«Полярные моря»

Жорж Блон Полярные моря

«ЛУЧШИЕ ОФИЦЕРЫ И МАТРОСЫ…»

1815 год. Просторный кабинет в здании Адмиралтейства в Лондоне. За низеньким столиком сидит молодой писарь и пишет под диктовку расхаживающего позади него человека. Джон Барроу диктует свою книгу «Хронологическая история путешествий в арктические районы», которая должна выйти в свет в будущем году.

– Нет, никаких сомнений, что в арктических экспедициях сформировались самые лучшие офицеры и матросы нашего флота.

Под флотом всегда понимается королевский военно-морской флот.

У Джона Барроу красивое удлиненное лицо, голубые глаза. На нем черный редингот, белая рубашка с широким открытым воротом и черный шелковый галстук – он воплощение строгой британской элегантности. Изысканный стиль письма и речь выдают выпускника Оксфорда. Джон Барроу возведен в дворянское звание – к нему обращаются сэр Джон. Однако родился он в довольно бедной семье, еще мальчиком работал на литейном заводе в Ливерпуле, затем ходил матросом гл китобойце. Его карьера может служить примером неукротимой энергии. Барроу поднялся вверх по социальной лестнице без чьей-либо помощи. Ныне он секретарь Адмиралтейства, основатель Королевского географического общества, главный вдохновитель арктических экспедиций, которые состоятся в первой половине XIX века.

Сэр Джон сказал «лучшие офицеры и матросы». С ним трудно не согласиться, когда вспоминаешь о тех условиях, в которых люди в течение веков пытались покорить полюса земли, и не следует забывать, что речь идет не только о моряках – ведь путь проходил и по арктическим льдам, и по антарктическим снегам. В начале XX века отчеты газет и журналов о покорении полюсов были для большинства читателей увлекательнее любого романа, и интерес к полярной эпопее не остыл до наших дней. Помню, как я буквально пожирал брошюрки, в которых рассказывалось о полярных экспедициях. К горлу подкатывал комок, когда я читал про мужественного Отса, одного из членов экспедиции Скотта к Южному полюсу (1912 год), который, обморозив ноги, ушел в пургу, чтобы не быть обузой своим полуживым от голода товарищам.

– Пойду пройдусь. Хочу немного подышать воздухом.

Он думал: «Одним ртом меньше. Быть может, друзьям удастся выжить».

В хронике полярных экспедиций мы встречаемся не только с героическим альтруизмом, ибо ни одно предприятие не бывает полностью бескорыстным. Первыми к полярным областям приблизились рыбаки и охотники (они пересекли Южный и Северный полярные круги); бывало, что люди искали в высоких широтах убежище, как случилось с викингами, изгнанными из Норвегии. И до и после них в высокие широты заходили баски и кельты, которые охотились на китов и ловили треску в окрестностях Ньюфаундленда и Лабрадора. Отважные и необузданного нрава люди, обладавшие невероятной выносливостью, заходили далеко в Южные моря, охотясь на китов и истребляя великое множество тюленей. Нам мало известно о плаваниях этих пионеров, поскольку они хранили в тайне излюбленные места охоты и рыбной ловли, а к тому же зачастую не умели ни читать, ни писать.

Это походы рыбаков и охотников на морских животных начались задолго до снаряжения специальных экспедиций. Организованное наступление на Северный Ледовитый океан – начнем с него – было вызвано теми же побуждениями, которые заставили отправиться в неизвестность Колумба, Васко да Гаму и Магеллана, – жаждой золота, пряностей и прочих богатств Востока.

В 1530 году лондонский негоциант Роберт Торн писал королю Англии Генриху VIII: «Наша коммерция чахнет, а испанцы и португальцы богатеют. Мы тоже должны добраться до Индии, но не тем путем, который с благословения папы[1] захватили Испания и Португалия. Если Арктическое море судоходно, то, взяв курс на север, а затем спускаясь на юг, мы отыщем более короткую дорогу к островам Пряностей». Отдадим дань гениальной для той эпохи географической интуиции этого купца.

Первым кораблем, которому в 1958 году удалось проделать путь, указанный Торном, стала американская подводная лодка «Наутилус». Но «Наутилус» прошел подо льдами, а в XVI веке о подобном и мечтать было нельзя. Все мореплаватели, которые поднимались в высокие широты, наталкивались на вечные льды и быстро пришли к выводу, что единственный выход – обогнуть их.

С востока или запада? Три века Великий час Арктики пройдет в поисках Северо-Восточного и Северо-Западного проходов. Мы не станем перечислять одиночек (в основном англичане), которые с 1535 по 1550 год отплывали в направлении вечных льдов и никогда не возвращались либо возвращались и заявляли: «Лед повсюду, прохода нет». В 1551 году состоялась первая организованная попытка. Решение о ней было принято во время встречи нескольких лондонцев за «круглым столом».

– Нам необходимы средства. Надо основать акционерную компанию.

Среди основателей компании – географ Ричард Хаклюйот, его кузен Ричард, «юрист и одновременно эксперт по товарам», кэмбриджский математик Джон Ди и Себастьян Кабот, сын известного мореплавателя Джона Кабота. Общество получает развернутое и живописное наименование в духе той эпохи: «Компания купцов-предпринимателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений, неведомых и даже доселе морским путем не посещаемых». Себастьян Кабот, избранный управляющим (ныне соответствует должности президента – генерального директора), изложил свою точку зрения в следующих выражениях:

– Мой отец добрался в 1497 году до берегов Лабрадора и не нашел прохода в этом направлении. Недавно, между 1534 и 1542 годами, там же потерпел неудачу француз Жак Картье. Поэтому лучше отправиться на поиски Северо-Восточного прохода, ибо наши усилия и деньги не будут потрачены впустую, даже если экспедиция не выйдет в Тихий океан. В этом случае наши купцы-предприниматели смогут торговать с Московией, где живут цивилизованные люди.

Англия вывозила в те времена шерсть, масла и краски, а также различные мануфактурные товары. Английские моряки знали арктические моря только до мыса Нордкап.

Сэр Хью Уиллоуби, назначенный главой экспедиции, был известным капитан-генералом сухопутных войск, который ничего не смыслил в навигации, но пользовался поддержкой двора – важное преимущество в глазах знатных лиц, купивших акции. Ричард Хаклюйот, географ, настоял, чтобы помощником Уиллоуби стал Ричард Ченслер.

– Во всей Англии нет лучшего моряка. Благодаря своим навигационным знаниям он будет пользоваться непререкаемым авторитетом на наших трех судах.

То были три торговых судна – «Бона Эсперанса» («Добрая надежда»), «Эдуард Бонавенчур» («Эдуард Благое Предприятие»), «Бона Конфиденсия» («Благое упование») – не столь прочные, как каравеллы Колумба, и обладающие к тому же худшими мореходными качествами. Выбор пал на них по причине малой осадки, «чтобы они с легкостью поднялись вверх по течению рек Центральной Азии». Обратите внимание на деталь, свидетельствующую о несокрушимом оптимизме: подводные части судов были обиты свинцом «для защиты корпуса от червей, которыми кишит Катайское море». В своих замыслах организаторы уже прошли полюс.

Себастьян Кабот дал последние наставления Уиллоуби и Ченслеру от имени компании:

– По возвращении вам надлежит представить полный отчет о странах, которые вы посетите, и об их обитателях. Нас прежде всего интересуют подробные сведения о природных богатствах и возможностях торговых сношений. Вместе с вами отправятся многие купцы Сити. А поскольку ваши экипажи набраны из невежественных и грубых матросов, вам вручается письмо с указанием некоторых деталей.

Детали касались прежде всего дисциплины. Капитанам вменялось в обязанность пресекать употребление любых богохульных, ругательных и непотребных слов, а также запрещать карточные и другие азартные игры. Применение силы по отношению к местному населению разрешалось лишь в крайнем случае. К женщинам предписывалось относиться уважительно.

Капитаны, до сведения которых Уиллоуби довел эти инструкции, только молча качали головой. В письме содержались и другие уточнения: «Если туземцы разложат на песке каменья, золото, металлы и прочие подобные вещи, ваши лодки могут приблизиться и осмотреть эти вещи. Следует бить в барабан или играть на других музыкальных инструментах, чтобы у них возникло желание увидеть и услышать ваши инструменты и голоса. Но старайтесь держаться подальше от опасности и не выказывайте никаких знаков враждебности или суровости».

Трогательные предосторожности, когда знаешь, с какой яростью холодное море болтает крохотные суденышки у северных берегов Норвегии. «Невежественным и грубым матросам», напуганным невиданными снежными и ледяными бурями, не до богохульства, а тем более не до игры в карты. Они в большей мере заняты тем, что просят милости у неба. Буря разметала суда экспедиции. «Бона Эсперанса» и «Бона Конфиденсия» находятся почти в бедственном состоянии, течения и ветры с огромной скоростью влекут их вдоль Кольского полуострова. В конце концов им удается стать на якорь в устье речушки Варзина, в районе Иоканги. Местность наводит уныние: вокруг ни деревца, только бьются на заполярном ветру тощие травы, лишь кое-где прикрывающие голую землю. Ни одной живой души, куда ни кинь взгляд. Суда пришли в плачевное состояние, они не могут выйти в море. Что делать?

До XIX века ни один полярный исследователь не решался остаться на зимовку по своей воле. Страх перед бесконечной полярной ночью был слишком велик. Он происходил от извечного космического ужаса, который тысячелетиями охватывал людей при приближении зимнего солнцестояния: не исчезнет ли солнце навсегда?

Моряки «Бона Эсперансы» и «Бона Конфиденсии» прибыли на почти пустынные берега Кольского полуострова 18 сентября, когда уже приближалась зима. Тщетными были их попытки спастись от одиночества: «День за днем мы исследовали унылый, покрытый снегом берег – к востоку, к западу, к югу, но ни разу не видели человеческого существа. Нам встречались только моржи, олени, медведи и песцы». И каждый день солнце спускалось все ниже к горизонту. Затем наступила великая ночь.

Лишь следующей зимой карелы наткнулись на два безмолвных корабля-призрака и шестьдесят четыре трупа. Они нашли записи, сделанные рукой Уиллоуби и датированные январем 1554 года; последние строки написаны в разгар полярной ночи. Скорее всего люди погибли от цинги. Они, наверное, питались лишь соленой говядиной и треской из своих запасов, не сумев убить ни одного из тех животных, о которых говорил Уиллоуби.

«Эдуард Бонавенчур» Ченслера пострадал от бури меньше, чем два других судна. Его капитан сумел привести свое судно в Вардё (Северная Норвегия, к северу от Варангер-фьорда). Место выглядело мрачным, но на берегу они встретили шотландских рыбаков, которые ожидали затишья, коротая время за самогоном.

– Вы не слышали о двух судах из Лондона?

– Нет, никаких судов мы не видали.

Ченслер объяснил им, в какое положение попал, и поведал, что решил отправиться на поиски своих товарищей, с которыми искал проход в Катай через север. Суровые шотландцы сказали ему, что все предприятие было безумием.

– Здесь проходит край мира. Дальше лед разбивает любые корабли, даже летом.

Ченслер, однако, двинулся дальше на восток, и ему встретилось свободное ото льдов море, над которым и в полночь висело солнце. В поисках других судов экспедиции он вошел в большой залив и пристал к берегу неподалеку от места, где ныне раскинулся Архангельск. Там ему улыбнулась фортуна в лице нескольких купцов сурового вида. Они немного говорили по-немецки.

– Раз вы пришли из Англии, нанесите визит нашему царю. Он будет рад познакомиться с вами.

Царя звали Иваном Грозным, но Ченслер ничего и никого не боялся, а кроме того, помнил, что целью экспедиции было установление коммерческих связей. Англия уже торговала с Россией, но через немецких купцов, которые брали чересчур большие комиссионные.

– Будь по-вашему, – сказал Ченслер. – Я встречусь с вашим царем.

Две с половиной тысячи километров до Москвы в санях на перекладных. В ту эпоху расстояния не принимались в расчет, как и сегодня, поскольку не принималось в расчет и время. Результатом встречи Ченслера с Иваном Грозным явилось создание в Лондоне Московской компании. Она наладила торговлю с Россией и быстро принесла большие доходы английским купцам.

– Зачем, – вопрошали купцы Сити, – продолжать поиски прохода в Катай? К тому же путешествие братьев Николо и Антонио Дзено доказывает, что никакого Северо-Восточного прохода не существует.

Наследники этих двух венецианцев опубликовали отчет об их путешествии (ныне он подвергается сомнению), совершенном в XVI веке. К отчету была приложена карта, на которой громадная Гренландия примыкала к Азии. Английские ученые возражали купцам:

– Быть может, на Северо-Востоке нам и встретятся серьезные препятствия, но, когда вы пытаетесь пресечь любые попытки исследований, вами руководят лишь меркантильность и ограниченность. Последние сведения говорят в пользу существования Северо-Западного прохода.

Главной причиной такого поворота событий в пользу Северо-Запада оказалась публикация (1564 год) географом Ортелиусом карты устья реки Святого Лаврентия, которую составил Жак Картье. Открыватель Новой Франции возвратился на родину, но подробности о его путешествии дошли до сведения ученых мужей Лондона двадцать восемь лет спустя. Его память чтут в Квебеке, но о нем почти забыли во Франции (в восемнадцатом округе Парижа имеется крохотная улочка Жака Картье с восемью домами). Его имени нет на картах полярных областей, хотя там встречаются имена Фробишера, Дейвиса, Парри, Уилкса и прочих, а также имя королевы Елизаветы I, которая способствовала развитию арктических исследований как по коммерческим соображениям, так и по причине престижа. Благодаря ей родился арктический снобизм, и акционеры Московской компании согласились финансировать попытку поиска Северо-Западного прохода.

– Главой экспедиции будет Мартин Фробишер, – объявили руководители компании.

Фробишер пользуется славой умелого мореплавателя. О мужестве, самоуверенности этого человека говорит состав его флотилии: два шлюпа – «Майкл» (30 регистровых тонн) и «Габриэль» (30 регистровых тонн) и «Пинасса» (10 регистровых тонн). Два крупнейших географа нарисовали карты специально для Фробишера. Среди съестных припасов кроме солонины есть сливочное масло, сыр, толокно.

– А к тому же, – говорил Фробишер, – у меня есть прекрасное средство от цинги.

Панацеей было не что иное, как пиво, – по галлону (4,5 литра) в день на человека. 19 июня 1576 года, накануне отплытия, королева Елизавета дала Фробишеру аудиенцию.

Через месяц разнеслась ошеломительная весть: в Англию в плачевном состоянии возвратился шлюп «Габриэль».

– Мы попали, – сообщил его капитан, – в страшнейшую бурю. «Майкл» затонул с грузом и людьми. «Пинасса» тоже пропала.

Однако старый морской волк Фробишер спас свое судно и, пока его оплакивали в Лондоне, с непоколебимой уверенностью маневрировал среди айсбергов и льдов вдоль южного побережья Гренландии.

В этой книге нам часто придется иметь дело с судами самых разных типов, которые бороздили негостеприимные полярные воды. Мы встретимся также с людьми, которые с трудом передвигались, часто из последних сил тащились по льду и снегу, умирали в ледяных просторах. Мне кажется, следует дать точную характеристику места их подвигов, чтобы читатель глубже проникся пониманием трудностей полярной эпопеи.

Ледники полярных земель спускаются прямо в море. От них откалываются айсберги зеленоватого или голубоватого цвета. Обычно вокруг них образуется зона пониженной температуры и тумана. Известно, что видимая часть айсберга в 4–6 раз меньше, чем его подводная часть. Кроме айсбергов есть и морские льды. О их образовании я сейчас и расскажу.

Спокойное или слегка волнующееся море оказывается во власти внезапного холода. При температуре от -1,6 до +2,5 °C на поверхности воды начинают расти кристаллы. В тихую погоду над водой поднимается туман, и моряки говорят: «Море парит». Кристаллы растут, соединяются друг с другом, образуя сгустки в виде каши изо льда и снега – снежуру. Море покрывается слоем снега, который в зависимости от освещения кажется либо серо-стального, либо свинцово-серого цвета и напоминает замерзающую жидкую смазку. Если холод усиливается, эта каша смерзается, а пространства спокойной воды затягиваются тонкой корочкой льда. Замерзание не всегда происходит равномерно. Из ледяного сала и снежуры появляются ледяные образования – странного вида диски с приподнятыми краями диаметром от нескольких сантиметров до 3–4 метров, толщиной до 10 сантиметров. Такой лед называется блинчатым. Когда дует ветер и море волнуется, ледяное сало собирается в беловатые комки – рыхлый лед.

Если продолжает холодать, льдины утолщаются и увеличиваются в размерах; начинает образовываться сплошной лед. Так называют любое обширное образование морского льда. При сильном ветре и волнении сплошной лед ломается на более или менее крупные части – поля льда, которые тянутся насколько хватает глаз: ледяные поля имеют площадь до двух квадратных километров, а плавающие льдины – от 1 до 100 квадратных метров. Паковым льдом называют многолетний, преимущественно сплоченный и торосистый морской лед, представляющий собой обширные поля толщиной 3–4 метра, которые могут дрейфовать, удаляясь от места своего образования.

Громадные ледяные поля сталкиваются при сильном ветре; их края поднимаются и наползают друг на друга, образуя хаотические скопления торосов. От этих образований откалываются крупные куски, имеющие большую осадку; их часто путают с айсбергами (состоящими из пресноводного льда).

Полярные мореплаватели часто встречают округлые льдины средних размеров, отколовшиеся от айсбергов и крупных кусков, которые они называют бочками (по аналогии с винными бочонками). Эти средние льдины очень опасны, поскольку имеют очень малую видимую поверхность.

Мелкие плавучие льдины из морского льда носят название лебедей, а очень мелкие айсберги – ледяных голов.

Мы расстались с Фробишером у гренландских берегов, среди тех «красот», о которых я только что упомянул. Льды оттеснили его к Лабрадору, но он все же добрался до берегов Баффиновой Земли, ныне залива Фробишера, где увидел удивительный спектакль: по чистой воде между льдинами легко скользят две дюжины низеньких лодчонок – флотилия эскимосов.

Эскимосская культура может нам показаться примитивной, но в ее основе лежит строгий уклад жизни. Аборигены Арктики довели до совершенства технику использования скудных местных ресурсов, которые отпустила им природа. Из льда строились отличные жилища – иглу; мясо медведей, моржей, тюленей шло в пищу, а шкуры и кости превращались в одежду, обувь, оружие, лодки. Сало животных давало свет и тепло.

История открытий показывает, что в большинстве случаев европейские путешественники с невежественным презрением относились к часто утонченным техническим достижениям так называемых первобытных народов.

История открытий учит нас также и тому, что почти все первые встречи европейцев с аборигенами заканчивались плачевно, поскольку последние были якобы ворами и убийцами. Слабой стороной этих басен является то, что их писали не «туземцы». Европейцы, и это ясно из их отчетов, не могли вникнуть в чуждый для них образ мышления – табу, ритуалы, общепринятые условности и т. п. – и совсем не пытались разобраться в них. Более того, как любые рассказчики, они обходили молчанием свои собственные «подвиги», которые часто приводили к конфликтам. Короче говоря, вскоре Фробишер обвинил эскимосов в «похищении пяти людей с лодкой» и решил наказать их, взяв в плен одного эскимоса и захватив его каяк. Весьма скромная месть, совершенно не соответствующая обвинениям! Фробишер, как любой первооткрыватель, решил доставить домой эскимоса – живое свидетельство своего подвига. Привезенный в Лондон эскимос вскоре умер. От простуды, как утверждают английские историки. Но, наверное, и от ностальгии.

Фробишера, которого все считали погибшим, стали превозносить, поскольку кроме эскимоса он привез и странный черный камень.

– Когда его бросишь в огонь, он сверкает, словно золото.

Золото. Северо-Западный проход забыт: зачем его искать, если состояние можно сколотить, обирая эскимосов? Разбогатевшие акционеры Московской компании полны энтузиазма: «Надо основать новое общество – Катайскую компанию!» Почему бы и нет?! Хотя до Катая добираться через полюс трудно, зато название звучит привлекательно. Когда королева обмолвилась, что «берет пай», покупателей акций пришлось отваживать. Эмиссары Катайской компании бросились на оловянные шахты Корнуэлла, чтобы набрать рабочих. Вторая экспедиция Фробишера, состоявшая из трех судов – «Майкла», «Габриэля» и 200-тонного «Эйда», отплыла 25 мая 1577 года. Она доставила в Англию 200 тонн черного камня, на который набросились алхимики.

– Эксплуатация хорошо, но колонизация лучше, – повторял Фробишер. Административный совет Катайской компании согласился с ним. Без проволочек была организована третья экспедиция. Она отплыла в мае 1578 года – пятнадцать судов с шахтерами и колонистами, а также различными строительными материалами на борту для возведения на берегу залива Фробишера здания для правления компании.

Бури Крайнего Севера страшнее бурь умеренных районов. Громадные льдины, подгоняемые ветром, проделали пробоины в корпусах многих судов экспедиции.

Построив на пустынном берегу каменный дом и взяв груз руды, Фробишер отплыл на родину на оставшихся судах. Ветры рассеяли флотилию, и суда добрались до разных английских портов. Лондон встретил Фробишера плохой вестью: черный камень оказался обычным железным колчеданом без всяких следов золота. Катайская компания подводит грустные итоги своей деятельности; пасквили, которые заменяли в те времена газеты, обвиняют во всем Фробишера.

Он не потерял расположения королевы, хотя банкротство Катайской компании привело в ярость многих влиятельных лиц двора и Сити. Елизавета I оказывает протекцию мужественному капитану и даже возводит его в дворянство – отныне он сэр Мартин. Столь постоянная милость королевы привела к тому, что английские историки до сих пор считают Фробишера одним из величайших мореплавателей.

Неудачливый исследователь проявил впоследствии воинскую доблесть, а через шестнадцать лет был смертельно ранен во время осады Крозона под Брестом.

Джон Дейвис также числится среди знаменитых мореплавателей конца XVI века. Не уступая в мужестве Фробишеру, он превосходил его обстоятельностью, методичностью, ученостью. До Дейвиса западные мореплаватели измеряли высоту Солнца с помощью градштока с подвижной планкой, который назывался посохом святого Иакова. Дейвис изобрел более точный и удобный инструмент – квадрант Дейвиса, который повсеместно использовался до изобретения секстанта Хедли в 1731 году.

Провал Фробишера охладил пыл многих предпринимателей, но не самого богатого из них – королевы. В 1584 году Елизавета I продиктовала устав новой компании, имевшей те же цели, что и «покойная» Катайская компания. Главой экспедиции был назначен капитан Джон Дейвис тридцати четырех лет отроду.

На первый взгляд часть моря, зажатая между северным побережьем Канады, Гренландии и сплошными полярными льдами, походит на лабиринт, очертания которого постоянно меняются из-за сезонных ледоставов и ледоломов. С 1585 по 1587 год Джон Дейвис искал в этом хитросплетении проливов Северо-Западный проход. Не думаю, что есть смысл подробно рассказывать о его плаваниях, поскольку ему так и не удалось отыскать этот проход. К тому же нам еще не раз придется возвращаться к разговору об этих краях.

Скажу только, что Дейвис собрал об Арктике куда более точную информацию, чем его предшественники. Будет справедливым считать его первым крупным географом-мореплавателем, и его более счастливые последователи, которые изучали этот район два с половиной века спустя, многим обязаны ему.

Он проявил себя хорошим дипломатом в отношениях с эскимосами. Фробишер отзывался о них пренебрежительно, а Дейвис упомянул в своих отчетах, что эскимосы чувствительны. Среди его матросов четверо играли на скрипке. Музыка так увлекла эскимосов, что Дейвис уговорил их показать свои пляски и организовал соревнования по бегу, прыжкам и игре в мяч между матросами и аборигенами. «В этом районе, – писал он, – живут высокие и хорошо сложенные люди, с которыми легко общаться. Из разговоров с ними мне стало ясно, что они совсем не варвары». Джон Дейвис погиб в 1605 году в Малаккском проливе от рук японских пиратов.

В сентябре 1871 года простенький норвежский парусник, самый обычный охотник за моржами, затерянный среди белых безмолвных просторов, медленно пробирался вдоль восточного побережья Новой Земли.

Новая Земля – архипелаг, состоящий из двух крупных, в форме банана, и многих мелких островов и протянувшийся на 1000 километров. Он отделен от континента нешироким проливом и заходит в Северный Ледовитый океан до 77° северной широты. Летом там произрастает скудная и хилая растительность, а зимой острова покрыты снегом и льдом. Сейчас на архипелаге размещен ряд советских научных станций, а до начала XX века почти единственными обитателями Новой Земли были белые медведи, дикие северные олени, песцы, лемминги; во фьордах и у берегов водились моржи, тюлени и мелкие киты, семга, треска, сельдь; на выступах скалистого побережья гнездились морские птицы. Птицы сорвались с насиженных мест, когда «Солид» (так назывался охотник за моржами) подобрал паруса и бросил якорь в бухте, куда впадала небольшая речушка. 76° северной широты, 68° восточной долготы. Шлюпка с четырьмя матросами на веслах пошла к берегу, чтобы набрать пресной воды. Землю уже укрывал пышный снежный ковер. Люди ступили на берег, перекатили бочонки к устью речушки. Один из них вскарабкался на невысокий холм.

– Что это такое? Похоже на дом.

В заполярной пустыне любая деревянная хижина выглядит домом. Скрытое склоном прямоугольное дощатое строение с высокой пирамидальной трубой стояло шагах в четырехстах от берега. Трудно сказать, в каком состоянии моряки «Солида» нашли этот дом, но то, что они увидели внутри, буквально потрясло их.

Деревянные лежаки, устроенные вдоль стен, и большой стол были сделаны рукой искусного плотника. На столе лежали навигационные инструменты, рядом с ними – ножи, ложки, большое оловянное блюдо и красивый кувшин из того же металла; на земле у стен стояли сундуки и валялись различные предметы, в том числе мокасины, сшитые из звериных кож. Самым удивительным предметом в этой недоступной стране были висевшие на стене железные часы и несколько ружей.

Все предметы были в относительно хорошем состоянии, и норвежцам даже показалось, что хижина построена потерпевшими кораблекрушение и покинута ими недавно.

Но один из матросов обратил внимание на навигационный инструмент, лежавший на столе.

– Вы знаете, что это такое? Квадрант. Я видел такие на старинных картинках. Ими уже давно не пользуются.

– Ружья тоже старинные, – сказал другой. – А это?

Он ткнул пальцем в протазан,[2] стоявший в углу комнаты. Матросы замолкли, вдруг сообразив, что обитатели хижины уже давным-давно умерли. Но, казалось, их призраки продолжали бродить по снегу и, быть может, изредка усаживались за стол.

– Надо предупредить капитана.

Капитан Эллинг Карлсен велел перенести на борт большую часть предметов из деревянного дома. Сегодня часть их находится в Морском музее в Гааге, а остальные хранятся в Национальном музее в Амстердаме. Дом построили голландский мореплаватель Виллем Баренц и его спутники. Они зимовали в нем с августа 1596 по июнь 1597 года. В эту гавань на Новой Земле не заходил ни один европеец целых три века. До нас дошло великолепное описание экспедиции Баренца, сделанное уцелевшим членом экипажа Герриетом де Фером.

Небольшая толпа голландцев в сабо и штанах с напуском и голландок в чепцах, собравшаяся на деревянной набережной острова Тессел в Амстердамском порту, провожала утром 10 мая 1596 года два пузатых парусника, которые направились к выходу из гавани, лавируя среди песчаных банок. Женщины, провожавшие мужей и сыновей в неизвестность, плакали. К палубе судна главы экспедиции Баренца была принайтовлена громадная спасательная шлюпка на случай кораблекрушения. Целью экспедиции было открытие Северо-Восточного прохода в Катай.

Мы уже знаем о неудачном плавании Уиллоуби и Ченслера. Тридцать лет спустя (1580 год) Артур Пит и Чарльз Джекмен продвинулись дальше, достигли Карского моря и повернули обратно. Северо-Восточный проход пока еще не открыт. Голландцы ищут его по тем же соображениям, что и англичане: хиреющая торговля нуждается в новых рынках. Две трети расходов на экспедицию берет на себя голландское правительство, треть денег дает французский эмигрант арматор Балтазар Мушерон. Голландская экспедиция, отплывшая в 1596 году, не первая, а третья. Баренц уже два раза безуспешно пытался найти Северо-Восточный проход – в 1594 году с четырьмя и в 1595 году с семью судами. В первый раз Карское море было свободно ото льда, но он не решился идти дальше в преддверии зимы; во второй раз его остановили льды.

– Не отпущу ни флорина, – сказал министр торговли Голландии. – Если городские ратуши и корпорации купцов решат субсидировать еще одну экспедицию, вольная им воля.

Убедить городские власти Амстердама оказалось нелегким делом.

– Баренц уже два раза терпел неудачу.

Купцы настаивали.

– Его неудачи связаны со слишком поздними сроками отплытия. И мы упустим время, если будем спорить долгие месяцы.

Чтобы склонить на свою сторону власти, кроме Баренца купцы назвали и имена капитанов Якоба ван Гемскерка и Яна Корнелиезона Рийпа. По настоянию гильдии купцов Баренца назначили главным штурманом, а оба капитана согласились с тем, что он будет истинным главой экспедиции.

Путь третьей экспедиции на современной карте выглядит почти прямой линией, устремленной на север: Тессел (Амстердамский порт) – остров Медвежий – Шпицберген. Через три недели после отплытия дозорный юнга закричал:

– Вижу лебедей на море!

Будучи в этих широтах впервые, он стал жертвой иллюзии, как в свое время и члены первой экспедиции. Издали белые сверкающие льдины, качающиеся на синих волнах, действительно напоминали лебедей. Несколько дней плавание продолжалось среди этих льдин.

11 июня они увидели пустой безжизненный остров. Баренц выслал на берег шлюпку. Матросы заметили на берегу громадное животное, которое смотрело на них и качало головой.

– Медведь!

Зверь вошел в воду и поплыл к лодке. Выстрелом из ружья медведя застрелили, затем отбуксировали к судну и подняли на борт. Баренц нанес на карту координаты острова и написал: «Медвежий остров». В наши дни здесь работает известная метеорологическая станция.

Еще через восемь дней на горизонте показался другой остров. Он рос, и глазам исследователей открылся чудесный спектакль: на солнце сверкала цепь заснеженных гор. На переднем плане высился острый пик. Из-за этого пика Баренц и назвал остров Шпицбергеном. Берег выглядел пустым и безжизненным, как и ранее открытый остров Медвежий, но в море среди льдин резвились моржи, тюлени и киты.

Суда остановились, и капитаны собрались на совет: какое выбрать направление, чтобы отыскать Северо-Восточный проход?

Ни Герриет де Фер, никто другой из оставшихся в живых не рассказал об этом совете, и мы не знаем, было ли расставание судов (на одном ушел Рийп, а на другом Баренц и Гемскерк) результатом согласия или разногласия. Если мы взглянем на карту, то увидим, что Баренц без колебаний взял курс на юго-восток, в направлении Новой Земли. О маршруте Рийпа ничего не известно. («Он хотел исследовать восточное побережье Шпицбергена». «Он вернулся в Голландию».) Несколько позже мы встретимся с Рийпом на Кольском полуострове. Я так и не смог узнать, исследовал ли он берега Шпицбергена или возвращался в Голландию. Но мы забыли о Баренце.

Баренц добрался до западного побережья Новой Земли и направился вдоль него к северу. Я говорил, как оно выглядело в 1871 году. Можно быть уверенным в том, что в 1596 году места были такими же. Судно терпеливо движется вдоль берега в надежде отыскать долгожданный проход. Когда берег скрывается в тумане, плавание становится медленным и трудным. Иногда скорость не превышает скорости пешехода, поскольку приходится производить промер глубин. С севера плывут отдельные льдины. День уходит за днем, а продвижения вперед почти нет, хотя уже началась гонка со временем. Баренцу надо найти проход по правую руку до того, как путь преградят спустившиеся в эти широты с севера льды. Наступило 12 августа, и в северном направлении пройдено 350 километров. Барьер не кончается.

Команда проявляет отменную дисциплину. Жизнь этих людей, скученных на небольшом судне, может нам показаться невыносимой, но в ту эпоху всякий, кто собирался в плавание или путешествие, обрекал себя на полное отсутствие удобств, и никого это не смущало. На носу в кубрике экипажа и в кормовой надстройке стоят печки. Угля в трюмах хватает. Пища – бобы в свином сале, соленая сельдь. Соление – только что изобретенный в Голландии способ консервирования рыбы. Рыбная ловля позволяет внести разнообразие в пищу.

13 августа. В море появляется все больше льдов. Холодает. Людям кажется, что они идут навстречу жестокому чудовищу, чье ледяное дыхание доносится с севера, и это ощущение соответствует действительности.

Шапка полярных льдов, которая летом отступает к северу, начинает спускаться к югу. Баренц со всевозрастающим беспокойством смотрит в сторону земли по правому борту. Найдет ли он проход? Наконец 15 августа показывается северная оконечность Новой Земли, а дальше к востоку видно свободное ото льдов море. Спасены!

Нет. Слишком поздно…

Едва мореплаватели обогнули мыс, как их взорам предстало удивительное явление, тем более удивительное, если вы его никогда не видели и не знаете, чем все это закончится, – море замерзает. Я говорил, как парит море, как образуются, растут и смерзаются кристаллы. Крепкий, приземистый корабль из плотной древесины без особого труда движется в ледяном сале, но становится все холоднее. Бухты побережья покрываются слоем льда.

Баренц, опасаясь, что корабль вмерзнет во льды, берет курс на юг сразу после того, как обогнул северную оконечность острова. Несколько суток, пока перед ним лежит чистое море, его не оставляет надежда, что ему удастся уйти от сильных морозов, а затем повернуть на восток в поисках желанного прохода. Но льды неотвратимо надвигаются с севера, ледяное дыхание настигает судно. 25 августа море опять покрывается ледяным салом, и на этот раз все свершается очень быстро. На глазах голландцев берега обрастают сплошными льдами.

На следующий день судно заходит в бухту, где льдов еще нет. Баренц решает остановиться здесь, опасаясь, что он застрянет во льдах далеко от суши. Голландцы назвали эту бухту Ледяной гаванью. Их судно уже никогда не покинуло ее.

«Экипажу пришлось провести всю зиму в холоде, голоде и печали. 30 августа судно начинает вмерзать в лед. Начинается снегопад. Судно приподнимается, лед вокруг него трескается, и льдины наползают друг на друга. Казалось, что корабль рассыпался на тысячу кусков; от треска и скрипа становилось страшно, и волосы вставали дыбом на голове». За архаичным и наивным слогом Герриета де Фера ощущается страшная действительность. Даже сегодня вид образующихся льдов, вздымающихся с треском льдин производит неизгладимое впечатление. Для мореплавателей XVI века, которые никогда не видели Арктики, а теперь оказались отрезанными от цивилизованного мира, встреча с неизвестностью стала драмой.

Поскольку судно в любой момент могло быть раздавлено льдами, Баренц приказал снять с него паруса, оружие, боеприпасы, провизию. Экипаж по указанию плотника начал строить дом из выброшенного морем на берег леса. Дом проконопатили, вывели на крышу трубу. В новое жилище перенесли мебель, различные предметы и провизию.

Переселение происходило медленно и с большими трудностями: люди скользили по льду и почти ежедневно подвергались нападениям громадных белых медведей, с ревом бросавшихся на неожиданную добычу. О белом медведе ходит слава как о злобном хищнике. Матросы отбивались, паля по зверям из мушкетов.

21 сентября люди еще находились на корабле, хотя его печки не спасали от холода. Плотник заканчивал устраивать лежанки вдоль стен дома. Баренц велел также установить в доме большую бочку для купания. 22-го числа плотник умер и был погребен в расщелине горы, так как из-за сильного мороза земля не поддавалась заступу.

Дом был закончен 2 октября. В центре его постоянно поддерживался огонь, благо дров хватало, а дым уходил через трубу. Начало зимовки проходило в приемлемых условиях. Люди питались корабельными припасами – бобами, салом, соленой сельдью. Иногда в их рацион входило свежее мясо песцов, попавших в ловушки. Моряки не раз убивали из мушкетов белых медведей, стреляя с верхушки трубы. Из их шкур мастерили одеяла, одежды, обувь, а жиром заполняли лампы. Но мяса не ели, считая его «поганым и нездоровым». Эта ошибка стоила многим жизни, поскольку свежее мясо могло уберечь их от цинги.

С каждым днем солнце вставало над горизонтом все ниже. 4 ноября оно не взошло совсем. Баренц объяснил, что солнце снова покажется только весной. Ему, конечно, поверили, но испытать на собственном опыте, что такое полярная ночь, оказалось тяжелой мукой. Сорок пять лет назад Уиллоуби и его товарищи не выдержали зимовки во тьме. К весне все они умерли.

Если бы не глава экспедиции, голландские моряки проводили бы большую часть времени лежа. Баренц заставлял их выходить на воздух делать упражнения, а потом мыться в бочке. 1 декабря хижину занесло снегом. На этот раз люди трое суток не вылезали из постелей и пробыли почти в полной темноте в дымном помещении, поскольку тяги в трубе почти не создавалось. Они передавали друг другу нагретый камень, чтобы хотя немного согреться. Пол и стены покрылись слоем льда толщиной 5 сантиметров. Люди жаловались и говорили, что умирают. Баренц с его неукротимой энергией заставил расчистить дверь и направил отряд на судно за каменным углем.

– Он даст больше тепла, чем дрова.

Тепла уголь действительно давал больше, но зимовщики едва не задохнулись. Пришлось вернуться к дровам.

С корабля также был привезен бочонок с хересом. Замерзшее вино пришлось рубить топором.

Морозы немного отпустили, но снежные бури почти без перерыва продолжались весь январь 1597 года. Выходить было нельзя. 26 января умер один из матросов – первая жертва цинги.

Баренцу подчинялись, слепо верили ему. Трудно найти другой такой пример любви и уважения со стороны людей, как отношение к Баренцу. Наконец появилось солнце. Судно по-прежнему покоилось на ледяном холме. Голландцы посетили его 15 апреля. Выглядели они неважно, но улыбались бледному солнцу и радовались, что остались в живых. Их настроение поднялось, когда они осмотрели корабль и не нашли заметных повреждений. Следовало только восстановить такелаж. Но были и печальные события: больной Баренц едва стоял на ногах.

2 мая задул сильный юго-западный ветер и льды начали ломаться с невероятным грохотом, часто похожим на пушечную канонаду. Судно не двигалось. К 6 мая море ото льдов очистилось, но бухту по-прежнему покрывали льды. Судно, словно памятник, застыло в четырехстах шагах от чистого моря. Сколько могло так продолжаться?

Баренц видел, что люди сильно ослабели и вряд ли смогут выполнить тяжелые работы по ремонту корабля. Однако они не скрывали своего нетерпения вернуться домой любым способом.

О дальнейших поисках Северо-Восточного прохода пока не могло быть и речи: к концу подходила провизия, люди дошли до крайнего изнеможения.

– Судно надо бросить, – решил Баренц. – Поплывем на шлюпках.

Трое суток ушло на приведение в порядок двух шлюпок, затем встала проблема их спуска на воду. По снегу следовало перетащить также вооружение шлюпок и остатки провизии. Работа продолжалась целый месяц. Опять появились белые медведи. Они шли и с суши, и с моря – голодные, тощие, злые – и буквально осаждали людей.

После завершения всех работ рассказ об экспедиции был заложен в дуло мушкета, подвешенного в центре дома под трубой. 13 июня больного Баренца уложили на сани и доставили на шлюпку. 14 июня в шесть утра были подняты паруса и экспедиция двинулась в путь, оставив на ледяном цоколе первый корабль, забравшийся в эти широты. Позже он затонул, но дом, стоявший на суше и не испытавший на себе ярости моря, устоял.

Две шлюпки шли на юг вдоль западного побережья Новой Земли, мимо которого в прошлом году к северу медленно плыл корабль Баренца. Шлюпки двигались медленно, поскольку льды растаяли не полностью; часто путь преграждали громадные ледовые поля. Тогда приходилось разгружать шлюпки, перетаскивать их до чистой воды, грузить вновь. 20 июня Баренцу сообщили, что умирает один из матросов – Клас Андрисон.

– Мне кажется, что и я протяну недолго, – ответил Баренц.

Все удивились его словам, потому что он в этот момент изучал морскую карту.

Баренц поднял голову и промолвил:

– Мои силы на исходе.

Вскоре он скончался. «Смерть Баренца, – писал Герриет де Фер, – причинила нам немалое горе, ибо он был главным руководителем и незаменимым штурманом. Но мы не могли противиться воле Божьей, и эта мысль немного утешила нас».

Путешествие продолжалось. Тринадцать оставшихся в живых людей страдали от цинги. Во время высадки на берег они нашли так называемую ложечную траву, одно из сильнейших противоцинготных средств. Путешественники набросились на нее, и двое суток спустя болезнь отступила.

Покинув Новую Землю, моряки под парусами двинулись на юго-запад. Буря разметала шлюпки, но они все же добрались до острова Кильдин, неподалеку от Кольского полуострова. Поморы сообщили им, что в Коле стоят три голландских судна. Моряки обнялись от радости, увидев голландский флаг на гафеле одного из судов. Они пали на колени и возблагодарили Провидение, узнав, что капитан одного из них – Ян Корнелиезон Рийп.

Экспедиция, организованная купеческой гильдией Амстердама, закончилась с коммерческой точки зрения крахом. Однако представители гильдии, городские чиновники и толпа амстердамцев радостно встретили 1 ноября 1597 года людей в медвежьих шкурах и песцовых шапках. Голландия воздала почести своим героям, и рассказ о их путешествии был напечатан за счет ратуши. Она не прогадала, поскольку книга стала бестселлером того времени.

Море, которое омывает мыс Нордкап и Новую Землю, носит ныне имя Баренца. Баренцево море часто упоминалось в сводках во время второй мировой войны, ибо там разворачивались яростные сражения; здесь погибло множество моряков. С некоторыми из них мы встретимся позже.

Возвращение экспедиции Баренца положило конец попыткам голландцев найти Северо-Восточный проход. В книге, посвященной Великому часу Индийского океана, я уже рассказывал, как в 1596 году – в год отплытия Баренца – другие голландцы взяли курс на мыс Доброй Надежды, дошли до Индии, где началось их соперничество с португальцами, закончившееся изгнанием последних. Но когда в 1597 году стало ясно, что победа не за горами, арктический путь в Катай перестал интересовать Голландию.

Но он продолжал интересовать Англию, поскольку англичане, которые будут хозяевами Индийского океана и превратят Индию в свою колонию, по многим причинам выбрали путь вокруг мыса Доброй Надежды позже голландцев. Достижение Баренцем столь высоких широт поразило воображение Елизаветы I. Ее самолюбие было уязвлено тем, что в северных морях, которые она считала английскими, англичане оказались среди отстающих. Английских купцов интересовал немедленный доход с этих морей, кишащих китами и моржами; неплохо было бы заодно открыть и путь в Катай. Но поскольку Баренцу не удалось пройти Северо-Восточным путем, взоры снова обратились к Северо-Западному проходу. С 1603 по 1607 год на его поиски ушло несколько экспедиций. Нет нужды подробно рассказывать ни о них, ни о судах, ни о мореплавателях: трудности, встреченные ими, ничем не отличаются друг от друга. Но две экспедиции выходят за обычные рамки.

Даже французы, которых мало интересуют морские дела, знают имя Гудзона, в честь которого названа река в Нью-Йорке. Гудзон в 1607 году достиг 80°23 северной широты к западу от Шпицбергена. Как и Баренц, он хотел отыскать Северо-Восточный проход и отплыл именно с этой целью. Но поднял якоря слишком поздно: уже начиналось наступление северных льдов.

По возвращении Гудзона в Лондон его наниматели отказались финансировать новую экспедицию.

– Будь по вашему. Найду помощь в другом месте. Но на этот раз пойду на северо-запад.

Третье путешествие. Не поднимаясь к северу, Гудзон добирается до Американского континента на широте мыса Код, проходит вверх по течению реки Гудзон до места, где ныне стоит Олбани, спускается обратно к устью, где голландцы в 1626 году основали Новый Амстердам, ядро будущего Нью-Йорка.

– Такой мореплаватель не может служить в ущерб своей родине! – так высказалась королева, и английские купцы снова дают Гудзону деньги. Четвертое путешествие. На этот раз мореплаватель добирается до Американского континента далеко на севере, минует широкий пролив, еще один и видит перед собой необъятный морской простор.

– Вот он, Северо-Западный проход!

Нет. Это – внутреннее море, залив, названный позже его именем. Гудзон бессистемно его исследует. Но наступает зима, и приходится зимовать.

Это третья зимовка европейцев в полярных районах. Уиллоуби погиб вместе со всеми соратниками. Баренц умер, но часть его экспедиции выжила и вернулась домой. Большинство членов экспедиции Гудзона тоже вернулись, но сам Гудзон пропал без вести. В июне, когда его «Дискавери» поднял якорь и направился к выходу из залива, на корабле вспыхнул мятеж. Гудзона с сыном и семью верными ему матросами бросили в лодке без оружия и съестных припасов.

За исключением четырех матросов, погибших от рук индейцев, и Роберта Джуэта, умершего уже у берегов Ирландии, все остальные мятежники вернулись в Англию. Они не могли сказать ничего вразумительного, но привезли составленные Гудзоном карты и клялись, что Северо-Западный проход существует и что они видели вход в него, где «кипел большой прилив». Вряд ли они откровенно поведали об обстоятельствах, при которых покинули Гудзона. Рассказ вернувшихся в Лондон моряков оказался столь щекотливым, что дело замяли, и больше о драме в Гудзоновом заливе никто не вспоминал. Но коммерческий успех экспедиции был громадным. В 1670 году по предложению своих финансовых советников, которые тщательно изучили сведения, доставленные мятежниками «Дискавери», король Карл II создал Компанию предпринимателей Англии для торговли в Гудзоновом заливе. Основной предмет торговли – пушнина. Компания Гудзонова залива процветает до сегодняшнего дня.

Другим великим полярным мореплавателем той эпохи был Уильям Баффин, который, по-видимому, понял, что Гудзонов залив не что иное, как громадный тупик, и Северо-Западный проход следует искать дальше, к северу от него. Он не страдал предрассудками и в 1615 году отплыл из Лондона на «Дискавери» – на том самом судне, которое по чужой воле покинул Гудзон, чтобы умереть. Команда, конечно, была новой, кроме одного из мятежников – лейтенанта Байлота. Может быть, от него Баффин и знал, что из Гудзонова залива никакого выхода на запад нет. Баффин поднялся до высоких широт вдоль Американского континента, оставив по правому борту западное побережье Гренландии, и дошел до места, где ныне расположена база ВВС США Туле. В этом районе он нашел сначала один, затем другой и третий проливы, ведущие на запад. Если бы его не остановили льды, заставив повернуть назад, он мог бы достигнуть чистых вод моря Бофорта, то есть открыть Северо-Западный проход.

Проход удалось открыть лишь в 1905 году. Открывателем стал норвежец Руал Амундсен.

Теплые и холодные воды находятся в постоянном движении от экватора к полюсам и обратно, подчиняясь сложнейшим океанологическим законам. Когда теплые течения заходят далеко на север, они способствуют усиленному таянию северной полярной шапки.

В 1817 году капитан китобойца Скорсби, вернувшийся из гренландских вод, сообщил, что необъятные морские просторы, покрытые льдами в прошлые годы, совершенно чисты.

Я уже упоминал имя Джона Барроу, секретаря Адмиралтейства. Он внимательно следил за любыми сообщениями, касающимися моря, и слова Скорсби не ускользнули от него. Он поставил в известность своего непосредственного начальника – первого лорда Адмиралтейства и опубликовал в «Куотерли ревью» статью, в которой довел новость до сведения ученого мира, двора и финансистов и сообщил: «С некоторого времени мысль о свободном проходе в Америку волнует русских. Будет унизительным для нас, если новоявленная морская держава сделает в XIX веке открытие, к которому англичане стремятся с XVI века».

Унизительным! В 1817 году Англия не только правит морями (rule the Waves), но и претендует после победы над Наполеоном на роль хозяина Западной Европы и даже всего мира. Виктория I, будущая императрица Индии, родится через два года; Англия, мощная морская, торговая и промышленная держава, почти целый век будет диктовать свою волю другим. Британская гордость – скажем даже, британское самолюбие – не может допустить и мысли, что русские, которых они считают дикарями, ничего не смыслящими в морских делах, откроют Великий Северный морской путь. Парламент в приступе энтузиазма голосует за установление премии в 5 тысяч фунтов стерлингов тому экипажу, который в поисках пресловутого прохода первым пересечет 110° западной долготы.

Тут же снаряжаются две экспедиции. Обе используют парусники – более крупные и более удобные, чем у их предшественников. Обе заканчиваются неудачей: одна попадает в сильнейшую бурю в районе Шпицбергена, а вторая прервалась по неожиданной причине – из-за трусости капитана.

Эту фразу будут склонять в Лондоне на все лады целую зиму. Ее произнес какой-то интеллектуал, довольный тем, что может хотя немного очернить столь уважаемый королевский флот. Факты же таковы.

Глава второй экспедиции, капитан второго ранга Джон Росс, довел два своих корабля – «Изабелла» и «Александр» – до пролива Ланкастер, открытого Баффином, и вошел в него. Плавание было тяжелым из-за айсбергов, которые надо было обходить (не забывайте: суда шли под парусами), и опасным из-за множества льдин, то и дело сталкивающихся с парусниками.

– Меня беспокоит еще одно, – доверился Росс своему заместителю Уильяму Эдуарду Парри, – я не наблюдаю никакого течения. Боюсь, мы зашли в тупик.

На следующий день, 30 августа 1818 года, он сказал Парри, что видит в подзорную трубу прямо по курсу горную цепь.

– Она тянется к северу и югу и, конечно, преградит нам путь.

Парри взял подзорную трубу.

– Я ничего не вижу.

Подробности возникшего спора неизвестны. Другие офицеры тоже ничего не видели на горизонте. Парри считал, что следует идти дальше. Росс придерживался противоположного мнения. Быть может, ему не хотелось зимовать, если паче чаяния проход будет перекрыт из-за позднего сезона. Несмотря на протесты Парри, он приказал повернуть обратно, отметив на карте якобы замеченные им горы. И допустил оплошность, назвав горную цепь, существование которой оспаривалось, именем Крокера. Крокер, чиновник Адмиралтейства, был одним из его друзей. Через несколько недель после возвращения экспедиции Крокеру пришлось уйти в отставку и укрыться в деревне, чтобы не слышать повсюду, вплоть до крохотных театров, шуточек по поводу пресловутых гор Крокера. Джон Росс был оскорблен, а Джон Барроу взбешен.

– Надо снарядить новую экспедицию, – повторял Барроу, – и выяснить, есть ли горы на самом деле.

– Вы правы, – согласился первый лорд, – и командовать ею поручим Уильяму Эдуарду Парри.

Двадцатидевятилетний красавец Парри, брюнет с курчавой шевелюрой, член Королевского общества и изрядный знаток гидрографии, навигационной космографии и магнетизма, не собирался упускать свой шанс.

