокоится за свой социальный имидж, — зачастую неохотно признают, что они приобретают вещи в определенных «народных» универмагах, таких, как «Маркс энд Спенсер» (здесь, по их мнению, не зазорно покупать только нижнее белье, простенькие футболки или мужские джемпера), «Бритиш хоум сторз» (British Home Stores) и «Литтлвудз» (Littlewoods) (два последних — запретные зоны, где нельзя покупать даже тренировочные штаны). Приобретая в «MS» что-то более значимое — например, куртку, — они обычно не демонстрируют приобретенную вещь своим подругам, сообщая всем, как дешево им это обошлось. Но если какая-нибудь приятельница выразит восхищение курткой и спросит, где та была куплена, представительница верхушки среднего класса с притворным удивлением ответит: «Не поверишь! В «Марксе»!» — словно сама не совсем в это верит. Приятельница таким же тоном подыграет ей: «Не может быть! В самом деле?» (Их дочери подросткового возраста в том же ключе говорят о дешевых магазинах молодежной моды, таких, как «Ньо лук» (New Look) или «Клэрз аксессориз» (Claire's Accessories).

Правила для мужчин

Социальный статус англичанки так или иначе можно определить по ее платью. А вот англичане-мужчины представляют гораздо более сложную задачу для наблюдателя, пытающегося установить их общественное положение. Взрослая мужская одежда гораздо менее разнообразна — особенно это касается одежды, в которой ходят на работу, — а значит, выбор у мужчин небольшой и у них меньше возможностей умышленно или неосознанно заявить о своей классовой принадлежности с помощью одежды. Прежние различия между «синими» и «белыми воротничками» теперь уже не показатель. Упадок обрабатывающей промышленности и практика небрежного стиля одежды во многих новых компаниях и на предприятиях означают, что костюм сам по себе уже не поможет отличить представителя нижнего слоя среднего класса от рабочего. Молодой человек, идущий на работу в джинсах и футболке, может оказаться как строительным рабочим, так и исполнительным директором самостоятельной компании по разработке и продаже программного обеспечения. Униформа — более надежный индикатор, но не безошибочный. Да, униформа продавца или водителя автобуса, пожалуй, указывает на принадлежность к рабочему классу, а вот униформа бармена или официанта — не обязательно, поскольку студенты из среднего класса часто подрабатывают и барах и ресторанах. Обычно род деятельности — не очень надежный индикатор классовой принадлежности, особенно если речь идет о профессиях «белых воротничков»: бухгалтеры, врачи, юристы, бизнесмены, учителя и агенты по продаже недвижимости могут оказаться выходцами из любой социальной среды. Поэтому, если даже по одежде вы сумеете определить род занятий какого-либо определенного мужчины, не факт, что вы наряду с этим установите и его социальный статус.

Ныне в некоторых профессиях не нужно соблюдать строгий этикет в одежде, однако большинство мужчин из числа «белых воротничков» по-прежнему ходят на работу в костюмах, поэтому на первый взгляд все мужчины в костюмах, по утрам едущие в поездах на работу, выглядят одинаково. Впрочем, на второй и на третий взгляд они тоже будут выглядеть одинаково. Если б я была специалистом по мужской моде и могла бы отличить костюм от Армани от купленного в магазине «Маркс энд Спенсер», не оттягивая на пассажире воротник, чтобы увидеть эмблему, я все равно получила бы информацию только о доходе этого человека, но не о его социальном статусе. В Англии род занятий, как и богатство, не самый надежный индикатор классовой принадлежности. Я знаю, что англичанин из высшего общества, достаточно состоятельный, скорее выберет костюм, сшитый на заказ в ателье на Джермин-стрит, чем от Армани. А если у него нет денег, он предпочтет приобрести строгий костюм в комиссионном магазине, а не в «народном» магазине на главной торговой улице, но мне это все равно ничего не скажет, потому что все костюмы на вид одинаковы.

Ювелирные украшения и аксессуары — более надежный показатель. Обращайте внимание на размер. Большие, массивные, бросающиеся в глаза металлические часы, особенно золотые, указывают на принадлежность к низшим классам, даже если это баснословно дорогие часы «Ролекс» (или часы в стиле Джеймса Бонда, которые показывают время в шести странах одновременно, будут работать на дне океана и благополучно переживут небольшой ядерный взрыв). Представители верхушки среднего класса и высшего общества носят более скромные часы, обычно на простом кожаном ремешке. Тот же принцип верен и в отношении запонок: большие, вычурные, кричащие запонки — это индикатор принадлежности к низшим классам; маленькие, простые, незатейливые указывают на принадлежность к высшему эшелону. И в этом случае цена не имеет значения.

Если англичанин кроме простого обручального кольца носит еще какие-то кольца, это значит, что по социальному статусу он в лучшем случае выходец из среднего слоя среднего класса. Некоторые мужчины из верхушки среднего класса и высшего общества носят на мизинце левой руки перстень с печаткой, на котором выгравирован родовой герб, но это не очень надежный индикатор, поскольку перстнями любят щеголять претенциозные представители среднего слоя среднего сословия. Носимый на любом другом пальце перстень с печаткой, на которой выгравированы инициалы, а не родовой герб, — это признак принадлежности к низшему слою среднего класса. Галстук — более верный ориентир. Очень яркие, кричащие цвета и крупные рисунки (особенно карикатурные/смешные) — это признак принадлежности к низшим классам. Однотонные галстуки (особенно бледной расцветки и/или с блеском) указывают на то, что их владельцы принадлежат в лучшем случае к среднему слою среднего класса. Представители верхушки среднего класса и более высоких слоев общества носят галстуки относительно приглушенных, обычно темных тонов с мелким, едва заметным узором.

Однако честно признаюсь, что мне редко удается (если вообще удается) определить социальный статус мужчины в костюме по одной только одежде. Как правило, приходится, прибегая к разным ухищрениям, следить за телодвижениями или обращать внимание на газеты. (Только мужчины из рабочей среды, независимо от стиля одежды, сидят и поездах и автобусах, широко раздвинув ноги; а большинство мужчин из верхушки среднего класса не читают бульварной прессы — по крайней мере, на людях.)

Непарадная одежда более показательна — и в плане физических данных, и как классовый индикатор, — чем деловые костюмы, поскольку небрежный стиль одежды предполагает большее разнообразие, и у мужчин здесь больше выбор. Только вся беда в том, что взрослые англичане-мужчины всех классов, когда им предоставлена полная свобода выбора в одежде и им не приходится ограничиваться строгими рамками делового костюма, одеваются плохо. Преобладающее большинство английских мужчин лишены природного чувства стиля, они, вообще-то, не имеют желания одеваться элегантно — ведь сказать о мужчине, что он одет элегантно или даже просто хорошо — значит усомниться в его мужских достоинствах. Слишком элегантный мужчина автоматически подозревается в гомосексуализме. Англичане-мужчины стремятся одеваться правильно и подобающе, но это потому, что они не хотят выделяться или привлекать к себе внимание. Они просто хотят «соответствовать», сливаться с общей массой, выглядеть как любой другой бесспорный гетеросексуал. В результате они все выглядят одинаково. Когда им не нужно надевать деловой костюм с галстуком, они все ходят примерно в одном и том же: джинсах и футболках/фуфайках или брюках свободного покроя и рубашках/ свитерах.

Да, я понимаю, что все футболки разные и что брюки брюкам рознь. Поэтому, казалось бы, вполне возможно установить классовые различия, ориентируясь на разные стили, ткани, фирмы и т. д. И это возможно. Но нелегко. (Не думайте, я не жалуюсь, хотя нет, конечно же, жалуюсь, просто хочу, чтобы вы знали: на это уходит много сил, не говоря уже про насмешливые взгляды мужчин, неверно истолковывающих мои попытки рассмотреть ярлыки на поясе брюк с внутренней стороны.)

Правила классовых отличий в мужской повседневной одежде основываются фактически на тех же принципах, что и правила для женщин, разве что вычурный наряд считается признаком женоподобности, а не низкого происхождения. Мужчины всех классов избегают вещей из откровенно блестящих искусственных тканей, так как последние считаются «женским» материалом и к тому же неудобны в носке. И пусть рубашка мужчины из рабочей среды не из чистого хлопка, по виду от хлопчатобумажной ее отличить трудно, а хватать мужчин за рукава, чтобы пощупать ткань, в общем-то, неприлично.

Как и в случае с женщинами, этикет в мужской одежде предполагает обратную взаимозависимость между количеством оголенного тела и положением на социальной шкале. Расстегнутые наполовину рубашки, так что видна обнаженная грудь — признак низкого происхождения. Чем больше пуговиц расстегнуто, тем ниже социальный статуc владельца рубашки (а если в вырезе видны еще болтающаяся на шее цепь или медальон, смело помещайте их хозяина на самую нижнюю ступень социальной лестницы). Даже степень оголенности рук имеет значение. Если говорить о мужчинах старшего возраста, представители высшего общества предпочитают рубашки футболкам и никогда не покажутся на людях в одном только жилете или майке, даже в жару, — это стиль одежды исключительно рабочего класса. Ходить с оголенной грудью можно только на пляже и возле бассейна, во всех остальных случаях оголенная грудь — это свидетельство принадлежности к низам рабочего класса.

Если мужчина в рубашке, классовой разделительной линией является локоть. В жаркий день мужчины из низов общества закатывают рукава выше локтя. Представители более высоких сословий поднимают рукава до линии чуть ниже локтя; исключение составляют те случаи, когда они заняты физическим трудом, например, работают в саду. Правило оголенности тела применимо и к ногам. Взрослых мужчин из верхушки среднего класса и высшего общества вы редко увидите в шортах. Подобное они себе позволяют только тогда, когда занимаются спортом, ходят по горам или работают в саду возле дома. Представители среднего слоя и низов среднего класса носят шорты в отпуске за границей. Но только мужчины из рабочей среды демонстрируют свои ноги на людях в своем родном городе.

Общий принцип следующий: что зимой, что летом мужчины из высших сословий носят больше одежды. Больше слоев, больше плащей, больше шарфов, шляп и перчаток. Представители этой категории населения также более склонны носить зонты, но только в городах. Существует старое неписаное табу, запрещающее джентльменам ходить с зонтами за городом. С зонтами они могут появиться лишь на скачках и других светских мероприятиях, где им, возможно, придется продемонстрировать галантность, укрывая нарядных леди от дождя. Поэтому в городах зонт иногда может указывать на принадлежность к высшему классу, но зонт в руках мужчины, прогуливающегося за городом, — это всегда признак низкого происхождения. Если только вы не викарий: по непонятным причинам запрет на ношение зонтов на сельских священников не распространяется.

Мужчины из английского высшего общества при соблюдении правила «не выделяться» доходят до крайности: одеваются так, что сливаются не только друг с другом, но и с окружающей средой. За городом — твид зеленых и коричневых тонов, в городе — строгие серые и темно-синие костюмы в тонкую полоску, Нечто вроде аристократического камуфляжа. Ни мужчины, ни женщины не вправе носить за городом неподобающую «городскую» одежду; это серьезное нарушение приличий. В некоторых кругах родовитой сельской аристократии данное табу распространяется на любую одежду, которую хотя бы отдаленно можно назвать модной: чем более непривлекательно и старомодно вы выглядите, тем выше ваш социальный статус.

Правила питания

В 1949 г. венгр Джордж Майкс заявил: «В Европе хорошая кухня, а у англичан хорошие застольные манеры». Позже, в 1977 г., он заметил, что наша кухня стала лучше, а вот застольные манеры испортились. Однако он по-прежнему не выражал восторга по поводу английской кухни и признавал, что за столом мы ведем себя все еще «вполне прилично».

Спустя почти тридцать лет комментарии Майкса по-прежнему отражают общее международное мнение относительно английской кухни, как это выяснил автор книг о путешествиях Пол Ричардсон, когда сообщил своим друзьям о том, что он намерен полтора года посвятить работе над книгой о британской гастрономии. Его испанские, французские и итальянские друзья, говорит он, сказали ему, что британской гастрономии не существует, поскольку понятие «гастрономия» подразумевает страстную любовь к еде, которой у нас явно нет. Они имели в виду, что «наши взаимоотношения с пищей, которую мы употребляем, — это брак без любви».

От своих зарубежных друзей и респондентов я тоже слышала много жалоб по поводу английской кухни; в частности, они отмечали, что для нас еда — это привилегия, а не право. У нас также нет приличной региональной кухни. Семьи больше не едят все вместе за одним столом, а потребляют готовую кулинарную продукцию перед телевизором. Наша диета включает главным образом соленые или сладкие закуски — чипсы, хрустящий картофель, шоколад в плитках, полуфабрикаты и пиццы, которые следует разогревать в микроволновой печи, и т. п. Даже те, кто предпочитает вкусную здоровую пищу и может себе позволить ею питаться, обычно не имеют ни времени, ни сил, чтобы купить в магазине свежие продукты и приготовить из них домашние блюда, как это делают в других странах.

Критика в адрес английской кухни в целом, в общем-то, справедлива, но не всегда оправдана. То же самое можно сказать и о другой крайности — современной тенденции в британской культуре — провозглашать, что английская кухня за последнее время улучшилась до неузнаваемости, что Лондон теперь — гастрономическая столица мира, что еда — это новый рок-н-ролл, что мы стали нацией гурманов и гастрономов и т. п.

Я не намерена здесь тратить много времени на споры о качестве английской кухни. На мой взгляд, она не настолько ужасна, как утверждают ее хулители, и не так уж превосходна, как заявляют ее нынешние поборники. Это что-то среднее. Некоторые блюда английской кухни очень вкусны, другие — несъедобны. В целом английская кухня вполне прилична. Качество английской кухни меня интересует лишь в той степени, в какой оно отражает наши взаимоотношения с едой, неписаные социальные правила, регулирующие наше поведение, связанное с принятием пищи, и то, как они характеризуют нашу национальную идентичность. В каждой культуре есть свои отличительные правила относительно еды — как общего характера, регулирующие отношение людей к еде и кулинарному искусству, так и особые, указывающие, кто и что может есть, в каком количестве, когда, где, с кем и каким образом, — и можно многое узнать о культуре, изучая принятые в ней нормы, связанные с едой. Поэтому меня интересует не английская кухня как таковая, а «английскость» английских правил относительно еды.

Правило двойственности

«Брак без любви» — довольно точная характеристика взаимоотношений англичан с едой, хотя «брак» — это, пожалуй, слишком сильно сказано. Наши взаимоотношения с едой и кулинарным искусством больше похожи на не очень счастливой сожительство без взаимных обязательств. Они носят двойственный характер, зачастую противоречивы и непостоянны. Бывают моменты искренней симпатии и даже страсти, но в целом будет справедливо сказать, что мы не испытываем глубокой, прочной, врожденной любви к еде, которая свойственна нашим европейским соседям, да и многим другим народам. Просто в жизни англичан еда — не самое главное, как у других наций. Даже американцы, у которых «общенациональная» кухня (в противоположность этнической) явно не лучше нашей, все же проявляют больше интереса к еде, требуя, чтобы каждая категория готовой кулинарной продукции имела сотни разных ароматов и сочетаний, в то время как мы, например, довольствуемся двумя-тремя разновидностями.

Во многих культурах не равнодушные к еде люди не стоят особняком; их не называют в насмешку или с восхищением «гурманами». Глубокий интерес к еде — это норма, а не исключение. Те, кого англичане называют «гурманами», по сути, самые обычные люди, проявляющие типичный, здоровый, адекватный интерес к еде. То, что мы воспринимаем как одержимость едой, в других культурах — самое обычное явление, а не нечто диковинное или даже примечательное.

Среди англичан подобный острый интерес к еде большинством расценивается в лучшем случае как странность, в худшем — как нравственное извращение, как нечто неприличное, неправильное. Наклонности гурмана у мужчины считаются признаком женственности и даже заставляют усомниться в его сексуальной ориентации. В данном контексте любовь к еде сравнима, скажем, с горячим интересом к моде и мягкой мебели. Знаменитые английские повара, выступающие по телевидению, из кожи вон лезут, чтобы продемонстрировать свою мужественность и гетеросексуальность: употребляют грубые словечки, играют мускулами, бравируют своей страстью к футболу, упоминают жен, подружек или детей и одеваются как можно неряшливее. Яркий образец стиля «посмотрите, какой я настоящий гетеросексуалист» — Джеми Оливер, молодой телеповар, сделавший очень много для того, чтобы развить у английских мальчишек интерес к профессии кулинара. Он ездит на мотороллере, слушает громкую музыку, женат на красивой сексуальной женщине, держится с развязностью кокни и исповедует молодцеватый подход к кулинарии: «кинем немного этого, потом немного того, и все будет отлично, приятель».

Среди женщин любовь к еде считается более приемлемой, но это по-прежнему нечто неординарное, что отмечают все окружающие, — а в некоторых кругах расценивается как претенциозность. Никто не хочет показать свою заинтересованность в еде. Большинство из нас с гордостью заявляют, что мы «едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть», — в отличие от наших соседей, в частности французов. Мы наслаждаемся и восхищаемся их великолепной кухней, но при этом презираем их бесстыдную любовь к еде, не сознавая, что между тем и другим, возможно, существует взаимосвязь.

Серьезные рассуждения о еде недопустимы, даже непристойны

Наше двойственное отношение к еде, возможно, обусловлено влиянием правила «Как важно не быть серьезным». Излишнее рвение относительно чего бы то ни было вызывает неловкость, а говорить серьезно, с чувством о чем-то столь тривиальном, как еда, в общем-то, довольно глупо. Афишировать свою любовь к еде и открыто признавать, что еда доставляет удовольствие, неловко не только потому, что это проявление излишней серьезности, — это еще и непристойно.

Говорят, что англичане по натуре пуритане, но, на мой взгляд, это не совсем точная характеристика. Например, секс не считается грехом; это нечто очень личное, частное и, соответственно, вызывающее смущение. Шутки о сексе, даже вполне откровенные, допустимы, но обсуждать серьезно, увлеченно те же самые интимные подробности непристойно. Еда как чувственное наслаждение, думается, относится к той же категории: вроде бы и не запретная тема, но говорить о ней следует исключительно беззаботным, веселым, шутливым тоном.

Гурманы (или иностранцы), описывающие поэтичным, эротичным языком достоинства отменно приготовленного пышного беарнского соуса, вынуждают нас морщиться, краснеть и прятать глаза. Чтобы их собеседники не чувствовали себя оскорбленными, им просто следует быть чуть веселее, подшучивать над собой, не говорить о еде слишком серьезно.

Если не демонстрировать ироничную бесстрастность, разговор о еде превращается в «гастропорнографию» (данный термин обычно употребляют в отношении красочно иллюстрированных кулинарных журналов и поваренных книг с подробными описаниями каждого аппетитного блюда, но им в равной степени можно охарактеризовать и восторженные рассуждения о еде).

Ужин перед телевизором

Заявления о том, что мы становимся нацией знающих гастрономов, — это, пожалуй, оптимистичная пропаганда, во всяком случае, сильное преувеличение, но, вне сомнения, за последние годы интерес к еде и кулинарному искусству в нашей стране заметно вырос. На каждом телевизионном канале ежедневно транслируется хотя бы одна кулинарная программа. По общему признанию, некоторые из этих телевизионных шоу, где повара за двадцать минут готовят из пяти ингредиентов обед из трех блюд, носят скорее развлекательный характер, чем поучительный, и многие иностранцы, с которыми я беседовала, считают такой подход к еде либо забавным, либо непочтительным. Но есть и много по-настоящему информативных кулинарных шоу.

Трудно сказать, насколько заразительны эти кулинарные шоу. Более вероятно, что многие англичане, с интересом наблюдая, как знаменитые телеповара готовят изысканные блюда из свежих экзотических ингредиентов, разогревают в микроволновых печах пластиковые упаковки с готовыми блюдами из супермаркета. (Я сама часто так делаю.)

Но есть и исключения — люди, которых эти программы вдохновляют, и они спешат приобрести поваренные книги телеповаров, а потом пытаются готовить по предложенным рецептам. И я веду речь не только об увлеченных гурманах из элиты среднего класса. Поваренные книги Делии Смит всегда занимают высшую строчку в списке популярных бестселлеров, и владельцам магазинов хорошо знаком «эффект лии», когда всякий продукт или товар, который она рекомендует в своем вечернем телевизионном шоу — от простого яйца до кастрюли какой-то определенной марки, — на следующий же день мгновенно сметают с магазинных полок. Небольшое, но значительное число моих приятелей и респондентов из рабочего класса стали заядлыми и изобретательными кулинарами в результате просмотра телевизионных кулинарных программ.

В Англии есть семьи — хоть таковых и не много, — где блюда из свежих продуктов, дорогих и не очень, старательно и с любовью готовят ежедневно. Пусть полки наиболее элитарных супермаркетов ломятся от экзотических овощей, фруктов, пряных трав и специй, но большинство покупателей понятия не имеют, что это за продукты и как их готовить. Я провела следующий опыт: стоя во фруктово-овощной секции супермаркетов, я смотрела на такие продукты, как пак-чой (китайская капуста), лесные грибы и лимонное сорго, и спрашивала покупателей, знают ли они, что с ними делать. Большинство покупателей не знали, да и продавцы тоже.

В погоне за новизной

Как бы то ни было, я попалась на ту же удочку, на которую ловятся все новоявленные английские гурманы, — приравняла «хорошую» еду и «подлинный» интерес к кулинарному искусству к необычным, диковинным ингредиентам и новым способам их приготовления. Это безумное стремление к новизне английских гурманов приводит в недоумение моих зарубежных друзей и респондентов, они посмеиваются над нашими постоянно меняющимися причудами и пристрастиями. Сегодня нам нравится «новая» кухня, завтра каджунская, «фьюжн»[124], тосканская, кухня стран Тихоокеанского региона или современная английская. Сегодня наша любимая приправа — сушеные помидоры, завтра — солерос травянистый и малиновый уксус или чесночная паста. Потом мы все сразу начинаем есть поленту (каша из кукурузной крупы), «черный» пудинг (из свиной крови, овсяной муки и жира) и рёсти — уложенный в шаткую башню посередине огромного белого блюда картофель с козьим сыром и выдержанным виноградным уксусом или розмариновой подливкой.

Эта нынешняя мания новизны свойственна не только англичанам. Подобная тенденция наблюдается и у жителей наших бывших колоний, в Америке и Австралии, но им это простительно, поскольку они — молодые нации, состоящие из иммигрантов, принадлежащих к разным культурам, и у них нет собственных кулинарных традиций. Но мы-то — древняя европейская культура с многовековыми традициями и богатой историей. Тем не менее, когда дело касается еды, мы ведем себя как юные жертвы моды. Вероятно потому, что мы, несмотря на свой древний возраст, во всем, что касается еды, по существу, занимаем то же положение, что и наши юные бывшие колонии: у нас нет своих собственных кулинарных традиций. Некоторые интересующиеся историей гурманы утверждают, что английская кухня не всегда была столь посредственной. В качестве доказательства они ссылаются на роскошные пиры прошлых времен, когда столы ломились от ароматных пирогов с дичью, экзотических приправ и т. д. Но ведь эти пиры устраивались для очень узкого, ограниченного круга богатого меньшинства, а иностранцы во все времена жаловались на плохое качество большинства английских блюд. Теперь они восхищаются, как мы посредственно сочетаем кулинарные традиции других народов.

«Мне казалось, англичане должны противиться переменам, — с недоумением заметил один из иностранцев, которых я интервьюировала. — А в ваших ресторанах я вижу совсем другое. В Италии в отношении еды мы гораздо более традиционны, более консервативны. А французы даже еще больше…» А ведь он прав, подумала я. Англичане слывут консерваторами, но наше отношение к еде свидетельствует о том, что мы способны проявлять гибкость, что в нас живет тяга к новому, и что мы готовы перенимать кулинарные традиции других народов. Наиболее безумные новшества исповедуют главные образом молодые, отслеживающие все последние тенденции гурманы и кулинары. Но блюда греческой, итальянской, индийской и китайской кухонь уже на протяжении десятилетий входят в рацион англичан и знакомы нам так же хорошо, как и мясо с овощами. Индийская кухня в особенности. Она попросту стала элементом английской культуры, средоточием наших кулинарных традиций. Ни один субботний вечер с посиделками в пабе не обходится без посещения местного индийского ресторана, где готовят тандори[125] и балти[126]. А находясь в отпуске за границей, англичане больше всего скучают, согласно данным последних опросов, не по рыбе с жареной картошкой или английскому пирогу с говядиной и почками, а по «настоящему английскому карри».

Правила стенаний и выражения недовольства

В ресторанах, как и везде, англичане могут стонать и ворчать, жалуясь друг другу на плохое обслуживание и плохую пищу, но в силу собственной скованности, из-за нашей «социальной неловкости» нам трудно высказать претензии непосредственно обслуживающему персоналу. У нас есть три способа выражения недовольства в таких ситуациях, и все три неэффективны и не приносят удовлетворения.

Молчаливое выражение недовольства

Большинство англичан при виде неаппетитного или даже несъедобного блюда чувствуют себя настолько неловко, что они вообще не способны жаловаться. Выразить недовольство — значит «устроить сцену», «поднять шум», «привлечь к себе внимание» на публике, а это все запрещено неписаными правилами. Англичане станут возмущенно жаловаться своим спутникам, сдвинут непривлекательную пищу на край тарелки, поморщатся с отвращением, глядя друг на друга, но, когда официант спросит, всем ли они довольны, они вежливо улыбнутся и, стараясь не встречаться с ним взглядом, пробормочут: «Да, все хорошо, спасибо». Стоя в медленно движущейся очереди у стойки бара в пабе или в кафе, они будут тяжело вздыхать, складывать на груди руки, переминаться с ноги на ногу, демонстративно поглядывать на часы, но никогда вслух не выразят недовольства. Сами они никогда больше не придут в это заведение и отрекомендуют его с самой худшей стороны всем своим друзьям, но несчастный владелец паба или ресторана так и не узнает, что к нему были какие-то претензии.

Выражение недовольства извиняющимся тоном

Некоторые чуть более отважные души прибегают к способу № 2: выражают недовольство извиняющимся тоном, что особенно характерно для англичан. «Простите, мне ужасно неловко, мм… но… э… суп, кажется… хм… не очень горячий — несколько холодноват, правда…»; «Простите, что надоедаю вам, но я… мм… заказал бифштекс, а это, кажется… э… рыба…»; «Простите, вы к нам скоро подойдете? (И это после двадцати минут ожидания, когда на сидящих клиентов никто из обслуживающего персонала не обращал внимания.) Просто мы немного торопимся. Извините». Порой эти жалобы высказаны столь нерешительно и робко, столь туманно, столь тщательно замаскированы под извинения, что персонал и впрямь может не понять, что их клиенты чем-то недовольны. «Они смотрят в пол и мямлят, будто это они в чем-то провинились!» — сказал мне один опытный официант.

Помимо того, что мы извиняемся за свои жалобы, мы также склонны извиняться и за вполне резонно высказанные просьбы: «Ой, простите, извините, не могли бы вы принести нам соль?»; «Простите, не могли бы вы принести счет?» — и даже за то, что тратим деньги: «Простите, не могли бы вы принести еще одну бутылку этого? Будьте так добры». Я тоже веду себя подобным образом и всегда считаю своим долгом извиниться за то, что не съела всю порцию: «Простите, блюдо замечательное, честное слово, просто я не очень голодна».

Шумное, агрессивное выражение недовольства оскорбительным тоном

И наконец, как обычно, другая крайность — способ выражения недовольства по-английски № 3: жалоба, высказанная громко, агрессивным, оскорбительным тоном. Побагровевший от гнева, бушующий, грубый, преисполненный важности клиент, доведший себя до исступления из-за пустячной оплошности обслуживающего персонала. А порой и терпеливый клиент, которому изменяет выдержка, когда ему после долгого ожидания приносят несъедобное блюдо.

Часто говорят, что английские официанты и представители других категорий обслуживающего персонала неприветливы, ленивы и некомпетентны. В этих обвинениях, наверно, есть доля правды — нам не хватает профессионализма, мы не умеем угождать, не способны выказывать чрезмерное дружелюбие, как другие народы. Но, прежде чем критиковать наших работников сферы обслуживания, сначала понаблюдайте, с какими глупостями им приходится мириться. Наши нелепые жалобы выведут из себя даже святого, а наше молчаливое выражение недовольства требует понимания бессловесного поведения, что явилось бы испытанием даже для многих психологов, особенно если им при этом приходилось бы жарить картофель или разносить заказы.

Все три способа выражения недовольства — молчаливый, извиняющимся тоном или агрессивно-оскорбительным — на первый взгляд разные, но на самом деле их объединяет тесное родство. Симптомы английской «социальной неловкости» подразумевают противоположные крайности: когда мы смущены или испытываем дискомфорт в социальных ситуациях, мы становимся либо чрезмерно учтивыми и сдержанными, либо шумными, грубыми, агрессивными и несносными.

Еще раз о правиле «вот так всегда!»

В общем же наше нежелание жаловаться в ресторанах лишь отчасти обусловлено нашей врожденной «социальной неловкостью». Есть еще и другая, более широкая проблема: у нас низкий уровень запросов. В начале данной главы я упоминала замечание Пола Ричардсона о том, что для англичан хорошая еда — это привилегия, а не право. В отличие от других культур, где существует культ еды, англичане в целом не ждут многого от ресторанных блюд или тех, что они готовят дома. За исключением небольшой горстки гурманов, мы не надеемся, что блюда, которые нам подадут, будут отменными: нам приятно, если еда оказалась вкусной, но мы не чувствуем себя глубоко оскорбленными, не возмущаемся, как другие народы, когда нас кормят посредственным обедом или ужином. Нам немного досадно, если мясо оказалось пережаренным, а картофель — не хрустящим, но мы не считаем, что нас ущемили в правах. Посредственная пища — это норма.

И не только пища. Многие иностранцы, с которыми я беседовала, особенно американцы, указывают на нашу неспособность выражать претензии относительно плохого качества большинства других товаров и услуг. «У меня такое впечатление, — сказал один раздосадованный американец, — что где-то на подсознательном уровне англичане попросту и не ждут, что все должно функционировать, как положено. Понимаете?» «Да, — отвечала я, — особенно если сравнивать нас с Америкой. Американцы ожидают хорошего обслуживания, ожидают соответствующего качества за свои деньги, и если их ожидания не оправдались, они приходят в ярость и предъявляют иски. А англичане в большинстве своем не ждут, что обслуживание или товар окажутся качественными, и когда их пессимистические предположения подтверждаются, они говорят: «Ха! Как всегда!»

«Точно! — воскликнул мой собеседник. — Моя жена англичанка, и она всегда так говорит. Мы останавливаемся в отеле, где нас кормят отвратительно. Я хочу пожаловаться, а она говорит: «А чего ты ожидал? В отелях всегда кормят ужасно». Мы покупаем новую посудомоечную машину, ее не доставляют в назначенное время, и она опять говорит: «Вот так всегда!» Поезд опоздал на два часа, она говорит: «Вот так всегда!» Я объясняю ей: «Да, это обычное дело, и так будет всегда, потому что вы никогда ничего НЕ ДЕЛАЕТЕ по этому поводу, а только твердите друг другу: «Вот так всегда!»

Он прав. Мы и впрямь воспринимаем подобные неприятности как Божественное провидение, а не результат людской некомпетентности. Опоздавший поезд или не доставленная в срок посудомоечная машина — столь же «типичное» явление, как и дождь во время пикника в праздничный день. Пусть эти неудобства вызывают досаду, но нам они привычны, знакомы — «это следовало ожидать». И раз это Божественное провидение, нам незачем вступать в конфронтацию с другими людьми, что доставляет нам еще большие неудобства.

Но дело не только в этом. Прежде я уже отмечала, что типично английский возглас «Вот так всегда!» передает обиженное негодование и пассивное, сдержанное смирение, признание того, что неприятности неизбежны, что жизнь полна мелких казусов и сложностей, которые просто следует принимать как должное. В возгласе «Вот так всегда!» находит отражение наша раздраженная снисходительность, типично английский ворчливый стоицизм. Но теперь я вижу, что в нем прослеживается также и некое чувство извращенного удовлетворения. Восклицая «Вот так всегда!», мы выражаем недовольство и обиду, но мы также, неким странным образом, довольны, что наши мрачные пророчества и худшие предположения подтвердились. Да, мы расстроены, нам причинили неудобство, но неприятности не застигли нас врасплох. Мы знали, что так будет, мы «могли бы сразу сказать», что еда в гостинице отвратительная, что посудомоечную машину не доставят, что поезд задержится, потому что нам, в силу нашей безграничной мудрости, известно, что такова природа гостиниц, служб доставки и поездов. Пусть мы не умеем предъявлять иски, не способны даже проявить элементарную напористость и вынуждены полагаться на милость некомпетентных поставщиков некачественных товаров и услуг, но, по крайней мере, мы прозорливы.

Такова природа вещей. Автомобили «капризничают»; нагреватели «непредсказуемы»; стиральные машины «оставляют желать лучшего»; тостеры и чайники «включаются через раз»; дверные ручки «заедают»; выключатели «срабатывают только со второго раза — к ним нужно приноровиться»; компьютеры «выходят из строя» в самый неподходящий момент, и стираются все файлы; ты всегда встаешь в самую медленную очередь; поставщики всегда опаздывают; строители никогда не сдают работу без огрехов; автобус всегда ждешь целую вечность, а потом их приходит сразу три; ничто никогда не работает как положено; всегда что-то идет наперекосяк, и ко всему прочему еще и дождь собирается. Для англичан — это доказанные, неопровержимые факты, такие же точные и бесспорные, как дважды два четыре или законы физики. Мы начинаем усваивать эти заклинания с пеленок, и к тому времени, как мы взрослеем, пессимистический взгляд на мир уже становится частью нашей натуры.

Пока вы полностью не оцените это особое умонастроение и его значение, вы никогда по-настоящему не сможете понять англичан. Повторяйте перечисленные выше заклинания каждый день на протяжении двадцати лет, и тогда вы постигните суть нашего характера. Причем повторяйте эти заклинания сдержанно бодрым тоном, перемежая их фразами: «Не ропщи», «Не обращай внимания», «Не падай духом», — и вы начнете перерождаться в настоящего англичанина. Научитесь встречать каждую проблему — от обугленного тоста до третьей мировой войны — нашим традиционным возгласом «Вот так всегда!», произнося его одновременно обиженно, с безмерным терпением и самоуверенностью знающего человека, и вы станете полностью аккультурированным англичанином.

Питание в контексте классовых отличий

В Англии каждый продукт, помимо перечня ингредиентов с указанием количества калорий, имеет также невидимый классовый ярлык. (Внимание: этот продукт может содержать признаки веществ, характерных для низов среднего класса. Внимание: этот продукт ассоциируется с мелкобуржуазными слоями и не предназначен для торжественных ужинов в кругу верхушки среднего класса.) Ваш социальный статус определяет, что вы едите, а также когда, где и каким образом, как вы называете то, что едите, и как говорите об этом.

Популярная романистка Джилли Купер, разбирающаяся в английской классовой системе гораздо лучше любого социолога, цитирует одного лавочника, который сказал ей: «Когда женщина приходит в лавку и спрашивает свиную спинку (back), я обращаюсь к ней «мадам» (madam); если она спрашивает грудинку (streaky), я называю ее «дорогуша» (dear)». Сегодня в дополнение к этим двум частям бекона следует принимать во внимание другие знаки классовой семиотики: сверхпостный (extra-lean) и натуральный бекон (organic bacon), кусочки сала для шпигования (lardons), острая копченая тонко нарезанная ветчина (prosciutto), шпик (speck) и окорок серрано (иберийский окорок — Serrano ham) — все перечисленное — излюбленная пища класса «мадам», точнее, образованной верхушки среднего класса; а также «bacon bits» (кусочки бекона), pork scratchings (свиные шкварки) и bacon-flavoured crisps (чипсы с привкусом бекона) — все это едят исключительно представители класса «дорогуши», а «мадам» — очень редко.

Англичане всех классов любят сандвичи с беконом («bacon butties» на языке рабочего люда северных областей), хотя некоторые более чванливые представители низов и среднего слоя среднего класса претендуют на более изысканный вкус, а некоторые зацикленные на здоровом образе жизни представители верхушки среднего класса неодобрительно фыркают в отношении жира, соли и холестерина, считая, что эти компоненты могут спровоцировать болезни сердца.

Вот перечень других продуктов и блюд, ассоциирующихся с низшими классами:

• коктейль из креветок (к самим креветкам претензий нет, но вот розовый «коктейльный» соус — это признак блюда, популярного у низов среднего класса; кстати, этот соус не станет более «светским», если назвать его «Мари-Роуз»);

• яйцо с чипсами (каждый из ингредиентов сам по себе не несет отпечатка классовости, но такое их сочетание считается блюдом рабочего класса);

• макаронный салат (макароны, в общем-то, едят все, но если их подают холодными и заправленными майонезом — ЭТО блюдо простолюдинов);

• рисовый салат (в любом виде блюдо низших классов, особенно если добавлена сладкая кукуруза);

• консервированный фруктовый компот (в сиропе — блюдо рабочего класса; во фруктовом соке — продукт низов среднего класса);

• нарезанные ломтиками сваренные вкрутую яйца и/или нарезанные ломтиками помидоры в зеленом салате (мелкие гроздевые томаты допустимы, но, если вы переживаете за свой социальный имидж, лучше не смешивайте томаты, яйца и салат-латук);

• рыбные консервы (как ингредиент какого-то блюда — например, в рыбных пирожках — не вызывают возражений, но считаются исключительно пищей рабочего класса, если подаются отдельно);

• бутерброд со сливочным маслом и жареным картофелем (едят главным образом на севере страны; даже если вы назовете такой бутерброд «chip sandwich», а не «chip butty» — все равно это пища рабочего класса).

Уверенные в надежности своего социального положения представители высшего общества и верхушки среднего класса, имеющие правильный выговор и все соответствующие их статусу признаки, могут безбоязненно признать, что они любят какой-то один или все из вышеперечисленных продуктов, — это будет расценено просто как эксцентричность. Менее уверенные в надежности своего социального статуса, желая продемонстрировать свою эксцентричность, должны выбирать блюда, которые считаются пищей наиболее удаленного от них класса (например, бутерброды со сливочным маслом и жареным картофелем), а не те, что популярны в среде ближайшего к ним социального слоя (консервированные компоты во фруктовом соке), иначе их по недоразумению поместят на более низкую ступень социальной иерархической лестницы.

Индикатор соблюдения норм здорового питания

Начиная примерно с середины 1980-х гг. нормы здорового питания становятся главным гастрономическим классовым разделителем. Средние слои населения очень восприимчивы к новейшим тенденциям в области здорового питания; представители самых верхов и самых низов общества непоколебимы в своих взглядах, едят то, что они привыкли есть, и в большинстве своем глухи к проповедям поборников здорового образа жизни из числа представителей среднего класса.

Еда, говорят нам, это секс наших дней. Действительно, так называемые назойливые классы, которые прежде учили нас правилам здорового секса, теперь во всю проповедуют нормы здорового питания. Я веду речь о «менторах» из среднего класса, которые назначили себя блюстителями национальной культуры питания и в настоящее время озабочены тем, как бы заставить рабочий класс перейти на овощную диету. Вместо ханжеских речей Мэри Уайтхаус, сетующей по поводу секса и «сквернословия», с экранов телевизоров теперь звучат голоса целой армии непрофессиональных диетологов из среднего класса; они ругают соблазнительные рекламы, пропагандирующие готовую кулинарную продукцию из пищевых суррогатов, которая развращает молодежь нации. В данном случае они имеют в виду молодежь из среды рабочего класса, всем известно, что именно кевины и трейси, а не джеми и саскии, пичкают себя закусками фастфуд с большим содержанием жиров и сахара.

И в первую очередь не саскии из верхушки среднего класса. Многие из них — новообращенные анемичные вегетарианки, страдают анорексией (отсутствие аппетита), булимией (ненормально повышенное чувство голода) или воображаемой «непереносимостью» глютена (клейковина, растительный белок) и лактозы. Почему-то эти проблемы не волнуют поборников здорового питания; все их усилия направлены только на то, чтобы конфисковать у кевинов и трейси их чипсы и заставить их есть по пять раз в день фрукты с овощами.

