«Арабская литература»

ОГЛАВЛЕНИЕ

Стр.

От переводчиков………………………………………….. 5

АРАБСКАЯ ЛИТЕРАТУРА. Перевод А. Б. Халидова………………… 7

Предисловие……………………………………………… 8

I. Введение……………………………………………….. 9

II. Арабский язык…………………………………………… 13

III. Героический век (ок. 500–622 гг.)…………………………… 18

IV. Эпоха экспансии (622–750 гг.)………………………………. 27

V. Золотой век (750-1055 гг.)………………………………… 36

1. (750–813 гг.)…………………………………………… 40

2. (813–847 гг.)…………………………………………… 45

3. (847–945 гг.)…………………………………………… 50

4. (945-1055 гг.)………………………………………….. 61

(а) Кружок Сайф ад-Даула……………………………………. 61

(б) Ирак при Бувайхидах…………………………………….. 65

(в) Восточный Иран………………………………………… 68

(г) Египет и Северо-Западная Африка……………………………. 74

(д) Испания (750-1091 гг.)…………………………………… 75

VI. Серебряный век (1055–1258 гг.)…………………………….. 81

1. Ирак и Иран…………………………………………….. 83

2. Египет и Сирия…………………………………………… 89

3. Сицилия………………………………………………… 94

4. Испания………………………………………………… 96

VII. Эпоха мамлюков (1258–1800 гг.)…………………………….. 99

1. Египет и Сирия до 1517 г…………………………………….. 100

2. Испания и Северо-Западная Африка…………………………….. 105

3. (1517–1800 гг.)………………………………………….. 110

Эпилог……………………………………………………. 113

МУСУЛЬМАНСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ. Перевод П.А.Грязневича……………………………………….. 117

Библиография………………………………………………. 157

Указатели………………………………………………….. 173

Указатель имен………………………………………………. 175

Указатель названий сочинений…………………………………… 183

ОТ ПЕРЕВОДЧИКОВ

Настоящее издание включает перевод двух работ крупнейшего английского арабиста Г. Гибба: "Арабская литература" (Arabic literature. An introduction) и "Мусульманская историография" (Ta'rikh).

На русском языке, помимо полезных в свое время, но уже устарелых работ И. Холмогорова 1* и В. Гиргаса2**, имеются служащие по сей день пособиями для студентов обзоры арабской литературы А. Крымского и И. Крачковского. Первый из них давно стал библиографической редкостью, кроме того, написан неровно, снабжен громоздким научным аппаратом и в некоторых частях устарел, а второй слишком краток.

______________

* 1 И. Н. Холмогоров, Очерк истории арабской литературы, — "Всеобщая история литературы под редакцией В. Ф. Корша", СПб., 1882, стр. 269–373.

** 2 В. Ф. Гиргас, Очерк истории арабской литературы, СПб., 1873.

На рубеже XIX–XX вв. появилась знаменитая "История арабской литературы" немецкого востоковеда К. Брокельмана3* — биобиблиографический свод, в котором был систематизирован огромный фактический материал, накопленный к тому времени наукой, и дан краткий обзор «внешней» истории арабской литературы. Опираясь на этот труд, ученые ряда стран — сам К. Брокельман в Германии, И. Пицци в Италии, Кл. Хюар во Франции, Р. Никольсон и X. Гибб в Англии, М. де Гуе в Голландии, А. Крымский в России, И. Гольдциер в Венгрии — предприняли попытку составить общий очерк развития литературы на арабском языке от ее возникновения до новейшего времени. Разные по объему {5} и манере изложения, они ставили своей целью проследить основные этапы развития средневековой арабской литературы, дать характеристику главнейших жанров и видов этой литературы, а также выдающихся ее представителей. К числу наиболее удачных по построению и форме изложения относится предлагаемый читателю очерк Г. Гибба "Арабская литература". Хронологически он охватывает всю историю арабской литературы, с древнейших времен до появления современной новоарабской литературы, которой автор касается лишь в заключении. Ей он впоследствии посвятил отдельный очерк1**. Главное внимание в своем очерке Г. Гибб уделяет истории поэзии и художественной прозы, касаясь других отделов и видов арабской литературы лишь в той степени, в какой это необходимо для воссоздания более или менее цельной картины развития литературы на арабском языке.

______________

* 3 С. Brockelmann, Geschichte der Arabischen Literatur, Bd I–II, Weimar-Berlin, 1898–1902; Suppl. Bd I–III, Leiden, 1937–1943.

** 1 H. A. R. Gibb, Studies in contemporary arabic literature,"Bulletin of the Seminar of Oriental Studies", vol. IV, pp. 745–760; vol. V, pp. 311–322, 445–446; vol. VI, pp. 1-22.

С богатейшей исторической литературой на арабском языке знакомит предлагаемый в настоящем издании перевод работы Г. Гибба "Мусульманская историография", написанной в 1938 г. для дополнительного тома "Энциклопедии ислама"2*. При известном схематизме и некоторой абстрактности построения этот очерк Г. Гибба по сей день остается наиболее удачной попыткой представить общую картину развития мусульманской историографии на арабском и персидском языках более чем за девять столетий ее истории.

______________

* 2 См. "The Encyclopaedia of Islam", Supplement, Leiden-London, 1938, pp. 233–245.

При переводе нами были проверены все даты и некоторые из них уточнены; цитаты из арабских сочинений были сверены с оригиналами, стихотворные английские переводы из арабских поэтов заменены нашими прозаическими русскими переводами. Избранная библиография, составленная Г. Гиббом, здесь сохранена и немного дополнена. Кроме того, нами составлена применительно к настоящей книге избранная библиография пособий на русском языке и переводов с арабского на русский. {6}

АРАБСКАЯ

ЛИТЕРАТУРА

Перевод А. Б. ХАЛИДОВА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Сравнительно мало известно, что, помимо Корана и сказок "1001 ночи", существует арабская литература вообще. Настоящая книга имеет целью, во-первых, показать объем этой литературы в целом, во-вторых, более подробно рассмотреть ее чисто художественные разделы. Столь обширную область, которая хорошо знакома очень немногим, можно обозреть, лишь прибегая к некоторой категоричности и обобщениям даже тогда, когда мнения ученых расходятся. Арабисты сразу заметят, в каких случаях нами были использованы работы выдающихся ученых-востоковедов за последние пятьдесят лет; их лепта слишком велика, чтобы оговаривать ее в каждом отдельном случае, и автор выражает им здесь свою глубокую признательность. Метод изложения подсказан в первую очередь Дж. де М. Джонсоном; ряд ценных замечаний по первоначальному варианту текста сделал профессор сэр Томас Арнольд, который, однако, ни в коей мере не ответствен за возможные ошибки и погрешности этой книги.

Май 1926 г.

X. А. Р. Г. {8}

I. ВВЕДЕНИЕ

Арабская литература — бессмертный памятник, созданный не одним народом, а целой цивилизацией. Люди, внесшие в нее свою лепту, принадлежали к самым различным этническим группам, которые, однако, под воздействием завоевателей-арабов утратили свои национальные языки, традиции и обычаи и вошли в новую, всеобъемлющую арабскую нацию, основывающуюся на единстве мысли и веры. Только иранцы, да и то лишь усвоив многие характерные черты и наклонности арабов, сумели в конце концов восстановить свою интеллектуальную и национальную самостоятельность. Но даже когда арабский язык был оттеснен с господствующего положения в восточных областях вследствие возвышения персидской литературы, он сохранил и все еще сохраняет свои позиции как универсальный язык мусульманской теологии, философии и науки. Процветание средневековой арабской литературы, быть может, в большей степени, чем любой другой классической литературы (ибо она среди них самая молодая), зависело не только от наличия культурной среды, но также и от щедрости и покровительства высокопоставленных лиц. Разделяя превратности истории мусульманской цивилизации, она правдиво отражала местные политические и культурные условия. Вместе с упадком мусульманского общества его литература теряла жизнеспособность и силу, но пока в той или другой столице правители и министры ради удовольствия, выгоды или тщеславия покровительствовали искусствам, факел, хоть и тускло, все же продолжал гореть. Мы видим, как то одна, то другая страна становится литературным центром, и, наконец, в эпоху, приблизительно соответствующую-турецким завоеваниям в Азии и Африке и Возрожде-{9}нию в Европе, факел ярко вспыхивает, прежде чем угаснуть среди развалин сарацинской цивилизации. Литература последующих веков, несмотря на свой внушительный объем, является подражательным и безжизненным порождением "темной эпохи", между тем как современное возрождение арабской литературы в Сирии и Египте проникнуто иным духом, совершенно отличным от духа старой, неповторимой классической цивилизации.

Арабская литература разделила участь классических литератур и в том отношении, что ряд ее ценных произведений утрачен, надо полагать, безвозвратно, а многие другие сделались достоянием современной культуры лишь благодаря кропотливым изысканиям европейских ученых. Поскольку сохранность их зависела от общества, безразличного — если не откровенно враждебного — ко всему, выходящему за пределы узкой сферы мусульманской теологии и связанных с ней дисциплин, возможно, что в числе утраченных произведений были как раз те, которые особенно повысили бы в наших глазах ценность мусульманской культуры. Тем не менее все еще остался огромный малоизученный и не всем доступный материал, существующий лишь в рассеянных повсюду рукописях. Наряду с этим, в то время как по существу все важнейшие сохранившиеся произведения стали теперь доступными для арабистов, сравнительно немногие из них находятся в распоряжении западных ученых в доброкачественных переводах, хотя число переводов с каждым годом увеличивается.

Подобно тому как чистокровные арабы составляли лишь незначительное меньшинство в мире мусульманской цивилизации, так и вклад арабов в свою литературу был не столь уж значителен на общем фоне. Тем не менее эта литература была проникнута складом мышления и способами выражения, свойственными народу той страны, откуда она исходила как наступательная сила в седьмом веке нашей эры. Поэтому, прежде чем перейти к основной теме, мы должны здесь и в следующей главе книги обрисовать ту материальную и языковую среду, в которой с самого начала формировалась арабская литература.

Она родилась на песчаной равнине Центральной и Северо-восточной Аравии, где засушливые степи переме-{10}жаются с пустынями. Голая, однообразная, за исключением редких оазисов, страна с резкой сменой жары и холода, засухи и ливней была и остается непригодной для оседлой жизни. Ее обитатели вынуждены кочевать, они занимаются главным образом разведением верблюдов и овец и должны непрерывно переходить с места на место в поисках пастбищ. Однообразие их жизни нарушается лишь буйными оргиями изобильных лет и жестокими страданиями в голодные годы, успехом или неудачей набегов на соседние кочевые племена или на окраинные оседлые общины. Неизменность природных условий наложила свой отпечаток на их обычаи, мышление и язык, отмеченные теми извечными повторениями и резкими переходами, которые нашли отражение почти во всех произведениях арабской жизни и литературы. Идейный кругозор таких кочевников не мог быть широким; борьба за существование слишком сурова, чтобы интересоваться чем-либо, помимо повседневных, чисто практических нужд; еще менее могли их интересовать отвлеченные понятия и религиозные спекуляции. Их философия выражена в нескольких лаконичных поговорках, а религия — не что иное, как смутное суеверие. Их мышление конкретно, и язык беден отвлеченными понятиями, за исключением тех, которые относятся к простейшим действиям и физическим качествам.

Словно в возмещение этой идейной скудости однообразное окружение обусловило необычайно пышное развитие языка в сфере материальной жизни. Дело не только в обилии синонимов, — все разнообразие явлений природы, вплоть до самых незначительных, всякое действие, вплоть до самых сложных, обозначаются удивительно точным словом. Эту особенность можно наблюдать также в той или иной степени и в языке других народов, которые по своему кочевому образу жизни и культуре напоминают бедуинов Аравии; однако один лишь арабский язык сохранил свое словарное богатство для литературы высокоразвитой цивилизации.

Арабский язык не был исключительным достоянием кочевников Центральной и Северной Аравии. Существовали также оседлые общины северных арабов, довольно тесно связанные с более культурными народами. Между древней цивилизацией Йемена на юго-западной окраине Аравии и пограничными областями Сирии и Ирака под-{11}держивались постоянные торговые сношения, открывшие путь для проникновения культурных влияний в Центральную Аравию. Вдоль торговых путей выросли такие крупные общины, как мекканская, родственные кочевникам по крови и языку и, по-видимому, очень мало отличавшиеся от них своими обычаями и мировоззрением. В Хире на Евфрате, где правила арабская династия, поддерживаемая персами, и в пограничной с Сирией области арабы, естественно, тесно соприкасались с христианской арамейской культурой. По этим каналам арамейская культурная лексика тонкой струйкой вливалась в арабский язык, но это оказало столь же мало влияния на форму и сущность языка, как арамейская культура — на самих кочевников, обреченных природой жить, в первобытной простоте или погибнуть в борьбе за существование. {12}

II. АРАБСКИЙ ЯЗЫК

Древние языки Юго-Западной Азии, среди которых арабский — самый молодой и один из немногих живых до настоящего времени, образуют четкую и самостоятельную семью, называемую семитской языковой группой. Все они настолько близки друг другу и обнаруживают такое поразительное сходство в словарном составе и синтаксическом строе, что их общее происхождение очевидно. Однако внутри самой семитской семьи есть несколько групп языков, обладающих рядом характерных особенностей; общепринятое деление (если пренебречь мелкими диалектами) сводится к следующему.

А. Язык вавилонских и ассирийских клинописных надписей, обычно называемый ассирийским (аккадским) или восточносемитским.

Б. Древние языки Сирии и Месопотамии, объединенные под общим названием северных или северо-западных семитских языков. Они распадаются на две группы — более раннюю и более позднюю:

(а) ханаанские языки, из которых важнейшие — финикийский и древнееврейский;

(б) арамейский, международный язык Западной Азии в течение многих столетий до и после начала нашей эры, к которому примыкает сирийский — язык христианской литературы в северо-восточной Месопотамии.

В. Языки Аравии (южные, или юго-западные семитские языки):

(а) северноарабский, или язык арабской литературы, рассматриваемой в настоящей работе;

(б) древние языки южноарабских надписей (сабейский, минейский и пр.) с их ветвью — ге'езом, или эфиопским, древним литературным языком Абиссинии. {13}

Многие из этих языков представляют скорее различные литературные диалекты; особенности северно-арабского языка, естественно, обусловлены однообразием жизни в пустыне, что способствовало сохранению большинства первобытных элементов семитской речи и наряду с этим, как мы видели, привело к чрезмерному развитию в других отношениях. В большинстве диалектов, имеется большее или меньшее количество чужеродных элементов, которые, однако, неизбежно трансформировались в соответствии с характерными особенностями семитских языков. Некоторые из этих особенностей, как, например, сложную фонетическую систему и почти полное отсутствие составных слов, мы не станем здесь рассматривать. Однако наиболее типичной чертой семитских языков является корневая система, на которой мы остановимся более или менее подробно, поскольку 6eз знакомства с ней невозможно понять ряд специфических: особенностей арабской литературы, ибо в арабской литературе, как и во всякой другой, законы остроумия, изящества и художественности продиктованы духом языка.

Всякое первичное понятие в семитских языках выражается посредством одних только согласных, в громадном большинстве случаев — трех согласных. Эти три согласные образуют корень. Первичные преобразования значения выражаются при помощи изменения гласных внутри корня, вторичные преобразования — отчасти тем же способом, отчасти посредством аффиксов и вставных согласных. Так, например, от корня ТЛ, выражающего понятие «убивать», образуется глагол атала (oн убил), существительное атл (убийство), причастия втил (убивающий) и атл (убитый), и ряд других производных форм. Вместе с тем каждое слово с коренными буквами ТЛ будет каким-либо образом связано с понятием «убивать». Этот способ сужения значения корня при помощи интенсивной конструкции одинаково применим к именным и глагольным формам, но, тогда как для имен существует необычайно богатое разнообразие форм, в глаголе закрепилась устойчивая система преобразования корня. От простого глагола (он убил) образуется форма усиления (он зверски убил), каузативная форма (он заставил убить или быть убитым) и — только в южносемитском языке — конатив (он старался убить, он сражался с кем-либо). В получившей наиболее пол-{14}ное развитие системе арабского языка от каждой из этих форм можно образовать возвратную, или среднюю, форму; кроме того, существует квазипассивная форма от простейшего глагола наряду с соответствующим пассивом от каждой глагольной формы. Полная схема применима к немногим глаголам, но почти все корни подвержены тем или иным из этих изменений.

Ясно, что, поскольку эта глагольная схема неизменна и не допускает исключений и поскольку почти все корни состоят из трех согласных, в арабском языке существует огромное количество слов с одинаковой гласной схемой. Поэтому рифма с самого начала неизбежно играет важную роль в арабской литературе — не только в поэзии, но в равной степени и в прозе. Можно достигать также сложных аллитеративных эффектов, a jeu de mots**, которая широко распространена, считается особым изяществом в художественном творчестве и смежных областях литературы.

______________

** Игра слов.

Интенсивная модификация корня позволяет достигать экономии слов, в результате чего в ранней арабской поэзии, точно так же как и в прозе, преобладает короткое и вместе с тем очень емкое предложение. Немногие из известных арабских пословиц состоят более чем из трех или четырех слов, и считалось позором для поэта, если предложение не умещалось в одном стихе. Вошедшая в поговорку "восточная цветистость" чужда естественной арабской манере выражения и проникла в позднюю арабскую литературу извне. Однако арабский язык легко усвоил ее, и необычайная пышность, характерная для позднейших эпох, обусловлена несравненными возможностями для литературной вычурности, выражавшимися в богатстве арабского языка синонимами и тончайшими смысловыми оттенками, о чем мы говорили выше. Но более древняя и естественная лаконичная форма выражения сохранилась и существует доныне в разговорном языке и в некоторых видах литературы.

В дальнейшем сжатость арабского стиля сохранялась благодаря богатству словаря и еще другому обстоятельству, обусловленному теми же причинами. Ввиду ограниченности умственного кругозора араба, естественно, {15} следует ожидать от арабского языка (как и от всех семитских языков) полной объективности в его отношении к действительности и выразительных средствах. Удобнее всего проследить это на глаголе. В то время как индоевропейские языки выработали развитую систему времен, семитский глагол сохранил более примитивный строй с двумя грамматическими видами, которые сами по себе не имеют временного значения, а лишь обозначают законченность или незаконченность действия. Этот недостаток возмещался сложной синтаксической схемой, ставшей впоследствии неизменной. Модальная система, характерная для индоевропейских языков, также слабо представлена в семитских языках; в литературном (но не разговорном) арабском языке есть только сослагательное и условное наклонения, но их употребление также очень ограничено. Так, например, слово йатулу может означать не только "он убивает", "он убьет" и (в литературном повествовании) "он убивал", но также "он может, мог бы, хотел бы, способен убить", а точный смысловой оттенок определяется в каждом случае контекстом. К тому же в случае необходимости наклонение может быть очень точно выражено при помощи синтаксиса.

Предложение подается отрывисто, или «лирически», без твердо установленного порядка слов, существующего в синтаксисе европейских языков. Составные части предложения первоначально были самостоятельны и редко зависели друг от друга. Однако когда речь идет о литературном арабском языке, это отсутствие грамматической связи часто преувеличивают. По крайней мере со времен возникновения древнейшей поэзии самостоятельные отдельные предложения были заменены системой логического подчинения, применяемой всегда единообразно. Совокупность этих необычных способов выражения и придает арабскому языку кажущуюся резкость и какую-то неполноту в глазах европейцев, которые не поняли до конца их взаимную связь.

Эта трудность усугубляется тем, что, по мнению арабов, согласной основы слов и общей синтаксической схемы достаточно для передачи смысла и гласные при письме опускаются. Вот почему, как говорилось, арабский текст содержит только семьдесят пять процентов смысла, а остальные двадцать пять процентов должны {16} быть восполнены самим читателем. Следовательно, можно знать значение каждого слова в предложении и понимать синтаксическую конструкцию, но все же колебаться между двумя абсолютно противоположными толкованиями. Подобные затруднения встают не только перед европейским ученым; даже сами арабы могут подчас впасть в ошибку, если только они не знают устной традиции, восполняющей написанный текст. Кроме того, следует учитывать естественные лексикографические трудности и текстологические ошибки, проистекающие от невежества или невнимательности переписчика, которым арабские памятники ввиду особенностей своего письма подвержены еще более, чем рукописные памятники других литератур. {17}

III. ГЕРОИЧЕСКИЙ ВЕК (ок. 500–622 гг.)

Арабская литература, подобно большинству великих литератур мира, ворвалась в жизнь могучим потоком поэзии. Почти одновременно она расцвела на широких просторах Северной Аравии, — столь же внезапно, как и поэзия Гомера, но превосходя ее сложностью метрики и совершенством формы. Самые ранние поэты, чьи произведения дошли до нас, принадлежат к первой половине шестого века, и уже у них наблюдается гибкость и точность языка, которая в дальнейшем осталась непревзойденной. По сути дела нам ничего не известно о длительном периоде зарождения литературы и творческих исканий, который, несомненно, предшествовал появлению этих поэтов.

Истоки арабской поэзии (подобно древним латинским песням) восходят через простой ямбический размер к коротким угрожающим выкрикам в рифмованной прозе (садж'), которым приписывалось магическое значение. Наиболее известным примером такого понимания роли поэта служит история Валаама. Однако ни на одном другом семитском языке не создано поэзии, которая хотя бы отдаленно напоминала поэзию доисламских арабов. История возникновения ее шестнадцати размеров с их крайне сложным делением на стопы до сих пор не выяснена. Объяснение, предложенное арабскими филологами и частично принятое некоторыми современными учеными, сводится к тому, что эти размеры подсказаны в первую очередь различными ритмами движения верблюда; несомненно одно — ранняя поэзия больше всего развивалась у племен, наименее подверженных влиянию цивилизации. Помимо размера, наиболее характерной особенностью формы арабской поэзии является то, что все стихотворение, которое в своем наиболее сложном {18} жанре, касиде, или оде, насчитывает от шестидесяти да ста строк, построено на одной рифме.

Соотношение поэтического и племенных языков остается интереснейшей и до сих пор не решенной проблемой. С одной стороны, считают, что практически они идентичны, с другой, — что поэты пользовались стандартизированным поэтическим языком, основанным на разговорных диалектах, но отличавшимся от них утонченностью словаря, флексией и синтаксической расчлененностью. Теория искусственного поэтического языка несостоятельна по многим причинам; однако весьма вероятно, что поэты значительно обогатили язык, вводя в него диалектные элементы и закрепляя тем самым их употребление. Синтаксический строй стихотворений отличается особой четкостью, неизвестной ни в одном другом семитском языке, между тем как синтаксис разговорного арабского языка всегда был свободным и скорее суггестивным, чем отчетливым. Возникает даже сомнение, был ли этот литературный язык в ходу по всей Аравии до сравнительно позднего времени, когда, как мы увидим ниже, он стал нормой для всей арабской литературы.

Скудость сведений, которыми мы располагаем относительно арабского языка, объясняется отчасти тем, что примерно до середины восьмого века письменных поэтических памятников было очень мало и стихотворения передавались из уст в уста около двух столетий, прежде чем их письменно зафиксировали. В процессе передачи они неизбежно подверглись некоторым, пусть даже непроизвольным, переделкам путем замены архаизмов более новыми выражениями и удаления диалектальных элементов, хотя требования метрической формы, вероятно, допускали лишь незначительные изменения. Стихотворения передавались из поколения в поколение декламаторами, которых называли рави. В более ранний период рави сам был поэтом, он как бы являлся учеником старшего современника и странствовал вместе с ним в качестве его декламатора. Однако постепенно выросло сословие профессиональных декламаторов. Существует множество преданий об удивительной памяти некоторых знаменитых рави, один из которых, как говорят, продекламировал однажды две тысячи девятьсот больших стихотворений подряд. Несмотря на такую {19} необычайную память, в стихотворения неизбежно вкрадывались ошибки. Своеобразная структура арабского стихотворения благоприятствует пропускам и перестановкам стихов, а также перемещениям их из одного стихотворения в другое или даже в стихотворения других поэтов. Древнейшей поэзии угрожала опасность быть забытой или модернизированной, а исторические причины и условия появления многих стихотворений (не зная которых, часто невозможно понять само стихотворение) забывались или выдумывались. Да и не каждый рави мог устоять против соблазна приписать стихотворения, сочиненные им самим или каким-либо безвестным автором, знаменитым поэтам прошлого. Но все же, несмотря на возможность всех этих ошибок, не может быть сомнения в том, что огромная часть дошедшей до нас древнеарабской поэзии в основе своей является подлинной. То, что имеется в нашем распоряжении, ничтожно по сравнению с утраченным, но по крайней мере до нас дошли все те произведения, которые особенно высоко оценивались соответствующим поколением арабских критиков.

Особое место всегда отводилось Му'аллакат (значение этого названия до сих пор не объяснено удовлетворительно), сборнику из семи од, составленному неким рави восьмого века, к которому добавляют еще три другие оды. Эти десять произведений принадлежат десяти авторам, и каждое из них считается шедевром своего творца. Представленные в сборнике поэты являются мастерами арабской поэзии шестого века; помимо этих стихотворений, мы имеем диван, или собрание поэтических произведений, каждого из этих десяти и нескольких других поэтов. Более полный сборник, современный Му'аллакат и названный по имени его составителя, филолога ал-Муфаддала, Муфаддалийат, содержит около 120 од и фрагментов, принадлежащих главным образом менее значительным доисламским поэтам. Имеется также ряд более поздних сборников, не столь знаменитых и достоверных. Кроме диванов и сборников од, существуют многочисленные антологии, содержащие отрывки и краткие случайные фрагменты. Наиболее знаменитая антология — Диван ал-хамаса ("Сборник стихотворений о доблести") — составлена Абу Таммамом, который сам был довольно известным поэтом девятого века. {20} Этот сборник, превосходно переведенный Рюккертом на немецкий язык, тематически делится на десять разделов, первый и самый большой из которых дал название всему произведению. Другая антология, носящая то же заглавие, составлена поэтом ал-Бухтури несколько лет спустя. Отрывки из древних стихотворений содержатся также в Китаб ал-агани ("Книге песен") Абу-л-Фараджа ал-Исфахани (ум. в 976 г.), обширном и очень ценном сборнике биографий, откуда почерпнута большая часть наших сведений о древнеарабском обществе и его обычаях, в "Книге поэзии и поэтов" филолога Ибн Кутайбы, почитаемой некоторыми крупными учеными за лучшую антологию арабской поэзии, и во многих других филологических и художественных произведениях.

При первом чтении древняя поэзия производит впечатление однообразия и бедности. Ее темы ограничены горизонтом аравийской пустыни, идеи — духом и характером бедуинского общества. Она отражает однообразие жизни в пустыне, ее примитивность, реальность, отсутствие оттенков и субъективности чувства. Отсюда — недостаток живости и изобретательности, в чем ее часто упрекают. Те, кто читает древнеарабскую поэзию в переводе, видят в ней только рабское и бесцветное подражание стандартному образцу, за исключением лишь немногих коротких стихотворений, главным образом элегий и описаний битв, которые больше соответствуют вкусу западного читателя. Но такие читатели совершенно не понимают намерения поэта. Он не стремился прокладывать новые пути и пленять слушателей оригинальностью и полетом мысли; поступив так, он попросту не был бы понят современниками. Целью его было, развивая ту или иную тему по четко обозначенной канве, украсить ее всеми доступными средствами искусства, превзойти своих предшественников и соперников красотой, выразительностью, сжатостью фразы, правдивостью описания и восприятия действительности… Древнеарабскую поэзию никогда не удастся удовлетворительно перевести на какой-либо другой язык именно потому, что ее содержание так однообразно и все мастерство заключено в неподдающейся передаче поэтической манере. Индивидуальность поэта раскрывается лишь после внимательнейшего его изучения, довольно трудного уже для {21} арабов последующих поколений и требующего целой жизни от европейцев.

Типичным образцом законченного стихотворения является касида, или ода, состоящая из ряда картин, отображающих различные стороны жизни арабов и свободно связанных между собой в чисто условной последовательности. Какова бы ни была основная тема стихотворения, поэт может подойти к ней, лишь пройдя ряд последовательных этапов (хотя один или несколько из них он волен опустить).

"В начале предполагается, что поэт — в пути, конечно, на спине неизменного верблюда в сопровождении одного или чаще двух своих друзей: путешествие по пустыне в одиночку опасно и всегда требует спутников. Дорога приводит его к месту прежней стоянки своего или дружественного племени, с кольями от палаток, закопченными камнями, на которых стоял котел для варки пищи, с осыпавшейся канавкой около места палатки для стока дождевой воды. Поэт просит путников помедлить немного — с этого обыкновенно начинается стихотворение, — ведь эта лощина с кустами терновника, с высохшим теперь ковром травы хорошо знакома ему; он узнает прежнюю стоянку, где когда-то провел лучшее время своей жизни вместе с возлюбленной, когда они были молоды. Теперь жизнь и постоянные кочевки давно разлучили их друг с другом. На минуту останавливается он над этими опустелыми местами, где вместо людей бродят теперь только дикие антилопы, и погружается в воспоминания, проливая слезы"**.

______________

** Автор приводит эту цитату в свободном пересказе по статье И. Ю. Крачковского "Арабская поэзия" ("Восток", IV, М.-Л., 1924, стр. 101; И Ю. Крачковский, Избранные сочинения. II, М.-Л., 1956, стр. 251–252). Здесь мы воспроизводим ее в полном виде (прим. перев.).

Остановитесь оба, мы поплачем, вспомнив о любимой и о

жилье у песчаной извилины, что между ад-Дахулем и Хаумалем,

Тудихом и ал-Макратом. Следы там не исчезли, потому что

южный и северный ветры там сменялись.

Мои спутники стояли подле меня на верблюдах, говоря: "Не убивайся

от горя и крепись!"

Лишь слезы обильные могли меня исцелить; но что пользы рыдать

у стершихся следов? *** {22}

______________

*** Из му 'аллаки Имру' ал-Кайса.

Нередко эта часть стихотворения развертывается в более или менее подробное описание любимой:

Тогда она пленила меня устами с рядом белых зубов, которые

сладко целовать, приятно вкушать.

Словно мешочек с мускусом от торговца [благовониями] на

красавице, благоухание из ее уст опережает их приближение к тебе;

Или девственный луг, незасоренный, незатоптанный, где траву оросил

дождь.

Луг, который часто поливают ранние щедрые облака и оставляют

лужи, [круглые и сверкающие], как [серебряный] дирхем.

[Поливают] обильным ливнем, беспрерывным, так что воды покрывают

каждую травинку ****.

______________

**** Из му'аллаки 'Антары.

После любовного зачина (называемого насибом) поэт, опомнившись, продолжает свой путь и пользуется случаем, чтобы дать описание своего верблюда или коня со всем воодушевлением знатока. Быстрота его бега дает поэту повод сравнить его с диким ослом, страусом или антилопой, но сравнение вскоре забывается, когда поэт начинает рисовать яркую картину жизни животных или сцену охоты, которая для европейца составляет самую привлекательную часть стихотворения.

Она, белая самка онагра, виднеется сквозь ночной мрак,

светящаяся подобно жемчужине морской, снятой с своей нитки,

Пока не рассеивается ночной мрак и не настает утро; тогда

она пускается бежать, едва дотрагиваясь ногами до земли.

Вдруг ей слышатся издали голоса людей, и она испугалась,

не видя их, ибо люди — ее погибель.

Она заметалась и туда и сюда, чуя опасность всюду,

и впереди и позади.

И вот стрелки [из лука] промахнулись и спустили

вислоухих, приученных, с поджарыми боками [собак].

Они настигли ее, а она повернулась к ним рогами,

длинными и острыми, как самхарийские копья,

Чтобы отогнать, хорошо зная, что, если не отгонит,

близок конец ее — смерть.

И она убила из них Касаби, обагрив кровью, повторным

нападением повергла другую из них — Сухам **.

______________

** Из му'аллаки Лабида.

Только после этого поэт, как правило, подходит к настоящей теме своего произведения. Употребляя тща-{23}тельно отобранные эпитеты, он раскрывает перед своими слушателями ряд картин из жизни племени, сцену пирушки или грозы в пустыне; он превозносит собственную доблесть или дерзко возвещает о славных подвигах своего племени; он воздает хвалу своему покровителю и воспевает его щедрость; в ликующих тонах описывает он битву или успешный набег или преподносит этику пустыни в духе назидательного пессимизма. Этими стихотворениями, наряду с элегиями (которыми в особенности прославились несколько поэтесс), песнями мести и сатирами, по сути дела исчерпывается круг тем древней арабской поэзии. Нетрудно понять, как просто было поздним составителям антологий выделить часть свободной канвы оды и рассматривать ее в качестве самостоятельного стихотворения.

Мы ограничимся здесь кратким рассмотрением некоторых наиболее характерных авторов. Среди поэтов пустыни первое место по времени, а также, согласно мнению многих критиков, и по заслугам принадлежит Имру ал-Кайсу, "вождю поэтов на пути в огненный ад" в представлении раннего мусульманского пуританства. Распутный сын главы недолго просуществовавшего арабского царства, он провел остаток своей жизни в изгнании и безуспешных попытках отомстить за смерть отца и восстановить распавшееся царство. Его му'аллака, содержащая прекрасное изображение бури, свидетельствует о его даре описывать явления природы, а также об искренности его любовных стихов. Эгоцентризм, пронизывающий его произведение, находит, однако, наиболее яркое выражение у странствующих поэтов Та'аббаты Шарра и аш-Шанфары, "Песнь мести" первого и "Поэма, рифмующаяся на Л" аш-Шанфары — блестящий калейдоскоп картин жизни в пустыне — являются двумя самыми знаменитыми и часто переводимыми арабскими стихотворениями. В другом стихотворении Та'аббата Шарра изобразил свой идеал в выразительной и яркой манере:

Он не любит жаловаться на несчастья и заботы, всегда

жаждет порывов и странствий.

День проводит в одной пустыне, вечером он уединяется в

другой и садится верхом на спины опасностей.

Непрерывно быстро скача, он обгоняет [порыв] ветра, что,

разорванный, уносится в сторону. {24}

Когда сон смежает его глаза, чуткое смелое сердце всегда

настороже.

А глазам он поручает наблюдать за тем, как бы не направили:

против его сердца острие крепкого вонзающегося [меча].

Большинство бедуинских поэтов растворяют свою индивидуальность в том племени, к которому они принадлежат или примкнули. Каждый превозносит его свободу и неодолимую мощь, доходя до крайности в хвастовстве, которое несомненно, вызвало улыбку:

Нам принадлежит весь мир и все, кто греются под солнцем;

мы властно хватаем все, когда хотим…

Мы заполнили сушу так, что стала она нам тесна, и поверхность

моря мы заполняем кораблями **.

______________

** Из му'аллаки 'Амра ибн Кулсума.

По-иному развивается тема у Зухайра, большая часть дивана которого посвящена восхвалению двух вождей, уладивших долго длившуюся братоубийственную распрю между своими племенами. Как подобает старцу, он выступает глашатаем бедуинской этики, выражая в своей назидательной поэзии почти все бедуинские моральные идеалы.

Другая группа поэтов — те, кто, оставаясь истинными бедуинами, подпали под влияние цивилизованных общин в Йемене и в еще большей степени — таких же общин на севере. Цари Хиры, видя в поэтах вершителей общественного мнения Аравии, щедрыми наградами привлекали их к своему двору в надежде расширить таким образом свое влияние среди кочевников. Те же методы усвоили и противники Хиры, христианские гассанидские цари Трансиордании, перенявшие некоторый внешний лоск византийской культуры. Через посредство этих поэтов арамейская культура была в какой-то мере передана кочевникам. Наиболее знаменит поэт ан-Набига из племени зубйан; в его творчестве преобладает серьезный морализующий и назидательный тон, навеянный его пребыванием при обоих дворах и послуживший поводом для предания о принятии им христианства. Однако в конечном счете все эти влияния были поверхностны, что отчетливо видно в стихотворениях его младшего современника ал-А'ша, бродячего певца, который "вобрал в себя все элементы культуры, существовавшей в то {25} время в Аравии". Славу ему принесли сатиры и пиршественные стихотворения, в веселом тоне которых, несмотря на его связи с северными и южными христианскими общинами, нет и тени серьезности ан-Набиги. Кроме того, не следует забывать, что и в земледельческих юдаизированных племенах в Хиджазе и в городах также были свои поэты, но от них, равно как и от своеобразной поэзии самой Хиры, сохранилось лишь немногое, хотя последняя оказала известное влияние на арабскую поэзию девятого века.

Важнейшей культурной заслугой поэтов этой эпохи было то, что они, четко выразив различие между арабами и неарабами, перешагнули узкие племенные границы и создали новое понимание арабской национальности. Это национальное чувство, возросшее в ходе дальнейших исторических событий, нашло свое выражение в великом движении — экспансии, — вспыхнувшем с поразительной внезапностью, когда города, с их огромными организующими возможностями, стали сплачивающей силой, которой так недоставало племенному обществу. {26}

IV. ЭПОХА ЭКСПАНСИИ (622–750 гг.)

Те влияния, которые проникали через поэтов в среду кочевников, активно, хотя и в иной форме, сказывались также в городах. Горожане, сохраняя примитивную родо-племенную организацию, обладали более широким кругозором благодаря торговым сношениям с севером и югом. Торговые центры Хиджаза и Наджда были естественными очагами культуры, проникавшей на полуостров, а христианская и иудейская пропаганда закрепляла результаты их соприкосновения с цивилизованным миром. Поэзия Умаййи из Та'ифа (если его стихи действительно подлинные) выражает разочарование, которое испытывали мыслящие люди по поводу пустых суеверий своих предков.

В то время как поселения в Наджде оказывали лишь косвенное влияние на арабскую литературу, в Мекке разрослось движение за реформы, которое в конце концов нашло свое выражение в учении Мухаммада ибн 'Абдаллаха, рядового члена правящего рода курайш. Его биография так обросла позднейшими преданиями, что почти ничего не известно о нем до начала его миссии. Ребенком он жил среди кочевников, а юношей побывал в Сирии вместе с торговыми караванами. В среднем возрасте он, по-видимому, много лет предавался глубоким размышлениям в одиночестве. Наконец он почувствовал себя призванным провозгласить согражданам свою глубокую веру в мощь и величие единого бога и в неминуемую кару, когда все, кто восстает против его законов, будут низвергнуты в адский огонь. После десяти лет упорной борьбы ему удалось собрать лишь небольшую группу последователей, но тут предложение уладить племенные распри в городе Йасрибе открыло перед ним но-{27}вое поле деятельности. В 622 г., с которого начинается эра новой общины людей, уже тогда называвшихся мусульманами, он с группой своих последователей переселился в Йасриб, который с этого времени стал называться ал-Мадина город пророка. В течение восьми лет он вел вооруженную борьбу против Мекки и бедуинских племен Северо-западной Аравии, постепенно расширяя свою власть, пока, наконец, в 630 г. не капитулировала сама Мекка. С этих пор он стал безраздельно править Западной Аравией, и в последние два года его жизни депутации со всех концов полуострова стекались в Медину, чтобы засвидетельствовать свою покорность или заручиться его поддержкой в междоусобных распрях, раздиравших их племена.

Только после смерти Мухаммада последователи записали его проповеди, главным образом по памяти, и собрали их в единую книгу, известную под названием Коран (ал-Кур'ан, буквально — "Чтение"). Достоверность этого сборника никогда не подвергалась сколько-нибудь серьезному сомнению, поскольку случайность выбора, помимо самого существа проповедей, считалась доказательством его подлинности. Не было предпринято никаких попыток расположить фрагменты в хронологическом или смысловом порядке; ранние и поздние проповеди, моральные рассуждения и законодательные положения располагаются рядом, нередко даже в одной главе (суре), без всякой системы. Как мусульманские, так и европейские ученые занимались установлением хронологического порядка отрывков, и теперь имеется возможность разместить их в приблизительной последовательности.

Для мусульман Коран есть подлинное слово божие, открытое его пророку Мухаммаду через посредство архангела Гавриила. Для них не может быть и речи о раннем или позднем стиле, фразеологии или доктрине, но для европейского ученого, рассматривающего Коран как произведение Мухаммада-человека, наиболее интересно в нем постепенное развитие обаятельной личности и этапы перерастания его учения в новую религию.

Ранние главы Корана создают у читателя впечатление, что Мухаммад борется с идеями, которые он не в силах выразить. Он не был опытным оратором, не мог найти слов, чтобы рассказать о новой миссии, к которой {28} он чувствовал себя призванным. Дар слова пришел вместе с опытом, но и в поздних главах Корана встречаются неуклюжие выражения, навязанные с самого начала недостатком средств для передачи философских понятий. Нелегко было Мухаммеду выработать и подходящий стиль. Литературным языком до того времени пользовались только в поэзии и лирических монологах в рифмованной прозе. Поскольку это была высшая форма выражения, известная арабам, Мухаммаду оставалось лишь принять стиль рифмованной прозы, и, соответственно, ранние главы Корана представляют собой краткие полулирические проповеди, нередко огромной силы и красоты. Вместе со стилем Мухаммад перенял также многие соответствующие литературные приемы, как, например, тщательно разработанные формулы клятвы, предваряющие многие суры, (например, "Клянусь звездным небом! Клянусь обещанным днем! Клянусь свидетелем и свидетельством!"). Люди, естественно, ставили его в один ряд с поэтами и предсказателями, которых в народном представлении вдохновляли гении (джинны). Стремясь опровергнуть это мнение и вместе с тем все лучше овладевая языком, он постепенно перешел к менее лирическому стилю. Этому способствовало изменение содержания откровений, которые, начавшись с пророческих предостережений, угроз и смутных теологических доктрин, превратились в беседы о пророках прошлого (основанные главным образом на иудейских источниках) и наконец — в мединский период — в злободневные речи и законодательные предписания. Таким образом, позднейшие суры изложены обыкновенной прозой, если не считать вольных конечных рифм.

Как литературный памятник Коран не знает себе равных. Немного найдется явлений столь же замечательных, как развитие прозаического стиля на основе поэтического языка в пределах одной книги. Мусульмане всех эпох единодушно провозглашают неподражаемым не только его содержание, но и стиль. Но именно из-за своеобразных литературных достоинств Коран, как и древнюю поэзию, невозможно сколько-нибудь успешно перевести на другие языки, и мусульманская ортодоксия мудро осуждает подобные попытки. Язык теряет свою выразительность, грамматические формы лишаются своей суггестивности, риторические фразы рас-{29}плываются, и от Корана не остается почти ничего, кроме грубых, на первый взгляд, концепций, небрежно и без всякого искусства и живости связанных между собой.