– Зная, сколь существенное значение имеют малейшие детали, – рассказывал он, – я велел усилить киль, форштевень и днища обоих судов, доверенных мне Адмиралтейством, и запасся провизией на два года. Мне хотелось взять в команду молодых отважных офицеров. Только двум из отправившихся со мной офицеров было по двадцать три года. Я в мои двадцать девять лет считался ветераном.

Суда назывались «Хекла» (375 регистровых тонн) и «Грайпер» (180 регистровых тонн). Они вышли из устья Темзы 11 мая 1819 года. В начале августа экспедиция вошла в пролив Ланкастер. Офицеры наносили на карту очертания берегов, занимались промером глубин, замеряли температуру воды, воздуха, магнитное склонение и многое другое – иными словами, вели постоянную научную работу в полном согласии с духом великих мореплаваний этого века. Оставался открытым вопрос о горах Крокера. Парри, некогда уверенного в их отсутствии, временами охватывало сомнение.

Напряжение росло по мере нашего продвижения по проливу. Дни стояли ясные, и офицеры с матросами по очереди взбирались на мачту, чтобы оглядеть горизонт.

Никаких гор не оказалось.

– Невероятные надежды охватили нас. Нам уже виделся конец путешествия – Берингов пролив, Камчатка. В инструкциях Адмиралтейства указывалось, что мы должны вручить наши судовые журналы русскому губернатору, который перешлет их в Лондон через Санкт-Петербург. Но вскоре нам стали встречаться ледяные барьеры, заставлявшие несколько раз на дню менять курс. Мы не очень отклонялись от западного направления, и надежды наши не были поколеблены. Уверенность в успехе не покидала нас до 4 сентября 1819 года, когда мы на 74°44 северной широты пересекли 110-й западный меридиан, обеспечив себе получение премии в 5 тысяч фунтов стерлингов. Но, увы, утром мы заметили прямо перед собой сплошные льды, простиравшиеся к югу и северу.

Мы отдали якоря, и через несколько дней стало ясно: предстоит зимовка. Сумеречный день длился еще месяц, а 4 октября наступила стодневная ночь. Парри все предусмотрел.

Главным было не позволить людям бездельничать.

Подъем без пятнадцати шесть, туалет, очистка палубы с помощью нагретого гравия и песка, привезенных с собой. Перекличка, осмотр одежды и спальных мешков, пожарная тревога. Во второй половине дня уход за парусами и такелажем и их ремонт. Пока продолжалось светлое время – выход на сушу (суда стояли в небольшой бухте), ходьба и гимнастика; когда наступила полярная ночь и в непогоду – бег и гимнастика на палубе судов в специально отведенном месте – под тентом. Под аккомпанемент небольшого органа матросы распевали псалмы, пели не столь поучительные матросские песни и даже плясали. Для офицеров были предусмотрены более интеллектуальные занятия: они читали, писали воспоминания, музицировали (среди них нашлись флейтисты и скрипачи), играли в шахматы. Еженедельно издавалась газета «Норс Джорджия газетт энд Уинтер кроникл» («Газета Северной Джорджии и Зимняя хроника»). К сожалению, нигде не упоминается о ее тираже и способе печати. Каждые две недели давалось театральное представление; наибольший успех выпал на долю сентиментально-комической пьесы «Молодая девушка двадцати неполных лет». Поскольку среди матросов умели читать только двое – обычный процент для той эпохи, – Парри открыл вечернюю школу.

– Так дни летели быстрее. В феврале я назначил команды для рубки льда, чтобы подготовить проход. Затем снег растаял, открыв взору хилую растительность – зеленые мхи, желтые и розовые камнеломки, карликовые ивы. Появились животные. Мы стали охотиться на диких гусей, оленей, снежных куропаток и даже мускусных быков. Свежее мясо резко улучшило наш рацион. В начале августа мы вышли из бухты и направились к ледяному барьеру. Он по-прежнему преграждал нам путь. Мы безуспешно пытались обойти его и с севера, и с юга. Я решил, что надо возвращаться в Англию…

Поглядите на карту, и вы увидите, что морские каналы к северу от Американского континента образуют подлинный лабиринт. Пролив Ланкастер перегораживали льды, а не горы Крокера, но географы Адмиралтейства приказали Парри искать проход южнее. В июне 1821 года в путь двинулись «Хекла» и «Фьюри» (вместо «Грайпера»).

На этот раз Парри запасся провизией на три года, и предусмотрительность не оказалась излишней, поскольку льды останавливали экспедицию два раза и было две зимовки. Организация оказалась столь же образцовой: из Англии захватили даже женские одежды для театральных представлений. На спектакли приглашались дружелюбно настроенные эскимосы, которым театр очень понравился. Они в ответ приглашали англичан к себе в иглу. Рассказы предыдущих исследователей изобиловали недостоверными сведениями, а эта экспедиция привезла точные описания жизни эскимосов, способов их охоты и рыбной ловли, конструкций лодок и саней. О молодых эскимосках было сказано: «Их можно было бы считать красивыми, будь среди их прелестей чистота».

На самом деле эскимосы тщательно следили за своей чистотой, но основой их парфюмерных средств был моржовый жир. Один из рассказчиков добавляет, что эскимоски с удовольствием принимали подарки – всяческие побрякушки, поскольку «любовь к украшательству у них столь же врожденна, как и у представительниц прекрасного пола из краев с умеренным климатом». Среди подарков англичан оказалось и несколько бутылок рома. Так эскимосы впервые отведали спиртного, что позже обернулось для них настоящим бедствием. Намерения были добрыми… Во время второй зимовки Парри поделился пищей с аборигенами, поскольку они голодали из-за очень суровой и длинной зимы. Эту жестокую зиму не выдержало несколько матросов – они умерли от цинги.

– Возвращаемся в Лондон, – решил Парри.

Суда вошли в устье Темзы 18 октября 1823 года. В 1824 году Парри предпринял еще одну попытку пройти Северо-Западным проходом. Но погода выдалась исключительно неблагоприятной даже для Арктики: экспедицию преследовали туманы и бури. «Фьюри» потерпел крушение у острова Сомерсет. «Хекла» подобрала экипаж и вернулась в Англию.

Издавна в Европе бытовало совершенно иррациональное верование, которое, правда, соответствовало смутным устремлениям коллективного подсознания: «В очень высоких широтах, за ледовыми барьерами, лежит чистое ото льда море, которое окружает полюс. Море там так глубоко, что никогда не замерзает». Поэтический и неизвестно как возникший образ. Англичанин Фиппс, добравшийся в 1773 году до 80° северной широты, в какой-то мере подтвердил эту легенду, сообщив по возвращении в Лондон, что не только собственными глазами видел это околополюсное море, но и плавал по нему.

Большинство капитанов в сомнении качали головой. Парри совершенно не верил в его россказни, но ему в голову пришла блестящая идея:

– Существует чистое море около полюса или нет, неизвестно. Но почему бы вместо поисков Северо-Западного или Северо-Восточного проходов не отправиться из Атлантического океана в Тихий через полюс? Вот мой план. Я добираюсь на «Хекле» до Шпицбергена. Там спускаю на землю двое саней-лодок и отправляюсь к полюсу либо по льдам, либо по морю.

Смелая идея, намного опередившая время…

Парри предполагал впрячь в сани оленей, которых вблизи полюса сменят люди.

– Человек выносливей любого животного.

Чтобы уберечь глаза от нестерпимого блеска снега, Парри решил передвигаться в ночное время, а отдыхать в дневное, хотя разницы между ними почти не было.

В каждых нартах предполагалось разместить запасы продовольствия более чем на два месяца, и масса груженых нарт не должна была превышать 1500 килограммов. Все было рассчитано, в том числе и ежедневный рацион: 10 унций – 284 грамма – галет, 255 граммов вяленого мяса, около 30 – шоколада и 1 джилл – 0,142 литра рома.

Невероятно, но этот тщательно разработанный план выполнялся с самого начала. Правда, вместо оленей в сани впряглись люди. Льды не были сплошными, а потому часть пути шли под парусами, а часть – по снегу. После вечерней молитвы люди переодевались – снимали меховые одежды, в которых спали, и облачались в комбинезоны из драпа. Затем перекусывали, и экспедиция отправлялась в путь. Пять часов напряженного труда, остановка на обед, потом люди снова впрягались в сани и продолжали изнурительный марш. На время сна сани накрывались парусами. Продвижение вперед было незаметным, люди уставали: «Глаза безуспешно искали какой-нибудь предмет, на котором могли бы остановиться. Но ничего не было, кроме льда и неба, и даже небо часто пряталось от нашего взора за густым серым туманом, окружавшим нас почти сплошной стеной». Более того, в этот год шли частые дожди – удивительный каприз арктической погоды.

Но Парри не сумел предусмотреть главного: пока люди вкладывали все силы, впрягшись в нарты-лодки, чтобы добраться до полюса, льды дрейфовали к югу. В середине июля Парри заметил, что не только не приблизился к северу, а, наоборот, удалился от него. Тащить нарты становилось все труднее.

– Я понял: дальше изнурять людей бессмысленно.

Экспедиция вернулась на «Хеклу», и та взяла курс на Англию. 23 июля 1827 года Парри сумел достичь 82°45 северной широты, и ему оставалось до полюса еще 700 километров. Только через сорок восемь лет другому человеку удалось подняться до более высоких широт.

Через два года после возвращения «Хеклы» другое английское судно рассекает воды Полярного моря. Впервые в истории полярных экспедиций используется паровое судно, но не винтовое, а колесное. Выражение «рассекает воды» не очень точно передает истину. На море довольно сильное волнение, и судно, раскачиваясь во все стороны, словно пьяница, медленно ползет вперед. Ничего удивительного, ведь перед тем, как отправиться на покорение Севера, этот кораблик обслуживал каботажную линию. На корме и с обеих сторон носа красуется имя бессмертного корабля Нельсона – «Виктори». Новая экспедиция представляется многим неуместной шуткой.

Адмиралтейство по многим причинам не участвовало в ее снаряжении. Прежде всего, несколько утихла морская деятельность русских. Адмиралтейство на время перестало интересоваться Северо-Западным проходом и отменило премию в 5 тысяч фунтов стерлингов за это открытие. Кроме того, ни одному чиновнику Адмиралтейства не могло и в голову прийти использовать для такой экспедиции паровое судно. Парусники королевского флота достигли совершенства, а капитаны столь умелы, что официальная Англия, почтенная леди-консерватор, отдает предпочтение парусным судам, тогда как паровым буксирам отводится только грязная работа на Темзе.

10 июля 1828 года. На борту «Виктори» особого энтузиазма не чувствуется. Механики, окруженные облаком пара, суетятся вокруг занимающей почти весь трюм громадной машины, которая пыхтит, словно роженица. В который раз летят прокладки труб конденсатора, и в который раз их меняют, но они продолжают пропускать пар. Механики пытаются заделать щели – попробуйте догадаться чем? – навозом и толченым картофелем! Навоз поставляет корова, взятая в качестве мясных запасов. Я ничего не придумываю, поскольку британские морские историки ссылаются на судовой журнал «Виктори». Как зовут капитана, который методично заполняет судовой журнал пароходика? Джон Росс – открыватель мифических гор Крокера во время экспедиции 1818 года. Финансировал эту экспедицию – Адмиралтейство не дало ни пенса – некто Феликс Бут, английский пивовар, шериф Лондона.

Но не будем судить столь поверхностно. Феликс Бут – мыслящий человек, который в противовес чинушам из Адмиралтейства верит в пар. Вспомните, и Наполеон не верил в будущность паровых судов, а Бут дал 18 тысяч фунтов стерлингов. Что же касается «Виктори», то он просто не нашел ничего лучшего: первые паровые лопастные суда не были шедеврами кораблестроения. Ну а Джон Росс стремился делом ответить на жесточайшую кампанию критики и издевательств после экспедиции 1818 года. Во время нового путешествия он проявил и мужество, и отвагу. И прежде всего тем, что не побоялся уйти в море на суденышке, которое раздобыл Бут. Пока машина не сдала – море слишком бурное, а переход слишком длинный, – скорость «Виктори» составляла три узла, то есть 5,5 километра в час. Громадные колеса помогают судну держаться по волне. Прокладки летят одна за другой. Но первые паровые суда надеялись не только на пар. После остановки машины на «Виктори» поднимают запасные паруса, и вскоре экспедиция входит в полярные воды, добирается до острова Сомерсет у выхода из залива Ланкастер, где еще сохранились обломки «Фьюри» Парри, а также большое количество провизии. Джон Росс спускается вдоль восточного побережья Сомерсета и наталкивается к югу от острова на канал, ведущий на запад. Глянув в подзорную трубу, он восклицает:

– Тупик! Идем дальше.

Прекрасный мореплаватель, Джон Росс родился под несчастливой звездой. Когда-то его карьере помешали мифические горы Крокера. Теперь он считает тупиком будущий пролив Белло, через который пройдет Амундсен, открыватель Северо-Западного прохода. Росс дает проливу название Бухта Брентфорд. Он продолжает путь к югу, проникает в большой залив, замечает к западу полуостров и называет его в честь организатора экспедиции землей Бутия. На этом заканчивается морская часть экспедиции. «Виктори» на две зимы становится на якорь в Феликс-Харборе (Феликс – имя мистера Бута). По мнению английских историков, Джон Росс «прекрасно использовал стоянку». Как и Парри, он со вниманием и без каких-либо предрассудков изучал эскимосскую технику и помогал коренному населению.

Джон Росс неоднократно отправлялся с эскимосами в санные походы. Его сопровождал племянник Джеймс Кларк Росс, специалист по магнетизму, побывавший в Арктике и со своим дядей, и с Парри. Джеймс Росс, как и Парри, считал, что магнитный полюс находится где-то поблизости, и частенько использовал санные походы для его открытия. 28 мая 1831 года стрелка компаса указала наклонение 89°59 по отношению к горизонтали.

– Магнитный полюс найден!

Астрономические наблюдения позволили нанести на карту точку с координатами 70°05 северной широты и 96°46 западной долготы. На самом деле магнитные полюса довольно сильно смещаются – за полвека Северный магнитный полюс сместился на 320 километров. Но для 1831 года подобное научное достижение было значительным. Поскольку Джону Россу не удалось вызволить «Виктори» из льдов Феликс-Харбора, он вернулся в Англию в 1833 году на борту китобойца «Изабелла». За открытие Северного магнитного полюса Джеймс Росс был повышен в звании и стал капитаном первого ранга. Адмиралтейство решило вручить членам экспедиции, в том числе и матросам, премию в 5 тысяч фунтов стерлингов, которую ранее отменило. Джона Росса возвели в дворянство. Он стал сэром Джоном. Теперь уже никто не мог упрекнуть в трусости офицера королевского флота. Несправедливость была забыта, тем более что Джон Росс заслужил подобное отличие: за четыре зимовки в Арктике он потерял только трех членов экспедиции. Значит, ее глава сумел предусмотреть все.

СЕВЕРО-ВОСТОК ИЛИ СЕВЕРО-ЗАПАД?

– Думаю – сказал Джон Барроу, – руководство экспедицией следует поручить Джону Франклину.

– А может, лучше Россу? – возразил премьер-министр.

– Росс отказался. Он обещал своей жене больше никогда не ходить в полярные районы.

Беседа состоялась в январе 1845 года на Даунинг-стрит, 10.

Премьер-министра звали Роберт Пил. А с Джоном Барроу, секретарем Адмиралтейства и основателем Королевского географического общества, мы уже встречались.

– Джону Франклину пошел шестидесятый год, – заметил премьер-министр. – Многовато.

– Это – человек железного здоровья. Он доказал свою пригодность делом. Барроу напомнил о фантастическом пешем походе Франклина по дальнему Северу. В 1819 году, когда Адмиралтейство снаряжало экспедицию Парри на поиски Северо-Западного прохода, оно поручило лейтенанту Джону Франклину составить карту района, расположенного к западу от Гудзонова залива. За шесть лет Франклин со своими спутниками прошел более 8 тысяч километров. В путь отправилось тридцать два человека, вернулось семь. Среди них – Джон Франклин.

– Вы говорите о подвиге двадцатилетней давности, – заметил Роберт Пил.

– Продолжение карьеры Франклина доказывает, что он не растерял запаса жизненных сил.

Вернувшись с Севера, Франклин продолжал плавать: бороздил просторы Тихого и Атлантического океанов, потерпел кораблекрушение в Австралии. Получил звание адмирала и семь лет правил Тасманией. Но забыть арктические дали он не мог и стремился возглавить задуманную экспедицию, поскольку был вынужден покинуть Тасманию из-за клеветнической кампании чиновников. Леди Франклин говорила: «он умрет от огорчения», если не отправится в плавание. К тому же и Парри заявил первому лорду Адмиралтейства, что Франклин – «самый знающий из всех». В конце концов назначение Франклина состоялось.

Суда экспедиции назывались «Эребус» и «Террор». Последним командовал капитан Крозье. Суда ходили в Антарктике и доказали свою прочность; носовую часть их корпусов усилили листовым железом и снабдили винтами, которые можно было поднять, если судну угрожало вмерзание в лед.

– На открытие Северо-Западного прохода понадобится двенадцать месяцев, но следует быть предусмотрительным, – сказал Джон Барроу.

Суда нагрузили громадным количеством съестных припасов и топлива, а также всем, что хотя как-то могло улучшить комфорт и поддержать на высоком уровне моральный дух команды, – фарфоровой посудой, хрустальными бокалами, столовым серебром. На каждом судне имелись библиотека из 1200 томов, школьные доски, перья, бумага для занятий во время зимовки, шарманка, которая могла исполнять около пятидесяти мелодий, в том числе псалмы и гимны, множество научных приборов, теплая нижняя одежда и одеяла из волчьих шкур. Ни правительство, ни офицеры не сомневались в благополучном исходе экспедиции.

Еще не бывало столь подготовленной и снаряженной экспедиции. Кроме того, из 130 человек экипажа с двух судов 120 уже бывали в полярных районах.

Суда использовали и пар, и ветер. 26 мая 1845 года, после ходовых испытаний в Вулвиче, они вышли из устья Темзы. Корабль, прибывший тем летом в Англию, сообщил, что встретил экспедицию у южного побережья Гренландии. Больше никаких вестей не поступало.

Сегодня мы забываем об одном элементе полярных экспедиций тех лет – их невероятной продолжительности. Нам приходится прилагать немалые усилия, чтобы хотя немного проникнуться духом той эпохи, поскольку в наше время любые события разворачиваются практически на наших глазах. В XIX веке и в море, и на суше полярные экспедиции требовали много времени. Месяцы требовались на то, чтобы добраться до нужного места, и все считали нормальным одну или две зимовки. Радио еще не было. Новости не поступали; родные, друзья и начальство начинали испытывать беспокойство далеко не сразу.

В 1847 году в «Куотерли ревью» появилась статья лорда Эджертона: «Мы со все большим интересом ждем возвращения двух судов, которые, быть может, в этот самый момент выходят через Берингов пролив в Тихий океан. Если нам выпадет счастье увидеть их возвращение, мы предлагаем поставить „Эребус“ и „Террор“ на вечную якорную стоянку по обе стороны от „Виктори“; они должны стать плавучими памятниками Нельсонам-первооткрывателям, которые бросили вызов природе и ответили на призыв родины встать на службу всего мира».

Однако вскоре возникло беспокойство за судьбу Франклина. Первые спасательные экспедиции отплыли весной 1848 года. Доктор Ричардсон, соратник Франклина по первым походам, обыскал побережье между реками Маккензи и Коппермайн. И ничего не нашел. Доктор Рей совершил довольно глубокий пеший рейд к западу от Гудзонова залива, пройдя за месяц 1500 километров. Семь месяцев безуспешных поисков!

Джеймс Росс и лейтенант Леопольд Мак-Клинток обошли море Баффина на судах «Энтепрайз» и «Инвестигейтор». Они вернулись осенью 1849 года.

– Мы зимовали в проливе Барроу. Никаких следов экспедиции Франклина не обнаружено. Мы оставили множество складов с провизией и использовали все средства, чтобы помочь оставшимся в живых, если таковые есть. В море были брошены бочки с документами и картами. Мы изловили большое количество песцов и отпустили их, надев медные ошейники, на которые нанесли необходимые сведения. Что мы могли сделать еще?

Семьи членов экспедиции и широкая публика были во власти переживаний. В 1849 и 1850 годах на поиски Франклина и его спутников отправилось больше десятка судов: шесть снарядило британское правительство, два – США, один был снаряжен леди Франклин, а два – на деньги, собранные по подписке среди широкой публики. Некоторые из них провели зиму на Севере. Единственным результатом всех усилий спасателей была находка на острове Бичи в проливе Барроу – множество пустых ящиков и три могилы. «Эребус» и «Террор» побывали здесь. Но когда? И куда направились?

Полярная лихорадка в те годы была столь сильна, что за несколько лет в море ушло тридцать девять спасательных экспедиций. Лучших результатов снова добились «Энтепрайз» и «Инвестигейтор». В 1848 году ими командовали Джеймс Росс и Мак-Клинток. На этот раз капитаном «Энтепрайза» был Коллинсон, а капитаном «Инвестигейтора» – Мак-Клур. Оба судна покинули Англию в начале 1850 года. Их капитаны решили вести поиск со стороны Тихого океана. Буря разлучила их, и Мак-Клур первым достиг Берингова пролива. Он должен был ждать прихода Коллинсона. Сколько времени? И где? Появится ли «Энтепрайз»? Мак-Клура эти вопросы не очень волновали по причине его независимого и авантюрного характера. Он решил не ждать, прошел пролив и взял курс на восток.

Ему не повезло. 5 августа, огибая мыс Барроу, он посадил свое судно на мель и, чтобы облегчить его, выбросил в море часть провизии. Трагическая необходимость, поскольку команде пришлось пережить три зимовки. Судно попало в ледовый плен. Зима 1852/53 года оказалась исключительно суровой: температура опускалась до -54 °C. Съестные припасы были на исходе, люди страдали от цинги. «Наши меховые одежды, – писал Мак-Клур, – превратились в сплошную ледяную корку; бороды обросли сосульками; спальные мешки можно было ставить стоймя».

Весной он обратился к команде:

– Бессмысленно приносить себя в жертву. Отправляйтесь на юг пешком. Я останусь на борту с несколькими добровольцами, если таковые найдутся.

Добровольцы нашлись. Отбытие было назначено на 15 апреля. 6 апреля, когда матросы долбили лед, готовя могилу для товарища, умершего от цинги, они увидели нарты. То были люди с одного из судов следующей спасательной экспедиции – под руководством Белчера, покинувшей Англию в 1852 году; они нашли на острове Мелвилл письмо, оставленное Мак-Клуром в прошлую весну: «Указываю координаты моего судна. Если нас не отыщут в течение года, поиски продолжать бессмысленно, чтобы не увеличивать количество жертв». Таким образом, одной спасательной экспедиции зачастую приходилось спасать другую!

Они вернулись в Англию в сентябре 1854 года, проведя еще одну зимовку в проливе Барроу.

А что же Коллинсон? «Энтепрайз» прибыл к Берингову проливу через несколько дней после отплытия его подчиненного. Не найдя Мак-Клура и зная особенности его характера, Коллинсон не стал колебаться:

– Мак-Клур не стал ждать меня. Берем курс на восток.

Коллинсон выдержал три зимовки, рассылая во все стороны санные отряды в поисках и Франклина и Мак-Клура. Но ничего не нашел. Он вернулся в Англию в 1854 году, после четырех лет отсутствия.

Что же удалось узнать о судьбе Франклина за это время? Очень мало. В 1854 году одна из экспедиций нашла у эскимосов столовое серебро с монограммой исследователя. Но эскимосы либо ничего не знали, либо не хотели говорить.

20 января 1854 года Адмиралтейство публикует коммюнике, в котором сообщается, что офицеры и матросы экспедиции Франклина будут считаться погибшими на службе ее величества, если никаких новостей не поступит до конца марта.

Леди Франклин немедленно откликнулась на официальное заявление:

– Я отказываюсь принимать вдовью пенсию!

«Вскоре после публикации коммюнике, – читаем мы в газетах, – леди Франклин сменила темные одежды, которые носила несколько лет, на светлые наряды зеленых и розовых тонов». Она написала первому лорду: «Дорогой лорд, я не могу заставить себя отказаться от мысли, что морская история Англии будет запятнана, если два таких события, как открытие Северо-Западного прохода и отказ от дальнейших поисков Франклина и его товарищей, окажутся в нерасторжимой связи». Леди Франклин стала в Англии живым воплощением мужества и верности. На лондонских улицах бродячие музыканты торговали «Плачем леди Франклин», а публика распевала эту песню хором.

В октябре того же года с новостями вернулся доктор Рей. Эскимосы сообщили ему, что видели группу белых людей, которые волокли по льдам шлюпки. Хотя Англия завязла в Крымской войне, правительство обратилось к публике и организовало подписку. Но только 1 июля 1857 года из Абердина в Шотландии на поиски отправилось судно «Фокс» под командованием Мак-Клинтока. Эта экспедиция провела две зимовки – одну в Баффиновом заливе, другую в проливе Белло. Мак-Клинток и Хобсон отправились к югу. На острове Кинг-Вильям эскимосы сообщили им, что трехмачтовый корабль был раздавлен льдами у берега острова, но к тому времени он уже был покинут. Участники экспедиции Мак-Клинтока отыскали лодку, скелеты, ружья, столовое серебро и, наконец, гурий, где одиннадцать лет пролежал рассказ об экспедиции Франклина.

Франклин проник в лабиринт островов и проливов к северу от континента и принялся за поиски чистого моря к северу и югу от пролива Барроу. Он скончался 11 июня 1847 года, после двух зимовок. Летом того же года льды не растаяли. Двадцать четыре матроса и офицера умерли от цинги. В апреле 1848 года ставший главой экспедиции Крозье принял решение бросить суда и отправиться на юг, чтобы достичь континента. 320 километров они прошли по льду, впрягшись в шлюпки. Зачем они захватили с собой столовое серебро, так и осталось неизвестным. Когда был достигнут остров Кинг-Вильям, люди были так измотаны, что, по словам одной эскимоски, «умирали на ходу».

Некоторые детали всплыли в последующие двадцать лет благодаря усилиям двух офицеров американской армии. Эскимосы в конце концов сообщили, как проникли на борт покинутых судов. Вначале они боялись, но потом, поскольку на судах царила мертвая тишина, осмелели. Они наткнулись на труп белого человека, лежащий на палубе, затем принялись шарить по каютам. Позже суда, раздавленные льдами, затонули. Другие эскимосы, видевшие живых членов экспедиции, говорили о «совсем тощих людях с черным и окостеневшим ртом, из которого выпадали зубы». Цинга… После двух-трех зимовок на борту судов полярных экспедиций оставались только консервы, солонина и сушеные овощи. Добыть свежее мясо можно исключительно охотой, но в Арктике дичь попадается редко: иной раз ни единого животного не встретить целую зиму, а когда люди истощены, у них нет сил, чтобы охотиться. Цинга была главным врагом полярных исследователей, как когда-то она свирепствовала и на судах океанских экспедиций.

В Лондоне, на площади Ватерлоо, высится монумент с надписью: «Франклину, великому мореплавателю Северного Ледовитого океана, и его отважным соратникам, которые пожертвовали жизнью в поисках Северо-Западного прохода, 1847–1848». Леди Франклин добилась, чтобы память ее мужа увековечили.

Считается, что первыми прошли (потратив на это четыре года!) из Тихого океана в Атлантический через Северный Ледовитый океан Мак-Клур и остатки его экипажа. Да, они совершили этот подвиг, но в пути сменили судно. Северо-Западный проход был открыт, но не пройден в подлинном смысле этого слова. Вопрос о новой попытке встанет только через полвека. А пока внимание будет приковано к другому проходу – Северо-Восточному.

Вернемся назад, в эпоху царствования Петра Великого.

Еще в 1648 году русский землепроходец Дежнев, выйдя из устья реки Колымы на нескольких кочах, прошел через пролив, разделяющий Азию и Америку, и окончил путешествие в устье реки Анадырь, впадающей в Тихий океан. Но сведения об этом плавании затерялись в архивах.

Царь решил отправить экспедицию, чтобы узнать, существует пролив на самом деле или нет, и назначил главой экспедиции выходца из Дании Витуса Беринга, состоявшего на русской службе. То был хороший моряк. Петр I составил детальную программу экспедиции. Исследователям надлежало отправиться из Санкт-Петербурга сушей, добраться до Охотска на тихоокеанском побережье Сибири и отсюда начинать работы.

Беринг вышел в 1728 году на судне «Святой Гавриил». Он прошел вдоль восточного побережья Камчатки, поднялся на север и достиг самой восточной точки Азии. Мыс высился над морем. С востока поднимался густой туман, и никакой земли не было видно. Беринг посоветовался с товарищами, стоит ли пытаться дойти до американского берега. А на каком расстоянии он находится? А что, если море покроется льдами с наступлением зимы?

Беринг решил вернуться. Петр I к тому времени умер, и отчет попал в руки императрицы Анны Иоанновны.

Беринг возвращается в Охотск, чтобы возглавить Вторую Камчатскую экспедицию. В 1741 году она отплыла на двух судах – «Святой Петр» и «Святой Павел». Путешествие было успешным, но закончилось трагически. Суда потеряли друг друга в тумане.

Они, хотя и порознь, добрались до Америки. Ученые экспедиции составили описание фауны и флоры, собрали образцы ремесленного искусства жителей Америки. На обратном пути многие скончались от цинги. «Святой Петр» попал в бурю, и его выбросило на остров, где скончался и Беринг. Сейчас этот остров носит его имя.

Итак, и Дежневым, и Берингом было доказано, что между Азией и Америкой существует проход. Но еще никому не удавалось пройти из европейского порта в Тихий океан через Северный Ледовитый океан.

Хотя барон Эрик Норденшельд родился в 1832 году в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки), по национальности он был швед. Род Норденшельдов славился культурными людьми. Эрик Норденшельд был ученым и занимался химией и минералогией. Совсем молодым человеком он уехал в Стокгольм, где сдружился с геологом Тореллем и оттуда отправился с ним в научную экспедицию на Шпицберген. Он возвращался на остров в 1861 и 1864 годах для измерения дуги земного меридиана и составления подробной и точной карты архипелага. Еще через два года Норденшельд предпринимает попытку пересечь центральную часть Гренландии на нартах, запряженных оленями. Но без помощи эскимосов попытка окончилась провалом. К 1875 году, когда его заинтересовал Северо-Восточный проход, он уже накопил богатейший опыт работы в полярных условиях.

Любой исследователь знает, что одна из первейших проблем – добывание денег на снаряжение экспедиции. Предприниматели, к которым обратился Норденшельд, большого энтузиазма не проявили.

– Проход в Тихий океан через Арктику потерял всякий смысл с момента открытия Суэцкого канала. А сейчас Колумбия предоставила Фердинанду де Лессепсу[3] право на прорытие нового канала – через Панамский перешеек. Зачем мыкаться в полярных льдах?

Норденшельд возражал, что Северо-Восточный проход позволит России осуществлять дешевые перевозки богатств Сибири в Европу. Подобные аргументы нашли защитников в лице двух человек – русского золотопромышленника Александра Сибирякова и шведа барона Оскара Диксона. Два первых разведывательных плавания от Тромсё до Енисея убедили шведского короля Оскара в том, что предприятие может оказаться выгодным для его страны, производящей сталь. Он также субсидировал экспедицию.

Норденшельд отплыл из Тромсё 21 июля 1878 года на борту «Веги», парусно-парового судна (357 регистровых тонн, 43,4 метра в длину и 8,4 – в ширину, машина мощностью 60 л. с). «Вега» отправилась в путь в сопровождении «Лены», принадлежавшей Сибирякову. Предполагалось, что она останется в устье Лены, а «Вега» в одиночестве продолжит путь к Берингову проливу. Среди офицеров экспедиции имелись шведы, датчане, итальянцы, русские, а матросы были набраны из шведов и норвежцев-китобоев. На «Бегу» погрузили 300 тонн угля и провизию на два года.

6 августа суда достигли устья Енисея. Норденшельд в своей прекрасной книге «Плавание на „Веге“» писал: "…мы продолжали путь под парусами и парами вдоль побережья почти все время среди совершенно непроницаемого тумана, который лишь временами редел настолько, что можно было разглядеть контуры берегов. Чтобы не потерять друг друга, обоим судам постоянно приходилось обмениваться свистками. Поверхность моря была зеркальная. Лишь изредка встречались в незначительном количестве изъеденные льдины…»

27 августа суда вошли в устье Лены, и дальше «Вега» отправилась в одиночное путешествие. На берегу были замечены люди, первые с момента прохода пролива Карские Ворота. Они были закутаны в оленьи шкуры и походили на эскимосов. Люди подавали знаки и выглядели миролюбиво. При встрече Норденшельд раздал им табак и голландские глиняные трубки. Льдин встречалось все больше, и вскоре путь преградили ледовые поля. К этому моменту «Вега» прошла 4 тысячи миль. Здесь и пришлось зимовать.

Арктический опыт Норденшельда весьма пригодился. Мореплаватель предусмотрел все, даже возможность гибели судна во льдах. На льду были возведены небольшие строения – обсерватория и склад продовольствия и оружия, но большая часть членов экспедиции продолжала жить на «Веге». Судно прекрасно выдержало зимовку. Его покрыл толстый слой снега, оказавшийся хорошим теплоизолятором, поэтому температура в помещениях «Веги» не опускалась ниже 5° тепла, хотя снаружи падала до 46° мороза.

Исследователи часто покидали судно. Они завязали добрые отношения с чукчами. Меняя хлеб, ножи и топоры, удалось собрать коллекцию оружия, одежды и домашней утвари чукчей. Вождь племени предоставил в распоряжение экспедиции санные упряжки, и ученые провели исследования на материке.

Даже в мае стоял мороз в 26°. Таяние льдов началось лишь в середине июня. Наконец в один из июльских вечеров во время ужина все ощутили колыхание судна. 18 июля 1879 года «Вега» выбралась изо льдов и продолжила путь к Берингову проливу. «Море было как зеркало и почти свободно ото льдов; вблизи судна морж высовывал из воды голову, странно увеличенную туманом; кругом плавали тюлени, а над судном летали стаи птиц…»

Утром 20 июля Норденшельд заметил сквозь туманную дымку темные горы. «Это были горные вершины на Восточном мысу – восточной оконечности Азии. Это малоподходящее название заменено мной на карте названием „Мыс Дежнев“ в честь отважного казака, впервые 230 лет назад обогнувшего этот мыс. В 11 часов утра мы вошли в пролив, соединяющий Северный Ледовитый океан с Тихим океаном, и отсюда приветствовали с „Беги“ Старый и Новый Свет флагами и шведским салютом». В конце отчета Норденшельда строки, лестные для любого исследователя: миссия выполнена и "…это произошло без единой человеческой жертвы, без заболеваний среди участников экспедиции, без малейшего повреждения судна».

В настоящее время Северо-Восточный проход исследован на всем протяжении от Европы до Тихого океана.

В 1883 году Норденшельд совершил еще одно путешествие – в Гренландию. Он умер в Стокгольме в 1901 году в возрасте шестидесяти девяти лет.

Каких только типажей не встречалось среди капитанов китобойцев, отплывавших в середине прошлого века с острова Нантакет и из портов восточного побережья Соединенных Штатов Америки, – и неграмотные грубияны, и довольно сложные личности, знатоки Библии и пуритане и необразованные люди, прекрасно владевшие мореходным искусством. Джордж Вашингтон Де-Лонг был вначале капитаном китобойца, а затем капитаном военно-морских сил США. По-видимому, он получил образование и поэтому умел размышлять. Зимой 1878/79 года он вычитал в газетах, что вот уже полгода, как нет известий об экспедиции Норденшельда. Ему в голову пришла любопытная мысль, которая окончательно созрела к моменту, когда он решил встретиться с Джеймсом Гордоном Беннеттом. Гордон Беннетт, директор «Нью-Йорк геральд», не относился к людям, с которыми легко добиться встречи, но Де-Лонг был не робкого десятка. Весной 1879 года Гордон Беннетт принял его в своем кабинете и тут же сообщил, что времени у него в обрез, хотя и угостил визитера сигарой. Позже «Нью-Йорк геральд» опубликовала статью об этой первой встрече. Суть диалога такова.

Де-Лонг. Десять лет назад вы послали в Африку Стенли на поиски Ливингстона. Это путешествие дало вашей газете материал для сенсационного репортажа. Не хотите ли вы послать спасательную экспедицию на поиски Норденшельда? Я прекрасно знаю Новосибирские острова.

Беннетт. Спасательные экспедиции приносят газете пользу только в случае их успешного завершения. Вспомните о дюжинах судов и сотнях людей, погибших при поисках Франклина. Мне надо подумать.

Де-Лонг. Поиски Норденшельда лишь одна из целей экспедиции в эти районы.

Беннетт. Какова же другая цель?

Де-Лонг. Дойти до полюса.

Описание проекта, который Де-Лонг изложил в кабинете Беннетта, заняло бы слишком много времени. По его мнению, теплое течение Куросио, рождающееся у берегов Японии, в некоторые годы оказывает влияние на районы, лежащие далеко к северу от Берингова пролива, что позволяет подняться по морю до широты Земли Врангеля. Ну а оттуда до полюса можно добраться на собачьих упряжках.

Гордона Беннетта давно занимала мысль об отправке новой экспедиции к полюсу. Одно время он даже хотел послать экспедицию на воздушных шарах. Но предложение Де-Лонга выглядело более реалистичным, и после нескольких бесед он согласился финансировать капитана.

– Я добьюсь согласия Военно-морского министерства.

И добился его. В инструкциях, составленных официальными службами, говорилось, что Де-Лонг «должен вначале добыть информацию о шведе Норденшельде», а затем отправиться к полюсу.

Гордон Беннетт обратился к своим английским корреспондентам с просьбой подыскать ему парусник с мощной паровой машиной, который по возможности уже плавал в северных водах. Они нашли трехмачтовую яхту «Пандора». Ее перегнали в США, переоборудовали и укомплектовали командой в количестве 32 человек из состава военно-морского флота США. Де-Лонг переименовал яхту, дав ей имя «Жаннетта».

«Жаннетта» покинула Сан-Франциско 8 июля 1879 года. Накануне отплытия Гордон Беннетт опубликовал ряд сенсационных статей, поднявших тираж «Нью-Йорк геральд». Стиль заголовков был напыщенным – «Герои полюса» и даже «Отважнее Колумба».

Взяв на Аляске, эскимосских собак, Де-Лонг 29 августа миновал Берингов пролив. В бухте Лаврентия, на Чукотке, удалось узнать, что Норденшельд успешно завершил свое предприятие и следует в Европу. «Жаннетта» могла приступать к выполнению главной задачи. Де-Лонг взял курс к Земле Врангеля на границе Чукотского и Восточно-Сибирского морей. Он объяснил Гордону Беннетту, что эта земля будет для него исходной базой для похода на полюс.

Но проект Де-Лонга оказался не столь реалистичным, как показалось директору «Нью-Йорк геральд». Сейчас трудно понять, как Де-Лонг, опытный капитан и умелый делец, решился на столь сомнительное предприятие. Быть может, его ослепил блеск славы. Короче говоря, против его ожиданий теплое течение не доходило до острова Врангеля. В начале сентября «Жаннетта» вмерзла во льды и начала дрейф вместе с ними.

Несмотря на крепость, судно не выдержало суровых испытаний. Еще до полного замерзания льды здорово потрепали «Жаннетту», основательно расшатав судовой корпус и вызвав многочисленные течи.

В носовой части образовалась пробоина, через которую в трюм ежечасно поступало около 15 кубометров забортной воды. Под умелым руководством главного механика Мелвилла матросы, по колено стоя в ледяной воде, две недели непрерывно трудились в носовом трюме, заделывая с помощью досок и законопачивая смесью ветоши, жира и гипса отверстие в корпусе судна; остальная часть команды ни днем, ни ночью не отходила от помп. Судно было на время спасено, но вокруг до самого горизонта простирались сплошные льды.

Де-Лонг ежедневно определял местоположение судна и отметил, что вмерзшая во льды «Жаннетта» дрейфует к западу. Она обогнула с севера Землю Врангеля, которая оказалась только небольшим островом. Де-Лонг надеялся, что летом льды растают и позволят продолжить путь к северу, но судно так и осталось в ледовой тюрьме.

Наконец, после второй зимовки, 10 июня 1881 года, льды растрескались, и образовался канал шириной 30 метров. Де-Лонг скомандовал: «К машинам!» Не успели Мелвилл и его люди спуститься в машинное отделение, как льды пришли в движение и громадные льдины стали напирать на «Жаннетту», которая тут же накренилась на правый борт. Затем судно приподнялось и затрещало. Один из механиков сообщил, что правый борт, по-видимому, разломан. Де-Лонг приказал спустить на лед нарты, собак и половину съестных припасов.

Когда крен «Жаннетты» стал опасным, он велел выгрузить остальные припасы и документы. В час ночи (было светло, поскольку уже наступил полярный день) судно легло на бок. 12 июня в четыре часа утра оно исчезло под водой и льды сомкнулись над ним.

Де-Лонг определил место гибели судна. Экспедиция находилась примерно в 800 километрах к северо-востоку от устья Лены.

– Именно там имеются поселения. Подготовимся к походу и отправимся в направлении Лены.

На льду лежала гора провизии и снаряжения. В распоряжении экспедиции было пять саней, четыре шлюпки, двадцать две собаки. 18 июня потерпевшие кораблекрушение отправились в путь.

Им часто встречались трещины и торосы. Скорость движения временами едва достигала 10 километров в сутки. Собаки не справлялись, и нарты приходилось тащить людям. Их утешала мысль, что они «идут к югу». Но через неделю Де-Лонг установил, что они находятся на 52 километра севернее точки старта: они-то шли к югу, а льды с еще большей скоростью относили их к северу. Капитан имел мужество умолчать о своем печальном открытии. К счастью, в последующие дни дрейф льдов замедлился и стали часто встречаться полыньи.

10 июля люди увидели сушу. Де-Лонг назвал остров именем Беннетта. 28 июля высадились на берег, и Де-Лонг после астрономических наблюдений установил, что проделана примерно лишь седьмая часть пути до устья Лены, а более половины припасов уже как не бывало. К югу от острова Беннетта между льдами стали встречаться большие разводья.

12 сентября начался последний этап пути.

– Дальше мы поплывем, – решил Де-Лонг. – Я отправлюсь с тринадцатью людьми на одной шлюпке, Мелвилл и еще девять матросов возьмут вельбот, а лейтенант Чипп с восемью матросами – маленькую шлюпку.

Они отошли от острова Семеновский – впереди лежала свободная ото льдов вода. Но ветер посвежел, началось волнение на море – буря разметала шлюпки в разные стороны.

Мелвилл и его люди, высадившись в устье Лены, встретили якутов, которые сообщили им, что километрах в двухстах к югу имеется большое поселение, и помогли добраться туда. Там Мелвилл и его матросы оправились после тягот своего путешествия. 29 октября Мелвиллу сообщили, что только что до поселения добрались два крайне изможденных человека. Оба сильно истощены и почти потеряли зрение от блеска снега. Это оказались Ниндеманн и Норос – два матроса из группы Де-Лонга. Они поведали о своих приключениях.

После бури шлюпка села на мель далеко от берега, и пришлось носить провизию и снаряжение до суши. Де-Лонг сверился с довольно неточной картой.

– Думаю, что устье Лены недалеко. Надо идти к югу.

Тонкий слой льда скрывал месиво вязкой грязи. Часто встречались рытвины, болота, водные потоки. Трое матросов сильно обморозились и через несколько дней отказались двигаться дальше.

– Мы умоляли их не поддаваться усталости, – рассказывал Ниндеманн. – Я смастерил для Эриксена костыли, а затем волокушу. 21 сентября у нас осталось провизии на два дня, но нам удалось подстрелить оленя. Затем пришлось съесть собак. Последнюю убили 3 октября. Через несколько суток все были так измождены, что Де-Лонг отправил меня с Норосом вперед, чтобы мы нашли людей и прислали помощь.

Северная Сибирь – район вечной мерзлоты. Наступил октябрь, пошел снег, и задули ледяные ветры. Путники спасались от холода, зарываясь в снег. Провизия кончилась, и они несколько дней питались горячим отваром из кожи, отрезанной от сапог. 22 октября они заметили три юрты. Жилье было покинуто, но им посчастливилось найти несколько рыбешек – настоящее пиршество.

– Наутро появился якут. Он был приветлив, но не понимал ни слова. Он доставил нас к кочевью своего племени, где мы увидели сотни оленей. У них было много провизии, чтобы спасти наших несчастных друзей. Но нас никто не понимал. Через некоторое время появился какой-то русский. Он не знал ни английского, ни немецкого, но понял слова «капитан» и «Жаннетта». Он-то нас и доставил сюда. Вчера мы весь день отсыпались, не в силах сделать что-либо другое.

Третья шлюпка, которой командовал лейтенант Чипп, исчезла вместе со всеми людьми, и о ней больше никто никогда не слыхал.

– Надо сейчас же отправить группу на помощь Де-Лонгу, – сказал Мелвилл.

Выражение «сейчас же» в те времена в Северной Сибири звучало бессмыслицей. Мелвиллу удалось отправиться в путь только 10 ноября вместе с местными жителями, предоставившими собачьи упряжки. Они направились на север и 14 ноября достигли места, где высадился Де-Лонг. Здесь были найдены судовые журналы, некоторые инструменты, но самого Де-Лонга и его товарищей отыскать не удалось.

– Наши компаньоны были так истощены, – говорили Ниндеманн и Норос, – что, наверное, никакой надежды на их спасение не осталось.

Мелвилл не считал, что полностью выполнил свой долг. Он добрался с оставшимися в живых людьми до Якутска. С помощью русского правительства участники экспедиции были отправлены в США. Мелвилл оставил при себе лишь двоих – Ниндеманна и Бартлетта. 26 февраля 1882 года они снова отправились на север. 23 марта на берегу Лены обнаружили следы костра, треножник и ружье. Потом увидели торчащую из-под снега руку. То было тело капитана Де-Лонга. Под треножником они раскопали два ящика с судовыми документами «Жаннетты», затем дневник Де-Лонга. Тела остальных членов группы лежали рядом со стоянкой.

Летом 1881 года на поиски «Жаннетты» ушло несколько судов. На борту одного из них находился репортер «Дейли телеграф» Гилберт. Дневник Де-Лонга попал к нему в руки и был опубликован сначала в Англии, затем в США. Это один из самых драматических документов в истории полярных исследований. Де-Лонг умер последним и имел мужество вести журнал до самого конца.

«17 октября. 127-й день (после гибели „Жаннетты“). Алексей умирает… К закату Алексей скончался от истощения. Прикрыли его флагом.

18 октября. 128-й день. Покойный, мягкий день, падает снег. После полудня похоронили Алексея. Мы отнесли его на речной лед и прикрыли ледяными плитами.

19 октября. 129-й день. Разрезали палатку, чтобы сделать обувь. Доктор отправился вперед – отыскать место для нового привала, но в темноте сбился с пути.

20 октября. 130-й день. Ясно, солнечно, но очень холодно. Ли и Каак погибают.

21 октября. 131-й день. Около полуночи обнаружили, что Каак, лежавший между мною и доктором, скончался. Около полудня скончался Ли.

22 октября. 132-й день. Мы слишком слабы и не можем снести тела Ли и Каака на лед. Я с доктором и Коллином отнесли трупы за угол, так что их не видно.

23 октября. 133-й день. Все очень слабы. Спали или лежали целый день. До наступления сумерек собрали немного дров. У нас нет обуви, ноги болят.

24 октября. 134-й день. Тяжелая ночь.

25 октября. 135-й день.

26 октября. 136-й день.

27 октября. 137-й день. Иверсен свалился с ног.

28 октября. 138-й день. Иверсен скончался рано утром.

29 октября. 139-й день. Ночью скончался Дреслер.

30 октября. 140-й день. Ночью скончались Бойд и Гертц. Умирает Коллинс». На этом записи обрываются.

В 1884 году молодой сотрудник Бергенского музея океанографии внимательно читал газету «Моргенбладет», в которой была опубликована статья о находке на льдах у юго-западного побережья Гренландии (около 45° западной долготы) некоторых вещей участников экспедиции «Жаннетты». Молодой ученый был высок, атлетически сложен, голубоглаз. Время от времени он оставлял чтение и подходил к громадной карте полярных районов, висящей на стене кабинета. Автор статьи, норвежский метеоролог Хенрик Мон, писал, что никто не мог установить, каким путем обломки «Жаннетты», погибшей в районе Новосибирских островов, попали на гренландское побережье.

Молодого красавца викинга с льняными волосами звали Фритьоф Нансен; ему недавно исполнилось двадцать три года. Он работал в музее натуралистом. За два года до этого он ходил на китобойце в водах Шпицбергена и Гренландии, приобретая отнюдь не книжные знания в зоологии. После долгих размышлений над маршрутом обломков «Жаннетты» он сделал следующий вывод: если соединить точку гибели и точку находки прямой, то она пройдет вблизи полюса.

– Я тогда подумал, – говорил он позже Норденшельду, с которым его связывала крепкая дружба, – что вместо борьбы с непроходимыми льдами в попытке достичь полюса надо вести себя умнее и совершить дрейф по пути обломков «Жаннетты».

Так возникла идея. На ее доработку ушло несколько лет. Нансен понимал, что с ним будут считаться и окажут ему помощь только тогда, когда он завоюет репутацию серьезного полярного исследователя.

– Чтобы заставить говорить о себе, я решил пересечь Гренландию по ледовому покрову острова. Пересечь на лыжах в составе хорошо тренированной группы.

Кроме Норденшельда, которому подобный переход не удался, все знатоки полярных районов отнеслись к затее отрицательно, поскольку двумя годами ранее молодой американец Роберт Пири не смог этого сделать, а еще раньше драматически закончилась немецкая экспедиция. Нансен непоколебимо продолжал подготовку к походу.

Он изготовил пять нарт длиной 2,9 метра и шириной 0,5 метра. Нарты были очень прочными, и каждые весили не более 14 килограммов. Они оказались настолько совершенными, что сорок восемь лет спустя (в 1936 году) Поль-Эмиль Виктор использовал для первого перехода по Гренландии с запада на восток ту же модель с незначительными изменениями. Многие исследователи долгое время пользовались «кухней Нансена» как для приготовления пищи, так и для получения питьевой воды из снега или льда. Нансен также разработал конструкции палаток, спальных мешков, одежды и лыж. Сам он превосходно ходил на лыжах. Отличными лыжниками были и сопровождавшие его три норвежца и два лапландца.

В мае 1888 года экспедиция погрузилась на норвежское промысловое судно «Язон». Поход начался от Умивика на восточном побережье Гренландии. Другое судно должно было забрать их в Годхавне на западном побережье после пересечения покровного ледника. Бури задержали «Язона». Кроме того, подходы к восточному побережью очень трудны, и лыжникам удалось попасть в Умивик лишь 10 августа. Наконец 15 августа начался многодневный лыжный переход. Вначале им с 600 килограммами багажа пришлось совершить крутой тысячеметровый подъем на ледник. Трещины, неровности льда и яростный ветер затрудняли движение на лыжах. Гренландское плато постепенно повышалось – 4–5 сентября экспедиция достигла высоты 2720 метров над уровнем моря. Столбик ртути в термометре опустился до 18° мороза.