Представители верхушки среднего сословия из числа «болтливых классов» — наиболее восприимчивые и поддающиеся внушению приверженцы культа здорового питания. В частности, среди женщин этого класса табу на еду стало первейшим средством идентификации социальной принадлежности человека. Ваше общественное положение определяет то, что вы не едите. Ни один званый обед в среде «болтливых классов» не обходится без того, чтобы принимающая сторона заранее тщательно не опросила гостей на предмет аллергии на модные продукты, непереносимости каких-то ингредиентов и идейной позиции в отношении питания. «Я перестала давать званые обеды, — призналась мне одна журналистка из среднего класса. — Это стало просто невозможно. Один-два вегетарианца — это еще куда ни шло, но теперь у каждого то аллергия на пшеницу, то непереносимость молочных продуктов, либо они строгие вегетарианцы, либо приверженцы питания, способствующего долголетию, либо сидят на диете Аткинса, или не употребляют яйца, имеют что-то против соли, боятся пищевых добавок, едят только натуральные пищевые продукты или лечатся от алкоголизма или наркомании…»

Я искренне сочувствую тем, кто действительно страдает пищевой аллергией, но такие люди составляют очень маленький процент населения, во всяком случае, их гораздо меньше, чем тех, кто считает себя пищевыми аллергиками. Женщины из «болтливых классов», по-видимому, думают, что, как и в случае с Принцессой на горошине, их крайняя чувствительность к пище указывает на то, что они утонченные, изысканные, аристократичные натуры, не чета вульгарным простолюдинам, которые могут проглотить что угодно. В этих рафинированных кругах на тебя посмотрят свысока, если ты без труда способен переварить такую грубую пролетарскую пищу, как хлеб с молоком.

Если о себе вы не можете сказать, что у вас есть модные пищевые проблемы, придумайте таковые для своих детей или хотя бы шумно выражайте беспокойство по поводу того, что у вашего ребенка может быть аллергия на какой-то продукт: «Нет, нет, не надо! Не давай Тамаре абрикос! Она еще не пробовала абрикосы. Она плохо среагировала на клубнику, так что осторожность не помешает»; «Мы не кормим Кэти бутылочным детским питанием — в нем слишком много натрия, поэтому я покупаю натуральные овощи и сама их перетираю…». Даже если ваши дети не по-модному здоровы, старайтесь отслеживать все последние тенденции в области «опасных» продуктов. Вы должны знать, что углеводы — это жиры наших дней (так же как коричневый цвет — это новый черный), а гомоцистеин — это холестерин наших дней; что высоковолокнистая диета теперь не в моде, диета Аткинса — в моде и что в спорах о генетически модифицированных продуктах партия «болтливых классов» проводит линию «два гена — хорошо, четыре — плохо». А вообще, имейте в виду, что «безопасных» продуктов нет, разве что натуральная морковь, выращенная лично принцем Чарльзом на собственном огороде.

Низший и средний слои среднего класса, равняющиеся на верхушку среднего класса (и на «Дейли мейл»[127], ежедневно публикующую по пять материалов об опасных для здоровья факторах), быстро перенимают «светские» взгляды в отношении «опасного» питания. Правда, обычно с некоторой задержкой, как при спутниковой трансляции: проходит некоторое время, прежде чем последние причуды и табу в отношении еды, придуманные верхушкой среднего класса, оседают в умах обитателей поместий в псевдотюдоровском и неогеоргианском стилях, а потом еще какое-то время, пока они достигнут пригородных одноквартирных жилых домов, построенных в 1930-х гг. Некоторые жители этих пригородных одноквартирных домов узнают о том, что жирофобия и поклонение высоковолокнистым продуктам — уже вчерашний день, после того как на смену данным тенденциям пришли углеводофобия и протеиномания. Едва низы среднего класса усвоили все текущие веяния, связанные с дежурными канцерогенами и «опасными» продуктами, верхам, разумеется, приходится придумывать новые угрозы. Какой смысл жаловаться на непереносимость пшеничных продуктов, если этим страдают все простолюдины, говорящие «pardon» («извините») и «serviette» («салфетка»)?

Рабочий класс, как правило, в подобные игры не играет. У них хватает реальных проблем, поэтому им незачем выдумывать воображаемые аллергии, чтобы не скучно жилось. Аристократы тоже невзыскательны в еде и скептически относятся к проповедям диетологов. У них есть и время, и деньги на то, чтобы исповедовать эксцентричные табу на разные продукты, но, в отличие от обеспокоенных средних классов, они уверены в надежности своего общественного положения, и им незачем афишировать свою принадлежность к высшему свету, демонстративно отказываясь от хлеба со сливочным маслом. Есть, конечно, и исключения — как, например, покойная принцесса Уэльсская, — но они лишь подтверждают правило, будучи гораздо более застенчивыми и неуверенными в себе, чем любой другой среднестатистический аристократ.

Время приема пищи и терминология как индикаторы классовой принадлежности

Dinner/Tea/Supper (Ужин)

Как вы называете вечерний прием пищи? И в котором часу ужинаете?

Если вечернюю трапезу вы называете «tea» (букв.: «чай») и садитесь ужинать примерно в половине седьмого вечера, значит, вы почти наверняка представитель рабочего класса или выходец из среды рабочих. Если вы склонны персонифицировать вечернюю трапезу, говоря о ней «mу tea» (букв.: «мой чай»), «our/us tea» (букв.: «наш чай») и «your tea» (букв.: «твой/ваш чай»), например: «I must be going home for my tea» («Мне пора домой ужинать»), «What's for us tea, love?» («Как дела с ужином, дорогая?»), «Come back to mine for your tea» («Приходи ко мне ужинать»), — значит, вы, вероятно, представитель рабочего класса с севера страны.

Если вечерний прием пищи вы называете «dinner» и садитесь ужинать около семи часов вечера, значит, вы, вероятно, из низов или среднего слоя среднего класса.

Если словом «dinner» вы обычно обозначаете званый ужин, а вечернюю трапезу в кругу семьи называете «supрег» (произносится «suppah»), значит, вы, скорей всего, принадлежите к верхушке среднего класса или высшему обществу. В этих кругах время вечерней трапезы может разниться, но обычно семейный ужин («supper») едят около половины восьмого, a «dinner», как правило, позже, самое раннее — в половине девятого.

Для всех, кроме представителей рабочего класса, «tea» — это неплотная еда около четырех часов дня: чай (напиток) с пирожками, булочками, вареньем, печеньем и, возможно, маленькими бутербродами (в том числе с традиционными сандвичами с огурцами) со срезанной коркой. Рабочий класс называет полдник «afternoon tea» (букв.: «послеполуденный чай»), чтобы не путать с вечерним «чаем» — ужином, который все остальные называют «supper» или «dinner».

Lunch/Dinner (Обед)

Время обеда не является индикатором классовой принадлежности, поскольку почти все обедают примерно в час дня. Единственный классовый индикатор — то, как вы называете эту дневную трапезу: если «dinner», значит, вы из рабочего класса; все остальные, от низов среднего класса и выше, обед обозначают словом «lunch». Те, кто говорит «d'lunch», — что, как отмечает Джилли Купер, по звучанию немного напоминает выговор жителей Вест-Индии, — пытаются скрыть свое рабочее происхождение, в последний момент вспоминая, что обед словом «dinner» называть нельзя. (Они также могут сказать «t'dinner» — что сбивает с толку, поскольку чем-то напоминает йоркширский диалект — о вечерней трапезе, которую они едва не обозвали «чаем» (tea).) Но абсолютно все англичане, к какому бы классу они ни принадлежали и как бы ни называли дневную трапезу, к обеду относятся несерьезно: большинство довольствуются сандвичем или каким-либо одним легким блюдом быстрого приготовления.

Затяжные, сытные, с алкоголем «деловые обеды» («business lunch») ныне вызывают неодобрение (сказывается влияние американцев, у которых мы научились ратовать за пуританские нормы здорового питания), что, в общем-то, обидно, поскольку в их основе лежат здоровые антропологические и психологические принципы. Угощение едой и совместный прием пищи во всем мире считаются очень эффективной формой социального взаимодействия, для которой антропологи даже придумали специальный термин — «комменсальность»[128].

Во всех культурах данный ритуал — это, по меньшей мере, символическое подписание пакта о ненападении (с врагами «трапезу не делят»), в лучшем случае — значительный шаг вперед в укреплении дружбы и связей. А если при этом задействован такой социальный «помощник», как алкоголь, то результат может быть еще эффективнее.

Можно было бы подумать, что англичане, остро нуждающиеся в социальных «посредниках», не говоря уже о том, что мы постоянно ищем способы уклонения от неизменно вызывающего неловкость разговора о деньгах, должны ухватиться и крепко держаться за эту испытанную традицию. И действительно, я уверена, что нынешняя необоснованная нелюбовь к деловому обеду, выражаясь языком защитников окружающей среды, «неустойчива» и окажется лишь временным заблуждением. Однако эта тенденция — еще одно доказательство в поддержку моего утверждения о том, что англичане в целом относятся к еде несерьезно и, в частности, что мы сильно недооцениваем социальное значение совместной трапезы, что в большинстве культур усваивается на подсознательном уровне.

В этом отношении «гурманы» из среднего класса не более сведущи, чем мы, все остальные. Их показная любовь к еде — «Ах, какой пряный аромат у оливкового масла!», «Ах, какая душистая, сладкая горчица!» — зачастую, как ни странно, лишена человеческого тепла и сокровенности, которые должны ассоциироваться с потреблением пищи. Они заявляют, что понимают этот социальный аспект, с затуманенным взглядом воспевая пиршества в Провансе и Тоскане, но сами, к сожалению, имеют привычку судить о званых ужинах, которые дают их приятели-англичане, и о деловых обедах в ресторане, которые организуют их партнеры, по качеству стряпни, а не по сердечности атмосферы. «Джоунсы — милейшие люди, но, бог мой, в еде ни черта не понимают — переваренные макароны, сваренные всмятку овощи, а цыпленок… Интересно, как его хотели приготовить?» Их высокомерие и насмешки порой вызывают у нас тоску по прежним временам, когда еще не было диетологов, произведших революцию в области питания, и члены высшего общества расценивали как невоспитанность любое замечание по поводу блюд, которые им подавали, а низшие классы считали главным достоинством еды ее сытность.

Завтрак и вера в целебность чая

Традиционный английский завтрак: чай, тосты, джем, яйца, бекон, колбаса, томаты, грибы и т. д. — одновременно вкусный и сытный. Завтрак — единственный элемент английского питания, который часто и с энтузиазмом восхваляют иностранцы. Правда, немногие из нас регулярно едят «полный английский завтрак»: иностранных туристов, останавливающихся в гостиницах, кормят гораздо более традиционным завтраком, чем тот, который мы, местные, готовим себе дома.

Данная традиция более строго соблюдается в самых верхах и самых низах общества, но не в кругу средних классов. Некоторые члены высшего общества и аристократы по-прежнему едят настоящий английский завтрак в своих загородных особняках, и некоторые представители рабочего класса (главным образом мужчины) по-прежнему считают, что день следует начинать с «приготовленного завтрака», состоящего из яичницы с беконом, колбасы, тушеных бобов, жареного хлеба, тостов и т. д.

Рабочие чаще завтракают в закусочных, а не дома, и запивают еду большим количеством крепкого, сладкого чая цвета кирпича, разбавленного молоком. Низы и средние слои среднего класса пьют более бледный, «светский» тип чая — скажем, «Twinings's English Breakfast», а не «PG Tips». Представители верхушки среднего класса и высшего общества предпочитают слабый, почти бесцветный, неподслащенный «Earl Grey». Класть в чай сахар многими расценивается как верный признак принадлежности к низшим классам; даже одна ложка вызовет подозрение (если только вы родились не до 1955 г.); более одной ложки — и вы в лучшем случае относитесь к низам среднего сословия; более двух — и вы определенно из рабочего класса. Сначала наливать в чашку молоко — это тоже привычка низших классов, как и усердная, шумная работа ложечкой. Некоторые претенциозные представители среднего слоя и верхушки среднего класса стремятся всем показать, что им по вкусу «Lapsang Souchong», без молока и без сахара, поскольку такой чай рабочие уж точно никогда не пьют. Более честные (или менее озабоченные своим социальным имиджем) представители верхушки среднего класса и высшего общества часто признаются в своем тайном пристрастии к крепкому чаю цвета ржавчины — чаю «строителей». Ваше отношение к этому чаю, то, насколько старательно вы открещиваетесь от него, — достаточно надежный показатель прочности вашего социального положения.

Англичане всех классов убеждены, что чай обладает чудодейственными свойствами. Чашка чая может вылечить или, по крайней мере, значительно облегчить почти любое пустячное недомогание, от головной боли до содранной коленки. Чай также является хорошим лекарством от всех болезней социального или психологического характера — от оскорбленного «я» до душевных травм, полученных вследствие развода или тяжелой утраты. Этот волшебный напиток эффективен и как седативное средство, и как стимулятор. Чай и успокаивает, умиротворяет, и возбуждает, повышает жизненный тонус. Каково бы ни было ваше психическое или физическое состояние, все, что вам нужно, — это «чашка хорошего чаю».

И что, пожалуй, особенно важно, приготовление чая — прекрасный защитный механизм: когда англичане чувствуют себя неловко или испытывают неудобство в социальной ситуации (а это для них почти перманентное состояние), они заваривают и разливают чай. Если не знаешь, что делать, включай чайник. Пришли гости — мы, как всегда, испытываем затруднения при обмене приветствиями и потому говорим: «Пойду, поставлю чайник». Неловкая заминка в беседе, о погоде все, что можно, сказано — мы говорим: «Так, кому еще чаю? Пойду, поставлю чайник». Деловая встреча, предполагается обсуждение вопросов, связанных с деньгами, — мы оттягиваем неловкий разговор, угощая всех чаем. Случилось трагическое происшествие, люди травмированы, в шоке — нужен чай — «Пойду, поставлю чайник». Разразилась третья мировая война, возникла реальная угроза ядерного удара — «Пойду, поставлю чайник».

В общем, вы поняли. Мы не можем жить без чая.

А еще мы очень любим тосты. Тост — основной продукт завтрака, универсальная удобная пища на все случаи жизни. То, что не излечивает один чай, чай с тостом исцелит непременно. «Подставка для тостов» — исключительно английский предмет кухонной утвари. Мой отец — он живет в Америке и во вкусах и привычках стал почти американцем — называет это устройство «холодильником для тостеров», у которого, по его утверждению, лишь одна-единственная функция — способствовать тому, чтобы тост остывал как можно быстрее. Английские сторонники подставки для тостов возразили бы ему, что на этом устройстве тосты остаются сухими и хрустящими и что, если не отделять тосты один от другого и не ставить их стоймя в решетку, они отсыреют и обмякнут, что как раз и происходит с американскими тостами, которые подаются на тарелке в виде беспорядочной влажной груды, порой под салфеткой, отчего они становятся еще более мокрыми. Для англичан холодные и сухие тосты предпочтительнее теплых и волглых. Американские тосты лишены собранности и достоинства: они слишком потные, несдержанные и эмоциональные.

Правда, судить по тостам о классовой принадлежности бесполезно: тосты любят все. Представители верхов общества имеют предубеждение против хлебной нарезки в упаковке, но только те из них, кто боится, как бы их не причислили к более низкому сословию, демонстративно обходят стороной в магазине нарезанный хлеб для тостов. А вот то, что вы мажете на свой тост, может дать представление о вашем социальном статусе. Средний и высший классы считают маргарин пищей «простолюдинов». Сами они используют сливочное масло (если только не сидят на диете, то есть не страдают непереносимостью молочных продуктов). Мармелад пользуется широкой популярностью, однако верхи общества предпочитают темный, нарезанный толстыми кусками мармелад «Оксфорд» или «Данди», а низшие классы обычно едят светлый тонко нарезанный мармелад «Голден шред» («Золотая стружка»).

Неписаные классовые правила в отношении джема фактически те же самые: более темный и густой джем предназначен для стола представителей высоких сословий. Некоторые озабоченные классовыми признаками представители средней части и верхушки среднего класса в душе отдают предпочтение более светлым, мягким сортам мармелада и джема (возможно, потому, что они — выходцы из более низких сословий и в детстве ели «Голден шред»), но вынуждены покупать сорта, предназначенные для высших классов. Только низшие сословия — в частности, низы среднего класса, — стремясь выражаться «по-светски», называют джем (jam) «preserves» («варенье»).

Застольный этикет и материальная культура

Этикет поведения за столом

Застольные манеры англичан всех классов стали хуже, но, по признанию Майкса, по-прежнему вполне приличны. Важнейшие аспекты этикета поведения за столом — предупредительность по отношению к другим, недопустимость эгоистичности и жадности, справедливость, вежливость и общительность — известны англичанам всех социальных классов, хотя и не всегда всеми строго соблюдаются. Ни один класс не может присвоить себе исключительное право на плохое или хорошее поведение за столом.

Ныне семьи собираются все вместе за одним столом в среднем раз в неделю, а не ежедневно, но большинство английских детей учат говорить «пожалуйста» и «спасибо», когда они просят, чтобы им что-то дали, или когда им дают еду, и большинство взрослых тоже ведут себя сравнительно учтиво. Мы все знаем, что нельзя хватать что-либо со стола без разрешения; нельзя накладывать себе большую порцию из общей тарелки, обделяя всех остальных; нельзя приступать к еде до тех пор, пока перед каждым сидящим за столом не будет поставлено его блюдо, если только хозяева не скажут: «Ешьте, а то все остынет»; нельзя брать с общей тарелки последний кусок, предварительно не спросив, хочет ли кто-то еще съесть его; нельзя разговаривать с полным ртом; нельзя запихивать в рот помногу еды и громко чавкать; нельзя одному говорить за столом, не давая остальным вставить даже слово, и т. д.

Обедая или ужиная в ресторане, мы знаем, что, в дополнение к перечисленным выше правилам, мы также должны быть вежливыми с обслуживающим персоналом, в частности никогда даже не пытаться подзывать официанта, щелкая пальцами в его сторону или крича на весь зал. Для этого нужно просто откинуться на спинку стула с выжидательным видом, постараться перехватить взгляд официанта и потом быстро вскинуть брови и дернуть подбородком. Можно также поднять руку или тихо произнести: «Excuse me?» («Прошу прощения?») — если официант где-то поблизости и не заметил ваших призывных знаков, но это ни в коем случае не должно быть сделано в приказной манере. Мы знаем, что заказы формулируются в форме просьбы и сопровождаются полным традиционным набором «please» («пожалуйста») и «thank you» («спасибо»). Мы знаем, что не подобает поднимать шум, устраивать сцену или еще каким-либо образом привлекать к себе внимание, когда мы едим в общественном месте. Особенно неприлично суетиться из-за денег, а хвастовство богатством вызывает такое же неприятие, как и очевидная скупость. Презрительного отношения заслуживают и те, кто начинает дотошно подсчитывать, кто на сколько поел, когда приносят один счет на всю компанию, — и не потому, что это проявление мелочности, а в силу того, что подобные обсуждения связаны с длительным нарушением табу на разговор о деньгах.

Пусть мы не всегда соблюдаем застольный этикет, но правила мы знаем. Если спросить англичан о «застольных манерах», они поначалу сочтут, что вы имеете в виду ханжеский бессмысленный этикет правильного использования столовых приборов, но, когда заводишь разговор о том, что, по их мнению, приемлемо, а что нет во время совместной трапезы с другими людьми, чему их учили и чему они учат своих детей, речь сразу заходит о более существенных, универсальных правилах вежливости, которых придерживаются все классы. Многие из них, если присмотреться, связаны с понятием, которому англичане во все времена предавали важнейшее значение, — понятием справедливости.

Мамаши из низших классов — особенно мамаши из «респектабельной верхушки рабочего класса» и низов среднего сословия — обычно более строги в отношении этих основополагающих аспектов, чем родители из среднего слоя и верхушки среднего класса, которые до сих пор находятся под влиянием якобы «прогрессивных» методов воспитания 1970-х гг., не признающих правил и установлений и пропагандирующих полную свободу самовыражения. В данном случае я говорю «родители», потому что в кругу среднего слоя и верхушки среднего класса зачастую отцы в большей мере вовлечены в процесс социального воспитания детей.

Как и во многих других случаях, в этом отношении представители социальных верхов более схожи с рабочим классом, чем со средними слоями общества: матери из высшего класса старательно прививают своим детям хорошие застольные манеры, а их мужья не всегда осуществляют на практике то, чему жены и няни старательно обучают их детей. Некоторые мужчины из числа аристократов отличаются отвратительными застольными манерами, и в этом они мало чем отличаются от мужчин из самых низов рабочего класса и деклассированных элементов, которым тоже плевать на то, что о них думают окружающие.

Однако это, можно сказать, лишь отдельные исключения. В целом правила вежливости за столом не имеют классовой направленности. Существенные классовые отличия начинают проявляться, если рассматриваешь данный этикет в более широком контексте. Более загадочные, эзотерические правила застольного этикета, — как, например, предписание есть горох внешней стороной вилки, — которыми славятся англичане и которые у многих вызывают насмешку, сохраняются главным образом в высших слоях общества. В самом деле, можно простить тех, кто думает, что единственная функция таких правил — отделять высшие классы от низших, поскольку в большинстве случаев трудно понять, есть ли у них какое-либо другое предназначение.

Элементы «материальной культуры» как индикаторы классовой принадлежности

Правила пользования ножом

Авторы авторитетного справочника по этикету «Дебретт» старательно пытаются доказать, что есть некий разумный смысл во всех деталях английского застольного этикета, связанного с «материальной культурой», что суть этих специфических правил — забота о других. Но мне трудно понять, как та или иная конфигурация пальцев на ноже — либо когда рукоятка ножа находится под ладонью (правильное положение), либо когда, как карандаш, покоится между основаниями большого и указательного пальцев (неправильное положение) — может повлиять на аппетит остальных участников застолья. Тем не менее авторы «Дебретта» настаивают, что «ни в коем случае» не следует держать нож как карандаш. Это может только активизировать радар социального позиционирования ваших соседей по столу, которые тут же понизят вас на социальной лестнице. Для англичан, пекущихся о своем социальном имидже, это само по себе уже хороший повод для того, чтобы пользоваться ножом в соответствии с установленным правилом.

Правило пользования вилкой. Как есть горох

То же самое относится к зубьям вилки. Если вилку держать в левой руке, используя ее в сочетании с ножом или ложкой, зубья вилки всегда должны быть направлены вниз, а не вверх. Соответственно, англичане «голубых кровей» горох должны есть следующим образом: с помощью ножа на вилку, повернутую зубьями вниз, накалываются две-три горошины, затем еще несколько горошин ножом подталкиваются на выпуклую спинку вилки, при этом наколотые горошины служат своеобразным барьером, не позволяющим слегка раздавленным горошинам соскользнуть с выпуклости вилки. На самом деле это не такая уж сложная процедура, как представляется на первый взгляд, и, если ее описать подробно, она не кажется такой уж идиотской, какой ее рисуют в анекдотах о том, как англичане едят горох. Хотя следует сказать, что способы, предпочитаемые низшими классами — они держат вилку зубьями вверх и с помощью ножа накладывают на нее большое количество гороха, а иногда едят и вовсе без ножа: берут вилку в правую руку и загребают ею горох, как ложкой, — гораздо более разумны, во всяком случае, более эргономичны, поскольку так с одной вилки в рот попадает больше гороха. Аристократический метод накалывания и раздавливания гороха позволяет за один раз переместить из тарелки в рот в лучшем случае восемь горошин, а если орудовать вилкой по методу представителей низов общества — держать ее зубьями вверх или загребать ею, как ложкой, — то на ней умещается, по моим подсчетам, около тринадцати горошин — в зависимости от размеров вилки и горошин, разумеется. (Черт возьми, чем только не приходится заниматься!)

Поэтому, если исходить из практических соображений, у авторов «Дебретта» и других справочников по этикету нет оснований утверждать, что метод потребления гороха вилкой, повернутой зубьями вниз, лучше.

К тому же трудно представить, каким образом способ низших классов, предпочитающих держать вилку зубьями вверх, может испортить аппетит другим участникам застолья, так что довод о проявлении уважения к окружающим в данном случае также не выдерживает критики. В итоге мы вынуждены заключить, что, как и правило пользования ножом, правило потребления гороха — не что иное, как индикатор классовой принадлежности.

В последнее время «плебейский» стиль потребления гороха начал распространяться вверх по социальной лестнице. Прежде остальных его перенимает молодежь — возможно, под усиливающимся американским влиянием. Однако большинство членов верхушки среднего класса и высшего общества упорно продолжают накалывать и расплющивать горох.

Принцип «клади в рот понемногу/ешь не торопясь»

И так едят не только горох. Горох я выбрала в качестве примера, потому что манера англичан есть горох, вызывает улыбку у людей во всем мире и потому что горох как продукт гораздо забавнее, чем другие виды пищи. Однако наши правила застольного этикета, служащие индикаторами классовой принадлежности, предписывают есть методом «вилка зубьями вниз, накалывай и расплющивай» все, что едят ножом и вилкой. А поскольку этими двумя приборами полагается есть почти все, значит, почти всю пищу следует накалывать на зубья вилки и/или расплющивать на ее спинке. Только ограниченное число определенных блюд — например, горячие блюда и салаты, спагетти и «пастушью запеканку» (картофельную, с мясным фаршем и луком) — можно есть одной вилкой, держа ее в правой руке зубьями вверх.

При пользовании ножом и вилкой только низшие классы следуют американской системе: сначала разрезают на кусочки все или почти все блюдо, затем откладывают нож и едят нарезанное одной вилкой. «Правильный», точнее, «светский» подход — отделять от мясного и других блюд по маленькому кусочку, каждый раз накалывая его на зубья вилки и разминая на ее спинке и затем отправляя в рот.

Этот же самый принцип «клади в рот понемногу/ешь не торопясь» лежит в основе многих правил-индикаторов классовой принадлежности, во всяком случае, большая часть этих правил была выработана, судя по всему, с той целью, чтобы за один раз с тарелки в рот попадало лишь малое количество пищи, а между этими разовыми приемами пищи было бы время на то, чтобы отделить кусочек от основной части блюда, наколоть его на вилку и размять на ее выпуклости. Система «отделяй-накалывай-разминай», применяемая в отношении гороха, мяса и практически всего, что лежит у вас на тарелке, — это самый характерный пример, но данные принципы распространяются и на другие продукты.

Возьмем, к примеру, хлеб. По правилам («светский» подход) любое хлебное блюдо — булочки со сливочным маслом, тост с паштетом, тост с джемом — едят следующим образом: от основного куска отламывают (не отрезают) маленький кусочек хлеба или тоста (такого размера, чтобы поместился в рот), мажут на него сливочное масло/паштет/ джем, кладут в рот и затем повторяют процедуру с другим маленьким кусочком. Нельзя — это расценивается как вульгарность — намазывать маслом и т. д. весь тост или половинку булочки, как будто вы готовите бутерброды для пикника, и затем откусывать от этого большого куска. Печенье или крекеры, подаваемые с сыром, едят так же, как хлеб или тосты: отламывают по маленькому кусочку, намазывают сыром и кладут в рот.

Если подается рыба с костями, принцип «клади в рот понемногу/ешь не торопясь» требует, чтобы мы отделяли от основного куска маленький кусочек, очищали его от костей, съедали и приступали к следующему. Виноградные гроздья нужно делить на маленькие кисточки, от которых следует отщипывать по ягодке; класть в рот сразу горсть виноградин нельзя. За общим столом яблоки и прочие фрукты очищают от кожуры, разрезают на четыре части и едят по одной дольке; откусывать от целого плода нельзя. Бананы не полагается есть «по-обезьяньи»; их очищают от кожуры, режут на колечки, которые кладут в рот по одному. И так далее.

Как видите, во всех случаях прослеживается один и тот же принцип — ешь помалу и медленно. Суть правил-индикаторов классовой принадлежности не в том, чтобы облегчить и ускорить процесс потребления пищи, сделать его более эффективным и практичным. Напротив, эти правила призваны усложнять и затягивать данный процесс, заставить нас потреблять пищу крошечными дозами и тратить на это как можно больше времени и сил. Теперь, когда мы выявили основной принцип, регулирующий процесс питания, становится ясна и его цель. Смысл в том, чтобы мы не выказывали жадность и, что еще более важно, не придавали еде первостепенного значения. Жадность в любой форме — это нарушение важнейшего правила справедливости. Если кто-то, идя на поводу у своего желания, отдает предпочтение еде, не уделяя должного внимания общению с теми, кто сидит с ним за одним столом, значит, этот человек физическое наслаждение и удовольствие ценит выше, чем слова. В высшем свете на такое неанглийское поведение смотрят с укоризной. Чрезмерное рвение в отношении чего бы то ни было недостойно; чрезмерное рвение в еде отвратительно и даже непристойно. Ешьте маленькими дозами, во время еды делайте частые паузы, выказывайте более сдержанный, неэмоциональный, английский подход к еде.

Кольца для салфеток и другие ужасы

Как индикаторы классовой принадлежности салфетки — предметы полезные и многофункциональные. Мы уже отмечали, что называть салфетки словом «serviette» — это серьезный социальный ляпсус (правильно — «napkin»), один из «семи смертных грехов», безошибочно сигнализирующий о низком происхождении. Но активизировать английский радар социального позиционирования с помощью салфеток можно и многими другими способами, в том числе (в хронологическом порядке по ходу трапезы):

— если во время сервировки класть на стол салфетки, сложенные в стиле оригами («светские» люди сворачивают их по-простому);

— если вставлять сложенные салфетки в бокалы (их нужно просто класть на тарелки или рядом с ними);

— если заправлять салфетку за пояс или за ворот (ее нужно просто разложить на коленях);

— если тщательно вытирать салфеткой рот (следует просто промокнуть губы);

— если аккуратно сложить салфетку после еды (ее нужно оставить на столе в скомканном виде);

— или, еще хуже, если вставить использованную свернутую салфетку в специальное кольцо (только люди, говорящие «serviette», используют кольца для салфеток).

Первые два «салфеточных» греха подразумевают, что чрезмерно «благородная» изысканность — это черта низов среднего класса. Неэлегантное использование салфетки — когда ее заправляют за ворот или за пояс и тщательно вытирают ею рот — указывает на принадлежность к рабочему классу. Последние два «салфеточных» греха вызывают отвращение, поскольку это свидетельство того, что грязные салфетки собираются использовать повторно. Светские люди предпочитают, чтобы им лучше уж подали бумажные салфетки, чем не стираные хлопчатобумажные или льняные. Представители верхушки среднего класса подшучивают над «людьми, использующими кольца для салфеток», имея в виду низы и средние слои среднего класса, которые, как кажется последним, демонстрируют утонченность и изысканность, а на самом деле нечистоплотность.

В правилах о салфетках есть свой резон (по крайней мере, я полностью согласна с тем, что при сервировке класть на стол не стираные салфетки гадко и неприлично), а вот предубеждение против рыбных ножей оправдать труднее. Одно время довольно многие англичане из средних классов и даже из высшего общества использовали для рыбных блюд специальные ножи (и вилки). Возможно, по мнению некоторых, это чрезмерная щепетильность и претенциозность, но непосредственно табу на эти приборы восходит к тому времени, когда было опубликовано сатирическое стихотворение Джона Бетчемана[129] «Как преуспеть в обществе» («How to Get On in Society»), в котором он высмеивает чванство и напыщенность хозяйки дома из низов среднего класса, устраивающей званый обед. Стихотворение начинается следующими строками:

Закажи по телефону рыбные ножи, Норман, А то кухарка немного не в себе, Дети измяли все салфетки, А ведь я должна красиво сервировать стол…

К рыбным ножам, пожалуй, всегда относились с подозрением, но с того момента они стали однозначно ассоциироваться с людьми, которые говорят «pardon», «serviette» и «toilet» — и используют кольца для салфеток. Ныне рыбные ножи также считаются безнадежно устаревшими и, наверно, используются только людьми старшего поколения из низших и средних слоев среднего класса. Считаются мещанской утварью и ножи для мяса, а также салфеточки, вилки для пирожных, золотые предметы утвари, солонки и перечницы, подставки для бокалов и блюда с крышками на столиках на колесах, предназначенные для сохранения пищи в горячем виде в столовой.

Казалось бы, сосуды для ополаскивания пальцев — небольшие чаши с тепловатой водой, в которую окунают пальцы, когда едят пищу руками, — тоже должны быть причислены к категории мещанских изысков, но они почему-то в чести, и их до сих пор можно видеть на званых обедах верхушки среднего класса и высшего общества. Во всем этом очень мало логики. Часто рассказывают, как невежественные гости из низших классов пьют из чаш для ополаскивания пальцев, а крайне вежливые хозяева, чтобы не смущать гостей, указывая им на ошибку, тоже следуют их примеру. На самом деле полагается быстро окунуть пальцы в чашу и промокнуть их о салфетку — не мыть, не скрести и не тереть, как в ванной, иначе у хозяев дома сразу включится радар социального позиционирования.

Значение чипсов

Исследование ИЦСП на тему «Значение чипсов» посвящено продукту питания огромной национальной важности. 90% англичан обожают чипсы, и большинство едят их хотя бы раз в неделю. Чипсы — жизненно важная часть английского наследия, но, пока ИЦСП не провел исследование на эту тему, мало что было известно о нашем отношении к чипсам, их роли в процессе социального взаимодействия и о том, какое место отведено этому блюду в нашей культуре.

Чипсы, патриотизм и английский эмпиризм

Несмотря на то что чипсы изобрели в Бельгии и они пользуются популярностью во многих частях света (под разными названиями: French-fries, frites, patate frite, patatasfritas и т. д.), мы выяснили, что англичане считают это блюдо британским, а точнее, английским. «Fish and chips» («рыба с жареным картофелем») до сих пор считается английским национальным блюдом. Обычно англичане не склонны выказывать патриотизм и страстность в том, что касается еды, но об обычной жареной картошке они говорят с энтузиазмом и патриотическим пылом.

«Чипсы не требуют изысканного вкуса, — объяснил один из участников группы для тематического опроса. — Это питательная, простая пища, по-хорошему простая. Нам нравится такая еда, и это хорошая еда… Так уж мы устроены — не любим выпендриваться». Прежде мне не приходило в голову, что тарелка жареной картошки может столь красноречиво выражать житейский эмпиризм и неприкрашенный реализм, которые я ориентировочно поместила в разряд определяющих черт английской самобытности, и я благодарна этому человеку за столь глубокомысленное наблюдение.

Чипсы как блюдо современной трапезы и общительность

Кроме того, чипсы — важный социальный «посредник». Это единственное английское блюдо, которое само напрашивается, чтобы его ели в компании, и которое наши неписаные правила позволяют нам есть вместе. Когда англичане едят чипсы, часто можно видеть, как мы ведем себя раскованно, непринужденно, совершенно не по-английски — лезем руками в одну тарелку или в один и тот же пакет, а бывает, даже кормим друг друга. Обычно англичане всегда заказывают себе отдельную порцию — даже те блюда китайской и индийской кухни, которые полагается есть из «общего котла». Но чипсы, судя по всему, способствуют общительности, чем они отчасти и привлекают многих англичан. Возможно, потому, что мы в большей степени, чем другие народы, нуждаемся в «помощниках» и «посредниках», которые поощряют нас к «комменсальности».

Секс

— Ну, как твоя книга об английской самобытности? Над какой главой работаешь?

— Пишу о сексе.

— Значит, будет двадцать пустых страниц?

Юмор как коленный рефлекс

Я уже потеряла счет тому, сколько раз слышала эту реплику или ей подобные, как то: «Ну, это будет короткая глава!»; «Ну, это долго не займет!»; «Ну, это легко: «Никакого секса, пожалуйста. Мы — британцы!», «Но ведь у нас нет секса. Секс нам заменяет грелка!»; «Ты имеешь в виду: ляг на спину и думай об Англии?»; «Пытаешься разгадать загадку, как англичане умудряются воспроизводить себе подобных?». И это говорили мои приятели и респонденты из числа англичан. Иностранцы порой тоже так шутят, но со стороны англичан это почти однозначная реакция. Судя по всему, представление о том, что англичане редко занимаются сексом и смехотворно редко испытывают половое влечение, воспринимается как общепризнанный факт. Даже — вернее, особенно — самими англичанами.

Так ли это? Неужели мы и в самом деле верим в сложившийся во всем мире стереотип бесстрастного, чопорного, наивного и неумелого в сексуальном плане англичанина? Неужели, в нашем представлении, все англичане-мужчины вместо секса предпочитают смотреть по телевизору футбол, а их жены — пить чай? И, если двигаться вверх по социальной лестнице, все юноши из частных школ неуклюжи, косноязычны и робки и встречаются с такими же бестолковыми дебелыми подружками, которые только и умеют что хихикать? Неужели мы видим себя такими? Неужели мы такие на самом деле?

Если исходить из фактов и цифр, наш асексуальный портрет составлен неверно. Англичане — живые существа, и секс для нас, естественно, столь же важен, как и для особей всех других видов. Репутацией полных профанов в делах секса мы обязаны не цифрам и фактам, которые как раз свидетельствуют о том, что мы вполне способны совокупляться и размножаться, как все нормальные люди во всем мире. Если уж на то пошло, заниматься сексом мы начинаем в более раннем возрасте. Среди промышленно развитых стран Англия занимает первое место по половой активности среди подростков: у нас 86% незамужних девушек до девятнадцати лет ведут активную половую жизнь (у США по этому показателю — 75% — всего лишь скромное второе место). Многие другие народы большие пуритане в вопросах секса, чем англичане, которые, по их мнению, слишком распущенны. Пусть наши драконовские законы более суровы, чем в других европейских странах, и наши политики вынуждены уходить в отставку из-за скандалов, связанных с тем, что французы, скажем, называют мелкими сексуальными шалостями, но, в общем и целом, по международным стандартам в отношении секса мы относительно либеральны.

Просматривая свои рабочие записи, я вижу, что у меня возникали трудности каждый раз, когда я пыталась завести конструктивный разговор о сексе со своими респондентами из числа англичан. «Англичане просто не могут серьезно говорить о сексе, непременно отпустят шутку, — сетую я в своем блокноте. — Причем одну и ту же. Если еще кто-нибудь вызовется «помочь» мне в моей работе над главой о сексе, я закричу». При одном только упоминании слова «секс» англичане начинают изощряться в остроумии, а менее красноречивые произнесут какую-нибудь непристойную реплику или в лучшем случае скабрезно фыркнут. Это больше чем правило — это непроизвольная, бездумная реакция — коленный рефлекс. Стоит только упомянуть о сексе, и тут же дает о себе знать рефлекс английского юмора. И нам всем известно, что уничижительные шутки — наиболее эффективная, высокоценимая форма юмора. Таким образом, колкости и остроты по поводу моей работы над главой о сексе не обязательно означали, что мы согласны с существующими представлениями об асексуальности англичан; это была просто типично английская реакция на слово «секс».

Почему секс в нашем понимании — это нечто забавное? На самом деле это не совсем так: мы не считаем, что секс — это смешно. Просто юмор — наш стандартный способ борьбы со всем, что вызывает у нас дискомфорт и неловкость. Если не знаешь, что сказать, шути. Это, вне сомнения, одна из десяти заповедей английской самобытности. Да, другие народы тоже шутят по поводу секса, но никто, насколько мне известно, не реагирует на слово «секс» столь удручающе предсказуемо, как англичане. В других частях света секс может восприниматься как грех, форма искусства, вид здорового досуга, товар для продажи, политический вопрос и (или) психологическая проблема, от которой лечатся многие годы, в том числе с помощью бесчисленных «учебников по взаимоотношениям». В Англии секс — это шутка.

