«Хасидские предания»

Хасидские предания

МУДРОСТЬ И БЛАГОЧЕСТИЕ

Мартин (Мордехай) Бубер, один из ярких мыслителей нашего столетия, родился в 1878 г. Покинув дом деда, где его жизнь проходила в своеобразной среде восточноевропейского еврейства, юноша поехал учиться в светскую гимназию во Львове, затем продолжил образование в университетах Вены и Берлина. В это время на него оказали немалое воздействие Ф. Нищие – певец спонтанных жизненных сил, отвергнувший духовные трафареты западной цивилизации, а также поздние романтики. Но особенно значимой для молодого человека стала встреча с видными представителями неокантианства. Юноша проявил интерес к мистическим учениям в различных религиозных традициях. Докторская диссертация Бубера освещала взгляды христианских мистиков эпохи Возрождения и Реформации. Еще одним истоком, питавшим философию Бубера, стало экзистенциальное наследие С. Кьеркегора.

Вхождение в европейскую культуру было сопряжено для Бубера с острым ощущением разрыва с традициями иудаизма. Став впоследствии активным участником молодого сионистского движения, он был озабочен прежде всего поднятыми им проблемами духовного воспитания и развития национальной культуры. Речь шла не столько о создании еврейской государственности, сколько об обретении евреями цельного национального мировоззрения. Бубер глубоко изучает еврейские источники, которые подарили ему встречу с хасидизмом, оказавшую радикальное воздействие на его интеллектуальное развитие.

Открыв хасидизм как форму еврейского благочестия, Бубер всю жизнь собирал и пересказывал хасидские предания, считая это занятие, о котором многие могут подумать как о простой прихоти или досужем увлечении философа, исключительно важным делом. В этих незатейливых рассказах он нашел чувство непосредственной веры и подлинный Диалог, о котором писал во всех своих философских произведениях и который, по его мнению, не мог открыться в них в полной чистоте и очевидности.

В 1923 г., когда в Германии набирало силу теоретическое изучение иудаики, Бубер принял приглашение возглавить кафедру еврейской философии во Франкфуртском университете. Вместе с религиозным философом Ф. Розенцвейгом (1886–1929) он осуществил новый перевод «Пятикнижия» на немецкий язык.

«Я и Ты», книга, сделавшая мыслителя знаменитым, совпала для него с изменением отношения к хасидской легендарной традиции: оно стало более внимательным и глубоким. Словно многоценную жемчужину обрамляют «Я и Ты», вышедшую в 1923 г., два знаменитых буберовских сборника хасидских преданий, написанных на немецком: «Великий Маггид и его последователи» (1921) и «Скрытый свет» (1924).

Драматический разрыв с Германией в 30–х гг. и переезд в Палестину стал для Бубера, по его собственным словам, «новым началом». Но на земле обетованной еще нужно было себя обрести. И Бубер снова обращается к хасидским преданиям. Подводя итог прошлым поискам и открывая новые горизонты, он составляет в 1946 г. двухтомное собрание хасидских легенд, самое полное, завершившее многолетнюю работу философа по сбору, обработке и жанровому оформлению старинных преданий. Последней работой Бубера, посвященной изучению хасидизма, стала книга «Происхождение и сущность хасидизма» (1960).

Хасидизм (от др.–ев.: хасид – благочестивый) – религиозно–мистическое течение в иудаизме, возникшее в первой половине XVIII в. среди еврейского населения Волыни, Подолии и Галиции. Начавшийся как оппозиционное движение против официального иудаизма, в частности раввината, хасидизм постепенно сблизился с ним. Для хасидизма характерны мистицизм, религиозная экзальтация, почитание цадиков (праведников, провидцев).

Идеал «благочестивого» человека, хасида, сложился в еврейском мировоззрении очень давно. Уже во II в. до н. э. обнаруживает себя национально–религиозное движение «Хасидеи» («Община благочестивых»), сыгравшее значительную роль в истории Израиля того периода. Однако наиболее тщательно «хасидут» (идеал благочестия) был разработан в средневековье в Египте и Европе, прежде всего общиной «Хасидеи ашкеназ» («Благочестивые из Германии»).

Это движение, пик которого пришелся на XII–XIII вв., было связано с именами таких знаменитых мистиков и учителей, как Шмуэль Хасид из Шпейера, Иехуда Хасид из Вормса, Элазар из Вормса. До нас дошло много разнообразных сочинений немецких хасидов, наиболее значительное из которых «Сефер хасидим» («Книга благочестивых»).

Хасидизм является наиболее важным творческим движением в немецком иудаизме, во многом сформировавшем религиозный облик еврейской общины в Германии. Порожденные им религиозные идеи сохраняли в ней жизненный дух на протяжении долгих веков. Большую роль сыграл здесь статус непререкаемого авторитета, которым обладали хасиды в глазах верующих. О Иехуде Хасиде современники, например, говорили, что «он был бы пророком, если бы жил во времена пророков».

Комплекс учений и представлений, сложившийся в среде «Хасидей ашкеназ», чрезвычайно сложен и пестр. Здесь сочетаются и спекулятивно–богословские, и мистические, и социальные, и чисто практические элементы, образуя особый тип целостного мировосприятия. Хасидизм впитал в себя различные мистические подходы и тенденции прошлых эпох, но в нем мы обнаруживаем и совершенно новые компоненты, скажем, теософическое учение о «тайне божественного единства», связанную с этим учением мистическую психологию – представление о «каввана» (святом умысле), особой медитативной устремленности при совершении молитвы; теорию о причинах Торы (то есть истинном, мистическом значении заповедей), основанную на оригинальном экзегетическом методе. Кроме того, хасидская доктрина содержит своего рода социальную философию, а также некую зачаточную теологию истории: хасиды разделяют светскую историю (связанную с грехопадением), происходящую на земле, и священный внутренний исторический процесс.

Особый отличительный характер это движение получило благодаря его самобытному представлению о благочестивом – хасиде – как воплощении религиозного идеала. Хасид превосходит интеллектуальные мерки, возвышается над ними, ибо религиозные критерии не зависят от них. Здесь мы видим совершенно иную шкалу ценностей, не имеющую никакого отношения к традиционному еврейскому почитанию ученого знатока Торы. Хотя хасиды всячески поощряли изучение Торы, облик благочестивого складывался из совершенно иных элементов, и потому в хасидских легендах того времени еврейская община города могла быть спасена от «черной смерти» неученым, но благочестивым чтецом псалмов. По «Сефер хасидим», хасид должен обладать тремя основными качествами: аскетической отрешенностью от всего мирского, совершенной душевной уравновешенностью и крайним альтруизмом, возведенным в принцип.

Аскетизм хасида связан с его отказом от обыденной жизни со всеми ее развлечениями и удовольствиями (светская беседа, игра с детьми и т. п.), воспринимаемыми как искушение. Хасид должен, не уклоняясь, встречать все оскорбления и даже позор, ибо в этом истинная добродетель праведника (один хасид говорил: «Мне не нужна честь, ибо что станет с честью после смерти человека?»). Не меньшее внимание уделялось альтруизму в той предельной его форме, которая выражена словами Мишны: «Мое – твое, а твое – твое, таков путь благочестивого». Однако хасиды придерживались еще более суровых правил и норм, чем того требовала традиция, ибо они подчинялись высшему, небесному закону (дин шамаим) и проповедовали полное самопожертвование.

Аскетический идеал религиозного иудея, совершенно лишенного тяжеловесной учености, обретает сходство с идеалом христианского монаха–аскета, а также мусульманского суфия и дзэн–буддийского монаха. Немало общего с хасидами можно найти и у византийских юродивых, и у христианских мистиков (Майстер Экхарт, Рейсбрук). По словам Гершома Шолема, «идеал монашествующего киника предстает перед нами в своем еврейском обличье под именем хасида». Хасид – это человек, который в продолжение всей своей жизни посвящает себя выполнению какой–либо религиозной заповеди, не нарушая ее ни при каких обстоятельствах. Тот же, кто колеблется изо дня в день между различными предписаниями, не может называться хасидом.

Сравнительно немногое объединяет хасидизм XIII в. с поздним хасидским движением в Польше и на Украине в XVIII в. Между ними пролегло несколько эпох в развитии еврейской мистики, во время которых сложилась богатейшая каббалистическая традиция, в полном объеме воспринятая новыми хасидами. И все же их роднит общий дух мистического морализма, вскормившего идеал немецкого благочестивого и цадика позднего хасидизма, ибо это были некие идеальные прототипы мистического образа жизни, праведники, благодаря которым стоит мир.

Религиозно–мистическое движение хасидов, изучением которого занимался Мартин Бубер, возникло в конце 30–х гг. XVIII в. в Подолии. Его появление связано с выдающейся фигурой в еврейской жизни – Израэлем бен Елиезером (ок. 1700–1769), прозванным Баал Шем Товом («Владеющим Благим Именем (Божьим)», сокращенно – БЕШТ), который, как писали тогда, «опустил небеса на землю». БЕШТ получил известность как чудотворец, каббалист–целитель, чем привлек к себе значительное число людей, в большинстве малообразованных – деревенских торговцев, мелких арендаторов, разносчиков товаров и т. п. После долгого периода странствий он обосновался в 1740 г. в Меджибоже, где вокруг него сложился кружок ближайших учеников. Город стал местом массового паломничества, и вскоре хасидское движение охватило Подолию, Волынь, Галицию, распространилось в Польше, Молдавии, Белоруссии, Закарпатье, Словакии и других регионах. К концу жизни БЕШТа уже свыше десяти тысяч его последователей, среди которых были и раввины, несли учение хасидизма во многие страны.

Учение Баал Шем Това и его учеников самым тесным образом связано с каббалистическими доктринами, главным образом Ицхака Лурии (1534–1572) и его школы. Именно из этого источника они восприняли основные концепции, видоизменив их и сделав доступными для простых людей. Основное внимание уделялось при этом практической стороне, а точнее – этическому идеалу, воплотившемуся в учении о цадиках (праведниках). По выражению Бубера, «хасидизм – это Каббала, ставшая этосом».

Баал Шем Тов учил, что весь мир образовался из Божества и есть его проявление. Бог во всем и везде. Он наполняет и самые незначительные предметы, и высокие помыслы человека, он непрерывно вмешивается во все человеческие дела. Посему к каждому человеку надо относиться как к праведнику, ибо никто не падает настолько низко, что уже не может подняться к Богу. С этим связано учение о зле как форме проявления самого Бога в мире; самостоятельного (в онтологическом смысле) зла не существует.

Цель жизни человека – это служение Богу, которое состоит в слиянии с ним, источником всякой жизни. БЕШТ говорил, что «человек должен познать самого себя как проявление Божества». Нужно стремиться к познанию божественной тайны, о которой не пишут в книгах, ибо это есть само ощущение слияния с Божеством. Достигается же последнее не путем изучения Закона (доступного лишь немногим), но «наполненной» и «устремленной» молитвой, а также соблюдением заповедей – но не формальным и мелочным их исполнением, а мистическим, когда каждый акт наполнен особой восторженностью.

Цадик полнее других осуществляет слияние с Богом и может достичь наивысшего откровения – дара пророчества, а его молитва оказывает на небесные сферы большее влияние, чем молитвы других людей. Цадик – наставник и духовный руководитель, душою своей он постоянно находится на небесах, но опускается вниз ради наставления и спасения душ людей. Своими заслугами праведник спасает людей, даже самых великих грешников, если в них все же есть божественная «искра». Всей душой должен прилепиться к праведнику простой человек, «ибо кто прославляет праведника, тот как бы изучает тайны мироздания».

Преемником БЕШТа стал его ближайший ученик, рабби Дов Бэр (Баэр) из Межирича – «Великий Маггид» (ум. 1772). Именно он детально разработал теоретическое учение хасидизма. В основе его системы лежит концепция рассеянных повсюду божественных «искр». В соответствии с каббалистическим учением Лурии, высшей целью творения считается процесс «исправления» мира (тиккун), то есть извлечения этих «искр» из их земных «оболочек» (клиппот) и постепенное вознесение их к Первоисточнику, вплоть до установления полного единства между Творцом и творением.

Особую роль в этом процессе играет именно человек. В экстатической молитве содержащиеся в материальном мире «искры» сразу возносятся через все многочисленные уровни и ступени, которые им пришлось бы пройти в ходе иных форм служения Богу. Цадик же, благодаря единению с Богом, является посредником между миром и Богом, «каналом», через который изливается на землю Божья Милость.

Наиболее самобытный характер хасидизм получил в Литве и в Белоруссии, где его развитие связано с деятельностью Шнеура Залмана из Ляд, «Старого ребе» (ум. 1813) – родоначальника династии хасидских цадиков и раввинов Шнеерсонов, продолжающейся по сей день. Именно он основал систему Хабад (аббревиатура из трех ивритских слов: мудрость, разум и знание), изложенную в его главном труде «Тания». Здесь системе БЕШТа придается более философский характер. Утверждая единство и единственность Божества, Шнеур Залман отрицал самостоятельное существование чего бы то ни было в этом мире. Весь материальный мир существует лишь условно и постоянно видоизменяется в непрерывном процессе миротворения. Миротворение – непрекращающийся акт, поскольку ничто не отделено от Бога и после своего сотворения.

Синтезируя каббалистическое учение Лурии с системой своего учителя Дов Бэра, Шнеур Залман развивает весьма оригинальный подход, при котором тайны божественной сферы предстают в обличье мистической психологии. Погружаясь в глубины собственного Я, человек проходит через все измерения мира, в своем Я он разрушает перегородки между разными сферами и, переходя границы естественного существования, открывает, что Бог есть «все во всем» и «нет ничего, кроме Бога». Каббала здесь становится инструментом психологического анализа и самопознания. В сочинениях Хабада экстатическое поклонение Богу и некое акосмическое толкование Вселенной сочетаются с размышлениями о внутренних движениях человеческой души.

Не вдаваясь в подробности психологии Хабада, стоит отметить, что Шнеур Залман придавал особое значение разуму как руководителю чувственного начала в человеке. Хорошо только то восторженное состояние, которое является результатом учения, размышления и созерцания, но не смешивается с телесным и чувственным возбуждением. Развивая учение Хаима Витала о двух душах в человеке – животной (источнике чувств) и божественной (источнике разума и духа), – он рассматривает жизнь человека как взаимодействие этих двух начал, влекущих его в разные стороны. Божественная, разумная душа одерживает верх у праведников.

Хасидизм являет собой пример практической мистики. Почти все традиционные каббалистические идеи связываются здесь с ценностями индивидуальной жизни, причем центральное место занимает концепция «двекут» – «прилепления» к Божеству. Благодаря хасидам такие понятия, как благочестие, служение Богу, любовь, набожность, смирение, милосердие, доверие, наполнялись необычайно реальным и социально значимым содержанием. Личность стала занимать место доктрины. Новый идеал религиозного лидера, цадика, отличается от традиционного идеала раввинистического иудаизма – «знатока Торы» – тем, что цадик сам «стал Торой», точнее, ее живым воплощением.

И связано это прежде всего с тем, что хасидское движение возникло и всегда оставалось в рамках ортодоксального иудаизма, являясь его твердым оплотом против разрушительных течений в еврействе, связанных с его разложением под воздействием сектантов (саббатиан, франкистов), с одной стороны, и просвещенческой мысли (движением Гаскалы) – с другой. Классический хасидизм был плодом не той или иной теории, и даже не каббалистической доктрины, но непосредственного религиозного опыта. А выражение этого опыта зачастую принимало самые парадоксальные формы. Прежде всего это касается старого парадокса одиночества и общности: тот, кто достиг высшей ступени духовного одиночества и способен пребывать наедине с Богом, одновременно является истинным центром общины, потому что достиг такого состояния, когда становится возможной подлинная общность. Жить среди заурядных людей – и быть наедине с Богом, говорить на языке мирян – и черпать жизненную силу из Первоисточника всего сущего – на это способен лишь истово верующий мистик–праведник, становящийся средоточием человеческой общности.

Возможно, именно эта миссия цадиков и побудила Мартина Бубера обратиться к изучению хасидских источников. Усматривая в хасидизме одну из высших исторических реализаций Израиля, Бубер не только собрал, перевел, истолковал и издал многочисленные тексты хасидской традиции, но и сам внутренне переменился, занимаясь этим трудом. «Иудаизм как вера, как благочестие, как хасидут открылся мне. Я постиг идею совершенного человека. И тут же почувствовал себя обязанным сообщить миру эту идею», – писал Бубер. Именно в совместной жизни хасидской общины видел он образец общности людей, где утверждается беседа между Я и Ты. В мире хасидизма возникло прозрение великого еврейского философа о диалоге–беседе. «Я несу в себе дух и кровь тех, кто создавал его [хасидизм], – писал Бубер, – и из крови и духа он обновился во мне».

«Хасидские предания» – это незамысловатые истории «простецов» из еврейских местечек Галиции и Волыни, это книга о важном, но забытом. Не только потому, что историческое время и культурная среда, породившие эти притчи, безвозвратно канули в прошлое, но и потому, что современному человеку приходится переступать через себя, чтобы вслушаться в слова темных неучей, о чем–то настойчиво говорящих ему.

Рассказывание легенд о цадиках – неотъемлемая часть хасидского образа жизни, такая же, как визиты к наставнику и постоянная восторженная радость от соблюдения заповедей, предписанных Торой. Поэтому хасидские предания – это своеобразная квинтэссенция хасидизма, явленная в чудесном ракурсе легенды, нереальной и реальной одновременно, сказочно живой, то есть живущей более интенсивно, чем это возможно в сфере исторической обыденности. Исторический хасидизм присутствует в легенде в преображенном виде, сохраняя для религиозного чувства лишь существенно важное и созвучное ему.

Хасидские предания чрезвычайно кратки, но очень динамичны. В них воплотился выбор хасидов: отгородившись от мира и избрав лишь веру в Святого Израилева, они обрекли себя на сознательное самоограничение, суровость, лаконичность. Но вера дарует радость, и поэтому веселятся хасиды, пляшут и пьют водку. Отдалившись от мира, они обрели мир (во всех тех смыслах, какие имеет это слово в русском языке).

Несмотря на ярко выраженную конфессиональную (и по стилю, и по содержанию) идентичность хасидских преданий, их архетипы уходят в неизмеримую глубину веков, что наделяет данные легенды новым аспектом вечной актуальности. Эти архетипы отразились в безбрежном море литературных памятников, возникших в разные эпохи, в разных странах и в рамках разных религиозных традиций. Сам Бубер указывал на типологическую близость хасидских преданий с «Цветочками Св. Франциска Ассизского», «Золотой Легендой» Якова Ворагинского, историями о буддийских монахах и о мусульманских суфиях.

Вспомним и о патериках, первыми из которых были «Лавсаик» Палладия Еленопольского и «Луг духовный» Иоанна Мосха, сыгравших столь важную роль в христианской культуре. Эти произведения близки и по жанру. Они представляют собой легендарные рассказы или легендарные анекдоты. Рамки здесь нестрогие: иногда рассказ разрастается до повести, иногда анекдот сжимается до короткого изречения. Гораздо важнее другое: все эти тексты воплощают непосредственные акты веры, живой, простой, искренней, бескомпромиссной. Воплощение это всегда очень лаконично и конфессионально конкретно. Именно от этого зависят форма и стилистика каждого из текстов.

Кроме того, перед нами сочинения о простецах или тех, кто «не выше простецов». «Братья мои дорогие, – говорит Св. Франциск, – возблагодарите Бога, которому угодно было устами простецов открыть сокровища божественной премудрости, ибо Бог раскрывает уста немым и дает языку простецов говорить премудро»[1].

И Баал Шем Тов, этот хасидский божественный простец в коротком овчинном полушубке, какой носили крестьяне Прикарпатья, постоянно общается с простыми людьми, которых ценит выше книжников. А кроме того, пляшет и пьет с ними в трактирах, шутит, юродствует. И снова вспоминается Св. Франциск: «И что такое слуги Господа, как не скоморохи Его, которые должны растрогать сердца людские и подвинуть к радости духовной?»[2]

Никакой специальной литературной формы у хасидских преданий, даже как у устного жанра, не существовало. Пересказывая их, Бубер, возможно сознательно, но скорее всего чисто интуитивно, приходит к той совершенной форме, в которую подобные рассказы о простой, чистой и идеальной вере не раз облекались в других традициях, к форме, представленной в знаменитых христианских «Изречениях отцов пустыни».

Сдержанность, краткость, отсутствие вычурности, простота и сила слова, неволшебность рассказа и чудо простой веры странным образом роднят эти памятники. Их строгая конфессиовальная выраженность, не позволяющая проникнуть сюда ничему постороннему, чуждому, превращает эти тексты в замкнутый мир, отстраненный от всего, что не существует по его правилам, но она же и роднит их в смысле жанра и, говоря шире, – придает ту важную роль, которую они играют в олицетворяемой ими культуре. Как «Изречения отцов пустыни» – очищенная христианская вера, так и хасидские предания – воплощенный хасидский путь. Они далеки друг от друга, но в симфониях своих культур у них схожие партии, как бы ни разнилась музыка.

При всей своей простоте и самоочевидности хасидские предания – памятник совсем непростой. Помимо отмеченных жанровых параллелей он все же чисто еврейский не только по содержанию, но и по традиции, восходящей к «Пиркей–Авот» («Изречениям отцов»). Не случайно фрагменты последнего часто встречаются в хасидских преданиях, иногда в аспекте полемическом, иногда просто для последующего комментария. Но в любом случае – ради сознательного диалога.

Впрочем, даже если отойти от иудейской традиции, от всех культурных параллелей и обратиться к аналогиям, то и здесь мы окажемся отнюдь не в полной пустоте. Столь значительны и архетипны лица и сюжеты представленных легенд, то и дело всплывающие и на Западе, и на Востоке, например в античном анекдоте и всякого рода «изречениях» мудрецов, полководцев, философов и других выдающихся мужей в восточных притчах, в средневековых сборниках типа «Смешных рассказов» Григория Юханнана Бар–Эбраи (Абуль–Фараджа) и в итальянских «Новеллино», вплоть до «Декамерона» Боккаччо.

Приведем любопытный пример. Ямвлих из сирийской Халкиды, основатель ведущей неоплатонической школы IV в., такой, каким его изображает Евнапий в «Жизнеописаниях философов и софистов», рядом деталей удивительно напоминает Баал Шема, основателя хасидизма: и тот и другой – загадочные родоначальники мистического движения, оба творят чудеса и связаны с божественным, пред обоими склоняются превосходящие их ученостью ученики, оба суровы, но при этом мягки и, бывает, от души веселятся. Наконец, у обоих есть своя «мистика бани», посредством которой они являют свою божественную силу.

Даже если это простые совпадения, вряд ли они случайны. Впрочем, что удивительного в похожести литературных образцов и идеалов мудрости, генетически восходящих к одному региону? Ведь сравнивают цадиков и с конфуцианскими «благородными мужами», находя множество параллелей в совершенно далеких и не связанных между собой культурах[3].

Но своеобразие и неповторимость хасидских преданий, пересказанных М. Бубером, явственнее всего обнаруживаются в сравнении их с книгами Агнона, другого великого еврея «галуты» XX в., также построившего свое творчество вокруг легендарного ядра, подобно тому как все еврейство строится вокруг ядра Торы. Агнон завораживающе повествователен, он сочиняет свой текст. Бубер же стремится к действенной очевидности, простоте, бескомпромиссной подлинности своего материала.

Простота хасидских преданий почти графична. Нарочитая скромность и выверенная строгость художественных приемов не допускают липших словесных красот, какой–либо пестроты и вычурности. Линии рисунка четкие и ясные, их цель – «выпрямить пути сердца человеческого», чтобы обратилось оно к Богу.

Эта простая гармония рождает странную музыку, буквально пронизывающую все хасидские легенды. Вот хасиды поют и танцуют на праздниках, вот певцы и музыканты из их числа, вот в песнопениях они славят Бога. Вот ангелы поют свою песнь. А вот обыденная речь хасидов: и там – тоже музыка. Слова одной из легенд вообще поются, а не говорятся. По–видимому, такая звучность хасидских преданий не случайна. Легенда должна звучать, чтобы быть услышанной, чтобы сердца слушателей забились в унисон с ее мелодией божественной радости и вдохновения.

Простое безыскусное слово хасидских преданий обращено, конечно, к замкнутой традиции сынов Израиля. Но не следует забывать, что первые хасиды жили в Европе и являлись современниками эпохи Просвещения. Поэтому их упрямое антипросветительство было своеобразным отзвуком и на общеевропейские процессы. В чем смысл его? В том, что служить следует Богу Живому, а не идеалу (как просветители, умеренные или революционные) или ценности (как консерваторы типа Эдмунда Бёрка).

И идеалы и ценности, выдуманные людьми, оскорбляют и унижают как Творца, так и человека, созданного по «образу и подобию», лишают человека возможности диалога с Богом, превращают его в механического одиночку. Поэтому так по–кукольному смешны и ничтожны «просвещенные» («просветленные» в ироничном смысле), фигурирующие в хасидских преданиях, поэтому так глубока и величественна безыскусная вера простецов. Что и говорить, немногие в XVIII в. в Европе говорили на подобные темы, не до них было Просвещению. Но голоса эти звучали, причем в разных традициях (вспомним, например, православное старчество). Оценив первостепенную важность этого слабого, но уже уверенного для человека XX в. голоса, звучащего для философа в хасидских легендах, М. Бубер сделал его обертоном своей мысли и своей жизни.

Хасиды менее всего приемлют концепции типа «вечной морали» или «общечеловеческих ценностей». Моральные требования и предписания, отделенные и от человека, и от Бога, – это ничто, фикция; они бессмысленны, и если люди и в самом деле начнут серьезно следовать этим извне навязываемым и внутренне чуждым им заповедям, то окажутся в мире абсурда и бессмыслицы.

Так, они будут грешить, не задумываясь и не подозревая об этом и даже считая себя праведниками.

Но, с другой стороны, как порочному человеку, потомку Адама, стать нравственным по своей собственной природе, а не по принуждению? В этом и состоит главная проблема, решаемая хасидской этикой. Впрочем, понятие «этика» – инокультурное и не совсем адекватно отражает основную направленность хасидизма как «пути праведности». Никакое рассуждение о «добром» и «худом», «справедливом» и «несправедливом» ради сознательного выбора, единственно правильного, – то есть этика как отношение человека к своему поведению, по формулировке Аристотеля, – для хасида невозможно. Этика задана здесь в Десяти заповедях, раскрываемых Торой и Талмудом. Безусловное следование им составляет нравственный императив хасидов. А чтобы человек не сомневался в своих силах следовать заповедям, другой человек должен показать ему это: живому человеку проще всего поверить в живую заповедь. Такой ожившей заповедью, «живой Торой», и становится для хасида цадик. Всем своим существом, а не только словом он учит хасида: ты тоже можешь стать добродетельным и раскрыть в себе совершенный образ и подобие, заложенные в тебе Творцом. Хасид не просто убежден, что Тора – это добро и истина; он уверен, что в его человеческих силах следовать Торе.

Хасидизм, таким образом, – одно из учений, которые, не идеализируя человека, показывают, что он и в самом деле может быть добрым. Это не просто, но только здесь человеку и имеет смысл прилагать усилия: потому что это усилия над самим собой. Мистическая этика хасидизма утверждает, что зло не только не абсолютно и указывает лишь на недостаток добра в здешнем мире, но что зло создано специально для того, чтобы быть обращенным на служение добру. Поэтому такие человеческие слабости, как гордость, суровость, высокомерие и т. д., сами по себе не являются злом; зло в том, чтобы не обращать на них внимания и не направлять их на служение добру. «В каждом слове и действии, – считают хасиды, – содержатся все десять сефирот, десять сил, изливающихся из Бога…» И задача человека – сделать свои слова и дела подобающими этим истечениям. Кроме того, «…все то, что представляется вам здесь злом, на самом деле – оказанная вам милость». В сказанном, по–видимому, кроется причина нравственного оптимизма хасидов, их настойчивого желания следовать раз и навсегда избранному пути. И еще в том, что рядом – цадик. Отношения между цадиком и хасидом – это ключ к хасидской этике. Без цадика деяния хасидов лишены нравственной опоры. Но и величие цадика без хасидов не имеет нравственного смысла. Цадик и хасиды – это общность, в которой только и возможен нравственный идеал хасидов.

Другими словами, здесь заложена идея о том, что нравственный поступок не является свершением одного человека. Нравственность не может быть индивидуалистичной, как это почти постулируется в новоевропейской этике; в хасидизме она – общее, совместное дело. Нравственность одного человека – это отражение, но не общественной среды, а нравственности другого человека, который в свою очередь отражает степень вашего совершенства. Вы ответственны, конечно, только за себя, но ваше совершенство – не только для себя, но и для другого. Пороки друг друга вы исправляете вместе, и нравственность – ваш совместный труд.

Высшая нравственность – это когда человек с Богом. Или Бог с человеком. Сокрытые во всех вещах мира божественные искры, отпавшие от Творца, нуждаются в очищении от наростов и в освобождении. Эту миссию возлагает на себя цадик. Отсюда – его безграничный альтруизм и самопожертвование, мерилом которых выступают хасиды. Без них горение цадика не излучало бы света.

Этот свет – радость хасидов. Они веселы внутренней радостью, не имеющей ничего общего с пошлым весельем людей, убежденных, что мир – это театр и что единственное удовольствие человека в этой жизни – сделать ее повеселее.

Другая сторона своеобразия хасидов, по–новому представившая значение обыденного соблюдения заповедей, – все большее, по мере нравственного развития, тождество и равноценность слова и дела, задуманного и совершенного. Нравственность – это целый человек, а не только его поведение; ограниченно нравственный человек, то есть подчиняющий этическому лишь часть себя, всегда лицемерен, даже если он чрезвычайно благочестив и добродетелен. Изобличая таких людей, цадик иногда и поюродствует, поскольку юродство, как ничто другое, ярко выявляет нравственную ущербность. Сам же цадик – живой образец целостной нравственности. Поэтому, когда хасиды рассказывают друг другу истории о своих цадиках – а это происходит всегда, когда они собираются вместе в субботу, – они совершают в том числе и нравственный акт, причем в самом что ни на есть практическом смысле.

Именно эти истории и образуют «Хасидские предания», собранные М. Бубером. Помимо собирания и пересказывания хасидских легенд, он посвятил хасидизму немало книг и статей. Но сколько бы он ни высказывался в них о смысле своего увлечения хасидизмом, причины этого по большому счету так и остаются тайной. Возможно, знакомство с «Хасидскими преданиями» в пересказе М. Бубера поможет читателю приблизиться к ее постижению, а может быть, – кто знает – и к постижению загадки своей собственной личности.

П. С. Гуревич, М. Л. Хорьков

ПРЕДИСЛОВИЕ

Один из живейших аспектов хасидского движения состоит в том, что хасиды рассказывают друг другу истории о своих духовных лидерах, «цадиким»*[4]. Когда они присутствуют при совершении чего–нибудь великого, когда они видят нечто значительное, они чувствуют, что призваны обрести с ним связь и засвидетельствовать это перед другими людьми. Слова, используемые для описания такого опыта, – не просто слова; они обладают свойством сообщать последующим поколениям происшедшее во всей той действенности, какой обладают слова, в самих себе становящиеся действием. И поскольку эти слова служат вечному сохранению святых дел, они освящаются этими делами. Рассказывают, что Ясновидец из Люблина однажды увидел огненный столб, поднимающийся из маленькой комнаты; когда он вошел туда, то увидел там хасидов, рассказывающих друг другу истории о своих цадиким. Согласно хасидским поверьям, в цадиким изливается изначальный Божественный свет; через них он изливается затем в их деяния, а из деяний – в слова хасидов, повествующих о цадиким. Баал Шем, основатель хасидизма, говорил, что, когда хасид рассказывает что–то во славу цадиким, это равнозначно его проникновению в таинство божественной колесницы, которую лицезрел пророк Иезекииль. Один цадик из четвертого поколения, равви*[5] Мендель из Рыманова*[6], друг Ясновидца, прибавлял к этому такие слова: «Ибо цадиким – это и есть колесница Бога»[7]. Но легенда – это нечто большее, чем просто отражение. Она свидетельствует о священной сущности для того, чтобы жить с нею. Чудо, когда о нем рассказывают, приобретает новую силу; сила, действовавшая когда–то и пребывающая теперь в живом слове, продолжает действовать – действовать из поколения в поколение.

Одного равви, чей дед был учеником Баал Шема, как–то попросили рассказать историю. «Историю, – ответил он, – нужно рассказывать так, чтобы она сама собой доставляла слушателям помощь». И рассказал следующее: «Мой дед был хромым. Однажды кто–то попросил его рассказать историю о его учителе. И он поведал о том, что святой Баал Шам во время молитвы обычно подпрыгивал и приплясывал. Рассказывая, мой дед поднялся; его так увлекла история, что он и сам начал прыгать и плясать, как бы изображая своего наставника. И в тот самый час он излечился от своей хромоты. Вот так нужно рассказывать истории!»

Бок о бок с устными преданиями существовала и письменная традиция, проявившаяся уже на ранних этапах хасидского движения, однако из записанных устных рассказов о первых поколениях сохранилось лишь несколько незначительных текстов. Будучи юношами, ряд цадиким записывали деяния и высказывания своих наставников, но делали они это скорее для того, чтобы пользоваться этими записями наедине с собой, а не для чтения их на публике. Так, из одного надежного источника нам известно, что равви из Бердичева, который среди всех равви был наиболее близок к простым людям, записывал все, что его учитель, Дов Баэр из Межрича, Великий Маггид*[8], говорил или делал, в том числе его ежедневные высказывания, затем много раз читал и перечитывал свои записи, устремляя свою душу ввысь в усилии постичь смысл каждого слова. Но его записи были утеряны, и вообще из подобных заметок сохранились очень немногие.

Большинство легенд, представляющих собой поздние формы мифа, развивались в литературах мира в эпохи, когда уже существовала письменная литература: или наряду с устной традицией, или даже главенствуя над ней. В первом случае письменная литература оказывала некоторое влияние на форму легенды, во втором – полностью определяла ее. Так, со временем превратились в литературу буддийские легенды и индийские сказки, точно так же, как и легенды о Святом Франциске, и итальянские новеллино, хотя наряду с этим они продолжали передаваться из уст в уста.

Иначе обстояло дело с хасидскими легендами. Евреи диаспоры*[9] из поколения в поколение передавали легенды устно, и вплоть до нашего времени они не облекались ни в какую литературную форму. Хасиды просто не могли выстраивать предания, которые они рассказывали во славу своих цадиким, по образцу какой–либо уже существующей литературной формы или изобретать собственную форму, не могли они и целиком адаптировать свои рассказы к стилю других легенд. Внутренний ритм хасидов часто бывает столь страстным, столь порывистым по сравнению с застывшей формой таких легенд, что она не в состоянии передать все богатство того, что хасиды намереваются сказать. Так что хасидим никогда не придавали своим легендам изысканную литературную форму; за рядом исключений, они не являются ни произведением одного автора, ни определенным жанром народного творчества; хасидские предания всегда оставались неоформленными. Но благодаря священному элементу, который они в себе несут, то есть фактам жизни цадиким и восторженной радости хасидим, эти легенды подобны драгоценному металлу, хотя зачастую и не слишком очищенному, но с примесью шлаков.

На примере легенд о Баал Шеме можно проследить, как именно формируется в хасидизме легендарная традиция. Уже при жизни цадика среди членов его семьи и учеников ходили истории, повествовавшие о его величии. После его смерти они переросли в предания, четверть века спустя ставшие составной частью ряда книг: из семейных историй появились легенды, которые включил в свою книгу «Знамя Эфраима» равви Моше Хаим Эфраим, внук Баал Шема, которого учил сам дед, а легенды, ходившие в среде учеников, были примерно в то же время опубликованы в виде первого собрания изречений Баал Шема под названием «Венец Благого Имени». Однако прошло еще двадцать лет, прежде чем появилась на свет первая легендарная биография Баал Шема, имевшая заголовок «Во славу Баал Шем Това». Каждый сюжет в ней восходит к кому–либо из ближайшего окружения Баал Шема, к его друзьям и ученикам. Но наряду с этими существовали и другие традиции, например устные традиции семей Великого Маггида или равви Мейра Маргалиота или письменная традиция, бытовавшая в школе Кореца. Эти традиции отличались от опубликованных сборников и имели свою сферу распространения. Во второй половине XIX века отмечаются серьезные изменения в сюжетах, передаваемых устно. Они упрощаются, становятся короче, в них привносится много со стороны, и в итоге легенды превращаются в разновидность народной литературы. И только в нашу эпоху, около 1900 года, началась работа по критическому отбору и собиранию преданий о Баал Шеме. Сходные процессы характеризуют развитие всей хасидской легендарной традиции.

После исключения всего сомнительного, где невозможно было обнаружить и следа подлинных сюжетов, у нас в руках все равно осталась огромная масса по преимуществу совершенно неоформленного материала. Это были – в лучшем случае – или краткие заметки, относившиеся непонятно к каким событиям, или – к сожалению, чаще всего – совершенно необработанный и сырой материал, которому было почти невозможно придать форму легенды. В этой второй группе заметок, неважно, говорится в них слишком много или слишком мало, трудно обнаружить даже малейший намек на какую бы то ни было ясную линию повествования. По большей части они не представляют собой ни настоящих художественных произведений, ни подлинных народных легенд, но являются чем–то вроде оправы, оправы выдающихся событий, и поэтому по–своему восхитительной.

Я же, поставив себе цель дать точные портреты цадиким и описать их жизнь на основании достоверного письменного и устного материала, должен был прежде всего принимать во внимание одновременно и легенды, и историческую правду и отражать их вместе в едином повествовании. В ходе этой длительной и трудоемкой работы я обнаружил, что целесообразнее всего было начать с поиска необходимой формы (или, точнее, с отказа от всяких форм) для описанных заметок при их скудости или, наоборот, чрезмерном изобилии деталей, при их темных местах и частых отступлениях, начать с как можно более тщательной реконструкции упоминаемых в них событий, где это возможно, на основании разных вариантов одной легенды и связанных с ней материалов, а также со связного, насколько это осуществимо, соединения разных легенд. Затем я снова возвращался к заметкам, чтобы включить в окончательную версию какие–нибудь содержащиеся в них удачные обороты или фразы. С другой стороны, я посчитал непозволительным и нежелательным чрезмерно расширять эти легенды или придавать им нарочитую красочность и разнообразие, как это делали братья Гримм, когда записывали свои сказки со слов простых людей*[10]. Только в тех немногих случаях, когда записки были слишком отрывочны, я позволял себе соединять вместе несколько фрагментов и заполнять бреши, если они возникали, близким по теме материалом.

Существуют два рода легенд, различия между которыми можно провести, опираясь на два типа повествования, лежащих в основе образующейся легенды: это легендарный рассказ и легендарный анекдот. В качестве иллюстрации можно сопоставить «Золотую легенду» с «Цветочками Св. Франциска» или классические буддийские легенды с преданиями монахов секты дзэн. Тем не менее бесформенный материал хасидских легенд может быть отнесен сразу к обеим категориям. Впрочем, большая их часть – это в основе своей все же легендарные анекдоты. Рассказы встречаются редко, да и представляют они собой скорее нечто среднее между притчей и анекдотом. Преобладание анекдота – это общая тенденция, присущая духу еврейской диаспоры, стремящемуся выразить события истории и современности каким–то особым, запоминающимся способом: события не просто замечаются и сообщаются, чтобы выделить нечто в происходящем, но они столь тщательно очищаются от шелухи ничего не значащих фактов и подаются в такой форме, что рассказ как бы сам собой достигает кульминации на самой значимой в нем фразе. Согласно учению хасидов, сама жизнь соответствует такому способу интерпретации. Цадик, вольно или невольно, выражает свои поучения в действиях, имеющих символический характер и часто сконцентрированных в каком–либо изречении, либо дополняющем события, либо помогающем их интерпретировать.

Под «рассказом» я понимаю повествование о чьей–либо судьбе, раскрываемой в единичном происшествии; под «анекдотом» – повествование о единичном происшествии, в котором раскрывается целая судьба. Легендарный анекдот идет даже дальше: в единичном событии раскрывается смысл жизни. Во всей мировой литературе я не знаю другой подобной группы легендарных анекдотов, в которой указанное их свойство присутствовало бы в такой большой степени и было бы столь самобытным и одновременно столь разнообразным, как это можно видеть в хасидских анекдотах.

Анекдот, как и рассказ, – это разновидность сжатого повествования, повествования, сконцентрированного в рамках одной, специально подчеркиваемой формы. От чрезмерного психологизма и украшательства здесь следует воздерживаться. Чем чище, «обнаженнее» такая форма, тем более адекватно она выполняет свою функцию.

Такими соображениями я руководствовался, работая с имевшимся в моем распоряжении материалом.

Между тем цадика нельзя изображать исключительно посредством совершаемых им действий, которые концентрируются затем в его изречениях об этих действиях; цадик немыслим без акта учительства, наставничества устным словом, ибо для него речь – это неотъемлемая часть его деяний. Поэтому в данной книге присутствует еще одна разновидность легенды, которую я определяю как «поучение в ответах на вопросы». Наставника, цадика, просят прокомментировать какой–нибудь стих из Писания или объяснить смысл какого–нибудь ритуала. Он отвечает и, отвечая, дает вопрошавшему гораздо больше, нежели тот способен усвоить. В текстах, с которыми я работал, эта особенность не всегда была представлена в форме беседы: зачастую вопрос прочитывался из ответа. В большинстве таких случаев я реконструировал вопросы и, таким образом, восстанавливал форму диалога. Кроме того, поскольку строгие дефиниции здесь невозможны, я отнес к этому типу легенды ряд фрагментов, где говорящий задает вопросы самому себе. Также есть несколько поучений и проповедей, которые я не рискнул отбросить вследствие их исключительной важности. Но и в этом случае из теоретических работ хасидов в данный сборник не был включен ни один фрагмент; весь представленный материал взят из народной литературы, где он служит своего рода приложением к жизнеописаниям цадиким и имеет исключительно устный, а не литературный характер.

При отборе непосредственно поучений я старался придерживаться подлинных слов текстов, с которыми работал, как бы далеко эти слова ни отстояли от требований ясности. Но во многих случаях тексты оказывались настолько темными, настолько загрязненными чужеродными элементами, что возникала настоятельная необходимость убирать целые слои постороннего материала, чтобы в конце концов добраться до подлинных изречений наставника.

В этой книге содержится менее десятой части всего собранного мной материала. Первым критерием для того, чтобы поместить в нее какое–либо из хасидских преданий, была, конечно, его значимость per se*[11], а также его особая важность для понимания тех или иных сторон хасидской жизни. Однако многие фрагменты, отвечавшие этому признаку, я все же не включил в сборник, поскольку они не характеризовали ни одного из тех цадиким, вокруг которых строится данная книга. А последний фактор был для меня решающим.

В итоге из многочисленных легенд, которые сохранила традиция о каждом цадике, я отобрал в первую очередь те, которые лучше всего описывали характер и образ жизни каждого цадика, а затем добавил к ним легенды, дающие представление о его жизненном пути. В одних случаях предания и высказывания, с которыми я работал, при соединении их вместе сами собой давали законченную картину жизни цадика. В других случаях оставались лакуны, которые я вынужден был заполнять своими предположениями (о чем подробнее см. во Введении). В немногих случаях мои данные оказались слишком скудными, и здесь я всегда приносил в жертву «статический» портрет человека, а не «динамическую» картину человеческой жизни.

В каждой из глав я расположил легенды в биографическом, хотя и не строго хронологическом порядке, поскольку хронологический принцип мог лишь затушевать, а не высветить тот эффект каждой биографии, который я постоянно имел в виду при составлении книги. Исходя из имевшегося у меня под рукой материала, мне было гораздо проще давать общую картину характера человека и его образа жизни, рассматривая их разнообразные элементы отдельно друг от друга и – если это было возможно – каждый из них в свете их собственного развития, пока все они не сплавлялись в своего рода внутреннюю биографию. Так, например, в главе о Баал Шеме можно наблюдать следующую последовательность:

1) душа Баал Шема;

2) приготовление к служению и откровение;

3) его восторженность и рвение;

4) его община;

5) Баал Шем и его ученики;

6) Баал Шем и его общение с разнообразными людьми;

7) сила видения;

8) святость и чудеса;

9) Святая Земля и искупление грехов;

10) до и после его смерти.

Каждый фрагмент расположен на подобающем ему месте, хотя иногда это и нарушает хронологический порядок; кроме того, там, где это представлялось уместным, к легендам прилагаются поучения.

При первом, и к тому же беглом, чтении может показаться, что в книге есть ряд повторений, хотя на самом деле это не повторения: в каждом случае, когда какой–нибудь сюжет повторяется, то его смысл или целиком меняется, или приобретает дополнительное звучание. Таково, например, постоянное упоминание о «сатанинских хасидах», то есть лжехасидах, которые присоединяются к истинным хасидим с целью разрушить их общину. Внимательный читатель без труда заметит во всех подобных случаях различия в ситуациях и в форме изложения.

Моя работа по пересказу хасидских легенд началась более сорока лет назад. Первыми книгами, ставшими плодом моей деятельности в этой области, были «Предания о равви Нахаме» (1906) и «Легенда о Баал Шеме» (1907). Затем, однако, я отказался от своего прежнего метода работы с устными преданиями на том основании, что посчитал его чересчур вольным. Моя новая концепция о целях и методах работы с легендами воплотилась в книгах «Великий Маггид и его последователи» (1921) и «Скрытый свет» (1924). Содержание этих двух книг почти полностью воспроизведено в настоящей работе, хотя большая ее часть написана уже после моего приезда в Палестину в 1938 году. Помимо всего прочего этим новым и более совершенным сборником я обязан в первую очередь воздуху земли обетованной. Наши мудрецы говорят, что в Палестине сам воздух делает человека мудрым. Меня же эта земля одарила другим: силой начать все заново. Теперь я считаю свою работу над хасидскими легендами законченной, и эта книга – своеобразный итог моего нового начала.

Иерусалим, лето 1946 года

Мартин Бубер

ВВЕДЕНИЕ

Цель этой книги – ввести читателя в мир легендарной реальности. Я называю ее легендарной, потому что дошедшие до нас предания, которым я здесь пытался придать определенную форму, не являются подлинными в том смысле, в каком подлинна хроника. Легенды восходят к восторженным людям, вкладывавшим в свои истории то, что они видели или считали, что видели в состоянии религиозного порыва, и это означает, что в легендах есть много событий, и на самом деле имевших место, но только увиденных с точки зрения религиозного чувства и таких, которые просто не могли произойти в реальности так, как о них рассказывают, но которые возвысившаяся в религиозном порыве душа воспринимала как реальность и поэтому отнеслась к ним именно как к реальности. Вот почему я называю легенды реальностью, реальностью опыта восторженных душ, реальностью, рождающейся в каждом чистом сердце, незамутненном хитростью и лукавством. Люди, рассказывающие легенды, говорят не о самих себе, но о том, что их волнует, и, таким образом, то, что мы узнаем из подобных повествований, – не просто факт в психологическом смысле, но также и факт жизни. Например, случается нечто, что вдохновляет душу, оказывает на нее такое–то и такое–то воздействие; указывая на это воздействие, традиция приводит нас к его причине; связь же между тем, кто вдохновляет, и тем, кто вдохновляется, – это связь между двумя лицами. Такова подлинная легенда, и такова ее реальность.

Люди, являющиеся героями собранных здесь преданий, люди, которые вдохновляют, – это цадиким. Данный термин обычно переводят как «праведники», но буквально он означает «те, которые выдержали испытание», или «удостоверенные». Цадиким являются лидерами хасидских общин. Те же, кто рассказывает о цадиким[12], чьи истории образуют основу легендарной традиции, кто вдохновляется, – это хасидим, «преданные», или, точнее, «те, кто хранят веру в завете», простые члены хасидских общин.

Эта книга, таким образом, стремится выразить, документально зафиксировать связь между цадиким и хасидим, и поэтому ее следует воспринимать именно как отражение и своеобразное документальное описание жизни цадиким со своими хасидим.

Сердцевина хасидского учения – это концепция жизни на основе религиозного порыва, восторженного ликования. Но данная доктрина – отнюдь не теория, существующая независимо от того, связана ли она с реальностью или нет. Она скорее теоретическое приложение к жизни, которой реально жили цадиким и хасидим, особенно во времена первых шести поколений, о которых повествует данная книга; в каждом ее томе представлено по три поколения*[13].

Цель, лежащая в основе всех великих религий и религиозных движений, заключается в создании особой жизни, жизни возвышенной, восторженной, которая не ограничивается никаким единичным опытом и которая поэтому должна проистекать из отношений с вечным, с тем, что выше и вне какого бы то ни было индивидуального опыта. Но поскольку контакты человека с миром и с самим собой зачастую не способствуют его пребыванию в состоянии религиозного порыва, религиозные учения указывают ему на иную форму бытия – на мир совершенства, в котором его душа тоже может стать совершенной. По сравнению с этим состоянием совершенного бытия жизнь на земле представляется или только преддверием, или просто иллюзией; перспектива же высшей жизни ставит задачу «сотворения» религиозного рвения перед лицом обманчивых внешних или внутренних опытов, сотворения страстной убежденности в том, что высшая жизнь существует и что ее постепенно усваивает или может постепенно усвоить человеческая душа при определенных условиях, когда преодолеваются пределы ее земного существования. Хотя вера в загробную жизнь является неотъемлемой частью иудаизма, тем не менее в нем всегда существовала сильная тенденция к обретению совершенства на этой земле. Великая мессианская концепция о грядущем совершенстве на земле, скорейшему наступлению которого каждый может активно помогать, не могла, несмотря на силу, которую она пробуждала в людях, придать повседневной жизни ту постоянную, неустрашимую и восторженную радость, радость Здесь и Теперь, которая может проистекать только из ощущения полноты в настоящем, а не из надежды на грядущее совершенство. Ничего не меняет и каббалистическое учение*[14] о переселении душ, дающее каждому возможность отождествить свою душу с кем–либо из мессианского поколения людей и, таким образом, рождающее чувство сопричастности с ним. Только в мессианских движениях, всегда основанных на вере, что совершенный мир уже близко, религиозный порыв на время проникал в жизнь и целиком захватывал ее. Однако, когда последнее из таких движений, саббатианское движение*[15], со всеми его позднейшими проявлениями, закончилось отступничеством и отчаянием, наступила эпоха проверки жизненной силы религии и стало ясно, что впредь не тоска и печаль, но лишь восторженная радость поможет выжить народу Израиля. Развитие хасидизма показывает, что иудейская религия выдержала это испытание на прочность.

Хасидское движение вовсе не утратило веры в Мессию; оно лишь зажгло чувство ликования у своих последователей, как у «простецов», так и у образованных книжников, чувство радости от мира, каков он есть, жизни, какова она есть, от каждого часа жизни в этом мире, каким бы ни был этот час. Без убаюкивания совести или успокоения чувства разрыва между идеальной моделью человека, задуманного Творцом, и тем, что человек есть на самом деле, хасидизм показывает людям путь к Богу, обитающему вместе с ними «посреди их нечистот», путь, который может начаться при любом искушении, даже при любом грехе. Не преуменьшая обязанности, налагаемые Торой*[16], хасидское движение привносит в традиционные заповеди радостное их понимание; раздвигая стены, отделяющие посвященных от профанов, оно учит, что каждое профаническое действие может стать священным в зависимости от того, как оно совершается. Данное положение не имеет ничего общего с пантеизмом, разрушающим и принижающим величие всех ценностей: взаимной связи божественного и человеческого, реальности Я и Ты, не прекращающейся и на пороге вечности. Но хасидизм, кроме того, дает возможность проявиться божественному образу, искре Божией*[17], горящей внутри всех существ, всех вещей; он учит, как пробиться к ней, соединиться с ней, как «возвыситься» до нее и спасти ее в себе, как воссоединить ее со своей исконной сущностью. Доктрина Шехины*[18], которая содержится в Талмуде и пронизывает Каббалу, Шехины как Присутствия Божия в этом мире, приобретает в хасидизме новое, интимное звучание и применение. Если вы направите всю немалую силу своего религиозного рвения на судьбы Бога в мире, если вы будете делать то, что вы должны делать именно в этот момент – неважно, что конкретно, – со всей своей силой, со священным стремлением каввана*[19], то сможете вызвать состояние союза между Богом и Шехиной, вечностью и временем. Чтобы достичь этого, вам не обязательно быть книжником или мудрецом. Все, что действительно необходимо, – это обладать душой, неразделенной в самой себе и безраздельно устремленной к божественной цели. Сам мир, в котором вы живете, какой он есть, а не иной дает вам все возможности такой связи с Богом, Который спасет вас, какому бы из божественных аспектов мира вы себя ни вверили. Сам характер, сами качества, которыми вы обладаете, определяют ваш особый путь к Богу, вашу особую потребность в Нем. Не досадуйте, радуясь творениям и вещам мира! Но и не связывайте с ними свою радость; отстраняясь от них, спешите приблизиться к Богу. Не восставайте против ваших чувств, но дайте им возрасти и свяжите их с Богом. Не душите ваши силы, но дайте им возможность трудиться на святое дело и отдыхать святым отдохновением. Все противоречия, которыми мир терзает вас, существуют исключительно для того, чтобы вы смогли понять их внутренний смысл, и все противоположные тенденции, которые раздирают вас, дожидаются лишь того, чтобы вы изгнали их своим словом. Все снедающие вас внутренние печали желают лишь того, чтобы вылиться в конце концов в порыв вашей радости.

Но эта радость не должна быть целью, к которой вы рветесь изо всех сил. Если вы специально стремитесь «быть радостными только для Бога», то это может вас унизить. Ваша личная радость возвысит вас только тогда, когда вы не будете желать ничего, кроме чистой радости от общения с Богом – ничего, кроме самой радости.

Но как может человек, особенно «простец», к которому в первую очередь обращается хасидское движение, достичь в этой жизни состояния восторженной радости? Как в огне искушений сможет он преобразить в себе Злое Начало*[20] в стремление к добру? Как, соблюдая заповеди по привычке, достигнет он восторженных уз с высшими мирами? Как среди творений и вещей мира взлелеет он достойным образом скрытые в них божественные искры? Как сможет осветить он священной кавваной свою повседневную жизнь? Мы знаем, что для этого необходимо лишь обладать душой, неразделенной в себе самой и безраздельно устремленной к божественной цели. Но как в хаосе земной жизни сможем мы не отвлечься от священной цели? Как сохраним единство души среди опасностей и невзгод, среди тысяч разочарований и заблуждений? И если единство утрачено, как его восстановить? Человек нуждается в совете и помощи, в возвышении и искуплении. И всего этого он желает не только для одной души, ибо, так или иначе, со сферой души тесно переплетены большие и малые заботы, боль и отчаяние самой жизни, и если на это не обращать внимания, то как можно достичь более возвышенной цели? Требуется помощник, помощник и для души, и для тела, как в небесных, так и в земных делах. Таким помощником и является цадик. Он способен исцелить как больное тело, так и больную душу, ибо знает, как они связаны друг с другом, и это знание дает ему силы воздействовать и на тело, и на душу. Именно цадик может научить, как устраивать свои дела так, чтобы душа при этом оставалась свободной; также он может научить, как укреплять свою душу, чтобы выдерживать все удары судьбы. Снова и снова цадик берет вас за руку и ведет, пока вы не сможете ходить самостоятельно. Он вовсе не избавляет вас от труда по укреплению самого себя. Он отнюдь не облегчает борьбу, которую должна вести ваша душа, чтобы осознать свое особенное назначение в этом мире. Это также касается и отношений вашей души с Богом. Цадик обязан помочь хасидим установить связь с Богом, но он не может заменить при этом самих людей и сделать за них то, что должны делать они сами. Таково учение Баал Шема и всех великих хасидим, последовавших за ним; все иные трактовки являются здесь искажением, и признаки такого искажения появились относительно недавно. Цадик укрепляет своего хасида в часы сомнения, но не вливает в него истину; он лишь помогает хасиду завоевать, отвоевать ее для себя. Цадик развивает собственную способность хасида к подлинной молитве, он учит его, как правильно произносить слова молитвы, он присоединяет к молитве ученика свою собственную молитву и таким способом вселяет в него мужество и помогает ему расправить собственные крылья. В часы нужды цадик молится за своего ученика и отдает ему всего себя, но он никогда не допускает, чтобы душа хасида рассчитывала только на него, чтобы она прекратила собственные усилия, иными словами, он никогда не допускает, чтобы прекратилось то борение души ради Бога, без которого жизнь на земле лишилась бы своей полноты. Но цадик не ограничивает свои советы и помощь только сферой человеческих страстей. Он распространяет их и на сферу отношений с Богом; но и здесь он всячески подчеркивает, что его посредничество имеет свои пределы. Ибо один человек может быть для другого только преддверием его собственной внутренней святыни.

И в хасидском учении, и в хасидских преданиях мы часто слышим о цадиким, возложивших на себя печали других людей и даже искупивших их, принеся в жертву собственные жизни. В очень немногих случаях, как, например, в случае с равви Наманом из Брацлава, когда мы читаем, что истинный цадик может совершить акт обращения к Богу за тех, кто ему близок и дорог, автор тут же добавляет, что этот акт совершается за другого для того, чтобы упростить собственное обращение хасида к Богу. Цадик помогает всем, но он никогда не снимает с другого то, что тот обязан сделать сам. Помощь цадика – это участие. Даже своей смертью он помогает хасиду: те, кто находятся рядом в момент его смерти, обретают «великое озарение».

Даже в описанных рамках цадик оказывает огромное влияние не только на веру и сознание хасида, но и на его повседневные дела и даже на сон, делая его глубоким и спокойным. С помощью цадика становятся совершенными все чувства хасида, но не за счет прямого давления со стороны цадика, а посредством того лишь, что он присутствует рядом с хасидом. Одно то, что хасид смотрит на цадика, совершенствует его зрение, то, что он слышит его, совершенствует его слух. Не поучения цадика, но сам факт его существования обеспечивает силу его воздействия на окружающих; не столько те обстоятельства, в которых цадик действует сверхъестественным образом, сколько то, что он просто находится рядом в обыденном течении дней, ничем не выделяющийся, незаметный, неведомый; не столько то, что он интеллектуальный лидер, сколько то, что он совершенное человеческое существо, живущее своей мирской жизнью, в которой и проявляется его человеческое совершенство. Как сказал однажды некий цадик: «Я постигал Тору из всех членов [тела] моего учителя». Такое влияние оказывает цадик на своих истинных учеников. Однако простого физического присутствия, конечно, недостаточно, чтобы оказать влияние на многих людей, то влияние, которое превратило хасидизм в массовое движение. Для достижения такого результата цадику необходимо было работать с людьми до тех пор, пока они были в состоянии воспринимать то, что он им давал, облекая свои поучения в доступную для людей форму; иначе говоря, цадик должен был «участвовать во множестве». Он должен был смешаться с людьми и, чтобы поднять их до уровня, где бы им стало доступно совершенство, снизойти до них со своих высот. «Если какой–то человек попал в болото, – говорил Баал Шем, – и друг хочет вытащить его оттуда, то он не должен бояться, что немного испачкается».

Один из главнейших принципов хасидизма заключается в том, что цадик и народ зависят друг от друга. Вновь и вновь предания сравнивают их отношения с отношениями между материей и формой в человеческой жизни, между телом и душой. Душа не должна хвастаться, что она священнее тела, ибо только за счет того, что она вселена в тело и действует через его члены, она может достичь собственного совершенства. Телу, с другой стороны, непозволительно хвастать тем, что оно поддерживает душу, ибо душа может оставить его, и тогда тело будет разлагаться. Таким образом, цадиким нуждаются во множестве людей, а множество людей нуждается в цадиким. Реальность хасидского учения зависит от их взаимоотношений. «Нисхождение» же цадика с «высот» – это не падение; наоборот, «если цадик служит Богу, – говорит равви Наман из Брацлава, – но опасается учить многих людей, то он подвергнется настоящему падению со своих высот.

Сам же равви Наман, наиболее духовный из всех цадиким, обладал глубоким мистическим чувством своего единства с «простецами». На это единство указывают его странные изречения за два месяца до смерти. Сначала равви Наман впал в такое духовное истощение, что заявил, что он не более чем «простец». Но когда его дух неожиданно вновь вознесся на самые вершины, равви Наман сказал, что в подобные периоды нисхождения цадик полностью смешивается с жизненной силой, которая изливается через него на всех «простецов» в мире, не только принадлежащих народу Израиля, но на всех вообще. Обратно же в него вливается жизненная сила, исходящая от «сокровищ благодарственных даров», собранных в земле Ханаана в незапамятные времена, еще до Израиля, и эти сокровища, добавил цадик, образуют ту таинственную материю, которая созвучна с душами «простецов» и делает их способными к простой вере.

Здесь мы подступаем к подлинной основе хасидизма, на которой строится совместная жизнь тех, кто вдохновляет, и тех, кто вдохновляется. Квинтэссенцией этой жизни являются отношения между цадиком и его учениками, в рамках которых разворачивается взаимодействие вдохновляющего и вдохновляемых во всей их чистоте. Учитель помогает ученикам обрести самих себя, а в час^ отдаленности они в свою очередь также помогают своему учителю вновь обрести самого себя. Учитель зажигает души учеников, и они, окружая его, освещают жизнь учителя зажженным им светом. Ученик спрашивает и, спрашивая, неосознанно вызывает ответ, который дух учителя не смог бы создать без стимулирующего воздействия вопроса.

Иллюстрацией возвышенного назначения ученичества могут служить два «чудесных предания».

Однажды на исходе Йом–Кипура*[21] Баал Шем пришел в сильное смятение духа, потому что луна не могла пробиться сквозь облака, а он поэтому не мог произнести благословение новой луны*[22], которое в этот час, час, когда Израиль подвергался смертельной опасности, должно было быть особенно действенным. Тщетно он напрягал душу, стремясь изменить к лучшему состояние неба. Тем временем его хасидим, ничего не знавшие о страданиях учителя, начали танцевать, что они делали ежегодно в это время, пребывая в радостном возбуждении от службы, совершенной их наставником, службы, подобной той, что совершал в Храме Иерусалима первосвященник. Сначала они танцевали в дальней комнате дома, где жил Баал Шем, но затем в своем восторге достигли они комнаты учителя и продолжили танец вокруг него. В конце концов они уговорили его присоединиться к ним. И тогда луна пробилась сквозь облака и засияла на небе удивительно ярким и чистым светом. Радость хасидим вызвала то, чего не могла добиться душа самого цадика даже в крайнем напряжении своих сил.

Среди учеников равви Дов Баэра, Великого Маггида, величайшего из учеников Баал Шема, равви Элимелек был человеком, сохранявшим в себе живую традицию и школу первых наставников. Однажды, когда его душа вознеслась на Небо, он узнал, что своей святостью он восстановит разоренный алтарь в святилище Небесного Иерусалима*[23], связанного со святилищем Иерусалима земного. Вместе с тем он узнал, что его ученики помогут ему в этом деле восстановления. Однажды, во время праздника Радования в Законе*[24], двое из учеников равви Элимелека отсутствовали. Это были равви Иаков Ицхак, позднее ставший Люблинским равви (Ясновидец), и равви Авраам Йошуа Хешель, позднее – равви в Апте. Небеса говорили равви Элимелеку, что Иаков Ицхак принесет в святилище Небесного Иерусалима Ковчег, а Авраам Йошуа Хешель – скрижали закона. Но ни того ни другого не было! И тогда цадик сказал своему сыну: «Восемнадцать раз я мог бы воскликнуть: «Восстань, Господи!» (как взывал в древние времена Израиль, обращаясь к Ковчегу, за которым шел в сражение), но все это будет бесполезно».

Во второй истории ученики участвуют в деятельности цадика как совершенно самостоятельные люди, в первой же – как «святая община». Последняя форма, форма коллективного действия, несомненно более важна, хотя существует и множество разнообразных преданий об индивидуальном воздействии учеников на деятельность цадика. Община хасидим, образующаяся вокруг цадика, особенно ближний круг тех, кто постоянно находится с ним или – по крайней мере – регулярно его посещает, воспринимается как мощное динамичное единство. Цадик един с этим кругом учеников как в молитвах, так и в поучениях. Они – объект его молитв, и он не молится за них только словами; он молится за них как средоточие их сил, в котором собираются лучи от пламени души их общины и истекая из которого это пламя смешивается с огнем собственной души цадика. В субботу, во время третьей трапезы*[25], когда наставник читает Писание и открывает тайный смысл его слов, его поучение обращено к его хасидим: они – то силовое поле, где его слова, попавшие туда, вызывают стремительный рост духа, подобно тому как упавшие в воду маленькие камешки вызывают далеко расходящиеся по воде круги. Такова подлинная трапеза! Мы сможем приблизиться к пониманию ее силы и благости, только когда поймем, что здесь все – каждый, кто до предела отдает себя другим, – объединяются в некое восторженное целое, способное образовываться только вокруг не менее восторженного центра, который, благодаря своему подлинному бытию, соединяет всю целостность вокруг себя с божественным центром всего сущего. Эта живая связь порой проявляется странным, даже гротесковым способом, но даже гротеск здесь – такой подлинный, что и он достоверно свидетельствует о подлинности стоящих за ним импульсов. Поэтому хасидизм не следует интерпретировать как некое эзотерическое движение; его следует понимать как нечто, что заряжает людей какой–то исконной жизненной силой, которая – как всякая исконная жизненная сила – иногда проявляется в довольно примитивных формах. Именно эта жизненная сила придает особую интенсивность отношениям между хасидами. Общая привязанность к цадику и святой жизни, которую они ведут, связывает хасидим друг с другом, и не только в радостные часы общих молитв или совместных трапез, но во все часы повседневной жизни. В моменты восторга они вместе пьют, поют, танцуют и рассказывают друг другу глубокомысленные и милые их сердцу чудесные истории. Но они также и помогают друг другу. За друга хасидим готовы пожертвовать своей жизнью, и эта готовность исходит из того же глубинного источника, что и их восторг. Все, что истинный хасид делает или не делает, является зеркалом его убежденности в том, что, несмотря на невыносимые страдания, которые люди должны терпеть, основа жизни – это священная радость и что всегда и везде каждый может достичь этой радости – каждый, кто полностью посвятит себя этому.

В современном хасидизме существует множество искривлений, появившихся на более поздних этапах этого движения. Наряду с восторженной любовью к цадику мы видим и некую грубую форму преданности со стороны тех, кто относится к цадику как к великому магу, к тому, кто близок небесам и обладает способностью исправлять все неправильное, кто облегчает хасидим работу над собственной душой и обеспечивает им желанный покой в загробном мире. Хотя хасидов одного цадика часто объединяет чувство подлинного братства, они порой сторонятся последователей других цадиким, а иногда даже относятся к ним враждебно. Подобный контраст можно наблюдать также между свободной религиозной жизнью хасидим в хасидской общине и их твердолобым оппортунизмом по отношению к государственным властям. Иногда грубый предрассудок уживается здесь бок о бок с целомудренной фантазией восторженного духа, измельчая его глубины, а иногда проявляется и чистейшее мошенничество, полностью убивающее этот дух. Большинство подобных явлений знакомо нам из истории других религиозных движений, также порожденных жизненной силой народа; некоторые из них становятся понятными, когда мы вспомним о патологических условиях самой жизни в изгнании. Впрочем, я не преследую цель подробно входить во все это; я лишь стремлюсь показать то, что делает хасидизм одним из самых значимых из известных нам явлений живой и плодотворной веры и – вплоть до сегодняшнего дня – последним великим порывом воли евреев служить Богу в этом мире, посвящая Ему всю свою повседневную жизнь.

Уже на самых ранних этапах движения хасидизм распался на множество различных общин, мало общавшихся между собой; также очень рано у отдельных цадиким появились довольно сомнительные черты. Однако каждая хасидская община продолжает сохранять в себе зародыш Царства Божия, зародыш – не более, но и не менее, и часто этот зародыш живет и возрастает во плоти, что не позволяет говорить о том, что движение разлагается. Даже теперь у цадика, промотавшего духовное наследие своих предшественников, иногда бывают часы, когда его чело просветляется, словно изначальный свет касается его своими лучами.

В периоды кризиса веры, когда вера обновляется, человек, который вызывает и возглавляет это обновление, часто вовсе не является духовным человеком в обычном мирском понимании этого слова. Он – тот, кто черпает свои силы из необычного союза между духовным и телесным, между огнем небесным и земным, но именно возвышенное определяет его выстроенную из земного структуру. Жизнь такого человека – это постоянное восприятие огня и превращение его в свет. Именно в этом заключается причина его двойственного воздействия на мир: он возвращает к земному тех, кого преобладание мысли оторвало от земли, и возносит до небесных высот тех, над кем довлеет земная тяжесть.

Израэль бен–Елиезер из Мезбижа (Меджибожа), называемый Баал Шем Товом (1700–1760), основатель хасидизма, был именно таким человеком. Сперва он кажется просто одним из плеяды Баал Шемов*[26], «владеющих Именем», то есть тех, кто знает Имя Божие, которое обладает магической силой, способен произносить Его и с помощью этого искусства помогать приходящим к нему людям и исцелять их; это занятие является своеобразной формой магии, которую религия впитала в себя. Подлинной основой деятельности Баал Шемов были их способность упрощать внутренние связи между вещами, лежащие за пределами пространства и времени (и становящиеся явными в состоянии, которое мы обычно называем интуицией), а также их особенное, усиливающее и консолидирующее воздействие на душевный центр своих последователей, дававшее этому центру возможность преобразовать тело и всю жизнь человека, воздействие, по сравнению с которым так называемые «суггестивные способности» – не более чем его искажение. Некоторые аспекты деятельности Израэля бен–Елиезера говорят о его определенной приверженности традиции Баал Шемов, но есть и одно существенное отличие, отразившееся даже в изменении эпитета с «Баал Шем» на «Баал Шем Тов»*. Это отличие и его значение недвусмысленно прослеживаются в легендарной традиции.

Различные версии легенды рассказывают нам о том, что то ли равви Гершон, шурин Баал Шема, сначала презиравший его как невежду, а затем ставший его преданным учеником, то ли один из потомков Баал Шема однажды пришел к некоему великому равви, жившему далеко – в Палестине или в Германии – и рассказал ему о равви Израэле Баал Шеме. «Баал Шем? – удивился этот равви. – Я такого не знаю». В версии же, где фигурирует шурин Баал Шема, этот ответ звучит еще более отрицательно, ибо когда равви Гершон рассказал о Баал Шеме как о своем учителе, то получил в ответ следующее: «Баал Шем? Нет, учителя с таким именем не существует». Но когда равви Гершон, поправившись, произнес полное имя – Баал Шем Тов, равви, к которому он пришел, отреагировал на это совершенно иначе: «О! – воскликнул он. – Баал Шем Тов! Он несомненно великий учитель. Каждое утро я лицезрею его в райском храме». Этот мудрец отказался признавать значимость популярных чудотворцев, но Баал Шем Тов – это совсем другое дело, это нечто новое. Прибавление «Тов» принципиально меняет смысл и характер эпитета: «Шем Тов» – это «Благое Имя». Таким образом, Баал Шем Тов, «владеющий Благим Именем», – это человек, который, поскольку он таков, каков есть, пользуется безграничным доверием своих последователей. «Баал Шем Тов» – это великое определение, указывающее на человека, которому люди доверяют, своего рода их доверенное лицо. Вместе с тем это понятие совершенно не годится для установления какого бы то ни было сомнительного призвания и дается только достойному человеку; кроме того, помимо всего прочего оно преобразует неопределенную категорию магии в явление чисто религиозное в подлинном смысле этого слова. Таким образом, понятие «Баал Шем Тов» указывает на человека, живущего со своими последователями и для них на основе своей связи с божественным.

В одной истории равви Ицхак из Дрогобыча, один из хасидов–аскетов, первым выступивший против Баал Шема, разозлился на него, потому что услышал, что Баал Шем раздает людям амулеты с клочками бумаги, на которых написаны тайные имена Бога. При встрече он спросил об этом Баал Шема. И тогда тот открыл один из амулетов и показал равви Ицхаку, что на клочках бумаги значатся только имена самого Баал Шема и его матери: «Израэль бен–Сара». Так в руках Баал Шема амулет полностью утратил свои магические атрибуты. Он стал не более чем знаком и залогом отношений между тем, кто оказывает помощь, и тем, кто ее принимает, отношений, основанных на доверии. Баал Шем Тов помогает тем, кто в него верит. Он обладает способностью помогать людям именно потому, что в него верят. Амулет же – символ того, что в какой–то момент он оказал носящему его человеку помощь. На амулете есть его имя, и это имя свидетельствует о совершенном. Однако посредством такого залога личных отношений душа принявшего помощь «возвышается». Сила воздействия основана здесь на единстве телесного и духовного в самом Баал Шеме и, как следствие такого единства, на отношениях между ним и его хасидим, обнимающих обе сферы – сферу земного и сферу небесного.

Это проливает свет на отношения Баал Шема с «людьми духа», которых он стремится вовлечь в хасидское движение, и на тот факт, что большинство этих людей и сами желают предоставить себя в распоряжение Баал Шема. Например, согласно одной из версий известной легенды, величайший из учеников Баал Шема, подлинный основатель хасидской школы, равви Дов Баэр, Маггид (странствующий проповедник) из Межрича (Меджирече), пришел к нему, чтобы излечиться от болезни. Баал Шем облегчил Маггиду физические страдания, исцелив при этом от главного недуга – от того, что тот учил, «не вкладывая в поучения свою душу». Этот пример ясно показывает, что природа, под воздействием личности человека, который оказывает помощь, направляет дух, удалившийся от нее, обратно в свои владения, единственную сферу, в которой душа может расцветать, не чувствуя ущерба от контактов с материальным миром. И Великий Маггид, который как мыслитель намного превосходил Баал Шема, преклонился перед бесконечно редким и ценным явлением: единством огня и света в одном человеке.

Нечто похожее прослеживается и на примере другого выдающегося представителя хасидизма второго поколения, равви Иакова Иосифа из Польного (Попонного). Он не был самостоятельным мыслителем, таким, как Маггид, но умел хорошо толковать; он смог понятно изложить учение Баал Шема, «вытащившего» его из аскетического уединения и обратившего к простой жизни со своими последователями. Существует множество версий истории о том, как Баал Шем сумел одержать над ним верх, но всем им присущи две общие черты: Баал Шем не открылся ему сразу, он долго утаивал, кто он есть на самом деле (это был обычный метод Баал Шема), он рассказывал равви Иакову Иосифу истории (что он всегда любил делать), сначала рассердившие слушателя своей примитивностью и кажущимся отсутствием в них разумности, но затем заставившие его увидеть и понять, что в этих историях говорится о его собственных тайных стремлениях. И здесь, в рассказывании простых историй и притч, которые, однако, оказывают сильное личное воздействие, вновь проявляется союз между духом и природой, союз, который дает возможность образам стать символами, как это делает сам дух, обретающий в природе свою форму. То, что оба эти ученика еще могли бы сказать об учении Баал Шема и о своих отношениях с учителем, характеризуют следующие факты: Баал Шем, среди прочего, научил Маггида понимать язык птиц и деревьев, и – как рассказывал равви из Польного своему зятю – у Баал Шема была «священная привычка» разговаривать с животными. Гаон из Вильны, крупный противник хасидизма, ответственный за его запрет, человек, стремившийся бороться с хасидизмом, как «пророк Илия боролся с пророками Ваала», обвинял Баал Шема в том, что тот «совратил» Маггида из Межрича «своим магическим искусством». Но то, что казалось ему магией, на самом деле было единством небесного света и земного огня, духа и природы, единством, осуществленным в границах одной личности. Когда подобное единство воплощается в одном человеке, то такая личность становится свидетелем, подтверждающим всей своей жизнью реальность божественного союза духа и природы, обновляет с помощью этого союза мир людей, все более и более удаляющийся от единства духа и природы, и наполняет его восторженной радостью. Ибо подлинная радость происходит не от духа и не от природы, но от единства этих двух начал.

Немногие из ближайших учеников Баал Шема оказались в центре внимания легендарной традиции. Это случилось потому, что со временем сила экстатического видения, развитая у Баал Шема в высочайшей степени, измельчившись, сосредоточилась в немногих людях, ставших излюбленными героями народных легенд, тогда как о других учениках упоминают лишь отдельные, хотя и очень характерные предания. В период третьего поколения[27] Дом Учения Великого Маггида стал центром, создавшим длительную преемственную линию цадиким, каждый из которых при этом значительно отличался друг от друга и память о которых с величайшим благоговением сохраняли и приукрашивали легенды. Помимо этого поражает полное изменение тона повествования, когда мы переходим от преданий о Баал Шеме к историям, рассказывающим о его учениках и никак не связанных с ним самим. Трое учеников, о которых в первую очередь повествуют легенды, – Маггид из Межрича, Пинхас из Кореца и Иехиэль Михал из Злочова – были прежде всего учителями: первый – это глава ведущей хасидской школы; второй обучал небольшой круг близких учеников, развивая хасидскую мудрость самостоятельно и независимо; третий оказал огромное воздействие на потомков, хотя при жизни и не занимался постоянной наставнической деятельностью. В легендах об этих трех людях главным образом говорится об их учительстве, тогда как в преданиях о Баал Шеме его поучения фигурируют как одна из функций, одна из частей его жизни. В легендах о третьем поколении происходит еще одна важная перемена: истории становятся более разнообразными и более живыми. То есть они становятся похожими на легенды о Баал Шеме, с той–лишь разницей, что во всей их пестроте чувствуется гораздо больше жизни – но ничего не говорится ни о тайне их происхождения, ни о тайне их изначального величия.

Равви Дов Баэр, Маггид из Межрича (ум. 1772) был учащим мыслителем или, вернее, его сделал таким Баал Шем, избавивший Маггида от его одиночества. После знакомства с Баал Шемом задача наставничества полностью определила глубинную основу его мышления. Знаменательно, что излюбленным сравнением Маггида является то, где говорится об отце, готовом отдать все ради сына, который хочет учиться. Маггид рассматривал мир как нечто приготовленное Богом для Своего маленького сына – человека, которого Он воспитывает с нежной заботой, чтобы сделать его способным подняться до своего Отца. В этом пункте, под влиянием основного педагогического опыта Маггида, каббалистическая концепция «сокращения» Бога в целях создания места для творения, для мира, перестает быть космогонической и входит в сферу антропологии. Именно эта идея побудила Маггида попытаться рассматривать мир с точки зрения методов Бога по воспитанию человека. Но фундаментальная предпосылка любого образования – это крепость и одновременно нежность отношений между учителем и учеником. Только тот, кто испытал это, подобно равви Баэру, может делать то, что делал Маггид, может – как рассказывает нам равви Шнеур Залман, один из самых близких учеников Маггида, – соединить милость Божью с любовью человека к Богу, суровость Бога со страхом Божьим, который испытывает человек, другими словами, превратить взаимность этих отношений в фундаментальный принцип.

Необходимо понять огромную важность собственного опыта Маггида в получении необходимого для его души обучения, чтобы оценить не только ту внимательность, с которой он подходил к каждому из своих учеников в соответствии с особенностями их характера и внутренних достоинств, но и то, что рассказывают о его манере преподавания. Говорят, что у каждого из учеников Маггида было совершенно отличное от других понимание того, что рассказывал учитель, однако Маггид отказывался высказывать свое мнение об этих интерпретациях, ибо неважно, какое именно из семидесяти лиц Торы человек постигает в истинном духе – в любом случае он все равно постигает истину. Сказанное проливает свет на еще один аспект метода Маггида: когда он учил, то не придерживался строгой системы, но высказывал отдельные суждения и рассказывал притчи, не заботясь об их связи друг с другом. Перед учениками же ставилась цель – и эта цель полностью вовлекала их в работу – поразмыслить над сказанным и попытаться обнаружить в нем возможные смысловые связи. Каждый из учеников занимался этим самостоятельно либо они делали это все вместе. Один из них заметил как–то в своем письме: «Мы постоянно размышляли над каким–нибудь высказыванием, размышляли довольно долго, держа его в памяти в чистоте и цельности, пока снова не слышали из уст учителя нечто похожее». Считалось, что таким способом Маггид пробуждает истину, укорененную в духе своих учеников, пробуждает ее, «возжигая свечи» поучений.

Но мы не поймем всего сказанного в его полноте, пока не вспомним, что Маггид всегда был возвышенным человеком, но под влиянием Баал Шема его возвышенность из аскетического уединения преобразовалась в активную жизнь, связанную с обучением учеников. С этого момента его возвышенность приняла форму наставничества. Многие из учеников Маггида свидетельствуют о возвышенном характере слов, которые он произносил. Они рассказывают, что стоило ему лишь раскрыть свои уста, как у них возникало ощущение, что Маггид не находится более в этом мире и что через него вещает само Божественное Присутствие (Шохина). Этот феномен также нельзя понять, пока мы не погрузимся в еще большие глубины, на какие только окажемся способны. Тогда нам станет ясно, что со всей страстью своей души Маггид отдал себя на служение воле Бога, цель Которого – возвысить «маленького сына» до Самого Себя. И чтобы исполнить это свое служение, Маггид считает себя, свое мышление, свое учительство не более чем сосудом, в который должна вместиться божественная истина. По его собственным словам, он «превратил свое нечто в ничто». Именно с этой точки зрения мы можем понять то воздействие, которое оказывал Маггид на своих учеников и о котором младший из них, ставший затем Ясновидцем из Люблина, писал после своей первой встречи с учителем: «Когда я приблизился к наставнику, к Маггиду, то увидел, что он лежит на кровати; но этот лежащий на кровати был не чем иным, как чистой волей, волей Высочайшего». Вот почему ученики обучались более из самого его существа, нежели из тех слов, которые он произносил.

Основатель хасидизма Баал Шем не был учителем в специальном смысле этого слова. По сравнению с ним Маггид представляет собой квинтэссенцию того, что называется учителем, и в этом заключается основа его особенного влияния. Баал Шем жил, работал, помогал другим, исцелял, .молился, проповедовал и учил. Все это, по сути, было одним и тем же, некой органической частью единой спонтанной жизни, и учительство является здесь лишь одним из многих других естественных проявлений этой всеобъемлющей жизни. Иначе обстояло дело с Маггидом. Конечно, он не был профессиональным учителем, то есть человеком, который занят одним–единственным делом. Ибо только тогда, когда мир духа пребывает в упадке, к учительству, даже в своей самой совершенной форме, начинают относиться как к профессии. В периоды же духовного подъема ученики просто живут со своим учителем, подобно тому как живут вместе с мастером подмастерья; наставник «учит» их одним своим присутствием, учит многому из того, что им необходимо и для работы, и для жизни, делая это как вольно, так и невольно. Именно такими были отношения Маггида со своими учениками. Неоднократно ученики говорили, что Маггид – это носитель учения в человеческом облике и что, обучая их, он воплощает собой Тору. Сам же Маггид, однако, считал, что воля к учительству – это просто основной способ его существования. Он влил в учеников всю свою жизненную силу, которую сам почерпнул из общения с Баал Шемом. А всю силу своего интеллекта он вложил в дело наставничества. Как и Баал Шем, Маггид не написал ни одной книги. Но если – в отличие от Баал Шема – он позволял другим записывать свои слова, то делал это намеренно, затем, чтобы передать свои поучения будущим поколениям учеников в качестве опоры для них, опоры, которая не подвержена разрушению.

Великий Маггид не основал никакого специального образовательного института. Его дух сотворил только учеников: целые поколения учеников и учеников учеников. Ни одно другое религиозное течение современности не создало столь многочисленных и разнообразных, совершенно независимых как личности религиозных лидеров за такой короткий промежуток времени.

Что касается сына Великого Маггида, равви Авраама (Ангела), умершего спустя несколько лет после кончины отца (1776), то о нем равви Пинхас из Кореца сказал как–то, что, проживи он дольше, все цадиким его поколения признали бы в нем своего учителя. В автобиографии одного современника, видевшего, как в девятый день Ава*[28], день памяти о разрушении Храма, равви Авраам целые сутки молился, мы читаем: «Тогда я понял, что нет ничего странного в том, что его называют Ангелом, ибо ни у кого из рожденных женщиной нет такой силы». Однако в одном, самом главном отношении, равви Авраам не может считаться учеником равви Баэра, а именно в том, что он отказался от заповедей Баал Шема: он не стал «превращать свое нечто в ничто» и вернулся на путь аскетического уединения. В связи с этим равви Авраам, в отличие от Баал Шема, мало общался с простыми людьми и, в отличие и от Баал Шема, и от Великого Маггида, столь же мало общался с учениками. Он обучал Каббале одного–единственного человека, Шнеура Залмана, который был того же возраста, что и равви Авраам. В предисловии к своей книге, изданной после его смерти, равви Авраам отмечает тот факт, что истинные учения Баал Шема и Великого Маггида «на наших глазах потемнели и обросли материальной оболочкой» по сравнению с твердостью высшего цадика, «который не может сойти на низший уровень, чтобы возвести наверх свое поколение». И в этом, и в других аспектах телесные нисхождения ведущего цадика сделали невозможной передачу учения во всей его чистоте. Таким образом, уже во втором поколении стал очевиден проблематичный характер хасидского движения, особенно в его высших проявлениях.

Равви Пинхас из Кореца (Коржеч, ум. 1791) был вторым из окружения Баал Шема, кто оказался в центре легендарной традиции. Он не доводился Баал Шему учеником в строгом смысле этого слова, поскольку, как рассказывают, всего дважды к нему приезжал, последний раз – незадолго до смерти Баал Шема. По–видимому, контакты равви Пинхаса с равви Израэлем бен–Елиезером не повлекли за собой фундаментальных изменений в его взглядах, но лишь утвердили и усилили их. Тем не менее рассказы о равви Пинхасе необходимо должны быть включены в число хасидских легенд. Хотя он и не относился к Баал Шему как к своему учителю, но и он, и его школа сообщают множество сведений о Баал Шеме и цитируют важные его высказывания, которые отсутствуют в других источниках и которые поэтому, вероятно, восходят к устной традиции. Одно из таких изречений составляет основу собственного учения равви Пинхаса: того, кто делает нам зло и ненавидит нас, мы должны «любить» как можно «больше», чтобы возместить энергию любви, недостающую в том месте мира, которое занимает этот человек. Многие другие из числа главных положений учения равви Пинхаса также берут начало в словах Баал Шема. Чтобы лучше понять характер взаимоотношений этих равви, нам следует вспомнить, что Баал Шем – насколько это можно понять из различных источников – испытывал подлинные родственные чувства к тем, у кого под его влиянием возрастала собственная жизненная активность и кто, вследствие этого, еще глубже проникал в его учение. Наиболее теплые из этих чувств Баал Шем питал к равви Пинхасу, которому на момент смерти Баал Шема было тридцать два года и которого он воспринимал скорее как своего ближайшего соратника, нежели как ученика.

Равви Лейб бен–Сара, цадик, странствовавший по земле с какой–то тайной целью, говорят, называл равви Пинхаса «мозгом мира». Действительно, равви Пинхас был мудрецом в истинном смысле этого слова. В период между Баал Шемом и его правнуком, равви Наманом из Брацлава, не было никого, равного равви Пинхасу по силе и оригинальности учения, дерзновению и живости его выражения. То, что он говорил, часто исходило из глубокого знания человеческой души и всегда было спонтанным и исполненным большого сердечного участия. В отличие от Баал Шема и Великого Маггида, об экстазах равви Пинхаса ничего не сообщается. Действительно, он отказался от экстатических состояний, а мистическое учение свел к правилу постоянного возрождения с помощью погружения в ничто, то есть к доктрине умирания и воскресения, которая тем не менее обеспечивает устойчивую жизнь в согласии со всеми существами на земле и во взаимодействии с общиной своих последователей. Круг равви Пинхаса не оказал большого влияния на внешний мир, но, как таковой, он представляет собой уникальный и бесценный феномен, ибо его члены выделялись благородством своей личной веры, рассказами об учителе, лишенными каких–либо риторических украшательств, порой полных незатейливого юмора, и своей преданной готовностью исполнить все возложенные на них обязанности, даже ценой собственной жизни.

Равви Пинхаса невозможно отделить от его самого выдающегося ученика равви Рафаэля Бершадского. Во всей истории хасидизма, богатой плодотворными отношениями между учителем и учеником, нет подобного примера столь чистой гармонии, столь полной преемственности в служении. Читая и разбирая дошедшие записи, мы с трудом понимали, что следует относить к Пинхасу, а что – к Рафаэлю, хотя у последнего все же есть ряд вполне самостоятельных изречений. Но гораздо важнее самостоятельности здесь – это та преданность, с которой ученик слил учение своего наставника со своей жизнью и даже – согласно легендарной традиции – со своей смертью, тихо, но торжественно запечатлевшей его приверженность заповеди всегда следовать истине, за которую его учитель столько лет сражался.

Равви Иехиэль Михал, маггид из Злочова (ум. ок. 1786[29]), сначала учившийся у Баал Шема, а после его смерти – у Великого Маггида, был также уникальным человеком, не до конца понятым и вообще с трудом поддающимся пониманию. Он происходил из семьи тех аскетичных и мистически настроенных хасидим, которые с готовностью приняли новое движение и пытались занять в нем ключевые позиции, поскольку серьезность их веры, целиком определявшей их отношение к жизни, делала для этих людей особо значимой задачу обновления. Отцом Михала был равви Ицхак из Дрогобыча, критиковавший амулеты Баал Шема. Об этом равви ходило множество невероятных слухов, например, что однажды он получил благосклонность «принца леса»*[30] или что он отправлял обратно в иной мир тех своих новорожденных детей, которые ему не нравились. (Говорят, Михал остался в живых только потому, что мать не дала отцу взглянуть на младенца прежде, чем тот дал обещание, что оставит его в живых.) Мать равви Ицхака, которую называли «пророчица Йенте», часто слышала, как хор ангелов поет «трисвятое». Чтобы понять Михала, необходимо знать ту среду, в которой он жил. Несмотря на тот факт, что его отец был близок к хасидскому движению, сам Михал стал последователем Баал Шема только после серьезных колебаний. Из того, что нам рассказывают легенды, становится ясным, что в нем жила подозрительность отца, от которой он избавился очень нескоро. Но аскетизм, присущий ему изначально, равви Михал так полностью и не преодолел.

Еще в молодости Михал стал крупным проповедником, как и его отец, и, проповедуя, разъезжал по городам. Он поражал и запугивал свою аудиторию, хотя и постоянно подчеркивал, что порицания, которые они слышат в его проповедях, обращены не только к слушателям, но и к нему самому. Баал Шем осуждал Михала за то, что он налагал на грешников очень тяжелые наказания, и, по–видимому, убеждал его стать мягче. Рассказывают, что уже после смерти Михала к одному молодому цадику пришли души и начали жаловаться на равви Михала, который стал главным судьей в небесном суде, что даже неумышленные земные прегрешения он судит очень строго, ибо, прожив жизнь в чистоте, не понимает страстей человеческих. И хотя равви Михал полностью воспринял и усвоил хасидские учения и следовал за Баал Шемом, развивая доктрины о Злом Начале как помощнике человека и о возвышении сексуальности, сам никогда не переставал быть аскетом, хотя крайние формы аскетизма и отрицал. Согласно одному сообщению, наиболее отчетливо из всех подчеркивающему разницу между возвышенным и нелепым, равви Михал никогда не грелся около печи, чтобы не дать повода для лени, никогда не наклонялся над пищей, чтобы не пробудить появление жадности, и никогда не чесался, чтобы не впасть в грех сладострастия. Но особый вклад равви Михала в подлинный хасидизм чрезвычайно важен. Наиболее замечательной его чертой является то, что Михал развил традицию тех «первых хасидим», о которых Талмуд сообщает, что они молились до тех пор, пока не достигали в самих себе состояния кавваны. Равви Михал распространил эту традицию на всю общину: чтобы сделать свою молитву представляющей всех своих хасидим, он старался объединить себя как с самым лучшим из учеников, так и с самым последним в особую единую, продолжительную и мощную цепь молитвы, и – отступая от традиции отца и от заповедей Баал Шема – он также хотел, чтобы хромые на молитве стояли, чтобы поднимали даже тех из них, которые не могли сами стоять. Это нововведение, за соблюдением которого равви Михал следил очень строго, оказало сильнейшее воздействие на последующие поколения, которые стали относиться к равви Михалу с глубоким почтением. Но уже один современный ему цадик говорил о Михале, что он был «душой душ» и в своем поколении играл такую же роль, какую равви Симеон бен–Йохай, основатель тайных учений, играл в своем.

Подобно равви Михалу, двое из пяти его сыновей фигурируют в преданиях о необычных путешествиях души на небеса. Но третий сын, равви Зев Вольф из Збаража (ум. ок. 1802[31]), который в детстве был очень непослушным мальчиком, прославился на ином поприще. Как и его современник, равви Моше Лейб из Сасова (принадлежавший к четвертому поколению), он стал великим другом человека и земли. В отличие от отца – хотя не следует забывать, что равви Михал заставлял сыновей молиться за врагов, – равви Зев Вольф упрямо отказывался рассматривать грешников как людей, совершенно далеких от добра. Вольф одаривал своей любовью всех людей, которых встречал, и даже животных. Он считал, что человек должен любить все живое и что эта любовь не должна зависеть от того, как относится объект любви к человеку.

Среди учеников равви Михала был и равви Мордехай из Несхижа (Нисухейце, ум. 1800), которого учитель брал с собой во время одной из поездок к Великому Маггиду. Он фигурирует во многих чудесных историях; рассказывают, что даже демоны признавали его силу. Источник подобных утверждений кроется в действительной власти равви Мордехая над душами людей, несомненно происходившей из единства его собственной души. Данное единство тем не менее находило адекватное выражение не столько во власти над душами людей, сколько в единстве всей жизни равви. Должно быть, именно это единство жизни имел в виду Люблинский Ясновидец, когда говорил, что все действия равви Мордехая были на самом деле одним действием.

Согласно хасидской традиции, у Великого Маггида было триста учеников. Примерно о сорока из них сохранились довольно многочисленные свидетельства, от некоторых – также и их сочинения. Десять из учеников Великого Маггида представлены в настоящем томе, но – как и в случае с учениками Баал Шема – истории об этих десяти избранных отнюдь не охватывают действительно великие события их жизни, поскольку бытовавшие в среде простых людей легенды вообще не в состоянии дать связные биографические описания. Вот имена этих десяти учеников: Менахем Мендель из Витебска (ум. 1788), которого Маггид брал с собой к Баал Шему еще в детском возрасте; Аарон из Карлина (ум. 1772); Шмелке из Никольсбурга (ум. 1778); Мещуллам Зуся (идиш: Зише) из Ганиполя (Аннополь, ум. 1800); его младший брат Элимелек из Лиженска (Лежайск, ум. 1809); Леви Ицхак из Бердичева (ум. 1809); Шнеур Залман из Ляд (ум. 1813); Шеломо из Карлина (ум. 1792); Израэль из Кожниц (Козинице, ум. 1814); Иаков Ицхак из Люблина (ум. 1815).

Особую значимость равви Менахему Менделю в истории хасидизма придает тот факт, что он перенес хасидское движение в Палестину, куда до него, судя по всему, перебрались многие другие цадиким. Со времен Баал Шема, который, согласно легенде, повернул назад, почти дойдя до Святой Земли, «Земля Обетованная» была в центре хасидской, как, впрочем, и дохасидской, тоски по избавлению. После того как равви Менахем Мендель возглавил борьбу с противниками хасидов, он выразил свою тоску по избавлению актом путешествия в Палестину (1777) с тремястами своих хасидим. Сперва он поселился около Сафеда, древнего города каббалистов, а затем – в Тивериаде. Так, равви Менахем Мендель наделил движение местом, центральным не по расположению, но по духу, и органично связал его с былыми временами. Он сделал Святую Землю элементом новой жизни. Имея в виду именно это, внук друга Менделя, Шнеура Залмана (который не смог сопровождать Менделя в Палестину), сказал однажды, что когда Земля Израиля процветала, она обладала способностью возвышать человека, но теперь, когда она попрана и унижена, она уже не в состоянии возвышать человека; поэтому теперь человек должен возвышать Святую Землю, и единственным, кто обладал такой способностью, был равви Мендель. В одном письме из Палестины равви Мендель писал, что считает себя гонцом во дворце короля, посланным наместниками провинций, которому ни на минуту не следует забывать о материальном и духовном благосостоянии провинций. Равви Мендель всегда оставался близок к тем, кого он оставил в изгнании, и поддерживал с ними постоянный контакт, настолько тесный, что – как писал один из тех, кто уехал с ним в Палестину, – он весь был связан с ними, весь участвовал в их помышлениях, весь проявлялся в них, когда молился перед сном.