Влияние Корана на развитие арабской литературы неизмеримо. Несмотря на то что в течение по меньшей мере нескольких десятилетий, кроме него, не существовало ни одного прозаического произведения на арабском языке и что он почти не оказал непосредственного влияния на поэтов, большинство видов арабской литературы обязано своим возникновением изучению Корана. Более того, хотя норма литературного арабского языка фактически была установлена не Кораном, а языческими поэтами, именно благодаря тому, что Коран служил "Библией, молитвенником, хрестоматией и первым сводом законов для мусульман всех сект", арабский язык приобрел мировое значение и стал общим литературным средством общения для всех мусульманских народов. В течение большей части периода, рассматриваемого в этой главе, продолжалось тщательное изучение священного текста и собирание материалов для его истолкования, не накладывая заметного отпечатка на арабскую литературу, но подготовляя внезапный ее расцвет, знаменующий начало следующего периода.

Прежде чем проследить этот процесс, необходимо кратко охарактеризовать исторические условия, вызвавшие его к жизни. При преемниках Мухаммада арабы, впервые объединенные общим девизом и централизованной властью, направлявшей их действия, вторглись из Аравии в Сирию и Ирак, где разгромили армии императора Ираклия с помощью его недовольных подданных и подорванные силы сасанидского Ирана. Затем несколькими стремительными бросками они покорили Египет, восточный Иран, северо-африканское побережье и за какое-то столетие стали хозяевами империи, простиравшейся от Пиренеев до Памира. Рассмотрение устройства новой империи не входит в нашу задачу, но сложившееся в результате ее возникновения соотношение сил оказало огромное влияние на развитие мусульманской религии и литературы. Теократическая власть, существовавшая в Медине, оказалась непригодной для управления столь обширной территорией, и гражданская столица империи была перенесена в Дамаск при Омей-{30}ядской династии — семействе, родом из Мекки, состоявшем в близком родстве с Мухаммадом, но отстаивавшем политические идеи, шедшие вразрез с позицией теократической партии. Однако Медина оставалась центром религиозной учености, и именно там были заложены основы "мусульманских наук" (т. е. тех наук, которые связаны с изучением Корана). С другой стороны, Мекка, обогатившаяся за счет завоеваний и растущего паломничества, быстро усвоила привычку к роскоши и наслаждениям, что было позором для верующих. Самые разительные перемены претерпела центральная Аравия. Ее наиболее деятельные элементы присоединились к мусульманским армиям и уже не вернулись в Аравию. Большая их часть поселилась в Месопотамии, а оттуда распространилась далее на восток; мелкие группы рассеялись от Египта до самой Испании. Сохранив в массе свои кочевые обычаи, они в большинстве своем в конечном счете перешли к оседлой жизни в городах и сельских местностях. Поэтому не приходится удивляться, что подлинные преемники древних поэтов почти все происходят из Месопотамии и очень редко из Аравии.

Однако наиболее существенным результатом арабских завоеваний было постепенное растворение завоеванных народов в мусульманской общине. Каждый из них принес с собой опыт и особенности своей цивилизации, и таким образом арабская литература и мысль поднялись до такого уровня развития, какого сами арабы никогда не смогли бы достичь. Но их влияние начало ощущаться лишь к концу рассматриваемого нами периода. За редкими исключениями, все исследования, проводившиеся в течение первого столетия мусульманской эры, принадлежали арабам, хотя наплыв в мусульманскую общину стольких народов, не говорящих по-арабски, отчасти послужил первым толчком для развития "мусульманских наук".

К тому времени, когда составлялась священная книга, арабский язык передавался весьма несовершенным письмом, которое было недоступно тем, кто не знал языка досконально. Возникла необходимость оградить текст от искажения, во-первых, путем введения более приемлемого письма, во-вторых, путем установления правил арабской грамматики. Поскольку эта необходимость настоятельней всего ощущалась в бывших персидских {31} провинциях, то и первые попытки решить проблему были предприняты в гарнизонных городах Ирака. Толкование Корана требовало внимательного изучения его грамматического строя и словаря. Чтобы уловить точные оттенки значения слов, обращались к доисламским поэтам, что привело к собиранию и увековечению их произведений. Так возникли две смежные науки — филология и лексикография, которые, следовательно, были основаны фактически не на самом Коране, а на древней поэзии. Сфера приложения отдельных мест Корана устанавливалась по воспоминаниям о поступках и изречениях пророка, так или иначе связанных с данным вопросом или текстом. Правила поведения в повседневной жизни и делах также выводились из биографии пророка, и таким образом возникла одна из самых характерных отраслей мусульманской литературы — наука о предании. Изучение Корана и предания послужило фундаментом, на котором возникли теология и юриспруденция- две стороны священного закона. Хотя центром этих изысканий оставалась Медина, имеются многочисленные свидетельства того, что они велись также в кругах, менее изолированных от чужеземных влияний, — как в Сирии, так и Ираке.

Две отрасли мусульманских наук слились в дальнейшем воедино и заложили основу науки, которая скоро перешагнула их границы, — науки истории. С одной стороны, филологические исследования повлекли за собой некоторые изыскания в области истории доисламской Аравии, равно как и генеалогии племен. Спрос вызвал предложение; повествования, претендовавшие на изложение «истоков» и ранней истории арабов, были состряпаны из легенд и туманных преданий, вероятно, полных заимствований из иудейско-христианских источников и чистого вымысла. Некоторые из этих повествований, сочиненные йеменскими арабами, пользовались огромной популярностью в светских кругах, особенно при дворе. С другой стороны, предания неизбежно содержали много исторического материала, связанного главным образом с военными экспедициями пророка (магази). Несмотря на сопротивление богословов, многие ученые начали отдельно изучать эти исторические предания, и еще до конца рассматриваемого периода {32} появились первые сочинения на эту тему. По своему характеру эти сочинения были более достоверны, чем старые легенды, и именно из них развилась впоследствии историческая наука.

В литературе почти не осталось следов всех этих исследований — главным образом потому, что в ту эпоху все обучение велось устно и религиозные предрассудки не позволяли фиксировать письменно что бы то ни было, помимо Корана. Запрет был всего строже в сфере религиозных изысканий, которым, конечно, уделялось больше всего внимания. Тем не менее появились небольшие частные собрания преданий и стихотворений, и по крайней мере одно собрание преданий сохранилось до нашего времени. Письменные исторические и псевдоисторические сочинения, естественно, выходили из употребления после того, как их содержание включалось в более поздние работы. Возможно также, что дальнейшим препятствием для роста литературы в этот ранний период послужило то, что проза как литературный жанр еще переживала период детства. Коран по стилистическим и религиозным соображениям не мог быть взят за образец, а история других литератур свидетельствует, что развитие естественного прозаического стиля есть результат длительной литературной практики.

Обращаясь к поэзии этого периода, мы видим совершенно иную картину. Возникновение ислама неблагоприятно отразилось на древней поэзии. Сам Мухаммад, — хотя у него был свой придворный поэт Хассан ибн Сабит, чьи посредственные стихи благодаря этому обстоятельству сохранились, тогда как более ценные произведения утеряны, — естественно, занял враждебную позицию по отношению к поэзии, как главной моральной опоре языческих идеалов, разрушить которые ислам был призван. Ранняя мусульманская община и богословы после смерти Мухаммада занимали такую же позицию. Вот чем объясняется тот поразительный факт, что возникновение и распространение ислама не вдохновили ни одного поэта этой столь одаренной поэтически нации и что описание мусульманского движения в величественной манере древней поэзии имеется лишь в одной оде Ка'ба, сына Зухайра, о котором мы упоминали выше как об одном из главных поэтов-дидактиков. Даже великие поэты, жившие тогда в Аравии, были вынуждены мол-{33}чать; Лабид, воплотивший в своем творчестве все лучшие черты древней арабской жизни и представленный в му'аллаках, прожил более тридцати лет после хиджры, но перестал сочинять с тех пор, как принял ислам.

Однако вскоре поэзия, столь прочно вошедшая в арабскую культуру, неизбежно должна была возродиться. Но возродилась она уже не в Аравии, а в Месопотамии; она сохранила традиционную форму и древние условности, более того, — идеалы новой веры лишь слабо затронули ее дух. Проклинаемые богословами, поэты встретили радушный прием при дворах Омейядов и их арабских эмиров, где они декламировали, подобно своим предкам при дворах Хиры и Гассана, свои касиды, прославляя покровителей, превознося свое племя и понося противников. Три корифея поэзии ничуть не уступали доисламским поэтам в стиле и технике — ал-Ахтал, Джарир и ал-Фараздак. Все трое были современниками; первый принадлежал к христианскому племени и поэтому охотнее поддерживал Омейядов против теократической партии; второй и третий достигли славы главным образом благодаря энергии и языковому мастерству, которые они проявили в поэтической распре, разделившей одно время арабов восточных провинций на два враждебных лагеря. Но касида уже становилась обветшалой формой; строгие условности, стеснительные даже в пустыне, превратились при новых обстоятельствах в настоящие оковы. Несчастье, как мы уже указывали, заключалось в том, что старая форма касиды не терпела ни малейших изменений; либо нужно было сохранить ее полностью, либо создать совершенно новую форму. К концу правления Омейядов она уже перестала быть живым средством выражения поэтической мысли и вырождалась в архаическое упражнение, в мозаику экспрессии и образов, заимствованных у древних бардов. Таково, например, творчество Зу-р-Руммы, прозванного "последним из поэтов". Касида продолжала существовать, собственно говоря, она существует и поныне, но лишь как скучное упражнение для филологов.

Первые шаги к освобождению были сделаны в утонченной атмосфере Мекки. Возможно, что вдохновение первоначально черпалось у персидских и, может быть, греческих певцов, которые собрались там, чтобы служить богатой аристократии. Как бы то ни было, любов-{34}ная лирика развилась в самостоятельное стихотворение именно из насиба — любовного зачина касиды. Наиболее ярким представителем любовной лирики и самым выдающимся поэтом эпохи Омейядов был курайшит 'Умар ибн Абу Раби'а (ум. ок. 712 г.) — "Дон Жуан Мекки, Овидий Аравии и Востока". Его стихотворения, дышащие нежностью, столь же далекие от примитивной страсти Имру' ал-Кайса, как и от тепличной чувственности последующей эпохи, написаны скромным, простым языком. Аскеты были оскорблены, и поэт поплатился за свою опрометчивость неоднократным изгнанием, но современников, как и потомков, пленяли юношеская веселость, свежесть и галантность стихов 'Умара.

О муки тяжко раненного сердца! О глаза, что поразили

меня безумием!

Мягко двигалась она в спокойной красоте, как движется

ветвь от легкого дуновения ветерка на заре.

Она ослепила мои глаза, что глядели на нее, пока все

передо мной не затуманилось и не смешалось.

Никогда я ее не искал и никогда она меня не искала;

предопределены были и любовь, и час, и свидание.

Точно так же другие элементы касиды развились в пиршественные, охотничьи песни и т. п. Из многих поэтов, прославившихся в этом искусстве, лишь двое заслуживают упоминания: Маджнун — «одержимый», чья любовь к Лейле стала одной из излюбленных тем поздних романтических поэтов, и омейядский халиф Валид II, прославившийся главным образом своими винными песнями в манере древней Хиры. Распутная жизнь последнего, безвременно оборвавшаяся в 744 г. в результате мятежа, послужила причиной падения его династии и открыла путь новой эпохе как в мусульманской истории, так и в арабской литературе. {35}

V. ЗОЛОТОЙ ВЕК (750-1055 гг.)

Новая, Аббасидская, династия, возглавившая мусульманский мир в 750 г., возвысилась благодаря союзу теократической и монархической арабских партий при поддержке персов и других подвластных народов. Эгоистические интересы в первую очередь побуждали их покровительствовать богословским наукам и в то же время поощрять таланты своих персидских и арамейских подданых. В течение трех столетий это оставалось постоянной традицией халифата и его провинциальных дворов, так же как местных персидских и арабских династий, которые заняли его место. Новая столица — Багдад — стала центром литературы и искусств, как писал один арабский историк, "рынком, куда доставлялись товары науки и искусства, где искали мудрости, как человек ищет своих отбившихся верблюдов, и чья оценка ценностей принимается во всем мире". Внезапный расцвет, литературы был, как мы видели, подготовлен предшествующим периодом. Введя в империи единую власть и единый язык, а впоследствии распространив мусульманство среди своих подданных, Омейяды создали материальные предпосылки, плодами которых воспользовались их преемники. Основа для гуманистического возрождения была создана; новая культура уже давала ростки, и Аббасиды своей терпимостью и покровительством лишь способствовали ее пышному расцвету.

С этого времени подвластные народы занимают подобающее им место наряду с арабами во всех областях жизни и литературы, причем каждый из них вносит свою лепту в общую культурную сокровищницу. Со времени Александра все цивилизованные страны Ближнего Востока испытали сильнейшее влияние эллинизма. В результате сложных и противоречивых воздействий воз-{36}никла особая восточная ветвь эллинистической мысли, которая нашла свое выражение в философии александрийской школы и восточнохристианских ересях. Начиная с четвертого века труды греческих философов и их неоплатонических комментаторов, греческих астрономов, врачей и натуралистов переводились на сирийский язык и изучались в школах и монастырях Сирии и Месопотамии. На севере Месопотамии все еще существовала языческая община, члены которой именовали себя «сабиями»; она внесла немалый вклад в мусульманскую литературу и науку. В Египте александрийская школа философии, медицины и астрономии, хотя и пережила глубокий упадок, была еще достаточно сильна, чтобы оказывать влияние на деятельность мусульман в области последних двух наук. Это эллинистическое влияние благоприятствовало также распространению гностических культов, всевозможных эклектических систем, сильно окрашенных дуалистическими и пифагорейскими учениями.

Таков вклад арамейских и эллинистических народов в мусульманскую литературу и мысль. Менее значителен реальный вклад иранцев. Сасанидская империя, отрезанная от магистральных путей развития эллинистической культуры, не обладала достаточной самобытной культурой, чтобы возместить этот недостаток. Правда, позднее националистическое литературное движение в Иране стремилось возвысить древнюю иранскую цивилизацию за счет арабов и претендовало на то, что почти все ценное в мусульманской культуре происходит из Ирана. Но Ирану, стонавшему под властью деспотического союза жречества и бюрократии и постоянно пребывавшему в боевой готовности для защиты своего права на существование, было в то время не до литературы, и все, что там было создано, насколько можно судить по немногим дошедшим до нас материалам, сводилось в основном к религиозной и законодательной литературе, за исключением лишь сказаний о древних временах и основателях династий. Однако по соседству со столицей эллинистические влияния, распространенные несторианами, привели к созданию школы в Джунди Шапуре, где главными предметами изучения были опять-таки греческая философия и наука, преподаваемые в основном несторианами. Наряду с этим перево-{37}дились и изучались индийские философские и научные произведения; некоторые иранские как маздеистские, так и манихейские — течения, сочетаясь с другими элементами, создали своеобразную синкретическую философию. Сильнее всего влияние этой школы сказывалось, естественно, в Ираке, где она наряду с более ранним синкретизмом гностиков имела наиболее благоприятные возможности для воздействия на мусульманские науки. Сильное индийское влияние было привнесено в мусульманский мир другой иранской общиной, более сложной по своему происхождению, которая длительное время испытывала воздействие буддизма в Бактрии и Согдиане. Распространенная теория о том, что лучшие достижения мусульманской культуры, религиозной мысли, а также и арабской литературы обязаны своим появлением иранцам и представляют "арийскую реакцию на семитские идеи", является преувеличенным обобщением некоторых частных случаев. В Иране того времени не могло быть и речи о чистоте расы, равно как и об особой «арийской» ** культуре. Его главный вклад состоял не в литературных, научных или философских произведениях, а в художественном темпераменте, природном гении и способности народа к ассимиляции, что под влиянием ислама получило наиболее полное развитие. Теперь нетрудно понять, почему вслед за сменой династии в арабской литературе внезапно наступил Золотой век. До сих пор мусульманская наука создавалась в оригинальном плане только арабами, в лучшем случае под косвенным влиянием прежних культурных центров. При гостеприимном дворе первых аббасидских халифов она не только столкнулась лицом к лицу с чужестранными системами мышления, но, что еще важнее, ее начали изучать люди, умственный кругозор которых в течение многих поколений формировался под влиянием эллинизма — той или иной его восточной ветви. По сути дела эффект получился тот же, что и после воскрешения в Европе в эпоху Возрождения забытой греческой литературы. Два течения, столкнувшись, тотчас вступили в борьбу за первенство. В исходе ее сомневаться не приходилось, но в процессе этой {38} борьбы специфические мусульманские науки вынуждены были несколько изменить методы, позиции и форму изложения. Ученые Аравии, Сирии, Египта и Ирана, замкнутые до тех пор в своих тесных провинциальных сферах, обрели свободу взаимного общения, в результате чего в Багдаде и по всей империи возникла арабская мусульманская литература. Всякое новое достижение быстро доходило во все уголки мусульманского мира, и нам известны испанские школы, основанные учеными с Востока, и иранские школы, основанные людьми, получившими образование в Египте и Багдаде. Из всех иностранных влияний существеннее всего было влияние эллинизма. Однако прежде чем перейти к более подробному анализу развития арабской литературы, необходимо точно указать, какие стороны эллинской и эллинистической мысли сыграли в ней наибольшую роль. Мусульмане познавали греческую литературу не прямо (как Европа в эпоху Возрождения), а косвенным путем, через сирийские переводы. Прежде всего следует отметить «Исагоги» Порфирия и «Органон» Аристотеля. Последний практически целиком сделался достоянием арабской культуры и до сих пор преподается в мусульманских школах. Затем шла греческая философия, но не в совершенном виде, как мы увидим позже. Греческая медицина, представленная главным образом Галеном и Павлом из Эгины, греческая физика и математика образовали основу соответствующих мусульманских наук. Однако арабы никогда не имели дела с греческой литературой в целом; не подозревая о ее духовных и эстетических достоинствах, они интересовались лишь ее реальным содержанием фактами и теорией. Весьма сомнительно, что при характерной для арабской литературы узости кругозора, пристрастии к букве и пренебрежении духом арабы смогли бы оценить эти качества, даже при более близком знакомстве с греками; так или иначе, но такой возможности у них не было. Поскольку арабская литература была связана по рукам и ногам своими условностями, зависимостью от покровителей и тем чисто восточным благоговением перед прошлым, которое вынуждает поэта или философа растворять свою индивидуальность в традициях своей нации, не удивительно, что редко какое арабское произведение поднимается выше своей среды {39} и становится живым и непреходящим вкладом в мировую литературу.

______________

** Ср. L. Massignon, Essai sur les origines du lexique technique de la Mystique musulmane. Paris, 1922, p. 46.

Рассматриваемая в этой главе эпоха естественно подразделяется на четыре периода. Первый — до правления Харуна ар-Рашида (ум. в 809 г.) включительно, ознаменован новыми крупными достижениями арабской литературы. В течение следующего периода, охватывающего правления ал-Ма'муна (ум. в 833 г.) и его преемников, греческое влияние достигает апогея. С 850 до 950 г. над арабской литературой тяготеет ортодоксальная реакция. Средоточием всех этих перипетий был Багдад, но в следующем столетии, после политической децентрализации, различные местные центры оспаривают первенство у столицы.

1. (750–813 гг.)

Естественно, что на первый план прежде всего выдвинулись отрасли литературы, теснее всего примыкавшие к исследованиям, которые велись в омейядский период. Практически все образцы ранней прозы связаны либо с изучением преданий, либо с филологией, — разумеется, не в узком, а в самом широком значении этих терминов. Ясная, точная, чеканная художественная проза на арабском языке впервые создана именно филологами.

Хотя арабская филология, несомненно, возникла на базе изучения Корана, тем не менее, как явствует из сказанного выше, развившись в Басре под влиянием эклектической школы Джунди Шапура, она была систематизирована на совершенно иной основе, главным элементом которой была аристотелева логика. Истоки происхождения басрийской школы нам неизвестны. От омейядского периода до нас дошли только одно или два имени, и лишь на исходе столетия нам известны исторически определенные фигуры. Первые обобщения были сделаны арабом из Омана ал-Халилом (ум. в 791 г.). Основываясь на древних поэтах, он разработал сложную метрическую теорию, впоследствии никогда не превзойденную, и сделал первую попытку составить словарь, располагая слова не в каком-либо из различных алфавитных порядков, принятых в поздних арабских словарях, а в соответствии с фонетической схемой, в которой {40} чувствуется индийское влияние. Его ученик перс Сибавайх (ум. ок. 793 г.) внес еще больший вклад в арабскую филологию. Пользуясь разрозненными трудами своих предшественников, он создал систематическое и логическое изложение арабской грамматики. Его труд (примечательно, что он никогда не носил иного названия, кроме "Книги"), хотя и улучшенный в некоторых отношениях позднейшими авторами, раз и навсегда закрепил правила арабской грамматики и до сих пор служит образцом.

Незадолго перед этим, хотя и неизвестно, когда именно, в Куфе (Наджафе) возникла соперничающая филологическая школа. Она меньше значения придавала традиционным формам и поэтому представляла собой модернистское крыло филологической науки. В дальнейшем авторитет «Книги» Сибавайха способствовал повсеместному признанию басрийской школы, но довольно долгое время две школы вели ожесточенные академические дебаты. Филологические занятия состояли в собирании материалов для словарей и издании древних памятников арабского языка, поэзии и пословиц. Однако грамматики этого раннего периода были не сухими схоластами, стесненными узкой рутиной, а подлинными гуманистами эпохи. Их труд вдохновлялся практическими целями. Они должны были удовлетворять растущую потребность в образовании, рожденную новой бюрократической организацией империи, и самым знаменитым ученым того времени обычно поручали обучение молодых принцев. Энциклопедическая тенденция видна уже в 200 сочинениях, приписываемых Абу 'Убайде (ум. ок. 825 г.), "сосуду, наполненному знанием", как восхищенно называл его Абу Нувас. Его исчерпывающее знание арабской истории, как до, так и после возникновения ислама, служило главным источником для многих позднейших историков. Однако Абу 'Убайда, еврей по происхождению, особенно известен в качестве одного из проиранских вождей шу'убии — литературного националистического движения, уже упомянутого нами, которое захватило почти всю восточноарабскую литературу на протяжении последующих двух столетий и отразилось даже на богословских и юридических трудах. Шу'убиты, преимущественно иранцы, оспаривали ведущую роль арабов и их языка, высмеивали их поэ-{41}зию и претендовали не только на равенство, но даже на превосходство иранцев и других неарабов почти во всех сферах жизни. Примечательно, однако, что сторонники арабов насчитывали в своих рядах почти столько же иранцев, сколько и их противники, — до такой степени даже Иран был арабизован.

Первые переводы на арабский язык также были сделаны филологами Басры. В числе этих переводов — одна из версий персидских героических сказаний и псевдоисторических преданий, ныне утраченных, за исключением цитат в более поздних сочинениях, и одна из версий знаменитых индийских басен Бидпая под названием "Калила и Димна", которая по сути дела является самой ранней из арабских литературных работ, дошедших до нас. Их переводчик Рузбих, известный под именем Ибн ал-Мукаффа', обращенный в ислам зороастриец, был казнен в 759 г. как приверженец шиитских претендентов. Хотя стиль этого перевода вызвал немалое восхищение, но, насколько можно судить по имеющемуся неудовлетворительному тексту, он нарушает арабскую традицию рыхлостью своей композиции и некоторыми другими, менее существенными особенностями.

Вторая линия филологических исследований, а именно: наука о предании в этот период еще не успела полностью развиться в основном направлении, но представлена некоторыми побочными ответвлениями. Ортодоксальная позиция Аббасидов требовала, чтобы управление империей (по крайней мере формально) согласовывалось с основными положениями священного закона в духе их истолкования богословами, а не с деспотическим законодательством Омейядов. Три школы права возникли еще до смерти Харуна. В процессе кодификации — мы не станем здесь рассматривать обширную литературу по этому вопросу выделились две важнейшие работы. Недовольство наиболее ортодоксальных теологов умозрительными и чужеземными элементами, допущенными иранской школой, было выражено ученым богословом Маликом ибн Анасом из Медины (ум. в 795 г.). Придавая особое значение не только преданиям о пророке, но и преданиям мединской общины, обычное право которой могло рассматриваться как неписанные законы пророка, Малик собрал их для руко-{42}водства в собственной судейской практике в один том, известный во всем мусульманском мире под названием ал-Муватта' ("Ровный путь"). Другая работа — мастерская компиляция, составленная для Харуна его главным кади Абу Йусуфом и известная под названием "Книга о земельном налоге". Несмотря на такое заглавие, книга охватывает всю сферу практического управления от водного права до военного дела и является необходимым пособием для всякого, кто изучает раннюю мусульманскую историю.

Именно в этот период история окончательно утвердилась как самостоятельная ветвь науки о предании. Первым мусульманским историческим сочинением была биография пророка, составленная Ибн Исхаком (ум. в 767 г.). Его попытка встретила такое противодействие богословов Медины, что он был вынужден бежать сначала в Египет, а затем в Ирак, где сам халиф дал ему возможность завершить этот труд. Ни одного экземпляра оригинала пока еще не найдено, но пересмотренный вариант, принадлежащий Ибн Хишаму (ум. в 834 г.), стал важнейшим источником сведений о жизни Мухаммада. Несколько иную цель преследовал историк ал-Вакиди (ум. в 823 г.) в своей монографии о военных походах пророка (Магази). Избрав темой мусульманскую экспансию, он пренебрег всеми преданиями, касающимися периода, предшествовавшего хиджре, и в отдельном труде (ныне утраченном, за исключением отрывков) довел изложение до завоеваний времен первых халифов. Прежняя полуисторическая школа, основывавшаяся на племенных преданиях, продолжала существовать, представляемая несколькими писателями, чьи сочинения, несмотря на неточность деталей и хронологии, сохранились в позднейших компиляциях, где они резко выделяются на общем фоне изложения. Им противостоят многочисленные монографии, посвященные различным событиям мусульманской истории, написанные ал-Мада'ини (ум. ок. 840 г.), выдержки из которых, цитируемые позднейшими историками, характеризуют его как писателя, обладавшего даром яркого описания, и как историка, относившегося к своей науке серьезнее, чем его предшественники.

Самым выдающимся литературным достижением раннего аббасидского периода было появление "нового {43} стиля" в поэзии, оперировавшего свежими сравнениями, которые, разумеется, с течением времени стали более «изысканными» и искусственными. Его родоначальником был слепой поэт Башшар ибн Бурд (ум. в 783 г.), "одна из тех одаренных натур, чья поэзия совершенно непринужденна". Приведем одно из его знаменитых сравнений:

Мне казалось, что на их головах пыль сражения, и наши

мечи — ночь с горящими звездами, что рассекают бездну.

Благодаря покровительству двора, подкрепленному благосклонным приемом у публики, новый стиль завоевал открытое признание, несмотря на недовольство филологов. Последние, исходя из лексикографического принципа, что доисламский арабский язык выше после-исламского, перенесли эту догму в сферу эстетики и провозгласили недосягаемое превосходство доисламской поэзии, что во всяком случае, несомненно, оказало пагубное влияние на творчество второстепенных поэтов. Несмотря на горький сарказм Абу Нуваса, прошло около двух столетий, прежде чем филологи вынуждены были, наконец, признать достоинства новой поэзии. Новые тенденции усилились также благодаря появлению на поэтическом поприще иранцев, которые, несомненно, привнесли в нее некоторую утонченность и черты урбанизма (сочетающиеся, однако, порой с цинизмом и фривольностью), чего до тех пор недоставало арабской поэзии.

Во втором поколении на голову выше поэтов, толпившихся при дворе, стоит полуперс Абу Нувас (ум. ок. 810 г.). Мало кто в арабской литературе может соперничать с ним в разносторонности, силе чувства, изяществе и образности языка, — недаром некоторые сравнивали его с Гейне. Лучше всего ему удавались винные песни, которым, однако, почти не уступают элегии, любовные стихотворения и сатиры, хотя нередко их темы и чувства неприемлемы для нашего вкуса. Более смелый опыт был проделан его современником арабом Абу-л-'Атахией (ум. в 826 г.), чьи плавные стихи с серьезным морализующим тоном и созерцательным аскетизмом, хотя и уступают стихам Абу Нуваса в блеске и технике, принесли ему славу, столь же непреходящую, {44} как и слава беспутного придворного фаворита. Желая завоевать побольше слушателей, Абу-л-'Атахийа сознательно избегал поэтических условностей и манерности, пользуясь лишь простым народным языком. Такое резкое нарушение традиций не нашло подражателей, и последователей Абу-л-'Атахии, (который справедливо может быть назван отцом арабской религиозной поэзии) следует искать, с одной стороны, среди уличных проповедников Басры, и, с другой — в народной поэзии, все более и более отдалявшейся от литературных произведений, по мере того как они становились все стилизованнее и искусственнее.

Почти сто пятьдесят лет отделяют Абу Нуваса от следующего поэта первой величины. Хотя соблазнительно было бы остановиться на некоторых изящных портретах, остроумных эпиграммах и едких сатирах многих второстепенных поэтов этого периода, но за недостатком места упомянем здесь только двоих. Сириец Абу Таммам (ум. в 846 г.) — представитель древней традиции; он был искателем приключений, странствовал из города в город и декламировал свои касиды при дворах провинциальных правителей. Во время одного из таких путешествий он из-за снежной бури задержался в доме богатого мецената, где он составил, пользуясь библиотекой своего хозяина, поэтическую антологию, обессмертившую его имя, — неподражаемый Диван ал-хамаса. Представителем нового стиля был неудачливый принц Ибн ал-Му'тазз, который, просидев на халифском престоле всего один день, был убит в 908 г. Поэтическую славу-ему принесли пиршественные стихотворения и одно из немногих удачных описательных стихотворений на арабском языке — эпическая миниатюра в ямбических двустишиях, восхваляющая правление его двоюродного брата халифа ал-Му'тадида. Он написал также важную работу, посвященную поэтике, в которой были ясно изложены каноны нового стиля.

2. (813–847 гг.)

Новая фаза в развитии арабской литературы начинается с правления ал-Ма'муна. Сам ал-Ма'мун был сыном персиянки, почти все свои юные годы провел в Иране и завоевал трон главным образом благодаря поддержке {45} иранских войск. Во время его правления иранские влияния получили заметное преобладание при дворе и, вероятно, благодаря этим влияниям он стал склоняться к эклектической школе мысли, представляемой академией а Джунди Шапуре. Он поощрял переводы и изучение греческих произведений, а также принимал активное участие в религиозных и философских спорах. Начатое им продолжали его первый и второй преемники, и таким образом четверть столетия эллинистические влияния свободно распространялись по всей империи. Однако такого рода исследования чаще всего проводились не природными арабами, а новообращенными, которые принесли с собой в мусульманскую среду почти безоговорочное принятие философской истины и почти религиозное благоговение перед ней, свойственное всем восточным странам. Поскольку преобладающей философской системой был неоплатонизм, сразу же возникла настоятельная необходимость определить соотношение между его доктриной философского пантеизма и суровым монотеизмом Корана.

Первое робкое пробуждение духа исследования началось среди арабов уже в первые десятилетия мусульманской эры. Возможно, что в результате христианской полемики в Сирии движение сначала сосредоточилось вокруг конкретного вопроса — о реальности человеческой свободы (кадар) в противовес ортодоксальной доктрине о предопределении. Когда чужеземные влияния усилились, движение приняло более широкий размах и объединилось со школой, именуемой ал-му'тазила ("отпавшие" или "нейтральные"), с которой слилась кадаритская школа. Ортодоксальные богословы пытались изгнать дьявола. Подобно Тертуллиану и отцам римско-католической церкви они с самого начала отнеслись к философии подозрительно и заблаговременно предали ее анафеме. Однако не в их силах было запретить ее изучение или же направить его в нужное русло. Просвещенное общество, воспитанное на аристотелевой логике и преклонявшееся перед чудесами греческой науки, с готовностью принимало ее предпосылки, что все сильнее разжигало его любознательность. Но пока эти занятия носили академический характер и оставались достоянием лишь узкого круга людей, опасность была невелика. {46}

Положение радикально изменилось, когда ал-Ма'мун публично высказался за му'тазилитское учение и подверг гонениям ортодоксов. Поддержанный светской властью, му'тазилизм забыл об осторожности, и его вожди стали выдвигать теории, одна другой революционнее.

"Они испытывали идеи Корана интенсивным растворителем греческой диалектики и получали результаты самого фантастического, невероятного характера. Брошенные в вольный океан греческой мысли, они перестали ощущать под ногами почву обыденной жизни с ее разумными возможностями и смело пустились в безумную погоню за конечной истиной, вооружившись дефинициями и силлогизмами"**. Мы не будем здесь упоминать их имена и сочинения; ортодоксы позаботились о том, чтобы от них ничего не уцелело, и значение му'тазилитов для арабской литературы исчерпывается влиянием, оказанным ими на оппозицию. Чем дерзновеннее становился му'тазилизм в своих нападках на ортодоксию, тем упорнее сопротивлялись ее защитники. Гонения лишь еще более ожесточили их. Отвергая все, что отзывалось ненавистной ересью, отказываясь даже вступать в спор, они вернулись к Корану и преданиям и на все вопросы отвечали лишь "Била кайф" — "Не спрашивай: "Как?"". Главным поборником их дела и кумиром багдадской толпы был Ахмад ибн Ханбал (ум. в 855 г.), виднейший традиционалист своей эпохи.

______________

** D. В. Macdonald, Development of Muslim Theology, London, 1903, p. 140.

С чувством облегчения переходим мы от этих разногласий к немногочисленному кружку людей, которые беспристрастно, как этого требует предмет, делали греческую науку и философию доступной людям, читавшим на арабском языке. Переводческая деятельность имела место и прежде, но только при дворе ал-Ма'муна, специально для этой цели основавшего библиотеку и обсерваторию, она достигла своего расцвета. Первым крупным переводчиком был Куста ибн Лука из Ба'албека (ум. ок. 912 г.), который не только сделал переводы из Аристотеля и многих более поздних сочинений, но и сам написал много работ по математике, астрономии и другим предметам. Его славу затмил Хунайн ибн Исхак (ум. в 873 г.), переводчик Платона и Галена, {47} изучавший греческий язык в Анатолии и в эпоху ортодоксальной реакции ставший придворным врачом халифа (в течение нескольких поколений это место удерживала семья Бухтйашу'). Иногда переводчики усердствовали не в меру. Некоторые из «Эннеад» Плотина появились под названием "Теология Аристотеля"; подлинность авторства Аристотеля не подвергалась сомнению, и книга внесла новую путаницу в беспорядочное смешение философских учений, которое мусульмане тщетно старались привести в систему. Первым учеником греков, который приобрел известность в арабской философии, был ал-Кинди (ум. ок. 870 г.), чье чисто арабское происхождение снискало ему звание "философа арабов". Однако труд его отличался от трудов его арамейских современников лишь тем, что он сделал попытку осветить сразу все области греческой науки. Ему приписывают не менее 265 трактатов на такие разнообразные темы, как музыка, астрономия и медицина, а также заслугу согласования аристотелевой и платоновой систем. В период зарождения арабской математики виднейшее место принадлежит ал-Хваризми. Поощряемый ал-Ма'муном, он изучил не только греческие сочинения по математике и астрономии, но также индийские работы, которые за несколько лет до этого были переведены на арабский язык. Введением индийских цифр он произвел целый переворот в арифметике, и именно из латинских переводов его трудов по алгебре и астрономии Европа заимствовала десятичную систему счисления ("арабские цифры"), которая называлась его именем ("Algorism") в течение всего средневековья. Не менее знамениты были астрономические труды его современника ал-Фаргани ("Alfraganus") и ученика ал-Кинди Абу Ma'шара ("Albumaser", ум. в 886 г.).

В то время как историческая наука в этот период почти не развивалась, потребности управления страной обусловили появление первого арабского географического сочинения. Как и в античном мире, почтовая служба мусульманской империи находилась в ведении правительства. По всей видимости, арабы почти целиком заимствовали римскую и персидскую системы, сохранив даже прежнюю техническую номенклатуру. Стремление к централизации заставило Аббасидов особенно заботиться о средствах сообщения, и первый указатель: до-{48}рог был составлен в 844 г. Ибн Хурдазбихом, почтовым служащим в новой столице Самарра. Для каждой провинции он отдельно указал все почтовые станции и расстояния между ними, а в конце обозначил таможенные сборы, взимаемые с каждой области.

Величайшим писателем этой эпохи и, пожалуй, наиболее выдающимся представителем арабской литературы в целом, родоначальником арабского прозаического стиля был внук негритянского раба 'Амр ибн Бахр, по прозвищу ал-Джахиз ("Пучеглазый"). Он умер в 868 г., прожив более девяноста лет. Обладая недюжинными способностями, он проложил себе дорогу из самых низов; филологию изучил в школе у себя на родине, в Басре, богословие — под руководством знаменитого му'тазилитского вероучителя ан-Наззама, и глубоко заинтересовался греческой философией и наукой. Человек его склада не мог поступиться независимостью: он отказался от официального поста через три дня после своего назначения, и даже в богословии основал собственную школу. Хотя он и был му'тазилитом, но обладал таким умом и широтой взглядов, что, по словам современников, "был высоко чтим как среди му'тазилитов, так и вне их круга, — всеми просвещенными лицами, которые разбирались в людях и были способны судить о делах", и даже фанатичный ал-Мутаваккил назначил его воспитателем своих сыновей. Писал он в легкой беззаботной манере, то серьезно, то легкомысленно, то возвышенно, то экстравагантно. Его остроты были непринужденны и порой язвительны, его работоспособность огромна. Он написал бесчисленное количество трактатов и очень много читал: предание гласит, что он нередко снимал книжные лавки, чтобы иметь возможность читать всю ночь напролет.

Из его сочинений до нас дошли, не считая теологических трактатов и большого труда по риторике, еще несколько небольших произведений и собрание очерков, озаглавленное "Книга о животных". Сами названия его произведений свидетельствуют о его оригинальности — "Гордость черных перед белыми", "Достоинства тюрков", "Похвала торговцам и хула чиновникам", "Превосходство речи над молчанием" и т. п. "Книга о животных" — его шедевр — состоит из семи томов и имеет лишь косвенное отношение к зоологии. Большое преди-{49}словие включает, в частности, раздел о ценности книг и о происхождении письма. Первые два тома посвящены собакам. Материал расположен свободно в форме полемики между «птицеводом» и "владельцем собаки", дурные и хорошие свойства собак подтверждаются цитатами из преданий, стихотворений, пословицами, анекдотами и даже выдержками из Корана. Приводятся и народные суеверия: о том, как собака почиталась верховым животным джинна, о ее месте в науке предсказания и о том, как бешенство, вызываемое ее укусом, излечивается кровью царей и знатных вельмож. В остальных томах более кратко, но так же сумбурно рассказывается о других животных и насекомых, известных древним арабам. Позже эту манеру заимствовали многие плагиаторы, и до нас дошло произведение одного из таких псевдо-Джахизов, трактующее о различных физических и моральных качествах, — "Книга красот и противоположностей".

3. (847–945 гг.)

Предшествующий период завершился приходом к власти халифа ал-Мутаваккила (847–861). За столетие своего существования Аббасидская династия истощила свои силы и с этого времени целиком и полностью зависела от своих защитников, явившихся извне либо по приглашению, либо самовольно. Подобно всем мусульманским династиям, она лишь в дни своей молодости и силы оказывала широкое покровительство всем, кто занимался наукой и литературой; придя в упадок, она сильнее ощутила необходимость примирения с могущественной властью богословов. Их поддержка обошлась недешево; но богословы были пока не в силах одолеть дух исследования и скрытый гений мусульманской общины, хотя позже они без труда подавляли всякую оппозицию. Ал-Мутаваккил сделал все, что мог: он дал ортодоксии поддержку светской власти; он заставил замолчать ал-Мухасиби, самого выдающегося суфийского проповедника в Багдаде; он объявил вне закона шиизм, ввел в принудительном порядке строгие законы против роскоши, ограничил гражданские права христиан и иудеев. Чернь его поддерживала, и всякий поэт или писа-{50}тель, который обнаруживал малейшую независимость, подлежал расправе самосудом как му'тазилит.

Однако му'тазилизм оставался угрозой до тех пор, пока ортодоксия отвергала всякое обращение к разуму. Богословы могли закрепить свою победу, только повернув диалектику му'тазилитов против них самих; такая схоластическая теология возникла одновременно в Египте, Багдаде, Самарканде и постепенно полностью вытеснила му'тазилизм. Главная заслуга в этом принадлежит вождю богословов в Багдаде ал-Аш'ари (ум. в 935 г.), который сам получил образование среди му'тазилитов. Наиболее умеренные му'тазилиты составили левое крыло богословов-схоластов, а более радикальные нашли новую сферу деятельности в шиизме. Однако аш'аритская школа также подверглась испытанию; ханбалиты все еще отказывались допускать какое бы то ни было обсуждение, и прошло полтора века, прежде чем аш'аризм стал ортодоксальной школой в исламе.

Едва ортодоксы побили му'тазилитов их же оружием, как выяснилось, что им угрожает новая опасность со стороны движения, которое до тех пор находилось в тесном союзе с ними. С первых дней существования ислама многие верующие прославились своим аскетизмом. Эти набожные люди раннего периода декламировали весь Коран снова и снова, пока "сокровенный смысл" каждого стиха не становился для них живой действительностью. Наиболее типичным представителем аскетизма первого века является ал-Хасан из Басры (ум. в 728 г.). Исключительное благочестие и стойкость он сочетал с ясным умом и поразительным красноречием, отразившимся в его проповедях, которые дошли до нас. Несмотря на нападки цеплявшихся за букву богословов позднего времени, светлая память о нем живет в исламе до настоящего времени. Во втором столетии этот примитивный аскетизм получил широкое распространение и, оставаясь целиком на почве ислама, породил несколько типичных религиозных форм. Нам известно о частых уходах в монастыри и уличных «проповедниках» в Басре и других местах. Эти аскеты (около этого времени их стали называть суфиями) встречались среди кадаритов и шиитов, равно как и среди ортодоксов. Первоначальный мистицизм ислама неизбежно должен был усвоить некоторые элементы из {51} других религиозных систем, хотя и не строго выдержанных в духе Корана, но все же так или иначе совместимых с ним. Самым ярким примером этого является переход от аскетического мотива страха перед богом к благочестивому и мистическому мотиву любви к богу, который лучше и проще всего выразила поэтесса Раби'а из Басры (ум. в 801 г.). В этом нельзя не усмотреть влияния сирийского мистицизма.

