«Богатыри русского политического сыска»

Брачев В.С.

Богатыри русского политического сыска

Петр Иванович Рачковский Леонид Александрович Ратаев Аркадий Михайлович Гартинг Александр Александрович Красильников Примечания

Права на публикацию книги в интернете были предоставлены "Восходящей Руси" автором.

"ВОСХОДЯЩАЯ РУСЬ"

Брачев В.С. Богатыри русского политического сыска

Петр Иванович Рачковский

В истории русского политического сыска трудно, пожалуй, найти фигуру более заметную, чем Петр Иванович Рачковский.

Каких только эпитетов не удостоился он от пишущей братии: авантюрист в генеральском мундире, одна из самых ярких и в тоже время темных личностей царской охранки (Л.М.Жухрай) [1], один из столпов политического сыска в России (Р.Ш.Ганелин) [2], одна иэ самых крупных и мерзких фигур русской политической полиции , отец российской полицейской провокации (Ф.М.Лурье) [3], темная личность, прирожденный интриган, любивший заниматься подделкой документов (Н.Кон) [4] и даже ангел-хранитель (разумеется, черный ) царского режима (Е.П.Семенов) [5]. Что касается современников П.И.Рачковского, то среди них, пожалуй, только бывший начальник Петербургского охранного отделения полковник Л.В.Герасимов считал его дутой знаменитостью и не находил в Петре Ивановиче ни розыскных способностей, ни политического чутья [6]. Напротив, все остальные авторы при всем разнообразии оттенков личного отношения к Рачковскому единогласно отмечают его тонкий ум, твердую волю, а некоторые (барон М.А.Таубе) и глубокую преданность интересам императорской России [7].

Особенно высоко ставил П.И.Рачковского С.Ю.Витте, который считал, что как полицейский агент это был один из самых умных и талантливых полицейских, с которыми ему приходилось встречаться. После него все эти Герасимовы, Комиссаровы, не говоря уже о таких негодяях как Азеф и Гартинг, - все это мелочь и мелочь не только по таланту, но и мелочь в смысле порядочности, ибо Рачковский во всяком случае гораздо порядочнее, чем все эти господа [8]- утверждал С.Ю.Витте.

Однако насколько справедливы эти оценки? Однозначный ответ на этот вопрос в настоящее время представляется преждевременным. Специальных работ, посвященных жизни и деятельности П.И.Рачковского, нет. Те же сведения о нем, которые имеются в исторической литературе, отрывочны, противоречивы и не всегда достоверны. Очевидно, что без привлечения архивных источников нам не обойтись.

Правда, архив Заграничной охранки, с деятельностью по руководству которой связаны лучшие годы Рачковского, находится в настоящее время в Гуверовском институте (США) и недоступен для большинства отечественных исследователей.

Тем не менее, и в российских архивах хранится немало документов, способных поколебать традиционные представления об этом человеке, или, по крайней мере, внести в них коррективы. И начинать здесь приходится с элементарного; уточнения времени рождения и кончины Петра Ивановича, поскольку приводимые в литературе годы (1853-1911) [9] не соответствуют действительности. Что касается смерти Рачковского, то, чтобы убедиться в том, что он умер все-таки не в 1911 [10], а в 1910 году, нет надобности обращаться к архивам: для этого достаточно перелистать подшивки дореволюционных газет [11].

Сложнее обстоит дело с определением времени рождения Рачковского. То, что фигурирующая в литературе дата - 1853 год - также неверна, - очевидно, ибо в противном случае мы должны будем согласиться, что к моменту поступления на службу (1867 г.) ему едва ли исполнилось 14 лет. К сожалению, формулярный список Рачковского в МВД не приводит даты рождения, ограничились проставлением к моменту своего составления (февраль 1899 г.) полного возраста Петра Ивановича - 48 лет [12]. Из этого можно заключить, что П.И.Рачковский родился 1851 г.

Отцом его был почтмейстер Дубоссарского уезда Херсонской губернии надворный советник Иван Петрович Рачковский (род. в 1812 г.). Матерью Магдалина Матвеева, дочь дворянина Лисовского. Кроме сына Петра - героя нашего очерка, в семье Рачковских была еще и дочь Анна (1841 г.) [13].

Несмотря на то, что сам Иван Петрович и его жена - поляки и, естественно, католики, дети их были крещены уже по православному обряду и в определенном смысле себя Петр Иванович мог считать, по крайней мере, наполовину, русским человеком. Отпадает как не находящая должного подтверждения в источниках и версия о еврействе Петра Ивановича [14]. В основе ее, как оказалось, лежит факт непродолжительного (с апреля 1879 г.) заведования П.И.Рачковским редакцией журнала Русский еврей и свидетельство И.Ф.Манасевича-Мануйлова, который, будучи сам евреем, вполне определенно характеризовал его в 1895 году как лицо еврейского происхождения , ходившее в прежние годы без сапог и жившее мелким репортерством в Новом времени [15].

Это, однако, не так. Польское происхождение рода Рачковских (первое упоминание в 1742 г.) не подлежит сомнению. Что касается их шляхетства, то оно было признано определением Виленского дворянского собрания еще в 1800 году и подтверждено соответствующим указом Департамента герольдии 26 апреля 1854 года [16]. Другое дело - бедность Петра Ивановича. Здесь И.Ф.Манасевич-Мануйлов был совершенно прав. Несмотря на свою многочисленность (только представителей мужского пола среди них насчитывалось к середине XIX века не менее 50 человек), а может быть, как раз вследствие этого, Рачковские были бедны. Во всяком случае, отец Петра Ивановича - Иван Петрович никаким недвижимым имуществом и имениями, населенными крепостными крестьянами, не владел. Не смог он получить и систематического образования и, как значится в его формулярном списке о службе, обучался на дому у разных учителей и аттестата о науках не имеет . На службу Иван Петрович поступил в 1833 году в Виленскую губернскую почтовую контору с откомандированием - на Солечинскую почтовую станцию в должности смотрителя.

Через 14 лет, в 1849 году, мы видим Ивана Петровича уже в должности помощника почтмейстера Вознесенской почтовой конторы Ковенской губернии. В декабре 1850 году его производит в губернские секретари. 16 марта 1851 года И.П.Рачковский получает назначение почтмейстером в Дубоссарскую почтовую контору Херсонской губернии [17]. Здесь, судя по всему, и суждено было родиться будущему мастеру политического сыска в России. Есть сведения об учебе П.И.Рачковского в Кишиневской гимназии [18], однако, среди выпускников ее его фамилия отсутствует. В 1867 году в возрасте 16 лет П.И.Рачковский оказывается в качестве младшего сортировщика Киевской губернской почтовой конторы [19]. Немногим более чем через год, 11 сентября 1868 года, был перемещен, согласно личной просьбе, в той же должности, поближе к родителям, в пограничную почтовую контору в г. Одессе. Однако карьера провинциального почтового чиновника не прельщала молодого человека. В январе 1869 года он оставляет почтовое ведомство.

С апреля 1869 года по март 1873-го П.И.Рачковский - чиновник канцелярии Одесского градоначальника с откомандированием его в 1869-1871 годах в распоряжение Одесского полицмейстера. 16 марта 1873 года Рачковский увольняется из канцелярии и уезжает в Варшаву. Не исключено, что шаг этот был связан с семейными неурядицами Рачковского: его одесский брак с девицей Ксенией Мартыновной Шерле оказался неудачным. Молодой супруге, по словам самого, Рачковского, скоро наскучила бедность, и она завела себе любовника . В результате Петр Иванович вынужден был оставить жену (детей у них не было) [20], хотя на официальный развод и не решился.

В Варшаве, куда он прибыл в апреле 1873 года, П.И.Рачковского ждало место чиновника для письма канцелярии Варшавского губернатора. Долго он здесь не задержался и уже в августе 1874 года оказался в должности секретаря Калишского губернского правления с жалованием 600 рублей в год. 19 марта 1875 года мы видим Рачковского еще выше: секретарем Калишского губернского правления по крестьянским делам. Однако уже 5 мая 1876 года Рачковский неожиданно подает прошение об увольнении от должности и переезжает в Ковно, чтобы получить 19 июля 1876 года назначение на должность помощника судебного следователя, в которой он проработал до апреля 1877 года [21].

Неожиданность этого назначения состояла в том, что в отличие от предыдущих должностей, которые занимал Рачковский, она требовала от него специального юридического образования. А вот получил ли его Петр Иванович, мы не знаем.

Существующая в литературе версия, согласно которой в 1870-е годы П.И.Рачковский действительно учился на юридическом факультете С.-Петербургского университета [22], не подтверждается архивными данными. Никакого окна в 3-4 года, которые можно было бы посвятить изучению юриспруденции, в его биографии нет. Да и в официальных документах Рачковского в графе образовательный ценз значится: образование получил домашнее [23].

Как бы то ни было, после непродолжительной работы в Ковно П.И.Рачковский был причислен 3 мая 1877 года к Министерству юстиции и направлен в качестве временного судебного следователя в Архангельскую губернию [24], в далекую Пинегу. Сопровождать его в далекое путешествие вызвалась некая девушка, от которой он якобы имел впоследствии двоих, так и не усыновленных, детей [25]. В Пинеге, по отзывам знавших его, П.И.Рачковский повел себя крайне либерально, чем нажил немало врагов среди местного начальства [26], в результате чего уже 23 сентября 1878 года был уволен с причислением к Министерству юстиции [27]. Политические ссыльные устроили ему торжественные проводы. В Петербург он явился с рекомендательными письмами от них, завел обширные знакомства в социналистических сферах. Весной 1879 года П.И.Рачковский был арестован из-за связи с неким Семенским, подозревавшимся и укрывательстве террориста Л.Ф.Мирского после его покушения на шефа жандармов Д.Р.Дрентельна.

Находясь под следствием, Рачковский выразил готовность оказать полиции агентурные услуги [28]. Предложение было принято.

Главным объектом внимания охранки были в это время народовольческие кружки.

Внедриться в один нэ них и было предложено Рачковскому. Вот как описывал его в это время Н.В.Клеточников: Рачковский П.И. - М.Итальянская 17/10.

Высокого роста, брюнет, черные большие усы - толстые, короткие; бороду и баки бреет, нос длинный, толстый, глаза черные, цвет лица бледный, лет 26. Одевается в серое пальто, твердую черную шляпу; ходит с тросточкой или с зонтиком. Лицо интеллигентное. Знаком с Семенским, Морозовым, Луцкой, также с агентом князем Черкасским [29]. Как человека выше среднего роста, плотного с темной шевелюрой волос, такого же цвета густыми усами и бритой бородой описывает Рачковского и общавшийся с ним в это время Н.К.Бух [30]. По его свидетельству, Рачковский рассказывал своим новым знакомым о преследованиях , которым он подвергался со стороны местной администрации, о своих приятелях, политических ссыльных в Архангельской губернии и решительно заявлял, что больше служить не будет и думает заняться литературным трудом. Я уже сотрудничаю в одной из газет , - заявил он и предложил, по словам Н.К.Буха, взять ее в свои руки и превратить в нелегальный орган партии [31].

Поскольку, говоря современным языком, речь шла о явной подставе , небезынтересно название газеты, которую полиция была не против превратить в легальный орган партии . Правда, Н.К.Бух по давности лет так и не вспомнил ее названия, но из других источников видно, что речь могла идти о Русском еврее , секретарем редакции которого подвизался с апреля 1879 года Рачковский [32], либо петербургской газете Новости Нотовича, корреспонденции в которую он посылал в свое время из Пинеги [33]. К этому же времени относится и написание П.И.Рачковским популярной брошюры о Китае, напечатанной в 1880 году в типографии Л.Бермана и Рабиновича [34].

Известно также, что по возвращении в 1878 году из Архангельска некоторое время П.И.Рачковский подвизался и в качестве домашнего воспитателя в семье генерал-майора И.В.Каханова [35].

Разоблачили Рачковского чисто случайно. Узнав о готовящейся поездке Н.К.Буха по делам организации в Одессу и Киев, он тут же изъявил желание помочь ему с паспортом и даже предложил воспользоваться своей форменной судейской фуражкой и виц-мундиром, надеясь, что в таком облачении шпикам легче будет за ним следить. Рачковский имел, однако, несчастье рассказать об этой маленькой хитрости своему коллеге по Департаменту полиции, секретарю III-го отделения Н.В.Клеточникову, не подозревая, что имеет дело с тайным агентом Народной Воли [36]. После того, как дело раскрылось, оставаться в С.-Петербурге Рачковскому стало небезопасно, и от греха подальше его отправляют в июне 1879 года в качестве чиновника министерства юстиции в Вильно, установив за ним в то же время полицейский надзор. Это, однако, не ускользнуло от внимания Рачковского, и в ответ он отправляет в III-е отделение длинное письмо с уверениями в своей искренности и преданности правительству. Прочитав его, управляющий III-им отделением Н.К.Шмидт распорядился назначить Рачковскому материальное обеспечение [37].

Однако возвратиться в Петербург Рачковскому разрешили только в 1881 году. Здесь он принял участие в организации Священной дружины [38].

Однако придавать этому факту большое значение едва ли следует. В 1881-1882 годах Рачковский был еще слишком малозначительной фигурой, чтобы играть сколько-нибудь серьезную роль в этой организации. Тем не менее, его заслуги были по достоинству оценены, и с 31 мая 1883 года приказом по МВД от 18 июня П.И.Рачковский был официально зачислен в штат Министерства с откомандированием его для занятий в Департаменте полиции [39] под руководством зав. агентурой Петербургского охранного отделения, инспектора секретной полиции жандармского подполковника Г.П.Судейкина.

Первой серьезной акцией, которая была поручена П.И.Рачковскому в новом качестве, стала его командировка в январе 1884 года в Париж со специальным заданием. Ему предстояло выследить жену убийцы Г.П.Судейкина Л.Н.Дегаеву, а через нее попытаться выйти и на след ее мужа. Поймать С.П.Дегаева не удалось. Тем не менее, в Петербурге действиями П.Н.Рачковского остались довольны. Некомпетентность и финансовые злоупотребления тогдашнего руководителя Заграничной агентуры Петра Васильевича Корвин-Круковского побудили Департамент подумать о новой кандидатуре на эту должность. Выбор пал на П.И.Рачковского.

Рекомендовал его заведующий Третьим делопроизводством Департамента полиции Г.К.Семякин, охарактеризовав в своей записке от 12 марта 1884 года П.И.Рачковского как человека довольно способного и во многих отношениях соответствующего этому назначению [40]. Предложение Семякина было принято.

Введение П.И.Рачковского в управление Заграничной агентурой осуществил (май 1884) прибывший с этой целью в Париж все тот же Г.К.Семякин. Успех пришел к Рачковскому в 1886 году, когда в ночь с 20 на 21 ноября его агентам удалось разгромить крупную народовольческую типографию в Швейцарии [41].

Его донесение об этом произвело большой эффект и Петербурге. Директор Департамента полиции П.Н.Дурново был очень горд этой победой над заграничной крамолой, доволен был и министр внутренних дел граф Д.А.Толстой, который тотчас же доложил о случившемся царю. За эту операцию 4 декабря 1886 года Рачковскому были всемилостивейше пожалованы: чин губернского секретаря и орден святой Анны III степени [42]. Щедрые награды получили и агенты Рачковского Гурин, Милевский, Бинт, Ландезен [43].

К этому же времени относится раскрытие людьми П.И.Рачковского конспиративной квартиры товарища С.П.Дегаева - Л.А.Тихомирова, за которой было установлено тщательное наблюдение.

Здесь же в Париже у П.И.Рачковского 10/22 февраля 1886 года родился внебрачный сын Андрей, усыновленный им в январе 1902 года [44].

К числу несомненных заслуг П.И.Рачковского этого времени относится и его "плотная" работа с известным народовольцем Л.А.Тихомировым, закончившаяся, как известно, полным отречением последнего от "грехов молодости". Его знаменитая брошюра "Почему я перестал быть революционером?" была напечатана на деньги, полученные Л.А.Тихомировым от П.И.Рачковского. "Был в консульстве вчера.

Там встретил так называемого Леонова Петра Ивановича (П.И.Рачковский Б.В.). Был у него от двух до четырех с половиной. Оставил у него свое прошение. Сказал придти сегодня утром. Пришел в 10 часов, пробыл до 1 1/2 часа. Очень интересный и даже симпатичный человек", - записал Л.А.Тихомиров в своем дневнике от 8 сентября 1888 года [45].

В короткий срок П.И.Рачковский сумел завязать прочные связи во французской прессе, получив, таким образом, возможность влияния на общественное мнение не только Франции, но и других европейских государств. Через завербованного им бывшего советника французского министерства иностранных дел, датчанина родом, журналиста Жюля Генсена, была организована настоящая травля во французской печати русской революционной эмиграции. В этом Рачковскому помогали и другие не слишком щепетильные в нравственном отношении его коллеги французские журналисты: Калометт ( Фигаро ), Мора ( Petit Parisen ), Рекули [46].

О том, какое это имело значение, хорошо видно на примере проведения Рачковским одного из наиболее громких дел русской заграничной охранки 1880-1890-х годов, известного как дело бомбистов или дело динамитной мастерской . Речь идет о тщательно спланированной операции по созданию в 1889 году в Париже под контролем охранки террористической группы из русских эмигрантов с целью подготовки покушения на жизнь Александра III. Центральная роль здесь принадлежала агенту Рачковского, уроженцу г. Пинска, бывшему студенту С.-Петербургского университета Абраму Геккельману (Ландезен). Получив задание сформировать террористическую группу, он сумел вовлечь в нее радикально настроенных эмигрантов: князя Накашидзе, Е.Д.Степанова, П.Н.Кашинцева и А.Л.Теплова.

С помощью двух пиротехников-французов, один из которых (Жан Бинта) был агентом французской тайной полиции, в предместье Парижа было налажено производство бомб. Весь ход операции контролировался французской полицией [47].

Внимательно следили за ней и в Петербурге, О готовящемся на его жизнь покушении было доложено Александру III.

Тем временем при проведении испытания "метательных снарядов" смертельное ранение получил один из членов группы - Анри Виктор. Буквально за час до смерти он дал сенсационное интервью, в котором прямо заявил, что готовил вместе с русскими братьями покушение на Александра III, надеясь таким образом помочь им избавить свою родину от тирана. Большего подарка для Рачковского придумать было трудно. Немедленно были откомандированы все пишущие на "пользу России" французские перья. Благодаря уже известному нам Генсену, интервью Анри Виктора стало сенсацией французской прессы. Через некоторое время, 29 мая 1890 г. "бомбисты" (И.Н.Кашинцев, Е.Д.Степанов, А.Л.Теплов и др.)

были арестованы. Провокатор же - Аркадий Ландезен - сумел скрыться.

Состоявшийся летом 1890 г. суд по "делу бомбистов" приговорил их к трем годам тюрьмы. Отсутствовавшего на суде Аркадия Ландезена осудили заочно [48], что не помешало ему впоследствии объявиться, правда, уже под новым именем: Аркадий Гартинг, в качестве заведующего русской агентурой в Берлине. Что касается Рачковского, то 1 января 1890 года по докладу министра внутренних дел он был пожалован орденом Станислава II степени [49]. 30 августа 1890 года приказом по Министерству П.И.Рачковский был произведен в титулярные советники и пожалован орденом Владимира IV степени [50].

Его влияние среди французских политических и общественных кругов росло.

Орден почетного легиона, полученный им от французского правительства еще в 1887 году в этом смысле показателен [51].

Несмотря на официально скромную должность советника при русском посольстве в Париже, "французские друзья" хорошо представляли подлинную роль Рачковского в налаживании русско-французского диалога.

Особняк П.И.Рачковского в Сен-Клу под Парижем посещали самые высокие персоны административной иерархии европейских государств. Во всех фешенебельных ресторанах официанты знали general russo и уважали за его щедрые чаевые.

Это не могло не насторожить недоброжелателей Рачковского в Петербурге.

В 1890 году с целью проверки сведений о его связях с французскими политическими и финансовыми кругами В.К.Плеве направляет в Париж товарища шефа жандармов генерал-лейтенанта Н.Д.Селивестрова. Однако в Петербург Н.Д.Селивестров уже не вернулся, став жертвой террористического акта. Убийца-поляк С.Падлевский покончил с собой. Ушел из жизни при загадочных обстоятельствах и французский агент Рачковского, выдавший Плеве компромат на своего шефа. Поскольку целью парижской командировки Н.Д.Селивестрова была ревизия Заграничного политического сыска, руководимого Рачковским, то организацию покушения молва приписывала именно ему [52].

Расследование убийства закончилось, однако, ничем и карьере П.И.Рачковского этот случай не повредил. Напротив, достаточно суровый по французским меркам, приговор над русскими бомбистами размягчил сердце Александра III по отношению к Французской республике; он стал гораздо благосклоннее относиться к идее союза с Францией, и переговоры пошли быстрее [53].

Можно утверждать, - писал В.К.Агафонов, - что в заключении франко-русского союза Рачковский играл большую роль, доселе еще недостаточно выясненную.

Знаменитое дело с организацией мастерской бомб в Париже, спровоцированное Ландезеном... дело, в котором французское правительство проявило по отношению к русскому самодержавию необычайную предупредительность и угодливость, ускорило заключение франко-русского союза [54].

Трудно с этим не согласиться, тем более, что щедрая награда, которая ждала Рачковского по завершении этого дела (чин титулярного советника и орден Св. Владимира I I степени) [55] только подтверждает справедливость этого вывода.

В 1889 году П.И.Рачковский устанавливает личные контакты с министром внутренних дел Французской республики Констаном, а также премьер-министром (1892) и президентом (1899-1906) Французской республики Э.-Ф.Лубэ. Считается, что, в ходе этих встреч Рачковский дал согласие помогать в организации новых французских предприятий в России в обмен на часть их акций [56].

Действительно, в переписке П.И.Рачковского то и дело встречаются ссылки на различного рода проекты по организации совместных предприятий и привлечению иностранных капиталов в Россию. Известно также и о непосредственных контактах П.И.Рачковского с представителями делового мира; Ребюфен (Франция), Перло (Бельгия), Мицакис (Греция). Вкладывая свои капиталы в Россию, инвесторы требовали гарантий со стороны министерства финансов и внутренних дел, в тесной связи с которыми и протекала деятельность Рачковского в Париже.

Пройти сквозь министерское сито удавалось далеко не всем. Характерна в этом отношении история с проталкиванием П.И.Рачковским и М.М.Ляшенко идеи Англо-русского синдиката (1899), претендовавшего на строительство и последующую эксплуатацию железной дороги Петербург-Вятка и круговой железной дороги вокруг С.-Петербурга. Несмотря на заинтересованность в этом проекте И.Л.Горемыкина, активное противодействие ему со стороны министра финансов С.Ю.Витте развалило все дело [57].

За свои хлопоты Рачковский и его коллеги (Гартинг, Гольшан, Ляшенко)

брали от западных инвесторов "комиссионные" [58], однако и без них П.И.Рачковский получал хорошее жалованье (до 12 тысяч рублей в год) и имел в своем распоряжении крупные суммы на секретные расходы, доходившие в последние годы его пребывания во Франции до 90 тысяч рублей в год [59]. Этого было вполне достаточно, чтобы вести жизнь, какую, собственно, и вел Рачковский в Париже - жизнь вполне обеспеченного и ни в чем не нуждающегося человека.

Существует, впрочем, еще одна версия состояния, которое якобы сделал Рачковский в Париже - удачная игра на бирже [60].

Доказать или опровергнуть ее не представляется возможным. Другое дело хорошо оплачиваемая (10 тысяч рублей в год) должность советника-консультанта по юридическим и административным вопросам Анонимного общества железоделательного и сталепрокатного завода Гута Банкова (завод Племянникова и Вердье) в Петроковской губернии [61], занятая им после первой отставки [62], которая вполне может рассматриваться как благодарность за оказанные им ранее услуги. Вот, собственно, и все, что нам известно о финансовых аферах П.И.Рачковского. Тебе известно, - писал 9 июля 1897 года П.И.Рачковский М.М.Ляшенко, - что я принадлежу к разряду людей, не имеющих ни акций, ни облигаций; ничего, кроме протертых штанов у меня не имеется [63].

Правда, как видно из формулярного списка 1883 года, кроме протертых штанов у П.И.Рачковского все же имелось неизвестно как ему доставшееся родовое имение Марьяновка в 320 десятин в Переяславском уезде Полтавской губернии [64].

Отсутствие сведений о нем в формулярных списках П.И.Рачковского более позднего времени показывет, что скорее всего, это имение было им продано.

Как бы то ни было, очевидно, что миллионов Рачковский так и не скопил, и представление о каких-то немыслимых учредительных аферах этого корыстолюбивого рыцаря провокации ошибочно [65].

Большое значение имела и работа, проделанная в это время П.И.Рачковским по предварительной подготовке важного для России займа 1906 года, чему в немалой степени способствовали его тесные связи с Делькассе и бывшим министром финансов (позже премьером) Французской республики Рувье [66].

До назначения Рачковского заграничный политический сыск занимался только наружным наблюдением, которое осуществляла группа из шести филеров французского происхождения во главе с Барлэ. Заслугой П.И.Рачковского явилось то, что в дополнение к нему он поставил и внутреннее наблюдение, вербуя для этого секретных агентов из эмигрантской среды. Внедряя в революционные кружки своих агентов, Рачковский создавал динамитные мастерские, устраивал народовольческие типографии, занимался перлюстрацией писем. Время, переживаемое Россией, - отмечал он в своем письме от 28 сентября 1895 года на имя директора департамента полиции С.Э.Зволянского, - исполнено крайней неопределенности во взаимных отношениях многочисленных элементов, враждебных существующему политическому строю. Последнее обстоятельство представляет, по нашему разумению, как нельзя более благоприятный момент для организации правильных агентурных сил, которые, сообразно представившимся условиям могли бы систематически и с полным вероятием на успех подавлять революционные происки, во всяком случае, не допускать их развития до крайних пределов [67].

Если бы вы встретили его в обществе, - писал о Рачковском хорошо его знавший глава ордена мартинистов в Париже знаменитый Папюс (Анкос Жерар)

- я сомневаюсь, почувствовали бы вы хоть, малейший испуг, ибо в его облике не было ничего, что бы говорило о его темных делах. Полный, суетливый, с постоянной улыбкой на губах ... он напоминал скорее добродушного, веселого парня на пикнике ... у него была одна приметная слабость - он страстно охотился за нашими маленькими парижанками, но он один из самых талантливых агентов во всех десяти европейских столицах [68].

Сам себя П.И.Рачковский причислял к чернорабочим , доставлявшим интригующим против Департамента полиции ведомствам манну небесную в виде результатов тяжелой и неблагодарной возни с революционной средой [69].

Что касается методов его деятельности, то они не были оригинальными. Все сводилось у него к одному - деньгами нужно купить того-то и того-то; нужно дать тому-то и тому-то. Иногда пустить деньгами пыль в глаза через агента.

Он, по-видимому, был убежден, что за деньги можно купить все и каждого [70].

Правой рукой его были поляк Милевский и еврей Гольшман, рукой которого и написано большинство докладов П.И.Рачковского [71].

Однако, когда этого требовали интересы дела, не чурался литературной работы и сам Петр Иванович. Любопытно в этой связи одно из писем П.И.Рачковского к П.Н.Дурново от 19 марта 1892 года. Простите, Ваше превосходительство, за долгое и вынужденное молчание; все это время я не сидел сложа руки, и, помимо обычных занятий и хлопот, успел составить брошюру, которая была переведена на французский язык и на днях появится в свет. В этой брошюре выставляется в настоящем свете наше революционное движение и заграничная агитация со всеми ее отрицательными качествами, уродливостью и продажностью.

Остальная часть брошюры посвящена англичанам, которые фигурируют в ней в качестве споекорыстных, чванливых и потерявших всякий стыд и совесть фарисеев, нарушивших международные приличия в альянсе с нигилистами . Брошюры такого рода деятельно рассылались П.И.Рачковским министрам, дипломатам, членам парламентов, в редакции наиболее распространенных в Европе и Америке газет и журналов [72]. В качестве примера литературного творчества П.И.Рачковского можно привести сфабрикованное им от имени Г.В.Плеханова т.н. Вынужденное заявление , в котором тот якобы отмежевался от революционной эмиграции [73].

В 1901 году П.И.Рачковский организовал в Париже на деньги Департамента полиции так называемый кружок французских журналистов , развернувших осенью этого же года широкую кампанию против русских эмигрантов. В этом же ключе следует расценивать и его попытку организации Лиги спасения России , призывавшую друзей русского народа помочь ему в борьбе с его врагами, имея в виду прежде всего русскую революционную эмиграцию. Эти воззвания были разосланы во все уголки Франции и даже нашли некоторый отклик среди французов, однако, французский министр внутренних дел дал понять Рачковскому о нежелательности этой акции, и дело заглохло. Деньги на эту авантюру были якобы получены от дворцового коменданта Гессе. С большим трудом преодолевая его сопротивление, В.К.Плеве удалось добиться ликвидации Лиги [74].

Однако самым знаменитым памятником литературной деятельности П.И.Рачковского принято считать фабрикацию скандально знаменитых Протоколов сионских мудрецов . Никаких серьезных доказательств причастности П.И.Рачковского к "фабрикации"

"Протоколов" не существует. Напротив, все что мы знаем о Петре Ивановиче и его ближайшем окружении, однозначно свидетельствует об обратном. Да и Заграничная агентура, половина сотрудников которой была представлена евреями - явно неподходящее место для антисемитских провокаций. "Секретарем при нем (Рачковском - Б.В.), - отмечал в связи с этим А.И.Спиридович, - состоял еврей Гольшман; главным же его помощником был Геккельман (Ландезен):

ни в одном из его докладов не содержалось и намека на антисемитизм и он даже не отмечал особой роли евреев как руководителей революционного движения"

[75].

Впрочем, соображения такого рода сторонников "полицейской версии" фабрикации "Протоколов" нимало не смущают. Характерен в этом отношении современный исследователь Савелий Дудаков, для которого "полицейское происхождение"

[76] "Протоколов" и участие в их "фабрикации"

Рачковского само собой разумеющийся, бесспорный факт. Правда, на прямое отождествление Рачковского с автором "Протоколов" С.Дудаков не решился, приписав эту сомнительную честь двум евреям - профессиональному литератору, негласно сотрудничавшему с охранкой, М.В.Головинскому и чиновнику Департамента полиции журналисту И.Ф.Манасевичу-Мануйлову [77], но суть дела от этого, конечно, не меняется. Другие авторы называют еще одно имя - Илья Цион (на него "грешил" в свое время Борис Николаевский)

- тоже еврей, но, в отличие от М.Головинского, крупный ученый и публицист, подвизавшийся в Париже в качестве агента российского министерства финансов [78]. Не без участия шефа жандармов генерал-адъютанта А.В.Дрентельна П.И.Рачковский, - утверждает С.Дудаков, передал сфабрикованную таким образом рукопись "Протоколов" своему тайному агенту фрейлине императрицы Марии Федоровны Юлиане Глинке. Глинка же, в свою очередь, вручила их для публикации С.А.Нилусу [79]. Сама по себе версия о причастности П.И.Рачковского и его тайных агентов к "фабрикации" Протоколов не нова. В своей основе она восходит к свидетельствам княгини Радзивилл и некоей Генриетты Херблетт, которые якобы видели, как в 1904 или 1905 году Рачковский фабриковал в Париже Протоколы . Никакой нужды фабриковатьПротоколы , уже дважды (в 1897 и 1903 годах) к этому времени опубликованные, Рачковскому, конечно, не было, да и проживал все эти годы Петр Иванович не в Париже, а в Варшаве и в Петербурге. Хронологическая несуразность и вообще сомнительность свидетельств княгини Радзивилл и Генриэтты Херблетт были отмечены в свое время В.Л.Бурцевым [80]. Более весомыми с этой точки зрения выглядят показания о "политическом" происхождении "Протоколов", которые дал один из бывших французских агентов Рачковского - Анри Бинт.

В 1917 году они были засвидетельствованы Сергеем Сватиковым, явившимся в Париж для ликвидации там русской тайной агентуры [81].

Все дело, однако, в том, что ни одного документального свидетельства этой версии ни в архивах Заграничной охранки в Париже, ни в архивах Департамента полиции в С.-Петербурге не обнаружено. Ничего не дало и обращение Б.И.Николаевского к материалам личного архива П.И.Рачковского в Париже.

"С весны 1917 года, - сокрушался В.Л.Бурцев, - все архивы Департамента полиции находились в распоряжении исследователей, кто не мог быть не заинтересован в разоблачении этой подделки. Сколько нам было известно, некоторые из них в то время специально занимались этим вопросом. От них мы имеем право ждать точных сведений о том, при каких обстоятельствах были сфабрикованы эти пресловутые т.н. "Сионские протоколы"" [82].

Работы такие действительно вскоре появились: наиболее интересной из них является брошюра о протоколах, принадлежащая перу Я.Л.Юделевского (Ю.Делевский), вышедшая в 1923 году в Берлине [83]. В 1938 году опубликовал свою книгу о Протоколах и В.Л.Бурцев [84].

Однако напрасно мы стали бы искать в них каких-либо новых документальных материалов. Их здесь нет. Версия о "полицейском" происхождении "Протоколов"

решается их авторами в сугубо публицистическом ключе. И только в последнее время исследователи начинают отходить от этой предвзятой схемы.

"И документы, и здравый смысл, - пишут в этой связи Чарльз Рууд и Сергей Степанов, - не дают оснований поддерживать расхожее мнение, будто высокопоставленные чиновники последовательно и сознательно делали из евреев "козла отпущения". Отдельные лица в правительстве благоволили к подобной политике и при случае давали ей ход - во все времена и во всяком правительстве находятся люди, преследующие особые цели, - однако позиция царского правительства к 1900 году состояла в том, чтобы подавить, а не разжигать антисемитские волнения в России" [85].