Из всех учеников именно Аарона из Карлина Маггид избрал выразителем своей воли, поскольку тот, как никто другой, знал, как воздействовать на души людей, хотя и предъявлял к ним повышенные требования. Он скончался молодым, и в проповеди на его похоронах преемник равви Аарона, равви Шеломо из Карлина, сказал, что Господь забрал его к Себе преждевременно, поскольку сила Аарона обращать людей к Богу была столь велика, что он почти лишал их свободы выбора, а это гораздо важнее. Маггид, услышав о смерти равви Аарона, сказал: «Он был нашим оружием. Что же нам теперь делать?» Равви Аарон не пытался противостоять народному характеру хасидского движения, который не просто упорно держался в школе Карлина, но и приобретал в ней довольно странные формы. Тем не менее очевидно, что он стремился создать некий элитный кружок, состоящий из людей, полностью посвятивших свою жизнь вере. Главный метод, при помощи которого равви Аарон собирался этого достичь, заключался в том, что один день в неделю он выделял для того, чтобы члены кружка проводили его в уединенном созерцании, посте и посещении бани для ритуального омовения. Однако эти упражнения не имели ничего общего с аскетизмом, который равви Аарон считал искушением, придуманным самим Сатаной. Требования равви Аарона исходили из его собственного внутреннего опыта. Его «завет» выражает всю серьезность, с которой он относился к самому себе: подготовить подобающую каввану к тому часу, когда душа отделится от тела. Друг равви Аарона, Шнеур Залман, говорил о нем, что он был воистину источником Божественной любви и что всякого, кто слышал молитву равви Аарона, наполняла любовь к Богу. Но картина станет полной только тогда, когда мы вспомним слова, которые сказал тот же Шнеур Залман после смерти равви Аарона о том великом страхе перед Богом, который он испытывал*[32]. Его любовь была плодом его страха перед Богом, ибо только через великий страх – какой был основным чувством равви Аарона – можно достичь великой любви. Кто не испытывает этого страха, не любит по–настоящему великого и грозного Бога, но творит для себя какого–нибудь ничтожного идола. Одно из изречений правнука равви Аарона, последовавшего по стопам предка, гласит: «Страх без любви несовершенен; любовь без страха – ничто». Этот мир, в котором мы живем, является местом, где через страх можно достичь любви и где страх и любовь слиты воедино. Вот почему в другом изречении правнука равви Аарона говорится: «Этот мир – низший и в то же время – самый возвышенный из всех».

Среди учеников Великого Маггида равви Шмелке из Никольсбурга был проповедником par excellence*[33]; не тем проповедником, который увещевает, как это делал в молодости равви Михал, но проповедником per se. Проповедь была его подлинной стихией, потому что равви Шмелке верил, что слова, вызванные в нас Богом, обладают способностью изменять людей; он никогда не отрекался от этой веры, даже перед лицом явных разочарований. Он считал проповедь действием, возвышающим молящихся до высшего уровня чистоты. В своих проповедях равви Шмелке постоянно требовал от молящихся двух вещей: во–первых, потоками своей любви они должны смыть все разделяющие их стены и объединиться в истинное собрание верующих, чтобы приготовить место для союза с Богом; во–вторых, они должны отделить свои молитвы от собственных индивидуальных воль и сосредоточить все силы своего существа на желании, чтобы Бог объединился со Своей Шехиной. Именно в таком духе равви Шмелке сам молился, именно с таким священным стремлением возносил душу до состояния экстаза; поэтому посреди молитвы он иногда забывал, что полагается говорить и делать, и начинал петь новые мелодии, до того неслыханные. Равви Шмелке оставил свою конгрегацию в Польше и уехал в Никольсбург, в Моравию, в общину, которая очень негативно относилась к хасидам. Такой человек, как равви Шмелке, не мог не вызвать там постоянных и разнообразных нападок. На многих он все же оказал сильное воздействие благодаря своему духу, всегда открытому и приветливому, однако большинство членов общины, которых он пытался отговорить от привычного им образа жизни, делали все им доступное, чтобы создать в своей общине невыносимые условия для равви Шмелке. Существует множество версий истории о том, как равви Элимелек, младший товарищ Шмелке по Дому Учения Маггида, посетил его в Никольсбурге и в грубой, но выразительной проповеди сказал бюргерам, что они – слишком плохие пациенты для такого прекрасного доктора, как равви Шмелке, так что сначала он, Элимелек, цирюльник, выпустит им немного крови*[34]. В следующий момент равви Элимелек, внимательно посмотрев сначала на одного человека, потом на другого, поведал им все об их тайных страстях и прегрешениях. Сам равви Шмелке никогда этого не делал, потому что слабость человеческая не имела в его глазах большой важности. Главным его отношением ко всем людям, в том числе и к врагам, была любовь, необъятный поток любви, о котором он проповедовал. Дом Учения равви Шмелке в Никольсбурге со временем стал одним из главных центров хасидского движения. Равви Шмелке оказал огромное влияние на учеников и друзей, а через них – на бесчисленное множество других людей.

В противоположность равви Шмелке, равви Мешуллам Зуся, известный под именем равви Реб Зише, был особого рода праведником, жившим среди людей. В довольно поздние времена, в тесных рамках небольшого восточного гетто, в его лице вновь появился «юродивый», «дурачок Божий», специфический персонаж, известный из легенд китайских буддистов, суфийских преданий и историй про учеников Св. Франциска Ассизского. Впрочем, фигуру равви Зуси можно интерпретировать и как своеобразный восточноевропейский еврейский тип бадхана, шута, в основном встречавшегося на свадьбах, но в облике этого равви превратившегося в святого. Перед нами человек, который, вследствие своей непосредственной связи с Богом, нарушает нормы и правила социальной жизни, хотя и продолжает при этом активно участвовать в делах окружающих его людей. Он не порывает с общиной; он просто отстраняется. Его одиночество перед лицом вечного «Ты» – это не одиночество затворника, но человека, связанного с миром и преданного ему, человека, соединившего свое внутреннее «я» со всеми живыми существами. Он проводит свою жизнь среди близких и соседей, хотя и отстраненно от них, но неразрывно с ними: относясь к их грехам, как к своим собственным, радуясь за них и за все творения, пребывая в свободе, дарованной ему Богом. Но так уж устроены люди, что они не могут принять подобной позиции, препятствующей их уходу от Бога, и поэтому относятся к насмехающемуся над ними, как к «юродивому». Они заставляют его страдать. Они не удостаивают его короткого мученичества, но глумятся над ним в течение всей жизни. А «юродивый» лишь радуется этому. Но люди, даже мучающие святого, в конце концов загораются, глядя на него, самой возвышенной любовью, и именно такой любовью они любили равви Зусю.

Равви Элимелек, прозванный равви Реб Мелек, был братом равви Зуси; в юности они вместе странствовали. Год за годом они ходили по разным местам, подражая изгнанному Присутствию Божию (Шехине) и ища пробудившиеся или готовые к пробуждению души. Затем их пути разошлись. Зуся поселился на одном месте, хотя снова и снова чувствовал потребность к странствиям; даже в старости он оставался похожим на мальчика, игравшего на свистульке песню Богу*[35]. Элимелек же стал вождем людей по призванию. Ему также был ведом вневременной мир экстаза, но присущий ему ясный и безошибочный ум научил его сторониться соблазнов экстатических состояний, соединяя жизнь духа с деятельностью организатора. Это был человек, возглавлявший одновременно хасидскую школу и хасидскую конгрегацию, и поэтому равви Элимелека следует считать подлинным преемником Великого Маггида. Хотя равви Элимелек уступает Маггиду как оригинальный мыслитель, он равен ему по своей организаторской способности и даже превосходит его своим интуитивным знанием различных типов людей, их недостатков и потребностей и тех средств, какими этим людям следует помогать. В памяти народа, оформившейся в виде легенды, он занимает место врачевателя душ, человека, обладавшего способностью изгонять демонов, чудесного советника и руководителя.

Леви Ицхак, рав*[36] из Бердичева, самый оригинальный из учеников Маггида и наиболее близкий к людям цадик, был полной противоположностью равви Элимелека. Он был родственником равви Зуси, но ощущал себя родным всему живому на земле и неотъемлемой частью и элементом своего народа. Такая восторженность пронизывала всю его строгую подвижническую жизнь. Экстазы, как у равви Шмелке, верным последователем которого был равви Леви Ицхак, охватывали и его, превращаясь в нем в нечто даже более существенное, чем в учителе. В атмосфере необычных новых песен, которые пел равви Шмелке, все тело равви Ицхака охватывал сильный трепет, пока он не заканчивал молитву. Он любил общаться с грубыми и невежественными людьми, но даже в самом из мирских его слов присутствовал дух святости, ибо целью всего, что он говорил, было йихудим, единение с высшими мирами. Когда ему что–то не нравилось в людях, равви Ицхак бывал грубоват, но он всегда с готовностью учился у других и испытывал огромное уважение к простым людям. Даже моменты его общения с Богом были окрашены безыскусной простотой и сердечностью. Равви Ицхак обращался к Богу не просто как к милостивому заступнику за Израиль; он требовал от Него отчета, отдавал Ему приказания, даже грозил; это грубое и низкое поведение в случае с кем–нибудь другим можно было бы расценить не иначе как богохульство, но оно выглядит безупречным, когда мы имеем дело со столь уникальным человеком. В то же время равви Ицхак очень часто славил Бога и даже часто прерывал предписанную молитву, чтобы выразить свою особую к Нему нежность и привязанность.

Равви Шнеур Залман, рав Северной Белоруссии, которого называли просто «рав» или «Таниа», по названию его главной книги, собирался отправиться в Святую Землю вместе с равви Менделем из Витебска. Но Мендель уговорил его остаться – легенда повествует, что это повеление он получил во сне, – и позднее рав основал особую литовскую школу хасидизма Хабад; термин составлен из начальных букв трех высших из десяти сефирот, которые, согласно учению Каббалы, являются эманациями Бога: это Хокма – мудрость; Бина – разум; Даат – знание. Название Хабад, особо выделяющее интеллектуальные сефирот из единой взаимосвязанной структуры, подчеркивает, таким образом, отличительную особенность данной школы: разум и интеллект восстанавливаются в своих правах как путь, ведущий к Богу. Школа Хабад представляет собой попытку согласовать раввинизм и хасидизм в рамках единой системы мышления, единого метода, который неизбежно ослаблял некоторые фундаментальные концепции хасидизма. Полное разграничение сфер бытия грозило лишить хасидизм его самой прочной из основ – учения о том, что искры Божий заключены во всех вещах и творениях, во всех мыслях и побуждениях; эти искры побуждают нас освободить их из плена; с этим учением связано положение о душевно–телесной сущности человека, согласно которому человек в состоянии обратить все свои побуждения к Богу. Простого человека больше не просят преобразовать свои «посторонние мысли»; его просят отвернуться от них, и это влечет за собой отказ достичь всеобъемлющего единства. Считается, что только высшие люди не боятся контакта с силами искушения. (В этом, несомненно, Хабад перекликается с некоторыми предостережениями равви Эфраима из Садилкова, внука Баал Шема.) Но в своем стремлении показать, что человеку для спасения необходим разум, Шнеур Залман умаляет важность собственного служения, сущностно необходимого, согласно учению Баал Шема и особенно Великого Маггида, великую службу цадика как космического помощника и посредника. Вещи, неправильно употребляемые, отвергаются вместе с самим неправильным употреблением. Но несмотря на все это, особые воззрения Хабада недопустимо истолковывать как стремление к расколу. Сам рав подвергался нападкам митнагдим*[37], противников хасидим, не меньше, если не больше, чем другие цадиким его времени. Равви, настроенные враждебно к хасидим, устраивали против рава заговоры и неоднократно добивались его ареста. Шнеура Залмана заключили в Петропавловскую крепость в Петербурге, где подвергали длительным допросам. Его обвиняли в искажении учения Баал Шема, об истинности которого он открыто заявлял. Один цадик сказал о Хабаде – и был недалек от истины, – что это учение похоже на заряженное ружье в руках человека, который и стрелять может, и цель знает, да только у ружья нет спускового крючка, чтобы выстрелить. И все же и в этой ветви хасидского движения с ее рационализированным мистицизмом (развитию которого способствовали рациональные тенденции литовского еврейства вообще) нашли свое выражение давние стремления души народа. Реальная жизнь равви Шнеура Залмана, цадика, со своими хасидим – сердечнее и прочнее, нежели его холодная доктрина, и поэтому рав причислялся своими учениками к плеяде выдающихся людей, вновь обративших свои учения к изначальным принципам хасидизма. Несомненно, в самом раве ярко горело «пламя» хасидизма. Легенды рассказывают о нескольких случаях из его жизни, в которых ясно видна страстная личная религиозность рава; близость*[38] его к Богу ярко выражена в его песнопениях, часть которых известна просто как «мелодии равви». Иногда они напоминают своего рода каббалистическую песнь, в других случаях вращаются вокруг слова «Татениу» (уменьшительное от слова «отец», «папа»), посредством которого обращаются к Богу. Всегда, и во время праздника, и пребывая в одиночестве, хасиды–последователи Хабада поют эти песни, выражая с их помощью свое рвение и обновляясь ими.

Наставником равви Шеломо из Карлина был Аарон из Карлина, учившийся вместе с Шеломо у Великого Маггида. Позднее Шеломо стал в Карлине преемником Аарона. У равви Шеломо молитвенное рвение было гораздо более строгим, чем у Леви Ицхака, поскольку Леви Ицхак молился ради людей, а Шеломо – ради самой молитвы. Равви Шеломо, как никто другой, воспринял всем сердцем учение Баал Шема о том, что перед началом молитвы человек должен быть готов умереть, потому что само существо молитвы требует от молящегося полной самоотдачи. Молитва была для него грандиозным и рискованным предприятием, которому необходимо отдаваться целиком, так, чтобы невозможно было думать ни о чем другом, чтобы невозможно было даже представить, что после молитвы что–либо будет. С юных лет эта способность к самоотречению сделала молитву равви Шеломо необычайно сильной. Перед тем как представить его Великому Маггиду, равви Аарон рассказал учителю о том, как накануне Иом–Кипура молодой Шеломо произносил слова «Сколь славно Имя Твое по всей земле!» так, что ни одна из падших искр Божиих не осталась невознесенной. Существует замечательная история о том, что некоторые из хасидим Тании пришли к Шеломо и впали в продолжительный экстаз, пока он произносил псалом перед тем, как благословить их. Таниа и сам высоко отзывался о Шеломо, говоря, что он «на ладонь выше мира». Но также рассказывают, что после того, как равви Мендель из Витебска уехал в Палестину и некоторые его хасидим думали присоединиться к равви Шеломо, Таниа отговорил их теми же самыми словами: «Как же вы можете отправиться к нему? Ведь вы знаете, что он – на ладонь выше мира!» – подразумевая, что, хотя экстазы Шеломо весьма похвальны, они не имеют для людей большой пользы. В этих словах кроется ключ к разгадке того, что произошло между этими двумя равви позже. В период кризиса хасидской школы в Карлине, вызванного главным образом растущим влиянием Тании, равви Шеломо решает поселиться в районе Витебска, который ранее был областью равви Менделя, но к тому времени уже попал в сферу влияния Тании; поэтому равви Шеломо пошел к нему, прося о согласии на переселение. Рав выдвинул три условия, глубоко характеризующих и Шеломо, и его самого: равви Шеломо не должен с пренебрежением относиться к книжникам; он не должен пренебрегать «естественным благочестием» (то есть благочестием без экстаза); он не должен впредь говорить, что цадику следует в первую очередь пасти свою паству (этой фразой Шеломо выражал мысль, что главная функция цадика – быть посредником). Шеломо принял два первых условия, но отказался принять третье и поэтому не стал переселяться. Позднее он снова приезжал к раву, и между ними была продолжительная дискуссия, о которой – как считают хасидим – последователи Хабада – и говорить–то не стоит из–за ее скандального характера. В период трагической для Польши войны 1792 года, во время которой Шеломо умер, он молился за Польшу, а Таниа, как и двадцать лет спутя во время войны с Наполеоном, – за Россию. Согласно традиции, считающей Шеломо из Карлина реинкарнацией первого, страдающего Мессии, который возрождается «из поколения в поколение», равви Шеломо был убит казачьей пулей во время молитвы, но и после смерти он продолжает свой молитвенный подвиг.

Самый младший из учеников Великого Маггида, равви Израэль, маггид из Кожниц, явил более благородную и более цельную форму молитвенной способности, отличавшей равви Шеломо. Легенды повествуют о том, что Баал Шем обещал одному переплетчику и его жене, что в преклонном возрасте у них родится сын, потому что в субботу они обрадовали его сердце своей радостью. Их сын, равви Израэль, был очень слабым, в течение всей жизни много болел и часто был на пороге смерти, но его молитвы обладали такой силой, что целые толпы верующих на молитве завороженно смотрели на его тщедушное тело, словно бы перед ними был прославленный генерал. Когда Великий Маггид умер, равви Израэль стал учеником равви Шмелке, затем, после смерти Шмелке, – учеником равви Элимелека, затем – учеником равви Леви Ицхака. В самом расцвете своей жизни и деятельности он все равно еще желал оставаться учеником. Когда равви Израэль цитировал слова талмудических или более поздних учителей, он произносил их имена со страхом и трепетом. Накануне Йом–Кипура к дверям его дома обычно собирались все члены общины: мужчины, женщины, дети; они стояли и со слезами и рыданиями молили об искуплении. Равви Израэль выходил к ним; плача, он падал на землю и восклицал: «Я гораздо больший грешник, чем вы все!» Так они плакали вместе, а затем вместе шли в синагогу, чтобы произнести молитву «Кол Нидре»*[39]. Сила живой молитвы равви Израэля (о которой он однажды сказал, что ее назначение – пробуждать и возвышать «мертвые» молитвы) постоянно исходила даже от его кровати, на которой он лежал во время своих частых болезней. Люди стекались к нему отовсюду: иудеи, и простые крестьяне, и богачи, приходили к нему за благословением, заступничеством или просто чтобы взглянуть на него. Ни один цадик со времен Баал Шема не исцелил столько бесноватых, доверившихся ему, сколько равви Израэль. Легенды сообщают даже о том, что он сыграл важную роль в истории: говорят, что он предсказал триумф Наполеона, а затем и его падение; причины же победы России в войне легенды видят в силе молитв равви Израэля.

Равви Иаков Ицхак из Люблина, друг равви Израэля и его товарищ сначала по школе Великого Маггида, а затем – по школам равви Шмелке и равви Элимелека, также принимал активное участие в космической борьбе. Он прозван Ясновидцем, поскольку обладал интуицией, гораздо более сильной, чем его учитель равви Элимелек. Один из учеников Иакова Ицхака говорил: «Если мне позволено будет сказать, то замечу, что даже у равви Реб Мелека не было таких глаз, как у Люблинского Ясновидца». Иаков Ицхак был единственным цадиком, удостоенным людьми прозвища Ясновидец, которое в данном случае, правда, имеет несколько иной смысл, чем эпитет, употреблявшийся по отношению к библейским пророкам. Пророк – это уста воли Божьей. Будущую реальность он ни видит, ни предсказывает. Будущее интересует его лишь постольку, поскольку его нельзя ухватить и постичь как реальность, поскольку оно всегда сокрыто в воле Бога и также в свободных отношениях человека с божественной волей и поэтому некоторым образом зависит от внутреннего решения человека. Ясновидец же в хасидском понимании этого слова, напротив, видит будущее, видит постольку, поскольку оно присутствует как реальность в пространстве и времени; это видение выходит за рамки того, что воспринимают органы чувств, за пределы того, что может постичь разум в процессе становления на основании своего обращения к прошлому и познания настоящего через познание прошлого. Таким образом, Люблинский равви мог узнавать не только будущие события и судьбы людей, но и происхождение душ своих посетителей (которые, согласно учению о генеалогии душ, обладают своими собственными законами размножения) и их миграции. И узнавал он это, читая то, что было запечатлено у них на лбах, или даже то, что они писали ему в записках с прошениями. Бесчисленное количество людей приходило к равви Иакову Ицхаку, чтобы просветить свои души и озарить их светом его глаз. Ученики же чувствовали себя под покровом исходившего от Ясновидца обаяния в полной безопасности, настолько, что, когда сидели внутри ограды его дома, забывали об изгнании и ощущали себя словно в Иерусалимском Храме. Но сам равви никогда не забывал об изгнании. Он был полон непрерывного ожидания часа искупления; наконец. Ясновидец организовал тайные ритуалы, в которых сыграл основную роль и которые он и несколько других цадиким – среди них были Израэль из Кожниц, противник Наполеона, и Мендель из Рыманова, сторонник Наполеона, – провели с целью превращения наполеоновских войн в последнюю предмессианскую битву Гога и Магога. Все три руководителя этой мистической процедуры скончались в течение следующего года[40]. Они хотели «ускорить наступление конца» и умерли при его приближении. Магия, которую Баал Шем всегда держал в узде, вырвалась здесь на свободу и сделала свое разрушительное дело.

Барух из Мезбижа (ум. 1811) рос и воспитывался у Великого Маггида, но большую часть жизни провел, держась в отдалении от остальных его учеников. Он был младшим из двух сыновей Одели, дочери Баал Шема. Старший брат Баруха, Эфраим, которого дед успел обучить сам, был тихим и болезненным человеком. Нам он известен только своей книгой, где цитирует и толкует поучения Баал Шема и излагает легендарные анекдоты о нем, которые – вместе с похожими записками равви Иакова Иосифа из Польного – образуют ядро легендарной биографической традиции. Помимо этого в своей книге Эфраим приводит описание собственных снов, в которых ему часто являлся Баал Шем.

Совсем иным человеком был равви Барух: полным противоречий и тем не менее необычайно цельным. Существует множество достоверных сведений о свойственных Баруху интересе к богатству и власти, гордости и любви к роскоши, но и того, что нам известно, достаточно, чтобы понять причины его столкновений с большинством видных цадиким его времени, хотя почти всегда не он был их инициатором. Но было бы ошибкой причислять его к категории позднейших, выродившихся цадиким. Многое из того, что говорил он сам и говорили о нем, доказывает, что равви Барух жил как подлинный мистик. Но форма его мистической жизни не слишком гармонировала с миром людей. Это заставило Баруха относиться к здешнему миру как к чужой стране, в которой он находится в изгнании, и считать своей обязанностью бросать этому миру постоянный вызов и все время противостоять ему. Предпочтение, отдаваемое равви Барухом Песни Песней, которую он читал с невероятным рвением и легкостью, помогает нам пролить свет на его душу. Не менее важен и тот факт, что однажды равви Барух назвал Бога и себя двумя чужаками в неведомой стране, двумя отверженными, ставшими вследствие этого близкими друзьями. Но портрет его души, проступающий из всего сказанного, будет неполным, если не сказать о том, что Барух любил интерпретировать события и случаи из собственной жизни (порой кажущиеся довольно тривиальными) как символы небесных событий и хотел, чтобы и другие люди понимали их так же. Тем не менее при более глубоком анализе становится ясно, что его намерения были далеки от того, чтобы просто прославиться. По–видимому, на самом деле равви Барух стремился к тому, о чем однажды сказал, что скорее согласится быть немым, нежели «греметь прекраснозвучием», то есть говорить для одного удовольствия слушателя, а не стремиться открыть перед ним врата истины. Нам следует согласиться с равви Израэлем из Рижина, правнуком Великого Маггида, как–то сказавшем о равви Барухе следующее: «Когда к равви Реб Баруху приходил мудрец, то мог черпать из него ковшом страх Божий, а когда к нему приходил дурак, то становился чем–то большим, чем просто дурак». И это уже не позволяет относиться к равви Баруху как к цадику, далекому от людей.

ИЗРАЭЛЬ БЕН–ЕЛИЕЗЕР, БААЛ ШЕМ ТОВ

ДРЕВО ПОЗНАНИЯ

Рассказывают, что, когда все души пребывали в душе Адама*[41], в час, когда он стоял у Древа Познания, душа Баал Шем Това ускользнула оттуда и не вкусила от плода Древа.

ШЕСТЬДЕСЯТ ГЕРОЕВ

Говорят, что душа равви Израэля бен–Елиезера отказывалась нисходить в этот низший мир, потому что страшилась огненных змиев, мерцающих в каждом поколении людей, и опасалась, что от их воздействия бодрость ее ослабнет и в конце концов она потеряет это качество. Поэтому душе равви была дана охрана из шестидесяти героев, подобных тем шестидесяти, что стояли у ложа царя Соломона*[42], охраняя его от ужасов ночи. Эти шестьдесят героев, которые должны были оберегать душу равви, – шестьдесят душ цадиким, учеников Баал Шема.

ИСПЫТАНИЕ

Рассказывают.

Равви Елиезер, отец Баал Шема, жил в деревне. Он был столь гостеприимен, что, поместив на окраинах деревни своих слуг, приказал им останавливать всех бедных странников и приглашать их к нему в дом, где давал им пищу и кров. Небеса возрадовались его деяниям, но решили испытать. Это вызвался сделать Сатана, однако пророк Илия уговорил, чтобы послали его. Приняв вид бедного странника, с мешком и посохом, в полдень в субботу он пришел в дом равви Елиезера и, войдя, поприветствовал его. Равви Елиезер не погнушался принять этого странника. Он пригласил его к столу и предоставил ему кров в своем доме. Утром, когда странник ушел, равви не произнес в его адрес ни слова укора. Тогда пророк Илия, приняв свой собственный облик, явился равви Елиезеру и обещал ему, что у него родится сын, который поможет глазам народа Израиля узреть свет.

СЛОВА ОТЦА

Отец Израэля скончался, когда сын был еще маленьким мальчиком. Когда он почувствовал приближение смерти, то взял сына на руки и сказал: «Я чувствую, что ты станешь светочем моим, хотя я этого и не увижу. Но, дорогой сын, помни, что во все дни твои с тобой будет Бог и благодаря этому ничто в мире тебе не будет страшно». Израэль хранил эти слова в сокровищнице своего сердца.

ТЩЕТНЫЕ УСИЛИЯ

После смерти отца Израэля люди, ради памяти равви Елиезера, взяли на себя заботу о его сыне. Они отправили Израэля к меламмеду*[43].

Мальчик учился прилежно, но то и дело убегал куда–то на несколько дней. Его искали и находили где–нибудь в лесу, одного. Такое поведение объясняли тем, что он был сиротой, за которым никто как следует не следил. Израэля вновь отсылали к меламмеду, но он снова убегал и прятался в лесах. Наконец люди поняли, что перед ними – человек великий и возвышенный, и оставили мальчика в покое.

ПЕРВОЕ СРАЖЕНИЕ

Когда Израэль вырос, он стал работать помощником учителя. Рано утром он ходил по домам и собирал детей; затем вел их в школу и в Дом Молитвы. Ясным и отчетливым голосом он произносил вместе с ними те слова молитвы, которые произносятся хором, такие, как «Амен, да святится великое имя Его во веки веков». Ведя детей, Израэль пел им песни и учил их петь вместе с собой. После того как он отводил их обратно по домам, Израэль, по своему обыкновению, уходил в поля и леса.

Хасидим говорят, что Силы Небесные каждое утро радуются тем песням, которые в их честь поют люди, так же, как они когда–то радовались песне левитов в Храме Иерусалима. Часы, когда обитатели Небес собираются вместе, чтобы послушать песнопения смертных, – это и есть часы молитвы. Но и Сатана не дремлет. Ему хорошо известно, какими способами можно установить свою власть на земле. Так, он выбирает какого–нибудь колдуна, входит в его тело, и тот становится оборотнем.

Однажды, когда Израэль с несколькими из своих подопечных шел по лесу и пел, их напугал такой оборотень. Дети, увидев чудовище, с криками разбежались кто куда. Некоторые из них даже заболели от такого потрясения, так что, когда дети пришли домой, родители решили больше не доверять их Израэлю. Но тот помнил предсмертные слова отца. Он пошел по домам, обещая людям защитить их детей, и уговаривал их снова довериться ему, пока те не согласились. И вот однажды, когда Израэль опять повел детей через лес, он захватил с собой крепкую палку и, когда оборотень опять напал на них, так ударил его промеж глаз, что тот сразу свалился. А на следующий день колдун был найден мертвым в своей постели.

ЗАКЛИНАНИЕ

После этого Израэль стал прислужником в Доме Учения*[44]. Он должен был присутствовать там днем и ночью. Израэль чувствовал, что Небесам угодно, чтобы его рвение и усердие в служении Господу до времени оставалось в тайне, поэтому он сделал своей привычкой спать, когда другие люди, служившие в Доме Учения, бодрствовали, а молиться и изучать Тору, когда те спали. И все стали думать, что Израэль дни и ночи напролет только и делает, что спит. Между тем хасидим рассказывают о многих чудесах, случившихся в те дни.

До Баал Шем Това, рассказывают хасидим, жил некий чудотворец по имени Адам. Никто не знает, где он жил, но скорее всего – в Вене, столице империи. Как и многих чудотворцев до него, Адама называли Баал Шемом, то есть «владеющим Именем Божиим», потому что он знал тайну полного имени Господа и мог, произнося это Имя, творить чудеса и лечить недуги людей, как телесные, так и душевные. Когда этот человек понял, что скоро умрет, он еще не знал, кому оставит древние письмена, благодаря которым он постиг тайну Божьего Имени, письмена, начертанные еще рукой патриарха Авраама. Хотя единственный сын Адама был человеком ученым и глубоко верующим, он все же не подходил для такого наследства. И тогда Адам во сне спросил Небеса, что он должен делать, и получил ответ, что письмена необходимо передать в город Окуп равви Израэлю бен–Елиезеру, которому только что исполнилось четырнадцать лет. На смертном одре Адам велел своему сыну выполнить это.

Когда сын Адама приехал в Окуп, ему сначала было трудно поверить, что какой–то прислужник в Доме Учения, которого считали глупым и необразованным, может быть человеком, которого он разыскивает. Он остался с юношей в Доме Учения, поближе узнал его и понял, что Израэль скрывает от мира свой истинный характер и способности. Тогда сын Адама сказал, кто он и зачем пришел, передал Израэлю письмена и сказал, что поможет ему постичь их, если юноша станет его слугой. Израэль согласился с тем условием, что их договор останется в секрете и что он какое–то время будет служить пришельцу. Сын Адама снял небольшой уединенный домик за городом, а люди были только рады тому, что Израэль уйдет туда и станет там слугой. Они думали, что столь набожный и ученый человек заботится о юноше ради памяти его отца.

Однажды сын равви Адама стал просить Израэля прочесть с ним заклинание, помогающее вызвать Принца Торы*[45], так, как это было предписано в переданных юноше письменах. Они хотели спросить Принца Торы о некоторых трудных местах Писания. Израэль сперва стал отказываться, потому что решил, что это слишком непосильное дело, но в конце концов поддался уговорам и согласился. Они постились от субботы до субботы, очистились в бане, и – на исходе субботы – выполнили предписанные письменами ритуалы. Но из–за того, что душа сына Адама не обрела полного сосредоточения, произошла ошибка: вместо Принца Торы явился Принц Огня, который сразу же захотел сжечь весь город. И только благодаря усилиям Израэля город был спасен.

Спустя некоторое время сын Адама стал уговаривать юношу предпринять еще одну попытку. Израэль упорно не соглашался вновь предпринимать то, что, очевидно, не было угодно Небесам. Но когда сын Адама призвал юношу именем своего отца, завещавшего Израэлю чудесные писания, тому не оставалось ничего другого, как согласиться. И снова они постились от субботы до субботы. Снова очищались в бане. Снова на исходе субботы выполнили предписанные письменами ритуалы. И вдруг неожиданно юноша вскричал, что ангел предписывает им бодрствовать всю ночь и не смыкая глаз напряженно вглядываться до рассвета в темноту. В противном случае они умрут. И вот уже перед рассветом сын равви Адама не смог больше бороться со сном. Он повалился и заснул. Израэль тщетно пытался его разбудить. Так умер сын равви Адама; его похоронили с большими почестями.

ЖЕНИТЬБА

Молодой Израэль бен–Елиезер был помощником учителя в маленькой общине недалеко от города Броди. Никто о нем ничего толком не знал, однако дети, которых он учил, были такими счастливыми и выказывали такое рвение в учении, что и отцы стали восхищаться молодым Израэлем. Немедленно распространился слух о том, что он очень мудр, и люди стали приходить к нему за советом. Когда возникал какой–нибудь спор, посредником для его разрешения звали молодого помощника учителя, и он делал это столь хорошо, что обе стороны, и истец, и ответчик, оставались довольны, более того – приходили в неописуемый восторг.

В то время жил в Броди известный ученый муж, равви Гершон из Китова. Его отец, равви Эфраим, однажды затеял тяжбу с неким человеком из той общины, где учительствовал Баал Шем. Равви Эфраим считал, что для разрешения тяжбы им необходимо отправиться в Броди и предстать на суд Торы*[46]. Но его противник в ответ постоянно говорил о мудрости и справедливости молодого учителя, так что равви Эфраим в конце концов решил пойти к молодому Израэлю. И когда он вошел к учителю в дом и взглянул на него, то был поражен, потому что увидел, как изо лба Израэля исходит сияние. Знак этот равви Эфраим уже видел однажды (и с тех пор никогда его не забывал): такое же сияние исходило изо лба его собственной дочери, когда она только что родилась и повивальная бабка показывала отцу новорожденную девочку. Равви Эфраим опустил взор, его язык словно оцепенел, и он долго не мог изложить свою просьбу. Когда он вновь поднял глаза, сияние исчезло. Тогда равви Эфраим смог говорить. Израэль выслушал его, задал вопросы, выслушал ответы и, наконец, произнес решение. Тут же в сердцах спорщиков воцарился мир, и им казалось, что они удостоились лицезреть само сияние справедливости.

Спустя какое–то время равви Эфраим снова приехал к Баал Шему и просил его взять в жены свою дочь. Израэль согласился, но настоял на двух условиях: их соглашение до времени будет тайным, а в брачном договоре, который они составят, не будет упомянуто о его образовании; должно стоять только имя: «Израэль бен–Елиезер», ибо, добавил Баал Шем, «мужем своей дочери ты желаешь видеть меня, а не мое знание». Равви Эфраим принял эти условия, и все было сделано, как хотел Израэль.

Вернувшись из этой поездки домой, равви Эфраим внезапно почувствовал себя больным и через несколько часов скончался. Его сын, равви Гершон из Китова, как подобает похоронил отца. Разбирая его бумаги, равви Гершон обнаружил брачный договор, согласно которому его сестра была обещана в жены человеку, который, как казалось, не был учен и происходил из безвестного рода, поскольку рядом с именем не были указаны ни его образование, ни его род. Не был упомянут даже город, где этот человек живет. Равви Гершон немедленно сообщил об этом странном договоре сестре, которая, не раздумывая, ответила, что на то была воля отца и поэтому только этот брак и никакой иной будет для нее самым лучшим.

Израэль же тем временем ждал, покуда закончится учебный год. Родители учеников не хотели его отпускать, но ему удалось уговорить их отпустить его. Сняв учительское платье, Израэль облачился в короткий овчинный полушубок, опоясался широким кожаным ремнем и стал похож на крестьянина, а для пущей убедительности он перенял также крестьянскую речь и повадки. В таком виде он пришел в Броди в дом равви Гершона и встал в дверях. Книжник, занятый сравнением нескольких комментариев к одному трудному месту в Талмуде, приказал дать денег Израэлю, который показался ему жалким странником, но тот ответил, что ему нужно поговорить с равви Гершоном о чем–то важном. Они вышли в боковую комнату, и тогда Израэль сказал, что пришел за женой. Едва сдерживаясь, Гершон позвал сестру, чтобы она взглянула на человека, которого отец избрал ей в мужья. Но та лишь промолвила: «Если так решил отец, то это угодно Богу», – и сказала, чтобы готовили свадьбу. Перед тем как удалиться в брачные покои, Баал Шем открыл жене свой секрет, а та обещала, что не выдаст его, что бы ни случилось.

Израэль сказал ей также, что впереди их ждут великая бедность и большие испытания. Но жена на это лишь ответила, что пусть все будет так, как будет.

После свадьбы равви Гершон день за днем пытался обучить своего невежественного зятя Торе, но тот не мог запомнить ни единого слова. Наконец равви Гершон сказал сестре: «Мне стыдно за твоего мужа. Будет лучше, если ты с ним разведешься. Но если ты не хочешь, я куплю вам коней и повозку и ты поедешь с ним, куда пожелаешь». Женщина с радостью выбрала второе.

Они ехали до тех пор, покуда не прибыли в один маленький городок у подножия Карпат, где женщина решила остаться. Израэль ушел в горы, построил там себе хижину, стал добывать глину и делать из нее кирпичи. Два–три раза в неделю жена приходила к нему, помогала укладывать кирпичи на тележку, везла их в город, где продавала. Когда Израэля начинал мучить голод, он вырывал маленькую ямку, клал туда муку, доливал воды, замешивал, затем сушил на солнце и так получал хлеб.

ГОРА–СПАСИТЕЛЬНИЦА

Рассказывают.

Вершины гор, на прекрасных склонах которых жил Израэль бен–Елиезер, круты и неприступны. В часы созерцания он любил забираться на них и долго стоять где–нибудь в уединении. Однажды Баал Шем так глубоко погрузился в свои размышления, что забыл о том, что стоит на краю пропасти, и занес над обрывом ногу. В ту же минуту соседняя гора сошла со своего места, придвинулась вплотную к той, на которой стоял Баал Шем, и он мог спокойно продолжать свой путь.

РАЗБОЙНИКИ

Рассказывают.

Банда разбойников, обитавшая на востоке Карпат, постоянно наблюдала чудеса, происходившие при появлении Баал Шема. И вот однажды они пришли к нему и велели следовать с ними в Землю Израиля, но особым путем – через пещеры и ходы в земле, потому что они слышали (неизвестно откуда), что Баал Шем давно хочет отправиться в Израиль. И вот он последовал с разбойниками, впрочем, не без неохоты. Ущелье, по которому они шли, было сырым и топким. Через него вела лишь одна узенькая тропинка, по которой и шли путешественники друг за другом, след в след. Время от времени, однако, встречались заболоченные места, которые приходилось заваливать камнями. Разбойники шли первыми, Баал Шем – за ними. Вдруг он увидел пламенный меч*[47], запрещавший ему следовать дальше. Тогда Баал Шем повернулся и пошел домой.

ПРЕПОНЫ ДЛЯ БЛАЖЕНСТВА

Баал Шем однажды спросил своего ученика, равви Мейра Маргалиота: «Мейр, помнишь ли ты ту субботу, когда начал изучать Пятикнижие? Большая комната в доме твоего отца была полна гостей. Они подняли тебя на стол, и ты читал им то, что выучил за день».

Равви Мейр ответил: «Конечно, помню. Но неожиданно мать бросилась ко мне и сняла со стола как раз на середине того, что я произносил. Отец возмутился, но она указала ему на человека, стоявшего в двери. Он был одет в короткий полушубок, какие носят крестьяне, и как–то странно на меня смотрел. Все поняли, что мать испугалась дурного глаза. Даже когда этот человек ушел, она то и дело продолжала поглядывать на дверь».

«Так это был я, – сказал Баал Шем. – В те минуты твою душу мог бы озарить великий свет. Но страх людской воздвиг крепкие стены, и свет не смог к тебе пробиться».

ПЕРВЫЙ

Когда равви Израэль бен–Елиезер работал ритуальным убойщиком скота в селении Кошиловиц, он никому не открывался, и все считали его простым мясником. В то время равом в соседнем городе Ясловице был равви Зеви Гирш Маргалиот. У него было два сына, Ицхак Дов Баэр и Мейр. Ицхаку тогда исполнилось семнадцать, а его брату – одиннадцать. Неожиданно обоих мальчиков охватило непреодолимое желание посетить убойщика скота в Кошиловице. В своем желании они не видели никакого смысла, и, хотя каждый рассказал брату о том, что чувствует, мальчики не понимали, что происходит; однако они решили никому не рассказывать о том, что случилось, даже отцу.

И вот однажды братья покинули дом и отправились к Баал Шему. О чем они говорили при встрече, ни равви, ни ученики никогда не рассказывали. Братья решили остаться у Баал Шема. Дома же их искали. Осматривали и город и окрестности. В Кошиловице тоже прошлись по всем домам. Наконец мальчиков нашли и отправили домой. Отец был так рад их возвращению, что несколько дней не задавал им никаких вопросов. Но в конце концов он все же очень деликатно спросил их, что такого замечательного они нашли в убойщике скота из Кошиловица. «Об этом невозможно рассказать, – ответили братья. – Но поверь нам, этот человек мудрее и преданнее Богу, чем весь мир».

Позднее, когда Баал Шем стал знаменит, братья крепко привязались к нему и ежегодно его навещали.

ШАУЛ и ИВАН

Рассказывают.

Однажды, когда равви Мейр Маргалиот, автор книги «Просветитель путей», приехал со своим семилетним сыном в гости к Баал Шему, хозяин уговорил его оставить мальчика на какое–то время у него. Так маленький Шаул остался в доме у Баал Шема. Вскоре Баал Шем, взяв мальчика и своих учеников, отправился в путешествие. Как–то он остановил свою повозку у деревенского постоялого двора, куда затем вошел со своими спутниками. Внутри играли на скрипке; крестьяне и крестьянки танцевали. «Что–то ваша скрипка плохо играет, – сказал Баал Шем. – Пусть лучше мальчик, что со мной, споет вам, а вы спляшите».

Крестьяне согласились. Мальчика поставили на стол, и своим серебряным голосом он запел хасидскую плясовую песню без слов, под которую ноги у крестьян задвигались сами. В бешеном темпе, безумные от счастья, они плясали вокруг стола. Затем один из них, некий юноша, вышел вперед и спросил мальчика: «Как тебя зовут?» «Шаул», – ответил тот. «Спой еще». Мальчик запел другую песню, а юноша пустился в пляс под нее. И вот посреди танца он стал повторять: «Ты – Шаул, я – Иван! Ты – Шаул, я – Иван!» Наплясавшись вволю, крестьяне угостили Баал Шема и его учеников водкой, и все вместе пили.

Спустя тридцать лет равви Шаул, ставший богатым торговцем и знатоком Талмуда, ехал куда–то по своим делам. Неожиданно на него напали разбойники, отняли все деньги и собирались убить. Он молил их сжалиться над ним, они послушались и взяли его с собой в свой стан. Атаман разбойников, увидев равви Шаула, внимательно на него посмотрел. «Как тебя зовут?» – спросил он. «Шаул», – ответил равви. «Ты – Шаул, я – Иван», – вдруг сказал атаман разбойников и повелел своим людям вернуть равви Шаулу деньги и повозку.

КРЕСТЬЯНИН И ИСТОЧНИК

Рассказывают.

Когда равви Израэль бен–Елиезер жил в селении Кошиловиц, он часто купался в источнике неподалеку от селения. Когда источник замерзал, Баал Шем делал в нем полынью и купался в ней. Однажды крестьянин, дом которого был около источника, увидел, что во время купания нога равви примерзла ко льду, и тот, отдергивая ее, содрал кожу до крови. Тогда крестьянин вышел и постелил соломы, чтобы Баал Шем мог впредь купаться спокойно. Однажды равви Израэль спросил этого крестьянина: «Чего бы тебе больше хотелось: стать богатым, умереть старым или получить власть?» Крестьянин ответил, что ему нравятся все три вещи. Тогда Баал Шем построил ему рядом с источником баню. Вскоре разнесся слух, что больная жена крестьянина искупалась в источнике и стала здоровой. Слава этой целительной воды распространялась все шире и шире, покуда о ней не прослышали врачи, которые пожаловались властям, и те закрыли баню. Но к тому времени крестьянин, который владел баней, уже достаточно разбогател за счет ее посетителей, и местные жители выбрали его своим старостой. Он продолжал купаться в источнике каждый день и дожил до глубокой старости.

Когда равви Элимелек из Лиженска однажды сказал, что пост больше не является служением, его спросили: «А разве Баал Шел Тов не постился очень часто?»

Равви Элимелек ответил: «Когда Баал Шем был молодым, он обычно на исходе субботы брал шесть хлебов и кувшин с водой и уединялся на целую неделю. В пятницу, когда он собирался домой, то поднимал свой мешок и, замечая его тяжесть, открывал и находил все шесть хлебов нетронутыми. Это его всегда очень удивляло. Только такой пост и можно считать постом!»

СТУК В ОКНО

Случилось как–то во дни юности Баал Шема, что в пятницу у него в доме не нашлось ничего для того, чтобы можно было приготовиться к встрече субботы: ни гроша, ни крошки хлеба. Поэтому он пошел, постучался в окно к богачу и сказал: «У меня нет ничего, чтобы встретить субботу». И быстро побежал прочь от того места. Богач, не знавший Баал Шема, догнал его и спросил: «Если тебе нужна помощь, то почему ты убегаешь?» Баал Шем улыбнулся и ответил: «Из Гемары*[48] мы знаем, что каждый человек рождается со своим запасом жизненных сил, который уменьшается из–за грехов. Поэтому чем тяжелее бремя грехов, тем большее усилие необходимо приложить, чтобы раздобыть необходимые средства к существованию. Сегодня я почувствовал какую–то тяжесть в ногах. Так было до тех пор, покуда ты не дал мне возможность немного пробежаться – именно это я сейчас и делаю. Оказывается, я нуждался только в этом».

ПРИЗЫВ

Когда Небеса открыли Баал Шему, что он станет вождем Израиля, он пошел к жене и сказал ей: «Ты должна знать, что я избран Небесами быть вождем Израиля». Жена спросила: «А что мы теперь должны делать?» Равви ответил: «Нам следует поститься». Они постились три дня и три ночи без перерыва и все время лежали распростертыми на земле. На третий день к вечеру Баал Шем услышал глас с Небес: «Сын Мой, встань и веди народ!» Баал Шем поднялся и сказал сам себе: «Если на то воля Небес, чтобы я был вождем Израиля, то мне следует нести это бремя одному».

БААЛ ШЕМ ОТКРЫВАЕТСЯ

Рассказывают.

Израэль бен–Елиезер работал помощником учителя, прислужником в Доме Учения, учителем детей, ритуальным убойщиком скота и даже какое–то время извозчиком у своего шурина. Наконец он арендовал участок земли в одном селении на реке Прут: там был постоялый двор с комнатами для проезжающих. Неподалеку за рекой, если идти через брод, в горах была вырубленная кем–то пещера. В ней Баал Шем проводил целые недели в размышлениях. Когда на постоялый двор кто–то приезжал, жена Израэля выходила и звала его; Баал Шем сразу же отзывался и выходил встречать гостя. Субботы, облачившись в подобающие одежды, он проводил дома.

Однажды – это было во вторник – ехал к своему учителю в Броди ученик равви Гершона, шурина Баал Шема. Его путь лежал через селение на Пруте. Там он решил остановиться на постоялом дворе. Встретившая его женщина позвала мужа, и тот пришел и служил гостю за обедом. После обеда гость сразу сказал: «Израэль, запряги лошадей. Мне нужно ехать».

Баал Шем запряг лошадей, сообщил, что повозка готова, и добавил при этом: «А не хотите ли провести здесь субботу?» Гость лишь улыбнулся: слова показались ему глупыми. Но в пути, не проехав и полмили, у его повозки сломалась ось.

Ученик равви Гершона понял, что на починку оси потребуется много времени, и поэтому ему не оставалось ничего другого, как вернуться на постоялый двор и заночевать там. Но в течение всей среды и всего четверга с ним постоянно случались какие–то неприятности, мешавшие ему отправиться в путь, так что в конце концов у него не осталось другого выбора, кроме как провести субботу на постоялом дворе. А в пятницу с утра на гостя нашли печаль и уныние. Кроме того, к своему удивлению, он обнаружил, что жена содержателя постоялого двора готовит к субботе двенадцать хлебов. Гость спросил женщину, зачем столько нужно. Та ответила: «Хотя мой муж человек неученый, но праведный, так что в его доме я делаю все так, как делала в доме брата». – «А есть ли у вас баня?» – спросил гость. – «Конечно, есть», – отвечала хозяйка. «Но для чего она вам?» – продолжал допытываться гость.

Женщина ответила: «Хотя мой муж человек неученый, но праведный, поэтому он ходит в баню каждый день».

В полдень, когда подошло время молитвы, гость спросил хозяйку, где ее муж. «На лугу, с овцами и коровами», – отвечала та. Поэтому гость был вынужден произносить дневную молитву в одиночестве. То же случилось и во время вечерней молитвы, и во время встречи субботы, потому что хозяин все не приходил домой. Все это время он оставался в пещере и молился там. Однако, придя домой, Баал Шем снова стал вести себя как крестьянин. Увидев гостя, он поприветствовал его, как это делают простые люди.

«Вот видишь, – сказал он после. – Все же ты проводишь субботу здесь». Затем Баал Шем встал на молитву и – чтобы раньше времени не открывать себя – попросил гостя произнести благословение над вином. Затем они сели за трапезу. После трапезы Баал Шем попросил гостя сказать слова поучения. Чтобы не слишком напрягаться перед простоватым хозяином, ученик равви Гершона просто вкратце, сухо и без всякой охоты пересказал главу из Писания, предназначенную для чтения на той неделе, а именно главу о рабстве в Египте детей Израиля.

В ту ночь, накануне тридцатишестилетия Баал Шема, Небеса сообщили ему, что пришло время открыться.

Гость же посреди ночи проснулся и через дверную щель увидел великий свет, полыхавший в очаге. Он сразу выбежал из комнаты, потому что подумал, что это хозяева втайне разожгли огонь. Но, выбежав, гость увидел, что то, что он принял за огонь в очаге, на самом деле было Великим светом. Этот чудесный свет, исходя от очага, наполнял весь дом. Гость так поразился, что потерял сознание. Когда Баал Шем помог ему прийти в себя, гость сказал: «Человеку не следует смотреть на то, что не для него».

Утром Баал Шем сходил в пещеру в чистых субботних одеждах, затем вернулся домой, возвел очи к небу, стал ходить вокруг дома и с сияющим лицом петь: «Я приготовлю трапезу в субботу утром!» Затем он произнес великий Киддуш*[49] так, как делал обычно, с необыкновенной силой взывая к Богу. За столом он вновь попросил гостя сказать слова поучения, но тот был так смущен ночным происшествием, что смог вымолвить лишь несколько слов, объясняющих одно место из Писания. «Я слышал другое толкование этого места», – произнес Баал Шем.

Дневную молитву они прочитали вместе. А затем Баал Шем сам стал произносить слова поучения, раскрывая такие тайны Писания, о которых никто до него ничего не слышал. Вечернюю молитву они тоже произнесли вместе, и вместе же – слова благословения, отделяющие субботу от прочих дней.

Когда ученик равви Гершона прибыл в Броди, он, не заходя к своему учителю, пошел в общину «великих хасидим» этого города, то есть тех, кто когда–либо бывал у Баал Шема, рассказал, что с ним случилось, и добавил: «Великий светоч обосновался рядом с вами. Было бы очень хорошо, если вы попросите его приехать сюда, в город». Тогда они поехали к Баал Шему и нашли его на опушке леса, окружавшего селение, где он жил. Хасидим сплели ему кресло из лозы, усадили на него, взяли учителя за руки, и Баал Шем говорил им слова поучения.

ОНИ САМИ

Говорил Баал Шем: «Сказано: «Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Якова», а не «Бог Авраама, Исаака и Якова», ибо Исаак и Яков не пользовались тем, что сделал до них Авраам. Они сами искали связи с Творцом и служили Ему».

СОВЕРШЕНСТВО ТОРЫ

Толкуя стих «Закон Господа совершенен», Баал Шем сказал: «Он вполне совершенен. Совершенен настолько, что покуда никому не удалось изменить его даже на йоту».

ФОРМА

Хасидим рассказывают.

Равви Дов Баэр, маггид из Межрича, молил Небеса показать ему человека, вся плоть которого была бы совершенно святой. Ему указали на тело Баал Шема, и маггид узнал, что по жилам этого человека течет огонь, а не кровь. Во всем теле не было ни капли материи, все оно было огненным.

ТРЕПЕТ

Однажды в новолуние, во время утренней молитвы, Баал Шем собирался встать на место чтеца, ибо по обыкновению он занимал это место, когда начиналось чтение псалмов. Неожиданно его объял трепет, который все возрастал и возрастал. Все знали, что перед молитвой Баал Шем часто трепетал, но, как правило, внешне это выражалось лишь как небольшая судорога. На сей раз, однако, его сильно трясло. И когда один чтец закончил и Баал Шем собирался занять его место, всем стало заметно, в каком он состоянии. Один из учеников подошел к нему и взглянул в лицо; оно полыхало, словно факел, глаза были широко раскрыты и смотрели, как у умирающего. Подошел другой ученик; вдвоем они взяли учителя под руки и подвели к амвону. Так Баал Шем стоял у амвона, читал псалмы и трепетал. Прочитав псалмы, он сказал: «Каддиш»*[50], но не сошел со своего места, а продолжал стоять, объятый сильным трепетом. Все стояли и ждали, покуда он перестанет трястись, и только когда сильный трепет оставил Баал Шема, приступили к чтению Писания.

Рассказывал маггид из Межрича: «Однажды – это было в какой–то праздник – Баал Шем молился перед амвоном с большим усердием, громко выкрикивая слова молитвы. Я тогда болел, и мне его голос очень мешал, поэтому я ушел в маленькую комнатку и молился там наедине с собой. Перед праздничной службой туда зашел Баал Шем, чтобы переодеться. Взглянув на него, я понял, что он теперь не здесь, а в каком–то ином мире. Когда Баал Шем облачался в праздничные одежды, плечи его тряслись, и я решил помочь ему одеться и разгладить складки. Но как только я прикоснулся к равви, меня тоже охватил трепет. Чтобы удержаться на ногах, я ухватился за стол, но и стол тоже начал трястись. Одевшись, Баал Шем вышел из комнатки. А я еще долго стоял, объятый трепетом, моля Бога избавить меня от этой напасти».

Рассказывал равви Иаков Иосиф из Польного: «В комнате, где молился Баал Шем, стоял большой сосуд с водой. Все то время, что он молился, я видел, что вода в сосуде дрожала».

Рассказывал и другой ученик: «Однажды во время поездки Баал Шем молился у восточной стены дома, а у западной стены этого же дома стояли открытые сосуды с зерном. И вот я увидел, что зерно в сосудах дрожит».

КОГДА СУББОТА БЛИЗКО

Ученики одного цадика, который в свою очередь был учеником Баал Шема, сидели как–то накануне субботы и рассказывали истории о чудесных деяниях Баал Шем Това. Цадик же находился в соседней комнате и все слышал. Неожиданно он распахнул дверь и сказал: «Что у вас за тяга к чудесам! Рассказывайте–ка лучше о страхе Божием, который всегда испытывал Баал Шем! Например, каждую неделю накануне субботы, ближе к полуночи, его сердце начинало биться так сильно, что все, кто с ним был, могли это слышать».

БАХРОМА

Некий цадик рассказывал.

Бахрома на молитвенных одеяниях*[51] святого Баал Шем Това обладала собственной жизнью и собственной душой. Она могла двигаться, когда он спокойно стоял, ибо святостью своих дел Баал Шем Тов наделил ее жизнью и душой.

К СВОЕМУ ТЕЛУ

Баал Шем говорил своему телу: «Удивляюсь я, тело, что ты еще не рассыпалось на кусочки от страха перед своим Творцом!»

ДЛЯ ТЕБЯ

Однажды посреди молитвы Баал Шем произнес слова из Песни Песней: «Я принадлежу возлюбленному моему…»*[52] Затем добавил: «Все, что во мне, – все для Тебя одного».

Ученики спросили его: «Но ведь равви и для нас произносит слова поучения?» Баал Шем ответил: «Они сами льются, как из переполненного сосуда».

УСТА

Говорил Баал Шем: «Когда мой дух целиком возносится к Богу, я позволяю своим устам говорить все, что угодно, потому что в такие моменты любые слова все равно исходят с Небес».

КАК ПРОРОК АХИЯ*[53] УЧИЛ БААЛ ШЕМА

Рассказывал рав из Польного: «Сначала Баал Шем не знал, как следует разговаривать с народом, потому что все его устремления были обращены к Богу, и поэтому, выходя к людям, он всегда говорил тихо, как бы сам с собой. Но затем посланец Божий, пророк Ахия, явился Баал Шему и научил его, какие псалмы следует читать каждый день. Но, главное, он научил Баал Шема, как говорить с народом и в то же время целиком устремляться к Богу».

ДЕНЬГИ, ЧТО ОСТАЛИСЬ В ДОМЕ

Баал Шем никогда не оставлял в своем доме деньги на ночь. Возвращаясь из путешествия, он сразу же оплачивал все долги, которые накапливались за время его отсутствия, а оставшиеся деньги раздавал нуждающимся.

Однажды он приехал из путешествия с большой суммой денег; заплатил долги, а остаток раздал. Жена между тем украдкой взяла немного из этих денег, поскольку сочла невозможным жить в течение многих дней в кредит. Вечером Баал Шем почувствовал, что что–то мешает его молитве. Он пошел домой и сказал: «Кто взял деньги?» Жена призналась, что это сделала она. Тогда Баал Шем забрал у нее деньги и в тот же вечер раздал их нищим.

ПОЗНАНИЕ

Говорил Баал Шем: «Когда я восхожу на высшую ступень познания, я знаю, что еще не усвоил ни одной буквы Писания и не сделал ни одного шага в служении Господу».

БАНЯ

Говорил Баал Шем: «Я всем обязан бане. Купаться лучше, нежели умерщвлять плоть. Умерщвление плоти ослабляет силу, необходимую для служения Богу и наставничества, а баня эту силу увеличивает».

ПРОТИВ УМЕРЩВЛЕНИЯ ПЛОТИ

Равви Барух, внук Баал Шема, рассказывал: «Однажды спросили моего деда, Баал Шем Това: «В чем сущность служения? Нам известно, что в прежние времена жили подвижники, которые постились от субботы до субботы. А ты с ними в разногласии, ибо говоришь, что тому, кто умерщвляет плоть, воздается как грешнику, ибо он мучил свою душу. Так скажи же нам, в чем сущность служения?»

Баал Шем Тов ответил: «Я пришел в этот мир, чтобы показать иной путь служения, а именно что человек должен стремиться обрести три вида любви: любовь к Богу, любовь к Израилю и любовь к Торе. А для этого вовсе не обязательно умерщвлять плоть».

ВНЕ ГРЯДУЩЕГО МИРА

Однажды дух Баал Шема пребывал в столь угнетенном состоянии, что ему показалось, будто ему нет места в грядущем мире. Тогда он сказал сам себе: «Если я люблю Бога, зачем мне грядущий мир?!»

ХАСИДСКИЙ ТАНЕЦ

Во время праздника Симхат Тора, дня Радования в Законе, ученики Баал Шема устроили в его доме пиршество. Они плясали и пили вино и снова и снова бегали за вином в погреб. Через несколько часов жена Баал Шема пришла к нему в комнату и сказала: «Если они не прекратят пить, у нас не останется вина для ритуалов субботы, для Киддуша и Хавдалы*[54]».

Баал Шем засмеялся и ответил: «Ты права. Пойди и скажи им, чтобы они прекратили».

Когда же она открыла дверь в большую комнату, то увидела следующее: ученики танцевали по кругу, а вокруг этого круга танцующих сияло кольцо голубого пламени. И тогда она сама взяла один кувшин в правую руку, а другой кувшин – в левую, ибо слуги тоже пустились в пляс, и спустилась в погреб. Вскоре она вернулась оттуда, неся полные, до краев, кувшины с вином.

НАСТАВНИК ТОЖЕ ПЛЯШЕТ

Однажды вечером в праздник Симхат Тора сам Баал Шем танцевал вместе со своими учениками. Он взял в руки свиток Торы и пустился в пляс вместе с ним. Затем он отложил свиток в сторону и стал танцевать без него. В этот момент один из учеников, лучше всех понимавший жесты учителя, сказал своим товарищам: «Ныне наш наставник отложил в сторону видимые, воспринимаемые чувствами учения и облекся в учения духовные».

ГЛУХОЙ

Равви Моше Хаим Эфраим, внук Баал Шема, рассказывал: «Вот что слышал я от своего деда. Однажды некий скрипач играл столь сладостно, что все, кто его слушал, стали танцевать и все проходившие мимо сразу пускались в пляс. И был там один глухой, ничего не знавший о музыке, и для него все, что он видел, казалось полным безумием: он подумал, что все они или спятили, или просто дурно себя ведут».

СИЛА ОБЩИНЫ

Рассказывают.

Как–то ночью на исходе праздника Йом–Кипур луна скрылась за облаками, и Баал Шем не мог выйти и произнести благословение новой луны. Это очень тяготило его дух; его охватило чувство, которое не раз охватывало и прежде, что судьба слишком грандиозна и неизмерима, чтобы она хоть как–то зависела от движения его губ. Тщетно он сосредоточивал свою внутреннюю энергию, стремясь зажечь свет планеты, помочь ему пробиться сквозь тяжкую завесу облаков: кого бы он ни посылал смотреть на небо, всякий возвращался и говорил ему, что облаков становится все больше и больше. Наконец Баал Шем совсем утратил надежду.

Тем временем хасидим, ничего не знавшие о страданиях Баал Шема, собрались в том же доме в другой комнате и стали танцевать, ибо в эту ночь именно так решили они отметить охватившую их радость от искупления целого года и от пастырской службы их цадика. Их священное наслаждение все росло и росло, и тут, продолжая танцевать, они ненароком ввалились в комнату Баал Шема. Безумные от переполнявшего их счастья, хасидим подняли впавшего в уныние цадика за руки и вовлекли его в свой круг. В этот момент кому–то пришло в голову выйти наружу; вскоре он позвал туда и всех остальных: ночь вдруг стала светлой, и ярче, чем когда–либо прежде, с чистого неба сияла луна.

ПТИЧЬЕ ГНЕЗДО

Как–то Баал Шем стоял в синагоге и долго молился. Все его ученики уже закончили молитву, а он все продолжал, не обращая на них никакого внимания. Ученики долго ждали его, но, так и не дождавшись, пошли домой. Через несколько часов, выполнив все свои необходимые дела, они возвратились в синагогу и нашли там своего учителя, все еще погруженного в глубокую молитву. Позднее Баал Шем говорил им: «Уйдя и оставив меня в одиночестве, вы дали мне возможность пережить боль разрыва. Это как в притче, которую я вам расскажу.

Вы знаете, что есть птицы, улетающие осенью в теплые края. И вот однажды люди в одной из этих теплых стран видят некую красивую птицу, переливающуюся всеми цветами радуги, летящую по небу в центре птичьей стаи. Глаза человеческие никогда не видели птицы прекраснее. И вот эта птица садится на вершину самого высокого дерева и вьет там, среди листьев, себе гнездо. Когда о птице слышит царь той страны, он повелевает принести ему эту птицу вместе с гнездом. Царь приказывает своим людям встать друг на друга и, сделав таким образом лестницу, забраться на дерево. Итак, каждый из них становился на плечи другому, покуда им не удалось взгромоздиться на высоту гнезда. Строительство этой живой лестницы заняло много времени, и в конце концов те, кто стоял ближе к земле, утратили терпение; они дернулись, и вся лестница рухнула».

ОБРАЩЕНИЕ К СОБЕСЕДНИКУ

Каждый вечер после молитвы Баал Шем удалялся в свою комнату. Там у него горело две свечи, а на столе, среди прочих книг, лежала таинственная «Книга Творения»*[55]. В этот момент все, кто нуждались в его совете, входили в его комнату, и Баал Шем беседовал с ними до одиннадцатого часа.

Как–то вечером, когда люди от него вышли, один из них сказал другому, сколь благостны были слова Баал Шема, обращенные к нему, и как много они ему дали. Но другой человек сказал первому, чтобы он не говорил вздор, потому что с того времени, как они все вместе вошли к учителю, Баал Шем не говорил ни с кем, кроме него. Третий, слышавший их разговор, посмеялся над этими двумя, сказав, что оба они ошибаются, потому что равви весь вечер провел с ним в задушевных разговорах. Но вслед за тем о том же самом стали говорить и четвертый, и пятый, и все остальные. И вдруг они неожиданно замолчали.

ВЕРА

Равви Давид Лейкес, ученик Баал Шем Това, спросил хасидим своего зятя, равви Мотела из Чернобыля, вышедших встречать его, когда он пришел к ним в город: «Кто вы?»

Те ответили: «Мы – хасидим равви Мотела из Чернобыля». Тогда равви Давид спросил: «Тверда ли ваша вера в учителя?» Хасидим не ответили, ибо кто решится сказать, что вера его тверда.

«Я расскажу вам, – сказал равви, – что такое вера. Однажды в субботу, как это не раз бывало, третья трапеза у Баал Шема затянулась до позднего вечера. Затем мы благословили трапезу стоя, сразу же прочли вечернюю молитву, совершили Хавдалу и сели за трапезу проводов субботы*[56]. Все мы были бедны, и не было у нас ни гроша, тем более в субботу. Однако когда после трапезы проводов субботы святой Баал Шем Тов сказал мне: «Давид, дай на медовый напиток!» – и я сунул руку в карман, хотя и знал, что там ничего нет, то нашел золотой, который и дал на медовый напиток».

РАССКАЗЧИК

Существует множество версий истории о том, как у Баал Шема появился ученик равви Иаков Иосиф, который впоследствии стал равом в Польном и во многих книгах изложил поучения своего наставника. Среди этих версий есть и истории о чудесах – даже о воскресении мертвых. Ниже я помещаю их общий свод, в котором недостающие места одних версий дополнены выдержками из Других.

Когда равви Иаков Иосиф был равом в Царигроде и еще не встал на хасидский путь, однажды летним утром, в час, когда на пастбище выгоняют скот, в его город пришел никому не известный человек и остановился на рыночной площади. Он окликнул первого встречного, гнавшего свою корову на луг, и начал рассказывать ему историю, которая так понравилась слушателю, что он не захотел уходить. Другой человек, проходя мимо, уловил несколько слов из этой истории; он хотел было пройти мимо, но не смог; он остановился и стал слушать рассказчика. Вскоре вокруг пришельца образовалась большая толпа, которая все росла и росла. Тут же поодаль стоял и служитель из синагоги, который шел открыть двери в Доме Молитвы, поскольку летом рав всегда молился в восемь часов утра, и к этому времени двери должны были быть открытыми. И вот в восемь часов рав подошел к Дому Молитвы и увидел, что он закрыт. Хорошо известно, что он был человек вспыльчивый; сильно рассердившись, он уже хотел броситься искать служителя. И в эту минуту служитель подошел к синагоге и оказался прямо перед равом, потому что Баал Шем – а рассказчиком был именно он – дал служителю знак, чтобы он быстрее шел открывать Дом Молитвы. Рав отругал его и спросил, почему он забыл свою обязанность и отчего люди, обычно к этому времени собиравшиеся на молитву, до сих пор не пришли. Служитель ответил, что все те люди, как и он, уже шли в Дом Молитвы, но неожиданно были остановлены удивительным рассказчиком. Рассерженный рав вынужден был читать утреннюю молитву в одиночестве. Затем он приказал служителю пойти на рыночную площадь и привести к нему незнакомца. «Уж я задам ему!» – сказал рав.

Тем временем Баал Шем закончил свою историю и пошел на постоялый двор. Там его застал служитель синагоги и передал послание. Баал Шем сразу же последовал за ним, на ходу покуривая трубку, и в таком виде он предстал перед равом. «Что ты себе позволяешь! – закричал возмущенный рав. – Ты не даешь людям совершать молитву!»

«Равви, – сказал спокойно Баал Шем, – тебе не следовало из–за этого впадать в гнев. Позволь–ка лучше я расскажу и тебе историю».

«Что ты себе позволяешь!» – хотел снова произнести рав, но затем он в первый раз взглянул вблизи на этого человека. Но, не в силах смотреть, сразу же отвел глаза, а слова, которые он уже собирался сказать, застряли у рава в горле. И Баал Шем начал рассказывать свою историю, а рав вынужден был слушать ее, как слушали все другие.

«Как–то я ехал на тройке, – рассказывал Баал Шем. – Один мой конь был гнедой, другой – пегий, третий – серый. И никто из них не мог ржать. По дороге я встретил крестьянина, который подошел ко мне и сказал: «Ослабь вожжи!» Я ослабил вожжи, и все три коня разом заржали». Рав молчал и не мог произнести ни слова из–за охватившего его сильного чувства. «Три коня, – продолжал Баал Шем, – гнедой, пегий и серый, не могли ржать. Простой крестьянин знал, что нужно делать – ослабить вожжи; и кони заржали». Рав опустил голову и молчал. «Крестьянин дал хороший совет, – сказал Баал Шем. – Ты понял?»

«Я понял, равви», – ответил рав и заплакал. Он все плакал и плакал, понимая, что до этого момента даже не знал, что значит по–настоящему плакать.

«Тебе следует воспрянуть духом», – сказал Баал Шем. Рав поднял глаза, чтобы взглянуть на него, но он уже исчез.

Каждый месяц равви Иаков Иосиф обычно постился по целой неделе, от субботы до субботы. Поскольку он всегда принимал пищу в своей комнате, то никто об этом не знал, кроме племянницы, которая готовила ему еду. В месяц после его встречи с Баал Шемом равви Иаков Иосиф постился как всегда, потому что не мог и помыслить, чтобы данное ему повеление воспрянуть духом можно было исполнить без умерщвления плоти. Баал Шем тем временем был в поездке; неожиданно он почувствовал: если рав из Цар^грода продолжит делать то, что он делает сейчас, то тронется умом. И тогда он погнал коней так быстро, что один из них упал и повредил ногу. Когда Баал Шем вошел в комнату рава, он сказал: «Мой серый конь повредил ногу, потому что я торопился сюда. Прекрати делать то, что ты сейчас делаешь, и прикажи, чтобы тебе принесли поесть». Раву принесли пищу, и он поел. «Твое занятие, – сказал Баал Шем, – печально и уныло. Но Божественное Присутствие не нисходит на того, кто печалится в заповедях; оно нисходит на того, кто в заповедях радуется».

Месяц спустя рав сидел за книгой в Мезбиже в «Клаусе»*[57] Баал Шема. Вдруг вошел какой–то человек и стал беседовать с ним. «Откуда ты?» – спросил незнакомец. «Из Царигрода», – отвечал рав. «А на что ты живешь?» – «Я рав в своем городе», – сказал равви Иаков Иосиф. «А что ты делаешь еще? – не унимался незнакомец. – Достаточно ли у тебя средств, или тебе постоянно приходится затягивать пояс потуже?» Рав же не хотел более продолжать этот пустой разговор. «Ты отвлекаешь меня от моих занятий», – сказал он сердито. «Если ты раздражаешься, – сказал незнакомец, – то мешаешь Богу устраивать твои дела». – «Я не понимаю, о чем ты говоришь», – сказал рав. «Каждый, – произнес незнакомец, – устраивает свои дела на том месте, на которое его поставил Бог. Но что такое жизнь в Боге? Сказано: «И ты, святый, утверди свой трон на восхвалениях Израиля». Вот что такое жизнь в Боге! Если встречаются два иудея и один спрашивает другого, на что он живет, тот отвечает: «Хвала Богу, я делаю то–то и то–то». И хвала его – это жизнь в Боге. Но ты, не желающий ни с кем разговаривать, ты, желающий только учиться, урезывешь свою возможность жить в Боге». Рав был поражен. Он хотел ответить, но незнакомец исчез. Тогда рав вернулся к книге, но не смог продолжать свои занятия. Он закрыл книгу и пошел в комнату к Баал Шему. «Ну, рав из Царигрода, – сказал тот, увидев его, – Илия наставил тебя?»

По возвращении домой рав пригласил учеников на третью трапезу в субботу, как это принято среди хасидим. Некоторые пришли, но большинство отказалось, ибо сочло, что не смеет этот шарлатан причислять себя к хасидим! Их недовольство равом росло все больше и больше, и в конце концов его изгнали из города. Они не дали ему возможности задержаться в своем доме хотя бы на день, а поскольку была пятница, то рав вынужден был проводить субботу в маленьком селении недалеко от города. Тем временем Баал Шем путешествовал с некоторыми из своих близких учеников. В ту самую пятницу он был недалеко от селения, где укрылся рав. «Давайте проведем субботу с равом Царигрода и порадуем его сердце», – сказал Баал Шем. Так они и сделали.

Вскоре после этого случая равви Иаков Иосиф стал равом в городе Рашкове. Он объявил повсюду, что вернет все деньги, полученные им в качестве пени от кого бы то ни было. Людей же, когда–либо плативших ему, оказалось множесто, и Иаков Иосиф в конце концов раздал все деньги, которые у него были. С того времени он любил повторять: «Мучительны и печальны корни всех сил зла!»

СЕМЬДЕСЯТ ЯЗЫКОВ

Равви Лейб бен–Сара, тайный цадик*[58], рассказывал: «Однажды в субботу я был у Баал Шем Това. Вечером его великие ученики собрались вместе за третьей трапезой и, ожидая прихода учителя, стали обсуждать одно место из Талмуда, о котором хотели спросить Баал Шема. Место это таково: «Пришел Гавриил и научил Иосифа семидесяти языкам». Они не могли понять этого, ибо разве любой язык не состоит из бесконечного числа слов? А если так, то как могла память одного человека запомнить их все за одну ночь, как сказано в отрывке? Наконец решили, что равви Гершон из Китова, шурин Баал Шема, непременно попросит его разъяснить это место.

Когда Баал Шем Тов вошел и сел во главе стола, равви Гершон задал ему свой вопрос. Баал Шем начал произносить слова поучения, но они, казалось, не имели никакого отношения к тому, о чем его спросили, и ученики были не в состоянии усмотреть в них ответ. И тут неожиданно случилось нечто невиданное и неслыханное. Равви Иаков Иосиф вдруг ударил по столу и воскликнул: «Турецкий!», потом, через некоторое время: «Татарский!», потом опять: «Греческий!», и так он называл язык за языком. Постепенно его товарищи стали понимать: в словах учителя, посвященных, казалось, совершенно другим вещам, он распознал исток и суть каждого языка – а кто научил распознавать исток и суть языка, научил тебя и самому языку».

БИТВА С АМАЛИКОМ

Однажды равви Пинхас из Кореца засомневался в своей вере в Бога и не смог придумать никакого другого способа помочь себе, кроме как отправиться к Баал Шему. И тут он услышал, что сам Баал Шем приехал в Корец. Вне себя от счастья равви Пинхас помчался на постоялый двор. Там он увидел, что вокруг Баал Шема собралась группа хасидим и наставник объяснял им стих, повествующий о том, как Моисей простирал руки в час битвы с Амаликом. «Порой случается, – говорил Баал Шем, – что у человека появляется сомнение в собственной вере. Средство от такой напасти – постоянно молить Бога о том, чтобы Он усилил веру. Ибо подлинная опасность, которую нес с собой напавший на Израиль Амалик, состояла в том, что своим успешным вторжением он мог охладить веру Израиля. Вот почему Моисей в тот момент учил молить Бога о том, чтобы Он усилил веру, воздев к Небесам свои руки, ставшие тогда словно символами истины и веры; и только это и надлежит делать в час битвы с силами зла». Равви Пинхас слушал эти слова и, слушая, стал про себя молиться, и во время молитвы он почувствовал, что его вера укрепилась.

СЛОВА ПРОКЛЯТИЙ

Когда равви Нахум из Чернобыля был еще молодым, он однажды проводил с Баал Шемом субботу, когда читают большой отрывок проклятий из Писания*[59], чтение которого сопровождается упоминанием «Субботы благословенной», чтобы отвратить действие зловещих слов проклятий. В ту субботу равви Нахума вызвали в синагогу помогать при чтении Торы: он должен был помогать при чтении отрывка проклятий. Узнав, в чтении какого фрагмента ему надлежит принимать участие, он весьма опечалился. Отрывок проклятий читал сам Баал Шем, а читал он обычно очень тихо. Но перед началом чтения равви Нахум почувствовал слабость; его охватили всевозможные боли, какие только можно себе представить. Однако, когда Баал Шем приступил к чтению, равви Нахум почувствовал, что боли постепенно оставляют его члены: после каждого прочитанного стиха одна из болей исчезала. Когда же чтение закончилось, равви Нахум избавился от всех своих недугов и почувствовал себя бодрым и здоровым.

ЗАБЛУДИВШИЙСЯ

Равви Иехиэль Михал, позднее ставший маггидом из Злочова, в молодости очень хотел встретиться с Баал Шемом, но колебался, становиться ли ему его учеником или нет. И вот однажды цадик взял его с собой в одну из поездок. Когда они ехали, им вдруг стало ясно, что они едут не по той дороге. «Что, равви, – сказал Михал, – ты не знаешь дороги?»

«Я узнаю ее, когда наступит время», – ответил Баал Шем, и они свернули на другую дорогу; но и она оказалась неверной. «Что, равви, – снова сказал Михал, – ты совсем заблудился?»

«Сказано, – спокойно ответил Баал Шем, – что Бог «исполнит желания их, ибо убоялись Его». Так и твое желание Он исполняет, дав тебе возможность посмеяться надо мной».

Эти слова пронзили сердце юного Михала, и без дальнейших рассуждений и колебаний он со всей душой отдал себя в ученики такому наставнику.

ПЕВЕЦ БААЛ ШЕМ ТОВА

Один из учеников Баал Шема как–то спросил его: «Чем я буду заниматься в жизни?» – «Ты станешь певцом», – ответил наставник. «Но я не могу петь!» – возразил ученик. «Ничего, я привяжу тебя к музыке», – сказал цадик.

Этот человек стал непревзойденным певцом, и все называли его «певцом Баал Шем Това».

Многие годы спустя он и еще один певец, бас, всегда с ним путешествовавший, приехали в Лиженск и зашли к равви Элимелеку, ученику учеников Баал Шем Това. Довольно долго равви и его сын Элиазар не могли решиться пригласить этих двух певцов спеть в субботу в хоре в синагоге, ибо равви Элимелек опасался, что своим искусством они могут поколебать умы молящихся. Но равви Элиазар убеждал отца, что вследствие святости Баал Шем Това было бы несправедливо не оказать достойной чести его певцу; в конце концов они решили, что певец Баал Шема будет петь в субботу. И когда в субботу он начал в синагоге свою песню, равви Элимелек почувствовал, что его всего охватывает неописуемый восторг, такой сильный, что он чуть не лишился рассудка; поэтому он вынужден был прекратить пение. Однако весь остаток субботы певца он от себя не отпускал, оказывая ему всяческую честь и уважение.

По завершении субботы равви пригласил певца к себе домой и попросил его рассказать ему какую–нибудь историю о святом Баал Шем Тове, светоче Израилеве. На такую просьбу глаза певца зажглись новой жизнью, и ясно было, что не меньше оживились его уста и его сердце. Он начал рассказывать, и теперь, поскольку ему не дозволялось петь, весь восторг своего сердца, с которым он обычно исполнял свои песни, певец вложил в свои слова. Он говорил, словно пел хвалебную песнь, о том, что учитель никогда не читал вслух ни одного стиха Писания, покуда не лицезрел ангела этого стиха и не слышал от него истинное значение слов стиха. Говорил певец и о тех часах, когда душа учителя восходила на Небеса, а его тело, будто мертвое, оставалось на земле, и о том, что душа Баал Шема беседовала на Небесах, с кем желала: с Моисеем, верным пастырем, и с Мессией, и была вопрошаема, и отвечала небесным собеседникам. Говорил певец и о том, что учитель мог с каждой тварью земной говорить на ее языке, и с каждым небесным существом – также на его языке. Говорил певец и о том, что как только учитель видел какую–нибудь утварь, то сразу узнавал и характер сделавшего ее человека, и о чем этот человек думал, когда ее делал. И в завершение всего певец, встав, засвидетельствовал, что однажды он и другие ученики получили всю Тору через уста наставника точно так же, как когда–то Израиль получил ее на горе Синай в раскатах грома, и что глас Божий не смолк еще на земле, но звучит до сих пор, и что его можно услышать.

Через какое–то время после поездки в Лиженск певец Баал Шем Това слег и вскоре умер. Тридцать дней спустя после его смерти, в пятницу, другой певец, бас, придя из бани, сказал жене умершего: «Созови скорей Святое Братство*[60] на мои похороны, ибо мужу твоему на Небесах повелели петь во славу прихода субботы, а он не хочет этого делать без меня». С этими словами он лег и умер.

НЕПРАВИЛЬНЫЙ ОТВЕТ

Рассказывают.

Когда равви Вольф Кицес покидал своего учителя, чтобы отправиться в Святую Землю, Баал Шем протянул указательный палец, коснулся его уст и сказал: «Заботься о своих словах и смотри, чтобы всегда отвечать правильно!» Более он ничего не сказал.

Корабль, на котором плыл ученик Баал Шема, сбился с пути из–за разыгравшейся бури и пристал к какой–то неведомой пустынной земле. Шторм утих, но корабль сильно пострадал и не мог отправиться в путь немедленно. Некоторые из пассажиров, среди них и равви Вольф, сошли на берег, чтобы исследовать незнакомую местность. Они вскоре вернулись, только равви Вольф, увлекшись, шел все дальше и дальше от побережья и наконец наткнулся на большой дом в старинном стиле, выглядевший так, словно в нем никто никогда не жил. Только тогда он сообразил, что на корабле не могут его так долго ждать. Но не успел равви Вольф решить, как поскорей добраться до берега, на пороге старинного дома появился человек, облаченный в льняные одежды. Это был старец с седыми волосами, но на вид еще очень крепкий и полный сил. «Не бойся, равви Вольф, – произнес он. – Останься с нами на субботу, а утром сможешь продолжать свой путь». Словно во сне равви Вольф последовал за старцем. Они омылись в бане, помолились в сообществе десяти других высоких и величественных старцев, а затем все вместе сели за трапезу. Эта суббота была похожа на чудный сон. На следующее утро старец проводил равви Вольфа на берег, у которого стоял на якоре его корабль, и благословил его на дорогу. И только равви Вольф собрался поставить ногу на трап, старец спросил его: «Скажи мне, равви Вольф, как поживает народ Израиля в твоей стране?»

«Господь не покидает их», – быстро проговорил равви Вольф и взошел на корабль. И только в открытом море он задумался над тем, что сказал. Он вспомнил слова своего учителя, и угрызения совести охватили его с такой силой, что он не смог продолжать путь в Святую Землю, но решил вернуться домой. Он спросил у одного из корабельщиков, как ему поскорее это сделать, и получил ответ, что судно и так идет домой.

Когда равви Вольф пришел к Баал Шему, наставник посмотрел на него строго, но не сердито, и произнес: «Как плохо ты ответил отцу нашему Аврааму! День за днем он вопрошает Бога: «Как там мои дети?» И Бог отвечает: «Я не покидаю их». О, если бы ты поведал ему еще о наших муках в изгнании!»

ТОПОР

Однажды Баал Шем поручил своему ученику, равви Вольфу Кицесу, выучить кавванот для исполнения на бараньем роге*[61], так чтобы на Новый год*[62] он смог хорошо сыграть соответствующую мелодию. Равви Вольф учил кавванот со всей тщательностью, а для большей надежности отмечал все ошибки на листе бумаги, который держал за пазухой. Однако, когда все ошибки были отмечены, равви Вольф потерял этот лист, но не заметил этого. Говорят, что лист пропал не без помощи Баал Шема. Когда же наступило время трубить в рог, равви Вольф стал искать свой листок и не нашел его. Он пытался вспомнить кавванот, но, как ни странно, забыл все. Тогда он стал плакать и рыдать и так создал нужную мелодию без всяких специальных кавванот. Позднее Баал Шем говорил ему: «Во дворце царя много залов, и к дверям от них – много ключей, но топор сильнее их всех, и ни один замок не устоит перед ним. Разве могут сравниться все кавванот с одним подлинным плачем, идущим от сердца!»

СЛОВО УЧЕНИКА

Однажды в пятницу, в час, когда цадик исследовал свою душу, весь мир стал черным в глазах Баал Шема и в нем готова была умереть последняя искра жизни. В таком состоянии застал его один из учеников. «Наставник и учитель мой!» – произнес он, но тут голос его задрожал, и он не смог больше вымолвить ни слова. И тогда новые силы влились в сердце Баал Шема, и огонь жизни снова разгорелся в нем.

РЯДОМ и ВДАЛИ

Ученик спросил Баал Шема: «Почему бывает так, что тот, кто прилепляется к Богу и знает, что близок к Нему, иногда испытывает чувство разрыва и удаления?»

Баал Шем объяснил: «Когда отец учит своего маленького сына ходить, он становится перед ним и простирает свои руки по обе стороны от малыша, чтобы тот не упал, и мальчик идет к отцу, поддерживаемый его руками. Но когда он подходит к нему почти вплотную, отец отходит от него и убирает свои руки, и так происходит не один раз. Только так ребенок может научиться ходить».

МОЛИТВА В ПОЛЕ

Некий хасид, ехавший в Мезбиж, чтобы провести Йом–Кипур рядом с Баал Шемом, вынужден был по какой–то причине прервать свое путешествие. Когда наступила ночь и на небе стали видны звезды, до Мезбижа оставалось еще далеко, и, к своему великому огорчению, хасид был вынужден совершать молитву один в чистом поле. Когда после праздника он приехал в Мезбиж, Баал Шем принял его особенно тепло и радушно. «Твоя молитва, – сказал он, – превзошла все молитвы, произнесенные когда–либо на том поле».

УЧЕНЫЕ

Моше Хаим Эфраим, внук Баал Шема, в юности посвятил всего себя учению и стал таким великим ученым, что в конце концов понемногу отошел от хасидского образа жизни. У его деда, Баал Шема, была привычка часто гулять с внуком по городу, и Эфраим ходил с ним, хотя и с некоторой долей неудовольствия, потому что ему было жаль потерянного времени, которое он мог бы посвятить своим занятиям.

Однажды они встретили человека из другого города. Баал Шем разговорился с ним и спросил о ком–то, кто жил в том же городе. «О, это великий ученый!» – произнес в ответ человек.

«Я завидую его учености, – сказал Баал Шем. – Но что делать: у меня нет времени учиться, потому что я обязан служить своему Творцу». С этого часа Эфраим вернулся к хасидскому образу жизни, которому посвятил всего себя.

ПРЕДЕЛЫ СОВЕТА

Ученики Баал Шема однажды услышали, что некто имеет репутацию весьма ученого человека. Кое–кто из них захотел пойти к нему и посмотреть, чему он может научить. Наставник позволил им пойти, но прежде они его спросили: «А как мы узнаем, истинный ли он цадик?»

Баал Шем ответил так: «Попросите его дать вам совет о том, что следует делать, чтобы во время молитвы и учения вас не тревожили нечистые помыслы. Если он даст вам совет, то вы поймете, что он не принадлежит к великим учителям. Ибо таково служение человека в этом мире до самого его смертного часа – все время бороться с чуждыми помыслами и все время возвышать себя и уподобляться природе Божественного Имени».

ЗАПИСИ

Один ученик тайно записывал все поучения, которые он слышал от Баал Шема. Однажды Баал Шем увидел, что по его дому ходит демон с книгой в руках. Равви спросил его: «Что это за книга у тебя?» – «Это книга, – отвечал демон, – которую ты сочинил».

Так Баал Шем узнал, что один из его учеников тайно записывает все, что он говорит. Он собрал всех учеников и спросил: «Кто из вас записывает то, чему я вас учу?» Ученик, ведший записи, признался и отдал их учителю. Баал Шем долго изучал их страницу за страницей, а потом сказал: «Во всем этом нет ни единого сказанного мною слова. Ты не слушал меня ради Небес, поэтому тебя обволокли силы зла и твои уши слышали то, чего я не говорил».

У ДРЕВА ЖИЗНИ

Баал Шем рассказывал: «Однажды я шел в рай и со мной было много людей. Чем ближе я подходил к райскому саду, тем меньше становилось шедших со мною людей. Когда я прошел весь рай, со мной осталось лишь несколько человек. Когда же я встал у Древа Жизни и огляделся, то вокруг не было никого».

ПРОПОВЕДЬ

Однажды после общей молитвы Баал Шема попросили прочитать проповедь. Он начал, но посреди проповеди его объял трепет, как это с ним иногда случалось во время молитвы. Баал Шем остановился и сказал: «О, Владыка миров! Тебе ведомо, что я говорю не ради того, чтобы возвеличить себя…» Тут он снова остановился, и затем из его уст полились такие слова: «Многое я знаю, многое могу, но нет никого, кому бы я мог открыть это». Более он ничего не сказал.

КАК САРАНЧА

Равви Михал из Злочова рассказывал: «Однажды, когда мы ехали с нашим учителем, равви Израэлем Баал Шем Товом, Светочем Семи Дней*[63], и остановились, равви ушел в лес, где хотел прочесть послеполуденную молитву*[64]. Вдруг мы увидели, как он прислонил голову к дереву и заплакал. Спустя какое–то время мы спросили, что с ним случилось. Баал Шем ответил: «Когда я целиком погрузился в дух, то увидел, что в поколениях, которые будут жить перед пришествием Мессии, хасидские равви размножатся, как саранча, и именно они отсрочат время воздаяния, ибо вызовут разделение в сердцах и породят беспричинную ненависть».

БЛАЖЕН НАРОД

Толкуя стих псалма: «Блажен народ, знающий трубный зов! Они ходят во свете лица Твоего, Господи»*[65], Баал Шем сказал: «Когда люди не зависят от героев, но сами, заслышав трубный зов, идут на битву, то они будут ходить во свете лица Твоего, Господи».

ПРОСТОТА

Однажды Баал Шем сказал своим ученикам: «Теперь, когда я преодолел так много ступеней в служении Богу, я позволяю себе удалиться от них всех и, держась простой веры, приготовить из себя сосуд для Господа. Сказано: «Простец верит каждому слову», но также сказано: «Господь хранит простеца».

ЧУЛОЧНИК

Как–то, путешествуя, Баал Шем остановился в маленьком городке, название которого предание не сохранило. Однажды утром, перед молитвой, он, как обычно, сидел, курил трубку и смотрел в окно. Мимо прошел человек. В руке он нес молитвенное одеяние и ступал так устремленно и торжественно, словно намеревался войти во врата Неба. Баал Шем спросил у своего ученика, у которого он остановился, что это за человек. Ученик сказал, что это один чулочник, который каждый день ходит в Дом Молитвы, будь то летом или зимой, и произносит свою молитву даже тогда, когда нет необходимого собрания из десяти человек. Баал Шем захотел, чтобы чулочник свернул и зашел к нему, но ученик сказал: «Этот глупец никогда не остановится и не свернет со своего пути, даже если его позовет сам император».

После молитвы Баал Шем послал к чулочнику сказать, что хотел бы заказать у него четыре пары чулок. Вскоре заказ был готов, и мастер принес его Баал Шему. Чулки были очень добротными, из превосходной шерсти. «Сколько ты хочешь за пару?» – спросил равви Израэль. «Полтора гульдена». – «Полагаю, хватит и одного». – «Что ж, пусть будет один», – согласился чулочник.

Баал Шем заплатил ему. Затем стал расспрашивать: «Как ты проводишь свои дни?» – «Делаю чулки». – «А как ты их делаешь?» – «Сначала я изготавливаю сорок или пятьдесят пар. Затем помещаю их в форму, ставлю в теплую воду и кладу под пресс, покуда они не станут такими, какими должны быть». – «А как ты их продаешь?» – «Я почти не выхожу из дома. Купцы сами приходят ко мне и покупают. Также они привозят хорошую шерсть, которую специально для меня приобретают, и я им за это плачу. Теперь же я вышел из дома только ради равви». – «А что ты делаешь утром, перед тем, как отправиться на молитву?»

– «Тоже делаю чулки». – «А какие псалмы ты поешь за работой?» – «Когда работаю, я пою те псалмы, которые знаю наизусть».

Когда чулочник ушел, Баал Шем сказал своим ученикам: «Сегодня вы лицезрели краеугольный камень, на котором держится весь Храм до прихода Мессии».

МОЛИТВА ЗАНЯТОГО ЧЕЛОВЕКА

Говорил Баал Шем: «Представьте себе человека, который целый день бегает по улицам и рынкам. Он даже забывает, что существует Творец мира. Только когда наступает время послеполуденной молитвы, он вспоминает: «Я должен помолиться». И тогда из самых глубин сердца из него исходит вздох раскаяния, что целый день он провел в тщете и суете. Так он стоит посреди улицы и молится. В этот момент Бог радуется, очень радуется за него, и молитва этого человека достигает Небес».

МАЛЕНЬКАЯ СВИСТУЛЬКА

У одного поселянина, который многие годы в Дни Благоговения*[66] приходил в синагогу к Баал Шему, был сын, столь скудоумный, что он не мог даже различать буквы и поэтому не понимал смысла священных слов. В Дни Благоговения отец не брал его с собой в город, потому что сын все равно ничего не понимал. Но когда ему исполнилось тринадцать лет и он вошел в возраст Закона, отец взял его с собой на праздник Йом–Кипур, опасаясь, что в его отсутствие сын в день поста будет есть, как в обычный день, потому что тот не ведал никаких правил.

У мальчика была маленькая свистулька, в которую он обычно свистел, когда сидел на лугу и пас овец и телят. Свистульку эту он всегда носил с собой в кармане рубашки; отец о ней ничего не знал. Во время праздника мальчик в течение многих часов стоял в синагоге и молчал. Но когда началась дополнительная служба*[67], он сказал: «Отец, у меня есть маленькая свистулька. Я хочу в нее посвистеть». Отец заволновался и запретил ему это делать, и мальчик сдержался. Но когда началась послеполуденная служба, сын снова стал просить: «Отец, можно мне посвистеть в свистульку?» Отец рассердился и сказал: «Где она у тебя?» Когда мальчик показал, отец засунул ему в карман свою руку, чтобы сын не смог достать свистульку. Однако, когда началась завершающая молитва, мальчик вырвал карман из–под руки отца, достал свистульку и тихо засвистел. Все были поражены и смущены. Но Баал Шем невозмутимо продолжал произносить слова молитвы, причем гораздо бойчее и легче, чем обычно. Позднее он сказал: «Этот мальчик облегчил мне молитву».

ДВОРНИК

Однажды, перед Новым годом, Баал Шем приехал в некий город и спросил, кто здесь читает молитвы в Дни Благоговения. Ему ответили, что это делает рав города. «А как он читает молитвы?» – поинтересовался Баал Шем.

«В День Искупления (Йом–Кипур), – сказали ему, – он читает молитвы покаяния в грехах самым сладостным тоном».

Баал Шем послал за равом и, когда тот пришел, спросил, в чем причина такого странного способа покаяния. Рав ответил: «Последний из слуг царя, тот, обязанность которого – подметать перед дворцом, когда работает, поет радостные песни, ибо сознает, что делает работу, которая обрадует царя». Сказал тогда Баал Шем: «Позволь и мне побыть с вами».

В ЧАС СОМНЕНИЯ

Рассказывают.

В городе Сатанове жил некий книжник, который без конца размышлял о том, почему существует то, что существует, и почему вообще что–то существует. Однажды в пятницу, после молитвы, он остался в Доме Учения (Бет–мидраше), чтобы заняться своими размышлениями; но мысли его запутались, и он, как ни пытался привести их в порядок, не мог этого сделать. Святой Баал Шем Тов почувствовал это издалека; он сел в повозку и, благодаря своей чудесной силе, в одно мгновение достиг Дома Учения в Сатанове, где сидел тот человек, мучаясь неразрешимыми вопросами. Баал Шем сказал ему: «Ты допытываешься, есть ли Бог, а я вот глуп, а верую». То, что нашелся человек, знавший о его тайных муках, взволновало сердце усомнившегося книжника, и оно открылось для Великого Таинства.

ВЕЛИКОЕ ЧУДО

Некий натуралист приехал издалека, чтобы увидеть Баал Шема. При встрече он сказал: «Мои исследования показывают, что в соответствии с законами природы Красное море должно было расступиться в тот самый час, когда его пересекали дети Израиля. Так где же здесь чудо?»

Баал Шем ответил: «Разве ты не знаешь, что природа сотворена Богом. И сотворил Он ее так, что в тот самый час, –когда дети Израиля пересекали Красное море, волны его должны были расступиться. Это и есть великое чудо!»

ИСТИНА

Говорил Баал Шем: «Что означают слова людей, что Истина шествует по всему миру? Они означают, что она не стоит на месте, что она – вечный странник».

ТОМУ, КТО МНОГО УВЕЩАЕТ

Баал Шем сказал эти слова одному цадику, который любил произносить проповеди и увещания: «Что ты знаешь об увещании! Во все дни своей жизни ты не ведал греха и мало общался с людьми, окружающими тебя. Поэтому что ты можешь знать о прегрешениях!»