До сих пор цели и методы суфиев ни в чем не противоречили общему духу ислама. Но когда в третьем веке мистическая любовь к богу переросла в экстаз, символически выражаемый в чувственных образах; когда доступные лишь посвященным суфийские толкования Корана начали сильнее отличаться от общепринятого внешнего понимания и суфии стали претендовать на свободу от религиозных обрядов, обязательных для всех мусульман; когда, к ужасу непосвященных, суфии заговорили о божестве от первого лица, — богословы поняли, что нужно готовиться к новому сражению. Все это пока, видимо, оставалось достоянием немногих передовых мыслителей; только в следующем веке давние собрания для чтения Корана (зикр) стали использоваться в известных кругах для того, чтобы вызывать экстаз различными способами самовнушения. В вопросах веры и религиозной практики суфии большей частью были еще заодно со своими единоверцами-мусульманами, и именно в суфийских кругах аргументация му'тазилитов впервые была отражена их собственным оружием. Между тем тенденция развития суфизма неизбежно увеличивала пропасть между богословами и мистиками, и когда суфийские воззрения выросли в единое, хотя и сложное, соперничающее учение, богословы почувствовали, что настало время выступить. Центральной фигурой в этой борьбе был перс ал-Халладж, представитель кульминационной стадии раннего мистицизма. Его жизнь, учение и сохранившиеся труды подробнейшим образом рассматриваются в серии монографий профессора Массиньона, который отверг приписываемый ранее ал-Халладжу спекулятивный пантеизм и привел многочисленные доказательства ортодоксальности основ его учения. Его популярность встревожила слабое правительство Багдада, и за несколько неосторожных фраз он был осужден советом богословов и предан мучительной казни в 922 г. После {52} его смерти суфизм продолжал развиваться в двух направлениях: одно искало примирения мистики с ортодоксальной (аш'аритской) теологией, ведущим писателем которой до ал-Газали был автор популярного трактата (Рисала) ал-Кушайри (ум. в 1072 г.); другое все больше и больше склонялось к пантеизму и антиноминизму. Хотя второе направление пустило более глубокие корни на персидской, чем на арабской почве, мы встречаем его позднее и в арабской литературе.

Мы рассмотрели здесь эти религиозные противоречия по двум причинам. Совершенно не коснуться богословской литературы, значило бы дать искаженную картину арабской литературы, значительная часть которой религиозна. Кроме того, религиозные противоречия образуют фон для всей литературы этого периода, поскольку почти каждый значительный писатель так или иначе интересовался ими и его отношение к ним отразилось в его произведениях. Однако в дальнейшем мы не станем снова возвращаться к религиозным движениям, кроме как в связи с теми поздними писателями, которые занимают особое место и в литературе и в теологии.

Важнейшим литературным явлением, связанным с ортодоксальной реакцией, было составление окончательного свода предания **. Хотя Малик ибн Анас и ортодоксальные богословы провозгласили принцип, что право должно основываться на предании, большая группа традиционалистов изучала его не столько с юридической, сколько с теологической точки зрения, и ни один традиционалист не назначался на судейскую должность, если он не изучал права. Чтобы исправить это, был введен новый способ изложения предания. Прежние своды, среди которых важнейший — Муснад Ибн Хан-бала, группировали предания независимо от содержания под именем того современника Мухаммада, на которого ссылались как на первоисточник. По новой системе предания располагались тематически с целью показать, что изучение преданий сзмо по себе дает практический опыт в юриспруденции.

______________

** О жизни, действиях и словах Мухаммада. (Прим. перев.)

Первый свод нового типа, составленный ал-Бухари (ум. в 870 г.), был предназначен служить руководством {53} по юриспруденции, хотя он, кроме чисто юридических, включает самые разнообразные предания — биографические, этические и медицинские. Каждый раздел предваряется введением, объясняющим юридическое применение содержащихся в нем преданий; в некоторых случаях мы даже находим названия глав без соответствующих преданий, из чего явствует, что автор свода придерживался тематического принципа. С другой стороны, современный ему свод, составленный Муслимом (ум. в 875 г.), предоставляет читателю самому решать вопрос о применении каждого предания и главным образом стремится представить полное собрание всех «здоровых» преданий.

Необходимость такой попытки назрела давно. История развития предания в исламе весьма примечательна. Поскольку проблемы, стоявшие перед ранней общиной, усложнились, в богословских кругах вошло в обычай строить предположения о том, каковы были бы действия (сунна) пророка при данном стечении обстоятельств, и пускать свое суждение в ход в виде предания (хадиса), исходящего от самого пророка. Эти предположения разнились в зависимости от противоречивых воззрений различных сект и партий и, естественно, что явно противоречили друг другу. Люди, изучавшие предания, поставленные перед необходимостью разобраться в них, прежде всего попытались установить достоверность цепи передатчиков (иснада), на которую опиралось предание. Предполагалось, что подлинность предания должна удостоверяться надежным человеком, слышавшим его от другого надежного человека, и так далее вплоть до современника пророка, который поклялся, что слышал, как пророк сказал те слова, или видел, как он совершил тот поступок, о котором рассказывается в предании. Однако иснад можно было подделать так же легко, как и само предание. И действительно, на протяжении двух столетий каждое движение в исламе старалось снискать поддержку своим целям, вкладывая в уста пророка изречения, которые говорили бы в пользу его позиции. Например, когда шииты заявили о праве Алидов на халифат, ортодоксы возражали, ссылаясь на предание: "У нас, пророков, нет наследников". Когда аскеты вложили в уста Мухаммада завет об отречении от всего мирского, практикующие юристы и деловые {54} люди ответили преданиями, предписывающими уделять мирским делам должное внимание. Этот конфликт перешел даже в область истории, где школа историков во главе с ал-Вакиди, стремясь оправдать роскошь двора и предать забвению скромность жизни Мухаммада, сумела ввести в заблуждение всех поздних писателей, утверждая, что Мухаммад и его сподвижники якобы пользовались всеми доступными им благами.

При таких обстоятельствах создание свода преданий, который мог бы считаться достоверным, стало настоятельной необходимостью. Традиционалисты, все еще придерживавшиеся (по крайней мере внешне) критерия иснада, в конечном счете сошлись на том, что лишь некоторые цепи передатчиков заслуживают доверия. Основываясь на этих принципах, ал-Бухари и Муслим выбрали предания из числа нескольких сотен тысяч и дали своим сводам название Сахих ("Здоровый"). Их выбор был признан, и два Сахиха заняли во всей последующей истории ислама второе место после Корана не столько потому, что они навсегда решили вопрос, какие предания подлинные и какие фальшивые, а ввиду того, что они свели воедино все те предания, которые были уже признаны подлинными в ортодоксальных кругах. Эти два собрания впоследствии были дополнены еще четырьмя сводами той же эпохи, вместе с которыми они составляют шесть «канонических» трудов в области мусульманского предания. Даже шииты в основном принимают два Сахиха, но имеют сверх того свои собственные канонизированные своды. Предания продолжали собирать еще несколько столетий, но из поздних компиляций лишь немногие имеют какое-то значение в истории арабской литературы.

В течение всего этого периода соперничество филологических школ Басры и Куфы не ослабевало, но они обе начали терять свои позиции перед лицом новой, багдадской школы. Труд ее основателя, Ибн Кутайбы из Мерва (ум. в 889 г.), определил направление этой школы. Его главное сочинение "Источники известий" в десяти книгах является литературной сокровищницей. По этому типу написано столько позднейших сочинений, что мы можем считать его прототипом определенного жанра в арабской литературе. Каждая книга посвящена определенной теме — власти, войне, дружбе, аскетизму {55} и т. п.; и под каждым заголовком и подзаголовком подобраны соответствующие цитаты из преданий, поэтов, а также из литературных и исторических источников. Автор позволяет себе известные вольности в обращении с материалом, сокращает и произвольно изменяет его, добиваясь большего эффекта. Благодаря таланту автора книга получилась хорошая и интересная, хотя следует признать, что его литературные вкусы не самостоятельны. Меньше по объему его "Книга предметов знания" — изложение ранних преданий арабов и иранцев наряду с краткими биографиями главных деятелей в мусульманской истории — и "Книга поэзии и поэтов". Во введении к этой книге, содержащей краткие биографии всех доисламских и послеисламских поэтов с образцами их творчества, он впервые в арабской филологии поднимает голос против догмы о несравненном превосходстве доисламских поэтов:

"Я не отдавал предпочтения древним поэтам из-за их древности и не презирал новых поэтов за их новизну, а изучал и тех и других беспристрастными глазами и воздал каждому по заслугам… Аллах не ограничил знания, поэзию и красноречия одним веком, предпочтя его другому, и также не отличил один народ перед другим посредством этого, а всякую древность сделал новой в свое время и всякую почесть — новинкой в начале". Из многих других его произведений здесь следует упомянуть только руководство по стилю для чиновников и работу о противоречиях в предании. Ни одно из них, как мы видим, не является схоластическим по своим целям; они предназначались для того, чтобы преподать чиновникам и грамотным сословиям основы всех тех предметов, которые объединялись под названием адаб — «вежество» — и в целом соответствуют беллетристике.

Особый интерес представляют достижения того времени в области научного изучения истории. Сырой материал нетрудно было почерпнуть из ранних монографий, и оставалось лишь переработать его в законченные сочинения. Первый значительный труд — "История завоеваний" ал-Балазури (ум. в 892 г.) написан на основе выборочного метода; он представляет собой последовательный рассказ о завоевании каждой провинции и, как правило, опускает различные варианты преданий. Было-ли это естественным шагом в развитии историографии {56} или обязано внешним влияниям, остается спорным. Около того же времени ал-Йа'куби (ум. в 897 г.) написал в том же плане хронологическую сводку всеобщей истории с шиитских позиций, а также сочинение по исторической географии, явившееся первым сочинением такого рода в арабской литературе.

Как ни ценны оба эти труда, им все же далеко до обширной «Истории» ат-Табари (ум. в 923 г.). Для мусульманской науки последних столетий характерно, что, хотя в крупных восточных средневековых библиотеках нередко находилось до двадцати списков этого труда, к концу XIX в. группе европейских ученых пришлось восстанавливать его для арабской литературы, собирая по частям несколько разрозненных рукописей.

Ат-Табари является выразителем лучших черт гуманитарных знаний своей эпохи. Он родился в Амуле в Табаристане в 839 г., учился в Рее, едва не застал в Багдаде Ибн Ханбала и впоследствии учился у различных преподавателей в Басре, Куфе, городах Сирии и в Фустате (старом Каире), прежде чем поселиться в Багдаде. Проучившись сорок лет, он с непревзойденной полнотой овладел всей суммой теологических, филологических и исторических знаний раннего ислама. Еще сорок лет своей жизни он отдал преподаванию и сочинительству. По существу он был традиционалистом, но сохранил при этом независимость; он основал самостоятельную школу права (которая недолго просуществовала после его смерти) и посвятил себя двум громадным литературным работам.

"Высшим предметом научного изучения для него оставалось, конечно, Откровение, которое он рассматривал, однако, в двойном аспекте: как записанное в Коране слово божие и как проявление божественной воли в истории. Так возникли один за другим его «Комментарий» к Корану и его всеобщая история, также основанная на теологических принципах. Впоследствии эти два произведения легли в основу коранической и исторической наук. "История", — бесспорно слабейшая из двух, со многими композиционными недостатками, объяснимыми преклонным возрастом автора, — приобрела значение гораздо быстрее и прочнее, чем «Комментарий», потому что она почти не имела соперников и самый {57} ее предмет не служил, подобно экзегезу Корана, полем битвы соперничающих партий. Все-таки, по единодушному суждению всех беспристрастных людей, ни прежде, ни впоследствии не существовало труда, хоть сколько-нибудь близкого к «Комментарию» ат-Табари по всесторонности охвата материала, широте знаний и независимости суждений; в восточном мусульманском мире ортодоксальное научное изучение Корана постепенно подчинилось его авторитету" **.

______________

** О. Loth, Tabari's Korancommentar, — "Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft", Bd XXXV, Leipzig, 1881, S. 589–590.

В «Истории» ат-Табари в отличие от. выборочного метода ал-Балазури хроника событий год за годом дается не в связном изложении, а так, как она излагается различными источниками. Он поставил своей целью свести в одной книге все исторические предания арабов, почерпнутые как из ранних племенных источников, так и из более критического труда ал-Мада'ини, подобно тому как он до этого собрал все предания, относящиеся к Корану; но по какой-то причине здесь он редко критически рассматривает материал или указывает предпочтительную версию. Таким образом, книга внешне представляется бессвязной и в некоторых отношениях неполна (завоеванию Испании, например, уделено всего шесть строк), однако примечательно, что лишь после издания «Истории» ат-Табари стало возможным отчетливо и достоверно представить себе раннюю историю ислама. Рассматривая доисламский период, он следует обычным "авторитетным источникам" по арабской и персидской истории.

Совершенно иному методу следовал преемник ат-Табари ал-Мас'уди (ум. в 956 г.). В молодые годы он изучал не богословие, а естественные науки и философию и много лет путешествовал на Востоке по суше и по морю. Проницательность и опыт, приобретенные им благодаря общению с другими народами, а также знания, полученные в молодости, помогли ему создать подробную энциклопедию по истории, географии, философии и религиям мусульман, их соседей и предшественников. К сожалению, из тридцати томов, первоначально составлявших его труд, до нас дошел только один, да и тот {58} наименее ценный, и лишь один том первой сокращенной редакции. Вторая сокращенная редакция, озаглавленная "Промывальни золота" и содержащая около шестисот страниц, — это единственное, по чему мы можем судить об утрате. На арабском языке нет более замечательного произведения. Непоследовательная манера автора в рассмотрении естественной истории, истории, географии, этнологии, религии, медицины и так далее, широта его взглядов и бесчисленные анекдоты захватывают и увлекают читателя; и хотя он почти всегда отсылает тех, кого интересуют подробности, к своим более объемистым трудам, краткий вариант содержит довольно много ценного исторического материала. За несколько лет до смерти он написал в старом Каире краткий аналитический указатель с добавлениями к своим прежним трудам под названием "Книга указания и пересмотра". С этого времени история прочно утвердилась как одна из главных отраслей мусульманской науки и вплоть до наших дней сохранила свое место, составляя важнейшую отличительную особенность мусульманской литературы на всех языках.

Около того же времени возникла обширная и разнообразная географическая литература. Подобно другим научным работам она была вызвана к жизни сочинениями греков, в данном случае переводом труда Птолемея, сделанным для ал-Кинди. Ни в одном другом разделе литературы не проявилась так полно присущая той эпохе пытливость ума во всей его тонкости и грубости; дорожники в духе Ибн Хурдазбиха, научные труды по математической географии, картографические сочинения и морские карты, описания «чудес» и диковинок, путеводители — все нашло свое место в этой литературе. Как ни ценны и интересны все эти книги, нас более всего привлекают труды по описательной географии. Мы уже упоминали ал-Йа'куби; в десятом веке на смену ему пришел ряд неутомимых путешественников, из которых многие пересекли мусульманский мир из конца в конец и оставили нам подробные описания различных провинций на основе личных наблюдений. Среди них самыми великими были Ибн Хаукал, который в 977 г. дополнил более ранний труд, написанный ал-Истахри в 951 г., и ал-Макдиси, чья книга впервые появилась в 985 г. и была пересмотрена в 988 г. {59} Оба были одержимы страстью к точности; однако ал-Макдиси не только превосходит Ибн Хаукала в литературном мастерстве, но в какой-то мере даже предвосхищает нашу современную систематизированную географию, распространяя свои наблюдения на различные нравы, обычаи, верования, хорошие и дурные качества народов, посещенных им стран.

Сохранилось также несколько интересных отчетов посольств, отправленных в чужеземные страны, например, посольства под начальством Ибн Фадлана, отправленного в 921 г. в Россию, и посольства испанского еврея Ибн Йа'куба ко двору Оттона Великого. Описания путешествий находили массового читателя. Арабы всегда любили странствовать, и природная их склонность, подкрепленная обязанностью совершить паломничество в Мекку, пробуждает в них любознательный интерес к чужим странам и народам. Наиболее ранний из дошедших до нас рассказов ранних путешественников об Индии, Африке и Китае "Цепь историй", составленная в портовом городе Сирафе в 851 г. (по-видимому, это дословное воспроизведение различных источников) с приложением, датируемым приблизительно 910 г. Ее давняя популярность на Востоке позднее распространилась и на Запад, где она была переведена на европейские языки в числе первых ненаучных книг. Фантастический элемент более рельефно выступает в следующем за ним произведении — "Чудеса Индии", написанном около 953 г. персидским капитаном из Рам-хурмуза. Чем-то близко к этому краткое руководство по географии и легендарной истории, известное под названием "Собрание чудес", где особое место уделено Египту: материал в значительной степени почерпнут у ал-Мас'уди.

Наконец, к этому периоду относится деятельность величайшего из средневековых врачей ар-Рази, известного в Европе под именем Разес (Rhazes, ум. в 923 или 932 г.). Многие годы своей жизни он провел в Иране, но некоторое время занимал пост главного врача в большой багдадской больнице. До нас дошло несколько его трактатов как на арабском языке, так и в средневековых латинских переводах, включая его большой посмертный труд, называемый ал-Хави ("Содержащий"), различные руководства и монографии, включая зна-{60}менитую монографию об оспе. Наибольший интерес представляют его клинические отчеты о различных случаях заболеваний, которые послужили источником материала для поздних собирателей анекдотов**.

______________

** Пример можно найти в "Арабской медицине" проф. Э. Г. Броуна (Е. G. Browne, Arabian Medicine, Cambridge, 1921, pp. 51–53), из которой взяты приведенные выше подробности.

4. (945-1055 гг.)

Век плохого управления тюрков в Багдаде завершился, наконец, в 945 г., когда иранская династия Бувайхидов, хотя она и была шиитской, сменила тюрков в роли стражи халифа. Будучи шиитами, Бувайхиды не испытывали симпатий к ортодоксам, и на подвластных им территориях, сосредоточенных вокруг трех ветвей династии, утвердившихся в Ираке, Рее и Фарсе, возродились тенденции, пресекавшиеся ортодоксами. Однако политическая слабость Багдада и рост новых могущественных государств на территории прежней империи Аббасидов способствовали децентрализации арабской литературы.

(а) Кружок Сайф а д-Даула. На протяжении нескольких лет арабская литература развивается главным образом в северной Сирии, в Алеппо резиденции маленькой арабской династии шиитов Хамданидов. Вокруг Сайф ад-Даула (правил в 944–967 гг.) группировалась наредкость блестящая плеяда литераторов. Его щедрость привлекла почти всех ведущих писателей и поэтов того времени и окружила его имя непреходящей славой.

В исконных арабских странах оживление литературы неизменно связано с расцветом поэзии, и Алеппо не было исключением в этом смысле. Придворный поэт Сайф ад-Даула, ал-Мутанабби (ум. в 965 г.), обязанный своим именем ("Лжепророк") одной из проделок молодости, почитается некоторыми арабскими критиками величайшим из арабских поэтов или, по меньшей мере, последним великим арабским поэтом. Общепринятый в Европе взгляд на его поэзию коротко изложен проф. Брокельманом:

"Действительно, у ал-Мутанабби полностью созрело или, скорее, даже перезрело то, что в зародыше сущест-{61}вовало в древней касидной форме и было развито величайшими омейядскими поэтами. Он довел эту форму искусства до крайности и даже впал в безвкусицу. Поэтическое мастерство багдадцев, оплодотворенное персидским гением, почти совсем не оказало на него влияния. В то время как багдадцы во многом отчетливо сознавали, что они не арабы, ал-Мутанабби с гордостью чувствует себя чистым арабом и как таковой считает засилье варваров позором. Это объективное признание, в котором нельзя отказать его искусству, конечно, не может приблизить его к нашему субъективному восприятию. Если в древней поэзии, несмотря на ее чуждое нам содержание, мы можем восхищаться грубоватой строгостью формы, то у ал-Мутанабби все безмерно искажено, словно при гипертрофии. Образы и метафоры уже не возникают непроизвольно из естественного окружения поэта, а искусственны и по большей части причудливы".

Тем не менее именно эти качества главным образом восхищали арабских критиков и завоевали его поэзии популярность, которой она пользуется и до сих пор. В глазах народа он совершенно затмил своего-современника Абу Фираса (ум. в 968 г.), племянника Сайф ад-Даула, чьи стихотворения, по определению того же Брокельмана, представляют "поэтический дневник его приключений", и меньшая, чем у ал-Мутанабби, изысканность формы редко возмещается неподдельным чувством.

В следующем поколении был сделан важный шаг в развитии арабской прозы. Ранее к садж'у (рифмованной прозе), как к литературной форме, использованной в Коране, испытывали чуть ли не религиозное благоговение, которое мешало широкому использованию его в светских целях. По крайней мере в течение двух столетий официальная проповедь (хутба) по пятницам в соборных мечетях произносилась именно в этой форме; вероятно поэтому ею так широко пользовались уличные проповедники Басры во втором веке. Придворный проповедник Сайф ад-Даула Ибн Нубата (ум. в 984 г.) писал все свои проповеди садж'ем; собранные его сыном, они всегда высоко ценились за содержание и стилистические достоинства. Еще в эпоху Омейядов садж' был общепринятым стилем в официальной переписке, и {62} многие ранние документы такого рода получили широкое распространение в качестве образцов красноречия. Такое естественное украшение арабского стиля не могло быть навсегда исключено из литературы в целом, и, после того как рассказ стал признанным жанром, садж' неизбежно использовали (особенно в среде филологов) для придания ему блеска, остроумия и изящества. Его окончательное закрепление в этом жанре относится ко времени составления сборника «Посланий» (Раса'ил), адресованных разным лицам Абу Бакром ал-Хваризми (ум. в 993 или 1002 г.), чья литературная карьера началась в Алеппо. Этот стиль с необычайной быстротой распространился в восточных провинциях, развиваясь так стремительно и многообразно, что еще до своей смерти ал-Хваризми вышел из моды **.

______________

** Писать предисловия садж'ем было издавна принято, еще шире им пользовались некоторые писатели, например ал-Джахиз и ал-Макдиси; последний, однако, писал в 985 г., что в его время "литераторы ритму предпочитают прозу, но толпа любит стихи и садж'". Примеры, иллюстрирующие развитие садж'а в десятом веке, приводятся у Меца (A. Mez, Die Renaissance des Islams, Heidelberg, 1922, S. 231 ff., 308 ff.).

В стороне от этого блестящего общества и почти не замечаемый им жил один из величайших мусульманских мыслителей ал-Фараби (ум. в 950 г.), по происхождению тюрк из Средней Азии. Его труды по медицине и музыке служили образцами, однако именно благодаря его заслугам перед арабской философией имя ал-Фараби живет по сей день. Все его усилия были направлены на примирение систем Аристотеля и Платона (главным образом в истолковании неоплатоников), но при этом он сохранял твердую веру в истинность ислама и стремился привести в согласие с его доктринами всю греческую философию. Для нас из его произведений наибольший интерес представляет мусульманский вариант «Республики», понимаемой как единство церкви и государства.

Северосирийская школа пришла в упадок вскоре после смерти Сайф ад-Даула, но следует упомянуть еще одно связанное с ней имя запоздалого поэта. Абу-л-'Ала' ал-Ма'арри (973-1057) — это одинокая и неожиданная фигура в арабской литературе. Ослепнув в ранней юности, он тем не менее учился в Алеппо, пы-{63}тался найти счастье в Багдаде, но в конце концов вернулся в свой родной городок. Его ранние стихотворения, собранные в книгу под заглавием Сакт аз-занд, мало отличаются от заурядной искусственной поэзии той эпохи, но в своих более поздних стихотворениях при всей искусственности и сложности рифм и созвучий, на что намекает само название ал-Лузумийат, он выступает не только как великий поэт, но и как великий гуманист и проницательный, хотя и пессимистический, мыслитель. "Избрав разум своим путеводителем, — пишет проф. Никольсон, — он судит о людях и вещах с такой свободой, которая должна была казаться скандальной правителям и привилегированным сословиям того времени. Среди его размышлений о трагедии человечества ярко горит жгучая ненависть к несправедливости, лицемерию и религиозным предрассудкам. Он обнажает порок и глупость в поисках добродетели и мудрости. В его поэзии эпоха изображена без страха или пристрастия, и, — что особенно привлекательно, — сам художник, борясь с сомнениями, все же верит в способность разума разрешить трудные проблемы и найти истину, если только это вообще возможно. Но в Лузуме много однообразия; многое там тривиально, педантично и слишком заумно для нашего вкуса: книга вызывает восторг и презрение, потрясает, утомляет, чарует и отталкивает; но как бы то ни было, она неповторима и бессмертна, ибо выражает личность необыкновенного человека.

Все они заблуждаются — мусульмане, христиане, иудеи и маги;

Двое составляют единую секту человечества:

Один человек умен без религии,

Другой религиозен без ума" **

______________

** R A. Nicholson, Eastern poetry and prose, London, 1912, p. 110.

Мусульманские современники, хотя и стекались толпами на его лекции, совершенно не знали, как к нему отнестись, а их потомки вообще предпочитали Сакт аз-занд, находя в Лузумийат — в философском скептицизме Абу-л-'Ала' и его независимом отношении ко всей обрядовой стороне религии — много такого, что им не нравилось как мусульманам, а его пренебрежение к традиционным канонам арабской поэзии оскорбляло их {64} эстетические чувства. Современные европейские критики ударяются иногда в другую крайность и приписывают ему передовые философские воззрения, от которых сам он, вероятно, отрекся бы с ужасом. Менее удачны были прозаические сочинения Абу-л-'Ала', из которых наиболее важны для нас его «Послания» (Раса'ил); часть составленного самим автором сборника этих «Посланий» сохранилась до наших дней. Послания написаны изысканной рифмованной прозой и изобилуют намеками и литературными тонкостями, из-за которых подобные произведения выглядят в наших глазах искусственными и педантичными.

(б) Ирак при Бувайхидах. В то время как в кружке Сайф ад-Даула еще преобладали подлинно арабские элементы мусульманской литературы, в Багдаде и на востоке их постепенно вытесняло растущее персидское влияние. Этот период отмечен двумя интересными особенностями. Вместо ничтожеств, державших в руках халифат, и грубых бувайхидских правителей покровителями литературы стали многие выдающиеся и безмерно богатые персидские везиры, которые щедро поддерживали все отрасли знания. Самый знаменитый из них — «Сахиб» Ибн 'Аббад (938–995), с которым были связаны все поэты, писатели и ученые той эпохи. Но, поскольку сами везиры были весьма посредственными литераторами, едва ли можно считать случайным то, что они и покровительствовали посредственным литераторам. У везира Ибн ал-'Амида (ум. в 970 г.) библиотекарем был действительно первоклассный историк и автор интересного сочинения по этике Ибн Мискавайх (ум. в 1030 г.), чьи "Опыты народов" первая значительная всеобщая история после ат-Табари, — долго считавшиеся утраченными, обнаруживают замечательную остроту мысли и независимость суждения. Среди общего хора славословий особая нотка звучит у почти забытого Абу Хаййана ат-Таухиди (ум. после 1009 г.), мастера арабской прозы, равного ал-Джахизу, "имама красноречивых, — как говорит Йакут, — единственного и непревзойденного по мудрости, глубине, стилистическому мастерству и силе". В своей "Книге двух везиров" он с такой резкостью изобразил слабости Ибн ал-'Амида и Сахиба, что считалось, будто эта книга приносит несчастье всякому, кто ею владеет. {65}

Однако в то время наибольшим успехом пользовались звучные рифмы и развлекательность. Именно тогда из сказок, переведенных с индийского и персидского языков, начали возникать первые варианты "Тысячи и одной ночи"; в это же время филологи разыскивали в литературе анекдоты, чтобы заменить ими филологическое и схоластическое содержание короткого рассказа. Начиная с ранних произведений судьи ат-Танухи (940–994) под названиями "Радость после трудности" и "Собрание историй", через бесчисленные позднейшие произведения, из которых "Литературная хрестоматия" — ал-Мустатраф ал-Абшихи (1388–1446) может быть названа как одна из лучших и по содержанию и по стилю, новый тип рассказа всегда был необычайно популярен вплоть до наших дней.

Вторая особенность этого периода — основание библиотек и академий во всех крупных городах мусульманского мира. Правители и везиры соперничали друг с другом в приобретении авторских списков и копий ценных произведений и в учреждении учебных заведений (мадраса), не только открытых для всех желающих, но во многих случаях обеспеченных средствами на содержание учащихся и преподавателей, среди которых было немало женщин. Подробности об этих заведениях поразительно интересны. Небольшая школа, основанная в 990 г. в Багдаде, располагала 10400 книгами; крупная библиотека ал-'Азиза в Каире, по самому скромному подсчету, имела 120 тыс. томов, а библиотека ал-Хакама в Кордове была еще больше. Возможно, под названием ал-Фихрист ("Перечень") до нас дошел каталог одной из таких библиотек, составленный ан-Надимом в Багдаде в 987 г. Этот ценнейший труд начинается с раздела о различных языках, разновидностях письма и священных книгах, признаваемых мусульманами, а затем следует семь «бесед» о различных видах арабской литературы филологии, истории, поэзии, геологии, праве, философии, баснях и магии, а в конце — две заключительные беседы о сектах, иноземных религиях и об алхимии. В каждом разделе автор перечисляет все известные книги по этим предметам с краткими биографическими заметками об их авторах и приводит много другого ценного материала по истории культуры Ближнего Востока. Ал-Фихрист показывает, как обшир-{66}на была арабская литература в первые три века ислама и как мало сохранилось до наших дней: от многих авторов до нас дошли лишь небольшие фрагменты, а огромного большинства их мы не знали бы даже по имени.

Остальная литература бувайхидского периода в основном богословская. Этот термин едва ли применим к знаменитому трактату о "Принципах управления" ал-Маварди (ум. в 1058 г.), если бы там не описывалось идеальное управление теократическим государством лишь с незначительными уступками тому, что богословы рассматривали как порочную и незаконную практику того времени. Шииты, конечно, полностью использовали представившуюся возможность действовать открыто, и библиография, составленная юристом Мухаммадом ат-Туси (ум. в 1067 г.), интересна прежде всего тем, что показывает объем шиитской литературы, которая существовала в то время и впоследствии погибла; большая часть ее, несомненно, была умышленно изъята ортодоксальными суннитами. Однако незадолго до этого зайдитская секта шиитов основала независимое государство в Йемене, существующее до наших дней. В этом обособленном уголке они создали довольно большую литературу, памятники которой только недавно были исследованы в Европе, причем обнаружилось, что, несмотря на преобладающую теологическую направленность, они представляют немалый интерес и ценность. Из общей литературы шиитов особо выделяются псевдоэпиграфы, приписываемые зятю пророка 'Али, но написанные двумя братьями тарифами (т. е. потомками 'Али) ал-Муртада (967-1044) и ар-Ради (970- 1016), из которых последний был знаменитым поэтом своего времени. Эти подделки состоят из дивана стихотворений и сочинения под заглавием "Путь красноречия", содержащего мнимые проповеди и письма 'Али. Последнее сочинение, написанное приятным и не слишком витиеватым садж'ем, пользовалось особенно большой славой не только среди шиитов, почитающих его как подлинное творение их имама, но также и среди суннитов. Другое знаменитое дидактическое произведение в стихах, приписываемое 'Али, известное под названием Касидат Зайнаб, является более ранней подделкой одного из второстепенных поэтов начала аббасидской эпохи. {67}

Все эти писатели принадлежат к главной шиитской секте «двенадцатиричников», или «имамитов»; шиитскими лозунгами прикрывалось также другое движение, в значительной мере, если не большею частью, философское по своей сущности, из которого в политической сфере возникли династия Фатимидов и его крайнее ответвление — тайное общество в Сирии и Иране, известное под названием «ассасинов». Литература фатимидского движения, вероятно, ревниво оберегалась и исчезла вместе с его представителями, но существует предположение, что книга, известная под названием "Послания чистых братьев", служила руководством на низших ступенях посвящения. Она составлена группой писателей в Басре незадолго до 1000 г., включает 51 трактат и представляет энциклопедию науки и философии, резюмирующую идеи культурного мусульманского общества десятого века. К тому времени ортодоксальная церковь пошла на компромисс с философией, во многом схожий с подобным же компромиссом в средневековой Европе, на том условии, что доктрины философии не будут доведены до логического завершения. Благодаря тому что послания "чистых братьев" (ихван-ас-сафа') не преступали этих границ, они получили всеобщее признание и распространение во всех мусульманских странах, как в оригинале, так и в извлечениях и переводах. Сначала идут трактаты по математике (№ 16), затем следует введение в философию и логику (№ 7-13). Вслед за этим рассматриваются общие науки (№ 14–21) и антропология (№ 22–30). До сих пор эти учения почти полностью основываются на Аристотеле. Следующий раздел о "Мировой душе" (№ 31 — 40) явно неоплатонический; в заключение рассмотрены "богословские науки", — как и следовало ожидать, с заметным му'тазилитским уклоном.

(в) Восточный И р а н. Хотя иранские династии на востоке поддерживали восстановление персидского языка в качестве литературного, арабский язык еще широко употреблялся в придворных кругах и официальной переписке, а арабские поэты и писатели легко находили широкое покровительство. Самым блестящим, из восточных дворов был двор Саманидов в Бухаре, но особенно знаменит своей приверженностью к наукам был богатый торговый центр Хорезма (нынешняя Хива). {68} Уже в те времена области Аму-Дарьи славились, как и впоследствии, развитием богословских наук, и большинство составителей канонических книг религиозного предания, включая ал-Бухари и Муслима, происходили из Хорасана

С Нишапуром, столицей собственно Хорасана, связаны имена двух самых блестящих литераторов этого периода, ал-Хамадани (969-1007) и ас-Са'алиби (961-1038). Первый, более известный под прозвищем Бади' аз-Заман ("Чудо эпохи"), скитался от одного двора к другому всю свою жизнь, начиная с того дня, когда он покинул Хамадан в двенадцатилетнем возрасте, уже научившись всему, чему только могли научить его учителя, и до самой смерти в Герате. Вот как описывает его ас-Са'алиби — отрывок этот интересен не только сам по себе, но и дает картину развлечений образованного общества того времени, а также помогает понять причину успеха его Макамат: "Он владел искусством чудес, редкостей и диковинок [в слове]. Например, он мог продекламировать стихотворение более чем в пятьдесят строк, которое он слышал всего один раз, запомнить его целиком и повторить его с начала до конца без единой ошибки. Он мог пробежать глазами четыре или пять страниц книги, которую он не знал и никогда не видел, затем повторить их на память в безупречной согласованности. Его просили сочинить стихотворение или написать беседу на какой-нибудь оригинальный или необычный сюжет, и он тотчас выполнял эту задачу. Он часто писал книгу на заданную ему тему, начиная с последней строки и заканчивая первой, и создавал столь же красивое и остроумное сочинение, как и всякое другое. Он украшал бесподобную касиду, сочиненную им самим, своим же прекрасным трактатом, читал стихи прозой и прозу декламировал стихами. Ему давали много рифм, и он слагал по ним изящные стихи, или ему задавали сочинение прозой и стихами на всякие непонятные и трудные темы, и он декламировал, импровизируя, быстрее, чем в мгновение ока. Он мог переводить персидские стихи, полные причудливо выраженных образов, на арабский быстро и блестяще, и проделывал много других удивительных вещей без счета".

Видное место в арабской литературе ал-Хамадани {69} обеспечили не столько его остроумные «Послания», сколько создание им наиболее совершенной формы литературного выражения — макамы, или «собрания». Художественные особенности макамы раз и навсегда были определены этим автором.

"Он нарисовал, — пишет Ченери, — остроумного, бессовестного импровизатора, странствующего с места на место и живущего на подарки, подносимые ему щедрыми ценителями его талантов, а также своеобразного рави или рассказчика, который, постоянно встречаясь с этим импровизатором, рассказывает о его приключениях и повторяет его превосходные сочинения… "Собрание"- это своего рода драматический эпизод, рассказывая который, автор ставит целью показать поэтическое мастерство, красноречие или эрудицию, и ввиду этого тема неизменно подчинена авторской манере, содержание — форме".

Заслуга ал-Хамадани состоит в том, что он в своих Макамат придал древнему сказу с чередованием прозы и стихов (произведение такого типа представлено в европейской литературе "Окассеном и Николет") литературные достоинства садж'а и блеск экспромта, a также с мастерством гения сделал выразителем своего искусства хорошо знакомый персонаж из народного рассказа — остроумного бродягу. Его герой, Абу-л-Фатх из Александрии, владеет всеми тонкостями красноречия и живой речью, которыми, как мы видели, был одарен сам ал-Хамадани. Как образованные, так и необразованные единодушно восхищались его произведением, и, поскольку слава его распространилась по всему мусульманскому миру, появилось много подражателей, имевших больший или меньший успех; однако макама никогда более не достигала той непосредственности и живости, которые, несмотря на изощренную технику, умел вложить в нее ее талантливый создатель. Как указал недавно один критик, макама представляет в семитской литературе наивысшую ступень воплощения литературной темы.

"По существу ступени возрастающей «мобилизации» литературной темы у арийцев и семитов одни и те же: эпос (=касида), драма (=кисса, рассказ, в котором проза чередуется со стихами), новелла (=макама). На первой ступени вовлекается только память слушателя; на вто- {70}рой — актер или декламатор требует от слушателя понимания; на третьей — имеет место обращение к воле читателя. Только у арийцев форма изменчива, а содержание постоянно; у семитов же форма застывшая, а содержание изменчиво и иллюзорно" **.

______________

** L. Massignon, Essai sur les origines du lexique technique de la Mystique musulmane, Paris, 1922, p. 2S8.

Несмотря на все свое восхищение гением ал-Хамадани, ас-Са'алиби следовал более проторенным путем филологии и адаба. Для нас наибольшее значение имеют две его книги. Первая — по всеобщей истории, из которой до нас дошла только та часть, где речь идет о древних царях Персии; но она интересна тем, что содержит последнюю самостоятельную прозаическую версию материала, который тогда же был переработан великим иранским поэтом Фирдоуси и окончательно закреплен в знаменитой иранской эпической поэме Шах-наме. Вторая — биографическая антология, включающая всех поэтов — недавних предшественников автора, писавших на арабском языке во всей области распространения арабской литературы, — под заглавием "Единственная своего века". Этот сборник благодаря тонкому критическому вкусу автора сразу же завоевал признание и в течение двух последующих столетий был дополнен рядом продолжателей.

Когда в 999 г. Саманидов вытеснили тюрки Центральной Азии, их власть перешла к новой тюркской династии, основанной в Газне в Афганистане. Самый знаменитый из газневидских государей Махмуд Йамин ад-Даула (правил в 997-1030 гг.), хотя и был по сущности своей безграмотным варваром, достиг славы как в политике, пройдя по Индии с огнем и мечом под прозрачной маской религиозного рвения, так и в литературе, заставив ведущих писателей той эпохи способствовать блеску и пышности своего двора. Его правление прославлено в "Книге Йамин ад-Даула", написанной одним из придворных ал-'Утби (ум. в 1036 г.). Этот труд был поворотным пунктом в исторической литературе. С тех пор всякое самостоятельное историческое сочинение сводилось главным образом к монографии об отдельном правителе или династии, написанной по большей части слугами династии и откровенно превоз-{71}носящей его деяния. Добиваясь наибольшего эффекта, прибегали к риторическим ухищрениям, и простое историческое повествование перегружалось «прециозным» стилем, который насадили ал-Хамадани и его подражатели. Если подобные стилистические приемы были уместны в надлежащей сфере, то на историографию они оказали самое плачевное влияние. Все приносилось в жертву красивой фразе, троп нагромождался на троп до тех пор, пока простой факт не заволакивался туманом неясности и льстивых восхвалений.

Махмуд не полагался на то, что его слава щедрого покровителя привлечет ученых и литераторов. Его метод был гораздо проще и действенней: он похищал их или вымогал в виде дани с завоеванных стран. Именно таким способом после завоевания Хорезма он стал хозяином ал-Бируни (ум. в 1048 г.), который с нашей точки зрения наиболее полно воплощает дух мусульманской науки. В его глазах знание само по себе было конечной целью.

"Когда он составил свой "Канон", — свидетельствует источник, цитированный Йакутом, — султан (Мас'уд. — X. Г.) пожаловал ему столько серебряных отчеканенных в его правление монет, сколько мог унести слон, но он нарушил обычай и вернул все обратно в казну, с извинением сославшись на то, что он может, обойтись без этого. Его рука почти никогда не расставалась с пером, его глаза — с наблюдением и его ум — с размышлением, за исключением двух праздничных дней в году, Найруз и Михрджан. Во все другие дни его постоянным занятием было устранение завесы сомнения с лица знания и засучивание рукавов стеснения с его локтей. Один ученый муж рассказал: "Я посетил Абу Райхана (ал-Бируни. — X. Г.), когда его душа была почти готова отлететь и предсмертное дыхание стеснило ему грудь, и в этом состоянии он сказал мне: 'Как это ты объяснил мне однажды такой-то вопрос наследования? Я ему сказал с состраданием: 'В этом-то состоянии? - и он ответил. 'Не лучше ли, если я прощусь с миром, зная этот вопрос, чем покину его, не зная его? Тогда я ему повторил вопрос, и он запомнил его и обучил меня тому, что он обещал; затем я вышел от него и уже на улице услышал крики, возвещавшие о его смерти"".

Из его исторических сочинений, к несчастью, ничего {72} не сохранилось, но его слава незыблемо покоится на двух мастерских компиляциях. "Следы, оставшиеся от минувших поколений", — это работа по сравнительной хронологии, где не только описываются способы летосчисления и праздники различных народов и религий, но содержится также немало исторических сведений и интересных наблюдений по многим вопросам. Приступая ко второй работе, он воспользовался завоеваниями Махмуда в Индии, чтобы изучить санскрит и индийскую литературу, и в итоге примерно тринадцатилетнего труда создал произведение об Индии, которое по содержанию и научному методу стоит особняком в арабской литературе. В своей «Хронологии» он показал себя взыскательным ученым, в «Индии» он пошел дальше и доказал, что способен подняться выше национальных и религиозных предрассудков (за исключением, может быть, своей врожденной неприязни к арабам) и избежать как безудержного восхищения, так и слепой враждебности. Он перевел много индийских книг (в том числе Йога-сутру и Патанджалу) на арабский язык, и, что более необычно, несколько арабских переводов с греческого — на санскрит. Третья его работа, которую некоторые считают самой значительной, только теперь издается в Индии. Этот двенадцатитомный труд, называемый "Канон, посвященный Мас'уду", представляет собой краткий обзор всей астрономической науки арабов.

К совершенно иному типу ученого принадлежал Ибн Сина (980-1037) из Бухары. Спасаясь от лап Махмуда, он поспешно бежал из Хорезма, потом сделал головокружительную политическую карьеру и в конце концов поселился в Исфахане. «Авиценна» долгое время представлял в глазах европейцев вершину мусульманской науки. Часто забывают, что он был прежде всего философом (как и большинство мусульманских врачей, за исключением ар-Рази); ему приписывают не менее шестидесяти восьми сочинений по философии и только шестнадцать по медицине и одиннадцать по естественным наукам. К философским работам относится его "Книга исцеления [души]" — энциклопедия логики, физики, математики и теологии, ряд мистических сочинений, а также очаровательная краткая поэма о нисхождении души в тело. Однако известность в Европе и в значительной-{73} мере славу в мусульманском мире ему принесли медицинские сочинения, в особенности многотомная медицинская энциклопедия, называемая «Канон», которая направляла развитие европейской медицины в течение многих столетий, после того как была переведена Жераром из Саблонеты в тринадцатом веке. Даже в мусульманском мире она вытеснила труды предшественников Авиценны и возвела своего автора, вместе с его преувеличенной славой философа, на почетный пьедестал, даже выше более оригинального гения ар-Рази.