Констатация уважаемыми авторами несостоятельности расхожей версии полицейского или русского происхождения "Протоколов" - факт, конечно, отрадный. Не менее отраден и наметившийся в последние годы интерес исследователей к парижским кружкам и группам оккультно-мистического толка, в кругу которых вращался в 1880-е - 1890-е гг. П.И.Рачковский: сам Папюс (глава ордена мартинистов)

был его другом. В этом же кругу (мартинисты. Братство Сиона) вращались в Париже и другие в той или иной мере причастные к появлению и распространению "Протоколов" в России лица: Илья Цион, Матвей Головинский и Юлиана Глинка, посещавшая оккультный кружок Жюльет Адам, ближайшей подругой которой она была в эти годы [86]. Именно этой среде, как полагают некоторые исследователи [87], и были обязаны "Протоколы" своим появлением. Первое свидетельство о их существовании относится еще 1884 году [88]. Очевидно, что следовало бы четко разделить эти две проблемы: "фабрикация" "Протоколов", к которой П.И.Рачковский, судя по всему, не имел отношения, и его содействие их переправке в Россию, что больших сомнений не вызывает.

Не следует только возлагать в этой связи больших надежд на архивные материалы, ибо в Россию "Протоколы" проникли не официальным, а частным путем. Из "прекрасной Франции" следы их ведут не в Департамент полиции (в архиве которого их безуспешно искали в 1917 году "заинтересованные лица"), а в Москву, в окружение известного своими антисемитскими взглядами великого князя Сергея Александровича. Там же, в Москве, в губернской типографии, они были и опубликованы в 1897 году прокурором Московской синодальной конторы Ф.П.Степановым при содействии чиновника особых поручений при Московском генерал-губернаторе (а им как раз и был великий князь Сергей Александрович)

Аркадия Ипполитовича Келеповского. Без какого-либо участия со стороны Департамента полиции, в условиях полнейшего равнодушия официальных кругов, осуществлялись и последующие издания "Протоколов", на что горько жаловался С.А.Нилус [89].

Как вспоминал С.Ю.Витте, президент Франции Лубэ говорил ему, что он настолько доверяет полицейскому таланту и таланту организации Рачковского, что, когда ему пришлось ехать в Лион, где ему заранее угрожали, то он доверил охрану своей личности Рачковскому и его агентам, веря больше в полицейские способности Рачковского, нежели поставленной около французского президента французской охране [90]. В президентском дворце Лубэ предоставил Рачковскому особую комнату, где тот останавливался запросто, когда приезжал в Париж. Сам же Рачковский жил в Сен-Клу под Парижем, где нанимал роскошную виллу и задавал лукулловы пиры своим французским и иностранным друзьям и петербургским покровителям [91].

Впрочем, как проницательно заметил С.Ю.Витте, видная роль Рачковского во франко-русском сближении стала возможна потому, что он был в Париже при русских послах А.П.Моргенгейме, а затем Л.П.Урусове - людях совершенно бесцветных и не могущих иметь никакого значения, так что Рачковский вследствие своих дарований мог оказывать большее влияние в сближении с Францией, нежели послы. Влияние это он оказывал или непосредственно через министра внутренних дел и дворцовых комендантов, или же при посредстве самих этих послов [92].

В 1901 году Рачковский, заручившись поддержкой Н.Л.Горемыкина, устраивает обед в одном из аристократических парижских кафе (Durand), на котором помимо французов и папского нунция в Гааге присутствовал и прибывший из Петербурга директор Департамента духовных дел иностранных псипнеданий А.Д.Масолов, Речь на обеде шла о том, чтобы ввиду ожидавшейся смерти Льва XII провести на папский престол кардинала Рамполла, известного своей русско-французской ориентацией. После этого Рачковский, не согласовав своих действий с Департаментом полиции [93], но заручившись поддержкой И.Л.Горемыкина, отправляется в Рим, где получает аудиенцию Льва XIII, высказавшегося в ходе беседы за учреждение своего представительства в С.Петербурге. Рачковский, - отмечает в связи с этим П.К.Агафонов, ухватывается за эту идею, летит в Петербург, обрабатывает министра внутренних дел Горемыкина, который докладывает царю и добивается его согласия. Рачковский возвращается в Париж и деятельно принимается за дальнейшую работу в этом направлении, но вдруг получает строжайшее предписание - прекратить кампанию. Оказывается, что о таинственной комбинации Рачковского и Горемыкина проведали Победоносцев, граф И.Н.Игнатьев и министр иностранных дел Ламздорф и уговорили царя дать отбой [94].

Благодаря усилиям П.И.Рачковского, из заурядного охранного отделения , занятого слежкой за проживавшими в Европе эмигрантами, русская Заграничная агентура в Париже превратилась в учреждение, игравшее в европейской политике роль проводника русских национальных интересов в Европе. В 1896 году по инициативе П.И.Рачковского была организована самостоятельная русская агентура в Австрии (Галиция), которую возглавил М.И.Гурович, а затем и в Берлине во главе с М.А.Гартингом. Благодаря своим связям в Германии, Франции, Италии, Австрии, Рачковский незаметно становится центральным лицом в заграничной политике. Правительства с ним считаются. К нему обращаются не только с ходатайствами о награждениях, но и по всем важным вопросам международной политики, одной из главный русских пружин которой он является. В известных случаях он ее и направляет из-за кулис [95].

Что касается того, что Рачковский в известной мере направлял русскую политику в Европе, то тезис этот нуждается в своем обосновании. Однако то, что Рачковкого хорошо знали и ценили в политических кругах Европы - это факт. Мы уже указывали на орден Почетного легиона, полученный им от французского правительства. Среди других иностранных наград П.И.Рачковского:

Германский королевский прусский орден короны III степени (1899), Командорский Крест II класса шведского ордена Вазы (1892), датский командорский крест Данеборга [96].

Неожиданная отставка П.И.Рачковского в конце 1902 года вызвала немало толков как в революционных кругах, так и в среде, близкой к Департаменту полициии. Общее мнение было таково: причиной увольнения Рачковского послужило недовольство царя неблагоприятными сведениями, которые были собраны им во Франции о подвизавшемся при петербургском дворе лионском старце Филиппе Вашо, лечившем суеверную императрицу при помощи гипноза и спиритических сеансов [97].

Однако уже В.К.Агафонов - автор книги о русском заграничном сыске попытался опровергнуть это мнение, связав отставку Рачковского со служебными упущениями и интриганским, провокационным по своей сути характером деятельности самого Петра Ивановича [98].

Причиной этого явилось обнаружение в 1917 году в бумагах Департамента полиции конфиденциальной Записки В.К.Плеве о служебной деятельности П.И.Рачковского.

В качестве приложения к Записке , датированной 13 июля 190З года, были помещены пять писем П.И.Рачковского своему агенту М.М.Ляшенко за 1897-1899 годы [99].

Отметив, что в первое время пребывания в своей должности П.И.Рачковский доставлял Департаменту полиции весьма ценные данные, касающиеся революционного движения не только за границей, но и в России , а также его известную роль в деле русско-французского сближения, в центр внимания своей Записки В.К.Плеве поставил негативные моменты в деятельности руководителя заграничной охранки.

Оказывается, под влиянием успехов Петр Иванович стал пренебрегать своими обязанностями, представляя своему непосредственному начальству отчеты сугубо формального характера, не несущие какой либо конкретной заслуживающей внимания информации [100]. Не прошло мимо внимания В.К.Плеве и усиленное покровительство П.И.Рачковского ряду иностранных коммерческих предприятий в России. И, наконец, самая последняя, и как оказалось, самая большая, вина Рачковского заключалась в его тесных связях с французскими политическими кругами и французской полицией. Приложенные к Записке письма П.И.Рачковского, исследование которых проведено Р.Ш.Ганелиным [101], действительно не оставляют сомений, кем был организован налет на виллу Ильи Циона в Швейцарии и позволяют сомневаться в бескорыстном характере хлопот Петра Ивановича о привлечении иностранных капиталов в Россию. Однако большого впечатления на Николая II ни сама Записка , ни приложения к ней не произвели. Во всяком случае, резолюция царя на представленные ему документы была следующей: Желаю, чтобы вы приняли серьезные меры к прекращению сношений Рачковского с французской полицией раз и навсегда. Уверен, что исполните приказание мое быстро и точно [102].

Из всех прегрешений Рачковского царя заинтересовали, как видим, только его связи с французской полицией. Если исходить из традиционной версии, что Записка В.К.Плеве была представлена царю дважды: сначала (в 1903 г.)

В.К.Плеве, а затем (в 1905 г.) П.Н.Дурново [103], то возникают вопросы. И первый из них заключается в определении времени царской резолюции. Р.Ш.Ганелин уверен, что это случилось 13 июля 1903 года [104]. Однако, скорее всего, никакой записки царю о П.И.Рачковском В.К.Плеве не подавал, и резолюция Николая II на ней относится совсем к другому времени - 1905 году. Ведь найдена была записка в 1902 году не в архиве, а в бумагах В.К.Плеве, и никакими сведениями о ее представлении в 1903 году царю мы не располагаем. Да и трудно представить, чтобы П.Н.Дурново решился вторично подать на высочайшее усмотрение уже однажды представлявшийся документ. Нет, очевидно, что и представление записки, и резолюция царя относятся к 24 января 1905 года. Все это заставляет нас с большой осторожностью подходить к версии В.К.Агафонова о служебных упущениях Рачковского как главной причине его отставки. Правы здесь, по-видимому, те, кто связывал падение Рачковского с интригами В.К.Плеве и черногорской принцессы герцогини Лейхтенбергской Анастасии Николаевны, от которой, собственно, и узнала во время визита в 1901 году Николая II во Францию, Александра Федоровна, страдавшая нервным расстройством из-за безуспешных попыток подарить Николаю II сына-наследника, о чудесных способностях лионского старца [105]. Рачковскому было приказано разыскать Филиппа и доставить в Компьен, где тогда жили высокие русские гости.

Одна из черногорок, - писал об этой истории С.Ю.Витте, - была в Париже, - она потребовала к себе заведовавшего там нашей тайной полицией Рачковского и выразила ему желание, чтобы Филиппу разрешили практиковать и дали ему медицинский диплом. Конечно, Рачковский объяснил этой черногорской принцессе всю наивность ее вожделения, причем недостаточно почтительно выразился об этом шарлатане. С тех пор он нажил в ней при дворе опасного врага .

Когда же в 1902 году мосье Филипп появился по приглашению царя в Петербурге, опекавший его здесь дворцовый комендант генерал-адъютант П.П.Гессе запросил отзыв П.И.Рачковского о Филиппе. Подготовленный им документ Рачковский привез из Парижа в Петербург, куда приезжал по делам [106].

Ранее, нежели представить его Гессе, он прочел его Д.С.Сипягину, который заявил, что как министр внутренних дел, он ничего об этом рапорте не знает, так как он ему не адресован, а как человек, советует бросить его в топившийся камин. Однако Рачковскнй пренебрег советом и выполнил свой долг, передав рапорт по назначению. Это и решило его судьбу. Пока министром внутренних дел оставался благороднейший и честнейший человек Д.С.Сипягин, Рачковского не трогали, так как он по части своей профессии имел несомненные заслуги в Париже. Но после того, как Сипягина безвинно злодейски убили, и вступил на пост министра внутренних дел Плеве, с Рачковским быстро расправились [107]. Такова версия С.Ю.Витте, рисующая Рачковского человеком принципов и жертвой грязных интриг черномазой принцессы . Однако большинство исследователей не склонны видеть в Рачковском человека принципов и доказывают, что не ограничившись официальным рапортом о темном прошлом Филиппа, он написал еще и письмо па имя вдовствующей императрицы Марии Федоровны с разоблачением вредного влияния лионского старца на ее сына ( агент масонов и прочее). Императрица имела крупный разговор с Николаем II и не скрыла источника полученных ею сведений о Филиппе. Царь был страшно разгневан, вызвал к себе Плеве, тогда уже министра внутренних дел, и горько жаловался на подлеца Рачковского . Плеве, давно уже, со времен Дегаева, не любивший Рачковского и боявшийся его, воспользовался удобным случаем, вызвал телеграфом Рачковского в Петербург для выяснения его проделок и начначил над ним следствие. Но сильные друзья (среди них дворцовый комендант П.П.Гессе) выручили. Следствие было прекращено. Рачковский же был выслан сначала в Брюссель, а потом в Варшаву [108].

Существовало ли в действительности личное письмо П.И.Рачковского на имя императрицы, или же речь идет все же о Записке , посланной им П.П.Гессе, мы не знаем. Да это в данном случае не столь уж существенно. Более важно другое. Записка была составлена В.К.Плеве 13 июля 1903 года. П.И.Рачковский же, как видно из его личного дела, был уволен от службы 15 октября 1902 года. Со времени отставки Петра Ивановича прошло уже восемь месяцев. Другими словами, Рачковского сначала уволили, а потом уже стали собирать на него компромат . Очевидно, что появление Записки было связано не столько с увольнением Рачковского (оно к этому, времени было свершившимся фактом), сколько с трудами комиссии по служебному расследованию деятельности бывшего руководителя Заграничной агентуры в Европе. Безоглядно доверять этому сомнительному документу, вытащенному в январе 1905 года на свет божий с целью недопущения возвращения Рачконского на государственную службу, нельзя.

Вернемся, однако, к пребыванию П.И.Рачковского в Варшаве в 1903-1904 годах, где он занял должность советника по административным и юридическим вопросам при уже упоминавшемся акционерном металлургическом обществе Гута Банкова [109]. Оклад, который положили ему акционеры общества - 10 тысяч рублей в год, впечатляет: это на три тысячи больше, чем усиленная пенсия Рачковского из специальных сумм Департамента полиции. Пенсия ему, правда, была дана под условием, что он не уедет во Францию. В материальном плане Петр Иванович был теперь вполне обеспеченным человеком. Однако не хлебом единым жив человек, и в письмах к друзьям Рачковский не жалел сарказма в отношении своих недругов и, в частности, В.К.Плеве.

Слава его, - писал он своему и покровителю П.П.Гессе, - растет не по дням, а по часам: не сегодня-завтра Плеве очутится в роли диктатора всероссийского [110]. Убийство Плеве 15 июля 1904 года эсером-террористом Сазоновым и последовавшее вслед за этим триумфальное возвращение Рачковского на службу в Департамент полиции не осталось незамеченным современниками.

Так возникла версия о причастности П.И.Рачковского к подготовке убийства В.К.Плеве. Восходит она к откровениям бывшего агента Варшавской охранки М.Е.Бакая. В 1904 году после отставки П.И.Рачковский поселился в Варшаве и часто наведывался в охранное отделение, наводя различного рода справки.

Вот здесь-то, согласно его версии, в январе 1904 года и произошла встреча Рачковского с Азефом. Сам Азеф якобы совсем не хотел этого убийства - оно для него было вредно. Департамент полиции был того же мнения, но вот на сцену ваступает Рачковский, бывший воспитатель Азефа. Он высказывает желание убрать Плеве, но не для того, чтобы ему отомстить, а чтобы снова самому двинуться по служебной лестнице. Если Азефу невыгодно было допускать убийства Плеве в интересах своего положения, то ему было гораздо выгодней снова видеть у власти Рачковского, который его вынянчил и пробил широкую дорогу в революционную среду [111].

Любопытно, что сам Азеф не отрицал своего посещения Варшавы в 1904 году [112], но настаивал на том, что был там по поручению М.Р.Гоца и с Рачковским не встречался. Правдивость его заявления была оспорена В.К.Агафоновым. У меня есть сведения, - отмечал он, - что и в Брюсселе и в Варшаве Рачковский виделся со старым своим приятелем Евно Азефом [113].

Однако каких-либо документальных данных в доказательство своей версии о старой дружбе Рачковского и Азефа он не привел. Не смогли привести их и другие сторонники версии о раннем (с 1902 года) знакомству П.И.Рачковского и Е.Ф.Азефа - начиная от В.Л.Бурцева и кончая Ф.М.Лурье и В.М.Жухраем.

Любопытен в связи с этим комментарий на эту тему чиновника особых поручений Департамента полиции Л.А.Ратаева. Все это прекрасно, заявил он после разоблачений В.Л.Бурцева, - но на беду мне-то ближе, чем кому-либо известно, что вся эта история - выдумка, и при том ни на чем не основанная. Быть может, Рачковскнй знал или подозревал, что Азеф состоял сотрудником Департамента полиции, но я достоверно знаю и ручаюсь, что никогда ни в прямых, ни в косвенных отношениях он с Азефом не, состоял, и в глаза его не видел до 8 августа 1905 года, когда, подав в отставку, я передал того в его распоряжение, как лицу, поставленному в то время во главе политического сыска [114].

Поскольку, в отличие от откровений М.Е.Бакая, цитируемое письмо Ратаева писалось не для публики, степень доверия к нему весьма высока. Категорически отрицал свое знакомство с П.И.Рачковским до лета 1905 года и Е.Азеф [115].

Можно таким образом констатировать, что несмотря на пикантность версии о причастности Рачковского к убийству В.К.Плеве, каких-либо оснований для ее поддержки не имеется.

С убийством В.К.Плеве главное препятствие на пути возвращения Рачковского на государственную службу исчезло. Конечно, за него хлопотали (П.П.Гессе, И.Ф.Манасевич-Мануйлов). Однако, решающую роль сыграла, скорее всего, крайне нестабильная политическая ситуация в стране в условиях начинавшейся революции и неопытности по сыскной части нового петербургского генерал-губернатора, товарища министра внутренних дел генерал-майора Д.Ф.Трепова. В Рачковском, несомненно, нуждались. Необходимость воспользоваться познаниями и служебной опытностью г. Рачковского для целей вверенного ему управления - именно так аргументировал Ф.Д.Трепов в своем докладе на высочайшее имя от 24 января 1905 года цель его возвращения на государственную службу [116].

Вот я стар. Никуда уже не гожусь. А заменить меня некем , - не без гордости отмечал в связи с этим в своем разговоре с Георгием Гапоном Рачковский [117].

5 января 1905 года высочайшим приказом по гражданскому ведомству он был назначен чиновником особых поручений IV класса сверх штата при Министерстве внутренних дел с откомандированием его в непосредственное распоряжение С.-Петербургского генерал-губернатора [118].

По ходатайству Д.Ф.Трепова за ним полностью сохранялась полученная им из сумм департамента полиции пенсия в 7 тысяч рублей в год. Кроме того, Рачковскому разрешено было помимо государственной службы состоять еще и в качестве советника по административным делам при металлургическом обществе Гута Банкова . Жалеть об этом Д.Ф.Трепову не пришлось, так как вскоре выяснилось, что он не ошибся в своем выборе. П.И.Рачковский действительно показал себя деятельным и знающим сотрудником. 2 июня 1905 года по представлению Трепова П.И.Рачковский был откомандирован в его распоряжение с поручением ему надзора за розыскной деятельностью и производством в Департаменте полиции дел о государственных преступлениях. 4 июля новое положение Рачковского было упрочено поручением вступить в исправление должности вице-директора Департамента полиции с предоставлением ему права подписи и скрепления бумаг за директора [119]. Наконец, по представлению все того же Трепова 27 июля 1905 года директор Департамента полиции и вовсе был освобожден от заведывания делами, относящимися до государственных преступлений и розыска по ним, с возложением этих обязанностей на П.И.Рачковского. В связи с этим Рачковский получил весьма широкие права; 1) руководства розыском по делам о государственных преступлениях, осуществляемых на месте охранными отделениями и чинами отдельного корпуса жандармов; 2) надзор за производством чинами Корпуса жандармов и Департамента полиции в порядке 1035 ст. Уст. Уг. судопроизводства дознаниям по делам о государственных преступлениях; 3) надзор за осуществлением на местах гласного надзора над лицами сему надзору подчиненных , и негласного за лицами сомнительной благонадежности ; 4) вопросы, связанные с учреждением и устройством на местах органов политического розыска; 5) участия в особом совещании по делам об административной высылке, на правах его члена [120].

Опираясь на эти полномочия, Петр Иванович продолжил прерванную ранее, по независящим от него причинам, практику воплощения в жизнь своей старой идеи о необходимости внедрения секретных агентов во все революционные кружки и партии как необходимое условие политического сыска. Главной, целью его усилий был разгром террористической деятельности партии эсеров, в рядах которой наряду с известным Е.Ф.Азефом успешно подвизался в это время его агент Н.Ю.Татаров [121].

Весной 1905 года через Азефа Рачковский достал список всех нелегальных паспортов, выданных ЦК своим членам, работавшим в России. Рассылая список, Рачковский велел этих лиц не трогать без его ведома [122].

Благодаря бдительности П.И.Рачковского, были предотвращены террористические акты против генерала Д.Ф.Трепова, великих князей Владимира Александровича и Николая Николаевича, другие антиправительственные акции. Обращает на себя внимание гибкость, которую продемонстрировали в сложной обстановке лета и осени 1905 года П.И.Рачковский и Д.Ф.Трепов. Мне не совсем понятно, - писал об этом А.В.Герасимов, - но Рачковский явно повел кампанию за уступки.

На словах он стоял за монархию, за самодержавие, а на практике поддерживал предложения в пользу реформ. Ход его мыслей, примерно, был такой. Унинерситетская автономия - одно из главных требований интеллигенции. Если дать автономию - то удастся успокоить, удовлетворить эту интеллигенцию. Конечно, отрицательная сторона заключалась в том, что при автономии в университете начнутся сходки и митинги. Но, в сущности, это даже хорошо. Ибо студенты тотчас отойдут от революции, и полиции будет легко повести борьбу с революционным движением.

Так думал Рачковский, не раз развивая свой план [123].

Все симпатии его были теперь на стороне С.Ю.Витте, стоявшего на той точке зрения, что лучше всего договориться с интеллигенцией и торгово-промышленными кругами о совместной борьбе против подымавшейся анархии. А.В.Герасимов констатирует: "С разных сторон я получал сообщения, что он развивает большую деятельность, посещая всевозможных высокопоставленных лиц и ведя с ними различные политические беседы. Особенно часто посещал он С.Ю.Витте" [124].

Нечего и говорить, что П.И.Рачковский восторженно встретил известие о подписании царем манифеста 17 октября. Слава Богу, слава Богу ... Завтра на улицах Петребурга будут христосоваться , - повторял он [125].

Однако реакция общества на царский манифест оказалась отнюдь не такой, на которую рассчитывали инициаторы этого акта. Волна анархии и погромов, последовавшая после 17 октября, охладила реформаторский пыл Рачковского.

Яркое свидетельство тому - его Записка Д.Ф.Трепову от 8 ноября 1905 года с предложением о введении режима чрезвычайной охраны в С.-Петербурге [126].

Легкость, с которой была получена полнота гражданской свободы, вызвала у представителей революционного движения крайнюю самоуверенность . Растерянность же правительства была единодушно признана всеми революционнными и оппозиционными партиями за признак того, что история может идти неестественно быстрым путем [127]. В результате, подчеркивает Рачковский, правительству предъявляются все новые и новые условия, причем никто из революционных партий (социал-демократы, социалисты-реолюционеры) и не скрывает, что цель их деятельности - свержение самодержавия и разрушение империи.

Дальнейшие уступки революционерам представлялись ему немыслимыми, поскольку льготами, дарованными Манифестом , фактически исчерпывалась полнота политических прав, достижимых в империи, без уничтожения ее . Общественнно-политическая ситуация в стране такова, что дело идет к вооруженному восстанию - констатирует Рачковский. Это обязывает правительство к самым энергичным действиям по сосредоточению и координации всех своих сил в целях подавления наступающего мятежа . Первым шагом здесь должно было, стать, по мнению П.И.Рачковского, объявление столицы Империи на положении чрезвычайной охраны , что совершенно необходимо для обоснования действий по подавлению революционного движения в стране, предусматривающих аресты личного состава Союза Союзов и Совета рабочих депутатов, других оппозиционных организаций, закрытие неугодных правительству газет, ограничения на проведение забастовок, митингов, шествий и демонстраций и ряд других антидемократических мер.

Предлагаемые мероприятия, подчеркивал П.И.Рачковский, - несомненно будут истолкованы как признаки явного посягательства правительственной власти на возвещенные манифестом 17 октября свободы . Но бояться этого не следует, поскольку режим истинной гражданской свободы может и должен быть водворен тогда, когда законопослушное большинство в покойном течении жизни получит уверенность в обеспечении заботами правительства своих человеческих прав.

Утомленное и ныне запуганное население с благодарностью оценит последовательность действий правительства в проведении строгой законности как основы свободы.

И первой свободой его будет освобождение от своеволия мятежников [128].

Трепов, перемещенный после 17 октября 1905 года на должность дворцового коменданта поддержал его, начертав на Записке : Почти все пункты можно принять, но об этом следует обсудить самым подробным образом [129].

Однако в верхах возобладали иные настроения. Записка Рачковского была, как можно догадаться, расценена как несвоевременная. И виновата в этом была революция или, вернее, созданная ею после 17 октября 1905 года новая политическая реальность. Последовавшая вслед за царским манифестом цепь отставок (министр внутренних дел Д.Г.Булыгин, товарищ министра Д.Ф.Трепов, директор Департамента полиции Н.И.Гарин) не обошла стороной и П.П.Рачковского.

Новый министр внутренних дел П.Н.Дурново был старым недоброжелателем П.И.Рачковского.

Было очевидно, что карьера гения политического сыска подошла к концу. И действительно, уже 3 декабря 1905 года в докладе на высочайшее имя [130] Д.Ф.Трепов вынужден был поставить вопрос об освобождении Петра Ивановича от звания заведующего политической частью Департамента полиции . Внешне отставка Рачковского была мотивирована необходимостью восстановления в интересах единства управления делами Департамента полиции в лице его директора (им с ноября 1905 года стал Э.И.Вуич). Даже если это и так, не видеть ее связи с неудачным предложением П.И.Рачковского о введении чрезвычайной охраны в Петербурге было бы неправильно. Резолюция царя на рапорте Д.Ф.Трепова гласила: Согласен, но сожалею. Рачковскому назначить в награду 75 тысяч рублей из секретных сумм Департамента полиции и представить к ордену Станислава I степени [131]. Лишившись ключевого положения в Департаменте, П.И.Рачковскнй сохранил в то же время свою вторую должность - чиновника особых поручений IV класса при Д.Ф.Трепове. При таком положении, - отмечал в своем представлении Д.Ф.Трепов, действительный статский советник Рачковский остается в моем непосредственном распоряжении для исполнения ответственных поручений в области высшей политики и руководству надзором за правильностью розыскного дела в Империи [132].

Однако, с увольнением П.И.Рачковского от должности вице-директора Департамента полиции не спешили. Напротив, именно на декабрь 1905 года приходится едва ли не пик его полицейской активности. В первую очередь, это связано с ролью, которую сыграл Рачковский в подавлении восстания в Москве. Все аресты здесь, в том числе и членов Московского комитета РСДРП были во многом делом его рук [133].

Как вспоминал впоследствии бывший сотрудник охранки М.Е.Бакай, ездивший в декабре 1905 года в Москву, он сам был свидетелем того, как Рачковский привозил пудами погромные прокламации, печатавшиеся в Департаменте полиции ... [134].

Речь идет о так называемой типографии , оборудованной П.И.Рачковским в здании С.-Петербургского жандармского управления и находившейся под непосредственным управлением ротмистра М.С.Комиссарова. На печатном станке, отобранном у революционеров здесь действительно печатали в 1905 году прокламации патриотического содержания. Когда же объем работы возрос, П.И.Рачковский приобрел в Европе более совершенное оборудование и установил его у себя в секретном отделе [135]. Конечно, с формальной стороны, деятельность Рачковского, как отметил в своих мемуарах С.Ю.Витте [136], носила незаконный характер.

Однако, по сути своей, попытка опереться в борьбе с революцией не только на силу казачьих нагаек и солдатских штыков, но и на силу печатного станка, силу слова, свидетельствует о большом уме и практичности Рачковского. Его последним серьезным делом по Департаменту полиции стало введение в игругероя 9 января Георгия Гапона, вернувшегося в декабре 1905 года из-за границы.

Непосредственная задача, которую поставил перед ним Рачковский, заключалась в раскрытии и обезвреживании петербургской боевой организации социалистов-революционеров, готовивших покушение на П.Н.Дурново.

Первым шагом в этом направлении должно было стать привлечении Г.А.Гапоном к сотрудничеству с полицией своего друга, известного эсера Петра Рутенберга.

Последний, однако, на это не пошел и сообщил о сделанном ему Гапоном предложении ЦК партии. В результате ее руководство вынесло смертный приговор и Гапону, и Рачковскому. Только присущая ему осторожность (не явился на встречу с Гапоном и, Рутенбергом в ресторане Контана) помогли Петру Ивановичу избежать верной гибели [137]. 28 марта 1906 года Г.Гапон был повешен на даче в Озерках. Что касается возможной причастности П.И.Рачковского к убийству Гапона [138], то относиться к этой версии следует осторожно: слишком мизерен запас твердо установленных фактов, находящихся в распоряжении исследователей. Точно такого же крайне осторожного отношения к себе требует и версия о сознательном использовании Рачковским Г.Гапона в целях дискредитации С.Ю.Витте [139].

За короткий (чуть больше года) срок пребывания в своей должности, отмечает Ф.М.Лурье, Рачковский успел с помощью политической провокации нанести урон молодой демократической среде, нарождавшейся в русском обществе. Он дробил, разрушал, растлевал молодые неокрепшие ее ростки [140].

Однако наиболее развернутая характеристика деятельности П.И.Рачковского в 1905-1906 годах принадлежит С.Н.Когану (Е.Семенов). Фигура Рачковского, - писал он, - стоит, несомненно, не только в центре контрреволюции 1905 года, но и всей реакции этого периода. Азеф и азефовщина - его детище.

Трепов без него ничего не предпринимает. Он - душа московского разгрома (1905 год), его туда послал Дурново. Утгоф ему пишет отчеты о борьбе с революцией в Варшаве. Булыгин с ним совеуется, графа Грохольского, намеревавшегося издавать консервативный орган в Юго-Западном крае для борьбы с революцией, направляют к нему. Идея о еврейских погромах en grand (на широкую ногу)

- дело его сатанинского замысла., Охрана высочайших особ в его ведении:

князь Вяземский и другие, алчущие повышений, лучших назначений во всех ведомствах, забрасывают его письмами ... Ему докладывают о передвижениях и перемещениях членов царской семьи. Обо всем знает, во все входит [141].

Надо ли много говорить, что именно такие люди и были нужны в то время самодержавию. Понимал это, кажется, и сам царь.

Характерно, что когда на одном из своих еженедельных докладов Николаю II новый министр внутренних дел П.Н.Дурново вновь поставил вопрос об отставке Рачковского, Николай II ответил ему: Вы всегда спешите. Подождите, дайте справиться с революцией, дойдет очередь и до Рачковского [142].

И действительно, стоило положению в стране немного стабилизироваться, как последовала и отставка Рачковского от заведования политической частью Департамента полиции. Произошло это, как видно из формулярного списка П.И.Рачковского, 11 января 1906 года [143].

Уход с должности вице-директора Департамента полиции по политической части не означал еще окончательного падения влияния Рачковского. Оставив Департамент полиции, Петр Иванович переключился теперь на вопросы большой политики, днюя и ночуя у Д.Ф.Трепова. Всего лишь несколько месяцев назад он был в числе сторонников политической линии С.Ю.Витте. Теперь же П.И.Рачковский вместе с Д.Ф.Треповым , настаивает на отставке С.Ю.Витте и ведет предварительные переговоры с И.Л.Горемыкиным [144], который и был назначен Председателем Совета министров. Неудивительно поэтому, что именно Рачковский становится негласным политическим советником Горемыкина.

Я как-то спросил Рачковского, пишет в связи с этим А.В.Герасимов, - о чем они постоянно беседуют с Горемыкиным. Тот ответил неопределенно: так, о житейском... [145]. Деятельность Союза русского народа, других монархических групп протекала под непосредственным влиянием и руководством Рачковского. Однако главной его задачей являлась теперь нейтрализация Государственной думы путем создания внутри нее сильного проправительственного блока. Этим и занимался Рачковский, пытаясь привлечь на сторону правительства депутатов от крестьянства. Попытка эта, однако, не удалась и многим из числа ближайшего окружения царя стало ясно, что Думу придется все-таки распустить. Однако Д.Ф.Трепов и П.И.Рачковский думали иначе и до конца отстаивали политику уступок. Страшась нового революционного взрыва, Д.Ф.Трепов готов был допустить создание думского министерства , вступил в личные переговоры с кадетами и усиленно давил в этом отношении на Николая II [146].

Роспуск Государственной думы и увольнение с должности Председателя Совета министров И.Л.Горемыкина положили конец влиянию Д.Ф.Трепова, что побудило в июне 1906 года подать в отставку по болезни и П.И.Рачковского [147], по-прежнему продолжавшего, впрочем, вплоть до своей смерти, формально числиться в качестве чиновника особых поручений IV классы при министре внутренних дел сверх штата [148].

Увольнение Рачковского, пишет в связи с этим петербургский историк Феликс Лурье, произошло вовсе не потому, что нового министра не удовлетворяли его моральные и деловые качества. Начальство беспокоил интриганский стаж и опыт Петра Ивановича, а также огласка его приверженности провокации.

И ничто иное [149].

Дело, думается, все же в другом. При всем уме, сметливости и прочих талантах Рачковского самостоятельная политическая игра ему оказалась не по плечу. Будучи на своем месте в Париже, он так и не сумел в должной мере адаптироваться к непривычной для себя экстремальной обстановке бюрократического Петербурга 1905-1906 годов.

О последних годах жизни Рачковского известно мало. Можно предположить, что он по-прежнему продолжал служить в Гута Банкова в Варшаве. 10 тысяч рублей в год, получаемые им здесь за свои консультации - верная тому порука.

В 1909 году Рачковский был привлечен, правда, только в качестве спилетеля наряду с другими чинами охранного отделения (Д.В.Герасимов, Л.А.Ратаев)

по скандальному делу бывшего директора Департамента полиции А.А.Лопухина [150]. Как видно из опубликованных документов (деловое письмо его бывшего сотрудника Е.Н.Шелькинга из Парижа от 5 апреля 1910 года) он по-прежнему продолжал внимательно следить за Европой и еще многое мог [151].