С ГРЕШНИКАМИ

Говорил Баал Шем: «Я позволяю грешникам приближаться ко мне, если они не горды. А книжников и безгрешных людей я до себя не допускаю, если они горды. Потому что с грешником, знающим, что он грешник, и поэтому ни во что себя не ставящим, – с ним Бог, ибо Он «пребывает с ними посреди нечистот их». Но о гордящихся тем, что их не касается грех, Бог, как мы знаем из Гемары, говорит: «В мире нет такого места, где бы Я был с ними».

ЛЮБОВЬ

Баал Шем говорил одному из своих учеников: «Презреннейший из презренных, которого ты только способен себе представить, дороже мне, чем тебе – единственный сын».

ФАЛЬШИВОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

Рассказывают.

Во дни Баал Шема в соседнем с ним городе жил один гостеприимный богач. Каждому бедному страннику он давал пищу, питье и денег в придачу. Но при этом он желал непременно слышать от всех, кому благодетельствовал, слова восхваления в свой адрес; однако, если эти слова не выглядели естественно, он отвергал их, и, если восхваления казались чересчур длинными или слишком короткими, он высказывал в адрес гостей язвительные замечания.

Как–то Баал Шем поручил одному из своих учеников, равви Вольфу Кицесу, съездить куда–то по делам и сказал, чтобы по дороге он заехал к тому богачу. Равви Вольф заехал и был хорошо принят и богато одарен, однако в ответ произнес лишь несколько слов благодарности, да и то как–то рассеянно. Наконец богач сказал: «Разве ты не считаешь, что именно таким и должно быть гостеприимство?»

«Кто знает…» – ответил равви Вольф. Больше богач не смог добиться от него ни одного слова. На ночь хозяин, по своему обычаю, лег вместе с гостями, потому что перед тем, как уснуть, он любил болтать с ними и выслушивать от них что–нибудь приятное о себе. Когда богач задремал, равви Вольф коснулся мизинцем его плеча. И богачу приснилось, что его пригласили к царю и он пил с ним чай. Но вдруг царь упал и умер, и богача обвинили в том, что он отравил царя, и посадили в тюрьму. Потом в тюрьме случился пожар, и богачу удалось бежать; в итоге он очутился в какой–то далекой стране. Потом богач стал водоносом, но это была очень тяжелая работа, дававшая скудный заработок, поэтому он уехал в другую страну, где воды было мало и она стоила дороже. Но был там странный закон, согласно которому деньги платили только тогда, когда ведра были наполнены до краев, а ходить с полными ведрами и не расплескать их – очень тяжело. Однажды, идя осторожно, медленно, шаг за шагом, он все–таки упал и сломал обе ноги; так он лежал, вспоминал свою прошлую жизнь и плакал. В этот момент равви Вольф снова коснулся мизинцем плеча спящего хозяина дома; тот проснулся и сказал: «Возьми меня с собой к своему учителю».

Баал Шем встретил богача с улыбкой. «Хотел бы ты знать, чего стоит все твое гостеприимство? – спросил он. – Не более чем полное ничтожество».

Тут пробудилось сердце этого богача и обратилось к Господу, а Баал Шем наставил его в том, как возвышать свою душу.

ПЕРЕПОЛНЕННЫЙ ДОМ МОЛИТВЫ

Однажды Баал Шем остановился на пороге одной синагоги и отказался в нее входить. «Я не могу сюда войти, – сказал он. – Это место переполнено поучениями и молитвами от одной стены до другой и от пола до самого потолка. Где же я найду здесь для себя место?» А когда он увидел, что все, кто были вокруг, удивленно смотрели на него и не знали, что думать, то сказал: «Слова из уст тех, кто здесь молится и произносит поучения, не исходят из их сердец и поэтому не могут вознестись на Небо, а остаются и заполняют Дом Молитвы от одной стены до другой и от пола до самого потолка».

КУВШИН

Однажды Баал Шем сказал своим ученикам: «Так же, как сила корня видна по листу, сила человека видна по посуде, которую он делает; характер и поведение человека можно измерить его делами». Затем взгляд Баал Шема упал на прекрасный пивной кувшин, стоявший перед ним. Он взял его и сказал: «Видно ли вам по этому кувшину, что у сделавшего его человека нет ног?»

Когда Баал Шем закончил свою речь, кто–то из учеников поднял кувшин и поставил его на скамью. Но кувшин не смог на ней устоять, и, упав, разбился вдребезги.

В ИЗМЕНЧИВОМ МИРЕ

Во дни Баал Шема жил некий человек, жестоко умерщвлявший свою плоть, чтобы обрести святой дух. Однажды Баал Шем сказал о нем так: «В этом изменчивом мире над ним смеются.

Его награждают все более и более высокими эпитетами, но делают это лишь затем, чтобы позабавиться. Если он не даст мне возможность помочь ему, то будет потерян».

МАЛЕНЬКАЯ РУКА

Равви Наман из Брацлава передал нам такие слова своего великого прадеда, Баал Шем Това: «Увы! Мир полон великих светочей и таинств, но человек закрывает их от себя одной маленькой рукой».

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ДНЕСТР

Рассказывал некий цадик.

Когда наставник был еще маленьким мальчиком, пророк Ахия Шилонит явился ему и обучил его мудрому ведению священных Имен*[68]. А поскольку учитель был еще очень молод, ему захотелось сразу испытать, что он способен теперь совершить. Поэтому он опустил свой пояс в Днестр там, где течение было наиболее сильным, произнес священное Имя и пересек реку, держась руками за пояс. После этого много дней он каялся, стремясь вытравить из души гордость за совершенное, и в конце концов ему удалось это сделать. Но однажды ему снова пришлось пересекать Днестр в том месте, где течение было наиболее сильным, и на сей раз уже не по своей воле, поскольку его преследовала толпа людей, ненавидящих евреев и желавших его смерти. Он снова погрузил свой пояс в воды реки и пересек ее, но при этом не прибегал ни к помощи священного Имени, ни к чему–либо еще, но шел через реку, уповая лишь на свою веру в Бога Израилева.

СОСУЛЬКА

Рассказывал некий цадик.

Однажды зимним днем я шел с наставником в баню. Было так холодно, что все кругом заледенело, а с крыш свисали сосульки. Мы вошли в баню, и, как только учитель произнес священные слова Единения*[69], вода в бане нагрелась. Баал Шем сидел в воде очень долго: за это время сгорела и начала расплываться свеча. «Равви, – сказал я, – свеча уже сгорела и расплывается».

«Глупец! – отвечал Баал Шем. – Возьми с крыши сосульку и зажги ее. Тот, кто говорит маслу загореться – и оно загорается*[70], скажет это и сосульке, и она станет свечой». Сосулька горела довольно долго: идя домой, я еще освещал ею путь. Но когда я оказался дома и посмотрел на сосульку, в руке у меня осталось лишь несколько капелек воды.

БОЖЬИ ТВАРИ

Рассказывают.

Однажды Баал Шем был вынужден встречать субботу в чистом поле. Неподалеку паслось стадо овец. Когда Баал Шем стал петь гимн приветствия наступающей субботе, овцы поднялись на задние ноги и стояли так, покуда наставник не закончил. Ибо, слушая молитвы Баал Шема, всякая тварь Божья принимала то изначальное положение, в котором она стояла перед троном Господа.

ПРИХОД

Ученики Баал Шема могли всегда по лицу наставника узнать, присутствуют ли среди них Семь Пастырей*[71] или хотя бы один из них. Однажды, во время трапезы новолуния, они взглянули на учителя и поняли, что к ним пришел один из Семи Пастырей. Позднее они спросили Баал Шема, кем именно был этот гость. Тот ответил: «Когда я произносил благословение над хлебами, я размышлял о таинстве трапезы и целиком погрузился в эти мысли. И тогда Моисей, наш учитель, да пребудет с ним мир, явился ко мне и сказал: «Приветствую тебя, ибо сейчас ты размышлял о том же таинстве, о котором размышлял и я, сидя за трапезой у своего тестя Иофора*[72]».

ДИСПУТ

Рассказывают.

Как–то Баал Шем восседал за столом в окружении своих учеников. Среди них был равви Наман из Городенки, сын которого взял в жены внучку Баал Шема, и от их брака родился другой Наман – равви Наман из Брацлава.

Баал Шем сказал: «Пришло время узнать вам более глубокий смысл бани погружения*[73]». Немного помедлив, он затем в подобающих словах выстроил перед учениками все здание учения об этом предмете. Сдалав это, Баал Шем запрокинул голову, и лицо его осветилось тем сиянием, которое указывало ученикам, что душа учителя пребывает в высших мирах. Тело же наставника было совершенно недвижимо. Сердца учеников затрепетали, они поднялись со своих мест и во все глаза взирали на учителя, ибо это был один из тех моментов, когда им предоставлялась возможность увидеть, кем на самом деле является их наставник. Равви Наман тоже захотел встать вместе с остальными, но не смог. Его одолел сон. Он, правда, пытался его побороть, но безуспешно.

Во сне равви Наман оказался в каком–то городе, где по улицам шагали великаны. Все они шли к одному огромному зданию. Равви Наман пошел с ними и дошел до ворот. Дальше он идти не смог, потому что в здании столпилось много людей. Но со своего места он мог слышать голос неведомого учителя, которого не видел, но слышал хорошо, потому что тот говорил ясно и отчетливо. Учитель говорил о бане погружения и о всех ее тайных значениях. К концу речи становилось все яснее и яснее, что он излагал учение, отличное от традиционного, принадлежащего Ари*[74], святому «льву» – равви Ицхаку Луриа, а в конце выступления неведомый учитель сказал об этом прямо. Неожи дано толпы людей расступились. В дверях появился сам Ари. Он быстро пошел к кафедре, чуть не сбив с ног равви Намана. В этот момент толпы людей снова сомкнулись, и равви Наман очутился прямо перед кафедрой. Он взглянул на неведомого учителя и сразу узнал в нем своего наставника, которого не мог признать по голосу. Теперь же на глазах равви Намана разгорелся диспут. «Лев» и Баал Шем Тов приводили множество разнообразных цитат из священной «Книги Великолепия» («Зохар»)*[75], давая им разные интерпретации. Разногласия были то больше, то меньше, и наконец эти два человека, разгоревшись, как два больших пламени, слились в один костер, возвышавшийся до средоточия Небес. И не было никакой возможности решить, кто из участников диспута прав. Наконец они решили обратиться за помощью к Небесам. Вместе они совершили ритуал, вознесший их к Небу. Что там с ними было, превосходит границы всякого понимания, присущего временной жизни, но, когда они вернулись, Ари сказал: «Решение было принято в пользу слов, высказанных Баал Шем Товом». И тут равви Наман проснулся. Открыв глаза, он увидел, как учитель наклонил голову, которая была запрокинута, и сказал ему: «Тебя я избрал сопровождать меня и быть мне свидетелем».

ПО ОБРАЗУ БОЖИЮ

Однажды Баал Шем призвал к себе Саммаэля*[76], владыку демонов, по какому–то важному делу. Владыка демонов зарычал на него: «Как посмел ты вызвать меня! До этого меня вызывали всего три раза: к Древу Познания, при создании золотого тельца и в час разрушения Иерусалима».

Баал Шем повелел ученикам показать свои лбы, и на каждом из них Саммаэль увидел знак образа Божия, по которому был сотворен человек. Поэтому он исполнил все, о чем Баал Шем попросил его. Но перед тем как покинуть Баал Шема и его учеников, Саммаэль обратился к ним с просьбой: «Сыновья Бога Живого, позвольте мне еще немного побыть с вами и посмотреть на ваши лбы».

ЧУДЕСНАЯ БАНЯ

Рассказывают.

Однажды Баал Шем повелел равви Цви, писцу, надписать на филактериях*[77] стихи из Писания и специально объяснил ему, каким должно быть при этом состояние души. Затем он сказал:

«А теперь я покажу тебе филактерии Господа миров». Они пошли в дремучий лес. Один из учеников Баал Шема, равви Вольф Кицес, понял, куда они пошли, отправился за ними и спрятался в том же лесу. И он слышал, как Баал Шем воскликнул: «Баня Израиля – Господь!»*[78] Неожиданно равви Вольф увидел баню в месте, до того совершенно пустом. Но в этот самый момент Баал Шем сказал равви Цви: «Тут кто–то прячется». Он быстро нашел равви Вольфа и сказал, чтобы тот уходил. Так что никто не знает, что произошло потом.

ВОЗДЕЙСТВИЕ РАЗНОПЛЕМЕННОГО МНОЖЕСТВА

Говорил Баал Шем: «Эрев Рав*[79], разноплеменное множество, не дало Моисею достичь степени ангела».

ИСКУШЕНИЕ

Рассказывают.

Саббатай Цви*[80], давно умерший лжемессия, однажды явился Баал Шему и умолял снять с него грехи. Ибо хорошо известно, что искупление совершается через связь человека с человеком, ума – с умом, души – с душой. Поэтому Баал Шем начал связывать свое существо с существом пришельца, но делал это медленно и осторожно, потому что боялся, что может ему повредить. Однажды, когда Баал Шем спал, к нему снова явился Саббатай Цви и стал соблазнять, говоря, что Баал Шему необходимо стать тем, кем был он, Саббатай Цви. Поэтому Баал Шем выгнал его вон, сделав это с той же решимостью, с какой он сходил в самые глубины ада.

С тех пор, когда Баал Шем говорил о Саббатае Цви, он всегда повторял: «Искра Божия была в нем, но Сатана поймал его в ловушку гордыни».

ВЫНУЖДЕННАЯ ОСТАНОВКА

Рассказывают.

Со своей дочерью Оделью и равви Цви, писцом, Баал Шем направлялся в Святую Землю, чтобы там подготовить себя к часу освобождения*[81]. Но Небеса вынудили его сделать в пути остановку. На пути из Стамбула в Землю Израиля корабль остановился у какого–то острова. Баал Шем и его спутники сошли на берег, но когда они захотели вернуться на корабль, то заблудились и попали в руки разбойников. Тогда равви Цви сказал Баал Шему: «Почему молчишь? Сделай, что ты делаешь обычно в таких случаях, и мы освободимся».

Но Баал Шем ответил: «Мне теперь ничего не известно. Я утратил все знания. Так что придется тебе припомнить что–нибудь из того, чему я учил, и тем постараться освежить мою память».

Однако и равви Цви сказал: «И мне теперь ничего не известно! Единственное, что я помню – это алфавит».

«Так чего же ты ждешь? – воскликнул Баал Шем. – Читай его!» И писец стал читать буквы алфавита, и произносил он их с таким рвением, какое обычно вкладывал в молитвы. Тут зазвонил колокол, и явился какой–то старый капитан с солдатами, который освободил Баал Шема и его спутников, не сказав ни слова. Он взял их на свой корабль и отвез обратно в Стамбул, и все это опять не сказав ни слова. Когда пассажиры сошли на берег – а было это в седьмой день Пасхи*[82], – корабль вместе с командой исчез. И тогда Баал Шем понял, что тот, кто его спас, был пророк Илия*[83], а также он понял, что ему не следует продолжать путешествие. Поэтому он сразу вернулся домой.

Также рассказывают.

Во время праздника Пасхи, когда Баал Шем и его спутники сели в Стамбуле на корабль. Небеса открыли ему, что ему следует сойти на берег и ехать домой. Но Баал Шем в душе своей отказался выполнить это и решил во что бы то ни стало плыть дальше. И тогда он утратил все достигнутые духовные степени и лишился способности учить людей и молиться. Когда Баал Шем взглянул на книгу, то осознал, что больше не понимает написанного в ней. Но в душе своей он сказал: «Ну и что с того! Явлюсь в Святую Землю неотесанным простецом». И тут разыгрался сильный шторм и огромная волна обрушилась на корабль и унесла в море Одель, дочь Баал Шема. В этот момент к Баал Шему явился Сатана и стал ему говорить обычные свои речи. Но Баал Шем воскликнул: «Слушай, Израиль!» – и, отвернувшись от Сатаны, сказал: «Владыка миров, я возвращаюсь домой». И сразу же по воздуху примчался учитель Баал Шема пророк Ахия Шилонит; он достал из моря Одель и через облака унес их всех обратно в Стамбул.

ВОСТРУБИ В БОЛЬШОЙ РОГ!

Некий цадик рассказывал.

У Святого Общества*[84] был маленький домик за городом, где, выслушав поучение из уст Баал Шем Това, его ученики собирались, чтобы побеседовать об услышанном. Я знал это место, но не решался пойти туда ни вместе с ними, ни после них, потому что был еще очень молод.

Однажды, в тот год, когда я жил в доме Баал Шем Това, в первый день Нового года, сразу после благословения пищи, святой Баал Шем произносил поучение на слова: «Воструби в Большой Рог о нашем освобождении!» Закончив поучение, он удалился в свою комнату и заперся там. Ученики ушли в свой домик за городом. Я же остался один. Вдруг мне стало казаться, что сегодня придет Мессия, и с каждой минутой я убеждался в этом все более и более. Вот, думал я, сейчас он идет по дороге; вот он уже входит в город, и некому его встретить. Эта картина, возникшая в моей душе, показалась мне такой очевидной истиной, что я не нашел ничего лучшего, как тут же побежать к ученикам и обо всем им рассказать. Я бежал по городу, и люди пытались остановить меня, чтобы выяснить, куда я так тороплюсь. Но я бежал, не останавливаясь, покуда не оказался в домике, где собрались ученики. И вот я увидел, что все они сидят за большим столом и никто из них не в состоянии вымолвить ни слова. Потом я узнал, что каждому из них ясно представилось, что сейчас придет Мессия. Но тогда я не знал, что делать, и тоже сел с ними за стол. Так мы сидели вокруг большого стола, покуда на небе не появились звезды второй ночи Нового года. Лишь тогда нас оставила мысль о Мессии и мы вернулись в город.

ТРЕТЬЯ НЕУДАЧА

Рассказывают.

Когда количество отступников, последователей Якоба Франка*[85], лже–Мессии, стало возрастать. Небеса открыли Баал Шему, что их нечистая сила сделалась сильнее его святой силы и что, если он хочет их превозмочь, он должен взять себе в помощники равви Моше Пастуха*[86]. Не медля ни минуты, Баал Шем отправился в город, на который ему указали свыше. Когда он спросил там о равви Моше Пастухе, ему ответили, что человек с таким именем – не равви, а пастух, пасущий стада на холмах за городом. Там его и нашел Баал Шем. Овцы разбрелись по склонам, а пастух, к которому Баал Шем подошел незаметно, стоял на краю какой–то ямы. Заметив подошедшего человека, он сказал: «Господин мой, чем я могу тебе услужить? Если у тебя есть стада овец, я буду пасти их бесплатно. Так что я могу для тебя сделать?» И тут он начал прыгать через яму. С невероятным рвением он все прыгал и прыгал, кувыркался и восклицал: «Я прыгаю из любви к Богу! Я прыгаю из любви к Богу!» И Баал Шем понял, что служение этого пастуха намного превосходит его собственное.

Когда пастух остановился, Баал Шем приблизился к нему и сказал: «Мне нужно с тобой поговорить». – «Я работаю за плату, – ответил пастух, – и не могу терять попусту время». – «Но только что ты тратил время на то, что прыгал через яму!» – напомнил Баал Шем. «Да. Это так, – отвечал пастух. – Я позволяю себе это делать из любви к Богу». – «То, что я хочу тебе предложить, – это тоже занятие из любви к Богу», – сказал цадик. Тогда пастух дал ему возможность высказаться и внимательно выслушал, и душа его в это время воспламенилась так же, как и при прыжках через яму. Он заставил Баал Шема рассказать все, начиная с разрушения Храма, и тот поведал, как два раза прежде, в часы великой напасти, когда гибли тысячи преданных Святому Имени, в эти часы делалась великая работа, но в ряды преданных пробирался Сатана, и вся работа пропадала. «Теперь же наступает третье такое время», – закончил свой рассказ Баал Шем.

«Да! – воскликнул пастух. – Так освободим же Божественное Присутствие из изгнания!» – «А есть ли здесь где–нибудь поблизости место, где мы могли бы искупаться?» – спросил Баал Шем. «Там, у подножия горы, бьет источник», – ответил пастух и быстро зашагал вниз по склону. Цадик едва поспевал за ним. Когда они оба погрузились в воду, Баал Шем в двух словах поведал пастуху, в чем будет состоять их работа.

Тем временем на Небесах распространился слух, что люди очень хотят приблизить час спасения. Силы Небесные решили помешать этому плану: Сатана усилился и стал активно действовать. Город, где жил пастух, был поражен огнем, и тревога разнеслась по всем окрестным холмам. А пастух побежал к овцам. «Куда ты бежишь и зачем?» – спросил Баал Шем.

Пастух ответил: «Владельцы стад, должно быть, услышали, что я оставил овец без присмотра. Как бы они не пришли и не спросили, что с их овцами».

Баал Шем был не в силах его удержать. Он понял, кем был этот пастух.

ПЕРЕД ПРИШЕСТВИЕМ МЕССИИ

Говорил Баал Шем Тов: «Перед пришествием Мессии будет великое изобилие в мире. Евреи станут богатыми. В привычку у них войдет украшать свои дома роскошными вещами. Они отвыкнут довольствоваться малым. Затем наступят худые годы, нужда и бедность и мир оскудеет. Евреи, потребности которых безмерно возросли, не смогут их удовлетворить. Так начнутся страдания перед пришествием Мессии».

ПОСЛЕ СМЕРТИ ЖЕНЫ

Рассказывал некий цадик.

Баал Шем Тов верил, что, подобно Илие, он вознесется во время грозы на Небо. Когда же умерла его жена, он сказал: «Я думал, что, подобно Илие, вознесусь во время грозы на Небо. Но теперь у меня только полтела, и вознесение стало невозможным».

УПУЩЕНИЕ

Рассказывают.

Равви Пинхас из Кореца приехал к Баал Шему на праздник Пасхи и увидел, что учитель очень утомлен.

Накануне заключительного дня праздника душу равви Пинхаса раздирал мучительный вопрос: следует или не следует ему идти в баню погружения. Он решил не идти.

В заключительный день Пасхи равви Пинхас во время молитв почувствовал, что Баал Шему суждено скоро умереть, потому что он совершенно истощился, сражаясь с ордами отступников. Равви Пинхас хотел целиком сконцентрироваться на молитве и полностью устремиться в горний мир, но заметил, что у него ничего не получается. Тогда его охватило глубокое раскаяние, что он не сходил в баню погружения.

После молитвы Баал Шем спросил равви Пинхаса: «Был ли ты вчера в бане погружения?» Тот ответил: «Нет». Тогда Баал Шем сказал: «Это бывает. Ничего страшного».

КОНЧИНА БААЛ ШЕМА

После Пасхи Баал Шем заболел. Однако он еще продолжал читать молитвы в синагоге, покуда хватало сил.

Он не посылал в другие города за своими учениками, чьи молитвы были действенными благодаря их рвению, а тех учеников, что были с ним в Мезбиже, отправил из города. Один равви Пинхас не захотел уехать.

Накануне праздника Недель (Шавуот)*[87], как это бывало ежегодно, собрались верующие, чтобы провести ночь в изучении закона. Баал Шем напомнил им об откровении на Горе Синай.

Утром Баал Шем послал все–таки за своими близкими друзьями. Сначала он призвал двух из них и попросил их позаботиться о своем теле и о похоронах. На своем теле он показал им также, как душа, член за членом, будет уходить из него, и наставил их в том, как им следует применять в данном случае знания, полученные при работе с другими больными, ибо эти двое были членами Святого Братства, отвечавшими за заботу об умирающих и за их похороны.

Затем Баал Шем собрал требуемых для молитвы десять человек. Он попросил дать ему молитвенник, сказав при этом: «Я хочу послужить моему Господу еще немного».

После молитвы равви Наман из Городенки отправился в синагогу, чтобы помолиться там за учителя. Баал Шем при этом сказал: «Он напрасно стучится во врата Небес. Он не может открыть их так, как привык открывать земные двери».

Затем, когда слуга зачем–то зашел в комнату к Баал Шему, он услышал, как умирающий сказал: «Я даю тебе те два часа», и подумал, что Баал Шем говорит о том, чтобы ангел смерти не тревожил его два часа, но равви Пинхас, правильно понявший смысл этих слов, сказал: «Он проживет на два часа дольше. Также он говорит о том, что хотел бы за эти два часа принести Господу какой–то дар. То будет истинная жертва его души».

Затем, как это бывало каждый год, к Баал Шему пришли люди из города, и он говорил им слова поучения.

Некоторое время спустя Баал Шем сказал стоявшим вокруг него ученикам: «Я не печалюсь о своем уходе, ибо знаю: я вошел через одну дверь, а ухожу через другую». Затем он снова заговорил и сказал: «Теперь мне известно, для чего я был сотворен».

Он сел на кровать и сказал ученикам в немногих словах поучение о «столпе», с помощью которого души после смерти восходят из рая в высший рай, к Древу Жизни, и напомнил им стих из Книги Есфирь: «Тогда девица входила к царю»*[88]. Также он сказал: «Я, конечно, вернусь, но в ином облике».

Затем он произнес слова молитвы: «Да пребудет с нами милость Господа, Бога нашего», – и упал на кровать. Несколько раз он снова поднимался и что–то шептал. Ученики знали, что Баал Шем всегда так поступал, когда внушал своей душе быть мужественной. А порой он лежал тихо и неподвижно, и ученики не слышали от него ни единого слова. Затем Баал Шем повелел накрыть себя простыней. Но и тогда ученики продолжали слышать его шепот: «Бог мой, Господь всех миров!» Потом они услышали стих псалма: «Да не приидет на меня ступня гордыни». Позднее те, кого Баал Шем просил позаботиться о его теле, рассказывали, что видели, как его душа покидает тело: она была похожа на голубое пламя.

РЕКА И ОГОНЬ

Рассказывают.

Одна женщина, жившая в деревне недалеко от Мезбижа, часто приходила в дом Баал Шема и приносила дары: рыбу, птицу, масло и муку. Ее путь пролегал через маленькую речку. Однажды эта речка разлилась и вышла из берегов, и когда женщина попыталась ее перейти, то утонула. Баал Шем сильно горевал об этой доброй женщине. В своем горе он проклял реку, и она пересохла. Но принц реки пожаловался на Баал Шема Небесам. Было решено, что в определенное время русло реки снова наполнится водой на несколько часов, и, когда в этот момент один из учеников Баал Шема попытается пересечь реку, ему никто не сможет помочь, кроме самого Баал Шема.

Много лет спустя после смерти наставника его сын ночью сбился с дороги и оказался у той реки, которую сразу не узнал, потому что из пересохшей она стала полноводной. Он попытался перейти ее, но его подхватило волной и понесло. Вдруг на берегу он увидел огонь, осветивший реку и ее берега. Тогда сын Баал Шема напряг все свои силы и, справившись с течением, достиг берега. Этим огнем был сам Баал Шем.

ОГНЕННАЯ ГОРА

Равви Цви, сын Баал Шема, рассказывал следующее: «Какое–то время спустя после смерти отца я видел его в виде огненной горы, от которой разлеталось бесконечное число искр. Я спросил его: «Почему ты явился в виде огненной горы?» – «Потому что в таком виде я служил Богу», – отвечал он».

ВНУТРИ СТЕН

Рассказывал некий цадик.

Однажды во сне я очутился в высшем раю. Там я увидел стены вышнего Иерусалима, и они лежали в руинах. По этим руинам, разбросанным повсюду внутри стен рая, беспрерывно ходил какой–то человек. Я спросил: «Кто это?» Мне ответили: «Это равви Израэль Баал Шем Тов, который поклялся не уходить отсюда до тех пор, покуда не будет восстановлен Храм».

«ОН БУДЕТ»

Равви Нахум из Чернобыля, которому в юности посчастливилось видеть Баал Шема, говорил: «Сказано: «Восходит солнце, и заходит солнце…» – «Род проходит, и род приходит…»*[89] Но что касается Баал Шема, чьи заслуги перед Богом охраняют нас, – не было никого подобного ему до него и не будет никого подобного ему после него до пришествия Мессии, и когда Мессия придет, он будет». Три раза повторил равви Нахум эти слова: «Он будет».

ЕСЛИ

Равви Лейб бен–Сара, тайный цадик, однажды сказал каким–то людям, рассуждавшим о Баал Шеме: «Вы хотите знать о Баал Шем Тове? Говорю вам: если бы он жил во времена пророков, он бы стал пророком, и если бы он жил во времена патриархов, он бы стал патриархом, так что помимо слов «Бог Авраама, Исаака и Иакова» можно было бы говорить: «Бог Израэля».

БАРУХ ИЗ МЕЗБИЖА

Некий старик однажды спросил Баал Шема: «О словах Писания, повествующих о том, что Авраам видел троих людей, стоящих перед ним, священная «Книга Великолепия» («Зохар») говорит, что этими тремя были Авраам, Исаак и Иаков. Но как мог Авраам лицезреть Авраама, стоящего перед ним?»

Барух, которому тогда было три года, внук Баал Шема, был рядом и слышал вопрос. Он сказал: «Дедушка, какую глупость говорит этот старик! Авраам, Исаак и Иаков – это, несомненно, качества, которые, как известно каждому, были присущи тем праотцам: милосердие, суровость и слава»*[90].

МАЛЕНЬКАЯ СЕСТРА

После смерти деда, Баал Шем Това, маленький Барух был взят в дом равви Пинхаса из Кореца. Он был очень скрытным и сторонился людей и, даже став взрослым, долго не мог произносить на публике слова поучения.

Однажды, накануне субботы, равви Пинхас взял Баруха с собой в баню. Возвратившись домой, они вместе выпили меда. Когда же равви увидел, что в юноше (в предчувствии субботы) начинает возрастать внутренний сердечный свет, он попросил его произнести какие–нибудь слова поучения. Барух сказал: «В Песни Песней сказано: «Есть у нас сестра, которая еще мала»*[91]. Речь идет о мудрости, о которой сказано в Притчах: «Скажи мудрости: «Ты сестра моя!»*[92] Так и моя мудрость мала. Далее в Песни Песней читаем: «И сосцов нет у нее»*[93]. Так и у моей маленькой сестры–мудрости нет сосцов, чтобы питать других; лишилась она и учителя, от которого могла научиться. И еще сказано в Песни Песней: «Что нам будет делать с сестрою нашею, когда будут свататься за нее?»*[94] И что буду я делать со своей маленькой мудростью, когда скажу все, что полагается произносить при поучении?»

В ДОМЕ ТЕСТЯ

После свадьбы равви Барух жил в доме своего тестя. Два других зятя, которые были весьма учеными людьми, постоянно жаловались, что Барух сторонится их и вообще избегает всех людей; когда они сидят за книгами, он спит, а когда просыпается, то занимается всякими глупостями. Наконец тесть решил отвезти всех троих к маггиду в Межрич, чтобы он разобрался в этом деле. По дороге в Межрич Барух сидел на козлах рядом с извозчиком. Когда они подошли к порогу дома, где жил маггид, войти разрешили только Баруху. Остальные ждали на улице, покуда маггид не позволил им войти. Он сказал им: «Барух ведет себя очень хорошо, а то, что вам представляется праздностью, вызвано необходимостью постоянно заниматься возвышенным и влиять на него». По дороге домой Баруху уступили лучшее в повозке место.

ПРИГОТОВЛЕНИЕ

Когда равви Барух сжигал накануне Пасхи квашеное*[95] и развеивал пепел, он произносил принятые при этом слова и давал им свое толкование: «Всякое квашеное, что осталось у меня» – это все страсти, что бурлят во мне; «которое я вижу и не вижу» – даже если мне кажется, что я всего себя исследовал, возможно, остается еще что–то, что я в себе не исследовал; «которое я сжег и не сжег» – Злое Начало во мне пытается убедить меня в том, что я все в себе сжег, но я вижу, что сжег не все, и поэтому я молю Тебя, Боже: «Преврати его в ничто, в прах земной».

К САМОМУ СЕБЕ

Когда Барух однажды дошел до слов псалма, гласящих: «Я не дам сна глазам моим, ни дремоты векам моим, покуда не обрету места Господу», – он остановился и сказал самому себе: «Покуда не обрету самого себя и не сделаю себя местом, годным для обитания Божественного Присутствия (Шохины)».

СДЕЛАЙ НАС СВЯТЫМИ

Однажды, когда равви Барух произносил молитву и дошел до слов: «Святый наш, Святый Иакова», он обратился к Богу с интонацией, с какой обращается к отцу ребенок, желающий у него что–либо выпросить, и сказал: «Святый наш, сделай нас святыми, ибо Ты – «Святый Иакова»: когда Ты захотел. Ты сделал его святым».

ДВА СТРАННИКА

В сто девятнадцатом псалме псалмопевец обращается к Богу с такими словами: «Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих!»*[96]

Размышляя об этом стихе, равви Барух сказал: «Тот, кого странствия уводят далеко и кто приходит в чужую для него страну, не может сойтись с людьми, там живущими, и не умеет он сними говорить. Но если встречается ему другой странник, хотя бы даже пришедший из другого места, то они сходятся, и живут вместе, и доверяются друг другу. Не будь они оба странниками, то не сблизились бы. И вот смысл сказанного псалмопевцем: Ты, как и я, – скиталец на этой земле, и нет на ней места, достойного Тебя. Поэтому не скрывай от меня заповедей Твоих, чтобы я стал близок Тебе».

БЛАГОСЛОВЕН СКАЗАВШИЙ

Спросили равви Баруха: «Почему сказано: «Благословен Тот, Кто сказал, и появился мир», а не «Благословен Тот, Кто сотворил мир»?»

Равви ответил: «Мы славим Бога, потому что он сотворил наш мир словом, а не мыслью, как иные миры. Бог судит цадиким за любую дурную мысль, которую они носят в ребе. Но как бы существовало множество людей этого мира, если бы Господь судил их также лишь за дурные мысли, а не за слова и дела?»

В СЕБЕ САМОМ

Равви Барух так толковал слова «Изречений отцов» («Пиркей–Авот»)*[97] «не будь нечестивым в себе самом»: «У каждого человека есть предназначение исправить что–нибудь в этом мире. Мир нуждается в каждом человеке. Но есть такие, которые уединяются в своих комнатах, и учатся там все время, и не выходят поговорить с людьми. Именно они и названы нечестивыми. Ибо если они поговорили с людьми, то исправили бы нечто, что им предназначено исправить. Вот что означают слова «не будь нечестивым в себе самом»: уединившись и не выходя к людям, не стань нечестивым вследствие уединения».

ДАРЫ

Когда, произнося молитву, равви Барух дошел до слов: «Да не потребуются нам дары плоти и крови, да не будем мы брать в долг, но да получим мы все дары из Твоей полной, открытой и святой руки», он повторил эти слова трижды с огромным рвением. Когда он закончил, дочь спросила его: «Отец, отчего ты молился с таким рвением, словно можешь обходиться без даров, приносимых тебе людьми? Единственный источник твоего существования – это то, что дают тебе по своему желанию приходящие к тебе люди в знак признательности».

«Дочь моя, – отвечал Барух, – тебе следует знать, что есть три способа одаривать цадика. Некоторые люди говорят сами себе: «Дам ему что–нибудь. Ибо я человек, который всегда одаривает цадика». Слова «да не потребуются нам дары плоти и крови…» относятся к таким людям. Другие думают: «Если я дам что–нибудь этому благочестивому человеку, это зачтется мне в иной жизни». Эти люди хотят, чтобы им воздали за их дар Небеса. Они дают «в долг». Но есть немногие, которым ведомо: «Бог вложил эти деньги в мою руку, чтобы я отдал их цадику, а я всего лишь Его посланник». Они–то и служат Его «полной и открытой руке».

СЛАДОСТИ

Накануне Йом–Кипура, за трапезой, предшествующей посту, равви Барух раздавал своим хасидим сладости, говоря: «Я люблю вас великой любовью и все благое, что вижу в мире, отдаю вам. Помните, что сказано в псалме: «Вкусите и увидите, что благ Господь». Так вкусите – в самом мирском смысле слова – и увидите: где есть что–либо благое, в нем – Господь». После этих слов равви Барух воспел: «Сколь благ Бог наш, сколь честен удел наш».

ПРАВИЛЬНОЕ СЛУЖЕНИЕ

Ученики равви Баруха спросили его: «Когда через Моисея Бог повелел Аарону изготовить семисвечный светильник*[98] и зажечь его, Писание просто говорит: «Аарон так и сделал»*[99]. Раши*[100] считает, что это сказано в похвалу Аарону, потому что он не уклонился от того, что ему сказали сделать. Как нам следует понимать это? Разве Аарона, избранного Богом, следует считать достойным похвалы только за то, что он не уклонился от повеления Бога?»

Равви Барух ответил: «Если праведник собирается послужить Богу правильно, он должен быть человеком, который независимо от того, какой огонь он чувствует внутри себя, не позволяет пламени выходить за пределы сосуда, в котором оно горит, но совершает все необходимые действия так, как это полагается. Разве называем мы святым слугой Божиим того, кто, наполняя светильники в синагоге, был так охвачен рвением, что разлил масло? Вот почему следует считать похвалой, когда мы слышим об Аароне, что – хотя он служил Творцу всеми силами своей души – он сделал семисвечный светильник так, как ему было предписано, и зажег его».

КАК СЛЕДУЕТ УЧИТЬСЯ

Ученики равви Баруха спросили его: «Как возможно человеку изучить Талмуд правильно? Ибо видим, что Абаййи говорит одно, а Раба – другое*[101], как если бы первый из них жил в одном мире, а второй – в другом. Как возможно одновременно понимать и то, и это?»

Цадик ответил: «Кто хочет постичь слова Абаййи, должен соединить свою душу с душой Абаййи; тогда он поймет истинное значение его слов, словно бы сам Абаййи скажет ему их. После этого, если он хочет постичь слова Рабы, пусть соединит свою душу с душой Рабы. Именно это означают слова Талмуда: «Когда произносится слово от имени сказавшего его, уста сказавшего шевелятся и в могиле». Уста произносящего слово движутся так же, как и уста учителя, давно умершего».

ПЯТИДЕСЯТЫЕ ВРАТА*[102]

Втайне от учителя один ученик равви Баруха решил исследовать Божественную природу. Размышляя, он погружался в свои мысли все глубже и глубже, покуда его не охватили сомнения, и все, что до этого казалось ему определенным, стало неопределенным. Когда равви Барух заметил, что юноша больше не приходит к нему, он сам отправился в город, где жил ученик, неожиданно для того вошел в его комнату и сказал: «Знаю я, что у тебя на сердце. Ты прошел через пятьдесят врат разума. Ты задавал себе вопрос, размышлял и отвечал на него – и так открывал одни врата; затем переходил к новому вопросу. И снова исследовал, находил решение, открывал следующие врата. После этого ставил еще вопрос. Так ты проникал, все глубже и глубже, покуда не открыл пятидесятые врата. Там ты обнаружил вопрос, ответ на который не находил еще ни один человек, ибо, если бы такой человек все же нашелся, он бы навсегда утратил свободу выбора. И если ты желаешь исследовать дальше, то неминуемо провалишься в пропасть».

«Так что же, я должен пройти весь путь назад, к самому началу?» – спросил ученик.

«Если отвернешься от этого вопроса, тебе не нужно будет возвращаться назад, – сказал равви Барух. – Ты останешься за последними вратами и будешь стоять в вере».

БЛАГОДАРИТЬ ЗАРАНЕЕ

Как–то накануне субботы равви Барух расхаживал по дому, как всегда приветствуя мир и ангелов мира. Затем остановился и стал читать молитву: «Господь миров, Господь всех душ, Господь мира». Дойдя до слов: «Я благодарю Тебя, Господь мой Бог, Бог отцов моих, за все милости, оказанные мне в прошлом, и за те, что Ты окажешь мне в будущем», он остановился и какое–то время стоял молча. Затем произнес: «Почему я должен благодарить заранее за будущие милости? Когда милость будет мне оказана, тогда я и поблагодарю». Но тут же он воскликнул: «Наверное, когда наступит время, в которое Ты окажешь мне милости, я не смогу поблагодарить Тебя достойным образом. Поэтому мне следует благодарить уже теперь». Сказав так, равви Барух заплакал.

Равви Моше из Саврана, ученик Баруха, стоял в той же комнате в углу и слышал, что говорил наставник. Когда он увидел, что тот плачет, то подошел к Баруху и спросил: «Почему ты плачена? Твой вопрос был хорош и твой ответ был хорош!» Равви Барух ответил: «Я заплакал, потому что вдруг подумал: какое я понесу наказание за то, что не был готов поблагодарить Бога сразу?»

ВЕЛИКОЕ ДЕЛО

Равви Барух сказал: «Великое дело Илии состоит не в том, что он творил чудеса, но в том, что, когда с Небес сошел огонь, уже никто не говорил ни о каких чудесах, но все восклицали: «Господь есть Бог!»

ВСЕ – ЭТО ЧУДО

Спросили равви Баруха: «В одном гимне Бог назван «Творцом снадобий, вызывающих благоговейные похвалы. Господом чудес». Почему? Почему снадобья не стоят после чудес, а предшествуют им?» Цадик ответил: «Бог не хочет, чтобы Его хвалили как Господа сверхъестественных чудес. Поэтому здесь, в этом гимне, посредством упоминания снадобий Природа предшествует чудесам и стоит на первом месте. Но истина в том, что все – это чудо».

ЛЕКАРСТВО

Как–то равви Барух был в городе и купил там лекарство для своей больной дочери. Слуга поставил это лекарство на подоконник в комнате Баруха на постоялом дворе. В какой–то момент Барух стал ходить по комнате и глядеть на пузырьки с лекарствами, говоря: «Если на то Божья воля, чтобы моя дочь Райцель выздоровела, она не нуждается в лекарстве. Однако, если бы Бог сделал свою способность творить чудеса явной для всех людей, то ни у кого бы из них не было больше свободы выбора: каждый бы узнал Бога. Но Бог хочет, чтобы у людей был выбор, поэтому Он облек свои деяния в законы Природы. Поэтому Он сотворил целебные травы». Затем равви Барух, продолжая ходить по комнате, задал себе вопрос: «Но почему больному все же дают именно лекарства?» И ответил: «Искры», что отпали от изначального единства миров, облачившись в «раковины», проникли в камни, растения и животных – все они восходят обратно к своему источнику по благословению праведника, который работает с ними, использует их и употребляет их в своей святости. Но как смогут спастись те искры, что попали в горькие лекарства и целебные травы? Чтобы они не остались навсегда в изгнании, Бог предназначил их для больных людей: каждому – те искры, которые соответствуют корню его души. Таким образом, больные – это врачи, исцеляющие лекарства».

ВИДЕНИЕ

Когда равви Шеломо из Карлина, сын которого был женат на дочери равви Баруха, приехал однажды к Баруху в гости и уже был на пороге его дома, он, открыв дверь, сразу же ее закрыл перед собой. Некоторое время спустя повторилось то же самое. Когда равви Шеломо спросили, что происходит, он ответил: «Барух стоит у окна и смотрит на нас. А рядом с ним стоит святой Баал Шем Тов и гладит его по голове».

СПОР

Равви Моше из Людмира, сын равви Шеломо из Карлина, однажды был приглашен к равви Баруху вместе со своим маленьким сыном. Войдя в комнату, они увидели, что цадик спорит с женой. На гостей он даже не обратил внимание. Мальчик смутился, потому что отцу не оказали должного уважения. Равви Моше, заметив состояние сына, сказал ему: «Сын мой, верь мне! То, что ты сейчас слышал, – это был спор между Богом и Его Присутствием (Шехиной) о судьбе мира».

КРАСНОРЕЧИЕ

Однажды в субботу некий ученый муж был гостем за столом равви Баруха. Он сказал: «Позволь послушать твои поучения, равви. Ты говоришь так красиво!» Внук Баал Шема ответил: «Чем говорить так красиво, я предпочел бы быть глухим».

ЖЕНИХУ

Равви Барух сказал эти слова жениху перед тем, как тот вступил в брачный чертог: «Сказано: «Как жених радуется о невесте, так Бог твой возрадуется о тебе»*[103]. В тебе, жених, возрадуется Бог; божественная часть твоя возрадуется о невесте».

РАДОСТЬ В СУББОТУ

Однажды у равви Баруха остановился почетный гость из Земли Израилевой. Этот гость был из числа тех, кто все время оплакивает участь Сиона и Иерусалима и ни на секунду не забывает свою печаль. Накануне субботы равви Барух в своей обычной манере запел песнь «Он, Кто благословляет день седьмой…». Дойдя до слов «Возлюбленный Господа, ты, ожидающий восстановления Ариелева*[104]», он посмотрел на гостя, сидевшего рядом, как всегда, в горе и печали. Барух прервал песнь и неистово и радостно ударил по лицу пораженного гостя, воскликнув при этом: «Возлюбленный Господа, ты, ожидающий восстановления Ариелева, в этот священный день субботы будь радостен и счастлив!» Только после этого равви Барух допел песнь до конца.

ЗАБЫВАНИЕ

У одного ученого мужа из Литвы, гордого своими познаниями, была дурная привычка прерывать проповеди равви Леви Ицхака из Бердичева и придираться к нему по мелочам. Цадик неоднократно приглашал его к себе домой, чтобы там обсудить все спорные моменты, но «литовец»*[105] не приходил, продолжая являться в синагогу, где каждый раз во время проповеди прерывал равви. Рассказали об этом равви Баруху. «Если он придет ко мне, – сказал Барух, – то не сможет и рта раскрыть».

Эти слова передали ученому мужу. «Что по преимуществу читает этот равви?» – спросил он. «Книгу Великолепия» («Зохар»), – ответили ему. Тогда ученый муж выбрал труднейший отрывок из Зохара и пошел в Мезбиж спросить о нем равви Баруха. Войдя в комнату равви, он увидел лежащий на столе Зохар, открытый на том самом месте, которое он выбрал для вопроса. «Что за странное совпадение?» – подумал ученый муж и стал подыскивать в памяти другой трудный отрывок, чтобы с его помощью сбить с толку равви. Но цадик опередил его: «Начитан ли ты в Талмуде?» – спросил он. «Да, и очень хорошо», – ответил гость улыбнувшись. «В Талмуде, – сказал равви Барух, – сказано, что когда ребенок пребывает во чреве матери, над головой его загорается свет и он познает всю Тору, но когда наступает время и он выходит на белый свет, ангел шлепает его по губам, и поэтому ребенок забывает все, что познал. Как мы должны понимать это? Почему он постигает все только затем, чтобы забыть?» «Литовец» не мог вымолвить ни слова. Равви Барух продолжал: «Что ж, я сам отвечу на этот вопрос. На первый взгляд неясно, зачем Бог сотворил забывчивость. Но смысл этого в следующем: если бы не было забывчивости, то человек постоянно бы думал о смерти. Он бы не строил дома, ничем бы не занимался. Вот почему Бог вложил в человека забывчивость. Одному ангелу Он повелел учить ребенка всему так, чтобы тот ничего не забыл, а другому повелел шлепать его по губам и делать забывчивым. Когда же второй ангел этого не делает, я его заменяю. А теперь твоя очередь: прочти мне весь этот отрывок из Талмуда». Человек из Литвы попытался было сделать это, но запнулся и не смог вымолвить ни единого слова. Он ушел из дома равви, позабыв все, что знал. Он превратился в простеца! Вскоре «литовец» стал прислужником при синагоге в Бердичеве.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЛУНЫ

Как–то зимой темные облачные ночи шли одна за другой. Луны не было видно, и равви Барух не мог произнести благословение. В одну из таких ночей он то и дело посылал глядеть на небо, но каждый раз ему говорили, что оно черным–черно и с него валит густой снег. Наконец Барух сказал: «Если бы я вел себя подобающим образом, луна, несомненно, появилась бы! Но теперь мне следует покаяться. А поскольку я теперь не силен сделать даже это, то мне следует, по крайней мере, признаться в своих грехах». И с уст равви Баруха с такой силой сошла исповедь, что все присутствовавшие были потрясены: сердца их содрогнулись и они обратились к Богу. И тут кто–то вошел и сказал: «Снег прекратился, и луну стало видно». Равви Барух сразу же оделся и вышел. Облака рассеялись, среди сияющих звезд блистала луна. И равви произнес свое благословение.

ИГРА В ПРЯТКИ

Внук равви Баруха Иехиэль как–то играл с одним мальчиком в прятки. Он хорошо спрятался и ждал, покуда приятель его найдет. Подождав довольно долго, он вылез из своего укрытия, но другого мальчика нигде не было видно. Иехиэль понял, что тот не искал его с самого начала. Заплакав, он побежал к деду и пожаловался на своего товарища. И тогда на глазах равви Баруха тоже выступили слезы, и он сказал: «Бог говорит то же самое: «Я укрылся, но никто не хочет искать Меня».

ДВА ФИТИЛЯ

У другого внука равви Баруха, Израэля, появилась привычка громко плакать во время молитвы. Однажды дед сказал ему: «Дитя мое, знаешь ли ты разницу между фитилем из хлопка и фитилем из льна? Первый горит спокойно, а второй шипит и брызгает! Верь мне, что во время молитвы одного простого, но истинного жеста, даже если это всего лишь движение пальца на ноге, вполне достаточно».

ДВОЙСТВЕННОСТЬ МИРА

Равви Барух однажды сказал: «Сколь хорош и прекрасен этот мир, если мы не теряем в нем наших сердец, и сколь он мрачен, если теряем!»

ДОВ БАЭР ИЗ МЕЖРИЧА, ВЕЛИКИЙ МАГГИД

СЕМЕЙНОЕ ДРЕВО

Когда равви Баэру было пять лет, в доме его отца случился пожар. Слыша, как плачет и убивается мать, он спросил: «Мама, следует ли нам так горевать о потере дома?»

«Я плачу не о доме, – ответила мать, – а о том, что сгорело наше семейное древо. Его корни восходили к равви Иоханану*[106], изготовителю сандалий, одному из учителей в Талмуде».

«Так вот в чем дело! – воскликнул сын. – Тогда я создам новое семейное древо, которое будет начинаться с меня».

ПРОКЛЯТИЕ

Когда равви Баэр был молодым, он и его жена жили в великой бедности. Они поселились в убогой глинобитной хижине за городом, за которую не нужно было платить. Там его жена произвела на свет сына. Она была кроткой и никогда ни на что не жаловалась. Но однажды, когда одна женщина средних лет попросила у нее денег, чтобы купить своему сыну ромашковый чай, а у той не оказалось ни гроша и она ничего не дала, жена зароптала: «Вот что дает нам твое служение!»

Маггид услышал эти слова и сказал ей: «Что ж, я пойду и прокляну народ Израиля, потому что он обрек нас на бедность». Он вышел, встал около дверей, возвел очи к Небесам и произнес: «О дети Израиля! Да ниспошлет вам Бог изобильные блага!» Затем он вернулся в дом. Когда маггид услышал, что его жена зароптала во второй раз, он сказал: «Теперь я их на самом деле прокляну!» И снова вышел, поднял голову и произнес: «Да ниспошлет Бог все блага детям Израиля – но при условии, что они отдадут свои деньги колючкам и камням!»

ТОСКА

Однажды жена маггида укачивала голодного ребенка, который был настолько слаб, что не мог даже плакать. Тогда – первый раз в жизни – маггид затосковал. И сразу раздался голос, сказавший ему: «Ты лишен своей доли в грядущем мире».

«Что ж, – сказал маггид, – я получил по заслугам. Теперь я могу начать служить совершенно серьезно».

НАКАЗАНИЕ

Когда маггид узнал, что стал широко известен, он обратился с молитвой к Богу и просил объяснить, за какой грех он несет такое наказание.

ЧТО ПОНЯЛ МАГГИД

Равви Баэр был проницательным книжником, равно постигшим и хитросплетения Гемары, и глубины Каббалы. Он неоднократно слышал о Баал Шеме и наконец решил пойти к нему, чтобы своими глазами увидеть, так ли велика его мудрость, как о ней рассказывали.

Когда он пришел в дом к учителю, то, стоя, поприветствовал его, а затем, даже не взглянув на учителя, стал ждать, какие поучения сойдут с его уст, чтобы оценить степень их глубины и мудрости. Но Баал Шем рассказал ему лишь о том, что однажды он много дней ехал по пустынной местности и у него не было хлеба, чтобы накормить возницу. Но вот им случайно попался какой–то крестьянин и продал хлеба сколько было нужно. Сказав это, Баал Шем отпустил своего гостя.

На следующий вечер маггид снова пришел к Баал Шему, думая, что теперь он наконец услышит что–нибудь из его поучений. Но Баал Шем рассказал ему лишь о том, как однажды, когда он был в дороге, у него не было сена, чтобы накормить лошадей. Но вот попался какой–то крестьянин, и лошади были накормлены. Маггид же не понимал, к чему нужны такие истории. Он решил, что вряд ли ему стоит ждать, когда этот человек произнесет какие–нибудь мудрые слова.

Вернувшись на постоялый двор, маггид приказал слуге готовиться к возвращению домой; они собирались отправиться, как только из–за облаков появится луна. К полуночи луна появилась. В это время от Баал Шема пришел человек с посланием, в котором говорилось, что Баал Шем просит прийти маггида к себе. Тот, не мешкая, пришел. Баал Шем принял его в своей комнате. «Сведущ ли ты в каббале?» – спросил он. Маггид сказал, что да. «Тогда возьми эту книгу, «Древо Жизни»*[107], открой и читай». Маггид стал читать. «Теперь обдумай прочитанное». Маггид обдумал. «Теперь объясни смысл». Маггид стал объяснять этот отрывок, в котором говорилось о природе ангелов. «Ты не обладаешь истинным знанием», – сказал Баал Шем. «Поднимись». Маггид встал. Баал Шем встал напротив него и стал читать тот же отрывок. Тут же на глазах равви Баэра комнату объяли языки огня, в сиянии которого он различил ангелов. Но скоро он не выдержал, и чувства оставили его. Когда маггид пришел в себя, в комнате все было по–прежнему. Пред ним стоял Баал Шем, который сказал: «Ты хорошо объяснил прочитанное, но до истины не добрался, потому что в твоих знаниях нет твоей души».

Когда равви Баэр вернулся на постоялый двор, то приказал, чтобы слуга возвращался домой один. Сам же он остался в Мезбиже, городе Баал Шема.

Однажды при встрече Баал Шем благословил своего ученика, равви Баэра. Затем он сам наклонил голову, чтобы принять благословение. Но равви Баэр не решился и отдернул руку. Тогда Баал Шем сам взял его руку и возложил себе на голову.

ПРЕЕМСТВО

Незадолго перед смертью Баал Шема ученики спросили его, кто станет их наставником вместо него. Цадик ответил: «Тот, кто сможет научить вас, как смирять гордыню, тот и будет моим преемником».

Когда Баал Шем умер, его ученики первым делом спросили равви Баэра: «Как смирять гордыню?»

Тот ответил: «Гордыня – от Бога, ибо сказано: «Господь царствует; Он облечен гордостью». Поэтому невозможно дать совет, как смирить гордыню. Мы должны сражаться с ней все дни нашей жизни». Так ученики узнали, что именно Баэр является преемником Баал Шема.

ВИЗИТ

Равви Иаков Иосиф из Польного был другим выдающимся учеником Баал Шема. Именно он изложил письменно учение наставника. После смерти Баал Шема Иаков Иосиф какое–то время жил в Межриче, и как раз тогда маггид однажды пригласил быть его гостем в субботу. Равви из Польного сказал на это Дов Баэру: «В субботу я веду себя как простой отец семейства. После обеда я ложусь отдыхать. Я не растягиваю время трапезы, подобно тебе, у которого так много учеников и который привык читать им за столом Тору».

«В субботу, – отвечал маггид, – я с учениками буду в двух комнатах, расположенных через двор от дома, а дом предоставлю тебе, чтобы ты мог делать то, что привык у себя дома». Таким образом, равви из Польного и его ученик равви Моше, сопровождавший Иакова Иосифа, остались в субботу в доме маггида. Накануне субботы они вместе откушали, и после этого равви Иаков Иосиф отправился спать. Моше же очень хотелось присутствовать за столом маггида, ибо он признавал в нем вождя поколения, но боялся, как бы его учитель не проснулся и не заметил его отсутствия.

За вечерней трапезой в субботу, «третьей священной трапезой», равви из Польного сказал своему ученику: «Пойдем к маггиду и послушаем немного». Пересекая двор, они слышали голос маггида, произносящего поучения, но когда они подошли к двери, голос стих. Равви Иаков Иосиф вернулся на двор и тогда вновь услышал голос маггида. Снова он подошел к двери и встал на пороге, и снова голос маггида смолк. Когда то же самое произошло и в третий раз, равви из Польного стал быстро ходить по двору, прижав руку к сердцу, и говорить: «Что же нам делать? В день, когда умер наш наставник, Божественное Присутствие (Шехина) собрало свою котомку и ушло в Межрич!» Больше он не предпринимал попыток пойти за стол к маггиду. По окончании субботы равви Иаков Иосиф сердечно поблагодарил маггида за прием и отправился с учеником к себе домой.

ПАЛЬМА И КЕДР

«Праведник [цадик] цветет, как пальма, возвышается, подобно кедру на Ливане»*[108]. Объясняя этот стих псалма, маггид из Межрича сказал: «Есть два рода цадиким. Одни проводят свою жизнь среди людей. Они учат их и беспокоятся о них. Другие же заботятся лишь о своем совершенстве. Первые приносят богатые плоды, подобно пальме; вторые напоминают кедр: они возвышенны, но плод их невелик».

БЛИЗОСТЬ

Некий ученик рассказывал.

Когда бы мы ни приезжали к нашему учителю, как только мы въезжали в город, все наши желания исполнялись. Если же случалось, что у кого–то какое–то из желаний оставалось, то оно исполнялось, как только мы входили в дом маггида. Но если и после этого оставался еще кто–то, чья душа была охвачена каким–нибудь желанием, то он успокаивался при одном взгляде на маггида.

ВПЕЧАТЛЕНИЕ

Однажды приехали к маггиду несколько учеников. «Мы не задержимся долго, – решили они, – только взглянем на учителя». И сказали вознице, чтобы он ждал их около дома. Маггид же рассказал им историю из двадцати четырех слов. Ученики выслушали, попрощались и, выйдя, сказали вознице: «Поезжай тихо. Мы пойдем следом». Шли они за повозкой и беседовали об истории, которую услышали. Так шли они весь остаток дня и всю ночь. На рассвете возница остановил свою повозку, обернулся и упрекнул говоривших: «Мало того что вчера вы забыли совершить дневную и вечернюю молитвы, так вы еще хотите пропустить и утреннюю?» Ему пришлось повторить свои слова четыре раза, прежде чем его услышали.

В ДОМЕ МАГГИДА

Говорил равви Шнеур Залман: «О пророчества! О чудеса! В доме моего учителя, святого маггида, в ведрах лежал дух святости, а на скамьях – чудеса. Только ни у кого не было времени поднять их».

УЧИТЕЛЬСТВО

Однажды, накануне Шавуота, праздника Откровения, равви из Рижина сидел за столом перед учениками и молчал, не говоря ни слова из тех поучений, которые он обычно произносил в этот час. Молчал и плакал. То же самое было и в первый, и во второй вечер праздника. Но потом, помолившись, он все же сказал:

«Много дней тому назад, когда мой предок, святой маггид, вот так же учил за столом, ученики, идя от него домой, заспорили о словах учителя, и каждый приводил их по–разному, уверяя, что слышал их именно так, а не иначе, так что сказанное одним полностью противоречило тому, что говорили другие. Не было никакой возможности прояснить этот вопрос. Тогда они пошли к маггиду. Но тот лишь повторил им традиционное изречение: «И то, и это – слова Бога живого»*[109]. Но когда ученики задумались над этими словами, они наконец–то поняли смысл противоречия. Ибо в истоке своем Тора едина; в мирах же она являет себя в семидесяти обликах. Но если человек внимательно вглядывается хотя бы в один из этих обликов, он больше не нуждается в словах или поучениях, ибо с ним теперь говорят черты того вечного облика».

В ИЗГНАНИИ

Говорил маггид из Межрича: «Теперь, в изгнании, дух святости нисходит на нас гораздо легче, чем во времена, когда стоял Храм.

Одного царя изгнали из его страны, и он был вынужден скитаться. Странствуя, он зашел в дом бедняков, где нашел скромную пищу и кров, но был принят по–царски. Поэтому сердце царя просияло и он сошелся с хозяином дома так тесно, как сходился при дворе лишь с самыми близкими к нему людьми. Теперь, в изгнании, так же поступает и Бог».

ОТЦОВСТВО БОГА

Объясняя стих Писания «Но когда ты взыщешь там Господа, Бога твоего, то найдешь Его»*[110], маггид из Межрича сказал: «Ты должен взывать к Богу, называя Его Отцом, до тех пор, пока и в самом деле не станешь Ему сыном».

ПРОМЕЖУТОЧНАЯ СТАДИЯ

Говорил маггид из Межрича: «Ничто в мире не может превратиться из одной реальности в другую, прежде чем сначала не превратится в ничто, то есть в реальность промежуточной стадии. Эта стадия – небытие, и никто не может ее достичь, ибо это означало бы достижение небытия существовавшего до творения. Но только пройдя эту стадию, может возникнуть новое творение, из яйца может возникнуть цыпленок. Момент, когда уже нет яйца, но еще нет цыпленка – это и есть небытие. Философия учит, что ничто – это первичное состояние, которого никто не может достичь, ибо оно предшествует творению; его называют хаосом. Оно подобно прорастающему зерну. Зерно не начинает прорастать, покуда не разбухнет в земле и не утратит свои качества как зерно; происходит это для того, чтобы оно могло достичь стадии небытия, предшествующей новому творению. Эту стадию называют мудростью или мыслью, которая не может сделаться явной. Затем эта мысль создает новое творение, ибо сказано: «В мудрости сотворил Ты всех их».

ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДО

Говорил маггид из Межрича: «Творение Небес и земли – это развертывание Нечто из Ничто, нисхождение высшего к низшему. Но цадиким, своим подвижничеством извлекшие себя из телесного мира и не занятые ничем, кроме помышлений о Боге, доподлинно видят, понимают, представляют мир, еще пребывавший в состоянии небытия, предшествовавшего творению. Они превращают Нечто обратно в Ничто. И это еще большее чудо, ибо оно начинается с самого низа. Ибо сказано в Талмуде: «Грандиознее первого чуда – чудо последнее».

УМЕЛЫЙ ВОР

Говорил маггид из Межрича: «У каждого замка есть ключ, проникающий в него и открывающий его. Но есть и умелые воры, знающие, как открывать замки без ключей. Они взламывают замок. Так и в каждую тайну в этом мире можно проникнуть посредством особого рода размышления, приложимого только к этой тайне. Но Бог любит вора, взламывающего замок тайны; я говорю о человеке, взламывающем для Бога свое сердце».

ДЕСЯТЬ ПРИНЦИПОВ

Говорил маггид равви Зусе, своему ученику: «Я не способен научить тебя десяти принципам служения. Но маленький ребенок и вор смогут показать тебе, в чем они состоят. От маленького ребенка ты можешь научиться трем вещам: Он радостен без всяких причин;

Он каждую минуту чем–то занят; Когда ему что–то нужно, он смело это требует. Вор же может научить тебя семи вещам: Он занимается своим ремеслом ночью; Если он не успевает сделать свое дело в первую ночь, то занимается им во вторую;

Он и те, кто с ним работает, преданы друг другу; Он рискует своей жизнью ради незначительных доходов; То, что он приобретает, имеет для него столь малую ценность, что он сбывает это за малые деньги; Он терпит лишения и трудности, но они ничего для него не значат; Он любит свое занятие и не променяет его ни на какое другое».

РАВВИ И АНГЕЛ

Когда равви Шмелке, рав из Никольсбурга, и его брат равви Пинхас, рав Франкфурта–на–Майне, в первый раз (это было в пятницу) приехали к Великому Маггиду, они были глубоко разочарованы. Они ожидали хорошего продолжительного приема, но маггид оставил их, едва поздоровавшись, и посвятил всего себя приготовлению к встрече другого, более почетного гостя – субботы. За тремя субботними трапезами они с нетерпением ожидали его ученых и глубокомысленных речей. Но маггид сказал за каждой трапезой лишь несколько слов, совершенно не выказав при этом никакой силы мысли. За третьей же трапезой он вообще не говорил как учитель, который обращается к ученикам, жаждущим поучений, но как добрый отец, который ведет себя за столом со своими сыновьями немного более торжественно, чем обычно. Поэтому на следующий день гости равви Баэра решили от него уехать и, чтобы проститься с его учениками, зашли в Дом Учения. Там они увидели человека, с которым ранее не встречались, – равви Зусю. Когда они вошли, он долго на них смотрел, сначала на одного, затем – на другого. Затем Зуся уперся глазами в пол и, не поздоровавшись и без всякого предварительного вступления, произнес: «У Малахии сказано: «Ибо уста священника должны хранить ведение, и закона ищут от уст его, потому что он вестник [ангел] Господа Саваофа»*[111]. Наши мудрецы толкуют эти слова так: «Если равви похож на ангела, вы будете взыскать поучений от уст его». Как нам следует понимать это? Разве видел кто–нибудь из нас когда–либо ангела, чтобы мы могли сравнить с ним равви? Но понимать сказанное следует так: вы никогда не видели ангела, однако, если бы он стоял перед вами, вы бы не задавали ему вопросов, не испытывали бы его, не требовали бы от него знамения, но верили бы и знали, что он – ангел. Так же и с истинным цадиком: тот, кто чувствует его, как чувствовал бы ангела, будет взыскать поучений от уст его».

Прежде чем равви Зуся закончил, братья в сердцах своих уже стали учениками маггида.

СНЕЖОК

Прежде чем маггид приступил к обучению двух братьев, Шмелке и Пинхаса, он рассказал им, как следует себя вести в течение дня, от момента пробуждения до отхода ко сну. В своих наставлениях маггид учел все их привычки, что–то подправив или изменив, словно он знал их всю свою жизнь. В заключение он сказал: «Прежде чем вечером лечь спать, вспомните все, что вы сделали за день. Но учтите: когда человек разбирает часы прожитой жизни и видит, что не провел в праздности ни одной минуты, его сердце начинает переполняться гордостью – и тогда на Небесах берут все добрые дела этого человека, лепят из них снежок и бросают в бездну».

ТЕЛО И ДУША

Когда равви Шмелке первый раз встретился с маггидом, то по возвращении его спросили, что дала ему эта встреча. Равви ответил: «Раньше я смирял свое тело, чтобы оно могло стать достойным продолжением души. Теперь же я увидел и понял, что душа сама может быть достойным продолжением тела, что ей нет никакой необходимости отделяться от него. Ибо сказано в священной Торе: «И поставлю жилище Мое среди вас, и душа Моя не возгнушается вами». Поэтому и душа да не возгнушается телом».

НА СВОЕМ МЕСТЕ

Как–то равви Михал из Злочова приехал к Великому Маггиду со своим маленьким сыном Ицхаком. Маггид пригласил их к себе в комнату, а сам вышел, и покуда его не было, мальчик взял со стола табакерку, осмотрел ее со всех сторон и положил обратно. Когда маггид вошел в комнату, он с порога посмотрел на Ицхака и сказал ему: «Каждая вещь обладает своим местом; любая перемена места имеет свой смысл. Если кто–то этого не знает, не должен ничего переставлять».

УЧИТЬ ТОРЕ И БЫТЬ ТОРОЙ

Равви Лейб бен–Сара, тайный цадик, странствовавший по земле следуя течению рек и стремившийся спасти души живых и умерших людей, говорил так: «Я ходил к маггиду не для того, чтобы послушать из его уст Тору, но для того, чтобы только посмотреть, как он расшнуровывает свои башмаки и зашнуровывает их вновь».

КАК УЧИТЬ ТОРЕ

Однажды маггид сказал своим ученикам: «Я расскажу вам, как учить Торе наилучшим образом. Вам не следует быть уверенными в себе. Вы должны стать просто ухом, слушающим, что говорит в вас вселенная Божьего слова. Но как только вы начнете слышать в себе только самих себя, немедленно остановитесь».

СПОР ИСТОПНИКОВ

Великий Маггид брал к себе в ученики только избранных людей. Их он уподоблял благородным свечам, которые нуждаются только в том, чтобы их зажгли и чтобы они загорелись чистым пламенем. Многих книжников маггид отвергал, потому что, как он сам говорил, его путь для них не подходит. Но некоторые молодые люди, которых он не счел достойными быть его учениками, все равно оставались у маггида и прислуживали ему и его ученикам. Их называли «истопниками», потому что в число их обязанностей входило топить печи.

Как–то вечером один из учеников маггида, Шнеур Залман, ставший потом равом Северной Белоруссии, уже засыпая, услышал, как трое молодых людей из числа «истопников» разводят в соседней комнате огонь в печи. Они вели разговор о жертвоприношении Исаака. Один из них сказал: «Почему люди так восхищаются Авраамом? Кто бы ни сделал того же, что и он, если бы Сам Бог призвал его! Вспомните всех тех, кто отдал свои жизни даже без Божия повеления, единственно во славу Его Имени! Что вы думаете об этом?»

Другой сказал: «Я думаю об этом так. Дети Израиля обладают наследием святых отцов, поэтому для них нет особой добродетели в том, что они отдают то, чем богаты сверх меры. Но Авраам был сыном идолопоклонника».

Первый из истопников возразил: «А как насчет того, что Бог, Сам Бог, в тот момент говорил с ним?»

Второй на это сказал: «Тебе не следует забывать, что он встал на ранней заре и в тот же час, без промедления, приготовился идти с сыном, куда было указано!»

Первый отверг и этот аргумент. «Если бы сейчас со мной заговорил Бог, – сказал он, –я бы не стал дожидаться и утра. Я бы исполнил Его повеление прямо среди ночи».

И тут третий истопник, до сего времени молчавший, сказал: «В Писании сказано: «Ибо теперь Я знаю», – и далее: «Что не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня»*[112]. Вы, должно быть, думаете, что слова «для Меня» здесь необязательны. Но из них мы узнаем нечто важное: когда ангел уже отвел руку Авраама, тот не испытал радости, потому что Исаак был жив, и все же в тот момент он радовался, как никогда прежде, ибо исполнял волю Бога. Вот почему сказано «ибо теперь Я знаю» – теперь, когда ангел уже отвел руку Авраама».

Первый истопник ничего на это не ответил; двое других тоже молчали. Равви Шнеур Залман слышал только, как потрескивают и шипят дрова в печи.

КАК СТАТЬ ДУХОВНЫМ

Во дни Великого Маггида в Межриче жил богатый торговец, не желавший иметь ничего общего с хасидами и их учением. За лавкой смотрела его жена, а сам торговец заходил в нее только на два часа в день. Все остальное время он проводил за книгами в Доме Учения. Однажды в пятницу утром он увидел там двух молодых людей, которые были ему неизвестны. Торговец спросил их, откуда они и зачем сюда пришли. Юноши ответили, что пришли издалека, чтобы увидеть Великого Маггида и послушать его поучения. Тогда торговец решил, что и он тоже может разок сходить в дом к маггиду. Не желая жертвовать временем своих занятий, он просто не пошел в тот день в лавку.

Свет, исходивший от лица маггида, так сильно поразил торговца, что с того момента он все чаще и чаще стал ходить в его дом и в конце концов тесно с ним сошелся. С того времени, однако, он постоянно терпел убытки в своей торговле и вскоре совсем разорился. Он пожаловался на это маггиду, сказав, что обеднел после того, как стал его учеником. Маггид ответил: «Тебе известно, что говорят наши мудрецы: «Кто хочет стать мудрым, пусть идет на юг; кто хочет стать богатым, пусть идет на север». Что же делать тому, кто хочет быть одновременно и богатым, и мудрым?» Торговец не знал, что ответить на это. Маггид продолжил: «Тот, кто думает о себе, что является ничем, и кто в самом деле делает себя ничем, возрастает духовно, а дух не нуждается ни в каком месте: он может в одно и то же время быть и на севере, и на юге». Эти слова глубоко задели сердце торговца, и он воскликнул: «Но моя жизнь закончена!» – «Нет, нет, – возразил маггид, – ты только начинаешь свой путь».

СПИСОК ГРЕХОВ

Когда рав из Колбишова был в Межриче, он увидел, как однажды к Великому Маггиду пришел старик и попросил наказать его за его грехи. «Ступай домой, – ответил маггид, – напиши все свои грехи на листке бумаги и принеси мне». Когда старик принес список, маггид лишь слегка взглянул на него и сказал: «Ступай. Все в порядке». Но затем рав увидел, как равви Баэр внимательно читает этот список и смеется над каждой строчкой. Это возмутило рава: как можно смеяться над грехами!

С годами этот случай не забылся. Однажды рав услышал, как кто–то приводил такие слова Баал Шема: «Хорошо известно, что никто не совершает греха до тех пор, пока им не овладеет дух безрассудства. Но что делать праведнику, если к нему приходит глупец? Он смеется над его безрассудством, и, когда он смеется, мир наполняется дыханием кротости. Оледеневшее тает, тяжелое становится легким». Пораженный, рав сказал себе: «Теперь я понимаю, почему смеялся святой маггид».

ОТКУДА?

Рассказывают.

Одному ученику Гаона*[113] из Вильны каждую ночь во сне являлся умерший отец и просил его оставить его веру и стать христианином. Поскольку Вильна была далеко от того места, где он жил, а Межрич близко, ученик Гаона решил обратиться за советом и помощью туда несмотря на то, что между двумя школами были серьезные разногласия. «Открой могилу своего отца, – сказал ему маггид. – Там ты найдешь два кусочка дерева, лежащих в форме креста. Убери их оттуда, и ты вновь обретешь мир и покой». Все было именно так, как сказал маггид.

Когда годы спустя этот человек приехал в Вильну, он обо всем поведал своему учителю. Гаон сказал на это: «Он взял это из Палестинского Талмуда. Удивительно лишь то, что маггид из Межрича понял этот фрагмент».

Когда спустя какое–то время ученик Гаона вновь посетил равви Баэра, он передал маггиду слова Гаона. «Твой учитель, – сказал маггид, – знает это из Палестинского Талмуда. Я же знаю это из опыта».

НЕУДАЧА

Однажды маггид сосредоточил всю силу своего существа на том, чтобы наступило воздаяние. Но тут раздался голос с Небес, спросивший его: «Кто ты такой, чтобы приближать час воздаяния?»

Маггид ответил: «Я – вождь своего поколения, и моя обязанность – употребить всю свою силу ради этой цели». Вновь спросил его голос с Небес: «Как ты докажешь это?» «Все мое собрание, – ответил маггид, – встанет и засвидетельствует, что я – вождь поколения». «Пусть свидетельствуют!» – произнес голос с Небес. Равви Баэр пошел к ученикам и спросил их: «Правда ли, что я – вождь своего поколения?» Но все сидели и молчали. Маггид снова повторил свой вопрос, и вновь никто не сказал: «Да, это так». Покуда маггид не ушел от них, сознание и язык учеников сковывала немота, и они этому весьма поражались.

ЗАКЛИНАНИЕ

В последние годы жизни маггида митнагдим стали столь враждебными к хасидам, что начали относиться к ним, как строители Вавилонской башни, изгоняли их, не входили с ними в общение, отказывались от браков с ними, от вкушения их хлеба и их вина. Ученики маггида пожаловались ему на это во время трех субботних трапез. Но все три раза маггид молчал, словно не слышал их жалоб. Поэтому на исходе субботы его ученики, числом десять, самостоятельно образовав молитвенное собрание, пошли в синагогу. Там, посредством тайных ритуалов, они отвратили наложенное на них запрещение и обратили его на самих запрещавших. К третьему часу ночи, выполнив все задуманное, они вернулись к себе в комнату и заснули. Около четвертого часа они проснулись, услышав, как топают по полу костыли маггида. Уже несколько лет из–за больных ног он пользовался костылями. Ученики поднялись, омыли руки и предстали перед наставником. Он сказал им: «Дети мои, что вы наделали!» Ученики ответили: «У нас не было больше сил терпеть все это». Тогда маггид молвил: «Вы совершили глупость и поплатитесь за это своею главою». В тот же год Великий Маггид скончался.

НА ПРУДУ

После смерти маггида его ученики собрались вместе и говорили о деяниях своего учителя. Когда дошла очередь рассказывать равви Шнеуру Залману, он обратился ко всем с вопросом: «Знаете ли вы, зачем наш наставник ходил каждый день на заре на пруд и стоял там какое–то время, прежде чем вернуться домой?» Никто этого не знал. Равви Залман продолжал: «Он учился песне, которой лягушки славят Бога. Выучиться этой песне было сложно, и это заняло у него много времени».

ЛЕВАЯ НОГА

Известно, что Великий Маггид пользовался костылями. Спустя много лет после его смерти великий ученик маггида, равви Шнеур Залман, однажды услышал, как его ученики спорят о том, кого следует называть «цадиком поколения». «Что это вы спорите! – обратился он к ним. – Цадик поколения – это мой наставник, святой маггид из Межрича, и никто другой! «Сотворим человека по образу Нашему»*[114] – это сказано о нем, ибо он был совершенен. Вы можете возразить, сказав: «Как это возможно? Ведь у него были больные ноги!» Но говорю вам: он был совершенен. Вы знаете, что сказано о совершенном человеке: каждым своим членом он движет все миры. В «Книге Великолепия» («Зохар») сказано: «Милость – по правую его руку, суровость – по левую». Вот почему у маггида волочилась левая нога. Он специально делал это, чтобы в мире было меньше суровости».

С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НЕБЕС

Во время великих страданий Израиля равви Элимелек все больше и больше опечаливался от выпавших на его долю бед. И тогда ему явился его покойный наставник, маггид из Межрича. Равви Элимелек обратился к нему: «Почему ты молчишь, когда мы так нуждаемся?» Маггид ответил: «На Небесах мы считаем, что все то, что представляется вам здесь злом, на самом деле – оказанная вам милость».

АВРААМ АНГЕЛ

МАТЕРИ

Рассказывают.

Во дни, когда Великий Маггид был еще беден и неизвестен, как–то зимним вечером его жена отправилась в баню для своих месячных очищений. По дороге она попала в сильную метель, сбилась с пути, долго блуждала и наконец уже ночью добралась до бани. На ее стук в дверь банщик обругал ее, сказав, что она его разбудила, и отказался впустить ее внутрь. Женщина осталась стоять на морозе, но отправиться домой не решилась. В полночь она услышала бубенцы и фырканье коней. К бане подкатила повозка. Из нее вышли четыре женщины. Постучав в дверь, они позвали банщика. Тот вышел, держа в руке фонарь, посмотрел на женщин с благоговением и пустил их внутрь. Женщины же взяли с собой и жену маггида. Затем они вместе помылись. Возвращаясь из бани, они подвезли жену маггида до самого ее дома. Выйдя из повозки, она обернулась, но повозка бесследно исчезла. С трепетом женщина вошла в комнату мужа. «Так ты мылась с Матерями!» – сказал маггид. В ту же ночь она зачала своего сына Авраама.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Рассказывают, что Великий Маггид так тщательно очищал свои душу и тело и так безраздельно соединял их вместе, что тело его было словно дух, а дух – словно тело. Поэтому в час, когда он зачал своего сына, чистый дух из мира ангелов вошел в утробу его жены и, став там человеком, вышел оттуда в мир людей.

ЛИЦО

Порой равви Авраам выглядел столь величавым и внушающим благоговение, что люди не могли даже смотреть на него. Один цадик, исполнявший какой–то священный обряд, поглядев на него, забыл, говорил он или нет слова благословения. Придя домой, он отказался есть и пить. Другой цадик перед встречей с равви Авраамом четыре недели внушал себе быть храбрым, но когда вошел к нему и увидел его повязывающим свои филактерии, затрясся от страха и убежал прочь и больше никогда не отваживался с ним встречаться.

Барух и Эфраим, внуки Баал Шема, как–то задались вопросом: «Отчего это люди называют сына маггида ангелом? Пойдем–ка посмотрим на него». Но когда они достигли улицы, на которой жил Авраам, и увидели в окне дома его лицо, то побежали оттуда так быстро, что Эфраим даже выронил свою книгу псалмов.

СВАДЬБА

Когда равви Авраам Ангел вошел в свой брачный чертог, его лицо внушало больший страх, чем когда бы то ни было, а его губы шептали какие–то отпугивающие слова. Такое появление жениха и его голос напугали невесту до самых глубин ее существа, и она без чувств упала на пол. Так она пролежала до самого утра, и ее трясло, словно при лихорадке.

Когда же Авраам вошел в брачный чертог на следующую ночь, сердце его жены наполнилось героической силой и она вынесла его устрашающее величие.

У равви Авраама родилось двое сыновей. После этого он стал жить уединенно, как жил до свадьбы.

СОН ЖЕНЫ АВРААМА

Жене Авраама приснился сон. Она увидела огромный зал, в котором полукругом было расставлено множество тронов. На каждом сидел кто–либо из великих. Один из них сказал: «Давайте заберем его к себе». Другие хором согласились. Женщина подошла к ним поближе. Она стояла перед великими, восседающими на тронах, и молила и уговаривала их продлить ее мужу жизнь на земле. Ее слова горели убежденностью. Великие внимали в молчании. Наконец один из них произнес: «Дадим ему ради нее еще двенадцать земных лет». Другие хором согласились. Тут женщина проснулась. Когда маггид утром приветствовал домашних, он возложил руки на голову жены своего сына.

ГОДОВЩИНА

Накануне девятого дня Ава, дня разрушения Храма, люди сидели на полу в темноте в комнате для молитв, оплакивая разрушенную святыню. Когда чтец произнес: «Как запустело место святое, наполненное когда–то людьми!» – равви Авраам Ангел, сидевший среди людей, громко воскликнул: «Как!..», замолчал и упал, уткнувшись головой в колени. Когда чтец закончил, все разошлись по домам. Остался лишь равви Авраам, так и лежавший уткнувшись головой в колени. На следующий день его нашли все в той же позе. Он не вставал до тех пор, пока, словно наяву, не пережил разрушение Храма до конца.

СТРАТЕГИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Говорил равви Авраам: «Войны Фридриха Прусского научили меня новому пути служения Богу. Чтобы напасть на врага, не обязательно к нему приближаться. Можно, наоборот, отступить, обойти врага и напасть на него с тыла, так что в конце концов он все равно будет вынужден покориться. Не стоит подступать ко злу близко, но лучше отступить к истоку божественной силы и оттуда обойти зло, сломить его и обратить его в свою противоположность».

НАСЛЕДСТВО

Рассказывают.

После смерти маггид явился своему сыну и, напомнив о заповеди чтить родителей, повелел ему оставить уединенную жизнь, потому что тот, кто живет уединенно, подвергается великой опасности. Авраам ответил: «Я не признаю отца во плоти. Я признаю только милостивого Отца всего живого».

«Но ты получил наследство при условии, что будешь почитать меня как отца и после моей смерти», – сказал маггид.

«Я отказываюсь от этого наследства», – ответил равви Авраам Ангел. В тот же момент на дом снизошел огонь, спаливший несколько незначительных вещей, которые маггид оставил в наследство сыну, – и ничего более.

БЕЛОЕ ПЕКЕШЕ

Вскоре после того, как в огне сгорели одежды и утварь, которые маггид оставил своему сыну, шурин равви Авраама подарил ему белое пекеше, сделанное из белого шелка, чтобы он надевал его по большим праздникам. Был как раз канун Йом–Кипура, и Авраам принял подарок, который был знаком признательности его отцу. Но в синагоге, где горели все огни, равви Авраам, облаченный в подаренное праздничное одеяние, нечаянно задел один из светильников. Одежды вспыхнули. Цадик немедленно скинул их. Долго смотрел равви Авраам, как они превращаются в пепел. Он понимал, что происходит.

ГОРА

Однажды равви Авраам поехал к своему шурину в Кремниц. Самые выдающиеся представители местной общины собрались, чтобы приветствовать его. Но Авраам отвернулся от них и стал смотреть в окно на гору, у подножия которой лежал город. Среди тех, кто ожидал приезда цадика, был некий человек, весьма гордившийся своей ученостью и уверенный в собственной значимости. Он сказал сердито: «Что ты смотришь на гору? Разве ты никогда не видел ничего подобного?»

Равви ответил: «Я дивлюсь тому, что вижу, как такая горсть земли, как ты, так возвеличивает себя, что вот–вот превратится в гору».

БЕЗ БОГА

Говорил равви Авраам: «Владыка мира! Если бы можно было представить какую–либо часть мира без Тебя, без Твоего влияния и промысла, то какая бы польза была нам от этого мира? И какая бы польза в таком случае была бы нам от иного мира? И какая бы польза была нам от пришествия Мессии и какая бы польза была нам от воскресения мертвых? Что радостного было бы тогда во всех этих вещах, да и зачем бы они были нужны?»

В ПОЛНЫЙ РОСТ

Говорил равви Авраам: «Мы говорим в наших молитвах: «Все возросшее поклонится Тебе». Когда человек достигает высшей ступени, когда он достигает своего полного роста, только тогда он становится истинно смиренным в своих глазах и узнает, что значит преклониться пред Тобой».

ДРУГОЙ СОН ЖЕНЫ РАВВИ АВРААМА

В ночь после семи дней оплакивания равви Авраама его жена видела сон. Ей приснился огромный зал, в котором полукругом стояли троны. На каждом троне восседал один из великих. Вдруг дверь отворилась, и вошел еще один, выглядевший как великий. Это был Авраам, ее муж. Он произнес: «Друзья! Моя жена недовольна мною, потому что в земной жизни я жил отдельно от нее. Она права, и поэтому я должен попросить у нее прощение». Тогда женщина воскликнула: «От всего сердца я прощаю тебя!» – и сразу проснулась, переполненная чувством удовлетворения.

БЛАГОСЛОВЕННАЯ

Равви Израэль из Рижина рассказывал: «Через несколько лет после смерти равви Авраама Ангела его вдова, моя благословенная бабушка, получила брачное предложение от великого цадика равви Нахума из Чернобыля. Но Авраам Ангел явился ему во сне и посмотрел на него угрожающе. Поэтому равви Нахум оставил ее в покое.

Моя благословенная бабушка жила в нужде. Когда Чернобыльский равви взял в свой дом ее сына, моего отца, она отправилась в Землю Израиля. Никто не знал там, кто она такая, и она никому не говорила. Она занималась стиркой и тем обеспечивала себе пропитание. Бабушка умерла в Земле Израиля. Если бы кто–нибудь мог сказать мне, где она похоронена!»

ПИНХАС ИЗ КОРЕЦА И ЕГО ШКОЛА[115]

ЧЕРНЫЙ МЕЛАММЕД

В юности равви Пинхас зарабатывал на жизнь тем, что был меламмедом, то есть учил детей в Кореце, где был известен как «черный меламмед». Свою истинную природу он скрывал от всех. Единственным, кто знал о сути его существа, был рав Кореца. У этого рава в здании бани была своя комната и своя купальня. Равви Пинхас попросил у рава разрешить ему ходить в эту купальню когда он захочет, в любое время суток, и рав сказал банщику, чтобы тот пускал Пинхаса в любой час.

Однажды равви Пинхас пришел после полуночи и разбудил банщика. Банщик же не захотел ему открывать, потому что накануне купил гусей и загнал их на ночь в комнату рава. Но «черный меламмед» не принял такого ответа. Он стал отдирать с крыши дранку, покуда не получился лаз, через который он и проник в баню. Когда «черный меламмед» вылез таким же способом обратно, часть стены обрушилась и ударила его по голове с такой силой, что он не устоял на ногах и упал без сознания. Так Пинхас пролежал в течение нескольких часов. Утром люди нашли его и подумали, что он умер. Рав, услышав об этом, сказал, чтобы никто не трогал Пинхаса. Сам же он не пошел туда сразу, а отправился сперва в синагогу, где стал молиться: «Господи миров, сохрани ему жизнь! Господи миров, сохрани этого цадика живым для нас!» Затем рав пошел туда, где лежал Пинхас, и стал тормошить его, говоря: «Пинхасель, вставай! Иди учи своих учеников! Вспомни, что ты наемник, которому надлежит выполнять его дневную работу!» И равви Пинхас встал и пошел к себе в школу.

КРОВОПУСКАНИЕ

Когда равви Пинхас в первый раз приехал к Баал Шему, тот внимательно посмотрел на него и послал за врачом, чтобы пустить гостю кровь. Но прежде чем врач начал, Баал Шем попросил его делать кровопускание внимательно, сказав при этом: «Это святая кровь, сохраненная со времени шести дней творения. Так что если ты не уверен, – добавил Баал Шем шутливо, – лучше вскрой мою вену!»

КОГДА ПРИВЕЗУТ ЛИМОН*[116]

Когда Баал Шем Тов умирал, его ученик равви Давид из Острога пришел к нему и сказал: «Равви, зачем ты оставляешь нас?» Цадик ответил ему шепотом: «Медведь*[117] – в лесу, Пинхас – мудрец». Ученик понял, что эти слова указывают на равви Баэра из Межрича и равви Пинхаса из Кореца. Хотя Пинхас и не принадлежал к числу учеников Баал Шема, однако он дважды приезжал к нему – второй раз незадолго до его смерти, – и Баал Шем за это время хорошо узнал его.

После смерти наставника равви Баэр стал учить вместо него. Равви же Пинхас продолжал оставаться безвестным. Он читал молитвы в синагоге, сидя за печкой, и никто не обращал на него внимания.

У равви же Давида из Острога, который был весьма состоятельным человеком, была привычка каждый год перед праздником Кущей*[118] покупать два самых лучших лимона: один – для Баал Шема, а другой – для себя. Но в год, последовавший за смертью наставника, он купил перед праздником вместо двух три прекрасных лимона: один – для себя, один – для равви Баэра и один – для равви Пинхаса.

В тот год лимонов было очень мало, а в Корец их вообще не привезли. В первый день праздника Кущей вся конгрегация Кореца пребывала в молитвенном ожидании, желая увидеть, не сможет ли кто–нибудь из посланных людей купить хотя бы один лимон в каком–нибудь соседнем городе. Наконец, не дождавшись, главы конгрегации решили, что следует прочесть ежедневную утреннюю молитву; тем временем, возможно, и приедет кто–нибудь с лимоном. Но по завершении утренней молитвы никто не приехал. Поэтому чтеца попросили начать службу, определенную на этот день. Нехотя тот поднялся на кафедру. Но не успел он произнести даже слова благословения, как откуда ни возьмись появился «черный меламмед», вставший со своего места за печкой, и сказал чтецу: «Не начинай!» Затем он вернулся на свое место за печкой. Люди ничего не заметили, и когда они спросили чтеца, почему тот не начинает, и он указал им на равви Пинхаса, они очень удивились и потребовали объяснений. «В должное время здесь будет лимон», – ответил Пинхас. «Что ты имеешь в виду? – закричали все. – Что значит «должное время»?» – «В ближайший час». – «А если лимона не будет, то мы тебя поколотим. Как ты на это смотришь?» – «Не имею ничего против», – отвечал равви Пинхас.

Не прошло и часа, как сообщили, что верхом приехал какой–то крестьянин и привез что–то для равви Пинхаса. Это оказались лимон и письмо. Все столпились, чтобы послушать, что было написано в письме. В качестве адресата значилось следующее: «Главе всех сыновей рассеяния»*[119]. Автор письма был известен многим своей святостью. Равви Пинхас взял лимон, сказал, чтобы принесли ваий, и произнес благословение. Его попросили передать их чтецу, чтобы он мог прочесть псалмы Халлеля*[120]. «Я сам прочту их», – сказал равви Пинхас. Он взошел на кафедру и стал читать.

БЕЗ ГОСТЕЙ

Рассказывают.

Когда равви Пинхас прославился и к нему за советом стало приходить все больше и больше хасидим, он забеспокоился, видя, как все это отвлекает его от служения Богу и от изучения Торы. Единственным желанием Пинхаса было сделать так, чтобы люди перестали приносить ему свои проблемы, и его молитва об этом была услышана. С того момента он перестал общаться с людьми – кроме тех случаев, когда он молился вместе со всей конгрегацией, – но держался особняком, занимаясь исключительно служением Господу.

Когда приблизился праздник Кущей, Пинхас позволил изготовить свой праздничный шатер нееврею, ибо евреи отказались ему помогать. Так как у Пинхаса не хватало необходимых для этого инструментов, он послал свою жену попросить их у соседа, но та смогла получить их лишь с очень большим трудом. Когда вечером в праздник Пинхас был в Доме Учения, он, как поступал каждый год, попросил нескольких странников отобедать с ним, но Пинхаса теперь ненавидели повсюду, и никто не принял его приглашения, так что он вернулся домой один. Когда же он произнес слова приглашения святых гостей*[121], патриархов, чтобы они пришли в этот праздничный вечер к нему в шатер, то увидел отца нашего Авраама, стоявшего снаружи. Он выглядел так, словно пришел в знакомый ему дом, где был не раз, и увидел, что теперь это не тот дом, к которому он привык, и поэтому от удивления не знал, что делать. «Что я сделал неправильно?» – обратился к нему равви Пинхас.

«Не в моем обычае входить в дом, где в качестве гостей нет ни одного странника», – отвечал отец наш Авраам.

С того момента равви Пинхас молился лишь о том, как ему вернуть расположение людей, и его молитва снова была услышана.

РАЗБИТЫЕ СОСУДЫ

Говорил равви Пинхас: «Все мы знаем, что в незапамятные времена, когда Бог устраивал миры, разделяя их по разным сосудам, эти сосуды не выдержали всего помещенного в них богатства и разбились. Поэтому в низшие миры тоже проник свет и они не остались во мраке. Точно так же разбивает и цадик сосуды в своей душе».

ДУША УЧИТ

Однажды равви Пинхас процитировал такие слова: «Душа человека научит его»*[122]. Объясняя их, он сказал: «Нет такого человека, которого бы непрерывно не учила его душа».

Один из учеников спросил равви: «Если это так, то почему люди не слушаются своих душ?»

«Душа учит постоянно, – продолжал объяснять равви Пинхас, – но никогда не повторяется».

УЧЕНИК

Говорил равви Пинхас: «С тех пор, как я начал истинно служить Творцу моему, я уже больше не пытаюсь самостоятельно приобрести что–либо, но беру только то, что дает мне Бог. Ибо, если ученик темен, он сможет впитать любой приходящий к нему луч света».

СЕФИРОТ

Говорил равви Пинхас: «В каждом слове и каждом действии содержатся все десять сефирот, десять сил, изливающихся из Бога, ибо они наполняют собой весь мир. Неправильно думают люди, что милость – это один изначальный принцип, а суровость – другой. Ибо в каждой вещи содержатся все десять творящих сил. Кто опускает руку, в того таинственным образом вливается свет. Кто поднимает руку, из того таинственным образом изливается свет. Полнота взаимного движения высшего и низшего вмещает в себя тайну милости и суровости.

Нет слов, самих по себе бессмысленных. Нет действий, самих по себе бесполезных. Сам человек делает слова бессмысленными, а дела бесполезными, неправильно говоря и поступая».

СОКРЫТИЕ

Равви Рафаэль из Бершада, любимый ученик равви Пинхаса, рассказывал: «В первый день Ханукки*[123] я пожаловался равви, что в несчастье трудно человеку сохранить веру в то, что Бог заботится о каждом из людей. Ему кажется, что Бог скрывает от него, несчастного. Свой лик. Что делать такому человеку, чтобы укрепить свою веру?»

Равви ответил: «Если он знает, что это сокрытие, то это уже не сокрытие».

СОМНЕВАЮЩИЙСЯ

Один ученик равви Пинхаса стал испытывать сомнение, ибо не мог понять, как это Бог может знать обо всех его помышлениях, даже о самых смутных и неопределенных. Он пошел к учителю, чтобы попросить его рассеять сомнение, раздиравшее сердце ученика. Когда он подходил к дому наставника, то увидел, что равви Пинхас стоит и смотрит на него в окно. Ученик вошел, поприветствовал наставника и уже собирался поведать о своих печалях, как цадик прервал его, сказав: «Дорогой мой, мне это известно. Почему же ты думаешь, что Бог не может этого знать?»

ВОССЕДАЮЩИЙ НА ТРОНЕ

Говорил равви Пинхас: «На Новый год Бог пребывает в состоянии, называемом «восседающий на троне», и тогда каждый может увидеть его – каждый в соответствии с собственной природой: один – рыдая, другой – молясь, третий – исполняя хвалебную песнь».

ПЕРЕД ТЕМ, КАК ВОСТРУБИТЬ В БАРАНИЙ РОГ

Однажды на Новый год, перед тем, как вострубить в бараний рог, равви Пинхас сказал: «Во сне все творения обновляются, даже камни и ручьи. И если человек хочет снова и снова обновлять свою жизнь, то перед сном ему следует каждый раз совлекать с себя свою оболочку и представлять Богу свою обнаженную душу. Такая душа, взойдя к Небу, обретет новую жизнь. Но сегодня – день великого обновления, и все духовные творения погружаются в глубокий сон: и ангелы, и святые имена, и буквы Писания. Таков смысл великого суда, в котором обновляется дух. Так что сегодня человек погрузится в глубокий сон и обновляющая рука Бога коснется его». После этих слов он поднес бараний рог к своим губам.