– Если мы будем двигаться так и дальше, то опоздаем в Годхавн, и судно уйдет.

Лапландцы считали, что до западного побережья им добраться не удастся.

– Дойдем, – заявил Нансен. – Надо взять в союзники ветер. Совершим путешествие по льду под парусами.

Нарты были связаны попарно, а полотнища палаток сыграли роль парусов. «Суда», подгоняемые сильным восточным ветром, бодро понеслись по льду. Хотя курс выдерживать было нелегко, такой вид «навигации» понравился исследователям.

«Нас словно подгоняло метлой, – писал Нансен, – и нарты часто перепрыгивали с одного гребня на другой. Близилась ночь, но полная луна давала достаточно света, и мы успевали отвернуть от самых опасных трещин. Мои глаза наблюдали странный спектакль: два черных „судна“ неслись по белому снегу позади меня под квадратными парусами, напоминая драккары викингов. И диск луны над ними… По земле бежали параллельные трещины, в лунном свете они казались темно-синими».

Нансен со своими спутниками прошел по покровному льду 600 километров и вышел на западное побережье, но судно в Норвегию уже ушло: они опоздали на несколько дней.

– Ну что ж, – спокойно сказал Нансен, – проведем зиму среди эскимосов. Заодно займемся изучением их языка.

Позже Нансен приобрел заслуженную всемирную славу. Уже в молодые годы он не ленился расширять свои знания и очень любил Арктику. «Я ощущал льды как нечто вечное и беспредельное. Меня покоряли безмолвие, звездные ночи, глубочайшие тайны природы, жизни, вечного бега Вселенной и ее неизбежной смерти». Наверное поэтому Нансена всегда восхищали произведения Ибсена.

Нансен вернулся в 1889 году в Норвегию уже широко известным полярным исследователем. Ему едва исполнилось двадцать восемь лет, а он уже завоевал авторитет ученого: он первым пересек Гренландию, опубликовал заметки о метеорологии и структуре Гренландского плато, а еще до этого стал доктором зоологии. Молодой исследователь решил, что настало время выдвинуть идею покорения полюса, используя дрейф полярных льдов.

Но его идея встретила холодный прием. Прошло четыре года, пока началась реализация предложения. Нансен встречался с норвежскими учеными, провел пресс-конференцию в Королевском географическом обществе в Лондоне. Мнения разделились, но в конце концов Норвегия поддержала молодого исследователя. Правительство выделило две трети фондов для организации экспедиции, а остальные деньги собрали по подписке. Первым подписчиком был король Оскар. Русский исследователь Северной Сибири барон Эдуард Толль организовал на Новосибирских островах склады с продовольствием. Судно, на котором Нансен собирался пуститься в путешествие, должно было коренным образом отличаться от «Жаннетты».

– Зачем сопротивляться давлению льдов? Они должны выталкивать судно вверх.

Чертежи «Фрама» («Вперед!») выполнил норвежский инженер-судостроитель Колин Арчер по указаниям Нансена. Судно имело форму разрезанного в продольном направлении яйца. У бортов была двойная толщина (70–80 см), изнутри они были обиты фетром и пробкой. «Фрам» был коротким и широким – 39 на 11 метров; винт быстро извлекался из воды с помощью лебедки. Сенсационное нововведение – на судне установили динамо-машину, которая могла работать либо совместно с паровой машиной, либо с ветряком с целью получения электроэнергии для освещения. На «Фрам» погрузили запасы продовольствия на пять лет и нарты. В плавание отправилось тринадцать норвежцев. Капитану Отто Свердрупу, одному из спутников Нансена по гренландскому переходу, было тридцать девять лет. В состав экспедиции входили также врач, электрик, часовщик и гарпунер.

«Фрам» отплыл из Вардё (к северу от Варангер-фьорда) 24 июня 1893 года и двинулся вдоль северных берегов Европы и Азии. Собак взяли в становище Хабарове в проливе Югорский Шар. 25 сентября «Фрам» был зажат льдами к северу от Новосибирских островов – на 78°50 северной широты и 134° восточной долготы. Дрейф начался.

– Нам следует быть готовыми к двум или трем годам полной изоляции от мира, – сказал Нансен своим спутникам.

Подняли винт. Разобрали и законсервировали машину. Как и многие его предшественники, Нансен разработал программу борьбы с полярной скукой – от ведения научных исследований до выпуска еженедельника «Фрамсия». Полярник рассчитал верно: «Фрам» благодаря форме своего корпуса легко выдерживал давление льдов. Направление дрейфа менялось в зависимости от ветра, но в общем льды и корабль неуклонно дрейфовали в северо-западном направлении.

Нансена восхищало такое неподвижное плавание: «Не знаю ничего лучше, чем арктическая ночь. Но почему здесь нет ни единого живого существа, способного оценить эту красоту? Передо мной приоткрывается завеса над тайной – тут раскинулась земля обетованная, где красота неразрывно переплетена со смертью… Полярная ночь не угнетает и не подавляет меня; напротив, похоже, что зимовка омолаживает меня». Шли месяцы, и Нансен стал считать дрейф «невероятно медленным». Тон записей в дневнике меняется – это не угнетенность, а нетерпение: «Мечтаю вернуться к жизни. Временами бездействие гнетет. Существование выглядит столь же мрачным, как и полярная ночь снаружи; ни один луч солнца не пронизывает ее, все было в прошлом и будет в далеком, очень далеком завтра. Чувствую, что должен вырваться из этого застоя, преодолеть инерцию, найти выход для энергии. Почему ничего не происходит? Хоть бы ураган разметал льды и поднял волну, как в чистом море!» Конечно, своих мыслей Нансен товарищам не сообщал.

В конце 1894 – начале 1895 года дрейф замедлился, то и дело меняя направление. К концу февраля стало ясно, что «Фрам», который достиг 84° северной широты, все больше относит к западу. И тут Нансена, более чем когда-либо, охватило желание «найти выход своей энергии». Вначале он сообщил только Свердрупу о своем проекте покинуть «Фрам» и отправиться по льдам к Северному полюсу в одиночку или с одним товарищем. После недолгого размышления Свердруп одобрил проект, и команда была поставлена в известность.

– Мы находимся примерно в шестистах шестидесяти километрах от полюса, – сказал Нансен. – Я отправляюсь к полюсу с лейтенантом Иохансеном. Мы захватим с собой нарты, собак, два каяка и запас продовольствия на двести суток. Командование «Фрамом» возлагаю на капитана Свердрупа.

Один из членов экспедиции спросил, что Нансен собирается делать после достижения полюса.

– Собственными силами доберусь до Шпицбергена или до Земли Франца-Иосифа. По моим расчетам, мы с Иохансеном должны дойти до полюса за сорок-пятьдесят суток, а затем отправимся в направлении суши. За это время дрейфующие льды будут увлекать «Фрам» на запад или северо-запад, то есть к чистому морю, по пути обломков «Жаннетты». Не будь у меня полной уверенности в успехе предприятия, я никогда бы не принял подобного решения.

Нансен и Иохансен отправились в путь 14 марта, взяв с собой двадцать восемь собак, трое нарт, два каяка и провизии на сто дней (для собак только на 30 дней). Вначале продвижение было легким, затем гладкий лед сменился торосами; острые кромки громадных льдин часто опрокидывали нарты, надрезали кожу каяков. «До самого горизонта простирался подлинный ледяной хаос». Мороз был так силен, что одежда смерзлась и стала походить на доспехи; оледенелые рукава ранили запястья путешественников. На двадцать пятые сутки Нансен и Иохансен достигли 86°14 северной широты. До них в более высоких широтах не бывал никто. Позади осталась треть пути. Мужество Нансена не имело границ, но он реалистично оценил ситуацию.

– Запасов продовольствия на обратный поход не хватит. А может, они кончатся и во время путешествия к полюсу. Нужна более подготовленная экспедиция. Придется возвращаться и идти на Землю Франца-Иосифа.

Возвращение всегда труднее, особенно если цель не достигнута. Нансен и Иохансен шли до Земли Франца-Иосифа целых четыре месяца – с 8 апреля по 6 августа. Они съели собак, убили тюленя и несколько раз едва не стали добычей белых медведей. 11 июля Нансен сделал в личном дневнике следующую запись: «Никаких следов суши ни в одном направлении. Сердце холодеет от вида льдов, представляющих собой непроходимое скопление торосов, тупиков, завалов и льдин, громоздящихся друг на друга; кажется, что замерз сам прибой. Иногда думаешь, где взять крылья, чтобы перелететь через этот ледовый лабиринт».

Через несколько суток льды кончаются. Перед ними лежит чистое море, а на горизонте – суша. «Наконец чудо произошло! Появилась земля, в существование которой мы перестали верить». На каяках путешественники доплыли до островов.

Архипелаг Франца-Иосифа эдемом не назовешь. Нансен и Иохансен выбрались на один из северо-восточных островов – пустынный клочок земли почти без всякой растительности. Ни одного живого существа. Дни становились все короче и холоднее: близилась зима.

Перво-наперво полярники сложили из камней хижину. Зимовка в ней оказалась очень тяжелой. После того как были съедены две последние собаки, пришлось охотиться на медведей, моржей. Иохансен был метким стрелком. «Кухня Нансена» давала немного тепла, а жировая лампа – чуть-чуть света. Лица обитателей хижины постепенно покрывались слоем жира и копоти. С наступлением весны они снова отправились в путь.

17 июня 1896 года они услышали лай собак. Нансен пошел на разведку и неожиданно наткнулся на следы собак, а затем и обуви. Вскоре он увидел и того, кто оставил эти следы – чудесная встреча! Это был английский полярный исследователь Джексон, с которым Нансен беседовал незадолго до своего отплытия. Джексон руководил экспедицией, которая занималась исследованием Земли Франца-Иосифа и уже почти год жила в довольно комфортабельном доме. Менее чем в 150 километрах от места, где Нансен с Иохансеном провели столь трудную зимовку!

27 июня «Уиндворд», судно доставлявшее припасы Джексону, забрало двух отдохнувших на станции норвежцев. 13 августа «Уиндворд» сделал остановку в Вардё, откуда путешественники отправили телеграммы своим семьям. В Хаммерфесте Нансена ждала жена. Город был украшен флагами.

– Что известно о «Фраме»? – спросил Нансен.

Известий о судне не было, и это омрачало радость встречи.

20 августа на борту яхты сэра Роберта Баден-Поуэлла Нансену вручили депешу, подписанную Отто Свердрупом: целехонький «Фрам», освободился ото льдов к северо-западу от Шпицбергена, не потеряв ни одного человека, и направился в Тромсё. 21 августа Нансен под крики «ура» взошел на палубу своего судна…

В Осло полярников ждал восторженный прием. Вся мировая пресса писала о подвиге. «Мы выполнили свой долг», – отвечал Нансен. Он доказал справедливость своей теории приполярных течений и внес громадный научный вклад в дело исследования полярных областей – таково мнение нынешних специалистов.

Фритьофу Нансену исполнилось тридцать пять лет. «Человек может познать себя лишь в безмолвии одиночества», – писал он. Его последующая общественная жизнь доказала, что опыт полярника во многом способствовал его моральному становлению и, более того, наделил непобедимым моральным превосходством во многих делах.

Его деятельность на благо человека была отмечена Нобелевской премией мира за 1922 год. Нансен умер в 1930 году в возрасте шестидесяти девяти лет, отдыхая в кресле в саду возле своего небольшого домика в окрестностях Осло.

Вспоминаю о том волнении, которое охватило меня, когда газеты запестрели заголовками: «Остатки экспедиции Андре найдены через тридцать три года после гибели ее участников… Дневник воздухоплавателя воссоздает драматические события – проявлены фотографии, сделанные исследователями». Шло лето 1930 года. С фотографий улыбался Андре, застывший в церемонной позе вместе со своим товарищем, словно их снимал светский фотограф на балу или свадьбе.

В связи с сенсационной находкой газеты в общих чертах напоминали об экспедиции Андре – о его идее добраться до Северного полюса на воздушном шаре, об энтузиастах и скептиках, о трудной подготовке, о старте под гром оваций, о молчании, драматическом молчании вскоре после старта к полюсу.

Швед Соломон Август Андре не относился к тем людям, которых легко охарактеризовать из нашего далека. Идея достижения Северного полюса на воздушном шаре (которую одни считали разумной, а другие абсолютно лишенной здравого смысла) либо возникла у самого Андре, либо была подсказана его другом Норденшельдом. Это не суть важно.

В 1894 году Соломон Андре выглядел высоким худощавым человеком, обладающим недюжинной физической силой. У него было энергичное, открытое лицо. Он работал конструктором-чертежником на механическом заводе в Стокгольме, а затем стал начальником отдела техники патентного бюро. Его обуревали две страсти – воздухоплавание и полярные районы. «Андре вызывал немедленную симпатию, – писал географ Шарль Рабо, – и, несомненно, относился к выдающимся личностям. Я встретился с ним в 1882 году на Шпицбергене, когда он работал в составе шведской группы во время Первого Международного полярного года. Всю вторую половину дня он донимал меня расспросами о полетах воздушных шаров во время осады Парижа, которые поддерживали почтовую связь столицы с другими областями страны. Хотя я ему повторял, что в 1870 году был учеником Нантского лицея, он не унимался, пытаясь вытянуть из меня все, что я об этом знал».

По-видимому, Андре просто заворожила эта идея. Он рассылал по разным адресам предложения о постройке воздушного шара для полета на полюс и в конце концов договорился с французским инженером Анри Лашамбром. После составления сметы стало ясно: надо добыть 130 тысяч крон. Химик Альфред Нобель, изобретатель динамита и основатель премии, носящей его имя, предоставил 65 тысяч крон, король Оскар – 30 тысяч, а остаток внес барон Оскар Диксон, который в свое время помог деньгами Норденшельду. Андре решил взять с собой доктора Экхольма и Нильса Стриндберга, в чьи обязанности входили картографические и фотографические работы.

Наполненный газом шар выглядел величественно: диаметр его – 20,5 метра. Парижане приходили поглазеть на него на Марсовом поле, где его выставили под условным названием «Северный полюс». В газетах приводились подробности: «Сетка, с помощью которой крепится гондола, имеет 19 тысяч ячей; внутри гондолы размещена „спальня“; „кухня“ подвешена в десяти метрах ниже, чтобы избежать риска воспламенения; приготовление пищи контролируется с помощью нескольких зеркал».

Готовясь к путешествию на воздушном шаре, Андре разработал парусную систему для управления полетом. На шаре установили гайдропы – тяжелые тросы, свисающие с гондолы. Когда они волочились по земле, шар становился более легким; когда шар взмывал вверх, их масса не давала ему подниматься слишком высоко – таким образом поддерживалась постоянная высота полета. Кроме того, гайдропы, если они волочились по земле, замедляли движение шара и позволяли использовать паруса – отклонять направление движения шара от направления ветра.

Предполагалось, что полет будет проходить на высоте 150 метров, которую обеспечат гайдропы. Незаходящее полярное солнце над горизонтом позволит сохранить постоянную температуру и давление газа в оболочке шара, то есть его подъемную силу.

Шар, который назвали «Орел», был отправлен на один из островов архипелага Шпицберген, где останавливались и собирались многие китобойные и другие промысловые суда. Там «Орел» подготовили к полету и наполнили газом. Шел июнь 1896 года. Оставалось дождаться попутного ветра, но его все не было и не было. 14 августа освободившийся от ледового плена «Фрам» прибыл на остров без Нансена, который, как нам известно, отправился на полюс пешком. Андре долго выяснял у капитана Свердрупа режим полярных ветров и после беседы решил, что время для начала полета упущено.

– Экспедиция откладывается на год…

30 мая 1897 года «Свенсксунд» вновь доставил «Орла» на тот же остров. Шар снова наполнили газом и стали ждать нужного ветра. Один из спутников Андре, Эркхольм, отказался от участия в экспедиции. Его заменил инженер Кнут Френкель.

Южный ветер задул 11 июля. Погода стояла сумрачная, по небу неслись низкие облака. Капитаны китобойцев спрашивали Андре, когда он собирается отлетать. Он, казалось, колебался. Воздухоплаватель уже давно заносил в дневник размышления по поводу своей затеи. В дневнике есть странная запись: «Опасно? Может быть. Но что я стою?»

Наконец он отдал приказ. Моряки помогли прикрепить гондолу к шару и загрузить мешки с балластом. Ритуальная формула «Отпускай разом!» не изменилась до сих пор – гонки на воздушных шарах популярны и в наши дни. Ножи полоснули по удерживающим шар тросам. «Орел» поднялся вверх под приветственные крики моряков «Свенсксунда» и всех промысловых судов, стоявших на якоре в бухте Вирго.

Гайдропы прочертили на воде бухты пенные следы. Но вдруг шар, достигнув стометровой отметки, начал терять высоту. Моряки бросились к шлюпкам. Гондола «Орла» чиркнула по воде. Но тут же шар перестал опускаться, взмыл кверху и полетел к северу. Ложная тревога!

Следует напомнить: в ту эпоху, и даже позже, было трудно обеспечить вертикальную устойчивость воздушного шара, особенно в момент старта. Информация об этом происшествии неточна. Даже неизвестно, сбросил или нет Андре балласт. Возможно, сбросил. Было также отмечено, что гайдропы застряли среди валунов побережья и оборвались. Быть может, в этом кроется разгадка дальнейших несчастий. Радио не было. Новости Андре собирался сообщать с помощью почтовых голубей (их было тридцать шесть), а также буев, сбрасываемых с шара.

15 июля, через четверо суток после взлета «Орла», Хансен, капитан норвежского китобойца «Алкен», который шел к северу от Шпицбергена, увидел на рее грот-мачты неподвижную птицу, которая, казалось, спала, сунув голову под крыло. Думая, что это снежная куропатка, он послал матроса за ружьем и подстрелил ее. Но птица упала в море.

– Спускать шлюпку, капитан? – спросил один из матросов.

– Нет, не стоит.

Через несколько часов он встретил другого китобойца. Капитаны судов перебросились несколькими словами. Капитан «Алкена» упомянул об убитой птице.

– А вдруг это один из почтовых голубей Андре?

О подготовке воздухоплавателя слышали все. Но капитан «Алкена» не знал, что Андре уже вылетел к полюсу. Он снял фуражку и почесал в затылке.

– Боже мой, а вдруг ты прав! Надо вернуться.

Существовал лишь один шанс из миллиона, что судно пройдет в том же месте и отыщет в море птицу, убитую несколькими часами ранее. В таких же условиях тысячи спасателей безуспешно разыскивали тысячи терпящих бедствие. Небывалое свершилось! Хансен велел спустить две шлюпки, и птицу нашли. Под одним крылом была укреплена небольшая металлическая гильза с надписью по-норвежски: «Полярная экспедиция Андре. В конверте запечатано два письма. Передать телеграфом текст первого в стокгольмскую газету „Афтонбладет“. Выслать стенографический отчет почтой в ту же газету». Правда, в гильзе оказалось всего лишь одно письмо. По-видимому, второе не поместилось, хотя и было написано на тончайшей бумаге. Текст гласил: «Полярная экспедиция Андре „Афтонбладету“ в Стокгольме. 13 июля. 12.30. 82°02 северной широты, 15°5 восточной долготы. Хороший ход на восток, 10° к югу. На борту все в порядке. Это третья голубиная почта. Андре».

Новость появилась в газетах, все обрадовались. Но дни шли, а новых известий не поступало.

Исчезновение Андре и его товарищей могло бы стать сюжетом новой главы книги Густава Ле Бона «Психология толпы». Как только перестали поступать достоверные известия, начался странный психоз, который, хотели они того или нет, раздували газеты, публикуя поступающие к ним сведения.

Прежде всего, шар одновременно наблюдало множество людей в самых разных местах – над морем в районе мыса Нордкап, над восточным берегом Гренландии. Потом его видели плывущим по морю и даже «фосфоресцирующим».

2 августа 1897 года. В шведскую газету поступает телеграмма от некоего Бракке, жителя небольшого городка Германия (штат Айова, США). «Андре движется на юго-запад к Земле Эдам». На следующий день новая телеграмма: «Андре охотится на китов. Все нормально». Еще через несколько дней: «Андре нужна помощь. Ищите его на побережье Земли Эдам». По приказу короля Швеции посылают телеграмму Бракке с просьбой сообщить, откуда он располагает такой информацией. Тот отвечает, что ночью во время сна его посещают «видения».

10 февраля 1898 года. «Владелец золотой шахты» в Енисейском крае (Западная Сибирь) сообщил, что его рабочие видели в тайге шар и рядом три распростертых тела. При расследовании выясняется, что «золотопромышленник» на самом деле является простым охотником. Его допрашивают в Томске, но он отказывается дать объяснения.

Апрель 1898 года. Экспедиция под руководством брата Френкеля отправляется из Швеции к устью Лены, поскольку, по расчетам некоторых ученых, скорее всего именно там отыщутся следы Андре и его товарищей. Но экспедиция возвращается ни с чем.

На поиски отправляются две новые экспедиции: американская – на Землю Франца-Иосифа и шведская – на северо-восточное побережье Гренландии. Никаких результатов. 14 мая 1899 года в исландских водах был выловлен буй. В нем находилось следующее сообщение: «Буй № 7 сброшен с шара Андре в 10.55 вечера 11 июля 1897 года приблизительно на 82° северной широты и 25° восточной долготы. Парим на высоте около 600 метров. Все идет хорошо. Андре, Стриндберг, Френкель». 11 июля 1897 года – день старта. Послание отправлено за два дня до того, которое было найдено на убитом Хансеном голубе! Увы, ничего нового. Ничего нового не дало и сообщение, спрятанное в буе № 4, который был найден 27 августа 1900 года на норвежском побережье, а сброшен в 10 часов вечера 11 июля 1897 года: «На борту все нормально…» Пройдет более тридцати лет, прежде чем тайна гибели Андре (не могли же они остаться в живых!) окажется раскрытой.

Остров Белый расположен на 80° северной широты и совсем не похож на сказочную страну: зимой его полностью покрывают льды, а летом стаявший лед открывает скалы, на три четверти припорошенные снегом. 9 июля 1930 года в одной из бухт острова стало на якорь судно «Ханзеат» и капитан Гредаль высадил на берег несколько человек. Гредаль занимался поиском остатков дирижабля «Италия», исчезнувшего два года назад с людьми на борту. Команда «Ханзеата» целые сутки обследовала остров, но было найдено всего несколько ржавых консервных банок.

Месяц спустя другое норвежское судно – «Братваг», перевозившее группу ученых на Землю Франца-Иосифа, сделало остановку на острове Белом. Два матроса наткнулись на выступающую из-под снега металлическую крышку, а чуть дальше заметили какой-то темный предмет. Это оказалась лодка из парусины. В ней лежало множество вещей с надписями: «Полярная экспедиция Андре, 1896». Неподалеку отыскались два скелета, один из них в сидячем положении у кучи камней. Во внутреннем кармане куртки лежал дневник Андре. Рядом валялось ружье. Третий скелет был погребен под каменным холмиком…

Уже в самом начале полета выяснилось, что воздушный шар далеко не идеальное средство транспорта для покорения полюса. Громадное количество газа чутко реагировало на малейшее изменение температуры, а, кроме того, на оболочке конденсировалась влага.

Первые сутки прошли нормально. Воздухоплаватели по очереди спали. Были выпущены первые почтовые голуби. Ветер нес шар не прямо на север, а в северо-западном, а иногда и западном направлении. На борту царило спокойствие.

12 июля положение ухудшилось. Шар спустился, ударился о лед, подпрыгнул, поднялся, снова спустился и ударился о лед. Через 150 метров все повторилось. Он двигался вперед прыжками. Сказывалось отсутствие гайдропов. «Нам пришлось сегодня сбросить много балласта и не удалось заснуть или вообще отдохнуть из-за досадных толчков, и нас едва ли хватило бы надолго…

Довольно-таки странное чувство парить вот так над Полярным морем. Первым пролетать здесь на воздушном шаре. Скоро ли появятся у нас последователи? Сочтут ли нас сумасшедшими или последуют нашему примеру? Не стану отрицать, что все трое мы испытываем горделивое чувство. Мы считаем, что спокойно можем принять смерть, сделав то, что мы сделали. Уж не происходит ли все это от чрезмерно сильного чувства индивидуальности, которое не смогло примириться с тем, что будешь жить и умрешь заурядным человеком, позабытым грядущими поколениями? Что это – честолюбие?» Мы сказали бы, что речь идет скорее о нереальных мечтах, поскольку успех экспедиции был с самого начала весьма сомнительным. Тринадцать часов «Орел» летит совсем не так как орел: его шатает, крутит, бросает вверх и вниз.

13 июля в 9 часов утра Андре решает сбросить последние 50 килограммов балласта, но шар по-прежнему движется прыжками, которые становятся все более и более непредсказуемыми. Не придется ли сбросить провизию? «Орел» набирает высоту. Именно тогда Андре и выпускает голубя с посланием: «На борту все идет нормально», которого через два дня подстрелил капитан Хансен. Все идет хорошо, но на борту шара не осталось ни грамма балласта.

14 июля ситуация становится катастрофической. Шар то и дело бьется о лед. Он лежит. Воздухоплаватели потеряли надежду. Андре, понимая, что полет закончен, открывает клапаны – газ выходит, и шар распластывается на снегу. Полет продолжался 65 часов 33 минуты; преодолено около 500 километров. Нет и речи о достижении полюса: до него еще 780 километров. Что делать? Потерпевшие «шарокрушение» имеют съестные припасы и хорошее снаряжение. Они знают, что для них созданы склады с продовольствием на Шпицбергене и Земле Франца-Иосифа.

– Пойдем к Земле Франца-Иосифа, – принимает решение Андре.

Две недели три человека идут по льдам в восточном направлении. Они тянут тяжело груженные нарты и переплывают на парусиновой лодке полыньи. Их движение затрудняют сугробы, дожди и туманы, столь густые, что путешественники почти ничего не видят.

Льды не остаются на месте. В начале августа Андре констатирует, что группа практически не продвигается к востоку. 4 августа он принимает новое решение:

– Надо идти к Шпицбергену.

Идти по-прежнему трудно. Кончается продовольствие. Андре делает опись провианта: «Надо экономить, в особенности хлеб». Впрочем, мяса у них более чем достаточно: медведи встречаются то и дело. Чтобы сэкономить керосин, путешественники едят мясо сырым и находят его вкусным.

Им кажется вкусным и суп из водорослей, который приготовил натуралист Стриндберг. Андре записывает в дневник. 21 августа: «Суп из водорослей (зеленых) предложен Стриндбергом и может считаться весьма важным открытием для странствующих в этих местах». Через двое суток все трое страдают от поноса и сильнейших колик. Полярный исследователь Поль-Эмиль Виктор, накопивший богатейший опыт жизни в высоких широтах, говорил, что эскимосы поедают водоросли сырыми (в них содержится витамин С), но каждый раз страдают от тех же последствий, что и члены экспедиции Андре. Но люди продолжают есть необходимые им водоросли. «Они вкусные», – говорят они, но потом начинается понос.

Три экс-воздухоплавателя пятьдесят два дня шли по льду, впрягшись каждый в нарты весом более ста килограммов. Проблем с питанием не возникало: они убили сначала одного, затем другого медведя – много медведей, а 15 сентября – тюленя, мясо которого показалось им превосходным.

Холодает. Близится зима. 17 сентября Андре производит астрономические наблюдения.

– Мы находимся к северу от острова Белый. Зимовка неизбежна. Останемся здесь. Построим хижину из блоков льда. Нечто вроде иглу.

Охота во льдах была успешной. Они строят иглу и убивают нескольких тюленей и двух медведей. «До апреля хватит», – говорил Андре. Голод действительно им не грозил. Опасность заключалась в ином. «Постройка иглу на морском льду оказалась серьезнейшим просчетом», – писал Поль-Эмиль Виктор. Развитие событий подтвердило это. 29 сентября, после укладки продовольствия и снаряжения в иглу, чтобы до него не добрались медведи, бродящие по ночам вокруг стоянки, Андре с беспокойством отмечает в дневнике: «Льдина наша уменьшается в направлении к нашей хижине, и так заметно, что это внушает тревогу. Напор льда прижимает нас все ближе и ближе к берегу». 2 октября льдина раскалывается и вода проникает даже в хижину. К счастью, трещина не увеличивается; люди с трудом укрепляют свое жилище. Но становится ясно, что необходимо перебраться на твердую землю. К 5 октября они закончили переброску вещей на берег. Остров Белый покрыт ледником, но нет угрозы, что он расколется…

Дневник Андре на этом заканчивается. Так и осталось неизвестным, как умерли трое путешественников. Известно одно: Стриндберг умер первым, поскольку его успели похоронить. Выдвигались разные гипотезы: Стриндберг утонул во время охоты или умер от аппендицита. Другие могли задохнуться от угарного газа примуса. Надо сказать, что в примусе сохранился керосин и он был приготовлен для использования. На острове Белом не было найдено «зимней квартиры» – хижины, но удушье грозило им и в палатке. Кое-кто считает, что исследователи замерзли. Поль-Эмиль Виктор не верит в такой исход: «От холода погибнуть нельзя, если в неограниченном количестве есть мясо и жир». Он склоняется к гипотезе смерти от удушья.

С 1535 по 1897 год в Арктику отправлялось множество экспедиций, которыми руководили люди разных характеров и закалки. Первой задачей (по коммерческим соображениям) было обойти полярные льды с востока или запада. Позже появилась идея бескорыстного подвига – покорения полюса. Когда Андре со своими товарищами отправился в путешествие на воздушном шаре – предприятие рискованное, романтическое, но плохо подготовленное, в области познания полярных вод и земель были достигнуты громадные успехи.

ВОЛЯ АМУНДСЕНА

Летом 1895 года на дорогах Южной Франции можно было увидеть молодого велосипедиста. Велосипеды той эпохи ничем не напоминали современные – пятнадцать – двадцать килограммов массы, жесткое крепление колеса, отсутствие смены скоростей. У интересующего нас велосипедиста за спиной рюкзак, а багажник велосипеда загружен до предела. Молодой человек атлетически сложен, его удлиненное лицо лучится энергией. И если он утирает на подъеме пот со лба, то только потому, что он норвежец и не привычен к жаре. Ему двадцать три года. Его имя Руал Амундсен.

Руал Амундсен родился 16 июля 1872 года на одном из островов архипелага, расположенного у входа в Осло-фьорд. Тогда столица Норвегии носила название Христиании. Его отец был арматором и судостроителем, но его предприятие не относилось к разряду крупных верфей. Катаясь на велосипеде по Франции, Руал иногда вспоминал, как его отец Иенс рассказывал о начале своей деятельности друзьям, окружавшим его за семейным столом или на верфи:

– Я был юнгой, затем матросом, потом лейтенантом и, наконец, стал капитаном. Первый парусник, которым я командовал, возил кули из Китая в Америку. Но уюта на нем было едва больше, чем на судах времен работорговли…

Его слова были истинной правдой, поскольку во время одного из плаваний на борту вспыхнул мятеж и Иенса Амундсена с женой, которая в тот раз отправилась в плавание вместе с мужем, едва не прикончили. Супруге незадачливого капитана сразу опостылили и море, и корабли. Она заявила: «Руал будет врачом». А Руал был счастлив только в порту и на отцовской верфи. Он надоедал капитанам и матросам своими бесконечными расспросами. Каждый говорил ему, что нет ничего хуже профессии моряка, но мальчишка не верил ни слову. Впрочем, говорившие и сами себе не верили.

В 1881 году его отец обосновался в Христиании. Вначале Руал очень скучал. Через пять лет Иенс Амундсен умер, и его вдова тут же продала верфи и суда. Руал посещал лицей. Он был хорошим учеником, серьезным и трудолюбивым. «Ты будешь врачом». Он не возражал матери, но друзьям по спорту повторял:

– Я буду моряком.

А приняв участие в триумфальном приеме Нансена после его перехода через Гренландию, утверждал:

– Буду плавать в Арктике.

И добавлял:

– Мой выбор требует выносливости. Для ее развития футбола мало. Надо больше ходить на лыжах.

Двадцать километров в день, пока лежит снег. Но, будучи послушным сыном, Руал после окончания лицея поступает на медицинский факультет. Трудно сказать, завершил бы он учебу, останься его мать в живых. Но она скончалась в 1893 году. Руалу исполнился двадцать один год, пришел срок военной службы. Хороший предлог, чтобы расстаться с медицинским факультетом и не возвращаться на него после отбытия воинской повинности.

Что можно прочесть в биографических данных Руала Амундсена по поводу его профессии? Матрос. Матрос на борту промыслового судна «Магдалина». Он не стал искать, а выбрал первое попавшееся судно. Парусник «Магдалина» отправился в воды Шпицбергена, но, куда бы он ни ходил, трудно найти более отвратительное занятие, чем матрос на промысловике. Охота не требует особых ухищрений: беззащитных животных окружают, забивают палками, снимают с них шкуры, засаливают и складывают в трюм; после бойни надо отмыть судно, залитое кровью. Руал преодолевает отвращение, ибо исполнилась его мечта – он плавает.

Вернувшись в Христианию, Руал встречается с друзьями родителей, которые спрашивают его:

– Почему бы тебе не возобновить занятия медициной?

Руал не отвечает. Среди моряков идут разговоры об экспедициях, исследованиях. Руал пользуется связями, чтобы встретиться с учеными, которые готовят экспедиции.

– Мне хотелось бы отправиться в плавание на вашем судне.

Неизменный ответ: «Слишком молод». Неудачная отговорка, но никому не хочется брать на себя заботу о сироте, мать которого наметила для своего отпрыска иную карьеру. Руал бродит по портовым причалам, осаждает капитанов отвратительных промысловых судов. Команды набраны. Лишь на борту «Валборга» не хватает кока-пекаря.

– Знаешь ли ты дело?

Кто угодно, если у него есть хотя немного сноровки, может научиться готовить и печь хлеб для команды промыслового судна. Клиентура не очень требовательна. Кок-пекарь Руал освобожден от участия в отвратительных бойнях. После этого плавания он решает проехать на велосипеде по дорогам Франции и Испании. Мечты о Заполярье не забыты. Просто Руалу необходимо отдохнуть, посетить другие страны, поразмыслить о своем будущем. Если разобраться, так поступали все люди действия.

На своем громоздком велосипеде Руал пересек Францию с севера на юг, ночуя на постоялых дворах, сеновалах, а то и под открытым небом. Он добрался до франко-испанской границы, пересек ее, спустился к югу до Коста-Бравы, куда туристы, кроме редких англичан, и не забредали. Барселона, Валенсия, Аликанте, Картахена. Картахена – военный порт, но там бывают и торговые суда. На корме одного из судов, стоящих в гавани, развевается норвежский флаг.

Знал ли Руал Амундсен, что это судно, где капитаном был старый друг его отца, окажется в это время в Картахене? Не знаю, но невероятного в этом ничего нет. Через час он вступил на палубу со своим велосипедом, который тут же убрали в трюм. Руал нанялся матросом, чтобы вернуться в Христианию.

Морские новости разносятся по причалам портов со скоростью света. Когда Руал прибывает в Христианию, там говорят только о покупке неким бельгийцем, по имени Жерлаш, норвежского трехмачтовика «Патрия» с паровой машиной.

– Кто такой Жерлаш?

Барон Жерлаш. Экс-офицер военно-морского флота. Он задумал длительное путешествие по Южным полярным морям вдоль побережья Антарктиды.

Сегодня Антарктидой принято называть громадный континент (более обширный, чем Европа), который окружает Южный полюс.

Когда Руал Амундсен услышал об этой экспедиции, его сердце учащенно забилось:

– Я должен отправиться вместе с ним.

Мы знаем, почему в свое время мореплаватели двинулись в сторону Северного полюса, – они искали кратчайший путь к островам Пряностей Тихого океана. Иной путь, а не тот, который контролировали испанцы и португальцы. Исследования Южных морей в какой-то мере начались для проверки мифа, почти легенды.

Когда выяснилось, что Земля является шаром, летящим в пустом пространстве, многие ученые – а тогда ими были в основном монахи – принялись рассуждать следующим образом:

– Бог стремился к совершенству. Поскольку в Северном полушарии расположены большие континенты, в Южном полушарии не может не быть суши, равной по размерам Европе и Азии, чтобы привести в равновесие все творение.

Уверившись в безошибочности Божьего промысла, эти философы-географы заранее приписали этому континенту все достоинства Европы и Азии – многообразие климата, флоры, фауны, наличие населенного умеренного пояса и большие богатства, которые ждут европейцев. В книге, посвященной Великому часу Тихого океана, я уже говорил о первооткрывателях и авантюристах, которые бороздили южную часть Тихого океана в поисках великого южного континента. В 1772 году, во время подготовки Джеймсом Куком своего второго путешествия, географы и ученые все еще верили в существование этого пока не найденного континента. Адмиралтейство поручило великому мореплавателю раз и навсегда выяснить этот вопрос. Вот что писал он после пересечения Южного полярного круга: «Густые туманы, метели, сильные морозы и прочие неблагоприятные условия делают плавание в этих водах опасным; эти трудности казались еще большими, когда мы думали о стране, которую природа обрекла на вечные снега и льды, лишив даже краткой ласки солнечного луча».

Как и в Северном Ледовитом океане, к полюсу шли вначале безвестные первопроходцы – охотники на китов и тюленей, суровые люди, которых ничего не страшило. Их не влекли ни исследования, ни открытия. Они даже скрывали от других свои охотничьи угодья. После Кука отношение к открытиям меняется. В 1823 году Джеймс Уэдделл, охотник на тюленей, рассказал, что встретил на 70° южной широты чистое море и прекрасную погоду. «Благодаря попутному ветру я оказался 20 февраля на 74°15 южной широты и 34°16 западной долготы. Льды меня не остановили, но ветер усиливался, и пришлось повернуть обратно на север». Он открыл названное его именем море, которое глубоко вдается в глубь материка. В 1831 году Джон Биско, капитан китобойца, открывает Землю Эндерби, острова Аделейд и Биско, где и высаживается. Льды помешали ему высадиться на Земле Грейама.

Эти случайные открытия привлекли внимание английских, американских и французских властей. Дюмон-Дюрвиль в 1840 году открыл Землю Адели. В 1839, 1840 годах американская экспедиция Чарльза Уилкса добыла немало ценных географических сведений. Правда, многие из них были признаны впоследствии неточными, но имя Уилкса осталось в списке первооткрывателей.

Джеймс Росс, бывший арктический мореплаватель, возглавил экспедицию на судах «Эребус» и «Террор», которая пересекла 1 января 1841 года Южный полярный круг в районе 170° восточной долготы. Результатом их плавания было открытие действующего вулкана высотой 4 тысячи метров. Пламя извержения играло на фоне голубого неба. Джеймс Росс назвал его Эребусом, а соседнему вулкану дал имя Террор. Последний был ниже и казался потухшим. Затем Росс двинулся дальше к югу по свободному ото льдов морю, пока не достиг сверкающего ледяного обрыва, вертикальная стена которого высилась над морем на 60 метров и простиралась к востоку и западу насколько хватало глаз. Ранее никому не удавалось продвинуться по воде до 78°04 южной широты. Это море названо именем Росса. Как и море Уэдделла, оно заходит далеко к полюсу, но упирается в ледяной барьер, который сейчас носит название шельфовый ледник Росса.

– Возможно, – заявил Жерлаш Руалу Амундсену, – что проникнуть к югу еще далее, чем это сделали Росс и Уэдделл, не удастся, но попытка не пытка. Представленные вами рекомендации побудили меня принять вас. Что же касается участия в экспедиции, то здесь дело обстоит иначе. Вы служили только матросом, а мне нужны ученые и штурманы. Если бы у вас было удостоверение лейтенанта дальнего плавания или лоцмана…

– Я получу его.

Начинается гонка со временем. Пока Жерлаш переименовывает трехмачтовик «Патрия» в «Бельжику», что не требует много времени, и ищет деньги для экспедиции, на что уходит много времени и сил, Руал Амундсен слушает лекции в училище мореплавания, ночами просиживает над книгами по сферической тригонометрии, космографии, морскому счислению; кроме того, он рассчитывает на свой богатый опыт матросской службы. В конце учебного года он сдает экзамен на лейтенанта дальнего плавания. Но готова ли к отплытию «Бельжика»? Пока нет.

– Я еще не собрал нужной суммы, – говорит барон Жерлаш, – но дело движется, и я приступил к набору своего штаба. Если хотите, я возьму вас помощником штурмана. Надеюсь отплыть весной следующего года.

– Я тем временем, – заявляет Амундсен, – поплаваю, чтобы подкрепить практикой полученные морские познания.

Два плавания: одно – на французском паруснике «Рон», второе – на норвежском промысловом судне «Язон». Опять промысловик! Преимущество этих судов «грязной» профессии в том, что они бороздят холодные воды, а именно этот опыт нужен Амундсену, перед тем как вступить на борт «Бельжики».

16 августа 1897 года «Бельжика» отплывает. Капитан – Жерлаш, старпомом назначен Лекуэнт, бывший офицер артиллерии, ставший моряком. Амундсен – третье по старшинству лицо на судне. Почти все матросы – норвежцы.

– Заберем врача в Рио-де-Жанейро. Его зовут Фредерик Кук.

Фредерик Кук – нью-йоркский врач. Целых двенадцать лет этот Кук будет притчей во языцех в Америке, когда начнет утверждать, что достиг полюса раньше, чем Пири. Но об этом позже.

Через полгода судно входит в антарктические воды. Это происходит примерно на долготе мыса Горн. Редко случается, чтобы этот район был спокоен. Ветры, вызванные вращением Земли и не встречающие препятствий на протяжении тысяч километров, устремляются сюда с запада на восток, словно в воронку. 22 января на трехмачтовик обрушивается буря.

– Человек за бортом!

В море летит спасательный круг, матрос хватается за него, несколько секунд среди пены видна крохотная точка – голова, затем она исчезает.

– Курс не менять, – приказывает Жерлаш.

Ничего изменить нельзя, поскольку маневр в такую бурю невозможен. Море успокаивается. «Бельжика» огибает Южные Шетландские острова и оказывается в морских водах, совсем не похожих на воды в окрестностях мыса Горн, – их окружают гигантские ледовые обрывы, играющие разными цветами радуги под лучами полярного солнца, голубоватые айсберги. Позже все эти красоты поэтически опишет Шарко. Иногда целыми сутками стоит густой туман. Амундсен проводит в «бочке» на грот-мачте не только всю вахту, но и большую часть светлого времени; в январе южное лето в разгаре, и почти не темнеет. Амундсен – лучший штурман на судне и испытывает большое беспокойство за его судьбу.

Амундсен занят также составлением карт побережья. «Бельжика» проходит через пролив, названный именем Жерлаша, и вскоре оказывается в виду Земли Александра I. Жерлаш берет курс на запад, пытаясь достичь 130° западной долготы. «Бельжика» идет уже между 70 и 71° южной широты. К концу февраля плавание больше напоминает блуждание в лабиринте ледовых гор, медленно сжимающих свои объятия. Матросам кажется, что их загнали на дно глубочайшего колодца, который вот-вот сомкнётся над их головами и станет им могилой.

В начале марта «Бельжика» застревает во льдах. Хочешь не хочешь, надо зимовать. Это первая зимовка в южных заполярных водах.

Мы были свидетелями многих зимовок в Арктике, но эта зимовка отличается и тем, что она первая антарктическая, и тем, что все понимают – помощи ждать неоткуда и даже нет надежды добраться до обитаемой земли, если льды раздавят судно. И есть ли здесь обитаемые земли? В арктическом Заполярье живут эскимосы, – а здесь – только тюлени и пингвины.

С самого начала зимовки Амундсен вместе с врачом Фредериком Куком начинает охотиться на тюленей, устраивает склады мяса во льдах, варит и ест его. Барон Жерлаш пробует мясо, находит его несъедобным и запрещает давать команде. Такое решение может вызвать лишь недоумение, поскольку вот уже два века все великие мореплаватели считают свежее мясо необходимым, чтобы не заболеть цингой.

Как во время любой зимовки, офицеры занимаются метеорологическими наблюдениями, делают замеры, определяют местонахождение судна и скорость дрейфа льдов. У команды особых занятий нет. Запасов пищи хватит на два года, но с началом полярной ночи выясняется, что освещения на борту не хватает: мало ламп и керосина, который приходится экономить. Закутанные в меха матросы бродят по холодным коридорам. «Будущее, – пишет Жерлаш, – полно угроз и тайн». Однажды во льдах появляется блуждающий свет. Кто может бродить здесь? Все собираются на палубе, жмутся друг к другу, ведь мороз достигает 43°. Люди молча всматриваются в таинственный подвижный свет, и никто не осмеливается сказать: «Пойдем посмотрим». Не решается отдать приказ даже Жерлаш: неполноценная пища, скупое освещение судна, бездействие привели к нервной депрессии. На борту царит уныние. И тут Жерлаш видит человека, который с зажженным фонарем спускается на лед. По крепкой фигуре он узнает Амундсена.

– Куда вы?

– Посмотреть.

Амундсен не чувствует угнетенности духа – частично из-за того, что вместо консервов ест свежее тюленье мясо. Фонарь удаляется и вскоре исчезает из виду. Затем исчезает и таинственный свет. Амундсен вскоре возвращается.

– В льдину вмерзли фосфоресцирующие водоросли, а льдина перемещается из-за давления льдов.

2 июня (разгар южной зимы) один из офицеров умирает от сердечного приступа. Какое-то время спустя один матрос, сообщив, что отправляется пешком домой, в Бельгию: «Это не так далеко», спускается на лед и удаляется. У людей появляются первые симптомы цинги. Жерлаш и старпом заболели; капитан не встает с постели и диктует последние распоряжения.

Два обстоятельства спасли эти тридцать человек, которых ждал трагический конец во тьме полярной ночи. Во-первых, Жерлаш наконец решился включить в рацион тюленье мясо и давать его команде. Во-вторых, в конце июля часов в одиннадцать утра на горизонте появляется свет; он становится ярче, затем скользит к западу и исчезает; на следующий день солнце поднимается чуть выше и остается на небосклоне на несколько мгновений дольше. Люди плачут от радости, видя его. Напомним, что ни один из них – кроме доктора Кука – до этого не пережил долгой полярной ночи.

Нет ничего хуже, чем обманутые надежды. Когда солнце перестало заходить за горизонт, все на борту, в том числе и Жерлаш, уверовали в близкое освобождение. Им видится, что «Бельжика» вырывается из ледового плена и идет на север, где их ждет триумфальная встреча в Европе. Но нет. Тянутся недели, месяцы – льды неподвижны, судно по-прежнему остается в плену. «Мы с отчаянием думаем о вероятности второй зимовки, скрывая друг от друга эти мрачные мысли». Съестных припасов осталось на тринадцать месяцев, но над людьми витает тень безумия. Только один человек на борту чувствует себя нормально и не боится второй зимовки. Это – Руал Амундсен.

– Судно в хорошем состоянии, – повторяет он. – При наличии тюленьего мяса и снега мы можем перезимовать и в третий раз.

Октябрь, ноябрь, декабрь, январь. Несмотря на усилия Жерлаша, на борту воцарилось мрачное настроение. Сходит с ума еще один матрос – у него приступ буйства.

4 февраля 1899 года кок, отошедший на несколько сот метров от судна, возвращается бегом, крича, что «льды пришли в движение». Через несколько дней образуется большая полынья.

– Надо плыть в этом направлении, – решает Жерлаш.

На парусах идти невозможно. Но еще в сентябре Жерлаш приказал привести в порядок машину. Корпус судна содрогается, людей на борту трясет от волнения, когда они видят, как «Бельжика» храбро борется со льдами. 20 февраля вахтенный матрос замечает с верхушки грот-мачты открытое море. Но до него удалось добраться лишь через двадцать три дня. Люди, словно завороженные надеждой на освобождение, почти не покидали носа судна.

– Если не выдержит машина или льды сломают руль, все кончено. Так и умрем, не выйдя в море.

Жерлаш заносит в журнал: «С чувством радости и облегчения, которое нельзя выразить словами, мы вышли в чистое море после тринадцатимесячного плена».

«Бельжика» отдала якорь в Пунта-Аренас в конце марта 1899 года. Пришлось вновь пересечь полосу туманов и суровые окрестности мыса Горн. Пунта-Аренас – мрачный портовый городишко в Магеллановом проливе; команде «Бельжики» порт кажется раем.

В ту эпоху радио еще не получило практического использования. Человек, вернувшийся из долгого плавания, мог потратить два-три дня на ознакомление со всеми событиями, происшедшими в его отсутствие. Пока «Бельжика» томилась в ледовом плену, состоялись две войны – США с Испанией и англичан с бурами. Руала Амундсена больше интересовали морские новости. Он узнал, что норвежец Карстен Борхгревинк, живший в Англии, возглавил экспедицию на китобойном судне «Южный Крест» и отплыл в Антарктиду. Позже стало известно, что Борхгревинк благополучно перезимовал на мысе Адэр, а в 1900 году, когда вернулось судно, сумел впервые подняться на шельфовый ледник Росса и на собачьей упряжке достиг рекордной широты 78°50 .

Несмотря на трудности и тяжелую зимовку, «Бельжика» собрала метеорологические и географические сведения, которые заинтересовали ученый мир. В газетах говорилось о приближающемся Международном географическом конгрессе в Берлине, на котором предполагалось организовать несколько экспедиций в Антарктику. Друзья спрашивали Амундсена, поедет ли он на этот конгресс.

Он отвечал уклончиво.

Лето 1899 года. Садик в пригороде Христиании. Два человека, сидящие в креслах, ведут неторопливую беседу. Оба они норвежцы, люди атлетического сложения. Голубоглазый – Фритьоф Нансен, сероглазый – Руал Амундсен. Нансену всего тридцать восемь лет, но его имя известно всему миру; его только что назначили профессором университета Христиании. Руалу Амундсену исполнилось двадцать семь лет, его имя стало известно широкой публике лишь по возвращении «Бельжики». Он сообщает Нансену, что «пока» Антарктика не интересует его.

– Мне хочется заняться изучением смещения Северного магнитного полюса, а одновременно связать Атлантику с Тихим океаном с помощью Северо-Западного прохода.

Амундсен говорил о проекте как о чем-то легком. Нансен ответил, что будет рад, если его предприятие завершится успешно.

– У вас есть деньги?

– Вложу все, что осталось от наследства родителей. Может, с помощью нескольких рекомендаций удастся получить кредит от государства.

– Что вам известно о смещении магнитного полюса?

– Почти ничего. Надо учиться.

Нансен написал рекомендательное письмо профессору Георгу фон Неймайеру, директору Гамбургской обсерватории.

– Отправляйтесь к нему, когда будет время.

В Гамбурге Амундсен снял в бедном квартале самую дешевую комнату. Полгода Неймайер знакомил его со всеми работами, посвященными Северному магнитному полюсу. Амундсен стажировался в обсерваториях Вильгельмсгартена и Потсдама.

– Мне кажется, – сказал он по возвращении, – я кое-что узнал.