Флирт, заигрывания, ухаживания

А вот представление о том, что свойственные нам чопорность и скованность порождаются отсутствием интереса к сексу, ошибочно. Да, эта тема вызывает у нас смущение, но к сексу мы не равнодушны. Особенно — благодаря правилам неприкосновенности частной жизни, вызывающим эффект запретного плода, — жгучий, ненасытный интерес мы испытываем к сексуальной жизни других людей, который лишь частично удовлетворяют скандальные публикации в нашей бульварной прессе.

Наш интерес к сексуальной жизни своих соотечественников указывает на то, что мы всячески стремимся преодолеть собственную скованность, и если мы не большие мастера в искусстве флирта, то это вовсе не потому, что нам не хватает практики. Я провела два больших исследования на тему флирта, и в ходе последнего только 1% опрошенных англичан — в возрасте от 18 до 40 лет — заявили, что «никогда не флиртовали», а более трети признались, что флиртовали с кем-то «сегодня» или «на минувшей неделе». Разумеется, аналогичный результат можно получить и в других странах, поскольку флирт — одна из «человеческих универсалий», основной инстинкт, не имея которого род людской давным-давно исчез бы. Если верить некоторым психологам-дарвинистам, флирт — фундамент, на котором зиждется наша цивилизация. Они утверждают, что большой человеческий мозг — наш сложный язык, превосходящий разум, культура, все, что отличает человека от животного, — это аналог павлиньего хвоста: средство ухаживания, призванное привлекать и удерживать сексуальных партнеров. Если эта теория, которую в шутку называют «теорией эволюции флирта», верна, значит, достижения человека во всех областях от искусства и литературы до ракетостроения являются просто побочным продуктом основополагающей способности очаровывать.

Таким образом, англичане, как и все другие народы, генетически запрограммированы на флирт, и мы, наверно, флиртуем не меньше, чем все остальные. Просто мы делаем это не столь умело, непринужденно и уверенно. Точнее, около 50% англичан вовсе не умеют флиртовать. Если внимательнее присмотреться к стереотипу сексуально закомплексованного англичанина, оказывается, что зачастую именно мужчины становятся объектом критики и насмешек в этом отношении. Несколько стандартных шуток и острот содержат намеки на мнимую фригидность и неосведомленность англичанок, но в основном в них высмеиваются бессилие, индифферентность и некомпетентность англичан-мужчин. Считается, что именно эти недостатки мужчин являются причиной неадекватного поведения в постели их разочарованных женщин. В начале XVIII в. один швейцарский обозреватель[130], характеризуя англичанок, писал, что они «…не очень избалованы вниманием мужчин, которые уделяют им мало времени. Большинство мужчин предпочитают женщинам вино и азартные игры, что заслуживает порицания, поскольку в Англии женщины гораздо лучше, чем вино». Многие иностранцы, с которыми я беседовала, говорят почти то же самое, хотя вино они заменяют английским пивом и не жалуются на его качество.

Первые два обвинения, предъявленные англичанам-мужчинам — в бессилии и индифферентности, — беспочвенны и несправедливы, поскольку они основаны не на фактах или непосредственном наблюдении, а главным образом на впечатлении, которое создается по вине третьего недостатка, приписываемого английским мужчинам, — что они не владеют искусством обольщения. «По-видимому, англичане-мужчины не созданы для ухаживаний, — отмечает наш швейцарский критик. — Они не знают золотой середины между откровенной фамильярностью и почтительным молчанием». Среднестатистический англичанин-мужчина может быть очень сексуальным, но он, следует сказать, не завзятый сердцеед. Он проявляет себя не лучшим образом, когда ему противостоит, как выразился один из моих респондентов, «женщина противоположной породы». В таких случаях он обычно либо молчалив, косноязычен и неловок, либо в худшем случае груб, нагл и бестактен[131].

И, как правило, потребляет в больших количествах алкоголь, полагая, что это поможет ему избавиться от скованности. А состояние опьянения приводит лишь к тому, что мужчина из тушующегося сдержанного человека превращается в наглого, грубого мужлана. С точки зрения несчастной англичанки, такая метаморфоза — не самый лучший вариант, если только ей не отказывает здравомыслие, как это часто бывает, если она выпила не меньшее количество спиртного. В этом случае весь процесс флирта сводится к фразе: «Э… может, перепихнемся?» — что в представлении обоих является верхом остроумия и красноречия.

Словом, ответ на загадку о том, как англичане умудряются воспроизводить себе подобных, кроется в бутылке. Ну, хорошо, я преувеличиваю — но совсем немного. Роль употребления алкоголя в передаче английского ДНК нельзя недооценивать.

Общительность/алкоголь/общность интересов

Разумеется, есть и другие факторы. Чтобы помочь англичанам усовершенствоваться в навыках обольщения, однажды я, движимая духом патриотизма, придумала тест, основанный на широкомасштабных «полевых исследованиях», призванных выявить наиболее действенные «зоны флирта» — типы социальной среды, благоприятствующие заигрыванию и ухаживанию. Свой тест я назвала «критерии ОАО». Аббревиатура расшифровывается следующим образом: общительность (здесь я имею в виду допустимость завязывания разговора с незнакомыми людьми в непринужденной манере), употребление алкоголя (необходимое средство для скованных англичан, способствующее флирту) и общность интересов (среда, в которой люди находят общие интересы или общий объект внимания, — среда, в которой есть «посредники», помогающие англичанам преодолеть социальную неловкость). С помощью этих критериев мне удалось определить характер привычек англичан в соотношении флирта и неписанные правила поиска партнера в английской культуре.

Вечеринки и пабы

Вечеринки и торжественные мероприятия, несомненно, являются «зонами флирта». Казалось бы, пабы, бары и ночные клубы в первую очередь следует отнести к «зонам флирта», но они соответствуют только двум критериям — факторам общительности и употребления алкоголя; фактор общих интересов там отсутствует. Неписанные правила позволяют (хотя и с некоторыми ограничениями и оговорками) завязывать беседу с привлекательным незнакомым человеком в пабе, но отсутствие общих интересов означает, что нужно придумывать тему для разговора. Согласно общему английскому этикету, существует универсальная тему — погода, но, если нет общих интересов, процесс знакомства требует значительных усилий.

Данные опроса показали, что 27% англичан познакомились со своими нынешними партнерами в пабе — это то место, где англичане проводят большую часть своего свободного времени.

Завсегдатаи клубов и правило «Никакого секса, пожалуйста. Нам здесь не до секса».

По показателю общности интересов ночные клубы занимают более высокую позицию, поскольку обычно у всех завсегдатаев ночных клубов есть общий интерес — музыка. Как бы то ни было, возможность завязать разговор в клубе напрямую зависит от громкости звучащей музыки, вследствие чего словесное общение ограничивается обменом несколькими односложными выкриками, и посетителям приходится вести заигрывания невербальными способами. Поскольку показатели общительности и употребления алкоголя в ночных клубах высоки, эти заведения, казалось бы, должны занимать почти верхнюю строчку в таблице английских «зон флирта», но среди английской молодежи, посещающей ночные клубы, получило распространение весьма странное новое правило, согласно которому танцы — и посещение клубов в целом — рассматривается как асексуальная деятельность. Молодые англичане стремятся ощутить себя частичкой коллектива, достичь состояния эйфории, сливаясь воедино с толпой и музыкой (это похоже на то, что антрополог Виктор Тернер называет «communitas» [от лат. «общность»], — активное, проникновенное, раскрепощающее коллективное общение, родство душ, возникающее между людьми в «пороговых» состояниях). Они будут сильно оскорблены, если кто-то выскажет им в лицо предположение, будто они пришли в клуб просто для того, чтобы «пообжиматься».

Например, по данным общенационального опроса, только 6% завсегдатаев клубов признали, что для них важным элементом «танцевальных мероприятий» является «знакомство с предполагаемыми сексуальными партнерами». Это открытие — пример того, что мы, исследователи, называем социально желательной ошибкой (поправкой на социальную приемлемость). Если помните, СЖО — «погрешность в ответах респондентов о себе, связанная с их стремлением представить себя в социально привлекательном свете». Иными словами — ложь. Данные опросов завсегдатаев клубов показали, что респонденты несколько грешат против истины, поскольку их ответы на другие вопросы свидетельствуют о том, что более половины из них занимались сексом с теми, «с кем они познакомились на дискотеке». А это говорит о том, что знакомство с потенциальными сексуальными партнерами, пожалуй, более важный элемент посещения клубов, чем признают завсегдатаи ночных клубов.

Однако СЖО — достаточно важный показатель, поскольку повторяющаяся схема таких «социально желательных» ответов указывает на существование неписаного социального правила или нормы, действующих в среде какой-либо общности или субкультуры. В данном случае мне представляется совершенно очевидным, что в среде молодых англичан, посещающих ночные клубы, особенно в кругу тех, кто противопоставляет себя традиционной культуре и считает свои вкусы в музыке «необщепринятыми», распространено неписаное правило «Никакого секса, пожалуйста. Нам здесь не до секса!». Считается, что только «некрутые» приходят в ночной клуб, чтобы подцепить сексуального партнера, поэтому, естественно, завсегдатаи клубов неохотно признают, что ставят перед собой эту цель. Если им случится оказаться в постели с кем-то, с кем они познакомились в ночном клубе, это просто случайный побочный результат вечернего развлечения, а не цель, которой они стремились достичь. Правило «Никакого секса, пожалуйста» соблюдается больше на словах, чем на деле. Мы делаем вид, что секс нас не особо интересует, однако умудряемся случайно-намеренно довольно много заниматься сексом. Вот вам и опять наше очаровательное английское лицемерие.

Завсегдатаи ночных клубов для гомосексуалистов, как я выяснила, более открыто и честно признают свою заинтересованность в сексе, чем англичане традиционной сексуальной ориентации. Некоторые из них придерживаются правила «Никакого секса, пожалуйста. Нам здесь не до секса!», но большинство не скрывают, что флирт, поиск партнера и секс являются для них существенными причинами для посещения ночных клубов.

Флирт на работе

И «флирт с намерением», и «флирт как развлечение» широко распространены в английских учреждениях, компаниях и организациях. По данным опросов, ныне до 40% англичан знакомятся со своими будущими супругами или сексуальными партнерами на работе. А некоторые материалы последних исследований свидетельствуют о том, что флирт — эффективное средство для снятия стресса и избавления от беспокойства на работе: благодаря игривой атмосфере, создаваемой кокетливыми подшучиваниями, снижается напряжение, а обмен комплиментами способствует повышению самооценки. В настоящее время место работы в Англии по-прежнему считается одной из самых благоприятных «зон флирта». Формально оно соответствует только двум из критериев ОАО, поскольку алкоголь, как правило, недоступен в учреждениях и на предприятиях, но на практике коллеги по работе находят возможность выпить вместе, а показатели общительности и общности интересов на работе очень высоки. Особенно благоприятны для флирта, по мнению участников групп для тематического опроса, курсы повышения квалификации, конференции специалистов, научные конференции и другие служебные поездки и собрания, так как подобные мероприятия одновременно обеспечивают и общность интересов, и условия для непринужденного дружеского общения, и возможность выпить.

Однако в английских компаниях и учреждениях флирт обычно приемлем только в определенных местах, с определенными людьми, в определенное время или при определенных условиях. На каждом предприятии или фирме существует свой собственный этикет, регулирующий поведение флиртующих коллег. В некоторых компаниях, как я выяснила, неофициальными «обозначенными зонами флирта» служат помещения, где находятся кофейный автомат, фотокопировальный аппарат и кафетерий. В одной компании таким местом является балкон, облюбованный курильщиками, которые обычно более общительны, чем те, кто не курит, или, по крайней мере, обладают чувством солидарности (одна женщина сказала мне, что сама не курит, но выдает себя за курильщицу, потому что с курильщиками «интересней общаться»).

Учебные заведения

Почти все учебные заведения — очаги флирта. Главным образом потому, что там учатся неженатые и незамужние юноши и девушки, предпринимающие первые попытки выбора сексуальных партнеров. Во всех учебных заведениях присутствуют все три фактора ОАО. В школах, колледжах и университетах показатели общительности и общности интересов очень высоки. Что же касается алкоголя, хоть его обычно и не подают в классах и аудиториях, у студентов есть масса возможностей выпить в компании.

Фактор общности интересов особенно важен для английских подростков. Подростки во всем мире застенчивы, но юные англичане стеснительны особенно и не обладают навыками общения, необходимыми для того, чтобы завязать разговор при отсутствии точек соприкосновения. Одинаковый образ жизни, одинаковые заботы и неформальная атмосфера существенно облегчают студентам эту задачу. У потенциальных партнеров, просто потому что они студенты, сразу появляется много общего, и им нет нужды придумывать сферы взаимных интересов.

Занятия спортом, клубы, хобби — и дилетантство

Степень кокетства среди членов английских любительских спортивных команд или клубов по интересам находится в обратной зависимости от степени профессионализма участников и их увлеченности данным видом деятельности. За некоторым исключением все плохие теннисисты, неспособные пройти даже милю по карте любители пешего туризма, криворукие художники, танцоры с заплетающимися ногами и т. д. флиртуют гораздо чаще и охотнее, чем их опытные и серьезно настроенные на достижение результата товарищи по увлечениям. Даже самые откровенные неумехи обычно притворяются, будто они по-настоящему увлечены видом спорта или деятельностью, которым якобы посвящен данный клуб. Они даже могут искренне верить в это (англичане — виртуозы в искусстве самообмана), но на самом деле их теннисные ракетки, географические карты и кисти — в первую очередь «помощники и посредники», способствующие общению, и зачастую удобные подручные средства для флирта.

Зрелищные мероприятия

Зрелищные мероприятия, вне сомнения, являются для зрителей сферой взаимных интересов, и некоторые имеют относительно высокий показатель общительности. Однако большинство спортивных мероприятий и других зрелищных видов досуга, например театр или кино, — не самые благоприятные зоны флирта или поиска партнеров, поскольку всякое социальное взаимодействие там возможно лишь в рамках очень ограниченного времени или «за счет самого зрелища».

Наиболее примечательное исключение из этого правила — скачки, где «действие» происходит в течение нескольких минут, получасовой интервал между забегами/заездами посвящен общению, и дружеское взаимодействие между незнакомыми людьми активно поощряется этикетом поведения на скачках. Скачки проходят тест на ОАО по всем трем показателям и даже имеют дополнительное преимущество в виде готовой шаблонной фразы со словом «fancy» («полагать, предпочитать»), помогающей завязать разговор: «What do you fancy in the three-thirty?» («Кто, по-вашему, победит в следующем заезде?»).

Вечера знакомств, агентства знакомств и правило «я не на свидании»

Вечера знакомств, клубы «Для тех, кому за…» и агентства знакомств соответствуют всем трем критериям ОАО, но лишь чуть-чуть. Показатель общности интересов там не очень высок. Это может показаться нелепым, ведь всех участников связывает один общий интерес — поиск партнера, однако признаваться в этом стремлении стыдно, и, соответственно, данную тему нельзя использовать для того, чтобы завязать разговор. Даже в ситуациях, не связанных с сексом, англичанам нужно притворяться, будто они собрались все вместе с определенной целью, а не просто так, и потребность в мнимом мотиве еще более возрастает, когда истинной целью мероприятия является столь личный и интимный вопрос, как поиск партнера. Даже когда мы «на свидании», само это слово англичане стараются не употреблять, мужчины особенно. Слово «свидание» («date») будто срывает завесу с тайны, сразу придает встрече официальный характер. И слишком серьезный. А мы не любим, чтобы нас заставляли относиться к процессу ухаживания слишком серьезно. Слово «свидание» противоречит духу правил английского юмора.

И все же есть что-то непристойное в «организованном сводничестве». Вечера, устраиваемые для одиноких людей, и деятельность служб знакомств расцениваются как нечто неестественное, надуманное, искусственное, лишенное интуитивного наития и непосредственности, характерных для романтических встреч. Многие стыдятся признавать, что они прибегают к услугам агентств знакомств или посещают вечера, устраиваемые для одиноких людей: в их представлении это позор, признание собственной беспомощности. Разумеется, в организованном сводничестве нет ничего постыдного и неестественного. Это применялось на деле, не считаясь анормальным, на протяжении всей истории человечества и до сих пор практикуется во многих культурах мира. Но англичане, в силу собственной скрытности, еще неохотнее, чем жители других стран Запада, признают необходимость в такой практике.

Флирт из вежливости

Один из англичан, которых я интервьюировала, заметил: «Можно флиртовать, так сказать, платонически с людьми, которые состоят в браке или несвободны. В некоторых ситуациях заигрывание почти обязательно — вы должны оказывать знаки внимания, чтобы не показаться невежливым».

Данное замечание относится к неофициальному правилу, предписывающему особую форму «безопасного», «развлекательного» флирта, которой я дала определение «флирт из вежливости». К такому флирту прибегают главным образом мужчины, «приударяя» за женщинами из вежливости. (Женщины тоже иногда флиртуют из вежливости, но делают это более осторожно, зная, что мужчины зачастую неверно истолковывают знаки внимания.) Флирт из вежливости распространен как в Англии, так и в странах континентальной Европы, но между английской и европейской формами есть едва заметные отличия: англичане склонны к игривым поддразниваниям, европейцы отдают предпочтение галантным комплиментам. Обе формы приводят в замешательство американцев, которые зачастую флирт из вежливости принимают за настоящее ухаживание.

Принцип неопределенности

Даже когда англичанин-мужчина по-настоящему увлечен женщиной, он зачастую не желает открыто выражать свою симпатию. Мы уже установили: а) что англичанин-мужчина не большой мастер по части флирта, он либо тушуется, бекает и мекает, либо держится с развязной наглостью, и б) что ему претит само понятие «свидание». Слово «свидание» («date») в отношении встречи с женщиной — слишком точное, четкое, официальное, недвусмысленное определение, откровенное заявление о своих намерениях в стиле «карты на стол», чего осторожные от природы, уклончивые англичане-мужчины предпочитают не делать.

Даже будучи во хмелю, мужчина вряд ли употребит слово «date». Скорее заменит его грубым «shag» («трахаться») или подобным ему эквивалентом, что может показаться странным, поскольку «shag» более откровенно, чем «date», но в понимании пьяного мужчины это вполне логично: в предложении заняться сексом звучит меньше личного, сокровенного и нескромного, чем в приглашении на ужин в ресторане.

В идеале англичанин-мужчина предпочел бы вовсе не предлагать заняться сексом и не приглашать на ужин. Своей цели он постарался бы достичь намеками и ухищрениями, порой столь скрытыми и неясными, что их трудно понять. «Принцип неопределенности» дает ряд преимуществ: мужчине не требуется демонстрировать какие бы то ни было чувства; он не оказывается слишком быстро втянутым в то, что можно охарактеризовать как «отношения» («relationship») (это слово ему еще более ненавистно, чем «date); ему не приходится делать или говорить что-то глупо-сентиментальное, что бросило бы тень на его мужское достоинство; и, ко всему прочему, никогда не высказывая прямых, недвусмысленных просьб, он избавлен от унижения прямого, недвусмысленного отказа.

Англичанки привычны к такой уклончивой амбивалентной форме ухаживания — хотя даже мы порой с трудом понимаем мужские знаки внимания и, бывает, с подругами часами спорим о том, что может «означать» тот или иной неясный намек или двусмысленный жест. Принцип неопределенности выгоден и для женщин: хоть мы эмоционально и более раскованны, чем наши мужчины, мы легко смущаемся и предпочитаем не выслушивать скоропалительных признаний в любви. Принцип неопределенности дает нам время для того, чтобы всесторонне оценить потенциального партнера, прежде чем выказать к нему какой-либо интерес, благодаря чему мы получаем возможность «отвергнуть» нежелательных кандидатов, не говоря им в открытую, что они нас не интересуют.

Однако иностранок такая уклончивая, неопределенная природа английского ритуала ухаживания приводит в замешательство и даже сильно раздражает. Мои иностранные приятельницы и респондентки постоянно жалуются на неадекватное поведение англичан-мужчин, которое они объясняют их робостью, высокомерием или подавлением гомосексуальных наклонностей — в зависимости от степени гнева. Им невдомек, что английский ритуал ухаживания — это, по существу, хитрая игра по сохранению престижа, главная цель которой не столько найти сексуального партнера, сколько избежать оскорбления и неловкости.

Принцип неопределенности — согласно которому ни симпатию, ни антипатию никогда нельзя выражать откровенно, а заигрывания и отклонение ухаживаний следует осуществлять в форме намеков, а не прямых приглашений и отказов — позволяет обеим сторонам «сохранить лицо». Игра в ухаживания, как и любая другая, основана на принципе справедливости.

Правила подшучивания

В большинстве других культур флирт и ухаживания подразумевают обмен комплиментами; англичане предпочитают обмениваться обидными колкостями. Точнее, шуточными колкостями. Мы называем это «banter» («подтрунивание, поддразнивание») — это одна из самых популярных форм вербального взаимодействия (наряду с выражением недовольства) и основной метод флирта. Все ключевые элементы ритуала кокетливого подшучивания типично английские: юмор и прежде всего ирония; каламбуры; спор, сарказм; притворная агрессивность; поддразнивания, уклончивость. Это наши излюбленные аспекты общения. Что характерно, ритуал подшучивания исключает все, что нам не нравится и приводит нас в состояние конфуза: эмоции, сентиментальность, серьезность и ясность.

Правила кокетливого подшучивания позволяют влюбленным парам выражать друг другу свои чувства, не говоря о том, что они подразумевают на самом деле, — это поставило бы в неловкое положение обоих. Ниже представлен типичный пример диалога флиртующих англичан, который я подслушала в автобусе. Колкостями обменивались девушка и парень в присутствии своих приятелей.

«— У тебя что, лицензия на эту рубашку? Или ты носишь ее на спор?

— Ха! Кто бы говорил. У тебя самой все трусы наружу, метелка!

— Это ремень, придурок. Хотя для тебя что трусы, что ремень — все равно не отличишь. А моих трусов ты не увидишь, и не надейся.

— На черта мне сдались твои трусы? С чего ты решила, что я за тобой бегаю? Метелки не в моем вкусе!

— Уж лучше быть метелкой, чём вонючим козлом!

— Стерва!

— Урод!

— Ме-е… Черт, моя остановка. Вечером выйдешь?

— Да. Подваливай часикам к восьми.

— Ладно.

— Пока».

После из разговора их приятелей я выяснила, что эти двое уже некоторое время симпатизируют друг другу, только что начали «встречаться» (в таком непонятном, неопределенном английском стиле — вроде встречаются, а вроде и нет) и в ближайшем будущем должны стать «парой». Даже если б я не слышала этого разговора, в обмене колкостями двух подростков я все равно признала бы типичный флирт. Я отметила его в своем блокноте только потому, что в то время проводила исследование на тему флирта и собирала примеры из жизни.

Я также заметила, что английские подростки порой практикуют особую форму «коллективного ухаживания», суть которой заключается в том, что небольшая группа юношей обменивается колкостями — главным образом сексуального содержания — с небольшой группой девушек. Этот тип коллективного ухаживания наиболее распространен среди молодежи из среды рабочего класса, особенно в северных областях страны, где я однажды стала свидетельницей того, как юноши и девушки, собравшись двумя отдельными группами по разные стороны улицы, осыпали друг друга шутливыми оскорблениями. Английские подростки и молодежь постарше прибегают к этой особой форме коллективного заигрывания и на отдыхе за границей, чем весьма озадачивают местных жителей, которым непонятно, как подобные шумные перепалки с оскорблениями и издевками могут стать прелюдией к любви и браку. (И хотя я смело могу подтвердить, что так оно и бывает, в душе я восхищаюсь проницательностью местных мужчин на испанских и греческих курортах, которые совершенно справедливо полагают, что молодые англичанки восприимчивы и к более традиционным формам ухаживания, льстящих их самолюбию, и зачастую благополучно отбивают англичанок у их грубиянов-ухажеров из числа англичан.)

Люди старшего возраста подтрунивают над объектами своих вожделений, пожалуй, не так оскорбительно, как подростки, но используют все те же приемы: иронию, насмешки, издевки и т. д. Англичанки, возможно, предпочли бы более благородную, не столь завуалированную форму ухаживания, но правила подшучивания, как и принцип неопределенности, больше импонируют мужчинам, которые, в отличие от своих противников в лице женщин, более скованны в эмоциональном и социальном плане. Правда, мы, женщины, привыкли сообразовываться с этими правилами, и обычно делаем это неосознанно. Нам известно, что спор — основной способ дружеского общения между мужчинами, а подшучивание, соответственно, — это форма тесных дружеских отношений, которая им хорошо знакома и не вызывает неловкости. Нам известно, что, если мужчина постоянно насмехается и подтрунивает над нами, это обычно означает, что мы ему нравимся и что если мы отвечаем ему взаимностью, то лучше всего выражать свое отношение в форме аналогичных подшучиваний и поддразниваний. Как и в случае с принципом неопределенности, иностранки не обладают инстинктивным, врожденным пониманием специфической природы английских мужчин, и их насмешки обычно приводят иностранок в замешательство, а порой и сильно обижают. Я сама им объясняла, что «глупая корова» может быть вполне ласковым обращением, а фраза «ты не в моем вкусе», произнесенная соответствующим тоном и в контексте подшучивания, порой равносильна предложению руки и сердца. Я не говорю, что англичане-мужчины никогда не делают откровенных комплиментов или не приглашают женщин на свидание. Бывает и так. Но если есть возможность достичь цели окольным путем, они непременно ею воспользуются.

Правила мужского общения и ритуал наблюдения за женщинами

Пусть англичанин-мужчина не завзятый сердцеед и не умеет красиво ухаживать за женщинами, но когда дело доходит до дружеского общения с другими мужчинами, здесь он в своей стихии. Я веду речь не о гомосексуальности, подавляемой или очевидной, а об универсальной человеческой практике мужского общения — способности мужчин устанавливать тесные дружеские отношения и союзы с другими мужчинами. Уже говорилось, что мужчинам столь же необходимо общение с себе подобными, как необходима сексуальная близость с женщинами. В случае со среднестатистическим англичанином эта потребность, пожалуй, еще сильнее. Даже самый образцовый гетеросексуал, у которого все в порядке с половым влечением, должен показать, что он отдает предпочтение обществу мужчин. И это вовсе не признак того, что все англичане-мужчины в душе гомосексуалисты. Если уж на то пошло, мужчины нетрадиционной сексуальной ориентации в обществе женщин чувствуют себя более непринужденно и получают от общества женщин больше удовольствия. Однако следует сказать, что многие английские ритуалы мужского общения направлены на то, чтобы мужчины могли доказывать свою мужественность и гетеросексуальность.

В первую очередь следует упомянуть ритуал «наблюдения за женщинами». Это английская версия освященного веками и, пожалуй, универсального мужского времяпрепровождения, в процессе которого мужчины обмениваются мнениями о физической привлекательности проходящих мимо женщин. Разновидности данного ритуала можно наблюдать — если, конечно, вам это интересно — практически во всех пабах, барах, кафе, ночных клубах или на улице. Английский вариант, как вы, должно быть, уже догадались, исполняется на кодовом языке. Очень мало ритуальных фраз понятны без толкования, однако расшифровать их нетрудно, к тому же большинство этих шаблонных выражений можно разделить на две простые категории: одобрение (если женщина привлекательна) и неодобрение (если женщина непривлекательна).

Самая английская и по-английски замысловатая из таких реплик — моя любимая: «Don't fancy yours much!» («Твоя мне не очень нравится!») Это — стандартный комментарий в отношении любой пары женщин, одна из которых, по мнению говорящего, менее привлекательна, чем вторая. Данной фразой говорящий не только демонстрирует свою способность отличать красивых женщин от некрасивых (и здоровый мужской интерес к привлекательным женщинам), но еще и «предъявляет права» на более желанную из двух женщин, обозначая менее миловидную словом «yours» («твоя»). Формально реплика «Твоя мне не очень нравится!» используется как комментарий в отношении пары женщин, но нередко мужчина употребляет это выражение, чтобы обратить внимание своего приятеля на непривлекательность проходящей мимо женщины, независимо от того, сопровождает ли ее более симпатичная женщина. Однажды в пабе в Бирмингеме я услышала и записала следующий диалог.

1-й мужчина (глядя на входящую в паб группу из четырех женщин): «Твоя мне не очень нравится!»

2-й мужчина (оборачиваясь к женщинам и озадаченно морща лоб): «Э… Это которая?»

1-й мужчина (со смехом): «Неважно, приятель. Выбирай любую: они все твои!»

2-й мужчина (смеется, но не очень весело; вид у него несколько смущенный, он посрамлен.)

Другая загадочная английская фраза из ритуала наблюдения за женщинами, на этот раз из разряда «одобряющих» — «Not many of those to the pound!» («Не меньше фунта!»). Данный комментарий относится к размеру груди женщины, привлекшей внимание мужчин, и подразумевает, что грудь у нее очень большая. В данном случае «pound» — это мера веса, а не фунт стерлингов, и тогда фраза буквально означает, что такие груди не чета фруктам, их много не положишь на чашу весов, которую уравновешивает гиря массой в один фунт. На самом деле это преуменьшение, поскольку большая грудь наверняка весит больше фунта, но мы не будем вдаваться в математические подробности. Как бы то ни было, это благосклонное суждение: англичане-мужчины любят женщин с большой грудью, и даже те из них, кто втайне отдает предпочтение маленькой груди, считают своим долгом выразить одобрение. Комментарий «Не меньше фунта!» зачастую сопровождается жестом: держа руки перед грудью, говорящий словно взвешивает в руках тяжелые предметы, перемещая вверх-вниз обращенные вверх ладони с чуть согнутыми пальцами. Вот еще один диалог, на этот раз подслушанный в лондонском пабе. Возможно, вы сочтете, что я пересказываю театральную сценку, но я клянусь, что это пример из жизни.

1-й мужчина (о сидящей неподалеку пышногрудой женщине): «Ни фига себе! Ты только глянь! Никак не меньше фунта, да?»

2-й мужчина: «Тсс! Думай, что говоришь, приятель. Теперь так говорить запрещено».

1-й мужчина: «Что? Иди ты куда подальше со своей феминистской политкорректностью! Как хочу, так и говорю про женские сиськи!»

2-й мужчина: «Размечтался! Запрет наложили не феминисты, а Палата мер и весов. Фунты мы больше не используем, у нас теперь метрическая система. Нужно говорить «килограммы»!

Судя по самодовольному выражению лица второго мужчины, тот, вероятно, воображал себя комедийным актером и только и ждал удобного случая, чтобы озвучить на людях придуманную им остроту. Правда, он сам испортил впечатление, расхохотавшись над собственной шуткой, и сквозь смех добавил: «Хе, хе… Брюссель ввел новые правила, забыл, что ли? Мы теперь говорим: «Не меньше кило! Понял? Кило!»

«I would!» («Я бы не прочь!») — более распространенное выражение одобрения, подразумевающее, что говорящий был бы не прочь переспать с женщиной, обратившей на себя внимание. «Definitely a ten-pinter!» («Пинт десять, не меньше!») — уничижительное замечание, означающее, что говорящему нужно выпить не меньше десяти пинт пива, то есть напиться, прежде чем хотя бы подумать о том, чтобы вступить в сексуальную связь с данной женщиной. Когда двое или группа англичан-мужчин, искоса поглядывая на находящуюся рядом или проходящую мимо женщину, выкрикивают «шесть», «четыре», «два», «семь» и т. д., это вряд ли означает, что они оценивают ее внешность по десятибалльной шкале, — скорей всего прикидывают, сколько пинт пива им придется выпить для того, чтобы решиться на физическую близость с ней. И неважно, что женщины, как правило, даже не замечают этих судей-самозванцев. Ритуал наблюдения за женщинами — это демонстрация мужской бравады в мужской компании, игра на мужскую публику. По молчаливой договоренности любители наблюдать за женщинами никогда не ставят под сомнение способность друг друга «снять» приглянувшуюся им женщину, и этот коллективный самообман способствует укреплению социальных связей между ними.

Правила классовых отличий

Эндогамия

Как и всякий другой аспект жизни англичан, сексуальные отношения также регулируются правилами классовых отличий. Начнем с того, что существует неофициальное правило эндогамии, согласно которому браки между представителями разных социальных слоев хотя и не запрещены, но не поощряются и на практике заключаются очень редко. Вне страниц книг Барбары Картленд[132] и П. Г. Вудхауса[133] сыновья герцогов и графов редко расстраивают своих родных, беря в жены бедных официанток. Мужчины из высшего общества заводят интрижки с женщинами из рабочей среды и, бывает, даже страстно в них влюбляются, но женятся они, как правило, на девушках по имени Арабелла или Люсинда, которые выросли в глостерширских особняках, где у них были лабрадоры и пони. Арабеллы и люсинды, в свою очередь, в юности из чувства противоречия могли водиться с кевинами и дайвами, но потом они обычно «образумливаются» (как выразились бы их обеспокоенные мамаши) и выходят замуж за мужчин «из своего круга».

Есть два основных фактора — образование и брак, — которые в Англии до сих пор влияют на социальную мобильность[134]. Эти два фактора зачастую взаимосвязаны, поскольку университеты относятся к числу немногих мест, где молодые искатели сексуальных партнеров из разных социальных классов общаются «на равных». Но даже в университетах обстоятельства складываются не в пользу межклассовых брачных союзов: результаты исследований регулярно показывают, что англичане, поступая в университет, непроизвольно выбирают себе друзей из той же социальной среды, к которой принадлежат сами.

И все же студенты из разных социальных классов, несмотря на присущее им стадное чувство, вынуждены общаться друг с другом, посещая одни и те же лекции и семинары, участвуя в спортивных играх или других видах внеаудиторной деятельности, таких как студенческий театр или занятия музыкой.

Неравные браки

Именно такие девушки, бунтарки из верхушки среднего класса, зачастую привлекают внимание интеллектуальных мужчин из рабочей среды, и те, бывает, женятся на них. Подобные браки обычно менее удачны (хотя есть множество исключений), чем те, в которых женщина является представительницей более низкого сословия. Это потому, что, согласно неписаному правилу, партнер более низкого социального статуса должен перенять вкусы и манеры того класса, к которому принадлежит его супруга или ее супруг. Или, по крайней мере, в большей степени поступиться собственными привычками и приложить больше усилий для того, чтобы адаптироваться в новой среде, чем партнер, имеющий более высокий социальный статус, и перемещающиеся вверх по социальной лестнице женщины в этом отношении более гибки, чем мужчины, выбирающие себе жен из более высокого сословия.

Когда мужчина из рабочего класса женится на представительнице более высокого сословия, возникает конфликт между снобизмом и мужским шовинизмом — между правилом неравного брака и принципами главенствующего положения мужчины в семье, согласно которым женщина должна быть более уступчивой и податливой. Способные мужчины из рабочего класса, которые благодаря полученному образованию «переместились в средний класс», и особенно те, кто поднялся сразу на несколько ступеней вверх по социальной лестнице, сочетавшись браком с девушками из верхушки среднего класса, с которыми они познакомились в университете, порой весьма агрессивно и с раздражением реагируют на то, что им приходится менять свои привычки. Например, ужин они продолжают называть «tea» («чай»), сажают в саду пампасную траву и ноготки, отказываются расплющивать горох на выпуклой стороне вилки и нарочно ставят в неловкое положение своих чванливых тещ, говоря «toilet» («туалет») и «settee» («диван») при их гостях на приемах по случаю Рождества. У тех же из них, кто охотно адаптируется в новой «высокопоставленной» среде, как правило, возникают проблемы со своими родителями, которых они начинают стыдиться. В общем, и так не хорошо, и так плохо.

Женщины, сочетающиеся браком с мужчинами более высокого социального положения, обычно более податливы и прилагают гораздо больше усилий к тому, чтобы «соответствовать», хотя опять-таки есть исключения. Если уж на то пошло, они гораздо охотнее перенимают акцент, язык, вкусы, привычки и манеры представителей того класса, к которому принадлежат их мужья, и в порыве энтузиазма упускают весьма существенные нюансы. Например, они носят «правильную» одежду, но в неверных сочетаниях; употребляют «правильные» слова, но не в нужном контексте; выращивают «правильные» цветы, но не в тех горшках, — в общем, ведут образ жизни верхушки среднего класса в этаком анаграммном варианте. Обмануть им никого не удается; они лишь смущают своих родственников по мужу и отталкивают от себя своих родителей. Усердно пытаясь «переродиться», они превращаются в карикатуры; лучше бы не пытались. Кроме того, слишком ярое рвение влечет за собой нарушение правила «Как важно не быть серьезным».

Трения и конфликты порождают не только браки между представителями удаленных областей социального спектра. Англичане гораздо больше презирают тех, кто «дышит им в затылок» на социальной лестнице, чем представителей класса с противоположного конца социальной шкалы. Например, вкусы и привычки среднего слоя среднего класса у верхушки среднего класса зачастую вызывают гораздо более сильное неприятие, чем вкусы и привычки трудового люда.

Миф о недюжинной потенции мужчин из среднего класса

Некоторые женщины из верхушки среднего класса грезят о мужчинах из рабочей среды — отчасти в силу бытующего штампа, что мужчины из этого сословия обладают недюжинной потенцией и как сексуальные партнеры гораздо состоятельнее, чем мужчины из верхушки и среднего слоя среднего класса. Никаких опытных данных в поддержку этого стереотипа нет. Возможно, мужчины из рабочего класса начинают заниматься сексом в более раннем возрасте, чем представители высших социальных слоев общества, но, как правило, сексом они занимаются не чаще, и нет оснований полагать, что своим партнершам они доставляют больше удовольствия. Представление о том, что мужчины из числа простолюдинов в сексуальном плане более сильны и раскованны, — это миф, навязанный образованным средним классам такими людьми, как Д. Г. Лоренс и Джон Осборн, а всем остальным — эротическими фильмами и журналами, в которых показывается и описывается, как женщины из среднего класса только тем и занимаются, что воображают себя в постели с работягами — пожарными, строителями и мойщиками окон. Миф о недюжинной потенции мужчин из низов общества подкрепляется тем, что в последнее время входит в моду образ простого парня, наблюдается популяризация его вкусов и интересов (футбол, автомобили, «телки», пиво и т. д.).

Живучесть данного мифа, думаю, зиждется главным образом на ошибочном представлении о том, что грубо-хамский подход к флирту, характерный, по мнению многих, прежде всего, для мужчин из низших классов, указывает на более высокий уровень сексуальной потенции, чем сдержанно-смущенная манера, якобы присущая только мужчинам из верхушки и среднего слоя среднего класса. Но дело в том, что оба эти подхода суть симптомы социальной неловкости и сексуальной скованности, и ни тот, ни другой не могут служить надежным индикатором могучей потенции или искусности в делах секса. В любом случае подход к флирту англичанина-мужчины зависит не столько от его социальной принадлежности, сколько от количества потребленного алкоголя. Все англичане-мужчины верят в волшебную растормаживающую силу демонического зелья. Представители более высоких слоев общества просто убеждены, что благодаря алкоголю они становятся столь же неотразимыми грубиянами, как и любой секс-идол пролетарского происхождения.

И, наконец, постель…

А что же собственно секс? Некоторые из вас, должно быть, чувствуют себя обманутыми: я дала главе название «Секс», а сама говорю о юморе, флирте, эндогамии и т. д. и практически ни слова не сказала — не считая развенчания мифа о недюжинной потенции мужчин из рабочей среды — о том, что англичанам на самом деле нравится в постели. И разумеется, почти ничего об отличиях в сексуальном поведении между нами и другими народами. На это есть две причины. Во-первых, я — англичанка, а это значит, что говорить о сексе мне неловко, поскольку это откровенно личная тема, поэтому я стараюсь оттянуть «момент истины». (Если бы вы были у меня дома, я нервно лепетала бы что-нибудь про погоду, бежала бы ставить чайник и т. д.) Во-вторых… хм… как бы это сказать? — существует проблема дефицита данных исследований. Метод «включенного наблюдения» очень эффективен, но в данном случае элемент наблюдения исключает непосредственное созерцание постельных сцен, а элемент участия не подразумевает вступление в половую связь со всеми представителями репрезентативной выборки из числа моих соотечественников или иностранцев для проведения сравнительного анализа. Да, известны случаи, когда антропологи вступали в близкие отношения с людьми, которых они изучали (мой отец говорит, что такие связи в шутку называют «культурное проникновение»), но подобные случаи всегда вызывали осуждение. Полагаю, это допустимо, если ты изучаешь родную культуру, как я. И у меня, разумеется, были возлюбленные из числа англичан, а также несколько иностранцев, но с научной точки зрения это далеко не полноценная репрезентативная выборка. Что же касается непосредственного опыта, я вообще не вправе говорить за всю женскую половину населения.