В ДЕНЬ РАЗРУШЕНИЯ

Спросили равви Пинхаса: «Почему Мессия должен родиться в годовщину разрушения Храма, как о том говорит традиция?»

«Зерно, – отвечал равви, – брошенное в землю, должно рассыпаться, чтобы из него мог пробиться росток. Силу нельзя восстановить без того, чтобы прежде не погрузить ее в глубокую тайну. Совлечение формы, облачение в нее – все это делается в состоянии чистого ничто. При забывании возрастает сила памяти. Такова и сила воздаяния. В день разрушения сила опускается на самое дно бездны и поэтому затем возрастает. Вот почему в этот день мы посещаем могилы. Вот почему в этот день родится Мессия».

РАДИ ОБНОВЛЕНИЯ

Говорил равви Пинхас: «Соломон, Проповедник, говорит: «Суета сует, суета сует, – все суета!»*[124] – потому что он хочет разрушить этот мир, чтобы можно было воспринять новую жизнь».

ЧУДО СВЕТА

Говорил равви Пинхас: «Послушайте, и я расскажу вам о смысле чуда света в Ханукку. Свет, скрытый со дней творения, тогда открылся. И каждый год, когда на Ханукку зажигают светильники, во плоти является скрытый свет. И это свет Мессии».

ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ

Равви Пинхаса кто–то спросил: «Почему сказано «в день, когда Бог сотворил на земле человека», а не «в день, когда Бог сотворил на земле человечество»?»

Равви Пинхас ответил: «Чтобы ты служил своему Творцу так, словно на земле существует один–единственный человек – ты».

МЕСТО ЧЕЛОВЕКА

Спросили равви Пинхаса: «Почему Бога именуют «маком»*[125], то есть «место»? Он, конечно, место, где находится мир, но не следует ли Его тогда называть «местом мира», а не просто «местом»?»

Цадик ответил: «Человек должен войти в Бога так, чтобы Бог мог его окружить со всех сторон и стать его местом».

ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ

Как–то спросили равви Пинхаса, почему когда он молится, то нельзя услышать ни единого звука и увидеть хотя бы одно движение, так что кажется, что он утратил рвение, которое других цадиким заставляет во время молитвы содрогаться всем существом, с головы до пят.

«Братья, – отвечал цадик, – молитва означает прилипание к Богу, а прилипание к Богу означает утрату собственной сущности, как будто душа покидает тело. Наши мудрецы говорят, что есть смерть тяжелая, словно травление каната на корабельных мачтах, и что есть смерть легкая, словно пропускание волоса через молоко; эта последняя называется «смертью в поцелуе». Эта легкая смерть даруется людям по моей молитве».

ОН – ПСАЛОМ ТВОЙ

Объясняя слова Писания «Он – псалом твой, и Он – Бог твой»*[126], равви Пинхас сказал: «Он – псалом твой, и Он же – Бог твой. Молитва, возносимая человеком, по сути своей – это Бог. Это не так, как если ты просишь что–либо у друга: он – это одно, а твои слова – другое. Не такова молитва, в ней все высшее едино. Молящийся, который думает, что его молитва – это нечто отдельное от Бога, подобен просителю, которому царь дает то, о чем тот его просил. Но знающий, что молитва – это по сути своей Бог, подобен царскому сыну, который сам идет в сокровищницу отца и берет что ему нужно».

МОЛИТВЕННИК

Во дни равви Пинхаса был как раз опубликован молитвенник, основанный на кавванот букв и подписанный именем равви Исаака Лурии, великого каббалиста. Ученики равви Пинхаса испросили у цадика разрешение молиться по этой книге, но спустя какое–то время они вновь пришли к нему и стали жаловаться, что с тех пор, как они стали использовать этот молитвенник, они утратили чувство полноты жизни, которое им всегда даровали их молитвы. Сказал им на это равви Пинхас: «Всю силу и направленность своих помышлений вы вложили в кавванот святых имен, в комбинации букв, и тем уклонились от сути молитвы – сделать свои сердца едиными и целиком посвятить их Богу. Именно поэтому вы и утратили чувство полноты и святости жизни».

ПОХВАЛА ПЕНИЮ

Равви Пинхас всегда высоко отзывался о музыке и пении. Однажды он сказал: «О Владыка мира! Если бы я умел петь, я не дал бы Тебе обитать в Небесах. Своим пением я заставил бы Тебя сойти вниз и пребывать здесь, с нами».

ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО НЕОБХОДИМО СДЕЛАТЬ

Как–то равви Пинхасу долго рассказывали о том, какие страдания царят среди нуждающихся. Он слушал, охваченный печалью. Затем он поднял голову и сказал: «Давайте сведем Бога в мир, и тогда все нуждающиеся утешатся».

ИСТИННАЯ МОЛИТВА

Говорил равви Пинхас: «Молитва, возносимая не за весь Израиль, – не молитва вовсе!»

ПЕНИЕ ВДВОЕМ

Говорил равви Пинхас: «Бывает, что поющий не может петь громко; но вот подходит к нему другой, который поет громко. Тогда и первый начинает петь громче. В этом – тайна связи духа с духом».

УХО, КОТОРОЕ НЕ ЕСТЬ УХО

Говорил равви Пинхас: «Сказано в книге «Обязанности сердец» («Ховот ха–левавот»)*[127], что живущий праведно видит оком, которое не есть око, и слышит ухом, которое не есть ухо. И это правда! Ибо часто, когда кто–нибудь приходит ко мне за советом, я слышу, как он сам же себе и отвечает».

ОЖИВЛЕНИЕ

Спросили равви Пинхаса: «Почему человек, встречающий своего друга после разлуки более чем в двенадцать месяцев, говорит при встрече слова приветствия «самому живому из мертвых»?»

Цадик ответил: «Каждый человек обладает на Небесах своим светом. Когда двое встречаются, их огни сливаются, рождая новый свет. Это называют рождением, новый же свет – это ангел. Но такой ангел не может жить более двенадцати месяцев, если только двое породивших его не встретятся на земле еще раз прежде, чем окончится срок. Но если они встречаются спустя двенадцать месяцев, то могут вновь оживить ангела. Вот почему при встрече они произносят такие слова».

РАЗЛИЧИЯ ЛИЦ

Спросил как–то равви Рафаэль у своего учителя, равви Пинхаса: «Почему у людей разные лица?»

Ответил равви Пинхас: «Потому что человек сотворен по образу Божиему. Каждый из людей сосет божественную жизненную силу из своего места, хотя все они образуют Человека (Адама). Вот почему лица людей – разные».

В КАЖДОМ ЧЕЛОВЕКЕ

Говорил равви Пинхас: «В каждом человеке есть нечто драгоценное, чего нет ни в ком другом. Поэтому сказано: «Никого не презирай»*[128].

Слова же Талмуда «Всякий праведник завидует брачному покрову соседа своего» он объяснял так: «Праведник завидует тому сокровенному, тому скрытому, тому драгоценному, что есть только в сердце его соседа, и ни в ком другом».

ВОДОВОЗ

Жена равви Пинхаса однажды бранила своего слугу. Это не понравилось равви, и он сказал ей: «Нельзя обижать этого еврея. Он благочестив, очень благочестив!» Речь шла о водовозе по имени Хирш, только что доставившем в дом равви бадью с водой. Это был очень простой человек, неженатый, хотя ему было уже сорок лет. Равви говорил своей жене: «Боюсь я за Хершеле – он такой благочестивый, такой благочестивый!»

ХИЖИНЫ

Говорил равви Пинхас: «Отношение Бога к грешнику можно уподобить князю, у которого кроме великолепных дворцов есть маленькие хижины, укрытые в лесах и селах, в которых он останавливается, когда выезжает на охоту или отдохнуть. И тогда любой дворец значит для него не больше простой хижины. Одно с другим несопоставимо, и то, на что способно ничтожное, великое не в состоянии сделать. Так же и праведник: хотя значение и дела его велики, он не может совершить того, что совершает грешник, когда молится или делает что–либо во славу Господа, и Бог, взирающий на мир, радуется ему. Поэтому праведнику не следует считать себя лучше грешника».

СМЫСЛ ГНЕВА

Равви Пинхас сказал как–то одному хасиду: «Если человек хочет наставить своих домашних на праведный путь, он не должен на них сердиться. Ибо гнев пачкает не только его душу, но и души тех, на кого он сердится».

В другой раз он сказал: «С тех пор, как я победил свой гнев, я держу его в кармане. Когда нужно, я достаю его оттуда».

ГОГ

Во дни праздника Кущей равви Пинхас толковал отрывок из книги пророка Иезекииля, читаемый на той неделе, в котором говорится о пришествии Гога и Магога*[129]. Он сказал: «Согласно традиции, главная битва в войне с Гогом придется на дни праздника Кущей. Люди обычно говорят о ком–либо из других людей или народов: «Этот человек велик, как Гог; этот народ велик, как Гог». Почему? Потому что Гог велик в своей надменности и жестокости. Такова же и битва, через которую мы должны проходить во дни праздника Кущей, – битва с нашей собственной гордостью».

БЕСКОНЕЧНАЯ БИТВА

Равви Рафаэль, смиренный во все дни своей жизни, постоянно отказывавшийся от почестей, много раз просил своего учителя рассказать ему, как можно полностью избавиться от гордости, но ответа не получал. Однажды он снова подступился к наставнику: «О, равви! Гордость, гордость!»

«Что ты хочешь? – сказал наконец равви Пинхас. – Борьба с гордостью – это то, чем человек должен заниматься постоянно и что он никогда не сможет окончить. Ибо гордость – облачение Бога, как сказано: «Господь царствует; Он облечен величием»*[130]. Но Бог безграничен, и тот, кто горд и величав, повреждает облачение беспредельности. Поэтому и работа по самообузданию – беспредельна».

ИЗ СЕТИ

Так толковал равви Пинхас стих псалма «Очи мои всегда к Господу; ибо Он извлекает из сети ноги мои»*[131]: «Как птицелов расставляет сеть и птица попадает в нее и запутывается лапами в нитях, так и Злое Начало ловит человека во всем благом, что он делает, – в учении, благодеянии и во всех видах религиозного служения – завлекая его в сеть гордости. И если человек попадает в эту сеть, сам он способен вылезти из нее не больше, чем пойманная сетью птицелова птица. Ничто не может его спасти, кроме помощи Бога».

ПЧЕЛЫ

Говорил равви Рафаэль из Бершада: «Сказано, что гордецы снова рождаются в виде пчел. Ибо гордец говорит в сердце своем: «Я писатель! Я музыкант! Я ученый!» Воистину справедливо сказано о них, что и на пороге ада они не обратятся к Господу. Поэтому после смерти такие люди рождаются снова, но уже в виде пчел, которые постоянно жужжат: «Это ж–ж я! Это ж–ж я! Это ж–ж я!»

МИЛОСТЬ БОЖЬЯ

Говорил равви Рафаэль: «Как хорошо, что Бог запрещает нам быть гордыми! Если бы Он это разрешил, как бы я смог исполнять Его заповеди!»

ТО, ЗА ЧЕМ ТЫ ГОНИШЬСЯ

Говорил равви Пинхас: «То, за чем ты гонишься, ты никогда не настигаешь. Но когда ты никуда не торопишься и все идет своим чередом, то то, что ты хотел, само приходит к тебе. Разруби большую рыбу, и внутри ее всегда найдешь маленькую, лежащую головой к хвосту».

ВЕЛИКАЯ СИЛА

Тот же равви Пинхас говорил: «Сила порицаемого больше силы того, кто порицает. Ибо если человек смиряет себя и принимает порицание, понимая, что оно справедливо, то именно о таком человеке сказано: «Я живу на высоте небес и во святилище, а также с сокрушенными и смиренными духом»*[132].

ЛЮБИТЬ БОЛЬШЕ

Когда равви Пинхас и его ученики говорили о грешных или злых людях, они всегда вспоминали совет, который Баал Шем Тов дал однажды отцу вероотступника, что теперь он должен любить сына больше. «Когда ты видишь, – говорили они, – что кто–либо ненавидит тебя и причиняет тебе зло, сосредоточь свой дух и возлюби его больше, чем прежде. Только так ты сможешь переменить его отношение к тебе. Ибо весь Израиль – колесница святости. Если среди сынов Израиля преобладает любовь и единство, то с ними – Божественное Присутствие (Шехина) и вся святость. Но если (да не допустит этого Бог!) среди них появляется раскол, разлад, то святость ниспадает в «раковины». Так что, если твой сосед в духе своем отдаляется от тебя, ты должен стать ему еще ближе, чем прежде, – чтобы преодолеть возникшую пропасть».

Равви Шемуэль говорил о равви Рафаэле Бершадском: «Когда он собирался в летнюю поездку, то позвал меня и попросил поехать с ним и разделить его повозку. Я сказал: «Боюсь, я стесню тебя». Тогда равви Рафаэль сказал мне с интонацией, какой обычно выражал свое особое расположение: «Если мы возлюбим друг друга больше, то у нас появится и чувство простора». После того как мы помолились, он снова сказал мне: «Бог – наш многолюбезный друг».

* * *

Говорил равви Рафаэль: «Измерять поведение человека – это великое зло, особенно когда человек соизмеряет свое поведение с поведением других: он словно бы всегда подходит к людям с меркой и весами».

Однажды равви Рафаэль заболел и думал, что близок час его кончины. И тогда он сказал: «Теперь необходимо отложить все мерки, дабы они не отделили мое сердце от сердца всякого иудея на этой земле».

Говорил равви Пинхас: «Мы должны также молиться и за грешников среди людей этого мира; мы должны возлюбить их. Если мы не будем за них молиться, если мы не возлюбим их, Мессия не придет».

* * *

Тот же равви Пинхас часто говорил: «Мой Рафаэль знает, как возлюбить даже самого последнего из грешников!»

О словах молитвы «Творящий мир на высотах Своих да сотворит мир над нами»*[133] равви Пинхас сказал: «Все мы знаем, что Небеса (Шамайим) сотворены, когда Бог установил мир между огнем (эш) и водой (майим). А Тот, Кто установил мир между двумя противоположностями, в состоянии сотворить мир и над нами».

* * *

Равви Рафаэль Бершадский был великим миротворцем. Он часто заходил в дома хасидим и обращался к их женам, чтобы в их сердцах могла возрасти готовность сохранять мир со своими мужьями.

Однажды, в девятый день Ава, годовщину разрушения Храма, случилось ему быть в одной общине, члены которой уже очень долго враждовали между собой, и конца их ссорам не было видно. Представители одной из враждебных сторон попросили равви Рафаэля быть их посредником в примирении. При этом они сказали: «Но, наверное, равви не хочет, чтобы мы докучали ему своими делами в этот день траура».

«Нет для этого лучшего дня, – произнес в ответ равви Рафаэль. – Ибо из–за тщетной вражды*[134] и был разрушен Град Божий».

* * *

В субботу, когда читается первая глава Писания, глава о сотворении мира, бершадские хасидим сидели весь день вокруг стола и пели: «Суббота творения, все – едино! Суббота творения, все – едино!»

САМОЕ ГЛАВНОЕ КАЧЕСТВО

Говорил равви Пинхас: «Я всегда стыдился быть больше мудрым, чем благочестивым». Затем он прибавлял: «Я хотел бы быть скорее благочестивым, нежели мудрым, но больше, чем благочестивым и мудрым вместе, я хотел бы быть добрым».

РАДИ ИСТИНЫ

Равви Пинхас говорил своим ученикам: «Я нашел, что нет ничего более трудного, чем преодолеть ложь. Я трудился над этим четырнадцать лет. Я переломал себе все кости, пока наконец не избавился от лжи».

Он также говорил: «Ради истины я трудился двадцать один год: семь лет ушло на то, чтобы понять, что такое истина; семь лет – на то, чтобы избавиться от лжи; и еще семь – на то, чтобы воспринять истину всем своим существом».

* * *

Однажды, когда равви Пинхас читал вечернюю молитву и дошел до слов «Хранящий Израиль», из глубин его души вырвался крик. Случилось, что в это время мимо синагоги проходила графиня, владелица тех мест. Она подошла, наклонилась, пытаясь заглянуть в низенькое окошко, и прислушалась. Затем сказала свите: «Как истинен этот крик! В нем нет и тени фальши». Когда об этом рассказали равви Пинхасу, он, улыбнувшись, заметил: «Все народы мира узнают правду, когда слышат ее».

* * *

Однажды в канун Йом–Кипура перед молитвой «Все обеты» («Кол–Нидре») члены общины, читая псалмы, громко вопили. Обратился к ним равви Пинхас и сказал: «Что вы так стараетесь? Не потому ли, что чувствуете, что ваши слова не возносятся ввысь? А почему это так? Потому что целый год вы лгали. Кто весь год лжет, у того уста становятся лживыми. А как могут из лживых уст выйти правдивые слова, обращенные к Небесам? Я много размышлял над этим, так что поверьте мне. Вы должны обещать больше не лгать. Когда уста ваши станут правдивы, то слова, исходящие из них, сами вознесутся к Богу».

ЗЛО

Однажды, входя в Дом Учения, равви Пинхас заметил, что его ученики, до этого о чем–то говорившие, вдруг смолкли и как–то смутились. Он спросил их: «О чем это вы говорили?» – «Равви, – сказали они, – мы говорили о том, как нам стыдно, что Зло преследует нас». – «Не беспокойтесь, – ответил равви, – вам не следует относиться к этому серьезно. Ибо сейчас такое время, что Зло постоянно преследует нас».

ЧТО ДОСТОЙНО НАКАЗАНИЯ

Некий цадик скончался и вскоре после этого явился во сне равви Пинхасу, который был его другом. Равви Пинхас спросил его: «Как судят там за грехи молодости?»

«Если грешник раскаялся, смягчают наказание, – ответил умерший. – Но ложное благочестие наказывается очень сурово».

КАФЕДРА

Однажды, входя в Дом Учения, равви Пинхас посмотрел на кафедру. «Эта кафедра тоже, – сказал он, – предстанет перед судом на Новый год. Тогда решится ее судьба: будет ли она разрушена или сохранится в целости».

ПРЕПЯТСТВИЕ

Говорил равви Пинхас: «В субботу люди приходят послушать. слова поучения. Тогда они полны рвения. Но ч первый же день недели все становится таким же, как до су обиты. И гогда как чувства, так и память человека наталкиваются на препятствие. Ибо как только святость субботы удаляется словно бы за тысячу миль, никто уже о ней не помнит. Это напоминает человека, приходящего в себя после одержимости: он не в состоянии вспомнить то, что было с ним во дни его одержимости».

БУЛАВКА В РУБАШКЕ

Однажды пришли к равви Пинхасу женщины из соседнего города и стали делиться с ним своими обыденными проблемами. Когда на следующее утро, перед молитвой, он опять увидел их у своей двери, то не выдержал, побежал в дом сына и воскликнул: «Покуда придет Мессия, у нас изведут всех цадиким, „добрых евреев“*[135]!» Спустя какое–то время он, поразмыслив, сказал: «Ты думаешь, что это грешники мешают приходу Мессии? Нет, это «добрые евреи» мешают Ему. Гвоздь в стене – что он мне сделает! Но булавка в моей рубашке – вот что меня колет!»

СЛАВА

Говорил «дедушка из Шполы»: «Быть знаменитым плохо. Было время, я ходил с бедными странниками из города в город. Как–то мы пришли в городок, где в то время жил равви Пинхас из Кореца. Был праздник, и большой стол в доме равви был накрыт для бедных. Я вошел вместе со всеми и сел за стол. Равви Пинхас обошел всех гостей и каждому дал сладости. Дойдя же до меня, он поднял меня со скамьи и поцеловал в лоб.

Когда я начал становиться знаменитым, я снова пришел в город, где жил равви Пинхас, чтобы провести с ним субботу. Одетый в прекрасные одежды, которые я теперь носил, я приблизился к равви и поприветствовал его. Но он лишь улыбнулся и спросил: «Ты кто и откуда?» Так что быть знаменитым совсем нехорошо».

ЧЕЛОВЕК, ОТРИЦАЮЩИЙ БОГА

Равви Пинхас сказал: «Если кто–либо говорит, что слова Торы – это одно, а слова мира – другое, то такой человек отрицает Бога».

СНЫ

Говорил равви Пинхас: «Сны – это испражнение наших мыслей, ими мозг очищается. Вся мудрость мира – это испражнение Торы, ими Тора очищается. Поэтому сказано: «Когда Господь вернет изгнанников в Сион, мы будем как во сне». Ибо тогда откроется, что мудрость существует только для того, чтобы Тора могла очищаться, а изгнание – для того, чтобы мог очищаться Израиль и чтобы все было словно сон».

ЯЗЫК ЯЗЫКОВ

Спросили равви Пинхаса: «Как следует понимать, что до Вавилонского столпотворения у людей был один язык, а после того, как Бог смешал их язык, каждый народ стал говорить на своем собственном наречии? Как это оказалось возможным, чтобы люди вдруг стали говорить каждый на своем языке и понимать только свой язык, хотя до этого у всех у них был один общий язык?»

Равви Пинхас ответил так: «До Вавилонского столпотворения все народы говорили на Священном языке, хотя у каждого из них помимо того был и свой отдельный язык. Поэтому сказано: «И был на всей земле язык единый», то есть Священный язык. На своем языке каждый народ говорил промеж себя, а Священный язык все народы использовали, чтобы общаться друг с другом. И что сделал Господь, чтобы наказать их? Отнял у них Священный язык».

НЕПОВТОРИМОСТЬ

Говорил равви Пинхас: «Если человек решается на что–то великое, и решается делать это в духе истины, ему не следует опасаться, как бы кто–либо еще не сделал того же самого. Но если он делает это не в духе истины, но стремится лишь к тому, чтобы стать непревзойденным, то низводит великое до степени ничтожного – и тогда любой способен стать его подражателем».

ЕВНУХИ

Однажды равви Шмелке и его брат, ставший потом равом во Франкфурте, отправились к равви Пинхасу, чтобы отведать у него истинный вкус субботы. Они прибыли в пятницу и увидели цадика на кухне, где, в ожидании наступающих святых часов, он наблюдал за приготовлением рыбы. Равви Пинхас приветствовал гостей такими словами: «Исайа говорит: «Ибо Господь так говорит об евнухах», то есть о тех, кто не может насладиться священной радостью; «которые хранят Мои субботы»*[136], то есть блюдите субботу, и вы насладитесь ее истинным вкусом».

ВСЕ ШУТКИ

Говорил равви Пинхас: «Все шутки – из рая, и даже насмешки, если они произносятся от чистого сердца».

СМОТРИТЕЛИ

Однажды в доме равви Пинхаса играли свадьбу. Свадебный пир длился много дней, и за это время и число гостей не уменьшилось, и ничего не повредили, даже не разбили ни одной бутылки. Когда люди стали удивляться этому, равви Пинхас сказал: «Чему вы удивляетесь? Мертвые – хорошие смотрители!» Тогда все поняли, почему во время танца равви закричал: «Эй вы, мертвые! Почему вы ничего не делаете? Присматривайте–ка за тем, чтобы ничего не разбилось!»

НА ПРОЩАНИЕ

Равви Лейб бен–Сара приезжал к равви Пинхасу несколько раз в год. Между ними не было согласия о мирских делах, ибо равви Лейб совершал свое служение тайно и по всему миру, а равви Пинхас считал, что никто не в состоянии совершить свое служение хорошо, если не будет находиться в каком–то одном определенном месте, предназначенном только для него. На прощание равви Пинхас всегда говорил своему другу: «Мы никогда не придем к согласию, но цель твоего служения – Небеса, и цель моего служения – Небеса, так что мы едины и то, что мы делаем, – это одно и то же».

Как–то равви Лейб приехал в город Острог на празднование Йом–Кипура. По окончании службы он пошел к равви Пинхасу обменяться с ним пожеланиями на грядущий год. Они закрыли дверь и какое–то время беседовали наедине. Когда равви Пинхас вышел, лицо его было мокрым от слез, еще капавших из глаз. Когда он провожал равви Лейба, хасидим услышали такие слова: «Что мне делать, если воля твоя – уйти первым?» В тот год равви Лейб на исходе зимы скончался на горе Адар, равви же Пинхас скончался на исходе лета на горе Элул.

ТРАУР

Спустя много лет хасидим рассказывали о таком случае. На последнем повороте дороги, ведущей к Западной Стене Храма, «Стене Плача», некий цадик однажды вечером видел высокую женщину. Она пала ниц и горько плакала. Тут и его глаза наполнились слезами, и какое–то время он ничего не мог видеть. Когда слезы высохли и зрение вернулось, женщина уже исчезла. «О ком могло так рыдать Божественное Присутствие, если не о равви Пинхасе!» – воскликнул цадик, обратившись к душе своей. Разорвав на себе одежды, он произнес в память об умершем слова благословения.

СВИДЕТЕЛЬСТВО

Равви Рафаэль Бершадский был широко известен своей честностью. Однажды его свидетельство должно было стать решающим при обвинении некоего еврея в преступлении. Равви Рафаэль знал, что этот человек виновен. В ночь перед судом равви не ложился спать, но, молясь, до утра сражался сам с собой. А на рассвете он лег на пол, закрыл глаза и скончался.

ИЕХИЭЛЬ МИХАЛ ИЗ ЗЛОЧОВА

ЖЕЛАНИЕ

В молодости равви Иехиэль Михал жил в великой бедности, но счастье не покидало его даже на час.

Некто однажды спросил его: «Равви, как ты день за днем можешь молиться «Багословен Ты… утоляющий всякое мое желание?» Ибо ты лишен всего, что необходимо человеку для жизни!» Иехиэль Михал ответил: «Главное мое желание – бедность, и оно удовлетворяется вполне».

НА ДВУХ СТУПЕНЯХ

Когда равви Михал был еще очень беден и учил детей в городе Брусилове, к нему в пятницу вечером пришел какой–то насмешник и задал такой вопрос: «Сколько усилий должен приложить бедняк, сколько преодолеть трудностей, прежде чем он соберет все необходимое для субботы! А у состоятельного бюргера, с другой стороны, нет никаких сложностей. Но когда наступает суббота и бедняк начинает изучать субботний трактат, первое, о чем он читает, – это о том, что бедняк, который берет, повинен в осквернении субботы, а богач, который дает, считается неповинным. Почему с самого начала говорится о вине бедняка?»

Задавая свой вопрос, этот человек хотел лишь позабавиться, но равви Михал отнесся к нему очень серьезно. «Приходи ко мне на вечернюю трапезу, – сказал он. – К тому времени я обдумаю твой вопрос». После трапезы равви Михал повторил вопрос и дал на него такой ответ: «О вине бедняка говорится вначале, ибо он первым протягивает руку, прося подаяние».

* * *

Многие годы спустя, когда к своему учителю, равви Михалу, Злочевскому маггиду, приехал равви Мордехай из Несхижа, к ним пришел какой–то благочестивый книжник и попросил немного денег. Маггид сказал равви Мордехаю дать ему денег. Вскоре после этого пришел бродяга, простоватый и грубый, и также попросил милостыню. На этот раз сам равви Михал дал ему денег. Когда его спросили, почему он так по–разному отнесся к этим двум людям, равви ответил: «Каждый акт милосердия приводит к священному союзу, если рука дающего касается руки берущего. Но когда берущий – человек ничтожный, то достичь этого союза гораздо сложнее».

КОРОВА

Рассказывают.

В те годы, когда святой маггид из Злочова еще не был признан, он был столь беден, что у его жены не было даже обуви и она ходила в башмаках, которые сама же и делала. В то время маггид часто постился от субботы до субботы и по целой неделе не выходил из Дома Учения (Бет–мидраша). Каждое утро жена продавала молоко от единственной коровы, которая у них была, и на вырученные деньги кормила себя и детей. Но однажды в пятницу утром корова, не дав молока, легла и больше не двигалась. После того как все усилия оживить ее оказались напрасны, опечаленная женщина позвала одного крестьянина, чтобы тот снял с коровы шкуру. Но еще до того, как крестьянин приступил к работе, домой пришел равви Михал. Увидев лежащую во дворе корову, он слегка ударил по ней палкой и сказал: «Эй, вставай! Ты должна нас кормить». И корова сразу же поднялась.

ПОСЛАНЕЦ БААЛ ШЕМА

До того, как его признали, жил равви Иехиэль Михал в городе Ямполе, недалеко от Мезбижа, города Баал Шем Това. В то время был среди хасидим Баал Шема один торговец скотом, который приходил к учителю перед каждой поездкой, чтобы провести с ним субботу. Однажды, когда они уже расставались после такой встречи, Баал Шем сказал ему: «Когда будешь в Ямполе, передай от меня привет равви Михалу».

Но когда торговец скотом приехал в Ямполь, он напрасно спрашивал о равви с таким именем. Наконец он пошел в Дом Учения (Бет–мидраш) и стал расспрашивать там. «Нет, – ответили ему, – мы никогда не слышали о таком равви». Наконец кто–то сказал: «Есть здесь у нас один Михал, но никто никогда не называл его «равви». Разве что дети зовут его «чокнутым», а кроме детей, никто с ним и дела не имеет. Ибо как можно общаться с человеком, который, когда молится, бьется головой о стену так, что кровь идет!»

«Я хотел бы с ним поговорить», – сказал торговец скотом. «Это нелегко, – ответили ему. – Когда он сидит дома над книгами, то не позволяет никому себя беспокоить. Но если ты подойдешь к нему и шепнешь на ухо: «Хочу есть», он тотчас вскочит на ноги, побежит и принесет гостю еды, и тогда с ним можно будет поговорить».

Торговец попросил показать ему, где живет этот «чокнутый». Оказалось, что он жил в ветхом домишке, а у дверей копошилась куча детей, одетых в лохмотья. Равви Михал сидел за столом, перед ним лежала раскрытая Каббала. Когда вошел гость, он даже не поднял глаз. Торговец приблизился к нему и шепнул на ухо: «Хочу есть». Равви тотчас встал, посмотрел вокруг, стал рыться в шкафах и на полках, но везде было пусто. Тогда он взял книгу, выбежал с ней из дома, заложил ее и на вырученные деньги купил хлеба и селедку. Поев, гость сказал: «Баал Шем Тов велел передать тебе привет». В ответ равви Михал молча поклонился.

Затем торговец скотом спросил: «Равви Михал, я вижу, что ты святой человек, а раз так, то стоит тебе лишь помолиться о богатстве, и оно у тебя будет. Зачем же ты живешь в такой нужде?»

Равви ответил: «Некий царь выдавал замуж любимую дочь и пригласил на свадьбу всех жителей города, где был его дворец. На разосланных горожанам приглашениях был перечень всех блюд, которые собирались подавать за свадебным столом. Но неожиданно царская дочь заболела. Ни один доктор не смог ей помочь, и вскоре она умерла. Люди, уже собравшиеся на свадьбу, молча разошлись. Всех их охватила печаль по умершей царевне, такой прекрасной и доброй. Но один гость остался. Он указал на приглашение и потребовал подать все блюда по списку. Ему их дали. Сидел он, ел и бесстыдно чавкал. Неужто теперь, когда Божественное Присутствие (Шохина), то есть Община Израиля, в изгнании, я поведу себя подобно ему?»

ОТКАЗ

Люди одного города просили Баал Шем Това уговорить своего ученика Иехиэля Михала принять должность равви, которую они ему предлагали. Баал Шем Тов пытался уговорить его, но Михал настаивал на отказе. «Если ты меня не будешь слушать, – сказал наставник, – то утратишь и этот мир, и мир грядущий».

«Даже если я утрачу оба мира, – отвечал ученик, – я не приму того, что мне не подобает».

«Тогда, сын мой, прими мое благословение, – произнес Баал Шем. – Ты выдержал испытание».

ОТКРЫВШАЯСЯ ТАЙНА

Равви Хаим, знаменитый глава Талмудической академии в Броди, слышал о том сильном воздействии, какое оказывают на слушателей увещания молодого равви Михала. Поскольку в Броди постоянно возрастало число злокозненных людей, равви Хаим попросил Михала произнести в ближайшую субботу проповедь в Доме Молитвы, повелев при этом, чтобы собрались все члены общины. Взойдя в субботу на место проповедника, равви Михал склонил низко голову и положил ее на кафедру. В такой позе он оставался довольно долго. Тем временем вся конгрегация заволновалась, а худшие из злокозненных людей стали возмущаться, что какой–то молокосос столь нагло заставляет их ждать. Некоторые из них подошли к кафедре, чтобы стащить оттуда Михала, но не решились этого сделать, когда увидели, что руководитель Талмудической академии прислонился к опоре кафедры и обнял ее руками. Наконец равви Михал поднял голову и произнес: «Сказано: «Тайна Господня – боящимся Его, и завет Свой Он открывает им»*[137]. Тайные прегрешения Он открывает тем, кто боится Его, чтобы их предостережение могло войти в сердца грешников». Хотя слова эти равви Михал произнес очень тихо, все слышали их, и не было никого, кто бы при этом не заплакал.

ЧЕРЕЗ ШЛЯПУ

Однажды равви Михал приехал в город, где он до этого не бывал. Вскоре к нему пришли некоторые из выдающихся членов местной общины. Равви долго всматривался в лоб каждого из них, а затем рассказал им о всех пороках их душ и о том, как от них избавиться. Тут же распространился слух, что в город прибыл цадик, способный читать, что написано на лбу, и объяснять из этого качество души человека. Поэтому следующие посетители пришли к равви Михалу, надвинув шляпы до самых бровей. «Вы заблуждаетесь, – сказли им равви. – Глаз, способный видеть через плоть, видит и через шляпу».

ИСПУГ РАВВИ ЭЛИМЕЛЕКА

Как–то путешествуя, равви Элимелек из Лиженска, который был уже в преклонных летах, встретил юношу с котомкой за плечами. «Куда ты направляешься?» – спросил равви. «Я иду к святому маггиду из Злочова», – ответил юноша. «Когда я был молодым, – сказал равви Элимелек, – то однажды услышал, что в городок недалеко от Лиженска приехал равви Иехиэль Михал. Я немедленно туда отправился. Придя, я стал искать место, где можно было остановиться, но все дома были пусты. Наконец я увидел женщину, возившуюся у очага. Она мне сказала: «Все ушли в Дом Молитвы. Там какой–то равви превратил этот день в День Искупления. Каждому он называет его грехи, а затем молится об их отпущении». Когда я это услышал, то очень испугался и вернулся в Лиженск».

ТЯЖЕЛОЕ НАКАЗАНИЕ

Некий человек невольно осквернил субботу, потому что его повозка перевернулась, и хотя он шел быстро, почти бежал, не смог добраться до города до наступления святых часов. Поэтому равви Михал наложил на него суровое и длительное наказание. Человек этот пытался ради покаяния исполнить все, что ему сказал равви, но вскоре обнаружил, что его тело на это неспособно. Он заболел и даже слегка тронулся рассудком. Тем временем этот человек узнал, что в их область приехал Баал Шем и остановился в городе неподалеку. Он пошел к цадику и, набравшись храбрости, стал просить наставника, чтобы тот наложил на него наказание за совершенный грех. «Принеси в Дом Молитвы свечей, – сказал Баал Шем, – и зажги их в честь субботы. Таково будет твое наказание». Человек подумал, что цадик недостаточно понял то, о чем он ему говорил, и снова попросил его, с большей настойчивостью. Когда же Баал Шем повторил свое невероятно мягкое наказание, этот человек рассказал ему, какое тяжкое покаяние наложил на него равви Михал. «Делай так, как сказал тебе я, – произнес Баал Шем, – да передай равви Михалу, чтобы приходил в город Хвостов, где я собираюсь провести ближайшую субботу». Когда человек уходил от Баал Шема, лицо его было необыкновенно ясным.

По дороге в Хвостов у повозки, в которой ехал равви Михал, сломалась ось, и он был вынужден идти далее пешком. И хотя Михал торопился, как мог, когда он входил в город, уже стемнело, а когда он переступил порог дома, где остановился Баал Шем, он увидел, что цадик уже встал и произносит благословение над вином. Увидя вошедшего, Баал Шем сделал паузу и сказал равви Михалу, потерявшему дар речи: «Доброй субботы, мой безгрешный друг! Ты никогда не ведал печали грешника, твое сердце никогда не трепетало его отчаянием – оттого–то тебе так легко налагать тяжелое наказание».

К САМОМУ СЕБЕ

В проповеди, которую равви Михал произнес однажды перед большим стечением народа, он сказал: «Моим словам внемлют со вниманием». И сразу прибавил: «Я не говорю: «Вы внемлете моим словам со вниманием». Я говорю: «Моим словам внемлют со вниманием». Потому что я обращаюсь и к самому себе! Потому что я тоже должен внимать своим словам со вниманием!»

СМИРЕНИЕ – НЕ ЗАПОВЕДЬ

Спросили маггида из Злочова: «В Торе говорится обо всех заповедях. Но о смирении, которое достойнее всех заповедей, вместе взятых, там не сказано как о заповеди. Все, что мы читаем в Торе о смирении, это слова в похвалу Моисея, в которых говорится о том, что он был смиреннее всех остальных людей*[138]. Каков смысл такого умолчания о смирении?»

Равви ответил: «Если бы человек смирял себя ради исполнения заповеди, он никогда бы не смог достичь истинного смирения. Думать о смирении как о заповеди – значит, идти на поводу у Сатаны. Ибо Сатана делает сердце человека надменным, чтобы оно говорило ему, что он книжник, что он праведник, что он благочестивый, что он наставник благочестия и что ему следует считать себя лучше всех остальных людей; так человек может сделаться гордым и нечестивым, хотя заповедь будет говорить ему, что он должен быть смиренным и считать себя не выше других. Так что человек, считающий смирение заповедью, только увеличивает свою гордыню, когда пытается эту заповедь соблюдать».

ПОМОЩНИК

Спросил маггида из Злочова один из его учеников: «В Талмуде сказано, что ребенок во чреве матери своей смотрит на мир из конца в конец и знает все учения, но в тот момент, когда он появляется на свет и соприкасается с воздухом, ангел бьет его по устам, и младенец все забывает. Я не могу понять, как это возможно: сначала все знать, а затем все забыть?» – «После этого на человеке все же остается отметина, – ответил равви, – с помощью которой он может восстановить в себе забытое знание о мире и все учения и исполнить свое служение». – «Но зачем ангел бьет младенца? – продолжал недоумевать ученик. – Если бы этого не было, то не было бы и зла». – «Совершенно верно, – ответил равви. – Но если бы не было зла, не было бы и добра, ибо добро – противоположность зла. Вечная радость – это не радость. Нам так следует понимать учение: сотворение мира было ради блага творений. Вот почему сказано: «Нехорошо быть человеку», то есть, первому человеку, сотворенному Богом, «нехорошо быть человеку одному»*[139], то есть без противодействия и помех со стороны Зла*[140], которое не действовало до сотворения мира. Ибо нет добра, если нет его противоположности. Далее читаем: «Сотворим ему помощника…»*[141] – факт борьбы добра со злом дает человеку возможность победить, отвергнув зло и избрав добро. Только в таком случае возможно истинное и совершенное добро».

ЧЕЛОВЕК И ЗЛО

Так равви Михал толковал стих Писания «Да обретем мы путь наш, и да пойдем им, и я пойду пред вами»: «Это то, что Зло тайно говорит человеку. Через это Злу надлежит стать добром, и оно желает через это стать добром, побуждая человека преодолевать Зло и делать его добром. Вот его тайный замысел относительно человека, которого оно соблазняет: «Покинем вместе греховное состояние и послужим Творцу, чтобы и я вместе с тобой могло взойти к Богу, хотя я и кажусь тем, что мешает человеку, беспокоит его и препятствует ему».

РАЗМНОЖАЙТЕСЬ

Некий ученик рассказывал.

Однажды, когда мой учитель равви Иехиэль Михал был в своей комнате в Броди, в которой он обычно молился, он услышал, как кто–то перечисляет 613 заповедей. Равви сказал шутливо: «Что ты перечисляешь заповеди? Они даны для того, чтобы их исполнять, а не для того, чтобы их произносить!» Я спросил его, что он имеет в виду, потому что разве не должны мы также учиться заповедям и учить им других. «В случае каждой заповеди, – сказал равви, – мы должны попытаться понять, как ее можно исполнить. Начнем с первой из заповедей: «Плодитесь и размножайтесь». Как ты думаешь, почему здесь вместо одного слова поставлены два, близких по смыслу?» Я молчал, потому что стеснялся говорить, но равви повторил свой вопрос, и я сказал: «Раши толкует эту заповедь так: если бы было сказано только «плодитесь», то можно было бы подумать, что у одного человека должен быть всегда один ребенок». «Но тогда, – возразил равви Михал, – можно было бы просто сказать: «размножайтесь».

Сын равви Зуси из Ганиполя, молившийся тут же, заметил, что в другом месте сказано: «И Я… распложу вас и умножу вас», – и также использовано два слова.

«Это сложно понять», – сказал равви Михал и снова обратился ко мне со своим вопросом. Я сказал, что Раши относит слова «и умножу вас» к прямохождению, отличающему человека от животных.

«Но в чем смысл прямохождения?» – спросил равви. Я не знал, что сказать. Тогда учитель произнес: «Равви Мендель из Примишлана*[142] так толковал слова Мишны «едущий на осле слезет с него и будет молиться»: «Кто приручил зверя в самом себе, тому нет нужды подавлять его; такой человек – в вечной молитве – предан Богу и посвящает Ему все дела свои; он освободится от зависимости от своего тела». Итак, человек может совершать в этом мире телесные действия. Он может сожительствовать, и со стороны его действия могут напоминать действия животного, хотя на самом деле человек свободен, как ангел, и в том, что он делает, он целиком предан Богу и посвящает Ему все дела свои. Вот что значит заповедь, о которой мы говорим: «плодитесь» не как животные, но «размножайтесь», что значит: будьте больше чем животные! Не ползайте, но ходите прямо, и прилепляйтесь к Богу, как ветви прилепляются к корню, и посвящайте Ему и свои брачные отношения. Такова воля Бога; Он хочет не только расплодить нас, но и умножить наши способности».

УЧИТЬСЯ У ВСЕХ

Спросили равви Михала: «В «Изречениях отцов» («Пиркей–Авот») читаем: «Кто есть мудрец? Тот, кто учится у всех людей, ибо сказано: «Я стал разумнее всех учителей моих»*[143]. Но почему тогда не сказано: «Тот, кто учится у всякого учителя»?»

Равви Михал объяснил: «Наставник, сказавший это, хотел сделать ясной ту мысль, что мы можем научиться не только у тех, кто этим занимается специально, но у каждого человека. Ибо даже у невежды или у грешника ты можешь научиться тому, как следует и как не следует жить».

ЕДИНСТВО КАЧЕСТВ

Говорил равви Иехиэль Михал: «Слова Писания «А вы, прилепившиеся к Господу, Богу вашему, живы все доныне»*[144] имеют такое традиционное толкование: «прилепившиеся к Его качествам». В этом следует разобраться. Из Бога проистекают десять качеств, которые сходятся парами, наподобие контрастных цветов. Но если рассмотреть их истинным внутренним зрением, то все они предстанут как одно простое единство. Задача человека – помочь этим качествам явиться в виде такого единства. Например, кому–то, возможно, трудно быть милосердным, потому что он от природы суровый, а другому трудно быть суровым, потому что он от природы милосердный. Но кто связывает суровость в себе с ее корнем – суровостью Бога и милосердие в себе с его корнем – милосердием Бога, и так он поступает во всем, такой человек сможет объединить в себе все десять принципов, и сам он станет единством, которое эти принципы воплощают, ибо он прилепляется к Господу мира. Такой человек становится подобен воску, в котором может запечатлеться как суд, так и милость Бога».

ПОДРАЖАНИЕ ОТЦАМ

Спросил маггида из Злочова один из его учеников: «В книге Илии читаем: «Каждый в Израиле непременно обязан говорить: когда труды мои сравняются с трудами отцов моих, Авраама, Исаака и Иакова». Как нам это следует понимать? Разве можем мы хотя бы осмелиться помыслить, что сможем сделать то, что смогли совершить отцы наши?»

Равви объяснил: «Поскольку отцы наши создали новые пути служения, каждое – в соответствии с собственным характером: один – служение любви, другой – служение непоколебимой справедливости, третий – служение красоты, то и каждый из нас может открыть нечто, что соответствует ему в области учения и служения, и совершить то, что до него никто не делал».

НЕ ЗА ПЛАТУ

Спросили маггида из Злочова: «Сказано: «Если вы будете поступать по уставам Моим и заповеди Мои будете хранить и исполнять их, то Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастения свои, и дерева полевые дадут плод свой»*[145]. Что это: Бог обещает нам плату за служение Ему? Но наши мудрецы говорят нам, что мы не должны походить на слуг, которые служат своему хозяину за плату».

Цадик ответил так: «Истинно, что тот, кто соблюдает заповедь ради получения платы, даже если это будет плата в загробном мире, не служит Господу вовсе, ибо единственное, что он делает, – служит самому себе. Но тот, кто исполняет заповедь из истинного страха перед Богом и ради истинной любви к Нему, деяния такого человека озаряют мир и низводят в него изобильные блага. Благосклонность Небес и земли – признак истинного служения, не ради платы, но ради самого Бога. Вот почему сказано: «Я положил пред тобою жизнь и смерть, милость и проклятие; поэтому избери жизнь, чтобы ты мог жить, ты и семя твое!» Избери деяние жизни, приносящее в мир изобилие жизни!»

«С»

Равви Михал так толковал стих псалма «Ты обходишься хорошо с рабом своим»: «Все, что Ты делаешь. Господи, можно выразить предлогом «с». Когда раб Твой соблюдает Твою заповедь, Ты действуешь вместе с ним. Но вместе с тем Ты настолько доверяешь ему, что кажется, будто он действует самостоятельно, без Твоей помощи».

ПРИРОДА УЧЕНИЙ

Независимо от того, какую книгу читал равви Михал, содержались ли в ней открытые или тайные учения, все, что он читал, казалось ему, указывало на служение Богу. Когда один из учеников спросил равви, как это возможно, он ответил: «А разве есть в учениях что–либо, что не указывало бы на то, как служить Богу?»

ПОЗОР НАМ

Говорил равви Михал: «Позор нам, что мы боимся всякого, только не Бога. Сказано о Иакове: «Иаков очень испугался и смутился»*[146]. И нам следует смущаться своего страха перед Исавом».

СОБЛЮДЕНИЕ ЗАКОНА

Ученики спросили маггида из Злочова: «В Талмуде читаем, что отец наш Авраам соблюдал все законы. Как он мог это делать, если законы не были еще ему даны?»

«Все, что для этого нужно, – ответил цадик, – это любовь к Богу. Если вы собираетесь что–то сделать и считаете, что это может уменьшить вашу любовь к Богу, то знайте, что это грех. Если вы собираетесь что–то сделать и считаете, что это увеличит вашу любовь к Нему, то знайте, что ваша воля совпадает с волей Бога. Именно так поступал Авраам».

МЕЖДУ

Разъясняя слова Писания «Я же стоял между Господом и между вами»*[147], равви Михал из Злочова сказал: «Я» стоит между Господом и нами. Когда человек говорит «Я», то оскорбляет этим словом Творца, воздвигая стену между собой и Богом. Но кто жертвует своим «Я», того ничто не отделяет от Творца. О таком человеке сказано: «Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его»*[148]. Ибо если я отдаю свое «Я» другу, то он меня любит».

БОЖЬЕ ОСВЯЩЕНИЕ

Ученики маггида из Злочова спросили его: «О словах Писания «Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш»*[149], мидраш*[150] говорит: «Моя святость превыше вашей святости». Но кто не знает этого? Что же мы узнаем из этих слов?»

Равви растолковал: «Вот что это означает: Моя святость, то есть, мир, зависит от вашей святости. Как вы освящаете Мое Имя внизу, так Оно освящается и на высотах Небесных. Ибо сказано: «Укрепитесь в Боге».

МОЛЯЩИЙСЯ РАВВИ

Спросили равви Иехиэля Михала, почему он задерживается с молитвой. Он ответил: «Сказано, что племя Даново шло позади всех колен и собирало все, что те теряли. Дети Дановы подбирали и все молитвы, которые произносились сынами Израиля без истинного рвения и потому оставались валяться на земле. Так же поступаю и я».

* * *

Так равви Михал объяснял отрывок из Талмуда, в котором говорится о том, что первые хасидим перед молитвой какое–то время ждали, чтобы сосредоточить сердца свои на Боге: «Покуда они ждали, они молились о том, чтобы Бог помог им сосредоточить их сердца на Нем».

Перед началом молитвы равви Михал обычно говорил: «Я соединяю себя со всеми детьми Израиля, с теми, кто выше меня, чтобы через них возвысить свои помышления, и с теми, кто ниже меня, чтобы они могли возвыситься через мои помышления».

* * *

Объясняя заглавие псалма «Моление недужного в слабости его», равви Михал сказал: «Присоединись к молению недужного – и прилепишься к Богу».

Зло однажды подступило к равви Михалу во время молитвы. «Поди прочь, – сказал он, – и возвращайся, когда я буду есть. Во время молитвы я не могу с тобой препираться».

Ученики спросили равви Михала: «Почему слова «всякое колено преклонится пред Тобою» произносятся во время молитвы сначала? Почему слова «всякое создание прострет свое тело перед Тобой одним» произносятся потом? И почему слово «одним» в одном месте употреблено, а в другом отсутствует?»

Равви объяснил: «Колени следует преклонять и перед земным царем из плоти и крови, чтобы был виден знак оказываемого ему почтения. Но только перед Царем Царей, только перед Ним, испытующим сердца, возможно, чтобы человек остался стоять и в то же время всем существом преклонился перед Ним».

* * *

Равви Вольфу из Збаража, одному из своих пятерых сыновей, равви Михал как–то сказал: «Когда однажды, встав на молитву, я очутился перед чертогом истины, то я молил Бога о том, чтобы Он даровал мне такое свойство, при котором мой разум никогда бы не противился Его истине».

БОГАЧ

Когда равви Михал был с длительным визитом в городе Броди, у него вошло в привычку молиться в «Клаусе», который стал известен под названием «хасидский кабинет», хотя на ежедневные службы туда приходили и многие противники хасидского учения. Однажды равви Михала не было в Доме Молитвы до полудня, но и придя туда, и надев на плечи молитвенное одеяние он, перед тем как надеть филактерии, какое–то время выждал и только после этого начал молиться. Его ученые противники заметили это, но не решились обратиться к нему с вопросом. Но после того как они обдумали и обсудили произошедшее, они все–таки послали к равви некоего богача по имени Залман Перлес. Он вошел к цадику и сказал с большим почтением в голосе: «Мы не возмущаемся тому, что ты пришел в Дом Молитвы после полудня, поскольку, судя по всему, просто не был раньше готов. Но что удивило нас, так это то, что, придя, ты чего–то долго ждал, прежде чем начать молиться. Почему ты это сделал и что это означает?»

Равви Михал задал ему в свою очередь такой вопрос: «А что, разве среди вас нет другого, более ученого, чем ты, человека, который мог бы задать мне этот вопрос?»

«Есть, конечно, – ответил Перлес. – Есть среди нас такие ученые мужи, что я им и в подметки не гожусь».

«А почему тогда они сами не пришли ко мне с этим вопросом?» – спросил цадик.

Богач ответил: «Они бедны, и у них робкие сердца, как это свойственно бедным. А я богат, и сердце у меня крепкое».

И тогда равви сказал: «Вот ты и сам признал, что не учения спрашивают меня, почему я промедлил с молитвой; меня об этом спрашивают шесть тысяч рублей. Но этим шести тысячам рублей не понравится, когда я открою, почему я медлил с молитвой».

ВЕЛИКИЙ ХОР

Равви Мордехай из Кремница, сын Равви Михала, вспоминал: «Мой отец обычно произносил стих псалма «уста мои изрекут хвалу Господню»*[151] с вопросительной интонацией. Мне он по этому поводу говорил: «Мы спрашиваем себя, как это наши уста могут изрекать хвалу Господню. Ибо разве серафимы и обитатели Небес не трепещут и не дрожат пред величием Его Имени? Поэтому Писание отвечает: пусть всякая плоть благословит Его Святое Имя. Всякая плоть, все живое, именно потому, что оно – плоть, призвано восхвалять Его. В разделе песен*[152] читаем, что даже ничтожнейший из червей земных поет песнь Ему. Сколь же превосходит всех их человек, которому дарована способность понимать больше и более многочисленными и новыми путями восхвалять Творца своего».

УЧАСТИЕ

Равви Михал так объяснял слова Гиллеля*[153] «Если я не за себя, то кто за меня? И если я за себя, то кто я?»: «Если я не за себя», то есть если я совершаю что–то не для себя одного, но постоянно участвую в собрании, «то кто за меня»? В этом случае каким бы ни был этот «кто», то есть что бы ни делал за меня любой член собрания, все это будет считаться и моим, словно бы я сам это сделал. Но если я «за себя» – если я не участвую в собрании других людей, если не присоединяюсь к ним, – «то кто я»? Тогда каждое из благодеяний, совершаемых мною в одиночестве, ничтожнее праха в глазах Бога, Источника всех благодеяний».

НАЗЫВАНИЕ

Спросили маггида из Злочова: «В Писании читаем, что Бог подводил к Адаму животных, чтобы он мог их назвать. Почему говорится, что, как человек называл каждое творение в соответствии с его живой душой, таким становилось и его имя? Что подразумевается под «живой душой»?»

Цадик ответил: «Вам известно, что у души каждого существа есть корень, от которого существо получает жизнь; корень этот находится в высших мирах. Адаму были известны корни душ всех созданий, поэтому он давал каждому из них его подлинное имя, в соответствии с его живой душой».

ВЕРА В СОМНЕНИИ

Некий ученик спросил маггида из Злочова: «Слова Писания о том, что Ной вошел «в ковчег от вод потопа»*[154], Раши объясняет как результат того, что Ной обладал малой верой. Он верил и вместе с тем не верил и до тех пор, пока не нахлынули воды потопа, не входил в ковчег. Так должны ли мы и в самом деле причислять Ноя, этого праведника, к маловерам?»

Цадик ответил: «Есть два рода веры: простая вера, которая принимает слово и ждет его исполнения, и деятельная вера, которая участвует в исполнении того, чему надлежит быть. Всем своим сердцем Ной страшился поверить в грядущий потоп, чтобы его вера не ускорила его приход. И так он верил и вместе с тем не верил, покуда не нахлынули воды».

ПУТЬ НА ГОРУ

Говорил равви Иехиэль Михал: «Сказано: «Кто взойдет на гору Господню или кто станет на святом месте Его?»*[155] Для сравнения представим человека, который едет на гору в повозке. Когда он уже на полпути к вершине, его лошади устают, и он вынужден остановиться, чтобы передохнуть. Но кто отнесется к этой остановке неразумно, скатится вниз. Разумный же возьмет камень и подложит его под колесо тележки, чтобы она не скатилась, покуда стоит. Только такой человек способен достичь вершины горы. Человек, который, когда он вынужден прервать свое служение, не падает, но знает, что делать во время перерыва, взойдет на гору Господню».

ИСКУШЕНИЕ

Говорил равви Михал: «Когда Зло пытается искусить человека, оно искушает его тем, что призывает стать во всем слишком большим праведником».

ВЛАСЯНИЦА

Равви Юдель, известный своим страхом перед Богом и тяжелым покаянием, наложенным на себя, однажды приехал к маггиду из Злочова. Равви Михал сказал ему: «Юдель, ты носишь власяницу, укрощая свою плоть. Но если бы ты не впадал во внезапный гнев, ты бы в ней не нуждался; но поскольку ты стал впадать во внезапный гнев, никакая власяница тебе не поможет».

Рассказывал равви из Апта: «Когда мой учитель, равви Иехиэль Михал, спал, он выглядел как одно из ангелоподобных существ, образующих колесницу Бога*[156]: иногда его лицо напоминало лик какого–то духовного животного, а иногда – существа, служащего колесом священной колесницы. Первый облик он принимал, когда хотел взойти на Небо, второй – когда призывал с высоты небесного свода, достигнутого им».

СУББОТА ОТДОХНОВЕНИЯ

Некий хасид спросил маггида из Злочова: «Раши, наш учитель, говорит: «Чего не достает в сотворенном мире? В нем всего предостаточно, кроме отдохновения. Но когда приходит суббота, приходит и отдохновение». Почему он не говорит: «Миру не достает отдохновения, пока не приходит суббота». Ибо слова «суббота» и «отдохновение» означают примерно одно и то же».

«Суббота, – отвечал равви, – означает «возвращение*[157] домой». В этот день все сферы возвращаются на свое подлинное место. Именно на это указывает Раши: в течение недели сферы не могут обрести отдохновение, ибо нисходят со своего подлинного места. Но в субботу они обретают отдохновение, поскольку восходят обратно домой».

САТАНИНСКИЕ ХАСИДИМ

В старости равви Михал много постился. Один из учеников осмелился спросить его, зачем он умерщвляет свою плоть. Равви ответил: «Я должен сказать тебе, что Сатана замыслил уничтожить хасидим. Сначала он попытался просто истребить нас: он подстрекал преследования, клеветал на нас и порочил нас. Он зажег огни враждебности в домах и на улицах. Но затем, увидя, что таким способом он нас не сможет поколебать, Сатана создал отступников. Когда же он понял, что и этот его план не удался и что от его происков мы только усилились, он замыслил нечто новое. Он решил создать своих собственных хасидим. И вскоре тысячи сатанинских хасидим распространились по всей земле и присоединились к истинным хасидим и истина смешалась с ложью. Вот почему я так много постился. Я думал, что смогу разрушить и этот замысел Сатаны. Но впредь я не буду больше поститься, ибо увидел, что не смогу удержать Сатану от создания собственных хасидим. Но тех, кто полностью посвятили себя служению Богу, кто истинно преданы Ему, – тех Бог отделит от лживых хасидим. Он просветит их очи светом Своим, чтобы для них истина больше не мешалась с ложью».

СОЛНЦА И ЗЕМЛЯ

Говорил равви Михал: «В каждом поколении существуют великие цадиким, которые вступают на путь спасения, посвящая себя целиком Торе. Исполняя заповеди, каждый из них думает о том святом месте, откуда пришла его душа, и стремится вернуться обратно в то место по завершении земного пути, чтобы вновь возрадоваться в свете небесной мудрости. Вот почему для такого человека земные вещи – ничто. И хотя он так же, как и другие люди, страдает от бедности и жестокого изгнания Израиля, его молитва не вовлекает его сердце в участие в судьбе других существ. Все его устремление направлено исключительно на собственное спасение. Сказано: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит»*[158]. Солнца восходят и заходят, позволяя на земле продолжаться бедности».

ИЗГНАНИЕ И СПАСЕНИЕ

Некий ученик спросил маггида из Злочова: «Бог сказал Моисею: «Теперь увидишь ты, что Я сделаю с фараоном; по действию руки крепкой он отпустит их; по действию руки крепкой даже выгонит их из земли своей»*[159]. Необходимо ли раба, который освобождается от тяжелого рабства, специально подталкивать к свободе? Не будет ли он сам торопиться к ней, подобно птице, которую выпускают из клетки?»

«Когда Израиль изгоняется, – сказал маггид, – это всегда происходит потому, что он сам накладывает на себя запрещение, и только когда Израиль освобождается от этого наложенного на самого себя запрещения, он достигает спасения. Когда он преодолевает силу зла в самом себе, демоническая сила зла разрушается и в тот же миг правители земные также утрачивают свою силу преследовать Израиль. Поскольку Израиль в Египте не хотел возвращаться из духовного изгнания, Моисей сказал Господу: «…и не избавишь народ Свой». Это означает: «Не Ты сможешь избавить их». Но Господь отвечает: «Теперь увидишь ты…» И Он, много сильнейший, чем все силы, хранит завет. Он изливает свой великий свет на демоническую силу Египта и рассеивает ее. Искры Божий, скрытые в Египте, пробуждаются; каждая обретает свой род. Эти искры устремляются к изначальному свету и воспламеняются вместе с ним. И демоническая сила становится не способной более их в себе скрывать и исторгать их из себя. И когда это происходит в высших мирах, то это же происходит и в низших мирах с Израилем и фараоном. Таков смысл бедствий Израиля».

БЛАЖЕННАЯ ЖИЗНЬ

Равви Михал сказал однажды своим сыновьям: «Жизнь моя была блаженной, потому что я никогда не нуждался в чем–либо, покуда не приобретал все необходимое».

ЛЮБОВЬ К ВРАГАМ

Равви Михал так наставлял своих сыновей: «Молитесь за врагов ваших, чтобы все у них было хорошо. И если вы будете считать, что молитва ваша слаба, тогда как другие будут считать ее выше всех других молитв, это и будет истинным служением Богу».

ПО СВОЕЙ ВОЛЕ

В последние два года своей жизни равви Михал постоянно впадал в экстатический транс. В таких случаях он начинал ходить по комнате, лицо его озарялось истинным светом, и можно было заметить, что он полностью устремлен к высшей жизни, а не к земному существованию и что душе его достаточно сделать один маленький шаг, чтобы покинуть этот мир. Вот почему дети равви Михала внимательно следили за тем, чтобы вовремя вернуть отца из его экстаза. Однажды, после третьей субботней трапезы, которую Михал всегда проводил вместе со своими сыновьями, он, как обычно, пошел в Дом Учения, где стал петь хвалебные песни Богу. Затем он вернулся к себе в комнату и стал ходить по ней. В то время с ним никого не было. Спустя какое–то время дочь равви Михала, зайдя к отцу в комнату, услышала, как он все время повторяет слова: «По своей воле скончался Моисей. По своей воле скончался Моисей». Это ее сильно напугало, и она позвала одного из братьев. Когда он вошел в комнату отца, то увидел, что он лежит на полу. Сын слышал, как с последним вздохом равви Михал шепотом произнес: «Единый»*[160].

ИЗ МИРА В МИР

Много лет спустя после своей кончины равви Михал явился во сне молодому равви Цви Гиршу из Жидачова. Покойный сказал: «Знай, что со дня своей кончины я перехожу из мира в мир. Мир, который вчера был небом над моей головой, сегодня – земля под моими ногами, а сегодняшнее небо – это завтрашняя земля».

«ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОН ВОШЕЛ К БАТ–ШЕБЕ (ВИРСАВИИ)»

К равви Аарону Лейбу из Примишлана, ученику маггида из Злочова, пришел человек, на лице которого равви Аарон увидел явные признаки прелюбодеяния. Поговорив с посетителем какое–то время, равви произнес: «Сказано: «Псалом Давида, когда приходил к нему пророк Нафан, после того, как Давид вошел к Бат–Шебе (Вирсавии)»*[161]. Что это может значить? Это значит, что Нафан избрал правильный путь, как обратить Давида к Господу. Если бы он выступил против царя открыто и обличил бы, как судья, то лишь ожесточил бы его сердце. Но он пришел к Давиду, наставляя его тайно и любя его, как только Давид вошел к Бат–Шебе. Поэтому порицание пророка дошло до сердца царя, смягчило и преобразовало его, и царь воспел песнь обновления и обратился к Богу». Когда равви Аарон Лейб закончил, проситель признался в своем грехе и всем своим существом обратился к Богу.

ЗЕВ ВОЛЬФ ИЗ ЗБАРАЖА

В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС

Однажды в новогоднюю ночь маггид из Злочова увидел человека, который был в их городе чтецом*[162] и который незадолго перед тем умер. «Что ты здесь делаешь?» – спросил маггид. «Равви известно, – сказал умерший, – что в эту ночь души вновь воплощаются в тела. И вот я – такая душа». – «Почему же тебя послали на землю вновь?» – спросил маггид. «Здесь, на земле, – начал рассказывать умерший, – я вел беспорочную жизнь». – «Так что же вынуждает тебя возвращаться в мир?» – продолжал допытываться маггид. «Перед смертью, – сказал умерший, – я размышлял обо всем, что сделал в жизни, и решил, что всегда поступал по правде. Мое сердце сразу же возгордилось, и в этот–то момент я и умер. Теперь же меня посылают обратно в мир, чтобы я исправил свою гордость».

И тогда родился у маггида сын. Звали его равви Вольф. И был он очень смиренным.

СЛЕЗЫ

В детстве равви Зев Вольф, младший из пятерых сыновей равви Иехиэля Михала, был непослушным, своенравным мальчиком. Тщетно пытался отец обуздать его. Незадолго до тринадцатилетия мальчика, когда он должен был стать «сыном заповеди»*[163], то есть целиком отвечать за себя и устанавливать свои собственные отношения с Богом, цадик приказал написать стихи из Писания для филактерий, которые с этого времени должен был надевать сын. Равви Михал повелел писцу принести вместе с написанными стихами из Писания пустые коробочки. Писец принес все, что от него требовалось. Равви Михал взял коробочки и долго смотрел на них. Затем склонился над ними и заплакал, и слезы равви омочили их. После этого равви Михал вытер коробочки и вложил в них стихи из Писания. С того часа, как равви Вольф впервые надел филактерий, он стал тихим и спокойным и исполнился любви.

СЛУЖАНКА

Однажды между женой равви Вольфа и ее служанкой произошла ссора. Хозяйка обвинила девушку в том, что та разбила блюдо, и требовала возмещение ущерба. Служанка же отрицала свою вину и отказывалась платить. С каждым днем ссора все более и более разгоралась. Наконец жена равви Вольфа решила обратиться в суд Торы и для того, чтобы предстать перед равом города, надела соответствующее платье. Когда равви Вольф увидел это, он тоже надел субботние одежды. Когда жена спросила, зачем равви Вольф это сделал, он ответил, что тоже собирается в суд. Жена стала противиться, сказав, что ему нет необходимости это делать, потому что она хорошо знает, что нужно говорить на суде. «Ты–то, конечно, это хорошо знаешь, – ответил цадик. – Но бедная сиротка, твоя служанка, этого не знает, и ради нее–то я и иду. Ибо кто, кроме меня, за нее заступится?»

РЕДЬКА

Однажды во время третьей субботней трапезы сидели хасидим за столом равви Вольфа и тихо разговаривали, чтобы не беспокоить цадика, который глубоко погрузился в свои размышления. А было у равви Вольфа правило, что всякий в любое время мог войти в его дом и сесть за стол. И вот вошел некий человек и сел с остальными, и те дали ему место, хотя и знали про него, что он дурно воспитан. Через какое–то время этот человек достал из кармана большую редьку, нарезал ее на кусочки, стал есть и громко чавкать. И тогда соседи по столу уже больше не могли сдерживать свое недовольство. «Ты, обжора, – сказали они ему, – как смеешь ты осквернять праздничную трапезу своей грубостью?» И хотя они говорили это тихо, цадик заметил, что происходит. Он сказал: «Захотелось мне откушать хорошей редьки. Не найдется ли редьки у кого–нибудь из вас?» И тогда человека, евшего редьку, охватил внезапный поток счастья, избавивший его от замешательства, и он протянул равви Вольфу полные пригоршни нарезанной редьки.

ИЗВОЗЧИК

Однажды морозным днем равви Вольф ехал на церемонию обрезания. Сделав остановку и устроившись на отдых в теплой комнате, он почувствовал угрызение совести перед извозчиком, мерзнувшим снаружи. Тогда он вышел к нему и сказал: «Иди сюда, погрейся».

«Я не могу оставить своих лошадей», – ответил извозчик, постоянно прихлопывавший руками и притопывавший ногами, чтобы разогреться.

«Я посмотрю за ними, покуда ты не отогреешься и не сможешь сменить меня», – сказал равви Вольф. Сначала извозчик отказался, но потом, однако, согласился и позволил равви занять его место, а сам пошел греться в теплую комнату. А в том месте всякий, независимо от ранга и знакомства с хозяином, мог получить вдоволь пищи и питья. Выпив десять стаканов вина, извозчик совершенно забыл о равви и лошадях и остался в комнате. Тем временем люди, увидя, что цадика нет, решили, что он, должно быть, отлучился куда–то по важному делу. Спустя какое–то время несколько проезжающих покинули комнату. Когда они вышли на улицу, где уже сгущались сумерки, то увидели равви Вольфа, стоявшего у повозки и то и дело прихлопывавшего руками и притопывавшего ногами.

ЛОШАДИ

Когда равви Вольф ехал куда–нибудь в повозке, он никогда не допускал, чтобы лошадей хлестали кнутом. «Ты даже не должен кричать на них, – говорил он извозчику, – а просто говори с ними спокойно».

ССОРЯЩИЕСЯ

Равви Вольф считал, что ни в одном человеке нет зла, и относился ко всем людям как к праведникам. Однажды, когда двое каких–то людей поссорились и сторона, которая была права, позвала равви Вольфа встать на ее защиту против виновной стороны, он сказал: «На мой взгляд, вы оба – люди добрые, а кто может поссорить двух праведников?»

ИГРОКИ

Один хасид пожаловался равви Вольфу на неких людей, которые все ночи напролет играли в карты. «Замечательно, – сказал цадик. – Как и все люди, они желают послужить Богу, но не знают как. И все же они учатся бодрствовать по ночам и постоянно заниматься каким–нибудь делом. Когда они достигнут в этом предела совершенства, то бросят свое занятие и обратятся к Господу – и какими прекрасными слугами они тогда станут для Бога!»

ВОРЫ

Однажды ночью в дом равви Вольфа забрались воры и взяли все, что подвернулось под руку. Из своей комнатки цадик видел их, но не делал ничего, чтобы остановить. Воры забрали и кое–что из посуды, в том числе и кувшин, из которого в тот вечер пил какой–то больной человек. Заметив это, равви Вольф побежал за ними. «Добрые люди, – сказал он ворам, – прошу вас принять от меня все то, что вы забрали, в качестве дара. Я не скупой. Но пожалуйста, будьте осторожны с этим кувшином! Из него пил больной, и вы можете заразиться!»

С того времени каждый вечер, ложась спать, равви Вольф говорил: «Все, что у меня, принадлежит всем». Это для того, чтобы, если к нему опять залезут воры, их бы не обвиняли в воровстве.

ОТСТУПНИКИ

Встретились во Львове несколько цадиким и стали обсуждать ущербность нового поколения. Ибо среди молодых было много пренебрегавших священными обычаями, носивших короткие одежды, бривших бороды и виски, что вскорости могло повлечь за собой и духовный упадок. Они решили, что необходимо что–то сделать, чтобы не допускать подобных изъянов, а иначе – и очень скоро – вся система священного может рухнуть. А поскольку совещавшиеся были настроены очень решительно, то первым делом постановили запретить отступникам обращаться в посреднический суд. Однако решили не проводить этого постановления в жизнь до тех пор, пока не выскажет свое мнение равви Вольф из Збаража. Поэтому цадиким сообщили ему о результатах их встречи и спросили, что он об этом думает. «Почему вы считаете, что вас я люблю больше, чем их?» – ответил равви Вольф. И решение было отменено.

ПОДДЕРЖКА

Когда равви Вольф был в одной из своих поездок, к нему подошел молодой хасид, очень бедный, и попросил о денежной поддержке. Цадик порылся в кошельке, достал оттуда крупную монету и положил ее обратно; потом достал мелкую монету и дал ее нуждавшемуся юноше. «Молодому человеку, – сказал он, – ничего не следует стыдиться, но ему также не следует думать, что Небеса не знают о его нужде». Хасид пошел прочь с поникшей головой.

Равви Вольф позвал его обратно к себе и спросил: «Юноша, о чем ты сейчас думаешь?»

«Только что я научился новому пути служения Богу, – ответил молодой хасид. – Ничего не следует стыдиться и не следует думать, что Небеса о тебе не знают». «Именно так», – произнес цадик и дал ему еще денег.

МОРДЕХАЙ ИЗ НЕСХИЖА

КАКАЯ РАЗНИЦА?

До того, как равви Мордехай понял свое призвание, он какое–то время занимался мелкой торговлей. После каждой поездки, во время которой он продавал свои товары, Мордехай откладывал немного денег, чтобы купить себе лимон для праздника Кущей. Когда он собрал таким образом несколько рублей, то поехал в город и по дороге думал только о том, удастся ли ему купить лучший из продаваемых там лимонов. Неожиданно он увидел посреди дороги водовоза, причитавшего по своему умершему коню, лежавшему тут же. Тогда равви Мордехай вылез из повозки и отдал все свои деньги этому человеку, чтобы он мог купить себе нового коня. «Какая разница? – сказал он себе, возвращаясь домой. – Все будут говорить свое благословение над лимоном, а я скажу свое над тем конем!» Приехав же домой, равви Мордехай нашел там прекрасный лимон, который друзья в его отсутствие принесли ему в качестве дара.

С ПРИНЦЕМ ТОРЫ

Тем, кто приходил к равви Мордехаю, чтобы разделить с ним субботнюю трапезу, он редко говорил слова поучения, а если и говорил, то очень мало. Когда один из сыновей отважился спросить его, почему он так делает, равви Мордехай ответил: «Чтобы обрести в своем сердце слово поучения, необходимо объединиться с ангелом–принцем Торы. Только тогда произносимое проникает в сердца слушателей так, что каждый из них получает именно то, в чем нуждался, независимо от того, что и сколько говорилось».

ОБЕЩАНИЕ

Говорил равви Мордехай: «Кто вкусил со мной субботнюю трапезу, не покинет этот мир, не обратившись к Богу».

НА ЗАРЕ

Однажды равви Мордехай сидел со своими учениками всю ночь до самого утра. Когда он увидел свет зари, то сказал: «Мы не переступили границ дня. Скорее, это день переступил наши границы, хотя мы и не собирались уступать ему».

МЕРКА

Равви Мордехай из Несхижа говорил своему сыну, равви из Ковеля: «Сын мой, сын мой! Не чувствующий болей роженицы за пятьдесят миль, не страдающий вместе с нею, не молящий Бога уменьшить ее муки недостоин называться цадиком».

Младший сын, десятилетний Ицхак, позднее наследовавший служение отца, тоже присутствовал, когда произносились эти слова. Став старым, он, рассказывая эту историю, всегда прибавлял: «Я хорошо запомнил слова отца, но прошло много времени, прежде чем я понял, почему он сказал их при мне».

ЗАЧЕМ ПРИХОДЯТ ЛЮДИ К ЦАДИКУ

Говорил равви Мордехай: «Люди приходят к цадиким по разным причинам. Один – чтобы цадик научил его молиться со страхом и любовью, другой – чтобы обрести силу самостоятельно изучать Тору, третий – потому что хочет подняться на более высокую ступень духовной жизни и т. д. Но ни одна из этих и подобных им причин не является истинной целью прихода к цадику, ибо по ее достижении ее оставляют. Единственной подлинной целью прихода к цадику должна быть цель стремления к реальности Бога. У этой цели нет пределов и нет конца».

РЫБА В МОРЕ

Говорил равви Ицхак из Несхижа: «Однажды в месяц Элул*[164] мой отец сказал своему другу: «Знаешь ли ты, что сегодня за день? Это один из тех дней, когда рыба трепещет в океане».

Кто–то из людей, стоявших рядом с равви Ицхаком, заметил: «Обычно говорят: когда рыба трепещет в водах».

«Так, как произносил эти слова мой отец, – ответил равви Ицхак, – это единственный способ выразить тайну общения душ с Богом».

ЖЕРТВА

Равви Мордехай из Несхижа так толковал слова Писания «и в новомесячия ваши приносите всесожжение Господу»*[165]: «Если вы хотите обновить*[166] дела ваши, приносите в жертву Господу первую мысль в момент пробуждения ото сна. Поступающему так Бог поможет, и не оставит его весь день, и свяжет все с той первой мыслью».

ЗРЕНИЕ И СЛУХ

Некий равви пришел к цадику из Несхижа и спросил: «Правда ли то, что говорят люди, будто ты слышишь и видишь все?»

Цадик ответил: «Поразмысли над словами наших мудрецов: «Видящее око, слышащее ухо»*[167]. Человек сотворен так, что он может видеть и слышать все, что захочет. Вопрос лишь в том, чтобы его зрение и слух не были ущербными».

МАЛЕНЬКАЯ ШАПОЧКА

Рассказывают.

Пришла к равви Мордехаю из Несхижа некая женщина и стала со слезами просить его рассказать что–либо о ее муже, много лет назад покинувшем дом и уехавшем в чужую страну. «Как я могу помочь тебе? – сказал цадик. – Разве он здесь? Или, может быть, он в этой бочке?»

Поскольку вера женщины была велика, она подошла к бочке и посмотрела в нее. «Вот он! – воскликнула она. – Вот он! Я вижу его отражение в воде!» – «Есть ли на нем шляпа?» – спросил равви. «Только маленькая шапочка». – «Коснись ее». Женщина сунула руку в бочку и коснулась шапочки. В эту самую минуту ее муж, уехавший в далекую страну, где он работал портным, сидел у окна в доме хозяина, на которого он шил. Неожиданно набежал порыв ветра и сдул с него шапочку. Человек был поражен. Сердце его затрепетало, и он решил немедленно ехать домой.

ЛИЛИТ*[168]

Рассказывают.

Некий человек, одержимый Лилит, поехал в Несхиж, где хотел попросить равви Мордехая освободить его от такой напасти. Равви чудесным образом узнал, что этот человек к нему едет, и распорядился, чтобы люди в городе на ночь закрывали в домах двери и никого к себе не пускали. Когда в сумерках одержимый приехал в Несхиж, он нигде не мог найти себе пристанища, так что в конце концов вынужден был улечься на сеновале. Тут к нему явилась Лилит и сказала: «Иди за мной».

Одержимый спросил: «Почему это я должен идти за тобой? Обычно ты сама ко мне приходила».

Лилит ответила: «Потому что в этом сене, на котором ты лежишь, есть трава, которая отпугивает меня».

«Какая же это трава? – спросил одержимый. – Я выдерну ее и выкину, и ты сможешь ко мне прийти».

Он стал показывать Лилит одну траву за другой, покуда она не сказала: «Вот эта!» И тогда одержимый положил эту траву себе на грудь и исцелился.

НЕЧТО ОСОБЕННОЕ

Равви из Люблина как–то спросил равви из Апта, гостившего в его доме: «Знаешь ли ты старого равви из Несхижа?»

«Нет, я его не знаю, – отвечал тот. – Но скажи мне: что в нем такого особенного, что ты меня о нем спрашиваешь?»

«Стоит тебе побыть с ним хотя бы минуту, ты сразу понимаешь, что в нем такого особенного, – отвечал равви из Люблина. – С ним вместе все: учение и молитва, еда и сон – становится чем–то единым, так что душа может сразу взойти к самому своему истоку».

И тогда равви из Апта решил отправиться в Несхиж. Но не успел он выехать из ворот своего дома, как ему сообщили, что на него донесли властям и что ему необходимо срочно явиться для дачи показаний. Когда дело уладилось, до Пасхи оставалось две недели, и поэтому равви из Апта вновь перенес свое путешествие. А после праздников ему сообщили, что равви из Несхижа скончался за неделю до Пасхи.

ИЗ ОКРУЖЕНИЯ БААЛ ШЕМ ТОВА

ДВА ПОДСВЕЧНИКА

Многие годы равви Моше Хаим Эфраим, внук Баал Шема, и его жена жили в великой бедности. Накануне субботы жена равви ставила свечи в подсвечник, который она сама сделала из глины. Затем они разбогатели. Однажды накануне субботы, когда равви, вернувшись из синагоги, вошел в комнату, он увидел, что его жена смотрит с восторгом и гордостью на большой серебряный подсвечник. «По–твоему, этот подсвечник великолепен, – сказал он жене. – А по–моему, великолепным был тот, которым мы пользовались в прежние дни».

НА ИСХОДЕ СУББОТЫ

Равви Барух, внук Баал Шема, рассказывал: «К раву из Польного часто являлся «маггид», некий пророческий дух, и учил его. Но когда рав стал учеником моего деда, Баал Шем Това, он отослал от него этого «маггида» и дал другого, одного из Маггидим Истины.

Однажды равви Пинхас из Кореца и я проводили субботу вместе с равом из Польного. На исходе субботы к равви Пинхасу явился посланник, сообщивший, что ему необходимо немедленно отправляться домой, потому что тамошняя ситуация требовала его личного присутствия. Рав же в это время удалился в комнату, в которую всегда уходил, когда желал заняться созерцанием. А равви Пинхас не хотел уезжать, не попрощавшись с равом. Поэтому он стал просить меня, чтобы я пошел и сообщил раву о переданном ему послании, но я не решался это сделать. В конце концов мы оба подошли к комнате, где находился рав, и прислушались. Нечаянно я схватился за ручку, и дверь открылась. Рава там не было: он исчез, подобно призраку. Я же стоял как вкопанный, не в силах от изумления отвести глаза от того места, где был рав».

ДА БУДЕТ ТАК

Равви Иакова Иосифа, рава из Польного, однажды пригласили в какое–то селение на церемонию обрезания. Когда он приехал, не хватало еще одного человека, чтобы образовать собрание из десяти человек. Цадику очень не понравилось, что его заставили ждать: ждать ему никогда не нравилось. С утра в тот день шел сильный дождь, поэтому не было видно ни одного прохожего. Наконец на улице показался какой–то нищий. Когда его попросили принять участие в церемонии обрезания в качестве десятого, он сказал: «Да будет так». И вошел в дом. Когда ему, чтобы согреться, предложили горячего чаю, он снова сказал: «Да будет так». После церемонии обрезания нищего пригласили принять участие в праздничной трапезе, и он снова ответил: «Да будет так». Наконец, хозяин спросил его: «Почему ты всегда отвечаешь одно и то же?» Нищий ответил: «Потому что сказано: «Блажен народ, у которого это есть»*[169]. Сказав это, нищий на глазах у всех исчез.

В ту ночь рав не мог заснуть. Снова и снова ему чудилось, как нищий говорит: «Да будет так». Наконец раву стало ясно, что этим нищим был не кто иной, как пророк Илия, пришедший, чтобы укорить рава за его недовольство. «Блажен народ, у которого Господь есть Бог»*[170], – прошептал тогда рав и сразу же заснул.

КНИГА

Сын Острожского равви рассказывал. Когда появилась книга рава из Польного «Родословия Иакова Иосифа» («Толдот Иааков–Иосеф»)*[171] и попала моему отцу в руки, он постоянно читал и перечитывал ее, особенно те места, которые начинались словами: «Слышал я от своего учителя…» Он читал их до тех пор, покуда не запоминал. Так, отец читал эту книгу в течение целого года, а то и больше. Однажды, перечитывая одно из изречений, он заметил, что не понял его как следует. Тогда отец запряг лошадей и отправился в Польное. Я тогда был еще мальчиком, но он и меня взял с собой. Мы нашли равви Иакова Иосифа тяжело больным. Он лежал на своей кровати, которая вскоре стала для него смертным одром. Рав спросил отца, зачем тот пришел, а когда узнал, то взял книгу в свои руки и начал говорить голосом, исполненным необыкновенной силы. Лицо его одухотворилось и просветлилось. И на моих глазах кровать, на которой лежал рав, приподнялась над полом.

НА РЫНКЕ

Рассказывают.

Равви Лейб бен–Сара все дни своей жизни странствовал по земле и нигде подолгу не останавливался. Он часто ночевал в лесах и пещерах, но заходил также и в города, где тайно общался с немногими близкими своими друзьями. Не гнушался он появляться и на рынках. По торговым дням он раскидывал там шатер и находился в нем весь день. Не раз просили его ученики объяснить им смысл этой странной привычки. Наконец раври уступил их уговорам.

В это время мимо проходил какой–то человек с тяжелой ношей на плечах. Равви Лейб позвал его и что–то прошептал на ухо. Затем он сказал ученикам пойти за этим человеком и понаблюдать, что он будет делать. Ученики увидели, что носильщик подошел к одному из торговцев, скинул свою ношу и сказал, что больше не хочет быть у него слугой. Торговец сильно возмутился и отказался заплатить причитающееся жалованье, однако носильщик повернулся и ушел, не сказав ни слова в ответ. Затем ученики, последовавшие за носильщиком, увидели, что он облачился в саван. Тогда они подбежали к нему и попросили раскрыть им его секрет. «Суетно и преходяще было мое пребывание в мире хаоса, – отвечал носильщик. – Я даже не знал, что давно должен был умереть. Сегодня равви сказал мне об этом и даровал мне освобождение».

ОБЪЯСНЯТЬ ТОРУ И БЫТЬ ТОРОЙ

Равви Лейб бен–Сара говорил о равви, объясняющем Тору: «Что значит объяснять Тору? Человек должен стремиться к тому, чтобы все его дела стали Торой и чтобы он сам целиком стал Торой, чтобы по его поведению, по его поступкам, по его преданности Богу каждый мог понять, что этот равви стал как Небеса, о которых говорят: «У Них нет языка и нет слов, и не слышен голос Их, но по всей земле – предначертания Их и до пределов вселенной – речения Их».

ОТЕЦ И МАЛЫЕ ДЕТИ

Равви Арье из Шполы, прозванный «дедушкой из Шполы», в молодости был знаком с Баал Шемом. Однажды в Пасху, перед Седером*[172], он велел своему младшему сыну прочесть знаки Седера. Когда отец попросил объяснить его смысл слова «каддиш»*[173] («освяти»), мальчик ответил, как принято: «Когда отец приходит из Дома Молитвы домой, он должен сразу сказать Киддуш*[174] (благословение)…» И замолчал.

Отец спросил его: «Отчего ты не говоришь о том, почему он должен сказать Киддуш сразу?» «Учитель мне этого не говорил», – ответил мальчик. Тогда отец научил его: «Чтобы не уснули малые дети, а спросили его: «Чем эта ночь отличается от всех других?»

На другой день равви спросил учителя, который был у него гостем на Седере, почему он не научил детей тому, что после слова «каддиш» необходимо давать объяснение того, что это слово означает и зачем оно произносится, как это полагается по обычаю. Учитель ответил, что посчитал это излишним, поскольку правило это соблюдается и в домах, где нет маленьких детей. Тогда равви сказал: «Ты весьма заблуждаешься, отменяя старый обычай, значение которого ты не понимаешь. А означает он вот что: «Когда отец приходит из Дома Молитвы домой», то есть когда Отец наш Небесный видит и слышит, что каждый сын Израиля, несмотря на то что он устал от приготовлений к Пасхе, произносит вечернюю молитву с огромным усердием, и возвращается Он на Небеса, и «должен сразу сказать Кид душ», то есть должен немедленно обновить священный брачный союз (киддушин), заключенный, когда Он сказал Израилю: «И обручусь с тобой навеки». И до этой ночи, «ночи бдения». Он должен искупить нас, чтобы не уснули малые дети, то есть народ Израиля не погрузился бы в глубокий сон отчаяния, но получил бы повод спросить Отца Небесного: «Чем отличается ночь этого изгнания от всех других ночей?»

Сказав эти слова, равви зарыдал, воздел руки к Небесам и воскликнул: «Отец, Отец, выведи нас из нашего изгнания, пока о нас еще можно сказать: «Я сплю, но сердце мое бодрствует». И да не погрузимся мы окончательно в сон!» И все зарыдали вместе с ним.

Но через некоторое время равви ободрился и воскликнул: «А теперь порадуем нашего Отца и покажем Ему, что Его дети могут танцевать даже во тьме». И велел играть веселую музыку и сам пустился в пляс.

«ДЕДУШКИН» ТАНЕЦ

Когда «дедушка из Шполы» по субботам и праздникам танцевал, его ноги делались такими же легкими, как у четырехлетнего ребенка. Не один человек, видевший его священный танец, обращался в ту самую минуту к Богу всей своей душой, ибо равви пробуждал сердца всех, кто общался с ним, и люди отвечали ему слезами и одновременно радостным восторгом.

Однажды в пятницу вечером гостем «дедушки из Шполы» был равви Шалом Шахна, сын Авраама Ангела. Сначала они долго спорили. Затем благословили друг друга. Потом равви Шалом сел, как всегда делал в преддверии субботы, целиком устремившись к Богу. «Дедушка» же посмотрел на него как–то игриво. Оба они молчали. После трапезы равви Арье Лейб спросил: «Сын Ангела, а можешь ли ты танцевать?» «Нет, не могу», – отвечал равви Шалом. Равви Арье Лейб встал. «Тогда смотри, как танцует дедушка из Шполы», – сказал он. Ноги его задвигались сами собой, и он стал танцевать вокруг стола. Не успел равви Арье Лейб сделать круг, как равви Шалом вскочил со своего места. «Где это видано, чтобы старик так танцевал!» – крикнул он находившимся там же хасидим. Так он стоял и не отрываясь смотрел на ноги чудесного танцора. Позднее он говорил своим хасидим: «Верьте мне: он сделал все свои члены столь чистыми и святыми, что каждое его движение вызывало священное единение».

ИГРЫ НА ПУРИМ*[175]

На праздник Пурим у «дедушки из Шполы» была привычка устраивать особые игры. Избранных и преданных ему хасидим он наряжал в маскарадные костюмы: одного – «царем Пурима», других – его принцами и советниками. Они устраивали торжественные заседания, изображая царский совет или суд, обсуждали различные предметы, выносили решения и постановления. Иногда в маскараде принимал участие и сам «дедушка».

Хасидим говорят, что эти игры обладали сильнейшим воздействием, пронизывавшим весь мир: они отвращали опасность и угрозу от Израиля.

ЛИЯ И РАХИЛЬ

Во дни, когда молодой Нахум, позднее ставший Чернобыльским равви, имел честь жить подле Баал Шема, равви Израэль бен–Елиезер собрался однажды в одну из своих поездок. Нахум, очень хотевший поехать с ним, стал ходить вокруг повозки, которую готовили в дорогу. Баал Шем, заметив это, сказал: «Если ты мне скажешь, в чем различие между молитвами, читаемыми при полночном оплакивании*[176], одна из которых завершается упоминанием имени Лии, а другая – Рахили, то сможешь поехать со мной». Нахум без колебаний ответил: «Чего Лия добивается слезами, Рахиль добивается радостью». Баал Шем тут же сказал, чтобы Нахум садился к нему в повозку.

ЦАДИК И ЕГО ХАСИДИМ

Равви Ицхак из Сквиры, внук равви Нахума из Чернобыля, рассказывал: «В городке, недалеко от Чернобыля, на исходе субботы сидели вместе несколько хасидим моего деда. Все они были люди достойные и богобоязненные и за трапезой «проводов царицы субботы»*[177] стали исповедоваться. Их великое смирение и страх перед Богом заставили их посчитать себя великими грешниками. Затем они решили, что у них остается одна–единственная надежда на спасение – это общение с великим цадиком равви Нахумом и что только он может поднять их и помочь им искупить их грехи. Хасидим решили немедленно отправиться к своему учителю, и поэтому после трапезы они все вместе встали и пошли в Чернобыль. Но тогда же, на исходе субботы, мой дед сидел дома и разбирал грехи свои. Вследствие смирения и страха перед Богом ему стало казаться, что он великий грешник и что у него нет никакой надежды на спасение, кроме одной: что его хасидим, столь усердные в служении Богу и глубоко преданные ему, не оставят его. Он подошел к окну и посмотрел в ту сторону, где жили его ученики, и неожиданно увидел, что они идут к нему.

В этот миг, – так заканчивал равви Ицхак свой рассказ, – соединились оба полукружия в единое кольцо».

СЛОВА УТЕШЕНИЯ

Несколько учеников равви Нахума пришли к нему и стали плакаться и жаловаться на то, что впали во тьму и уныние и что их не в состоянии возвысить ни учение, ни молитва. Цадик понял, каково состояние их сердец и что тоска их – это тоска по близости к живому Богу. Он сказал им: «Дети мои, не страшитесь этого состояния, нашедшего на вас и кажущегося вам смертью. Ибо все, что есть в мире, есть и в человеке. Как на Новый год жизнь угасает на всех звездах и они погружаются в глубокий сон, в котором силы их восстанавливаются и от которого они пробуждаются в новом блеске и сиянии, так и люди, воистину желающие приблизиться к Богу, должны пройти через состояние упадка духовной жизни, и «падение их – ради подъема». Ибо сказано, что Господь Бог погрузил Адама в глубокий сон, и тот спал и, пробудившись, встал уже совершенным человеком».

КАЧЕСТВО БОГА

К равви Нахуму из Чернобыля пришел однажды некий иудей из Литвы и пожаловался ему, что у него нет денег, чтобы выдать замуж дочь. У цадика было как раз пятьдесят гульденов, отложенных для другой цели. Он отдал эти деньги бедному «литовцу», а в придачу подарил ему свое шелковое одеяние, чтобы он мог хорошо выглядеть на брачной церемонии. Взяв все, этот человек отправился на постоялый двор и стал пить водку.

Несколько часов спустя на постоялый двор зашли хасидим и обнаружили там в стельку пьяного «литовца», валявшегося под скамейкой. Они забрали у него остаток денег и шелковое одеяние, вернули их равви Нахуму и рассказали ему, как он ошибся, поверив этому человеку. Но равви сказал им сердито: «Только что я ухватился за кончик того из качеств Бога, о котором сказано: «Он благ и милостив и к грешникам, и к добрым людям», а вы хотите вырвать его из моих рук! Сейчас же верните все обратно!»

ВСАДНИК В КУРИЦЕ

Рассказывают.

Во время путешествия равви Нахум был гостем в доме другого цадика. В его честь зарезали курицу и приготовили ее на обед. Равви Нахум посмотрел на поданную за трапезой курицу и сказал: «В этой птице можно видеть какого–то военного, скачущего верхом». Тогда позвали ритуального убойщика, который признался, что при заклании курицы он засмотрелся на проезжавшего мимо верхом на лошади офицера и что в тот момент он не мог думать ни о чем другом.

ОГОНЬ ПРОТИВ ОГНЯ

Рассказывают.

Однажды, когда Баал Шем путешествовал и остановился в доме у одного из своих учеников, равви Давида Лейкеса, вышел указ властей, что в определенный день, в полдень, будут искать тома Талмуда и у кого найдут, будут отбирать и сжигать. Утром в тот день равви Давид спрятал свой Талмуд под умывальник. Наступил полдень. Бледный как смерть вошел равви Давид в комнату к Баал Шему и увидел, что его учитель совершенно спокоен. «Своим огнем, – сказал он, – ты затушил их огонь». И указ отменили.

КАНАТОХОДЕЦ

Однажды равви Хаим из Кросно смотрел со своими учениками на канатоходца. Он был так поглощен этим зрелищем, что ученики спросили его, что так привлекло внимание учителя в этом дурацком представлении. «Этот человек, – произнес равви, – рискует своей жизнью, и я не могу сказать зачем. Но я уверен, что, пока он идет по канату, он совершенно не думает о том, что его номер заслуживает платы не менее ста гульденов, ибо, пока он его исполняет, он может упасть и разбиться».

МЕНАХЕМ МЕНДЕЛЬ ИЗ ВИТЕБСКА

ДЕТСТВО

Когда Менахему исполнилось одиннадцать лет, его отдали в учение в дом Великого Маггида. Маггид полюбил мальчика. Однажды в субботу после полуденной трапезы он увидел, что Менахем расхаживает по комнате с гордым видом и в сдвинутой набок шапочке. Маггид подошел к порогу, взялся за дверную ручку и спросил мальчика: «Сколько страниц Гемары ты сегодня выучил?» – «Шесть», – ответил ученик. «Если после шести страниц твоя шапочка сдвинута набок, – сказал маггид, – то сколько еще страниц понадобится, чтобы она свалилась?» И запер дверь.

Менахем стал стучать в дверь и плакать: «Открой, равви, и скажи мне, что я должен делать».

Маггид открыл дверь. «Я хочу взять тебя с собой к своему учителю, святому Баал Шему», – сказал он.

Они приехали в Мезбиж в пятницу и сразу пошли в дом к Баал Шем Тову. По этому случаю Менахем приоделся и аккуратно причесался (такая уж у него была привычка, которой он придерживался до конца жизни). В это время Баал Шем Тов стоял в Доме Молитвы перед амвоном и не молился, ожидая, когда придет Менахем. Однако не посылал за ним вплоть до исхода субботы. Маггид же, а также равви Иаков Иосиф из Польного, другой великий ученик Баал Шем Това, стояли подле учителя и тоже ждали. Наконец Баал Шем послал за мальчиком и, когда тот пришел, подозвал его к себе. Он долго смотрел на него, а затем стал рассказывать притчу о волах и плуге. Слушатели скоро поняли, что притча рассказывает о жизненном пути Менахема. Однако мальчик понял из нее лишь то, что он уже пережил. Равви из Польного понял только половину. Маггид же понял все.

Позднее Баал Шем Тов говорил маггиду: «Этот озорник на самом деле полон всяческого смирения».

БОЛЬШЕ

На Новый год Великий Маггид не трубил сам в бараний рог (шофар). Это было обязанностью его ученика, равви Менахема Менделя, а маггид лишь указывал, как следует трубить. В последние дни своей жизни, когда он уже не мог ходить, потому что у него болели ноги, маггид указывал, как трубить, сидя в своей комнате. Однажды равви Менахем Мендель отсутствовал и его место вынужден был занять равви Леви Ицхак. Он поднес рог к губам, но, когда маггид назвал первый звук, Леви Ицхак вдруг увидел необыкновенно яркий свет и потерял сознание. «Что это он? – недоумевал маггид. – Мендель видит гораздо больше, но не боится».