(г) Египет и Северо-Западная Африка. В течение первых трех веков существования ислама Египет принимал участие в культурных движениях, имевших своим центром Багдад и в некоторых случаях передаваемых и развиваемых местными школами. Например, в течение девятого века там возникла самостоятельная школа историков, как мусульманских, так и христианских, чьи произведения в некоторых случаях дошли до нас. Однако распространение арабского языка вдоль североафриканского побережья протекало столь медленно, что даже в девятом и десятом веках в одном только Кайруване в Тунисе образовался литературный кружок. С приходом к власти еретической Фатимидской династии, которая утвердилась в Тунисе в 909 г., а спустя шестьдесят лет в Египте и Сирии, сношения между этими двумя странами и Востоком стали гораздо затруднительнее. Вероятно, именно благодаря этому Египет оставался относительно независимым от влияний, которые воздействовали на арабскую литературу в Азии, но то немногое, что сохранилось из египетской литературы этого периода, представляет общий интерес. Фатимиды, во всяком случае, были щедрыми покровителями знания. Одним из первых их деяний в Египте была постройка университета-мечети ал-Азхар и обеспечение его средствами; после возвращения к ортодоксии и победы над азиатскими соперниками, университет этот стал, и остался поныне, главным университетом ислама. По всей видимости, Фатимиды поощряли изучение науки и философии, так что кажущуюся скудость египетской литературы в период их правления следует приписать полному изъятию ортодоксами всего, связанного с фатимидской ересью. В самом деле, географ ал-Макдиси в 985 г. недвусмысленно писал следующее: "Багдад в {74} прошлом был знаменитым городом, но теперь он приходит в упадок и слава его померкла. Я не нашел там ничего интересного или достойного восхищения. Ныне Каир является тем, чем некогда был Багдад, и я не знаю более знаменитого города в исламе".

(д) Испания (750-1091). Развитие арабской литературы в Испании замедлялось многими факторами. Расположенная на окраине мусульманского мира, Испания, кроме того, не имела централизованного правительства, подобного тому, которое создали Аббасиды на Востоке. Борьба между арабами и берберами и распри среди самих арабов создавали обстановку, мало благоприятствовавшую литературной работе. Еще важнее то обстоятельство, что внешние влияния, которые так способствовали развитию арабской литературы в Сирии и Ираке, не имели себе подобных в варварском готском королевстве, опрокинутом мусульманами. На Востоке арабские завоеватели стали учениками завоеванных народов; в Испании же готские христиане, напротив, заимствовали арабскую культуру. Омейядские правители стремились с помощью просвещенного и щедрого покровительства привлечь восточных ученых к своему двору и сумели превратить свою новую столицу — Кордову в центр, из которого мусульманская культура распространялась даже за пределы Испании. Время их наибольшего могущества правление прославленного Абд ар-Рахмана III (912–961) — совпало с периодом, когда гений испанских мусульман, до тех пор скрыто созревавший, впервые проявился, породив на протяжении последующих столетий ряд литераторов, произведения которых входят в число самых блестящих памятников мусульманской цивилизации.

Первым испанским автором, чьи произведения дошли до нас, является Ибн 'Абдраббих (860–940), вольноотпущенник Омейядов. Его единственное сочинение, не считая некоторых стихов, — ал-'Икд ал-фарид ("Единственное ожерелье"), знаменитая литературная сокровищница, выдержанная в духе "Источников известий" Ибн Кутайбы и в значительной степени заимствованная оттуда. Оно содержит, как указывает автор в предисловии, "причудливые создания моей собственной поэзии, дабы читатель мог узнать, что наша западная страна, несмотря на всю ее отдаленность и изоли-{75}рованность, имеет свою долю и в поэзии и в прозе". 'Икд, отчасти благодаря своей более тщательной разработке и простому построению, полностью вытеснил сочинение Ибн Кутайбы даже на Востоке и остается по сей день одной из самых популярных развлекательных книг. В то время как Ибн 'Абдараббих был прежде всего эстетом, его последователь ал-Кали (ум. в 965 г.) был филологом и считается основателем испанской филологической школы. Он родился в Армении и учился в Багдаде; в 942 г. обосновался в Кордове, где провел весь остаток жизни и произносил свои «Диктовки», которые и доныне повсеместно читаются на Востоке. Они состоят из грамматических и лексикографических рассуждений на различные темы, как-то: отдельные места Корана, древние арабские сказания, исторические повествования и т. п., с цитатами из преданий и поэтическими отрывками.

О самых ранних испано-арабских поэтах мы не знаем почти ничего, но не может быть никакого сомнения в существовании там традиционной поэзии. "Новый стиль" также был перенесен в Испанию, — таким образом поддерживалось единство культуры мусульманского мира. Однако к началу одиннадцатого века появляется новая особенность: мы видели, что на Востоке поэты, пользовавшиеся литературным языком, не обращали никакого внимания на тенденции народной поэзии; все, что не соответствовало установившимся литературным нормам, тут же отбрасывалось. Хотя эта догма никогда не была полностью преодолена даже в Испании, новые строфические формы, истоки которых можно проследить до самых ранних времен, все же прокладывали себе дорогу в литературу. Первым завоевал себе прочное место мувашшах ("опоясанный") — стихотворение из четырех, пяти или шестистрочных строф, допускающее разнообразные варианты в построении и рифмах, с типичной схемой аа, ббаа, ввваа и т. д. Причины, которые привели к развитию строф в Испании, а не на Востоке, неясны. Высказывалось предположение относительно влияния народных испанских и провансальских песен, построенных по образцу латинских церковных гимнов; кое-что, может быть, объясняется особым развитием арабской музыки на Западе.

Пристрастие арабов к тщательности формы и едино-{76}образию нигде не проявляется так сильно, как в тех условностях, которыми вскоре стало сопровождаться употребление мувашшаха. Все стихотворение сочинялось на литературном языке, но считалось особо изящным, если последняя строка бывала написана колоритным и совершенно неправильным языком. Хотя обычные размеры употреблялись весьма часто, это не одобрялось, и строки разбивались на неравные отрезки, которые имели внутреннюю рифму, проходившую через всю строфу. Не удивительно, что при необходимости преодолевать такие технические трудности, поздний тип мувашшаха был лишен непосредственности и в особенности после перенесения на Восток быстро выродился в механическое упражнение, столь же стереотипное и искусственное, как и касида. Автор мувашшаха, по-видимому, был ограничен еще одной условностью в выборе своей темы. В мувашшахе редко идет речь о чем-либо, кроме любви, разве что только о религии. Форма обращения к любовнику нередко сохраняется даже в панегирике. Конечно, часто встречаются реминисценции и даже прямые заимствования из ранних поэтов, в особенности из 'Умара ибн Абу Раби'и, и позднейшие поэты свободно грабили му-вашшахи своих предшественников.

Однако старые формы никогда не теряли своего господства и, вероятно, лишь немногие посвятили себя исключительно строфической поэзии. Высокопарная фраза и натянутый вычурный образ процветали здесь столь же пышно, как и на Востоке; трудно найти что-либо подобное следующей строке из испанского панегирика:

Как же не будут чахнуть его нижние одеяния, когда он

полная луна [по красоте] и они из хлопка?

Даже видавший виды Ибн Халликан находит нужным пояснить, что, как говорят, хлопок, выставленный на лунный свет, портится.

Золотой век андалусской поэзии на несколько лет выходит за те пределы, которые мы установили для Востока. Распад Омейядской династии (ок. 1020 г.) и разделение мусульманской Испании на ряд мелких княжеств, казалось, только стимулировали развитие литературы и поэзии той эпохи, поскольку возник десяток дворов вместо одного. Из множества поэтов одиннадцатого века наиболее известны двое: Ибн Зайдун {77} из Кордовы (1003–1070), который обычно считается величайшим испанским поэтом, как в своих ранних любовных песнях, так и в зрелых поэтических посланиях, и ал-Му'тамид (1040–1095), последний арабский правитель Севильи. Оба они отчасти обязаны славой обстоятельствам своей жизни: первый — своей авантюристической карьере и романтической привязанности к омейядской принцессе Балладе, последний контрасту между великолепием его двора, когда он правил как primus inter pares** среди королей Испании, и своей жалкой смертью пленника в Марокко. Оба они (подобно многим другим своим соотечественникам) были людьми, которые умеют "самые тривиальные и преходящие события жизни тотчас облечь в поэтическую форму", и остается лишь пожалеть о том, что нет английского перевода ни одного из их произведений — самых очаровательных во всей арабской поэзии. Ибн Зайдун не менее знаменит и как прозаик отчасти благодаря своей переписке, но в особенности благодаря "Посланию к Ибн 'Абдусу" — законченному образцу литературного мастерства и острой сатиры. Ниже мы приводим строки одного из его поздних строфических стихотворений:

______________

** Первый среди равных.

Да оросят обильные дожди облаков окрестности дворца,

Пусть нежно поют голуби на ветвях

В блестящей Кордове, обители благородных,

Городе, где юность сломала мои [детские] амулеты,

Где я родился от благородных предков,

Сколь благословенны дни целомудрия минувшие!

Скольким забавам мы предавались в этих переулках,

С чернокудрыми, пышноволосыми, с белой шеей,

Когда они ходили, волоча подолы с разукрашенными

краями.

Но не следует их осуждать за бесстыдство.

Скажи тому времени, радости которого миновали

И стерлись следы по прошествии ночей,

Сколь нежен был ветерок его вечеров!

И ярко светили его звезды над головой ночного

путешественника:

"Привет тебе от страстно влюбленного, любящего!"

Центральное место в прозе одиннадцатого века занимает Ибн Хазм из Кордовы (993-1064), внук принявшего ислам испанца. В молодости он писал преиму-{78}щественно стихи, но, принадлежа к самой непримиримой школе мусульманской теологии, часто отвлекался от этого занятия, подвергая ожесточенным нападкам своих богословских противников; острота его языка, вошедшего в поговорку, которая сравнивает ее с мечом тирана ал-Хаджжаджа, привела к тому, что он в конце концов был вынужден отойти от политической деятельности и по сути дела был отлучен от церкви. Из огромного количества его сочинений по богословию и истории до нас дошло очень немногое, если не считать ценного и оригинального труда по сопоставлению религий ("Книга религиозных и философских сект"). Хотя может показаться странным, что произведения такого рода мы впервые встречаем именно в арабской литературе, причины этого найти нетрудно. Благодаря веротерпимости арабских завоевателей в их среде сохранились большие общины, исповедовавшие самые различные религии — иудеев, христиан, зороастрийцев и даже полуязычников. Различие между этими религиозными системами и их собственной верой издавна привлекало внимание мусульманских ученых и порождало вначале большую полемическую литературу (образцом которой может служить "Книга религии и власти", написанная около 855 г. 'Али ибн Раббаном ат-Табари, перешедшим в ислам христианином), а в дальнейшем — пробуждало научный интерес к ним. Кроме того, чисто практические вопросы, связанные с особым налогообложением и правовым положением немусульман, требовали от чиновников некоторого знакомства с их верой и обрядами. Возникновение различных канонических школ внутри самой мусульманской общины привело к появлению трудов, в которых сопоставлялись различные учения, обычно с полемическими целями. Примером может служить "Различие между сектами" Абу Мансура ал-Багдади (ум. в 1037 г.), где рассматриваются лишь те секты, которые причисляли себя к исламу. Однако именно Ибн Хазму предстояло написать первый систематический и критический труд о религиях, включая различные секты и школы. Его книга начинается с богословско-философской классификации религий в соответствии с их представлениями о начале мира и призвании пророков; христианство, например, подпадает под категорию религий, утверждающих, что мир был создан во {79} времени и более чем одним творцом, и отвергающих некоторых пророков (т. е. Мухаммада и арабских пророков). В каждом разделе подробно разбираются доводы, выдвинутые в поддержку этих верований, и вслед за этим они отвергаются один за другим. Большой раздел книги посвящен язвительному разбору противоречий и, с точки зрения мусульманина, нелепостей, содержащихся в Ветхом и Новом Заветах, с цитированием глав и стихов оттуда. Затем рассматриваются различные мусульманские секты и философские школы, а в заключение излагаются собственные философские и богословские воззрения Ибн Хазма. Ясно, что содержание и стиль книги в целом противоречивы, но она проложила дорогу для более беспристрастных сочинений на ту же тему. Вполне естественно, что испанские историки сосредоточили свое внимание почти исключительно на истории арабов в Испании. Сочинения, написанные и принятые за образец на Востоке, легко проникали на Запад, и их пробелы в отношении испанской истории следовало восполнить. Первая истинно испано-арабская история дошла до нас в ранней испанской редакции под названием "Chronica del Moro Rasis", большинство же других ранних исторических сочинений либо утрачены совсем, либо сохранились лишь в виде фрагментов. Наряду с этим, важная серия биографических сочинений, охватывающих период от конца десятого века по тринадцатый включительно, к счастью, сохранилась и позволяет нам воссоздать довольно полную картину деятельной жизни тех литературных кругов, которые в свое время представляли самую высокую культуру в Европе. {80}

VI. СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК (1055–1258 гг.)

Арабская литература, как было показано выше, была тесно связана с превратностями мусульманской истории вследствие своей зависимости от покровительства правителей, и 1055 год н. э. отнюдь не произвольно считается поворотным пунктом в ее развитии. В этом году тюркская династия Сельджукидов утвердилась в Багдаде и тем окончательно закрепила тюркскую гегемонию в Западной Азии. Последствия этого переворота не замедлили проявиться в арабской литературе. При тюрках — нецивилизованных кочевниках, управляемых военной аристократией, ни в чем не было стабильности. За редкими исключениями, история их господства в Азии состоит из непрерывных переворотов и всеобщей анархии, неизменно сопровождавшихся бедственными опустошениями, истреблением людей и вымогательствами. Легко понять, как неблагоприятны были эти условия для развития не только литературы, но и всей культуры. Появление время от времени могущественного и просвещенного правителя или нескольких правителей не могло существенно улучшить положения, поскольку анархия и жадность тюрков в течение двух веков разрушили государственную машину, созданную арабами и персами.

Выдвижение тюркских династий неблагоприятно сказалось на арабской литературе еще и в другом отношении. Все персидские государи в той или иной мере владели арабским языком и могли оценить произведения, авторам которых они оказывали покровительство. Тюрки же, правившие в западной Азии, редко понимали арабский язык, и в эпоху их господства персидский язык снова стал преобладающим в литературе. Арабские сочинения достигали слуха султана только из вторых уст, и его благоволение зависело главным образом от при-{81}дворных, говоривших по-арабски, каковыми в большинстве случаев были богословы или секретари. Поскольку первые принципиально не признавали никакой самостоятельной мысли, а вторые — редко интересовались чем-либо, кроме филологии, препятствия на пути писателя, чьи произведения не отвечали их требованиям, были почти непреодолимы. Результат этого сказывается прежде всего в раболепном тоне, который, хотя и встречается в арабской литературе с очень раннего времени, теперь выступает на передний план. Весьма любопытно читать апологии, которые авторы небогословских сочинений считали необходимым поместить в своих предисловиях.

"Я хорошо знаю, — пишет Йакут в своем "Словаре литераторов", — что злобные критики будут поносить и высмеивать меня, — это люди, чьи умы пропитаны невежеством и чьи души восстают против щедрого дара природы; они будут утверждать, что важнее посвятить себя религии, получая выгоду в этом мире и на том свете. Знают ли они, что люди созданы неодинаковыми и с разными способностями? Аллах предназначил людей для каждой науки, чтобы они сохраняли ее целостность и приводили в порядок ее сущность, и каждый человек приходит к тому, для чего он создан. Я не отрицаю, что если бы я был неразлучен с мечетью и молитвенным ковриком, то скорее очутился бы на пути спасения в будущей жизни. Но в следовании наилучшему мне отказано, и для добродетели человека вполне довольно того, что он не делает ничего предосудительного и не идет по пути обмана".

В странах, где говорили по-арабски, положение было, конечно, иным, благодаря чему выросла роль Египта и Сирии в арабской литературе.

Однако наряду с заметным ростом количества произведений в дальнейшем наблюдается не менее заметное ухудшение качества. Литературный круг сужался до высокообразованного меньшинства, и вместе с тем беднел его дух и снижались требования к литературе; отсутствие широты и жизненности писатели, как это всегда бывает, пытались возместить педантизмом и искусственностью. Независимость мысли уступила место слепой вере в авторитеты, оригинальные сочинения были вытеснены популярными компендиями. Изящество и худо-{82}жественность, облекавшие произведения прошлого привлекательностью и остроумием, культивировались теперь сами по себе, словно для того, чтобы прикрыть этим флером безнадежное притупление разума; по выражению Монтеня, люди садились в седло, потому что в ногах не доставало силы идти пешком. Кроме того, не следует забывать, что наибольшего расцвета арабская литература достигла вследствие соприкосновения отечественных наук с греческой мыслью. Теперь же стимул, данный греческой культурой, почти совсем истощился-, а те области науки, где он оставался главной движущей силой, пришли в упадок и замкнулись в тесном, быстро сужавшемся кругу. Косная схоластика, возобладавшая в богословии, была симптомом (но никак не прямой причиной или следствием) медленного паралича, сковывавшего дух ислама.

В рассматриваемый нами период эти влияния, распространяясь с Востока, вскоре пронизали всю мусульманскую культуру. Едва ли приходится сомневаться, что одним из факторов, сильно способствовавших этому, явилось основание крупных ортодоксальных университетов, из которых самым знаменитым был ан-Низамиййа в Багдаде. Обучение детей сводилось главным образом к упражнению памяти. Мальчики шести-семи лет заучивали наизусть Коран, макамы и стихи ал-Мутанабби. В течение многих лет они днем и ночью читали и заучивали огромные комментарии и комментарии к комментариям к сочинениям по грамматике, логике и богословию. Нередко учащийся к двадцати годам хранил в памяти от одной до двух сотен прозаических сочинений. Контролируя высшее образование, богословы сумели выхолостить все, за исключением гения, и избавиться от опасностей, которые таят в себе независимый дух и глубокие познания. Однако такое насилие не проходит безнаказанно, и, быть может, не так уж парадоксально то, что оригинальная мысль той эпохи получила главное развитие именно в сфере богословия.

1. Ирак и Иран

Период этот открывает величайшая фигура в мусульманской религиозной мысли. Ал-Газали (1059–1111), сделав блестящую карьеру в Нишапуре и Багдаде, вне-{83}запно отказался от профессорского звания и на десять лет удалился из мира. Сам он писал, что его ум не устоял перед скептицизмом и он почувствовал, что необходимо восстановить утраченную веру. Его не удовлетворили схоластическая теология, философия и шиитские учения. В конце концов он обратился к суфизму, и тут свет озарил его. Вернувшись в родной город, он провел остаток дней со своими учениками, предаваясь познанию и созерцанию.

Его литературная деятельность началась еще в то время, когда он был профессором в Багдаде; он написал несколько трактатов в обычном богословском духе, в том числе одно полемическое сочинение против крайних шиитов и другое, под названием "Опровержение философов", где он выступает против абсолютного применения разума в богословии. Однако эпоху в исламе составил ряд сочинений, написанных им после его обращения к суфийским взглядам. Его целью было внедрить ведущие принципы суфийской жизни в ортодоксальную теологию, чтобы восстановить равновесие, утраченное чрезмерно схоластической аш'аритской школой, и заменить субъективным религиозным опытом "системы и классификации, слова и доводы относительно слов". В "Избавляющем от ошибок" (Мункиз) он поясняет при помощи собственного опыта основы своей веры, которая была подробно изложена в его главном труде Ихйа 'улум ад-дин ("Воскрешение религиозных наук"). Помимо этих образцовых произведений, он написал для всеобщего пользования несколько мелких благочестивых трактатов на арабском и персидском языках, причем некоторые из них по тону и содержанию поразительно сходны с евангелическими трактатами наших дней.

Ал-Газали был не столько оригинальным мыслителем, сколько человеком с яркой индивидуальностью. Его труд предназначался прежде всего для того, чтобы подкрепить ортодоксальную церковь моральной силой лучших элементов суфизма. Но при всем том он стоял намного выше своей эпохи и его выступление против этики схоластов оказалось слишком радикальным. Для последующих поколений он был лишь одним из многих богословов; Ихйа предали забвению, и только когда оно вновь было введено в обиход в конце восемнадцатого века, мусульманский мир начал осо-{84}знавать его значение. Длительное время ал-Газали привлекал к себе внимание европейских ученых, и, подобно своему великому противнику Ибн Рушду, он — одна из тех редких фигур, которым в Европе посвящена обширная литература.

Оценить революционный характер труда ал-Газали можно, сопоставив его с двумя знаменитыми богословами того времени. Аз-Замахшари из Хорезма (10751144) принадлежал к филологической школе богословия; немногие книги пользовались большей известностью в европейской арабистике, чем его учебник грамматики (ал-Муфассал) и собрание кратких назидательных изречений в изысканной рифмованной прозе, под названием "Золотые ожерелья". Наряду с ним Фахр ад-Дин ар-Рази (1149–1209) был философом, энциклопедистом и одним из величайших гуманистов своего времени. Говорят, что он первым ввел систематическое расположение материала в своих сочинениях, которые охватывали самые различные предметы от философии и богословия до талисманов и астрологии. Однако оба они прославились главным образом своими комментариями к Корану, составление которых, по-видимому, было в то время весьма распространенным занятием.

"Всякого рода эрудированные люди, — говорит ас-Суйути, — принимались составлять комментарии, но каждый ограничивался одной определенной наукой. Ты понимаешь, что глаза грамматика ничего не видят, кроме грамматических конструкций и способов словоупотребления; историк не интересуется ничем, кроме повествовательных разделов, которые он пережевывает в мельчайших деталях, и рассказов древних, все равно, правдивы они или нет; законовед тянет свое бесконечное рассуждение о праве и сворачивает со своего пути лишь для того, чтобы извлечь доказательства законоположений из стихов, которые не имеют к этому ни малейшего касательства; а представитель интеллектуальных наук, в особенности имам Фахр ад-Дин, уснащает свои сочинения высказываниями греческих и мусульманских философов, выводя одно положение из другого, пока читатель не останавливается в растерянности перед несоответствием между выводом и исходным стихом; а один ученый богослов сказал об этом: "Тут есть все, что угодно, кроме комментария"". {85}

Хотя аз-Замахшари придерживался му'тазилитской ереси, его комментарий под названием «Открывающий» приобрел такую известность, что спустя столетие он был выпущен с сокращением нежелательных мест ал-Байдави (ум. в 1286 г.) и в таком виде по сей день не утратил популярности.

В области филологии и в собственно художественной литературе этого периода всех затмевает имя ал-Харири из Басры (1054–1122). Он получил обычное филологическое образование во все еще знаменитой школе родного города и стал мелким государственным служащим, а получив небольшое наследство, смог отдаться филологическим занятиям. Подобно многим людям своего сословия со времени Бади' аз-Замана, он легко овладел искусством садж'а, но, по-видимому, не писал ничего, достойного внимания, пока не прославился внезапно, опубликовав Макамат. Он откровенно подражал Бади' аз-Заману, заимствуя не только литературную форму, но даже mise en scene ** и образы рассказчиков: Абу Зайд из Саруджа у ал-Харири изображен точно таким же остроумным бродягой, как и Абу-л-Фатх из Александрии у ал-Хамадани. Об обстоятельствах, побудивших его сочинить свои Макамат, сам он рассказывает следующее:

______________

** Мизансцена, фон, на котором развертывается действие.

"Абу Зайд из Саруджа был назойливый старый нищий, остроумный и красноречивый, который прибыл к нам в Басру и в один прекрасный день поднялся в мечети Бану Харам (квартал, в котором жил ал-Харири.- X. Г.), приветствовал людей и стал просить у них милостыню. Там присутствовали некоторые правители, мечеть была переполнена знатными людьми, и они были очарованы его красноречием, изяществом и прекрасным слогом его речи. Он рассказал о пленении его дочери греками, точно как я рассказал об этом в макаме, названной «Харамская». В тот же вечер у меня собралось общество из достойнейших людей Басры, и я им рассказал о том, что видел и слышал от этого нищего, и об изящном стиле и остроумных намеках, которые он употребил для достижения своей цели. Затем присутствующие по очереди рассказали, как каждый из них тоже видел этого самого нищего в своей мечети при {86} ситуации, аналогичной той, которую наблюдал я, и слушал, как он произносил речь на другие темы и даже лучшую, чем услышанная мной, так как он обычно появлялся в каждой мечети, переменив свою одежду и внешний вид, и демонстрировал свою искусность в разнообразных ухищрениях. Все подивились тому, какие он предпринимал усилия ради достижения своей цели и как изобретательно и ловко изменял он свой внешний вид. Тогда я написал "Харамскую макаму" и затем построил на ней остальные макамы" ***.

______________

*** Из Иршад Йакута. Относительно истории сочинения остальных макам, об унижении ал-Харири и его конечном торжестве читатель может узнать из введения, предпосланного Томасом Ченери к его комментированному переводу первых двадцати шести макам (всего их пятьдесят) — труду, который принадлежит к числу первоклассных европейских переводов с арабского.

С самого начала Макамат ал-Харири считались несравненными. "Если бы он заявил, что они — чудо, — говорит один биограф, — то никто бы не стал опровергать это". Их ценят главным образом за литературные и языковые достоинства, но бесконечные ссылки на все отрасли знания и все стороны жизни сделали их памятником эрудиции. Однако они заняли особое место не только благодаря совершенству формы, языковому мастерству, бесконечным tours de force **** и нарочито хитроумным неясностям. У ал-Харири было много последователей, чьи лингвистические познания, — хотя, быть может, несколько меньшие, чем у него, — не уберегли их произведения от забвения. Но ал-Харири никогда не забывал, что макамы прежде всего должны быть веселыми и занимательными, и остроумие описаний и диалогов на каждой странице оттеняется изяществом и очарованием стихов, перемежающих серьезные рассуждения.

______________

**** Ухищрениям.

"Более семи столетий, — пишет Ченери, — его произведение почиталось наряду с Кораном как величайший памятник арабского языка. Современники и потомки соперничали в его восхвалении. Его Макамат комментировались с беспредельной ученостью и усердием и в Андалусии, и на берегах Аму-Дарьи. Оценить его изумительное красноречие, измерить глубину его познаний, понять его разнообразные и многочисленные намеки — всегда было высшей целью образованного человека не{87} только среди народов, говорящих по-арабски, но и везде, где арабский язык научно изучался".

Из других арабских сочинений, написанных на Востоке в течение этого периода, немногие представляют для нас сколько-нибудь значительный интерес. Языком поэзии постепенно становился персидский язык; только одна арабская ода, брюзгливая "Поэма чужестранцев с рифмой на Л" ат-Тугра'и (ум. ок. 1121 г.), вошла в историю литературы, вероятно, не столько благодаря своим высоким достоинствам, сколько благодаря тому, что автор остроумно дал ей название, похожее на название знаменитой оды аш-Шанфары. Даже история мало чем может похвастаться, кроме биографии последнего султана Хорезма, написанной в 1241 г. его секретарем ан-Насави. Среди писателей выделяются только двое, один из которых грек.

Богослов и философ аш-Шахрастани (1086–1153), вероятно вдохновленный трудом Ибн Хазма, написал подобную же "Книгу религиозных и философских сект". В арабской литературе мало сочинений, которые внушили бы большее уважение к средневековой мусульманской науке, чем это произведение. Аш-Шахрастани обладал прекрасным вкусом и редкой терпимостью; его интерес к философским ересям был непостижим для современников. Его книга содержит сведения не только о мусульманских сектах и философских школах, но также о различных иудейских шкалах и христианских церквях, о греческих философах начиная с Фалеса, об отцах христианской церкви и даже индийских религиозно-философских системах. Будучи сам строгим ортодоксом, он излагает доводы и воззрения даже самых еретических школ с замечательной беспристрастностью, лишь иногда вставляя колкое замечание, изложив какое-нибудь совсем уж неприемлемое или не заслуживающее внимания учение.

Йакут (ок. 1179–1229) относится к числу наиболее способных арабских компиляторов. Анатолийский грек по рождению, он мальчиком был уведен в рабство, получил мусульманское воспитание и служил у своего хозяина, багдадского купца, разъездным торговцем, благодаря чему совершил несколько путешествий в Сирию, Иран и на берега Персидского залива. Когда ему удалось получить свободу, он стал зарабатывать на жизнь {88} перепиской и продажей рукописей, а потом отправился в Мерв, прельщенный его великолепными библиотеками. В 1220 г., спасаясь от монголов, он бежал с востока и добрался до Мосула, терпя крайнюю нужду; там он снова принялся за работу и в конце концов перебрался в Алеппо. Его "Географический словарь", или справочник, является не только самым значительным в своем роде географическим произведением на арабском языке, но содержит краткие исторические заметки о провинциях и важнейших городах, а также биографические сведения о людях, чья деятельность была с ними связана. Такой труд при всей своей познавательной ценности неизбежно должен отличаться некоторой сухостью, и все же Йакут придает ему поразительную живость, приводя то анекдот, то отрывок из какой-нибудь поэмы, либо описание красот природы, либо какую-нибудь личную или литературную реминисценцию.

В таком же духе написан и его "Словарь литераторов" (Иршад), который был найден совсем недавно благодаря усилиям европейских ученых, хотя и почитался, по-видимому, современниками выше других произведений Йакута. Для истории арабской литературы это — труд первостепенной важности, и, как можно видеть из цитированных выше выдержек про ал-Бируни, ал-Харири и других, он изобилует интересными сведениями и цитатами. В свой биографический очерк о Йакуте Ибн Халликан включил его длинное (и для западного вкуса слишком изысканное) письмо к его покровителю в Алеппо, где Йакут описывает свою жизнь в Хорасане и свои злоключения после монгольского нашествия; оно представляет интерес как образец позднего персидско-арабского эпистолярного стиля.

2. Египет и Сирия

Хотя первый крестовый поход отделил Сирию от еретической династии Фатимидов в Египте и способствовал восстановлению ее связей с ортодоксальным Востоком, непрерывная борьба против франков мало содействовала развитию литературной деятельности. Среди немногих достойных внимания произведений, созданных там в течение двенадцатого века, наиболее интересна автобиография воина-вождя Усамы ибн Мункиза (1095-{89}1188), дающая живую картину бурной жизни той эпохи и, кроме того, являющаяся первой более или менее обширной автобиографией на арабском языке. Освобождение Египта от фатимидского владычества в 1171 г. и его воссоединение с Сирией при Саладине и его преемниках открыло в обеих странах новую эпоху процветания, выразившуюся в расцвете литературной деятельности, особенно в области поэзии и истории.

Оживление в поэзии сопровождалось введением на Востоке новых строфических размеров (мувашшах), незадолго до этого доведенных до совершенства в Испании. Утверждают, что прочное место в восточной поэзии за мувашшахом закрепил знаменитый испанский мистик Ибн ал-'Араби из Мурсии (1165–1240). Однако на самом деле Ибн ал-'Араби первоначально не был поэтом. Его главное мистическое и дидактическое сочинение "Мекканские откровения" и большинство других произведений написаны прозой, но слава Ибн ал-'Араби обеспечила широкое распространение его поэм (наиболее знаменит сборник поэм под названием "Толкователь страстных томлений [души]"). В своей поэзии он довел до крайности символизм суфиев, переводя мистические откровения на язык человеческой страсти. Не удивительно, что вследствие этого европейские ученые не раз были введены в заблуждение (несмотря на их знакомство с этим символизмом у таких персидских поэтов, как Хафиз), так как даже мусульманские критики высказывали серьезные сомнения относительно подлинности предлагаемого здесь мистического толкования.

Еще большим поэтическим дарованием обладал современник Ибн ал-'Араби 'Умар ибн ал-Фарид (1182–1235), который повсеместно был провозглашен величайшим арабским поэтом-мистиком и единственным достойным соперником великих персидских мистиков. Подобно всем им, он выражает свои мистические переживания на языке человеческой любви, хотя неизменно "возлюбленным является бог, к которому поэт обращается и которого славит под многими именами, то как одну из героинь арабского миннезанга, то как газель или погонщика верблюдов или стрелка, мечущего смертельные взгляды из своих глаз; но чаще всего просто как Его или Ее. Оды сохраняют форму, условности, сюжеты и образы обычной любовной поэзии; их внутренний смысл поч-{90}ти никогда не бывает навязчив, хотя его присутствие всюду проявляется в странной экзальтации чувств" **.

______________

** R. A. Nicholson, Studies in Islamic Mysticism, Cambridge, 1921.

Искусство Ибн ал-Фарида примыкает к традиционной арабской поэзии не только по своему внешнему характеру; риторическая фразеология, причудливые образы, игра слов и tours de force все близко примыкает к стилю, созданному ал-Мутанабби. Из его дивана — тонкого томика, содержащего немногим более двадцати од, а также другие мелкие произведения, — наиболее известны часто переводимая "Винная песня" и длинная дидактическая поэма в 760 строк "Восхождение мистика", которая рассказывает о его собственном опыте и считается высшим достижением арабской мистической поэзии.

Приводимый ниже отрывок из одной его малой оды, описывающий видение божественной красоты, обнаруживает все очарование его языка:

Хотя он ушел, каждая частица моего тела видит его

Во всем очаровательном, изящном и прекрасном:

В том, как звучит лютня и заливается свирель.

Гармонично смешиваясь с мелодичными песнями:

В зеленых лощинах, где при вечерней прохладе

Или на утренней заре пасутся газели, щипля траву;

И где собираются облака и льют воду

На цветной ковер, сотканный из цветов;

И где на рассвете зефир с мягко волочащимися полами

Доносит до меня свой сладчайший бальзам;

И когда, целуя уста бутылки,

Я посасываю вино в приятной тени.

Даже у второстепенных светских поэтов наблюдается временный отказ от полного подчинения содержания форме, что на протяжении двух столетий выхолащивало жизнь из арабской поэзии. Баха ад-Дин Зухайр "из Египта" (ум. в 1258 г.) — самый известный придворный поэт этой эпохи. Его диван отличается простотой языка, отсутствием лести и подлинной глубиной чувства, которые вместе с изящной игрой фантазии придают его стихотворениям некоторое сходство с поэзией Запада и побудили английского переводчика ** сравнить его с Герриком. {91}

______________

** E. H. Palmer.

О слепой девушке

Они называли мою любовь бедной слепой девушкой.

Я люблю ее больше за то, — я сказал;

Я люблю ее, потому что она не может видеть

Эти седые волосы, которые безобразят меня.

Мы не удивляемся, что раны наносятся

Вынутым из ножен и обнаженным лезвием;

Удивительно то, как мечи станут убивать,

Когда они находятся в ножнах.

Она — прекрасный сад, где я

Могу не бояться ничьих подглядывающих глаз.

Где, хотя в красоте цветет роза,

Нарциссы смыкают свои веки.

О карьере Саладина, естественно, появилось несколько биографий, из которых две наиболее ранние написаны людьми, служившими при нем. 'Имад ад-Дин из Исфахана (1125–1201) был крупнейшим историком своего времени. Юношей он поступил на службу к сельджукским правителям Ирака, а достигнув средних лет, перебрался в Дамаск. Позднее он служил у Саладина в качестве главного секретаря по делам Сирии и сопровождал его во всех походах. Помимо биографии Саладина, он написал историю своих первых хозяев, Сельджуков, и подробную всеобщую историю своего времени (большая часть которой утрачена); все они написаны невыносимо витиеватым стилем, свойственным официальной переписке того времени. Менее изощренно, хотя и в хвалебном духе, выдержана биография Саладина, принадлежащая перу его главного секретаря Баха ад-Дина из Мосула.

"В течение последних пяти лет карьеры Саладина, — говорит Лэн-Пуль в своей превосходной биографии, — Баха ад-Дин был авторитетнейшим знатоком и очевидцем происходившего, близким другом и советником султана. Его биография, несомненно, отличается правдивостью, благодаря чему личные пристрастия автора и восточную склонность к преувеличениям легко можно сбросить со счета. Поскольку Баха ад-Дин является единственным прямым свидетелем переговоров между Ричардом I и Саладином, его простодушная правдивость представляется для нас особенно важным качеством".

Более поздняя биография, составленная Абу Шамой из Дамаска (ум. в 1268 г.), представляет собой третье жизнеописание Саладина, принадлежащее его современ-{92}нику, однако настроенному к нему враждебно. Ибн ал-Асир (1160–1233), араб по рождению, принадлежит к числу величайших арабских историков. Его первая книга — "История атабеков Мосула", законченная в 1211 г., рассказывает о главных мусульманских противниках Саладина, и, следовательно, достижения Саладина принижаются в пользу прежних покровителей историка. Более беспристрастен он в своем объемистом сочинении Камил ("Совершенный по истории"). Этот обширный труд в двадцати томах содержит всеобщую историю ислама вплоть до эпохи автора, написанную на основе работ предшествующих историков; часть его, посвященная раннему периоду, по существу представляет собой сокращенное изложение большого труда ат-Табари (слишком сложного для поздних ученых) с добавлениями из других источников. Его ценность состоит не только в отрывках из ныне утраченных произведений, но и в несколько более критическом отборе материала, чем у большинства мусульманских историков. Любопытно, что Ибн ал-Асир до девятнадцатого века не был известен и все ранние востоковеды, не исключая и Гиббона, были вынуждены пользоваться в своих работах лишь подражаниями и сокращенными вариантами его труда, сделанными коптом ал-Макином (1205–1273) и султаном г. Хама Абу-л-Фида (1273–1331), обладавшим литературными талантами.

Отметим еще два сочинения, представляющие более общий интерес. "Описание Египта" 'Абд ал-Латифа (1162–1231), филолога и врача с энциклопедическими знаниями, является одним из самых оригинальных научных трактатов на арабском языке. Кроме полного описания флоры, фауны и древних памятников Египта (включая рассказ очевидца о попытке снести пирамиды), оно содержит описание ужасающей вспышки каннибализма в Каире во время повального голода 1200–1201 гг., и, между прочим, проливает некоторый свет на медицинские исследования того времени.

Гораздо более известен как в Европе, так и на Востоке биографический словарь ("Даты смерти выдающихся людей") Ибн Халликана (1211–1282), сирийца по рождению, притязавшего, однако, на принадлежность к знаменитому бактрийскому роду Бармекидов. Еще юношей он учился в Алеппо вскоре после смерти Йаку-{93}та, и, возможно, именно биографический словарь Йакута натолкнул его на мысль о создании подобного же, но более обширного сочинения. Вместо того чтобы ограничиться определенной категорией писателей, он охватил в своем труде выдающихся лиц всех областей жизни, за исключением лишь первого и второго поколения мусульман и халифов, о которых уже было написано много биографий (например, Ибн ал-Асир составил биографическое сочинение о 7500 «сподвижниках» пророка под любопытным названием "Львы чащи"). Стремясь к наибольшей точности, он даже не включил лиц, о смерти которых не мог найти достоверных сведений. Стиль его свободен от потуг достичь риторического эффекта, так сильно портящих позднюю литературу; кроме того, наряду с многочисленными выдержками из ныне утраченных произведений книга оживлена разнообразными анекдотами и сведениями, сообщаемыми как бы между прочим, что делает ее не только интересной, но и весьма ценной как источник знаний о средневековой мусульманской жизни **. О том, насколько высоко ценилась эта книга, свидетельствует тот факт, что она была переведена на персидский язык еще при жизни автора, а также снабжена дополнениями и продолжениями более поздних писателей.

______________

** Выборка из отличного аннотированного перевода де Слэна (de Slane) была сделана Э. В. Лукасом в его занимательном рассказе "Биограф из Багдада" (Е. V. Lucas, A Boswell of Bagdad).

3. Сицилия

На протяжении более чем двух столетий, с середины девятого до конца одиннадцатого веков, Сицилия, находившаяся под беспокойной властью мелких арабских вождей, являлась частью мусульманского мира и дала нескольких арабских филологов и поэтов. Среди сицилийских поэтов, стихи которых носят явные следы испанского влияния, самым знаменитым был Ибн Хамдис (1055–1132). Подобно многим своим соотечественникам, он бежал с острова после норманского нашествия и нашел пристанище у ал-Му'тамида в Севилье, где написал большую часть своих лучших стихов. Он сопровождал ал-Му'тамида в изгнание в Марокко, а после его смерти вернулся в Тунис. Любовь к природе, выраженная в его {94} произведениях, стяжала ему имя "арабского Вордсворта".

Однако лишь после вторичного завоевания острова норманнами сарацинский гений достиг в Сицилии своего полного расцвета в резком подъеме арабско-норманнского искусства и литературы. Целое столетие Сицилия являлась единственным в своем роде христианским королевством, в котором сарацин не только терпели, но и предоставляли им высокие посты, а арабский был в числе принятых при дворе языков. Немногие из мусульманских правителей того времени могли бы соперничать с сицилийскими норманнами в покровительстве арабской литературе, и мало кто нашел более достойный объект, чем Роджер II в лице Шарифа Идриси (1099–1166). После того как Идриси получил образование в Испании и много путешествовал по западным странам, Роджер пригласил его поселиться в Палермо в качестве королевского географа, и с помощью государя, собравшего богатые сведения у тех, кто побывал в различных странах, Идриси написал в 1154 г. свой знаменитый географический трактат "Услаждение жаждущего вопрошателя", обычно называемый "Книга Роджера"; это произведение, по мнению одного весьма компетентного ученого, можно сравнить со Страбоном, хотя автор проявляет больше доверчивости, чем его восточные предшественники, например ал-Макдиси.

Вскоре после 1154 г. другой изгнанник из Сицилии, Ибн Зафар (ум. в 1169 г.), ненадолго возвратившись на родину, посвятил одному из арабских правителей книгу рассказов под названием "Утешительные амулеты для властителя". Рассказы, посвященные добродетелям воздержания, терпения и т. п., включают, как правило, изложение текстов из Корана и преданий, стихи и исторические анекдоты. Особенность их заключается в том, что при обработке исторических анекдотов, основанных на реальных событиях из истории арабов и персов, в них вводятся вымышленные герои (по-видимому, в подражание популярной "Калиле и Димне"), и, следовательно, они скорее заслуживают названия маленьких исторических новелл. Ибн Зафар написал также несколько других художественных произведений, из которых книга о замечательных детях в настоящее время хранится в Париже. {95}

4. Испания

Та роль, которую на Востоке играли тюрки, на Западе принадлежала берберам. При жестоком и бездарном правлении новой берберской династии Алморавидов, которая воспользовалась слабостью мелких испанских государств, чтобы в 1091 г. овладеть Андалусией, прекрасный цветок литературы увял. Все же поэтический гений испанских мусульман упорно пробивался на поверхность. Именно в это время появилась вторая форма строфической поэзии — заджал ("мелодия"), соответствующий мувашшаху по построению и содержанию, но основанный целиком на народном языке. По существу единственным его литературным представителем является Ибн Кузман (ум. в 1160 г.), своего рода мусульманский трубадур, живущий щедростью своих покровителей в странствиях от двора к двору. В восточных мусульманских странах заджал не привился, и мы находим его там лишь изредка; однако на Западе, рождаемый народом и обращенный к народу, передаваясь из уст в уста, он перешагнул расовые и религиозные барьеры и в Каталонии, в Провансе, а может быть, даже в Италии подготовил, или, скорее, даже вызвал к жизни "dolce stil nuovo" ** романской поэзии.