Однако это все неубедительные отговорки. Есть немало социологов, которые, не имея соответствующего личного опыта, во всех подробностях пишут о сексе.

Правила разговоров о сексе

Обсуждать с англичанами вопросы секса непросто: хоть мы и не законченные пуритане, данная тема вызывает у нас неловкость, и наши методы борьбы со смущением и попытки скрыть замешательство — с помощью юмора и разных способов уклонения от разговора по существу — привели к тому, что огромную часть своего бесценного времени, посвященного исследованию, я тратила на шутки, колкости, остроты, беседы о погоде и приготовление чая. Не забывайте также про правило «Как важно не быть серьезным», являющееся залогом того, что добиться от англичан прямых, серьезных, неироничных ответов на вопросы о сексе — это целая история.

Не облегчило мою задачу и другое неписаное правило, в соответствии с которым англичане-мужчины считают, что женщина, говорящая о сексе, пусть даже в завуалированной форме, по всей вероятности, сигнализирует о своей доступности, а то и откровенно вешается им на шею. Из-за этого правила у одной моей знакомой американки возникли неприятности. Она никак не могла взять в толк, почему англичане-мужчины «клеятся» к ней и жутко оскорбляются, когда она отвергает их ухаживания, — ведь она их к тому «совсем не поощряет». Желая помочь ей (причем с пользой для дела, поскольку это был эксперимент в чистом виде), я стала наблюдать со стороны (но, находясь неподалеку) за тем, как она общается с мужчинами в местном пабе, и выяснила, что она начинает говорить вещи типа «но это случилось сразу же после того, как я узнала, что мой муж голубой, поэтому я немного комплексовала по поводу своей сексуальности…» буквально в первые десять минут знакомства с собеседником. Я объяснила ей, что подобные откровения о личной жизни, являющиеся, без сомнения, обычным делом «в стране Опры Уинфри»[135], большинство англичан-мужчин истолковывает фактически как официальное приглашение в постель. Прекратив откровенничать, американка тут же заметила, что ей перестали оказывать нежелательные знаки внимания.

Замечательно, подумала я. Еще один удачный эксперимент по выявлению правила, причем эксперимент, в котором подопытным кроликом выступила не я сама. Мой любимый метод «полевых испытаний». Но, хотя данный опыт подтвердил, что я верно определила неписаное правило, само это правило, как я видела, препятствует моим попыткам исследовать и охарактеризовать постельные привычки англичан. Эту проблему я обошла обычным способом — путем обмана и ухищрений. Я вела обсуждения главным образом с женщинами и с теми мужчинами, которых я знала достаточно хорошо и которые, я была уверена, не истолкуют мои вопросы превратно. Женщины — даже англичанки — могут быть весьма откровенны и честны, обсуждая друг с другом наедине причуды и особенности своих любовников, да и свои собственные постельные привычки, так что от них я узнала очень много об отношении к сексу представителей обоих полов. И для объективности я выудила немало полезной информации и у своих друзей и респондентов из числа мужчин. Из них мне особенно помог один. Он не только обладал, так сказать, энциклопедическими знаниями о сексуальном поведении англичанок (благодаря персональной «выборке» по системе «Мори»), но также был поразительно откровенен со мной, в самоуничижительной манере рассказывая о своих привычках и делясь своими мыслями.

Зона, свободная от правил

Итак, что я узнала о сексуальной стороне частной жизни англичан за десять лет напряженной деликатной работы по сбору информации? В целом информация позитивная. По-видимому, постель — единственное место, где мы освобождаемся почти от всех наших изнуряющих комплексов, где мы излечиваемся, пусть хотя бы на время, от нашей социальной неловкости. Задвинув шторы, приглушив свет, раздевшись, мы вдруг превращаемся в нормальных людей. Мы можем быть страстными, открытыми, пылкими, нежными, чувственными, импульсивными — такими, какими мы обычно бываем только тогда, когда говорим о своих домашних питомцах.

Это — подлинная раскованность, не имеющая ничего общего с так называемой непринужденностью «на отдыхе» — субботним вечером или на курорте, — когда мы напиваемся и просто исполняем предписанную нам социальную роль, усердно демонстрируем раскованное поведение, точнее, свое представление о раскованности. А вот наша сексуальная раскованность — это наше истинное «я».

Конечно, некоторые из нас в постели более несдержанны и непринужденны. В постели мы остаемся самими собой, что подразумевает широкий спектр различных сексуальных стилей. Кто-то чуть робок и нерешителен, кто-то более уверен в себе; некоторые болтливы, другие молчаливы; одни неуклюжи, другие умелые; кто-то изобретателен или эксцентричен, кто-то консервативен, кто-то бахвалится своей виртуозностью… Все зависит от разных факторов, таких, как возраст, опытность, индивидуальность, настроение, отношение к данному сексуальному партнеру и т. д. Но суть в том, что все эти факторы, влияющие на особенности сексуального стиля, носят личный характер, то есть ничего не имеют общего с «правилами английской самобытности», регулирующими наше социальное поведение.

Эти правила английской самобытности диктуют каждый шаг, ведущий к половому акту: где мы знакомимся с сексуальными партнерами, как флиртуем, что едим на ужин и как это едим, как говорим, как шутим, что пьем и как алкоголь влияет на наше поведение, на каком автомобиле едем домой и как его ведем (или как ведем себя в автобусе или такси), что представляет собой наш дом, в который мы приглашаем сексуального партнера, как мы относимся к своему жилищу и как о нем говорим, какой породы собака встречает нас у двери, какую музыку слушаем, что предлагаем выпить на ночь, как обставлена наша спальня, как выглядят шторы, которые мы закрываем, как раздеваемся… Каждый шаг, буквально каждый шаг, вплоть до полового акта, нравится нам это или нет, по крайней мере, отчасти обусловлен тем или иным негласным правилом английской самобытности. В постели мы не перестаем быть англичанами, но в тот относительно непродолжительный промежуток времени, когда длится сексуальная связь, наши действия не регулируются исключительно английскими нормами и установлениями. Нами движут те же основные инстинкты, которые есть у всех людей; мы демонстрируем тот же спектр личных сексуальных стилей, что и представители всех других культур. Постель, по крайней мере пока мы занимаемся сексом, является зоной, свободной от правил.

Дефицит знаний о технике секса

На основе вышеизложенного можно сделать несколько обобщений относительно английской культуры секса. Например, англичане-мужчины, как правило, в отличие от своих американских собратьев, менее склонны читать серьезные самоучители и руководства по технике секса. Англичанки черпают эту информацию если и не из книг, то из множества женских журналов. В связи с этим до недавнего времени англичане не могли похвастать «эрудированностью» в вопросах секса, которая приобретается в процессе чтения специальной литературы.

Но теперь в английских журналах, предназначенных для «простых парней», печатают иллюстрированные статьи на темы «Как привести женщину в экстаз», «Три простых шага для достижения множественного оргазма» и т. д. А неграмотные могут смотреть образовательные программы о сексе, которые транслируются по четвертому каналу поздно вечером, или псевдообразовательные эротические передачи по пятому каналу (которые — очень удачно — начинают показывать спустя некоторое время после закрытия пабов), так что наши мужчины быстро наверстывают упущенное. Например, многие юноши — и даже некоторые продвинутые мужчины более старшего возраста, — судя по всему, пришли к выводу, что в постели нужно отдать символическую дань оральному сексу, — дабы доказать, что ты не неандерталец. И некоторые уже даже не ждут, что за это им повесят медаль на шею.

Поведение англичан после сексуальной близости

После секса или, если мы заснули, на следующее утро к нам возвращается наше привычная неловкость. Мы говорим:

«Мне ужасно стыдно, но я точно не помню… Как тебя зовут?»

«Не возражаешь, если я позаимствую у тебя полотенце?»

«Пойду, поставлю чайник…»

«Не смей, Монти! Положи! Нельзя есть лифчик благородной леди! Что о нас подумают? Брось! У-у, противный пес!»

«Прости, тост немного подгорел. Тостер у меня с характером — не любит понедельники…»

«Нет, нет, все замечательно. О да… чай! Чудно, спасибо!» (Это было произнесено таким же тоном, что и жаркие слова, звучавшие прошедшей ночью.)

Ну, хорошо, я немного преувеличиваю, но лишь совсем чуть-чуть: все это подлинные, дословные выдержки из диалогов, состоявшихся наутро после бурной ночи.

Le vice Anglais /забавные «задницы»

В книге Джереми Паксмана «Англичане» первые четыре страницы главы о сексе посвящены тому, что французы называют «le vice Anglais» — «английский порок», собственно шлепкам «по мягкому месту». В конце своего занимательного обзора на данную тему, построенного на примерах из жизни, он заключает: «Было бы глупо утверждать, что «английский порок» широко распространен среди англичан. Вовсе нет. И несмотря на то что этот порок называют английским, он распространен не только среди англичан». Вот именно. (И еще Паксман мог бы добавить, что само название не имеет никакого значения, поскольку французы обозначают словом «Anglais» («английский») все то, что они не одобряют или хотят высмеять.)

Но если этот сексуальный бзик не есть английская особенность и присущ не нам одним, тогда зачем так много писать о нем? Паксман утверждает, что «двусмысленность» практики «наказание — это награда, боль — удовольствие — это английское лицемерие в чистом виде». Может быть. Но, думаю, есть куда более простое объяснение тому, что он начал главу о сексе с рассмотрения этого не очень английского порока, и это — юмор как коленный рефлекс. Любое упоминание о сексе мгновенно пробуждает в нас чувство юмора, и мы тут же обращаем разговор на эту тему в шутку. Кроме того, смех у нас вызывает и всякое упоминание «задницы». Поэтому, если вам случится говорить о сексе, начинайте разговор с какой-нибудь шутки о «задницах»[136].

Страница № 6 и неэротичная грудь

Затем, если возможно, пошутите по поводу женской груди — в нашем представлении это тоже весьма забавная тема. Паксман утверждает, что «англичане-мужчины помешаны на женских грудях». В доказательство он ссылается на ежедневный «парад женских грудей» на третьей странице изданий желтой прессы. Я с ним не согласна. Не думаю, что англичане-мужчины более «помешаны на женских грудях», чем, скажем, американцы, австралийцы, скандинавы, японцы или немцы. Тем не менее, ежедневная выставка женских грудей на третьей полосе газеты «Сан» (The Sun) и других бульварных изданий — весьма интересное английское явление, достойное более пристального внимания.

По данным опроса общественного мнения, проведенного «Мори», только 21% англичан осудили показ женских грудей на странице номер 3. Фотографии девушек с обнаженной грудью на 3-й странице газет меньше всего вызывают неприятие, гораздо меньше, чем другие виды демонстрации сексуальности в СМИ. Даже среди женщин только 24% опрошенных выразили неодобрение по поводу фотографий на 3-й странице газет, зато почти вдвое больше, 46%, высказались против продажи в киосках журналов эротического содержания (таких как «Плейбой» с аналогичными фотографиями), и 54% заявили, что показывать в кинотеатрах порнографические фильмы — это безнравственно. Конечно, это не означает, что остальные 76% женщин с удовольствием любуются полуголыми девушками на 3-й странице, но свидетельствует о том, что многие из нас не считают это «порнографией», а расценивают это как нечто безобидное, хотя данные фотографии мало чем отличаются от тех, что публикуют в эротических журналах.

Я была заинтригована, когда ознакомилась с этой статистикой, и принялась проводить свои собственный опрос, пытаясь выяснить, почему и мужчины, и женщины не ставят фотографии на 3-й странице газет в один ряд с порнографическими журналами. В цифровом выражении моя «выборка» была гораздо меньше, но результаты получились те же, что и при опросе, проведенном «Мори»: только пятая часть опрошенных мною респондентов высказала возражения против фотографий на 3-й странице. Я очень удивилась, обнаружив, что даже наиболее феминистски настроенные респонденты не особенно возмущались аморальностью публикацией эротических фотографий на 3-й странице. Чем это объяснить? «Потому что… э… девочки на 3-й странице… В общем, они вроде шутки, — сказала одна женщина. — Их нельзя воспринимать серьезно». «Ну… полагаю, мы просто к этому привыкли», — объяснила другая. «3-я страница — это нечто вроде игривых открыток с девочками на пляже, — заметила еще одна особо проницательная респондентка. — Легкомысленные фотографии с глупыми подписями в виде ужасных каламбуров. Разве можно на такое обижаться?» Девочка-подросток высказалась столь же пренебрежительно: «По сравнению с тем, что выкладывают в Интернете или показывают по телику, фотографии на 3-й странице — сама невинность».

Я обратила внимание, что почти все, кого я спрашивала про 3-ю страницу, даже те, кто выражал неодобрение, как правило, смеялись или, по крайней мере, улыбались, отвечая на мои вопросы. Они закатывали глаза или качали головами, но как-то смиренно, в снисходительной манере, будто говорили о пустячных провинностях шаловливого ребенка или домашнего питомца. Фото на 3-й странице газет — это традиция, установление, нечто успокоительно привычное, как «Арчеры»[137] или дождь в праздничный день. Джордж Оруэлл, характеризуя английский рабочий класс, сказал, что его представители «обожают непристойные шутки», и отметил «поразительную вульгарность» примитивных комических открыток. «Сиськи и каламбуры» на 3-й странице не более порнография, чем изображения грудей и каламбуры на игривых пляжных открытках или в кинофильмах серии «Продолжайте». В принципе, они даже не сексуальны. Фотографии на странице номер 3 слишком глупые, слишком карикатурные, слишком английские, чтобы волновать воображение и возбуждать.

«В Англии, возможно, и совокупляются, но эротики в этой стране нет», — сказал Джордж Майкс в 1977 г. Это более высокая оценка, чем та, что он дал нам в 1946 г. («народы континентальной Европы занимаются сексом, а англичане спят с грелками»), но все равно не очень лестная. Однако он прав, что подтверждают результаты моих опросов о 3-й странице: только англичане способны превратить фотографии роскошных полуобнаженных красоток в нечто столь неэротичное, как 3-я страница.

Обряды изменения гражданского состояния

Я назвала последнюю главу «Обряды изменения гражданского состояния», а не «Религия» потому, что религия как таковая по большому счету сегодня не играет особой роли в жизни англичан, но ритуалы, которые викарии англиканской церкви непочтительно называют «hatchings, matchings and dispatchings» («рождения, свадьбы и смерти»), и другие менее значимые церемонии пока еще не утратили своего значения. Многие честные англиканские священнослужители охотно признают, что обряды бракосочетания, погребения и в меньшей степени рождения — ныне единственное время их соприкосновения с большинством прихожан. Некоторые из нас ходят в церковь на рождественскую службу, еще меньше — на пасхальную, но для большинства англичан посещение церкви ограничивается свадебными и похоронными церемониями и, возможно, крестинами.

Религия по умолчанию

Елизаветинский придворный Джон Лили[138] утверждал, что англичане — Богом «избранный и особенный народ». Если это так, то, надо признать, со стороны Господа это весьма своеобразный выбор, потому что мы, наверно, самая нерелигиозная нация на свете.

Согласно данным опросов, до 88% англичан относят себя к той или иной христианской конфессии — в основном к англиканской церкви, — но на практике только 15% из этих «христиан» регулярно посещают церковь. Большинство бывает только на вышеупомянутых «обрядах изменения гражданского состояния», а многие из нас вступают в контакт с религией только на последнем из этих обрядов — на похоронах. Большинство англичан в наши дни не крестятся, и только около половины венчаются в церкви, но почти всех хоронят по-христиански. Не потому, что смерть вдруг пробуждает в нас религиозность, — это, так сказать, «выбор по умолчанию»: нехристианские похороны требуют определенных усилий, четкого понимания, чего мы хотим вместо этого, и подразумевают массу неприятных хлопот и смущающей суеты.

Как бы то ни было, англиканская церковь — наименее религиозная церковь в мире. Церковь с расплывчатым кредо, терпимая к пороку и недостаткам и поразительно нетребовательная. Мы не задумываясь указываем в анкете или заявлении, что мы по вероисповеданию англиканцы, «С of Е»[139] (мы предпочитаем по возможности употреблять именно эту формулу, как в речи, так и на письме, поскольку слово «church» («церковь») пронизано религиозностью, a «England» («Англия») звучит несколько патриотично), потому что это не подразумевает ни соблюдения религиозных предписаний, ни веры во что бы то ни было — даже в существование Бога. Алан Беннетт[140] однажды заметил, в речи к Обществу молитвенника[141], что в англиканской церкви «вопрос о вере в Бога как-то всегда обходят стороной. Задавать его неприлично. Кто-то сказал, что англиканская церковь так устроена, что ее члены, по сути, могут верить во что угодно, но, разумеется, почти никто ни во что не верит».

Я вспоминаю один разговор, который подслушала, когда сидела в ожидании своей очереди в приемной терапевта. Школьница 12–13 лет с помощью матери заполняла какую-то медицинскую форму. Дочь спросила: «Вероисповедание? Какое у меня вероисповедание? Разве мы исповедуем какую-то религию?» — «Нет, — ответила ей мать. — Просто напиши «С of Е». — «Что значит «С of Е?» — поинтересовалась девочка. «Church of England». — «А это религия?» — «Да, в некотором роде. Ну, не совсем… Просто мы всегда так пишем». Как и похороны по христианскому обряду, «С of Е» — это «выбор по умолчанию», нечто вроде варианта ответа «все равно» в вопроснике — апатичная, бесстрастная, умеренная религия для духовно «нейтральных» людей.

Трудно найти кого-то, кто относился бы серьезно к англиканской церкви — даже среди ее верных служителей. В 1991 г. тогдашний архиепископ Кентерберийский, доктор Джордж Кэри, сказал: «В моем представлении это пожилая женщина, которая сидит в уголке и что-то тихо бормочет себе под нос, старушка, которую почти никто никогда не замечает». И эта реплика в духе ослика Иа-Иа прозвучала в интервью, которое он дал сразу же после того, как его назначили на самый высокий пост в англиканской церкви. Если уж архиепископ Кентерберийский сравнивает свою церковь с дряхлой, забытой всеми старухой, стоит ли удивляться тому, что и все мы без стеснения игнорируем ее?

Благодушное безразличие

Ключевое слово в его стенаниях — «негласный». Мы — не нация твердых открытых атеистов. И мы не агностики. И то, и другое подразумевает некий интерес к вопросу о том, есть ли Бог, существование которого мы отвергаем либо ставим под сомнение. Большинство же англичан просто не задумываются на эту тему.

Согласно данным общественного опроса, около 60% населения нашей страны на вопрос «Верители вы в Бога?»[142] отвечают положительно, но доктор Кэри прав, что не принимает такой ответ за чистую монету. Сама я, задавая тот же вопрос, пришла к выводу, что многие отвечают «да», потому что они:

— не особенно религиозны, но, в общем-то, верят в то, что над нами есть Кто-то;

— в принципе готовы признать существование Бога, поэтому ответ «нет» прозвучал бы несколько категорично;

— хотели бы думать, что Бог есть, хотя это маловероятно;

— не знают, есть ли Бог, но готовы принять Его на веру;

— честно говоря, никогда не задумывались об этом, но, да, конечно, что-то есть.

Одна женщина объяснила так: «Ну, на первой странице я написала, что я христианка, в том смысле, что я не мусульманка и не индуска, поэтому подумала, что и на вопрос о существовании Бога тоже нужно ответить «да», иначе с моей стороны это выглядело бы непоследовательно».

Умные исследователи «Мори» недавно придумали форму опросов, более соответствующую расплывчатым, ни к чему не обязывающим религиозным убеждениям англичан. Теперь они предлагают следующие варианты.

«Я — активный верующий»: только 18% англичан поставили галочку в данной графе, в том числе все мусульмане, индусы, сикхи и т. д., исповедующие религию в полном смысле этого слова.

«Я — неактивный верующий»: имеются в виду те, кто автоматически ставит галочку против графы «С оf Е» (англиканство); таковых набралось 25%.

«В душе я верующий, но фактически не принадлежу ни к какой религии»: довольно расплывчатая формулировка, на которую откликнулись 24% англичан, в их числе предположительно 31% верящих в астрологию, 38% — в привидения, 42% — в телепатию, 40% — в ангелов-хранителей и т. д.

«Я — агностик (не уверен, что Бог существует): требует большой работы ума; всего 14%.

«Я — атеист (убежден, что Бога нет)»: тоже требует большой работы ума, к тому же слишком определенное заявление; всего 12%.

«Не отношусь ни к одной из вышеозначенных категорий»: охвачены все возможные варианты; всего 7%.

«Не знаю»: если предложено столько двойственных, уклончивых вариантов, неприлично не выбрать из них один; лишь 1%.

Итак, хотя только 12% англичан в конечном итоге решились назваться атеистами, думаю, замечание бывшего архиепископа о том, что в Англии «негласный атеизм празднует победу», абсолютно верно. Если бы мы были настоящими атеистами, ему и его церкви было бы с кем спорить и бороться. Ситуация же такова, что нам все равно.

Мы не просто безразличны. Ужасно то (с точки зрения англиканской церкви), что мы вежливо безразличны, толерантно безразличны, благодушно безразличны. В общем-то, мы ничего не имеем против Бога. Если на нас надавить, мы даже признаем, что Бог существует, — ну, если и не Бог, то какое-то Высшее существо, которое можно назвать и Богом, хотя бы ради мира и покоя. Бог так Бог — прекрасно. Главное, что Он на своем месте, то есть в церкви. Приходя в Его дом — на свадьбы и похороны, — мы ведем себя так же вежливо, как в гостях, хотя нелепая выспренность нашего поведения нас самих немного смущает. А за пределами церкви Бог крайне редко затрагивает наше существование и присутствует в наших мыслях. Те, кто хочет поклоняться Ему, пусть поклоняются — мы живем в свободной стране, — но это сугубо личное дело, и негоже навязывать свои взгляды другим или смущать и беспокоить остальных своей набожностью. (Все показное англичане ненавидят больше всего на свете.)

Наше благодушное безразличие остается благодушным до тех пор, пока верующие, к какой бы религии они ни принадлежали, не досаждают духовно нейтральному большинству своим религиозным рвением. Религиозный фанатизм вызывает у нас подозрительность и раздражение.

Рождения, свадьбы и смерти

Ладно, с религией мы разобрались. Но что же такое так называемые обряды перехода, которые до сих пор часто происходят в церкви или которые предполагают отправление неких религиозных церемоний, пусть хотя бы «по умолчанию» или ради удобства? Термин «обряды перехода» (rites de passage) ввел в 1908 г. антрополог Арнольд ван Геннеп[143], давший данному понятию следующее определение: «обряды, которыми сопровождается каждая перемена места, состояния, социального положения и переход из одной возрастной категории в другую». Ван Геннеп отмечает, что все животные рождаются, достигают зрелости, размножаются и умирают, но, пожалуй, только человек испытывает потребность в том, чтобы обозначить культовыми песнями и танцами каждый этап жизненного цикла, — а также некоторые календарные периоды[144], — исполняя сложные ритуалы и наделяя каждый переход биологического и сезонного характера глубоким социальным смыслом. Другие животные тоже борются за господство и высокое положение в своем стаде или в иной социальной группе и устанавливают связи и союзы с равными им по статусу избранными особями. Но, опять-таки, только люди устраивают грандиозные представления по случаю таких событий, обозначая обрядами, ритуалами и церемониями каждое свое продвижение по социальной лестнице или присоединение к какой-то подгруппе.

Таким образом, обряды перехода — это отнюдь не английское явление. Подобные ритуалы есть в любом человеческом обществе, и, хотя в каждой культуре они имеют свои характерные особенности, ван Геннеп показал, что первооснова у всех приблизительно одна и та же, состоящая из трех ступеней, или элементов: отделение (прелиминальная фаза), маргинальность/переход (лиминальная фаза) и реинкорпорация (постлиминальная фаза).

Даже по своим характерным особенностям большинство английских обрядов перехода схожи с аналогичными ритуалами многих современных западных культур: при крещении наших детей одевают в белое, и у них есть крестные; наши девушки тоже выходят замуж в белом и в сопровождении подружек невесты, а после свадьбы молодоженам полагается медовый месяц; на похороны мы надеваем черное; на Рождество обмениваемся подарками и т. д. Нет ничего сверхособенного в процедуре обряда, скажем, типично английских похорон или свадьбы, что показалось бы необычным или незнакомым гостю из Америки, Австралии или Западной Европы.

Правила двойственного отношения

Итак, что же все-таки есть (если есть) исключительного английского в английских «обрядах перехода»? Что могло бы показаться странным или непривычным гостю нашей страны или иммигранту из родственной нам современной западной культуры? Разумеется, чтобы выяснить это, я принялась опрашивать иностранцев и иммигрантов. «Дело не в обычаях и традициях, — сказала одна наблюдательная американка, сама принимавшая участие в свадьбах (один раз в качестве невесты, второй раз — как мать одного из брачующихся) по обеим сторонам Атлантики. — Вы правы, все они примерно одинаковы. Дело в отношении, в подходе в целом. Это трудно выразить словами. В отличие от нас, англичане, как бы это сказать, не участвуют полностью в брачной церемонии — они всегда держатся… даже не знаю… как-то отстраненно; вид у них циничный и одновременно смущенный — они будто наблюдают за происходящим со стороны». Еще один заокеанский респондент высказался так «Мне всегда казалось, что англичане должны чувствовать себя во время ритуалов как рыба в воде. Помпезность, церемонность — это все их стихия. И в общем-то так оно и есть: когда речь идет о крупных событиях национальной важности, таких как королевские свадьбы, похороны общественных деятелей, — в этом им нет равных. Но на обычной частной свадьбе и так далее все какие-то чопорные, ходульные, неестественные. Или напиваются и превращаются в круглых идиотов. Среднего не дано».

Проблема в том, что «обряды перехода» по определению суть общественные мероприятия, подразумевающие обязательное взаимодействие с другими людьми на протяжении длительного периода времени. Хуже того, в ходе проведения многих из таких общественных мероприятий «частные» семейные дела (бракосочетание, оплакивание утраты близких, достижение совершеннолетия) становятся достоянием «публики». Ко всему прочему, на этих церемониях необходимо выражать чувства. Правда, не очень бурно: англичанам несвойственно рыдать на похоронах, вопить от радости на свадьбах или громко умиляться на крестинах. Но даже минимальное, символическое выражение чувств, предусматриваемое английскими «обрядами перехода», для многих из нас является сущим испытанием. (Многие не выносят даже процедуру «пожелания мира и покоя» — ритуал, исполняемый в ходе обычной церковной службы по настоянию доброжелательных викариев, когда требуется пожать руку сидящему подле вас человеку и пробормотать: «Да будет мир с вами». «Все, кого я знаю, ненавидят ритуал «пожелания мира», — признался мне один англичанин. — Я без дрожи даже подумать об этом не могу».)

Разумеется, в других странах обряды, знаменующие этапы жизненного цикла, тоже требуют от их участников напряжения душевных сил. События, обозначаемые «обрядами перехода», часто влекут за собой большие перемены, которые вызывают страх и беспокойство. Даже события, расцениваемые как позитивные перемены, поводы для торжества — крестины, церемонии по случаю достижения совершеннолетия или окончания учебного заведения, помолвки и свадьбы, — это стрессовые ситуации. Переход из одного социального состояния в другое — напряженная процедура, поэтому неудивительно, что такие события в большинстве культур неизменно связаны с потреблением значительного количества алкоголя.

Но для англичан эти «обряды перехода» особенно болезненны, и, думаю, наша неловкость — это отражение нашего двойственного отношения к ритуалу. Нам нужно, чтобы ритуалы исполнялись в соответствии с определенными правилами и установлениями, и в то же время сами церемонии вызывают у нас неловкость и смущение. Как и в случае с платьем, мы на высоте, когда мы «в форме» — то есть когда присутствуем на пышных королевских или государственных ритуалах, где расписаны каждый шаг и каждое слово и нет места для неуверенности или неуместных социальных импровизаций.

Пусть участие в этих мероприятиях не доставляет нам большого удовольствия, но, по крайней мере, мы знаем, что делать и что говорить. Англичане не особо жалуют официоз и не любят подчиняться удушающим ханжеским правилам и установлениям, но, как отметила я в главе об одежде, поскольку мы лишены природной деликатности и не способны общаться непринужденно, нам трудно совладать с неформальностью.

Свадебные и похоронные церемонии, а также другие «переходы», в которых главными действующими лицами являются простые англичане, достаточно официальные мероприятия, вызывающие у нас раздражение и заставляющие замыкаться в скорлупу чопорности, и в то же время настолько неформальные, что мы невольно демонстрируем свою социальную неловкость. Требуемая официозом набожность и банальности, которые мы слышим и говорим, слишком искусственно серьезны, неестественны и во многих случаях пронизаны смущающей религиозностью, отчего мы морщимся, теребим воротники и переминаемся с ноги на ногу. Но моменты неформальности, когда мы предоставлены сами себе, для нас еще более затруднительны. На свадьбах и других «обрядах перехода» у нас возникают, по сути, те же проблемы, что и в «обычных» социальных ситуациях, связанных с общением, когда мы неумело знакомимся и неловко приветствуем друг друга, не зная, что сказать и куда деть руки, только эти наши проблемы усугубляются соразмерно важности события.

Рождение детей и обряды посвящения

Лишь около четверти англичан крестят своих детей. Это, пожалуй, больше свидетельствует о безразличии англичан к религии, чем о нашем отношении к детям. Однако половина из нас венчается в церкви, и почти всех хоронят по христианскому обряду, так что относительная непопулярность крестин, возможно, все-таки отражает некое безразличие к детям в нашей культуре. Хотя, конечно, это не означает, что мы никак не отмечаем пополнение в семье. Рождение ребенка, вне сомнения, радостное событие, просто англичане, в отличие от многих других народов, не устраивают по этому поводу пир на весь мир. Обычно новоявленный гордый отец угощает напитками приятелей в пабе (эта традиция, как ни странно, известна под названием «обмывание головки ребенка», хотя сам младенец при этом не присутствует, что, пожалуй, и к лучшему), но, с другой стороны, англичане готовы выпить в пабе почти по любому поводу. О новорожденном говорят недолго: как только отец получил свою долю добродушных похлопываний по плечу и выслушал оханья относительно утраты свободы, бессонных ночей, потери либидо и прочих ужасов, связанных с детьми, данная тема считается исчерпанной и разговор возвращается в привычное русло.

Дедушки с бабушками, другие близкие родственники и подруги матери проявляют более неподдельный интерес к новорожденному, но главным образом во время неофициальных визитов, а не на «обрядах перехода» с большим числом приглашенных. Иногда практикуется американская традиция «смотрин новорожденного», организуемых для будущей мамы, но в Англии данный обычай не получил широкого распространения, и в любом случае эти «смотрины» устраиваются до родов, когда младенца как такового еще нет. Крестины — тихое, спокойное мероприятие, на котором присутствует относительно немного людей, но даже там младенец недолго остается объектом внимания: у англичан не принято возбужденно ворковать и сюсюкать над детьми. В некоторых случаях (в справочнике «Дебретт» такая практика порицается) родители новорожденных, стремящиеся подняться по социальной лестнице, устраивают крестины лишь для того, чтобы заполучить в крестные для своих детей «светских», богатых и влиятельных людей. Только, пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я вовсе не утверждаю, что англичане не любят и не лелеют своих детей. Безусловно, они их любят и лелеют и обладают теми же природными родительскими инстинктами, что и все остальные люди. Просто мы как представители определенной культуры не ценим своих детей так высоко, как другие народы. Мы любим их как индивидуумов, но, вводя их в социальный мир, не устраиваем пышных обрядов посвящения. Часто говорят, что о своих животных англичане заботятся больше, чем о детях.

Это несправедливое преувеличение, но то, что Национальное общество защиты детей от жестокого обращения было основано у нас лишь через шестьдесят лет после появления Королевского общества защиты животных от жестокого обращения, уже само по себе говорит об иерархии приоритетов в нашей культуре.

Правила ведения разговора о детях

Англичане гордятся своими детьми так же, как и родители в любой другой культуре, но об этом вы никогда не догадаетесь, слушая, как они говорят о них. Правило скромности не только запрещает нам хвастаться своими отпрысками, но еще и предписывает принижать их достоинства. Даже те, кто испытывает неимоверную гордость за своих детей, должны закатывать глаза, тяжело вздыхать и жаловаться друг другу на то, какие у них шумные, надоедливые, ленивые, никчемные и несносные дети. Однажды на вечеринке я стала свидетельницей того, как одна мамаша попыталась похвалить ребенка другой: «Я слышала, твой Питер сдает 10 предметов на аттестат об общем среднем образовании. Должно быть, он очень умный…» В ответ мать «гения» пренебрежительно фыркнула: «Умный-то умный, только совсем не занимается — все в тупые игры компьютерные играет да слушает чокнутую музыку…» На что первая мамаша сказала: «Ох, и не говори. Сэм все свои экзамены завалит. Он только и умеет, что на скейтборде кататься, а за это пятерки не ставят, я ему так и говорю. Да он меня, конечно, не слушает…» Оба мальчика, вероятно, были примерными учениками, и их матери это знали. В сущности, отсутствие беспокойства в голосе каждой предполагало, что они уверены в хороших результатах, но заявить об этом прямо было бы дурным тоном.

О детях следует говорить с неким бесстрастным, шутливым смирением, подразумевающим, что вы как родитель обожаете своих чад, но считаете их непослушными озорниками. Есть родители, которые нарушают эти неписаные правила, до небес восхваляя достоинства и успехи своих детей или умиляясь ими, но подобное поведение порицается как жеманство и претенциозность, и с такими родителями обычно стараются не общаться. В кругу семьи или близких друзей англичане могут выражать свои истинные чувства к детям — обожание, гордость или сильное беспокойство, но в разговоре со знакомыми у школьных ворот или на светской вечеринке почти все принимают слегка насмешливый вид критичной непредвзятости, стремясь перещеголять друг друга в умении принизить достоинства своих несчастных детей.

Но этот ритуал порицания в типично английском стиле имеет совершенно противоположный подтекст. Англичане, как я уже говорила, от природы не более скромны, чем любая другая нация, и хотя они подчиняются неписаным правилам скромности, их душевный настрой — это совершенно иное дело. Многие уничижительные замечания о собственных детях — на самом деле скрытое хвастовство, в лучшем случае — неискренность. Жалуясь на лень и нежелание своих детей делать домашнее задание, англичане таким способом косвенно намекают, что их дочь или сын настолько умны, что способны хорошо учиться, не прилагая усилий. Ругая «несносных» детей за то, что они все время болтают по телефону или «шляются бог знает где» со своими друзьями, мы подразумеваем, что они пользуются популярностью среди своих сверстников. Когда мать, закатывая глаза в притворном отчаянии, сетует на то, что ее дочь чрезмерно увлечена модой и косметикой, это означает, что девочка очень красива. Если вы с притворным раздражением говорите о том, что ваш ребенок одержим спортом, значит, вы в завуалированной форме восхищаетесь его спортивным мастерством.

Если привычки и поведение ребенка по-настоящему вызывают у вас беспокойство, вы все равно обязаны выражать свою озабоченность притворно отчаянным тоном. Подлинное отчаяние допустимо выказывать лишь в кругу очень близких друзей; у школьных ворот или на вечеринках можно только делать вид, что вы в отчаянии, даже если вы не находите себе места от беспокойства. Слушая подобные разговоры, я иногда замечала, как в голос какой-нибудь матери, жалующейся на своего «никчемного» ребенка, закрадываются нотки подлинной безысходности. В этом случае ее собеседники начинали смущаться, отводили глаза и неловко переминались с ноги на ногу, всем своим видом показывая, что предпочли бы уйти. Обычно забывшаяся женщина чувствовала, что ее откровения вызывают дискомфорт у окружающих. Она тут же брала себя в руки, вновь переходя на беспечный, шутливый тон. Англичане должны демонстрировать беззаботность, даже когда им невыносимо тяжело.

Согласно правилам игры «мой ребенок хуже», строго-настрого запрещается критиковать детей своих собеседников. Своего можете поносить сколько душе угодно, но не смейте слова худого сказать об отпрысках других жалующихся родителей (по крайней мере, им в лицо). В ответ на сетования собеседников по поводу проделок и недостатков их детей позволительно выразить сочувствие, но в мягкой, деликатной форме, так чтобы не нанести им оскорбления. Умышленно уклончивое «Да-а, представляю» или неодобрительное цоканье языком и удрученное покачивание головой — единственно безопасные формы ответа, а следом необходимо непременно посетовать на слабости собственных детей.

Во всем этом нет никакого расчета или сознательного лицемерия, как это может показаться. Большинство англичан следуют правилам выражения недовольства своими детьми машинально, не задумываясь. Они непроизвольно прибегают к циничному тону притворного отчаяния и напускают на себя несчастный вид. Они на подсознательном уровне чувствуют, специально не напоминая себе, что хвастать и выказывать эмоции неприлично. Даже скрытое, непрямое хвастовство — хвастовство, замаскированное под осуждение, — это не результат продуманной хитрости. Англичане не говорят себе: «Хм, хвастаться запрещено, как бы мне так выбранить моего сына/дочь, чтобы все поняли, что он/она — гений?» Подобное лицемерие у нас в крови. Мы не привыкли говорить то, что имеем в виду. Ирония, самоуничижение, преуменьшение, намеки, двусмысленность и вежливое притворство — это все в нашей плоти и крови. Без этого англичане — не англичане. Этот особый склад ума воспитывается в нас с детства, и к тому времени, как наши дети идут в школу, они уже в совершенстве владеют искусством непрямого хвастовства и способны самостоятельно заявить о своих достоинствах путем самоуничижения.

Переходный возраст, которого якобы не существует

Что, пожалуй, и к лучшему, поскольку в нашей культуре дети воспринимаются как тяжкое бремя, а подростки — сущее наказание. Подростков считают одновременно ранимыми и опасными; они нуждаются в защите и в то же время их следует держать в узде. В общем, от них одни неприятности. Потому, наверно, не удивительно, что в очень немногих культурах принято отмечать наступление этапа полового созревания. Этот трудный, неловкий период, когда начинают бурлить гормоны, мало кто расценивает как повод для торжества. Англичане предпочитают зарывать головы в песок, делая вид, будто с их детьми ничего не происходит. В англиканской церкви есть церемония конфирмации для детей, достигших соответствующего возраста (обычно 11–14 лет), но она еще менее популярна, чем крестины, а светского аналога данному ритуалу не существует, так что большинство английских детей лишено официального «обряда перехода», который ознаменовал бы их вступление в пору полового созревания.

Поскольку в честь подростков, вступающих в период переходного возраста, не устраивают торжеств, они придумывают свои собственные «ритуалы посвящения», связанные с незаконной деятельностью, — употребляют спиртное, экспериментируют с наркотиками, занимаются кражами в магазинах, разрисовывают стены, угоняют автомобили и т. д. или пытаются еще каким-нибудь способом привлечь внимание к своему новому сексуальному статусу (например, среди стран Европы мы занимаем первое место по подростковой беременности).

Но официально их «принимают» в полноправные члены общества только после того, как они преодолеют этап полового созревания и достигнут восемнадцати лет — возраста, знаменующего их переход в категорию взрослых. Для некоторых устраивают маленький обряд посвящения, когда они сдают экзамен на водительские права, но восемнадцать лет — возраст, с которого англичане получают право участвовать в выборах, вступать в брак, не спрашивая родителей, вступать в гомосексуальную связь, смотреть фильмы категории «X» и — что наиболее важно для большинства — покупать спиртные напитки. Да, многие к этому времени уже несколько лет как пьют, занимаются сексом и смотрят фильмы «для взрослых», а многие в шестнадцать оставили школу и с тех пор работают полный рабочий день, возможно, даже женились/вышли замуж или живут в гражданском браке, забеременели или уже имеют своих детей. Но восемнадцатый день рождения все равно считается важной вехой, и его расценивают как повод для того, чтобы устроить большую шумную вечеринку или хотя бы напиться сильнее, чем в обычный субботний вечер.