Бывший студент-медик, бывший матрос промыслового судна, получивший диплом капитана дальнего плавания, и он же полярный исследователь усваивал знания с невероятной легкостью. Оставался открытым вопрос, где достать денег. Амундсен снял со своего счета все деньги, занял у братьев и у знакомых.

– После плавания по Северо-Западному проходу выступлю с лекциями в Норвегии и за границей и расплачусь с долгами.

Лекции до сегодняшнего дня остаются спасательным кругом для исследователей. Благодаря Нансену Амундсен получает помощь от государства. Остальные деньги пришлось занять.

Лето 1900 года. Порт Тромсё в Северной Норвегии лежит чуть южнее 70 параллели. Амундсен бродит по причалам порта, где стоит на якорях множество рыбачьих и промысловых судов. Последние интересуют Амундсена прежде всего.

– Кому принадлежит этот парусник?

Наметанный глаз тут же выделил среди других судов это суденышко. Двадцать два метра в длину, парусное вооружение тендера, невысокая мачта, бушприт, три шлюпки. Корабль не выглядит новым.

– Ему двадцать восемь лет, – сообщает владелец.

– Как и мне.

– Но он крепок.

У судна округлый корпус. Именно корпус нравится Амундсену. Надо скользить меж льдов, а если они сожмут судно, оно должно подняться на льды.

– Семьдесят тысяч крон, – требует владелец.

Окончательно сошлись на шестидесяти тысячах, но ремонт и переоборудование тоже требуют денег. Надо позаботиться о комфорте, поскольку экспедиция отправляется не за тюленями. Вместо тюленьих шкур трюмы будут забиты провизией.

– Припасов должно хватить на пять лет.

– Пять лет?

Члены команды, набранной Амундсеном, вначале удивились. Слово «команда» не вполне точно отражает истину, поскольку шесть человек, которые ее составляют, не просто матросы. Готфрид Хансен – специалист по навигационным инструментам, астроном, геолог, фотограф; Антон Лунд – старпом; Хельнер Хансен – второй штурман; Питер Ристведт – механик и метеоролог; Густав Джюль Вильк – специалист по магнетизму; Адольф Хенрик Линдстрем – кок.

– Нам придется самим выполнять все необходимые работы. На борту «Йоа» не будет ни жесткого регламента, ни субординации. Мы разделимся на две вахтенные команды. При спокойном море каждая вахта будет продолжаться три часа. В остальном на борту «Йоа» будет царить полная свобода. Согласны?

Все согласились с предложением. Авторитет этого человека, который не желает субординации на борту, таков, что перспектива четырех– или пятилетнего путешествия перестает кого-либо страшить. Весной 1903 года «Йоа» приходит в Христианию. Амундсен устанавливает на паруснике двигатель мощностью 13 л. с., один из первых двигателей внутреннего сгорания, постукивание которого нарушит безмолвие полярного океана. «Йоа» и убежденность ее команды в успехе вызывают волну пожертвований, и Амундсен получает возможность купить запасные паруса и снасти, навигационные инструменты, оружие, топливо. Отто Свердруп, бывший капитан «Фрама», дарит ему шесть гренландских собак. Но когда Амундсен подводит итоги, выясняется, что, несмотря на подписку и пожертвования, у него осталось немало долгов.

17 июня 1903 года, два часа утра. На широте Христиании ночи в это время почти нет. На «Йоа» запускают двигатель. Стоя у штурвала, Амундсен взмахивает рукой. Рыбаки на причале отдают швартовы, тендер медленно скользит среди темных судов. Когда судно огибает мол, двигатель остановлен, на мачте поднимается грот и малый грот. «Йоа» покидает норвежские воды, поднимается к северу вдоль английского и шотландского побережья, огибает Оркнейские острова, берет курс на северо-запад. На двадцать пятые сутки после отплытия из Норвегии «Йоа» подходит к Гренландии. Затем после короткой стоянки без особых затруднений пересекает залив Мелвилл, несмотря на туманы и множество льдин. 20 августа экспедиция входит в пролив Ланкастер. Амундсен движется вдоль западных берегов острова Соммерсет и полуострова Бутия. 12 сентября Амундсен отдает якорь в хорошо защищенной бухте на острове Кинг-Вильям. Посмотрите на карту. Я сознательно перечислил все эти заполярные названия, поскольку читатель тут же забывает о них из-за того, что невозможно описать их. Названия звучат по-разному, а пейзаж не меняется – море и льды. А наша задача наблюдать за людьми, которые исследуют это великое белое безмолвие.

До того как судно бросило якорь на острове Кинг-Вильям, произошло несколько инцидентов. В моторном отделении возник пожар. Огонь был потушен быстро и не успел добраться до цистерны с 10 тоннами горючего. Вскоре после этого происшествия «Йоа» попала в бурю и выдержала натиск стихии. Амундсен поставил судно на два якоря, спустил паруса и, запустив двигатель, удержал судно носом к ветру. Люди на палубе вынуждены были привязаться, чтобы их не унесло.

Итак, 12 сентября 1903 года «Йоа» бросила якорь в защищенной бухте на юго-востоке острова Кинг-Вильям. Амундсен объявил:

– Назовем это место гавань Йоа (Йоа-Хейвен). Будем здесь зимовать.

Амундсен извлек урок из зимовки на борту «Бельжики». Зимовать люди будут на суше в уютных домиках, собранных из привезенных с собой материалов.

– Сначала собачий загон.

Все согласны, поскольку собаки (еще десять взяли в Гренландии) буквально озверели от содержания в клетках, безостановочно лают и воют. Домик для людей получает название «вилла Магнит», поскольку основная цель экспедиции – изучение магнитного полюса. Кроме того, строится склад для огнеопасных веществ и ледовая кладовая для свежего мяса. Окончание строительства становится праздником. Все поднимают тост «За процветание Норвегии!».

Амундсен произносит речь:

– Мы не покинем этих мест, не закончив исследования магнитного полюса. Это – цель номер один. Северо-Западный проход следует рассматривать в качестве второстепенной задачи.

После двух зимовок в гавани Йоа Амундсен установил, что Северный магнитный полюс описывает эллипсы и что с 1831 года он сместился на 50 километров к северо-востоку. Результат был ценным для геофизиков, но меньше он интересовал мореплавателей. Был он получен с помощью тщательных и ежедневных замеров, в которых не было ничего романтичного. Априори может показаться удивительным, как человек действия вроде Амундсена пошел на своего рода аскетический подвиг. Но научная лихорадка либо заражает, либо не заражает вас. К счастью, для него и его товарищей зимовка имеет и свои прелести.

Люди живут в условиях суровейшего климата. Шестьдесят градусов ниже нуля в разгар зимы. Летом – двадцать пять градусов тепла, тучи комаров, свирепость которых возрастала, по-видимому, из-за редкого лакомства – европейской крови. Но есть и радости – трава и цветы там, где земля освободилась от снежного покрова.

Еще в начале первой зимы появились эскимосы. К началу XX века предубеждение многих исследователей против обычаев так называемых «диких» племен исчезло. Амундсен решил заняться этнографическими наблюдениями и дал своим товарищам соответствующие рекомендации. Первым пришедшим эскимосам вручили подарки – керосиновую лампу, топор, цветной бисер. На следующий день явилось более сотни мужчин, женщин и детей. Они предлагали луки из китового уса, стрелы из моржовой кости, обувь и одежды из тюленьих шкур.

– Будьте осторожны, – предупредил Амундсен, – и, занимаясь обменом с ними, не забывайте об их смекалке.

Эскимосы называли местность Оглокту, а себя – оглули. Они перечислили названия соседних племен – киллермиун, уткиукниаллик, иткиуакторвик. Исследователи просили повторять эти длинные названия с множеством гортанных звуков, чтобы сделать записи под хохот эскимосов, которые быстро запомнили имена членов экспедиции, но переделали их на эскимосский лад. Амундсен стал Анукенной, Хансен – Ханнкелмой и т. п. Столь приятельские взаимоотношения привели к тому, что эскимосы, куда менее щепетильные, чем европейцы, в отношении «твоего и моего», совершили несколько мелких краж.

– Не будем сердиться, – сказал Амундсен, – но покажем нашу мощь.

После взрыва ледяной горы с помощью динамита белые превратились в богов, но богов довольно опасных – доверие исчезло, о добрососедстве нечего было и говорить. Хорошие отношения восстановились только через несколько недель.

Первая зимовка была суровой, вторая оказалась еще труднее из-за частых снежных бурь, затруднявших наблюдения. Солнце вновь поднялось над горизонтом 7 февраля 1905 года. Один из эскимосов сообщил, что собирается на санях в форт Юкон на Аляске за 500 километров по прямой. Он, конечно, не умел измерять расстояний и не имел никакого представления о длительности путешествия. Он пожимал плечами и смеялся. Амундсен через него переслал письма в Европу.

Члены экспедиции совершали дальние рейсы на собачьих упряжках. В наше время все видели фотографии и фильмы, где сняты собачьи упряжки (сегодня их заменили снегоходы и другие машины), которые ничем не напоминают русские или швейцарские сани, в которые запрягают лошадей. Полярные жители бегут рядом или позади нарт, изредка вскакивая на них. Собаки, работающие в упряжке, прекрасно описаны в книге Поля-Эмиля Виктора «Ездовые собаки – друзья по риску». Амундсен стал истинным знатоком этих исключительно дружелюбных животных, научился использовать их выносливость, верность и даже капризный и своеобразный характер каждой собаки. Разведка позволила уточнить географию мест, где должна была проследовать «Йоа», чтобы завершить переход по Северо-Западному проходу. Но, быть может, у Амундсена родился новый замысел? 1 июня он приказал свернуть наземный лагерь и привести в порядок судно.

– Отплываем, как только освободимся ото льдов. Через месяц или шесть недель.

Амундсен, казалось, и не думал, что освобождение ото льдов может происходить с теми же трудностями, которые встретились «Бельжике» в Антарктике. Ведь говорил он по прибытии в Йоа-Хейвен: «Наши предшественники добрались сюда ценой невероятных усилий в борьбе со льдами и бурями, мы же не встретили никаких трудностей». «Никаких трудностей», конечно, выглядит преувеличением, но экспедиции действительно очень повезло. Лето 1903 года было исключительно благоприятным.

Исследователи оставались вблизи магнитного полюса двадцать три месяца. 13 августа 1905 года «Йоа» освободилась из ледового плена и двинулась дальше.

– Наши исследования и замеры не будут бесполезными, – сказал Амундсен. – Они помогут нам избежать многих ошибок в этих ледовых лабиринтах.

Не считайте, что Амундсен дал торжественный старт регате. Судно с величественной медлительностью движется среди белых просторов. Тишину нарушает лишь постукивание двигателя и время от времени лай собак. Несколько дней горизонт остается пустым. Еще ни одно судно не бороздило этих неподвижных холодных вод, зажатых ледяными тисками. В бочке на мачте сидит дозорный, указывая трещины и проходы в паковом льду; еще один человек почти лежит на бушприте и промеряет глубины. Амундсен стоит у штурвала. «Йоа» то застревает, то снова идет вперед. И так четверо суток. Затем берега слева и справа раздвигаются, уходят вдаль, тонут в легкой дымке, исчезают. Северо-Западный проход пройден. «Йоа» достигла юго-восточной оконечности острова Виктория – места, где застрял Коллинсон, шедший с запада. Амундсен должен пройти на одном судне из Атлантики в Тихий океан.

Дыхание и движение Тихого океана ощущаются даже на острове Виктория: поднимается сильный ветер, море волнуется. 26 августа путешественники видят на горизонте парус. «Йоа» подходит ближе. На грязном борту видны слова: «Чарльз Ханссон. Сан-Франциско». Люди перекликаются, машут руками.

– Добро пожаловать! Приходите в гости!

Прием становится горячим, когда Амундсен сообщает, что они пришли с востока. Прибытие следует обмыть – стаканы то и дело наполняются крепким спиртным.

Когда ветер немного унимается, Амундсен объявляет: «Отплываем». Нетерпение обуревает всех. Сан-Франциско пробудил забытые мысли; будучи символом цивилизованного мира, город тянет куда сильнее магнитного полюса. «Йоа» скользит вдоль побережья до устья реки Маккензи.

2 сентября опять поднимается сильнейший ветер, и снова приходится искать укрытия. В бухте Кинг-Пойнтс их глазам открывается неожиданное зрелище – льды. Еще лето, но зима – исключительно ранняя в этот год – уже начала свое наступление, бросая вперед льды задолго до начала осени. Амундсен долго изучает карту.

– Мы не успеем добраться до Берингова пролива. Чтобы не застрять во льдах, будем зимовать здесь.

Третья зимовка! Несколько дней на борту царит мрачное настроение. «Но энергия и обаяние нашего руководителя сделали свое дело. К тому же мы столкнулись с необоримыми обстоятельствами. Разве можно было оставаться в бездействии и унынии?!»

9 сентября 1905 года место зимовки окончательно выбрано. «Йоа» бросает якорь рядом с американским китобойцем «Бонанца», который поврежден бурей и сидит на мели. Неподалеку зимует еще несколько китобойцев. Амундсен верен своим принципам – зимовать на суше, а не на борту. На берегу из леса, который сносят к морю многочисленные речушки, возведены домик и обсерватория. Ящики со стройматериалом не приходится доставать из трюма. К 15 сентября в домике уже задымила труба. Кок Линдстрем с помощью своих собратьев с других китобойцев готовит мясо морских млекопитающих, и все его находят вкусным; можно наконец забыть о консервах. Моряки с других судов часто оказываются за столом на «Йоа», нередко приглашаются эскимосы. Время за столом проходит весело. Однажды капитан «Бонанцы» Могг роняет две фразы:

– Американцы установили телеграф в Форт-Юконе. Оттуда можно слать телеграммы во все концы света.

– Мы всего в пятистах километрах от Форт-Юкона, – говорит Амундсен.

– Верно. Но если вы взглянете на карту, то поймете, что прогулка будет нелегкой. А на Аляске к тому же есть горы.

Подробностей о фантастическом переходе Амундсена от устья Маккензи до Форт-Юкона и даже Форт-Эгберта (еще 400 километров) и обратно сохранилось мало, даже сам Амундсен редко говорил о нем. Ему захотелось установить связь с родиной и сообщить новости об экспедиции.

Он отправился в путь в конце октября вместе с капитаном Моггом и двумя эскимосами. Две упряжки – на одной передвигался Могг, на другой путешествовали эскимос и его жена. Амундсен шел на лыжах, он вел упряжку Могга.

Устье Маккензи и Форт-Юкон разделяли 500 километров необитаемых земель. Горная цепь Эндикотт, продолжение Скалистых гор, в этом районе переходила в горы Маккензи, высота которых достигала 2750 метров. Крохотная группа преодолела перевалы в сплошном тумане при низких температурах. Несмотря на глубокий снег, они ежедневно проходили по 30–40 км. Могг, отправившийся в путь по собственной воле и с большим желанием, надоел Амундсену своими жалобами и пессимизмом…

Форт-Юкон был в те времена скромным поселком с бревенчатыми избами. Когда путешественники прибыли туда, выяснилось, что телеграф установлен в Форт-Эгберте, в 400 километрах к югу.

– Я отправлюсь дальше, – заявил Амундсен.

Могг ехал, Амундсен бежал рядом с нартами. Они прибыли в Форт-Эгберт 5 декабря 1905 года. Амундсен отправил депеши и отдыхал там до 3 февраля 1906 года – пока чинили линию. Морозы достигали 50°. О команде «Йоа» беспокоиться не приходилось: его друзьям не угрожали одиночество и опасности.

3 февраля Амундсен покинул Форт-Эгберт и в конце марта вернулся в Кинг-Пойнтс, где зимовала «Йоа». Из пяти месяцев отсутствия три он провел на лыжах.

Команда «Йоа» встретила Амундсена тепло, но празднеств по случаю встречи не устраивали, поскольку специалист по магнетизму Гюстав Вилк лежал с плевритом. Антибиотиков тогда не было, а медикаменты из судовой аптечки не помогали. Несмотря на неустанный уход, Вилк умер 4 апреля.

Как и в Йоа-Хейвене, Амундсен распорядился привести судно в порядок. Как только взломался лед, «Йоа» вышла в море. Через месяц, 10 августа, на траверзе мыса Маннинг после 24 часов неуклонного падения барометра небо почернело, на горизонте появились многочисленные смерчи. Не прошло и четверти часа, как гафель грота с частью паруса бился на ветру; мачта угрожающе скрипела. «Йоа» с ее округлым корпусом скользила по гребням волн, словно сумасшедший фигурист. Когда ураган пронесся, выяснилось, что сорвало руль, а мачта треснула пополам. Мачту укрепили, и «Йоа» с грехом пополам прошла Берингов пролив 30 августа. Так людям удалось связать Атлантику с Тихим океаном через Северный Ледовитый океан по Северо-Западному проходу.

31 августа. «Йоа» вошла в порт Ном на южном побережье полуострова Сьюард (Аляска). Тогда Ном еще сиял отблеском золотой лихорадки. Как писал позже Амундсен, «словно все шампанское мира хлынуло рекой!» Амундсен заказал мачту, чтобы заменить поврежденную ураганом.

– Сколько я вам должен?

Плотник добродушно усмехнулся:

– Вам это не будет стоить ни гроша. Прошу отдать мне вашу треснувшую мачту. В качестве сувенира.

Через несколько дней Амундсен узнал, что к плотнику стоят очереди жаждущих купить кусок старой мачты. Плотник распилил ее на множество тонких кругляшей и продавал каждый за доллар.

Вход в великолепную бухту Сан-Франциско через Золотые ворота всегда торжествен. А «Йоа» встречали рев сирен и пароходные гудки; сотни украшенных флагами парусников скользили по синей воде. Состоялось около дюжины приемов. «Йоа» была выставлена в парке Золотых ворот. Сан-Франциско сохранил эту реликвию у себя. Все члены экспедиции мечтали поскорее вернуться в Христианию, но бухгалтерские книги Амундсена по-прежнему указывали на громадный дефицит. Чтобы покрыть его, победитель Северо-Западного прохода, рекордсмен по лыжному переходу, обрек себя на долгое турне с лекциями по главным городам США. Каждую лекцию он готовил и читал с той же обстоятельностью и убежденностью, которые отличали его во всех его предприятиях. Сказочный прием в Христиании заставил его забыть об этих тяжелых днях. Можно сказать, что Амундсен сделал уникальную карьеру. На ее примере можно написать почти полную историю великой эпохи морских и наземных полярных экспедиций. После возвращения из Америки Амундсен более трех лет остается в Европе, готовя новое путешествие. Все это время продолжается завоевание холодных морей. Мы встретимся с Амундсеном позже.

ШАРКО, ИЛИ ВОПЛОЩЕНИЕ ДОБРОТЫ

Экспедиции отплывали в Антарктику одна за другой. Каждый руководитель избирал себе свой собственный сектор деятельности. Капитан второго ранга Роберт Скотт работал в секторе моря Росса с января 1902 по март 1904 года. Немец фон Дригальский открыл Землю Императора Вильгельма II, около которой и зимовал на своем «Гауссе». Шотландская экспедиция Брюса на судне «Скоша» в 1903–1904 годах работала и зимовала в районе моря Уэдделла.

Особо надо сказать об экспедиции, которая вызвала взрыв эмоций во всем мире.

В 1901 году в возрасте шестидесяти девяти лет скончался Эрик Норденшельд. Его племянник Отто, который давно мечтал о полярной славе, решил на судне «Антарктик» исследовать западную часть моря Уэдделла, но не смог войти в него. 21 февраля 1902 года он с частью команды высадился на острове Сеймур (64°21 южной широты).

– Зачем рисковать судном во льдах, – сказал он капитану Ларсену. – Отправляйтесь на Огненную Землю и возвращайтесь за нами следующим летом.

Но произошло непредвиденное. Ларсен надеялся забрать зимовщиков вовремя, но «Антарктик» не смог к ним пробиться и вмерз во льды. Отто Норденшельду с товарищами пришлось зимовать во второй раз, а «Антарктик» затонул, раздавленный льдами. К счастью, Ларсен, высадив Норденшельда, отослал отчет в Швецию, и в Европе знали, где искать антарктических робинзонов. Шведское правительство распорядилось об отправке спасательного судна. Другие правительства дали деньги для посылки помощи Норденшельду: Англия – 3,5 миллиона золотых франков, Германия – 1,5 миллиона, Шотландия – 1 миллион. Но экспедиции Норденшельда эта помощь не понадобилась. Все ее члены были сняты с острова в ноябре 1904 года аргентинской канонеркой «Уругвай».

Период с 1901 по 1903 год, когда состоялось это гигантское ралли по южным холодным морям, был заранее назван «антарктическим годом». До конца 1903 года только Франция, входившая в число великих держав, стояла в стороне от полярных исследований. Эта несправедливость была исправлена с появлением на полярной арене исключительно оригинального человека.

Летом 1902 года на рейде острова Ян-Майен стала на якорь шхуна «Роз-Мари» (стальной корпус, 215 регистровых тонн), на которой развевался французский флаг. Остров Ян-Майен расположен в 600 километрах к востоку от Гренландии, примерно на широте мыса Нордкап. Он принадлежит Норвегии, и сейчас там находится крупная радиостанция. А в 1902 году то был крохотный рыбацкий порт. Несмотря на мощное парусное вооружение, «Роз-Мари» не имела никакого отношения к рыбной ловле. Это было прогулочное судно, хотя оно и не отличалось особой элегантностью. Капитана шхуны звали Жан-Батист Шарко.

Именно у острова Ян-Майен праздный мореплаватель Шарко, он сам говорил об этом, с первого взгляда влюбился в суровые полярные районы. Застыв в экстазе, он стоит на мостике и разглядывает вулкан Беренберг, который в своей белоснежной непорочности высится среди вод такого синего цвета, какого не увидишь и на Средиземном море. В глубине бухты скользят странные удлиненные призраки. Это – стволы деревьев, принесенные течением из северной Сибири.

– Столь невероятный, экзотический пейзаж заставил меня тут же принять решение. «Роз-Мари» была моим четвертым судном. Я подумал, что обязательно обзаведусь пятым, настоящим полярным. И если нужно, истрачу на него все до последнего су.

Давайте вернемся к началу морской карьеры этого яхтсмена. Она началась, как и у многих других, которые дальше не пошли, у пруда в Люксембургском саду, где малыш Жан-Батист играл с игрушечным корабликом. Строгий глаз няни-англичанки следит за тем, чтобы дитя не свалилось в воду, не вымазалось в грязи и играло только с хорошо воспитанными детьми.

Добропорядочная семья. Откройте словарь, и вы там найдете Шарко-первого: Жан-Мартен Шарко (1825–1893 годы). Французский врач, профессор-паталогоанатом, член Академии медицины и Академии наук. Сейчас трудно себе представить, какой славой он пользовался в конце прошлого века. Иногда по вечерам перед обедом юному Жану-Батисту приходится проводить несколько минут в гостиной, здороваясь с гостями, людьми либо известными, либо знаменитыми. Беззаботное детство и легкая юность. В эпоху, когда путешествия были роскошью, Жан-Батист посетил Италию и побывал в России с отцом, приглашенным на консультацию к царю. Однажды он робко произнес:

– Хочу быть моряком.

Профессор Шарко пожал плечами – разве можно думать о какой-то иной, а не медицинской карьере, когда имя твоего отца открывает самые заветные двери в области медицины? В ту эпоху дети и молодые люди редко спорили с отцами. Жан-Батист «занялся медициной». После смерти отца он возглавил одно из отделений клиники Салпетриер. А до этого отбыл воинскую повинность – служил врачом в полку альпийских стрелков.

Но страсть к морю оказалась сильнее всего. Каждый год часть кругленького состояния, оставленного профессором Шарко, утекала на верфи, но там строилась отнюдь не роскошная яхта. Судно, которое родилось после вспышки полярной любви у острова Ян-Майен, построено из дуба. Трехмачтовая шхуна имела 32 метра в длину (250 регистровых тонн), была исключительно прочной, снабжена обшитым бронзой форштевнем. Она должна была не резать лед, словно округлый нож, а взбираться на него и крушить его своей массой – единственная возможность ходить во льдах, поскольку вспомогательный двигатель «Франсэ» – так называлось судно – развивал мощность всего 125 л. с..

– К тому же, – говорил Шарко, – я купил двигатель по случаю. На лучший денег не хватало. Мне предстояло множество затрат, чтобы воплотить свой проект в жизнь.

Он собирался дойти до Новой Земли и, если возможно, обойти ее за лето 1903 года.

Но, как мы помним, в то время в Европе возникло беспокойство за судьбу экспедиции Норденшельда.

– К Новой Земле не пойдем, – заявил Шарко. – Надо принять участие в этой большой спасательной кампании. У меня есть «Франсэ», а власти и научные организации, думаю, не откажут мне в финансовой поддержке.

Шарко предпринимает несколько демаршей – «занимается попрошайничеством», как он скажет позже. Три месяца «попрошайничества», а результат, которого добился человек, носящий известное имя и ни в каких махинациях не уличенный, просто смехотворен – двадцать тысяч франков.

Жан-Батист Шарко является в Министерство военно-морского флота:

– В случае если мой морской опыт сочтут недостаточным для экспедиции в Антарктику, знайте, что штаб «Франсэ» состоит из двух офицеров флота, инженера, а также лейтенанта Адриена де Жерлаша, бельгийца, зимовавшего в Антарктике в суровейших условиях с 1897 по 1899 год. Неужели с учетом всего этого и с учетом того, что делается в других странах, национальный флот откажет мне в помощи?

– Бюджет министерства уже утвержден, – в замешательстве отвечает ему глава отдела. – Министру надо переговорить с министром финансов.

Через несколько дней Шарко ставят в известность о результатах переговоров: ему выделили… 100 тонн угля. Военный министр, к которому Шарко обратился тоже, разрешает ему купить некоторое количество мелинита, чтобы взрывать лед.

– Я был ошарашен. Я продал Фрагонара из коллекции отца, но денег все еще не хватало. Я отправился к Стефану Лозани, директору газеты «Матэн», и сказал ему, что если в его газете будет напечатана статься с разъяснением о необходимости французского участия в поисках пропавшей экспедиции, то может случиться, что общественное мнение выступит в мою поддержку. Может, тогда я получу хоть какую-то помощь. Лозани спросил меня: «Сколько вам нужно?» «Сто пятьдесят тысяч франков». «Вы их получите через три минуты. Пройдемте в кассу».

Первым портом назначения был Буэнос-Айрес, где руководителям спасательных экспедиций предстояло согласовать общие действия. «Франсэ» пересек Атлантику под парусами, но Шарко не переставало мучить одно обстоятельство: Жерлаш заявил о своем отказе участвовать в экспедиции.

– Я только что обвенчался, и мне не хочется снова зимовать в полярных водах.

Это было его право. А Шарко думал, как руководители других экспедиций примут помощь человека, которого многие считали яхтсменом-любителем. Его страхи рассеялись, когда по прибытии в Буэнос-Айрес он узнал, что канонерка «Уругвай» уже нашла и доставила Норденшельда и его товарищей на континент.

Что делать? Вернуться в Европу и осуществить проект экспедиции на Новую Землю? Нет. Антарктика была ближе и столь же интересна. Но Шарко волновало одно: «У Жерлаша имелся антарктический опыт, а у меня его нет. Могу ли я считать себя вправе продолжать плавание?» Он поставил этот вопрос перед командой и предложил всем, кто хочет, подтвердить свое согласие продолжать экспедицию. После короткого совещания команда дала ответ:

– Мы пошли за вами, капитан. С вами мы и останемся.

1 февраля 1904 года «Франсэ» вошел в антарктические воды в районе Южных Шетландских островов. В этот день Шарко и его матросы увидели на айсберге группку небольших существ в парадных одеждах – пингвины!

Шарко был не на увеселительной прогулке:

– Как можно быстрее следует приступить к гидрографическим работам в районе островов Палмер и Биско.

Острова эти расположены вблизи Антарктического полуострова. «Франсэ» успешно лавировал среди плавающих льдов. Трудности возникли, когда поднялся встречный ветер и пришлось запускать паровую машину… Шарко получил первый полярный урок – высокие широты требуют оборудования самого высшего качества.

15 февраля 1904 года «Франсэ» остановился из-за аварии конденсатора. Шарко распорядился причалить шхуну ко льдам с помощью ледовых якорей. Часть экипажа занялась ликвидацией аварии, а остальные матросы, вооружившись баграми, встали на защиту судна от льдин. Шарко тоже взял багор и включился в общую работу – занятие довольно необычное для человека, руководившего когда-то отделением клиники Салпетриер. «Меня охватило щемящее чувство, – писал он, – казалось, что вернулось детство».

Едва успели отремонтировать конденсатор, как потекли трубки котла. Снова приходится идти под парусами. Плавание среди айсбергов становится все более трудным. Шарко не устает восхищаться красотой окружающей природы. То, что он написал, сегодня может быть использовано для рекламы заполярных круизов:

«Солнце садится совершенно неощутимо, несчетные и нежные оттенки синего цвета айсбергов становятся глубже; вскоре остается только иссиня-черный цвет трещин и расщелин, затем постепенно с искушающей медлительностью все розовеет, и кажется, что наяву видишь прекрасный сон. Тебя словно окружают руины гигантского красавца города, возведенного из лучшего мрамора, а над городом высятся амфитеатры и храмы, творения архитекторов Божьей милостью. Небо превращается во внутренность раковины-жемчужницы, в перламутре которой сияют и сливаются, не затемняя друг друга, все цвета природы».

После ремонта двигателя удается пройти еще немного к югу, но грядет зима, айсбергов становится все больше, и наконец – мы уже видели подобный спектакль – они преграждают дорогу. Мы знаем и последствия – неотвратимая зимовка. «Франсэ» разворачивается в поисках убежища и попадает в первый южный полярный шторм. Убежище найдено в бухте Уондэл на острове с тем же названием. Когда снежная буря закончилась, команда «Франсэ» строит на суше, в 200 метрах от судна, жилой домик и склады для продовольствия.

Теперь начинаются научные наблюдения. Экспедиция запаслась множеством приборов и инструментов. В те времена метеорологическое оборудование было довольно простым, едва вышедшим из зачаточного состояния, не то, что подобное оборудование более поздних научных станций на Земле Адели и в других местах. Другое отличие состоит в следующем – неудобств значительно больше, чем сейчас. Поль-Эмиль Виктор писал, что в наши дни пребывание в полярных районах нельзя считать подвигом, поскольку у исследователей великое множество средств для защиты от ветра и холода.

Читая описание зимовки Шарко и его спутников, испытываешь чувство, что развитие полярной техники было куда более значительным с 1903 по 1970 год, чем с XVIII века до 1903 года. Одежды не соответствуют климату, а Шарко не предусмотрел – хотя он врач! – что полярный климат требует особых предосторожностей. В начале зимовки даже он выскакивал на улицу в ночной пижаме, чтобы записать температуру воздуха! Но будем справедливы: рекомендации, которые он довел до сведения матросов, показывают, что он усвоил урок.

Отплывая с Огненной Земли, Шарко обратился к команде с такими словами:

– Ребята, если вы будете вести себя дурно, то этим покажете свою трусость, ибо в моем распоряжении нет никаких средств наказать вас. Я не собираюсь заковывать вас в железа, тем более что у меня нет ни подходящего помещения, ни кандалов. Я не могу лишить вас отгулов и вашей четверти вина, которое необходимо для поддержания здоровья. Вычитать штрафы из вашего жалованья бессмысленно, поскольку вы равнодушны к деньгам. Поэтому я обращаюсь к вашей совести и надеюсь: вы исполните свой долг, отчасти из-за вашего расположения ко мне, а в основном ради престижа вашей родины.

В команде «Франсэ» было немало сорвиголов. Робких вообще у него никогда не бывало. Шарко взял за правило мягкотелых людей не нанимать: им не место в ледовой преисподней. Однако за время этой кампании не было ни одного случая нарушения дисциплины, как и в следующей экспедиции, которая состоялась несколькими годами позже. На судах Шарко дисциплина всегда была образцовой. Успех такого рода не часто сыщешь в морских анналах той эпохи. Шарко – это триумф воплощенной доброты.

Зимовка. Мы знаем, как много значит правильная организация отдыха в замкнутом мирке во время полярной ночи. Шарко захватил с собой волшебный фонарь и давал сеансы «кино» и концерты. Организовал он и вечерние курсы – хотя они не всегда происходили по вечерам – для неграмотных и полуграмотных. Шарко с удовольствием преподавал сам.

– Матросы слушали меня с большим вниманием, чем стажеры в клинике. Но следует добавить: у моих новых учеников не было никаких надежд на развлечения на стороне.

Шарко с радостью видел, как то один, то другой матрос заходил в библиотеку, брал и с прилежанием читал произведения Данте, Сервантеса, Свифта, Сен-Симона, Гюго, Мишле. Шарко, по его собственным словам, не преуспел лишь в одном. На уроках он часто повторял своим слушателям, что одна из вреднейших привычек человека – потребление алкоголя. И как-то вечером неожиданно спросил, что они сделали бы прежде всего, попади вдруг в цивилизованный мир.

– Капитан! – ответил один из матросов. – Мы уже давно думаем об этом! Самое большое удовольствие – упиться до положения риз!

Не раз хулители приравнивали доброту Шарко к демагогии. Но я уже говорил, что его система всегда имела успех, а демагогия никогда не дает результатов. Шарко был добр ко всем – к людям, к животным, к любому существу. В начале века о пингвинах почти ничего не знали. Шарко с такой любовью описал этих забавных и умных животных, которые имеют своего рода детские сады, взаимопомощь и развлечения, что и сегодня к его словам почти нечего добавить.

Первые собаки, выпущенные с судна, набросились на этих беззащитных птиц и учинили настоящую бойню. Пингвины бросились искать защиты у людей, прижимаясь к их ногам. Шарко велел пресечь дальнейшую гибель птиц. Однако искалеченных пингвинов пришлось прикончить. Так был сделан запас великолепного мяса.

Весной матросы набросились на яйца пингвинов. Угрызения совести Шарко по поводу сбора яиц могли кое-кому показаться смешными; птицы, несмотря ни на что, продолжали относиться к людям с исключительной доверчивостью. Самое удивительное в том, что Шарко удалось внушить свои чувства другим, и матросы, даже самые черствые, собрали камни и за несколько минут сложили для пингвинов гнезда, которые потребовали бы от птиц нескольких дней труда. «А пингвины, – писал Шарко, – с удивлением смотрели на нас и негромкими криками как бы выражали свое удовлетворение».

Во время второй экспедиции матросам Шарко пришлось убивать других беззащитных животных – тюленей. То были редкие экземпляры, уцелевшие после великой бойни 1780–1830 годов, приведшей к почти полному исчезновению в Антарктике покрытых мехом тюленей. Но свежее мясо было жизненно необходимо для команды «Франсэ», поскольку люди начали страдать от цинги. Заболел и Шарко. Однажды охотники наткнулись на молодую тюлениху с новорожденным зверенышем. Зрелище этого «похожего на человечка» малыша потрясло Шарко, который оставил во Франции маленького ребенка. «Я подошел и с невероятными предосторожностями взял тюлененка на руки. Тот не испытывал ни малейшего страха, потягивался, словно грудное дитя, а когда я положил на лед его мягкое нежное тельце, он подполз ко мне и стал тереться о мои ноги, требуя новых ласк». Тюлененок, не ведая того, затронул самые чувствительные струны человеческой души. Сцена была очень трогательной. На этот раз мать и дитя избежали смерти.

Возвращение хорошей погоды позволило приступить к «научным экскурсиям». Иногда они больше напоминали выход на работы каторжников. Шарко отправлялся с несколькими матросами на вельботе, фотографируя, делая наброски, замеры. Если прохода между льдинами не оказывалось, вельбот (а весил он 800 килограммов) приходилось втаскивать на лед, перетаскивать до полыньи и снова спускать на воду; часто все это происходило по колено в ледяной воде. Такие походы длились по двадцать четыре часа и более.

Весело отпраздновав Рождество в разгар южного лета. Шарко покинул бухту Уондэла 25 декабря 1904 года и взял курс на юг. 15 января 1905 года, когда «Франсэ» проходил метрах в двухстах от громадного айсберга, неожиданный удар сотряс судно. Скрытая льдом скала пропорола обшивку.

Позади судна лежали паковые льды, которые оно только что миновало с большим трудом. Льды разваливались, и по ним нельзя было двигаться пешком. Вельбот тоже оказался непригодным, поскольку ни одна шлюпка не смогла бы противостоять бесчисленным ударам льдин.

– Выход один, – сказал Шарко, – развернуться на 180°, постараться выйти в чистые воды и добраться до Американского континента.

– Капитан, – объявил главный механик, – в трюме более метра воды, и она продолжает прибывать. Мотопомпа не справляется с притоком воды.

– Будем откачивать вручную.

С 15 по 29 января, день, когда «Франсэ» добрался до Порт-Локруа, где был произведен аварийный ремонт корпуса, команда поддерживала судно на плаву, откачивая воду круглые сутки по сорок пять минут в течение каждого часа. А Шарко не снимал с себя одежду двадцать пять суток. 17 февраля «Франсэ» снова вышел в море и 4 марта 1905 года прибыл в Пуэрто-Мадрин (Аргентина).

– Вас уже вычеркнули из списка живых, – сказал капитан порта. – На ваши поиски ходило несколько судов. Вы знаете, что Россия и Япония находятся в состоянии войны?

Шарко вернулся со всеми девятнадцатью людьми команды, которые поверили ему. Они выглядели бледными и усталыми, но были живы. Из-за повреждений «Франсэ» не мог пересечь Атлантику. Его приобрела Аргентина и после ремонта использовала для снабжения антарктических портов. Шарко и его команда сели на грузопассажирское судно «Альжери». В иностранных газетах заговорили о первой французской экспедиции в Антарктику после Дюмон-Дюрвиля, который открыл в 1840 году Землю Адели.

– Надо сделать что-то, – сказал морской министр на заседании кабинета.

В Танжер был отправлен крейсер «Линуа», чтобы встретить и доставить Шарко, его штаб и команду в Тулон. Когда они прибыли в Париж, на перроне их ждали несколько членов правительства и делегация ученых.

Имя «Франсэ» известно немногим, тогда как «Пуркуа па?» («Почему бы и нет?») неотделимо от имени Шарко даже в глазах тех, кто не может ничего вспомнить о самом мореплавателе. Так назывались два его первых судна. Он вернулся к этому имени для корабля, построенного после «Франсэ». Кое-кто считал, что название звучит странно.

– Ничего странного в этом нет. Оно выражает одновременно сомнение и волю. Я всегда сомневаюсь в себе, но стараюсь сделать свое дело как можно лучше.

Третий «Пуркуа па?» был построен, как и «Франсэ», умелым кораблестроителем из Сен-Мало, вошедшим в историю под именем «папаши Готье». На этот раз Шарко заказал трехмачтовый барк. Сорок метров в длину, 800 регистровых тонн.

– Корабль должен быть очень прочным. Набор корпуса, мачты, цепи и якоря должны по прочности втрое превосходить оснастку обычного судна.

Мачты сделали укороченными, а реи усилили. Паровая машина развивала мощность 800 л. с.. На борту разместили три лаборатории, две библиотеки, а в каютах и прочих помещениях – полки на две тысячи томов.

Вначале Шарко собирался совершить второе антарктическое плавание к шельфовому леднику Росса. Но незадолго до отплытия пришла телеграмма из Лондона: «В Антарктику отправляется судно под командованием Шеклтона. Он направляется к леднику Росса».

Ну что ж, пусть исследованием этой зоны занимаются англичане. У них есть приоритет, поскольку Росс, первооткрыватель ледника, был их соотечественником.

Во время второй экспедиции Шарко в конце 1908 года произвел разведку острова Аделаид, открытого Биско в 1851 году, открыл два острова, которым дал имена Лубе и Фальера – президентов Франции, поскольку многие антарктические острова носили имена иностранных государей. Трогательный жест со стороны человека, которому правительство в помощи почти всегда отказывало. После зимовки у острова Петерсен (65°10 южной широты, 64°14 западной долготы) он решил пойти дальше на юг. «Пуркуа па?» отправился в путь 23 декабря 1909 года, прошел вдоль льдов и 11 января пересек широту, которую предыдущие экспедиции в этом районе еще не проходили. Плавание по незнакомому морю всегда волнует человека чувствительного и наделенного богатым воображением. «Пуркуа па?» лавировал среди громадных айсбергов. Офицеры и матросы молча наблюдали за капитаном, который словно окунулся в родную стихию. Беззаботность? Нет. Шарко так любил полярные районы, так ощущал их постоянно меняющуюся красоту, что временами казалось: этот мореплаватель-самоучка наделен особым даром плавания в таких условиях. «Заботы, – писал он, – начинают пьянить».

И это опьянение достигло вершины в тот день, когда Шарко заметил среди девственных просторов моря нечто похожее на остров. Он не осмеливался поверить в удачу и повторял про себя: «Это – айсберг». «Следовало прожить несколько месяцев в нетерпеливом ожидании, в страхе перед провалом, в желании сделать все наилучшим образом и доставить на родину что-то важное, чтобы понять весь смысл двух слов, которые я непрестанно повторял про себя, – „новый остров“.

Новый остров, к которому впервые приблизился человек. Шарко нанес его на карту – Земля Шарко (70° южной широты, 77° западной долготы).

– Ясно, что речь идет не обо мне, а о моем отце, профессоре Шарко, который столько сделал для французской науки.

Сыновнее смирение, но сегодня мореплаватели, которые проходят мимо острова Шарко и видят его на экране радара или в прорезь алидады, вспоминают о Жане-Батисте и „Пуркуа па?“. На 124° западной долготы путь преградили сплошные льды. Дальше пути не было. К тому же опустели трюмы, команда устала, а судно выглядело изрядно потрепанным.

7 декабря того же года экспедицию Шарко торжественно принимали в актовом зале Сорбонны. Его публично приветствовали такие ученые, как Анри Пуанкаре, Эмиль Пикар, Эдмон Перрье. Шарко вручили золотую медаль Парижского географического общества; чуть позже его наградили медалями Королевское географическое общество в Лондоне и другие организации. Шарко стал мировой знаменитостью.

– Он сражался на труднейших участках, – заявил Шеклтон. – Достичь 124° западного меридиана, постоянно идя между 60 и 70° южной широты, – подвиг исключительный.

И это действительно так. Не только почести говорят о достижениях Шарко. „Работы Шарко в этом районе, – писал Поль-Эмиль Виктор, – карты, составленные его экспедициями, были, по сути говоря, единственными до 1925 года, пока за систематическое исследование Земли Грейама не взялись англичане. И если Франция позже заинтересовалась Землей Адели, то только потому, что в 1925–1926 годах Шарко добился принятия декретов, которые подтверждали право Франции на этот крохотный район Антарктики“.

Редкий исследователь может похвастать послужным списком, сравнимым с деятельностью Поля-Эмиля Виктора. Среди его достижений и достоинств чисто спортивные подвиги, вроде перехода на собачьих упряжках через льды Гренландии в 1936 году, и собранный огромный научный материал, и талант непревзойденного организатора. Во время второй мировой войны Поль-Эмиль Виктор тренировал американские войска в Арктике и организовал спасательную группу на Аляску. Он возглавляет научное учреждение „Французские полярные экспедиции“ с 1947 года – либо организуя научные полярные станции, либо непосредственно руководя ими. Добавлю, в противовес некоторым ученым, мореплавателям или исследователям, которых интересует лишь их узкое дело и которые замкнулись в своем кругу, Поль-Эмиль Виктор относится к людям широкой души, чье сердце занято крупнейшими проблемами человечества. Неоценим его вклад в охрану природы нашей планеты.

Я упомянул о Поле-Эмиле Викторе в связи с его оценкой гидрографических работ Шарко, а также потому, что именно Шарко на своем „Пуркуа па?“ отправился за членами экспедиции Виктора, которая пересекла Гренландию с запада на восток в июле 1936 года. Кому, как не ему, было поручить эту миссию, ведь Шарко исследовал прибрежные воды крупнейшего острова с 1926 по 1936 год.

Восточный берег Гренландии славится сложными подходами даже в благоприятную погоду из-за громадного пояса прибрежных льдов. В XIX веке английский китобой Уильям Скорсби первым проник в гигантский фьорд, который до сих пор носит название залива Скорсби.

Стоит привести краткий список трагических происшествий с экспедициями, которые оказывались в этих широтах: 1833 год – гибель судна „Лиллуаз“ под командованием Жана де Блоссевиля; 1869 год – из двух судов немецкой экспедиции одно раздавлено льдами, а второе попало на год в ледовый плен; 1906 год – три датчанина (экспедиция Эриксена) зимуют на мысе Бисмарк и умирают с голоду; 1909 год – на поиски Эриксена отправляется еще один датчанин, его судно раздавлено льдами, а умирающего от голода спасателя подбирают три месяца спустя на острове Шаннон. Не меньше жертв и среди тех, кто пытался пересечь островные льды Гренландии.

Такова репутация вод, где с 1926 по 1936 год плавал Шарко, занимаясь по поручению французского правительства гидрографическими работами. Уже давно стало ясно, что во французском флоте нет ни одного офицера, имеющего столь богатый полярный опыт, как этот self made sailor (моряк-самоучка). Во время первой мировой войны его мобилизуют в качестве врача, но он добивается перевода в боевые части, и в конце концов его, лейтенанта (с седой бородой), назначают командиром трех построенных по его планам охотников за подводными лодками. После войны военно-морской флот признает его „своим“, и его быстро повышают в чине, минуя несколько воинских званий. В 1923 году (ему исполнилось пятьдесят шесть лет) Шарко присвоен чин капитана второго ранга.

Рассказ о кампании капитана „Пуркуа па?“ в Гренландии может носить такое название: „Шестидесятилетний моряк в дозорной бочке“. Надо хотя раз побывать на этом крохотном наблюдательном посту на верхушке мачты, чтобы оценить все трудности вахты. В бурную погоду взобраться наверх совсем непросто, а потом надо сидеть на ледяном ветру, превратившись в микроскопическую планетку, описывающую эллипсы над пенящимся морем. Однако Шарко выбрал себе именно такое времяпровождение.

В 1926 году, встретив сплошные льды в ста милях от берега, он двое суток не покидает бочку, высматривая разводья. Двадцать восемь часов из этих двух суток ему даже не удается поесть, а ведь Шарко уже исполнилось пятьдесят девять лет. В 1931 году он пишет: „Мой шестьдесят четвертый год я провел в бочке на ветру, но себя не насиловал“. В 1934 году, пытаясь войти в порт Ангмагссалик, расположенный южнее залива Скорсби, „Пуркуа па?“ борется с разгневанным морем более двадцати одного часа. Шарко писал: „Уже не счесть, сколько раз я карабкался на верх мачты. Я хожу по реям с той же легкостью, что и прежде, и сижу в бочке, не чувствуя ни головокружения, ни усталости“. Сколько же ему лет? Шестьдесят семь.

Первый признак усталости можно заметить, читая письмо, датированное июнем 1936 года и адресованное молодому исследователю Фреду Маттеру: „Через три недели снова отправляюсь в путь на своем стареньком судне… По-видимому, это будет мое последнее путешествие. „Пуркуа па?“ стареет, старею и я. К тому же всем на все наплевать, а я истратил последние деньги“.

На деле усталость носит временный характер, а письмо написано под влиянием разочарования, которым всегда сопровождаются попытки Шарко найти нужные деньги для выполнения порученных ему миссий. Каждый раз одни и те же мытарства. Но когда 16 июля 1936 года „Пуркуа па?“ отплывает, от горького разочарования не остается и малейшего следа.

Напротив, у мореплавателя бодрое настроение, хотя 1936 год прославился своими бурями. Старый морской волк словно молодеет, попадая в район яростных порывов ветра и туманов. Радость омрачена лишь одним: Шарко достиг возрастного предела для морских офицеров в его звании. И потому, хотя он по-прежнему первое после бога лицо на судне, официальное командование поручено капитану Ле Конньа, офицеру, вышедшему из матросов. Ле Конньа, вначале относившийся к полярным плаваниям с недоверием, сформировался под руководством Шарко и стал умелым капитаном-полярником. В июле 1936 года радио сообщило, что для членов Института Франции[4] назначен предельный возраст отставки – семьдесят лет. „Долго ли еще мне будут разрешать участие в экспедициях, даже при номинальном руководстве?“ – спрашивает себя Шарко. У него объявился единственный враг, которого он всегда страшился, – отставка.

Итак, 16 июля 1936 года „Пуркуа па?“ отплыл на Гренландию за членами экспедиции Поля-Эмиля Виктора. Шарко сопровождает группа ученых, специалистов по Арктике.

Шарко (ему уже шестьдесят девять лет) командует судном и работает над книгой, в которой собраны лекции о полярных льдах, прочитанные в прошлом году в Океанографическом институте: „Голова моя занята работой на мостике и на палубе, а когда фразы готовы, я спускаюсь вниз и наспех записываю их карандашом“. Спать капитан ложится в полночь, а к пяти-шести часам утра он уже на ногах. Плавание проходит нормально. Шарко все так же любуется полярными пейзажами, открывает неизвестные фьорды и методично стирает одно за другим „белые пятна“ с карты.

В Ангмагссалике он встречает экспедицию Поля-Эмиля Виктора и пять супружеских пар эскимосов со всем их имуществом – каяками, собаками, багажом. Виктор просит Шарко перевезти его вместе с эскимосами в местечко, расположенное в 150 километрах к северу. Вслушайтесь, как красиво звучит его название на эскимосском языке – Кангердлугсуатсиак. Виктор отправляется туда, поскольку решил прожить год вместе с эскимосами.

– А мы решили, – сообщают Шарко два других члена экспедиции (доктор Жессен и Перес), – отправиться в залив Скорсби на датском судне. Просим вас зайти за нами после доставки на место Поля-Эмиля Виктора.

Миссия усложняется: надо пересечь гренландские прибрежные льды дважды, а кроме того, заправиться углем в Исландии, чтобы не остаться без топлива.

– Хорошо, – соглашается Шарко.

Поль-Эмиль Виктор доставлен на место назначения. „Пуркуа па?“ берет курс на Ис-фьорд (северо-запад Исландии). Грузится уголь. Шарко без удовольствия смотрит на этот бурый уголь, который сыплется в трюмы. Это плохое топливо окажется одной из причин драмы.

21 августа. „Пуркуа па?“ покинул Ис-фьорд, где задержался на несколько дней из-за бурь, поскольку выход в море из порта был запрещен. „Милях в двадцати от Исландии нам встретился громадный айсберг – явление совершенно необычное в этих районах в это время года. Мы сообщили о нем по радио, чтобы поставить в известность капитанов других судов“.

22 августа. „Пуркуа па?“ добирается до входа в залив Скорсби, и тут Шарко получает телеграмму от двух этнологов, за которыми зашел. Их уже здесь нет. Они остались в Ангмагссалике и ждут датское судно, которое доставит их в Копенгаген.

– Прекрасно, – говорит Шарко.

Ученые, находящиеся на борту, делают фотографии и составляют карты. 26 августа судно отплывает к югу, чтобы продолжать эхолотирование. „Полный штиль, абсолютная видимость, теплое, не причиняющее беспокойств солнце; богатейшие цвета нежно сияют, радуя глаз совершенным сочетанием“. Гренландия словно решила показать Шарко свое доброе лицо в последний раз.