ПОЧЕСТИ

Маггид из Межрича однажды отправил своего ученика равви Менахема в поездку по общинам. Он должен был выступить перед людьми и пробудить в них желание изучать Тору ради самой Торы. В одном из городов, которые посетил равви Мендель, к нему на постоялый двор пришли местные книжники и оказали ему большие почести. Беседуя с ними, равви задал вопрос, почему говорят, что, когда человек избегает почестей, почести следуют за ним по пятам. «Если хорошо и прилично принимать почести, – сказал он, – то почему тот, кто избегает почестей, боится, что почести будут преследовать его? А если принимать почести неприлично, то почему избегающий почестей наказывается тем, что почести преследуют его? Конечно, достойному человеку следует избегать почестей. Но – как и любой другой человек – он рожден с желанием почестей и должен с ним постоянно сражаться. Только после длительного времени изучения Торы, усердно и ради нее самой, он преуспеет в преодолении этой предосудительной страсти и больше не будет чувствовать удовольствие от того, что его называют «равви» или иным почетным именем. Однако желание почестей, которое было у него в юности и которое он преодолел в себе, все еще сохраняется на самом дне его души, и хотя он знает, что освободился от него, оно продолжает смущать его и преследовать, как воспоминание, от которого невозможно избавиться. Это след змея в его душе, и от него он тоже должен себя очистить».

ЧЕРВЬ

Говорил равви Мендель: «Я не знаю, чем я лучше червя. Ибо смотрите: он исполняет волю Творца своего и ничего не разрушает».

ПРИЗВАНИЕ

Несколько хасидим из Белоруссии пришли к Великому Маггиду и пожаловались, что расстояние до Межрича уж очень большое и что они не могут приходить к нему так часто, как им хотелось бы, и что поэтому они подолгу остаются без учителя и наставника. Тогда маггид дал им свои пояс и трость*[178] и сказал: «Отнесите это в Витебск равви по имени Мендель».

Прибыв в Витебск, хасидим стали на всех улицах спрашивать, где живет равви по имени Мендель, но им отвечали, что такого здесь нет.

Наконец к ним подошла какая–то женщина и спросила, кого они ищут. «Равви Менделя», – отвечали хасидим.

«Равви с таким именем у нас нет, – сказала женщина. – Однако Менделей в нашем городе много. Вот и моего зятя зовут Мендель». Хасидим сразу поняли, что посланы именно к этому человеку. Они последовали за женщиной в ее дом и передали ее зятю пояс и трость. Надел Мендель пояс и взялся за рукоять трости. Взглянули на него хасидим и не могли узнать. Перед ними стоял другой человек, человек, облеченный Божественной силой, и страх Божий охватил их сердца.

ДОКУМЕНТ

Документ, в котором конгрегация Минска назначала равви Менделя проповедником, начинался словами: «Святому цадику, возвышенному и священному светочу» и т.д. На документе стояли подписи более чем ста благочестивых людей. Когда равви Мендель взял эту бумагу в руки и прочел все похвалы в свой адрес и все почетные эпитеты, он сказал: «Это был бы прекрасный документ, если бы речь в нем шла о ком–нибудь из Мира Истины! Но поскольку он касается меня, то я бы хотел послушать о себе правду. Слова же хотя бы одного человека, который обвиняет тебя, более весомы, нежели слова сотни людей, тебя хвалящих. Ибо какая мне польза от всех этих похвал?»

ВРЕМЕНА ЖИЗНИ

Однажды равви Менахем серьезно заболел и не мог даже говорить. Ученики собрались вокруг него, стояли и плакали. Равви напряг все свои силы и прошептал им: «Не волнуйтесь. Из одной истории, рассказанной Баал Шемом, я знаю, что еще отправлюсь в Землю Израиля».

Перед тем как отправиться в Землю Израиля, равви Менахем заехал к равви из Польного, который спросил его: «Помнишь ли ты ту историю Баал Шема о волах и плуге?» – «Помню», – ответил Менахем. «А известно ли тебе, – продолжал спрашивать равви из Польного, – какого, согласно этой истории, рубежа своей жизни достиг ты?»

Улыбнувшись, равви Менахем ответил: «Я уже отмотал большую часть своей жизни».

КУЧА ЗОЛЫ

Перед тем как отправиться в Землю Израиля, равви Менахем Мендель навестил старого равви Иакова Иосифа из Польного, великого ученика Баал Шем Това. Он прибыл на постоялый двор на тройке, и это вызвало возмущение у хасидим из Польного, которых их учитель наставлял жить скромно. А когда равви Мендель вышел из гостиницы с непокрытой головой и без пояса, с длинной трубкой в зубах и направился в дом равви Иакова Иосифа, известного своим крутым нравом, все хасидим подумали, что цадик сразу выгонит гостя из дома за его неприличное поведение. Но старец встретил равви Менделя на пороге дома очень любезно и беседовал с ним несколько часов. Когда наконец равви Мендель вышел, ученики равви Иакова Иосифа спросили своего учителя: «Что вы нашли в этом человеке, осмелившемся войти в ваш дом с непокрытой головой, в башмаках с серебряными пряжками и с длинной трубкой в зубах?»

Цадик сказал: «Царь, уходя на войну, укрыл свои сокровища в надежном месте. Но жемчуга, самое ценное, что у него было, спрятал в куче золы, потому что знал, что никто здесь искать не будет. Так и равви Мендель, чтобы силы зла не могли коснуться его, укрыл свое великое смирение в куче золы тщеславия».

СРАВНЕНИЕ

Говорил равви Израэль из Рижина: «Поездка равви Менделя в Святую Землю была сродни странствию праотца нашего Авраама: их целью было проложить путь Богу и Израилю».

ДЛЯ АЗАЗЕЛА*[179]

Когда кто–то спросил равви Израэля из Рижина, почему он не отправляется в Землю Израиля, равви сказал: «Что такому грубому человеку, как я, делать в Земле Израиля! Вот равви Мендель из Витебска – иное дело: он сможет многое сделать в Земле Израиля и Земля Израиля может многое сделать с ним». Потом равви Израэль поведал следующее: «Перед тем как равви Мендель отправился в Землю Израиля, он пригласил царских чиновников в Витебске к себе на обед. Те приехали с женами, как это у них принято. Равви Мендель поставил у ворот нескольких своих молодых хасидим, чтобы они помогли гостям, и мужчинам, и женщинам, выходить из экипажей, оказывая подобающую царским чиновникам любезность. И он обещал этим молодым хасидим, что в их сердцах не возникнет и тени страсти, когда они будут помогать красивым женщинам выходить из экипажей. Это действительно так: если вы хотите отправиться в Землю Израильскую, то прежде должны полностью сосредоточить свою душу на таинстве отпущения козла в пустынные места для Азазела. Именно это имел в виду равви Мендель, устраивая тот обед. Он смог сделать это! Но я, такой грубый, если я явлюсь в Землю Израильскую, меня там спросят: «А почему ты пришел без своих иудеев?»

ЧЕРЕЗ ОКНО

Когда равви Менахем жил в Земле Израиля, некий безумец взошел однажды незамеченным на Масличную гору, встал на вершине и затрубил в бараний рог. Услышав звук рога*[180], люди встрепенулись и испугались: им показалось, что это трубный глас Мессии. Равви Менахем тоже услышал звук рога. Он открыл окно, взглянул через него на свет Божий и сказал: «Нет, это не обновление».

ВОЗДУХ ЗЕМЛИ ИЗРАИЛЬСКОЙ

Говорил равви Менахем: «Воистину воздух Земли Израильской делает человека мудрым*[181]. Покуда я не оказался на Святой Земле, все мои мысли и все желания были сосредоточены на том, чтобы хоть раз правильно помолиться. Но с того дня, как я ступил на эту землю, у мейя одно желание – хоть раз правильно сказать «Амен».

Он же говорил: «Вот что я постиг в Земле Израиля: видя брошенный пучок соломы, я зрю присутствие Божие и в том, что он лежит вдоль, а не поперек улицы».

ПОДПИСЬ

Когда равви Менахем писал письма из Земли Израиля, он всегда подписывался: «воистину смиренный». Однажды спросили равви из Рижина: «Если бы равви Менахем был в самом деле смиренным, разве он так бы подписывался?»

«Он был настолько смиренным, – ответил равви из Рижина, – что смирение стало его существом, поэтому он перестал относиться к нему как к добродетели».

ПОЕЗДКА НА ЛЕЙПЦИГСКУЮ ЯРМАРКУ

Среди хасидим, отправившихся в Землю Израиля с равви Менахемом Менделем, был один мудрый человек, настолько преданный цадику, что хотя он и был богатым торговцем, но бросил свое занятие и поехал с равви в Святую Землю. Спустя какое–то время после их переселения возникла необходимость послать надежного человека к оставшимся дома хасидим, чтобы попросить их о денежной поддержке. Это поручение доверили бывшему торговцу. Но, плывя на корабле, он внезапно заболел и умер, и никто в Земле Израиля об этом не знал. И после смерти торговцу стало чудиться, что он едет в коляске на Лейпцигскую ярмарку и беседует со своим старым слугой, которого обычно брал с собой в деловые поездки, и с возницей, который кажется ему очень знакомым. Внезапно он почувствовал необходимость предстать перед учителем. Это желание возрастало в нем все больше и больше, покуда он не решил развернуться и ехать к учителю. Когда торговец сказал об этом своим попутчикам, они стали резко возражать: было бы глупо, говорили они, отказаться от заманчивой деловой поездки ради какой–то простой прихоти! Но несмотря на все возражения, торговец настоял на своем. Наконец, попутчики сказали ему, что он умер и что они – ангелы зла, которым была поручена его душа. Тогда он вызвал их в Небесный суд, и они не смели отказаться явиться туда. Решение суда было таково: ангелы зла должны отнести душу торговца к равви Менделю. Когда они достигли города Тивериады и вошли в дом цадика, то один из ангелов зла предстал перед равви в своем истинном ужасном обличье. Но равви лишь мельком взглянул на него и сказал ангелам ждать снаружи, покуда он не сделает все, что нужно, с душой умершего торговца. Целую неделю трудился равви Менахем Мендель над душой этого человека, покуда не придал ей подобающий вид.

Эту историю рассказывал своим хасидим равви Наман из Брацлава.

ВСЕ СВЕЧИ

У хасидим, изучавших Тору в доме затворничества («Клаусе») равви из Любавича, зятя равви Шнеура Залмана, был обычай зажигать во время чтения Торы свечу перед каждым, кто сидел и читал. Но когда они заканчивали чтение и начинали рассказывать друг другу предания о цадиким, то гасили все свечи, за исключением одной. Однажды, когда они сидели при одной свече, вошел Любавичский равви, чтобы взять какую–то книгу, и спросил, о ком они теперь рассказывают. «О равви Менделе из Витебска», – ответили хасидим.

«Рассказывая о нем, – сказал равви, – вам следует зажигать все свечи, ибо, когда он произносил поучения, из его сердца улетучивалось всякое представление о собственном «я» и нечистой силе было не за что ухватить его. Поэтому вы должны, рассказывая о нем, зажигать все свечи – словно вы учите святую Тору».

ШМЕЛКЕ ИЗ НИКОЛЬСБУРГА

АРФА ДАВИДА

Когда равви Шмелке и его брат равви Пинхас, позднее ставший равви во Франкфурте, были в Межриче, они сняли комнатку на чердаке, чтобы там их никто не тревожил во время занятий. Однажды, когда на исходе субботы они поздно ночью сидели за книгами, братья услышали странный плач, в котором могли ясно различить мужской и женский голос. Они посмотрели в окно и на скамейке увидели сидящих и рыдающих слугу и служанку дома, где они остановились. Те рассказали братьям, что уже много лет работают в этом доме, ожидая разрешения на брак, но хозяин никак не хочет дать такого разрешения.

Братья на это сказали, что все, что необходимо, – это соорудить навес для брачной церемонии; тогда само собой они получат и все остальное, в том числе и разрешение хозяина дома. Послали за певцом, который тут же собрал десять человек, открыли Дом Молитвы и соорудили навес для брачной церемонии. Свадьбу справили как полагается. Равви Шмелке постукивал кусками дерева, а равви Пинхас – двумя подсвечниками, издававшими красивый звук. Затем на брачную церемонию пришел маггид. За «трапезой царя Давида» он сидел с ними неподвижно, в том состоянии души, которое часто охватывало его. Неожиданно он вскочил и побежал в Дом Молитвы. «Разве вы не слышите арфу Давида?» – воскликнул он.

НОВЫЕ МЕЛОДИИ

Говорил равви Моше Тейтельбаум, ученик Ясновидца из Люблина: «Когда равви Шмелке молился по субботам и праздничным дням, а особенно на Йом–Кипур, когда он служил как первосвященник, таинство становилось явным в музыкальном звучании произносимых им слов, и таким образом возникали новые мелодии, чудеснейшие из чудесных, которые ни он сам, ни какой–либо другой человек никогда прежде не слышали; равви Шмелке в эти минуты даже не знал о том, что он поет и на какую именно мелодию он поет, ибо целиком прилеплялся к высшему миру».

* * *

Один старик, певший мальчиком в хоре равви Шмелке, любил рассказывать следующее: «У нас была привычка готовить перед службой все необходимые ноты, чтобы не было нужды бегать за ними после начала молитвы. Но равви не обращал никакого внимания на ноты и постоянно выводил новые мелодии, до того момента не слыханные. Мы, певцы, в эти минуты замолкали и слушали его. Мы никак не могли понять, откуда к нему являются эти мелодии».

В НИКОЛЬСБУРГЕ

Когда равви Шмелке пригласили занять место рава в Никольсбурге, он приготовил торжественную проповедь, которую собирался прочесть перед моравскими знатоками Талмуда. По дороге в Никольсбург он остановился в Кракове, где люди стали его упрашивать сказать им какую–нибудь проповедь. Равви Шмелке спросил сопровождавшего его ученика Моше Лейба, ставшего позднее равви в Сасове: «Моше Лейб, что я скажу им?»

«Равви ведь приготовил блестящую проповедь для Никольсбурга. Отчего ему не прочитать ее и здесь?» – отвечал Моше Лейб.

Равви Шмелке решил последовать совету ученика. Однако в Краков пришло несколько человек из Никольсбурга, чтобы встретить равви, и они слышали проповедь. Когда же цадик приехал в Никольсбург, он спросил ученика: «Моше Лейб, что я скажу теперь в субботу? Ведь не могу я читать свою проповедь перед людьми, уже слышавшими ее в Кракове».

«Найдем свободное время, – отвечал Моте Лейб, – обсудим какой–нибудь вопрос и приготовим новую проповедь».

Но до пятницы у них не было ни одной свободной минуты, чтобы открыть книгу. И равви Шмелке спросил: «Моше, что мы скажем теперь?»

«Накануне субботы, – отвечал Моше Лейб, – у нас наверняка будет немного свободного времени, чтобы приготовить проповедь».

Они приготовили большую свечу, чтобы она горела всю ночь, и, когда люди разошлись по домам, сели за книгу. Но тут влетел петух и, взмахнув крыльями, погасил свечу. И спросил равви Шмелке: «Моше Лейб, что скажем теперь?»

«Несомненно, – отвечал Моше Лейб, – проповедь будет лишь после полудня; поэтому завтра утром, после молитвы, пойдем в свою комнату, закроемся, не дадим никому входить и обсудим, что сказать».

Утром пошли на молитву. И вот перед чтением Торы поставили аналой, и глава общины, подойдя к равви Шмелке, попросил его сказать проповедь. Дом Молитвы был полон моравскими знатоками Талмуда. Равви Шмелке велел принести ему Гемару, открыл ее наугад, объявил одну тему, которую нашел на открытой им странице, и предложил знатокам Талмуда обсудить ее. Потом, сказал равви Шмелке, он тоже выскажет свое мнение. Выслушав всех, равви Шмелке надел на голову таллит и около четверти часа стоял молча. Затем он растолковал все возникшие в ходе обсуждения вопросы, числом сто тридцать, и прокомментировал ответы на них, числом семьдесят два, и не было ничего, на что бы он не ответил, что бы не разрешил, что бы не растолковал.

НОВЫЕ ПРАВИЛА

Когда равви Шмелке был призван в моравский Никольсбург, в тамошней конгрегации существовал странный обычай: каждого нового рава просили записать в хронике какие–нибудь новые правила, которым с того момента все должны были следовать. Равви Шмелке тоже попросили это сделать, но он постоянно откладывал это дело. Он довольно долго изучал каждого по отдельности члена своей конгрегации и ничего не записывал в книгу. Время шло, а равви все изучал и изучал людей, живших в Никольсбурге, и не записывал никаких новых правил. Наконец ему дали понять, что их ожидание затянулось. Тогда равви Шмелке пошел туда, где лежала хроника, и записал в ней Десять заповедей.

СЕМЬ МИРСКИХ НАУК

Когда равви Шмелке стал равом в Никольсбурге, первые семь суббот он рассказывал на проповедях о семи мирских науках, по одной в каждую субботу. С каждой неделей община все больше удивлялась странным темам проповедей, но никто не решался задавать цадику вопросы. В восьмую же субботу равви Шмелке начал свою проповедь такими словами: «Я долго не понимал слов Соломона: «Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песню глупых». Почему не сказано просто: «нежели песню глупых?» На самом деле смысл таков: лучше слушать обличения от мудрого, который слышал и понял песню глупцов, то есть семь мирских наук, которые по сравнению с Торой – песня глупых. Иному человеку глупые мирские «мудрецы» могут сказать: «Легко тебе презирать нашу мудрость, ведь ты не изведал ее сладости! Ибо если бы ты познал ее, то не помышлял бы ни о чем другом!» Но тот, кто много трудился над семью мирскими науками, и проник в самую их сердцевину, и избрал в конце концов мудрость Торы – если такой человек восклицает: «Суета сует!», никто не сможет обличить его».

МЕССИЯ И МОЛЯЩИЕСЯ

В первый день Нового года равви Шмелке пошел в Дом Молитвы до того, как протрубили в бараний рог, и стал молиться со слезами на глазах: «Увы! Владыка мира! Все люди плачутся Тебе, но чего стоят все их завывания! Они не думают ни о чем другом, кроме своих собственных нужд, они не думают об изгнании Твоей славы!» На следующий день он снова пришел в Дом Молитвы перед тем, как протрубили в бараний рог, и снова стал плакать, говоря: «Сказано в первой книге Самуила: «Почему не пришел сын Иессея*[182] есть хлеб ни вчера, ни сегодня?» Почему не пришел царь Мессия ни вчера, в первый день Нового года, ни сегодня, во второй день? Потому что сегодня, как и вчера, все молитвы людей были только о хлебе и об удовлетворении своих телесных потребностей!»

СЛЕЗЫ ИСАВА

В другой раз равви Шмелке сказал: «В мидраше сказано: «Мессия, сын Давида, не придет, пока не высохнут слезы Исава»*[183]. Значит, сыны Израиля, дети Божьи, день и ночь просящие о милости, стенают напрасно, пока плачут и сыны Исава? Но «слезы Исава» – это не слезы, что льют другие народы, а вы не льете; это слезы, которые льют все люди, когда просят и молят о чем–либо только для самих себя. Воистину не придет Мессия, сын Давида, пока не высохнут такие слезы и пока вы не станете плакать лишь о возвращении из изгнания Божественного Присутствия (Шехины)».

ПРОПОВЕДЬ НА ЙОМ–КИПУР

Накануне Йом–Кипура равви Шмелке из Никольсбурга облачился в молитвенное одеяние и вошел в синагогу. Идя к Ковчегу, он громко произнес слова Писания: «…ибо в этот день для тебя совершится искупление, чтобы очистить тебя»; после этого он привел из Мишны*[184] слова равви Акибы*[185]: «Перед Кем ты просишь об искуплении и Кто очищает тебя: Отец твой Небесный». У всех присутствовавших при этом на глазах навернулись слезы.

Стоя у ковчега, равви Шмелке сказал: «Братья сердца моего, вы должны знать, что основа обращения к Богу – это принесение Ему в жертву своей жизни. Ибо мы потомки Авраама, принесшего свою жизнь в жертву блаженному Имени и позволившего ввергнуть себя в печь испытания; ибо мы потомки Исаака, принесшего в жертву свою жизнь и возложившего главу свою на жертвенный камень, – они, патриархи, несомненно, ходатайствуют за нас перед нашим Отцом Небесным в этот святой и грозный день суда. И да последуем мы их путями и станем подражать их деяниям: да будет позволено и нам принести в жертву наши жизни ради Его благословенного Имени. Да соединимся мы с Его всемогущим Именем, да освятим*[186] Его ревностной любовью, да сделаем Его своей целью и да произнесем все вместе: «Слушай, Израиль!» И, плача, все люди сказали: «Слушай, Израиль! Господь наш Бог, Господь един».

Затем равви Шмелке продолжил свою проповедь: «Дорогие братья, теперь, когда мы удостоились соединиться в великой любви с Его Именем и освятиться Им, когда принесли в жертву Ему свои жизни и очистили свои сердца для служения Богу и для страха Божьего, мы должны также соединить и свои души. Все души исходят из единого корня, все они высечены из трона Его великолепия, все они – часть Бога, сущего на Небесах. Да будем мы едины также и на земле, чтобы ветви были подобны корню. Итак, теперь, очистившись, мы должны соединить свои души. Воспримем заповедь: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Все люди громко повторили: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Равви Шмелке продолжил: «Теперь, когда мы удостоились соединиться с Его Великим Именем и объединить свои души, которые являются частью Бога, сущего на Небесах, предоставим священной Торе ходатайствовать за нас перед Отцом нашим Небесным. Хотя Бог даровал Тору всем народам и всем языкам, мы одни восприняли ее, восклицая: «Все, что Господь сказал, мы сделаем!» – и только после этого говоря: «Мы слышим». И Тора должным образом просит Отца нашего Небесного о милосердии и милости к нам в этот святой и грозный день суда». И равви Шмелке отворил врата Ковчега.

Затем, перед отворенным Ковчегом, он произнес исповедание греха, и все люди повторили его вслед за ним слово в слово, и, делая это, они рыдали. Затем равви Шмелке взял свитки, поднял их над головой и рассказал своей конгрегации о грехах человека. В заключение он произнес такие слова: «Вам следует знать, что плач, совершенный нами в этот день, не будет искренним, если он полон уныния, ибо Божественное Присутствие (Шехина) не коренится в отягощенных печалями сердцах, но лишь в сердцах, радостных от исполнения заповедей. И нет радости более великой, чем радость этого дня, дарующего нам возможность изгнать из своих сердец все злые побуждения и через силу обращения приблизиться к Отцу нашему Небесному, распахивающему свои объятия для всех, кто обращается к Нему. Так что все слезы, пролитые нами в этот день, должны стать слезами радости, как сказано: «Служите Господу со страхом и радуйтесь с трепетом»*[187].

СОН

Равви Шмелке не любил надолго прерывать свои занятия и поэтому всегда спал сидя, положив голову на стол. В руке он держал маленькую свечку, которая будила его в назначенное время, когда догорала и пламя обжигало ему руку. Когда равви Элимелек посетил равви Шмелке и понял, какая в этом человеке сокрыта святость, он приготовил ему постель и с большим трудом уговорил равви Шмелке прилечь и поспать хотя бы немного. Затем равви Элимелек наглухо закрыл ставнями окна. Так Шмелке спал, покуда не наступило утро. С первыми лучами солнца он поднялся, не испытывая никаких угрызений совести за то, что так долго спал, поскольку все его существо было полно энергии и сияло, словно солнце. Затем равви Шмелке отправился в Дом Молитвы, где, как обычно, молился перед конгрегацией; людям же, слышавшим его, казалось, что ничего похожего они от него никогда не слышали. Они были ошеломлены и восхищены силой святости, которую он являл в то утро. Когда равви Шмелке читал стихи о переходе через Красное море, все подобрали подолы своих одежд, боясь, что их замочит соленая пена. Позднее равви Шмелке признался равви Элимелеку: «Раньше я и не догадывался, что Богу можно служить даже сном».

СТУК

В Апте в синагоге был служитель, обязанностью которого было ходить по городу с молотком и стучать в дверь каждого еврейского дома, чтобы люди приходили молиться, учиться или петь псалмы. Стучал он так умело, что спящие, даже среди ночи, сразу просыпались и, быстро одевшись, спешили в Дом Молитвы. Когда этот человек стучал своим молотком, сердца людей вторили его стуку. Служитель синагоги в Апте обрел этот дар еще мальчиком, когда всем своим сердцем, постоянно бодрствующим и полным преданности, служил в Никольсбурге равви Шмелке.

ЧИСТЕНЬКИЕ

Несколько вольномыслящих из Никольсбурга спорили как–то с равви Шмелке. «Но ты не станешь отрицать, – сказали они в заключение, – что мы обладаем добродетелями, которых лишены поляки. Например, наши одежды всегда безупречно чистые, чего ты не можешь сказать об одеждах поляков, пренебрегающих словами мудрецов: «Мудрец не наденет грязных одежд».

Равви засмеялся и сказал: «Вы правы. У вас одежды чистые, а у поляков – нет. Это потому, что – согласно сказанному в Талмуде о степенях добродетелей – чистота одежд ведет к чистоте души, чистота души – к отрешенности от мира и так далее, все выше и выше, до степени обладания духом святости. Так что, если поляки захотят начать с чистоты своих одежд, Злое Начало сделает все возможное, чтобы отговорить их от этого, ибо оно боится, что они поднимутся ввысь по ступеням добродетелей до самого духа святости. И когда они пытаются ввести Злое Начало в заблуждение и убедить его, что не собираются этого делать, оно не верит им и не останавливается, покуда не отговаривает их от соблюдения чистоты одежд. А то, что Злое Начало делает исключение для вас с вашей чистотой, так это потому, что оно уверено, что вы не собираетесь восходить душой, в чем легко его убеждаете. Оно оставляет вас в покое и дает вам возможность быть чистенькими».

Некий богач из Никольсбурга был настроен враждебно к равви Шмелке и пытался его всячески высмеять. Накануне Йом–Кипура он пришел к равви и сказал, что в этот день, когда все прощают друг друга, они тоже могли бы помириться. С собой богач принес кувшин старого доброго, очень крепкого вина и стал уговаривать равви Шмелке выпить с ним, поскольку полагал, что цадик, непривычный к выпивке, быстро опьянеет и в таком виде предстанет перед конгрегацией. Ради примирения равви Шмелке выпил с богачом несколько стаканов, после чего богач посчитал, что добился своей цели, и пошел домой совершенно удовлетворенный достигнутым.

Когда наступил вечер и приблизился час молитвы, равви охватил свойственный дню суда трепет, и всякий след опьянения оставил его в тот момент. После вечерней молитвы равви Шмелке оставался в синагоге всю ночь в окружении других благочестивых людей. Как и каждый год в это время, он пел псалмы, а все остальные подхватывали. Когда в сорок первом псалме он дошел до стиха «Из того я узнаю, что Ты благоволишь ко мне, если враг мой не восторжествует надо мною»*[188], то несколько раз повторил его, а затем стал толковать, но не так, как толкуют этот стих обычно, а по–своему, более смело: «Из того, что я узнаю, что Ты благоволишь ко мне, враг мой будет страдать, не болея, страдать за меня». Затем добавил: «Даже если есть люди, которые враждебно ко мне относятся и пытаются меня высмеять, прости им, Владыка мира, и не дай им пострадать за меня». И произнес он это голосом столь внушительным, что все молившиеся с ним заплакали и каждый из них повторил эти слова, исторгнув их из глубины своего сердца. Присутствовал там и тот богач. В ту минуту он обратился к Богу, и всякая враждебность оставила его. С того времени богач стал любить равви Шмелке и почитать его превыше всех других людей.

ЗАПОВЕДЬ ЛЮБВИ

Некий ученик спросил равви Шмелке: «Нам дана заповедь любить ближнего своего, как самого себя. Но как я могу любить его, если он ко мне плохо относится?»

Равви ответил: «Тебе следует понимать эти слова правильно: любить ближнего своего как нечто, что является тобой же. Ибо все души – это одна душа. Каждая душа – это искра, отлетевшая от единой исконной души, которая целиком присутствует во всех душах точно так же, как твоя душа целиком присутствует во всех членах твоего тела. Твоя душа может ошибиться, и тогда совершает ошибку и твоя рука, причиняя тебе страдание. Но будешь ли ты за это бить и хлестать свою руку, считая, что это она не поняла, что от нее требовалось, тем самым увеличивая свою и без того немалую боль? То же самое – и с твоим ближним, который с тобой – одна душа и который плохо к тебе относится, недостаточно хорошо тебя понимая. Если ты накажешь его за это, то причинишь тем самым боль самому себе».

Ученик снова спросил: «Но если я вижу грешника, виновного перед Богом, как я могу любить его?»

«А разве ты не знаешь, – отвечал равви Шмелке, – что исконная душа произошла из сущности Бога, так что каждая человеческая душа поэтому – часть Бога? Разве не проснется в тебе жалость, когда ты увидишь, что одна из священных божественных искр так сильно запуталась в грехах и почти погибла?»

КОЛЬЦО

Пришел к равви Шмелке некий нищий. А в доме у равви не оказалось денег, поэтому он отдал нищему кольцо. Жена равви Шмелке, узнав об этом, стала укорять его за то, что он отдал какому–то случайному прохожему столь дорогую вещь с таким большим и ценным камнем. Тогда равви Шмелке позвал нищего назад и сказал ему: «Я только что узнал, что кольцо, которое я тебе дал, очень ценное. Так что смотри не продавай его слишком дешево».

ПОСЛАНЦЫ

Пришел к равви Шмелке некий человек и стал ему жаловаться, что не в состоянии самостоятельно добыть себе средства к существованию и поэтому вынужден ходить и просить у добрых людей вспомоществования. Он постоянно повторял слова молитвы: «Да не потребуется нам дар плоти и крови…»*[189] Равви Шмелке ему на это заметил: «Ты должен говорить не «дар», но «дары», ибо Бог един, но посланцев его – множество. Именно это означают данные слова. Говоря «да не потребуются нам дары», мы подразумеваем только дары людей. Но тогда, когда мы эти дары принимаем, нам следует считать дающих их людей посланцами Бога».

БОГАЧ И БЕДНЯК

Говорил равви Шмелке: «Бедняк дает богачу больше, чем богач бедняку. Так что богач нуждается в бедняке гораздо больше, чем бедняк в богаче».

БУДЕТЕ СВЯТЫ

Некий человек спросил однажды равви Шмелке: «Сказано: «Будете святы, ибо свят Я, Господь ваш Бог. Будет чтить каждый человек мать свою и отца своего». Но как может человек, этот комок глины, это обиталище гнуснейших вожделений, обрести качество, присущее самому Богу? И какова связь между призывом к сверхчеловеческому и заповедью чтить отца и мать, которая является человеческим законом для смертных людей?»

Равви ответил: «Согласно учению наших мудрецов в сотворении ребенка участвуют трое: Бог, отец и мать*[190]. Участие Бога – это все святое. Другие части человека тоже могут быть освящены насколько это возможно. Именно это и подразумевает заповедь. Вы святы и будете святы. Таким образом, вам следует избегать в себе того наследия отца и матери, которое противостоит святости. Вы не должны уступать ему, но вам следует обуздать его и сделать покорным святости».

ПРИГОТОВЛЕНИЕ

Один ученик равви Шмелке просил научить его, как приготовить свою душу для служения Богу. Цадик сказал ему отправиться к равви Аврааму Хаиму, который в то время содержал постоялый двор. Ученик исполнил повеление наставника и несколько недель жил на постоялом дворе Авраама, однако не смог увидеть во владельце и намека на святость, поскольку тот от утренней молитвы и до самой ночи только и занимался что хлопотами по хозяйству. Наконец ученик спросил Авраама, на что у него уходит целый день. «Главная моя забота, – ответил равви Авраам, – все вымыть и вычистить, чтобы на столах не оставалось ни крошки хлеба, а горшки и кастрюли блестели». Когда ученик возвратился домой и рассказал обо всем учителю, равви Шмелке сказал: «Теперь ты знаешь ответ на свой вопрос».

ИСПЫТАНИЕ

Спросили равви Шмелке: «Почему столь возвеличено жертвоприношение Исаака? Ведь к тому времени праотец Авраам уже достиг высокой степени святости, так что неудивительно, что он сразу выполнил то, что Бог повелел ему».

Равви Шмелке ответил: «В час испытания у человека отнимаются все степени и вся святость. Нагим от всего, чего достиг, предстает он перед Тем, кто испытует его».

Я БЫ НЕ УМИРАЛ

Равви Шмелке как–то сказал: «Если бы у меня был выбор, я бы не умирал. Ибо в загробном мире нет Дней Благоговения. А как быть душе человеческой без этих Судных Дней?»

НАШЕ ПОКОЛЕНИЕ

Как–то спросили равви Шмелке: «Некоторые полагают, что трудно поверить в то, что Мессия может вдруг появиться в этом поколении в обычный день. Как может наше поколение удостоиться того, чего не смогли удостоиться таннаим и амораим*[191], «поколения знания» и поколения, бывшие сразу после них?»

Цадик ответил: «Многие годы войско царя осаждало хорошо укрепленный город. Множество различных полков под командованием способных полководцев снова и снова штурмовали его башни со всей силой, на какую только были способны, покуда наконец не смогли взять город. Затем в город призвали целую армию простых рабочих и повелели им разобрать завалы и развалины и построить в городе новый дворец для победоносного царя. Таково наше поколение».

СУДЬБА ВОРОВ

О словах Раши «Тот, чье ухо слышало слова «Не укради», произнесенные на Горе Синай, и кто потом идет и крадет, ухо того человека будет пронзено» равви Шмелке говорил: «До того, как Бог произнес эту заповедь с Горы Синай, каждый человек сам заботился о своей собственности и следил за тем, чтобы ее у него не украли. И поскольку воры знали об этом, они и не пытались воровать. Но после того, как Господь произнес: «Не укради», – и люди почувствовали, что их имущество за них охраняет Бог, воровство стало процветать».

БРАТЬЯ

Равви Шмелке из Никольсбурга как–то пригласил к себе в гости своего брата равви Пинхаса, рава Франкфурта. Равви Шмелке ел всегда очень скромно, а в старости стал вкушать совсем мало пищи, запивая ее небольшим количеством воды. Когда равви Пинхас, не видевший брата многие годы, заметил это, он сказал: «Вот у отца и матери два сына. Один ест и глотает, подобно дикому зверю, а другой – словно ангел Божий: он не нуждается ни в пище, ни в питье, но довольствуется одним сиянием божественной славы». Равви Шмелке в ответ произнес: «Вот у отца и матери два сына. Один – словно первосвященник, а другой – словно простой отец семейства. Первосвященник ест, и еда его – это часть жертвы, которую приносит Богу простой отец семейства».

ПОЕЗДКА ПО ДУНАЮ

Рассказывают.

В императорском дворце вынашивались планы гонения на Израиль. Поэтому равви Шмелке и его ученик Моше Лейб из Сасова отправились в Вену, чтобы расстроить эти замыслы. Стоял мороз, и по Дунаю плавали льдины. Цадиким плыли в утлой лодчонке, вмещавшей не более двух человек. И вот равви Шмелке запел песню, какую пел Моисей после перехода через Красное море, и Моше Лейб тоже подхватил ее, вторя своим низким басом. Так плыли они в тесной лодке, и льдины не трогали их. В Вене люди столпились на берегу и удивлялись, глядя на путешественников, новость о которых вскоре достигла и императорского дворца. В тот же день равви Шмелке был принят императрицей, которая вняла всем его просьбам.

АМЕН

Когда равви Шмелке почувствовал, что скоро умрет, он сказал своим хасидим: «До сих пор я не хотел вам этого говорить, но теперь скажу, ибо пришло время. Вам известно, что я всегда усердно молился и произносил благословение перед трапезой там, где был кто–либо, кто мог сказать «Амен». Ибо каждое благословение рождает ангела и этот ангел неполноценен, покуда кто–нибудь не скажет «Амен». Но однажды, путешествуя, я произносил благословение в уединенном месте, где не было никого, кто мог бы произнести «Амен». Я уже начал чувствовать сильное беспокойство по этому поводу, как вдруг около меня возникли двое. Когда я произносил слова благословения, то все дивился росту и стати незнакомцев, а когда я закончил, они с неизъяснимой сладостью сказали: «Амен». Когда же я попытался разглядеть их поближе, облако обволокло их и они исчезли».

ДУША САМУИЛА

Во второй день месяца Ияр в 5538 году*[192] равви Шмелке собрал своих учеников. Он торжественно сидел в своем большом кресле, лицо его сияло, а глаза, как и всегда, были ясными и чистыми. Равви Шмелке произнес: «Вам следует знать, что сегодня – день моей кончины». Ученики стали плакать, но равви сказал, чтобы они прекратили, и продолжал: «Вам следует также знать, что во мне обитает душа пророка Самуила. Тому есть три признака: мое имя Самуил; я – левит, и он тоже был левитом; моя жизнь продолжалась пятьдесят два года, как и его жизнь. Но люди называли его Самуилом, а меня – Шмелке, и поэтому я так и останусь в их памяти как Шмелке». Затем он сказал своим рыдавшим ученикам, чтобы они оставили его одного. Когда они вышли, равви Шмелке прислонился к спинке кресла и скончался.

ААРОН ИЗ КАРЛИНА

МОМЕНТ ОБРАЩЕНИЯ

В молодости равви Аарон носил прекрасные дорогие одежды и каждый день разъезжал в коляске. Но наступил момент, когда коляска перевернулась. Равви Аарон упал, и на него снизошло священное прозрение: он понял, что должен оставить свой образ жизни и вступить на иной путь. Он поднялся, и дух его возрос вместе с ним. Когда он поставил ногу на подножку, чтобы вылезти из коляски, на него нахлынули потоки разнообразных божественных даров, а когда он ступил на землю, то все небесные светила стали ему подвластны.

ШЕПОТ

В пятницу вечером, после трапезы в доме Межричского маггида, равви Аарон вернулся на постоялый двор, где он остановился, и стал шепотом читать Песнь Песней. Вскоре пришел слуга маггида, постучался к нему в дверь и сказал, что маггид не может заснуть, потому что мощные раскаты голоса Аарона, читающего Песнь Песней, долетают до его комнаты.

ДОЛГИЙ СОН

Однажды, когда равви Аарон был в доме Великого Маггида вместе с другими учениками, он внезапно почувствовал сильную усталость. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Аарон пошел в комнату учителя, лег там на кровать и заснул. Спал он весь день и всю ночь. Товарищи хотели его разбудить, но маггид не разрешил, сказав: «Он надевает Небесные филактерии».

УДОВОЛЬСТВИЯ

Рассказывал некий цадик.

Удовольствия всех миров ломились к равви Аарону, но он отказал им. «Если они являются удовольствиями, – сказал он, – то прежде чем я их попробую, я бы хотел достаточно для этого потрудиться».

ПИСЬМО

Равви Аарон путешествовал по всей России, от одного еврейского местечка к другому, в поисках молодых людей, достойных стать учениками его наставника. Великого Маггида, чтобы через них хасидское учение могло распространиться повсюду. Однажды приехал он в город Амдур. Там он услышал, что за городом в лесу в уединенном месте живет благочестивый ученый муж равви Хайк, воздерживающийся от общения с миром и людьми и умерщвляющий свою плоть. Чтобы заставить его прийти в город, равви Аарон стал читать в синагоге проповеди, и его слова производили на всех огромное впечатление, однако прошло немало времени, прежде чем отшельник узнал об этих проповедях. И вот однажды, когда наступило время очередной проповеди, он пришел в Дом Молитвы. Когда равви Аарон узнал о приходе этого человека, он не стал читать проповедь, но сказал только: «Если человек не становится лучше, он становится хуже». Подобно лекарству, пробуждающему против болезни истинную основу жизни, проникли эти слова в душу аскета. Он подбежал к равви и стал умолять его помочь ему освободиться из лабиринта ошибок, в котором он утратил свой путь. «Только мой учитель, маггид из Межрича, способен сделать это», – отвечал равви Аарон.

«Тогда напиши ему письмо, – сказал аскет, – чтобы он мог узнать обо мне».

Равви Аарон выполнил эту просьбу и написал письмо маггиду, после чего равви Хайк отправился в путешествие, надеясь, что еще до того, как он сможет заговорить с маггидом, тот уже будет знать, что перед ним – один из выдающихся людей своего поколения. Когда маггид распечатал письмо, он (возможно, без всякого умысла) стал читать его вслух. В письме говорилось, что человек, который его принесет, не обладает даже малейшей долей доброты. Равви Хайк заплакал, услышав это. «Подожди, – прервал его маггид. – Правду ли пишет о тебе “литовец”?» – «Правду или нет?» – спросили и другие, присутствовавшие при этом. «Не знаю», – сказал равви Хайк. «Что ж, – заключил маггид, – если так пишет «литовец», то это, по всей видимости, правда». – «Тогда исцели меня, равви!» – стал умолять аскет.

Целый год трудился маггид и в конце концов исцелил этого человека. Позднее равви Хайк и в самом деле стал одним из величайших людей своего поколения.

ЦАРЬ

Как–то равви Аарон произносил утреннюю молитву в синагоге Межрича. Когда он уже, обращаясь к Богу, собирался вымолвить слово «Царь», слезы потекли у него из глаз и он не мог продолжать. После молитвы его спросили, что случилось. Равви Аарон объяснил: «В тот момент я подумал о том, как однажды равви Иоханан бен–Заккаи сказал Веспасиану: «Мир тебе, царь! Мир тебе, царь!» Римлянин же ответил ему с гневом: «Ты дважды заслужил смерть. Во–первых, я не царь, а ты назвал меня царем. Во–вторых, если я царь, почему ты не приходил ко мне до сих пор?» В самом деле, Бог еще не царит на земле, и часть вины за это лежит и на мне. Так почему же я еще не покаялся? Почему же я еще не пришел к Нему?»

ЛЮСТРА

Равви Аарон из Чернобыля, сын дочери Аарона из Карлина, родившийся после смерти деда и названный в его честь, был однажды арестован властями и спасся только благодаря взятке, которую хасидим без его ведома дали начальству. Когда Аарон узнал об этом, он воскликнул: «Увы! Как ущербно мое поколение! Если бы мы были равны моему деду, равви Аарону Великому, то неправедный суд можно было бы предотвратить и без всякой взятки». Затем он рассказал такую историю:

«Однажды гайдамаки Украины и России составили заговор против евреев, стремясь истребить их и присвоить их собственность. Когда известия об этом достигли Межрича, главы общин пришли к святому маггиду и спросили его, что делать. Поскольку маггид видел, что всеми гонениями заправляет Сатана, то он повелел, чтобы все люди, мужчины, женщины и дети, спрятались в окрестных лесах, взяв с собой из имущества столько, сколько они могут унести.

Група людей пришла в синагогу, чтобы спасти священную утварь. А с потолка в Доме Молитвы свисала огромная оловянная люстра с тридцатью шестью светильниками. Мой дед, равви Аарон Великий, приобрел ее на те деньги, которые, копейка к копейке, собрали его ученики и хасидим маггида. Каждую пятницу святой маггид сам зажигал все светильники на этой люстре. В какой–то момент, когда вся другая утварь была вынесена, в синагоге осталась только эта люстра. Дед же мой тем временем стоял у окна, не обращая внимания на то, что происходило вокруг. Вдруг он увидел, что люди собираются снять люстру. В ту же секунду он оказался в центре зала и громко закричал: «Не трогайте ее!»

Послали к маггиду рассказать, что произошло, и узнать, что он собирается делать в такой ситуации. Маггид выслушал и, какое–то время помолчав, сказал: «Пусть все, мужчины, женщины и дети, соберутся в Доме Молитвы». Когда мой дед увидел, что в синагоге собирается вся община, он послал к маггиду человека с просьбой, чтобы маггид пришел и простил его за содеянное. Маггид не ответил. Мой дед еще раз послал человека с извинениями, и маггид снова ничего не ответил.

А в Доме Молитвы тем временем собрались евреи Межричской общины. Там были все: мужчины, женщины, дети. Не было только маггида. Вдруг один человек, стоявший снаружи, вошел и сказал деду, что в город входят гайдамаки. Тогда мой дед вышел и сел на входе в синагогу. Когда гайдамаки приблизились к нему, он грозно сказал им: «Почему беснуются народы?»

Тут же предводителя гайдамаков поразило безумие, и он начал избивать собственных людей. Гайдамаки бросились кто куда и убежали из города».

НА ЗЕМЛЕ

Так равви Аарон из Карлина толковал слова Писания «…Вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба»*[193]: «Если сын Израиля твердо держит себя в руках и прочно стоит на земле, то голова его касается Небес».

НИЧТО

Когда равви Аарона спросили, чему он научился у своего учителя. Великого Маггида, равви ответил: «Ничему». Когда же его попросили объяснить, что он имеет в виду, равви Аарон сказал: «Ничто – это именно то, чему я научился. Я научился понимать смысл небытия. Я понял, что я – это ничто и, несмотря на это, я – это я».

МАЛЫЙ СТРАХ И ВЕЛИКИЙ СТРАХ

Равви Шнеур Залман рассказывал о своем друге, равви Аароне из Карлина, который умер в расцвете сил: «Его страх перед Богом напоминал страх человека, которого собираются расстрелять. Он стоит и смотрит в дуло ствола, нацеленного ему в сердце, смотрит, полный страха и все же неустрашимо. Но это лишь малый страх перед Богом, повседневный страх, который испытывал равви Аарон. Когда же его охватывал великий страх – никакие сравнения не годятся, чтобы описать это!»

БОГ СЛЫШИТ И МОЛИТВЫ НЕДОСТОЙНОГО

Спросили равви Аарона: «О молитве Моисея к Богу о прощении его народа*[194] комментарий говорит: «…чтобы они не могли сказать, что я был недостоин молить о милости за них». Не находятся ли эти слова в противоречии со свидетельством Писания, что Моисей был смиренным гораздо больше, чем все другие люди?»

«Именно потому, что он был таким смиренным, – ответил цадик, – он и мог обратиться к Богу со словами: «Услышь молитву мою, хотя я и недостоин этого, чтобы они не могли сказать, что низкое достоинство человека стало явно во мне, и не перестал бы молиться Тебе со всей силой своей души, но чтобы они поняли, что Ты слышишь молитву, исходящую из любых уст».

Один ученик Великого Маггида несколько лет обучался у него и, когда решил, что всему научился, поехал домой. По пути он решил наведаться в Карлин к равви Аарону, своему товарищу по школе маггида. Когда он приехал в Карлин, уже стемнело, но ученик маггида так сильно хотел видеть своего друга, что не мешкая пошел к его дому и постучал в окошко. Он услышал, как приятный голос спросил: «Кто там?» Думая, что его сразу узнают, гость ответил просто: «Я!» Но окно осталось закрытым, и никто в доме не ответил. Поэтому ученик маггида вынужден был постучать еще. Ответа не было. Гость продолжал стучать. Наконец, он взмолился: «Аарон, почему ты мне не открываешь?» И тогда Аарон ответил, но голос его на этот раз звучал так важно и торжественно, что ученик маггида его даже не узнал: «Кто ты, осмелившийся называть себя «Я», именем, подобающим одному только Богу?» Услышав эти слова, ученик маггида сказал самому себе: «Я еще не до конца выучился», – и без промедления вернулся обратно в Межрич.

КАК СЛЕДУЕТ УГОВАРИВАТЬ

Однажды равви Аарон приехал в город, где рос Мордехай Малый, ставший затем равви в Леховице. Придя к равви, отец мальчика взял сына с собой и пожаловался, что он неусидчив в учении. «Оставь мальчика ненадолго у меня», – сказал равви Аарон. Оставшись с Мордехаем Малым наедине, равви Аарон лег и прижал мальчика к своему сердцу. Так он молча прижимал его к сердцу, пока не пришел отец. «Я уговорил*[195] его вести себя хорошо, – сказал равви. – Отныне он будет усидчив в учении».

Когда равви из Леховица вспоминал об этом событии, он добавлял: «Тогда я понял, как следует уговаривать людей».

ПРИВЕТСТВИЕ

Внучатый племянник равви Аарона вспоминал: «Однажды на исходе субботы, когда я сидел за столом равви во время исполнения песни Илии*[196], я заметил, что равви Аарон и его сын равви Ашер пожимают друг другу руки при словах: «Приветствуй Его, приветствующего тебя, и того, кто приветствует Его». И я понял, что означают эти слова: «Илия воспринял форму Отца, и Отец хотел дать своему сыну милость приветствия».

РАЗРЕШЕНИЕ

Рассказывают.

Приближалась Пасха, и равви Аарон, находившийся в Межриче, хотел на праздник отправиться домой. Он попросил об этом маггида и получил разрешение. Но как только он ушел, маггид позвал нескольких учеников и сказал им: «Пойдите на постоялый двор, где живет Аарон, и отговорите его ехать в Карлин». Они пошли и пытались уговорить своего товарища остаться и отпраздновать Пасху с ними. Не добившись сразу успеха, они признались, что их послал маггид.

Аарон немедленно побежал к учителю и спросил его: «Равви, мне необходимо ехать домой. Но теперь мне сказали, будто ты хочешь провести праздник вместе со мной. Так ли это?»

«Я не стану тебя удерживать, – сказал равви. – Если тебе так необходимо ехать, поезжай с миром». Но как только Аарон вышел, маггид снова послал за ним учеников, сказав: «Не дайте ему уехать!» Все повторилось, а поскольку маггид не мог дать никаких объяснений, равви Аарон уехал–таки в Карлин. Но когда он вошел к себе в дом, то его хватил удар, и через три дня он скончался. Ему было всего тридцать шесть лет.

Маггид, узнав о его смерти, произнес изречение наших мудрецов: «Когда умер Аарон, рассеялись облака славы». Затем добавил: «Он был нашим оружием. Что нам теперь делать в этом мире?»

Ученики обступили маггида и стали спрашивать его, почему он позволил столь выдающемуся и святому человеку уехать и умереть. «Почему ты не сказал ему?» – не унимались они.

«Тем, что дано в управление человеку, он должен управлять с верой», – сказал маггид.

На следующую осень маггид скончался.

ГЛУПОСТЬ

Равви Ашер, сын равви Аарона, рассказывал: «Когда я приехал к равви Пинхасу из Кореца, то не стал ему говорить, кто я такой, но он сказал мне: «Твой отец шествует впереди тебя». Затем добавил: «Твой отец сделал глупость». Я был смущен, потому что знал, что бы равви Пинхас ни говорил о ком–нибудь из цадиким – даже если этот цадик отошел в высший мир пятьсот лет назад, – его слова достигали Небесного суда. «Глупость, которую совершил твой отец, – продолжил равви Пинхас, – состоит в том, что он не стал жить дольше, чем мог бы».

ТРИ ПОКОЛЕНИЯ

Когда равви Израэль из Рижина*[197] женил своего сына равви Авраама Иакова, позднее ставшего равви в Садагоре, на дочери равви Аарона из Карлина, внука великого равви Аарона, и они подписывали брачный договор*[198], равви Израэль сказал: «По нашему обычаю, при подписании брачного договора необходимо читать родословную отца невесты. Великий равви Аарон был истиной мира. Его сын, равви Ашер, дед невесты, также был причастен истине. А что до отца невесты – если бы он знал, что под этим полом спрятана хотя бы крупица истины, он бы отодрал доски с пола голыми руками».

ЛЕВИ ИЦХАК ИЗ БЕРДИЧЕВА

ТАМ БЫЛ ЕЩЕ КТО–ТО

Когда Леви Ицхак был молодым, один богатый человек избрал его своим зятем, потому что увидел, что он очень одаренный человек, – ибо таков был обычай. В знак уважения перед его именитым тестем через год после свадьбы равви Леви Ицхака попросили прочитать перед собранием в Доме Молитвы на день Радования в Законе фрагмент Писания «Тебе дано видеть это…»*[199] Он взошел на кафедру и какое–то время стоял там неподвижно. Затем коснулся рукой молитвенного одеяния, опустил руку и снова остался недвижим. Главы общины послали прислужника, чтобы тот шепнул Леви Ицхаку не утомлять собрания, но начинать чтение. «Хорошо», – сказал он и взял в руку край молитвенного одеяния. Но не успел он покрыть им свои плечи, как снова отложил в сторону. Тесть Леви Ицхака почувствовал перед собранием большой стыд за своего зятя, потому что часто расхваливал перед людьми таланты этого молодого человека, которого он взял в свой дом. Рассерженный, он послал сказать Леви Ицхаку, чтобы он или начинал молитву, или уходил с кафедры. Но когда Леви Ицхаку передали его слова, в зале неожиданно раздался звонкий голос молодого человека: «Если ты начитан в Писании, если ты хасид, то иди и сам читай молитву!» С этими словами он возвратился на свое место. Тесть на это ничего не сказал.

Но когда они были уже дома и Леви Ицхак сел за праздничный стол напротив тестя и лицо его сияло радостью, подобающею в этот день, богатый тесть не сдержался и упрекнул зятя: «Почему ты меня так опозорил?»

Равви ответил: «Когда я первый раз взялся за молитвенное одеяние, Злое Начало подступило ко мне и зашептало на ухо: «Я хочу сказать: «Тебе дано видеть это…» вместе с тобой!» Я спросил: «Кто ты такой, что считаешь себя достойным сделать это?» Тогда тот же голос произнес: «А ты–то сам кто такой, что считаешь себя достойным сделать это?» – «Я начитан в Писании», – отвечал я. «Я тоже начитан в Писании», – сказал он. Мне захотелось положить конец этому пустому разговору, и я произнес презрительно: «Так где же ты изучал Писание?» А он мне на это: «А ты где изучал?» Я сказал. «Так я сидел справа от тебя, – засмеялся он, – и изучал Писание вместе с тобой!» Тогда я, подумав, с чувством победителя сказал ему: «Я хасид!» Но и он ничуть не смутившись, произнес: «И я хасид!» Я же: «А к какому цадику ты ездил?» Он же, как бы вторя мне: «А ты к какому?» – «К святому маггиду из Межрича», – ответил я. Тогда он засмеялся еще громче и сказал: «Говорю тебе, что и я был там с тобой и так же, как и ты, стал хасидом. Именно поэтому я хочу произнести вместе с тобой: «Тебе дано видеть это…» Это было уже слишком. Я убежал от него. И что еще мог сделать бедный Леви?»

НА УЛИЦЕ КОЖЕВНИКОВ

Однажды во время путешествия, уже ночью, Леви Ицхак приехал в маленький городок, где он никого не знал и где никак не мог найти ночлег, покуда какой–то кожевник не пригласил его в свой дом. Войдя в дом кожевника, Леви Ицхак хотел произнести вечернюю молитву, но вонь от кож там была такой, что он не смог вымолвить ни слова. Поэтому он пошел в Дом Учения, в тот час совершенно пустой, и там произнес молитву. Неожиданно на него снизошло понимание того, как Божественное Присутствие (Шохина) оказалось в изгнании и что теперь, в эти минуты, оно с поникшей головой стоит не где–нибудь, а на улице кожевников в этом городке. От этих мыслей у Леви Ицхака полились слезы. Он плакал и плакал, покуда не выплакал все слезы и не упал от потери сил. И тогда он узрел славу Божию во всем ее великолепии сияющего света, переливавшегося двадцатью четырьмя различными цветами, и услышал слова: «Крепись, сын Мой! Тебе предстоит пережить великое страдание, но не бойся, ибо Я буду с тобой».

В ПОРЫВЕ ВОСТОРГА

Утром на праздник Кущей, перед тем как благословить лежащие в коробе лимон, связки пальмовых ветвей, мирта и ивы, равви Леви Ицхак не заметил стеклянной крышки и сунул руку, разбив стекло. Он даже не заметил, что сильно поранился.

На праздник Ханукки, когда равви Леви Ицхак увидел, как горят священные светильники, он, в порыве, сунул в огонь руку и даже не почувствовал боли.

На праздник Пурим, перед чтением книги Есфирь, равви Леви Ицхак танцевал повсюду: в зале, на кафедре и чуть ли не на свитке.

Когда равви Леви Ицхак носил воду для приготовления мацы*[200], он был так поглощен этим священным ритуалом, что чуть не свалился в колодец.

На Седер, сказав слово «маца», равви Леви Ицхак исполнился таким рвением, что прыгнул на стол и опрокинул его вместе со всем, что на нем стояло, так что все необходимо было готовить заново. Когда равви надел чистые одежды, которые принесли ему, он все продолжал, словно пробуя на вкус, твердить: «Ах, ах! Маца!»

БАНЯ

Рассказывают.

Когда равви Леви Ицхак стал равом в Бердичеве, те, кто был враждебно к нему настроен, стали сильно притеснять его. Среди них была группа людей, столь преданных памяти великого равви Либера, жившего и учившего в Бердичеве и умершего за пятнадцать лет до появления в городе Леви Ицхака, что они не хотели даже общаться с новым равви. Как–то равви Леви Ицхак позвал их к себе и сказал, что хотел бы искупаться в бане равви Либера. А у равви Либера никогда не было настоящей бани. То, что называли его баней, было не чем иным, как простой ямой с водой, над которой находилась крыша на четырех кольях. Зимой равви Либер обычно разбивал в этой бане лед топором и лишь после этого совершал священное омовение. После смерти равви Либера крыша на бане покосилась, а яма заросла тиной, наполнилась грязью и в конце концов пересохла. Поэтому Леви Ицхаку сказали, что купаться в этой бане невозможно. Но он был настойчив в достижении своей цели и поэтому нанял четырех землекопов, чтобы они вычистили яму. Они работали несколько дней, но конца их трудам не было видно. Враги Леви Ицхака потешались над забавами нового рава. Они говорили, что совершенно ясно, что равви Либер не хочет, чтобы кто–то еще мылся в его бане.

И вот однажды равви Леви Ицхак попросил собраться рано утром всех своих противников, которые знали равви Либера. Все вместе они отправились к бане, где рабочие опять стали копать. Через несколько часов кто–то воскликнул: «Я вижу воду!» Вскоре землекопы сказали, что воды прибывает все больше и больше. «Все, хватит копать», – произнес равви Леви Ицхак. Он скинул одежды и, придерживая шапочку, спустился в яму. Когда равви ступил в воду, то все увидели, что она едва достигает ему до лодыжек. Но неожиданно воды стало больше, и равви погрузился в нее по горло. Тогда равви Леви Ицхак спросил: «Есть ли здесь кто–либо, кто помнит равви Либера молодым?» Ему ответили, что в новой части города живет некий сторож из синагоги, которому исполнилось сто шестнадцать лет и который прислуживал равви Либеру в молодости. Цадик послал за ним, а сам остался сидеть по горло в воде. Сначала старик отказался идти, но когда ему рассказали о том, что произошло, то немедленно собрался и пришел.

«Помнишь ли ты того сторожа в синагоге, – спросил его равви, – который повесился в Доме Молитвы на люстре?» – «Конечно, я помню его, – ответил старик, весьма удивившись такому вопросу. – Но откуда ты знаешь об этом? Ведь это было почти семьдесят лет тому назад, еще до того, как ты появился на свет!»

«Расскажи нам об этом случае», – сказал равви Леви Ицхак. Старик поведал следующее: «Человек он был простой и очень верующий. И все делал по–своему. Каждую неделю в среду он начинал чистить большую люстру, висевшую в синагоге, и заканчивал к субботе, и, делая это, он постоянно говорил: «Я делаю это ради Бога». Но однажды в пятницу вечером, когда люди пришли в Дом Молитвы, они увидели, что он повесился на этой люстре в петле из собственного пояса».

Равви Леви Ицхак тогда сказал: «В тот день, накануне субботы, когда все было начищено и отполировано и не оставалось ничего, что можно было бы еще сделать, простоватый сторож стал спрашивать себя: «Что еще я могу сделать во славу Божию? Что еще я могу сделать во славу Его?» Его слабый болезненный рассудок совсем от этого помутился, и поскольку из всех великих в мире вещей величайшей для него всегда была люстра, он повесился на ней ради славы Божией. Теперь, когда после того случая прошло семьдесят лет, равви Либер явился мне во сне и просил сделать все возможное, чтобы искупить душу того простеца. Поэтому–то я восстановил эту священную баню и погрузился в нее. Теперь скажите мне: пришел ли час искупить душу того сторожа?»

«Да, да!» – сказали все в один голос.

«Тогда и я говорю: да! – произнес равви. – Ступай с миром». Когда он выходил из ямы, вода вдруг стала убывать и вновь ее осталось не выше лодыжек.

Восстановив старую баню, равви Леви Ицхак выкопал для себя рядом новую и воздвиг над обеими одно здание. Но когда он готовился к какому–либо трудному делу, он всегда ходил в баню равви Либера. До сих пор в старой части города, рядом с «Клаусом», сохранился этот дом с двумя банями, одну из которых люди до сих пор называют «баней равви Либера», а другую – «баней равви Леви Ицхака».

В НОЧЬ СЕДЕРА

Вскоре после того, как равви Леви Ицхак стал равом Бердичевской общины, он в первый вечер праздника Пасхи молился с великим рвением и так затянул службу, что люди устали ждать и, завершив свои молитвы, отправились по домам устраивать Седер. В синагоге не осталось никого, кроме нищего странника. Странников, по обычаю, приглашали на Седер. Нищему перед началом службы сказали, что он приглашен на трапезу к равви, читающему молитву, и должен подождать, пока тот закончит. Но странник так утомился в дороге, что лег на лавку и уснул. Тем временем равви Леви Ицхак закончил молитву благословений («Шмоне–Эсре»). Увидев, что вся община разошлась по домам, он воскликнул: «О ангелы, ангелы небесные! Придите в этот святой день восславить Господа, Благословен Он». От этого возгласа странник проснулся и, не успев после сна прийти в себя, услышал шум ангелов, слетевшихся в синагогу, и испугался до глубины души. Равви же распевал песнопения в великой радости. Затем он заметил бедного странника и спросил, отчего это он остался здесь один. Бедняга, придя в себя, рассказал обо всем, что с ним случилось, и равви тут же позвал его к себе на Седер. Но странник стал отказываться, страшась равви. «Успокойся, – сказал ему Леви Ицхак, – у меня за столом блюда не хуже, чем у всех прочих». Бедняк согласился и пошел с ним.

СОМНЕВАЮЩИЙСЯ ТРАКТИРЩИК

Владелец одного трактира в Бердичеве, где готовили хороший мед, был противником хасидского образа жизни, однако любил слушать рассказы хасидим о деяниях своих наставников. Однажды он услышал историю о том, как молится равви Леви Ицхак. Во время субботней службы, рассказывали хасидим, когда равви дошел до слов «Свят, свят, свят», при произнесении которых силы небесные объединяются с людьми, с Небес спустились ангелы, чтобы послушать, как эти слова исходят из уст равви.

«И вы в самом деле считаете, что так оно и было?» – спросил трактирщик. «Да, так и было», – отвечали хасидим. «А что делали ангелы, сойдя на землю? – не унимался трактирщик. – Они парили в воздухе?» – «Нет, – ответили хасидим. – Они спустились на землю и стали вокруг равви». – «А что вы делали в тот момент?» – «Когда равви начал что было сил петь и танцевать по всему дому, для нас там просто не осталось места». – «Ну, меня бы он ни за что не сдвинул с места, ни при каких обстоятельствах», – сказал трактирщик.

Во время празднования новолуния, когда равви Леви Ицхак впал в экстаз, трактирщик подошел к нему сзади и встал рядом. Равви – в своем неимоверном порыве – обернулся, схватил трактирщика за одежды и стал его трясти и подбрасывать. Так, тряся и подбрасывая, он катал его по всему дому, из одного конца в другой. Трактирщик с трудом соображал, что происходит, и даже чуть не тронулся рассудком. В ушах у него гудело, словно во время урагана. Собрав остатки сил, трактирщик вырвался из рук цадика и смог убежать. После этого он поверил, что равви помимо земных подвластны и иные силы.

ДЛЯ ИЗРАИЛЯ

Как–то на Новый год, перед молитвой благословений, Бердичевский равви запел: «Обитатели Небес и обитатели преисподней – все они трепещут в страхе перед Твоим Именем; обитатели бездн и обитатели гробниц – все они дрожат в страхе перед Твоим Именем. И обитатели райских кущей славят и воспевают Имя Твое. Вот почему я, Леви Ицхак бен–Сара, подступаю к Тебе с мольбами и молитвами. Ибо что для Тебя Израиль? Кому Ты говоришь? Детям Израиля! Кому Ты даешь заповеди? Детям Израиля! Кто обязан произносить в Твою честь благословения? Дети Израиля! Поэтому я спрашиваю Тебя: что для Тебя Израиль? Разве не существует множеств халдеев, мидян и персов? И они, должно быть, дороги Тебе. Но дети Израиля названы детьми Бога. Поэтому благословен Ты, Господь наш Бог, Владыка мира!»

ИСТИННЫЙ ЦАРЬ

Другой раз на Новый год равви Леви Ицхак предварил службу благословения Бога такими словами: «Фони*[201] говорит, что он царь». Затем он перечислил множество правителей из других стран, именующих себя так же. Наконец он встряхнул головой, засмеялся и воскликнул: «Но я говорю: «Да будет славно и благословенно Его великое Имя!»

СДЕЛКА

Как–то среди молитвы равви Леви Ицхак произнес: «Владыка всего мира! Было время, когда Ты бродил повсюду со Своей Торой и стремился выгодно продать ее, подобно яблокам, чтобы они не испортились, но никто не захотел купить ее у Тебя. Никто даже не захотел взглянуть на Тебя! И тогда мы взяли Твою Тору! Поэтому я хочу предложить Тебе сделку. Мы богаты грехами и проступками, а Ты – полон милости и прощения. Так давай поменяемся! Но, возможно, Ты скажешь: «Менять можно только равное на равное». Я же отвечу: «Если бы не было у нас грехов, что бы Ты делал со своей милостью? Так что Тебе для равной сделки еще следует давать нам жизнь, детей и пищу!»*[202]

ПЕРЕРЫВ

Утром на Йом–Кипур, когда Бердичевский равви дошел до того места в Храмовой Службе, когда первосвященник кропит каплями искупительной крови и должен был произнести: «И так он считал: один; один и один; один и два; один и три…» – его так переполнило чувство восторга, что когда он сказал во второй раз «один», то упал на пол, словно мертвый. Тщетно стоявшие рядом пытались привести его в чувство. Равви подняли с пола, отнесли в его комнату и положили на кровать. Затем хасидим, хорошо знавшие, что это было свойственное ему порой состояние души, а не болезнь тела, продолжили свои молитвы. Вечером, когда уже началась завершающая молитва*[203], в синагогу внезапно ворвался равви. Вбежав на кафедру, он произнес: «… и один!» Затем он совершил все молитвы по порядку.

БОРЬБА

Как–то на Йом–Кипур молился Бердичевский равви в синагоге Львова. Посреди дополнительной молитвы он внезапно остановился, и люди услышали, как он произнес по–польски грозным голосом: «Я тебе покажу…»

За вечерней трапезой сын Львовского равви сказал Бердичевскому равви: «Я не берусь порицать твою манеру молиться, но скажи мне: как мог ты прервать свою молитву, да еще польскими словами?»

Бердичевский равви ответил: «Я стремился молитвой обратить вспять своих врагов, а польские слова были единственным способом, чтобы одержать верх над принцем–демоном Польши».

ЖЕЛАНИЕ

Каждый год на Йом–Кипур в Бердичев приходила некая женщина, чтобы помолиться вместе с конгрегацией равви Леви Ицхака. Однажды она задержалась в дороге, и, когда достигла Дома Молитвы, уже наступила ночь. Женщина была очень огорчена и опечалена, ибо была уверена, что вечерняя служба уже закончилась. Но равви ее еще даже не начинал. Он ждал, пока придет эта женщина. С ним ждала и вся конгрегация. Когда женщина вошла в синагогу, то поняла, что еще не прочли даже молитву «Все обеты» («Кол–Нидре»). И тогда она исполнилась великой радости и обратилась с такими словами к Богу: «Владыка мира! Чем я отблагодарю Тебя за то благо, что Ты даровал мне? Я хочу, чтобы как Ты сейчас обрадовал меня. Тебя всегда радовали Твои дети!»

И в тот момент, когда она говорила, на мир снизошла милость Бога.

КАК СЛЕДУЕТ ВЗВЕШИВАТЬ

Однажды, по завершении Йом–Кипура, Шемуэль, любимый ученик Бердичевского равви, вошел в комнату наставника, чтобы посмотреть, как он себя чувствует после длительного поста и после того взрыва нечеловеческого рвения, которое он выказал на праздничной службе. И хотя ночь уже давно началась, чашка кофе, стоявшая перед цадиком, была нетронута. Увидев вошедшего ученика, равви сказал: «Хорошо, что ты пришел, Шемуэль. Мне хотелось бы кое–что поведать тебе. Ибо ты должен знать, что Сатана строил сегодня козни против Небесного суда. «Вы, судьи справедливости, – говорил он, – объясните мне, почему так: когда человек крадет у своего ближнего рубль, вы взвешиваете эту монету, чтобы определить меру его греха. Но когда человек дает своему ближнему рубль без проявления милосердия, вы для определения меры его греха взвешиваете того, кто берет деньги, и всех его домашних. Почему бы вам и в этом случае не взвесить монету? Или почему в первом случае вам бы также не взвесить ограбленного и всех тех, кто пострадал от его воровства?» И тогда я вышел навстречу Сатане и объяснил ему: «Благотворитель хочет сохранить жизни людей, которых одаривает, поэтому в случае с ним следует взвешивать людей. Но грабителя интересуют только деньги. Он даже не думает о людях, у которых ворует, вот почему в его случае необходимо взвешивать только монету». Так я заставил Сатану замолчать».

ПЕСНЯ «ТЫ»

Бердичевский равви часто пел песню, в которой были такие слова:

Все, о чем я мечтаю, – Ты! Все, о чем я думаю, – Ты! Только Ты, снова Ты, всегда Ты! Ты! Ты! Ты!

Когда я радуюсь – Ты! Когда я грущу – Ты! Только Ты, снова Ты, всегда Ты! Ты! Ты! Ты!

Небо – Ты! Земля – Ты! Ты наверху! Ты внизу! В каждом начале, в каждом конце, Только Ты, снова Ты, всегда Ты! Ты! Ты! Ты!

СТРАДАНИЕ И МОЛИТВА

Когда равви Леви Ицхак дошел в пасхальной Хаггаде*[204] до фрагмента о четырех сыновьях и прочитал о четвертом сыне, который «не знает, как спрашивать», он сказал: «Тот, кто «не знает, как спрашивать», – это я сам, Леви Ицхак из Бердичева. Я не знаю, как спрашивать Тебя, Владыку мира, но даже если бы я знал это, я не осмелился бы это сделать. Ибо как я могу дерзнуть спросить Тебя, почему все происходит так, как оно происходит, почему мы переходим из одного изгнания в другое, почему враги наши так нещадно преследуют нас. Но в Хаггаде отцу того, кто «не знает, как спрашивать», говорится: «Это для тебя, чтобы ты открыл ему это». Хаггада указывает здесь на Писание, в котором сказано: «И ты скажешь сыну твоему». Но, Владыка мира, разве я не Твой сын? Я не прошу Тебя открыть мне тайну путей Твоих – я не дерзаю сделать это! Покажи мне только одно, покажи мне это как можно яснее и яви как можно глубже: покажи мне, что означает для меня то, что происходит со мной в этот миг, что этот миг требует от меня, что Ты, Владыка мира, говоришь мне этим мигом. О, я желаю знать не то, почему я страдаю, но страдаю ли я ради Тебя!»

МОЛИТВА ЖЕНЫ

Эта молитва дошла до нас от Перл, жены Бердичевского равви. Когда она месила тесто и пекла хлебы на субботу, то обычно молилась так: «Владыка мира, прошу Тебя, помоги мне: пусть, когда муж мой, Леви Ицхак, будет произносить в субботу благословение над этими хлебами, пусть он подумает о том же, о чем думала я, когда замешивала и пекла их».

ДВА СПОСОБА МОЛИТЬСЯ

Однажды накануне субботы равви Леви Ицхак молился перед конгрегацией города, где он в то время гостил. Как всегда, он очень затянул службу своими многочисленными восклицаниями и жестами, не предусмотренными никакими правилами. Когда же Леви Ицхак закончил, к нему подошел рав города, поздравил его с наступлением субботы и спросил: «Почему бы тебе не быть более внимательным, чтобы не затягивать службу и не испытывать терпение конгрегации? Разве наши мудрецы не сообщают о равви Акибе, что когда он молился с конгрегацией, то делал это быстро, а когда один, то позволял себе впадать в состояние восторга, такого, что часто начинал службу в одном конце комнаты, а заканчивал в другом?»

Бердичевский равви на это отвечал: «Как можно думать о том, что равви Акиба со всем множеством своих учеников укорачивал свою молитву, чтобы не утомлять конгрегацию! Ибо несомненно, что каждый член его молитвенного собрания испытывал неимоверное счастье от того, что слышал равви, и готов был слушать его часами! Смысл этой истории из Талмуда совсем иной: когда равви Акиба подлинно молился с конгрегацией, то есть когда собрание верующих охватывало то же рвение, что и его, то молитва могла быть и короткой, ибо тогда равви должен был молиться только за себя. Но когда он молился один, то есть хотя и в присутствии собрания, но лишь он один испытывал рвение, то вынужден был молиться долго, пока не возводил их сердца на один с собой уровень».

С ОТКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ

Как–то равви Леви Ицхак сказал маггиду из Кожниц, у которого в то время гостил, что собирается поехать в Вильну, центр противников хасидского учения, чтобы устроить там с ними публичный диспут.

«Сперва я должен задать тебе один вопрос, – произнес на это маггид из Кожниц. – Почему ты нарушаешь обычай, когда читаешь восемнадцать благословений с открытыми глазами?» – «Дорогой мой, – сказал Бердичевский равви, – неужели ты думаешь, что когда я делаю это, то я что–либо вижу?» – «Я–то знаю, – ответил маггид, – что ты при этом ничего не видишь, но что ты скажешь тем, в Вильне, когда они зададут тебе такой же вопрос?»

ОХРИПШИЙ ЧТЕЦ

В синагоге равви Леви Ицхака однажды охрип чтец. Цадик спросил его:

«Почему ты охрип?» – «Потому что я молился перед амвоном», – ответил чтец. – «Совершенно верно, – сказал равви. – Кто молится перед амвоном, тот охрипнет, но кто молится перед Богом Живым, тот никогда не охрипнет».

ОТСУТСТВУЮЩИЕ

Однажды, прочтя молитву «Восемнадцать благословений» («Шмоне–Эсре»), подошел Бердичевский равви к нескольким людям, бывшим в синагоге, и поприветствовал их, сказав: «Мир вам». Он произнес эти слова не один раз, словно бы эти люди вернулись из дальнего путешествия. Когда они в недоумении посмотрели на него, он сказал: «Чему вы так удивляетесь? Ведь только что вы были так далеко! Один торговал на рынке, другой плыл на корабле с грузом зерна. По окончании слов молитвы вы оба вернулись, поэтому я вас так и приветствую».

ЛЕПЕТ

Однажды равви Леви Ицхак попал на постоялый двор, где остановились ехавшие на ярмарку торговцы. Это происходило далеко от Бердичева, и никто из постояльцев не был знаком с цадиком. Утром торговцы собрались помолиться, а поскольку у них нашлась лишь одна–единственная пара филактерий, то сперва встал один, надел филактерий, помолился, затем снял их, передал другому, тот – следующему и так далее. По окончании молитвы равви Леви Ицхак подозвал к себе двух молодых торговцев. Когда они подошли, он посмотрел на них и произнес: «Ма–ма–ма, ва–ва–ва».

«Что тебе надо?» – спросили торговцы. Но равви лишь снова повторил свои бессмысленные звуки. Тогда торговцы решили, что перед ними дурачок.

И тут Леви Ицхак сказал: «Вы что, не понимаете этого языка, на котором только что разговаривали с Богом?»

На какой–то момент молодые торговцы замолчали и смутились. Но затем один из них сказал: «Разве ты не видел младенца в колыбели, не умеющего говорить членораздельно? Разве ты не слышал его детский лепет, вроде ма–ма–ма, ва–ва–ва? Все мудрецы и книжники мира не в состоянии понять этот лепет, но приходит мать и сразу понимает, что говорит младенец».

Когда равви Леви Ицхак услышал такой ответ, он сразу пустился в пляс от охватившей его радости. С того времени, когда он, по своему обыкновению, беседовал с Богом во время молитв во Дни Благоговения*[205], он всегда пересказывал Ему этот ответ.

МОЛИТВА ГЛУПЦА

На исходе Йом–Кипура Бердичевский равви сказал одному из своих хасидим: «Знаю я, о чем ты молился в этот день. Накануне ты молил Бога дать тебе тысячу рублей, необходимых тебе для жизни и которые ты зарабатываешь в течение целого года, причем дать сразу, в начале года, чтобы тяготы и трудности работы не отвлекали бы тебя от учения и молитвы. Утром же ты подумал над этим еще раз и решил, что если ты получишь всю тысячу рублей сразу, то можешь пуститься в новое, еще более крупное предприятие, которое займет гораздо больше времени. Поэтому ты стал молить о том, чтобы получать по половине суммы каждые полгода. Но перед заключительной молитвой и это показалось тебе не слишком хорошим, и ты выразил желание получать по четверти суммы раз в три месяца, чтобы спокойно учиться и молиться в течение целого года. Но почему ты думаешь, что твое учение и твоя молитва нужны Небесам? Может быть, единственное, чего они хотят, – это чтобы ты много трудился и постоянно мучился, размышляя над встающими перед тобой проблемами».

КОНЕЦ МОЛИТВАМ

В конце семьдесят второго псалма сказано: «И благословенно Имя славы Его вовек, и наполнится славою Его вся земля. Аминь и аминь. Кончились молитвы Давида, сына Иессеева»*[206].

Так говорил об этих словах равви Леви Ицхак: «Все молитвы и песнопения молят, чтобы слава Его открылась миру. И тогда, когда вся земля действительно наполнится славой Его, тогда не будет больше надобности молиться».

МИРСКИЕ РАЗГОВОРЫ

Когда равви Леви Ицхак приехал в Никольсбург в гости к равви Шмелке, который, когда Леви Ицхак был молодым, учил его пути служения со рвением и которого он долго не видел, то облачился в молитвенное одеяние, надел на лоб двойные филактерии, пошел на кухню и спросил там жену равви Шмелке – в первое же утро по приезду, – какие блюда приготовлены к обеду. Его вопрос удивил всех, но ему ответили. Затем равви Леви Ицхак пустился в расспросы, а хорошо ли они сделаны, как и из чего, а также стал задавать другие подобные вопросы. Ученики равви Шмелке, слышавшие весь разговор, сочли Леви Ицхака чревоугодником. Затем равви Леви Ицхак пошел в Дом Молитвы и – пока вся конгрегация молилась – пустился в разговоры с каким–то ничтожным человечишкой, которого все презирали, и говорил с ним о каких–то пустяках; стоявшие рядом люди хорошо слышали их болтовню. Один из учеников равви Шмелке не мог долго вынести такое поведение и строго сказал пришельцу: «Замолчи! Пустая болтовня в этих стенах недопустима!» Но Бердичевский равви и ухом не повел и как ни в чем не бывало продолжал свой разговор.

А за обедом равви Шмелке радостно приветствовал равви Леви Ицхака, посадил его рядом с собой и даже ел с ним из одной посуды. Ученики равви Шмелке, наслышанные о странном поведении гостя, восприняли эти знаки уважения и дружбы с большим удивлением. После трапезы один из учеников уже больше не мог сдерживать своего негодования и спросил наставника, почему он оказал такое уважение столь пустому и нечестивому человеку, замеченному в таких–то и таких–то неблаговидных действиях. Цадик ответил: «В Гемаре читаем: «Раб (Абба Арека)*[207] в течение всех дней своей жизни никогда не вел просто мирских разговоров». Не замечаешь ли ты нечто странное в этой фразе? Не указывает ли она на то, что другие наставники проводили свое время в пустых мирских разговорах? Или о Рабе нельзя сказать ничего более достойного? Однако подлинный смысл этих слов таков: какие бы мирские дела Раб не обсуждал с людьми в течение дня, каждое его слово было наполнено тайным значением и смыслом, проявлявшимся лишь в высшем мире; при этом во всей этой деятельности его дух оставался непоколебимым в течение всего дня. Именно поэтому наши мудрецы хвалят его за то, в чем других находят недостаточно достойными похвалы. Другие могли заниматься этим не более трех часов, после чего сходили со столь высокого уровня; Раб же выдерживал целый день. То же самое можно сказать и о Леви Ицхаке: чем я могу заниматься не более трех часов, то он может делать весь день; он так напрягает свой дух, что постоянно ощущает себя в высшем мире, даже когда говорит с совершенно ничтожными людьми».

ЗАСМЕЯВШИЙСЯ

Равви Моше Лейб из Сасова был глубоко предан Бердичевскому цадику. Однажды его ученик Авраам Давид, позднее ставший равви в Бичаче, стал просить у наставника разрешения отправиться к равви в Бердичев, со способом обучения которого он очень хотел познакомиться поближе. Равви Моше Лейб не хотел давать ему разрешения. «В книге Даниила, – сказал он, – читаем, что «они обладали способностью стоять во дворце царя». Наши мудрецы толкуют эти слова так: они научились воздерживаться от смеха, сна и других подобных вещей. А равви Леви Ицхак постоянно полыхает незатухаемым огнем. Во всем, что он делает, присутствует его огнеподобная душа. Так что тот, кто отваживается предстать перед равви Леви Ицхаком, должен быть уверен в том, что он удержится от смеха, видя странные поступки святого равви, когда он молится или когда ест».

Ученик обещал, что сможет удержаться от смеха, и равви Моше Лейб разрешил ему поехать в Бердичев на субботу. Но когда за трапезой Авраам Давид увидел конвульсивные движения цадика и те рожи, которые он корчил, он не смог удержаться и засмеялся. Но затем, сотрясаемый приступами смеха, ученик впал в безумие. Его вывели из–за стола и по окончании субботы отправили с сопровождением в Сасов.

Когда равви Моше Лейб увидел своего ученика, то написал письмо цадику: «Я отправил тебе целый сосуд, а ты вернул мне разбитый».

Болезнь Авраама Давида длилась тридцать дней. Затем он неожиданно выздоровел. С того момента он каждый год в этот день устраивал праздничную трапезу; на ней он рассказывал о своей поездке в Бердичев, завершая свою историю такими словами: «Возблагодарим Господа, ибо благ Он и милость Его – повсюду».

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Каждый вечер Бердичевский равви разбирал в своем сердце сделанное за день и каялся во всех своих проступках, которые замечал. Он говорил: «Леви Ицхак никогда впредь не сделает этого». Затем спохватывался: «Леви Ицхак говорил то же самое вчера!» После чего добавлял: «Вчера Леви Ицхак говорил неправду, но сегодня он сказал правду».

Бердичевский равви постоянно повторял такие слова: «Подобно женщине, страдающей от сильных болей при рождении ребенка, которая говорит, что больше никогда не ляжет со своим мужем, но затем забывающей о своем обещании, мы каждый раз на Йом–Кипур признаемся в своих грехах и обещаем исправиться, но затем продолжаем грешить; Ты же продолжаешь прощать нам грехи наши».

ВЕЧНЫЕ НАЧАЛА

Некий ученик спросил Бердичевского равви: «Талмуд учит, что «совершенные в праведности не могут достичь того места, которое достигают обратившиеся к Богу». Неужели, согласно этим словам, совершенный в праведности от юности своей следует за тем, кто много раз отступал от Бога, и не может достичь его степени?»

Цадик ответил: «Тот, кто каждый день видит новый свет, свет, не виденный им вчера, если он стремится к истинному служению, должен признать несовершенным свое вчерашнее служение, искупить его и начать все заново. А совершенный, уверенный в том, что он всегда совершает правильное служение, и ни на шаг не отступающий от своего мнения, не воспринимает света; поэтому он следует за тем, кто постоянно как бы заново обращается к Богу».

ЗАВИСТЬ

Однажды, идя по улице, Бердичевский равви встретил человека, занимавшего высокий пост и весьма этим гордившегося. Равви ухватил его за пальто и произнес: «Господин, я завидую тебе! Когда ты обратишься к Богу, каждое твое прегрешение засияет лучом света и весь ты превратишься в великий светоч. Господин, я завидую этому потоку света!»

СЕДЕР ПРОСТЕЦА

Как–то равви Леви Ицхак устроил в первую пасхальную ночь Седер столь благочестиво и с таким рвением, что каждое изречение и каждый ритуал излучали за столом цадика всю святость своего скрытого смысла. Наутро после Седера он сидел в своей комнате радостный и гордый от того, что Седер так удался. Вдруг он услышал голос, говорящий: «Милее, чем твой. Мне Седер Хаима, водовоза».

Равви позвал домочадцев и учеников и спросил о водовозе Хаиме, но никто его не знал. Тогда цадик велел нескольким ученикам пойти и отыскать его. Долго бродили они, покуда на окраине города, в бедном квартале, им не показали дом водовоза Хаима. Ученики постучали в дверь. Вышла женщина и спросила, что нужно. Ученики сказали. Женщина сильно удивилась и произнесла: «Да, Хаим–водовоз – мой муж. Но пойти он с вами не сможет, потому что вчера много выпил и теперь отсыпается. Так что если вы его и разбудите, то ничего не получится – он на ногах не стоит».

Ученики сказали в ответ: «Нам велел равви». Они вошли в комнату и стали трясти спящего. Но тот лишь посмотрел на них мутными глазами, ничего не понял и хотел снова уснуть. Тогда его стащили с кровати, поставили на ноги и чуть не на плечах приволокли к равви. Леви Ицхак велел усадить его на кресло рядом с собой. Когда водовоз сел притихший и смущенный, равви наклонился к нему и спросил: «Равви Хаим, дорогой мой, какова была твоя тайная цель, когда ты собирал квасное?»

Водовоз посмотрел на равви одурелыми глазами, покачал головой и произнес: «Равви, я поискал по всем углам и собрал крошки квасного в горсть».

Удивленный цадик снова спросил его: «А о чем ты думал, когда сжигал квасное?»

Водовоз подумал немного, потом, вспомнив, опечалился и смущенно сказал: «Равви, я забыл сжечь квасное. Оно до сих пор лежит под моей кровлей».

Равви Леви Ицхак, услышав это, засомневался, но снова спросил: «Скажи мне, равви Хаим, а как ты устроил Седер?»

Что–то промелькнуло в глазах водовоза, и он произнес со смирением:

«Равви, я скажу всю правду. Я слышал, что нельзя пить водку все восемь дней праздника. Поэтому вчера утром я выпил столько, чтобы хватило на все восемь дней, после чего опьянел и заснул. К вечеру меня разбудила жена и сказала: «Что ты не устраиваешь Седер, как все евреи?» Я ответил: «Чего ты от меня хочешь? Человек я темный, как и мой отец, и не знаю, что следует делать, а чего делать нельзя. Я знаю только, что отцы и матери наши были в плену у цыган*[208] и что есть у нас Бог, который их и освободил. Теперь, смотри, мы опять в плену, но я знаю и говорю тебе, что Бог нас снова освободит». И тут я увидел перед собой стол, покрытый сияющей скатертью, а на столе – блюда с мацой, яйцами и прочими яствами и бутылки красного вина. Я ел мацу, яйца и пил вино и жену позвал есть и пить. Потом охватила меня радость; я поднял чашу к Небесам и произнес: «Смотри, Боже, я пью эту чашу за Тебя! А Ты сойди к нам и освободи нас из плена!» Так мы сидели, ели и пили и веселились перед Богом. А потом я изнемог, лег и уснул».

НА СВЯЩЕННОЙ ТРАПЕЗЕ СЕМИ ПАСТЫРЕЙ

Равви Леви Ицхак часто приглашал за свой стол одного искреннего, простого и неученого человека, к которому ученики равви относились с некоторым презрением, потому что считали, что он не в состоянии понять, что говорит равви. Так всегда бывает в отношениях между теми, кто варит смолу, и теми, кто составляет тонкие мази! Но поскольку человек этот был добр и прост, он даже не замечал, как к нему относятся ученики равви, и не давал им повода беспокоить его, так что в конце концов ученики попросили жену цадика, чтобы она выставляла этого деревенщину за дверь. Поскольку женщина не захотела сделать этого без разрешения мужа, она рассказала ему о недоброжелательстве его учеников и об их просьбе. Равви тогда сказал ей: «Когда Семь Пастырей воссядут на священной трапезе*[209]: Адам, Сиф, Мафусаил – справа, Авраам, Иаков и Моисей – слева, Давид – в центре – и бедный неуч, Леви Ицхак из Бердичева, подойдет к ним, я думаю, они укажут ему как на образец служения на этого деревенщину».

МОИСЕЙ И ГОРА СИНАЙ

Спросили как–то Бердичевского равви: «Как могло случиться так, что Моисей, который с великим смирением упрашивал Бога послать к фараону не его, а другого, как мог он, ни минуты не колеблясь, принять Тору?»

«Вы знаете, что пришли однажды к Богу высокие горы*[210], – сказал равви, – и каждая стала упрашивать Его даровать именно ей привилегию явить на ее вершине божественное откровение. Но Бог избрал маленькую гору Синай. Именно поэтому, когда Моисей понял, что избран, он не стал противиться, но сразу последовал повелению Бога».

ФАМИЛИЯ

Фамилия равви Леви Ицхака была Дербармдигер (Милосердный). Так было записано в документах у начальства. Но получил он ее не от отца, а вот каким образом. Царь издал указ, что всякий человек должен добавить к своему имени фамилию, а поскольку евреи этого указа не исполняли, то Бердичевский судебный исполнитель сам пошел по домам, чтобы выполнить новый закон. Когда он пришел в дом равви Леви Ицхака и спросил, какую фамилию он хочет выбрать, цадик посмотрел на него по–доброму и, не обращая внимания на вопрос, произнес: «Держись качеств Святого Благословенного*[211]. Как Он милосерд, будь и ты милосерден (ойх ду а дербармдигер)». Судебный исполнитель достал свой список и записал: «Имя – Леви Ицхак, фамилия – Дербармдигер».

ФИЛАКТЕРИИ БОГА

Однажды посреди молитвы Бердичевский равви обратился к Богу с такими словами: «Владыка мира. Тебе следует простить Израилю его грехи. Если Ты сделаешь это – хорошо. Но если Ты этого не сделаешь, то я расскажу всему миру, что Твои филактерии сделались ущербными. Ибо какой стих написан на Твоих филактериях? Это стих Давида, избранного Твоего: «Кто подобен Твоему народу Израиля, единственному на земле!» Но если Ты не простишь Израилю его грехов, то он не будет больше «единственным на земле» и стих на Твоих филактериях станет неистинным, станет ущербным».

В другой раз он сказал: «Владыка мира! Израиль – Твои филактерии. Когда у простого еврея филактерии падают на землю, он аккуратно поднимает их, очищает от пыли и целует. Господи, сейчас филактерии Твои валяются на земле!»

ИЗВОЗЧИК

Однажды Бердичевский равви увидел, как некий извозчик, облачившись для утренней молитвы в молитвенное одеяние и надев филактерии, смазывает колеса своей повозки. «Владыка мира! – воскликнул радостный цадик. – Посмотри на этого человека! Посмотри на праведность народа Твоего! Даже когда он смазывает колеса своей повозки, он думает о Тебе!»

ПЛАКАВШАЯ ЖЕНЩИНА

Бердичевский равви рассказывал следующее: «Однажды, накануне Нового года, пришла ко мне бедная женщина и все плакала, плакала. Я спросила ее: «Почему ты плачешь? Почему ты плачешь?» Она отвечала: «Как же мне не плакать? Моя голова болит! Моя голова болит!» Я сказал ей: «Не плачь. Если будешь плакать, твоя голова заболит еще сильнее». А она в ответ: «Как же мне не плакать? Как же мне не плакать? У меня – единственный сын, и в этот наступающий святой и грозный день я даже не знаю, избегнет ли он Божьего суда?» И я сказал ей: «Не плачь! Не плачь! Он, несомненно, избежит Божьего суда, ибо сказано: «Не дорогой ли у Меня сын Ефрем? Не любимое ли он дитя? Ибо, как только заговорю о нем, всегда с любовью вспоминаю о нем; внутренность Моя возмущается за него; умилосержусь над ним, говорит Господь»*[212].

Об этом случае Бердичевский равви всегда рассказывал, напевая слова, и так же рассказывают эту историю все остальные хасидим.

НА ЗЕМЛЕ

Пришел к равви Леви Ицхаку некий человек и стал жаловаться: «Равви, что мне делать с ложью, сковавшей мое сердце?» Внезапно он остановился и заплакал: «О, даже сейчас мои слова не полны истиной! О, я никогда не обрету истину!» И в отчаянии упал на землю.

«С каким рвением этот человек стремится к истине!» – произнес равви. С большой нежностью поднял он этого человека с земли и сказал ему: «Сказано: «Истина возникнет из земли»*[213].

ТОЛСТЫЙ МОЛИТВЕННИК

Однажды накануне Йом–Кипура Бердичевский равви, прежде чем взойти на кафедру читать молитвы, ходил туда–сюда по синагоге. Вдруг в углу он увидел человека, склонившегося на пол и рыдающего. Когда равви спросил, в чем дело, человек ответил: «Какое–то время тому назад у меня было все, а теперь я несчастен. Равви, я жил в селении, и ни один голодный не уходил из моего дома ненакормленным. Моя жена приглашала в дом бедных странников, которых встречала на дороге, и внимательно смотрела за тем, чтобы все их нужды были удовлетворены. Но затем Он – тут человек остановился и указал на Небеса – прибрал мою жену и мой дом. И остался я с шестью маленькими детьми без жены и без дома! Был у меня толстый молитвенник, в котором в строгом порядке были записаны все гимны, но и он сгорел вместе со всем остальным. А теперь скажи мне, равви, как я могу простить Его?»

Цадик попросил людей поискать молитвенник, подобный тому, что описал несчастный. Когда молитвенник принесли, этот человек стал листать его, проверяя, все ли в нем так, как надо. Бердичевский равви ждал, пока он все проверит. Потом он спросил: «Ну что, теперь ты простил Его?»

«Да», – произнес несчастный. После этого равви взошел на кафедру и стал читать молитву «Кол–Нидре» («Все обеты»).

МУДРОСТЬ СОЛОМОНА

Спросили равви Леви Ицхака из Бердичева: «Писание, говоря, что царь Соломон был мудрее всех людей, замечает: «мудрее глупцов». Какой смысл может заключаться в этих словах, кажущихся бессмысленными?»

Бердичевский равви объяснил: «Одна из черт глупца состоит в том, что он считает себя мудрее всех остальных людей, и никто не может убедить его в том, что он глупец и что все его поступки глупы. Но мудрость Соломона была столь великой, что он признавал многочисленные обвинения в свой адрес, в том числе и обвинение в глупости. Вот почему он мог беседовать с глупцами и воздействовать на их души так, что в конце концов они понимали, кем на самом деле являются, и открыто признавались в этом».

АВРААМ И ЛОТ

Как–то путешествуя, Бердичевский равви приехал во Львов и пошел в дом к одному богатому и уважаемому человеку. Когда его пригласили к хозяину дома, он стал умолять его предоставить ему ночлег, не называя при этом своего имени и титула. Богач сурово ответил: «Я не пускаю в свой дом бродяг. Почему бы тебе не остановиться в гостинице?»

«Не тот я человек, что могу поселиться в гостинице, – сказал равви. – Дай мне лишь уголок в одной из своих комнат, и я ничем не буду беспокоить тебя».

«Убирайся прочь! – не выдержал богач. – Если, как ты говоришь, ты не тот человек, что может поселиться в гостинице, ступай тогда к меламмеду, живущему здесь, за углом. Он любит принимать у себя бродяг вроде тебя, оказывая им почести и предоставляя еду и питье».

Равви Леви Ицхак отправился к меламмеду, был принят с почетом и получил пищу и питье. Но кто–то узнал его там, и вскоре весь город облетела новость, что в город приехал святой Бердичевский равви и что он остановился в доме меламмеда. Тут же у дверей этого дома собралась огромная толпа людей, желающих войти внутрь. Дверь открыли, и все это множество ринулось в дом, стремясь получить благословение цадика. Среди них был и негостеприимный богач. Он протолкнулся к равви и сказал: «Не сможет ли наставник простить меня и почтить мой дом своим визитом? Все цадиким, приезжавшие во Львов, были моими гостями».