«Свободный» год: перерыв в учебе и новые испытания

У образованных классов за «обрядом перехода» по достижении восемнадцати лет зачастую следует «свободный» год — длительный «промежуточный» период между окончанием школы и поступлением в университет, в течение которого молодые люди несколько месяцев путешествуют за границей. При этом многие занимаются благотворительной деятельностью (помогают перуанским селянам строить школу, работают в румынском приюте для сирот, спасают тропические леса, копают колодцы и т. д.), знакомясь с настоящим (то есть бедным) миром и набираясь жизненного опыта, который формирует характер. Путешествие, предпринятое в «свободный» год, рассматривается как своеобразный обряд посвящения — менее трудный вариант обычая, практикуемого в некоторых племенных обществах, суть которого заключается в том, что взрослеющих мальчиков на некоторое время посылают в джунгли или в дикую местность, где те борются с трудностями и тяготами, доказывая, что они достойны быть официально принятыми в сообщество взрослых.

Для детей из среды высшего общества и верхушки среднего класса таким испытательным полигоном зачастую является закрытая частная школа, куда родители их отправляют на весь период отрочества. До относительно недавнего времени представители высшего класса и аристократии были убежденными противниками интеллектуальности (в этом, а также в своей увлеченности спортом и азартными играми они схожи с рабочим классом) и смотрели свысока на средние классы, почитающие высшее образование. Их дети могли учиться в университете, но это не считалось жизненной необходимостью — служба в армии, сельскохозяйственный колледж[145] или какое-либо другое учебное заведение их бы тоже вполне устроили, — а уж дочерям, по их мнению, высшее образование и вовсе не к чему. Леди Диана Спенсер никогда особо не стыдилась своей необразованности и, выступая перед общественностью, весело шутила по поводу своих удручающе низких результатов в средней школе. Девушка из среднего класса скорее бы сквозь землю провалилась. С некоторых пор представители верхушки общества несколько пересмотрели свое отношение к высшему образованию, особенно ее низшие или менее богатые слои, дети которых ныне вынуждены конкурировать за престижные рабочие места с представителями средних классов, имеющих университетское образование. Молодые люди из высшего класса и даже аристократии, в том числе королевских кровей (например, принц Уильям), теперь общаются, взаимодействуют в одном коллективе и сравнивают следы от укусов москитов с юношами и девушками из средних классов в ходе поучительных путешествий, предпринятых в «свободный» год.

Считается, что молодые люди всех классов, прошедшие испытание «свободным» годом, должны вернуться из путешествия зрелыми, сознательными, серьезными людьми, готовыми к самостоятельной жизни в университетском общежитии, способными постирать свою одежду и иногда открыть консервную банку с бобами, если к моменту их возвращения из паба кафетерий уже закрылся. Студенты первого курса, «пережившие «свободный» год», смотрят свысока на тех, кто поступил в университет «сразу после школы». Они считают себя более зрелыми и умудренными жизненным опытом и постоянно подчеркивают, что они гораздо взрослее своих инфантильных, глупых, «непосвященных» сверстников.

В некоторых менее привилегированных слоях общества аналогом «свободного» года является срок, проведенный в тюрьме или в колонии для несовершеннолетних преступников примерно в таком же возрасте. Считается, что в этих исправительных учреждениях так же закаляется характер, как и во время испытаний «свободного года», поэтому «выпускники» тюрем и колоний зачастую демонстрируют то же чувство превосходства по отношению к своим незрелым, не знающим жизни ровесниками. В сущности, можно заметить поразительное сходство в манере изъясняться тех, кто «побывал за решеткой», и тех, кто прошел испытания «свободного» года.

Студенческие ритуалы. Неделя первокурсника

Для привилегированной молодежи, поступившей в университет, за празднованием восемнадцатилетия, сдачей экзаменов и иногда «свободным» годом следует еще один важный «обряд перехода» — неделя первокурсника. Этот ритуал посвящения проходит по классической модели, выявленной ван Геннепом: отделение (прелиминальная фаза), маргинализация/переход (лиминальная фаза) и инкорпорирование (постлиминальная фаза). Сначала новички расстаются со своими родителями, знакомым окружением и социальным статусом школьников. Большинство из них прибывают в университет в сопровождении одного или обоих родителей в машинах, набитых вещами из их прежней жизни (одежда, книги, компакт-диски, одеяло, любимая подушка, плакаты, фотографии, плюшевый мишка) и купленными специально для новой жизни (сияющий новенький чайник, кружка, миска, тарелка, ложка, полотенце и т. д.).

Родители, как только они помогли выгрузить вещи из машины, становятся смущающей помехой, и новичок с бесцеремонной поспешностью пытается отправить их домой, нетерпеливо повторяя: «Да, да, все будет в порядке. Нет, я сам распакуюсь, справлюсь без вас. Не суетитесь, ладно? Да, завтра позвоню. Да, понял. Ну, все, пока. Пока…» На самом деле новичка мучает страх и до слез пугает разлука с родителями, но он знает, хотя о том ему никто не говорил, что нельзя выказывать эти чувства перед другими новичками, иначе тебя сочтут маменькиным сынком.

Едва новоявленные студенты успели повесить на стены несколько плакатов, начинается «лиминальная» фаза, и они окунаются в дезориентирующую круговерть шумных утомительных вечеринок, выставок и мероприятий, организуемых бесчисленными студенческими клубами и обществами самой разной направленности — спортивными, общественными, театральными, художественными, политическими, — которые стремятся навязать им участие в самых разных видах внеклассной деятельности. Эти «официальные» мероприятия перемежаются посещением пабов, ночными посиделками с пиццей или кофе (а также бесконечным стоянием в очередях, чтобы записаться на курсы, получить студенческие билеты и заполнить какие-то непонятные формы). Эта недельная «лиминальная» фаза — период культурной ремиссии и адаптации, в течение которого новичок находится в состояния психологического дисбаланса, вызванного алкоголем, недосыпанием и новой средой, бросившей вызов его прежней индивидуальности, средой, в которой стерты грани между социальными категориями, а доступ в новый социальный мир обеспечивает членство в студенческих клубах и обществах. К концу недели новичок приобретает новый социальный статус: его приняли в студенческое «племя», и теперь он может немного отдохнуть, успокоиться, начать посещать лекции и участвовать в нормальной студенческой жизни.

Описывая «неделю первокурсников», студента любят употреблять такие эпитеты, как «сумасшествие» и «хаос», но, как и в большинстве случаев культурной ремиссии, это на самом деле регулируемое правилами предсказуемое узаконенное отклонение от условностей. На период ритуала посвящения в студенты действие определенных социальных норм приостановлено или они действуют в обратном порядке. Например, заводить разговор с незнакомыми людьми не только позволительно, но и желательно. В одной из бесчисленных инструкций о том, как вести себя и что делать во время «недели первокурсника», которые издают студенческие союзы, новичкам напоминают, что они вправе заводить разговор с совершенно незнакомыми им людьми и, поскольку, «вероятно, такая возможность им вряд ли когда-нибудь еще представится», советуют использовать этот шанс на все сто. Подтекст абсолютно ясен: по окончании «недели первокурсника» возобновляется действие традиционных норм английского этикета, и без уважительной причины инициировать разговор с незнакомцами будет запрещено. Новичкам предлагают заводить как можно больше друзей среди студентов — то есть игнорировать классовые барьеры, — но при этом намекают, что знакомства, завязанные в лиминальный период «недели первокурсника», «ни к чему не обязывают» и никто не требует, чтобы они продолжали общаться с людьми «не их круга». «Вы встретите бессчетное множество новых людей (многих из них после первых двух недель вы больше никогда не увидите) и выпьете бессчетное множество пинт пива (которое вы будете пить опять, уже на следующее утро)», — гласит одна из типичных инструкций о том, «как пережить «неделю первокурсника».

Напиваться в течение «недели первокурсника», в общем-то, обязательно («вы выпьете бессчетное множество пинт пива»). В данном случае важно, что англичане верят в волшебную силу алкоголя как растормаживающего средства — без этой веры приостановка действия традиционных социальных правил общения с незнакомыми людьми не имела бы смысла, так как большинство новичков вообще ни к кому не посмели бы подойти. На всех вечеринках и мероприятиях в изобилии бесплатные спиртные напитки («социальный посредник»), в котором новички не должны себе отказывать. Ожидается, что они напьются и будут вести себя раскованно. Количество допустимых моделей поведения в состоянии опьянения тоже ограничено. Например, «оголять задницу» позволительно, но демонстрация гениталий порицается; споры и даже драки одобряются, но несоблюдение очереди по-прежнему строго запрещено; непристойные шутки приветствуются, расистские — вызывают осуждение. Среди англичан расторможенность в состоянии опьянения регулируется жесткими правилами, и «неделя первокурсника», которая проходит под знаком кутежей и анархии, на самом деле являет собой череду четко спланированных традиционных ритуалов — каждый октябрь первокурсники по всей стране сбрасывают с себя одни и те же узы ограничений одними и теми же освященными временем способами.

Выпускные экзамены и церемония вручения дипломов

Следующие важные «обряды перехода» для студентов — выпускные экзамены, послеэкзаменационные торжества и церемония вручения дипломов, знаменующие вступление в настоящую взрослую жизнь. Годы студенчества сами по себе рассматриваются как затянувшийся «лиминальный» период — некое переходное состояние, когда ты уже не подросток, но еще и не полноценный взрослый. Университет успешно отсрочивает наступление подлинной зрелости еще на целых три года. В отличие от многих других переходных состояний, это — довольно приятное: студенты пользуются почти всеми привилегиями взрослых членов общества, но фактически не несут никакой ответственности. Английские студенты постоянно жалуются друг другу на «непомерно» большую нагрузку, у них всегда, как они выражаются, «писательский кризис» (это значит, что им нужно срочно написать эссе), однако большинство учебных курсов не очень обременительны в сравнении с занятостью полного рабочего дня.

Выпускные экзамены — это еще один повод для жалоб и нытья, но этот терапевтический ритуал стенаний осуществляется в соответствии с присущими ему собственными неписаными правилами. Самое важное из них — правило скромности: даже если вы относительно спокойны за результат своего экзамена, говорить о том не принято. Вы должны делать вид, что трясетесь от страха, не верите в собственные силы, убеждены, что провалите экзамен, поскольку (это само собой разумеется, хотя вы постоянно об этом твердите) не подготовились как следует. Только самые заносчивые и самонадеянные студенты, которым все равно, как к ним относятся окружающие, могут признать, что они досконально выучили весь материал. Такие люди встречаются редко, и обычно они не пользуются симпатией у своих товарищей.

Даже если вы не поднимали голову от книг и вызубрили все, что можно, признать это позволительно только в самоуничижительной манере: «Я всю задницу отсидел, и все равно не разобрался в генетике — не сдать мне этот предмет. Так или иначе, непременно попадется вопрос, который я плохо выучил. По закону подлости». Всякое выражение уверенности должно уравновешивать выражение неуверенности: «Думаю, с социологией я справлюсь, но вот от статистики у меня ум за разум заходит…»

Перед экзаменом студенты прибегают к ритуалу стенаний из суеверия или из страха выставить себя в глупом свете, однако скромность необходимо выказывать и после того, как был достигнут желаемый результат. Те, кто хорошо сдал экзамен, всегда должны делать вид, что они удивлены своим успехом, даже если в душе считают, что их оценили по заслугам. «О Боже! Даже не верится!» — это типичный возглас студента, получившего хорошую оценку. Ликование, конечно, ожидаемо, но свой успех нужно объяснить везением — «Мне повезло. Билет хороший попался», — а не отнести за счет собственного таланта или упорного труда. Студент медицинского факультета Оксфордского университета, получивший степень бакалавра с отличием первого класса, на торжественном обеде, устроенном в его честь, в ответ на поздравления друзей и родственников, пожимал плечами и, опустив голову, твердил: «В естественных науках — это обычное дело. Тут не нужно быть семи пядей во лбу. Все очень просто: вызубри материал и дай правильные ответы. Типичное попугайство».

На послеэкзаменационных торжествах студенты обычно жалуются на «опустошенность». На каждой вечеринке можно слышать, как они говорят друг другу о том, что выжаты как лимон. «Я знаю, что должен прыгать от счастья и праздновать, но, кроме опустошенности, ничего не чувствую», «Все в эйфории, а я… даже не знаю, что я чувствую…» Каждый из выпускников уверен, что до него/нее никто подобного не испытывал, однако жалобы на опустошенность — типичное явление среди студентов, и таких, у кого и в самом деле приподнятое, праздничное настроение, меньшинство.

Следующее событие, во время которого не принято выказывать радостное возбуждение, — это церемония вручения дипломов. Все студенты всегда говорят, что это мероприятие — сплошная тоска, они умирают от скуки; никто никогда не признает, что он горд собой. Это просто утомительный ритуал, который нужно вытерпеть ради любящих родителей. Как и на старте «недели первокурсника», родители — смущающая помеха. Многие студенты из кожи вон лезут, чтобы не подпустить своих родителей к присутствующим на церемонии друзьям, кураторам и преподавателям. «Не надо, папа! Не спрашивай его о моих «дальнейших перспективах»; Это не родительское собрание…»; «Послушай, мам, только не выкинь что-нибудь сентиментальное, ладно?»; «Бабушка, ради бога, не плачь! Это всего лишь диплом, а не Нобелевская премия…» Студенты, у которых слишком беспокойные родители, принимают скучный раздраженный вид — закатывают глаза и тяжело вздыхают, особенно если в пределах видимости или слышимости находятся их знакомые.

Последние несколько страниц были посвящены исключительно «обрядам перехода» образованных средних классов — «свободный год», «неделя первокурсника», окончание университета. Это потому, что нет аналогичных государственных — официальных — ритуалов для тех, кто покинул школу в шестнадцать лет, или даже для тех, кто покончил с дневным образованием в восемнадцать. Выпускники школ, возможно, как-то отмечают окончание школы со своими друзьями и/или родными, но их переход от учебы в школе к профессиональному обучению, трудовой деятельности или безработице не отмечается никакими официальными, церемониями. Тем не менее первая работа (или пособие по безработице) — важная веха и, вне сомнения, гораздо более знаменательная перемена, чем просто переход из школы в университет. В некоторых школах устраивают так называемый актовый день с вручением наград и т. д., но торжественной церемонии, организуемой в честь выпускников, как таковой нет (во всяком случае, нет ничего подобного американской церемонии для выпускников школ, мероприятию, которое является важным событием, более грандиозным и тщательно подготовленным). Результаты экзаменов по программе средней школы на обычном и повышенном уровнях высылают выпускникам по почте через несколько месяцев после окончания школы, так что выпускники в любом случае отмечают только расставание со школой, а не успехи в учебе, что, собственно, и подразумевает слово «graduation» («окончание»). И все же обидно, что переход из школы во взрослую трудовую жизнь не отмечается каким-либо более значимым ритуалом.

Обряды бракосочетания

В начале данной главы я указала, что гость из любой современной западной культуры не усмотрит ничего странного или незнакомого в процедуре обычной английской свадьбы. У нас почти все так же, как и у многих других народов: накануне свадьбы мальчишник («stag night») и девичник («hen night») (у американцев это называется соответственно «bachelor party» и «bachelorette party»); потом венчание в церкви или гражданская церемония; прием; шампанское; невеста в белом; свадебный торт; подружки невесты (на ее усмотрение); шафер; речи; особые блюда; танцы (необязательно); семейные ссоры и конфликты (более или менее обязательно) и т. д. С точки зрения антрополога, английская свадьба имеет много общего даже с ритуалами бракосочетания экзотических племен, которые показались бы весьма странными представителям большинства современных западных культур. Несмотря на внешние отличия, ритуалы бракосочетания всех народов строятся по общей формуле «обрядов перехода», выведенной ван Геннепом (отделение — переход — инкорпорация), в соответствии с которой люди посредством церемониала переходят из одной фазы жизненного цикла в другую.

По случаю помолвки англичане не устраивают больших торжеств, в отличие от многих других народов. В некоторых обществах обручение/помолвка считается таким же важным событием, как и свадьба. (Возможно, чтобы наверстать упущенное, мы оттягиваемся на девичниках и мальчишниках, которые зачастую гораздо более продолжительные и веселые, чем сама свадьба).

Справочник по этикету «Дебретт» напоминает нам, в несколько пессимистичном тоне, что «важная функция помолвки — дать возможность родным со стороны жениха и невесты привыкнуть друг к другу и таким образом устранить как можно раньше все разногласия и проблемы». Это нам очень многое говорит об отношении англичан к свадьбе. Мы знаем, что свадьба — это радостное событие, но с присущим нам пессимизмом расцениваем это событие как тяжелое испытание, полное трудностей и опасностей. (Или — снова заглянем в неунывающий «Дебретт» — как «минное поле для тех, кто тревожится за свой социальный имидж, и кошмар для организаторов», а также как «источник межсемейных конфликтов».) Что-то непременно пойдет не так, и кто-то будет смертельно обижен, — и потому что мы верим в волшебную силу алкоголя как растормаживающего средства, мы знаем, что оболочка благовоспитанной праздничности треснет, а таившиеся под ней межсемейные разногласия выльются в истеричные слезы и ссоры. Даже если нам удастся соблюсти приличия в день свадьбы, потом все равно будут жалобы и взаимные упреки. В любом случае мы знаем, что даже при самом удачном раскладе ритуал бракосочетания в целом доставит нам одни неудобства.

Табу на разговор о деньгах

Когда трения возникают из-за денег, как это часто бывает, — не в последнюю очередь потому, что свадьба — мероприятие недешевое, — ощущение дискомфорта усиливается вдвойне. В отличие от представителей большинства других культур, мы упорно стоим на том, что любовь и брак не имеют ничего общего с деньгами и что всякое упоминание о деньгах «снизит тонус» торжества. Например, обручальное кольцо невесте обычно покупает жених, выкладывая за него месячное жалованье (в Америке как минимум вдвое больше, поскольку, по мнению большинства, обручальное кольцо символизирует статут мужчины, как кормильца), но спрашивать или говорить о том, в какую сумму обошлась покупка, неприлично. Это не мешает всем и каждому строить свои предположения или спрашивать про камни и оправу, дабы окольным путем определить цену кольца, но только жених (и еще, может быть, его поверенный) знает точную стоимость, и только очень невоспитанный, вульгарный жених станет хвастаться или жаловаться по этому поводу.

Тратятся на свадьбу традиционно родители невесты, но в наши дни за все платят совместно сами брачующиеся или/и дедушки с бабушками или другие родственники. Однако независимо от того, кто оплатил основную часть расходов, жених в своей речи непременно поблагодарит родителей невесты за «это чудесное торжество» (возможны другие эвфемизмы) — слова «деньги» или «заплатили» не употребляются. Если родители жениха, дедушка с бабушкой или дядя заплатили, скажем, за шампанское или медовый месяц, их поблагодарят за «содействие» или «подарки» — слово «платить» подразумевает использование денег. Мы все прекрасно знаем, что без денег свадьбу не сыграешь, но заострять на этом внимание считается дурным тоном. Типичное английское лицемерие. За этими вежливыми эвфемизмами порой кроются неприятные финансовые споры, а в некоторых случаях возмущение по поводу того, кто и за что заплатил и что вообще вся эта свадьба — неоправданное расточительство. Если вы испытываете денежные затруднения, нет смысла влезать в долги, чтобы устроить для своей дочери пышную свадьбу. В других культурах ваши старания, возможно, оценили бы по достоинству, но англичане только скажут, что это показуха, и спросят, почему вы не организовали «что-нибудь скромное и непритязательное».

Юмор

Помимо трудностей, связанных с деньгами или запретом на разговор о деньгах, в наши дни непременно возникают трения из-за состава двух семей, участвующих в ритуале бракосочетания: почти всегда родители одной из сторон разведены, возможно, имеют уже новые семьи или живут в гражданском браке с другими партнерами, иногда имеют детей от второго или даже от третьего брака.

И даже если никто не устроил пьяный дебош, все остались довольны, как их рассадили и как был организован транспорт, и шафер никого не обидел в своей речи, всегда найдется кто-то, кто сделает или ляпнет что-либо вызывающее неловкость. На первой английской свадьбе, на которой я присутствовала, таким человеком оказалась я, хотя мне тогда было всего пять лет. Отец рассказал нам про союз двух сердец, описал свадебные обычаи и обряды разных культур и объяснил, чем могут быть чреваты браки между двоюродными братьями и сестрами по материнской линии. Мама взяла на себя задачу объяснить про «факты жизни» — про секс, откуда берутся дети и т. д. Моих сестер рассказы родителей не очень увлекли (они тогда были еще слишком малы: одной три года, другой — четыре), а я слушала как зачарованная. На следующий день я с не меньшим интересом наблюдала церемонию в церкви, и в минуту затишья, — возможно, после того, как священник произнес: «Скажите сейчас или храните молчание вечно», — я повернулась к матери и громким свистящим шепотом спросила: «И сейчас он ее оплодотворит?»

После этого меня несколько лет не брали на свадьбы, что, в общем-то, несправедливо, ведь я ухватила суть вещей, лишь немного перепутав хронологическую последовательность. Помнится, в следующий раз я уже присутствовала на свадьбе в Америке: второй раз женился мой отец. Тогда мне было восемь или девять лет, то есть я была достаточно взрослой, чтобы выслушать лекцию о кузенных, патрилокальных и матрилокальных браках с использованием соответствующей терминологии и диаграмм. Тем не менее, во время самой торжественной части церемонии меня начал душить смех (слава богу, беззвучный). Тогда мне было ужасно стыдно за то, что я веду себя как ребенок — отец всегда говорил мне: «Не будь ребенком», — но теперь я понимаю, что мой приступ смеха был чисто английской реакцией. Любая торжественная ситуация нам кажется, нелепой и вызывает дискомфорт. В самые серьезные, важные моменты официальных церемоний нам, к несчастью, хочется смеяться. Это неестественный, нервный смех — близкий родственник юмора как коленного рефлекса. Юмор — наш излюбленный механизм защитной реакции, а смех — традиционный способ борьбы с нашей социальной неловкостью.

Английские свадебные торжества — и большинство других «обрядов перехода» — полнятся смехом: фактически любой обмен репликами в ходе беседы пронизан явным или скрытым юмором. Правда, это не обязательно означает, что все счастливы и весело проводят время. Кто-то, возможно, и впрямь от души веселится, но даже эти люди подчиняются неписаным правилам английского юмора — правилам, которые столь глубоко укоренились в нашем сознании, что превратились в непроизвольный, бессознательный рефлекс.

Похоронные обряды

И это является одной из причин того, что мы совершенно не умеем себя вести на похоронах. На свете мало найдется «обрядов переходов», где царила бы такая напыщенно-ходульная атмосфера всеобщей растерянности и смущения, как на типичных английских похоронах[146].

Отсечение юмора

На похоронах мы лишены нашего основного механизма защитной реакции, благодаря которому чувствуем себя относительно свободно в процессе взаимодействия с другими людьми, поскольку шутить и смеяться на столь скорбных мероприятиях не принято. При других обстоятельствах мы постоянно шутим по поводу смерти, как и обо всем, что нас пугает и выводит из равновесия. Но похороны — единственная социальная ситуация, когда юмор, — по крайней мере, такой юмор, который вызывает более выразительную реакцию, чем просто невеселая улыбка, — неуместен и расценивается как неуважение к покойному и скорбящим. А лишенные возможности шутить, мы чувствуем себя незащищенными, все наши социальные комплексы обнажаются.

Наблюдать это интересно, но мучительно, как за поведением животного, которому жестокий вивисекционист отрезал какой-то орган. Наблюдать за поведением англичан на похоронах — все равно что смотреть на черепах, с которых содрали панцири. Не имея возможности шутить, мы чувствуем себя ужасно уязвимыми, будто нам отсекли какой-то жизненно-важный социальный орган. По сути, так оно и есть. Юмор — существенный, неотъемлемый элемент английской натуры, и, когда нам запрещено (или мы жестко ограничены в возможности) использовать этот элемент, с психологической точки зрения для нас это равносильно ампутации пальцев на ногах: без юмора мы просто не в состоянии функционировать в обществе. Правила английского юмора — это «правила» преимущественно в четвертом значении данного слова по определению «Оксфордского словаря английского языка»: «нормальное или обычное состояние вещей». Как наличие пальцев на ногах. Или как дыхание. На похоронах мы обездолены и беспомощны. Не иронизировать! Не насмехаться! Не дразнить! Не подтрунивать! Не прибегать к шутливому преуменьшению! Не каламбурить! Не говорить двусмысленности! Так как же, черт возьми, нам общаться?

Приостановка действия табу на излишнюю серьезность/норма слез

Мало того что нам не дозволено освобождаться от напряжения, ломать лед и в целом избавляться от своей хронической неловкости, так мы еще обязаны сохранять важный вид. Нам полагается говорить скорбящим родственникам напыщенные, серьезные, сердечные слова или реагировать на происходящее с важным, серьезным и искренним видом, если тяжелую утрату понесли мы сами.

Но и искренность не должна быть чрезмерной. Табу на излишнюю серьезность и сентиментальность на похоронах продолжает действовать, только с некоторыми ограничениями. Даже тем родным и друзьям покойного, которые скорбят всем сердцем, не дозволено рыдать и в голос оплакивать покойного. Слезы допустимы: можно тихо всхлипывать и шмыгать носом, но громко плакать, что считается вполне естественным и, в сущности, принято на похоронах во многих других культурах, у нас расценивается как недостойное и неподобающее поведение.

Даже социально приемлемые тихие слезы и всхлипы вызывают у окружающих неловкость и дискомфорт, если вы плачете слишком долго, и, пожалуй, Англия — единственная культура в мире, где отсутствие слез на похоронах считается абсолютно нормальным явлением. Большинство взрослых англичан-мужчин прилюдно на похоронах не плачут; если у них на глазах наворачиваются слезы, они обычно смахивают их быстрым сердитым жестом и «берут себя в руки». Женщины из числа родственников и друзей усопшего, бывает, всплакнут пару раз, но если глаза у них сухие, это вовсе не значит, что они, бессердечны или не скорбят, при условии, что они сохраняют подобающее случаю угрюмое выражение лица, на котором время от времени блеснет «храбрая улыбка».

В принципе подобная сдержанность у многих вызывает восхищение. Возможно, кто-то и критиковал некоторых членов королевской семьи за их «бездушную» реакцию на гибель Дианы, принцессы Уэльской, но никого не удивило, что ее юные сыновья на похоронах пролили всего по две-три слезинки, да и те украдкой, и сохраняли самообладание все то долгое время, что шли за гробом, и вообще на протяжении всей церемонии погребения. Все отметили, что они держались мужественно и с достоинством. Их хвалили за то, как они со сдержанными улыбками и тихими словами благодарности принимали выражения соболезнования толпы. Эти улыбки и тихие «спасибо» были куда трогательнее, чем громкие рыдания. Для англичан слезы не мерило горя. Обилие слез расценивают как разнузданность и даже как эгоизм и несправедливость. Считается, что скорбящие родственники усопшего, которые не плачут или плачут очень мало на похоронах, выказывают уважение и предупредительность к окружающим, бодрятся, чтобы подбодрить гостей; они не требуют к себе внимания, не требуют, чтобы их утешали. Стремясь быть точной и при этом рискуя «скатиться» в «режим подсчета горошин», я вывела следующую закономерность в отношении нормы слез на обычных английских похоронах.

Взрослые мужчины (близкие родственники или очень близкие друзья покойного): один-два раза их глаза наполняются слезами, которые они смахивают резким движением; сдержанные улыбки.

Взрослые мужчины (все остальные): глаза сухие, но при этом угрюмое/сочувственное выражение лица; печальная/озабоченная улыбка.

Взрослые женщины (близкие родственницы или очень близкие подруги покойного): один-два раза всплакнут во время похоронной церемонии; бывает, шмыгают носом, иногда в ответ на выражения соболезнования их глаза наполняются слезами, которые они с виноватым видом промокают носовым платком; сдержанные улыбки.

Взрослые женщины (все остальные): глаза сухие или один раз за время похоронной церемонии наполняются слезами; печальное/сочувственное выражение лица; печальные/озабоченные улыбки.

Мальчики (близкие родственники/друзья почившего/ей): могут плакать сколько угодно, если очень маленькие (скажем, до десяти лет); мальчики постарше только раз всплакнут за время похоронной церемонии; храбрые улыбки.

Мальчики (все остальные): норма слез такая же, как и для взрослых мужчин (за исключением близких родственников и близких друзей).

Девочки (близкие родственницы/подруги почившего/ ей): могут плакать сколько угодно, если очень маленькие; для девочек постарше норма слез вдвое больше, чем для взрослых женщин; храбрые улыбки.

Девочки (все остальные): не плачут, но один раз за время похоронной церемонии их глаза могут на мгновение наполниться слезами; могут шмыгнуть носом.

Помимо того что мы, бывает, и впрямь охвачены неподдельным горем, запрет на юмор, временная отмена табу на излишнюю серьезность и нормы слез превращают английские похороны в весьма неприятное испытание. Нас заставляют «отключить» рефлекс юмора, выражать чувства, которых мы не испытываем, и подавлять те, что нас переполняют. Ко всему прочему, англичане воспринимают смерть как нечто нескромное и неприличное, о чем мы предпочитаем не думать и не говорит Наша инстинктивная реакция на смерть — это форма отрицания: мы пытаемся ее игнорировать и делать вид, что никто не умер, а на похоронах это плохо удается.

Неудивительно, что мы становимся косноязычными, чопорными и неуклюжими. Не существует общепринятых «похоронных» фраз или жестов (особенно в среде высших классов, которые утешающие банальности считают выражениями «простолюдинов»), поэтому мы не знаем, что говорить друг другу и как себя вести, и в результате только и твердим: «Такое горе», «Как прискорбно», «Даже не знаю, что сказать», — неуклюже обнимаемся или неловко похлопываем друг друга по плечу. Если усопшему или усопшей было за восемьдесят (или как минимум семьдесят пять), можно тихо сказать, что он/она «хорошо пожил/а на свете». В этом случае на поминках допустимы мягкие шутки, во всех остальных — только удрученное покачивание головой и многозначительные тяжелые вздохи.

Священнослужителям и тем, кто выступает на похоронах с официальной надгробной речью, повезло больше: у них есть набор штампов, которые они могут использовать. Выражения, с помощью которых характеризуют почившего, — это своеобразный шифр. О мертвых плохо не говорят, но всем известно, что, например, фраза «всегда был душой общества» — это эвфемистический синоним пьянства; «не выносил людской глупости» — вежливый способ сказать, что покойный был мелочным, сварливым человеком; «щедро дарила свою любовь» — значит, была неразборчива в связях; а «закоренелый холостяк» — это всегда гомосексуалист.

Сезонные обряды и другие переходы

Сезонные обряды — это такие большие календарные праздники, как Рождество, Новый год и другие, которые отмечаются ежегодно в одно и то же время — Пасха, майский праздник[147], праздник урожая (в конце сентября — начале октября), канун Дня Всех Святых (31 октября) и Ночь Гая Фокса[148], а также День матери (второе воскресенье мая), День святого Валентина и неприсутственные дни[149].

В эту категорию я также включаю ежегодные летние каникулы/отпуска, так как они носят сезонный характер и, по существу, являются календарным праздником, хоть и не имеют фиксированной даты. (Некоторые педанты, возможно, заметят, что летние каникулы/отпуск, это, строго говоря, не «обряд» или, по крайней мере, обряд не в том же смысле, что Рождество или праздник урожая, но, думаю, это верное определение, и позже я объясню почему.) Также к данной категории я причисляю ежедневные/еженедельные ритуалы перехода от трудовой деятельности к развлечениям/отдыху (посещение пабов после работы), но это я уже подробно рассматривала в главе о работе.

К категории «другие переходы» я отношу ритуалы, знаменующие переход из одной фазы жизненного цикла в другую (за исключением наиболее важных, которые я анализировала выше): выход на пенсию, «знаменательные» дни рождения (юбилейные даты) и годовщины свадеб (серебряная, золотая), а также ритуалы, обозначающие другие «переходы», связанные с переменами социального статуса/работы/места жительства, — «отвальная», новоселье.

Все это вдобавок к огромному множеству ритуалов, большинство из которых, как и основные «переходы» жизненного цикла, во многих отношениях схожи с их аналогами в других современных культурах промышленно развитых стран Запада. Подарки, вечеринки, особые блюда, песни и украшения на Рождество; шоколадные яйца на Пасху; открытки и цветы в День святого Валентина; употребление алкоголя по случаю почти всех торжеств; в большинстве случаев праздничный стол и т. д. Я не стану описывать каждый обряд в мельчайших подробностях, а сосредоточусь главным образом на неписаных социальных правилах, регулирующих исключительно английские модели поведения, ассоциирующиеся с этими обрядами.

Любая человеческая культура имеет свои праздничные ритуалы, обозначающие «переходы» сезонного или социального характера. Животные автоматически «регистрируют» такие явления, как смена времен года, и подстраивают под них свое поведение. Люди же должны устраивать торжества по поводу каждой пустячной знаменательной календарной даты. К счастью для антропологов, люди также вполне предсказуемы и примерно одинаково отмечают такие события — точнее, празднества, существующие в разных культурах, имеют много общих черт. Например, пение и танцы. Во многих случаях это еще также и праздничный стол, и фактически всегда употребление алкоголя.

Роль алкоголя

Роль алкоголя в процессе празднования особенно важна для понимания природы англичан и требует некоторого пояснения. Во всех культурах, где принято употреблять спиртные напитки, алкоголь необходимая составляющая торжества. Тому есть две основные причины. Во-первых, карнавалы и праздники — это нечто большее, чем развлечение: в большинстве культур эти события подразумевают «культурную ремиссию» — узаконенное ослабление социального контроля над нашим поведением. Модели поведения, которые при обычных обстоятельствах порицаются или даже запрещены (например, флирт со всеми без разбору, громкое пение, появление на людях в одежде представителей противоположного пола, купание в фонтане, завязывание разговора с незнакомыми людьми и т. д.), в период проведения празднества могут активно поощряться. Это лиминальные периоды — оторванные от повседневного существования маргинальные, пограничные промежутки, когда мы в течение короткого времени можем безнаказанно испробовать альтернативные способы бытия. Существует некое природное сходство между алкоголем и лиминальностью, и, соответственно, ощущение опьянения отражает состояние лиминальности, приобретенное в ходе ритуала, а результаты воздействия алкоголя — культурный настрой празднества.

Но, хотя в человеке, судя по всему, живет глубокая потребность в таких измененных состояниях сознания, в избавлении от ограничений повседневной обыденности, лиминальность его пугает. Достижение стадии измененного состояния сознания и поиск альтернативных реальностей мы позволяем себе только в особых ситуациях, а значит, наше стремление к подобной свободе ни в коем случае не однозначно — его уравновешивает столь же сильная потребность в стабильности и надежности обыденного существования. Нам хочется окунуться в раскрепощающую атмосферу праздника, но лиминальность нас страшит. Нам нравится посещать альтернативные миры, но жить в них мы бы не хотели. Алкоголь играет двойственную или «уравновешивающую» роль в контексте праздничных ритуалов: в измененных благодаря алкоголю состояниях сознания мы можем исследовать желанные, но потенциально опасные альтернативные грани реальности, в то время как социальные функции пития — правила дружеского общения в коллективе, непременно ассоциирующиеся с потреблением алкоголя, — служат уравновешивающей силой. Потребляя алкоголь, мы создаем атмосферу лиминальности, которая является важнейшим элементом праздничных обрядов, но привычные, повседневные, успокаивающие социальные ритуалы употребления напитков в компании, наполнения бокалов и угощения по очереди, дружеское общение, отождествляющееся с питием, помогает нам неким образом приручить или даже «одомашнить» выбивающее из равновесия влияние этого лиминального мира.

Итак, в том, что касается роли алкоголя, существуют определенные универсалии, но есть и некоторые кросскультурные отличия. Во всех обществах, где употребляют спиртные напитки, между алкоголем и празднованием существует тесная взаимосвязь, но в «амбивалентных» пьющих культурах — таких, где отношение к алкоголю обусловлено понятиями нравственности, где человеку требуется повод для того, чтобы выпить (например, в Англии), — эта взаимосвязь более прочная, чем в «интегрированных» пьющих культурах, где употребление алкоголя — нейтральный элемент повседневной жизни, не требующий обоснования. Англичане (наряду с жителями США, Австралии, большей части Скандинавии, Исландии и др.) считают, что они должны найти повод для того, чтобы выпить; и самый распространенный и популярный предлог — торжество. В «интегрированных» пьющих культурах (Франция, Испания и Италия) употребление алкоголя не вызывает или почти не вызывает осуждения, поэтому народам этих стран незачем искать повод для того, чтобы выпить. В этих интегрированных культурах празднество напрямую ассоциируется с алкоголем, но не используется в качестве оправдывающего обстоятельства каждый раз при употреблении спиртных напитков: торжество редко обходится без алкоголя, но каждый бокал спиртного не требует торжества.

Повод для торжества/вера в магическую силу слова «торжество» и алкоголя

Помимо того что вместе со своими коллегами из ИЦСП я участвовала в исследовательской работе, посвященной употреблению алкоголя на торжествах в разных культурах, несколько лет назад я также провела исследование на тему празднований в Англии и отношения англичан к праздникам. Для сбора материала я использовала, как всегда, в сочетании три традиционных метода: наблюдение на местах, неформальные беседы и изучение данных общенациональных опросов.

Основной вывод, который я сделала, заключается в том, что мы, судя по всему, нация закоренелых «любителей вечеринок», используем почти любую возможность, чтобы выпить по случаю какого-либо события. Примерно 87% респондентов помимо признанных календарных праздников в качестве поводов для торжества упомянули весьма странные или тривиальные события, в том числе такие, как «день рождения моего плюшевого мишки», «мой приятель проглотил свой зуб», «змея моего соседа, которую мы считали самцом, отложила яйца», «первая пятница недели» и «четырнадцатая годовщина со дня смерти моего хомячка».

В дополнение к наиболее диковинным причинам более 60% признали, что для них вполне оправданным поводом для распития спиртного является такое банальное и незначительное событие, как «визит приятеля». Более половины населения страны отмечают «субботний вечер», чуть меньше половины — «пятницу» и почти 40% молодых респондентов сказали, что для них хороший повод для веселой попойки — «окончание рабочего дня».

Слово «празднование» позволяет нам забыть о нашем двойственном отношении к алкоголю, празднество — законный повод для употребления спиртных напитков — ко всему прочему фактически служит официальным разрешением для раскрепощения. Празднования — по определению «лиминальные» ситуации, когда на время отменяются некоторые социальные ограничения, действующие в обычной жизни. Бокал спиртного, которым «отмечают» какое-либо событие, как растормаживающее средство еще более эффективен, чем просто бокал спиртного. «Празднование» — волшебное слово, превращающее обычный процесс пития в «вечеринку», на которой ее участники не испытывают обычного прессинга социальных норм поведения. Абракадабра! Мгновенная лиминальность!