Умер П.И.Рачковский 19 октября (1 ноября) 1910 года на железнодорожной станции Режица (ныне г. Резекне, Латвия) на пути в Варшаву от "разрыва сердца". Газетное сообщение, что покойному было 52 года [152], не соответствует действительности. На самом деле Петру Ивановичу шел в это время 60-й год. К сожалению, место погребения Рачковского неизвестно.

Скорее всего, это могло быть его собственное имение в одной из западных губерний.

Незадолго перед смертью Петр Иванович занялся приведением в порядок своих бумаг и написанием мемуаров. Заслуживает внимания категорическое отклонение им лестного предложения известного журналиста Владимира Бурцева о продаже некоторых из имевшихся у него документов. Примечательна и мотивировка отказа. Его документы и воспоминания, заявил будто бы Рачковский, "не должны исчезнуть в революционных подпольях, но перейти в руки историка с тем, чтобы осветить некоторые моменты в жизни некоторых героев, которые были бы без его бумаг неправильно истолкованы ..." [153].

И хотя закончить воспоминания Рачковский не успел, отдельные наброски их, судя по всему, действительно существовали, причем отрывки из них якобы были переданы им "некоторым друзьям" по Департаменту полиции [154].

Дальнейшие следы личного архива Рачковского ведут нас в Париж, куда их вывез, как надо полагать, обосновавшийся, после окончания С.-Петербургского училища правоведения (1909 год), во Франции его сын Андрей [155].

В 1930 году бумаги Рачковского видел Борис Николаевский, безуспешно искавший документы о причастности их бывшего владельца к созданию "Протоколов Сионских мудрецов" [156].

После Второй мировой войны следы архива Рачковского затерялись.

Брачев В.С. Богатыри русского политического сыска

Леонид Александрович Ратаев

После П.И.Рачковского имя Л.А.Ратаева принадлежит, пожалуй, к наиболее известным среди деятелей политического сыска дореволюционной России. И это не случайно. Леонид Александрович работал в Департаменте полиции едва ли не со времени его основания. Именно он являлся наставником и фактическим руководителем известного Евно Азефа и долгие годы "вел" его. Предотвращение целого ряда крупномасштабных террористических актов, которые готовили социалисты-революционеры, - его несомненная заслуга. В течение многих лет Л.А.Ратаев держал, по сути дела, в своих руках и всю секретную агентуру Департамента полиции. Хорошо показал себя он и в должности заведующего Заграничной агентурой Департамента (1902-1905 гг.), поставив и подчинив своему непосредственному влиянию практически все самостоятельные ранее центры русской политической полиции в Берлине, Силезии, Галиции и на Балканах.

Однако должного внимания историков фигура Л.А.Ратаева так и не привлекла.

Удивляться тут нечему. Все симпатии советской историографии были на стороне тех, кто боролся с государством, подрывал устои империи, а не тех, кто их защищал. Отсюда непреходящий и неподдельный интерес советских историков к подпольной террористической деятельности "Народной воли" и "Боевой организации"

социалистов-революционеров, идеализация и героизация зачастую неприглядного облика которых - прямое дело их рук.

Число книг, статей и диссертаций, посвященных "подвигам" гриневицких, халтуриных, балмашевых и других террористов, беспощадно расправлявшихся с царскими министрами, губернаторами, генералами и жандармами, поистине необозримо.

Л.А.Ратаев имел "несчастье" принадлежать к прямо противоположному сорту людей. В искоренении терроризма и нейтрализации усилий революционеров всех мастей, вкупе с "прогрессивной общественностью", направленных на подготовку революции в России, он видел не только служебный, но и свой прямой нравственный долг. Крайняя скудость литературных данных о Л.А.Ратаеве вследствие этого закономерна: не тот, так сказать, "герой".

Представитель старинного дворянского рода, страстный, увлекающийся человек, в перерывах между свиданиями со своими секретными агентами на конспиративных квартирах ухитрявшийся писать неплохие пьесы для театра, выступая одновременно в ролях "первого любовника" в спектаклях Петербургского драматического кружка [157] - Л.А.Ратаев был слишком яркой, нестандартной фигурой на блеклом фоне своих сослуживцев по Департаменту. Ведь пьеса этого "полицейского служаки" "Облачко" шла даже на сцене знаменитого Александринского театра. Самое удивительное, однако, это постановки его пьесы "Дон Жуан Австрийский" рядом советских театров в Ярославле (1923 год) и Харькове (1924 год). Зная об увлечении Л.А.Ратаева театром, его подчиненные стремились не отставать от своего шефа. Известен, например, чиновник Департамента Зайцев (между прочим, выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского университета), подвизавшийся в Драматическом кружке в качестве суфлера.

Не приходится удивляться поэтому и разноречивости оценок профессиональных качеств Л.А.Ратаева. "Человек далеко не глупый, Ратаев не был пригоден для этого ответственного поста. Светский человек, Дон Жуан и записной театрал, - к своей полицейской работе он относился как чиновник. Больше двух десятилетий службы в Департаменте на ответственных постах дали ему знание техники полицейского дела". Что же касается собственно сыска, то им он "интересовался только по обязанности, он его не захватывал, свою душу ему он не отдавал.

Это прекрасно видели те, кто в то время стоял во главе Департамента полиции.

Плеве открыто говорил, что Ратаев, занимающий ответственный пост по Департаменту, - это "пятно" для последнего", - так характеризует Л.А.Ратаева Б.И.Николаевский [158].

Мнение это во многом идет из среды сослуживцев Л.А.Ратаева. В "непоправимых промахах" обвинял его известный жандарм А.И.Спиридович, характеризовавший Л.А.Ратаева как "красивого, светского Дон Жуана, любителя-театрала, слывшего в Петербурге под кличкой "корнета Отлетаева"" [159].

Да и непосредственный начальник Л.А.Ратаева - директор Департамента В.К.Плеве считал его, как уже отмечалось, слишком светским человеком для работы в политическом сыске.

"Недалеким человеком" считал Л.А.Ратаева Владимир Бурцев [160].

Как "человека легкомысленного и необязательного" характеризует Л.А.Ратаева и современный исследователь Ф.М.Лурье [161].

Относиться к такого рода заключениям следует осторожно: едва ли человек такого склада смог бы продержаться в Департаменте полиции на протяжении более чем двух десятилетий. Как бы то ни было, трудно что либо возразить на слова известного историка Н.Н.Яковлева: "Ратаев не был мелкой сошкой в лабиринте охранки" [162].

Родился Леонид Александрович 4 января 1857 года в селе Берники Ярославской губернии (отсюда и его театральный псевдоним - Берников). Ратаевы - дворянский род, происходивший, согласно преданию, от татарина Солохмира. Правнук Солохмира, Степан Иванович Комчеев по прозвищу Ратай и считается родоначальником Ратаевых.

В конце XVII века они подвизались при московском дворе как стольники и стряпчие. Род Ратаевых был внесен в шестую часть родословной книги Тульской и Ярославской губерний.

Отцом Л.А.Ратаева был управляющий императорской охотою надворный советник (именно в таком чине он и вышел в августе 1869 года в отставку) Александр Николаевич Ратаев. Мать - Варвара Петровна Веберг (урожденная Михайлова).

Кроме героя нашего очерка - Леонида и дочери Варвары Петровны от ее первого брака - Любы, в семье Ратаевых было еще шестеро детей: сыновья Николай (1852), Александр (1858), Евгений (1861), и дочери Варвара, Вера и Зинаида.

Как видно из послужного списка Александра Николаевича [163] 1868 года, никаких имений за ним до получения в 1865 году в наследство от родной тетки Нееловой не числилось. Это, как надо полагать, и послужило причиной его возвращения на службу в 1872 году. Умер Александр Николаевич 11 апреля 1877 года. Сыновья и дочери его воспитывались и обучались (Училище правоведения, Патриотический институт и др.) за счет казны [164].

Не стал в этом отношении исключением и Леонид, определенный в августе 1876 года в Николаевское кавалерийское училище. После успешного окончания курса он был произведен 16 апреля 1878 года в корнеты и выпущен в лейб-гвардии Уланский полк (Петергоф). С ноября 1880 по июль 1881 года Л.А.Ратаев был прикомандирован к штабу дивизии "для письменных занятий" [165].

Ничто, казалось, не предвещало коренных перемен в судьбе 25-летнего корнета.

Однако они все же произошли.

21 февраля 1882 года "по дальнейшим обстоятельствам для определения его к статским делам" Л.А.Ратаев неожиданно был уволен от военной службы и произведен в чин коллежского секретаря. Ровно через четыре месяца, 21 июня, состоялось определение Л.А.Ратаева на службу в Министерство внутренних дел "с откомандированием для занятий в Департамент государственной полиции", причем хлопотал за него сам В.К.Плеве [166].

9 сентября 1882 года в помещении Благовещенской церкви МВД священником Н.Мухиным Л.А.Ратаев был приведен к присяге. "Я, нижепоименованный, говорилось в ней, - обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, перед святым его Евангелием в том, что хочу и должен Его императорскому величеству ...

верно и нелицемерно служить, и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, и все к высокому Его императорского величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества ... предостерегать и оборонять ... Об ущербе же Его величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том узнаю, не только заблаговременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и недопущать" [167].

1 января 1887 года за "отлично-усердную службу" Л.А.Ратаев был "высочайше пожалован" орденом Св. Станислава 3-й степени. 23 сентября этого же года состоялось его назначение младшим помощником делопроизводителя Департамента полиции. Должность эта, несмотря на скромное, на первый взгляд название, на самом деле была достаточно важной, так как ставила Л.А.Ратаева в самый центр розыскной работы Департамента. Посаженный начальством "на агентуру", Л.А.Ратаев за каких-нибудь 10-15 лет вырос в крупнейшего и авторитетнейшего специалиста Департамента по этой части. В 1898 году в связи с наметившимся оживлением в революционной среде из так называемого Третьего делопроизводства Департамента, ведавшего политическим розыском в стране, было решено выделить Особый отдел. Во главе его и стал Л.А.Ратаев.

Правда, некий "П" - бывший чиновник Департамента, опубликовавший в 1917 году на страницах журнала "Былое" свои воспоминания об этом учреждении, утверждал, что в действительности Особым отделом "тайно руководил" секретный сотрудник М.И.Гурович (известный под кличкой "Харьковец" [168]).

В Департаменте полиции он занимал должность старшего помощника делопроизводителя, исполнял одно время даже обязанности начальника Петербургского охранного отделения и благополучно умер в 1915 году в Евпатории от чахотки. Если это так, то полицейские заслуги Л.А.Ратаева выглядят несколько скромнее, чем о том принято думать. Прямых указаний на особую роль М.И.Гуровича в Особом отделе во времена Л.А.Ратаева у нас, однако, нет. Что же касается секретных сотрудников Л.А.Ратаева, то наиболее выдающимися из них были:

А.М.Гартинг, Лев Бейтнер, М.А.Загорская и, конечно же, Евно Азеф.

Сохранившаяся переписка с С.В.Зубатовым 1900-х годов опровергает, как представляется, измышления недоброжелателей Л.А.Ратаева о его, якобы, недостаточно самостоятельной роли в системе политического сыска. Напротив, приходится только удивляться уму, знаниям и его распорядительности как начальника Особого отдела Департамента полиции, все видевшего, все понимавшего и ничего не упускавшего из виду, независимо от того, шла ли речь о деятельности подпольной типографии, прибытии ли в Россию очередного революционного эмиссара из-за рубежа, или же очередном "проколе" местных охранных отделений - ничто не могло ускользнуть от его проницательного взгляда.

"Дорогой Сергей Васильевич! - пишет он С.В.Зубатову 30 апреля (13 мая) 1901 года. - style="mso-spacerun: yes"" Очень я огорчился, увидев ?5 "Южного рабочего". Доколе же, Господи, ярость твоя на нас! Каким образом это при наших розыскных средствах две типографии благополучно могут существовать в течение двух лет: "Южный рабочий" (где?) и "Союза борьбы"

в Санкт-Петербурге? ... Безусловно желательно покончить со всем этим в течение лета, дабы к осени все это прекратило существование, иначе они так окрепнут, что трудно будет с ними справиться; да и времени не будет.

Система "сердечного попечения", несомненно, скоро принесет свои плоды и едва ли спокойно дотянет даже до января. Много, много хлопот будет, а посему надо бдеть, бдеть и бдеть" [169].

Важно отметить, что занятый, казалось бы, чисто практической работой по "разгребанию грязи": аресты, доносы, провокации, Л.А.Ратаев не упускал в то же время из виду и общие беды Департамента полиции той поры. Речь идет о резко выросшем значении в начале XX века местных ГЖУ и охранных отделений, зачастую не обращавших на Департамент полиции в Петербурге никакого внимания. "По-видимому, - отмечал в этой связи Л.А.Ратаев, - его функции сводятся к тому, чтобы отпускать деньги. Все живут на его средства и все его игнорируют. Санкт-Петербургское охранное отделение ведет свою линию, ротмистр Герасимов в Харькове - свою, полковник Бессонов в Одессе свою. Рачковский играет в прятки, и, наконец, даже Вы пришли к убеждению, что с Департаментом не стоит даже посоветоваться", - с горечью отмечал он в письме к своему другу С.В.Зубатову 11 декабря 1901 года.

Большое беспокойство вызывало у него и широко распространившаяся практика его коллег, когда выйдя на след революционеров, агенты охранки вместо того, чтобы произвести аресты, проявляли недопустимую, с его точки зрения, медлительность, ограничиваясь наблюдением, рассчитывая таким образом на раскрытие новых явок, адресов и связей "объекта". Результаты такой игры в "кошки-мышки"

с революционерами были, как правило, неутешительны: сделав свое "революционное дело", "объект" наблюдения в нужный момент благополучно исчезал из поля зрения полиции.

"Видите ли, дорогой Сергей Васильевич, - наставлял Л.А.Ратаев своего друга, - агентура вещь прекрасная. Но не надо забывать, что она все-таки не цель, а средство. Если же ею пользоваться как средством никак не возможно, то она превращается в личную забаву, если хотите, спорт, но спорт бесполезный и очень дорогой. В интересах этой агентуры отпускается за границу злодей Паули, в тех же интересах путешествуют невозбранно по России всякие прохвосты, усиливающие революционное настроение, и без того достаточно повышенное" [170].

Но вернемся к Е.Ф.Азефу, плотная работа с которым - важная страница биографии Л.А.Ратаева. Первое письмо Е.Ф.Азефа, направленное на имя директора Департамента П.Н.Дурново с предложением о "сотрудничестве" датируется 4 апреля 1893 года [171]. Через некоторое время всю секретную переписку с ним, а затем и непосредственные контакты взял в свои руки Л.А.Ратаев, который фактически и "вел" его по линии Департамента вплоть до 21 августа 1905 года, когда в связи с отставкой вынужден был передать его П.И.Рачковскому.

Особенно успешной следует признать работу Л.А.Ратаева с Е.Ф.Азефом после 1899 года, когда тот возвратился из-за границы. Именно Л.А.Ратаев предложил Азефу поселиться в Москве и поступить в целях прикрытия на службу во Всеобщую компанию электрического освещения. Непосредственным начальником Азефа стал в это время начальник Московского охранного отделения С.В.Зубатов, однако верховное руководство его провокаторской деятельностью осуществлял именно Л.А.Ратаев.

Тем временем захлестнувшая в эти годы страну волна террора поставила Департамент полиции в исключительно сложное положение. 14 февраля 1901 года эсером П.В.Карповичем был смертельно ранен министр народного просвещения профессор римского права Н.П.Боголепов. 2 апреля 1902 года в Мариинском дворце в Санкт-Петербурге был убит министр внутренних дел империи Дмитрий Сергеевич Сипягин. Убийца - член "Боевой организации" партии социалистов-революционеров С.В.Балмашев.

Справиться с ситуацией можно было, как говориться, только принятием действительно нестандартных решений. Одним из таких решений и была санкционированная, по сути дела, Департаментом полиции, двусмысленная роль провокатора Е.Ф.Азефа.

Уже в 1901 году, благодаря его наводке, удалось разгромить "Северный союз социалистов-революционеров" и предотвратить ряд террористических акций их боевой организации.

В этом же ключе, направленном на своевременное предотвращение терактов, следует трактовать и инициативу Л.А.Ратаева от 11 февраля 1902 года по организации ряда небольших розыскных отделений в наиболее тревожных районах империи [172]. Спустя три месяца, когда новый директор Департамента А.А.Лопухин последовал его рекомендациям, Л.А.Ратаев составляет новую записку, в которой, определенно высказавшись за ужесточение мер борьбы с террористами и революционерами, всю вину за это возлагает на либералов. Своими газетами, собраниями и воскресными школами для рабочих, утверждал здесь Л.А.Ратаев, эти люди манипулируют общественным мнением, вовлекая в антиправительственное движение "добропорядочных людей", после чего облыжно обвиняют полицию в жестокости [173].

Главным достижением Л.А.Ратаева в это время стал арест известного террориста Е.К.Григорьева, повлекший за собой провал и арест в 1903 году главы "Боевой организации" эсеров Григория Гершуни и Михаила Мельникова. Информация была своевременно получена от Евно Азефа [174]. Тем не менее, до окончательной победы над террористами Департаменту полиции было еще далеко, хотя казалось бы, фактически во главе "Боевой организации" после ареста Г.Гершуни встал теперь уже "свой человек" - Евно Азеф. Однако на прекращение террора со стороны эсеровских боевиков рассчитывать, как оказалось, не приходилось. Во многом в этом был виноват Е.Азеф. Организацией ряда громких террористических актов ведший двойную игру провокатор надеялся отвести от себя обвинения в предательстве, о чем уже давно подозревали его товарищи по партии.

Здесь нет необходимости в подробном изложении истории взаимоотношений Л.А.Ратаева с Е.Ф.Азефом. Обильный материал на эту тему читатель найдет в "Записке" Л.А.Ратаева 1910 года своему приятелю, директору Департамента полиции Н.П.Зуеву [175]. Донесения же самого провокатора к Л.А.Ратаеву за 1903-1905 годы опубликованы в 1917 году В.Л.Бурцевым в журнале "Былое" [176]. Однако о несомненно компетентном мнении Л.А.Ратаева относительно причин, толкнувших такого, казалось бы, надежного сотрудника, как Е.Ф.Азеф "более десяти лет прослужившего верно и ревностно, вдруг круто повернуть в другую сторону", сказать следует.

Л.А.Ратаев дает, хотя и несколько неожиданный, но, как представляется, единственно верный ответ: "всеобщий распад", гниение политической полиции, "которое началось в апреле 1902 года, шло, постепенно усиливаясь, и достигло своего апогея летом 1905 года, пока в конце того же года ему не был положен властный предел" [177].

И далее на страницах своей "Записки" Л.А.Ратаев рисует впечатляющую картину этого распада. Начало ему было положено назначением в мае 1902 года на должность директора Департамента полиции небезысвестного А.А.Лопухина.

Бывший прокурор Харьковской судебной палаты, либерал по убеждениям, он не знал дела и был явно не готов к тому, чтобы занимать эту должность в столь сложное для страны время. Явно не на высоте положения оказался и назначенный в августе 1903 года начальником Особого отдела Н.А.Макаров.

"Словом, - заключает Л.А.Ратаев, - всюду, на всех ответственных постах сидели новые люди, которым приходилось знакомиться с делом, присматриваться, когда нужно было действовать быстро, решительно, наверняка" [178].

Но это еще не все. "Наряду со слабостью государственной полиции, замечалось еще и полное отсутствие всяких способов воздействия на надвигавшуюся революцию. Ссылка существовала только на бумаге. Не бежал из ссылки только тот, кто этого не хотел, кому по личным соображениям не было надобности бежать. Тюрьмы не существовало вовсе. При тогдашнем тюремном режиме революционер, попавший в тюрьму, беспрепятственно продолжал свою прежнюю деятельность"

[179].

Тем временем, в июле 1902 года в результате сложной дворцовой интриги был отправлен в отставку заведующий Заграничной агентурой Департамента полиции П.И.Рачковский. На его место благодаря покровительству А.А.Лопухина был назначен Л.А.Ратаев. "Насколько в Особом отделе, в силу долголетней службы и практики я чувствовал себя хозяином дела, настолько же, попав за границу, оказался новичком" [180], - вынужден был признать он несколько лет спустя.

Характерно, что отправляясь в Париж в октябре 1902 года, Л.А.Ратаев заручился предварительным согласием А.А.Лопухина взять с собой и Е.Ф.Азефа "дабы на первое время Заграничная агентура не оставалась безо всякого источника осведомления". Этого, однако, не произошло и Азеф остался в распоряжении Департамента, наезжая время от времени в Париж и поддерживая связь с Л.А.Ратаевым посредством переписки. Наиболее продолжительное пребывание Е.Ф.Азефа за границей (более года) относится к периоду с июня 1904 по июль 1905 гг.

"По моей долголетней службе, - докладывал Л.А.Ратаев 28 января 1903 года А.А.Лопухину, - я сразу понял, что способы ведения дела моим предшественником значительно устарели и не приспособлены к современным требованиям Департамента". Самым слабым местом Заграничной агентуры, по его мнению, была Швейцария, которая представлялась ему не иначе, как "центром, даже, можно сказать, пульсом революционной деятельности"

русских в Европе [181]. "По части секретных сотрудников, - писал Л.А.Ратаев в другом своем донесении А.А.Лопухину от 22 декабря 1902 года, - я полагаю не придерживаться строго рамок Лондона, Парижа и Швейцарии, а предполагаю раскинуть сети несколько шире. Уже мною лично прикреплено трое сотрудников: один добавочный для Парижа, (один для наблюдения за русской столовой), один для Мюнхена и одного я полагаю послать в Бельгию, где в Брюсселе и Льеже образовалось порядочное гнездо. Из числа прежних сотрудников не все еще перешли ко мне, но перейдут с отъездом П.И.

(Рачковского - Б.В.) из Парижа" [182].

Штат сотрудников Л.А.Ратаева был невелик: шесть агентов в Париже, шесть в Женеве и два в Лондоне. Причем, как подчеркивал впоследствии его преемник А.М.Гартинг, для целей наружного наблюдения из имевшихся в распоряжении Заграничной агентуры можно было использовать всего лишь трех человек [183].

Слабым местом Заграничной агентуры считал наружное наблюдение и сам Л.А.Ратаев.

"Из 10 показанных в расчете наружных агентов действительно пригодных только 6 ... Пока я еще по отношению к ним ничего не предпринимал, но предполагаю, дав известный срок, отпустить их на пенсию", - писал он в своем донесении в Департамент из Парижа.

Определенные проблемы для Л.А.Ратаева создавал на первых порах завербованный в свое время П.И.Рачковским чиновник Главного управления общественной безопасности, который регулярно поставлял ему малозначащие сведения. Что же касается действительно нужного Заграничной агентуре человека - сотрудника префектуры полиции Парижа, то оказалось, что он некий Г.Пюиборо - личный враг Петра Ивановича.

Л.А.Ратаев не был скупым: жалованье, которое он платил своим секретным агентам, было большим - свыше 8 тысяч франков. Особенно ценил он услуги своего сотрудника Бориса Батушанского (Берко Янкелев), которого хорошо знал еще по работе в России. Впрочем, щедрость Л.А.Ратаева распространялась далеко не на всех: даже такие, казалось бы, заслуженные, но уже близкие к пенсионному возрасту сотрудники, как Владислав Милевский и Гольшман, получали всего по одной тысяче франков [184].

Большое внимание уделял Л.А.Ратаев профилактической работе среди польских эмигрантов: "В Лондоне польская революция очень сильна и весьма серьезна.

Освещение же ее, на мой взгляд, не вполне достаточно", - докладывал он в Департамент.

В 1904 году смета на содержание агентуры была серьезно урезана - до 150 тысяч франков. На 1905 года эта цифра была уменьшена еще на 15600 франков в год. В результате по смете 1905 года на нужды Заграничной агентуры отпускалось 134400 франков. Из них на Лондон шло 50 тысяч франков, а на Швейцарию - всего 18 тысяч [185].

Л.А.Ратаев протестовал. "Чтобы дело пошло более или менее удовлетворительно, - докладывал он, - необходимо дать, во-первых, время, а во-вторых - деньги. Я убедительно просил и прошу на первый год оставить неприкосновенной ту сумму, которая отпускалась П.И.Рачковского. Будьте уверенны, что я ее расходую с надлежащей экономией и осторожностью, а если что переплачиваю пока, то только потому, что еще новичок в деле. Самым обременительным я считаю деньги, даваемые чиновникам лондонской полиции и Главного управления общественной безопасности в Париже. Но я их получил от своего предшественника.

Если этот расход сократить, то в Лондоне уже ничего нельзя будет сделать, а в Париже мне станут умышленно портить".

Не все, однако, клеилось у нового заведующего Заграничной агентурой.

Так, Л.А.Ратаеву так и не удалось установить хорошего контакта с влиятельными парижскими газетами, и министерство внутренних дел было вынуждено в связи с этим командировать в Париж специального чиновника Манасевича-Мануйлова.

На Манасевича-Мануйлова была возложена задача подкупа крупнейших парижских газет. Подкуп таких газет, как "Echo de Paris", "Gaulois", "Figaro" совершался посредством подписки на определенное число экземпляров. Отпуск средств на эти мероприятия производился из сумм, отпущенных лично Николаем II.

Уже с лета 1903 г. наиболее влиятельные парижские газеты развернули кампанию против русских эмигрантов и их "козней" во франко-русских отношениях.

В том же 1903 г. Манасевич-Мануйлов организовал в Париже издание журнала "La Revue Russe", поставившего своей задачей парализовать "интриги", направленные против Росоии. Хотя Манасевич-Мануйлов и был командирован в Париж со "специальным поручением", ему все же предписывалось войти в тесный контакт с Ратаевым.

Последний не сумел договориться с Мануйловым, вследствие чего Мануйлов отказался от какого-либо контакта с парижской агентурой и сносился непосредственно с Плеве. Таким образом, формально Ратаев хотя и подчинил своему контролю деятельность секретной агентуры во всей Европе, но по существу работа налаживалась с трудом, так как агентура не представляла из себя стройной слаженной системы, а имела промежуточные звенья, управляемые, с одной стороны, из Департамента полиции в Петербурге, а с другой - непосредственно из Парижского центра.

Много времени у Л.А.Ратаева отнимало руководство усилиями Заграничной агентуры по обезвреживанию и нейтрализации японской разведки в Европе во главе с полковником М.Акаси (Акаши) в 1904-1905 годах. Кадровый офицер японской императорской армии, полковник Мотодзиро Акаси (1864-1919) занимал в 1902-1904 годах пост японского военного атташе в России. В январе 1904 года, в связи с началом русско-японской войны, японские дипломаты срочно покидают Петербург и обосновываются в Стокгольме. Здесь М.Акаси сразу же вошел в контакт с одним из организаторов Финляндской партии активного сопротивления К.Циллиакусом, а затем - и с лидером Грузинской партии социалистов-революционеров Г.Г.Деканозовым, на долю которых выпала незавидная роль подручных этого матерого разведчика.

Правда, на первых порах Л.А.Ратаев несколько недооценивал этот участок работы, однако впоследствии исправил положение. Деятельным его информатором здесь был Е.Ф.Азеф, взявший под контроль деятельность К.Циллиакуса, в то время как другой опытнейший агент, сносившийся непосредственно с Департаментом полиции - И.Ф.Манасевич-Мануйлов, следил за самим М.Акаси.

Задача, которую ставил перед собой М.Акаси, была двоякого рода. С одной стороны, попытаться скоординировать борьбу оппозиционных русскому правительству партий и групп, а с другой - доставка в Россию (на японские деньги, разумеется)

как можно большего количества оружия и боеприпасов для революционеров.

Достичь поставленных целей М.Акаси все же не удалось. Финансировавшиеся из Токио межпартийные конференции (Парижская 1904 г. и Женевская 1905 г.)

не привели к созданию сколько-нибудь прочного блока участвовавших в них партий и революционных групп. Не состоялось и запланированная на июнь 1905 года вооруженное восстание в Петербурге. Не удалась и попытка ввоза в Россию оружия для финских и русских революционеров на пароходе "Джон Графтон".

7 сентября 1905 года он налетел на камни в 22 км от Якобстана и после безуспешных попыток выгрузить оружие на соседний остров был взорван членами команды [186].

Однако преувеличивать персональные заслуги Л.А.Ратаева, как, впрочем, и всего Департамента полиции здесь все же не стоит. То, что не удалось "Джону Графтону", блестяще осуществил другой пароход - "Сириус", доставивший такую же, оплаченную японскими спецслужбами, партию оружия революционным организациям Кавказа [187].

"Рачковский, - пишет В.К.Агафонов, - в это время вел сложную подпольную игру против Плеве, которая в настоящее время не может быть выяснена с достаточной полнотою, но в этой большой игре старый интриган не останавливался ни перед чем и никому не прощавший, не упускал случая подвести мину и под своего счастливого соперника и заместителя - Ратаева. В этом Рачковскому оказывал незаменимую помощь его достойный вскормленник Ландезен-Гартинг.

Гартинг формально был подчинен Ратаеву, но на самом деле был совершенно самостоятелен и в своих докладах директору Департамента делал доносы на своего непосредственного начальника, на его бездействие или упущения"

[188].

"Здесь на чужбине, - с горечью писал Л.А.Ратаев в частном письме С.В.Зубатову от 10/23 февраля 1903 года из Парижа, - одинокому человеку особенно ценно доброе слово. Ведь я никому не жалуюсь, а мне здесь довольно трудно. По совести говоря, я здесь нашел не организованную агентуру, а "торичеллеву пустоту". Я никому об этом не писал. Во-первых, потому, что Рачковский и так находится в тяжелом положении, а лежачего не бьют. А во-вторых, я не разделяю мнения тех людей, которые полагают выдвинуться перед начальством тем, что принижают и отрицают заслуги предшественников. Я молчу, работаю с утра до ночи, а о прочем не забочусь. Насильно мил не будешь.

Очевидно, у меня есть какие-то радетели и благодетели. Почти немедленно вслед за моим отъездом из России до меня стали достигать сначала смутные, потом все более определенные слухи, что против меня ведется какая-то скрытая, но упорная агитация с целью изобразить в весьма неблагоприятном свете всю мою предшествующую служебную деятельность, а также мою личность, дабы дискредитировать меня перед директором, подобно тому, как успели уже сделать в глазах министра.

Хотя я от природы скептик ... тем не менее, как-то плохо верится, лучше сказать, не хочется верить. В течение моей двадцатилетней службы в Департаменте не было, кажется, человека, входившего со мной в служебное соприкосновение, которому я, по мере сил и в пределах предоставленной возможности не оказал бы какой-либо услуги. Ведь Вы, дорогой Сергей Васильевич, лучше и ближе всех знаете, что я представлял собою в Департаменте некоторое подобие канцелярии прошений. Если у кого было какое-то ходатайство, шли прямо ко мне, а я за всех кланялся, распинался и почти всегда добивался желаемого. И вдруг за все это против меня интригуют и все мое служебное прошлое хотят смешать с грязью!?

Согласитесь сами, что какого бы плохого мнения ни был я о людях, все-таки такой гнусности как-то неохота верить. Да притом некоторым из этих господ не мешало бы помнить, что за мою долголетнюю службу у меня накопилось против каждого немало данных. Это почти ничто, это маленькие, еле тлеющие угольки, но из некоторых при случае я сумею пустить довольно изрядный фейерверк, который, быть может, не всем придется по вкусу!"

[189].

Как видим, и Л.А.Ратаев был "крепким орешком". Сила его заключалась не только в благосклонности к нему В.К.Плеве, но и в реальных заслугах в области политического сыска, где подвизались такие его выдающиеся выученики, агенты самой высокой пробы, как Лев Бейтнер, М.А.Загорская, Евно Азеф.

Благодаря своим сотрудникам Л.А.Ратаев имел возможность хорошо освещать деятельность и планы как старых народовольцев, так и расширявших свою деятельность социалистов-революционеров. Особенно хорошо в этом смысле зарекомендовал себя Е.Ф.Азеф, доставлявший своему патрону чуть ли не ежедневное донесения и обстоятельнейшие доклады о заграничной деятельности эсеровской партии.

В 1904 году в ведение Л.А.Ратаева поступил и политический сыск на Балканском полуострове (16 агентов), причем в помощники ему был назначен (февраль 1905 года) бывший руководитель Балканской агентуры полковник Владимир Валерианович Тржецяк. Вместе с ним Ратаев объехал весь Балканский полуостров, посетил Белград, Константинополь и Софию с целью организации и надлежащей постановки здесь русской агентуры.

Тем временем стало очевидным, что главным руководящим центром русской политической эмиграции в Европе является не Берлин, а Швейцария, где и было решено сосредоточить все наблюдательные силы Заграничной агентуры.

Парижскую и Берлинскую агентуры Л.А.Ратаев решил объединить. Фактически это означало ликвидацию Берлинской агентуры во главе со ставленником П.И.Рачковского А.М.Гартингом. Надо ли много говорить о возмущении, с которым встретил эти планы сам А.М.Гартинг. Л.А.Ратаев сумел, однако, настоять на своем и 18 января 1905 года Берлинская агентура как самостоятельное учреждение прекратила свое существование.

А между тем в России в это время развертывались поистине драматические события, в орбиту которых невольно оказалась втянутой и Заграничная агентура Департамента.

15 июня 1904 года по постановлению "Боевой организации" социалистов-революционеров эсеровским боевиком Е.Сазоновым был убит покровитель Л.А.Ратаева министр внутренних дел (с 1902 года) Российской империи Вячеслав Константинович Плеве. Событие это повергло в шок правящие круги России. Еще более потрясло их убийство 4 марта 1905 года московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Несоответствие А.А.Лопухина своей должности стало слишком очевидным и 24 мая 1905 года он был вынужден передать все дела товарищу министра внутренних дел Д.Ф.Трепову. По ходатайству последнего отправленный было на пенсию П.И.Рачковский был назначен чиновником особых поручений при МВД с возложением на него особой миссии по руководству деятельностью петербургского охранного отделения. 9 августа 1905 года последовало секретное распоряжение о назначении П.И.Рачковского вице-директором Департамента полиции с возложением на него руководства всей политической частью работы Департамента.