______________

** Новый изящный стиль.

Однако в середине двенадцатого столетия представители второй берберской династии, Алмохады, воодушевляемые замечательным богословом Ибн Тумартим (ум. в 1130 г.), свергли своих предшественников. Новые правители проявили гораздо больше терпимости к литературе, и во второй половине века в Испании появилась свежая литературная струя.

Выдающееся место в новом движении принадлежало философам, чье влияние распространилось далеко за пределы Испании и, вероятно, гораздо глубже затронуло европейскую мысль, чем мысль своих единоверцев-мусульман. Первого философа испанской школы Ибн Баджжа (Avenpace) следует отнести скорее к доберберскому периоду, хотя умер он в Марокко в 1138 г. Вслед за ним появился Ибн Туфайл (ум. в 1185 г.), автор знаменитого философского романа Хайй ибн Йакзан ("Живой, сын бодрствующего"), в котором изоб-{96}ражено развитие сознания у заброшенного на уединенный остров ребенка до высшего философского уровня и видения божества. Мистическая направленность этого произведения несомненна, как и у многих мусульманских философов. С другой стороны, Ибн Рушд (1126–1198) всеми силами стремился к утверждению человеческого разума и возобновил изучение Аристотеля; имя его, в искаженной форме Аверроэс, стало знаменем первых противников средневековой католической философии в Европе. Комментарии к Аристотелю были его важнейшим произведением, но для мусульманского мира в целом значительнее был его труд под названием "Опровержение опровержения", содержащий ответ на полемическое сочинение ал-Газали против философов и резкую критику последнего, а также серия трактатов о взаимоотношении религии и философии. После вступительного довода о том, что, поскольку Коран предписывает людям постоянно изучать явления природы, а это требует участия разума, то отсюда логически следует необходимость развивать разум до возможно более высокой степени, он смело доказывает, что всякий конфликт между философской истиной и истиной откровения должен решаться путем аллегорической интерпретации последней и что дело философов (а отнюдь не массы необразованных) интерпретировать и разъяснять их смысл полуобразованным, т. е. богословам. Ренан, как хорошо известно, считал поэтому Ибн Рушда законченным рационалистом; однако в дальнейшем ученые склонны были смягчить это суждение. Последним представителем испанской школы и, пожалуй, последним мусульманским философом был Ибн Саб'ин из Мурсии (ум. в 1270 г.), особенно известный благодаря своей философской переписке (хотя подлинность ее и подвергалась сомнению) с императором Фридрихом II. Он был, может быть, больше мистиком, чем философом, и современники характеризовали его как "суфия по образцу философов".

Остается упомянуть еще одно сочинение, написанное в Испании при Алмохадах. Поэт и традиционалист Ибн Джубайр из Валенсии (1145–1217) во время своего первого паломничества между 1183 и 1185 гг. вел дневник, который он опубликовал вскоре после своего возвращения в Гранаду, предназначая его, в частности, {97} для руководства будущих паломников. Наряду с красочностью повествования подробные описания городов Египта, Хиджаза и Сирии завоевали книге определенную известность не только на Западе, где она часто цитировалась со ссылкой или без ссылки на источник позднейшими путешественниками, но также на Востоке, главным образом благодаря выдержкам оттуда, включенным учеником Ибн Джубайра аш-Шариши (т. е. человеком из г. Хереса) в его образцовый комментарий к Макамат ал-Харири. Хотя ценнее всего для нас подробное описание церемоний, совершаемых во время паломничества в Мекку, мы не станем цитировать этот раздел, а приведем описание шторма на море, как более типичное для стиля автора:

"В начале ночи на среду подул ветер, из-за которого море заволновалось, и его сопровождал дождь, гонимый ветром с такой силой, что он походил на град стрел. Беда была ужасна, и горе наше велико, так как со всех сторон на нас обрушивались волны, подобные горам. Всю ночь мы провели в таком положении, нас охватило отчаяние, и мы надеялись, что утром наша участь будет хоть немного облегчена, но день принес еще более страшную и ужасную бурю; волнение моря увеличилось, небо покрылось пепельно-серыми тучами, и ветер с дождем дул с такой силой, что никакой парус не мог устоять против него. Тогда были вынуждены прибегнуть к малым парусам, но ветер схватил один из них и разорвал в клочья и сломал мачту, к которой крепились паруса. Тогда отчаяние укрепилось во всех сердцах и мусульмане воздели руки в молитве Аллаху. Так мы пребывали целый день, а когда наступила ночь, шторм немного стих, и мы продолжали наш путь, все время несясь без парусов. Мы провели ту ночь, колеблясь между надеждой и отчаянием, но, когда забрезжил рассвет, Аллах ниспослал свою милость, облака рассеялись, воздух прояснился, засияло солнце, море начало утихать, люди возрадовались, вернулась общительность и отчаяние ушло — хвала Аллаху, который показал нам могущество своей власти!"

VII. ЭПОХА МАМЛЮКОВ (1258–1800 гг.)

Последовательные удары, которыми монголы прокладывали себе путь через Западную Азию, закончившиеся разграблением Багдада и трагической гибелью независимого халифата в 1258 г., по сути дела лишь привели к завершению давно сложившуюся ситуацию. С этих пор Египет, выйдя победителем из двойной борьбы против монголов и крестоносцев, является перед миром представителем мусульманской цивилизации и (вместе с зависимой от него Сирией) единственный наследником арабской литературы на Востоке. В Иране на развалинах старой цивилизации возродилась новая блестящая литература, но она была целиком и полностью персидской по языку и духу. В арабской литературе при монголах мы находим мало примечательного, исключая краткую историческую компиляцию (популярный, но довольно элементарный компендий, известный под названием ал-Фахри) и стихотворения некоторых второстепенных поэтов. Конечно, богословские и научные книги по-прежнему писались главным образом на арабском языке, но такие произведения уже задолго до того потеряли право на место в истории литературы. Упадок арабской филологии живо рисует путешественник Ибн Баттута. После посещения Басры в 1328 г. он рассказывает:

"Я присутствовал однажды на пятничной молитве в мечети, и когда проповедник поднялся, чтобы произнести проповедь, он сделал много грубых грамматических ошибок. Я удивился и сказал об этом кадию, который мне ответил: "В этом городе ие осталось никого, кто хоть немного знал бы грамматику". Это поучительный пример, над которым следует поразмыслить, — да будет славен тот, кто изменяет все вещи {99} и направляет все людские дела! Здесь, в Басре, где грамматика возникла и развилась, где люди некогда в совершенстве владели ею, откуда вышел ее корифей (Сибавайх. — X. Г.), чье превосходство бесспорно, проповедник не может произнести проповедь, не нарушая ее правил!"

В течение всего периода, рассматриваемого в этой главе, Египтом правила черкесская военная каста так называемых мамлюков ("белых рабов"). Эту эпоху в пять с половиной веков можно разделить на две примерно равные части. До 1517 г. мамлюки были независимыми правителями, и Египет, хотя и потрясаемый непрестанными мятежами, извлекал значительные материальные выгоды из торговли с Индией; сразу же после турецкого завоевания начинается период всеобщего застоя и упадка. Политические условия, естественно, не могли не отразиться на литературе; написано в эту эпоху было невероятно много, но оригинальность, зрелость и сила воображения, которых ей недоставало с самого начала, к шестнадцатому веку были ею окончательно утрачены.

1. Египет и Сирия до 1517 г.

Только один поэт мамлюкской эпохи достиг непреходящей славы. Биография ал-Бусири (1212 — ок. 1296 гг.), человека берберского происхождения, нам неизвестна; имя его сохранилось в истории единственно благодаря панегирику в честь пророка, названного им в память о своем чудесном исцелении от паралича после видения того, как пророк набросил на него свою мантию (бyрду), "Одой бyрды, или мантии". Ода сразу же была принята с восхищением, которое переросло в благоговейное почитание благодаря приписываемой ей чудодейственной силе, сохраняемое до сих пор, хотя она сама по себе едва ли заслуживает такой славы. Написанная в форме касиды, она начинается с традиционного насиба, а затем, после краткой дидактической части, развивается главная тема. Помимо того, что ода изящна и в общем свободна от суфийских идей, благодаря чему она приобретает приятную простоту, для нас она главным образом интересна тем, что в ней сжато излагается средневековая легенда о пророке. {100}

Переходя к обширной географической литературе этой эпохи, мы оставляем в стороне кабинетных географов, писавших по различным письменным и устным источникам громоздкие труды, а также родственных им космографов вроде ад-Димишки (ум. в 1327 г.), жадных до чудес и довольно равнодушных к трезвым фактам, и убогие сводки научных географических данных, подобные знаменитой географии Абу-л-Фиды. Совершенно особое место занимают руководства по искусству навигации для лоцманов и мореходов Индийского океана, которые для удобства запоминания нередко составлялись в ямбических стихах. Сборник таких стихотворений и прозаическое сочинение, посвященное тому же предмету, были написаны в 1489 г. сыном знаменитого лоцмана Ибн Маджидом из Наджда, который и сам был довольно выдающимся мореходом (полагают, что именно он вел корабли Васко да Гамы от Африки до берегов Индии). Его сочинения стали известны только теперь наряду с некоторым числом подобных же несколько более поздних трактатов, посвященных узкоспециальной теме — определению широты. Весьма интересны также подробнейшие топографические описания Египта, основанные на кадастровом обзоре и "Земельной описи", составленной в 1315 г. Для удобства пользования их часто сокращали, как это сделано в обширном руководстве для секретарей ал-Калкашанди (ум. в 1418 г.). После длинного литературного введения и рассуждений о приемах письма и подробностях, касающихся пера и чернил, формул, расстояния между строками и полей и т. п., идут главы, посвященные географии Египта, Сирии и других стран, как мусульманских, так и немусульманских, политическому и административному строю Египта, ямским путям и станциям голубиной почты, календарям, употребляемым разными народами, образцам политической и административной переписки с чужеземными правителями и другим эпистолярным и канцелярским стилям, изяществу и краткости письма и многому другому; этому сочинению мы обязаны также ценными сведениями о мусульманском мире четырнадцатого века.

Эпоха упадка арабской литературы, как и большинство других ее периодов, представлена многочисленными историками во всех крупных центрах. Из большого {101} числа историографов отметим двух, заслуживающих особого упоминания. Как автор исторических сочинений видное место занимает ал-Макризи (1364–1442). Он ненамного оригинальнее или критичнее других компиляторов и подобно им пользуется более ранними сочинениями без ссылок на источники, но, отличаясь от них широтой интересов и большим трудолюбием, собрал и систематизировал огромный фактический материал. Видимо, он задался целью составить полный свод справочных трудов по Египту и посвятил этому последние двадцать лет своей жизни. До нас дошло принадлежащее ему подробнейшее топографическое описание Египта (известное под названием Хитат), где особое внимание уделено древностям; часть истории фатимидской династии (И'тибар), конец которой, к сожалению, утрачен; еще один труд по истории айюбидской и мамлюкской династий (Сулук), доведенный до 1440 г.; несколько томов первоначальной рукописи неоконченного биографического словаря знаменитых египтян, задуманного столь широко, что приходится удивляться, как один человек мог взяться собирать для него материалы; различные монографии на исторические темы.

Второй историк, о котором мы здесь упомянем, долгое время пользовался известностью в Европе благодаря личности, биографию которой он написал. Ибн 'Арабтах (1392–1450) родился в Дамаске и ребенком был увезен Тимуром (Тамерланом) в Самарканд. Позже он стал секретарем оттоманского султана в Адрианополе и, наконец, занялся литературной деятельностью в Дамаске и Каире. Его биография Тимура, озаглавленная "Чудеса судьбы", написана рифмованной прозой при чрезвычайно витиеватом стиле, украшенном стихотворными цитатами и всеми перлами риторики, столь излюбленными персидскими писателями того времени. Однако в отличие от льстивых персидских биографий Тимура она дышит ожесточенной враждой к нему. Ни одно другое произведение Ибн 'Арабшаха не завоевало такой славы; наиболее известное из них — "Развлечение халифов", переработка древнего североиранского сборника сказок в столь же изысканном стиле.

В литературе последних пятидесяти лет перед турецким завоеванием выделяется фигура Джалал ад-Дина ас-Суйути (т. е. из Асйута, 1445–1505). Как мы {102} видели, в арабской литературе нет недостатка в писателях, чьих сочинений хватило бы на троих, однако при всем том список произведений ас-Суйути кажется просто невероятным. Нам известно 561 название трудов, вышедших из-под его пера, из которых не менее 316, несомненно, существовало в действительности. Многие, конечно, представляли собой просто короткие очерки, но немало среди них и объемистых томов. Они охватывают всю область литературных и научных занятий того времени; одни из них не что иное, как собрания цитат, как, например, его монографии по мелким богословским вопросам, а другие — оригинальные сочинения, в которых доступный автору материал переработан, часто с пользой для дела. Самые важные среди этих сочинений: 1) ценный трактат о науках, связанных с Кораном (Иткан, из которого взята цитата на стр. 85); 2) филологический комментарий к Корану и 3) "История халифов". Благодаря удобству пользования, широте охвата материала и легкости стиля трактаты ас-Суйути вскоре завоевали популярность во всем мусульманском мире и в течение почти четырех столетий считались авторитетным истолкованием и эпитомацией классической мусульманской традиции.

Упадок классической литературы, как это часто случается, благоприятно отразился на языке и литературе народа. Как на Востоке, так и на Западе народной поэзии и народным романам стали уделять больше внимания; стихотворения, написанные на народном языке, проникли даже в круги, которым они до тех пор были чужды. Но тиски традиции и сосредоточение учености в руках немногих положили этому конец быстро и весьма успешно, и можно почти с полной уверенностью утверждать, что ни один разговорный диалект арабского языка никогда не вошел в литературу. С другой стороны, народная литература не хотела сходить со сцены; ее произведения были поверхностно подведены под литературные нормы, и, таким образом, в арабскую литературу вошли те циклы рассказов и романов, один из которых под названием "Тысяча и одна ночь" завоевал себе прочное место в мировой литературе. Пожалуй, это единственное произведение из всей необъятной мусульманской литературы, знакомое большинству европейцев. Ранняя история компиляции, называемой {103} "Тысяча и одна ночь", еще не выяснена. Сказка-обрамление о Шахразад и Динарзад, которая была в конечном счете прослежена до Индии, по-видимому, служила обычной основой для подобных сборников (например, для "Ста и одной ночи"), и совершенно ясно, что, хотя "Арабские сказки тысячи и одной ночи" восходят к переводу более древнего персидского сборника, новые сказки постепенно заменяли более ранние. В самом деле, до недавнего времени не существовало четко определенного состава сказок "Тысячи и одной ночи". Различные сказители сочиняли сказки ночей, пользуясь разнообразным материалом, включая фольклорные мотивы самых различных стран, и даже язык рукописей не всегда соответствует литературной норме. Первый в Европе перевод Галана был сделан с более ранней редакции, чем современный, теперь общепринятый текст, в котором опущены две самые известные сказки — про 'Али Баба и 'Ала' ад-Дина (Аладина). Однако все сказки, из какого бы источника они ни происходили, столь же сильно пропитались мусульманскими представлениями, как и местные каирские сказки; произведение в целом является как бы полотном, на которое арабский дух правдиво и четко, хотя и бессознательно, перенес свой собственный образ.

В арабских странах "Тысяча и одна ночь" нередко уступала в популярности напыщенным романам, написанным иногда целиком прозой, чаще прозой и стихами и посвященным различным историческим и легендарным личностям и событиям. Среди них наиболее знаменит роман об 'Антаре — рожденном рабом поэте-герое пустыни, который пользовался почти такой же любовью народа, как и роман о борьбе против крестоносцев, где центральной фигурой является мамлюкский султан Байбарс. В глазах европейского читателя (или слушателя, поскольку такие романы с головокружительной быстротой декламируются перед посетителями кофейни) постоянное повторение сходных эпизодов придает им довольно однообразный характер, но их привлекательность для арабов бесспорна.

В тринадцатом веке была предпринята слабая попытка установить связь между литературой и еще одним видом народного развлечения — теневым театром. Если бы не недостаток места, было бы интересно рассмотреть представлявшуюся таким образом возможность разви-{104}тия драматической литературы на арабском языке. Но благоприятный случай был упущен; теневой театр остался в зачаточном состоянии, и арабская драма была мертворожденной.

2. Испания и Северо-Западная Африка

Свержение Алмохадской династии в самом начале тринадцатого века и вторичное завоевание христианами всей Андалусии, за исключением узкой полоски, протянувшейся от Гибралтара до Гранады, имели огромные последствия для испано-арабской литературы. Мавританская цивилизация просуществовала на маленьком пространстве, остававшемся от ее испанских территорий, еще почти три столетия с пышностью, примером которой служит великолепный двор царствующей династии в Гранаде. Правда, мы располагаем лишь немногими памятниками ее литературы, отчасти вследствие фанатического уничтожения всех мусульманских сочинений во время реконкисты Фердинанда и Изабеллы, однако можно назвать по крайней мере одного писателя, выделяющегося среди своих современников великолепным литературным мастерством. Ибн ал-Хатиб (1313–1374), несмотря на свою бурную политическую карьеру, находил время для необычайно разнообразной литературной деятельности. Из его сочинений до нас дошли в рукописях многочисленные сборники стихотворений, писем и документов, а также фрагменты его многочисленных исторических сочинений, монографий и очерков, из которых для нас наибольший интерес представляют те, где речь идет о Гранаде. Почти все его произведения написаны цветистой прозой, которая под его пером приобретает естественность и изящество — качества, присущие лишь немногим из ее представителей. По-видимому, Ибн ал-Хатиба следует считать последним значительным андалусским поэтом и сочинителем мувашшахов — представители этого жанра вымерли в Испании к концу четырнадцатого века.

Совершенно иной характер носит произведение под заглавием "Украшение всадников и знамя любезных", написанное по повелению султана Ибн Хузайлом из Гранады в 1361 г. с целью вдохновить народ той страны {105} на участие в священной войне против христиан. В арабской литературе конь, вполне естественно, служил источником вдохновения для многих писателей, и в сочинении Ибн Хузайла, основанном на ныне утраченных ранних трактатах, подробно рассматриваются все стати коня, его качества, норов и резвость, верховая езда и умение владеть оружием верхом на коне.

Однако под давлением неверных происходила непрерывная эмиграция испанских семей на другой берег моря, и именно там следует искать продолжение испано-мусульманской культуры. Несмотря на политические неурядицы и всеобщий беспорядок во внутренних областях страны, в Фесе, Тлемсене и прибрежных городах у лучших знатных родов Андалусии сохранялись прежние обычаи и прежняя любовь к литературе. Тунис в тринадцатом, а затем Фес в четырнадцатом веке превратились в центры мусульманской культуры, едва ли уступавшие великим восточным городам.

Мы вынуждены оставить в стороне поэтов, популярных богословов, законоведов и грамматиков, чтобы уделить должное внимание двум выдающимся фигурам арабской литературы четырнадцатого столетия. В 1325 г. Мухаммад ибн Баттута (1304–1377) покинул свой родной город Танжер, чтобы совершить паломничество в Мекку. У молодого человека, уже тогда отличавшегося благочестием и ученостью, чья любознательность была возбуждена приключениями, встречавшимися на его пути, постепенно созрело решение посетить каждую мусульманскую страну и все другие, какие только будет возможно. Он записывал и собирал свои беседы с коронованными особами, как позднее люди коллекционировали их автографы, и с течением времени, став влиятельным лицом, путешествовал с большой свитой от двора к двору. Он непрерывно накапливал в памяти сведения о различных странах и их народах, обычаях, ремеслах и т. п., а когда после путешествий, в которых он доходил до Восточной Африки, Константинополя и русских степей, Индии, Цейлона и Китая, он вернулся в 1349 г, домой, то посвятил отдыху лишь несколько месяцев, прежде чем закончить свои путешествия посещением Гранады и земли негров-мусульман на Нигере. Как мы знаем от Ибн Халдуна, его рассказы были восприняты с некоторым недоверием в Фесе, где по повелению сул-{106}тана он диктовал описание своих путешествий писцу, Ибн Джузаййу; труд его, по-видимому, был совершенно неизвестен восточным писателям. Сильно сокращенный вариант этого труда в начале девятнадцатого века возбудил интерес в Европе, но оригинал его был найден только после французской оккупации Алжира.

По одной только дальности своих путешествий Ибн Баттута превзошел всех древних и средневековых путешественников. Некоторые ошибки в его труде были неизбежны, прежде всего потому, что из-за потери записей во время нападения пиратов в Индийском океане ему приходилось полностью полагаться на свою память; но ошибки эти так немногочисленны и большей частью малозначительны, что сочинение служит авторитетным источником по социальной и культурной истории после-монгольского ислама. Сами его ошибки, если вообще их можно так называть, являются ошибками той эпохи; искренность его вне всяких подозрений. Книга сама по себе интересна и с литературной стороны. Правда, Ибн Джузайй украсил ее поэтическими цитатами, пышными открывками из Ибн Джубайра и других авторов и собственными интерполяциями, но в целом произведение остается простым рассказом, полным интересных случаев и юмористических штрихов, без претензий на стиль, и пересыпанный анекдотами, которые проливают немалый свет на нравы тех времен.

"Из Лазикии мы вышли в море на большой генуэзской галере, владелец которой прозывался Мартелмин (Бартоломео? — X. Г.), и направились в страну турок, известную под названием "страна Рума". Ее название происходит от румов (византийцев. — X. Г.), потому что в древности она была их страной… Теперь там много христиан, живущих под покровительством мусульман-туркменов. По морю мы плыли десять дней при хорошем ветре; христианин (владелец галеры. — X. Г.) относился к нам хорошо и не взял денег за проезд. На десятый день мы достигли города 'Алайа, с которого начинается страна Рум. Эта страна, известная под названием Рум, одна из самых прекрасных на земле; Аллах собрал в ней все хорошие свойства, имеющиеся у всех других стран порознь. Ее жители самые красивые по внешности, самые чистые в одежде, самые изысканные в пище и самые мягкосердечные из всех созданий {107} Аллаха, и поэтому говорят: "Блаженство в Сирии, а доброта в Руме", подразумевая жителей этой страны. Всякий раз, когда мы останавливались в этой стране в странноприимном или частном доме, наши соседи, будь то мужчины или женщины, — а они не покрываются чадрой, — приходили справиться о нас, а когда мы уезжали от них, они прощались с нами, словно были нашими родственниками или домочадцами, и мы видели женщин, плакавших от горя при расставании с нами" **.

______________

** Заключительное замечание, несомненно, принадлежит более позднему путешественнику ал-Ваззану из Феса (ум. после 1526 г.), который после своего пленения христианскими корсарами поселился в Италии и, обращенный в христианство, принял имя Джона Лео. Арабский оригинал (или черновики) его произведения утрачены, но его авторская итальянская версия оставалась главным источником для европейских трудов об Африке до конца восемнадцатого века.

Особенно большим количеством исторических сочинений располагаем мы о берберских династиях Северной Африки, из которых наиболее известное и ценное — "История Алмохадов" 'Абд ал-Вахида из Марракуша (1185-после 1223). Однако всех этих местных историков затмил 'Абд ар-Рахман ибн Халдун (1332–1406) из Туниса, крупнейший историк своей эпохи и создатель новой науки об истории. Из его собственной автобиографии мы знаем подробности его бурной политической карьеры в Северо-Западной Африке, о том, как трудно было ему найти досуг, которого он жаждал для своих литературных занятий, и как, наконец, он попал в Каир, где провел свои последние годы, занимая важную должность. Его большое историческое сочинение "Книга поучительных примеров" было написано в 1377 г. и впоследствии многократно переделывалось. Оно содержит введение, краткое суммарное изложение всеобщей мусульманской истории (взятое с большими сокращениями из Ибн ал-Асира), дополнительные главы о более поздних событиях на Востоке и, наконец, подробную историю берберов и североафриканских династий. Настоящая оценка ему как автору исторических хроник еще не дана; его самостоятельный труд выдержит сравнение с сочинением любого другого мусульманского историка, хотя автор его и не достиг того уровня, к которому он сам стремился. Но прославился он своей основательной Мукаддимой ("Введением"). Подытожи-{108}вая восемь веков политического развития мусульманского мира и знакомый на личном опыте с историей Северной Африки, он попытался подвести все ее внешние явления под общие принципы и (насколько нам известно) впервые в мировой литературе достиг, таким образом, философского понимания истории **.

______________

** Приоритет, приписываемый иногда святому Августину, был отвергнут проф. Флинтом в его "Истории философии истории" (Flint. History of the Philosophy of History, I, pp. 150–171), где можно найти заслуживающую внимания оценку труда Ибн Халдуна.

"В понимании истории ученый и невежда равны, поскольку внешне она представляет собой не более чем описание того, как различные обстоятельства решительно изменяют людские дела, но, если посмотреть глубже, она несет в себе точное и глубокое исследование и понимание причин и начал явлений. Поэтому она глубоко и неразрывно связана с философией и достойна того, чтобы считаться одной из философских наук.

Человеческое общество в своих разнообразных проявлениях обладает рядом неотъемлемых внутренних свойств, при помощи которых должно контролироваться всякое описание… Историку, полагающемуся лишь на предания и не понимающему в совершенстве принципов, определяющих нормальный ход событий, основ искусства управления государством, природы цивилизации и характерных особенностей человеческого общества, часто грозит опасность сбиться с пути истины… Все, что связано с преданиями, следует непременно возводить к общим принципам и проверять, сопоставляя их с основными правилами".

Ибн Халдун был на редкость свободен от политических, религиозных или философских предрассудков и, таким образом, меньше, чем большинство историков, испытывал склонность подводить факты под заранее принятую теорию. Он понимал, что ход истории определяется равновесием двух сил, которые представлялись ему как кочевая и оседлая жизнь. Он отождествлял поэтому историческую науку с изучением цивилизации, и, разработав общие принципы, посвятил бoльшую часть своей пролегомены детальному анализу различных проявлений цивилизации в ее религиозном, политическом, экономическом, художественном и научном аспектах. Разумеется, труд его охватывает лишь {109} политические условия того времени и общества, но ценность его в этом смысле трудно преувеличить.

Из огромного числа более поздних трудов, написанных историками из Северо-Западной Африки (в большинстве своем переведенных на французский язык), только один представляет общий интерес для арабской литературы. В 1630 г. ал-Маккари (1591–1632) из Тлемсена написал по заказу каких-то дамасских ученых историю Испании и биографию Ибн ал-Хатиба. Первая часть его книги содержит массу сведений о политической истории и литературе Андалусии, извлеченных в значительной степени из ранних, ныне утраченных, работ, и, если по какой-нибудь счастливой случайности эти работы не станут нам доступны, книга ал-Маккари навсегда останется нашим главным источником сведений о периоде расцвета испано-арабской культуры.

3. (1517–1800 гг.)

После турецких завоеваний мусульманский мир и в особенности арабоязычные страны как бы погружаются в оцепенение. Мы не станем здесь выяснять, было ли это вызвано этническими особенностями, историческими и географическими условиями, экономическим оскудением или мертвящим влиянием стереотипного мышления. Быть может, ввиду разительного контраста с пробуждением мысли в Европе шестнадцатый — девятнадцатый века предстают перед нами в слишком мрачном свете; резкого упадка не было, но повсюду господствовало серое однообразие, почти не нарушаемое даже богословскими спорами.

Как это ни парадоксально, развитие арабской литературы происходит теперь главным образом за счет расширения ее географического ареала. В результате переворотов четырнадцатого века ислам распространился в Центральной Африке, Индии и Малайском архипелаге, Китае, России и Восточной Европе. За исламом последовали арабский Коран и арабская богословская литература; таким образом возникли аванпосты арабского языка на новых территориях, и там, где не было литературного языка, он явился средством общения между учеными. Хотя в Индии официальным языком при мусульманских дворах был персидский, время от {110} времени там появлялись некоторые, образцы светской литературы и даже стихотворения на арабском языке; в том числе два исторических труда: один о распространении ислама в Малабаре и борьбе против португальцев, другой о княжестве Гуджарат. Даже на Малайском архипелаге было написано по-арабски несколько богословских сочинений. Однако члены мусульманской общины в Китае, хотя и изучали арабские сочинения, писали только на китайском языке.

В тюркских странах Анатолии и Восточной Европы литература с самого начала более зависела от персидских, нежели от арабских образцов, и в пятнадцатом веке тюрками по-арабски были написаны только богословские и научные сочинения. Поглощение арабоязычных областей Оттоманской империей, по-видимому, привело к несколько более широкому использованию арабского языка для общих литературных целей. Существует немало арабских произведений, написанных турками прозой, рифмованной прозой и стихами, из которых наиболее известна подробная библиография арабских, персидских и тюркских сочинений Хаджжи Халифы (ум. в 1657 г.), секретаря военного ведомства в Константинополе.

В Центральную Африку ислам проник как с востока, так и с запада. В течение веков вдоль восточного побережья до самой Софалы основывались арабские торговые станции и с течением времени на Занзибаре и на континенте выросли большие мусульманские колонии. Мы располагаем рядом трудов, написанных в этих колониях, среди которых несколько работ по истории самих торговых, станций и важное сочинение о борьбе между мусульманами и христианами в Абиссинии, написанное около 1543 г. сомалийским арабом по прозванию 'Арабфаких. В бассейн Нигера ислам проник в одиннадцатом веке из Марокко, а в шестнадцатом веке и там возникла арабская историческая литература, наиболее интересным произведением которой является политический и этнографический очерк о Сонгаиском царстве, написанный в 1656 г. уроженцем Тимбукту ас-Са'ди.

Наиболее примечательное явление в литературе арабских стран — это оживление филологических исследований в восемнадцатом веке под влиянием ряда замеча-{111}тельных ученых, среди которых выделяется ас-Саййид ал-Муртада (1732–1791) из Южной Аравии, последний представитель зайдитской школы в Йемене. Вечным памятником его филологического таланта остается превосходный комментарий (со странным названием "Венец невесты") к одному из более ранних стандартных словарей, но гораздо важнее было предпринятое им переиздание, также с исчерпывающим комментарием, Ихйа ал-Газали. Благодаря появлению его труда, в котором он отбросил всякую зависимость от более ранних авторов и обратился прямо к первоисточникам, а также личной его энергии и энтузиазму во всем мусульманском мире пробудился новый интерес к знаниям и в застывшей религиозной мысли возродилась моральная убежденность и могучая личная вера ал-Газали. Время для этого было самое подходящее, ибо близился критический для ислама час. {112}

ЭПИЛОГ

В девятнадцатом веке для всего мусульманского мира и в особенности для арабских стран наступила эпоха бури и натиска как изнутри, так и извне. Стремительное вторжение Наполеона в Египет в 1798 г. сорвало завесу апатии, отделявшую их от новой эры в Европе, и нанесло смертельный удар пережиткам средневековья. Проникновение европейских идей постепенно разрушило старые политические и социальные условия и открыло новые горизонты.

Однако эти перемены проявились в подъеме новоарабской литературы не в Египте и не под политическим давлением со стороны Европы. К тому же, что еще удивительнее, мусульмане не занимали в этой литературе ведущего места. Разумеется, отчасти это можно объяснить тем, что наиболее активными проводниками западного влияния были просветительские миссии, которые, естественно, пользовались доверием у арабов-христиан. Поэтому первые попытки сочетания древних традиций и новой мысли были сделаны в Сирии, и прежде всего в Бейруте, тогда как в Египте более поверхностная европеизация создала поколение, которое отошло от старого и не успело полностью проникнуться новым.

Борьба между старым и новым обострилась к концу девятнадцатого века, когда центр арабского литературного движения переместился в Египет, что было прежде всего результатом непрерывной иммиграции туда сирийских литераторов. Вместе с тем дополнительный толчок дало новое поколение людей, окончивших европейские школы, из которых многие долго странствовали по Европе. В наше время к этому прибавилось влияние, оказываемое через прессу и иными путями большим числом {113} арабских переселенцев в европейских странах и в Америке. Для этого второго периода характерна одна чрезвычайно важная черта, а именно — развитие новой поэзии, которая уже не рабски следует древним образцам, а, сохраняя старые размеры и многие традиционные выразительные средства, черпает вдохновение непосредственно из окружающей действительности. Вне всякого сомнения, здесь огромную роль сыграла западная и в особенности французская поэзия; например, Ахмад Шауки, провозглашенный ныне ведущим арабским поэтом, сам признал, что знакомство с французской поэзией совершенно изменило развитие его поэтического таланта. Под влиянием Запада у некоторых литераторов родились весьма возвышенные замыслы. Перевод «Илиады» арабскими стихами, хотя и встретил равнодушный прием, содействовал развитию эпической поэзии. Огромный интерес все еще вызывает национальная драма, которая бурно развивалась в последние десятилетия, хотя арабские переводы Мольера придали ей вначале несколько ложное направление. В настоящее время пока еще трудно провести грань между пересаживанием свежих ростков на древнюю почву и простыми подражаниями.

То же самое можно сказать и о новоарабской прозе. В первой половине девятнадцатого века на старую школу еще никто не покушался, и в области истории она выдвинула писателя, занимающего место в ряду великих историков классической эпохи. Ал-Джабарти (1756–1825) сам играл значительную роль в политической жизни Египта во время французской оккупации и оставил два труда, представляющих большую ценность: один по истории Египта в восемнадцатом веке, другой — дневник французской оккупации. Во второй половине столетия на этом поприще подвизались главным образом сирийцы, которые, подобно Джирджи Зайдану в его "Истории мусульманской цивилизации", начали вводить научные методы исследования в арабскую историографию. Даже в области богословия новые веяния завоевали себе место и показали многим мыслителям необходимость по-иному изложить учения ислама. Характерным примером такой литературы является "Трактат о единстве бога" журналиста-богослова Мухаммада 'Абду (ум. в 1905 г.), ректора знаменитого университета ал-Азхар.

Очень важную роль в распространении западных {114} идей сыграла группа талантливых евро-американских писателей. Западный образ жизни и образование уничтожили для этих людей все естественные различия, какие существуют между Востоком и Западом, и подчас в них осталась лишь сентиментальная привязанность к своей родине и родному языку, о чем красноречиво свидетельствует высказывание одного из выдающихся представителей этой группы.

"Мне шел двенадцатый год, когда я в первый раз приехал в Соединенные Штаты, ничего не зная, умея разговаривать лишь по-арабски и по-французски… Прожив десять лет в Америке, я начал восхищаться энергией американцев и их свободой мысли, слова и действия, но почувствовал страх перед последствиями крестового похода их материализма. Я забыл Францию, не забыл только ее литературу, ту литературу, которая лишь усугубила мою слабость и нерешительность в быстром беге жизни и отвратила меня от материальной действительности. Английский же язык привел меня к английскому народу, и я обнаружил, что он во многих отношениях — нравственно и социально — ближе по духу человеку, находящемуся в моем положении; с английским языком я познакомился благодаря Эмерсону. Эмерсон привел меня к Карлейлю, а Карлейль привел меня через моря назад к арабским странам" **.

______________

** Из предисловия в Мулук ал-'араб Амина ар-Райхани (сильно сокращено).

Каковы перспективы развития новоарабской литературы? Многое зависит от того, насколько глубоки ее корни на истинно арабской почве. Нельзя не сравнить возрождение девятнадцатого и двадцатого веков с эллинистическим возрождением девятого и десятого веков, но явления эти слишком различны, чтобы стали возможны сколько-нибудь явные параллели. Да и современные тенденции еще не определились. Новое литературное движение, по-видимому, все свои силы отдало журналистике, может быть, интуитивно чувствуя в печатном станке своего сильнейшего союзника. Но здесь же кроется величайшая опасность. Лучшим предвестником будущего успеха этого движения является то, что опасность осознана и что все светлые умы Востока призывают своих соотечественников глубже ценить богатства и значение {115} своего культурного наследия не из чувства презрительной враждебности к Западу, а в стремлении обрести единственно надежную почву, на которой, усвоив новые достижения европейской науки и культуры, они смогут достичь более полнокровной и гармоничной жизни и всестороннего раскрытия духовных возможностей человека. {116}

МУСУЛЬМАНСКАЯ

ИСТОРИОГРАФИЯ

Перевод

П. А. ГРЯЗНЕВИЧА

Историография ('илм ат-та'рих) как литературный термин охватывает анналистику и биографию, но не включает историю литературы. Развитие арабской и персидской историографии излагается далее сжато в четырех разделах:

A) от возникновения до III/X в.;

Б) с III/X до VI/XII в.;

B) с конца VI/XII до начала Х/конца XV — началу XVI в.;

Г) с X/XVI до XIII/XIX в.

А. Начало арабской историографии. Вопрос об истоках арабской историографии окончательно еще не решен. Между легендарными народными преданиями доисламской Аравии и относительно научными и точными хрониками II/VIII в. существует разрыв, который до сих пор требует объяснения. Различные современные авторы склонны допустить в этом прогрессе решающее влияние примера персидской "Книги царей". Но более вероятно, что арабская историография возникла из слияния различных течений исторического и квазиисторического творчества, которые для удобства можно рассмотреть здесь по отдельности.

1. Доисламская историческая традиция. Можно было бы надеяться, что какая-то форма письменной исторической традиции будет обнаружена в Йемене, очаге древней цивилизации, памятники которой сохранились в минейских, сабейских и химьяритских надписях. Однако все, что дошло до нас, носит печать устного предания: несколько имен древних царей, смутные и преувеличенные сказания о далеком прошлом и более точные, но все же сбивчивые воспоминания о событиях предшествующего исламу столетия. В течение I в. хиджры эта устная традиция за счет воображения разрослась до обширного свода исторических легенд, {119} связанного с именами Вахба ибн Мунаббиха (ум. в 728 или 732, или 734 г.) и 'Убайда ибн Шарйи, якобы излагающих историю древней Аравии. Книги этих авторов свидетельствуют, что арабам раннего периода, даже когда они имели дело с почти современными им событиями, недоставало ни чувства истории, ни исторической перспективы ***. Тем не менее их сообщения в основном были приняты последующими поколениями и включены историками и прочими авторами в свои труды. Ибн Исхак в числе других передавал рассказы 'Убайда, а 'Абд ал-Малик ибн Хишам обработал Китаб ат-тиджан Вахба, которая до нас дошла в его редакции; даже в таком памятнике религиозной учености, как комментарий к Корану ат-Табари, широко использованы материалы Вахба. Ибн Халдун, указывая, правда, на нелепость некоторых йеменских легенд, все же приводит их для иллюстрации своих теорий. Таким образом, в течение всего времени существования арабской историографии они оставались как некий иррациональный элемент, мешавший выработке критического чутья и сколько-нибудь ясного понимания древней истории.

______________

*** См. F. Krenkow, The two oldest books on Arabic folklore, — "Islamic Culture", vol. II, 1928, № 1, pp. 55–89; № 2, pp. 204–235.

У северных арабов мы находим несколько иную картину. Хотя у каждого племени были свои собственные предания, которые в ряде случаев, выходя за пределы племенного кругозора, включали некоторые представления об общности генеалогии, но у них нет никаких признаков существования единой североарабской традиции. Форма, характерная для племенного предания, также заслуживает внимания. Преимущественно предание связано с аййам — «днями», в продолжение которых племя или род сражалось с другим, и каждое сообщение обычно содержит стихи. Связь между прозаическими и стихотворными элементами не всегда одинакова; в одних случаях стихи являются своего рода memoria technica **, в других случаях, по-видимому, прозаический рассказ представляет лишь простую интерпретацию стиха. Однако в обоих случаях стихи обеспечивали сохранение преданий, и они исчезали, если только забывались соответствующие стихи, а новые стихи прославляли более свежие эпизоды истории племени. Такое племенное предание, {120} одностороннее, сбивчивое в отношении хронологии и нередко романтически преувеличенное, все же отражало некую реальность и иногда сохраняло подлинное зерно истины. Завоевания при исламе изменили направление племенной традиции, не изменив ее характера. Новые предания на более широкой основе сохранили прежнее сочетание прозы и стихов, преувеличения и неточность, Все это также должно было оказать впоследствии влияние на мусульманскую историографию, поскольку племенные предания доставили материал, использованный позднейшими компиляторами в трудах по истории первых халифов и Омейядов.

______________

** Прием для запоминания.

Другим элементом племенной традиции было сохранение племенных генеалогий. Однако в раннюю омейядскую эпоху деятельность знатоков генеалогий, стимулированная учреждением диванов и интересами враждующих арабских группировок, носила такой характер, что привела к путанице во всей «науке» генеалогий ***,

______________

*** См.: I. Goldziher, Muhammedanische Studien, Bd I, Halle, 1888, Ss. 177–189.

Во II/VIII в. в область племенного предания, до тех пор находившуюся в нераздельном владении рави и нассабов, вторглись филологи, которые, стремясь вернуть к жизни и объяснить все, что сохранилось от древней поэзии, оказали ценную услугу историографии, собрав и классифицировав весь материал. Характерной фигурой здесь является Абу 'Убайда (110–209/728-824), маула месопотамского происхождения. Из двухсот приписываемых ему сочинений не сохранилось ни одного, но основное содержание многих из них вошло в более поздние труды. Они охватывают всю совокупность северноарабских преданий, удобно расположенных по разделам, — например, предания отдельных племен и родов, предания, относящиеся к "дням", — и включают далее предания эпохи ислама о завоевании отдельных провинций, о важнейших событиях и битвах, а также предания о кади Басры, хариджитах и маула. Абу 'Убайду обвиняли в стремлении дискредитировать арабов в интересах шу'убии, но изучение выдвинутых против него обвинений показало, что их следует рассматривать скорее как доказательства беспристрастной учености, чем сознательного предубеждения. {121}

Такого же рода был и труд Хишама ибн Мухаммада ал-Калби (ум. около 204/819 г.)****, который привел в порядок и дополнил материалы, собранные его отцом (ум. в 146/763 г.), 'Аваной и Абу Михнафом. Его сочинения преимущественно охватывают те же темы, что и труды Абу 'Убайды, но он особо собирал еще из письменных источников исторические сведения, относящиеся к городу и династии Хиры. Таким образом, этим трудом, основанным, как говорят, на церковных архивах Хиры и переведенных для автора персидских материалах, был сделан значительный шаг к научной историографии, и, хотя он дошел до нас лишь в извлечениях, его точность в целом подтверждается современными исследованиями. Предполагают, что Хишам в других своих трудах, используя доступные ему надписи и письменные источники, следовал тому же методу, но это не спасло его от резких нападок со стороны более консервативных ученых, обвинявших его в недостоверности и фальсификации.