И животные, которых он так любит, словно прощаются с ним. 26 августа на мачту садится чайка и отказывается улетать. Шарко кормит ее консервированной семгой. Птица позволяет гладить себя. Ей дают имя Рита.

30 августа. Судно удаляется от гренландского побережья и берет курс на Исландию. Все уверены, что опасная часть путешествия завершена.

22.30. Взрыв метана в угле, который погрузили в Ис-фьорде. Котел вышел из строя.

Драма? Пока нет. Может, этот несчастный случай так и останется небольшим происшествием в ряду тех, что всегда подстерегали Шарко в опасных для плавания районах. Французский консул в Рейкьявике, предупрежденный по радио, сообщает, что датский сторожевой корабль на всех парах спешит к „Пуркуа па?“. Встреча состоялась. „Пуркуа па?“ взят на буксир. Все хорошо.

31 августа. Утром погода начинает портиться. Из-за сильного волнения и встречного ветра „Эвадбьорнан“ с трудом ведет „Пуркуа па?“ на буксире. Вскоре разыгрывается настоящий шторм. В 13.00 в 50 милях от Рейкьявика лопнул буксирный трос. После нескольких часов борьбы с морем его снова удается завести на сторожевик.

3 сентября. В два часа дня оба судна входят в порт Рейкьявик. Все облегченно вздыхают.

Все, кроме Шарко. Он считает необходимым вернуться во Францию, несмотря на дурную погоду, плохой уголь и отсутствие машины, нужной для плавания в случае встречных ветров. В каком состоянии находится котел? Можно ли отремонтировать его в Рейкьявике?

– Конечно, – отвечают инженеры и механики. – Повреждения незначительны. На ремонт уйдет не более пяти дней.

Работы потребовали двух недель. 14 сентября проведены испытания котла – можно отплывать. Вернее, можно будет отплыть, если позволит погода. А метеорологическая сводка сообщает о сильном падении давления.

15 сентября к утру погода улучшается. В полдень Шарко читает метеосводку, относящуюся к району между Исландией и Фаррерскими островами: „Хорошая погода, спокойное море“. Колебаться нечего, надо воспользоваться затишьем. Шарко и капитан Ле Конньа поднимаются на мостик. Звучит команда:

– Все по местам!

Детали драмы стали известны из рассказа единственного уцелевшего очевидца кораблекрушения – старшего рулевого Гонидека.

В 16.00 начался дождь. С мостика Шарко видит слева по курсу препятствие, которое надо обойти, чтобы повернуть затем на юг. Это – мыс Рейкьянес, темная, зловещая скала, окруженная рифами.

Дует юго-западный ветер. Через три часа после отплытия его сила достигает 11 баллов по Бофорту, то есть более 100 километров в час. Шарко советуется с Ле Конньа и главным штурманом Флури (обычная процедура в случае серьезной опасности) и решает укрыться за мысом Скагафлес, который судно только что обогнуло. Мудрое решение. Но никакая мудрость не может помочь, если рок решил отдать судно на волю разъяренного моря в самых неблагоприятных обстоятельствах.

В полночь „Пуркуа па?“ ложится в дрейф, пытаясь хоть как-то уберечься от самых крупных волн. Но все усилия экипажа тщетны. „Пуркуа па?“ теряет в дрейфе фок-мачту и радиоантенну. Сила ветра такова, что мачту со всей оснасткой тут же уносит в море.

16 сентября 1936 года, пять часов утра. Светает.

– Виден берег!

Да, но в бурю берег редко служит убежищем. Скорее наоборот. Из-под воды появляются рифы Альфтанес – смертельная опасность для любого судна, оказавшегося к северу от Рейкьявика.

В 5.15 „Пуркуа па?“ два раза с силой ударяется о рифы. Судно ложится на правый борт, гигантская волна проносится по палубе, давя шлюпки, словно спичечные коробки. В море унесен катер и один матрос. Та же волна поднимает судно над барьером скал и разворачивает его на 180°. В этот момент раздается взрыв – выбило клапан котла (Гонидеку об этом сообщил механик еще до кораблекрушения). Давление падает.

– Поставить кливер и марсель!

Шарко пытается с помощью парусов выполнить маневр – уйти из зоны рифов и выброситься на берег. Но судно стало неуправляемым, оно превратилось в безжизненную игрушку волн. Возникает еще один риф, и судно разбивается о него. Вся команда на палубе работает в спасательных жилетах. Одни сами прыгают в море, других смывают волны. Гонидек видит Шарко, который стоит на мостике. Его лицо искажено страданием.

Старший рулевой становится свидетелем совершенно невероятной сцены. Судно медленно разваливается и погружается в воду, а Шарко идет за клеткой с Ритой. Он открывает клетку, гладит чайку и подбрасывает ее в небо.

Гонидека уносит на гребне волны, но он успевает заметить, что на мостике, спустившемся вровень с поверхностью моря, стоят два человека в зюйдвестках, но без спасательных жилетов. Это – Шарко и Ле Конньа. Через несколько минут „Пуркуа па?“ исчезает под водой. Шесть часов утра.

В девять часов жители ближайшей фермы заметили в волнах тело человека. Им удалось вытащить его на берег. Оказалось, что человек еще жив. Его удалось выходить. Исключительная физическая выносливость старшего рулевого Гонидека позволила ему выжить после трех часов пребывания в ледяных исландских водах. Он видел, как гибли его друзья, пытавшиеся добраться до берега вплавь.

Во время этой бури утонуло двадцать исландских рыбаков с разных судов. Из сорока погибших на „Пуркуа па?“ море вернуло двадцать три тела. Большинство из них были сильно изранены. Только Шарко, казалось, заснул: на нем не нашли ни единой царапины.

Полярная эпопея того периода напоминает беспрерывный спектакль, актеры которого выступают то на одном, то на другом полюсе. Иногда несколько экспедиций спешат к одной и той же цели одновременно на обеих полярных шапках. Попробуем дать представление об этом великом действе, придерживаясь хронологии событий. Глянем на южную сцену в момент второй экспедиции Шарко в Антарктику в 1908 году.

В январе того же года лейтенант Шеклтон, который был помощником Скотта во время его похода к Южному полюсу в 1902–1903 годах, прибывает в море Росса на борту „Нимрода“, парусника с паровой машиной (200 регистровых тонн), служившего раньше для охоты на тюленей. Эрнст Шеклтон, тридцати четырех лет, умный и настойчивый ирландец.

„Нимрод“ отдает якорь у острова Росса (в западной части моря Росса), и тут же начинается выгрузка научного оборудования и грузов для зимовки – разборного домика со стенами, утепленными пробковыми и фетровыми панелями, нескольких упряжек и первого в полярных районах вездехода. В сани будут впряжены маньчжурские пони (доставлено пятнадцать животных) и собаки. Цели экспедиции: восхождение на вулкан Эребус и его исследование; изучение шельфового ледника Росса (где расположен этот ледник площадью 20 тысяч квадратных километров – на море или на суше?); установление местоположения Южного магнитного полюса.

– А кроме того, – заявляет Шеклтон, – я хочу добраться до географического полюса.

„Нимрод“ снимается с якоря и уходит на север. Он вернется за исследователями в феврале 1909 года.

С острова Росса прекрасно виден вулкан Эребус, отстоящий от лагеря на 24 километра. „Нас интересовало, – писал Шеклтон, – по какому пути движется изливающийся из кратера поток лавы и какое воздействие он оказывает на ледники и снежные поля, расположенные на его склонах“.

5 марта 1908 года две связки по три человека в каждой начинают восхождение на вулкан. Шеклтон не участвует в восхождении. Склоны вулкана покрыты льдом, их обдувает пронизывающий ветер. Через трое суток, на отметке 2670 метров над уровнем моря, люди, чтобы уберечься от сильнейшего ветра, зарываются в снег. Наконец вершина покорена. 4078 метров. Глазам исследователей открывается дымящаяся бездна, откуда доносятся оглушительные раскаты. Глубина кратера, по оценке альпинистов, достигает 270 метров, а наибольшая ширина 800 метров.

В течение южной зимы Шеклтон отмечает, что ледник поднимается и опускается под действием приливов и отливов, и делает вывод, что он по большей части лежит на море. Весной, то есть в сентябре, начинается подготовка к выполнению других задач.

– Дэвид, Моусон и Маккей отправятся на поиски магнитного полюса, следуя вдоль побережья Земли Виктории. Независимо от результата они должны быть на берегу до 1 февраля. „Нимрод“ будет крейсировать в этом районе, заберет их и доставит сюда.

Группа покинула базовый лагерь 5 октября и выполнила свою задачу, несмотря на огромные трудности. Заблаговременно было устроено два вспомогательных склада продовольствия, но все-таки вес саней, которые тащили сами люди, достигал полутонны. Они перебирались через горы, и им пришлось пересечь ледник Дригальского (около 30 километров в длину). На этот последний переход они потратили две недели. Группа достигла магнитного полюса 16 января 1909 года и уточнила его координаты – 72°25 южной широты и 155°16 восточной долготы. Последние недели исследователи жили на урезанных до предела пайках. Истощенные от голода, они почти не надеялись, что прибудут на берег к назначенному сроку, чтобы встретиться с „Нимродом“. Однако им удалось совершить почти невозможное: „Мы считали, что сотворили чудо“.

Шеклтон двинулся в путь 29 октября 1908 года в сопровождении трех товарищей. Они отправились с четырьмя санями, в каждые из которых был запряжен один пони. (Вездеход оказался малопригодным.) После 700 километров пути путешественники остались без пони: их пришлось прикончить, поскольку они переломали себе ноги, падая в трещины. Шеклтон считал, что расстояние от острова Росса до полюса (около 1300 километров) и обратно может быть покрыто за девяносто одни сутки. „Возможно, льды моря Росса тянутся до самого полюса“. Но нет. Как и группе, отправившейся на поиски магнитного полюса, группе Шеклтона пришлось преодолевать горы, неся на себе провизию и оборудование. Затем, на высоте 3 тысячи метров над уровнем моря, началось плато, покрытое твердым ровным снегом, удобным для движения. 9 января исследователи достигли точки с координатами 88°23 южной широты.

– Мы в ста восьмидесяти километрах от полюса.

Да. Но ни один умирающий от голода человек не в состоянии покорить полюс. Люди из группы Шеклтона страшно исхудали. „Пришлось повернуть обратно. Как больно отказываться от почти достигнутой цели. Мы сделали все, что смогли“.

Повернуть обратно еще не значит вернуться. Шеклтон и его товарищи добрались до острова Росса, где их ждал „Нимрод“, только 4 марта. За 49 суток они прошли 1200 километров, делая чуть более 24 километров в сутки на пустой желудок. Ослабленные дизентерией, они все же преодолели те же горы, что встретились им на пути к полюсу. Много ли ходоков может совершить подобное даже в условиях умеренного климата и удобной местности?

В тот момент, когда мир узнает о героической неудаче Шеклтона, другой исследователь, американец Роберт Эдвард Пири, покоряет Северный полюс. Если говорить откровенно, покорение полюсов не относится к теме „Великого часа океанов“, поскольку оно происходило не на судах и не на море. Но покорителями обоих полюсов были моряки. И поэтому мы последуем за ними и по шапке полярных льдов севера, и до самого центра южного Ледяного континента.

ПОБЕДА НА ДВУХ ПОЛЮСАХ

Передо мной лежит любопытная фотография. На фоне снегов стоят пять человек, и каждый из них держит флаг. Освещение плохое, лиц не различить, видны лишь силуэты. Фотография была сделана 6 апреля 1909 года. На Северном полюсе. Начальника экспедиции, покорителя полюса Роберта Э. Пири, на фотографии нет, поскольку именно он держал фотокамеру. Четверо из пяти – эскимосы, а пятый – негр Мэтью Хенсон, верный слуга Пири. В руках Хенсона американский флаг. Пири хотел быть единственным белым человеком, дошедшим до цели в этом путешествии. Странный человек. Он высок, костист, атлетически сложен. Пышная шевелюра, громадные темно-рыжие усы. Голос резкий и отрывистый.

Его сфотографировали по возвращении из победного путешествия. На нем эскимосские одежды, лицо обрамлено мехом. Какое лицо! Воля, воля, воля, как и у Амундсена! А быть может, Пири был еще более волевым человеком. Но всегда ли он был таким?

Пири родился в Крессон-Спрингсе, Пенсильвания, США, 6 мая 1856 года; отец умер, когда мальчугану исполнилось три года. Воспитанием малыша занялась мать, но она ничем не напоминала наседку: „Хочешь ходить в поход с друзьями, заниматься спортом, лазать по горам, ездить на лошади? Браво! Хочешь научиться стрелять, быть охотником? Очень хорошо“. Роберт Пири стал превосходным стрелком, и меткость раз или два спасала полярного исследователя и его спутников от голодной смерти.

С юности он страстно любит природу. Получив диплом инженера, он в возрасте двадцати трех лет поступает в Геодезическую службу в Вашингтоне. Несмотря на существование французского проекта Панамского канала, в американской столице еще поговаривают о проекте Никарагуанского канала (Атлантика, река Сан-Хуан, озеро Никарагуа и канал через узкую часть перешейка). Пири мало влекла кабинетная работа. Он принимает участие в конкурсе, назначен в Инженерный корпус военно-морских сил и попадает в экспедицию, которая отправляется в Центральную Америку. Панама, Никарагуа – оба проекта сравниваются на месте. Именно здесь, в тропических широтах, Пири решает стать полярным исследователем. „Я был, – писал он несколько раз, – ярым поклонником Христофора Колумба. Какой подвиг в двадцатом веке мог сравниться с его открытием? Достичь полюса, вершины мировой оси. Никому это еще пока не удавалось“. Там же, в Центральной Америке, он взял на службу – и получил преданного друга – молодого девятнадцатилетнего негра Мэтью Хенсона, который стал его неразлучным спутником.

По возвращении из Центральной Америки Пири начинает упорные тренировки, цель которых – подготовить себя к покорению полюса. Подготовка продлится двадцать три года.

Мы знаем, что первые исследователи Арктики часто с презрением относились к обычаям и технике эскимосов: „Они живут в берлогах“. Но многое переменилось, и Пири считает, что для исследования полярных районов прежде всего следует в мельчайших деталях изучить технику эскимосов, научиться строить иглу. Эскимосы, путешествуя, не затрудняют себя перевозкой чумов: они строят иглу – надежное и удобное убежище. Эскимосские одежды тоже очень удобны, зачем же носить другие? Кто шьет и чинит эти одежды, как не эскимоски? Значит, надо заручиться их помощью, но не затем, чтобы идти к полюсу, а чтобы подготовиться к решающему броску из базового лагеря. И так далее… Короче говоря, надо научиться жить по-эскимосски. И Пири проходит полный курс обучения. Как и Хенсон, его черный слуга. Более того, эскимосы будут считать его равным себе. Хенсон тоже привык к любому морозу, снежным бурям и прочим полярным прелестям. Именно потому, что Пири удалось убедить всех членов своих экспедиций усвоить технику эскимосов.

Прежде всего возникла проблема изучения эскимосского языка. И Пири проводит несколько зим среди эскимосов Гренландии и Земли Гранта. Сначала холостяком, затем с женой и ребенком. 11 августа 1882 года он женился в Вашингтоне на мисс Джозефине Дибич, дочери профессора Смитсоновского института, а 12 сентября 1893 года у них родилась дочка Мэри Анихито. Это произошло на 77°40 северной широты, что было рекордом для белой женщины.

Первой большой тренировкой стало пересечение Гренландии в самой северной ее части. Четыре человека, каждый на нартах, запряженных четверкой собак; позади двигался Пири со своим слугой. Туда и обратно (2250 километров) за двадцать четыре дня. Возвращение было трудным: по нескольку дней приходилось отсиживаться в иглу из-за снежных бурь; затем на две недели опустился густой, липкий и непроглядный туман. С какой радостью они вернулись в лагерь у пролива Смита (между Гренландией и Землей Гранта) с его Рэд-Клифф-хаузом, уютным разборным домом! Здесь не нужны иглу, здесь возвращаются к своего рода цивилизованной жизни.

В 1892 году состоялся второй гренландский поход, а в 1895-м – третий. В тяжелейших условиях, а также в сильнейшую пургу Пири чувствует себя прекрасно, даже когда эскимосы страдают от обморожения и расстройства зрения. Собаки дохнут от измождения и голода. Небольшая передышка наступает, когда Пири удается подстрелить двух мускусных быков, но на обратном пути этот третий поход сложился драматически: люди ведут постоянную борьбу с голодом, временем, смертью. Когда они прибыли в базовый лагерь, у них осталось всего четыре галеты.

„Все это – часть тренировки. По возвращении в Америку я представил Американскому географическому обществу окончательный план покорения полюса“.

План этот еще не был окончательным, но с его основными положениями следует ознакомиться.

Северный полюс лежит в районе глубоководного моря, покрытого вечными льдами. Добраться до него можно лишь на собачьих упряжках; исходной базой должен быть лагерь, куда заранее надо доставить людей, собак, оборудование, провизию. Льды для разбивки лагеря не подходят, поскольку они перемещаются, трескаются, налезают друг на друга. Следовательно, место для него надо выбрать на суше, у полярной шапки льдов и как можно ближе к полюсу. Как доставить необходимый груз из Соединенных Штатов? Конечно, судном. Но плавание во льдах вряд ли окажется легким. Кроме того, путь судну могут преградить сплошные полярные льды.

– Буду искать для лагеря самую северную точку. Необходимо тщательно исследовать северное побережье Земли Элсмира, Гренландии. Экспедиция будет состоять из нескольких белых и эскимосов с семьями.

Пири приступил к поискам места для лагеря в 1899 году. Судно, которое доставило его в северную часть пролива Смита, было подарком лондонских исследователей. Яхта „Уиндворд“, на которой в 1896 году вернулся на родину Нансен, имела паровую машину и могла развивать скорость до трех с половиной узлов. Такой скорости едва хватало на плавание среди льдов в районе сильных течений. Пири разбил лагерь в Эта, на северо-западном берегу Гренландии. Отсюда он перешел в Форт-Конгер, на северо-востоке острова Элсмир, и двинулся дальше на север. Во время путешествия температура падала до -50 °C, и он отморозил себе пальцы ног; пришлось их ампутировать, сохранив лишь мизинцы. В этот раз он достиг широты 83°50 . Зиму 1900/01 года он прожил в иглу, как эскимос.

1902 год. Второе наступление на полюс по льдам. Место старта – мыс Хекла.

Поход проходил поэтапно: вначале ушел Хенсон с шестью упряжками, затем отправилась вторая группа из четырнадцати упряжек и наконец сам Пири. То была первая проба тактики, которая привела Пири на полюс. Первая группа открывает путь, прокладывает дорогу, организует склады провизии и оборудования; склады предназначены для идущих следом и возвращающихся групп, которые могут брать с собой меньше груза; затем первая группа поворачивает обратно, а вторая продвигается дальше, имея те же задачи; потом вторая группа поворачивает обратно, а третья группа Пири с минимумом груза делает попытку достигнуть цели.

В этот раз Пири дошел до 84°17 северной широты, но от заключительного этапа путешествия пришлось отказаться из-за отсутствия съестных припасов. Он извлек урок из неудачи.

– Мы совершаем слишком длинный переход на нартах. Базовый лагерь следует перенести еще дальше на север. Но „Уиндворд“ не может подняться до более высоких широт. Мне нужно более прочное и большое судно.

Пири не был богат, а характер имел довольно сварливый. Но железная воля помогла ему превозмочь себя, и он создал довольно хорошую сеть рекламы и общественных связей. Начатая им национальная кампания за покорение полюса американцем была поддержана группой богатых ньюйоркцев, которые основали Арктический клуб Пири под председательством Герберта Л. Бриджмена. У магнатов неплохие взаимоотношения с прессой, и последней удалось всколыхнуть общественное мнение – открылась подписка, в которой участвовали люди даже со скромным достатком. Результат кампании – 400 тысяч долларов для постройки более мощного и прочного судна, чем „Уиндворд“. Его назвали в честь президента США „Теодор Рузвельт“ (56 метров в длину, 614 регистровых тонн, машина мощностью 1000 л. с., деревянный корпус, усиленный стальной обшивкой).

Летом 1905 года „Теодор Рузвельт“ перевез шесть белых, негра Хенсона, несколько эскимосских семей и 200 собак на мыс Шеридан, а осенью был разбит базовый лагерь на мысе Хекла, на 150 километров дальше к северу. 4 марта 1906 года вторая экспедиция, используя уже отработанную тактику, отправилась по льдам к полюсу.

Состояние поверхности льдов и их дрейф, а также низкая температура словно решили помешать Пири. Столбик ртути в термометре опустился до отметки -60 °C. Несмотря на неожиданный мороз, льды трескались, расходились, и нарты часто оказывались перед разводьями, а потому приходилось ждать, пока вода замерзнет. Скорость продвижения была вдвое ниже предусмотренной; Пири сократил порции пищи и людям, и собакам. Последние превратились в живые скелеты; частью собак пожертвовали, чтобы накормить остальных, но это не помогло. Эскимосы выглядели усталыми. 20 апреля новые трещины остановили первую группу; 28-го числа на 87°06 северной широты Пири принял решение вернуться.

Экспедиция повернула назад в 322 километрах от полюса. Льды дрейфовали, и, чтобы вернуться на сушу, Пири взял курс на северную оконечность Гренландии: „Иногда там, на бесснежных местах, встречаются мускусные быки“. К счастью, животные им встретились, поскольку люди были почти на грани голодной смерти. Пири подстрелил восемь животных. Первые куски съели сырыми. „В эти мгновения, – писал Пири, – я понял, как голод превращает человека в дикого зверя. Однако, скажу вам откровенно, в жизни я не ел ничего вкуснее, чем это теплое мясо без всяких приправ. Я с трудом заставил себя остановиться, хотя хотелось есть, есть и есть“. На следующий день насытившиеся люди развели костер из сушняка и сварили мясо. Возвращение на судно прошло без особых происшествий.

Самое подготовленное предприятие даже при безошибочном руководстве может закончиться провалом, если вам не сопутствует удача. Именно так и случилось. Но эта неудачная попытка 1906 года не разочаровала Пири. Зиму 1906/07 года он провел в США, подготавливая новый поход к полюсу и наблюдая за текущим ремонтом „Теодора Рузвельта“. Он даже не называл будущий поход попыткой, считая, что неудача не может его преследовать несколько раз подряд.

В мае 1908 года Пири дал газетам подробные интервью:

„Отправляюсь на том же корабле. Покину Нью-Йорк в начале июля… Беру несколько белых и эскимосов. Постараюсь пробиться как можно дальше к северу. Санный поход начнется в начале февраля, но сначала я двинусь на запад к мысу Колумбия. Затем удалюсь от побережья и пойду западнее, чтобы компенсировать дрейф льдов к востоку“.

„Теодор Рузвельт“ покинул Нью-Йорк 6 июля 1908 года. Он сделал остановку в Эта, к северу от нынешней американской базы Туле, где на борт взяли 50 эскимосов и 250 собак. В начале сентября, после трудного плавания во льдах, судно стало на якорь у мыса Шеридан. Осень ушла на переброску людей, провизии и оборудования на мыс Колумбия. Лагерь получил название Крейн-Сити. Он был построен из иглу. Белых звали Пири, Марвин, Мак-Миллан, Гудселл, Бартлетт, Боруп. Марвин был секретарем и научным консультантом, он утонул на обратном пути; Роберт Бартлетт – капитаном „Теодора Рузвельта“; Гудселл исполнял обязанности врача. В штаб входил и негр Хенсон. Остальная часть экспедиции состояла из эскимосов. Запас провизии на дорогу был рассчитан на пятьдесят суток: вяленое мясо (разного качества для людей и собак), галеты, чай, сгущенное молоко; кроме того, взяли топливо для обогрева (спирт и керосин).

28 февраля 1909 года двадцать четыре человека с девятнадцатью нартами и ста тридцатью тремя собаками тронулись к полюсу. Как и раньше, первые группы готовили дорогу для Пири, который замыкал экспедицию. Дул довольно сильный восточный ветер. Он сдувал снег со льда, что приводило к повреждениям нарт, а на их починку уходило драгоценное время. На вторые сутки экспедиция очутилась перед большим разводьем. „Прошли три, четыре, пять дней утомительного безделья… Все эти пять дней я вышагивал по льду, проклиная неожиданную неудачу, ведь началось все хорошо“. Наконец вода замерзла.

1 апреля экспедиция добралась до 87°47 северной широты и установила рекорд. До полюса оставалось 240 километров. Четыре группы, каждую из которой возглавлял белый, отправились на базовый лагерь. Бартлетт ушел последним. „Учитывая вклад Великобритании в исследование Арктики, мне представлялось справедливым, – писал Пири, – чтобы англичанин мог заявить, что он был ближе всех к полюсу после американца“. После американца! Кроме того, Пири хотел быть единственным белым.

В последнюю группу входили Пири, негр Хенсон и четыре эскимоса – Ута, Эгингва, Сиглу, Укеа. Эти шесть человек шли на большой риск, приступив 2 апреля 1909 года к выполнению последнего этапа путешествия. В любой момент могла разыграться пурга, а главное – подо льдами лежало глубокое море. Близилось полнолуние, а с ним мощные приливы, которые, как писал Пири, „могут привести в движение ледовые поля и вызвать появление полыней“. Но этого не случилось. „Погода стояла светлая и солнечная, температура не опускалась ниже -25 °C, ветер едва дул. Мы двигались вперед в самых благоприятных условиях с момента нашего выхода к полюсу. Ледовые поля прошлых лет были крепкими и ровными, иногда попадались куски сапфирно-синих вкраплений (прошлогодний лед). Хотя торосистых гряд, образовавшихся при сжатиях льдов, было предостаточно (некоторые достигали 15 метров в высоту), мы преодолевали их без труда – либо проходя через бреши, либо карабкаясь по наносам снега. Солнце, быстрое продвижение вперед, несмотря на торосы, сознание удачно начатого последнего этапа и радость быть впереди пьянили лучше вина. Годы будто свалились с моих плеч, и я чувствовал себя на пятнадцать лет моложе, словно вел свой первый караван по гренландским льдам“.

Однако, когда заветная цель близка, к радостному возбуждению примешивается некоторый страх. Пири спешил взобраться на каждый следующий гребень, чтобы убедиться в отсутствии какой-либо полыньи, преграждающей путь к полюсу. Через несколько суток тучи заволокли солнце, и крохотная группа продолжала путь в сумеречном, нереальном свете. Но цель была близка.

Полюс был достигнут 6 апреля 1909 года в 10 часов утра. Небо расчистилось, что позволило провести точные наблюдения. Шесть человек (и только один белый) достигли вершины мира, через которую проходит земная ось. В любую сторону дорога лежала на юг, другого пути не было. „Наконец-то полюс! Трехвековая цель. Моя мечта, к которой я стремился в течение двадцати лет. Полюс был мой. Я никак не мог усвоить это. Все мне казалось простым и банальным“.

Пири совершил поездки в самых разных направлениях, чтобы, учитывая возможность ошибки, никто не мог оспаривать факта покорения им полюса. Он велел сделать прорубь во льду и спустил в нее тросик длиной 2750 метров, но не достал до дна.

Пири, волевой и решительный человек, так разнервничался, что потерял сон и не мог спокойно оставаться на месте. Именно тогда он сделал ту фотографию, о которой я говорил в начале главы. Американский флаг держал Хенсон. Остальные держали флаги Навигационной лиги, Красного Креста, „Свободы и мира на Земле“, а также ассоциации „Дельта-каппа-эпсилон“. Звездный стяг воткнули в гурий. Пири оставил в бутылке короткое описание путешествия, затем написал почтовую открытку своей жене. В ящик она попадет позднее, но написал он ее на Северном полюсе.

После двух суток пребывания на полюсе Пири решил, что пора возвращаться обратно.

В отличие от прошлых лет обратный переход прошел без всяких происшествий. Стояла великолепная погода, а средняя скорость движения достигала почти 50 километров в сутки – своеобразный рекорд для этих широт. 29 апреля группа Пири прибыла в Крейн-Сити, а через двое суток вся экспедиция погрузилась на „Теодора Рузвельта“. Но только 6 сентября ее члены прибыли в Индиан-Харбор на Лабрадоре, где находилась ближайшая телеграфная станция. Пири послал первую из своих депеш с объявлением о неслыханном подвиге.

„Дело моей жизни завершено. Я совершил то, к чему стремился всегда, то, что считал возможным сделать и мог сделать только я. Мне удалось добраться до полюса, использовав тактику, которую я разработал и испытал за двадцать три года усилий, разочарований, страданий и многих опасностей. Я покорил эту географическую точку в честь Соединенных Штатов. Мое достижение венчают четырехвековые устремления множества людей и наций. Сколько путешественников погибло, сколько потеряло все свои богатства?! К успеху привел чисто американский подход к делу. Я доволен“.

В своей депеше от 6 сентября 1909 года Пири указал, что достиг Северного полюса 6 апреля. А. пятью днями раньше, 1 сентября, в Нью-Йорк поступила телеграмма следующего содержания: „Датское судно „Ханс Эгеде“ вернулось в порт Леруик на Шетландских островах. На его борту находится американский исследователь доктор Фредерик Кук, который заявляет, что покорил Северный полюс 21 апреля 1908 года“.

Так было положено начало историческому спору. Фредерик Кук принимал участие в переходе Пири по северной части Гренландии в 1892 году; мы встречались с ним в Антарктике на борту „Бельжики“ Жерлаша. Он член американского „Эксплорерс клаба“, который с недовольством встретил основание „Пири Арктик клаба“.

Не скупясь на подробности, Кук не без таланта расписывал свою экспедицию, которая позволила ему с двумя эскимосами покорить полюс. Считаю бессмысленным приводить здесь его рассказ, поскольку крупнейшие ученые мужи того времени пришли к выводу, что только Пири побывал на полюсе.

Повторяю, его рассказ был талантливым и даже волнующим, но его опровергает прежде всего свидетельство обоих эскимосов: „Мы ни разу не теряли из виду суши“. Кук показывал фотографию, сделанную „в первом лагере на полюсе 21 апреля 1908 года“. Эти же эскимосы заявили, что на этой фотографии они сняты в штанах из шкур мускусного быка.

– У нас не было этих шкур, когда мы ушли из лагеря в Анноаток, и мы не убили ни одного мускусного быка до нашей зимовки в проливе Джонс, возвращаясь из похода к полюсу. Фотография была сделана в проливе Джонс.

Поль-Эмиль Виктор занимался этим вопросом и провел тщательный и строгий разбор рассказа Кука: „Географические аргументы не допускают двойного толкования. Кук заявляет, что предчувствовал близость Земли Крокера, но такого острова не существует; Мак-Миллан доказал это в 1914 году. Кук видел, описал, рассчитал местоположение и сфотографировал Землю Брэдли, но и этой земли нет. Начиная с 1946 года Северный Ледовитый океан стал ареной беспрерывных аэронавигационных исследований, но никаких островов в нем не было обнаружено. В-третьих, имеется остров Мэн, единственная суша, открытая в этих широтах после Кука и Пири. Его координаты, по сведениям открывателя Стефанссона (1916 год), – между 98 и 100° западной долготы и 79°40 и 80°15 северной широты. Кук должен был заметить его на обратном пути слева, если бы даже на короткое время разъяснилось. В любом случае он должен был его увидеть, поскольку своими координатами указывал 79°32 северной широты и 101°22 западной долготы. Мы можем выдвинуть две гипотезы: Кук либо лжет и свой рассказ от начала до конца придумал, либо провел астрономические наблюдения со множеством ошибок“.

Позднее Поль-Эмиль Виктор, похоже, пришел к следующему заключению: Кук не доказал, что достиг полюса, но нет и доказательств, что он лжет.

Вопрос остался открытым. Не возьму на себя смелости давать окончательное суждение по вопросу, который не решил даже столь крупный специалист, как Виктор.

Американцы, которые в то время принимали сторону либо Кука, либо Пири, не имели никакой серьезной информации, их позиция определялась только эмоциями. Кука с триумфом встретили в Дании. Украшенные флагами суда, сирены, приглашение короля, банкет на четыреста персон, золотая медаль Географического общества, которую вручил ему наследный принц, и т. д. Когда первая волна энтузиазма спала, Географическое общество и Копенгагенский университет вежливо попросили Кука – наконец-то! – предъявить доказательства совершенного подвига. Он прочел лекцию, которая, по общему мнению, ничего не доказывала.

– В нужное время я покажу документы, которые сейчас находятся у одного из моих друзей, а он охотится на мускусного быка в Гренландии.

Кук требовал, чтобы ему поверили на слово. Общий энтузиазм пошел на убыль, но это не помешало „фанатичным сторонникам“ Кука слепо верить его словам. Скептикам часто доставалось, а одного из них даже вызвали на дуэль.

Нью-Йорк пока еще не ведал сомнений. В США Кука встречают словно героя. Сотня человек арендует пароход и отправляется навстречу датскому судну, которое приближается к Нью-Йорку. Организуется банкет на тысячу персон, тогда как появление в печати поздравительных телеграмм Пири вызывает взрыв вражды: „Пири – обманщик. Почему он не разрешил ни одному белому сопровождать его до полюса?“ Одна ежедневная газета открывает референдум: „Кто из двух говорит правду?“ Результат – 90 % голосов отданы Куку. Враждебное отношение к Пири не меняется и с его появлением. Его лекции имеют куда меньший успех, чем выступления Кука; агентства печати покупают его рассказ, но платят вшестеро меньше, чем Куку. Он получает ругательные письма. Когда в октябре вместе со своими спутниками он участвует на борту „Теодора Рузвельта“ в морском параде, пассажиры одного прогулочного судна освистывают полярника. А он, как и во время полярной бури, остается спокойным среди этого накала страстей.

– Вся эта шумиха вредит им больше, чем нам.

Понадобились месяцы, чтобы истина медленно, но верно победила. „Эксплорерс клаб“ выясняет, что Кук, который сообщил о покорении вершины Мак-Кинли (6193 метра над уровнем моря, Аляскинский хребет), добрался лишь до отметки 3350 метров. Кук временно исключен из состава клуба, который требует представления доказательств покорения полюса. Кук является с адвокатом:

– Доставлю доказательства через десять дней.

И исчезает. 24 декабря 1909 года „Эксплорерс клаб“ исключает его окончательно. Через два дня то же самое делает „Арктик клаб“, а 4 января его изгоняют из Бруклинской академии наук и искусств.

Сократим наш рассказ. Кук разоблачен, а Пири наконец воздаются заслуженные почести. Национальное Географическое общество в Вашингтоне объявляет, что он, и только он, достиг полюса. Королевское географическое общество (Англия) посылает ему поздравительную телеграмму, а затем вручает редчайший знак отличия – специальную золотую медаль, сделанную по рисунку леди Роберт Скотт. Несколько университетов присваивают Пири звание доктора гонорис кауза; президент Французской Республики Раймон Пуанкаре вручает ему орден Почетного Легиона.

Трудно сказать, могут ли великие почести, оказанные как бы „в извинение“, излечить глубокую рану, причиненную несправедливым отношением. Роберт Пири умер от злокачественной анемии 20 февраля 1920 года. Его прах покоится на Арлингтонском кладбище близ Вашингтона.

Мы встречались с Робертом Скоттом пока только на борту „Дискавери“ во время плавания в холодных южных водах; позже он доходил до 82°17 южной широты, путешествуя по Антарктическому континенту. Пора познакомиться с ним поближе.

Образцовый офицер английского королевского флота. Родился в Девонпорте (1868 год), гардемарином плавает на „Британии“, мичманом – на „Ровере“; затем лейтенант, специалист по торпедному вооружению; офицер генерального штаба, капитан второго ранга. После плавания на борту „Дискавери“ получил крест Виктории, командовал броненосцем, был заместителем адмирала Бриджмена, второго лорда Адмиралтейства.

В сентябре 1909 года стало ясно, что американец Пири покорил Северный полюс, а попытка ирландца Шеклтона достичь Южного полюса закончилась неудачей. Самолюбию Великобритании нанесен ощутимый удар. „Надо что-то сделать“. Скотт не встречает противодействия, когда выдвигает идею общественной подписки для снаряжения новой экспедиции. 1 июня 1910 года его назначают руководителем этой экспедиции с сохранением полного должностного оклада. 15 июня его судно „Терра нова“ покидает родину.

Роберт Скотт – человек среднего роста, с умным чувственным лицом, не имеющим ничего общего с энергично-волевыми лицами Пири и Амундсена. Скотт был легко ранимым и балованным ребенком. Его преобразил суровый воспитатель – флот. Особой физической силой он не обладал – ее вполне заменял мощный заряд нервной энергии. По снегам Антарктического континента Скотт будет тащить свои самые тяжелые нарты быстрее и дальше своих товарищей. Единственные черты, которые сохранились с детства, – богатое воображение и мечтательность. Но, поставленные на службу действию, эти качества обеспечили ему блестящую карьеру во флоте.

„Терра нова“ – трехмачтовик с корпусом, набранным из сердцевины дуба, бывший китобоец, очень прочное судно со вспомогательной паровой машиной. В состав экспедиции (всего тридцать три человека) входят физик, три геолога и ряд других ученых. Скотт взял с собой тридцать три сибирские лайки, девятнадцать пони, два вездехода.

– Буду продолжать исследование моря Росса, – заявил Скотт, – а затем из лагеря, разбитого на суше, отправлюсь к Южному полюсу.

„Терра нова“ взял курс на мыс Доброй Надежды, сделал остановку в Мельбурне и на Новой Зеландии и направился на юг. Парусник сильно потрепали бури, и он едва не погиб. В конце концов в начале января 1911 года судно стало на якорь у мыса Эванс, вблизи западной оконечности шельфового ледника Росса, приблизительно там, где ранее зимовали и он сам в 1902-м, и Шеклтон в 1908-м.

„Наша резиденция, – писал Скотт, – представляет собою дом значительной величины, лучше которого никогда ничего не было построено в полярных областях! Он имеет 50 футов в длину, 25 в ширину и 9 в вышину. Если вы можете представить себе наш дом приютившимся у подошвы холма на длинной полосе темного песка с аккуратно расставленными перед ним грудами ящиков со всякими припасами и с морем, набегающим внизу на обледенелый берег, вы будете иметь понятие о непосредственно окружающей нас обстановке. Что же касается нашего более отдаленного окружения, то нелегко подобрать слова, которые достойным образом передавали бы его красоту. Мыс Эванс – один из многих и самых ближних отрогов вулкана Эребус, поэтому всегда над нами возвышается величественная, покрытая снегом, дымящаяся вершина вулкана. К северу и к югу от нас огромные глетчеры, высокой голубой стеной врезающиеся в море. Синева моря усеяна сверкающими айсбергами и огромными плавучими льдинами“.

Группа, которая собиралась отправиться к полюсу, должна была зимовать здесь. А „Терра нова“ отплыл к востоку вдоль шельфового ледника Росса, чтобы высадить на Земле Эдуарда VII шесть человек во главе с лейтенантом Кэмпбелом. В задачи этой группы входило составление карт района и проведение геологических изысканий.

Утром 4 февраля Кэмпбел определил местонахождение судна.

– К середине дня придем в бухту Баллени. Там станем на якорь и высадимся на берег.

Расчеты оказались верными. Но их ждала неожиданность: бухта оказалась непустой. На берегу шумел большой лагерь, а в бухте стоял на якоре „Фрам“ – знаменитый корабль, на котором Нансен совершил дрейф во льдах Северного Ледовитого океана. Кэмпбел отправился на него с визитом и с удивлением узнал, что на нем находится Амундсен, собирающийся штурмовать полюс. Тот самый Амундсен, который несколько лет в открытую готовился к экспедиции в Арктический бассейн. Газеты Америки и Европы много писали о его проекте совершить новый дрейф по Северному Ледовитому океану от пролива Беринга.

Действительно ли Амундсен готовился реализовать этот проект? В этом нет никаких сомнений. Ему удалось заинтересовать общественное мнение и уговорить Нансена уступить ему для этой экспедиции „Фрам“. Но накануне отплытия, осенью 1909 года, датские газеты почти одновременно опубликовали три новости: о покорении Северного полюса Пири, о провале Шеклтона и об общественной подписке в Великобритании, организованной капитаном первого ранга Скоттом. Он собрал 20 тысяч фунтов стерлингов, остальные 20 тысяч дало британское правительство.

– Надо изменить планы, – думал Амундсен. – Отправлюсь на Южный полюс. Но сообщать об этом не буду. Скотта надо опередить. Пусть все продолжают думать, что моя цель – Арктика.

Амундсен доверился лишь Нильсену, капитану „Фрама“ и своему брату. Даже Нансену он не сообщил ничего, справедливо опасаясь упрека в скрытности.

Подготовка Амундсена к походу на Южный полюс была проведена с такой тщательностью, что при детальном изучении его плана полярник выглядит провидцем. Календарь похода заканчивался следующей записью: „Возвращение после покорения Южного полюса 23 января 1912 года“. Он вернулся 26-го.

Прежде всего надо было совершить плавание до бухты Баллени. „Фрам“ пришлось максимально загрузить разборными домами и съестными припасами для зимовки, провизией для похода на полюс и обратно, нартами и собаками.

Первыми выдрессировали и использовали ездовых собак эскимосы. Порода этих собак была выведена давно, и здесь, по-видимому, не обошлось без смешения с волчьей кровью в эпоху, когда граница ледников проходила на широте Лиона. Затем, по мере отступления ледников, происходило скрещивание различных пород собак, пока они не приобрели исключительную силу и выносливость; несмотря на некоторое единокровие, вырождения не случилось, поскольку полярный климат безжалостно устранял слабейших. Тут действовали суровые условия естественного отбора.

Сотня собак Амундсена была доставлена морем из Гренландии в Данию. Их перевозка из Дании до шельфового ледника Росса представляла трудную задачу: „Их будет мучить морская болезнь. А как они перенесут тропическую жару?“ Амундсен велел возвести на „Фраме“ навес, чтобы обеспечить собакам защиту от солнца.

Собаки не особенно страдали от морской болезни, но требовали непрерывных забот. Каждую группу из десяти собак опекал один человек, к которому они должны были привыкнуть. Ему надлежало изучать характер каждой собаки, поскольку, несмотря на схожий нрав, реакции и темперамент псов резко отличались. Сам Амундсен был „хозяином“ четырнадцати собак. Вначале все собаки сидели на привязи; затем, когда они привыкли к хозяину и движению судна, им разрешили свободно разгуливать по палубе. Поддерживать чистоту на судне, перегруженном пассажирами, очень трудно. Прибавьте сотню собак, и вы поймете, во что выливалась уборка судна.

9 августа 1910 года „Фрам“ вышел из Кристиансунна, а 6 сентября отдал якорь на рейде Фуншал острова Мадейра. На следующий день местная пресса сообщила о прибытии экспедиции господина Руала Амундсена, „плывшего к Южному полюсу“. Недосмотр или ошибка – так и осталось неизвестным. Но Амундсен счел, что не имеет далее права скрывать от команды истинную цель путешествия:

– Мы действительно направляемся в Антарктику, и я надеюсь покорить Южный полюс. Я не сказал об этом никому, поскольку мы вступаем в соревнование с англичанами, и сделаю все возможное, чтобы не уронить чести Норвегии. Но, если среди вас есть люди, которые не желают следовать за мной, пусть они честно скажут об этом. Я их отправлю в Норвегию за мой счет.

Таких не оказалось.

Кэмпбел вернулся на „Терра нову“ к мысу Эванс и сообщил своим товарищам, что Амундсен зимует прямо на ледяном барьере – в бухте Баллени. Новость была ошеломительной: уже на старте норвежцы выигрывали у англичан 60 миль – больше 100 километров.

Скотт объявил, что программа его экспедиции будет осуществляться по намеченному плану. Как бы то ни было, соперники провели зиму на разных оконечностях шельфового ледника Росса, в 600 километрах один от другого.

Мы изучили тактику Пири во время покорения Северного полюса – несколько групп, отправляющихся одна за другой. Первые группы готовят путь остальным и возвращаются; последняя группа использует склады провизии на пути туда и обратно. Амундсен и Скотт решили использовать ту же тактику, но Амундсен внес коренные улучшения системы.

– Первое дело, – заявил он, – тренировка собак.

В упряжку запрягли восемь псов. Амундсен щелкнул бичом. Собаки уселись на снег. После шести месяцев беззаботной жизни они забыли о том, что такое работа. Но Амундсен щелкал бичом не только над их головами и быстро освежил память этих славных животных, прошедших выучку в Гренландии.

Еще до начала зимы (южной), в феврале, Амундсен совершил первый поход к югу и устроил первый склад провизии и оборудования на 80° южной широты. Караван состоял из четырех человек и трех упряжек. Каждая упряжка несла 250 килограммов груза, и ее тянула шестерка собак. Поход прошел без происшествий, а собаки показали, что находятся в превосходной форме, легко делая по 28 километров в сутки. Группа захватила бамбуковые древки с черными флажками для обозначения трассы, чтобы не блуждать на обратном пути, но их не хватило; поэтому каждые 500 метров в снег вместо флажка втыкалась сушеная рыбина. 4 марта был установлен второй склад – на 81°; 8 марта – третий, на 82° южной широты. В начале апреля на первый склад было доставлено 1200 килограммов тюленьего мяса (на тюленей охотились оставшиеся в лагере).

Затем началась зимовка. Разборный дом был небольшим: 7,80x3,40 м. Но имелось пятнадцать палаток для собак, оборудования и провизии, а зимой норвежцы выкопали целый подснежный городок. У них была небольшая библиотека. Не забыли и о музыке: Амундсен захватил фонограф с валиками и музыкальные инструменты. Моральный дух полярников не падал всю зимовку.

Норвежцы не знали, что делает Скотт, но Амундсен после преждевременной попытки 8 сентября (было слишком холодно – минус 56 °C, и пришлось вернуться) пустился в путь 20 октября.

Если вы посмотрите на карту, дорога Амундсена на полюс и обратно выглядит легкой. Выход из бухты Баллени 20 октября 1911 года. В путь ушли пять человек (Амундсен, Ханссен, Бьоланд, Хассель и Вистинг) на четырех упряжках с пятьюдесятью двумя собаками – по тринадцать на нарту. Направление – прямо на полюс. В аптечке лишь два врачебных инструмента – щипцы для удаления зубов и машинка для стрижки бороды. Когда волосы отрастают, на них образуются сосульки, вызывая неприятные ощущения. 12 ноября экспедиция достигла горной цепи с ледниками, и пришлось искать проход между вершинами высотой от 4000 до 4600 метров; затем небольшой спуск и новая горная цепь, а за ней плато на высоте 3200 метров над уровнем моря. 7 декабря (почти середина южного лета) – широта 88°. На следующий день побит рекорд Шеклтона – 88°25 южной широты. 15 декабря полюс покорен на высоте 3070 метров. Предоставим слово Амундсену:

„Как только сани остановились, мы собрались все вместе и поздравили друг друга… Затем мы перешли к следующему акту, самому важному и торжественному за всю нашу экспедицию: водружению флага… Пять мозолистых, обветренных рук взялись за шест, подняли развевающийся флаг и первыми водрузили его на географическом Южном полюсе. Водружаем тебя, наш дорогой флаг, на Южном полюсе и даем равнине, на которой он находится, имя: Равнина короля Хокона VII“. Конец цитаты.

А где же Скотт, пустившийся в путь 1 ноября? Он в горах, на леднике Бирдмор, к западу от трассы Амундсена, в 600 километрах от полюса.

Норвежцы установили на полюсе палатку темного цвета, которую видно издалека. В ней Амундсен оставил искусственный горизонт, секстант, часть одежды, письмо королю Норвегии и письмо Скотту, в котором просил соперника переслать письмо королю в случае гибели норвежской экспедиции.

18 декабря он отдает приказ об уходе. Путь на север прошел без каких-либо происшествий. Немного потеплело. 26 января норвежцы вернулись на побережье, где их ждал „Фрам“. Поход на полюс и обратно занял девяносто восемь суток. „Мы совершили, – писал Амундсен, – чудесную прогулку“. Конечно, не все прошло столь гладко. Но отступлений от плана не было.

Если бы о путешествии рассказали ездовые собаки, повествование выглядело бы драматичнее.

Во время подготовительных походов для организации складов и разметки дороги погибло восемь собак – часть упала в трещины, часть издохла от измождения. „Однажды утром Тор не смог встать на ноги. Чтобы прекратить мучения собаки, ее пришлось пристрелить“. У одной собаки не выдержало сердце. Животные работали на пределе сил, хотя их и не мучили – впряженные в нарты, они, то молча, то воя, рвались вперед, подчиняясь тысячелетнему инстинкту; во время одного из предварительных рейдов на каждую собаку приходилось по 90 килограммов груза. Собак, погибших от усталости или пристреленных из сострадания, не хоронили. Над ними не произносили посмертных слов – их скармливали собратьям, а бывало, что собак употребляли в пищу и люди, поскольку мясо было вполне съедобным. Люди и собаки питались в основном пеммиканом[5] (разного сорта для людей и животных), а также мясом убитых животных.

К полюсу ушли пятьдесят две собаки. На леднике Гейберг (горы Королевы Мод) их было только сорок две. По прибытии на полярное плато Амундсен рассчитал, что нарты стали легче (количество съестных припасов постоянно уменьшалось), а на обратном пути и вовсе станут легкими и потому можно пожертвовать некоторым количеством собак. Собака служила и двигателем, и пищей. „Следовало принести в жертву двадцать четыре верных и славных спутника. Тяжелая обязанность. Но сделать это было необходимо. Мне предстояло дать пример. Я не очень чувствительный человек, но, признаюсь, у меня сжималось сердце“. Двадцать четыре выстрела в ухо. Каждый стрелял своих собственных собак – тех, которых тренировал, которые слушались только его, которые лизали ему руки. Убитых собак следовало поскорее разделать, чтобы они не превратились в куски льда; профессия живодера, но полярные районы не настраивают на слезливый лад. Мясо не стали есть сразу, а спрятали под лед – склад продовольствия на обратном пути. Сук убивали потому, что они готовились принести потомство, а возиться со щенками времени не было.

Одни нарты были оставлены на полюсе. В обратный путь ушло две нарты, в каждую из которых запрягли по восемь собак. В дороге пришлось прикончить еще несколько истощенных собак. На базу вернулись пять человек и одиннадцать собак. Поход стоил жизни сорока одной собаке. Без этой жертвы полюса достичь бы не удалось.

Скотт не верил в собак. Он верил в пони.

– Пони тащит тот же груз, что и десять собак, а пищи употребляет втрое меньше.

Справедливо, но пони нужен объемный корм, а не пеммикан, как собакам; если пони погибнет, его мясо нельзя скормить другим пони. Пони хуже, чем собака, переносит снежные бури. Скотт словно не желал прислушиваться к этим аргументам, выдвигаемым разными людьми, в том числе и Нансеном, с которым английский исследователь встретился незадолго до отплытия экспедиции.