П.И.Рачковский живо взялся за дело и начал он, естественно, с чистки Департамента от недостаточно хорошо проявивших себя сотрудников. Естественно, что в числе их, наряду с действительно лишними людьми в Департаменте, оказались и личные враги и недоброжелатели Петра Ивановича: С.В.Зубатов, А.А.Лопухин и другие. Судьба Л.А.Ратаева была предрешена. 11 июля 1905 года П.И.Рачковский представил министру внутренних дел доклад, где утверждал, что проведенная недавно по инициативе Л.А.Ратаева ликвидация Берлинской агентуры как самостоятельного подразделения оказалась ошибочной, поскольку "Берлин по своей близости к русской границе не утратил для революционеров своего значения". Мнение П.И.Рачковского было уважено. Берлинская агентура опять была восстановлена на прежних основаниях. Заведующим ее 19 июля 1905 года опять стал А.М.Гартинг.

Это был сильный удар по самолюбию Л.А.Ратаева. Стало ясно, что дни его сочтены. 1 августа 1905 года он и вовсе был отстранен от заведования Заграничной агентурой. Его место тут же было занято А.М.Гартингом. Когда в июле 1905 года по вызову из Департамента полиции Л.А.Ратаев прибыл в Петербург, то здесь он застал, по его словам, странное положение: "На все мои вопросы как высшее, так и ближайшее начальство категорически заявляло мне, что с деятельностью моей совершенно незнакомы, докладов моих не читали и не знают, но, тем не менее, под страхом лишения пенсии требовали, чтобы я немедленно уезжал в Париж для сдачи должности ... Должность мою, констатировал Л.А.Ратаев в докладной записке на имя министра внутренних дел от 9/22 марта 1906 года, - я вынужден был покинуть совершенно без всяких предупреждений и как раз в тот самый момент, когда агентура среди партии социалистов-революционеров достигла небывалой высоты и ожидались весьма крупные результаты" [190].

Стоит отметить в качестве характеристики Л.А.Ратаева как человека, что в отставку он ушел достаточно спокойно, без излишнего шума, и разоблачительных интервью в оппозиционной прессе не давал, хотя небезызвестный В.Л.Бурцев и обращался к нему с таким предложением [191]. В результате, получив единовременное пособие в 150 тысяч франков, Л.А.Ратаев был отправлен на пенсию и поселился в Париже под фамилией Рихтер.

Не успел он сдать дела, как распоряжением всесильного теперь П.И.Рачковского сумма, отпускаемая на Заграничную агентуру, была резко увеличена. Обстоятельство это не осталось незамеченным Леонидом Александровичем. "Тотчас после оставления мною должности, - с обидой отмечал он, - отпуск на Заграничную агентуру был увеличен на 100 тысяч франков и, таким образом, в настоящее время, когда, в сущности, за границей дела втрое меньше, чем прежде, заместитель мой получает все то, что отпускалось на Германию, и с добавлением еще 100 тысяч франков" [192].

В дальнейшем, впрочем, уже после второй отставки П.И.Рачковского старые враги, судя по всему, помирились. Во всяком случае, из воспоминаний С.Ю.Витте, относящихся к его заграничной поездке летом 1906 года видно, что П.И.Рачковский запросто бывал на квартире у Л.А.Ратаева и получал от него конфиденциальную информацию [193].

Поздней осенью 1905 года Л.А.Ратаева навестил Е.Ф.Азеф, чтобы рассказать ему, что он полностью разоблачен и уже не может больше работать для полиции.

В дальнейшем Л.А.Ратаеву пришлось пережить немало горьких минут в связи с разоблачением своего "воспитанника".

Желая окончательно убедиться в провокаторстве Е.Ф.Азефа. В.Л.Бурцев пытался было разговорить на эту тему Л.А.Ратаева, подослав к нему хорошо знавшего его М.Е.Бакая. "Ратаев принял Бакая, - пишет В.Л.Бурцев.

- В разговоре с ним Бакай, смеясь, как бы между прочим, как это и было у нас условлено, сказал Ратаеву:

" А какой удар готовит Бурцев! Он хочет разоблачить вашего главного эсеровского агента Азефа!

- Какого Азефа? - несколько смущенно спросил Ратаев. - Никакого Азефа я не знаю!

Потом по какому-то поводу Бакай упомянул о тяжелом положении жены Азефа ввиду обвинения ее мужа.

- Так неужели Бурцев и жену Азефа обвиняет в провокации? - спросил Бакая Ратаев.

Бакай сказал Ратаеву, что я обвиняю только Азефа, а не его жену.

Ратаев еще раз смущенно повторил:

- Нет, никакого Азефа я не знаю." [194].

В.Л.Бурцев трактует этот примечательный эпизод как желание Л.А.Ратаева спасти, выгородить Азефа. Мысль о том, что Л.А.Ратаев оставался верен своему долгу "революционеру" В.Л.Бурцеву просто не могла прийти в голову. Но, очевидно, что это было все же так. Однако уже в конце 1908 года и до него стали доходить слухи о предательстве Азефа. А в январе 1909 года Л.А.Ратаев смог уже сам прочитать "Извещение" ЦК партии социалистов-революционеров, где Е.Ф.Азефу приписывалось участие едва ли не во всех "политических злодействах"

с 1902 года. Л.А.Ратаев был поражен и не хотел верить. "Я был убежден, - писал он, - что ЦК, поставленный в смешное положение разоблачением, что один из старейших и наиболее уважаемых членов партии состоял слугой правительства, возвел на него эту клевету, дабы самому как-нибудь выпутаться и запачкать русскую политическую полицию обвинением в провокации и участии в политических убийствах" [195].

Во время суда над бывшим директором Департамента полиции А.А.Лопухиным, способствовавшим разоблачению Е.Ф.Азефа, в апреле 1909 года Л.А.Ратаев прислал из Парижа свои обширные показания по этому делу, в которых утверждал о своей полной неосведомленности о подлинной роли своего "воспитанника".

"Я, Леонид Александрович Ратаев, - заявил он здесь, - 50 лет, православный, потомственный дворянин, действительный статский советник.

Проживаю в Париже; под судом не был; с участвующими в деле лицами в особых отношениях не состою.

Я состоял на службе в Департаменте полиции с 1882 года и вышел в отставку в августе 1905 года. В 1892 году мне, состоявшему старшим помощником делопроизводителя названного Департамента, было поручено выделить из общего состава Третьего делопроизводства всю переписку, касающуюся собственно розыскной части. При выполнении сего поручения мне пришлось ознакомиться с письменными сообщениями ростовского-на-дону мещанина Евно Фишелевича Азефа, в то время студента Политехнического училища в Карлсруэ".

Общий вывод показаний Л.А.Ратаева сводился к тому, что за все время его службы, т.е. по август 1905 года Евно Азеф -к Боевой организации не принадлежал и террористическими актами руководить не мог". Более того, он, по мнению Л.А.Ратаева, "был в высшей степени ценным и полезным для правительства агентом и что делаемые им разоблачения о замыслах членов партии социалистов-революционеров представляли подчас непреодолимые препятствия для осуществления преступных предприятий этого сообщества" [196].

Спорность этого утверждения очевидна и очень скоро Л.А.Ратаеву пришлось основательно подкорректировать его. Уже в сентябре 1910 года Л.А.Ратаев "почти что пришел к убеждению, что Азеф действительно служил на два фронта". В целом же Л.А.Ратаев склонен был делить службу Е.Ф.Азефа по ведомству Департамента полиции на три части или периода: "1) безусловно верный - с 1892 по лето 1902 гг.; 2) сомнительный - с 1902 по осень 1903 гг. и 3) преступный - с этого времени и до конца службы" [197].

Характерно, что себя Л.А.Ратаев считал "не менее ответственным за случившееся", чем другие, ибо "в то время, - писал он, - я ближе других стоял к Азефу. Единственным смягчающим обстоятельством служит то, что я находился за границей; преступная же деятельность его развертывалась в России, вне моего поля зрения. С момента моего вступления в должность и по день убийства Плеве Азеф пробыл при мне за границей всего шесть месяцев"

[198].

Заслуживает внимания, что уже после своего разоблачения Е.Ф.Азеф пишет письмо (11 сентября 1909 года) своему последнему руководителю - теперь уже бывшему начальнику петербургского охранного отделения А.В.Герасимову с просьбой сообщить ему "адрес Ратаева, где он живет и под каким именем.

Он мне мог бы помочь за границей, если бы нужно было обратиться к прессе или куда-нибудь" [199].

Живя в Париже, Л.А.Ратаев живо интересовался тем, что происходит у него на родине, в России, и остро переживал происходящее там. Любопытна в этой связи его реакция на материалы съезда народных учителей (1910). "Острая озлобленная нетерпимость ко всему, что связано с государством и церковью, все эти требования о демократизации школы с уничтожением всякой сословности, об устранении из школы всякого церковного влияния и замене религии какой то кооперацией - все это доказывает, что в среду русских сельских учителей глубоко запали космополитические, международные, антинациональные и антирелигиозные идеи" [200].

Не терял Леонид Александрович и своих связей с Департаментом полиции в Петербурге, выполняя время от времени за известное вознаграждение его отдельные поручения. Любопытно в связи с этим указание В.Л.Бурцева, что "главным образом Л.А.Ратаев", по поручению из Петербурга, разумеется, организовал "блестящую защиту" полковника М.Ф. фон Коттена на процессе М.Рипса летом 1910 года. Несмотря на то, что подсудимым был М.Рипс бывший агент охранки, неудачно стрелявший в Париже в полковника М.Ф. фон Коттена, французская "прогрессивная общественность" сделала все для того, чтобы под судом оказалось царское самодержавие и его "провокации" против русских революционеров. К счастью, благодаря хорошему адвокату М.Ф. фон Коттена (знаменитый Лабори, защищавший в свое время Дрейфуса), это не удалось, хотя М.Рипс был, конечно же, оправдан [201].

Из других деликатных поручений, выполненных в это время (1909 год) Л.А.Ратаевым следует отметить две его статьи в " Matin", направленные против В.Л.Бурцева, "чрезвычайно ловко составленные и хорошо, - по отзыву В.К.Агафонова, - написанные" [202]. Удивляться тут нечему. Леонид Александрович, как мы знаем, хорошо владел пером. И уж конечно, и речи быть не могло о его сотрудничестве с этим бывшим террористом.

Крайне любопытно в этой связи письмо В.Л.Бурцева к Л.А.Ратаеву, относящееся к августу 1909 года. "М.Г.! Мне очень хотелось бы видеть Вас и побеседовать с Вами кое о чем. Вы, увидевши мою подпись, понятно, изумитесь моему желанию и не поймете, почему я, Бурцев, который и т.д., хочу видеть Вас, Ратаева, который и т.д. Я всю мою жизнь никогда не мог одинаково с Вами посмотреть на вещи и в данном случае м.б. мы не сойдемся с Вами ни по одному вопросу.

Тем не менее, мне хочется видеть Вас и до конца договорить свои мысли, которые я излагал в " Matin", и до конца выслушать Вас. Я хотел бы видеть Вас или в редакции "Былое" (11, rue di Linain), или в каком-либо кафе на boulevard St. Michel или boulevard Sebastpol. Готовый к услугам Бурцев.

P.S. Разумеется, я хочу видеть Вас как литератора; как редактор "Былого"

- и только, а потому надеюсь, что Вы придете один, не уведомляя никого о нашем свидании".

"Я, - комментировал этот опус Л.А.Ратаев, - сделал лучше.

- Я не пошел совсем и оставил письмо не в меру зазнавшегося террориста без последствий и без ответа" [203].

Однако наиболее серьезное из поручений Департамента полиции было связано с разработкой Л.А.Ратаевым так называемой "масонской проблемы" применительно к России.

Резкая активизация после 1905 года масонского движения в России и явный интерес к этому явлению со стороны П.А.Столыпина и Николая II побудили Департамент полиции к "решительным мерам". Если читатель подумает, что речь идет о внедрении секретного сотрудника в одну из петербургских или московских масонских лож, существование которых в то время ни для кого не было секретом, то он сильно ошибается. Ничего подобного деятелям Департамента полиции не приходило и в голову. Нет, речь шла всего лишь о дорогостоящей и явно безвредной для масонов командировке в 1910 году сотрудника Б.К.Алексеева в далекий и прекрасный Париж.

Результат такого, если так можно выразиться, планирования розыскной деятельности Департамента по "масонскому следу" был вполне предсказуем.

Судить о петербургских и московских масонских ложах, о характере деятельности которых даже их французкие "братья", надо думать, имели самое смутное представление - рискованное дело. Тем более, что сам Б.К.Алексеев масоном не был и в масонские ложи был не вхож. Обо всем происходящем в масонских кругах России он судил по французской специальной масонской литературе и сообщениям "Антимасонской лиги" аббата Жюля Турмантена.

Неудовлетворительность записок-сообщений Б.К.Алексеева (всего их три)

была очевидна [204]. Вот тогда то и вспомнили о Л.А.Ратаеве.

Конечно, и он был не волшебник и доложить Департаменту полиции о том, что происходит у последнего под боком - в масонских ложах Петербурга, сидя в Париже, не мог. С этой точки зрения его "Записки" по масонскому вопросу [205] весьма уязвимы. Во всем же остальном, как с точки зрения характера конфиденциальной информации, которая в них содержалась, так и с точки зрения начитанности и общей культуры их автора, записки Л.А.Ратаева стоят на несомненной высоте.

Но как ни странно, как раз именно эта, сильная сторона масонских записок Л.А.Ратаева в Департамент полиции и подверглась нападению историка. Речь идет об А.Я.Аврехе, нашедшем их "политически крайне убогими" [206].

Есть необходимость, поэтому, более подробно остановиться на этой странице биографии Ратаева. Она, по мнению автора этих строк, ясно свидетельствует, что слова Леонида Александровича, неизменно выставлявшего себя как человека "воспитанного в старинных христианских и монархических традициях"

[207], не были пустым звуком.

Первая его записка о масонстве поступила в Департамент полиции в марте 1911 года. "Масонство для России, - отмечал здесь Л.А.Ратаев, - явление не новое. Пришло оно к нам в первой половине XVIII века и затем периодически то появлялось, то исчезало, или, вернее сказать, притаивалось, но неизменно и всегда кроме горя и напасти ничего с собой не приносило"

[208].

Еще в 1887 году в Париже группой французских и русских радикалов-космополитов была основана масонская ложа для русских эмигрантов "Космос". В числе ее основателей, указывает Л.А.Ратаев, стояли русские профессора М.М.Ковалевский, Е. де Роберти и французский ученый русского происхождения Г.Н.Вырубов.

Возрожденная в 1898 году к жизни польским евреем из Бухареста Натаном Финкельштейном (Николя - мастер стула), ложа "Космос" посвящала русских профанов "целыми стадами". 16 мая 1905 года были посвящены в масонскую степень ученика:

литератор Константин Аркадский-Добренович, профессор Юрий Гамбаров, врач Иван Лорис-Меликов, учитель Михаил Тамамшев, профессор-историк Александр Трачевский, профессор Евгений Аничков, литератор Александр Амфитеатров.

30 января 1906 года все они, по сведениям Л.А.Ратаева, были проведены в подмастерья и в том же заседании возведены в степень мастера [209].

Оказавшись после 1905 года опять в России, вчерашние русские эмигранты - члены французских лож и явились основным ядром возрождающегося русского масонства. "Масонские ложи в России, - отмечал в январе 1914 года Л.А.Ратаев, - существуют уже в течение шести лет", относя, таким образом, их создание к 1908 году, когда в мае месяце по просьбе русских масонов в Россию прибыли эмиссары "Великого Востока Франции" члены Совета Бертран Сеншоль и Гастон Булэ и открыли здесь "по одним сведениям, две, а по другим - три ложи" [210].

Заслуживает внимания и персональный состав "политических" масонов, внушительный список которых (86 человек) приведен в приложении к записке Л.А.Ратаева.

Конечно, не все бесспорно в этом списке [211]: Максим Горький, Александр Блок, В.И.Семевский, П.Б.Струве и др. Однако и сам Л.А.Ратаев отмечал, между прочим, что документально подтвердить масонскую принадлежность он может только в отношении 14 человек: Леонид Андреев, Евгений Аничков, Константин Аркадский-Добренович, Юрий Гамбаров, Павел Долгоруков, Андрей Ждан-Пушкин, Е.И.Кедрин, М.М.Ковалевский, Евгений Коган-Семеновский, Иван Лорис-Меликов, Василий Маклаков, Михаил Тамамшев, Е.В. де Роберти.

Характерно, что ни один из названных Л.А.Ратаевым лиц не был масоном-оккультистом.

Все они - "политические" масоны (это к вопросу о масонской сказочке на тему сверхконспиративного характера масонской организации в России, о существовании которой якобы ничего не знал Департамент полиции). Как видим, все Департамент знал, если уж не все, то, по крайней мере, много. А Л.А.Ратаев - так тот прямо так и писал: "Главным "приютом" для российских масонов служит кадетская партия".

"Вглядитесь внимательно, - призывал Л.А.Ратаев своих коллег, - как между нашими масонами распределены роли и сферы влияния: среди членов Государственного Совета и в литературной среде действует М.М.Ковалевский; среди членов Государственной Думы - И.Н.Ефремов, П.Н.Милюков и В.А.Маклаков.

Влияние последнего распространяется и на адвокатскую среду, где он пользуется популярностью. Деятельность Е.П.Коган-Семеновского обнимает собой жидовские круги и мелкую прессу. Наконец, А.Н.Бренчанинов, убежденный деятельный масон, стремится воздействовать на высшее общество. Уже на его собраниях начинают все чаще и чаще появляться лица титулованные или же посещающие - громкие дворянские фамилии, как например, Кугушевы, Толстые и т.п. Будет весьма печально, если благодаря этим стараниям масонство внедриться в высшие слои русского общества" [212].

Не прошла мимо внимания Л.А.Ратаева и проблема так называемой "неправильности"

масонских лож в России начала XX века. "Русское масонство XVIII века, хотя и отличалось обилием различных систем и обрядов, но тем не менее почиталось правильным, ибо каждая из тогдашних практикуемых в России систем, как то:

елагинская, рейхелевская, Мелиссино и др. - могла доказать свою преемственность от Великой Английской ложи и соблюдала все ландмарки, отмечал он.

- Современное же масонство, занесенное в Россию в 1908 году, с точки зрения Английской ложи не считается правильным, так как "свет" сей заимствован от "Великого Востока Франции", на который наложено отлучение" [213].

В своей записке в Департамент о деятельности масонских лож Л.А.Ратаев выражал недоумение "непонятной слабости" и "особому влечению"

русской государственной власти, которые она "во все времена питала к лицам, которые, пользуясь всеми благами, привилегиями и преимуществами государственной службы, в то же время всеми мерами стремились дискредитировать эту власть и подкапывались под устои существующего государственного строя".

Но как раз они-то, подчеркивает Л.А.Ратаев, и делали головокружительные карьеры и именно на них как раз и сыпались, как из рога изобилия, чины, ленты и ордена [214].

Даже если у Департамента и нет агентуры в масонской среде, "достаточно хотя бы в течение некоторого времени проследить в Петербурге, например, за М.М.Ковалевским и Е.П.Коган-Семеновским, а в Москве - хотя бы за князем Павлом Долгоруким, и нет сомнений, вскоре выяснится и место их сборищ, и состав их лож", - отмечал он [215].

Несомненно, Л.А.Ратаев глубоко проник в сокровенную суть масонского учения. Поразительны проводимые им параллели между масонством и революцией.

"Революция, - отмечает он, - действует бурным натиском, она может даже иногда сорвать крышу со здания, но фундамент оного ей недоступен, он в большинстве случаев остается незыблемым. Масонство же идет постепенно и неуклонно тихой сапой и подкапывается под само основание здания, сложенное при веками накопившихся предрассудков, главным образом религиозных, порождающих все остальные. Революция стремится к созданию свободных учреждений, масонство создает свободных людей, без которых самые свободные учреждения остаются мертвой буквой. Словом, масонство в отношении революции то же, что корни в отношении к дереву, то же, что содержание в отношении формы, в которую выливается революция. Масонство по существу своему есть нечто постоянное, тогда как революция то вспыхивает, то угасает, во всяком случае видоизменяется в зависимости от времени, места и людей" [216].

Сила масонского влияния, пришел к выводу Л.А.Ратаев - не столько в самих ложах, число которых, как правило, невелико, а в том, что здесь "вырабатываются лишь основные начала, а в жизнь их проводят не сами ложи, а многочисленные подмасонские организации, которые, не нося масонской этикетки, имеют не замкнутый, а общедоступный характер.

Такими подмасонскими организациями служат самые разнообразные общества или союзы, кассы, кружки и т.п. учреждения, преимущественно просветительного и филантропического характера. Главным контингентом подобных обществ являются не масоны, а профаны, и лишь руководителями служат несколько испытанных масонов, действующих как бы независимо и самостоятельно, но, в сущности, по внушению и указке лож. Вовсе не требуется, чтобы масонов было большинство.

Два-три человека, твердо знающие, чего они хотят, к чему стремятся и чего добиваются, будут всегда иметь перевес над толпой несговорившихся людей, большей частью не имеющих определенной программы и никаких твердо установившихся взглядов. Делается это обыкновенно так: несколько масонов, наметив себе определенную задачу, организуют какое-нибудь легальное общество или втираются в уже существующее и привлекают к нему заранее намеченных профанов из таких, которые по своим умственным и нравственным качествам кажутся подходящими.

Повинуясь сначала внушениям руководителей, такие профаны быстро усваивают масонский дух и превращаются в усердных, подчас бессознательных, проводников усвоенных идей в той среде, которая им отведена по масонским соображениям, влияя на общественное мнение, а иногда и создавая его" [217].

Не подозревая о существовании Верховного совета "Великого Востока народов России", Л.А.Ратаев склонен был приписать руководящую роль среди масонских лож дореволюционной России "Обществу мира" и "Друзьям мира" [218].

Догадка эта не находит поддержки у исследователей. Но вот что характерно.

Ошибаясь в частностях, Л.А.Ратаев прав, тем не менее, в главном утверждении о масонском характере этих так называемых пацифистских организаций. Сошлемся здесь, хотя бы, на авторитетное мнение в этом вопросе Н.А.Берберовой. Вот что пишет эта исследовательница об "Обществе мира" и его основателе, масоне князе П.Д.Долгорукове.

"Долгоруков Павел Дмитриевич (1866-1927), член ЦК кадетской партии.

Лидер и основатель Партии народной свободы. Организовал в 1909 году "Общество мира". Петербургское отделение этого общества возглавлял М.М.Ковалевский.

Постепенно оно стало масонской ложей и в 1911 году насчитывало 324 "брата""

[219]. Вот и не верь после этого Л.А.Ратаеву и Департаменту полиции!

Л.А.Ратаев хорошо понимал недостаточность чисто запретительских, полицейских мер борьбы с масонской идеологией. Основной упор в своих записках он делает на необходимости активного духовного противостояния этому злу. Необходимо, отмечает он, "чтобы оно встретило противодействие в самом обществе, на которое стремится влиять". "Разоблаченный масон уже теряет половину своей силы, ибо всякий знает, с кем имеет дело", - отмечал он [220].

Сам Л.А.Ратаев по мере сил и возможностей старался внести свою лепту в общее дело, публикуя свои антимасонские статьи на страницах газеты "Новое время" и во французском журнале "Иллюстрасион".

Главную роль в духовном противостоянии масонской идеологии Л.А.Ратаев отводил русской церкви, православному духовенству, хотя и вынужден был признавать, что оно "не совсем подготовлено к этой роли". Еще менее были подготовлены к противодействию распространению масонства в России верхи общества и его государственные институты, в том числе и Департамент полиции, куда направлял свои записки Л.А.Ратаев.

Последний доклад на масонскую тему Л.А.Ратаев прислал в феврале 1916 года. Директором Департамента полиции в это время был генерал Е.К.Климович.

Вот что показывал он 19 марта 1917 года на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства.

"Ратаева взяли, кажется, еще до моего вступления. Ему платили сравнительно небольшие деньги и он должен был по масонству написать какое-то целое сочинение.

Но он прислал такую чепуху, что я даже не читал ... Он представил какую-то тетрадь, которую заведующий отделом принес и говорит: "Ваше Превосходительство, не стоит читать, не ломайте голову; совершенно ничего интересного нет, чепуха". Я сказал: "Чепуха" и не стал читать. Может быть, там и было что-нибудь, но мне неизвестно" [221].

Однако на самом деле, как выяснил А.Я.Аврех, записку Л.А.Ратаева Е.К.Климович не только прочитал, но и весьма внимательно изучил [222].

Но существа дела это не меняет. Каких-либо последствий записки Л.А.Ратаева в Департамент полиции не имели.

"Итак, - констатировал А.Я.Аврех, - Департамент полиции прекратил заниматься масонством как раз в тот момент, когда реальные русские политические масоны активизировали свою "нерегулярную" ложу. Возникает, естественно, вопрос: чем объяснить этот стопроцентный провал? Была ли ошибочной избранная стратегия борьбы с масонством? Близорукой и грубо прямолинейной оказалась тактика? Отсутствие подлинных специалистов по масонству, низкий профессиональный уровень всей постановки масонского розыска? Вероятно, все эти причины сыграли свою роль в провале почти десятилетних усилий департамента полиции обнаружить и обезвредить политическое масонство в России" [223].

Однако главная причина "провала" Департамента полиции в "масонском вопросе"

заключалась, по мнению А.Я.Авреха, в том, что "расклад реально задействованных политических сил накануне и в ходе Февральской революции был таков, что масонского присутствия среди них фактически не ощущалось" [224].

Дело, думается, тут все же не столько в самом факте большего или меньшего масонского присутствия в раскладе политических сил накануне и в ходе Февральской революции, сколько в том, что никакого отношения к этому раскладу Департамент полиции никогда не имел, да и иметь не мог, как говориться, по определению.

Не его это была сфера - следить за тем, какие фракции и за какие законопроекты голосуют в Думе, в какие соглашения между собой вступают, какого: ответственного или "неответственного" министерства требуют. Дело, таким образом, совсем не в том, что Департамент полиции якобы ничего не знал о масонах в Думе, а в том, что политическое или "кадетское" масонство в силу своей специфики (свободное функционирование партий в стране и думская оппозиция правительству гарантировались Основными законами) были ему явно "не по зубам".

Запиской 1916 года, как уже отмечалось, и закончилось сотрудничество пенсионера Л.А.Ратаева с Департаментом. Более продуктивный характер, надо полагать, носило его сотрудничество с Военным ведомством: в годы Первой мировой войны он подвизался в качестве русского военного агента во Франции (другим агентом был В.Н.Лебедев) и служил под началом русского военного представителя во Франции (начальника Русского отдела союзнического бюро в Париже) генерала А.А.Игнатьева - автора известной книги "Пятьдесят лет в строю" (т.1 и 2, М., 1959). Большой интерес в этой связи представляет рапорт А.А.Игнатьева на имя генерал-квартирмейстера штаба армии Юго-Западного фронта, посланный им из Парижа 28 декабря 1916 г. Вот его текст.

"Член Государственной думы П.Н.Милюков в заседании Государственной думы 1-го ноября 1916 года произнес речь, стенограмма коей сначала распространилась как в России, так и за границей в литографских оттисках. 2-го января 1917 года н. ст. полный текст ее был напечатан во французской газете.

В этой речи г. Милюков, разоблачая председателя Совета министров Штюрмера в его стремлениях вступить в переговоры с Германией о сепаратном мире, указывает как на агентов департамента полиции по исполнению этого поручения в Швейцарии на г. Ратаева и чиновника Лебедева. Эти два лица якобы часто ездят в Швейцарию с "особыми поручениями", как выразился г.

Милюков.

Считаю своим нравственным долгом доложить вашему превосходительству, что г. Ратаев и чиновник Лебедев руководят каждый отдельной организацией в нашей агентурной разведке и каждая поездка их, равно и сношения их в Швейцарии мне всегда известны. Я категорически утверждаю, что г. Милюков, называя с трибуны Государственной думы эти два имени, имеет ложные донесения о их деятельности и что ни г. Ратаев, ни г. Лебедев никаких подобных поручений ни от кого не получали. Выдавая так опрометчиво наши военные секреты, член Государственной думы Милюков принес нам вред, о размерах коего сейчас судить еще нельзя. Донося о всем вышеизложенном, ходатайствую перед вашим превосходительством принять зависящие меры об ограждении впоследствии честных имен моих сотрудников от брошенного в них позорного обвинения. Доношу, что мною будут приняты все меры, чтобы но возможности уменьшить вред, принесенный г. Милюковым делу нашей агентурной разведки" [225].

К сожалению, об этой стороне деятельности Леонида Александровича еще слишком мало известно. Некоторый свет на это проливают воспоминания нелегального резидента русской военной разведки во Франции подполковника графа Павла Игнатьева, родного брата А.А.Игнатьева. Именно ему приходилось вести всю оперативную работу по руководству парижской резидентурой, сфера деятельности которой распространялась на всю Западную Европу. В отличие от своего брата, Павел Игнатьев Советскую власть не признал и в Россию не вернулся, однако в 1931 году выпустил свои мемуары. В них приводятся факты использования российской военной разведкой в годы Первой мировой войны масонских структур во Франции и Италии.

Умер Леонид Александрович во Франции в 1917 году.

Брачев В.С. Богатыри русского политического сыска

Аркадий Михайлович Гартинг

В отличие от П.И.Рачковского, С.В.Зубатова, А.В.Герасимова и Л.А.Ратаева, удостоившихся в кругу своих коллег несомненно лестного для них эпитета "богатырей русского политического сыска" [226], Аркадию Михайловичу Гартингу в этом отношении явно не повезло.

"Недалекий, уступавший умом и знаниями своим предшественникам" человек [227] - именно так характеризует его современный исследователь Феликс Лурье, подводя, так сказать, итог предшествующей историографии.

И это еще "цветочки". Есть еще и более жесткие оценки его деловых и моральных качеств. Так С.Ю.Витте - тот и вовсе считал А.М.Гартинга "негодяем", непомерно вознося при этом его непосредственного начальника, друга и покровителя - П.И.Рачковского.

"Несомненно, как полицейский агент Рачковский был одним из самых умных и талантливых полицейских, с которыми мне приходилось встречаться, отмечал он. - После него все эти герасимовы, комиссаровы, не говоря уже о таких негодяях, как Азеф и Гартинг, - все это мелочь и мелочь, не только по таланту, но и мелочь в смысле порядочности, ибо Рачковский, во всяком случае, гораздо порядочнее, чем все эти господа" [228].

Что касается моральной оценки действий А.М.Гартинга как сотрудника Департамента полиции, то это вопрос, как говорится, особый и его мы здесь обсуждать не будем. А вот что касается характеристики С.Ю.Витте деловых качеств А.М.Гартинга, то ее можно оспорить. Во всяком случае, "мелочью" в системе политического сыска А.М.Гартинг явно не был. Более объективную и приемлемую в своей основе оценку профессиональной деятельности А.М.Гартинга дает Б.Козьмин, написавший о нем в Большой Советской энциклопедии (первое издание) как о "видном деятеле царской охранки и провокации" [229]. Да и сам факт появления статьи о А.М.Гартинге в таком специфическом издании, как Большая Советская энциклопедия, явно указывает на то, что в его лице мы имеем дело с именно крупной, видной фигурой дореволюционного политического сыска.

Родился Аркадий Михайлович 20 октября 1861 года в местечке Каролин близ Пинска, Минской губернии, в еврейской мещанской семье [230].

Настоящее имя его - Аарон Мордухович Геккельман. Его отец - Мордух Лейбович Геккельман, был купцом 2-й гильдии, приписанным к городу Пинску. Мать - Года Гершовна, занималась домашним хозяйством. О детских и юношеских годах А.Геккельмана известно мало. В 1882 году он приезжает в Петербург и поступает в Санкт-Петербургский университет. Надо думать, что к этому времени Геккельманы уже уехали из Пинска, ибо при поступлении на естественное отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета А.Геккельманом был представлен аттестат об окончании (правда, экстерном) не пинской, что следовало бы ожидать, а уже тверской гимназии. 31 августа 1882 года состоялось его официальное зачисление в Санкт-Петербургский университет. Однако уже 18 сентября 1882 года он был отчислен из него в связи с переездом в Варшаву [231].

Можно, таким образом, констатировать, что в Санкт-Петербургском университете А.Геккельман практически не учился. Большие сомнения вызывает и утвердившееся в нашей литературе мнение, восходящее к биографическому справочнику к Стенографическим отчетам допросов и показаний представителей царской администрации в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, об учебе А.М.Геккельмана в Горном институте [232]. Во всяком случае, никакого личного дела студента А.Геккельмана в фонде Горного института обнаружить не удалось. Не находят подтверждения и сведения об учебе А.Геккельмана и в Рижском политтехникуме. Как бы то ни было, из воспоминаний В.Л.Бурцева мы знаем, что в Варшаве Аарон (или Аркадий, как его все называли) практически не жил, а подвизался в 1883-1884 годах именно в Санкт-Петербурге, вращаясь, главным образом, в кругах радикально настроенной студенческой молодежи [233].

В 1882-1883 годах А.Геккельман был заагентурен начальником Особого отдела Департамента полиции Г.П.Судейкиным и по его указаниям занялся "освещением"

своих друзей - членов народовольческих кружков и групп, которым он активно помогал в постановке издания печатного органа "Народной воли". Печаталась газета в подпольной типографии в Дерпте, на квартире студента местного университета В.Переляева [234]. Осенью 1884 года она была неожиданно раскрыта местной полицией. Дело в том, что хозяин квартиры-типографии В.Переляев, страдавший эпилепсией, во время очередного приступа болезни неловко упал в подушку и задохнулся. Не достучавшийся до него утром дворник сообщил в полицию. Взломали дверь и обнаружили ...

подпольную народовольческую типографию [235].

Типография была "провалена". "Провален" был как агент охранки и А.Геккельман, официальное зачисление которого в штат Департамента полиции произошло не ранее марта 1883 года. Именно с этого времени - 28 марта 1883 года - было повелено впоследствии (Высочайшее повеление от 18 декабря 1903 года) считать его состоящим на государственной службе [236].