______________

**** См. Ibn Saad, Biographien Muhammeds, semer Gefahrten und spateren Trager des Islams bis гит Jahre 230 der Flucht, hrsg. von E. Sachau, Bd III, Leiden, 1904. Vorwort, XXI–XXIII.

2. Период возникновения ислама. Первые шаги научной историографии на арабском языке связаны, не считая материалов Хиры, использованных Хишамом ал-Калби, с изучением жизни и деяний пророка. Следовательно, источник этой дисциплины необходимо искать в своде предания о пророке и особенно предания о его военных походах (отсюда и общий термин магази — "военные походы", применяемый к ранним биографическим трудам) **. Родиной этих изысканий была Медина, и лишь во II/VIII в. можно было найти и в других центрах людей, занимающихся магази. Связь последнего с хадисом, под влиянием которого в историческом методе прочно укоренился иснад, объясняет тот огромный сдвиг в степени достоверности исторических сведений, который появляется с этого момента у арабов. Тут мы впервые можем почувствовать под ногами твердую историческую почву, даже допуская наличие некоторых сомнительных моментов в преданиях о мекканском и мединском периодах жизни пророка. {122}

______________

** См. R. Paret, Die legendдre Maghвzi-Literatur. Arabische Dichtungen ьber die muslimischen Kriegszьge zu Mohammeds Zeit, Tubingen, 1930.

В истории арабской историографии мусульмане второго поколения выступают скорее источниками сведений, чем их собирателями. Хотя двоих из них, Абана ибн 'Усмана (ум. в 105/723 г.) и 'Урву ибн аз-Зубайра (ум. в 93 или 94/711 или 713 г.), упоминают как авторов книг о магази, однако извлечения из этих книг в позднейших работах не встречаются. В следующем поколении своими сборниками преданий о магази были известны несколько традиционалистов, особенно — знаменитый Мухаммад ибн Муслим ибн Шихаб аз-Зухри (ум. в 124/741-42 г.), который по поручению 'Умара II или Хишама записал собранные им хадисы. Эти материалы хранились в сокровищнице халифов, которая позже была разрушена. Аз-Зухри считают первым, кто объединил предания из различных источников в одно повествование; что знаменует прогресс в изложении истории, несмотря на то что это и давало возможность к злоупотреблениям менее скрупулезным традиционалистам.

Предания аз-Зухри послужили основой для компиляций о магази, составленных тремя авторами следующего поколения. Две из этих компиляций, так же как и два других самостоятельных труда, утрачены или сохранились только лишь в фрагментах. Третья же, знаменитая Сира Мухаммада ибн Исхака ибн Йасара (ум. в 151/768 г.), была плодом более широкого замысла, чем труды его предшественников и современников, поскольку она имела целью дать не только историю пророка, но и историю пророчества. В своем первоначальном виде она состояла, по-видимому, из трех частей: ал-Мубтада' касающейся доисламской истории от сотворения мира (она в значительной степени основана на материалах Вахба ибн Мунаббиха и еврейских источниках); ал-Маб'ас, повествующей о жизни пророка до первого года хиджры; и ал Магази — до смерти пророка. Этот труд подвергли суровой критике за включение многих недостоверных, подложных преданий и поэтических цитат, но тем не менее он стал главным авторитетом как для доисламской, так и для раннеисламской истории. Известно, что существовало несколько редакций этого труда. К сожалению, все редакции, использованные позднейшими иракскими компиляторами (можно поэтому предположить, что это были лучшие редакции), оказались утраченными, а их место заняло несколько искаженное из-{123}влечение, составленное египетским компилятором 'Абд ал-Маликом ибн Хишамом (ум. около 218/833 г.).

Заслуживает внимания тот факт, что все авторы магази были маула. Несмотря на то что этот термин даже в то время не обязательно указывал на неарабское происхождение, Ибн Исхак определенно происходил из Месопотамии, так как его дед Иасар попал в плен в Ираке в 12/633 г. Но было бы нелепо искать в концепции труда Ибн Исхака нечто большее, чем косвенное персидское влияние. Связь этого сочинения с трудом Вахба ибн Мунаббиха, с одной стороны, и мединской школой традиционалистов, с другой, показывает его подлинно арабский дух и выучку настоящей арабской науки хадиса.

Со следующего поколения размах изучения истории и число исторических сочинений растет. Уже Ибн Исхаку приписывают "Историю халифов", но это, видимо, был краткий и суммарный труд. Его знаменитый преемник Мухаммад ибн 'Умар ал-Вакиди (130–207/747-823) писал не только о походах пророка, но также и о различных событиях последующей мусульманской истории. Он же составил "Большую историю", доведенную до правления Харуна. Таким образом, историческая наука, возникшая из хадиса, сближалась с историческим материалом, собранным филологами, сохраняя в то же время свой собственный метод изложения истории в форме преданий. В своем первоначальном виде до нас дошла только история магази ал-Вакиди. Однако значительная часть его материала использована его «секретарем» Мухаммадом ибн Са'дом (ум. в 230/844-45 г.) в "Книге разрядов", биографическом словаре, посвященном жизнеописанию пророка, его сподвижников и таби'ун. Сама идея такого биографического словаря ознаменовала новый шаг в развитии историографии и в то же время наглядно свидетельствовала о ее все еще тесной связи с наукой хадиса, так как главным образом для критики хадисов и были собраны эти материалы.

Та часть труда Ибн Са'да, которая окончательно обработана им самим, а именно: история пророка (т. I и II печатного издания), имеет двоякую ценность. История магази дополнена повелениями и посланиями пророка, для чего Ибн Са'д вслед за ал-Вакиди использовал все доступные ему письменные документы. Еще более важны добавленные здесь разделы об обычаях и чертах ха-{124}рактера пророка (сифат ахлак ан-наби) и о "признаках пророческой миссии" ('аламат ан-нубува), послужившие соответственно прообразами позднейшей литературы о шама'ил и дала'ил. Это расширение является дальнейшим шагом к слиянию подлинных элементов хадиса со вторым потоком предания, представленным уже у Ибн Исхака. Он восходит к искусству кассов (мн. куссас), т. е. уличных проповедников, и представляет возврат к народной литературе, близкой к произведениям Вахба ибн Мунаббиха. С появлением этого нового направления сиры, которому следовали все последующие биографы пророка, стало ясно, что ее вклад в развитие исторического метода прекратился.

3. История халифата. Первые опыты монографического изложения событий, происходивших после смерти Мухаммада, отмечены нами в предшествующих разделах. Важно указать, что работа эта велась исключительно в Ираке: подобных трудов какого-либо ученого в Сирии, Аравии или в Египте в течение первых двух веков хиджры не зарегистрировано. Поэтому в позднейших исторических трудах Ирак и иракская традиция заняли первое место. Впрочем, для истории первых халифов мединская традиция также дала материал, который использован авторами (например, ал-Вакиди), связанными с мединской школой хадиса. Вопрос о наличии в Медине доступных письменных архивов окончательно еще не решен, но точность хронологических данных в мединской традиции наводит на мысль, что какой-то материал в этом роде существовал. Однако наличие архивов в эпоху Омейядов как в Дамаске, так и в Ираке подтверждено многочисленными ссылками **. Вероятно, именно на основе этих материалов позднейшие компиляторы и построили свою точную хронологическую схему для каждого года со списками правителей, руководителей паломничества и т. п.

______________

** См. A. Grohmann, Allgemeine Einfuhrung in die arabischen Papyri, Vienna, 1924, Ss. 27–30.

Однако для восполнения пробелов в этой схеме обращались к материалам, при собирании которых были объединены методы традиционалистов и филологов. Среди них видное место занимали предания арабских племен Ирака: предания племени азд, собранные наряду с дру-{125}гими преданиями Абу Михнафом (ум. в 157/774 г.) и переданные Хишамом ал-Калби (эти предания представляют проалидскую и антисирийскую традицию Куфы); предания племени калб, собранные 'Аваной ибн ал-Хакамом (ум. в 147 или 158/764 или 775 г.) и переданные тем же Хишамом ал-Калби (они обнаруживают антиалидскую и, скорее, просирийскую тенденцию) ***. Третью традицию — предания племени тамим — ввел в обиход в форме исторического романа о завоеваниях Сайф ибн 'Умар (ум. около 180/796 г.); она основана преимущественно на поэтических материалах, отношение которых к собственно историческому повествованию в значительной степени то же, что и в литературе «дней» (аййам). Появляются фрагменты и других племенных традиций, например предания племени бахила в связи с войнами Кутайбы ибн Муслима. Яркостью сюжета и смелостью трактовки событий племенные предания представляют заметный контраст по сравнению с современной им и позднейшей анналистикой. Несмотря на пристрастность и односторонность племенной традиции, ее исторической ценностью никоим образом нельзя пренебрегать, особенно потому, что она проливает свет на внутренние факторы первого столетия мусульманской истории. Необходимо опять-таки отметить, что по своей форме эти своды, благодаря заботливому соблюдению обычая приводить иснад, связаны с наукой предания (действительно, первые шаги по их составлению сделаны аш-Ша'би, ведущим традиционалистом Куфы — ум. около 110/728 г.) и не обнаруживают никаких следов чужеземного влияния ни в манере изложения, ни в содержании.

______________

*** См. J. Wellhausen, Das arabische Reich und sein Sturz, Berlin, 1902, Einleitung.

В начале III/первой четверти IX в. растущий уровень материальной культуры и введение в обиход бумаги, — первая фабрика по изготовлению которой основана в Багдаде в 178/794-95 г., - дали новый толчок деятельности в области литературы вообще. Именно к этому периоду относятся самые ранние из дошедших до нас письменных редакций литературных трудов. Но это новшество не сразу вытеснило обычай передавать своды материалов через посредство рави, просуществовавший еще до конца столетия. Поэтому трудно сказать, сколько {126} из 230 сочинений, приписываемых басрийцу 'Али ибн Мухаммаду ал-Мада'ини (ум. между 830–849 гг.), на самом деле записано при его жизни. Многие из них, вероятно, представляли собою просто редакции сводов Абу 'Убайды. Более важными, однако, были его обширные труды по истории халифата и сочинения по истории Басры и Хорасана. Применив к иракским преданиям здоровый критический метод, связанный с мединской школой, он снискал своим трудам славу столь достоверных сочинений, что они стали главным источником для компиляций последующих времен, а самому себе — славу историка, обычную точность которого подтверждают современные исследования.

Если подвести итог предшествовавшему развитию, то наиболее важно то обстоятельство, что, несмотря на враждебное отношение части ранних богословов к историческим изысканиям, мусульманская община приобрела ощущение истории. Этому, несомненно, способствовали исторические ссылки, содержащиеся в Коране, гордость, естественно возникшая в результате обширных завоеваний, и, наконец, соперничество арабских племен. Однако та примечательная особенность, что, кроме филологов, собирателями исторического предания были почти исключительно богословы и мухаддисы, наводит на мысль о существовании более глубокой причины. С богословской точки зрения история представляла собою проявление божественного замысла по управлению человечеством. Исторический кругозор более ранних поколений ограничивался прослеживанием этого замысла в смене пророков, завершающейся Мухаммадом, но все мусульманские школы соглашались, что на этом замысел Аллаха не прекращается. Согласно суннитской доктрине продолжение божественного замысла на земле связано с мусульманской общиной — уммат Аллах; поэтому изучение ее истории служит необходимым дополнением к изучению божественного откровения, содержащегося в Коране и хадисах. Более того, доктрина об исторической непрерывности составляла одну из основ суннитской религиозно-политической мысли. По мнению шиитов, божественное управление человечеством непрерывно продолжали имамы; влияние этого религиозного предубеждения сказывается в том, что Абу Михнаф — единственный шиит среди упомянутых выше собирателей сосредоточивает {127} свое внимание на истории шиитских движений в Куфе. Еще более веским свидетельством того, какое видное место отводилось истории в религиозной мысли, является тот факт, что ложное благочестие и религиозная полемика уже открывали возможность появления не только пристрастных и апологетических, но и примиренческих фальсификаций; разительный пример этого дает Сайф ибн 'Умар в своем труде об убийстве 'Усмана. С этого момента историография становится неотъемлемой частью мусульманской культуры. В странах средиземноморского бассейна древние исторические предания были либо заменены, либо переделаны в духе ислама; в культурных странах Востока, где еще не существовало писаной истории, а также в первобытной Африке, где вообще не было никакой литературы, за утверждением ислама следовало возникновение исторической литературы.

4. Начало сочинения исторических трудов в более широком смысле, в смысле объединения материала, извлеченного из Сиры, упомянутых выше трудов и других источников, в связное историческое повествование, относится к середине III/второй половине IX в. Самый ранний компилятор — Ахмад ибн Йахйа ал-Ба-лазури (ум. в 279/892 г.) продолжает «классическую» традицию; он учился и у Ибн Са'да и у ал-Мада'ини, и оба его дошедших до нас труда доказывают влияние этих последних, а также свойственную его времени склонность к критике в ее лучшем виде. Однако характерной формой исторического труда на этом этапе была всеобщая история, где в качестве введения к собственно мусульманской истории дается более или менее подробный обзор всемирной истории от сотворения мира. Эта концепция не нова: путем добавления истории мусульманской общины и более широкого охвата доисламской истории она скорее расширяет идеи, которые лежат в основе труда Ибн Исхака. Следовательно, всеобщая история в настоящем смысле не является всемирной, ибо история других народов, начиная с момента возникновения ислама, для ее автора не представляет дальнейшего интереса.

Именно в это время в основное русло арабской историографии впервые, если не считать труда Хишама ал-Калби, входит персидская историческая традиция, хотя персидская "Книга царей" (Худай-наме) более чем за сто лет до этого была переведена на арабский язык Ибн {128} ал-Мукаффа' (ум. около 139/756 г.). Как было сказано, материал, заимствованный из иудейских и христианских легенд под видом толкования Корана, давно проник в арабские исторические сочинения, которым это не совсем пошло на пользу. Влияние персидской традиции оказалось столь же неблагоприятным. Прирожденное легковерие и романтизм арабских преданий о прошлом, проходя школу у науки хадиса, приобретают известный эмпиризм и уважение к нормам критики, представляющие непременное условие для всякой подлинной историографии; но как только историческая наука покидала область мусульманской истории, снова, как и прежде, становилось трудно отличать исторические элементы от легендарных и полулегендарных, а вместе с тем опять появилась склонность принимать на веру любой попавший в руки материал. Теперь эта тенденция усиливалась еще и характером источников, откуда арабские компиляторы черпали свой материал по древней истории Ирана и других стран. Та же Худай-наме в своих ранних частях состояла из рассказов о мифических персонажах, из благочестивых рассуждений, авестийских легенд и реминисценций романа об Александре; даже в повествовании о сасанидском царстве подлинное историческое предание нередко тонуло среди эпических и риторических элементов **. В то же самое время возрождение изучения греческой литературы через посредство сирийских переводов вызвало интерес к иудейско-христианским и греческим древностям. Однако источники, которые должны были удовлетворить этот интерес, не всегда стояли выше Худай-наме, например среди них было сирийское сочинение под названием "Пещера сокровищ" (Me'арат газзе).

______________

** См. Th. Noldeke, Das iranische Nationalepos, 2. Aufl., Berlin-Leipzig, 1920.

Из этих источников и был почерпнут материал, который такие компиляторы, как Абу Ханифа ад-Динавари (ум. в 282/895 г.) и Ибн Вадих ал-Йа'куби (ум. в 284/897 г.), сделали достоянием мусульманской историографии. Однако интересы ал-Йа'куби настолько обширны — они охватывали даже северные народы и китайцев, — что его труд следовало бы назвать исторической энциклопедией, а не всеобщей историей. К этому же {129} типу принадлежит "Книга заметок" (Китаб ал-ма'ариф) традиционалиста Ибн Кутайбы (ум. 276/889 г.), а в следующем столетии — дошедшие до нас исторические труды Хамзы ал-Исфахани (ум. около 360/970 г.) и ал-Мас'уди (ум. около 345/956 г.). Ал-Мас'уди по праву может считаться одним из самых крупных арабских историков; однако утрата более обширных его сочинений, по отношению к которым сохранившиеся представляют собой их сокращения, затрудняет возможность составить точное представление о его методах. Из подобных трудов явствует, что в арабскую историографию проник новый духовный элемент, который мы могли бы определить как жажду знания ради знания. Весьма знаменательно, что такие авторы, как ал-Йа'куби и ал-Мас'уди, были не только историками, но также и географами, добывшими свои познания главным образом в результате больших путешествий. В этом достижении арабской историографии мы, вне всякого сомнения, можем проследить влияние того наследия эллинистической культуры, которое в течение II и III/VIII–IX вв. проникало во все области духовной деятельности мусульманского мира. Правда, в историографии это влияние дальше не пошло, но возникшая таким образом связь между историей и географией поддерживалась рядом авторов вплоть до османского периода.

Однако таких чужеродных элементов лишена — за исключением раздела об истории Ирана — знаменитая "История пророков и царей" Мухаммеда ибн Джарира ат-Табари (ум. в 310/923 г.), труд, в котором классическая историческая традиция достигла своего апогея. Ибо ат-Табари прежде всего традиционалист и своей «Историей» он хотел дополнить составленный им «Комментарий» к Корану, приведя в ней мусульманские исторические предания с той же полнотой и критичностью, с какой он это сделал в первом труде. В том виде, в каком она дошла до нас, эта книга представляет, по-видимому, сокращенную редакцию первоначально намеченного объема, но в то время как в «Комментарии» критический подход автора совершенно отчетлив, в «Истории» он затушеван. Ее недостатки характерны для сочинения традиционалиста: в ней отдается предпочтение псевдоисторической компиляции Сайфа, например, перед ал-Вакиди из-за подозрений, которые питали к этому последнему {130} мухаддисы. Но этим недостаткам следует противопоставить несравненное достоинство труда в целом, по своей авторитетности и полноте ознаменовавшего конец целой эпохи. Никогда больше ни один компилятор не брался заново собирать и исследовать материал по ранней истории ислама; он либо брал его у ат-Табари- иногда с дополнениями из ал-Балазури — либо начинал, с того момента, на котором ат-Табари остановился.

В то же время бедность последней части труда ат-Табари явилась предупреждением о недостаточности чисто традиционалистического подхода к истории. В качестве авторитетов в области политической истории бюрократическая организация управления выдвинула чиновников и придворных, оттеснив людей религии на задний план. Также и по этой причине III/IX век знаменует конец определенного периода в развитии арабской историографии.

Б. Получив признание как самостоятельная наука, историография вступила в период быстрого развития; количество исторических трудов между III и VI/IX–XII вв. достигло таких размеров, что здесь можно дать лишь краткий обзор основных направлений.

1. Уже в III/IX в. провинциальные ученые начали собирать местные исторические предания. Не считая "Истории Мекки" ал-Азраки, которая по существу относится к литературе сиры, самым ранним трудом по истории провинций является история Египта и завоеваний на Западе, составленная 'Абд ар-Рахманом ибн 'Абдаллахом ибн 'Абд ал-Хакамом (ум. в 257/871 г.). Следует отметить, что этот труд содержит тот же характерный материал, что и вышеупомянутые труды по всеобщей истории, однако ему недостает присущей этим последним критичности. Завоевания изложены на основе мединской традиции и далеко не достоверных местных преданий; вводная часть основана не на подлинных египетских материалах, а преимущественно на еврейских источниках и арабских преданиях в передаче мединской школы. Такое же некритическое объединение легенд с более или менее подлинными преданиями находим в приписываемой 'Абд ал-Малику ибн Хабибу (ум. в 238/; 853 г.) ранней истории мусульманской Испании и в энциклопедии южноарабских древностей (ал-Иклил), составленной ал-Хамдани (ум. в 334/945-46 г.). Более трез-{131}выми и реалистичными были, вероятно, местные истории различных городов, написанные в течение III/IX в.; они, за исключением одного тома "Истории Багдада" Ибн Абу Тахира Тайфура (ум. в 280/893 г.), до нас не дошли. В последующие столетия появилось еще больше местных хроник, принимавших обычно форму либо биографического, либо исторического труда, в зависимости от того, какого рода событиям уделялось главное внимание. Дошедшие до нас исторические хроники, например хроники ан-Наршахи, Ибн ал-Кутийи, 'Умары и Ибн Исфандийара, хотя и не всегда лишенные романтического элемента, часто представляют значительный интерес благодаря содержащемуся в них ценному материалу, не вошедшему в более обширные исторические сочинения. Поскольку и по стилю и по методам изложения эти хроники, как правило, сообразуются с нормами, характерными для данной местности и для данного времени, мы здесь исключаем их из дальнейшего обзора. Однако следует отметить, что они составляют отнюдь немаловажную часть мусульманской историографии и на арабском и на персидском языках.

2. Со второй половины IV/X в. тем не менее трудно проводить грань между общей и провинциальной историей. Отныне основным видом исторического сочинения являются современные анналы, часто предваряемые кратким обзором всеобщей истории. В этих анналах интерес и осведомленность автора не остаются больше «всеобщими»; каждый из них ограничен пределами области, в которой он живет, и редко бывает в состоянии заниматься событиями, происходящими в других, более отдаленных местностях. Остается открытым вопрос, было ли это сужение рамок исторического изложения отражением в области духовной жизни потери мусульманским миром своего политического единства. Более важным для нас является то, что фиксация политической истории переходит в основном в руки чиновников и придворных. Это изменение сразу же отразилось на форме, содержании и духе сочинений. Для опытных писцов и секретарей составить хронику текущих событий было делом нетрудным и привычным. Источниками, откуда они черпали свои сведения, были официальные документы, личные связи с чиновными и придворными кругами, а также ходившие среди них сплетни; поэтому внешне иснад сво-{132}дился к краткому указанию на источник, а позднейшие компиляторы часто обходились и без него. Однако их изложение неизбежно отражало предубеждения, и односторонние взгляды социальные, политические и религиозные — того класса, к которому они принадлежали. Старая теологическая концепция, в свое время определившая широкий кругозор историографии, была отброшена, и анналистика обнаруживала тенденцию все больше и больше сосредоточивать свое внимание на деятельности правителей и жизни двора. С другой стороны, сведения, приводимые в этих секретарских сочинениях о внешнеполитических событиях своего времени, в целом достоверны при всех недостатках каждого отдельного автора. Современные анналы Ибн Мискавайха (ум. в 421/1030 г.) или Хилала ас-Саби' (ум. в 448/1056 г.) отражают утвердившееся требование строгой точности и относительную свободу от политических предубеждений; общепризнанность этих норм доказывают сохранившиеся части историй Египта и Андалусии, написанных 'Убайдаллахом ибн Ахмадом ал-Мусаббйхи (ум. в 420/1029 г.) и Ибн Хаййаном ал-Куртуби (ум. в 469/1076-77 г.), если ограничиться лишь наиболее выдающимися именами.

Секуляризация историографии имела и другое серьезное последствие. Вместо прежних теологических доводов в ее защиту историки теперь указывают на моральную ценность занятий ею: историография увековечивает память о добродетельных и дурных деяниях и делает их примером для назидания будущим поколениям. Этот довод оказался приемлемым для толпы моралистов и дилетантов: если историография была лишь ветвью этики, а не наукой, то им не нужно проявлять щепетильности, приспосабливая так называемые исторические примеры к своим целям. Книги по адабу и "княжие зерцала", наполненные подобными извращениями, во многом способствовали порче общественного вкуса и мнения, и даже сами историки и хронисты не всегда могли уберечься от этой заразы.

3. В связи с этим здесь можно упомянуть о многочисленных исторических подделках, пущенных в обращение в течение этого периода или немного позже. Как и упомянутые труды Сайфа ибн 'Умара, большая часть этих фальсификаций не сплошная выдумка, а содержит зерно подлинной традиции, перемежающейся-{133} обычно с определенными политическими или религиозными целями — со всевозможными народными преданиями, романтическими легендами, узкопартийным или пропагандистским материалом.

4. Хотя в области политической историографии место ученого и традиционалиста занял чиновник, в руках первых по-прежнему оставалась еще более обширная область биографии. Как было сказано, биографическая литература была также ветвью классической традиции. В то время как политическая история приняла форму династийных анналов, биографическая литература более строго придерживалась старой концепции, ибо, по мнению ученых, жизнь улемов — "наследников пророка" — вернее отражала действительную историю уммат Аллах ("общины Аллаха") на земле, чем эфемерные (иногда светские) политические образования. Наряду со списками разрядов (табакат) мухаддисов и законоведов той или иной школы, служившими в основном для технических целей и едва ли являвшимися строго биографическими сочинениями, материал о выдающихся личностях с давних пор составлял содержание отдельных сводов. К наиболее ранним из дошедших до нас трудов такого рода относится биография халифа 'Умара ибн 'Абд ал-'Азиза; она составлена братом упомянутого Ибн 'Абд ал-Хакама и основана, по признанию автора, частью на письменных документах, частью на предании благочестивых кругов, главным образом Медины. Однако чаще всего эти компиляции охватывали различные группы или определенную категорию людей. Например, у мистиков несколько трудов было посвящено жизни святых, в частности обширный труд Абу Ну'айма ал-Исфахани (ум. в 430/1038 г.) Хилйат ал-аулийа'. В то же время среди шиитов распространялись не только книги о шиитских ученых и их трудах, но и обширная литература жизнеописаний алидских мучеников. Характерным видом сочинений этого периода являются биографические словари ученых и знаменитых лиц, связанных с каким-нибудь городом или областью. Они составлялись местными учеными и часто достигали внушительных размеров, как словарь ал-Хатиба ал-Багдади (ум. в 463/1071 г.), состоящий из четырнадцати томов печатного издания. Хотя большая часть этих трудов утрачена, но обширная "История Дамаска" Ибн 'Асакира (ум. в 571/1176 г.), — веро-{134}ятно, наиболее всеобъемлющее сочинение такого рода в арабской литературе, — так же как серия андалусских биографий Ибн ал-Фаради, Ибн Башкувала, Ибн ал-Аббара и несколько более кратких словарей, все же уцелела.

Биографическую литературу питали также другие источники. Как и можно было ожидать, обильный материал доставили обе ветви филологии — как в узкоспециальном, так и в более широком смысле. Из первой возникли табакат грамматиков и биографии знаменитых филологов, а из второй — обширная литература о поэтах и литераторах (Ибн Кутайба, ас-Са'алиби). Аналогичные сочинения посвящались представителям других профессий — врачам и астрономам. Музыка дала стимул к составлению величайшего арабского биографического труда первых веков хиджры — Китаб ал-агани Абу-л-Фараджа ал-Исфахани (ум. в 356/967 г.).

С другой стороны, автобиографическая литература, видимо, была мало развита; из этого периода до нас дошло всего лишь два автобиографических сочинения: ал-Му'аййад фи-д-Дина (ум. в 470/1087 г.) и Усамы ибн Муршида ибн Мункиза (ум. в 584/1188 г.).

Биографическая литература в целом, как и все позднейшие мусульманские биографии, имеет определенные общие черты. Обычно аккуратно делаются ссылки на иснад, с большой тщательностью отмечаются хронологические данные, особенно даты смерти, и кратко излагаются основные события жизни описываемого лица. Краткие биографии этим и ограничиваются, добавляя еще перечень трудов, если речь идет об ученом, и отрывки стихов, если речь идет о поэте. В более пространных же биографиях большую часть содержания составляют отдельные эпизоды, расположенные, по-видимому, без какого-либо хронологического или тематического принципа. Созданный таким путем образ часто бывает не только ярким, но и ложным, особенно когда надежность рассказов не гарантирована. Несмотря на расплывчатость и склонность к сплетне, этот вид литературы благодаря близости к жизни людей дает ценные дополнения и коррективы к политическим анналам.

5. Уже довольно рано сочетание истории и биографии дало то, что мы могли бы назвать биографической хроникой. Она оказалась весьма удобной формой {135} для историй везиров Мухаммада ибн 'Абдуса ал-Джах-шийари (ум. в 331/942-43 г.), упомянутого Хилала ас-Саби' (ум. в 448/1056 г.), 'Али ибн Мунджиба ас-Сайрафи (ум. в 542/1147-48 г.), писавшего о везирах фатимидских халифов, а также для историй судей (кади). Самыми ранними образцами этих последних были история судей Египта, принадлежащая Мухаммаду ибн Йусуфу ал-Кинди (ум. в 350/961 г.) и история судей Кордовы Мухаммада ибн Хариса ал-Хушани (ум. в 360/970-71 г.). Своеобразное сочетание политической и литературной биографий представляет история Аббасидов (Китаб ал-аурак) ас-Сули (ум. в 335/946 г.). С появлением местных династий тот же метод применяли и при составлении трудов по истории этих династий до тех пор, пока в V–VI/XI–XII вв. династийные истории, по крайней мере в восточных областях, не вытеснили традиционные анналы. Это был роковой шаг, ибо рост личного элемента дал широкий простор для проявления личных факторов, особенно когда современные хроники начали составлять по приказу и под наблюдением самих правителей. История превратилась в предмет изощренного мастерства, место незатейливого повествования занял риторический и вычурный стиль секретарских реляций. Новую форму изложения ввел, по-видимому, Ибрахим ас-Саби' (ум. в 384/ 994 г.) своим несохранившимся трудом по истории Бундов — ат-Таджи, а популярной она стала благодаря сходному с ним труду по истории Сабуктегина и Махмуда Газнави — ал-Йамини, составленному ал-'Утби (ум. в 413/1022 г.). Быть может, эта форма связана с возрождением персидского языка и персидской исторической традиции на востоке халифата и, возможно, даже подверглась влиянию создававшейся в это же время персидской эпической поэзии. Если авторам этих "официальных историй" даже простить преднамеренное отклонение от правды, обычные пороки раболепия и suppressio veri **, то все же их напыщенность и отсутствие собственного мнения производят самое неблагоприятное впечатление. К несчастью, высокая репутация некоторых из этих трудов среди литераторов, а также огромное количество аналогичных произведений последующего периода часто являлись причиной того, что их рассматривали в качестве {136} образцов мусульманской историографии вообще; но эта точка зрения беспочвенна по отношению к науке, созданной терпеливым трудом первых поколений мусульманских ученых.

______________

** Утаивание истины.

6. В этой неблагоприятной обстановке исторические труды снова стали писать по-персидски. Примечательно, что многие ранние исторические сочинения на персидском языке начиная с несколько произвольного сокращения классической хроники ат-Табари, выполненного в 352/963 г. везиром Абу 'Али ал-Бал'ами, представляли переводы — часто с важными дополнениями — и сокращения арабских трудов. Впрочем, из написанных по-персидски в течение этого периода местных и династийных историй уцелела лишь часть. При этом она мало отлична от арабских трудов, созданных в восточных провинциях за тот же период. Отдельные авторы, такие, как ан-Насави (ум. в 639/1241 г.), по-видимому, пользовались в зависимости от обстоятельств то арабским, то персидским языком. Выдающееся исключение из обычного ряда таких сочинений представляют содержательные и беспристрастные «записки» Абу-л-Фадла Байхаки (ум. в 470/1077 г.) — единственный в своем роде труд во всей дошедшей до нас домонгольской литературе.

Возрождение персидского литературного языка, которое началось при персидских династиях IV/X в., во многом обязано также и тюркским правителям последующих столетий, как правило, не знавшим арабского языка. Распространив свои завоевания в западном направлении в Анатолию, а в юго-восточном — на Индию, они принесли с собой и персидский язык; уже с конца VI/XII в. в этих областях хроники начали писать по-персидски: в Малой Азии — Мухаммад ибн 'Али ар-Раванди (ум. около 600/1203 г.), в Индии — Фахр ад-Дин Мубарак-шах (ум. после 602/1206 г.), родоначальник длинного ряда индо-персидских хронистов.

7. Прежде чем перейти к следующему периоду, необходимо кратко охарактеризовать два других вида литературной деятельности, связанных с историей. Применение математической и астрономической науки для установления хронологии — следы этого можно обнаружить и в отдельных ранних трудах оставило один выдающийся памятник — ал-Асар ал-бакийа Абу Райхана ал-Бируни (ум. в 440/1048 г.). Вторая группа сочинений, {137} обнаруживая интерес больше к древностям, чем к строго историческим сюжетам, освещает историю поселения арабских племен на новых территориях. Эта топографическая литература, или литература хитат, возникла, по-видимому, в Ираке (важнейший в этой области — утраченный труд Хайсама ибн 'Ади, умершего в 207/822-23 г.), но особенно она развилась в Египте.

Наконец распространение арабского языка среди общин восточных христиан привело к появлению компиляций на арабском языке, касающихся истории христианских церквей, иногда в сочетании с историей арабов и византийцев. Среди них выделяются сочинения мелькитского патриарха Евтихия и яковитского епископа Севера ибн ал-Мукаффа'. Курьезом в этой области является история христианских монастырей в Египте и Западной Азии, составленная мусульманским автором 'Али ибн Мухаммедом аш-Шабушти (ум. около 388/998 г.).

В VI/XII в. арабская и персидская историография все дальше отходят друг от друга. Когда в результате монгольского нашествия завершился процесс вытеснения из литературы арабского языка персидским в областях персидско-тюркской культуры, а последняя благодаря мусульманским завоеваниям одновременно распространялась и в Индии, развитие персидской историографии получило мощный толчок. Тем не менее число исторических трудов на арабском языке также продолжает расти. При таком громадном объеме материала необходимо литературу на арабском и персидском языках рассмотреть по отдельности.

I. Арабская историография этого периода, развиваясь в основном по наметившимся ранее линиям, претерпевает ряд новых изменений, главным образом во взаимоотношениях между биографией и политической хроникой и в составных частях компиляций по общей истории. Эти изменения обусловлены следующими факторами: во-первых, появлением снова историков-ученых рядом с историками-чиновниками, во-вторых, перемещением центра арабской историографии из Ирака в Сирию, а позднее — в Египет.

1. Наиболее характерная черта, знаменующая начало нового периода в анналистике, — это возрождение жанра всеобщей хроники, начинающейся с сотворения мира, или преимущественно общей хроники, на-{138}чинающейся с возникновения ислама. Вновь восторжествовал более старый и более общечеловеческий взгляд на историю, как на анналы мусульманской общины, хотя новых изысканий по истории первых веков ислама не проводится. Кроме того, точка зрения ученого проявляет себя в стремлении объединить политические и биографические анналы, как это действительно уже было сделано в некоторых ранних местных хрониках, таких, как хроника Дамаска Ибн ал-Каланиси (ум. в 555/1160 г.). Соотношение обоих этих элементов, конечно, меняется в зависимости от интересов автора; в некоторых хрониках — Ибн ал-Джаузи, аз-Захаби, Ибн Дукмака и др. — некрологические заметки настолько заслоняют политические события, что сообщения о них часто сводятся к отрывочным фразам, но в знаменитом Камиле 'Изз ад-Дина ибн-ал-Асира (ум. в 630/1233 г.) соотношение обратное. Хроника эта замечательна также попыткой автора дать менее статичное изложение истории, группируя события по эпизодам в рамках погодной записи. Хотя при внимательной проверке выявлены известные недостатки в обращении автора с материалом, но благодаря изяществу и живости изложения этот труд почти сразу приобрел известность и стал признанным источником для последующих компиляторов.

По всей вероятности, можно предполагать, что источником этого широкого взгляда на историю была отчасти вновь ожившая идея единого халифата. Но поданному однажды примеру подражала, даже слишком, целая вереница последующих хронистов, большинство которых — Ибн Васил, Сибт ибн ал-Джаузи, Бар Эбрей, Абу-л-Фида, Байбарс ал-Мансури, Ибн Касир, ал-Йафи'и и другие сильно зависит от Ибн ал-Асира, хотя и дополняет свои заимствования местным и более поздним материалом. Более самостоятельны анналы египетского энциклопедиста Шихаб ад-Дина ан-Нувайри (ум. в 732/1332 г.) и Ибн ал-Фурата (ум. в 807/1405 г.), а работа христианина Джирджиса ал-Макина (ум. в 672/1273 г.) во многом обязана Евтихию. Все-таки наиболее интересные труды с точки зрения историографии среди этих позднейших общих историй на арабском языке созданы в Испании и Магрибе. По сравнению со своими восточными современниками у западных авторов часто более широкий взгляд на историю и меньшая при-{139}страстность в восприятии фактов. От многочисленных исторических трудов Ибн Са'ида ал-Магриби (ум. в 673/1274 г.) — неутомимого путешественника и исследователя, сумевшего даже добиться аудиенции у грозного Хулагу, — сохранились лишь фрагменты; но они все же свидетельствуют, что его труды основывались на многочисленных и точных списках многих ранних сочинений. Здесь мы не можем охарактеризовать в должной мере всемирно известную историю 'Абд ар-Рахмана ибн Халдуна (ум. в 808/1406 г.). Как автор хроники Ибн Халдун иногда вызывает чувство разочарования; однако как о философе истории о нем, несомненно, последнее слово еще не сказано, хотя написано уже много. С точки зрения мусульманской историографии нерешенной проблемой остается тот факт, что нет никакого указания хотя бы на изучение, не говоря уже о применении кем-либо из преемников Ибн Халдуна выдвинутых им положений. А это в то время, когда в последующие столетия существовала блестящая школа историков в Египте и весьма развитая историография в Турции, где перевод Мукаддимы был сделан в XII/XVIII вв.

2. Наряду с общими существовало большое количество местных, династийных и биографических хроник, авторами которых часто были те же составители общих хроник. В Иране и в Ираке арабская культура, почти подавленная в результате монгольского завоевания, смогла дать, помимо утраченной истории Аббасидов Тадж ад-Дина ибн ас-Са'и (ум. в 674/1275 г.), всего лишь несколько небольших хроник и компендиев (например, компендий Ибн ат-Тиктаки). Впрочем, еще до этого центр арабской историографии переместился в Сирию, где выдвижение династий Зенгидов и Айюбидов дало толчок к составлению ряда хроник. Среди подвизавшихся на этом поприще был 'Имад ад-Дин ал-Исфахани (ум. в 597/1201 г.), один из последних представителей персидской и иракской школ рифмованной прозы. Но сирийцы, отдав предпочтение более простой и естественной прозе, отвергли этот витиеватый стиль, что принесло большую пользу последующей арабской историографии. Так, биографические труды Баха' ад-Дина ибн Шаддада (ум. в 632/1234 г.) и Абу Шамы (ум. в 665/1267 г.) стоят намного выше аналогичных сочинений 'Имад ад-Дина.

Однако время от времени снова появляются хроники, {140} написанные витиеватым стилем, а египетский секретарь Ибн 'Абд аз-Захир (ум. в 692/1293 г.) даже сделал это модным, составив в стихах хронику правления султана Байбарса. Появление таких трудов, а также употребление садж'а в хронике стилиста Бадр ад-Дина ибн Хабиба (ум. в 779/1377 г.), по-видимому, нельзя объяснить внешними влияниями. Но знаменитая биография Тимура в рифмованной прозе, на этот раз порочащая, дамаскинца Ибн 'Арабшаха (ум. в 854/1450 г.), несомненно, испытала влияние современных ей персидских сочинений. С другой стороны, риторическая история династии Фатимидов йеменского да'и 'Имад ад-Дина Идриса ибн ал-Хасана (ум. в 862/1467 г.) 'Уйун ал-ахбар читается с любопытством, как запоздалое эхо сасанидской традиции.

Покровительство, которым историография пользовалась при Айюбидах, оказывали ей и сменившие их мамлюки. Дамаск и в меньшей степени Алеппо оставались очагами живой традиции, которая, хотя и была до некоторой степени связана с каирской, все же сохраняла известную самобытность, особенно в области биографии. Уже в последнее столетие правления мамлюков возникла специфически египетская историческая школа, которая, дав замечательную плеяду историков, внезапно пришла в упадок. Эта плеяда начинается с плодовитого Таки ад-Дина ал-Макризи (ум. в 845/1442 г.) и его соперника ал-'Айни (ум. в 855/1451 г.); ее продолжает ученик ал-Макризи Абу-л-Махасин ибн Тагри Бирди (ум. в 874/1469 г.) и его соперник 'Али ибн Да'уд ал-Джаухари {ум. в 900/1494-95 г.), затем — Шамс ад-Дин ас-Сахави (ум. в 902/1497 г.) и, наконец, всеобъемлющий Джалал ад-Дин ас-Суйути (ум. в 911/1505 г.) и его ученик Ибн Ийас (ум. около 930/1524 г.). Представитель следующего поколения Ахмад ибн Зунбул (ум. после 951/1544 г.), автор хроники об османском завоевании, придерживался уже иной традиции. Хотя они все разделяют многие недостатки ранних авторов политических анналов, но чередование между ними ученых и придворных способствовало выработке более широких взглядов и оценок, и они отнюдь не были только панегиристами. Отличительной особенностью их трудов является исключительный интерес к Египту в такой степени, что они даже в общих хрониках ограничивались узкоегипетскими рамками. Самый выдающийся среди них — ал-Макризи, но не столько {141} точностью (она небезупречна), сколько своим трудолюбием, широтой интересов, а также уделяемым им вниманием к сугубо социальным и демографическим аспектам истории.

Сочинения других провинциальных хронистов отличаются от указанных главным образом объемом, а не методом или индивидуальными особенностями. Такие труды из Йемена, как сочинения Ибн Ваххаса ал-Хазраджи (ум. в 812/1409 г.) или Ибн ад-Дайба' (ум. в. 944/1537 г.), по материалу очень сходны с египетскими хрониками, хотя рамки их более ограниченны. То же самое можно сказать и о местных и династийных хрониках, написанных в Магрибе и Испании. Некоторые авторы этих работ, в частности 'Абд ал-Вахид ал-Марракуши в VII/ХIII в. или Ибн Абу Зар' в VIII/XIV в., по своим материалам или по методу изложения, быть может, поднимались выше других западных хронистов, но лишь один из них — гранадский везир Лисан ад-Дин ибн ал-Хатиб (ум. в 776/1374 г.) — выделяется виртуозностью, доходящей до гениальности. Впрочем, в отношении критики исторического материала с ним равнялся, если даже не превосходил, его современник Ибн 'Изари, насколько об этом можно судить по их сохранившимся трудам.

3. Несмотря на такое интенсивное развитие политической истории, истинный гений арабской историографии проявил себя скорее в биографии, чем в хронике. Как мы видели, соединение биографии с политическими анналами, как общими, так и местными, было почти всеобщим явлением среди арабских историков этого периода; но нам еще остается рассмотреть тот обширный круг литературы, который определенно не имел отношения к политической биографии.