Скотт покинул базовый лагерь на мысе Эванс и ушел в направлении полюса 1 ноября 1911 года – на одиннадцать дней позже Амундсена. Шестнадцать человек, десять пони, две собачьи упряжки. Скотт не собирался брать собак к полюсу. Они предназначались для перевозки провизии до промежуточных складов, а затем должны были вернуться обратно. В караване шли также два вездехода с грузом тяжелой провизии; они также должны были вернуться на базу.

Скотт не раз говорил о „чудесном ощущении, которое испытывают люди, ведущие борьбу с трудностями, страданиями и опасностями, полагаясь лишь на собственные силы“. Скотт верил, что достичь полюса может только человек-буксир. Люди сами впрягутся в упряжки и потянут их вперед, словно волжские бурлаки. Сильное впечатление производит одна из фотографий, сделанных Скоттом. На ней его друзья тянут перегруженные нарты. „Эти люди проделали путь благодаря своей силе воли“. Именно так они добрались до полюса. Но после Амундсена; а на обратном пути погибли.

Если Амундсен разработал точнейший график похода, то Скотт скорее всего не представлял себе, как доберется до полюса и каким образом использует имеющиеся в его распоряжении транспортные средства.

С вездеходами ему не повезло, в частности из-за враждебности стихий. Вскоре после старта вездеходы пришлось бросить: вышли из строя шатуны. Дул исключительно холодный ветер, шел снег, пони передвигались с трудом, глубоко проваливаясь в снег.

Ледяной ветер все усиливался и превратился в ураган 5 декабря, когда экспедиция вышла на ледник Бирдмор. Несмотря на беспокойство („Где же Амундсен?“), Скотт приказал остановиться на несколько дней для отдыха. Ледник оказался непроходимым для пони. 9 декабря пристрелили последних животных, мясо спрятали под лед, а склад назвали „лагерь Бойни“.

11 декабря Скотт отослал на побережье часть людей со всеми собаками; осталось 12 человек, которые впряглись в три нарты. Груз каждой нарты весил 270 килограммов.

21 декабря в лагерь ушли четыре человека, а 4 января – еще три. Скотт продолжил путь с одними нартами и четырьмя спутниками – доктором Уилсоном (39 лет, участвовал в неудачной попытке Шеклтона в 1901 году), Эдгаром Эвансом (37 лет, морской унтер-офицер; не путать с лейтенантом Эвансом, ушедшим 4 января назад вместе с последней группой), Боуэрсом (28 лет), Лоуренсом Отсом (32 года, капитан кавалерии, который отвечал за пони). Полюс был всего (или еще) в 270 километрах. Съестных припасов хватало, чтобы достигнуть цели и вернуться к первому складу провизии. Но где же Амундсен? Неизвестность терзала полярников.

Скотт получил ответ на мучивший его вопрос, когда 16 января они увидели гурий, а 18 января на полюсе – темную палатку норвежцев. Скотт нашел в ней два письма. Письмо, адресованное ему, начиналось так: „Дорогой капитан Скотт, вы будете первым, кто окажется здесь после нас. Передайте королю Норвегии, что мы преуспели в нашем предприятии. Мы достигли полюса 14 декабря 1911 года“.

Англичане отправились в обратный путь на следующий день. „Борьба будет отчаянной, – писал Скотт в своем дневнике, – и не знаю, выдержим ли мы ее“. Отчаянной! Перечитывая дневник Скотта и изучая его поведение, я испытываю чувство – быть может, ложное, – что Скотт, узнав о намерении Амундсена отправиться к полюсу, потерял абсолютную веру в успех своего собственного предприятия или по крайней мере уже не имел той стальной веры, которая обеспечила успех Амундсену. К тому же Амундсен тщательно подготовился к походу, полностью использовав возможности ездовых собак.

Путешествие Скотта и его спутников на север можно сравнить с Голгофой. Как и во время труднейшей части пути к полюсу, погода словно выступает против них. Ветер, пронизывающий холод, обильные снегопады; по общему решению дневной рацион урезается – ведь надо дойти до склада с провизией; но полуголодное существование не способствует сохранению сил, и скорость движения падает. Совершенно отчаявшийся Эванс еле бредет; через каждые несколько шагов он падает, встает, получает травму; 17 февраля на спуске с ледника Бирдмор он умирает. Затем обмораживает руки и ноги высокий крепыш Отс. Средняя скорость движения впряженных в нарты людей снижается до 10 километров в сутки. На первом складе с провизией должны быть канистры с керосином, но они полупусты. Может быть, горючее вытекло? 16 марта (или 17-го, Скотт потерял счет числам) Отс просит бросить его. „Никогда!“ – отвечает Скотт. Поставлена палатка, люди укладываются в спальные мешки. Утром Отс с трудом поднимается на ноги, но не может разогнуться. Друзья едва слышат его тихий голос:

– Пойду пройдусь…

Он отодвигает полу палатки, неловко выскальзывает в серо-белую метель. Больше его никто не видел.

19 марта Скотт высчитал, что его группе осталось пройти 27 километров до склада, названного „Склад одной тонны“. Трое суток пути. Но в первые сутки удается пройти только 8 километров. 20 марта группа находится в 19 километрах от склада и в 120 километрах от базового лагеря. 21, 22, 23 марта и в последующие дни люди остаются на том же месте. Они стали узниками в своей собственной палатке. „Каждый день, – записал Скотт, – мы были готовы идти – до склада всего 11 миль, – но нет возможности выйти из палатки, так несет и крутит снег. Не думаю, чтобы мы теперь могли еще на что-либо надеяться. Выдержим до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек.

Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии еще писать“. Подпись: Р. Скотт и постскриптум: „Ради Бога, не оставьте наших близких“. Дата: 29 марта 1912 года.

Группа, которую Скотт отослал обратно 21 декабря под командованием Аткинсона, вернулась в лагерь 28 января без особых затруднений. Второй группе, ушедшей 4 января 1912 года, досталось больше. Ее глава, лейтенант Эванс, заболел цингой. Не будучи в состоянии идти, он умолял друзей бросить его. Но они продолжали тащить его еще восемь дней. В конце концов им на помощь пришел Аткинсон, и все вернулись в лагерь 16 марта. На следующий день состоялся совет, на котором было решено считать группу Скотта погибшей.

– Поиски, – заявил Аткинсон, – предпримем весной.

Он вышел из лагеря 30 сентября с восемью спутниками и семью мулами, которых за это время научили тянуть нарты. 11 ноября 1912 года группа добралась до „Склада одной тонны“. „Двигаясь прямо на юг, мы заметили через 20 километров пути палатку. Она была частично занесена снегом и походила на гурий… В палатке были тела капитана Скотта, доктора Уилсона и лейтенанта Боуэрса“. Дневник Скотта рассказал о трагедии. Он был опубликован в прессе. Я читал его ребенком и помню, как он потряс меня. Мужество неудачника волнует больше, чем успех соперника.

КРУШЕНИЕ „ИТАЛИИ“

После покорения Южного полюса Руал Амундсен разбогател. Только краткий рассказ об экспедиции, переданный по телефону из Хобарта (Тасмания) в „Дейли кроникл“ (Лондон), принес ему 50 тысяч золотых франков. Затем стали поступать доходы от продажи авторских прав и прав на воспроизведение фотографий, гонорары за лекции. Наконец-то Амундсен может оплатить все свои расходы и подготовить новые экспедиции. Он – национальный герой. Чего еще можно желать?

Побывать на Северном полюсе.

Северный полюс покорен, но еще ни один человек не бывал на обоих полюсах.

Отправиться на Северный полюс на собачьей упряжке? Амундсен в совершенстве владеет этой техникой, но ее уже использовал Пири. Норвежец мечтает об оригинальном подвиге – дойти до Северного полюса на судне.

Амундсен прекрасно знает, что в районе полюса нет чистого моря: оно покрыто шапкой полярных льдов.

– Но на судне можно если не точно попасть на полюс, то пройти совсем рядом с ним, дрейфуя вместе со льдами, а остаток пути придется проделать на собаках.

Помните, именно такой план пытался реализовать Нансен, путешествуя на „Фраме“ с 1893 по 1896 год. Но после двух зимовок „Фрам“, дрейфуя со льдами, не смог подойти к полюсу ближе чем на 500 километров. Амундсен считал, что сможет добиться лучшего результата.

– Я начну во льдах дрейф, параллельный дрейфу „Фрама“, но дальше к востоку, из точки, расположенной к северо-северо-востоку от Новосибирских островов.

Когда „Фрам“ построили, он годился для такого плавания. Но прошло время, и судно состарилось. Некогда его корпус успешно выдерживал чудовищный напор полярных льдов благодаря округлым обводам, восьмидесятисантиметровой толщине своих бортов, двойным шпангоутам, диагональным контрфорсам, стальным форштевню, закраине и обшивке. Его победил незаметный враг – древоточец теплых морей. Возвращаясь в Норвегию, „Фрам“ прошел через Панамский канал и по прибытии в Норвегию протекал не хуже решета.

– Я построю, – заявил Амундсен, – еще лучшее судно, чем „Фрам“.

Он обратился на верфи Иенсена в Аскере около Христиании (ныне Осло). „Мод“ – парусно-моторное судно длиной 37 и шириной 12 метров с полуяйцеобразным корпусом, как у „Фрама“, водоизмещением около 800 тонн, оборудованное машиной мощностью 240 л. с.. На нем было шесть кают и одна кают-компания. Первоначальная цена – 150 тысяч крон. Но шел 1917 год. Цены на сталь, бронзу, медь, чугун, парусину, тросы, навигационные инструменты и научное оборудование подскочили вдвое. Чтобы выкупить судно, Амундсену пришлось заплатить еще 150 тысяч крон. У него не осталось ничего, кроме этого судна. И во время спуска о его борт разбили не бутылку шампанского, а сосульку.

Амундсену исполнилось сорок шесть лет. Мы видели, что он разработал программу покорения Южного полюса с тщательностью, которая словно победила рок. А сейчас мы встречаемся с Амундсеном, который то и дело меняет свои решения, и не потому, что потерял решительность и уверенность в себе. Просто события перестали подчиняться его воле.

16 июля 1918 года „Мод“ отплывает из Тромсё; судно проходит вдоль северного побережья Норвегии, потом России; 13 сентября судно вмерзает в лед в районе мыса Челюскин, самой северной точки Азии.

Амундсен заявляет:

– Будем зимовать здесь.

На борту „Мод“ одиннадцать человек, среди которых и часть его спутников по путешествию на „Фраме“ – Ханссен, Ренне, Сундбек и Вистинг. Амундсен называет место зимовки „Гавань „Мод“. На суше строятся деревянные загоны для собак. Затем вырастает обсерватория со множеством регистрирующей аппаратуры, начинаются измерения и наблюдения – обычные занятия полярных исследователей. Зимовка проходит нормально: люди питаются консервами и свежей олениной и медвежатиной, каюты хорошо обогреваются, имеется электрическое освещение, на досуге – чтение книг.

Каждый день Амундсен посвящает три часа ходьбе. В 22.30 все, кто присутствует на борту, должны уже быть в койках. Амундсен отключает электричество, выключая рубильник, установленный у двери его каюты. Царит строгая дисциплина, совсем не похожая на отсутствие субординации во время открытия Северо-Западного прохода.

Однажды около судна на Амундсена нападает белый медведь. Исследователь падает на лед и притворяется мертвым. Якоб, собака Амундсена, с лаем бросается на хищника, отвлекает его, и хозяину удается взбежать на борт и поднять тревогу. Медведь убит несколькими выстрелами, а у Амундсена разодрана спина. Рана заживает быстро.

12 сентября 1919 года. Скоро наступит осень. Амундсен не желает оставаться здесь на вторую зимовку. Судно освобождают с помощью динамита. Увы, льды оттесняют „Мод“ к югу, и судно снова вмерзает в лед к северо-западу от полуострова Чукотка, много южнее, чем место предыдущей зимовки. Маневр не удался.

Амундсен решительно заявляет:

– Зимуем здесь.

Во время зимовки исследователей навещали чукчи. Они предлагали свежую оленину, песцовые и беличьи шкуры, бивни мамонта, а взамен получали табак, сахар, чай. Однажды пришли русские. Амундсен расспросил их.

– Что вы здесь делаете?

– Охотничаем.

– Давно?

– Целую вечность.

Весной 1920 года Ханссен и Вистинг проходят на нартах 600 километров до Анадыря, где имеется телеграф. Оттуда они посылают депешу в Норвегию через Ном (Аляска): „Встреченные препятствия вынудили нас потерять два года“. В Норвегии царит уныние.

– Как? Разве Амундсен не дрейфует вместе со льдами к полюсу?

Эта его попытка закончилась двумя провалами. В начале 1920 года Амундсен заявляет, что будет повторять попытки, пока не выполнит свой замысел.

– Но вначале надо пополнить запасы.

В первых числах июля 1920 года „Мод“, опять высвобожденная изо льдов с помощью динамита, берет курс на Берингов пролив, проходит его и отдает якорь в Номе. Ном чествует исследователей, но Амундсен отвечает на поздравление с мрачным выражением лица.

Судно направляется в порт Сиэтл (США), где его ставят в сухой док.

– Проследите за работами, – приказывает Амундсен Вистингу. – Я постараюсь заручиться помощью.

Другими словами, достать деньги, поскольку касса экспедиции пуста. Ремонт „Мод“ обойдется дорого, а кроме того, команде следует выплатить хотя бы часть задержанного жалованья. Амундсен инкогнито возвращается в Норвегию, видится с Нансеном и рассказывает ему о преследующих его несчастьях. Точное содержание беседы осталось неизвестным. Напротив, Амундсен не скрыл своего визита в феврале 1922 года к известному врачу в Лондоне, который дал следующее заключение:

– У вас изношено сердце. Вам пора прекратить исследования. Избегайте усилий, усталости. В противном случае вы не протянете более девяти месяцев.

8 августа 1922 года „Мод“ зажата во льдах около острова Врангеля и начинает свой дрейф. Наконец-то! Дрейф продлится три года. Но Амундсена на борту нет.

Он находится в эскимосской деревушке Уэйнрайт на северном побережье Аляски, в сотне миль от мыса Барроу. Вместе с авиатором по имени Омдаль. С помощью эскимосов они выгружают со шхуны громадный ящик, в котором доставлен самолет со снятыми крыльями; на борту этого самолета Амундсен собирается совершить облет полюса.

„Мод“ продолжает великий дрейф под началом Вистинга, но Амундсен уже разуверился в успехе и не участвует в плавании. Самолет – вот идеальное средство для достижения полюса. Конечно, самолет не может сесть на лед. И Амундсен, который ходил по Южному полюсу, не ступит на Северный полюс, как Пири, а только пролетит над ним. Будет ли подвиг иметь ту же ценность? Конечно нет, и в глубине души Амундсен знает это. Но мысль о Северном полюсе стала навязчивой, а кроме того, он слишком много говорил о своих планах.

В принципе речь идет о совместном использовании „Мод“ и самолета для „комбинированного исследования моря и воздуха“, во время которого будет изучаться „земной магнетизм и атмосферное электричество“. Амундсен даже добился того, чтобы его полет считался заданием Института Карнеги (Вашингтон). Но на самом деле он желает избавиться от наваждения. Норвежские друзья дали денег, а верфи Сиэтла предоставили кредит до возвращения „Мод“.

Этот самолет, который выгружают со шхуны, будет собран на берегу, в ангаре. Это не первый в жизни Амундсена самолет. Норвежец собирается отправиться в полет, несмотря на категорический запрет английского врача заниматься работой, требующей физических усилий. Пять месяцев назад Амундсен купил „Юнкерс“, который только что побил мировой рекорд по длительности полета, продержавшись в воздухе двадцать семь часов, и приступил к тренировкам, готовясь к перелету в Заполярье вместе с авиатором Омдалем.

– Для начала совершим перелет Нью-Йорк-Сиэтл над Великими озерами и Скалистыми горами.

Но демон неудачи подстерегает Амундсена и здесь. Над Пенсильванией выходит из строя двигатель, и самолет разбивается в момент вынужденной посадки. Оба пассажира вылезают из-под обломков целыми и невредимыми. Какая по счету неудача на пути к Северному полюсу?

– Я не отступлю, – заявляет Амундсен.

Фирма „Юнкерс“ обещает в кратчайший срок поставить такой же самолет. Именно с ним и возится в настоящее время Амундсен. Но вылет на север назначен только на весну 1923 года. Ожидание – в который раз?

Ожидание мучительно, поскольку этот человек отправил „Мод“ во льды вместе с командой, а сам остался на суше и теперь волнуется: его терзают угрызения совести.

– Хотелось бы знать, где „Мод“?

„Мод“ оборудована радиопередатчиком и может сообщить о себе. В Номе, где Амундсен проводит часть зимы 1922/23 года, он внимательно следит за газетами. „Новости с борта „Мод“ поступают успокоительные, – пишет он в дневнике, – дрейф происходит медленно, но в северном направлении“. На самом деле зажатый льдами корабль кружит на месте. Амундсен возвращается в Уэйнрайт, где „Юнкерс“ (названный „Элизабет“), на котором укрепили лыжи для посадки на лед, готовится к первому пробному полету в полярных условиях. Пилоты – Амундсен и Омдаль. По неизвестным причинам (двигатель ли? нарушение ли равновесия из-за лыж?) полет длится всего четверть часа. Во время посадки ломается шасси, а корпус раскалывается надвое. Оба авиатора целы, но самолет приходит в полную непригодность.

После столь ошеломительного провала Амундсен возвращается в Норвегию. Через несколько дней он становится настолько непопулярным („Испугался и симулировал несчастный случай, чтобы не лететь на север“), что вынужден выходить из дома в темных очках и с фальшивой бородой. Он должен всем и вся.

– Я не отступлюсь.

Но не все его почитатели отвернулись от него. Доказательство: когда он возвращается с лекциями в США, его не освистывают, а внимательно слушают. Понемногу начинают поступать деньги, но Амундсен задолжал команде „Мод“ жалованье за два года. Кроме того, он собирается купить два самолета „Дорнье“. Тучи на финансовом горизонте так бы и не разошлись, не встреться исследователь с американским миллионером Линкольном Элсуортом.

– Для полета на север, – говорит ему Амундсен, – мне надо две машины. Если один самолет разобьется, полечу на другом. Хочу приобрести гидросамолеты „Дорнье Валь“.

– Сколько вам надо, чтобы не испытывать нужды в деньгах?

– Не менее 80 тысяч долларов.

– Даю вам 85 тысяч долларов и ставлю одно условие: я сопровождаю вас в полете. Каждый из нас полетит на своем самолете.

Амундсен размышляет над предложением двое суток и дает согласие. Затем отправляется в Норвегию готовиться к полету.

Вскоре выясняется, что 85 тысяч долларов не хватает на покрытие всех расходов. Но Норвегия вновь обрела веру в своего знаменитого сына. По предложению Норвежской воздухоплавательной ассоциации правительство разрешило Почтовому ведомству выпустить серию из шести коллекционных марок. На них изображен белый медведь, поднявший морду к самолету. Гашение марок будет произведено на Северном полюсе. Коллекционеры купили марки. Эмиссия принесла 225 тысяч крон. С денежными затруднениями было покончено.

9 апреля 1925 года. Военный транспорт „Фрам“ и переоборудованный китобоец „Хобби“ покидают Тромсё. На борту два гидросамолета. Местом старта выбран Кингсбей (Западный Шпицберген). Здесь производятся выгрузка и сборка самолетов, получивших кодовые названия N-24 и N-25.

Амундсен назначает экипажи:

– Я отправлюсь на N-25 наблюдателем. Пилот – Рисер-Ларсен, а механиком полетит Фойхт. На борту N-24 летят Элсуорт, пилот Дитриксон и механик Омдаль.

Сегодня пассажиры рейса Париж-Токио через полюс пролетают в комфортабельных условиях. В 1925 году самолеты летали ниже и не имели герметичной кабины. Авиаторы укутывались в пальто из верблюжьей шерсти, меховые шапки, анораки из тюленьих шкур, надевали перчатки, подбитые овчиной, носки из тюленьей шкуры и меховые унты. Амундсен предусмотрел и возможность аварии – в самолеты погрузили лыжи, нарты, палатки, спальные мешки, складные лодки (каждая весом 11 килограммов), дымовые шашки, а также анилин, который сбрасывался на лед для указания направления полета сбившегося с курса самолета. На машины установили все необходимые навигационные инструменты. Наметили трассу – беспосадочный перелет туда и обратно: 2500 километров за 20 часов.

21 мая 1925 года. Потеплело. Самолеты загружены. В 17.10 первым начинает разбег по морю N-25. Пилот выводит его на середину ближайшего фьорда (Конгс-фьорд), откуда намечен взлет. Гидросамолет перегружен, но все-таки поднимается в воздух. N-24 взлетает вслед за ним. Наутро все газеты Европы и Америки пестрят заголовками: „Два самолета удалились в северном направлении“.

22 мая, час дня. После старта прошло восемь часов. Тысяча километров позади, до полюса остается 250 километров. А половины горючего уже как не бывало. Вдруг двигатели обоих самолетов одновременно начинают чихать. Единственные зрители – тюлени наблюдают за посадкой двух гидросамолетов на ледовое поле, усеянное небольшими полыньями. N-24 (машина Элсуорта) скользит по льду слишком долго, ударяется о крупный торос, клюет носом и заваливается на бок. Трое авиаторов спрыгивают на лед, несколько раз обходят машину и начинают махать руками: N-24 имеет серьезные повреждения и взлететь не сможет.

– Что делать? Ни N-24, ни N-25 не оборудованы радиопередатчиком.

– У нас лишь один выход, – говорит Амундсен. – Садимся в N-25 и пробуем подняться в воздух.

N-25 удается взлететь только через двадцать четыре дня.

Сегодня разработано несколько типов самолетов с вертикальным взлетом. В 1925 году самолету требовалась взлетно-посадочная полоса или водная поверхность. С шестью полярниками на борту N-25 делает около двадцати попыток, разгоняясь по ледовому полю, по которому разбросаны торосы и небольшие полыньи. Ничего не получается.

– Мы напрасно тратим бензин, – говорит Амундсен, – а кроме того, можем разбить гидросамолет. Надо расчистить полосу длиной пятьсот метров.

Весь шанцевый инструмент состоял из топора, двух лопат, штыка (откуда он?) и трех ножей. Предприятие казалось невыполнимым.

– Приступим. Чем раньше начнем, тем лучше.

Работали не покладая рук двадцать четыре дня. Позже они с трудом могли объяснить, как со столь скромным набором инструментов им удалось переместить десятки, если не сотни, тонн льда и снега.

Весь мир пребывал в полной неизвестности. Несколько пароходов прочесывали море. На их борту находилось множество журналистов, передававших по телеграфу длинные статьи, которые перепечатывались всеми пресс-агентствами: „Ледовый ад распространяется и на авиацию. Надежды на спасение полярников убывают с каждым днем“. Эти радиограммы поддерживали состояние тревоги во всем мире. Норвежское правительство отправило на поиски пропавшей экспедиции торпедоносец и два гидросамолета.

А исхудавшие авиаторы-неудачники продолжали расчищать полосу при свете бесконечного полярного дня. 15 июня 1925 года ее длина достигла 500 метров. Амундсен решил сделать новую попытку взлететь. Шесть человек заняли места в самолете, с которого для максимального его облегчения пришлось снять все лишнее оборудование. В восемь часов утра взревели двигатели. Коротенькая полоса казалась бесконечной. Наконец гидросамолет поднялся в воздух.

В 20.00 они сели на Шпицбергене в Птичьей бухте. Пуская клубы густого дыма, к ним направился небольшой китобоец. На его борту пассажиры самолета прочли название: „Съелив“. На корме развевался норвежский флаг.

Авиаторы пересели на „Съелив“, который взял на буксир гидросамолет; но на море началось волнение, и последний пришлось бросить. Прощай, N-25!

17 июня „Съелив“ подошел к причалу Кингсбея. Рыбаки встретили полярников криками „ура“; за избавление от смерти было немало выпито. 4 июля судно прибыло в арсенал Хортен, расположенный в Осло-фьорде. Здесь их тоже ждал радостный прием. Чтобы оправдать эмиссию почтовых марок, правительство обратилось к газетам с просьбой сообщить, что „результаты полета имеют большое значение в области метеорологии северных районов“. Через несколько дней Амундсен в частной беседе заявил, что он разуверился в самолете как средстве достижения полюса.

– У меня возникла другая идея.

Полковник Умберто Нобиле, директор фирмы по производству аэронавигационного оборудования, был хрупким черноволосым человеком с энергичным лицом – прямой нос, глубоко посаженные глаза. Когда Амундсен ровно через две недели после возвращения из Арктики сообщил ему о желании обсудить проект перелета через Северный полюс на дирижабле, идея заинтересовала дирижаблестроителя. Встреча состоялась в Осло 25 июля 1925 года.

Элсуорт согласился предоставить 100 тысяч долларов при условии, что будет, как и ранее, членом экспедиции.

Финансовую помощь оказал и Норвежский аэроклуб.

– Какой дирижабль вы можете предоставить?

– Для такого перелета – никакой. Его надо оборудовать специально для этой цели.

– Перелет должен состояться будущей осенью. И не позднее.

Амундсен опасался, что в случае отсрочки деньги уйдут на другие цели, а кроме того, его терзала недавняя неудача с гидросамолетами. Нобиле сообщил, что, быть может, ему удастся переоборудовать в обусловленный срок какой-нибудь средний дирижабль итальянских ВВС. Это был дирижабль полужесткого типа (оболочка из ткани, металлический каркас, несколько отсеков) длиной 106 метров и объемом 18 500 кубических метров (примерно в пять раз меньший, чем у самых крупных цеппелинов). На нем установили три двигателя „Майбах“ мощностью 245 л. с., каждый из которых поместили в дюралюминиевую гондолу. Центральная гондола предназначалась для экипажа.

Добившись согласия своего правительства, Нобиле стал торопить всех с работами. Было условлено, что главой экспедиции будет Амундсен, а первым пилотом – Нобиле. Дирижабль назвали „Норвегия“. Торжественная церемония „спуска“ состоялась 29 марта 1926 года в Риме. Амундсен и Элсуорт уехали в Ню-Олессун на Шпицбергене.

Эксперты по воздухоплаванию предсказывали Амундсену провал экспедиции.

– Воздушные шары не приспособлены для полярных районов, вспомните об экспедиции Андре. Обледенение больших поверхностей опасно утяжеляет аэростат, на который к тому же воздействуют малейшие колебания температуры и атмосферного давления. Если для измерения дрейфа льдов лететь ниже слоя тумана или облаков, опасность возрастает. Вы же собираетесь после полюса пролететь и над Аляской. Кроме того, возможно обледенение винтов, а куски льда, срываясь с них, могут повредить оболочку.

– Мы полетим, даже если у нас половинная надежда на успех, – отвечал Амундсен.

Нобиле дал свое согласие. „Норвегия“ вылетела из Рима 10 апреля 1926 года и прибыла в Конгс-фьорд 7 мая, покрыв за сто часов полета 7200 километров, правда с остановками в Лондоне, Ленинграде, Вадсё. Особенно теплым был прием в Ленинграде. В Ню-Олессуне дирижабль поместили в специально построенный ангар.

11 мая 1926 года в 9.55 „Норвегия“ величаво поднялась в воздух и взяла курс на север. Счастливого пути ей пожелал, покачав крыльями, круживший в небе самолет. Запомните имя пилота – Ричард Бэрд, капитан третьего ранга ВМС США. 9 мая 1926 года он на борту своего самолета облетел полюс и вернулся обратно. „Норвегия“ должна была впервые пересечь Ледовитый океан. Амундсен во что бы то ни стало стремился реализовать свою мечту.

„Норвегия“ достигла полюса через пятнадцать часов, летя на разных высотах со средней скоростью около 80 километров в час. Отрывок из бортового журнала „Норвегии“: „Около часа мы шли на высоте 200 метров. С такого расстояния хорошо различались все детали на покрытом льдом море. Мы заметили песца, а потом медвежьи следы – две как бы заштрихованные цепочки, идущие рядом друг с другом. Появился первый разлом во льдах, затем полыньи разнообразной формы, в которых скользили белесые силуэты белух. Потом полыньи исчезли и лед стал плотным“. В навигационную гондолу набилось десять человек. „На этом фоне беспорядка и грязи, – записал Нобиле, – красочной фигурой выделялся Амундсен со своими гигантскими ногами в набитых травой сапогах, обтянутых гетрами из ткани водолазного костюма, и руками в красно-белых перчатках“.

12 мая в 1.30 „Норвегия“ прошла над полюсом. Дирижабль снизился до 200 метров. Были открыты люки и сброшены три флага – норвежский, американский (в честь Элсуорта) и итальянский. Мгновение – и… из-за разницы в часовых поясах снова наступает 11 мая (13.30). „Норвегия“ продолжает полет в направлении Аляски. Пункт приземления – Ном.

На побережье Аляски они заметили эскимосов, недоуменно смотревших в небо. Нобиле набрал высоту, чтобы перевалить через горы. За 72 часа ему не удалось передохнуть и двух часов. Все начали нервничать. Радиосвязи не было, дул довольно сильный ветер, все чаще встречались полосы густого тумана. Нобиле считал, что они близки к цели, но воздухоплаватели заблудились среди холмов. 14 мая в 3.30 дирижабль пролетел над мысом Принца Уэльского. Вскоре Амундсен заметил внизу знакомый городок.

– Должно быть, Теллер.

Это действительно оказался Теллер, отстоящий на 100 километров от Нома.

Нобиле отдал приказ совершить посадку.

– Выпустить тросы причальной группе! Подготовить амортизатор!

Двигатели сбавили обороты.

– Выпустить газ!

Другими словами, надо было дернуть за тросы, открыть клапаны и выпустить газ. Дирижабль опустился. Удар о землю смягчили амортизатор и шина, укрепленная под кабиной. Подбежали эскимосы и уцепились за тросы. „Норвегия“ подпрыгнула на несколько метров и села. Люди по одному сошли на землю.

После перелета начались лекции. Нобиле и его соотечественники, пролетевшие над полюсом, совершили нечто вроде пропагандистского турне по Соединенным Штатам. Амундсена пригласили прочесть лекции в Японии, потом в США. В этот период взаимоотношения между Нобиле и Амундсеном испортились.

По словам Амундсена, Нобиле был „фанфароном-мечтателем“. Нобиле в свою очередь говорил, что Амундсен – лентяй, который ничего не делал во время перелета, и что вся заслуга принадлежит ему, Нобиле, первому пилоту дирижабля. Итальянские журналы напечатали его высказывания. Завязалась публичная перепалка, и Нобиле (ставший после полярного рейда генералом) решил при поддержке итальянского правительства отправиться на полюс на другом дирижабле, но без Амундсена.

„Италия“ – летательный аппарат длиной чуть более ста метров – была видоизмененным вариантом „Норвегии“, в который, как полагали, были внесены улучшения исходя из опыта полета.

На нем установили три двигателя мощностью 250 лошадиных сил, которые позволяли в безветренную погоду развивать максимальную скорость 250 километров в час. Шестнадцать офицеров и членов экипажа. Каждый – специалист в своей области. Средний возраст команды – тридцать три года. Нобиле исполнилось сорок три. Предусматривалось, что „Италия“ облетит полюс и постарается высадить вблизи него ученых, которые смогут заняться долговременными наблюдениями и исследованиями, а затем дирижабль вернется за ними. Нобиле обратился за советом к Нансену, который никому никогда не отказывал в помощи; были изготовлены нарты, резиновые ялики, специальные одежды. Взяли запас провизии и надувной спасательный плот.

15 апреля 1928 года. „Италия“ поднялась в воздух в Милане. Первый пункт – Конгс-фьорд на острове Западный Шпицберген. Но, попав в грозу, дирижабль был вынужден сделать остановку в Польше, продлившуюся до 3 мая. После трехсуточного перелета с посадкой в Вардсё (побережье Баренцева моря) дирижабль добрался до Конгс-фьорда. Там уже стоял итальянский пароход „Читта ди Милане“.

После испытательного полета к Новой Земле и обратно (4 тысячи километров) „Италия“ стартовала к полюсу 23 мая 1928 года в 4.28 утра. На борту дирижабля находилось шестнадцать человек – все итальянцы, кроме чеха Бегоунека и шведа Финна Мальмгрена, невысокого крепыша-блондина тридцати трех лет, метеоролога, компетентного „прогнозиста“ арктической погоды.

В полночь 24 мая, после двадцати часов полета, дирижабль достиг полюса. Нобиле остановил двигатели, взял освященный папой крест, завернул в итальянский флаг и сбросил его на лед.

– Курс на юг в направлении базы.

Опустился туман, поднялся сильный ветер, скорость на обратном пути уменьшилась втрое. Дирижабль сносило, а вдоль обшивки, в кабине центрального поста, в гондолах двигателей и в переходах наблюдалась „странная незнакомая вибрация“. Дирижабль кренился то на один, то на другой бок.

Катастрофа произошла 25 мая в 10.30 утра в 100 километрах от Северо-Восточной Земли. Неожиданно и резко дирижабль нырнул вниз. (До сих пор неизвестно, что было причиной этого.) Нобиле остановил двигатели, опасаясь пожара и взрыва („Италия“, как и „Норвегия“, была заполнена водородом). Участники экспедиции с ужасом смотрели, как на них надвигается ледяная поверхность.

В момент сильнейшего удара десять человек, находившиеся в передней гондоле, были выброшены на лед. Нобиле сломал ногу и вывихнул руку. Чечиони сломал ногу. Облегченный дирижабль резко взмыл в воздух, унося шестерых человек, которые находились в моторной гондоле. Он поднимался все выше и исчез на востоке в тумане. Больше никто дирижабль не видел.

Драма „Италии“ была рассказана на многих языках в книгах и статьях; но в них есть разногласия, поскольку участники драмы далеко не всегда трактуют события в полном согласии друг с другом. Мы приведем лишь те факты, которые могут выглядеть более или менее проверенными, поскольку со временем страсти угасли.

Потерпевшие дирижаблекрушение очутились на льду. Собирая предметы, выброшенные на лед, люди нашли палатку, спальный мешок, провизию и главное – радиостанцию. Полярники устанавливают палатку, укладывают в спальный мешок наиболее пострадавшего Нобиле; чуть позже в мешок втискивают и второго раненого. В четырехместную палатку набивается девять человек. Во время поисков выброшенного груза люди наткнулись на труп Помеллы, разбившегося при падении. Его хоронят и сооружают над могилой нечто вроде памятника из обломков стальных труб и кусков ткани.

В первую же ночь люди ощущают, как под ними колышется пол палатки. Льдина дрейфует.

На вторые сутки Бьяджи сооружает из обрывков проволоки антенну и выходит в эфир: „SOS „Италия“! „SOS „Италия“!“ Он посылает сигнал бедствия каждые два часа. Трудно объяснить, почему на „Читта ди Милано“ не услышали этих первых призывов. Поговаривали, что радисты судна-базы были заняты передачей новостей своим семьям в Италии. Говорили также, что капитан „Читта ди Милано“, считая, что „команда дирижабля погибла“, не отдал приказа о систематическом прослушивании эфира. Есть и еще одно „объяснение“: магнитная буря в районе Шпицбергена поглотила сигналы SOS.

Люди передали в эфир свои последние координаты. Они также заметили, что их сносит к востоку, неумолимо удаляя от „Читты ди Милано“.

Три человека – Мальмгрен, Цаппи и Мариано – вызвались отправиться пешком до острова Карла XII и привести спасателей. Нобиле запретил им уходить. Наконец 30 мая он дал согласие, и добровольцы ушли. Эта часть драмы известна лишь из рассказа Цаппи.

Каждый взял рюкзак с сорока фунтами провизии и снаряжения. Вскоре раненный в плечо при падении из дирижабля Мальмгрен почувствовал недомогание. Ледяной ветер приковал троих на двое суток к одному месту. Они пытались укрыться от холода в ледяных расщелинах. Когда они двинулись дальше, им пришлось идти по двенадцать часов в сутки, но скорость движения падала. Они шли, ориентируясь по солнцу и часам. Мальмгрена стали подводить ноги – на двенадцатый или четырнадцатый день он упал и не смог подняться. Он снял унты, показал спутникам обмороженные ноги и попросил бросить его. Они уложили его на одеяло, оставили ему пеммикан и шоколад.

Они отошли на несколько сот метров и ждали сутки, надеясь, что Мальмгрен оправится и обретет силы. Все эти подробности сообщил журналистам Цаппи. Он сказал также, что Мальмгрен, когда они вернулись к нему, сидел, опершись на ледяной выступ. Швед спросил:

– Что вы здесь делаете?

– Отдыхаем.

– Убирайтесь!

Итальянцы ушли 14 или 15 июня. Через двое суток, несмотря на защитные очки, Мариано поразила снежная слепота, и он зашелся в крике. Цаппи наложил ему на глаза повязку и три дня вел Мариано за руку. Они проходили за сутки не более трех километров, скользя и падая в лужи и трещины. Вода проникала в унты, и Мариано обморозил одну ногу.

21 или 22 июня они услышали рев самолета, а затем Цаппи увидел его. Они пытались разжечь огонь, но самолет улетел к востоку. Мариано снял повязку, но идти дальше не мог. 27 июня оба итальянца подыскали место, где решили ждать смерти. Из кусков ткани и разных предметов Цаппи выложил на снегу:

„Помогите пищей. Цаппи, Мариано“.

В красной палатке и вокруг нее жизнь мало-помалу входила в организованное русло. Все слушали радио. 6 июня Бьяджи поймал сообщение мощной римской радиостанции Сан-Паоло: „Советское посольство информировало итальянское правительство, что сигнал бедствия „Италии“ был пойман советским радиолюбителем из Архангельска в ночь на 3 июня“. Наконец появился проблеск надежды. Бьяджи стал чаще посылать в эфир „SOS“, указывая координаты и сообщая об ушедшей пешком группе Мальмгрена. 8 июня (наконец!) заговорили о самолетах. 19 июня поступили первые добрые вести. В воздух поднялись шведские летчики; Россия выслала на поиски ледокол; три человека на нартах вышли на поиск группы Мальмгрена-Цаппи-Мариано.

17 июня, вторая половина дня. Сторожевой у палатки издает крик: „Самолеты! Я вижу самолеты!“ Вспыхивает костер. Нобиле запускает ракету. Бесполезно – самолеты удаляются на восток. Радость сменяется отчаянием и даже яростью – уже не раз случалось, что терпящие бедствие грозили кулаками долгожданным спасителям. Позже выяснилось, что у самолетов барахлили двигатели.

18 июня. Майоры Маддалено и Пенцо, вылетевшие из Чивитавеккья на двух гидросамолетах „Савойя-8-55“, добрались до Конгс-фьорда и готовы отправиться на поиски. Два трехмоторных самолета, пилотируемые финном и шведом, ежедневно уходят в полет. Франция высылает крейсер и торпедоносец.

В тот же день, 18 июня, в Тромсё прибывает Амундсен. Он собирается принять участие в спасательной кампании на борту гидросамолета.

Северный полюс превратился для Амундсена в личного врага, который защищается всеми средствами. Он уничтожил все самолеты, на которых норвежец хотел его покорить. Амундсен все же одержал победу на борту „Норвегии“, но эта разделенная с Нобиле победа не устраивала его. И даже заставила ввязаться в недостойную полемику с Нобиле. А Нобиле в запале страсти решил доказать, что для полета к полюсу Амундсен ему не нужен: он добрался туда на „Италии“, но полюс послал ему вдогонку парфянскую стрелу, и терпящий бедствие Нобиле, раненный и уязвленный в своем самолюбии, оказался в тяжелейшем положении.

Когда пришло сообщение о драме, Амундсен присутствовал на заседании Норвежского аэроклуба в Осло.

– Отправляюсь на поиски.

Да, именно так поступил бывший друг, а ныне хулитель Нобиле. Он хотел вылететь в тот же день, но не нашел ни самолета, ни денег; пришлось искать и то и другое. 10 июня французское и норвежское правительства договорились передать Амундсену гидросамолет „Латам-47“, который проходил испытания в Кодебек-ан-Ко близ Кале, готовясь к перелету через Атлантику. 18 июня самолет вылетел из Тромсё.

2 часа 45 минут радиостанция Тромсё поддерживает связь с самолетом, летящим в Конгс-фьорд. „Нахожусь над островом Медвежий. Буду сообщать о дальнейшем полете“. И… полная тишина.

Наутро выясняется, что гидросамолет исчез. Европу и Америку охватывает беспокойство. Несколько флотов высылают на поиски корабли и самолеты. Поиски результатов не дают.

1 сентября 1928 года. Консул Франции в Тромсё объявляет, что шхуна „Бродд“ нашла в море севернее Тромсё поплавок „Латама“. В Бергене его осматривают специалисты арсенала.

– Да, обломок опознан. На корпусе имеются следы ремонта, выполненного в арсенале Бергена перед вылетом в Тромсё.

13 октября. Другая норвежская шхуна находит бензобак „Латама“. В него вбита деревянная затычка. Доклад экспертов: „Самолет с силой ударился о водную поверхность, нижняя часть бензобака вмята. Самолет оставался некоторое время на плаву, поскольку пассажиры успели слить бензин и вбить деревянную затычку, чтобы использовать бензобак в качестве поплавка“. В Северном Ледовитом океане долго не выжить, держась за буй. „Возможно, что поисковые самолеты пролетали над обломками, но туман скрыл их от глаз спасателей“.

Так закончилась дуэль Амундсена с Северным полюсом. Исследователю было пятьдесят шесть лет.

В поисках оставшихся в живых после гибели „Италии“ приняли участие шестнадцать судов и двадцать один самолет. Координации их действий почти не было, а потому поиски оказались столь продолжительными.

20 июня майор Маддалено заметил красную палатку с борта „Савойи-8-55“ и сбросил провизию. 23 июня шведский самолет снял с льдины Нобиле, а остальных спас 12 июля ледокол „Красин“. „Красин“ подобрал в тот же день Мариано и Цаппи, а на следующий день – группу искавших их альпийских стрелков.

15 июля ледокол вошел в Конгс-фьорд. Ледовая драма завершилась. Общий итог крушения „Италии“ – гибель четырнадцати человек, в том числе Амундсена.

Но драма на этом не закончилась. Капитан должен покидать свой борт последним. Те из моих читателей, которые знакомились с событиями по газетам 1928 года, наверное, помнят о спорах, возникших после того, как стало известно, что Нобиле согласился улететь первым.

– Я прибыл за ранеными, – заявил шведский летчик Лундборг, которому удалось сесть рядом с красной палаткой на своем крохотном „Фоккере“.

Их было двое – Чечиони и Нобиле.

– Чечиони слишком тяжел. Нас в самолете уже двое. Я имею приказ забрать прежде всего генерала, который может дать нужные сведения для поиска „Италии“.

Так и не выяснилось, кто же дал Лундборгу приказ забрать прежде всего Нобиле. Нобиле поддался на уговоры товарищей и улетел первым; ни один из них никогда не упрекал его в бегстве.

Возникли споры и разногласия по поводу группы Мальмгрена. Когда два его спутника, Цаппи и Мариано, были подобраны, Цаппи чувствовал себя неплохо и мог передвигаться, а Мариано пришлось уложить на носилки. На Цаппи были надеты меховая шапка, две куртки, трое штанов, две пары обуви (унты поверх мокасинов). На Мариано была лишь куртка, одни штаны и носки без обуви. На запястье у Цаппи было двое часов. После медицинского осмотра у врача сложилось впечатление, что Цаппи не ел пять суток, а Мариано значительно больше. Что произошло? Основные споры разгорелись по поводу условий, в которых был брошен Мальмгрен; кое-кто даже произнес слово каннибализм. Но несомненно, что в тот момент у них еще было достаточно провизии.

„Лучшее средство раскрыть тайну и спасти честь заинтересованных лиц, – писал автор передовицы в „Дейли телеграф“, – начать следствие“. Копенгагенская „Политикен“ потребовала создания международного трибунала. Но фашистское правительство отказалось от созыва международной комиссии. Было проведено следствие, но в состав комиссии вошли лишь итальянцы. Газета „Имперо“, считая, что задета честь Италии, вызвала словесную дуэль между десятью иностранными журналистами и десятью журналистами-фашистами. Драма обращалась в комедию.

Итальянская следственная комиссия опубликовала свое заключение в 1930 году. С Цаппи и Мариано были сняты все обвинения. Нобиле сочли виновным в гибели „Италии“ „из-за неправильного маневра и неверного использования команды“. Его упрекали, что он улетел первым, но признали, что слабость была вызвана „плохим физическим и моральным состоянием“. Многие полярные исследователи восстали против такого морального осуждения генерала: „Муссолини дезавуировал Нобиле, чтобы снять ответственность со своего правительства… Речь идет о сведении политических счетов“.

Нобиле ушел из армии в 1930 году. В 1932 году он уехал в Россию. Советское правительство тепло приняло его в качестве жертвы фашизма и использовало как „эксперта по воздухоплаванию“. В 1947 году Нобиле выставил свою кандидатуру в Национальное собрание Италии и был избран депутатом от Коммунистической партии. Умер Нобиле в 1978 году. К этому времени эпоха покорения Северного полюса была уже закончена.

ВОЙНА И МИР В АРКТИКЕ

„Достижение полюса, – писал Нансен, – само по себе не столь уж важно. Главное – изучение обширных областей, которые окружают его“. И Ричард Бэрд, облетевший оба полюса, писал, что на них нет ничего интересного, а значение имеет „научная информация, собранная по пути“. Конечно, нельзя отрицать необходимость научных наблюдений, но куда деть стремление оказаться первым на том или другом полюсе. Оно стало мощным стимулом для многих исследователей. В 1931 году американский инженер-авиатор Хьюберт Уилкинс, перелетевший тремя годами раньше с Аляски на Шпицберген, говорил:

– Люди достигли Северного полюса по льдам или по воздуху. Наверное, к Северному полюсу можно пройти и подо льдами. Тюлени и моржи путешествуют по глубинам полярных морей и иногда находят полыньи и трещины, позволяющие им выходить из воды вблизи полюса. Постараюсь, поступить так же. Если нужно, использую подводную лодку как таран и пробью лед.

Весной 1930 года ВМС США предоставили авиатору подводную лодку О-12 водоизмещением 500 тонн, построенную в 1917 году. Лодка была практически списанным имуществом. Уилкинс переименовал ее в „Наутилус“ и снабдил ледобурами собственной конструкции. К сожалению, мне не удалось узнать подробностей об этих устройствах. Уилкинс сначала повел „Наутилус“ к Шпицбергену, а затем, взяв курс на восток, двинулся вдоль шапки полярных льдов примерно на широте 82°. Вряд ли подлодка конструкции 1917 года имела достаточный запас энергоресурсов для подледного плавания, чтобы добраться до полюса. Уилкинс понял это и, по-видимому, даже не испытал своих ледобуров. Он вернулся к самолетам, которые вскоре стали классическим средством исследований и топографических съемок полярных районов. Мы рассказали об этой попытке вкратце, но нас еще ждет в Арктике встреча с другой подводной лодкой „Наутилус“.

В ту эпоху у советских ученых родилась дерзкая идея – высадиться и пробыть некоторое время на Северном полюсе. Если интересно собирать информацию в приполярных районах, то ее сбор на полюсе в течение длительного времени представляет еще больший интерес.

– Мы создадим лагерь на Северном полюсе.

Подготовка к экспедиции началась летом 1936 года. На острове Рудольфа, в 900 километрах от полюса, была устроена база. 21 мая 1937 года с этой базы стартовал первый самолет, совершивший посадку на полюсе. За ним отправились еще три самолета, которые доставили оборудование для продолжительного пребывания на вершине мира. Жителями первой дрейфующей станции „Северный полюс“ стали начальник СП-1 Папанин, метеоролог и специалист по магнетизму Федоров, гидробиолог Ширшов и радист Кренкель.

Начало было хорошим. Ученые жили в удобной палатке с двойными стенами. Кренкель несколько раз в сутки выходил на радиосвязь, передавая результаты наблюдений и статьи для прессы.

Исследователи рассчитывали пробыть на полюсе один год. В то время все считали, что льды дрейфуют вокруг полюса, находясь на самом деле в относительной неподвижности. Вскоре ученые заметили, что их льдина дрейфует от полюса. 12 июля станция уже находилась в 200 километрах от него. Льдина со все большей скоростью двигалась в направлении Датского пролива. В октябре станция спустилась до широты 85°. С наступлением осени вести наблюдения стало трудно.

В декабре станция СП-1, продолжая дрейфовать в юго-западном направлении, пересекла 82° северной широты. Льдина начала разваливаться. В конце января появились новые тревожные заботы: начал все быстрее падать барометр. Папанин приказал Кренкелю передать в Москву сведения об угрожающем состоянии льдины и надвигающемся шторме.

Шторм, во время которого скорость пронизывающего ветра доходила до 150 километров в час, разразился 1 февраля, когда станция СП-1 находилась в точке с координатами 74° северной широты и 16° западной долготы, вблизи Гренландии. Льдина покрылась множеством трещин. 2 февраля она развалилась. Люди остались на обломке размером 30 на 50 метров. Большая часть провизии осталась на другом куске льдины, но, к счастью, радиопередатчик уцелел.

К станции уже направлялось несколько советских судов с самолетами на борту.

16 февраля один из самолетов сел неподалеку от лагеря, а 19-го числа к льдине подошли два ледокольных парохода. Они сняли со льда четырех ученых в 400 километрах к северу от Исландии. Во время дрейфа СП-1 было установлено, что теплые атлантические воды доходят на двухсотметровой глубине до самого полюса. В „Правде“ было отмечено, что „работы четырех ученых внесли ценный вклад в знания по метеорологии, магнетизму и гидрологии полярных районов“. Всей четверке присвоили звание Героя Советского Союза.

Но мир уже был занят другими заботами. Гитлер вызвал в Берхетсгаден австрийского канцлера Шушнига и пригрозил ему военной интервенцией. Над Европой сгущались грозовые тучи.

В 1914–1918 годах холодные полярные моря оказались вне зоны военных действий. Во время второй мировой войны северное полушарие было полностью вовлечено в военный конфликт. У меня даже сложилось впечатление, что в течение войны люди в северном Заполярье выстрадали больше и физически, и морально, чем в свое время исследователи и покорители полюсов, – я говорю о моряках арктических конвоев.

Мне выпала честь первым во Франции, еще в 1950 году, рассказать об этих конвоях в книге „Гибель конвоев“. После этого я встречался в США и Франции с несколькими моряками, которые пережили эту северную трагедию, и после бесед с ними по-новому представил те ужасы военного безумия, с которыми не сравнится никакой ад. Затрону лишь один эпизод этих событий.

Напомню, что с августа 1941 до конца 1944 года из шотландских портов и Рейкьявика (Исландия) в Архангельск и Мурманск уходили караваны торговых судов под военным эскортом. Они были гружены военной техникой, горючим, продовольствием и медикаментами. До конца 1942 года плавания совершались только летом, поскольку союзники вначале считали, что зимой льды и тьма полярной ночи полностью препятствуют плаванию. Летом все двадцать четыре часа в сутки светло, льда мало и торговые суда не теряют из виду боевых кораблей охранения. Но двадцать четыре часа светлого времени в сутки были удобными и для немецких самолетов, которые базировались на севере Норвегии. Облегчались и действия подводных и надводных кораблей немецких ВМС.