"В 1884 году, - вспоминал В.Л.Бурцев, - я был студентом Петербургского университета. Меня в гостинице посещал, между прочим, нелегальный Михаил Сабунаев. Он иногда и ночевал у меня. Однажды он пришел ко мне не в обычный час, рано утром, сильно взволнованный. Разбудил меня и сказал:

" Львович, в партии есть два провокатора: Ч. и Геккельман!

По его словам, в Петербург приехали из Парижа представители Народной Воли (как потом оказалось - Лопатин, Салова, Сухомлин и др.) и привезли копию дегаевской исповеди, где есть указания на этих двух лиц, как на агентов Судейкина.

Я тотчас же пошел отыскивать хорошо мне знакомого народовольца Мануйлова, из группы Молодой Народной Воли, чтобы через него найти скрывавшегося тогда нелегального П.Якубовича, молодого поэта, бывшего лидером молодых народовольцев, которые тогда вели кампанию против старых народовольцев. Мне сообщили, что Мануйлов действительно мог бы найти Якубовича, но что он сейчас сам болен и лежит на одной конспиративной квартире. Мне сообщили адрес этой квартиры. Это была квартира Ч.!

Революционер Мануйлов, - он тоже был тогда нелегальным, - лежит на квартире провокатора! К нему на свидание ходят все нелегальные, в том числе Якубович! Мне было ясно, что вся организация была в руках полиции. С полученными сведениями я послал к Мануйлову его близкого приятеля Михаила Петровича Орлова и к известному часу обещался к нему притти сам. Когда в условленное время я поднимался по лестнице в квартиру Ч., меня встретил взволнованный Якубович.

Ему, оказывается, уже сообщили мои сведения.

- Ч. и Геккельман, - сказал мне Якубович, - близкие мне лично люди.

Я за них отвечаю. Прошу вас забыть, что вы сообщили. Если это станет известным полиции, то будет провалено одно большое революционное дело.

Якубович имел в виду, очевидно, тайную дерптскую типографию, с которой был связан Геккельман и где в то время печатался 10-й ? "Народной Воли".

Я, конечно, сказал Якубовичу, что об этом деле лично ничего не знаю, что являюсь только передатчиком этих сведений и, конечно, никому о них не буду более говорить.

Но члены "Молодой Народной Воли" были в резких отношениях с приехавшими из Парижа народовольцами и не встречались с ними. Якубович попросил меня раздобыть записки Дегаева. Через несколько дней я от Саловой получил выписку из показаний Дегаева, касающуюся Ч. и Геккельмана, и передал ее Якубовичу, и снова выслушал от него просьбу-требование никому не повторять этого вздорного обвинения.

Через несколько месяцев я в Москве встретил нелегального Лопатина.

В разговоре со мной он, между прочим, сказал:

- Это вы сообщали о Ч. и Геккельмане?

Я ответил:

- Да!

- Так вот: я категорически запрещаю вам когда-нибудь кому-нибудь повторять эти слухи! - подчеркивая каждое слово, сказал мне Лопатин.

Я дал слово и, действительно, никогда никому ни разу об этом более не говорил, пока через пять лет в квартире Дебагорий-Мокриевича в Женеве не встретил самого Геккельмана под именем Ландезена" [237].

Тревожную атмосферу подпольных студенческих кружков того времени прекрасно передает в своих воспоминаниях бывшая народоволка Мария Костюрина: "С осени 1884 года провал следовал за провалом ... После грандиозного провала Германа Лопатина и Н.Н.Саловой мы - народовольцы Петербургского кружка - едва оправились. Текущими делами стал править П.Ф.Якубович, носивший в то время имя "Александра Ивановича". Кое как установили связь с югом, с Дерптом и с заграницей. Мы собирались уже печатать воззвания и готовили материал для "Вестника Народной воли". Как вдруг нас постиг новый крупный провал - в ноябре, помнится, арестовали Якубовича. Не подлежало сомнению, что кто-то выдает. Но пока мы находились на воле, угадать, кто именно является предателем, было невозможно ... Затем "по явке" явился невысокого роста брюнет, изысканно одетый, просил денег и паспорт. Назвался он Аркадием Геккельманом, который оказался предателем, с осени выдававшем все и вся; он же - Ландезен.

Как могла я и другие знать тогда, что он предатель? ... Может быть, в тюрьме, в крепости это и знал уже Якубович, но сношений с крепостью не было и Геккельман, пробыв с неделю, будто бы уехал, а может быть, и в самом деле благополучно удалился" [238].

Несмотря на то, что слухам о провокаторстве А.Геккельмана никто не верил, положение его в Петербурге после провала дерптской типографии и ареста большинства его товарищей было двусмысленным, и в январе 1885 года А.Геккельман уезжает в Швейцарию, где вскоре оказывается, не без ведома Департамента полиции, разумеется, под именем А.Ландезена, среди студентов Цюрихского политтехникума. По тем временам, это была неплохая "крыша" для начинающих агентов секретной полиции.

Тогдашний заведующий Заграничной агентурой в Европе П.И.Рачковский по достоинству оценил ум и сметливость, одним словом, "несомненный талант"

молодого человека. Более сдержан в этом отношении был известный С.Зволянский, командированный в это время Департаментом для проверки Заграничной агентуры.

"Личность ловкая, неглупая, но сомнительная", - отмечал он в служебной телеграмме на имя своего начальника, зав. III делопроизводством Департамента полиции В.К.Семякина. 8 мая 1885 года с А.Ландезеном был заключен официальный контракт, поставивший его в непосредственное подчинение П.И.Рачковскому.

Жалованье А.Ландезену было определено в 300 рублей (750 франков) в месяц [239].

"По свидетельству заведующего агентурой, - отмечал С.Зволянский в записке на имя директора Департамента от 6 октября 1886 года, - сотрудник Л. (Ландезен - Б.В.) является для него вполне полезным помощником и работает совершенно искренно. Самым важным является, конечно, сожительство его с Бахом, с которым у него установились весьма дружественные отношения.

Кроме того, Л. поддерживает личное знакомство и связь с Баранниковой, Сдадковой, Лавровым и Паленом, а бывая на квартире у Баранниковой, видит и других приходящих к ней лиц. Тихомиров был несколько раз на квартире Баха и Л., но у него Л. не бывал и приглашения бывать пока не получал. Хотя Бах с ним довольно откровенен, в особенности по вопросам внутренней жизни эмиграции, но некоторая сдержанность по отношению к Л. со стороны прочих эмигрантов еще заметна: специально политических вопросов и споров с ним не ведут и советов не спрашивают, но, впрочем, присутствия его не избегают, а если он находится в комнате, то говорят про дела, не стесняясь. Такое положение Л., достигнутое благодаря постоянному, вполне разумному руководству его заведующим агентурой, представляет, конечно, значительный успех по сравнению с тем подозрительным приемом, который был оказан Л. в прошлом году при его приезде. При продолжении дела в том же духе, несомненно, Л. удастся приобрести больше доверия и более близкие отношения, и он будет играть роль весьма для нас ценную, если, конечно, какой-нибудь несчастный случай не откроет эмиграции глаза на прошлое Л.

Связь Л. с эмиграцией поддерживается еще и денежными отношениями.

Бах почти совершенно живет на его счет, и другие эмигранты весьма часто занимают у него небольшие суммы, от 50 до 150-200 франков. Прием этот для поддерживания отношений является вполне удачным, но, конечно, в этом отношении должны быть соблюдены известные границы относительно размера ссуд, что мною и разъяснено Л., впрочем, больших денег у него на это и нет. Так как на возвращение денег, одолженных Л., в большинстве случаев нельзя рассчитывать и ему поэтому самому приходится занимать, то заведующим агентурой ассигновано на этот предмет из агентурных денег 100 франков ежемесячно" [240].

Основная задача нового агента Заграничной агентуры заключалась в освещении народовольческих кружков в Швейцарии. Первые реальные результаты этой деятельности А.Ландезена сказались уже в ноябре 1886 года, когда по его наводке в ночь с 20 на 21 ноября три агента Заграничной охранки (Бинт, Гурин, Милевский)

при содействии некоего "швейцарского гражданина" ворвались в помещение типографии, где печаталась газета "Народной воли" и полностью уничтожили ее.

Как ни велик был урон, нанесенный типографии людьми П.И.Рачковского, уже через несколько месяцев, благодаря усилиям членов кружка Л.А.Тихомирова она полностью восстановила свои мощности. 13 февраля 1887 года типография подверглась новому нападению [241] и больше уже не возобновляла своей работы.

22 февраля 1887 года при испытании бомбы в лесу близ Цюриха трагически погиб эмигрант из России Исаак Бринштейн (Дембо). Швейцарская полиция вынуждена была предпринять соответствующие меры и большая часть "бомбистов" вынуждена была после этого перебраться в Париж. Перебрался сюда, еще в 1886 году, и А.Геккельман-Ландезен, подвизавшийся здесь в качестве студента Сельскохозяйственного института. Общительный, худощавый, молодцеватый А.Ландезен выдавал себя за сына варшавского банкира прогрессивных взглядов. Упоминание о Варшаве в данном случае очень важно, так как именно в Варшавский университет собирался переводиться в 1882 юный А.Геккельман, ссылаясь на перемену места жительства.

Не исключено поэтому, что версия об отце-банкире на самом деле не полицейская выдумка, а реальный факт его биографии.

Общительный характер, а также деньги, которыми снабжал его П.И.Рачковский, позволяли А.Ландезену иметь много друзей и успешно "освещать" деятельность народовольческих кружков и групп. В Париже А.Геккельман был вхож в квартиры наиболее известных тогда русских эмигрантов народовольческого толка: А.Н.Баха, Л.А.Тихомирова, П.Л.Лаврова, Э.А.Серебрякова и считался в их глазах своим человеком. Ему верили, и все добродушно посмеивались, когда В.Л.Бурцев в сотый раз повторял свой рассказ, что именно этого Ландезена-Геккельмана он еще в 1884 году обвинял как провокатора.

Поражают такт и самообладание, с которым реагировал А.Ландезен на эти разговоры. "Я должен сказать Вам прямо, - заявил ему однажды В.Л.Бурцев, что я знаю, что Вы - Геккельман, тот самый, которого я обвинял в провокации".

На что А.Ландезен ответил, смеясь: "Ну мало ли что бывает. Я не обращаю на это внимания!" [242].

Толстый кошелек А.Ландезена, который всегда был открыт для его друзей, несомненно способствовал его популярности в вечно нуждающейся эмигрантской среде. Особенно близко сошелся А.Ландезен с известным народовольцем А.Н.Бахом (будущий советский академик). Большой удачей А.Ландезена в этом плане явилось вселение его вместе с А.Н.Бахом (не без помощи П.И.Рачковского, от которого он получил 900 франков на эти нужды) в отдельную квартиру [243].

Как и ожидал П.И.Рачковский, она быстро превратилась в традиционное место застолий, встреч и бесед революционеров, что, конечно же, существенно облегчало его работу по их "освещению".

"Меньше всего этот человек был похож на какого бы то ни было революционера - бывшего, настоящего или будущего, - писал о А.Ландезене той поры Е.Д.Степанов. - Среднего роста, худощавый, тщательно выбритый, с заботливо выхоленными усами и порядочной плешью, несмотря на свой еще моложавый вид; одетый с иголочки и весьма щегольски, он очень мало походил на русского интеллигента, хотя и французского в нем ничего не было. Маленькие, беспокойно бегающие глазки придавали, как будто, некоторую выразительность его маловыразительной физиономии. В общем, это была довольно заурядная фигура хлыща, фата. И как это Бурцеву посчастливилось свести знакомство и даже подружиться с этим типом, - подумалось мне. - А впрочем, чего не бывает на свете"

[244].

Как несомненный успех А.Ландезена этого времени следует квалифицировать и его близкое знакомство с другим известным народовольцем Л.А.Тихомировым.

1 января 1887 года он даже получил от А.Ландезена 150 франков, что помогло ему заплатить за квартиру и частично избавиться от долгов [245].

И хотя главная роль в "искушении" этого известного революционера принадлежала все же П.И.Рачковскому, свой вклад в превращение народовольца-террориста в верноподданного монархиста внес и А.Ландезен. Во всяком случае, 300 франков на печатание знаменитой брошюры Л.А.Тихомирова "Почему я перестал быть революционером?" (1888 год) были доставлены ему именно А.Ландезеном [246].

Л.А.Тихомирову же принадлежит и яркая, хотя, быть может, и не совсем справедливая зарисовка А.Ландезена той поры. "Ландезен, т.е. Геккельман, писал он, - приехал в Париж и, подобно прочим, явился па поклон всем знаменитостям. Но его встретили худо. Дегаев его поместил категорически в списке полицейских агентов Судейкина, с ведома которого, по словам Дегаева, Геккельман устроил тайную типографию в Дерпте. Теперь же типография была обнаружена, товарищи Геккельмана арестованы, а сам он якобы бежал.

Дело было не то что подозрительно, а явно и ясно, как день. Я и Бах, узнавши от Лаврова о приезде Геккельмана, переговорили с ним, заявив, что он, несомненно, шпион. Геккельман клялся в божился, что нет. Это был тоже жид, весьма красивый, с лицом бульварного гуляки, с резким жидовским акцентом, но франт и щеголь, с замашками богатого человека.

Я остался при убеждении, что Геккельман - агент. Но, в конце концов, не занимаясь делами, я не имел никакой надобности особенно расследовать, тем более, что Геккельман, который принял фамилию Ландезена, заявил, что если уж на него взведена такая клевета, то он покидает всякую политику, знать ничего не хочет и будет учиться во Франции. Ну, думаю, и чорт с тобою, учись. Однако, Бах заметил, что, на его взгляд, Геккельман искренен, и что он, Бах, считает лучшим не разрывать с ним знакомства, чтобы окончательно уяснить себе Ландезена. Это уяснение через несколько месяцев кончилось тем, что Бах поселился с ним на одной квартире. Ландезен жил богато, учился, по словам Баха, усердно и был невиннейшим и даже простодушным мальчиком.

Деньги у него от отца-богача, который рад, дескать, поддержать сына, взявшегося за учение и бросившего конспирацию. Деньги Ландезен давал охотно направо и налево. Бах ввел его к М.Н. (и др.) и к Лаврову. М.Н., вечно в нужде, всегда хваталась за мало-мальски богатеньких, с кого можно было что-нибудь сорвать. Ландезен скоро стал у ней своим, и вообще подозрения были безусловно отброшены.

Собственно я и не думал о Ландезене. Шпионами я не интересовался; сверх того, я ясно видел, как подозрительны другие лица, столь близкие к "знаменитостям". Если бы Ландезен и был шпион, то он бы ничего не прибавил к тем лицам. Но рекомендация Баха, жившего с ним, меня достаточно уверяла в личной добропорядочности Ландезена и в том, что он ничего общего с полицией не имеет. Самого Баха я тогда нимало не подозревал. Между прочим, он скоро сообщил, что получил выгодную работу у Ефрона. Тем лучше. Он попросил меня, чтобы я позволил ему привезти Ландезена в Рэнси. Побывали, был и я у них.

Ландезен мне понравился. Он имел вид самого банального студента французского типа, добродушного, веселого, не особенно развитого, но, пожалуй, неглупого.

Относительно радикальности я с ним не говорил, а больше о французских делах, да о его занятиях. Впоследствии, когда мне приходилось разорвать с эмигрантами, я, по желанию Ландезена, изложил ему свои взгляды на глупости революции; он мне поддакивал и предложил денег на издание моей брошюры.

Теперь вижу, что он преловкий паренек. Мне, конечно, безразлично было и есть, но все же он надул меня. Я получил подозрение против Баха, но в Ландезене совершенно уверился, что он просто бурш и довольно милый, и с полицией ничего общего не имеет. Ловок. Меня в этом отношении никто, кажется, не обманывал за последние годы моей заговорщицкой жизни. Правда, что тогда я уже не вникал и не интересовался. Но все-таки ... молодец парень!"

[247].

Однако вершиной полицейских успехов А.Ландезена второй половины 1880-х годов стало, несомненно, дело "парижских бомбистов". Инициатором его разработки был непосредственный начальник А.Ландезена - П.И.Рачковский, настойчиво подталкивавший своего ученика и подопечного к сближению с наиболее радикальной частью русской революционной эмиграции, от которой собственно и исходила угроза терактов. И таких людей А.Ландезен в конце концов нашел: князь Накашидзе, И.Н.Кашинцев (Ананьев), А.Л.Теплов, Е.Д.Степанов, Борис Рейнштейн и другие.

Им то и предложил А.Ландезен организовать и осуществить убийство Александра III, изготовив предварительно для этого в Париже необходимое количество самодельных снарядов и бомб. Более нелепой идеи, казалось бы, придумать было трудно. Однако предложение провокатора было принято.

Правда, непосредственный участник этого предприятия Евгений Степанов в своих воспоминаниях говорит об этом очень туманно. Дескать он и его товарищи всего лишь готовились к революционной (читай: террористической Б.В.)

работе непосредственно в России, предпочитая не поднимать вопроса о предполагаемом характере этой работы. Впрочем, поскольку необходимым условием предстоящего возвращения на родину члены кружка считали непременное овладение ими секретами изготовления бомб и метательных снарядов, иллюзий относительно характера их будущей революционной деятельности быть не должно. Это, конечно же, все тот же пресловутый революционный террор. Едва ли могут быть какие сомнения и относительно предполагаемой жертвы - Александр III (кто же еще?), хотя сведениями о сколько-нибудь реальной проработке этого замысла мы не располагаем.

Заслуживает внимания, что идея практического овладения навыками изготовления взрывчатых веществ и метательных снарядов и последующего возвращения в Россию возникла у части радикально настроенной эмигрантской молодежи совершенно независимо от А.Ландезена, причем не в одном, а сразу в двух кружках. В один из них (в него входил, в частности, Борис Рейнштейн) А.Ландезен был вхож еще с 1887-1888 годов. Существование же другого кружка (Е.Д.Степанов, И.Н.Кашинцев, химик Лаврениус и др.) стало известно ему только в начале 1889 года. Ввел его сюда В.Л.Бурцев, который в своих воспоминаниях предпочел обойти этот явно неприятный для него эпизод. Зато другой участник этих событий - Е.Д.Степанов рассказал об этой истории весьма подробно.

"И вот, - пишет он, - совершенно независимо друг от друга и почти одновременно в двух кружках парижских эмигрантов, состоявших из лиц, хоть и знакомых между собой, но организационно ничем не связанных, было приступлено к производству опытов по приготовлению взрывчатых веществ и снарядов. Однако благодаря крайней скудости материальных средств, опыты наши приходилось производить в чрезвычайно скромных размерах. Необходимые нам материалы и приспособления удавалось добывать в весьма ограниченном количестве и дело наше двигалось очень медленно.

Еще хуже стоял вопрос в смысле организации поездок, а, в конце концов, и общего нашего переезда в Россию. Тут уже требовались довольно значительные средства. А наша кружковая касса была абсолютно пуста ... В таком положении находились мы сами и наша затея, когда на нашем горизонте появился Ландезен или "Мишель", как его фамильярно называли некоторые из наших знакомых и приятелей" [248].

Инициатива введения А.Ландезена в кружок, к которому принадлежал Е.Д.Степанов, всецело принадлежала по словам последнего В.Л.Бурцеву, который и предложил "в один прекрасный день" познакомить членов кружка со своим приятелем - "бывшим народовольцем, который по разным обстоятельствам временно отошел от движения, уехал из России и даже поступил в какое-то высшее агрономическое учебное заведение, где и пребывает в настоящее время; он мало соприкасается с русской колонией, совершенно не сошелся со средой французского студенчества и благодаря тому, что будучи сыном одного варшавского банкира, обладает более чем достаточными средствами; ведет рассеянный образ жизни парижского бульвардье. Но со времени своей встречи с Бурцевым в Швейцарии оказал последнему даже кое-какую денежную помощь в литературных предприятиях; в нем заговорила старая революционная закваска" и что ему ничего не стоит подбрасывать время от времени своим новым товарищам тысячу-другую франков на революционное дело [249].

Конечно же, изнывавшие от безденежья члены кружка охотно согласились на заманчивое предложение В.Л.Бурцева и уже в один из ближайших дней отправились знакомиться на квартиру к А.Ландезену, жившему в это время на правом берегу Сены. Придя к нему, они очутились в помещении, представлявшем собою меблированную квартиру из нескольких комнат, со студенческой точки зрения, пожалуй, не лишенную даже некоторой роскоши. Хозяин ее - А.Ландезен, предупрежденный о посещении, ждал гостей с приличествующим сему случаю хорошим угощением.

Знакомство, таким образом, состоялось.

Вскоре после этого В.Л.Бурцев сообщил, что он разговаривал с Мишелем в связи с планами членов кружка по возвращению в Россию, как, впрочем, и о том, что "в виде подготовительной меры к этому желательно, по возможности, обстоятельнее изучить фабрикацию взрывчатых веществ и снарядов, чтобы быть во всеоружии в этом отношении по приезде туда". Ландезен, по его словам, отнесся к этому очень сочувственно и высказал готовность материально помогать делу. Нечего и говорить, с каким энтузиазмом было встречено в кружке это сообщение В.Л.Бурцева. А вскоре уже и сам А.Ландезен, заявившись в кружок, вступил в непосредственные переговоры с его членами о характере своего участия в деле, выложив перед ошалевшими эмигрантами свои тысячи, которые он передавал в их полное распоряжение.

"Тут мы, - самокритично признает Е.Д.Степанов, - как и подобало русским интеллигентам, говоря попросту, опростоволосились. Вместо того, чтобы выбрать кассира из своей среды и взять предложенные нам деньги в свое распоряжение, мы постеснялись проявить такую сухую деловитость по отношению к человеку, столь великодушно раскошелившемуся перед нами и единогласно предложили кассирство ему самому, чем мы, помимо всего прочего, сразу же сделали его равноправным членом нашего кружка. Ландезен как будто только и ждал этого и охотно согласился на наше предложение, и сразу же заговорил о том, что при случае он и сам не прочь съездить в Россию, где у него еще не порвались окончательно старые революционные связи" [250].

А.Ландезен сделался частым посетителем химической лаборатории кружка.

Являлся он туда всегда одетый с иголочки, в светлых костюмах, надушенный, в цилиндре и всегда в перчатках, которые он часто не снимал в течение всего времени пребывания у своих новых друзей [251].

Обрадованный удачей, П.И.Рачковский посылает осенью 1889 года А.Ландезена в Петербург, где тот под фамилией Миллер сразу же входит в доверие к членам народовольческого кружка (К.Кочаровский, Н.Беляев, Н.Истомина, С.Фойницкий).

Ссылаясь на авторитет своих парижских знакомых Юрия Раппопорта и Владимира Бурцева, он предлагает им свое сотрудничество, имея в виду, конечно же, террористическую деятельность. Однако новые знакомцы А.Ландезена были очень осторожны и к каким-либо конкретным результатам эти переговоры так и не привели. В перерывах между ними А.Ландезен-Миллер успел посетить Москву, Нижний Новгород, Харьков и Киев, всюду завязывая новые связи и знакомства.

Однако в целом затея Рачковского-Ландезена спровоцировать народовольческие группы России на террор не удалась и в январе 1890 года по указанию Департамента полиции А.Ландезен спешно возвращается в Париж.

Все, что произошло здесь в дальнейшем, с лихвой вознаградило его за относительную неудачу петербургской командировки. Дело в том, что предварительная работа по подготовке покушения на Александра III в кружке Кашинцева-Степанова была к этому времени практически завершена, а Ю.Раппопорт и В.Л.Бурцев рвались в Россию, чтобы лично на месте проверить надежность явок и адресов.

Но нужны были деньги. Нечего и говорить, что возвращение А.Ландезена из России было встречено его товарищами "на ура".

Вот как описывал его В.Л.Бурцев. "И вот неожиданно, когда мы все были в сборе на моей квартире и о чем-то весело беседовали, раздался стук в нашу дверь. Я открыл дверь и на лестнице увидел Ландезена. Он как-будто издали рассматривал нас и почему-то стоял некоторое время на пороге, не решался войти к нам. Потом таки мы поняли, почему он не решался сразу войти в комнату. Он, конечно, мог предполагать, что за время его отсутствия его расшифровали и встретят совсем иначе, чем бы ему хотелось. Но мы, увидев его, все как-то радостно закричали. И он понял, что опасаться ему нечего.

Он вошел тогда к нам и стал рассказывать о своей поездке в Россию.

Оказывается, по его словам, что он устраивая свои денежные дела с родителями, по пути кое что видел, кое что слышал, даже кое что привез нам; что нам нужно для поездки в Россию. Вскоре мы получили от него небольшие деньги, отчасти наличными, отчасти какими-то бумагами, а также паспорта ... для поездки в Россию" [252].

Затея эта, однако, провалилась. Ю.Раппопорт был арестован 12 апреля 1890 года на границе в Унгенах. В.Бурцев, узнав об этом, предпочел скрыться [253].

В мае 1890 года А.Ландезен предложил своим товарищам по кружку провести предварительные испытания изготовленной бомбы в предместье Парижа. Встреча была назначена на 29 мая.

"День был назначен, - вспоминал Е.Степанов, - и было условлено, что мы встретимся с Ландезеном утром на вокзале, откуда и двинем по назначению.

Что касается вещей, которые нам понадобились для опытов, и которые были приготовлены на нашей квартире, то Ландезен должен был накануне зайти к нам и захватить с собой чемоданчик, в котором они были изящно упакованы"

[254].

Однако на назначенную накануне поздно вечером встречу бомбистов А.Ландезен опоздал, а когда все-таки явился, то от злополучного чемодана, начиненного взрывчаткой, категорически отказался, благоразумно оставив его до утра у своих товарищей. Однако утром вместо него на встречу к ним явился отряд французской полиции, и все четверо террористов вместе с чемоданом взрывчатки были арестованы [255]. Характерно, что сразу же после испытания бомбы члены кружка должны были немедленно выехать в Россию, причем А.Ландезен собирался сделать это одним из первых.

Проведенные в мае 1890 года по указанию П.И.Рачковского французской полицией обыски у двадцати русских эмигрантов дали потрясающий результат:

были найдены не только материалы для изготовления бомб, но и целый арсенал уже готовых метательных снарядов. В ходе суда над бомбистами летом 1890 года выяснилось, что главную роль в кружке играл скрывшийся А.Ландезен, причем, как показывали подсудимые, сама идея организации покушения на Александра III была высказана им едва ли не одним из первых.

Приговор же суда был таков: И.Н.Кашинцев, Е.Д.Степанов, А.Л.Теплов, Б.Рейнштейн, князь Накашидзе и Лаврениус были приговорены к трем годам тюрьмы. А.Ландезен, как организатор всего предприятия, был приговорен заочно к пяти годам [256]. Владимир же Бурцев, прочитав в газетах о решении суда, уехал в Англию, чтобы начать там издание газеты, обличающей русское самодержавие.

Арест "бомбистов", несомненно, осложнил положение А.Ландезена в революционной среде. Немедленное исчезновение из Парижа вызвало бы сильные подозрения против него. В то же время оставаться слишком долго в Париже было опасно.

А.Ландезен в этих условиях выбрал оптимальный вариант. Он расхаживал по своим парижским знакомым и горячо протестовал против обвинений в провокации.

И добился таки своего: исчезнуть из Парижа его попросили сами эмигранты (Э.А.Серебряков, действовавший в данном случае от имени многих своих товарищей).

И хотя "сохранить лицо" в конечном счете А.Ландезену так и не удалось, определенный эффект от избранной им линии поведения как оскорбленной невинности все же был.

"Верившие Ландезену, - пишет об этой истории В.Л.Бурцев, - и потом еще долго его защищали. В 1903 году, когда я был у Баха в Женеве и в присутствии эмигранта Билита упомянул о Ландезене, то он стал говорить о нем как о добродушном добром, честном товарище, которого я погубил, обвинив его как провокатора. По словам Баха и Биллита, Ландезен, чтобы избежать ареста, должен был уехать в Южную Америку - Чили или Аргентину, где спустя некоторое время и умер. Они смеялись над тем, что я все еще даже в 1903 году - могу считать его провокатором и находили это какой-то нелепостью, не требующей даже опровержения" [257].

Об этом же, причем совершенно независимо от В.Л.Бурцева, свидетельствует и Е.Д.Степанов. Дело в том, что много лет спустя после этой истории ему также пришлось встретить в Швейцарии одного своего старого знакомого времен парижской эмиграции, хорошо знавшего А.Ландезена. И вот во время оживленной беседы старых приятелей тот совершенно неожиданно стал защищать его. "Этот наивный человек, - писал Е.Д.Степанов, - старался уверить меня, что бедняга Ландезен сыграл в нашем деле роль кого бы вы думали? - ни больше, ни меньше, как русского Дрейфуса! И это в то время, когда для всех, не исключая Бурцева, было совершенно ясно, что в предательстве Ландезена не может быть ни малейшего сомнения" [258].

Что же касается значения и последствий дела "парижских бомбистов", то главным здесь был, конечно же, его международный резонанс. "Теперь уже можно считать вполне установленным, - писал в середине 1920-х годов Л.П.Меньщиков, - что наглая провокация Рачковского, предоставившая случай французскому министру внутренних дел Констану оказать ценную услугу русскому политическому сыску, заставила твердокаменного монарха изменить свое отношение к республиканской Франции. Таким образом, на почве провокаторских махинаций создалась благоприятная почва для заключения франко-русского союза"

[259]. Нельзя не согласиться с этим утверждением.

На редкость удачно сложилась и дальнейшая судьба А.Ландезена: русский царь щедро наградил своего агента. В августе 1890 года бывший мещанин города Пинска Аарон Геккельман становится почетным гражданином с предоставлением ему права, несмотря на его иудейство, повсеместного проживания на всей территории Российской империи. Более того, в награду за свои труды А.Геккельман получил, к тому же, солидную пенсию - 1000 рублей в год. В качестве постоянного места жительства он избрал Бельгию, однако большую часть времени проводил в разъездах, выполняя, несмотря на получаемую пенсию, разного рода деликатные поручения Департамента полиции. Стремясь упрочить свое положение, А.Геккельман принимает решение о крещении, что и было осуществлено в Елизаветинской православной надгробной церкви в городе Висбаден, по одним свидетельствам, в 1892, а по другим - в 1893 году. Характерно, что таинство крещения совершил настоятель русской церкви в Берлине. Воспреемниками же его явились секретарь русского посольства в Берлине М.Н.Муравьев и жена сенатора Мансурова. При крещении А.Геккельман получил христианское имя Аркадий и отчество Михайлович.

Что касается фамилии, то она осталась прежней - Геккельман. Фамилию Гартинг он получил несколько позже - в 1896 году.

Переход А.Геккельмана в православие был вызван, надо полагать, не только карьерными соображениями, но и его предстоящей женитьбой на дочери бельгийского подданного Марии-Гортензии-Елизавете-Магдалене Пирлот. Невеста А.Геккельмана была ревностной католичкой, что при его иудействе сделало бы этот брак практически невозможным. К 1899 году относится бракосочетание А.М.Гартинга с Магдаленой Пирлот уже по православному обряду. Произошло это 25 октября в православной Елизаветинской надгробной церкви в Висбадене. Поручителями по жениху выступили зав. Заграничной агентурой Департамента полиции П.И.Рачковский и Луи Беккер. Поручителями по невесте стали И.Ф.Мануйлов и Карл Кох [260].

От этого брака А.М.Гартинг имел четырех детей: двух мальчиков - Петра (1894)

и Сергея (1900), и двух девочек - Елену (1901) и Марию (1905). Все дети А.М.Гартинга первоначально были крещены по католическому обряду и только впоследствии Петр в 1899, а Сергей (он же Павел) - в 1910 были присоединены к греко-российской церкви.

К этому времени Аркадий Михайлович успел оказать немалые услуги русскому правительству. Дело в том, что набиравший силу руководитель Заграничной агентуры П.И.Рачковский никогда не забывал о своем приятеле, давая ему поручение за поручением, одно ответственнее другого. В 1893 году, благодаря П.И.Рачковскому, А.Геккельман был командирован в Кобург-Гота на помолвку наследника российского престола Николая Александровича с Алисой Гессенской, за что был награжден 1000 рублями подъемных. В 1894 году А.Геккельман находился в составе охраны Александра III при посещении им Копенгагена - и опять щедрые подъемные, подарки; датский орден Данеборга и золотая медаль. После Дании император отправился в Швецию и Норвегию - на охоту. И опять среди сопровождавших его лиц неизменно присутствует А.Геккельман. В 1896 году, когда А.Геккельман превратился в А.М.Гартинга, он уже был кавалером прусского ордена Красного орла, австрийского креста "За заслуги" и охранял умиравшего в Ницце цесаревича Георгия.

Специализация А.М.Гартинга на обеспечении охраны царствующих особ сохранялась и в последующие годы: свидание Николая II с императором Вильгельмом в Бреславле; поездки царя в Париж, Лондон, Дармштадт. "И так до бесконечности, - писал в связи с этим В.К.Агафонов. - Карманы не вмещают золота и царских подарков, на груди уже нет места для новых крестов ... Богатство, почет, молодая красивая жена-бельгийка из хорошей строго католической семьи - Madeline Palot, в душевной простоте и не ведающая, кто скрывается за этим великолепным крестоносцем" [261].

Все эти деликатные поручения и, соответственно, царские милости были бы немыслимы без покровительства А.М.Гартингу со стороны П.И.Рачковского.

Ему же был обязан А.М.Гартинг и назначением в 1900 году на должность заведующего Берлинской агентурой Департамента полиции. Инициатива ее создания исходила от П.И.Рачковского, который не только получил согласие германского правительства на сей счет, но и заручился надлежащим содействием берлинских властей.

На первое время, согласно его проекту, предполагалось ограничиться шестью сотрудниками. Необходимость же учреждения русской агентуры именно в Берлине объяснялась им тем, что, как писал в своем докладе от 9 декабря 1900 года на имя министра внутренних дел директор Департамента С.Зволянский, именно этот город превратился в конце 1890-х годов в центр, куда стекалась из разных европейских стран, преимущественно из Швейцарии, революционная и социал-демократическая литература, предназначенная для распространения в России через германскую границу.