Равви Леви Ицхак, обратившись к стоявшим вокруг людям, произнес: «Знаете ли вы разницу между отцом нашим Авраамом, да пребудет с ним мир, и Лотом? Не пронизана ли духом удовлетворения история о том, как Авраам предложил ангелам творог, молоко и нежного теленка? Но не приготовил ли также и Лот трапезу для ангелов и не дал ли ее им есть? И почему то, что Авраам принял ангелов в шатре своем, считается столь выдающимся деянием? Разве не принял ангелов и Лот и не предоставил им кров? Истина же такова: в случае с Лотом говорится, что ангелы пришли в Содом. Об Аврааме же Писание говорит: «Он возвел очи свои, и взглянул, и вот три мужа стоят против него»*[214]. Лот увидел ангелов, а Авраам – бедных, пропыленных странников, нуждавшихся в пище и отдыхе».

ИЗНУРИТЕЛЬНЫЙ ТРУД

Равви Леви Ицхак узнал, что девушки, готовящие мацу, трудятся с раннего утра до поздней ночи. Тогда он воскликнул перед собравшейся в Доме Молитвы общиной: «Ненавидящие Израиль обвиняют нас в том, что мы замешиваем мацу на христианской крови. Нет, на еврейской крови мы замешиваем ее!»

БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ

Когда равви Леви Ицхак стал в Бердичеве равом, он договорился с главами общины, что они не будут приглашать его на свои собрания, кроме тех случаев, когда они захотят обсудить возможность введения нового правила или обычая. И вот однажды они пригласили равви на свое собрание. Поприветствовав их, равви сразу спросил: «Какое новое правило вы собираетесь ввести?»

Те ответили: «Мы не хотим, чтобы нищие стояли на порогах и выпрашивали милостыню. Мы собираемся поставить ящик, и все состоятельные люди будут класть в него деньги, каждый по средствам, и из этих денег мы будем обеспечивать нуждающихся».

Услышав это, равви сказал: «Братья мои, я же просил вас не отрывать меня от занятий и не звать на свои заседания, когда вы будете обсуждать старые правила и обычаи!»

Главы общины очень удивились и пытались возразить: «Но равви, правило, о котором мы сейчас говорим, совершенно новое!»

«Вы заблуждаетесь, – отвечал равви. – Оно очень древнее. Это древнее правило восходит ко временам Содома и Гоморры. Помните ли вы, что рассказывают о девушке–содомлянке, давшей нищему кусок хлеба? Они взяли ее, раздели, смазали ее тело медом и выставили, чтобы ее жалили пчелы, потому что, с их точки зрения, она совершила великое преступление! Кто знает, может быть, у содомлян тоже был такой ящик, куда богатые клали свои деньги, чтобы не встречаться глазами со своими бедными братьями».

ТОРОПЛИВЫЙ

Однажды равви Леви Ицхак увидел человека, быстро бегущего по улице и не оглядывающегося по сторонам. «Что ты так бежишь?» – спросил он его. «Ищу себе пропитание», – отвечал торопливый. «А откуда тебе известно, – снова спросил равви, – что твое пропитание бежит впереди, так что тебе надо за ним гнаться? Может, оно у тебя сзади и тебе необходимо лишь остановиться и подождать. А ты убегаешь от него!»

ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

В другой раз Бердичевский равви увидел на рынке человека, столь погруженного в свое занятие, что он даже не смотрел по сторонам. Равви остановился и спросил его: «Что ты делаешь?» Человек ответил: «У меня нет времени с тобой разговаривать». Но цадик не ушел, а снова спросил: «Что ты делаешь?» Рассердившись, человек воскликнул: «Не тревожь меня! Я занимаюсь делом!»

Но равви не унимался. «Хорошо, – сказал он. – Я лишь хочу спросить, что ты, ты сам, делаешь? Ибо все, о чем ты так беспокоишься, находится в руках Бога, а все, что требуется от тебя, – это лишь страх перед Богом».

Человек оторвался от своего занятия и посмотрел на равви – первый раз в жизни он понял, что такое страх перед Богом.

ДВА ГЕНЕРАЛА

Говорил равви Леви Ицхак: «Любит ли в самом деле человек Бога – это можно определить по той любви, с которой он относится к своим ближним. Я объясню это на примере такой притчи.

Некая страна страдала от нападений врагов. Генерал, стоявший во главе армии, посланной против неприятеля, потерпел поражение. Царь уволил его и назначил на его место другого генерала, который добился успеха в войне и изгнал захватчиков. Первого генерала заподозрили в измене. Царь захотел проверить, любит или ненавидит его этот генерал. Вскоре он понял, что единственный безошибочный способ определить истину будет следующий: если человек, которого он подозревает, выкажет дружбу к своему сопернику и испытает радость за его успех, то ему вполне можно доверять; но если он будет строить победоносному генералу козни, то это докажет его вину.

Бог сотворил человека, чтобы он боролся со злом в своей душе. Есть много людей, которые в самом деле любят Бога, но терпят неудачу в борьбе со злом. Любовь к Богу таких людей можно распознать по их способности всем сердцем и без задних мыслей радоваться успеху своих ближних, одержавших над злом победу».

АМАЛИК

Так равви Леви Ицхак толковал стих Писания «Помни, как поступил с тобою Амалик…»*[215]: «Поскольку ты человек, то перво–наперво должен помнить, что сотворила с тобой сила зла. Но когда ты взойдешь до степени цадиким и сердце твое удалится от всех врагов вокруг тебя, тогда ты «изгладишь память Амалика из поднебесной»*[216] и будешь помнить только о том, что сила зла сотворила с небесами: как она воздвигла стену между Богом и Израилем и отправила в изгнание Божественное Присутствие (Шохину)».

ВЕЛИЧИЕ ФАРАОНА

Говорил равви Леви Ицхак: «Завидую я фараону! Какое прославление Божественному Имени сотворило его упрямство!»

ХАМЕЛЕОНЫ

Говорил равви Леви Ицхак: «Сказано: «…и станет ущербным, и восприимет мрачный образ, и даже вид любой…» Это говорится о «хамелеонах», тех людях, которые с хасидим ведут себя как хасидам, а с отступниками – как отступники и вообще принимают какой угодно вид».

ВОЗМОЖНО

Некий книжник, один из тех, кто хвастался, что является просветленным, услышал однажды Бердичевского равви и захотел с ним поспорить, ибо такая была у него привычка – спорить со всеми и оспаривать доводы, которые они приводили в защиту своей веры. Войдя к цадику, он увидел его ходящим по комнате с книгой в руке, впавшим в экстатическое состояние. Равви даже не заметил посетителя. Затем, однако, он остановился, бросил на вошедшего беглый взгляд и сказал: «Возможно, это все–таки истина».

Тщетно пытался книжник вывести равви из его погруженности в самого себя. Колени цадика тряслись, на него было страшно смотреть, а простые слова, сказанные им, вселили в слушателя какой–то ужас. Но неожиданно равви Леви Ицхак обратился к гостю и любезно ему сказал: «Сын мой, великие знатоки Торы бесполезно расточали перед тобой слова свои: ты лишь смеялся над ними. Они были не в состоянии выложить перед тобою на стол Бога и Его Царство, и я не могу сделать того же. Но, сын мой, подумай! Возможно, это истина. Возможно, это все–таки истина!» «Просветленный» хотел было что–то ответить, но грозное «возможно» все стучало и стучало у него в ушах и лишило его всякой способности возражать.

ЛЖЕМЕССИИ

Один безбожник доказывал Бердичевскому равви, что и великие наставники древности также заблуждались; равви Акиба, например, воспринял Бар–Кохбу в качестве Мессии и очень его почитал.

Ответил Бердичевский равви: «Однажды у императора заболел единственный сын. Один врач посоветовал пропитать едкой мазью бинты и обмотать ими больного. Другой врач воспротивился этому, сказав, что мальчик слишком слаб и не вынесет сильных болей, вызываемых мазью. Третий советовал дать снотворное, но четвертый сказал, что оно может навредить сердцу больного. Тогда пятый предложил, чтобы снотворное давали лишь тогда, когда царевич почувствует сильную боль, и понемногу: по одной ложке через несколько часов. Так и сделали.

Так и Господь: когда увидел, что больна душа Израиля, окутал ее едкой пеленой изгнания, но чтобы душа смогла это вынести, навел на нее притупляющий сон. А чтобы душа совсем не зачахла и не погибла. Он будит ее время от времени надеждой на лжемессий, а потом снова усыпляет, и так будет длиться, покуда не минет ночь изгнания и не явится истинный Мессия. Ради этого слепнут порой и глаза мудрецов».

НА ЯРМАРКЕ

Бердичевский равви был однажды на большой ярмарке, где наблюдал огромное скопление людей, каждый из которых думал только о том, как бы побольше нажить барышей. И тогда равви забрался на крышу дома и громко воскликнул: «Вы, люди, забыли вы страх Божий!»

РАНЬШЕ И ТЕПЕРЬ

Говорил Бердичевский равви: «Вижу я, что мир перевернулся. Раньше истиной были наполнены все улицы и площади Израиля и все говорили правду. Когда же приходили в Дом Молитвы, то заведомо говорили неправду. Теперь все наоборот: на улицах и площадях все лгут, а в Доме Молитвы признают истину. Раньше в Израиле было принято так: истина и вера освещали все шаги людей, и когда торговали на рынке, то от всей души исполняли изреченное: «Пусть будет твое «да» справедливым и твое «нет» праведным»*[217], и вся их торговля шла верно. Но когда приходили в Дом Молитвы, то били себя в грудь, восклицая: «Мы грешили, изменяли, грабили!»*[218] Все это было ложью, потому что были они верны перед Богом и людьми. Теперь же все наоборот: в торговле лгут и обманывают, а на молитве произносят истину».

СВЯТАЯ СВЯТЫХ

Говорил равви Леви Ицхак: «Нам запрещено иметь злые мысли, ибо разум человека – это Святая Святых. В нем хранится Ковчег со скрижалями Закона, и если туда проникают злые мысли, то в Храме своем человек воздвигает идола. Но когда посреди молитвы цадика охватывает великое рвение, когда он начинает гореть огнем веры и возносит к Небесам руки, то его Святую Святых осеняет своими крылами херувим».

ЗЛОБНЫЙ ЗАГОВОР

«Нам не следует умерщвлять свою плоть», – часто говаривал Бердичевский равви. – Умерщвление плоти – это не что иное, как попытки Злого Начала ослабить наш дух, чтобы уклонить нас от правильного служения Богу.

Как–то боролись друг с другом двое сильных людей, и никто из них не мог одержать верх над соперником. Затем у одного из борцов возникла идея: «Мне следует попытаться ослабить его волю и разум, и тогда я сумею победить его тело». Именно этого и хочет Злое Начало, пытающееся заставить нас умерщвлять свою плоть».

ИСТИННАЯ СКОРБЬ И ИСТИННАЯ РАДОСТЬ

Когда Бердичевского равви спросили, какой путь является правильным – путь скорби или путь радости, – он ответил: «Есть два вида скорби и два вида радости. Если человек замыкается в скорлупе случившихся с ним несчастий и его покидает надежда, – это худший вид скорби, о котором сказано: «Божественное Присутствие (Шохина) не водворяется в месте уныния»*[219]. Другой вид скорби – это благородная скорбь человека, понимающего, что он утратил. Точно так же и с истинной радостью. Тот, кто пренебрегает своей внутренней сущностью и среди пустых удовольствий не чувствует ее и не пытается вернуть то, что он утратил, – такой человек является глупцом. Но истинно радостный подобен человеку, дом которого сгорел, но он, чувствуя глубокую внутреннюю потребность, строит новый дом. С каждым камнем, который он кладет в стены нового дома, радость его возрастает».

ТАНЕЦ

Когда умер сын равви Леви Ицхака, цадик, идя за катафалком, танцевал. Некоторые из его хасидим не могли скрыть своего возмущения таким поведением равви. «Бедную душу взял я, – сказал им Леви Ицхак. – Бедную душу и возвращаю».

УЧЕНИЧЕСТВО

Когда равви Кальману, автору известной книги «Свет и солнце», было пять лет, он однажды спрятался под молитвенным одеянием Бердичевского равви, как любят делать дети, играя в прятки, и украдкой подсматривал оттуда за цадиком. И тогда в его сердце вошла какая–то огненная сила, объяла его и полностью овладела им.

Годы спустя равви Элимелек, отправляясь к Бердичевскому равви, взял с собой некоторых своих самых достойных учеников. Среди них был и молодой Кальман. Равви Леви Ицхак, взглянув на него, сразу его узнал и произнес: «А этот – мой!»

ЗНАНИЕ

Как–то Бердичевский равви и Аарон, его ученик, вместе путешествовали. Остановившись в Лиженске, они стали гостями равви Элимелека. Но когда Бердичевский равви уехал, его ученик остался. Он обосновался в «Клаусе» Дома Учения и Молитвы равви Элимелека и стал там заниматься, даже не сказав об этом равви Элимелеку. Но вечером цадик вошел в «Клаус» и увидел там Аарона. «Почему ты не уехал со своим равви?» – спросил он.

Аарон ответил: «Своего равви я знаю, а здесь я остался, потому что хочу узнать тебя».

Равви Элимелек подошел к нему и схватил за пальто. «Так ты считаешь, что знаешь своего равви? – воскликнул он. – Откуда тебе его знать, если ты даже не знаешь свое пальто!»

ОТВЕТ РАВВИ ЭЛИМЕЛЕКА

Когда во многих местах враги хасидского учения нападали на равви Леви Ицхака за манеру его служения и всячески вредили ему, некоторые преданные ему люди написали великому равви Элимелеку письмо, спрашивая, как могут эти нечестивцы вытворять такое. Цадик ответил: «Что здесь удивительного? Так всегда было среди Израиля. Увы, бедные наши души! Если бы все было иначе, ни один народ в мире не смог бы покорить нас».

ПЕРВАЯ СТРАНИЦА

Спросили равви Леви Ицхака: «Почему во всех трактатах Вавилонского Талмуда отсутствует первая страница? Почему каждый из них начинается со второй?»

Цадик ответил: «Это для того, чтобы сколько бы человек ни прочитал, он всегда помнил, что не постиг еще и первой страницы».

СКРЫТОЕ УЧЕНИЕ

Говорил равви Леви Ицхак: «Сказано у Исайи: «Ибо учение изойдет от меня». Как это следует понимать? Ибо мы верим, что Тора, полученная Моисеем на Горе Синай, не может быть изменена и что взамен ее не может быть дано ничего другого. Тора незаменима, и нам запрещено спрашивать о целесообразности хотя бы одной из ее букв. Но реально символами учения в Торе являются не только буквы, но и пустые места между ними, только мы не способны их прочесть. Но наступит время, и Бог откроет нам смысл пустых мест между буквами Торы».

ПОСЛМОЛИТВЫЕДНИЙ ТРУБНЫЙ ГЛАС

На последнем в жизни равви Леви Ицхака празднике Нового года тщетно пытались люди вострубить в бараний рог. Никому не удалось издать ни единого звука. Наконец сам цадик поднес бараний рог к губам, но и у него ничего не получилось. Стало ясно, что в этом деле не обошлось без Сатаны. Отложив бараний рог, равви Леви Ицхак воскликнул: «Владыка мира! В Твоей Торе сказано, что евреям надлежит трубить в бараний рог в память о дне, когда Ты сотворил мир. Посмотри на нас и увидишь, что все мы с нашими женами и детьми собрались, чтобы исполнить Твою заповедь. Но если Ты не хочешь этого, если мы больше не Твой народ возлюбленный, то пусть Иван трубит для Тебя в бараний рог!»

Все зарыдали и во глубинах сердец своих обратились к Богу. Некоторое время спустя равви снова взял бараний рог и поднес его к губам, и теперь из рога полились чистые звуки. После молитвы равви Леви Ицхак обратился к собранию с такими словами: «Я одержал верх, но он заберет мою жизнь. Вот я, жертва за грехи Израиля!»*[220] Через несколько недель равви Леви Ицхак скончался.

ПРОДЛЕННЫЙ СРОК

На исходе Йом–Кипура равви Леви Ицхак, выйдя из синагоги, сказал собравшимся вокруг него людям: «Говорю вам, что сегодня день, когда должна была окончиться моя жизнь и я должен был покинуть мир в этот самый час. Но я беспокоился, что из–за этого не смогу выполнить две важные заповеди: поселиться в праздничном шатре и произнести благословение над лимоном, которые необходимо исполнить в грядущие дни. Поэтому я молился, чтобы мне продлили срок жизни, и Бог услышал мою молитву». Так оно и вышло: после дня Радования в Законе Бердичевский равви заболел и через день скончался.

ВРАТА МОЛИТВЫ

Рассказывают, что в час, когда скончался равви Леви Ицхак, некий цадик, произносивший в это время в каком–то далеком городе поучение, внезапно прервал свою речь, в которой он говорил о необходимости соединения учения и веры, и сказал ученикам: «Я не могу продолжать. Все померкло в моих глазах. Врата молитвы затворились. И все это потому, что нас покидает великий праведник, равви Леви Ицхак».

ДРУГ

Во времена равви Леви Ицхака жил в Бердичеве один святой человек. Все называли его равви из Морчова, потому что он вырос в Морчове, на Украине. Равви Леви Ицхак и равви из Морчова были дружны между собой, хотя в их отношениях порицания в адрес друг друга были явными, а любовь – скрытой. Когда цадик умер, равви из Морчова шел за его катафалком. Когда тело равви Леви Ицхака выносили из дома, равви из Морчова подошел к нему и прошептал что–то на ухо. Слышны были лишь последние слова: «Сказано: «Семь недель сочтешь ты». По прошествии семи недель равви из Морчова скончался.

С ТОГО ВРЕМЕНИ

С того времени, как умер равви Леви Ицхак, в городе Бердичеве больше не было рава. Конгрегация не могла найти никого, кто был бы достоин занять его место.

ЗУСЯ ИЗ ГАНИПОЛЯ

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Говорил равви Зуся: «Моя мать Мирл, да пребудет с ней мир, не молилась по книге, потому что не умела читать. Все, что она знала, – это как произносить благословения. Но когда она утром произносила благословение, то там, где она делала это, Божественное Присутствие (Шехина) сияло в течение целого дня».

ПРИТЧА О ДРОВОСЕКЕ

В молодости Зуся был членом конгрегации Великого Маггида, равви Баэра из Межрича. Однако он не жил с другими учениками. Зуся скитался по лесам, спал там в укромных уголках и постоянно пел восхваления Богу, так что люди, говоря о нем, постоянно вспоминали слова Соломона: «Любовию ее услаждайся постоянно»*[221]. Младший брат Зуси, Элимелек, который был тогда еще мальчиком и не входил в число членов конгрегации, все свое время проводил за книгами. Он восхищался Зусей и однажды спросил его: «Брат, отчего ты ведешь себя так, что все в Доме Учения называют тебя странным?» Зуся ответил ему, улыбнувшись: «Брат мой, я расскажу тебе об этом одну историю». И вот эта история.

У одного бедного дровосека было сильное желание увидеть царя. Он покинул свою деревню и много дней шел, покуда не добрался до того города, где жил царь. После многочисленных попыток дровосек получил работу в царском дворце. Его обязанностью было топить печи. Все свое рвение и способности вложил дровосек в эту работу. Он сам ходил в лес, приносил оттуда лучшие деревья, пропитанные душистой смолой, колол их на поленья и – в точно назначенные часы – искусно складывал в многочисленных печках. А царь наслаждался приятным теплом и комфортом, чувствуя себя как никогда хорошо. Он спросил, кто это создает ему такие удобства, и ему рассказали о дровосеке и его работе. Царь отправил к дровосеку посланцев спросить, что тот хотел бы получить от него в награду. Бедный дровосек нижайше попросил царя предоставить ему возможность видеть царя каждый день. Его просьба была удовлетворена: в сарае, где жил дровосек, сделали окошко, выходившее точно на окна стоявших рядом царских палат, так что дровосек мог постоянно смотреть в него и видеть царя.

И вот однажды принц, сидя за столом вместе с отцом, сказал что–то, что царю не понравилось, и был лишен права целый год входить в царские покои. Какое–то время принц был вынужден жить в полном одиночестве. Затем он стал угрюмо слоняться по отдаленным коридорам дворца. Когда принц подошел к маленькому сараю дровосека, его охватило огромное желание увидеть отца и он стал просить дать ему возможность посмотреть в окошко в сарае. Дровосек и принц разговорились.

«Брат мой, – неожиданно произнес Зуся, обращаясь к Элимелеку, когда дошел до этого места в своей истории, – вот что сказал бедный дровосек принцу, когда они беседовали: «Ты живешь в доме господина нашего, в его комнатах и ешь с ним за одним столом. Все, что от тебя требуется, – это вести с ним мудрую беседу. А я глуп и неучен и поэтому должен исполнять свою низкую службу для того, чтобы хотя бы иногда видеть лицо господина нашего».

СЛОВО

Рассказывал равви Израэль из Рижина: «Все ученики моего предка. Великого Маггида, восприняли его учение – все, кроме равви Зуси. И это потому, что равви Зуся никогда не мог дослушать проповеди своего учителя до конца. Но уже в самом начале проповеди, когда маггид приводил слова Писания, которые он хотел далее толковать, и произносил «и Бог сказал» или «и Бог говорил», равви Зуся впадал в неистовство, кричал, бился в конвульсиях и махал руками так сильно, что начинал беспокоить всех присутствовавших, и его выводили. И покуда он стоял где–нибудь в другой комнате или в сарае, он бился о стены и громко кричал: «Бог сказал!» Зуся не успокаивался, покуда мой предок не заканчивал толковать Писание. Вот почему он не был знаком с проповедями маггида. Но истина, говорю вам, истина, говорю вам, в том, что если человек говорит в духе истины, а другой слушает его в духе истины, то одного слова достаточно, ибо одним словом может возвыситься мир и одним словом мир может быть искуплен».

ТОЛЬКО ДОБРО

Однажды, когда молодой Зуся жил у своего учителя, равви Баэра, к Великому Маггиду пришел некий человек и стал просить о помощи. Зуся увидел, что этот человек полон греха и совершенно не стремится к раскаянию. Тогда он рассердился и гневно сказал незнакомцу: «Как такой человек, как ты, повинный во всевозможных преступлениях, имел наглость предстать перед святым без всякого стыда и без всякого желания покаяться в грехах?» Пришедший к маггиду замолчал, смутился и ушел.

Зуся же почувствовал стыд за то, что он сказал, и не знал, что делать. Тогда учитель произнес над ним благословение, и с того момента Зуся замечал в людях лишь доброе, даже если человек грешил прямо у него на глазах.

Но поскольку дар видения Зуся не утратил, то все грехи, которые он распознавал в людях, он считал своими собственными и обвинял в них самого себя.

Когда Рижинский равви рассказывал это о равви Зусе, он обычно добавлял: «Если бы все мы были подобны равви Зусе, то зло бы давно исчезло, смерть была бы преодолена и наступила бы совершенная жизнь».

СТРАДАНИЕ

Когда равви Шмелке и его брат приехали однажды к Межричскому маггиду, они задали ему такой вопрос: «Наши мудрецы изрекли слова, которые не дают нам покоя, потому что мы их не понимаем. Речь идет о том, что человек должен хвалить и благодарить Бога за страдания так же, как за благодеяния, и принимать страдания с той же радостью. Скажи, равви, как нам следует понимать это?»

Маггид ответил: «Пойдите в Дом Учения. Там вы найдете Зусю, покуривающего свою трубочку. Он объяснит вам смысл этих слов». Братья отправились в Дом Учения и задали Зусе свой вопрос. Тот засмеялся в ответ: «Нашли к кому обратиться! Ступайте–ка к кому–нибудь другому, потому что я никогда не испытывал страдания». Братьям же было хорошо известно, что с самого рождения жизнь равви Зуси была полна всяческих лишений и нужды. И узнали они тогда, что значит: принимать страдание с любовью.

ОБЛАЧЕНИЯ МИЛОСТИ

Спросили равви Зусю: «Мы молимся, «И подай нам благую милость…» и «Ты, Кто посылает благую милость…» Но всякая ли милость блага?»

Равви Зуся ответил: «Безусловно, всякая милость блага. Но суть дела в том, что все, что делает Бог, – это милость. А поскольку мир не в состоянии вместить Его милость в чистом виде. Он подает нам ее в облачении блага. Вот почему мы молим Его, чтобы и облачения милости были благими».

ПРИНИМАЮЩИЙ

Некто, живший в том же городе, что и равви Зуся, видел, что равви очень беден. Поэтому каждый день он клал в маленькую коробочку, в которой равви Зуся хранил свои филактерии, двадцать грошей, чтобы поддержать семью равви. С тех пор, как этот человек стал поступать так, он с каждым днем делался все богаче и богаче. И чем больше он имел, тем больше давал Зусе, а чем больше давал Зусе, тем больше богател.

Однажды этот человек услышал, что Зуся является учеником Великого Маггида, и решил, что если, давая ученику, он получал обратно столь обильно, то еще более обильно будет получать, одаривая учителя. Поэтому он отправился в Межрич и преподнес равви Баэру богатые дары. Но вскоре этот человек потерял все, что приобрел за последнее время. Он пожаловался на это равви Зусе, рассказав ему обо всем, что с ним приключилось, и спросил его, что ему следует делать, чтобы вернуть потерянное. И кроме того, разве не говорил ему сам равви о том, что его учитель намного превосходит его?

Зуся ответил: «Знай, покуда ты давал независимо от того, кем был принимающий, Зусей или кем–то другим. Бог давал и тебе, не взирая на того, кому Он дает. Но когда ты стал стремиться к тому, чтобы одаривать самого выдающегося человека. Бог стал делать то же самое».

ПРИНОШЕНИЯ

Спросили равви Зусю: «Сказано: «Скажи сынам Израилевым, чтобы они сделали Мне приношения»*[222]. Почему не сказано: «…чтобы они совершили Мне приношения»?».

Отвечал равви Зуся: «Для того, кто дает нуждающемуся, недостаточно делать это лишь в духе святости. Ибо и нуждающийся принимает в духе святости. Недостаточно для него и давать лишь Именем Божьим. Ибо и принимают даваемое также Именем Божьим. Вот почему сказано: «…чтобы они сделали Мне приношения».

В ДОРОГЕ

Три года Зуся и Элимелек провели в странствиях. Они хотели разделить участь Божественного Присутствия (Шохины) в изгнании и обратить к Богу заблудшее человечество. Как–то они ночевали на одном постоялом дворе, где справляли свадьбу. Гости на свадьбе оказались шумными и задиристыми, да к тому же выпили чрезмерно. Увидев дремавших в уголке бедных странников, они решили позабавиться. Зуся лежал с краю, а Элимелек – у стены, поэтому разбушевавшиеся гости схватили Зусю, стали его пихать и бить, а затем вконец измученного бросили на пол. Сами же тем временем пошли плясать. Элимелек удивился, что его не тронули. В глубине души он позавидовал брату, что тот пострадал, а он – нет. Поэтому Элимелек сказал: «Дорогой брат, давай–ка я лягу на твое место, а ты – на мое, где спокойно выспишься». Так они поменялись местами. Гости же тем временем кончили плясать, и у них опять появилось желание позабавиться. Они пошли и хотели схватить Элимелека. Но один из гостей сказал: «Это не по правилам! Давайте–ка и другому окажем подобающую честь!» Поэтому они выволокли Зусю из его угла и снова его отдубасили, приговаривая: «Вот и тебе свадебный подарочек!»

Когда Зусю наконец оставили в покое, он засмеялся и сказал Элимелеку: «Так–то, дорогой брат. Если человеку суждено получить удары, он их получит независимо от того, где находится».

КОНИ

Во время своих странствий два брата, равви Зуся и равви Элимелек, часто заходили в город Людмир. Там они всегда останавливались в доме одного благочестивого бедняка. Годы спустя, став знаменитыми, они снова наведались в этот город, уже не пешком, а в коляске. Их вышел встречать самый богатый в этом городе человек, до этого даже не желавший общаться с ними, и стал просить, чтобы братья остановились в его доме. Но они ему ответили: «В нас самих ничего не изменилось, что бы могло заставить тебя так сильно изменить к нам свое отношение. Новшеством являются только кони и коляска. Поэтому пусть они будут твоими гостями, а мы остановимся там, где обычно».

ПЛОДЫ СТРАНСТВИЙ

Когда равви Ной из Кобрина, внук равви Моше из Кобрина, был в Садагоре, он слышал, как кто–то рассказывал: «Хасидим вы найдете в тех местах, где странствовали два брата, равви Зуся и равви Элимелек; в других местах вы не найдете хасидим».

СУББОТНЕЕ ЧУВСТВО

Неделя за неделей, от начала до исхода субботы, а особенно за трапезой с хасидим, когда они произносили поучения, равви Элимелек и равви Зуся испытывали чувство святости. Однажды, когда они были наедине, равви Элимелек сказал равви Зусе: «Брат, иногда мне кажется, что мое субботнее чувство святости может не быть истинным чувством, и тогда все мое служение может не быть истинным служением». «Брат, – отвечал Зуся, – иногда и я чувствую то же самое». – «Что же нам тогда делать?» – спросил Элимелек.

Зуся ответил: «Давай–ка в будний день приготовим точно такую же трапезу, как в субботу, сядем за нее с хасидим и скажем слова поучения. Если нас охватит чувство святости, значит, служение наше неверное. Если же нет, то мы поймем, что мы на правильном пути». Так они и сделали: приготовили в будний день субботнюю трапезу, облачились в субботние одежды и шапочки, ели со своими хасидим и произносили слова поучения. И чувство святости охватило их, как и в субботу. Когда они остались наедине, равви Элимелек спросил равви Зусю: «Брат, что нам теперь делать?»

«Давай–ка отправимся к маггиду в Межрич», – сказал равви Зуся. Они приехали в Межрич и поведали учителю, что с ними приключилось.

Маггид выслушал их и сказал: «Если вы облачились в субботние одежды и шапочки, то немудрено, что на вас снизошло субботнее чувство святости, потому что субботние одежды и шапочки обладают способностью сводить на землю свет субботней святости. Так что не беспокойтесь, ничего страшного не случилось».

ЗУСЯ И ГРЕШНИК

Однажды равви Зуся заехал на постоялый двор, где на лбу у хозяина увидел признак многолетнего греха. От этого он какое–то время не мог ни говорить, ни двигаться. Но когда он остался один в отведенной ему комнате, то посреди пения псалмов его охватила внезапная дрожь, и Зуся зарыдал, восклицая: «Зуся, Зуся! Грешник ты, Зуся! Что ты наделал! Если бы не был ты преисполнен лжи, то не совершил бы ни одного из преступлений, в которых замешан. Зуся, глупый, заблудший человек, когда же ты перестанешь грешить?» И затем он стал перечислять грехи хозяина постоялого двора, называя время и место совершения каждого из них, словно бы он сам совершал их, громко при этом рыдая. Хозяин же тем временем тихонько наблюдал за странным постояльцем. Он был у двери и все слышал. Сначала его охватило чувство испуга, но затем он испытал раскаяние и обратился к Богу.

СОВМЕСТНОЕ ПОКАЯНИЕ

Эту историю рассказывал один чтец из синагоги. Когда я услышал, что равви Зуся помогает людям обратиться к Богу, то решил отправиться к нему. Приехав в Ганиполь, я сразу пошел в дом равви и, оставив в прихожей трость и дорожный мешок, спросил наставника. Жена равви сказала, чтобы я шел в Дом Учения. Там, стоя в дверях, я мог видеть равви. На нем было молитвенное одеяние; он только что снял филактерии и читал псалом: «Ответь мне, призывающему!» Сказав эти слова, он зарыдал так горько, что я даже и не знал, что люди могут так сокрушаться. Затем, на полу, я заметил человека, тихо стонавшего. Неожиданно он воскликнул: «Я великий грешник!» Это дало мне возможность понять, что происходит. Позднее я узнал и подробности.

Стонавший человек был в своем городе служителем в Доме Учения. К равви Зусе он пришел, чтобы тот наложил на него покаяние за грехи. Но когда равви сделал это, проситель отказался исполнять это покаяние. Потом… что было потом, мне рассказывал сам равви Зуся, когда я, беседуя с ним о своих делах, высказал свои наблюдения о том, что видел в Доме Учения.

«Что было тогда делать Зусе? – сказал он мне. – Я сложил со своей души все достигнутые ею степени, пока она не опустилась до уровня души просителя, и соединил корень его души с корнем своей. Поэтому ему ничего не оставалось, как покаяться вместе со мной».

Это было воистину великое и страшное покаяние. После покаяния я видел вот что. Когда кающийся прекратил свои крики и вопли, я заметил, что к нему подошел равви Зуся, который нежно обнял покаявшегося грешника. Затем он поднял его на ноги и произнес: «И беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен»*[223].

«Что же до меня, – говорил обычно в конце этой истории ее рассказчик, – то вскоре я стал чтецом в синагоге равви Зуси».

ДЕРЗКИЙ И СТЫДЛИВЫЙ

Наши мудрецы говорят: «Дерзкий обликом идет в ад, стыдливый обликом идет в рай». Равви Зуся, «дурачок» во имя Бога, так толковал эти слова: «Кто дерзок в своей святости, тот нисходит в ад, чтобы возвысить низкое. Он может бродить по улицам и рынкам, не испытывая страха. Но кто стыдлив, кто пренебрегает дерзостью, тому следует всегда оставаться на райских высотах, учась и молясь. Ему не стоит сходить оттуда, чтобы не встретиться со злом».

ЦАДИК И ХАСИДИМ

В один из дней между Новым годом и Йом–Кипуром, когда люди исследуют свои сердца, равви Зуся сидел в своем кресле, а ученики стояли вокруг него с утра до вечера. Равви возвел свои глаза и свое сердце к Небесам и полностью освободил себя от телесных уз. Глядя на него, один из его хасидим стал испытывать сильное желание обратиться к Богу, и по лицу его потекли обильные слезы. И как от одного уголька постепенно зажигаются все сложенные в печку дрова, так и всех этих людей друг за другом объял пламень обращения. Цадик в это время радостно посмотрел на них. Затем он снова возвел очи к Небесам и сказал, обращаясь к Богу: «Владыка мира, вот оно, истинное время для обращения. Но Тебе известно, что у меня больше нет сил для покаяния, – поэтому прими в качестве покаяния мою любовь и мой стыд».

СМИРЕНИЕ

Равви Зуся и его брат равви Элимелек как–то спорили о смирении. Элимелек сказал: «Если человек созерцает величие Творца, он достигнет истинного смирения».

Зуся сказал: «Нет! Человек должен начать с того, чтобы стать истинно смиренным. Только тогда он поймет величие своего Творца».

Потом они спросили своего учителя, Великого Маггида, кто из них прав. Маггид рассудил так: «И то и это – слова Бога Живого. Но милость Его на том, кто начинает с себя, а не с Творца».

ОБ АДАМЕ

Спросил как–то равви Зуся своего брата, мудрого равви Элимелека: «Дорогой брат, в Писании читаем, что души всех людей были заключены в душе Адама. Если так, то и мы должны были присутствовать, когда он ел плод Древа. Я не могу понять, как это я позволил ему есть? И как ты мог позволить ему есть?»

Элимелек ответил: «Мы были вынуждены, как и все. Если бы он не ел плод Древа, в нем навечно бы остался яд змия и он бы постоянно думал: «Стоит мне только съесть плод Древа, и я стану как Бог; стоит мне только съесть плод Древа, и я стану как Бог».

«ПОЙДИ ИЗ ЗЕМЛИ ТВОЕЙ»

Учил равви Зуся: «Бог сказал Аврааму: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе»*[224]. Бог говорит человеку: «Во–первых, пойди из земли твоей, то есть из мрака, который наполняет тебя. Затем уйди от своих родных, то есть от мрака, который передала тебе твоя мать. Потом уйди от отца своего, то есть от мрака, который передал тебе отец твой. Только после всего этого ты сможешь отправиться в землю, которую Я укажу тебе».

«И УВИДЕЛИ ИЗРАИЛЬТЯНЕ»

Спросили равви Зусю: «Сказано: «И увидели Израильтяне Египет мертвым на берегу моря»*[225]. Почему о египтянах говорится здесь в единственном, а не во множественном числе? Затем сказано: «И увидели Израильтяне руку великую»*[226]. Разве не видели они ее прежде?»

Равви растолковал: «Покуда принц–демон Египта был жив и владычествовал, он следил за тем, чтобы занавес отделял Израиль от Отца Небесного, чтобы народ Израиля не мог увидеть славу Его. Но когда принц–демон Египта лежал мертвым на берегу моря – именно поэтому и употреблено здесь единственное число, – занавес был сорван и Израильтяне увидели Его великую руку».

ЗУСЯ И ЕГО ЖЕНА

Жена Зуси была очень сварливой и постоянно приставала к нему, чтобы он дал ей развод*[227], и поэтому у равви было всегда тяжело на сердце. Как–то ночью он позвал жену и сказал ей:

«Смотри!» И показал, что его подушка вся мокрая от слез. Потом добавил: «В Гемаре сказано, что если кто разводится с первой женой, то о таком человеке даже алтарь льет слезы. От этих слез и намокла подушка. Так что тебе надо? Хочешь ли ты еще развода?»

С тех пор жена равви Зуси притихла. А став тихой, стала и счастливой. А став счастливой, стала и доброй.

ЗУСЯ И ПТИЦЫ

Как–то равви Зуся разъезжал повсюду, собирая деньги для внесения залога за арестованных, и заглянул на какой–то постоялый двор. Хозяина в тот момент не оказалось на месте. Зуся тогда стал ходить по комнатам, что обычно делал в таких случаях, и в одной из них увидел большую клетку с разнообразными птицами. Зуся почувствовал, что эти сидящие в клетке создания хотят вновь стать свободными птицами и летать по всему миру. Его охватило чувство жалости, и он сказал себе: «Вот, Зуся, ты ходишь повсюду, освобождая заключенных. Но какое освобождение может быть большим, нежели освобождение этих несчастных пташек из их тюрьмы?» Он открыл клетку и выпустил птиц на свободу.

Когда хозяин возвратился и увидел пустую клетку, он рассвирепел и стал спрашивать всех, кто это сделал. Ему сказали: «Слонялся тут один, похожий на дурачка. Никто, кроме него, этого не мог сделать». Хозяин нашел Зусю и накинулся на него: «Ты, дурак! Как ты посмел украсть у меня моих птиц, лишив меня тех денег, которые я за них заплатил?» Зуся произнес: «Ты ведь часто читал и многократно повторял слова псалма: «Милость Его – на всех творениях Его». Хозяин же в ответ стал бить Зусю и бил его до тех пор, покуда не устала рука. Потом вышвырнул его из своего дома. И Зуся как ни в чем не бывало продолжил свой путь.

ЕГО ДНИ

Каждое утро, просыпаясь, перед тем как обратиться со словами к Богу или к людям, равви Зуся обычно восклицал: «Доброе утро всем детям Израиля!»

Днем он записывал на кусочке бумаги все, что делал. На ночь, перед тем как уснуть, он читал эти записи и рыдал над ними, покуда его слезы не смывали с листка чернила.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Когда Зуся встречал еврейского мальчика, он благословлял его такими словами: «Будь здоровым и сильным, как язычник».

ПЕСНЯ

Однажды накануне Йом–Кипура равви Зуся слышал, как чтец в синагоге читал слова «И прощается» необыкновенно прекрасным голосом. Тогда Зуся воскликнул, обращаясь к Богу: «Владыка мира! Должно быть, Израиль не грешил вовсе, что такая сладостная песнь воспевается пред Тобою?»

ОТВЕЧАЮЩИЙ «АМЕН»

О словах наших мудрецов «Отвечающий «амен» не должен говорить громче того, кто произносит благословение» равви Зуся говорил: «Душа произносит благословение. Тело отвечает «амен». Тело не должно осмеливаться говорить громче души».

ПРЕДАННОСТЬ ЗУСИ

Зуся как–то был гостем в доме Несхижского равви. Около полуночи хозяин вдруг услышал странные звуки, доносившиеся из комнаты гостя. Он подошел к двери и прислушался. Зуся бегал по комнате и бормотал: «Владыка мира! Я люблю Тебя! Но что я могу сделать для Тебя? Я ничего не умею». Он еще долго так бегал и бормотал, покуда неожиданно не остановился и не воскликнул: «Я умею свистеть! Посвищу–ка я для Тебя». И как только Зуся начал свистеть, Несхижского равви объял сильный страх.

СТРАХ БОЖИЙ

Однажды Зуся такими словами молился Богу: «Господи, я люблю Тебя очень сильно, но я недостаточно страшусь Тебя! Господи, я люблю Тебя очень сильно, но я недостаточно страшусь Тебя! Позволь мне стоять пред Тобой в страхе, подобно Твоим ангелам, которые трепещут от Твоего грозного Имени». Бог услышал его молитву, и Имя Его вошло в тайники сердца Зуси, как это свойственно одним лишь ангелам. Но после этого Зуся, словно маленькая собачонка, сразу забился под кровать и затрясся там от страха. Еле выговаривая слова, он произнес: «Господи, позволь мне снова возлюбить Тебя, как любил Тебя Зуся!» И Бог снова услышал его.

СОТВОРЕНИЕ АНГЕЛОВ

Однажды равви Зуся размышлял над словами Талмуда о гостеприимстве. Вот они: «Те, кто принадлежат Израилю, святы они. Многие хотят, но не имеют. Многие имеют, но не хотят». Зуся не мог понять, почему здесь оба, и гостеприимный и скупой, названы святыми. А поскольку он не мог понять этого, то заплакал. И тогда ему открылся смысл этих слов.

Каждому известно, что при любом благодеянии возникает ангел. Но ангелы, так же как и мы, имеют душу и тело, только их тело состоит из огня и эфира. Тот, кто хочет, но не имеет, может создать только душу ангела. Тот, кто имеет, но не хочет, приглашает гостя только потому, что ему стыдно не делать этого, – такой человек может создать только тело ангела. Но мы знаем, что в Израиле каждый ручается за каждого. Поэтому они действуют сообща, словно они – одно существо. Таким способом душа и тело творимого ангела соединяются вместе. Скупой, конечно, остается таким же грешником, каким был. Но когда сотворенная душа ангела обретает тело, в которое может облачиться, то на весь Израиль нисходит святость.

ОБВИНИТЕЛЬ

Равви Зуся так толковал слова «Изречений отцов» («Пиркей–Авот») «преступающий закон сам себе становится обвинителем»: «Каждый грех рождает обвиняющего ангела. Но я никогда не видел, чтобы из греха благочестивого сына Израиля рождался законченный ангел. Иногда у него нет головы, иногда его тело сильно покалечено. Ибо когда сын Израиля верит в Бога, верит в Него даже тогда, когда грешит, тело его посыпается пеплом и он не может грешить со всей своей волей, и поэтому ангел никогда не получается законченным».

ПОДЛЕ НИХ

Спросил равви Зусю некий хасид: «Об Аврааме, принимавшем трех ангелов, сказано: «И взял масла и молока и теленка приготовленного, и поставил перед ними; а сам стоял подле них под деревом. И они ели»*[228]. Разве не странно, что человек стоял «подле» ангелов?»

Равви Зуся растолковал: «Когда человек ест в состоянии освящения, то он спасает божественные искры, заключенные в пище. Однако ангелы не способны исполнять такую службу, покуда им не скажет человек. Вот почему об Аврааме сказано, что он «стоял подле них». Он дал возможность освящению трапезы снизойти на ангелов».

КОЛЕСО

Равви Израэль из Рижина был ложно обвинен и посажен в тюрьму. Сидя там, он рассказывал: «Однажды Небеса открыли равви Зусе, чтобы он ехал в деревню неподалеку от Ганиполя и наставил там на истинный путь одного мытаря. Равви немедленно собрался и поехал. Он встретил этого человека, который к тому же торговал водкой. Зуся стал просить, чтобы они пошли и вместе помолились, но мытарь отнесся к этому предложению очень недоброжелательно. Когда Зуся, несмотря на отказ, продолжил настойчиво уговаривать и даже схватил за локоть рукой, мытарь вытолкал его вон и закрыл за ним дверь. На улице было холодно, и равви затрясся от холода. Вдруг он увидел валявшееся на земле колесо от телеги; равви взял его и положил себе на спину. Неожиданно это колесо превратилось в источавшее тепло колесо Небесной Колесницы и согрело равви. В этот момент из дома вышел мытарь. И когда он увидел блаженную улыбку на устах равви Зуси, то испытал чувство истины и тут же, не мешкая, удивляясь самому себе, ступил на путь истины».

НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

Как–то раз во время странствий равви Зуся, очутившись на перекрестке, долго не мог выбрать, на какую дорогу ступить. Тогда он возвел глаза к небу и увидел Божественное Присутствие (Шхину), которое и указало ему дорогу.

«ПОЛЯКИ»*[229] НЕ ОБЛАДАЮТ SAVOIR VIVRE*[230]

Вспоминал равви Натан Адлер из Франкфурта: «Не зря говорят, что «поляки» не обладают savoir vivre. Не знаю почему, но всякий раз, как только я возносил душу к Небесам, у меня за спиной всегда оказывался равви Зуся. Как–то я долго постился, чтобы войти во врата Небесные, которые никак не могли предо мной открыться и в которые никто прежде не входил. Итак, я стоял около врат Небесных, и когда наконец они открылись, я должен был первым в них войти. Но неожиданно я оглянулся и увидел – кого бы вы думали? Равви Зусю! Как он там оказался, я не знаю. Но он был там! Он не стал дожидаться, покуда его пригласят войти, и смело вошел во врата Небесные. Нет, не зря говорят, что «поляки» не обладают savoir vivre».

ЗУСЯ, ОГОНЬ И ЗЕМЛЯ

Как–то Зуся засунул руку в огонь. Когда огонь начал ее жечь, Зуся вытянул руку обратно. Это его удивило, и он сказал: «Вот, любезный Зуся, как рыхло твое тело, что боится даже огня!»

Другой раз Зуся сказал, обращаясь к земле: «Земля, земля! Ты лучше меня, а я топчу тебя ногами. Но скоро я лягу в тебя и покорюсь тебе».

ОГОНЬ И ОБЛАКО

Рассказывают.

На праздник Кущей, перед тем как Зуся стал известен миру, он жил в шатре Острожского рава. Вечером рав лег на мягкое ложе, покрытое подушками и одеялами, а Зуся уснул на земле, как бедный странник. Посреди ночи Зуся проснулся и сказал себе: «Ах, Зише холодно; ему холодно спать в шатре». В тот самый миг с Небес сошел огонь и так хорошо согрел шатер, что Острожский рав выкинул прочь все свои одеяла и подушки. «А теперь уж очень жарко», – произнес Зуся. Принц Огня сразу удалился, и Острожский рав вынужден был снова закутываться в одеяла. Так повторилось несколько раз: жара сменялась холодом. А утром Острожский рав обращался к своему гостю уже не «Зише», а «Реб Зише».

По окончании праздника Кущей Зуся захотел продолжить свои странствия, но больные ноги не позволяли ему много ходить. Тогда Зуся сказал: «Владыка мира! Зуся не может ходить». Тогда с Небес спустилось облако, и раздался голос: «Садись сюда».

И тут к Зусе подбежал Острожский рав и стал умолять: «Отошли это облако, я дам тебе коляску с лошадьми!» С этого времени он уже не называл Зусю «Реб Зише», но обращался к нему «Реббе Реб Зише», и под этим именем его узнали повсюду.

СТРАХ

Рассказывают.

После войны победоносная армия проходила через Ганиполь и остановилась там на какое–то время. Солдаты сразу заняли трактир, все там выпили и ничего не заплатили. Потом им снова захотелось выпить, но ничего не осталось, поэтому они побили все стаканы и всю посуду и в придачу сильно поколотили хозяина трактира и его слуг. Напуганный хозяин послал за равви Зусей. Тот сразу же пришел, встал у окна, посмотрел на солдат, а затем три раза повторил слова молитвы: «Увекен тен падека… (Господь, Бог наш, пошли страх всем Твоим творениям)». После этого все солдаты, словно безумные, выбежали из двери и повыпрыгивали из окон, побросав свои ружья и ранцы, и что есть силы помчались по улицам прочь из города, не обращая никакого внимания на команды бежавшего за ними офицера. Лишь когда он грозно на них прикрикнул, они остановились и сказали: «Пришел какой–то старый еврей и произнес: «Падек!» Мы до смерти перепугались и, не зная почему, до сих пор испытываем сильный страх». Офицер приказал им вернуться в трактир, заплатить хозяину за выпитое вино и разбитую посуду, и после этого войска покинули город.

ПЕСНЯ ПАСТУШКА

Равви Зуся однажды шел по лугу, на котором паслось стадо свиней*[231]. Посреди стада стоял пастушок и играл на свирели. Равви подошел поближе, стал слушать, покуда не выучил мелодию, затем, как бы взяв ее с собой, пошел дальше. Так он освободил из плена песню Давида–пастушка.

БОЛЕЗНЬ

В старости равви Зуся заболел и последние семь лет своей жизни провел в постели, ибо – как о нем пишут – он принял на себя страдания ради искупления Израиля.

Как–то к нему в гости приехали Ясновидец из Люблина и равви Гирш Лейб из Олика. Когда они уезжали от Зуси, Гирш Лейб спросил Ясновидца: «Почему ты не мог сделать то, что делал равви Иоханан со своими больными друзьями: он давал им руку, и они выздоравливали?»

Услышав такие слова, Люблинский равви заплакал. И снова равви из Олика обратился к нему: «Почему ты плачешь? Думаешь, он болен из–за слабости своего тела? Он возложил на себя страдания по собственной воле и по собственной воле несет их, и если он захочет выздороветь, то ему не понадобится рука другого человека».

САМЫЙ ТРУДНЫЙ ВОПРОС

Перед смертью равви Зуся сказал: «В ином мире меня не спросят: «Почему ты не был Моисеем?» Меня спросят: «Почему ты не был Зусей?»

ЭПИТАФИЯ

На могиле равви Зуси написано: «Служивший Богу с любовью, радовавшийся в страданиях, избавивший многих от их грехов».

ОГОНЬ

Один рав из Ганиполя, живший в наши дни, как–то сделал такую запись.

Ночью, когда на кладбище не было ни души, фонарь, висевший над могилой равви Зуси, свалился на землю. Могила равви Зуси находится между могилой Великого Маггида и другого цадика. Существует давнее правило, что никто не имеет права приходить на эти могилы, не очистившись предварительно в бане и не сняв обувь. Только одному смотрителю дозволяется ходить там, не соблюдая этого правила. Смотритель посещает могилы три раза в день, поддерживая постоянно горящий в висящих над могилами светильниках огонь. Эти постоянно горящие светильники, числом три, заключены в единый фонарь. Фонарь висел в деревянной часовенке, возведенной над тремя могилами. На стенах часовни были развешаны сотни бумажных полосок*[232] с просьбами людей, посетивших могилы. На земле, на могилах, лежали сотни веточек, положенных по обычаю посетителями. Когда упал фонарь, сгорели все бумажки на стенах и все засохшие веточки на земле, но деревянных стен часовни огонь совершенно не тронул, хотя они были очень сухими.

ТАИНСТВО СНА

Говорил младший сын равви Зуси: «Цадиким, которые в ходе своего служения постоянно переходят из одного святилища в другое и из мира в мир, должны снова и снова совлекать с себя свою жизнь, чтобы иметь возможность обрести новый дух и чтобы снова и снова через них могло являться новое откровение. Таково таинство сна».

ЭЛИМЕЛЕК ИЗ ЛИЖЕНСКА

Когда равви Элимелек произносил субботнюю молитву освящения, то вынимал свои часы и смотрел на них. Ибо в тот час душа его готова была растаять от блаженства, и поэтому он смотрел на часы, чтобы остаться во временном мире.

КОГДА НАСТУПАЛА СУББОТА

Когда наступала суббота, равви Элимелек не мог слушать голоса, провозглашающие ее приход. Он даже затыкал уши, боясь, что священный гром субботы оглушит его.

БЛАГОДЕЯНИЕ

Уезжал как–то равви Элимелек из города, где он гостил, к себе домой, и все хасидим вышли провожать его, решив пройти за ним добрую часть пути. Когда повозка равви выезжала из города, он вылез из нее, сказал извозчику поезжать вперед, а сам потел пешком среди толпы провожавших его. Удивленные хасидим спросили его, почему он так поступил. Равви Элимелек ответил: «Когда я увидел великую преданность, с которой вы оказываете мне благодеяние, провожая меня, я просто не мог допустить, чтобы сам я не участвовал в этом добром деле!»

ОТВЕТЫ

Равви Элимелек сказал однажды: «Я тот, кто обретет свою долю в грядущем мире. Когда я предстану перед высшим судом и меня спросят: «Изучил ли ты все, что должен был?» – я отвечу: «Нет». Тогда меня спросят: «Произнес ли ты все молитвы, которые должен был произнести?» Я снова отвечу: «Нет». И тогда мне зададут третий вопрос: «Сделал ли ты все благое, что должен был?» И я опять дам тот же самый ответ. И тогда вынесут такое решение: «Ты сказал правду. Поэтому ты получишь свою долю в грядущем мире».

СКРЫТЫЙ СВЕТ

Говорил равви Элимелек: «Перед тем как душа входит в этот мир, ее проводят по всем мирам. В конце ей показывают первозданный свет, освещавший все при сотворении мира. Но когда человек сделался ущербным. Бог сокрыл от него этот свет. Зачем же показывают этот свет душе? Чтобы она, шаг за шагом, постепенно приблизилась к нему в своей земной жизни. Этот свет входит в тех, кто его достигает, то есть в цадиким, и через них он снова освещает мир. Ради этого он сокрыт».

НА СИНАЕ

Говорил равви Элимелек: «Я помню не только то, как все души Израиля стояли у Горы Синай, но и то, какие души стояли подле меня».

БОГ ПОЕТ

Сказано: «Ибо лучшая песня – Бог наш». Равви Элимелек пояснил: «Хорошо, когда человек может действовать так, чтобы в нем пел Бог».

СЛУЖАНКИ

Одну старую женщину, в молодости служившую в доме равви Элимелека, часто просили рассказать что–нибудь о цадике. Но на все просьбы она лишь отвечала: «Я ничего не знаю. Помню только, что на буднях мы, служанки, часто бранились на кухне. Но накануне субботы на нас словно что–то нисходило; мы становились кроткими и говорили друг другу: «Дорогая моя, прости меня за все то зло, что я причинила тебе на неделе!»

ПЕРВЫЙ ГРЕХ

Рассказывал равви Хаим из Зан: «Мой святой наставник, равви Элимелек, часто говорил, что, если человек хочет обратиться к Богу, он должен вспомнить о всех своих грехах, вплоть до самого первого, породившего все остальные. Он должен понести покаяние за все свои грехи, а особенно за самый первый. Сам равви Элимелек нес покаяние за то, что, когда был младенцем, топал по материнской груди ногами».

КАЮЩИЙСЯ

Два раза по шесть лет нес равви Давид из Лелова тяжелое покаяние: он постился от субботы до субботы и подвергал себя всем видам строгого подвижничества. Но и по завершении вторых шести лет он все еще чувствовал, что не обрел совершенства и не знал, как достичь его. Услышав о равви Элимелеке, целителе душ, равви Давид отправился к нему просить о помощи. Вечером накануне субботы он, среди многих других людей, предстал перед цадиком. Наставник пожал руки всем, кроме равви Давида: от него он отвернулся, даже не взглянув на него. Равви из Лелова испугался этого и ушел. Но затем, подумав, решил, что наставник, должно быть, предназначил ему нечто особенное. Поэтому вечером после молитвы он снова пошел к цадику и протянул ему руку. Но, как и прежде, тот не обратил на него внимания, и равви из Лелова снова испугался. Он проплакал всю ночь, а утром решил не ходить в Дом Молитвы цадика, а по завершении субботы отправиться домой. Но когда наступил час священной третьей трапезы, за которой равви Элимелек произносил слова поучения, равви Давид не мог удержаться и подкрался к окошку дома цадика. Там он услышал, как равви учил:

«Иногда приходят ко мне люди, которые долго постились и мучали себя, некоторые даже несли покаяние шесть лет, а потом еще шесть – двенадцать лет! И после этого они считают себя достойными духа святости; они приходят ко мне и просят низвести к ним этот дух: мол, что мне стоит оказать им такую пустяковую услугу и дать мелочь, которой им пока недостает для полного совершенства. Но истина в том, что все их подвижничество и все их самоистязание – не больше капли в море, и все их служение обращено не к Богу, а служит идолу их гордости. Таким людям следует обратиться к Богу, отказавшись от всего, что они делали прежде, и начать служение с самого начала с сердцем, полным истинного рвения».

Когда равви Давид услышал эти слова, в нем с такой силой пробудился дух, что он едва не потерял сознание. Трепеща и рыдая, стоял он у окна. По окончании Хавдалы равви Давид, тяжело дыша, подошел к двери, испытывая сильный страх, открыл ее и встал в прихожей. Равви Элимелек вскочил со своего кресла, подбежал к посетителю, обнял его и сказал: «Благословен входящий!» Затем он пригласил его за стол и посадил рядом с собой. Элеазар, сын цадика, не мог скрыть своего удивления: «Отец, – произнес он, – ведь это тот самый человек, которого ты два раза отверг, даже не взглянув на него!»

«Нет, что ты! – сказал равви Элимелек. – Это совсем другой человек! Разве ты не видишь, что это наш дорогой равви Давид!»

НЕЧИСТЫЙ ОГОНЬ

Во время своей поездки к равви Элимелеку, которого – после смерти Великого Маггида – он избрал своим вторым учителем, молодой Иаков Ицхак, ставший позднее равви в Люблине, заехал в маленький городок и там в Доме Молитвы услышал местного рава, читавшего утреннюю молитву с огромным рвением. Иаков Ицхак провел с равом субботу и заметил то же рвение во всем, что он говорил или делал. Узнав рава поближе, он спросил его, служил ли он когда–нибудь какому–либо цадику. Тот ответил: «Нет». Это удивило Иакова Ицхака, потому что хасидскому пути нельзя научиться из книг или по слухам; единственный способ – это общение с цадиком. Он спросил благочестивого рава, не поедет ли он с ним к учителю, и тот согласился. Но когда они переступили порог дома равви Элимелека, он не вышел навстречу, радушно встречая своего ученика, как делал обычно, но отвернулся к окну, как бы не замечая своих гостей. Иаков Ицхак понял, что такое поведение связано с его спутником, поэтому он сказал удивленному раву идти на постоялый двор, а сам вернулся к учителю один. На этот раз равви Элимелек тепло встретил своего ученика и сказал ему: «Что заставило тебя, друг мой, взять с собой человека, на лице которого я вижу искаженный образ Божий?» Иакову Ицхаку было неприятно слышать эти слова, но он не отважился что–либо возразить или задать вопрос. Равви Элимелек понял, что происходит с его учеником, и продолжил: «Тебе известно, что есть место, освещаемое одной лишь планетой Венерой, где смешаны добро и зло. Когда человек попадает туда, то, если он начинает служить Богу, в его служение закрадываются низкие мотивы и гордость. После, несмотря на все усилия, он так и остается обитать в этом мрачном месте, даже не зная об этом. Более того, он даже способен выказывать огромное рвение, ибо рядом с ним постоянно полыхает нечистый огонь. Именно от него этот человек получает свое сияние, именно от него загорается его служение, хотя несчастный даже не ведает, что это за огонь».

Иаков Ицхак передал своему спутнику слова равви Элимелека, и рав понял, что это так. В тот самый час он обратился к Богу, зарыдал и побежал к учителю; наставник оказал ему помощь, и благодаря ей рав обрел истинный путь.

УГРОЗА САТАНЫ

Рассказывают.

Пришел однажды к равви Элимелеку Сатана и говорит: «Я больше не могу терпеть то, что ты со своими хасидим преследуешь меня! Но не думай, что сможешь одержать надо мной верх. Я наполню весь мир своими хасидим, и у тебя больше не будет прежнего влияния».

Некоторое время после этого равви Элимелек пошел в Дом Учения с розгами и выгнал оттуда некоторых хасидим. Никто не знает, почему он сделал это. Думаю, так он отделил посланцев Сатаны от своих хасидим.

ИЛИЯ

Равви Элимелек рассказывал однажды о человеке, которому явился пророк Илия*[233]. Кто–то засомневался, могло ли это быть, ибо даже наставник Ибн–Эзра, обладавший духом, обитавшим в высочайшей из сфер, не был – по его собственным словам – удостоен такого видения. «То, что ты говоришь, правильно, – сказал цадик. – Но правильно и то, что говорю я. Вам известно, что после того, как Илия вознесся и преобразился, он стал Ангелом Завета, присутствующим при обрезании каждого еврейского мальчика. Но как это возможно, ибо обрезание происходит всегда в час после молитвы и в один и тот же час во всех частях мира происходит множество обрезаний? Я скажу вам как! Илия движет всех сынов Израиля духом обращения, чтобы они опускали свои глаза и восклицали Имя Божие. Таким образом, Илия явлен во всеобщей душе Израиля. Когда же мальчик вводится в завет, в него входит часть души Илии – большая часть или малая часть, в соответствии с качествами ребенка и корнем его бытия. И если растущий мальчик полностью развивает в себе заложенную в нем часть души Илии, то он удостаивается видения Илии, присутствующего в нем частью своей души. Так и человек, о котором я говорю, сумел своими благими делами проявить заложенную в нем маленькую частичку души Илии. А у Ибн–Эзры просто не хватило сил довести до совершенства ту огромную часть души Илии, которой он обладал».

СУД ТОРЫ*[234]

Рассказывают.

Император в Вене издал закон, затруднявший жизнь евреев в Галиции. В это время в Доме Учения равви Элимелека жил ученый и очень праведный человек по имени Фейвел. Как–то ночью этот человек встал, вошел в комнату цадика и сказал: «Равви, у меня иск к Богу». Сказал и испугался собственных слов.

Равви Элимелек ответил ему: «Хорошо, но по ночам суд не заседает».

На следующий день в Лиженск приехали два цадика, равви Израэль из Кожниц и равви Иаков Ицхак из Люблина, и остановились в доме равви Элимелека. После полуденной трапезы равви Элимелек послал за Фейвелом и сказал ему: «Теперь изложи свой иск».

«Нет у меня сил говорить», – тихо произнес Фейвел. «Я даю тебе силу», – сказал равви Элимелек. И Фейвел заговорил: «Почему мы стали слугами этого царства? Разве не говорит Бог в Торе: «Потому что сыны Израилевы – Мои рабы»*[235]. Так что, если даже мы находимся в чужих странах, Он должен дать нам полную свободу служить Ему».

Равви Элимелек произнес: «Ответ Бога мы знаем, ибо он записан в назидании Моисея и у пророков. Теперь обе стороны должны выйти, чтобы судьи могли быть беспристрастны. Так что выйди, равви Фейвел. А Тебя, Владыка мира, мы не в силах удалить, ибо славой Твоей полна вся земли и без присутствия Твоего никто из нас не может прожить и мига. Но знай, что и к Тебе мы будем беспристрастны». После этого сидели трое судей молча с закрытыми глазами. Потом позвали Фейвела и вынесли приговор: «Фейвел прав». В тот же час в Вене был отменен суровый закон.

ПЕРЕВЕРНУТАЯ СУПНИЦА

Рассказывают.

Сидел как–то равви Элимелек за трапезой со своими учениками. Слуга поставил перед ним полную супницу. Равви Элимелек поднял ее и перевернул, так что весь суп разлился по столу. И тут молодой Мендель, ставший позднее Рымановским равви, воскликнул: «Равви, что ты наделал? Они всех нас посадят в тюрьму!» Другие ученики улыбнулись, услышав такие глупые слова. Они громко рассмеялись, не обращая внимания на присутствие учителя. Равви же даже не улыбнулся. Обратившись к молодому Менделю, он сказал: «Не бойся, сын мой!»

Через некоторое время стало известно, что в тот самый день императору на подпись был представлен закон против евреев. Несколько раз брался император за перо, чтобы поставить подпись на документе, но всякий раз что–то его останавливало. Наконец он подписал закон. Когда император хотел присыпать песком, то по ошибке взял чернильницу и вылил ее на документ. Порвав бумагу, он запретил подавать ему этот документ снова.

ЧУДЕСНАЯ ТРАПЕЗА

Рассказывают.

На Новый год к равви Элимелеку обычно приходило пятнадцать хасидим и жена равви давала им еду и питье. Давала, правда, очень немного, потому что в то время у нее было мало денег.

Но однажды – уже к вечеру – вместо ожидаемых пятнадцати пришло не менее сорока человек. «Достаточно ли у нас еды для них?» – спросил равви Элимелек. «Тебе известно, что средства наши ограничены!» – сказала жена.

Перед вечерней молитвой равви снова спросил ее: «Не могли бы мы разделить всю пищу, что у нас есть, между сорока человеками, ибо они пришли «под сень кровли моей»?» – «У нас едва наберется еды и для пятнадцати человек», – сказала жена.

Во время вечерней молитвы равви усердно молился Богу, питающему все свои творения. После молитвы он произнес: «А теперь пусть каждый подойдет и разделит с нами трапезу!» Когда же все сорок человек насытились, блюда и тарелки были все еще полны разнообразных яств.

ВИНО ЖИЗНИ

Рассказывают.

Однажды, во второй вечер праздника Недель, сидели хасидим за столом равви Элимелека и радовались праздничной трапезе.

Равви посмотрел на своих учеников и поклонился каждому из них, возрадовавшись их радостью. Он сказал им: «Вот все у нас есть для радости. Разве нам чего–нибудь недостает?»

И тогда один глуповатый юноша воскликнул: «Не хватает нам разве что вина жизни*[236], которое пьют в раю праведники». Цадик сказал, обращаясь к нему: «Положи на плечи коромысло, повесь на него два ведра и ступай на кладбище к воротам. Придя туда, поставь ведра на землю, повернись к ним спиной и произнеси: «Элимелек послал меня за вином». Затем обернись, возьми ведра, повесь их на коромысло и принеси сюда к нам. Но смотри, ни с кем не разговаривай – кто бы к тебе ни обратился».

Молодого человека охватила дрожь от таких слов, но он сделал все, что ему велели. Он взял вино у ворот кладбища и, трепеща, понес его. В лунной ночи вокруг него раздавались разнообразные голоса, просившие дать им хотя бы каплю, – голоса старые и молодые, они вопили и кричали. Юноша шел и молчал, слыша за собой звуки шагов бесчисленных призраков. Находясь уже почти на пороге дома Элимелека, он обернулся и произнес: «Теперь вы мне ничего не сделаете!» И тут коромысло неожиданно переломилось надвое. Ведра упали и перевернулись, и юноша почувствовал, что кто–то отхлестал его по обеим щекам. Он неуверенно вошел в полураскрытую дверь дома Элимелека. На улице же все стихло. Стояла гробовая тишина. Когда юноша оказался в комнате, цадик сказал ему: «Дурак! Садись и помалкивай».

ТОРГОВЕЦ РЫБОЙ

Рассказывают, что равви Элимелек не справлял должным образом трапезу по окончании субботы, называемую «трапезой царя Давида», и поэтому царь Давид рассердился на него. Рассказывают также.

Как–то в пятницу вечером пришел к равви Элимелеку некий человек, одетый как крестьянин. Он принес корзину с рыбой и предложил равви купить его товар. Говорил незнакомец на местном наречии. Цадик отправил торговца к жене, но та отослала его, сказав, что все уже приготовила для субботы. Но торговец не успокоился и снова подошел к равви. Равви Элимелек стал упрашивать жену купить что–нибудь у этого человека, но жена и слушать не хотела. И тогда торговец, войдя в комнату равви, вывалил свою рыбу из корзины на пол, где та запрыгала по всей комнате, и произнес: «Будет хорошо, если ты используешь эту рыбу для «трапезы царя Давида». Равви Элимелек от удивления широко раскрыл глаза: такая была у него привычка – раскрывать свои и без того большие глаза как можно шире, когда он хотел кого–либо рассмотреть. Помолчав, он сказал таинственному незнакомцу: «У самого у меня уже нет сил праздновать твою трапезу подобающим образом, но я велю своим детям обязательно делать это».

КАША

Последние два года своей жизни равви Элимелек ел и пил очень мало, да и эту пищу принимал, только поддавшись уговорам домашних. Однажды, когда его сын Элеазар со слезами упрашивал равви поесть побольше, чтобы сохранить в себе жизнь, равви Элимелек, улыбнувшись, сказал ему: «Что за грубую еду вы мне подаете! О, если бы я только мог скушать тарелку каши, которую я и брат мой Зуся вкушали на маленьком постоялом дворе на Днестре во дни наших странствий!»

Какое–то время спустя после кончины равви Элимелека его сын предпринял поездку к тому маленькому постоялому двору на Днестре. Приехав, он попросил ночлег и ужин. «Мы люди бедные, – сказала ему жена хозяина. – Мы получаем у крестьян в обмен на водку горох и бобы. Часть из них мой муж отвозит на рынок и снова меняет на водку, а остальное мы съедаем. Так что на ужин у нас ничего нет, кроме каши из бобов и гороха».

«Тогда подайте мне каши», – сказал равви Элеазар. Покуда он читал вечернюю молитву, каша была уже на столе. Он съел тарелку, затем вторую и попросил третью. «Скажи мне, что ты кладешь в кашу, что она такая вкусная?»

«Поверьте мне, господин, – сказала женщина. – Я туда ничего не кладу». Но равви настаивал, и наконец хозяйка произнесла такие слова: «Если каша кажется тебе такой вкусной, то это оттого, что в ней есть райский вкус». Затем она рассказала следующее: «Много лет тому назад здесь останавливались двое праведников. Да будет вам известно, что они были истинными цадиким. А поскольку мне было нечего им подать, кроме каши, то пока я ее готовила, молилась: «Владыка мира, у меня больше ничего нет в доме, а у Тебя есть все. Поэтому смилуйся над Твоими бедными и голодными слугами и положи в эту кашу немного райских трав!» И когда я поставила кашу на стол, то два праведника съели целый большой горшок, а когда я поставила второй, то съели и его. Затем один из них сказал мне: «Дочь моя, у твоей каши райский вкус». И теперь, готовя кашу, я снова произнесла ту молитву».

ИСТИННОЕ ЧУДО

Спросили равви Элимелека: «В Писании читаем, что фараон сказал Моисею и Аарону: «Сделайте чудо для себя»*[237]. Как нам это следует понимать? Не более ли правильно было бы ему сказать: «Сделайте чудо для меня»?»

Равви Элимелек растолковал: «Маги всегда знают, что и как они собираются сделать. То, что они делают, – чудо не для них, а для всех остальных. Но кто действует потому, что Бог дает ему силу делать это, не знает, как, почему и что он делает, и чудо, которое возникает из его деяний, удивляет и его самого. Именно это и имеет в виду фараон: не хвалитесь предо мною понапрасну, а сотворите истинное чудо, которое могло бы подтвердить слова ваши».

ТАЙНЫЕ ЦАДИКИМ

Равви Габриэль, ученик равви Элимелека, как–то ехал к своему наставнику в повозке с грубым, неотесанным извозчиком, который, к удивлению равви, всю дорогу рассказывал седоку примитивные анекдоты. Когда они приехали к дому цадика, Элимелек выбежал навстречу, с нескрываемой радостью поприветствовал возницу, а на равви Габриэля не обратил почти никакого внимания. На обратном пути ученик Элимелека хотел было услужить вознице, которому учитель оказал такое уважение, но тот не позволил ему.

Несколько месяцев спустя равви Габриэль приехал в город и там увидел того самого извозчика, разговаривавшего с каким–то каменщиком. Он незаметно последовал за ними и услышал, как один из них сказал другому: «У Мелека ты слышал немного истины, но сейчас услышишь больше». Другой повторил, как бы вторя ему: «У Мелека ты слышал немного истины!» И тут они увидели притаившегося в углу равви и набросились на него: «Уходи отсюда! Что тебе делать с такими неотесанными людьми, как мы!»

Равви Габриэль вынужден был уйти.

После смерти равви Элимелека равви Габриэль ехал как–то через лес и встретил повозку своего друга, равви Ури, ехавшего ему навстречу. Равви Габриэль рассказал ему о том, что слышал от извозчика и каменщика. И тогда они упали на землю под деревьями, плача и причитая: «Немного истины мы знали в мире, но и ту удалили от нас!»

АРТЕРИЯ

Равви Моше Эфраим, внук Баал Шема, был противником польских хасидим, потому что слышал, что они чересчур сурово умерщвляют свою плоть и разрушают в себе образ Божий вместо того, чтобы сделать совершенными все части своего тела и объединить их с душой в один священный сосуд, служащий Господу. Когда после смерти равви Элимелека к Моше Эфраиму приехал равви Мендель из Рыманова и спросил о том, кто будет преемником, как и наказал ему покойный учитель, то равви Моше Эфраим распознал в госте «поляка» и принял его очень прохладно, даже недоброжелательно. Это так огорчило равви Менделя, что он даже изменился в лице. Равви Моше Эфраим заметил это и, уже дружелюбно, спросил: «Учился ли ты у цадика?» «Я учился у равви Элимелека», – сказал Мендель. Равви Эфраим посмотрел тогда на него очень внимательно и спросил: «А что тебе представляется самым чудесным в этом необыкновенном человеке?» Задавая свой вопрос, равви Эфраим подумал: «Теперь лицо этого хасида примет нормальный вид, и он расскажет мне какую–нибудь чудесную историю».

Равви Мендель ответил: «В те дни, когда мой учитель погружался в созерцание страшного величия Бога, его артерии становились тугими, как канаты. А артерия за ухом, которая не трепетала у равви ни при каких обстоятельствах в течение всей его жизни до самой кончины, – эта артерия билась тогда с невероятной силой».

Равви Моше Эфраим помолчал какое–то время, а затем произнес: «Я этого не знал». Потом опять: «Я этого не знал». После этого он принял у себя в доме равви Менделя, словно родного сына.

ШНЕУР ЗАЛМАН ИЗ ЛЯД, РАВ

НЕТ ВОЗВРАТА

После свадьбы равви Залман, согласно обычаю, жил несколько лет в доме тестя. Но его отчужденность, его манера молиться и весь его способ служения Богу были чужды тестю и теще, и хотя они дивились учености зятя, считали его безумным. Стали приставать они к дочери, чтобы та потребовала развода, но она отказалась, и тогда тесть с тещей стали всячески затруднять Залману жизнь. Они не давали ему свечей, и он вынужден был учиться при свете луны. В зимние ночи не топили в его комнате печь, и он страдал от холода. Когда же Залману исполнилось двадцать лет, он отправился к маггиду в Межрич.

Когда равви Залман стал знаменитым, теща его раскаялась в своих прегрешениях и стала упрекать себя за то, что притесняла зятя на пару со своим мужем, к тому времени уже умершим. Она попросила цадика, чтобы он вернулся к ней в дом, а уж она обеспечит его всем необходимым, и не будет ни в чем недостатка ни ему, ни его хасидим. Равви Залман отклонил это предложение, но женщина продолжала его упрашивать. Тогда он сказал:

«Смотри, разве бывает кому–нибудь лучше, чем младенцу во чреве матери? Нет у него забот о пище и питье. Горит над ним светоч, и он постигает всю Тору. Но когда младенец выходит на свет, появляется ангел и шлепает его по устам, и ребенок тотчас забывает все, чему научился. Но если б мог человек вернуться в утробу матери, то не захотел бы. Почему? Потому что вырос».

РАЗРЕШЕНИЕ

Равви Залман договорился со своим братом ехать к святому маггиду в Межрич. Он попросил жену отпустить его, и та согласилась при условии, что через полтора года муж вернется. На скопленные женой тридцать рублей Залман купил лошадь и повозку. Брат же поехал, не поговорив с женой. Когда доехали они до города Орши, лошадь упала и сдохла. «Это потому, что ты поехал без разрешения жены, – сказал равви Залман брату. – А теперь тебе дан знак свыше, что ты не должен продолжать свой путь без разрешения жены. Так что вернись домой, а я пойду дальше, и всем, что получу от маггида, поделюсь с тобой». Так они расстались, и равви Залман пошел в Межрич пешком.

ВЗГЛЯД НАСТАВНИКА

К покоям Великого Маггида примыкала комната, в которой спали его ученики. Иногда ночью, взяв в руки светильник, он приходил к ним и вглядывался в лица спящих. Однажды он опустился над низкой кроватью, на которой под старым потертым одеялом спал молодой Залман. Маггид долго смотрел на него, а потом сказал самому себе: «Чудо из чудес, что величие Божие обитает в столь малом создании!»

ВОСХОЖДЕНИЕ

Рассказывал равви Шнеур Залман: «До того, как я приехал в Межрич, мое служение Господу основывалось на моих размышлениях, из которых проистекала моя любовь к Богу и страх перед ним. В Межриче я поднялся на следующую ступень, где само познание – это любовь и страх.

Когда я в первый раз услышал слова маггида: «Мера доброты Бога – это наша любовь к Нему, а мера могущества Бога – это наш страх перед Ним», я посчитал, что это обычное поучение. Но потом я понял, что это и в самом деле так: доброта Бога – это любовь к Нему, а могущество Бога – это страх перед Ним».

ЯЗЫК ПТИЦ

Когда во время второй поездки в Межрич молодой Залман навестил равви Пинхаса из Кореца, тот предложил научить его языку птиц и языку растений. Но Залман не захотел. «Человеку следует понимать лишь то, что ему положено», – ответил он.

В старости ехал как–то равви Шнеур Залман с внуком через поле. Всюду кричали и щебетали птицы. Равви выглянул ненадолго из повозки, а потом сказал ребенку: «Как быстро они лопочут! У них свой алфавит. Нужно хорошо слушать и быстро схватывать, чтобы понять их язык».

О БОЛЬШОМ РВЕНИИ

После кончины маггида равви Шнеур Залман решил уехать из Межрича. Он зашел попрощаться к сыну маггида Аврааму Ангелу, учившему его тайной мудрости. Авраам сказал ему, что проводит его. За воротами города равви Авраам сказал вознице: «Стегай лошадей, и пусть они бегут так, чтобы забыли, что они лошади». Шнеур Залман воспринял эти слова всем своим сердцем. «Покуда не научусь так же служить Богу, не поеду», – сказал он и остался в Межриче еще на год.

НА ДАЛЬНЕМ КРАЮ

После кончины своего учителя. Великого Маггида, Шнеур Залман поехал к равви Менахему из Витебска и стал его учеником, хотя давно уже вышел из возраста ученичества. По субботам и праздничным дням все ученики собирались за столом учителя. Шнеур Залман всегда садился на дальнем краю. Однажды, в канун Нового года, равви из Витебска увидел, что это место пусто. Тогда он отправился в Дом Учения, где нашел Залмана молящимся, незаметно послушал его и вернулся к себе домой. «Не тревожьте его, – сказал он ученикам. – Он радуется о Боге, и Бог радуется о нем».

БОГУ

Однажды Залман прервал свою молитву и сказал: «Я не хочу Твоего рая. Я не хочу Твоего грядущего мира. Я хочу Тебя и только Тебя».

ВНЕ ВРЕМЕНИ

Равви Шнеур Залман рассказывал своим хасидим: «Шел я как–то вечером по улице и увидел нечто непотребное. Я опечалился, что не уберег своих глаз. Повернулся я лицом к стене и горько заплакал, а когда отвернулся от стены, то увидел, что давно стемнело, и я пропустил время вечерней молитвы. Но я нашел выход: я вышел из Времени и совершил вечернюю молитву».

БОЯЗНЬ

Когда к равви Залману первый раз приехали хасидим, он, взглянув на них в окно, увидел толпу людей, испугался и сказал: «Чего они хотят от меня? Зачем пришли ко мне? Что нашли во мне?»

Жена ответила: «Успокойся. Им нужен не ты; просто они хотят послушать твои рассказы о святом маггиде, под сенью которого ты пребывал».

«Если так, хорошо, – сказал равви успокоившись. – Я расскажу им, непременно расскажу». Но как только он начал говорить, то не мог удержаться и от собственных поучений.

ГДЕ ТЫ?

Равви Шнеур Залман, рав Северной Белоруссии, сидел в петербургской тюрьме, ожидая суда, ибо митнагдим донесли правительству о его принципах и образе жизни. Однажды к нему в камеру вошел шеф жандармов. Величественный и спокойный вид рава, погруженного в свои мысли настолько, что он даже не заметил вошедшего, показал шефу жандармов, человеку умному и наблюдательному, что за человек перед ним. Завязалась беседа, и шеф жандармов задал заключенному несколько вопросов, возникших у него при чтении Писания. В конце он спросил: «Как следует понимать, что всеведующий Бог говорит Адаму: «Где ты?» – «Верите ли Вы, что Писание вечно и истинно для любой эпохи, любого поколения и любого человека?» – произнес в ответ рав. «Да, верю», – сказал шеф жандармов. «Если так, – продолжил равви, – то в любой момент Бог взывает к человеку: «Где ты в этом мире? Много лет и дней, отмеренных тебе, уже прошли, а как далеко ты продвинулся?» Бог и тебе говорит нечто вроде: «Ты прожил сорок шесть лет. Где же ты?»

Когда шеф жандармов услышал, что рав назвал точное число прожитых им лет, он, сдерживая сомнение, положил своему собеседнику руку на плечо и воскликнул: «Браво!» Но сердце его трепетало.

ВОПРОС И ОТВЕТ

Спросил рав ученика, только что поступившего к нему: «Моше, что имеется в виду, когда мы говорим: «Бог»?». Ученик молчал.

Учитель спросил во второй и третий раз. Потом, не выдержав, сказал: «Почему ты молчишь?» – «Потому что не знаю», – отвечал ученик. – «Думаешь, я знаю? – сказал равви. – Но я должен говорить – ибо это и в самом деле так, – я должен говорить: Он сущий и бесконечный, и, кроме Него, ничто не суще и не бесконечно – вот что такое Он».

ОСНОВАНИЕ МОЛИТВЫ

Рав однажды спросил своего сына: «На чем основана твоя молитва?» Сын понял смысл вопроса и ответил: «На словах: «Всякое создание поклонится Тебе». Затем спросил отца: «А что служит основанием твоей молитвы?» Рав сказал: «Пол и скамья».

ИЗ ОДНОГО СОСУДА

Среди учеников маггида из Межрича был один, имя которого забыто. Никто не помнит этого человека, но в Доме Учения маггида его считали лучшим из учеников, и каждый, кто хотел вспомнить точные слова учителя и понять их смысл, обращался к нему. Но вскоре ученики стали говорить, что с этим человеком творится что–то неладное. Потом он исчез. Поползли слухи, что он запил. С мешком и посохом бродил он повсюду, заходил в трактиры и тихонько напивался; и в пьяном виде с его уст сходили мудрые слова поучения. Годы спустя пришел он в город Лежны, где тогда жил равви Шнеур Залман, и вошел в Дом Учения в тот самый час, когда там учил рав. Никто не заметил его в толпе, и он какое–то время стоял и слушал. Затем произнес: «Мы вкушали из одного сосуда, а теперь ты забрал всю пищу себе». Потом ушел из Дома Учения. Когда раву сообщили об этом человеке и его словах, он понял, кем был этот посетитель, и стал его везде искать, потому что хотел уговорить его оставить свои странствия и жить с ним. Но скитальца нигде не нашли.

РАЗМЫШЛЕНИЕ

Однажды пришел к раву некто из митнагдим*[238] и стал задавать ему вопросы. Наконец спросил, почему в дверях стоит слуга и не дает людям свободно входить к раву. Рав обхватил руками голову, некоторое время напряженно думал, а потом сказал: «Голова и тело едины, но голову следует покрывать особо и особенно о ней заботиться». Митнагед удовлетворился этим и ушел. Но сын цадика не удовлетворился. «Чтобы дать такой ответ, можно было и не обхватывать голову руками, и не думать так долго», – сказал он.

Равви Залман ответил: «Когда Корей сказал Моисею: «Вот вся община, все святы, и среди них Господь, зачем же возноситесь над народом Господним?» Моисей выслушал и потупил глаза. Он не сразу ответил Корею. Почему? То, что он сказал, он мог сказать и сразу. Но Моисей подумал: возможно, это слова свыше, а Корей – посланец Небес. Если так, то что я могу сказать ему? Поэтому потупил он глаза и стал размышлять, не стремится ли он и вправду вознестись над другими. Обдумав все, он заключил, что в нем нет и тени такого желания – Тора свидетельствует, что Моисей был смиреннее всех, – и понял, что Корей не посланец. Только тогда смог Моисей ответить».

О МЕССИИ

Кто–то шутя спросил рава: «Мессия будет хасид или митнагед?»

Рав ответил: «Думаю, что митнагед. Ибо, если он будет хасидом, митнагдим в него не поверят. Но хасиды поверят, кем бы он ни был».

ЛЮДИ С ТЕМНОЙ ЖЕЛЧЬЮ И ЛЮДИ СО СВЕТЛОЙ ЖЕЛЧЬЮ

Некий богач, преданный своим занятиям, но известный своей скупостью, однажды спросил рава из Ляд: «Как следует нам толковать отрывок из Талмуда, где говорится о том, что равви Ханина бен–Терадион, публично учивший во времена жестоких гонений и окончивший свои дни мучеником, сомневался в том, что ему уготовано место в грядущем мире? Когда он поделился своими сомнениями с другом, тот спросил его, совершал ли он когда–либо какое–нибудь доброе дело. Равви уверенно ответил, что да, когда раздавал деньги нищим. Как нам следует понимать это?»

«Есть два рода людей, – сказал рав. – Одни – с темной желчью, другие – со светлой. Люди с темной желчью все время сидят над своими книгами и отличаются скупостью. Люди со светлой желчью любят людей и милы в общении. Равви Ханина обладал темной желчью; он был предан своим занятиям и далек от людей. Его заслуга не в том, что он отдавал всего себя учению, а в том, что он охотно делился тем, что имел. И когда он делал это, то учился жить вместе со своими близкими. И тогда его учение не было больше лишь удовлетворением его природы, а становилось добродетелью».

ВИДЕНИЕ

Однажды, незадолго перед своей кончиной, рав спросил внука: «Видишь ли ты что–нибудь?» Мальчик посмотрел на деда с удивлением. Тогда рав сказал: «Все, что я теперь вижу, – это божественное Ничто*[239], дающее жизнь миру».

ПРИЗРАК

Как–то ночью жену равви Менделя из Любавича, внука рава, разбудил громкий голос, доносившийся из комнаты ее мужа. Она побежала туда и увидела, что равви Мендель лежит на полу подле своей кровати. На ее вопрос он ответил, что его хотел видеть дед. Женщина пыталась его успокоить, но равви Мендель сказал: «Когда душа из высшего мира и душа из мира здешнего хотят встретиться, то первая должна облечься в оболочку этого мира, а вторая – совлечь ее».

Однажды равви Мендель сказал своим близким друзьям: «В Палестинском Талмуде читаем, что тот, кто говорит слова от имени человека, создавшего их, должен – мысленным взором – вызывать автора перед собой. Это, конечно, фантазия, но, когда кто–то поет на мелодию, сочиненную другим, автор и в самом деле присутствует с ним во время пения». Сказал и напел известную мелодию без слов, которую исполнял рав, и несколько раз повторил ее. Это мелодия «Рвение рава».

ШЕЛОМО ИЗ КАРЛИНА

ВСТРЕЧА

Города Пинск и Карлин расположены близко друг от друга, один на северном, другой – на южном берегу реки. Когда равви Шеломо был еще бедным юношей и учил в Карлине маленьких детей, равви Леви Ицхак, позднее ставший Бердичевским равви, был равом Пинска. Однажды Леви Ицхак сказал слуге пойти в Карлин, найти там человека по имени Шеломо бен–Юта и передать ему, чтобы он пришел в Пинск. Слуга долго искал человека, к которому его послали, и наконец на окраине города в маленькой глинобитной хижине нашел меламмеда Шеломо и передал ему повеление рава. «Буду непременно», – ответил равви Шеломо.

Спустя несколько часов он вошел в дом равви Леви Ицхака. Рав поднялся ему навстречу и произнес: «Благословен входящий». Затем сам придвинул гостю кресло. Какое–то время они молча сидели друг напротив друга с сияющими лицами и напряженно смотрели друг на друга. Затем встали и громко рассмеялись. «Чему это они смеются?» – подумал стоявший за дверью слуга. Потом равви Шеломо ушел.

Хасидим говорили, что встреча этих двух цадиков отвратила изгнание, угрожавшее евреям той области, и в этом была причина их радостного смеха.

ВОЗВРАТИВШИЙСЯ

Рассказывают.

Равви Аарон из Карлина умер рано, и равви Шеломо, товарищ Аарона по школе Великого Маггида, ставший после учеником Аарона, отказывался занимать место учителя. Тогда равви Аарон явился ему во сне и обещал, что если он примет на себя бремя вождя общины, то в награду ему будет дана способность постигать тайны переселения душ. Шеломо поддался на это обещание и согласился стать преемником Аарона. Утром он обрел способность видеть судьбы душ всех людей. В тот же день равви Шеломо принесли от умирающего прошение об отпущении грехов и деньги. Этим умирающим был один богач. Тогда же пришла к равви Шеломо женщина, служившая в доме для бедных, и стала просить его помолиться за некую нищенку, уже несколько дней мучившуюся родами и никак не могущую родить. Равви Шеломо понял, что ребенок этот не родится до тех пор, пока не умрет богач, ибо именно его душа должна войти в тело младенца. И действительно, известия о смерти одного и рождении другого были получены одновременно. Спустя какое–то время равви сказали, что в доме для бедных не хватает дров и что мать и новорожденное дитя мерзнут. Тогда равви Шеломо взял немного денег из суммы, полученной от богача, и попросил купить на них дров. Сам себе он сказал: этот младенец – и есть богач, так что это его деньги. Потом равви Шеломо отдал и остаток суммы на содержание младенца.

Вскоре нищенка с ребенком ушла вместе с другими бродягами и блуждала по городам. Когда мальчику исполнилось шесть лет, они снова забрели в Карлин, где в тот день проводили церемонию Бар–Мицва младшего сына умершего богача и устраивали по этому случаю праздник. По обычаю, на праздник пригласили нищих странников, и мать с сыном оказались в их числе. Но мальчик отказался сидеть за отдельным столом, накрытым для нищих. Громко крича и неистово жестикулируя, он потребовал место во главе стола для почетных гостей, место хозяина. Равви Шеломо, заметив это, сказал, чтобы мальчику дали это место, чтобы он не беспокоил остальных. Про себя же подумал: «Он – хозяин дома, и просит то, что ему положено». За трапезой случилось вот что: мальчик потребовал, чтобы ему подавали отборные яства, и цадик снова сказал, чтобы ребенку дали все, что он хочет. Когда мать спросили, всегда ли ее сын ведет себя так, она ответила, что никогда ничего подобного за ним не замечала. По завершении праздника, когда равви Шеломо уже ушел домой, бедным раздавали деньги. Когда дошла очередь до мальчика, он возмутился: «Как смеете вы давать мне медяки! Дайте золото!» Сыновья отшлепали его и выставили за дверь.

Когда равви Шеломо узнал, как они поступили со своим отцом, возвратившимся к ним в облике мальчика, он стал просить Небеса избавить его от чудесной способности.

ОТКАЗ

Рассказывают.

Небеса хотели наделить равви Шеломо из Карлина способностью понимать языки птиц, деревьев и ангелов. Но он отказывался, требуя объяснить, зачем каждый из этих языков нужен ему в деле служения Господу. И покуда ему не объяснили, он не хотел и слышать об этих языках, а когда объяснили, стал служить Богу и с их помощью тоже.

СТАНЦИИ

Когда равви Шеломо путешествовал по России, он считал все станции, встречавшиеся ему на пути, говоря: «Это стоянки детей Израиля, по которым исходили они из земли Египетской». Когда спросили его о значении этих слов, равви сказал: «Священная «Книга Великолепия» («Зохар») так толкует слова Бога «сотворим человека»*[240]: из каждого мира, от высшего до низшего. Бог взял частицу, и из этих частиц сотворил человека. Именно этим мирам Он говорит: «Сотворим». Таков смысл «станций», по которым проезжает человек в своей жизни: он должен восходить от одного уровня к другому, покуда не объединит собой все в высшем мире. Вот почему сказано: «Это их стоянки, к которым стремятся они». «Станции» каждого человека ведут его туда, откуда он пришел».

ОТВАГА МОЛИТЬСЯ

Кто–то просил у равви Шеломо из Карлина разрешения прийти к нему завтра. «Как вы можете просить меня об этом? – сказал цадик. – Этим вечером я должен помолиться и сказать: «Слушай, Израиль!» Когда я говорю эти слова, душа моя отлетает на самый край жизни. И приходит мрак сна. На следующий день, когда великая утренняя молитва пронизывает все миры и я наконец вхожу в свое земное обличье, душа моя возвращается с края жизни. Может быть, я и не умру до завтра, но как я могу обещать сделать это в часы после вечерней молитвы?»

КУСОК САХАРА

Рассказывают.

Когда равви Шеломо из Карлина пил чай или кофе, он брал кусок сахара и держал в руке все то время, пока пил. Как–то сын спросил его: «Отец, почему ты так делаешь? Если тебе нужен сахар, положи его в рот, а если не нужен, то зачем держишь его в руке?»

Тогда, выпив свою чашку, равви дает этот кусок сахара сыну и говорит: «Попробуй!» Сын положил сахар в рот и очень удивился, что в нем не было никакой сладости.

Впоследствии, рассказывая эту историю, сын говорил: «Человек, в котором все едино, может чувствовать вкус рукой, как и языком».

САБЛЯ У ГОРЛА

Равви Шеломо из Карлина путешествовал как–то с одним из своих учеников. По дороге они остановились на постоялом дворе, сели за стол, и равви попросил приготовить ему теплый медовый напиток, который очень любил. Тем временем на постоялый двор пришли солдаты и, увидев за столом евреев, крикнули им побыстрее убираться. «Согрелся ли мед?» – спросил тогда равви хозяина. Солдаты в гневе ударили по столу и закричали: «Пошли вон, а не то!..» – «Так он еще не готов?» – опять спросил равви. Тогда тот, кто был у солдат вожаком, выхватил из ножен саблю и приставил ее к горлу маггида. «Ты ведь знаешь, мед не должен быть слишком горяч», – сказал равви Шеломо. И солдаты ушли.

БЕЗ РАДОСТИ

Говорил равви Шеломо из Карлина: «Когда тот, кто исполнял все заповеди Торы, но не чувствовал при этом священной радости, приходит в иной мир, то перед ним открываются врата рая, но так как он в этом мире не испытал истинной радости, то и в раю не чувствует ее. Если он глуп, то ворчит и ругается: «И чего так хвалят этот рай?» – и тотчас низвергается оттуда. Но если он умен, то сам оставляет рай и идет к цадику, и тот учит этого беднягу чувствовать истинную радость».

МАЛЫЙ СВЕТ

«Когда можно узреть малый свет?» – спрашивал равви Шеломо и сам же отвечал: «Если всячески себя уничижаешь, как сказано: “Сойду ли в преисподнюю, и там Ты”*[241]».

НИСХОЖДЕНИЕ

Говорил равви Шеломо: «Если ты хочешь поднять человека из скверны и грязи, не думай, что тебе достаточно лишь протянуть к нему руку, самому оставаясь наверху. Ты сам должен сойти вниз, в скверну и грязь. И тогда крепко обхвати руками этого человека и тяни его и себя к свету».

РАСКРЫТИЕ

Равви Шеломо из Карлина сказал одному человеку: «У меня нет ключа, чтобы раскрыть тебя».

А человек взмолился: «Тогда распори меня хоть гвоздем!» С тех пор равви очень хвалил этого человека.

ВРАЧЕВАНИЕ

Рассказывал внук равви Шеломо: «К одному цадику пришел человек, душа которого была опутана клубком низких страстей, которые невозможно даже описать. «Я не могу помочь тебе, – сказал цадик. – Ступай к равви Шеломо в Карлин».

Итак, этот человек пришел к моему деду как раз в тот час, когда он зажигал светильники на Ханукку, читая при этом псалмы. Такое у моего деда было правило, которого он всегда придерживался. Проситель встал и стал слушать. Дед говорил, не глядя по сторонам, но дойдя до слов «И Ты избавил нас от угнетателей наших», – повернулся к гостю, взял его за плечи и спросил: «Веришь ли ты, что Господь способен освободить нас от всех угнетений?» – «Верю», – ответил проситель. И тут же все низкие страсти, угнетавшие этого человека, оставили его».

ГОВОРИТ УЧЕНИК

Равви Ашер из Штолина говорил о своем учителе, равви Шеломо: «Когда он молился, то одной ногой стоял в этом мире, а другой ногой – в ином мире, и на той ноге, что стояла в этом мире, он отдыхал. Все это следует понимать духовно, как сказано: «И следы Твои неведомы»*[242]».