В других культурах подобное волшебство тоже имеет место, да и напитки сами по себе могут определять и «диктовать» природу торжества, никакие слова не нужны — ни волшебные, ни прочие. Например, определённые виды напитков столь строго ассоциируются с определенными формами социального взаимодействия, что, когда их подают, это уже само по себе подразумевает и даже предписывает особые модели поведения. В большинстве западных культур шампанское отождествляют с торжеством, поэтому, если его заказывают или подают по случаю некоего «ординарного» события, кто-нибудь обязательно спросит: «Что мы отмечаем?» Шампанское способствует возникновению атмосферы праздничности, беззаботного веселья, вот почему этот напиток неуместно подавать на поминках. В Австрии sekt (игристое вино) пьют на официальных торжествах, a schnapps (шнапс) — в более теплой компании. Тип подаваемого напитка одновременно определяет и природу события, и взаимоотношения между его пьющими участниками. Выбор напитка диктует манеру поведения, так что появление на столе бутылки шнапса порой побуждает участников торжества переключиться с «учтивой» формы обращения (sie — «вы») на фамильярную (du — «ты»). В Англии, где не существует столь четких лингвистических разграничителей, пиво считается более неофициальным, обычным напитком, чем вино, и, если его подают к блюдам, это служит сигналом к неформальному, непринужденному общению. Меняется даже осанка гостей: они уже не сидят за столом так, будто кол проглотили, принимают более вальяжные позы и жестикулируют более оживленно.

В общем, в этом отношении англичане не очень отличаются от других людей, но мы сильнее верим в раскрепощающую силу алкоголя и волшебных слов и нуждаемся в них больше, чем другие народы, поскольку нам труднее преодолевать свои социальные комплексы. Наше двойственное отношение к алкоголю и вера в его чудодейственные свойства — характерные черты всех английских обрядов перехода, от самых важных, знаменующих этапы жизненного цикла, до самых тривиальных и надуманных, таких, например, как празднование дня рождения плюшевого мишки.

Рождество/канун Нового года

Английский год пунктуационно размечен национальными календарными праздниками. Некоторые из них просто запятые, другие, более важные — точки с запятыми, а Рождество и канун Нового года — полноценные точки. Большинство обрядов сезонного характера изначально были религиозными праздниками, зачастую языческими, которые позднее присвоило себе христианство, но христианское значение многих из этих обрядов во многом игнорируется. Напротив, эти праздники, можно сказать, как это ни забавно, вновь обретают свою языческую природу.

Рождество и канун Нового года — самые важные праздники. Рождество (25 декабря) считается «семейным» ритуалом, в то время как Новый год — более шумное торжество, чаше отмечаемое в кругу друзей. Однако, когда англичане говорят о «Рождестве» (например: «Что вы делаете на Рождество?» или «Терпеть не могу Рождество!»), они чаще подразумевают весь праздничный период с 23/24 декабря до самого Нового года, традиционно включающий следующие ритуалы:

• канун Рождества (отмечается в семейном кругу; магазины в последний момент; паника и ссоры из-за пустяков; на елке зажигают огни; употребление спиртных напитков; поедание в больших количествах орехов и шоколада; возможно, посещение церкви — рождественские песнопения ранним вечером или полуночная служба);

• первый день Рождества (в семейном кругу; елка; вручение подарков; долгие хлопоты, связанные с приготовлением рождественского обеда, потом долгое застолье; выступление королевы по телевидению/радио — кто-то специально не смотрит/не слушает королеву; отход ко сну — кто-то, возможно, засыпает прямо во время просмотра фильмов «Звуки музыки», «Волшебник страны Оз» и т. п.; опять застолье с едой и напитками; беспокойная ночь);

• второй день Рождества (похмелье; прогулка всей семьей, хотя бы в местном парке; длительная загородная прогулка; посещение родственников; побег из дома в паб);

• 27–30 декабря (несколько странный «промежуточный» период; кто-то пытается работать, но зачастую безуспешно; другие отправляются в магазины, гуляют, пытаются развлекать детей; опять переедание и употребление спиртных напитков; посещение друзей/родственников; телевизор, видео; пабы);

• канун Нового года (в кругу друзей; большие шумные вечеринки с употреблением большого количества спиртного или посещение пабов; нарядные платья; громкая музыка; салют; «Auld Lang Syne»[150]; новогодние зароки; попытка поймать такси/ возвращение домой по холоду пешком);

• 1 января (сон допоздна; похмелье).

Не все проводят Рождество по описанному выше сценарию, но многие включают в свой распорядок некоторые из названных ритуалов, и большинство англичан, по крайней мере, признают, что это — обычная программа традиционного Рождества.

Зачастую понятие «Рождество» имеет более широкий смысл. Когда люди говорят: «Ненавижу Рождество», — или жалуются, что «Рождество — это не праздник, а сущий кошмар», тяжелое испытание, они обычно подразумевают все «приготовления» и «круговерть», связанные с празднованием Рождества, которые начинаются как минимум за месяц. Это и корпоративные рождественские вечеринки, и «рождественские покупки», и «рождественское представление для детей», а для тех, у кого дети школьного возраста, еще и «пьеса о Рождестве» или рождественский концерт — не говоря уже про ежегодный ритуал рассылки огромного количества рождественских открыток. В понимании англичан «Рождество» — это все названные обычаи и виды деятельности, а также собственно праздничная рождественская неделя.

Школьная «пьеса о Рождестве» (инсценировка евангельской легенды о рождении Иисуса Христа) для многих единственное мероприятие религиозного содержания, с которым они сталкиваются в рождественский период, хотя его религиозное значение, как правило, теряется в драматизме и ритуалах социального характера, связанных с этим событием. В частности, родителей больше заботит то, чьим детям доверили исполнять главные роли (Мария, Иосиф), чьим — второстепенные (Три Царя, лавочник, пастух, Ангел Господень), а чьи должны терпеть унижение, играя массовку — безликих пастухов, сонм ангелов, овец, коров, ослов и т. д. Или, бывает, школу охватит приступ политической корректности, и администрация пытается заменить традиционную инсценировку каким-нибудь «многокультурным» представлением («Мы все здесь сторонники культурного плюрализма», — заявил мне один молодой рабочий-азиат из Йоркшира). В Англии споры и стычки относительно распределения ролей и других вопросов редко ведутся открыто; чаще родители добиваются своего путем скрытых интриг. Бесчестное манипулирование и недовольное ворчание. Отцы, как правило, опаздывают на представление и снимают на видео лишь вторую его часть, нередко направив камеру не на ту «овцу».

Рождественское представление для детей — эксцентричный английский обычай. Почти каждый местный театр в стране ставит на Рождество какую-нибудь детскую сказку — «Аладдин», «Золушка», «Кот в сапогах», «Дик Уиттингтон», «Матушка Гусыня» и т. д., — в которой мужчины в женских платьях исполняют главные женские роли, а женщина в мужской одежде играет юного героя. Традиция требует, чтобы в спектакле участвовали дети, сидящие в зале. По ходу действия они должны громко кричать: «ОН ПОЗАДИ ТЕБЯ!», «НЕТ, ОН НЕ ТАМ!», «ДА, ЭТО ОН!» (ритуал, в котором взрослая публика зачастую участвует с не меньшим энтузиазмом). На взгляд взрослых, сценарий полон непристойных двусмысленностей (над которыми дети весело смеются, прежде терпеливо объяснив родителям их смысл).

Выражения недовольства по поводу Рождества

«Рождественские покупки» — это то, о чем думают многие англичане, когда говорят, что ненавидят Рождество. Под рождественскими покупками обычно подразумеваются рождественские подарки, продукты для праздничного стола, открытки, украшения и прочие атрибуты данного праздника. Заявлять о нелюбви к магазинам считается признаком мужественности, поэтому мужчины особенно склонны ругать Рождество. Однако ныне выражение недовольства по поводу Рождества — это почти что национальная традиция, и представители обоих полов обычно уже с начала ноября начинают жаловаться на тяготы, связанные с Рождеством.

Фактически существует неофициальное правило, предписывающее ругать Рождество в это время года, и редко встретишь человека старше восемнадцати лет, который безоговорочно признал бы, что ему нравится «справлять» этот праздник. Те, кто ненавидит Рождество, чуть ли не с гордостью заявляют о своей неприязни, словно они первые заметили, что «на Рождестве пытаются нажиться все кому не лень», что «с каждым годом оно начинается все раньше и раньше — скоро, черт побери, уже в августе можно будет видеть рождественские украшения», что с каждым годом это все более дорогое удовольствие и что улицы и магазины переполнены так, что просто не протолкнуться.

Любители поругать Рождество повторяют одни и те же банальности каждый год, убеждая себя, что все это — их оригинальные мысли и что таких, как они, несчастных провидцев меньшинство, в то время как чудаки, которым рождественские покупки и все прочие рождественские ритуалы доставляют истинное удовольствие, скрывают свои эксцентричные вкусы. Из вежливости и чтобы не показаться белыми воронами они даже принимают участие в ежегодном ритуале стенания по поводу Рождества — равно как люди, которым нравится дождь, часто учтиво соглашаются, что погода отвратительная. Циничная позиция «Вздор! Ерунда!» — это норма (особенно среди мужчин, многие из которых начинают подозревать в нетрадиционной сексуальной ориентации представителей своего пола, если те признают, что им нравится отмечать Рождество). И потом, раз все любят поругать Рождество, так зачем же портить людям удовольствие? Те из нас, кто любит Рождество, почти извиняющимся тоном говорят о своем пристрастии: «В общем-то, все так, но… э… Если честно, мне нравятся все эти нелепые украшения, нравится искать подарки… Смешно, конечно…»

Однако не все, кто ругает Рождество, бездумно, по привычке подчиняются неписаному правилу. Существует две категории ненавистников Рождества, у которых есть все основания жаловаться, и которым я глубоко сочувствую. Это родители с низкими доходами, для которых затраты на рождественские подарки для своих детей — это целая проблема, и работающие матери, для которых, даже если они не бедны, подготовка и проведение Рождества — это скорее испытание, чем удовольствие.

Рождественские подарки

Подарки, как скажет вам любой студент-первокурсник, изучающий антропологию, бескорыстными не бывают. Во всех культурах подарок подразумевает некую отдачу, что, в общем-то, неплохо: взаимный обмен подарками — важная форма социального взаимодействия. Даже подарки маленьким детям, которые не могут отплатить вам взаимностью, не являются исключением из этого универсального правила: от детей, получающих подарки на Рождество, ждут благодарности и хорошего поведения. И неважно, что в этом отношении они не всегда оправдывают надежды взрослых: правило не утрачивает законной силы только потому, что кто-то его нарушает. Интересно отметить, что маленьким детям, которые пока еще не понимают этого правила, мы не вручаем рождественские подарки «от себя». Мы говорим, что подарки им принес Санта-Клаус (придуманное нами волшебное существо). Когда дети узнают, что никакого Санта-Клауса не существует, это травмирующие открытие и заставляет их понять, что есть некие законы взаимности и что рождественские подарки — это не бескорыстные дары.

В данной ситуации комплексы англичан в отношении денег могут создавать определенные сложности, особенно для представителей верхушки среднего класса и высшего общества, которые особенно щепетильны в этом вопросе. Называть стоимость рождественского подарка неприлично. Если вы упомянете цену подарка или хотя бы скажете, что он «дорогой», это будет расценено как верх непристойности. Жаловаться на дороговизну рождественских подарков в целом допустимо, но постоянно обсуждать финансовые аспекты ритуала обмена подарками — это признак вульгарности и эгоистичности, поскольку вы ставите окружающих в неловкое положение.

Расходы на рождественские подарки, по-видимому, обратно пропорциональны уровню доходов. Живущие бедно представители рабочего класса стараются делать щедрые подарки, особенно детям, и зачастую одалживают для этого деньги. Средние классы (особенно из категории «менторов») ханжески осуждают подобную практику и хвалят себя за бережливость, а сами в это время уплетают за обе щеки чрезмерно дорогие овощи и восхищаются изысканностью викторианских украшений на своей елке.

Канун Нового года/упорядоченный беспорядок

Многие англичане признают, что им нравится отмечать Новый год, хотя, разумеется, находятся и нытики, которые каждый год жалуются в одних и тех же выражениях на утомительное однообразие данного ритуала. Тем не менее новогодняя ночь — праздник в полном смысле этого слова, которому присущи все обычные, стандартные элементы лиминальности: культурная ремиссия, узаконенный отход от условностей, измененное состояние сознания, раскрепощающее коллективное общение и т. д. И совершенно очевидно, что этот праздник — прямой потомок языческих зимних праздников, которые впоследствии были упорядочены христианами путем «облагораживания» обрядов и внешнего оформления.

Как и в случае с «неделей первокурсника», корпоративные рождественские вечеринки и большинство других английских праздничных обрядов описываются как разгульные пирушки, на которых царят невоздержанность и анархия. Такую славу им создали брюзги с пуританскими взглядами, осуждающие подобные празднества, и те из их участников, которым хочется видеть себя необузданными бунтарями, жаждущими развлечений. На самом деле наши новогодние кутежи представляют собой довольно упорядоченный беспорядок: допустимо нарушение лишь определенных табу и раскрепощение в определенных рамках. При этом действуют стандартные правила поведения в состоянии опьянения: обнажать зад можно, гениталии — нельзя; устраивать драки можно, лезть без очереди — нельзя; отпускать скабрезные шутки можно, расистские — нельзя; флиртовать и, в некоторых кругах, целоваться/обниматься с чужими мужьями/женами/сексуальными партнерами можно, заниматься с ними сексом — нельзя; половая распущенность допустима, но нельзя вступать в гомосексуальную связь, если вы человек традиционной сексуальной ориентации, или в гетеросексуальную — если вы гомосексуалист; опорожнять желудок и (если вы мужчина) мочевой пузырь на улице можно, опорожнять кишечник — нельзя и т. д.

Второстепенные обряды сезонного характера/запятые и точки с запятыми

Поскольку считается, что Новый год — самый разгульный из наших календарных праздников, значит, все остальные (канун Дня Всех Святых, Ночь Гая Фокса, Пасха, майский праздник, День святого Валентина и т. д.) достаточно спокойные, хотя происходят они от шумных языческих праздников.

Наш майский праздник, во время которого можно видеть, как степенные, респектабельные англичане, обычно средних лет, исполняют танец моррис[151], иногда вокруг невинного детского майского дерева[152], напоминает древний языческий праздник Белтейн. В некоторых районах страны вместе со степенными танцорами и «отцами города» майский праздник отмечают и представители контркультуры с несуразными прическами и в несуразных нарядах — весьма странное соседство, но обычно миролюбивое. Канун Дня Всех Святых (маскарадные костюмы и сласти) произошел от праздника общения с мертвыми, отмечавшегося в канун дня всех душ. Этот обряд тоже имеет языческие корни и в разных формах отправляется во многих культурах мира.

Разведение костров и сжигание чучел в начале ноября — еще один языческий обычай, практикуемый во время всех «праздников огня», знаменующих приход зимы (чучела символизируют уходящий год). Данный обычай укоренился у нас в XVII в. — в память о провале заговора Гая Фокса, намеревавшегося взорвать здание парламента. Этот праздник до сих пор известен под названиями «Ночь костров» или «Ночь фейерверков»[153] и ныне отмечается вечеринками с фейерверками как минимум две недели, а не всего лишь одну ночь 5 ноября.

День святого Валентина (открытки, цветы, шоколад) — облагороженный христианами вариант древнеримских луперкалий, праздник, изначально отмечавшийся 15 февраля. Тогда это было довольно непристойное празднество в честь «прихода весны» (иными словами, наступления сезона спаривания), призванное обеспечить урожайность полей, прирост поголовья скота и рождаемость у людей.

Многие думают, что Пасха — один из немногих подлинно христианских праздников, но даже само его название (Easter) нехристианское, происходит от имени англосаксонской богини Остары (Eostre), и в основе многих из наших пасхальных обычаев — яйца и т. п. — лежат языческие обряды плодородия. Некоторые из неактивных верующих-христиан могут посетить церковную службу в пасхальное воскресенье, и даже безоговорочные атеисты «отказываются от чего-нибудь» в традиционный период Великого поста (в это время принято «садиться на диету», вновь пытаться привести в исполнение зарок, данный себе под Новый год, о котором к третьей неделе января обычно забывают).

Согласно календарной пунктуационной разметке, все эти праздники главным образом запятые. Пасха расценивается как точка с запятой, поскольку предполагает однодневный выходной и к тому же служит своеобразной точкой отсчета: люди говорят, что им нужно сделать то-то и то-то «к Пасхе» или «после Пасхи» или что-то должно произойти «на Пасху». День святого Валентина тоже считается точкой с запятой (хотя этот день выходным не является), потому что данный праздник играет важную роль в наших обычаях ухаживания и бракосочетания (во всяком случае, в этот день резко возрастает число самоубийств).

В дополнение к этим «традиционным» национальным календарным праздникам каждое этническое или религиозное меньшинство в Англии имеет свои собственные ежегодные пунктуационные знаки: у индусов это Дивали (пятидневный Праздник огней) и Джамаштами (празднование дня рождения Кришны); у сикхов — Дивали и Вайсахи; у мусульман — Рамадан, Эйд-уль-Фитр и Аль-Хиджра; у евреев — Ханука (Праздник Освящения), Иом-кипур (День Всепрощения) и Рош га-Шана (иудейский праздник Нового года). Я назвала лишь некоторые праздники, которые сразу пришли на ум. И каждая английская субкультура тоже имеет свои собственные календарные вехи, обозначающие ежегодные «племенные» собрания и празднества. К этой категории, в частности, я отношу светский сезон высшего общества; его главные события — «Королевский Аскот», Хенлейская регата и Уимблдонский теннисный турнир (обычно все три называют сокращенно: «Аскот», Хенли и Уимблдон).

Братство любителей скачек, помимо «Аскота», посещает «Гранд Нэшнл»[154], «Челтнемский золотой кубок»[155] и «Дерби». Готты ежегодно проводят свой «партийный съезд» в Уитби (Йоркшир); приверженцы стиля «нью-эйдж», представители других субкультур и молодые меломаны организуют свой фестиваль в Гластонбери. Современные друиды отмечают летнее солнцестояние в Стоунхендже. Литераторы собираются в местечке Хей-он-Уай, любители оперы — в Глайндборне и Гарсингтоне. Любители собак посещают «Крафтс»[156], байкеры — ежегодное ралли в Питерборо, организуемое Британской федерацией мотоциклистов, любители конного спорта — Бадминтон-хаус[157], Хикстедское дерби и ежегодные соревнования «Наездник года» (проводится в закрытом манеже в Уэмбли) и т. д. Существуют тысячи таких дат — все не перечислишь, — отмечаемых представителями разных субкультур, и каждое из этих праздничных мероприятий для его поклонников, возможно, гораздо важнее, чем Рождество. А ведь я упомянула только «рождества»: каждая субкультура имеет свои собственные маленькие праздники — точки, точки с запятыми и запятые.

Но даже незначительные пунктуационные знаки необходимы: нам нужны эти особые дни, эти маленькие праздники, отвлекающие нас от рутины и придающие некую структурность нашему году, — так же как завтраки, обеды и ужины определяют структуру наших дней. Разумеется, мы прежде всего люди, а потом уже англичане, но, судя по всему, нам, англичанам, особенно необходимы регулярные «перерывы», на время избавляющие нас от жесткого социального контроля.

Отпуск/каникулы…

Теперь поговорим о каникулах/отпуске и, в частности, о летних каникулах/отпуске, которые я включила в категорию «обряды сезонного характера» (хотя педанты, возможно, укажут, что с формальной точки зрения это вовсе не обряд), поскольку это ежегодно повторяющееся событие, в культурном плане имеющее, пожалуй, даже еще большее значение, чем Рождество. И так как каникулы/отпуск случаются каждый год, в моей книге они соотносятся с понятием «сезонный», а «лиминальный» ритуал, согласующийся со структурой «обрядов перехода», определенной ван Геннепом, в моей книге называется «обряд». (И, поскольку это моя книга, «обрядом сезонного характера» я вправе называть все, что мне заблагорассудится.)

На языке знаков препинания (метафоры я тоже вправе придумывать, если хочу) летние каникулы/отпуск — это многоточие (…), три точки, обозначающие период времени, или что-то невысказанное, или большой перерыв, паузу в повествовании, зачастую подразумевающую некую тайну. Мне всегда казалось, что в этих трех точках есть что-то безоговорочно лиминальное. Во всяком случае, летние каникулы/отпуск определенно подразумевают лиминальность: этот двух-трехнедельный период — время вне рамок привычного повседневного существования, особая пора, когда перестают действовать обычные рычаги контроля и сдерживающие факторы заведенного порядка и мы избавляемся от рутины и обыденности. Не нужно ходить на работу, в школу или заниматься домашним хозяйством. Это — время отдыха, «свободное время», время, которое мы посвящаем себе. На отдыхе мы говорим: «Твое время принадлежит тебе».

Летние каникулы/отпуск — это альтернативная реальность. Если есть возможность, мы выезжаем за границу; мы иначе одеваемся, иначе питаемся — балуем себя вкусненьким («Ну же, съешь еще мороженое, ведь ты в отпуске!») и ведем себя иначе. Летом на отдыхе англичане более раскованны, более общительны, более непосредственны. (Согласно данным опроса, проведенного моими коллегами из ИЦСП, «более общителен» — один из трех наиболее распространенных ответов на вопрос: «Что у вас в первую очередь ассоциируется с летом?»; два других ответа — «пабы на открытом воздухе» и «пикники» — также подразумевают общительность.) Каникулы/отпуск в нашем понимании — это пора, когда «можно расслабиться», «повеселиться», «выпустить пар», «сбросить напряжение», «немного побузить». Мы даже можем заговаривать с незнакомцами. Правда, это все, на что мы способны в «пороговом» состоянии.

Поведение англичан на отдыхе и, в частности, во время летних каникул/отпуска регулируется теми же законами культурной ремиссии, которые действуют во время праздников и народных гуляний. Как и «празднование», «отдых» — волшебное слово. Правда, как и в случае с праздниками, здесь под культурной ремиссией имеются в виду не анархия, разнузданность и вседозволенность, а скорее контролируемое бесчинство, непосредственность лишь в определенных ситуациях, отказ от условностей по определенным правилам.

На отдыхе англичане не перестают в одночасье быть англичанами. Присущие нам характерные черты никуда не исчезают: мы по-прежнему ведем себя в соответствии с укоренившимися в нашем сознании правилами юмора, лицемерия, скромности, классовых отличий, справедливости, социальной неловкости и т. д. Просто мы немного теряем бдительность. Культурная ремиссия на отдыхе не излечивает нас от социальной неловкости, просто симптомы этой «болезни» не выражаются столь ярко.

Разумеется, мы не становимся виртуозами в искусстве общения словно по волшебству, но мы более настроены общаться — более открыты, менее чопорны. Это не всегда нам льстит и не всегда выглядит достойно, как вам подтвердят местные жители некоторых из облюбованных нами зарубежных курортов. Честно говоря, некоторые из нас куда более приятные люди, когда мы не раскрепощаемся без оглядки, сбрасывая с себя штаны и бюстгальтеры, громогласной отрыжкой где ни попадя сотрясая воздух — и заодно вместе со всем этим теряя свое достоинство. Как я уже указывала, наша хваленая вежливая сдержанность и не менее знаменитое хамство — это две стороны одной и той же монеты: для некоторых из нас волшебное слово «отдых» — это сигнал к тому, чтобы перевернуть эту самую монету неприглядной стороной.

Хорошо ли, плохо ли, но законы лиминальности, действующие в периоды празднеств/отпуска, распространяются и на незначительные календарные вехи, как, например, неприсутственные дни — и даже на обычные выходные (суббота/воскресенье). (В частности, некоторые поклонники нетрадиционных субкультур имеют возможность ощутить себя «альтернативной» личностью, окунуться в «альтернативный» образ жизни, поносить «альтернативное» платье только в эти короткие лиминальные паузы. А более преданные своей субкультуре или просто более удачливые полноценные представители этих «племен» о «временщиках» пренебрежительно говорят «готт по выходным» или «байкер по выходным».) Вечера и обеденное время — тоже мини-ремиссии, и даже перерывы на кофе и чай — что может быть короче? — своего рода наноремиссии. Маленькие оазисы передышки; крошечные, почти гомеопатические дозы исцеляющей лиминальности.

После каникул/отпуска мы говорим о «возвращении в действительность» или «возвращении в реальный мир», и отчасти назначение и функция каникул/отпуска — дать более четкое определение этому «реальному миру». Каникулы/отпуск и мини ремиссии не отрицают и не отвергают нормы и законы повседневного бытия, действие которых зачастую приостанавливается в период отдыха. Напротив, каникулы/ отпуск подчеркивают и закрепляют эти правила. Употребляя в отношении каникул/отпуска такие эпитеты, как «особый», «необычный» и «нереальный», мы напоминаем себе о том, что есть «норма» и «реальность». Нарушая правила «по правилам», мы лишний раз для себя обозначаем эти важные нормы, и это является гарантией того, что мы будем подчиняться им по возвращении «в реальность». Каждый год находящиеся на отдыхе англичане тяжело вздыхают при мысли о «возвращении в реальный мир» и утешают друг друга мудрыми словами: «Мы бы не ценили это, если бы так было всегда». Истинная правда. Но верно и обратное: каникулы/отпуск помогают нам оценить упорядоченность и определенность — и даже ограничения — нашего повседневного существования. Лиминальность англичане выносят только в определенных дозах. К концу летних каникул/отпуска мы устаем от излишеств и невоздержанности и начинаем тосковать по умеренности.

Другие «переходы»: обряды частного характера и неправильные глаголы

Дни рождения, юбилеи и годовщины свадьбы, новоселья, увольнения с работы и выход на пенсию — обычно небольшие торжества, отмечаемые в неформальной обстановке, в отличие от значимых «переходов» жизненного цикла, описанных выше, хотя некоторые из них для виновников торжества не менее значимы.

Поскольку эти «переходы» отмечаются в узком кругу, с близкими родственниками и друзьями, на этих торжествах, как правило, царит не столь напряженная, неловкая и напыщенная атмосфера, как на больших церемониях, знаменующих этапы жизненного цикла, — например, на свадьбах или похоронах. В узком кругу, среди людей, которые им очень хорошо известны, англичане вполне способны быть сердечными, открытыми, искренними и выражать всю гамму чувств, неизменно ассоциирующихся с дружескими и семейными узами. Некоторые из нас более сердечны и открыты, чем другие, но это уже вопрос индивидуальных качеств личности, не имеющий ничего общего с национальным характером.

Празднования по случаю выхода на пенсию и «отвальные» мероприятия, которые устраиваются на работе, — исключения, поскольку на них не обязательно присутствуют только близкие друзья виновника торжества. Соответственно, для этих обрядов характерны все обычные особенности английской самобытности: симптомы социальной неловкости, которые мы пытаемся подавить с помощью юмора и алкоголя; вежливый эгалитаризм, маскирующий классовые отличия; скромность, самоуничижительные речи, преисполненные скрытого хвастовства; ритуалы стенания; преподнесение подарков в шутливой форме; раскрепощение в состоянии опьянения; неловкий обмен рукопожатиями, неуклюжие похлопывания по спине и смущенные объятия.

По-настоящему неформальные «обряды перехода» — дни рождения, годовщины и новоселья, отмечаемые в кругу близких друзей и родных, — гораздо менее предсказуемы. Во время этих торжеств соблюдаются какие-то общепринятые традиции (торт, воздушные шарики, пение, праздничный стол, напитки, тосты), но они реализуются в другой интерпретации, да и сами участники торжества ведут себя совсем иначе, причем манера поведения обусловлена не только возрастом и классовой принадлежностью, что вполне естественно, но также индивидуальными свойствами характера, привычками, настроением и мотивацией — в общем, такими факторами, которые относятся к ведению психологов и психиатров, а не социологов.

В какой-то степени это же самое можно сказать и о более формальных «обрядах перехода», в конце концов, на этих церемониях каждый из нас присутствует как отдельная личность, а не как робот, действующий исключительно в строгом соответствии со стереотипами национального характера. Я ни в коем случае не хочу лишить каждого из нас своей индивидуальности, но настаиваю на том, что наше поведение на этих многолюдных, менее неформальных собраниях откровенно предсказуемо и сообразуется с основными «грамматическими» правилами нашей культуры.

Но это вовсе не значит, что на неформальных церемониях наше менее предсказуемое поведение не соответствует правилам «грамматики». Подобные события — это своего рода неправильные глаголы: они имеют свои собственные правила, допускающие гораздо большую степень сердечности, непосредственности и открытости, чем мы обычно можем себе позволить.

Мы не «нарушаем правила» во время этих обрядов частного характера. Когда мы находимся в узком кругу, среди людей, которых мы знаем и которым доверяем, правила английской самобытности способствуют тому, чтобы мы больше походили на нормальных людей.

Правила классовых отличий

Вместо того чтобы закончить повествование на трогательной оптимистической ноте, я намерена поговорить о классовости. Опять. Неужели вы думали, что мы в данной главе ограничимся всего парой реплик о классовой системе?

Собственно говоря, вы теперь и сами способны дата полный анализ классовых отличий. Ну же, смелей! Чем отличаются похороны в среде рабочего класса от обряда погребения у средних классов? Или свадьба представителей среднего слоя среднего класса от обряда бракосочетания в среде верхушки среднего класса? Проведите сравнительный анализ по классовым индикаторам материальной культуры, стилям одежды и надежности социального положения. Ну, хорошо, я сама это сделаю. Только не ждите сюрпризов: вы и сами видите, по тому, что «страницы становятся все короче», как писала Джейн Остин, что мы почти у цели. И если мы до сих пор не разобрались во всех английских индикаторах классовой принадлежности, то уже никогда и не разберемся.

Как и следовало ожидать, бесклассовых «обрядов перехода» в Англии не существует. Каждый элемент свадебного обряда, Рождества, новоселья или похорон — от терминологии и одежды участников до количества горошин на вилке — хотя бы в некоторой степени обусловлен классовой принадлежностью.

Обряды рабочего класса

Как правило, «обряды перехода» рабочего класса самые дорогостоящие (если судить по уровню затрат относительно уровня доходов). Например, свадьба в среде рабочего класса — это почти всегда большое «событие» с ужином в ресторане, пабе или гостинице, это большой модный автомобиль, на котором невесту доставляют в церковь; нужное количество похожих одна на другую подружек невесты в облегающих открытых платьях; огромный трехъярусный торт; гости в новеньких изысканных нарядах с подобранными по тону и стилю аксессуарами; профессиональный свадебный фотограф и фирма, снимающая свадьбы на видео; многолюдная шумная вечеринка с танцами, алкоголь льется рекой; медовый месяц на каком-нибудь курорте с жарким климатом. «Мы за ценой не постоим». «Все самое лучшее для нашей принцессы».

Похороны (огромные роскошные венки, роскошный гроб), Рождество (дорогие подарки; много еды и напитков), дни рождения детей (самые современные игрушки, дорогая футбольная форма и фирменные спортивные штаны) и другие обряды в среде рабочего класса осуществляются примерно по тем же принципам. Даже если у вас туго с деньгами, важно дать понять, что вы потратили кругленькую сумму, в том числе на выпивку. Это обычно достигается следующим образом: организаторы мероприятия предпринимают так называемый алкогольный круиз — отправляются на день за дешевой выпивкой в Кале.

Обряды низших и средних слоев среднего класса

«Обряды перехода» низов и среднего слоя среднего класса, как правило, церемонии более скромные, с меньшим количеством участников. Возьмем, например, свадьбу. Родители из среднего слоя среднего класса лучше помогут молодым внести начальный взнос по ипотечной ссуде, чем «спустят все деньги на большую свадьбу». Тем не менее они очень стараются, чтобы все было сделано «надлежащим образом» и «со вкусом» (именно для этой категории населения пишутся справочники по свадебному этикету), и очень переживают, как бы кто из родственников не «испортил торжество» и не навлек на них позор, устроив «пьяный дебош».

Идеал рабочего класса — эффектная свадьба знаменитостей, как у Пош с Бексом[158]. Эталон низов и среднего слоя среднего класса — королевская свадьба: никаких модных веяний и диковинок, все «традиционно», старательно изысканно и элегантно.

Эти свадьбы буржуа или метящих в буржуа англичан — весьма напыщенные церемонии, где все продумано до мелочей: салфетки по тону сочетаются с цветами, цветы — с именными карточками у приборов на столе, карточки — с доминирующим цветом пастельного костюма-двойки матери невесты. Но этой «гармонии» никто не замечает, пока мать невесты сама на то не укажет. Пища диетическая, меню как в гостиничных ресторанах, где самое невзыскательное блюдо обозначают красивым названием. Порции не такие большие, как на свадьбах рабочего класса, зато на вид весьма нарядные, «украшены» петрушкой и редисом, вырезанным в форме цветка. «Хорошее вино» иссякает слишком быстро — потому что спиртное покупалось из расчета один-два бокала на человека, — но шафер все равно умудряется напиться и «запороть» свою речь. Невеста от стыда готова сквозь землю провалиться, ее мать в ярости. Шафера никто не укоряет, поскольку никто не хочет портить праздник безобразной склокой, но все возмущенно перешептываются между собой и с тетушками и до конца вечера сверлят его ледяными неодобрительными взглядами.

Обряды верхушки среднего класса

«Обряды перехода» верхушки среднего класса обычно менее напыщенны и затейливы, по крайней мере, в кругу тех, у кого нет оснований тревожиться за свой социальный статус. Но даже те из представителей этого социального слоя населения, кто не уверен в надежности своего социального положения, стремятся к безыскусной элегантности, в отличие от выходцев из средних слоев, которые хотят, чтобы все заметили, сколько сил и умственного труда они вложили в устроение торжества. Но, как и в случае с «естественным» макияжем, достижение атмосферы безыскусной непритязательной элегантности на свадьбе требует от верхушки среднего класса большой работы ума, огромных усилий и немалых средств.

Радеющие за свой социальный имидж представители этой категории населения, прежде всего из числа образованных «болтливых» классов, проживающих в городе, озабочены не столько тем, как бы все устроить «правильно», сколько тем, чтобы устроить это по особенному. Стремясь отличиться и дистанцироваться от средних слоев среднего класса, они стараются избегать не только вычурности, но и «традиционности». На их свадьбе не могут звучать «старый добрый свадебный марш» или «те же избитые утомительные гимны», как на свадьбах среднего слоя среднего класса, живущих в псевдотюдоровских особняках или, не приведи господи, обитателей Пардонии. У них появление невесты в церкви сопровождается малоизвестной музыкой, которую никто не узнает и которую гости активно обсуждают все то время, что невеста шествует к алтарю. Они выбирают малоизвестные трудные гимны, которые никто не может петь. Зачастую по этому же принципу они накрывают и свадебный стол: блюда «необычные», с выдумкой, но есть их не всегда легко и приятно. То же и в одежде: платья по последней моде, но носить их не всегда удобно, да и смотреть на них тоже, бывает, не очень приятно.

Брачующиеся более зрелого возраста — а представители верхушки среднего класса обычно не женятся и не выходят замуж рано — часто регистрируют отношения в загсе (в некоторых случаях просто потому, что ошибочно полагают, будто для церковной церемонии необходимо верить в Бога) или даже устраивают «альтернативную» светскую церемонию, на которой обмениваются клятвами собственного сочинения. Как ни странно, содержание этих клятв обычно мало чем отличается от традиционного церковного брачного обета, разве что они более многословны и менее удачно сформулированы.

Обряды высшего класса

Свадьбы высшего класса более традиционны, хотя и не в стиле низших и средних слоев среднего класса, строго придерживающихся свадебного этикета, описанного в справочниках. Представители высшего общества привычны к большим приемам — благотворительные балы, балы охотников[159], большие званые обеды и ужины, крупные события светского сезона являются неотъемлемыми составляющими их повседневного существования, — поэтому они не сходят с ума из-за свадеб и других «обрядов перехода», как мы, все остальные.

Свадьба в высшем обществе — довольно спокойное мероприятие, самое обычное дело. Его представители не несутся сломя голову в магазины покупать новый наряд «по случаю свадьбы», так как в их гардеробах много подходящих туалетов. Мужчины надевают парадные костюмы для утренних и дневных приемов. Что же касается женщин, для «Аскота» может и следует приобрести что-то особенное, но, как сказала мне одна знатная дама: «Так часто приходится бывать на свадьбах — не будешь же каждый раз менять гардероб».

Зелен виноград

Верхушка среднего класса и высший класс, если они не могут позволить себе богатую свадьбу (или богатые похороны, Рождество, торжество по случаю дня рождения или какой-нибудь годовщины), зачастую прибегают к уловке «зелен виноград» — говорят, что они не хотят «ничего грандиозного, показного», что их вполне устроит «скромный семейный ужин с близкими друзьями». Они не станут, как рабочий класс, влезать в долги, или, как низший и средний слои среднего класса, использовать свои сбережения. В данном случае правило скромности, несовместимое с хвастливой демонстрацией богатства, играет на руку бедным представителям верхов общества: все, что они не могут себе позволить, они презрительно называют «показухой» или «пошлостью».

Этим же принципом скромности руководствуются низшие и средние слои средних классов, называя «пустой тратой денег» и «глупостью» пышные торжества, на которые они смотрят с тайной завистью, и с пренебрежением отзываясь о людях, у которых «денег больше, чем ума». «Респектабельная» верхушка рабочего класса порой придерживается той же позиции, тем самым подчеркивая свою расчетливую респектабельность и демонстрируя подход, присущий скорее среднему классу, чем простолюдинам, суть которого заключается в том, чтобы выражать презрение к «помпезности» и «хвастливости» грандиозных изысканных церемоний. «Она устроила шикарный прием в отеле, — фыркнула одна респондентка, рассказывая о серебряной свадьбе своей соседки. — Это заведение (местный паб, где состоялась наша беседа) ей, видите ли, не подошло. Чванливая корова».

Заключение

Особенности английской культуры: определение

В начале книги я поставила перед собой задачу выявить «характерные черты английской самобытности», пристально наблюдая за поведением англичан, определяя скрытые правила, регулирующие поведенческие модели, и затем устанавливая, что эти правила говорят нам о национальном характере. Некая полунаучная методика, но по крайней мере в ней есть система. Однако, несмотря на все мои решительные заявления, сделанные во «Введении», я тогда плохо представляла, что у меня может получиться, поскольку данный метод изучения национального характера никогда раньше не применялся.

Судя по всему, мой подход оказался вполне эффективным. Хотя, возможно, я несколько самонадеянна! Во всяком случае, данный подход, вне сомнения, позволил мне лучше понять «грамматику» — «умонастроение», «характер», «geme-ingeis» (общинный дух) или «культурный геном», как ни назови, — английской самобытности. Теперь, если я наблюдаю какие-либо странные или нелепые формы поведения англичан (сейчас, когда я пишу эти строки, у нас сезон Рождества), я говорю себе (например): «Ага, типичный случай социальной неловкости, врачуемой алкоголем и праздничной лиминальностью, + юмор + умеренность». (Обычно вслух я это не произношу, иначе меня сочтут ненормальной.)

Однако цель данного проекта не в том, чтобы я могла гордиться своей осведомленностью и свысока смотреть на коллег. Я стремилась помочь другим. Как вы знаете, глава за главой я дотошно анализировала все наши поведенческие реалии, так что книга моя немного похожа на контрольную работу по математике, в которой, как требует учитель, показан процесс решения задачи, а не просто итоговый ответ. Соответственно, если я, на ваш взгляд, неверно ответила на вопрос «Что такое английская самобытность?» — у вас есть возможность найти допущенные мною ошибки. Это также означает, что на данном этапе вам известно столько же, сколько и мне, об определяющих чертах английской самобытности, которые мы пытались выявить. Я не припрятала в рукаве козырь для грандиозного финала. Если хотите, можете сами дописать завершающую главу.

Перечень особенностей

Но я обещала представить, как минимум, полный перечень наших определяющих черт, в лучшем случае — схему или диаграмму, показывающую, как эти черты соотносятся одна с другой.

Так что начнем с перечня. В процессе «решения» поставленной задачи я выработала своеобразную стенографическую систему обозначения этих черт — называла каждую из них одним словом или словосочетанием («социальная неловкость», «умеренность», «пессимизм» и т. д.), не раскрывая смысла этих терминов каждый раз, и зачастую расширяла, пересматривала и совершенствовала их определения в свете новых данных. Но, сколь бы я ни любила придумывать новые слова и обыгрывать уже существующие, я понимаю, что есть опасность окончательно перейти на заумный профессиональный язык, фактически порождающий новую, никому не нужную дисциплину («наука об английской самобытности» или что-нибудь столь же бессмысленное) со своей непонятной терминологией. Чтобы избежать этого и избавить читателя от необходимости постоянно уточнять, что я имела в виду, говоря «эмпиризм», «справедливость» и т. п., на этот раз я попытаюсь дать четкое определение каждой из характерных черт. Их всего десять: «ядро» и три «ответвления» — рефлексы, мировоззрения и моральные ценности.