В течение первой половины VII/XIII в. тенденции к специализации, характерные для предыдущего периода, достигли высшей точки в ряде важнейших биографических сводов, имеющих особую ценность. Шесть веков арабской литературы охвачены в Иршад ал-ариб грека Йакута ар-Руми (ум. в 626/1229 г.). Полная картина деятельности мусульман первых веков в области естествознания и медицины отражена в словарях египтянина Ибн ал-Кифти (ум. в 646/1248 г.) и дамаскинца Ибн Абу Усайби'и (ум. в 668/1270 г.). Региональная биографическая «история» продолжена в истории Алеппо судьи {142} Камал ад-Дина ибн ал-'Адима (ум. в 660/1262 г.), в истории Гранады Ибн ал-Хатиба и в других сводах, обычно дополняющих ранние труды. Существовали также обычные табакат законоведов и других категорий людей и исследования о старине, примером которых служит "Словарь сподвижников" (Усд ал-габа) историка Ибн ал-Асира.

Наряду с такими специализированными трудами возникли и развивались, особенно в Сирии, два новых типа исчерпывающего биографического словаря. Создателем первого был Ибн Халликан (ум. в 681/1282 г.), труд которого вкусом и тщательностью в подаче материала оправдывает свою высокую репутацию. Даже при наличии дополнения Ибн Шакира ал-Кутуби (ум. в 764/1363 г.) труд Ибн Халликана по широте охвата материала и по объему намного превзойден словарем Халила ибн Айбака ас-Сафади (ум. в 764/1363 г.), объем которого до сих пор создает препятствие к его изданию. Словарь ас-Сафади в свою очередь был дополнен историком Абу-л-Махасином ибн Тагри Бирди в труде ал-Манхал ас-сафи. Второй тип биографического словаря был также широко распространен, но в пределах ограниченного периода. Метод его следует, вероятно, поставить в связь с общей хроникой аз-Захаби, в которой весь биографический материал расположен по десятилетиям вплоть до конца VII в. и может быть выделен из самой хроники как самостоятельный труд. Идею расположения материала no-столетиям можно проследить у ал-Бирзали (ум. в 739/1339 г.), современника аз-Захаби. В Дурар ал-камина Ибн Хаджара ал-'Аскалани (ум. в 852/1449 г.) окончательно утверждена новая система расположения материала: имена всех выдающихся мужчин и женщин VIII/XIV в. в словарь включаются в алфавитном порядке, причем основной принцип системы некролога сохраняется в том, что каждого человека относят к тому столетию, в котором он умер. Подобный же словарь для IX/XV в. был составлен учеником Ибн Хаджара, упомянутым ас-Сахави (ум. в 902/1497 г.), под названием ад-Дау' ал-лами', a следующие поколения довели эту серию до XII/XVIII в.

II. 1. При всем различии персидских исторических школ с VII/XIII по X/XVI в. их единая подоснова обнаруживается в традиционном построении общей мусуль-{143}манской истории. Труды на персидском языке приобретают значение и своеобразие только в зависимости от того, насколько самостоятельно строится на этом фундаменте само сочинение. Авторы многочисленных общих историй — все равно, писали они в Иране или в Индии, приводят извлечения из ранних источников, дополняя их материалом своего времени. Работы эти столь же подражательны и второсортны, как и аналогичные труды на арабском языке, и часто обнаруживают даже меньше критического чутья. Такие сочинения, как, например, труд Минхадж ад-Дина Джузджани (ум. после 664/ 1265 г.), малоинтересны с точки зрения историографии, хотя и представляют известную ценность как местные хроники. Поэтому мы обратим внимание главным образом на произведения различных «школ», которые время от времени расцветали в тех или иных местностях Ирана и Индии, создавая свою особую историческую литературу.

2. Создание в Восточной Азии монгольской империи дало толчок к появлению той характерной серии трудов, которую предваряет одинокая и оригинальная хроника 'Ала' ад-Дина 'Ата' Малика Джувайни (ум. в 681/ 1283 г.); ее, впрочем, скорее следовало бы поставить в связь с описанным выше типом "секретарской истории". Собственно монгольская «школа» начинается знаменитым «Сборником» ("Джами' ат-таварих"), везира Фадлал-лаха Рашид ад-Дина Табиба (ум. в 718/1318 г.), являющимся непосредственным результатом обращения ильханов в ислам. Труд Рашид ад-Дина написан частично по-арабски, частично по-персидски. Первая часть его представляет династийную историю, основанную главным образом на монгольских преданиях и дополненную впоследствии историей Улджайту. Вторая часть тесно связана с давно пренебрегаемой энциклопедической ветвью арабской историографии, так как она включает также сообщения по истории Индии, Китая и Европы. Сочинение Рашид ад-Дина отличается от предшествовавших тем, что берет материал от информаторов-современников, но так же, как и в них план лучше его исполнения, хотя последнего тоже нельзя преуменьшить. Труд этот примечателен и простотой прозаического стиля и заботой больше о деталях и точности, чем об удовлетворении эстетических запросов. Принадлежит ли эта заслуга на самом {144} деле Рашид ад-Дину или 'Абдаллаху ибн 'Али Кашани, с нашей точки зрения не имеет большого значения. Знаменательно, что этот труд, несмотря на свою огромную славу, рано вышел из употребления и что все другие представители этой школы, хотя и пользовались покровительством Рашид ад-Дина, решительно отвергли его метод. Исключение составляют авторы конспектов «Сборника» Банакити (ум. в 730/1329-30 г.) и Хамдаллах Мустауфи Казвини (ум. после 750/1349 г.). В самом деле, большинство из них, включая и Казвини, пыталось перещеголять Фирдоуси, сочиняя длинные эпические хроники характерным для этого последнего метром. Помимо «Сборника» Рашид ад-Дина, еще лишь один выдающийся прозаический труд — высокопарная хроника 'Абдаллаха ибн Фадлаллаха по прозвищу Вассаф (ум. после 712/1312 г.) — вернулся к старому типу "чиновничьей истории". Он также стал классическим, предназначенным соблазнять поколения будущих персидских историков на пустые риторические упражнения.

От начала упадка монгольской школы до появления Тимура историография переживала застой. Тимур возил за собой в свите штат секретарей с тем, чтобы они составляли историю его походов, и приказывал читать ему законченные труды. Таким образом его правление было увековечено на тюркском языке в хронике в стихах (Та'рих-и хани), а на персидском — в труде Низам ад-Дина Шами, получившего специальный приказ "избегать напыщенности и риторики". Тем не менее его Зафар-наме почти забыли, отдав предпочтение одноименному, но более витиеватому труду Шараф ад-Дина 'Али Йазди (ум. в 858/1454 г.), слывшему за образец изящества. Однако деятельность в области историографии достигает высшей точки только при преемниках Тимура, в особенности в лице "гератской школы", которая возродила при их покровительстве традицию Рашид ад-Дина. Шахрух сам заказал Хафизи Абру (ум. в 833/1430 г.) переработать и дополнить Джами' ат-таварих. Этот же историк составил для сына Шахруха Байсункура другую всеобщую историю, малооригинальную, но простую и ясную по стилю. Такую же ясность стиля мы видим в Муджмале Фасиха ал-Хвафи, написанном около 845/1441 г., и, вероятно, также в "Истории четырех улусов" образованного и разностороннего султана Улугбека (ум. в {145} 853/1449 г.), дошедшей до нас, по-видимому, лишь в сокращении. Однако цветистая элегантность стиля, культивируемая тогда такими авторами, как Хусайн Кашифи, затронула и историографию. Большая часть авторов тимуридской эпохи поддалась ее влиянию, а историки "гератской школы" еще глубже увязли в высокопарности и риторике. Относительно сдержанному стилю 'Абд ар-Раззака Самарканда (ум. в 887/1482 г.) не удалось соперничать в популярности с цветистым Раудат ас-сафа' Мир Хазанда (ум. в 903/1498 г.). Внук последнего Хвандамир (ум. в 942/1535-36 г.) позднейшую традицию "гератской школы" перенес в Индию, где она нашла столь же благоприятную почву.

3. Первые шаги персидской историографии в Индии как результат завоевания Гуридов и создания делийского султаната были уже отмечены. Развитие индо-персидской анналистики в следующие столетия протекало главным образом в рамках этой традиции. Основным трудом после Тадж ал-ма'асир Хасана Низами (около 614/1217 г.) является продолжение хроники Джузджани, составленное Дийа' ад-Дином Барани (ум. после 758/1357 г.). Помимо этого, существуют небольшие, но цветистые и хвалебные биографические хроники. В провинции Синд имеются, однако, признаки существования местной традиции, которая восходит к периоду арабского завоевания в I/VIII в. Она, по-видимому, и легла в основу исторического романа, известного в VII/XIII в. под названием Чач-наме. В то же время местная историография в Гуджарате и на юге, по-видимому, связана с историографией Фарса.

4. В течение всего этого периода персидская литературная традиция все еще сохраняла свои позиции в пределах тюркских и османских владений. С литературной точки зрения ни прозаические труды, ни эпические поэмы, например Ибн Биби, повествующие об анатолийских сельджуках, не являются примечательными. Тем не менее они, послужив в какой-то степени образцами для зарождающейся турецкой историографии, представляют некоторый интерес. И здесь простая форма, повествования, хотя и не была вытеснена целиком, в конечном счете заслужила меньше благосклонности, чем витиеватый стиль. Этот последний был доведен до предела искусственности и напыщенности в прозаическом {146} труде Хашт бихшит, написанном Идрисом ибн 'Али Бидлиси (ум. в 926/1520 г.) по приказу Баязида II. Однако было бы легкомысленно поставить знак равенства между напыщенностью и тривиальностью. Ибо труд Бидлиси, так же как история Вассафа и ряд других сочинений с витиеватым слогом, под высокопарностью скрывает хронику большой исторической ценности.

5. Одно из самых значительных различии между арабской и персидской историографией заключается в почти полном отсутствии исторической биографии на персидском языке. Литературные биографии писали, конечно, в большом количестве; ряд трудов по общей истории включает некрологические заметки, составленные по обычному шаблону, или раздел, посвященный знаменитым людям, особенно везирам, поэтам и писателям. Далее идут биографии святых и мистиков, посвященные как отдельным личностям, например биография шейха Сафи ад-Дина, составленная в 750/1349 г. Таваккулом ибн Баззазом, так и общим или особым группам лиц. Два биографических труда о везирах принадлежат авторам "гератской школы": Асар ал-вузара' Сайф ад-Дина Фадли (написана в 883/1478 г.) и Дастур ал-вузара' Хвандамира (написана в 915/1509 г.). И все-таки лишь, в следующем периоде встречаются труды на персидском языке, выдерживающие сравнение с современными им арабскими биографическими словарями. Причину этого, очевидно, следует искать в тесной связи биографии и богословских изысканий. Если вспомним, что до сефевидской эпохи арабский язык даже в Иране и Индии оставался языком богословия и науки, а персидским языком пользовались почти исключительно в поэзии, художественной литературе и при составлении придворных хроник, то причины отсутствия биографических сочинений на персидском языке станут вполне понятными. Труднее объяснить, почему и на арабском языке не было написано ни одного биографического труда, посвященного лицам, жившим в областях распространений персидского и турецкого языков.

Г. Первая четверть X/XV в. ознаменовалась изменениями в расстановке политических сил почти на всем пространстве мусульманского мира. Турки-османы установили свое господство над Западной Азией и Северной Африкой до границ Марокко; Сефевиды создали замкну-{147}тое шиитское государство в Иране; в Центральной Азии возникли узбекские государства Шейбанидов; в Индии была основана династия Моголов; новая династия Шарифов повела в Марокко наступление против испанского и португальского ига; негритянские области по р. Нигер в правление Сонгаи получили более отчетливый мусульманский тип государственной организации. Эти изменения сопровождались перегруппировкой и переориентировкой в области культуры, что оставило свой след на всех видах литературы и особенно истории. Наиболее серьезно была затронута арабская историография, но и персидская историография также пострадала от сектантской изоляции Ирана. С другой стороны, возникла новая и богатая историческая литература на турецком языке, развитие которой при сохранении связи с предшествующей литературой пошло до известной степени самостоятельным путем.

I. 1. Вследствие того что покорение центральных арабских провинций османами лишило арабскую историографию местных стимулов, до того времени поддерживавших ее существование, она пришла к почти полному упадку. Небольшое число жалких общих хроник ал-Бакри, ал-Дийарбакри, ал-Джаннаби и других, несколько местных хроник или историко-библиографических трудов различного достоинства — вот все, что дала историография в строгом смысле этого термина в Египте, Сирии, Ираке и Аравии до начала XIII/XIX в. К этому времени сочинениями двух довольно значительных авторов — 'Абд ар-Рахмана ал-Джабарти (ум. в 1237/1822 г.) в Египте и Хайдара Ахмада аш-Шихаби (ум. в 1251/1835 г.) в Ливане — старая арабская историческая традиция закончила свой путь. В центральной, восточной и южной Аравии она просуществовала до конца столетия, а в Магрибе в лице ан-Насири ас-Слави (ум. в 1315/1897 г.) она дала последнего достойного представителя после ряда похожих друг на друга второстепенных хронистов: ал-Вафрани, аз-Заййани и других, — ряда, нарушенного лишь выдающейся фигурой ал-Маккари из Тлемсена (ум. в 1041/1632 г.), чьи "Сборник"** по исто-{148}рии Андалусии и биография Ибн ал-Хатиба представляют достойный эпилог блестящей традиции ислама в Испании.

______________

** См. Analectes sur lhistoire et la litterature des arabes dEspagne, par al-Makkari. Publies par R. Dozy, G. Dugat, L. Krehl et W. Wright, t. I–II, Leyde, 1855–1861.

Упадок арабской исторической традиции в исконных очагах был до некоторой степени возмещен ее ограниченным развитием в самой Турции, включая сюда и ценную общую хронику Мунаджжим-баши (ум. в 1113/1702 г.), а также распространением ее на отдаленные, недавно обращенные в ислам районы, в частности на Западную Африку. Здесь был написан ряд местных хроник, важнейшими из которых были хроники Май Идриса из Борну (правил в 910–932/1504-1526 гг.), принадлежащие Имаму Ахмаду, и хроника государства Сонгаи, составленная 'Абд ар-Рахманом ас-Са'ди (ум. после 1066/1656 г.). Из Восточной Африки, помимо поздних произведений ибадитской школы Омана, до нас дошла ранняя история г. Кильвы и хроника войн Ахмада Граня в Абиссинии, написанная около 950/1543 г. Шихаб ад-Дином 'Арабфакихом. Тесные связи западного побережья Индии с Аравией привели, особенно на юге, к принятию арабского языка в качестве официального; поэтому не удивительно, что здесь мы встречаем историю войн с португальцами, написанную по-арабски Зайн ад-Дином ал-Ма'бари (ум. в 987/1579 г.). Но к северу арабский язык столкнулся с персидским. Сохранилась единственная арабская хроника Мухаммада ибн 'Умара Улугхани из Гуджарата (ум. после 1014/1605 г.), который значительную часть материала извлек из персидских трудов. В самом Иране на арабском языке была написана лишь одна или две краткие хроники.

2. В противоположность исторической биографическая традиция, меньше зависящая от политических изменений, все еще существовала, особенно в Сирии. Дамасские ученые ал-Бурини, ал-Мухибби, ал-Муради и другие продолжили серию словарей знаменитых людей X/XV, XI/XVI и XII/XVII вв. и создали ряд других трудов, увековечивающих память об ученых отдельных городов и областей. Кроме того, в Египте и Сирии получил распространение биографический словарь в рифмованной прозе, с витиеватым и сложным стилем. Этот вид словаря во многом имел такое же отношение к предшествующим сочинениям, как исторический труд в рифмованной прозе к незамысловатой хронике. Главным представителем этой школы был египтянин Шихаб ад-Дин ал-Хафаджи (ум. в {149} 1069/1659 г.). О популярности его труда можно судить хотя бы по тому факту, что дополнение к нему было составлено в Индии в 1082/1671 г. 'Али-ханом ибн Ма'сумом, которого в свою очередь цитирует упомянутый выше ал-Мухибби (ум. в 1111/1699 г.), составивший второе дополнение к сочинению ал-Хафаджи.

Даже в областях распространения персидского и турецкого языков важнейшие биографические труды были написаны по-арабски. Аш-Шака'ик ан-ну'манийа Ахмада ибн Мустафы Ташкёпрюзаде (ум. в 968/1561 г.), стамбульского судьи, представляет фундаментальный труд по истории ислама в Турции, дополненный впоследствии и на арабском и на турецком языках. Связи, существовавшие между арабскими шиитскими общинами и шиитами в Иране и Индии, отражены в нескольких шиитских словарях, принадлежащих не только арабу ал-Хурр ал-'Амили, но также персу Мухаммад-Бакиру Мусави (Хвансари) и его индийскому современнику Саййиду И'джаз Хусайн ал-Кантури (ум. в 1286/1869 г.). В Индии было написано и несколько суннитских биографических трудов.

Арабская биографическая традиция продолжала развиваться в Магрибе, откуда она проникла в Западный Судан, где нашла выдающегося представителя в лице Ахмада Бабы из Тимбукту (ум. в 1036/1627 г.). В Восточном Судане в Табакат Мухаммеда вад Дайфаллаха (ум. в 1224/1809-10 г.) была увековечена память о благочестивых и ученых людях царства Фундж.

II. Хотя после утверждения шиизма в качестве государственной религии Ирана не были прерваны целиком его культурные связи с Османской империей и Индией, но в результате этого сектантского раскола историография в Иране и историография в Индии значительно отошли друг от друга. Важнейшая особенность историографии в этих странах состояла в том, что она находилась почти исключительно в руках чиновников. Относительно независимые и беспристрастные ученые появлялись весьма редко. Хозяин положения подобострастный секретарь — важные и незначительные детали топит в потоке манерно-изысканного многословия и посредственных стихов. Есть, конечно, и исключения, особенно среди многочисленных авторов компилятивных общих хроник, но они склонны впадать в другую крайность: излагать сухо и кратко. Таким образом, общая картина историографии {150} этого периода в Иране и Индии представляет собою однообразный ряд общих историй, местных или династийных хроник, нарушаемый периодами оживления деятельности по составлению квазибиографических трудов, поддерживаемой, как правило, царственными покровителями. Труды эти имеют иногда значительную ценность, но обычно они страдают закоренелой склонностью рассматривать историографию как отрасль художественной литературы.

1. Большая часть общих историй, составленных в Иране или Индии, малооригинальна или же невелика по объему. Она ценна лишь в разделах, посвященных современной истории. Преимущественно материал изложен по династиям; некоторые авторы уделяют один том или раздел биографии; изредка дается добавление по географии. Среди таких трудов, в прочих отношениях ничем не примечательных, могут быть упомянуты: хроника Низам-Шахи (ум. в 972/1565 г.); Та'рих-и алфи, коллективный труд, составленный по приказу Акбара в ознаменование тысячелетия мусульманской эры; Субх-и садик ваки'а-нависа Мухаммада Садика Азадани (ум. в 1061/1651 г.); Хулд-и барин Мухаммада Йусуфа Валиха (написана в 1058/1648 г.); труды Мухаммада Бака' Сахаранпури (ум. в 1094/1683 г.); Тухфат ал-кирам Мир 'Али-Шира Кани (ум. после 1202/1787 г.) с дополнением о Синде; и, наконец, три персидских труда предшествующего столетия: Рида-Кули-хана, Сипихра и Мухаммад-Хасан-хана. Труд Мир'ат ал-адвар Муслих ад-Дина Лари (979/1572) интересен в том отношении, что это — последняя общая история Османской империи на персидском языке. Хроника Хайдара ибн 'Али Рази, написанная в 1028/1619 г., обращает на себя внимание оригинальностью построения и принадлежностью автору, вышедшему не из чиновничьих кругов. В туркменских государствах** Центральной Азии придворные хроники также писали на персидском языке, часть из них, например хроника Абу-л-Хайра, — дошла до нас.

______________

** Точнее, в тюркских государствах. (Прим. перев.)

2. Возвышение Сефевидской династии, естественно, обусловило появление серии династийных хроник, в частности довольно сдержанной Ахсан ат-таварих Хасан-и Румлу (завершенной в 985/1577 г.) и двух хроник о {151} правлении 'Аббаса I (995-1037/1587-1627): Та'рих-и 'аббаси Мухаммада Мунаджжима Йазди и исключительно богатую деталями Та'рих-и 'алам-ара-йи 'аббаси Искандар-бека Мунши. Надир-шах точно так же был прославлен в обширной трехтомной хронике Мухаммад-Казима, в общей истории, написанной его мустауфи Мухаммадом Мухсином, и в двух хрониках Махди-хана Астарабади (ум. после 1173/1760 г.). Вторая его хроника, Дурра-йи надари, по признанию самого автора, написана в подражание Вассафу. Не менее трех династийных хроник и одна общая история были написаны по приказу Фатх-'Али-шаха (1212–1250/1797-1834). Эти труды никоим образом не исчерпывают списка династийных и местных хроник, созданных в Иране в течение этого периода. В частности, некоторые местные хроники представляют большую ценность для истории соответствующих областей, не говоря уже о том, что они написаны более простым и более естественным стилем. Но в общем с точки зрения историографии ценность этой продукции не соответствует ее массе и намного ниже ценности современных им исторических трудов, появившихся в Индии.

3. В начале периода Моголов в Индии сливаются три потока: существующая местная и общая индо-персидская традиция, идущая из предшествующего периода, традиция "гератской школы" и новые формы, введенные самими могольскими императорами. Это слияние породило характерную индийскую историческую традицию, хотя некоторые авторы, возможно, и испытали влияние современной персидской историографии. С конца XII/XVIII в. появляется новый фактор, а именно: влияние английских ученых и востоковедов, проживающих в Индии. Однако, эти изменения в методе обнаружились далеко не сразу.

Индийская традиция впервые находит свое окончательное выражение, по-видимому, в правление Акбара (963-1014/1556-1605 гг.) в общих историях мусульманской Индии (начиная от эпохи Газневидов), написанных Низам ад-Дином Ахмадом (ум. в 1003/1594 г.) и 'Абд ал-Кадиром Бада'уни (ум. в 1004/1595-96 г.). История Бада'уни, посвященная биографиям индийцев равно как и политическим анналам, заслуживает особого внимания как плод оригинального и по-своему критического ума, не говоря уже о том, что она составлена нечиновником. Его преемник, Мухаммад-Касим Фиришта (ум. после {152} 1033/1623 г.), охватывает даже более широкую область истории мусульманской Индии, но с меньшей критичностью. По прошествии приблизительно ста лет, когда с появлением в индо-персидской историографии индуистских авторов история индуистской Индии тесно переплетается с историей мусульманской Индии, развитие историографии достигает здесь высшей ступени. Этому, впрочем, способствовали персидские переводы санскритских классиков, выполненные для Акбара и других могольских императоров.

Наряду с этим продолжается составление официальных хроник правления каждого императора, начатое также в правление Акбара. Здесь можно упомянуть лишь главные труды. В Акбар-наме Абу-л-Фадла 'Аллами (ум. в 1011/1602 г.) особо выделяется третий том (А'ин-и ак-бари), где подробно описано административное устройство империи Акбара. Правление Джахангира изложено в его собственном труде Тузук и в труде его министра Му'тамад-хана (ум. в 1049/1639 г.); правление Аурангзеба описано Мухаммад-Казимом (ум. в 1092/1681 г.) и Мухаммадом Саки Муста'идд-ханом (ум. в 1136/1724 г.). Падение династии Моголов и рост английского владычества изображены Гулам-Хусайн-ханом (около 1195/1781 г.) и Хайр ад-Дином Мухаммадом Илахабади (ум. после 1211/1796 г.), написавшим историю Шах-'Алама II. Более удовлетворительными с технической точки зрения являются история Тимуридов Мухаммад-Хашима Хвафи-хана (ум. около 1145/1732 г.) и критический рассказ о правлении Акбара Саваних-и акбари, основанный на оригинальных источниках и написанный около 1200/1785 г. Амир Хайдаром Хусайни Билграми.

О каждой независимой или полунезависимой династии и о каждой провинции Индии от Бенгалии до Карнатика имеется аналогичная, но менее обширная серия хроник, в целом повторяющих характерные черты могольской историографии. Нам необходимо упомянуть лишь истории Афганистана, написанные Ни'маталлахом ибн Хабибаллахом Харави (около 1021/1612 г.) и Имам ад-Дином Хусайни (около 1213/1798 г.), на которых основана более поздняя хроника Мухаммада 'Абд ал-Карима (ум. после 1263/1847 г.). С севера к истории Афганистана подошел также 'Абд ал-Карим Бухари (ум. после 1246/1830 г.), труд которого по историк центрально-{153}азиатских ханств был, однако, написан фактически в Стамбуле.

4. Наиболее оригинальную черту индо-персидской историографии составляют написанные в течение этого периода многочисленные мемуары, представляющие живой контраст с хрониками, которые дают лишь внешнюю сторону событий. Обычай писать мемуары, по-видимому, был введен Тимуридами. Самый ранний образец — мемуары императора Бабура (ум. в 937/1530 г.) на тюркском языке. Впрочем, мемуары его двоюродного брата Мирзы Хайдара Дуглата (ум. в 958/1531 г.), объединенные с историей позднейших Чагатаев, под названием Та'рих-и рашиди составлены уже по-персидски. Краткие мемуары Хумайуна (ум. в 963/1556 г.), написанные кравчим (аф-табачи) Джаухаром, превзойдены мемуарами его сводной сестры Гул-бадан-Бегам (ум. в 1011/1603 г.). Они написаны по просьбе Акбара и представляют одно из немногих действительно интимных произведений в мусульманской историографии. Джахангир (ум. в 1037/1627 г.) также составил мемуары о первых семнадцати годах своего правления под заглавием Тузук-и джахакгири, которые в измененном и фальсифицированном виде были вновь пущены в обращение его преемником. По-видимому, к этому же периоду относятся подложные Тузукати тимури, распространенные в Индии в качестве подлинных мемуаров Тимура.

Однако такие мемуары писались не только членами царского дома. Некоторые являются произведениями частных лиц, повествующих простым языком и без какой-либо аффектации о событиях, очевидцами которых они были. Наиболее знаменитые из них — Тазкират ал-ахвал шейха Мухаммада 'Али Хазина (ум. в 1130/1766 г.) и 'Ибрат-наме Мирзы Мухаммада ибн Му'тамад-хана, написанная около 1131/1767 г.; другие по большей части представляют скорее рассказы о путешествиях с небольшим количеством более или менее ценного исторического материала.

5. В персидской биографической литературе этого периода намечается известный прогресс по сравнению с литературой предшествующего периода. Как и прежде, первое место занимает литературная биография с огромным количеством трудов, посвященных иранским и индийским поэтам. Историческая биография также пред-{154}ставлена несколькими трудами, в частности Ма'асир ал-умара' Мир 'Абд ар-Раззака Аурангабади (ум. в 1171/1758 г.). Однако наиболее полным персидским биографическим трудом является Хафт иклим Амина Ахмада Рази, завершенный в 1002/1594 г. Материал в нем распределен, как на это указывает его заглавие, по семи областям Ирана **. В конце XII/XVIII в. такую же компиляцию специально об Индии под названием Хадикат ал-акалим составил Муртада Хусайн Билграми.

______________

** Неточно; имеются в виду семь областей (климатов) мира. (Прим. перев.)

С другой стороны, полные биографические словари того типа, какие мы находили на арабском языке, отсутствуют совершенно. В большой степени им соответствуют на персидском языке труды, посвященные шиитам и шиитским улемам, а также святым и мистикам. К первой группе биографических сочинений относится Маджалис ал-му'минин Нураллаха ибн Шарифа ал-Мар'аши (ум. в 1019/1610 г.), написанная в Индии и развивающая арабскую традицию шиитской биографии, тогда как Нуджум ас-сама' Мухаммада ибн Садика ибн Махди, написанная в 1286/1869 г., посвящена шиитским улемам XI–XIII/XVII–XIX вв. Биографические труды о святых и мистиках, как и можно было ожидать, создавались лишь в Индии и посвящались преимущественно лицам, происходившим из Индии или связанным с этой страной. Среди довольно внушительного числа трудов, посвященных отдельным святым, группам и общинам, наибольшее значение имеют Сийар ал-'арифин Хамида ибн Фадлал-лаха (Джамали) (ум. в 942/1535-36 г.), Ахбар ал-ахийар 'Абд ал-Хакка Бухари (ум. в 1052/1642 г.) и, наконец, многотомное Мир'ат ал-асрар 'Абд ар-Рахмана Чишти, написанное в 1065/1655 г. Из числа более кратких сочинений, охватывающих биографии мистиков всех периодов, особый интерес вызывает Сафинат ал-аулийа' неудачливого могольского принца Дара Шикоха (ум. в 1069/1659 г.).{155}

БИБЛИОГРАФИЯ

ИЗБРАННЫЙ СПИСОК ПОСОБИЙ И ПЕРЕВОДОВ

ИЗ АРАБСКИХ СОЧИНЕНИЙ НА АНГЛИЙСКИЙ,

ФРАНЦУЗСКИЙ, НЕМЕЦКИЙ

И ИТАЛЬЯНСКИЙ ЯЗЫКИ

Глава I

С. Brockelmann, (1) Geschichte der arabischen Lltteratur, I–II,

Weimar-Berlin, 1898–1902; Supplementbande, I–III, Leiden, 1937–1942.

(2) Geschichte der arabischen Litteratur, Leipzig, 1901. R. A. Nicholson, (1) A literary history of the Arabs, London, 1907; reprinted: Cambridge, 1930.

(2) Eastern Poetry and prose. Cambridge, 1922. Carra de Vaux, Les penseurs de llslam, I–V, Paris, 1921–1925. D. В. Macdonald, Development of muslim theology…, London, 1903 etc.

А. Muller, Der Islam im Morgen- und Abendland, I–IV, Berlin,

1885–1887 (см. также библиографию работ на русском языке, стр. 168).

Ph. К. Hitti, History of the Arabs, London, It ed. 1937, 7th ed.

1958.

С. Brockelmann, Geschichte der islamischen Volker und Staaten,

Halle, 1939.

С. M. Doughty, Travels in Arabia Deserta, vol. 1–2, London

(reprinted), 1936.

Глава II

Th. Noldeke, Die Semitischen Sprachen, Leipzig, 1887 (см. также

библиографию работ на русском языке, стр. 168).

Глава III

Sir Charles Lyall, (1) Translations of ancient arabic poetry,

London, 1885.

(2) The Mufaddalii/af, an anthology of ancient arabian odes…., ed by Charles J. Lyall, vol. II, Transl. and notes, Oxford, 1918. {159}

(3) The Diwans of 'Abid ibn al-Abras, of Asad, and 'Amir ibn at-Tufail, of 'Amir ibn Sa'sa'ah, ed. and supplied with а transl. and notes by Sir Ch. Lyall, Leyden-London, 1913 (E. J. W. Gibb Memorial, XXI).

Th Noldeke, Beitrage zur Kenntnis der Poesie der alten Araber,

Hannover, 1864. W. A. Clouston, Arabian poetry for english readers, Glasgow, 1881. Fr. Ruckert, Die Hamasa, Stuttgart, 1846. Му'аллаки: (1) W. S. Blunt, Seven golden odes of pagan Arabia, London, 1903.

(2) Funf Mo'allaqat, ubers. und erklart von Th. Noldeke

("Sitzungsberichte der K. Akademie der Wissenschaften in Wien",

Phil.-hist. Klasse, Bd CXL., VII, 1899, CXLII, V, 1900. CXLIV, I,

1901).

(3) Die Mo'allaqa des Imru'ulqais, ubers. und erklart von S.

Gandz, — "Sitzungsberichte der K. Akademie der Wissenschaften in Wien",

Phil.-hist. Klasse, Bd CLXX, IX, 1913.

Имру' ал-Кайс: Le diwan dAmro'lkais, trad. MacGuckin de Slane,

Paris, 1837.

Та'аббата Шарра: переводы у Ляйеля (см.: Lyall, 1) и Никольсона

(см. литературу к гл. III — Nicholson, 1, 2).

Шанфара: Lamiyat al-'Arab, transl. J. W. Redhouse, London, 1881.

Набига: Le Divaan de Nabiga Dhob-yanl, trad. Hartwig Uerenbourg,

Paris, 1869.

Глава IV

Sir William Muir, Life of Muhammad. 4th ed., Edinburgh, 1912. A. A. Bevan, Chapter «Mohammed» in "Cambridge Mediaeval History", vol. II. Leone Caetani, Studi di storia orientale, vol. III, Milan, 1914. Fr. Buhl, Das Leben Muhammeds, deutsch von H. H. Schaeder, Leipzig, 1930. Tor Andra, Muhammed, Sein Leben und seine Glaube, Gottingen, 1932. Коран: (1) The Koran commonly called the Alcoran of Mohammed, transl. by G. Sale London, 1774 etc.

(2) The Qur'an, transl. by E. H. Palmer, Oxford, 1880.

(3) Der Koran, ausgewahlt, angeordnet und im Metrum des Originals ubers. von H. Grimme, Paderborn, 1923.

(4) Le Coran, trad. nouvelle par R. Blachere, Paris, 1949.

(5) Хороший общий очерк имеется у Нельдеке (Th. Noldeke, Orientalische Skizzen, Berlin, 1892; английский перевод: Sketches from eastern history, London and Edinburgh, 1892).

Ка 'б ибн Зухайр: Banat Su'ad (1) Trad. R. Basset, Algiers, 1910.

(2) Transl. R. A. Nicholson (см. выше литературу к гл. I-1, 2). Лабид: Die Gedichte des Lebid, ubers. A. Huber, Leiden, 1891. Фараздак: Diwan de Ferazdaq, trad. R. Poucher. Paris, 1870–1875. 'Умар ибн Абу Раби'а: W. G. Palgrave, The poet 'Omar, — in "Essays on Eastern Questions", London, 1872. {160}

Глава V, 1

Сибавайх: Sibawaihis Buch…, ubers. G. Jahn, Berlin, 1894. Шу 'убийа: 1. Goldziher, Muhammedanische Studien, 1 Halle 1888. Ss. 147–216. "Калила и Димна": (1) Trad. Silvestre de Sacy, Paris, 1816.

(2) английский перевод: W. Knatchbull, Oxford, 1819.

Абу Йусуф: Le Livre de limpot foncier, trad. E. Fagnan Paris. 1921.

Ибн Хишам: Das Leben Mohammeds, ubers. G. Weil Stuttgart, 1864.

Вакиди: Muhammad in Medina, ubers. J. Wellhausen Berlin, 1882. Абу Нувас: Diwan, Deutsch von A. von Kremer, Vienna, 1855. Абу-л- 'Атахийа: Zuhdiyat, ubers. von O. Rescher, Stuttgart 1928.

Ибн ал-Му'тазз: С. Lang, Mu'tadid als Prinz und Regent

"Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft", XL–XLI,

1886–1887.

2

Хваризми: The Algebra of Mohammed ben Musa, ed. and transl. F. Rosen, London, 1831. Псевдо-Аристотель: Die sogenannte Theologie des Aristoteles, ubers. F. Dieterici, Leipzig, 1883. Джахиз: The merits of the Turks, transl. Harley Walker "Journal of the Royal Asiatic Society", 1915. Псевдо-Джахиз: Kitab al-Mahasin wa' l-Addad, 2 Teil, ubers. O. Recher, Stuttgart, 1922.

3

Суфизм: (1) R. A. Nicholson, The mystics of Islam, London, 1914.

(2) L. Massignon, Essai sur les origines du lexique technique

de la mystique musulmane, Paris, 1922; nouv. ed. revue et

considerablement augmente, Paris, 1954.

(3) A. J. Arberry, An introduction to the history of Sufism,

London, New York, Toronto, 1942.

Халладж: L. Massignon, La passion d… al-Hallaj, Paris. 1922.

Кушайри: R. Hartmann, Al-Kuschairis Darsteiluns des Sufitums,

Berlin, 1914.

Предание: (1) I. Goldziher, Muhammedanische Studien, 2. Theil,

Halle, 1890.

(2) A. Guillaume, The traditions of Islam, Oxford, 1924.

(3) W. Goldsack, Selections from muhammadan traditions, Madras, 1923.

(4) A. J. Wensinck, A handbook of early muhammadan tradition alphabetically arranged, Leiden, 1927.

(5) A. J. Wensinck, Concordance et indices de la tradition musulmane, Leiden, 1933 etc. Бухари: Les traditions islamiques, trad. O. Houdas et W. Marcais, Paris, 1903–1914. {161} Балазури: The origines of the islamic state, transl Р. К. Hitti and F. C. Murgotten, New York, 1916–1924.

Табари1*: Geschichte der Perser und Araber zur Zeit der Sassaniden,

ubers… Th. Noldeke, Leiden, 1879.

______________

* 1 Перевод персидской версии анналов Табари (Chronique de Tabari, trad… М. H. Zotenberg, I–IV, Paris, 1874) дает весьма неточное представление об арабском оригинале.

Мас'уди: (1) Les Prairies dor…, trad. C. Barbier de Meynard et

Pavet de Courteille, vol. I–IX, Paris, 1861–1877.

(2) Le Llvre de lavertissement et de la revision, trad. B. Carra de

Vaux, Paris, 1897. Йа'куби: Ya'kubi… Les Pays, trad. par G. Wiet, Le Caire, 1937.

Географы:

Истахри: The oriental geography of Ebn fiaukal, transl. Sir W. Ouseley, London, 1800.

Макдиси: (1) Al-Muqaddasi, Ahsanu-t-Taqasim, transl. G. S. A.

Ranking and Ri. F. Azoo, Calcutta, 1897–1910.

(2) Description de lOccident Musulman au IV-e-X-e siecle, texte arabe et trad. francaise par Charles Pellat, Alger, 1950. Ибрахим ибн Йа'куб: С. Jacob, Ein arabischer Berichterstatter aus dem 10. Jahrh., Berlin, 1896. Ибн Фадлан: (1) Ibn Foszlans и. a. Araber Berichte…, ubers. С. М. Frahn, St.-Petersburg, 1822.

(2) Ibn Fadlan's Reispbericht, hrsg. und ubers. von A. Zeki Validi Togan, Leipzig, 1939.

"Цепь историй": (1) Relations des voyage faits par les Arabes…,

trad. Reinaud, Paris. 1845; английский перевод: transl. by Renaudot,

London, 1733.

(2) Voyage du Marchand Sulayman en Inde et en Chine…, trad. G. Ferrand, Paris, 1922.

(3) Relation de la Chine et de lInde redigee en 851, texte etabli, trad. et cornmente par J. Sauvaget, Paris. 1948. "Чудеса Индии": 1) Livre des merveilles de llnde, trad. L. М. Devic, Leide, 1883–1886.

(2) LAbrege des Merveilles, trad. B. Carra de Vau.x, Paris, 1897.

(3) Buzurg ibn Shahriyar, The Book of the marvels of India, transl. by P. Quennel, London, 1928.

4

Мутанабби: Motenebbi, der grosste arabische Dichter…, ubers. J. von Hammer, Vienna, 1824. Абу Фирас: Abu Firas. ein arabischer Dichter und Held, ubers. R. Dvorak, Leiden, 1895. Ал-Фараби: (1) Philosophische Abhandlungen, ubers. F. Dieterici, Leiden, 1892.

(2) Der Musterstaat…, ubers. F. Dieterici, Leiden, 1900. Абу-л-'Ала: (1) R. A. Nicholson, Studies in islamic poetry, Cambridge, 1921. {162}

(2) The letters of Abu'l-Ala, transl. D. S. Margoliouth, Oxford, 1898. Ибн Мискавайх: D. S. Margoliouth, The eclipse of the Abbasia Caliphate, Oxford. 1921.

Танухи: The table-talk of a mesopotamian judge (т. е. первый том

"собрания известий"), transl. D. S. Margoliouth, London, 1922. Абшихи: Al-Mostatraf, trad. par G. Rat, Paris, 1899–1902. Маварди: Les Status gouuernementaux, trad. E. Fagnan, Algiers, 1915. 'Али (ему приписывается): La Kasida ez-Zuinabiyya, trad. A. Raux, Paris, 1907.

Ихван ас-сафа: Die Propaedeutik (Logik, Naturanschauung,

Anthropologie, Lehre von der Weltseele) der Araber im X Jahrh… ubers.

F. Dieterici, Berlin — Leipzig, 1861–1872.

Бади' аз-Заман Хамадани: The Maqamat, trad. W. Prendergast, Madras,

1915.

Са'алиби: (1) Histoire des rois des perses…, trad. H. Zotenberg,

Paris. 1900.

(2) С. Barbier de Meynard, Tableau litteraire de la Khorassan,"Journal Asiatique", 1853, 1854. 'Утби: The Kitab al-Yamini, transl. J. Reynolds, London, 1858. Ал-Бируни: (1) The Chronology of ancient nations, transl. E Sachau, London, 1879.

(2) India, transl. Е. Sachau, London, 1888.

Ибн Сина: (1) Traites inystiques d… Avicenne, trad. A. F. Mehren, Leyde, 1889–1899.

(2) Qasida on the human soul, transl. Е. G. Browne, — "A literary history of Persia", vol. II, London, 1906, pp. 110–111.

(3) Psychologie dIbn Sina dapres son oeuvre as-Sifa, ed. et trad. par Jan Bakos, I–II, Prague, 1956.

Испанская и сицилийская поэзия в целом: (1) А. F. von Schack,

Poesie und K.unst der Araber in Spanien und Sicilien, 2. Aufl.,

Stuttgart, 1877.

(2) Henri Peres, La poesie andalouse en arabe classique ш XI-e siecle, ses aspects generaux et sa valeur documentaire, Paris, 1937.

(3) A. R. Nykl, Hispano-arabic poetry, Baltimore, 1946. Ибн Зайдун: A. Cour, Un poete arabe dAndalousie, Constantine, 1920. 'Али ат-Табари: The Bonk of religion and empire, transl. A. Mingana, London, 1922. Ал-Багдади: Moslem Sects and schism, transl. К. Seeley, Columbia, 1920.

Глава VI

Ал-Газали: (1) I. Goldziher, Streitschrift des Gazali gegen die

Batinijja Sekte. Leiden. 1916.

(2) Т. J. Boer, Die Widerspruche der Philosophie nach al-Gazzali und ihr Ausgleich durch Ibn Roshd, Strassburg. 1894. {162}

(3) Le preservatif de lerreur, trad. C. Barbier de Meynard, — "Journal Asiatique", 1873, et suiv.

(4) Hans Bauer, Islamische Ethik, Halle, 1917–1922.

(5) La Perle precieuse, trad. L. Gautier, Geneva, 1878.

(6) Mishkat al-Anwar, transl. W. H. T. Gairdner, London, 1924.

(7) Ihya', the Book of Worship, transl. by E. E. Calverley, Madras, 1925.

(8) Algazel, Tahafut al-falasifa, texte arabe accompagne dun sommaire latin et dindex par A. Bouyges, Beyrouth, 1927.

(9) Algazels Metaphysics, a medieval translation, ed by J. F. Muckle, Toronto, 1933. Замахшари: Les Colliers dor, trad. C. Barbier de Meynard, Paris, 1876.