Однажды Ашер вошел в комнату к равви Шеломо и сказал: «Равви, «следы твои неведомы». – «Так как же ты сумел так долго следовать за мной? – произнес в ответ равви. – Пойдем, я покажу тебе, куда ты сможешь дойти, а куда – нет».

Об этом Ашер говорил так: «Как только он мне все показал, я уже не мог за ним следовать, как прежде. Лучше бы я ничего не слышал».

ПОКАЗЫВАНИЕ И СОКРЫТИЕ

Равви Ашер из Штолина, ученик равви Шеломо, так отзывался о хасидим своего времени: «Чумазые они крестьяне и соломенные казаки! Приходя к равви, они показывают ему только хорошее, а плохое от него скрывают. Когда же я приходил к своему сладчайшему, святому, дражайшему равви (говоря это, он целовал кончики пальцев), то скрывал от него все хорошее, а плохое показывал. Ибо сказано, что священник призрит на бедствия твои».

НА ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР

Однажды равви Шеломо спросил своего ученика равви Ашера: «Когда ты придешь помолиться?» – «О справедливейший! – отвечал ученик. – Сейчас мне нужно ехать на постоялый двор под названием «Веселый». – «Что ж, поезжай, если нужно, – сказал цадик. – Но когда поедешь, не останавливайся, а если остановишься, то оглянись вокруг и посмотри, все ли хорошо. Ибо, остановившись на полпути, ты можешь легко сбиться с дороги».

ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Вот что рассказывал равви Ури о своем учителе равви Шеломо: «Когда я прожил у него уже много времени, равви все еще не спросил у меня имени моей матери*[243], как это полагается по обычаю. И вот однажды я набрался смелости и спросил его, почему он этого не делает. Равви ответил: «Бык, лев, орел, человек». И ничего более. Я же не решился просить его объяснить мне смысл этих слов. Только годы спустя пришел я к пониманию того, что великие цадиким, врачеватели душ, хотят знать лишь то, от какого из четырех существ, везущих Небесную колесницу – трон Бога, происходит душа человека, а не то, в какой земной утробе она обрела свое тело».

ПО ТУ СТОРОНУ МУЗЫКИ

Однажды музыканты играли перед равви Ури из Стрелиска, которого называли Сераф (Серафим). Когда музыка стихла, равви сказал хасидим: «Говорят, в музыке соединены три начала: жизнь, разумная душа и дух (нефеш, руах и нешама). Но в игре этих музыкантов есть только первый из них – жизнь».

Немного погодя он продолжил: «Из всех дворцов небесных дворец музыки – наименьший и низший. Но тот, кто хочет приблизиться к Богу, должен в него войти. Впрочем, мой учитель, равви Шеломо из Карлина, в этом не нуждался».

АВЕЛЬ И КАИН

Говорил равви Ури: «У моего учителя, равви Шеломо из Карлина, была душа Авеля. Теперь же встречаются люди лишь с душой Каина, и таких людей очень много».

ОСТАТКИ

Равви Шеломо и его ученик равви Мордехай из Леховиц путешествовали как–то по стране. Близился конец срока, когда можно было произносить благословение новой луны, но луны почти не было видно за облаками, и поэтому учитель и ученик решили не ждать, пока тучи развеются, и выполнили священный ритуал. Но возница отказался присоединиться к ним. Он дождался, когда появится чистая луна, положил свои руки на край колеса и произнес благословение. Равви Мордехай лишь улыбнулся на это, но учитель серьезно сказал ему:

«Некий царь приказал своим солдатам собирать все остатки недоеденной ими пищи и складывать в одном месте. Никто не понимал, зачем это делается. Но вот началась война, армию окружили враги, лишив ее возможности подвозить продовольствие. Тогда царь накормил своих солдат остатками их прежней пищи. Армия насытилась, обрела свою мощь и победила врага».

ТЯЖЕЛЫЕ ТРУДЫ

Однажды на исходе Йом–Кипура, когда равви Шеломо был в шутливом настроении, он сказал, что может сообщить каждому, о чем тот просил Небеса в эти святые дни и что ему ответили. Одному из своих учеников равви сказал следующее: «Ты просил Господа облегчить тебе жизнь и послать нетрудную работу, дабы не пренебрегать служением Ему. И ответили тебе, что Господь желает от тебя не учения или молитвы, но сокрушения сердечного о том, что тяжелые труды ради пропитания отвлекают тебя от служения Богу».

ЧЕМУ ОН НАУЧИЛ

Говорил равви Шеломо своим ученикам: «После смерти, когда человек приходит в мир истины, его спрашивают: «Кто был твоим учителем?» И когда он называет имя учителя, его снова спрашивают: «А чему ты у него научился?» Именно это означают слова мидраша: «В будущем восстанет каждый и скажет, чему научился».

Один из учеников воскликнул: «Я уже знаю, что скажу о своем учителе. Я скажу, что научился у него вот чему: «Желаю, чтобы Бог даровал вам чистое сердце и чистые мысли и чтобы от ваших чистых мыслей чистота распространилась на все ваше существо, чтобы могло исполниться реченное: «Прежде чем взывают они, Я отвечаю им».

БРАЧНЫЙ ДАР

Равви Шеломо из Карлина не мог носить деньги в кошельке или хранить их в ящике стола: они тяготили ему душу, покуда он не раздавал их кому–нибудь из нуждающихся.

Пришло время, и равви Шеломо сосватал своему сыну дочь равви Баруха из Мезбижа, внука Баал Шем Това. Равви Барух был человеком ревностным и усердным в вере, мудрым, но в то же время всегда настаивал на получении того, что ему причитается. Когда срок уплаты, обозначенный в брачном договоре, истек, а деньги уплачены не были, он написал равви Шеломо, что отменяет брачный договор и расторгает помолвку. Карпинский равви попросил равви Баруха назначить новый срок, а тем временем послал двух своих учеников проехать по селениям и собрать среди хасидим необходимую для уплаты брачного дара сумму. Но когда эти деньги были уже у него на руках, а во дворе его дома собрались нищие, равви Шеломо оказался не в состоянии смириться с мыслью, что где–то есть нищие, тогда как у него много денег: он вышел во двор и раздал все деньги. И вновь равви Барух прислал суровое письмо. Карлинский равви ответил, что пусть пока готовятся к свадьбе, а он сам привезет брачный дар. И снова послал двух людей собрать нужную сумму. Деньги были собраны, но теперь ученики поумнели и не передавали их равви, покуда он не сел с сыном в повозку.

Их путь пролегал через город, где по наветам противников хасидим (митнагдим) был заключен в темнице равви Нахум из Чернобыля. Карлинский равви испросил у начальства разрешение ненадолго повидаться со своим другом. Когда они стояли друг перед другом, равви Шеломо взглянул на равви Нахума и понял, что он принял муки за Израиль, а равви Нахум, в свою очередь взглянув на равви Шеломо, понял, что тому стало известно. «Как ты узнал? – спросил равви Нахум. – Ведь я молил Бога о том, чтобы ни ангел, ни серафим об этом не знали».

«Ни ангел, ни серафим не знают, – отвечал равви Шеломо. – Но Шеломо бен–Юта знает. Но, обещаю тебе, когда придет мой черед, ни одно создание об этом не узнает». На следующий день Чернобыльского равви должны были выпустить из тюрьмы. Распрощавшись с ним, равви Шеломо пошел к начальнику тюрьмы, дал ему четыреста рублей, весь брачный дар, и в результате его друга освободили на день раньше. Затем Карлинский равви поехал с сыном на свадьбу.

О том, что случилось после, ходят разные слухи. Согласно одному из них, за все семь дней свадебного пиршества равви Барух ни разу не упоминал о брачном даре. А когда Карлинский равви уже собирался домой, сын сказал ему: «Ты едешь домой, а я остаюсь у тестя. Что мне делать, когда он спросит о брачном даре?» – «Если он когда–нибудь будет притеснять тебя, – отвечал равви Шеломо, – встань лицом к стене и воскликни: «Отец, отец, тесть притесняет меня из–за брачного дара». И тогда он перестанет его требовать».

Время шло, и ничего не происходило. Но однажды в пятницу вечером, когда равви Барух читал Песнь Песней, а зять стоял с ним рядом, то, дойдя до слов «мирровый пучок», равви остановился и слегка зашевелил правой рукой возле левой, словно считал бумажные деньги. Затем он опять вернулся к Песни Песней. Зять же не смог с ним оставаться, побежал в свою комнату, встал лицом к стене и произнес: «Отец, отец, тесть притесняет меня из–за брачного дара». И с того момента его оставили в покое.

САМОЕ ДУРНОЕ

Равви Шеломо спросил: «Каково самое дурное из дел Зла?» И сам себе ответил: «Заставить человека забыть, что он – сын царя».

КАК ЛЮБИТ ГОСПОДЬ

Говорил равви Шеломо: «Если бы я мог возлюбить величайшего из цадиким так, как Господь любит последнего из грешников!»

ВЫШЕ НА ЛАДОНЬ

Когда равви Шеломо из Карлина остановился в Доме Учения в городе Добромысле, что около Лозны, где в то время жил его старый приятель, равви Шнеур Залман, то в пятницу равви Залман сказал пришедшим к нему хасидим: «Сегодня я не равви, ибо святой цадик, наш наставник равви Шеломо, здесь, в нашей округе; сегодня он равви. Поэтому поезжайте в Добромысл к нему на субботу». Хасидим так и сделали и провели все три субботние трапезы за столом Карпинского равви. И хотя он не сказал ни слова поучения, как это делал их учитель, дух их объял свет святости, не сравнимый ни с чем другим из испытанного ими ранее. За третьей трапезой, перед благословением пищи, равви Шеломо стал читать псалом, начинающийся словами: «Основание его на горах святых» и заканчивающийся: «все источники мои в тебе»*[244]. Так истолковал это цадик: «Все, что бьет во мне ключом, – все в Тебе». Тотчас забили во всех хасидим источники духа, который объял их так сильно, что еще долго после этой субботы не могли понять они, в чем разница между днем и ночью. Когда же вернулись они к равви Залману и рассказали, что с ними случилось, их учитель сказал: «Кто сравнится со святым равви Шеломо! Он умеет толковать, а мы толковать не умеем. Кто сравнится со святым равви Шеломо! Ибо он – на ладонь выше мира».

АРМИЛУС

Равви Шеломо часто говорил: «О, если бы только мог прийти Мессия, сын Давида! Ради его прихода я сам могу стать Мессией, сыном Иосифа*[245], который предшествует ему и погибает. Что тогда испугает меня и кого я убоюсь? Разве страшен мне тогда будет какой–то кривой казак?» Люди подумали, что он накликает на себя смерть от руки кривого казака, и очень этому удивились.

Много раз община Людмира просила равви Шеломо приехать к ним, потому что там жило много его друзей. Но равви всегда отвечал отказом. Но однажды, когда из Людмира к нему снова пришли просители – это было как раз на Лаг ба–Омер, тридцать третий день в перечне дней между праздником Пасхи и праздником Откровения, – он, улыбнувшись, спросил их: «А что вы обычно делаете на Лаг ба–Омер в Людмире?»

«То, что принято делать, – отвечали просители. – Все мальчики, маленькие и большие, идут в поля со своими луками и стреляют там».

Равви засмеялся и сказал: «Если бы стреляли вы, то это было бы совсем другое дело! Тогда бы я приехал».

* * *

Когда равви Шеломо уже жил в Людмире, русские войска подавляли в той местности польское восстание*[246] и, преследуя разбитых повстанцев, вошли в этот город. Русский генерал дал своим людям два часа на разграбление города. Был канун праздника Откровения (Шавуот), который в тот год приходился на субботу. Все евреи собрались в Доме Молитвы. Равви Шеломо целиком отдался молитве и пребывал в таком возбуждении, что совершенно не видел и не слышал, что происходило вокруг. Неожиданно в окне возникло лицо рослого хромого казака, который посмотрел в синагогу и выстрелил из ружья. В это время равви громким голосом произносил слова «ибо Твое, Господи, царство». Маленький внук равви, стоявший за ним, робко дернул деда за край одежды, и тот очнулся. Но в это время в равви Шеломо попала пуля. «Почему ты побеспокоил меня?» – произнес равви. Когда его принесли домой и уложили в постель, равви Шеломо сказал, чтобы открыли «Книгу Великолепия» («Зохар») на определенном месте и положили перед ним, покуда будут лечить его рану. Так он лежал с открытой книгой до следующей среды – дня, когда он скончался.

Говорят, того хромого казака звали Армилус. Согласно древней традиции, Армилус – это имя злодея, убивающего Мессию, сына Иосифа.

КАНАТ

За несколько дней до того, как равви Шеломо умер от раны, он написал письмо своему ученику Мордехаю из Леховиц: «Приезжай, чтобы я мог посвятить тебя в руководители общины». Мордехай, получив послание, тут же отправился в путь. В дороге он неожиданно испытал чувство, словно канат, по которому он безопасно шел через пропасть, оборвался и он летит в бездну. «Меня разделили с учителем моим!» – воскликнул он и больше не смог произнести ни слова. Люди отвели его к старому равви из Несхижа, имевшему репутацию чудотворца, и попросили его исцелить равви Мордехая, который был на грани помешательства. «Скажите ему, – произнес в ответ равви из Несхижа, – что его учитель скончался. Тогда он выздоровеет». Люди сообщили равви Мордехаю об этом очень осторожно, ибо боялись, что, услышав это, он может что–нибудь с собой сделать. Но как только равви Мордехай услышал о кончине учителя, лицо его снова приняло прежний вид и уверенным голосом он произнес слова благословения, которые принято говорить о скончавшемся, воскликнув при этом: «Он был моим учителем и он им останется!»

БЕЗ МИЛОСТИ

Рассказывал равви Ашер из Штолина: «Мой учитель, равви Шеломо, часто говорил: «Я должен приготовиться к тому, что буду делать в аду». Ибо он был уверен, что лучшего не достоин. И когда его душа вознеслась после кончины на Небеса и ангелы, радостно приняв его, повели в высший рай, он отказался идти. «Они разыгрывают меня, – сказал он. – Это не может быть миром истины». И тогда само Божественное Присутствие (Шехина) сказало ему: «Пойдем, сын мой! Я одарю тебя своими богатствами без всякой милости». И равви Шеломо пошел за Шехиной».

«Я – МОЛИТВА»

Рассказывают.

Однажды в Небесный суд поступила жалоба, что большинство сынов Израилевых совершают молитву без должного усердия. А раз так, то решили вынести следующий приговор: пусть на земле появится царь, который запретит евреям совершать вместе публичные молитвы. Но некоторые из ангелов оспорили это решение. Тогда спросили души цадиким, обитающих на Небесах, и они согласились с приговором. Не согласился только равви Шеломо из Карлина. Он потряс миры силой своей молитвы и сказал: «Я – молитва. Я возлагаю на себя обязанность молиться за весь Израиль». И приговор не был принят.

ИЗРАЭЛЬ ИЗ КОЖНИЦ

Пришла к равви Израэлю, маггиду из Кожниц, некая женщина и со слезами на глазах рассказала ему, что уже двенадцать лет как замужем, но детей еще не имеет. «Что ты собираешься сделать для этого?» – спросил ее маггид. Женщина не знала, что ответить.

«Моя мать, – сказал ей маггид, – была уже в летах, но детей не имела. И вот она услышала, что в городе Апте, путешествуя, остановился Баал Шем. Она поспешила к нему на постоялый двор и стала умолять, чтобы он помолился о даровании ей сына. «Что ты собираешься сделать для этого?» – спросил ее цадик. «Мой муж – всего лишь бедный переплетчик, – отвечала моя мать, – но у меня есть одна прекрасная вещь, которую я подарю равви». Быстро, как могла, она последовала домой и взяла свою красивую шаль, «катеньку», бережно сохраняемую в сундуке. Но когда она вернулась на постоялый двор, то ей сказали, что Баал Шем уже уехал в Мезбиж. Моя мать тут же последовала за ним, а поскольку у нее не было денег, чтобы ехать, она со своей «катенькой» шла в Мезбиж пешком. Баал Шем, приняв от нее шаль, повесил ее на стену. «Хорошо», – сказал он. И моя мать пошла пешком обратно в Апт. А через год родился я».

Женщина воскликнула: «Я тоже принесу тебе свою прекрасную шаль, чтобы у меня родился сын».

«Ничего не выйдет, – сказал маггид. – Ты слышала историю. А моя мать пустилась в путь без всякой истории».

УЧЕНИЕ

Когда Израэлю было семь лет, он днем учился в талмудической школе (иешиве), а вечером ходил в Дом Учения (Бет–мидраш) и учился там самостоятельно. В первую ночь Ханукки отец не хотел отпускать его в Дом Учения, так как подозревал, что он там разыграется с другими мальчиками в их любимую игру. Но так как у них в доме не было ни книг, ни свечей, отец все же разрешил ему пойти, взяв обещание, что сын будет оставаться в Доме Учения, пока горит трехгрошовая свеча. Но то ли потому, что в Доме Учения горели и другие свечи, то ли потому, что ангелы, радуясь прилежанию мальчика, чудесным образом заставили гореть трехгрошовую свечу подольше, – как бы то ни было, мальчик сильно задержался в Доме Учения. Когда он пришел домой, отец побил его до крови.

«Неужели равви не мог сказать отцу, что все это время учился?» – спросили маггида, когда он рассказывал эту историю годы спустя.

«Конечно, мог, – отвечал маггид, – и отец наверняка поверил бы мне, потому что знал, что я никогда не лгу, но разве правильно использовать величие Торы, чтобы спасти свою шкуру?»

ЗНАНИЕ

Рассказывают, что в юности равви Израэль изучил восемьсот книг по Каббале. Но когда он впервые увидел маггида из Межрича, то понял, что не знает ничего.

ЕГО ТОРА

Говорил маггид из Кожниц: «Наши мудрецы очень верно заметили, что в первом псалме Тора называется «законом Господа», а затем – «его Торой». Ибо если человек изучает Тору ради самой Торы, то она ему дается и становится его Торой и он получает способность облекать в священную Тору все свои святые мысли».

МУЗЫКА

Говорил маггид из Кожниц: «Играй складно, пой много песен, – говорит Исайа Тиру, – чтобы вспомнили о тебе». Всегда поступай складно, и тебе будет дарована песня».

КАЖДЫЙ ДЕНЬ

Говорил маггид из Кожниц: «Каждый день должен человек исходить из Египта, уходить от нужды»*[247].

БОЛЬНОЙ СЫН

Когда заболел младший, любимый сын маггида из Кожниц и врачи утратили надежду спасти его, равви не спал всю ночь и не мог думать ни о чем, кроме своего горя. Когда приблизилось время утренней молитвы, он сказал: «Сказано: «И она оставила отрока ради беседы»*[248]. Беседы, беседы, великая беседа молитвы! Чтобы слово молитвы звучало радостно!»

Когда равви Леви Ицхак, живший тогда по соседству в городе Желехове, услышал о болезни сына маггида, он пошел в баню погружения и окунулся со святым помыслом изменить мысли маггида, чтобы он мог помолиться об исцелении сына. Это подействовало. Пока маггид молился, мысли его переменились, и он с великим рвением помолился об исцелении сына.

В тот же миг, как говорят хасидим, выздоровел не только маленький Моше, сын маггида, но и все больные дети в округе.

ЧЕРНЫЙ ОГОНЬ

Ежегодно маггид из Кожниц ездил на могилу отца в город Апт. Однажды во время такой поездки пришли к нему главы местной общины и попросили прочитать в синагоге субботнюю проповедь, как в прошлом году. «А разве подействовала на вас моя прошлогодняя проповедь?» – спросил маггид. Смутившись, главы общины ушли, и всех людей охватило уныние. Перед постоялым двором, где жил маггид, собралась толпа. Вдруг из нее вышел один ремесленник, вошел в комнату маггида и произнес:

«Равви сказал, что его прошлогодняя проповедь на нас не подействовала. Но это не так. Тогда из уст равви я услышал, что каждый сын Израиля должен исполнять реченное: «Всегда видел я пред собою Господа…»*[249] С тех пор я всегда вижу пред собою Имя Его: черный огонь в белом огне». «Если так, – отвечал маггид, – то я скажу вам проповедь».

САМОУМЕРЩВЛЕНИЕ

Пришел к маггиду из Кожниц некий человек, который – ради умерщвления плоти – не носил на голом теле ничего, кроме мешковины, и постился от субботы до субботы. Маггид сказал ему: «Ты думаешь, что Злое Начало удалилось от тебя? Нет, оно спряталось в твоей мешковине. Тот, кто говорит, что постится от субботы до субботы, но тайно вкушает пищу каждый день, духовно выше тебя, ибо он обманывает только других. Ты же обманываешь еще и себя».

ОТВЕРГНУТАЯ

Пришла к маггиду из Кожниц некая женщина и, плача, стала жаловаться ему, что муж охладел к ней и зовет ее уродиной. «Может, ты и вправду некрасива?» – сказал равви Израэль.

«Равви, – воскликнула женщина, – разве на свадьбе не казалась я ему прекрасной и желанной? Почему же теперь я отвергнута?»

Трепет охватил маггида. Он с трудом утешил женщину, обещав ей, что помолится о том, чтобы Бог вернул ей сердце мужа. Когда женщина ушла, маггид сказал, обращаясь к Богу: «Посмотри на эту женщину. Владыка мира, и посмотри на Израиль. Когда народ Израиля произнес у Горы Синай: «Все, что Господь сказал нам, мы сделаем». Ты избрал общину Израиля и обручился с ней и разве не была она для Тебя тогда прекрасна и желанна? Почему же теперь она отвергнута?»

ПИЩА БОГАЧА

Пришел к маггиду из Кожниц некий богач. «Что ты обычно ешь?» – спросил его маггид. – «Я довольствуюсь малым, – ответил богач, – хлеб с солью и вода – вот все, что мне нужно». – «Ты спятил! – воскликнул маггид. – Тебе следует есть жареное мясо и пить мед, как делают все богачи».

Маггид не отпускал этого человека, покуда он не дал обещание, что будет отныне поступать так.

Когда богач ушел, хасидим спросили маггида о смысле его странного требования.

«Покуда он не будет есть мяса, – сказал маггид, – он не поймет, что бедняк нуждается в хлебе. Ибо, покуда он сам ест хлеб, он думает, что бедняк может питаться и камнями».

ТРЕБОВАНИЕ

Рассказывают.

Пришел к маггиду из Кожниц некий поселянин с женой и стал просить его помолиться о том, чтобы Бог даровал им сына, поскольку они были бездетны. «Дайте мне пятьдесят два гульдена, – сказал маггид, – ибо таково числовое значение слова «бен», сын».

«Мы можем дать тебе только десять гульденов», – произнес в ответ поселянин, но маггид отказался их принять. Тогда этот человек пошел на рынок, стал просить милостыню и спустя какое–то время вернулся с мешком медных денег. Он высыпал все деньги на стол. Их насчитали двадцать гульденов. «Смотри, как много денег!» – воскликнул поселянин, обращаясь к равви. Но маггид не захотел отступать от своего требования. Тогда поселянин рассердился, забрал свои деньги и сказал жене: «Пойдем отсюда. Бог поможет нам и без молитвы маггида».

«Он вам уже помог», – произнес им вслед равви. И оказался прав.

ИСПЫТАНИЕ

Рассказывают.

Когда князь Адам Чарторыйский*[250], друг и советник царя Александра, много лет женатый и не имевший детей, приехал к маггиду из Кожниц и попросил его помолиться за него, то молитва подействовала и у князя родился сын. На крестинах отец рассказал о ходатайстве маггида перед Богом. Брат Адама, присутствовавший среди гостей со своим молодым сыном, уже юношей, лишь посмеялся над тем, что он назвал «суеверием князя». «Давай съездим к твоему чудотворцу, – предложил он, – и я покажу, что он не способен отличить правого от левого».

Вместе они поехали в город Кожницы, находившийся недалеко. «Я прошу тебя, – сказал маггиду брат Адама, – помолиться за моего больного сына».

Маггид склонил голову и молчал. «Сделаешь ли ты это?» – не унимался гость.

Маггид поднял голову. «Поезжай, – сказал он, и Адам заметил, что он с трудом выговаривает слова, – поезжай скорее, может быть, еще застанешь его живым».

«Ну, что я тебе говорил», – произнес, смеясь, брат Адама, когда они садились в экипаж. Адам же всю дорогу молчал. Когда они приехали домой, то узнали, что юноша умер.

ЗАПЕКАНКА

Пришел как–то к маггиду из Кожниц человек из простонародья и сказал, что хочет развестись с женой. «Почему?» – спросил маггид.

«Всю неделю я много работаю, – ответил тот. – В субботу же хочу получить удовольствие. А в субботу за трапезой жена подает мне сначала рыбу, потом лук и основное блюдо. И когда доходит очередь до запеканки, я уже сыт и больше не хочу есть. Всю неделю я мечтаю об этой запеканке, а когда мне ее подают, то не чувствую никакого вкуса и удовольствия. Много раз просил я жену, чтобы она подавала запеканку сразу после благословения над вином (Киддуша). Но нет! Она говорит, что поступает по обычаю».

Обратился маггид к женщине: «Готовь теперь две запеканки. Одну подавай сразу после благословения над вином, а другую – в конце обеда, как прежде».

Согласились с этим и муж и жена и ушли от маггида довольные.

В тот же день сказал маггид своей жене: «Готовь теперь две запеканки. Одну подавай сразу после благословения над вином, а другую – в конце обеда».

Это правило вошло в доме маггида в обычай и сохранилось у его детей и внуков. Запеканку же, которую подавали после благословения над вином, называли «мир–в–доме».

ДОЛЯ АДАМА

Рассказывают, что однажды во время молитвы к маггиду из Кожниц явился Адам, первый человек, и сказал: «Ты отмолил свою долю в моем грехе. Теперь, прошу тебя, отмоли в нем и мою долю».

КАНТОНИСТ НА СЕДЕРЕ

Рассказывают.

В те времена в России было в обычае вербовать еврейских мальчиков на военную службу, где они должны были находиться до шестидесяти лет. Таких людей называли кантонистами.

Как–то накануне Пасхи приехал в Кожницы один человек, по форме кантонист, и попросил маггида о встрече. Увидевшись с равви, он стал просить его о разрешении присутствовать на Седере, и маггид разрешил ему.

Когда во время службы на Седере дошли до слов «Пасха празднуется правильно», гость попросил, чтобы и ему позволили петь, и получил разрешение. При последних словах песнопения: «…педуйим лецион берина», что означает: «Освободим Сион с радостью», кантонист воскликнул по–русски: «Пойдем!» Маггид поднялся и голосом, полным ликования, произнес: «Мы готовы идти на Сион». Но гость куда–то исчез.

ЧЕЛОВЕК, УДАРИВШИЙ ПРОРОКА

Рассказывал внук маггида из Кожниц: «Однажды пришел к святому маггиду – да защитит нас память о нем – одержимый и попросил об избавлении от случившейся с ним напасти. Маггид вызвал мучившего этого человека духа и заставил признаться в совершенных грехах. Дух сказал: «Когда пророк Захария предсказал упадок народа, я был первым, кто вышел из толпы и ударил его по лицу. Только после этого на него набросились другие и забили до смерти*[251]. С тех пор я вынужден странствовать из одной души в другую и нигде не находить успокоения». Когда же святой маггид начал изгонять духа, соприкасая кисти на молитвенном одеянии, дух нагло засмеялся и сказал: «В мои времена это могли делать даже портные и сапожники». «Если ты такой умный, – произнес в ответ маггид, – то почему допустил, чтобы пророка убили?» Дух отвечал: «По закону скрывающий в себе свой пророческий дар приговаривается к смерти. Также говорят, что пророк, не произносящий своих пророчеств, становится ущербным пророком. Но для Захарии было бы лучше молчать и таким способом принести себя в жертву за общину. Вот почему мы его убили». Святой маггид сказал: «Сообщить это – вот какова причина, по которой ты пришел сюда к нам». И завершил исцеление одержимого».

Так рассказывал эту историю внук маггида из Кожниц. Но говорят также, что когда маггид услышал слова духа, то не смог завершить исцеление одержимого, и тот был вынужден пойти к равви Ишшахару Баэру из Радошича, чудотворцу, который его и исцелил.

ДУХ СЕСТРЫ

Рассказывают.

У маггида из Кожниц была сестра, рано умершая. Но в высшем мире ее духу дали разрешение оставаться в доме брата.

Когда делали одежду для бедных сирот, маггид всегда прибегал к ее помощи: к нему приходили торговцы, чтобы продать материал для одежды, и маггид говорил им: «Я спрошу у сестры, подойдет ли эта ткань». И та всегда отвечала верно.

Она следила за всем, что делали слуги, и если кто–нибудь из них воровал кусочек хлеба или мяса, она тут же сообщала об этом брату. Маггиду не нравилось это доносительство, но он был не в состоянии отучить от него сестру. «Почему бы тебе не отдохнуть немного?» – спросил он ее однажды, когда терпение его лопнуло. С тех пор дух сестры исчез из дома.

ДУША МУЗЫКАНТА

Рассказывают.

Однажды в полночь в комнате маггида раздался рыдающий голос: «Святой Израэль, сжалься над несчастной душой, уже десять лет бесприютно блуждающей!» – «Кто ты, – спросил маггид, – и чем занимался, когда жил на земле?» – «Был я музыкантом, – ответил голос, – играл на цимбалах и грешил, как все бродячие музыканты». – «А кто послал тебя ко мне?» Голос застонал: «Я играл на твоей свадьбе, и ты хвалил меня и хотел слушать снова и снова, и я играл, чтобы угодить тебе». – «А помнишь ли ты ту мелодию, что играл, когда меня подвели к свадебному балдахину?» Голос напел ту мелодию.

«В грядущую субботу ты получишь свое искупление», – сказал маггид.

Накануне субботы, стоя перед амвоном, маггид запел «Иди, мой друг, к невесте» на мотив, которого никто не знал и певцы не сумели повторить.

МИР МУЗЫКИ

«Иегуди», цадик из Пжиши, узрел однажды умными очами, что маггид из Кожниц смертельно болен и может умереть. Тут же сказал он двум своим хасидим, которые были прекрасными певцами и музыкантами, идти в Кожницы и порадовать сердце равви Израэля своей музыкой. Они сразу же отправились в путь и в пятницу достигли дома маггида. Их с радостью приняли и сказали, чтобы в субботу они приходили петь и играть. Когда в субботу музыка и пение этих людей донеслись до комнаты, где лежал больной равви Израэль, он стал внимательно слушать, и лицо его прояснилось. Дух его возрос, жар спал, лихорадка исчезла. Когда музыка кончилась, маггид выглядел так, словно только что проснулся. Он сказал: «Иегуди» видел, что я прошел через все миры. Единственным миром, где я еще не был, был мир музыки. Поэтому он послал мне двух проводников, которые провели меня по этому миру».

МЕЛОДИЯ АНГЕЛОВ

Ходил слух, что мелодию, на которую часто пел маггид из Кожниц, он услышал из уст ангелов, певших во славу Бога. Но один из учеников маггида говорил, что это не так, что это ангелы услышали мелодию из уст равви. Позднее, когда об этом рассказывал сын того ученика, он прибавлял: «То были ангелы, родившиеся от благодеяний святого маггида».

ОДИН ВЗГЛЯД

В субботу за третьей трапезой молодой Цви Элимелек слышал, как его учитель, равви Мендель из Рыманова, говорил: «Кто живет в эпоху маггида из Кожниц и ни разу не видел его лица, не сможет взирать на лицо Мессии, когда он придет».

Когда на стол ставили светильник, Цви Элимелек незаметно ушел; он взял трость, повесил за спину дорожный мешок и всю ночь и весь следующий день торопливо шел к маггиду, ибо кто знает – вдруг Мессия придет уже на этой неделе? Когда он пришел в Кожницы, то пошел прямо в Дом Учения маггида, никуда не заходя и не оставив на постоялом дворе свои трость и дорожный мешок, ибо кто знает – вдруг Мессия придет в этот самый час? Цви Элимелека провели в маленькую комнату, где вокруг постели маггида толпилось много людей. Он отошел к стене и, опершись одной рукой о трость, а другой – о какого–то человека, приподнялся над толпой и разок взглянул на лицо маггида. «И одним взглядом, – сказал он себе, – можно обрести грядущий мир».

ОТСРОЧКА

В старости равви Израэль говорил: «Есть цадиким, которых – когда они исполняют все, что им было назначено в земной жизни, – призывают удалиться из этого мира. И есть цадиким, которым – когда они исполняют все, что им было назначено в земной жизни, – дают новое задание, и они живут, покуда не исполнят и его».

КАМНИ

В год, когда Наполеон воевал в России, приехал к маггиду из Кожниц на праздник откровения равви из Апта. Гость застал маггида больным, в постели, но заметил, что лицо его полно решимости.

«Что с тобой?» – спросил он. «Теперь я воин, – сказал маггид. – Пять камней юный Давид взял для своей пращи, идя на Голиафа Филистимского, – эти пять камней лежат теперь в моей кровати!»

В первую ночь праздника, в два часа пополуночи, маггид пошел в Дом Молитвы, взошел на кафедру, стоял там до утра, затем прочитал утреннюю молитву, фрагменты из Писания, праздничную службу и закончил молиться только в три часа пополудни.

ПЕРЕД КОНЧИНОЙ

Когда маггид из Кожниц, смертельно больной, за месяц до кончины молился перед Ковчегом накануне Йом–Кипура, то перед словами «Сказал Господь: «Я милую» обратился к Богу с такими словами: «Владыка мира. Ты один знаешь, сколь велика сила Твоя и сколь велика слабость тела моего. Но также знаешь Ты: все время этими устами, день за днем, я молился перед Ковчегом не ради себя, но ради народа Израиля. И я вопрошаю Тебя: если так легко было для меня возложить на себя бремя народа Твоего и нести его на своем больном теле, то разве сложно будет тебе, всемогущему, сказать пару слов?» Затем равви запел песню радости и громко воскликнул: «Сказал Господь: «Я милую».

ИАКОВ ИЦХАК ИЗ ЛЮБЛИНА, ЯСНОВИДЕЦ

СТАРЫЙ УЧИТЕЛЬ

Равви Иаков Ицхак поехал как–то со своими друзьями и учениками в дальний город. Была пятница, когда они доехали до развилки дорог. Возница спросил, куда свернуть. Равви не знал и поэтому сказал: «Пусть лошади сами идут куда хотят». Через некоторое время они увидели дома, но поняли, что это не тот город, куда они хотели попасть. «Я больше не равви», – сказал Ясновидец из Люблина.

«Где же мы раздобудем пищи для субботней трапезы и найдем ночлег, – спрашивали ученики, – если он больше не равви?» Денег у них не было ни гроша: у равви они не залеживались – он тотчас раздавал их бедным.

«Пойдем в синагогу, – сказал равви. – Кто–нибудь пригласит нас на субботу». Пошли. Но равви так долго молился, что синагога опустела. Когда посмотрели вокруг, на скамье остался сидеть лишь один восьмидесятилетний старик. Он спросил равви: «Куда ты собираешься идти встречать субботу?» – «Не знаю», – ответил цадик. «Иди на постоялый двор. После я соберу денег, чтобы оплатить хозяину расходы». – «На постоялом дворе я не могу встречать субботу, – сказал равви Иаков Ицхак, – потому что там не принято произносить благословения над светильником».

Старика охватило волнение. Он сказал: «Дома у меня есть лишь немного хлеба и вина для меня и моей старухи».

«Я не обжора и не пьяница», – сказал Люблинский равви, и они пошли в дом старика.

Когда пришли, старик первым делом сказал благословение над вином, а равви повторил за ним. После благословения над хлебами старик спросил: «Откуда держишь путь?» – «Из Люблина». – «А знаешь ли ты Ясновидца?» – «Я всегда при нем». Тогда старик дрожащим голосом попросил: «Расскажи мне о нем что–нибудь». – «Почему ты хочешь о нем слышать?»

Старик рассказал: «В молодости я был помощником учителя, а Иаков Ицхак – одним из детей, за которыми я следил. Особыми способностями он не отличался. Но позже я услышал, что он стал великим цадиком. Каждую неделю я постился по одному дню, стремясь увидеть его. Я ведь слишком беден, чтобы поехать в Люблин, и слишком слаб, чтобы идти туда пешком». – «А помнишь ли ты еще что–нибудь о том времени, когда был учителем?» – спросил равви. «Каждый день, когда нужно было идти молиться, мне приходилось искать Иакова Ицхака, и я никогда не мог его найти. Спустя много времени он появлялся, и я колотил его. Но однажды я выследил его, пошел за ним и увидел, что он сидит на муравейнике и кричит: «Слушай, Израиль, Господь Бог наш. Господь един!» С тех пор я больше его не наказывал». Тут Иаков Ицхак понял, что лошади привезли их куда надо. «Это я», – сказал он старику, который от таких слов упал без чувств. С большим трудом его привели в себя.

На исходе субботы цадик с учениками покидал город, и старик провожал их до тех пор, пока не выбился из сил, и лишь тогда повернул обратно. Дома он лег и умер. Тем временем цадик со своими спутниками сидел на постоялом дворе за трапезой «проводов царицы субботы». После трапезы он встал и сказал: «Вернемся в город и похороним моего старого учителя».

СЛЕЗЫ ПОСВЯЩЕНИЯ

Во время своих долгих странствий равви Зуся пришел в город, где жил отец юного Иакова Ицхака. Зайдя в Дом Учения, он повернулся к печке, чтобы помолиться, – такой у него был способ молиться – и целиком накрыл голову молитвенным одеянием. Но неожиданно он обернулся, огляделся и заметил юного Иакова Ицхака всего в слезах. Потом равви Зуся опять отвернулся к печке и стал молиться. Юноша же все плакал и плакал. Слезы текли не переставая, и он проплакал целый час. Иаков Ицхак все еще рыдал, когда к нему обратился Зуся. Он сказал: «Твоя душа проснулась. А теперь ступай к моему учителю, Межричскому маггиду, чтобы твой ум также проснулся».

В ДОМЕ УЧЕНИЯ

Рассказывал некий цадик: «Когда я был в Никольсбурге учеником равви Шмелке, среди моих товарищей по учению был один юноша по имени Иаков Ицхак. Годы спустя он стал Люблинским равви. Он, как и я, был тогда уже два года женат. В Доме Учения он сидел на самом неприметном месте. Он никогда не задавал вопросов, подобно остальным ученикам. Никогда не смотрел ни на кого из нас, а только на учителя. Когда же он на него не смотрел, то устремлял взгляд в пол. Лицо его словно светилось изнутри, и я замечал, что равви был от него в восторге».

СВЯЩЕННАЯ РАДОСТЬ

Когда Иаков Ицхак пребывал в Доме Учения равви Шмелке, он казался ангелом, таким далеким от всего земного, что равви Шмелке, и сам склонный к уединению, увидел, что ученик в этом его превзошел. Тогда он послал его в Ганиполь к равви Зусе с таким письмом: «Просвети немного сердце нашего Ицикеля». И равви Зуся, однажды пробудивший Иакова Ицхака к святым слезам, пробудил в нем теперь священную радость.

НА КРАЮ

Под городом Лиженском, где жил равви Элимелек, есть холм. Со всех сторон он порос лесом. Только с одной стороны он крут и каменист. Там высится скала, по сей день называемая Стол равви Мелека. Юный Иаков Ицхак любил ходить в это место, чтобы поразмышлять над тем, как можно достичь истинного смирения и самоуничижения. Однажды он впал в такое уныние, что ему стало казаться, будто все, что он может сделать, – это принести в жертву свою жизнь. Он пошел на скалу и хотел оттуда броситься. Но его друг, юный Залке из Гродзиски, незаметно последовал за ним. Он схватил Иакова Ицхака за пояс и не отпускал до тех пор, покуда не убедил его отказаться от мрачного намерения.

Когда учитель Иакова Ицхака уже умер, а сам он стал равви в Люблине, к нему однажды приехал равви Залке. Когда он вошел в комнату к цадику, тот пожал его руку и сказал: «Равви Залке, жизнь моя, я воистину люблю тебя. Это потому, что во время первого сошествия моей души на землю ты был моим отцом. Но когда я вспоминаю, что ты сделал в Лиженске, то больше уже не чувствую к тебе столь же полной любви».

СИЛА ВИДЕНИЯ

Хасидим рассказывают.

Когда создавалась душа Ясновидца из Люблина, ее наделили способностью видеть мир из конца в конец. Но так как она увидела много зла, то попросила, чтобы у нее забрали это свойство назад. Поэтому силу ее видения ограничили четырьмя верстами.

В юности Ясновидец, кроме времени молитвы и учения, семь лет не открывал глаз, чтобы не видеть непотребного. Поэтому стали его глаза слабыми и близорукими.

Когда он смотрел на человека или читал его записку, то видел его душу вплоть до ее пребывания в Адаме, знал, от кого – Каина или Авеля – она произошла, сколько испытала перевоплощений и что делала во время каждого из них, сколько грешила, сколько раскаивалась, какую заповедь преступила, в какой устояла.

Когда он приехал к равви Мордехаю из Несхижа, они говорили об этой его способности. Люблинский равви сказал: «Я вижу все, что человек делал и делает. Это уменьшает мою любовь к Израилю. Поэтому я постоянно молю Бога, чтобы у меня забрали способность ясновидения».

Несхижский равви произнес в ответ: «О решенном на Небесах Гемара говорит: «Бог дает, но назад не забирает».

СЛЕПОТА

Рассказывают.

Вечерняя молитва в Люблине даже в субботу сильно задерживалась. Перед молитвой равви каждый раз уединялся в своей комнате и никому не разрешал входить туда. Однажды к нему проник один хасид, чтобы посмотреть, что там у равви происходит. Сначала он увидел, что равви сидит за столом перед раскрытой книгой. Затем он увидел, что из соседней комнаты пробивается сильный свет, и упал без сознания. Когда хасид пришел в себя, равви уже вышел из комнаты. Хасид тоже вышел оттуда, как только полностью оправился от обморока. Войдя в синагогу, он ничего не увидел, но услышал, что читают вечернюю молитву, и с ужасом понял, что хотя горят все огни, он ничего не видит. Хасид обратился за помощью к равви, и тот отослал его в соседний город к одному человеку, известному своими чудесными исцелениями. Целитель спросил хасида, при каких обстоятельствах тот ослеп, и хасид ему все рассказал. «Тебя нельзя исцелить, – сказал чудотворец. – Ты видел изначальный свет, свет дней творения, даровавший первым людям способность видеть мир из конца в конец и сокрытый после их грехопадения; он открывается только в Торе истинным цадиким. А кто незаконно увидит его – глаза того человека навсегда слепнут».

ПЕЙЗАЖ

Когда равви Иаков Ицхак гостил в доме равви Баруха, внука Баал Шема, то гордый и скрытный хозяин, однажды сказавший о себе, что он является руководителем всех цадиким, взял его с собой, когда накануне субботы поехал принять ритуальную баню. По дороге равви Барух дал выход своей творческой силе, всегда столь поражавшей окружавших его людей, и стал менять пейзаж в соответствии со своими мыслями. Когда они вылезали из коляски, он спросил: «Что видел в дороге Ясновидец?» Равви Ицхак ответил: «Поля Святой Земли».

Когда они шли по холму между дорогой и рекой, Барух спросил: «Что обоняет теперь Ясновидец?» Тот ответил: «Воздух Храмовой Горы».

Когда они погрузились в речной поток*[252], внук Баал Шем Това спросил: «Что ощущает Ясновидец?» И равви Иаков Ицхак ответил: «Целительный райский поток».

СИЛА ДЕСЯТИ ХАСИДИМ

Один молодой человек, тайком уйдя от жены и ее родителей, решил провести субботу у Люблинского равви. Когда он прибыл к нему в дом, равви взглянул на него и велел тотчас ехать обратно, чтобы успеть домой к субботе. Юноша умолял его, но безуспешно, и пришлось ему отправиться обратно. По пути он заночевал на постоялом дворе, но не мог заснуть. Там же остановились несколько хасидим, ехавших к Люблинскому равви. Услышав, как юноша ворочается и вздыхает, они спросили, что с ним случилось, и он рассказал. Тотчас принесли водки, налили и выпили за здоровье друг друга. И каждый пожал юноше руку. Потом сказали: «Не уезжай домой, а пойдем–ка с нами в Люблин, и ни о чем не беспокойся». До утра они сидели и пили, потом помолились, выпили еще друг за друга и за юношу и затем отправились в Люблин.

Там они сразу пошли к равви и поприветствовали его. Заметив молодого человека, цадик долго смотрел на него и молчал. Потом спросил: «Где ты был? Что случилось?» Когда юноша рассказал. Ясновидец произнес: «Тебе суждено было умереть в эту субботу, но участь твоя изменена. Что не под силу никакому цадику, то под силу десяти хасидим».

КРОВАТЬ

Известно, что, когда Люблинский равви гостил в чужом доме и ложился не в свою постель, ему не спалось. Однажды, когда равви Иоссел из Остилы услышал, что цадик скоро приедет в его город, он позвал столяра, человека весьма благочестивого, и велел ему изготовить кровать из лучшей древесины. Столяр сходил в ритуальную баню и целиком сосредоточился на работе. Кровать получилась отменной. Когда же Люблинский равви по просьбе равви Иоссела остановился в его доме, хозяин отвел его в спальню, где стояла кровать, покрытая мягкими перинами и теплыми одеялами. Но вскоре равви Иоссел с чувством горечи заметил, что цадик вздыхает на постели, ворочается и не может уснуть. Он смутился и решился предложить равви свою кровать. Люблинский равви лег на новое место, закрыл глаза и уснул. На следующий день равви Иоссел осмелился спросить цадика, что плохого нашел он в кровати, сделанной богобоязненным столяром с таким мастерством и усердием. Цадик сказал: «Человек он хороший, и работа его превосходна. Но делал он ее в Девять дней*[253] скорби по разрушенному Храму, а так как он благочестив, то непрестанно оплакивал Храм, и скорбь эта пропитала и его изделие. Поэтому всякий, кто лежит на ней, терзается и не может уснуть».

ТРУБКА

Рассказывал некий цадик: «В молодости довелось мне однажды быть на свадьбе, где также присутствовал и Люблинский равви. Среди гостей там было более двухсот цадиким, а сколько хасидим – невозможно сосчитать! Для равви сняли огромный дом с большим залом, однако он все время проводил в маленькой комнатенке. Однажды в большом зале собралось множество хасидим, и я в их числе. Когда равви вошел, он сел за небольшой столик и сидел там какое–то время в молчании. Затем он поднялся, посмотрел вокруг и заметил меня, стоявшего у дальней стены. «Пусть этот юноша, – сказал он, указывая на меня, – раскурит для меня трубку». Я протиснулся сквозь толпу, взял из рук цадика трубку, пошел на кухню, достал из очага уголь, раскурил трубку, принес ее обратно и передал равви в руки. В этот момент я ощутил, что чувства покидают меня. В следующий момент равви начал говорить и сказал несколько слов, адресованных мне, и сразу мои чувства вернулись в тело. Именно тогда я получил от равви дар отстраняться от всего телесного. С тех пор я могу покидать свое тело, когда захочу».

ОЧИЩЕНИЕ ДУШ

Говорил равви Нафтали из Ропшиц: «Свидетельствую о моем учителе, равви Ицикеле из Люблина: когда приходил к нему хасид первый раз, он вынимал из него душу, очищал ее от всякой ржавчины и всякого налета и возвращал обратно такой, какой она была в час рождения».

СБРАСЫВАНИЕ ГРЕХОВ

Равви Нафтали однажды опоздал пойти со своим учителем, равви из Люблина, на реку, чтобы совершить обряд сбрасывания грехов*[254]. Ясновидец с людьми уже возвращался домой, когда им попался Нафтали, торопившийся к реке. «Куда ты так бежишь? – спросил его один из сопровождавших цадика. – Разве не видишь, равви уже идет домой. Какая теперь разница, придешь ты на реку позже или раньше?»

Нафтали ответил: «Я тороплюсь подобрать хоть немного тех грехов, что равви сбросил в воду, чтобы сберечь их в сокровищнице моего сердца».

ПРОСВЕТЛЕНИЕ

Сказал как–то Люблинский равви: «Странно! Приходят ко мне люди унылые, а уходят – просветленные, хотя сам я, – он хотел сказать «погружен в печаль», но, подумав, сказал: мрачен и не даю света».

УБЕЖИЩЕ

Один из учеников Люблинского равви рассказывал: «У моего учителя, равви из Люблина, были не только великие ученики, известные всему миру, но и четыре сотни таких, которых называли «деревенщинами», но которые (каждый из них) обладали духом святости».

Его спросили: «Если существовала столь святая община и святой Ясновидец был в ней словно царь, то почему не была предпринята попытка приблизить час спасения?»

Ученик Люблинского равви ответил: «Великое делается незаметно».

Его снова спросили: «А чем же занималась эта община, когда собиралась вместе?»

Ученик Ясновидца сказал: «Когда мы были вместе с нашим святым равви, то чувствовали себя словно в укромном убежище. Мы не испытывали никакой нужды, не ощущали ни мук изгнания, ни мрака, покрывшего Израиль. Если бы мы их почувствовали, то сотрясли бы все миры и заставили бы Небеса приблизить час спасения».

ПРЕПЯТСТВИЕ

Однажды равви Иаков Ицхак пребывал в полной уверенности, что до исхода года наступит искупление. Когда же год прошел, он сказал, обращаясь к одному из своих учеников, Иегуди: «Простые люди или уже покаялись и целиком обратились к Богу, или готовы это сделать. С их стороны нет препятствия для прихода часа искупления. Но есть люди гордые, вознесшиеся высоко. Они не способны к смирению и поэтому не могут обратиться к Богу. Они – препятствие».

ВОЗДАЯНИЕ

Однажды накануне субботы, до наступления священных часов, удалился Люблинский равви к себе в комнату и запер дверь. Но вскоре дверь неожиданно отворилась, и равви вышел. Дом был полон великими учениками Люблинского равви, облаченными в белые сатиновые одежды, какие носили в те времена великие цадиким. Обратившись к ним. Ясновидец произнес: «Сказано: «И воздает ненавидящим Его в лице их, погубляя их»*[255]. Вот что означают эти слова: Он воздает ненавидящим Его за то благо, что они делают в этом мире, сами того не желая, чтобы погубить их в мире грядущем. Возьмем грешника, жадного до золота, и он получает свое золото; возьмем грешника, жадного до почестей, и он получает свои почести. А теперь представьте грешника, жадного не до почестей и не до золота, а до духовных степеней или стремящегося стать равви. И что тогда? И в этом случае жадный до духовных степеней достигает их и стремящийся стать равви становится им для того, чтобы быть низвергнутым в грядущем мире».

СИЯНИЕ

Приехали как–то в Люблин несколько хасидим. Когда они собирались идти к равви, их извозчик попросил, чтобы вместе с прочими записками подали и записку с его именем, чтобы равви помянул его добрым словом. Хасидим сделали, как просил извозчик. Люблинский равви, прочтя записку с его именем, сказал:

«Как сияет имя этого человека!» Хасидим удивились: извозчик был простым и неученым и они, пока ехали, не заметили в нем каких–либо особенных достоинств. «Душа его, – продолжал равви, – сияет сейчас передо мной, как чистый свет».

Хасидим отправились искать извозчика, но на постоялом дворе его не было. Пошли по улицам. Вдруг навстречу им идет шумная компания: впереди – музыканты, за ними – пляшущий и поющий народ и среди них – тот извозчик, ликующий и веселящийся больше всех.

Когда спросили его хасидим, что происходит, он ответил: «Когда вы ушли, я решил пойти немножко повеселиться. Идя по городу, я неожиданно услышал доносившуюся из одного дома музыку и громкие голоса. Я вошел туда и вижу, что там справляют свадьбу двух сироток. Я тоже стал пить, петь и веселиться с ними. Но потом случилась ссора, так как у невесты не было денег, чтобы купить жениху молитвенное одеяние (таллит), как это полагается по обычаю. Дело чуть было не дошло до разрыва брачного договора. Стало мне досадно, и не мог я снести, как бранят невесту. Полез я в свой карман – и что бы вы думали? Нашел там денег ровно столько, сколько было необходимо для покупки таллита! Потому–то я и радуюсь».

ПЕРЕХОД

Один богатый и знатный человек по имени Шалом, которого все называли «граф Шалом», однажды тяжело заболел. Его сын поехал к Люблинскому равви, чтобы попросить его помолиться за выздоровление отца. Но когда после длительного путешествия он предстал перед цадиком и дал ему полоску бумаги с просьбой, равви Иаков Ицхак сказал: «Помощи больше не требуется. Он уже перешел из сферы власти в сферу знания». Когда сын Шалома вернулся домой, то узнал, что отец умер в тот самый час, когда он был у цадика, и что в тот же самый час его жена родила сына. Младенец в честь деда получил имя Шалом. Когда он вырос, то стал выдающимся наставником.

ЗАТЯНУВШАЯСЯ ТЯЖБА

Сказал однажды Люблинский равви своему ученику, равви Хешелу из Комарно: «Почему ты не ходишь к городскому раву? Ты хорошо поступишь, если время от времени будешь к нему захаживать».

Эти слова удивили равви Хешела, так как Люблинский рав, прозванный Железной Головой, был ярым противником хасидизма. Но он послушался учителя и стал ходить к раву на вечернюю молитву. Тот принимал его весьма радушно.

Однажды после молитвы пришли к раву на суд Торы два человека и изложили свое дело. Когда они вышли и судьи стали разбирать услышанное, то один из судей утверждал, что прав истец, а другой – что ответчик. Решающим должно было быть слово Железной Головы. Тут же сидел равви Хешел и внимательно слушал тяжбу. Он понимал, что прав истец, и боялся, что рав решит в пользу ответчика. Он не знал, что делать, но и не мог спокойно сидеть, видя, что может случиться несправедливость. Вдруг ему вспомнилось одно изречение из Талмуда, подтверждавшее его правоту. Он взял Гемару, подошел к раву и стал просить, чтобы тот растолковал ему одно место. Железная Голова рассердился и сказал, что для этого теперь не время. Но равви Хешел продолжал настаивать, и рав вынужден был взять книгу и заглянуть в нее. Увидев слова Гемары, он сразу побледнел и сказал, что растолкует завтра, после чего отослал равви Хешела. А на следующий день, когда Хешел поинтересовался, каково было решение суда, ему сказали, что истец выиграл дело.

В тот же день вечером Ясновидец сказал своему ученику: «Тебе больше не нужно ходить к раву». Равви Хешел посмотрел на учителя удивленно, и тот пояснил: «Те двое, истец и ответчик, жили на земле девяносто девять раз, и всегда суд кончался несправедливо, и не было этим душам успокоения. Поэтому я должен был послать тебя им на помощь».

ЛЮБЛИНСКИЙ РАВВИ И ЖЕЛЕЗНАЯ ГОЛОВА

Равви Ацриэль Гурвиц, рав города Люблина, известный как Железная Голова, постоянно строил козни против равви Иакова Ицхака. Однажды он спросил его: «Тебе известно, что ты не цадик и ты им себя не считаешь. Почему же ты ведешь других по своему пути и вокруг тебя даже собралась община?»

Равви Иаков Ицхак ответил: «Что я могу поделать? Они приходят ко мне по собственной воле, радуются тому, что я говорю, и хотят слушать еще».

Рав сказал: «В ближайшую субботу скажи им всем, что ты вовсе не великий цадик, и они от тебя отстанут». Равви согласился.

В ближайшую субботу равви Иаков Ицхак стал просить собравшихся вокруг него людей не превозносить его и не оказывать ему незаслуженных почестей. И когда он говорил, сердца всех людей исполнились смирения, и с того времени за цадиком стали следовать с еще большей преданностью, чем прежде.

Когда равви Иаков Ицхак рассказал Железной Голове о своей попытке и о реакции людей, рав подумал, а потом произнес: «Таковы твои хасидим, ибо ты сам любишь смиренных и избегаешь надменных. Скажи им, что ты избранный, и они от тебя отстанут».

Равви Иаков Ицхак возразил: «Я не цадик, но я и не лжец. Как могу я сказать неправду!»

Другой раз равви Ацриэль Гурвиц спросил Ясновидца: «Как получилось, что вокруг тебя собралась такая толпа? Я гораздо ученей тебя, а ко мне никто не приходит».

Цадик ответил: «И я удивляюсь, что так много людей приходят ко мне, ничтожному человеку, чтобы послушать из моих уст слово Божье, а к тебе, чья ученость превосходит высочайшие горы, они не идут. Возможно, причина вот в чем: они приходят ко мне, потому что я все время удивляюсь, что они ко мне приходят, а к тебе не приходят, потому что ты все время удивляешься, что они к тебе не приходят».

ЛЮБЛИНСКИЙ РАВВИ И ПРОПОВЕДНИК

В одном городе читал как–то проповедь известный странствующий маггид. Вдруг прошел слух, что в тот же город приехал Люблинский равви. Тут же все слушатели маггида пошли встречать цадика. Вскоре маггид увидел, что остался один. Подождав немного, он тоже пошел и увидел, что стол, за которым сидел маггид, весь завален «деньгами выкупа»*[256], которые принесли Ясновидцу просители. Маггид спросил: «Как это возможно? Я много дней читал в этом городе проповеди, но мне не дали ничего, а ты, не успев приехать, уже получил столько!»

Равви Иаков Ицхак ответил: «Возможно, это потому, что каждый из нас пробуждает в сердцах других людей то, что сам носит в своем сердце: я – ненависть к деньгам, а ты – любовь к ним».

ИСТИНА

Спросил Ясновидца один его ученик: «Равви, ты учил нас, что если человек познаёт самого себя и дает перед самим собой правильный отчет, то в отношении такого человека будет верно изречение: «Счет – половина уплаты». Как это понимать?»

Равви ответил: «Когда на провозимый через границу товар ставят царскую печать, то тем самым подтверждают его качество. То же справедливо и для человека: когда он познаёт самого себя и дает перед самим собой правильный отчет, то ставится на нем истина – печать Бога, – подтверждающая его качество».

ПУТЬ

Равви Баэр из Радошиц однажды попросил своего учителя, Люблинского равви: «Укажи мне общий для всех путь служения Богу».

Цадик ответил: «Невозможно сказать каждому человеку, по какому пути ему следует идти. Одни служат Господу изучением Торы, другие – молитвой, третьи – постом, четвертые – вкушением пищи. Каждый должен сам понять, на какой путь влечет его сердце, и этот путь избрать всецело».

МНОГИМИ ПУТЯМИ

Вскоре после того, как умер равви Шалом, сын равви Авраама Ангела, двое его учеников пришли в Люблин, чтобы учиться у Ясновидца. Они застали равви на улице произносящим благословение новой луны. Ученики равви Шалома заметили, что благословение Ясновидца несколько отличается от того, что произносил их учитель. Это им не понравилось, и они решили, не задерживаясь в Люблине, покинуть этот город на следующий день. Когда некоторое время спустя они пришли в дом равви, тот поприветствовал их и сказал: «Бог, которому можно было бы служить лишь одним–единственным путем, – что это был бы за Бог!»

НЕПОСЛУШНАЯ РУКА

Спросили Люблинского равви: «Почему сказано: «И простер Авраам руку свою», а потом сразу: «и взял нож»?*[257] Не являются ли первые слова лишними?»

Равви ответил: «Все свои силы и все свое существо посвятил Авраам тому, чтобы они не совершали ничего против воли Бога. И когда повелел ему Господь принести в жертву сына, Авраам решил, что должен заколоть его. Но так как все члены Авраама были посвящены Богу и не могли ничего совершать против Его воли, рука Авраама отказалась повиноваться Аврааму и взять нож, ибо не такова была воля Бога. Силой заставил Авраам свою руку слушаться его и сделал ее своим посланцем. Только после этого она взяла нож».

ПРАВДА

Слова Писания «Правды, правды ищи…»*[258] Люблинский равви толковал так: «Если человек считает, что он совершенно правдив и к еще большей правде ему стремиться бессмысленно, то он не ведает правды. К правде следует стремиться постоянно, никогда не останавливаясь на достигнутом, и в своих собственных глазах человек всегда должен быть словно новорожденным младенцем, еще ничего не достигшим и ничего не умеющим, – вот что такое правда».

ВТОРАЯ МАТЬ

Спросили Люблинского равви: «Почему в священной «Книге Великолепия» («Зохар») обращение к Богу, соответствующее сефироту «понимание», называется «Матерью»?»

Равви объяснил: «Когда человек кается и исповедуется в грехах, когда в его сердце входит Понимание и обращает его к Богу, такой человек становится подобным новорожденному младенцу, а обращение к Богу – его матерью».

ДИАЛОГ

Спросил Люблинского равви один из его учеников: «Наши мудрецы говорят, что Бог, обращаясь к общине Израиля, произносит такие слова: «Обратитесь ко Мне… и Я обращусь к вам»*[259], а Израиль отвечает, как сказано: «Обрати нас к Тебе, Господи, и мы обратимся»*[260]. Что это значит? Ясно лишь, что то, что говорит Бог, – это так и есть, ибо нам известно, что пробуждение внизу зависит от того, что свыше».

Равви ответил: «Наши мудрецы говорят: «Женщина вступает в союз только с тем, кто делает ее сосудом, ибо в первую ночь муж делает ее сосудом, пробуждая ее женственность». И так Израиль обращается к Богу: «Сделай нас Своим сосудом еще раз, чтобы наше обращение к Тебе могло снова пробудиться». Вот почему далее в ответе Израиля Господу читаем: «Обнови дни наши, как древле»*[261]. «Как древле» означает время до сотворения мира, когда не существовало ничего, кроме пробуждающей силы свыше».

ГРЕХ И УНЫНИЕ

Один хасид пожаловался Люблинскому равви, что его терзают дурные страсти и от этого он впадает в уныние.

Равви сказал ему: «Больше всего остерегайся уныния, ибо оно хуже и опаснее греха. Когда Злое Начало пробуждает в человеке страсти, оно делает это не затем, чтобы ввести его в грех, а затем, чтобы он впал в уныние».

ГРЕШНИК И ПРАВЕДНИК

Говорил Люблинский равви: «Грешника, сознающего свой грех, я люблю больше, чем праведника, который знает, что он праведник. Но если грешники считают себя праведниками, то о таких сказано: «Даже у адских врат не каются»*[262]. Ибо они думают, что их ведут в ад, чтобы они искупили другие души».

ВЕСЕЛЫЙ ГРЕШНИК

Жил в Люблине великий грешник. Всякий раз, когда ему хотелось поговорить с равви, он сразу шел к нему и болтал с ним, словно близкий его друг и приятель. Многие из числа хасидим дивились этому и постоянно спрашивали друг друга: «Как возможно, что наш равви, которому достаточно лишь раз взглянуть на лицо человека, чтобы узнать всю его жизнь от начала до конца и определить истинный корень его души, не замечает, что перед ним – грешник? А если видит, как позволяет ему разговаривать и общаться с собой?» Наконец, хасидим набрались храбрости, пошли к равви и задали ему этот вопрос. Цадик ответил: «О нем я все знаю, как и вы. Но вам известно, как люблю я веселость и как ненавижу уныйие. Да, этот человек – великий грешник! Но покуда другие сожалеют о том моменте, когда согрешили, потом ненадолго раскаиваются, но затем снова впадают в грех, этот человек не ведает ни сожаления, ни хандры и постоянно счастлив и весел, словно находится в некой башне ликования. Излучение от его веселья переполняет и мое сердце радостью».

ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО

Один хасид Люблинского равви постился однажды от субботы до субботы. Накануне субботы он почувствовал такую сильную жажду, что едва не умер. Пошел он к колодцу и уже хотел напиться, но подумал, что, не желая потерпеть немного до наступления субботы, губит весь недельный пост. Переборов себя, он не стал пить и отошел от колодца. И тут охватило его чувство гордости за то, что он устоял перед таким искушением. Но, обдумав все, затем решил: «Лучше пойду и напьюсь, чем дам гордости завладеть моим сердцем». И пошел к колодцу. Но как только зачерпнул воды, жажда прошла. С наступлением субботы он пошел в дом учителя, и, как только переступил порог, равви крикнул ему: «Лоскутное одеяло!»

ПОСТОРОННИЕ МЫСЛИ

Пришел к Люблинскому равви некий человек просить, чтобы Ясновидец избавил его от посторонних мыслей, мешающих ему молиться. Равви рассказал ему, что следует делать, но проситель не отстал и продолжал задавать вопросы. Наконец равви сказал ему: «Не знаю, почему ты жалуешься на какие–то посторонние мысли. Тому, у кого все мысли святы, нечистые помыслы чужды, хотя и приходят время от времени. Потому и называют их «посторонними». Но для тебя это обычные мысли, которые всегда с тобой. Так кому же ты хочешь их приписать?»

СЛУЖЕНИЕ

Равви Иаков Ицхак любил принимать у себя бедных странников и сам им служил. Однажды он принял одного такого странника, подал ему еды, наполнил стакан и стоял рядом, готовый удовлетворить любое пожелание гостя. После трапезы равви собрал грязную посуду и отнес на кухню. Гость спросил его: «Равви, скажи мне вот что. Я знаю, что, служа мне, ты исполняешь заповедь Бога, желающего, чтобы странника принимали как Его посланца. Но почему ты не погнушался отнести на кухню посуду?»

Равви ответил: «А разве вынос на Йом–Кипур из Святая Святых ложки и чаши не входит в обязанности первосвященника?»

ПОД НАВЕСОМ

Один ученик Люблинского равви рассказывал: «Как–то праздновал я в Люблине праздник Кущей. Перед началом хвалебных песнопений равви вошел под навес, чтобы произнести там благословение над «четырьмя произрастаниями». Почти час я наблюдал мощные сотрясения его существа, пронизанного, казалось, непомерным страхом. Все люди, видевшие это, подумали, что это главная часть всей церемонии. Их тоже охватил огромный страх, и они затрепетали. Я же продолжал спокойно сидеть на скамье, чувствуя, что главное еще впереди. Когда я поднялся, чтобы лучше видеть равви, он уже дошел до заключительных слов благословения. Я видел, как он – в высшем состоянии духа, – произнося слова благословения, сделался недвижим, и слышал, что ему вторят Небеса. Так же и в древности Моисей на горе не убоялся грома и дыма, тогда как люди внизу стояли и трепетали, но уверенно приблизился к облаку, из которого Бог говорил с ним».

ОДЕЖДЫ

Говорил равви Бунам: «У Люблинского равви хасидим лучше, чем у меня, но самого равви я знаю лучше их всех. Ибо однажды когда я в отсутствии Ясновидца вошел в его комнату, то услышал шепот: то одежды равви рассказывали друг другу о его величии».

АРФИСТ

Однажды во время молитвы Люблинский равви взял понюшку табака и стал нюхать. Самый пунктуальный из верующих заметил это и сказал равви: «Нехорошо прерывать молитву». Равви ответил ему: «Один великий царь гулял как–то по своей столице и услышал пение старого уличного певца, аккомпанировавшего себе на арфе. Музыка понравилась монарху. Он взял певца к себе во дворец и каждый день его слушал. Музыкант не захотел расставаться со своей старой ветхой арфой и поэтому во время игры часто был вынужден останавливаться и настраивать ее. Однажды во время концерта какой–то придворный заметил ему: «Ты мог бы настроить свой инструмент заранее!» Арфист ответил: «У нашего царя в его оркестрах и хорах есть музыканты и получше меня. Но если они не смогли удовлетворить его и он взял во дворец меня с моей арфой, то ему, должно быть, понравились наши с ней странности».

БЛАГОДАРИТЬ ЗА ЗЛО

Спросил один хасид Ясновидца из Люблина: «К словам Мишны «человек должен благодарить Бога за зло и восхвалять Его за это» Гемара добавляет: «…должен принять с радостью и со спокойным сердцем». Но как можно принимать зло с радостью?»

Цадик услышал, что вопрос этот исходит из сердца, трепещущего перед злом. Он сказал: «Как ты не понимаешь слов Гемары, так я не понимаю слов Мишны. Разве существует зло?»

БРАЧНЫЙ ДАР

Это случилось на свадьбе внучки Ясновидца Хинды. Когда подносились дары, равви Иаков Ицхак положил голову на сложенные руки и, казалось, заснул. Бадхан*[263] несколько раз кричал ему: «Брачные дары от семьи невесты», – и ждал, пока равви встанет, но тот лежал неподвижно. Все остальные стояли в молчании и ждали, покуда равви проснется. Когда прошло полчаса, сын Ясновидца зашептал отцу на ухо: «Отец, крикнули, что пора преподносить дары от семьи невесты». Старый равви очнулся и произнес: «Я преподношу самого себя. Через тринадцать лет молодые получат этот дар».

Через тринадцать лет Хинда родила сына, которого в честь деда*[264] назвали Иаковом Ицхаком. Когда он вырос, то каждой чертой напоминал Люблинского равви, например правый его глаз, как и у деда, был немного больше левого».

МЕСТО ХАСИДИЗМА В ИСТОРИИ РЕЛИГИИ

Задачей выяснения места, которое хасидизм занимает в истории религий, не является исследование его исторических взаимосвязей, влияний, испытываемых им, и влияний, которые он сам оказывал. Данная задача состоит в том, чтобы показать, какой особый вид религии обрел здесь свою историческую форму. Мы говорим об исторической форме какой–нибудь религии, когда речь идет не об одном только личном размышлении и личном опыте, а об общественном движении, выходящем за рамки нескольких поколений и условий их жизни. Чтобы понять особый вид религии в ее историческом проявлении, нам следует выяснить, к какому типу последнее принадлежит. Затем необходимо втиснуть его в рамки типологии и установить свойственное ему видовое отличие.

Наш метод, следовательно, будет неизбежно сравнительным, но не в том смысле, в каком он известен нам по сравнительной истории религий. Конечно, мы также можем начать с выяснения основополагающих идей, скрытых в определенных текстах и обрядах, общих для них и для текстов и обрядов других религиозных течений исторического или этнолого–фольклорного характера. Однако для нас выявление этих основополагающих идей не является задачей и предметом исследования, а только его отправным пунктом. Что нам следует сделать, так это показать, сколь многообразными путями в истории религий одна и та же основополагающая идея формируется различными типами и, в добавление к этому, сколь многообразными способами внутри одного и того же типа одна и та же основополагающая идея формируется различными проявлениями, какое значение она получает здесь, а какое там. Таким способом мы должны достичь прежде всего четкого определения типа религии, а затем ее индивидуальных исторических проявлений. Для нас несущественна основополагающая идея сама по себе, но мы хотим знать, почему она была включена в определенный контекст и какое благодаря этому изменение затронуло ее.

Для критического осмысления этой задачи я начну с рассказа, который поможет совершенно отчетливо показать, каким образом определенная тема является общей для различных религиозных течений. В то же время мы должны, однако, признать, что одна констатация наличия этой общности не означает большого продвижения вперед.

О равви Аароне из Карлина, рано умершем любимом ученике маггида из Межрича, рассказывают следующее. Его товарищ по ученичеству заехал около полуночи в Карлин по пути домой из Межрича и захотел заглянуть к своему другу. Подойдя к дому, он постучал в освещенное окно. «Кто там?» – послышалось из комнаты. Полагая, что Аарон узнает его по голосу, он сказал: «Это я». Никакого ответа не последовало, и дверь не открылась, хотя он стучал снова и снова. В конце концов он закричал: «Аарон, почему ты не открываешь?» Тогда изнутри раздалось: «Кто это осмеливается говорить о себе «Я», когда это подобает только Богу!» Услышав это, посетитель сказал себе: «Вижу, что я еще не доучился», – и немедленно отправился обратно к маггиду.

Эта история известна нам, и даже в более полной версии, по литературе одной из суфийских сект*[265] в исламе, а именно по первой части собрания мистических притч «Маснави» персидского поэта Джалал Ад–Дина Руми. В этом рассказе не упоминается ни один великий суфий, все остаются безымянными. Человек стучит в дверь дома своего друга. Тот спрашивает: «Кто там?» Он отвечает: «Я». Тот отсылает его обратно. Целый год его мучает горечь разлуки, затем он приходит снова и опять стучит. На вопрос своего друга: «Кто это?» – он отвечает: «Ты». И сразу дверь открывается и он оказывается там, где нет места для двух «Я» – Бога («друга») и человека.

Этот рассказ, безусловно, не принадлежит самому Руми. Согласно Массиньону и Паулю Краузу, его источник – изречения мистика и мученика аль–Халладжа*[266], процитированные Солами*[267]. Здесь Бог отвергает правоверного, ответившего: «Это я», но принимает его, когда тот возвращается и на этот раз дает такой ответ: «Нет, это ты, мой Господь!» В то же мгновение его стремление к Богу превращается в стремление Бога к нему'[268].

Вполне возможно, что присутствие, хотя и фрагментарное, данной идеи в хасидизме объясняется влиянием суфизма, вероятно, через Турцию в саббатианский период*[269]. Насколько я знаю, доказать это невозможно. В данном случае этот вопрос для меня не важен, поскольку мы не видим внутренней связи между суфизмом и одним только хасидизмом, что свидетельствовало бы об особой близости между ними. Мы находим параллели не только в индийском мистицизме движения бхакти*[270] и в рейнском монастырском мистицизме средних веков, но также в мистической системе, которая, в противоположность им всем, не несет на себе теистического отпечатка, – в восточноазиатском дзэн–буддизме*[271], о котором мы и будем говорить далее. Здесь повествуется о монахе из другой буддийской секты, который, последовав совету монаха дзэнского монастыря, погрузился в самосозерцание. На рассвете, услышав игру на флейте, он впал в экстаз, побежал к келье своего знакомого и постучал в дверь. На вопрос: «Кто там?» – он ответил: «Я». Тогда тот набросился на него со словами: «Почему ты напился и всю ночь храпел на улице?» На следующий день человек находит «правильную установку» и выражает ее в таких стихотворных строках: «Теперь я больше не валяюсь в праздной дреме на подушках, а позволяю флейтисту играть так, как он пожелает». На дзэнском символическом языке это означает, что он уже больше не противопоставляет свое «Я» Бытию, а осознает их единство.

Мы можем считать эту основополагающую идею свойственной вообще всему мистицизму, в котором тенденция преодоления различий между Я и Ты для ощущения их единства нашла свое наглядное выражение. Что касается типологии, то это сопоставление не выводит нас за общие рамки.

Мы подходим намного ближе к пониманию своеобразия хасидизма, когда сравниваем некоторые его легенды с легендами дзэн – той секты, а точнее, одной из тех сект в махаяне*[272], которые совершенно отдалились от теистических элементов, возникших в этом религиозном направлении. Здесь, таким образом, обнаруживается, что при сравнительно–исторических исследованиях мистицизма не всегда полезно начинать с центрального содержания религии; более плодотворно, по–видимому, исходить из самой жизни, из отношения к конкретной реальности и только в конце поставить вопрос о центральном содержании, которое, конечно, оказывает определяющее влияние на сферу конкретного.

Дзэн (на санскрите «дхъяна» – погруженность в себя, созерцание) – название одного из видоизменений позднего буддизма. Он был основан в Китае в VI веке и в Японии в XII веке. Его наиболее важная особенность состоит в отказе от всякого прямого высказывания о трансцендентных предметах. Согласно преданию, сам Будда отказывался говорить об области трансцендентного и обосновывал это тем, что такой разговор не благочестив и не помогает обрести путь спасения. Школа дзэн развивает на этом основании учение о невозможности мыслить об Абсолюте как таковом, тем более высказываться о нем. В особо авторитетном произведении махаяны «Ланкаватара сутра»*[273] говорится: «Понятия и оценки взаимосвязаны, они не могут выразить высшую реальность». Это полностью соответствует высказыванию Лао–цзы: «Дао*[274], которое можно выразить, не является вечным дао». Во многих дзэнских формулировках заметно влияние даосского учения, согласно которому истина выше противоположностей. Любое понятийное выражение подчиняет свой предмет закону противоречия, снижает его до уровня диалектики, где каждому тезису можно противопоставить антитезис, и таким образом абсолютная истина превращается в относительную. Поэтому школа дзэн отказывается признавать противоположность понятий классического буддизма – сансары*[275], «потока» непрерывного становления, и нирваны*[276], иссякнувшего потока; в действительности оба представляют собой одно и то же. «Высшая истина, – говорится в одном раннем дзэнском тексте, – нетрудна, она лишь отвергает выбор», т. е. разумное принуждение считать истиной либо А, либо не А, но не оба эти суждения одновременно.

Абсолют, следовательно, нельзя постичь через что–то универсальное, но он, пожалуй, может быть осмыслен в чувственно–конкретном проявлении, в том, чем мы живем. Дзэнские учителя ссылаются на предание, согласно которому Будда, решив выразить всю полноту проповедуемого им учения, поднял вверх цветок и молча улыбнулся. В собравшейся толпе только один человек понял его и тоже улыбнулся – это был его ученик Кашьяпа. Школа дзэн возводит свою традицию к Кашьяпе, узнавшему тайну от Будды. Смысл этой традиции соответственно в том, что ее духовное содержание нельзя передать в понятийной форме. Однако и все принятые методы созерцания оказываются тоже лишь более или менее сомнительными приемами и не ведут к постижению истины; некоторые и в самом деле даже любое созерцание называют болезнью. Когда ученик спрашивает учителя о трансцендентном, тот показывает ему, например, свой посох, как бы противопоставляя тем самым конкретное всеобщему. Либо он поднимает вверх палец. Либо издает вопль, прославленный в истории этой школы*[277]: «Куотс!» Либо если все же заговорит, то произнесет какие–нибудь стихотворные строки. А иногда он даже отвешивает ученику оплеуху, чтобы сразу же переместить того в реальность, где ему откроется тайна, превышающая все Да и Нет, тайна, которая не может быть передана иначе как зарождением ее в сердце ученика благодаря влиянию учителя. «Каждый, – как говорится, – должен найти сердце Будды в своем собственном сердце». Не через отстранение от реальности, а только посвятив себя ей, человек может снискать благо. В соответствии с этим дзэнские монастыри представляют собой не уединенное место для погружения в созерцание, а кооперативный поселок сельскохозяйственных работников: работа – основа их жизни. О патриархе, положившем в VIII веке начало этому образу жизни, рассказывают, что, когда монахи стали его упрашивать разъяснить тайную истину, он приказал им отправиться работать в поле и обещал поговорить с ними по их возвращении. Когда же они вернулись обратно, он вышел навстречу и молча указал на них, простирая к ним руки. Ведя активное духовное и физическое существование, человек достигает тесной взаимосвязи с конкретной реальностью; в тесной взаимосвязи с конкретной реальностью он становится способным к постижению истины, а постижение истины ведет, в свою очередь, к высшей сосредоточенности действия. Этим объясняется решающее влияние дзэн на военную касту самураев. Опытные фехтовальщики имели обыкновение перед поединком посещать великих дзэнских наставников и учиться у них высшей сосредоточенности. Им открывалось, как говорил один из них, что «цепляющиеся за жизнь – умирают, а презирающие смерть – живут».

Теперь я сравню некоторые хасидские рассказы с аналогичными рассказами школы дзэн. О равви Шмелке из Никольсбурга рассказывают, что один из его учеников обратился к нему с жалобой: «посторонние мысли» мешают ему молиться. Равви предложил ему пойти к другому ученику, равви Аврааму Хаиму из Злочова, который содержал тогда трактир, и провести некоторое время у него. В течение двух недель ученик наблюдал привычки хозяина. Каждый день он видел, как тот молился и как работал, и не заметил в нем ничего особенного. Ему не удалось только узнать, чем был занят равви Авраам Хаим по вечерам, после ухода всех гостей, и в ранние утренние часы, перед их приходом. В конце концов он набрался смелости и спросил его об этом. Тот ответил, что по вечерам он моет всю посуду, а поскольку за ночь на ней оседает пыль, то он моет ее по утрам снова. Но при этом соблюдает особую осторожность, чтобы она не заржавела. Когда ученик вернулся к равви Шмелке и поведал ему обо всем, тот сказал: «Теперь ты знаешь то, что тебе надобно знать».

В дзэнской литературе мы находим эту основополагающую идею в более скромном изложении. Монах просит настоятеля своего монастыря, одного из великих учителей IX века, открыть ему тайну учения. Наставник спрашивает: «Ты уже позавтракал?» – «Да», – отвечает тот. «Тогда помой посуду», – говорит ему учитель. И услышав это, ученик ощутил внутреннее озарение.

В хасидском рассказе подчеркнут аллегорический характер происходящего, тогда как в дзэнском он остается скрытым. Исследователями обсуждается значение этого высказывания, но едва ли можно усомниться в том, что «мытье посуды» здесь является символом духовной активности. Однако мы ошиблись бы, несмотря на объяснение, содержащееся в самом хасидском рассказе, если бы поняли суть дела только в символическом смысле. В действительности это также означает, что каждый должен делать то, что ему в то или иное время положено (например, в данном случае – мыть посуду), и делать это в полной сосредоточенности, внутренне собравшись, со всем вниманием, не отвлекаясь по сторонам.

Равви из Коцка после смерти равви Моше из Кобрина спросил одного из учеников умершего, что было наиболее важным для его наставника. Ученик ответил: «Всегда то, чем он был занят в данный момент». Спросили и настоятеля дзэнского монастыря: «Говорят, один из первых патриархов утверждал, что существует слово, постижение которого устраняет грехи бесчисленных мировых эпох. Что же это за слово?» Тот ответил: «Прямо у тебя под носом!» Ученик спросил снова: «Что же это означает?» – «Это все, что я могу сказать», – ответил учитель.

Два ответа, хасидский и дзэнский, в сущности, идентичны: ключ к истине в том, чем человек непосредственно занят в данный момент. И этот ключ открывает дверь в том случае, если каждый занят надлежащим делом и не упускает из виду его смысл.

Следовательно, учитель – это человек, который все, что ни делает, делает в полную силу, и суть его учения состоит в том, чтобы приобщить ученика к своей жизни и таким образом дать ему возможность понять тайну действия. Равви Мендель из Рыманова имел обыкновение утверждать, что каждая часть тела его учителя равви Элимелека учила его Торе. О том же самом, только обратившись к другой стороне проблемы, говорит дзэнский учитель. Когда прислуживающий ему ученик выражает недовольство, что еще не приобщен к духовной мудрости, тот отвечает ему: «С того дня, как ты пришел, я постоянно наставлял тебя в духовной мудрости». – «Как так, наставник?» – спрашивает ученик, и учитель объясняет ему: «Когда ты принес мне чашку чая, разве я не взял ее из твоих рук? Когда ты склонился передо мной, разве я не поприветствовал тебя в ответ?» Ученик кивает головой, а учитель продолжает ему пояснять: «Если хочешь увидеть, сразу вглядись в вещь, но если начнешь размышлять о ней, то тут же упустишь свою цель!»

Таким образом, в мире человека нельзя обрести истину в качестве содержания процесса познания, но только в виде человеческого существования. О ней нельзя размышлять, ее нельзя высказать, ее нельзя представить себе, но каждый живет ею и воспринимает ее всей своей жизнью. В дзэн–буддизме и в хасидизме это выражено почти одним и тем же языком. «Песня о переживании истины» некоего дзэнского учителя, относящаяся примерно к 700 году, начинается со строки: «Разве ты никогда не видел человека, который представляет собой саму истину?» Хасидизм говорит в точности то же самое, когда приводит слова Давида: «И это есть Тора человека'[278]», – и указывает при этом на человека, который сам стал совершенной Торой. Почти в тех же выражениях отвергается самое священное учение в том и другом [религиозном направлении], если оно существует только в качестве содержания человеческого мышления. В соответствии с хасидскими воззрениями опасно «слишком хорошо знать хасидут*[279]», потому что так человек сможет узнать больше, чем полагается. А один из дзэнских учителей упрекал своего ученика за тот же недостаток, находя в нем «слишком много дзэн». «Когда рассуждают о дзэн, – говорил он, – это вызывает у меня отвращение».

В том и другом случае в чести молчание. Однако при этом в обоих случаях нет стремления воздержаться от всяких выражений, а есть лишь намерение отказаться от любых понятийных высказываний о том, что не существует в понятийной форме. В обоих случаях упоминаются песнопения, а привносимые фольклорные мотивы придают напеву мистическое звучание. Дзэнский монах к тому же и рисует, что сильно повлияло на развитие искусства Восточной Азии. Хасид не может рисовать, но он танцует. Все это – песня, рисунок, танец – означает высказывание и осознается как высказывание. Молчание не абсолютно. «Учись сохранять молчание, чтобы ты мог знать, как говорить», – советует цадик, а один из дзэнских учителей утверждает: «Высказывание – это злоупотребление, а молчание – уловка. За пределы высказывания и молчания ведет крутой путь». Следует упомянуть еще об одной очень характерной черте, общей дзэн–буддизму и хасидизму. В том и в другом говорится в различных вариантах о мирской беседе, которую наставник ведет со своими учениками, беседе, способной разочаровать постороннего слушателя своей, по видимости, совершенной несерьезностью, хотя в действительности каждое слово в ней полно скрытого и весомого смысла.

И в дзэн–буддизме, и в хасидизме центральное место занимают отношения между учителем и учеником. Поскольку не существует, безусловно, другого народа, у которого физическая связь поколений достигла бы такого значения, как в Китае и Израиле, постольку я не знаю другого религиозного движения, которое в такой степени, как дзэн–буддизм и хасидизм, связало бы свои представления о духе с идеей духовного продолжения рода. Обоими движениями человеческая истина не ценится, как это ни парадоксально, в форме владения, а только в форме движения: не как огонь, пылающий в очаге, а скорее, говоря языком нашего времени, как электрическая искра, вспыхивающая от соприкосновения потоков. В том и другом случае самым значительным в содержании легенды являются взаимоотношения учителя и ученика. Это почти единственный предмет дзэнских рассказов, тогда как в хасидизме, который не представляется братством изолированных индивидуумов, большое место занимает община. Разумеется, она также состоит в известной мере из потенциальных учеников, из случайных учеников, из людей, которые спрашивают, ищут объяснения, слушают и время от времени узнают то, что не предполагали узнать.

Тем не менее в этой точке пути наиболее разительно расходятся. Мне снова хочется процитировать типичный для обоих движений рассказ.

К одному из дзэнских учителей Х века пришел молодой человек из далекой страны. Учитель закрыл перед ним дверь. Тот постучал и его спросили, кто он такой и каковы его намерения. «Я способен, – сказал он, – понять основу своего существования, и я хочу получить наставления». Учитель открыл дверь, посмотрел с удивлением на пришедшего и снова закрыл ее перед ним. Некоторое время спустя юноша вернулся и все повторилось. В третий раз, когда приезжий протиснулся внутрь, учитель схватил его за шиворот и крикнул: «Говори!» Так как тот колебался с ответом, он набросился на него: «Ты бестолочь!» – и стал выталкивать его наружу. Закрывающаяся дверь ударила ученика по ноге и сломала ее. Он громко вскрикнул, и в этот же момент испытал внутреннее озарение. Позднее он основал свою собственную школу.

В хасидизме мы также слышим о «суровом» методе, а именно по отношению к грешнику, который должен вернуться к Богу. Но здесь он совершенно не свойствен учителю по отношннию к ученику, задающему вопросы. Здесь характерен следующий случай. Один из учеников равви Бунама, равви Энох, рассказывал, как он в течение целого года стремился попасть в дом своего учителя и поговорить с ним. Однако каждый раз, когда он приближался к этому дому, мужество оставляло его. Однажды он бродил по полям и плакал, и им завладело настолько сильное желание пойти к учителю, что он сразу же побежал к нему. Тот спросил его: «Почему ты плачешь?» Энох ответил: «Разве я не человеческое существо, живущее в этом мире, и разве я не наделен глазами, сердцем и всеми членами своего тела, однако я не знаю, с какой целью я создан и какая от меня польза миру?» – «Маленький глупец, – сказал равви Бунам, – я мучаюсь точно так же. Приходи этим вечером поужинать со мной».

Мы бы ошиблись, если бы сочли, что различие здесь, по существу, психологическое, наподобие различия между гордостью и смирением, хотя в хасидизме смирение считается одной из главных добродетелей, тогда как в дзэн–буддизме оно не упоминается. Решающее отличие здесь другого рода. Я поясню его, рассмотрев обработку, которой подвергся в обоих [религиозных движениях] широко распространенный сюжет, первоначально появившийся в древних египетских преданиях, пересказанных позднее Геродотом, а затем возрожденный во многих произведениях фольклора. Это рассказ о воре – мастере своего дела.

Хасид – ученик маггида из Кожниц – рассказывает, что, следуя совету последнего, он стал «мастером» воровства и тем не менее остался честным человеком. В истории говорится о его хитростях и успехах. Однако хасидское предание идет еще дальше. Из уст некоего цадика мы слышим шутливые слова, в которых дерзкий вор представляется образцом служения Богу, поскольку он рискует жизнью в своих воровских предприятиях и пытается осуществить снова и снова то, что ему не удается сразу. Предприимчивость большого вора выступает здесь прямо–таки аллегорией сосредоточенности и служения Богу. Следует заметить в этой связи, что временами сопоставляются вор и грудной ребенок: благодаря этим двум существам, аморальному и внеморальному, можно усвоить высочайшее качество – внутреннее единство. Совершенно иная символика воровского поведения обнаруживается в дзэн–буддизме. В конце XI века учитель этой школы говорил в своей проповеди о старом искусном воре, который взялся обучить своему мастерству собственного сына по его просьбе. Ночью он отправился с ним к одному богатому человеку. Вломившись в его дом, он приказал сыну забраться в большой сундук и спрятать в нем ценные вещи. Когда сын скрючился в сундуке, отец закрыл крышку, запер сундук, вышел из комнаты, всполошил всех обитателей этого дома, а сам удалился. Сыну пришлось призвать на помощь всю свою сообразительность, чтобы спастись. В конце концов, разъяренный, он появился перед отцом. Тот спокойно выслушал всю историю, а затем сказал: «Теперь ты овладел мастерством». Именно так дзэнский учитель и обращается со своими учениками. Он ничего им не облегчает, он никогда им не помогает, он вынуждает их рисковать жизнью, чтобы таким образом они сами достигли того, что можно достичь лишь самостоятельно. Мы видели, что истина проявляется и в хасидизме, и в дзэн–буддизме не как содержание и обладание, а как человеческое существование и как движение между поколениями. Но это движение от существования к существованию означает в хасидизме передачу, а в дзэн–буддизме – побуждение.

Однако это различие через сферу педагогического далеко выходит за пределы отношений между поколениями.

В книге, приписываемой первому патриарху дзэн – Бодхидхарме, читаем: «Если ты хочешь найти Будду, обрати взор на свою собственную сущность, так как эта сущность и есть сам Будда». Он пришел в Китай с Запада приблизительно в 520 году и принес учение, идеи которого обобщены в следующих строках: «Особая передача (религиозного смысла] помимо писаний: отказ от привязанности к словам и обозначениям, прямое обращение к душе человека, вглядывание в собственную природу и обретение состояния Будды». Смысл не в том, что человек должен заботиться только о своем собственном благе. В четырехстрочном торжественном обещании, которое три раза повторяется дзэнским учителем после каждой беседы, последняя строчка обязательно звучит так: «Путь Будды недоступен, но я обещаю достичь его». Первая же строчка гласит: «Бесчисленны наделенные чувством существа – я клятвенно обещаю всех их спасти». И это спасение означает помогать каждому вглядеться в свою природу. Песня учителя позднего дзэн–буддизма, современника Баал Шем Това, заканчивается словами: «Сама эта земля является чистой страной лотоса, / И здесь каждое конкретное тело представляет собой тело Будды». Первая из этих двух строк указывает, несомненно, на важность связи с конкретной реальностью вещей, но настоящую дорогу к Абсолюту видно только через отношение человека к самому себе. Исторический Будда, ставший в махаяне, как известно, божеством, спустившимся на землю, полностью отстранен этой природой Будды, которая пребывает во всех душах и которую каждый человек способен открыть внутри себя и реализовать. Здесь даже имя Будды временами запрещалось произносить, потому что оно отвлекает человека от его личной задачи в сторону исторической памяти – в противоположность другим школам махаяны, считающим путем к спасению бесчисленное повторение одного из имен Будды*[280]. «Тот, кто произнес имя Будды, – говорится в дзэнских трактатах, – должен промыть свой рот». На картинах художников дзэнской школы мы видим Бодхидхарму, разрывающего священные писания и отбрасывающего их от себя прочь; другой патриарх разжигает огонь в своей печи деревянным изображением Будды. Опасно было даже представлять себе Будду в воображении. Изображение Будды трактуется в качестве спиритуальной цепи, выкованной золотых дел мастером. «Мы, – говорится далее, – не носим ее». Дзэн – это религиозное явление, освободившееся от своих исторических предпосылок. Буддизм, первоначально представлявший собой исторически узко очерченную религию, превратившийся затем в махаяне в религию откровения, становится здесь [в дзэне] мистицизмом человеческой личности, внеисторическим мистицизмом, не связанным более ни с одним неповторимым событием.

Совершенно иначе дело обстоит с хасидизмом. Сколько бы каббалистическое учение об эманации не изменяло точку зрения на отношение между Богом и миром, воззрение на отношение между Богом и человеческой душой остается в основном прежним. Правда, в хасидизме мы время от времени слышим, что Бог является субстанцией наших молитв, но мы не слышим, что он – субстанция нас самих. Божественная сила подготовила наш голос к произнесению честной молитвы, но рот, который исполняет это, небожественный. Фундаментальный диалог не стал монологом, диалог Бога и человека не превратился в разговор человека со своей душой. Таким он и не может стать, потому что здесь все существование веры издавна зависит от сущностного сходства божественного предводителя и ведомой им толпы, сущностного сходства, которое не может превратиться в тождественность сущностей, не вызывая сомнений в безусловном превосходстве этого главенства. Отсюда происходят все основные положения: образ Бога, идущего своим путем, праведный строй людской жизни. Хотя мистицизм позволяет здесь душе индивидуума отстраниться от общества, ощутить в пылающей близости присутствие Бога, однако даже при экстатическом состоянии ситуация остается такой же, какой и была: даже самая близкая взаимность остается простым отношением; остается непоколебимой связь с сущностью, которую нельзя отождествить с нашим существованием. Даже экстаз не в состоянии обратиться к внутреннему миру в такой степени, чтобы обрести в нем полную удовлетворенность и совершенство. Более того, отстраненность индивидуума от общества не может достичь в сфере религии такой степени, чтобы позволить мистицизму освободиться от истории. Даже мистицизм самого личного характера покоится здесь в тени исторического откровения. В глазах души этот Бог никогда не становится в такой степени ее Богом, задушевным Богом, чтобы перестать быть Богом Синая. И пожалуй, истинный цадик представляет собой Тору, но только потому, что сама Тора воплотилась в нем. В уже упоминавшейся мною интерпретации библейского стиха «И это есть Тора человека» говорится также следующее: «Когда человек благ во всех своих членах и духовно прилепился*[281] к Торе, он сам становится совершенной Торой». Даже учение самого личного характера возникает из связи с историческим учением.

В Израиле вся религия – это история, включая мистическую религию.

И здесь можно привести пример. В дзэн–буддизме, а до него еще отчетливее в даосизме, который, как уже говорилось, оказал на него очень значительное влияние, мы иногда встречаемся с вопросом: не снится ли нам, что мы живем. Великий даосский поэт и учитель Чжуан–цзы, после того как ему приснилось, что он был бабочкой, спросил себя: «В данный момент я не знаю, был ли я тогда человеком, которому приснилось, что он – бабочка, либо я теперь бабочка, которой снится, что она – человек?» Ответа здесь не дано; в дзэн–буддизме, напротив, на такие вопросы отвечают оплеухой, что означает примерно то же самое, что и крик: «Пробудись!» В хасидизме иначе. Сын спросил цадика: «Если есть мертвые, странствующие в Мире Хаоса и воображающие, что они продолжают свою обычную жизнь, то, может быть, и я нахожусь в Мире Хаоса?» Отец ответил ему так: «Если человек знает, что существует Мир Хаоса, то это для него признак того, что он не находится в Мире Хаоса». Однако еще более характерный ответ на тот же самый вопрос ученика: «Как мы можем узнать, что не живем в Мире Хаоса?» – дал другой цадик, принадлежащий к близкому нам поколению. Его ответ гласит: «Если человека позвали в Дом Молитвы принять участие в чтении Торы перед святым ларцом, то для него это знак того, что он не находится в Мире Иллюзий». Тора – это критерий реальности.