Конвои получали условные наименования PQ (PQ-0, PQ-1, PQ-2 и т. д.), когда отправлялись из Шотландии в СССР, и QP на обратном пути. Все конвои PQ представляли лакомую добычу почти на всем протяжении пути, то есть восемь – десять суток беспрерывно. Их атаковали бомбардировщики, группы подводных лодок, а изредка и надводные корабли.

Набитые боеприпасами суда, в которые попадала торпеда или бомба, взлетали на воздух в мгновение ока – желтое пламя вздымалось на добрую тысячу метров; после взрыва поверхность моря оставалась чистой – ни обломка, ни щепки, ни единой живой души. Команда этих судов не успевала даже испытать боли. Морякам других судов тоже доставалось сполна. Когда такое судно тонуло, команда попадала в воду, температура которой едва превышала 0°, прямо в растекавшийся по поверхности моря мазут. Всем им грозила неминуемая смерть. В каждый конвой включали кроме двадцати – тридцати пяти грузовых судов и танкеров два или три спасательных корабля, но их бомбардировали и торпедировали наравне с остальными. К тому же у них часто не хватало времени на маневр среди несущихся с разных сторон торпед и сыплющихся с неба бомб, чтобы прийти на помощь тонущему судну.

Потери в этих конвоях были гигантскими. К примеру, конвой PQ-17 потерял из тридцати пяти судов двадцать три транспорта и танкера, а также одно спасательное судно. Людские потери на конвоях во время военных действий в Арктике не были подсчитаны, ибо в момент ухода никогда не было известно точное количество людей на судах конвоя, ведь они формировались в спешке, в самый последний момент часто происходили изменения, а команды состояли из людей самых разных национальностей – англичан, американцев, норвежцев, голландцев, датчан, поляков, греков, югославов, турок, панамцев, костариканцев, гавайцев и других. По закону о ленд-лизе, принятом в США 11 марта 1941 года, американские торговые суда ходили в конвоях союзников еще до официального вступления США в войну.

В 1954 году мой литературный агент организовал для меня в Ньюберипорте (Массачусетс) встречу с двумя пенсионерами американского торгового флота, которые участвовали в этих плаваниях. Патрик Лестер был одним из тех, кто уцелел в конвое PQ-17. Сухогруз „Вашингтон“, на котором он служил, был потоплен бомбой у западных берегов Новой Земли. Любитель выпить. Лестер часто путал географические названия и даты, но я помогал ему, освежая в памяти события тех лет и уточняя некоторые детали.

„Вашингтон“ в одиночку дошел из Гринока (Шотландия) в Рейкьявик (эту дорогу защищали минные поля), где формировался конвой. В различных документах, в частности в книге Сэмюэля Элиота Морисона „История американских морских операций в мировой войне“, можно отыскать сведения о составе всех конвоев, в том числе и конвоя PQ-17 – 33 торговых и 3 спасательных судна, а также один военный танкер. Эскорт состоял из шести эсминцев, двух кораблей ПВО (крупные суда, на которых установили мощную зенитную, артиллерию), двух подводных лодок, одиннадцати корветов и нескольких вооруженных тендеров.

Караван судов отплыл 27 июня 1942 года. В тот же день Британское Адмиралтейство узнало, что верховное немецкое командование получило информацию о конвое (шпионов в портовых кафе Исландии хватало) и решило послать для его уничтожения один или два линкора. Чтобы отразить угрозу, Адмиралтейство отправило из Скап-Флоу (Шотландия) так называемые силы прикрытия – два линкора, один авианосец, четыре крейсера, дюжину эсминцев и корветов. Этим силам была поставлена задача крейсировать в Северном Ледовитом океане и Северной Атлантике все время, пока конвой PQ-17 будет находиться в море, и, если нужно, перехватить немецкие линкоры.

Кроме того, из Исландии вышли так называемые силы поддержки – четыре крейсера и девять эсминцев и корветов. Они должны были нагнать конвой и усилить эскорт.

– Конечно, мы ничего этого не знали, – сказал мне Патрик Лестер. – И к счастью, иначе натерпелись бы еще большего страху. 3 июля мы заметили на горизонте крупные боевые суда, шедшие по левому борту, и решили, что появились немцы. Но командующий конвоя сообщил, что прибыло подкрепление эскорта.

У нас отлегло от сердца, но бесило то, что поддержка эскорта шла на почтительном расстоянии от нас и к тому же держалась к северу от конвоя, а ведь нападения следовало ожидать с юга. Накануне нас атаковали подлодки, а в день появления подкрепления – самолеты-торпедоносцы и пикирующие бомбардировщики. Они прилетели с юга, а эскорт по-прежнему дымил на севере, где был бесполезен. Мы злились и крыли их отборнейшей руганью. От брани становилось легче на душе.

– Вам часто приходилось испытывать страх?

– Он нас почти не покидал, а кое-кого страх терзал с момента отплытия до прибытия на место. Многие никогда не снимали спасательных костюмов. Так и ходили зашнурованными по самую шею, а раздевались только в гальюне.

Хуже всего приходилось машинной команде во время вахты. Они слышали разрывы бомб вокруг судна, ощущали дрожь корпуса, когда охранение сбрасывало глубинные бомбы. Этим ребятам нельзя было вылезать наверх без приказа, они сидели буквально в ловушке. Они страдали от тяжелой депрессии, и их нередко сажали в „психушки“.

– Вы говорили, что все моряки северных конвоев были добровольцами.

– Во всяком случае, на американских судах. У нас ходили только добровольцы.

– Мог ли матрос отказаться от плавания?

– Насчет англичан не знаю, а американцы могли. До объявления войны мы могли даже выбирать судно. Потом нет. Но никого нельзя было отправить на судно северного конвоя силой, обманом.

– Однако вас мобилизовали?

– Нет, мы оставались гражданскими лицами даже после объявления войны. Мы относились к торговому флоту, и мобилизация нас не касалась.

– И, несмотря на такой статус, добровольцы находились, даже когда стало известно, что северные конвои – ад?

– Да, до самого конца. Из-за больших денег. Мы зарабатывали в восемь раз больше, чем ребята, мобилизованные в военный флот.

– Вы считаете, что вами руководили соображения морали?

– Мы были необходимы. Без торговых судов Европа могла проиграть войну. А высокие оклады выбили у государства наши профсоюзы. Хотя не все ли равно, за какие деньги рисковать жизнью – за полсотни или за три сотни долларов?

Итак, конвой PQ-17 подвергался нападениям подводных лодок и самолетов 2, 3 и 4 июля. 4 июля, во второй половине дня, ко дну пошли три судна. В этот момент конвой находился в 240 милях к северу от мыса Нордкап, а до Архангельска, порта назначения, оставалось еще 1000 миль, то есть пять суток пути.

– Именно в этот момент коммодор известил по TBS капитанов торговых судов, что эскорт уходит, а конвой должен рассредоточиться и каждому судну надлежит самому пробираться в Архангельск.

TBS означает „радио для переговоров между судами“. Речь идет о радиосвязи на сверхкоротких волнах, дальность которой не превышала 30 миль; подводные лодки, когда идут под водой, не могут перехватить эти радиопереговоры, но вражеские самолеты могли их услышать. Поэтому было категорически запрещено использовать радио внутри конвоев; переговоры осуществлялись с помощью голоса, флажков, телеграфа Скотта, цветных светосигналов, сирен.

– В тот день, – сказал мне Лестер, – большинство капитанов не решились довести содержание послания до команды судов, но все видели, как эскорт развернулся и удалился. Мы потребовали объяснений. Капитан прочел нам полученную радиограмму.

Капитаны не могли дать вразумительного объяснения, поскольку сами ничего не знали. Приказ оставить конвой без эскорта и защиты исходил от Лондонского Адмиралтейства, и, по-видимому, в истории морской войны это решение подвергалось самой резкой критике. Адмиралтейство получило данные о точном составе немецких надводных сил, вышедших из Тронхейма: линкор „Тирпиц“ водоизмещением 35000 тонн, „карманный линкор“ „Адмирал Шеер“ (10 тысяч тонн), тяжелый крейсер „Адмирал Хиппер“, семь эсминцев. Силы прикрытия и поддержки вполне могли противостоять немецкой эскадре, но возникло непредвиденное обстоятельство: немецкие силы двинулись не к северу, в направлении конвоя, а к западу. Выпустить их на атлантические просторы означало обречь себя на многомесячные поиски вражеской эскадры. Кроме того, вставала проблема посылки мощных эскортов для охраны судов на жизненно важном пути США-Великобритания. Силы поддержки и прикрытия получили приказ преградить „Тирпицу“ и его эскадре путь в Атлантику, то есть они оставляли конвой PQ-17 без защиты. Такое объяснение выдвигалось в неофициальных английских комментариях. Но никто не удосужился объяснить, почему ушел и непосредственный эскорт конвоя PQ-17. Отчет о спорах стратегов Адмиралтейства, если он был составлен, нигде не публиковался, а потому „ключ к разгадке тайны“, а также некоторых других событий военного и мирного времени до сих пор хранится за семью печатями.

Английским морякам было нелегко покидать конвой. Адмирал, командующий сил поддержки, передал на подчиненные ему американские крейсеры следующее сообщение: „Знаю, вы не меньше, чем я, огорчены необходимостью бросить наших славных моряков на труднейшей части пути в порт назначения“. Это чувство разделяли все. Командир эсминца, возглавлявшего эскорт, передал на суда: „Расстроены тем, что покидаем вас. Желаем успеха. А нас, кажется, заставили совершить грязное дельце (Looks like a bloody business)“.

Комментарий Лестера:

– Если бы боссы Адмиралтейства и чины ВМС услышали ту брань, которая сыпалась на их головы на всех судах, они, наверное, поняли бы, что такое гнев и отвращение. Многие кричали: „Сволочи, потопите нас из собственных пушек, так будет честнее!“

Гнев не прошел, но сколько можно кричать в морские просторы, когда остаешься в одиночестве. Следует идти дальше. Многие склонялись к тому, что лучше направиться в более близкий Мурманск. Тогда капитан выложил неприятную новость. Первоначально конвой и направлялся в Мурманск, но затем пришел приказ идти в Архангельск, поскольку Мурманск подвергся жесточайшей бомбежке. Позже мы узнали, что порт очень пострадал. Такая информация не способствовала улучшению морального духа. Утонуть в море или погибнуть по прибытии в порт – разница невелика!

Конвой рассредоточился не сразу, потому что каждый капитан решил отклониться к северу, уйти подальше от норвежских берегов, откуда вылетали немецкие самолеты. Почти все суда шли курсом северо-северо-восток, то есть приближались к сплошным льдам и все чаще встречали плавучие льдины. Постепенно суда, огибая множество препятствий, рассредоточились. Приказа больше не было, все произошло само собой. Мы потеряли друг друга из виду.

Поскольку шел июль, темноты на этой широте не было. Ночь затруднила бы плавание среди льдов, но зато укрыла бы нас от самолетов; мы говорили: „В темноте можно остановить машины и передохнуть несколько часов“. Несколько часов отдыха, не опасаясь самолетов, без выматывающего силы напряжения. У нас уже давно болели глаза из-за постоянного наблюдения за солнцем, ведь немецкие самолеты заходили со стороны светила, чтобы „ослепить“ артиллеристов.

По мере приближения к полярной шапке паковый лед становился все плотнее, и плыть по разводьям было все труднее. Офицер, сидящий в дозорной бочке, наблюдал за льдами и указывал направление, чтобы „Вашингтон“ не попал в тупик. К счастью, самолеты не показывались.

Двигаясь по разводьям, мы достигли сплошных льдов, тянувшихся к северо-западу и юго-востоку. Они были непроходимы. Пришлось идти вдоль кромки на юго-восток. Наступило 5 июля. В тот же день мы встретили два других судна из PQ-17 и пошли дальше вместе.

Я забыл сказать, что все это время в трюмах „Вашингтона“ прибывала вода. Прямых попаданий бомб не было, но близкие от судна взрывы расшатали обшивку. Насосы работали, и вода прибывала медленно. В тот день капитан отдал приказ, который был выполнен без желания и вызвал кучу протестов.

Ему пришлось воспользоваться всей своей властью и даже обратиться за помощью к вооруженной охране. Вооруженная охрана состояла из артиллеристов ВМС, они находились на борту каждого судна. Вооруженная револьверами охрана вряд ли осмелилась бы стрелять в нас, к тому же то были в основном молокососы, и мы относились к ним с презрением. Но они окружили капитана, который отдал приказ, раздражавший нас, и мы знали, что его придется выполнить. Из-за чего разгорелся сыр-бор?

Мы везли триста или четыреста ящиков с тринитротолуолом. Запаянная алюминиевая упаковка была герметичной. Ящики стояли по правому борту, то есть со стороны юга, откуда чаще всего шли торпеды. Только идиот мог разместить их с этой стороны, но погрузка часто производилась в спешке, а эти ящики с тринитротолуолом принесли в последний момент, когда свободное место оставалось лишь на правом борту. Моряки протестовали, но рабочие арсенала заявили, что остальные суда были забиты ящиками со взрывчаткой и по левому, и по правому борту, и нам еще повезло, что на судно грузят только эти ящики. Короче говоря, они стояли по правому борту.

Капитан приказал перенести грузы из трюма С – ящики с тринитротолуолом – на левый борт, а грузы оттуда установить на правом борту. Я уже говорил, что все мы были в ярости: куда проще выкинуть тринитротолуол за борт! И в Мурманске, и в Архангельске русские не стали бы проверять накладные и конассаменты; они быстро разгружали суда, смешивая все грузы, и тут же набивали ими вагоны. Никто бы и внимания не обратил на отсутствие этих проклятых ящиков, а если бы кто и заметил, можно было бы сказать, что морская вода повредила упаковку, они начали дымиться и мы сбросили их в воду. Именно это пыталась втолковать капитану делегация от матросов, но, как я уже говорил, тот был глух к нашим пожеланиям, и пришлось подчиниться.

Мы еще не успели закончить разгрузку трюма С, как появились самолеты. Вначале один, потом десяток „Юнкерсов-88“. Каждый пикировал, сбрасывал бомбу, набирал высоту и снова пикировал на одно из трех судов. Заходы длились беспрерывно. Мы слышали взрывы, видели столбы воды вокруг нас, и вдруг я почувствовал, что палуба „Вашингтона“ наклонилась. Ребята бросились к спасательным шлюпкам. Их спустили на воду нормально. Речь идет о шлюпках по правому борту, ибо судно кренилось в ту сторону. Шлюпки левого борта оказались бесполезны, как часто бывает при кораблекрушении. Нам невероятно повезло: ни один из членов экипажа „Вашингтона“ не был ни ранен, ни убит. На других судах жертвы имелись. Все произошло быстро, за каких-то десять минут. Нас, моряков с „Вашингтона“, набилось сорок шесть человек в две шлюпки, и мы начали грести вдоль льдов. Все три судна затонули. На поверхности моря осталось шесть шлюпок.

Самолеты исчезли на юге, голубое солнечное небо было пустым и спокойным; слева невыносимо сверкали льды, справа расстилалась гладкая синь моря. Единственным звуком, нарушавшим полярное безмолвие, был скрип весел в уключинах. Помню, я подумал, что мы оказались вдалеке от всех, вроде исследователей прошлых времен, и сказал про себя: „Надо было быть чокнутым, чтобы идти сюда по своей воле“.

Мы спросили капитана, сколь долго нам придется грести вдоль кромки льдов. Он ответил, что мы, наверное, находимся южнее Новой Земли. К середине дня кромка льдов пошла к югу, и вскоре перед нами оказалось бесконечное ледяное поле, перерезанное редкими полыньями. Остальные четыре шлюпки подошли ближе, и капитаны стали совещаться между собой. Было решено грести на восток.

Офицеры потопленных судов рассчитали, что шлюпки находятся в 250–280 милях к западу от Новой Земли. Положение не вызывало особых опасений, поскольку в шлюпках имелось и большое количество провизии – пеммикан, порошковое молоко, сахар, галеты, сушеные фрукты и достаточный запас воды в герметичных емкостях, а также одеяла. Каждый надел свой водонепроницаемый костюм, который снимал, пока греб, а затем надевал вновь.

– Триста миль можно пройти за пять суток, – говорили все.

– А ведь еще не кончился этот поистине бесконечный день 5 июля! К концу дня нам встретился спасатель.

Сначала мы заметили на востоке дым, а затем на горизонте появилось судно. Наш капитан посмотрел в бинокль и крикнул: „Судно!“ Чуть позже выяснилось, что это – „Олопана“, одно из судов рассеявшегося конвоя PQ-17. Он принял SOS с наших трех судов и поспешил на помощь. Четыре шлюпки с других судов направились к нему, а мы поступили иначе.

Я не помню, кто заговорил первым, – уверен, что не я, – но все в шлюпке согласились с заговорившим. Увидев, что мы остановились и оживленно спорим, вторая шлюпка с „Вашингтона“ подошла ближе. Тот тип, что заварил все это, сказал, что будет безумием опять оказаться на судне из конвоя PQ-17. Он говорил, что это наилучший способ снова попасть под бомбы. Немцы тоже перехватили SOS и, считая, что наши друзья придут нам на помощь, пошлют новые самолеты. Можно лишь удивляться, что „Олопана“ добралась до нас, избежав атак с воздуха. Зачем подвергать себя новым опасностям на борту судна, лучше продолжать идти к Новой Земле на веслах, поскольку вряд ли немецкие самолеты будут рыскать над морем в поисках двух шлюпок. Ну а там можно осмотреться. Следовало переждать бурю, другими словами, дождаться, пока немцы забудут о конвое PQ-17. На Новой Земле может встретиться русское судно, которое и доставит нас в Архангельск.

На обеих шлюпках все пришли к согласию, но не обошлось без криков, ругани, угроз, резких слов.

Капитан и оба его помощника не стали нас убеждать, что нашим долгом было взойти на борт „Олопаны“. Обошлись и без угроз, что бросят нас, если мы откажемся покинуть шлюпки. Помню, некоторые ребята говорили, что останутся на Новой Земле до конца войны, будут жить „в лесах“ и никакой силой их не заставят ступить на палубу судна. Но они не знали, что такое Новая Земля.

„Олопана“ подобрала экипажи других шлюпок и подошла к нам. Ее капитан, не спускаясь с мостика, поговорил с нашим капитаном. Он крайне удивился, узнав о нашем решении остаться в шлюпках, а некоторые матросы, перегнувшись через борт, ругали нас. Наверное, кое-кто и усомнился, что мы в здравом уме, но промолчал.

После моих слов вы, по-видимому, сочли нас трусами, которые думали только о спасении своей шкуры. Но не забывайте: все мы были добровольцами, а многие из нас уже не раз проделали путь из Исландии в Мурманск и их не раз спасали с тонущих судов. А пока конвой PQ-17 не распался, все делали свое дело, даже во время воздушных и подводных атак. Но когда эскорт ушел, бросив беззащитные суда на произвол судьбы, нашему возмущению не было предела, и, конечно, это сказалось на нашем настроении. Да, мы думали о собственной шкуре, поскольку ВМС, покинув нас, нарушили контракт.

Короче говоря, „Олопана“ удалилась к югу, а мы снова стали грести на восток, сменяя друг друга на веслах. Так прошло трое суток. Время текло медленно, поскольку солнце не заходило за горизонт. В середине дня солнце сверкало на темно-синем небе, белый лед слепил глаза; к вечеру немного темнело, а лед розовел. Затем солнце поднималось, и все начиналось сначала. Мы больше молчали, только время от времени спрашивали капитана, сколько еще до Новой Земли. „Двое или трое суток“, – отвечал он. Ни голод, ни жажда, ни холод нас не мучили – у нас были водонепроницаемые одежды и одеяла. Мы терпели и вовсе не жалели, что не сели на „Олопану“. Иначе говоря, плыли в каком-то отупении.

Нас вывел из этого состояния шторм. Я еще ни разу не видел такого. Менее чем за час небо побелело, поднялся ветер, закружились хдопья снега, а через четверть часа мы оказались в сердце пурги. Шлюпку трясло, словно осину. Шум стоял оглушительный – льдины сталкивались с треском, похожим на пушечные выстрелы. Мы даже начали опасаться за прочность стальной шлюпки. Но, слава Богу, ничего страшного не произошло. Когда разразилась буря, мы бросили весла и уселись на дно, но капитан сказал, что, если мы перестанем грести, шлюпка встанет поперек волны и может перевернуться или набрать воды. Мы могли бы сообразить это и сами, но были не в себе.

Шторм продолжался шесть часов, а потом как-то вдруг утих, и мы, к величайшему удивлению, увидели другую шлюпку в полумиле от нас. Мы подошли ближе и буквально остолбенели: вместо лиц блестели белые маски изо льда, а гребцы походили на призраков.

На следующий день или через день была еще одна буря. Она тоже продолжалась шесть часов. Мы гребли, сменяя друг друга, настроение у нас испортилось, и кое-кто, в том числе и я, стал жалеть, что не пересел на „Олопану“. Но вслух пока не говорили. Тогда мы еще не знали, что „Олопана“ уже двое или трое суток покоилась на дне Ледовитого океана. Ее потопила торпеда с немецкой подлодки. Это мы узнали позже. Мы совсем упали духом, поскольку кончились съестные припасы. Осталась только питьевая вода.

Утром мы заметили сушу. Она проглянула сквозь легкий туман на востоке далеко на горизонте. Она не блестела, как льды. Ошибки быть не могло – то была земля. Мы кричали и плакали от радости. И с удвоенной силой принялись грести, надеясь добраться до берега часа за три. Но нам понадобилось двенадцать часов.

Шлюпки носом зарылись в гальку. Мы смотрели на редкие зеленые холмы, и сердце наполнялось какой-то удивительной нежностью. Любой потерпевший кораблекрушение поймет меня. Мы дошли до холмов и увидели скудную низкорослую зелень. Поднялись на вершину взгорка и тут же расстроились. Насколько хватало глаз, тянулись одинаковые холмы, а дальше вздымались горы с заснеженными вершинами, сверкавшими на солнце. Ни деревца, ни жилья, ни единого человеческого существа. Нас окружала пустыня.

Вернувшись на берег, мы заметили диких гусей. Диких, но не пугливых. Они никогда не встречались с людьми. Мы поймали десяток птиц и сварили из них суп – хорошо, что нашлись спиртовые горелки.

Новая Земля похожа на мол, тянущийся на тысячу километров с юга на север. Мы не знали, на какой широте находимся. Надо было идти на юг, что мы и сделали. Грести становилось все труднее из-за мучившего нас голода. Берег опустел, дикие гуси больше не попадались. Кое-кто начал жаловаться, что отморозил ноги.

Наше мрачное плавание длилось трое суток, а затем мы встретили четыре шлюпки, в которых сидели моряки с голландского судна, тоже входившего в конвой PQ-17. Они, как и мы, страдали от голода, но встреча подбодрила нас. Казалось, что в компании легче будет добраться до цели. В тот день мы опять наткнулись на диких гусей и поймали их больше сотни. Мы досыта наелись и повеселели.

Мы продолжали грести к югу, и на следующий день произошла новая радостная встреча. Обогнув небольшой мыс, мы заметили стоящее у берега судно из конвоя PQ-17. „Уинстон Салем“ сел на песчаную мель и не мог сдвинуться с места. Он был в хорошем состоянии, его котлы работали, камбуз и холодильник были до отказа набиты пищей.

Трое суток мы жили на „Уинстоне Салеме“, как у Христа за пазухой – тепло, сытно, ни забот, ни тревог. Обмороженные ноги залечили в медсанчасти. Немецких самолетов мы не видели уже несколько дней – по-видимому, операция против PQ-17 закончилась. Наступила счастливая пора, но счастье не длится вечно.

На третьи сутки с юга пришел пароходик. На нем развевался красный флаг с серпом и молотом.

К запаху мазута примешивался другой, более аппетитный запах. Когда судно подошло ближе, мы разглядели ржавый и грязный корпус китобойца. Он отдал якорь вблизи „Уинстона Салема“, и с него спустили шлюпку. В нее сели два человека, закутанных в меха. На ногах у них были унты. На их коричневых лицах поблескивали раскосые глаза. Они ни слова не знали по-английски. Жестами они объяснили, что неподалеку, к югу, стоит несколько английских или американских судов, и предлагали доставить туда всех, кто хотел.

Капитан „Уинстона Салема“ промолчал. Решение должен был принять он. Мы же не могли злоупотреблять его гостеприимством и с большим сожалением покинули „Уинстон Салем“, пообещав капитану сделать все возможное, чтобы русские прислали буксир, который стащит его с мели.

Мы снова пустились в путь вдоль побережья Новой Земли, на этот раз на борту китобойца. На завтрак давали какое-то рыбное (или китовое) варево и чай. Русские говорили, что суда союзников недалеко, а мы все шли и шли вдоль берега. Как-то мы заметили маяк и несколько деревянных домов. Человек двенадцать мужчин, две женщины, дети, собаки.

После шестнадцати часов плавания мы наконец заметили в глубине бухты стоящий на якоре „Импайр тайд“, английское судно из конвоя PQ-17. Мы поднялись на его борт.

Нас встретил капитан. Он был приветлив, но мы поняли, что стесняем его. „Импайр тайд“ уже принял большое количество моряков с других судов конвоя PQ-17. Он был переполнен: на его палубе толкалось множество людей. „Вместе с вами у меня на борту окажется двести пятьдесят пассажиров“. Капитан опасался взять на себя ответственность за доставку всех этих моряков в Архангельск, он хотел получить несколько судов для охраны. „Я уже послал радиограмму в Архангельск и запросил помощь“. Мы подумали: „Радиограмма! Он с ума сошел! Рядом базируются немецкие самолеты, они вскоре будут здесь!“

И действительно, вскоре в небе появился самолет. „Вот тебе и ответ на радиограмму, – подумали мы. – Теперь жди бомбардировщиков“. После воздушной атаки переполненный „Импайр тайд“ будет походить на бойню.

С согласия нашего капитана мы покинули это судно, которое не могло ни прокормить нас, ни доставить в Россию, а само было прекрасной мишенью. Капитан „Импайр тайда“ дал нам две шлюпки и парусину. Мы снова сели на весла и пошли к берегу. Он был столь же негостеприимен, как и в более высоких широтах. Мы пробыли на суше двое суток, подстрелив из револьвера несколько морских птиц. Мы ждали атаки самолетов на „Импайр тайд“, но небо оставалось пустым.

Двое суток мы проскучали на берегу, а потом капитан „Импайр тайда“ прислал нашему капитану записку. „Получил радиограмму корвета вооруженных сил „Свободная Франция“. К нам идет мощный эскорт. Отхожу ему навстречу. Возвращайтесь на борт“. Мы вернулись. „Импайр тайд“ встретился с эскортом – тремя французскими корветами и двумя русскими эсминцами. Под эскортом шло еще пять судов из конвоя PQ-17. Мы пришли в Архангельск 25 июля, то есть через три недели после рассредоточения конвоя. А нам казалось, что прошел уже не один месяц.

По невероятному стечению обстоятельств экипаж „Вашингтона“ прибыл в Архангельск в полном составе. К сожалению, закончить таким „хэппи эндом“ нельзя.

В начале августа 1942 года все уцелевшие моряки конвоя PQ-17 – тысяча триста человек – были доставлены в Мурманск, где им пришлось ждать репатриации. Половина города лежала в развалинах. Моряки жили в деревянных бараках, и по нескольку раз на дню их поднимал на ноги вой сирен воздушной тревоги. Через несколько секунд из-за холмов вылетали немецкие самолеты. Ближайший немецкий аэродром находился в 68 километрах – восемь минут полета. Русские истребители не всегда успевали подняться в воздух до начала бомбардировки. Улицы Мурманска были завалены битым кирпичом и железом.

В ту эпоху еще не существовало воздушного моста для эвакуации моряков. Через три недели после их прибытия в Мурманск американский крейсер „Тускалуза“ забрал двести сорок человек. Остальные вернулись домой позже, но кое-кто погиб или пропал без вести во время бомбежек Мурманска.

Мне повезло, – закончил свой рассказ Патрик Лестер.

1950 год. Война закончилась несколько лет назад. Между бывшими союзниками возникли серьезные разногласия. В Арктике выросли военные базы. Одна из них разместилась в Туле, легендарном Туле, считавшемся краем мира, до которого добрался в IV веке до нашей эры Пифей, мореплаватель, уже встречавшийся нам в предыдущих книгах „Великого часа океанов“.

Но следует вспомнить о пионере, который дал имя Туле месту, где имелась лишь стоянка эскимосов.

Кнуд Расмуссен, сын датчанина и эскимоски с западного берега Гренландии. Его воспитала мать, его первым языком был эскимосский, и еще ребенком он освоил обычаи этого народа. Позже он получает образование в Дании и становится известным этнографом, не забывшим о своих корнях. Никто не знает, почему он назвал стоянку Туле, где в 1910 году основал факторию.

Еще до появления фактории эскимосы стекались сюда с мехами, моржовой костью, резными предметами из этого драгоценного бивня. Китобои и коммерсанты забирали добычу и поделки в обмен на боеприпасы, эмалированную посуду и всякие безделушки, бессовестно обманывая доверчивых аборигенов Крайнего Севера. Такая эксплуатация возмущала Расмуссена.

– Гренландия принадлежит Дании, а я – датчанин, – заявил он торговцам. – Отныне весь обмен будет проходить через мои руки.

Столь решительному человеку, как Расмуссен, трудно возражать. Его вмешательство позволило эскимосам торговать с большей выгодой. Вести на Севере скоро разносятся, и эскимосы потянулись в Туле, которое начало быстро расти.

С 1906 года Кнуд Расмуссен возглавлял этнографическую миссию на севере Гренландии. В 1911 году, когда станция в Туле стала процветать, он на вырученные деньги приступил к организации научных экспедиций. С 1911 по 1917 год он четыре раза пересекает остров на собачьих упряжках в сопровождении датчанина или немца и двух эскимосов. В 1911 году он проходит за девятнадцать суток 1230 километров, то есть 65 километров в день – официальный рекорд; он открывает, что Земля Пири и Гренландия не разделены проливом, как считалось раньше. Он исследует, делает открытия, иногда его путешествия даются ему с трудом, поскольку пересечение Гренландии на собачьих упряжках относится к труднейшим спортивным подвигам; в 1917 году в походе гибнет один из его компаньонов.

Физически крепкий, полукровка Расмуссен легко переносил любые лишения, но не мог смириться с мыслью о распаде и даже гибели эскимосской культуры. За исключением некоторых жестоких сторон, а может, благодаря именно им, эта совершенная по укладу цивилизация, с успехом сохранявшая добродетели целой расы, оказалась под угрозой из-за вторжения европейцев. Новые предметы, предложенные эскимосам, – предметы нужные, но лишенные красоты – заставляли их забывать о древней технике производства необходимых и прекрасных вещей; исчезали профессии и обычаи; добавьте к этому урон от алкоголя, попавшего к ним в те же времена.

В 1921 году Кнуд Расмуссен предпринял вместе с метисом Кавигарссуаком и его женой эскимоской Ахарулунгуак (оба уроженцы Туле) пятую экспедицию. Это было нечто вроде паломничества по всем стоянкам эскимосов, живущих среди льдов и снегов от Берингова пролива до Гудзонова залива. Расмуссен даже пересек Берингов пролив и посетил чукчей на востоке России. Этот поход продолжался три года. Его участники жили по обычаям племен, которые разнились между собой в зависимости от географического района их обитания: когда протяженность страны из конца в конец превосходит 3 тысячи километров, неизбежны различия и в климате, и в природных богатствах. Понятно, что во время этого паломничества Расмуссен пытался, поелику возможно, раздуть угасающее пламя эскимосской культуры. Перед тем как пересечь Берингов пролив, он облек обуревавшие его мысли в следующие слова: „Скала, на которой я стою, чистый воздух, который окружает меня, позволяют мне заглянуть вдаль и увидеть следы моей упряжки на белом снегу, уходящие за горизонт. Здесь на севере я вижу тысячи яранг, которые наполнили смыслом мое путешествие. И я от всего сердца благодарю судьбу, давшую мне шанс родиться в эпоху, когда собачьи упряжки еще не стали достоянием прошлого“.

Наблюдения, сделанные Расмуссеном во время этого путешествия, позволили датскому правительству принять меры и, насколько возможно, сохранить моральную целостность эскимосской культуры перед необратимым наступлением западной цивилизации, интеллектуальной и воинственной одновременно. Но тщетность этих усилий сегодня видна любому.

Через восемнадцать лет после смерти Расмуссена основанное им Туле стало одной из первых стратегических полярных баз. А вблизи Туле появились базы для приема самолетов метеорологических наблюдений.

14 августа 1946 года один из самолетов разведки погоды летел в густом тумане над самой северной точкой Аляски – мысом Барроу. Вдруг на экране радара, там, где не значилось никакой суши, появился остров размером 32 на 24 километра.

Штурман доложил об острове, вернувшись на базу, и в последующие дни на разведку послали другие самолеты. Остров действительно существовал, но находился в нескольких милях от указанных координат.

– Местоположение рассчитано неверно, – сказал начальник базы. – Флетчер, займитесь делом сами.

Подполковник Флетчер слетал к острову и провел новые наблюдения. Остров медленно двигался. Оказалось, что это громадное светло-голубое ледовое поле – осколок пресноводных ледников. Островок, получивший наименование Т-1 (от английского слова target – „мишень“), продолжал смещаться, двигаясь по часовой стрелке в части Северного Ледовитого океана между Северной Америкой и полюсом, и прошел 2600 километров. Его потеряли в 1949 году и вновь отыскали в 1951-м. Американцы нашли еще несколько таких островов (Т-2, -3, -4 и т. д.). Выяснилось, что эти гигантские айсберги отрывались от ледников острова Элсмира и начинали бесконечный путь по маршруту Элсмир-окрестности полюса-Элсмир. Отделение некоторых из них от материнских ледников длилось десятилетия, а иногда и целые столетия.

С 1952 года на этих „островах“ располагаются наблюдательные станции. Во льду были обнаружены окаменелости – ветви, рыбьи кости, карибу. Самолетами на острова Т доставлялось и доставляется все необходимое для жизни исследователей. Взлетно-посадочные полосы во время полярной ночи освещаются.

На островах или на дрейфующих льдах располагаются и русские научные станции СП-2, СП-3 и т. д.

Французский специалист-полярник Жак Сорбе приводит выдержки из отчета директора Океанографического института В. Г. Корта после посещения станции СП-3:

„Станция расположена на ледовом поле площадью несколько квадратных километров и толщиной 2–3 метра. Два типа жилых строений – разборные дома на полозьях и палатки. Несколько дней я жил в такой палатке и нашел ее столь же уютной, как и московскую квартиру. В каждой палатке 2–3 койки, складной стол и стулья. Их обитатели имеют все, чем пользуется сейчас любой городской житель, – отопление, электрическое освещение, радио, а кое-кто и телефон. В палатке тепло, даже если снаружи -40° С. Стенки палатки состоят из нескольких слоев ткани, один из которых теплоизолирующий. Разборные дома тоже очень удобны. Два из них служат кают-компанией: днем – столовая, вечером – клуб. Там стоят пианино, радиоприемник, магнитофон, игры, библиотека из 300 томов литературных и политических произведений и киноустановка. Два раза в неделю полярники смотрят фильмы, доставленные с континента. Они получают „говорящие письма“ от семей и записывают на пленку свои ответы, которые переправляются их родным“.

Еще одно свидетельство, на этот раз ветерана СП-3:

„Когда нет срочной работы, собираемся в кают-компании. Начальник станции А. Трешников, пилот А. Бабенко, доктор В. Волович и гидролог А. Дмитриев „рубятся“ в домино. Аэролог В. Канаки и кинооператор Е. Яцун раздумывают над шахматной доской – они участвуют в радиоматче против шахматистов станции СП-4 и „Ленинграда“, который совершает плавание где-то в южном полушарии. Геофизик А. Змагинский и аэролог И. Цигельницкий готовят очередной номер стенгазеты. Отсутствуют только радисты К. Курко и Л. Розбаш. Они пытаются установить связь с радиолюбителями. Позывные СП-3 известны многим радиолюбителям, работающим на коротких волнах. Стоит полярная ночь. На горизонте вырисовываются причудливые силуэты торосов. Радио доносит дорогой и знакомый бой кремлевских курантов… Через несколько секунд над ледяными просторами разносятся величавые звуки Гимна Советского Союза“. Иными словами, райский уголок. Но закрытый для туристов.

А ведь туристы облюбовали Арктику давно. В 1871 году на судне компании „Гаммерфест“ на Шпицберген прибыли пассажиры, которыми двигало только любопытство. Туристы – норвежцы, немцы и англичане – посещали Шпицберген в 1890, 1894 и 1896 годах. Путешествия происходили в летний сезон. Выражение „полярный круиз“ впервые появилось в проспекте журнала „Ревю женераль де сьянс“, в котором пассажирам специально зафрахтованного лайнера-яхты „Иль де Франс“ водоизмещением 3487 тонн предлагается „охота на китов, диких оленей, голубого песца, тюленей, гагу, арктических птиц“. 214 пассажиров, 7 ванных комнат на борту.

Но на следующий год Северный Ледовитый океан, по-видимому разгневанный сим праздным любопытством, высылает свои льды далеко к югу, и туристские суда в районе острова Медвежьего вынуждены повернуть обратно. Такая же неудача постигла в 1910 году лайнер „Блюхер“ фирмы „Гамбург-Америка“.

Прошли годы. Корабли стали крупнее и быстроходнее, налажено распространение информации о погоде, лайнеры отплывают в край полуночного солнца без особых опасений. В 1936 году на борту „Лафайетта“ путешествует пятьсот туристов. Маршрут удлинен: Фарерские острова, Исландия, остров Ян-Майен, Лафонтенские острова, Скьаргард. Путешествие к мысу Нордкап и на Шпицберген стало в то время модным, и каждый сноб считал своим долгом совершить его. Но чартерные рейсы самолетов к „антиподам“ в Новый Свет нанесли смертельный удар полярному туризму. Может, пора поставить точку и завершить рассказ о Великом часе полярных морей северного полушария? Нет, нам кажется, что последний эпизод относится к 1958 году.

ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

В воскресенье 8 июня 1958 года у 91-го причала Сиэтлского арсенала стояла необычная подводная лодка (водоизмещение – 3120 тонн, длина – 95 метров, диаметр – 8 метров). Причал пуст. Служба безопасности незрима, но эффективна. Она охраняет первую подводную лодку с атомным двигателем. Ее назвали „Наутилус“, отдавая дань памяти Жюля Верна. Напомним, что Уилкинс уже выбирал это название для своей лодки, хотя его попытка так и не состоялась. Этот „Наутилус“ готовился к плаванию со сверхсекретной миссией.

Командиру подлодки капитану Андерсону исполнилось тридцать семь лет. Средний возраст матросов „Наутилуса“ равнялся двадцати шести годам. Все они были трижды добровольцами – добровольцами-подводниками, добровольцами атомной подлодки, добровольцами для выполнения миссии „Саншайн“. Каждый член команды прошел специальную подготовку от полугода до двух лет в зависимости от звания.

Морякам нравилось служить на „Наутилусе“: здесь им предоставлялись удобства и развлечения, немыслимые на борту обычных подлодок, где половина внутреннего пространства занята аккумуляторными батареями и цистернами с топливом. На „Наутилусе“ свободное пространство использовалось иначе: матросская столовая и кают-компания были вчетверо больше обычных; столовая в пять минут превращалась в кинозал на шестьдесят мест; на борту имелась машина для изготовления мороженого, автомат прохладительных напитков, радиоприемник высшего класса, музыкальный автомат. Нашлось место и для стирально-сушильной машины, фотолаборатории, библиотеки из шестисот томов.

На обычных подлодках каждая койка рассчитана на двух человек, занимающих ее поочередно в зависимости от вахт. На „Наутилусе“ каждому матросу полагается личная койка с матрасом из пенопласта, а в туалетных комнатах – шкафчик для туалетных принадлежностей. Трудно себе представить, как нужны эти мелочи матросам, уходящим в долгие плавания; а сегодня самые продолжительные походы совершают атомные подлодки. Специальная аппаратура „Наутилуса“ очищала воздух от вредных газов и поддерживала постоянное содержание кислорода. Температура воздуха равнялась 20 °C, а влажность не превышала 5 %.

Когда команде подлодки объявили истинную природу миссии „Саншайн“, 90 % состава выразило беспокойство. Лекция старпома успокоила людей, и все добровольно согласились идти в поход. „Наутилусу“ предстояло совершить переход из Сиэтла в Портленд на южном побережье Англии под шапкой северных полярных льдов.

Спущенный на воду в 1954 году, „Наутилус“ совершил первое погружение в январе 1955 года, а первое продолжительное плавание – в июле – августе 1957 года (операция НАТО „Страйкбек“). Чтобы понять смысл этой операции, о ней следует сказать несколько слов.

На любой подводной лодке устанавливаются два компаса – магнитный и гироскопический. Один указывает направление на магнитный, а другой – на географический полюс, но с приближением к полюсам показания этих компасов ухудшаются. Даже гироскоп теряет стабильность и точность. Во всяком случае, таким было положение дел до 1956 года, когда фирма „Джироскоп компани“ выпустила „Марк-19“ – компас для самых высоких широт. Сейчас гирокомпасы этого типа используются очень широко. Один из них установили на борту „Наутилуса“ при подготовке операции „Страйкбек“. На случай если „Наутилус“ не сможет определить свое местоположение подо льдами, была предусмотрена специальная установка на шесть торпед, чтобы подлодка могла разбить ледовый свод и выйти на поверхность.

„Наутилус“ прошел 400 миль под водой и поднялся на поверхность у острова Ян-Майен, затем на границе паковых льдов совершил новое погружение. Во время плавания произошло несколько инцидентов. Шапка образована ледовыми полями разной толщины – от 1 до 4 метров. Если смотреть на льды снизу, они выглядят шероховатыми. В какой-то момент сонар показал, что над судном чистая вода, и подлодка начала всплытие. Но всплытие никогда не происходит совершенно вертикально. Полынья оказалась небольшой, и „Наутилус“ с силой ударился об лед – погас свет. После ввода в строй освещения подлодка развернулась и всплыла. В момент удара был поврежден перископ. На его ремонт трем специалистам понадобилось пятнадцать часов в разгар полярной бури.

– Курс на север! – приказал капитан Андерсон. – Снова уходим под лед.

Затем вышел из строя гироскоп „Марк-19“ – „полетели“ предохранители питания. „Наутилус“ едва не разбился о льды в районе Северной Гренландии. После ремонта подлодка продолжила операцию „Страйкбек“. В конце октября лодка пришла на базу Нью-Лондон, штат Коннектикут.

Капитана Андерсона вызвали в Белый дом, где он доложил о поведении судна. В конце доклада он предложил совершить плавание подо льдами из Тихого океана в Атлантический через полюс. После консультации со штабом президент разрешил проведение операции.

„Наутилус“ был оборудован современной навигационной системой. Последнее слово техники. Группа ее гироскопов стабилизировала платформу, не меняющую своего положения по отношению к звездам; ЭВМ регистрировали все силы, которые воздействовали на платформу (движение судна, вращение Земли), и с учетом этих данных постоянно определяли местоположение подводной лодки.

Всем членам команды задали вопрос: „Кто хочет уйти в отпуск и не участвовать в операции „Саншайн“? Никто этим предложением не воспользовался.

22 апреля 1958 года с наступлением ночи „Наутилус“ покинул Нью-Лондон, погрузился и взял курс на Панаму, чтобы пройти в Тихий океан и вернуться в Сиэтл. В любой подводной лодке всегда надо быть готовым к аварийной ситуации. Недалеко от Панамы произошло отравление воздуха в машинном отделении, поскольку в конденсаторы постоянно проникала соленая вода, а течь никак не удавалось обнаружить. Положение обострилось после ухода из Панамы, несмотря на тщательный осмотр трубопроводов. Затем в машинном отделении вспыхнул пожар. Помещение расчистили для борьбы с огнем и обнаружили, что морская вода проникала возле гребного вала. После ремонта в Сан-Франциско подводная лодка пришла в Сиэтл, откуда должна была уйти в полярный рейс.

Во второй половине дня 8 июня, в воскресенье, пришел приказ на выход. „Наутилус“ вышел в море и в 21.00 погрузился. Глубина – 100 метров, скорость – двадцать узлов.

На следующий день второй помощник капитана собрал людей и рассказал команде об условиях плавания подо льдами. Чтобы матросы не скучали, каждый день устраивалось два киносеанса и фильм могли посмотреть все. Изредка „Наутилус“ выходил к самой поверхности и поднимал перископы, астронавигационную антенну и шноркель[6] для проверки инерционной навигационной системы по звездам, обмена радиосообщениями и забора свежего воздуха через шноркель. На третьи сутки „Наутилус“ погрузился на максимальную глубину, чтобы еще раз проверить герметичность корпуса, затем вернулся на средние глубины.

В полночь 12 июня подводная лодка вошла в Берингов пролив. Проход очень узок, неглубок, загроможден льдами, но дно его выглядит плоским и покрыто большим количеством ила. Ил образуется при таянии дрейфующих льдов, несущих много земли.

Свободные от вахты матросы отдыхают. Те, кто только сменился с вахты, пьют в столовой кофе. „Наутилус“ – крохотный замкнутый мирок, планетка, совершающая плавание под водой. Ночью 14 июня эхоприемники регистрируют появление первой льдины. Расстояние между надстройками лодки и нижней частью льдины не превышает 9 метров. Пространство для маневра очень мало, а пролив надо пройти под водой. Во второй половине дня 17 июня в перископ видны одновременно берега Сибири и Аляски. После Берингова пролива подводная лодка оказывается в неглубоком Чукотском море. До впадины Северного Ледовитого океана еще 400 миль.

„Наутилус“ движется зигзагами то на перископной, то на крейсерской глубине – в зависимости от ледового состояния моря. Заполярный пейзаж постоянно меняется. На широте 68°20 горизонт перекрывает гигантская стена льда без единой трещины – полярная шапка льдов. „Наутилус“ уходит под лед и берет курс прямо на север.

Подводная часть айсбергов уходит очень глубоко. Их основание находится всего в 12 метрах от надстроек судна; под лодкой 13 метров воды. Скорость – десять узлов.

Удастся ли достичь полюса? Во вторник, 17 июня, в 23.00, через восемь суток после выхода в море, „Наутилус“ скользит под толстым слоем льда. Рубку от нижней поверхности льда отделяет всего 2 метра, под килем – 7 метров. Через час надо буквально ползти по дну, чтобы пройти в полутора метрах от нижней кромки новой ледяной горы. С сожалением Андерсон принимает мудрое решение:

– Операция „Саншайн“ откладывается. Курс на юг.

Курс на юг, к Берингову проливу, под водой.

В среду, 18 июня, через девять суток после старта из Сиэтла, Андерсон всплывает на перископную глубину и посылает в Пентагон шифрованную радиограмму о своей неудаче. Операция „Саншайн“ так засекречена, что „Наутилус“, желая избежать любопытства иностранных журналистов, под водой проделывает путь до Перл-Харбора, где и всплывает. Все на Гаваях, в том числе и официальные лица, считают, что первая атомная подлодка совершила крейсерское плавание в экваториальной зоне. Украшенный Десятиметровой гирляндой цветов „Наутилус“ входит в порт. Экипаж знает, что должен молчать о своих приключениях.

Андерсон летит в Вашингтон. В громадном здании Пентагона имеются помещения для сверхсекретных совещаний. Авторы шпионских романов описали их, но любые описания не имеют ничего общего с истиной. В Вашингтоне один из дешифровщиков Пентагона сказал мне, что система безопасности и секретности постоянно меняется. В одном из таких помещений Андерсон и выступил перед морскими экспертами с рассказом о плавании. В своей книге об операции „Саншайн“ он не упомянул об этих секретных совещаниях. Было принято решение попытку повторить.

Разведывательные самолеты начали полеты к северу от Аляски, наблюдая за состоянием льдов. Шифровки неслись по кабелям связи в Перл-Харбор, где на „Наутилус“ ставили новейшую технику, в частности замкнутый телевизионный контур; на палубе разместили телекамеры с направленными к поверхности объективами для постоянного наблюдения за состоянием льдов.

Была произведена ревизия двигателей; погрузили торпеды, баллоны с кислородом, медикаменты, различные продукты, транзисторные приемники, фильмы, пишущие машинки и т. п. 21 июля „Наутилус“ отправился в новое плавание.

В воскресенье утром 26 июля подводная лодка снова подошла к Берингову проливу. Может, на этот раз подводное плавание будет более удачным? Да. Чукотское море почти совсем очистилось ото льдов – можно идти на перископной глубине, а затем и вовсе всплыть. Вокруг только плоские льдины. „Наутилус“ направляется на юго-восток, к границе льдов в районе мыса Барроу.

Глубины стали достаточно большими. „Наутилус“ погружается и берет курс на северо-восток. Он идет по одной из громадных расщелин морского дна. Вахтенные офицеры ведут наблюдения с помощью сонара. 14 августа в 8.52 Андерсон отдает приказ: „Курс прямо на север“. Судно нырнуло под шапку льдов. Северный полюс находится в 1094 морских милях.

Еще через 800 миль, где-то на линии Шпицберген-Гренландия, проходит граница льдов. Там по графику операции „Саншайн“ „Наутилус“ должен всплыть.

Будь корпус „Наутилуса“ снабжен иллюминаторами и прожекторами, глазам моряков открылись бы фантастические пейзажи на глубине 125 метров. Гигантский ледовый потолок, как бы висящий у поверхности моря, неровен: из-за давления льдов он испещрен гребнями. Столь же необычен вид дна. Из глубин океана (4 тысячи метров воды под лодкой) вздымаются горные цепи с острейшими пиками. Но этот пейзаж различают лишь сонары. Как огромная рыба, „Наутилус“ уже 72 часа идет на север, лавируя между подводными горами и основанием шапки льдов. В ярко освещенном матросском клубе моряки читают иллюстрированные журналы. В торпедном отсеке вахтенный матрос периодически включает аппарат регенерации воздуха. По соображениям безопасности систему полностью не автоматизировали.

89° северной широты, 85°87 восточной долготы. Наконец до полюса два-три часа хода. Глубина – 130 метров, скорость – двадцать узлов. Сонары отмечают, что толщина льдов над головой постоянно меняется.

3 августа 1958 года. 23.14. Динамики разносят по всем помещениям голос капитана Андерсона:

– Через минуту мы пройдем точку Северного полюса. Температура воды ноль градусов. Глубина Северного Ледовитого океана четыре тысячи метров. Свободным от вахты собраться в матросском клубе, чтобы отпраздновать событие. Затем они сменят на вахте своих товарищей.

Огни, напитки, музыка, песни. Где вы, Фиппс, Скорсби, Нансен, Пири, Амундсен? Видите ли вы эту темную металлическую рыбу, скользящую на глубине 130 метров от точки, где ничего нет и к которой вы так стремились?

Находясь на Северном полюсе, вы всегда глядите на юг, в какую бы сторону ни были обращены ваши взоры. Не меняя курса, „Наутилус“ устремляется на юг. Только развернули на 180° гирокомпас.