Харири: The Assemblies, transl. T. Chenery, London, 1867; continued

by F. Steingass, London, 1898. Две макамы переведены на английский язык

рифмованной прозой Никольсоном (см. выше, библиография к гл. I,

Nicholson, 2).

Тугра'и: Lamiyat al-'Ajam. transl. Ьу J. E. Redhouse (см. выше

библиография к гл. II W. А. Clouston).

Насави: Histoire du Sultan Djelal ed-Din, trad. 0. Houdas, Pans,

1895.

Шахрастани: (1) Religionsparteien. und Philosophenschule, ubers. Th. Haarbrucker, Halle, 1850–1851.

(2) The summa philosophiae of Al-Shahrastani Kitab nihayatu'1-iqdam fi'ilmi'l Kalam, ed. with a transl. by Alfred Guillaume, London, 1934.

Иакут: Dictionnaire geographique, historique et litteraire de la

Perse…, trad. C. Barbier de Meynard, Paris, 1861.

Усама ибн Мункиз: (1) Souvenirs historiques…, trad. H. Derenbourg,

Paris, 1895.

(2) An Arab-Syrian gentleman and warrior in the period of the Crusades…, transl. in full by Ph. K. Hitti, New York, 1929. Ибн 'Араби: Tarjuman al-Ashwaq, transl. R. A. Nicholson, London, 1911.

Умар ибн ал-Фарид: R. А. Nicholson, Studies in islamic mysticism,

Cambridge, 1921.

Баха' ад-Дин Зухайр: Diwan, transl. E. H. Palmer, Cambridge, 1877.

Баха' ад-Дин из Мосула: Life of Saladin, transl. С. R. Conder,

London, 1892.

Абу Шама: Arabische Quellenbeitrage zur Geschidtte der Kreuzzuge, ubers. E. P. Gorgens und R. Roricht, Bd I, Berlin, 1879.

Ибн ал-Асир: (1) Histoire des Atabecs de filosul, trad. MacGuckin de Slane, — "Recueil des historiens des Croisades…, Historiens orientaux", t. 1, Paris, 1872… {164}

(2) Extrait de la… Kamel, trad. Reinaud et C. F. Defremery, — "Recueil des historiens des Croisades…, Historiens orientaux". t. 2, Paris, 1872…

(3) Annales du. Maghrib et de lEspagne, trad. E. Fagnan, Algiers, 1901.

Ал-Макин: Historia Saracenica…, lat. redd. Th. Erpenii, Lugduni

Batavorum, 1625; english version by S. Purchas, London, 1626.

Абу-л-Фида: (1) Ismal Abulfedae de vita et rebus gestis

Mohamedis…, lat. vert. J. Gagnier, Oxonii, 1723.

(2) Annales Moslemici…, lat. fecit J. J. Reiske, Lipsiae, 1754, 1778.

Абд ал-Латиф: Description de lEgypte, trad. Silvestre de Sacv,

Paris, 1808.

Ибн Халликан: Biographical dictionary, transl. MacGuckin de Slane.

I–IV, Paris, 1842–1871.

Идриси: (1) Geographie…. trad. P. A. Jaubert, vol. I–II, Paris,

1836–1840.

(2) Description de lAfrique et de lEspagne, trad. R. Dozy et M. J. de Goeje, Leyde, 1866.

(3) La Finlande et les autres pays baltiques orientaux, ed et trad… par O. J. Tallgren-Tuulio — A. M. Tallgren, Helsingforsiae, 1930.

(4) Du nouveau sur Idrisi, sections VII,3-VII,5 ed. et Irad. par O. J. Tuulio-Tallgren, Helsinki, 1936.

Ибн Зафар: Solwan, or Waters of comfort, transl. M. Amari, London,

1852.

Ибн Туфайл: (1) Hayy ben Yaqdhan. trad. Leon Gauthier; Algiers, 1900, ed. complement remaniee, 1936.

(2) The Awakening of the Soul, a philosophical romance from the Arabic by P. Bronnle, London, 1904; revised with an introduction by A. S. Fulton, London, 1929.

Ибн Рушд: (1) Die Metaphysik des Averroes, ubers. M. Horten, Halle,

1912.

(2) Philosophie und Theologie des Averroes, ubers. M. J. Muller. Munich, 1875; имеется английский перевод тех же трактатов: by Muhammad Jamil ar-Ratiman, Baroda, 1921.

(3) См. под Газали (2).

Ибн Саб'ин: Correspondence du philosophie Soufi Ibn Sab'in…, trad

A. P. Mehren, — "Journal. Asiatique", 1880.

Ибн Джубайр: Ibn Gubayr, Viaggio… trad. С. Schiaparelli, Roma,

1906.

Глава VII

Ибн ат-Тиктака: (1) Al-Fakhri… trad. E. Amar, Paris, 1910.

(2) Al Fakhri…, transl. by C. E. J. Whitting, London, 1947.

Ал-Бусири: La Bordah, trad. R. Basset, Paris. 1894; английский перевод Редхауса (J. W. Redhouse) у Клаустона (см. выше библиографию к гл. II, Clouston).

Димишки: Manuel de la cosmographie du Moyen Age, trad. A. F. Mehren, Copenhagen, 1874.

Абу-л-Фида: Geographie dAboulfeda, trad. Reinaud et S Guyard, Paris, 1848, 1883. Калкашанди: (1) La Syrie a lEpoque des Mamelouks, par Gaudefroy Demombynes, Paris, 1923. {165}

(2) Die Geographie und Verwaltung von Agypten, ubers F. Wustenfeld, Gottingen, 1879.

Макризи: Histoire des sultans Mamelouks de lEgypte, trad. E.

Quatremere, Paris, 1837–1845.

Макризи: Description… de lEgypte, trad. E. Bouriant, Paris.

1895–1900 (не закончено).

Ибн 'Арабшах: Histoire du grand Tamerlan, trad. Р. Vattier, Paris,

1658.

Суйути: History of the Caliphs, transl. H. S. Jarrett, Calcutta,

1881.

Сказки "1001 ночи": (1) Les Mille et Unc Nuiis, trad. M. Galland,

Hague, 1714 etc.

(2) The Book of the Thousand Nights and One Night: now first completely done into Enslish.. by J. Payne, vol. I–XIII, London, 1882–1889.

(3) The Thousand and One Nights, commonly called in England The Arabian Nights, eniertainments, transl. by E. W. Lane, vol. I–III, London, 1839–1841.

"Сто и одна ночь": Les cent et une nuits, trad.

Gaudefroy-Demonibines, Paris.

Роман об 'Антаре: transl. Т. Hamilton, London, 1820, по сирийской

версии. Теневой театр: Е. Littmann, Arabische Schattenspiele, Berlin, 1901. Ибн Хузайл: La Parure des caualiers…. trad. L. Mercier, Paris, 1924. Ибн Баттута: (1) Les voyages dIbn Batouta, trad. C. Defremery et B. R. Sanguinetti, vol. 1–4, Paris, 1853 etc.

(2) The travels of Ibn Batuia, transl. from the abridged Arabic manuscripts…, by S. Lee, London, 1829.

(3) Ibn Battuta travels in Asia and Africa 1325–1354… transl. and selected by H. A. R. Gibb with an introduction and notes, London, 1929.

Лев Африканский: The History and description of Africa… done into English in the year 1600 by J. Pory and new ed… R. Brown, London, 1896. 'Абд ал-Вахид: Histoire des Almohades, trad. E. Fagnan Algiers, 1893.

Ибн Халдун: (1) Prolegomenes…, trad. MacGuckin de Slane, Paris,

1863–1868 (там же содержится «Автобиография» Ибн Халдуна).

(2) Histoire des Berberes…, trad. MacGuckin de Slane, Algiers, 1852.

(3) Ibn Khaldun, The Muqaddimah, An introduction to history, transl. Franz Rozenthal. vol. I–III, New York, 1958.

Маккари: The history of the mohammedun dynasties in Spain, transl.

Pascual de Gayangos, London, 1840.

Tuhfat al-Mujahidin, transl. M. J. Rowlandson, London, 1833.

The arabic history of Gujarat, transl. by E. U. Ross, London, 1927.

Хаджжи Халифа: Lexicon bibliographicum et encyclopaedicum… lat.

vert. G. Flugel, vol. I–VII, Leipzig, 1835–1858.

'Арабфаких: Conquete de lAbyssine, trad. R. Basset, Paris, 1897–1899.

Са'ди: Ta'rikh as-Soudan, trad. O. Houdas, Paris, 1900. {166}

Эпилог

Джабарти: (1) Merveilles biographiques et historiques…, trad. Chefik Mansour Bey. etc., Cairo, 1888–1894.

(2) Journal d'Abdurrahman Gabarti…, trad. A. Cardin, Paris, 1838.

Джирджи Зайдан: Omayyads and 'Abhasids, transl. D. S. Margoliouth,

London, 1907. Мухаммад 'Абду: Rissalai al-Tawhid, trad. B. Michel el le Cheikh Moustapha Abdel Razik, Paris. 1925. {167}

ИЗБРАННЫЙ СПИСОК ПОСОБИЙ И ПЕРЕВОДОВ

АРАБСКИХ СОЧИНЕНИЙ НА РУССКИЙ ЯЗЫК

Глава I

А. Е. Крымский, История арабов и арабской литературы, т. I–III, М., 1911–1913.

И. Ю. Крачковский, Арабская литература, — Всемирная литература. сб.

"Литература Востока", вып. I, Пг., 1919, стр. 24–33.

А. Мюллер, История ислама с основания до новейших времен, перев.

под ред. Н. А. Медникова, т. I–IV, СПб., 1895–1896.

Глава II

[Т. Нельдеке и А. Крымский], Семитские языки и народы Теодора

Нельдеке в обработке А. Крымского, т. I–III, М., 1903–1912.

Н. В. Юшманов, Строй арабского языка. Л., 1938.

Глава III

В. Р. Розен, Древнеарабская поэзия и ее критика. СПб., 1872.

В. Р. Розен, Отрывки из очерка истории арабской литературы, сб.

"Памяти акад. В. Р. Розена", М.-Л., 1947, стр. 72-116.

А. Крымский, Арабская литература в очерках и образцах, М., 1911

(литогр.), М., 1912 (печатное изд.); содержит полные или частичные

переводы (О. Сенковского, И. Н. Холмогорова, Г. А. Муркоса и самого

автора) му'аллак Имру'-ул-Кайса, Тарафы, 'Амра ибн Кулсума, Хариса ибн

Хиллизы, 'Антары, Зухайра, Лабида, Набиги и А'ша.

Шанфара, Песнь пустыни, перев. И. Крачковского, — «Восток», IV, 1924

стр. 58–64; И. Ю. Крачковский, Избранные сочинения, т. II, М.-Л., 1956.

стр. 238–245.

И. Ю. Крачковский. Арабская поэзия- «Восток», IV, 1924, стр.

97-112; И. Ю. Крачковский, Избранные сочинения, т II. М- Л., 1956, стр.

246-265.

Глава IV

Коран, перев. Г. С. Саблукова, Казань, 1878. В. С. Соловьев, Магомет, его жизнь и религиозное учение, СПб 1896. {168}

Глава V, 1

Калила и Димна, перев. И. Ю. Крачковского и И. П. Кузьмина,

Academia, М.-Л., 1934; 2-е изд.-М., Издательство восточной литературы,

1958.

И. Ю. Крачковский, Поэтическое творчество Абу-л 'Атахии, — "Записки Восточного отделения Русского археологического общества", т. XVIII, СПб., 1908, стр. 73-112; И. Ю. Крачковский, Избранные сочинения, т, II, М.-Л., 1956, стр. 15–51.

2

Балакин, Из "книги о хорошем и противоположном" псевдо-Джахыза,

"Восточный сборник в честь А. Н. Веселовского", М., 1914, стр. 83–90.

3

А. Э. Шмидт, Абд-ал-Ваххаб аш-Ша'раний (973/1565) и его Книга

рассыпанных жемчужин. СПб., 1914.

Переводы отрывков из арабских историков и географов IX–XVI вв.

содержатся в работах:

(1) [А. Я. Гаркави]. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских, собрал, перевел и объяснил А. Я. Гаркави, СПб., 1870.

(2) [В. Тизенгаузен], Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды, В. Тизенгаузена, т. I, Извлечения из сочинений арабских, СПб., 1884.

(3) Н. А. Медников. Палестина от завоевания ее арабами до крестовых походов по арабским источникам, Приложения, II, 2, 3, СПб., 1897.

(4) Н. А. Караулов, Сведения арабских географов IX и Х вв. по Р. Хр. о Кавказе, Армении и Азербайджане, текст, перев. и примечания, Тифлис, 1901.

(5) Материалы по истории туркмен и Туркмении, т. 1, М.-Л., 1939.

Ибрахим ибн Йа'куб: [В. Р. Розен], Известия ал-Бекри и других

авторов о Руси и славянах, ч. I, Известия ал-Бекри о славянах и их

соседях, издал и перевел В. Розен, СПб., 1878, стр. 1-64.

[А. П. Ковалевский], Путешествие Ибн Фадлана на Волгу, перев. и

комментарий под ред. акад. И. Ю. Крачковского, М.-Л., 1939.

А. П. Ковалевский, Книга Ахмеда ибн Фадлана о его путешествии на

Волгу в 921–922 гг., Харьков, 1956.

Бузург ибн Шахрийар, Чудеса Индии, перев. Р. Л. Эрлих, под ред.

акад. И. Ю. Крачковского, М., Издательство восточной литературы, 1959.

И. Ю. Крачковский, Ал-Мутанабби и Абу-'Ала',- "Записки Восточного

отделения Русского археологического общества", X, СПб., 1909, стр. 1-52;

И. Ю. Крачковский, Избранные сочинения, т. II, М.-Л., 1956, стр. 64-115.

У. И. Каримов, Неизвестное сочинение ар-Рази "Книга тайны тайн", Ташкент, 1957. Абурейхан Бируни, Памятники минувших поколений, перев. и при-{169}мечания М. А. Салье, — Абурейхан Бируни, Избранные произведения, т. I, Ташкент, 1957.

Ибн Сина, Абу Али (Авиценна), Канон врачебной науки, кн. 1–3, Ташкент, 1954–1958.

И. Ю. Крачковский, Арабская поэзия в Испании, — "Культура Испании",

М.-Л., 1940, стр. 77-118; И. Ю. Крачковский, Избранные сочинения, т. II,

М.-Л., 1956, стр. 470–523.

Ибн Хамдис, Стихотворения, перев. В. Эбермана, — «Восток», III. 1923, стр. 26–30.

Глава VI

Усама ибн Мункыз, Книга назидания, перев. М. А. Салье под

редакцией, со вступительной статьей и примечаниями И. Ю Крачковского,

Пг.-М., 1922; 2-е изд., М., Издательство восточной литературы, 1958.

Ибн Туфейль, Роман о Хайе сыне Якзана, перев. Ив. Кузьмина под ред.

И. Ю. Крачковского, предисловие Ив. Кузьмина, Пг., 1920.

Глава VII

Ибн ат-Тиктака; Фахри, "Правила для государей и рассказы о

мусульманских династиях", перев. И. Холмогорова, Казань 1863.

Т. А. Шумовский, Три неизвестные лоции Ахмада ибн Маджида, М.-Л,

1957.

Книга тысячи и одной ночи, перев., вступительная статья и

комментарии М. А. Салье под ред. акад. И. Ю. Крачковского, со статьей М.

Горького "О сказках" и с предисловием акад. С. Ольденбурга, т. I–VIII,

Academia, М.-Л., 1929–1939. {170}

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ К РАБОТЕ

"МУСУЛЬМАНСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ"

С. Brockelmann, Geschichte der arabischen Litteratur, Bd I–II,

Weimar-Berlin, 1898–1902; Supplementbande, I–III, Leiden, 1937–1942.

F. Wustenfeld, Die Geschichtsschreiber der Araber und ihre Werke,

Gottingen, 1882. D. S. Margoliouth, Lectures on Arabic historians, Calcutta, 1930.

F. Rosenthal, History of the Muslim historiography, Leiden, 1952.

J. de Somogyi, The development of Arablc historiography, — "Journal

of Semitic Studies", vol. III, 1958, № 4, October, pp. 373–387.

В. В. Бартольд, Туркестан в эпоху монгольского нашествия, ч. II,

Исследование, СПб., 1900, Введение, стр. 1-60.

В. В. Бартольд, Мусульманский мир, — "Наука и школа", Пб., 1922,

стр. 50–60 (арабская историография).

F. Pons Boigues, Ensayo bio-bibliografico su los historiadores у

geografos Arabigo-Espanoles, Madrid, 1898.

С. A. Storey, Persian literature. A bio-bibliographical survey,

Section II, London, 1935–1936.

E. G. Browne, A literary history of Persia, Cambridge, 1930.

В. В. Бартольд, Иран. Исторический обзор, Ташкент, 1926, стр. 55-96

(историческая литература на персидском языке).

Sir H. Elliot and J. Dowson, The history of India, as told by its

own historians, I–VIII, London, 1867–1877.

J. Horovitz, The earliest biographies of the Prophet. Hyderabad,

1928.

E. Levi-Provencal, Les historiens des Chorfa. Essai sur la

litterature historique et biographique au Maroc du XVl-eme а и XX-eme

siecle, Paris, 1922.

Т. Kowalski, Proba charakterystyki tworczosci arabskiej, — "Na

szlakach Islamu. Szkice z historji kultury ludow muzulmanskich", Krakau,

1935.

В. И. Беляев, Арабские источники по истории туркмен и Туркмении

IX–XIII вв.,- "Материалы по истории туркмен и Туркмении", т. I, М.-Л.,

1939, стр. 12–40. {171}

А. А. Ромаскевич, Персидские источники по истории туркмен и

Туркмении Х-XV вв.,-"Материалы по истории туркмен и Туркмении", т. I,

М.-Л., 1939, стр. 40–61.

Historiens arabes, Pages choisies, traduites et presentees par J.

Sauvaget, Paris, 1946.

В. Spuler, Iran in fruh-islamischer Zeit. Politik, Kultur,

Verwaltung und Offentliches Leben zwischen der arabischen und der

seldschukischen Eroberung 633 bis 1055, Wiesbaden, 1952, Ubersicht uber

die Quellen, Ss. XV–XXXII. {172}

УКАЗАТЕЛИ {173}

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН**

______________

* * Указатели составлены Л. И. Надирадзе.

Абвн ибн 'Усмвн 123 'Аббвс I 152 'Абдаллвх ибн 'Ал Квшвн 145 Абдаллвх ибн Фалаллвх 145, 147, 152 'Абд ал-Ввид ал-Маррауш 108, 142 'Абд ал-вдир Бадв'ун 152 'Абд ал-Карм Бувр 153 'Абд ал-Лаф 93 'Абд ал-Малик ибн абб 131 'Абд ал-Малик ибн Хишвм 120, 124. См. Ибн Хишвм 'Абд ар- Раззв Самаранд 146 'Абд ар-Рамвн III 75 'Абд ар-Рамвн ал-Джабарт 114, 148 'Абд ар-Рамвн ибн 'Абдаллвх ибн 'Абд ал-акам 131. См. Ибн 'Абд ал-акам 'Абд ар-Рамвн ибн алдн 108, 140. См. Ибн алдн 'Абд ар-Рамвн ас-Са'д 149. См. ас-Са'д 'Абд ар-Рамaн Чишт 155 'Абд ал-а Бувр 155 'Аб-л-'Алв' 64, 65. См. Аб-л-'Алв' ал Ма'арр Аб-л-'Алв' Ма'арр 63, 64, 65 Абу 'Ал ал-Бал'ам 137 Абу-л-'Атвхийа 44, 45 Аб Бакр ал-ввризм 63 Аб Зайд из Сарджа 86 Аб Йсуф 43 Аб Манcр ал-Багдвд 79 Аб-л-Мавсин ибн Тагрй Бирд 141, 143 Аб Ма'шар (Albumaser) 48 Аб Минаф 122, 126, 127 Аб Ну'айм ал-Иcфахвн 134 Аб Нуввс 41, 44, 45 Аб Райвн ал-Брн 72, 137 См. ал Брн. Аб Таммвм 20, 45 Аб 'Убайда 41, 121, 122, 127 Аб-л-Фал 'Аллвм 153 Аб-л-Фал Байха 137 Аб-л-Фарадж ал-Иcфахвн 21, 135 Аб-л-Фат из Александрии 70, 88 Аб-л-Фдв' 93, 101, 139 Аб Фирвс 62 Аб аййвн ат-Тауд 65 Аб-л-айр 151 Аб анфа ад-Днавар 129 Аб Швма 92, 140 {175} ал-Абшх 65 'Аввна 122, 126 'Авана ибн ал-акам 126. См. 'Аввна. Аверроэс 97. См. Ибн Рушд Авиценна 73, 74. См. Ибн Снв ал-'Азз 66 ал-Азра 131 ал-'Айн, 141 Акбар 151, 152, 153, 154 'Алв' ад-Дн (Аладин) 104 'Алв' ад-Дн 'Атв' Малик Джувайн 144 Александр 36, 129 'Ал 67 'Ал Бвбв 104 'Ал ибн Дв'д ал-Джаухар 141 'Ал ибн Мунджиб аc-Сайраф 136 'Ал ибн Муаммад ал Мадв'ин 127. См. ал- Мадв'ин 'Ал ибн Муаммад аш-Швбушт 138 'Ал ибн Раббвн а-Табар 79 'Ал-хвн ибн Ма'cм 150 Амн Амад Рвзи 155 Амр айдар усайн Билграм 153 'Амр ибн Бар 49. См. ал-Джви 'Антара 104 'Арабфах 111, 149 Аристотель 39, 47, 48, 63, 68, 97 Арнольд Томас 8 Аурангзеб 153 Амад Бвба 150 Амад Грань 149 Амад ибн Зунбул 141 Амад ибн Йаийв ал-Балвзур 128. См. ал Балвзур Амад ибн Муcафв Ташкёпрюзвде 150 Амад ибн анбал 47. См. Ибн анбал Амад Шау 114 ал Аал 34 ал-А'шв 25 ал-Аш'ар 51

Бвбур 154 Бад' аз-Замвн 69,86. См. ал-Хамадвн Бадр ад-Дн ибн абб 141 Байбарс 104 Байбарс ал-Манcр 139 ал-Байвв 86 Бвйсункур 145 ал-Бакр 148 ал-Балвзур 56, 58, 128, 131 Банвкит 145 Бар Эбрей 139 Бахв' ад-Дн 92 Бахв' ад-Дн Зухайр 91 Бахв' ад-Дн ибн Шаддвд 140 Башшвр ибн Бурд 44 Баязид II 147 Бидлс 147. См. Идрс ибн 'Ал Бидлс Бидпай 42 ал-Бирзвл 143 ал Брн 72, 89 Брокельман К. 5, 61, 62 ал-Бурн 149 ал-Бр 100 ал-Буар 53, 55, 69 Бутйаш 48 ал Бутур 21

ал-Ввид 43, 55, 124, 125, 130 Валаам 18 Валд II 35 Валлвда 78 {176} Васко да Гама 101 Ваccвф 147, 152. См. 'Абдаллвх ибн Фалаллвх ал-Вафрвн 148 Bаxб ибн Мунаббих 120, 123, 124, 125 Вордсворт 95

ал-Газвл 53, 83, 84, 85, 97, 112 Галан 104 Гален 39, 47 Гейне 44 Геррик 91 Гибб X. 5, 6 Гиббон 93 Гиргас В. 5 Гольдциер И. 5 Гомер 18 де Гуе М. 5 Гулвм-усайн-вн 153 Гулбадан-Бзгам 154

Дврв Шикох 155 ал-Джабарт 114. См. 'Абд ар-Рамвн ал Джабарт Джалвл ад-Дн ас-Суйт 85, 102, 10З, 141 ал-Джаннвб 148 Джарр 34 Джаухар 154 Джахвнгр 153, 154 ал-Джви 49, 65 Джирдж Заидвн 114 Джирджс ал-Макн 139. См. ал-Макн Джонсон Дж. де М. 8 Джузджвн 146. См. Минхвдж ад-Дн Джузджвн Дийв' ад Дн Баран 146 ад-Дийврбакр 148 ад-Димиш 101 Днврзвд 104 Дон Жуан 35

Евтихий 138, 139

Жерар из Саблонеты 74

аз-Заййвн 148 Зайн ад-Дн ал-Ма'бара 149 аз-Замашар 85, 56 аз-Захвб 139, 143 З-р-Румма 34 Зухайр 25, 33

Ибн ал-'Аббвр 135 Ибн 'Абд а-вхир 140 Ибн 'Абдраббих 75, 76 Ибн 'Абд ал-акам 131, 134 Ибн Аб Зар' 142 Ибн Аб вхир айфр 132 Ибн Аб Уcайби'а 142 Ибн ал-'Амд 65 Ибн 'Араб 90 Ибн 'Арабшвх 102, 141 Ибн 'Асвкр 134 Ибн ал-Аср 93, 94, 108, 143 Ибн Бвджжа (Avenpace) 96 Ибн Баа 99, 106, 107 Ибн Башкуввл 135 Ибн Бб 146 Ибн Ввди ал-Йа'б 129 См. ал-Йа'б Ибн Ввил 139 Ибн Ваххвс ал- азрадж 142 Ибн ад-Дайба' 142 Ибн ал-Джауз 139 Ибн Джубайр 97, 98, 107 Ибн Джузайй 107 Ибн Думв 139 Ибн Зайдн 77, 78 Ибн афар 95 Ибн аз Захаб 139 Ибн 'Извр 142 Ибн Ийвс 141 Ибн Исфандийвр 132 Ибн Исв 43, 120, 124, 125,128 {177} Ибн Йа'б 60 Ибн ал-алвнис 139 Ибн Каср 139 Ибн ал-иф 142 Ибн узмвн 96 Ибн утайба 21, 55, 75, 76, 130, 135 Ибн ал-уйа 132 Ибн Мвджид 101 Ибн Мискавайх 65, 133 Ибн ал-Муаффа' 42, 129 Ибн ал-Му'тазз 45 Ибн Нубвта 62 Ибн Рушд 85, 97 Ибн Са'д 124, 128 Ибн Саб'н 97 Ибн Са'йд ал-Магриб 140 Ибн Сна 73, 74 Ибн а-иаа 140 Ибн Тмарт 96 Ибн уфайл 96 Ибн Фалвн 60 Ибн ал-Фара 134 Ибн ал-Фври 91. См. 'Умар ибн ал-Фври Ибн ал-Фурвт 139 Ибн аджар ал-'Асалвн 143 Ибн азм 78, 79, 80, 88 Ибн аййвн ал-уруб 133 Ибн алдн 106, 108, 109, 120, 140 Ибн алликвн 77, 89, 93, 143 Ибн амдс 94 Ибн анбал 47, 53, 57 Ибн ал-аб 105, 110,142, 143, 149 Ибн ауал 59, 60 Ибн Хишвм 43, 120, 124 Ибн Хуайл 105, 106 Ибн урдвзбих 49, 59 Ибн Швкир ал-Кутуб 143 Ибрвхм аc-вби' 136 Идрс ибн 'Ал Бидлс 147 'Изз ад-Дн ибн ал-Аср 139.См. Ибн ал Аср Изабелла 105 'Имвд ад-Дн ал-Ифахвн 92, 140 'Имвд ад-Дн Идрс ибн ал-асан 141 'Имвм Амад 149 'Имвм ад-Дн усайн 153 Имру' ал айс 24, 35 Ираклий 30 Искандар-бек Мунш 152 ал-Иcар 59 ал-Йа'б 57, 59, 129, 130 Йвт 65, 72, 82, 83, 89, 93, 142 Йвт ар-Рм 142. См Йвт Йасвр 124 ал-Йвфи' 139

Ка'б ибн Зухайр 33 ал-вл 76 ал-алашанд 101 Камвл ад-Дн ибн ал-'Адм 143 Карлейль 115 ал-Кинд 48, 59, 136 Крачковский И. 5 Крымский А. 5 уств ибн Ла 47 утайба ибн Муслим 126 ал-Кушайр 53 Лабд 33 Лейла 35 Лисвн ад-Дн ибн ал-аб 142. См. Ибн ал-аб Лэн-Пуль 92 ал-Мввард 67 ал-Мадв'ин 43, 58, 127, 128 Маджнн 35 Май Идрс 149 {178} ал-Мадс 59, 60, 74, 95 ал-Макн 93, 139 ал-Маар 110, 148 ал Марз 102, 141 Мвлик ибн Анас 42, 53 ал-Ма'мн 40, 45, 47, 48 Мартелмн (Бартоломео?) 107 Массиньон 52 Мас'д 72, 73 ал- Мас'д 58, 60, 130 Махд-ан Астарвбвд 152 Мамд 72, 73. См. Мамд Газнав Мамд Газнав 71, 72, 73, 136 Мамд Йамн ад-Даула 71. См. Мамд Газнав Мец 63 Минхвдж ад-Дн Джузджвн 144, 146 Мр 'Абд ар-Раззв Аурангвбвд 155 Мр 'Ал-Шр вн 151 Мр вванд 146 Мрзв Муаммад ибн Му'тамад-вн 154 Мрзв айдар Дглвт 154 Мольер 114 Монтень 83 ал-Му'аййад ф-д-Дн 135 Мунаджжим-бвши 149 ал-Мурвд 149 ал-Муртав 67 Муртав — усайн Билгрвм 155 Муслим 54, 55, 69 Муcли ад Дн Лвр 151 ал-Мутаваккил 49, 50 Му'таид 45 Му'тамад-вн 153 ал-Му'тамид 78, 94 ал-Мутанабб 61, 62, 83, 91 ал-Муфаал 20 Муаммад 27, 28, 29, 30, 31, 33, 53, 54, 55, 80, 125, 127 Муаммад 'Абд ал-Карм 153 Муаммад 'Абд 114 Муаммад-'Ал азн 154 Муаммад-Бав' Сахвранпр 151 Муаммад-Бвир Мсав (Хввнсвр) 150 Муаммад вад айфаллвх 150 Муаммад ибн 'Абдаллвх 27. См. Муаммад Муаммад ибн 'Абдс ал-Джахшийвр 136 Муаммад ибн 'Ал ар-Рвванд 137 Муаммад ибн Баа 106. См. Ибн Баа Муаммад ибн Джарр ат-абар 130. См. ат-абар Муаммад ибн Исв ибн Йасвр 123. См. Ибн Исв Муаммад ибн Йсуф ал-Кинд 136. См. ал-Кинд Муаммад ибн Муслим ибн Шихвб аз Зухр 123 Муаммад ибн Са'д 124. См. Ибн Са'д Муаммад ибн Cвди ибн Махд 155 Муаммад ибн 'Умар ал-Ввиди 124. См. ал-Ввид Муаммад ибн Умар Улугханй 149 Мухаммад ибн Харис ал-Хушанй 136 Муаммад Йсуф Ввлих 151 Муаммад-Квим 152 Муаммад-Квим 153 Муаммад-всим Фиришта 152 Муаммад Мунаджжим Йазд 152 Муаммад Мусин 152 Муаммад-Cвди Взвдвн 151 {179} Муаммад Са Муста'идд-вн 153 Муаммад а-с 67 Муаммад-асан-вн 151 Муаммад-Хвшим ввф-вн 153 ал-Мувсиб 50 ал-Муибб 149, 150

ан-Нвбига 25, 26 ан-Надм 66 Нвдир-швх 152 ан-Наам 49 Наполеон 113 ан-Нарша 132 ан-Насав 88, 137 ан-Нвcир ас-Слвв 148 Нивм ад-Дн Амад 152 Нивм ад-Дн Швм 145 Нивм-Швх 151 Никольсон Р. 5, 64 Ни'маталлвх ибн аббаллвх Харав 153 Нраллвх ибн Шарф ал-Мар'аш 155

Овидий 35 Оттон Великий 60

Павел из Эгины 39 Пицци И. 5 Платон 47, 63 Плотин 48 Порфирий 39 Птоломей 59 Рвби'а из Басры 52 ар-Ра 67 ар-Рвз Муаммад ибн Закарийв 60, 73, 74 Разес (Rhazes) 60. См. ар-Рвз (Муаммад ибн Закарйв') Рашд ад-Дн 145 Рив-ул-вн 151 Ричард I 92 Ренан 97 Роджер II 95 Рузбих 42. См. Ибн ал-Мукаффа Рюккерт 21

ас-Са'влиб 69, 71, 153 Сабуктегн 136 ас-Са'д 111, 149 Саййид Муртав 112 Саййид И'джвз усайн ал-Кантр 15 °Cайф 130. См. Сайф ибн 'Умар Сайф ад-Даула 61, 62, 63, 65 Сайф ад-Дн Фал 147 Сайф ибн 'Умар 126, 128, 133 Саладин 90, 92, 93 ас-Савв 143. См. Шамс ад-Дн ас-Саав аф ад-Дн 147 «виб» ибн 'Аббвд 65 Север ибн ал-Муаффа' 138 Сбавайх 41, 10 °Cиб ибн ал-Джауз 139 Сипихр 151 Сонгаи 148 Страбон 95 ас-Суй 85. См. Джалвл ад-дин ас Суй аc- л 136

Та'аббаа Шарра 24 а-абар 57, 58, 65, 93, 130, 131, 137 Тавваккул ибн Баззвз 147 Твдж ад-Дн ибн ас-Св' 140 Та ад-Дн ал-Марз 141. См. ал Марз ат-Танх 66 Тертуллиан 46 {180} Тмр (Тамерлан) 102, 141, 145, 154 ат-Тугрв' 88

'Убайд ибн Шарйа 120 'Убайдаллвх ибн Амад ал-Мусабби 133 Улджайту 144 Улугбек 145 'Умаййа из в'ифа 27 'Умар II 123, 134 'Умвра 132 'Умар ибн 'Абд ал-'Азз 134. См. 'Умар II 'Умар ибн Аб Раб'а 35, 77 'Умар ибн ал-Фври 90, 91 'Урва ибн аз-Зубайр 123 Усвма ибн Муршид ибн Муниз 89, 135 'Усмвн 128 ал-'Утб 71, 136

Фалаллвх Рашд ад-Дн Табб 144. См. Рашд ад-Дн. Фалес 88 ал-Фарвб 63 ал-Фаразда 34 ал-Фаргвн (Alfraganus) 48 Фа ал-ввф 145 Фат-'Ал-швх 152 Фар ад-Дн Мубвракшвх 137 Фар ад-Дн ар-Рвз 85 Фердинанд 105 Фирдоус 71, 145 Фридрих II 97 ал-аджжвдж 79 вджж алфа 111 айдар ибн 'Ал Рвз 151 айдар Амад аш-Шихвб 148 айр ад-Дн Муаммед Илвхвбвд 153 Хайсам ибн 'Ад 138 ал-акам 66 ал-алл 40 алл ибн Айбак а-афад 143 ал-аллвдж 52 ал-Хамадвн 69, 70, 71, 72, 86 амдаллвх Мустауф азвн 145 ал-Хамдвн 131 амза ал Ифахвн 130 амид ибн Фалаллвх (Джамвл) 155 ал-арр 86, 87, 89, 98 Хврн 42, 43, 124. См. Хврн-ар-Рашд Хврн-ар-Рашд 40, 42, 43, 124 ал-асан из Басры 51 ассвн ибн Свбит 33 асан-и Рмл 151 асан Нивм 146 ал-аб ал-Багдвд 134 ал-афвдж 150. См. Шихвб ад-Дн ал афвдж вфи 90 вфии Абр 145 ввндамр 146, 147 ал-ввризм (Муаммад ибн Мсв) 48 Хилвл аc-вб 133, 136 Хишвм 123 Хишвм ал-Калб 126 См. Хишвм ибн Муаммад ал-Калб Хишвм ибн Муаммад ал-Калб 122, 126,

128

Холмогоров И. 5 Хлвгу 140 Хумвйн 154 Хунайн ибн Исв ал-урр ал-'Амил 150 усайн Квшиф 146 Хюар К. 5 {181}

Ченери 70, 87

аш-Ша'б 126 Шамс ад-Дн ас-Савв 141, 143 аш-Шанфарв 24, 88 Шараф ад-Дн 'Ал Йазд 145 Шарф Идрс 95 аш-Шарш 98 Швх-'Влам II 153 Шахразвд 104 аш-Шахраствн 88 Швхру 145 Шихвб ад-Дн 'Арабфах 149. См. 'Арабфах Шихвб ад-Дн ан-Нувайр 139 Шихвб ад-Дн ал-афвдж 149

Эмерсон 115 {182}

УКАЗАТЕЛЬ НАЗВАНИЙ СОЧИНЕНИЙ

Акбвр-нвме 153 ал-Всвр ал-бвйа 137. См. Следы, оставшиеся от минувших поколений Всвр ал-вузарв' 117 Абвр ал аийвр 155 Асан ат-таввр 151

Библия 30 Большая история 124

Венец невесты 112 Ветхий и новый заветы 80 Винная песня 91 Восхождение мистика 91

Географический словарь 89 Гордость черных перед белыми 49

Дастр ал-вузарв' 147 Даты смерти выдающихся людей 93 а-ау' ал-лвми' 143 Джвми' ат-таввр 144, 145, 184 Дввн ал-амвса (Сборник стихотворений о доблести) 20, 45 Диктовки 76 Достоинства тюрков 49 Дурар ал-квмина 143 Дурра-ии нвдир 152

Единственная своего века 71

Записки Байха 137 афар-нвме 145 Земельная опись 101 Золотые ожерелья 85

'Ибрат-нвме 154 Избавляющий от ошибок (Муниз) 84 'Ид. См. ал'Ид ал-фард 76 ал-Иклл 131 ал 'Ид ал-фард (Единственное ожерелье) 75, 76 Илиада 114 Индия ал-Брун 73 Иршвд ал-арб 142. См. Словарь литераторов Исагоги 39 История Алмохадов 108 История атабеков Мосула 93 История Багдада 132 История Дамаска 134 История завоеваний ал-Балвзур 56 История Мекки 131 История мусульманской цивилизации 114 История пророков и царей 57, 58, 130 История халифов Ибн Исва 124 {183} История халифов ас-Суйт 103 История четырех улусов 145 Источники известий 55, 75 И'тибвр 102 Итан 103

Ийа 'улм ад-дн (Воскрешение религиозных наук) 84, 112 ал-Йамн 136. См. Книга Йамн ад-Даула Йога-сутра 73

Калила и Димна 42, 95 Квмил Ибн ал-Асра 93, 139 Канон Авиценны 74 Канон, посвященный Мас'ду 72, 73 адат Зайнаб 67 Китвб ал-агвн (Книга песен) 21, 135 Китв6 ал-аурв 136 Китвб ат-тджвн 120 Книга двух везиров 65 Книга заметок (Китвб ал-ма'вриф) 130 Книга исцеления [души] 73 Книга Йамн ад-Даула 71, 136 Книга красот и противоположностей 50 Книга о животных 49 Книга о земельном налоге 43 Книга поучительных примеров 108 Книга поэзии и поэтов 21, 56 Книга предметов знания 53 Книга разрядов 124 Книга религии и власти 79

Книга религиозных и философских сект Ибн азма 79

Книга религиозных и философских сект аш-Шахраствн 88 Книга Сбавайха 41 Книга указания и пересмотра 59 Книга царей (двй-нвме) 119, 128, 129 Комментарий а-абар 57, 58 120,130

Коран 8, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 40, 46, 50, 51, 52, 55, 57, 58, 62, 76, 83, 85, 87, 95, 97, 103, 110, 120, 127, 129

Литературная хрестоматия (ал Мустараф) 66 ал-Лузмйвт 64 Львы чащи 94. См. Словарь сподвижников

Ма'всир ал-'умарв' 155 Магвз 122 Маджвлис ал-му'минн. 155 Мавмвт ал-Хамадвн 69, 70 Мавмвт ал Харр 86, 87, 98 ал-Манхал ас-вф 143 Мекканские откровения 90 Мир'вт ал-адввр 151 Мир'вт ал-асрвр 155 Му'аллакат 20, 34 ал-Муваа' (Ровный путь) 43 Муджмал 145 Муаддима (Введение) 109, 140 Муснад 53 Муфаалйвт. 20 ал-Муфаccал 85

Нуджм ас самв' 155

Ода бyрды, или мантии 100 Окассен и Николет 70 Описание Египта 93 {184} Опровержение опровержения 97 Опровержение философов 84 Опыты народов 65 Органон 39 Открывающий 86

Патанджала 73 Пещера сокровищ (Ме'врат газзе) 129 Послание к Ибн 'Абдсу 78 Послания (Расв'ил) Аб-л- 'Ала' 65

Послания (Расв'ил) Аб Бакра ал-ввризм63 Послания ал-Хамадвн 70 Послания чистых братьев 68 Похвала торговцам и хула чиновникам 49 Поэма чужестранцев с рифмой на Л 88 Превосходство речи над молчанием 49 Принципы управления 67 Промывальни золота 59 Путь красноречия 67

Радость после трудности 66 Развлечение халифов 102 Различие между сектами 79 Рауат аc-cафв' 146 Республика 63 Рисвла ал-ушайр 53 Роман об 'Антаре 104 Роман об Александре 129

Саввни-а акбар 153 Сафнат ал-аулийв 155 Са аз-занд 64 а 55 Сборник Банвкит 145 Сборник ал-Маар 148 Сийар ал-'врифн 155 Сра 123, 128

Следы, оставшиеся от минувших поколений 73, 137 См. ал-Асвр ал-бвийа

Словарь литераторов 82, 89, 142

Словарь сподвижников (сд ал-гвба) 94, 143 Собрание историй 66 Собрание чудес 6 °Cто и одна ночь 104 Суб-и cвди 151 Сулк 102

Табавт 150 ат-Твдж 136 Твдж ал-ма'всир 146 Тазкират ал-аввл 154 Та'р-и 'аббвс 151 Та'р-и 'влам врв-йи 'аббвс 151 Та'р-и алф 151 Та'р-и рашд. 154 Та'р-и вн 145 Теология Аристотеля 48 Толкователь страстных томлений [души] 90 Трактат о единстве бога 114 Тзуквт-и тмр 154 Тзук-и джахвнгр 153, 154 Туфат ал-кирвм 151 Тысяча и одна ночь 8, 66, 103 104

'Уйн ал-абвр 141

Украшение всадников и знамя любезных 105

Услаждение жаждущего вопрошателя (Книга Роджера) 95 {185} Утешительные амулеты для властителя 95

ал-Фар 99 ал-Фихрист (Перечень) 66 ал-вв (Содержащий) 60

адат ал-авлм 155

айй ибн Йаан (Живой, сын бодрствующего) 96 Харамская макама 86, 87 Хафт илм 155 Хашт Бихишт 146 илйат ал-аулийв' 131 иа 102

Хронология ал-Брн 73. См. Следы, оставшиеся от минувших поколений Chronica del Moro Rasis 80 улд-и. барн 151

Цепь историй 60

Чвч-нвме 146 Чудеса Индии 60 Чудеса судьбы 102 аш-Шав'и ан-ну'мвнйа 150 Швх-нвме 71

Эннеады 48 {186