После установления этого фундаментального различия мы можем заново взглянуть на то, что нам наиболее ясно представляется в качестве общей особенности дзэн–буддизма и хасидизма, – на позитивное отношение к конкретному. Мы уже видели, что в обоих [религиозных направлениях] обучающийся и развивающийся человек ориентирован на вещи, на чувственно воспринимаемое бытие, на активную деятельность в мире. Однако побуждение к этому принципиально различно в обоих. Дзэн настоятельно указывает на конкретное, с тем чтобы направленный на познание трансцендентного дух увести от рассудочного мышления. Это указание, хотя и обращено против обычной диалектики, само обладает диалектической природой; здесь важны не вещи сами по себе, а их непостижимость в понятийной форме, символизирующая собой Абсолют, стоящий превыше всех понятий. В хасидизме иначе. Здесь сами вещи составляют предмет религиозного интереса, поскольку они являются обителью божественных искр, которые человек должен освободить. Здесь вещи важны не как представительницы истины, данной в непонятийной форме, а как область изгнания для божественного существования. Благодаря правильному обращению с ними человек приходит в соприкосновение с судьбой божественного существования в мире и помогает в спасении. Обращение хасида с вещами проникнуто собственным религиозным смыслом и не похоже на действия дзэнского монаха, которые только сопровождают его вглядывание в собственную природу. Реализм дзэн–буддизма – диалектический, он означает снятие; реализм хасидизма – мессианский, он означает осуществление. Если в своей ориентации на откровение хасидизм принимает во внимание прошедшее, то в своей ориентации на спасение он принимает во внимание будущее, в обоих случаях это противоположно дзэн–буддизму, согласно которому безусловная реальность проступает только на мгновение, поскольку оно открывает возможность внутреннего озарения, а перед этим мгновением измерение времени исчезает. Хасидизм, насколько я вижу, является единственным мистицизмом, в котором освящается время.

Среди всех явлений истории религий хасидизм представляет собой то, в котором встречаются, что совершенно очевидно, одновременно две линии, считающиеся несовместимыми по своей сущности, – линия внутреннего озарения и линия откровения, иначе говоря, ориентация на мгновение вне времени и ориентация на историческое время. Хасидизм разрушает распространенное представление о мистицизме. Вера и мистицизм – это не два мира, хотя тенденция превращения их в два самостоятельных мира временами берет в них верх. Мистицизм – это область на границе веры, область, в которой душа переводит дыхание, прежде чем вновь обратиться к слову.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ИЗОБРАЖЕНИЮ ХАСИДИЗМА

Младшее поколение может двумя способами сохранить от забвения пришедшее в упадок и засыпанное обломками великое религиозное наследие предшествующей эпохи.

Один способ определяется требованиями научного познания, которое должно быть всеохватывающим и точным насколько это возможно. В таком случае явления религиозной жизни становятся предметом исследования; тексты вероучений публикуются и интерпретируются, изучается их происхождение, условия и фазы развития, разветвление на школы. От этого труда, когда он ведется с присущей подлинным ученым самостоятельностью и верностью своему долгу, большую пользу получает не только одна наука о религии. Результаты этого труда могут также стать элементами преподавания и войти в содержание образования будущих поколений. Существенной предпосылкой этого способа сохранения религиозного наследия от забвения является полная подчиненность историка смыслу стоящей перед ним задачи. Хотя он и должен проводить различие между важными фактами, непосредственно подлежащими обработке, и теми из них, которые не имеют большого значения и должны оставаться на заднем плане, однако в своих решениях на этот счет он жестко ограничен объективными, принятыми в его науке критериями: то, что ему представляется важным, то он и изображает с наиболее возможной широтой охвата и точностью.

Существенно иной характер имеет другой способ сохранения от забвения великого наследия забытой в веках религиозной жизни, – это движение, некогда охватившее и наполнившее энергией широкие народные массы. Этот способ продиктован намерением передать собственной эпохе (посредством силы той жизни, чья традиция сохраняется, хотя и не во всем с одинаковой точностью) то, что поможет ей преодолеть кризис веры и возобновить порванную связь с Абсолютом. Этого нельзя достичь, просто ознакомившись с забытым и отвергнутым учением, даже если дать ему новую интерпретацию. Надо суметь показать реальное проявление прежней жизни, которую некогда вели люди и основанные ими общины, – жизни, исторически взаимосвязанной с этим учением. И здесь есть два момента.

Во–первых, хотя и существует достаточное представление о прежней религиозной жизни вместе со всеми ее духовными и историческими взаимосвязями и предпосылками, позволяющее реализовать подлинное возрождение, однако когда речь идет о передаче [традиции] собственной эпохе, то вопрос стоит не о полном отображении прошлого, а об отборе феномена, в котором воплощен тот живительный элемент. Соответственно этому здесь на передний план выступает то, что называют объективностью исследователя, достоверностью выбранного подхода к стоящей перед ним задаче. Следуя ей в точности, он не должен руководствоваться внешним к ней критерием; поскольку то, что с внешней стороны может показаться «субъективным», с точки зрения данной задачи рано или поздно оказывается необходимым моментом процесса возрождения.

И во–вторых, не следует требовать от служащего верой и правдой этой задаче, чтобы он отвернулся от устной традиции, сообщающей о той прежней жизни, и обратился бы к учению, на которое ссылаются основатель и его последователи. Даже в тот высочайший момент религиозной истории, о котором речь здесь не идет, самодостаточное учение не является первичным, а представляет собой событие, которое есть одновременно и жизнь, и слово. Тем более следует отклонить это требование в рассматриваемой мною области в том случае, когда жизнь обращается к значительно ранее возникшему учению для обоснования своей правомерности. Никогда старое учение, как таковое, не порождает в более поздней эпохе нового образа жизни, а это новое возникает в сфере личного и общинного существования. Его появление здесь означает глубокое изменение, несмотря на упорное сохранение традиционных форм. При своем возникновении, а иногда в еще большей степени на последующих стадиях развития новое ассимилирует старое учение и ссылается на него, даже усматривает в нем свое собственное начало. Конечно, элементы этого учения уже при жизни основателя кажутся органически слившимися с его собственным религиозным опытом, но именно в тех модификациях, которые характерны для него и для начинающегося при нем нового образа жизни. В последующих поколениях ученики и ученики учеников подчас отступают от этой модификации, когда начинает главенствовать доктрина, ставшая эпигонской, но уже в ближайшем поколении она может обрести возобновленную жизненность и силу.

Можно проследить в деталях, что именно так обстоит дело с хасидизмом и его отношением к каббале*[282] (главным образом, к более поздней, «лурианской»*[283]). Тот, кто верен своей особой задаче действовать «избирательно», определенно знает, что ему нужно включать в свою работу, а что, бесспорно, предоставить исследователю, следующему закону исторической точности.

Были высказаны возражения по поводу того, что мое изображение и истолкование хасидизма в значительной мере основывается на собрании его легенд и что оно пренебрегает теоретической литературой, возникшей задолго до них, а именно в период «действительной продуктивности хасидизма»; выражением его продуктивности якобы как раз и была теоретическая литература, тогда как сборники легенд возникли по большей части почти пятьдесят лет спустя после периода «творческой продуктивности».

Чтобы проверить утверждения о позднем появлении легенд в хасидизме, необходимо, как мы вскоре поймем, более подробно рассмотреть религиозно–историческую и литературно–историческую форму, в которой нашло свое выражение данное проявление хасидизма. Я характеризую эту форму как легендарный анекдот. Речь идет о коротких и совсем кратких историях, которые почти всегда основываются на высказываниях учителя – основателя «мистического» учения; в них рассказывается о событии, давшем повод для какого–нибудь высказывания.

В истории религий, насколько я знаю, есть только три примера полного проявления указанной формы: это собрания легенд суфизма, дзэн–буддизма и хасидизма'[284].

Как суфизм, так и дзэн (хотя оба направления имеют значительные теоретические произведения) ставят легендарные рассказы в центр религиозно–исторического процесса.

Необходимо решительно подчеркнуть, что я никоим образом не веду речь об истории мистики как таковой, а лишь об особого рода явлениях в ней. С общими высказываниями этого рода, к которым хотят присоединить мои собственные, я не могу согласиться. Если, например, Тор Андре'[285] заявляет об опасности непонимания теологией религий, что представляется ему наиболее убедительным, когда речь идет о мистике, то я усматриваю здесь непонимание специфики. Кто отважится дать оценку классическим даосским рассказам, сравнивая их с текстами, которые приписываются Лао–цзы, или столь смелым произведениям немецкой монастырской мистики, как история сестры Катри*[286], сравнивая их с проповедью Майстера Экхарта? Эти примеры ясно показывают, что надо проводить различие между двумя родами мистики. Тот, который я имею ввиду, принадлежит к историческим явлениям, своеобразие которых обнаруживается самым непосредственным образом в их реализации, а вместе с тем и в событийной сфере.

Сравним между собой две представительные фигуры исламской мистики: богослова аль–Джунайда, сыгравшего определяющую роль в эволюции доктрины, и аль–Халладжа, объявленного еретиком из–за его учения об идентичности и на этом основании казненного. Они были современниками. Что касается первого, то сохранилось многое из созданного им учения. Второй помимо своих стихов известен только в устной передаче. Эти устные высказывания известны по сохранившимся рассказам о его жизни, которые полны его изречений. Не может быть никаких сомнений в вопросе о том, кому из этих двоих суфизм обязан подлинным вкладом в его развитие. И это касается как его раннего, так и его позднего периода. На языке современной философии это можно выразить так: почему у суфиев свойственное им отношение к Богу, в сущности, столь экзистенциально и связано с конкретным существованием, что применительно к нему не уместны никакие теоретические рассуждения. А ведь мы располагаем свидетельствами суфиев, которые намекали или же открыто предостерегали о таящейся здесь опасности. Один из них сообщал: когда Бог благожелателен к своему слуге, он распахивает перед ним врата для деяний и закрывает перед ним врата рассуждений.

В совершенно другой, значительно более трудной для понимания форме существует аналогичное основополагающее отношение в дзэн–буддизме. Здесь возник, без всякой связи с заимствованными основополагающими теоретическими трактатами, совершенно своеобразный тип дзэнской литературы – коан*[287]. Это передаваемое обычно посредством «примера» высказывание, которое, впрочем, можно более точно характеризовать как «провозглашение». По существу, это немногословные сообщения о встречах, обрамленные вступительными «указаниями», сопутствующими «прояснениями», утонченными поэтическими «песнями» и т. д. Их общая особенность заключается в том, что в рамках «провозглашения» обнаруживается, что прямо или косвенно поставленная фундаментальная проблема оказывается неразрешимой в речевой и даже в мыслительной форме, представляется парадоксом, с которым нельзя справиться с помощью научных положений. А ведь это, пожалуй, проявление сущностной структуры человеческой личности, целиком лишенной понятийной сферы. Особенно характерны сообщения о встречах учителя с учеником, во время которых последний на свой вопрос получает либо, по всей видимости, абсурдный ответ, либо слышит в качестве единственного возражения особый выкрик*[288] традиционного свойства, либо его бьют, выталкивают и прогоняют. Мы постоянно читаем, что в тот самый момент, когда ученика решительно отвергают, он получает «просветление», вызванное тайной именно этой неописуемой ситуации, о которой и сообщается, отмечая все здесь происходящее, как бы рассказывая о том.

В суфизме, как и в дзэн–буддизме, раскрывается самая глубокая суть: все, с чем мы хотя бы однажды сталкиваемся в истории мистики, в рассказанных событиях – будь то в легендах об общении наставника с Богом, которое приводит к их «единению», будь то в коане, – все это каждый раз указывает нам на истинно происходящее*[289]. Предпосылкой имеемой в виду сущностной структуры [человеческой личности] является отказ от всякого «прихотливого выбора», а также от предпочтений теоретического утверждения теоретическому отрицанию либо, наоборот, второго – первому.

Третья форма легендарных анекдотов, встречающихся в истории мистики, является хасидской. Во всех трех центральное место в описываемой ситуации занимают высказывания действующих лиц. В суфизме – это высказывания наставника при его общении с Богом или высказывания, являющиеся следствием этого общения. В дзэн–буддизме – это высказывания наставника при общении с учеником, вызывающие в последнем глубокие изменения, раскрывающие ему истинный смысл жизни. В хасидизме – это высказывания наставника, различающиеся по своему характеру, адресатам и обстоятельствам: высказывания, обращенные к ученикам, к членам общины, к посторонним, но передающие также и сентенции, обращенные к Богу. Несравнимо сильнее, чем в суфизме и в дзэн–буддизме, выражена здесь воспитательная направленность анекдота. Часто повествование представляет собой многоступенчатый процесс, однако почти всегда он увенчивается либо поясняется одним высказыванием. Исключения составляют «чудесные истории»; однако рассказ о чуде также часто представляет собой лишь высказывание, наставление, выраженное в этой особой форме.' [290]

Теперь существует немецкий перевод Вильгельма Гувдерта первой трети древнего собрания коанов «Изумрудной скрижали» Юань–ву*[291] (Meister Yuan–wu's Niederschrift von der Smaragdenen Felswand. Munchen; Carl Hanser Verlag, 1960). Оно было названо спустя приблизительно двести лет после завершения «самым знаменитым произведением нашего вероучения». Изучение этого произведения дает возможность непосредственного ознакомления с природой коана.

Этим трем мистическим движениям, которые я типологически сопоставляю здесь между собой, присуща общая особенность, заключающаяся в том, что легенды создаются и разрабатываются устно и лишь позднее записываются», – в отличие от теорий, которые излагаются на бумаге их создателями либо передаются ученикам для записи. Характерным исключением является основатель хасидизма, который, по–видимому, устную речь категорически предпочитал письменной.

Из суфийской литературы можно привести в качестве особо примечательного примера жизненную историю вышеупомянутого аль–Халладжа. Человек, записавший ее на основании устного рассказа своего сына, жил более ста лет спустя после смерти этого мученика. Подобные биографии вращаются вокруг высказываний суфийских наставников и относятся к тому «подтверждаемому жизнью» жанру, в котором изображается фигура «совершенного человека». Насколько позволяют судить наши знания, ничего принципиально иного не было достигнуто со стороны литературной формы в дошедших до нас легендарных биографиях других суфийских наставников.

В дзэн–буддизме рассматриваемый мною процесс протекает совершенно иным образом, но в конечном счете в том же самом русле. Первоначальное, устойчивое ядро литературы коана представляет собой уже в раннюю эпоху «передаваемое из уст в уста» сообщение о ситуации, складывающейся во взаимоотношениях между приверженцами дзэн–буддизма, разговаривающими друг с другом. Это та «туча участников», о которой мы слышим. На протяжении многих поколений кто–нибудь из монастырской братии постоянно записывал особенно важные с его точки зрения «провозглашения», и постепенно складывались сборники – сначала маленькие, а потом побольше. Вместе с обретением ими «литературной» формы к ним добавлялись написанные составителями пояснения, песни, а столетия спустя после начала традиции подобных рассказов мог появиться и трактат. Характерно, что позднее этот путь попытались дискредитировать в качестве «дзэнского размышления над анекдотами».

Похожую структурную двойственность мы снова обнаруживаем в хасидизме, причем здесь она становится особенно заметной. Целостные доктрины записываются в подавляющем большинстве самими основателями этих учений либо передаются ими для записи своим ученикам. Сообщения о происшествиях, центральное место в которых занимают высказывания наставников, напротив, передавались в устной форме в основном, конечно, еще при их жизни и лишь спустя некоторое время записывались. Здесь перед нами поздний, но убедительный пример стремления устной традиции этого рода сохранить жизненный дух наставления благодаря обнаружению его взаимосвязи с ситуациями, в которых он возникает, подобно искре, высекаемой из стали. Как бы мы ни стремились в истории человеческих верований передать фактический характер произнесенного слова будущим поколениям в неискаженном виде, как бы мы ни старались спасти от опасности воплощения в «непредвзятой» понятийной форме, все же мы оставляем его в рамках породившего его события, мы передаем его из поколения в поколение как составную часть личностного процесса, от него неотделимую. Это, конечно, несравнимо с устной речью, воздействие которой порой усиливается с помощью тона и жеста. Правда, всевозможное побочное содержание угрожает вторгнуться в рассказ в ходе его передачи, и как только это осознается, вскоре появляется желание записать услышанное, чтобы не допустить дальнейших искажений. Затем рано или поздно следует сбор и объединение сходных между собой материалов. В хасидизме имена первых рассказчиков стараются по возможности предпослать отдельным легендам.

Поздняя запись, позднее обнаружение, даже поздняя публикация циклов мистических легенд не имеют поэтому никакой доказательной силы в пользу утверждения их сомнительности в качестве источника. Основной сборник легенд о Баал Шеме вышел из печати, например, спустя 55 лет после его смерти. Что это может означать для решения вопроса о их «возникновении»?

Специфическая достоверность устной традиции в истории религий еще недостаточно осмыслена (несмотря на важные факты, имеющиеся в моем распоряжении).

КОММЕНТАРИИ

ХАСИДСКИЕ ПРЕДАНИЯ. ПЕРВЫЕ НАСТАВНИКИ

(Tales of the Hasidim. The Early Masters)

В настоящем издании впервые публикуется на русском языке. Перевод выполнен М. Л. Хорьковым по изданию: Buber М. Tales of the Hasidim. The Early Masters. N. Y., 1947.

Примечания составил М. Л. Хорьков

МЕСТО ХАСИДИЗМА В ИСТОРИИ РЕЛИГИИ

(Der Ort des Chassidismus in der Religiongeschichte)

Произведение написано в Иерусалиме в период 1940–1943 гг. первоначально на иврите и вошло в качестве заключительного раздела в книгу «Be–Fardes ha–Hasidut» («Хасидекая весть»), опубликованную в еврейском издательстве в 1944 г. Позднее эта книга вышла в Германии на немецком языке – Die chassidische Botshaft. Heidelberg: Lambert Schneider, 1952. В настоящем издании данное произведение впервые публикуется на русском языке. Перевод выполнен Е. Г. Балагушкиным по изданию: Buber М. Werke. Bd. 3. Schriften zum Chassidismus. Munchen, 1963. S. 880–894.

Примечания составил Е. Г. Балагушкин.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ИЗОБРАЖЕНИЮ ХАСИДИЗМА

(Noch einiges zur Darstellung des Chassidismus)

Это вторая работа Бубера по проблеме «изображения хасидизма» (после статьи «Zur Darstellung des Chassidismus», опубликованной в «Merkur», Jg. 17, Н. 2. Februar, 1963). В ней подводился итог его дискуссии с известным историком иудаистского мистицизма Гершомом Шолемом и с его ученицей Ривкой Шатц–Уффенхаймер. Впервые была опубликована в 1963 г. в книге «Работы по хасидизму» (Schriften zum Chassidismus) третьего тома собрания сочинений Бубера. Издатели отмечают, что появление этих дополнительных замечаний было вызвано критическими выступлениями Шолема в английской («Commentary», Oktober, 1961) и немецкой («Neue Zurcher Zeitung», May, 1962) периодике.

Перевод выполнен Е. Г. Балагушкиным по изданию: Buber М. Werke. Bd. 3. S. 992–998.

Примечания подготовил Е. Г. Балагушкин.

Примечания

1

Цветочки Св. Франциска Ассизского, М., 1913. С. 45–46. (Репринт: М. 1990.).

(обратно)

2

Speculum perfectionis. IX. 100, 25.

(обратно)

3

Goldman Rene. Moral Leadership in Society: Some Parallels between the Confucian «Noble Man» and the Jewish Zaddik // Philosophy East and West.

A Quarterly of Comparative Philosophy. Vol. 45. 3. July 1995. P. 329–365.

(обратно)

4

Звездочками отмечены примечания переводчиков. Знаком ' – постраничные примечания М. Бубера. – Примеч. Ред.

* «Цадиким» (цадик – праведник, мн. ч.: цадиким) – лидер хасидской общины. При переводе была сохранена авторская форма употребления множественного числа на иврите.

(обратно)

5

*Равви (учитель, наставник) – понятие равви означает в этих текстах преимущественно главу местных хасидов. Иногда равви был также и равом (см. примеч. [36]).

(обратно)

6

*Рыманов – названия городов даются в легендарной традиции, так как зачастую затруднительно указать их современную локализацию.

(обратно)

7

' Мидраш. Бытие Рабба LXXXII. 7.

(обратно)

8

*Маггид (проповедник, мн. ч.: маггидим) – некоторые маггиды были странствующими проповедниками, другие назначались общиной; последние время от времени тоже становились странствующими проповедниками. Понятие «маггидим» указывает также на тот дух, которым отмечены избранные и благодаря которому им открываются и тайны учения, и завеса будущего.

(обратно)

9

*Диаспора (гола) – рассеяние Израиля среди других народов.

(обратно)

10

*См.: Leffz. Maerchen der Brueder Grimm. Эта книга была опубликована на основании материалов, оставшихся после смерти Клеменса Брентано.

(обратно)

11

*Per se (лат.) – самого по себе, как такового.

(обратно)

12

' Так называемые «чудесные истории», то есть такие, где нереальные аспекты реальности наиболее очевидны, я обычно предварял фразой: «Рассказывают».

(обратно)

13

*Представлено по три поколения – в издании дан перевод на русский язык первого тома двухтомного собрания хасидских преданий М. Бубера, охватывающего времена трех первых поколений хасидов и названного Бубером «Первые наставники».

(обратно)

14

*Каббалистическое учение (каббала – предание) – средневековое религиозно–мистическое учение в иудаизме (см. также примеч. [282]).

(обратно)

15

*Саббатианское движение – израильское мессианское движение последней трети XVII в., охватившее ряд стран и получившее широкое распространение после того, как в 1665 г. Саббатай Цви (см. примеч. [80]) объявил себя мессией.

(обратно)

16

*Тора (учение, закон) – иудейские священные свитки из кожи, на которых написано «Пятикнижие»; учение и закон как писаный (библейский), так и устный (традиционный).

(обратно)

17

*Искра Божия – во время изначального творения, предшествовавшего сотворению нашего мира, божественная световая сущность взорвалась и ее «искры» ниспали в низшие миры, облачившись в «раковины» вещей и всех творений нашего мира.

(обратно)

18

*Доктрина Шехины – божественная ипостась, Шехина, присутствующая в мире и разделяющая с Израилем изгнание (Божественное Присутствие среди людей).

(обратно)

19

*Каввана (мн. ч.: кавванот) – устремленность к Богу при совершении религиозного или любого другого действия. В Каббале кавванот означают перестановки при произнесении Божественного Имени, целью которых является преодоление разделенности с силами Высшего Мира.

(обратно)

20

*Злое Начало – уклонение ко злу, противоположное стремлению к добру. Оно не считается злом, как таковым, но возникает при неправильном использовании человеком своих сил и способностей. Все действия человека связаны с его чувствами и страстями. Человек призван служить Богу всеми своими устремлениями – к добру и ко злу, – направляя свои страсти ко благу и святости.

(обратно)

21

*Йом–Kипyp (День Искупления) – последний из Дней Благоговения (см. примеч. [66]), которые начинаются Новым годом. Это день поста и непрерывной молитвы об искуплении.

(обратно)

22

*Благословение новой луны – церемония под открытым небом, которая проводится по случаю появления на небе новой луны, что означает начало нового месяца по иудейскому календарю.

(обратно)

23

*Небесный Иерусалим – связан с земным Иерусалимом. Святилище Небесного Иерусалима связано с Храмом на горе Сион.

(обратно)

24

*Праздник Радования в Законе (Симхат Тора) – праздник в день, следующий за Суккотом (см. примеч. [118]). В этот праздник вынимают свитки Торы и в торжественной процессии носят по Дому Молитвы.

(обратно)

25

*Третья трапеза – главная субботняя трапеза. Ей предшествует послеполуденная молитва (см. примеч. [64]). Третья трапеза сопровождается пением и беседой с цадиком.

(обратно)

26

*Баал Шем (владеющий Именем [Божьим]) – это определение с эпохи средневековья было эпитетом человека, который считался владеющим тайным знанием тетраграмматона (YHWH) и других имен Бога и поэтому способным совершать разнообразные чудеса. Баал Шемами называли также ряд литургических поэтов, например Шфатию и его сына Амиттая из Южной Италии. С XIII в. этим понятием стали обозначать изготовителей амулетов с одним из имен Бога. Многие Баал Шемы были известными раввинами и талмудистами, например Элияху Лоанс, живший во Франкфурте и Вормсе, Элияху Баал Шем из Хелма, Зекель Ицхак Лейб Вормсер (которого называли Баал Шемом из Михельштадта, 1768–1847). Ряд Баал Шемов занимались исключительно Каббалой; наиболее известен из них Иоэль Баал Шем из Замосци (XVII в.). В XVII–XVIII вв. было много Баал Шемов–целителей. Они, как правило, были сведущи в практической Каббале и народной медицине и использовали в своей работе снадобья из трав, минералов и веществ животного происхождения, а также молитвы, заклинания и амулеты. В XVIII в. широкую известность приобрел Иаков Хаим Фальк, Лондонский Баал Шем (1710–1782), которого христиане называли доктор Фальк. Рассказы о деяниях Баал Шемов со временем приобретали легендарный характер. Время от времени возникали даже легенды о Баал Шемах, не существовавших в действительности, например легенды об Адаме Баал Шеме из Бингена, относящиеся к XVII в.

Баал Шем Тов (владеющий Благим Именем [Божьим]) – вариант эпитета Баал Шем. Наиболее известный его носитель – Израэль бен–Елиезер Баал Шем Тов, основатель хасидизма. Но известны и другие Баал Шем Товы: Эльханан Баал Шем Тов (ум. 1651), Биньямин Кротошин, именовавший себя Баал Шем Товом в своей книге «Шем Тов катан» (1706), Иоэль Баал Шем Тов, который, как и основатель хасидизма, подписывался аббревиатурой Бешт.

(обратно)

27

' В соответствии с содержанием книги, в настоящем предисловии говорится только о трех первых поколениях цадиким. Разделение на поколения не всегда подчиняется хронологическому принципу: некоторые цадиким 3–го поколения хронологически относятся ко временам 4–го и 5–го поколений, а некоторые из 4–го – ко времени 3–го поколения.

(обратно)

28

*Девятый день Ава (Тиша бе–Ав) – день (в июле или августе) поста и оплакивания разрушения первого Храма Навуходоносором и второго Храма – Титом. Верующие, словно оплакивая умерших, сидят без обуви на полу в затемненной синагоге и читают стихи из Книги Плача Иеремии. Согласно традиции. Мессия родился в Девятый день Ава; он вновь появится также в этот день.

(обратно)

29

' Дата его смерти в разных источниках указана разная и колеблется между 1781 и 1792 г.

(обратно)

30

*Принц леса – согласно иудейской традиции, все элементы, силы природы, а также нации, которых насчитывается семьдесят, представлены на Небесах своими «принцами» – ангелами или демонами (принц Торы, принц Египта).

(обратно)

31

' Дата его смерти в разных источниках указана разная и колеблется между 1800 и 1820 г.

(обратно)

32

*См. историю «Малый страх и великий страх» (с. 189).

(обратно)

33

*Par excellence ((pp.) – по преимуществу.

(обратно)

34

*Кровопускания входили в число услуг, оказываемых цирюльниками.

(обратно)

35

*См. историю «Маленькая свистулька» на с. 81.

(обратно)

36

*Рав (раввин) – глава религиозной общины.

(обратно)

37

*Митнагдим (митнатед - противник, соперник, мн. ч.: митнагдим) - явные противники хасидизма.

(обратно)

38

*Близость (двекут – букв. прилипание) – беспредельная преданность Богу, привязанность к нему; характеризуется постоянным душевным состоянием, определяющим все поступки человека. Понятие «прилепляться к Богу» известно из Библии: Втор. 4:4; 10:20; 11:22; 13:5; 30:20.

(обратно)

39

*«Кол–Нидре» (Все Обеты) – начальные слова торжественной формулы освобождения от неисполненных и невыполнимых обетов, произносимой накануне праздника Йом–Кипур.

(обратно)

40

' Я уже упоминал об этих событиях в своей книге «Гог и Магог» (английское название: «For the Sake of Heaven»).

(обратно)

41

*Все души пребывали в душе Адама – согласно Каббале, души всех людей были заключены в душе Адама; затем они вышли из нее и стали скитаться.

(обратно)

42

*См.: Песн. 3:7 («Вот одр его – Соломона: шестьдесят сильных вокруг него, из сильных Израилевых»).

(обратно)

43

*Меламмед – учитель детей.

(обратно)

44

*Дом Учения (Бет ха–мидраш) – обычно объединен с Домом Молитвы. Это место учения и почитания Бога. Путешественники, не нашедшие другого пристанища, останавливаются в Доме Учения.

(обратно)

45

*Принц Торы – см. примеч. [30].

(обратно)

46

*Суд Торы – раввинский суд Закона; состоит из главы (ав бет дин – отец суда Закона) и двух судей (даяним).

(обратно)

47

* Пламенный меч. Ср.: Быт. 3:24 («И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к древу жизни»).

(обратно)

48

*Гемара («завершение» учения) – толкование на Мишну, древнейшую часть Талмуда. Между Гемарой Вавилонского Талмуда и Гемарой Палестинского Талмуда существуют значительные различия.

(обратно)

49

*Киддуш (освящение) – помимо прочих значений это понятие обозначает благословение над вином в начале субботы и других праздников. Брачная церемония также обозначается понятием «киддуш».

(обратно)

50

*Каддиш (освяти) – славословие; в основном произносится в память об умершем.

(обратно)

51

*Молитвенные одеяния (таллит) – прямоугольная молитвенная шаль, отороченная кистями с бахромой (цицит). О кистях на краях одежд см.: Чис. 15:37–41.

(обратно)

52

*Песн. 6:3.

(обратно)

53

*Пророк Ахия – согласно легенде, библейский пророк Ахия (1 Царей 11:14; 3 Царств. 11:14) являлся Баал Шему и наставлял его.

(обратно)

54

*Хавдала (отделение) – молитва, произносимая над вином, приправами и светильником на исходе субботы и праздников, которые отделяют эти священные дни от будних.

(обратно)

55

*«Книга Творения» («Сефер Ецира») – основная книга по мистической интерпретации чисел и букв алфавита. Неясно, когда точно она была составлена: в талмудические или постталмудические времена.

(обратно)

56

*Проводы субботы – трапеза по завершении субботы. Эта трапеза. понимается как прощание с царицей субботой. Она служит как бы «сопровождением» субботы при ее уходе. Также эта трапеза носит название «трапеза царя Давида». Согласно легенде, бог сказал Давиду, что царь умрет в субботу. Поэтому по завершении каждой субботы Давид устраивал трапезу в честь того, что его жизнь еще продолжается.

(обратно)

57

*Клаус – комната для молитв в частном, преимущественно хасидском, собрании верующих.

(обратно)

58

*Тайный цадик – согласно хасидским воззрениям, в каждом поколении существуют тридцать шесть цадиков, которые тайно, в облике крестьян, ремесленников и носильщиков, совершают свои благие деяния. Эти деяния образуют истинную основу, на которой держится сотворенный мир. Равви Лейба бен–Сару вряд ли можно причислять к «тайным цадикам» в полном смысле этого эпитета, поскольку как цадик он был широко известен. Рассказывают, что, странствуя, равви Лейб однажды встретил группу знатных вельмож, в том числе и австрийского императора, которые были враждебно настроены по отношению к евреям. Говорят, что чудесным образом равви Лейб сумел переменить их мнение.

(обратно)

59

*См.: Втор. 28:15–68.

(обратно)

60

*Святое Братство (хевра каддиша – святое общество) – члены этого братства посвящают свою деятельность погребению умерших.

(обратно)

61

*Бараний рог (шофар) – рог, в который трубят в синагоге, в основном на Новый год. Глас бараньего рога будет возвещать пришествие Мессии. Каждому звуку шофара соответствует своя каввана (см. примеч. [19]).

(обратно)

62

*Новый год (Рош ха–Шана) – празднуется в первый и второй дни месяца Тишре, приходящегося на сентябрь–октябрь.

(обратно)

63

*Светоч Семи Дней – великий цадик сравнивается со светом семи дней творения, который он в себя впитал и который олицетворял.

(обратно)

64

*Послеполуденная молитва (минха – жертвоприношение) – изначально послеполуденная жертва (Эздра 9:4), позднее, как ее замещение, послеполуденная молитва.

(обратно)

65

*Пс. 89(88:16).

(обратно)

66

*Дни Благоговения (Ямим Нораим – грозные дни) – десять дней от Рош ха–Шана (Новый год) до праздника Йом–Кипур.

(обратно)

67

*Дополнительная служба (мусаф – прибавление) – первоначально дополнительное жертвоприношение в субботние и праздничные дни; позднее, в качестве замещения, дополнительная молитва, читаемая после основной утренней молитвы.

(обратно)

68

*Священные Имена – все элементы священного языка, которые понимаются как живые сверхъестественные существа.

(обратно)

69

*Священные слова Единения – священная церемония, целью которой является единение разделенных божественных принципов.

(обратно)

70

*И оно загорается – данное выражение отсылает к похожей истории, которая приводится в Вавилонском Талмуде (Таанит 25а).

(обратно)

71

*С. 86. Семь Пастырей – считается, что намек на них содержится в Библии (Михей. 5:4). В Талмуде (Сукка 52в) они идентифицируются как Адам, Сиф, Мафусаил, Авраам, Иаков, Моисей и Давид.

(обратно)

72

*Иофор – см.: Ис. 2:15–22; 3–1.

(обратно)

73

*Баня погружения – древняя баня, которая в Каббале и особенно среди хасидов стала важной церемонией, имеющей особый смысл и считающейся неким таинством. Погружение в реку или ручей имеет большую ценность, нежели обычная ритуальная баня.

(обратно)

74

*С. 87. Ари – аббревиатура имени Ашкенази равви Исаака (Луриа), выдающегося представителя поздней Каббалы (1534–1572). CM.: Scholem G. Major Trends in Jewish Mysticism, 3rd ed. New York, 1954. Seventh Lecture.

(обратно)

75

*«Книга Великолепия " ( «Зохар») – основное сочинение эпохи ранней Каббалы (конец XIII в.).

(обратно)

76

*Саммаэль – постбиблейское имя Сатаны, принца демонов.

(обратно)

77

*Филактерии (тефиллин) – маленькие кожаные коробочки с текстами из Писания, нанесенными на пергамент. Согласно заповеди, содержащейся во Второзаконии (11:18), тефиллин надеваются на левую руку и голову во время утренних служб в будние дни. Они являются знаками завета между Богом и Израилем. Ошибка в текстах, помещаемых в филактерии, делает их недействительными. Существует также талмудическая концепция «филактерии Бога» (Беракот 5). Говорят, в этих филактериях содержится текст Второй книги Самуила (7:23).

(обратно)

78

*«Баня Израиля – Господь» – такую интерпретацию дает равви Акиба (Мишна. Йома 8.8.9) словам из Писания (Иер. 17:13).

(обратно)

79

*Зрев Рае – см.: Исх. 12:38; Неем. 13:3.

(обратно)

80

*Саббатай Цви (ум. 1676) – центральная фигура величайшего в истории диаспоры мессианского движения. Вскоре после того, как Саббатай Цви провозгласил себя Мессией, движение сошло на нет, а его лидер принял ислам.

(обратно)

81

*Час освобождения – имеется в виду освобождение от земных уз, то есть смерть.

(обратно)

82

*Пасха (Песах) – праздник, продолжающийся восемь дней (в Палестине – семь дней); начинается в пятнадцатый день месяца Нисан (март–апрель) и посвящен исходу из Египта.

(обратно)

83

*Пророк Илия – после своего вознесения на Небеса пророк Илия, согласно легенде, продолжает помогать миру и наставлять людей как посланец Бога. Он является в мир людей при каждом обрезании и в каждый праздник Седера. Видеть Илию и получить от него наставление считается посвящением в таинства Торы.

(обратно)

84

*Святое Общество – здесь: ученики Баал Шем Това, которых, по преданию, было шестьдесят.

(обратно)

85

*Якоб Франк (ум. 1791) – последний и самый сомнительный из Лжемессий; лидер радикального крыла саббатианского движения в Польше (см. примеч. [80] – Саббатай Цви), затем перенес свою деятельность в Оффенбах в Германии. Он и его ученики открыто принимали христианство.

(обратно)

86

*Моше Пастух – слово пастух у Бубера написано по–польски.

(обратно)

87

*Праздник Недель (Шавуот) – праздник, длящийся два дня (в Палестине – один день); справляется через семь недель после Пасхи. Это праздник первых плодов; он посвящен также памяти откровения на Горе Синай.

(обратно)

88

*Есф. 2:13.

(обратно)

89

*Еккл. 1:5, 4.

(обратно)

90

*Милосердие, суровость и слава (атрибуты Бога) – качества Бога, постигаемые людьми в их мыслях и поступках. Каждый из трех патриархов, Авраам, Исаак и Иаков, являются символами одного из атрибутов Бога.

(обратно)

91

*Песн. 8:8.

(обратно)

92

*Притч. 7:4.

(обратно)

93

*Песн. 8:8.

(обратно)

94

*См. там же.

(обратно)

95

*Сжигал… квашеное – во время Пасхи в доме не должно быть ничего квасного, никакой закваски. Вечером накануне Пасхи собирают все остатки закваски и квашеного хлеба и сжигают их на специально разведенном для этого огне.

(обратно)

96

*Пс. 119(118):19.

(обратно)

97

*«Изречения отцов» («Пиркей–Авот») – сочинение, которое является частью Мишны и представляет собой собрание поучений этического характера и изречений, призывающих к изучению Закона. Начинается «Пиркей–Авот» с генеалогии традиции отцов.

(обратно)

98

*Семисвечный светильник (менора) – используется главным образом в синагоге.

(обратно)

99

*Числ. 8:13.

(обратно)

100

*Раши – аббревиатура имени равви Соломона бен–Исаака из Труа (ум. 1105), классического комментатора Библии и Вавилонского Талмуда.

(обратно)

101

*Абаййи.. .Раба – знаменитые талмудические учителя, жившие в Вавилонии в первой половине IV в. н. э.

(обратно)

102

*Пятидесятые врата – согласно талмудической легенде, перед Моисеем распахнулись сорок девять из пятидесяти врат разума.

(обратно)

103

*Ис. 62:5.

(обратно)

104

*Ариель (Ариил) – поэтическое название Иерусалима (Ис. 29:1). Возможно, оно означает «очаг Бога», то есть место, откуда восходит дым от сжигаемых жертв.

(обратно)

105

*«Литовец» – литовские евреи были наиболее рационалистично настроенными, последовательно выступали против хасидизма.

(обратно)

106

*Иоханан – Иоханан Изготовитель Сандалий – ученик равви Акибы, видного учителя из Палестины, жившего во 2 в. н.э.

(обратно)

107

*«Древо Жизни» («Эц Хаим») – изложение каббалистической системы Исаака Лурии, написанное его самым известным учеником Хаимом Виталом Калабрийским.

(обратно)

108

*См.: Пс. 92(91):13.

(обратно)

109

*Согласно Вавилонскому Талмуду, Глас с Небес произнес эту фразу перед тем, как вынести решение в споре между умеренной школой Гиллеля и строгой школой Шаммая (Эрубин 13в).

(обратно)

110

*Втор. 4:29.

(обратно)

111

*Мал. 2:7.

(обратно)

112

*Быт. 22:12.

(обратно)

113

*Гаон (Превосходство) из Вильны – равви Илия из Вильни (ум. 1797), знаменитый книжник раввинского толка, лидер антихасидского движения.

(обратно)

114

*Быт. 1:26.

(обратно)

115

'Здесь я отступил от принятого мной порядка посвящать каждому цадику отдельную главу. Поскольку школа Пинхаса из Кореца и теперь продолжает развивать и дополнять сведения о нем и его учении, то в этой главе я решил представить ее также и в лице равви Рафаэля*.

* Рафаэль – Рафаэль из Бершада (ум. 1816) – любимый ученик Пинхаса из Кореца.

(обратно)

116

*Лимон (этрог, цитрон) – плод «благого древа», упоминаемого в Библии (Лев. 23:40). Это citrus medica; над этим плодом, вместе с которым кладутся ветви пальмы (ваий), мирта и ивы, произносится благословение Суккот.

(обратно)

117

*Медведь – имя Дов Баэр представляет собой игру слов: Дов на иврите, а Баэр или Бэр на идиш и по–немецки означает медведь.

(обратно)

118

*Праздник Кущей (Суккот) (сукка – шатер, мн. ч.: суккот) – восьмидневный праздник, начинающийся в пятый день после Йом–Кипура. Во время этого праздника, посвященного памяти о странствовании в пустыне, люди оставляют дома и живут в шатрах, покрытых листьями.

(обратно)

119

*«Глава всех сыновей рассеяния» (эксиларх, реш галута) – глава вавилонской диаспоры в талмудические и постталмудические времена.

(обратно)

120

*Халлель – группа псалмов, читаемых на службах во время некоторых праздников.

(обратно)

121

*Святые гости – говорят, что патриархи приходят в праздничные шатры к истинно верующим. Для этого хозяева сначала произносят специальные слова приглашения патриархов.

(обратно)

122

*Эти слова приписывают равви Мейру, известному учителю раннего талмудического периода.

(обратно)

123

*Ханукка (освящение) – восьмидневный праздник, начало которого приходится на двадцать пятый день месяца Кислев (ноябрь или декабрь). Праздник проводится в память освящения заново Маккавеями Святыни Храма в 167 г. до н.э. и их победы над сирийскими греками, осквернившими Храм. Вспоминая о Маккавейском празднике Светильников, в еврейских домах в каждый из восьми вечеров праздника Ханукки зажигают свечи: одну свечу в первый вечер, две – во второй, три – в третий и т. д.

(обратно)

124

*Еккл. 1:2.

(обратно)

125

*«Маком» (место) – одно из обозначений Бога, указывающее на то, что в Нем существует все, что существует.

(обратно)

126

*По–видимому, имеются в виду слова Второзакония (10:21): «Он – хвала твоя, и Он Бог твой. Который сделал с тобою те великие и страшные дела, какие видели глаза твои». Слова псалом и хвала выражаются на иврите одним понятием.

(обратно)

127

*«Обязанности сердец» («Ховот ха–левавот») – популярное сочинение по иудейской религиозной философии и этике, написанное в последней четверти XI в. на арабском языке. Автор: Бахья ибн–Пакуда.

(обратно)

128

*Пиркей–Авот IV. 3.

(обратно)

129

*См.: Иез. 38; 39. Это пророчество Иезекииля обычно трактуется как видение великих войн народов во времена, предшествующие приходу Мессии.

(обратно)

130

*Пс. 93(92):

(обратно)

131

*Пс. 25(24): 15.

(обратно)

132

*Ис. 57:15.

(обратно)

133

*Заключительные слова молитвы после трапезы.

(обратно)

134

*Согласно талмудической традиции (Гиттин 55в), вражда между двумя иудейскими родами заставила один из них прибегнуть к помощи римлян, что привело к войне римлян с Иудеей и в конце концов к разрушению Храма.

(обратно)

135

*«Добрый еврей» – популярное в народе обозначение цадика.

(обратно)

136

*Ис. 56:4.

(обратно)

137

*Пс. 25(24): 14.

(обратно)

138

*Ср.: Числ. 12:3 («Моисей же был человек кротчайший из всех людей на земле»).

(обратно)

139

*Быт. 2:18.

(обратно)

140

*Зло – см. примеч. [20].

(обратно)

141

*Быт. 2:18.

(обратно)

142

*Мендель из Примишлана – ученик Баал Шема, один из первых хасидов, перенесших свою деятельность в Палестину.

(обратно)

143

*Пс. 119(118):99.

(обратно)

144

*Втор. 4:4.

(обратно)

145

*Лев. 26:3.

(обратно)

146

*Быт. 32:7.

(обратно)

147

*Так в Синодальной Библии (Втор. 5:5). Возможен и следующий перевод: «Я» стояло между…»

(обратно)

148

*Песн. 7:11.

(обратно)

149

*Лев. 19:2.

(обратно)

150

*Мидраш (толкование, мн. ч.: мидрашим) – сочинения талмудических и постталмудических времен, посвященные толкованию Писания. Они обильно расцвечены назидательными рассказами на библейские темы, легендами, притчами и изречениями.

(обратно)

151

*Пс. 145(144):21.

(обратно)

152

*Раздел песен (Перек Шира) – компиляция из стихов Писания. Составлена так, что в ней каждый вид живых существ славит Бога своими словами, выраженными отдельными стихами Писания.

(обратно)

153

*Гиллель – великий учитель 1 в. Его жизнь и учение были основаны на идеале всеобщего братства.

(обратно)

154

*Быт. 7:7.

(обратно)

155

*Пс. 24(23):3.

(обратно)

156

*Колесница Бога – это видение пророка Иезекииля трактуется как таинство божественного откровения и является одним из двух фундаментальных принципов Каббалы. (Другой фундаментальный принцип Каббалы – таинство творения.).

(обратно)

157

*Возвращение – слово шаббат (суббота), которое образовано от шават (остановиться), ассоциируется здесь с корнем шов (возвратиться).

(обратно)

158

*Еккл. 1:4–5.

(обратно)

159

*Исх. 6:1.

(обратно)

160

*«Единый» – истинно верующие иудеи, особенно мученики, умирая, этим словом открыто заявляют о Единстве Бога, к которому они стремятся.

(обратно)

161

*Пс. 49(50):1–2.

(обратно)

162

*Чтец (хазан) – певец и чтец молитв в синагоге.

(обратно)

163

*«Сын заповеди» (Бар–Мицва) – мальчик, который по достижении тринадцатилетнего возраста становится ответственным за соблюдение религиозного закона в полном объеме. Бар–Мицва – это и название праздника по случаю тринадцатилетия мальчика.

(обратно)

164

*Элул – месяц, предшествующий Дням Благоговения и Дням Небесного суда. Он посвящен внутреннему приготовлению и самоанализу.

(обратно)

165

*Числ. 28:11.

(обратно)

166

*Обновить – на иврите игра слов: ходеш (месяц, новомесячье) – хадаш (новый).

(обратно)

167

*См.: Пиркей–Авот 11.1 («Знай, что превыше тебя: видящее око, слышащее ухо и все твои деяния записаны в книге»).

(обратно)

168

*Лиллит – женщина–демон, соблазняющая мужчин.

(обратно)

169

*Пс. 144(143):15.

(обратно)

170

*Там же.

(обратно)

171

*«Родословия Иакова Иосифа» («Толдот Иааков–Иосеф») – первое подробное изложение учения Баал Шема, написанное в форме комментария к Библии (1780).

(обратно)

172

*Седер (порядок, чин) – праздничная трапеза и домашняя служба в первую и вторую (в Палестине – только в первую) ночь Пасхи. Во время Седера каждое поколение отождествляет себя с поколением, исшедшим из Египта.

(обратно)

173

*Каддиш – см. примеч. [50]

(обратно)

174

*Киддуш – см. примеч. [49]

(обратно)

175

*Пурим – праздник «жребиев» (пур – жребий, см.: Есф. 9:24 (25). В этот праздник отмечается гибель Амана, сына Амадафа, вугеянина, врага всех иудеев. Праздник сопровождается маскарадом и разнообразными играми.

(обратно)

176

*Полночное оплакивание – у благочестивых верующих иудеев принято в полночь подниматься со своего ложа, садиться на пол без обуви, посыпать голову пеплом, оплакивать падение Сиона и молиться об освобождении.

(обратно)

177

*«Проводы царицы субботы» – см. примеч. [56].

(обратно)

178

*Пояс и трость – символы власти равви.

(обратно)

179

*Азазел – см.: Лев. 16. В библейские времена таинственное создание, которому на Йом–Кипур посылали «козла отпущения» во искупление грехов Израиля. В постбиблейские времена стали считать, что Азазел – это имя одного из падших ангелов.

(обратно)

180

*Звук рога (текиа, мн. ч.: текиот) – звук бараньего рога (шофара). Поздняя Каббала присоединяет к каждому звуку шофара специальную каввана.

(обратно)

181

*Ср.: Вавилонский Талмуд. Баба Батра 158.

(обратно)

182

*Сын Иессея – царь Давид. Имя Иессей означает «Иегова есть Сущий».

(обратно)

183

*Исав – он же Эдом – брат Иакова–Израиля; «Исав» как нарицательное часто употребляется в иудейской литературе для обозначения христиан.

(обратно)

184

*Мишна – древнейшая и основная часть Талмуда.

(обратно)

185

*Акиба – Акиба бен–Иосиф – видный палестинский учитель 1–II вв.

(обратно)

186

*Освящение Имени (Бога) – обозначает каждый акт служения Богу; посредством освящения Имени человек участвует в установлении на земле Божьего Царства.

(обратно)

187

*Пс. 2:11.

(обратно)

188

*Пс. 41(40):12.

(обратно)

189

*Слова молитвы после трапезы.

(обратно)

190

*Бог, отец и мать – согласно Талмуду (Нидда 31), от отца ребенок заимствует кости, мозг, мышцы и жилы; от матери – кожу, плоть и волосы; от Бога – дух, душу, чувства и речь.

(обратно)

191

*Таннаим и амораим (танна, мн. ч.: таннаим) – наставники, обучающие Мишне; (амора – оратор, толкователь, мн. ч.: амораим) – наставники второй талмудической эпохи (примерно 200–500 гг.), в которую возникла Гемара.

(обратно)

192

*В 5538 году – дата указана по иудейскому летосчислению от сотворения мира. Соответствует 1778 г.

(обратно)

193

*Быт. 28:12.

(обратно)

194

*См.: Числ. 14:19.

(обратно)

195

*Я уговорил – киббушим – уговоры, букв. прижимание.

(обратно)

196

*Песнь Илии – песнь, исполняемая в честь пророка Илии; в ней к Илие обращаются как к благому помощнику.

(обратно)

197

*Израэль из Рижина – внук равви Авраама Ангела.

(обратно)

198

*Брачный договор (тенаим – условия) – пишется и скрепляется печатью во время помолвки; непосредственно перед свадьбой к нему добавляется финансовый договор, кетуба.

(обратно)

199

*Втор. 4:35.

(обратно)

200

*Маца (мн. ч.: мацот) – неквашеный хлеб, который едят на пасхальной неделе.

(обратно)

201

*Фони – прозвище, которое часто употребляли евреи для обозначения русских. Здесь оно указывает на русского царя.

(обратно)

202

*Жизнь, дети и пища – согласно Талмуду (Моэд Катан 28а), три эти дара Небеса преподносят людям независимо от их достоинств.

(обратно)

203

*Завершающая молитва (нейла – завершение) – заключительная молитва во время праздника Йом–Кипур.

(обратно)

204

*Хаггада – собрание изречений, толкований отдельных мест Писания и гимнов, посвященных исходу из Египта. Хаггада читается на домашней службе Седер в пасхальную ночь.

(обратно)

205

*См. примеч. [66]

(обратно)

206

*Пс. 72(71):19–20.

(обратно)

207

*Раб (Абба Арека) – вавилонский учитель Талмуда III в.

(обратно)

208

*Цыгане – на иврите слово цоаним (цыгане) происходит от Цоан, одного из названий Древнего Египта.

(обратно)

209

*Священная трапеза Семи Пастырей – грядущий мир. Известная легенда из мидрашей.

(обратно)

210

*С. 208. См.: Талмуд. Шаббат 133.

(обратно)

211

*Иер. 31:20.

(обратно)

212

* Пс. 85(84): 12.

(обратно)

213

*

(обратно)

214

*Быт. 12:2.

(обратно)

215

*Втор. 25:17.

(обратно)

216

*Втор. 25:19.

(обратно)

217

*Вавилонский Талмуд. Баба Мециа 49. Исповедание в грехах, читаемое на Йом–Кипур.

(обратно)

218

*Талмуд. Шаббат ЗОв.

(обратно)

219

*

(обратно)

220

*«Вот я, жертва за грехи Израиля» – подобные восклицания часто встречаются в Талмуде. Произнося его, равви желает, чтобы Бог наложил наказание за все грехи Израиля на него одного.

(обратно)

221

*Притч. 5:19.

(обратно)

222

*Исх. 25:2.

(обратно)

223

*Ис. 6:7.

(обратно)

224

*Быт. 12:1.

(обратно)

225

*В Синодальной Библии: «И увидели Израильтяне Египтян мертвыми на берегу» (Исх. 14:30).

(обратно)

226

*Исх. 14:31.

(обратно)

227

*Развод – единственно допустимая форма развода – письмо о разводе.

(обратно)

228

*Быт. 18:8.

(обратно)

229

*«Поляки» – польские евреи.

(обратно)

230

*Savoir vivre (фр.) – знание света, владение хорошими манерами, умение себя вести.

(обратно)

231

*Свиньи – в иудаизме считаются нечистыми животными.

(обратно)

232

*Бумажные полоски – прошения (идиш: квиттель) пишутся на длинных узких полосках бумаги, содержат имя просителя, имя его матери и содержание просьбы.

(обратно)

233

*Илия – см. примеч. [83]

(обратно)

234

*С. 238. Суд Торы – см. примеч. [46]

(обратно)

235

*Лев. 25:55.

(обратно)

236

*Вино жизни – сохраняется в раю со дней творения для благочестивых людей.

(обратно)

237

*В Синодальной Библии: «Сделайте чудо» (Исх. 7:9).

(обратно)

238

*Митнагдим – см. примеч. [37]

(обратно)

239

*Божественное Ничто – школа Хабад, развивающая учение Великого Маггида, считает, что Божество беспредельно и противоположно всему, что определено, всему «нечто». Божество – это «Ничто», включающее в себя все пределы и ограничения.

(обратно)

240

*Быт. 1:26.

(обратно)

241

*Пс. 139(138):8.

(обратно)

242

*Пс. 77(76):20.

(обратно)

243

*Имя матери – называние имени матери, которое является частью «истинного имени», – это основная составляющая ритуала, во время которого хасид раскрывает цадику свое сердце.

(обратно)

244

*Пс. 87(86). Этот псалом называется также «золотым», так как 87 – числовое значение слова паз (золото).

(обратно)

245

*Мессия, сын Иосифа – Мессия, который приготовит путь для Мессии, сына Давида, собрав Израиль вместе и вновь основав Царство, и который затем падет в битве с римлянами под предводительством Армилуса. Согласно другой традиции, этот Мессия появляется «из поколения в поколение».

(обратно)

246

*Польское восстание – восстание 1792 г.

(обратно)

247

*Игра слов: мицраим – Египет, мецарим – нужда.

(обратно)

248

*В Синодальной Библии: «И она оставила отрока под одним кустом» (Быт. 21:15).

Слово сихим имеет двоякое значение: кусты, беседы.

(обратно)

249

*Пс. 16(15):8.

(обратно)

250

*Князь Адам Чарторыйский (1770–1861) – польский и русский политический и государственный деятель. Один из ближайших друзей Александра 1. В 1804–1806 гг. – министр иностранных дел России. С 1815 г. – сенатор Королевства Польского. Во время Польского восстания 1830 г. – глава Национального правительства. После подавления восстания эмигрировал в Париж, где его резиденция «Отель Ламбер» стала центром польской эмиграции. В 1834 г. был провозглашен своими сторонниками польским королем. О его отношениях с маггидом из Кожниц, как их описывает легендарная традиция, см.: Buber М. For the Sake of Heaven. Philadelphia: The Jewish Publication Society, 1945. P. 195 и далее.

(обратно)

251

*См.: Летопись (2 Пар.) 24:20–21 («И Дух Божий облек Захарию, сына Иодая, священника, и он стал на возвышении пред народом, и сказал им: так говорит Господь: для чего вы преступаете повеления Господни? не будет успеха вам; и как вы оставили Господа, то и Он оставит вас. И сговорились против него, и побили его камнями, по приказанию царя, на дворе дома Господня»).

(обратно)

252

*Речной поток – см. примеч. [73].

(обратно)

253

*Девять дней – дни, предшествующие Девятому дню Ава (см. примеч. [28]).

(обратно)

254

*Сбрасывание грехов (ташлик) – эта церемония совершается в первый день Рош ха–Шана (Нового года): читая псалмы Давида, в реку бросают крошки хлеба, символизирующие грехи человека.

(обратно)

255

*Втор. 7:10.

(обратно)

256

*«Деньги выкупа» – хасид, посещая цадика, подает ему, вместе с прошением, деньги в качестве «выкупа» за душу просителя.

(обратно)

257

*Быт. 22:10.

(обратно)

258

*Втор. 16:20.

(обратно)

259

*Зах. 1:3.

(обратно)

260

*Плач. 5:21.

(обратно)

261

*Там же.

(обратно)

262

*Вавилонский Талмуд. Эрубин 19.

(обратно)

263

*Бадхан (шут, потешник, затейник) – распорядитель церемоний на свадьбе; по завершении свадебного пира он обращается ко всем присутствующим, поднимает их с мест и произносит в их честь восхваления, в основном в юмористической манере.

(обратно)

264

*В честь деда – обычай называть мальчика в честь деда восходит к древнему поверью, согласно которому человек заново рождается в своем внуке. См. также в этой же главе историю «Переход».

(обратно)

265

*Имеется в виду суфийский орден (братство) мавлавия. Его основатель – персидский мистик и поэт Джалал ад–дин Руми (1207–1273). Среди оставленного им богатого литературного наследия наибольшей известностью пользуется мистическая поэма «Маснави–и манави» («Поэма о скрытом смысле»). Это своего рода энциклопедия суфизма в стихах, которая, по замыслу автора, должна раскрыть тайный смысл Корана.

Суфизм – мистическое течение в исламе, возникшее в VIII–IX вв. в противоположность ортодоксальной догматике и канонической обрядности под предлогом поиска мистического пути к Богу (вплоть до слияния суфия с ним в результате утраты собственной индивидуальности и суверенности своей личности). Впоследствии усилиями аль–Газали (1059–1111) была найдена возможность примирения суфизма и калама (ортодоксального ислама) на основе компромисса и взаимопроникновения свойственных им представлений и ориентаций. На своем историческом пути суфизм морфологически существенно изменялся: первоначальное религиозно–философское течение превратилось в XII в. в сеть многочисленных братств, или монашеских орденов.

(обратно)

266

*Аль–Халладж Хусейн ибн Мансур (ок. 858–922) – одна из ключевых фигур в истории раннего суфизма. В его учении культ любви к Богу достиг кульминации и первостепенное значение получило представление о полной идентификации личности суфия с божеством. Ему приписывается выражение: «Я есть Истина (т. е. Бог)». Был казнен за проповедь отношения к Богу, которое не допускало абсолютного отделения Творца от творения и поэтому было несовместимо с непреложностью Закона. Его проповедь и трагическая гибель считаются апогеем истинного мистического переживания в исламе. Для многих он стал примером одухотворенности и вершиной самовыражения, которых верующие могут достичь путем подавления собственной личности и растворения ее в абсолютной трансцендентности. Л. Массиньон (1883–1962), работы которого произвели настоящую революцию в исследовании суфизма, усматривал в судьбе и учении аль–Халладжа прямые параллели с образом Христа.

(обратно)

267

*Солами – имеется в виду ас–Сулами (ум. 1021). Его знаменитое сочинение «Табакат ас–суфийа» является первым дошедшим до нас суфийским биографическим сводом.

(обратно)

268

' Изречения, изложенные Никольсоном в его комментарии к «Маснави», несколько иные.

(обратно)

269

*Турция саббатианского периода – см. примеч.[15]

(обратно)

270

*Движение бхакти – народное сектантское движение в Индии XII–XVII вв., идейной основой которого было религиозно–мистическое течение в индуизме бхакти (санскр., букв.: преданность, любовь к Богу), провозглашавшее равенство людей перед Богом и необходимость преданного служения ему, постоянного культивирования экстатических переживаний посредством специфического культа бхакти–йоги.

(обратно)

271

*Дзэн–буддизм–школа чань (яп.: дзэн) китайского буддизма, перенесенная из Китая в Японию в ранний период Камакура (1185–1333). Школа чань сформировалась в Китае на рубеже V–VI вв. в процессе синтеза буддизма махаяны с традиционно китайскими учениями.

(обратно)

272

*Махаяна (санскр., букв. – большая колесница, широкий путь спасения) – одно из двух основных направлений буддизма. Чань (дзэн) – буддизм отверг такие теистические элементы классической махаяны, как почитание Будды в качестве Бога, представление о множестве райских миров, поклонение иконам, молитвы, заклинания, упование на помощь бодхисаттв.

(обратно)

273

*Ланкаватара сутра – одно из канонических произведений буддизма, которое Бодхидхарма считал наиболее подходящим для своих китайских последователей.

(обратно)

274

*Дао – главное понятие в даосизме, обозначающее сущность и первопричину мира, источник его многообразия. Это и некий естественный путь, по которому должен следовать окружающий мир и все люди.

Даосизм – философское учение, возникшее в Китае в IV–III вв. до н. э., на основе которого во II в. н. э. складывается религия, получившая то же название. В начале V в. оформляется вероучение и ритуал даосизма, он становится государственной религией. Каноническое сочинение даосизма – философский трактат «Дао дэ цзин» («Книга о дао и дэ»), авторство которого приписывается древнекитайскому философу Лао–цзы, жившему, согласно преданию, в VI–V вв. до н. э. Позднее возникает множество даосских сект. К настоящему времени даосизм давно утратил былые позиции, уступив их другим религиям, получившим распространение в Китае.

(обратно)

275

*Сансара (санскр. – странствование) – в индуизме и буддизме представление о текучести и непостоянстве всего живого, единая цепь переходов из одной телесной оболочки в другую, круговорот рождений и смерти.

(обратно)

276

*Нирвана (санскр., букв. – угасание) – центральное понятие религиозной философии буддизма. Означает освобождение от уз сансары, разрыв цепи перерождений, прекращение перевоплощений. Высшее состояние духа, в котором все земные привязанности преодолены, нет ни желаний, ни страстей. Согласно махаяне, нирвана, в противоположность совершенно иллюзорному миру, обладает подлинной реальностью и отождествляется с «высшим абсолютом».

(обратно)

277

*…Вопль, прославленный в истории этой школы – показательно сообщение из книги о Линьцзы (ум. 867), чаньском патриархе, основателе одной из самых влиятельных школ чань–буддизма. В нем говорится об эпизоде с разоблачением несостоятельности малокомпетентного наставника Цзиншаня, которого Линьцзы должен был испытать. «Линьцзы пришел в монастырь Цзиншаня и прямо с дороги, с дорожной сумкой на плечах, вошел в зал для лекций и медитаций, где сидел сам наставник. Не успел Цзиншань поднять голову, как Линьцзы неожиданно закричал на него: «Хэ!» Цзиншань в замешательстве открыл рот, не найдя что ответить. Линьцзы тряхнул рукавами и вышел». Далее сообщается, что, узнав о поражении своего наставника, ученики ушли от него. По словам самого Линьцзы, чань–буддисты, находящиеся в состоянии «просветления», испускали порой столь оглушительные восклицания, что собеседник мог «оглохнуть и ослепнуть на три дня» или же упасть в обморок (см.: Абаев Н. В. Чань–буддизм и культурно–психологические традиции в средневековом Китае. Новосибирск, 1989. С. Ill, 89). Вслед за своими китайскими предшественниками подобные, неприемлемые с конвенциональной точки зрения поступки практиковали и дзэн–буддисты в Японии. Их роль была многозначна: шоковое воздействие на психику, преодоление привычного, «нормального» состояния сознания и переход к мистическому просветлению, нарушение рутинных форм поведения с целью бросить вызов неприемлемой социальной действительности и отбросить охраняющие ее нормы и условности повседневной жизни.

(обратно)

278

' Самуил 7,10.

(обратно)

279

*Хасидут – идеал благочестия, хасидизм.

(обратно)

280

*…Бесчисленное повторение одного из имен Будды – речь идет об амидаизме – одном из течений в японском буддизме, возникшем в XII в. Здесь на смену философским тонкостям раннего буддизма пришел культ одного только будды Амиды, владыки обетованной «чистой земли», и обещание «легкого» пути спасения благодаря непрестанному повторению формулы, прославляющей Амиду: «нембутсу».

(обратно)

281

*Духовно прилепился – см. примеч. [38].

(обратно)

282

*Каббала (букв. – предание) – в широком смысле – традиционное обозначение различных форм иудейской мистики; в узком смысле – доминирующая тенденция в иудаистском мистицизме, возникшая в XII в. в Провансе и в Испании, а затем получившая развитие в Галилее, откуда она распространилась по Европе и всей диаспоре. Ее содержание определяется тремя источниками: раввинистическим иудаизмом, иудейским гностицизмом и неоплатонизмом, неоаристотелизмом. Восемьсотлетняя история каббалы разделяется на два периода исторической катастрофой 1492 г. – изгнанием евреев из Испании и Португалии. В первом периоде каббала имела элитарный и эзотерический характер, ее распространение ограничивалось небольшими группами религиозных «виртуозов». Во втором периоде своего развития каббала превратилась в эзотерическую доктрину и религиозную практику; пропагандируемые ею духовные ценности получили самое широкое распространение, становились известными «в каждом еврейском доме». Содержание этой «новой каббалы» определило в основном учение Ицхака Лурии (ум. 1572).

(обратно)

283

*Лурианская каббала – Ицхак Лурия и его ученики подвергли изменению всю мистическую традицию «старой каббалы». Мессианские и апокалиптические традиции иудазима и представление о коллективном спасении еврейского народа были ими объединены с теософским содержанием «Зохар» («Книги Великолепия») – каббалистического канона, возникшего приблизительно в XIII в. Если ранняя каббала представляла собой панентеизм и пантеизм, то Лурия повернул ее к теизму и дуалистическому разделению Бога и вселенной. Лурианская каббала приблизительно с 1630 г. стала чем–то наподобие мистической теологии иудаизма. Согласно его воззрениям, реальность на всех уровнях проникнута силами зла, что в символической форме воплотилось в разрушении Иерусалима и прочих тяготах и бедах, выпавших на долю еврейского народа. Созданный Лурией космический миф о низвержении («ссылке») божественного начала и его избавлении и спасении как цели религиозной жизни получил широкое распространение в народных массах: в XVII в. лурианская каббала явилась основой мессианства саббатианского движения, а в XVIII в. – оживления пиетизма в хасидизме. По мнению Г. Шолема, «лурианская каббала, саббатианство и хасидизм, в сущности, – три стадии одного и того же процесса». Причем «хасидизм представлял собой попытку сохранить те элементы каббалы, которые могли вызвать отклик в народе, лишив их, однако, мессианского оттенка, которому они были обязаны своим воздействием на массы в предыдущий период» (Шолем Г. Основные течения в еврейской мистике. II. Иерусалим. Библиотека–Алия. 1989. С. 163, 165–166).

(обратно)

284

' Собрание францисканских легенд не упоминается здесь из–за особенностей своего возникновения. Скорее можно было бы привлечь к рассмотрению определенные даосские тексты. Однако они представляют собой, в сущности, притчи, а не анекдоты.

(обратно)

285

' Andrae Т. lslamischeMystiker: Uberzetzung des Н. С. Crede. Stuttgart, 1960. S. 9.

* Top Андре (1885–1946) – историк религий и епископ шведской церкви. Бубер ссылается на перевод его книги «I myrten tragarden» («В миртовом саду»), посвященной очерку ранней истории суфизма. Опубликована посмертно в 1947 г.

(обратно)

286

* Сестра Катри – Бубер имеет в виду средневековый немецкий трактат «Schwester Katrei» о мистике XVI в., небольшой отрывок из которого он опубликовал в своей книге: Ekstatische Konfessionen. Gesammelt von Martin Buber. Jena, 1909. S. 226–231.

(обратно)

287

*Коан – термин японского буддизма дзэн, обозначающий особое алогичное высказывание (своего рода загадка, не имеющая разгадки), медитация над которым служит средством достижения экстаза–просветления (сатори). Над своим первым коаном монах нередко медитировал в течение трех лет, а потом затрачивал еще 15 лет на серию других коанов, чтобы расширить и углубить полученный мистический опыт.

(обратно)

288

*Особый выкрик – см. примеч. [277]

(обратно)

289

(обратно)

290

' И с этой точки зрения путь францисканства иной (но не в «мистическом» смысле), а как сказано, оно типологически не принадлежит к рассматриваемым религиозным явлениям: его легенды сочиняет и редактирует орден.

(обратно)

291

*«Изумрудная скрижаль» Юань–ву – наиболее значительный сборник коанов, из числа самых ранних, возникших в Китае в чаньской школе Линьцзы (известной в Японии как школа риндзай). Составлен Юань–ву Ко–чином (1063–1135), впервые опубликован в 1128 г.

(обратно)

Оглавление

МУДРОСТЬ И БЛАГОЧЕСТИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ИЗРАЭЛЬ БЕН–ЕЛИЕЗЕР, БААЛ ШЕМ ТОВ

  ДРЕВО ПОЗНАНИЯ

  ШЕСТЬДЕСЯТ ГЕРОЕВ

  ИСПЫТАНИЕ

  СЛОВА ОТЦА

  ТЩЕТНЫЕ УСИЛИЯ

  ПЕРВОЕ СРАЖЕНИЕ

  ЗАКЛИНАНИЕ

  ЖЕНИТЬБА

  ГОРА–СПАСИТЕЛЬНИЦА

  РАЗБОЙНИКИ

  ПРЕПОНЫ ДЛЯ БЛАЖЕНСТВА

  ПЕРВЫЙ

  ШАУЛ и ИВАН

  КРЕСТЬЯНИН И ИСТОЧНИК

  СТУК В ОКНО

  ПРИЗЫВ

  БААЛ ШЕМ ОТКРЫВАЕТСЯ

  ОНИ САМИ

  СОВЕРШЕНСТВО ТОРЫ

  ФОРМА

  ТРЕПЕТ

  КОГДА СУББОТА БЛИЗКО

  БАХРОМА

  К СВОЕМУ ТЕЛУ

  ДЛЯ ТЕБЯ

  УСТА

  КАК ПРОРОК АХИЯ*[53] УЧИЛ БААЛ ШЕМА

  ДЕНЬГИ, ЧТО ОСТАЛИСЬ В ДОМЕ

  ПОЗНАНИЕ

  БАНЯ

  ПРОТИВ УМЕРЩВЛЕНИЯ ПЛОТИ

  ВНЕ ГРЯДУЩЕГО МИРА

  ХАСИДСКИЙ ТАНЕЦ

  НАСТАВНИК ТОЖЕ ПЛЯШЕТ

  ГЛУХОЙ

  СИЛА ОБЩИНЫ

  ПТИЧЬЕ ГНЕЗДО

  ОБРАЩЕНИЕ К СОБЕСЕДНИКУ

  ВЕРА

  РАССКАЗЧИК

  СЕМЬДЕСЯТ ЯЗЫКОВ

  БИТВА С АМАЛИКОМ

  СЛОВА ПРОКЛЯТИЙ

  ЗАБЛУДИВШИЙСЯ

  ПЕВЕЦ БААЛ ШЕМ ТОВА

  НЕПРАВИЛЬНЫЙ ОТВЕТ

  ТОПОР

  СЛОВО УЧЕНИКА

  РЯДОМ и ВДАЛИ

  МОЛИТВА В ПОЛЕ

  УЧЕНЫЕ

  ПРЕДЕЛЫ СОВЕТА

  ЗАПИСИ

  У ДРЕВА ЖИЗНИ

  ПРОПОВЕДЬ

  КАК САРАНЧА

  БЛАЖЕН НАРОД

  ПРОСТОТА

  ЧУЛОЧНИК

  МОЛИТВА ЗАНЯТОГО ЧЕЛОВЕКА

  МАЛЕНЬКАЯ СВИСТУЛЬКА

  ДВОРНИК

  В ЧАС СОМНЕНИЯ

  ВЕЛИКОЕ ЧУДО

  ИСТИНА

  ТОМУ, КТО МНОГО УВЕЩАЕТ

  С ГРЕШНИКАМИ

  ЛЮБОВЬ

  ФАЛЬШИВОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

  ПЕРЕПОЛНЕННЫЙ ДОМ МОЛИТВЫ

  КУВШИН

  В ИЗМЕНЧИВОМ МИРЕ

  МАЛЕНЬКАЯ РУКА

  ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ДНЕСТР

  СОСУЛЬКА

  БОЖЬИ ТВАРИ

  ПРИХОД

  ДИСПУТ

  ПО ОБРАЗУ БОЖИЮ

  ЧУДЕСНАЯ БАНЯ

  ВОЗДЕЙСТВИЕ РАЗНОПЛЕМЕННОГО МНОЖЕСТВА

  ИСКУШЕНИЕ

  ВЫНУЖДЕННАЯ ОСТАНОВКА

  ВОСТРУБИ В БОЛЬШОЙ РОГ!

  ТРЕТЬЯ НЕУДАЧА

  ПЕРЕД ПРИШЕСТВИЕМ МЕССИИ

  ПОСЛЕ СМЕРТИ ЖЕНЫ

  УПУЩЕНИЕ

  КОНЧИНА БААЛ ШЕМА

  РЕКА И ОГОНЬ

  ОГНЕННАЯ ГОРА

  ВНУТРИ СТЕН

  «ОН БУДЕТ»

  ЕСЛИ

БАРУХ ИЗ МЕЗБИЖА

  МАЛЕНЬКАЯ СЕСТРА

  В ДОМЕ ТЕСТЯ

  ПРИГОТОВЛЕНИЕ

  К САМОМУ СЕБЕ

  СДЕЛАЙ НАС СВЯТЫМИ

  ДВА СТРАННИКА

  БЛАГОСЛОВЕН СКАЗАВШИЙ

  В СЕБЕ САМОМ

  ДАРЫ

  СЛАДОСТИ

  ПРАВИЛЬНОЕ СЛУЖЕНИЕ

  КАК СЛЕДУЕТ УЧИТЬСЯ

  ПЯТИДЕСЯТЫЕ ВРАТА*[102]

  БЛАГОДАРИТЬ ЗАРАНЕЕ

  ВЕЛИКОЕ ДЕЛО

  ВСЕ – ЭТО ЧУДО

  ЛЕКАРСТВО

  ВИДЕНИЕ

  СПОР

  КРАСНОРЕЧИЕ

  ЖЕНИХУ

  РАДОСТЬ В СУББОТУ

  ЗАБЫВАНИЕ

  БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЛУНЫ

  ИГРА В ПРЯТКИ

  ДВА ФИТИЛЯ

  ДВОЙСТВЕННОСТЬ МИРА

ДОВ БАЭР ИЗ МЕЖРИЧА, ВЕЛИКИЙ МАГГИД

  СЕМЕЙНОЕ ДРЕВО

  ПРОКЛЯТИЕ

  ТОСКА

  НАКАЗАНИЕ

  ЧТО ПОНЯЛ МАГГИД

  ПРЕЕМСТВО

  ВИЗИТ

  ПАЛЬМА И КЕДР

  БЛИЗОСТЬ

  ВПЕЧАТЛЕНИЕ

  В ДОМЕ МАГГИДА

  УЧИТЕЛЬСТВО

  В ИЗГНАНИИ

  ОТЦОВСТВО БОГА

  ПРОМЕЖУТОЧНАЯ СТАДИЯ

  ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДО

  УМЕЛЫЙ ВОР

  ДЕСЯТЬ ПРИНЦИПОВ

  РАВВИ И АНГЕЛ

  СНЕЖОК

  ТЕЛО И ДУША

  НА СВОЕМ МЕСТЕ

  УЧИТЬ ТОРЕ И БЫТЬ ТОРОЙ

  КАК УЧИТЬ ТОРЕ

  СПОР ИСТОПНИКОВ

  КАК СТАТЬ ДУХОВНЫМ

  СПИСОК ГРЕХОВ

  ОТКУДА?

  НЕУДАЧА

  ЗАКЛИНАНИЕ

  НА ПРУДУ

  ЛЕВАЯ НОГА

  С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НЕБЕС

АВРААМ АНГЕЛ

  МАТЕРИ

  ПРОИСХОЖДЕНИЕ

  ЛИЦО

  СВАДЬБА

  СОН ЖЕНЫ АВРААМА

  ГОДОВЩИНА

  СТРАТЕГИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

  НАСЛЕДСТВО

  БЕЛОЕ ПЕКЕШЕ

  ГОРА

  БЕЗ БОГА

  В ПОЛНЫЙ РОСТ

  ДРУГОЙ СОН ЖЕНЫ РАВВИ АВРААМА

  БЛАГОСЛОВЕННАЯ

ПИНХАС ИЗ КОРЕЦА И ЕГО ШКОЛА[115]

  ЧЕРНЫЙ МЕЛАММЕД

  КРОВОПУСКАНИЕ

  КОГДА ПРИВЕЗУТ ЛИМОН*[116]

  БЕЗ ГОСТЕЙ

  РАЗБИТЫЕ СОСУДЫ

  ДУША УЧИТ

  УЧЕНИК

  СЕФИРОТ

  СОКРЫТИЕ

  СОМНЕВАЮЩИЙСЯ

  ВОССЕДАЮЩИЙ НА ТРОНЕ

  ПЕРЕД ТЕМ, КАК ВОСТРУБИТЬ В БАРАНИЙ РОГ

  В ДЕНЬ РАЗРУШЕНИЯ

  РАДИ ОБНОВЛЕНИЯ

  ЧУДО СВЕТА

  ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ

  МЕСТО ЧЕЛОВЕКА

  ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ

  ОН – ПСАЛОМ ТВОЙ

  МОЛИТВЕННИК

  ПОХВАЛА ПЕНИЮ

  ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО НЕОБХОДИМО СДЕЛАТЬ

  ИСТИННАЯ МОЛИТВА

  ПЕНИЕ ВДВОЕМ

  УХО, КОТОРОЕ НЕ ЕСТЬ УХО

  ОЖИВЛЕНИЕ

  РАЗЛИЧИЯ ЛИЦ

  В КАЖДОМ ЧЕЛОВЕКЕ

  ВОДОВОЗ

  ХИЖИНЫ

  СМЫСЛ ГНЕВА

  ГОГ

  БЕСКОНЕЧНАЯ БИТВА

  ИЗ СЕТИ

  ПЧЕЛЫ

  МИЛОСТЬ БОЖЬЯ

  ТО, ЗА ЧЕМ ТЫ ГОНИШЬСЯ

  ВЕЛИКАЯ СИЛА

  ЛЮБИТЬ БОЛЬШЕ

  САМОЕ ГЛАВНОЕ КАЧЕСТВО

  РАДИ ИСТИНЫ

  ЗЛО

  ЧТО ДОСТОЙНО НАКАЗАНИЯ

  КАФЕДРА

  ПРЕПЯТСТВИЕ

  БУЛАВКА В РУБАШКЕ

  СЛАВА

  ЧЕЛОВЕК, ОТРИЦАЮЩИЙ БОГА

  СНЫ

  ЯЗЫК ЯЗЫКОВ

  НЕПОВТОРИМОСТЬ

  ЕВНУХИ

  ВСЕ ШУТКИ

  СМОТРИТЕЛИ

  НА ПРОЩАНИЕ

  ТРАУР

  СВИДЕТЕЛЬСТВО

ИЕХИЭЛЬ МИХАЛ ИЗ ЗЛОЧОВА

  ЖЕЛАНИЕ

  НА ДВУХ СТУПЕНЯХ

  КОРОВА

  ПОСЛАНЕЦ БААЛ ШЕМА

  ОТКАЗ

  ОТКРЫВШАЯСЯ ТАЙНА

  ЧЕРЕЗ ШЛЯПУ

  ИСПУГ РАВВИ ЭЛИМЕЛЕКА

  ТЯЖЕЛОЕ НАКАЗАНИЕ

  К САМОМУ СЕБЕ

  СМИРЕНИЕ – НЕ ЗАПОВЕДЬ

  ПОМОЩНИК

  ЧЕЛОВЕК И ЗЛО

  РАЗМНОЖАЙТЕСЬ

  УЧИТЬСЯ У ВСЕХ

  ЕДИНСТВО КАЧЕСТВ

  ПОДРАЖАНИЕ ОТЦАМ

  НЕ ЗА ПЛАТУ

  «С»

  ПРИРОДА УЧЕНИЙ

  ПОЗОР НАМ

  СОБЛЮДЕНИЕ ЗАКОНА

  МЕЖДУ

  БОЖЬЕ ОСВЯЩЕНИЕ

  МОЛЯЩИЙСЯ РАВВИ

  БОГАЧ

  ВЕЛИКИЙ ХОР

  УЧАСТИЕ

  НАЗЫВАНИЕ

  ВЕРА В СОМНЕНИИ

  ПУТЬ НА ГОРУ

  ИСКУШЕНИЕ

  ВЛАСЯНИЦА

  СУББОТА ОТДОХНОВЕНИЯ

  САТАНИНСКИЕ ХАСИДИМ

  СОЛНЦА И ЗЕМЛЯ

  ИЗГНАНИЕ И СПАСЕНИЕ

  БЛАЖЕННАЯ ЖИЗНЬ

  ЛЮБОВЬ К ВРАГАМ

  ПО СВОЕЙ ВОЛЕ

  ИЗ МИРА В МИР

  «ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОН ВОШЕЛ К БАТ–ШЕБЕ (ВИРСАВИИ)»

ЗЕВ ВОЛЬФ ИЗ ЗБАРАЖА

  В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС

  СЛЕЗЫ

  СЛУЖАНКА

  РЕДЬКА

  ИЗВОЗЧИК

  ЛОШАДИ

  ССОРЯЩИЕСЯ

  ИГРОКИ

  ВОРЫ

  ОТСТУПНИКИ

  ПОДДЕРЖКА

МОРДЕХАЙ ИЗ НЕСХИЖА

  КАКАЯ РАЗНИЦА?

    С ПРИНЦЕМ ТОРЫ

  ОБЕЩАНИЕ

  НА ЗАРЕ

  МЕРКА

  ЗАЧЕМ ПРИХОДЯТ ЛЮДИ К ЦАДИКУ

  РЫБА В МОРЕ

  ЖЕРТВА

  ЗРЕНИЕ И СЛУХ

  МАЛЕНЬКАЯ ШАПОЧКА

  ЛИЛИТ*[168]

  НЕЧТО ОСОБЕННОЕ

ИЗ ОКРУЖЕНИЯ БААЛ ШЕМ ТОВА

  ДВА ПОДСВЕЧНИКА

  НА ИСХОДЕ СУББОТЫ

  ДА БУДЕТ ТАК

  КНИГА

  НА РЫНКЕ

  ОБЪЯСНЯТЬ ТОРУ И БЫТЬ ТОРОЙ

  ОТЕЦ И МАЛЫЕ ДЕТИ

  «ДЕДУШКИН» ТАНЕЦ

  ИГРЫ НА ПУРИМ*[175]

  ЛИЯ И РАХИЛЬ

  ЦАДИК И ЕГО ХАСИДИМ

  СЛОВА УТЕШЕНИЯ

  КАЧЕСТВО БОГА

  ВСАДНИК В КУРИЦЕ

  ОГОНЬ ПРОТИВ ОГНЯ

  КАНАТОХОДЕЦ

МЕНАХЕМ МЕНДЕЛЬ ИЗ ВИТЕБСКА

  ДЕТСТВО

  БОЛЬШЕ

  ПОЧЕСТИ

    ЧЕРВЬ

  ПРИЗВАНИЕ

  ДОКУМЕНТ

  ВРЕМЕНА ЖИЗНИ

  КУЧА ЗОЛЫ

  СРАВНЕНИЕ

  ДЛЯ АЗАЗЕЛА*[179]

  ЧЕРЕЗ ОКНО

  ВОЗДУХ ЗЕМЛИ ИЗРАИЛЬСКОЙ

  ПОДПИСЬ

  ПОЕЗДКА НА ЛЕЙПЦИГСКУЮ ЯРМАРКУ

  ВСЕ СВЕЧИ

ШМЕЛКЕ ИЗ НИКОЛЬСБУРГА

  АРФА ДАВИДА

  НОВЫЕ МЕЛОДИИ

  В НИКОЛЬСБУРГЕ

  НОВЫЕ ПРАВИЛА

  СЕМЬ МИРСКИХ НАУК

  МЕССИЯ И МОЛЯЩИЕСЯ

  СЛЕЗЫ ИСАВА

  ПРОПОВЕДЬ НА ЙОМ–КИПУР

  СОН

  СТУК

  ЧИСТЕНЬКИЕ

  ЗАПОВЕДЬ ЛЮБВИ

  КОЛЬЦО

  ПОСЛАНЦЫ

  БОГАЧ И БЕДНЯК

  БУДЕТЕ СВЯТЫ

  ПРИГОТОВЛЕНИЕ

  ИСПЫТАНИЕ

  Я БЫ НЕ УМИРАЛ

  НАШЕ ПОКОЛЕНИЕ

  СУДЬБА ВОРОВ

  БРАТЬЯ

  ПОЕЗДКА ПО ДУНАЮ

  АМЕН

  ДУША САМУИЛА

ААРОН ИЗ КАРЛИНА

  МОМЕНТ ОБРАЩЕНИЯ

  ШЕПОТ

  ДОЛГИЙ СОН

  УДОВОЛЬСТВИЯ

  ПИСЬМО

  ЦАРЬ

  ЛЮСТРА

  НА ЗЕМЛЕ

  НИЧТО

    МАЛЫЙ СТРАХ И ВЕЛИКИЙ СТРАХ

  БОГ СЛЫШИТ И МОЛИТВЫ НЕДОСТОЙНОГО

  КАК СЛЕДУЕТ УГОВАРИВАТЬ

  ПРИВЕТСТВИЕ

  РАЗРЕШЕНИЕ

  ГЛУПОСТЬ

  ТРИ ПОКОЛЕНИЯ

ЛЕВИ ИЦХАК ИЗ БЕРДИЧЕВА

  ТАМ БЫЛ ЕЩЕ КТО–ТО

  НА УЛИЦЕ КОЖЕВНИКОВ

  В ПОРЫВЕ ВОСТОРГА

  БАНЯ

  В НОЧЬ СЕДЕРА

  СОМНЕВАЮЩИЙСЯ ТРАКТИРЩИК

  ДЛЯ ИЗРАИЛЯ

  ИСТИННЫЙ ЦАРЬ

  СДЕЛКА

  ПЕРЕРЫВ

  БОРЬБА

  ЖЕЛАНИЕ

  КАК СЛЕДУЕТ ВЗВЕШИВАТЬ

  ПЕСНЯ «ТЫ»

  СТРАДАНИЕ И МОЛИТВА

  МОЛИТВА ЖЕНЫ

  ДВА СПОСОБА МОЛИТЬСЯ

  С ОТКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ

  ОХРИПШИЙ ЧТЕЦ

  ОТСУТСТВУЮЩИЕ

  ЛЕПЕТ

  МОЛИТВА ГЛУПЦА

  КОНЕЦ МОЛИТВАМ

  МИРСКИЕ РАЗГОВОРЫ

  ЗАСМЕЯВШИЙСЯ

  ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

  ВЕЧНЫЕ НАЧАЛА

  ЗАВИСТЬ

  СЕДЕР ПРОСТЕЦА

  НА СВЯЩЕННОЙ ТРАПЕЗЕ СЕМИ ПАСТЫРЕЙ

  МОИСЕЙ И ГОРА СИНАЙ

  ФАМИЛИЯ

  ФИЛАКТЕРИИ БОГА

  ИЗВОЗЧИК

  ПЛАКАВШАЯ ЖЕНЩИНА

  НА ЗЕМЛЕ

  ТОЛСТЫЙ МОЛИТВЕННИК

  МУДРОСТЬ СОЛОМОНА

  АВРААМ И ЛОТ

  ИЗНУРИТЕЛЬНЫЙ ТРУД

  БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ

  ТОРОПЛИВЫЙ

  ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

  ДВА ГЕНЕРАЛА

  АМАЛИК

  ВЕЛИЧИЕ ФАРАОНА

  ХАМЕЛЕОНЫ

  ВОЗМОЖНО

  ЛЖЕМЕССИИ

  НА ЯРМАРКЕ

  РАНЬШЕ И ТЕПЕРЬ

  СВЯТАЯ СВЯТЫХ

  ЗЛОБНЫЙ ЗАГОВОР

  ИСТИННАЯ СКОРБЬ И ИСТИННАЯ РАДОСТЬ

  ТАНЕЦ

  УЧЕНИЧЕСТВО

  ЗНАНИЕ

  ОТВЕТ РАВВИ ЭЛИМЕЛЕКА

  ПЕРВАЯ СТРАНИЦА

  СКРЫТОЕ УЧЕНИЕ

  ПОСЛМОЛИТВЫЕДНИЙ ТРУБНЫЙ ГЛАС

  ПРОДЛЕННЫЙ СРОК

  ВРАТА МОЛИТВЫ

  ДРУГ

  С ТОГО ВРЕМЕНИ

ЗУСЯ ИЗ ГАНИПОЛЯ

  БЛАГОСЛОВЕНИЕ

  ПРИТЧА О ДРОВОСЕКЕ

  СЛОВО

  ТОЛЬКО ДОБРО

  СТРАДАНИЕ

  ОБЛАЧЕНИЯ МИЛОСТИ

  ПРИНИМАЮЩИЙ

  ПРИНОШЕНИЯ

  В ДОРОГЕ

  КОНИ

  ПЛОДЫ СТРАНСТВИЙ

  СУББОТНЕЕ ЧУВСТВО

  ЗУСЯ И ГРЕШНИК

  СОВМЕСТНОЕ ПОКАЯНИЕ

  ДЕРЗКИЙ И СТЫДЛИВЫЙ

  ЦАДИК И ХАСИДИМ

  СМИРЕНИЕ

  ОБ АДАМЕ

  «ПОЙДИ ИЗ ЗЕМЛИ ТВОЕЙ»

  «И УВИДЕЛИ ИЗРАИЛЬТЯНЕ»

  ЗУСЯ И ЕГО ЖЕНА

  ЗУСЯ И ПТИЦЫ

  ЕГО ДНИ

  БЛАГОСЛОВЕНИЕ

  ПЕСНЯ

  ОТВЕЧАЮЩИЙ «АМЕН»

  ПРЕДАННОСТЬ ЗУСИ

  СТРАХ БОЖИЙ

  СОТВОРЕНИЕ АНГЕЛОВ

  ОБВИНИТЕЛЬ

  ПОДЛЕ НИХ

  КОЛЕСО

  НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

  «ПОЛЯКИ»*[229] НЕ ОБЛАДАЮТ SAVOIR VIVRE*[230]

  ЗУСЯ, ОГОНЬ И ЗЕМЛЯ

  ОГОНЬ И ОБЛАКО

  СТРАХ

  ПЕСНЯ ПАСТУШКА

  БОЛЕЗНЬ

  САМЫЙ ТРУДНЫЙ ВОПРОС

  ЭПИТАФИЯ

  ОГОНЬ

  ТАИНСТВО СНА

ЭЛИМЕЛЕК ИЗ ЛИЖЕНСКА

  КОГДА НАСТУПАЛА СУББОТА

  БЛАГОДЕЯНИЕ

  ОТВЕТЫ

  СКРЫТЫЙ СВЕТ

  НА СИНАЕ

  БОГ ПОЕТ

  СЛУЖАНКИ

  ПЕРВЫЙ ГРЕХ

  КАЮЩИЙСЯ

  НЕЧИСТЫЙ ОГОНЬ

  УГРОЗА САТАНЫ

  ИЛИЯ

  СУД ТОРЫ*[234]

  ПЕРЕВЕРНУТАЯ СУПНИЦА

  ЧУДЕСНАЯ ТРАПЕЗА

  ВИНО ЖИЗНИ

  ТОРГОВЕЦ РЫБОЙ

  КАША

  ИСТИННОЕ ЧУДО

  ТАЙНЫЕ ЦАДИКИМ

  АРТЕРИЯ

ШНЕУР ЗАЛМАН ИЗ ЛЯД, РАВ

  НЕТ ВОЗВРАТА

  РАЗРЕШЕНИЕ

  ВЗГЛЯД НАСТАВНИКА

  ВОСХОЖДЕНИЕ

  ЯЗЫК ПТИЦ

  О БОЛЬШОМ РВЕНИИ

  НА ДАЛЬНЕМ КРАЮ

  БОГУ

  ВНЕ ВРЕМЕНИ

  БОЯЗНЬ

  ГДЕ ТЫ?

  ВОПРОС И ОТВЕТ

  ОСНОВАНИЕ МОЛИТВЫ

  ИЗ ОДНОГО СОСУДА

  РАЗМЫШЛЕНИЕ

  О МЕССИИ

  ЛЮДИ С ТЕМНОЙ ЖЕЛЧЬЮ И ЛЮДИ СО СВЕТЛОЙ ЖЕЛЧЬЮ

  ВИДЕНИЕ

  ПРИЗРАК

ШЕЛОМО ИЗ КАРЛИНА

  ВСТРЕЧА

  ВОЗВРАТИВШИЙСЯ

  ОТКАЗ

  СТАНЦИИ

  ОТВАГА МОЛИТЬСЯ

  КУСОК САХАРА

  САБЛЯ У ГОРЛА

  БЕЗ РАДОСТИ

  МАЛЫЙ СВЕТ

  НИСХОЖДЕНИЕ

  РАСКРЫТИЕ

  ВРАЧЕВАНИЕ

  ГОВОРИТ УЧЕНИК

  ПОКАЗЫВАНИЕ И СОКРЫТИЕ

  НА ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР

  ПРОИСХОЖДЕНИЕ

  ПО ТУ СТОРОНУ МУЗЫКИ

  АВЕЛЬ И КАИН

  ОСТАТКИ

  ТЯЖЕЛЫЕ ТРУДЫ

  ЧЕМУ ОН НАУЧИЛ

  БРАЧНЫЙ ДАР

  САМОЕ ДУРНОЕ

  КАК ЛЮБИТ ГОСПОДЬ

  ВЫШЕ НА ЛАДОНЬ

  АРМИЛУС

  КАНАТ

  БЕЗ МИЛОСТИ

  «Я – МОЛИТВА»

ИЗРАЭЛЬ ИЗ КОЖНИЦ

  УЧЕНИЕ

  ЗНАНИЕ

  ЕГО ТОРА

  МУЗЫКА

  КАЖДЫЙ ДЕНЬ

  БОЛЬНОЙ СЫН

  ЧЕРНЫЙ ОГОНЬ

  САМОУМЕРЩВЛЕНИЕ

  ОТВЕРГНУТАЯ

  ПИЩА БОГАЧА

  ТРЕБОВАНИЕ

  ИСПЫТАНИЕ

  ЗАПЕКАНКА

  ДОЛЯ АДАМА

  КАНТОНИСТ НА СЕДЕРЕ

  ЧЕЛОВЕК, УДАРИВШИЙ ПРОРОКА

  ДУХ СЕСТРЫ

  ДУША МУЗЫКАНТА

  МИР МУЗЫКИ

  МЕЛОДИЯ АНГЕЛОВ

  ОДИН ВЗГЛЯД

  ОТСРОЧКА

  КАМНИ

  ПЕРЕД КОНЧИНОЙ

ИАКОВ ИЦХАК ИЗ ЛЮБЛИНА, ЯСНОВИДЕЦ

  СТАРЫЙ УЧИТЕЛЬ

  СЛЕЗЫ ПОСВЯЩЕНИЯ

  В ДОМЕ УЧЕНИЯ

  СВЯЩЕННАЯ РАДОСТЬ

  НА КРАЮ

  СИЛА ВИДЕНИЯ

  СЛЕПОТА

  ПЕЙЗАЖ

  СИЛА ДЕСЯТИ ХАСИДИМ

  КРОВАТЬ

  ТРУБКА

  ОЧИЩЕНИЕ ДУШ

  СБРАСЫВАНИЕ ГРЕХОВ

  ПРОСВЕТЛЕНИЕ

  УБЕЖИЩЕ

  ПРЕПЯТСТВИЕ

  ВОЗДАЯНИЕ

  СИЯНИЕ

  ПЕРЕХОД

  ЗАТЯНУВШАЯСЯ ТЯЖБА

  ЛЮБЛИНСКИЙ РАВВИ И ЖЕЛЕЗНАЯ ГОЛОВА

  ЛЮБЛИНСКИЙ РАВВИ И ПРОПОВЕДНИК

  ИСТИНА

  ПУТЬ

  МНОГИМИ ПУТЯМИ

  НЕПОСЛУШНАЯ РУКА

  ПРАВДА

  ВТОРАЯ МАТЬ

  ДИАЛОГ

  ГРЕХ И УНЫНИЕ

  ГРЕШНИК И ПРАВЕДНИК

  ВЕСЕЛЫЙ ГРЕШНИК

  ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО

  ПОСТОРОННИЕ МЫСЛИ

  СЛУЖЕНИЕ

  ПОД НАВЕСОМ

  ОДЕЖДЫ

  АРФИСТ

  БЛАГОДАРИТЬ ЗА ЗЛО

  БРАЧНЫЙ ДАР

МЕСТО ХАСИДИЗМА В ИСТОРИИ РЕЛИГИИ

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ИЗОБРАЖЕНИЮ ХАСИДИЗМА

КОММЕНТАРИИ

  ХАСИДСКИЕ ПРЕДАНИЯ. ПЕРВЫЕ НАСТАВНИКИ

МЕСТО ХАСИДИЗМА В ИСТОРИИ РЕЛИГИИ

  ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ИЗОБРАЖЕНИЮ ХАСИДИЗМА

Реклама на сайте