Ядро: социальная неловкость

«Сердцевина» английской самобытности. Социальная неловкость — стенографическое обозначение всех наших хронических социальных комплексов и дефектов. Социальная неловкость англичан — это врожденное расстройство на грани не поддающихся диагностированию аутизма и агорафобии («политически корректный» эвфемизм — «испытывающий трудности в социальном общении»). Это — отсутствие непринужденности, дискомфорт и некомпетентность в сфере (на минном поле) социального взаимодействия; смущение, замкнутость, стеснительность, нравственная извращенность, эмоциональная констипация, боязнь близких отношений и вообще неспособность нормально, открыто общаться с другими людьми. Когда мы испытываем неловкость в социальных ситуациях (то есть почти постоянно), мы становимся либо чрезмерно вежливыми, чопорными и косноязычными, либо шумными, крикливыми, грубыми, агрессивными и в целом несносными. И наша хваленая «английская сдержанность», и наше пресловутое «английское хулиганство» — это все симптомы социальной неловкости, равно как и наша мания уединения. Некоторые из нас поражены этой «болезнью» в большей степени, другие — в меньшей. Социальная неловкость поддается лечению (временного ослабления/ремиссии можно достичь с помощью таких «посредников», как игры, пабы, клубы, погода, киберпространство, домашние питомцы и т. д. и/или ритуалы, алкоголь, магические слова и других исцеляющих средств), но полностью избавиться от этого недуга мы не в состоянии, хотя периоды «естественной» ремиссии в уединении или среди близких доставляют нам удовольствие. Большинство особенностей поведения англичан обусловлены — прямо или косвенно — этой социальной напастью. Ключевые фразы: «Дом англичанина — его крепость»; «Чудесный день, вы не находите?»; «Э… на что пялишься?»; «Не лезь не в свое дело»; «Не люблю совать нос в чужие дела, но…»; «Не суетись»; «Не устраивай сцену»; «Не привлекай к себе внимание»; «Держись особняком»; «'Еге we go, 'еге we go»; «Еng-ег-lаnd! Еng-ег-lаnd!» (последние две фразы — слова из песни футбольных фанатов «Соmе оn Еng-ег-lаnd!»).

Рефлексы

Наши врожденные импульсы. Наш бессознательный, бездумный образ бытия/действий. Наши непроизвольные реакции. Наши «режимы по умолчанию». Культурные аналоги закона тяготения.

Юмор

Пожалуй, важнейший из наших трех основных рефлексов. Юмор — наше самое эффективное, заложенное в нас генетически противоядие от нашей социальной неловкости. Когда Господь (или Нечто, управляющее миром) наслал на нас Английскую социальную неловкость, Он/Она/Что-то смягчил удар, даровав нам Английское чувство юмора. Англичане не обладают монополией на юмор, но что и впрямь отличает английский юмор, так это его вездесущность и незаменимость в повседневной жизни и культуре англичан. В других культурах юмору отводится «время и место»; у англичан юмор — это константа, нечто данное. У нас всегда и во всем чувствуется скрытый юмор. Фактически все виды разговора или социального взаимодействия между англичанами содержат в той или иной степени такие элементы, как подтрунивание, поддразнивание, ирония, острословие, насмешки, каламбуры, сатира, преуменьшение, шутливое самоуничижение, сарказм, высмеивание напыщенности или просто глупость. Юмор — не особый, отдельный тип разговора. Это наш «режим по умолчанию». Юмор для нас как воздух, без него мы не способны функционировать. Английский юмор — это рефлекс, непроизвольная реакция, особенно когда мы испытываем дискомфорт или неловкость: если не знаешь, что сказать, шути. Табу на излишнюю серьезность глубоко укоренилось в сознании англичан. Наша реакция на излишнюю серьезность — это типично английская смесь пассивного цинизма, ироничного безразличия, брезгливого неприятия сентиментальности, упорного нежелания быть одураченными красивыми словами и озорства (мы обожаем высмеивать напыщенность и важничанье). (Не путайте юмор англичан с «добродушием» или «веселостью». Зачастую это нечто обратное. Революции и восстания англичанам заменяет сатира.) Одна из ключевых фраз — «Ой, да будет тебе!» (наш девиз наряду с выражением «Вот так всегда!»). Остальные перечислить невозможно — английский юмор содержится в контексте, то есть во фразах-преуменьшениях: «неплохо» (значит, «потрясающе», «великолепно»); «досадная неприятность» (нечто ужасное, катастрофическое, травмирующее); «не очень дружественный поступок» (акт гнусной жестокости); «Бог даст, поживу еще» («Скоро умру» — хотя, конечно, смешного в этом мало).

Умеренность

Еще один врожденный, непроизвольный рефлекс или «режим по умолчанию». Под термином «умеренность» я подразумеваю целый ряд взаимосвязанных качеств. Стремление избегать крайностей, чрезмерности и напряженности любого рода. Боязнь перемен. Боязнь суеты. Порицание невоздержанности и потребность обуздывать свои желания. Осмотрительность, привязанность к дому и тяга к спокойной жизни. Амбивалентность, апатия, манера выражаться расплывчато, нейтральная позиция, выжидательный образ действий и консерватизм — и до некоторой степени терпимость, что, по крайней мере, отчасти обусловлено благодушным безразличием. Умеренное трудолюбие и умеренный гедонизм (мы живем по принципу «трудись в меру, веселись в меру», а не согласно тому девизу, который любим цитировать: «трудись усердно, веселись до упаду»). Стремление к порядку и особенно к «упорядоченному беспорядку» — нашему собственному изобретению. Склонность к компромиссу. Полнейшая заурядность. За некоторым исключением, даже наша мнимая оригинальность носит главным образом «коллективный» характер и, по сути, традиционна. Мы все делаем в меру; только умеренными не можем быть в меру: умеренность мы доводим до абсурдных крайностей. Английская «сегодняшняя молодежь» отнюдь не безрассудна и беспечна; наши юноши и девушки даже еще более умеренны, осторожны и благоразумны, чем поколение их родителей. (Только 14% молодежи не помешаны на умеренности — так что в плане новаторства и продвижения прогресса в будущем мы можем рассчитывать лишь на этих малочисленных любителей риска.) Ключевые фразы: «Не раскачивай лодку»; «Не лезь вон из кожи»; «Не переусердствуй»; «Во имя мира и покоя»; «Не стоит»; «Все хорошо в меру»; «Живой и невредимый»; «Соблюдайте порядок!»; «Чашка хорошего чая»; «Если бы так было всегда, мы бы это не ценили»; «Не переборщи»; «Хорошего понемножку»; «Золотая середина»; «Чего мы хотим? ПОСТЕПЕННЫХ ПЕРЕМЕН! Когда, по-нашему, это должно произойти? В СВОЕ ВРЕМЯ!»

Лицемерие

Еще один «режим по умолчанию». Один из стереотипов, «подноготную» которого я пыталась постичь. Англичане по праву заслужили славу лицемеров. Это вездесущая черта, прослеживающаяся почти во всех моделях нашего поведения — и даже в «идеалах», которые мы особенно ценим, таких как скромность, вежливость и справедливость. Однако с помощью специального «микроскопа», который я использовала в процессе работы над данным проектом, удалось выяснить, что лицемерие англичан — не столь отвратительное качество, как может показаться на первый взгляд. Все зависит от того, как на это смотреть. Можно сказать, что все наши формы вежливости/скромности/справедливости пронизаны лицемерием, но верно и то, что почти всегда наше лицемерие — это форма вежливости: мы скрываем свои истинные чувства и мнения, чтобы не обидеть или не поставить кого-то в неловкое положение. Лицемерие англичан — это скорее неосознанный коллективный самообман (между нами существует негласная договоренность, обязывающая нас лгать самим себе), а не умышленная, циничная, расчетливая попытка ввести в заблуждение других. (Пожалуй, самый яркий пример — наш «вежливый эгалитаризм»: замысловатая шарада, составляющими которой являются вежливая скромность и справедливость; тяжелый случай того, что психотерапевты назвали бы «отрицанием» наличия у нас обостренного чувства классового сознания.) Лицемерие нам дается легко не потому, что мы от природы подлы и коварны (во всяком случае, мы подлы и коварны не больше, чем все другие народы), — просто в силу своей социальной неловкости мы по натуре более осторожны, скрытны, непрямолинейны, не склонны говорить то, что имеем в виду, или подразумевать то, что говорим, и искренности предпочитаем вежливое притворство. Наше лицемерие также дает представление и о наших ценностях. От природы мы не более скромны, учтивы или справедливы, чем представители других культур, но у нас больше неписаных правил, обязывающих нас демонстрировать все эти качества, которым мы придаем большое значение. Ключевые фразы: их слишком много — все не перечислишь. Разговоры англичан сплошь состоят из вежливых эвфемизмов и прочих завуалированных фраз, обманных уловок и отрицаний. В среднем фактически каждое второе «пожалуйста», «спасибо», «простите», «мило» и «чудесно» (плюс улыбки, кивки и т. д.) — это лицемерие.

Мировоззрения

Наши убеждения. Наш взгляд на мир, наше миропонимание, мировосприятие, образ мыслей относительно природы вещей. Наша социокультурная «космология».

Эмпиризм

Важнейший пункт в данном «ответвлении». Эмпиризм — еще один термин, которым я обозначаю целый ряд понятий, характеризующих отношение англичан к жизни. Строго говоря, эмпиризм — это философская доктрина, согласно которой всякое знание происходит из чувственного опыта, и, соответственно, его близкий родственник «реализм» формально может означать только то, что материя существует независимо от нашего восприятия. Но я использую данные термины в их более широком, неформальном смысле, подразумевая под ними также такие элементы нашей философской традиции, как антитеория, антиабстракция, антидогма (в частности, наше глубокое недоверие к обскурантистскому, отвлеченному теоретизированию и риторике «европейцев»), и нашу пассивную приверженность фактам, конкретике и здравомыслию. «Эмпиризм» — это наша приземленность, прозаичность, наш прагматизм, наша циничная бесцеремонная практичность; наш несгибаемый реализм; наше неприятие всего искусственного и претенциозного (да, я понимаю, это противоречит тому, что я говорила о нашем лицемерии, вежливых эвфемизмах и т. д., но я никогда и не утверждала, что мы последовательны в своих словах и действиях). Ключевые фразы: «Ой, да будет тебе!» (содержит юмористический подтекст; английский юмор зиждется на эмпиризме); «В конечном итоге»; «На самом деле»; «Внятно, членораздельно»; «Поверю, когда увижу собственными глазами»; «Вот так всегда!» (содержит элемент пессимизма, а пессимизм тоже происходит от эмпиризма).

Пессимизм

Нечто большее, чем просто непрерывное нытье. Да, мы ноем, стонем и жалуемся постоянно, что само по себе поразительно, но не это главное. Для английского нытья характерно одно качественное отличие. Оно совершенно неэффективно: мы никогда не выражаем недовольство, адресуясь к «источнику» нашего недовольства, а беспрестанно плачемся друг другу. И правила выражения недовольства запрещают нам предлагать практические решения. Но ритуал стенаний сам по себе очень полезен. Это весьма действенный «посредник» при социальном взаимодействии и дружеском общении. Ритуал стенаний также доставляет нам удовольствие (это одно из любимых развлечений англичан, и наблюдать их за этим занятием весьма любопытно и приятно) и дает возможность продемонстрировать свое остроумие. Почти всегда ритуал стенаний «в компании» — это притворное выражение недовольства. Жаловаться по-настоящему, со слезами на глазах, можно лишь очень близким людям. Даже если вы доведены до отчаяния, нужно делать вид, что вы притворяетесь отчаявшимся (невыносимая легкость бытия англичан). Под «пессимизмом» я подразумеваю умонастроение/мировоззрение, нашедшее воплощение в нашей национальной фразе «Вот так всегда!». В нашем представлении природа вещей такова, что ничто никогда не идет как по маслу, всегда что-то случается, и мы испытываем извращенное удовлетворение, когда видим, что наши мрачные пророчества сбылись. Мы одновременно раздражены, стоически сдержанны и гордимся собственной прозорливостью. Пессимизм — это наш особый вид фатализма, этакий радостный пессимизм. Ключевые фразы: «Ха! Вот так всегда!»; «Страна рушится»; «А чего еще вы ожидали?»; «Это сразу было ясно»; «Всегда что-то случится»; «Не ропщи»; «Не падай духом»; «Не бери в голову»; «Благословенны те, кто ничего не ждет, ибо они не будут разочарованы».

Классовость

В любом человеческом обществе есть своя социальная иерархия и методы обозначения социального статуса. Английскую классовую систему отличает следующее:

• наши вкусы, поведение, суждения и формы взаимодействия обусловлены классовой принадлежностью (и/или надежностью социального статуса);

• о классовой принадлежности мы судим не по богатству, а в некоторой степени по роду занятий, но главным образом по индикаторам неэкономического характера, таким, как речь, привычки, вкусы, образ жизни;

• у каждого из нас есть «внутренний» высокочувствительный датчик социального позиционирования;

• мы отрицаем, что нам присуще все вышеперечисленное, и проявляем ханжескую щепетильность в отношении классовости, скрываем свои классовые предрассудки или выражаем их косвенно, иносказательно; классовое сознание англичан по природе своей — это лицемерие и самообман (такой подход особенно характерен для средних классов);

• мы исповедуем «вежливый эгалитаризм»;

• в нас еще живет предубеждение против «коммерции»;

• все наши индикаторы классовой принадлежности поразительно нелепы и смехотворны, равно как и наши классовые предрассудки;

• и все мы высмеиваем свою систему классовых отличий.

Ключевые фразы: «Стоит одному англичанину открыть рот, как у другого тотчас же просыпается к нему либо ненависть, либо презрение»; «С таким-то происхождением…»; «Не говори «serviette», дорогой: мы называем это «napkin»; «владелец «мондео»; «Немного грубовато/простовато/вычурно/вульгарно/неизящно/мелкобуржуазно/в стиле нуворишей/Шарон и Трейси/обитателей грязных окраин/псевдотюдоровских особняков…»; «Эта чванливая выскочка (кретинка/светская дура/зазнайка/воображала/Камилла…) думает, что она лучше нас»; «А что еще можно ожидать от «выбившейся в люди» дочери лавочника?»; «Тот милый человечек из магазина».

Моральные ценности

Наши идеалы. Наши основные руководящие принципы. Моральные нормы, в соответствии с которыми мы стараемся строить свою жизнь, хоть нам и не всегда это удается.

Справедливость, «честная игра»

Национальная религия. Несоблюдение принципа справедливости порицается больше, чем любой другой грех. Английское понятие «честная игра» — это не некий непреложный догмат или эгалитарная утопия. Мы признаем, что всегда и во всем есть победители и проигравшие, но считаем, что каждому должен быть предоставлен шанс; при условии, что будут соблюдаться правила, никто не будет прибегать к обману и перекладывать свою ответственность на других. Принцип честной игры лежит в основе почти всех аспектов неписаного поведенческого этикета, а не только спортивных игр и развлечений, с которыми он прежде всего ассоциируется. Соблюдение очереди, угощение напитками по очереди, правила поведения за столом, «упорядоченный беспорядок», правила поведения за рулем, правила флирта, деловой этикет, вежливый эгалитаризм и т. д. — все это основано на принципе честной игры. (Вежливый эгалитаризм пронизан лицемерием. Это видимость справедливости, способ маскировки вызывающих у нас неловкость неравенства и неравноправия, но, по крайней мере, раз нас это смущает, значит, мы понимаем, что неравенство и неравноправие — это проявление несправедливости.) Наша склонность к компромиссу, постоянное сравнивание и уравнивание всех «за» и «против» — зачастую расцениваемое как бестолковость, в лучшем случае как терпимость — это результат приверженности принципам справедливости и умеренности. Наша склонность поддерживать слабую сторону — и с опаской относиться к большому успеху — это тоже проявление принципа честной игры. Наше обостренное чувство справедливости зачастую по ошибке принимают за нечто другое — в том числе за социализм и консерватизм, и даже за христианство. Почти все категории морали англичан связаны с понятием «честная игра». Ключевые фразы: «Ну, если честно…»; «При всей справедливости…»; «Если дать шанс»; «Да будет тебе, это же справедливо»; «Справедливость есть справедливость»; «Согласен, справедливо»; «Строг, но справедлив»; «Честно и справедливо»; «Жди своей очереди»; «По очереди»; «Будь справедлив»; «Поделом»; «Это не по правилам!»; «Честная конкуренция»; «Не жадничай»; «Живи и дай жить другим»; «С другой стороны…»; «Всегда есть оборотная сторона»; «При зрелом размышлении»; «Ну что, каждый остается при своем мнении?».

Вежливость

Очень важная норма, усвоенная нами фактически на подсознательном уровне, так что порой проявляется в форме непроизвольной реакции. В частности, мы не задумываясь говорим «извините», когда наталкиваемся на кого-то. Однако зачастую вежливость требует от нас осознанного усилия, по сути, заставляет смущаться. Все с восхищением отзываются об «английской вежливости» и ругают нас за «сдержанность», то есть за высокомерие, холодность и неприветливость. Вне сомнения, наша сдержанность — это симптом социальной неловкости, но — по крайней мере, в какой-то степени — еще и форма вежливости — так называемая отрицательная вежливость, как сказали бы социолингвисты, вежливость в угоду потребностям других людей, не желающих, чтобы им навязывались или вмешивались в их частную жизнь (в противовес «положительной вежливости», связанной с потребностью людей в общении и общественном одобрении). Мы судим о других по себе и считаем, что все, как и мы, верны принципу неприкосновенности частной жизни, поэтому мы занимаемся своим делом и вежливо игнорируем всех остальных. Но наши вежливые «простите», «пожалуйста» и «спасибо» неискренни и несердечны; мы говорим эти слова не от души. Вежливость по определению подразумевает некую искусственность и лицемерие, но английская вежливость — это почти всегда чистая формальность, соблюдение правил, а не выражение подлинного участия. Поэтому, когда мы нарушаем свои собственные правила, мы становимся несноснее и неприятнее, чем другие, менее «вежливые» народы. Мы не обладаем природным даром коммуникабельности; нам нужны все эти правила для того, чтобы они защищали нас от самих себя. Ключевые фразы: «Извините; «Пожалуйста»; «Спасибо» (эти слова есть в любой культуре, но мы употребляем их чаще); «Боюсь, что…»; «Мне очень жаль, но…»; «Вы не против?..»; «Не могли бы вы?..»; «Не думаю, что…»; «Как ваши дела?»; «Чудесный день, вы не находите?»; «Да, в самом деле»; «Простите, будьте так добры, передайте, пожалуйста, джем»; «Простите, мне, право, неловко, но вы, кажется, стоите на моей ноге»; «При всем уважении я вынужден заметить, что тот благородный господин несколько погрешил против правды».

Скромность

Англичане от природы не более скромны, чем представители других народов, но (как и в случае с вежливостью) у нас существуют строгие правила, предписывающие нам создавать видимость скромности, в том числе запрещающие хвастовство и важничанье в любой форме, и есть правила, обязывающие нас принижать свои достоинства и шутить над самими собой. Мы высоко ценим скромность, мы стремимся быть скромными. Но зачастую мы демонстрируем ложную или — выражаясь более мягко — ироничную скромность. Наше знаменитое самоуничижение — это форма иронии. Мы говорим обратное тому, что хотим дать понять людям, или используем умышленное преуменьшение. Это своеобразный код: всем известно, что самоуничижительное заявление наверняка означает противоположное сказанному или содержит значительную долю преуменьшения, и мы, как и полагается, восхищены и успехами или способностями говорящего или говорящей, и его (ее) нежеланием «трубить» о них. Проблемы возникают, когда англичане пытаются играть в эту довольно глупую игру с иностранцами, которые не понимают ироничного кода и склонны принимать наши самоуничижительные реплики за чистую монету. Правила скромности также предписывают нам умалять или отрицать разницу в уровне социального положения/общественного статуса/богатства. Вежливый эгалитаризм — это совокупность всех трех «ключевых ценностей» (вежливость, скромность, справедливость) + лицемерие. Скромность англичан зачастую содержит элемент соревновательности — «а у меня хуже», — хотя эта игра, по сути, скрытое хвастовство. Скромность англичан, какой бы характер ни носили ее проявления (соревновательный, лицемерный или неподдельный), всегда приправлена солидной порцией юмора — это ее характерная особенность. Наши правила скромности служат противовесом нашей врожденной заносчивости, равно как наши правила вежливости защищают нас от нашей же агрессивности. Ключевые фразы: «Не хвались»; «Не рисуйся»; «Не занимайся саморекламой»; «Не умничай»; «Не будь назойливым»; «Я немного занимаюсь спортом» (то есть «Я только что завоевал олимпийскую золотую медаль»); «Ну, пожалуй, я кое-что об этом знаю» (то есть «Я — признанный специалист мирового класса в этой области»); «Ой, боюсь, я не очень в этом разбираюсь» (смысл тот ж, что и в предыдущей фразе); «Это только кажется, что трудно; на самом деле ерунда»; «Просто повезло» (две последние фразы — стандартные ответы на выражение восхищения успехами собеседника).

Диаграмма

Итак, характерные черты английской самобытности. Похоже, они уже сами по себе выстроились в некий систематизированный перечень. У нас есть «ядро», и мы выделили три категории (рефлексы, мировоззрения и моральные ценности), каждая из которых содержит группу из трех особенностей. Диаграммы — не самая сильная моя сторона (неанглийский читатель сочтет, что я скромничаю), но, судя по всему, мне удастся сдержать свое несколько опрометчивое обещание представить все это в некоей наглядной форме[160].

Невозможно показать все взаимосвязи и взаимозависимости между отдельными чертами — я пыталась это сделать на протяжении нескольких дней, но у меня каждый раз получался запутанный клубок спагетти, только менее аппетитный. Как бы то ни было, я поняла, что эти связи имеют значение или даже очевидны только в отношении отдельных аспектов, особенностей или правил английского поведения. Например, табу на разговор о деньгах — это результат социальной неловкости в сочетании со скромностью, лицемерием и щепетильностью в отношении классовых отличий (то есть «ядро» + по одной черте из каждого «ответвления»); выражение недовольства по поводу Рождества — это пессимизм + вежливость + лицемерие (вновь по одной черте из каждого «ответвления», которые все косвенно соотносятся с «ядром»). Таким образом, чтобы показать все эти взаимосвязи, мне пришлось бы включить в диаграмму все элементы наших моделей поведения и правил, то есть фактически всю книгу.

Остановимся, пожалуй, на более простом варианте. Отставим свой микроскоп, сделаем несколько шагов назад и взглянем на всю картину целиком. Эта основополагающая диаграмма самобытности английской культуры не скажет нам ничего такого, что мы уже не выяснили из помещенного выше «повествовательного» перечня. На ней просто обозначены определяющие черты, показано, как их можно классифицировать и что все «ответвления» связаны одно с другим и с центральным «ядром». Но по крайней мере на диаграмме видно, что английская самобытность — это динамичная система, а не статичный перечень. И главное, эту систему мы сумели уместить на одной странице, что очень удобно. Во всяком случае, если нужно что-то быстро уточнить. Или получить представление об английской самобытности с одного взгляда. Да и на вид диаграмма очень аккуратная и симметричная неловкость.

Боюсь, моя диаграмма особенностей английской культуры не очень-то похожа на «грамматику» или «геном», и, вне сомнения, она разочарует тех, кто ожидал чего-то более сложного и научного. Но те геномы и прочее — это всего лишь метафоры, и сколь бы мне ни нравилось обыгрывать метафоры и в целом «издеваться» над ними, английскую самобытность нельзя «втиснуть» ни в одну из существующих научных структур, поэтому мне пришлось придумать свою довольно примитивную упрощенную модель. И она оказалась похожа на молекулу, — вы не находите? — что, на мой взгляд, выглядит вполне «научно». Как бы то ни было, я не ставила перед собой цель поразить читателя некой грандиозной диаграммой — просто хотела вывести схему, которая помогла бы нам понять и осмыслить особенности и нюансы обычного поведения англичан.

Причины

Исследуя особенности английской культуры, мы не рассмотрели один вопрос. Если наша пресловутая социальная неловкость и в самом деле «ядро» английской самобытности, то каковы же причины этой «болезни»?

На протяжении всей книги я выступала в качестве этнолога-психиатра, обследуя пациента (англичан), у которого был «обнаружен» целый комплекс сложных форм необычного и нелогичного поведения, странные убеждения и эксцентричные маниакальные привычки. В течение долгого времени внимательно наблюдая за «пациентом» и задавая «ему» множество нескромных вопросов, я в конце концов начала замечать повторяющиеся модели и характерные черты и в итоге поставила следующий диагноз: состояние, которое я называю «социальная неловкость англичан». Я не могу исцелить от этой «болезни», но поставленный мною диагноз сам по себе в какой-то степени является лечебным средством.

Но этиология этой «болезни» по-прежнему остается загадкой. Как и в случае со многими расстройствами психологического характера, никто точно не знает, чем вызван наш недуг. И хотя я считаю, что в данной книге впервые наша социальная неловкость была диагностирована должным образом, — в том смысле, что были обозначены все тревожные симптомы, характеризующие состояние социальной неловкости, — сами эти симптомы, конечно же, не я первая заметила и описала. Все, кто пытался дать определение нашему национальному характеру, непременно упоминали про «английскую сдержанность», и многие ломали головы над ее противоположностями: хамством, хулиганством и другими антиобщественными формами поведения англичан. Мой вклад заключается лишь в предположении, что эти на первый взгляд противоречивые тенденции, так сказать доктор Джекилл и мистер Хайд[161], — это элементы одного и того же синдрома (примерно как маниакальность и депрессивность являются составными того, что называют маниакально-депрессивным психозом). Возможно, этот диагноз и помогает понять самобытность английской культуры, но определение и название расстройства ничего не говорят о его причинах.

Разные авторы называют несколько причин. Многие склонны винить английский климат. Возможно, наша погода и впрямь немаловажный фактор, но я скептически отношусь к такому объяснению, поскольку наш климат не сильно отличается от климата стран Северной Европы, — не говоря уже про Шотландию, Ирландию и Уэльс, население которых не проявляют подобных социопатических наклонностей. Это не значит, что мы не должны рассматривать погоду в качестве причины (не все курильщики заболевают раком легких), но предполагается, что должны быть и другие факторы.

Ряд авторов указывают пальцем на нашу «историю», но, судя по всему, нет единого мнения относительно того, на какие этапы английской истории следует возложить ответственность за нашу нынешнюю «болезнь». Мы имели и потеряли империю, но ведь то же самое могут сказать о себе римляне, австрийцы, португальцы и многие другие народы, однако никто из них не стал такими, как мы. Некоторые полагают, что тенденции, о которых я пишу, появились относительно недавно (автор книги «Англичане: разве они люди?» винит привилегированные частные школы, якобы воспитывающие в англичанах чопорность; а антрополог Джеффри Горер отдельные черты нашего национального характера, в частности самоконтроль и подчинение законам, объясняет влиянием нашей полиции). Некоторые даже утверждают, что хамское антиобщественное поведение как явление зародилось у нас, вместе с сексом, в 1963 г. и что до этого времени нравы были другие и молодежь умела себя вести. Правда, другие, ссылаясь на примеры, относят зарождение английской сдержанности и английского хамства к XVII в., а я уже упоминала о средневековых футбольных баталиях. Я не историк, но, по информации сведущих в этой области людей, «социальная неловкость», возможно, в других формах, уже давно не дает нам покоя, и начало развития этого «заболевания» нельзя связать с каким-либо конкретным историческим событием или процессом.

Итак, если климат и история не виноваты в нашем недуге, тогда, может быть, география? То обстоятельство, что мы — «островная раса», время от времени выдвигается в качестве объяснения некоторых особенностей нашего национального характера, например замкнутости. Возможно, в этом есть доля правды, но я не думаю, что островное обитание само по себе является главной причиной, ведь существует много островных народов с совершенно другими национальными характерами, хотя у нас с ними, наверно, и есть что-то общее. С другой стороны, если принять во внимание размеры нашего острова и плотность населения, тогда довод в пользу географии начинает выглядеть более убедительно. Это не просто остров, а относительно небольшой и перенаселенный остров — благодатная почва для формирования у людей таких качеств, как сдержанность, скованность, скрытность, стремление иметь свою территорию, настороженность, неловкость и неумение вести себя в обществе. Только в таких условиях и могла возникнуть культура, в которой господствует «отрицательная вежливость», культура, где вежливость — это в первую очередь форма отказа от вмешательства в частную жизнь людей и навязывания им своего общества; культура с обостренным восприятием классовых отличий, где каждый озабочен своим социальным статусом и боится, как бы его не причислили к более низкой категории населения; общество, для членов которого характерны неловкость, застенчивость, двусмысленность, боязнь близких отношений/выражения чувств/возбуждения; общество, балансирующее между чрезмерной вежливостью и агрессивной воинственностью… Я заметила ряд существенных сходных особенностей англичан и японцев (хотя во многом мы очень разные) и подумала, что, возможно, фактор маленького перенаселенного острова все-таки имеет значение.

Но этот сомнительный географический детерминизм не более убедителен, чем доводы в пользу климатического и исторического факторов. Если география столь важна в формировании национального характера, почему же тогда датчане так сильно отличаются от других скандинавских народов? Или почему французы — это французы, а немцы — это немцы, хотя их разделяет лишь произвольно проведенная граница? Или жители Швейцарских и Итальянских Альп? И так далее. Да, наверное, география играет определенную роль, но это никак не главная причина. Не исключено, что наша социальная неловкость обусловлена совокупностью этих факторов — климата, истории и географии.

Мне очень жаль, но, на мой взгляд, простого ответа на данный вопрос не существует. Честно говоря, я не знаю, почему англичане такие, какие они есть, — да и никто не знает, нужно только в том честно себе признаться. Но это не значит, что мой диагноз не имеет силы. Я вправе сказать, что англичане страдают аутизмом или агорафобией (или тем и другим одновременно, если уж на то пошло) или просто испытывают трудности в социальном общении, не зная причин этих расстройств. Психиатры только так и ставят диагнозы, а этнопсихиатры чем хуже? Вы можете оспорить мой диагноз или, если не согласны с ним, поставить свой.

Но, прежде чем я поставлю точку в своем исследовании (или меня четвертуют за злоупотребление метафорами), хочу предупредить: английская самобытность заразна. Кто-то более восприимчив к ней, кто-то — менее, но если вы немного поживете среди нас, то, вполне вероятно, к своему удивлению, вскоре обнаружите, что на любую неприятность от задержки поезда до катастрофы международного масштаба реагируете типично английской фразой «Вот так всегда!», а на любой намек на излишнюю серьезность или напыщенность — восклицанием «Ой, да будет тебе!» и совершенно теряетесь при знакомстве с новыми людьми. Не исключено, что вы начнете верить, будто большое количество алкоголя помогает раскрепоститься, а в качестве приветствия будете спрашивать: «Холодновато сегодня, правда?» Но вполне вероятно, что вы окажетесь в числе более удачливых гостей страны или иммигрантов, обладающих прочной культурной иммунной системой, которая защищает от нашей социальной неловкости. Если вы все же задались целью влиться в нашу среду или просто хотите посмеяться над нами, думаю, моя книга поможет вам симулировать нужные симптомы.

Эпилог

И вот спустя три года я вновь на вокзале Паддингтон. На этот раз без бренди, потому что мне не нужно сталкиваться с прохожими или лезть без очереди. Передо мной просто чашка вкусного чая и печенье — по-моему, только так и следовало бы, по-английски скромно и сдержанно, отметить завершение моего проекта, посвященного исследованию самобытности английской культуры.

Я сейчас не «на работе» — просто жду поезд на Оксфорд, как обычный человек. И вдруг я ловлю себя на том, что машинально заняла самую выгодную позицию для наблюдения в привокзальном кафе, с которой замечательно видно всю очередь у прилавка. Полагаю, сказалась привычка. Метод «включенного наблюдения» тем и примечателен, что, раз применив его, потом непроизвольно используешь всю жизнь. Каждое путешествие поездом, каждое посещение паба или магазина, каждый дом, мимо которого идешь, каждое мимолетное взаимодействие с каждым, кто встречается на пути, — это все возможность собрать новый материал для исследования или проверить какую-либо гипотезу. Ты даже не способен просто так смотреть телевизор или слушать радио — обязательно при этом делаешь заметки по поводу английской самобытности, черт бы ее побрал.

Книга написана; свой блокнот я оставила дома (сейчас пишу на салфетке). А когда ехала в такси некоторое время назад, на тыльной стороне ладони записывала слова водителя — не могла удержаться. «То все дождь, дождь, а летом вон опять засуху обещают. Как всегда!» О Боже. Должно быть, это уже семисоттысячный пример недовольства английской погодой. Вот уж и впрямь полезная информация, Кейт. Да ты просто помешалась на сборе данных. Ты же подобрала ключ к шифру, внесла свою лепту в преодоление кризиса национальной идентичности. Оставь все это в покое. Перестань с маниакальной одержимостью наблюдать за очередями, считать горошины и записывать реплики о погоде. Радуйся жизни.

Да. Хорошо. Все верно. Хорошего понемножку.

Так, стоп, минуточку. Что это там? Женщина с ребенком в прогулочной коляске приблизилась к прилавку не с той стороны. А у прилавка уже очередь из трех человек. Хм. Пытается пролезть без очереди или просто хотела посмотреть на пирожки и бутерброды перед тем, как встать в очередь? Пока неясно. Но ведь ситуация у прилавка далека от двусмысленной: очередь довольно четкая. Ее попытка была бы слишком очевидной. Очередь из трех человек заволновалась: подозрительные косые взгляды, демонстративное покашливание, ряд сомкнулся… Ага! Двое переглянулись, вскидывая брови. (Интересно, они стоят вдвоем или по отдельности? Как же я так сплоховала — не обратила внимания?) Один из них шумно вздохнул (женщина с коляской заметит?). Да! Заметила. Идет в конец очереди, но вид у нее оскорбленный: она и не думала лезть без очереди, просто смотрела, какие есть бутерброды. Стоящие в очереди опускают или отводят глаза, стараясь не встречаться с ней взглядами. Ха! Она ни в чем не виновата — так я и думала! И все же, те двое, что переглянулись, друзья или незнакомцы? Это очень важно. Неужели угроза несоблюдения очереди вынудила двух незнакомцев обменяться взглядами? Так, посмотрим, будут ли они делать заказ вместе? Черт, объявили мой поезд! Надо же, прибывает вовремя. А тут на моих глазах разворачивается увлекательнейшая драма. Вот так всегда! Может, поехать на следующем?..

От автора

В нарушение традиции, согласно которой родные автора почему-то всегда упоминаются последними «по порядку, но отнюдь не по важности», прежде всего я хочу выразить признательность моему жениху Генри Маршу и его детям Уильяму, Саре и Кэтрин. Целых три года, пока я писала эту свою книгу, они мирились с моими стрессами и одержимостью и — наряду с моей матерью Лиз и сестрой Энн — читали и комментировали каждую новую главу. Моя сестра Элли дважды организовывала мне чудесный отдых в Ливане, который я бесстыдно использовала как возможность для проведения кросскультурного сравнения. И конечно же, особой благодарности заслуживает мой отец, научивший меня методу «включенного наблюдения». Все мои близкие неизменно помогали мне, оказывали поддержку, проявляли выдержку и терпение. Питер Марш, с которым мы вместе возглавляем Исследовательский центр социологических проблем, взял меня на работу, когда мне было семнадцать лет, и с тех пор является моим наставником и большим другом. Он оказал мне много услуг, в том числе предоставил полугодичный отпуск, чтобы я могла завершить работу над данной книгой. Я также благодарна Десмонду Моррису за помощь, советы и проницательность. Книга «Наблюдая за англичанами» основана на исследовательском материале, собиравшемся более десяти лет, поэтому невозможно перечислить всех, кто внес вклад в мою работу. Но в числе тех, кто так или иначе помогал мне на протяжении последних трех лет напряженной исследовательской и писательской работы, я хотела бы поблагодарить Ранджита и Сару Банерджи, Аннализу Барбьери, Дона Бартона, Кристину Белински, Саймона и Приску Брэдли, Анжелу Бердик, Брайана Каткарта, Роджера Чапмана, Питера Коллетта, Кэрол Колонна-Шосновски, Джо Коннэра, Джеймса Кьюмза, Пола Дорнана, Алану Фосетт, Вернона и Энн Гибберд, Уильяма Глейзера, Сьюзан Гринфилд, Джанет Ходжсон, Селуина и Лайзу Джоунс, Жана-Луи и Войкицу Джуэри, Полла и Лоррейн Хан, Эли Хатер, Мэтью Нила, Сэма Ноулза, Славу и Машу Копьевых, Мег Козера, Эстер Лейси, Лоренса Марша, Таню Матайас, Роджера Майлса, Полу Милн, Тони Мюллера, Саймона Ная, Джеффри Смита, Линдси Смит, Ричарда Спвенса, Джейми Стивенсона, Лайонела Тайгера, Пэтси То и Романа Золтовски. Выражаю признательность всем сотрудникам издательства «Ходцер энд Стотон» и особенно Руперту Данкастеру, самому доброму и терпеливому в мире редактору, и Керри Худ, самому симпатичному гению рекламного бизнеса. Также хочу поблагодарить Хейзел Орм, блестящего литературного редактора, и Джулиана Александера, самого трудолюбивого и вдумчивого агента.

Библиография

Aslet, Clive: Anyone for England? A Search for British Identity, London, Little, Brown, 1997.

Bennett, Alan: The Old Country, London, Faber Faber, 1978.

Bryson, Bill: Notes from a Small Island, London, Doubleday, 1995.

Brown, P. and Levinson, S.C.: Politeness: Some Universals in Language Usage, Cambridge, Cambridge University Press, 2000.

Collett, P. and Furnham, A. (eds): Social Psychology at Work, London, Routledge, 1995.

Collyer, Peter: Rain Later Good, Bradford on Avon, Thomas Reed, 2002.

Cooper, Jilly Class: A View from Middle England, London, Methuen, 1979.

Daudy, Philippe: Les Anglais: Portrait of a People, London, Headline, 1992.

De Muralt, B. L: Lettres sur les Anglais, Zurich, 1725.

De Toqueville, Alexis: Journeys to England and Ireland, London, Faber Faber, 1958.

Dunbar, Robin.: Grooming, Gossip and the Evolution of Language, London, Faber Faber, 1996.

Fox, Kate: Passport to the Pub: The Tourist's Guide to Pub Etiquette, London, DoNot Press, 1996.

Fox, Kate: The racing Tribe: Watching the Horsewatchers, London, Metro, 1999.

Fox, Robin: The RedLaynp of Incest, New York, Penguin, 1980.

Gorer, Geoffrey: Exploring English Character, London, Cresset Press, 1955.

Hodkinson, Paul: Goth: Identity, Style and Subculture, Oxford, Berg, 2002.

Jacobs, Eric and Worcester, Robert: We British, London, Weidenfeld and Nicholson, 1990.

Marsh, Peteretal: The Rules of Disorder, London, Routledge, 1978.

Marshall Thomas, Elizabeth: The Harmless People, London, Seeker Warburg, I960.

Mikes, George: How to be a Brit, London, Penguin, 1984.

Miller, Daniel: Theory of Shopping, polity Press, Blackwell, Cambridge, 1998.

Miller, Geoffrey: The Mating Mind, London, Heinemann, 2000.

Mitford, Nancy (ed): Noblesse Oblige, London, Hamish Hamilton, 1956.

Morgan, John: Debret's Guide to Etiquette Modem Manners, London, Headline, 1996.