4 августа в 17.00 полюс остался в 340 милях позади. Андерсон берет курс на точку всплытия между Гренландией и Шпицбергеном. 5 августа в 4.00 выход на перископную глубину, затем полное всплытие. Вокруг чистое море. „Наутилус“ огибает огромное ледовое поле, оторвавшееся от шапки. После 96 часов электрического света ярчайшая белизна, сверкающая под безоблачным небом, радует глаз. В лучах солнца греется тюлень, он лениво поворачивает голову в сторону громадной металлической рыбы. Вскоре „Наутилус“ снова уйдет под воду, чтобы дойти до Портленда. Радист посылает в эфир сообщение, которое тут же принято в Пентагоне: „Операция „Саншайн“ закончена. Задание выполнено“.

Люди добрались до полюса пешком, облетели его на самолетах и дирижаблях, прошли его под водой. Что еще можно пожелать? Руководители американских ВМС желают большего. „Океанская зона имеет военное значение только тогда, когда возможен хотя бы периодический выход на поверхность“ – так заканчивался полученный после выхода „Наутилуса“ приказ командиру другой атомной подводной лодки – „Скейт“ Джеймсу Калверту. Миссия заключалась в следующем: „Отработать технику всплытия в районах, покрытых льдами“.

„Скейт“ вышел из Нью-Лондона и проделал путь под шапкой льдов. О его плавании рассказывать нет смысла, поскольку оно во всем напоминало предыдущее. Напомним, что через девять дней после экспедиции „Наутилуса“ мир узнал, что вторая атомная подводная лодка не только достигла полюса, но и всплыла там.

Новость была не совсем точна. „Скейт“ всплыл в полынье в 45 километрах от полюса. Во время своего плавания в 1958 году „Скейт“ совершил девять таких всплытий.

По возвращении подлодки в Соединенные Штаты морские власти сочли результат хорошим, но недостаточным. Надо было научиться всплывать, раскалывая льды, не надеясь на полыньи. И не в удобном месте, а там, где требуется. И прежде всего на полюсе. Следовало прийти на полюс и всплыть, если возможно.

„Скейт“ переоборудовали, в частности была усилена задняя часть ограждения рубки (где находится головка перископа в убранном состоянии): она должна была служить тараном. „Скейт“ отправился в новое плавание в марте 1959 года. Маршрут похода хранился в строжайшем секрете. Командиру разрешили лишь сообщить прессе, что 17 марта 1959 года, после того как лодка прибыла на полюс, стало ясно, что лед не очень толст (но и не слишком тонок), были продуты цистерны и подводная лодка начала всплывать. Раздался удар. Сначала рубка, а затем и палуба оказались на поверхности. Командир велел открыть люк и вышел наверх. „Дул сильный ветер. Он выл и крутил снежные вихри вокруг рубки. По небу бежали низкие тучи“. Эпопея Северного полюса закончилась.

Во всяком случае, эпопея покорителей полюса. А для исследователей работы непочатый край, ведь таинственная роль полюсов в жизни планеты окончательно не разгадана. Ось земного шара не остается неподвижной, она медленно смещается, как ось волчка под влиянием прецессии. В отдаленные геологические эпохи случалось, что ось Земли смещалась более или менее резко, вызывая катаклизмы, в том числе и оледенения; от подобных смещений мы не застрахованы и сейчас. И нам, наверное, следует остановиться на пороге Великого часа планеты. Однако мы забыли о нескольких полярниках, оставшихся в прошлом. Они ждут нас в районе Южного полюса.

Один из них – Моусон, с которым мы встречались в 1909 году, когда он с Шеклтоном участвовал в поисках Южного магнитного полюса. Тот поход не имеет никакого отношения к морским приключениям, поскольку приходилось лазать по горам – и в каких условиях! – хотя в район поисков их доставило судно. А в январе 1912 года другое судно, китобоец „Аврора“ водоизмещением 600 тонн, высадило в бухте Земли Адели доктора Дугласа Моусона, семнадцать исследователей и комплект научного оборудования. Цель экспедиции? Географические исследования, метеорологические наблюдения. Позже в газетах напишут, что экспедиция Моусона „внесла важный вклад в изучение антарктической метеорологии“, и это действительно так, но не стоит забывать: для большинства полярных исследователей научные цели часто были предлогом, чтобы померяться силами с суровейшей природой, проверить пределы своих физических и моральных сил. Именно это желание движет ими.

„Аврора“ уходит с группой океанографов, а Моусон готовится к зимовке в месте высадки. „Родина ледяных ветров“ – так назовет свой отчет исследователь. Среднегодовая скорость ветра – 80 километров в час. Иногда она доходит до 150–200 километров в час. Прочный деревянный дом в любой момент может быть сорван с места. Чтобы избежать этой опасности, зимовщики заваливают его снегом, а провизию переносят в ледяную пещеру.

– Надо провести разведку восточной части Земли Георга V. Со мной на собачьих упряжках пойдут Мерц и Ниннис.

Такое решение принял Моусон весной. Мерц – швейцарец, чемпион по лыжам, Ниннис – английский лейтенант. Три человека, две собачьи упряжки среди необозримых льдов – картина знакомая. Наступил декабрь, иными словами, южное лето. Солнце не заходит за горизонт. Трое исследователей уверенно идут вперед и занимаются наблюдениями.

570 километров Моусон, Мерц и Ниннис прошли без всяких происшествий. Несчастье случилось через месяц после выхода из лагеря. Впереди бежал Мерц, за ним вел свою упряжку Моусон. Грузовая нарта Нинниса шла последней. Между ними интервал в тридцать метров. И вдруг исчезает Ниннис – ни Нинниса, ни его упряжки, ни шестнадцати собак на заснеженной поверхности нет. Моусон и Мерц останавливаются и возвращаются. Исследователи видят глубокую трещину. Они склоняются над ее краем. Из глубины доносится собачий вой. Через несколько секунд он смолкает. Может, Ниннис шел не по следу Моусона? Или трещина открылась после прохода Моусона? Возможно. Ясно одно: трещина стала могилой Нинниса; вместе с его упряжкой исчезла большая часть провизии.

– Придется возвращаться, – решает Моусон. – Но вначале надо прочесть заупокойные молитвы.

Заупокойные молитвы по-разному звучат в церкви и среди снежной бесконечности или на море. Надо уметь смотреть в лицо действительности. Пищи осталось на десять суток. Скорее обратно, навстречу ледяному ветру.

Экономя провизию, люди по одной убивают и съедают собак. Собачье мясо сохранило жизнь многим полярным исследователям, но у геолога Мерца слабый желудок, и в условиях сильнейшей усталости он заболевает дизентерией. Через две недели после гибели Нинниса, 7 января 1913 года, Моусону снова приходится читать заупокойную молитву – у тела Мерца.

Моусон продолжает путь в одиночестве. Когда он убил и съел последних собак, он впрягся в сани, на которых уложены жалкие остатки провизии. Когда ветер дует в спину, он ставит на нарты парус. У него отморожены ноги, он попадает в расщелину, выбирается из нее, снова пускается в путь. Месяц пути до базы можно сравнить с чудовищным кошмаром. Кончаются съестные припасы. Моусона от лагеря отделяют всего 20 километров, но он этого не знает. „Мне не удастся добраться“.

И вдруг Моусон видит на снегу гурий. Мираж? Нет. Оставшиеся в лагере люди, не имея вестей от исследователей, устроили для них склад провизии.

Моусон подкрепляет силы, и вовремя: начинается сильнейший ураган. Целую неделю полярник не покидает своей норы, прикрытой нартами, – он более или менее защищен от ветра и сыт. Он возвращается в теплый деревянный дом через восемьдесят суток после ухода.

„Аврора“ уже ушла, чтобы избежать ледового плена.

На базе осталось шесть добровольцев, и Моусон проводит вместе с ними на Земле Адели вторую зимовку. Длинная зима, но разве она идет в сравнение с тем ужасным походом? „Аврора“ вернулась в феврале 1914 года и перевезла зимовщиков в Австралию. Не щадивший себя Моусон, которому не раз удавалось обмануть смерть, скончался в возрасте семидесяти шести лет в собственной постели. В Аделаиде, Австралия.

28 ноября 1929 года. С базы в бухте Баллени, откуда в свое время к Южному полюсу на нартах ушел Амундсен, взлетел самолет. Это довольно тяжелая машина марки „Форд“, поставленная на лыжи. Ее полетная масса равна семи с половиной тоннам. Он забрал пять человек, одни нарты, оборудование для лагеря, запасные одеяла и съестные припасы на три месяца. Начальник экспедиции предусмотрел возможность вынужденной посадки и возвращения на базу пешком.

Следуя за Амундсеном, мы узнали, что на пути к Южному полюсу надо преодолеть шельфовый ледник Росса и горную цепь Королевы Мод высотой 4700 метров.

– Мы не полетим над вершинами, а пойдем долинами. Средняя высота перевалов – 3000 метров над уровнем моря. У нас есть запас высоты.

Начальник экспедиции адмирал Ричард Бэрд – моряк и летчик. Представительный человек сорока одного года с энергичным лицом – волевая челюсть, крупный рот, широко расставленные глаза. Высокий лоб свидетельствует о большом уме. Да, этот человек наделен многими качествами. Выпускник Морской академии в Аннаполисе (военно-морское училище Соединенных Штатов) в двадцать три года, пилот в двадцать девять лет. Ричард Бэрд совершил облет (без всяких трудностей) Северного полюса 9 мая 1926 года, за два дня до полета Амундсена-Элсуорта-Нобиле. 1 июля 1927 года он едва не погиб, через сорок дней после Линдберга повторил трансатлантический перелет. Отказали компасы, он заблудился в тумане, а машина скапотировала в момент приземления в Вер-сюр-Мер на побережье Ла-Манша. Когда Бэрду присвоили звание контр-адмирала, он решил совершить облет Южного полюса. А вернее, покорить Южный полюс. Бэрда не раз называли колонизатором полярных областей, и именно он был зачинателем исследования Антарктиды с помощью постоянных станций. Но личность Бэрда – он умер в 1957 году в Бостоне – куда сложнее. Колонизация – да, но с применением всех нужных средств. Для себя же он намечает уникальный психологический опыт, нечто вроде аскетического отшельничества, но об этом позже.

Сбор необходимых средств начался в США с рекламной кампании, во многом напоминавшей кампанию Пири при подготовке похода к Северному полюсу. Необходимые фонды собраны. 28 декабря 1928 года Бэрд прибывает в Китовую бухту с двумя судами – „Сити оф Нью-Йорк“ и „Элеонор Боллинг“. Они набиты оборудованием – громадными домами с тройными стенами (на сорок два человека), ангаром на три самолета, нартами, загонами для собак, сотнями ящиков с провизией на два года, одеждой, медикаментами, библиотекой, сигаретами и т. п. На берегу вырос не лагерь, а настоящий городок – Литтл-Америка. Электростанция давала ток для освещения и радиостанции. Передачи и прием велись ежедневно, и весь мир знал, как идут дела в Литтл-Америке, а там были в курсе мировых событий.

До наступления зимы 1928/29 года Бэрд облетел несколько раз Землю Эдуарда VII и произвел ее фотографирование. Наступило время широких топографических работ.

А теперь Бэрд летит в громадном „Форде“. Его сопровождают капитан Мак-Кинли, норвежский пилот Джун Балхен (руководство экспедиции многонационально) и радист Джюн. Полет проходит нормально. Бэрд определяет местонахождение, замеряя секстантом с искусственным горизонтом высоту стояния солнца; пилот ведет машину по солнечному компасу (магнитный компас в высоких широтах бесполезен). Балхен и Джюн пилотируют самолет по очереди, поддерживают радиосвязь с базой, производят аэрофотосъемки и снимают фильм. Шельфовый ледник Росса остается позади, скоро появятся горы Королевы Мод.

Бэрд решил лететь по горным долинам. В них имеются ледники, но посадка не планируется. По данным Амундсена, самая высокая точка ледника Акселя Хейберга, над которым летел „Форд“, находится на высоте 3500 метров над уровнем моря. Самолет идет на высоте 2500 метров и медленно набирает высоту между отвесными заснеженными стенами гор. Но набор высоты происходит очень медленно. Теоретический потолок самолета равен 3500 метрам, но „Форд“ перегружен. Балхен с опасением следит за стрелкой альтиметра.

– Три тысячи двести. Подъем прекратился.

А склон ледника неуклонно лезет вверх и перекрывает путь между двумя отвесными стенами. Что делать? Разворот в узком коридоре равнозначен самоубийству. Единственный выход – облегчить машину. Но как? Если слить часть горючего, под угрозу ставится возможность возвращения. Если сбросить часть провизии, возникнет опасность голодной смерти в случае вынужденной посадки. Бэрд решает, что в последнем случае он идет на меньший риск. Итак, провизия. За борт летит коричневый мешок. Видно, как он подпрыгивает на льду. Стрелка альтиметра медленно смещается вправо, но этого мало.

– Еще один мешок!

Сброшено 125 килограммов. Самолет поднимается на 150 метров. Перевал пройден на высоте 200 метров над хаотичным нагромождением льдов.

„Форд“ пролетает над Южным полюсом 29 ноября 1929 года в 1 час 14 минут по Гринвичскому времени. Бэрд велит описать круг радиусом 10 километров, снова измеряет высоту стояния солнца, затем сбрасывает на полюс четыре флага – норвежский в память Амундсена, английский в память Скотта, французский и, конечно, американский.

– Курс на Литтл-Америку!

Возвращение прошло без происшествий, поскольку самолет стал легче. Он приземлился на базе в 10.00, пролетев за 19 часов 2500 километров. Скорость самолетов той эпохи была невелика. „Сити оф Нью-Йорк“ и „Элеонор Боллинг“ вернулись в США в феврале 1930 года, где полярников ждал триумфальный прием. Исследователи покинули Литтл-Америку, но все оставили на месте. Бэрд сказал: „Я вернусь!“

Прошло три года. Оставьте лагерь в тропиках и возвращайтесь через три года – вы не найдете ничего или сплошные развалины: дожди, насекомые и растительность уничтожат все. А в холоде все сохраняется очень долго. Вспомните о норвежских моряках „Солида“, нашедших на Новой Земле в 1871 году деревянную хижину Виллема Баренца, построенную в 1596 году. Хотя она простояла двести семьдесят пять лет, у моряков возникло ощущение, что обитатели покинули ее накануне. Члены второй экспедиции Бэрда (1933–1935 годы) нашли лагерь в том виде, в каком оставили. На столе кают-компании стоял недоеденный завтрак – твердое, как сталь, но вполне съедобное мясо; керосиновая лампа дала свет, стоило поднести спичку, а самое главное, работала электростанция.

Персонал, собак и оборудование в Литтл-Америку доставили два больших судна – „Бир оф Окленд“ и „Джакоб Руперт“, специально переоборудованные для заполярных плаваний. При разгрузке оборудования возникли трудности, поскольку край шельфового ледника Росса крошился. Под энергичным руководством Бэрда началось расширение базы: „Среди сверкающей белизны пустыни возникал один из самых замечательных городов Вселенной – город, который мог похвастаться в числе прочих своих хозяйственных достижений собственной электростанцией, мощной радиостанцией, хорошо оборудованной летной службой с квалифицированным персоналом и шестью современными летательными аппаратами, различными механическими мастерскими, четырьмя вездеходами, 150 собаками, первоклассной метеорологической станцией, научными лабораториями, молочной фермой, лазаретом, трехлетним запасом продовольствия, библиотекой, обсерваторией для изучения метеоритов и даже звуковым кинотеатром“.

Вторая экспедиция Бэрда целый год занималась научными исследованиями, высылая в разных направлениях группы полярников. Опять газеты Америки и Европы писали, не ожидая возвращения экспедиции, поскольку радиосвязь между станцией и Америкой поддерживалась ежедневно, о „богатой научной жатве“. И действительно, была собрана ценная научная информация.

Бэрд писал, что еще во время первого пребывания в Литтл-Америке у него возникла мысль провести некоторое время в одиночестве на отдаленной базе с целью метеорологических наблюдений. Кто решится противоречить начальнику? В рассказе Бэрда о своем опыте ощущается, что необоримое желание одиночества стало главным побуждением. Он писал: „Мне хотелось с головой окунуться в живительную философию, и я думал, что возможность этого откроется, когда окажусь в одиночестве. На этом шельфовом леднике в районе Южного полюса с более холодным климатом, чем климат плейстоцена, мне удастся отыграть потерянное время, подумать, послушать фонограф; семь месяцев я мог бы жить как хочу, наслаждаясь простейшими радостями бытия и перестав быть рабом любых обязанностей, кроме тех, которые мне навяжут ветер, ночь, мороз. Я буду подчиняться лишь одному человеческому закону – своему собственному“. Но адмирал ошибся.

16 марта 1934 года, то есть в период антарктического лета, несколько человек заняли места в вездеходах и направились в точку, расположенную на 80° южной широты, в 180 километрах от Литтл-Америки. Они везли разборный домик и все необходимое для семи месяцев жизни одного человека, нуждающегося в относительном уюте среди ледяной пустыни. Домик был легким, но его установили в специально подготовленной выемке во льду; кроме того, во льду были проделаны туннели для оборудования и провизии, нечто вроде природных холодильников. Запасы провизии составляли: 144 килограмма мяса, 70 килограммов консервированных фруктов, 36 килограммов сушеных фруктов, 316 килограммов овощей, 29 килограммов суповых концентратов, 22,5 килограмма кондитерских изделий и полтонны прочих продуктов, в том числе и круп. Для отопления имелась керосиновая печка и запас горючего для освещения – лампы и электрические батареи, 350 свечей, 425 коробков со спичками; два спальных мешка – один меховой, второй пуховый; книги, патефон с пластинками и т. п.

Семидесятиметровую антенну укрепили на четырех бамбуковых шестах высотой 15 метров. Бэрду оставили два приемопередатчика: один – с питанием от газогенератора, второй – от ручной динамо-машины. Предполагалось, что база будет вести передачи голосом, а Бэрд отвечать морзянкой.

Когда строители сообщили об окончании работ, Бэрд вылетел из Литтл-Америки в свою новую резиденцию. В крохотном помещении состоялось мини-прощание – „четырнадцать человек, скрестив ноги, уселись на полу“. 28 марта вездеходы исчезли в ночи. Бэрд вышел проводить их. Температура воздуха была ниже 50°. „Я стоял до тех пор, пока не затих последний звук, пока машины, ставшие едва видимыми точками, не растаяли на горизонте. Отныне живой мир перестал существовать. С юга наступала полярная ночь – бледно-черная тень, столь же угрожающая, как и грозовое небо. Нос и щеки стали мерзнуть, и я спустился по лестнице в свое жилище“.

Вернувшись в дом, Бэрд почувствовал, что, помогая загружать вездеход, вывихнул плечо. Жизнь в одиночку начиналась неудачно.

Правда, через несколько дней боль утихла, но плечо окончательно не зажило. Оставшись в одиночестве, Бэрд стал передвигаться медленно и неуверенно. Любое физическое усилие требовало большего напряжения воли, чем он думал раньше. Но подобное испытание нравилось ему, и постепенно жизнь вошла в привычное русло. Он стряпал, убирал комнату, слушал пластинки, читал, играл сам с собой в карты. Совершал ежедневные прогулки вокруг своего жилья, не прекратив их с приходом полярной ночи. Бэрд наслаждался несравненным блеском звезд в холодном небе, феерией южных сияний. „Неведомые события и силы продолжали править Вселенной и находили здесь свое безмолвное и гармоничное отражение. Именно гармоничное – и безмолвие, и тихий ритм, и абсолютный резонанс музыкальной струны, музыка сфер, быть может. Я схватывал этот ритм, становился частью его. И чувствовал, насколько человек слит со Вселенной“. Заветное счастье одиночества.

Однажды Бэрд отошел от домика на триста-четыреста метров, потерял ориентировку и заблудился. Звезды указывали любое направление, но в каком направлении шел он, опьяненный красотой? Полчаса – целая вечность – он кружил на одном месте; его охватила тревога, что он не сможет отыскать нужный снежный холмик, под которым было его жилье. Наконец он различил его в свете электрической лампы: „Думаю, ни один моряк, терпящий бедствие, не испытывал большей радости, даже при виде спасительных парусов“.

5 мая, возвращаясь с прогулки, адмирал потерял сознание буквально на пороге дома. Когда он пришел в себя, то увидел, что лежит в снегу на краю расщелины, в которую едва не свалился. Он поставил два указательных шеста и отправился домой, мучаясь вопросом, почему это с ним произошло.

Еще в начале апреля он нашел утечку в трубке, по которой керосин подавался в печку. Не найдя запасной трубки, он заткнул отверстие пластырем, взятым из аптечки. На время ремонта пришлось погасить горелку, и в домике стало зверски холодно. Когда температура поднялась до нормальной, Бэрд забыл о происшествии. Две или три недели спустя у него несколько раз были приступы головной боли, но он не придавал этому значения. Затем потерял сознание.

Беспокойство располагает к размышлениям. 21 мая после продолжительного беспамятства в доме Бэрд понял, что был не столь уж одинок: у него появился опасный враг по имени угарный газ. В печке образовалась трещина. Его тщетные попытки ремонта с помощью пластыря не дали ничего. Бэрд понял, что погибнет от удушья, если не погасит печь. Но когда он погасил ее, стены жилья стали быстро обрастать льдом. Предстоял выбор – смерть от удушья или смерть от холода.

Разжечь, погасить, разжечь, погасить. Столь немыслимый режим обогрева продолжался долгие дни, недели. Три раза в неделю в назначенное время адмирал выходил на связь с Литтл-Америкой. Он передавал метеорологическую информацию, получал сведения о жизни базы.

Его сообщения всегда были короткими – вначале из-за неумения владеть телеграфным ключом, затем по причине того, что его слова „Все нормально“ стали ложью. А дела складывались все хуже. Бэрд слабел день ото дня, потерял сон; от болей ломило все тело. Он сильно исхудал и не осмеливался даже взглянуть в зеркало. „Оно отражало лицо старого, слабого человека со впалыми щеками, растрескавшимися от мороза губами, с покрасневшими, словно после долгого запоя, глазами. Что-то во мне надломилось. К чему продолжать бессмысленную борьбу“.

Бэрд запретил оказывать ему какую-либо помощь во время полярной ночи. „Даже если я прекращу передачи. Может выйти из строя аппаратура, а я не хочу ставить под угрозу человеческие жизни“. Ведь поиски крохотного снежного холмика в ночной тьме и при температуре -60-65 °C на вездеходах были сопряжены с большой опасностью. Бэрд повторил несколько раз: „Приказ не нарушать ни под каким предлогом“.

Шел конец июня. Бэрд ежедневно передавал морзянкой метеорологическую информацию и неизменное „Все нормально“, когда его запрашивали о состоянии здоровья. Но его корреспонденты чувствовали, что почерк передач постоянно менялся.

– Наверное, он заболел.

– Он сообщил бы об этом.

– Ни в коем случае.

Разгорелись бурные споры. В конце концов было решено предложить адмиралу следующее: одна из исследовательских групп занималась изучением атмосферных и электрических явлений, и ее наблюдения дали бы ценнейшую информацию, если бы их провели одновременно в двух удаленных друг от друга точках. Поэтому два вездехода собирались отправиться в район Передовой базы, если будет получено согласие адмирала. Все ждали решения руководителя экспедиции. Запрос был передан 27 июня. Оператор произнес текст медленно, четко и спокойно. А затем стал ждать ответа. Он пришел через несколько минут: „Подождите“.

Бэрд чувствовал себя отвратительно. Предложение о посылке вездеходов воспринималось как живительный глоток кислорода. Надежда придала ему сил, но чувство долга взяло верх: „Нет. Ты сам сказал, что человеческими жизнями рисковать нельзя“.

Ни одному драматургу не придумать более критической ситуации. Человек стоит перед выбором – смерть от удушья или холода. Человек находится в полном отчаянии (он об этом говорил), но, когда ему протягивают руку помощи, он и хочет и не решается схватить ее. 6 июля радио замолчало, и людей в Литтл-Америке мучает сомнение: „Может, его уже нет в живых?“

Бэрд жив. Ему очень хочется запросить Литтл-Америку о деталях намеченного похода: в каких условиях будут идти вездеходы, смогут ли они взять достаточное количество горючего для пути туда и обратно и т. п.? Сомнения раздирали адмирала: можно ли принимать помощь, ставя под угрозу чужие жизни?

Стены его жилья уже давно покрылись льдом. Мерзнущий больной Бэрд каждый день в назначенный час брался за телеграфный ключ. И не получал ответа. Теперь молчала Литтл-Америка. Почему? „Подчиняться лишь одному человеческому закону – своему собственному“. Это – слова Бэрда. Тщетные мечты!

Адмирал выяснил, что перестал функционировать газогенератор приемопередатчика. Литтл-Америка не слышала его, а он не слышал ее.

Последняя надежда – ручная динамо-машина. Бэрд решил использовать ее. Ручка вращалась с невероятным трудом, а ведь приходилось крутить левой рукой, поскольку правая манипулировала телеграфным ключом.

Наконец 15 июля Бэрду удалось восстановить связь. Его корреспонденты в Литтл-Америке услышали неполный конец его передачи: "…главное, чтобы водители не сбились с пути, отмеченного флажками, и имели достаточно горючего… Ни в коем случае не рискуйте жизнью людей…“ Терзаясь мыслью о собственной ответственности, Бэрд все же согласился, чтобы люди пришли ему на помощь.

Добраться до него оказалось труднее, чем представлялось вначале. Как может вездеход идти вперед в полярной ночи, когда от мороза (-58 °C) замерзает в канистрах керосин?

Вездеход с четырьмя людьми вышел из Литтл-Америки 20 июля. 23-го пришлось вернуться назад. Продрогший от холода Бэрд (он зажигал печку на десять часов из двадцати четырех) воспринял весть о выходе спасателей как возвращение к жизни (он даже приготовил огни, чтобы указать путь вездеходу); сообщение о неудачном старте было как удар кинжалом. Он с трудом прокрутил ручку своего радио. 4 августа вездеход отбыл снова, а 7-го опять повернул назад. Бэрду сообщили об этом, но он был в тот день так измотан, что в конце передачи сообщил: „Не просите меня больше вращать…“ Однако у него достало мужества прибавить: „Я здоров…“ Надежда всегда придает силы человеку. Бэрд снова подготовил огни, сделал воздушного змея, которого решил запустить с горящим хвостом, чтобы указать направление вездеходу. Он запустил его и видел, как он догорает в небе. Ничего… Тогда он включил прожектора с риском обесточить батареи.

10 августа ночью он различил на севере мерцание света. Вездеход? Бэрд не осмеливался поверить в это, но то оказался действительно вездеход, с трудом пробиравшийся по обледеневшему снегу. Время тянулось с ужасающей медлительностью. Десятки раз Бэрд выходил из домика и возвращался обратно. Вечером 11 августа он отчетливо различил фары и неясную тень машины. Адмирал знал, что экипаж вездехода состоит из трех человек. „Я спустился вниз, чтобы приготовить еду для гостей. Опрокинул в кастрюлю две банки обезьяньих консервов и поставил её на огонь“.

Наконец спасатели предстали перед ним. „Помню, что пожал им руки, а Уайт утверждает, что я сказал „Здравствуйте, друзья. Заходите. Каждого из вас ждет тарелка горячего супа“. Если это верно, то клянусь, что и в мыслях не имел изображать веселого человека. По правде говоря, я просто потерял дар речи и не мог выразить свои чувства. Говорили также, что я потерял сознание у подножия лестницы. У меня остались очень смутные воспоминания об этой встрече, но хорошо помню, что стремился скрыть свою слабость“.

Спасатели обращались к Бэрду, а он не понимал их слов. Один из них воспользовался запасным передатчиком и сообщил в Литтл-Америку: „Секретно. Нашли его ослабевшим от отравления газами… В конце мая газы от печки свалили Бэрда… Прошу не оглашать, чтобы не взволновать семью… Он очень слаб, но думаю, что оправится“.

Бэрд выкарабкался. Но продолжалась полярная ночь, а вездеходу не хватало горючего на обратный путь. Трое спасателей прожили с ним вместе еще два месяца, пока всех их не забрал самолет из Литтл-Америки. „Эти два месяца были столь же приятны, сколь ужасны были предыдущие дни, хотя в крохотном помещении нельзя было повернуться, не задев кого-нибудь…“ Спасатели отремонтировали печку (или заменили ее?), привели все в порядок. „Я долго восстанавливал силы… Однако по мере возможности скрывал от своих друзей свою невероятную слабость. Я не заговаривал о прошлом. Они же ни разу не спросили о событиях, предшествующих их приходу. Они поняли все, выгребая грязь из жилища, но промолчали. Необходимость оставаться в любом случае руководителем экспедиции и чувство стыда заставили меня скрыть недавнее прошлое“.

В конце года экспедиция вернулась в США.

В третий раз Бэрд посетил Литтл-Америку в течение южного лета 1946–1947 годов. Он прибыл во главе четырех тысяч человек. Его флотилия состояла из тринадцати военных кораблей, в том числе авианосца, подводной лодки, двух эсминцев, двух ледоколов. Бэрд снова совершил полет к полюсу и снова сбросил флаги. Во время американской операции „Хай Джамп“ было сделано две тысячи аэрофотографий и исследовано 800 тысяч квадратных километров неизведанных земель.

Накануне этой операции, весной 1947 года, французское правительство утвердило проект частного института „Французские полярные исследования“, разработанный Полем-Эмилем Виктором. 20 января 1950 года, через сто десять лет после открытия Дюмон-Дюрвилем Земли Адели, французы вновь высадились на ней. Там была оборудована станция (Порт-Мартен), а в 1952 году появилась вторая станция – Пуэнт-Жеоложи. С этих баз уходили исследовательские группы на борту вездеходов, на собачьих упряжках, на самолетах.

Французские антарктические станции были расширены и модернизированы под руководством Поля-Эмиля Виктора, который написал несколько книг и снял не один фильм о работе в Антарктиде, об условиях жизни исследователей и „оседлого“ персонала. Франция была не единственной страной, которая организовала научные станции на этом громадном континенте ветров. Австралия, Аргентина, Великобритания, Новая Зеландия, Норвегия, СССР, США, Чили, ЮАР и другие имеют здесь постоянные научные базы, и этот список, наверное, не может претендовать на полноту, поскольку Антарктида интересует многих.

Операция „Хай Джамп“ выглядела жалкой по сравнению со средствами, выделенными в 1957 году на проведение Международного геофизического года.

Во время Первого Международного полярного года (МПГ) в 1882–1883 годах несколько наций объединили свои усилия и опубликовали совместный отчет о результатах исследований. Второй МПГ проводился в 1932–1933 годах. Было решено повторять операции по систематическому изучению планеты каждые пятьдесят лет. Согласно первоначальному плану, очередной полярный год должен был состояться в 1982–1983 годах, но ученые решили, что в связи с невиданным развитием науки и техники следует уменьшить интервалы до двадцати пяти лет, и Третий МПГ состоялся в 1957–1958 годах.

В 1957 году в работах по программе Международного геофизического года (МГГ) приняли участие шестьдесят семь стран. Антарктиду изучали целые флотилии судов и самолетов с тысячами ученых, исследователей и специалистов различных областей техники. Были выгружены и сброшены на парашютах тысячи тонн оборудования. Среди множества сведений, собранных во время МГГ, есть информация, над которой следует серьезно подумать. Эта информация касается распределения пресной воды на планете. Оказалось, что 90 % воды в виде льда находится в Антарктиде, 8 % – в Гренландии, 1 % – во всех ледниках мира, и только 1 % составляет жидкость. В книге, посвященной Великому часу Тихого океана, я рассказал о проектах транспортировки айсбергов в районы, где воды мало.

Поль-Эмиль Виктор писал об операции „Хай Джамп“: „Американские ВМС поставили перед экспедицией адмирала Бэрда основную цель – провести испытания различного оборудования в условиях низких температур; то была широкая проверка морской и воздушной техники, сходная с наземными испытаниями, проведенными на Крайнем Севере, в Канаде“. Но не всегда громадные средства, выделенные различными странами на исследование окраин Антарктиды, служили лишь чисто научным интересам.

Но мы уже перешли границы темы Великого часа океанов. Эпопея открытия океанов меняет свою сущность и одновременно остается неизменной. С одной стороны, исследования становятся коллективными и приобретают широкий размах, а с другой – они по-прежнему влекут смельчаков, которые в одиночку или маленькими группами бросают вызов стихиям и сталкиваются почти с теми же трудностями, что и древние мореплаватели. Возможно, что последней формой истинных морских приключений остается яхтсменство. Мы встречались с его отважными представителями и видели, что многие из них не боялись холодных морей. Конкуренты-одиночки трансатлантических гонок, которые выбирают „северный маршрут“, часто оказываются среди айсбергов. Мы помним, как Вито Дюма совершил кругосветное путешествие по ревущим сороковым. А недавно яхта „Дамьен“ Жерома Понсе и Жерара Жанишона стала на якорь на Южном полярном круге.

Но эпопея не закончилась. Я сказал „почти с теми же трудностями“, поскольку трудности все же иные. В наше время яхтсмены ищут их, бросаются в центр опасности, но суда этих спортсменов относятся к шедеврам морского судостроения и снабжены превосходным оборудованием для безопасного плавания, а к тому же в их распоряжении находится точнейшая информация мировой радиосети. Это не умаляет их достижений, поскольку многие ищут не славы и не подвига ради подвига – они стремятся преодолеть самих себя. Заканчивая свое повествование, я хотел бы вернуться в прошлое, в холодные воды Антарктики, где нас ждет встреча с одним из последних исследователей, принадлежащих славной когорте.

1914 год. Офицеру королевского флота Эрнсту Генри Шеклтону исполнилось сорок лет. Мы видели, как этот ирландец в 1909 году с тремя товарищами тащил нарты через горы, упрямо стремясь к полюсу. Они вышли на плато и были в 180 километрах от полюса, но из-за недостатка провизии им пришлось повернуть обратно. Как забыть такую неудачу, как смириться с ней? Когда я гляжу на лежащую передо мной фотографию, то понимаю, что моряк Шеклтон – сколько же было моряков среди полярных исследователей?! – не смирился с поражением. На нем плотная куртка, стиснутые в кулак руки прижаты к бедрам, у него озабоченный и решительный вид.

Посмотрите на карту южных полярных областей. В Антарктическом континенте есть как бы две выемки – море Росса и море Уэдделла. Они не соединяются, их разделяют полторы тысячи километров суши. На современной карте „белых пятен“ нет, а в начале века географы даже думали, что эти моря сообщаются.

– Может, южного континента и не существует, а есть два обширных ледовых пространства – одно у южной оконечности Америки, другое – к югу от Австралии.

Так говорил Отто Норденшельд, племянник Эрика Норденшельда, после путешествия 1902–1903 годов. Это заявление оказалось решающим для немецкого исследователя доктора Фильхнера, который решил проверить предположение Норденшельда в конце 1912 года на судне „Дойчланд“.

– Я высажусь в самой удаленной от океана точке моря Уэдделла, а „Дойчланд“ заберет меня в море Росса. Вряд ли расстояние между ними велико.

„Дойчланд“ был остановлен льдами в море Уэдделла, вмерз во льды, совершил дрейф к северу и освободился из ледяной западни только в декабре 1912 года. Неудача.

Шеклтон следил за попыткой со стороны. Как и Фильхнер, он не верил, что моря сообщаются, но считал – моря лежат близко друг от друга.

– Попробую пройти от одного до другого, но с заходом на полюс.

Он взялся за переоборудование и снаряжение прочного парусно-парового судна „Эндьюренс“. По его планам другой парусник – „Аврора“ (который привез в Австралию экспедицию Моусона) – должен был ждать его в море Росса после успешного пересечения Антарктиды.

В конце июля 1914 года Шеклтон находился в Лондоне и наблюдал за последними приготовлениями готового к отплытию „Эндьюренса“. Как и все, читал газеты. В августе он решил, что об экспедиции не может быть и речи. Он явился в Адмиралтейство за назначением на военный корабль. Через сутки секретарь первого лорда Адмиралтейства сообщил ему:

– Вместо участия в боях вы окажете Великобритании большую услугу, сделав открытие, о котором мечтаете. Вам поручается особое задание.

Конец января 1915 года. Разгар летнего полярного дня над морем Уэдделла. Все паруса подобраны, трехмачтовик застыл во льдах. Он немного накренился среди замерзших ледяных волн, покрытых снегом. В двухстах шагах от судна на более или менее плоской площадке две команды в унтах гоняют с радостными воплями футбольный мяч.

„Эндьюренс“ вмерз во льды 18 января 1915 года. Это слишком рано для южного полярного лета, но в холодных морях нет абсолютных климатических законов. Теперь судно медленно дрейфует в нужном юго-западном направлении. Скоро оно достигнет 77° южной широты. На борту царит бодрое настроение.

В то же время к шельфовому леднику Росса подходит „Аврора“. Она высаживает десять человек, в задачу которых входит устройство складов продовольствия для Шеклтона, идущего со стороны полюса. Скажем сразу, участь членов этой группы довольно печальна: один человек умер от цинги, два утонули, а остальные попали на Новую Зеландию лишь в 1916 году. Но вернемся на „Эндьюренс“.

Зимовка в разгар лета проходит нормально, поскольку у полярных исследователей накопился большой опыт и они имеют отличное оборудование. Шеклтон – образцовый руководитель на корабле, и его любит и уважает вся команда. Март, апрель, май, июнь. Наступает полярная ночь. Кончились футбольные матчи, походы. Началась настоящая зимовка. Она проходит успешно. Все надеются, что весной, в октябре, судно вырвется из плена.

В конце сентября Шеклтон с тревогой замечает, что „Эндьюренс“ вместе со льдами начинает дрейфовать к северу. А льды ревут, словно пробуждающийся великан. Глубины океана в полярном районе достигают 3–5 тысяч метров. Моряки „Эндьюренса“ слышат глухие удары, похожие на пушечную канонаду, затем угрожающе трещит корпус судна. Все разговоры прекращаются. Члены команды молоды, но кто из моряков не слышал о „Жаннетте“ Де-Лонга, раздавленной льдами и нашедшей могилу в Арктике тридцать шесть лет тому назад?

Сильное впечатление оставляет последняя фотография с видом тонущего судна – „Эндьюренс“ раздавлен льдами. Судно, потерявшее свой гордый вид, погружается в снега. Под снегом – лед, а подо льдом – океан. Течь от ударов льдин открылась 25 октября, а 28 октября судно затонуло в точке с координатами 69° южной широты и 51°30 западной долготы. Двадцать восемь моряков едва успели выгрузить на лед съестные припасы, собак и часть оборудования, в том числе шлюпки. Жить можно и в палатках.

Моральный дух не так уж плох: „Мы дрейфуем к северу, а значит, к лету, к долгим дням. На шлюпках мы доберемся до обитаемой земли, или нас подберут китобои. Их часто можно встретить в этих широтах“. Продолжаются научные наблюдения.

Льды дрейфуют к северу, и все считают это хорошим признаком. Но вскоре начались подвижки льдов. Долее оставаться на них было опасно. Шеклтон принимает решение:

– В трехстах километрах отсюда лежит островок Поле. Какая-никакая, а все же суша. Пойдем на шлюпках.

Вначале шлюпки пришлось тащить по льду, поскольку чистой воды не было. Наконец море очистилось. Вперед! Шеклтон находился на 63° южной широты.

Шеклтон решил, что они могут пройти дальше к северу от острова Поле. 15 апреля мини-флотилия добралась до острова Мордвинова (Элефант). Этот клочок суши из группы Южных Шетландских островов лежит на северо-востоке архипелага. Мрачное место без каких-либо признаков растительности – сплошной лед на бесплодной скале. Единственным утешением было сознание, что лед под ногами не растрескается, но на сколько времени хватит продуктов? На этой широте и в этот сезон продолжительность дня и ночи примерно равны, но светлое время становится все короче, близится зима, продовольствия маловато, а надеяться не на что. Даже если британское правительство – а в военное время у него забот по горло – пошлет спасательную экспедицию, кому придет в голову искать потерпевших кораблекрушение на затерянной среди льдов скале необитаемого острова? Поиски вначале начнутся в бухтах моря Уэдделла, а тем временем…

– Оставаться здесь нельзя, – сказал Шеклтон. – Ближайшая обитаемая земля лежит в восьмистах милях к северо-западу. Это Южная Георгия. Там почти всегда зимуют китобои. Но всем вместе нам не уйти: слишком малы шлюпки. Несколько человек отправятся вместе со мной на вельботе, а за остальными мы вернемся на китобойце.

Южная Георгия – еще одна скала. Климат там столь же суров, как и на острове Мордвинова. „Высочайшая вершина вздымается на 2840 метров над уровнем моря. В горах имеется множество ледников“. Моряки „Эндьюренса“ бросают взгляд в направлении, указанном Шеклтоном. Они смотрят на обледеневшие берега, о которые разбиваются гигантские серые волны. Острова разделяет расстояние в 800 миль, то есть полторы тысячи километров.

– Не так уж много!

Преодолеть такое расстояние на самолете – сущие пустяки. Современное судно даже в плохую погоду пройдет 800 миль без особых трудностей. Мне же хочется рассказать, в каких условиях состоялось последнее истинно океанское приключение.

Из четырех шлюпок „Эндьюренса“ три слишком малы для столь долгого плавания. Пригоден только беспалубный вельбот – 6,7 метра в длину, две небольшие мачты, два паруса. В полной тишине Шеклтон назначает пять человек, которые пойдут вместе с ним. Стоит ли им завидовать? Они уходят первыми, но дойдут ли до цели? А если не дойдут, какова будет участь остальных?

В вельбот грузится провизия, пресная вода (растопленный снег). Шеклтон берет карту, секстант, часы, компас, лаг. Вельбот покачивается на волнах в крохотной бухте, которая более или менее защищена от бурного моря. Ждать затишья? Сколько времени?

– По местам! До скорого.

Вельбот на веслах огибает мыс, затем на мачтах поднимаются паруса. Оставшиеся на берегу машут вслед уходящему суденышку.

Поль-Эмиль Виктор писал: „Невероятный подвиг“. И когда вчитываешься в повествование об этом плавании, понимаешь, что Виктор прав. В молодости я с несколькими друзьями терпел бедствие на вельботе (сломалась мачта) у банки Анфар в бухте Сены, прямо перед Гавром. В шторм банка считается гиблым местом. Я далек от мысли сравнивать наше положение с положением экипажа Шеклтона, который боролся с разъяренным морем Антарктиды. Просто мы были в таком же вельботе, и экстраполировать события не представляет особой трудности.

Вельбот – устойчивое морское судно с превосходными мореходными качествами. Двухпарусное суденышко Шеклтона взбирается по откосам водных громадин, от вида которых человека, далекого от моря, берет жуть; когда оно оказывается на гребне волны, его днище наполовину обнажается, и кажется, что вельбот вот-вот опрокинется. Но нет, корма оседает, вельбот садится на волну и скользит вниз, словно по ледяной горке. И вновь взбирается вверх. Вельбот с легкостью минует рифы – либо увлекаемый водоворотами, либо проходя над ними на гребне волны. Через некоторое время люди, сидящие в вельботе, не то чтобы успокаиваются, а просто начинают понимать, что у них есть возможность выдержать любые невзгоды.

Но на вельботе нет палубы. Водяные брызги – а то и весь гребень волны – обрушиваются внутрь, и через час все промокают насквозь. Кроме того, в течение всего путешествия, и днем и ночью, надо вычерпывать воду. Провизия подмокла – вымокшие люди едят пропитанную водой пищу. Есть и пить на этих качелях не так уж приятно, а отправление естественных нужд ставит моряков просто в опасное положение – друзьям приходится держать вас крепче крепкого, чтобы вы не выпали за борт. На звания никто внимания не обращает. „Давайте, капитан. Я держу вас“. Тогда авторитеты и уважение не страдали во время путешествий.

День сменяется ночью, которая больше похожа на ревущий черный хаос. Люди по очереди вычерпывают воду и спят. Человек обладает удивительной приспособляемостью. После трех-четырех бессонных ночей, проведенных в тревоге, разбитые от усталости люди иногда бросают вычерпывать воду, ложатся на дно и в насквозь мокрых одеждах, прижимаясь друг к другу, чтобы сохранить малейшую частицу тепла, забываются в крепчайшем сне. От ярости стихий они словно тупеют – мысль становится тяжелой и неповоротливой; лишь брезжит сознание, что ты еще жив, а шлюпка идет в нужном направлении. Думаю, что каждый моряк возносит тайные молитвы, которые уносит яростный ветер.

Шеклтон спит меньше других, вернее, почти совсем не спит. В его повествовании об этом плавании („Юг, история последней экспедиции Шеклтона“) мало подробностей о том, как ему удалось сохранить правильное направление. В редкие минуты просветления он сумел провести астрономические наблюдения и рассчитать свое местонахождение. Вельбот прошел по прямой от острова Мордвинова до западной оконечности Южной Георгии. И наконец продрогшие моряки увидели на горизонте заснеженную вершину.

Их взорам открылся заледенелый пустынный берег, ничем не отличающийся от берега острова Мордвинова. Но в здешних водах резвились тюлени.

– Грютвикен лежит на противоположной стороне острова, – сказал Шеклтон. – Именно там стоят китобои. Но сначала следует отдохнуть.

До Грютвикена еще 250 километров. Вооружившись палками и ножами, они спешат к лежбищу тюленей. Им удается убить и нескольких не умеющих летать птенцов альбатросов. Не знаю, смогли ли они разжечь огонь или съели мясо сырым; вряд ли можно проявлять привередливость в условиях ледяного ада. Они отъедались пять суток. Иногда их лица ласкало бледное антарктическое солнце.

Шеклтон четко знал свои обязанности.

– Вначале пойдем на вельботе к востоку. А когда минуем самую высокую часть острова, перейдем через горы прямо к Грютвикену.

Морское путешествие длилось еще несколько дней. Затем вельбот вытащили на сушу, перевернули и спрятали под ним морские снасти. Пользоваться им, может, и не придется, но кто знает? Я уже говорил, что в горах Южной Георгии много ледников, а идти по ним без специального снаряжения неудобно. Но разве трудности могут остановить людей Шеклтона? Когда они увидели Грютвикен с его темными хижинами, дымами, грубоватыми парусниками на серой воде, им показалось, что они попали в рай. Норвежцы встретили их радостно, и в честь удачного завершения похода было выпито немало водки.

Но на острове Мордвинова ждали двадцать два человека с запасом провизии всего на несколько недель. Любой капитан был готов отправиться на выручку. Через сутки в жестокое море вышел парусник.

– Море не жестоко, – говорил мне Марк Линский, один из самых отважных и умелых яхтсменов дальнего плавания. – Оно просто безразлично. Оно игнорирует человека, который на его безбрежной поверхности выглядит крохотной, ничтожной букашкой. Нулем.

Шеклтон, сидя в дозорной бочке парусника, с тоской ощущал это космическое безразличие моря. Во время своего перехода он и его моряки использовали все свои морские знания, силы, терпение, мужество. Счастливое завершение экспедиции было близко, но холодное море в который раз сказало нет.

Наступила антарктическая зима. Море начало замерзать, окружая парусник льдами. Идти дальше было невозможно.

– Надо поворачивать назад, – сказал Шеклтон.

Поворот назад вовсе не означает отказа от борьбы. Норвежский капитан тут же принял разработанный Шеклтоном план – идти за помощью в Пунта-Аренас в Магеллановом проливе.

– Я знаю, что у них есть буксир. На всех парах и с помощью Бога мы доберемся до острова Мордвинова по полыньям.

Пунта-Аренас. В 1915 году в городке насчитывалось 20 тысяч жителей. Это самый южный, а следовательно, и самый скучный город Американского континента. Рыбная ловля и консервирование мяса. Дым и туман расходятся лишь тогда, когда ледяной ветер врывается в узкий коридор Магелланова пролива. Двое суток Шеклтон не отходит от телеграфа. Чилийское правительство выделяет для спасателей крупный буксир.

Потерпевшие кораблекрушение, намерзшиеся и наголодавшиеся на острове Мордвинова надежды не потеряли. Они знали: капитан не бросил их на произвол судьбы. И были уверены, что он не погиб: его знания, энергия, силы говорили за него. Он всегда знал, что делал, и уже не раз избавил их от смерти в этой экспедиции; для них он был сверхчеловеком. Шеклтон должен прийти за ними даже во тьме антарктической ночи – они верили в него, как в Бога. И когда на горизонте над серым, усеянным айсбергами морем (это было 30 августа 1916 года) показался дым, они поняли, что не обманулись в своих ожиданиях.

Я уже говорил, что Шеклтон опубликовал свой рассказ „Юг, история последнего путешествия Шеклтона“ в 1919 году. Решил ли он отказаться от новых путешествий, или у него появилось предчувствие? В сентябре 1921 года он уходит из Англии на борту „Квеста“ и снова берет курс на юг, в Антарктиду. Он отдает якорь в порту китобоев Грютвикен (Южная Георгия), куда добирался в прошлый раз на вельботе. И там скоропостижно умирает в возрасте сорока восьми лет. Хотя холодные моря и убивают, но влекут они к себе не меньше других.

Примечания

1

Папскими буллами 1491 и 1493 гг., а затем Тордесильясским договором 1494 г. были поделены сферы колониальных захватов между Испанией и Португалией. Разграничительная линия проходила приблизительно по 38° западной долготы. К западу от этого меридиана простирались владения Португалии, к востоку – Испании.

(обратно)

2

Протазан – копье с плоским наконечником, насаженным на древко. Общая длина его с древком достигала 2,5 м и более. Являлся оружием ландскнехтов в XVI в. и телохранителей при феодалах в XVII в.

(обратно)

3

Лессепс Фердинанд Мари де (1805–1894) – французский инженер-предприниматель, дипломат, почетный член Петербургской Академии наук (1876 г.). Руководил в 1859–1869 гг. строительством Суэцкого канала, получив на его прорытие концессию от правителя Египта. Возглавлял акционерное общество по прорытию Панамского канала, впоследствии обанкротившееся.

(обратно)

4

Институт Франции – основное официальное научное учреждение Франции, созданное в 1795 г. Объединяет пять академий: Французскую академию, Академию надписей и изящной словесности, Академию наук, Академию искусств, Академию моральных и политических наук.

(обратно)

5

Пеммикан – пищевой продукт; представляет собой твердую пасту из высушенного на солнце и измельченного в порошок мяса оленя и бизона, смешанного с растопленным жиром и соком кислых ягод.

(обратно)

6

Шноркель – специальное устройство на подводных лодках, позволяющее осуществлять движение в подводном положении с помощью двигателей внутреннего сгорания (дизелей) и производить зарядку аккумуляторных батарей, не всплывая на поверхность.

(обратно)

Оглавление

«ЛУЧШИЕ ОФИЦЕРЫ И МАТРОСЫ…»

СЕВЕРО-ВОСТОК ИЛИ СЕВЕРО-ЗАПАД?

ВОЛЯ АМУНДСЕНА

ШАРКО, ИЛИ ВОПЛОЩЕНИЕ ДОБРОТЫ

ПОБЕДА НА ДВУХ ПОЛЮСАХ

КРУШЕНИЕ „ИТАЛИИ“

ВОЙНА И МИР В АРКТИКЕ

ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ . . . . . . .

Реклама на сайте