Это обстоятельство, а также имевшиеся в Департаменте сведения об образовании в Берлине кружка лиц, преимущественно из русских подданных, придерживающихся народовольческой программы, собственно и предопределило положительное решение министерством этого вопроса. Сотрудников в Берлинской агентуре, как уже отмечалось, было всего шесть человек. Жалование, которое они получали, также было сравнительно небольшим: 300 марок в месяц каждому и 600 марок в месяц заведующему. Общая сумма кредита на нужды агентуры была определена на первых порах в 36 тысяч франков в год [262].

Поскольку А.Геккельмана уже как бы и не существовало, начинать свое восхождение по лестнице чинов Аркадию Михайловичу приходилось с малого:

коллежский регистратор (1902), губернский секретарь (1904) со старшинством с 28 марта 1886 года, коллежский секретарь (1905) со старшинством с 28 марта 1889 года [263]. То, что чины в это время А.М.Гартинг получал со старшинством за 1880-е годы, позволяет предположить, что и получил он их (правда под другой фамилией Геккельман) еще во второй половине 1880-х годов. 26 марта 1905 года А.М.Гартинг был произведен в титулярные советники со старшинством с 28 марта 1902 года.

В Берлине А.М.Гартинг проживал вместе со своей семьей под видом богатого русского купца и сразу же завязал здесь многочисленные связи и знакомства, устраивая в своем доме на Фридрих-Вильгельм-штрассе, 4 роскошные балы и приемы.

К успехам А.М.Гартинга в Берлине можно причислить заагентуривание им в начале 1902 года студента Берлинского университета Якова Абрамовича Житомирского (Ростовцев). Социал-демократ, большевик, он занимал видное место в берлинской группе "Искры" в 1907-1911 годах, выполняя поручения большевистского центра по части транспорта и заграничных сношений, сумев втереться в доверие к самому В.И.Ленину [264]. Донесения А.М.Гартинга в 1903 году о Донском комитете РСДРП были основаны на сообщениях Я.Житомирского.

Ему же принадлежат и подробные отчеты о социал-демократических съездах этого времени, в частности, в Брюсселе в 1903 году [265].

Из других выдающихся сотрудников А.М.Гартинга этого времени можно отметить поступившую в его распоряжение весной 1903 года Зинаиду Федоровну Гернгросс-Жученко (разоблачена в 1909 году В.Л.Бурцевым). По рекомендации А.М.Гартинга она немедленно выехала в Гейдельберг. Быстро сойдясь там с эсеровской эмиграцией, она уже в сентябре 1903 года оказалась в Москве, где сразу же вошла в обком партии и в ее Боевую дружину [266]. Много внимания уделял А.М.Гартинг и освещению деятельности проживавшего в Штутгарте П.Б.Струве и его оппозиционному "Освобождению", контролю над перепиской А.Гоца, И.Фундаминского и других.

Успеху деятельности А.М.Гартинга в Берлине во многом способствовал комиссар берлинской полиции Wienen, находившийся в непосредственной связи с русской политической агентурой по приказу самого императора Вильгельма. Награждение в этой связи А.М.Гартинга прусским орденом Красного орла III степени (1902 год), конечно же, не случайность.

Труды А.М.Гартинга не остались незамеченными Департаментом и уже в 1902 году вместо обещанных 36 тысяч марок он получил все 39 тысяч, а в 1903 году кредит Берлинской агентуры был увеличен еще на 7200 марок, причем самому А.М.Гартингу был открыт текущий счет в 10000 марок в "Дойче-банк"

[267]. В 1904 году ежемесячные ассигнования на нужды Берлинской агентуры достигали 96 тысяч франков, и это не считая денег на оплату различного рода прорусских публикаций в немецкой прессе, которые оплачивались особо.

В июле 1904 года, в связи с русско-японской войной, А.М.Гартинг был срочно вызван в Петербург. Как видно из официального отчета А.М.Гартинга, директор Департамента полиции А.А.Лопухин возложил на него ответственную задачу по обеспечению безопасности прохождения направлявшейся на Дальний Восток Второй тихоокеанской эскадры в Балтийском и Северном морях, причем инструкции, которые он получил перед своим отъездом из Санкт-Петербурга, носили, как водится в таких случаях, самый общий характер [268].

2/15 июля 1904 года А.М.Гартинг был уже в Копенгагене, избранном им в качестве своеобразной штаб-квартиры, своего рода центром, куда стекалась вся необходимая ему информация. При содействии местных властей на побережье Дании, Швеции, Норвегии и Германии А.М.Гартингом была организована целая сеть так называемых "охранных наблюдательных пунктов" из местных жителей.

"Почти все заведывавшие пунктами живут на побережье и тесно связаны со всем происходящим в водах их региона, - докладывал он. - Охрана производится ими не только в местах их проживания, но и на всем пространстве между этими пунктами. Такой тщательный контроль имел результатом, что ни одно появление японцев во вверенном каждому из них районах не проходило незамеченным и я немедленно мог принимать своевременно необходимые меры"

[269]. Кроме того, с целью непосредственного наблюдения в море им был нанят ряд пароходов, беспрестанно курсировавших в датских и шведско-норвежских водах.

Все это требовало, естественно, немалых расходов. По первоначальным прикидкам в Главном морском штабе предполагалось, что "охранная служба"

А.М.Гартинга потребует около 30 человек и несколько пароходов для регулярного крейсирования в Балтийском море в течение трех месяцев. Общая сумма, отпущенная на эти цели, составляла 150 тысяч рублей. В действительности же все оказалось иначе. Вместо 30 человек "охрана", нанятая А.М.Гартингом для дежурства в охранных пунктах разрослась до 100. Вместо трех пароходов было нанято 9, да и крейсировать им пришлось не три, а целых четыре с половиной месяца.

Однако отпущенной на эти нужды суммы в 150 тысяч рублей А.М.Гартинг (надо отдать ему должное) не превысил. Наоборот, обойдясь 124431 рублем 98 копейками, он добился существенной (25 тысяч рублей) экономии казенных денег. "Подобного результата, - подчеркивал он в своем отчете от 24 ноября 1904 года в Департамент полиции, - можно было достигнуть, конечно, только при соблюдении самой строгой экономии в расходах и благодаря только счастливому подбору людей, из которых все без исключения добросовестно выполняли возложенную на них миссию" [270].

Задача, стоявшая перед ним, была не из легких, поскольку японские дипломаты и агенты делали все для того, чтобы до Дальнего Востока эскадра З.П.Рожественского так и не дошла. Но она, как мы знаем, все таки дошла, хотя переход этот и был омрачен обстрелом по ошибке русской эскадрой шхун английских рыбаков в Северном море, вину за который наши историки склонны возлагать на А.М.Гартинга.

"В результате знаменитый и печальный для нас Гулльский инцидент, когда разнервничавшийся под влиянием гартинговских "достоверных донесений", а по словам некоторых свидетелей, и прямых указаний присутствовавшего на одном из судов Гартинга, командиры эскадры Рожественского расстреляли флотилию английских рыбаков, приняв их за японские миноносцы ... Виновник этого позорного для нас международного конфликта - Гартинг получил большую денежную награду и орден Владимира, дававший мещанину города Пинска право на потомственное дворянство", - писал в этой связи В.К.Агафонов [271].

Факты, однако, не подтверждают скороспелые выводы о А.М.Гартинге как виновнике "международного скандала". Как видно из строевого рапорта командующего Второй эскадрой флота Тихого океана вице-адмирала З.П.Рожественского в Главный морской штаб от 15 октября 1904 года, стреляли все-таки русские моряки 9 октября 1904 года не по английским рыбакам, а по двум неприятельским миноносцам. "По некоторым из собранных показаний, - докладывал он, - миноносец, бежавший по правому борту, должен был сильно пострадать, а левый скрылся удачно. Могли пострадать и находившиеся на месте происшествия паровые суда рыбаков, но нельзя было не отгонять всеми средствами атакующих миноносцев из опасения причинить вред неосторожно вовлеченным в покушение судам мирных граждан ..." [272].

Японские суда, сопровождавшие эскадру З.П.Рожественского в европейских водах - суровая реальность той поры, и ничего позорного в принятых З.П.Рожественским предупредительных мерах по охране безопасности вверенной ему эскадры не было. Дело тут не столько в нечаянно пострадавших при этом английских рыбаках, сколько в пораженческих настроениях русского так называемого "образованного общества" и некоторых представителей царской бюрократии той поры.

Яркая иллюстрация этому - отзыв о А.М.Гартинге в связи с Гулльским инцидентом в воспоминаниях бывшего посла России в Дании в 1904 году А.П.Извольского.

Происшедшее в ночь на 21 октября 1904 года у Доггер-Банк в Северном море, когда, повстречавшись с флотилией гулльских рыбаков командующий Второй Тихоокеанской эскадрой адмирал З.П.Рожественский приказал открыть огонь, в результате чего один из английских траулеров затонул, а несколько других получили серьезные повреждения, было спровоцировано, по мнению А.П.Извольского, информацией, поступившей к командующему русской эскадрой от А.М.Гартинга.

"Он, - пишет А.П.Извольский, - несколько раз приезжал в Копенгаген и сообщал мне о появлении японских истребителей в европейских водах. Не доверяя ему, я собрал сам справки по этому поводу и вскоре убедился в фантастичности его сведений, причем единственной целью, которую он преследовал, было получение возможно большей суммы от русского правительства. Я считал своим долгом сообщить об этом кому следовало в России, но мои предупреждения остались тщетными" [273].

По-другому, впрочем, и быть не могло, ибо сведения о подозрительных миноносцах без флагов и огней, пытавшихся время от времени безуспешно приблизиться ко Второй Тихоокеанской эскадре, поступали не только от А.М.Гартинга, но и из других источников. Очевидно, что меры предосторожности, предпринятые в связи с этим З.П.Рожественским, были оправданы.

"Необходимо признать доказанным, - констатировал 18 ноября 1904 года в этой связи в своем докладе Николаю II министр внутренних дел князь П.Д.Святополк-Мирский, - что еще до отправления Второй Тихоокеанской эскадры в плавание в распоряжении официальных представителей японского правительства на пути следования эскадры находились суда" [274].

Да и ажиотаж вокруг возможного нападения на Вторую Тихоокеанскую эскадру был инициирован не А.М.Гартингом, а специальным агентом Департамента полиции в Европе И.Ф.Манасевичем-Мануйловым. "Мануйлов, пишет современный исследователь, - сумел внедрить своих агентов в посольства Японии в Париже, Гааге и Лондоне, в американскую миссию в Брюсселе, итальянскую - в Париже. С помощью этой агентуры удалось, в частности, получить часть японского дипломатического шифра и осведомляться таким образом о содержании всех дипломатических сношений". Этим путем, говорилось далее в департаментской справке, "были получены указания на замысел Японии причинить повреждения судам Второй эскадры на пути следования на Восток" [275].

Задача А.М.Гартинга состояла, очевидно, в том, чтобы попытаться сорвать эти мнимые (или все-таки реальные?) планы японской разведки, что ему, в конечном счете, и удалось.

"За успешное и экономное выполнение охраны пути следования Второй Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток" А.М.Гартинг был награжден 30 ноября 1904 года орденом Владимира IV степени. 13 декабря 1904 года последовала еще одна "высочайшая награда" - 10 тысяч рублей [276].

Как бы то ни было, в бездеятельности А.М.Гартинга обвинить трудно: не тот это был человек. Да и с корыстолюбием А.М.Гартинга не все ясно: А.П.Извольский обвиняет его в расточительстве, а царь награждает именно за "экономию средств".

Что же касается романтической версии, будто бы вместе с эскадрой З.П.Рожественского А.М.Гартинг проследовал на Дальний Восток, после чего вернулся в Петербург, представив обо всем увиденном и услышанном обстоятельный доклад, то это, скорее всего, миф. Очевидно, что уже в ноябре, исполнив возложенное на него поручение, А.М.Гартинг возвратился к исполнению своих непосредственных обязанностей по руководству Берлинской агентурой.

"Рачковский, - пишет В.К.Агафонов, - в это время вел сложную подпольную игру против Плеве, которая в настоящее время еще не может быть выяснена с достаточной полнотою; но в этой большой игре старый интриган, не останавливавшийся ни перед чем и ничего никому не прощавший не упускал случая подвести мину и под своего счастливого соперника и заместителя Ратаева.

В этом Рачковскому оказывал незаменимую помощь его достойный вскормленник Ландезен-Гартинг ... Гартинг формально был подчинен Ратаеву, но на деле был совершенно самостоятелен и в своих докладах директору Департамента делал прямые доносы на своего непосредственного начальника, на его бездействие или упущения" [277].

В свою очередь, и Л.А.Ратаев не оставался в долгу, сумев убедить Департамент в необходимости ликвидации Берлинской агентуры как самостоятельного учреждения, поскольку де центр революционного движения в результате жестких мер германского правительства против иностранных подданных, занимавшихся революционной борьбой, переместился теперь в Швейцарию. 18 января 1905 года, после подписания министром внутренних дел особого на сей счет доклада А.А.Лопухина, Берлинская агентура прекратила свое существование. Все ее дела, агенты и секретные сотрудники (всего семь) перешли теперь в непосредственное подчинение к Л.А.Ратаеву [278].

Ордером министра внутренних дел от 30 января 1905 года А.М.Гартингу было поручено вступить в исправление "вакантной должности" делопроизводителя Департамента полиции, а 13 августа 1905 года последовало и его формальное назначение на эту должность. Тем временем 30 сентября 1905 года подоспел и очередной чин - коллежского советника [279].

К этому времени в судьбе А.М.Гартинга произошла разительная перемена.

Покровитель и крестник его детей П.И.Рачковский неожиданно был возвращен в Департамент полиции, заняв здесь крайне важную должность его вице-директора по политической части с правами директора. Не удивительно, что одним из первых шагов П.И.Рачковского в новой должности стали его хлопоты о восстановлении Берлинской агентуры. Оказывается, как докладывал 11 июля 1905 года П.И.Рачковский министру внутренних дел, Берлин по своей близости к русской границе ничуть не утратил для русских революционеров своего значения, а посему и скорейшее восстановление Берлинской агентуры на прежних основаниях представлялось ему настоятельно необходимым. Министр согласился с этим, о чем и было немедленно сообщено Л.А.Ратаеву, а А.М.Гартинг опять возвратился к своим обязанностям.

Тем временем 1 августа 1905 года Л.А.Ратаева и вовсе устранили от заведования Заграничной агентурой. На его место был назначен А.М.Гартинг. "Согласно ордеру господина товарища министра внутренних дел, заведующего полицией от 19 минувшего июля о назначении меня заведующим Заграничной агентурой Департамента полиции, - докладывал А.М.Гартинг П.И.Рачковскому 1(14)

сентября 1905 года, - я отправился в Берлин для принятия архива".

Нечего и говорить, что впечатления, вынесенные им из близкого знакомства после принятия дел с общим состоянием Заграничной агентуры, были неблагоприятными для его предшественника - Л.А.Ратаева. Шесть человек в Париже, шесть человек в Женеве, да два человека в Лондоне - вот и все силы, которыми располагала в то время зарубежная агентура. Многие из этих агентов, по отзыву А.М.Гартинга, были либо стары, либо вообще мало пригодны к исполнению своих обязанностей.

Как и его предшественник, А.М.Гартинг настаивал на увеличении ассигнований и просьба его была уважена. Сумма, отпускаемая на Заграничную агентуру, была сразу же увеличена на 100000 франков. Почти половина ее предназначалась для вербовки новых секретных сотрудников.

Заграничной агентурой А.М.Гартинг заведовал сравнительно недолго всего три года. Формально его должности как бы и не существовало и первое время А.М.Гартинг числился старшим помощником делопроизводителя Департамента полиции, пока наконец 24 февраля 1907 года не состоялось его причисление к министерству внутренних дел в качестве чиновника для особых поручений.

7 июня, в связи с выслугой лет, А.М.Гартинг был произведен в статские советники [280].

"Эпоха гартингскового управления Заграничной агентурой, - писал В.К.Агафонов, - была эпохой конца революции 1905-1906 годов, эпохой колоссальной провокации, окутывавшей все революционные партии, и началом морального разложения этих последних. Гартинг-Ландезен играл немалую роль в этой гнусной борьбе русского правительства с революционной Россией, в его руках были такие выдающиеся провокаторы, как Житомирский, Батушанский, Цейтлин, Жученко, Маас, Загорская и, наконец, вероятно, сам Азеф" [281].

В.К.Агафонов не случайно оговаривается - "вероятно", поскольку никаких прямых свидетельств причастности А.М.Гартинга к провокаторской деятельности Е.Ф.Азефа у нас нет. Другое дело - "освещение" А.М.Гартингом антиправительственной деятельности русских революционных партий и кружков. Здесь заслуги Аркадия Михайловича действительно велики, как, правда, и то, что своим успехам он во многом был обязан своим сотрудникам, прежде всего Якову Житомирскому (он освещал РСДРП) и Марии Загорской (заграничные эсеровские группы).

Новым в деятельности Заграничной агентуры во времена управления ею А.М.Гартинга стало большее внимание ее к "освещению" РСДРП. Однако главным объектом наблюдения по-прежнему оставались социалисты-революционеры. Понять это можно. Эсеровские убийства были у всех на виду; социал-демократы же террором не занимались, и угроза, которую они представляли сложившемуся порядку вещей, была не так очевидна.

Львиную долю времени у А.М.Гартинга (парижская кличка "Жак") как руководителя Заграничной агентуры занимала борьба с В.Л.Бурцевым (1862-1942). Выходец из богатой купеческой семьи, еще будучи студентом Петербургского университета, он близко сошелся с участниками народовольческих кружков, за что и был выслан (1886) в Иркутскую губернию, откуда бежал за границу. Не входя формально ни в одну из политических партий, симпатизировал народовольцам, а затем эсерам. В 1900 году, после выхода из тюрьмы, куда он попал по решению английского суда за проповедь революционного террора и призывы к убийству Николая II, В.Л.Бурцев несколько остепенился и приступил к изданию историко-революционного журнала "Былое", избрав своей специальностью разоблачение "провокаций"

охранки против русского освободительного движения. Но материала, как говорится, не хватало. "Второе дыхание" к В.Л.Бурцеву как к журналисту пришло в 1906 году, когда основываясь на информации тогда еще чиновника Департамента полиции М.Е.Бакая, им была начата кампания по поиску и разоблачению агентов охранки в русском революционном движении.

После того, как в России журнал "Былое", в редактировании которого он принимал активное участие, закрыли, В.Л.Бурцев переезжает в Париж и, основываясь на сведениях все того же М.Е.Бакая, делает здесь ряд сенсационных разоблачений.

Наиболее серьезным из них стало разоблачение им при помощи бывшего директора Департамента полиции А.А.Лопухина, пробравшегося в руководство партии социалистов-революционеров секретного агента Департамента Е.Ф.Азефа. Произошло это в декабре 1908 года.

Тем временем М.Е.Бакай, после заключения в Петропавловскую крепость и последующей высылки в Сибирь, откуда он, естественно, тоже бежит (сделать это в те времена было несложно) в Париж к В.Л.Бурцеву. Вскоре к ним присоединяется еще один перебежчик - бывший сотрудник Особого отдела Департамента полиции В.П.Меньщиков. Люди это были весьма информированные, что сразу же придало разоблачительской деятельности В.Л.Бурцева новый импульс. Одна за другой появляются его разоблачительные статьи в "Былом", " Journal Matin" и "

Humanite", вызвавшие вслед за разоблачением Е.Ф.Азефа провал Зинаиды Жученко (Гернгрос) и ряда других ценных агентов Департамента.

Особенно много неприятностей доставила А.М.Гартингу публикация М.Е.Бакаем в газете "Революционная мысль" ?1-3 фамилий 135 шпиков и провокаторов царской охранки.

В целях нейтрализации нежелательного эффекта скандальных публикаций В.Л.Бурцева и М.Е.Бакая А.М.Гартинг со свойственным ему умом и проницательностью предлагал Департаменту немедленно начать пропагандистскую кампанию в этом вопросе. Необходимо, писал А.М.Гартинг, "сообщать все известные факты"

о М.Е.Бакае, "как о его прежнем секретном сотрудничестве, так и о его чиновничьих делах по подлогам и освобождению арестованных за деньги; также следовало бы осветить и роль А.А.Лопухина. Делать из его поведения секрет кажется совершенно излишним ввиду того, что революционеры во все посвящены и в газетной кампании ими будут освещаться все события, сообразуясь с выгодами момента. Не знаю, можно ли подвергнуть Лопухина судебному преследованию, но печатное освещение его роли (выдал агента Департамента Е.Ф.Азефа В.Л.Бурцеву - Б.В.) лишит революционеров почвы для скандала, ими затеваемого и покажет обществу, что правительство, стоя выше подобных нападок, не боится разоблачений бывшего директора Департамента Лопухина, вступившего теперь в союз с социалистами-революционерами из чувства личного недовольства и мести", - подчеркивал он [282]. Через 18 дней после получения депеши А.М.Гартинга А.А.Лопухин был арестован [283].

Не сидел сложа руки и сам А.М.Гартинг, настойчиво добиваясь от французского правительства высылки В.Л.Бурцева и прекращения антирусской кампании во французской лево-либеральной прессе. "Императорский посол, сообщал он в Департамент, - с коим я имел по сему поводу подробные объяснения, со своей стороны попытается переговорить об этом с президентом Совета министров Клемансо, но к сожалению, находит он, Клемансо вряд ли сможет оказать в этом смысле содействие ввиду того, что он, с одной стороны, боится Жореса и социалистов, а с другой, вследствие малого влияния, которое он может проявить на французскую прессу" [284].

Сглаживая неблагоприятное впечатление французов от разоблачений В.Л.Бурцева и его новых "друзей", А.М.Гартинг имел основания беспокоиться и о собственной судьбе, поскольку никогда не забывал, что был приговорен в свое время французским судом по делу парижских бомбистов к 5 годам тюрьмы. Не мог не беспокоить А.М.Гартинга и факт личного знакомства с В.Л.Бурцевым. И действительно, к этому времени В.Л.Бурцев уже вплотную подошел к тайне превращения А.Ландезена в Гартинга, что не мог не почувствовать последний.

"Хотя в данный момент, - сообщал А.М.Гартинг в Департамент, - в революционной среде о заведующем Заграничной агентурой пока открыто не говорят, но на днях Бурцев в крайне интимной беседе высказался, что Гартинга надо убрать во что бы то ни стало, но втихомолку. Это наводит меня на мысль, что Лопухин говорил революционерам и про меня" [285].

Та же мысль сквозит и в донесении А.М.Гартинга в связи с переходом на сторону В.Л.Бурцева еще одного из его наблюдательных агентов - Лейтеса (кличка "Лурих"). "Измена Луриха, - телеграфировал он в Департамент полиции, - несомненно, начавшаяся давно уже, поставила в крайнюю опасность не только всех людей, с которыми виделся Андреев (жандармский офицер, помощник Гартинга " Б.В.), но и меня" [286].

Профессиональное чутье не подвело А.М.Гартинга. Словоохотливый А.А.Лопухин действительно еще в 1906 году говорил В.Л.Бурцеву, что бывший провокатор А.Ландезен занимает сейчас какой-то важный пост в Париже. Другой хорошо информированный осведомитель В.Л.Бурцева М.Е.Бакай также подсказывал ему, что А.М.Гартинг в свое время подвизался в качестве провокатора в народовольческих кружках Женевы и Парижа. Не удалось А.М.Гартингу избежать и личной встречи с В.Л.Бурцевым. "В 1908 году я был в театре Шатлэ, - вспоминал Бурцев.

- Давали какой-то русский спектакль. Во время антракта в кулуарах я обратил внимание на человека, проходившего в толпе мимо меня, фигура которого меня очень поразила и показалась мне знакомой". Это был А.М.Гартинг [287].

В январе 1909 года В.Л.Бурцев заполучил несколько писем А.М.Гартинга.

При сравнении их с письмами А.Ландезена, сохранившимися у него, его поразило сходство почерка и слога. И тем не менее В.Л.Бурцев все же колебался. Окончательно в тождестве А.Ландезена и А.М.Гартинга он убедился лишь на основе сведений и документов, полученных от перебежавшего на его сторону секретного агента А.М.Гартинга француза Леруа [288].

В это же время Бурцеву сообщили, что Гартинг заявил как то о том, что Бурцев знает все его тайны. Кроме того, Бурцев узнал, что зовут Гартинга Аркадием и вспомнил, что Ландезена в свое время тоже все называли Аркашей.

Далее он вспомнил, что в это время Ландезен ездил по делам в Брюссель и велел адресовать себе письма на имя Гартинг. Наконец, он получил от многих высокопоставленных лиц веские доказательства, что Ландезен и Гартинг одно и то же лицо.

В конце июня 1909 года во французской прессе стали появляться многочисленные статьи и интервью В.Л.Бурцева, где доказывалось, что заведующий русской Заграничной агентурой в Париже А.М.Гартинг на самом деле есть ни кто иной, как известный провокатор А.Геккельман-Ландезен, еще в 1890 году приговоренный французским судом к 5 годам тюрьмы. Ознакомившись с этим публикациями, министр юстиции Французской республики Бриан попросил В.Л.Бурцева представить официальное заявление на этот счет и получил от него следующее письмо:

"Господин министр юстиции, сим имею честь сообщить Вам следующее: в 1890 году некий Ландезен, которого настоящее имя Геккельман, был заочно приговорен сенским судом к 5 годам тюремного заключения как организатор динамитного покушения.

В то же самое время я познакомился с Ландезеном и поддерживал с ним знакомство в течение года. Настоящим довожу до Вашего сведения, что человек, именующий себя Гартингом, он же Петровский, Бэр и т.д., имеющий постоянное местожительство в Париже и лично знакомый с M.Hamard, здешним начальником охраны, с M.Ruichard и со многими другими высокопоставленными лицами, занимающий должность начальника тайной русской полиции в Париже, в действительности не кто иной, как Ландезен, в чем могу привести доказательства. Посему прошу выдать приказ об аресте названного Ландезена-Гартинга-Петровского-Бэра.

Для дачи показаний ставлю себя всецело в Ваше распоряжение.

Примите уверение моего глубочайшего почтения. Бурцев" [289].

Двусмысленную роль в сложившейся ситуации сыграл председатель совета министров Франции Жорж Клемансо. "Я уже писал, - сообщал Л.А.Ратаев в письме на имя директора Департамента полиции Н.П.Зуева, датируемом августом 1909 года, - что тождество Гартинга с Ландезеном не составляло для французской полиции никакого секрета с самого момента приезда его в Париж. Клемансо, прижатый к стенке настойчивым требованием (русского Б.В.) посольства о высылке (В.Л.Бурцева - Б.В.) был чрезвычайно доволен представившимся случаем отделаться от требований посольства и создать то, что французы называют diversion. Он негласно подтвердил Жоресу и другим социалистическим депутатам справедливость подозрений Бурцева и ко дню появления первой обличительной статьи он был уже во всеоружии всех необходимых доказательств.

В тот день, когда появилась первая статья Бурцева, Клемансо в 10 часов утра, вопреки всем правилам дипломатического этикета, по телефону вызывает к себе за отсутствием А.Н.Нелидова поверенного в делах Неклюдова и предъявляет ему фотографию Ландезена и прочие документы, удостоверяющие его тождество с Гартингом" [290].

Шум, поднятый в связи с этим делом левыми депутатами во французском парламенте (апогеем его явился знаменитый запрос социалиста Жана Жореса по поводу А.М.Гартинга) привел к тому, что Жорж Клемансо вынужден был сделать официальное заявление о недопустимости в дальнейшем какой-либо деятельности секретной полиции иностранных государств на территории Французской республики [291].

Конечно же, заявление Ж.Клемансо было рассчитано, так сказать, больше на внешний эффект и деятельность русской Заграничной агентуры во Франции после некоторой заминки была продолжена. Однако на своей полицейской карьере А.М.Гартингу пришлось поставить "крест".

Как только заявление В.Л.Бурцева появилось в газетах, А.М.Гартингу пришлось покинуть прекрасную Францию. Временное исполнение его обязанностей по руководству Заграничной агентурой было возложено на жандармского офицера В.И.Андреева.

В ноябре 1909 года на эту должность был назначен А.А.Красильников.

Официальное увольнение А.М.Гартинга в отставку произошло еще 22 мая 1909 года [292]. Одновременно с этим А.М.Гартинг был произведен в действительные статские советники - чин, дававший в то время его обладателю право на потомственное дворянство. Правда воспользовался А.М.Гартинг этим правом не сразу, а некоторое время спустя, когда политические страсти, вызванные его разоблачением, утихли.

Прибыв в начале декабря 1910 года в Санкт-Петербург, А.М.Гартинг остановился в гостинице "Северная" - явное свидетельство того, что за долгие годы своего пребывания за границей он уже во многом потерял свои прежние знакомства и связи в этом городе. 27 января 1911 года в правительствующий Сенат поступило его прошение.

"Представляя при сем копию формулярного о службе моей списка, метрику о бракосочетании моем и четыре метрики на детей: Петра, Сергея, Елену и Магдалину, и копии всех этих документов, имею честь покорнейше просить Правительствующий Сенат по департаменту герольдии на основании Высочайшего повеления от 22 мая 1909 года чином действительного статского советника сопричислить меня, жену и детей к потомственному российскому дворянству и выдать на всех нас на каждого особые свидетельства, удостоверяющие дворянское звание. Прошение сие верю подать и свидетельство о дворянстве, а равно подлинные при сем прилагаемые документы обратно получить действительному статскому советнику Д.А.Зарецкому. 9 декабря 1910 года" [293].

17 февраля 1911 года определением правительствующего Сената ходатайство А.М.Гартинга было удовлетворено [294]. После этого начались приятные хлопоты, связанные с составлением проекта и изготовлением герба дворянского рода Гартингов. Тщеславие, таким образом, совсем не было чуждо Аркадию Михайловичу. В то же время нельзя забывать, что по большому счету потомственное дворянство было нужно уже не столько самому А.М.Гартингу, сколько его детям, как определенный залог их будущего жизненного успеха.

О последующих годах жизни А.М.Гартинга известно мало. В годы Первой мировой войны он работал на русскую контрразведку в Бельгии и во Франции, продолжая ее и при Временном правительстве. В 1920-е годы проживал в Бельгии, занимаясь банковским делом [295]. Как тут не вспомнить рассказы А.Ландезена периода его пребывания в Париже второй половины 1880-х годов о своем прогрессивном отце-банкире. Конечно, старика М.Л.Геккельмана к этому времени, скорее всего, уже не было в живых. Но капиталы и семейная традиция, судя по всему, остались. Нельзя сбрасывать со счетов и капиталы жены-бельгийки А.М.Гартинга М.Перлот. Так что приумножать А.М.Гартингу, судя по всему, было что.

Время и место кончины А.М.Гартинга, к сожалению, неизвестны.

Брачев В.С. Богатыри русского политического сыска

Александр Александрович Красильников

В отличие от своих именитых предшественников по должности заведующего Заграничной агентурой Департамента полиции - П.И.Рачковского, Л.А.Ратаева и А.М.Гартинга - фигуру Александра Александровича Красильникова к числу "богатырей русского политического сыска" отнести трудно. Дело в том, что, как это ни парадоксально, никакого отношения к такой столь специфической сфере деятельности, как политический сыск, к моменту своего назначения он не имел. Да и в должности заведующего Заграничной агентурой собственно к сыскной работе Александр Александрович большого интереса никогда не проявлял, всецело доверяясь в этом отношении своим помощникам. Себя же он видел, прежде всего, как администратора, осуществляюшего так называемое "общее руководство" Агентурой.

На должность свою он пришел со стороны (о причинах неожиданного поворота в судьбе 45-летнего отставного гвардейского штаб-ротмистра - чуть позже), что, при известных минусах, давало ему, в то же время, и большое преимущество и в целом положительно сказалось на работе Заграничной агентуры. Как бы то ни было, именно с А.А.Красильниковым связана была самая серьезная со времен П.И.Рачковского перестройка деятельности Заграничной агентуры после разоблачения в 1909 году В.Л.Бурцевым А.М.Гартинга. Хорошо показал себя А.А.Красильников как руководитель Агентуры и в годы Первой мировой войны.

Родился Александр Александрович Красильников 6 февраля 1861 года в Санкт-Петербурге в семье почетного гражданина, царскосельского купца 1-й гильдии Александра Федоровича и Жозефины Иосифовны Красильниковых. Отец православный, мать Александра Александровича - Жозефина Тришо - была дочерью, как значится в официальных документах, "прибывшего в Россию в 1818 году французского подданного из Сервиля капиталиста Жозефа Тришо". В брак родители Александра Александровича вступили в 1856 году. Помимо него самого в этой семье было еще двое детей - сын Иосиф (1867) и дочь Евгения (1863) [296].

После окончания Николаевского кавалерийского училища был выпущен в 1884 году корнетом в лейб-гвардии Конногвардейский полк. В отставку он вышел в 1901 году в чине отставного штаб-ротмистра гвардии и вместе с сестрой Евгенией и престарелой матерью проживал в Петербурге по Надеждинской улице, д.40. Его служебная карьера считалась законченной. Своему неожиданному назначению на должность заведующего Заграничной агентурой Департамента полиции А.А.Красильников был всецело обязан генералу П.Г.Курлову, который его хорошо знал по совместной службе в Конногвардейском полку.

Необычной выглядит и полицейская карьера самого П.Г.Курлова. 14 апреля 1907 года Павел Григорьевич был назначен исполняющим обязанности вице-директора и заведующим Особым отделом Департамента полиции. Летом этого же года он становится исполняющим должность уже директора Департамента [297].

Наконец, 1 января 1909 года последовало назначение П.Г.Курлова товарищем министра внутренних дел и 24 марта, сверх того, командующим Отдельного корпуса жандармов.

Первым признаком будущего назначения на ответственную должность стало прикомандирование им А.А.Красильникова 12 апреля 1909 года к Министерству внутренних дел в качестве чиновника V класса для особых поручений. А уже в ноябре 1909 года нашлось для него и само поручение - заведующий Заграничной агентурой Департамента полиции, кресло которого неожиданно освободилось после разоблачения и отставки в мае 1909 года занимавшего эту должность А.М.Гартинга.

Официально, однако, такой должности, как заведующий Заграничной агентурой, как бы и не существовало и формально А.А.Красильников числился в Париже как командированный Министерством внутренних дел за границу чиновник "для сношений с местными властями и российскими посольствами и консульствами"

в Европе.

Ближайшим последствием инцидента с разоблачением А.М.Гартинга стало официальное заявление в парламенте председателя совета министров Французской республики Жоржа Клемансо о том, что никаких иностранных полиций во Франции нет и его правительство никогда не допустит их появления. Конечно, деятельность русской агентуры во Франции после этого не прекратилась, но действовать ее представителям приходилось крайне осторожно. С назначением на должность заведующего Заграничной агентурой кого-нибудь из специалистов из Департамента полиции в этих условиях лучше было повременить. То, что в кресле этом оказалась импозантная и во многом, на первых порах, чисто представительская фигура А.А.Красильникова, не запятнавшего себя никакими полицейскими "провокациями", было в сложившихся обстоятельствах как нельзя кстати.

Что же касается собственно сыскной работы, то руководство ею осуществлялось, естественно, специалистами этого дела - ротмистром Долговым; с февраля 1910 года в помощь ему из Петербурга был командирован жандармский ротмистр Александр Владимирович Эргардт. За собой А.А.Красильников оставил, таким образом, только общее руководство деятельностью Заграничной агентуры и сношения с Департаментом полиции в Петербурге.

Вот что показывал он в этой связи с 1917 году возглавляемой Е.И.Раппом Комиссии по разбору архива и ликвидации Заграничной агентуры: "Непосредственно после приезда в Париж в 1909 году я никакого отношения к агентуре не имел, агентурой заведовал ротмистр Долгов. На мне же, как на специалисте по розыску, лежало лишь официальное представительство. Мною была принята от ротмистра Андреева (руководил Агентурой после отставки А.М.Гартинга - Б.В.), не секретная агентура, а вообще Бюро; что касается секретных сотрудников, то мне даже было запрещено касаться этой стороны дела, ограничиваясь контролем над действиями подполковника Эргардта. Я знал всех секретных сотрудников по фамилиям, но не мог вмешиваться в агентуру ... Но впоследствии было признано неудобным разделение представительства Министерства внутренних дел в Париже на официальных и неофициальных, франузскому правительству не известных, и ротмистр Долгов был подчинен мне.

Когда Долгов ушел из Парижа, мне был передан один из его сотрудников.

Но большая часть сотрудников, например, большинство сотрудников подполковника Эргардта, оставалась и мне лично неизвестной - за исключением тех случаев, когда сотрудник почему-то мне был представлен" [298].

В непосредственном подчинении А.А.Красильникова находились в первое время лишь Марья Алексеевна Загорская (Шарни), освещавшая эсеровскую верхушку и французский журналист Рекюли (агентурный псевдоним "Ратмир"), в обязанности которого входило освещение французской прессы и связей между французскими и русскими социалистами. По-русски Рекюли, состоявший сотрудником "Revue Parlementaire", не говорил и специализировался как журналист, главным образом, на статьях по рабочему вопросу [299].

Канцелярия Заграничной агентуры располагалась во флигеле здания русского консульства в Париже по улице Гренель, 79. Вот как описывает ее побывавший здесь в марте 1917 года, после свержения монархии в России, В.К.Агафонов.

"Две небольшие комнаты - одна в два окна, другая в одно - за решетками; окна выходят во двор, общий для посольства и консульства. Первая комната канцелярия; вдоль стен ее стоят высокие до потолка шкафы с делами. Это и есть знаменитый архив Заграничной агентуры: две шифоньерки с карточными каталогами. Один шкаф со старыми делами, папками "агентурных листков" и альбомами фотографий революционеров. Три письменных стола с пишущими машинками на них и массивный несгораемый шкаф - вот чисто деловая обстановка канцелярии Заграничной агентуры.

Совершенно другое впечатление производит другая комната - кабинет самого Красильникова: великолепный письменный стол красного дерева с роскошными бронзовыми канделябрами и другими украшениями, диван, кресло, стулья красного сафьяна и два больших портрета царя и наследника" [300].

Объем работы Заграничной агентуры был, тем не менее, велик, и в помощь ротмистру А.В.Эргардту (умер в 1915 году) в августе 1912 года из Департамента полиции был прислан бывший помощник управляющего Варшавским охранным отделением, бывший офицер Корпуса жандармов ротмистр Владимир Эмильевич Люстих. Наконец, в июле 1915 года в распоряжение А.А.Красильникова из Петербурга прибывает еще один помощник - ротмистр Борис Витальевич Лиховский, в ведение которого перешла швейцарская агентура: Долин ("Ленин"), Абрамов, Модель, Шустер.

Первая и наиболее серьезная проблема, с которой пришлось столкнуться А.А.Красильникову в Париже - это унаследованное им от предшественников двусмысленное положение русской агентуры во Франции. С одной стороны, она как будто бы была, а с другой - нет, поскольку ни о каком официальном разрешении французского правительства на этот счет не могло быть и речи. Особое беспокойство в этой связи вызывали у А.А.Красильникова бесконечные хождения секретных агентов по зданию русского посольства в Париже, что превращало последнее, по его словам, "в нечто вроде сборной филеров", которые являлись туда ежедневно и часами просиживали в тесном помещении Агентуры. Туда же адресовывалась и вся поступавшая для нее корреспонденция.

"Такое хождение агентов, - констатировал А.А.Красильников в своем докладе в Департамент полиции от 11/24 июня 1910 года, - не могло не быть незаметным даже для публики, посещающей консульство, и весьма понятно, что оно возбуждало неудовольствие посольства, положение которого в данном случае нельзя не признать действительно деликатным. Вместе с тем, свободно являясь ежедневно в посольство, адресуя туда свои доклады, у агентов не только складывалось понятие, но и имелись все доказательства, что они служат непосредственно посольству и чуть ли не входят в состав оного ...

Признавая такой порядок, безусловно, вредным, а нежелательную для императорского посольства видимость существования в его здании заграничной агентуры совершенно для существа дела не нужной, я не только не допускаю более филеров с докладами в здание посольства, но и строго запрещаю им туда являться, а всю свою корреспонденцию агенты направляют теперь не на официальный адрес агентуры, а конспиративный. Точно также и вся секретная корреспонденция теперь получается по особым конспиративным адресам вне посольства. Заведующий наблюдением ежедневно знакомится и докладывает мне содержание донесений наблюдательных агентов, а затем при личных свиданиях с ними в условленных местах, вне помещения агентуры, получает от них лично дополнительные сведения, дает им все нужные инструкции и передает им мои приказания.

Руководствуясь вышеизложенными соображениями я задаюсь целью все дело мало-по-малу обставить таким образом, чтобы впоследствии филеры совершенно не могли считать себя на службе у императорского посольства или русского правительства, а только на службе у частного лица, занимающегося розыском, или так сказать, частной полицией, каковых предприятий в Париже имеется не мало и как на пример можно указать на частную полицию бывшего начальника французской тайной полиции Горона, а также, что сама полицейская префектура поручает иногда одному известному мне частному розыскному бюро, пользующемуся ее доверием, те расследования и наблюдения которыми префектуре почему-либо заняться неудобно.

В данном случае таким, якобы, предпринимателем должен явиться заведующий личным составом наружного наблюдения, который будет ведать филерами от своего имени в качестве частного лица, что нисколько, конечно, не изменит хода самой службы наблюдения, ибо оно по существу своему будет попрежнему руководиться и направляться заведывающим заграничной агентурой, но только в качестве постороннего лица, пользующегося услугами розыскного бюро, хозяином-предпринимателем которой будет являться заведующий наружным наблюдением.

Само собою разумеется, что филеры по роду поручаемого им наблюдения будут понимать и знать для кого именно они работают, но даже зная, что они работают для русского правительства, они, однако, не будут иметь ни права считать, ни основания и возможности доказывать, что они состоят у русского правительства или его посольства непосредственно на службе.

Даже при нападениях в парламенте на русскую политическую полицию не отрицалось право русского правительства осведомляться о происходящем среди русских эмигрантов и революционеров, и главная атака велась только против существования во Франции собственной у русского правительства политической полиции, - при предполагаемой же мною постановке дела подобное обвинение сделается беспочвенным, а следовательно и исчезнет основание для каких-либо по этому предмету со стороны агентов угроз и вымогательств.

Намечаемая реорганизация наружного наблюдения, конечно, может быть осуществлена лишь постепенно, по мере обновления личного состава, в пополнении какового уже ощущается надобность, но в виду необходимости подыскать людей, вполне отвечающих действительным требованиям службы заслуживающих достаточного доверия, я до сих пор еще не имел возможности пополнить число наблюдательных агентов и мною принимаются все меры к тому, чтобы для этой цели найти людей опытных и на которых можно было бы в достаточной мере положиться" [301].

Создавалась, таким образом, видимость того, что русское посольство в Париже как учреждение дипломатическое, никакого отношения к политическому сыску не имеет и никаких агентов царской "охранки" у себя не держит. Но это была только видимость. Выведя наружное наблюдение (38 филеров) во главе с его заведующим Биттар-Моненом с территории посольства, никто, в то же время, не позаботился о том, чтобы легализовать их положение в качестве лиц, работающих по найму у своего "шефа" и они по-прежнему продолжали считать себя на службе у русской "охранки", а некоторые из них, чувствуя себя в демократической Франции в полной безопасности, не прочь были даже поторговать ее секретами.

Показателен в этом отношении случай с бывшим агентом Заграничной агентуры Леоне. Уволенный за недобросовестность из Агентуры, он заявился после этого со своими разоблачениями к В.Л.Бурцеву, принявшему его с распростертыми объятиями. Инцидент с Леоне и связанные с этим очередные разоблачения В.Л.Бурцева не на шутку взволновали А.А.Красильникова.

"Этот итальянец, - негодовал он, - ни разу не ступавший на французскую территорию, никогда меня не видевший и не получавший от меня ни слова, заявляет всюду и везде, что он состоит на службе у русского посольства в Париже и что я был его начальником, и это несмотря на то, что взятая с него при выдаче ему 750 франков вознаграждения подписка, собственноручно написанная им на французском и итальянском языках, гласит, что он состоит на службе в справочном бюро Биттар-Монена, от которого и получил полное удовлетворение".

"Ясно, - писал А.А.Красильников, - что наименование себя агентом русского посольства в Париже было для Леоне необходимо, чтобы придать важность самим разоблачениям, ибо кому, кроме Бурцева, могла быть интересна деятельность частного справочного или даже розыскного бюро, тогда как обвинение русского посольства в розыскной деятельности, в содержании агентов для наблюдения за эмигрантами являлось делом громким, имеющим уже политическое значение, а потому могущим найти поддержку и среди французских социалистов как повод к выступлению против правительства" [302].

В результате, вынужден был констатировать А.А.Красильников в своем докладе в Департамент от 4/17 января 1913 года, складывается совершенно ненормальное положение, когда "агенты наружного наблюдения находятся на службе Департамента полиции, хорошо Департаментом оплачиваются, а между тем, в силу существующих условий, приходится с ними считаться, постоянно имея в виду, что каждый из них не только может, но и вполне способен при первом случае поднять шум, вызвать инцидент, который поставит заграничную агентуру в затруднительное положение.

Пока агент исполняет свои обязанности добросовестно, все идет хорошо, но когда он от этого уклоняется и приходится с него взыскивать, в особенности же в случаях увольнения, тогда "волк показывает зубы", и начинается всякого рода шантаж, или прямо измена.

Принимая во внимание, что агентов много и всякое попустительство по отношению к одному служит отвратительным примером для других, то безусловная дисциплина необходима в столь важном и ответственном деле. Заведующему заграничной агентурой необходимо строго преследовать всякое от нее уклонение, но, с другой стороны, ему постоянно приходится считаться с риском вызвать неприятную историю в случае неповиновения или мести провинившегося агента, являющегося, как и все его товарищи, носителем служебных тайн и личным участником нелегальной деятельности заграничной агентуры. Когда же такие инциденты начинаются; то положение становится тем тяжелее и неприятнее, что приходится итти на компромиссы, вместо того, чтобы ответить виновному по достоинству.

При вступлении моем в заведывание заграничной агентурой мне пришлось вести переговоры с бывшим агентом Озанном, угрожавшим разоблачениями и требовавшим уплаты ему 5000 франков.

После многих перипетий и при содействии некоторых чинов префектуры удалось привести Озанна к согласию удовольствоваться 3500 фр., которые и были Департаментом ему уплачены.

После этого начались требования бывшего агента Демайлля, тоже угрожавшего разоблачениями. Департаментом было уплачено ему 750 фр.

Чтобы насколько возможно обезопасить себя от повторения подобных инцидентов, мною, с разрешения Департамента, при увольнении агентов, выдавалась им индемнизация в размере трехмесячного оклада жалованья, но, однако, и это вознаграждение не мешало некоторым агентам в той или другой степени стараться вредить делу, которому они прежде служили" [303].

Предотвратить неприятные инциденты, только дискредитирующие русскую политическую полицию, доказывал А.А.Красильников, могло бы создание во Франции легально функционирующей структуры, которая бы не подлежала шантажу, основанному лишь на том, что наблюдение ведется нелегально.

Неожиданное продолжение, которое получила история с Леоне, в которого стрелял, правда, по сугубо личным мотивам и неудачно, другой сотрудник Заграничной агентуры - француз Жак Фонтана, только подтвердило правильность взятого А.А.Красильниковым курса. "Когда произошел инцидент Леоне с Фонтана, - докладывал он в Департамент полиции, - и я был вызван утром по телефону в министерство внутренних дел, новый директор "Сюрете Женераль" г-н Пюжале, расспрашивая меня о подробностях происшедшего, просил сказать, что ему доложить министру, который требует по этому делу экстренный доклад, имея в виду возможность интерпелляции социалистов палаты. Передав суть дела, я предъявил г-ну Пюжале выданную Леоне при увольнении от службы собственноручную расписку, в коей он признавал, что состоял на службе агентом у частного предпринимателя Биттар-Монена, и при этом я сказал г-ну Пюжале, что расписка эта опровергает заявление Леоне, что он состоял агентом русского посольства в Париже. Правительство в случае интерпелляции, может утверждать, что все дело сводится к личной ссоре двух агентов частного розыскного бюро.

Директору "Сюрете Женераль" очень понравилась эта мысль, и он сказал, что именно в этом смысле он сделает доклад министру.

В дальнейшем разговоре по этому поводу директор "Сюрете Женераль"

высказал, что, вообще, раз вопрос касается деятельности частного розыскного бюро, то правительству никаких объяснений давать не приходится, и достаточно ему об этом заявить, чтобы инцидент оказался исчерпанным" [304].

Именно в этом духе и высказался в своем интервью газете " Matin" Фонтана, подчеркнув при этом, что ни о каких русских полицейских агентах во Франции он не знает, а состоит на службе у частного лица, г. Биттар-Монена. Однако помочь делу это едва ли уже могло, поскольку благодаря В.Л.Бурцеву французская общественность была уже осведомлена о службе Биттар-Монена в "русской тайной полиции". Узнав, к тому же, от изменившего Заграничной агентуре ее бывшего сотрудника Леруа, что Биттар-Монен - видный член масонской ложи, В.Л.Бурцев в свойственной ему доносительской манере организовал настоящую травлю этого человека во французской левой прессе: напечатал в газете его портрет, дал домашний адрес и стал публично требовать от французских масонов исключения Биттар-Монена как русского шпиона из французской масонской ложи. В конце концов Владимир Львович добился-таки своего и из "вольных каменщиков" Биттар-Монен был исключен, лишив, таким образом, Департамент полиции важного источника информации [305].

Разоблачение Биттар-Монена больно ударило не только по нему, поставив вопрос о целесообразности дальнейшего пребывания его в своей должности, но и по всему внешнему наблюдению Заграничной агентуры. Стало очевидным, что частными мерами по ее приспособлению к новым реальностям уже не обойтись.

"События последнего времени, - докладывал А.А.Красильников директору Департамента полиции 24 августа/6 сентября 1913 года, - шантажная кампания против Заграничной агентуры, кампания Леоне, инцидент Леоне-Фонтана, и возможные еще по этому поводу запросы социалистов в парламенте настоятельно выдвигают вопрос о необходимости организации наружного наблюдения на других основаниях в целях, главным образом, дать возможность французскому правительству опровергать обвинения в том, что оно допускает содержание русским правительством во Франции собственной политической полиции" [306].

В результате А.А.Красильников категорически запретил допуск секретных агентов в здание посольства и объявил всем филерам, что впредь допускаться в него они больше не будут. Посольство, как учреждение дипломатическое, полицейским сыском и розыском не занимается и никаких агентов у себя не содержит. Однако делу это помогло мало.

"Инцидент Леоне показывает, что одна "видимость" соверщенно недостаточна и что необходимо по самому существу дела все поставить таким образом, чтобы подобного рода заявления противоречили самой очевидности, которую в случае надобности можно было бы установить документально.

Эта же цель может быть достигнута только совершенной ликвидацией всего состава наружного наблюдения во Франции и Италии, которому было бы объявлено, что в виду инцидентов последнего времени и повторяющихся случаев измен, заграничная агентура прекращает окончательно свое существование, что никого не удивит, ибо филеры сами понимают, что дальше такое положение продолжаться не может.

Эта ликвидация с соблюдением всех формальностей - выдачею увольняемым агентам их документов, получением от них расписок в полном удовлетворении и т.п. - составила бы первый пункт той программы, которую необходимо было бы ныне выполнить, чтобы достичь указанной выше цели.

Второй же пункт состоял бы после этого в организации с наблюдением всех требований французского закона, частного розыскного бюро, которое бы, как многие другие подобные предприятия, уже существующие в Париже и во Франции вообще, могло бы заниматься розыскной деятельностью и наблюдениями вполне легально.

Бывший начальник парижской сыскной полиции Горон, выйдя в отставку, открыл розыскное бюро, существующее до сих пор, и зарабатывает большие деньги. Заведывавший когда-то наблюдением при заграничной агентуре Альфред Девернин тоже занимается ныне частным розыском, и никто не будет удивлен, если теперь, после окончательной ликвидации, старший агент Бинт объявит другим филерам, что, чувствуя себя еще в силах работать и сделав за 32 года своей службы кой-какие сбережения, он намерен тоже открыть розыскное бюро по примеру Горона, Девернина и других.

При этом Бинт предложит некоторым из агентов и только лучшим из них пойти к нему на службу, выработает с ними условия и заключит с каждым из них договор найма, который будет зарегистрирован согласно закона.

Выполнив затем все требующиеся законом формальности, Бинт устроится в нанятом для его бюро помещении, начнет свою частную деятельность, делая, по примеру других частных полицейских бюро, соответствующие рекламные объявления в некоторых газетах, с указанием адреса бюро, телефона и т.д., приблизительно такого содержания: "Генрих Бинт, бывший инспектор сыскной полиции. Дознание, розыск, частные наблюдения".

Если на такое объявление кто-нибудь отзовется, то Бинт не будет отказываться первое время от исполнения предложенных ему посторонних дел, так как возможно, что некоторые обращения частных лиц в его бюро будут делаться с целью проверки, действительно ли он занимается общим розыском в коммерческих интересах.

Главная же и, в сущности, исключительная деятельность розыскного бюро Бинта будет состоять в осуществлении тех наблюдений, которые будут мною ему указываться.

Характер этих наблюдений не удивит агентов потому, что Бинт уже при соглашении с ними объяснит что, открывая свое бюро, он рассчитывает исполнять поручения Департамента полиций, что во внимание к его 32-летней службе и заслуженному им доверию, Департамент предпочтительно будет обращаться к нему, чем к кому бы то ни было другому.

Если же впоследствии даже было бы установлено, что бюро Бинта, главным образом, наблюдает за русскими эмигрантами, то никто не может ему в этом воспрепятствовать, равно как и доказать, что наблюдение это ведется по поручению Департамента полиции, так как никаких следов сношений с Департаментом в делах бюро не будет.

В случае же каких-либо агрессивных действий со стороны контрреволюционной полиции, перед которой ныне приказано отступать агентам заграничной агентуры из боязни инцидента, могущего вызвать нежелательное осложнение, то агенты розыскного бюро Бинта этой боязни иметь уже не будут и смогут дать насильникам отпор, открыто заявляя о своей службе у частного лица и сами обвиняя их в самоуправстве" [307].

Настойчивость А.А.Красильникова, а также очевидная целесообразность предлагаемых им мер увенчались, в конце концов, успехом и уже в конце 1913 года частное сыскное бюро русской Заграничной агентуры, после целого ряда формальностей, связанных с наймом подходящего помещения и регистрацией, было, наконец, открыто. Возглавил эту структуру уже известный нам Генрих Бинт, начинавший свою полицейскую карьеру еще при П.И.Рачковском. "32-летняя служба Бинта в заграничной агентуре с самого начала ее организации дает основание отнестись с доверием как к личной его честности и порядочности, так и к его розыскному опыту, созданному многолетней практикой не только во Франции. но и в других государствах Европы: Германии, Италии и Австрии.

Кроме того, по натуре своей, несколько тщеславной, Бинт наиболее подходит к предстоящей ему роли.

Имея в виду в будущем всякие случайности, я полагал бы необходимым приобщить к Бинту помощника, который являлся бы в общем их предприятии равноправным с ним компаньоном, причем между ними заключен бы был формальный компанейский договор, устанавливающий, что, учреждая совместно розыскное бюро, в случае смерти одного из них, весь актив их общего предприятия, как-то: обстановка бюро и деньги, могущие оказаться в кассе налицо, переходят в собственность другого.

Контракт о найме квартиры под бюро должен быть заключен: на имя обоих компаньонов.

В качестве компаньона Бинта я полагал бы избрать старшего, последнего по времени службы Альберта Самбена, на порядочность, скромность и честность которого тоже вполне можно положиться.

Самбен, как и Бинт, был бы посвящен во всю суть дела и находился бы в сношениях со мною, тогда как все остальные служащие бюро не должны знать об этих сношениях.

Один из компаньонов обязательно должен жить в помещении бюро.

Из числа 38 филеров, французов и итальянцев, состоящих ныне на службе, я полагал бы удержать в качестве агентов частного розыскного бюро одиннадцать французов и одного итальянца, так что общий состав бюро, вместе с Бинтом и Самбеном, будет равняться 14 человекам.

Такое сокращение состава наблюдения, хотя бы на первое время, является необходимым, главным образом, для того, чтобы отбросить весь мало-мальски ненадежный элемент, а также, чтобы придать более вероятности факту учреждения розыскного бюро частным человеком, который, конечно, не мог бы сразу брать себе значительное число служащих" [308].

Разместилось розыскное бюро "Бинт и Самбен" по адресу: улица Прованс, 51. К 1917 году в нем работало 12 человек. Кроме того, были у бюро и наружные агенты в других городах Европы - по одному в Женеве, Лозанне, Цюрихе и Берне. Для охраны высокопоставленных русских особ было определено еще три агента (Биттар-Монен и два помощника). В Италии наружное наблюдение осуществляли 4 агента, столько же было и в Англии. Биттар-Монен, как мы уже видели, не остался без дела. Кроме того, в его обязанности входило выполнение как отдельных поручений, так и вообще сношения с чинами французской полиции.

"Находясь в личных сношениях с префектом полиции, директором "Сюрте Женераль" и вообще с высшими чиновниками полицейских учреждений, я, пояснял А.А.Красильников, - не могу по своему положению сноситься с маленькими полицейскими чинами, не могу дружить с инспекторами и бригадирами, а между тем, через них может получиться и получается целый ряд нужных справок, по которым, ввиду их малозначительности, не стоит беспокоить начальствующих лиц" [309]. Вот эта-то будничная повседневная работа и легла теперь на плечи Биттар-Монена.

А.А.Красильников мог быть удовлетворен - благодаря его настойчивости деятельность Заграничной агентуры во Франции была, наконец, легализована.

Легализовалось и положение ее заведующего как представителя МВД России в Париже.

Однако о нормальной работе Заграничной агентуры нечего было и думать.

В результате полученных В.Л.Бурцевым от его корреспондентов в течение 1913 года конфиденциальных сообщений из числа сотрудников Агентуры, докладывал А.А.Красильников в Департамент, "были разоблачены: Масс и Воронов. Находятся в периоде официального расследования: Этер, которому обвинение уже предъявлено, Житомирский (" Dandet"), Каган (" Serge"), Зиновьев (" Matisset"), " Bernard"

и " Munt". Получены указания, но ни к каким действиям не приступлено: Патрик ("Never").

Таким образом, из числа 23 сотрудников заграничной агентуры выбыло окончательно двое и отошли от работы, находясь под следствием или подозрением, семь человек, т.е. 39,13% всего личного состава.

Вся же остальная агентура настолько терроризирована этими разоблачениями, в особенности тем, что они вызваны указаниями, получаемыми Бурцевым, по его словам и предъявляемых им в нужных случаях письмах, от лица хорошо осведомленного и в Департаменте полиции, что, опасаясь за свою собственную участь, почти совсем приостановили свою работу" [310].

Особенно серьезный урон нанесло Агентуре разоблачение в 1913 году В.Л.Бурцевым старого и заслуженного сотрудника Якова Абрамовича Житомирского, освещавшего ЦК партии большевиков (заагентурен А.М.Гартингом в 1902 году в Берлине).

"Одним из самых деятельных провокаторов у большевиков, - писал о нем В.Л.Бурцев, - до войны был доктор Житомирский. Он состоял агентом Департамента полиции лет 16. Был близким человеком к Ленину и вообще работал в центре большевиков" [311].

Нейтрализацией самого В.Л.Бурцева занимался "свободный художник" Александр Зиновьев (агентурная кличка "Сенатор", он же "Маттис") с жалованьем 500 франков в месяц, и ряд других агентов [312].

Хотя М.Загорская к этому времени уже и не проявляла былой активности, но благодаря своему высокому положению и связям в эсеровской среде она по-прежнему много помогала Департаменту. "Мы убеждены, - писал в этой связи В.К.Агафонов, - что доклады Красильникова, касавшиеся террористических предприятий и планов, а также взаимоотношений центральных фигур партии социалистов-революционеров, строились, главным образом, на показаниях Загорской"

[313].

Из других наиболее видных сотрудников Агентуры можно выделить бывшего сотрудника петербургского охранного отделения эсера барона С.А.Штакельберга ("Пьер"), секретаря ЦК Заграничной организации Бунда Игнатия Мошкова-Кокочинского ("Гретхен"), Бенциона Долина ("Шарль") освещал анархистов, и уже упоминавшегося нами врача Я.А.Житомирского ("Доде", "Андре") - социал-демократ, большевик, освещавший ЦК РСДРП.

Помимо Франции А.А.Красильников имел, как уже отмечалось, наружных агентов и в Англии, Швейцарии, Италии, Германии. В декабре 1916 года была создана скандинавская агентура, однако проявить себя надлежащим образом она не успела. Швейцарской агентурой заведовал подполковник Б.В.Лиховский. В Англии русскую агентуру возглавлял коллежский секретарь Антон Иванович Литвин, служивший ранее в варшавском охранном отделении. Наблюдение в Англии курировал агент Пауелл, деятельностью которого А.А.Красильников был очень доволен, так как агенты-англичане, по его словам, "по природе своей отличаются порядочностью и заслуживают доверия". Не вызывала нареканий и постановка наружного наблюдения в Германии (Нейхгауз Вольтц) [314].

Вся практическая работа по Заграничной агентуре лежала накануне 1917 года на подполковнике В.Э.Люстихе, который, собственно, и заведовал всеми ее секретными сотрудниками во Франции. Он же обрабатывал для передачи в Петербург и информацию, поступавшую от Б.В.Лиховского (Швейцария) и А.И.Литвина (Англия). Ему же непосредственно подчинялись и отдельные сотрудники Агентуры в Америке, Италии и Стокгольме.

Как и в предыдущие годы, главные усилия Агентуры во времена А.А.Красильникова были направлены на освещение партии социалистов-революционеров: работавших на этом направлении было вдвое больше, чем число сотрудников, работавших на все другие партии вместе взятые. Соответственно, и жалование сотрудников, освещавших социалистов-революционеров, было выше, чем жалование агентов, специализировавшихся на освещении прочих партий и групп.

Новым здесь было, пожалуй, известное "облагораживание" розыскной деятельности Заграничной агентуры. Прямая провокация, так широко практиковавшаяся предшественниками А.А.Красильникова, начинает уходить в это время в прошлое и все усилия Агентуры сосредотачиваются, в основном, на освещении революционных партий.

"Во времена А.А.Красильникова, - пишет В.К.Агафонов, - деятельность Заграничной агентуры носила не столько агрессивный, сколько предупредительный характер: провокация, в узком смысле этого слова, отошла на задний план и почти исчезла; центром тяжести деятельности секретных сотрудников являлось "освещение". Заграничная агентура поставила себе целью знать все, что происходит не только в партийных организациях, но и в жизни каждого более или менее видного эмигранта, в его не только общественной, но и личной жизни. В этом отношении Заграничная агентура при Красильникове была построена очень обстоятельно"

[315].

В.К.Агафонов новые тенденции в работе Заграничной агентуры склонен был связывать с тем, что в это время "российская революция, - по его словам, была почти ликвидирована", понимая под этим, как надо полагать, пошедший на убыль террористический запал социалистов-революционеров.

Как видим, провокация "охранки", о которой так много говорила и писала "прогрессивная общественность", была напрямую связана с развязанным в стране сначала "Народной волей", а затем и ее прямым наследником социалистами-революционерами, террором. Пошел на убыль революционный террор - стала исчезать и провокация как метод борьбы с террористами. В то же время не следует упускать из виду и личный вклад А.А.Красильникова в работу Заграничной агентуры, умело направлявшего ее в "цивилизованное русло".

К сожалению, с подачи недоброжелателей, в исторической литературе прочно закрепились уничижительные характеристики Александра Александровича как руководителя Заграничной агентуры Департамента полиции. Особенно далеко зашел здесь старый недруг А.А.Красильникова В.Л.Бурцев. Как заведующий Заграничной агентурой, утверждал он, "Красильников был совершенно бесполезный человек; его надо было сменить. Я имел возможность читать одно его донесение; он даром хлеб ел. Ничего не делал. Для нас, конечно, он был подходящий человек, но для Департамента полиции ..." [316].

К этой оценке Бурцева следует относиться критически: ведь агенты А.А.Красильникова, как мы знаем, ходили за ним буквально по пятам и рассчитывать на объективность Владимира Львовича было бы наивно.

Однако, как выясняется, и в самом Департаменте полиции о А.А.Красильникове были невысокого мнения и даже подумывали о его возможной отставке. Характерен в этой связи диалог, состоявшийся 13 марта 1917 года между председательствующим в заседании Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства и бывшим директором Департамента полиции Е.К.Климовичем.

"Председатель - Кто при Вас заведовал парижской охраной, заграничной охраной?

Климович - Красильников.

Председатель - Вы не знаете о том, что Штюрмер хотел назначить Манасевича?

Климович - Красильников представлял, по существу, на мой взгляд, пустое место ...

Председатель - Так Вам известно, что Штюрмер на место Красильникова прочил Манасевича-Мануйлова?

Климович - Я боюсь сделать категорическое заявление, но я позволю себе сказать такую вещь, что Красильников плохо разбирался в получаемых им сведениях. Он иногда Департамент полиции странно озадачивал своими донесениями.

Видно было, что человек присылает целую кипу сведений, в которых он разобраться не может, которые нас волнуют, и тревожат, и пугают, и мы должны посылать ему запросы, выяснять обстоятельства дела. У меня было желание его сменить и я думал пригласить на эту должность генерала Коттена ..." [317].

Назначение это, однако, не состоялось ввиду появления конкурирующей кандидатуры А.Ф.Манасевича-Мануйлова [318].

Более справедлив к А.А.Красильникову вице-директор и.д. Департамента полиции, товарищ министра внутренних дел С.П.Белецкий. "Красильников, отмечал он, - представлял собою тип прокутившегося барича. Это офицер, широко поживший, настолько широко, что исполнительных листов не хватило бы, если бы у него имелись капиталы для оплаты долгов. Курлов, его однокашник по полку, устроил его за границу. Не будучи знакомым с розыскным делом, ни с органами министерства, он был поставлен как бы представителем Департамента полиции за границей; причем полномочия были довольно широкие: он должен был сноситься с полицией Франции, Англии, Германии, Италии, Швейцарии.

Ему помогало то, что он был человек образованный, в летах, много пожил, великолепно говорил на многих иностранных языках и, с точки зрения представительства, удовлетворял своему назначению" [319].

Нельзя не согласиться с С.П.Белецким. Действительно, в своем черном сюртуке с лентой Почетного легиона, среднего роста, с седоватыми усами таков был его портрет в это время, Александр Александрович был деловит и представителен [320] и явно сидел на своем месте, что бы там ни говорили и не писали ангажированные историки с подачи В.Л.Бурцева и его недоброжелателей из Департамента полиции.

Тяжелым испытанием для Заграничной агентуры стала Первая мировая войны.

По указанию Департамента полиции деятельность Агентуры спешно приводилась в соответствие с новыми требованиями, связанными с подключением ее к сбору в странах Европы информации разведывательного характера. Сам А.А.Красильников такого рода деятельностью, впрочем, не занимался, поручив ее Б.Лиховскому и А.Литвину. Активно включилось в эту работу и сыскное бюро Г.Бинта и А.Самбена.

Из показаний Г.Бинта, данных комиссии Временного правительства по ликвидации зарубежной агентуры видно, что он осуществлял, главным образом, сбор сведений разведывательного характера на территории Австрии и Германии при помощи завербованных им немецкоговорящих граждан Швейцарской республики. Кроме того, Г.Бинт собирал для Департамента полиции сведения об обучении военному делу группы молодых финнов (около 800 человек) на территории Германии близ Гамбурга, которых предполагалось впоследствии перебросить непосредственно в Финляндию для организации там восстания против русских [321].

Из других мероприятий разведывательного и контрразведывательного характера Заграничной агентуры 1914-1916 годов обращают на себя внимание попытки ее сотрудника Бенциона Долина спровоцировать немецкую разведку на организацию целого ряда взрывов на стратегически важных объектах России [322].

Инциденты такого рода действительно имели место (взрыв дредноута "Мария", серия взрывов в Архангельском порту), однако кто кого водил здесь за нос - определить трудно. Скорее всего, большого эффекта разведывательная и контрразведывательная деятельность Заграничной агентуры не дала. И удивляться тут нечему: не ее это было, как говориться, дело. Главной задачей Агентуры всегда являлось предотвращение поползновений не внешнего, а внутреннего врага - революционных партий и групп, что не могло, конечно же, не сказаться на ее структуре и характере личного состава.

Успешно освещавшие революционные партии и кружки за границей, в которых их считали, как правило, своими, сотрудники А.А.Красильникова были, как надо полагать, малопригодными для сбора информации военно-разведывательного характера. Слишком уж разные это сферы наблюдение за соотечественниками и военная разведка. Понимали это, как надо полагать, и в Петербурге, поручив осуществление последней специалистам: Л.А.Ратаеву и В.Н.Лебедеву, работавшим под руководством русского военного представителя во Франции генерала А.А.Игнатьева.

Роль Заграничной агентуры заключалась, очевидно, в том, чтобы только помогать русским военным представителям во Франции.

Этому, однако, как будто противоречит пожалование А.А.Красильникова, причем в обход существующих на сей счет правил, чином действительного статского советника (1916 год), но противоречие это кажущееся, ибо, как выясняется, инициатива пожалования исходила от министра внутренних дел А.Д.Протопопова - бывшего сослуживца А.А.Красильникова по полку. Официальной причиной столь высокого отличия А.А.Красильникова были его заслуги в раскрытии на территории Швеции немецкой шпионской группы, действовавшей против России. Неофициальная же версия состоит в том, что своими донесениями А.А.Красильников по-дружески помог А.Д.Протопопову замять крайне неприятный для него так называемый "Стокгольмский инцидент" [323].

Не полагаясь целиком на Заграничную агентуру, Особый отдел Департамента полиции, Дворцовая полиция, петербургское и московское охранные отделения вынуждены были регулярно посылать за границу своих собственных секретных сотрудников, по результатам деятельности которых начальником Особого отдела генералом А.М.Ереминым регулярно составлялись активные сводки, многое в которых не совпадало с депешами А.А.Красильникова. "Лишь после революции, - пишет в этой связи Ф.М.Лурье, - выяснилось, что сведения, доставлявшиеся Красильниковым, были точнее" [324]. Во всяком случае, "пустым местом" в Заграничной "охранке", как утверждал в своих показаниях ЧСК Временного правительства Е.К.Климович, А.А.Красильников не был.

Общие расходы на содержание секретной агентуры в Париже равнялись в 1916 году 240 тысячам франков. Если прибавить сюда сумму в 497877 франков на личный состав розыскных органов и 44600 франков на другие нужды, то получается немалая по тем временам сумма в 782477 франков. Это составляло десятую часть всей суммы, которая отпускалась в это время правительством на политический розыск [325]. Однако расходовалась отпускаемая на нужды Заграничной агентуры сумма, по сравнению с временами П.И.Рачковского и А.М.Гартинга, исключительно экономно. Все деньги, причитавшиеся секретным сотрудникам, выдавались под расписку полковнику В.Э.Люстиху, который и передавал их затем по назначению. Только два сотрудника - М.Загорская и Рекюли, находившиеся в непосредственном подчинении А.А.Красильникова, получали деньги через него.

Вот что показывал в этой связи в 1917 году членам комиссии Временного правительства (Е.И.Рапп, С.Г.Сватиков, В.К.Агафонов и др.) помощник А.А.Красильникова титулярный советник Мельников: "Месячная смета составляла около 57600 франков. Расходовалось около 45000 франков. Благодаря чему получались остатки, позволяющие Бюро существовать даже в те месяцы, когда не получалось ассигновки из Петрограда, как это имело место, например, в декабре 1916 года. На всех сотрудников, где бы они ни находились, получал деньги Люстих".

Никакой бухгалтерии в Заграничной агентуре не было, и все держалось на "честном слове". Тем не менее, никаких финансовых злоупотреблений со стороны Красильникова и его помощников обнаружить членам комиссии не удалось.

По крайней мере, ни один из допрошенных ею секретных сотрудников агентуры жалоб на А.А.Красильникова не заявил. Сверка личных заявлений опрошенных сотрудников Агентуры относительно полученных ими сумм полностью совпала с финансовыми отчетами на сей счет Департамента полиции [326].

Другими словами, бросить тень на репутацию А.А.Красильникова и его помощников, чем, несомненно, были озабочены проверяющие, не удалось: люди (по крайней мере, начальство), как оказалось, работали в Заграничной "охранке" все-таки порядочные.

Обстоятельство это следует подчеркнуть особо, поскольку старый недоброжелатель А.А.Красильникова - уже упоминавшийся нами В.Л.Бурцев облыжно обвинял его в воровстве казенных денег. "Красильников - близкий человек Курлова, - заявил он на заседании Чрезвычайной следственной комиссии 1 апреля 1917 года. - ... Они с Курловым делили деньги пополам. Деньги шли в Париж, потом частью возвращались к Курлову. Это два вора. Они даже в сыске ничем не занимались, кроме кражи, такой широкий размах у них ... Смиттен (председательствующий - Б.В.): Каким путем переводились деньги Красильникову?

Бурцев: Официальным путем - денежной корреспонденцией в Париж. - А оттуда обратно каким путем? - Не имею понятия, нет сведений- [327].

Как видим, -не имея понятия- о финансовой стороне деятельности Заграничной агентуры, В.Л.Бурцев позволял себе, тем не менее, далеко идущие выводы. Единственное, в чем можно упрекнуть, пожалуй, А.А.Красильникова - так это в том, что, по словам бывшего министра внутренних дел Н.А.Маклакова, он (вернее, Заграничная агентура - Б.В.) -глотал массу денег и считался специалистом по агентурной работе по всей Европе, кроме России. Джунковский поехал за границу, произвел расследование и свел до ничтожных размеров деньги, которые он получал" [328]. Во всяком случае, личная порядочность А.А.Красильникова, как представляется автору этих строк, не вызывает сомнений.

К февралю 1917 года в Заграничной агентуре у А.А.Красильникова числилось 32 секретных сотрудника, из которых 27 проходили по общему списку, а 5 находились в его специальном распоряжении. 15 из них приходилось на Францию, 5 человек работало в Швейцарии, 3 человека - на территории США, один - в Скандинавии и один - в Голландии [329]. Из 85 человек, работавших на нее в 1907-1917 годах, русских оказалось всего 32, столько же было и евреев. Что касается партий и партийной принадлежности лиц, освещением которых они занимались, то здесь вырисовывается следующая картина. На первом месте, как уже отмечалось, стояли эсеры, на освещение деятельности которых работала почти половина сотрудников - 39 человек.

На втором месте, хотя и со значительным отрывом от социалистов-революционеров, шли анархисты и социал-демократы, на которых работало, соответственно, по 10 человек. 9 человек в разное время освещали в той или иной мере деятельность В.Л.Бурцева [330].

Узнав об отречении Николая II, А.А.Красильников распустил сотрудников, запер и опечатал в присутствии русского посла в Париже А.П.Извольского помещение канцелярии и архива Заграничной агентуры. Явившиеся через некоторое время сюда для официального ее закрытия члены так называемой комиссии Временного правительства, интересовавшиеся, главным образом, содержанием архива Агентуры, нашли его, к своему удивлению, в полном порядке. Вскоре, правда, выяснилось, что прежде чем опечатать помещение, А.А.Красильников часть наиболее конфиденциальных бумаг все же изъял. Однако от сотрудничества с комиссией он не отказался, дав ей подрбнейшие показания, хотя, естественно, принудить к этому его никто не мог. Удалось вернуть, благодаря выказанной им лояльности Временному правительству, и некоторые их вывезенных им архивных документов [331].

После 1917 года А.А.Красильников занялся банковским делом и проживал в 1920-е годы в Бельгии [332].

Брачев В.С. Богатыри русского политического сыска

Примечания:

[1] Жухрай В.М. Тайны царской охранки. Авантюристы и провокаторы.

М., 1991. С.37, 39.

[2] Ганелин Р.Ш. Битва документов в среде царской бюрократии 1899-1901 // Вспомогательные исторические дисциплины (ВИД). Вып.17. Л., 1985. С. 216.

[3] Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. Спб., 1992.

С.207.

[4] Кон Норман. Благословение на геноцид. Миф о всемирном заговоре епреев и Протоколах сионских мудрецов . М., 1990. С.33, 36.

[5] Семенов Е.П. Контрреволюция 1905 г. и внешняя политика.

П.И.Рачковскнй // Свобода в борьбе. 1917. ?1. С.2.

[6] Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991.

С. 30.

[7] Цит. по: Кон Норман. Благословение на геноцид. М., 1990. С.34.

[8] Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т.3. С. 167.

[9] Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. Спб., 1992.

С.219.

[10] Дудаков С.Ю. История одного мифа. Русская литература ХIХ-ХХ вв. М., 1993. С.172; Кон Норман. Указ. соч. М., 1990. С.40.

[11] Новое время. 1910. 20 окт. С.4.

[12] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26. Л. 22 об.

[13] Формулярный список о службе Ивана Петровича Рачковского // РГИА. Ф. 1349. Оп.3. Ед. хр. 1872. Л. 88-93.

[14] Дудаков С.Ю. История одного мифа. М., 1993. С.

229, прим. 22.

[15] Приключения И.Ф.Мануйлова // Былое. 1917. ?5-6.

С. 238.

[16] РГИА. Ф. 1343. Оп. 28. Д. 873. Л. 64.

[17] РГИА. Ф. 1343. Оп. 3. Д. 1872. Л. 88-93, 91 об.

[18] Дашков И.В. Кишиневская областная, впоследствии губернская, ныне первая гимназия. Кишинев, 1908. С. 180.

[19] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26. Л.23.

[20] Архив Земли и воли и Народной воли . М., 1932.

С. 203.

[21] Там же. Л.29.

[22] Бух Н.К. Воспоминания. М., 1928. С.190.

[23] РГИА. Ф.1284. Оп. 53. Ед. хр. 26. Л.2.

[24] Там же. Л. 28 об.

[25] Архив Земли и Воли и Народной воли . М., 1932.

С .203-204.

[26] Бух Н.К. Воспоминания. М., 1928. С.191.

[27] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26. Л. 29 об.

[28] Карьера П.И.Рачковского. Документы // Былое. 1918.

?2. С.78.

[29] Из записок Н.В.Клеточникова // Былое. 1908. ?8.

С. 158.

[30] Бух Н.К. Воспоминания. М., 1928. С.191.

[31] Там же. С.192.

[32] Карьера П.И.Рачковского // Былое. 1918. ?2. С.78.

[33] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Спб., 1918.

С.36.

[34] Рачковский П.И. Небесная империя и ее обитатели.

Спб., 1880. С.1-32.

[35] Карьера П.И.Рачковского // Былое. 1918. ?2(30).

С.78.

[36] Бух Н.К. Воспоминания. М., 1928. С. 193.

[37] Архив Земли и воли и Народной воли . М., 1932.

С.204.

[38] Карьера П.И.Рачковского // Былое. 1918. ?2. С.80.

[39] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26. Л. 29 об.

[40] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.21.

[41] Налет П.И.Рачковского на народовольческую типографию // Былое. 1917. ?1. С.227.

[42] РГИА. Ф.1284. Оп. 51. Ед. хр. 93. Л. 14.

[43] РГИА. Ф.1284. Оп. 53-1905. Д. 26. Л. 31.

[44] РГИА. Ф.1343. Оп.36. Д.20734 (Дело по именному высочайшему указу, 1902). Л.2.

[45] Тихомиров Л.А. Воспоминания. М.-Л., 1928, с.240.

[46] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.41.

[47] Л.Б. Франко-русское шпионство и франко-русский союз // Былое. 1908. ?8. С.58-64.

[48] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928. С.17-18.

[49] РГИА. Ф. 1284. Оп. 51. Ед. хр. 93-1883. Л. 15.

[50] РГИА. Ф. 1284. Оп. 51. Ед. хр. 93. Л. 18, 19.

[51] РГИА. Ф. 1284. Оп. 51. Ед. хр. 93. Л. 30.

[52] Меньщиков Л.П. Охрана и революция. М., 1932. Ч.3.

С.75.

[53] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.38.

[54] Там же. С. 51.

[55] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Д. 26-1905. Л. 33 об.

[56] Жухрай В.М. Тайны царской охранки. М., 1991. С.

46-47.

[57] Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С.243, 247.

[58] Карьера П.И.Рачковского // Былое. 1918. ?2. С.81, 83.

[59] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С. 56.

[60] Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991.

С. 30.

[61] Список фабрик и заводов Российской империи. Спб., 1912. Отд. 13. С.297.

[62] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Д. 26-1905. Л. 2.

[63] Карьера П.И.Рачковского. Документы // Былое. 1918.

?2 (30). С.83.

[64] РГИА. Ф. 1284. Оп. 51. Ед. хр. 93-1883. Л. 23 об.

[65] Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. Спб., 1992.

С.330.

[66] Семенов Е. Указ. соч. С.2.

[67] Былое. 1917. ?2. С.225.

[68] Цит. по: Кон Норман. Благословение на геноцид.

М., 1990. С. 34.

[69] Приключения П.Ф.Мануйлова // Былое. 1917. ?5-6(27-28).

С. 242.

[70] Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991.

С.30.

[71] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С. 54.

[72] Там же. С. 40-41.

[73] Валк С.П. Г.В.Плеханов и шпионские забавы // Красный архив. М.-Л., 1924. С.263-265.

[74] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.61,62.

[75] Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993, с.263.

[76] Дудаков С.Ю. История одного мифа. М., 1993. С.8.

[77] Там же. С.199.

[78] Кон Норман. Благословение на геноцид. М., 1990.

С.67.

[79] Дудаков С.Ю. История одного мифа. М., 1993. С.173.

[80] Бурцев В. Сионские протоколы // Общее дело. 1921.

14 апреля. С.2.

[81] Кон Норман. Благословение на геноцид. М., 1990.

С.33.

[82] Бурцев В. Сионские протоколы // Общее дело. 1921.

14 апреля. С.2.

[83] Делевский Ю. Протоколы Сионских мудрецов. Берлин, 1923.

[84] Бурцев В.Л. Протоколы Сионских мудрецов. Доказанный подлог. Париж, 1938.

[85] Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993, с.263.

[86] Кон Норман. Благословение на геноцид. М., 1990.

С.67.

[87] Бегунов Ю.К. Тайные силы в истории России. Изд.

2-е. СПб, 1996, с.88.

[88] Байджент М., Лей Р., Линкольн Г. Священная загадка.

СПб., 1993, с.132.

[89] Нилус С.А. Близ грядущий Антихрист и царство Диавола на 3емле. Сергиев Посад, 1911. С.53.

[90] Витте С.Ю. Воспоминания. Т.4. М., 1960. С. 168.

[91] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.50, 51.

[92] Витте С.Ю. Воспоминания. Т.4. М., 1960. С. 167.

[93] Карьера П.И.Рачковского // Былое. 1918. ?2(30).

С.76.

[94] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.52.

[95] Семенов Е. Указ. соч. С.2.

[96] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26. Л. 31-32.

[97] Департамент полиции в 1892-1908 гг. // Былое.

1917. ?5-6 (27-28). С.19.

[98] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.52.

[99] Карьера П.И.Рачковского // Былое. 1918. ?2. С.78-80.

[100] Там же. С.79.

[101] Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С.220-226, 245, 246.

[102] Карьера П.И.Рачковского // Былое. 1918. ?2.

С.78-80.

[103] Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С.216.

[104] Там же. С. 216.

[105] А.М. дю Шайла. Монархическая идея и действительность // Последние новости. 1921. 2 июня. С.2.

[106] Витте С.Ю. Воспоминания. Т.4. М., 1960. С.274.

[107] Там же. С.273.

[108] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.41-42, 52-53; Жухрай В.М. Тайны царской охранки. М., 1991. С.54-55.

[109] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26-1905. Л. 2.

[110] Рачковскнй П.И. - Гессе П.П. 29.12.1902 г. // Былое. 1917. ?2(24). С.215.

[111] Из записок М.Е.Бакая // Былое. 1909. ?9-10.

С.205.

[112] Письмо Азефа к Б.В.Савинкову 10 октября 1908 года // Былое. 1909. ?9-10. С.216.

[113] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

С.53.

[114] Ратаев Л.А. Евно Азеф // Былое. 1917. ?2(24).

С.192.

[115] Азеф Е.Ф. - П.П.Гессе. 24.11.1909 г. //Былое.

1917. ?2(24). С. 212.

[116] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26-1905. Л. 2.

[117] Былое. 1909. ?11-12. С.54.

[118] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26-1905. Л. 9.

[119] Там же. Л. 35.

[120] Там же. Л. 15.

[121] Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991. С.12.

[122] Из записок М.Е.Бакая // Былое. 1909. ?9-10.

С.208.

[123] Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991. С.12.

[124] Там же. С.361.

[125] Там же. С.37.

[126] РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Ед. хр. 718. Л. 70-79 об.

[127] Там же. Л. 73 об.

[128] Там же. Л. 79 об.

[129] Там же. Л. 70.

[130] РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Ед. хр. 718. Л. 80-81.

[131] Там же. Л. 80.

[132] Там же. Л. 80 об.

[133] Жухрай В.М. Тайны царской охранки. М., 1991.

С.69.

[134] Бакай М.Е. Краткая автобиография // Русское прошлое. Вып. 3. М., 1923. С.154.

[135] Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний. М., 1923.

С.94-96.

[136] Витте С.Ю. Воспоминания. Т.3. М., 1960. С.85, 138.

[137] Герасимов А.В. На лезвии и террористами. М., 1991. С.65, 66.

[138] Жухрай В.М. Тайны царской охранки. М., 1991.

С. 106. Не исключено. - пишет здесь В.М.Жухрай, - что кто-то из тайных агентов Рачковского непосредственно участвовал в казни Гапона: уж очень подозрительно точно Рачковский знал детали убийства .

[139] Там же. С. 96, 104, 105.

[140] Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. Спб., 1992. С.331.

[141] Семенов Е. Указ. соч. С.2.

[142] Жухрай В.М. Тайны царской охранки. М., 1991.

С.68.

[143] РГИА. Ф. 1284. Оп. 53. Ед. хр. 26-1905. Л. 17.

[144] Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991. С.74.

[145] Там же. С.76.

[146] Там же. С.77.

[147] Жухрай В.М. Тайны царской охранки. М., 1991.

С. 192.

[148] Адрес-календарь. Спб., 1908. С.150.

[149] Лурье Ф.М. Указ. соч. С.226.

[150] Былое. ?9-10. С.235.

[151] Семенов Е. Указ. соч. С.7.

[152] Новое время. 1910. 20 октября. С.4.

[153] Вечерняя Москва. 1910. 22 октября. С.3.

[154] Там же. С.3.

[155] РГИА. Ф. 1405. Оп. 545. Ед. хр. 1114. Л. 4.

[156] Кон Норман. Благословение на геноцид. М., 1990.

С.69.

[157] Ю.Е.Галанина. Блок в Петербургском драматическом кружке // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Книга 5 (Литературное наследство, т.92). М., 1993, с.40.

[158] Николаевский Б.И. История одного предателя.

Террористы и политическая полиция. М., 1980, с.79.

[159] Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991, с.81.

[160] Провокатор. Воспоминания и документы о разоблачении Азефа. Редакция П.Е.Щеголева. М., 1929, с.300.

[161] Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. СПб, 1992, с.306.

[162] Яковлев Н.Н. 1 августа 1914 года. М., 1974, с.12.

[163] РГИА, Ф.742, Оп.1218, Д.34, лл.95-104.

[164] РГИА, Ф.742, Оп.1271, Д.47, лл.181-236.

[165] РГИА, Ф.1284, Оп.51 (1882), Д.123, л.2.

[166] Там же, лл.4-4об.

[167] Там же, лл.6-6об.

[168] Департамент полиции в 1892-1908 гг. (Из воспоминаний чиновника). // "Былое", 1917, ?5-6 (27-28), с.19.

[169] Из переписки охранников. Письма Л.А.Ратаева (1900-1903 гг.) Публ. С.П.Мельгунова // "Минувшее". Журнал истории и истории литературы. М., 1922 (июнь), с.54.

[170] Л.А.Ратаев - С.В.Зубатову 6/19 декабря 1901года // "Минувшее". Журнал истории и истории литературы. М., 1922 (июнь), с.57.

[171] Провокатор. Воспоминания и документы о разоблачении Азефа. Редакция П.Е.Щеголева. М., 1929, с.289.

[172] Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993, с.267.

[173] Там же, с.268.

[174] Там же, с.137.

[175] Л.А.Ратаев. Евно Азеф. История его предательства // "Былое", 1917, ?2 (24), сс.187-210.

[176] Донесения Евно Азефа (переписка Азефа с Ратаевым в 1903-1905 гг.) // "Былое", 1917, ?1 (23), сс.196-228. См. также: Письма Азефа. 1893-1917. М.: "Терра", 1994, сс.49-131.

[177] Л.А.Ратаев. Евно Азеф. История его предательства // "Былое", 1917, ?2 (24), с.203.

[178] Там же, с.202.

[179] Там же, с.189.

[180] Там же, с.197.

[181] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.54.

[182] Там же, с.56.

[183] Там же, с.73.

[184] Там же, с.74.

[185] Там же, с.58.

[186] Д.Б.Павлов, С.А.Петров. Японские деньги и русская революция // Тайны русско-японской войны. М., 1993, с.60, 68.

[187] Там же, с.43, 51, 82.

[188] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.60.

[189] Из переписки охранников. Письма Л.А.Ратаева (1900-1903 гг.) Публ. С.П.Мельгунова // "Минувшее". Журнал истории и истории литературы. М., 1922 (июнь), с.59.

[190] Там же, с.70.

[191] Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993, с.138.

[192] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.70.

[193] Витте С.Ю. Воспоминания. Т.3. М., 1960, сс.375-377.

[194] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М, 1928, сс.104-105 [195] Л.А.Ратаев. Евно Азеф. История его предательства // "Былое", 1917, ?2 (24), с.191.

[196] Дело А.А.Лопухина в Особом присутствии Правительствующего Сената. Стенографический отчет. СПб, 1910, сс.57-58.

[197] Л.А.Ратаев. Евно Азеф. История его предательства // "Былое", 1917, ?2 (24), с.194.

[198] Л.А.Ратаев. Евно Азеф. История его предательства // "Былое", 1917, ?2 (24), с.203.

[199] Провокатор. Воспоминания и документы о разоблачении Азефа. Редакция П.Е.Щеголева. М., 1929, с.287.

[200] Л.А.Ратаев. Записка о деятельности масонских лож // в кн. Платонов О.А. Терновый венец России. Тайная история масонства 1731-1996. Изд. 2, М., 1996, с.681.

[201] В.Л.Бурцев. В борьбе с провокаторами. Дело М.Рипса // "Иллюстрированная Россия", Париж, ?22 (732), 20 мая 1939 г., с.16.

[202] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.97.

[203] Из писем Л.А.Ратаева. Публикация В.Л.Бурцева // "Былое", 1917, ?1(23), июль, с.144.

[204] Щеголев П.Е. Охота за масонами или похождения ассесора Алексеева // "Былое", 1917, ?4, с.108-145.

[205] Л.А.Ратаев. Международный парламентский союз // в кн. Платонов О.А. Терновый венец России. Тайная история масонства 1731-1996. Изд. 2, М., 1996, сс.630-655; Л.А.Ратаев. Записка о масонстве // Там же, сс.660-670; Л.А.Ратаев. Записка о деятельности масонских лож // Там же, сс.671-694.

[206] Аврех А.Я. Масоны и революция. М., 1990, с.314.

[207] Л.А.Ратаев. Записка о масонстве, 1914 // в кн.

Платонов О.А. Терновый венец России. Тайная история масонства 1731-1996.

Изд. 2, М., 1996, с.670.

[208] Л.А.Ратаев. Международный парламентский союз // в кн. Платонов О.А. Терновый венец России. Тайная история масонства 1731-1996. Изд. 2, М., 1996, с.645.

[209] Там же, с.678.

[210] Там же, с.679.

[211] Там же, сс.653-655.

[212] Там же, с.648.

[213] Там же, с.632.

[214] Там же, с.672.

[215] Там же, с.680.

[216] Там же, с.675.

[217] Там же, сс.682-683.

[218] Там же, с.680.

[219] Берберова Н.А. Люди и ложи. Русские масоны XX столетия // "Вопросы литературы", 1990, ?4, с.182.

[220] Платонов О.А. Терновый венец России. Тайная история масонства 1731-1996. Изд. 2, М., 1996, с.650.

[221] Падение царского режима. Стенографический отчет допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временнного правительства. Редакция П.Е.Щеголева. Т.1. Л., 1924, сс.90-91.

[222] Аврех А.Я. Масоны и революция. М., 1990, с.216.

[223] Там же, сс.337-338.

[224] Там же, с.339.

[225] Там же, с.215.

[226] Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Часть III.

К истории тайных террористических организаций в России. М., 1932, с.108.

[227] Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. СПб, 1992, с.151.

[228] Витте С.Ю. Воспоминания. Т.2. М., 1960, с.167.

[229] БСЭ, изд.1, т.14. М., 1929, с.639.

[230] РГИА. Ф.1343, Оп.19, Д.786 (Дело о дворянстве Гартинга, 1911), Л.3 [231] ЦГА СПб. Ф.14, Оп.3, Д.22378, лл.1-13.

[232] Падение царского режима. Т.7, М.-Л., 1927, с.322.

[233] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928, с.6.

[234] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928, с.15-16.

[235] Мария Костюрина. Молодые годы // "Каторга и ссылка", кн.24, М., 1926, с.182.

[236] Формулярный список о службе А.М.Гартинга, 1910 год // РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.4.

[237] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928, с.6-8.

[238] М.Костюрина. Молодые годы // "Каторга и ссылка", кн.24, М., 1926, с.180-181.

[239] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.25.

[240] История сыска в России. Сост. П.А.Кошель. Т.2.

Минск, 1996, с.48.

[241] Налет П.И.Рачковского на народовольческую типографию // "Былое", 1917, ?1(23), июль, с.277-283.

[242] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928, с.5.

[243] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.27.

[244] Е.Д.Степанов. Из заграничных воспоминаний старого народовольца // "Каторга и ссылка". Кн.24, М., 1926, с.125.

[245] Тихомиров Л.А. Воспоминания. М., 1927, с.194.

[246] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.35.

[247] Тихомиров Л.А. Воспоминания. М., 1927, с.312-314.

[248] Е.Д.Степанов. Из заграничных воспоминаний старого народовольца // "Каторга и ссылка". Кн.24, М., 1926, с.124.

[249] Е.Д.Степанов. Из заграничных воспоминаний старого народовольца // "Каторга и ссылка". Кн.24, М., 1926, с.125.

[250] Е.Д.Степанов. Из заграничных воспоминаний старого народовольца // "Каторга и ссылка". Кн.24, М., 1926, с.127.

[251] Там же, с.128.

[252] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928, с.9.

[253] Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Часть I.

К истории тайных политических организаций в России 1895-1898 гг. М., 1925, с.85-86.

[254] Е.Д.Степанов. Из заграничных воспоминаний старого народовольца // "Каторга и ссылка". Кн.24, М., 1926, с.133.

[255] Бурцев В.Л. Франко-русское шпионство и франко-русский союз // "Былое", 1908, вып.8, с.60.

[256] Там же, с.61.

[257] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928, с.14.

[258] Е.Д.Степанов. Из заграничных воспоминаний старого народовольца // "Каторга и ссылка". Кн.24, М., 1926, с.138.

[259] Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Часть I.

К истории тайных политических организаций в России 1895-1898 гг. М., 1925, с.92-93.

[260] РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.8.

[261] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.47.

[262] Там же, с.45, 46.

[263] РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.3-4.

[264] Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993, с.133.

[265] "Минувшее" (Париж), 1914, вып.1, с.166, 167.

[266] Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Часть I.

К истории тайных политических организаций в России 1895-1898 гг. М., 1925, с.275-276.

[267] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.50.

[268] Отчет об организации охраны пути следования Второй тихоокеанской эскадры в датских и шведско-норвежских водах, а также и на северном побережье Германии в Орхоне, Фесмере, Гамбурге и т.д., устроенной по поручению Департамента полиции коллежским советником Гартингом. Тайная война против России. Из документов русской контрразведки 1904-1905 годов.

Публ. Д.Б.Павлова // "Исторический архив", 1994, ?3, с.36-40.

[269] Там же, с.38.

[270] Тайная война против России. Из документов русской контрразведки 1904-1905 годов. Публ. Д.Б.Павлова // "Исторический архив", 1994, ?3, с.40 [271] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.67.

[272] Тайная война против России. Из документов русской контрразведки 1904-1905 годов. Публ. Д.Б.Павлова // "Исторический архив", 1994, ?3, с.29.

[273] Извольский А.П. Воспоминания. Пг-М, 1924, с.31.

[274] Тайная война против России. Из документов русской контрразведки 1904-1905 годов. Публ. Д.Б.Павлова // "Исторический архив", 1994, ?3, с.34.

[275] Д.Б.Павлов, С.А.Петров. Японские деньги и русская революция // Тайны русско-японской войны. М., 1993, с.37.

[276] РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.5.

[277] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.60.

[278] Там же, с.68.

[279] РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.5.

[280] РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.6.

[281] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.77.

[282] Там же, с.94.

[283] Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993, с.214.

[284] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.94.

[285] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.96.

[286] Заграничная агентура Департамента полиции. Записка С.Г.Сватикова и документы. М., 1941, с.28.

[287] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928, с.18.

[288] Из писем Л.А.Ратаева. Публикация В.Л.Бурцева // "Былое", 1917, ?1(23), июль, с.146.

[289] История сыска в России. Сост. П.А.Кошель. Т.1.

Минск, 1996, с.381-382.

[290] Из писем Л.А.Ратаева. Публикация В.Л.Бурцева // "Былое", 1917, ?1(23), июль, с.147.

[291] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, сс.99-100.

[292] Формулярный список о службе А.М.Гартинга, 1910 год // РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.6.

[293] РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.18.

[294] РГИА, Ф.1343, Оп.19, Д.786, Л.20.

[295] Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Часть I.

М., 1925, с.281.

[296] РГИА, Ф.1343, Оп.39, Д.2424 (О почетном гражданстве Красильникова, 1867), лл.6-10.

[297] Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1991, с.100-102.

[298] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.102.

[299] Заграничная агентура Департамента полиции (записка С.Г.Сватикова и документы Заграничной агентуры). М., 1941, с.71.

[300] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.6.

[301] Заграничная агентура Департамента полиции (записка С.Г.Сватикова и документы Заграничной агентуры). М., 1941, с.119-121.

[302] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.109-110.

[303] Заграничная агентура Департамента полиции (записка С.Г.Сватикова и документы Заграничной агентуры). М., 1941, с.131-132.

[304] Заграничная агентура Департамента полиции (записка С.Г.Сватикова и документы Заграничной агентуры). М., 1941, с.136.

[305] В.Л.Бурцев. В борьбе с провокаторами // "Иллюстрированная Россия", ?18(228), 22 апреля 1939 г., с.19.

[306] Сватиков С.Г. Русский политический сыск за границей.

Ростов-на-Дону, 1918, с.30.

[307] Заграничная агентура Департамента полиции (записка С.Г.Сватикова и документы Заграничной агентуры). М., 1941, с.134-135.

[308] Заграничная агентура Департамента полиции (записка С.Г.Сватикова и документы Заграничной агентуры). М., 1941, с.137.

[309] Сватиков С.Г. Русский политический сыск за границей.

Ростов-на-Дону, 1918, с.45.

[310] История сыска в России. Сост. П.А.Кошель. Т.2.

Минск, 1996, с.139.

[311] В.Л.Бурцев. Провокатор доктор Житомирский // "Иллюстрированная Россия", ?25(735), 10 июня 1939 г., с.18.

[312] Сватиков С.Г. Русский политический сыск за границей.

Ростов-на-Дону, 1918, с.58.

[313] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.134.

[314] Сватиков С.Г. Русский политический сыск за границей.

Ростов-на-Дону, 1918, с.119.

[315] Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг, 1918, с.129.

[316] Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Редакция П.Е.Щеголева. Т.1. Л., 1924, с.327.

[317] Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Редакция П.Е.Щеголева. Т.1. Л., 1924, с.85.

[318] Там же, с.86.

[319] Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Редакция П.Е.Щеголева. Т.3. Л., 1925, с.298.

[320] Сватиков С.Г. Русский политический сыск за границей.

Ростов-на-Дону, 1918, с.55.

[321] Заграничная агентура Департамента полиции (записка С.Г.Сватикова и документы Заграничной агентуры). М., 1941, с.17-18.

[322] В.Л.Бурцев. В борьбе с провокаторами. Самоубийство Б.Долина // "Иллюстрированная Россия", Париж, ?24(734), 6 марта 1939 года, с.23.

[323] Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Редакция П.Е.Щеголева. Т.3. Л., 1925, с.125.

[324] Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. СПб, 1992, с.154.

[325] Сватиков С.Г. Русский политический сыск за границей.

Ростов-на-Дону, 1918, с.7, 8.

[326] Сватиков С.Г. Русский политический сыск за границей.

Ростов-на-Дону, 1918, с.68.

[327] Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Редакция П.Е.Щеголева. Т.1. Л., 1924, с.327.

[328] Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Редакция П.Е.Щеголева. Т.3. Л., 1925, с.114.

[329] Заграничная агентура Департамента полиции (записка С.Г.Сватикова и документы Заграничной агентуры). М., 1941, с.68, 69.

[330] Там же, с.101.

[331] Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. СПб, 1992, с.154, 160, 161.

[332] Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Часть 1.

М., 1925, с.281.