Noon, M. and Delbridge, R.: News from behind my hand: Gossip in organization. Organization Studies, 14,1993.

Orwell, George: Collected Essays, Journalism and Letters 2, London, Penguin, 1970.

Paxman, Jeremy: The English: A Portrait of a People, London, Michael Joseph, 1998.

Pevsner, Nikolaus: The Englishness of English Art, London, Architectural Press, 1956.

Priestley, J. B.: English Humour, London, William Heinemann, 1976.

Quest-Ritson, Charles: The English Garden: A Social History, London, Penguin, 2001.

Renier, G. J.: The English: Are They Human? London, William Norgate, 1931.

Storry, Mike and Childs, Peter (eds): British Cultural Identities, London, Routledge, 1997.

Scruton, Roger: England: An Elegy, London, Chatto Windus, 2000.

Van Gennep, Arnold: Rites of Passage, London, Routledge, I960

Примечания

1

«Женский институт» — организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности; в ее рамках действуют различные кружки и т. п. — Прим. пер.

(обратно)

2

Что значит затушевывание менее выразительных сходных черт между группами людей и культурами более яркими внешними различиями. (Термин придуман моим отцом, антропологом Робином Фоксом. — Прим. автора.)

(обратно)

3

Мид, Маргарет (1901–1978) — американский антрополог и этнограф, автор монографии «Совершеннолетие в Самоа» (1928). — Прим. пер.

(обратно)

4

Этноцентризм — восприятие этносом социальных реалий мира через призму своих социокультурных ценностей; национальное или расовое чванство, предубеждения о превосходстве ценностей, традиций, образцов поведения представителей своей этнической группы по отношению к другим этносам. — Прим. пер.

(обратно)

5

Речь идет о таких деятелях науки, как ученый в области социальной психологии Майкл Аргайл, избравший предметом своего исследования счастье, и антрополог Лайонел Тайгер, автор трудов об оптимизме и удовольствии (читает курс «Антропология игр и развлечений». — Прим. автора.)

(обратно)

6

Социальное взаимодействие — система взаимообусловленных социальных действий, при которой действия индивида являются одновременно причиной и следствием ответных действий других социальных субъектов; существует между индивидами или социальными группами. — Прим. пер.

(обратно)

7

«Лондонский марафон» — массовый субсидируемый марафон, устраивается с 1981 г. ежегодно в благотворительных целях на улицах Лондона; дистанция бега 26 миль (42 км) соответствует дистанции марафонского бега на Олимпийских играх. — Прим. пер.

(обратно)

8

Индейская люлька — закрепляется на доске, часто расписана узорами, распространена у многих племен, главным образом. — Прим. пер.

(обратно)

9

На самом деле, существуют правила, запрещающие формы поведения, которые хоть и возможны в принципе, тем не менее являются редким исключением и даже считаются неестественными (см. книгу Робина Фокса о табу на кровосмешение), — случаи, когда фактическое «так не делается» возводится в ранг официального запрета «так нельзя» (вопреки заявлениям философов, утверждающим, что логически невозможно вывести форму долженствования из глагола в настоящем времени). Однако это по большей части всеобщие правила, а не специфические, присущие какой-то конкретной культуре, — а в данной книге мы рассматриваем главным образом последние. — Прим. автора.

(обратно)

10

Хотя недавно я прочитала весьма занимательную книгу под названием «Англичане: разве они люди?» («The English: Are They Human?»; опубликована в 1931 г.). Вопрос, как вы понимаете, риторический. Автор (Д. Д. Ренье) «пришел к заключению, что мир населяют два вида человеческих существ: люди и англичане». — Прим. автора.

(обратно)

11

Также существуют огромные разногласия относительно того, стоит ли рассматривать эти «универсалии» как неотъемлемые характеристики природы человека, но я не стану рассуждать на эту тему по той причине, что она не имеет прямого отношения к нашей дискуссии об английской самобытности. Лично я считаю — как бы ни расценивали мое мнение, — что все споры на тему «Природа — воспитание» — довольно бессмысленное занятие, в которое мы вовлечены потому, как указал Леви-Стросс (р. 1908; французский социолог, один из основателей структурной антропологии. — Пер.), что человек предпочитает мыслить категориями бинарных оппозиций (черное — белое, левое — правое, мужчина — женщина, они — мы, природа — культура и т. д.). Почему мы так мыслим? Этот вопрос остается открытым, но такое бинарное мышление превалирует во всех институтах общества, в том числе и в среде ученых, любящих поспорить на званых обедах, как и представители «болтливого» класса (политико-журналистская братия. — Пер.). — Прим. автора.

(обратно)

12

По чести говоря, Фокс дал примеры социальных универсалий, в то время как Мердок попытался перечислить все явления и понятия, какие только существуют в человеческом обществе. — Прим. автора.

(обратно)

13

В переводе соблюсти алфавитный порядок невозможно. — Прим. пер.

(обратно)

14

Но не Гегель, прекрасно уловивший суть вопроса, о чем свидетельствуют его слова: «Дух нации — это всеобщий дух в определенной форме». (Если допустить, что я верно поняла его высказывание, — Гегель не всегда настолько ясно выражается, как того хотелось бы.) — Прим. автора.

(обратно)

15

На самом деле выпущены два пункта. Второй — «влияние на настроение или использование изменяющих состояние сознания факторов». Эта практика существует во всех известных культурах, и конкретно ее английский вариант будет рассмотрен в данной книге. — Прим. автора.

(обратно)

16

Трибализация — процесс этнической консолидации.

(обратно)

17

Аккультурация — здесь: приобщение одного народа к культуре другого народа в процессе взаимных контактов. — Прим. пер.

(обратно)

18

Теббит, Норман (р. 1931) — английский политический деятель, в 1990-е гг. — член парламента от консервативной партии. — Прим. пер.

(обратно)

19

Джонсон, Сэмюэл (1709–1784) — англ. писатель и лексикограф, автор «Словаря английского языка» (1755). — Прим. пер.

(обратно)

20

Брайсон, Билл (род. 8 дек. 1951 г.) — журналист и путешественник, американец по происхождению, живет в Великобритании; автор юмористических книг о путешествиях, а также книг об английском языке и на научные темы. — Прим. пер.

(обратно)

21

Паксман, Джереми — современный известный британский телеведущий (Би-би-си-2). — Прим. пер.

(обратно)

22

В поддержку этого наблюдения (и как доказательство важности традиции ведения разговоров о погоде) я также отмечу, что из семи синонимов слова nice («приятный») в «Тезаурусе» по крайней мере пять — fine («ясный, хороший, сухой»), clear («ясный, чистый, светлый»), mild («мягкий, погожий, теплый»), fair («ясный и солнечный») и sunny («солнечный») — имеют прямое отношение к погоде. — Прим. автора.

(обратно)

23

Для тех, кто не знаком с английской культурой, поясняю: Иа-Иа — грустный ослик в сказке Алана Милна «Винни-Пух». — Прим. автора.

(обратно)

24

Поллианна — в одноименной детской книге (1913) К Э. Портер девочка-сирота, которая старается не терять веселости, несгибаемая оптимистка. — Прим. пер.

(обратно)

25

Причем в их числе не только тоскующее по прошлому поколение стариков. «Прогноз для судоходства» имеет множество молодых поклонников, и с некоторых пор фразы из него используются в текстах песен, исполняемых поп-певцами. А недавно я познакомилась с 19-летним барменом, который дал своему псу кличку Кромарти — в честь одного из морских районов. — Прим. автора.

(обратно)

26

Пожалуй, стоит отметить, что книга «Ожидается дождь, хорошая» впервые была опубликована в 1998 г. и уже трижды переиздавалась: в 1999, 2000 и 2002 гг. (это второе исправленное издание, пересмотренное в связи с заменой названия Финистер). — Прим. автора.

(обратно)

27

Справедливости ради я обязана указать, что «How do you do?», хоть формально это и вопрос, произносится как утверждение — не с повышающейся, вопросительной интонацией, поэтому традиция повторять в ответ «How do you do?» не столь абсурдна, как это может показаться (почти, но не совсем). — Прим. автора.

(обратно)

28

Элизабет и Дарси — герои романа Д. Остин (1775–1877) «Гордость и предубеждение» (1813). — Прим. пер.

(обратно)

29

Причем данное исследование проводилось именно в той форме, которой я отдаю предпочтение, — не методом опроса или лабораторных экспериментов, а путем подслушивания чужих разговоров в естественной среде, так что я могу ручаться за потаенные результаты. — Прим. автора.

(обратно)

30

См. список использованной автором литературы в конце книги. Прим. пер.

(обратно)

31

Разумеется, есть и другие теории эволюции языка. Из них наибольший интерес представляет теория Джеффри Миллера, предположившего, что язык развился как средство ухаживания, чтобы мы могли флиртовать. К счастью, теория эволюции языка как средства ухаживания вполне совместима с теорией «обмена сплетнями», если, конечно, признать, что светская беседа имеет множество функций, в том числе функцию демонстрации общественного статуса в целях ухаживания. — Прим. пер.

(обратно)

32

Nosy parker (англ.) — человек, всюду сующий свой нос. — Прим. пер.

(обратно)

33

Даймонд, Джон (1953–2001) — британский теле- и радиожурналист. — Прим. пер.

(обратно)

34

В том числе группа профессора Робина Данбара и моя команда из ИЦСП, работавшая над проектом под названием «Обмен сплетнями по мобильному телефону». — Прим. автора.

(обратно)

35

Теории о наличии мужского и женского языков (гендерлектов). — Прим. пер.

(обратно)

36

Мур, Дадли (р. 1935) — английский актер, комик, музыкант. — Прим. пер.

(обратно)

37

Пожалуй, нет ничего удивительного, что некоторые дети, и особенно подростки, восстают против этого ритуала, отказываясь принимать в нем участие, и зачастую впадают в другую крайность: кричат «пока» и хлопают дверью — специально чтобы позлить взрослых. Очевидно, трудно найти золотую середину. — Прим. автора.

(обратно)

38

Это драматург Алан Беннетт, вернее, персонаж одной из его пьес («Старая страна»). — Прим. автора.

(обратно)

39

Пристли, Джон Бойнтон (1894–1984) — английский писатель, драматург и критик. — Прим. пер.

(обратно)

40

Более подробно роль иронии в сфере деловых отношений я рассмотрю в главе, посвященной трудовой деятельности. — Прим. автора.

(обратно)

41

«Энкаунтер» — журнал англо-американской интеллигенции и культурной общественности, издававшийся в Англии с 1953 по 1990 год. — Прим. пер.

(обратно)

42

Митфорд, Нэнси Фримен (1904–1973) — английская писательница. — Прим. пер.

(обратно)

43

Купер, Джилли — современная английская писательница. — Прим. пер.

(обратно)

44

Эссекский человек (Essex man) — представитель рабочего класса, который в 80-х гг. XX в. разбогател благодаря политике поддержки частного предпринимательства правительства М. Тэтчер. — Прим. пер.

(обратно)

45

См.: Фокс К. Эволюция, отчуждение и сплетни: роль системы мобильных телекоммуникаций в XXI веке, 2001. («Evolution, Alienation and Gossip: the role of mobile telecommunications in the 21st century».) Это отчет об исследовании, выполненном по заказу компании «Бритиш телеком»; также опубликован на сайте ИЦСП: . Работа весьма скромная, несмотря на ее громкое название. — Прим. автора.

(обратно)

46

См.: Фокс К. Социальные и культурные аспекты употребления алкогольных напитков, Амстердам Груп, Лондон, 2000. («Social and Cultural Aspects of Drinking». The Amsterdam Group, London). — Прим. автора.

(обратно)

47

«Социальный микроклимат» — понятие, которое я ввела в своей работе «Племя любителей скачек» («The Racing Tribe»), где выдвинула предположение о том, что некоторые типы социальной среды, подобно определенным географическим объектам (островам, долинам, оазисам и т. д.), «создающим свою собственную погоду», тоже имеют только им присущий «микроклимат», в котором господствуют модели поведения, нормы и ценности, отличные от тех, что характеризуют общество в целом. — Прим. автора.

(обратно)

48

Конечно, к прозвищам зачастую прибегают и в менее дружеских целях, в том числе чтобы выразить неприязнь и подчеркнуть различия в социальном статусе, но в пабе у прозвищ, как правило, другая функция. — Прим. автора.

(обратно)

49

Женщины иногда принимают участие в этих шутливых спорах-играх, но гораздо реже и обычно с меньшим энтузиазмом, чем мужчины. Если женщины спорят, то, как правило, «по-настоящему». — Прим. автора.

(обратно)

50

Конечно, иногда споры в пабе перерастают в драку, но такой тип общения, который охарактеризован здесь, происходит постоянно, а наше исследование показывает, что физическое насилие очень необычное явление и случается крайне редко, когда нарушаются описанные в данной главе правила. Темы агрессии и насилия и их связь с выпивкой более подробно будут рассмотрены позже. — Прим. автора.

(обратно)

51

Это наблюдение подтверждают и последние статистические данные. Во Франции, Италии и Германии более половины новых жилых зданий, построенных в 1990-х гг., — это многоквартирные дома, в Англии таких домов за этот же период было построено всего 15%. Около 70% англичан живут в своих собственных домах. В среднем по Европе этот показатель гораздо ниже. — Прим. автора.

(обратно)

52

Певзнер, Николас Бернхард Леон (1902–1983) — английский искусствовед, родился в Германии. Прославился как редактор и издатель своей знаменитой серии «Здания Англии» (1951–1974). описывающей графство за графством. — Прим. пер.

(обратно)

53

Тем, кого интересуют дополнительные цифры, сообщаю: ежегодно на домоводство мы тратим 8 500 млн фунтов. — Прим. автора.

(обратно)

54

Ганджа (хинди) — то же, что конопля, марихуана или гашиш. — Прим. пер.

(обратно)

55

ГМО — генетически модифицированный организм. — Прим. пер.

(обратно)

56

Если сомневаетесь в моих словах, внимательно смотрите в окна поезда, когда в следующий раз будете путешествовать по Англии: уверяю вас, почти все садики за домами, которые вы увидите, будут в той или иной степени повторять описанную мной модель. Моя приятельница — англофилка из Америки, проведя этот эксперимент, была вынуждена признать мою теорию. — Прим. автора.

(обратно)

57

Хотя страсть англичан к садоводству теперь, похоже, передалась и жителям некоторых других европейских стран. В частности, садоводство ныне очень популярно в Германии. Там, как мне сказали, очень популярны переведенные с английского языка книги по садоводству. — Прим. автора.

(обратно)

58

Любителям статистики сообщаю: согласно материалам последней государственной переписи населения, в течение месяца до даты проведения переписи 60% населения заявили, что они тратят время на уход за своими садами. — Прим. автора.

(обратно)

59

Клапам джанкшн (Клапамский узел) — один из крупнейших железнодорожных узлов Великобритании; находится в южной части Лондона. — Прим. пер.

(обратно)

60

Киннелл — деревушка в Шотландии. — Прим. пер.

(обратно)

61

Это не так уж невероятно, как кажется: в Англии довольно часто коровы забредают на железнодорожные пути, препятствуя движению поездов, и большинство из тех, кто регулярно пользуется услугами железнодорожного транспорта, хотя бы раз слышали подобное объявление. — Прим. автора.

(обратно)

62

Если вы — женщина, одинокие мужчины могут предположить, что вы с ними заигрываете. Соответственно, они охотно нарушат правило отрицания, чтобы пообщаться с вами, но потом вам, возможно, будет трудно положить конец разговору. Даже подход «официального интервью» может быть истолкован неверно, поэтому я стараюсь не заводить разговор с мужчинами, которые едут без женщин. Исключение составляют те случаи, когда: а) я нахожусь в толпе пассажиров; б) мне выходить на следующей остановке. — Прим. автора.

(обратно)

63

Если вы решите сами провести подобный эксперимент, воспользуйтесь и моим приемом. На мой взгляд, самый лучший метод — сделать вид, будто вы что-то ищите в своей сумочке. Роясь, я опустила голову, так что волосы мне падали на глаза, но я все равно видела свою «цель» и сумела точно рассчитать траекторию движения, в итоге лишь слегка задев намеченный «объект», при этом у того создалось впечатление, что я и впрямь была увлечена поисками и не замечала ничего вокруг. — Прим. автора.

(обратно)

64

Выборка, отражающая свойства общей совокупности по основным признакам. — Прим. пер.

(обратно)

65

Позднее меня познакомили со сравнительным анализом поведения пешеходов в разных странах, из которого явствовало, что японцы и в самом деле более ловко, чем другие народы, умеют уклоняться от столкновения друг с другом в людных общественных местах. — Прим. автора.

(обратно)

66

Растормаживание — утрата контроля разума над страстями. — Прим. пер.

(обратно)

67

Яппи — преуспевающий молодой бизнесмен. — Прим. пер.

(обратно)

68

«Эм-джи» — марка легкового автомобиля, в том числе спортивного, компании «Ровер груп». — Прим. пер.

(обратно)

69

«Мини» («Малышка») — модель малолитражного легкового автомобиля; выпускается компанией «Ровер груп». — Прим. пер.

(обратно)

70

К тому времени, когда вы будете читать эту книгу, пример с «мондео», возможно, уже устареет, но наверняка появится другая аналогичная модель, ассоциирующаяся с живущими в пригородах «белыми воротничками», так что просто замените название. — Прим. автора.

(обратно)

71

А те из них, кто абсолютно уверен в незыблемости своего социального статуса, даже выражают одобрение: я знакома с одной женщиной из этой категории людей, которая ездит на «мондео». Она говорит, что купила автомобиль данной марки именно потому, что он ассоциируется с торговцами. «Если крупные компании приобретают эту модель для своих коммивояжеров, значит, вероятно, это надежная машина, не требующая особо деликатного обхождения». — рассудила эта женщина. Правда, подобная самоуверенность и столь похвальная независимость в суждениях очень редки. — Прим. автора.

(обратно)

72

«Воксхолл» — марка легковых и грузовых автомобилей, выпускаемых компанией «Воксхолл моторс», которая является английским филиалом американской компании «Дженерал моторс корпорейшн». — Прим. пер.

(обратно)

73

Автомобили, приобретаемые в больших количествах («парком») компаниями, обычно для разъездных агентов, управляющих сбытовыми районами и других служащих относительно невысокого ранга. — Прим. автора.

(обратно)

74

Исключение составляют только очень богатые представители высшего общества. Их машины моют слуги, поэтому авто сияют безукоризненной чистотой — по стандартам верхушки рабочего класса. — Прим. автора.

(обратно)

75

Я заметила, что сторонники левых склонны считать, что мы всегда были ужасными и неприятными (в качестве доказательства они ссылаются на колониализм, викторианское лицемерие и т. д. и т. п.). А сторонники правых говорят о «падении нравов», вспоминая прошлое (обычно 1930-е, 40-е или 50-е гг.), когда у нас еще были хорошие манеры, культивировались почтительность, достоинство, когда мы имели синие паспорта в твердой обложке и т. д. — Прим. автора.

(обратно)

76

Кросс культурное сравнение — сравнение отдельных показателей различных культур. — Прим. пер.

(обратно)

77

«Мармайт» — фирменное название соленой пасты темно-коричневого цвета из побочных продуктов брожения пива. — Прим. автора.

(обратно)

78

М25 — автострада в районе аэропорта Хитроу. — Прим. пер.

(обратно)

79

Женское обрезание — удаление клитора, в редких случаях половых губ; практикуется у ряда народов, исповедующих ислам. — Прим. пер.

(обратно)

80

Этноцентризм — национальное или расовое чванство. — Прим. пер.

(обратно)

81

Тем, кто не знает йоркширский диалект, перевожу: Owt? — «Что желаете?»; Nowt — «Ничего». — Прим. автора.

(обратно)

82

Мне всегда хотелось понять, почему мы решили, что двух идентичных снежинок не существует? Разве кто-то сравнивал их все? — Прим. автора.

(обратно)

83

«Драма на кухне» — бытовая пьеса о неприглядных сторонах жизни. — Прим. пер.

(обратно)

84

На самом деле, не везде: во многих культурах, особенно там, где существует более здоровый, «комплексный» подход к употреблению спиртных напитков, алкоголь знаменует и обратный переход — из домашнего состояния/состояния отдыха в состояние работы. Например, во Франции и Испании люди по дороге на работу зачастую заходят в бар или кафе, чтобы «подкрепиться» бокалом вина, рюмкой кальвадоса или бренди. — Прим. автора.

(обратно)

85

Национальный трест — организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест, основная в 1895 г. — Прим. пер.

(обратно)

86

Но, возможно, я слишком сурова к своим соотечественникам. По мнению Джереми Паксмана, миллионы англичан, посещающих исторические здания и парки, выражают в числе прочего «глубоко-прочувствованное» ощущение причастности к истории. Не уверена. Да, в нас живет хроническая тоска по прошлому, но это не одно и то же. И все же мне как-то не по себе от того, что я более цинична, чем Паксман. — Прим. автора.

(обратно)

87

Жители Ист-Энда» (East Enders) — популярный многосерийный телевизионный фильм о повседневной жизни жителей одной из площадей в лондонском Ист-Энде; показывается Би-би-си-1 с 1985 г. — Прим. пер.

(обратно)

88

Некоторые представители среднего класса, главным образом подростки, тайно обожают телесериал «Жители Ист-Энда», но очень немногие смотрят «Улицу Коронации». — Прим. автора.

(обратно)

89

Я понимаю, что между эмпиризмом и реализмом как философскими доктринами и эмпиризмом и реализмом в более широком, обиходном смысле, который мы вкладываем здесь в эти два понятия, существует отличие (суть которого заключается в том, что всякое знание происходит из чувственного опыта и что материя существует независимо от нашего восприятия). Но я бы сказала, что есть прочная взаимосвязь между нашими официальными философскими традициями и обычными, повседневными представлениями и умонастроениями, включая те, что определяют наше отношение к «мыльным операм». — Прим. автора.

(обратно)

90

Фюсли (Фьюзели), Генри (Иоганн Генрих) (1741–1825) — британский художник-романтик, родился в Швейцарии. Писал картины на гротескные сюжеты, приближенные к сверхъестественный образам английских «готических» романов того времени, а также картины на темы произведений Мильтона и Шекспира. — Прим. пер.

(обратно)

91

За эти и другие и наблюдения, которые помогли мне понять природу английской комедии, я в огромном долгу перед Саймоном Наем, автором сценария телевизионной комедии «Негодники», и Полом Дорнаном, осуществлявшим «перевод» сценария для американского рынка. — Прим. автора.

(обратно)

92

В других странах, возможно, с удовольствием смотрят некоторые из наших комедий положений (думаю, у «Бабочек» в Америке есть свои поклонники). И мы, конечно же, тоже с удовольствием смотрим многие иностранные комедии (например, такие, как «Друзья», «Фрейзер» [Frazier], «Ваше здоровье» [Cheers]). Но мне хочется понять, как английские телевизионные комедии, комедии, которые мы создаем, характеризуют самобытность английской культуры. — Прим. автора.

(обратно)

93

Чуть позже в этой главе мы более подробно поговорим об отношении англичан к алкоголю и правилах поведения в нетрезвом виде. — Прим. автора.

(обратно)

94

В порыве честности я кинулась в свой собственный туалет, чтобы проверить, какая «литература» там лежит, и обнаружила рядом с унитазом издание писем Джейн Остин в мягкой обложке и один из потрепанных номеров литературного приложения к журналу «Таймс». О боже, меня ведь тоже могут обвинить в претенциозности. Полагаю, не стоит говорить, что обе книги не для туалетного чтения. Так что зря я бросаю камни в чужой огород. Может, некоторым и впрямь доставляет удовольствие читать Хабермаса (немецкий философ и социолог XX в.) и Деррида (французский философ XX в.), сидя на унитазе. Беру свои слова обратно. — Прим. автора.

(обратно)

95

Несомненно, мы читаем больше газет, чем любая другая нация, за исключением — что удивительно, то удивительно — японцев. Так что же такого особенного в маленьких перенаселенных островах? — Прим. автора.

(обратно)

96

«Мори» (MORI) — организация, проводящая опросы общественного мнения. Создана в 1969 г. (сокр. от Market and Opinion Research International). — Прим. пер.

(обратно)

97

Лиминальность — положение индивидов, находящихся в процессе перехода от одного статуса к другому. — Прим. пер.

(обратно)

98

Данное наблюдение сделал Дэниел Миллер в своем замечательном этнографическом труде, посвященном покупателям северных районов Лондона. Меня оно заинтриговало, и я затем «протестировала» его разными полу научными методами, когда собирала материал для данной книги. — Прим. автора.

(обратно)

99

Это еще одно наблюдение Дэниела Миллера, которое я успешно «протестировала» и подтвердила в процессе сбора данных на местах, когда работала над этой книгой. — Прим. автора.

(обратно)

100

Криббидж — карточная игра. — Прим. пер.

(обратно)

101

«Тетка Салли» — ярмарочная игра: участник должен с установленного расстояния выбить шарами или палками трубку изо рта деревянной женской головы. — Прим. пер.

(обратно)

102

Шаффлборд — настольная игра, популярная в пабах: монеты или металлические диски щелчком передвигают по разделенной на девять клеток доске. — Прим. пер.

(обратно)

103

Marrow-dangling — разновидность боулинга, где в качестве кеглей выступают люди с ведрами на головах, стоящие на перевернутых цветочных горшках; их пытаются сбить с горшков привязанным к концу веревки кабачком. — Прим. пер.

(обратно)

104

Conger-cuddling — разновидность боулинга, где в качестве кеглей выступают люди, стоящие на перевернутых цветочных горшках; их пытаются сбить с горшков привязанным к веревке угрем. — Прим. пер.

(обратно)

105

Wetton — селение в Англии, где проводятся состязания по борьбе пальцами ног. — Прим. пер.

(обратно)

106

«Скраббл» — фирменное название настольной игры в слова, которые составляются из кубиков с буквами (букв.: «каракули»). — Прим. пер.

(обратно)

107

Токвиль, Алексис (1805–1859) — французский социолог, политолог, внесший вклад в кросскультурный анализ политических реалий Америки и Франции. — Прим. пер.

(обратно)

108

Чтобы мне не приписали такие неанглийские качества, как отсутствие чувства юмора и чрезмерная серьезность, должна добавить, что я также состояла в организации шутников под названием «SAVE» (аббревиатура от «Students Against Virtually Everything» — «Студенты против всего на свете»). — Прим. автора.

(обратно)

109

«Бейбишам» — фирменное название газированного грушевого сидра. — Прим. пер.

(обратно)

110

Плацебо — лекарственная форма, содержащая фармакологически нейтральные вещества, по внешнему виду и вкусу имитирующие какое-либо лекарственное средство. — Прим. пер.

(обратно)

111

Харриский твид — высококачественный твид ручного производства, вырабатывается на острове Харрис (Гебридские острова). — Прим. пер.

(обратно)

112

«Индепендент он санди» — воскресная газета; определенного политического направления не имеет; основана в 1986 г. — Прим. пер.

(обратно)

113

«Королевский Аскот» — четырехдневные скачки на ипподроме «Аскот», близ г. Виндзора; проводятся в июне, считаются крупным событием светской жизни; на скачках обыкновенно присутствует Монарх. — Прим. пер.

(обратно)

114

Королевская трибуна — изолированная часть ипподрома «Аскот», доступ на которую разрешен лишь по специальным пропускам. — Прим. пер.

(обратно)

115

Начало фразы: «Чем больше все меняется, тем больше остается неизменным» (фр.). — Прим. пер.

(обратно)

116

Вполне вероятно, что к тому времени, когда вы будет читать эту книгу, почти все вышеперечисленное выйдет из моды — некоторые стили уже, как говорят на современном жаргоне, «вчерашний день» или даже «трехминутной давности» (эти выражения сами по себе указывают на то, как быстро меняется музыкальная мода). — Прим. автора.

(обратно)

117

По крайней мере, данное правило действует в отношении стилей панк и афроамериканского гангста/хип-хоп, однако относительно высокий процент готтов и гранджеров — это выходцы из среднего класса, поэтому есть исключения. — Прим. автора.

(обратно)

118

Слоуны — от Слоун-сквер (фешенебельная площадь в лондонском Уэст-Энде). — Прим. пер.

(обратно)

119

«Тайм аут» (Time Out) — информационный журнал прогрессивного направления; печатает рецензии на новые фильмы, театральные постановки и концерты в Лондоне, материалы о лондонских выставках, новинках в мире музыке и т. п.; иногда помещает статьи на политические темы. Основан в 1968 г. — Прим. пер.

(обратно)

120

Я приношу извинения тем, кто по молодости лет не помнит Ширли Уильямс на взлете ее политической карьеры, но я не смогла найти хороший пример на современном материале, поскольку все нынешние женщины-политики одеваются в стиле представительниц низов/среднего слоя среднего класса. По крайней мере, я не видела никого, кому была бы свойственна элегантная небрежность Уильямс — первейший признак принадлежности к высшему сословию. — Прим. автора.

(обратно)

121

Персонаж ряда популярных в Англии развлекательных телевизионных шоу и сериалов. — Прим. пер.

(обратно)

122

«Оксфам» (OXFAM) — Оксфордский комитет помощи голодающим: благотворительная организация с центром в г. Оксфорде; занимается оказанием помощи голодающим и пострадавшим от стихийных бедствий в различных странах. — Прим. пер.

(обратно)

123

«Забота о пожилых» (Age Concern) — благотворительная организация; оказывает помощь престарелым людям: организует для них столовые, клубы, помогает в доме и т. д. Основана в 1940 г. — Прим. пер.

(обратно)

124

Кухня «фьюжн» — авторское направление в кулинарии, вобравшее в себя все лучшее из кулинарных традиций Востока и Запада. — Прим. пер.

(обратно)

125

Тандори — блюдо из молодой баранины, цыпленка, домашнего сыра с добавлением различных маринадов. Готовится над открытым огнем в специальных индийских глиняных печах. — Прим. пер.

(обратно)

126

Балти — блюда, приправленные острым соусом из специй и помидоров; подаются в специальных медных ведерках. — Прим. пер.

(обратно)

127

«Дейли мейл» (Daily Mail) — ежедневная газета консервативного направления; основана в 1896 г., с 1917 г. малоформатная газета. — Прим. пер.

(обратно)

128

Комменсальность — совместная трапеза. — Прим. пер.

(обратно)

129

Бетчеман, Джон (1906–1984) — английский поэт и эссеист. Поэт-лауреат (с 1972 г.). — Прим. пер.

(обратно)

130

Б. Л. де Мюральт (В. L de Muralt) в своих «Письмах об англичанах» (Lettres sur les Anglais). — Прим. автора.

(обратно)

131

Некоторые обозреватели искренне недоумевают, как английским поэтам-мужчинам удалось создать великолепные образцы любовной поэзии, которые считаются шедеврами мировой классики, Я здесь не вижу противоречия: изящные любовные стихи пишут, когда объект воздыханий поэта находится, так сказать, на безопасном удалении; к тому же зачастую в виршах находит отражение скорее любовь к словам, а не к женщине, а любовь англичан к словам никогда не вызывала сомнения. — Прим. автора.

(обратно)

132

Картленд, Барбара (р. 1904) — английская писательница, представительница романтического направления. — Прим. пер.

(обратно)

133

Вудхаус, Пелем Гренвил (1881–1975) — английский писатель-романист. С 1955 г. гражданин США. — Прим. пер.

(обратно)

134

Социальная мобильность — перемещение индивида или группы индивидов в социальном поле, что может происходить без изменения социального статуса (горизонтальная мобильность) или с его повышением или понижением (вертикальная мобильность). — Прим. пер.

(обратно)

135

Популярная ведущая собственного ток-шоу на американском телевидении. — Прим. пер.

(обратно)

136

Надеюсь, вы поняли, что я ни в коем случае не хотела своими замечаниями выказать неуважение к Джереми Паксману. Как раз наоборот: его книге стоит уделить самое пристальное внимание, она просто блистательна. — Прим. автора.

(обратно)

137

«Арчеры» (The Archers) — популярная радиопрограмма Би-би-си о жизни вымышленной деревенской семьи; передается ежедневно с 1951 г. — Прим. пер.

(обратно)

138

Лили, Джон (1554–1606) — английский писатель и драматург, создал стиль прозы, названный позднее «эвфуистическим» («Эвфуэс, или Анатомия остроумия», 1578 г.; «Эвфуэс и его Англия», 1580 г.). — Прим. пер.

(обратно)

139

C of E — Church of England (англиканская церковь). — Прим. пер.

(обратно)

140

Беннет, Алан (р.1934) — английский драматург, сценарист и актер. — Прим. пер.

(обратно)

141

Общество молитвенника — создано с целью защиты традиционного порядка проведения церковной службы, по канонам «Книги общей молитвы», официального молитвенника и требника англиканской церкви, выпущенного в новой редакции в 1662 г. — Прим. пер.

(обратно)

142

Кстати, всего лишь 56% англичан верят в опросы общественного мнения. — Прим. автора.

(обратно)

143

Геннеп, Арнольд ван (1873–1957) — французский этнограф, фольклорист, исследователь первобытной религии. — Прим. пер.

(обратно)

144

Позже Виктор Тернер дал новое определение понятию «обряды перехода» — исключил ритуалы, обозначающие жизненные циклы природы, и сосредоточился только на переходах, связанных с социальными превращениями индивида. Но, поскольку данный термин придумал ван Геннеп, ему решать, что он означает, и потому я использую его более широкое определение. — Прим. автора.

(обратно)

145

Сельскохозяйственный колледж — специальное одногодичное или двухгодичное учебное заведение, государственное или частное. — Прим. пер.

(обратно)

146

Я имею в виду обычные похороны по англиканскому обряду, как хоронят большинство англичан. Этот ритуал можно считать типично английским. — Прим. пер.

(обратно)

147

Майский праздник — народный; отмечается в первое воскресенье мая танцами вокруг майского дерева и коронованием королевы мая. — Прим. пер.

(обратно)

148

Ночь Гая Фокса — вечер 5 ноября, когда по традиции отмечается раскрытие «Порохового заговора» (был устроен католиками 5 ноября 1605 г. с целью убийства короля Якова I) сожжением пугала и фейерверком (назван по имени главы «Порохового заговора» Гая Фокса). — Прим. пер.

(обратно)

149

Неприсутственные дни — общие дни отдыха помимо воскресенья, а именно: Рождество, день Нового года, великая пятница, первый понедельник после Пасхи, последний понедельник мая, последний понедельник августа или первый понедельник сентября. — Прим. пер.

(обратно)

150

«Auld Lang Syne» («Доброе старое время») — шотландская песня на слова Роберта Бернса, которую по традиции поют на прощание в конце праздничного обеда, митинга и т. п. — Прим. пер.

(обратно)

151

Моррис — народный театрализованный танец; исполняется во время майских празднеств; мужчины в средневековых костюмах с колокольчиками, трещотками и т. п. изображают легендарных героев. — Прим. пер.

(обратно)

152

Майское дерево — столб, украшенный цветами, разноцветными флажками и т. п., вокруг которого танцуют во время майского праздника. — Прим. пер.

(обратно)

153

Судя по всему, мы имеем обыкновение называть праздники в честь главных символов, которые с ними ассоциируются, а не в честь самих событий, которые они призваны увековечить. Например, поминальное воскресенье больше известно под названием «день маков» (Poppy day): в этот день мы прикрепляем к своей одежде искусственные маки — в память о погибших в мировых войнах. У организаторов Дня смеха (Comic Relief) хватило ума опередить нас, назвав день, в который они по всей стране проводят благотворительную акцию по сбору средств, Днем красных носов — в честь пластмассовых красных носов, которые в этот день принято покупать и носить. — Прим. автора.

(обратно)

154

«Гранд Нэшнл» — крупнейшие скачки с препятствиями; проводятся ежегодно весной на ипподроме Эйнтри. — Прим. пер.

(обратно)

155

«Челтнемский золотой кубок» — ежегодные скачки на ипподроме в г. Челтнеме (Глостершир). — Прим. пер.

(обратно)

156

«Крафтс» — крупнейшая ежегодная выставка собак в Национальном выставочном центре в Бирмингеме. — Прим. пер.

(обратно)

157

Бадминтон-хаус — усадьба герцога Бофортского в графстве Глостершир; известно как место проведения крупнейших состязаний по конному спорту. — Прим. пер.

(обратно)

158

Пош и Бекс — чета Бекхэм. — Прим. пер.

(обратно)

159

Бал охотников — традиционный, ежегодный танцевальный вечер для членов охотничьего общества и их семей. — Прим. пер.

(обратно)

160

Если я говорю о предстоящей работе без особого вдохновения, так это потому, что я знаю, что: а) людям свойственно ожидать слишком многого от диаграмм, и они порой вместо прочтения всей книги целиком довольствуются знакомством с одними лишь схемами и таблицами (я и сама так делаю); б) в простой диаграмме заметить огрехи и недостатки гораздо легче, чем в тексте объемом 400 с лишним страниц, что делает их легкой мишенью для придир и «блохоловов». — Прим. автора.

(обратно)

161

Доктор Джекилл и мистер Хайд — добрая и порочная ипостаси главного персонажа фантастической повести Р. Л. Стивенсона (1850–1894) «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда» (1886). — Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

Введение

  Антропология английской культуры

  «Грамматика» английской самобытности

  Метод «включенного наблюдения» и его издержки

  Поверь мне, ведь я — антрополог

  Скучно, но важно

  Природа культура

  Выработка норм и правил

  Глобализация и трибализация[16]

  Класс и раса

  Британцы и англичане

  Стереотипы и геномика культуры

Часть 1. Речевой этикет

  Погода

  Правила ведения разговора о погоде

  Светская беседа

  Правила знакомства

  Правила обмена сплетнями

  Разговор для поддержания взаимоотношений

  И наконец… правило долгого прощания

  Правила английского юмора, или юмор — всему голова

  Как важно не быть серьезным

  Правила английской иронии

  Юмор и комедия

  Юмор и классы

  Классовые нормы культуры речи

  Классовые нормы культурной речи. Гласные против согласных

  Правила терминологии, или еще раз о классах

  Семь смертных грехов

  Новые виды речевого общения: правила разговора по мобильному телефону

  Общение в пабе

  Правила общения в английских пабах

Часть 2. Правила поведения

  Правила английского быта

  Правило «крепостного рва с подъемным мостом»

  Правила устроения своего гнезда

  Классовые особенности

  Правила ведения разговоров о доме

  Об отношении англичан к саду

  Правила поведения в пути

  Правила поведения в общественном транспорте

  Правила вежливости

  Правила соблюдения очереди

  Автомобили

  Работа по правилам

  Правила неразберихи

  Правило английского юмора

  Правило скромности и школа рекламирования

  Правило промедления из вежливости

  Табу на разговоры о деньгах

  Правило умеренности

  Правило честной игры

  Правила выражения недовольства

  Посещение паба после работы

  Правила поведения на корпоративных вечеринках

  Правила игр и развлечений

  Правила неприкосновенности частной жизни, или частная жизнь — превыше всего. Занятия личного характера и бытовая деятельность

  «Помощники и посредники». Массовые и культурно-спортивные мероприятия

  Одежда

  Правило правил

  Эксцентричные овцы

  Правило напускного безразличия

  Правила смущения

  Конформизм и «племенная» форма

  Правила английского юмора

  Классовые отличия

  Правила питания

  Правило двойственности

  Серьезные рассуждения о еде недопустимы, даже непристойны

  Ужин перед телевизором

  В погоне за новизной

  Правила стенаний и выражения недовольства

  Питание в контексте классовых отличий

  Значение чипсов

  Секс

  Юмор как коленный рефлекс

  Флирт, заигрывания, ухаживания

  Правила мужского общения и ритуал наблюдения за женщинами

  Правила классовых отличий

  И, наконец, постель…

  Обряды изменения гражданского состояния

  Религия по умолчанию

  Благодушное безразличие

  Рождения, свадьбы и смерти

  Сезонные обряды и другие переходы

  Правила классовых отличий

Заключение

  Особенности английской культуры: определение

  Перечень особенностей

  Диаграмма

  Причины

Эпилог

От автора

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg