«Принцессы-императрицы»

Принцессы-императрицы (fb2) - Принцессы-императрицы 2088K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валентина Григорьевна Григорян

Принцессы-императрицы

ПРЕДИСЛОВИЕ

огда заходит речь об иностранных принцессах-императрицах, невольно сразу вспоминается могущественная Екатерина II, дочь князя Ангальт-Цербстского, состоявшего на службе у прусского короля Фридриха II. Она всеми правдами и неправдами сумела устранить своего супруга Петра III, внука первого российского императора Петра I, и занять царский трон на целых тридцать четыре года. Остальные принцессы, приехавшие в Россию из европейских княжеств, всю свою жизнь оставались лишь жёнами всесильных монархов, считая своей основной задачей продолжение рода царствующих Романовых. Всем им, кроме разве что баденской Луизы, вышедшей замуж за старшего внука императрицы Екатерины II, великого князя Александра Павловича, это вполне удалось. Дом Романовых разросся настолько, что и сейчас потомков принцесс с титулом и без оного можно встретить почти во всех частях нашей планеты.

Другое имя, другая вера, другой язык, иные обычаи и суровый климат — вот что ожидало дочерей из владетельных европейских домов в России. Принцесс было шесть: тех, кто вместе со своим супругом были коронованы на царство. Четырём выпало на долю проводить своих венценосных мужей в последний путь; одна не стала, «к счастью», свидетельницей трагической смерти своего супруга, но познала муки женщины, отверженной от брачного ложа; последняя принцесса приняла насильственную смерть вместе со всеми своими детьми и их отцом, русским императором. Разные судьбы, различные характеры, непохожие лица, но всех их объединяло одно: они приехали из других стран, чтобы продолжить род Романовых на российском престоле, быть первыми дамами в огромном многонаселённом государстве, столь не похожем на их родину.

Пять принцесс родились на немецкой земле, разделённой на множество мелких княжеств. До объединения сильной рукой и железной волей Бисмарка большинство из них представляли собой лишь княжеский двор, к которому относилась небольшая часть территории с проживающими на ней подданными. О последних немецкие властители меньше всего заботились, зато проявляли немало усилий, чтобы обустроить свой двор по примеру французского — идеалом в то время был король Людовик XIV с его Версалем. Старались подражать всему французскому: этикету, языку и нравам.

«Офранцузившиеся немцы» — так называли в народе всех этих курфюрстов, герцогов, ландграфов и прочих...

Лишь одна принцесса была родом из Дании, которая в отличие от немецких княжеств занимала в европейской политике важное место. Здесь традиционной для монархов была политика единого государства. Уже в середине XII века король Вальдемар I, прозванный Великим, одержав победу в борьбе с крупными феодалами, сумел объединить страну.

О принцессах-императрицах написано сравнительно немного. Данная книга восполняет этот «пробел», давая возможность современному читателю открыть для себя новые, малоизвестные страницы российской истории.

МАРИЯ ФЁДОРОВНА

очь герцога Вюртембергского София Доротея Августа Луиза — первая принцесса, коронованная на царство вместе с российским государем из дома Романовых. Ей суждено было прожить в России пятьдесят два года, из них неполных пять лет быть на вершине власти рядом с правнуком Петра Великого — императором Павлом I, а последние двадцать семь лет пребывать в статусе вдовствующей императрицы. Жизнь вюртембергской принцессы в Российской империи началась в годы правления её свекрови, матушки-государыни Екатерины II, захватившей власть в свои руки после насильственной смерти супруга, Петра III, процарствовавшего всего лишь шесть месяцев, а завершилась после смерти императора Павла I при правлении двух её сыновей, Александра I и Николая I. Она вошла в русскую историю как мать двух императоров. С годами менялся не только её статус, но и характер: от послушной невестки и покорной супруги до властной свекрови и требовательной матери.

Вюртембергом исстари называлась земля, расположенная по верхнему течению Дуная и Неккара. Вюртембергский герцогский дом был известен с середины XIII века. Его родоначальником является граф Эбергард; герцогское достоинство же правители Вюртемберга получили лишь в конце XV века. Французское влияние не обошло и вюртембергских герцогов. Своего апогея оно достигло при малолетнем Эбергарде Людвиге, регентом при котором состоял его дядя принц Фридрих Карл. Он устраивал такие празднества, о которых даже в Париже отзывались с похвалой. Сам герцог Эбергард Людвиг, достигнув совершеннолетия, предался роскошной и крайне легкомысленной жизни. Местом для его развлечений стал прекрасный увеселительный замок Людвигсбург, построенный неподалёку от Штутгарта, наподобие Версаля.

В 1733 году герцог Эбергард Людвиг умер, не оставив наследников. Герцогский престол занял его двоюродный брат Карл Александр. Он-то и был родным дедом будущей супруги российского императора. При дворе этого правителя сохранялся тот же утончённый разврат и безумная роскошь, хотя страна приходила в полный упадок и бедность стучалась в двери большинства домов. Не выдержал такого образа жизни и сам герцог — его хватило лишь на четыре года правления. В 1737 году Карл Александр внезапно скончался. От брака, заключённого им за десять лет до смерти с Марией Августой Турнь фон Тасис, остались дочь и три малолетних сына, которые, по мере взросления, один за другим управляли Вюртембергским герцогством, пока наконец не дошла очередь до младшего из братьев — Фридриха Евгения, отца принцессы Софии Доротеи.

Бабушка будущей российской императрицы, Мария Августа, пережила своего неуёмного супруга.

Она слыла одной из оригинальнейших женщин того времени: женская мягкость и ранимость сочетались в ней с истинно мужской твёрдостью и решимостью. Жажда светских удовольствий и всеобщее поклонение не мешали герцогине заниматься своим образованием, приводя окружающих в изумление своими знаниями. Будучи горячей поклонницей французской литературы и французской системы образования, Мария Августа и своим детям дала соответствующее воспитание. Младшего сына, отца будущей русской царицы, она предназначила к духовной карьере. Однако это поприще не привлекло Фридриха Евгения, и в 1749 году он вышел на обычную в то время стезю для младших членов княжеских семейств: по приглашению прусского короля Фридриха II поступил к нему на военную службу.

По отзывам современников, вюртембергский принц был весьма интеллигентным молодым человеком, с хорошими манерами и весёлым нравом, проявлявшим, как и его мать, большой интерес к чтению и самообразованию. С прусским королевским семейством у него сложились близкие отношения, завершившиеся браком с семнадцатилетней племянницей Фридриха II, принцессой Фридерикой Доротеей Софией, который был заключён в Берлине в 1753 году. Юная супруга Фридриха Евгения была дочерью маркграфа Бранденбург-Шведтского, женатого на родной сестре прусского короля.

Новобрачные некоторое время проживали в Берлине. Скромный образ жизни берлинского двора и относительная чистота нравов оказывали положительное влияние на молодую семью. Фридрих Евгений дослужился до генеральского чина. После Семилетней войны, в которой он принимал участие и даже был ранен, ему предоставили должность губернатора прусской Померании и города Штеттина. (Эту же должность за тридцать лет до того занимал отец Екатерины II, герцог Ангальт-Цербстский, также находившийся на прусской службе). Принц Вюртембергский с женой переехали в Штеттин. Их супружество оказалось счастливым. Продолжалось оно сорок четыре года, и в течение всего этого времени супруги жили в мире и добром согласии. Фридерика отличалась мягкостью характера и высокой нравственностью. Она беззаветно любила своего мужа и родила ему одиннадцать детей.

После рождения трёх сыновей 14 октября 1759 года в Штеттине появилась на свет первая дочь, названная Софией Доротеей. Она-то и станет русской императрицей. Отец её вступил в управление Вюртембергским герцогством значительно позже, лишь после смерти брата, владетельного герцога Карла Евгения, у которого не было детей. Старший из братьев, находившийся на французской службе, в 1763 году вступил в неравный брак с дочерью саксонского тайного советника и поселился с ней в Швейцарии, отказавшись за себя и за своих детей от права наследовать вюртембергский престол.

Пока Фридрих Евгений был полностью занят своими служебными обязанностями, дети полностью находились на попечении матери. Однако по мере увеличения семейства стал ощущаться недостаток денежных средств. Семья переселилась в Трептов, небольшой городок, расположенный неподалёку от Штеттина, и зажила там в уединении, которое лишь изредка прерывалось поездками в Берлин и Шведт, чтобы повидаться с родственниками. В домашнем быту господствовали строгий порядок и экономия. Основная заслуга в этом принадлежала самой Фридерике, которая обладала хозяйственными способностями. Родной дядя, король Фридрих II, являлся ей примером бережливости.

Семья вюртембергского принца жила дружно, отношения между всеми её членами были ласковые и тёплые. Воспитанию детей уделялось большое внимание. За основу родители взяли теорию Жан-Жака Руссо, которая в то время была широко распространена.

Между Фридрихбм Евгением и Руссо даже велась переписка, «предметом» которой была старшая дочь. А жена принца стала ярой поклонницей французского просветителя. Много лет спустя она напишет дочери в Россию, что «Эмиль» Руссо составляет её любимое чтение, а своему первому внуку она отправит бюст знаменитого француза, приписав, что этот человек заслуживает особого уважения.

Мечтой всех правителей мелких германских княжеств был выгодный брак своих детей. Это соответствовало их жизненным интересам. Поэтому родители старались приложить максимум усилий для наилучшего развития младшего поколения. В основу воспитания Софии Доротеи были положены как бы две системы: французская, которой поклонялись её родители, и «родная» немецкая. Согласно первой женщина должна была быть украшением семьи и общества, иметь хорошие манеры, неплохо музицировать и танцевать, обладать склонностью к рукоделию и рисованию, а также хорошо знать французский разговорный язык и быть знакомой с лучшими литературными произведениями. Помимо этого, она должна была разбираться и в некоторых научных предметах, чтобы достойно принимать участие в разговорах в светском обществе. Нравственная основа в этой методике воспитания отсутствовала. Зато немецкая система включала в себя прежде всего строгое благочестие, умение вести домашнее хозяйство, заботу о муже и детях. Ну а для хорошего образования считалось вполне достаточным уметь читать и писать, знать закон Божий, неплохо разбираться в искусстве и заниматься рукоделием. Мать будущей российской императрицы в воспитании своих дочерей стремилась объединить эти два направления.

К старшей дочери в качестве гувернантки была приставлена госпожа Борк, которая сыграла очень важную роль в образовании девочки. Она нежно полюбила свою воспитанницу, и та, в свою очередь, ответила ей искренним чувством привязанности и благодарности. Кольцо, которое фрау Борк подарила девочке в один из дней её рождения, принцесса носила до конца своей жизни.

К семи годам дочь вюртембергского принца уже научилась читать и писать. Фрау Борк обучала её арифметике и французскому языку, который вскоре стал для девочки таким же родным, как и немецкий. На десятом году её уже знакомили с географией и историей, в том числе и с историей России, страны далёкой и мало известной в то время жителям Западной Европы. В одном из своих сочинений о деятельности Петра I девочка писала: «Пётр Великий по всей справедливости заслужил это название и право принять императорский титул, потому что во время своих путешествий он понял, что он был в действительности одним из самых могущественных государей в Европе и что нужен только творческий, философский, предприимчивый ум, чтобы сравнять его государство с самыми могущественными государствами Европы; а Пётр одарён был всеми великими качествами...» Узнала подраставшая принцесса и о том, что огромной Российской империей правит сейчас государыня, которая, как и она сама, родилась в Штеттине и была дочерью германского князя, служившего когда-то, как и её отец, у прусского короля и тоже бывшего штеттинским губернатором.

Когда девочке исполнилось десять лет, её родители стали готовиться к переселению в Монбельяр, Вюртембергское владение во французских пределах. Для этой цели им приходилось нередко отлучаться из дома, чтобы побывать в Штутгарте или Берлине для решения некоторых, связанных с переездом вопросов. Во время отсутствия матери София как старшая дочь оставалась в роли хозяйки дома, конечно настолько, насколько это было возможно в её возрасте.

Еженедельно девочка писала своим родителям письма-отчёты: о братьях и сёстрах, о доме и о своих занятиях. Писала она на французском языке, чтобы порадовать отца и мать усвоенными знаниями. В её детских письмах встречается и такая запись: «С фрау Борк мы уже несколько дней повторяем римскую историю и историю Бранденбурга. Она была так добра, что писала мне прелестные наставления (sic!), в которых часто касалась и моих недостатков, я же должна переводить эти наставления на французский язык. Я почти всегда раскаиваюсь в своих недостатках и надеюсь, что это поможет мне исправиться. Переводя наставления фрау Борк на французский, я переписываю их в книгу, чтобы иметь возможность время от времени перечитывать их».

Летом 1769 года семья вюртембергского принца переехала в Монбельяр. Причиной переезда послужили финансовые соображения: служба в Пруссии при скупости короля Фридриха II не могла избавить от нужды быстро увеличивающееся семейство, а герцог Вюртембергский Карл Евгений, любитель необузданной роскоши и развлечений, не оказывал помощи младшему брату. Да и рана, полученная отцом Софии на войне, не позволяла ему строго выполнять требования прусской военной службы. Герцог по настоянию Фридриха II назначил брата своим наместником в Монбельяр, где тот был значительно лучше обеспечен и мог иметь практически независимое положение. Так что Трептов оставили без сожаления.

Монбельяр был главным городом небольшого графства, которое ранее принадлежало Франции, а в 1723 году перешло к Вюртембергу. Этот маленький город с прекрасным климатом располагался в очень живописной местности. Резиденцией герцогов Вюртембергских был замок Этюп, находившийся близ Монбельяра. Здесь, среди великолепной природы, зелени садов и роскошных цветников, в кругу родных и близких друзей, провела София все остальные годы своего пребывания на родине. Об этом чудесном времени она никогда не могла вспоминать равнодушно.

Небольшой патриархальный двор принца, жизнь которого протекала без излишней роскоши, отличался особым радушием. Семья жила в двухэтажном доме с боковыми флигелями, обнесёнными красивой решёткой. Вокруг дома был обширный парк с живописными беседками, увитыми розами, с затейливыми фонтанами и изящными статуями. В этом маленьком сельском дворце был создан и свой домашний театр, на сцене которого выступали обитатели Этюпа, а иногда и актёры, которые выписывались из других городов, даже из Вены.

В подруги к своей старшей дочери родители пригласили графиню фон Фройндштейн, на редкость красивую девушку с хорошим характером. Генриетта — так её звали — была на пять лет старше принцессы, однако разница в возрасте никак не отразилась на отношениях между ними. В семье вюртембергского принца её приняли как родную, сама же София осыпала девушку знаками внимания, дарила ей нежность и доверие. Они стали неразлучны. Эта дружба, начавшаяся с юных лет и продолжавшаяся всю жизнь, была искренней и бескорыстной. Впоследствии Генриетта выйдет замуж за барона Оберкирха и напишет записки с воспоминаниями о своей подруге.

«Очаровательный характер, прекрасное сердце и чудная красота, — отзывалась она о Софии. — Хотя она была близорука, глаза её были очень хороши и их чарующее выражение казалось отблеском её доброй души... Естественная, остроумная без претензий, без всякого кокетства, она отличалась какой-то удивительной кротостью...»

София очень любила цветы и многие свободные часы проводила в саду, внимательно наблюдая за работой садовника или выполняя его незатейливые поручения. Впоследствии садоводство станет её страстью. Большое искусство принцесса проявляла в рукоделии, но охотнее всего она рисовала. Любовь к рисованию София сохранит на долгие годы, а в будущем даже напишет масляными красками портреты своих дочерей. Но это будет потом... Между тем годы беззаботного детства прошли. Принцесса вступила в пору юности... В её жизни произошёл резкий перелом, столь же неожиданный, сколь и желанный.

Российская императрица Екатерина II решила подыскать среди принцесс небольших германских княжеств невесту для своего сына, великого князя Павла Петровича. Ещё несколько лет назад она поручила столь важную миссию известному ей датскому дипломату барону Ассебургу. Весной 1768 года он проездом через Померанию посетил Трептов, где в то время ещё проживала вюртембергская семья. Некоторое время доверенный посланник провёл в кругу не подозревавшего о его целях семейства Фридриха Евгения. Достоинства старшей дочери вюртембергского принца, к которой Ассебург имел возможность хорошо присмотреться, привели старого дипломата в такое восхищение, что он тогда же написал об этом императрице, предлагая юную принцессу в качестве одной из кандидаток в супруги великому князю. К письму он приложил детский портрет Софии, увидев который, государыня написала барону: «...Судя по её чертам, мне кажется, что доброта будет её главным достоинством».

Тщательно рассмотрев все предложения, поступившие от немецких княжеств, — а их было немало, даже не без «участия» прусского короля, поскольку все немецкие невесты были у него на виду — российская императрица сосредоточила своё внимание на трёх принцессах: Луизе Саксен-Готской, Вильгельмине Гессен-Дармштадтской и Софии Вюртембергской. Мать Луизы вынуждена была отклонить предложение русского двора, поскольку её дочь к тому времени уже прошла конфирмацию, после чего протестанты обычно неохотно меняли своё вероисповедание. Екатерина II уже была склонна остановить свой выбор на вюртембергской принцессе, о достоинствах которой три года назад ей писал барон Ассебург, всё ещё занимающийся выполнением поручения, столь важного для династии Романовых. Но вдруг пришла срочная депеша от него же: в жёны Павлу желательно было бы выбрать одну из дармштадтских принцесс. При этом Ассебург сослался на малолетство Софии, которой к тому времени едва исполнилось тринадцать лет. Изменил же дальновидный дипломат своё решение потому, что счёл нужным поддержать мнение короля Фридриха II, выразившего желание, чтобы сын императрицы женился на дармштадтской принцессе, старшая сестра которой уже была замужем за наследником прусского престола, принцем Фридрихом Вильгельмом. А прусский король обычно добивался того, чего хотел...

В итоге супругой великого князя Павла стала Вильгельмина — дочь великой ландграфини Гессен-Дармштадтской, очень достойной и образованной женщины, в доме которой бывали Гёте, Гердер и другие знаменитости того времени. Вильгельмина была хорошо воспитана, обладала незаурядным умом и широким кругозором. После принятия православия принцесса стала зваться Натальей Алексеевной. Свадьбу не стали откладывать, и девятнадцатилетний правнук Петра Великого сочетался браком с дармштадтской принцессой. Великий князь влюбился в свою нареченную, хотя Вильгельмина и не была яркой красавицей. Она отличалась твёрдостью характера, определённым честолюбием и некоторыми качествами, которые князю самому были несвойственны. Казалось, что Павел был очень доволен выбором матери, но случилось непредвиденное. На четвёртом году супружеской жизни молодая жена великого князя скончалась в Петербурге во время родов. Ребёнок родился мёртвым.

Павел был в отчаянии, но матери удалось убедить сына, что Наталья якобы ему изменяла. А при дворе стали упорно распространяться слухи о любовной интриге скончавшейся супруги великого князя с красавцем Андреем Разумовским. Известие об измене жены ранило Павла так сильно, что он даже не пожелал присутствовать на её похоронах и впал в депрессию от отчаяния и разочарования.

Не прошло и трёх месяцев после смерти Натальи, как императрица предложила сыну вступить в новый брак. На этот раз она порекомендовала ему в жёны свою первую избранницу — вюртембергскую принцессу Софию. К тому времени девушке исполнилось шестнадцать лет, и, несмотря на отсутствие приданого, к ней уже сватался наследный принц Гессен-Дармштадтский Людвиг, родной брат принцессы Вильгельмины, бывшей супруги великого князя Павла, — очень интеллигентный молодой человек, получивший образование в Лейденском университете. После замужества сестры он поступил на службу в русскую армию.

«Принцесса София Доротея, — пишет в своих записках графиня Оберкирх, — в то время была хороша как Божий день: высокого роста, стройная, она соединяла с тонкими, правильными чертами лица благородный и величественный вид... К принцу Дармштадтскому она относилась равнодушно, но была тронута его вниманием и после многих колебаний дала наконец своё согласие на брак с ним. Между обоими дворами дело было тогда решено».

Свадьба планировалась на июль 1776 года. Но разве могла эта помолвка остановить российскую императрицу в выполнении своего желания? Отнюдь нет. В соратники Екатерина II призвала брата прусского короля Фридриха II, принца Генриха, к которому она и её сын были особенно расположены. В то время Генрих Прусский по политическим делам находился в Петербурге и часто общался с великим князем. Благодаря сердечному участию принца Павел довольно быстро оправился от своей потери и стал веселее смотреть на жизнь. Генрих посоветовал великому князю принять предложение матери и жениться на Софии, которая приходилась ему родственницей. Её матери, принцессе Вюртембергской, он написал из Петербурга:

«Смерть великой княгини доставляет мне случай оказать Вам услугу, любезнейшая племянница, и поговорить с Вами о предмете крайней важности. Императрица поручила мне попросить Вас приехать в Берлин с Вашими дочерьми... Поручаюсь своим честным словом, что дочь Ваша не может выйти за человека более любезного и порядочного, чем великий князь, и что она не найдёт более нежной и достойной свекрови, чем императрица; отвечаю, следовательно, за счастье её и выгоды, могущие вытекать отсюда для Вас и Вашего семейства...

Дядя и слуга Генрих».

Через три недели последовал ответ из Монбельяра:

«...Я в восхищении от изображения, делаемого мне Вами о великом князе, прекрасный характер и любезные качества которого обещают моей дочери судьбу самую счастливую. Осмеливаюсь уверить Вас, любезнейший дядя, что могу ручаться за её сердце и характер; она составляет счастье моей жизни и будет находить своё в стараниях сделаться достойной расположения и милостей Её Императорского Величества. Будучи способной привязаться, она совершит невозможное, чтобы заслужить дружбу великого князя...»

Немалую роль в этих событиях сыграло желание прусского короля Фридриха II, постоянного свата русского двора. Он уже принимал деятельное участие в выборе двух кандидаток в супруги для Романовых: ангальт-цербстской принцессы, ставшей императрицей Екатериной II, и Вильгельмины Дармштадтской для её сына. Правда, первая обманула ожидания своего покровителя: став великой княгиней, она после первого кровопускания, сделанного ей во время болезни, как бы в шутку заявила, что ей выпустили последнюю немецкую кровь, оставшуюся в её жилах. Да и вторая избранная им принцесса не оправдала его надежд: вела себя уж слишком самостоятельно.

Сейчас вновь в невесты наследнику российского престола предлагается его протеже, на этот раз принцесса Вюртембергская. Её матери, своей родной племяннице, он написал, что русская императрица остановила свой выбор на её дочери, несмотря на то что та была обещана принцу Дармштадтскому, и обратилась к нему с настоятельной просьбой просить её руки.

«...Ради Бога, не упускайте этого единственного случая, который Вам представляется и который, если упустите его, никогда более не вернётся. Подумайте, до какой степени славы и величия Вы возвысите свою дочь, которая со временем послужит опорой всему Вашему семейству...»

Ну а что же Людвиг Дармштадтский? Он, узнав о столь знаменитом сватовстве, отказался от руки невесты и дал ей полную свободу в выборе своей судьбы. Правда, это решение, как потом говорили, он принял после длительных переговоров и всяческих компенсаций. Якобы сама Екатерина II дала ему значительный выкуп за отказ, который Людвиг должен был закрепить письмами на имя прусского короля и принцессы Монбельярской. Но всё это осталось как бы за кулисами. Через год Людвиг женится на своей пятнадцатилетней кузине Луизе. Их семейная жизнь продлится пятьдесят лет, хотя и не будет вполне счастливой. После смерти отца в 1790 году он станет ландграфом, а по милости Наполеона великим герцогом Гессен-Дармштадтским. Дочь его наследника-сына, великого герцога Людвига II, выйдет замуж за великого князя Александра Николаевича и вместе с ним будет коронована на царство.

Фридрих II написал своей племяннице о свершившемся отказе принца от руки её дочери и потребовал ответить на русские предложения. «Что же касается до обручального кольца, то его нужно отослать принцу, так как у Вашей дочери и без того будет достаточно драгоценных украшений». Воле своего родственника и покровителя мать Софии не могла противиться. (Что же касается вопроса о вероисповедании, то он не вызвал затруднений). Вскоре прусский король сообщил, что деньги — 10 000 талеров — на гардероб её дочери и вексель на 40 000 рублей на её путешествие он высылает.

А сама принцесса София Доротея, чувствами которой никто не нашёл нужным поинтересоваться, хотя ни для кого не было секретом, что предложение русского двора польстит её самолюбию? Как она отреагировала на все эти события?

София очень обрадовалась и отказу жениха и, конечно же, предложению выйти замуж за будущего русского царя. Да какая немецкая принцесса не была бы счастлива от такой возможности! Ведь в России ждал почёт, богатство, величие. София, узнав о столь неожиданном повороте в своей судьбе, бросилась на шею графине Генриетте, своей подруге, поцеловала её несколько раз и сказала: «Мне очень жаль расставаться со всеми вами, но я счастливейшая принцесса вселенной».

Всю жизнь она сохраняла чувство благодарности к Фридриху II, своему благодетелю, и всегда помнила его советы. Спустя сорок два года, прибыв в Берлин уже вдовствующей императрицей, она, по свидетельству очевидцев, простёрлась перед гробницей этого великого короля, как это делают обычно перед святыми мощами, и долго пребывала в молчании. Побывала она и в комнате, где Фридрих показал ей в первый раз портрет великого князя Павла и начал беседу по поводу предстоящего брачного союза.

Итак, принцесса Вюртембергская получила предложение стать супругой сына российской императрицы. До официального сватовства было решено лично познакомить жениха с невестой в Берлине. Прусский король посоветовал, чтобы София приехала за две недели до прибытия в столицу Пруссии наследника российского престола.

Начались сборы. Однако, несмотря на столь радостное событие, не обошлось и без грусти: ни мать, ни подруга не могли сопровождать принцессу в Берлин. Первая должна была приехать лишь после официального предложения со стороны великого князя, а вторая готовилась стать матерью. Молодой девушкой овладела робость: «Я очень боюсь русской императрицы», — говорила она Генриетте, теперь уже фрау Оберкирх, от которой никогда не скрывала своих мыслей и чувств. «Как бы я была счастлива, если бы мне удалось понравиться русской государыне и великому князю». Чтобы не волноваться и уверенно держаться в большом обществе, она, оставаясь одна в комнатах, раскланивалась перед пустыми креслами, как бы репетируя будущие встречи.

И вот наступил час разлуки. Прощаясь с нежно любимой матерью, София даже лишилась чувств.

В карету её отнесли на руках. Отец и две статс-дамы из свиты вюртембергского двора сопровождали её. В Потсдам прибыли в первые дни июля. Там уже собрались родственники Фридриха II и некоторые члены семейства вюртембержцев.

А из Царского Села в это время выехал наследник российского престола в сопровождении блестящей свиты. На границе с Пруссией его встретил принц Генрих. Проезд по прусской земле столь именитого гостя сопровождался торжественными встречами и почестями. Обычно экономный, король Фридрих II на этот раз не поскупился: его церемониальная служба превзошла себя. Почётная стража и отряды курьеров, одетых в парадные костюмы и трубившие в рога, дожди из букетов цветов, танцы на зелёных лужайках, исполняемые молодыми девушками в нарядных платьях, — всё это не могло не вызвать восторг у высокого гостя. Да к тому же роскошные обеды и ужины, смотр войск, пушечная канонада и даже колокольный звон как неотъемлемая часть истинно российского торжества.

10 июля вечером сын Екатерины II прибыл в столицу Пруссии, где был встречен королём у дверей своих комнат. Принц Генрих представил великого князя своему брату. Между гостем и королём, как это обычно бывает, состоялся обмен приветственными речами. Наследник русского престола сказал Фридриху:

«Государь! Причина, приведшая меня с далёкого Севера в эту счастливую страну, есть желание уверить Вас в дружбе, которая должна навсегда связать Россию с Пруссией, и желание видеть принцессу, предназначенную на русский трон. Принимая её из рук Ваших, смею заверить Вас, что тем самым она будет тем драгоценнее и мне, и народу русскому, над которым со временем будет царствовать. Наконец-то я достиг желанной цели — счастья видеть величайшего из героев, славу нашего века и удивление потомства».

Ответ Фридриха был краток: «Я не заслуживаю таких похвал, Ваше Высочество. Вы видите перед собой старого седого инвалида, но поверьте, что я считаю себя счастливым, принимая здесь достойного наследника могущественной монархии, единственного сына моего лучшего друга, Екатерины Великой».

В тот же вечер за ужином состоялось первое свидание будущих супругов. Очень волновалась юная принцесса перед этой встречей! Но, сидя за столом рядом с цесаревичем, она постепенно вышла из состояния скованности и сумела завязать с ним вполне светский разговор, приводя в искреннее изумление своей эрудицией. Чувствовалось, что наречённые нравятся друг другу.

Следующим утром, едва проснувшись, Павел написал своей матери: «Я нашёл свою невесту таковой, какую только желать мысленно себе мог: недурна собой, велика, стройна, не застенчива, отвечает умно и расторопно...» Дальнейшее знакомство только укрепило это настроение великого князя. «Что же касается до сердца её, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен между роднёй и ею», — писал он в следующем письме в Петербург.

Через два дня великий князь сделал Софии Доротее официальное предложение вступить с ним в брак. Согласие было получено и торжественно отмечено. Вскоре после этого приехала в Берлин и счастливая мать невесты с членами своего семейства. Две недели длились празднества при прусском дворе, затем Павел покинул пределы этой гостеприимной страны. А несколькими днями позже, распростившись со своими родителями на границе Пруссии, за ним последовала и принцесса Вюртембергская.

Если после сговора о своём замужестве София восторгалась тем, что по своему положению она сделалась выше всех германских принцесс — об этом она писала из Берлина своей подруге баронессе Оберкирх, — то, приближаясь к русской границе, она уже не могла сдерживать слёз, вспоминая об Этюпе. Мысль об ожидавшем её величии пугала, беспокоило и будущее положение среди русского двора в полной отчуждённости от всего, что до сих пор ей было дорого.

На границе невесту наследника престола встречала графиня Румянцева, назначенная к ней статс-дамой. Ей было к тому времени шестьдесят два года. Разумеется, советы опытной и добродетельной женщины могли быть очень полезны молодой девушке, сорванной, словно зелёная веточка, с немецкого дерева. Пребывание её на родной земле кончилось. Вся будущая жизнь принцессы отныне пройдёт в России. Что ждёт её там, как она будет жить в разлуке с родителями, к которым была очень привязана, как примет её императрица, как... Многие вопросы беспокоили Софию на всём пути до российской столицы. Ответы на них появятся позже.

Екатерина II тщательно готовилась к приезду принцессы, вникала во все подробности по приготовлению помещения для неё в Зимнем дворце. Встретила она будущую невестку очень радушно и своей избранницей осталась весьма довольна. После первой же встречи она написала своей подруге, госпоже Бьёлке:

«Я пристрастилась к этой очаровательной принцессе, пристрастилась в буквальном смысле этого слова. Она именно такова, какую хотели: стройна, как нимфа; цвет лица белый, как лилия, с румянцем наподобие розы; прелестнейшая кожа; высокий рост с соразмерной полнотой и лёгкость поступи. Кротость, доброта сердца и искренность выражаются у неё на лице. Все от неё в восторге, и тот, кто не полюбит её, будет не прав, так как она создана для этого и делает всё, чтобы быть любимой. Словом, моя принцесса представляет собой всё, чего я желала, и вот я довольна».

Так что волнения молоденькой принцессы из небольшого германского княжества были напрасны. Но ей предстояло ещё одно испытание: сменить свою веру на православную. Для этой цели к невесте великого князя был приставлен архиепископ московский Платон, известный своим красноречием и образованностью. Начались занятия и русским языком.

Ровно через две недели после приезда принцессы был совершён обряд священного миропомазания и обручения. София Доротея стала отныне называться великой княгиней Марией Фёдоровной. Потребовалось немало времени, чтобы привыкнуть и к другому имени, и к совершенно новой обстановке, и к иным традициям.

26 сентября состоялось бракосочетание. Всё было очень торжественно и помпезно. При дворе несколько дней продолжались празднества, для народа были устроены различные увеселения. Молодые были счастливы. Не менее счастлива была и матушка-государыня Екатерина. Супруга сына сразу же пришлась ей по душе. Нравилось ей и то, что новая великая княгиня была совершенно равнодушна к политике и нежна к мужу, что упорно изучала русский язык и старалась всячески угодить своей могущественной свекрови. Разве только одна слабость невестки пришлась ей не по вкусу: молодая женщина прониклась добрыми чувствами к воспитателю её сына, графу Панину, к которому сама императрица с некоторых пор относилась с явным недоверием. А великая княгиня не раз писала своей подруге, графине Оберкирх, что кроме мужа Панин — единственный человек, с которым она может говорить откровенно. Ведь вокруг были чужие люди; среда, в которой следовало жить принцессе, резко отличалась от обстановки, где она пребывала ранее. Нелегко было привыкать к роскоши и блеску русского двора, немало ума, искусства и ловкости требовалось для того, чтобы обойти все подводные камни придворной жизни и остаться в стороне от интриг. Но главное — следовало поддерживать к себе постоянную благосклонность самой императрицы, известной всей Европе своим умом и властолюбием. Всему этому молодая женщина научилась, хотя это потребовало от неё немало усилий.

«Ваша дочь имеет дарование и талант обворожить и заинтересовать всех, я испытал это на самом себе, — писал великий князь Павел своей немецкой тёще. — Мать моя её любит уже выше всякого выражения, я её обожаю, а народ принимает её с единодушным одобрением. Счастье своё я получил из Ваших рук, Вас я должен благодарить за него...»

Любимая свекровью, мужем и всеми окружающими, будучи надеждой России, ожидавшей от неё продолжения династии, великая княгиня старалась со своей стороны сделать всё, чтобы упрочить своё счастливое положение. С первых же дней пребывания в российской столице принцесса вела дневник о событиях собственной жизни и жизни двора. Писала она часто и своим родителям, причём для предосторожности — вдруг письма попадут в чужие руки — иногда молоком, что, не оставляя видимых следов на бумаге, давало, однако, возможность при нагревании прочесть написанное. Письма Мария — как она будет ниже называться на этих страницах — писала чаще всего в несколько приёмов (иногда одно письмо в течение двух-трёх недель) и ждала верного случая для их отправки. Написаны они были мелким сжатым почерком, что связано с её близорукостью, но очень разборчиво.

В супружеской жизни немецкая принцесса оказалась счастлива. Великий князь, которому пришлось пережить драму смерти и, как его убедили, неверности своей первой супруги, был очень внимателен к Марии и своей нежностью старался облегчить ей разлуку с родителями и родными местами. Их считали идеальной парой, хотя внешне они были полной противоположностью друг другу. Павел — небольшого роста, рано облысевший, с большим ртом и толстыми губами, с курносым носом и тревожно бегающими глазами. Ходил всегда с высоко поднятой головой, словно желал казаться выше. Мария — высокая, стройная блондинка со слегка прищуренными глазами и доброй улыбкой — всем своим видом излучала спокойствие и добросердечность.

Став женой великого князя, немецкая принцесса сразу же проявила свою хозяйственность и бережливость. Первое, что она сделала, — это отказалась покупать себе новые наряды, решив пользоваться платьями, оставшимися после первой жены великого князя, Зачем лишние траты? Мария вообще не любила роскошные одежды. Чётко сознавая свою высокую роль в обществе, она предпочитала носить строгое парадное платье, элегантное и без всяких излишеств, была всегда красиво причёсана и подтянута. Даже во время беременности на ней никто не видел капота, хотя это было естественно для женщины в положении. Затянутая в корсет, великая княгиня занималась вышиванием или шитьём, читала что-либо из немецкой или французской литературы, писала в дневник впечатления дня или письма родителям и родственникам. На свои недомогания, даже в столь трудные дни, она никогда не жаловалась, чтобы, не дай бог, не расстроить своего Павлушу.

Зиму молодые супруги прожили в Зимнем дворце, участвуя во всех придворных собраниях и торжествах. Великая княгиня чувствовала себя под вечным наблюдением десятков глаз — беременна или нет. Лишь в своих комнатах ей было спокойно, в кругу избранных друзей: литературные чтения, лёгкая непринуждённая беседа, весёлые игры. Лето Мария с супругом провели вблизи Петербурга, на Каменном острове, где у Павла был небольшой дворец. Затем несколько лет подряд летние месяцы они проводили в Царском Селе и Петергофе, куда выезжали вслед за императрицей. В июне 1777 года по случаю именин сына мать подарила ему землю с двумя небольшими деревеньками, расположенными неподалёку от Царского Села, её летней резиденции. Там впоследствии появится Павловск. Немецкая принцесса решит, что именно здесь она будет проводить лето и обустроит эту землю наподобие родного Этюпа.

В начале сентября молодая семья возвратилась в Петербург. Буквально через несколько часов после её прибытия в городе случилось страшное наводнение, стоившее жизни многим жителям столицы и вызвавшее большие разрушения. Настроение Марии было тревожным, ведь через три месяца она должна была родить. Беспокойств было много, но всё, к счастью, обошлось.

Утром 12 декабря великая княгиня без всяких осложнений родила сына. Мальчика назвали Александром в честь князя Александра Невского, народного героя России. Двести один пушечный выстрел прогремел в городе — преемственность русского престола, которая так долго беспокоила Российское государство, была обеспечена. Молодым родителям императрица на радостях выдала по 100 000 рублей, а отцу великой княгини, вюртембергскому принцу Фридриху Евгению, по желанию дочери была назначена ежегодная пенсия.

Несколько недель продолжались придворные и народные торжества. Своих внуков, как первого, так и второго, родившегося через полтора года, счастливая бабушка-императрица не пожелала оставить у невестки и сына. В няни к ребёнку она назначила англичанку Гесслер, жену камердинера Павла. Так детским языком наследника стал английский. Воспитанием же и образованием ребёнка государыня решила заняться сама. Для этой цели она лично составила инструкцию, руководствуясь педагогическими идеями англичанина Локка и француза Руссо.

Мария, как, впрочем, и её супруг, была очень огорчена всем этим, но решила времени понапрасну не терять. Она стала усердно заниматься своим образованием и изучением русского языка (последнее давалось ей нелегко). Она увлеклась музыкой, рисованием, резьбой по кости и дереву. Екатерина II писала в июле 1778 года своему другу Гримму о невестке: «Она держит себя прямо, заботится о своём стане и цвете лица, ест за четверых, благоразумно выбирает книги для чтения; из таких, как она, выходят в конце концов отличные гражданки для какой хочешь страны». Фридрих Мельхиор Гримм, известный французский критик, принадлежал к кругу так называемых энциклопедистов. Императрица вела с ним переписку многие годы, письма эти были о самом разном и в весьма непринуждённом стиле.

Пребывание немецкой принцессы в сане великой княгини — это отдельный период её жизни на российской земле, его можно называть семейно-политическим. Своим внешним спокойствием и повиновением державной свекрови она должна была прикрывать внутренние страдания, которые постоянно испытывала, видя и слыша то, чего не хотела бы ни видеть, ни слышать. В сердце своём она сохраняла любовь к родной Германии, глубокое уважение к прусскому королю Фридриху II и беспокоилась за своих родных.

По приезде в Россию первые годы Мария была занята проблемами своей многочисленной семьи, оставшейся на родине. Из восьми её братьев трое — Фридрих, Людвиг и Евгений — находились на прусской службе. Она сама лично просила короля Фридриха позаботиться о них. Пять остальных братьев великая княгиня опекала как могла. Особую заботу она проявляла о двух младших сёстрах — Фредерике и Елизавете. Первой в 1778 году исполнилось тринадцать лет, а второй одиннадцать. Фредерику Мария предназначала в супруги принцу Петру Голштинскому, который должен был наследовать своему дяде, владетельному герцогу Фридриху Ольденбургскому. Это намерение жены соответствовало и желанию великого князя Павла, который был главой царственного голштинского дома. Да и своими личными качествами племянник герцога нравился обоим супругам.

Сближение голштинского принца с монбельярским семейством произошло ещё летом 1778 года, когда тот посетил этот «райский уголок». Доротее Софии, принцессе Вюртембергской, пришёлся по вкусу молодой человек, о чём она немедленно сообщила своей дочери в Петербург. Но бракосочетание состоялось лишь через три года, когда Фредерике исполнилось шестнадцать лет. Два сына родились в этом браке: Август, впоследствии великий герцог Ольденбургский, и Георг: он женится позже на своей двоюродной сестре, дочери Марии Фёдоровны, и станет родоначальником русской линии принцев Ольденбургских.

Несколько сложнее складывалась судьба другой сестры супруги наследника русского престола. Её будущее определилось совершенно неожиданно. В 1780 году Петербург посетил Иосиф Габсбургский. Он познакомился с великим князем Павлом и Марией, которая произвела на него самое благоприятное впечатление. Своей матери он написал: « Чем более узнаю я её, тем глубже и больше я уважаю её. Это — принцесса с редким умом и характером; к этому у ней присоединяется очень симпатичная наружность и возвышенный образ действия. Если бы десять лет тому назад я мог найти или вообразить себе подобную принцессу, я бы женился на ней...» И вот накануне отъезда из российской столицы Иосиф высказал пожелание, чтобы его племянник, сын герцога Тосканского, которому только что минуло двенадцать лет, мог надеяться на брак с младшей сестрой великой княгини, Елизаветой, которой в то время пошёл уже четырнадцатый год. «Согласится ли ваша сестра ждать совершеннолетия эрцгерцога? — спросил Иосиф. — Если да, то можно было бы осуществить этот брачный союз». Мысль, что её сестра может стать германской императрицей, не могла не польстить самолюбию великой княгини Марии Фёдоровны, о чём она немедленно сообщила своим родителям. Во время краткого визита римско-германского императора Иосифа в Монбельяр согласие родителей юной принцессы было получено. Трудность состояла лишь в том, что сестре Марии следовало ждать несколько лет до совершеннолетия жениха, что, конечно, ставило невесту в неопределённое положение; а главное, ей нужно было поменять протестантскую религию на католическую. Планировалось уже в четырнадцать лет переселить Елизавету Вюртембергскую в Вену, чтобы приобщить её к католической вере и дать возможность привыкнуть к Австрии.

Но соединение с габсбургским домом означало явное отстранение от Пруссии. Это возмутило старого короля Фридриха, который не замедлил дать почувствовать своё негодование: он уволил принца Фридриха Вюртембергского, старшего брата великой княгини, с прусской службы якобы по причине его служебных ошибок и грубого обращения с женой. Последнее имело свою предысторию и вызвало немало хлопот невестки российской императрицы.

Ещё в сентябре 1779 года принц Фридрих приезжал в Петербург и прожил там шесть месяцев. Он был человек полной комплекции, но весьма приятной наружности. Целью Екатерины II было женить принца на принцессе Августе Брауншвейгской, что никак не соответствовало чувствам самого Фридриха, так как у него уже была интимная связь с женщиной, к которой он испытывал истинную любовь. Но по своему положению эта особа не соответствовала принцу — так считала его мать, обратившись к старшей дочери с просьбой «вылечить» брата от несчастной страсти. Брак Фридриха с принцессой Августой состоялся, но он не обещал ничего хорошего молодой супруге. Принц, хоть и обладал незаурядным умом, отличался грубостью манер и тяжёлым характером. Вскоре его из чисто политических соображений отстранили от службы в прусской армии.

Покинув Пруссию, принц Вюртембергский вновь вернулся в Петербург под «крылышко» своей сестры. Великая княгиня Мария Фёдоровна ходатайствовала перед фельдмаршалом Потёмкиным, чтобы её брат продолжил службу в Южной армии. Письмо Потёмкину с этой просьбой она написала лично, на русском языке: «Братец мой вручит сие письмо, и я уверена, что Вы, князь Григорий Александрович, ему будете давать случай себя показать и исполните желание его сделаться достойным милости государыни».

Некоторое время принц Фридрих прослужил под началом Потёмкина, но, вернувшись в Петербург, вновь принёс немало огорчений своей сестре. Его ссоры с женой возобновились, грубое обращение с ней, вплоть до побоев, стало достоянием общества и вызвало неприятные толки. Императрица Екатерина отправила Фридриха служить в Финляндию и стала задумываться об устройстве будущности принцессы Августы, которой искренне сочувствовала. Кончилось тем, что молодая женщина попросту ушла от своего неуёмного супруга и нашла прибежище у государыни. А Фридрих за своё поведение в семейной жизни, а также за позор и огорчения, которые он приносил в течение четырёх лет сестре, был удалён из России. Великая княгиня Мария вновь выступила в роли просительницы за своего нерадивого братца, но не ради него самого, а ради своих родителей. О них она постоянно думала и старалась по возможности избавить от излишних огорчений. Она нашла в себе мужество лично обратиться к императрице с ходатайством:

«Ради бога, Ваше Величество, если я имею хоть малейшее право на Ваши милости, скажу, на любовь Вашу, то не наносите этого позора моему несчастному брату. Вы положили бы в гроб почти шестидесятилетнего старика, моего отца, которому мы обязаны жизнью и который не переживёт этого удара. Я у ног Вашего Величества; сердце моё говорит мне, что мать, что та, которую я уважаю как мать и государыню, даст это новое доказательство справедливости и доброты...»

Несмотря на столь трогательное послание невестки, государыня не отменила своего приказа об отставке вюртембергского принца. «Я считаю Ваших любезных родителей слишком благоразумными, чтобы они могли одобрять поведение своего сына», — написала она в ответ на её просьбу.

Принцесса Августа скончалась в 1788 году в замке Лодо под Ревелем, куда её поселила императрица Екатерина II на время своего путешествия на юг России, длившегося несколько месяцев. Обстоятельства её кончины остались загадочными. Сам Фридрих в 1797 году после смерти отца унаследовал герцогский престол. В том же году он женился вторично на дочери короля Великобритании Георга III.

В 1805 году владетельный герцог Вюртембергский по милости Наполеона стал первым королём Вюртемберга. Со временем он стал настолько тучным, что мог есть лишь за особым столом, в котором был сделан выем для его огромного живота. В 1816 году король Вюртемберга Фридрих I умер. Дочь его сына Павла, родившегося в браке с принцессой Августой, выйдет замуж за великого князя Михаила, младшего сына Марии Фёдоровны и Павла I.

Немало огорчений принёс немецкой принцессе, ставшей супругой сына Екатерины II, и её брат Людвиг. Вначале он просто прислал ей письмо с перечнем долгов, которые сделал, служа в прусской армии, слёзно умоляя оплатить их, чтобы спасти его честь. Затем последовала его неожиданная женитьба на дочери богатого польского магната князя Чарторыжского, в которую он безумно влюбился. Людвиг сделал это вопреки воле российской императрицы, которой было небезразлично волеизъявление брата её невестки (а к Польше у неё всегда было особое отношение). Но, несмотря на женитьбу по любви, согласия между супругами не было. Грубое обращение с женой вышло за рамки чисто семейного дела.

В заботах о своей вюртембергской родне великая княгиня родила второго сына, Константина. «Этот послабее брата и при малейшем холоде прячет нос в пелёнки», — писала счастливая Екатерина II Гримму. Родителям новорождённого она пожаловала по 60 000 рублей в подарок, а отцу своей невестки увеличила пенсию. Константин, как и старший сын великокняжеской четы, был определён на попечение бабушки, которая с большой неохотой позволяла родителям общаться со своими детьми. Конечно, молодая мать была крайне удручена тем, что ей не дозволено было удовлетворять свои материнские чувства, но права голоса она не имела и вынуждена была скрывать переживания, лишь бы не испортить отношения со всесильной свекровью.

От грустных мыслей, вызванных разлукой с детьми, великую княгиню Марию отвлекали дела по хозяйству, заботы о родных и об устройстве летней резиденции в Павловске, которую она намеревалась сделать наподобие Этюпа. В дикой местности с густыми лесами, перерезанными болотами и грунтовой дорогой, соединявшей Павловск с Царским Селом, принцесса Вюртембергская задумала воскресить для себя красоты этюпской природы. Первые работы вскоре начались. Свободные часы Мария проводила в тесном домашнем кругу, к которому, к её великой радости, присоединилась подруга детства баронесса Анна Юлиана Шиллинг фон Канштадт, вышедшая замуж за служившего в России подполковника Христофора Бенкендорфа. С баронессой подполковник познакомился за границей, куда был послан по какому-то делу. Фрау Бенкендорф была женщиной умной и волевой, в домашнем кругу великой княгини она стала играть главную роль.

Великий князь Павел, лишённый матерью права принимать участие в государственных делах, все годы её правления был как бы не у дел. Мария уговорила мужа попросить у государыни позволения совершить поездку за границу, во время которой она надеялась увидеться со своими родными. Последовало и официальное приглашение со стороны императора Иосифа посетить Вену. Екатерина II не возражала, хотя и считала, что время для путешествия выбрано не совсем удачно — осень была уже в разгаре. Как ни больно было молодым родителям уезжать от детей, решение было принято.

Первоначальный набросок плана поездки был начертан самой императрицей. Она пожелала, чтобы во избежание излишней помпезности и мелочного соблюдения требований этикета путешествие было инкогнито и чтобы письма с дороги писались ей каждую неделю.

Выезд супругов состоялся из Царского Села. Путешествовать решили под именем графа и графини Северных. Первую длительную остановку сделали в Вильферсдорфе в доме князя Лихтенштейна в Австрии, затем российские гости направились в Вену. Там они пробыли немногим больше месяца. Для них были отведены апартаменты в императорском дворце. Император Иосиф оказался радушным хозяином, очень внимательным и предупредительным к своим гостям. В его отзывах об этом визите отразились мельчайшие подробности. Так, например, он сообщал, что великая княгиня принимает участие в танцах, но без увлечения. Хорошая музыка и хороший спектакль, в особенности если они непродолжительны и не затягиваются до позднего вечера, доставляют ей и супругу больше удовольствия. Он также отмечет, что в еде высокие российские гости совершенно неприхотливы, предпочитают простые блюда и фруктовый компот, пьют только воду, в основном сельтерскую. Позже двух часов обедать не любят, ужин лёгкий. К играм влечения не чувствуют. Узнав, что великая княгиня прекрасно играет на фортепьяно и очень любит цветы, к ней в комнату поставили инструмент и ежедневно приносили искусно сделанные букеты.

В свите их высочеств находились майор Плещеев, отвечающий за соблюдение программы путешествия, подполковник Бенкендорф с женой, доктор Крузе, парикмахер и три камер-юнгферы. Несколько позже к ним присоединились фрейлины Нелидова и Борщова. Их приезд был не очень приятен великой княгине. Она хотела всегда быть лишь с одной фрау Бенкендорф и порой даже просила подать что-нибудь из еды к себе в комнату, чтобы избежать общения за общим столом. Об этом свидетельствовал а графиня Хотек, муж которой был назначен на службу к великокняжеской чете австрийским императором. В своей записной книжке графиня отмечала: «Уже после нескольких дней общения с Марией Фёдоровной она относилась ко мне с каким-то особым доверием, охотно рассказывала о своих юношеских годах, о своей жизни в Германии... Перед ужином любила читать вслух некоторые места Похвального слова Плиния Траяну, причём делала это очень выразительно».

В Вене состоялась встреча великой княгини с матерью и младшей сестрой, объявленной невестой племянника Иосифа. Однако свидание это было очень коротким — вюртембергская принцесса заболела гриппом, свирепствовавшим тогда в Европе, и доктор запретил любое общение.

В январе 1782 года великокняжеская чета покинула Вену и выехала в Италию, где пробыла вплоть до апреля, посетив многие города этой великолепной страны. Супруги любовались природой, интересовались памятниками старины, произведениями искусства эпохи Возрождения. Сказочное впечатление на них произвела Венеция.

«Праздники, данные для высочайших гостей в Венеции, отличались роскошью и пышностью — особенно яркими они были в ночное время. Для их высочеств была устроена особая крытая лодка, очень красиво убранная. Вдоль Большого канала все окна домов были обвешаны богатыми коврами; из всех окон выглядывали лица. Народу везде было множество; на крышах стояли люди в красных плащах, гондолы и барки, наполненные дамами, скользили вдоль и поперёк. Весёлость народа, восклицания, крики мальчишек-шалунов создавали живую и одушевлённую картину, характеризующую самобытность страны...» — так красочно описала графиня Хотек атмосферу пребывания гостей из России в Венеции.

Во время поездки по Италии Мария и Павел познакомились и с братом императора Иосифа, великим тосканским герцогом Леопольдом, умным и осторожным правителем. Семейство герцога произвело на них очень благоприятное впечатление: оно отличалось строгой нравственностью и скромным образом жизни без всяких излишеств. Приятно поразил молодых супругов и их будущий шурин, тринадцатилетний Франц, разумный и добрый мальчик. Сам же Леопольд в письме брату так написал о великой княгине Марии Фёдоровне: «Я очарован её кротостью, умом, дарованиями и прилежанием, желанием делать добро, привязанностью к мужу и той сердечностью, которая выражается в их отношениях друг к другу».

Из разных мест пути их высочества отправляли письма и даже небольшие посылки в Петербург и игрушки для своих мальчиков. Мария Фёдоровна писала о достопримечательностях, с которыми познакомилась, о впечатлениях во время путешествия. Свекровь-императрица, в свою очередь, подробно сообщала о «прелестных детях» великокняжеской четы, пересылала их короткие письма-записки: «Александр Павлович третьего дня просил меня, чтобы я ему достала ещё брата... и просил, чтобы я отписала к Вам его просьбу, чтобы Вы привезли ему третьего брата...» А в другом письме императрица писала: «Благодарю, милая дочь, за прекрасное платье, которое Вы велели вышить для меня в Вене, оно мне очень нравится».

В конце апреля великокняжеская чета прибыла во Францию. Но самые счастливые минуты своего путешествия Мария Фёдоровна провела конечно же в своём родном Монбельяре, где по случаю приезда дорогих гостей из России собралась вся многочисленная вюртембергская семья. Встреча с родителями, родственниками и друзьями сопровождалась слезами радости. Ведь со времени разлуки прошло целых шесть лет: уехала принцесса София Доротея семнадцатилетней девушкой, а приехала супругой наследника российского престола Марией Фёдоровной, матерью двоих сыновей.

Пребывание в милом сердцу Этюпе длилось целый месяц. Затем вновь страны и города: Швейцария, Южная Германия и снова Вена. В Петербург великокняжеская чета возвратилась 20 ноября 1782 года, ровно через четырнадцать месяцев, проехав в общей сложности тринадцать тысяч вёрст. Возвратившихся путешественников государыня встретила радостно, казалось даже, что «потеплело» и её отношение к сыну.

Зиму Мария и Павел провели на своей половине в Зимнем дворце. Они посещали придворные собрания и торжества, а каждый понедельник сами давали бал. В эту зиму они потеряли человека, которого считали единственным своим другом и советником при императорском дворе. Умер граф Никита Панин, воспитатель великого князя. Он скончался в последний день марта на руках своего питомца, прибывшего вместе с женой при первом же известии, что графу стало плохо. Горько переживал Павел эту утрату. Чувствительна эта смерть была и для Марии. Она до самой своей смерти хранила золотое кольцо с прядью волос покойного графа, его вензелем и обозначением дня его кончины. В своём духовном завещании императрица Мария Фёдоровна впоследствии напишет, чтобы это кольцо было передано родственнику Панина.

Между тем великая княгиня вновь ждала ребёнка. В ожидании приближающихся родов супруги переехали в Царское Село. Несмотря на беременность, которая в этот раз протекала не совсем гладко, Мария следила за работами по обустройству Павловска и за строительством там дворца, вникая при этом во все мелочи хозяйственных забот. Близость Павловска к Царскому Селу позволяла ей лично руководить отделкой, меблировкой и убранством дворца.

В конце июля 1783 года великая княгиня Мария Фёдоровна родила дочь. Назвали её Александрой в честь старшего брата. Екатерина II хотела бы иметь ещё одного внука, и рождение девочки не вызвало у неё особого восторга. Тем не менее в связи с рождением ребёнка императрица пожаловала сыну «мызу Гатчину с тамошним домом», как она назвала в соответствующем указе великолепный Гатчинский дворец, построенный по проекту итальянского архитектора Ринальди. Он принадлежал ранее её фавориту Григорию Орлову, который скончался за несколько месяцев до этого. Екатерина II купила дворец у родственника графа Орлова, получившего его в наследство. Гатчина, расположенная к юго-западу от Петербурга на лесистых холмах среди прекрасной северной природы, представляла собой большое поместье с образцовой фермой и небольшими деревнями, в которых проживало около двух тысяч жителей. Здоровый климат, роскошный сад, озёра с прозрачной водой придавали особый колорит этому замечательному селению, ставшему после некоторой перестройки по личному вкусу Павла его излюбленным местом пребывания. Супруга великого князя предпочитала, однако, Павловск, который стал со временем как бы частичкой её самой, её внутреннего мира, её творением. Карлу Кюхельбекеру, который ведал Павловском и был исполнителем воли великой княгини, она как-то написала: «Гатчина соперница опасная».

Итак, в великокняжеской семье появилась первая дочь, за которой последуют ещё пять. Для новорождённой Александры императрица назначила в воспитательницы вдову генерала Отто Генриха Ливен, урождённую баронессу фон Поссе, мать шестерых детей, проживавшую в то время в своём имении под Ригой. Сорокалетняя вдова, знаменитая впоследствии Шарлотта Ливен, была женщиной доброй и сердечной, но с твёрдым характером, проницательным умом и замечательными педагогическими способностями. Сорок пять лет она будет ревностно служить при дворе и закончит свой жизненный путь с княжеским достоинством и титулом светлости. Благодаря чёткому и неукоснительному исполнению своих обязанностей баронесса приобрела любовь и доверие Марии Фёдоровны, которая до конца дней была безгранично к ней привязана. В помощницы воспитательнице маленькой Александры была назначена фрау Вилламова, дочь скончавшегося инспектора Петропавловской немецкой школы в Петербурге, тоже немка. Она также заслужила расположение матери девочки. Маленькая Александра с милостивого разрешения Екатерины II осталась при родителях.

К подрастающим мальчикам по достижении ими семилетнего возраста были приставлены лучшие преподаватели из Академии наук. Наблюдение за учебным процессом было поручено швейцарцу Лагарпу, человеку республиканских убеждений. Однако воспитанием внуков императрица Екатерина II руководила сама, стремясь дать им образование «просветительское». Она настолько привязалась к детям, что не желала с ними расставаться даже ненадолго. Когда Александру исполнилось десять лет, а его младшему брату Константину восемь, она решила вопреки воле родителей взять их с собой в шестимесячную поездку по стране. Великий князь Павел и Мария обратились к императрице с письмом, в котором изложили своё беспокойство по этому поводу: «...Опасения наши, Ваше Величество, относятся к здоровью детей наших, нежный возраст которых заставляет усомниться в том, чтобы, они вынесли утомление долгого путешествия, предпринятого в суровое зимнее время, и перемену климата, тем более, что наши сыновья не прошли ещё через все болезни, которым обычно подвержены дети. Кроме того, наши беспокойства основаны на том, что это путешествие и развлечения, которые будут естественным его последствием, могут только остановить успехи их воспитания...»

В своём ответе Екатерина II написала: «Дети Ваши принадлежат мне, принадлежат и государству. С самого раннего детства их я поставила себе в обязанность и удовольствие окружать их нежнейшими заботами... Я нежно люблю их... для меня будет утешением иметь их при себе. Из пяти трое остаются с Вами; неужели одна я на старости лет в продолжение шести месяцев буду лишена удовольствия иметь вокруг себя кого-нибудь из своего семейства...»

Получив такой ответ, супруги обратились с просьбой к императрице: «Возьмите нас с собой, и мы будем при Вас и наших сыновьях. Что касается дочерей наших, то им пока нужны только заботы физические, присутствие же отца и матери для них в настоящую минуту не необходимо; мы могли бы обходиться без всего, путешествовать налегке, лишь бы не быть нам вдали от Вас и сыновей наших...»

Екатерина II ответила коротко: «Благодарю Вас за желание мне счастливого пути; в свою очередь, желаю Вам здоровья и благополучия и обнимаю Вас».

Однако победила воля родителей — возможно, потому, что Константин внезапно заболел корью. Дети остались с ними. Лишь в июне по возвращении императрицы они поехали ей навстречу в Москву и сопровождали свою царственную бабушку вплоть до Петербурга.

Для великой княгини Марии Фёдоровны всё это время было тяжёлым, она порой чувствовала себя слабой. Три года спустя после Александры родилась дочь Елена, а в 1786 году ещё одна дочь, получившая имя Мария в честь матери. Роды этих дочерей были тяжёлыми, а появление на свет маленькой Марии повлекло за собой такое ухудшение здоровья, что великая княгиня дала обет в случае выздоровления сделать пожертвование в пользу бедных. Незадолго до рождения третьей дочки она перенесла страшное горе: скончалась её сестра Фредерика, бывшая замужем за герцогом Ольденбургским, оставив двух малолетних детей сиротами. Да ещё беспокойства, связанные со старшими братьями, о которых рассказывалось выше.

Во всех своих семейных горестях немецкая принцесса находила поддержку лишь в чистой и глубокой любви мужа. Великий князь Павел Петрович с большой нежностью относился к своей добродетельной супруге, матери его детей. Отправляясь в поход против шведов в 1788 году, он написал ей следующие строки: «Я доложен отворить тебе сердце своё: тебе самой известно, сколько я любил и привязан был к тебе... Ты мне была первою отрадою и подавала лучшие советы... благодарю тебя и за терпение твоё, с которым сносила состояние своё ради меня... а за случающиеся в жизни нашей скуки и прискорбия прошу у тебя прощения...» И тут же в письме, как бы прощаясь со своей наречённой — ведь на войне всякое бывает, — Павел даёт ей совет: «Будь тверда в Законе, который ты восприяла, и старайся и соблюдения непорочности его в государстве: не беспокой совести ничьей. Государство почитает тебя своею, ты сие заслуживаешь, и ты почитай его отечеством, люби его и споспешествуй благу его. ...Старайся о благе прямом всех и каждого... будь милостива и снисходительна и следуй всем своей душе благотворительной... Бог да благословит всю жизнь твою. Прости, друг мой; помни меня, но не плачь обо мне; повинуйся воле того, который к лучшему всё направляет, прими мою благодарность.

Твой всегда верный муж и друг Павел.

4 января 1788 года».

Когда Мария спустя несколько недель получила от камергера своего супруга весточку, она выразила слуге в своём письме особую признательность: «Да наградит Вас Бог, любезный Вадковский, за то, что Вы дали мне столь хорошие вести о дорогом моём муже. Они мне очень нужны: его внимание, его память, его нежность составляют моё счастье, мою поддержку».

Далее она высказывает просьбу оберегать великого князя от всего опасного, следить за его здоровьем. «Помните, что Ваши попечения о самом обожаемом из супругов дают Вам право на вечную признательность».

Присутствие великого князя Павла Петровича в армии было, к радости его жены, непродолжительным, и супруги вновь оказались вместе. Но в скором времени судьба лишила принцессу Вюртембергскую полного супружеского счастья. В характере сына императрицы наступил перелом, и терпение Марии Фёдоровны стало подвергаться тяжёлым испытаниям.

К тридцати пяти годам наследник стал резко меняться: его любезность, живость и общительность стали исчезать. Постепенно он начал превращаться в угрюмого и неуравновешенного человека, вспыльчивого и непредсказуемого. Он сформировал в Гатчине небольшую армию, одел её в прусскую форму и занялся муштрой. Ни театральные представления, ни литературные чтения не вызывали более его интереса. Воинские упражнения да религия — вот что для него стало главным.

В мае 1788 года великая княгиня Мария Фёдоровна разрешилась ещё одной дочкой. Роды были настолько тяжёлыми, что жизнь матери висела буквально на волоске. Государыня семь часов подряд не отходила от постели невестки. Твёрдостью духа, решительностью и полезными распоряжениями она помогала растерявшимся врачам делать всё необходимое, чтобы спасти и роженицу, и ребёнка. Малышке было дано имя Екатерина — в честь бабушки.

В общем и целом отношения между императрицей Екатериной II и её невесткой сложились очень хорошие. Кроткая и терпеливая немецкая принцесса проявляла послушание, относилась к царственной свекрови с искренним почитанием, а та, в свою очередь, дарила ей нежность и даже порой уступала, если это не затрагивало её коренных интересов. Поскольку семья большую часть времени проводила в Павловске, между Екатериной II и Марией Фёдоровной велась постоянная переписка, которая в основном касалась воспитания и развития детей, что очень интересовало стареющую государыню: «Александра начала рисовать и, кажется, имеет большую склонность к этому таланту»; «Елена выучила три буквы, и это она сделала по собственному желанию; никто её не приглашал учиться»; «Мария уже делает несколько шагов...»

Императрица, в свою очередь, постоянно давала рекомендации относительно внуков. К своей невестке она обращалась не иначе как «любезная дочь»; переписка велась на французском языке, которым обе женщины свободно владели: «Благодарю Вас, любезная дочь, за прекрасную табакерку, которую Вы мне прислали; она доставила мне истинное удовольствие. Это подарок, который будет мне очень дорог, так как исходит из прелестных рук Ваших».

Таким образом, можно сказать, что главный барьер, который вюртембергской принцессе предстояло преодолеть по прибытии в российскую столицу, ею был взят успешно. Свекровь-государыня и невестка великая княгиня нашли общий язык, чего нельзя сказать об отношениях между матерью и сыном. К Павлу Екатерина II не проявляла ни любви, ни материнской заботы. Свою нежность она отдавала внукам и их матери — немецкой принцессе, которую сама выбрала для своего сына, считая этот выбор очень удачным. Сердечный и тесный контакт с невесткой продолжался в течение двадцати лет.

В 1789 году принцессе Софии Доротее, ставшей женой единственного сына российской императрицы, исполнилось тридцать лет. За всё время своего пребывания в России она сумела приобрести всеобщую любовь и уважение, стойко противостоя всем искушениям пышного развращённого двора Екатерины II. Да и чопорное окружение придворных ей было не по душе. Она выросла на вольном воздухе среди садов и цветников, так любимых ею. И Павловск, расположенный на холмистых берегах речки Славянки, состоявший поначалу из двух небольших домов, названных на немецкий лад — Паульлюст и Мариенталь, напоминал вюртембергской принцессе её родной Этюп.

Ещё десять лет назад Екатерина II пригласила итальянского архитектора Камерона для сооружения нового дворца и разбивки парка на месте диких лесных зарослей. Строительство продолжалось около шести лет, отделка помещений велась под непосредственным наблюдением великой княгини. Для парадных залов были закуплены в Италии античные скульптуры, бронзовая мелкая пластика и керамика, найденные при археологических раскопках, которые в то время интенсивно велись в Риме и Помпеях. Мебельные гарнитуры были заказаны у известного парижского мастера, обивка для мебели и нарядные драпировки на окна из шёлковых тканей делались на мануфактурах Лиона. После завершения работ Павловский дворец по красоте, богатству и изысканности убранства не уступал многим прославленным дворцам Европы. В огромном лесном массиве, через который протекала извилистая Славянка, был разбит парк. Глубокие лесные овраги и многочисленные ручьи помогли создать живописные пейзажи. Позже на одном из самых отдалённых участков парка по желанию Марии Фёдоровны будет воздвигнут памятник её родителям.

Пользуясь уединением в Павловске, великая княгиня развила в себе привычку к неустанной деятельности. Она занималась хозяйственными делами, вела активную переписку с родными, вникая во все их проблемы, стараясь помочь по мере своих сил. «Отчего я не могу полететь к Вашим ногам в настоящую минуту и рассеять все Ваши беспокойства? — писала она отцу, который глубоко переживал увольнение старшего сына с российской службы. — Я всю жизнь, обожаемый и любезный отец, буду пребывать Вашей покорнейшей и послушнейшей слугой и дочерью!»

Нередко за границу посылались и значительные суммы денег, чтобы оказать родственникам материальную поддержку.

Зиму великий князь Павел Петрович и его супруга обычно проводили в Петербурге, куда они всегда возвращались с большой неохотой, тяжело расставаясь со своим домашним кружком в Павловске и Гатчине. Там они могли предаваться своим любимым занятиям: великий князь военным упражнениям — в Гатчине для этого был устроен специальный плац, — а его супруга в свободное от хозяйственных забот время — каким-либо искусствам или чтению. Жажда к чтению побудила великокняжескую чету обзавестись собственной библиотекой. За основу её была взята дорожная библиотечка императрицы, подаренная ею сыну и его жене. Со временем эта библиотечка пополнилась новыми книгами почти по всем отраслям знаний. Мария Фёдоровна занималась и резьбой по камню, кости, янтарю, и, конечно, живописью, полюбившейся ей ещё в юношеские годы. В одном из писем невестке Екатерина II писала: «Благодарю Вас, любезная дочь, за прекрасную головку, которую Вы нарисовали для меня. Рисование Ваше день ото дня совершенствуется».

Повседневная жизнь в Павловске и Гатчине шла тихо и однообразно. Но скучновато было лишь в дождливое осеннее время, когда сообщение с Петербургом почти прекращалось и к великокняжескому двору не являлся никто из обычных визитёров, живущих в столице. Круг гостей, которых обычно принимали с большой любезностью, простотой и непринуждённостью, осенью значительно сужался. Оставались лишь постоянные посетители — чета Бенкендорф, Шарлотта Ливен, две её дочери, которых Мария Фёдоровна взяла к себе во фрейлины, да госпожа Вилламова, состоявшая при дочерях великокняжеской четы. Чтение, игра в шахматы или карты, порой домашние спектакли, которые очень любил наследник престола. Они ставились обычно по случаю именин или дней рождения.

Но это мирное, тихое течение жизни малого двора нарушилось тогда, когда неровный и раздражительный характер Павла Петровича изменился в худшую сторону. Произошла и перемена в его отношении к своей жене. Всё это совпало с первыми раскатами грозной бури революции во Франции.

Уже в самом начале Великой французской революции в Россию двинулись толпы выходцев из Франции, надеявшихся на гостеприимство Екатерины II. В петербургском обществе подробно обсуждались французские события: одни каждый успех революции встречали криками ужаса и негодования, другие — с нескрываемым сочувствием, пока, впрочем, запах крови, льющейся из-под гильотины, не дошёл до обоняния русских дворян. Эмигранты, прибывавшие из Франции, сообщали всё новые подробности о мерах революционного правительства и его кровавых деяниях, о проявлении необузданной дикости и зверства уличной черни. Екатерина II торжественно отказалась признать законность нового порядка, установившегося во Франции, и потребовала того же от всех представителей французского дворянства и духовенства, нашедших приют в России. С развитием террора здесь оказались даже республиканцы, изменившие свои убеждения: бывший секретарь Робеспьера Дегюр, ставший впоследствии ректором Петербургского университета, брат Марата, который посвятил себя педагогической деятельности в российских учебных заведениях. Некоторые беглецы осели в дворянских семьях как преподаватели французского языка.

Сочувственно к эмигрантам отнеслись и их высочества Павел Петрович и Мария Фёдоровна. С некоторыми из них супруги познакомились ещё во время своего пребывания во Франции, а некоторые явились к ним с рекомендательными письмами от родителей великой княгини. Волнения в соседней Франции отозвались и в маленьком Монбельярском графстве, населённом почти сплошь французами. Вооружённые толпы народа не обошли графство — там происходили беспорядки и дикие вольности. Родители великой княгини Марии Фёдоровны вынуждены были на время покинуть свой дом, где они прожили двадцать лет, и временно поселиться в Базеле. Монбельярская семья через свою принцессу, ставшую супругой наследника российского престола, обратилась к Екатерине II с просьбой о заступничестве. Однако императрица дала уклончивый ответ. Сама Мария Фёдоровна делала всё возможное, чтобы помочь своим родителям хотя бы деньгами, как ни скромны были её собственные средства.

Много волнений доставила супруге великого князя Павла Петровича в то время и тревога за свою лучшую подругу юности Генриетту Оберкирх, которая во время террора вместе с семьёй проживала в Страсбурге. Наряду с другими лицами дворянского происхождения она была посажена в тюрьму; жизнь ей спасло падение Робеспьера. II течение всего времени тюремного заключения графини Мария Фёдоровна пересылала ей нежные письма через свою мать, не называя, однако, имени, чтобы обмануть бдительность республиканцев. «Дорогая и добрая Лань, — так она обращалась, — пусть сердце Ваше подскажет Вам имя того, кто пишет Вам эти строки. Вы стоили мне много слёз, много беспокойств, я чувствую все утраты Ваши, и верьте мне, моя дорогая, что я разделяю их с Вами... Будем надеяться, что счастье к Вам вернётся. Давайте мне время от времени знать о себе через мою мать. Я не смею говорить подробнее. Рассчитывайте всегда на мои чувства, на мою дружбу...»

Годы 1789—1792-й были вообще несчастливыми для великой княгини: одно горе сменялось другим. При преждевременных родах скончалась её младшая сестра Елизавета, ставшая женой эрцгерцога Франца. Через некоторое время ушёл из жизни и любимый её брат — принц Карл. В девятнадцать лет он прибыл в Россию, дослужился до чина генерал-майора, принимал участие в войне против Турции. На третьем году службы в армии фельдмаршала Потёмкина, оказывавшего молодому генералу своё покровительство, принц внезапно заболел и умер от горячки. Это было страшным ударом для его сестры. Именно Карл был её любимцем. Характером этот принц Вюртембергский совершенно не походил на своих старших братьев, познавших грубость казарменной жизни в прусской армии и развивших в себе неуёмный эгоизм. Карл прошёл школу воспитания в тепле домашнего очага под руководством своей нежной матери и приехал в Россию прямо из Монбельяра. «Смерть брата нанесла моему сердцу рану, которая никогда не закроется», — писала великая княгиня родителям.

Не прошло и двух месяцев после кончины брата, как пришла весть о скоропостижной смерти его покровителя, светлейшего князя Григория Потёмкина. Мария Фёдоровна ценила его очень высоко: как полководца и как человека блестящего дарования. Новая скорбь затуманила её сердце. «Смерть его, — писала она в письме родителям, — есть яркий пример превратности человеческой судьбы. Этот человек, для которого ни один из дворцов не был достаточно обширен, у которого их было так много, умер, как бедняк, на траве, посреди степей. Чтобы закрыть ему глаза, один из гусаров вытащил из своего кармана медную монету — для человека, владевшего миллионами...»

В то время, когда удары судьбы сыпались на принцессу Вюртембергскую со всех сторон, начались её размолвки с любимым супругом. Всё чаще стали проявляться суровость, раздражительность и мелочность его неуравновешенного характера. В нём уже трудно было узнать живого, любезного и остроумного великого князя. Но особенно тяжёлым и оскорбительным для женского сердца Марии стало повышенное внимание Павла Петровича к её фрейлине Екатерине Нелидовой, которая как бы «встала» между ними, отодвинув добродетельную супругу великого князя на задний план.

Что же за женщина нарушила гармонию счастливого брачного союза немецкой принцессы, обладающей столькими достоинствами?

Екатерина Нелидова родилась в декабре 1756 года, воспитывалась в Смольном монастыре и принадлежала к его первому выпуску. В двадцать лет она была назначена фрейлиной к великой княгине Марии Фёдоровне, которой в то время было всего лишь семнадцать лет. Маленькая брюнетка с блестящими чёрными глазами, некрасивая, но живая, остроумная и изящная, Екатерина была полной противоположностью приехавшей в Россию немецкой принцессе — красивой высокой блондинке, строгой и степенной. С самого начала Нелидова сумела создать себе самостоятельное положение и сделаться заметнейшим лицом при великокняжеском дворе, который существенно отличался от двора императрицы. Малый двор, как его называли, был своего рода отдельным миром, где главным, конечно, был великий князь Павел Петрович: невинные удовольствия семейного быта и суровый порядок солдатской жизни в противоположность распущенным нравам большого двора.

Весёлая и живая хохотунья Нелидова участвовала почти во всех театральных представлениях, отлично играла на сцене, великолепно танцевала, и ни одно торжество в семье великокняжеской четы не обходилось без неё. Павел восхищался её грацией и умом. Со временем она стала его другом и доверенным лицом. Нелидова искусно вторила великому князю, принимая вид полнейшей откровенности и искренности и демонстрируя свою полную приверженность ему. Особенно близка она стала супругу принцессы Вюртембергской, когда в его характере наступил резкий перелом; он как бы замкнулся в себе и всплески своего необузданного гнева не умел больше сдерживать. Своенравная фрейлина великой княгини Марии Фёдоровны стала оказывать на сына императрицы большое влияние, возвеличивала его в собственных глазах, умея порой погасить его гнев какой-нибудь неожиданной выходкой или отвечая бранью на его брань. Перед Марией же она рассыпалась в заверениях преданности и даже любви, которым та доверчиво внимала. На первых порах влияние фрейлины на Павла не внушало ей ни страха, ни ревности. Но, будучи внимательным к Нелидовой, великий князь стал пренебрегать обществом своей супруги, что больно ранило любящую и безгранично преданную вюртембергскую принцессу. Да и в свете пошли разные толки. Всё происходившее при малом дворе обсуждалось в высшем свете Петербурга. Павел, возмущённый, как он уверял, ложными сплетнями, агрессивно отнёсся к неудовольствию и жалобам жены и удвоил внимание к её фрейлине, думая тем загладить несправедливость, опять же по его мнению, которую та терпела. Стали возникать постоянные недоразумения, которые больно ранили Марию Фёдоровну. Нелидова же тем временем приобретала всё большее влияние на великого князя. Немецкая принцесса вынуждена была даже пожаловаться свекрови, которая вместо ответа подвела её к зеркалу и сказала: «Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя — petite monstre[1], перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях». Сын же написал матери как бы в своё оправдание: «...Клянусь торжественно и свидетельствую, что нас соединяет дружба священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог!»

Однако разлад в супружеской жизни сына российской императрицы перестал быть тайной не только для петербургских салонов. В парижском журнале «Monteur Universel» в апреле 1792 года была напечатана корреспонденция из Петербурга, в которой в весьма резком тоне передавались слухи об отношениях наследника российского престола с фрейлиной его жены. Поведение великого князя считали бестактным.

Екатерина Нелидова, оскорблённая многочисленными сплетнями, решила покинуть двор и уйти в монастырь. Да и со стороны своей госпожи она на каждом шагу стала ощущать пренебрежение. А ведь её как женщину, которая обычно вела себя очень сдержанно, стараясь не показывать свои страдания, фаворитка не переставала чтить, должным образом оценивая замечательную кротость и терпение великой княгини. Поскольку лишиться расположения её высочества Нелидовой не хотелось, она стала вести себя осмотрительнее и сдержаннее. Чтобы покончить с непрекращающимися толками об её странном положении при гатчинском дворе, фрейлина решила прервать своё шестнадцатилетнее пребывание при великокняжеской семье. Она обратилась к Екатерине II с просьбой об освобождении от придворной должности и о дозволении удалиться в монастырь. Однако этому воспротивился Павел Петрович, и Нелидова ещё некоторое время оставалась при малом дворе.

Между тем в июле 1792 года Мария Фёдоровна вновь родила девочку. Увлечение увлечением, а свои супружеские обязанности великий князь не переставал исправно выполнять... Как всегда, государыня присутствовала при родах, не спала две ночи, беспокоилась. Однако рождение пятой внучки не вызвало её радости, она хотела, чтобы родился мальчик. «Много девок, всех замуж не выдадут, состарятся в девках», — услышали от неё, когда палили из пушек при наречении имени. Назвали ребёнка Ольгой, но на этот раз по случаю крестин обычных наград от императрицы не последовало...

Итак, Екатерина Нелидова всё ещё оставалась в Гатчине. Тем временем великая княгиня в своём любимом Павловске находила утешение в детях.

Любимцем её был старший сын Александр, которому к тому времени исполнилось шестнадцать лет. Чтобы предохранить молодого человека от влияния развращённой жизни двора, Мария Фёдоровна поддержала решение свекрови как можно раньше женить его.

В Петербург были приглашены две дочери наследного принца Баден-Дурлахского: Луиза Мария Августа и Фредерика Доротея. Одна из них должна была стать невестой юноши. Понравилась великому князю Александру четырнадцатилетняя принцесса Луиза. Несмотря на столь юный возраст обручённых, свадьбу не стали надолго откладывать. В сентябре 1793 года было совершено бракосочетание — торжественно, но без излишней помпезности и блеска из-за разлада в отношениях между императрицей и сыном. Екатерина II в то время серьёзно подумывала о том, чтобы лишить Павла престолонаследия и завещать это право своему любимцу, старшему внуку. Мысли эти она держала при себе, но сын, по-видимому, догадывался о замыслах матушки.

Мария Фёдоровна оказалась как бы меж двух огней: с одной стороны, она не могла не уважать материнские права своей свекрови, а с другой — пыталась умиротворяющим образом воздействовать, несмотря ни на что, на всё ещё любимого супруга. Она хотела, чтобы отец сблизился со своим старшим сыном — её кумиром, чтобы он сумел обуздать болезненную пылкость своего темперамента и воздерживался от необдуманных поступков. Но действовала великая княгиня лишь «посемейному», никоим образом не вникая в политические соображения императрицы. Однако найти душевный контакт со своим супругом ей было очень трудно, поскольку из-за истории с Нелидовой Павел и к любящей жене стал относиться с подозрением, считая и её в числе своих врагов. Великий князь даже решил не присутствовать при бракосочетании сына, что вновь очень огорчило Марию Фёдоровну. Тогда она решила обратиться за помощью к своей сопернице. Фрейлина немедленно откликнулась на просьбу почитаемой ею женщины и сумела склонить Павла к разумным действиям без излишних эмоций. Впервые Мария Фёдоровна имела случай оценить всю силу влияния «маленькой», как она называла Нелидову, на своего непредсказуемого супруга и убедиться, что лишь при её содействии можно будет, как она выразилась, «помогать великому князю вопреки ему самому».

Так началось сближение немецкой принцессы с подругой её супруга. Обе женщины, каждая по-своему, любили великого князя и во имя этой любви решили подать друг другу руки, чтобы воздействовать на него с разных сторон для его же спасения. Жизнь в Гатчине пошла своим чередом.

Мария Фёдоровна хотела, чтобы её муж сблизился и со своей матерью, но это становилось всё более невозможным. При дворе императрицы он почти не появлялся и проводил в Гатчине, с редкими заездами в Павловск, не только лето, но и зиму. Такое опальное положение великого князя лишало Марию общества старших детей, которые постоянно находились при бабушке-государыне. Вновь и вновь она обращалась к Нелидовой с просьбами подействовать на её супруга. Любое исполнение своего желания она воспринимала с благодарностью к женщине, которую считала своей соперницей. Между ними состоялось полное примирение. Екатерина Нелидова снова обратилась с прошением об уходе со службы, которое на этот раз было удовлетворено. Теперь уже бывшая фрейлина появлялась при малом дворе лишь с короткими визитами в качестве гостьи.

Отношения между Павлом Петровичем и принцессой Вюртембергской постепенно улучшались. Там, где влияние супруги на великого князя оказывалось недостаточным, она искала поддержки у Нелидовой. Соединёнными усилиями им часто удавалось не только предохранять его от ошибок, которые он мог совершить из-за болезненного темперамента и навязчивых идей, но и обуздывать его раздражительность и порывы гнева. Удалось добиться и сближения между отцом и сыновьями, чему Мария Фёдоровна была безумно рада. Старший сын искренне заявлял о своём нежелании занять престол в ущерб правам отца. Он вообще считал себя неспособным управлять таким огромным государством, как Россия.

Примирение с мужем заметно улучшило настроение великой княгини. Большой радостью для неё явилось известие о том, что отец её, принц Фридрих Евгений, после смерти своего брата стал владетельным герцогом Вюртембергским. За финансовое благополучие своих родных она отныне была спокойна.

В начале января 1795 года у Марии Фёдоровны родилась шестая дочь — Анна. Но буквально через неделю ещё неокрепшее после родов здоровье матери подверглось страшному испытанию: скончалась её двухлетняя дочь Ольга, которая пользовалась особой привязанностью Марии. Павел в те дни отчаяния преобразился: стал опять нежным и внимательным к своей супруге, старался по мере сил смягчить её горе.

Но жизнь продолжалась, и через полтора года великая княгиня вновь стала матерью — на этот раз родился сын. Отец был доволен и горд. Бабушка же, хоть и обрадовалась долгожданному мальчику, была активно поглощена лишь одной мыслью: как сделать так, чтобы престолонаследником стал её старший внук. Ей казалось, что Александр всё же не отвергнет её план. Не откладывая в долгий ящик, Екатерина направила жене сына соответствующую бумагу с требованием: та должна поставить свою подпись с согласием вынудить своего мужа отказаться от прав на престол. Мария Фёдоровна, пожалуй, впервые проявила непослушание воле императрицы и с негодованием отказалась подписать бумагу. Мирное сосуществование между свекровью и невесткой, продолжавшееся почти двадцать лет, было нарушено. Своему супругу о коварстве его матери Мария, однако, не сказала, чтобы не травмировать его ещё больше.

Екатерина II, ранее очень любившая свою невестку, теперь стала относиться к ней холодно и подозрительно. А Марии Фёдоровне свекровь уже казалась существом почти враждебным. Да и в характере и мировоззрении обеих женщин с некоторых пор всё более явно проявлялась разница. Со временем между ними росло отчуждение, которое обострялось обстоятельствами как семейной жизни великой княгини, так и политической жизни России того времени.

Ещё за несколько месяцев до рождения у Марии Фёдоровны третьего сына в Петербург по вызову Екатерины II прибыла герцогиня Саксен-Кобургская с тремя дочерьми. Одна из них, по мнению императрицы, должна была стать невестой великого князя Константина, которому ещё не было и семнадцати лет. Выбор пал на Юлиану Генриетту. 2 февраля 1796 года принцесса приняла православную веру с именем Анны Фёдоровны, а спустя две недели её обвенчали с внуком могущественной императрицы. Сделано это было явно вопреки его желанию. Уже с первых дней супружества характер и привычки второго сына великокняжеской четы стали отрицательно воздействовать на семейную гармонию молодых людей. Константин — несдержанный и подверженный непредсказуемым странностям, и великая княгиня Анна Фёдоровна — кроткая, добропорядочная, воспитанная на высоконравственных принципах. Такая несхожесть характеров в скором времени привела к взаимному охлаждению, а спустя четыре года к разрыву.

А у императрицы возникло очередное «брачное» желание: найти супруга для тринадцатилетней Александры, своей старшей внучки. Она решила, что самой подходящей кандидатурой для великой княжны является наследник шведского престола Густав Адольф. Переговоры о браке велись ещё с его отцом, королём Густавом III, и было это связано с чисто политическими планами обеих стран. Казалось, всё было решено. Но Густав Адольф, став королём после смерти отца, не приехал в Петербург для знакомства с невестой, так как до своего совершеннолетия по шведским законам не имел права посещать столицы иностранных государств. Екатерине II пришлось согласиться с этим доводом. Тут остро встал ещё один вопрос — о религии будущей шведской королевы. С самого начала предполагалось, что великая княжна не изменит своего вероисповедания — этого требовала российская императрица. Шведский двор, казалось, был согласен. О браке короля Швеции с внучкой Екатерины II говорили уже как о деле вполне решённом. Оно должно было состояться, как только король достигнет совершеннолетия.

В ноябре 1796 года Густав Адольф после долгих переговоров прибыл наконец в российскую столицу в сопровождении своего дяди и опекуна герцога Зюдерманландского. Некоторое время он провёл при петербургском дворе, в его честь устраивались бесконечные балы и праздники. Казалось, что с Александрой он установил хороший контакт. Однако задуманный бабушкой-царицей брак не состоялся. Шведский король неожиданно для российской государыни отказался подписать брачный контракт и покинул Петербург. Через некоторое время после возвращения Густава Адольфа в Стокгольм Екатерина II получила письмо от своего посла в Швеции: «Король желает свершения брака с великой княжной, однако это желание основано на предположении, что она переменит религию...» А в кулуарах поговаривали, что шведский король отказался от брака с русской великой княжной якобы из-за её вероисповедания, но на самом же деле ему пришлась не по вкусу развращённость нравов при дворе российской императрицы.

Екатерина II восприняла поведение Густава Адольфа как личное оскорбление для себя и сильно разгневалась. Распространился даже слух, что её внезапная смерть — а случилось это в конце того же месяца — произошла из-за припадка сильного раздражения, вызванного поведением короля Швеции.

Курьер с известием, что государыня находится при смерти, прибыл в Гатчину. Вместе с супругой Павел Петрович немедленно отправился в Петербург. Приехали они в Зимний дворец лишь к вечеру и всю ночь безвыходно провели во внутренних покоях императрицы. Предсмертная агония Екатерины II длилась более тридцати часов, к утру она скончалась.

Сразу же после смерти матери Павел Петрович отправил графа Головкина в Стокгольм с сообщением о своём восшествии на престол. Мария Фёдоровна, которая до того времени не вмешивалась в решение вопроса о судьбе дочери, поручила графу известить шведского короля о её к нему расположении и одновременно уполномочила его передать поклон от великой княжны Александры. Очевидно, она предполагала, что со смертью императрицы Екатерины II намерения короля Густава изменятся. Однако спустя некоторое время поступило известие, что жениться на княжне православного вероисповедания король по-прежнему отказывается. Всякие переговоры после этого были излишними.

Вскоре король Густав IV женился на принцессе Баденской, родной сестре супруги Александра, старшего сына Марии Фёдоровны, чем та была крайне огорчена.

Итак, всемогущая российская государыня Екатерина II, немецкая принцесса из небольшого германского княжества, занявшая престол путём заговора против собственного мужа, скончалась. Императором России был провозглашён её сын, великий князь Павел Петрович. Его супруга, тоже немецкая принцесса, через двадцать лет после своего прибытия в Россию стала императрицей. В её жизни начался новый период. Павел, памятуя о том, что его отец, император Пётр III, не последовал совету прусского короля Фридриха II как можно скорее надеть на голову царский венец, поспешил назначить день коронации. Правда, им было дано распоряжение произвести приготовления к торжествам с предельной экономией.

Церемония коронации была назначена на весну 1797 года. Торжественный въезд в Москву происходил в Вербное воскресенье, 28 марта. Император в военном мундире прусского покроя ехал верхом, а императрица в карете. На всём пути к Кремлю были выстроены войска, для зрителей устроены крытые галереи. После свершения обряда над своей особой император Павел, заняв место на троне и возложив царские регалии на подушки, подозвал к себе жену. Когда она подошла и опустилась перед ним на колени, государь снял с себя корону и, прикоснувшись ею к челу Марии Фёдоровны, вновь надел на себя. Затем ему была подана другая, меньшая по размеру корона, которую Павел собственноручно возложил на голову супруги, как это сделал более семидесяти лет назад его прадед Пётр I при коронации Екатерины. Вслед за этим на Марию Фёдоровну была надета цепь ордена Андрея Первозванного и императорская порфира. Впервые в истории России в один и тот же день короновались царь и царица. Немецкая принцесса получила корону из рук своего супруга, российского императора.

Тут же в Успенском соборе, где по традиции совершалось венчание на царство всех российских государей, император зачитал указ о новом порядке престолонаследия, так называемое «Учреждение об Императорской фамилии ». Согласно ему отныне царствующему государю будет наследовать его старший сын или же старший представитель семьи Романовых по мужской линии.

На коронации и в последующих торжествах в Москве присутствовала и Екатерина Нелидова. Монастырь она покинула сразу же после вступления своего друга на престол. Бывшая фаворитка Павла Петровича вновь появилась при дворе, ей было отведено помещение теперь уже в Зимнем дворце. В день коронации Нелидова получила звание камер-фрейлины и подарок — великолепный, осыпанный бриллиантами портрет императрицы. Она стала, по существу, первым лицом при дворе. Но теперь уже Нелидова находилась в тесной близости ко всему императорскому семейству и была в дружбе с императрицей.

Каковы же были на самом деле отношения между Нелидовой и Павлом Петровичем? Судить трудно. Но вот в 1869 году впервые были опубликованы её письма Павлу. Они обычно начинаются словами «Mein liebes Paulchen»[2]. По мнению издателя, письма свидетельствуют об идеально чистых взаимоотношениях фрейлины с обоими супругами вопреки клевете и подозрениям.

В одном из писем императору Павлу Нелидова пишет: «Благодарю Вас за то... что доставляете мне удовольствие любить Вас всем сердцем. Говорят, что никогда не следует высказывать мужчине, что его очень любишь, ибо они всё более или менее неблагодарны. Но разве Вы для меня мужчина? Клянусь Вам, что с тех пор, как я к Вам привязана, я этого никогда не замечала; мне кажется, что Вы мне — сестра...» По случаю рождения третьего сына в семье великого князя бывшая фрейлина пишет ему: «Да сохранит Вас Бог на то, чтобы быть счастливейшим из отцов, как Вы уже теперь счастливейший из супругов...» Марию она называет лучшей из женщин и матерей, лучшей из супругов. А в одном из писем императрицы к Нелидовой есть такие слова: «Вы наш добрый друг и всегда им будете: любить Вас для нас благо. Приезжайте к нам... Гатчинские удовольствия утрачивают свою цену, потому что Вас тут нет».

Однако почётное присутствие Екатерины Нелидовой при дворе императора Павла I было лишь в первый период его царствования. Как говорили древние философы, всё течёт, всё меняется... У государя появилась новая страсть, и на сей раз утверждать о её платоническом характере уже было вряд ли возможно.

Во время своего посещения Москвы в мае 1798 года император познакомился с молоденькой княжной Анной Лопухиной и почувствовал к ней неодолимую страсть. По его высочайшему повелению семья Лопухиных переехала в Петербург. На всех официальных приёмах молодая княжна Анна бесстыдно кокетничала с императором, не спуская с него глаз, как бы отдавая ему всю себя. Она была абсолютной противоположностью бывшей фаворитке государя: шестнадцатилетняя девушка, полненькая, небольшого роста, с красивыми чёрными большими глазами, обрамленными густыми длинными ресницами, в которых, однако, трудно было заметить блеск ума, свойственный её предшественнице. Родственники красавицы явно использовали её как «сладкую» приманку, чтобы завоевать определённые позиции в государстве. Даже после того, как девушка была выдана замуж за князя Гагарина, связь её с императором Павлом I не прекратилась.

Это было новое испытание для Марии Фёдоровны, теперь уже императрицы. Но она нашла в себе силы как бы не замечать связь супруга с молодой княгиней, лишь бы её Павлуша оставался в семье.

А как же бывшая фаворитка императора? Стареющая Екатерина Нелидова поняла, что бороться с молодой соперницей бесполезно. Она не захотела сохранять при дворе положение второстепенное и предпочла снова удалиться в Смольный монастырь — место своего воспитания, — который уже не покидала до конца дней. Мария Фёдоровна навещала там свою бывшую соперницу, а теперь подругу, чтобы делиться с ней скорбью и непрестанными опасениями. Прожила эта удивительная женщина до восьмидесяти двух лет и, возможно, так и осталась старой девой. Умерла Екатерина Нелидова в 1839 году. В некрологе по случаю её смерти были написаны следующие слова: «Глубокое благочестие, отлично образованный ум, любовь к изящным искусствам, тонкое знание сердца человеческого, весёлый детский нрав — привлекали к ней всех её окружающих с самых молодых лет».

Лучшим доказательством высокой добродетели Екатерины Нелидовой служит постоянная сорокалетняя дружба, которую в течение всей жизни сохранила к ней государыня императрица Мария Фёдоровна. После смерти бывшей фрейлины все её бумаги были переданы сыну императора Павла I, императору Николаю I. Некоторые впоследствии, как уже упоминалось, были частично опубликованы.

В 1798 году у императрицы Марии Фёдоровны родился четвёртый сын, названный Михаилом — по всей вероятности, в честь первого царя Романова на российском престоле. После рождения мальчика врач императрицы, Йозеф Моргенхайм, заявил, что последующие возможные роды будут стоить ей жизни. Павел был счастлив, что родился ещё один сын. Хотя и после смерти его матушки. В приливе нежных чувств к своей многострадальной супруге он велел срочно построить в Павловске большой деревянный павильон, где намеревался поместить мать Марии, которую лично пригласил приехать в Россию побыть рядом с дочерью и многочисленными внуками. Несколько месяцев тому назад вюртембергская герцогиня Доротея София стала вдовой и чувствовала себя очень одинокой. А для Марии Фёдоровны приезд матери был бы большой радостью. Но этим планам не суждено было сбыться. Совершенно неожиданно из Германии пришло известие, что любимая матушка царствующей немецкой принцессы скоропостижно скончалась.

В числе первых постановлений, изданных императором Павлом I, был указ на имя государыни Марии Фёдоровны, согласно которому ей вверялось главное наблюдение за Воспитательным обществом благородных девиц, называемым обычно Смольным институтом. К тому времени этому первому женскому учебному заведению уже исполнилось тридцать два года. Основано оно было ещё при Екатерине II и, как всё новое, не испытанное и малоизвестное, имело много недостатков в общем своём устройстве. Императрица Мария Фёдоровна с присущей ей энергией принялась за совершенствование Смольного. А история создания института такова.

Когда-то на реке Неве ещё в первые годы существования Петербурга — основан он был в 1703 году — находился дегтярный завод, называемый в народе Смоляной двор. Да и деревня, расположенная поблизости, называлась Смольной. Около этой деревни царь Пётр I, прадед императора Павла, за пять лет до своей кончины построил загородный дворец, получивший название Смольного. Впоследствии там проводила летние месяцы его дочь Елизавета. В 1748 году на месте этого дворца возвели Воскресенский Новодевичий монастырь. Его также стали называть Смольным монастырём. Когда императрица Екатерина II издала указ об основании Общества благородных девиц, воспитанниц этого первого в России учебного заведения для девочек, или, как его именовали, Женского института, разместили в здании монастыря рядом с монахинями. Со временем последних становилось всё меньше, так как в церковный дом перестали селить новых послушниц. Первый приём в Смольный институт был ограничен пятьюдесятью девочками от пяти до шести лет, последующий набор воспитанниц осуществлялся через каждые три года. Курс обучения продолжался двенадцать лет и был разделён на четыре возраста, называвшихся по цвету платьев воспитанниц: кофейный, голубой, серый (впоследствии зелёный) и белый. В число преподаваемых предметов входили кроме закона Божия русский и иностранные языки, арифметика, география и история, помимо этого, ещё основы архитектуры и геральдики, экономика и домостроительство, искусство и рукоделие. Простая, но здоровая пища, гулянье и игры в саду, сон от семи до девяти часов в сутки в зависимости от возраста — всё это способствовало хорошему физическому развитию детей. Чтобы приучить девочек к светскому обращению, устраивались танцевальные вечера и театральные представления, часто в присутствии августейших особ.

Следующие тридцать два года Смольный институт находился под непосредственным наблюдением императрицы Марии Фёдоровны. Приняв в своё непосредственное ведение это учебное заведение, государыня в тот же день посетила его, ознакомилась со всеми его нуждами и на следующий же день пожаловала ему из своей казны 15 000 рублей ассигнациями с дальнейшей ежегодной выплатой этой суммы для выдачи пособий бедным воспитанницам, наград или прибавки к зарплате служащим, а также для прочих потребностей заведения. По инициативе императрицы через несколько лет около монастыря были построены два больших трёхэтажных дома, в один из которых перевели воспитанниц из монастырского здания. В самом же монастыре был учреждён вдовий дом для женщин, потерявших кормильца.

Долгие годы Смольным институтом заведовала его бывшая выпускница баронесса Пальменбах — по отцу она была немецкого происхождения. С ней государыня поддерживала постоянный контакт, помогала советами и была к ней дружески расположена.

Когда Мария Фёдоровна бывала в Петербурге, она обязательно навещала своё любимое детище, интересовалась мельчайшими подробностями институтской жизни — начиная с выбора для девочек учителей и классных дам и кончая их играми и забавами. Особое внимание государыня обращала на религиозно-нравственное воспитание институток. В одном из писем госпоже Пальменбах она писала: «...Каждую неделю я желаю получать отчёт о положении в классах и желаю, чтобы эта ведомость была разделена на две рубрики, из коих одна будет для поведения, а другая для успехов... Я буду помогать во всём, что будет от меня зависеть, и величайшим для меня удовольствием будет содействовать Вам в Ваших трудах для блага наших милых детей...»

Во время экзаменов императрица торжественно приезжала в институт — в великолепном наряде, в сопровождении блестящей свиты, в богатой карете.

По нескольку часов она без устали просиживала на экзаменах, тут же награждала отличившихся деньгами, ласковым приветствием, лакомствами. К детям Мария вообще относилась с особой добротой и снисходительностью.

В Смольный институт благородных девиц императрица поместила и двух девочек, оставшихся сиротами после смерти её самой близкой подруги, графини Бенкендорф, уроженки Вюртемберга. После вступления в брак с генералом Христофором Бенкендорфом, комендантом Павловска, она почти неотлучно находилась при императрице. Когда графиня скончалась, одной её дочери было двенадцать лет, другой одиннадцать. Мария Фёдоровна пыталась, как могла, утешить супруга своей почившей подруги, а заботу о будущем девочек взяла на себя. «...Поручаю Вам моих двух бедных сирот, в которых я принимаю участие столь же горячее, сколь горяча была моя дружба с их покойной превосходной матерью...» — писала она Пальменбах. И тут же, как бы в подкрепление этой своей сугубо личной просьбы, добавляла: «Я, конечно, не могла дать Вам большего доказательства моего уважения и доверия, как предоставить Вашему попечению воспитание двух молодых девушек, которые мне бесконечно дороги и мать которых была моим лучшим другом. Убеждённая в том, что Вы разделите мою нежность к ним, я доставлю себе удовольствие уверить Вас в признательности, которую я за это буду испытывать».

Всё произошло, как хотела того добросердечная Мария Фёдоровна. Девочки получили в стенах Смольного прекрасное образование, а затем — опять же с благословения подруги своей матери — удачно вышли замуж: одна за генерала Шевича, честного и доброго человека, а другая за генерала Ливена, бывшего российским послом в Лондоне.

Отец их, граф Христофор Бенкендорф, продолжал оставаться при дворе Павла I, верно ему служил. Он был известен своей исключительной рассеянностью, которая после смерти жены стала ещё большей. О нём в ту пору ходило немало анекдотов — быль это или выдумка, сейчас судить трудно. Рассказывали, например, такое.

Однажды он был у кого-то на балу. После полуночи, когда гости разъехались, остались лишь хозяин и граф Бенкендорф. Разговор не клеился, оба порядком устали, хотелось уже спать. Хозяин, видя, что гость не собирается уезжать, предложил ему пройти в кабинет. Граф не проявил особого желания, но и не отказался. Сели в кабинете, погрузившись в молчание. Хозяин дома не мог напрямик сказать столь уважаемому человеку, как Бенкендорф, что уже пора ехать домой, но потом, решившись, наконец промолвил:

— Может быть, ваш экипаж ещё не приехал? Не прикажете ли, я велю вам заложить мою карету?

— Как вашу карету? Да я хотел предложить вам свою.

Граф по рассеянности решил, что он у себя дома, и с трудом скрывал своё раздражение: гость, как он думал, так долго у него засиделся.

В последние годы жизни граф Бенкендорф проживал в Риге. Ежегодно в день именин и рождения императрицы Марии Фёдоровны он писал ей поздравительные письма. Иногда он даже лично приезжал в Петербург к благодетельнице своих дочерей, чтобы ещё и ещё раз поблагодарить за поддержку, оказанную его семье после смерти жены, память о которой он всегда верно хранил. Его старший сын в будущем стал доверенным лицом императора Николая I и возглавил первое в России жандармское управление.

Занимаясь учебными заведениями и благотворительностью, императрица находилась в стороне от государственных дел своего супруга и старалась ни во что не вмешиваться. Пожалуй, лишь однажды она проявила инициативу, что привело даже к кадровой перестановке. А случилось это так.

Одним из самых влиятельных людей и фаворитов во время царствования супруга вюртембергской принцессы был Николай Архаров, которого Павел назначил вторым после цесаревича Александра петербургским генерал-губернатором. Выдвинувшись сам, Архаров позаботился и о своём младшем брате Иване, проживавшем в Москве, губернатором которой он стал. Женат московский Архаров был на богатой девице по имени Екатерина, известной не только своей красотой и умом, но и умением с большим достоинством и тактом держать себя в обществе.

Дом Архаровых в Москве был известен на всю округу своим образцовым порядком и гостеприимством. Каждый день там обедало не менее сорока человек, а по воскресеньям давались балы, на которых собиралось лучшее общество былой русской столицы. Два года Иван Архаров исполнял обязанности губернатора, но карьера его прекратилась самым неожиданным образом не без участия государыни Марии Фёдоровны. Случилось это по вине его старшего брата Николая, близкого к императорской чете.

После коронации Павел I, отправив супругу и детей в Петербург, поехал осматривать литовские губернии. Петербургский генерал-губернатор решил приготовить к возвращению государя приятный сюрприз: всем без исключения жителям столицы он приказал окрасить ворота своих домов и садовые заборы полосами чёрной, оранжевой и белой красок по образцу шлагбаумов. Это приказание следовало выполнять немедленно, и повлекло оно за собой огромные расходы, так как маляры, воспользовавшись ситуацией, стали запрашивать немалые деньги за работу, да и цена на краски резко возросла. Со всех сторон послышались возгласы негодования, дошедшие и до императрицы, которая была известна своей хозяйственностью и бережливым отношением к денежным средствам, будь они её личные или государственные. Вот тут-то и решила императрица вмешаться в это дело, а заодно и замолвить словечко за родственника фрейлины Нелидовой, графа Буксгевдена, которого она хотела бы видеть на посту губернатора Петербурга. Получив сообщение о возвращении супруга в столицу, Мария Фёдоровна выехала ему навстречу и рассказала о случившемся. При въезде в Петербург Павел I был поражён количеством выкрашенных по однообразному шаблону ворот домов и спросил, что означает эта нелепая фантазия. В ответ он услышал, что «полиция по приказу губернатора принудила горожан безотлагательно исполнить волю монарха». «Так что же, я дурак, что ли, чтобы отдавать такие приказания!» — разгневанно закричал император.

Николаю Архарову было приказано немедленно удалиться из столицы и никогда больше не показываться на глаза государю. Вместо него губернатором был назначен граф Буксгевден. Мария Фёдоровна была очень довольна результатом своего косвенного вмешательства при назначении на высокий государственный пост. А жене московского Архарова, который тоже лишился своего губернаторства, императрица начала оказывать особое благоволение, продолжавшееся долгие годы. Возможно, она испытывала некоторые угрызения совести, что явилась как бы причиной в изменении судьбы столь уважаемого в Москве семейства.

Прошло несколько лет, и Екатерина Архарова после смерти мужа вместе со взрослыми дочерьми переселилась из Москвы в столицу, чтобы быть поближе к императрице, к тому времени уже вдовствующей. Неподалёку от Павловска она купила дом, где проводила лето вместе со всеми своими домочадцами. Мария Фёдоровна часто приглашала её на обед, и, как рассказывали, Архарова обычно возвращалась из Павловского дворца с двумя большими корзинами, наполненными фруктами, конфетами и пирожками с царского стола. Всё это раздавалось внукам и прислуге. Императрица знала об этой слабости всеми уважаемой почтенной дамы и лично давала указание не забыть незаметно наполнить корзины яствами и отнести их в карету гостьи.

В июле, в день рождения Архаровой, Мария Фёдоровна всегда её поздравляла, лично являясь на дачу, и преподносила ей небольшой подарок. Архарова благоговейно и почтительно благодарила за милость высокую гостью и со своей стороны вручала государыне букет роз, которыми особенно славился её сад.

В последний год своей супружеской жизни Мария Фёдоровна была явно озабочена физическим состоянием государя, который становился всё более раздражительным и капризным. В мае 1800 года она писала Нелидовой: «Наш образ жизни невесел, так как совсем невесел наш дорогой государь.

Он носит в душе глубокую печаль, которая его снедает. От этого страдает его аппетит... и улыбка редко появляется на его устах».

Словно предчувствуя насилие, которое будет совершено над ним, Павел I нигде не чувствовал себя в безопасности, даже в собственном дворце. Ему для спокойной жизни нужен был укреплённый замок, окружённый глубоким рвом, заполненным водой, с толстыми стенами и с подъёмными мостами, абсолютно недоступный. Для него воздвигли срочно такой замок, поселившись в который царь создал себе иллюзию своей полной безопасности. Крайне ограниченный придворный персонал сокращался всё больше и больше. Павел I почти никому не доверял, разве что новому генерал-губернатору столицы графу Палену. Вот он-то и возглавил заговор против государя. Говорили потом, что на осуществление плана заговорщиков Палён получил согласие от старшего сына императора, якобы согласившегося с отречением отца, но без угрозы для его жизни.

Александра заверили, что наследником престола Павел I якобы хочет объявить приглашённого им в Петербург месяц назад племянника своей супруги тринадцатилетнего вюртембергского принца Евгения. Его он намеревался женить на своей любимой дочери Екатерине. Но всё это, может быть, было придумано для оправдания злодейского убийства царя.

В ночь на 11 марта 1801 года в Петербурге в ненастную погоду, когда из-за тумана в нескольких шагах ничего не было видно, Павел I был задушен в собственной спальне. Марии Фёдоровне же было сказано, что государь скоропостижно скончался от апоплексического удара. Услышав это, бедная женщина лишилась чувств.

Лишь через шестьдесят лет события этой трагической ночи были преданы гласности. Они были описаны в книге «Цареубийство 11 марта 1801 года», составленной на основе воспоминаний участников переворота.

Когда заговорщики, предварительно изрядно выпив для храбрости, ворвались в спальню императора, в постели его не оказалось. Решили, что, услышав шаги, он успел выбежать из комнаты. Но тут один из ворвавшихся издал радостный крик — из-за заслонки камина виднелись босые ноги государя. Его силой вытащили и, протянув заранее составленную бумагу, велели немедленно подписать своё отречение от престола. В кальсонах и нижней полотняной рубахе, стоя перед пьяными офицерами, Павел I твёрдым голосом заявил, что подписывать ничего не будет. Один из заговорщиков схватил с письменного стола золотую табакерку и бросил её в царя, попав ему прямо в висок. Павел I упал, и кто-то из заговорщиков, сняв офицерский шарф императора, висевший над его скромной походной кроватью, задушил его. Так сорок лет назад это случилось и с его отцом, Петром III, хотя тот и согласился беспрекословно на отречение в пользу принцессы Ангальт-Цербстской, своей супруги.

Всех этих подробностей императрица Мария никогда не узнала, хотя истинная причина смерти её дорогого Павлуши ей стала известна.

17 марта тело покойного императора было перенесено в тронный зал Михайловского замка, а через неделю — в Петропавловский собор, где состоялось отпевание и погребение. После похорон Мария Фёдоровна удалилась в Павловск.

Первое время она была словно в шоке, ни с кем не хотела видеться, даже со старшим сыном, заменившим отца на российском престоле. Ей успели нашептать, что он как-то причастен к убийству отца, но верить во всё это мать, естественно, не хотела. Знал или не знал её первенец о предполагаемом убийстве? С его ли согласия совершилась эта трагедия? Никто не дал прямого ответа на эти вопросы. Да и историки отвечают на них уклончиво: не знал, но догадывался, не хотел, но не противился и оттого всегда чувствовал вину перед матерью. Да и что для бывшей принцессы Вюртембергской это могло изменить. Её дорогого Павла больше не было...

Любое горе лечится лишь временем. Мария Фёдоровна, теперь уже вдовствующая императрица, уединилась в своём Павловске, ограничив круг своего общения до минимума. Вставала рано, занималась своим садом, ежедневно совершала прогулку верхом в сопровождении гофмаршала и пажа. Последнему она давала кошелёк с деньгами, которые тот по её приказанию вручал какому-нибудь инвалиду и просил помолиться его за упокой души усопшего. В Павловском дворце рядом со спальней Марии Фёдоровны находилась комната, которая всегда была заперта. Входить в неё могли лишь сама вдовствующая императрица да старичок придворный, который верно служил ещё её мужу. В этой комнате хранились вещи покойного императора Павла I из его кабинета-спальни: стулья, кресло, письменный стол, на котором лежали бумага, перья и письма, стенные часы со стрелкой, остановленной на половине первого — время, когда окончилась его жизнь. За ширмочкой стояла узкая походная кровать убитого, под одеялом простыня и ночная рубашка с пятнами крови. В глухой чаще павловского парка вдова императора велела воздвигнуть мавзолей «Супругу-благодетелю, на вечную память о нём». А ежегодно 11 марта устраивалась панихида по убиенному, на которой присутствовали все члены большой семьи Марии. Память о муже она чтила всю жизнь.

Сын императрицы Екатерины II процарствовал четыре года, четыре месяца и шесть дней. За двадцать пять лет супружеской жизни немецкая принцесса родила ему десять детей: четверых сыновей, двое из которых будут восседать на российском троне, и шесть дочерей. Малышку Ольгу Мария потеряла ещё при жизни Павла, но за двадцать семь лет вдовства ей предстояла утрата ещё четверых. Новое горе обрушилось на неё через несколько дней после трагической смерти супруга: из Австрии пришло известие, что от родов скончалась её старшая дочь Александра.

После безрезультатных переговоров о свадьбе шведского короля Густава IV с великой княжной она была выдана замуж за австрийского эрцгерцога Иосифа. Как только брак был заключён, Александра уехала со своим мужем в Вену. Родители были огорчены этой разлукой и особенно опечалились, когда получили от дочери известие, что вторая жена императора Франца, Мария Терезия Неаполитанская, плохо с ней обращается. Русскую великую княгиню упрекали в самых разнообразных больших и малых грехах и даже в том, что блеск её бриллиантовых украшений затмевает блеск драгоценностей австрийской императрицы. А уж любовь и признание со стороны населения Австрии и Венгрии ей просто не хотели простить, обвинив молодую женщину в поощрении сепаратистских стремлений. За Александрой был даже тайно учреждён строгий надзор. Супруга австрийского эрцгерцога не перенесла родовых мук. Говорили, что это случилось оттого, что ей было отказано в самом элементарном уходе.

Не прошло и двух лет после этих печальных событий, как ушла из жизни вторая дочь вдовствующей императрицы, Елена, ставшая женой принца Мекленбургского Фридриха Людвига. Не достигнув и двадцати лет, она скончалась в Шверине.

Долгую и красивую жизнь прожила дочь Мария. Она стала женой великого герцога Саксен-Веймарского Карла Фридриха и оставила после себя добрую память в Германии. В немецкой литературе много написано об этой удивительной женщине. Пребывание в Саксонии позволило дочери российского императора и немецкой принцессы значительно расширить образование, полученное ею на родине. Она сумела объединить вокруг себя «цвет» немецкого просветительства, покровительствовала науке и искусству, устраивала при дворе популярные лекции, концерты и даже выставки, поддерживала начинающих поэтов и художников. Сам Гёте, проживший большую часть своей жизни в Веймаре, принадлежал к числу друзей русской великой княгини, считая её одной из наиболее выдающихся женщин своего времени. По её инициативе в Веймар был приглашён знаменитый Лист, создан музей, посвящённый Шиллеру и Гёте, прославивших город своей деятельностью. Не без её содействия небольшой саксонский город стал центром культурной жизни Германии. Некоторые здания были построены на деньги, высланные из России вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной, горячо поддерживающей инициативы своей дочери.

Гёте в своём дневнике сделал такую запись: «В 12 часов была Её Императорское Высочество. Очень доволен преуспеванием всех основанных ею учреждений, на которые, без сомнения, идут большие суммы. Приходится всё больше и больше удивляться этой замечательной женщине, постоянно стремящейся вводить полезное, близко следящей за каждым в отдельности, через что всё зависит собственно от неё».

Мария Павловна и в Германии не переставала любить русский язык и русскую поэзию. Она воспитала своего сына так, что про него говорили в Веймаре: «Не знаем, где в нём кончается немец, а где начинается русский».

Много забот у Марии Фёдоровны было связано с замужеством дочери Екатерины, умной и честолюбивой девушки, любимицы старшего брата, занявшего трон после смерти отца. Ей уже исполнилось девятнадцать лет, а она всё ещё оставалась в семье. В 1807 году во время встречи с российским императором в Тильзите к ней посватался французский император Наполеон. Однако Александр I решил дать уклончивый ответ на столь «лестное» предложение, ссылаясь на окончательное слово своей матери. А в узком кругу государь высказался: он полагает, что личность человека, с которым предстоит соединиться его любимой сестре, довольно неприятна и что человек этот никак не сможет ей понравиться и сделать её счастливой. Отрицательную позицию по отношению к этому браку заняла и Мария Фёдоровна. Она слишком была предана своей любимой германской отчизне, чтобы согласиться отдать дочь французскому выскочке, как она называла Наполеона.

В решении этого деликатного дела вдовствующая императрица положилась на князя Куракина — человека, которому полностью доверяла.

Куракин был правнуком Бориса Куракина, свояка Петра I: их жёны, Лопухины, были родными сёстрами. Приходясь внучатым племянником графу Никите Панину, он учился под его надзором имеете с великим князем Павлом и с ранних лет проявлял искреннюю привязанность к своему царственному соученику. Когда его высочество испытывал нужду в деньгах, князь даже закладывал свои деревни, чтобы оказать ему помощь. Однако он чем-то не угодил императрице Екатерине II, и та направила его на поселение в свои южные поместья.

После восшествия на престол Павла I князь был отозван в Петербург и на него посыпались царские милости. Он тесно сблизился с сыном Екатерины и считал позднее эти годы лучшими в своей жизни. Мария Фёдоровна устраивала в Павловске обеды, приглашала гостей на театральные представления или на карточную игру, и среди приглашённых был часто и князь Куракин. К нему у неё было особенно доверительное отношение. После смерти Павла I именно Куракину было поручено разобрать и привести в порядок все его бумаги.

Князь Куракин отличался любовью к роскоши, окружал себя множеством прислуги, одежда его сверкала бриллиантами. В царствование Александра I, когда сам император ездил в коляске, запряжённой одной лошадью, и когда на улицах редко можно было увидеть богатые экипажи, только один Куракин сохранял прежний екатерининский обычай и ездил в позолоченной карете с форейтором, двумя лакеями на запятках и двумя скороходами, бежавшими за каретой. Зрелище было впечатляющим. А хлебосольство и широта князя были известны далеко за пределами Петербурга. Однако при всей роскоши и изнеженности, которыми была обставлена его жизнь, Куракин слыл умным и образованным человеком — он окончил Лейденский университет, любил сочинять, им было издано несколько собственных книг.

Всё это высоко ценила вдовствующая императрица, сохраняя к другу своего покойного супруга доброе отношение. В 1807 году князь Куракин был назначен чрезвычайным и полномочным послом к венскому двору. На пути из Петербурга в Вену он почти ежедневно доносил Марии Фёдоровне о своём путешествии, подробно описывал обстановку в городах, где проезжал, встречи с официальными лицами и близкими ко двору людьми. Пробыв несколько дней в Тильзите, он отправил императрице письмо с сообщением о положении дел в армии и о заключении мира с Наполеоном, но оговорился при этом, что делает это по личному повелению её сына, так как государь из-за недостатка времени не мог сам написать матушке.

Когда у Марии Фёдоровны возникла мысль выдать свою дочь Екатерину замуж за австрийского императора Франца, супруга которого скончалась несколько недель назад, именно Куракину она поручила по прибытии в Вену устроить это семейное дело. Вопрос о браке Екатерины князь обсудил в Тильзите с Александром I и направил его матери срочную депешу следующего содержания: «Государь думает, что личность императора Франца не может понравиться и быть под пару великой княжне Екатерине. Государь описывает его как дурного, плешивого, тщедушного и безвольного человека, лишённого всякой энергии духа и расслабленного телом и умом от всех несчастий, которые он испытал, трусливого до такой степени, что он боится ездить верхом в галоп и приказывает вести свою лошадь на поводу... Я воскликнул, что это вовсе не похоже на качества великой княжны: она обладает умом и духом, соответствующими её роду, имеет силу воли; она создана не для тесного круга; робость совершенно ей не свойственна, смелость и совершенство, с которыми она ездила верхом, способны возбудить зависть даже в мужчинах. ...Государь утверждает, что Её Высочество сестра и Россия ничего не выиграют от этого брака».

Далее он сообщил: «...Государь объявил, что я получу его последние приказания из Петербурга, что он пришлёт их мне с курьером, который догонит меня на дороге прежде, чем я доеду до Вены. Он желает ещё переговорить с Вашим Величеством; он слишком любит свою сестру, чтобы не принимать в её судьбе и счастье живого участия; он всегда был убеждён, что предполагаемый брак, по неприятным качествам человека, с которым она должна соединиться, не сделает её счастливою».

В конце своего послания Куракин написал: «...Что касается до меня, то я продолжаю усердно желать найти средство действительно упрочить участь и будущее счастье Её Высочества княжны Екатерины, которой я предан душой и сердцем на всю жизнь... Несмотря на все возражения государя, которые я сообщил Вашему Величеству... я всё-таки полагаю, что... он так добр, так нежно любит свою сестру, так почитает материнские права Вашего Величества, какие бы ни были его собственные мнения, он, конечно, не станет противиться желанию Вашему и великой княжны».

Естественно, после такой информации о браке дочери с императором Австрии больше не было речи. «Я хочу, чтобы мои дочери были счастливы, надо только, чтобы их супруги имели сердечные качества... Счастье, радость и спокойствие моей жизни зависят от присутствия Като (так она называла свою дочь). Она моё дитя, мой друг, моя подруга, прелесть моих дней...» Такое письмо Мария Фёдоровна написала императору. С благословения матери Екатерина вскоре вышла замуж за принца Ольденбургского Петра Фридриха Георга, представителя младшей линии гольштейн-готторпского дома. Он был сыном её родной сестры Фредерики, рано ушедшей из жизни. Молодые сразу же нашли сердечный контакт, но их семейное счастье длилось недолго. В 1812 году, сражаясь за интересы России в войне с французами, племянник Марии Фёдоровны и её зять погиб, оставив двоих сыновей. Судьба одного в дальнейшем будет тесно связана с российским императорским домом.

Екатерина Павловна вышла замуж вторично, на этот раз за короля Вюртембергского Вильгельма I, состоявшего в разводе с принцессой Баварской. Некоторое время она жила в Штутгарте и осталась в памяти жителей этого города благодаря своим добрым делам. Особенно благодарны ей были за поддержку люди в голодную зиму 1817 года, когда своей благотворительностью великая княжна, королева Вюртембергская, спасла от верной смерти сотни голодающих. Жизнь любимицы императорской семьи внезапно прервётся годом позже. Ещё одно страшное испытание для сердца матери...

В 1818 году скончался князь Куракин. Все эти годы он продолжал быть в фаворе, занимал почётные должности, в течение четырёх лет был послом в Париже, а под конец своей жизни состоял членом Государственного совета. Жил он в Петербурге, где часто давал обеды и блистательные балы в своём роскошном доме. Присутствовала на них иногда и сама императрица, которая до самой смерти князя была к нему дружески расположена, высоко ценила его как человека, доверяла безгранично. Умер Куракин в Веймаре, тело его было перевезено в Россию и погребено в Павловске. Мария Фёдоровна воздвигла ему памятник, на котором велела высечь надпись: «Другу супруга моего». Брат Куракина, бывший тогда министром внутренних дел, рядом с павловской церковью, где был похоронен князь, построил дом для инвалидов.

Благополучно сложилась судьба самой младшей дочери — Анны. После победы над Наполеоном, когда во Франции вновь началось правление Бурбонов, Александру I было сделано предложение выдать свою сестру Анну замуж за племянника Людовика XVIII, герцога Беррийского. При этом был сделан намёк, что будущая французская королева должна быть римско-католического вероисповедания. В пример приводили русскую княжну Анну, дочь Ярослава Мудрого, выданную замуж за короля Франции Генриха I. Император Александр I велел ответить, что он готов содействовать браку сестры с герцогом Беррийским, но решение зависит от вдовствующей императрицы, его матери. Мария, узнав об этом предложении, категорически возразила против перемены дочерью своей религии, хотя сама когда-то прошла через это. Но королевой Анна всё же стала — Нидерландской. Она вышла замуж за короля Нидерландов Вильгельма II и прожила долгую счастливую жизнь.

Таковы были судьбы шести дочерей вюртембергской принцессы. Ну а что же сыновья?

Около пятидесяти лет жизни будет отпущено каждому из них. Однако старшего, Александра, Мария Фёдоровна, к своему несчастью, пережила на три года. После него российский трон занял младший брат Николай, супругой которого также была немецкая принцесса. Ей будет посвящена отдельная глава.

Константин, второй сын Марии Фёдоровны, по повелению своей бабушки Екатерины II женился на немецкой принцессе из Саксен-Кобургского княжества, но сделать её счастливой, в силу своего грубого и упрямого характера, не смог. После смерти императора Павла I супруга великого князя уехала в Германию и в Россию уже не вернулась. Решив навсегда расстаться с нелюбимым мужем, она поселилась в Швейцарии. Константин хотел возбудить дело о разводе, но встретил непреодолимое препятствие в лице матери, находившей, что развод может иметь «пагубные последствия для общественных нравов... и для всей нации опасный соблазн». Лишь через двадцать лет ему удалось получить разрешение на развод от матери и старшего брата, императора Александра I. В течение всего этого времени великий князь вступал в связь со многими женщинами, среди которых дольше других сохранила его благосклонность лишь французская актриса Фридрихе. Она в 1808 году родила от него сына, получившего имя Павла Константиновича Александрова. Фридрихе сопровождала своего любовника в заграничных походах в 1813—1814 годах, а когда он был назначен главнокомандующим польской армией, переехала с ним в Варшаву. Но вместе им пришлось быть недолго.

На одном из собраний польских аристократов великий князь Константин встретил девушку, поразившую его своей красотой и изяществом. Это была польская графиня Жанетта Грудзинская, дочь отставного военного, прусского подданного. Сорокалетний великий князь страстно влюбился в графиню, пять лет ухаживал за ней, пока наконец после развода с женой не добился согласия на брак. Бракосочетание было совершено самым скромным образом. Под влиянием любимой жены великий князь Константин заметно переменился, стал более сдержанным и терпеливым. Его молодой супруге, получившей титул княгини Лович — по названию имения, пожалованного императором, — был присвоен в России титул светлости.

В течение короткого времени польская красавица приобрела расположение всей царской семьи. Мария Фёдоровна, видя, как счастлив её сын, заочно полюбила княгиню, делала ей подарки, а в своём завещании оставила своей новой невестке драгоценную бриллиантовую диадему.

Младший сын императрицы Марии Фёдоровны, её последний ребёнок, родившийся уже после смерти могущественной свекрови, был назван Михаилом. По желанию матери он женился на немецкой принцессе из Вюртемберга Фредерике Шарлотте, получившей в православии имя Елены Павловны. Она была племянницей вюртембергского короля, родилась в Штутгарте, но детство провела в Париже, куда переселился её отец, не ужившийся со старшим братом. Воспитание принцессы проходило в пансионе знаменитой Кампан. Через четыре года принцессе пришлось вернуться в Штутгарт. Вскоре на неё пал выбор вдовствующей императрицы, занятой поисками невесты для своего младшего сына. Пятнадцатилетней девушке русским посланником было торжественно вручено письмо императора Александра I, в котором он просил её руки для своего младшего брата. В Россию вюртембергская принцесса прибыла спустя два года. Всё это время она тщательно готовилась к своему новому положению: собирала сведения о стране, где ей предстояло жить, о её выдающихся людях, изучала без помощи учителя, по словарю и учебнику, русский язык.

Мария Фёдоровна встретила девушку с нежностью и лаской и сразу прониклась к ней особым уважением. Принцесса поразила всех умом и эрудицией, живостью и обаянием. «Я знакома с вашим трудом, — сказала она представлявшемуся ей Карамзину. — И не думайте, что я читала его только в переводе, я прочла его по-русски...»

Бракосочетание состоялось в декабре 1823 года. Несмотря на несхожесть характеров и некоторое различие в интересах, супружество было счастливым. Продолжалось оно четверть века — ровно половину того времени, которое Елене Павловне суждено было прожить в России. В начале 1849 года великий князь Михаил Павлович скончался. Но и оставшись вдовой, вюртембергская принцесса по-прежнему занимала самое высокое положение в императорском доме Романовых, излучая вокруг себя свет и тепло и выгодно отличаясь от других членов царской семьи. «Чуткая в симпатиях и верная в дружбе, она умела ценить каждого с истинной человечностью по тем проявлениям, в которых выражались лучшие стороны его натуры, а не по будничной его деятельности, — и привязывать тем их к себе на всю жизнь» — так писали о ней современники. Качества её сердца поистине равнялись её уму, в котором никто не сомневался. Высокоодарённая, образованная, Елена Павловна хорошо разбиралась в искусстве и литературе, вела дружбу с писателями и композиторами и считалась в то время одной из самых выдающихся женщин Европы.

За годы своего пребывания в России эта принцесса приобрела большое уважение и доверие Марии Фёдоровны. Выражая в своём завещании желание, чтобы основанные ею институты — Повивальный и Мариинский — управлялись с заботливостью и вниманием, вдовствующая императрица просила государя поручить управление ими двадцатилетней Елене. «Зная твёрдость и доброту характера своей невестки, — писала она, — я убеждена, что в таком случае эти институты будут всегда процветать и приносить пользу государству». Великая княгиня оправдала это доверие. Нужды этих учреждений удовлетворялись ею с щедрой готовностью, для обеспечения их будущего она не останавливалась ни перед какими материальными затратами.

Итак, начиная с императора Павла I, супруга которого подарила ему десять детей, сделавших её бабушкой двадцати трёх внуков, древо Романовской династии разрослось настолько, что своими ветвями «переплелось» с кронами почти всех правящих династий в Европе. Именно эта супружеская пара заложила фундамент общего европейского дома, в жилах государей многих стран была отныне и весомая капля русской крови.

После катастрофы 1801 года, как только вдова Павла I несколько оправилась от страшного потрясения, она была не прочь взять в свои руки бразды правления. Она даже пыталась навязать Александру, заменившему отца на российском троне, свои взгляды и как-то воздействовать на сына. Влияние матери конечно же тяготило государя, но иногда он всё же уступал ей, хотя и делал это весьма неохотно. С Александром I в течение всех двадцати четырёх лет его царствования Мария Фёдоровна находилась в постоянном контакте, в основном через письма. В них она посвящала его в свои нужды, а порой давала советы относительно поведения сына-правителя: «Дорогой Александр, Вы так неожиданно достигли трона, на таких юных годах... что не могли вполне вникнуть в состояние Вашей империи... Вы недостаточно уважаете и цените Ваше положение императора... Вот в чём состоит долг честного человека, занимающего пост: он обязан поддерживать в публике уважение к государю, если же он считает, что его взгляды и образ мыслей не согласны с государством, он должен подать в отставку».

Таково было кредо матери императора, в одном из писем она выражается более конкретно: «Я пишу не из желания дать Вам совет, но я искренне и просто выражаю Вам мой образ мыслей... Посмотрите, обсудите и воспользуйтесь предупреждениями лучшего и вернейшего из Ваших друзей. Вот что мне кажется плохим: страх и ожидание политических событий; боязнь беспорядка, который возникает во внутреннем управлении государством; неподобающая рознь, царящая в министерстве, и личное недовольство против Вас, дорогой Александр, относительно Ваших обязанностей как царя».

Накануне отъезда императора в армию Мария Фёдоровна в заголовке своего письма из Павловска пишет: «Совет нежнейшей из матерей своему возлюбленному сыну». «Вы уезжаете, дорогой Александр, одна эта терзающая мысль занимает моё сердце и наполняет его страхом, заботой и тоской... Поезжайте же в армию... рассмотрите её состояние, её нужды...» И заканчивает: «Я люблю Вас как лучшего из сыновей».

Мария Фёдоровна была удивительно беспокойной матерью. Своим детям она была безгранично предана, нежно их любила, что было взаимно. «...Выражаю благодарность за нежность, которой Вы меня окружаете», — писала она сыну.

Не вся переписка матери с Александром I сохранилась, многие письма умышленно подверглись уничтожению его преемником на троне — Николаем I. Относясь ревниво к памяти старшего брата, он часто сжигал всё, что могло только бросить малейшую тень на его деятельность. «Я сжёг как бесполезное для потомства» — такие слова часто употреблялись в бумагах, относящихся к царствованию Александра I.

Немало заботы проявляла вдова императора Павла I о своих младших сыновьях — Николае и Михаиле. Надзор за их воспитанием был поручен с самого начала графу Ламсдорфу, очень достойному, но исключительно строгому человеку. В 1814 году Мария Фёдоровна разрешила своим сыновьям следовать за русскими войсками, преследовавшими армию Наполеона, в пределы Франции. Прощаясь с ними, она напутствовала их на новое поприще и в собственноручном письме выразила свои мысли и чувства: «...Подавая вам совет, почерпаемый в моём сердце, которое столь невыразимо вас любит, я облегчу этим моё горе о разлуке с вами, мои любезные дети, с вами, которым я расточала самые нежные заботы и которые привязали меня к жизни в ту несчастную пору, когда она не имела более цены для меня. От вас теперь зависит, дети мои, сделать, чтобы, жизнь продолжала быть мне дорога, доказать мне вашу благодарность хорошим поведением в нравственном отношении и в исполнении ваших обязанностей, чтобы оправдать мою нежность к вам, заслужить моё уважение. ...Если у вас остаются сомнения, ищите совета и руководства у того, кто для вас второй отец, у достойного и почтенного генерала Ламсдорфа. Пока вы имеете счастье сохранить его близ себя».

Граф Ламсдорф оставался при младших сыновьях Марии до 1814 года. Затем он был отправлен в бессрочный отпуск, а на время поездки великих князей в Европу к ним в роли главного наставника по рекомендации Александра I был приставлен генерал Коновницын, отличившийся на полях сражения в войне 1812 года против французов. Как доверенное лицо императора, находившегося в это время при русской армии, следовавшей за наполеоновскими отрядами, он выехал навстречу его младшим братьям и встретил их во Франкфурте, затем, пробыв в Базеле до взятия Парижа, приехал с ними во французскую столицу. В течение всего времени наставничества Коновницын вёл активную переписку с матерью своих подопечных, которую очень беспокоил образ жизни сыновей вдали от России. В письмах она обращается к наставнику с просьбой удерживать в сыновьях юношескую пылкость и необузданную храбрость.

«На Вашу совесть возлагаю их сохранение, — пишет она, — надеюсь на их возвращение в сохранности телесной и душевной после окончания со славой войны в материнские объятия». Вслед за этим письмом Мария, однако, направляет другое: «Сколь ни больно материнскому сердцу подвергать жизнь детей опасности, я тем не менее признаю, что они не должны избегать её, коль скоро честь и долг их требуют подать собой пример неустрашимости...» Она просит Коновницына обратить особое внимание на учебные занятия великих князей и оградить их от хитрых внушений льстецов, старающихся сладким словом и угождениями снискать себе покровительство, научить закрывать слух для лести и поклонений. Особенно мать беспокоило поведение её сыновей в Париже, «сей столице роскоши и разврата», как она назвала этот город. Она призывает наставника тщательно выбирать спектакли, которые они будут посещать, найти время для осмотра достопримечательностей французской столицы и её окрестностей.

Несколько писем написала императрица Мария Фёдоровна лично своим младшим сыновьям, давая им своё материнское напутствие. Письма эти свидетельствуют о вюртембергской принцессе не только как о заботливой и нежной матери, но и как о прекрасном воспитателе и тонком психологе человеческой души. Она призывает своих детей учтиво обращаться с окружающими людьми, не проявлять высокомерия и неуважительности, быть щедрыми без расточительности, бережливыми и расчётливыми без скупости и без излишней фамильярности, стараться не оскорблять кого бы то ни было невежливым обхождением.

«Не будьте, милые дети, поспешны в своих суждениях ни о людях, ни о вещах; из всех познаний — знание людей есть самое трудное и более всех требует изучения... Не просите у государя личных милостей для самих себя, не будьте навязчивыми. Употребляйте в пользу часы досуга, посвящайте их ежедневным занятиям, чтению, настоящему умственному труду... Праздность и умственная лень убивают душевные способности... Вы не должны иметь для меня тайн, кроме доверенных вам императором относительно дел, которые и я не должна знать... Ваша искренность должна быть такова, чтобы открывать мне даже свои маленькие ошибки... В ком могли бы вы найти более снисходительности, чем в вашей матери, в вашем друге?.. Дай бог, чтобы эти строки служили вам компасом, милые дети, и направляли вас к добру».

Дети вдовствующей императрицы отсутствовали девять месяцев. На обратном пути была сделана остановка в Берлине. Там состоялась помолвка великого князя Николая с принцессой Шарлоттой, старшей дочерью короля Пруссии (о ней речь пойдёт в специальной главе). «Да благословит Всевышний сей предполагаемый брак моего сына... да обретёт он счастье своё в созидании счастья своей супруги; я с нетерпением ожидаю приезда моих детей» — так писала Мария Фёдоровна Коновницыну, выражая одновременно наставнику свою признательность за его труды и попечение великих князей. Как награду за полезный труд она подарила генералу великолепную табакерку, украшенную драгоценными камнями.

Через некоторое время после возвращения младших братьев императора Александра I в Петербург великому князю Николаю было поручено посетить внутренние губернии России. И в этом случае мать не обошлась без своих мудрых советов, которые изложила в личном письме сыну: «...Обращай внимание на то, чтобы твои размышления, всегда умеренные, никогда резкие, сохранили этот оттенок скромности, сдержанности, который так приличен молодому человеку, особенно когда, подобно твоему, путешествие, любезный Николай, имеет целью только образование и знакомство со страной, а не надзор... Тебе необходимо собрать сведения о состоянии каждой провинции, в которой ты будешь, о возможностях и недостатках, о средствах помочь этим недостаткам... чтобы иметь возможность служить императору и таким образом быть полезным твоему отечеству». Кончает это письмо Мария словами надежды: «...Прошу исполнить моё справедливое ожидание и дать мне счастье увидеть тебя ещё более достойным моей нежности...»

Десять детей имела удивительная женщина, и на всех хватало её любви, щедрости души и, казалось, безграничной энергии. Она была центром, вокруг которого вращалась семейная жизнь большой императорской фамилии.

Натура императрицы Марии Фёдоровны нашла своё поле деятельности и на благо государства. Своими главными вопросами она сделала женское образование, порученное ей ещё венценосным супругом, а также общественное призрение и благотворительность. Русские историки писали, что она была бы лучшим министром просвещения в России. А современники в своих воспоминаниях называли Марию Фёдоровну «истинной матерью своего народа». Она стремилась к благу с усердием, мудростью и постоянством. Интересуясь самыми незначительными вещами, она одинаково пеклась «о теле и духе своих подопечных».

По желанию своего царствующего сына Александра I вдовствующая императрица по-прежнему продолжала заведовать Воспитательным обществом благородных девиц — Смольным. Но этого её кипучей натуре показалось недостаточно. Она решила активно заняться созданием новых женских учебных заведений, что для развивающейся России было особенно важно. Ведь на обучение дочерей в то время мало кто обращал внимание. «Зачем всё это для будущих жён и матерей?» — так рассуждал российский обыватель. Считалось даже предосудительным, если женщина была грамотной, имела какие-нибудь знания, кроме умения вести хозяйство. И вот по инициативе немецкой принцессы и при её деятельном участии в России было открыто несколько новых училищ для женщин, в том числе училище повивального искусства на тридцать воспитанниц для подготовки акушерок. В России отмечалась непомерно большая смертность среди детей: согласно статистике ежегодно умирали около 90% новорождённых. В больнице редко кто рожал, да и самих больниц было очень мало, разве что для избранных. Бабку-повитуху обычно приглашали домой, а иногда роженица обходилась и собственными силами.

В Москве и Петербурге Мария Фёдоровна учредила воспитательные дома для призрения младенцев. Причём желанием её было не только то, чтобы дети были накормлены, одеты и обучены, но и то, чтобы они получили необходимое воспитание и какую-либо профессию. Наиболее способным предоставлялась возможность за счёт казны пройти гимназический курс и учиться далее в университете, в Медицинской академии или в Академии художеств. Некоторые воспитанники могли поступить в бухгалтерский класс Коммерческого училища, а некоторые и в учреждённую за личный счёт вдовствующей императрицы в Павловске, а затем и в Гатчине садовую школу, где двенадцать учащихся, прошедших общеобразовательный курс, под надзором специалиста-садовника могли получить в местных теплицах практические навыки в ботанике и садоводстве. Мальчики, не проявившие особых дарований, определялись в канцелярии на подсобную работу или в мастерские для обучения полезному ремеслу: портняжному, сапожному, переплётному. Девочки могли учиться дальше в школах гувернанток, где изучали иностранные языки, а также обучались рисованию, музыке и рукоделию. Вся методика воспитания была проработана под непосредственным руководством самой императрицы.

В 1806 году она осуществила первый в России опыт обучения глухонемых детей, учредив в Павловске небольшое училище для двенадцати воспитанников, определила к ним опытного преподавателя из Парижа, назначив ему большую зарплату из собственных денег.

Три царствования подряд эта женщина была истинным министром благотворительности. За своим письменным столом в рабочем кабинете, заваленном бумагами, она просиживала многие часы на своём любимом плетёном стуле. С девяти часов утра начиналась её ежедневная служба. Ни на минуту не могли опоздать её секретари. Непосредственными исполнителями воли вдовствующей императрицы были члены опекунского совета, которые подбирались ею со всей тщательностью. Она же лично определяла и их конкретные обязанности. Однако все прошения, адресованные на её имя, Мария Фёдоровна прочитывала сама и, не откладывая в долгий ящик, реагировала на них должным образом.

В 1803 году в Москве и Петербурге были открыты вдовьи дома, на содержание которых вдовствующая императрица выделила и свои личные средства. В этих домах всё было устроено для удобного размещения женщин, оставшихся без мужей. Кроме квартиры и отопления, им было определено и небольшое ежегодное денежное пособие. Сначала в дома принимались лишь вдовы чиновников, достигшие шестидесяти лет, а затем в них стали селить более молодых женщин, потерявших кормильца. Мария Фёдоровна ввела так называемый титул сердобольных вдов. Так стали называть жительниц этих домов, решивших добровольно посвятить себя трудному, но благому делу — уходу за больными. Необходимые навыки эти женщины получали в больнице для бедных, где должны были проработать сиделками не менее года. Приобретя определённый опыт, вдовы получали золотой крест, который носили на груди на золотой ленте, и небольшую прибавку к пенсии. С того времени они были обязаны безвозмездно ухаживать за больными там, где в этом появится необходимость. Искусным и добросовестным исполнением своих обязанностей «сердобольные вдовы» приобрели добрую славу. «Благословение Марии» — такое название закрепилось за ними.

Вдовствующая императрица нашла возможным открыть в Петербурге и Москве больницы для бедных. Пребывание и лечение там были бесплатными. Каждой из этих больниц она определила из собственных средств 3000 рублей ежегодно. В Петербурге лечебное заведение так и называли — Мариинская больница. Не довольствуясь получаемыми ежедневно донесениями, Мария Фёдоровна часто сама посещала больницу, садилась у кроватей больных, утешала и ободряла их, нередко со своего стола привозила им фрукты и печенье. Причём никакая болезнь не внушала ей страх или отвращение, а когда предстояла серьёзная операция, она всегда ободряла больного, убеждая его терпеть и верить в своё выздоровление. Если операция удавалась, что, к сожалению, бывало не всегда, Мария вновь навещала этого больного и оказывала ему денежную помощь.

Рассказывали такой случай. Однажды её величеству сообщили, что в Мариинскую больницу с тяжёлым заболеванием поступила девочка восьми лет. Доктора потеряли уже всякую надежду. Императрица приехала, чтобы самой взглянуть на ребёнка и, по возможности, утешить малышку. Девочка уже не принимала никакой пищи, лежала с закрытыми глазами, не произносила ни одного слова. Услыхав нежный голос, она вдруг открыла глаза и твёрдо выговорила: «Дайте мне поцеловать вашу руку». Посидев у постели больной ещё некоторое время, императрица Мария Фёдоровна сказала присутствовавшему при этом доктору: «Я убеждена, что этот ребёнок выздоровеет, ещё так много жизни в его глазах», — и она оказалась права. Девочка поправилась и много лет пользовалась покровительством своей царственной утешительницы.

Мариинской больнице вдова императора подарила принадлежавшую ей дачу недалеко от Петербурга, расположенную на высоком морском берегу, чтобы выздоравливающие больные могли пройти там в летнее время реабилитацию.

Ещё одним детищем Марии Фёдоровны был Гатчинский воспитательный дом. Бывая в Гатчине, она часто посещала это заведение, интересовалась занятиями воспитанников, бывала в столовой, на кухне, в спальне, в больничном отделении. Подробно вникала во все недостатки, старалась находить средства для их устранения. Узнав, например, что воду для питья берут из колодцев, вырытых во дворе, и её никак нельзя назвать доброкачественной, императрица поручила своим медикам изыскать и проверить другие источники воды в Гатчине. Был найден родник с хорошей чистой водой, который никогда не замерзал. Воду стали брать оттуда, хотя это и повлекло дополнительные затраты: ведь для привоза воды с родника нужно было приобрести несколько лошадей да ещё нанять дополнительно работников. Средств не пожалели.

Удивительной энергией была полна эта женщина. Её благотворительность, казалось, не имела границ. Всё новые и новые заведения — через двадцать лет её кипучей деятельности их насчитывалось уже около тридцати — создавала она, всегда готовая взять на себя ещё большие заботы, если видела возможность сделать что-то доброе. Она щедро давала свои личные деньги, умела получить поддержку членов императорской фамилии или через пожертвования частных лиц. В таком большом деле у неё было немало добросовестных помощников, которых она отбирала лично сама. Каждое благотворительное учреждение поручалось одному из членов опекунского совета, пользующемуся полным доверием императрицы. Он должен был представлять ей подробные сведения о заведении, ознакомившись с которыми Мария давала свои рекомендации.

Её любимым помощником был статс-секретарь Вилламов, человек большого ума, необыкновенной доброты и предельной честности. Верно служил и князь Гагарин, принявший на себя управление одним из поселений Московского воспитательного дома. Мария вела с ним активную переписку, вникая в мельчайшие конкретные заботы поселения и стараясь оказать всяческую помощь советом или делом. Деятельностью князя она была очень довольна. В одном из писем ему она писала: «Я желаю, чтобы приложенный здесь перстень напоминал Вам... о твёрдой надежде, которую я и впредь буду возлагать на Ваше усердие, равно как о совершенном доброжелательстве, с каковым я пребываю к Вам благосклонною. Мария».

Покровительство вдовствующая императрица оказывала и богоугодным заведениям: выделяла деньги на ремонт, определяла денежные пособия. В 1814 году она повелела открыть в Петербурге специальную аптеку для снабжения лекарствами всех благотворительных учреждений, бедным жителям столицы лекарства должны были продаваться с большой скидкой.

Весну и лето вплоть до октября вдовствующая императрица обычно проводила в Павловске, в окружении своих детей и избранного круга друзей. Но каждый месяц она обязательно объезжала все свои столичные заведения. Выезжала в семь часов утра и уже в девять была в Петербурге. Дорогой обычно прочитывала одну из глав Евангелия, потом занималась делами со своим секретарём, который всегда сопровождал её. Объехав по заранее продуманному маршруту благотворительные учреждения, Мария Фёдоровна к пяти часам приезжала в Смольный, где обычно обедала. После обеда час отдыхала и вновь садилась в карету, чтобы навестить своего сына — императора Александра I. Он со своей супругой проживал на Каменном острове. Визит этот обычно продолжался недолго, как-то не сложились у свекрови отношения с невесткой. Оттуда она уезжала в Зимний дворец, где сначала принимала посетителей, а затем после лёгкого ужина ложилась спать.

В Павловск Мария Фёдоровна возвращалась на следующий день. Он был любимым местом пребывания вюртембергской принцессы, она любила его как своё создание. В январе 1803 года в одном из кабинетов Павловского дворца начался сильный пожар, в результате погибла отделка парадных залов и жилых покоев его центральной части. Это принесло Марии Фёдоровне немало огорчений. Чтобы приступить к восстановлению помещений, вдовствующая императрица поручила разыскать чертежи и эскизы отделки, которые итальянский архитектор забрал с собой, уезжая из России. Восстановительные работы были поручены русскому мастеру Воронихину, проявившему себя талантливым реставратором. Некоторые дворцовые помещения ему пришлось оформить заново по собственным проектам. Рядом с туалетной комнатой Марии Фёдоровны, одной из самых маленьких во дворце, была создана новая комната — фрейлинская. Она предназначалась для ожидания придворными дамами выхода государыни. Особой роскошью отличалась парадная опочивальня, выполненная в стиле Людовика XVI. На специальном столе там был размещён знаменитый туалетный прибор, состоящий из шестидесяти четырёх предметов. Он был изготовлен в Севре по заказу французской императрицы Марии Антуанетты и подарен в 1782 году невестке Екатерины II.

Управляющим Павловска много лет был Карл Кюхельбекер, уроженец Саксонии, приехавший в Россию «попытать счастья». Воспитанный в Лейпцигском университете и имея всестороннее образование, этот немец привязался к своему новому отечеству, верой и правдой служил великому князю, а впоследствии императору Павлу и его супруге. На всех занимаемых должностях Кюхельбекер пользовался их личным расположением и доверием. Ему-то и было поручено императрицей осуществлять контроль за реставрационными работами.

Мария Фёдоровна вела обширную переписку со своим «добрым другом», как она называла Кюхельбекера, обсуждая с ним все существующие проблемы её любимого детища. В одном из писем, например, она пишет:

«Готов ли птичник? Льщу себя надеждой, что он красив; ведь Вы мне это обещали, мой добрый Кюхельбекер. Что делает молочня? Будет ли она под крышей? Что я найду новенького в моём саду? Будет ли он насажен редкими цветами? Будет ли окончена колоннада? Готов ли цветник перед птичником? Очищен ли мой лес? Словом, найду ли я много новенького? Признаюсь Вам, это будет для меня истинным праздником, когда я опять увижу мой дорогой Павловск. Конечно, я хотя один раз да приеду туда зимой, чтобы взглянуть на него, и тогда уже я Вас поблагодарю лично за все Ваши труды и попечения, которые, конечно, мне не безызвестны и которые я умею ценить. Прошу Вас также ценить мою признательность, и будьте уверены, что я пребываю к Вам всегда благосклонною.

Мария».

Павловск в зимнее время был пустынен и малонаселён, но летом с приездом вдовствующей императрицы он оживал, особенно в праздничные дни и в воскресенье, когда туда приезжали жители столицы. Их привлекали красивые виды и тенистые аллеи павловского парка. Присутствие посторонних посетителей не смущало императрицу, видеть гуляющих ей было приятно. Мария Фёдоровна любила разговаривать с детьми, расспрашивать их, где учатся, чем занимаются родители, угощать сладостями, которые постоянно носила в своей сумочке. Нередко приезжали гости. Для них устраивались танцы, фейерверки и другие увеселения; светских удовольствий вдова императора Павла I не чуждалась, ей нравилось, когда гостям было весело.

Радушный приём в Павловском дворце обычно находили учёные и литераторы, им Мария Фёдоровна всегда старалась оказывать своё внимание и покровительство. Она интересовалась творческими планами каждого, выслушивала их мнения по текущим моментам российской истории. Поскольку по-русски императрица говорила с заметным акцентом, то предпочитала вести беседу на французском. Частым и желанным гостем в Павловске был писатель и историк Николай Карамзин, приезжал Иван Крылов, басни которого она с удовольствием слушала. На семейные торжества приглашался поэт Державин, читавший вслух свои торжественные оды, а порой и сатирические стихи. Большим доверием и уважением Мария прониклась к поэту и переводчику Василию Жуковскому, будущему воспитателю своего внука, наследника престола. Впервые он был ей представлен в 1815 году министром просвещения Уваровым и сразу произвёл неизгладимое впечатление как человек исключительно широкой эрудиции.

Конец осени и часть зимы императрица-вдова обычно проводила в Гатчине, где круг её приближённых был значительно меньше. Все развлечения проходили в основном во дворце: игра в карты, лото, шахматы. Иногда устраивались домашние спектакли, в которых участвовали порой члены императорской семьи. В Гатчинском дворце издавался даже юмористический листок на французском языке под названием «Courrier de Gatschina» («Курьер Гатчины»).

К числу любимых занятий Марии Фёдоровны во время пребывания в Гатчине и Павловске принадлежал осмотр домашнего молочного скота у окрестных жителей. Для этого тот, кто хотел, пригонял в определённый день и место своих коров, овец и коз. Императрица сама осматривала животных и щедро награждала деньгами и подарками тех хозяев, у которых скот был особенно хорош. Эти своеобразные животноводческие выставки сыграли свою положительную роль в деле улучшения пород домашнего скота в окрестностях Петербурга.

Опекала бывшая немецкая принцесса и лебедей, которые круглый год жили на гатчинских прудах. Она любила их кормить, следила, чтобы для них были построены домики и расчищены заросли. Любовь к окружающей природе в ней была воспитана с раннего детства.

В мае 1818 года Мария Фёдоровна решила совершить путешествие в древний русский город Ростов Великий на богомолье — по поводу радостного события: в царской семье родился первый внук, будущий император Александр II. В связи с этим вдовствующая императрица решила поклониться святыням Троице-Сергиевой лавры, а также посетить Ростов Великий. Решение это возникло у неё внезапно, но ростовского губернатора успели уведомить о столь высоком визите. Губернатору это доставило страшное беспокойство: дороги в уезде были очень плохими, а в самом городе улицы были завалены нечистотами. Городские власти засуетились: главные улицы стали срочно чистить, для вдовствующей императрицы и её многочисленной свиты готовить угощение. А «поезд» её величества был действительно большой: четыре кареты, восемь колясок да ещё несколько телег службы обеспечения, запряжённых конной парой. Двигался он довольно быстро. На каждой станции для замены требовалось не менее восьмидесяти девяти лошадей.

Марию Фёдоровну сопровождала Екатерина Нелидова. Она по этому случаю покинула стены Смольного монастыря, что делала чрезвычайно редко. Для почётных гостей был выделен и срочно обустроен самый лучший в городе дом, принадлежавший богатому купцу. Губернатор лично выехал навстречу, к станции, находившейся в тридцати километрах от Ростова. Несмотря на то, что въезд в город состоялся в ночное время, улицы, по которым следовали экипажи, были заполнены народом. Колокольный звон по всем церквям и радостное «ура» возвестили о въезде её величества. Утром следующего дня Мария Фёдоровна присутствовала в соборной церкви на Божественной литургии, отстояла молебен, приложилась к местным образам и мощам святых, затем посетила Рождественский девичий монастырь, побеседовала с монахинями, осмотрела их кельи. А в полдень в доме, где она остановилась, состоялся праздничный обед, на котором присутствовал весь «цвет» города. В знак благодарности за гостеприимство мать императора Александра I пожаловала хозяину дома бриллиантовый перстень, а его супруге золотые серьги, украшенные драгоценными камнями. Щедро одарив и некоторых других чиновников, в три часа пополудни высокая гостья тронулась в обратный путь. Она осталась довольна приёмом ростовчан. Ей всё понравилось в старинном русском городе: и народный восторг, и заботливость администрации, и местные святыни, и конечно же знаменитая уха из ярославских ершей, специально выловленных в Волге по случаю её приезда. Покидая Ростов, Мария Фёдоровна высказала пожелание иметь план этого древнего города, который и был ей вскоре доставлен в прекрасном исполнении ростовского художника-самоучки.

Ещё одно путешествие совершила вдова императора Павла I в том же году, на этот раз в западном направлении. Она решила нанести визиты своим трём дочерям. Начала она с Вюртембергского королевства, своего отечества, где проживала любимая дочь Екатерина, которая через несколько лет после смерти мужа, принца Ольденбургского, вышла замуж за вюртембергского короля. Королевская чета встретила высокую гостью на границе и торжественно сопроводила в Штутгарт, свою столицу. Знакомство с внуками, общение с родственниками, праздник за праздником... Там же был отмечен и день рождения Марии Фёдоровны, ей исполнилось пятьдесят девять лет. Праздничное настроение не помешало ей, однако, отдать должное памяти своих любимых родителей, вот уже двадцать лет пребывавших в ином мире. В замке Гогенгейм верная и преданная дочь посетила те комнаты, в которых жил и умер её дорогой отец. Побывала она и на могиле своих родителей в Людвигсбурге, возложила цветы, постояла, словно рассказывая им обо всём пережитом. Через шестнадцать дней Мария Фёдоровна покинула Штутгарт, чтобы нанести визиты своим двум другим дочерям. Король и королева сопровождали её до Мангейма, где состоялось прощание любимой дочери с любимой матерью — оказалось, навсегда... Через несколько недель великая княгиня Екатерина Павловна внезапно скончалась от рожистого воспаления ноги, едва достигнув тридцати лет. Четверо детей остались сиротами.

Следующий свой визит вдовствующая императрица нанесла старшей дочери Марии, которая с семьёй жила в Веймаре. В честь высокой гостьи было устроено праздничное шествие, в котором принимали участие самые близкие ко двору лица, представители науки, литературы и искусства. Среди них был и поэт Гете.

После нескольких дней пребывания в Веймаре Мария Фёдоровна направилась в Брюссель, чтобы навестить и младшую дочь, Анну, нидерландскую королеву. К началу зимы она возвратилась в Петербург.

Получив известие из Штутгарта о смерти своей любимой дочери Екатерины, вдовствующая императрица некоторое время находилась словно в шоке. Она замкнулась в себе, никого не хотела принимать, была в глубоком трауре. Но прошло несколько месяцев, и немецкую принцессу словно подменили. Её величие, строгость и некоторая чопорность как бы растворились, этикет утратил для неё своё значение, ритм жизни резко изменился. Да и внешне она преобразилась.

«Свежа, сбита, гладкокожа, розовощёка и пышна, как хорошо пропечённая немецкая булочка», — писали о ней современники. Свою полноту Мария Фёдоровна успешно скрывала туго затянутым корсетом, для верховой езды надевала белое трико, плотно облегающее её полные ноги, — раньше она этого не делала. Она стала особенно словоохотливой и вечно куда-то спешила, «словно на пожар», как говорили о ней. Во всех движениях чувствовалась энергия, её государыня хотела выплеснуть наружу, не желая оставлять ничего на будущее. Для неё стал важен сегодняшний день... Вдовствующая императрица окружила себя молодыми фрейлинами и офицерами, резвилась с ними, как будто ей был не шестьдесят один год, а шестнадцать лет: балы, маскарады, ужины, пикники, концерты, фейерверки. И вечное движение: из Петербурга в Павловск, из Павловска в Гатчину, из Гатчины в Царское Село. Появились и новые вкусы в еде: специально для неё во Франции теперь заказывали лягушек, филейчики которых, приготовленные в кислом соусе, стали её излюбленным блюдом. Одним словом, у Марии Фёдоровны появилось какое-то новое отношение к жизни, желание насладиться ею сполна. Так продолжалось до внезапной кончины её старшего сына, императора Александра I, которая последовала вдали от Петербурга, в южном российском городе Таганроге. Александр I выехал туда осенью 1825 года, последовав совету врачей своей супруги, по состоянию здоровья нуждающейся в более тёплом климате, чем столичный.

Страшное известие о смерти сына царственная мать узнала во время молебна в Казанском соборе за здравие государя. Внезапно в церковь вошёл Николай, по его лицу было видно, что случилось что-то ужасное. Он быстрыми шагами подошёл к алтарю. Возникла мгновенная пауза. Митрополит подошёл к императрице, неся в дрожащих руках распятие, покрытое чёрным флёром. По его замедленной поступи, по вечному знамению страдания, которое было в его руках, несчастная мать догадалась, что произошло, и бессильно упала перед распятием. Весть о кончине своего любимца словно удар молнии пригвоздил радующуюся жизни женщину к земле. Ей трудно было поверить, что любимец Александр ушёл из жизни. Она так была к нему привязана, наслаждалась его славой, любила его доброту, старалась всячески способствовать исполнению его благих намерений. И вот его не стало...

Мария Фёдоровна вновь обрела свой прежний образ степенной и великодушной женщины, готовой делить со своими друзьями и радость, и печаль. Она окунулась с головой в благотворительные дела, возобновила общение со своими старыми друзьями, прониклась сочувствием к невестке, ставшей, как и она сама когда-то, вдовствующей императрицей, начала с ней активную переписку. Свидеться им после смерти Александра так и не удалось. Елизавета весной 1826 года выехала из Таганрога в Петербург, но по дороге почувствовала себя плохо. Об этом немедленно известили её свекровь, ехавшую к ней навстречу. Мария Фёдоровна успела лишь на панихиду об усопшей, состоявшуюся в маленьком городке южнее Москвы, где перестало биться сердце баденской принцессы. Ещё одна утрата в царской семье...

Через два года ушла из жизни княгиня Дивен, старый и верный друг Марии Фёдоровны, воспитательница её дочери. У изголовья этой замечательной женщины вдовствующая императрица провела несколько дней и ночей, держа её хладеющие руки в своих. Она первая почувствовала остановку пульса и сообщила о её смерти. В связи с кончиной княгини при дворе был объявлен трёхдневный траур.

А осенью того же года вюртембергская принцесса последовала за своей подругой. 12 октября 1828 года рано утром Мария Фёдоровна почувствовала тошноту и головную боль, у неё поднялась температура. Целую неделю она пролежала в постели, пока благодаря лекарствам состояние её не улучшилось. Казалось, она была близка к выздоровлению, но через несколько дней доктор заметил некоторое затруднение в её речи, притупление памяти и слуха, онемение конечностей. Для консультации были немедленно приглашены лейб-медик Крейтон и доктор Блюм, которые пришли к заключению, что у императрицы явные признаки начинающегося инсульта. К вечеру ей стало хуже, врачи уже всерьёз опасались за её жизнь. Почувствовав приближение смерти, Мария Фёдоровна велела позвать духовника и сама изъявила желание приобщиться Святых Тайн. Николай I и его супруга не отходили от её постели. Вдовствующая императрица слабела с каждым днём. Трепещущей рукой она благословила детей, не забыв и об отсутствующих, велела позвать наследника престола и его сестёр и, опираясь на руки августейшего сына, возложила ослабевшую руку на головы своих внуков. Затем умирающая закрыла глаза и погрузилась в дремоту. Больше Мария Фёдоровна не произнесла ни слова. Только за час до кончины она открыла глаза; последним её движением был взгляд, обращённый на императора. Около двух часов ночи 24 октября дыхание её прекратилось. Она ушла из жизни без мук и страданий, окружённая своими родными и близкими.

Весть о смерти любимой императрицы как громом поразила всех. Уныние и страх овладели питомцами опекаемых ею заведений; тысячи детей, согретых её заботой и вниманием, молились за упокой своего ангела-хранителя.

«У гроба её теснится и вдова, которая лишилась в ней опоры, и сирота, которая нашла в ней мать, во всех устах хвала ей, во всех сердцах о ней печаль» — так писали газеты, сообщающие о кончине Марии Фёдоровны.

13 ноября тело усопшей из Зимнего дворца было перенесено в Петропавловский собор. От ворот дворца до собора по обеим сторонам улицы, по которой проходило траурное шествие, стояли войска, во всех церквях звенели колокола, с крепости стреляли пушки. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна была похоронена справа от алтаря между могилами супруга, императора Павла I, и сына, императора Александра I.

Перед смертью немецкая принцесса изъявила желание, чтобы её дневник, состоящий из нескольких десятков тетрадей, — она вела его в течение всех лет своего пребывания в России — был уничтожен. Желание своё она объяснила тем, что чтение этого дневника, в котором со всей откровенностью описаны некоторые лица, занимавшие важные правительственные или придворные должности, могло бы повлиять на мнение о них императора Николая I. Государь исполнил завет своей матери, и записки Марии Фёдоровны были уничтожены. Великий князь Михаил, её младший сын, бывший вместе с императором исполнителем воли покойной, говорил: «Когда я сжигал эти бумаги, мне казалось, что я вторично хоронил бесценную мою матушку».

Более полустолетия провела вюртембергская принцесса в России. Она была верной супругой и заботливой матерью, познала радости и тяжкие испытания. На пути к гробу ей предшествовали супруг, которого она обожала, терпеливо снося от него все обиды, четыре дочери, из которых три ушли из жизни во цвете лет и во всём блеске величия и красоты, и, наконец, старший сын, любимый первенец, предмет материнской гордости. Тридцать лет Мария Фёдоровна самоотверженно занималась благотворительностью. Её общественная жизнь была высоко оценена современниками и потомками. «Она никогда не любила пользоваться влиянием, так справедливо ей принадлежавшим, всегда удалялась от участия в важных делах государственных... и во всё время царствования трёх императоров была... только министром благотворительности», — вспоминали о вдовствующей императрице уже много лет спустя.

«Бессмертие в памяти добродетелей», — сказал мудрый царь Соломон. Такое бессмертие создала себе эта немецкая принцесса, получившая российскую корону из рук царя Романова.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА

юртембергская принцесса София Доротея, которую в России называли великой княгиней Марией Фёдоровной, могла бы и не получить титула величества, если бы её всемогущая свекровь, императрица Екатерина II, осуществила свой план: считая своего сына Павла неспособным править, она предназначала себе в преемники старшего сына великокняжеской четы, внука Александра. Манифест о престолонаследии она написала вскоре после его рождения, но обнародовать его решила позже. «Сначала мы его женим, а потом и коронуем», — писала Екатерина II Мельхиору Гримму. Поэтому для неё было особенно важным выбрать для своего внука-преемника невесту, будущую российскую императрицу.

Перебирая список молодых германских принцесс и собирая через своих министров сведения об их внешности и характерах, императрица остановилась на дочерях наследной принцессы Баденской, родной сестры первой супруги её сына Павла. Зная её расположение к России, Екатерина II испытывала к этой принцессе особое уважение. Посланнику при мелких германских дворах графу Румянцеву она направила письмо следующего содержания:

«Граф, Николай Петрович. Под предлогом обыкновенного посещения князей германских, при которых вы аккредитованы, съездите в Карлсруэ и там постарайтесь увидеть дочерей принца наследного Луизу Августу, одиннадцати лет, и Фридерику Доротею, девяти лет. Сверх красоты лица и прочих телесных свойствах их, нужно, чтобы вы весьма верным образом наведались о воспитании, нравах и вообще душевных дарованиях сих принцесс, о чём в подробности мне донесите при случае отправления нарочного курьера... Уверена я, впрочем, что вы сие поручаемое от меня дело исправите с крайнею осторожностью и самым неприметным для других образом.

Пребываю к вам доброжелательна

Екатерина».

Граф Румянцев не замедлил приступить к выполнению столь деликатного поручения императрицы, чётко выполняя все её указания. Между ним и Екатериной II завязалась переписка, продолжавшаяся больше года. «Время от времени поезжайте в Карлсруэ... старайтесь поприлежнее узнать нрав, склонности и понятия старшей принцессы, такоже о здоровом её телесном сложении...»

Граф как верный слуга своей государыни стал частенько навещать маркграфа Баденского, при дворе которого он также был аккредитован, не раскрывая, однако, своих истинных намерений. Земля, называемая Баден, была расположена вдоль среднего течения Рейна, она пересекалась горами Шварцвальда и представляла собой живописный край с обильными минеральными источниками и горными ручьями. По своей территории Баденское ландграфство равнялось небольшому уезду Российской империи, его население в то время составляло около четверти миллиона жителей. Властители баденские вели свой род от ландграфа Бертольда, принадлежавшего к роду Церинген и жившего за сто лет до основания Руси. Среди своих предков правители Бадена имели немало героев, попавших в летописи Германии. С середины XVIII века Баденом правил маркграф Карл Фридрих, сделавший своей резиденцией небольшой город Карлсруэ, построенный его дедом в начале XVIII века. Там он проживал в окружении своей многочисленной семьи от двух браков.

Первой женой Карла Фридриха была дочь ландграфа Гессен-Дармштадтского принцесса Каролина, которая была на пять лет старше него, отличалась твёрдым характером и устойчивыми принципами. Прусский король Фридрих II сказал как-то о Каролине, что она только полом женщина, а душа у неё мужская. И хотя маркграф Баденский женился на ней из чисто политических соображений, брак этот был вполне гармоничным, поскольку супругов объединяли не только семейные отношения, но и общность интересов. Оба любили природу и искусство, увлекались живописью, совершали совместные путешествия, чтобы пополнить свою замечательную коллекцию картин, слепков с античной скульптуры и редких предметов естественной природы. Скоропостижная смерть жены в 1783 году была для маркграфа Карла Фридриха большим ударом. Через четыре года он вторично морганатическим браком женился на девице Гейер фон Гейерсберг, получившей для себя и своего потомства титул графини Гохберг.

Наследный принц Карл Людвиг, о дочерях которого Екатерина II писала графу Румянцеву, был старшим сыном маркграфа от первой жены. Он состоял в браке с принцессой Гессен-Дармштадтской, своей близкой родственницей, имел шесть дочерей и одного сына. Две первые девочки Амалии — так звали его супругу, женщину образованную, умную и волевую, — были близнецами. Затем тремя годами позже родилась ещё одна дочь, названная Луизой. Она-то и привлекла внимание российской императрицы. К тому времени Луизе исполнилось тринадцать лет, её трём младшим сёстрам было, естественно, меньше. Выбор пал именно на Луизу из соображений возраста. К ней поверенный Екатерины II должен был присмотреться особенно внимательно, не выпуская, однако, из поля зрения и одиннадцатилетнюю Фридерику.

В семье наследного принца Карла Людвига дети получали прекрасное образование и воспитание. В числе воспитателей и гувернанток кроме немцев были французы. На знание французского языка, общепринятого во всей Европе, обращалось особое внимание. Кроме самого серьёзного изучения географии и истории, баденским принцессам преподавались основы философии и конечно же литература.

При дворе маркграфа Карла Фридриха, где они росли, царила скромная обстановка и соблюдался строжайший этикет. Пышных праздников и балов никогда не было, во-первых, из-за ограниченности средств, а во-вторых, по самому нравственному складу баденского семейства, резко отличавшемуся от образа жизни многих германских дворов, усиленно подражавших французскому двору Людовика XV. Даже само название резиденции маркграфа — Карлсруэ — соответствовало спокойной патриархальной обстановке, в которой жили его домочадцы.

Один из служащих при посланнике Екатерины II, посетивший вместе с ним однажды баденского маркграфа, оставил следующую запись: «...Дед принцесс был добродетельнейший и почтеннейший из всех германских князей. Мы въехали в границы его владений и, поднимаясь на высокую гору, вышли из кареты. Увидев нескольких мужиков, пахавших поле, граф сказал мне: «Спроси у них, кто их владетель». Они мне отвечали: «У нас нет владетеля, а мы имеем отца — маркграфа Баденского». Вероятно, по этой причине императрица Екатерина и предпочла женить своего внука на одной из принцесс этого благословенного дома...»

Далее он описывает приём во дворце маркграфа и обед, который дал в честь российских гостей младший брат наследного принца Карла Людвига в своей резиденции:

«На следующий день принц Фридрих пригласил нас к себе на обед в Дурлах. Аллея, ведущая из Карлсруэ к Дурлахскому замку, единственная в своём роде в Европе: на расстоянии двух с половиной немецких миль она обсажена по обеим сторонам в два ряда вековыми величественными пирамидальными тополями. Обед был на открытом воздухе в саду... на этом обеде находились обе принцессы: Луиза и Фридерика, племянницы Фридриха. Я ничего не видывал прелестнее и воздушнее талии Луизы, ловкости и приятности её в обращении...»

В июне 1792 года Екатерина II написала Румянцеву: «Подробности относительно принцесс Луизы и Фридерики Баденских весьма интересны и удовлетворительны... с нетерпением ожидаю портретов обеих принцесс, которые вы обещаете мне прислать... Ввиду их возраста можно было бы ещё отложить года на два приезд их в Россию, но я думаю, что, прибыв сюда сейчас именно в этом возрасте, та или другая скорее привыкнет к стране, в которой ей будет предназначено провести остальную свою жизнь, и что другая тем не менее будет пристроена достойно своему рождению... Я охотно принимаю на себя окончание их воспитания и устройство участи обеих. Выбором моим будет руководить склонность внука моего Александра».

Однако нетерпение императрицы увидеть своего любимого внука женатым было так велико, что, не дождавшись портретов принцесс, о которых она запрашивала посланника, Екатерина II направила в Баден графиню Шувалову, которая должна была привезти дочерей баденского принца в Петербург. Предварительно Екатерина II написала графу Румянцеву следующее:

«Но буде найдёте способ отклонить наследного принца от приезда его с супругою его сюда, вы сделаете дело доброе... подобная поездка, по крайней мере, совсем излишна; вы знаете нашу публику и неумеренное её суждение, малейшее в отце его не понравится, останется в мыслях, и в речах, и в переговорах и более служит противу...

Приедучи сюда, уже половина намерений исполнится, увидя же жениха, надеюсь, что не откажется от ожидаемой её судьбины.

Пребываю к вам доброжелательна Екатерина».

С нарочным курьером государыня отправила графу срочную депешу, в которой предлагала уговорить наследных принца и принцессу отпустить своих дочерей в Петербург с графиней Шуваловой, которая приедет в Германию якобы для лечения на водах: «...Принцессы сохранят инкогнито до самых русских границ. По прибытии в Петербург они обе будут жить в моём дворце, из которых одна, как я надеюсь, не выйдет никогда... Обе будут снабжены всем необходимым и содержимы на мой счёт».

Итак, судьба одной из дочерей баденского принца была решена. Вот только кому именно предназначено было навсегда остаться в далёкой России? Ответа на этот вопрос тогда ещё никто не знал.

Можно себе представить состояние сестёр, когда они узнали о предстоящей разлуке с родителями и милым домом любимого деда. Сопровождавшая их графиня Шувалова рассказывала потом, что, когда юные принцессы сели в карету, обе не могли сдержать слёз, а старшая даже пыталась выскочить из экипажа, в отчаянии простирая руки к своим близким. Одарённая нежным сердцем и светлым разумом Луиза с тоской оставляла родные места и всю дорогу из Германии в Петербург была очень грустна, даже забавные шутки Фридерики, которые обычно вызывали у неё смех, не могли отвлечь её от печальных дум. Помимо инстинктивной боязни остаться на всю жизнь в «полудикой» стране, каковой тогда считали Россию в Западной Европе, девушку тревожила мысль о замужестве с человеком, известным ей лишь понаслышке. Ни его характера, ни его внешности она не знала. Да к тому же мучили опасения: вдруг ни она, ни её сестра не понравятся великому князю. Это было бы обидно и даже в какой-то степени оскорбительно. Ведь к соблазнам величия скромная Луиза, как, впрочем, и все юные девушки, была отнюдь не равнодушна...

В таком настроении внучка баденского маркграфа вместе со своей младшей сестрой прибыла в российскую столицу. Это случилось поздним вечером 31 октября 1792 года. В Зимнем дворце были приготовлены великолепные комнаты. После долгой и утомительной дороги девочки, уже ни о чём не думая, быстро уснули.

Утром следующего дня прибывших из Бадена навестила императрица Екатерина II. Ей не терпелось познакомиться с теми, кого она предназначила в супруги своему любимцу. Обе принцессы произвели на неё благоприятное впечатление, и своим выбором она осталась вполне довольна. Остальное решит уже внук сам... Екатерина распорядилась обо всём необходимом и назначила персонал для обслуживания своих юных гостий: камергер, две камер-юнгферы и два камер-пажа. Кроме того, у девочек по очереди должны были дежурить фрейлины самой государыни. Когда придворные дамы сообщили императрице о скудности гардероба принцесс, она заметила: «Мой гардероб, когда я прибыла в Россию, был ещё беднее».

В тот же день состоялась и первая встреча гостий с великим князем Александром. Он повёл себя с сёстрами очень неуверенно и робко, никому пока не выказав своих симпатий. Из Гатчины в Петербург приехали его родители — сын императрицы великий князь Павел с супругой. Им были также представлены юные принцессы. На следующий вечер в Эрмитаже было дано театральное представление, где девочек могло увидеть широкое общество.

Затем во дворце почти ежедневно стали устраиваться различные развлечения: балы, игры, комнатные забавы, в которых принимали участие Александр, Луиза и Фридерика. Знакомство молодых людей крепло. Девушки постепенно стали чувствовать себя свободнее; великий князь, к которому Луиза сразу же прониклась большой симпатией, тоже вёл себя увереннее. Обхождение его с принцессами становилось смелее, но своего предпочтения к одной из них он всё ещё не проявлял.

Тем не менее своему воспитателю Протасову Александр признался, что ему больше пришлась по душе старшая сестра и что она в его глазах достойнее всех здешних девиц. Сам же Протасов в своих записках о воспитании великого князя писал: «Александр рассказал мне, как принцесса любезна, и описывал подробно её достоинства... Я понял, что он начинает в неё влюбляться». О самой же принцессе Луизе воспитатель сделал следующую запись: «Черты лица её очень хороши и соразмерны её летам, ибо в будущем январе ей минет только четырнадцать лет! Приятная внешность, высокая, несколько величественна. Движения её привлекательны. В ней виден разум, скромность и пристойность во всём её поведении; доброта души её написана на глазах, равно как и честность».

В декабре Александру исполнилось пятнадцать лет. День рождения великого князя отмечался торжественно, императрица не могла нарадоваться на своего взрослеющего внука. После Нового года он почти каждый день приходил к принцессам ужинать, при этом обходился со старшей уже как со своей невестой. Согласие на брак от её родителей было уже получено, не было возражений и в отношении перехода дочери в православие. Луиза стала учиться закону Божию и русскому языку.

Весной в большой церкви Зимнего дворца состоялось миропомазание баденской принцессы. Ей было дано новое имя — Елизавета Алексеевна. А на следующий день состоялось обручение: Луиза Баденская, отныне великая княгиня Елизавета Алексеевна стала невестой будущего российского императора.

Несколько дней Александр и Елизавета принимали поздравления от высших сановников и придворных, а затем, вслед за императрицей-бабушкой, выехали в Царское Село, где должны были провести летние месяцы. Пребывание там было обставлено пышно, образовался как бы новый молодёжный двор. Время проводили весело и беззаботно. Немецкая принцесса пользовалась всеобщей любовью и уже явно выказывала свою привязанность к жениху, даже иногда при всех ласково называла его Сашенькой.

Воспитатель Протасов записал в своём дневнике: «Мой воспитанник — честный человек, прямой христианин, доброты души его нет конца, телесные доброты его всем известны. Невеста, ему избранная, как нарочно для него создана».

Императрица не скрывала своей радости от столь удачного выбора и всячески старалась украсить летний отдых молодёжи. Внук её, казалось, тоже был счастлив. Но беззаботная весёлость жениха и невесты в начале августа была омрачена отъездом принцессы Фридерики в Карлсруэ. Выехала она, не дождавшись бракосочетания старшей сестры, из-за грозных политических событий: во Франции был казнён король Людовик XVI. Это страшное известие потрясло все европейские дворы и вызвало беспокойство и монархов, и мелких правителей. Маркграф Баденский направил срочную депешу российской императрице с просьбой отправить его внучку Фридерику на родину.

Нелегко было расставаться двум сёстрам, которые ещё никогда не разлучались. Особенно беспокойно было на душе наречённой невесты Александра. В столь тревожный для родных и близких час она остаётся в далёкой России, куда не дошли порывы ураганного ветра, пронёсшегося над Францией, и где так безоблачно и тихо.

Но молодость взяла своё. Уже через несколько дней на лице Луизы не видно было слёз, грусть исчезла из её лучезарных глаз. Все мысли были обращены к суженому — великому князю Александру.

В последний день августа торжественно отмечались именины Александра. Следующий месяц был посвящён подготовке к его бракосочетанию с баденской принцессой. И вот этот день наступил!

28 сентября 1793 года к десяти часам утра в Зимний дворец съехались члены Святейшего синода, высшие сановники и придворные с супругами, а также многие европейские принцы, приглашённые по этому случаю в Петербург. Невесту наряжали в покоях императрицы. Платье из серебряной парчи, украшенное жемчугом и бриллиантами, как нельзя лучше подчёркивало юношескую свежесть и красоту принцессы. Торжественное шествие в большую церковь Зимнего дворца началось в полдень под пушечные выстрелы с бастионов Адмиралтейской крепости. По окончании венчания был отслужен молебен. Во всех церквях города звонили колокола.

В дворцовой галерее в честь новобрачных был дан парадный обед, на котором присутствовало около двухсот гостей. Затем состоялся бал, после которого молодые удалились в свои новые роскошные покои, отведённые им в Зимнем дворце. Началась новая, супружеская жизнь юной принцессы из Бадена...

По случаю бракосочетания старшего внука государыни императрицы в домах многих знатных особ давались балы. Молодожёны закружились в вихре танцев. Оба были чрезмерно счастливы. Но, как правильно заметил один из европейских посланников, «полюбив друг друга, они повиновались не столько голосу природы, сколько всемогущей воле Екатерины. В столь юных сердцах не могли развиться пылкие страсти, ведь молодые люди не достигли ещё и полного физического развития». На одном из балов молодая принцесса во время танца поскользнулась, упала и несколько минут оставалась без сознания. Суеверные люди увидели в этом дурное предзнаменование...

Весной молодожёны переехали в Таврический дворец, а как только наступили тёплые дни, отправились в Царское Село к бабушке-императрице, где та обычно проводила лето. Там вместе со своим двором, который уже несколько расширился, они поселились в отдельном деревянном доме, расположенном в живописном уголке огромного дворцового парка. К их обществу присоединились несколько молодых людей из знатных петербургских семейств.

Прекрасное это было время для Елизаветы, она вся светилась от счастья. Даже внешне баденская принцесса изменилась. Как прелестная бабочка, радующаяся солнцу, она беззаботно носилась по зелёным полянам, участвуя в играх молодёжи, восхищая всех своей лёгкостью и грацией. С распущенными белокурыми волосами её можно было принять за нимфу или Психею, сошедшую со страниц чудесных книг о сказочном мире. Легко представить, как гордилась императрица Екатерина своим столь удачным выбором супруги для любимого внука. Красота в соединении с изящной осанкой, доброта и природный ум — большего нельзя было II пожелать.

Гофмейстериной к великой княгине Елизавете государыня назначила графиню Шувалову, ту самую, которая сопровождала баденских сестёр в Петербург. Этой придворной даме императрица оказывала особое доверие и полагала, что именно она будет полезной для молодых. Однако вскоре Екатерине II пришлось разочароваться, так как графиня, используя свою близость к великокняжеской чете, сделалась копилкой всяческих сплетен, а порой и интриг, что не могло понравиться принцессе. Она обратилась к супругу с просьбой освободить её от опеки этой невозможной, как она выразилась, персоны. Зато с фрейлинами Елизавета была в дружеских отношениях, особенно она сблизилась с графиней Головиной, которой могла доверить все свои думы.

К Александру был определён князь Адам Чарторыжский, сын родовитого польского вельможи, известного своим огромным богатством. Семь лет разницы в возрасте не помешали возникшей между ними дружбе. Адам и его два брата по приглашению великого князя проводили лето в Царском Селе. Общество этих высокообразованных молодых людей было особенно приятно супругу Елизаветы: интересные беседы, возможность высказывать свои истинные мысли, долгие совместные прогулки пешком и верхом. Братья Чарторыжские охотно принимали участие в играх молодёжи, а по вечерам приходили к юной супружеской паре ужинать.

Бывал в Царском Селе и граф Платон Зубов, последний фаворит Екатерины II, которого она осыпала своими милостями. Он участвовал в затеях молодёжи, но при этом стал часто бросать страстные взгляды на супругу внука своей благодетельницы. Это конечно же не могло остаться незамеченным. Пошёл слух, что граф без ума от принцессы. Дошло это и до великого князя Александра. «Зубов влюблён в мою жену», — заметил как-то он в разговоре с графиней Головиной. Сама же великая княгиня Елизавета не обращала внимания на столь вызывающее поведение наглого фаворита государыни, но, узнав от своей подруги о её разговоре с Александром, страшно смутилась. К счастью, неприличное ухаживание Платона Зубова было замечено и самой императрицей Екатериной. Она устроила ему такую головомойку, что он вообще перестал появляться в обществе молодёжи.

В 1795 году при дворе императрицы появились две новые фрейлины из знатной польской фамилии — сёстры Четвертинские. Старшая, Мария, была ровесницей Елизаветы. Она была настоящей красавицей, в полном смысле этого слова. Статная, изящная полька напоминала античную статую; чёрные огненные глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами, обаятельная улыбка сочных губ, нежный голос и какая-то необыкновенная чувственность во всех её движениях очаровывали с первого взгляда. Младшая, Жанетт, была полной противоположностью, её нельзя было назвать даже привлекательной. Государыня не замедлила выдать свою фрейлину-красавицу замуж за обер-егермейстера двора Дмитрия Нарышкина, которому было за тридцать. Могла ли тогда предположить мудрая Екатерина, сколько несчастья принесёт впоследствии эта женщина полюбившейся ей баденской принцессе?

Через год бабушки-императрицы не стало. Она скончалась внезапно, унеся с собой в могилу то тепло, которое так согревало оторванную от своей любимой родины и близких Луизу, ставшую великой княгиней Елизаветой Алексеевной.

...После смерти императрицы Екатерины II к власти пришёл её сын Павел, отец великого князя Александра. И сразу же всё резко изменилось. Десять дней спустя Елизавета писала своей матери:

«Дорогая мама! Я уверена, что смерть доброй императрицы тебя глубоко потрясла. Что касается меня, то могу тебя заверить, что я не перестаю о ней думать. Ты совершенно не можешь себе представить, как здесь даже самая незначительная мелочь перевёрнута вверх дном. На меня всё это произвело такое страшное впечатление, особенно в первые дни, что и меня едва ли можно узнать. Ах, какими ужасными были первые дни!..»

Но ужасными были не только первые дни. Не прошло и нескольких недель, как вся обстановка при дворе стала совершенно иной.

Придворный быт и образ жизни великокняжеской семьи преобразовались. Забыто было Царское Село с его роскошным дворцом и волшебными садами, развлечениями и шумным обществом. Царское Село заменили Гатчина и Павловск, излюбленное место пребывания нового императора и его супруги. Там всё оказалось иначе для баденской принцессы. Семейные празднества устраивались её свекровью очень скромно и отличались простотой и монотонностью. Не было раскованности и искреннего веселья, которые царили в том, другом мире. И хотя Елизавета участвовала в семейных концертах и собраниях, держалась она в тени и вносила самую скромную лепту в общее веселье... если только оно было. Всё зависело от настроения императора Павла I, который не так уж и часто бывал расположен к веселью.

Отношение к Елизавете её свекрови было хотя и ласковым, но далеко не сердечно-материнским. А дочери императрицы Марии Фёдоровны, воспитываемые строгой, педантичной княгиней Ливен, мало сближались с супругами своих старших братьев и держались от них несколько в стороне.

Контраст с прошлым был разительный. Постоянно спокойное, полное достоинства отношение заботливой бабушки великого князя Александра сменилось гневными вспышками по пустякам или резким обращением со стороны его родителей. Трудно было привыкнуть к сухому и обидному тону, свойственному императору, когда он бывал не в духе. А это случалось не так уж редко. Правда, к невестке своей он в общем-то благоволил, она напоминала ему его первую жену, родную сестру матери Елизаветы. Но непредсказуемость поведения государя ощущали на себе все его домочадцы, в том числе и молодая принцесса. «Можно себе представить, как тяжело отозвались на великой княгине Елизавете Алексеевне новые условия жизни», — пишет в своих мемуарах графиня Головина. Иногда она подвергалась такому обращению и вспышкам, которые до того «никогда и во сне не видала».

Неприязнь со стороны родителей своего супруга в очередной раз Елизавета почувствовала в связи с выходом замуж её сестры Фридерики за короля Швеции. Как уже выше говорилось, Густав IV посетил Петербург незадолго до кончины императрицы Екатерины, поскольку предполагалась его женитьба на старшей дочери Павла и Марии. Во время своего пребывания в российской столице молодой король имел случай видеть Фридерику, которая произвела на него благоприятное впечатление. Отказавшись от брака с девушкой православного вероисповедания, он поспешил в Карлсруэ, чтобы просить руки баденской принцессы. Родители согласились на столь лестное предложение, и в конце 1797 года шестнадцатилетняя сестра великой княгини Елизаветы стала шведской королевой. Маркграфиня Амалия в письмах дочери не раз просила заверить императора Павла и императрицу Марию, что брак её дочери состоялся без всяких предварительных шагов со стороны баденской семьи, а лишь по инициативе самого Густава IV. Но, несмотря на эти заверения, свекровь Елизаветы не скрывала своего неудовольствия по поводу свершившегося бракосочетания; как мать она не могла смириться с тем, что король предпочёл её дочери принцессу из Бадена. Всё это отразилось на отношении императрицы к своей невестке.

Но не только вся эта обстановка угнетала душу молодой женщины. Из-за служебных дел и военных занятий наследника престола — в таком качестве пребывал отныне её муж — Елизавета часто оставалась одна. Той нежности и внимания, которые Александр оказывал ей два-три года назад, когда они целые дни проводили неразлучно, уже не было. Великий князь стал холоднее к своей юной супруге, первый пыл страсти заметно угас. Елизавета стала постепенно замыкаться в себе. Очевидцы отмечали, что великую княгиню словно подменили: «Её убивает скука. Она любит своего мужа, но он слишком молод, чтобы она могла занимать его всецело...» Кругом было столько соблазнов и искушений, и сыну императора Павла успели внушить, что при его обаянии перед ним не устоит ни одна женщина. Стоит только захотеть, и найдётся немало красавиц, которые не прочь будут оказать ему внимание.

Сообщая о грустном настроении великой княгини, близкая к семье наследника престола придворная дама писала графине Головиной: «Иногда Александр дурно истолковывает себе и её речи, и её скуку, и я весьма опасаюсь, чтобы холодность не заменила нежности и взаимного доверия».

В это время Елизавета сблизилась с супругой Константина, брата Александра, которой жилось особенно трудно. Ей приходилось терпеть ужасный характер великого князя, которого вообще никто не мог обуздать. Его грубые выходки, вызывающий тон в обращении, отсутствие всякого такта превращали супружескую жизнь саксен-кобургской принцессы в настоящую каторгу. И скромная Анна так она звалась после принятия православия находила поддержку у Елизаветы, которой нередко удавалось сглаживать нелады супругов и которая старалась приласкать её, когда огорчения были особенно большими и Анна находилась в полном отчаянии.

Молодые женщины стали почти неразлучны, совершали ежедневно совместные прогулки, часто вместе обедали. Когда подруга Елизаветы занемогла и должна была выехать за границу на лечение, они трогательно распрощались.

Осенью 1798 года стало известно, что супруга наследника престола ждёт ребёнка. Императрица Мария Фёдоровна не скрывала своей радости, ей очень хотелось стать бабушкой. К своей невестке она относилась уже более снисходительно и добрее. Беременность баденской принцессы протекала нормально, и 18 мая 1799 года она разрешилась девочкой. Радости Елизаветы не было предела. Отныне она целиком была поглощена заботой о ребёнке. В добром сердце Александра проявились чувства отца, как бы обновившие и его любовь к своей супруге. Елизавета вновь ожила.

Лето прошло вполне благополучно. Но с наступлением холодов малышка стала часто болеть. Это продолжалось всю зиму, а в один из первых весенних дней у девочки вдруг начались сильные судороги: она посинела, стала задыхаться. Но к счастью, на этот раз всё обошлось. Однако летом приступ повторился, и врачи уже не смогли ничем помочь. 27 июля 1800 года дочь наследника престола скончалась.

Горе Елизаветы было слишком велико. Она как бы сжалась в комок и даже не могла плакать, покорно подчинившись воле Божьей. Но почему именно на неё обрушилось это страшное несчастье? Понять это бедная женщина была не в силах... Сильно переживал потерю своего первого ребёнка и Александр. Беспокоило его и состояние жены, для которой невозможно было найти слова утешения.

В эти тяжёлые дни великий князь не оставлял свою супругу без внимания, чтобы отвлечь её от грустных мыслей, он старался чаще бывать с ней, приглашал и своего друга, князя Адама Чарторыжского. Раньше князь был его адъютантом, а с недавних пор состоял гофмейстером двора великой княгини Елены, сестры Александра. При дворе стали распространяться слухи о якобы благосклонном отношении супруги наследника престола к князю, дошли они, по всей вероятности, и до императора Павла. Однажды утром совершенно неожиданно Чарторыжскому сообщили, что он назначен генеральным послом от русского двора при короле Сардинии и должен через неделю выехать в Италию. Это была явная опала под видом милости.

Весть эта неприятно поразила великокняжескую чету. У великого князя Александра вообще появилось настроение отказаться от всех прав на наследие престола и жить где-либо уединённо в Европе вдали от России. Елизавета поддерживала своего супруга в его мыслях. Придворные интриги, дрязги, зависть, пустые забавы ей надоели, она была хорошо образованна, неплохо разбиралась в истории и географии, много читала, интересовалась философией. Невежество большинства окружающих придворных для неё было просто невыносимым. Отрадой молодой женщины были лишь воспоминания о годах детского беззаботного супружества.

«Как много прекрасных уголков в Германии или Швейцарии, — рассказывала Елизавета мужу. — Мы могли бы там жить в небольшом доме, как обычные смертные. Прислуги нам не нужно, я могла бы научиться приготавливать обеды, сама причёсываться. Нужно лишь, чтобы в доме было много книжных полок и небольшой сад вокруг, за которым бы мы сами ухаживали». Вот такие несбыточные планы строили молодые супруги.

Это были мечты, а реальность выглядела совсем иначе. Вместе с семьёй императора Александр и Елизавета должны были переселиться во вновь построенный Михайловский дворец, названный так по случаю рождения у императрицы Марии Фёдоровны сына Михаила, её последнего ребёнка. Государь уже никому не доверял, словно предчувствовал близость своего мучительного конца. Он, вероятно, думал, что толстые стены и защитные укрепления нового дворца защитят его от насилия. Наследнику престола с супругой были отведены неудобные маленькие комнаты, пропитанные сыростью, как, впрочем, и все помещения только что отстроенного здания. Это производило на них мрачное, удручающее впечатление.

В марте 1801 года Павел I был злодейски убит заговорщиками. Из членов императорской фамилии лишь одна Елизавета сохраняла в ту ночь присутствие духа и самообладание. Она старалась утешить мужа, вернуть ему мужество и уверенность в себе, не оставляла его всю ночь, разве лишь ненадолго, чтобы успокоить свекровь, удержать её в комнатах, не дать ей выступить против изменников-убийц. А каково было душевное состояние великого князя Александра? Вступить на престол после кровавой драмы было тяжело. В эти дни хрупкая принцесса из Бадена проявила изрядное мужество и спокойствие. Ей приходилось одновременно поддерживать мужа и щадить самолюбие и уважать печаль императрицы-матери. Утомительные богослужения и панихиды, погребение убиенного императора — всё требовало немало усилий. Да ещё внезапная кончина старшей сестры Александра в Австро-Венгрии добавила горя семье. Нелёгкое это было время.

Итак, Александр Павлович был провозглашён императором. Ему отныне предстояло править сорока миллионами российских граждан. Смиренная и безответная во время царствования сына Екатерины II, принцесса из Бадена могла теперь горделиво взирать на раболепный двор и миллионы коленопреклонённых подданных. Но она осталась почтительной невесткой вдовствующей императрицы, практически уступив ей права первенства, и скромной тенью его величества императора, своего мужа. А ведь баденская принцесса уже возмужала, успела стать матерью, много выстрадала. Это была уже не девочка-подросток, а сложившаяся женщина. Ей исполнилось двадцать два года, и она стала государыней огромной империи.

За девять лет пребывания в России Елизавета Алексеевна имела возможность наблюдать два совершенно противоположных правления. Она могла убедиться, что люди меняются в зависимости от обстоятельств, что при дворе всегда больше лести, чем преданности, что на престоле можно делать добро и зло и что, наконец, русские менее дики, чем они рисовались в воображении немцев. Все эти мысли она высказывала в письмах к матери, которой писала довольно часто. Да и кому ещё она могла раскрыть свою душу?

После смерти Павла I в жизни Елизаветы начался новый этап. В первое время после занятия трона Александр относился к супруге с чувством большой благодарности за нравственную поддержку и утешение в трудные минуты жизни. Он сумел оценить нежные заботы, которыми она окружала его в момент восшествия на престол, и оказывал ей очень большое внимание.

Через несколько недель после воцарения на российском троне Александр пригласил в Петербург родителей своей супруги, желая сделать ей приятное. Девять лет они не виделись со своей любимой дочерью, ставшей ныне государыней огромной державы. Вместе с ними приехали также их старшая дочь, которой к тому времени исполнилось двадцать пять лет (но замуж она ещё не вышла), младшая, Мария, бывшая уже женой герцога Брауншвейгского, и пятнадцатилетний сын Карл. Баденский камергер Гайлинг фон Альтхайм, сопровождавший семью, так описал в дневнике момент встречи:

«Её величество императрица Елизавета вышла навстречу своим родителям... Долго оставалась императрица в объятиях своего любимого отца и своей нежной матери, не проронив ни слова. Все присутствующие, которым выпало редкое счастье быть свидетелями этого трогательного свидания, были глубоко потрясены этой сценой. Во всех глазах блестели радостные слёзы умиления».

Баденская семья разместилась во дворце на Каменном острове, где пробыла всё лето, совершая время от времени поездки в Петергоф или в Павловск к вдовствующей императрице Марии Фёдоровне.

Маркграфиня Амалия, несмотря на свои сорок шесть лет и многочисленное потомство, ещё не утратила красоты. Она держалась с большим достоинством и производила на всех благоприятное впечатление. Правда, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна с трудом скрывала свою неприязнь к ней. Она всё ещё испытывала некоторую ревность, что матери её невестки удалось выдать дочь за шведского короля, на брак которого со своей дочерью она рассчитывала. Да и старшая дочь маркграфини, принцесса Каролина, в том же году вышла замуж за курфюрста Баварии, сделавшегося вскоре баварским королём, тогда как ни одна из русских великих княжон не приобрела в замужестве такого высокого положения. В общем, Марию Фёдоровну всё ещё обуревали чисто женские эмоции любящей и честолюбивой матери.

Со своей стороны маркграфиню весьма огорчил тот факт, что свекровь её дочери сохранила за собой все преимущества царствующей императрицы. Даже заведование благотворительными и просветительными учреждениями целиком осталось за ней. Матери баденской наследной принцессы так хотелось, чтобы её дочь имела возможность проявлять активную деятельность и распространять щедроты и благодеяния, как это и подобает жене монарха.

В начале сентября Елизавете Алексеевне пришлось расстаться с родственниками. Она должна была ехать в Москву на коронацию, а родители с двумя детьми (старшая сестра осталась с Елизаветой, чтобы сопровождать её в Москву) отправились в Швецию навестить свою дочь Фридерику, шведскую королеву.

Торжественный въезд в Москву великого князя Александра с супругой состоялся 8 сентября 1801 года. На всём шествии процессии по обеим сторонам были выстроены пешие гвардейцы, а вдоль домов устроены возвышенные места для зрителей.

Погода была великолепная. Император ехал верхом на коне, сзади следовала свита. Императрица находилась в карете, запряжённой восьмёркой лошадей; каждую лошадь вёл под уздцы придворный конюх. В такой же карете с короной на империале ехала императрица-мать. Далее следовали члены императорской фамилии. Александр с супругой вошли в собор, над их головами шестнадцать генералов несли роскошный балдахин. Император и императрица поклонились святыням и заняли места на тронах. Успенский собор был освещён тысячью свечей. После прочтения молитвы государь взял из рук митрополита корону, которой сорок лет назад венчалась на царство его бабушка Екатерина, и возложил её себе на голову. По его знаку к нему приблизилась императрица. Он велел поднести малую корону и собственноручно возложил её на голову своей супруги, баденской принцессы. Все присутствующие поздравили новокоронованную чету троекратным поклоном. С кремлёвских стен послышалась пальба из орудий. Началась Божественная литургия. По её завершении государь и государыня по разостланному от трона до алтаря красному с золотом ковру последовали к Царским вратам. Здесь состоялось миропомазание на царство. Весь ритуал помазания святым миром сопровождался колокольным звоном.

Императрица Мария Фёдоровна и другие члены императорской фамилии первыми поздравили новокоронованных и пожелали им счастья. В тот же день в Грановитой палате дворца состоялся парадный обед, на котором, помимо членов императорской фамилии, присутствовали иностранные послы, высшее духовенство, многие придворные, а также представители высшей светской и военной власти.

Больше месяца продолжались празднества в Москве. Нескончаемые церемонии, торжественные богослужения, приёмы, балы были утомительны, но такова уж русская традиция — венчание на царство превращать в общий большой праздник. Но тут из Швеции пришла страшная весть: скончался отец венценосной императрицы, наследный принц Баденский Карл Людвиг. Он погиб от несчастного случая: повозка, в которой он ехал, сильно накренилась, и при падении он получил серьёзную травму головы. «Будучи в расцвете сил, никогда не болевший, сорока шести лет от роду, принц, не приходя в сознание после злополучного падения, скончался на руках супруги на глазах у сопровождавшей его свиты. Случай невероятный, тем более, что при падении пострадал лишь он один, остальные спутники остались невредимыми» — так гласило официальное сообщение о смерти отца российской императрицы.

Можно представить то огромное горе, которое пришлось пережить Елизавете. Зиму она вместе с супругом провела в Петербурге в Зимнем дворце и, будучи в трауре, мало выезжала в свет. Кроме обычных церемоний в праздничные дни их величества вели самый скромный образ жизни. Государь почти ежедневно совершал утреннюю прогулку верхом или пешком по улицам столицы в сопровождении одного из генерал-адъютантов. Елизавета Алексеевна ездила в экипаже с фрейлиной Шаховской или прогуливалась с ней же пешком по набережной Невы и в Летнем саду.

Летом императрица Елизавета посетила Швецию, чтобы повидаться с сестрой Фридерикой. В шведской прессе о сестре королевы Швеции писали следующее: «Трудно передать всю прелесть императрицы: черты лица её чрезвычайно тонки и правильны, греческий профиль, большие голубые глаза, правильное овальное очертание лица и волосы прелестнейшего белокурого цвета. Фигура её изящна и величественна, а походка чисто воздушная. Словом, императрица, кажется, одна из самых красивых женщин в мире. Характер её должен соответствовать этой прелестной наружности...»

Свидание сестёр было недолгим, но они многое успели рассказать друг другу, поделиться и радостями, и горестями своей жизни, вспомнить счастливое детство, отдать должное памяти любимого отца. Расставаясь, обе плакали, словно предчувствовали, как трудно сложатся их судьбы в будущем. О Елизавете будет ниже написано ещё немало строк.

Что же касается Фридерики, то в браке с королём Густавом IV она не была счастлива. Её супруг не сумел ни править с честью, ни сойти с трона с достоинством. Пройдёт немногим более шести лет, и он будет свергнут армией и изгнан гражданами Швеции из страны за свой произвол. Под именем графа Готторпа или полковника Густавзона он объездит пол-Европы, пока не осядет наконец в Швейцарии, где и закончит свои дни в 1837 году. Фридерика разведётся с ним и вместе с детьми возвратится в родной Баден. Единственный сын Густава IV Адольфа, Густав Ваза, будет находиться на австрийской службе в чине генерала. Дочь Каролина выйдет замуж за саксонского короля Альберта, а её старшая сестра София станет женой великого герцога Баденского Карла Леопольда.

По возвращении Елизаветы Алексеевны из Швеции императорская чета проживала во дворце на Каменном острове, любимом месте пребывания супругов. Правда, в самом дворце не было ничего царственного. Всё в нём было очень просто, и единственным украшением являлась лишь чудесная река, на берегу которой он находился. Рядом с императорской резиденцией было расположено несколько красивых дач. Садовые входы никогда не запирались, так что местные жители и горожане, приехавшие на отдых, могли ими пользоваться. Вокруг дворца не было видно никакой стражи, и злоумышленник мог без особого труда подняться по ступенькам и проникнуть в небольшие комнаты государя и его супруги — в этом отношении Александр был полной противоположностью своего отца, подозрительности и страха у него не было.

Большую часть времени Елизавета Алексеевна проводила вместе со своей сестрой, принцессой Амалией, оставшейся в Петербурге. К их обществу присоединялись иногда несколько дам, пользующихся особым расположением императрицы, чаще всего они оставались и ужинать во дворце. К их тесному кружку присоединялись порой мужчины, приближённые императора, среди них и Адам Чарторыжский. Вступив на престол, Александр I вызвал князя из Рима и назначил его секретарём внешнеполитического ведомства. Вновь стал распространяться слух, что императрица Елизавета проявляет к этому вельможе особое внимание, как бы отвечая на его ухаживания. Петербургский двор и при Александре I не освободился от интриг и сплетен.

Сам Александр почти каждый вечер заходил к своей супруге, но не надолго. Царский сан, как его понимал молодой государь, требовал отречения от удовольствий домашнего очага; частной жизнью он вынужден был, по его словам, жертвовать в угоду придворному этикету. Редкие часы досуга он должен был уделять празднествам, которые в его честь устраивали знатные вельможи. Чаще всего он посещал их один, без супруги, любившей тишину и уединение. Чтение, прогулки и занятие искусствами — вот к чему лежала душа этой утончённой женщины.

«Чем чаще видишь государыню Елизавету Алексеевну, — говорили о ней её приверженцы, — тем больше находишь в ней ума, удивительного для её лет. Большинством публики она мало любима, потому что застенчивость придаёт ей вид холодности, которую принимают за гордость».

Несколько сблизилась императрица Елизавета с бывшей камер-фрейлиной Екатерины II Анной Степановной Протасовой, с которой находилась в постоянной переписке. Большинство своих писем она писала по-русски, и, хотя в них было много орфографических ошибок и неправильных оборотов речи, они свидетельствуют о том, как упорно и настойчиво баденская принцесса старалась усвоить язык своей новой родины. Графиня Протасова, внешне очень некрасивая незамужняя женщина, была влиятельной дамой при дворе бабушки Александра I. Злые языки уверяли, что Екатерина II советовалась с ней относительно качеств своих будущих фаворитов, полагаясь на её вкус. Графиня воспитывала дочерей своего брата, генерал-поручика Петра Протасова, младшая из которых, Аннет, получила графское достоинство и стала постоянным членом близкого кружка Елизаветы Алексеевны. Да и сама бывшая камер-фрейлина после восшествия Александра I на престол постоянно находилась при дворе. Она учила Елизавету русскому языку, проводила с ней летний досуг, стараясь быть полезной во всём. Если императрице что-либо требовалось, она лично писала графине коротенькие записочки, излагая в них свою просьбу: «Я пойду к обедне в половине двенадцатого. Прошу Вас и Анну Петровну со мною идти». Или: «Я думаю, что мы прежде 9 часов не поедем на собрание, и очень рада, что Вы можете с нами ехать, как мне Ваше письмо принесли, я боялась, что Вы нездорова были и что я без покровительства останусь».

Малозначительные по содержанию, эти записочки свидетельствуют, однако, о близости графини Протасовой к молодой императрице. Её величество обращалась с ней по-простому и не скрывала дружеского расположения. Желая сделать графине приятное, Елизавета то посылала ей новую книгу, которую та хотела иметь, то переписывала для неё стихи и вообще стремилась оказывать стареющей женщине всяческое внимание.

Посылая ей стихи «Русская песнь матушки-царицы», в которых восхвалялись доблести Екатерины II, Елизавета Алексеевна писала: «Зная, сколь согласно мы думаем об особе, к которой относятся приложенные стихи, я нарочно немедленно списала их для Вас с уверением, что Вы не можете читать их равнодушно».

Графиня Протасова любила получать от молодой императрицы записки и гордилась её отношением к себе. Нередко она настойчиво просила её величество о свидании, но Елизавета предпочитала письменное общение. Она вообще тяготилась неизбежными для её положения выездами и приёмами, а к «ухаживаниям» придворных относилась недоверчиво, не веря в их искренность.

«Увы! — писала она матери по поводу заискивания какой-то из дам. — Вряд ли это только любовь! Дело в том, что при том имени, которое я ношу, в ухаживаниях только десятую часть надо приписать чувству! Да и то много».

Когда графиня Протасова собралась за границу для лечения на водах, Елизавета Алексеевна в знак особого внимания отправила ей небольшой подарок. «Дорожный ящик для чая повергается к стопам Вашим, — писала она отъезжающей. — Хотя он не весьма великолепный, но надеюсь, что Вы его милостиво примете и вспомните всякий раз, как Вы будете чай пить, что я желаю Вам всяческого добра и щастия».

Переписка Елизаветы Алексеевны с графиней длилась почти двадцать лет. В письмах её, которые, кстати, позже были опубликованы, встречалось с каждым годом всё меньше ошибок. Это было приятно Протасовой, занимавшейся с ней когда-то русским языком.

К числу близких императрице людей принадлежала и миссис Питт, жена её учителя английского языка. После смерти мужа она поселилась в Каменноостровском дворце и продолжила занятия с Елизаветой Алексеевной английским языком. Скоро этих двух женщин связала тесная дружба и искренняя любовь. На родину миссис Питт уехала лишь после смерти своей ученицы, уход из жизни которой она горько оплакивала. С собой в Англию она увезла прекрасный портрет российской императрицы, её подарки, письма и множество записочек, которыми чуть ли не ежедневно обменивались подруги. Всё это после смерти миссис Питт перешло к её наследникам и со временем было безвозвратно утеряно. Уцелело лишь немногое.

В конце лета 1803 года в Шверине скончалась при родах сестра императора Александра I Елена, бывшая замужем за принцем Мекленбург-Шверинским. Это был новый тяжёлый удар для всей семьи Романовых, которая к тому времени уже значительно уменьшилась: не стало главы царской фамилии, императора Павла I; скончалась в Австрии его старшая дочь Александра; супруга великого князя Константина, саксен-кобургская принцесса, уехала из России, чтобы никогда больше не вернуться; сестра императора Александра I великая княгиня Мария, после бракосочетания с наследным принцем Саксен-Веймарским, в 1804 году покинула Петербург, чтобы жить постоянно в Веймаре. С вдовствующей императрицей Марией остались лишь семь членов её семьи: старшие сыновья Александр с супругой и Константин в одиночестве, дочери Екатерина и Анна да младшие сыновья, Николай и Михаил.

Александр вместе с Елизаветой часто ездил в Гатчину или Павловск, где большую часть времени находилась его мать. Хотя эти визиты и не доставляли особого удовольствия невестке, она тем не менее была счастлива, что хотя бы эти часы её дорогой супруг находится с ней вместе.

Однако к концу 1804 года Александр стал постепенно отдаляться от жены, сохраняя пока ещё внешние приличия. Свою мужскую страсть он отдал княгине Марии Нарышкиной, пригретой когда-то Екатериной II польской красавице. Она яркой звездой всё ещё блистала при петербургском дворе. Перед ней преклонялись, считали за честь быть в её окружении. Про мужа княгини говорили, что у него две должности: явная — обер-егермейстера и тайная — снисходительного супруга.

Лето Нарышкины проводили обычно на своей даче на берегу Малой Невки, неподалёку от Каменноостровского дворца императора. Там часто собиралось высшее общество, устраивались великолепные праздники, балы, фейерверки на реке. Окна каменного двухэтажного дома с колоннами и плоским куполом всегда ярко светились, комнаты были обставлены дорогой мебелью, повсюду царила изысканная роскошь. Красавица хозяйка принимала обычно своих гостей в белом платье, подчёркивающем блеск её чёрных волос, в которых не было ни жемчуга, ни цветов, как требовала мода того времени. Княгиня прекрасно знала, что никаких украшений ей не нужно. «Время словно скользит по этой женщине, как вода по клеёнке. С каждым днём она хорошеет», — говорили современники.

Не устоял перед прелестями Марии и император Александр, который довольно часто стал бывать на даче Нарышкиных, естественно без супруги. Княгиня сумела покорить сердце молодого царя, то играя на нотах восторженной любви, то действуя на его самолюбие. Его благосклонное отношение к ней было сразу замечено. Пошли слухи, что государь якобы разыграл княгиню в лотерею с Платоном Зубовым, бывшим фаворитом его бабушки, и, выиграв, сделал её своей любовницей. Мария же была так хороша, что у многих приближённых не хватало духа осудить императора за эту связь на глазах всего двора. Гёте писал из Карлсбада фон Штейн в 1806 году: «Среди недавно прибывших — красавица княгиня Нарышкина, которая служит доказательством того, что у Александра неплохой вкус».

В письмах матери Елизавета Алексеевна намекала на измену Александра, порой не скрывая своего отчаяния. Она всё ещё была влюблена в своего царственного супруга и с достоинством переносила выпавшие на её долю страдания. Однажды на приёме в Зимнем дворце, который давала императорская чета, Елизавета Алексеевна спросила княгиню Нарышкину о её здоровье. «Не совсем хорошо, — ответила та, — я, кажется, беременна». Обе женщины знали от кого... Но лишь немногие могли понять, как глубока рана оскорблённой жены. Императрицу жалели, императора осуждали, а между собой шептались: «Будь поменьше гордости, побольше мягкости и простоты, и государыня легко бы взяла верх над своей соперницей». Но женщине, особенно царственной, трудно было вдруг изменить себя. Елизавета Алексеевна привыкла к обожанию, она не могла примириться с мыслью, что отныне ей надо изыскивать средства, чтобы угодить супругу. Она охотно приняла бы изъявление его нежности, но добиваться её не хотела. Какая-то апатия овладела бедной принцессой. Ей хотелось иметь ребёнка, а радость стать матерью всё ещё не выпадала на её долю.

К счастью, Александра I вскоре отвлекли внешние события: началась кампания против Наполеона. Закончилась она поражением русских и австрийских войск и невыгодным для России перемирием. Верная супруга страшно переживала эту неудачу и старалась, как могла, чисто по-женски утешить возвратившегося императора. Как всегда в трудные минуты, её мужественная поддержка действовала на императора благотворно. Нарышкиной в то время не было в столице, она уехала в Германию, чтобы поправить своё здоровье, пошатнувшееся после родов. Александр старался чаще быть в обществе своей милой жены.

Весной 1806 года Елизавета Алексеевна почувствовала, что пришёл её черёд вновь стать матерью. Она была очень счастлива и горда этим. Лето, как обычно, императорская чета провела в своём дворце на Каменном острове, а в середине сентября переехала в Зимний. Срок родов приближался.

В начале ноября около пяти часов утра Петербург был разбужен пушечными выстрелами, возвещавшими благополучное разрешение от бремени её величества императрицы. Родилась великая княжна Елизавета.

Через две недели состоялось крещение ребёнка. Секретарь вдовствующей императрицы сделал такую запись в своём дневнике: «18 ноября. Воскресенье. Сегодня день крестить великую княжну Елизавету Александровну. Высочайшее семейство собралось у императрицы Марии, и оттуда состоялся выход в церковь. Новорождённую несла принцесса Амалия. Подушку поддерживали фельдмаршал Салтыков и граф Строганов... Как только началось молебствие, был произведён 301 выстрел из крепости».

По случаю семейной радости некоторым приближённым дамам были пожалованы крест Святой Екатерины или портрет императора Александра I, обрамленный драгоценными камнями. Среди награждённых была и княгиня Наталья Голицына (до замужества княжна Шаховская, любимая фрейлина царствующей императрицы), к которой вдовствующая императрица Мария Фёдоровна была не расположена. Она заранее высказала сыну своё мнение, попросив его, чтобы он вычеркнул фамилию княгини из списка. Государь ответил, что уже поздно, так как он уже обещал... Обещание было дано Елизавете, которая иногда испрашивала милости у своего августейшего супруга. Она старалась всегда находиться в тени событий и в дела мужа никогда не вмешивалась, считая, что не следует стеснять действий супруга и его побуждений. По отзывам современников, баденская принцесса никогда не была императрицей в полном смысле этого слова: всю реальную власть держала в своих руках вдова Павла I, её свекровь.

Весь следующий год прошёл для Елизаветы Алексеевны в заботах о ребёнке, который был для неё большим утешением. Императрицу уже не волновали сплетни и пересуды двора, даже весть о том, что у княгини Нарышкиной от государя вновь родилась дочь, не вызвала особой ревности принцессы; материнские чувства вознаграждали её за утрату любви супруга. Но разве могла она тогда знать, что судьба не даст ей долго наслаждаться своим счастьем?

Наступил 1808 год — год самых страшных испытаний для баденской принцессы. Вначале из-за границы пришло известие, что от скоротечной чахотки скончалась княгиня Голицына, её лучшая подруга, добрый и весёлый характер которой всегда распространял вокруг жизнелюбие и оптимизм и был для императрицы как бы отдушиной в однообразной житейской обстановке. После смерти княгини Елизавета Алексеевна взяла на попечение её маленькую дочь, мечтая сделать её подругой своей Лизоньки.

Но судьба распорядилась иначе. «Дочь императрицы, — как писала в своих воспоминаниях графиня Головина, — стала предметом её страсти и постоянных её забот. Уединённая жизнь стала для неё счастьем; как только она вставала, она отправлялась к своему ребёнку и не оставляла его почти весь день... Но это счастье продолжалось только 18 месяцев. У маленькой великой княгини очень трудно прорезались зубы. Франк, врач Её Величества, не сумел её лечить: ей дали укрепляющие средства, которые увеличили воспаление. В апреле 1808 года с великой княжной сделались конвульсии; все врачи были созваны, но никакое лекарство не могло её спасти. Несчастная мать не отходила от постели своего ребёнка... Стоя на коленях возле кровати, императрица, увидевши свою дочь более спокойной, взяла её на руки; глубокое молчание царило в комнате, там собралась вся императорская фамилия. Императрица приблизила своё лицо к лицу ребёнка и почувствовала холод смерти. Она попросила императора оставить её одну у тела её дочери, и император, зная её мужество, не колебался согласиться на желание опечаленной матери... Императрица оставляла при себе тело своего ребёнка в течение четырёх дней. Затем оно было перенесено в Невскую лавру и положено на катафалк, по обычаю все получили разрешение войти в церковь и поцеловать ручку маленькой великой княжны...»

А на следующее утро после кончины дочери Елизавете Алексеевне пришло известие о смерти её младшей сестры Марии, герцогини Брауншвейгской. Александр I решил сообщить об этом своей супруге. Новое несчастье, как бы сильно оно ни было, не будет столь заметно для матери, сердце которой буквально разрывалось на части от горя. Отчаяние, разочарование и желание полного забвения — вот что наполняло её душу.

Отношение Александра I к супруге оставалось по-прежнему бесстрастным, их сближал теперь лишь придворный этикет. На официальных собраниях при дворе они бывали вместе, иногда вместе обедали, дружелюбно беседовали, но в беседах этих не было ни сердечной теплоты, ни прежней искренности. Елизавета похудела, лицо её поблекло, красота померкла, только глаза всё ещё сохраняли кроткое очаровательное выражение. Никогда она не чувствовала так своего одиночества. Любимым её занятием стало отныне посещение могил своих малюток в Невской лавре. Там она могла горькими слезами безутешной матери несколько облегчить своё исстрадавшееся сердце.

В Европе в это время хозяйничал Наполеон Бонапарт. Пруссия, истоптанная сапогами французских солдат, с надеждой обращала свои взоры на Александра I, своего верного союзника и защитника. Но к сожалению, и ему в Тильзите, куда он прибыл для переговоров с французским императором, не удалось спасти дружественную России Пруссию от позорного мира. Не помогли ходатайства перед Наполеоном и самой прусской королевы Луизы, которая попыталась попросить у надменного завоевателя о некотором снисхождении к её разорённой стране. Наполеон не услышал просьбы прусской патриотки. Как бы вознаграждая за холодность французского завоевателя, Александр I оказывал королеве Луизе в Тильзите истинно рыцарское внимание, их связала сердечная дружба и взаимная симпатия. По кулуарам светских домов Петербурга пополз шёпот о преклонении российского императора перед красотой Луизы. Нарышкина едва скрывала своё бешенство. Елизавета же в своих переживаниях из-за потери дочери вообще не в силах была реагировать на мелочные сплетни.

К Рождеству 1808 года их прусские величества по приглашению императора Александра I прибыли в Петербург. Российская столица встретила великолепную Луизу и её супруга колокольным звоном во всех церквях города. Государь и его сёстры, великие княгини Екатерина и Анна, выехали навстречу высоким гостям. Елизавета Алексеевна и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна ожидали наверху великолепной дворцовой лестницы. В воспоминаниях графини Блудовой, написанных со слов своей близкой родственницы, присутствовавшей при встрече прусской королевской четы, говорится: «Из кареты вышла королева Луиза. Государь подал ей руку, и они с королём вместе вошли на лестницу. Королева была во всём блеске своей молодой необыкновенной красоты: ослепительная белизна и свежесть её лица выступали ещё ярче на тёмном фоне синей бархатной шубы на собольем меху — подарок Александра I. Ласковым взглядом и приветливым склонением головы отвечала она на поклоны ожидавших её придворных... Для королевской четы были приготовлены комнаты в Эрмитаже. Они были отделаны роскошно. Комоды были наполнены дорогими подарками: бархатные и шёлковые одежды, подбитые мехом, турецкие шали, сибирские камни в бриллиантовой отделке... Гостеприимство истинно царское, со всей утончённостью приёмов европейских и почти сказочной роскошью азиатской...»

На следующий день королеве представлялись все «ко двору имеющие приезд». Королева Луиза, украшенная золотом и бриллиантами, была ещё более ослепительна своей юной царственной красотой, чем нарядом: прекрасный стан, нежный оттенок белокурых волос, светлый взгляд голубых глаз, грация и достоинство, ей свойственные. «Красавица из красавиц! Ей нет соперницы, кажется, во всём мире», — поговаривали в нарядной раззолоченной толпе. Все дамы постарались быть одетыми в этот день особенно богато: бархат, парча, золотое шитьё, жемчуг, бриллианты, драгоценные камни пестрели всюду.

Вдруг подошла поклониться королеве другая знаменитая красавица того времени — Мария Антоновна Нарышкина. Такая же ослепительная свежесть, такая же безукоризненность форм, такие же тонкие черты, только тёмные волосы и простота наряда: вся в белом, ни золота, ни бриллиантов, никаких дорогих украшений, на голове простой венок из васильков. Королева невольно выпрямилась, и несколько секунд обе молча смотрели друг на друга. Решительно нельзя было сказать, кто лучше. Умная уловка Нарышкиной была верхом искусства кокетки. Это презрение ко всяким украшениям было высшим торжеством красоты. Их в то время считали соперницами не только как знаменитых красавиц, но и в отношении к государю. «Хотя, конечно, никто не думал упрекнуть королеву в легкомыслии и кокетстве, — пишет далее графиня, — но знали, как восторженно государь поклонялся её великим качествам, её возвышенному настроению духа, её геройской инициативе и терпению, и многие были уверены, что государь в неё влюблён».

Программа различных увеселений по случаю визита высоких гостей была весьма обширной: наряду с бесконечными балами, обедами, театральными представлениями состоялось и празднование тридцатилетнего юбилея императрицы Елизаветы Алексеевны, душу которой согрела атмосфера, царившая в дни пребывания в Петербурге милой королевы Луизы.

В день рождения супруги российского императора приглашённые гости сначала присутствовали на традиционном праздновании водосвятия на реке Неве, затем участвовали в катании на санях по заснеженным окрестностям столицы и, наконец, выехали в Царское Село, где состоялся праздничный обед. Королева Луиза, хотя и переживала тяжёлые дни первых месяцев беременности, заражала всех своим весёлым нравом и хорошим настроением. Радостным блеском светились глаза и Елизаветы.

В своих воспоминаниях о визите в Петербург прусская королева очень тепло отзывалась об императрице, проникшейся к ней особой любовью. При прощании она даже не смогла сдержать слёз. «Императрица Елизавета заключила меня в свои объятия и оросила меня своими слезами... Она была сама боль». В лице прусской королевы супруга российского царя нашла настоящую подругу, с которой чисто по-женски могла поделиться своими горестями и волнениями и которая своей сердечностью и теплом сумела несколько растопить лёд в сердце страдающей принцессы.

«Наши гости, — писала Елизавета своей матери, — действительно самые лучшие люди в мире. С большим удовольствием я вновь ощутила истинную сердечность...» Может быть, в отношениях двух женщин сказалась и кровная связь между ними: дед королевы Луизы по матери, Георг Вильгельм Гессен-Дармштадтский, и дед императрицы Елизаветы по матери, Людвиг IX, были братьями.

Полюбившейся ей баденской принцессе королева Луиза в скором времени написала письмо, в котором выразила своё искреннее желание видеть императрицу Елизавету у себя в Берлине. В этот город она вместе с королём надеялась в ближайшее время возвратиться из вынужденной ссылки в Кёнигсберге, где они находились в связи с оккупацией наполеоновскими войсками прусской столицы. Узнав из ответного письма Елизаветы о том, что доктор Штофреген, её лечащий врач, предписал ей немедленно поехать на курорт для лечения, королева написала: «Приезжайте в начале июля... и оставайтесь по крайней мере два месяца у нас. Вы пройдёте курс лечения по методу Штофрегена, а в Шарлоттенбурге у Вас будет возможность соблюдать все его предписания, Вы будете чувствовать себя хорошо и поправите своё здоровье. Добрые пожелания всех почтенных людей принесут Вам счастье... Король и я часто бываем на улице среди людей, которые примут Вас с распростёртыми объятиями».

С императрицей Елизаветой прусская императрица осталась и дальше в дружеской переписке. Когда королевская чета через год после визита в Россию наконец-то вернулась в Берлин, Луиза поспешила поделиться радостью со своей новой подругой. «Слава Богу, что я в Берлине, — пишет она по-французски, а второе предложение уже по-немецки: — Здесь переносится всё значительно лучше».

К сожалению, встретиться Елизавете Алексеевне с этой удивительной женщиной больше не пришлось. В июле 1810 года королева Луиза умерла от скоротечной чахотки тридцати четырёх лет от роду.

Во время пребывания прусской королевской четы в российской столице был практически решён вопрос о женитьбе младшего брата Александра I великого князя Николая Павловича (которому к тому времени исполнилось лишь двенадцать лет) на принцессе Шарлотте Каролине, старшей дочери Луизы. Однако бракосочетание должно было состояться лишь через восемь лет, так как императрица Мария Фёдоровна считала, что её младшие сыновья не должны жениться раньше девятнадцати лет. Этот план впоследствии будет претворён в жизнь, но сама королева Пруссии не доживёт до того дня, когда её дочь будет называться великой княгиней Александрой Фёдоровной, а затем станет русской императрицей.

В 1809 году была отпразднована свадьба великой княгини Екатерины Павловны, любимой сестры императора, с герцогом Ольденбургским. Жить молодые остались в России — так пожелала вдовствующая императрица. Отношения между Елизаветой Алексеевной и сестрой её супруга не были дружественными. Причин для этого было немало: различие в характерах и помышлениях, влияние на свою дочь императрицы Марии Фёдоровны, которая нередко критиковала свою невестку, да и явное расположение к сестре самого императора, находившего возможным именно с ней обсуждать государственные планы и проблемы. А Екатерина Павловна имела какой-то особый талант всем интересоваться, а порой и вмешиваться в дела политики.

Между тем супруге императора невесело жилось. Мария Нарышкина полностью овладела сердцем Александра I. Елизавета Алексеевна продолжала оплакивать своих дочерей, всё более уединяясь от родственников и общества. Она как бы нарочно старалась не замечать неверности супруга, молча покоряясь судьбе. Горячо любя своего Александра, она твёрдо продолжала верить в грядущие лучшие дни, не роптала и старалась своим неудовольствием не раздражать мужа. Одной только матери российская императрица иногда жаловалась на свою участь отвергнутой жены. Но, когда та советовала протестовать, продолжала безмолвствовать.

К Нарышкиной у Елизаветы отношение было однозначно отрицательным, но у Александра было иное мнение: «Чтобы любить женщину, надо немного её презирать. А свою жену я слишком уважаю, чтобы любить. Поэтому считаю её своей сестрой и любовь между нами чисто платонической».

Могла ли глубокая натура принцессы из Бадена смириться с этим? Нет! Она лишь страдала, и страдала молча...

Часто Елизавета Алексеевна посещала кладбище, чтобы, как она выражалась, навестить своих малюток. Рядом с её дочками был похоронен некто Алексей Охотников, гвардейский офицер, который при жизни не скрывал своей любви к императрице, боготворя её как женщину. Взаимности он не получил, да это было и невозможно, так как предметом любви немецкой принцессы был лишь её супруг. Зимой 1807 года при выходе из оперы Охотникова заколол кинжалом какой-то неизвестный. В своём дневнике Елизавета написала: «Когда я в последний раз пришла к нему перед смертью, он сказал мне: «Я умираю счастливый, но дайте мне что-нибудь на память». Я отрезала и дала ему прядь волос, он велел положить её в гроб. Она и теперь там. Пусть Бог меня накажет — я не раскаиваюсь и не отниму того, что дала». И ещё одна запись: «Зачем не полюбила Алёшу? Зачем он убит? »

На могиле Охотникова была надпись: «Кавалергардского полку штаб-ротмистр Алексей Охотников, умер 30 января 1807 года на двадцать шестом году от рождения».

«Никто никогда не узнает, что скрыто для меня под этой надписью», — записала Елизавета в дневнике, который вела с первого дня приезда в Россию и хранила во всегда запертой шкатулке.

Писала Елизавета на французском языке, изредка включая отдельные немецкие и русские фразы. Этот дневник был истинным отражением её души и мыслей. На многие явления жизни она смотрела философски, но побороть в себе грусть не могла до самой смерти.

«Я жертвовала государю всем, как в малом, так и в большом... Я смешивала покорность ему с покорностью Богу, и это была моя религия... О Господи, ты меня создал такой. Я ничего не могу, ничего не хочу, ничего не знаю — я только люблю».

Главной целью Елизаветы Алексеевны было не раздражать Александра, дать ему полную свободу во всём.

Из рассказов матери Елизавета знала, что вступление её в жизнь свершилось в трудных родах, словно «сомневалась, принять ли жизнь, как будто знала заранее, что жизнь моя будет наполнена грустью».

В начале 1810 года младшая дочь императора Александра I от Марии Нарышкиной, Зинаида, тяжело заболела. Надежд на её выздоровление не было: девочка вскоре умерла. Елизавета выполняла роль утешительницы, зная, как тяжело её супруг переживает потерю ребёнка. И, как всегда в трудные для себя минуты, император нуждался в близости и поддержке жены.

«Говорят, ночная кукушка дневную перекукует. Я всегда была для него ночной, но не умела перекуковатъ дневных. Я — зловещая птица: если я близко — значит, худо ему; ему худо, а мне хорошо; чем хуже ему, тем лучше мне. Надо, чтобы он был в болезни, в несчастий, в опасности, чтобы я была с ним».

Не раз Елизавета задаёт себе вопрос: «Зачем я всю жизнь люблю человека, который не любит меня?»

О не сложившейся семейной жизни своего старшего сына, естественно, знала императрица-мать. Однако она считала, что в этом виноваты оба супруга. Чтобы прервать связь Александра с красавицей полькой, у Елизаветы было, по мнению Марии, достаточно средств.

«Помешали ей в этом лишь её излишняя гордость и отсутствие самоуверенности. Если бы она очень захотела вновь привлечь к себе государя, то могла бы это сделать, избавив тем самым себя от излишних страданий... Вот что значит женить детей, — повторяла она не раз. — Если бы император и императрица сочетались браком в двадцать лет, они были бы счастливы».

А узнав о болезни внебрачной дочери сына, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна очень ему сочувствовала. «Хотя связь Александра с Нарышкиной и достойна порицания, — заявляла она, — но нельзя хулить государя за привязанность его к своим детям, и, напротив, было бы дурно, если бы этой привязанности не было, так как тогда связь имела бы нечто животное».

Это была извечная проблема в отношениях между свекровью и невесткой. Первая обычно защищает своего сына и упрекает во всех бедах семейной жизни его жену. Так уж повелось в жизни.

В результате всех нервных потрясений Елизавета Алексеевна стала чувствовать себя плохо. Одно недомогание сменялось другим. Летом по совету врачей она выехала в Плен, живописный немецкий городок, расположенный в окружении нескольких озёр. Там она обрела некоторое душевное спокойствие, перемена обстановки пошла явно на пользу. В Петербург императрица вернулась приободрённой, здоровье её улучшилось.

Следующий год прошёл тихо и мирно для баденской принцессы. С ролью отвергнутой жены она постепенно свыклась, да и хотела ли она отвлечь супруга от чар Нарышкиной, полностью овладевшей его сердцем? Едва ли. Она просто подчинилась участи быть жертвой безжалостного рока и незаслуженного забвения.

А что же сама Мария Нарышкина? Как свидетельствуют современники, она никогда глубоко не ощущала ни любви императора, ни своего собственного двусмысленного положения. Её супруга, князя Дмитрия Нарышкина, казалось, не смущала ни роль наложницы его жены, которую та дерзко играла, пользуясь обожанием государя, ни скрытая недоброжелательность к ней в петербургском свете. Уже после разрыва с императором Мария Антоновна длительное время находилась за границей и лишь в начале 1830 года вернулась в Петербург. Бывшая фаворитка императора Александра I вновь демонстративно появлялась на всех придворных торжествах, часто принимала у себя в доме гостей. «Не понимаю, — написала в своём дневнике графиня Финкельмон, — после того, как она прошла через всё это, после того, когда от её молодости и красоты не осталось и следа, когда нет и дочери, которую следует ввести в общество, и после многолетнего отсутствия в нём, — какой интерес, какая сила влечёт её во дворец с его новым двором и в этот вихрь нового общества, в котором она не может встретить ничего, кроме любопытных взглядов!»

Это произойдёт спустя четыре года после того, как перестанет биться исстрадавшееся сердце императрицы. А в то трудное для супруги Александра I время бальзамом для её души стала дружба с графиней Строгановой, женщиной образованной, начитанной и глубоко верующей. Благодаря общению с графиней немецкая принцесса стала убеждённо православной верующей. «Если бы я не верила в Бога, я тогда убила бы себя», — напишет она в дневнике. Одновременно она признается, что людей любила больше, чем Бога, и поэтому он её и наказывал, отнимая тех, кто был ей особенно дорог. Графиня Строганова помогла императрице лучше познать и русские обычаи, душу русского человека, полюбить Россию как свою вторую родину. «Я не могла бы нигде жить, кроме России, даже если бы меня весь мир забыл, и умереть хочу в России».

Глубокий след в отзывчивой душе императрицы Елизаветы Алексеевны оставила война 1812 года. Когда Наполеон двинул свою огромную армию на Москву, её, как и многих других, сначала охватило чувство растерянности. И, когда при подступе французской армии к Москве императорские драгоценности отправляли в отдалённую Олонецкую губернию, Елизавета на вопрос: «Не прикажете ли чего о своих бриллиантах?» — ответила: «На что мне они, если Александр лишится короны». Она добавила, что ничего не привезла с собой в Россию и потому ничем распоряжаться не может. А на хрустальной кружке, заказанной ею в том же году, была сделана надпись: «Я русская и с русскими погибну».

В течение всего этого страшного для России года она видела своего супруга лишь урывками, но поддерживала в себе, как могла, бодрость духа и веру в удачный исход войны.

В день Бородинского сражения императрица писала матери: «...Каждый шаг его (то есть Наполеона) в этой необъятной России всё более и более приближает его к бездне. Увидим, как он перенесёт зиму...» В ней вдруг проснулась жажда деятельности: она стала принимать непосредственное участие в судьбе раненых и разорённых войной, лично проявлять заботу о вдовах и сиротах погибших воинов. Из своих денег она выделила немалые суммы, чтобы дети, потерявшие отца-кормильца, получили должное воспитание и образование. Не имея возможности заниматься учебными и богоугодными заведениями, находившимися в ведении вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, баденская принцесса решила создать Общество патриотических дам и дома трудолюбия. Целью первого было раздавать разорённым войной пособия на самые необходимые нужды, помещать неимущих больных в казённые или частные больницы, ходатайствовать об определении детей бедных родителей на казённое содержание в училища для обучения различным ремёслам. Своими помощниками Елизавета сделала супругов Уваровых, графиню Строганову и некоторых приближённых, пользующихся её особым доверием. Все работали бескорыстно.

С годами Общество патриотических дам расширялось и крепло. Его так и стали называть — Елизаветинский институт. За первые десять лет существования семействам, разорённым во время войны, было выделено более 200 000 рублей, более тысячи семей воинов-ополченцев получали ежегодные пособия.

«Благотворительница многих — она тщательно скрывала добрые дела свои, и никто о них не говорил. Непроницаем был тайник души её, столь богатый добротой, кротостью, верой и безграничной любовью к своему ангелу Александру», — вспоминали современники.

Весь 1813 год император Александр I находился при армии, и Елизавете Алексеевне приходилось жить одной в Петербурге или в летних резиденциях. На сердце была тоска и тревога. «Скучно, скучно... вынуждена была полюбить даже туман», — писала она матери. Её тянуло в Германию, к родным, ведь прошло более двадцати лет, как она не видела своей родины, лишь к концу года было принято окончательное решение об отъезде императрицы в Баден.

В декабре Елизавета Алексеевна вместе со своей сестрой принцессой Амалией и свитой выехала из Петербурга. Её сопровождала и камер-фрейлина Екатерина Валуева, выпускница Смольного института, отличавшаяся широкой эрудицией и образованностью. Во время путешествия, длившегося три года, эта фрейлина искренне привязалась к супруге царя и пользовалась её особым доверием. В свите императрицы находился и коллежский советник Иванов, который вёл подробные записки о её пребывании за границей, опубликованные в России через двадцать лет.

В сочельник, 24 декабря, Елизавета Алексеевна прибыла в Ригу, где встретила Рождество Христово. Приняв поздравления от городской знати, она посетила театр и почтила своим присутствием бал, устроенный в её честь. На следующий день императрица направилась к границе Пруссии. Ехали с короткими остановками и даже по ночам. Губернатор Кёнигсберга встречал высокую гостью у триумфальных ворот, сооружённых по этому случаю. Их украшали гирлянды, российские и прусские гербы и вензеля с именами Александра и Елизаветы.

Неделей позже супруга российского императора прибыла в прусскую столицу. Вечером государыня со всей свитой была приглашена в знаменитую Берлинскую оперу. Как только она в сопровождении прусских принцев и принцесс вошла в королевскую ложу, раздались громкие радостные крики: «Ура! Виват Элизабет!» Эти возгласы смогла прервать лишь начавшаяся увертюра. На третий день после прибытия по случаю дня рождения Елизаветы был устроен праздничный ужин. Как только пробило двенадцать часов, раздались пушечные выстрелы и все присутствующие подняли бокалы за здоровье супруги освободителя Германии.

В Берлине российская императрица впервые встретилась с принцессой Шарлоттой, старшей дочерью прусской королевы Луизы, покинувшей этот мир три с половиной года назад. Разве могла подумать Елизавета Алексеевна, что именно этой девушке предстоит принять корону из рук следующего русского царя!

А будущая супруга Николая I сделала в своём дневнике следующую запись:

«Я её увидела, императрицу; и как она соответствует, как превосходит все мои представления о ней. Эта доброта, эта сердечность может сравниться лишь с моей матерью. В её лице выражение кротости и грусти, что делает её особенно интересной. Она, должно быть, много страдала...» Эти строки были написаны принцессой 22 января 1814 года, а тремя днями позже она написала: «Четыре дня мы имели счастье иметь дорогую Елизавету у нас. Я с таким наслаждением, с такой любовью внимала каждому её слову. Она была так милостива и так добра ко мне; эти дни запомнятся мне навсегда. Она на листе бумаги написала своё имя по-русски и дала мне его на память. Мне это дороже, чем какой-либо другой большой подарок».

Из Пруссии Елизавета выехала в Саксонию. В одном из трактиров, где она остановилась по пути, произошёл забавный случай (о нём рассказывает Иванов, входивший в свиту государыни). Во время завтрака вдруг подбегает хозяин этого трактира и с ужасом на лице, едва переводя дыхание, сообщает, что только что произошло нечто страшное: один из российских гостей был недоволен предлагаемой ему рюмкой водки, потребовал стакан, велел наполнить его и сразу всё выпил залпом. Что же теперь будет? «Большого труда стоило мне, — пишет Иванов в своих записках об этом путешествии, — успокоить испуганного хозяина: добрый немец насилу поверил, что стакан немецкой водки не может сжечь русского желудка».

В Лейпциге, как и везде, встреча была торжественной — звонили колокола, гремела музыка. А в Веймаре императрицу Елизавету Алексеевну встречали наследный герцог Саксен-Веймарский и его супруга, великая княгиня Мария Павловна, сестра Александра I. Не задерживаясь долго в Веймаре, императрица направилась в Дармштадт, где в небольшом, но красивом дворце проживала её младшая сестра Вильгельмина вместе со своим мужем, принцем Дармштадтским Людвигом. Сёстры совершили поездку в Гейдельберг, город, который более пяти столетий был резиденцией курфюрстов Рейнских и где находился древнейший германский университет, созданный ещё в XIV веке.

И вот наконец состоялась встреча с матерью, маркграфиней Баденской, которая проживала в Бруксале, неподалёку от Карлсруэ. Великолепный Бруксальский замок, построенный в стиле барокко, маркграфиня Амалия в 1803 году сделала своей резиденцией и с тех пор вплоть до своей смерти в 1832 году там проживала. В одном из своих писем Елизавета Алексеевна написала: «Матушку я застала, слава Богу, здоровую, хотя она несколько переменилась с тех пор, как была в Петербурге». А в воспоминаниях графини Эделинг, фрейлины императрицы, о маркграфине Баденской есть следующая запись: «Всегда холодная, чем-то недовольная, она редко говорила языком сердца. Она и состарилась в сфере приличий и горделивых предрассудков, отчего бывала часто несправедлива и всегда несчастна».

В Бруксаль съехались из разных уголков Германии родственники российской императрицы, чтобы с ней повидаться. Жизнь протекала однообразно. Каждый день одни и те же поклоны и приветствия, одни и те же вопросы и ответы. Обед был всегда торжественным. За стол усаживались, строго соблюдая этикет — об этом неизменно заботилась сама маркграфиня, — чинно беседовали, в основном обсуждая вести из армии. Курьеры привозили Елизавете Алексеевне письма из Петербурга и от государя. У неё всё больше возрастала надежда на скорое завершение войны. Ведь конец войны означал возвращение мужа и свидание с ним.

Елизавета Алексеевна решила оставаться в Бруксале до прибытия супруга, хотя жить здесь ей было уже утомительно и скучно. Иногда она выезжала в Карлсруэ, который её младший брат Карл, великий герцог Баденский, избрал для постоянного местопребывания своей семьи. В 1806 году он женился на Стефании Богарне, приёмной дочери Наполеона, чем вызвал недовольство сестры, носившей российскую царскую корону, и матери, никогда не скрывавшей свои явные антипатии к завоевателю Европы. Однако именно благодаря этому браку дед Елизаветы Алексеевны, баденский курфюрст Карл Фридрих, получил титул великого герцога. Стефания же самоотверженно ухаживала за своим страдавшим от многих недугов супругом и родила ему троих детей.

Когда императрица приехала первый раз из Бруксаля в Карлсруэ, город был иллюминирован, за неимением пушек жители с радостными криками стреляли из ружей, пистолетов и жгли пороховые хлопушки. Этот праздник продолжался несколько дней. В Петербург Елизавета написала: «Бог милостив к нам, он возвысил Государя и Русский народ на неслыханный до сих пор степени славы... Можно поздравить всех жён и матерей, имевших щастие сохранить мужья и детей посреди такой ужасной войны...»

В середине марта в Бруксаль приехали младшие братья императора Александра I, великие князья Николай и Михаил. В замке маркграфини они прожили всего несколько дней, а затем отправились в Париж. Вскоре к Елизавете Алексеевне прибыл фельдъегерь с радостным известием о взятии союзными войсками Парижа и торжественном въезде российского императора в столицу Франции. На белом коне во главе восьмидесяти тысяч русских, немецких и австрийских солдат он триумфально проехал по улицам города, где потерпевший поражение Наполеон Бонапарт сделал в своё время сногсшибательную карьеру. Елизавета Алексеевна отказалась от поездки в Париж, чистосердечно объяснив матери своё нежелание:

«Я была бы счастлива, если бы могла встретиться там только с членами королевской семьи и теми, кто всегда оставался ей преданным. Но ведь я окажусь в очень пёстром обществе, среди людей, которых презираю, и не смогу скрыть то, что во мне происходит. К тому же я опасаюсь предстать перед такой разношёрстной, испорченной и любопытной парижской публикой...»

Встретились супруги несколько позже, поскольку приезд государя задержался на некоторое время из-за его поездки в Англию. Когда Елизавете Алексеевне сообщили, что император направляется в Бруксаль, она, несмотря на ненастную погоду, вместе со своей сестрой Амалией выехала ему навстречу в Рорбах, небольшое селение около Гейдельберга, в четырёх часах езды от Бруксаля, где находился загородный дом её матери. Здесь-то после долгой разлуки и состоялось свидание.

Встречала императрица мужа у входа в дом со слезами радости на глазах. Александр, нежно обняв супругу, спросил, узнает ли она его постаревшее лицо. Император был в отличном настроении, внимателен и любезен, задавал много вопросов, шутил. Вместе они в тот же вечер выехали в Бруксаль, где ждала своего царственного зятя баденская маркграфиня; к ней Александр I всегда относился благосклонно.

Затем последовали представления, аудиенции, обеды — время летело с быстротой молнии. Император стал готовиться к отъезду в Россию. Как хотелось Елизавете последовать за ним! Жизнь в Германии ей не пришлась по душе, хотелось возвратиться в страну, которую она теперь считала своим настоящим отечеством. Но Александр I решил иначе. Поскольку он намеревался вскоре ехать на конгресс в Вену, то захотел, чтобы его супруга была там вместе с ним и не подвергала себя утомительной поездке в Петербург и обратно.

Прощаясь в Карлсруэ с одним из придворных, Елизавета Алексеевна со слезами на глазах сказала: «Я завидую вам, что едете в Россию, а я желала бы того же, но государь хочет, чтобы я оставалась ещё здесь».

После отъездачшператора Елизавета Алексеевна осталась на своей родине и провела два месяца в Бадене, где собралось много высоких особ. Время было заполнено до предела: прогулки по живописным местам и окрестностям небольшого, но известного всей Европе курортного города, театральные представления, концерты. Так что баденской принцессе-императрице скучать не приходилось. Да ещё целительные воды из минеральных источников и ванны, благотворно действующие на организм.

Как только наступила осень, Елизавета Алексеевна выехала в Вену, где должен был состояться знаменитый Венский конгресс. Там её встретил император Александр I. В австрийской столице собрались почти все коронованные главы европейских государств, многие принцы, герцоги, герои-полководцы, министры. Прибыли в Вену и прусский король Фридрих Вильгельм III, теперь уже без буклей и прусской косы, которые украшали его во время визита с королевой Луизой в Петербург, в красивом гусарском мундире; и вюртембергский король Фридрих II, старший брат вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, удивлявший всех своей необычной дородностью; и датский король Христиан VIII; и гессенский великий герцог Людвиг I и многие прочие государи германских владений. При каждой владетельной особе была немалая свита и отряд почётной гвардии. Сто двенадцать экипажей находились в постоянной готовности. В Вене всё пришло в движение, горожане ликовали и веселились: празднества следовали за празднествами — парады, фейерверки, балы, различные увеселения, приёмы, торжественные обеды.

Один венский житель научил скворца говорить и попросил передать его австрийскому императору. Скворец чётко произносил: «Виват Александр!» Император Франц приказал отнести птицу тайно в кабинет российского монарха. Как только Александр I вошёл, скворец внятным и чистым голосом произнёс заученную фразу. Государь удивился, не видя никого в кабинете. Он приказал камердинеру посмотреть, нет ли кого в соседней комнате. «Кроме птицы, никого нет, ваше величество», — доложил тот. Шутка удалась и доставила удовольствие государю-победителю. На следующий день он выразил императору Австрии благодарность за столь приятный сюрприз. Австрийцу, который обучил скворца произносить эти слова, Александр пожаловал пенсию — триста флоринов в год.

Елизавете тоже сделали сюрприз. Во время её посещения венского Монетного двора ей была вручена медаль, на одной стороне которой был изображён рог изобилия с надписью: «Elisavetha Alexiewna Alex. Russ. Imp. Conjux» («Елизавета Алексеевна, супруга российского императора»), а на другой — венок из роз с надписью на латыни: «Vindobonam praesentia ornat, nunse Octobris 1814».

Перед Рождеством композитор Бетховен, пользующийся большой известностью, дал концерт для всех высоких гостей, находившихся в Вене. Российская императрица с огромным удовольствием прослушала великолепную музыку и в знак своего благоволения пожаловала композитору двести червонцев.

Елизавета Алексеевна сопровождала своего супруга, весёлая жизнь, казалось, её совсем не тяготила. Как отмечала в своих записках фрейлина императрицы графиня Эделинг, «своей наружностью российская императрица производила благородное и трогательное впечатление, а чрезвычайная простота в наряде и изящность вкуса поражали иностранцев и венских жителей, которым она не представлялась жертвой, как некоторые хотели её считать в связи с легкомысленным поведением венценосного супруга». Александра I меньше всего занимал этикет, скорее венские красавицы, страстные охотницы до увеселений. Да и австрийские министры наперебой старались завлечь российского императора в салоны самых умных и изысканных светских женщин. В городе стали распространяться сплетни о любовных похождениях Александра I, который ухаживал попеременно то за одной, то за другой.

Талейран, французский министр, писал Людовику XVIII из Вены о своих впечатлениях: «Император России любит женщин, король Дании пьёт, король Вюртембергский ест, король Пруссии думает, король Баварии говорит, а император Австрии платит!..»

Но всё это отнюдь не вызвало охлаждения чувств Елизаветы к своему супругу. Её любящее сердце было уже «закалено». Ведь российского монарха все считали «героем дня», перед ним преклонялись.

Венский конгресс подходил к концу, завершались и торжества. В конце февраля Елизавета Алексеевна выехала в Мюнхен, чтобы навестить свою старшую сестру Каролину, королеву Баварскую. Там её настигло известие о бегстве Наполеона с острова Эльба. Недолго Европа после страшной бури войны наслаждалась мирными днями. Полки Наполеона вошли в Париж, вновь угрожая двинуться на восток. Священный союз государей европейских стран вновь поднялся на своего общего врага. Начались активные приготовления к новым битвам.

Пребывание Елизаветы Алексеевны в Мюнхене растянулось на несколько месяцев, в Бруксаль она вернулась лишь 8 июня следующего года, в день рождения матери. Через несколько дней пришло радостное известие о полном поражении французов при Ватерлоо.

Перед отъездом в Петербург она провела несколько благотворных недель в родном Бадене, но её тянуло в Россию. В октябре в сопровождении своей свиты она двинулась в обратный путь, предвкушая встречу со своим любимым супругом: до неё уже дошли слухи, что любовная интрига Марии Нарышкиной с князем Гагариным положила конец роману Александра I. Красавица полька изменила императору, как простому смертному.

Остановку сделали в Эйзенахе. Там во дворце в честь российской императрицы состоялась торжественная церемония по обычаю древних саксонских рыцарей. Большая великолепная зала по этому случаю была убрана историческими трофеями, посреди которых был помещён вензель с именем Елизаветы Алексеевны. По сторонам залы находились латы с шлемами и мечами, принадлежавшими древним герцогам саксонского дома. Между воинскими доспехами стояли солдаты, одетые рыцарями, а посреди залы десять благородных девиц в белых платьях, с лавровыми венками в руках. Одна из девушек, увенчанная золотой короной, произнесла приветствие российской государыне, после чего под звуки военного марша все латники и девицы прошли мимо неё. Затем во внутренних комнатах дворца был дан торжественный обед.

Через неделю торжества состоялись и в Берлине, куда прибыла российская императрица. Там её приветствовали прусский король, принц Вильгельм с супругой и принцесса Шарлотта, наречённая невеста великого князя Николая. В Шарлоттенбурге Елизавета Алексеевна прошла к расположенному в парке между густых елей мраморному павильону, в котором находился прах королевы Луизы. Инвалида войны, приставленного к павильону, чтобы следить за чистотой, она спросила: «Любил ли ты, старик, свою покойную государыню?» — «Ах, Боже мой, да есть ли хоть один человек в Пруссии, который бы не любил этого ангела», — отвечал с глубоким вздохом старый воин. А когда императрица направилась в сторону дворца и на ходу оглянулась, чтобы бросить прощальный взгляд на место вечного покоя своей подруги, то заметила: заслуженный ветеран смотрел на бюст Луизы, утирая слёзы рукавом своего сюртука.

В конце ноября 1815 года Елизавета возвратилась в Петербург. Придворная жизнь после трёхлетнего затишья, связанного с войной, отличалась теперь особым весельем и частыми праздниками. В некоторых из них стала принимать участие и императрица, удивляя присутствующих своей неподдельной весёлостью. И это несмотря на то, что государь, пожиная лавры победы над Наполеоном, пока ещё не проявлял признаков сближения со своей супругой.

В феврале следующего года состоялось бракосочетание младшей сестры Александра I, великой княжны Анны Павловны, с принцем Оранским, будущим королём Нидерландским. Императорская чета дала по этому случаю большой праздничный обед, на который были приглашены и герои Отечественной войны. Елизавета Алексеевна проявила себя истинной хозяйкой, сердечно приветствовала своих гостей, вступала с ними в светские беседы, давно её не видели такой оживлённой, без всяких признаков грусти и уныния на лице. Зато многим бросилось в глаза, что сам государь несколько изменился: был замкнут, словно занят своими собственными мыслями. Этого за ним никогда раньше не замечали.

Что же случилось? Многие задавали себе этот вопрос, но, пожалуй, лишь супруга знала истинную причину такого поведения императора.

Посетив после Венского конгресса Германию, он познакомился там с известной проповедницей Юлией Крюденер, о которой предварительно слышал от графини Эделинг, фрейлины Елизаветы. Именно через графиню и состоялось это знакомство. В долгих беседах с этой необыкновенной женщиной, в которой тонкость и ум светского общества соединялись с горячей и искренней верой в Бога, Александр I стал проводить многие вечера. А когда российский монарх выехал в Петербург, Крюденер последовала за ним. И вновь встречи и беседы. Император делился всем, что было у него на душе, раскрываясь перед этой некрасивой пятидесятилетней женщиной, словно на исповеди. В его характере стали происходить заметные перемены, появились склонность к уединению, мистицизму.

Елизавета Алексеевна, не одобряя «божественных теорий» немки, следила с беспокойством за переменами душевного состояния супруга. Постепенно она опять стала впадать в уныние. Тоскливое настроение императрицы усугубилось смертью Лизоньки Голицыной, которая вот уже почти девять лет была на её попечении. Девочка заболела корью, и государыня, почти как настоящая мать, самоотверженно ухаживала за ней. Но вновь ей пришлось быть свидетельницей ухода из жизни дорогого человека. В результате прошлые невзгоды и сердечные раны открылись заново.

Баденская принцесса стала создавать вокруг себя свой собственный мир. Часами она проводила время в одиночестве, разбирала корреспонденцию, писала письма матушке, делала записи в дневнике, много читала. Книги Гёте, Вальтера Скотта, Байрона Елизавета могла перечитывать по многу раз; любила басни Крылова, увлекалась русской поэзией. В минуты особого вдохновения она с удовольствием играла на арфе, задушевно подпевая своим незатейливым мелодиям. Голос у неё был приятный, мягкий, очень созвучный этому великолепному инструменту. На чувствительную и возвышенную душу Елизаветы Алексеевны большое влияние оказывали красоты природы. Около шести месяцев в году она проводила за городом, но больше всего ей нравилось бывать в Царском Селе. Здесь она чувствовала себя свободной, могла совершать продолжительные прогулки по парку пешком или верхом, иногда навещала свою свекровь в Павловске, благо это было всего в пяти верстах от Царского. А скакать верхом на лошади императрица особенно любила, да так, чтобы ветер в ушах свистел. Бывая в Петергофе, она часто сидела по вечерам на морском берегу, устроившись на камне, и наблюдала за суетой рыбаков, выгружавших улов или готовивших судно к раннему выходу в море. Задумчиво она следила за парусами и чайками, отвлекаясь при этом от всех своих душевных ран и невзгод. В тёплые дни Елизавета Алексеевна охотно купалась. «Когда ныряю и, открывая глаза под водой, вижу полусвет таинственный... я забываю все горести жизни», — говорила она своим приближённым.

Живя в своём уединённом «затворничестве», Елизавета Алексеевна «заживо сделалась поэтическим и таинственным преданием».

По мнению некоторых исследователей, в императрицу был влюблён молодой Александр Пушкин, в то время завершавший свою учёбу в лицее, расположенном здесь же, в Царском Селе, и имевший возможность не раз видеть эту знатную, но приветливую и обаятельную женщину. Именно ей он посвятил цикл царскосельских элегий, в которых говорится о мучительной любви и «тайных муках»:

Мечта! в волшебной сени Мне милую яви, Мой свет, мой добрый гений, Предмет моей любви, И блеск очей небесный, Лиющий огнь в сердца, И граций стан прелестный, И снег её лица.

И ещё:

Я пел на троне добродетель С неувядающей красой... Елизавету втайне пел Воспламенённою душой.

Слагали об императрице свои стихи и другие русские поэты. Пребывающий уже в преклонном возрасте Державин написал о ней:

Как лилия весной и роза среди лета, В уединении благоуханье льёт: Так скромностью своей сердца к себе влечёт, Умом и красотой — владычица полсвета.

В 1817 году Елизавета познакомилась с Николаем Михайловичем Карамзиным, который вскоре сделался её частым посетителем, своим присутствием скрашивая её одиночество. Знаменитый литератор сумел заинтересовать императрицу свои ми беседами, читал ей отрывки из «Истории Государства Российского». Между ними установилась атмосфера взаимного доверия, которая в последующие годы настолько окрепла, что Елизавета Алексеевна стала читать писателю свой дневник. Особенно интимные строки она не решалась читать вслух, поэтому отдельные страницы передавала писателю, чтобы он молча прочитывал их. В лице Карамзина Елизавета Алексеевна обрела настоящего друга, который с глубоким пониманием отнёсся ко всем движениям её души.

В одном из писем своему родственнику Карамзин писал:

«Я узнал императрицу Елизавету, женщину редкую. С прошедшей осени я имел счастье беседовать с ней еженедельно, иногда часа по два и больше, с глазу на глаз; иногда мы читали вместе, иногда даже спорили, и всегда я выходил из её кабинета с приятным чувством. Государь сказал мне, что и она не скучала в его отсутствие беседами с историографом. К ней написал я, может быть, последние стихи в моей жизни, в которых сказал:

Здесь всё мечта и сон, но будет пробужденье! Тебя узнал я здесь, в прелестном сновиденье: Узнаю наяву!»

Известный историк отзывался об императрице как о женщине философского склада ума и о глубокой натуре. «Вы между людьми, как фарфоровая ваза между горшками чугунными», — говорил ей Карамзин.

Добрые отношения между писателем и императрицей продолжались до самой их смерти; если не было возможности видеться, они общались друг с другом с помощью писем.

«Всем семейством повергаем себя к Вашим стопам. Как ни желаю счастья видеть Вас, но ещё более желаю знать, что Вы здоровы.

Душой и сердцем Вам преданный

Н. Карамзин»

«Повергаю себя и 8 томов моей Российской истории к стопам Вашего Императорского Величества. Счастливый воспоминанием Ваших милостей и чувством живейшей признательности, дерзну ли надеяться, что сочинение не повредит сочинителю в Ваших мыслях...

Вашего Императорского Величества верноподданнейший

Николай Карамзин».

Вскоре пришёл ответ:

«Николай Михайлович. При Вашем письме от 24 января получила я Российскую историю, Вами сочинённую, за доставление коей изъявляю Вам мою признательность. Уважая личные достоинства автора и судя по известным мне отрывкам сочинения, не сомневаюсь в том великом удовольствии, которое доставит мне сие чтение. Приятно мне отдать всю справедливость познаниям Вашим, а равно чувствам и правилам, кои руководствовали Вас в труде столь важном, и желаю видеть дальнейшее оного продолжение для славы Отечества и Вашего. Пребываю всегда Вам доброжелательною.

Елисавета.

Москва.

13 февраля 1818 года».

Вот последнее письмо историка к глубоко чтимой им женщине:

«Жизнь коротка, и тем живее чувствуем её приятности; тем живее чувствую Вашу, если смею сказать, любезность: это слово можно, думаю, употреблять в самом высоком смысле! Воображением целую Вашу милую ручку...

2 октября 1825 г.

Вечно ваш Н. Карамзин».

Через год пути писателя и императрицы разойдутся. Волей судьбы они окажутся в том мире, из которого уже нет выхода.

Зиму 1817/18 года царская семья провела в Москве. В московских газетах часто появлялись сообщения о деяниях императрицы. Вот некоторые из них:

«Государыня посетила Архивную московскую государственную коллегию иностранных дел, рассматривала древние исторические памятники, касающиеся России, особое внимание уделила внешним сношениям царей с Европейскими и Азиатскими державами».

«Сегодня положен здесь первый камень к сооружению храма Христа Спасителя. На церемонии присутствовала государыня императрица».

«Её величество посетила древний монастырь святого Саввы... приложилась к мощам Саввы, посетила ризницу и осмотрела дворец, построенный в бытность царя Алексея Михайловича...»

«Её величество посетила Троице-Сергиеву лавру, приложилась к святым иконам, осмотрела столовую, студенческие комнаты, учебные залы, библиотеку и больницу Духовной Академии».

Император Александр I часто уезжал: совершал продолжительные поездки по России, выезжал в Петербург или за границу. Брать с собой свою супругу государь не имел обыкновения. Бесконечные разлуки, как и прежде, были тягостны для Елизаветы Алексеевны. Настроение её ухудшалось, хотелось вновь оказаться в столице. Об этом она писала графине Протасовой, переписка с которой всё ещё продолжалась: «...Хотя пребывание моё в Москве много для меня имеет приятного, не могу думать без некоторой печали, что я Петербург и жителей его очень долго не увижу».

Зима в тот год стояла суровая. Когда наконец-то наступила весна, в городе, как это часто бывает после зимы, возникло много заболеваний. Недомогала и императрица: из дома не выходила, пасхальные праздники провела в постели.

«У меня была простудная лихорадка, — сообщала она Протасовой, — теперь я почти здорова, но по причине холодного воздуха не позволяют мне выезжать... От московских забав я ничего не видела и только слышала колокольный звон... даже новорождённого великого князя и племянника ещё не видела».

17 апреля 1818 года прусская принцесса Шарлотта, супруга Николая, младшего брата императора, родила своего первенца. Произошло это важное для всех Романовых событие в древней столице России Москве.

В мае двор вернулся в Петербург, и Елизавета Алексеевна наконец-то оказалась в своём любимом Царском Селе. Торжества по случаю рождения сына у великого князя Николая и визита прусских родственников её несколько утомили. Ей захотелось переменить обстановку, и она вновь стала готовиться к заграничному путешествию, чтобы повидаться с матерью. В её дневнике появилась такая запись: «Бесконечные балы, маскарады, концерты, ужины, визиты и родственники: Вюртембергские, Оранские, Веймарские, Российские — все на меня наседают. Я должна быть любезна со всеми, но только уйдут, падаю как загнанная лошадь».

В последний день августа императрица отправилась в путь. Прибыв в Германию, она навестила сначала свою младшую сестру Вильгельмину, великую герцогиню Гессен-Дармштадтскую. Затем Елизавета Алексеевна посетила Веймар, чтобы нанести визит своей золовке, великой герцогине Марии Павловне. Во время этого визита российская императрица познакомилась со знаменитым Гёте, который, несмотря на свой преклонный возраст, руководил воспитанием дочерей владетельного великого герцога Саксен-Веймарского, племянниц её мужа. Из Веймара Елизавета Алексеевна отправилась в Мюнхен к сестре Каролине, супруге баварского короля Максимилиана. И лишь после всех этих встреч она отправилась в свой Баден.

Однако этот приезд на родину омрачился кончиной единственного брата российской императрицы, великого герцога Карла, которому исполнилось всего лишь тридцать три года... Он оставил трёх малолетних дочерей. Баденский престол занял дядя скончавшегося, родной брат маркграфини Амалии. Хотя Елизавета Алексеевна никогда не была особенно близка со своим братом, да и простить его брак с Софией Богарне во время могущества Наполеона не могла, в чём ему не раз откровенно признавалась, но болезнь и кончина великого герцога на неё сильно подействовали. Да и матушка была в страшном унынии. Так что атмосфера на родине была угнетающей и не могла благотворно действовать на израненную душу императрицы. Её вскоре вновь потянуло в Россию, страну, где прошла её жизнь, где пережила она радости и горести, где повелевал человек, которому она предана всей душой и разлука с которым всегда была для неё тягостной.

В начале января Елизавета Алексеевна, простившись с родными, выехала из Бадена (в него она больше уже никогда не вернётся). Решила она ехать через Штутгарт, чтобы навестить сестру своего мужа Екатерину, вюртембергскую королеву. Но навстречу был выслан гонец с письмом от короля с просьбой не заезжать в Штутгарт. Причину ей не сообщили, и, лишь прибыв в Россию, Елизавета узнала о скоропостижной смерти своей золовки буквально за несколько часов до её возможного визита. В царской семье был траур. Внезапная смерть любимой сестры потрясла и императора Александра I. Его супруга, как могла, старалась находить слова утешения.

Возвратившись в Петербург, императрица продолжала вести замкнутую жизнь, редко появлялась на церемониях, по возможности уклонялась от визитов и лишь изредка совершала поездки по загородным дворцам для посещения своей свекрови. А вот благотворительными делами она продолжала заниматься. По её инициативе была открыта лавка для сбыта предметов рукоделия воспитанниц Сиротского училища и работ, приносимых бедными. К сиротам государыня проявляла особое милосердие, выделяла свои личные деньги для нужд Сиротского училища, заботилась о судьбе его выпускниц. На её средства были созданы ещё несколько заведений, причём свои благодеяния она творила как бы тайком, избегая всяких церемоний и наружного блеска. В помощники себе Елизавета Алексеевна выбрала несколько человек, пользующихся её полным доверием.

Как известно, женское воспитание было сосредоточено в руках императрицы Марии Фёдоровны, которая энергично и умело вела это дело. Об этом было всем хорошо известно. А о благодеяниях супруги Александра I стало известно фактически лишь после её смерти, в основном благодаря тем сотрудникам, которые помогали ей при жизни. Мало кто знал о её щедрости, хотя не было ни одного благотворительного заведения, учреждённого в царствование Александра I, в которое бы Елизавета Алексеевна не вкладывала свои денежные средства.

С деньгами, которые ей выделялись ежегодно на собственные нужды, она обращалась весьма скромно: согласилась лишь на 200 000 вместо положенного ей как императрице одного миллиона, заявив, что Россия имеет много других расходов. На свои туалеты она тратила значительно меньше, чем ей предназначалось. Вкусы её были просты. Она никогда не требовала каких-то особых вещей для убранства своих комнат, не приказывала даже приносить цветы, которые очень любила. Денег в Карлсруэ не посылала, ограничивалась лишь редкими и недорогими подарками.

Граф Фёдор Толстой, тогда ещё начинающий художник, так вспоминал о своей встрече с императрицей, которая состоялась летом 1820 года в Царском Селе по желанию самой государыни:

«...Я имел счастье представиться её величеству. Введённый в кабинет государыни её секретарём Лонгиновым, я был поражён как простотой её туалета, так и обстановкой кабинета. На Елизавете Алексеевне было простенькое без всякого украшения платье обыкновенной летней материи с накинутой на шею и плечи белой батистовой косынкой, заколотой на груди простой булавкой. Кабинет императрицы был без всяких излишних украшений и роскоши, устроенный не для показа, а для настоящих занятий... Императрица долго говорила со мной, расспрашивала о моих родителях, о моём детстве и очень подробно о том, как я сделался художником...»

Елизавета Алексеевна постоянно оказывала покровительство молодым художникам. Некоторых русских живописцев она за свой счёт посылала в Италию, беря их полностью на своё обеспечение. Карамзин посвятил государыне императрице, ставшей его другом, следующие строки:

Корона на главе, а в сердце добродетель; Душой пленяет ум, умом душе мила; В благотворениях ей только Бог свидетель; Хвалима... но пред ней безмолвствует хвала!

Начались двадцатые годы, настроение Елизаветы Алексеевны всё чаще было грустным. В 1821 году скончалась в Париже от рака давнишняя её приятельница графиня Головина, а два года спустя ушла из жизни её старшая сестра, принцесса Амалия, много лет прожившая вместе с ней в России. Сообщая об этом графине Протасовой, находившейся на водах в Германии, императрица написала: «Вы хорошо знали её, Вы видели нас вместе, никто лучше Вас не знает, чем она была для меня в течение долгих лет...» Это было её последнее письмо графине.

«От цветка — запах, от жизни грусть; к вечеру запах цветов сильнее, и к старости жизнь грустнее», — писала Елизавета Алексеевна в своём дневнике, именно так воспринимая своё земное существование. Её тянуло к супругу, и она старалась всячески делать ему приятное. Александр I был в частых разъездах, но, когда он возвращался в Петербург, она использовала любую возможность, чтобы быть с ним вместе, словно предчувствуя приближавшуюся разлуку на вечные времена.

Преодолевая своё нежелание, Елизавета Алексеевна стала бывать с ним даже на бесконечных церемониях и парадах, которые ненавидела. Император отнёсся к этому благодарно. Его внимание к супруге заметно усилилось, и он сам стал уделять ей больше времени. После многолетнего отчуждения Александр I вновь стал постепенно сближаться с женой.

В январе 1822 года Елизавета Алексеевна писала матери:

«В это время года в моей квартире очень холодно, тем более, что она отделена от апартаментов императора ещё более холодными залами, поэтому он заставил меня, обратившись к моему чувству, занять часть его апартаментов, устраиваться в трёх комнатах, убранных с изысканной элегантностью. Было умилительно следить за борьбой двух наших прекрасных душ, пока я не согласилась принять эту жертву. На следующий день, от обеда до поздней ночи, я каталась на санях с императором. Потом он захотел, чтобы я расположилась в его кабинете, пока он занимался там своими делами».

Казалось бы, наступил просвет в жизни баденской принцессы. Ведь главным для неё в этой жизни были нежный взгляд и ласковое слово супруга. Иногда они пили вместе чай, играли в шашки, говорили о каких-либо незначительных событиях при дворе. У Елизаветы Алексеевны был особый дар рассказывать, поэтому император, который из-за государственных дел не имел времени читать, был обязан ей сведениями обо всём, что происходило в свете интересного. Правда, вопросы политики ими никогда не обсуждались. Так уж сложилось в их отношениях. Говорили между собой они обычно на французском языке.

Летние месяцы 1823 года супруги провели вместе. Привязанность Елизаветы Алексеевны к мужу становилась всё крепче. Все её помыслы отныне обращались только к нему. Но начались болезни. Появились сердечные припадки и общая слабость всего организма. Прогулки пешком стали её утомлять, а езда верхом врачами не одобрялась. Своим плохим самочувствием Елизавета, однако, была мало озабочена, лекарствам не доверяла, не обращала внимания на предупреждения врачей. О поездке для лечения за границу, на которой стал настаивать доктор, она и думать не хотела.

В январе 1824 года у императора началось рожистое воспаление ноги: высокая температура, головная боль, тошнота. Ужасно болела нога — несколько месяцев назад во время манёвров её сильно ударила лошадь. Несколько дней у государя не могли сбить температуру, врачи стали бояться за его жизнь. Елизавета Алексеевна почти всё время проводила у постели больного, самоотверженно ухаживала за ним. Она собственноручно сделала для него подушку своего изобретения, чтобы ему было удобно спать сидя — это облегчало головные боли, которые страшно мучили Александра.

Своей матери Елизавета Алексеевна писала:

«Никогда прежде я не видела его таким больным, и ещё никогда прежде он не был таким терпеливым и добрым. Ты можешь представить, мама, как я страдала».

Оправившись от болезни, Александр I стал опять вести прежний образ жизни: много разъезжал по России, часто отсутствовал. К Елизавете Алексеевне опять пришло одиночество. А когда её супруг наконец появлялся, её мучил постоянный страх помешать ему чем-либо, даже просто своим присутствием. Часто, когда ей ночью было особенно тоскливо, она приходила к нему, осторожно целовала сонного, чтобы почувствовать близость того, с кем была так счастлива в первые годы своего замужества. Она прекрасно понимала, что по-настоящему он не любит её, а может, боится любить... А из-за своих любовных похождений Александр чувствовал себя вечно виноватым перед своей Лизхен, как он иногда ласково называл её.

«Если бы он кого-нибудь любил по-настоящему, — писала она в дневнике, — мне было бы легче. Но ни одной любви, а сколько любовей!..» Мечтой баденской принцессы была тихая семейная жизнь с любимым супругом с возможностью быть ему полезной. Ей шёл уже пятый десяток: красота померкла, большие голубые глаза казались усталыми от множества пролитых слёз; нежный цвет лица потускнел. На нём отражались покорность и великодушие, смешанные с достоинством государыни и любезностью умной женщины. Она уединённо жила во дворце, её почти не было ни видно, ни слышно, при ней находилась лишь одна фрейлина. «Бедствие моей жизни», — называла императрица долгое отсутствие супруга. Ей так хотелось поехать вместе с ним, но он и слышать не хотел об этом. Оставалось лишь грустить о своём милом.

Дни её одиночества в то время скрашивали дружеские отношения, сложившиеся с молодой женой великого князя Михаила, младшего брата императора. Несколько месяцев назад он женился на принцессе Вюртембергской, получившей в православии имя Елены Павловны. Новая великая княгиня снискала особое расположение императрицы, последняя стала часто навещать новобрачных и при всяком случае оказывать внимание молодой невестке. Своим тактом, выдающимся умом и высокой образованностью великая княгиня Елена заслужила особое доверие Елизаветы Алексеевны. Между двумя женщинами возникла сердечная дружба.

Но впереди были новые горькие испытания.

В марте 1824 года скончалась герцогиня Антуанетта Вюртембергская, с которой Елизавета была очень дружна. На свете стало ещё одной подругой меньше.

Карамзин писал в письме к своему другу:

«Смерть дорогой герцогини А. Вюртембергской чрезмерно огорчила императрицу Елизавету Алексеевну, которая была с ней дружна. Судьба отнимает у неё всех, ей милых, как бы для того, чтобы она не имела никакой земной привязанности».

В конце июня умерла восемнадцатилетняя дочь императора от княгини Нарышкиной. Софья, так звали девушку, росла болезненным ребёнком и требовала к себе много внимания родителей. Именно родителей, поскольку не только мать, но и отец, император Александр I, безумно любил свою единственную дочь и при любой возможности навещал девочку, даже жениха для Софьи выбрал сам — графа Андрея Шувалова, служившего в Коллегии иностранных дел.

Софья была нежно любима и государыней, с которой она иногда встречалась то в церкви, то во время прогулки в Летнем саду. Взгляд девочки всегда притягивало её усталое, но прекрасное лицо. В душе она считала императрицу своей маменькой и, называя её так, часто обращала к ней свои детские мысли. На своей груди Софья носила маленький портрет Елизаветы Алексеевны в золотом медальоне. Отца своего она просто обожала, скучала, когда долго его не видела. Он ей не раз обещал, что, когда выйдет в отставку, уедет с ней куда-нибудь далеко и они будут всегда, всегда вместе...

Весной 1824 года Софья с матерью находилась на даче в семи верстах от Петербурга. Уже несколько недель у неё держалась высокая температура, мучил сильный кашель. Брак с Шуваловым, назначенный на пасхальные дни, был отложен до её выздоровления. Каждое утро и вечер фельдъегерь привозил бюллетени о состоянии Софьи императору. И вот милое, нежно им любимое существо ушло из жизни. Узнав о смерти дочери, государь побледнел и тихо сказал: «Вот наказание за все мои заблуждения!»

Софья умерла от чахотки, не помогли и опытные врачи, лечившие её. Великолепное платье, заказанное в Париже, прибыло в Петербург в день её смерти. Но украшения траурной колесницы и миртовый венок заменили блестящий свадебный наряд.

Вся петербургская аристократия провожала гроб. Многие не скрывали своих слёз, плакала и государыня. «Она была мне как родная дочь», — писала она своей матери. Смерть девушки повергла императорскую чету в глубокую скорбь. Елизавета Алексеевна старалась смягчить боль императора — как обычно, в трудные минуты она была рядом. Вот только на могилу Софьи он ездил всегда один.

Но не успели высохнуть слёзы от этого горя, как случилась новая большая беда. Осенью 1824 года в российской столице разразилась страшная буря. Порывистый юго-западный ветер, свирепствуя с необычной силой, погнал на Петербург мутные воды Балтийского моря, которые, затопив побережье, хлынули в Неву. Река выступила из берегов. Залиты были улицы, дома, погасли фонари. Несколько сот человек оказались под водой, где и нашли свой вечный покой. Ущерб был огромный: казна, владельцы домов и торговцы понесли убытки в миллионы рублей.

Во время наводнения Елизавета Алексеевна сильно простудилась: врачи опасались чахотки. Государь проводил с женой целые дни, доктора запретили ей говорить: от этого у неё начинались сильные приступы кашля. Государь что-то спрашивал — Елизавета писала ответы. Долго она не могла поправиться, вынуждена была целые дни проводить в постели. Александр обычно приказывал вносить в её комнату свой письменный стол и просиживал там часов по пять в день. Иногда супруги вместе обедали. Прислуга в это время являлась только по звонку, чтобы не мешать беседе. Двор был совершенно безлюдным. Министры съезжались один раз в неделю и, покончив с делами, сразу уезжали.

Как только императрице стало немного лучше, она смогла присутствовать на приёмах во дворце. Только вуаль она опускала, чтобы не чувствовать на себе сострадательных взглядов: больше всего ей не хотелось, чтобы её жалели.

В своём дневнике Елизавета писала: «Когда я вхожу по лестнице Зимнего дворца — 73 ступени, — у меня такое чувство, что я когда-нибудь тут же упаду бездыханной».

Несмотря на временное улучшение самочувствия, императрица была всё же серьёзно больна. Доктора стали открыто говорить, что её состояние внушает большие опасения. Ей предписали провести зиму в тёплом климате, лучше всего в Италии или на Мальте. «Я не больна, — возражала она на слова доктора, — да если бы я и ещё сильнее была больна, то тем более мне было бы необходимо остаться здесь, потому что супруга русского императора должна умереть в России... да и не стоит для меня сеять деньгами за границей».

В начале августа при дворе разнёсся слух, что здоровье императрицы резко ухудшается и что требуется длительное пребывание в благоприятном климате. Неясно было, отправится ли государыня за границу или на юг России. Александр выбрал последнее, но только не Крым, как сначала полагали, а Таганрог, город на берегу Азовского моря, основанный Петром I более двухсот лет назад.

Уединённое положение Таганрога, удалённое от сообщения со столицей, небольшая численность населения, состоящего преимущественно из греков, отсутствие должного помещения для императорской четы — всё это вызвало удивление многих, в том числе и матери императора, которая конечно же предпочитала Крым: великолепные дома со всеми удобствами для жизни, мягкая зима и роскошная растительность. Но Елизавета Алексеевна объявила, что хочет поехать в Таганрог.

Начались приготовления. Никто не знал, на сколько времени едет императрица, долго ли останется при ней государь, будет ли он совершать оттуда поездки в столицу, до которой около двух тысяч вёрст. В воспоминаниях о своём пребывании в Петербурге Шуазель-Гофье писала: «Здоровье императрицы Елизаветы, сильно расстроенное за последнее время, заставило предпринять гибельную поездку в Таганрог. Трудно объяснить себе, почему доктора находили климат этого города, расположенного на берегу моря и открытого в продолжение зимы для холодных ветров, полезным для слабой груди. Усиленно стараясь сохранить её существование, делавшееся императору более дорогим по мере своего угасания, он сопутствовал своей августейшей супруге в Таганрог. И там, на краю их империи, ждала их безжалостная смерть, чтобы сразу поразить две царственные жертвы!»

Перед отъездом Елизавета Алексеевна привела свои бумаги в порядок. «Чтобы ко всему быть готовой, даже к смерти», — писала она в тот же день матери. Дневник она запечатала старинной печатью с девичьим Баденским гербом и сделала надпись: «После моей смерти сжечь».

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна в связи с отъездом невестки в Таганрог написала в своём дневнике: «...Молю Всевышнего о ниспослании благословения своего дражайшему императору и императрице, здоровье которой внушает мне великие опасения. Да будет ей благотворно пребывание в Таганроге, куда она отправилась, так же, как и императору, и да буду я иметь счастье опять увидеть её достаточно поправившейся в здоровье». Этому пожеланию Марии Фёдоровны не суждено было сбыться...

Государь выехал в Таганрог в первый день сентября 1825 года, Елизавета Алексеевна последовала за ним тремя днями позже. Он проявил исключительную заботливость, почти на каждой станции осматривая квартиры, которые готовились для следующей за ним супруги. Чтобы не утомляться, императрица ехала медленно, делая по пути длительные остановки для отдыха. На удивление всем подъезжала она к Таганрогу сравнительно бодрая, не чувствуя особого утомления. Без посторонней помощи она вышла из дорожного экипажа и прошла в церковь греческого Александрийского монастыря, где в честь императорской четы состоялся благодарственный молебен. Государь, прибывший раньше, встретил её на ближайшей от города станции.

Затем в одном экипаже супруги отправились в Таганрог. Сначала они посетили Варциевский монастырь, где высоких гостей ожидало всё местное духовенство и почти всё население города. Визит императора и императрицы был для жителей города чрезвычайным событием. Конечно, они верили, что пребывание здесь будет целебным для её величества, весть о болезни которой дошла и до этого отдалённого уголка России. В народе считали, что здоровый воздух — и многие хронические болезни излечиваются в их краю сами собой, без медицинской помощи. После приветствий и благословения императорская чета отправилась в дом, где ей предстояло провести зиму. По скромности и простоте своей этот дом представлял собой усадьбу зажиточного провинциального помещика: низкие потолки, небольшие окна, огромные изразцовые печи и скрипучие половицы...

Несколько замечательных недель прожили супруги тихо и уютно. Сближение между ними было полное. Они совершали совместные прогулки, устраивали чаепития, много говорили друг с другом. Елизавета Алексеевна вскоре почувствовала себя лучше, стала оживать и даже как-то расцвела. Ей казалось, что она вновь обрела крылья, что никогда не было никаких обид, а была только взаимная любовь. Государь был к ней очень внимателен, старался не оставлять её одну, говорил ей нежные слова, как будто после тридцати лет супружества наступил медовый месяц. Видно, её слёзы, как небесная роса, оживили цветы позднего примирения. Раны сердца словно зарубцевались: ведь если сильно любишь, то умеешь и прощать. Но увы, дни любви и согласия были сочтены. Жизненный путь Александра I и Елизаветы Алексеевны подходил к финалу.

В конце октября император сообщил, что ему нужно поехать в Крым. Матери императрица написала:

«Царь завтра выезжает в Крым. Ему хотелось бы лучше остаться здесь, но он должен ехать, так как хочет сам убедиться, можно ли зиму провести в Крыму. Все нас приглашают и заверяют, что климат там лучше, чем здесь. Возвратится он лишь через семнадцать дней».

Прощание было трогательным. Во время своей поездки по Крыму Александр I ежедневно писал Елизавете письма, сообщая о каждой мелочи своего путешествия, умолчал он лишь о том, что в дороге сильно простудился и чувствует себя плохо, — не хотел беспокоить.

В Таганрог государь возвратился больным. «У императора всё ещё высокая температура, — писала Елизавета Алексеевна матери. — Как жаль, что он не может пользоваться хорошей погодой, которая здесь установилась. Да и я не могу сполна наслаждаться этими днями, хотя выхожу ежедневно. Где можно в этой жизни найти покой? Думали, что всё идёт самым наилучшим образом и можно только радоваться, но вдруг неожиданное испытание, которое лишает нас возможности радоваться счастью».

Императрица почти всё время проводила у постели больного. Сначала ему вроде бы стало легче, но через два дня «в 10 часов 47 минут утра, — как значилось в сообщении его лечащего врача, — император мирно и покойно испустил последний вздох...»

Смерть мужа баденская принцесса перенесла стойко, без слёз — сколько она их уже выплакала, — но её фигура, склонявшаяся над гробом, олицетворяла величайшее страдание. Своей свекрови она в тот же день написала: «Наш ангел на небесах... Матушка, не оставляйте меня, я совершенно одна в этом скорбном мире! В этой невознаградимой утрате я утешаюсь лишь тем, что не переживу его. Я надеюсь скоро соединиться с ним».

Вот уж поистине крик измученной души.

Копия письма российской императрицы была опубликована во всех журналах того времени. А жить ей оставалось немногим более пяти месяцев.

Чтобы не усугублять горя супруги усопшего императора тяжким зрелищем необходимых приготовлений к похоронам, её нашли нужным перевести в другой дом. Вместе со своими фрейлинами Екатериной Валуевой и Варварой Волконской императрица, теперь уже вдовствующая, в тот же день переехала в дом таганрогского генерала Бабкова. А на следующий день после кончины Александра I его младшему брату Константину, который, как полагали, должен наследовать российский престол, было отправлено донесение за подписью князя Волконского. Последний руководил всеми формальностями: «...Имею счастье верноподданнейше донести Вашему Императорскому Величеству, что, при всей скорби Ея Императорского Величества, вдовствующей государыни императрицы Елизаветы Алексеевны, здоровье Ея довольно хорошо и удручённое сердце Ея печалью нимало не убавляет духа твёрдости, с коей переносит Ея Императорское Величество несчастье своё...»

Сближение с мужем в последние два-три года Елизавета Алексеевна считала наградой, ниспосланной свыше: за постоянство в любви, за терпение, за умение прощать. Поэтому особенно больно было ей именно сейчас вдруг потерять любимого человека. Своё горе баденская принцесса выражала в письмах к матери. Кому, как не ей, бедная женщина могла рассказать о ране в своём сердце:

«Пишу Вам только для того, чтобы сказать, что я жива. Но не могу выразить того, что чувствую. Я иногда боюсь, что вера моя в Бога не устоит. Ничего не вижу перед собой, ничего не понимаю, не знаю, не во сне ли я. Я буду с ним, пока он здесь; когда его увезут, уеду за ним, не знаю когда и куда. Не очень беспокойтесь обо мне, я здорова. Но если бы Господь сжалился надо мной и взял меня к себе, это не слишком бы огорчило Вас, маменька милая? Знаю, что я не за него, я за себя страдаю; знаю, что ему хорошо теперь, но это не помогает. Я прошу у Бога помощи, но, должно быть, не умею просить...»

Согласно заключению медиков, сделанному после вскрытия, государь скончался от «воспаления в мозгу». В остальном он был совершенно здоров и мог дожить до глубокой старости.

Забальзамированное тело императора одели в парадный генеральский мундир. Гроб с телом установили в Варциевском соборе на великолепном катафалке под балдахином. Лицо усопшего было скрыто под белым покрывалом, так как оно изменилось до неузнаваемости. (Говорили, лицо покойного стало портиться сразу же после вскрытия). Утром и вечером состоялись панихиды, каждый мог приходить и целовать императору руку. Елизавета Алексеевна присутствовала тут же, но её не было видно. Она приходила молиться у гроба лишь после ухода всех посторонних.

Царское семейство поручило вдове императора Александра I заботу об оказании последних почестей останкам её супруга. Было решено везти его тело в Петербург через Москву. Накануне выноса гроба из собора там собралось много людей для последнего прощания. Гроб уже был закрыт. Неожиданно появилась императрица. Твёрдой поступью она взошла на подмостки и припала к гробу. Все присутствовавшие плакали. Елизавета Алексеевна же держалась стойко, не было слышно ни стонов, ни рыданий.

На следующий день в ранний утренний час процессия выехала из Таганрога. Князь Волконский в своём очередном письме докладывал в Варшаву: «Государыня императрица на выносе тела не изволила быть, но простилась с покойным императором прежде церемонии... Её Величество при ужаснейшей печали её переносит грусть и скорбь свою с христианским смирением и удивительной твёрдостью...»

Зиму и первые весенние месяцы 1826 года вдова российского императора Александра I провела в Таганроге. С ней находились две её фрейлины, к которым вскоре присоединились графиня Эделинг, приехавшая из Одессы (она в своё время сопровождала баденскую принцессу в её первой поездке на родину, и через неё Александр I познакомился в Германии с баронессой Крюденер), Волконский и секретарь Лонгинов. Но даже столь узкое общество утомляло императрицу и не доставляло ей утешения. Вскоре из Петербурга приехала её давнишняя подруга, графиня Строганова. С ней Елизавета Алексеевна общалась охотнее всего, их свидания были ежедневными и продолжительными. Но через шесть недель графиня вынуждена была возвратиться в столицу.

После её отъезда бедную вдову охватило страшное чувство одиночества и безысходности. Горе её становилось всё более невыносимым, участились сердечные приступы. Болезнь стала прогрессировать, императрица таяла на глазах. Как только ей стало немного лучше, она написала письмо свекрови о том, что думает покинуть Таганрог и провести лето под Москвой — в построенном при Екатерине II Летнем дворце в Царицыне. От дворца на Каменном острове она отказалась, жить собиралась в Ораниенбауме, посещая порой Павловск. Май она хотела провести в Калуге, чтобы набраться сил до приезда в Москву, и собиралась встретиться там с императрицей Марией Фёдоровной.

Но этим планам не суждено было сбыться.

20 апреля 1826 года, несмотря на плохое самочувствие, Елизавета Алексеевна в сопровождении небольшой свиты и врачей выехала из Таганрога. Погода была прекрасная, ярко светило солнце, молодые зелёные листочки радовали глаз.

Что побудило императрицу ехать в Калугу, где она условилась встретиться со своей свекровью? Было ли это следствием предчувствия своей близкой кончины или она надеялась на улучшение самочувствия и намеревалась действительно переселиться в Москву, а затем, может быть, и в Петербург? Вопросы эти останутся без ответа. Но пока, несмотря на длинный путь, на усталость Елизавета Алексеевна не жаловалась. Проехав добрых пятьсот вёрст, она написала письмо матери — это было её последнее письмо. Внезапно погода резко изменилась, а после Орла, где был очередной ночлег, дорога из-за дождя оказалась настолько размытой, что ехать было почти невозможно.

На одной из промежуточных станций путники остановились на обед. Как сообщают в своих воспоминаниях очевидцы, Елизавета Алексеевна, начав есть суп, стала так сильно кашлять, что не могла говорить. Обед она прервала и прилегла отдохнуть. Через полчаса она вновь села в карету, чтобы продолжить путь. Хоть приступ кашля и прекратился, но дыхание её было затруднённым.

Князь Волконский вынужден был написать в Калугу, что дальше императрица не в состоянии ехать. Необходимо прервать путешествие и в ближайшем же городе остановиться на несколько дней, пока ей не станет лучше. Курьер с этим письмом был срочно отправлен к императрице Марии Фёдоровне.

До следующей остановки был особенно большой переезд, целых сто вёрст. По прибытии в Белев врачи уговорили Елизавету Алексеевну немного перекусить, чтобы подкрепить свои силы, и выпить сладкого чаю. Императрица почувствовала себя лучше, дыхание её стало равномернее, она легла спать, не произнеся ни одной жалобы. Все знали, что она с тревогой ждёт предстоящей встречи со своей свекровью.

О дальнейших событиях подробно рассказывает одна из фрейлин, сопровождавшая императрицу в её последнем путешествии:

«После лёгкого ужина ей стало лучше и спокойнее, легла спать; камер-юнгферам она не позволила ночевать у себя, чего в обычае не было; но уснуть не могла и несколько раз звонила, чтобы позвать к себе. В 3 часа утра спросила, есть ли близко доктор. Сказали: «Позовут тот час». — «Не нужно», — отвечала. Казалось, уснула; но за доктором Рейнгольдом было послано, он явился через четверть часа. Камер-юнгфера заглянула — спит, через некоторое время вторично вошла — спит необычайно тихо, что изумило и доктора, находившегося в соседней комнате. Наконец вошли в третий раз и... теплоты жизненной уже не было. Уснула вечным сном 4 мая под утро».

Минута, когда прекратилась жизнь императрицы Елизаветы Алексеевны, осталась никому не известной. Бог призвал её душу к себе без свидетелей. Она скончалась одна, как будто никто не был достоин принять её последний вздох.

К императрице Марии Фёдоровне, которая была уже в пути к Белёву, послали второго курьера. Получив роковую весть, она заплакала. В Белев приехала лишь к вечеру, подошла к телу, встала на колени и долго молилась.

Первыми повелениями Марии Фёдоровны было поставить в опочивальне усопшей походную икону покойного императора Александра I, её сына, и отслужить панихиду по «новопреставленной» Елизавете.

5 мая труп был набальзамирован. Сердце в запаянном серебряном сосуде было поставлено в гроб, а внутренние органы, положенные в герметически закупоренный сосуд, были погребены в саду дома, где императрица скончалась. Через десять лет там будет установлен мраморный памятник, увенчанный бронзовой короной с надписью золотыми буквами: «1826, мая 3 дня». Место оградят чугунной решёткой.

Четыре дня гроб с телом императрицы Елизаветы Алексеевны стоял в городской церкви, к нему допускались жители всех сословий. Затем, через Калугу и Можайск, с соблюдением всех церемоний его перевезли в Петербург. В можайском Николаевском соборе 26 мая над телом усопшей в присутствии императрицы Марии Фёдоровны, её свиты и многих придворных состоялась заупокойная панихида и произнесено было надгробное слово:

«О, почий, почий в мире Елизавета, образец кротости и милосердия».

Через две недели траурная колесница с прахом императрицы Елизаветы Алексеевны, запряжённая восемью лошадьми, покрытыми чёрными попонами, въехала в российскую столицу. Гроб с телом был установлен в соборе Петропавловской крепости. Каждый день совершалась Божественная литургия, на которой присутствовали все члены императорской семьи Романовых. 21 июня там же состоялось погребение. Троекратный беглый ружейный огонь войск, собранных на территории крепости, и пушечные залпы возвестили об опускании в склеп рядом с гробницей императора Александра I гроба его кроткой, доброй, терпеливой супруги — принцессы Баденской. Корона и ордена, бывшие на катафалке, были отвезены в Зимний дворец.

«Её мало знали и при жизни её, — писал об императрице князь Вяземский. — Как современная молва, так и предания о ней равно молчаливы. Она как-то невидимо, какой-то таинственной тенью прошла поприще жизни и царствования своего. Весьма немногие допущены были в святилище это, можно сказать, царское затворничество, в котором она скрылась».

Дневник баденской принцессы, который она хотела завещать Н.М. Карамзину — он скончался двумя неделями позже, — по приказу нового императора Николая I был сожжён. Единственными свидетельствами её биографии остаются воспоминания очевидцев, суждения некоторых современников и письма к матери, которой она писала в течение тридцати четырёх лет всей своей жизни в России. Своё первое письмо юная принцесса Луиза написала матери 20 октября 1792 года ещё по пути в Россию из Риги, второе — на другой день по приезде в Петербург. Затем дочь баденской маркграфини Амалии писала ей письма почти каждую неделю, отсылая не только почтой, но и с курьерами или с лицами, отъезжающими в Германию. Впервые эти письма были опубликованы в 1909 году в Петербурге в трёхтомнике под названием «Императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I» , составленном великим князем Николаем Михайловичем. Собирал их в течение многих лет великий князь Сергей Александрович, сын императрицы Марии Александровны, родной племянницы супруги Александра I. Великий князь списал более тысячи писем баденской принцессы, собрал все возможные сведения о ней, но издать их не успел, так как в 1905 году погиб от бомбы террориста.

Таким образом, лишь спустя многие годы после ухода из жизни императрицы Елизаветы Алексеевны лучи солнца проникли в затемнённый мир этой редкой женщины, осветив своим сиянием её благодеяния и жертвенную любовь к тому, из рук которого она получила царскую корону. Разлучившись с ним, она уже не видела смысла жизни.

Или любовь к нему святая Тебя на небо увлекла, И без него здесь жизнь земная Тебе уж стала не мила? —

писал о ней поэт.

Дом в Белёве, в котором скончалась императрица, был куплен в казну. В нём устроили вдовий дом на двадцать четыре персоны. В опочивальне покойной государыни был устроен храм Во имя Святой Елизаветы: кресло и столик, стоявший у смертного одра императрицы, решено было сохранить. А на окраине Таганрога, из которого Елизавета Алексеевна отправилась в свой последний путь, был разбит сад, названный «Елизаветинский».

АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА

 один из жарких июньских дней 1817 года из Берлина в Санкт-Петербург отправилась прусская принцесса Фредерика Луиза Шарлотта Вильгельмина, наречённая невеста великого князя Николая, младшего брата российского императора Александра I. Её сопровождали брат Вильгельм, будущий король Пруссии, воспитательница Вильдермет, состоявшая при принцессе вот уже двенадцать лет, обер-гофмейстерина графиня Трухзес, графиня Гаак и небольшая свита. Весь поезд составляли двенадцать карет, включая и те, в которых везли приданое. Карета принцессы была запряжена восемью лошадьми и несколько отличалась от других своей импозантностью. У пограничного шлагбаума невесту встречал, с обнажённой шпагой, сам великий князь Николай во главе небольшого отряда гвардейцев, чтобы лично сопровождать суженую по дорогам России, которая станет новым отечеством для немецкой принцессы.

Мог ли тогда кто-нибудь предполагать, что в Санкт-Петербург едет будущая российская императрица? А обстоятельства сложатся так, что именно этой принцессе, старшей дочери прусской королевы Луизы, оставившей по себе добрую память как в Пруссии, так и в России, предстоит быть венчанной на царство вместе со своим супругом, младшим сыном императора Павла I и вюртембергской принцессы Софии Доротеи. Это явится неожиданностью для всех, в том числе и для самой Шарлотты. Но так уж повелела судьба, что к ней, великой княгине Александре Фёдоровне, как назовут её в России после перехода в православие, будут обращаться со словами «Ваше Императорское Величество». Произойдёт это в 1825 году, после внезапного ухода из жизни императора Александра I.

Стала жизнь прусской принцессы от этого более счастливой или нет — судить читателям.

Принцесса Шарлотта родилась в Берлине 1 июля 1798 года. Её матери было двадцать два года. Появление первой девочки в семье после рождения двух сыновей было встречено с радостью. Годом раньше её отец вступил на прусский престол под именем короля Фридриха Вильгельма III, заменив на троне умершего отца Фридриха Вильгельма II, который приходился племянником королю Фридриху II, прозванному потомками Великим. Племянник совершенно не походил на своего знаменитого дядю, не оставившего после себя детей. Тучный великан без особого стремления к просветительству — и своему собственному и своей страны, — отвергавший французскую культуру, столь широко распространившуюся в то время по всей Европе, был очень набожным и сентиментальным человеком. Правда, это отнюдь не мешало ему интимно общаться с фрейлинами своей супруги, как первой — принцессы Брауншвейг-Вольфенбюттельской (она не смогла сделать его отцом и вынуждена была согласиться с разводом), — так и второй — принцессы Гессенской, бабушки будущей российской императрицы со стороны отца.

Луиза Аугуста Вильгельмина Амалия — таково было полное имя девушки, ставшей прусской королевой. Она была дочерью герцога Мекленбург-Стрелицкого и принцессы Гессенской, скончавшейся в тридцать лет. Заботы о воспитании осиротевших детей взял на себя отец, с которым у Луизы до конца дней были исключительно дружеские отношения. Особого образования девочка не получила, но тем не менее с возрастом сумела приобрести широкую известность как женщина с глубоким природным умом и удивительным шармом и обаянием, вызывавшим поклонение многих именитых людей. «Её большие голубые глаза блистали светом ума, силой мужества и добротой, в высшей степени женственною, — вспоминали те, кому выпало счастье общаться с ней. — Прекраснейшая женщина с ещё более прекрасной душой... она обладала даром слова и страстью ко всему высокому и изящному». Брак Луизы с прусским кронпринцем был заключён по взаимной любви, звезда которой освещала всю их совместную жизнь.

Время, когда молодые супруги встали во главе государства, было бурным для всей Европы, потрясённой событиями во Франции. А вскоре началась война. Прусская армия не могла противостоять мощному напору наполеоновской армии и терпела одно поражение за другим.

Фридрих Вильгельм III вынужден был отказаться от более чем половины своего королевства, а королева Луиза вместе с детьми — к тому времени их было уже пятеро — должна была покинуть Берлин, который вскоре заняли французы. Сначала она поселилась в Кёнигсберге, а затем переехала в пограничный с Россией город Мемель. Несколько лет прошло в изгнании, королевская семья терпела крайнюю нужду. Скромная жизнь, никакой роскоши. Всё своё золото и серебро король превращал в деньги, чтобы оплачивать услуги подданных и платить налоги, возложенные на Пруссию Наполеоном. Расплавлен был даже золотой столовый сервиз, родовое наследство королевской семьи, а сами их величества до того ограничили свои траты, что очевидцы говорили после посещения их семьи в Мемеле: «Обед у них там такой простой и несытный, что у любого мещанина тогда лучше ели». За неимением наличных денег у королевской четы часто не было возможности приобретать для себя даже самое необходимое.

Своему отцу королева Луиза тогда писала: «Вы будете рады слышать, милый отец, что несчастья, которые обрушились на нас, не проникли в нашу домашнюю жизнь, напротив, они связали нас крепче друг с другом и мы стали друг другу ещё дороже. Король, добрейший из людей, ещё добрее ко мне и нежнее со мной. Часто мне кажется, он опять влюблённый, как в нашей первой молодости, жених мой. Вы знаете, что он несловоохотлив, но ещё вчера сказал он со своей простотой и правдивостью, глядя мне в глаза своим честным, нельстивым взглядом: «Ты, милая Луиза, стала мне ещё дороже и милей в несчастье. Теперь знаю я по опыту, что за сокровище я имею в тебе. Пускай шумит гроза над нами — лишь бы в нашей супружеской жизни было ясно и тихо и ничего не изменилось»...»

В уютной обстановке нежности и любви росла будущая российская императрица. Мать-королева всё время отдавала воспитанию своих детей. Она была очень религиозной, сама начала преподавать старшей дочери основы религии, когда той исполнилось семь лет. Она же познакомила её и с основами немецкой литературы, ведь денег на учителей не было. Лишь один эмигрант из Франции согласился бесплатно давать детям уроки французского языка. «Наши дети — наше сокровище, — писала королева Луиза тогда своему отцу. — Пусть случится, что Богу угодно; пока наши дети с нами, мы всё-таки будем счастливы».

А о Шарлотте она написала: «Наша дочь всё больше и больше меня радует; она очень сдержанна, но, подобно отцу, скрывает под кажущейся холодностью самое тёплое сердце, сочувствующее ближнему. Ходит она будто равнодушная ко всему, а между тем полна любви и участия, это придаёт ей что-то особенно привлекательное. Если Господь сохранит её, я предвижу, что её ожидает блистательная будущность...»

Если бы любящая мать могла знать, что эти её слова окажутся поистине пророческими!

В начале 1808 года королевская семья вернулась в Кёнигсберг. Жизнь её почти ничем не отличалась от жизни простых граждан. Большую часть времени королевские дети проводили в соседнем саду да в поле, расположенном рядом с дворцом, играли с местными ребятишками, ловили бабочек, собирали цветы, которые с радостью преподносили своей горячо любимой матери. Шарлотта умела мастерски плести венки из васильков и делать маленькие букеты из полевых цветов, которыми украшала пустынные помещения дворца.

За день до Рождества 1809 года королевская семья возвратилась в Берлин. Встреча жителей прусской столицы была восторженной. Шарлотта сидела в карете рядом с Луизой. Заслышав радостные крики народа, приветствовавшего короля и королеву, мать сказала дочери: «Дорогая Шарлотта, слушай эти радостные крики и звон колоколов с благоговением... Тот, кто хочет заслужить это, должен отвечать любовью на любовь своего народа; должен иметь сердце, способное разделять его страдания и радости; главное — он должен быть с людьми человеком. Запомни это, дочь моя, и если тебе когда-нибудь суждено носить корону, вспомни этот торжественный час».

10 марта следующего, 1810 года торжественно отмечался день рождения королевы Луизы — этой удивительной женщины: верной супруги, прекрасной матери, патриотки своей страны, о её интеллекте, широкой эрудиции, философском складе ума и глубокой нравственности было известно далеко за пределами родной Пруссии, она вырастила семерых детей — четырёх сыновей и трёх дочерей. «Все они лучшие для меня сокровища, которые люди отнять у меня не могут», — не раз писала она в своих письмах. В мартовский день Луиза не раз повторяла, что её тревожат печальные предчувствия. «Мне кажется, что я в последний раз праздную свой день рождения», — сказала она с грустью своей приближённой фрейлине.

На лето вместе с детьми королева переселилась в Потсдам, там ей всегда нравилось. Но сердце её было переполнено грустью, которая невольно передавалась и её детям. Своим старшим сыновьям она как-то сказала: «Когда уже не будет в живых вашей несчастной матери-королевы... не довольствуйтесь слезами. Трудитесь на благо Пруссии, освободите народ ваш от позора и унижения, в которые он впал ныне. Будьте мужественны, достойны звания царского и названия внуков великого Фридриха; пускай человек в вас будет выше принца».

19 июля тридцатичетырёхлетняя прусская королева внезапно скончалась со словами: «Господе Иисусе! Иисусе! Поспеши!»

Потеря матери была страшным горем для Шарлотты, которой в тот год исполнилось двенадцать лет. Отец поручил её воспитание госпоже Вильдермет, достойной, умной, образованной женщине, которой прусская принцесса была благодарна всю свою жизнь. Воспитательница удачно подобрала преподавателей для девочки, сумевших развить в ней большой интерес к истории, литературе и искусству, сохранившийся до конца её дней, старшая дочь овдовевшего короля уже с детства должна была привыкать к торжественным официальным приёмам и придворному этикету, заменяя на выходах во дворце свою мать.

И прусского короля Фридриха Вильгельма III, и русского императора Александра I помимо политических соображений и чисто человеческой дружбы объединяла глубокая печаль в связи с кончиной женщины, дорогой им обоим. У них зародилась мысль скрепить свои добрые личные отношения родственными узами. В 1813 году после разгрома наполеоновской армии под Лейпцигом правители между собой договорились о браке принцессы Шарлотты, которой к тому времени уже исполнилось пятнадцать лет, с великим князем Николаем. Об этой договорённости знала вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Она выразила своё согласие на этот брак с условием, что состояться он должен лишь после достижения её сыном девятнадцатилетнего возраста. Соглашение хранилось как бы в тайне, а события развивались следующим образом.

В январе 1814 года через прусскую столицу проезжала императрица Елизавета Алексеевна, направляясь к своим баденским родственникам. Здесь она лично познакомилась со своей будущей невесткой и составила о ней весьма лестное мнение. Вслед за императрицей в Берлин прибыли великие князья Николай и Михаил, совершавшие поездку в главную квартиру русской армии. Они нанесли визит детям короля Фридриха Вильгельма III, во время которого Николай и увидел впервые свою будущую невесту. В честь высоких гостей из России был дан праздничный обед. Вечером их высочества посетили знаменитую Берлинскую оперу и в ту же ночь выехали из прусской столицы. Так состоялось знакомство молодых людей, которым судьба в будущем предназначала российский трон. Великий князь Николай сразу понравился принцессе Шарлотте, миловидность которой, в свою очередь, произвела на него сильное впечатление (несколько позже он восторженно отзывался о ней в кругу своих друзей). Молодые люди и не подозревали тогда, что их брак был заранее предрешён царственными домами.

Осенью 1814 года, за день до отъезда прусского короля на конгресс в Вену, обер-гофмейстерина Фосс сообщила принцессе, что её собираются выдать замуж за великого князя Николая. Шарлотта не смогла скрыть своей радости и, покраснев от смущения, сказала, что она не возражает, вот только жаль будет расставаться с нежно любимым отцом. А в письме к брату Вильгельму принцесса призналась, что русский великий князь, которого она видела всего лишь один раз, пришёлся ей по сердцу.

Помолвка состоялась осенью 1815 года. Великий князь Николай прибыл в Берлин 22 октября, в день, когда праздновалась четырёхсотая годовщина правления династией Гогенцоллернов Бранденбургским курфюршеством. Через два дня приехал император Александр I, а вслед за ним и две его сестры: великая княгиня Екатерина, вдовствующая герцогиня Ольденбургская, и великая княгиня Мария, герцогиня Веймарская. Во время торжественного обеда, который был дан по случаю прибытия в прусскую столицу Санкт-Петербургского гренадерского полка, был провозглашён тост за здоровье помолвленных: великого князя Николая и принцессы Шарлотты. Судьба старшей дочери прусского короля была окончательно решена, и произошло это не без участия её сердца.

На следующий день после помолвки Николай и Шарлотта посетили мавзолей королевы Луизы в Шарлоттенбурге. Воздвигнутый в тенистой аллее из могучих елей в виде греческого храма с четырьмя колоннами в дорическом стиле, он производил впечатление соединения вечной красоты с вечным покоем. Мраморная фигура Луизы возлежала на саркофаге. В изящном каменном одеянии, складки которого были удивительно естественны, она казалась всего лишь уснувшей. Возлагая цветы к гробнице, Шарлотта не смогла сдержать слёз — слёз тяжёлой утраты, смешанных со слезами счастья. Предсказание матери начинало сбываться...

Две недели в Берлине царила праздничная атмосфера. По случаю сговора между двумя правящими домами устраивались различные торжества, театральные представления, концерты, балы. В оперном театре был дан бал, который обручённые открыли вальсом. Это был их первый совместный танец. Впоследствии вальс почти ежегодно звучал во время серенады, традиционно исполняющейся 1 июля в Петергофе в день рождения и свадьбы прусской принцессы. Жители были очень довольны будущим зятем своего короля. Брат российского императора Александра I, по их мнению, был самым красивым принцем в Европе.

Когда гости разъехались, покинул прусскую столицу и великий князь Николай. Однако в течение двух лет до свадьбы он не раз посещал свою невесту в Берлине и оказывал ей всяческое внимание. Из сохранившихся счетов по затратам на эти поездки встречаются и такие записи: «За наряды для принцессы Шарлотты выдано 78 червонцев, по счёту француженке П. 165 червонцев, за шляпу и гребень в подарок 1410 франков».

Видимо, жених стремился сделать приятное своей невесте и хотел видеться с ней как можно чаще. Свидания постепенно сблизили молодых людей, им уже трудно было долго находиться в разлуке, и всё время до свадьбы они вели постоянную переписку.

Письма своей невесты Николай Павлович хранил как святыню. «Когда, в 1837 году, Зимний дворец пылал в огне, — пишет в своих «Записках» Каролина Бауэр, — он взволнованно говорил: «Оставьте, пусть всё сгорит, достаньте мне только из моего рабочего кабинета портфель с письмами, которые жена писала мне, бывши моею невестою».

Наконец настал день, когда дочь прусского короля покинула пределы своей родины. У границы России её встретил жених — великий князь Николай. «Наконец-то вы у нас, дорогая! — прошептал он ей, добавив громко: — Добро пожаловать в Россию!» Николай вёл Шарлотту вдоль рядов русских офицеров, говоря: «Это не чужая, господа, это дочь союзника и друга нашего».

Король Фридрих Вильгельм III в письме Александру I написал: «Небу угодно было даровать нам это счастье, и никогда союз не будет заключён под более счастливыми предзнаменованиями. Печаль, которую мне причинит отсутствие обожаемой дочери, будет менее чувствительна при мысли, что она найдёт второго отца, семью, не менее расположенную любить её и супруга, избранника её сердца».

О своём приезде в Россию прусская принцесса Шарлотта в письме, отправленном в Берлин, написала следующее:

«Мой жених Великий князь Николай с саблей наголо во главе гвардии встретил меня на пограничной заставе...

Стояла невыносимая жара, а приходилось путешествовать по отвратительным дорогам! В Чудово 5 июня я долго плакала оттого, что мне придётся познакомиться с Императрицей Марией — так меня напугали рассказами о ней. Вечером 6 июня в Крюково я почувствовала, как меня стиснули руки моей будущей свекрови, которая приняла меня с такой нежностью, что завоевала моё сердце с самого первого мгновения нашей встречи. Император Александр и Великий князь Михаил тоже приняли меня очаровательно сердечными, хорошо подобранными словами...

На следующий день я продолжала своё путешествие, мы проехали через Гатчину и осматривали сады Царского Села. Меня сопровождали казаки-гвардейцы, что мне чрезвычайно импонировало. Прибыли в Павловск — он произвёл на меня приятное впечатление... Я думаю, что весь двор был собран в этом маленьком прелестном месте. Незабываемо цвели прекрасные розы, белые розы особенно радовали глаз, и казалось, они приветствовали меня.

Думаю, я не оправдала ожиданий придворных, оказавшись не такой симпатичной, как предполагали, но все восхищались моими ногами и лёгкой походкой и назвали меня птичкой. Императрица-мать представила мне дам».

В Павловском дворце для принцессы Шарлотты были приготовлены прекрасные комнаты. По стенам их было расставлено множество шкафчиков со всевозможными нарядами. О страсти принцессы наряжаться императрица Мария Фёдоровна уже знала. Из Берлина ей сообщили, какие Шарлотта любит цветы, какие духи, какой цвет ей наиболее приятен. Поэтому небольшой кабинет принцессы отделали розовым атласом. Когда она вошла в него, первое восклицание было: «О! Я всегда мечтала о розовом кабинете!»

И ещё один сюрприз императрица-мать приготовила для невесты своего сына. Когда принцесса на следующий день входила в залу, где должен был состояться праздничный обед, у двери она вдруг увидела подругу своего детства. «О, Цецилия!» — вырвалось у Шарлотты невольно. Императрица намеренно выписала из Германии баронессу Фредерикс, внучку известного прусского фельдмаршала, графа фон Бишофсфердера. Она с юных лет воспитывалась при дворе Фридриха Вильгельма III и его супруги Луизы и дружила с Шарлоттой, хотя была на четыре года старше неё. Мария Фёдоровна пригласила молодую женщину и её мужа, барона Фредерикса, в Петербург, чтобы принцессе не было скучно. Барону назначили место адъютанта при великом князе Николае. Тридцать четыре года подруг детства будет соединять верная дружба. Их дети вырастут вместе и тоже станут друзьями.

После визита в Павловск состоялся торжественный въезд Шарлотты Прусской в российскую столицу. В золочёной открытой карете, в которую она пересела в летней резиденции своей будущей свекрови, принцесса медленно ехала по улицам Петербурга. Рядом с ней сидели две императрицы: Мария Фёдоровна, вдова императора Павла, вюртембергская принцесса, и Елизавета Алексеевна, супруга императора Александра I, баденская принцесса. Три немецких принцессы сидели в одной карете, две из них с царской короной на голове, третьей это ещё предстояло. Поднявшись по большой парадной лестнице Зимнего дворца, все направились в дворцовую церковь, где Шарлотта впервые приложилась к русскому кресту. Церемония перемены её вероисповедания должна была состояться через пять дней. Для подготовки к причастию к прусской принцессе был приставлен священник Муссовский, который должен был посвятить её в догматы православной веры.

В своих воспоминаниях Шарлотта напишет потом, что священник этот был прекрасным человеком, но не особенно хорошо знал немецкий язык. «Не такого человека мне было нужно для того, чтобы пролить мир в мою душу и успокоить её в подобную минуту, но я нашла в молитве то, что одно может дать спокойствие. Я читала назидательные книги, более не думала о земных вещах и была преисполнена счастьем приобщиться в первый раз Святых Тайн!» Не обошлось в эти пять дней и без слёз. Но наконец свершилось! Принцесса в белом платье с маленьким крестом на шее не совсем твёрдо по-русски произнесла Символ веры. Отныне её будут звать Александрой Фёдоровной — в честь императора Александра I.

А на следующий день состоялось её обручение с великим князем Николаем. Посередине церкви было приготовлено возвышенное место, покрытое малиновым бархатом с золотым галуном. Перед Царскими вратами был поставлен аналой, на котором лежали Евангелие и крест, рядом с аналоем находился небольшой столик для обручальных колец и свечей на золотых блюдах. Император Александр I подвёл к аналою жениха — великого князя Николая, а императрица Мария Фёдоровна — невесту — принцессу Шарлотту. Митрополит Амвросий с молитвой надел на руки обручающихся кольца. Здесь же в церкви они приняли поздравления от императорской семьи и духовенства.

После обручения был обнародован следующий манифест:

«Мы, Александр Первый, император и самодержавец Всероссийский... объявляем всем нашим верноподданным... что волей Бога угодно, да умножится Российский Императорский Дом, и да укрепится в силе и в славе своей родственными и дружескими союзами с сильнейшими на земле державами... По его благословению и с согласия вселюбезнейшей родительницы нашей Государыни Императрицы Марии Фёдоровны мы совокупно с Его Величеством королём Прусским Фридрихом Вильгельмом III решили избрать дочь его, светлейшую принцессу Шарлотту, в супруги вселюбезнейшему брату нашему великому князю Николаю Павловичу согласно собственному его желанию. Сего июня в 24-й день по благословению и благодати Всевышнего восприняла она православное греко-российской церкви исповедание и при святом миропомазании наречена Александрой Фёдоровной, а сего же июня 25-го дня, в присутствии нашем и при собрании духовных и светских особ, в придворной Зимнего дворца соборной церкви совершено предшествующее браку... обручение. Возвещая о сём верным нашим подданным, повелеваем её, светлейшую принцессу, именовать великой княжной с титулом Её Императорского Высочества. Дан в престольном нашем граде Санкт-Петербурге, июня 25-го, в лето от Рождества Христова 1817...»

Бракосочетание молодых состоялось 1 июля, неделей позже, в день рождения немецкой принцессы. Ей исполнилось девятнадцать лет. Дочь прусского короля, проведшая своё детство и юность вдали от роскоши, была изумлена богатыми подарками, которые ей преподносили накануне свадьбы: драгоценные камни, жемчуг, золото, бриллианты. В Берлине она не носила ни одного бриллианта, так как король-отец воспитывал детей с суровой простотой.

День венчания Шарлотта позже подробно опишет в своих воспоминаниях. Он остался для неё незабываемым. Уже с утра начали звучать пушечные выстрелы. Приехавшие из Пруссии с Шарлоттой придворные дамы убрали её цветами, а воспитательница Вильдермет преподнесла своей любимице огромный букет из роскошных белых роз. Невесту стали одевать в свадебный наряд. Основная часть приготовлений происходила в так называемой Комнате придворных бриллиантов, расположенной рядом со спальней вдовствующей императрицы. Затем на принцессу набросили яркую пурпурную мантию на горностаевом меху, на голову надели небольшую корону. После чего весь наряд украсили таким множеством придворных украшений, что невесте нелегко было передвигаться. К своему роскошному одеянию Шарлотта добавила лишь одну белую розу, которую приколола к поясу.

Обряд венчания был совершён в дворцовой церкви. «Я чувствовала себя, когда наши руки соединились, очень счастливой, — вспоминала потом дочь прусского короля. — С полным доверием отдавала я свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды!»

За церемониалом бракосочетания последовал свадебный обед, затем бал. Ещё до конца бала новобрачные отправились в Аничков дворец, в котором им отныне предстояло жить. Внизу у лестницы молодых встретили император Александр I и императрица Елизавета Алексеевна по русскому обычаю хлебом-солью, завершился этот знаменательный день семейным ужином.

Молодым супругам предстояло жить в своём дворце, большом четырёхэтажном доме, к которому примыкал роскошный сад с четырьмя живописными павильонами, обнесённый красивой чугунной решёткой. Дворец был построен в 1744 году по проекту знаменитого Растрелли. Некоторое время им владел князь Потёмкин, затем он продал дом какому-то богатому купцу, от которого несколькими годами позже это чудное здание, пришедшее в упадок, перешло в собственность императорского дома. На его восстановление ушло больше пяти лет. После реставрации император Александр I подарил этот дворец своей любимой сестре, великой княжне Екатерине Павловне, а после её замужества он перешёл во владение великого князя Николая Павловича. Там и провела свою первую брачную ночь прусская принцесса.

На следующий день праздничный обед в честь молодых дала вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Затем в течение целой недели счастливые Николай и Александра были заняты приёмами, визитами и свадебными празднествами. После всего они были потом рады возможности провести несколько недель в Павловске, куда их пригласила мать великого князя Николая, теперь уже свекровь Шарлотты! К своей второй невестке она отнеслась очень ласково, ей сразу же пришёлся по душе мягкий, нетребовательный характер принцессы, её нежность в отношении к её сыну. Шарлотта держала себя естественно, была весела, резва и непосредственна. На фоне чопорных дам, которые боялись в присутствии матери императора сделать лишнее движение, она выгодно отличалась. Императрицу даже развеселило, когда она как-то увидела, что её молодая невестка в парке срывает вишни с дерева, чего она не простила бы никому. Подобная снисходительность Марии Фёдоровны удивляла всех и особенно её дочерей. Дело в том, что она была очень довольна выбором своего сына.

«Единственный случай, когда она нас однажды побранила, — пишет в своих воспоминаниях Александра Фёдоровна, — был, помнится мне, когда она встретила нас в парке в кабриолете и спросила, где мы катались? Мы отвечали, что едем из Царского, от императрицы Елизаветы. Тогда она сделала нам странное замечание, что нам следовало предварительно спросить позволение сделать этот визит, признаюсь, это показалось мне странным! Но со временем она позабыла об этом наставлении и мы могли ездить в Царское, не спрашивая ни у кого позволения».

С императорской четой у прусской принцессы тоже сложились дружеские отношения. Александру I она напоминала королеву Луизу, память о которой ему была дорога, а Елизавете Алексеевне — её беззаботную супружескую жизнь при государыне Екатерине II.

Вскоре в Павловск приехал брат Шарлотты, принц Вильгельм, красивый, статный и весёлый молодой человек. Внешностью и нравом он походил на сестру, и она его любила больше других братьев. Своё расположение дарила гостю и хозяйка Павловска, вдовствующая императрица. Принц был очень любезным в обществе, охотно танцевал, веселился, как положено человеку в его возрасте. Всем этим он выгодно отличался от младших сыновей Марии Фёдоровны, которые редко снимали с лица маску серьёзности и некоторой снисходительности. Все были очень огорчены, когда с братом принцессы произошёл ужасно неприятный случай: цепная собака, привязанная возле конюшни, укусила его за ногу в нескольких местах. Раны были неопасными, но врач из предосторожности прижёг их. Собаку приказано было пристрелить, а Вильгельм почти две недели был прикован к креслу.

К счастью, всё закончилось благополучно. Принц вскоре вновь мог принимать активное участие во всех развлечениях молодёжи, которые хозяйка Павловска старалась всячески разнообразить. При хорошей погоде ездили пить чай в павильоны, расположенные в парке. Для забавы общества часто приглашались проезжие артисты, фокусники и циркачи, выступающие с дрессированными животными.

Однажды, когда все пили чай в одном из павильонов, явился итальянец во фраке с бабочкой и с треугольной шляпой под мышкой. Он ввёл в залу учёную лошадку, пони, которая мило поклонилась присутствующим, согнув передние ноги, и стала «отвечать» на вопросы своего хозяина: сколько гостей в павильоне, сколько свечей горит на столе, который час пробили часы и т. д. Свой ответ на заданный вопрос пони выбивал копытом. И вдруг лошадка подозрительно подняла хвост. Императрица грозно посмотрела на итальянца, тот сконфуженно подскочил к своему животному и, чтобы уберечь великолепный паркет залы павильона, подставил как раз вовремя свою новенькую шляпу. Дамы, закрывшись веерами, едва сдерживали смех, принц Вильгельм громко и весело расхохотался, а сыновья Марии Фёдоровны и в этом случае постарались не изменить свой степенный вид.

Об этом случае рассказывал потом камер-паж, прислуживающий за столом.

В плохую погоду все собирались в нижней зале Павловского дворца, из которой был выход в сад. Там устраивали музыкальные и литературные вечера или просто проводили вместе время, беседуя на самые различные темы. Дамы вышивали, великий князь Николай чертил карикатуры, некоторые играли в карты. Шарлотте больше всего нравилось, когда играли в фанты или инсценировали шарады в лицах. Она с удовольствием принимала участие в этих забавах. Её нельзя было назвать красивой, но стройность фигуры, высокий рост и удивительная лёгкость походки, за которую многие называли её птичкой, невольно привлекали внимание.

К концу лета двор переехал в Петергоф. Для новобрачных там заново был отделан правый флигель дворца. Комнаты обставили с большим вкусом и изяществом, только спальню, драпированную тёмно-зелёным бархатом, принцесса нашла слишком мрачной и неприветливой.

Общество, собравшееся в Петергофе, было значительно более многочисленным. Дамы отличались скорее нарядами, чем красотой, чопорные кавалеры с словно приклеенной улыбкой, которую они считали признаком особой любезности. Но всё равно было весело; часто совершались пешие или верховые прогулки, поездки по морю в Кронштадт. Присутствие Александра I, к которому Шарлотта относилась с восторженным обожанием, придавало всему особое очарование. Ведь император был кумиром её дорогой матери, и с самого раннего детства она привыкла любить его и преклоняться перед ним.

Как только кончились тёплые дни, молодожёны, очень довольные своим медовым месяцем, возвратились в Петербург, в Аничков дворец. Жизнь потекла более спокойно, чисто по-семейному. Как-то во время обедни в придворной церкви принцесса, не выдержав долгого стояния, вдруг упала в обморок. Испугавшемуся великому князю доктор объяснил причину случившегося. Узнав, что его жена ждёт ребёнка, Николай страшно обрадовался. Бесконечно рада была и его мать, получив известие о беременности своей невестки. Ей не удалось иметь внуков от своих старших сыновей, и вот младший, Николай, готовился стать отцом. К Шарлотте вдовствующая императрица прониклась ещё большей симпатией.

Вскоре начались приготовления к поездке в Москву, где двор должен был поселиться на зиму. Делалось это, чтобы поднять дух древней русской столицы, жители которой в 1812 году, во время войны с Наполеоном и занятия города французами, претерпели много бед, но, невзирая на постигшие их несчастья, сумели доказать свой патриотизм и любовь к Отечеству.

30 сентября царская семья прибыла в Москву. Торжественного въезда в Первопрестольную не намечалось. На следующий день в десять часов утра государь в парадном одеянии в сопровождении обеих императриц вышел на Красное крыльцо Кремля. По древнему обычаю он поклонился на три стороны собравшемуся народу. Под крики «ура» императорское семейство прошло в Успенский собор, чтобы присутствовать на богослужении. Москвичи ликовали, ведь в их памяти ещё была свежа Отечественная война, принёсшая им столько страданий, да и многие из тех, кто сам участвовал в ней, или пережил потерю своих родных и близких, или пожертвовал своим состоянием, были ещё живы. Народ верил, что Наполеон — антихрист, о котором пророчествовал Апокалипсис, а побеждён он царём Благословенным. И поэтому приезд в Москву победителя, царя — ангела-хранителя, как тогда часто называли Александра, вызвал бурный восторг населения.

Восторженная встреча, золотые купола русских церквей, высокие колокольни, великолепные дома, окружённые садами, — всё это не могло не поразить прусскую принцессу, оказавшуюся впервые в городе, столь непохожем на европейские города. Особенно большое впечатление произвели красавец Кремль и великолепная панорама, открывшаяся с Кремлёвского холма. «Есть чем гордиться русским», — думала Шарлотта, с гордостью сознавая, что и она теперь принадлежит к России.

Старый Кремлёвский дворец был недостаточно велик, чтобы вместить всю императорскую семью. Для великого князя Николая Павловича с супругой было приготовлено Троицкое подворье, это помещение, хотя и просторное, не отличалось особенной роскошью. Однако вся многочисленная царская семья собиралась почти ежедневно за обедом у императрицы-матери. Садились за круглый стол, обменивались впечатлениями дня, шутили.

В целом же московская жизнь молодой четы проходила в скромной домашней обстановке. Из-за беременности великой княгини выходы супругов сократились до минимума. Чаще всего они проводили вечера вдвоём или в кругу близких людей. Николай читал жене какой-нибудь роман Вальтера Скотта или рассказывал об Англии, в которую буквально влюбился, посетив её во время поездки за границу незадолго до своей помолвки. Часто на вечерах присутствовал и Василий Жуковский, уже знаменитый поэт, которому предстояло связать свою судьбу на многие годы с молодой семьёй. Поэт был душой общества.

Именно здесь, в Москве, прусская принцесса вновь приступила к изучению русского языка. Учителем к ней был назначен Жуковский. Однако хорошими результатами похвалиться она не могла, считая, что в этом виноват скорее её преподаватель, чем она сама. «Я научилась очень плохо русскому языку, — пишет Шарлотта в своих воспоминаниях, — несмотря на моё страстное желание изучить его. Он казался мне до того трудным, что я в течение многих лет не имела мужества произносить на нём целых фраз». Языковой барьер так и не удалось преодолеть, и Шарлотта предпочитала говорить со своими близкими по-немецки.

Перед Рождеством принц Вильгельм и прусская свита возвратились в Берлин. Шарлотта проводила брата с грустью, она почувствовала вдруг тоску по дому, по любимому отцу, братьям и сёстрам. Но, пересилив грустное настроение, она ещё больше сблизилась со своим Николаем, отцом её будущего ребёнка. Его нежность была ей наградой и опорой на новой родине.

Тихая семейная жизнь продолжалась до середины весны. 17 апреля в чудный солнечный день пушечная стрельба и звон колоколов московских церквей возвестили о рождении первенца в семье великого князя Николая Павловича. Первый крик своего ребёнка принцесса услышала в 11 часов утра. Узнав, что родился сын, Николай был безумно счастлив и горд. Мальчика назвали Александром в честь дяди-императора. «Это был прелестнейший маленький ребёнок, пухленький, с большими тёмно-синими глазами», — вспоминала потом прусская принцесса.

По случаю счастливого события в Москву в сопровождении наследного принца прибыл прусский король Фридрих Вильгельм III. Это было большой радостью для молодой матери, мечтавшей обнять своих близких.

Въезд был торжественным. По Тверской улице шпалерами стояли войска. Император и король, великие князья и наследный принц, сопровождаемые многочисленной свитой, ехали верхом. Вдовствующая императрица встречала высокого гостя на Красном крыльце. Жизнь в городе во время этого визита настолько оживилась, что Шарлотта почувствовала утомление. «Прогулки по городу, парадные обеды, балы следовали друг за другом, так что едва хватало времени, чтобы переодеться», — пишет она в своих воспоминаниях.

Десять дней провёл тесть великого князя Николая Павловича в Москве. Очевидцы описывают его как человека молчаливого и серьёзного, на строгом лице отражалась какая-то угрюмость и вечное недовольство. Это объясняли его прежними невзгодами, связанными с унижением Пруссии Наполеоном, и трагедией потери любимой супруги. Полной противоположностью королю был его старший сын, наследный принц Фридрих, плотного телосложения молодой человек, внешне совершенно непохожий на своих брата и сестру, приветливый и обходительный, с доброжелательной улыбкой на лице.

Вскоре вместе с императорским двором гости переехали в Петербург. Для торжественного въезда прусского короля в российскую столицу выстроили войска, город иллюминировали. И вновь закипела светская жизнь: смотры, парады, приёмы, катание по Неве, посещение благотворительных заведений и институтов императрицы-матери, которая с особым удовольствием и гордостью показывала их своему новому родственнику, и конечно же балы. Так что на свидания дочери с отцом времени едва хватало. Да и они вскоре сократились до минимума в связи с внезапной болезнью великого князя Николая.

Как-то, возвратившись домой после очередного парада, он пожаловался на страшную головную боль и резь в глазах. Поднялась температура. Врачи определили корь. Молодая супруга заволновалась. Она не отходила от постели больного, сама ухаживала за ним, подавала ему лекарства. К счастью, корь оказалась не тяжёлой формы и прошла довольно быстро без каких-либо осложнений. Великий князь даже смог принять участие в большом празднике, устроенном 1 июля в Петербурге по случаю дня рождения Шарлотты и визита её отца. День был отличный. Фонтаны, сочная зелень деревьев, море и ясное голубое небо производили должное впечатление. Да и сам праздник был великолепным.

Через несколько дней дед новорождённого великого князя Александра вместе со своей свитой отбыл в Пруссию. Проводив отца, Шарлотта через два дня почувствовала себя плохо. Оказалось — тоже корь. Чтобы не заразить ребёнка, его перевезли к бабушке-императрице в Павловск. Выздоровление принцессы шло медленно, корь дала осложнение на грудь — сказались недавние роды. Однако молодой организм преодолел болезнь, хотя врачи потом утверждали, что именно это заболевание явилось причиной всех последующих недомоганий будущей императрицы, а главное, боли в груди, от которой она страдала до конца своих дней.

На осень и зиму 1818 года из членов императорской фамилии в Петербурге осталась лишь семья великого князя Николая Павловича. Мария Фёдоровна выехала в Европу, чтобы навестить своих трёх дочерей; император Александр I отправился на конгресс в Аахен, его супруга совершала свою вторую поездку к матери, баденской маркграфине, а великий князь Михаил Павлович находился в Германии с дальнейшей целью посетить Англию и Италию, чтобы завершить своё образование. Так что Аничков дворец стал центром придворной жизни, а прусская принцесса выполняла роль первой дамы государства. Обстановка здесь была менее чопорной, чем в Зимнем. Супруга великого князя очаровала всех своей любезностью и неподдельной искренностью. Она умела оживить любую беседу, удивить остроумием, вовремя проявить знаки внимания. Величественная и стройная фигура Шарлотты производила на всех неотразимое впечатление. «Окружённая придворными дамами, она была выше всех их головой, точно Калипсо посреди своих нимф», — написала о принцессе графиня Шуазель-Гофье в своих воспоминаниях.

Особым событием для Аничкова дворца и его хозяев было открытие бального сезона. Первый бал, который дала великокняжеская чета, удался настолько, что о нём ещё долго говорили в петербургских салонах. Затем последовали балы в домах петербургских вельмож, на которые часто приглашались и великий князь Николай с супругой. Танцевали много и с удовольствием. Прусская принцесса была великолепна. Все восхищались её миловидностью, грациозностью движений. Ей очень шёл бальный наряд. Танцы не отличались большим разнообразием: польский полонез, продолжавшийся довольно долго; вальс; экосез, самый весёлый и длинный танец; французский гавот и опять полонез. Дамы во время танцев редко сидели, каждая старалась не упустить возможности показать своё мастерство. Красочность и живописность бала создавалась не только роскошью платьев и богатством украшений дам, но и блеском военных мундиров.

Два-три раза в неделю Николай с супругой ездили в театр. Предпочтение отдавалось Немецкому театру, который благодаря вниманию со стороны великокняжеской четы собирал в такие дни значительно больше публики, чем обычно. Было немало желающих увидеть брата императора и его молодую жену.

К новому 1819 году вся царская семья вновь собралась в Петербурге. Но увеселения внезапно закончились — пришло известие о внезапной кончине вюртембергской королевы, великой княгини Екатерины Павловны, любимой сестры императора. Она скончалась от рожистого воспаления головы, проболев лишь одни сутки. При дворе воцарился глубокий траур.

Для молодой супружеской пары пошли спокойные дни. Великий князь Николай занялся выполнением своих новых обязанностей: он был назначен бригадным генералом и начальником Инженерного ведомства. Шарлотта активно изучала русский язык, возобновила прерванные уроки музыки и пения, много читала, предпочитая сочинения Вальтера Скотта и Шатобриана; писала письма и мечтала о наступлении тёплых дней, чтобы иметь возможность совершать прогулки. Когда в начале лета великий князь Николай должен был начать лагерную жизнь в Красном Селе, Шарлотта не пожелала с ним расставаться и покинула душную столицу. Красное Село — местность на юго-западной окраине Петербурга, где ежегодно начиная с 1819 года устраивались летние лагеря гвардейских полков и военно-учебных заведений. Здесь проходили учения и большие манёвры, в которых участвовала и гвардейская бригада супруга прусской принцессы. Поселилась Шарлотта в небольшом домике рядом с военным лагерем. Когда-то в нём жила императрица Мария Фёдоровна во время военных сборов, в которых принимал участие и государь. Дни протекали скромно, без всякого придворного этикета. Два-три раза на обеде у великокняжеской четы присутствовал император Александр I, но чисто приватно, без какого-либо церемониала. Позже вспоминали, что на одном из обедов царь говорил брату и невестке, что намерен отречься от престола, но значения этому тогда не придали.

Вторая беременность великой княгини Александры Фёдоровны протекала значительно сложнее: опухли ноги, трудно было ходить. Последний месяц перед родами принцесса провела в Павловске, у своей свекрови, которая оказывала ей всяческое внимание и заботу. 6 августа 1819 года Шарлотта родила дочь. Рождение маленькой Марии — так назвали девочку — не было встречено великим князем с особой радостью. Ему, человеку с наклонностями военного, хотелось иметь второго сына. Но это не помешало отцу в будущем горячо привязаться к ребёнку.

Следующие роды у принцессы произошли через год, но молодой семье не суждено было на этот раз увеличиться: ребёнок родился мёртвым. Это принесло матери не только душевные страдания, но и физические. Потребовалось некоторое время, чтобы молодая женщина пришла в себя. Самым лучшим лекарством стала поездка на родину, это помогло ей несколько отвлечься от выпавших на её долю переживаний.

Когда летом 1821 года принцесса Шарлотта впервые после замужества нанесла визит своему отцу, Берлин по сравнению с Петербургом показался ей маленьким городом без роскоши и великолепия. Она не была здесь три года и за это время несколько отвыкла от вида серых домов, напоминающих казармы. Король с наследным принцем встретили великокняжескую чету за городом и разместили сначала в Потсдаме, во дворце Сан-Суси, а затем во дворце Шарлоттенбурга. Гости часто посещали любимое место короля, Павлиний остров, где Фридрих Вильгельм любил показывать свои редкие растения, одно из которых в честь дочери он назвал Шарлоттой.

Впоследствии он приказал выстроить на берегу озера Ванзее русскую избу, местность вокруг которой получила название Никольское в честь зятя. Пребывание в родном городе, а затем на одном из великолепных германских курортов поправило здоровье прусской принцессы. В Петербург она возвратилась лишь поздней осенью. Жизнь вновь потекла в своём обычном русле: зиму великокняжеская чета проводила в Аничковом дворце, лето в одном из пригородных дворцов. Меньше всего Шарлотте нравилась Гатчина — она находила её скучной, лишённой всяких развлечений.

30 августа 1822 года великая княгиня вновь родила дочь, наречённую Ольгой. Тремя годами позже на свет появилась ещё одна. Девочку назвали в честь императора Александрой, желая тем самым как бы смягчить настроение в царской семье — всем хотелось мальчика, а уж отцу в особенности. В этот, 1825 год в России произошли события, которые были полной неожиданностью не только для всех Романовых, но и для страны в целом.

27 ноября 1825 года курьер из Таганрога, прибывший в Петербург, принёс весть о кончине императора Александра I. Это страшное известие потрясло всех. Трудно было поверить в случившееся. В тот же день прусская принцесса написала вдове скончавшегося государя письмо: «Бедная несчастная дорогая сестра! Моё сердце разрывается от горя. Но что это по сравнению с твоей болью? Я постоянно думаю о тебе, твой образ перед моими глазами, полными слёз. Ангел, который ушёл от нас... О Боже! У тебя хоть есть утешение, страшное, ужасное, что ты сама закрыла ему глаза, разделила с ним его последние страдания на этой земле! Как ты сможешь пережить всё это? Господи! Ты всемогущий Бог! Не оставляй её! У меня нет больше слов, только слёзы. Прощай, многострадалица! А.».

Немедленно встал вопрос о престолонаследии.

Николай присягнул новому императору — Константину, своему старшему брату, находившемуся в это время в Варшаве, и привёл к присяге внутренний и главный дворцовый караулы. Затем повсеместно стали присягать Константину и полки. Всё это вызвало крайнее удивление вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны: «Что Вы сделали, Николай? Разве Вы не знаете, что есть акт, который объявляет Вас наследником?» Эти слова матери могли быть обоснованными, так как Константин действительно принял решение никогда не царствовать, но об этом ходили лишь слухи. Письменно об этом великий князь не сообщал.

В связи с неясностью ситуации в России наступило своего рода междуцарствие, длившееся целых три недели. На 14 декабря была назначена вторая присяга, на этот раз великому князю Николаю. Но заговорщики, выступающие против самодержавия и требующие конституции для России, решили действовать. Результатом оказалось кровопролитие на Сенатской площади Петербурга, аресты и казнь пятерых декабристов, как стали называть участников этого восстания.

Таким образом, переступив через кровь своих подданных, великий князь Николай Павлович стал российским императором, а его супруга, прусская принцесса, императрицей. «Думали ли мы в нашем семейном счастье несколько недель назад, что я буду сидеть на этом месте в Зимнем дворце? Я не вырос с мыслью управлять когда-либо шестьюдесятью миллионами подданных, — говорил новый император своей любимой Шарлотте. — Не удивляйся, если я тебе скажу, что в делах государственных понимаю менее моих министров; меня это-то и огорчает, потому что я нисколько не расположен зависеть от них и в то же время должен у них учиться». — «Да, но твоё трудолюбие, природный ум и добросовестность в любом деле помогут тебе преодолеть трудности», — успокаивала мужа принцесса, пытаясь развеять его грустные мысли.

Однако сама молодая императрица пребывала не в лучшем расположении духа; радость из-за высокого положения дорогого ей Николая затмевалась чувством страха за него. Пушечные выстрелы, прогремевшие в день его восшествия на престол, всё ещё звучали в её ушах. Забыть это было невозможно. Да и здоровье её резко пошатнулось: появились нервные судороги, головные боли, кашель.

В жизни прусской принцессы, внезапно оказавшейся на вершине власти, начался новый период.

Венчание на царство было назначено на конец августа 1826 года. В первопрестольную столицу молодой император прибыл вместе с семьёй. Въезд был торжественным: сам государь на белом коне, в генеральском мундире, его супруга с девятилетним наследником престола и императрица-мать в великолепных каретах вместе с фрейлинами и статс-дамами. Шествие замыкал отряд конницы. В день коронации Николай и его супруга под роскошным балдахином, который несли шестнадцать генералов, прошли в Успенский собор. У входа их встречал митрополит. За императорской четой строго по ритуалу прежних коронаций проследовали ближайшие родственники, члены Государственного совета, сенаторы, министры и предводители дворянства. В соборе возвышались два великолепных трона, украшенных драгоценными камнями и золотом. После свершения священного обряда коронования и окончания Божественной литургии началось миропомазание на царство. Происходило оно при такой тишине, что не слышно было ни малейшего звука в церкви. О завершении торжественной коронации жителям и гостям столицы возвестили 103 пушечных выстрела со стен древнего Кремля и звон колоколов.

В два часа дня в Грановитой палате начался торжественный обед. Он продолжался около четырёх часов. За креслами их величеств стояли высшие чины двора. Стол украшала золотая и серебряная посуда. Во время трапезы провозглашались тосты за здравие новых царя и царицы.

Итак, дочь прусского короля волею судьбы стала третьей немецкой принцессой, венчанной на царство вместе со своим супругом, российским императором. Возглавлять дом Романовых и страну им предстоит тридцать лет.

Ещё одна коронация предстояла императорской чете, но это случилось тремя годами позже в Варшаве. Ещё за три дня до торжественного события жители польской столицы узнали о нём из объявления: «Августейший и великий государь наш Николай Павлович, император Всероссийский, царь Польский, указать соизволил коронованию его на царство Польское при помощи Всевышнего быть 12 мая, приобщая к сему священному обряду августейшую свою супругу...» После прочтения это объявление было роздано населению во множестве экземпляров.

При свершении обряда венчания император сам возложил себе на голову корону, а на свою супругу — цепь ордена Белого орла. Из зала заседаний сената, где производился этот церемониал, они прошли в собор Святого Иоанна. Жители Варшавы, желая иметь что-либо на память об этом торжественном событии, разделили затем между собой сукно, которым был покрыт помост для шествия их величеств в собор.

На немецкую принцессу Шарлотту, ставшую императрицей Александрой Фёдоровной, были возложены новые обязанности: отныне ей предстояло заведовать Патриотическим и Елизаветинским институтами, которые в связи с болезнью, а затем кончиной Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I, остались без надзора. Первое, что решила сделать новая императрица, — это перестроить здания институтов, чтобы увеличить число воспитанниц. Во время строительных работ девочки на лето были переведены в главный корпус Царскосельского дворца, а царская фамилия довольствовалась лишь одним из дворцовых флигелей. Александра Фёдоровна ежедневно посещала своих новых соседок, а её дочь Мария не только проводила с девочками большую часть времени, разделяя их детские игры и забавы, но даже носила институтское платье. Когда подросли младшие дочери, они также охотно общались с «институтками». Императрица любила показывать гостям свои заведения. Как-то она повезла в один из институтов свою невестку, прусскую принцессу Елизавету, прибывшую в Петербург вместе с мужем, наследным принцем Вильгельмом. Великие княжны к этому дню пошили себе институтские платья и стали каждая в ряду своего класса. Это было сюрпризом для принцессы, которая никак не ожидала встретить своих августейших племянниц среди воспитанниц.

После кончины вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны под покровительство Александры Фёдоровны перешли и все другие институты. Николай I сам вводил супругу в управление ими. Она лично посещала вверенные ей новые заведения, знакомилась с их бытом, интересовалась жизнью воспитанниц, посылала им к праздникам пакеты со сластями. Рассказывали, что как-то, посетив Екатерининский институт, императрица даже села за общий стол, попросила такого же кушанья, как у девочек, и обращалась со всеми просто и по-матерински ласково. Её приветливость вызывала у всех восторг. Чуждая всякого личного честолюбия и амбиций, Александра Фёдоровна стремилась лишь делать добро и деликатно заботиться о своих подопечных.

Вообще в России над женскими учебными заведениями имели попечительство три императрицы: Екатерина II, при которой был открыт первый воспитательный дом в Москве, а несколькими месяцами позже женское привилегированное учебно-воспитательное заведение в Петербурге; Мария Фёдоровна и Александра Фёдоровна. Любопытная статистика! Попечительство длилось каждый раз по тридцать два года. При супруге Николая I количество заведений, воспитательных, учебных и благотворительных, возросло почти в три раза. Конечно, сама императрица уже не могла лично вникать во все дела. По её просьбе государь учредил особый Совет из двенадцати членов под председательством Петра Георгиевича Ольденбургского. Статс-секретари докладывали государыне о всех проблемах и просьбах этих учреждений, а она принимала соответствующее решение. Больше половины из своих личных сумм Александра Фёдоровна тратила на пенсии неимущим и бедным, на содержание богадельни, которую учредила в Петербурге, а также на отдельные пособия, выдаваемые пострадавшим от пожаров, наводнений и иных бедствий. Но об этой стороне её деятельности заговорили лишь позже, поскольку свои благодеяния супруга Николая I оказывала с удивительной деликатностью. Узнав, например, о пожаре на окраине Петербурга, уничтожившем несколько домов, императрица Александра Фёдоровна послала доверенное лицо для раздачи погорельцам щедрого пособия, приказав узнать об убытках, понесённых каждой семьёй. Пособие этот посланец должен был выдать им лично, не говоря, от кого оно прислано.

Как-то раз государыня вызвала к себе молодого человека, в обязанности которого входило и принимать прошения бедных, поступавшие в её канцелярию, и навещать их для наведения нужных справок. С участием она расспросила его о личных делах и прибавила: «На вас возлагается трудная, подчас неблагодарная обязанность; не забывайте, однако, никогда, что вы имеете дело с несчастными; выслушивайте их просьбы, памятуя об их нуждах. Я знаю, что эта задача будет иной раз нелёгкая, но не забывайте, что вы делаете при этом доброе дело и исполняете долг, достойный похвалы».

Будучи добрым человеком, Александра Фёдоровна иногда находила в себе мужество попросить у императора помилования или облегчения участи тех, кто ждал долгие годы заключения. Но всё же обычно в дела мужа она не вмешивалась. Да и могла ли — она с её слепым обожанием своего Николая, который был её кумиром, идолом? «Дочь прусского короля, — напишут современники, находившиеся в непосредственном общении с этой хрупкой женщиной, — была воспитана в то время, когда вся немецкая молодёжь зачитывалась поэзией Шиллера и его последователей. Под влиянием этой поэзии всё тогдашнее поколение было проникнуто мистической чувствительностью, мечтательной и идеалистической, которая для нежных натур и слегка ограниченных умов вполне заменяла религию, добродетель и принципы. Александра Фёдоровна принадлежала к числу таковых... благополучие мужа и детей — в этом она видела своё назначение. Ей хотелось, чтобы вокруг неё все были веселы и счастливы, и она всегда имела доброе слово для всех и улыбку на лице, улыбку для тех, кого судьба к ней приблизила. Ей не присущи были ни суровый взгляд, ни недоброжелательный жест, ни строгое осуждение. Она любила, чтобы вокруг неё были лишь красота и блеск, оживление и смех. Не было в натуре этой императрицы и желания повелевать. Она не раз говорила, что слова «приказ» и «приказывать» понятны ей только в устах императора, которому она и сама готова была беспрекословно подчиняться».

Ценил ли император Николай Павлович эти качества жены? Он был мужчиной и, как большинство мужчин, скорее преклонялся перед слабостью, чем перед силой спутницы своей жизни. Поэтому к хрупкой и безропотной Александре он питал страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, ощущал себя её единственным законодателем. «Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти, в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золочёных решёток своей клетки. Но в своей волшебной темнице птичка не вспоминала даже о своих крылышках». Она была императрицей самодержавного государства, и Николай Павлович стремился оказывать ей соответствующее внимание и почести, демонстрируя свою преданность. Он, государь Всея Руси, создал для жены волшебный мир великолепных дворцов и парков, роскоши и увеселений, до конца жизни относясь к ней как к избалованному ребёнку.

Таким образом, в личной жизни прусская принцесса считала себя вполне счастливой. Своего мужа она обожала, гордилась им, преклонялась перед ним. Его положительные качества возводила в энную степень, недостатки не желала видеть. Николай был ей дороже всего на свете: он — государь, он — муж, он — отец её детей. В этом принцесса Шарлотта, ставшая императрицей Александрой Фёдоровной, и видела смысл своей жизни, находясь в тени величия своего могущественного супруга. Всё, что касалось его, было ей небезразлично. Даже к его воинским занятиям она не была равнодушной, присутствовала на манёврах, смотрах, парадах, если позволяло здоровье. Всюду ей хотелось сопровождать мужа. Когда император приезжал в летние лагеря Дворянского кадетского корпуса, а делал это он регулярно, то Александра Фёдоровна обычно сидела рядом с ним в коляске, иногда вместе с детьми, гордясь своим положением и радостно слушая дружное «ура», которым кадеты, выстроившиеся в одну шеренгу, приветствовали государя. Императрица охотно сопровождала бы супруга и в дальние поездки, но он считал подобные путешествия для неё чрезвычайно обременительными.

Как-то во время одной из поездок во внутренние губернии коляска, в которой ехал Николай I, налетев на груду камней, оказавшихся на дороге, опрокинулась. Государь сломал ключицу и ребро. Губернатор города, возле которого это произошло, разместил монарха в помещении уездного училища. Здесь под наблюдением приставленных к нему врачей он должен был оставаться около трёх недель. Императрице Николай написал длинное письмо о случившемся в юмористической форме, чтобы она, не дай бог, не догадалась, что речь идёт о серьёзной травме. Прочитав письмо, Александра Фёдоровна тут же немедленно велела закладывать лошадей, чтобы выехать к мужу, хотя в это время сама была простуженной и находилась в постели. С трудом удалось отговорить её от поездки, внушив, что у императора всего лишь лёгкие ушибы и причин для беспокойства нет. Однако пока он не вернулся, тревога её была безграничной...

Нередко мысли принцессы-царицы обращались к родному дому в Берлине. В 1829 году она посетила своего отца. Старый король был безумно рад этому визиту, так как практически остался один: дочери вышли замуж: одна — за наследного принца Мекленбург-Шверинского, другая — за принца Нидерландского; сыновья женились. Вместе с Шарлоттой, которая была к тому времени уже матерью пятерых детей — два года назад она родила второго сына, Константина, — приехал в прусскую столицу и любимый зять, а затем и младшие дочери. Так что в Берлине собралась почти вся семья Фридриха Вильгельма III. В честь приезда царственной дочери король устроил Праздник белой розы, который состоялся в Новом дворце Потсдама 1 июля. В этот день императрице Александре Фёдоровне исполнился тридцать один год. Праздник удался на славу, о нём потом много вспоминали. Идея праздника принадлежала зятю царицы, герцогу Мекленбургскому, а назван он был в связи с ласкательным именем принцессы в детстве — Blanche Fleur. Этому торжеству был посвящён и знаменитый Большой кубок, созданный по проекту Фридриха Шинкеля. Ювелир Хоссауер изготовил три экземпляра этого кубка: первый для царицы (он находится сейчас в Петергофе), второй для её отца, прусского короля (его можно увидеть в музее Шарлоттенбурга), а третий для герцога Мекленбургского. Изготовленный из серебра, позолоченный внутри, инкрустированный тонкой эмалью, кубок является истинным шедевром искусства.

Принцессу-императрицу глубоко тронул праздник, данный в её честь, и она была благодарна своему любимому отцу. На третий день после всех торжеств она покинула Потсдам и вместе с супругом отправилась в обратный путь в Россию.

Последующие пять лет оказались тревожными для императорской четы. Летом 1830 года в Петербурге началась эпидемия холеры. Семья императора переехала в Царское Село, был учреждён строгий карантин, приняты все меры предосторожности.

Зимой 1831 года началась война с польскими повстанцами. Несмотря на численный перевес императорских войск, поляки сражались с изумительной храбростью. Потери с обеих сторон были значительными. «Говорят, император очень страдает, — записала в своём дневнике жена австрийского посла Долли Финкельмон. — Он чересчур чувствителен, чтобы не скорбеть о стольких жертвах — своих верных подданных и бунтовщиках, показавших такую доблесть, что даже русские по праву ими восхищаются... Императрица печальна, потому что слишком женщина. У неё нежное и любящее сердце. Её хорошо приняли в Варшаве, ей там понравилось, она содрогается от проливаемой там крови и сожалеет о всех жертвах».

Летом 1831 года вспыхнула новая волна холеры. Год назад был учреждён строгий карантин, приняты все меры предосторожности и казалось, что опасность миновала. Но страшная болезнь не дала себя уничтожить. На этот раз холера была особенно беспощадна. Эпидемия распространялась с молниеносной быстротой и через некоторое время приобрела угрожающие размеры. Не пощадила она и столицу, унося до шестисот жизней в день. Петербург опустел: все, у кого была возможность, выехали на острова. В городе и окрестностях начались волнения. Простой народ возмутили строгие меры, предпринятые властями для пресечения заразы. По городу распространяли слухи, что никакой эпидемии нет и причиной смерти множества людей не холера, а отравленная польскими агентами вода. На улице возникали драки, в них погибло немало народу. 17 июня 1831 года в Петербург пришло известие о смерти от холеры великого князя Константина Павловича. Он умер в Витебске, направляясь из Варшавы в Петербург. Болезнь сразила его за несколько часов. Из страха перед эпидемией и беспорядков на улицах и из-за траура по великому князю прекратились встречи в светских салонах.

Обо всех этих страшных событиях находившейся в то время с семьёй в Петергофе императрице старались не говорить. Она была на последних неделях беременности. 27 июля Александра Фёдоровна родила третьего сына, названного в честь отца Николаем. Чувствовала она себя плохо: всё же сказались волнения этого страшного лета, о которых она узнавала из газет.

Вскоре в Царское Село приехала княгиня Лович, теперь уже вдова. Она сама, без сопровождения кортежа, перевезла тело своего мужа из Витебска в покрытой траурным крепом карете. Похороны великого князя Константина Павловича состоялись в усыпальнице царской семьи в Петропавловской крепости в середине августа. Бедная княгиня Лович не надолго пережила своего супруга — через три месяца после его похорон она тихо скончалась в Царском Селе.

20 октября 1832 года Александра Фёдоровна вновь стала матерью, она родила седьмого ребёнка. На свет появился четвёртый сын — Михаил. Это были последние роды прусской принцессы, так как с ухудшением здоровья врачи не рекомендовали ей больше рожать. Дети, домашние заботы да небольшое общество по вечерам — вот чем была заполнена жизнь императрицы в то время.

С царской четой в самых близких отношениях находились князь Пётр Волконский, министр двора, человек очень деятельный, инициативный и темпераментный, и князь Александр Голицын, министр духовных дел и просвещения. Последний считался опекуном царских детей. Оба часто обедали с монаршей четой и могли входить к императрице без доклада. Дружеские отношения у них сложились также с графом Бенкендорфом, с которым Александра Фёдоровна всегда говорила только по-немецки, и с министром иностранных дел графом Нессельроде, широко образованным и склонным к искусствам человеком. К этому кружку порой присоединялся и граф Сперанский, доверенный советник государя. По вечерам все часто собирались в царских покоях, вели непринуждённые беседы, музицировали. В особых отношениях с семьёй императора находились граф и графиня Бобринские, люди очень богатые, независимые и не занимавшие каких-либо должностей при дворе. Софья Бобринская стала задушевным другом царицы, которая делилась с ней своими как радостными, так и грустными переживаниями. Если они разлучались, то писали друг другу письма.

Имелся у императрицы и штат фрейлин. Однако он не был постоянным: выходя замуж, фрейлины оставляли двор, а иногда и Петербург. Некоторых из них Александра Фёдоровна выбирала сама, а некоторых ей просто навязывали, и по доброте своей она не могла отказать. Поэтому среди фрейлин, поступивших к государыне на службу, были не только дочери из богатых и влиятельных семей, но и нуждающиеся бедные девушки, родителям которых удалось выгодно пристроить их.

В 1831 году во фрейлины была пожалована Антонина Блудова, дочь видного государственного деятеля. Назначение это удалось получить не без ходатайства её отца. Для самой же девушки такая честь оказалась полной неожиданностью. «Ну какая я фрейлина, — говорила она. — Сижу ещё за уроками и вовсе не красавица». Но со своей ролью Блудова справилась отлично и всегда пользовалась симпатией императрицы. Своему отцу она напишет: «Что за прелесть царская семья! Сами родители, молодые, приветливые, простые в обращении, видимо, любуются и радуются детям своим».

При императрице до конца её дней находилась графиня Екатерина Фёдоровна Тизенгаузен.

В Зимний дворец она переехала жить в апреле 1834 года, как и полагалось фрейлине. Графиня пользовалась особым расположением Александры Фёдоровны. Исключительное доверие императрицы порождало недоброжелательные слухи и зависть при дворе, ходило много сплетен и клеветы. Любознательная, образованная Екатерина Тизенгаузен много читала и рассказывала о прочитанном государыне, которой была бесконечно преданна. Но главной заботой этой фрейлины было охранять доступ в приёмную императрицы и удалять из неё всех тех, кого она сочтёт недостойным предстать перед своею покровительницей. Порой приходилось вмешиваться самой Александре Фёдоровне, чтобы укротить излишний пыл и полицейские привычки своей камер-фрейлины. И ещё одна страсть была присуща графине Тизенгаузен: она хотела знать новости и тайны двора раньше других. Чаще всего ей это удавалось. Однако её мелкие интриги были безобидными и не представляли ни для кого какой-либо опасности. Это происходило из-за слишком обострённого чувства любопытства. С женихами этой фрейлине не везло. Она была дважды обручена, но каждый раз женитьба расстраивалась.

Полной противоположностью графине Екатерине Тизенгаузен была толстушка Полина Бартенева, девушка без особого образования, да и происхождения незнатного. Ко двору её приняли лишь за чудесный голос. «Соловей, заключённый в перину» — так её прозвали. Александра Фёдоровна, проводившая много времени за фортепьяно, любила аккомпанировать Полине и слушать её мелодичное пение.

К числу любимых фрейлин императрицы относилась и Элиза Раух, девушка прусского происхождения. Красотой Элиза не блистала, но была очень остроумной, а порой даже язвительной. Вокруг неё обычно группировались придворные немцы, которым благодаря её вмешательству нередко удавалось добиваться милостей государыни. В молодости Элиза пользовалась большим успехом у брата императрицы, принца Карла Фридриха, который, как говорили, подумывал даже жениться на ней.

Несколько позже к штату фрейлин присоединилась Варвара Нелидова, племянница подруги, а может, и любовницы, как некоторые полагают, покойного императора Павла I. Она, не в пример своей знаменитой тете, была очень красива и пользовалась особым влиянием при дворе. Но об этом речь будет ещё впереди.

Родители не скрывали своей гордости. Разве могли они предполагать шестнадцать лет назад, что их первенцу в будущем предстоит занять российский трон? Ведь он приходился тогда всего лишь племянником царствующему старшему брату Николая, неожиданно наследовавшему трон. Но как только сын стал цесаревичем, император начал проявлять заботу о надлежащем его образовании и как наследника престола, и как будущего правителя страны. Решили, что до десятилетнего возраста великий князь Александр будет воспитываться под наблюдением родителей, а затем его образованием займётся известный поэт Василий Жуковский, который в то время числился по Министерству народного просвещения и преподавал русскую словесность. К столь важному и ответственному делу Жуковский должен был тщательно готовиться в течение двух лет. Император командировал поэта за границу, где надлежало познакомиться с современной методикой обучения и составить план занятий цесаревича. Относительно этого плана между Жуковским и императрицей начиная с 1826 года велась активная переписка. Обсуждалось всё, вплоть до мелочей — покупка необходимых книг, словарей, наглядных пособий для учебного процесса. Одному из своих друзей Жуковский писал из Германии: «Не думавши, не гадавши, я сделался наставником наследника престола. Какая забота и ответственность». Свою литературную деятельность поэт передвинул на второй план и целиком занялся педагогической деятельностью, обнаружив при этом прекрасные человеческие свойства: благожелательность, терпимость и умение строить отношения как со своим учеником, так и с его августейшими родителями.

Когда при дворе узнали, что именно Жуковскому предстоит стать воспитателем будущего императора, многие не скрывали своего недоумения, считая, что для этой цели годится лишь человек с известным именем и положением, по крайней мере генерал. А кто такой Жуковский? Он был всего лишь побочным сыном тульского помещика и пленной турчанки. При этом конечно же не учитывалось, что Жуковский был именитым поэтом, почётным членом Петербургской академии наук и славился своей высокой образованностью. Сам император как-то сказал одному из своих приближённых, высказавшему отрицательное мнение относительно наставника наследника: «Да, моего сына будет воспитывать Жуковский, и я вам скажу почему. Я получил бедное образование и, может быть, гожусь для теперешнего времени, но мой сын будет царствовать в другое время, когда будут другие требования, и он должен к ним подготовиться. Будет и «генерал», полковник Мердер, но по строевой части».

С 1834 года началось воспитание и семилетнего Константина, второго сына царской семьи. Мальчик уже в этом возрасте отличался необыкновенной любознательностью, живостью характера и не по-детски сильной волей. Его решили посвятить морскому делу. Впоследствии Константин будет воспитываться под руководством адмирала Литке, русского мореплавателя и географа, и получит военно-морское образование. Ему предстоит избороздить немало морей, хорошо изучить флотское дело и вместе со своим воспитателем основать Русское географическое общество, существующее по сей день. В двадцать один год Константин женился на принцессе Саксен-Альтенбургской, получившей после перехода в православие имя Александры Иосифовны. Впоследствии он стал отцом шестерых детей, четверо из которых родились при жизни императрицы Александры Фёдоровны.

Воспитанием своих трёх дочерей прусская принцесса занималась лично, две старшие походили и лицом, и характером на отца, а младшая была вылитая мать. Тихая и скромная, она отличалась какой-то особой впечатлительностью и сосредоточенностью. Предвидя, что девочкам предстоит быть супругами небогатых, по сравнению с Россией, германских принцев, мать старалась дать им соответствующее воспитание, приучая к будущей семейной жизни. Все девочки усердно изучали иностранные языки и историю, занимались музыкой, рисованием и конечно же рукоделием. Занятия начинались в восемь часов утра и проходили под надзором фрейлины Юлии Барановой, получившей в 1846 году графское достоинство, а позднее ставшей гофмейстериной при императрице. В десять часов утра всё императорское семейство собиралось к завтраку. Затем у детей продолжались занятия, после чего наступало время прогулок, причём гулять они должны были в любую погоду. Сама же императрица утро проводила за корреспонденцией, главным образом по делам благотворительности и заведования воспитательными учреждениями. От двенадцати до двух часов дня государыня принимала имеющих к ней доступ людей или служащих, обязанных к ней явиться с докладом. Затем совершала прогулку в своей карете, запряжённой четырьмя лошадьми, с двумя казаками на запятках. Иногда вместе с ней выезжал и император. По вечерам все дети на час-полтора собирались в кабинете матери, делясь своими проблемами, заботами, новостями. Устраивали небольшие домашние концерты, на которых она и великие княжны играли на фортепьяно и вместе пели. Время общения с детьми императрица-мать считала особенно счастливым для себя, порой и государь проводил вечер в семейном кругу. «Если кто-нибудь спросит тебя, — говорил Николай I одному из своих приближённых, — в каком уголке мира скрывается истинное счастье, сделай одолжение, пошли этого человека в аничковский рай».

Весной императорская семья уезжала в Царское Село, однако к концу июня все переселялись в Петергоф. Эта летняя резиденция была самым любимым местом отдыха: превосходный парк, многочисленные фонтаны, близость к морю составляли особую прелесть. Александра Фёдоровна любила кататься в экипаже по окрестностям Петергофа или ходить пешком по дорожкам парка, любуясь красотами природы. Как-то, прогуливаясь, она зашла дальше обычного и среди лесной чащи увидела живописную поляну. Эта поляна ей так понравилась, что она захотела, чтобы там был выстроен небольшой дом в чисто русском стиле. Ровно через месяц, как гриб после дождя, на краю поляны появился красочный домик. В нём поселили отставного гвардейского инвалида с семьёй, который должен был содержать дом в чистоте и порядке. Для императрицы эта поляна стала настолько притягательной, что, гуляя, она ставила себе целью дойти до избушки, немного там передохнуть и отправиться обратно. Часто она брала с собой детей, которые устраивали на поляне игры или слушали рассказы бывшего гвардейца о воинских доблестях русских, вставших на защиту Отечества, когда французы вступили на российскую землю.

Очень нравилось императрице жить и в так называемой Александрии на окраине Петергофа — в небольшом дворце, расположенном в саду, который Александр I подарил своему младшему брату перед отъездом в Таганрог. Это был двухэтажный дом, построенный в виде многоугольника, по стенам которого находились небольшие балконы-веранды, усыпанные цветами. В александровском парке стояла маленькая церковь в готическом стиле, свет в которую проникал сверху через окна, сделанные в виде розеток из разноцветного стекла. В церкви стояли две скамьи и два стула — подарок императрице от воспитанниц одного из женских учебных заведений. Сиденья и спинки стульев из малинового шёлка руками девочек были расшиты золотыми узорами. По воскресеньям царская семья обычно слушала здесь обедню. Императорская семья жила уединённо, доступ сюда имели лишь учителя, доктора и немногие приближённые. Со временем этот дворец оказался тесным для увеличивающегося царского семейства, и в саду было выстроено ещё два флигеля: один для наследника престола Александра, а несколько позже другой, для его брата Константина.

Летнюю обитель семьи Александра Фёдоровна украсила картинами известного французского живописца Ладюрнера, который в то время жил в Петербурге. Его мастерская находилась в Эрмитаже — императорская чета иногда посещала её. Из Франции художника выписала Александра Фёдоровна. Она восхищалась его пейзажами и камерными произведениями. Вильгельм Адольф Ладюрнер написал также серию батальных сцен из русской истории. Некоторые его работы были вывешены в Петергофе. В России Ладюрнер жил до конца своей жизни. Умер в 1855 году и был похоронен в Петербурге на Смоленском Евангелическом кладбище. На его могиле надпись: «Художник Его Императорского Величества и Президент Академии художеств».

День рождения Александры Фёдоровны, 1 июля, обычно отмечали в Петергофе. По этому случаю помимо приглашённых гостей сюда приезжали из Петербурга сотни людей, чтобы посмотреть иллюминацию и игру воды в фонтанах, полюбоваться живописным фейерверком и увидеть царскую семью. Сама именинница выходила на балкон и приветствовала собравшийся народ. Затем давали торжественный обед, на который приглашались лишь самые близкие люди, вечером принимались поздравления дипломатического корпуса. День рождения жены Николай I всегда превращал в большой праздник.

В середине августа императорская семья вновь переезжала в Царское Село. Здесь была своя прелесть. Прямо со своего балкона Александра Фёдоровна могла спуститься по лестнице в парк, а в хорошую погоду просто посидеть на ступеньках, любуясь открывающимся перед ней прекрасным видом. Вечером под её балконом обычно играл военный оркестр, причём некоторые марши являлись сочинениями самого императора. Чтобы послушать музыку, в парке собирались люди и из соседних дач.

В Петербург все перебирались обычно в конце октября или начале ноября. Сначала жили в Аничковом дворце. Светская жизнь в столице в это время бурлила: бесконечные приёмы, балы, маскарады и прочие увеселения. Как отмечают современники, на торжественных приёмах, в беседах с посланниками, на парадах царь и царица оставались монархами. Но в развлечениях, на балах, маскарадах они превращались в обычных людей, которым не было чуждо ничто человеческое. Обожали кататься с горок на санках, до упаду кружиться в вальсе, танцевать полонезы и мазурки, участвовать в салонных играх. Александра Фёдоровна была особой поклонницей маскарадов. Переодевшись в карнавальный костюм, она, никем не узнанная, веселилась, растворившись в пёстрой толпе. Естественна, непринуждённа, свободна от фальши придворного этикета. А незаметно следующие за ней жандармы трепетали от страха за императрицу.

Когда начиналась пора предрождественских празднеств, царская семья переселялась в Зимний дворец. В сочельник все вместе собирались у нарядной ёлки. Обычай украшать ёлку в Рождество пришёл в Россию из Пруссии по желанию Александры Фёдоровны. Она устраивала праздник для своих детей, на который приглашала также детей своей свиты. Сначала государь и его дети садились каждый за свой стол с небольшой ёлочкой, украшенной разными подарками, приготовленными самой императрицей. Затем вся семья выходила в другую залу, где стоял большой длинный стол с разными фарфоровыми изделиями. Детям вручались подарки в соответствии с их возрастом, после чего разыгрывалась лотерея между придворными. Николай I обычно выкрикивал номер, выигравший подходил к Александре Фёдоровне и получал подарок — выигрыш из её рук.

С годами здоровье Александры Фёдоровны стало ухудшаться, всё чаще у неё появлялись боли в груди и мучительный кашель. Иногда супруге Николая I настолько нездоровилось, что она не могла присутствовать на придворных торжествах и праздниках. Следить за её здоровьем вызвали молодого берлинского врача Мандта, который упорно настаивал на том, чтобы императрица провела некоторое время в Крыму: сухой климат должен был подействовать благотворно. Послушавшись совета доктора, Александра Фёдоровна вместе со старшей дочерью Марией в 1837 году провела некоторое время в Алуште в имении князя Воронцова. Крымский воздух явно пошёл ей на пользу, и она стала забывать о своих недугах.

Здесь же, в Крыму, восемнадцатилетняя Мария познакомилась с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским, своим будущим супругом, присутствовавшим на манёврах русских войск, он был вторым сыном пасынка Наполеона, герцога Евгения Богарне, и баварской принцессы Августы. После падения Наполеона Евгений нашёл приют у своего тестя Максимилиана I, короля Баварии, пожаловавшего зятю княжество Эйхштадтское с титулом герцога Лейхтенбергского. Сын герцога в свои двадцать лет отличался необыкновенными способностями и широкой эрудицией и по вечерам частенько бывал у российской императрицы. Своим умом и весёлостью он снискал расположение матери и любовь дочери, симпатичной белокурой девушки с небесно-голубыми глазами и нежным цветом лица.

В Петербург императрица, сопровождаемая своим супругом, возвращалась через Москву. Она настолько окрепла, что могла вместе с государем посещать заведения, наносить визиты местной знати. Бывшая российская столица значительно изменилась со дня её последнего приезда по случаю коронации. Москва разрослась, обустроилась, похорошела. Да и осень в том году была тёплой и сухой. В Петербург с его влажным климатом, пронизывающим ветром и частыми дождями уезжать не торопились. Вернулись лишь незадолго до Рождества. И здесь Александру Фёдоровну ожидало несчастье, оставившее глубокий след в её душе и негативно подействовавшее на состояние её здоровья.

Когда императорская чета была в театре, в Зимнем дворце вспыхнул пожар. Государю сообщили об этом немедленно. Оставив супругу в ложе и не сказав ей о происшествии, он тотчас поскакал к месту пожара, отдав распоряжение музыкальные номера спектакля повторять до тех пор, пока он не возвратится с пожара. Прибыв в Зимний, Николай I приказал прежде всего вынести своих полусонных детей и перевезти их в Аничков дворец. Императрица узнала о пожаре, когда всё кончилось. В страшном волнении она сразу же отправилась ко дворцу. Её глазам предстали дымящиеся стены с зияющими отверстиями окон и дверей и почерневшие громадные статуи, торчавшие вдоль сгоревшей крыши. «Какое несчастье посетило ваше величество!» — воскликнула одна из придворных дам. «Какое счастье, — отвечала императрица, — что спасены дети, что никто не погиб! Будем прежде всего благодарить Бога за его милости в несчастии и покоримся Его святой воле».

Ущерб от пожара, к счастью, был не очень велик, даже царская библиотека не слишком пострадала. Однако всё случившееся вызвало нервное расстройство матери, ведь её дети были в опасности...

У неё опять часто стала трястись голова. Эта нервная болезнь возникла ещё в конце 1825 года в связи с декабрьскими событиями в Петербурге. Дрожь была еле заметна; она проходила, когда императрица была спокойна, но как только её начинало что-то мучить, морально или физически, недуг появлялся снова.

Зиму Александра Фёдоровна провела в Петербурге вместе с семьёй, следила за ростом и успехами своих детей, охотно занималась с ними. Немало времени проводила за чтением своих любимых исторических книг или за фортепьяно. Музыка отвлекала от грустных дум. Но между тем здоровье ухудшалось. Весной, по рекомендации врачей, императрица выехала за границу. Муж и дети сопровождали её. В столице Пруссии царской семье был оказан торжественный приём. Императору Николаю было присвоено звание почётного гражданина Берлина. В ответ на это он приказал выстроить на улице — Унтер дён Линден — большой дом для русского посольства, домовладельцем которого он становился, и подарил городу значительную сумму денег. На них построили затем больницу, названную в его честь Николаевской.

Несколько недель императрица провела на юге Германии, от тихой, спокойной жизни и более тёплого климата здоровье её заметно поправлялось. Как когда-то она сама, её младшая дочь, тринадцатилетняя Александра, очень любившая цветы, собирала букеты из полевых цветов и с радостью дарила их своей матушке или музицировала с ней в четыре руки, подпевая своим ещё неокрепшим детским голосом.

На обратном пути ехали через Мюнхен, где сделали небольшую остановку. Там вновь состоялось свидание между великой княжной Марией и Максимилианом Лейхтенбергским. Чувство взаимной симпатии, которое зародилось ещё в Крыму, к тому времени уже окрепло, и на весну 1839 года было назначено бракосочетание.

Свадьба старшей дочери императора Николая I была торжественно отпразднована в Петербурге. Герцог Лейхтенбергский переехал на постоянное жительство в российскую столицу, получил чин генерал-адъютанта и титул императорского высочества. Спустя некоторое время немецким архитектором Штакеншнейдером для новобрачных был построен отдельный дворец — Лейхтенбергский, или Мариинский. Сам супруг великой княгини, отныне герцогини, осуществлял надзор за строительными работами. Позже в газете «Иллюстрация» так писали об этом дворце: «Внутренность дворца отделана с необыкновенным вкусом и роскошью. В великолепных комнатах собраны драгоценные произведения искусства, редкости и много исторических вещей, принадлежавших Наполеону I и императрице Жозефине. Внутри дворца есть зимний сад, роскошно освещаемый во время балов; большой летний сад выходит на Вознесенский проспект, от которого отделён высокой стеной».

Александра Фёдоровна не скрывала свою грусть — её дочь вылетела из гнезда родителей, стала жить своим домом. «Приближается конец счастливейшего периода моей жизни как супруги и как матери, — говорила она своим приближённым. — Как я утрачиваю с годами здоровье и силу молодости, так, кажется, оставляет меня и семейное счастье».

Её дочь Мария первые годы была счастлива в супружеской жизни. В семье родилось семеро детей — три дочери и четыре сына, как и у самой Александры Фёдоровны. Первый мальчик, названный в честь отца Николаем, появился на свет в 1843 году.

Максимилиан Лейхтенбергский, человек разносторонне образованный, был назначен президентом Академии художеств и главным управителем Горного института. И в том и в другом звании он принёс много пользы для России. Однако судьбой этому удивительному человеку было определено лишь тридцать пять лет жизни. В 1852 году старшая дочь императрицы стала вдовой и заняла место президента Академии художеств, как бы продолжая дело мужа. Этому способствовали её блестящий ум и разносторонний художественный вкус.

После смерти герцога Максимилиана великая княгиня Мария Николаевна вступила в морганатический брак с графом Григорием Александровичем Строгановым, представителем купеческого рода, известного своим меценатством и благотворительностью. В высшем свете Петербурга его считали ценителем красоты и знатоком искусства. Венчание состоялось в ноябре 1854 года в домовой церкви Мариинского дворца втайне от отца. О смелом шаге Марии знали лишь её братья Александр и Константин. Матери сообщили об этом лишь после смерти императора Николая I, который, узнай об этом, пришёл бы в страшное негодование. Своё второе замужество великая княгиня Мария Николаевна вынуждена была скрывать от всех до конца своей жизни. Официально этот брак так и не был признан.

В мае 1840 года императрица Александра Фёдоровна получила сообщение о болезни своего семидесятилетнего отца. Она сильно встревожилась: год 1840-й казался прусской принцессе роковым в немецкой истории, она его воспринимала не как простое число. В 1640 году в Бранденбургском курфюрстве вступил в правление Фридрих Вильгельм, вошедший в историю как «великий курфюрст» и считавшийся основателем Прусского государства. В 1740 году к власти пришёл ещё один великий человек — король Фридрих II, прозванный «философом на троне» и считавшийся замечательным полководцем. И вот сейчас было опасение новой перемены на прусском престоле.

Александра Фёдоровна поспешила в Берлин, к постели любимого отца. Фридрих Вильгельм был уже очень слаб, но приезду дочери чрезвычайно обрадовался. Правда, когда вслед за ней несколькими днями позже приехал и супруг его Шарлотты, король своего зятя уже не узнал. Он скончался в ту же ночь.

Эта смерть глубоко опечалила Александру Фёдоровну. Врачи предписали ей курортное лечение для восстановления сил. С небольшой свитой императрица выехала в Эмс, где провела около трёх месяцев. В царской семье в это время произошло ещё одно событие, но на этот раз радостное. Во время своего путешествия по странам Европы с образовательной целью Александр, наследник престола, познакомился с дочерью герцога Гессенского Людовика II, красивой и хорошо воспитанной девушкой, которой едва исполнилось пятнадцать лет. Цесаревич безумно влюбился и немедленно написал своим родителям письмо, в котором умолял позволить ему жениться на Максимилиане Марии — так звали юную принцессу. Николай I не торопился с согласием, в то время как его супруга была вполне довольна выбором своего старшего сына. Ведь дармштадтский двор не был чужд русскому императорскому дому. Первая жена императора Павла I была из этого рода, да и собственная бабушка Шарлотты, мать короля Фридриха Вильгельма III, была гессенской принцессой.

Осенью Александра Фёдоровна возвратилась в Петербург вместе с дочерью гессенского герцога, уже объявленной невестой цесаревича. Предполагалось, что за шесть месяцев до намеченной свадьбы Максимилиана Мария должна подготовиться к своей новой роли и несколько адаптироваться в новой обстановке. Таким образом, ещё одна немецкая принцесса предназначалась для российского трона, но о ней подробно речь пойдёт в следующей главе.

В Петербурге был в разгаре музыкальный сезон. Российскую столицу посетил Ференц Лист, его концерты имели огромный успех. Бывала на них и императорская семья. А на музыкальные вечера к императрице приглашался сам Михаил Глинка. Он уже был знаменит благодаря своей опере «Жизнь за царя», симфоническим произведениям и романсам. Принимали композитора всегда очень приветливо, с удовольствием слушая его сочинения на русские темы. Императрица Александра и сама часто садилась за фортепьяно и с удовольствием аккомпанировала мужу — он любил иногда петь народные песни. Часто музицировали все вместе. Для царской семьи порой специально сочиняли инструментальные пьесы, а императору при этом предназначалась партия на трубе. Приглашавшийся на такие вечера композитор А.Ф. Львов вспоминал потом, что во время репетиций Николай I часто уводил его к себе в кабинет. Там Львов должен был играть на скрипке его партию. Внимательно прослушав два или три раза, император возвращался к супруге и играл без ошибок.

Большой интерес Александра Фёдоровна проявляла и к русской литературе. В её салоне часто появлялись известные писатели и поэты. Бывал там несколько раз и Михаил Лермонтов, он читал свои лирические стихи, играл на скрипке и фортепьяно. По желанию хозяйки салона читали вслух и «Демона». Вопреки мнению светских дам Александра Фёдоровна находила Лермонтова очень симпатичным человеком. С большим интересом она прочитала и его роман «Герой нашего времени», причём сделала это, запёршись в спальне, чтобы не увидел муж. У императора отношение к молодому поэту, прославившемуся своим острым языком и резкими выпадами против самодержавия, было однозначно негативным. Он резко отозвался о Печорине, герое лермонтовского романа, и сослал автора на Кавказ: пусть, мол, прочистит себе голову под пулями. Узнав о смерти Лермонтова, Александра Фёдоровна написала Софье Бобринской: «Вздыхаю о Лермонтове, о его разбитой лире, о русской литературе; он мог бы быть выдающейся звездой». В тот же день она подарила своей старшей дочери Марии хранившиеся у неё две книги Лермонтова.

Любила Александра Фёдоровна и Николая Гоголя. «Он очень загадочен», — говорила она.

Появлялся в качестве гостя царского семейства и Василий Жуковский. Он уже завершил свои обязанности по воспитанию наследника престола, но оставался другом семьи. В 1841 году поэт написал императрице в своём письме такие строки: «Оканчиваю письмо моё повторением моей глубочайшей благодарности перед Вами, Всемилостивейшая государыня, за все благотворения, коими так щедро осыпали меня в прошедшем. Одним из главнейших из сих благотворений почитаю возможность, которую Вы даровали мне, чтобы узнать близко Вашу высокую душу. Это знание всегда было и навсегда останется моим любезным сокровищем».

Любопытна дальнейшая судьба замечательного человека и поэта. Женившись в 1841 году на дочери своего друга, немецкого художника Генриха фон Ройтерна, он поселился во Франкфурте-на-Майне, где прожил со своей семьёй семь лет. В связи с бурными политическими событиями, разразившимися в Западной Европе в 1848 году, Жуковский переехал с женой и двумя маленькими детьми в Баден-Баден. Там прошли последние четыре года его жизни. Здоровье ухудшалось, сдавали глаза, но бывший наставник старшего сына российского императора ещё творил и получил известность в Германии переводами Шиллера, в которых сумел воплотить своё удивительное поэтическое дарование. Трёх лет он не доживёт до того момента, когда его воспитанник займёт царский престол. Поэт скончался в возрасте шестидесяти девяти лет и был сначала похоронен в Баден-Бадене, а затем его останки перевезли в Петербург — таково было желание благодарного ему ученика, Александра II. А на баденском доме, где пробил его смертный час, и сейчас висит памятная доска с надписью на немецком языке: «Здесь жил и скончался русский поэт и переводчик Василий Жуковский».

Увлеклась императрица и русской историей. Она захотела, чтобы для неё был прочитан курс истории России. На прослушивание она приглашала всех своих близких. Интересовало её и всё, что издавалось за границей касательно Российской империи.

В 1843 году с письмом к Александре Фёдоровне от её брата, короля Фридриха Вильгельма IV, в Петербург приехал барон Гакстгаузен. Он получил от неё значительную сумму на перевод и издание своего труда о России, в котором было собрано много важных наблюдений над различными явлениями жизни русских людей того времени. Позже император Вильгельм I, сменивший на прусском престоле своего старшего брата, после смерти сестры, Александры Фёдоровны, поручил Гримму, бывшему воспитателю великого князя Константина Николаевича, написать биографию своей сестры. Книга вышла в свет в 1866 году. Гримм не знал русского языка, но на немецком создал великолепное жизнеописание принцессы Шарлотты.

Но вернёмся к царской семье. Помимо музыкальных вечеров и литературных чтений большое внимание уделялось и театру. Почти каждое воскресенье посещали Эрмитажный театр, там давались оперы, водевили и балеты. Лож в театре не было, кроме небольших — под амфитеатром, поэтому императорская чета вместе с детьми сидела в партере. По соседству занимали кресла и другие члены романовской фамилии, а также высшие сановники и иностранные послы. По сторонам и по ступеням лестницы, ведущей к партеру, стояли камер-пажи в красочной униформе.

В первый месяц каждого нового года в царские покои Зимнего дворца обычно был открыт доступ для любого прилично одетого человека. Желающему пройти во дворец выдавался билет, который у него отбирали у двери для подсчёта общего числа посетителей. Этой возможностью пользовались очень многие. А семья царя большую часть зимнего сезона проводила в своём любимом Аничковом дворце. Почти еженедельно в белой гостиной дворца императорская чета давала бал, на который приглашалось не более ста персон. «Государыня была ещё хороша, — писал современник. — Прекрасные её плечи и руки были ещё пышные и полные, и при свечах, танцуя на балу, она ещё затмевала первых красавиц».

Летом 1842 года император Николай I и его супруга в узком семейном кругу отпраздновали серебряную свадьбу. По этому случаю в Петербург прибыл прусский король Фридрих Вильгельм IV, старший брат Александры Фёдоровны. В России он не был с 1818 года, когда приезжал вместе с отцом по случаю рождения племянника, первенца сестры. Сейчас у неё было уже семеро детей и двадцатипятилетний стаж замужества. Конечно, годы наложили на принцессу свой отпечаток, но кого они щадят? Дочери её были очень хороши собой, но только младшая, Александра, похожа на мать и одновременно на бабушку, королеву Луизу. Уже с детства великая княжна Александра несколько отличалась от своих старших сестёр: она могла искренне восторгаться красотами природы, нежно нашёптывать цветам свои мысли, слушать журчание воды фонтанов или шум морского прибоя в Петергофе. Нередко её можно было видеть на берегу озера: лебеди подплывали к берегу, чтобы получить из её рук корм.

Великая княжна Александра обладала замечательным голосом. Она занималась пением под руководством итальянца Соливи и делала заметные успехи. Родители не скрывали своей гордости редкими способностями дочери и не раз просили её появиться перед избранной публикой, чтобы усладить присутствующих своим чудесным голосом. Однако после занятий пением с великой княжной итальянский маэстро заметил, что голос её стал меняться — что-то нарушало ритм дыхания. Он высказал опасение относительно здоровья девушки, заподозрив болезненное состояние лёгких. Но этому не придали должного значения.

Середину лета следующего 1843 года царская семья, как обычно, провела в Петергофе. Здесь несколько недель гостил принц Гессен-Кассельский Фридрих Вильгельм, сын ландграфа Вильгельма, наследника датского престола. Младшая дочь императрицы очаровала его не только своим чудесным голосом, но и богатством необыкновенно тонкой души. Он сделал ей предложение и получил согласие девушки. Не возражали и родители Александры, хотя знали, что жить ей придётся в Дании. С этой страной до сих пор Россия не имела близких родственных связей. Бракосочетание назначили на январь. Молодым людям пришлось на время расстаться. Когда же принц приехал в Петербург незадолго до свадьбы, он заметил резкую перемену в своей невесте — на её лице появилась болезненная бледность, часто она кашляла. Но это не явилось причиной, чтобы откладывать венчание.

В один день было устроено сразу две свадьбы: великой княжны Александры с гессенским принцем и дочери великого князя Михаила Павловича, младшего брата императора, Елизаветы. Племянница Николая I выходила замуж за герцога Насаусского. Тысячи приглашённых гостей собрались на это торжество. Многих поразил болезненный вид младшей дочери государя.

После свадьбы Адольф, герцог Насаусский, уехал с молодой женой к себе на родину, а Александра с мужем поселилась в Зимнем дворце. Её состояние стало быстро ухудшаться. Молодых перевели в Аничков дворец, чтобы дочь была поближе к матери. Императрица была крайне обеспокоена болезнью своей дорогой Александры, ожидавшей ребёнка. К ней были приставлены врачи, по словам которых никакой серьёзной опасности не было. Отзыв врачей несколько успокоил родителей. Царь выехал в Лондон, не думая ни о чём плохом. Однако сердце матери предчувствовало худшее. Неделей позже она созвала консилиум и по обрывкам латинских фраз, которые доктора употребили в её присутствии, угадала, что спасения нет. Чахотка быстро прогрессировала. Императрица срочно послала в Лондон курьеров. Государь незамедлительно выехал в Петербург. Великая княгиня находилась в это время в Царском Селе. Из морского плавания возвратился и великий князь Константин, с этим братом у Александры была особая близость. Слушая его рассказы о только что виденном Копенгагене, предназначаемом ей для жизни, она, казалось, немного ожила, на лице появилась слабая улыбка. 28 июля Александра разрешилась от бремени. Она родила сына, который умер через два дня. А на следующее утро за новорождённым последовала и его мать. «Будьте счастливы», — произнесла она, засыпая вечным сном, обращаясь к страдающим родителям, склонившимся над ней. Умеющий себя сдерживать Николай I плакал, не стесняясь слёз. Смерть дочери он считал наказанием свыше за кровь, пролитую в год её рождения — 1825-й.

2 августа 1844 года на улицах Петербурга состоялось печальное шествие. Не было ни торжественности, ни особых почестей. По главным улицам столицы в закрытом ландо везли преждевременно скончавшуюся княгиню. В память о великой княгине Александре в Петербурге была открыта Александрийская женская клиника, а в Царском Селе, где прошли последние её дни, возвели памятник в виде часовни со статуей великой княгини с ребёнком на руках.

Годом позже вдали от России скончалась и племянница императора Елизавета Насаусская, вставшая под венец в один день с царской дочерью. Словно мечом рока были снесены эти две молодые жизни. И той и другой девушке исполнилось лишь девятнадцать лет.

После похорон царская семья переехала в Гатчину, где царило полное уединение. Приёмы были прекращены, визиты стали чрезвычайно редкими. Весь Петербург сочувствовал горю царской семьи: в городе приостановились все увеселения без всякого на то приказания свыше.

Прошёл год. Здоровье безутешной матери настолько ухудшилось, что доктора стали считать её состояние опасным и настойчиво рекомендовали уехать в Крым или за границу. Но Крым, где климат подошёл бы для здоровья императрицы, Николаем был отвергнут. Там не было дворца, где могла бы жить его супруга, да и дороги были очень плохими.! Решили остановиться на Италии, выбрали Палермо, причём не сам город, а близлежащую виллу, принадлежавшую княгине Бутера, урождённой Шаховской. Вместе с матерью выехала и дочь Ольга. Разместились на вилле, достаточно вместительной, и даже с печами, что было для Италии редкостью. Небольшой двор поселился в примыкающих соседних строениях.

Король Неаполитанский заботился о том, чтобы высокую гостью из России никто не беспокоил в её резиденции. Из округи удалили всех нищих и бродяг, полиции поручили бдительный надзор за местностью.

Распорядок дня государыни определялся её врачами: в восемь часов утра она вставала и прогуливалась по саду, в котором было много цветов и редких растений. Затем там же накрывался стол для завтрака. Некоторое время Александра Фёдоровна проводила в кабинете, писала письма, читала, в основном книги об Италии и Сицилии, слушала последние новости — их сообщал барон Мейндорф, бывший посланник в Берлине, сопровождавший императрицу в путешествии. После обеда она непременно отдыхала, а по вечерам часа на два у неё собирался двор. Когда после лёгкого ужина Александра Фёдоровна отходила ко сну, всё вокруг замирало.

Через несколько недель императрица почувствовала себя значительно лучше. Она поправилась настолько, что могла вновь надеть любимые браслеты, которые в Петербурге буквально спадали с её рук. Она уже могла принимать гостей. На некоторое время к ней приехала её сестра, вдовствующая герцогиня Мекленбург-Шверинская. Несколько недель провёл наследный принц Вюртемберга Карл Фридрих Александр, который давно мечтал познакомиться с дочерью императрицы, о её красоте он был много наслышан. Великая княжна Ольга действительно была неотразимо красива. Высокая, стройная, с большими ясными глазами, обрамленными длинными пушистыми ресницами, она была как бы женской копией своего красавца-отца. Рассказывали, что как-то во время прогулки, протиснувшись через толпу людей, желавших посмотреть на гостей из России, к девушке близко подошёл какой-то человек. На вопрос, что ему нужно, он ответил: «Я художник и хочу видеть вблизи первую красоту в мире». И, обращаясь к Ольге, сказал: «Хоть на одно мгновение задержите на мне свой взгляд, и я за него отдам половину моей жизни!»

Неудивительно, что Карл Фридрих Александр, познакомившись с дочерью российского императора, был так очарован, что немедленно попросил её руки.

На этот брак последовало согласие со стороны как родителей невесты, так и жениха. Венчание состоялось спустя несколько месяцев. Через восемнадцать лет дочь прусской принцессы, внучка Марии Фёдоровны, принцессы из Вюртемберга, станет королевой Вюртембергской. Семейная жизнь этой дочери российского императора Николая I сложится вполне благополучно.

Навестил больную мать и великий князь Константин, находившийся в плавании по Средиземному морю. Он много рассказывал о древних городах, которые посещал, о нравах и обычаях людей, там проживающих, всячески стараясь отвлечь матушку от грустных мыслей. Он же распорядился, чтобы оркестр российской флотилии играл в саду итальянской виллы национальные мелодии. Всё это весьма благотворно действовало на Александру Фёдоровну.

Со временем она стала вести всё более подвижный образ жизни. При хорошей погоде выезжала в близлежащие окрестности, несколько раз появлялась на балах, которые местная аристократия устраивала в честь высокой гостьи из России. Ранней весной во время народного гулянья съездила в Палермо. Поддавшись общему праздничному настроению, российская императрица бросала в народ конфеты, цветы, а беднякам распорядилась выдать значительную сумму денег.

Четыре месяца прожила Александра Фёдоровна на вилле. В память о «волшебном уголке», как она назвала это место, по её распоряжению в Петербург было отправлено несколько апельсиновых деревьев.

Достаточно окрепнув, супруга Николая I решила совершить длительную поездку по Италии. Своё путешествие она начала с Неаполя. Везувий, древние руины Помпеев произвели на неё сильное впечатление. Однако, по всей вероятности, она ещё была слаба для столь сильных эмоций и вновь слегла. Врачей настолько встревожило состояние императрицы, что ей предписали полный покой, допуская лишь самых близких, и то минут на пятнадцать, не более. Болезнь продолжалась около двух недель, но всё обошлось благополучно, и Александра Фёдоровна смогла продолжить своё путешествие. На этот раз она поплыла на российском корабле «Камчатка» к северу Италии. На несколько дней была сделана остановка во Флоренции. Сам великий герцог Леопольд II был гидом российской императрицы по картинной галерее Питти; полотнами замечательных итальянских мастеров она могла любоваться часами. Александра Фёдоровна сожалела лишь, что рядом с ней не было её обожаемого супруга.

Шесть месяцев Александра Фёдоровна находилась вдали от Петербурга. Так долго она ещё никогда не отсутствовала. Очевидцы утверждали, что хотя внешне её супруг не скрывал своей грусти от разлуки с женой, но в одиночестве не оставался. Болезнь жены не замедлила расстроить идиллию семейной жизни, связав её лишь идеей долга. Император был увлечён фрейлиной Варварой Нелидовой, и при дворе стали считать её официальной фавориткой государя. Но всё это было как бы молча, про себя, поскольку отношения между Николаем I и фрейлиной были прикрыты с внешней стороны самыми строгими приличиями. В глазах общества и общей морали их можно было оправдать. Да и посмел бы кто-либо осуждать государя?

Прусская принцесса, выполнив свой долг супруги российского императора и обеспечив в должной мере продолжение рода Романовых, по состоянию здоровья вынуждена была подолгу оставлять мужа одного. Людям, близким к фрейлине Нелидовой, нетрудно было догадаться о её бескорыстном, искреннем чувстве к императору. Никогда Нелидова не пользовалась своим особым положением ради тщеславия, ей не было свойственно честолюбие. Казалось, всё, что приписывала ей общественная молва, было неправдой. Никак это не сочеталось с её манерой держать себя при дворе. Никто не мог заподозрить в этой женщине, удостоенной внимания, а может быть, и любви самого императора, отсутствие скромности или присутствие легкомыслия. Красавица, а таковой её считали все, строго выполняла свои обязанности фрейлины, тщательно скрывая милость, которую обычно выставляют напоказ женщины в подобном ей положении. О Варваре Нелидовой вообще написано очень мало, в основном известно лишь то, что привязанность к ней Николая I сохранялась долгие годы. Некоторые, правда, утверждают, что увлечение императора фрейлиной закончилось созданием им второй семьи и что его верный слуга Кляйнмихель усыновил детей от этой связи. Такие слухи могли возникнуть лишь после смерти государя. Он не позволил бы, чтобы фасад его дома благочестия и супружеской верности был поколеблен. Лишь спустя годы нашлись смельчаки, которые писали о якобы развращённости этого царя Романова и его двора, об интимных отношениях его с жёнами и дочерьми приближённых.

Одна из фрейлин императрицы написала позже в своих воспоминаниях про Николая I следующее: «Известно, что он имел любовные связи на стороне, какой мужчина их не имеет, хотя предмет его обожания жил во дворце. Но это делалось так скрыто, так благородно, так порядочно, так он себя держал осторожно перед женой, детьми...»

Ну а сама прусская принцесса? Знала ли она об увлечениях своего мужа? Пожалуй, да. Однако это не уменьшало степени её обожания. Она не переставала боготворить его всю сбою жизнь. Он же отвечал ей глубоким уважением и бережно относился к матери своих детей. В завещании, написанном им в 1844 году, значилось, что всё своё имущество он оставляет нежно любимой супруге, поручает ей заботу о семье и её же попечению отдаёт своих детей до самого их совершеннолетия. «Завещаю всем детям и внучатам моим любить и чтить их родительницу и пещись об её успокоении, предупреждать её желания и стараться утешить и старость нежною их попечительностию. Никогда и ничего во всю их жизнь не предпринимать, не спрося предварительно её совета и материнского благословения».

Длительное пребывание за границей пошло на пользу императрице. Возвратившись в Петербург, она посетила несколько храмов, чтобы принести Богу благодарность за своё выздоровление, сделала значительные пожертвования в пользу больниц и приютов для бедных, начала готовиться к свадьбе дочери. Радость за красавицу Ольгу несколько омрачалась предстоящей разлукой с ней: было решено, что молодые после свадьбы переедут в Штутгарт.

А пока она по мере своих сил включилась в мероприятия зимнего сезона российской столицы.

В дни больших праздников и особых торжеств в большой церкви Зимнего дворца устраивалось богослужение. В обычное время обедню по воскресеньям слушали в малой церкви дворца. Мужчины приходили в парадной форме, при орденах, дамы в придворных нарядах. Обедня начиналась в одиннадцать часов, после службы император и императрица вместе с наследником и его супругой принимали лиц, желавших им представиться, в прилегавшей к церкви зале. Александра Фёдоровна в дни, когда ей нездоровилось, — а таких дней было много, — приходила лишь после первой половины службы. Её супруг же всегда был точен и аккуратен. К тому времени в царскую семью вошла ещё одна немецкая принцесса, дочь герцога Иосифа из Альтенбурга. Великий князь Константин, возвращаясь из Штутгарта, куда он сопровождал свою сестру после её бракосочетания с наследным принцем Вюртембергским, остановился в Альтенбурге, где и познакомился с принцессой Александрой. Между молодыми людьми возникла взаимная симпатия, и Константин объявил родителям, что хочет жениться. Согласие было получено, но с отсрочкой на два года, так как великий князь ещё не завершил своего образования. Обручение состоялось в сентябре 1847 года. Альтенбургская принцесса после перехода в православие под именем Александра Иосифовна пополнила большую романовскую семью.

Год назад царская семья пережила страшное горе. Скончался родной брат императора великий князь Михаил Павлович. Это потрясло всех и особенно государя. Оба брата были связаны с детства самой искренней дружбой, хотя характерами сильно различались. Старший был всегда серьёзен и сосредоточен в себе, а младший весел, остроумен.

Вдове великого князя императрица выразила своё глубокое сочувствие. Всю свою дальнейшую жизнь относилась к ней с неизменным уважением, прислушивалась к её мнению, советовалась по семейным вопросам. К ней всегда тянулись и дочери Александры Фёдоровны, посещали её музыкальные вечера, которые скорее были серьёзным занятием, чем средством развлечения. Под влиянием этих вечеров зародилась впоследствии мысль об учреждении русского музыкального общества — консерватории. За осуществление этой идеи великая княгиня Елена Павловна взялась со всей пылкостью своей души, не останавливаясь перед личными затратами и продав с этой целью даже свои бриллианты.

Так уж сложилось, что петербургские летние месяцы Александра Фёдоровна чувствовала себя вполне сносно, а вот петербургские зимы были ей явно не на пользу. Она так и не привыкла к суровости и сырости новой родины. Время от времени состояние здоровья резко ухудшалось. Так случилось и в начале 1850-х годов. Супруга Николая I вновь стала часто болеть. Заботу о благотворительных и учебных заведениях Александра Фёдоровна вынуждена была передать своим дочерям и невесткам. Она даже не могла посещать выпускные экзамены учениц Смольного института. Государь приказал привозить воспитанниц в Зимний дворец, где императрица напутствовала их в новую жизнь. А ведь посещение Смольного института и других женских учебных заведений являлось обычаем и неписаной обязанностью царской семьи. Это было и давно сложившейся традицией, и приятным времяпрепровождением. Прибытие в Смольный августейших особ обычно сопровождалось раздачей сластей и подарков, что вызывало восторг учениц. Во время таких визитов происходило личное знакомство с воспитанницами, некоторые производились потом во фрейлины или назначались в штат учебных заведений.

Доктор Мандт, постоянно лечивший больную, считал, что лучшим для неё лекарством является смена обстановки. «Ей нужно несколько месяцев подышать иным воздухом, и она опять будет здорова на несколько лет», — заявил он императору. Российская императрица вновь выехала в Германию, а затем несколько недель провела в Швейцарии. Окрепнувшей и отдохнувшей она вернулась к своему супругу. Но годом позже, как только началась холодная, промозглая петербургская осень, Александра Фёдоровна опять заболела, на этот раз, как пишет в своих воспоминаниях фрейлина Тютчева, очень серьёзно: «Несколько дней жизнь её была в опасности. Сегодня (то есть 24 ноября 1854 года) ей лучше, но слабость очень велика, и малейшее волнение может вызвать возобновление болезни. Гатчинский дворец мрачен и безмолвен. У всех вид удручённый, еле-еле смеют друг с другом разговаривать. Вид государя пронизывает сердце, за последнее время он с каждым днём делается всё более и более удручён, лицо озабоченно, взгляд тусклый. Его красивая и величественная фигура сгорбилась как бы под бременем забот, тяготеющих над ним... Со времени болезни императрицы, при мысли о возможности её смерти, несчастный император совершенно утратил бодрость духа. Он не спит и не ест. Он проводит ночи в комнате императрицы, и, так как больную волнует мысль, что он тут и не отдыхает, он остаётся за ширмами, окружающими кровать, и ходит в одних носках, чтобы его шаги не были ей слышны. Нельзя не быть глубоко тронутым при виде такой чисто человеческой нежности в этой душе, столь надменной по внешности. Господь да сжалится над ним и да сохранит ему самое дорогое для него существо...»

Но судьбе было угодно распорядиться иначе... Императрица стала поправляться и к Рождеству переехала в Зимний дворец. Но её супруг, подавленный ходом Крымской войны, разразившейся несколько месяцев назад, стал вызывать беспокойство своих близких. Александра Фёдоровна старалась утешать мужа, получавшего неприятные вести с фронта. По её инициативе женщины высшего петербургского общества стали собирать пожертвования, чтобы отправлять посылки солдатам в Крым, опекать семьи, оставшиеся без кормильца.

Внезапно случилось огромное горе. В феврале 1855 года император, не считаясь со своей простудой, отправился в Манеж, чтобы сказать прощальное слово солдатам, уезжавшим на фронт, после чего слёг в постель. Однако его болезнь держали в тайне, даже петербургское общество ничего о ней не знало. Через два дня доктор Мандт объявил, что положение государя очень серьёзно. Императрица, не отходившая от постели мужа, робко предложила ему причаститься. После причастия по желанию умирающего в его комнате собралась вся семья. Император благословил всех своих детей и внуков и, обращаясь к ним, слабым голосом сказал: «Напоминаю вам о том, о чём я так часто просил вас в жизни: оставайтесь дружны. — И добавил: — Теперь мне нужно остаться одному, чтобы подготовиться к последней минуте».

Семья удалилась в соседнюю комнату. Рядом с умирающим императором остались лишь его жена, старший сын и доктор Мандт. «Зачем я не могу умереть вместе с тобой!» — воскликнула Александра Фёдоровна. «Ты должна жить для семьи, — тихо сказал государь. Взяв её руку, он продолжал: — Когда я увидел тебя в первый раз, то сердце мне сказало: «Вот твой ангел-хранитель», — и ты им сделалась; будь тем же для детей».

Императрица, с трудом сдерживая слёзы, прошептала: «С тобой хотела бы проститься Варенька Нелидова». — «Нет, дорогая, я не должен больше её видеть, ты ей скажешь, что я прошу её меня простить, что я за неё молился и прошу её молиться за меня». Это были последние слова государя.

Его холодная рука соскользнула с ладони жены и безжизненно опустилась на постель. Целый час стояла Александра Фёдоровна коленопреклонённой в молитве у одра усопшего, пока наконец её, обессиленную, не унесли в спальню. Доктору потребовалось немало усилий, чтобы привести бедняжку в чувство.

Дошли ли до неё слухи о возможном самоубийстве её незабвенного супруга, утратившего смысл жизни в связи со своим политическим банкротством как главы огромной Российской империи, или нет, — сказать трудно. Сам факт его внезапной смерти потряс душу женщины, потерявшей идола, которому она не переставала поклоняться все годы своего супружества. Но внешне Александра Фёдоровна держалась с необычайной твёрдостью и присутствовала даже на приёме по случаю восшествия на престол её сына, императора Александра И. Затем она несколько раз появлялась на больших выходах рядом с новой императрицей, принцессой Гессенской.

В течение двадцати девяти лет прусская принцесса делила радости и горести своего могущественного супруга, который волей судьбы оказался на вершине власти в великом Российском государстве.

Наступил последний период её жизни, теперь уже вдовы. После смерти мужа Александра Фёдоровна изменилась до неузнаваемости, сохранила лишь свою величественную походку. Некоторым её утешением были дочь Ольга, остававшаяся в Петербурге ещё несколько месяцев после смерти отца, да Карл Прусский и великая герцогиня Мекленбург-Стрелицкая Александрина, её брат и сестра, пожелавшие некоторое время оставаться при бедной вдове, сердце которой было переполнено тоской. Всю зиму Александра Фёдоровна почти безвыездно провела в Зимнем дворце, в домашнем обиходе которого в целом не было перемен. А вот состав приближённых несколько изменился. Кое-кто получил должность при дворе нового императора. Иные государственные деятели, освобождённые от своих дел, уступив место новым лицам, стали чаще бывать в обществе вдовствующей императрицы. Например, граф Нессельроде, который передал портфель министра иностранных дел князю Горчакову, барон Мейендорф, граф Сумароков. Почти постоянно бывали графини Баранова и Тизенгаузен. В обществе этих умных, образованных людей Александра Фёдоровна пыталась отвлечься от своих грустных мыслей. Она вновь совершала свои прогулки по улицам Петербурга в своей обычной карете, запряжённой четвёркой лошадей и с двумя казаками на запятках.

Но оставаться в Петербурге на лето врачи не советовали. Следуя их рекомендациям, вдова весной выехала в Вильдбаден, прекрасный немецкий курорт в Шварцвальде, где стала проходить курс лечения. Там она жила в замке Белевью, который её дочь Ольга в изобилии украсила цветами из своих штутгартских оранжерей. Пребывание здесь поправило здоровье императрицы, несколько успокоило её исстрадавшуюся душу. При ней находились княгиня Ливен, граф Нессельроде и принц Пётр Ольденбургский. Последний сопровождал Александру Фёдоровну при посещении благотворительных учреждений, основанных матерью принца, великой княгиней Екатериной Павловной, королевой Вюртембергской. В Германии же младший сын Александры Фёдоровны великий князь Михаил попросил позволения жениться на принцессе Цецилии Баденской.

Благословила вдова-императрица и брак другого своего сына — великого князя Николая — с дочерью Петра Ольденбургского принцессой Александрой Вильгельминой, воспитанной в Петербурге и выросшей «на глазах» императорского двора. Высокие душевные качества девушки, её цельная натура и добрый характер были хорошо известны Александре Фёдоровне. Однако этот брак был заключён без любви, поэтому семейная жизнь великого князя Николая Николаевича не сложилась. Страстность его натуры и любовь к балету привели к разрыву супружеских отношений. У сына императрицы появилась вторая семья. Его избранницей стала балерина Екатерина Числова, от которой он имел внебрачных детей. Это случилось уже после смерти Александры Фёдоровны.

Четыре месяца провела за границей вдовствующая императрица. Затем она вернулась в Россию, чтобы принять участие в коронации своего старшего сына Александра, наследовавшего царский престол.

Некоторое время Александра Фёдоровна пребывала в кругу своих близких, желая быть с ними как можно дольше. Но новая болезнь — сильный кашель, высокая температура — вновь вырвала её из домашнего очага. Врачи предписали ей срочно выехать за границу. «Неужели мне нельзя провести последние годы моей жизни спокойно, в кругу моих детей? — говорила императрица. — Я устала от этих путешествий. Умирающий государь завещал мне жить для детей, следовательно среди них, а не вдали от семьи». На этот раз Александра Фёдоровна всю зиму 1857 года провела в Ницце, на южном побережье Франции. Она была в восторге от красивой местности с мягким климатом. Царство цветов и великолепный вид на море радовали глаза и сердце. Жизнь в городе с приездом высокой гостьи оживилась. Знатные особы, артисты, художники — все спешили в открытые двери дворца вдовствующей российской императрицы. На пожертвования русских, проживавших в Ницце, там началось строительство православной церкви, при закладке присутствовал великий князь Константин Николаевич. Весь иконостас был принесён в дар этому храму вдовой Николая I.

В 1861 году, уже после её кончины, во Франции была издана брошюра под заглавием «А la memoire de l’imperatrice Alexandra Feodorovna». Деньги, вырученные от продажи этой книги, предназначались на содержание православной церкви в Ницце. Спустя десятилетия в октябре 1898 года в городе, ставшем к тому времени одним из самых модных европейских курортов, был открыт памятник императрице Александре Фёдоровне. Одна из улиц в Ницце названа её именем.

Последний год своей жизни вдова Николая I проводила в России в некотором отчуждении, в окружении книг и воспоминаний о своей счастливой супружеской жизни. Однако это отчуждение не мешало ей живо интересоваться общественными событиями. Освобождением крестьян активно занимались император Александр II и его брат Константин. «Да поможет Бог сыновьям моим осуществить задуманное», — не раз говорила она. Но дожить до 1861 года, когда наконец-то свершилось это величайшее событие для истории России, не довелось.

Осенью 1860 года Александра Фёдоровна в очередной раз отказалась ехать на лечение за границу. «Устала я скитаться, надоело мне жить на чужбине», — заявила она непреклонно. Ни настояния врачей, ни просьбы сына-императора не помогли. После пребывания в Петергофе, как обычно, в летние месяцы, в сентябре она переехала в Царское Село. Осень в тот год была на редкость холодная и дождливая. Однажды за столом во время обеда с ней случился обморок. Её отнесли в спальню, из которой она больше не вышла. Состояние больной стало ухудшаться с каждым днём.

Александра Фёдоровна чувствовала безнадёжность своего положения, но не жаловалась. Самым большим её желанием было увидеть всех детей, чтобы попрощаться. Срочно вызвали дочь Ольгу из Штутгарта и старшего сына Александра из Варшавы, где он в то время находился. Император прибыл вечером 16 октября и, несмотря на дорожную усталость, всю ночь провёл у постели матери. Двумя днями позже доктор объявил, что больной остаётся жить лишь несколько часов. Вся царская семья собралась у её постели. К вечеру пульс умирающей стал биться реже, и она почти незаметно для всех присутствовавших отошла в иной мир.

Сорок три года назад прусская принцесса впервые пересекла российскую границу. За несколько дней до смерти она писала:

«Я желаю, чтобы мои комнаты в Зимнем дворце не стояли долгое время пустыми и чтобы через год после моей смерти они были предназначены для кого-либо из новобрачных из царской фамилии, которые, поселившись в них, будут пользоваться, надеюсь, тем же семейным счастьем, каким пользовалась в них я. Когда из окна моего кабинета будут смотреть на прекрасную Неву, на которой так часто отдыхал мой взор, пусть почтут воспоминанием любви крест на куполе Петропавловского собора, где я буду покоиться».

Императрица оставила после себя завещание, в котором были и такие строки: «Наша земная жизнь в руках Божьих, и никто из нас не знает, когда наступит его последний час. Поэтому я хочу, пока ещё нахожусь в полном сознании умственных сил, не откладывая далее, изложить письменно для моей семьи мои последние желания. Все приложения к этому завещанию, написанные на разрозненных листках бумаги, изготовлены мною собственноручно в разное время... Я часто спрашиваю себя, как я, слабое тщедушное создание, имела силу перенести те ужасные утраты, которыми Провидению угодно было испытать меня. Если я не изнемогла от горя по смерти моего Государя и нежно любимого супруга, то за это я должна благодарить ту предупредительную заботливость, которою меня постоянно окружали все мои дети. Их любовь сохранила мою жизнь... Да вознаградит небо вас и ваших потомков за это стократ. Вы будете читать эти строчки, когда меня уже не будет в живых; но во мне живут вера и убеждение, что связи, соединяющие нас в жизни, не будет разорваны смертью и что благословение вашего отца и моё будет сопровождать и охранять вас в продолжение всей вашей жизни».

Вот и закончился жизненный путь третьей немецкой принцессы, приехавшей в Россию из Германии. В течение более трёх десятилетий она носила российскую корону, полученную из рук своего возлюбленного супруга. О ней писали как о человеке, любящем развлечения, балы, наряды, сумевшем быть в центре высшего светского общества. Благодаря своему высокому положению она была знакома с известными государственными деятелями и дипломатами, писателями и поэтами, художниками и музыкантами. Но, несмотря на это, прусская принцесса по своей натуре оставалась относительно заурядной личностью. В первую очередь она была женщиной, причём женщиной, имеющей множество достоинств. Замечательная мать, заботившаяся о воспитании детей, сумевшая на протяжении всей своей супружеской жизни целиком принимать взгляды и пристрастия своего мужа, она славилась своей добротой, любила делать подарки, заступаться за обиженных. Её считали идеальной женой такого человека, как Николай I. Для него главным было сохранять незыблемость самодержавия и поддерживать богатство и пышность царского двора как лица власти.

МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА

 течение пяти лет к двум немецким принцессам одновременно обращались со словами «Ваше Величество»: одна после смерти своего супруга, императора Николая I, носила титул вдовствующей императрицы, а другая получила корону из рук её сына Александра, вступившего на российский престол после кончины своего отца. Обеим принцессам выпала доля стать матерями детей царей Романовых, но женские судьбы у них сложились по-разному. Шарлотта из Пруссии тридцать восемь лет своей супружеской жизни наслаждалась тихим семейным счастьем. Благодаря вниманию и заботе государя сумела она пережить все невзгоды, встретившиеся на её жизненном пути. Марии из Гессена после радостных и солнечных дней на заре своего замужества предстояли годы тёмной холодной ночи, когда она будет лишена того, что всего дороже женскому сердцу, — тепла любимого человека, посланного судьбой.

Великий князь из далёкой России, путешествуя по странам Европы, встретил в Дармштадте, куда заехал по чистой случайности, девушку, которая с первого же взгляда поразила его воображение. «Либо она, либо никто и ничто» — так решил великий князь Александр. И он добился своего. Вот только конец этой красивой истории оказался далеко не красивым. Но обо всём по порядку...

Дармштадт — старинное немецкое поселение, получившее права города в первой половине XIV столетия. Ещё более пятисот лет назад город перешёл по наследству гессенским ландграфам, а с 1567 года стал их резиденцией. Со временем на месте скромного дома правителей по проекту французского архитектора был построен великолепный замок, где и проживали ландграфы. Последний из них, Людвиг X, в 1806 году получил титул великого герцога. (Это тот самый Людвиг, о котором уже рассказывалось выше. Он был родным братом принцессы Вильгельмины, вышедшей замуж за будущего наследника российского престола, великого князя Павла Петровича).

В 1773 году по случаю бракосочетания своей сестры Людвиг приехал в Петербург. Императрица Екатерина II присвоила гессенскому принцу чин бригадного генерала и оставила на службе в русской армии. Он участвовал в войне против Турции, проявив при этом мужество и воинскую доблесть. Два года принц пробыл в России, затем выехал на родину, чтобы навестить отца, оставшегося вдовцом. Остановившись по пути в Касселе, Людвиг познакомился с дочерью вюртембергского герцога Софией Доротеей. Девушка ему понравилась, и спустя некоторое время он сделал предложение. В марте 1776 года молодые люди были помолвлены, на июль была назначена их свадьба.

Но случилось непредвиденное. Через месяц после помолвки в России скончалась сестра Людвига, супруга великого князя Павла Петровича. Некоторое время спустя в Веймар, где в то время находился принц, пришло известие: его невеста, идя навстречу пожеланиям короля Прусского Фридриха II и Екатерины II, дала своё согласие на брак с овдовевшим наследником российского престола; это было как гром среди ясного неба, но отвергнутому жениху ничего не оставалось, как примириться со свершившимся фактом. Вскоре он женился на своей дальней родственнице, красавице Луизе Каролине Генриетте. (Какое переплетение человеческих судеб! Дочь их старшего сына и стала той милой принцессой, которой был пленён великий князь Александр Николаевич, правнук Екатерины II).

Максимилиана Вильгельмина Августа София Мария — таким было полное имя гессенской принцессы, которой предстояло носить российскую корону. Она была младшим ребёнком и единственной дочерью великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига II. Оставшись в девять лет без матери, Максимилиана воспитывалась мадемуазель де Граней, эльзаской по происхождению. Почти всё время девушка проводила в загородном дворце герцога, расположенном в живописных окрестностях Дармштадта. Отца она видела не часто — он предпочитал жить в своём городском замке.

Уже три года герцог был вдовцом. Его жена, принцесса Вильгельмина Баденская, от которой он имел троих сыновей и дочь, скончалась в 1836 году. После её смерти ходили слухи, что великая герцогиня была неверна своему владетельному супругу и двух последних детей родила от любовника, о чём якобы догадывался и сам герцог. Чтобы не прослыть рогоносцем и не опорочить чести семьи, он признал этих детей своими, но отношения между супругами в последнее время были весьма прохладными, а их совместное проживание носило лишь формальный характер. Об этом много говорили, но разве можно принимать за чистую монету всё, о чём говорят? Особенно если это касается правящих персон. Хотя кто знает? Может быть, именно поэтому принцесса из Дармштадта не рассматривалась в числе возможных невест для наследника российского престола?

Совершая поездку по Германии, Александр как-то под вечер заехал в Дармштадт, чтобы сделать там остановку на ночлег. Великий князь хотел переночевать в гостинице и на следующее утро планировал вновь двинуться в путь. Но едва сын императора Николая I вышел из коляски, как появился генерал-адъютант великого герцога Август Витгенштейн. Он был прислан с приветствием по случаю прибытия высокого гостя и с приглашением посетить герцогский дворец. Отказ был явно неуместен, хотя этот визит и не входил в план путешествия. После осмотра дворцовых помещений и великолепного парка, украшенного весенним нарядом, Александр был приглашён в театр на оперу «Весталка». Именно в театре цесаревич и увидел впервые юную дочь дармштадтского герцога, сразу же вызвавшую его живейший интерес. Александр принял предложение после представления поужинать во дворце вместе с семьёй великого герцога.

В замке был сервирован великолепный стол. Настроение гостя из России заметно поднялось. Он принимал активное участие в разговорах, много шутил, смеялся. Вопреки своему первоначальному плану остаться в Дармштадте лишь на одну ночь, он согласился присутствовать на утреннем параде и на завтраке у наследного принца. Возвратившись в гостиницу, великий князь Александр в тот же вечер заявил своему адъютанту, что хочет жениться на дочери герцога Людвига И.

Восемь дней пробыл будущий российский император в Дармштадте. В честь него устраивались парадные обеды, балы, прогулки в коляске по окрестностям города. Семейный быт великого герцога, отличавшийся простотой и скромностью, резко контрастировал с пышными празднествами, которыми чествовали цесаревича при прочих германских дворах. Это произвело на великого князя отрадное впечатление, усилившееся искренним радушием хозяина и его домочадцев. Он уже не спешил покинуть гостеприимную семью герцога и не скрывал своих симпатий к его дочери. Девушке ещё не было и пятнадцати лет, но внешний облик, стройная фигура, тёплый взгляд умных глаз и какая-то особая грация во всех её движениях приковывали к себе внимание.

В момент отъезда из Дармштадта Александр отправил в Петербург курьера с письмом. «Вот письмо к государю, — сказал великий князь, — которое поручаю вам вручить в собственные руки. Немедленно берите дилижанс и постарайтесь прибыть в Светло-Христово Воскресенье или накануне, в субботу. Это придётся 25-го числа, в Благовещенье, и в тот самый день, когда мой отец предполагает переехать из Аничкова дворца в Зимний, только что заново отделанный. Он будет весьма рад в тот же день получить от меня известие. Если Его Величество пожелает получить от вас какие-либо сведения и подробности относительно принцессы Марии — передайте ему всё то, что вам лично известно».

Письмо было передано по назначению. Прочитав его, государь задал курьеру несколько вопросов относительно гессенской принцессы. Он спросил, сколько ей лет, каковы её рост, внешность? Кто наблюдал за её воспитанием после кончины августейшей матери? Каковы вообще её нравственные достоинства? Отпуская курьера, император сказал: он не имеет ничего против, чтобы сын по возвращении из Англии, которую должен был посетить согласно плану своего путешествия, снова приехал в Дармштадт и пробыл бы там более продолжительное время. Как отец Николай I был вполне демократичен. Своим детям он предоставлял при заключении супружеских союзов свободу выбора по внушению собственного сердца с учётом, конечно, правил императорского дома Романовых.

Весной следующего года великий князь Александр вновь прибыл в Дармштадт, где и состоялась его помолвка с дочерью гессенского герцога. В Петербург срочно отправился генерал-адъютант Август Витгенштейн с полномочиями подписать брачный контракт. Не прошло и четырёх месяцев, как принцесса Максимилиана Мария вместе со своей будущей свекровью, императрицей Александрой Фёдоровной, прибыла в Россию. После короткого отдыха в Царском Селе состоялся торжественный въезд наречённой невесты наследника престола в российскую столицу. Вдоль всего Невского проспекта вплоть до Зимнего дворца были выстроены ряды гвардейцев и отряды блестящих кавалерийских полков. Звуки салютов и полковой музыки сливались с восторженными криками народа. Кортеж придворных и свиты следовал за золочёными каретами с членами царской семьи, в первой ехала сама государыня с невестой. Обе были одеты в русские платья. На принцессе Марии был голубой шлейф, весь обшитый серебром, и белый шёлковый сарафан, перёд которого тоже был вышит серебром. Вместо пуговиц сверкали бриллианты с рубинами, бриллианты украшали и повязку из темно-малинового бархата. С головы спадала вышитая серебром вуаль.

У парадного крыльца Зимнего дворца всех встречали император, цесаревич и высшие придворные чины. Царская фамилия в сопровождении двора двинулась в церковь на торжественный молебен. Затем после короткого официального приёма принцессу отвели в её комнаты, расположенные в нижнем этаже рядом с комнатами дочерей императора, почти её ровесниц. Такое соседство несколько уменьшило страх шестнадцатилетней девушки, оказавшейся в столь непривычной обстановке.

В Петербурге царская семья пробыла лишь несколько дней, а затем вернулась в Царское Село, где и провела всю осень. От грустных дум о родных местах принцессу отвлекали развлечения, которыми была заполнена жизнь в этой резиденции русских царей. Великая княгиня Елена Павловна, отличавшаяся большим вкусом, устраивала различные праздники в честь жениха и невесты. А каждое воскресенье проходил парадный обед у императрицы, на который все домочадцы являлись в роскошных туалетах, украшенных бриллиантами и цветами. В маленьком Царскосельском театре давались французские спектакли. Иногда члены царской семьи ездили в Петербург, чтобы послушать оперу или посмотреть балет.

Не менее насыщенной была жизнь и в столице, куда все вернулись, как только начались холода. Как бы открывая зимний сезон, великая княгиня Елена Павловна дала большой бал по случаю именин своего супруга, младшего брата императора. Затем последовало бесконечное множество различных праздников, балов, спектаклей. Но гессенская принцесса не могла принимать в них участия. Вероятно, от непривычки к суровому климату у неё на одной щеке под глазом образовалось красное пятно величиной с голубиное яйцо. Хотя оно не слишком беспокоило девушку, доктора не советовали ей выезжать на мороз: от холода пятно приобретало багровый цвет, ощущалось жжение. Лечению пятно поддавалось с трудом. Небольшие прогулки принцесса могла совершать только по залам Зимнего дворца. Лишь изредка, если погода становилась теплее, ей разрешалось проехаться по улицам в закрытом экипаже, укрыв лицо несколькими вуалями. Невесёлое это было время для молодой девушки, привыкшей к длительным прогулкам в окрестностях своего Югендхайма, как она называла дворец, в котором проживала вместе с мадемуазель де Граней, заменившей ей мать. Воспитательница в своё время сумела окружить дочь герцога здоровой и чистой нравственной атмосферой, отгородить от неё всё постороннее, что могло бы дурно повлиять на принцессу. Сейчас эта милая, заботливая женщина, приехавшая вместе со своей воспитанницей в Россию и назначенная к ней в гувернантки, скрашивала её дни в суровом и ещё малознакомом Петербурге. Высокая, с правильными чертами лица и ясным взглядом голубых глаз, де Граней всех удивляла своими белыми, как серебро, волосами. При дворе уже знали, что поседела она в несколько дней во время болезни принцессы, когда той было двенадцать лет. У девочки тогда оказалось сильное воспаление лёгких, и врачи не были уверены, что она выживет. В глубокой искренней любви эльзаски к воспитаннице никто не сомневался.

Доброжелательная ко всем де Граней расположила к себе не только царскую семью, но и придворных. В её простоте было что-то очень честное и открытое, это редко можно было встретить при петербургском дворе.

Видя, какие неприятности доставляет принцессе злополучное пятно, де Граней очень страдала. К счастью, к весне краснота стала бледнеть и постепенно совсем исчезла. Но, как говорится, нет худа без добра. Время, освободившееся от празднеств и развлечений, Максимилиана Мария активно использовала для изучения русского языка. Учителем к ней был назначен всё тот же Жуковский, который пользовался исключительным доверием и семьи императора, и самого наследника.

Бывшая камер-юнгфера Анна Яковлева, поступившая после окончания Санкт-Петербургского института на службу к невесте цесаревича в 1840 году, так рассказывает в своих воспоминаниях о первом знакомстве Жуковского со своей ученицей:

«Раз утром вошёл в дежурную комнату мужчина очень высокого роста, довольно полный, с маленькой головой, с гладко причёсанными волосами, со звездою на груди. Появление его меня несколько озадачило, так как с этой стороны никто не имел права войти, кроме царской фамилии и доктора, а о всех остальных должен был докладывать камердинер. Я только что хотела ему это заметить и предложить обратиться к камердинеру, как он весьма вежливо поклонился и сказал:

— Могу ли я вас попросить доложить принцессе, что Жуковский, её учитель, желал бы представиться ей.

Конечно, я была рада исполнить его желание и сама доложила о нём принцессе и проводила его к ней. Я очень была довольна, что мне удалось увидеть нашего знаменитого писателя».

Изучением русского языка гессенская принцесса занялась с большим прилежанием. Язык давался без особого труда, и через несколько месяцев она могла уже изъясняться по-русски. Одновременно шла подготовка и к переходу в православную веру. Священник, назначенный к принцессе, был доволен её усердием и способностями.

Миропомазание свершилось в декабре. Белый атласный сарафан, опушённый лебяжьим пухом, просто убранные волосы и отсутствие всяких украшений — такой предстала принцесса-лютеранка перед священнослужителями Русской церкви. При обряде присутствовали также иностранные принцы и посланники со своими жёнами и дочерьми. На следующий день в присутствии всей царской семьи, российской знати и иностранных гостей состоялось обручение наследника российского престола с немецкой принцессой. Свадьба была назначена на 16 апреля следующего года, накануне дня рождения великого князя Александра.

Длинные зимние вечера коротались за чтением и, конечно, за бесконечными разговорами. Максимилиана Мария любила рассказывать о своём отечестве, родных и друзьях, об обычаях при дворе великого герцога. Невольно она сравнивала жизнь российского двора с родным Дармштадтом. «Два раза в неделю, — вспоминала она, — у нас был парадный стол, за которым непременным блюдом была разваренная треска с картофелем, рублеными яйцами и топлёным маслом. За столом обычно прислуживали женщины, отец говорил: «Мужчины мне нужны как солдаты». Ещё принцесса сообщила, что в Дармштадте имели очень смутное представление о России и российской столице, думая, что зимой люди ходят там в масках из меха, чтобы сберечь лицо от холода, и что на улицах можно встретить волка и даже медведя. Самих же русских считали чуть ли не дикарями, а их обычаи варварскими.

По вечерам часто приходил брат принцессы Александр, приехавший вместе с ней в Россию. Он был годом старше своей сестры. В детстве они не разлучались. Вот и теперь принц Гессенский предпочитал проводить вечера в обществе цесаревича и его невесты. К своему будущему шурину великий князь проникся какой-то особой симпатией, видя в нём много достоинств: привлекательная внешность, строгая военная осанка, весёлый характер, остроумие. Принц играл на рояле, мадемуазель де Граней занималась рукоделием, а цесаревич с невестой проводили время в весёлых разговорах. В девять часов вечера великий князь один или вместе с невестой обязательно наносил визит матери-императрице.

Между тем шла усиленная подготовка к свадьбе. В Зимнем дворце обустраивались комнаты для молодых, готовились подарки. Гессенские девушки к свадьбе своей принцессы вышили по канве шерстью большой ковёр с рисунком, изображающим Дармштадт, замок великого герцога и окрестные виды. (Мария затем пошлёт всем в знак благодарности золотые брошки со своими инициалами, а ковёр повесит в одну из комнат Гатчинского дворца).

И вот этот день наступил, о высочайшем бракосочетании возвестили пять пушечных выстрелов, прогремевших в восемь часов утра. В сопровождении своего штата в комнаты императрицы прошла великая княгиня, где ей надели корону из бриллиантов. Между ними Александра Фёдоровна воткнула несколько веточек живых померанцевых цветов. Маленькую ветку она приколола к груди невесты.

После венчания, которое состоялось в дворцовой церкви, молодые принимали поздравления. Затем был дан парадный обед, завершившийся балом. В конце бала новобрачных проводили в их внутренние покои. Отныне гессенская принцесса, наречённая после принятия православия Марией Александровной, — супруга цесаревича, наследника российского престола.

Скромная, сдержанная в проявлениях своих чувств, юная принцесса поначалу со страхом отнеслась к столь резкому повороту в своей судьбе. Выросшая в уединении и присущей большинству немецких дворов строгости, она была, казалось, испугана, попав в новую для неё обстановку: блестящий пышный двор, один из самых светских в Европе, строгий церемониал, напыщенные сановники, беспрестанные аудиенции с представлением новых лиц, обязательные выезды в театр, строго соблюдаемые визиты и поздравления между царскими особами. Нелегко юной девушке было преодолевать свою застенчивость и смущение, когда она находилась среди своих новых многочисленных родственников и высоких сановников, уже с самого начала старающихся добиться расположения будущей императрицы. Большой поддеряской стала нежная внимательность и забота супруга, которому вся обстановка при дворе была знакома до мелочей. Да и государыня-свекровь отнеслась к своей невестке очень доброжелательно, ведь их помимо всего прочего связывали общие корни на земле немецкой.

В Петербурге высший свет спешил устраивать в честь новобрачных балы, обеды и прочие празднества. Блеском и роскошью они старались превзойти друг друга. Напряжение этих торжеств сняла поездка императора и всей его семьи в Москву. Но длилась она недолго — вскоре все переехали в Петергоф, доселе невиданный гессенской принцессой. Здесь было чем восторгаться: прекрасные сады и парки с позолоченными статуями и фонтанами, роскошные павильоны, украшенные редкими произведениями искусства, мельницы, окружённые живописными цветниками, сказочные сельские домики.

Молодым супругам предоставили небольшой двухэтажный дом. Нижний его этаж окружала с трёх сторон веранда, выходившая на цветник, с четвёртой стороны дома находился двор, в глубине которого стоял флигель, используемый как молочная ферма. Там содержалось несколько породистых коров и телят. Поскольку железная крыша дома была выкрашена под солому, вся застройка имела сельский вид. Впоследствии ферму перевели в более отдалённое место от дома цесаревича. На её месте выстроили помещение для детей Александра и Марии, появление которых не заставило себя долго ждать...

Однако любимым местом пребывания гессенской принцессы стало Царское Село, куда императорская семья переезжала обычно к концу лета. Молодые супруги размещались здесь в старом дворце, боковой фасад которого выходил на большой луг с прекрасными могучими деревьями, расположенными в центре. Комнаты цесаревича находились в нижнем этаже, над ними покои его жены. Лестница за маленькой дверью, ведущая в так называемую Екатерининскую спальню, соединяла оба этажа. Из большой комнаты, которая когда-то служила спальней для императрицы Екатерины II, дверь открывалась в уютную комнату значительно меньших размеров, где стояли широкая двуспальная кровать, отгороженная высокими ширмами, обтянутыми зелёной тафтой, и богато инкрустированное трюмо у стены. В углу, между дверью в дежурное помещение и окном, на маленьком столике находилась икона Иисуса Христа в золотой ризе, украшенная драгоценными камнями перед образом всегда горела лампадка — эта комната была спальней Марии, а Екатерининская спальня служила столовой, в которой она обедала со своим супругом или с братом, принцем Александром, и мадемуазель де Граней. Осенью в комнату ставили в кадке яблоню с плодами, которые великая княгиня сама срывала с ветвей.

Каждое утро молодые отправлялись с визитом к императрице, иногда там и завтракали. Императрица-мать всегда сердечно приветствовала своего сына и его супругу, которая буквально светилась от счастья и любви к своему дорогому Александру. Утренний туалет Марии обычно отличался чрезвычайной простотой: батистовое платье с белым вышитым воротничком, соломенная шляпка с коричневой вуалью, коричневый зонтик и лёгкое клетчатое пальто. Только колец на пальцах всегда было много, а на безымянном пальце правой руки сразу несколько. Кольца недорогие и очень простенькие, но они были связаны с воспоминаниями детства и юности. На этой же руке Мария носила кольца своей матери, тоже недорогие. Левую руку украшали два кольца: одно — толстое обручальное, а другое, тоже толстое, с большим рубином, — фамильное кольцо, которое император дарил всем членам царской семьи.

В дни, когда цесаревич рано утром по служебным делам уезжал в Петербург, что бывало нередко, Мария вообще не завтракала и ждала мужа, иногда до самого вечера оставаясь голодной.

Принцесса любила совершать прогулки пешком. Она с детства к этому привыкла, а здесь на великолепных просторах Царского Села в сопровождении одной из фрейлин могла ходить часа по два без отдыха. Анна Яковлева напишет потом в своих воспоминаниях: «Бывало, она вернётся с прогулки усталая, разгорячённая, торопится переменить платье на шлюмпер (а бельё на ней хоть выжми), в то же время торопит, чтобы подали скорее сельтерскую воду. Кувшин воды подавали буквально ледяной, его едва можно было держать в руке. В стакан выжимали пол-лимона и треть стакана всыпали мельчайшего сахару; она держала стакан в руке и быстро мешала ложкой, пока вливали воду; от лимона с сахаром вода сильно пенилась, и великая княгиня залпом выпивала стакан холодной сельтерской воды, после чего уходила в кабинет и ложилась на кушетку отдыхать. Вот, может быть, причина начала её болезни и преждевременной кончины. Меня крайне удивлял подобный режим, но я не имела права говорить об этом».

Осень императорская семья проводила в Царском Селе, затем все переезжали в Петербург. Здесь вновь начиналась светская столичная жизнь, привыкнуть к которой Марии, выросшей на вольных просторах живописных дармштадтских окрестностей, было нелегко.

Первое время после приезда принцессы в Россию из Дармштадта понаехало много просителей с надеждой, что великая княгиня не откажет в помощи своим соотечественникам. Одни просили помочь деньгами, другие замолвить словечко для продвижения по службе, некоторые и вообще не прочь были поселиться и найти дело в России. Сначала гессенская принцесса помогала, чем могла, но потом её вынуждены были оградить от домогательств дармштадтцев: им давали средства на обратный путь и просто выселяли. Оставались лишь те, кто действительно находил себе занятие в России, а таких было немного.

Наступил новый 1842 год. В один из воскресных дней января с Марией, вернувшейся из церкви, вдруг случился обморок. Доктор, вызванный к принцессе, сообщил цесаревичу о беременности его жены, это известие было воспринято всей семьёй Романовых с большой радостью.

Отныне жизнь Марии резко изменилась, для неё наступило более спокойное время, она чаще могла оставаться дома и не принимать участия в суете светской жизни двора. Её брат, принц Александр, и мадемуазель де Граней проводили с ней всё свободное время. И каково же было огорчение цесаревны, когда её воспитательница высказала пожелание уехать в Швейцарию. Расставание было грустным. И хотя де Граней впоследствии часто приезжала в Россию и подолгу гостила у своей принцессы, как она по привычке продолжала называть великую княгиню Марию Александровну, каждый её отъезд из Петербурга всегда вызывал слёзы у воспитанницы. Что было причиной этих слёз? Разлука с дорогим человеком? Невозможность последовать за ней? Нет! Только не последнее. Ведь деревце жизни принцессы, пересаженное на новую почву, прижилось и скоро даст первые плоды. Летом она должна родить ребёнка от любимого человека, который ей дороже всего на свете.

С первыми лучами весеннего солнца Мария покинула душную столицу, чтобы очутиться на просторах Царского Села. Несмотря на беременность, она вновь стала совершать пешие прогулки, сократив лишь несколько маршруты. Хотя ноги её опухли настолько, что пришлось заказывать новую обувь, великая княгиня, невзирая на погоду, каждый день ходила по парку. Возвратившись, она обычно просила подать ей свежий огурец, разрезала его во всю длину и тщательно внутренней стороной протирала своё разгорячённое от ветра лицо.

Для наблюдения за ожидавшей ребёнка великой княгиней была назначена повивальная бабка, Анна Даниловна Чайковская. Внешний вид этой акушерки был неприглядный: маленькая, приземистая, с лицом, обезображенным оспой, и с припухшими подслеповатыми глазами. Но она была мастерицей своего дела и пользовалась полным доверием царской семьи. «Бедное дитя, как только оно появится на свет, сразу испугается, увидев акушерку», — сказала принцесса мужу после первого знакомства с Анной Даниловной. Но вскоре женщины подружились. Мария чувствовала себя гораздо спокойнее, зная, что акушерка рядом.

18 августа 1842 года в Царском Селе родилась великая княжна Александра. Молодая мать хорошо перенесла родовые муки и чувствовала себя неплохо. Помогли пребывание на свежем воздухе и тщательный уход. Лишь поздней осенью молодая семья, теперь уже в составе трёх человек, возвратилась в Петербург.

Девочка приносила много радости восемнадцатилетней матери. Она окружила её заботой и лаской, многие часы проводя у её колыбели. Юная мать даже выразила желание самой кормить ребёнка, но дед, император Николай I, этому воспротивился. Он вообще не скрывал своего неудовольствия, что в семье наследника родилась дочь, ему хотелось внука, продолжателя династии Романовых. Но сам цесаревич сильно привязался к девочке. Его отцовское сердце как будто чувствовало потребность вознаградить ребёнка нежностью и лаской за ту холодность, с которой его дочь была встречена в царской семье. Маленькая Александра тоже очень привязалась к отцу: когда он уходил, она всегда начинала горько плакать, а при встрече выражала бурный восторг.

Прошло немногим больше года, и гессенская принцесса вновь стала матерью. На сей раз, к великой радости государя, у него родился внук. В честь деда мальчика назвали Николаем. Цесаревич очень гордился, что у него появился сын, и старался окружать свою дорогую супругу нежностью и любовью. Это было счастливое время для Марии. Через два года после первого родился второй сын, а затем и третий. Семья наследника быстро увеличивалась.

Отныне самым большим желанием цесаревны-принцессы было, чтобы дети оставались здоровыми и чтобы дорогой супруг был рядом. Последнее, правда, не всегда оказывалось возможным. Первые летние месяцы великий князь Александр обычно участвовал в лагерных сборах и манёврах, которые по традиции проходили в Красном Селе, но, чтобы повидать хоть ненадолго свою молодую жену, он часто на несколько часов приезжал в Петергоф, где обычно в это время находилась вся царская семья.

В Петергофе, любимом месте пребывания свекрови гессенской принцессы, жизнь протекала очень разнообразно. Императрица Александра Фёдоровна славилась своей изобретательностью устраивать всякие празднества и прогулки. Фантазии на этот счёт у неё было много. Иногда государыня вместе с дочерьми, невесткой и приближёнными выезжала утром в Монплезир — маленький дворец в Петергофе на берегу Финского залива. Построен он был ещё во времена Петра I. Одна, самая крошечная из всех небольших комнат дворца показывалась посетителям как в некотором роде мемориал первого российского императора. В ней он иногда летом жил. В комнате стояла узкая длинная кровать, на подушке лежал колпак, на полу на маленьком коврике перед кроватью туфли, которые хозяин сам сшил для своей жены, будущей императрицы Екатерины I. Принцессе из Гессена было очень интересно впервые всё это увидеть. Петра Великого знали в Европе как государя, повернувшего варварскую Россию лицом к Западу. О любви этого гиганта к своей Екатеринушке, бывшей служанке в доме немецкого пастора, которую он поднял на столь высокий пьедестал, Мария тоже была наслышана, поэтому переступала порог неказистой комнаты с особым трепетом.

Главным украшением Монплезира являлся Волшебный сад с множеством небольших позолоченных статуй, из-под ног которых струилась вода, впадающая в небольшой бассейн. С двух сторон сада стояли скамейки с сюрпризами, например такими: если на скамейку кто-либо садился, то из-за её спинки неожиданно возникали струи воды, которые, поднявшись довольно высоко и образовав дугу над головой сидящего, опускались у его ног, не замочив их. Это «чудо» всегда вызывало восторг у посетителей.

В саду под густым развесистым деревом императрица Александра Фёдоровна обычно приказывала постелить ковёр и расставить на нём табуреты и стулья, чтобы все могли удобно расположиться со своим рукоделием. Иногда одна из фрейлин читала что-либо вслух, а иногда всё просто беседовали, делились своими мыслями. Дамы чувствовали себя здесь вольготно и не ощущали никакой скованности.

Нередко в хорошую погоду в Монплезир приезжали и вечером: у залива за большим круглым столом устраивалось чаепитие. Сидели чаще всего вплоть до захода солнца, любуясь великолепным видом: справа в розовом зареве опускавшегося в море солнца видны были силуэты домов Петербурга, над которыми гордо возвышались купол Исаакиевского собора и острый шпиль Адмиралтейства; слева находился Кронштадт с множеством корабельных мачт, а впереди вплоть до горизонта расстилалась ровная гладь залива, готовившегося принять огромное светило.

Как-то раз здесь отмечали и день рождения императора — просто, по-семейному. Наряды дамы выбрали по этому случаю без особого светского блеска: летние белые платья с какой-либо придумкой вместо дорогих украшений. Цесаревна в тот день надела на голову венок из красных маков и украсила этими же цветами своё платье. В середину каждого цветка на серебряной проволочке она прикрепила маленький бриллиантик. Он как бы изображал росу и колебался на гибком стебельке, придавая платью естественную свежесть. Гессенская принцесса выглядела очень эффектно в своём наряде, даже сам именинник не удержался от комплиментов своей невестке. А уж он-то понимал толк в женских нарядах — об этом знали все при дворе.

Мария Гессенская достойно вписалась в семью Романовых, которая к тому времени была уже довольно большой. Начав увеличиваться с императора Павла и значительно расширившись благодаря его детям, семья породнилась со многими европейскими владетельными домами, главным образом с немецкими. Поскольку императрица Александра Фёдоровна зимний сезон чаще всего проводила за границей (это было вызвано состоянием её здоровья, резко ухудшившегося после потери младшей дочери), то именно супруге наследника престола приходилось выполнять роль первой дамы в государстве. Отлично воспитанная, владеющая приёмами тонкого обхождения с людьми, в меру молчаливая и скромная, Мария резко выделялась на фоне легкомысленного двора Николая I и пользовалась репутацией необыкновенно умной женщины. Чтобы не оставлять без внимания школы и ведомства, учреждённые бабушкой её мужа, императрицей Марией Фёдоровной, принцесса из Гессена включилась и в благотворительную деятельность. Она даже приступила к некоторым преобразованиям как в системе преподавания, так и вообще воспитания. Цесаревич гордился, что его супруга активно взялась за это дело, тем самым приобретая всё большую популярность среди населения. Когда Александр пришёл к власти, то создал так называемое Министерство благотворительности. Руководство им вскоре перешло в руки Петра Георгиевича Ольденбургского, родного внука Марии Фёдоровны, хотя благотворительностью Мария Александровна всегда, по мере сил, занималась. Но силы принцессы из Дармштадта стали со временем убывать. Вызвано это было жизненными потрясениями, выпавшими на её долю.

В июне 1849 года внезапно скончалась дочь Марии Александровны, великая княжна Александра. Двух месяцев девочка не дожила до своего семилетия: осложнения после кори прекратили земное существование первого ребёнка семьи цесаревича. Потребовалось много усилий врачей, чтобы привести в относительное душевное равновесие безутешную мать. В течение многих лет гробница маленькой Александры в царской усыпальнице Петропавловского собора была местом тихих слёз и молитв скорбящей Марии Александровны.

В январе следующего года в семье родился ещё один сын. Заботы, связанные с рождением ребёнка, несколько отвлекли её от тяжких дум. Но тревоги не утихали: её дорогой муж уехал на Кавказ на войну с горцами; в 1852 году скончался супруг старшей дочери Николая I, Максимилиан Лейхтенбергский, и в том же году совершенно неожиданно возникли неприятности, связанные с поведением принца Александра Гессен-Дармштадтского, к которому Мария была очень привязана. Они были не только братом и сестрой, но и ещё большими друзьями с раннего детства. Идя навстречу пожеланию своей жены, цесаревич способствовал тому, чтобы его шурин остался на российской службе. Благосклонно отнёсся к принцу и император Николай I. Среди молодых людей, вращающихся при дворе, брат его невестки выделялся и внешней выправкой, и живостью характера, и широким кругозором. Всё, казалось, предвещало ему хорошую карьеру.

Но случилось непредвиденное. Александр Гессенский влюбился во фрейлину своей сестры, графиню Юлию Гауке, дочь польского генерала, убитого в Варшаве, где он выступил на стороне русских. Как бы в благодарность за верную службу родителя Юлия, потерявшая отца, стала пользоваться особым покровительством царской семьи. Она получила образование в петербургском Екатерининском институте и была назначена ко двору цесаревны.

Во время знакомства с братом своей госпожи польке было уже за двадцать шесть лет, да и особой красотой она не отличалась. Однако она сумела привлечь внимание принца, так как обладала теми женскими достоинствами, которые особенно импонируют мужчинам. Александр Гессенский вступил с фрейлиной в связь и как человек чести объявил своей возлюбленной о готовности жениться на ней. Это возмутило Николая I, стойко защищавшего устои царской фамилии и императорского двора. Он потребовал, чтобы любовники немедленно покинули Россию. Принц Александр был уволен из армии и лишён жалованья, а Юлии Гауке было отказано в пенсии, которую она получала за отца.

Цесаревна была очень расстроена случившимся. Отсутствие любимого брата в её повседневной жизни она переживала крайне тяжело. Александр Гессенский и Юлия Гауке уехали в Бреславль, где состоялось их бракосочетание. В семье родилось трое сыновей. Старший сын, Людвиг, родившийся в 1854 году, в возрасте тридцати лет женится на сестре последней русской царицы Александры Фёдоровны, урождённой принцессы Гессенской. Второй сын, названный в честь отца Александром, получит впоследствии титул графа Баттенбергского и в 1877 году поступит на службу к будущему императору Александру II. Двумя годами позже российский император присвоит ему титул князя Болгарского. Младший сын, Генрих, будет служить в британской армии и женится на английской принцессе, дочери королевы Виктории. Сам Александр Гессенский и после женитьбы продолжал оставаться боевым офицером и даже участвовал во многих сражениях. Когда муж его сестры вступил на российский трон, он вновь был зачислен на русскую службу. Жену свою он через некоторое время оставил, поскольку настоящей любви между супругами так и не возникло. Была лишь взаимная влюблённость, которая быстро угасла, да чувство чести и долга со стороны мужчины.

В январе 1853 года на место проштрафившейся фрейлины Юлии Гауке была принята Анна Тютчева, девушка умная, серьёзная, хотя не особенно красивая. Она родилась в Германии, где её отец, Фёдор Тютчев, долгие годы находился на дипломатической службе. Там же, в Германии, он женился на баварской графине, в браке с которой и родилась Анна. Девочка получила воспитание в Мюнхенском королевском институте и в Россию приехала, когда ей исполнилось восемнадцать лет. В двадцать три года дочь дипломата и известного русского поэта была назначена во фрейлины её высочества цесаревны, естественно не без ходатайства отца. При дворе Анна Фёдоровна прослужила тринадцать лет, оставив после себя дневники и воспоминания. В них много строк посвящено супруге наследника престола.

После первого знакомства с Марией Александровной Тютчева сделала следующую запись:

«Цесаревна мне очень нравится, она держится с большим достоинством, очень замкнута, очень величественна; проникнута сознанием своего положения и в то же время очень добра и приветлива; минутами у неё бывают такие интонации, и она говорит такие вещи, которые сразу вам проникают в сердце. Она совершенно на своём месте... умеет внушить к себе уважение».

А через несколько месяцев своей службы при дворе Анна написала отцу:

«Великая княгиня — женщина очаровательная, добрая, симпатичная, простая, рассудительная, полная ума и здравого смысла, я люблю её от всей души».

О доброжелательности и отзывчивости гессенской принцессы при дворе было хорошо известно. Все знали, что к ней можно обратиться с любой просьбой и быть совершенно откровенным. Она постарается понять и сделать то возможное, что в её силах. Как-то, выслушав просьбу одной из своих фрейлин, касающуюся её семейных обстоятельств, цесаревна сказала: «Я не хочу, чтобы у вас были какие-либо огорчения, по крайней мере поскольку это зависит от меня, хотя совсем не страдать, к сожалению, невозможно на этом свете. — И, помолчав немного, добавила с грустью: — У каждого из нас есть свои печали».

Осенью 1853 года Мария Александровна родила дочь. Девочку назвали именем матери. Маленькая Мария внесла как бы новую струю в жизнь цесаревны, глаза её вновь засветились радостью. Не только сами родители, но и сыновья — их было четверо — обожали очаровательную сестру-малышку. Горести матери большого семейства, казалось, отошли на задний план, она полностью была поглощена заботой о своих детях.

Но это счастливое время длилось недолго. Началась Крымская война. Мария Александровна, разлучённая с мужем, отправившимся на фронт, была в страшной тревоге. Но, несмотря на переживания, она нашла в себе силы, чтобы помогать раненым и больным, проявлять заботу о тех, кто посвятил себя уходу за ними. А вести из Крыма были всё хуже и хуже. Тысячи людей гибли от вражеских пуль и бомб, из-за недостатка провианта и отсутствия своевременной медицинской помощи. Не хватало врачей и перевязочных средств, из-за отсутствия дорог добраться к месту боёв было очень трудно, не говоря уже о том, чтобы вовремя подвезти туда всё необходимое.

Внезапно страшный удар потряс всю царскую семью — скончался император Николай I. Глубоко потрясена кончиной своего властительного свёкра была и Мария Александровна. «Несомненно, — признавалась она своей фрейлине со слезами на глазах, — это тот человек, которого я больше всех любила после моего мужа и который больше всех других любил меня...»

Отныне гессенская принцесса, приехавшая в Россию из далёкого Дармштадта, — супруга императора Александра II — с таким именем он взошёл на российский престол. Коронация состоялась в конце августа 1855 года, по традиции — в Москве. Как говорили очевидцы, это было величественное зрелище: богатство огромной империи было выставлено напоказ. Всё блестело и сверкало, словно все сокровища земли были собраны здесь по этому случаю.

Корреспондент газеты «Le Nord» писал о дне 26 августа следующее:

«В семь часов раздался залп из пушек, и все колокола московских церквей загудели дружным хором. Растворились двери Успенского собора. Когда я вошёл в собор, храм был почти пуст. При мне зажигали свечи, внесли троны и поставили их под балдахины. Несколько дам терпеливо ожидали на своих местах. Все они были в великолепных уборах. Розовые и голубые кокошники, унизанные жемчугом и осыпанные драгоценными камнями, чрезвычайно красивы; с них спускаются на плечи газовые вуали с золотыми блестками. Жемчужные пояса, богатые ожерелья, браслеты из драгоценных камней, оправленных с удивительным искусством, составляли роскошные принадлежности богатого туалета этих дам. В это время вошла в храм женщина высокого роста и замечательной красоты. Голова её украшалась венцом, осыпанным рубинами, сапфирами и бриллиантами. Она была одета в золотое парчовое платье, отделанное самыми дорогими кружевами. На груди её висел портрет Императора и Императрицы с алмазными украшениями рядом с бронзовою медалью на Владимирской ленте, за этою дамою следовали два служителя в азиатской белой, шитой золотом, одежде. Дама эта вела за руку десятилетнего мальчика, прекрасного, как херувим, с чёрными алмазными глазками и чёрными, с отливом воронова крыла, волосами. Этот ребёнок, одетый в офицерский казачий мундир, — владетельный князь Мегрелии, а мать его, княгиня Дадьян, теперь правительница этого княжества. Медаль, которую я видел на княгине, пожалована Государем всем, кто служил в последнюю войну. Княгиня лично предводительствовала своею милицею, была в делах против Эмир-паши и за свою отвагу и преданность России пользуется благосклонным вниманием Государя Императора. Малолетний князь Мегрелии назначен вчера флигель-адъютантом Его Императорского Величества. Эти подробности я слышал от самой княгини, которая говорит по-французски, как парижанка, и удостоила со мною разговаривать в ожидании начатия торжественного обряда. Между тем церковь постепенно наполнялась. Придворные дамы вскоре съехались и заняли предназначенные им места. Прибыло и католическое духовенство, пасторы реформатской церкви, а вслед за ними и армянские священники. Четыре офицера кавалергардского полка, с обнажёнными палашами и с касками в руке, взошли на тронную эстраду и заняли места на ступенях.

Из северных дверей пронеслось эхо громких кликов народа, приветствовавшего прибывшую в собор вдовствующую Императрицу Александру Фёдоровну. Вдова Николая I имела на голове бриллиантовую корону, головные уборы великих княгинь, следовавших за ней, были усыпаны жемчугами и бриллиантами. Говорили, что один лишь наряд Её Высочества Марии Николаевны, сестры государя, стоил четыре миллиона рублей».

Под звуки военной музыки и барабанную дробь в храм вступил Александр II вместе со своей супругой. Император в генеральском мундире и гессенская принцесса в белом парчовом платье с горностаевой опушкой, приложившись к иконам, заняли места на приготовленных тронах. На стол, покрытый парчой, были положены царские регалии. После прочтения Символа православной веры к императору подошли два митрополита. Александр снял с себя Андреевскую цепь и, облачившись в порфиру, преклонил колени. Ему поднесли на парчовой подушке корону, которую он сам надел на голову. Затем государь взял в руки скипетр и державу и обратился к императрице. Она, бледная и взволнованная, подошла к своему супругу, склонилась перед ним. Александр возложил на её голову корону, поданную митрополитом. Четыре статс-дамы подошли к коленопреклонённой императрице и укрепили царский венец на её голове золотыми шпильками. Их величества вновь заняли места на тронах.

«Так окончился церковный обряд, — заключает своё описание корреспондент газеты «Le Nord» — Гром пушек, звон колоколов, бой барабанов, звуки музыки и громкое “ура” с окружающих соборную площадь высоких трибун сливались в одно торжественное, оглушительное приветствие, а над этой величественной сценой народного восторга светлело ясное небо, озарённое яркими лучами солнца».

Будет ли жизнь гессенской принцессы — российской императрицы и впредь озарена солнечными лучами? Об этом тогда никто не знал и прежде всего сама Мария.

Итак, на российском троне новая императрица — Мария Гессенская. «Она, по-видимому, не очень довольна своим новым ремеслом императрицы, — писала в своём дневнике фрейлина Тютчева. — Она говорила мне, что жалеет о своём красивом титуле цесаревны, который для неё создал император Николай».

Может быть, у Марии Александровны были плохие предчувствия относительно правления своего супруга? Она очень болезненно отнеслась к несчастью, случившемуся в Москве в день восшествия его на престол: большой колокол Ивана Великого на Кремлёвской площади сорвался и упал, убив двоих людей. Мария Александровна сочла это дурным предзнаменованием.

Гессенская принцесса была очень суеверной. Она верила в приметы, сны, чудесные видения и даже некоторое время увлекалась мистицизмом в самых разнообразных его формах. (В то время это встречалось нередко среди высокопоставленных светских дам).

В одной из французских газет была опубликована статья о новой российской императрице. В ней восхвалялся ум Марии Александровны и выражалось предположение, что Россия может надеяться найти в ней вторую Екатерину Великую. Какая цель преследовалась этой статьёй? Желание внушить императору Александру II недоверие к супруге, которая, возможно, захочет оказывать влияние на государственные дела? Да, действительно в первые месяцы своего царствования Александр советовался с женой, иногда она даже присутствовала при докладах министров и пыталась принимать участие в делах государства. Стремясь привлекать способных людей, она выступала порой с ходатайством перед своим царственным супругом о назначении какого-либо сановника на высокий пост. В кулуарах двора начали шептаться, что якобы принцесса-императрица управляет мужем. Нашлись «усердные люди», которые сделали так, чтобы разговоры дошли до слуха государя. Естественно, это не могло не вызвать его ответной реакции. Он перестал говорить с императрицей о делах, демонстрируя тем самым свою полную независимость. Отныне если Мария Александровна хотела что-либо выхлопотать у царя или высказать свои мысли о делах государственных, то обращалась к министрам, а не к супругу, боясь ему досадить. Да и это она со временем почти перестала делать, хотя от неё, человека тонкого, проницательного ума, не могло оставаться скрытым, что государя часто обманывают. Она вообще уже не решалась ни во что вмешиваться и молчала. Князь Пётр Владимирович Долгоруков, русский историк и публицист 60-х годов прошлого века, так писал об императрице Марии Александровне:

«Если бы она стала прямо, открыто, громогласно говорить истину, обличать дураков и мерзавцев, окружающих её мужа, кто бы мог заставить её молчать... она не умеет пользоваться своим положением».

Большинство знавших императрицу признавали, что создана она скорее для «внутренней» жизни, для проявлений своей доброй души, а никак не для внешней активной деятельности. И постепенно она как бы отошла за кулисы политической жизни, отдавая всё свободное от придворного церемониала время семье. (Ведь первой дамой огромной Российской империи принцесса стала, будучи матерью пятерых детей, а вскоре она родит ещё двух сыновей. Так что помимо обязанностей, возлагаемых на супругу императора, на ней было немало и чисто женских забот).

Императрицу, занятую больше своими детьми, чем делами светскими, затмевали в глазах общества успех и блеск великой княгини Елены Павловны, вдовы великого князя Михаила, младшего брата Николая I. Личность этой вюртембергской принцессы вызывала очень противоречивые суждения: одни отзывались о ней восторженно, считая для себя большой честью оказаться в числе приглашённых в салон этой высокообразованной женщины, другие упрекали её в излишнем честолюбии и в стремлении к саморекламе. Поговаривали, что, будучи на водах в Баден-Бадене, великая княгиня Елена Павловна давала ненавязчиво понять, что она управляет царём и что в России всё делается не без её влияния. Это могло быть выдумкой, но тем не менее в светских кругах господствовало мнение, что двор императрицы по сравнению с салоном великой княгини был чопорным и скучным, а сама государыня, весьма сдержанная в своих эмоциях, казалась многим высокомерной и сухой. Всем посторонним, не принадлежавшим к царской семье, императрица говорила вежливое «вы», как бы ограждая себя от излишней фамильярности. Вежливость принимали за чрезмерную горделивость и чувствовали себя в её присутствии несколько скованными. В контакты с новыми людьми Мария Александровна вступала весьма неохотно, а от интересов и проблем света была далека. Её стеши упрекать в недоступности и отчуждённости, рассматривая эти качества для человека в столь высоком положении как порок. Популярность императрицы стала резко падать.

Значительно сузился и круг её близких людей. В дружеских отношениях она находилась со старшей дочерью своего почившего свёкра, великой княгиней Марией Николаевной. Она всегда отличалась добротой и отзывчивостью, оказывая по мере возможности услуги людям, обращавшимся к ней за помощью. В дела политические дочь Николая I не вмешивалась, старалась держаться в стороне и от придворных интриг. Марии Александровне она была особенно благодарна за поддержку, которую та оказала ей, ещё будучи цесаревной, при вступлении её в брак с графом Строгановым после смерти своего мужа, принца Лейхтенбергского. Свадьба эта была совершена тайно в последние месяцы жизни императора Николая Павловича. Узнай он об этом, не миновать бы графу Строганову высылки в Сибирь. Официального признания этот так называемый морганатический брак в семье Романовых не получил и после смерти грозного отца великой княгини. Доброе отношение к этой супружеской паре принцесса из Гессена не утратила и тогда, когда стала императрицей, в то время как обхождение государя и великих князей с графом было весьма холодным.

Искреннюю привязанность Мария Александровна питала и к другой дочери Николая I, проживающей в Штутгарте, — великой княгине Ольге, вышедшей замуж за наследного принца Вюртембергского, ставшего в 1864 году королём. С ней она состояла в постоянной переписке, очень радуясь её письмам и редким визитам в Россию.

Близким другом императрицы оставалась фрейлина Тютчева. Отличное образование, природный ум и независимость суждений выделяли её из общей массы придворных. Государыня могла обсуждать с Тютчевой самые различные вопросы, узнавать от неё общественное мнение о тех или иных событиях в России. Но дружба эта продолжалась не очень долго. Мария Александровна с годами несколько охладела к Тютчевой, устав от некоторой её навязчивости. В 1858 году Анна была освобождена от обязанностей фрейлины и назначена гувернанткой к пятилетней дочери императрицы, а затем и к её младшим сыновьям, Сергею и Павлу. Новые обязанности уже не позволяли ей много времени проводить в обществе обожаемой государыни. Служба Тютчевой при дворе совсем прекратилась, когда она вышла замуж за писателя Ивана Сергеевича Аксакова и переехала в Москву. Однако связь с императрицей и своими воспитанниками, которых она искренне полюбила, преданная женщина сохранила. Она вела с ними переписку, а иногда и навещала их.

В течение продолжительного времени в фаворе у государыни находилась Анастасия Николаевна Мальцева, урождённая княжна Урусова, жена крупного владельца заводов. С этой умной и сердечной женщиной императрица могла делиться своими чувствами и помыслами, как с близкой подругой.

Наступил 1860 год. В сентябре Мария Александровна родила своего последнего ребёнка и опять мальчика. Новорождённого постарались поскорее окрестить, чтобы стареющая бабушка могла ещё стать его заочной восприемницей. Вдовствующая императрица Александра Фёдоровна доживала свои последние дни.

Вскоре вновь в царской семье наступил траур: прусская принцесса — мать императора Александра II — скончалась. Начались панихиды. Мария Александровна настолько ослабела после родов, что даже не могла принимать участия во всех церемониях, связанных с кончиной её свекрови. На некоторое время при дворе установилось затишье: никаких приёмов и развлечений, визиты крайне ограниченны, лишь к Рождеству светская жизнь постепенно начала входить в свои обычные рамки. Однако Мария Гессенская стала часто уединяться в своих комнатах и всё реже выезжать с государем из дворца. 15 января в Зимнем дворце состоялся раздел бриллиантов скончавшейся супруги Николая I между членами семьи Романовых. Императрица не проявила к этому особого интереса, в тот день тоже сказалась больной.

Потребовалось немало времени, чтобы силы несколько восстановились. Однако по рекомендации врачей императрица была отныне ограничена в выполнении своего супружеского долга. Вскоре она начала вести крайне замкнутый образ жизни, в свете и среди родственников появлялась всё реже и реже. Она больше мать, чем жена, и всецело отдаёт себя воспитанию детей.

Старшему сыну, Николаю, недавно исполнилось восемнадцать лет. Как наследник престола он при помощи назначенных к нему учителей уже завершил курс домашнего обучения, проявив при этом незаурядные способности. Преподаватели были довольны своим учеником. В числе его наставников находился человек, заслуживший особое уважение в царской семье. Это был англиканский пастор Куриар, уроженец Женевы. Будучи в Лондоне, он преподавал королеве Виктории французский язык и по окончании её обучения возвратился на родину. Императрице рекомендовала этого человека её бывшая воспитательница госпожа де Граней. Высокообразованный, обладающий благородным характером, приятный в обхождении и неизменно твёрдый в своих требованиях, Куриар оказался особенно полезным цесаревичу в его духовном просвещении. Императрица лично приняла участие в обсуждении системы дальнейшего образования сына и составлении плана прохождения им университетского курса. Мария Александровна старательно подыскивала учителей и для всех остальных своих детей, следила за их воспитанием и успехами в учёбе. С большой лаской и вниманием относилась она к малышам, Сергею и Павлу; последнего сына назвали этим именем в честь императора-прадеда.

Забота о детях стала главным делом в жизни матери-императрицы. Что же касается её личных развлечений, то о них она почти не думала. Только читать очень любила, предпочтение при этом отдавая русским писателям — Толстому, Гончарову, а также авторам исторических романов. История Российского государства и церковная археология были Марии Александровне особенно интересны. Россию она любила искренне, ей стали близки православие и традиции народа. В 1862 году императрица посетила Новгород и присутствовала на открытии памятника тысячелетию Руси. А несколькими годами раньше вместе с супругом и старшими детьми она совершила путешествие на речном пароходе в старинные русские города Ярославль и Кострому, предварительно ознакомившись с их историей. Говорила Мария Александровна по-русски неплохо, хотя и с немецким акцентом.

По традиции императорская семья и двор летом переезжали в одну из загородных резиденций: Петергоф, Царское Село или Гатчину. Александр II должен был находиться вблизи Петербурга, поскольку на это время приходились летние учения, лагеря и манёвры войск Петербургского гарнизона, в которых царь принимал участие. В 1860 году у семьи Потоцких была куплена крымская Ливадия, и с тех пор осень император вместе с супругой и детьми обычно проводил в Крыму. Там было более спокойно, чем в загородных дворцах под Петербургом, где императору приходилось вести почти такой же образ жизни, как и в самой столице, непрерывно принимая министров для доклада, созывая совещания и просматривая текущие документы.

Полюбила Ливадию и императрица. Пребывание там она предпочитала поездкам за границу, куда выезжала обычно лишь по настойчивой рекомендации врачей. Где бы она ни находилась, быт её отличался простотой, со слугами и окружающими она была всегда приветлива и снисходительна, деликатна и терпелива. Очевидцы рассказывали такой случай:

«В Ливадийском дворце у Их Величеств семейный вечерний чай. Государыня сидит за чайным столом. Слуга приносит самовар, неловким движением зацепляет стул государыни и проливает кипяток на императрицу. Ужас объял всех. Испуг слуги похож был на окаменение. Что же сделала Царица? Несмотря на страшную боль, она встала и лицо её, невольно выразившее тяжкое страдание, внезапно изменило выражение, направив добрый и кроткий взор на Государя. Слуга был прощён».

В июне 1864 года старший сын императорской четы, наследник престола Николай Александрович, выехал из Царского Села за границу для знакомства со странами Западной Европы, то есть, как тогда говорили, в чисто образовательных целях. Во время своего путешествия молодой человек вдруг почувствовал страшное недомогание, появились резкие боли в спине. Было решено сделать остановку в Ницце, куда в тот год прибыла императрица, чтобы пережить холодную петербургскую зиму. К цесаревичу приставили врачей, стали делать ему массаж и лечебную гимнастику, однако лучше ему не становилось, любое движение вызывало сильную боль. Николаю уже трудно было спускаться по лестнице, поэтому, чтобы он мог совершить свою ежедневную прогулку, к экипажу его несли в кресле. Возвращаясь в свои апартаменты, цесаревич обычно заезжал к матери, но не входил в дом, а ждал, когда она сама к нему спустится.

В феврале к наследнику российского престола были приглашены знаменитые французские врачи Рейе и Нелатон. В составленном ими письменном заключении врачи, тщательно осмотрев больного, написали, что болезнь его — это застойный ревматизм. Было предписано лечение паровыми лучами и тёплыми минеральными ваннами. Однако Николай таял как свеча, с каждым днём слабея. В мнении французских авторитетов стали сомневаться. Между лечащими врачами согласия не было, они всё ещё не могли определить болезнь цесаревича, хотя и не исключали худшего. Свои опасения медики скрывали от императрицы. Но разве сердце матери обманешь?! Она предчувствовала, что её любимец на краю могилы. Состояние её было ужасным, но она пока не решалась сообщить о своей тревоге супругу в Петербург. Поэтому внезапный вызов в Ниццу государя и членов царской семьи для прощания с умирающим наследником свалился на них как снег на голову.

На вилле Бермон, где протекли последние дни великого князя Николая Александровича, собралась вся царская семья и их приближённые. О приезде отца нужно было объявить цесаревичу с большой осторожностью. Сделала это сама императрица, которая много времени проводила у постели своего сына. Очевидец так описал эту сцену:

«Их Величества вошли в комнату больного вместе, но государь остался за ширмами, а императрица подошла к кровати. Цесаревич, лежавший в беспамятстве, тотчас пришёл в себя, взял руку матери и, по обыкновению, стал целовать каждый палец отдельно. «Бедная ма, что ты будешь делать без твоего Ники?» — спросил он, глядя на мать. В первый раз он при ней высказал сознание своего положения. «Дорогой мой, — отвечала императрица, — зачем такие грустные мысли? Ты знаешь, что нас ожидает радость». — «Я знаю, что ожидали па, но теперь уверен, что он уже приехал». Государь, услышав эти слова, вышел из-за ширм и, опустившись пред страдальцем-сыном на колени, стал целовать руки больного...

Когда же вошла невеста умирающего, датская принцесса Дагмара, протянув ей руку... он говорил матери: «Не правда ли, какая она милая?»

Великий князь Николай скончался в воскресенье 12 апреля. Он только изредка приходил в себя, несмотря на то, что постоянно кто-нибудь из близких сердцу его находился при нём. Горю матери-императрицы не было предела...

По случаю кончины наследника престола на следующий день был опубликован манифест:

«Божьей милостью, Мы, Александр Второй, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и проч. и проч.

Объявляем всем Нашим верным подданным. Всевышнему угодно было поразить Нас страшным ударом. Любезнейший Сын Наш Государь Наследник Цесаревич и Великий Князь Николай Александрович скончался в г. Ницце сего апреля в 12-й день после тяжких страданий».

Тело усопшего на фрегате «Александр Невский» было перевезено в Кронштадт, а оттуда на палубе парохода «Александрия» в Петербург. Там состоялись похороны цесаревича. Первенец императорской четы был погребён в Петропавловском соборе в царской усыпальнице.

Смерть сына была сильным ударом для гессенской принцессы. Бедная мать искала утешения в молитве и благочестии, подчинив свою душу духовнику царской семьи Василию Бажанову, человеку, имевшему на императрицу огромное влияние, используя его порой в своих корыстных целях. «Он умён, чрезвычайно хитёр и ловок; по характеру своему рождён быть генерал-губернатором или командиром армейского корпуса, а судьбой брошен на поприще русского белого духовенства», — писали о Бажанове. Воспользовавшись глубокой душевной травмой супруги государя, он развивал в ней чувство набожности, чтобы полностью подчинить её волю. Может быть, это ему и удалось, если бы не графиня Антонина Блудова, камер-фрейлина императрицы. Писательница славянофильского направления, активно занимающаяся благотворительной деятельностью, она отвлекала всячески бедную женщину от немирских мыслей, «опуская её на землю». Графиня оказывала большую поддержку Марии Александровне, подкрепляла её жизненные силы, освежала её разум...

В Ницце стоит русская православная церковь, поражающая как внешним великолепием, так и красотой внутреннего убранства. На фасаде надпись на русском и французском языках:

«Сей соборный храмъ сооружён монаршимъ попечениемъ и щедротами Государя Императора НИКОЛАЯ II и Его Августейшей Матери Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны.

Освящён 4/17 декабря 1912 г.».

Несколько левее от церкви стоит небольшая часовня в память скончавшегося в Ницце великого князя Николая Александровича, первого жениха датской принцессы Дагмары, ставшей впоследствии императрицей Марией Фёдоровной. На мемориальной доске надпись на французском языке:

«Еn се Lieu А’ l’emplacement meme ou s’eleve lаutel etait dressee la couche funebre sur Laquelle expira le 12/24 avril 1865 a’ l’age de 21 ans le Grand Due Heritier die Russie NICOLAS ALEXANDROVITCH fils aine de S. M. L’Empereur Alexandre II.

Cette Chapelle COMMEMORATIVE fut consacree le 26 Mars 1869».

Воздвигнута эта часовня была в 1869 году. Улица, ведущая от церкви, и сейчас носит название Rue Tscharewitch (улица Царевича).

После смерти старшего сына императорской четы наследником престола был объявлен великий князь Александр Александрович, которому к тому времени исполнилось двадцать лет. От старшего брата ему перешёл не только титул цесаревича, но и невеста, датская принцесса. При переходе в православную веру она получит имя Марии Фёдоровны. К своей старшей невестке императрица Мария Александровна будет всегда относиться с любовью. Ведь вместе с ней она оплакивала своего сына Николая, так рано покинувшего этот мир. Через три года после рокового дня принцесса из Гессена станет бабушкой: в семье цесаревича родится первый сын, будущий император Николай II.

Но радостей у Марии Александровны с каждым годом становилось всё меньше и меньше. После счастливой супружеской жизни для неё наступили печальные дни. Её дорогой Александр стал ей изменять. Внешняя красота и высокое положение позволяли ему победить сердце любой красавицы. И они стали меняться на его горизонте, что конечно же становилось известным при дворе; хотя все любовные приключения императора с фрейлинами и придворными дамами были недолговечны, каково это было для истерзанного сердца его супруги! Как неприятно ей было ощущать на себе сочувствующие взгляды, а иногда и слышать за своей спиной соболезнующий шёпот!

При Александре II придворная дисциплина понизилась, а жизнь при дворе упростилась. Благодушие царя позволило и его свите вести себя значительно свободнее, чем при императоре Николае I, строго следившем за нравственным климатом в высшем свете. Стеснения, налагаемые этикетом, стали постепенно исчезать. Особенно это касалось братьев и близких родственников государя, которые стали позволять себе вольности, ранее недопустимые. В семье Романовых одна неприятность следовала за другой. Тут и скандальный случай с высылкой из Петербурга мадам Числовой, любовницы брата императора, великого князя Николая Николаевича, для спасения его от разорения, и поведение другого брата, великого князя Константина Николаевича. Последний настолько попал под влияние своей любовницы, актрисы Кузнецовой, что та начала вмешиваться в дела государства. Ещё один крайне неприятный инцидент: в Зимнем дворце обнаружились пропажи, причём одна за другой. Сначала решили, что ничего необычного здесь нет: во дворце бывает много народу и всякое может случиться. Но когда вещи стали пропадать из покоев императрицы, Александр II возмутился и приказал немедленно найти похитителя. Преступника нашли, но это вызвало ещё больший гнев государя: им оказался его собственный племянник, великий князь Николай Константинович, — это уже было семейным позором.

Отчего же двадцатилетний молодой человек решился на столь гнусное дело, как воровство? Выяснилось, что он завёл себе подружку, американку Фанни Лай, которая буквально обирала своего юного любовника. Сам великий князь поначалу отпирался от всех обвинений, сваливая кражи на состоявших при нём лиц. А кражи эти были настолько чудовищны, что невольно вызвали сомнение в нормальном состоянии его рассудка, особенно когда обнаружена была ещё одна кража, совершенная им: он ободрал золотой оклад с иконы у постели своей матери. Врачи освидетельствовали великого князя и доложили императору: в речах и поведении юноши имеет место нечто странное.

Закончилась эта грязная история тем, что племянника императора лишили орденов и всех прав лица царской фамилии, а американку выслали из России.

Но не только одними горестями были наполнены те дни царской четы. Стал радовать венценосных родителей сын Александр, на которого вначале больших надежд не возлагали. Он оказался хорошим семьянином и верным подданным отечества. Сам государь особенно уважал его за высокую нравственность и презрительное отношение к всеобщему взяточничеству в России, в чём были повинны далее некоторые члены императорской семьи.

«Я опасаюсь, — говорил Александр II сыну, — что в этой милейшей компании мы с тобой единственные честные люди ».

Правда, российский двор по-прежнему затмевал роскошью и блеском большинство дворов Европы.

«Балы с их живописным разнообразием военных форм, красотой туалетов, сказочным сверканием драгоценностей превосходят всё, что я видел в других странах», — писал бывший английский посланник в России лорд Лефтус в своих мемуарах. А Теофиль Готье, посетивший Россию в 1865 году, так описывает один из придворных балов:

«Вначале от сверкания, от блеска и переливов свеч, зеркал, золота, бриллиантов, драгоценностей и дивных тканей ничего не различаешь. Когда же глаз несколько привыкнет к ослепительному блеску, он охватывает с одного конца до другого эту гигантских размеров залу из мрамора и гипса.

Беспрерывно мелькают в глазах военные мундиры, расшитые золотом, эполеты с бриллиантовыми звёздами и ордена из эмали и драгоценных камней. Одежды мужчин так блестящи, богаты и разнообразны, что дамам с их изяществом и лёгкой грацией современных мод трудно затмить этот тяжеловесный блеск. Их обнажённые шеи и плечи стоят всех блестящих мужских украшений».

Мария Гессенская со своей врождённой скромностью не вписывалась в этот фейерверк богатства. Она, российская императрица, имела очень много дорогих украшений, но надевала их редко, немало золотых и драгоценных вещей превращая в деньги, которые отдавала на обеспечение вдов, сирот и больных. Благодеяния свои она старалась не выставлять напоказ, считая это само собой разумеющимся. Балы посещала редко, ссылаясь на нездоровье. Восемь беременностей, потеря дочери и сына, охлаждение супруга — всё это давало о себе знать и не создавало желания кружиться в вихре танца.

Тяжко сказалось на ней и покушение на её мужа весной 1866 года. После своей обычной прогулки в Летнем саду государь, принимая почтительные поклоны собравшихся людей, подошёл к стоявшей у входа коляске, чтобы ехать во дворец. Вдруг из толпы выскочил высокий молодой человек и выстрелил. Если бы не мгновенная реакция оказавшегося рядом крестьянина, подошедшего к воротам, чтобы увидеть царя, то пуля достигла бы своей цели. Стрелявшего схватили. Им оказался студент Дмитрий Каракозов, сын помещика Саратовской губернии, принадлежавший к московскому тайному кружку. Александр II приехал в Зимний, когда уже всё было известно. Его супруга рыдала, все были встревожены. Царь взял всех домочадцев и привёз их в Казанский собор. Там перед чудотворной иконой Божьей Матери был отслужен благодарственный молебен.

В июньском номере французской газеты «Иллюстрацион» за 1880 год написано про супругу Александра II следующее:

«Когда скончался великий князь Николай, горячо и нежно Ею любимый, Императрица решилась во всю жизнь не покидать траура. Когда же в 1866 году Каракозов совершил на особу императора гнусное своё покушение, не имевшее, к счастью, никаких вредных последствий, государыня вдруг отказалась от ношения траура, говоря: «Я всегда думала до сих пор, что смерть возлюбленного сына моего Николая была величайшим несчастием, какое только могло меня постигнуть. Вижу теперь, что мне угрожало несчастие гораздо большее, что есть бытие для меня ещё драгоценнейшее; бытие моего мужа, императора!»

Покушавшегося на жизнь государя студента-дворянина после длительного следствия приговорили к смертной казни, а крестьянина Осипа Комиссарова, предотвратившего убийство, наградили и дали ему титул потомственного дворянина.

Выстрел Каракозова положил начало целой серии покушений на государя. Уже годом позже последовал другой выстрел, на этот раз в Париже, куда российский царь прибыл по приглашению французского императора Наполеона III в связи с открытием всемирной выставки. Когда царь проезжал по одной из центральных улиц города, к медленно продвигавшейся через толпы коляске, в которой находились также два его сына и сам Наполеон III, подскочил молодой человек и выстрелил в упор. Пуля ранила лошадь ехавшего рядом с императорским экипажем французского шталмейстера, не попав в царя, которому она предназначалась. На этот раз стрелял польский эмигрант Березовский, выступавший за свободу своей родины. Однако и в этот раз судьба пощадила Александра II, будет она милостива к нему ещё трижды. А вот тринадцатью годами позже ему уже не удастся избежать своей роковой участи. К счастью, Мария Александровна уже не будет свидетельницей жестокой расправы над её Александром. Удары судьбы, которые сыпались на неё все эти годы, бедная принцесса не смогла долго выдерживать...

В апреле 1866 года отмечалась серебряная свадьба императорской четы. Праздник был невесел. Супруги, прожившие в совместном браке четверть века, не выглядели особенно счастливыми: Мария знала о любовных приключениях мужа, а у Александра на лице можно было заметить некоторые угрызения совести перед женой и детьми, поздравлявшими родителей со столь знаменательной датой.

Именно в этом году царь влюбился в молодую княжну Екатерину Долгорукую, которая пленила его настолько, что он забыл все прочие любовные похождения. Красивая стройная девушка с большими искрящимися глазами и густыми каштановыми волосами покорила сердце императора, любовь к ней стала главным в его жизни.

Екатерине исполнилось восемнадцать лет. Окончив Смольный институт, она уже готова была вступить на традиционный для людей её круга путь великосветской дамы, но несколько встреч с императором — на балах, во время прогулки в Летнем саду — резко изменили её судьбу. Юная княжна ответила на любовь государя, которому к тому времени было уже сорок восемь лет. Но разве возраст — помеха для любви? Да и как могла она не поддаться очарованию, видя его таким величественным, окружённым блестящей свитой, купающимся в восторженных взглядах придворных красавиц?

После первой близости царственный любовник, уходя, якобы сказал Екатерине: «Увы, я сейчас несвободен. Но при первой возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и навеки считаю тебя своей женой перед Богом... До завтра!.. Благослови тебя Бог».

Какая возможность имелась в виду?.. Но пока началась череда вынужденных разлук и тайных свиданий. Государь после покушения на него вызвал Екатерину в Париж, разместив её в одной из гостиниц. Встречи влюблённых были почти ежедневными, о своей супруге, да и о других женщинах Александр теперь и не вспоминал. Молодое тело княжны, её весёлая улыбка и ласковый взгляд заворожили его.

А что же Мария Александровна? Узнав о связи мужа с Екатериной Долгорукой, она была вначале сильно огорчена, но затем смирилась, решив, что лучше уж она будет делить его с одной женщиной, чем со многими. Своего Александра она не переставала любить, несмотря ни на что, и душевную боль свою сносила молча. Императрица, конечно, сознавала, что соревноваться со своей соперницей ей не под силу. Та — юная, красивая, с озорными весёлыми искорками в глазах, с чудной улыбкой на лице, а она — увядающая женщина с потухшим взглядом. Улыбку стёрли с лица страдания, выпавшие на её долю: частые роды, потеря двоих детей, болезни, измены мужа, — даже характер её стал портиться: появились раздражительность и замкнутость.

Александр II, вернувшись в Петербург, выделил своей любовнице отдельные покои, прислугу и даже персональный экипаж. Несмотря на то что Екатерина Долгорукая вела довольно скромный образ жизни, лишь изредка посещала балы и театры и не присутствовала на официальных приёмах, её уже называли в петербургском обществе фавориткой. Три-четыре раза в неделю Екатерина тайно приходила в Зимний дворец, собственным ключом открывала дверь и проникала в комнату, которая потайной лестницей соединялась с царскими апартаментами первого этажа.

Через некоторое время царь назначил княжну Долгорукую фрейлиной её величества. Отныне она могла присутствовать на торжествах при дворе и в высшем светском обществе, не вызывая лишних толков. Фрейлине императрицы это было положено по этикету.

Но несколькими годами позже при дворе заговорили иначе. Несмотря на все меры предосторожности, не удалось скрыть рождение у фрейлины государыни сына — имя отца ни у кого не вызывало сомнения. Это произошло в 1872 году и на членов семьи Романовых подействовало как гром среди ясного неба. Все были крайне обеспокоены свершившимся, обсуждали возможные последствия. Лишь один человек не выражал вслух своего мнения — это Мария Александровна. Она терпела молча и ни с кем не обмолвилась ни одним словом, чтобы обвинить мужа. Она всё ещё носила в своём израненном сердце свою первую любовь. Да и что она могла сделать? Он — государь огромной империи, а она всего лишь немецкая принцесса, волей судьбы ставшая русской царицей. Но ведь она женщина, самолюбию нанесён страшный удар, оскорблено женское достоинство... И сердце её страдало безгранично.

В 1874 году в Петербурге состоялась свадьба единственной дочери императрицы, великой княгини Марии. Она выходила замуж за принца Великобританского Альфреда Эрнеста, сына королевы Виктории. В течение пяти лет известный своими любовными похождениями принц добивался благосклонности красавицы Марии. Женился он на ней, приняв, по мнению его матери, весьма унизительные условия, продиктованные русским царским домом. Ей даже не была предоставлена возможность познакомиться со своей будущей невесткой. Императрица Мария Александровна предложила королеве лишь встречу на нейтральной земле, что вызвало негодование привыкшей к особому почитанию королевы Виктории. Своей дочери в Берлин она написала: «Ты, вероятно, уже слышала, а может быть, ещё нет, что императрица России в среду самым холодным образом телеграфировала мне, что она могла бы завтра увидеть меня в Кельне. Я считаю это бесстыдством. Она знает, что в такую жару я не могу ехать, и даже если бы я могла: кто я, правительница и дама, чтобы в течение нескольких дней бегать за ней? Я хочу ещё сказать, что страшно огорчена и не в меньшей степени шокирована поведением Алисы[3], потому что она встаёт на позицию русских... и ведёт себя, словно она русская, а не британская принцесса».

По случаю бракосочетания русской княжны и английского принца в Петербург приехали высокие особы из разных стран в сопровождении большой свиты. Мать жениха отсутствовала. Романовы впервые сочетались узами брака с английским королевским домом и приписывали этому событию большое политическое значение.

Для матери же разлука с единственной дочерью не была радостной. Ей стало ещё более одиноко. А тут ещё двор облетела весть о рождении у княжны Долгорукой ещё одного ребёнка, на этот раз девочки. Нервное потрясение усилило недомогания супруги императора, скрытая болезнь стала прогрессировать, не вызывая сопротивления её ослабленного организма. Царь издал тайный указ, согласно которому Екатерина Михайловна Долгорукая получала титул светлейшей княгини Юрьевской. В указе говорилось и следующее: «Малолетним Георгию Александровичу и Ольге Александровне Юрьевской даруем мы права, присущие дворянству, и возводим в княжеское достоинство с титулом светлейших». Этим указом Александр II дал детям своей возлюбленной не только титул, но и право именоваться Александровичами, тем самым признавая себя их отцом.

На втором этаже Зимнего дворца молодой матери внебрачных детей государя отвели три больших комнаты, расположенные над личными апартаментами императора и соединёнными с ними внутренней лестницей. Покои Марии Александровны находились рядом с комнатами её супруга. О своём новом соседстве она конечно же узнала, но подчинилась и этому испытанию. Терзаемая горем и отчаянием, она призналась бывшей воспитательнице своей дочери, графине Толстой, заменившей Анну Тютчеву: «Я могу простить унижения, которые нанесены мне как императрице, но у меня нет сил сделать это в отношении тех мучений, которым я подверглась как женщина».

Пять лет спустя у Долгорукой родится ещё одна дочь. Мария Гессенская, оскорблённая и униженная супруга российского императора, будет отодвинута в сторону и оставлена наедине со своими болезнями. Ей останется лишь терпеть позор и ждать, когда наступит конец всем её страданиям. Однако она всё ещё находила в себе силы сохранять достоинство императрицы и не терять своего величия. Измена её царственного супруга стала известна уже во всех слоях общества, о ней говорили не только во дворцах, но и в обычных домах, на улице, в трактирах. В художественных магазинах предлагались даже фотографии княжны Долгорукой. Многие хотели узнать, действительно ли она такая красавица, что государь не смог устоять перед её чарами.

Для поддержания здоровья Мария Александровна иногда выезжала за границу. Но незадолго до своей кончины, словно чувствуя, что ждать избавления от страданий остаётся уже недолго, она потребовала скорейшего возвращения из очередной поездки в Петербург, заявив, что хотела бы закончить свои дни на своей новой родине. «После Бога больше всего люблю Россию», — говорила не раз императрица.

В российскую столицу она прибыла в конце января 1880 года. Государь с сыновьями и невестками встретил её в Гатчине. Строго было запрещено кому-либо находиться на вокзале или во дворце, чтобы не обеспокоить императрицу. Больную вынесли из кареты и внесли во дворец. Приближённые грустно смотрели на изменившееся лицо своей государыни. Болезнь никого не красит. После небольшого отдыха императрицу перевезли в Зимний дворец, о её здоровье ежедневно публиковались бюллетени. Постепенно Марии Александровне становилось лучше, и, хотя она была ещё очень слаба, появилась надежда. Каждое утро императрица вставала, её одевали и усаживали в кресло, которое катили в другую комнату. Там она молилась, затем завтракала. Так как у неё были приступы длительного сухого кашля, ей несколько раз в день приносили кислородные подушки, а на ночь, чтобы облегчить дыхание, растирали грудь мазью от кашля.

Но несколькими неделями позже случилось событие, которое значительно ухудшило состояние государыни. На её супруга было вновь совершено покушение. На этот раз террористы заложили бомбу в Зимнем дворце, в помещении, расположенном под столовой императора. В тот вечер император давал обед в честь племянника своей жены принца Александра Баттенбергского, недавно получившего титул болгарского князя. В ожидании отца принца, Александра Гессенского, поезд которого опаздывал, все беседовали в рабочем кабинете государя. И эта случайная задержка спасла Александра II от верной смерти. Заряд был заложен в караульном помещении, находившемся как раз под столовой. От страшного взрыва погибло девятнадцать человек и около пятидесяти было ранено.

Сам император уцелел чудом. Для императрицы случившееся было новым потрясением, которое, как последняя капля, переполнило чашу её страданий. Несмотря ни на что, она не переставала любить своего Александра, а ему вновь угрожала опасность... Обиду на супруга терпеливая женщина спрятала глубоко в своём сердце, радовалась, когда он навещал её (а делал император это ежедневно), никогда ни в чём не упрекала его. Ведь любовь — это словно птица. Если она в твоих руках, то тебе хорошо, если вылетела из рук, то вряд ли её поймаешь. Мария Александровна страдала молча, сохраняя в душе признательность к тому, кто посвятил ей свою первую любовь и сделал её, незначительную немецкую принцессу, российской императрицей. Да и физические страдания она переносила стойко, без раздражительности и капризов, присущих больным.

22 мая 1880 года истерзанное сердце принцессы перестало биться. Умерла она тихо, без мучений и агонии, в полном одиночестве. Никто не был при ней в момент смерти. Неотлучная камер-фрау, войдя в спальню в девятом часу утра, нашла уже свою госпожу бездыханной. Она уснула вечным сном...

Александр II, находившийся в Царском Селе, получив известие о кончине жены, на экстренном поезде срочно выехал в Петербург. Камер-фрау императрицы принесла ему разные перстни и ожерелья, которые Мария Александровна обычно носила. Государь разобрал эти украшения и распорядился, что надеть на покойную супругу, а что сохранить у себя на память. К часу дня в Зимнем дворце собрались все члены царской семьи на первую панихиду.

Все последующие дни подробно описаны в дневнике графа Милютина, министра и военного историка. 23 мая он сделал такую запись:

«Утром ездил я во дворец поклониться праху усопшей императрицы. Тело ещё покоится на постели в спальной; публика пока не допускается, приходят только немногие из людей близких. С чувством сердечной скорби приложился я к холодной руке покойницы, лицо её необыкновенно благообразно, выражение совершенно спокойное. Вид её тем более поразил меня, что я не видел покойную императрицу с августа прошлого года; и тогда она имела вид печально-болезненный, крайне истомлённый; а с тех пор, конечно, она ещё много выстрадала. Я был глубоко растроган, увидев пред собою бездыханный труп женщины, которая в последние годы внушила мне чувство благоговейного почтения, она имела благотворное влияние на всю семью, для которой кончина её будет очень чувствительной утратой. И мы все, близко знавшие обстановку двора, будем нередко вспоминать и скорбеть об отсутствии усопшей».

Газеты выразили скорбь по случаю кончины императрицы, а в высочайшем манифесте было написано:

«Все принятые по указаниям опытных врачей к восстановлению её здоровья меры, всё усердие и нежные попечения окружающих, внушённые горячей к ней любовью и живейшей преданностью, оказались, к глубокой горести нашей, бессильными против недуга, пресёкшего драгоценную жизнь Её, которую Она с самоотвержением, до самой кончины неуклонно посвящала высоким обязанностям своего земного призвания и подвигам христианского милосердия...»

Через три дня тело покойной императрицы было перенесено в Петропавловский собор. За колесницей с гробом ехал верхом государь, за ним — тоже верхом — наследный принц Германский Вильгельм и принц Александр Гессенский, а затем царская свита; вслед за ними члены императорской семьи: мужчины шли пешком, дамы ехали в каретах. К вечеру у собора собралась толпа народа. В течение трёх дней людей небольшими группами пропускали к гробу. 29 мая состоялась церемония погребения. На этом закончилось земное пребывание гессен-дармштадтской принцессы Марии Максимилианы, длившееся лишь пятьдесят пять лет. Сорок из них были связаны с Россией. Её уход из жизни горько оплакивали пять сыновей и дочь. Отца же своих детей, уходя из жизни, она оставляла с другой женщиной, с которой тот уже создал новую семью. Кто знает, может быть, он уже четырнадцать лет ждал этого момента. Ведь дал же он обещание юной княжне Екатерине Долгорукой при первой возможности жениться на ней.

В последнем июньском номере газеты «Causerie» было напечатано, что после траура император Александр II намерен жениться на княжне Долгорукой. Мало кто тогда поверил, но это действительно произошло, правда задолго до конца установленного срока траура. Бракосочетание государя с княжной состоялось через два с половиной месяца после смерти его супруги. Венчание совершено было в сельской церкви Царского Села втайне от всех членов романовской семьи. Екатерина Михайловна Долгорукая вступила отныне в права законной супруги российского царя. В конце августа она вместе с детьми ехала в Крым уже в царском поезде, в тех самых отделениях, в которых за год с небольшим перед тем ездила покойная принцесса-императрица. В Ливадии государь уже открыто катался в коляске со своей новой семьёй под охраной многочисленного конвоя. На всех почитавших покойную Марию Александровну это производило тяжёлое впечатление.

В обществе и в царской семье Романовых бракосочетанием были крайне недовольны. Цесаревич Александр Александрович и цесаревна Мария Фёдоровна по вызову императора должны были приехать в Ливадию для знакомства с его новой женой. Наследник престола и его супруга выразили ей только вежливость, и притом, как пишет один из очевидцев в своём дневнике, весьма сдержанно.

Всего на девять месяцев пережил Александр II свою принцессу Гессенскую. Бомба террористов, брошенная ему под ноги в солнечный воскресный день 1 марта 1881 года на петербургской набережной, завершила серию покушений. Истекающее кровью, растерзанное тело государя будет привезено в Зимний дворец, где соперница его коронованной супруги часом позже закроет потухшие глаза своего возлюбленного. К счастью, принцессе из Дармштадта не довелось этого видеть. Не будет знать Мария Гессенская и о страшной судьбе двух её младших сыновей и внуков. Сына Сергея разорвёт буквально на части бомба, брошенная в 1905 году террористом Каляевым в Москве, когда великий князь выезжал из Кремля. Его жена, великая княгиня Елизавета Фёдоровна, внучка английской королевы Виктории, останется вдовой. Через тринадцать лет после смерти мужа она подвергнется страшной казни, совершенной большевиками. Заживо её сбросят в шахту, где она и умрёт вместе с внуком императрицы Марии Александровны от её младшего сына Павла. Сам же великий князь Павел Александрович годом позже будет расстрелян большевиками во дворе Петропавловской крепости рядом с могилой его родителей. Старший сын Марии Гессенской, провозглашённый после трагической смерти её супруга императором Александром III, не доживёт и до пятидесяти лет. В 1894 году он умрёт в Ливадии от болезни почек, оставив свою принцессу Дагмару вдовой на долгие годы. Страшная судьба предстоит старшему внуку принцессы из Гессена, заменившему на российском троне своего рано почившего отца под именем Николая II. Его насильственная смерть вместе с женой и детьми прервёт правление династии Романовых, продолжавшееся триста пять лет.

Всего этого бедная Мария Александровна, к счастью, не будет знать... Да ей уже и достаточно горестей, которые она перенесла за время своего супружества с российским императором. Она умела любить, страдать, терпеть и при этом не проронить ни слова обиды. Не каждая женщина на это способна.

В Палестине на горе Елеонской великий князь Сергей Александрович основал русскую церковь, посвящённую своей матери, российской императрице Марии Александровне, принцессе из Дармштадта.

МАРИЯ ФЁДОРОВНА

одственным связям с германскими владетельными домами положил начало ещё Пётр I, женив своего сына Алексея на немецкой принцессе и выдав замуж старшую дочь и двух своих племянниц за немецких герцогов. Супруге его внука Петра, Софии Фридерике из Ангальт-Цербста, удалось занять российский престол и продержаться на нём тридцать четыре года. Она же выбрала себе в невестки принцесс, родившихся на её родной немецкой земле: первую, а после её смерти и вторую жену для своего сына Павла.

Германия в ту пору состояла из множества мелких княжеств, с населением не более тридцати тысяч человек, и больших, таких, как королевства Пруссия и Бавария. Именно среди владетельных родов Германии и подыскивались, по традиции, «спутники жизни» для русских великих князей и княжон. Императрица Мария Фёдоровна, супруга сына Екатерины II, женила своих четырёх сыновей на немецких принцессах. Её три дочери вступили в брак с германскими герцогами. Лишь старшая, великая княжна Александра Павловна, вошла в габсбургский дом, но, скончавшись после первых родов, не оставила после себя потомства, да младшая, великая княжна Анна Павловна, вышла замуж за наследника нидерландского короля.

Императрица Александра Фёдоровна, супруга Николая I, принадлежала к династии Гогенцоллернов. Все дети этой императорской четы соединили свои судьбы с представителями правящих германских домов. В следующем поколении царской семьи Романовых в супружеских связях палитра несколько поменяла свои краски. Единственная дочь императрицы Марии Александровны и Александра II вышла замуж за принца Великобританского, положив тем самым начало прямой династической унии между русской фамилией и английским королевским домом. Через браки внуков Николая I и принцессы Прусской в семью Романовых вошли две княжны Черногорские. Великая княжна Ольга Константиновна в 1867 году была выдана замуж за греческого короля Георга I, сына короля Дании Христиана IX. Он был братом принцессы Дагмары, которая годом раньше стала женой наследника российского престола, великого князя Александра Александровича, будущего императора Александра III.

Династические браки заключались, как правило, из политических соображений и двусторонних выгод. Перспектива же породниться с российской царской фамилией, представители которой уже в середине XIX века занимали видное положение в европейском династическом мире, сулила много плюсов.

Принцесса из Дании, которой предстояло носить российскую царскую корону, впервые вошла в семью Романовых. В противоположность немецким княжествам Дания была страной, в которой уже многие века существовала централизованная монархия. Ещё в середине ХII века король Вальдемар I, прозванный Великим, одержав победу в борьбе крупных феодалов за власть, сумел объединить страну. С тех пор традиционной политикой для датских монархов стала политика единого государства, чему способствовало прежде всего решение датско-немецкой национальной проблемы, растянувшейся по времени на многие десятилетия и закончившейся войной между Данией и Пруссией. Война началась в 1864 году и хотя два года спустя закончилась победой немцев, Дания, несмотря на поражение, продолжала занимать важное место на Европейском континенте.

Путь дочери датского короля к российскому трону был несхожим с её предшественницами из германских земель.

Дагмара родилась 14 ноября 1847 года в Копенгагене в семье принца Глюксбургского, а с 1863 года короля Дании Христиана IX. Её матерью была принцесса Гессен-Кассельская Луиза Вильгельмина. Будущая российская императрица была четвёртым ребёнком в семье. У неё было две сестры и три брата, через которых её родители сумели породниться со многими европейскими дворами. Старшая сестра Александра в 1863 году вышла замуж за принца Уэльского, будущего короля Великобритании Эдуарда VII. (Она приходится прабабушкой английской королеве Елизавете II). Младший брат Вильгельм Георг в том же году по воле великих держав стал греческим королём Георгом I и с 1867 года состоял в браке с великой княжной Ольгой Константиновной, внучкой императора Николая I. Старший, Фредерик, в 1869 году женился на принцессе Луизе, дочери короля Швеции и Норвегии Карла XV. Их сын Карл в 1905 году был избран королём Норвегии под именем Хакон VII. Младшая дочь в семье датского короля Христиана IX, Тира, в 1878 году вышла замуж за герцога Эрнста Августа Ганноверского, а младший сын Вальдемар в 1885 году женился на принцессе Марии Орлеанской, представительнице младшей ветви уже давно потерявших власть Бурбонов.

Не зря мать будущей супруги российского царя Александра III называли «бабушкой всей Европы».

Принцесса Мария София Фредерика Дагмара выросла в большой и дружной семье в скромной обстановке датского дворца. В юности, хотя не отличалась особой красотой, она обладала приятной внешностью и незаурядным умом, неплохо играла на пианино, любила рисовать. Но о столь высоком взлёте в своей судьбе принцесса и не мечтала.

Император Александр II решил познакомить своего старшего сына Николая с дочерью короля Христиана IX. Именно её он хотел бы видеть избранницей наследника престола. В союзе с правившей в Дании Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Глюксбургской династией русский царь по политическим соображениям был крайне заинтересован. Королевская же чета Дании ничего лучшего, как брак своей второй дочери с престолонаследником Российской империи, не могла себе и представить. Когда достигший совершеннолетия великий князь Николай отправился в путешествие по Европе, родители высказали пожелание, чтобы он непременно посетил Копенгаген, надеясь, что скромная принцесса ему понравится.

В сентябре 1864 года цесаревич прибыл в столицу Дании. Там в королевском дворце и состоялось знакомство двух молодых людей. Семнадцатилетняя принцесса произвела хорошее впечатление на Николая при первой же встрече. Ей же великий князь, о миссии которого она уже знала от отца и матери, понравился с первого взгляда. Между молодыми людьми возникла взаимная симпатия.

Императрице Марии Александровне сын написал: «Если бы Ты знала, как я счастлив: я влюбился в Dagmar. Не бойся, что это так скоро, я помню твои советы и не могу решиться скоро. Но как мне не быть счастливым, когда сердце говорит мне, что я люблю её горячо. Как мне её описать? Она так симпатична, проста, умна, весела и вместе застенчива. Она гораздо лучше портретов, которые мы видели до сих пор. Глаза её говорят за неё: такие добрые, умные, бойкие глаза».

Спустя несколько дней великий князь Николай сделал официальное предложение полюбившейся ему принцессе. Дагмара согласилась с большой радостью. По случаю помолвки состоялся праздничный обед. Свадьба была намечена на лето следующего года. Александр II и Мария Александровна отправили радостное поздравление молодым.

В письме родителям цесаревич с восторгом писал: «Более знакомясь друг с другом, я с каждым днём более и более её люблю, сильнее к ней привязываюсь. Конечно, найду в ней своё счастье; прошу Бога, чтобы она привязалась к новому своему отечеству и полюбила его так же горячо, как мы любим нашу милую родину. Когда она узнает Россию, то увидит, что её нельзя не любить. Всякий любит своё отечество, но мы, русские, любим его по-своему, теплее и глубже, потому что с этим связано высокое религиозное чувство, которого нет у иностранцев и которым мы справедливо гордимся. Пока будет в России это чувство к родине, мы будем сильны. Я буду счастлив, если передам моей будущей жене эту любовь к России, которая так укоренилась в нашем семействе и которая составляет залог нашего счастья, силы и могущества. Надеюсь, что Dagmar душой предастся нашей вере и нашей церкви; это теперь главный вопрос, и, сколько могу судить, дело пойдёт хорошо».

Весть о помолвке престолонаследника с датской принцессой быстро дошла до российской столицы. В нескольких фешенебельных магазинах даже начали продавать портреты невесты. С удовлетворением предстоящая женитьба старшего сына Александра II на датской принцессе была воспринята и в императорской фамилии. Пожалуй, лишь великий князь Александр, истинный друг своего старшего брата, воспринял это известие с оттенком сомнения. Он не скрывал своего мнения: брак по расчёту, каковым он считал этот династический брачный союз, не принесёт согласия в семье...

В октябре жених и невеста расстались. Николай должен был продолжить свою заграничную поездку и встретиться с матерью в Ницце, где императрица Мария Александровна хотела провести зиму вместе с младшими детьми, а принцесса осталась с родителями. Николай и Дагмара договорились о скорой встрече в Ницце. «Я нашёл то, о чём так долго мечтал: любить и быть любимому, — сказал цесаревич своей матери. — Лишь бы по плечу пришлось счастье!»

Но счастью не суждено было состояться. Наследник российского престола, как было сказано выше, находясь за границей, тяжело заболел. 5 апреля 1865 года из Ниццы в Санкт-Петербург пришла телеграмма о его безнадёжном состоянии. Врачи оказались бессильны. Царь и ближайшие родственники немедленно выехали в Ниццу.

10 апреля вместе с матерью-королевой прибыла туда и принцесса Дагмара. Это была её последняя встреча со своим возлюбленным женихом.

Почти всё время Дагмара находилась у постели умирающего. В забытьи великий князь часто повторял её имя, лишь изредка приходя в сознание. В одну из таких минут он, взглянув на своего младшего брата Александра, взял его за руку и соединил с ней руку своей принцессы, как бы передавая свою невесту нежно любимому брату, которому он оставлял и своё место на земле. Последней фразой, произнесённой им с полным сознанием, была сказанная им по-французски: «Позаботьтесь... о ней... хорошенько». Рыдая, Дагмара в последний раз поцеловала своего Ники́. В ночь на 12 апреля он скончался. Принцессу оттащили от умершего и вынесли на руках. Судьба жестоко обошлась с её женихом. А с ней?! Ведь ей ещё не было и восемнадцати лет, а она уже невеста-вдова.

Именно у постели умирающего и состоялась встреча Дагмары со своим будущим супругом. Александр, тяжело переживавший уход из жизни любимого брата, был очень внимателен к ней. А для родных её незабвенного Николая хрупкая, миниатюрная датчанка стала очень близким человеком. Несколько дней она провела в их окружении. 16 апреля гроб с телом Николая на фрегате «Александр Невский» отправили в Петербург, и принцесса, полная горя и слёз, поехала обратно к себе в Данию. Мир окрасился для неё тёмными красками.

Отныне наследником российского престола стал великий князь Александр. Родители высказали пожелание, чтобы его женой стала именно милая принцесса из Дании. Было решено, что он поедет в Копенгаген, чтобы просить её руки. Воля родителей была законом для престолонаследника. Отъезд был назначен на конец мая.

2 июня 1866 года царская яхта «Штандарт» бросила якорь у порта Копенгагена. Престолонаследник из России был встречен согласно протокольному этикету. О цели визита цесаревича из России королевской семье было известно. Знала об этом и принцесса Дагмара. Прошло немногим более года после смерти любимого жениха, но дочь датского короля была готова принять предложение его младшего брата. Ни внешностью, ни характером он не был похож на её Ники́, но память о почившем связала их крепкой нитью.

Предложение цесаревича Минни, как её называли в семье, было принято. От себя и от родителей Александр преподнёс своей невесте подарки, которые вызвали у неё такой восторг, что она радовалась как ребёнок. Таких украшений и драгоценностей датская принцесса раньше никогда не видела. Любовь к украшениям она пронесла через всю свою жизнь и даже собрала редкую коллекцию, которая состояла в основном из подарков её дорогого Саши.

28 июня жених и невеста расстались. Приезд принцессы в Россию сначала назначили на зиму, но по просьбе Александра он был перенесён на осень. Дагмара писала жениху: «Я надеюсь, что ты доволен и что ты мне признателен за то, что я готова без промедления, в любой момент покинуть родительский дом только ради тебя, моя душка. Твоё письмо так тронуло меня. Видя, как нежно ты меня любишь, я могу быть бесконечно признательна за это Богу, за всё то добро, которое Он послал мне. Ты, конечно, можешь понять, мой ангел, насколько это грустно для меня — так быстро собраться и покинуть отцовский дом. Ведь я надеялась остаться здесь ещё на зиму. Но я уверена, что найду настоят,её счастье, милый Саша!!!»

И Дагмара действительно нашла в России своё истинное счастье. Торжественный въезд невесты наследника престола в российскую столицу состоялся 17 сентября. Вместе с императрицей Марией Александровной она проехала в золочёной карете по улицам Петербурга. Стоявшие вдоль дороги люди приветствовали её криками «ура».

В первые же дни жених и невеста посетили Петропавловский собор и молча со слезами на глазах постояли у могилы Николая. После миропомазания, свершившегося 12 октября в Зимнем дворце, Дагмару из Дании стали называть великой княгиней Марией Фёдоровной. Венчание состоялось 28 октября. По случаю свадебных торжеств в Петербург приехали высокие гости: из Дании брат Фредерик, прусский кронпринц Фридрих Вильгельм, принц Герман Веймарский и наследник английского престола герцог Уэльский Альберт Эдуард. Приёмы, балы, официальные обеды, вечера поражали будущую императрицу своей пышностью. Всего этого Дагмара раньше никогда не видела. До того как её отец в 1863 году стал датским королём, шлезвиг-голштинская принцесса была вообще далека от всякой роскоши, обходилась без слуг, общалась с простыми людьми. Лишь последние три года она жила во дворце с его королевской атмосферой, но в рамках скромного придворного быта. И вдруг такая роскошь!

В распоряжение молодых был предоставлен Аничков дворец — большое здание в центре Петербурга на берегу реки Фонтанки, окружённое парком. Он был построен более ста лет назад императрицей Елизаветой для своего фаворита Алексея Разумовского и обустроен заново великим князем Александром Александровичем для будущей семейной жизни. С первых же дней между супругами установились нежные отношения, которые они сохраняли до конца своих дней. У принцессы из Дании никогда не возникало сомнений, что муж защитит её от всех жизненных неурядиц, рядом с ним ей было спокойно и надёжно.

При российском дворе сразу же полюбили цесаревну, маленькую весёлую женщину с тёмными волосами и чёрными сверкающими глазами. Она охотно общалась со своими новыми родственниками и русскими вельможами, умела наладить со всеми хорошие, добрые отношения, любила принимать гостей и была отличной собеседницей.

6 мая 1868 года в Царском Селе, где традиционно проводили летние месяцы члены царствующей фамилии, супруга цесаревича родила своего первенца, Николая, будущего императора. Год спустя у великокняжеской четы родился второй сын, Александр, которому судьба отвела лишь один год жизни. В 1871 году Мария Фёдоровна родила ещё одного сына, Георгия, и спустя три года дочь Ксению. В конце 1878 года появился на свет сын Михаил. Вторая дочь, Ольга, родилась 1 июня 1882 года, когда датская принцесса была уже российской императрицей.

Мать любила всех детей, и они платили ей тем же. «Дорогая Мама» была непререкаемым авторитетом. Она заботилась о них, следила за учёбой, давала наставления, выслушивала тайны, не занимаясь, однако, мелкой опекой. От сыновей и дочерей Мария Фёдоровна требовала выполнения своих обязанностей, правдивости, честности и открытости. Безукоризненное знание этикета, простота в быту, непритязательность в еде, регулярная гимнастика, холодные «водные процедуры» и никаких сантиментов — таковы были принципы воспитания.

Согласно патриархальному семейному укладу, который все свято чтили, признанным главой семьи был конечно же отец. Будучи бесспорным моральным авторитетом, он, однако, все права по управлению семейной жизнью передал жене. Как воспитывать детей, каких учителей к ним пригласить, какие книги им читать, когда читать молитвы, где отдыхать — за это и за многое другое отвечала именно она. Нередко ей приходилось смягчать конфликты, возникавшие порой между детьми и их отцом, отличавшимся требовательностью не только к себе, но и к своей семье.

Старшего сына Николая родители с малолетства готовили к будущей роли императора. Под постоянным контролем Марии Фёдоровны он вырос аккуратным, даже педантичным человеком, редко позволявшим себе расслабиться и отложить исполнение «того, что надо». И взрослого сына мать не оставляла без внимания. Когда великий князь Николай уже служил офицером в лейб-гвардии Преображенском полку, то и тогда наставления матери не прекратились. «Никогда не забывай, — писала она в письме сыну, — что все глаза обращены на тебя, ожидая, каковы будут твои первые самостоятельные шаги в жизни. Всегда будь воспитанным и вежливым с каждым, так, чтобы у тебя были хорошие отношения со всеми товарищами без исключения, и в то же время без налёта фамильярности иль интимности, и никогда не слушай сплетников».

Супруг великой княгини Марии Фёдоровны, урождённой принцессы Датской, вступил на престол в марте 1881 года после трагической смерти своего отца, императора Александра II. К этому времени прошло уже четырнадцать лет, как дочь короля Христиана IX пересекла границу России, в которой она нашла свой второй дом. Отныне она государыня земли Российской, императрица.

Александр III стал истинным главой императорской семьи; он держал всех великих князей и великих княгинь в соответствующем положении; его не только уважали, но и боялись.

Большую часть времени царская семья проводила в Гатчине, в наиболее отдалённой от столицы резиденции. И хотя Гатчинский дворец был самым большим в окрестностях Петербурга и в нём насчитывалось несколько сот комнат, семья разместилась не в роскошных апартаментах, занимаемых когда-то императором Павлом, прадедом Александра III, а в бывших помещениях для гостей и прислуги на низком антресольном этаже. Мария Фёдоровна с мужем, сыновья и две дочери жили в небольших уютных комнатах с низкими потолками. «Саша любит свои маленькие миниатюрные комнаты, в которых он кажется великаном», — говорила обычно императрица. Зато окна личных помещений царской семьи выходили в большой красивый парк. Для детей там было раздолье: игры на свежем воздухе, визиты многочисленных сверстников — родственников большой романовской семьи.

В Гатчине семья царя жила очень уединённо. Только по воскресеньям устраивались большие обеды, на которые приглашались члены императорской фамилии и близкие к государю люди. Крестины, бракосочетания, похороны, другие важные события являлись поводом для того, чтобы собрать всех Романовых вместе. Муж Марии Фёдоровны был гостеприимным хозяином.

Иногда собиралось небольшое общество для исполнения камерной музыки, нередко сам Александр Александрович играл на фаготе, а Мария Фёдоровна ему аккомпанировала. Порой устраивались любительские спектакли или приглашались артисты.

В Москве с 10 по 17 мая 1883 года состоялись коронационные празднования. Они открылись торжественным въездом царской семьи в древнюю русскую столицу. Великий князь Александр Михайлович в своей книге воспоминаний так описывает это событие:

«Впереди кортежа, направлявшегося к Кремлю, ехал верхом на коне царь. Длинный поезд золотых карет следовал за кавалькадой. В первом экипаже сидела императрица Мария Фёдоровна с восьмилетней великой княжной Ксенией и королевой Греческой Ольгой...

В Кремль въехали через Спасские ворота и подъехали к Архангельскому собору. Официальная программа дня закончилась молебствием, отслуженным митрополитом Московским при участии хора Придворно-певческой капеллы. Вторая половина дня 12 мая и весь следующий день были заняты обменом визитами между членами Императорской фамилии и иностранными высочайшими особами, а также различными развлечениями, данными в их честь.

15 мая началось салютом в 101 выстрел со стен Кремля. Мы все собрались в зале Большого дворца... Государь и государыня, появились, когда часы пробили девять. Привыкнув к скромной жизни гатчинского двора, Александр III был явно недоволен окружавшей его пышностью. «Я знаю, — говорило выражение его лица, — что мне через это надо пройти, но чем скорее всё это будет окончено, тем для меня будет приятнее». Императрица, по-видимому, наоборот, наслаждалась. Ей было приятно видеть своих родных. Она любила торжественные церемонии... Залитая драгоценностями, как некое восточное божество, она двигалась вперёд маленькими шагами, и четыре камер-пажа несли её длинный, вышитый золотом и отороченный горностаем шлейф. После традиционного целования руки, в котором приняли участие все присутствовавшие... Государь подал руку Императрице, и шествие двинулось к выходу через залы, наполненные придворными, дипломатами, министрами и военными...

Следуя церемониалу, Императорская чета вышла на Красное крыльцо и, по старинному обычаю, трижды земно поклонилась многотысячной толпе, стоявшей в Кремле... Затем шествие двинулось на специально сооружённый деревянный помост, покрытый красным сукном, который вёл в Успенский собор... Три митрополита и сонм архиепископов и епископов встретили Их Величества при входе в собор и проводили к тронам, сооружённым посредине храма... Когда наконец наступил долгожданный момент, митрополит взял с красной бархатной подушки Императорскую корону и передал её в руки Царя. Александр III возложил собственноручно корону на свою голову и затем, взяв вторую корону, Императрицы, повернулся к коленопреклонённой Государыне и надел ей на голову корону. Этим обрядом символизировалась разница между правами Императора, данными ему свыше, и прерогативами Императрицы, полученными ею от Императора».

Коронация закончилась принятием императорской четой Святого причастия. При возвращении шествия во дворец вновь звонили колокола и гремел пушечный салют. В самой древней части дворца, так называемой Грановитой палате, состоялся праздничный обед.

В Петербурге своей резиденцией императорская чета сделала Аничков дворец. Императрица любила город и каждую зиму упрашивала супруга переехать в столицу. Из любви к своей маленькой Минни он соглашался на её просьбу, но жить в Зимнем дворце отказывался, находя его неприветливым и слишком роскошным. Однако все важные приёмы и балы происходили именно там.

Первый бал в Зимнем дворце их императорские величества давали по традиции осенью. В его великолепных просторных галереях и залах, украшенных колоннами из мрамора, яшмы и малахита, с золотыми потолками и большими хрустальными люстрами, собиралось до трёх тысяч человек: придворные в чёрных с золотым шитьём мундирах; военные, увешанные орденами, молодые офицеры в парадной форме и светские дамы, усыпанные драгоценностями. Как только появлялась царская чета, оркестр начинал играть полонез. Затем один танец сменял другой, пока не начинался ужин. И только за полночь, когда император с императрицей удалялись в Аничков дворец, гости начинали расходиться.

По нескольку раз в сезон балы проходили в Аничковом дворце. Но они носили несколько семейный характер. Мария Фёдоровна в отличие от своего мужа очень любила танцевать и была неутомима в них. Вальсы, мазурки, котильоны с разнообразными фигурами чередовались без перерыва. Император, радушно приняв гостей, обычно удалялся в свой кабинет и возвращался лишь ко времени ужина. Когда Мария Фёдоровна всё ещё не хотела заканчивать, Александр III использовал своё, придуманное им средство. Музыкантам было приказано постепенно поодиночке удаляться, оркестр слабел, пока наконец не слышался звук лишь одного инструмента. Все оглядывались в недоумении, бал прекращался сам собой.

Петербург с его стотридцатитысячным населением был в то время центром русской жизни. В театрах ставились оперы и балеты русских композиторов, оркестры исполняли музыку Глинки и Чайковского. В театр императорская чета ездила часто, следила за всеми новинками. Особенно нравились супругам русские спектакли.

Да и в Аничковом дворце регулярно устраивались концерты. Ещё будучи цесаревичем, супруг Марии Фёдоровны в 1872 году основал Общество любителей духовой музыки и сам лично участвовал в этом музыкальном кружке. Александр играл на кларнете. Мария, которая всегда при этом присутствовала, высказывала порой свои замечания. У неё была поразительная музыкальная память. Иногда она играла с мужем на фортепьяно в четыре руки.

Большой интерес царская чета проявляла к русским древностям, памятникам зодчества, иконописи и фрескам. С удовольствием супруги посещали художественные выставки, проводимые в столице. Мария Фёдоровна обожала живопись, бралась частенько за кисть и сама, хотя ни в Дании, ни в России не получила настоящего художественного образования. В одной из галерей впоследствии висела её картина — портрет кучера в натуральную величину. Император коллекционировал картины, предпочтение отдавал живописным произведениям русских мастеров. В одном из императорских дворцов после смерти Александра III был учреждён Национальный музей русского искусства, известный сейчас как Русский музей. Основу его составили картины из личного собрания императора.

«На акварельной выставке 1892 года мне снова выдалась честь «водить» императрицу и великую княжну Ксению, — пишет в своих «Воспоминаниях» русский художник Александр Бенуа. — Среди девяти моих акварелей, вставленных в одну раму, имелся и крошечный видик Копенгагена, а именно его знаменитой Биржи со шпилем, составленным из хвостов сплетённых между собой драконов. Не скрою, что при выборе такого мотива среди фотографий, привезённых из моего первого заграничного путешествия, у меня был расчёт посредством именно этого вида привлечь внимание бывшей датской принцессы. И этот расчёт вполне оправдался. Государыня Мария Фёдоровна не только расспросила меня о том, когда я был в столице Дании, как она мне понравилась, но и пожелала знать, с каких пор я занимаюсь живописью... Должен сказать, что я вообще был очарован императрицей. Даже её маленький рост, её лёгкое шепелявенье и не очень правильная русская речь нисколько не вредили чарующему впечатлению. Напротив, как раз тот лёгкий дефект в произношении вместе с её совершенно явным смущением придавал ей нечто трогательное, в чём, правда, было мало царственного, но что зато особенно располагало к ней сердца... Отношения супругов между собой, их взаимное внимание также не содержали в себе ничего царственного. Для всех было очевидно, что оба всё ещё полны тех же чувств, которыми они возгорелись четверть века назад...»

Со своей Минни Александр III был неразлучен. Императрица по возможности сопровождала его повсюду: не только на балах и выездах в театр или на концерты, но и в поездках по святым местам, на военных парадах и даже при посещении различных учреждений. С годами Александр III всё больше считался с её мнением, однако не допускал, чтобы Мария Фёдоровна вмешивалась в государственные дела. Она и не стремилась как-то влиять на своего мужа или в чём-то ему перечить. Если с её стороны и бывали хотя бы самые лёгкие поползновения, император решительно пресекал их.

Шумная придворная жизнь в столице и светская суета за осень и зиму надоедали Александру III, и семья с первыми весенними днями вновь перебиралась в Гатчину. Петербурга супруг датской принцессы не любил, а может, и боялся. Забыть расправы над своим отцом он не мог и предпочитал затворнический образ жизни. Жить в кругу семьи, подальше от света — таково было его желание. Светские обязанности брала на себя Минни, как её продолжали звать в семье. Она обожала торжественные церемонии. Миниатюрная по сравнению с великаном-царём, она расточала всем присутствовавшим свою ласковую улыбку, зная, что выглядит великолепно в своих неотразимых украшениях. Особую слабость Мария Фёдоровна питала к жемчугам. Иногда на ней сразу можно было видеть десять жемчужных ниток. Некоторые из них спускались до самого пояса.

За пределы России императорская чета нечасто выезжала. Официальных визитов в другие страны Александр III совершать не любил. Правда, осенью частенько на радость своей супруге выезжали в Данию, чтобы провести там три недели вместе с королевской семьёй. Царь велел построить для себя во Фредесборге отдельный дворец и вёл там жизнь мирного буржуа со всем своим семейством. Для Марии Фёдоровны это было большим счастьем.

Иногда ездили в Крым. Во время одной из таких поездок произошло крушение поезда, в котором ехала царская семья, возвращавшаяся из Ялты в Петербург. Поезд сошёл с рельсов, и почти все вагоны разбились. Это случилось в октябре 1888 года на станции Борки около Харькова. Царь и его семья в это время обедали в столовом вагоне. Крыша вагона обвалилась, но Александр III благодаря своей гигантской силе сумел удержать её на своих плечах и держал до тех пор, пока жена и дети не выбрались из вагона. Серьёзную травму получила старшая дочь Ксения, у Марии Фёдоровны руки и ноги были изрезаны осколками битого стекла и всё тело было в синяках. Несмотря на это, она упорно твердила, что с нею всё в порядке и, как настоящая сестра милосердия, помогала доктору перевязывать раненых. Приказав принести свой личный багаж, императрица принялась резать свои сорочки на бинты. Число пострадавших во время аварии составило двести восемьдесят один человек, из них двадцать один погиб.

В официальных сообщениях об этом событии говорилось как о крушении поезда по неизвестной причине. Полиции так и не удалось найти виновных. Что же касается спасения царской семьи, то об этом говорили как о чуде.

В 1894 году внезапно скончался её любимый супруг. В январе он заболел, как тогда называли, «инфлюэнцей», которая дала осложнение на лёгкие. Несколько дней положение императора оставалось крайне тяжёлым. Мария Фёдоровна, которая всегда очень тревожилась за здоровье своего Саши, была в страшном беспокойстве. По её настоянию были вызваны лучшие врачи, которым он позволил под напором жены обстоятельно себя обследовать. Они нашли положение серьёзным, но не опасным. Спустя некоторое время всё вроде бы нормализовалось. Императорская чета стала появляться на официальных приёмах, посещала смотры и парады. Внешне Александр III мало изменился, но Мария Фёдоровна видела, что её мужу плохо. Каждый день она спрашивала, как он себя чувствует, но он почти никогда не жаловался.

В августе царская семья некоторое время провела в Беловежской пуще, которая состояла к тому времени в распоряжении удельного ведомства, там только что был достроен дворец для императора. Мария Фёдоровна надеялась, что чистый воздух хвойных деревьев, размеренный режим и уход дадут благоприятный результат. «Какой живительный воздух! Какая величественная картина!» — радовалась Мария Фёдоровна, когда прибыли на место. Вместе с родителями приехали трое детей: наследник престола Николай, великий князь Михаил и великая княжна Ольга. Сын Георгий находился в то время на Кавказе. Два года назад у него обнаружили туберкулёз лёгких, и по рекомендации врачей он проходил курс лечения в высокогорном местечке Аббас-Туман неподалёку от границы с Турцией. Отсутствовала и дочь Ксения, ставшая недавно женой великого князя Александра Михайловича, своего двоюродного дяди.

Царская семья разместилась во дворце, и началась тихая, спокойная жизнь. Супруги вставали около восьми часов утра, пили утренний чай или кофе, совершали небольшую прогулку, иногда ехали прокатиться в пуще, разыскивая охотников, чтобы посмотреть на их трофеи или принять участие в их трапезе. Сам Александр вместо охоты предпочитал работу в своём кабинете. Вечером устраивалась выставка убитой дичи. На крыльцо выходили император и императрица, любовались красивыми животными, спрашивали об особенно удачных выстрелах. По уходе императорской четы старший повар выбирал, что считал нужным, для царской кухни, остальная дичь раздавалась слугам.

Жизнь в тиши и уединении в Беловеже была вскоре нарушена. Неожиданно состояние императора стало ухудшаться. Посоветовавшись с мужем, Мария Фёдоровна вызвала с Кавказа своего сына «Жоржи». Приезд великого князя временно оживил царскую семью. Отец и мать были обрадованы здоровым, бодрым видом своего сына. Однако это оживление быстро утихло. Прибывший с жаркого Кавказа Георгий не выдержал внезапной перемены климата, и его болезнь, только что уступившая лечению, вновь разыгралась.

Мария Фёдоровна в страшной тревоге за мужа и сына вместе с семьёй срочно покинула Беловежскую пущу. Некоторое время пробыли в Спале, охотничьем угодье неподалёку от Варшавы, и 21 сентября были уже в Крыму. Врачи считали, что в тёплом климате состояние государя может улучшиться.

Александр III скончался 20 октября неожиданно для всех, не дожив одного года до пятидесяти лет. Не помог и переезд в Крым, где поначалу казалось, что состояние императора улучшается, сухой крымский воздух благотворно на него подействовал. Перемена к худшему наступила внезапно. Последний раз Мария Фёдоровна выехала с мужем на короткую прогулку в коляске 2 октября, и больше он уже не покидал своих комнат. Императрица всё ещё не теряла надежды, верила, что Бог не допустит такой несправедливости, чтобы она осталась без своего Саши, делала всё, что могла. По её настоянию в Ливадию прибыл известный профессор из Германии Эрнст Лейден. Врачи осматривали больного, давали рекомендации, предписывали лекарства. Однако жене лишь мольбами и слезами удавалось заставить его их принять. Она часами делала ему лёгкий успокаивающий массаж, тщательно следила за его диетой. Со слезами на глазах Мария Фёдоровна согласилась на желание мужа послать приглашение невесте своего старшего сына, принцессе Гессенской Алисе. 10 октября в сопровождении своей сестры, великой княгини Елизаветы Фёдоровны, Алиса предстала перед императором. Умирающий благословил брачный союз цесаревича Николая. Ему оставалось лишь десять дней жизни.

В предчувствии конца мужа Мария Фёдоровна словно оцепенела. Она почти не спала, ничего не ела, много молилась. Просила Господа не допустить, чтобы Саша, любовь, радость, ушёл из жизни. Она готова была пожертвовать всем, лишь бы он остался с ней.

Но судьба была неумолима. Утром 20 октября император настоял на том, чтобы ему разрешили подняться с постели и пересесть в кресло. «Я думаю, что пришёл мой час, — сказал он жене. — Не печалься обо мне. Я совершенно спокоен». Немного позже позвали детей и невесту старшего сына. У дворца в ожидании страшной вести стояли родные и близкие.

Один из очевидцев кончины Александра III граф Шереметев писал в своих мемуарах:

«Мы пошли в Большой дворец, куда начали все собираться. Быстро входит великий князь Николай Михайлович, весь взволнованный, в слезах. Говорит: «Умирает удивительно, как патриарх...» Прошло несколько минут, входит Бенкендорф и говорит: «Он умер»... поднялись по лестнице. Дверь с верхней площадки лестницы в приёмную была закрыта. Прислуга стояла у дверей и плакала. Мы остановились на верхних ступенях лестницы, стояли, как казалось нам, мучительно долго... И вот дверь отворилась настежь, и мы вошли. Это была та комната, в которой принимала меня императрица тому назад несколько дней, маленькая, в одно окно. Из неё дверь была открыта в соседнюю комнату, вправо, в спальню.

В мыслях промелькнуло: что я увижу? Но увидал то, чего конечно же помыслить не мог... Увидел и остолбенел. Спиною к открытым дверям в креслах сидел государь. Голова его слегка наклонилась влево. И другая голова, наклонённая вправо, касалась его, и эти две головы замерли неподвижно, как изваяния. То была императрица. У меня промелькнуло: они оба живы, или они оба умерли. Священник медленно и отчётливо читал Евангелие. Мгновенно всё вокруг меня зарыдало. И никто не трогался с места...»

Не сдерживая слёз, родные стали подходить прощаться. Мария Фёдоровна всё ещё сидела в том же положении. Вдруг заметили, что она без сознания. Подняли с кресла, внесли в спальню, положили на кровать. Лишь примерно через час императрица, теперь уже вдова, очнулась...

Вечером того же дня в спальне служили первую панихиду. Мария Фёдоровна, вся в чёрном, стояла окаменев. Она не плакала, ни на что не реагировала, как будто уже и не жила.

27 октября гроб с телом усопшего императора отправили из Ливадии. В тот же вечер на корабле прибыли в Севастополь. Мария Фёдоровна, простившись с сыном Георгием, который должен был возвращаться в Аббас-Туман, села в поезд, в который внесли и гроб её мужа. Она ехала в том самом вагоне, где пять недель назад с ней вместе сидел её дорогой супруг. В письме к Георгию она написала: «Видеть его место на диване всегда пустым! Повсюду, повсюду мне кажется, что в любой момент он может войти. Мне чудится, что я вижу, как сейчас появится его дорогая фигура. И я всё не могу осознать и заставить войти в мою голову эту страшную мысль, что всё кончено и что мы должны продолжать жить на этой грустной земле уже без него!»

В Петербурге, куда прибыли спустя пять дней, Мария Фёдоровна не пропускала ни одной панихиды, которые служились ежедневно. «С того момента, как началась для меня эта чернота, мы пережили тяжёлые и душераздирающие моменты, — писала она сыну, — и главным образом это был приезд сюда, в наш любимый Аничков, где мы были так счастливы в течение 28 лет. А теперь всё кажется мне таким пустым и страшным. Любимые комнаты, когда-то такие родные и симпатичные, а теперь пустые и грустные. Я чувствую себя в них абсолютно потерянной. Я ощущаю, что душа их покинула».

Погребение Александра III состоялось 7 ноября в Петропавловской крепости. Мария Фёдоровна не уронила ни одной слезы. Когда подходила к гробу для прощального поцелуя, закрыла глаза. «О как это было страшно и ужасно — последнее прощание. Это было повторением незабываемого 20 октября, когда добрый Бог отобрал у меня того, которого я лелеяла и любила больше всего на свете и который всем вам был лучшим из отцов», — писала она сыну Георгию.

Многие годы впоследствии ей казалось, что её супруг вернётся к ней. Для неё он навсегда остался живым. Ни разу она не взглянула на него в гробу, сердце не велело, да и сил не было увидеть его безжизненным. Часто он приходил к ней в её сновидениях. Проснувшись после «свидания с ним», она не скрывала своей радости: он не забывает о ней.

«Я так и не могу привыкнуть к этой страшной реальности, что дорогого и любимого больше нет на этой земле. Это просто кошмар. Повсюду без него — убивающая пустота. Куда бы я ни отправилась, везде мне его ужасно не хватает. Я даже не могу подумать о моей жизни без него. Это больше не жизнь, а постоянное испытание, которое надо стараться выносить, не причитая, отдаваясь милости Бога и прося Его помочь нам нести этот тяжёлый крест!»

Мария Фёдоровна в столь трудные для неё дни держалась самоотверженно: присутствовала на церемониях, принимала соболезнования множества именитых гостей, прибывших в Петербург почти из всех владетельных европейских домов, чтобы отдать последний долг русскому царю.

На престол вступил великий князь Николай Александрович. Через неделю после похорон состоялось его бракосочетание с принцессой Гессенской, ставшей в православии Александрой Фёдоровной. Отныне она первая дама в государстве, а Мария Фёдоровна получила официальный титул «вдовствующая императрица». Но казалось, что переход в новое качество датскую принцессу-вдову мало беспокоил. Её сердце переполняло одиночество.

Великий князь Константин Константинович после обряда венчания Николая II записал в своём дневнике: «Больно было глядеть на бедную Императрицу. В простом, крытом белым крепом, вырезном платье, с жемчугами на шее, она казалась ещё бледнее и тоньше обыкновенного, точно жертва, ведомая на закланье; ей невыразимо тяжело было явиться перед тысячами глаз в это трудное и неуютное для неё время». Но Мария Фёдоровна достойно выполняла свой долг. Из Зимнего дворца, где свершилось бракосочетание сына, она первой уехала в свой Аничков дворец, чтобы приготовиться к приёму новобрачных. За праздничным столом она осталась лишь короткое время, извинилась и ушла. В этот вечер сдержать слёз она уже не могла.

В письме сыну Георгию Мария Фёдоровна «вылила» свою душу: «У нас два дня назад наш дорогой Ники женился. И это большая радость видеть их счастливыми. Слава Богу, этот день прошёл. Для меня это был настоящий кошмар и такое страдание. Эта церемония с помпой при такой массе народа! Когда думаешь, что это должно проходить публично, сердце обливается кровью и совершенно разбито, это более, чем грех. Я всё ещё не понимаю, как я смогла это перенести. Это было жутко, но добрый Бог дал сверхчеловеческие силы, чтобы перенести всё это. Без Него это было бы невозможно. Ты представляешь, как же должно быть страшно, несмотря на эмоции и резкую боль, присутствовать на свадьбе Ники без любимого Ангела Папы. Однако я чувствовала его присутствие рядом с нами, и что он молился за счастье нашего дорогого Ники, и что его благословение всё время снисходит на нас свысока».

Сын-император из любви и уважения к своей дорогой «Мама» поселился с молодой женой в Аничковом дворце. Он не хотел оставлять мать одну. Почти два месяца у них гостила сестра Марии Фёдоровны Александра, герцогиня Уэльская. Когда она уезжала, вдова русского царя горько плакала.

В жизни датской принцессы наступил новый период. Отныне она как вдовствующая императрица лишь присутствовала, правила же германская принцесса. И это несмотря на то, что сын, император Николай II, оставил за матерью все привилегии. Сохранил он за ней и некоторые обязанности. Как и прежде, Мария Фёдоровна должна была руководить главной благотворительной организацией России, так называемым Ведомством учреждений императрицы Марии, основанным ещё супругой Павла I принцессой Вюртембергской, а также Обществом Красного Креста.

В Аничковом дворце Николай II с супругой прожили до весны. Затем молодые переехали в Царское Село, которое стало их любимым местом пребывания. Мать имела возможность наблюдать, что Ники действительно влюблён в свою принцессу. Конечно, она была рада за сына, но и обеспокоена: ей казалось, он становится слишком зависимым от этой женщины, несколько замкнутой и скованной в поведении и, что называется, нелюдимой. Свекрови, прожившей в России уже почти тридцать лет, было трудно понять, что невестка не стремится приобретать популярность, не старается обязательно нравиться. Аликс достаточно было, что муж её безгранично любит.

Напряжённость, возникшая в отношениях между Марией Фёдоровной и её невесткой, никогда не приводила к открытому конфликту, но нередко достигала опасной грани. Обе женщины разительно отличались своими характерами, привычками и взглядами на жизнь. Так что соблюдалась лишь формальная сторона общения. Всё это тоже накладывало определённую тяжесть на душу вдовы.

В июле 1895 года Мария Фёдоровна стала бабушкой: великая княгиня Ксения Александровна родила свою единственную дочь Ирину, а в ноябре того же года родилась дочь и в семье сына-императора. Имя первой дочери Николай II согласовал со своей «дорогой Мама». Мария Фёдоровна писала сыну Георгию на Кавказ: «Ники буквально купается в счастье от своей новой роли отца».

Прошёл год со дня смерти императора Александра HI. Годичный траур истёк, но Мария Фёдоровна оставалась в трауре. Она посещала официальные церемонии, бывала на балах и даже по традиции сама давала бал в Аничковом дворце, считая, что не следует лишать других права веселиться. Но печаль не проходила, постоянно рядом была тень её незабвенного Саши.

В мае 1896 года в Москве состоялась коронация Николая II. Для Марии Фёдоровны радость за сына сочеталась с тоской по ушедшему. Ей всё напоминало то время, когда тринадцать лет назад супруг-император венчал её короной. Но слёз души она не показывала никому, держалась стойко, улыбалась, принимала знаки внимания, поздравления.

Сыну Георгию она написала: «Наконец-то я счастлива оттого, что всё это уже позади. Я благодарна Богу за то, что Он помог мне справиться с моими собственными чувствами, и за то, что Он помог мне выполнить этот страшный, но священный долг — присутствовать на короновании моего дорогого Ники и помолиться за него и рядом с ним в этот самый большой и важный момент, самый серьёзный в его жизни».

А через несколько дней, уже вернувшись в свою Гатчину, она написала сыну о страшной катастрофе, случившейся в Москве на Ходынском поле. Там собрались тысячи людей для получения царских подарков по случаю коронации, внезапно началась давка, и очень многие погибли.

«Я была очень расстроена, увидев всех этих несчастных раненых, наполовину раздавленных, в госпитале, и почти каждый из них потерял кого-нибудь из своих близких. Это было душераздирающе. Но в то же время они были такие значимые и возвышенные в своей простоте, что просто вызывали желание встать перед ними на колени».

Постепенно вдовствующая императрица стала изредка участвовать в светской жизни. Но новое большое горе опять выбило её из колеи. 28 июня 1899 года в Аббас-Тумане скончался её любимый сын Георгий. Двух лет не дожил он до своего тридцатилетия, болезнь одолела его, медицина оказалась бессильной.

Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «После того как острота потери притупилась, мама снова окунулась в светскую жизнь, став при этом ещё более самоуверенной, чем прежде. Она любила веселиться; обожала красивые наряды, драгоценности, блеск огней, которые окружали её. Одним словом, она была создана для придворной жизни. Всё то, что раздражало и утомляло папу, для неё составляло смысл существования. Поскольку отца не было больше с нами, мама чувствовала себя полноправной хозяйкой. Она имела огромное влияние на Ники́ и принялась давать ему советы в делах управления государством. А между тем прежде они нисколько её не интересовали. Теперь же она считала своим долгом во всё вмешиваться».

Положением дел в стране после смерти своего мужа Мария Фёдоровна была недовольна. Она считала, что при Александре III бразды правления были в сильных руках, в годы царствования её сына как в государстве, так и в императорской семье Романовых стали возникать шатания и разброд. Одному близкому человеку она как-то сказала, что «как будто царствования её мужа никогда и не было — так велика разница между тем, что было тогда, и тем, что происходит теперь». Потрясением для вдовствующей императрицы явился подписанный Николаем II 17 октября 1905 года Манифест о введении демократических прав и о выборах в Думу. В то время она находилась в Дании у родителей и о событиях в России узнавала из газет. Прошло одиннадцать лет со дня смерти Александра III, и сын, клявшийся перед Богом сохранить в неприкосновенности оставленную ему в наследство власть, пошёл на её ограничение. А ведь отец оставил ему надёжную империю.

У самой Марии Фёдоровны открылось как бы второе дыхание. Если раньше её занимали лишь женское образование и больничное дело, то отныне, видя неопытность сына-правителя, она активно стала интересоваться вопросами политики и дипломатии, внимательно изучала международную обстановку, черпая немало полезных сведений из бесед с иностранными послами и царскими министрами, и нередко была способной дать полезный совет. Жажда деятельности обуревала её.

Как пишет великая княгиня Ольга: «От её внимания не ускользала ни одна из сторон образовательного дела в Российской империи. Она немилосердно эксплуатировала своих секретарей, но не щадила и себя. Даже скучая на заседании какого-нибудь комитета, она не выглядела скучающей. Всех покоряла ей манера общения и тактичность. Мама совершенно откровенно наслаждалась своим положением первой дамы в империи».

Главную роль вдовствующая императрица играла и в своей семье, уже не только как мать, но и как бабушка. Великая княгиня Ксения Александровна за первые семь лет супружеской жизни после дочери Ирины родила ещё пятерых сыновей. В 1907 году у неё родился ещё один мальчик. Он был последним ребёнком в семье старшей дочери. У старшего сына после четырёх дочерей наконец-то родился сын. Это было большой радостью царской семьи. О страшной болезни долгожданного наследника престола узнали не сразу.

Свою младшую дочь Ольгу Мария Фёдоровна выдала замуж, когда той исполнилось девятнадцать лет. Выбор матери пал на принца Петра Ольденбургского, который был значительно старше девушки. Бракосочетание состоялось в конце июля 1901 года. На торжество были приглашены лишь самые близкие родственники, но свадьба была не слишком весёлой, да и счастья этот брак не принёс великой княгине Ольге Александровне. Её супруг, известный в Петербурге кутила и страстный игрок, не проявлял к ней внимания, поговаривали, что он вообще не интересовался женщинами. «Мы прожили с ним под одной крышей почти пятнадцать лет, — откровенно выскажется позже Ольга Александровна, — но так и не стали мужем и женой». В 1916 году она разведётся с Петром Ольденбургским и выйдет замуж за капитана гвардейских кирасиров Николая Куликовского. С ним она создаст счастливую семью и станет матерью двоих сыновей.

При императрице Марии Фёдоровне довольно длительное время оставался её младший сын Михаил. После кончины отца, которого великий князь буквально боготворил, началось его приобщение к военному делу. А когда умер брат Георгий, считавшийся официально наследником Николая II, он выполнял роль престолонаследника, пока в 1904 году императрица Александра Фёдоровна не родила мальчика. Для великого князя Михаила это было страшной обузой, так как государственные дела его совершенно не интересовали, а династически-представительские обязанности были в тягость. Он был безумно рад, когда в царской семье родился сын. В дневнике его кузена, великого князя Константина Константиновича, есть такая запись от 2 августа 1904 года: «В пять часов мы с женой поехали навестить вдовствующую императрицу и пили у неё чай. Был и отставной наследник Миша; он сияет от счастья, что больше не наследник».

Своей матери Михаил доставил немало огорчений, когда вопреки её воле он в 1912 году женился на уже дважды разведённой женщине, красавице Наталье, которая за два года до этого родила от него сына. Вследствие этого морганатического брака великий князь Михаил Александрович по высочайшему указу был уволен из армии и лишён всех воинских званий. Над его имуществом учреждалась опека, проживание в России ему было запрещено.

Летом 1914 года началась война с Германией. Марии Фёдоровны в это время в России не было. Ещё в мае она уехала в Англию, чтобы повидаться со своей любимой сестрой Александрой, теперь уже вдовой. Её супруг, король Эдуард VII, скончался четыре года назад. В Петербург Мария Фёдоровна возвращалась через Швецию, а затем поездом через Финляндию. Как рассказывают очевидцы, на многих станциях в Великом княжестве Финляндском Марию Фёдоровну встречали пением и радостными криками. Вдовствующая российская императрица пользовалась особой популярностью в Скандинавии, так как была родом из Дании. На одной из станций в присутствии русского генерал-губернатора Финляндии она попросила собравшихся студентов спеть патриотический Марш Бьёрнебергского полка, ставший впоследствии национальным гимном получившей самостоятельность Финляндии. Студенты охотно исполнили просьбу, и генерал-губернатор не мог перечить матери русского царя.

Ещё из Лондона Мария Фёдоровна написала своей дочери Ксении: «...Не верится, что всё это так скоро могло случиться. Я совершенно подавлена... Всё, что произошло, так ужасно и так страшно, что слов нет. Боже мой, что нас ещё ожидает и как это всё кончится?»

В России вдовствующую императрицу встретили торжественно. Первые дни после приезда она ежедневно виделась со своим Ники́, по-матерински подбадривала его, удивляла всех своей энергией и решимостью действовать на благо России. Она встречалась с военными командирами, посещала смотры войск, благословляла отправлявшихся на фронт. 10 августа на радость матери в Петербург возвратился её младший сын Михаил. Через несколько дней он получил назначение на фронт в качестве командира Кавказской конной дивизии, так называемой Дикой дивизии. Вскоре дошли слухи, что он проявил мужество в боях и приставлен к награде Георгиевским крестом.

В годы войны члены императорской фамилии достойно выполняли свой долг перед родиной. Мужчины отправлялись на фронт, женщины помогали в тылу. Дочь Марии Фёдоровны, великая княгиня Ольга Александровна, уехала в Киев, чтобы работать там в госпитале. Супруга и старшие дочери её сына-императора стали сёстрами милосердия. Она сама тоже старалась не быть в стороне. О своём возрасте и связанных с ним недомоганиях она порой просто забывала, регулярно посещала госпитали, одним своим присутствием подбадривая тех, кто пролил свою кровь на фронте. Как утверждают очевидцы, датская принцесса для своих почти семидесяти лет выглядела великолепно — стройная, подвижная, полная энергии.

Но, несмотря на усилия всех и каждого, война затягивалась. Для России наступили трудные времена. Поражения на фронте оживили противников самодержавия, всякого рода злопыхателей и недоброжелателей императора и его супруги. Неудачи в войне почему-то приписывали именно им. Сначала гнев обрушился на отдельных министров, часто сменявшихся на своём посту по указке пресловутого Распутина, прочно связавшего себя с царской семьёй, затем основными виновниками стали считать Николая II и Александру Фёдоровну, немецкую принцессу, обвиняя последнюю во всех смертных грехах.

При встречах с сыном Мария Фёдоровна просила его обращать серьёзное внимание на настроение в обществе, сообщала о «круговороте» в самой императорской семье, о встречах некоторых Романовых с иностранными дипломатами и даже с оппозиционными лидерами. Будучи приверженкой сильной единодержавной власти, она внушала Николаю II, что ему как старшему в роду должны все беспрекословно подчиняться. Но, к её большому сожалению, государь относился ко всему этому спокойно и не придавал сплетням и интригам большого значения. Он был твёрдо убеждён, что империя и власть дарованы ему Богом и никто и ничто не может отнять их у него. В своём дневнике в 1915 году Мария Фёдоровна пророчески записала: «Если это будет так продолжаться, то всё это ужасно кончится». После отречения Николая II от престола в 1917 году Мария Фёдоровна с горечью писала о том, как нелепо он управлял правительством в период, предшествовавший Февральской революции.

Весной 1916 года императрица-мать решила закрыть Аничков дворец в Петрограде и переехать в Киев. Там находились её дочь Ольга и зять, великий князь Александр Михайлович. Он командовал авиацией Юго-Западного фронта, штаб которого был расположен в Киеве.

В октябре по случаю пятидесятилетия свадьбы Марии Фёдоровны в Киев прибыл Николай II с сыном. Всего два дня мать с сыном были вместе, но какая это была радость для матери. Втроём они посетили Софийский собор, совершили прогулку на автомобиле по окрестностям древнего города. Это была последняя встреча матери с сыном — русским царём. После отъезда Николая II в город стали просачиваться слухи — один невероятнее другого. Участились перебои со снабжением, очереди за продуктами увеличились, недовольство стало усиливаться. Всё говорило о возможности грядущих перемен.

Следующая встреча матери с сыном состоялась спустя четыре месяца, но уже не с царём, а просто с Николаем Романовым. Роковая весть об отречении его от престола дошла до неё 3 марта. Это было страшным ударом. Первым желанием матери было ехать к своему дорогому Ники́.

Марии Фёдоровне сообщили, что Николай отправился в Ставку в Могилёв, чтобы попрощаться со «своими» вооружёнными силами. В полдень 4 марта мать была уже в Могилёве. На вокзале её встречал сын. Но как он изменился после их встречи в Киеве! Мать готова была зарыдать от боли, помогло присущее ей самообладание. Лишь когда она осталась одна в своём вагоне, то сдержать слёзы уже была не в силах.

Четыре дня вдовствующая императрица пробыла в Могилёве с сыном. Дочери Ксении она телеграфировала: «Счастлива быть с Ним в эту самую тяжёлую минуту». Рано утром 8 марта мать с сыном расстались: мать уезжала обратно в Киев, а бывшего царя под арестом отправили из Могилёва в Царское Село к семье.

Когда вдовствующая императрица возвратилась в Киев, там всё уже было иначе: торжественной встречи на вокзале не было, флаг над дворцом снят. А спустя некоторое время был снят и увезён памятник её мужу, императору Александру III. Мария Фёдоровна упрямо отказывалась мириться с действительностью, продолжала посещать киевские лазареты и госпитали. Однако в отношении чувствовалось всё больше враждебности. Кончилось тем, что ей было отказано в посещении военного госпиталя, чтобы навестить раненых солдат. «Медицинский персонал не желает вашего присутствия», — заявили матери бывшего царя. В газетах писали, что Романовы — враги народа. Было объявлено и о нежелательности её пребывания в Киеве.

Вдовствующей императрице и другим членам царской семьи министром юстиции Керенским было разрешено проживание в Крыму. Великий князь Александр Михайлович предложил тёще вместе с семьёй выехать в его имение Ай-Тодор, расположенное в двадцати километрах от Ялты. Потребовалось немало времени, чтобы уговорить Марию Фёдоровну отправиться на юг России. Ей очень хотелось быть рядом с дорогим Ники, судьбу которого она тяжело переживала.

Наконец в ночь на 23 марта вдовствующая императрица, великий князь Александр Михайлович, дочь Ольга с мужем и несколько человек из придворного штата императрицы-матери сели в поезд, который четыре дня спустя доставил их в Севастополь. Оттуда на автомашинах, присланных из военно-авиационной школы, личный состав которой оставался преданным монархии и лично великому князю Александру Михайловичу, они были доставлены в Ай-Тодор. Несколько позже туда приехала и старшая дочь Марии Фёдоровны с детьми.

После смерти своего дорогого Саши императрица-принцесса в Крыму ни разу не была. Она была в страшном волнении. Но именно благодаря отъезду на юг Мария Фёдоровна избежала страшной судьбы большинства Романовых. Ведь ещё в середине марта 1917 года Петроградский совет в своей резолюции записал, что «широкие рабочие и солдатские массы, завоевавшие свободу для России, недовольны тем, что свергнутый Николай Кровавый, его жена, сын Алексей и мать Мария Фёдоровна находятся на свободе». Соответственно выдвигалось требование предпринять «самые решительные шаги к аресту всех членов дома Романовых».

Весну и лето семья прожила спокойно, не считая тревоги о Ники и других близких. 12 августа Мария Фёдоровна вновь стала бабушкой. Дочь Ольга родила сына.

К осени положение в Крыму переменилось в худшую сторону. Временное правительство решило «присматривать за Романовыми», прислав для этой цели в Крым своего комиссара. Усилили своё внимание и местные большевики. Севастопольский совет вынудил Временное правительство выдать ему ордер на обыск Ай-Тодора для расследования «контрреволюционной деятельности» его обитателей.

Обыск был произведён ночью матросами-большевиками. Перевернув вверх дном весь дом, матросы ничего не нашли, кроме старых охотничьих ружей. В книге воспоминаний великой княгини Ольги Александровны так описывается обыск комнаты её матери: «...Помещение было в страшном беспорядке. Все ящики комодов пусты. На полу одежда и бельё. От платяного шкафа, стола и секретера оторваны куски дерева. Сорваны гардины. Ковёр, на котором в беспорядке валялись вещи, разодран, видны голые доски. Матрац и постельное бельё наполовину стащены с кровати, на которой всё ещё лежала императрица-мать. В глазах её сверкал гнев. На брань, которой покрывала погромщиков Мария Фёдоровна, те не обращали ни малейшего внимания. Они продолжали заниматься своим делом, пока особенно ядовитая реплика, которую они услышали от пожилой женщины, лежавшей на постели, не заставила одного из них заявить, что им ничего не стоит арестовать старую каргу. Лишь вмешательство великого князя Александра Михайловича спасло вдовствующую императрицу. Однако, уходя, большевики унесли с собой все семейные фотографии, письма и семейную Библию, которой так дорожила Мария Фёдоровна».

В Ай-Тодоре вдовствующая императрица, её дочери, зять и близкие им люди жизнь вели однообразную. Они были лишены свободного передвижения и возможности вести переписку без цензуры. Своему младшему брату Вальдемару Мария Фёдоровна написала в Данию:

«Сердце разрывается от всего этого отчаяния... Только Господь Бог может помочь нам вынести эти несчастья, которые постигли нас, как гром среди ясного неба....

Бедняга Ники... Я никогда не представляла себе, что можно вышвырнуть нас и что мы будем вынуждены жить как беженцы в собственной стране».

В это время старший сын находился под арестом в Царском Селе. В его дневнике есть запись от 6 мая 1917 года: «...Мысли особенно стремились к дорогой Мама. Тяжело не быть в состоянии даже переписываться. Ничего не знаю о ней, кроме глупых или противных статей в газетах».

Осенью до Марии Фёдоровны дошла весть, что Николай с семьёй в августе 1917 года отправлен в Тобольск. В сентябре она получила от него первое письмо, а в конце октября ещё одно, ответ на которое был её последним письмом к сыну:

«Дорогой мой, милый Ники́!

Только что получила твоё дорогое письмо от 27 октября, которое меня страшно обрадовало. Не нахожу слов тебе достаточно это выразить и от души благодарю тебя, милый! Ты знаешь, что мои мысли и молитвы никогда тебя не покидают; день и ночь о вас думаю, и иногда так тяжело, что кажется, нельзя больше терпеть...

Вот уж год прошёл, что ты и милый Алексей были у меня в Киеве. Кто мог тогда подумать, что нас ожидает и что ты должен пережить! Просто не верится! Я только живу воспоминаниями, и счастлива прошлым, и стараюсь забыть, если возможно, теперешний кошмар...

Мы живём очень тихо и скромно, никого не видим, так как нас не выпускают из имения, что весьма несносно. Ещё слава Богу, что я вместе с Ксенией и Ольгой и со всеми внуками, которые по очереди у меня обедают каждый день.

Мой новый внук Тихон нам всем принёс огромное счастье. Он растёт и толстеет с каждым днём и такой прелестный, удивительно любезен и спокоен. Отрадно видеть, как Ольга счастлива и наслаждается своим Беби, которого она так долго ждала. Они очень уютно живут над погребом. Она и Ксения каждое утро бывают у меня, и мы пьём какао, так как всегда голодны. Провизию так трудно достать, особенно белый хлеб и масло...

Понимаю, как тебе приятно прочесть твои старые письма и дневники, хотя эти воспоминания о счастливом прошлом возбуждают глубокую грусть в душе. Я даже этого утешения не имею, так как при обыске весною всё, всё похитили, все ваши письма, 3 дневника и пр. и пр. До сих пор не вернули, что возмутительно, и спрашивается, зачем?..

Сегодня, 22 ноября, день рождения дорогого Миши, кажется, живёт в городе. Дай Бог ему здоровья и счастья...

Шлю тебе самые горячие пожелания. Да хранит тебя Господь, да пошлёт тебе душевное спокойствие и не даст России погибнуть.

Крепко и нежно тебя люблю, Христос с вами, горячо любящая тебя твоя старая Мама́».

Между тем большевики, захватившие власть, жестоко расправились с сыновьями датской принцессы. Сначала они убили великого князя Михаила Александровича, запретив ему проживание в Гатчине, где он находился по разрешению Временного правительства, и выслав в Пермь. Некоторое время он содержался в тюрьме, затем ему было разрешено жить в гостинице. В центре был заду ман коварный план: инсценировать попытку побега и убить. В ночь на 13 июня Михаил был расстрелян вместе со своим секретарём, англичанином Николаем Джонсоном. Его казнь послужила прологом к расправе над другими Романовыми. 7 июля 1918 года был злодейски убит последний русский царь Николай Александрович. Сын Марии Фёдоровны, её пять внуков и невестка были казнены в Екатеринбурге в подвале Ипатьевского дома, где их содержали.

К счастью, обо всех этих ужасных событиях вдовствующая императрица не знала. До неё доходили разные слухи, но она им не хотела верить. Переписка с родственниками в Дании подвергалась цензуре, так что Мария Фёдоровна оказалась в Крыму как бы в изоляции. К тому же она перенесла сильный бронхит. Во время одного из обысков, который производился глубокой ночью в её комнате с целью найти какие-либо компрометирующие материалы, она простудилась. В течение нескольких часов, отказавшись от предложения одеться с помощью женщины, помогавшей при обыске, она вынуждена была стоять в одной сорочке.

Однако вдовствующая императрица ни при каких обстоятельствах не теряла мужества. Во время одного из очередных обысков, когда она вынуждена была отвечать на нескончаемый ряд вопросов, и, в частности, «об имени и роде занятий», она как-то спросила с сарказмом, не нужны ли сведения о её комнатной болонке.

Датский королевский дом был обеспокоен положением принцессы Дагмары. Однако Министерство иностранных дел Дании на своё прошение относительно её выезда на родину не получило положительного ответа. Обращение к российским властям мотивировалось тем, что принцесса, ставшая после замужества членом другого правящего дома, отныне лишена своего титула. У неё отобрали все права, тем самым Россия сама де-факто отказалась воспринимать вдовствующую императрицу как царскую персону. Поэтому она должна получить возможность вернуться обратно в своё отечество. Ответ русского правительства был однозначным: Мария Фёдоровна должна сама лично обратиться с ходатайством о выезде.

Вдовствующая императрица не пожелала обращаться с просьбами к новым и, по её мнению, незаконным властителям страны, считая это ниже своего достоинства, особенно после пережитых унижений. Несмотря на огромное желание вернуться домой, в Данию, принцесса-императрица считала для себя унизительным просить о милости тех, кто виноват в крушении монархии и несчастьях всей её семьи.

С весны 1918 года вдовствующая императрица с двумя дочерьми и их семьями, уже просто как русская гражданка, проживала в имении Дюльбер, принадлежавшем великому князю Петру Николаевичу и расположенном неподалёку от Ай-Тодора. Ни денег, ни прочих средств к существованию у них практически уже не было, да и обстоятельства пребывания на вилле Дюльбер были критическими. Практически все находились под домашним арестом и ежедневно опасались за свою жизнь.

Представитель датского Красного Креста врач Карл Иммануил Кребс обратился к большевистским властям с просьбой дать возможность оказать поддержку датской принцессе, которая живёт в очень плохих условиях и «хотела бы иметь законное разрешение вернуться домой, в Данию». Необходимые для организации отъезда и путешествия деньги готов предоставить датский королевский дом.

Продукты и предметы первой необходимости семье вдовствующей императрицы датчанам доставить удалось, а вот вопрос о её возвращении на родину явно затягивался. Датский королевский дом и ближайшие родственники могли лишь довольствоваться перепиской с Марией Фёдоровной, которая в конце лета 1918 года переехала на находившуюся неподалёку от поместья Дюльбер виллу Харакс, которая принадлежала великому князю Георгию Михайловичу, брату её зятя. Крым .в то время уже был занят немцами, и положение царской семьи улучшилось, она находилась по крайней мере в безопасности. По словам навестившего Марию Фёдоровну финского курьера, она в то время была «относительно свободна» и жаловалась лишь на нехватку кофе и масла.

В начале октября 1918 года вдовствующей императрице удалось тайно переправить письмо датскому посланнику в Петроград. «Мы здесь в настоящий момент живём в покое и мире, всегда надеясь на лучшие времена и веря в милосердие Господа нашего, — писала она. — Мне было бы очень радостно, если бы Вы при случае написали мне и сообщили, что происходит и как вы живете. Это было уже так давно, когда я получила известия из дома, а от моей сестры в Англии я ничего не слышала с февраля. Так жестоко быть разлучённой со всеми и отрезанной ото всего остального мира!.. Дагмара».

Спустя месяц после отправки этого письма немцы покинули Крым: кайзеровская Германия больше не существовала. Теперь уже Великобритания выказала большой интерес к судьбе вдовствующей императрицы. Военный министр Уинстон Черчилль предложил отправить в Крым корабли английского военного флота, находившегося в Константинополе, чтобы эвакуировать мать русского царя и её близких, поскольку их жизни с уходом немцев может угрожать опасность.

Но Мария Фёдоровна пока не желала уезжать. Она была уверена, что её старший сын жив, и всё ещё надеялась увидеть его. Лишь только весной 1919 года мать последнего русского царя согласилась покинуть Россию. В апреле 1919 года вдовствующая императрица с маленькой собачкой на руках поднялась в Ялте на борт крейсера «Мальборо». Но ещё до того, как крейсер отплыл, Мария Фёдоровна потребовала, чтобы все другие корабли с беженцами тоже покинули гавань и вышли в море. До последней минуты она беспокоилась, что кого-то забудут на российском берегу.

Из Константинополя «Мальборо» взял курс на Мальту, а оттуда, уже на крейсере «Нельсон», Мария Фёдоровна направилась в Англию. 10 мая вдовствующая императрица была в Лондоне. На станции Виктория, куда она прибыла из порта Спитхэд по железной дороге, её встретили король Георг с королевой Марией и сестра Александра.

В английской столице вдова-императрица провела три месяца. В Данию она отправилась лишь 15 августа в сопровождении своего брата, принца Вальдемара. В Копенгагене дочь прежнего датского короля встречали Христиан X и члены его семьи. Не было ни салюта, ни флагов, ни других атрибутов торжественной церемонии. Правительство Дании явно дало знать, что уважение к династии Романовых не должно идти вразрез с политическими и экономическими интересами страны. И только русские эмигранты относились к ней как к царственной персоне.

Первые два года Мария Фёдоровна прожила в одном из флигелей королевского дворца Амалиенборг. Там же находились покои её племянника, короля Христиана X, который не скрывал неприязни к своим обездоленным родственникам.

В Дании Мария Фёдоровна стала неофициальной главой русской эмигрантской колонии, которая насчитывала более трёх тысяч человек. Многие обращались к ней за помощью, и она считала своим долгом удовлетворять просьбы. Всех эмигрантов она считала одной семьёй и никому не отказывала. При этом ей, как вспоминает дочь Ольга, «не приходило в голову, что средств едва хватает на то, чтобы содержать собственную семью». Некоторое время состоятельные друзья вдовствующей императрицы оказывали ей денежную поддержку, но вскоре этому пришёл конец, и она ощутила полное финансовое фиаско. А деньги требовались на содержание секретаря, казака, выполняющего роль охранника, придворной дамы и другой прислуги. У неё оставались лишь некоторые драгоценности, которые чудом удалось вывезти из России.

После того как королю Христиану X стало известно о бедственном положении его тётки, он заметил, что она могла бы продать свои драгоценности. В Амалиенборге она их больше не носила, разве что бриллиантовую брошь, которую подарил ей дорогой Александр в день их бракосочетания. Но расстаться с чем-либо из своих сокровищ вдовствующая императрица не желала.

Датское правительство, для которого бывшая принцесса Дагмара оставалась чужой вдовствующей императрицей, не хотело содержать её за счёт государственного бюджета. На помощь пришёл английский племянник, король Георг V, назначив «дорогой тётушке Минни» ежегодную ренту в десять тысяч фунтов стерлингов. Но при этом англичане определили отставного адмирала Андрупа управляющим делами Дагмары. Его роль, помимо прочего, состояла в том, чтобы ограничить большие денежные расходы и соразмерять их с теми средствами, которыми она располагает.

В ноябре 1922 года Мария Фёдоровна уехала в Англию, но летом следующего года вновь вернулась в Данию, где был организован сбор частных пожертвований, чтобы обеспечить её пребывание на родине. Поселилась она на вилле Видёре в окрестностях Копенгагена. Вилла была построена ещё при Христиане IX для своих дочерей. Там было достаточно места для императрицы и её свиты, и главное содержание виллы обходилось значительно дешевле, чем в Амалиенборге.

К финансированию проживания принцессы Дагмары подключились несколько крупных датских фирм. Но до конца своих дней бывшая императрица, в распоряжении которой в России были огромные средства, так и не смогла привыкнуть к своим скромным денежным возможностям.

Большой болью для Марии Фёдоровны оставалась судьба её сыновей и их семей. Она всю жизнь не переставала надеяться, что они живы. В 1924 году, узнав, что великий князь Кирилл Владимирович, кузен её Ники́, провозгласил себя русским императором в эмиграции, она отреагировала на это крайне болезненно. Она написала письмо в Париж великому князю Николаю Николаевичу, в котором выплеснула свою горечь:

«Моё сердце обливалось кровью, когда я читала манифест великого князя Кирилла, в котором он провозгласил себя царём Всея Руси. Ведь ещё вообще ничего не известно о судьбе моих горячо любимых сыновей и судьбе моего маленького внука.

Поэтому я рассматриваю любое появление нового царя как поспешность. Нет человека в мире, который мог бы погасить мой последний проблеск надежды...»

Такие настроения обуревали Марию Фёдоровну, несмотря на то что ещё в 1918 году в Дании стало известно о казни её сына. Датская королевская семья пришла в ужас, узнав о свершившемся преступлении, и, вероятно, сообщила об этом своей принцессе, находившейся в то время в Крыму. Сама же Мария Фёдоровна с момента, когда семью её сына перевезли из Тобольска в Екатеринбург, ничего не знала о них. Но до конца дней своих она отказывалась верить сообщениям о казни, была убеждена, что царская семья освобождена и находится где-то в безопасности.

Когда её племянник, датский король Христиан X, выразил ей в письме в октябре 1918 года соболезнование в связи с гибелью Николая II, она написала:

«Эти вызывающие ужас слухи о моём бедном любимом Ники́, слава Богу, всё же неправда, так как после многих недель ужасного напряжения, противоречивых сообщений и публикаций я уверена в том, что он и его семья освобождены и находятся в безопасном месте. Можешь представить себе то чувство благодарности Господу нашему, которое наполнило моё сердце.

От него самого я ничего не слышала с марта, когда они ещё были в Тобольске, поэтому ты можешь представить, какой кошмар я пережила за эти месяцы, хотя в глубине души и не оставляла надежды...»

Действительно, ещё много лет спустя после 1918 года ходила молва о том, что царь Николай II жив. И страдающее сердце матери верило этому!

Постоянно при матери находилась великая княгиня Ольга Александровна со своей семьёй. Она была для Марии Фёдоровны и медсестрой, и горничной, и секретарём. Её старшая сестра Ксения, муж которой, великий князь Александр Михайлович, остался жить во Франции, вскоре по приезде в Данию вместе с детьми перебралась в Англию. Для Марии Фёдоровны младшая дочь стала просто незаменимой. Вот только к зятю, полковнику Куликовскому, она до конца своих дней относилась подчёркнуто официально, считая его посторонним человеком. Когда к императрице приходили гости, то общение с ними разрешалось лишь дочери, её муж был не вхож в апартаменты своей тёщи. А если Марии Фёдоровне приходилось, хоть и очень редко, присутствовать на какой-либо встрече или приёме во дворце Амалиенборг, сопровождать её должна была только дочь.

В конце 1825 года скончалась любимая сестра Марии Фёдоровны, вдовствующая королева Александра. Эта смерть явилась страшным ударом для императрицы-принцессы. С её уходом из жизни она почувствовала себя как бы в пустом пространстве, отчаянию не было границ. Несмотря на многочисленные недомогания, Мария Фёдоровна стала отказываться от медицинской помощи, часто оставалась одна, рассматривая фотографии прошлых лет, проявляла беспокойство о своей шкатулке с драгоценностями, которую спрятала под кровать, думая, что за ней охотятся злоумышленники.

Родственники вдовы Александра III продолжали настаивать, чтобы она рассталась со своими сокровищами, стоимость которых ещё более возросла благодаря нескольким ювелирным изделиям, унаследованным ею от покойной сестры Александры.

В своём письме английский король Георг V рекомендовал своей «дорогой тётушке Минни» поместить драгоценности в банковский сейф в Лондоне. Однако Мария Фёдоровна упорно не хотела расстаться со шкатулкой. Она оставалась в спальне хозяйки до самой её смерти.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна скончалась 13 октября 1928 года на вилле Видёре. Около её постели находились дочери Ольга и Ксения со своим сыном Александром, приехавшая из Англии за неделю до этого. Присутствовал при уходе из жизни своей тёщи и полковник Куликовский с сыновьями.

О смерти принцессы Дагмары, бывшей императрицы великой державы, было написано на первых страницах всех датских газет.

Датский король Христиан X крайне неохотно дал согласие на торжественные похороны своей тёти. В последний раз на несколько дней вновь «ожили» блеск и величие императорской России. Были представлены все владетельные дома Европы, присутствовали и многие представители дома Романовых, а также русские эмигранты. Из Парижа прибыл глава Русской православной церкви за рубежом митрополит Евлогий.

Панихиду служили в церкви Александра Невского в Копенгагене. Церковь была полна русскими, которые пришли проститься с матерью их последнего царя. Люди стояли на коленях, держа в руках зажжённые свечи. Почётный караул лейб-гвардейцев и гусар двигался во главе шествия, когда гроб выносили из церкви. Печальному событию отдала должное и датская столица. Около ста тысяч копенгагенцев вышли на улицы. Витрины магазинов по пути шествия траурной процессии были задрапированы чёрным крепом. Повсюду были приспущены флаги. И только советская миссия в Копенгагене не выказала усопшей никаких знаков уважения.

Похороны состоялись 19 октября. Гроб, задрапированный пурпуром, покрытый национальным датским флагом, доставили поездом в Роскилл. Там, в кафедральном соборе, усыпальнице датских королей, Дагмара была погребена рядом со своими родителями.

Когда в 1988 году исполнилось шестьдесят лет со дня смерти вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, русские эмигранты пожелали отметить это событие. В крипту собора посторонние обычно не допускаются, но королева Маргрете по просьбе князя Димитрия Романовича Романова распорядилась разрешить русскую православную литургию в соборе.

Мария Фёдоровна не раз высказывала желание покоиться в русской земле рядом со своим незабвенным супругом императором Александром III. Несколько лет назад заговорили о возможном переносе праха матери последнего русского царя в Петербург для захоронения в Петропавловском соборе. К настоящему времени воссоединение любящих супругов свершилось.

А какова же судьба «волшебной шкатулки» вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны?

Дело было так.

На похороны вдовы российского императора в Копенгаген прибыл бывший русский министр финансов Питер Барк, который после революции поселился в Англии и являлся в то время административным директором Английского международного банка в Лондоне. Перед ним была поставлена цель — как можно быстрее заполучить и вывезти в Англию украшения Марии Фёдоровны, находившиеся в Видёре. Их намеревались продать с аукциона. В присутствии и с согласия старшей дочери Ксении шкатулку с драгоценностями запечатали и с особым курьером доставили в Лондон. Младшая дочь Ольга об этом узнала несколько позже от своей сестры.

Шесть месяцев спустя шкатулка была распечатана в Виндзорском замке. При этом присутствовали король Георг V, королева Мария и великая княгиня Ксения Александровна. Ольгу Александровну на эту церемонию не пригласили. «Мне дали понять, что меня это не касается, поскольку я замужем за человеком простого звания», — с горечью пишет она в своих мемуарах. Фирма «Хеннель и сыновья» произвела оценку ювелирных изделий. Их стоимость составила огромную сумму — полмиллиона фунтов стерлингов! Однако дочери получили от продажи этих драгоценностей немного и притом опять же не в равных пропорциях. Почему? Да всё по той же причине. Ксения была «дважды Романова», а Ольга состояла в морганатическом браке с полковником Куликовским.

История с разделом наследства матери проложила глубокую пропасть между сёстрами. Они практически перестали общаться. Ксения жила до конца своих дней в Лондоне. Ольга после нескольких лет проживания в Дании переехала с семьёй в Канаду, где и закончила свой жизненный путь. Умерли сёстры в один и тот же год — 1960-й.

После продажи русских драгоценностей в коллекции английской королевы Марии появились когда-то принадлежавшие супруге императора Александра III ювелирные изделия. В них она, а позднее и королева Елизавета II не раз появлялись на особо торжественных церемониях.

АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА

мператрица Мария Фёдоровна тридцать четыре года прожила будучи вдовой. Из них двадцать три года она делила величие первой дамы России со своей невесткой, гессенской принцессой. Гессен — родина супруги Александра II Марии Александровны. Судьба распорядилась, чтобы ещё одна гессенская принцесса стала русской царицей и, пожалуй, самой спорной фигурой на российском престоле. О ней и написано больше всего, порой весьма противоречивого. Но, ознакомившись с огромным количеством страниц, посвящённых этой немецкой принцессе, невольно приходишь к мысли: многие авторы своё субъективное мнение зачастую выдают за объективную истину.

Что же это за женщина, породившая вокруг себя так много различных толков и сплетен? Каким образом эта принцесса стала российской царицей? Как сложилась её жизнь вдали от родины? Какая судьба ей была уготована? Эти и многие другие вопросы найдут ответ в последующем повествовании.

Настоящее имя последней российской императрицы — Алиса Виктория Елена Луиза Беатриса. Родилась она 6 июня 1872 года в старом немецком городе Дармштадте, расположенном у края широкой долины Рейна. Её отец, великий герцог Гессена Людвиг IV, считался мудрым правителем, хорошим военачальником и сердечным человеком. Он приходился племянником российской императрице Марии Александровне, но высоким родством не пользовался и не досаждал своей именитой тете и её царствующему супругу какими-либо просьбами. Женат герцог был на урождённой принцессе Великобритании и Ирландии Алисе, дочери многодетной английской королевы Виктории. В этом счастливом браке родилось семеро детей. Шестым ребёнком в семье и была Аликс, как звали её родители, прелестная белокурая девочка с лучезарными глазами и очаровательными ямочками на щеках.

Это была дружная культурная семья, в которой дети воспитывались без излишней роскоши и в должной строгости. Мать, хотя и вышла замуж за немецкого принца, оставалась по духу своему англичанкой. Свои комнаты во дворце она заполнила реликвиями, привезёнными из Англии, стены жилых помещений украсила портретами королевы Виктории и принца Альберта и картинами, на которых изображались сценки из английской жизни и старые британские замки.

Сознание долга, чувство чести, любовь к справедливости и преклонение перед Богом — таковы были основные нравственные принципы этой молодой женщины, которые она хотела привить своим детям. «Я воспитываю моих детей просто и слежу, чтобы не развить в них излишние потребности», — писала герцогиня в Англию своей матери-королеве.

Эрнст Людвиг, старший сын в семье, не раз потом будет вспоминать, что герцогиня-мать всегда была полна новых идей в воспитании своих детей и прилагала немало усилий, чтобы развить их кругозор, привить любовь к искусству и радость восприятия красоты природы, а главное, доброе отношение к ближнему. Например, на Рождество дети герцога должны были отдавать часть полученных ими подарков детям прислуги. «Преимущества своего рождения должны быть подкреплены делами», — не раз говорила английская принцесса своим дочерям и сыну, стараясь уже с раннего детства приучить их доставлять радость другим. Герцогиня часто брала детей в городские больницы и приюты, куда они обычно приносили свои игрушки и пакетики со сладостями.

Осенью 1878 года в Дармштадте вспыхнула эпидемия дифтерии. Не обошла она стороной и дворец герцога. Алиса сама ухаживала за детьми, ночи просиживала около них, переходя от одной постели к другой. Младшая её дочь, родившаяся двумя годами позже Аликс, вскоре скончалась, а спустя неделю заболела и умерла сама герцогиня, оставив своих детей сиротами. «Безоблачное счастливое детство, постоянный солнечный свет, а потом вдруг огромная чёрная туча» — так это событие запечатлелось в памяти шестилетней Аликс.

В своём завещании супруга гессенского герцога распорядилась: её дети по крайней мере один раз в два года должны приезжать в Англию, чтобы не терять связи со своими родными и сохранять любовь к отечеству своей матери.

Королева Виктория, глубоко опечаленная смертью дочери, как бы взяла на себя её материнские обязанности. Внукам она регулярно писала письма, подписываясь: «Ever your devoted Mama»[4]; время от времени навещала их в Дармштадте, радовалась, когда дети приезжали к ней. Любовь и нежность к умершей дочери королева перенесла на своих осиротевших внуков, а к их отцу-герцогу стала относиться, как к родному сыну. Аликс, младшую в семье, бабушка взяла к себе в Англию, где гессенская принцесса и жила вплоть до своего замужества.

Сначала у Аликс была гувернантка, затем её воспитанием занялась Маргарет Джексон, высокообразованная англичанка, увлекающаяся политикой и философией. Она не только окружила девочку душевным теплом и заботой, но и сумела передать ей увлечённость этими предметами и убеждённость, что политика доступна не только мужчинам. В качестве примера Джексон называла её бабушку-королеву, которая, несмотря на свой преклонный возраст, оставалась одним из могущественных монархов в Европе. К своей воспитательнице гессенская принцесса, впоследствии ставшая российской императрицей, сохранила привязанность на всю жизнь. Она писала ей письма, обращаясь не иначе, как «Моя дорогая Мэджи», и подписываясь: «Твоя любящая крошка королева» — такое прозвище дала мисс Джексон своей любимице.

Внучка английский королевы обладала чуткой, впечатлительной натурой. Она с раннего детства полюбила чтение, отдавая предпочтение сказкам и небольшим рассказам. Впоследствии ей хотелось узнавать всё больше и больше из того, что знают молчаливые мудрецы-книги. Аликс с увлечением предалась изучению предметов, которые её интересовали, и уже в пятнадцать лет неплохо разбиралась в истории, географии, английской и немецкой литературе, даже в естественных науках и математике. Девушке казалось, что главная суть жизни человека — это учиться и учить других. Её в шутку стали называть принцессой-профессором. Во дворце бабушки дочь великого герцога Гессенского имела самые благоприятные условия для отличного образования и развития своих творческих возможностей. По мнению многих, Аликс была блестящей пианисткой и проявила способности к рисованию. Будучи немкой по рождению, гессенская принцесса по уму и сердцу с годами становилась истинной англичанкой. Её воспитание, образование, формирование сознания и морали стали совершенно английскими.

Шли годы. Три старшие сестры Аликс вышли замуж: Виктория за принца Баттенбергского, ставшего впоследствии адмиралом английского флота, Ирена за Генриха Прусского, брата будущего германского императора Вильгельма II, а Елизавет за великого князя Сергея Александровича, младшего брата российского императора Александра III.

Бракосочетание Эллы, как называли Елизабет в семье, с великим князем Сергеем состоялось в 1884 году. Благодаря браку своей сестры Аликс впервые познакомилась с Россией, приехав на свадьбу в эту неведомую для неё страну. Английские учителя и воспитатели мало рассказывали принцессе о далёкой России, а те общие сведения, которые она получила, рисовали картину полудикой страны, расположенной на огромной равнине и населённой отсталым нецивилизованным народом.

Многое изменилось во взглядах Аликс, когда она, двенадцатилетняя внучка английской королевы, приехала в Петербург. Милая робкая принцесса с золотыми волосами и солнечной улыбкой привлекла к себе внимание детей российского царя, в том числе и наследника престола, шестнадцатилетнего Николая, он даже в порыве особой симпатии подарил ей маленькую брошку, украшенную мелкими драгоценными камнями. Это было так неожиданно для Аликс, что она сначала не раздумывая приняла подарок, но затем, видимо, решила иначе. Во время танца с цесаревичем на детском балу в Аничковом дворце девочка вложила ему в руку завёрнутую в бумагу подаренную ей накануне брошку, чем крайне смутила и огорчила великого князя.

Так возникло начало отношений между будущими супругами. Встретились они вновь лишь пять лет спустя, когда Аликс во второй раз приехала в Петербург и вместе с сестрой Эллой, супругой великого князя Сергея Александровича, присутствовала на парадах, приёмах и балах. Аликс очень похорошела. Её уже считали интересной невестой: принцы, герцоги, маркизы не прочь были предложить ей руку и сердце.

Пылкие взгляды бросал на девушку и наследник российского престола, но о своих чувствах он пока ещё не решался говорить вслух.

В августе следующего года принцесса гостила у сестры в подмосковном имении великого князя Сергея Александровича. Элла была на восемь лет старше Аликс и, испытывая к ней почти материнские чувства, искренне заботилась о младшей в семье. Общение переросло во взаимную привязанность, да и мнение о России у девушки, выросшей в обстановке английского королевского двора, стало меняться. В этот свой приезд Аликс не пришлось встретиться с цесаревичем, но о его чувствах она уже догадывалась. Узнали об отношении наследника престола к гессенской принцессе и его родители. Радости по этому поводу они не проявили, считая гессенскую принцессу недостойной их сына. Им не нравилась её чрезмерная, как они полагали, гордость. Своей невесткой императорская чета хотела бы видеть принцессу Орлеанскую Елену, дочь графа Парижского, а не сестру великой княгини Елизаветы Фёдоровны (такое имя Элла получила при переходе в православие после своего брака с братом императора). Аликс в случае бракосочетания с цесаревичем тоже обязана была поменять свою веру и имя.

Пройдя конфирмацию в лютеранской церкви, принцесса Алиса восприняла протестантство в глубокой религиозности. Отвергнуть религию, которую она только что приняла, казалось ей оскорблением Бога.

Таким образом, для брака молодых людей имелись два непреодолимых препятствия. Цесаревичу Николаю предстояло сломить волю своих родителей, а Аликс переменить свою веру.

Но от судьбы, как говорится, не уйдёшь. Обе преграды были в конце концов устранены. Однако для этого потребовалось четыре года, и стоило это немалых усилий с обеих сторон.

Весной 1894 года в Кобурге состоялась свадьба брата Аликс, Эрнста Людвига, унаследовавшего титул своего отца, скончавшегося два года назад. Великий герцог Гессен-Дармштадтский женился на принцессе Саксен-Кобургской Виктории Мелите. На брачную церемонию съехались многие королевские семьи Европы. Прибыли в Кобург английская королева Виктория, которой к тому времени было уже семьдесят пять лет; германский кайзер Вильгельм II, её внук; цесаревич Николай Александрович в сопровождении братьев своего отца, императора Александра III.

Наследник российского престола наконец-то получил разрешение своих царственных родителей вступить в брак с гессенской принцессой. Он намеревался не откладывая сделать официальное предложение во время праздников по случаю бракосочетания её брата. Как полагали, болезнь Александра III вынудила его изменить своё первоначальное решение.

В тёплый апрельский день в Кобурге в присутствии многочисленных августейших родственников состоялась помолвка старшего сына императора России с внучкой английской королевы принцессой Гессен-Дармштадтской. И коль скоро это произошло, Александр III и его супруга прислали вежливое поздравление, а императрица Мария Фёдоровна даже написала сыну: «...Спроси у Аликс, какой камень она любит больше — сапфир или изумруд? Я хочу знать это на будущее...»

Что же побудило Алису Гессенскую, которой к тому времени исполнилось двадцать два года, дать своё согласие на предложение наследника российского престола? Ведь сомнения в возможности перемены религии принцессу всё ещё не оставляли. Была ли это искренняя любовь к молодому цесаревичу, ради которой девушка готова была отказаться от своих убеждений, или же ею руководило желание стать со временем первой дамой в огромной Российской империи?

По этому поводу возникло потом много всяческих толков и домыслов, растянутых на долгие годы. Ответом послужила семейная жизнь этой замечательной супружеской пары.

Через несколько дней после помолвки Аликс уехала в Дармштадт, а оттуда в Англию. Между молодыми людьми началась ежедневная регулярная переписка.

В июне 1894 года цесаревич прибыл в Англию. Английская королева сердечно приветствовала жениха своей внучки в Виндзорском дворце. Александр III послал в Виндзор священника Иоанна Янышева, который должен был преподать его будущей невестке основы православной веры. Тридцать лет назад этот церковный служитель готовил к принятию православия датскую принцессу Дагмару, ставшую российской императрицей. Затем в течение долгого времени он занимал должность ректора Петербургской духовной академии, а последние годы являлся духовником их величеств. Вместе с отцом Янышевым приехала в Англию и Екатерина Адольфовна Шнейдер, бывшая учительница русского языка сестры Аликс, великой княгини Елизаветы Фёдоровны. Ей было поручено обучать немецкую принцессу языку страны, в которой той вскоре предстояло жить. Прислал царь невесте сына и свой подарок — ожерелье из жемчуга работы знаменитого Фаберже, представляющее огромную ценность. Получила Аликс подарки и от своего будущего мужа: кольцо с рубинами, которое она потом всегда будет носить вместе с нательным крестом, ожерелье из крупного розового жемчуга, браслет с изумрудом и бриллиантовую брошь с сапфиром. Передавали, что бабушка-королева, увидев все эти драгоценности, с улыбкой покачала головой и сказала своей любимице: «Теперь, Аликс, смотри не загордись».

Несколько недель наречённые провели вместе. Пожалуй, это было самое счастливое время в их жизни. На полях дневника Николая Аликс написала: «Мне снилось, что я любима, я пробудилась и обнаружила, что это правда, и я благодарю Бога за это. Истинная любовь — это дар, который Бог даёт нам ежедневно, всё сильнее, глубже, больше и чище». А когда жених уезжал, принцесса написала: «Я твоя, а ты мой, будь уверен. Ты заперт в моём сердце, ключик потерян, и тебе придётся остаться там навсегда».

Этим словам суждено было сбыться. До конца жизни чувство взаимной любви этой четы не остывали. Не могли охладить их ни сплетни, ни интриги, с которыми им пришлось столкнуться впоследствии не один раз.

Свадьба была назначена на весну 1895 года. Но судьба решила распорядиться иначе. 5 октября Аликс, будучи в Дармштадте, где она ожидала приезда своего жениха, получила телеграмму, срочно вызывавшую её в Крым. Отъезд произошёл поспешно. На поезде принцесса через Берлин доехала до границы России, где была встречена сестрой Эллой. На имя Аликс от московского губернатора поступила телеграмма: «В минуту вступления её Великогерцогского Высочества на нашу родную русскую почву Москва сердцем и мыслями вместе с Вашим Императорским Высочеством встречает Вашу Августейшую сестру. Горячие наши молитвы сопутствуют Вашим Высочествам туда, где ныне сосредоточены все надежды и сердца России».

Принцесса ответила: «Глубоко тронута, что Москва вспомнила обо мне в минуту вступления моего на почву новой для меня, но уже давно дорогой родины. Сестра и я от души благодарим древнепрестольную столицу и не сомневаемся в горячности её молитв о здоровье нашего возлюбленного Государя. Да поможет нам Бог. Алиса». Поездом, как обычные пассажиры, сёстры прибыли в Симферополь, где их встретил наследник престола. Он привёз их в Ливадию. Там, несмотря на недомогания и слабость, император Александр III ласково приветствовал свою будущую невестку.

Аликс поняла, что недалёк тот час, когда её Ники должен будет занять место угасающего богатыря-отца, и ей было больно, что ближайшие родственники государя явно игнорируют наследника и обращаются с ним, как «с пустым местом», словно не он, а кто-то другой возьмёт бразды правления в свои руки. В дневнике жениха она сделала такую запись:

«Любимое дитя, молись Господу! Он утешит тебя. Не чувствуй себя униженным. Твоя Санни (так называл её Николай. — Прим. авт.) молится за тебя и любимого нами больного... Будь твёрд и сделай так, чтобы доктора приходили к тебе ежедневно и сообщали, как он себя чувствует... чтобы ты всегда первым знал об этом... Ты — любимый сын отца, и тебе должны говорить всё и спрашивать у тебя обо всём. Прояви свою собственную волю и не позволяй другим забывать, кто ты. Прости меня, любимый».

Это было со стороны принцессы первой попыткой оказать давление на Николая, пока ещё цесаревича. Что побудило её к этому? Честолюбие или боль за самого близкого ей человека, которого природа не наградила силой воли, столь необходимой для державного правителя? Да он и не был готов принять на себя тяжесть царского наследия. Отцу исполнилось лишь сорок девять лет, кто бы мог подумать, что этот мощный человек так рано оставит престол.

Вскоре царь скончался. На следующий день невеста его наследника была миропомазана. Молодой император издал свой первый указ, который провозглашал новую веру, новый титул и новое имя принцессы Алисы Гессенской, лютеранки, ставшей православной великой княгиней Александрой Фёдоровной.

Гроб с телом усопшего был доставлен в Санкт-Петербург. У Николаевского вокзала членов царской семьи ожидали красные золочёные кареты, обитые чёрным крепом. Около четырёх часов траурный кортеж по грязным от мокрого снега улицам медленно продвигался к Петропавловскому собору. Город безмолвствовал, слышались лишь приглушённая дробь барабанов, стук копыт и колёс экипажей да печальный звон погребальных колоколов. Гессенская принцесса, теперь уже великая княгиня Александра Фёдоровна, закрытая густой вуалью, ехала в отдельной карете вслед за семьёй Романовых. Люди в толпе старались разглядеть свою будущую императрицу. Иногда слышался шёпот: «Она пришла к нам за гробом, плохое это предзнаменование».

Таким было начало восхождения на «Голгофу» для немецкой принцессы, разделившей трон с последним российским императором. Разве могла она предполагать, что её въезд в Санкт-Петербург будет столь мрачным!

Холод одиночества и страшные предчувствия сковывали сердце бедной девушки, слёзы стекали по щекам. Она едва сдерживала рыдания. Аликс знала, что её жених хотел, чтобы их свадьба состоялась в Ливадии и чтобы она въезжала в российскую столицу уже супругой царя. Но братья его почившего отца, великие князья, воспротивились этому. Было принято решение, что венчаться наречённые будут в столице после похорон императора.

Пока принцесса Аликс остановилась в Петербурге у своей сестры, великой княгини Елизаветы Фёдоровны; Николай же занял свои комнаты в Аничковом дворце. Виделись они лишь урывками. Как могла, невеста поддерживала своего Ники́: «У тебя много тяжёлых обязанностей; да даст тебе Господь сил нести и исполнять их. Позволь той, которой Господь даст скоро стать твоей единственной жёнушкой, разделять с тобой все радости и печали».

Брачная церемония состоялась через неделю после погребения Александра III, в день рождения вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны — по этому случаю протокол допускал краткое прекращение траура. По воспоминаниям одной из фрейлин принцесса Гессенская в этот день была очень грустна и бледна. Вместе с матерью Николая она проехала по Невскому проспекту в Зимний дворец. Там перед знаменитым золотым зеркалом невесту по традиции должны были нарядить дамы из императорской фамилии. Это было своего рода ритуалом, длившимся около трёх часов.

На Аликс надели парадное платье из серебряной парчи и подбитую горностаем парчовую мантию с длинным шлейфом. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна сняла с себя сверкающую бриллиантами брачную корону, поднесла её на красной бархатной подушечке гессенской принцессе и бережно возложила эту корону ей на голову. Через галереи дворца женщины вместе прошли в церковь, где уже ждал Николай, одетый в мундир гусара. Взяв зажжённые свечи, жених и невеста подошли к митрополиту. После краткой церемонии венчания они стали мужем и женой. И хотя по случаю бракосочетания молодого императора съехалась вся её семья, Александра Фёдоровна, как она теперь звалась, чувствовала себя сиротливо. Своей старшей сестре Виктории она затем напишет в Англию: «Наша свадьба казалась мне просто продолжением панихиды с тем отличием, что я надела белое платье вместо чёрного».

В Аничковом дворце, где отныне предстояло жить новобрачным, Мария Фёдоровна встретила молодых по русскому обычаю — хлебом-солью. Там же прошла и их первая брачная ночь. Ещё до того, как идти спать, Александра Фёдоровна записала в дневнике мужа: «Наконец-то вместе, на всю жизнь, и, когда кончится эта жизнь, мы встретимся снова в другом мире и останемся вместе навечно. Твоя, твоя». А на следующее утро под влиянием доселе неведомых ей чувств она писала: «Никогда не предполагала, что могу быть такой счастливой в целом мире, так чувствовать единство двух смертных. Я люблю тебя, в этих трёх словах вся моя жизнь».

Спустя двадцать пять лет один из свидетелей бракосочетания напишет: «Это был самый несчастливый брак, создавший самую несчастную семью в истории романовского рода». Это вполне перекликается с философией Аликс, которая как-то в письме к своему жениху написала: «Поскольку прошлое миновало и никогда не вернётся, а будущего мы не знаем, то лишь настоящее можно назвать нашей собственностью».

Итак, немецкая принцесса, получившая британское аристократическое воспитание, стала женой молодого российского царя. Не обученный и не подготовленный к управлению государством, скорее солдат, чем правитель и политик, сын Александра III и датской принцессы Дагмары стал главой огромной империи, занимающей шестую часть суши нашей планеты. Отныне ему были подвластны сто семьдесят миллионов людей, говорящих более чем на двухстах языках и наречиях. С первых же дней правления на супруга Александры Фёдоровны стала оказывать давление вся семья. Особенно четыре брата почившего императора, которые сочли, что молодой и неопытный племянник не может самостоятельно решать государственные вопросы и нуждается в их опеке. Великие князья вообще не замедлили продемонстрировать свою полную независимость, чего не могли себе позволить при прежнем государе, державшем всех Романовых в полном подчинении своей воле.

Всё это, естественно, задевало самолюбие молодой императрицы, которая хоть и пыталась порой направить своего Ники на самостоятельную стезю, но прекрасно сознавала и свою неопытность. Ведь в отличие от своей свекрови, да и всех других принцесс-цариц, которые вступили на престол лишь через несколько лет после своего замужества, принцессе из Гессена пришлось сразу же по приезде в Россию стать супругой императора. Всё было новым: традиции семьи Романовых, народ, язык, обстановка при дворе. Но, будучи человеком долга, она по мере своих сил старалась помочь мужу.

Многими годами позже сестра Николая II, великая княгиня Ольга Александровна, напишет о жене своего брата: «Она была просто совершенство в своём отношении к Ники́, особенно в первые дни, когда на него свалилось столько государственных дел. Её мужество, несомненно, спасло его. Неудивительно, что он звал её «солнышко» — её детским прозвищем. И она оставалась единственным светом в его далеко не безоблачной жизни...»

Вплоть до осени 1895 года продолжался траур — не было торжественных приёмов, балов, спектаклей. Зиму молодожёны прожили в Аничковом дворце, где императрица Мария Фёдоровна оставалась полной хозяйкой. Николай немало времени проводил с матерью, чтобы несколько утешить её своим присутствием, иногда обращаясь к ней за советом по какому-либо политическому вопросу. Александра Фёдоровна не привлекалась к этим беседам. В глазах вдовствующей императрицы она оставалась молодой девушкой, только недавно приехавшей из Германии в Россию и не разбирающейся в вопросах государственной политики. Да и взаимная ревность, столь часто возникающая между свекровью и женой сына, создавала определённую напряжённость. Мария Фёдоровна, приятная в обхождении и интересная собеседница, была крайне властолюбивой женщиной, а после смерти мужа эта её черта достигла своего апогея. Немалое раздражение Александры Фёдоровны вызвал отказ свекрови на просьбу Николая передать ей фамильные драгоценности, традиционно переходившие от одной российской императрицы к другой, хотя протокол требовал, чтобы супруга царя надевала их по официальным случаям. Лишь когда невестка заявила, что к драгоценностям она не питает никакого интереса и вообще никогда не будет их носить, мать-императрица, чтобы не доводить дело до публичного скандала, вынуждена была уступить.

Как и многим молодым жёнам, Александре Фёдоровне нелегко было адаптироваться в новой для себя обстановке и осознать столь резкий поворот в своей жизни. Сестре она написала: «Я не могу ещё реально ощутить, что я замужем, это как будто затянувшийся визит... Я плачу и терзаюсь целыми днями, потому что чувствую, что мой супруг так молод и неопытен... я одинока большее время... Мой муж целый день занят и проводит все вечера с матерью».

Домашнее напряжение продлилось несколько месяцев. Весной молодожёны уехали в Петергоф, а к осени стали обустраиваться в новом для себя доме в Царском Селе. Они решили поселиться в Александровском дворце, построенном ещё Екатериной II для своего любимого внука Александра. Там же была подготовлена и детская комната. В семье ожидалось прибавление.

3 ноября 1895 года в Царском Селе родилась первая дочь, Ольга. «Какое огромное счастье, у нас появилась такая чудная малышка, о которой так приятно заботиться», — писала Александра Фёдоровна сестре. Молодая мать чувствовала себя хорошо, она сама нянчила и купала ребёнка, пела колыбельные песни, вязала кофточки, чепчики, носочки. В этом императрица-принцесса видела отныне своё основное назначение. Но Александра счастлива. Она мать ребёнка от самого близкого ей человека...

Новый 1896 год царская семья встретила в специально подготовленных для неё помещениях Зимнего дворца. В Петербурге начался зимний сезон. Александра впервые побывала в Петербургском театре оперы и балета, посетила Французский театр. 11 января во дворце состоялся первый большой бал с выходом их величеств. Присутствовало более трёх тысяч человек, перед которыми и предстала молодая императорская чета. Они открыли бал своим танцем.

Весной 1896 года должна была состояться коронация, подготовка к которой была начата задолго. В назначенный день и час в Зимнем дворце собрались церемониймейстеры и сановники двора для принятия и перевоза императорских регалий на станцию Николаевской железной дороги. Из Бриллиантовой комнаты дворца вынесли на подушках к парадным каретам:

цепь ордена Святого Апостола Андрея Первозванного: малую — Государыни Императрицы Александры Фёдоровны и большую — Государя Императора;

державу — целиком из золота, обрамленную сапфирами и бриллиантами;

скипетр — со знаменитым Орловским диамантом;

две короны: малую — Государыни Императрицы и большую — Государя Императора, украшенную 4936 бриллиантами весом в 2858 карат, — наследство Екатерины II.

Для каждой регалии предназначена была отдельная карета, запряжённая цугом в четыре лошади. Десять дворцовых гренадеров под командованием генерал-адъютанта сопровождали царские регалии до Москвы в особом экстренном поезде. В Первопрестольной поезд встречал московский генерал-губернатор. В сопровождении придворных чинов императорские регалии были перевезены в Оружейную палату Кремля.

В конце мая в ясный солнечный день состоялся торжественный въезд их императорских величеств в Кремль: император на коне, а императрицы в каретах. Венчание на царство проходило по строго отработанному ритуалу и длилось около пяти часов. В конце Александра Фёдоровна встала на колени перед супругом-царём, он надел на её голову унизанную бриллиантами корону, затем нежно поцеловал, помог подняться и, взяв под руку, подвёл к трону. Закончился церемониал коронации тем, что императрица-мать, а вслед за ней и каждый член императорской фамилии по одному подходили к тронам, на которых восседали их величества, и приносили присягу. Впервые коронация российского императора, восемнадцатого царя Романова, была запечатлёна на фотографиях.

Гессенской принцессе церемония венчания казалась своего рода мистическим бракосочетанием её с Россией. Как писали потом очевидцы: «Взгляд её как будто блуждал в таинственных далях и будто не замечал того, что совершается вокруг; казалось, что в этот великий момент она не ощущала ни радости, ни гордости».

Сама Александра Фёдоровна напишет в Англию, что в тот день она впервые почувствовала себя государыней-матушкой русского народа и осознала своё назначение.

Следующий день по старой русской традиции принадлежал народу. На Ходынском поле, расположенном на окраине Москвы, должно было состояться массовое гулянье. Намечалось также, что перед собравшимися предстанет императорская чета.

По этому случаю там скопилось около полумиллиона людей, желающих увидеть царя и царицу, а также выпить пива, которым будут угощать по милости государя. Вдруг прошёл слух, что пива всем не хватит. Задние стали напирать, доски, прикрывающие траншеи, которые использовались ранее для военных манёвров, проводившихся на этом поле, не выдержали, и произошло страшное... В результате столпотворения около тысячи четырёхсот человек погибло, несколько сотен получили увечья.

О случившейся трагедии доложили царю и царице, но, вероятно, не в полном объёме. Многое от них в тот день скрыли, либо стараясь уберечь их величества от излишних переживаний, либо намеренно... В Москве же на следующий день быстро разошлась весть, что в тот вечер, когда над жертвами трагедии лились слёзы, царь и царица танцевали на балу, устроенном в их честь французским послом. Это сочли бесчувственным со стороны нового государя, проявившего равнодушие к народному бедствию. Хотя бал состоялся опять же по настоянию великих князей, дядей Николая II, которые решительно высказались за то, чтобы царская чета присутствовала на этом важном, по их мнению, политическом мероприятии. Александра Фёдоровна, едва скрывая слёзы, вынуждена была сопровождать супруга, не сумевшего и на этот раз противостоять своим маститым родственникам. Ей казалось, что события на Ходынке — предзнаменование чего-то грозного в будущем. На принцессу с её тонкой душой и философским складом ума это произвело тягостное впечатление. Её одолевали дурные предчувствия.

Летом 1896 года молодая царская чета посетила Всероссийскую промышленную художественную выставку в Нижнем Новгороде. Принимали её восторженно — это радовало Александру Фёдоровну, которая воочию убедилась, что русский народ принял её как свою государыню-матушку.

В августе и сентябре Николай II с супругой и маленькой Ольгой совершил поездку по странам Западной Европы. Они посетили Австрию, Германию, Англию и Францию. В Англии состоялась первая встреча королевы Виктории со своей правнучкой, родившейся в далёкой России. Говорили, что английская королева с малюткой на руках выглядела значительно моложе своих лет и сияла от гордости.

В Париже российский император и его супруга присутствовали при закладке моста имени Александра III. Этот мост и сегодня своей красотой и монументальностью привлекает внимание многочисленных гостей французской столицы.

Молодая российская императрица — высокая, стройная, красивая — держалась с большим достоинством и была олицетворением власти и величия. Она вызывала общие восторги. А в западных газетах писали, что царь и царица выглядят как глубоко любящие люди...

В течение следующих пяти лет у Александры Фёдоровны родились ещё три дочери: Татьяна, Мария и Анастасия. «Но где же наследник престола?» — говорили в свете. Пошли толки и пересуды. Злые языки передавали друг другу, что рождение первой девочки разочаровало родителей, появление второй их омрачило, а при рождении следующих двух они уже не скрывали своего явного огорчения.

Конечно же Александра Фёдоровна очень хотела, чтобы у неё родился сын, молила Бога об этом — ведь должен же быть продолжатель рода Романовых! Но и своим девочкам была бесконечно рада, лично ухаживала за ними, занималась их воспитанием. В дела мужа она до 1902 года практически не вникала, главной её заботой были дети. Царская семья жила большую часть времени в Александровском дворце. Он мало был похож на царскую резиденцию, да и располагался этот дворец несколько в стороне от других роскошных построек Царского Села. Здесь императорская чета и обосновалась, немного по-сельски, немного по-английски (Александра всё ещё по своей натуре оставалась англичанкой). Очень редко их величества приезжали в Петербург, так что покои в Зимнем дворце чаще всего пустовали.

Источником постоянной поддержки для супруги российского царя оставалась королева Виктория. С тех пор как внучка Аликс вышла замуж, они регулярно писали друг другу письма. Любящая бабушка всегда беспокоилась за исключительную застенчивость своей внучки, опасаясь, что быстрый взлёт от принцессы до царицы не даст ей возможности приобрести непринуждённость и уверенность в великосветском обществе. Что, собственно, и произошло... Между императрицей и российской аристократией постепенно возник замкнутый круг непонимания и отторжения. Шумные обеды, большое общество принцессе были не по душе. Ей было очень трудно привыкнуть к своему положению императрицы, и притом в обстановке самого пышного европейского двора, наиболее подверженного интригам и проискам различных кругов. Нелегко было определиться и в рангах придворных, случались ошибки в обращении, что приводило принцессу-царицу в смущение и способствовало её отчуждённости. По сравнению с дружеским расположением и непринуждённостью вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны её невестка казалась холодной и высокомерной. Общество почти отвергало молодую государыню.

«Она считает себя умнее и образованнее всех и хочет завести у нас свой западный строй», — заговорили при дворе. А в глаза конечно же поклонение и раболепная покорность. Всё это императрица Александра Фёдоровна очень хорошо понимала. Улыбка на лице и притворно-фальшивые разговоры не могли скрыть ненавистную злобу и зависть.

В большую семью Романовых принцесса Гессенская тоже не вписалась. «В семье её невзлюбили, — напишет великая княгиня Ольга Александровна. — Из всех Романовых ей досталось больше всего злословия... Я вспоминаю, что многие вещи я едва выносила, будучи подростком. При дворе моей матери считали, что она всё делала не так... Даже в самый первый год — я помню это очень хорошо — если Аликс улыбалась, считали насмешкой. Если выглядела грустной — говорили, что злится».

Да и сами Романовы в то время не были уже такой сплочённой семьёй, как раньше: скандальные истории с молодыми великими князьями, их расточительный образ жизни и сомнительные знакомства. Об этом знали многие. Напряжёнными были отношения царской четы со старшим поколением великих князей, которые пытались «давить» на государя и обращались с ним порой с высоты своего возраста. Семейные праздники, устраиваемые при Александре III, становились всё реже. Романовы не скрывали своей обиды на отношение немецкой принцессы к традициям их семьи. Её поведение они считали желанием императрицы изолировать их от дворца и от особы царя. Дяди, тёти, кузены привыкли к частым визитам и приглашениям на обед, а Александра Фёдоровна со своими частыми недомоганиями, вызванными постоянными беременностями и родами и желанием побыть наедине со своим мужем-государем, нечасто делала такие приглашения. Кроме того, к роли хозяйки молодая царица всё ещё не могла привыкнуть, мешали её застенчивость и замкнутость. Стеснялась, что плохо говорит по-русски, чувствовала себя в обществе некомфортно. Всё это принималось за высокомерие и отталкивало новых российских родственников.

В январе 1901 года пришла весть о смерти королевы Виктории. Ещё несколько месяцев назад Александра Фёдоровна, словно чувствуя предстоящую вечную разлуку со своей бабушкой, писала своей подруге в Англию: «Как сильно я хотела бы увидеть её дорогое старое лицо... Будь это не так далеко, я бы бросила всё на несколько дней, оста вила бы даже мужа и детей — ведь она была мне почти как мать, особенно с тех пор, как двадцать два года назад умерла моя мама». Получив известие о смерти королевы, Александра Фёдоровна хотела немедленно выехать в Виндзор, но её уговорили не делать этого: она вновь ожидала ребёнка. На панихиде в англиканской церкви в Петербурге императрица плакала, не скрывая своих слёз. Сестре Виктории она написала: «Я до сих пор не могу представить, что её нет, что мы никогда не увидим её больше... Она была в нашей жизни единственной, и дороже и лучше её не было никого... Англия без королевы кажется невозможной».

Счастьем императрицы Александры Фёдоровны стали её дети и уют домашнего очага. Она любила сидеть за своим письменным столом, заваленным полураскрытыми книгами и тетрадями, на котором стояла небольшая лампа. Охотно совершала прогулки в открытой карете, любуясь красотами природы, немало времени проводила за молитвой. Воспитанная в строгости англиканской церкви, немецкая принцесса с увлечением восприняла обрядовую сторону православия и проявила горячий интерес к православной вере. Чтение литературы по истории Русской церкви, паломничество и поклонение святым мощам, собирание икон стали неотъемлемой частью её жизни. В Петербурге она нередко посещала богослужения в Казанском соборе, а иногда с одной из своих фрейлин приходила в церковь между службами, покупала свечи, ставила их перед иконами и преклоняла колени в тени одной из колонн. Особенно почитала царица икону Богородицы, которая превратилась для неё в амулет, обладающий чудодейственной силой. О чём она просила Божью Мать? Конечно же о сыне.

И вот эти мольбы, казалось, были услышаны. В один из жарких летних дней 1904 года в Петергофе императрица-принцесса родила долгожданного мальчика. Это случилось 30 июля. По всей стране стреляли пушки, звонили колокола, развевались флаги. Впервые в истории России после правления двух первых Романовых наследник престола родился от царствующего отца. Он был на редкость красивым ребёнком, со светлыми вьющимися волосами и ясными голубыми глазами. Крестили цесаревича в петергофской церкви в присутствии большинства членов семьи Романовых. Приехал на крестины из Дании и прадед царского сына, король Христиан IX, которому к тому времени уже исполнилось восемьдесят семь лет. Обряд крещения совершил отец Янышев, он и провозгласил имя Алексей, которое носил второй царь из дома Романовых, Алексей Михайлович, особенно почитаемый Николаем II.

В этот день царская чета приняла много гостей, спешивших поздравить Николая и Александру с рождением сына-наследника. Императрица, возлежавшая на кушетке, улыбалась, сияя от гордости, и не переставала бросать нежные взгляды на своего супруга, стоявшего рядом. Как она была счастлива в эти минуты!

Но счастье это оказалось недолговечным. Спустя шесть недель в дневнике Николая появилась такая запись: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с несколькими перерывами до вечера из пуповины. Пришлось выписать... хирурга Фёдорова, который в 7 часов наложил повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел. Как тяжело переживать такие минуты беспокойства».

На следующий день царь записал: «Утром снова появилась кровь на повязке, но кровотечение скоро остановилось. Маленький спокойно провёл день, и его здоровый вид несколько успокоил нашу тревогу».

Родителей охватил страх, который с ростом мальчика увеличивался всё больше. Алексей начал ползать, затем ходить, но, когда спотыкался, на руках и ногах появлялись шишки и синяки, превращавшиеся через некоторое время в тёмно-синие опухоли: под кожей кровь не могла свернуться. Самое страшное подтвердилось: сын болен гемофилией. Гром среди ясного неба? А может быть, и нет! Небо-то не было совершенно ясным...

Носителем страшной болезни была королева Виктория, от которой она перешла к её младшему сыну, принцу Леопольду, скончавшемуся двадцать лет назад в возрасте тридцати одного года. Он приходился дядей Аликс, и о причине его кончины ей было известно. Гемофилия перешла и к двум из пяти дочерей английской королевы, принцессе Алисе и принцессе Беатрис, которые перенесли её и в своё потомство. От Алисы эта болезнь перешла к её младшему сыну Фридриху, не дожившему до четырёх лет, и к дочери Ирене, вышедшей замуж за Генриха Прусского, младший сын которых умер незадолго до рождения цесаревича Алексея, когда ему исполнилось четыре года. И вот теперь у единственного сына принцессы Гессенской, который должен продолжить династию Романовых, обнаружились признаки этого неизлечимого недуга. Значит, он перенял от своей матери гемофилию... Александра Фёдоровна, которая так долго ждала и так много молилась, чтобы Бог послал ей мальчика, это открытие буквально сразило. Она была в шоке. Вот уж неожиданный удар судьбы!

С этого момента принцессе-императрице была уготована безрадостная жизнь, полная страхов за своего ребёнка. Худшего страдания, чем наблюдать, как мучается беспомощное дитя, не придумаешь ни для какой женщины. Когда Алексея ужасная боль не лишала ещё сознания, он просил о помощи свою мать: «Мама, помоги мне, помоги!» А она не в силах была это сделать, и крики ребёнка словно ножом пронзали её сердце.

О болезни наследника престола знали лишь в узком мире Царского Села. Стало это известно и Пьеру Жильяру, который тринадцать лет провёл при дворе последних Романовых. Он приехал в Россию из Швейцарии в 1904 году в возрасте двадцати пяти лет, двумя годами позже начал учить царских дочерей французскому языку. Шесть лет приходил во дворец каждый день давать девочкам уроки. Это был образованный и очень милый человек, которого все полюбили. О цесаревиче долгое время ему почти ничего не было известно. Он видел мальчика ребёнком на руках матери, позже в коридоре дворца, затем в парке. Лишь в 1912 году — Алексею было уже восемь лет — учителю-швейцарцу сообщили о заболевании наследника и поручили ему заниматься с ним французским языком.

В своих воспоминаниях Пьер Жильяр рассказал о следующем эпизоде: «Однажды утром я застал мать у постели сына, он провёл очень тяжёлую ночь. Доктор Деревенько был обеспокоен, так как кровотечение не останавливалось и температура повышалась. Воспаление распространялось, и боль была сильней, чем днём раньше. Цесаревич лежал в постели и жалобно стонал. Его голова покоилась на руках матери, а маленькое смертельно бледное личико было неузнаваемо. Иногда стоны, прекращались, и он бормотал только одно слово — «мама». Мать целовала его в волосы, лоб и глаза, как будто прикосновения её губ уменьшали его боль и возвращали к жизни, которая покидала его. Вспоминаю об этой пытке его матери, я, бессильный свидетель мук её сына в эти ужасные часы, — матери, котором знала, что она сама является причиной этих страданий, так как она передала эту ужасную болезнь, против которой медицина была бессильна. Только сейчас я понял тайну трагедии её жизни...»

Для Александры Фёдоровны и её мужа начались годы напряжения и тревоги, вечного страха за единственного сына. В их жизнь вошёл Григорий Распутин, крестьянин-странник из Тобольской губернии, о чудодейственном целительском даре которого в высшем свете Петербурга ходила молва. Однако до широкой известности Григория Распутина, до шумной популярности, окружившей его спустя несколько лет, было ещё далеко. Сибирский странник и предсказатель, человек с бледным лицом, длинными прямыми волосами и большими пронизывающими глазами, обладающими сверхъестественной гипнотической силой, с длинной чёрной бородой, в некотором роде был той экзотической фигурой, которую охотно стали приглашать в дорогие гостиные как редкое «угощение» для гостей. В 1905 году по рекомендации ближайших родственников Романовых Распутина пригласили и в Царское Село рассказать о своих странствованиях. Об этом человеке потом будет написано много правды и лиги, реального и вымышленного, чаще всего его имя будет стоять рядом с именем императрицы Александры Фёдоровны. Сейчас мать-царица, все помыслы которой отныне были связаны с желанием облегчить страдания больного ребёнка, хваталась, как утопающий, за любую соломинку. И вот одна соломинка не дала её Алексею уйти на дно небытия.

Однажды, когда наследнику престола было три года, он, играя в саду, упал и ударился. Это случилось в Царском Селе. Нога в месте удара сильно распухла, от внутреннего кровотечения приобрела тёмно-синюю окраску. Не прошло и двух часов, как мальчик начал корчиться от невыносимой боли. Кровоизлияние остановить не удавалось, и врачи, принимавшие все меры, чтобы помочь ребёнку, которого оставляли уже последние силы, объявили родителям, что надежды нет. В полном отчаянии императрица велела срочно вызвать сибирского богочеловека, думая, что его молитвы, возможно, дойдут до Господа и её сын будет спасён.

Сестра императора Николая II, Ольга Александровна, напишет потом в своих воспоминаниях:

«Он приехал во дворец около полуночи или даже позднее. Я к этому времени ушла к себе, а рано утром Аликс позвала меня к Алексею. Я глазам своим не поверила. Мальчик был не только жив — у него был здоровый вид. Он сидел в постели, температура нормальная, глаза ясные, и не следа опухоли на ноге. Вчерашний ужас стал бесконечно далёким кошмаром. Позже я узнала, что Распутин даже не дотронулся до ребёнка, а просто стоял у постели в ногах и молился. Конечно, тут нашлись люди, утверждавшие, что молитва Распутина просто совпала случайно с выздоровлением моего племянника. Но прежде всего — любой доктор подтвердит, что такие сильные приступы не проходят за какие-то несколько часов. Во-вторых, такое совпадение могло быть, скажем, раз или два, но я даже не могу сосчитать, сколько раз повторялись такие случаи».

Так или иначе, но силой своей внутренней энергии, необычной для простого смертного, сибирский мужик-странник смог действительно помочь больному ребёнку. Тем самым он внушил императорской чете, что их сын будет жить благодаря его чудодейственному воздействию.

Однажды Распутину удалось прийти на помощь больному мальчику даже без личного общения с ним. Это случилось осенью 1912 года. Тяжелейший приступ со смертельным кровотечением начался в Спале, где в охотничьих угодьях польских королей царская семья находилась на отдыхе[5]. Из Петербурга срочно были вызваны врачи, но ни один из них не мог облегчить страдания ребёнка. Не помогали и болеутоляющие средства. Мать, в слезах, не отходила от его постели и безмолвно молила Бога избавить её мальчика от страшной пытки. Она была уверена, что сын умирает. За несколько дней её волосы из солнечно-золотых превратились в седые. О тяжёлой болезни наследника престола в Петербурге уже знали, в церквях проводились специальные богослужения. И вот в самый, казалось бы, безнадёжный момент Распутину, находившемуся у себя на родине, в Сибири, императрица отправила телеграмму, умоляя его помолиться о сыне. Ответ пришёл незамедлительно: «Господь услышал твои молитвы и видел твои слёзы. Не печалься, маленький не умрёт». Кровотечение остановилось через день. Вопреки приговору медиков цесаревич Алексей поправился.

С этого момента Александра Фёдоровна была твёрдо убеждена, что жизнь её сына находится в руках Распутина. Она сама готова была на него молиться, так как в лице этого полуграмотного мужика нашла свой покой, он стал психологической неизбежностью и властителем ума и души этой блестяще образованной женщины. Но всё это вызывало негативную реакцию в обществе. О Распутине и императрице стали ходить нелепейшие слухи. Ольга Александровна с горечью вспоминает, какой вал клеветы поднялся вокруг Александры Фёдоровны:

«Все они накинулись на мою бедную невестку сначала за то, что по её вине наследник родился больным, а потом за то, что она пыталась найти средство от его болезни. Справедливо ли это? Ни мой брат, ни Аликс не верили, что этот человек наделён сверхъестественной силой. Они видели в Распутине крестьянина, чья глубокая вера обратила его в инструмент воли Божьей, который мог быть использован только в случаях болезни Алексея».

Для императрицы-матери Григорий Распутин был не «Гришка-сектант», не «Гришка-развратник», о котором спустя несколько лет стали так говорить и писать, а один из светочей истины, человек, который имел чудодейственные способности. Все другие аспекты личности этого спорного человека её не интересовали. Он стал вхож в царскую семью, его привечали, к его советам, даже касающимся высшей политики, прислушивались. «Может быть, правду говорят, что этот... загипнотизировал царицу и царя?» — задавались вопросы. Никому, кроме самого узкого круга царской семьи, не была известна истинная причина такого, казалось бы, парадоксального сближения Распутина с императорской четой: тайна болезни наследника престола хранилась с особой тщательностью. Поэтому люди и не могли понять, почему это вдруг Распутин приобрёл такую власть над императрицей, а её уединённость приписывали отвращению к чуждой ей России, даже близкие родственники замечали, что «Распутин раздражает общество и, компрометируя царскую семью, ведёт династию к гибели», на что обычно слышали возражение: «Распутин — великий молитвенник, а все слухи — клевета... Его ненавидят за то, что мы любим его». «Как они не могут понять, что молитвы Григория охраняют жизнь нашего сына, наследника престола России, и почему пренебрегают этим», — возмущалась императрица Александра Фёдоровна.

Всё это имело печальные последствия... «Роковое влияние Григория Распутина, — как напишет Пьер Жильяр, — было главной причиной гибели тех, кто думал найти в нём своё спасение».

Волнения, связанные с болезнью сына, серьёзно отразились на здоровье, принцессы-императрицы, и без того пошатнувшееся из-за частых беременностей. Она не знала дня без болезненных ощущений. В письмах к родным принцесса признавалась: «У меня каждый день болит голова. Сердце болит и расширено... временами чувствую, что больше не могу, и тогда накачиваюсь сердечными каплями...»

Фрейлина Буксгевден вспоминает: «Она постоянно испытывала боль, часто задыхалась, а тут ещё почти хроническая невралгия лицевого нерва, вдобавок к радикулиту, от которого она долго страдала».

Николай II вывез супругу на лечение в Германию. «Ты не думай, что моя болезнь угнетает меня саму. Мне всё равно, вот только мои дорогие и родные страдают из-за меня, да иногда не могу выполнять свои обязанности. Но если Бог посылает мне этот крест, его надо нести. Наша милая мамочка тоже потеряла здоровье в раннем возрасте. Мне досталось столько счастья, что я охотно отдала бы за него все удовольствия; они так мало значат для меня, а моя семейная жизнь так идеальна, что сполна возмещает всё, в чём я не могу принять участия». Так императрица Александра Фёдоровна писала в своём письме сестре Виктории.

С каждый годом прогрессировала нервная возбудимость. Как отмечают очевидцы, наступали минуты, когда нервы её отказывались служить, воля угасала, самообладание исчезало, появлялись истерика и депрессивное состояние: одиночество пугало, общество раздражало, музыка возбуждала, прогулка утомляла.

Несколько выравнивали душевное состояние императрицы поездки в Ливадию и особенно морские путешествия на царской яхте «Штандарт», где она была отделена от мятежной земли спокойным водным пространством. Здесь она чувствовала себя обновлённым человеком, лишённым долгое время свободы, воздуха, света. На пароходе не было той церемонности, которая «давила», с командой общались свободно, корабельных офицеров нередко приглашали на обед за царский стол. Императрица большую часть времени проводила, сидя на палубе: что-нибудь вязала или вышивала, писала письма, наблюдала за полётом чаек. Это да ещё смена пейзажных картин береговой полосы могли отвлечь императрицу от постоянно сверлившей её мозг мысли о болезни сына, о своей ответственности за него.

Любила Александра Фёдоровна делать фотоснимки островков, попадавшихся на пути. Они казались ей одинокими корабликами, для которых лучше было бы утонуть в морской пучине и скрыться под огромной толщей воды, чем соединиться с огромным континентом, полным суеты. Порой эти островки она в мыслях сравнивала с декоративно расставленными детскими игрушками, радующими глаз своими живописными формами и красками.

«Какой волшебной сказкой могла быть жизнь, если бы люди поняли, как хороша природа!» — восклицала она.

Своё настроение принцесса-царица передала в стихотворении «Два века»:

Я пришла в этот мир и нашла Красоту необъятной земли И душистый венок ей плела Из цветов, что во мне расцвели. Но неведомый злой великан Неоконченный вырвал венок, И в тот миг из зияющих ран Показался страданий цветок... И цветёт, и прекрасна земля; И полны и восторгов, и грёз Небеса, леса и поля... Но венки мои только из слёз...

Единственное, что утешало душу гессенской принцессы, — это сознание того, что она принадлежит любимому мужу и детям, воспитываемым ею заботливо и разумно. Поскольку царская семья жила среди просторных парков Царского Села, девочки могли заниматься спортом: велосипед, верховая езда, теннис — или работать в саду. К сожалению, этих радостей был лишён их младший брат, лишь постоянное внимание, уделяемое ему окружающими, могло в некоторой степени восполнить недостаток подвижных игр. У него были друзья — мальчики, которых выбирали из числа детей дворцовых слуг, воспитателей и доктора, но он был под постоянным контролем старших. После болезни в Спаде при нём неотлучно находился доктор Деревенько, ассистент известного хирурга, профессора Фёдорова. Мальчик привязался к нему и любил играть с его сыном. Девочки имели больше свободы. Мать проявляла свой авторитет только при необходимости, чтобы не нарушать атмосферы абсолютного доверия, царившего между нею и дочерьми. Даже своим фрейлинам она не поручала постоянного надзора за детьми. Сама охотно присутствовала на уроках, интересовалась их проблемами, была в тесном контакте с учителями.

Все великие княжны были очень хороши собой, воплощение свежести и здоровья, но отличались друг от друга характером и наклонностями.

Старшая, Ольга, из всех сестёр была, пожалуй, самая умная, весёлая и очень музыкальная, она могла сыграть на слух любую услышанную мелодию или исполнять без нот. Выделялась она и своей безграничной откровенностью и искренностью.

Татьяна была ближе всех к матери и очень добра. Она готова была отказаться от своих планов, чтобы сделать то, о чём её попросили, охотно нянчилась с младшими, обладая практическим умом, помогала в организации официальных церемоний, устраиваемых царской четой.

Мария обладала талантом в рисовании. Она не отличалась большой самостоятельностью и самолюбием, ей даже нравилось быть в подчинении своей младшей сестры Анастасии, которая была заводилой во всех проделках и буквально блистала остроумием. Казалось, эта девочка ничего не боялась и не знала, что такое робость.

Несмотря на столь разные темпераменты и характеры, все четыре сестры были едины в любви друг к другу. В юности они утвердили своё единство ещё тем, что установили одну подпись на всех — ОТМА, составленную из первых букв их имён. От имени ОТМА они сообща делали подарки и писали письма, высказывали свои желания или протесты — последнее было чрезвычайно редко. Всё это, однако, не исключало личной независимости каждой и не мешало проявлению их индивидуальности. По мере того как девочки взрослели, шитьё и вышивание заменили им игрушки. Мать не любила видеть их сидящими без дела. Часто в комнате императрицы проводились «семейные вечера»: музицировали, читали, беседовали, занимались рукоделием. Приглашались иногда на такие семейные посиделки близкие друзья или родственники. В светских приёмах, за исключением тех случаев, когда этого требовал дворцовый этикет, дети, как правило, не участвовали.

«Какой пример, если бы только о нём знали, давала эта столь достойная семейная жизнь, полная такой нежности! Но как мало людей о ней подозревали!» Это слова Пьера Жильяра, находившегося в тесном контакте с царской семьёй, укрытой от посторонних взоров и равнодушной к общественному мнению.

Центром дружной семьи был конечно же Алексей. Сёстры обожали его, родители боготворили. Он, словно барометр, определял погоду в доме: когда хорошо себя чувствовал, дворец преображался и всё вокруг казалось радостным и светлым.

Атмосферу семейного тепла и счастья поддерживала, как могла, мать-императрица, для которой её семья была самым важным в жизни. Никогда дети не видели сердитого взгляда или раздражённого слова между родителями. Для отца их мать всегда была «солнышко» или «родная», а она открыто боготворила своего избранника. Их отношения можно назвать нежным и трогательным романом двух глубоко любящих людей. Как-то, накануне своего дня рождения, Александра написала мужу: «Любимый мой, мне не нужно подарка. Твоя любовь для меня больше, чем всё, что ты мог бы мне подарить». Он был для неё любимым человеком, мужем, отцом её детей.

«Ах, если бы дети наши могли бы так же быть счастливы в своей супружеской жизни», — писала Александра Фёдоровна в своих письмах.

Со своим мужем принцесса-царица разлучалась редко, но если это и случалось, то часто писала ему письма, обращаясь с самыми нежными словами:

«Моё милое сокровище, мой родной...»

«Мой любимый из любимых...»

«Мой муженёк, ангел дорогой».

И подписывалась очень трогательно:

«Всегда твоя жена «солнышко».

«Вся твоя маленькая жёнка».

«Покрываю тебя нежными поцелуями и остаюсь твоей собственной».

Когда началась Первая мировая война и Николай II длительное время находился вдали от семьи в Ставке главнокомандования, в своих письмах, проникнутых тревогой за своего суженого, Александра Фёдоровна жаловалась на своё женское одиночество. Каждую разлуку с мужем она воспринимала чуть ли не как драму. «Мой ненаглядный, — писала она ему тут же вдогонку, — как ужасно чувствовать одиночество после твоего отъезда. Хоть со мной и остались наши дорогие дети, с тобой уходит часть моей жизни, — мы с тобой одно». Помимо посылаемых телеграмм она почти ежедневно писала ему, отражая в письмах и свои весьма интимные чувства:

«Ты мне будешь больно недоставать, мой собственный, дорогой. Спи хорошо, моё сокровище, моя постель будет, увы, так пуста...»

«Я жажду обнять тебя и положить свою голову тебе на плечо. Я томлюсь без твоих поцелуев, без твоих рук. Только ты, мой застенчивый влюблённый, даёшь мне поцелуи и объятия, которые возвращают жизнь».

«Посылаю тебе несколько ландышей... я поцеловала нежные цветы, и ты их также поцелуй...»

Таков лирический тон её писем, таков настрой её обращений к мужу после двадцати лет брака.

Письма императрицы Александры Фёдоровны были найдены в Екатеринбурге после убийства царской семьи. Они лежали в чёрном кожаном чемоданчике с выгравированными на нём инициалами — Н. А. Написаны они были по-английски, лишь некоторые слова и отдельные фразы по-русски.

Круг друзей супруги последнего российского императора был крайне ограничен. Единственным человеком, которому она всегда полностью открывала свою душу, была Анна Вырубова, пользующаяся последние десять лет её неизменным расположением и неотлучно находившаяся при царской семье. В своих мемуарах, выпущенных в Финляндии, где бывшая фрейлина и личный друг царицы, одна из самых ярых поклонниц Григория Распутина, прожила после крушения монархии в России более четырёх десятилетий, она рассказывает о тех качествах гессенской принцессы, которые либо не были известны широкой публике, либо намеренно умалчивались её недоброжелателями. В её воспоминаниях есть и такие строки:

«Часто я читала в книгах западных авторов, что царь и его семья жили в постоянном страхе, что народ ненавидел их и они справедливо боялись этой ненависти. Ничего более далёкого от правды невозможно себе представить. Никогда ни Николай II, ни Александра Фёдоровна не боялись своих людей. Их невероятно раздражал надзор полиции, обеспечивающей их безопасность, и самым большим счастьем для них было очутиться без сопровождения в толпе русских людей, которых они любили».

Находясь в Крыму, Александра Фёдоровна не раз вместе с детьми и фрейлинами участвовала в распродаже шитья и вышивок, изготовленных собственными руками. У неё на ялтинском базаре был свой киоск, там и выставлялись вещи на продажу. Нетрудно себе представить, сколько людей собиралось вокруг киоска. Каждый хотел подойти поближе, чтобы получить покупку из её собственных рук, посмотреть на её дочерей и на наследника престола, которого мать иногда брала с собой.

По своей инициативе супруга императора учредила работные дома в России, школы для сиделок и ортопедические клиники для больных детей. На нужды благотворительности она выделяла и часть своих собственных денег. Особую заботу Александра Фёдоровна уделяла народному искусству и кустарным промыслам. Чтобы не дать угаснуть старым умирающим крестьянским ремёслам, она организовала школу, где молодые крестьянки и монахини проходили двухгодичный курс, чтобы затем в деревнях и монастырях обучать других рукоделию и прочим искусствам.

Многие современники отмечали доброе и заботливое отношение принцессы-императрицы к людям. «Она проявляла интерес ко всем при дворе: от первой фрейлины до последней служанки — и часто помогала скромным людям и их семьям так, чтобы никто не знал об этом. Она была справедлива в истинно христианском смысле и помогала людям независимо от их положения в обществе. Она с готовностью навещала как больную служанку, так и любую из фрейлин», — писала фрейлина баронесса Буксгевден.

В Ялте и Царском Селе императрица часто посещала больницы, говорила слова утешения больным, некоторым затем писала письма, посылала цветы и книги. Нередко к ней во дворец приходили женщины-просительницы, причём принимала она их порой без придворных дам и официальных церемоний, чтобы «гости её чувствовали в ней только сострадающую их горю женщину».

В 1906 году одна из молодых фрейлин императрицы, двадцатитрёхлетняя княжна Соня Орбелиани, тяжело заболела. Медленно прогрессирующая болезнь позвоночника — такой диагноз был поставлен врачами. Девушка была сиротой, и Александра Фёдоровна ухаживала за ней, как за собственной дочерью: поместила во дворце рядом с комнатами великих княжон, ежедневно навещала, а при сильных приступах боли сидела у её постели. Когда же Соня могла сидеть в кресле-качалке, её привлекали к участию в жизни семьи и двора, чтобы как-то скрасить её безрадостную жизнь.

Через девять лет фрейлина умерла. Императрица Александра Фёдоровна писала:

«Вот и ещё одно верное сердце ушло в страну неведомую! Я рада, что здесь для неё всё кончилось, потому что в дальнейшем ей суждены были тяжкие страдания. Да упокоит Господь её душу с миром и да благословит её за великую любовь ко мне во все эти долгие годы. Никогда это дитя не жаловалось на здоровье — даже парализованная, она до конца умела радоваться жизни. Что за великая тайна — жизнь. Вот все ждут рождения маленького существа, а вот уже ждут расставания души с телом. Что-то великое во всём этом, и чувствуешь, как малы и ничтожны мы, смертные, и как велик наш Отец Небесный. Трудно выразить на бумаге все мысли и чувства, я ощущаю себя как человек, который весь вверил себя лишь попечению Божию, ожидая от него счастья души своей; охватывает благоговейный страх и чувство святости момента — такое тайное можно постичь только там».

Наступил 1914 год. Лето в том году выдалось особенно жарким и душным. Ни одной капли дождя не выпало на иссушенную землю. Вокруг Петербурга стали возникать торфяные пожары, повсюду ощущался запах гари. Все жили ожиданием грозы. И она разразилась, но гроза совсем иного рода. Началась война с Германией.

Много лет императрицу Александру Фёдоровну занимало лишь воспитание детей, вечное беспокойство за сына, дела милосердия и забота о своём слабом здоровье. Но с началом войны она решила откликнуться на призыв мужа, высказанный им в письме из Ставки главнокомандования. «Будь моими глазами и ушами там, в столице, пока я здесь. Тебе надо только сохранять мир и согласие среди министров — этим ты окажешь огромную услугу и мне, и нашей стране», — написал он ей. И императрица в отсутствие царя стала курировать работу министров. Сначала это были робкие шаги. Зная свою неопытность, чтобы быстрее войти в курс дела, Александра Фёдоровна пыталась узнать о деятельности государственного аппарата от тех министров, которым доверяла. Постепенно она стала проявлять больше усердия, побуждая членов правительства к переменам, которые считала необходимыми.

Как свидетельствует фрейлина Александры Фёдоровны баронесса Буксгевден, подыскивая людей для назначения на посты и зная всё, что за этим последует, императрица практически шла на ощупь, не имея возможности проверить достоверность информации. Её единственный критерий был: преданы ли эти люди царю? «Сама того не сознавая, она часто ошибалась, её сбивали с толку люди, которым она доверяла. Она ведь сама никого не «открывала» — все имена кандидатов, о которых она сообщала императору, были именами известных чиновников, прежде занимавших высокие посты». При этом умная, высокообразованная принцесса вскоре безоговорочно подчинилась советам и видениям Григория Распутина, не проявляя ни малейшего сомнения в его божественном озарении. В чудодейственную силу «друга», как она его называла, Александра Фёдоровна искренне верила, его появлению во дворце приписывала особое значение.

«Бог для чего же нибудь послал его нам, — писала она царю. — Очень важно, что мы имеем не только его молитвы, но и его совет».

Эти-то «советы» и вызвали в стране «министерскую чехарду»: за тридцать один месяц сменилось шесть министров внутренних дел, три министра иностранных дел, четыре военных министра и даже четыре премьера. Всё это не могло не вызвать разброд в стране и недовольство в обществе. Императрица же считала основной своей задачей оберегать полноту власти своего державного супруга, призывала его к твёрдости и непреклонности.

«Ты должен показать, что у тебя свои решения и своя воля, — наставляла она мужа. — Заставь их дрожать перед твоим мужеством и твоей волей... ты повелитель и хозяин России...», «Мы должны передать Беби сильную страну и не смеем быть слабыми — ради него, иначе ему будет ещё труднее царствовать, исправляя наши ошибки и крепко натягивая вожжи, которые ты распускаешь... Да будет твоё наследие более лёгким для Алексея! У него твёрдая воля и своя голова. Не давай ничему ускальзывать из твоих рук и не заставь его возводить всё сызнова. Будь твёрд».

За каждым движением царя следят глаза Александры Фёдоровны: каждый его неловкий шаг она исправляет, вмешивается в вопросы, касающиеся лишь лично царя, совершая при этом одну ошибку за другой. Возникло мнение, что государь всего лишь марионетка в руках своей жены — всё делает лишь по её указке.

На немецкую принцессу-императрицу обрушилась лавина грязи и клеветы, не прекращавшаяся все военные годы: газетные страницы были полны непроверенными фактами, сенсациями, провоцирующими скандал, ложными обвинениями во всяческих грехах вплоть до шпионажа в пользу немцев. В адрес Александры Фёдоровны направлялись анонимные письма, в которых так называемые патриоты России требовали её покинуть страну. Больше всего обвинений супруге царя досталось из-за её отношения к Распутину, который действительно сыграл зловещую роль в судьбе царской семьи. Уже через несколько месяцев после начала войны стали распространяться упорные слухи, что именно «Гришка», которого к тому времени окружила шумная популярность как нечестного, хитрого и распущенного мужика, контролирует правительство, а немецкая принцесса, допущенная государем к рулю власти, находится полностью под его влиянием.

Недовольны были и многие родственники царя, относившиеся с явной неприязнью к его супруге. В высшем свете стали распространяться всевозможные слухи и сплетни. Любой самый нелепый вымысел принимали за истину, каждый шаг императрицы воспринимался с заведомой предвзятостью. По воспоминаниям приближённой царицы Лили Ден, Александра Фёдоровна знала и читала всё, что о ней писали. «Но хотя анонимные письма и стремились очернить её, а журналы поливали её грязью, ничто не могло запятнать светлую её душу. Я видела, как покрывалось бледностью её лицо, я видела, как её глаза наполнялись слезами, когда до неё доходили особенно мерзкие слухи».

Многие в аристократических кругах критиковали императрицу даже за её работу по уходу за ранеными, считая, что это ниже её достоинства. А она, пройдя курс сестёр милосердия, вместе со своими старшими дочерьми работала в царскосельском лазарете: промывала раны, делала перевязки, ассистировала при операциях.

Царские дочери охотно фотографировались вместе с ранеными воинами. В 1915 году были опубликованы шестьдесят фотографических снимков её императорского величества государыни императрицы под названием «Из моего альбома». (Вся прибыль от этого издания целиком поступила в пользу раненых солдат).

«Некоторым может показаться, — говорила Александра Фёдоровна мужу, — что мне не обязательно это делать, но я не просто присматриваю за госпиталем, а помогаю, насколько возможно, ведь от этого только добро. Сейчас на счету каждый человек...»

Сестре Виктории она писала в Англию:

«Только что умер на операционном столе офицер. Очень тяжёлая операция прошла удачно, а сердце не выдержало. Тяжело в такие моменты, но мои девочки должны знать жизнь, и мы через всё это идём вместе».

Но сердце самой царицы уже с трудом выдерживало все нагрузки. Участились сердечные приступы, прогрессировала нервная возбудимость. Сильным потрясением для её израненной души было убийство Распутина, совершенное незадолго до нового 1917 года. Это событие надломило волю, сознание не покидала мысль о безысходности. И когда 8 марта 1917 года генерал Корнилов, главнокомандующий Петроградским военным округом, прочитал уже бывшей царице постановление Временного правительства об её аресте, Александра Фёдоровна, сделав бессильный жест рукой, не произнесла ни слова... Конвой окружил дворец в Царском Селе, повсюду стали сновать солдаты, и она отнеслась к этому несколько равнодушно. Её беспокоило лишь состояние дочерей, заболевших корью, да судьба супруга, с которым прервалась связь (об отречении его за себя и за сына-наследника она уже знала). Страшную весть принёс во дворец великий князь Павел Александрович ещё 3 марта.

«Отрёкся! Бедный мой, — один там и страдает. О Боже, как ему тяжело — и нет никого утешить», — были её первые слова. Несколько минут спустя она сказала: «Всё к лучшему. Это воля Божья. Бог допустил это для спасения России. Только так и нужно сейчас».

Александре Фёдоровне удалось несколько раз связаться с мужем по телефону, телеграммы же возвращались обратно с надписью на конверте: «Адресат неизвестен». Лишь 10 марта Николай Александрович прибыл в Царское Село. Жена была вне себя от радости. «Вместе! Наконец-то вместе!» Резкое изменение ситуации во дворце её уже не страшило.

Жизнь семьи теперь уже «полковника Романова» в Царском Селе была полна ограничений. Телефонные провода обрезаны, электричество отключено, лифт не работал. Александре Фёдоровне с больным сердцем трудно было подниматься по ступенькам в комнаты дочерей, всё ещё не оправившихся от кори. Гулять разрешалось лишь на небольшом участке парка. За всеми разговорами вне дома следили — велено было говорить только по-русски. Все приходящие и отправляемые письма тщательно проверялись.

Как родители, так и дети смирились со своим новым положением, приняли его как испытание, ниспосланное Богом. Духом никто не падал, на судьбу не жаловался; за помощью ни к кому не обращались. Александра Фёдоровна попросила лишь не закрывать подопечные ей военные госпитали. Семье предстояло ещё пройти последние, самые трудные шаги к своей «Голгофе», растянувшейся на длинные километры от Царского Села до Тобольска, от Тобольска до Екатеринбурга. Этот крестный путь принцессы Гессенской, ставшей супругой последнего русского царя, был длиной в одиннадцать месяцев.

В середине августа глава Временного правительства Керенский решил перевезти царскую семью в Тобольск, небольшой сибирский город с двадцатью тысячами жителей. Романовых сопровождали несколько приближённых и более трёхсот солдат охраны. В Тобольске им отвели двухэтажный дом губернатора, который обнесли высоким забором. К новым условиям стали постепенно привыкать. Младшие дети занялись учёбой. С ними занимались преподаватели Гиббс и Жильяр, покинувшие вместе с семьёй царя Петроград. Мать преподавала детям Закон Божий, много читала, в основном книги духовного содержания[6].

Хотя получать газеты Романовым не разрешалось, слухи о переменах в Петрограде до них доходили. 28 октября Александра Фёдоровна сделала следующую запись в своём дневнике: «2-я революция. Временное правительство выслали. Большевики с Лениным и Троцким во главе... в Смольном. Очень пострадал Зимний дворец». А в канун нового 1918 года она написала: «Господи, благодарю за то, что мы все семеро здоровы, вместе и в безопасности».

В марте 1918 года большевистское правительство заключило сепаратный мир с Германией в Брест-Литовске. Александра Фёдоровна в письме своей подруге Анне Вырубовой писала: «Объявлен мир, а немцы продвигаются всё дальше и дальше. Когда всё это кончится? Когда Бог дозволит. Как я люблю мою страну, со всеми её недостатками. Она мне всё дороже и дороже, и я каждый день благодарю Господа за то, что Он позволил нам остаться здесь, а не послал нас далеко отсюда... Я чувствую себя старой, о, такой старой, но я всё ещё мать этой страны, и её боль для меня то же, что и боль моего ребёнка, я люблю её, несмотря на её грехи и ужасы. Никто не сможет оторвать дитя от сердца матери, равно как и страну нельзя отделить, хотя чёрная неблагодарность России к своему Императору разбивает моё сердце. И всё же — это ещё не вся страна. Господи, помилуй и спаси Россию».

Условия содержания царской семьи постепенно ухудшались. По просьбе Александры Фёдоровны Гиббс, учитель английского языка, написал за неё письмо её старой гувернантке мисс Маргарет Джексон в Англию. Это была тонко завуалированная мольба о помощи. Аликс надеялась, что это письмо будет передано королевской семье Великобритании. И хотя за несколько месяцев до этого Англия предлагала царской семье убежище, на этот раз родственники не протянули руку помощи. 10 апреля представитель Министерства иностранных дел Великобритании заявил: «Правительство Его Величества не настаивает на своём прежнем предложении об оказании гостеприимства Императорской семье». Об этом официальном заявлении внучка почившей английской королевы Виктории не знала.

Вскоре события приняли критический оборот. Из Москвы поступил приказ вывезти царскую семью из Тобольска. Романовых перевезли в Екатеринбург и передали местным властям. Их поместили в доме, принадлежавшем инженеру Ипатьеву, неподалёку от центра города. Положение заключённых стало гораздо хуже, чем в Тобольске. Охрана была подобрана из солдат, крайне враждебно относившихся к семье бывшего царя. Двери между комнатами были сняты с петель, чтобы охранники могли просматривать все помещения. Нередко в адрес бывшей императрицы и её дочерей отпускались непристойные замечания. Перед единственным открытым окном установили железную решётку. Один раз в день приносили плохо приготовленную пищу.

Александра Фёдоровна стойко переносила все невзгоды этого ужасного времени, мужественно преодолевала лишения и нападки со стороны своих мучителей. С чем-то она смирилась, но чего-то и не могла принять. Неделями она отказывалась от приносимых из столовой обедов, ела одни макароны, которые верный лакей великих княжон, матрос Сиднеев, готовил ей на спиртовке. Редко пользовалась она и возможностью кратких прогулок, которые им разрешалось делать. Но даже в эти дни заточения принцесса-императрица не теряла своего царственного облика. Прямая, высокая, с неподвижным лицом, она казалась человеком, который не гнётся. «О Боже, спаси Россию!» — вот её ежедневная молитва.

В ночь на 17 июля 1918 года была совершена страшная жестокость — расстреляли всех членов царской семьи, доктора, слугу, горничную и повара. Как рассказывают свидетели, их разбудили в полночь и потребовали, чтобы все оделись и спустились вниз в подвальное помещение Ипатьевского дома, в котором они содержались.

Юровский, которому было поручено свершить это злодеяние, зачитал какую-то бумагу. Аликс успела лишь перекреститься, как была убита — почти одновременно с царём. Бог послал ей счастье не слышать криков сына, который ползал по полу, укрываясь от пуль. Трупы выносили на носилках, сделанных из простыней, натянутых на оглобли от стоявших во дворе саней.

«В лесу трупы сложили в яму и облили лица и все тела серной кислотой, как для неузнаваемости, так и для того, чтобы предотвратить смрад от разложения... Забросав тела землёй и хворостом, сверху наложили шпалы и несколько раз проехали — следов ямы не осталось» — так докладывал Юровский после выполнения задания. По официальным данным большевистского правительства расстрелян был лишь царь. О его супруге и детях — ни слова.

На следующий день после расстрела царской семьи была учинена жестокая расправа и над сестрой императрицы Александры Фёдоровны, великой княгиней Елизаветой Фёдоровной. Вместе с пятью другими членами семьи Романовых её вывезли в лесистую местность в шестидесяти километрах от Екатеринбурга, где они содержались под стражей, и живой сбросили на дно старого рудника. «Господи, прости им, не ведают, что творят» — таковы, по свидетельству очевидца, были последние слова Елизаветы Фёдоровны. Тело было обнаружено несколько месяцев спустя. Его останки были перевезены в Иерусалим и там захоронены.

В 1981 году Зарубежная православная церковь канонизировала царскую семью и отнесла их к лику святых, именуемых «страстотерпцы». Так называют тех, кто разделил с Христом страдания неправедно убиенного и претерпел на себе злобную ненависть убийцы.

17 июля 1998 года в Санкт-Петербурге в Петропавловском соборе состоялась церемония захоронения останков Николая II, его супруги-принцессы и их троих детей. Останки дочери Марии и сына Алексея среди убиенных найдены не были.

Трагически закончился недолгий жизненный путь гессенской принцессы. Познала она свет и тьму, радость и отчаяние, тепло солнечных лучей, согревавших душу, и тяжесть чёрных туч, сотканных из слёз, силу и слабость духа, добрые человеческие отношения и ненависть завистников и недоброжелателей. В книге одной из её дочерей было отмечено стихотворение, в котором отражено настроение внучки английской королевы Виктории, волей судьбы попавшей на российские просторы. Вместе со своим супругом она была венчана на царство и достойно разделила его трагическую участь, до последнего часа обращаясь к Богу со своими молитвами. Стихотворение так и называется — «Молитва».

Пошли нам, Господи, терпенья В годину буйных мрачных дней Сносить народное гоненье И пытки наших палачей. Дай крепость нам, о Боже правый, Злодейства ближнего прощать И крест тяжёлый и кровавый С Твоею кротостью встречать. И в дни мятежного волненья, Когда ограбят нас враги, Терпеть позор и оскорбленья, Христос Спаситель, помоги. Владыка мира, Бог вселенной, Благослови молитвой нас И дай покой душе смиренной В невыносимый страшный час. И у преддверия могилы Вдохни в уста Твоих рабов Нечеловеческие силы — Молиться кротко за врагов.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

равление династии Романовых завершилось жестокой расправой над семьёй последнего русского царя. Супруга императора Николая II была шестой принцессой из европейского владетельного дома, коронованной на царство вместе с российским мужем. Каждой из этих принцесс Россия стала второй родиной, но судьбы у них были разные.

Собственно говоря, роль царских жён главным образом состояла лишь в том, чтобы продолжить род Романовых, родить наследника престола. Удалось это отнюдь не всем.

Первая принцесса, София Доротея из Вюртемберга, выбранная самой императрицей Екатериной II в жёны своему сыну Павлу, блестяще выполнила своё назначение. Её двое сыновей носили царскую корону.

А вот её невестке, Луизе Баденской, это не было суждено. Лишённая материнского счастья, баденская принцесса, венчанная с внуком Екатерины II и мелькнувшая как таинственная тень на царском небосклоне, не родила императору Александру I наследника и не получила взаимности в своей безграничной любви к мужу.

Полной неожиданностью для всех стало восхождение на престол второго сына вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, великого князя Николая Павловича. После восьмилетнего пребывания в России с титулом высочества к его избраннице, прусской принцессе Шарлотте, стали уже обращаться со словами «Ваше Величество». Тридцать лет эта императорская чета стояла у власти. Свой долг продолжить род Романовых эта невестка вюртембергской принцессы достойно выполнила. Да и супружеским счастьем она не была обделена. Царь Николай I относился с обожанием к своей жене, создавая ей условия поистине райской жизни.

Не всем принцессам, разделившим ложе с российскими царями, выпало такое счастье. Жестоко обошлась судьба с другой гессенской принцессой, императрицей Марией Александровной. Жизнь в России пятнадцатилетней Марии из Дармштадта началась в любви и обожании. Своё назначение продолжить род Романовых она выполнила сполна, но любовь отца своих детей, Александра II, утратила. Так она и ушла из жизни, страдая, без единого слова обиды, с оскорблённым сердцем женщины.

Необычный путь к супружеству с наследником русского престола прошла датская принцесса Дагмара. Но брак оказался счастливым. Вот только во вдовстве она прожила более тридцати лет да познала муки изгнания из страны, которую искренне полюбила. Пережила императрица Мария Фёдоровна и утрату трёх своих сыновей и пяти внуков.

Её невестке, принцессе Гессенской, уготована была страшная смерть вместе со своим мужем и детьми.

Будучи супругой последнего царя, после четырёх дочерей она родила наконец сына, наследника престола. Однако его рождение принесло страдания бедной матери. Сознание того, что она, хоть и невольно, явилась причиной его неизлечимой болезни, стало психологической травмой для последней российской императрицы. Её психика, изначально склонная к мистицизму, подверглась мощному влиянию Распутина, и без его помощи и советов она не могла уже обходиться.

На Александру Фёдоровну мощным потоком была направлена струя клеветы и со стороны родственников, и со стороны двора, и со стороны жадных до сплетен бульварных газетёнок. Ей, как ни одной из других принцесс-цариц, пришлось занять положение первой дамы сразу же по прибытии в Россию. Однако скромная принцесса Гессенская так и не стала «своей» для высшего петербургского общества. Да и среди Романовых она не прижилась, терялась и не чувствовала себя равноправной. Оазисом в пустыне недоброжелательства и интриг была для неё семья: дети и возлюбленный супруг. Спустя почти четверть века семейной жизни принцесса-царица писала своему Ники: «...Я сомневаюсь, что много жён таких счастливых, как я, — столько любви, доверия и преданности ты оказал мне в эти долгие годы в счастье и горе. За все муки, страдания и нерешительность мою ты мне так много дал взамен...»

Судьба наградила их многими радостями: они встретились и поженились вопреки всем преградам, наперекор неблагоприятным обстоятельствам. Искренне и все годы совместной жизни любили друг друга, создали отличную дружную семью, были едины в своих помыслах. В конце — ушли одновременно в иной мир...

Богатство и сан давали всем принцессам-царицам возможности для милосердия. Все они занимались благотворительностью, считая это своей обязанностью для блага России, которая стала их второй родиной. Общим для всех была и твёрдая вера в Бога, а также в несокрушимость монархии.

О принцессах-царицах написано немного. В основном это воспоминания их приближённых или современников, желающих оттеснить иностранных жён за спину царя. Доля истины в этом есть. Мария Фёдоровна, например, родила своему супругу Павлу десятерых детей и была далека от государственной политики. Лишь в роли вдовствующей императрицы она, мать двух царей, несколько приблизилась к пьедесталу власти. Её невестка, Елизавета Алексеевна, всю жизнь оставалась в тени своего любимого супруга. Вторая невестка, Александра Фёдоровна, наслаждалась семейным счастьем в золотой клетке, которую уготовил для неё император Николай I. Жена Александра II, Мария Александровна, хоть и могла бы в силу своего интеллекта стать достойной помощницей мужа-государя, но заключила себя в свой внутренний мир. Не могла проявлять активность на поле государственной деятельности и Мария Фёдоровна, урождённая датчанка: слишком широкая спина была у её могучего супруга, за которой было легко. Только после восшествия сына на престол вдовствующая императрица делала попытки участия в решении государственных задач, но Николай II в скором времени отстранил мать от всякого вмешательства в его дела. Иную роль стала играть Александра Фёдоровна в годы войны. Вот о ней-то и написано больше всего правды и неправды. Прежде всего писали журналисты, которые были заинтересованы больше в сенсациях, чем в реальных фактах: малоизвестное они додумывали, каждый на свой лад, и выдавали за действительность. Некоторые авторы соединяли слухи и великосветские сплетни со своими личными наблюдениями, не желая при этом отделить факты от вымысла. И лишь свидетельства из воспоминаний близких к царской семье людей можно считать наиболее правдивыми, хотя и они не лишены сугубо личной оценки. Единственное, что можно принимать за объективность суждений этих людей, — это то, что, будучи рассеяны по всей Европе и не имея связи друг с другом, многие оценки из их мемуаров удивительно схожи.

Символом времени сегодняшнего дня стал прилив монархических настроений в России, стране, в которой истинное лицо государя и его семьи было долгие десятилетия за плотным занавесом. Поэтому сейчас и заполнились полки книжных магазинов литературой о царях и их домочадцах. Однако сентиментальность, питаемая иллюзорными взглядами на исторический процесс, не имеет под собой почвы. А вот интерес к ранее малоизвестной для читателя исторической личности удовлетворяется сейчас сполна. И как бы ни расписывались плюсы и минусы восседавших на российском троне Романовых, их время ушло. Знать же о них нужно каждому, кто интересуется русской историей. Это поможет правильнее судить о тех, кто находился у руля власти не одну сотню лет.

Примечания

1

Маленькая уродка (фр.).

(обратно)

2

Мой любимый Паульхен (нем.).

(обратно)

3

Мать последней российской царицы Александры Фёдоровны.

(обратно)

4

Всегда ваша любящая мама (англ.).

(обратно)

5

Восьмилетний Алексей, неудачно прыгнув в лодку, сильно ударился.

(обратно)

6

Они писали письма родным и знакомым. В этих прощальных посланиях нет жалоб на свою участь. Только боль за Россию и страдание за её граждан.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

МАРИЯ ФЁДОРОВНА

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА

АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА

МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА

МАРИЯ ФЁДОРОВНА

АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА

ПОСЛЕСЛОВИЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg