««Погибаем, но не сдаемся!» Морские драмы Великой Отечественной»

«Погибаем, но не сдаемся!» Морские драмы Великой Отечественной (fb2) - «Погибаем, но не сдаемся!» Морские драмы Великой Отечественной 9724K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Виленович Шигин

Владимир Шигин «Погибаем, но не сдаемся!» Морские драмы Великой Отечественной

ПРЕДИСЛОВИЕ

Адмиральским ушам простукал рассвет: Приказ исполнен, спасенных нет… Гвозди бы делать из этих людей, Не было б в мире крепче гвоздей! Н. Тихонов

Трагическая история гибели отряда кораблей Черноморского флота в октябре 1943 года занимает особое место в истории отечественного ВМФ. Для этого имеются самые веские основания.

Во-первых, осенняя трагедия 1943 года стала самой крупной одновременной боевой потерей Черноморского флота не только за все время Великой Отечественной войны, но и за все время его существования.

Во-вторых, до сегодняшнего дня в этой истории по-прежнему немало тайн, и при детальном изучении всех обстоятельств трагедии всплывают на свет все новые и новые невероятные, а порой и просто шокирующие подробности.

В-третьих, к гибели отряда черноморских кораблей оказались непосредственно причастны первые руководители военно-морского флота, а в разбирательстве обстоятельств происшедшего участвовал лично Сталин. Это говорит о неординарности данного события даже на фоне многочисленных трагедий Великой Отечественной.

Помимо этого результаты катастрофы оказали огромное влияние на всю последующую деятельность всего ВМФ СССР и Черноморского флота, в частности, до конца Великой Отечественной войны.

И все же думается, что главное в необходимости еще раз прикоснуться к этой больной для каждого российского моряка теме состоит даже не в этом. Вот уже более 100 лет мы чтим подвиг героев Цусимы. О Цусимской трагедии написано немало книг, хорошо известны имена героев того кровавого для русского флота сражения. Цусимский бой был начисто проигран, но это нисколько не умаляет подвига тех, кто погиб, но не спустил флага. Не столь давно нам стали наконец известны многие обстоятельства балтийской трагедии 1941 года, вошедшей в историю как «Таллинский переход»…

А потому, вне всяких сомнений, давно пришло время вспомнить и тех, кто до последнего вздоха сражался за свои корабли в октябрьской набеговой операции Черноморского флота 1943 года. Тогда в течение нескольких часов были потеряны три новейших корабля, погибли сотни и сотни моряков. Вспомнить о тех, кто погибал, оставаясь верным присяге и Родине, вспомнить их поименно и поклониться их жертвенному подвигу — дело чести для нас, живущих ныне.

ПОДВИГ И ТРАГЕДИЯ ЛИДЕРА «ХАРЬКОВ»

Глава первая ЗАГОВОР УМОЛЧАНИЯ

Итак, нам предстоит прикоснуться к одной из самых мрачных страниц прошлого нашего военно-морского флота, но на этот раз уже на основе документов, которые до самого последнего времени оставались под грифом «секретно». Видимо, наконец-то пришло время расставить последние точки над «i» в этой давней и перевранной и порядком забытой всеми истории. Поразительно, но многие десятилетия после Великой Отечественной войны на тему трагедии 6 октября 1943 года было наложено молчаливое табу. Отечественные флотоводцы, а заодно с ними и отечественные историки, словно сговорившись, упорно делали вид, что этой темы для них вообще не существует.

Возьмем, к примеру, мемуары адмирала Н.Е. Басистого «Море и берег» (М.: Воениздат, 1970). Осенью 1943 года Басистый командовал эскадрой Черноморского флота, в состав которой входили все три погибших корабля. Казалось бы, кому, как не ему, описать произошедшую трагедию, указать на ее уроки, вспомнить павших боевых товарищей. В своей книге Басистый пишет о чем угодно: о форсировании нашими войсками Днепра, о действиях Северо-Кавказского фронта, даже об установлении советской власти в Казани и в Симбирске в 1919 году. Но напрасно будете вы искать в воспоминаниях флотоводца хоть какого-нибудь упоминания о трагической гибели подчиненных ему кораблей. Автор ни единым словом не упомянул о происшедшей трагедии, словно ее и не было вовсе. Такое отношение к памяти погибших товарищей не только странно, но, на мой взгляд, и кощунственно.

В 1981 году «Воениздат» выпустил в свет двухтомник наиболее поучительных боевых примеров действий наших кораблей при решении различных оперативно-тактических задач в годы Великой Отечественной войны. Издание предназначалось для использования опыта войны офицерами современного ВМФ. Один том был посвящен боевой деятельности подводных лодок, второй назывался «Советские надводные корабли в Великой Отечественной войне». В очерках этого тома рассказывается о боевых делах морских охотников, торпедных катеров, об использовании сейнеров и даже мотоботов, однако о знаковой набеговой операции ЧФ 6 октября 1943 года и там нет ни одного слова. Видимо, автор книги профессор Г.И. Хорьков и ее рецензент адмирал В.Н. Алексеев посчитали, что опыт, добытый кровью, уже никому не нужен.

Напрасно мы будем искать хотя бы упоминание о гибели трех кораблей в труде «Черноморский флот в Великой Отечественной войне» (М.: Воениздат, 1957). В классическом издании «Краснознаменный Черноморский флот» (М.: Воениздат, 1979, издание 2-е, исправленное и дополненное) мы наблюдаем ту же картину. Там тоже написано о чем угодно, но только не о самом тяжелом сражении на Черном море за всю Великую Отечественную войну. Интересно, что же в этой книге «исправляли и дополняли»? Точно такая же картина предстанет перед нами, если мы полистаем и многие другие издания, посвященные событиям на Черном море в 1941–1945 годах.

Справедливости ради следует все же отметить, что в 1960 году был издан военно-исторический очерк «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Второй том издания посвящен боевым действиям Черноморского флота. Несколько страниц отведено в нем и событиям 5–6 октября 1943 года. Но этот сборник вышел под грифом «секретно» и рассылался только по штабам соединений не ниже штаба бригады. Гриф секретности был снят директивой НГШ ВМФ лишь в июле 1989 года. До сегодняшнего дня это издание по-прежнему малодоступно исследователям не только в силу малого тиража (500 экземпляров), но еще и потому, что большая часть этих книг была впоследствии списана и попросту уничтожена по акту.

В 2005 году военно-исторический очерк о Черноморском флоте был наконец-то переиздан с участием морского научного комитета ВМФ под редакцией главнокомандующего ВМФ РФ адмирала флота В.И. Куроедова (издательство «Морской Петербург») в виде красочного альбома тиражом 3000 экземпляров. Однако и в этом (до сегодняшнего дня самом полном) описании гибели кораблей 6 октября 1943 года дана лишь общая канва событий. Многие весьма важные подробности, без которых трудно понять весь ужас трагедии и ее последствий, оказавших самое непосредственное влияние на всю последующую боевую деятельность ВМФ СССР, там упущены.

Почему же на протяжении более шестидесяти лет, до самого последнего времени, наши флотоводцы и историки с завидным упорством не желали вспоминать о трагедии 6 октября? Ответом на этот вполне закономерный вопрос и является настоящая документальная повесть.

В октябрьской трагедии 1943 года Черноморского флота, как нигде, слились воедино беззаветная храбрость и трусость, высочайший профессионализм и преступная бездарность, готовность одних погибнуть за высокие идеалы и поразительное бездушие к погибающим со стороны вторых.

С чего начать наше повествование? Наверное, с главного, с обстоятельств случившегося. А потому, рассказывая о происшедшем, мы наряду с уже известными источниками об обстоятельствах трагедии 6 октября 1943 года впервые обратимся к ранее неизвестным документам.

Таких документов в архиве Центрального архива ВМФ три. Первый — это «Доклад о проведении набеговой операции кораблей дивизиона миноносцев ЧФ в составе краснознаменного эсминца „Беспощадный“, эсминца „Способный“ и лидера „Харьков“ на коммуникациях южной части Крымского полуострова и обстрел портов Феодосии и Ялты на имя командующего Черноморским флотом вице-адмирала Владимирского и командующего эскадрой кораблей Черноморского флота вице-адмирала Басистого», написанный непосредственно командиром отряда погибших кораблей — командиром дивизиона эсминцев капитаном 2-го ранга Негодой.

Второй — «Политическое донесение на имя начальника политического управления ВМФ генерал-лейтенанта тов. Рогова „О политико-моральном состоянии офицерского, старшинского и рядового состава эскадры ЧФ в связи с гибелью лидера „Харьков“, краснознаменного эсминца „Беспощадный“ и эсминца „Способный““».

Третий — «Журнал боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота за 6 октября 1943 года».

Наряду с этим автор не оставил без внимания воспоминания о событиях октября 1943 года тех, кто по долгу службы имел к ним хотя бы косвенное отношение. Среди прочих документов необходимо выделить второй том секретного (гриф секретности снят только в июле 1989 года) военно-исторического очерка «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», изданного Главным штабом ВМФ в 1960 году очень ограниченным тиражом, а потому до самого последнего времени практически недоступного большинству читателей.

Историческая группа ГШ ВМФ, работавшая над этим трудом, была весьма представительна и включала бывшего ЧВС ЧФ вице-адмирала Н. Кулакова, командующего ТОФ адмирала Ю. Пантелеева, профессора контр-адмирала Н. Павловича, начальника Морского научного комитета ГШ ВМФ контр-адмирала К. Сталбо. Ответственным редактором труда был бывший командующий Черноморским флотом в годы войны (с 1943 по 1944 г.) адмирал Л.А. Владимирский (данный момент отметим отдельно!). В коллектив авторов входили лучшие историки флота: Г. Гельфонд, Ачкасов, Б. Зверев и другие. Свои замечания и пожелания для «черноморского тома» делал еще один командующий Черноморским флотом в годы войны — адмирал Ф. Октябрьский. Кроме этого автор пользовался рядом рассекреченных документов из архива ФСБ РФ.

Взаимодополнение и сопоставление этих и других документов, а также мемуарной литературы дает возможность получить наиболее объективную картину тех далеких трагических событий.

Однако что же все-таки произошло на Черном море 6 октября 1943 года?

Глава вторая ЧЕРНОЕ МОРЕ. ОКТЯБРЬ 1943 ГОДА

Для начала обратимся к общей обстановке на Черном море в то время. Без понимания этого нам будет трудно понять канву всех последующих событий.

К осени 1943 года обстановка на южном фланге советско-германского фронта на некоторое время стабилизировалась. Содействуя приморскому флангу Северо-Кавказского фронта, Черноморский флот готовился к проведению Новороссийской десантной операции. Помимо этого, ставка ВГК и командование ВМФ требовали от флота активизации и чисто морских операций на Черном море. Требование это было вполне резонным. Черноморский флот на тот момент имел полное превосходство в корабельном составе над военно-морскими силами противника. При этом, если раньше немцы имели подавляющее превосходство в воздухе, то теперь ситуация с авиацией начала выравниваться. В самом разгаре была знаменитая воздушная битва за Кубань, которая, как известно, положила конец господству люфтваффе в небе.

К концу сентября 1943 года под ударами наших войск гитлеровцам пришлось оставить Анапу и отойти в глубь Таманского полуострова. А 24 сентября корабли Азовской флотилии и Новороссийской военно-морской базы высадили в Темрюке, станицах Голубицкая, Чайкино, Благовещенская и Соленое Озеро морские десанты. Операции прошли на редкость удачно, и к началу октября войска Северо-Кавказского фронта уже завершали очистку Таманского полуострова от фашистских захватчиков.

Обстановка в северо-восточной части Черноморского театра действий к этому времени сложилась следующая. Противник заканчивал эвакуацию своих войск с Таманского полуострова на Керченский и выводил свои суда и плавсредства из Керчи в порты южного побережья Крыма. По данным нашей воздушной разведки, 2–3 октября в Феодосии было обнаружено до десятка различных судов и торпедных катеров. К 4 октября общее количество скопившихся в Феодосии быстроходных десантных барж, катеров и других судов достигало уже 25. Вражеская авиация на аэродромах Крыма (исключая Керченский полуостров) насчитывала, по данным нашей разведки, около 40 самолетов.

С февраля 1943 года отрезанная от основных сухопутных путей сообщения северо-кавказская группировка немецко-фашистских войск имела в своем составе 400 000 солдат. Дальнейшая задержка войск на Тамани грозила немцам новым Сталинградом, поэтому немецкое командование решило эвакуировать с Кубанского плацдарма танковую, мотомеханизированную и две пехотные дивизии. Остальным войскам, входившим в состав 17-й немецкой армии, было приказано прочно оборонять кубанский плацдарм, получивший название «позиция Готенкопф», до окончательного решения об эвакуации.

Первое время немцы, опасаясь действий ЧФ, в основном перевозили свои войска по воздуху. Затем противником была налажена бесперебойная переправа через Керченский пролив.

Для руководства перевозками через Керченский пролив немецкое командование в начале февраля 1943 года назначило командующего «дорогой Керчь», который непосредственно подчинялся командующему группой армий «А». При командующем «дорогой Керчь» был создан штаб по штату усиленного штаба корпуса, на который возлагалось планирование перевозок и организации обороны Керченского пролива с моря, воздуха и суши. В распоряжении этого командующего находились авиаполевая дивизия и ряд специальных частей. В районе Керчи располагался зенитный полк с 7 тяжелыми и 2 легкими батареями, а на аэродромах Керченского полуострова и Тамани базировалось свыше 200 самолетов-истребителей 1-го воздушного корпуса, в том числе такое отборное соединение, как 3-я истребительная эскадра «Удэт».

Вообще, противовоздушной обороне Керченского пролива противник уделял исключительно большое внимание. Так, 28 апреля штаб 17-й армии доносил оперативному отделу штаба группы армий «А»: «Надо сломить русское превосходство в воздухе, иначе на позиции „Готенкопф“ будет катастрофа». Противник считал, что одним из первых и важнейших условий выхода из общего тяжелого положения в связи с трудностями снабжения является усиленное прикрытие с воздуха. В сентябре 1943 года разведка ВВС Черноморского флота установила, что район Керченского пролива прикрывается 40 зенитными артиллерийскими батареями, 80 прожекторами и 50 самолетами-истребителями.

Для обороны Керченского пролива и морских сообщений от воздействия по ним Черноморского флота, а впоследствии и Азовской военной флотилии немцы сосредоточили в этом районе и военно-морские силы: 1-ю флотилию торпедных катеров (14 единиц), 3-ю флотилию артиллерийских плавучих батарей, 3-ю флотилию катерных тральщиков, 2–3 подводные лодки, десантные баржи, сторожевые катера. Южный вход в Керченский пролив был защищен пятью минными заграждениями, а на севере, со стороны Азовского моря, установлен дозор, состоявший из десантных судов и артиллерийских самоходных барж. Кроме того, вход в пролив со стороны Черного моря защищался береговой артиллерией, которая была усилена за счет установки польских трофейных 75-мм орудий. На северо-кавказском побережье в районе Анапы были установлены 4 береговые батареи калибром 88-150 мм, а на анапском аэродроме базировалось около 80 самолетов-истребителей.

Непосредственно для осуществления морских перевозок в портах Керченского и Таманского полуостровов было сосредоточено большое количество паромов «Зибель», десантных барж, лихтеров, буксиров и других мелких судов.

Несмотря на то что в корабельном составе полное господство на Черном море принадлежало нашему флоту, немецкие конвои у берегов Крыма ходили постоянно и, что самое главное, практически безнаказанно.

Всего за время с 23 февраля по 20 сентября 1943 года из Керчи в Анапу и обратно прошло 190 конвоев (совершено 360 рейсов). По данным немцев, из них только 30 конвоев, то есть примерно около 16%, подвергались атакам сил Черноморского флота. Причем из 30 атак 3 были произведены нашими подводными лодками и 27 — авиацией. Все атаки наших подводных лодок были безуспешны. От наших воздушных атак погибли всего 3 десантные баржи и одно десантное судно, тяжелые повреждения получили 6 десантных судов. Несмотря на частые выходы на сообщения торпедных катеров, не было ни одного случая атаки ими конвоев.

Помимо конвоев по маршруту Керчь — Анапа противник осуществлял регулярное сообщение десантных судов, буксиров и лихтеров между Феодосией и Таманью (так называемые конвои «Банзан»). До середины июля 1943 года на этой трассе прошло 25 конвоев. Конвои обычно состояли из 3–4 десантных барж, 1–2 буксиров или лихтеров. Движение конвоев осуществлялось в основном в темное время суток. Пять из 25 конвоев подвергались атакам наших самолетов. В результате атаки 17 июня 1943 года 1 лихтер был потоплен и 1 лихтер поврежден. Более энергично действовали наши подводные лодки, которые по 8 раз атаковали немецкие конвои, но ни в одном случае не достигли успеха. Выпущенные торпеды большей частью проходили под днищем мелкосидящих транспортных средств. Одна из выпущенных лодкой 17 июля торпед попала в буксир, но не взорвалась.

Помимо этого, в 1943 году противник провел свыше 150 катеров (десантные баржи, буксиры и лихтера) от Геническа до Темрюка (условное наименование конвоев «Тони» и «Орион») и от Керчи до Темрюка (условное наименование «Теодор»). Известные помехи на этом участке коммуникации создавали минные заграждения, от которых противник потерял буксир и лихтер. Кроме того, немцы осуществляли перевозки войск и грузов своей 6-й армии, правый фланг которой выходил к Азовскому морю.

В период с начала навигации и до оставления Таганрога (конец августа) 6-й армии было доставлено морским транспортом 29 449 тонн различных грузов. Поражение немецко-фашистских войск летом 1943 года под Курском и на юге Украины сделало оперативно нецелесообразным удержание кубанского плацдарма. С 9 августа объем перевозок через Керченский пролив был сокращен до норм текущего снабжения 17-й армии. А с сентября началась эвакуация тылов немецко-фашистских войск с кубанского плацдарма. Для ежедневной переправы 6800 тонн грузов через Керченский пролив дополнительно было приведено 28 лихтеров. Несмотря на сильные воздушные налеты нашей авиации на порты Сенная и Тамань, противник переправлял через Керченский пролив войска и грузы круглые сутки. Так, 18 сентября штаб 17-й армии сообщал, что «до сих пор переправлялось больше, чем предполагалось». По данным бывшего начальника штаба немецко-фашистского флота на Черном море капитана 1-го ранга Конради, в период с 7 сентября по 9 октября 1943 года с Таманского полуострова в Крым было перевезено 200 тысяч солдат и миллионы тонн снаряжения.

Увы, как это ни горько сознавать, но осенью 1943 года в районе Керчи происходило нечто в высшей степени странное. При стратегической инициативе нашей стороны, при примерном равенстве в воздушных силах и подавляющем превосходстве Черноморского флота немцы ПРАКТИЧЕСКИ БЕЗНАКАЗАННО осуществляли эвакуацию огромной армии!

Только за первые два дня октября в Крым были отправлены три больших конвоя, в составе которых насчитывалось 240 кораблей и судов. При этом от подводных лодок и авиации Черноморского флота, по словам Конради, погибли только артиллерийская баржа и саперный понтон. Уходя в Севастополь, противник поставил дополнительно несколько минных заграждений в Керченском проливе и у южного выхода из него. Таким образом, Черноморский флот до октября 1943 года не смог прервать морские сообщения таманской группировки немецко-фашистских войск, не удалось ему также создать даже серьезной помехи в эвакуации этой группировки в Крым и в уводе из Азовского моря и Керченского пролива в Севастополь большого количества плавсредств. Впоследствии все эти плавсредства были использованы противником для снабжения, а затем эвакуации крымской группировки войск.

Для того чтобы понять причины, в результате которых Черноморский флот не мог выполнить поставленные перед ним задачи, необходимо рассмотреть его боевые действия на морских сообщениях таманской группировки немецко-фашистских войск в 1943 году. Напомним, что, несмотря на понесенные потери за два минувших года войны, Черноморский флот по-прежнему полностью доминировал на море. В его составе были линейный корабль, четыре крейсера, десяток эсминцев, десятки подводных лодок, торпедных и иных катеров. Авиация флота была полностью переоснащена новейшими типами самолетов.

Во второй половине марта 1943 года командованию ЧФ стало ясно, что противник не собирается панически «бежать» с Таманского полуострова. Напротив, после высадки нашего морского десанта у Мысхако немецкое командование начало усиливать свои войска на Кубани, особенно в районе Новороссийска. Заметно возросла боевая деятельность вражеской авиации. В районе боевых действий у Анапы, Новороссийска появились немецкие торпедные катера, подводные лодки, артиллерийские десантные баржи. В то же время противник усиленно налаживал переправу через Керченский пролив. Начались перевозки грузов из Керчи в Анапу.

Учитывая эти обстоятельства, командование Черноморского флота отказалось от блокадных действий в том виде, в каком они проводились до сих пор. Директивой Военного совета ЧФ № оп-338 от 14 марта 1943 года боевая деятельность подводных лодок была перенесена на морские сообщения, связывающие Севастополь с портами западного побережья Черного моря. Для действий у южного берега Крыма от Ялты до мыса Чауда была оставлена одна подводная лодка. Задача борьбы с морскими перевозками противника на сообщениях Керчь — Анапа и Керчь — Феодосия была возложена на торпедные катера и авиацию, а в районе Керченского пролива — исключительно на авиацию.

Однако все попытки наших торпедных катеров проникнуть на сообщения в Керченском проливе севернее Камыш-Буруна оказались безуспешными. После прорыва обороны противника в районе Новороссийска и с началом ускоренной эвакуации немецко-фашистских войск с Таманского полуострова торпедные катера совершили с 16 сентября по 9 октября девять выходов на коммуникации мыс Такиль — Феодосия. В них приняли участие в общей сложности 30 катеров. Дважды наши катера вели бои с вражескими торпедными катерами, прикрывавшими эвакуацию своих войск с Таманского полуострова и вывод плавсредств из Азовского моря в Севастополь. Из всех 9 выходов только в одном случае, а именно в ночь на 4 октября, двум торпедным катерам, возвращавшимся после набега на Феодосийский порт, удалось встретить десантную баржу и 3 небольших судна, шедших в охранении группы торпедных катеров. Наши катера отказались от атаки и ушли в базу.

Последний и безрезультатный выход на коммуникации таманской группировки противника две группы торпедных катеров совершили именно в ночь на 6 октября 1943 года. Одна из них в составе 4 катеров безуспешно пыталась встретиться с конвоями противника у Феодосии, а вторая осуществила бесплодный поиск в южной части Керченского пролива.

На Азовском море силами флотилии также велись не слишком успешные действия по нарушению морских сообщений противника.

Бессилие командования Черноморского флота при полном превосходстве в силах организовать нанесение ударов по противнику вызывало законное раздражение Ставки и наркома Н.Г. Кузнецова. И Ставка, и Главный штаб ВМФ требовали немедленной активизации действий.

4 октября командующий Черноморским флотом адмирал Владимирский по указанию наркома ВМФ поставил перед Азовской флотилией задачу уничтожения в районе приморского села Кучугуры плавучих средств противника. Вечером 3 торпедных катера вышли из Осипенко для обстрела и нанесения торпедного удара по пристани Кучугуры. В тот же день один сторожевой и 4 бронекатера перешли из Ачуева в Темрюк. Оттуда они должны были действовать на вражеских коммуникациях в районе Кучугуры. После выпуска торпед и залпа реактивными снарядами по объекту удара торпедные катера отошли в море. 5 октября в трех милях севернее Кучугуры они встретили две самоходные баржи и потопили одну из них. Однако уничтожения одной баржи было явно недостаточно, чтобы рассматривать операцию как успешную.

Ставились ЧФ и минные заграждения. Однако серьезных помех морским перевозкам противника они также не создали. Коммуникация Керчь — Анапа продолжала функционировать вплоть до эвакуации немецко-фашистских войск из Анапы. Последний немецкий конвой из Анапы, состоявший из 13 груженых десантных барж, ушел 20 сентября 1943 года.

Западнее района боевых действий торпедных катеров, на прибрежных морских сообщениях противника между мысом Чауда и мысом Айтодор, эпизодически действовали эскадренные миноносцы. Они выходили из Туапсе вечером, к полуночи подходили к морским трассам противника и, разделившись, в течение 2–3 часов осуществляли одиночные поиски (каждый корабль самостоятельно) вражеских плавсредств. После обстрела береговых объектов корабли соединялись и к наступлению рассвета выходили из района боевых действий на расстояние, обеспечивавшее возможность дальнейшего отхода в свои базы под прикрытием истребительной авиации.

Первый выход на сообщения противника произвели эскадренные миноносцы «Беспощадный» и «Бойкий» в ночь на 1 мая 1943 года. Они осуществляли поиск плавсредств в районе Ялты — мыс Меганом и обстреляли южную часть Двуякорной бухты и мыс Киик-Атлама. О результатах обстрела в точности неизвестно.

В ночь на 21 мая лидер «Харьков» и эскадренный миноносец «Беспощадный» произвели поиск судов противника на коммуникации от Алушты до Феодосии, который никакого реального успеха не имел. Тем не менее в нашей историографии оба похода эсминцев оцениваются положительно на том основании, что корабли вернулись в базу целые и невредимые.

В ходе боев за освобождение Таманского полуострова корабли эскадры Черноморского флота дважды выходили к южному побережью Крыма на поиск транспортных судов и плавсредств противника. Первый поиск был проведен в ночь на 30 сентября в районе мыса Чауда и мыса Айтодор эскадренными миноносцами «Способный», «Бойкий» и «Беспощадный». Никакого результата этот поиск не дал. Операция закончилась неудачей. На отходе корабли оказались без обещанного авиационного прикрытия. Единственным положительным моментом этого похода следует признать то, что отряду кораблей в самый последний момент удалось чудом избежать атак немецкой штурмовой авиации.

Адмирал И.В. Касатонов в своей книге «Черноморская эскадра» пишет по этому поводу так:

«В это время у командования Черноморского флота почему-то сложилось неправильное мнение о стабильном снижении по различным причинам активности вражеской авиации. Имелся в виду и поход отряда кораблей эскадры 4 июня, когда разведка противника не прореагировала на выход четырех наших кораблей, а авиация противника даже не сделала попыток атаковать их».

Почему между маем и октябрем 1943 года была проведена только одна набеговая операция? Резкий спад активности, который вполне объективен — малая продолжительность темного времени суток, не позволявшая кораблям прикрыться от авиации противника, которую, несмотря на «завоевание господства в воздухе» после воздушного сражения над Кубанью, никто не спешил сбрасывать со счетов. И, как показали события 6 октября, не напрасно…

Тем временем нарастание боев на Северном Кавказе требовало дальнейшего наращивания усилий и от Черноморского флота. Этого требовали Ставка, нарком. Этого требовала сама обстановка.

Глава третья ПОДГОТОВКА К УДАРУ

Однако, несмотря на все усилия командования ЧФ, никаких реальных успехов у флота в деле срыва эвакуации немцев с Таманского полуострова по-прежнему не было. Казалось бы, что провал операции 30 сентября должен был бы заставить оперативный отдел штаба Черноморского флота искать новые пути решения вопроса. Безусловно, немцев следовало атаковать и сильнее, и чаще. При этом, разумеется, нельзя было повторять набеговую операцию по старому сценарию, ибо в этом случае немцы заранее могли предугадать не только последовательность действий наших кораблей, но и заранее просчитать наиболее вероятный маршрут их отхода.

Однако, как мы увидим дальше, штаб ЧФ не только не попытался сделать правильные выводы из последнего неудачного набега, но при разработке нового боевого распоряжения максимально ухудшил даже то, что имелось положительного в старом боевом распоряжении.

На тот момент Черноморским флотом командовал вице-адмирал Л.А. Владимирский. На этом посту он совсем недавно подготовил и весьма успешно провел Новороссийскую десантную операцию с высадкой в ночь на 10 сентября 1943 года морского десанта в сильно укрепленный гитлеровцами Новороссийский порт.

Очередной поход к берегам Крыма командующий флотом вице-адмирал Владимирский назначил на 5 октября. Боевым распоряжением командующего Черноморским флотом за № оп-001392 от 5 октября 1943 года эскадре Черноморского флота была поставлена следующая задача: силами 1-го дивизиона миноносцев во взаимодействии с торпедными катерами и авиацией флота провести в ночь на 6 октября комбинированный набег на морские сообщения врага у южного побережья Крыма. Надлежало обстрелять порты Феодосия и Ялта и уничтожить попавшиеся немецкие плавсредства и десантные суда, отходившие в это время, по данным разведки, из Керчи в порты Крыма. Сама операция получила кодовое наименование «Верп».

Для выполнения поставленной задачи из состава эскадры в набеговый отряд выделялись лидер «Харьков» и эсминцы «Беспощадный» и «Способный», а также восемь торпедных катеров, самолеты: четыре ДБ-3, по одному Пе-2 и Ил-2 и истребительная авиация (по назначению командующего ВВС флота). Для управления действиями кораблей и авиации в Геленджике развернулся командный пункт начальника штаба эскадры капитана 1-го ранга Романова и узел связи. На него было возложено общее руководство действиями кораблей.

Увы, неудача 30 сентября, к сожалению, так ничему и не научила ни командующего флотом, ни его штаб. Если в ранее неудачных набеговых операциях эсминцы подходили к неприятельскому берегу где-то в середине ночи (что позволяло им нанести удар и до рассвета уйти от Крыма на достаточно большое расстояние), то на сей раз адмирал Владимирский непонятно почему остановился на куда худшем варианте. Новый план предполагал внезапное появление кораблей у Крыма не в середине ночи, как бывало ранее, а только на рассвете, после скрытного ночного перехода. Поэтому отход в базу от полуострова надо было выполнять уже в светлое время суток. Из этого следует, что на этапе планирования операции была уже совершена очевидная ошибка, ибо совершенно очевидно, что с рассветом отходящие эсминцы будут неминуемо обнаружены вражеской авиацией и подвергнутся атакам самолетов. И такой план был принят, несмотря на то что все прекрасно знали: истребителей дальнего действия на ЧФ очень мало, их совершенно недостаточно, чтобы прикрыть на первом (самом опасном) участке отходящие корабли. Поразительно, но эти очевидные обстоятельства тогда никого не смутили! Непонятно почему, но Владимирский и его штаб упорно считали, что авиация противника не представляет собой угрозы кораблям в море. Возможно, в принятии такого странного решения сыграло свою роль и то, что, по данным разведки, бомбардировщиков на аэродромах противника в Крыму в тот момент якобы было мало; кроме этого считалось, что на сосредоточение вражеской авиации с более северных аэродромов потребуется время, за которое наши корабли успеют выйти из зоны ее возможного воздействия. О дислокации самого опасного противника — пикировщиков — никаких сведений командование ЧФ, надо полагать, не имело вообще. Иначе полнейшее игнорирование пикировщиков, как наиболее значимой угрозы, понять просто невозможно.

Во втором томе военно-исторического очерка «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», посвященного боевым действиям Черноморского флота, пишется, что 4 октября 1943 года план выхода был доложен командующему Северо-Кавказским фронтом генерал-полковнику И.Е. Петрову и им одобрен. Этот факт нам следует запомнить особо, так как впоследствии вокруг него развернутся нешуточные интриги!

За сутки до начала операции «Харьков» эскадренные миноносцы «Беспощадный» и «Способный» для приближения к району предстоящих действий были предварительно перебазированы из Поти в Туапсе.

Итак, согласно плану набеговой операции, артиллерийский обстрел портов Ялта и Феодосия было решено произвести на рассвете 6 октября. Задача подавления передовых батарей противника в случае их противодействия была поставлена авиагруппе из 4 самолетов Ил-2 и двух самолетов Б-3. Стрельба кораблей по береговым целям должна была корректироваться двумя самолетами-корректировщиками — ДБ-3 и Пе-2, а для их прикрытия выделялись 4 истребителя. Прикрытие кораблей на отходе возлагалось на 6 истребителей дальнего действия «Китгихок» (это были все наличные самолеты этого типа), из расчета иметь по 3 самолета в смене. Подход кораблей на дальность действия своих истребителей планировался на 9-10 часов утра. С подходом кораблей на дальность действия ближних истребителей, ориентировочно к 9-10 часам, 6 октября штаб ВВС флота планировал усиленное прикрытие кораблей в составе 12 самолетов типа ЛАГГ-3 и Як-1.

Именно в это время на Черноморский флот прибыл из Москвы и нарком ВМФ адмирал флота Н.Г. Кузнецов. Из воспоминаний Н.Г. Кузнецова:

«В начале октября 1943 года маршал А.М. Василевский в штабе Южного фронта ознакомил меня с доложенным в Ставку планом овладения Крымом. По замыслу Южный фронт, обходя Мелитополь, должен был захватить Сиваш, Перекоп, район Джанкоя и ворваться в Крым. Одновременно намечалось высадить воздушный десант в район Джанкоя, а в Геническе силами Азовской флотилии — морской десант. После этого разговора я отдал соответствующие распоряжения командующему Азовской флотилией».

Затем Кузнецов отправился в штаб Черноморского флота, чтобы заслушать командующего флотом о подготовке десантной операции в Крым и ознакомиться с ходом набеговой операции «Харькова» и двух эсминцев.

Исходя из вышеизложенного, могу предположить, что набеговая операция 5–6 октября 1943 года была организована именно в данное время совсем не случайно. Судя по всему, командующий Черноморским флотом вице-адмирал Владимирский решил продемонстрировать прибывающему к нему на флот наркому Н.Г. Кузнецову «фирменную» операцию черноморцев.

Итак, утром 5 октября 1943 года командир 1-го дивизиона эскадренных миноносцев эскадры Черноморского флота капитан 2-го ранга Негода получил боевое распоряжение Военного совета ЧФ на проведение набеговой операции к берегам Крыма и схемы решения.

В Центральном военно-морском архиве имеются разведсводки штаба ЧФ на 5–6 октября 1943 года. Для нас наибольший интерес представляет разведсводка, полученная последней перед выходом кораблей в море: ведь именно изложенные в ней разведданные и были положены во главу угла действий отряда кораблей. Это разведсводка № 556 на 22 часа 00 минут 05.10.1943 года. Вот ее текст:

«…В Ялте — 1 ВДВ, 2 ТКА. Феодосия — 16 ВДВ, 6 паромов „Зибель“, 3 СКА, из них 9 ВДВ, 4 „Зибеля“ и 3 СКА на рейде. Керчь — рассосредоточено 16 плавединиц. Авиация — 29 самолетов на аэродромах. ТКАТКА, СКАСКА, ТЩТЩ. конвоировал конвой и отдельные суда в районах озера Табачник, мыс Сарыч, мыс Фиолент. На коммуникациях противника Керченский пролив — Ялта — мыс Сарыч. Состав сил: восточнее мыса Аю-Даг — 12 ВДВ, 7 барж, 4 ТЩ, у мыса Киз-Аул — 5 ТКА, 6 миль восточнее озера Табачник — 1 ВДВ, 3 ТКА».

Получив боевое распоряжение, капитан 2-го ранга Негода вызвал к себе командиров участвующих в операции кораблей и поставил им задачу готовности к выходу к 20 часам 00 минутам 5 октября 1943 года.

От ВВС Черноморского флота в операции «Верп» должны были участвовать 1-я минно-торпедная авиационная дивизия, самолеты 11-й штурмовой авиадивизии (47-й штурмовой авиаполк и 9-й истребительный авиаполк), 25-й истребительный авиаполк (от 4-й истребительной авиадивизии). Уже в ходе самой операции дополнительно были привлечены 30-й разведывательный авиаполк и 119-й морской разведывательный авиаполк.

5 октября в 23 часа 00 минут на командный пункт 1-й минно-торпедной авиадивизии прибыл начальник оперативного отделения оперативного отдела штаба ВВС майор Букреев, который устно изложил решение командующего ВВС для авиадивизии. На вопрос командира дивизии о необходимости более конкретной ориентировки Букреев предложил снять копию с боевого распоряжения вице-адмирала Владимирского (№ оп-001392 от 5.10.1943 г.).

Каким же было решение командующим ВВС Черноморского флота для 1-й морской торпедной авиадивизии на операцию «Верп»?

В общих чертах оно выглядело так: в 5 часов 30 минут утра 6 октября самолет Ил-4 должен был произвести доразведку немецких плавсредств на рейде Феодосии и в порту, после чего с 5 часов 30 минут до 6 часов 00 минут должен был корректировать артиллерийскую стрельбу эсминцев, которые должны были к этому времени подойти к Феодосии. Одновременно с 5 часов 30 минут до 6 часов 00 минут четыре Ил-4 должны были подавить огонь береговых артиллерийских батарей противника, расположенных на мысе Киик-Атлама, в Коктебеле, в Феодосии и Сарыголе. С 6 часов 00 минут от точки с координатами 44 градуса 51 минута северной широты и 35 градусов 20 минут восточной долготы истребители «аэрокобра» и «киттихок» из состава 7-го истребительного авиаполка 4-й истребительной авиадивизии должны были прикрыть отход эсминцев и переход до точки с координатами 44 градуса 10 минут северной широты и 36 градусов 00 минут восточной долготы. В это время (в 7.00) девять Пе-2 из состава 40-го авиаполка, под прикрытием истребителей, должны были нанести удар по плавсредствам в Феодосии, а также сфотографировать результаты артиллерийской стрельбы кораблей.

На 6 октября авиадивизия, базировавшаяся в то время на аэродроме в Геленджике, имела в своем составе не так уж много боеготовых самолетов. Так, в 5-м гвардейском авиаполку из 18 Ил-4 в строю находились всего 8, в 11-м гвардейском истребительном авиаполку из 15 «авиакобр» в строю были всего 8, в 36-м минно-торпедном авиаполку из восьми Б-3 были в строю 5 и еще 4 А-20-Ж, в 40-м авиаполку из 24 Пе-2 в строю были лишь 14. Исходя из этого количества самолетов командование дивизии и принимало решение на операцию.

В 19 часов 20 минут на краснознаменный эсминец «Беспощадный» прибыл командующий ЧФ вице-адмирал Владимирский, который уточнил задачу и перенес начало открытия огня по неприятелю с 5 часов 50 минут на 5 часов 30 минут, с тем чтобы корабли могли раньше начать отход от крымских берегов. Возможно, в глубине души Владимирский все же ощущал пагубность своего решения на подход кораблей к крымскому берегу на рассвете. Только этим можно объяснить чисто импровизированное изменение комфлотом в самый последний момент времени открытия огня. Увы, изменение на 20 минут было явно недостаточным для того, чтобы за это время корабли успели уйти из зоны действия неприятельской авиации. Понимал ли это до конца сам Владимирский? Если понимал, то почему не потребовал от своего штаба срочной переработки плана операции? Если не понимал, то почему перед самым отходом кораблей он все-таки попытался выкроить для отряда Негоды лишних «спасительных» 20 минут?

Закончив инструктаж, Владимирский приказал собранным командирам действовать по обстановке и обязательно выполнить поставленную перед ними задачу.

Любопытно, что при этом штаб и политотдел эскадры ЧФ о предстоящей операции извещены не были. Возможно, это было сделано преднамеренно, с целью сохранения военной тайны. Возможно, налицо просто очередное головотяпство, когда одна рука не ведает, что творит вторая. На последнее, по крайней мере, достаточно прозрачно намекается в политическом донесении, о котором мы еще поговорим позднее.

Штабом Черноморского флота перед кораблями отряда на набеговую операцию были поставлены следующие конкретные боевые задачи:

1. Эсминцам «Беспощадный» и «Способный» обстрелять плавсредства противника, скопившиеся в Феодосийской бухте.

2. Лидеру «Харьков» обстрелять коммуникации противника между Феодосией и Алуштой.

Корабли заканчивали последние приготовления к походу. Что он не будет легким, это понимали все. Увы, предугадать свою судьбу не дано никому…

Глава четвертая КОРАБЛИ И КОМАНДИРЫ

Пока корабли отдают швартовы, познакомимся поближе с ними и с их командирами. Командовать отрядом кораблей в набеговой операции был назначен командир дивизиона эсминцев капитан 2-го ранга Григорий Пудович Негода. Выбор Негоды был не случаен, командир дивизиона не раз командовал отрядами кораблей в набеговых операциях. На Черноморском флоте он считался специалистом в подобных операциях. Помимо хорошего практического опыта Негода претендовал и на роль теоретика. Так, в майском номере журнала ВМФ «Морской сборник» за 1943 год Г.П. Негода выступил с поучительной статьей «Ночная набеговая операция на вражеские базы», где на примере одной из возглавляемых им операций поделился со всем военно-морским флотом своим опытом и дал соответствующие рекомендации.

Из статьи Г.П. Негоды в журнале «Морской сборник»:

«Важнейшими условиями успешного проведения каждой набеговой операции кораблей на базы противника с целью нанесения артиллерийского удара или оказания другого боевого воздействия являются скрытность подготовки операции, а также выход кораблей и переход их морем к району действия и внезапность выполнения поставленной задачи. Необходимость соблюдения скрытности и внезапности учитывалась при проведении набеговых операций кораблями Черноморского флота. Благодаря тщательной разработке и подготовке этих операций кораблям Черноморского флота удалось нанести немало дерзких и стремительных ударов по вражеским портам и базам…»

Негода по соображениям секретности, разумеется, не пишет в статье о том, в какое время суток его отряд подходил к Крыму. Однако, рассуждая на тему уклонения кораблей от огня береговых батарей в ночное время, он недвусмысленно дает понять, что обстрел вражеского побережья и отход от него происходили ночью.

Относительно противодействия неприятеля Негода пишет:

«Одновременный и комбинированный внезапный удар наших кораблей и авиации по двум вражеским базам дал весьма значительный эффект и деморализовал противника. О последнем свидетельствует, в частности, тот факт, что немцы не выслали против наших кораблей ни одного самолета. Противник не раз был введен в заблуждение…»

Вообще, листая подшивку журнала «Морской сборник» за 1943 год, волей-неволей приходишь к выводу, что Черноморский флот являлся в тот период «законодателем моды» в деле организации и проведения набеговых операций. В это время Балтийский флот все еще был заперт в Неве, а североморцы занимались, прежде всего, охраной и обороной союзнических конвоев. До октября 1943 года на Черном море было проведено около десятка набеговых операций, и большинство считались вполне успешными. Именно это и обусловило то, что черноморцам были предоставлены страницы «Морского сборника» для обмена опытом. Так, в октябрьском номере «Морского сборника» за 1943 год представитель ЧФ капитан 3-го ранга И.М. Филатов делится с ВМФ опытом набеговых операций черноморцев в статье «Набеговые операции надводных кораблей Черноморского флота на коммуникациях противника». Автор учил своих коллег на других флотах:

«Тактические приемы, применяемые нашими командирами в набеговых операциях, весьма разнообразны. Их действия отличаются настойчивостью и упорством в выполнении поставленной задачи…»

Журналы, как известно, заказывают материалы для публикации и готовят их заранее, за два-три месяца до выхода в свет. Увы, к тому моменту, когда октябрьский номер «Морского сборника» попал в руки офицеров ВМФ, всем было уже абсолютно ясно, что тактика командования ЧФ в организации набегов потерпела полный крах и на набеговых операциях эскадры ЧФ навсегда поставлен крест…

Лидер эскадренных миноносцев «Харьков» был заложен 19 октября 1932 года на судостроительном заводе в Николаеве и спущен на воду 9 сентября 1934 года. Вступил лидер в строй 19 ноября 1938 года. К началу войны «Харьков» входил в состав отряда легких сил эскадры Черноморского флота, являясь флагманским кораблем 3-го дивизиона эскадренных миноносцев. Класс лидеров эскадренных миноносцев имели в предвоенные годы далеко не все флоты мира. Поэтому в ряде государств, в частности в Германии, они относились к классу легких крейсеров. Определенные основания для этого были.

Водоизмещение «Харькова» составляло 2693 тонны, длина корпуса — 127,5 м, ширина — 11,7, осадка — 4,2 м. При мощности машин в 66 000 л. с. «Харьков» давал максимальный ход в 43 узла, что делало его одним из самых скоростных кораблей своего времени. Экономический ход лидера составлял 20 узлов, а предельная дальность плавания 2100 миль.

Вооружение «Харькова» тоже было почти крейсерское: 5 — 130-мм орудий главного калибра, 2 — 76,2-мм и 4 — 37-мм зенитных орудия, 6 – 7,62-мм пулеметов, 2 — 4-трубных 533-мм торпедных аппарата, 2 бомбосбрасывателя глубинных бомб. Помимо этого, корабль мог принять на борт и обеспечить постановку 76 мин. Штатный экипаж «Харькова» составлял 344 человека.

Первым командиром «Харькова» был Марков Филипп Савельевич, человек непростой судьбы. В 1937 году, будучи капитаном 2-го ранга и старпомом командира крейсера «Коминтерн», он был репрессирован. Проведя в застенках НКВД почти год, Марков так и не признал своей вины. В 1938 году, после освобождения, он был сразу назначен командиром лидера эсминцев «Харьков», спустя год стал командиром крейсера «Коминтерн», затем командовал бригадой крейсеров ЧФ, был начальником штаба эскадры кораблей ЧФ, стал контр-адмиралом и умер в 1956 году.

Следующим командиром «Харькова» был капитан 3-го ранга Пантелеймон Александрович Мельников, которого с ноября 1942 года сменил капитан 3-го ранга Петр Ильич Шевченко. Первым военным комиссаром лидера был Г.И. Фомин, затем батальонный комиссар Е.Ф. Алексеенко. С сентября 1943 года заместителем командира по политчасти «Харькова» являлся капитан 3-го ранга Иван Архипович Крикун.

С первых дней войны «Харьков» самым активным образом участвовал в боевых действиях. Так, уже 23–25 июня 1941 года лидер принял участие в постановке оборонительных заграждений у Севастополя.

26 июня совместно с лидером «Москва» нанес артиллерийский удар по главной базе фашистского флота на Черном море — румынскому порту Констанца. Это была первая набеговая операция Черноморского флота. В 20 часов 15 минут 25 июня ударная группа кораблей ЧФ («Харьков» и «Москва») вышла из Севастополя. Отряд поддержки (крейсер «Ворошилов», эсминцы «Сообразительный» и «Смышленый») вышел в 20 часов 40 минут. Общее руководство операцией осуществлял командир отряда легких сил контр-адмирал Т.А. Новиков. Ударной группой командовал командир 3-го дивизиона эсминцев капитан 2-го ранга М.Ф. Романов (флаг на лидере «Харьков»). Переход в район боевых действий был осуществлен без помех.

26 июня в 4 часа 42 минуты ударная группа с поставленными параванами подошла к кромке минного заграждения и уменьшила скорость до 20 узлов. Через несколько минут в правом параване шедшего головным флагманского лидера «Харьков» взорвалась мина. «Харьков» дал малый ход, и в голову вышел лидер «Москва». В 5 часов 02 минуты лидеры вышли в точку начала стрельбы и открыли огонь из орудий главного калибра. Уже после первых залпов на берегу взметнулось пламя большого пожара в районе нефтяных баков. Через несколько минут после начала стрельбы по лидерам открыла огонь крупнокалиберная береговая батарея, о которой на кораблях сведений не имели, а чуть позже — два вражеских эсминца, которые находились на рейде и не были вовремя обнаружены. В 5 часов 06 минут лидеры были накрыты артиллерийским залпом. Несмотря на близкие разрывы снарядов, лидеры продолжали выполнять задачу. Только выпустив предусмотренное количество снарядов, в 5 часов 12 минут командир ударной группы дал приказание прекратить огонь и начать отход. «Харьков» начал отходить с постановкой дымовой завесы. Для снижения эффективности стрельбы врага лидеры увеличили ход до 30 узлов и перешли на движение противоартиллерийским зигзагом. По всей вероятности, маневрируя на такой скорости, лидер «Москва» потерял оба паравана. В 5 часов 20 минут он подорвался на мине, разломился в районе первого котельного отделения и стал быстро тонуть. Появившиеся в это время над кораблями вражеские самолеты расстреливали из пулеметов плавающих на воде людей. Попытка «Харькова» оказать помощь погибающему кораблю не увенчалась успехом — он был сам накрыт огнем батареи и атакован самолетами врага. От близких разрывов бомб и снарядов корабль получил сильные сотрясения корпуса. Потекли водогрейные трубки в котлах, стало падать давление пара, ход снизился до 6 узлов. Корабль оказался перед угрозой стать неподвижной мишенью для врага. Нужно было, не охлаждая котлов, влезть в топку и ликвидировать повреждения. Котельный машинист Петр Гребенников не колебался ни минуты. Товарищи принесли ему асбестовый костюм, густо смазали лицо вазелином. Но все это мало помогало в дышащей жаром топке. Сухой, горячий воздух обжигал легкие. Однако Гребенников упорно искал повреждения, пока его не вытащили из топки почти без сознания. Облившись водой, он вновь полез в котел. Лишь с третьей попытки Гребенникову удалось заглушить лопнувшие трубки. Следуя примеру своего товарища, краснофлотец Петр Каиров устранил повреждения в другом котле. Корабль получил возможность увеличить ход до 12 узлов.

В это время лидер атаковала вражеская авиация, но все ее атаки были отбиты, при этом зенитчики сбили два самолета. Для оказания помощи «Харькову» командир группы поддержки направил эсминец «Сообразительный». В 5 часов 55 минут корабли вышли из зоны обстрела. В 6 часов 53 минуты эсминец, а затем лидер (по их докладу) подверглись атаке подводной лодки. От выпущенной торпеды корабли уклонились, после чего эсминец атаковал ее глубинными бомбами. В течение последующих 6 часов корабли, меняя курсы и скорость, ведя зенитный огонь, вышли из-под атак самолетов. В 13 часов 26 минут на «Харьков» и сопровождающие его корабли была предпринята последняя атака самолетов врага, которую корабли отбили. В 21 час 09 минут корабли прибыли в Севастополь.

Несмотря на потерю лидера «Москва», задача, поставленная кораблям, была выполнена. Вызванный обстрелом пожар уничтожил большие запасы нефти, был взорван железнодорожный состав с боеприпасами, повреждены вокзал и железнодорожные пути. Все это привело к длительным затруднениям с доставкой нефти в Констанцу, было прервано сообщение с Бухарестом. Высоко оценил результаты набега на Констанцу и противник. Увы, но набеговая операция на Констанцу стала первой и последней успешной набеговой операцией Черноморского флота в Великой Отечественной войне. Краснофлотцы П. Гребенников и П. Каиров за свой подвиг первыми на эскадре ЧФ были награждены орденами Красного Знамени.

Об интенсивной боевой деятельности лидера «Харьков» в последующие месяцы войны свидетельствуют записи из его корабельного журнала:

«24 марта 1942 года. Из Туапсе перешли в Новороссийск. Оттуда совместно с эсминцем „Свободный“ вышли в Севастополь. Доставили 271 человека маршевого пополнения, 150 тонн флотского и 250 тонн армейского боезапаса. В тот же день вышли в Новороссийск.

27 марта. С эсминцами „Незаможник“, „Шаумян“ и двумя СКА из Новороссийска снова ушли в Севастополь, охраняя транспорт „Сванетия“. На Инкерманских створах были обстреляны артиллерией противника.

31 марта. „Харьков“ и „Свободный“, базовый тральщик „Гарпун“ в составе охранения транспорта „Абхазия“ вышли из Новороссийска в Севастополь. На Инкерманских створах были обстреляны артиллерией противника.

2 апреля. Лидер „Харьков“ и эсминец „Свободный“, стоя в Северной бухте, вели огонь по артиллерийским батареям противника. Три батареи подавлены. Личный состав лидера получил благодарность от командующего флотом.

3 апреля. Вышли с эсминцем „Свободный“ из Севастополя в Туапсе, охраняя транспорт „Абхазия“. Перешли из Туапсе в Новороссийск 6 апреля.

8 апреля. Очередной выход в Севастополь. Снова совместно с эсминцем „Свободный“ лидер конвоировал транспорт „Абхазия“. Переход совершали ночью. На переходе морем корабли дважды подвергались ударам авиации».

Эскадренный миноносец «Беспощадный» был заложен 15 мая 1936 года в Николаеве, спущен на воду 5 декабря 1938 года и вступил в строй 2 октября 1939 года. Водоизмещение «Беспощадного» составляло 2402 тонны, длина корпуса — 112,8 м, ширина — 10,2 м и осадка — 4,8 м. При мощности машин в 56 500 л. с корабль мог развивать максимальный ход в 38,6 узла. При экономическом ходе в 19,5 узла дальность плавания эсминца составляла 2565 миль. Вооружение «Беспощадного» составляло: 4 — 130-мм орудий главного калибра, 2 — 76,2-мм и 3 — 37-мм зенитных орудия, 4 — 12,7-мм пулемета, 2 трехтрубных 533-мм торпедных аппарата, 2 бомбосбрасывателя. Эсминец принимал на борт 48 мин. Штатный экипаж «Беспощадного» насчитывал 236 человек.

Официально корабль был включен в состав ЧФ 2 октября 1939 года. Неделю спустя, в ночь с 9 на 10 октября, попал в 8-балльный шторм, в результате чего корпус в районе 84–90-го шпангоутов деформировался (срезались заклепки, образовались трещины, погнулись шпангоуты и бимсы). Это был «первый звонок», свидетельствующий о недостаточной прочности корпусов «семерок».

После экстренного ремонта «Беспощадный» вместе с лидером «Москва» с 19 по 24 октября 1939 года совершил официальный визит в Стамбул под командованием капитана 2-го ранга С.Г. Горшкова. Тогда корабли доставили на родину министра иностранных дел Турции, посетившего Советский Союз.

В 1940 году в ходе эксплуатации эсминца выявились дефекты в механизмах и электрооборудовании. Гарантийный ремонт затянулся на 6 месяцев — пришлось заменить турбину высокого давления ТЗА № 2. Зато к началу войны корабль был в хорошем техническом состоянии.

В годы Великой Отечественной воины «Беспощадный» входил в состав 2-го дивизиона эскадренных миноносцев эскадры Черноморского флота.

До сентября 1942 года эсминцем командовал капитан 2-го ранга Григорий Пудович Негода, которого сменил капитан 3-го ранга Виктор Александрович Пархоменко. Военным комиссаром «Беспощадного» являлся старший политрук Т.Т. Бута, затем капитан-лейтенант Бурдаков.

Боевая деятельность «Беспощадного» была весьма интенсивна и до октября 1943 года вполне успешна. С 22 по 30 июня 1941 года «Беспощадный» ежедневно выходил в море для постановки оборонительных минных заграждений (хотя до сих пор непонятно, против кого предназначались эти заграждения, ведь у противника — Румынии — в то время имелось всего 4 эсминца и 1 подводная лодка!), а также совместно с другими кораблями участвовал в постановке оборонительных минных заграждений у Севастополя. Всего кораблем было выставлено 114 мин.

13 июля при выходе из Севастополя эсминец под действием ветра и течения сошел с фарватера и сел на мель. Хотя повреждения оказались легкими (погнуты лопасти винтов), командир корабля капитан 3-го ранга П.В. Глазовский был отдан под трибунал и осужден на 5 лет.

С конца июля по сентябрь «Беспощадный» почти постоянно находился в море, сопровождая транспорты, обстреливая румынские войска под Одессой, нес дозорную службу.

С 19 августа «Беспощадный» участвует в обороне Одессы. В этот день он совместно с другими кораблями вел огонь по населенным пунктам Визировка, Свердлово, Кубанка.

25 и 26 августа «Беспощадный» совместно с другими кораблями артиллерийским огнем поддерживал наши войска.

1 сентября «Беспощадный», 3 сторожевых и 4 торпедных катера отконвоировали в Одессу транспорт «Армения». В начале августа «Беспощадный» совместно с другими кораблями конвоировал корабли резерва флота (строившиеся и ремонтирующиеся). В восточные порты были переведены ледокол «А. Микоян», недостроенные крейсера «Куйбышев», «Фрунзе», лидеры «Киев», «Ереван», эсминцы «Свободный», «Огневой», «Озорной» и другие. Не имевшие своего хода, они были заманчивой добычей для фашистских летчиков. Но, взаимодействуя с истребителями, корабли охранения отбили атаки авиации. Все конвои без потерь прибыли в порты назначения.

22 сентября, во время артиллерийской поддержки советского десанта под Григорьевкой, эсминец атаковали 22 фашистских бомбардировщика, сбросивших на корабль 84 бомбы. «Юнкерсы-87» пикировали с разных направлений, затрудняя зенитный огонь. Сначала близким разрывом бомбы была повреждена корма — в районе 173-го шпангоута на палубе и по бортам образовался гофр. От сотрясения сработал кормовой торпедный аппарат: торпеды с включившимися двигателями ударились в переборку помещения дизель-генераторов, но, к счастью, не взорвались. Через трещины в кормовые помещения начала поступать вода; скорость эсминца, поначалу доведенная до 24 узлов, стала падать. В этот момент «Беспощадный» получил сразу два прямых попадания бомб в носовую часть. Одна из бомб, пробив палубу полубака около клюза правого борта, вышла через борт и взорвалась в воде. Вторая разорвалась в глубине корпуса, в районе мотора носового шпиля. В результате вся носовая часть корпуса до 35-го шпангоута оказалась фактически оторванной и держалась лишь на искореженных листах обшивки. Эсминец получил дифферент на нос в 1,5 м, но сохранил ход и самостоятельно добрался до Одессы.

В течение 23 сентября на «Беспощадном» подкрепили переборки, а также палубы и борта в районе гофров. Вечером с помощью буксира СП-14 повели эсминец в Севастополь. Буксировка осуществлялась кормой вперед со скоростью 2–3 узла. Из-за усилившегося до 5–6 баллов волнения моря раскачивающаяся носовая часть начала сдирать обшивку с левого борта, образовался крен, возникла угроза затопления 3-го кубрика. Положение становилось критическим. Единственным выходом было решение обрубить носовую часть корабля. Рискованную операцию выполнил старшина 2-й статьи Сехниашвили. Спустившись по шторм-трапу за борт, он обычным топором в течение часа делал насечки в бортовой обшивке, пока носовая часть не обломилась и не ушла под воду. После этого «Беспощадный» был взят на буксир «Сообразительным», а спасательное судно СП-14 шло сзади, защищая собой от волн искалеченный корпус эсминца.

По прибытии в Севастополь «Беспощадный» сначала ремонтировался в Северном доке, а затем — на заводе № 201. Носовая часть от нулевого до 18-го шпангоута была заимствована у погибшего эсминца «Быстрый», участок от 16-го до 40-го шпангоута пришлось изготовить заново. Восстановительные работы уже почти закончились, когда корабль подвергся новому налету. 12 ноября 1941 года в 11.25 250-кг бомба попала в верхнюю палубу в районе 103-го шпангоута, зацепила котел № 2, пробила главную паровую магистраль, двойное дно и взорвалась под днищем на грунте. Еще две бомбы взорвались рядом, в 4–5 м от правого борта в районе 190-го шпангоута.

Эсминец вновь получил серьезные повреждения. В корпусе образовалось множество гофров и пробоин, 2-е и 3-е котельные отделения были затоплены, заклинило валопроводы, вышли из строя многие механизмы. В придачу в первом котельном отделении вспыхнул пожар — правда, его удалось вскоре потушить.

Благодаря энергичным действиям экипажа распространение воды быстро устранили. Под пробоину подвели пластырь, в дополнение к собственным водоотливным средствам подключили помпы с буксира СП-14. Вечером корабль с дифферентом в 1,75 м и креном в 14 на правый борт был введен в Северный док.

Из-за постоянной угрозы воздушных атак решили дальнейший ремонт «Беспощадного» провести в Поти, для чего в течение нескольких дней эсминец экстренно готовили к переходу. Пробоины заделали пластырями, носовой отсек засыпали пробковой крошкой, в котельных отделениях также уложили мешки с пробкой. Всего на корабль погрузили около 90 кубометров крошеной и листовой пробки.

17 ноября «Беспощадный» на буксире эсминца «Шаумян» вышел из Севастополя в Поти. Поначалу скорость буксировки колебалась в пределах 10–13 узлов, но затем в пустые топливные цистерны стала просачиваться вода, образовался крен. Скорость пришлось снизить до 6 узлов. Волны повредили пластыри, течь усилилась. Мотопомпы не справлялись с поступавшей водой. Выручил трактор ХТЗ, предусмотрительно погруженный на палубу: к его двигателю подключили дополнительную помпу. Трое суток напряженной борьбы со стихией увенчались успехом: 20 ноября эсминец прибыл в Поти. Под его носовую часть сразу же подвели понтоны, но прошло еще 2,5 месяца, пока он дождался своей очереди постановки в док. Полный ремонт корабля завершился лишь в сентябре 1942 года.

С 21 октября до конца ноября «Беспощадный» эскортировал транспорты из Поти в Туапсе, сам перевез из Батуми в Поти 596 красноармейцев. С 29 ноября по 2 декабря совместно с «Бойким» совершил рейд к болгарскому побережью, где якобы потопил торпедами вражеский транспорт. 9–10 декабря эсминец снова занимался перевозкой войск (доставил из Поти в Туапсе 522 бойца), а 26–29 декабря вместе с «Сообразительным» повторил набеговую операцию к вражеским берегам. Корабли опять попали в полосу тумана и, не обнаружив противника, вернулись в Поти.

31 января 1943 года «Беспощадный» занимался обстрелом позиций неприятеля в районе Новороссийска (за 30 минут выпустил 206 130-мм снарядов). Затем неоднократно выходил в дозоры, конвоировал транспорты, сам перевозил войска (13 февраля при переходе из Поти в Геленджик взял на борт рекордное число бойцов — 1548 человек с вооружением), совершал демонстративные обстрелы занятого противником побережья. 4 февраля во время шторма получил легкие повреждения корпуса.

Всего с начала войны до 1 апреля 1943 года «Беспощадный» прошел 18 565 миль (до войны, включая сдаточные испытания, — 28 327 миль). За это время он выпустил 1818 130-мм, 710 76-мм, 727 45-мм, 325 37-мм снарядов, 605 12,7-мм пуль и 6 торпед. Глубинные бомбы не применялись. Из средств химической защиты интенсивно использовалась дымоаппаратура ДА-2 (поставлено 30 дымзавес), реже — аппаратура ДА-1 (около 10 дымзавес). 3 апреля 1942 года эсминец «Беспощадный» был награжден орденом Красного Знамени.

Эскадренный миноносец «Способный» был заложен 7 июля 1936 года, вступил в строй 24 июня 1941 года. Корабль входил в состав 3-го дивизиона эскадренных миноносцев эскадры Черноморского флота.

Водоизмещение «Способного» составляло 2529 тонн, длина корпуса корабля — 112,5 м, ширина — 10,2 м, осадка — 5 м. При мощности машин 54 000 л.с. он развивал максимальную скорость хода в 38 узлов. Наибольшая дальность плавания на экономичном ходу составляла 1800 миль.

Вооружение: 4 — 130-мм, 3 — 76,2-мм, 2 — 45-мм и 2 — 37-мм орудия, 2 — 7,62-мм пулемета, 2 трехтрубных 533-мм торпедных аппарата, 2 бомбосбрасывателя. Принимал 60 мин. Экипаж 267 человек.

В проекте «7» для обеспечения эффективной стрельбы 76-мм орудий предусматривалась установка МПУАЗО, но к моменту ввода в строй большинства эсминцев эти приборы существовали лишь на бумаге. Первая система МПУАЗО «Союз-7У» была установлена буквально накануне войны — в июне 1941 года — именно на «Способном». Она включала в себя достаточно совершенный зенитный автомат стрельбы «Союз» (по принципу работы — аналог ЦАС-2, но предназначенный для огня по воздушным целям), гировертикаль «Газон» и стабилизированный визирный пост СВП-1. Хотя система действовала в одной плоскости и была не слишком эффективна в борьбе с пикирующими бомбардировщиками, но в целом она значительно усилила ПВО корабля.

В целом ПВО всех трех кораблей отряда выглядело достаточно внушительно. На «Способном» и «Беспощадном» было четыре 76,2-мм зенитки, двенадцать 37-мм автоматов, десяток 12,7-мм ДШК и спаренных «кольтов». Что касается «Харькова», то на нем были две 76,2-мм зенитки и 7–8 37-мм автоматов. При этом, на «Способном» и «Харькове» стояли новейшие системы управления зенитным огнем МПУАЗО «Горизонт» — единственные на всем флоте! Теоретически с таким зенитным вооружением корабли вполне могли отразить атаку одной эскадрильи Ю-87. Как пример 30 июня 1941 года старые эсминцы-«новики» Северного флота «Урицкий» и «Куйбышев» с куда более скромным зенитным вооружением и ходовыми характеристиками в Мотовском заливе в течение двух часов маневрировали и уклонялись от атак 16 Ю-87 и сбили один из них. При этом на «новики» было сброшено до 130 бомб. Впрочем, реальный уровень подготовки зенитных расчетов черноморских эсминцев нам неизвестен, как неизвестно, в какой степени личный состав БЧ-2 «Способного» и «Харькова» освоил новейшую систему МПУАЗО. Разумеется, что если бы на кораблях (хотя бы на одном!) стоял самый примитивный радар, все могло бы сложиться иначе.

Первым командиром «Способного» был капитан 3-го ранга Е.А. Козлов, которого затем сменил капитан 3-го ранга Аркадий Николаевич Горшенин.

В отношении Горшенина в документах и воспоминаниях имеются разночтения. В одном случае он пишется как «Горшенин», в другом — как «Гаршенин». Однако в личном деле, хранящемся в ЦВМА, командир «Способного» значится как «Горшенин». До войны Горшенин успел послужить на ТОФе и на Севере. На Черное море он попал после командирских курсов на должность дивизионного штурмана, затем был старпомом на лидере «Москва». В мае 1941 года Горшенин был назначен командиром эсминца «Свободный». В феврале 1942 года был снят с должности за «допущение аварий и пьянство». Однако месяц спустя вновь назначен командиром эсминца «Бдительный», а в июле 1942 года — командиром «Способного». Анализ послужного списка Горшенина показывает, что к зеленому змию он был предрасположен всегда. Факт восстановления его в должности командира в 1942 году можно объяснить только тем, что к этому времени на Черноморском флоте был огромный дефицит офицеров, имевших опыт командования кораблями.

Военным комиссаром корабля был батальонный комиссар Г.Ф. Нифутов, а затем — капитан-лейтенант Шварцман.

«Способный» принимал активное участие в обороне Одессы. Так, 7 сентября 1941 года «Способный» вместе с другими кораблями вел обстрел береговых позиций противника. В дни тяжелых сентябрьских боев корабли эскадры и транспорты доставили подкрепление. С 16 по 20 сентября из Новороссийска в Одессу была перевезена 157-я стрелковая дивизия. Переходы судов прикрывали корабли эскадры, в том числе и эсминец «Способный».

Эсминец принимал участие в обороне Севастополя и Крыма. 24 декабря в Севастополь были доставлены 345-я стрелковая дивизия, 61-й отдельный танковый батальон (26 танков Т-26), маршевые пополнения, боеприпасы. В перевозке войск и обеспечении перехода транспортов принимал участие и «Способный».

В период проведения Керченско-Феодосийской десантной операции «Способный» входил в состав отряда охранения 2-го отряда транспортов. В целях поддержки наступления войск 44-й армии (отвлечения сил противника от района Феодосии) было принято решение высадить тактический десант в районе Судака в составе усиленного батальона 226-го горно-стрелкового полка. Для этого выделялись эсминец «Способный» (командир — капитан 3-го ранга Е.А. Козлов) и сторожевой катер МО-0111.

Приняв 5 января в Новороссийске 218 человек, корабли вечером вышли в море. Из-за штормовой погоды сторожевой катер мог идти малым ходом. Стало очевидно, что с такой скоростью затемно расстояние до Судака не преодолеть. Капитан 3-го ранга Козлов снял с катера десантников и решил осуществить высадку с одного корабля. В 4 часа 53 минуты 6 января «Способный» прибыл на Судакский рейд. Выбрав укрытое от волн место у мыса Чеканный, в 5 часов 40 минут начал высадку десанта баркасом и шлюпками, которая была окончена к 8 часам 30 минутам. Противник не ожидал высадки десанта и поэтому не оказал серьезного сопротивления. Десантники не только закрепились на берегу, но и расширили плацдарм.

8 января эсминцы «Способный», «Железняков», транспорт «Жан Жорес» и тральщик доставляли из Новороссийска в Феодосию войска. В районе Мысхако «Способный» подорвался на мине. На следующий день поврежденный эсминец был отбуксирован в Новороссийск. Корабль встал в ремонт, который продлился до апреля 1942 года.

Подводя итог, можно сказать, что для проведения набеговой операции командованием были выделены лучшие корабли эскадры и лучшие экипажи.

Глава пятая НАЧАЛО ОПЕРАЦИИ

Однако настала пора вернуться в Поти, откуда вот-вот должны были выйти корабли отряда капитана 2-го ранга Негоды.

Передо мной уникальный документ Центрального военно-морского архива ВМФ «Журнал боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота по операции „Харькова“, „Способного“ и „Беспощадного“» (документ № 18364). Журнал — это небольшая сшитая нитками тетрадь, записи в которой сделаны простым карандашом торопливо и поэтому местами не слишком разборчиво. Журнал БД ОД штаба ЧФ — беспристрастный свидетель одного из самых трагических дней в истории Черноморского флота. Анализ записей показывает, что они, судя по всему, делались не в то же время, которое указано в записях, хотя и вскоре после происшедших событий.

Первая запись в журнале БД ОД помечена 20 часами 34 минутами 5 октября 1943 года:

«Отряд кораблей ЛД „X“ („Харьков“. — В.Ш.), ЭМЭМ „Б“ и „С“ (эсминцы „Беспощадный“ и „Способный“. — В.Ш.) кап. 2 р. Негода вышел из Туапсе в р-н Феодосия — Ялта с задачей поиска и уничтожения плавсредств противника и артобстрела скоплений плавсредств в портах Феодосия и Ялта».

Итак, в 20 часов 34 минуты (согласно другой информации, это произошло в 20 часов 25 минут) корабли снялись с якоря и вышли на выполнение поставленной задачи в порядке тактических номеров. Головным шел краснознаменный эсминец «Беспощадный», на котором держал свой брейд-вымпел командир отряда, вторым — лидер «Харьков» и третьим — эсминец «Способный». Выход отряда кораблей из Туапсе воздушной разведкой противника обнаружен не был.

В 1 час 00 минут 6 октября 1943 года лидер «Харьков» отделился от основного отряда и увеличил ход до 26 узлов. Эсминцы «Беспощадный» и «Способный» продолжили движение в назначенный им район со скоростью 24 узла.

В 2 часа 04 минуты, когда корабли были уже на траверзе Керченского пролива, в небе появились два немецких самолета.

Здесь и далее основные временные параметры автор будет давать согласно рапорту командира дивизиона. При этом в ряде случаев указанное Негодой время значительно расходится со временем, указанном в политдонесении. Это позволяет предположить, что и то и другое время указывалось весьма приблизительно. Так, согласно политдонесению, обнаружение кораблей немецкими самолетами произошло не в 2 часа 4 минуты, как докладывал Негода, а в 2 часа 00 минут.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«06.10.1943 г. 02 ч. 10 мин. (еще одно расхождение во времени!) „Харьков“ обнаружен ВР (воздушной разведкой. — В.Ш.) противника и освещен САБами (светящимися авиабомбами. — В.Ш.)».

В графе «Примечание» значится:

«Донесение командира „Харькова“».

Чуть ниже в том же журнале БД ОД следующая запись:

«02 ч. 00 мин. — 04 ч. 00 мин. Самолеты противника сбросили по кораблям бомбы и освещали их САБами».

В графе «Примечание» написано:

«Донесение к. 1 р. Романова получено штабом ЧФ в 06 ч. 15 мин.».

Согласно всем документам следует, что, обнаружив корабли, самолеты сбросили на них осветительные бомбы САБ, а затем и фугасные. Эсминцы, следуя в кильватерном строю, выполнили маневр уклонения.

С 2 часов 30 минут до 3 часов 00 минут самолеты противника сбросили на корабли отряда еще одну САБ с правого борта и одну по корме. Эсминцы еще раз уклонились и продолжили следовать на выполнение боевой задачи.

С 3 часов 00 минут до 4 часов 00 минут вновь над кораблями появился самолет противника. Он сбросил фугасную бомбу по корме на расстоянии 5-10 кабельтовых. Корабли снова удачно уклонились.

Несмотря на то что пока налеты авиации противника были безрезультатными, сам факт обнаружения отряда немецкой авиацией не мог не оставить Негоду спокойным. Это был весьма тревожный симптом — ведь при планировании операции весь расчет строился именно на ее внезапности. Теперь ее уже не было. Позднее станет известно, что к этому времени противник имел на Черном море развитую радиолокационную службу (главная радиолокационная станция находилась в Евпатории), позволявшую следить за продвижением наших кораблей. Поэтому с обнаружением отряда самолетами слежение за маршрутом следования наших кораблей было лишь делом техники.

Непонятно, что ни в одном издании о событиях 6 октября нет ни одной ремарки относительно столь «ювелирного» и раннего обнаружения немцами наших кораблей. А ведь это довольно странно. Представьте себе, что в черноте южной ночи, с соблюдением всех правил светомаскировки, идут корабли. И вдруг прямо над ними оказывается самолет-разведчик, да еще со специальными осветительными бомбами. Разумеется, элемент случайности существует. Но все же кажется весьма маловероятным, чтобы немцы держали по ночам в небе целые эскадрильи разведчиков, перекрывавших все подходы к Крыму. Отметим, что немцы отслеживали отряд Негоды практически непрерывно начиная с 2 часов 30 минут. Скорее всего, около 2 часов ночи корабли были обнаружены радиолокационной станцией противника. После этого в расчетную точку нахождения нашего отряда был немедленно выслан разведчик, который и установил визуальный контакт. Затем был послан второй самолет, который тоже точно вышел в темноте на наши корабли. С момента обнаружения кораблей для немцев уже не составляло труда предположить, для чего объявились ночью у их берегов три советских эсминца. Вся береговая оборона была немедленно приведена в полную боеготовность, и подхода Негоды к портам уже ждали.

В своем итоговом рапорте Негода пишет, что первым донесение об обнаружении отряда немецкой авиацией отправил на КП флота он. Это произошло, согласно его итоговому рапорту, после третьей атаки эсминцев самолетами, т. е. в районе 4 часов утра.

Однако во втором томе военно-исторического очерка «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», посвященном боевым действиям Черноморского флота, значится, что первое донесение об обнаружении кораблей вражеской воздушной разведкой поступило в штаб флота от командира лидера «Харьков» капитана 2-го ранга П.И. Шевченко в 2 час. 30 минут 6 октября. Донесение же об обнаружении самолетами противника эскадренных миноносцев от командира отряда капитана 2-го ранга Г.П. Негоды поступило только в 5 часов 30 минут.

По-видимому, в военно-историческом очерке «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» были использованы журналы приема и регистрации радиограмм штаба ЧФ. Но какая именно радиограмма была взята при этом за основную, мы не знаем: может, первая, а может, и вторая.

Данная небрежность весьма странна, и вот почему. Если время — 5 часов 30 минут — получения первой радиограммы соответствует действительности, то весьма непонятное молчание Негоды в течение трех с половиной часов могло создать у командования флота иллюзию, что два эсминца еще не обнаружены противником и, следовательно, имеют все шансы на успешное выполнение операции. Однако дело в том, что никто и никогда не ставил Негоде в вину это слишком долгое молчание (3,5 часа!) об обнаружении его кораблей самолетами противника! Почему — неизвестно…

Однако самое удивительное состоит в том, что в 5 часов 30 минут Негода НЕ МОГ дать радиограмму об обнаружении его самолетами. О невозможности передачи Негодой такой радиограммы именно в это время мы поговорим несколько ниже. Пока же отметим, что если даже предположить, что радиограмма Негоды была принята в 5 часов 30 минут утра, то реакция ФКП должна была быть однозначной — уходить на максимальном ходу в море! Да и как иначе: уже наступает рассвет, корабли обнаружены, и нет шансов, что в темноте они могут ускользнуть от воздушной разведки. Однако ФКП на донесение Негоды никак не отреагировал. Почему? Скорее всего, потому, что донесение об обнаружении кораблей самолетами было получено еще ночью, когда оставался шанс оторваться от преследования. О наличии локации у немцев, как мы уже говорили, командование ЧФ ничего не знало.

Итак, с утратой внезапности не только успех операции, но и безопасность кораблей становились весьма сомнительными. Радиограмму о немецких самолетах Негода донес на командный пункт Черноморского флота, а не на КП эскадры в Геленджике, который якобы должен был руководить операцией. Возможно, комдив боялся, что командование, узнав о потере скрытности, отдаст приказ прекратить операцию. О реакции командования флота на свое донесение в своем рапорте командир дивизиона умалчивает. Однако можно с большой долей уверенности предположить, что командный пункт флота на полученное сообщение, если оно было в 4 часа утра, подтвердил приказ выполнять поставленную задачу или же вообще ограничился молчанием. Невозможно предположить, что в случае приказа о прекращении операции Негода мог бы его проигнорировать. В вину командиру дивизиона здесь можно поставить только то, что в своем донесении он не настаивал на прекращении операции. Но здесь Негоду вполне можно понять: просьба начать отход в базу была бы немедленно расценена как проявление трусости и паникерства со всеми вытекающими из этого последствиями. Необходимо отметить, что командиром дивизиона капитан 2-го ранга Негода (до этого он успешно командовал «Беспощадным») был назначен совсем недавно, и это был его первый боевой поход в качестве командира отряда. Разумеется, что молодой комдив хотел добиться успеха.

Тем временем корабли отряда продолжали свое движение к Крыму. Впоследствии в своем донесении Негода, оправдывая не столько себя, сколько вышестоящее командование, писал: «Подобного рода обнаружения кораблей разведкой противника были систематическими в прошлых операциях, поэтому на выполнении операции, считал, не отразятся». Слово «считал» в данной фразе ключевое. Оно означает, что решение на выполнение задачи в изменившихся условиях комдив взял на себя. А как он мог еще поступить, доложив обо всем на КП флота и не получив оттуда никаких указаний? Только действовать по ранее утвержденному плану!

Военно-исторический очерк «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», 2-й том которого посвящен боевым действиям Черноморского флота, тоже не возлагает ответственности за дальнейший ход событий, в связи с обнаружением кораблей самолетами, на Негоду. В очерке «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» официальная оценка ситуации подана так, что вина распределена поровну между Негодой и командующим флотом, то есть в итоге конкретного виноватого вроде как бы и нет:

«Поскольку подобные обнаружения кораблей воздушной разведкой имели место неоднократно и в прошлом, и все проходило благополучно, командир отряда решил, что в данном случае ничего особенного не случится. От командования флота также никаких указаний, связанных с изменением обстановки, не последовало. Таким образом, считая, что обстановка существенно не изменилась, командир отряда продолжал действовать по ранее разработанному плану».

В ходе дальнейшего расследования обстоятельств последовавшей вскоре трагедии вопрос о непринятии мер по прекращению операции после обнаружения кораблей самолетами противника ни разу не ставился. Почему? Ответа на этот вопрос сейчас, наверное, уже не знает никто.

Любопытно, что в политическом донесении ничего не говорится об атаках кораблей немецкими самолетами в 2 часа 30 минут и в 3 часа 00 минут, но зато говорится об атаке кораблей в 3 часа 30 минут. В то же время Негода, указывая в своем донесении первые две атаки, ничего не говорит о третьей.

Напряжение людей росло с каждой минутой. Вот-вот должен был открыться крымский берег и начаться артиллерийский бой с врагом, ради которого и была затеяна вся эта операция. Наступал момент истины.

Глава шестая УДАР ПО КРЫМУ И МОРСКОЙ БОЙ

Ночное небо еще только начинало немного светлеть, когда наши корабли подошли в назначенное для начала операции место. В 4 часа 00 минут «Беспощадный» и «Способный» легли на курс 330 градусов и увеличили ход до 28 узлов с расчетом подойти в исходную точку для стрельбы по Феодосийскому порту к 5 часам 30 минутам утра. Вскоре с расстояния 200–220 кабельтовых с берега был усмотрен проблесковый огонь, дающий какое-то сочетание букв — «живети» и «зебра». Что это было, так и осталось загадкой. Негода предположил, что это какое-то сигнальное сочетание, передаваемое немецким дозорным кораблем.

Тем временем эсминцы находились уже между мысами Меган и Коктебель. Они подошли к берегу, определились с местом и легли в исходную точку для стрельбы. В эту минуту над эсминцами снова появились самолеты противника. На этот раз они сбросили САБ (осветительные авиабомбы) между берегом и кораблями в расчете осветить их для береговых батарей. Затем, как и раньше, когда эсминцы оказались освещенными, самолеты сбросили несколько фугасных бомб, которые упали в кильватерной струе кораблей.

САБы осветили море, и теперь с берега эсминцы были видны как на ладони. Чтобы не оказаться на световом фоне, Негода приказал отойти мористее. В восьми милях от Феодосии по эсминцам неожиданно открыла огонь береговая артиллерия Коктебеля. Хотя атаки самолетов и огонь береговых батарей никаких повреждений кораблям не нанесли, стало ясно, что немцы к отражению набеговой операции уже готовы и их ответный ход лишь вопрос времени. Операция уже была сорвана окончательно, и теперь следовало как можно быстрее уходить от Крыма, пока немцы не бросили против кораблей большие силы бомбардировочной авиации.

В этой ситуации Негода вполне разумно решает отказаться от стрельбы по Феодосии и приказывает командирам начать отход на соединение с лидером «Харьков». Однако и здесь комдив ограничился полумерами. Вместо того чтобы, оповестив «Харьков» о прекращении операции, на максимальной скорости уходить от крымских берегов, он, идя противолодочным зигзагом, решает попутно проверить коммуникации противника у берега. Понять Негоду, в общем-то, можно: если операция уже сорвана окончательно, то, может быть, хоть на отходе попутно удастся встретить и уничтожить какое-то немецкое судно. Не возвращаться же домой с пустыми руками, когда где-то рядом бродят сотни немецких транспортов.

Но время! Оно бежало неумолимо, и с каждой минутой шансы наших моряков добраться живыми до своих берегов уменьшались и уменьшались.

В этот момент на горизонте были обнаружены два неприятельских корабля. Согласно докладной записке Негоды, это были две быстроходные десантные баржи (БДБ), идущие в направлении Судака. Согласно политдонесению, это были вовсе не самоходные баржи, а два торпедных катера.

По немецким данным, на подходе к крымскому побережью в 5 часов 3 минуты немецкая подводная лодка U-9 безуспешно атаковала эсминцы. Однако наши корабли этой атаки не заметили. По крайней мере ни в одном документе с нашей стороны эта атака не отмечена.

В 5 часов 30 минут на чистом курсе зигзага с дистанции 60–65 кабельтовых «Беспощадный» и «Способный» открыли огонь по баржам (или торпедным катерам). При этом сблизиться с обнаруженными кораблями Негода не пытался.

Именно этот момент во втором томе военно-исторического очерка «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» описывается как время передачи Негодой сообщения об его обнаружении немецкими самолетами. Какие уж тут самолеты, когда к этому времени он уже помимо самолетов давно был обнаружен и обстрелян береговой артиллерией противника, а теперь и вовсе вел морской артиллерийский бой с кораблями противника! Отметим, что комдив не мог не сообщить на КП флота, что был обстрелян батареей Коктебеля и имеет боестолкновение с неприятельскими кораблями. По-видимому, данную радиограмму он и передал в 5 часов 30 минут утра. Что же касается сообщения об обнаружении кораблей немецкими самолетами, то я все же больше склоняюсь к тому, что его Негода передал самое позднее после третьей атаки эсминцев авиацией противника, то есть приблизительно около 4 часов утра.

После нескольких заградительных залпов по самоходным баржам (или торпедным катерам) командир «Беспощадного» капитан 2-го ранга Пархоменко подошел к стоявшему на мостике эсминца Негоде и попросил у него разрешения развернуться на обратный курс, чтобы уничтожить обнаруженные баржи (катера).

Командира «Беспощадного» тоже понять можно. Впервые с начала войны эскадренному миноносцу Черноморского флота представилась уникальная возможность сразиться в классическом морском сражении с противником, причем с несомненными шансами на успех. И баржи, и катера по своему артиллерийскому вооружению в любом случае уступали эсминцу. После войны, по данным немецкой стороны, стало известно, что наши корабли вели бой не с БДБ, а с торпедными катерами S-28, S-42, S-45.

Негода в просьбе командиру «Беспощадного» отказал. Позднее за это в ряде послевоенных книг его будут критиковать. Однако думается, что комдив в данном случае поступил правильно. Уже светало, в небе вот-вот могли показаться немецкие бомбардировщики, а потому дорога была не то что минута — каждая секунда. Командир отряда приказал огонь по неприятельским кораблям прекратить и продолжать следовать зигзагом на соединение с лидером «Харьков».

Итоги скоротечного артиллерийского боя наших эсминцев с немецкими кораблями документально неизвестны. Согласно политдонесению, при обстреле «Беспощадным» и «Способным» торпедных катеров один из них был потоплен. На потоплении торпедного катера настаивает рукописная история эскадры ЧФ. По послевоенным данным, факт уничтожения торпедного катера не подтвержден. Молчит об этом в своем рапорте и Негода. В ряде изданий по событиям 6 октября говорится уже не только о потоплении катера, но о повреждении еще двух катеров противника. Как при двух обнаруженных неприятельских единицах можно было потопить один и повредить два, совершенно непонятно. Если же обнаруженные корабли действительно являлись немецкими торпедными катерами S-28, S-42, S-45, то их могли в лучшем случае только повредить, так как все эти три катера впоследствии активно участвовали в боевых действиях на Черном море.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«05 ч. 40 мин. Одиночные самолеты противника производят поиск кораблей и сбрасывают бомбы. При подходе к Феодосии корабли встретили сильное сопротивление противника: береговой артиллерии, ТКАТКА (торпедных катеров. — В.Ш.) и авиации противника, противодействовавших обстрелу порта».

В политдонесении отмечено, что по кораблям отряда торпедными катерами противника было произведено целых пять последовательных атак. Пять торпедных атак, выполненных двумя и даже тремя катерами, — это достаточно продолжительный бой: ведь хотя бы двум из трех катеров в данном случае надлежало выполнить по две атаки, а на это ушло бы определенное время. Что касается рапорта Негоды, то он пишет только об одной атаке.

Германские источники утверждают, что примерно в это же время русские эсминцы были атакованы подводной лодкой U-9. Сегодня историки считают, что лодка была на очень большом расстоянии от кораблей, чтобы атаковать.

В целом в данном эпизоде наши эсминцы действовали довольно удачно. Во-первых, катера были обнаружены на достаточном удалении. Во-вторых, эсминцы совершили маневр уклонения от торпед торпедных катеров. Это был первый и последний за всю войну удачный маневр уклонения от торпед торпедных катеров. В-третьих, эсминцы сумели добиться артиллерийского попадания в немецкий катер. Пусть одного, но, все же!

Тем временем лидер «Харьков» в 6 часов утра подошел к Ялте и с дистанции 70 кабельтовых обстрелял порт 104 осколочно-фугасными 130-мм снарядами. Здесь тоже есть один непонятный момент. Вспомним, что, согласно плану набеговой операции, стрельба наших кораблей по портам противника должна была корректироваться двумя самолетами — ДБ-3 и Пе-2 — под прикрытием четырех истребителей. Кроме этого еще 6 самолетов (4 — Ил-2 и 2 — Б-3) «должны были подавить передовые батареи противника в случае их противодействия». Но никаких наших самолетов над портами в момент подхода к ним кораблей не оказалось. По крайней мере ни в одном документе нет о них ни малейшего упоминания. Почему? Ответа на этот вопрос я не нашел нигде. Погибли ли все эти самолеты, были повреждены или были попросту отогнаны неприятельской авиацией, а может, по какой-то причине они не высылались вообще? В последнем случае вся задуманная операция заранее превращалась в преступный фарс. Трудно ждать реальных результатов при ночной стрельбе по площадям без корректировки по затемненному порту.

Наша сторона никогда официально не сообщает, насколько успешна была стрельба лидера. Немцы же, наоборот, не без злорадства пишут, что в результате стрельбы «Харькова» по Ялте там было разрушено несколько частных домов и убито несколько местных жителей. Это означает, что стрельба была абсолютно безрезультатной.

Просматривая в архиве ФСБ дело о потоплении лидера «Харьков», я наткнулся на подшитое донесение агентурной разведки из Ялты, в котором немецкие данные в целом были подтверждены.

Через 13 минут «Харьков» прекратил стрельбу, но тут же попал под ответный огонь 3-орудийной береговой батареи с мыса Айтодор. Снаряды этой батареи, однако, ложились с большими недолетами. В ответ «Харьков» выпустил 32 снаряда.

В 6 часов 35 минут «Харьков» был обстрелян 5-орудийной шестидюймовой батареей, расположенной южнее Алушты. И ее снаряды легли с большими недолетами. В обоих случаях лидер отвечал батареям из кормовых орудий, но на этот раз попадания отмечались в районе цели. Вскоре вражеская батарея замолчала то ли от нанесенных повреждений, то ли оттого, что лидер вышел из зоны ее огня.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«05 ч. 25 мин. Для прикрытия кораблей из Геленджика выслано звено самолетов „Киттихок“, которые в 06 ч. 04 мин. обнаружили ЭМ „Беспощадный“ и ЭМ „Способный“. Началось непрерывное барражирование ИА (истребительной авиации. — В.Ш.) над кораблями. 06 ч. 10 мин. ЭМЭМ прекратили выполнение задачи и начали отход курсом 240 градусов для сближения с ЛД „Харьков“, который находился западнее ЭМЭМ».

В графе «Примечание» написано:

«Донесение к. 2 р. Негоды и показания экипажей, прикрывавших корабли».

На 07 ч. 05 мин. в журнале БД ОД штаба ЧФ имеются сразу две записи. Первая из них гласит:

«В результате утреннего боя ЭМ „Способный“ утопил ТКА противника. Корабли повреждений не имеют».

Эта надпись стерта ластиком, но разобрать ее все же можно. Может, именно эта ошибочная запись и явилась отправной точкой в истории о потопленном катере? Сразу за стертой надписью идет другая:

«07 ч. 05 мин. Над ЛД „Харьков“, находящимся в квадрате 1571, появился самолет-разведчик противника. В это же время ЭМЭМ обстреляли 6 БДБ (?) противника, идущие из Ялты в Феодосию».

В графе «Примечание» напротив этой записи значится:

«Донесение к. 2 р. Негоды».

В 7 часов 10 минут на курсовом угле 10–15 градусов правого борта эсминца «Беспощадный» на дистанции 90 кабельтовых был обнаружен лидер «Харьков». В политдонесении отмечено, что встреча кораблей произошла в 7 часов 05 минут.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«07 ч. 30 мин. Наш самолет-разведчик наблюдал в порту Ялта и в западной части города несколько очагов пожаров. Порт был окутан дымом пожара. Это был результат обстрела порта ЛД „Харьков“, выпустившим по порту 100 снарядов».

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«07 ч. 30 мин. Место ЭМЭМ Ш = 44 градуса 29 минут, Д = 35 градусов 05 минут, курс — 115 градусов, ход 24 узла».

В «Примечании» записано:

«Донесение Негоды».

Теперь весь отряд был в сборе. Не теряя времени, Негода приказал начать отход от крымских берегов. Корабли дали ход 24 узла и легли на курс 115 градусов. От форштевней отхлынула тугая волна. За кормой вспенились пенные буруны. Теперь нужно было быстрее уйти как можно дальше от берега, чтобы затеряться в морском безбрежии и избежать погони.

Пока корабли на полном ходу уходят от берегов Крыма, выясним, как действовала в небе над Феодосией авиация Черноморского флота.

В 24 часа 00 минут 5 октября командир 1-й минно-торпедной авиационной дивизии отдал приказ о загрузке бомб в самолеты и их окончательном приготовлении к вылету. До летчиков были доведены маршруты полета, цели и время нанесения ударов.

Ввиду того, что боевая задача была поставлена командованием ВВС буквально в последний момент и времени для отработки всех необходимых документов уже не было, за основной документ была принята плановая таблица боевых действий, по которой в час ночи 6 октября и ставилась боевая задача командованию полков и самолетов.

В 3 часа 20 минут командиру дивизии поступило новое распоряжение — назначенные на подавление артиллерийских батарей в Феодосии бомбардировщики срочно перенацелить на подавление батарей на мысе Киик-Аталма. Корабли же прикрывать тремя сменами истребителей «киттихок». По данным метеослужбы по маршруту и в районе цели ясная погода.

Первым в 4 часа 00 минут вылетел Ил-4 старшего лейтенанта Киценко (штурман старший лейтенант Копенко), имевший задачу разведки цели с применением осветительных авиабомб САБ и корректировки огня эсминцев по цели. В 4 часа 45 минут (т. е. за полчаса до начала стрельбы) летчики начали по связи вызывать корабли, но те не отвечали. Уже на подходе к цели обнаружилась неисправность передатчика. Неисправность удалось устранить к 5 часам 40 минутам. В 5 часов 10 минут Ил-4 вышел на цель и находился над ней до 6 часов 5 минут. Но и после исправления повреждения передатчика корабли на связь так и не вышли. В 5 часов 20 минут Ил-4 с высоты 2600 метров с целью освещения Феодосийского порта и рейда сбросил 10 САБ. При этом с самолета никаких плавсредств в порту и на рейде не наблюдали. В 5 часов 20 минут с самолета увидели разрывы от артиллерийской стрельбы эсминцев и ее прекращение к 6 часам утра. По свидетельству летчиков, разрывы снарядов были отмечены преимущественно в районе железнодорожных путей северо-западнее мола и вокзала. В 6 часов 50 минут самолет приземлился на аэродроме. По мнению командования, боевую задачу самолет выполнил не полностью.

Второй Ил-4 гвардии капитана Лобанова (штурман гвардии младший лейтенант Басалкевич), имевший задачу подавления береговых артбатарей на мысе Киик-Атлама и в Коктебеле, взлетел одновременно с первым самолетом в 4 часа. С 5 часов 30 минут до 5 часов 48 минут самолет двумя заходами с высоты 4000 метров произвел бомбоудар по немецкой артиллерийской батарее в Коктебеле, при этом на батарею было сброшено 6 бомб ФАБ-100. Летчики наблюдали разрывы бомб в расположении батареи. При этом батарея на мысе Киик-Атлама вела весьма слабый огонь. Что касается батареи в Коктебеле, то она, наоборот, вела весьма интенсивный огонь, причем после нанесения бомбового удара огня так и не прекратила. Отбомбившись, в 6 часов 45 минут самолет вернулся на аэродром.

Третий Ил-4 гвардии старшего лейтенанта Крагуна (штурман гвардии младший лейтенант Прокопчук) взлетел в 4 часа 02 минуты, имея такую же задачу, как и предыдущий самолет. С 5 часов 38 минут до 5 часов 52 минут самолет двумя заходами произвел бомбоудар по артбатарее на мысе Киик-Атлама с высоты 4000 метров, сбросив 5 бомб ФАБ-100. Разрывы бомб летчики наблюдали в расположении батареи. Во время второго захода на бомбардировку экипаж Ил-4 заметил, что находящаяся в Коктебеле батарея ведет интенсивный огонь по нашим кораблям. Поэтому по этой батарее было также двумя заходами произведено бомбометание и сброшено еще 5 ФАБ-100. После второго захода батарея огонь прекратила. По бомбившим батареи самолетам стреляли зенитки с мыса Киик-Атлама и из Феодосии, а из порта самолеты пытались «нащупать» прожектором. Кроме этого летчики наблюдали и немецкий истребитель, который, однако, атак не производил. Нанося бомбовые удары, летчики установили, что установленная западнее мыса Киик-Атлама немецкая батарея имеет два орудия, а батарея в Коктебеле — четыре.

Два взлетевших в 4 часа 45 минут самолета Б-3 (ведущий капитан Илюшкин, штурман — младший лейтенант Галенко) имели задачу подавить батареи береговой артиллерии в районе Сарыголь — Киик-Атлама.

С 5 часов 30 минут до 6 часов 00 минут самолеты индивидуально наносили удары с высоты 3 500 метров одиночными бомбами по береговым батареям Сарыголь и Киик-Атлама. Всего было сброшено 10 ФАБ-100. Летчики наблюдали разрывы бомб в районе береговых батарей. По самолетам велся огонь зенитной артиллерии, при этом снаряды рвались снизу слева в 120 метрах. Во время нанесения бомбового удара летчики видели вход в порт двух торпедных катеров.

По немецким данным, во время налета на Феодосию в 05.15 берлинского времени 8 Пе-2 был убит один и тяжело ранен один зенитчик из расчета счетверенного зенитного автомата, кроме того, наливной лихтер «Инга-18» получил осколочные повреждения надводной части. Во втором налете в 07.15 берлинского времени немцы силы нападавших определили тоже в 8 Пе-2. В результате осколочных повреждений один рыболовный катер затонул. По заявкам летчиков, потоплена БДБ, поврежден склад боезапаса, взорван склад боезапаса, подавлен огонь зенитной батареи.

Глава седьмая ПЕРВАЯ АТАКА И ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ

Корабельные корпуса трясло в лихорадочной работе машин. Офицеры и матросы с тревогой смотрели в утреннее небо. Может быть, им все же сегодня улыбнется удача и немцы не найдут отходящие корабли?

В 7 часов 40 минут с мостика «Беспощадного» на дистанции 80 кабельтовых был обнаружен немецкий разведывательный гидросамолет «Гамбург-140». Самолет летел низко над водой, пересекая курс кораблей. Разведчик явно определял состав отряда, курс и скорость кораблей и наводил на отряд бомбардировочную авиацию. По «Гамбургу» был немедленно открыт огонь из всех зенитных орудий. Одновременно Негода приказал наводить на «Гамбург» нашу истребительную авиацию.

Спустя пятнадцать минут появились наши истребители и с первого захода сбили немецкого разведчика. В ряде источников, в том числе и в очерке истории эскадры ЧФ, говорится о том, что это сделали истребители прикрытия в 8 часов 15 минут, которые осуществляли прикрытие отряда якобы уже с 6 часов 40 минут утра.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«07 ч. 45 мин. ЛД „Харьков“ присоединился к ЭМЭМ. Самолет-разведчик противника продолжал наблюдение за кораблями, но в 08 ч. 15 мин. был сбит нашими прикрывающими истребителями».

Уничтожение вражеского самолета имело, увы, трагические последствия для отряда кораблей. Это был тот уникальный по редкости случай, когда лучше было бы, если бы этот самолет никто не сбивал.

Как бы то ни было, но горящий гидросамолет спланировал на воду. Приводниться «Гамбургу» удалось, но он был уже обречен.

Увеличив ход, корабли подошли к тонущему гидросамолету. Около него плавали два летчика.

— «Способному» подобрать немцев! — приказал Негода.

Зачем понадобились Негоде летчики, непонятно. Может, для того, чтобы продемонстрировать их по возвращении в базу как наглядное свидетельство пусть небольшого, но все же успеха?

Эсминец «Способный» дал задний ход и подошел кормой к лётчикам. С него бросили конец. Летчиков приняли на борт. «Беспощадный» и «Харьков» тем временем маневрировали рядом, прикрывая «Способный» от возможных атак с воздуха и из-под воды. По докладу Негоды, на время подъема летчиков ушло не более пяти минут. После этого корабли, не теряя времени, дали полный ход и снова легли на курс 115 градусов.

Из докладной капитана 2-го ранга Негоды:

«Эсминец „Беспощадный“ ходил на полном ходу, обеспечивал ПЛО эсминца „Способный“. После дачи тем хода эсминец „Беспощадный“ держался на пеленге эсминца „Способный“ около 50 градусов. Лидер „Харьков“ дал ход 28 узлов и также лег на курс 115 градусов. Эсминец „Беспощадный“, имея ход более 28 узлов, начал выходить в голову кильватерной колонны».

Один из поднятых летчиков имел звание капитана и являлся командиром эскадрильи; второй, в чине лейтенанта, — командиром самолета. Согласно политдонесению, после проведенного допроса оба летчика были выведены на корму «Способного» и расстреляны. Здесь все непонятно. Зачем вообще было поднимать немцев только для того, чтобы их расстрелять? Я глубоко сомневаюсь, что на борту эсминца находился офицер, в совершенстве владеющий немецким языком, который мог профессионально и с пользой допросить пленных летчиков. Так зачем вообще надо было все затевать? Не лучше ли было предоставить немцев их судьбе? Если уж так хотелось отправить летчиков на тот свет, то для этого вовсе не надо было поднимать их на борт, а следовало просто быстро расстрелять в воде. Пусть простит меня читатель за такие слова, но на войне как на войне.

До спасительного своего берега было еще далеко, а время неумолимо бежало вперед, и с каждой минутой становилось очевидно, что на этот раз немцы свою добычу из рук не выпустят.

В 9 часов 00 минут с «Беспощадного» заметили первую группу вражеских самолетов. Согласно политдонесению, это произошло в 8 часов 50 минут. Согласно журналу боевых действий оперативного дежурного штаба ЧФ — вообще в 8 часов 30 минут…

Уничтоженный «Гамбург» за себя отомстил. Именно в момент, когда, приняв на борт «Способного» вражеских летчиков со сбитого самолета, корабли начали построение в походный ордер, они были атакованы пикирующими бомбардировщиками Ю-87, появившимися со стороны солнца под прикрытием ФВ-190.

Десять «Юнкерсов-87» заходило на корабли со стороны солнца. По другим данным, эту атаку немцы осуществляли восемью пикирующими бомбардировщиками Ю-87 под прикрытием двух истребителей ФВ-190.

С «Беспощадного» по самолетам был немедленно открыт яростный заградительный огонь. Однако, проигнорировав «Беспощадный» и «Способный», самолеты развернулись на «Харьков». Из трех целей немцы выбрали самую крупную. С шедшего концевым лидера самолеты заметили в самый последний момент, только тогда, когда те уже начали пикирование.

При этой атаке немецкие пикировщики применили совершенно новую для наших моряков тактику. «Юнкерсы», выстроившись цепочкой друг за другом, падали по очереди на «Харьков» в пике почти под прямым углом, более 80 градусов. Бомбы они сбрасывали на высоте каких-то 100–200 метров, так что те не успевали даже принять вертикальное положение и летели вниз боком. Было совершенно очевидно, что корабли атакуют настоящие асы. При этом первые самолеты атаковали больше психологически, чтобы вынудить командира корабля начать маневрирование в какую-либо сторону, а следующие за ними уже били наверняка. При столь малой высоте сбрасывания бомб вывернуться из-под них было чрезвычайно трудно.

От нескольких первых самолетов «Харьков» удачно уклонился, большая часть бомб легла в воду недалеко от борта. Лидер мотало во все стороны на реверсах. От каждого близкого разрыва корпус «Харькова» било в судорогах. В какой-то момент казалось, что все еще, может, обойдется, и немцы, опустошив запасы, улетят ни с чем. Но предпоследний атакующий самолет все же добился прямого попадания. И какого! Фугасная бомба пробила палубу лидера в районе первого и второго котельных и турбинного отделений. Корабль на какое-то мгновение замедлил ход, и в тот же момент последний самолет атакующей цепочки нанес еще один нокаутирующий удар. Вторая бомба поразила «Харьков» ближе к корме. Окутанный дымом и паром лидер некоторое время еще продолжал движение, но вскоре лишился хода и остановился. Нос корабля погрузился в воду по самую надпись. По другим данным, во время этой атаки «Харьков» получил даже не два, а три попадания бомбами.

Вот как рассказывает о событиях 6 октября 1943 года в своей рукописи контр-адмирал инженер В.Л. Красиков:

«В результате атаки самолетов в период с 8 ч. 35 мин. до 8 ч. 50 мин. в лидер „Харьков“ попало три бомбы. Одна, весом 200–500 кг, пробив верхнюю палубу в кормовой части (в районе 135–141 шпангоутов), прошла через второе дно, масляную цистерну, наружную обшивку и взорвалась под килем. Две бомбы, калибром 150–200 кг, взорвались в носовых, 1-м и 2-м котельных отделениях в районе 75–95–115 шпангоутов.

Над кораблем поднялся черный столб дыма. Когда он рассеялся, то увидели, что первая труба легла поперек корабля и свешивалась на правый борт, появился и увеличивался дифферент на нос, крен на правый борт — 5°. Сбросило за борт 37-миллиметровый автомат с правого борта. Возникло несколько очагов пожара. От стрельбы и разрывов бомб нельзя было понять, где что происходит, связь с постами частично нарушилась, первое время докладов с них не поступало. Но вскоре сообщили, что носовые котельные отделения разрушены, затоплены, как и носовое машинное отделение. Из-за неисправности вспомогательных механизмов пришлось остановить кормовой турбозубчатый агрегат, корабль остался без движения.

Таким образом, в результате попадания трех бомб корабль лишился носового эшелона, потерян значительный запас плавучести, так как затоплены два котельных и одно машинное отделения, принято около 1145 тонн воды, запас плавучести остался около 500 тонн. Крен на правый борт достигал 9 градусов, дифферент на нос — около 3 метров. От палубы полубака до воды оставалось не более 1 метра, осадка носом — 7,43 метра, кормой — 4,82 метра (исходная средняя 4,1 метра), метацентрическая высота уменьшилась до 0,95 метра (при начальной высоте 1,19 метра).

Командир корабля вызвал на мостик командира БЧ-5 для доклада о состоянии корабля, но инженер-капитан-лейтенант Н.И. Куцевалов был тяжело ранен, его обязанности принял инженер-механик дивизиона инженер-капитан 3-го ранга Г.А. Вуцкий, который доложил командиру о запасе плавучести и принимаемых мерах для введения в действие кормового эшелона.

Командир направил в штаб флота донесение о налете авиации и полученных повреждениях. Личный состав продолжил борьбу за живучесть корабля. Восстановили энергопитание, удалось поднять до рабочего давление в пожарной магистрали, для чего трюмному машинисту П.П. Резниченко пришлось несколько раз нырять в затопленное носовое машинное отделение, чтобы перекрыть нужный клапан и отключить поврежденный участок пожарной магистрали.

В результате всех принятых мер удалось зафиксировать корабль с креном на правый борт и с дифферентом на нос, распространение воды было приостановлено. Дымовую трубу, создающую крен на правый борт, отрезать было нечем, 3-е котельное отделение (на корабле три котла) пока в строй не было введено, хода корабль не имел.

По приказанию командира отряда в 9 часов 25 минут к лидеру подошел эсминец „Способный“ для взятия на буксир за корму. „Беспощадный“ в это время ходил вокруг в охранении. Подача буксира, к сожалению, затянулась, концы рвались, приходилось заводить новые. Буксировка длилась около часа со скоростью 6–7 узлов…»

В отчетах об этом бое значится, что истребители прикрытия сбили один Ю-87 и один Ме-109, однако из-за своей малочисленности отразить атаку бомбардировщиков противника не смогли. Откуда в отчетах об этой атаке появился сбитый «мессершмитт», непонятно, ведь, согласно тем же документам, пикировщики прикрывали только два «фокке-вульфа».

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«08 ч. — 08 ч. 50 мин. Произведена смена барражирующих самолетов-истребителей. Над кораблями находилось звено „Киттихоков“, когда в 08 ч. 30 мин. появились 8 Ю-87 под прикрытием 2 МЕ-109 и 2 ФВ-190 и начали атаки на корабли (1 бомба с попаданием в ЛД „Харьков“). В результате произошедшего воздушного боя были сбиты 1 МЕ-109 и 1 Ю-87».

Однако в истории первой атаки немецких самолетов есть еще один темный момент. Из рукописного очерка истории эскадры ЧФ:

«Капитан 2-го ранга Негода приказал командиру „Способного“ подобрать из воды двух немецких летчиков, опустившихся на парашютах. На это было затрачено 20 минут, после чего корабли легли на курс отхода и стали развивать ход до 28 узлов. Эти действия отвлекли внимание личного состава, и наблюдение за воздухом было ослаблено (!). В этот момент корабли были атакованы 12 самолетами противника. В 8 часов 39 минут из-под солнца появились 8 пикировщиков Ю-87, которые атаковали лидер „Харьков“, находившийся на пониженной скорости и прямом курсе, сразу же добились попадания в него трех бомб. Наблюдение на лидере было ослаблено (!), самолеты врага были замечены, когда они уже вошли в пике, огонь был открыт с опозданием и неорганизованно (!)».

Буквально в одном абзаце трижды утверждается о неудовлетворительной организации службы наблюдения за воздушной обстановкой на «Харькове» и о неудовлетворительной организации зенитного огня на лидере. И это в момент ежеминутного ожидания появления немецких пикировщиков! Что же отвлекло наблюдателей и зенитчиков «Харькова» от исполнения ими своих прямых обязанностей? В рукописи однозначно говорится, что подъем немецких летчиков из воды. Получается, что матросы верхних постов лидера побросали свои боевые посты и побежали смотреть, как будут вытаскивать из воды, а потом расстреливать немцев? Создается впечатление, что командир «Способного» капитан 3-го ранга Горшенин не просто организовал расстрел пленных немцев на юте, но превратил эту совершенно ненужную процедуру в настоящее шоу для всех экипажей кораблей, которые собрались смотреть на столь необычное зрелище, ослабив при этом внимание за воздушной обстановкой. По-другому объяснить цитату из очерка истории эскадры ЧФ нельзя. В связи с этим несколько иную окраску принимает доклад Негоды о «роковой» задержке с поднятием немцев из воды на 5, 15 и даже 20 минут. В разных источниках время подъема описывается по-разному. Возможно, что в одном случае имеется в виду время фактического поднятия немцев из воды, а в других — время, ушедшее на их допрос и расстрел. Совершенно очевидно, что ни 5, ни 15, ни даже 20 минут не могли иметь решающего значения для дальности полета Ю-87. Если уж кого и винить в этом, то только штаб ЧФ, который сознательно спланировал отход кораблей от Крыма на светлое время суток, где 5-20 минут уже не играли никакой решающей роли.

Роковая ошибка в истории с «Гамбургом-140» крылась совсем в другом. Именно потому, что все сигнальщики и артиллеристы (надо понимать, с разрешения командиров кораблей!) наблюдали, как вытаскивают, а потом и расстреливают немцев, за воздухом никто практически не наблюдал. Вследствие этого внезапно атаковавшие со стороны солнца немецкие пикировщики были замечены только в самый последний момент и смогли поразить «Харьков» в первой же атаке. Так состоялась прелюдия к трагедии.

Получив доклад от командира «Харькова» о характере полученных повреждений, Негода приказал «Способному» взять на буксир лидер и, не теряя времени, продолжить отход.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«08 ч. 39 мин. ЛД „Харьков“ получил прямое попадание бомбы, в результате которого сбита передняя труба и потерян ход. До 09 ч. 25 мин. ЭМЭМ оказывали помощь ЛД „Харьков“, ЭМ „Способный“ взял его на буксир».

«Способный» начал маневрировать и подходить к «Харькову» левым бортом, чтобы буксировать лидер лагом. Буксируя лидер, «Способный» шел курсом 91°, имея ход 6 узлов. Корабли находились в 90 милях от кавказского побережья. В штаб флота была передана радиограмма о повреждении лидера с просьбой усилить истребительное прикрытие.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«09 ч. 34 мин. Были получены первые сигналы от к. 2 р. Негоды об оказании помощи и об усилении истребительного прикрытия. К 10 ч. 00 мин. число барражирующих самолетов доведено до 9 и в дальнейшем увеличивалось».

К 10 часам в прикрытие кораблей отряда вступило еще 9 наших самолетов-истребителей. Из этого следует, что к 10 часам утра корабли вышли на рубеж прикрытия их истребителями типа ЛАГГ-3 и Як-1.

Первый акт трагедии был сыгран, и всем было очевидно, что это только начало. Вцепившись в наши корабли и почуяв первый запах крови, немцы еще вернутся.

Глава восьмая ВТОРАЯ АТАКА. «БЕСПОЩАДНЫЙ» ТЕРЯЕТ ХОД

Каждая пройденная теперь миля, каждая выигранная у судьбы минута были теперь для команд кораблей лучшей наградой. Но неотвратимое наступило. В 11 часов 50 минут (в 12 часов 00 минут, согласно политдонесению) была обнаружена новая группа самолетов противника — полтора десятка Ю-87. Согласно политдонесению, самолетов в этом налете было девять. Возможно, что 9 было именно Ю-87, которые прикрывали 6 истребителей.

Немецкие пикировщики снова выходили в атаку на корабли из-под солнца. Один из самолетов (по другим данным, их было два) отделился от основной группы и устремился в атаку на буксировавший «Харьков» эсминец «Способный». Остальные, выстроившись тем временем цепочкой, пошли в атаку на «Беспощадный». Зависая в нижней точке пике, каждый из бомбардировщиков сбрасывал на эсминец по три фугасные бомбы.

Находившийся на мостике «Беспощадного» капитан 2-го ранга Негода приказал стоявшему рядом Пархоменко увеличить ход до предельного и уклоняться изменением курса и реверсом машин.

За кормой «Беспощадного» вскипел бурун воды. Под градом бомб эсминец рванулся вперед на 38 узлах, но это его не спасло. Одна из 200-килограммовых бомб все-таки поразила корабль в районе первого машинного отделения. Вторая бомба разорвалась рядом с левым бортом под килем около второго машинного отделения, вызвав контузию корпуса. В результате этих попаданий были полностью уничтожены первая машина, паровые магистрали, нарушена герметичность переборок котельного отделения и второй машины. «Беспощадный» мгновенно потерял ход и с креном на левый борт беспомощно закачался на волнах. Ко всему прочему, вышла из строя и корабельная радиостанция. Чтобы успокоить командиров «Харькова» и «Способного», Негода передал на «Способный» семафор: «За меня не беспокойтесь. Комдив». Одновременно он приказал капитану 3-го ранга Горшенину доложить на командный пункт флота о случившемся.

Одновременно на «Беспощадном» выясняли характер повреждений и принимали все меры для спасения корабля. Командир машинной группы эсминца «Беспощадный» инженер-капитан-лейтенант Селецкий вместе с курсантом ВВМИУ им. Дзержинского Брусиловским спустился в кормовую машину для ее осмотра. Машинное отделение медленно заполнялось водой, смешанной с мазутом. Удушливый дым и высокая температура мешали работе. Осмотр показал, что машина разбита вдребезги и ввести ее в строй уже невозможно.

Из политдонесения:

«Личный состав корабля энергично боролся за его живучесть. Заделывались пробоины. Под днище корабля был поставлен пластырь».

Эсминец «Способный» во время этого налета от прямых попаданий уклонился. Все сброшенные бомбы легли в кильватерный след корабля. Однако от близких разрывов разошлись швы кормового дифферентного отсека, и «Способный» принял 90 тонн воды.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«11 ч. 50 мин. 6 Ю-87 вновь атаковали отряд кораблей и добились прямого попадания в ЭМ „Беспощадный“, который потерял ход (место — квадрат 1775). Все три корабля оставались на плаву. Число самолетов прикрытия доведено до 16».

В графе «Примечание» написано:

«Вторая атака».

По окончании налета Негода приказал командиру «Способного» капитану 3-го ранга Горшенину поочередно буксировать «Харьков» и «Беспощадный». Это решение в своем рапорте Негода обосновывал надеждой, что вскоре ему вышлют из Геленджика катера для организации противолодочной обороны.

Почему в рапорте командира отряда указана ПЛО, а не ПВО, о которой, казалось бы, ему надо было волноваться в создавшейся ситуации, совершенно непонятно. Возможно, что Негода в спешке написания рапорта просто что-то перепутал. Другого внятного объяснения его тревоги за никому не нужное ПЛО, когда его корабли уничтожались пикирующими бомбардировщиками, у меня просто нет. Любопытно, что слово «ПЛО» в рапорте Негоды подчеркнуто и возле него стоит поставленный кем-то восклицательный знак. Так что, судя по всему, данная фраза вызывала недоумение и у прямых начальников Негоды, когда те знакомились с рапортом.

В этом месте в рапорте командира дивизиона и в политдонесении имеются существенные разногласия. Во-первых, Негода ничего не говорит о повреждении кормового отсека «Способного» во время атаки в 11 часов 50 минут. В то же время в политдонесении говорится о повреждении «Способного» во время этой атаки, а повреждения «Беспощадного» отнесены к совершенно другому времени, к 13 часам 30 минутам. Однако, согласно рапорту Негоды, воздушных атак на корабли в это время не происходило вообще.

Из рукописи контр-адмирала инженера В.Я. Красикова:

«В 11 ч. 50 мин. корабли были снова атакованы бомбардировщиками противника. Два из них атаковали лидер и буксировавший его эсминец „Способный“. Бомбы взрывались в кильватерной струе между лидером и эсминцем и справа от „Способного“ в 40–50 метрах. Командир приказал отдать буксирный конец (в 12 часов 10 минут) и продолжал вести огонь по самолетам, маневрируя около лидера. От разрывов бомб на эсминце разошлись швы, возникла незначительная течь.

Основная группа самолетов (10–12) пошла в атаку на эсминец „Беспощадный“ с кормы, со стороны солнца. Эсминец увеличил ход до 28–30 узлов, уклоняясь от атак маневром и отражая их огнем всей артиллерии. Две бомбы упали по корме. Одна, в 200–500 кг, замедленного действия, взорвалась под носовым машинным отделением с правого борта, повредив паровые магистрали в машине и разрушив борт ниже ватерлинии, лопнул настил верхней палубы на 110–115 шпангоутах (примерно посередине корабля, чуть ближе к кормовой части). Вторая бомба разорвалась вблизи левого борта в районе кормового машинного отделения, осколками пробит левый борт. В результате корабль начал крениться на левый борт, теряя ход, в помещениях погасло освещение.

Командир БЧ-5 инженер-капитан Я.С. Козинец доложил на главный командный пункт, что носовая машина затоплена, топится 3-е котельное отделение, вода проникает во 2-е котельное отделение и кормовую машину, котлы № 1 и 2 из-за повреждения магистралей изолированы от исправной кормовой машины, носовая машина и котел № 3 вышли из строя, принято 310 тонн воды. Судя по полученным повреждениям, восстановить движение корабля не представлялось возможным, все усилия были направлены на борьбу за непотопляемость корабля.

Командир корабля приказал завести с правого борта пластырь, выстрелить торпеды, глубинные бомбы разоружить и сбросить за борт, артиллеристам приготовиться к отражению последующих атак. Личный состав продолжал бороться за живучесть эсминца, используя ручной насос (аварийная помпа оказалась в затопленном помещении), действуя в отсеках с электрическими фонариками. Крен достиг 5–6° на левый борт, дифферент — 30 сантиметров. Принятыми мерами поступление воды было значительно уменьшено, с правого борта был заведен пластырь, но он прилегал плохо».

Как бы то ни было, но ситуация к полудню 6 октября была уже критической. «Беспощадный» стоял без хода, окутанный паром, а «Способный» со скоростью 6–7 узлов тащил к кавказскому берегу кормой столь же беспомощный «Харьков». Буксировка эта была непростой. Через некоторое время после ее начала лопнул буксирный конец. Тогда со «Способного» на лидер завели якорь-цепь, и теперь буксировали «Харьков» уже со скоростью 2–4 узла. На «Харькове» к этому времени сумели выровнять крен на правый борт.

Командир лидера капитан 2-го ранга Шевченко, стоя на мостике, кричал, подбадривая подчиненных:

— Братцы! Не унывайте, «Харьков» будет жив! Еще введем его в строй!

Когда дистанция между уходящими кораблями и «Беспощадным» увеличилась до 130 кабельтовых, Негода приказал «Способному» бросить «Харьков» и возвращаться к нему, чтобы взять на буксир «Беспощадный». В своем рапорте комдив объясняет, что планировал, чтобы «Способный» подтянул «Беспощадный» к «Харькову», а затем по возможности буксировал их обоих.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«12 ч. 00 мин. ЛД „Харьков“ дал свое место: Ш=44 градуса 19 минут, Д=35 градусов 40 минут. Без хода. В 13 ч. 10 мин. он находился в квадрате 1776-А, идя 4-узловым ходом на буксире ЭМ „Способный“».

В 14 часов 30 минут эсминец «Способный» подошел к «Беспощадному». «Способный» взял «Беспощадный» на буксир лагом и двинулся к «Харькову», чтобы взять на буксир и его. Однако в это время «Харьков» дал ход 9 узлов. Вот имена тех моряков-героев, кто сумел дать ход своему обездвиженному кораблю: старшина 1-й статьи П. Лучко, матросы В. Трунов, комсорг лидера Д. Кулешов, А. Белан, П. Жанко и Кулагин. Несмотря на тяжелые повреждения, они ввели в строй 3-е котельное отделение — сумели поднять пар, используя морскую воду.

Ситуация сразу кардинально изменилась. Теперь из трех кораблей уже два имели ход. Появилась робкая надежда на то, что все еще, быть может, обойдется и отряду удастся как-то добраться до кавказского берега. Но надежда на лучшее была недолгой.

Глава девятая ТРЕТЬЯ АТАКА. ГИБЕЛЬ «БЕСПОЩАДНОГО»

В тот страшный день бог удачи был не на нашей стороне. В 14 часов 20 минут из-под солнца показалась новая группа самолетов — двадцать шесть Ю-87. Это не вяжется с информацией о том, что в 14 часов 30 минут «Способный» взял «Беспощадный» на буксир. Согласно политдонесению, атака немцев произошла в 14 часов 35 минут, что, видимо, больше соответствует истине. Увидев самолеты, Негода приказал командиру «Способного» Горшенину немедленно отдать буксир. «Способный» отошел от «Беспощадного» на 6 кабельтовых. Тем временем самолеты противника разделились на две группы. Первая группа в составе двадцати самолетов, выстроившись цепочкой, начала поочередное пикирование на «Беспощадный». Вторая группа в составе шести самолетов атаковала «Способный».

Было очевидно, что на этот раз главной целью атаки немцев является беспомощный «Беспощадный», который они решили добить. «Способный» же был атакован на этот раз только с целью отвлечения его внимания от «Беспощадного».

Результат этой атаки был вполне предсказуем. Лишенный хода эсминец являл собой легкую мишень. Недвижимый корабль не могла спасти даже отчаянная стрельба всех орудий. В течение нескольких минут «Беспощадный» получил несколько попаданий бомб в кормовую часть. Крупная бомба попала в район пятого кубрика. Объятый дымом эсминец сразу же резко накренился на левый борт. Корма начала быстро погружаться в воду.

В 14 часов 35 минут (согласно политдонесению) «Беспощадный» начал тонуть. Сначала он накренился на левый борт, потом осел кормой в воду, нос при этом задрался высоко вверх. Через сорок секунд краснознаменный эсминец «Беспощадный» навсегда скрылся под водой. Согласно донесению Негоды, «Беспощадный» затонул спустя сорок минут после начала атаки самолетов.

Офицеры и матросы «Беспощадного», плавая вокруг своего тонущего корабля, кричали ему:

— Прощай, друг!

Плававший среди остальных комдив Негода закричал:

— Экипажу краснознаменного эсминца «Беспощадный» — ура!

— Ура! — прокричали в ответ плавающие офицеры и матросы.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«14 ч. — 14 ч. 50 мин. 15 Ю-87 под прикрытием 12 Ме-109 последовательно произвели 3-й удар по отряду кораблей. Над кораблями завязался воздушный бой, в результате которого сбито 8 Ю-87 и 1 Ме-109. ЭМ „Беспощадный“ получил прямое попадание и затонул».

Из рукописи контр-адмирала инженера В.Я. Красикова:

«После второго налета „Способный“, выполняя приказание командира дивизиона о поочередной буксировке кораблей, подошел к левому борту эсминца „Беспощадный“ (около 14 часов) и начал его буксировку лагом со скоростью 5–6 узлов. Одновременно с „Беспощадного“ подали шланги для перекачки топлива на „Способный“, а со „Способного“ — для подачи воды на пожарную магистраль „Беспощадного“, осушили погреб № 7 и коридор валов „Беспощадного“, используя переносной эжектор.

Но новый налет (14 ч. 10 мин. — 14 ч. 50 мин.) помешал использовать помощь „Способного“. Он вынужден был резко увеличить ход, оборвав швартовы и шланги, и отойти от „Беспощадного“.

В 14 ч. 13 мин. три бомбы попали в кормовую часть и одна — в кормовое машинное отделение эсминца „Беспощадный“, который не имел хода. Крен на левый борт и дифферент на корму быстро увеличивались. Командир БЧ-5 доложил командиру о безнадежном состоянии корабля. Командир по трансляции и голосом приказал: „Корабль покинуть“. Шлюпки не спускали. Крен в кормовой части достигал уже 40 градусов, а носовая часть до миделя имела небольшой крен.

Корабль ломался в средней части корпуса и погружался с креном на левый борт. Вначале погрузилась кормовая часть с дифферентом на корму до 30 градусов. Затем, в 14 ч. 25 мин., встав почти вертикально, затонула и носовая часть.

Слышались глухие подводные удары. По-видимому, это срывались с фундамента механизмы и продолжал ломаться корпус корабля.

К этому времени на „Харькове“ сумели ввести в действие котел № 3 и кормовую машину, и в 14 ч. 25 мин. лидер начал движение задним ходом со скоростью 9-10 узлов, рулем управляли вручную…»

Из политдонесения:

«Капитан 2-го ранга товарищ Пархоменко, член ВКП(б), спокойно и уверенно управлял кораблем, проявляя высокое военное мастерство. На корабле не было никакой паники. Все на своих боевых постах упорно сражались с врагом, самоотверженно боролись за спасение своего корабля. После гибели корабля товарищ Пархоменко плавал и спасал многих краснофлотцев, поддерживал, подбадривал их. Раздел в воде слабеющего краснофлотца товарища Сыч и спас его. Товарищ Пархоменко был подобран шлюпкой с эсминца „Способный“. Под руководством тов. Пархоменко был найден и подобран из воды комдив-1 капитан 2-го ранга товарищ Негода…

Заместитель командира эсминца „Беспощадный“ по политической части капитан-лейтенант Кононенко в бою проявил себя мужественным большевиком. Приложил все силы к тому, чтобы мобилизовать личный состав на борьбу за спасение корабля. Он обходил все боевые посты, информируя личный состав об обстановке, ставил перед ними задачи и подбадривал. Во время сильных бомбардировок помогал командиру в управлении. После гибели корабля товарищ Кононенко, плавая в воде, смешанной с мазутом, оказывал помощь ослабленным краснофлотцам, вылавливал и подбадривал, подавал плавматериал, помогал раздеваться, подбадривал, говоря, что всех спасут катера, запевал песни. Отличный пловец товарищ Кононенко все время плавал без спасательных средств. Краснофлотцы и офицеры отзываются о товарище Кононенко с большим уважением и теплотой…

Парторг эсминца „Беспощадный“ лейтенант Тихонов организовал коммунистов на самоотверженную борьбу за спасение корабля. Вел себя мужественно, будучи в воде после гибели корабля, оказывал помощь ослабевшим краснофлотцам. Изнемогая сам, поддерживал и спас краснофлотца Морозова. Когда товарища Тихонова начали поднимать на катер, то он тянул с собой краснофлотца Морозова, потерявшего сознание, хотя и сам был страшно обессилен. Когда товарища Тихонова подняли на катер, он упал и потерял сознание. Краснофлотцы начали делать ему растирание и привели в чувство…

Командир БЧ-5 эсминца „Беспощадный“ старший техник-лейтенант Хасик, член ВКП(б), вел себя исключительно хладнокровно и распорядительно. Лично боролся за спасение корабля, за то, чтобы дать ход кораблю. Когда корабль стал тонуть, то Хасик хотел застрелиться, но, увидев, как выдержанно и мужественно вел себя личный состав корабля, сказал: „Я пришел к выводу, что не имею права вносить панику своим выстрелом в ряды героических краснофлотцев и офицеров“ и выбросил в море пистолет».

«Способному» в той атаке немецких бомбардировщиков повезло больше. От прямых попаданий он снова уклонился, отчаянно маневрируя на скорости в 32 узла. Но близкие разрывы вызвали «контузию корабля» (так в документе). От сотрясения корпуса вышел из строя ряд вспомогательных механизмов, паропроводы свежего и вспомогательного пара. В первом котельном отделении лопнула напорная нефтяная магистраль. Раскаленным мазутом обожгло всех находившихся в котельном отделении. Мазут перестал поступать в форсунки. Возник пожар. Героическим усилием аварийных партий пожар был ликвидирован. Корабль потерял ход и остановился. В напорной нефтяной магистрали во время розжига котла в районе вентиляционного раструба помимо всего прочего оказалась разбитой бутыль с соляной кислотой. Ее пары засасывались через вентилятор в котельное отделение, делая нахождение там людей просто невыносимым. Теперь там работали в противогазах. Спустя 25 минут давление пара было поднято до 25 килограммов на метр.

Во втором котельном отделении матросами во главе с главным старшиной Селятенко была заведена прокладка на муфте нефтемагистрали, заделаны повреждения в санитарной и пожарной магистралях. Котельное отделение было подготовлено к подъему пара.

В третьем котельном отделении спустя некоторое время тоже сумели поднять пар до 25 килограммов на метр и сообщили его в главную эксплуатационную магистраль.

В четвертом котельном отделении заделали трубы охлаждения масла. Котел ввели в строй уже через шестнадцать минут.

Во втором машинном отделении устранили повреждения и ввели в строй машину.

На удачу «Способного», немцы, ко времени потери им хода, уже отбомбились и улетели. В течение сорока минут после поражения бомбами основные повреждения на «Способном» были исправлены. Корабль дал полный ход.

О сорока минутах пишет в своем донесении Негода. Что касается политдонесения, то там указывается, что «Способный» дал ход уже через двадцать пять минут. Учитывая тот факт, что сам Негода в это время уже плавал в воде и не имел ни малейшего представления о том, что происходит на «Способном», информация о последнем, изложенная в политдонесении, кажется предпочтительнее.

Текст политдонесения оставил нам имена героев «Способного», тех, кто, жертвуя собой, спасал родной корабль:

«Благодаря выдержке, энергичным усилиям и большому мастерству личного состава боевых постов и аварийных партий удалось быстро, за 25 минут, ликвидировать все повреждения корабля, полученные в результате контузии. Корабль дал полный ход. При ликвидации повреждений корабля проявили стойкость, энергию и смелость, а также большое знание своего дела командир БЧ-5 старший техник-лейтенант Павлов, член ВКП(б), старший техник-лейтенант Сорокин, зам парторга, инженер капитан-лейтенант Александров, старшина 1-й статьи Запевалов, старшина 1-й статьи Кадыгроб, старшина 1-й статьи Кочеров, старший краснофлотец Степанов, старший краснофлотец Струкинов, главстаршина Селятенко, старший краснофлотец Борышев, старший краснофлотец Быков, старший краснофлотец Герасимов, старший краснофлотец Павлин, главстаршина Сысоев, старшина 1-й статьи Кулыдин, старшина 1-й статьи Болотный, старший краснофлотец Акиньшин (комсорг).

Мичман Анитин, старший краснофлотец Ситников, старший краснофлотец Курский, старший краснофлотец Портянин, старший краснофлотец Леонтьев, краснофлотец Родин, старшина 1-й статьи Кадыкров, старший краснофлотец Строкинов, находясь в котельном отделении, были облиты кипящим мазутом. Несмотря на это, находясь по грудь в воде, продолжали работать над введением в строй котла. Погибли вместе с кораблем».

Во втором томе военно-исторического очерка «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», посвященном боевым действиям Черноморского флота, написано об этой атаке так:

«Между 14 часов 10 минут и 14 часов 50 минут 5 Ю-87 под прикрытием 12 Ме-109 последовательно атаковали корабли отряда.

С обнаружением самолетов эскадренный миноносец „Беспощадный“ тотчас же отдал швартовы, и „Способный“ полным ходом отошел от „Беспощадного“, ведя интенсивный огонь по вражеским самолетам. В неподвижно стоявший краснознаменный эскадренный миноносец „Беспощадный“, личный состав которого стоически отражал атаки, попало несколько бомб. В 14 час. 25 мин. корабль затонул. От близких разрывов бомб эскадренный миноносец „Способный“ получил повреждения и на некоторое время лишился хода. Командир эскадренного миноносца „Способный“ после тяжелого повреждения лидера „Харьков“ и эскадренного миноносца „Беспощадный“ направил в адрес ФКП штаба Черноморского флота радиограмму следующего содержания: „Если хотите сохранить миноносцы, вышлите истребительный полк, лидер „Харьков“ и эсминец „Беспощадный“ подбиты“. Однако эта радиограмма в адрес не поступила, так как работа радиостанции „Способного“ береговыми станциями не обнаруживалась».

Немцы улетели, но все оставшиеся в живых понимали, что они будут возвращаться вновь и вновь, чтобы уничтожить всех.

Глава десятая ЧЕТВЕРТАЯ АТАКА. ГИБЕЛЬ «ХАРЬКОВА»

И они вернулись. В 15 часов 43 минуты в небе показалась новая группа самолетов. На этот раз двадцать Ю-87 атаковали лидер «Харьков». Из политдонесения:

«Командир лидера „Харьков“ капитан 2-го ранга Шевченко спокойно стоял на мостике и курил трубку, твердым командирским голосом управлял кораблем».

Экипаж лидера проявил в этом бою массовый героизм. Артиллеристы насмерть стояли на своих боевых постах. Когда взрывной волной был разрушен зенитный мостик, командир зенитной батареи А.Л. Резонтов, управлявший огнем батареи, приказал не отходить от смещенных с мест автоматов и в таких условиях продолжал вести огонь. В последний раз лейтенанта Резонтова видели при погружении «Харькова» на том же зенитном мостике, где он вел заградительный огонь из зенитного пулемета по вражеским самолетам…

Однако поврежденный корабль уже не мог оказать достойного сопротивления атакующим. В результате этой атаки в 15 часов 00 минут (согласно политдонесению) «Харьков» был потоплен. Согласно военно-историческому очерку «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», эта атака продолжалась с 14 часов 40 минут до 15 часов 37 минут. Думается, что время атаки здесь определено неверно. Учитывая расстояние до аэродрома и обратно, немцы просто не могли атаковать наши корабли в течение целого часа! Скорее всего, 15 часов 37 минут — это не время окончания атаки, а время гибели «Харькова».

Во время второй атаки на лидер две бомбы попали в полубак «Харькова», а еще четыре разорвались в воде у борта. После этого лидер окончательно потерял ход. Носовые отсеки, третье котельное и кормовое машинное отделения затопило водой. Продолжая крениться на правый борт, лидер медленно погружался с дифферентом на нос. Лидер эскадренных миноносцев тонул, уходя носом в воду и высоко задрав корму. Личный состав до последнего момента находился на своих боевых постах и покинул их только по приказу командира.

Я прорваться сквозь бомбовый вихрь не могу. Двадцать восемь пробоин дымятся в носу. Сброс! И бомбы летят… Мне б успеть отвернуть, Чтобы выиграть пару бесценных минут. Море встало стеною. Чадно «юнкерс» дымит. Перебитый расчет возле пушек лежит. Взрыв в машине… Огонь… Оглушительный свист… Там навечно остался мой друг-турбинист… Вдоль бортов пролетают, глумясь надо мной. Огрызаюсь врагу, погружаясь кормой. Стонет корпус от боли… Сто воздушных атак… Но не спущен на мачте мой истерзанный флаг!

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«14 ч. 40 мин. — 15 ч. 37 мин. противник произвел частые налеты на ЛД „Харьков“, который в 15 ч. 37 мин. затонул».

Согласно политдонесению, отдав приказ команде спасаться, Шевченко вызвал к себе секретчика краснофлотца Гусевича и приказал ему доставить секретную документацию на берег на единственной уцелевшей шлюпке, во что бы то ни стало. По другим источникам, это приказание Шевченко отдал боцману корабля Феоктисту Романовичу Штепину. Вполне возможно, что в шлюпке с секретами они были вдвоем.

Сам командир оставался на ходовом мостике. Год назад он вот так же стоял на мостике гибнущего под бомбами корабля. Тогда это был эсминец «Свободный», и вот теперь все повторилось вновь…

Говорят, что когда гибель родного корабля стала очевидной, капитан 2-го ранга Шевченко приказал поднять на фалах сигнал «Погибаю, но не сдаюсь», оповестив товарищей, что лидер «Харьков» погибает так, как и пристало погибать кораблям российского и советского флота, ведя огонь по врагу и не спуская своего боевого флага. С этим сигналом уходили на дно броненосцы Цусимской эскадры и миноносцы в Моонзунде, с этим сигналом на мачтах тонули корабли Черноморского флота в Цемесской бухте, предпочтя гибель сдаче в плен. Так достойно погибал и израненный «Харьков»…

Около 15 часов 10 минут к левому борту тонущего лидера подошел эсминец «Способный». Но это он мог сделать только тогда, когда улетели самолеты, значит, к этому времени атаки на «Харьков» уже завершились. «Способный» успел снять с «Харькова» часть команды. В 15 часов 37 минут, погрузившись носом вперед и не опрокидываясь, лидер «Харьков» скрылся под водой. До последней минуты с гибнущего корабля по германским самолетам стреляли кормовое 130-мм орудие и 37-мм автомат… Так пишут источники, однако, если немцы улетели до момента погружения «Харькова», то по кому велся огонь, а если нет, то как мог «Способный» подходить к гибнущему лидеру, подставляя себя под авиабомбы? Возможно, что расчеты зенитных орудий вели огонь по немецким истребителям, которые, прикрывая отход своих отбомбившихся «юнкерсов», дрались в это время с нашими самолетами прикрытия.

Из рукописи контр-адмирала инженера В.Я. Красикова:

«…При новом налете авиации, между 14 часами 40 минутами и 15 часами 37 минутами, две бомбы попали в полубак, несколько взорвалось вблизи бортов. Затапливались все носовые помещения, кормовая машина и кормовой (третий) котел, корабль окончательно потерял ход, медленно погружался с дифферентом на нос, с креном на правый борт. Командир корабля приказал на шлюпке под командованием главного боцмана старшины 1-й статьи Ф.Р. Штепина отправить в базу секретные документы.

Около 15 часов 10 минут „Способный“ вторично подошел к „Харькову“ с левого борта, снял часть команды. В 15 часов 37 минут лидер носом вперед, не опрокидываясь, скрылся под водой. До последней возможности личный состав электромеханической боевой части и аварийных корабельных партий боролся за живучесть корабля и механизмов.

В результате близких взрывов бомб (в 5-10 метрах от корпуса) лишился хода и эсминец „Способный“, но уже через 25 минут личный состав исправил основные повреждения и дал кораблю ход».

Сам Шевченко покинул корабль только тогда, когда убедился в том, что на нем уже никого не осталось. Он спрыгнул с мостика в воду, когда корабль уже стремительно уходил ко дну.

Ряд ветеранов Черноморского флота до сих пор считают, что Шевченко погиб со своим кораблем, оставаясь стоять на ходовом мостике, пока «Харьков» не ушел в воду. Есть версия, что впоследствии выживший вестовой командира сообщил, что Шевченко отослал его спасаться, а сам заперся в своей каюте и ушел на дно вместе со своим кораблем. По другой версии, командир «Харькова» якобы погиб на «Способном». От ветеранов автор слышал и рассказ, что Шевченко погиб, оставшись до конца на мостике «Харькова». Все эти рассказы объединяет одно — большое уважение к командиру погибшего лидера. Однако, согласно официальным документам, на самом деле все было иначе.

В это время совершили подвиг командиры седьмого и восьмого зенитных автоматов старшины 2-й статьи Михаил Степанов и Александр Кучерявый. Как и командир зенитной батареи лейтенант Резонтов, они вели огонь по немецким самолетам, пока не скрылись под водой вместе с кораблем. До последней минуты своей жизни зенитчики прикрывали огнем плавающих в воде товарищей. Воистину «живот положите за други своя»…

Получив возможность двигаться, «Способный» сразу же поспешил к месту потопления лидера. Там он принял на борт около двух сотен плавающих офицеров и матросов. Офицеры и матросы «Харькова» очень беспокоились о судьбе своего командира. Каждый, кого поднимали на борт «Способного», первым делом спрашивал:

— Где Петр Ильич? Спасли ли командира?

Когда же на борт подняли спасенного Шевченко, то он был встречен дружным «ура» своей команды. Последним на борт «Способного» поднялись краснофлотцы, спасшие корабельного медвежонка. Когда лидер начал тонуть, о медвежонке в суматохе забыли, но затем два матроса увидели его мечущимся по палубе. Они подплыли к тонущему кораблю, взобрались на него, забрали медвежонка и доставили на «Способный». По свидетельству очевидцев, когда Шевченко благодарил матросов за их великодушный поступок, он заплакал…

Парторг лидера «Харьков» старший лейтенант Фадеев вел себя мужественно во время налетов вражеской авиации и личным примером ободрял краснофлотцев. Пел песни, сумел хорошо мобилизовать коммунистов на борьбу за спасение корабля, погиб вместе с кораблем.

Заместитель командира лидера «Харьков» по политической части капитан 3-го ранга Крикун вел себя спокойно в тяжелые минуты борьбы с врагом. Мобилизовал краснофлотцев и старшинский состав на упорную борьбу за спасение корабля. Принимал активное участие в организации спасения личного состава корабля. Погиб вместе с кораблем…

Командир кормового зенитного мостика лидера «Харьков» старший лейтенант Беспалько властно командовал и хорошо управлял огнем.

Старший помощник лидера «Харьков» капитан 2-го ранга товарищ Жуковский, член ВКП(б), руководил заводкой буксира на корме. Лопнувшим тросом ему сильно ушибло левую ногу, и он упал на палубу. Краснофлотцы принесли ему матрас, и он, лежа на матрасе, продолжал руководить работой, а после этого руководил артогнем кормовых орудий. Краснофлотцы и офицеры отзываются о нем как о смелом, волевом и энергичном командире, не терявшемся в тяжелой обстановке. Когда корабль погиб, то краснофлотцы всячески помогали ему держаться на воде и спасли его.

После гибели «Беспощадного» и «Харькова» командир «Способного» капитан 3-го ранга А.Н. Горшенин приказал спустить шлюпки для спасения плававших в воде матросов лидера, о чем донес в штаб флота и начальнику штаба эскадры. Но его радиограммы по неустановленным причинам до адресатов не дошли. Подобрав в течение двух с половиной часов около двухсот моряков «Харькова» во главе с командиром капитаном 2-го ранга Шевченко, «Способный» направился к месту гибели «Беспощадного». Подойдя к месту, где плавали люди с погибшего эсминца, «Способный» начал принимать моряков «Беспощадного» на борт.

На воду была спущена шлюпка под командой курсанта ВВМУ им. Фрунзе Крайнева и старшины 2-й статьи Ушакова. В шлюпку успели подобрать 24 человека, в том числе командира дивизиона Негоду и командира «Беспощадного» Пархоменко.

Отряда кораблей уже не существовало. Последний оставшийся эсминец подбирал плавающих в воде людей и готовился к неизбежному — к своему последнему бою.

Глава одиннадцатая ПЯТАЯ АТАКА. ФИНАЛ ТРАГЕДИИ

У офицеров и матросов «Способного» оставалась еще надежда, что, может быть, им удастся продержаться до сумерек, а там немцы просто уже не найдут в безбрежии моря одинокий корабль. Но в 18 часов 10 минут стало очевидным, что этой надежде не суждено сбыться. В небе появилась новая группа пикирующих бомбардировщиков Ю-87. «Способный» немедленно прекратил спасение личного состава «Беспощадного» и, уклоняясь изменением хода и маневрированием от падающих бомб, открыл заградительный зенитный огонь.

Из хроники событий 6 октября, согласно секретному сборнику ГШ ВМФ «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»:

«После гибели эсминца и лидера командир „Способного“, воспользовавшись отсутствием самолетов противника, приступил к спасению державшегося на воде личного состава. Одновременно он сообщил о случившемся и о своих действиях в штаб флота и начальнику штаба эскадры. Отправленные эскадренным миноносцем „Способный“ радиограммы по неустановленным причинам до адресатов не дошли. Часть поступивших в Геленджик на узел связи радиограмм не расшифровывалась и шла непосредственно на ФКД штаба флота, минуя назначенного руководителем боевыми действиями отряда кораблей начальника штаба эскадры».

Увы, необходимо признать, что начальник штаба эскадры от управления силами в море был фактически отстранен с самого начала операции. Все решения принимал исключительно ФКП флота. Для чего вообще надо было организовывать ничего не значащий КП в Геленджике, вообще непонятно.

Эскадренный миноносец «Способный» принимал на борт личный состав погибшего лидера свыше двух с половиной часов. В этот момент начался очередной налет немецкой авиации. Прекратив спасение людей, «Способный» отошел от плавающих людей полным ходом и начал энергично маневрировать, уклоняясь от падавших на него бомб.

В 17 часов 10 минут налетела очередная группа самолетов в количестве тридцати Ю-87. В политдонесении это время определено как 17 часов 50 минут.

Здесь в рапорте Негоды и в политдонесении явное противоречие по времени. О налете и потоплении «Харькова» в 15 часов 43 минуты (а не в 18 часов, как написано в политдонесении) говорит Негода. Он же определяет время начала последней атаки на «Способный» как 17 часов 10 минут. В то же время в политдонесении временны́е показания относительно гибели «Харькова» и «Способного» вообще лишены смысла. Там говорится, что «Харьков» был потоплен в 18 часов 00 минут, а последняя атака самолетов на «Способный» началась в 17 часов 50 минут. Этого не может быть, так как за время, прошедшее с потопления «Харькова» до собственной гибели, «Способный» успел поднять почти всех людей с «Харькова» на борт и начал спасать команду «Беспощадного». Возможно, что при указании времени потопления «Харькова» в политдонесении просто произошла описка.

Секретный сборник ГШ ВМФ «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» утверждает, что

«к 18 часам 10 минутам, когда „Способный“ успел принять на борт только двух человек команды „Беспощадного“, последовал четвертый, самый крупный по числу самолетов налет. В нем участвовало 25 бомбардировщиков Ю-87, не считая истребителей прикрытия. От двух прямых попаданий бомб эскадренный миноносец затонул».

Столь большое разночтение во времени можно объяснить, во-первых, тем, что во время атак на корабли и их гибели никто за временем уже не следил и значения этому не придавал, — было просто не до этого. Во-вторых, отчетные документы составлялись в большой спешке, и время в них указывалось весьма приблизительно. Это видно хотя бы по тому, что все временны́е показатели округлены до десятков минут. Принимая во внимание все вышеизложенные обстоятельства, с определенной долей осторожности мы можем предположить, что, скорее всего, «Харьков» был утоплен около 17 часов, а спустя час-полтора погиб и «Способный». Приблизительное время гибели «Способного» можно определить как 18 часов 30 минут.

Во время налета «Способный» был буквально разорван бомбами в клочья. В него попало десять бомб (по данным политдонесения). Две бомбы попали в носовую часть корабля. Там в двух носовых кубриках находились офицеры и матросы, спасенные с лидера «Харьков». Практически все они сразу погибли. Третья бомба упала в районе правого борта. Еще несколько бомб поразили корабль в районе третьего и четвертого кубриков. В результате этих атак «Способный» начал быстро погружаться. Через каких-то десять-пятнадцать минут он пошел ко дну, глубоко зарываясь носом и высоко задрав корму. Когда «Способный» уходил под воду, плававшие рядом отчетливо видели стоявшего на винтах командира отделения Богомолова и еще одного матроса (фамилия не установлена) с поднятыми в знак прощания руками…

Из рукописи контр-адмирала инженера В.Я. Красикова:

«После гибели „Харькова“ эсминец „Способный“, пользуясь перерывом в налетах, спустил три шлюпки и приступил к спасению личного состава лидера. До очередного налета удалось подобрать из воды офицеров и краснофлотцев с лидера. Среди них были дивизионный механик Г.А. Вуцкий, старший помощник командира О.С. Жуковский (в будущем контр-адмирал, начальник оперативного управления Черноморского флота), один из артиллеристов лидера В.С. Сысоев (в будущем адмирал, командующий Черноморским флотом, доктор военно-морских наук, профессор). На это ушло более двух с половиной часов.

Оставив шлюпку с тремя гребцами на месте гибели лидера, эсминец подошел к месту гибели „Беспощадного“. Но успели подобрать только двух человек, как начался новый налет, и в 18 часов 10 минут — 18 ч. 20 минут несколько бомб попали в корабль. Две по 250 кг пробили верхнюю палубу, взорвались под кораблем в носовой части. Еще одна бомба взорвалась в районе носового машинного отделения, еще две — в кубриках личного состава. Корабль потерял ход, сильно увеличился дифферент, топились ряд помещений в носовой части — в первые же 4–5 минут после попадания бомб. Воспламенился мазут в первом котельном отделении, все машины и механизмы в районе взрывов были повреждены. Оценив обстановку, командир БЧ-5 инженер-капитан-лейтенант И.Г. Павлов доложил командиру корабля капитану 3-го ранга Горшенину, что корабль находится в критическом состоянии. Командир приказал выбросить за борт все плавающие предметы и личному составу корабль покинуть.

В 18 часов 35 минут эскадренный миноносец „Способный“, потеряв плавучесть с дифферентом на нос и креном на правый борт до 3°, скрылся под водой. Был слышен треск ломающегося металла. В воде взрывались глубинные бомбы, находившиеся на корабле.

Команды лидера „Харьков“ и эсминца „Способный“ держались на воде вместе. В две шлюпки были подобраны командир „Способного“ А.Н. Горшенин, старпом лидера О.С. Жуковский, В.С. Сысоев, дивизионный инженер-механик Г.А. Вуцкий, командир БЧ-5 эсминца „Способный“ И.Г. Павлов и другие офицеры и краснофлотцы. Командир дивизиона Г.П. Негода и командир „Беспощадного“ В.А. Пархоменко вместе с рядом офицеров и краснофлотцев были спасены с воды самолетами и катерами. Большинство моряков держались на воде за плавающие предметы, сброшенные и всплывшие с погибших кораблей (спасательные круги, аварийный лес, пробковые матрацы)».

Из рапорта капитана 2-го ранга Негоды:

«В результате бомбового удара потоплено 2 миноносца и 1 лидер. Личный состав, плавающий в воде, держался исключительно храбро, выкрикивая лозунги: „За Родину!“, „За Сталина!“, „Ура!“. Во время налетов командиры кораблей держались исключительно смело и храбро».

Констатацией факта гибели эскадренного миноносца «Способный», собственно говоря, и заканчивается рапорт капитана 2-го ранга Негоды. Поэтому дальнейшие события мы представляем в том виде, как они были изложены в политдонесении.

Из политдонесения:

«Командир БЧ-5 эсминца „Способный“ старший техник-лейтенант товарищ Павлов, член ВКП(б), самоотверженно боролся за то, чтобы дать ход кораблю, устранить последствия его сильной контузии. Под его руководством личный состав БЧ-5 в трудных условиях, когда в котельных отделениях и машинах создались почти невыносимые условия для работы, сумел ввести в действие котлы и машины и через 25 минут после контузии дать кораблю 28-узловый ход.

Старший лейтенант Николин, член ВКП(б), командир зенитной батареи, все время вел сильный огонь по самолетам противника. Когда корабль погибал, то он, стоя на зенитном мостике, крикнул: „За Родину, за Сталина!“ и вместе с эсминцем „Способный“ пошел ко дну.

Старший лейтенант Костржевский, член ВКП(б), в условиях сильнейших бомбежек и тяжелой контузии сумел быстро устранить повреждения гирокомпаса и ввести его в строй. Героически вел себя, борясь за спасение эсминца „Способный“.

…Помощник командира эсминца „Способный“ капитан-лейтенант Фролов, член ВКП(б), спокойно и уверенно руководил работой по спасению корабля. Организовал спасение личного состава во время гибели корабля. С корабля сошел одним из последних.

Лейтенант Зверухин, член ВКП(б), командир зенитной батареи эсминца „Беспощадный“, вел себя мужественно и бодро. Хорошо руководил артогнем. Погиб вместе с кораблем».

Во время погружения эсминца «Способный» в воду мазут из разбитых нефтяных ям вместе с прибывающей водой попал в топку котла, в которой воспламенился от высокой температуры. Под давлением воды из котельного отделения в трубу начал быстро выходить воздух, что создало хорошие условия для горения мазута. Из трубы эсминца начало вырываться пламя. «Способный» так и ушел под воду с огромным огненным факелом над собой. После погружения корабля под водой начали рваться глубинные бомбы, убивая тех, кто плавал на поверхности моря.

Из журнала боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«17 ч. 45 мин. 25 Ю-87 под прикрытием сильных групп истребителей последовательно произвели ожесточенный налет на оставшийся один ЭМ „Способный“ и добились попадания в среднюю часть корабля. Экипажи прикрывавших самолетов видели пожар.

В 18 ч. 30 мин. был виден сильный взрыв и в 18 ч. 37 мин. ЭМ „Способный“ затонул. Задержка ЭМ „Способный“ в районе боя объясняется тем, что он занимался спасением личного состава погибших ЛД „Харьков“ и ЭМ „Беспощадный“, плавающих в воде на площади 2 кв. мили».

Из политдонесения:

«Гибель эсминца „Способный“ произвела удручающее впечатление на людей, плавающих в воде, в особенности с эсминца „Беспощадный“, которые уже около двух часов находились в воде. Некоторые из них сошли с ума, некоторые стали кричать, взывая о помощи. Отдельные краснофлотцы, старшины и офицеры с эсминца „Беспощадный“, обессилев от длительного пребывания в воде, температура которой была 4-18, прощались друг с другом и сознательно тонули. Через некоторое время к месту гибели кораблей прилетели наши самолеты и подошли единичные катера, которые стали подбирать людей. Последняя группа людей была подобрана со шлюпки 7 октября в 13.00».

После гибели «Способного» его командир капитан 3-го ранга Горшенин, заместитель командира по политической части капитан-лейтенант Шварцман и командир «Харькова» капитан 2-го ранга Шевченко спасались на брошенной в воду матросской койке. Когда на затонувшем «Способном» начались рваться глубинные бомбы, все плававшие офицеры и матросы были разбросаны подводными взрывами в разные стороны. С этого момента никто командира «Харькова» больше не видел и ничего сказать о его дальнейшей судьбе не мог. Кто-то говорил, что видел какого-то офицера, похожего на Шевченко, надувавшего сброшенную с самолета резиновую шлюпку. Однако никаких других подтверждений этому нет. Возможно, что капитан 2-го ранга Шевченко погиб от подводных разрывов глубинных бомб.

Из политдонесения:

«Командир эсминца „Способный“ капитан 3-го ранга Гаршенин (так в документе. — В.Ш.), член ВКП(б), не потерял самообладания в бою. Он искусно маневрировал, уклоняясь от бомб противника, оказывал помощь лидеру „Харьков“ и эсминцу „Беспощадный“, буксируя их, настойчиво спасал личный состав, подбадривал плавающих в воде словами: „Не волнуйтесь, всех подберут!“ Когда вода стала доходить до мостика, товарищ Гаршенин покинул корабль. Будучи в воде, он организовал спасение 36 человек краснофлотцев и офицеров, которые были подобраны на шлюпку…

Заместитель командира эсминца „Способный“ по политической части капитан-лейтенант Шварцман во время налетов вражеской авиации спокойно обходил боевые посты, подбадривал личный состав, призывая его спасать корабль и мстить врагу. Помогал командиру БЧ-2 управлять артогнем. Во время налетов он дублировал рулевого, активно участвовал в спасении личного состава погибших кораблей. Организовал перетаскивание якорь-цепи с носа корабля на корму для буксировки лидера „Харьков“. В воде после гибели корабля вел себя мужественно, подбадривая плавающих в воде краснофлотцев. По приказанию капитана 3-го ранга Гаршенина был подобран в шлюпку, будучи совершенно обессиленным».

Вот как выглядят данные по времени событий 6 октября в версии контр-адмирала в отставке Л. Митина:

«6 октября… В 8 ч. 39 мин. летчики заметили попадание бомбы, сброшенной вражеским бомбардировщиком, в „Харьков“, в результате чего он потерял ход (по данным истребителей прикрытия, которые находились в районе кораблей).

В 9 ч. 25 мин. „Способный“ взял „Харьков“ на буксир.

В 10 ч. 00 мин. два истребителя (2-го гвардейского авиаполка ЧФ) вели бой с двумя разведчиками Ю-88 и один из них сбили. К этому времени до девяти наших самолетов прикрывали корабли.

В 11 ч. 50 мин. шесть самолетов Ю-87 атаковали отряд кораблей и добились прямого попадания в эскадренный миноносец „Беспощадный“, он потерял ход.

Около 14 ч. 00 мин. „Харьков“, исправив повреждения, дал ход 9 узлов. Капитан 2-го ранга Негода приказал эскадренному миноносцу „Способный“ оставить лидер и взять на буксир „Беспощадный“, что и было им выполнено.

С 14 ч. 10 мин. до 14 ч. 50 мин. пять немецких самолетов Ю-87 под прикрытием двенадцати Ме-109 последовательно бомбардировали отряд наших кораблей. В воздушном бою наши истребители сбили несколько самолетов противника.

В 14 ч. 13 мин. „Беспощадный“ получил прямое попадание бомб и затонул. „Способный“ успел отойти, но на 30–40 минут лишился хода.

С 14 ч. 40 мин. до 15 ч. 37 мин. самолеты противника бомбардировали „Харьков“, который от попадания бомб в 15 ч. 37 мин. затонул. „Способный“ продолжал оставаться в районе гибели кораблей и занимался спасением личного состава.

С 17 ч. 40 мин. до 18 ч. 30 мин. двадцать пять Ю-87 бомбардировали эскадренный миноносец.

В 18 ч. 35 мин. в результате нескольких попаданий бомб „Способный“ затонул…»

А вот как выглядит хроника событий 6 октября в рукописи истории эскадры ЧФ:

«В 11 час. 50 мин. (через 3 часа 10 мин. после первого налета) корабли были вторично атакованы пикировщиками Ю-87 — самыми опасными для кораблей. На этот раз основной удар был нанесен по „Беспощадному“. Хотя к этому времени прибыло еще 9 наших истребителей (это были, судя по всему, ЛАГГ-3 и Як-1), но отбить натиск они не смогли — их связали боем сопровождавшие „Юнкерсы“ — истребители врага. „Беспощадный“ получил 2 прямых попадания. Вышли из строя кормовая машина, эсминец лишился хода, принял до 500 тонн забортной воды. Отражая атаки противника (авиации), корабли сбили 8 и подбили 3 самолета, истребители ДД (дальнего действия. — В.Ш.) сбили 14 самолетов врага. Командир отряда отдал приказание „Способному“ по очереди буксировать лидер „Харьков“ и „Беспощадный“. Около 14 часов лидер получил возможность двигаться со скоростью 7–9 узлов. Оставив лидер, „Способный“, ошвартовавшись к „Беспощадному“, начал буксировать его. В 14 ч. 10 мин. вновь налетели пикировщики. 36 самолетов атаковали корабли. „Способный“ отдал буксир, но от близких разрывов бомб на 25 минут лишился хода. В котельном отделении возник пожар. Личный состав самоотверженно боролся за жизнь корабля и сделал все, чтобы дать ход. „Беспощадный“ получил несколько прямых попаданий, крупная бомба попала в район 5 кубрика, и через 40 секунд корабль затонул. Четвертый массированный налет авиации врага был нацелен на лидер. В 14 ч. 40 мин. самолеты атаковали корабль, и в 15 ч. 30 мин. он затонул. К месту гибели „Харькова“ подошел „Способный“, спустил шлюпки и в течение двух с половиной часов подбирал людей. Было подобрано около 200 человек, затем эсминец подошел к месту гибели „Беспощадного“. Удалось спасти 24 человека, в том числе капитана 2-го ранга Г.П. Негоду, капитана 3-го ранга В.А. Пархоменко и капитана 3-го ранга П.И. Шевченко. И снова в воздухе появились самолеты. „Способный“ подвергся ожесточенной атаке 25 пикировщиков, получил 4 прямых попадания и в 18 час. 35 мин. затонул.

Высланные для спасения л/с погибших кораблей торпедные и сторожевые катера, тральщики и гидросамолеты подобрали часть экипажей, в том числе капитана 2-го ранга Негоду, капитана 3-го ранга Пархоменко, капитана 3-го ранга Горшенина. Но сотни людей погибли в холодной октябрьской воде…»

Глава двенадцатая ГЕРОИ И ПОДЛЕЦЫ

К 19 часам вечера 6 октября отряд кораблей капитана 2-го ранга Негоды был уничтожен полностью. Налицо было крупнейшее поражение Черноморского флота за всю войну. Бесстрастная статистика повествует: на лидере «Харьков» погибло 287 человек. На эсминце «Беспощадный» погибло 182 человека. На эсминце «Способный» погибло 226 человек. Все три корабля погибли в точке: широта северная — 44 градуса 15 минут, долгота восточная — 36 градусов 25 минут.

Касаясь количества спасенных и понесенных потерь, Негода в своем рапорте написал так:

«Спасено офицеров — 20 человек, рядового и старшинского состава — 100 человек. Погибло ориентировочно 780 человек».

В политическом донесении приводятся более точные цифры, которые и следует, видимо, принимать за окончательные данные. Согласно политдонесению, было спасено 112 человек, из них 20 офицеров и 92 человека старшинского и рядового состава.

Всего погибло 733 человека, из них 36 офицеров и 697 человек старшинского и рядового состава.

С лидера «Харьков» был спасен 31 человек, из них 4 офицера. Погибло 280 человек, из них 14 офицеров.

С эсминца «Беспощадный» спасено 53 человека, из них 7 офицеров. Погибло 182 человека, из них 10 офицеров.

С эсминца «Способный» был спасен 21 человек, из них 6 офицеров. Погибло 226 человек. Из них 9 офицеров.

Из состава управления 1-го дивизиона, включавшего семь офицеров, спасено три. Из сорока одного курсанта-выпускника, бывших на кораблях в качестве стажеров, спасено только четверо.

Кроме этого погибли еще четверо прикомандированных (звание и фамилии не указаны). Три человека — с эсминца «Огневой» и один человек — с эсминца «Бдительный».

Среди погибших офицеров: командир лидера «Харьков» капитан 2-го ранга Шевченко, заместитель командира лидера по политчасти капитан 3-го ранга Крикун, парторг «Харькова» лейтенант Фадеев. Среди спасенных офицеров командир 1-го дивизиона капитан 2-го ранга Негода, командир эсминца «Беспощадный» капитан 2-го ранга Пархоменко, заместитель командира эсминца «Беспощадный» по политической части капитан-лейтенант Кононенко, командир эсминца «Способный» капитан 3-го ранга Горшенин и его заместитель по политчасти капитан-лейтенант Шварцман.

Из 22 спасшихся членов ВКП(б) партийные билеты сохранили всего 11. Из 17 спасшихся кандидатов в члены ВКП(б) кандидатские карточки сохранились лишь у 5. Из 42 спасшихся комсомольцев комсомольские билеты сохранились у 16.

О поведении личного состава кораблей отряда в бою с немецкой авиацией в политическом донесении говорится:

«В бою с авиацией противника офицеры, старшины и краснофлотцы погибших кораблей проявили массовый героизм, исключительную стойкость, выдержку и мужество, высокую боевую выучку, самоотверженность, взаимовыручку и любовь к своим кораблям, стремление спасти их во что бы то ни стало.

Самоотверженная борьба экипажей кораблей с авиацией противника показала исключительно высокие боевые качества и высокую сознательность наших моряков, здоровое и крепкое политико-моральное состояние, их любовь к офицерам и заботу об их спасении.

Командиры кораблей капитан 2-го ранга Шевченко (лидер „Харьков“), капитан 2-го ранга Пархоменко (краснознаменный эсминец „Беспощадный“) и капитан 3-го ранга Горшенин (эсминец „Способный“) проявили себя настоящими боевыми советскими военно-морскими офицерами, о которых с восхищением отзывался весь личный состав за их хладнокровие и мужество, распорядительность и высокое искусство управления кораблями в тяжелой боевой обстановке.

Личный состав кораблей проявил массовый героизм, любовь к кораблям и заботу об офицерах. Очутившись в воде после гибели кораблей, многие краснофлотцы, старшины вместе с офицерами пели песни „Вечер на рейде“, „Кочегар“, „Нелюдимо наше море“ и другие. Трусость и эгоизм, борьба за спасательные средства были единичными и нехарактерными для поведения краснофлотской массы.

Машинная команда лидера „Харьков“ в составе старшего краснофлотца Лучко Т.Ф., краснофлотцев Трунова В.В., Кулешова В.П., Белана А.И., Шванко П.С., Кулагина, несмотря на тяжелые повреждения, нанесенные кораблю бомбами противника, ввела в строй 3-е котельное отделение, хотя в котле лопнули трубки, поплавились подшипники, турбовентиляторы и отсутствовала пресная вода. Корабль благодаря стараниям и стойкости этой команды дал ход 7–8 узлов, работая на морской воде.

Главный водолаз лидера „Харьков“ старшина 1-й статьи Гриценко и краснофлотец Резниченко, неоднократно спускаясь в котельное отделение, заделывали там пробоины, вытаскивали оттуда раненых.

Мичман Ткаченко, командир носовой аварийной партии лидера „Харьков“, вместе с краснофлотцами Смирновым, Степановым, Семеновым, Дербеневым, Радионовым, Скориковым, Удольковым и старшиной 1-й статьи Гриценко энергично устраняли все повреждения, заделывали пробоины, выкачивали воду из мазутных ям.

Старшина 1-й статьи Макаренко, краснофлотцы Бондарев и Коваль с эсминца „Способный“ втроем выполнили тяжелую работу по заведению буксира на лидер „Харьков“. Больше им помочь никто не мог, так как все находились на боевых постах по готовности № 1. Указанные товарищи втроем справились с работой, которая казалась для них непосильной.

Главный боцман лидера „Харьков“ главный старшина Штыпин, член ВЛКСМ, вместе с краснофлотцами Даниленко, Орзун, Мусиенко, Тимофеевым, Пакиным и Плотниковым лично работали над заведением пластыря правого борта в районе 135–138 шпангоутов, а также руководил постановкой упора на корме и заделкой швов. Он же вместе с мичманом Воробьевым, с целью обеспечения безопасности корабля, выбросил из аппаратов торпеды.

Энергично боролись за живучесть корабля аварийная партия лидера „Харьков“ во главе с мичманом Зановским в составе старшины 1-й статьи Перкова, старшины 1-й статьи Тимофеева, краснофлотцев Резниченко, Соловьева и Алешина. Эта аварийная партия после попадания бомб поставила в носовой части корабля шесть подпор, конопатили швы, выкачивали и выносили ведрами воду, из нефтяных ям откачивали мазут.

На лидере „Харьков“ во время бомбежки была выведена из строя радиосвязь. Старшина 1-й статьи Захаров и краснофлотец Большаков быстро устранили повреждения.

Командир 6-го и 7-го автоматов лидера „Харьков“ краснофлотцы Савченко и Кучерявый вели себя мужественно, хорошо руководили стрельбой, вели огонь до последней возможности и, стоя у автоматов, погибли вместе с кораблем, не покинув своих боевых постов.

Краснофлотец Мацевич, член ВЛКСМ, по приказанию командира лидера „Харьков“ капитана 2-го ранга Шевченко спас секретные документы корабля и доставил их в шлюпке на берег. Он же, будучи в 4-м пороховом погребе, куда пришел вместе с краснофлотцем Афанасьевым и другими за дисками, закрыл своим телом пробоину, в которую хлынула вода, и продолжал подавать диски. Когда же взрывной волной он был отброшен от этой пробоины, то вместе с другими краснофлотцами нашел брезент и заделал ее.

Самоотверженно боролись за спасение лидера „Харьков“ старшина 1-й статьи Субботин, краснофлотцы Яхно, Рындин и Пирогов. Несмотря на угрозу затопления погреба, они продолжали бороться с поступающей водой, ставя подпоры и чопы, заделывали пробоины, выкачали воду и для выравнивания крена корабля переложили боезапас.

В борьбе за живучесть лидера „Харьков“ проявил себя легководолаз Шетшин. В легководолазном костюме в машинном отделении, заполненном водой и мазутом, он перекрывал системы, клапаны мазутных ям, работал без света на ощупь, отлично зная расположение механизмов. Он же, несмотря на близкие разрывы бомб, установил аварийный пластырь на пробоине.

Старшина 1-й статьи Новолочный лидера „Харьков“ при налете самолетов противника проявил находчивость и отвагу. Он работал заряжающим на двух орудиях одновременно, подавая пример расторопностью и быстротой. Следуя примеру командира, четко работали краснофлотцы Никифоров, Орлов, Коржов и Степанов. Не обращая внимания на пушечно-пулеметный огонь с самолетов противника, они спокойно и уверенно отбивали их атаки. Подносчик боезапаса Никифоров, несмотря на максимальную скорострельность орудий, обеспечивал их снарядами. Краснофлотец Орлов быстро и четко устанавливал трубки, обслуживая два орудия, взамен выбывших из строя товарищей. Отважно сражались с врагом на лидере „Харьков“ товарищи Азимов и Туркин. Они отважно отражали атаки фашистских стервятников. Во время одного из налетов был сорван взрывной волной пулемет ДШК. Пулеметчики были далеко отброшены в сторону. Товарищ Азимов был тяжело контужен, а Туркин получил сильные ушибы. Несмотря на это, они вместе с краснофлотцем Орловым, который был сброшен взрывной волной с зенитного мостика, установили пулемет на место и продолжили ведение огня по фашистским самолетам.

Когда нос эсминца „Способный“ был уже в воде, то главный калибр продолжал вести огонь по подводной лодке противника. Расчет главного калибра за хорошую стрельбу по подводной лодке и торпедным катерам противника получил благодарность от командира дивизиона и командира корабля. Командир орудия Яковлев, замочный старший краснофлотец Павозян, краснофлотец наводчик Огородников, краснофлотец Кононенко, краснофлотец Пелевоев входили в состав орудийного расчета. Стрельбой руководил старшина Маглунов. Отлично обеспечивал подачу боезапаса командир погреба старшина 2-й статьи Ушаков. Хорошо работал досылальщик краснофлотец Демин. Без приказания никто из них не оставил своего боевого поста».

Командир орудия старшина 1-й статьи Гордеев с эсминца «Беспощадный» в течение боя вел огонь по самолетам противника. До нас дошел рассказ старшины 1-й статьи Гордеева о событиях трагического дня 6 октября. Они безыскусны и бесхитростны, но предельно честны и более чем какие-либо официальные документы передают моральный настрой наших моряков в том трагическом бою.

Из объяснительной записки старшины 1-й статьи Гордеева:

«После прямого попадания в первую машину, когда рассеялся сильный дым с палубы, первые наши взоры были обращены на флаг. Флаг был поврежден, но оставался на месте. Это влило еще больше силы и энергии в личный состав орудия. Орудие еще мощнее открыло огонь по врагу. Ни один человек из расчета не поддался панике, несмотря на то, что корабль был без хода и с большими повреждениями. Все внимание было обращено на врага. После третьего прямого попадания крупной бомбы в корму корабль резко положило на левый борт с большим дифферентом на корму. Каждому было ясно, что корабль на плаву не удержать, но и в это время не было паники среди орудийного расчета. Все стояли на своих боевых постах мокрые и грязные от взрывов, но стрелять было нечем, так как погреб затопило, а боезапас, находившийся на боевом посту, от сильного крена скатился за борт. Корабль стал очень быстро погружаться кормой в воду. Тогда я дал приказание расчету отшкертовывать койки, находившиеся на посту, и всем сходить в воду. Но в последнюю минуту товарищи меня не подвели. Я вечно буду помнить имена героически погибших товарищей: первого наводчика Ислямова, замочного Петриченко, снарядового Козленко, второго зарядного Кулешова, установщика цели Яковенко, прибоечного Пономарева и подносчика снарядов Пашко. Вечная слава погибшим боевым товарищам! Находясь после гибели корабля в воде на плаву, мы и здесь не были побеждены. Оказывая друг другу помощь подручным материалом, мы боролись за жизнь для того, чтобы отмстить врагу за наш любимый корабль и за погибших товарищей. В первую очередь у нас были мысли помочь командирам и офицерам, а уж потом о себе. На аварийном бревне нас собралось восемь человек. Я никогда не забуду того момента, когда мы, замерзшие и запачканные мазутом, чтобы поддержать друг друга, на всю ширь моря пели свою любимую песню „Раскинулось море широко“.

Радист эсминца „Беспощадный“ орденоносец Козыренко, парторг. Когда бомбой была сбита кормовая мачта и уничтожена связь, он немедленно установил аварийную антенну и дал связь. Командир благодарил его, так как получил возможность передать еще несколько радиограмм. Когда радиосвязь была совсем уничтожена, то старшина 2-й статьи Козыренко вместе со своими радистами стал обслуживать автомат, ведя огонь по противнику. После гибели корабля он, будучи в воде, своим юмором поддерживал бодрое настроение плавающих товарищей. Вместе со старшим лейтенантом Марковым, старшим лейтенантом Лушиным и комсоргом старшиной 1-й статьи Сучилиным и другими он пел песни „Кочегар“, „Вечер на рейде“, „Нелюдимо наше море“ и другие.

Старшина 2-й статьи Голубев с лидера „Харьков“ сам был и командиром орудия, и наводчиком. Несмотря на то что носик автомата был поврежден взрывом бомбы, автомат продолжал стрелять. После гибели корабля товарищ Голубев попал на эсминец „Способный“ и здесь стал помогать 7-му автомату, ведя огонь по самолетам противника.

Наводчик молодой краснофлотец Рукинов с лидера „Харьков“, 5-й автомат, был ранен в голову и в руку, но, несмотря на это, продолжал вести огонь. В санчасть идти отказался. Когда, обессиленный, не мог стрелять, то сел на палубу и стал наблюдать за самолетами противника, помогая пулеметчикам. Погиб вместе с кораблем.

Старшина 1-й статьи Зайченко, 3-й автомат эсминца „Беспощадный“, стрелял больше всех, своевременно находил цели и о них докладывал. Огнем орудия потопил катер противника.

На лидере „Харьков“ особенно отличились хорошей подачей боезапаса краснофлотцы Кретинин и Калинин. Курсант училища им. Фрунзе Крайнев и старшина 2-й статьи Ушаков, находясь в шлюпке, спасли более 90 человек краснофлотцев, старшин и офицеров, в том числе командира дивизиона капитана 2-го ранга Негоду и командира эсминца „Беспощадный“ капитана 2-го ранга Пархоменко.

На протяжении всей операции хорошо вели наблюдение за противником сигнальщики эсминца „Беспощадный“ краснофлотец Григорьев, который обнаружил торпедные катера противника, Богуенов и Андреев, которые хорошо наблюдали за самолетами противника. Командир отделения сигнальщиков Маськов обнаружил две быстроходные десантные баржи противника, по которым был открыт кораблями артогонь.

Зенитчики эсминца „Способный“ Добрецов, Придолоба, Буцык, Гончаров хорошо вели огонь по самолетам.

Главный старшина эсминца „Беспощадный“ Вакуленко, несмотря на ранение, в течение трех часов плавал, держа на плечах обессиленного и потерявшего сознание краснофлотца Нестерюка.

Когда наши катера начали подбирать плавающих в воде, то некоторые из краснофлотцев не могли определить в темноте, чьи катера — наши или немецкие. Перед тем как быть поднятыми, спрашивали: „Чьи катера?“, предпочитая гибель в море фашистскому плену. Так, например, старшие краснофлотцы эсминца „Беспощадный“ Громов и Корнеенко, приняв наш катер за немецкий, неоднократно отталкивались от его борта ногами и падали в воду, боясь попасть в плен.

Их с трудом спасли. Не исключена возможность, что незначительная часть людей могла быть подобрана торпедными катерами противника, с которыми вел бой один из наших катеров МО.

Героически вели себя зенитчики. Ведя сильный огонь по противнику, зенитные орудия расстреляли все свои снаряды. Зенитным огнем кораблей сбили 6 самолетов противника».

Когда-то известный поэт фронтовик-черноморец Григорий Поженян написал строки, которые лучше всего характеризуют норму поведения наших моряков в критической ситуации:

Если радость на всех одна, на всех и беда одна. В море встает за волной волна, а за стеной стена. Здесь у самой кромки бортов друга прикроет друг. Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг…

Увы, 6 октября 1943 года на фоне массового героизма и самопожертвования, взаимовыручки и настоящего товарищества произошел из ряда вон выходящий случай. И сегодня, узнавая о нем, адмиралы и офицеры буквально немеют, отказываясь верить услышанному. Многие из них советовали мне вообще не писать об этом случае, уж больно омерзителен он и гадок.

— Зачем ворошить былое? — говорили они мне. — Что было, то было. Нынешнему поколению знать обо всем ни к чему. Есть герои, и есть подвиги, вот на них и надо воспитывать молодежь!

Скажу честно, долгое время я и сам пребывал в сомнениях: стоит или нет писать о том, что я узнал. И все же я решился! Думаю, что пришло время, когда следует начать говорить правду, сколь горькой бы она ни была, называя при этом реальные фамилии. Каждый в конце концов должен отвечать за свои поступки не только перед Богом, но и перед потомками.

Чтобы меня не упрекнули в предвзятости или искажении фактов, процитирую несколько абзацев политического донесения начальника политотдела эскадры Черноморского флота, сделанного сразу же по горячим следам происшедших событий:

«По показаниям капитан-лейтенанта Телятникова, краснофлотцев Чопикян и Яхно, якобы командир эсминца „Способный“ капитан 3-го ранга Горшенин после гибели корабля застрелил нескольких краснофлотцев, пытавшихся сесть в переполненную шлюпку, в которой находился Горшенин.

Со слов Чопикян и Яхно, дело происходило следующим образом. Когда эсминец „Способный“ начал тонуть, то у его шлюпки-шестерки собралось много краснофлотцев. После спуска шлюпки в воду в нее бросились все собравшиеся и затопили. Боясь попасть в водоворот тонувшего корабля и под его мачты, краснофлотцы бросили шлюпку и поплыли прочь от нее. Когда корабль утонул, все снова бросились к шлюпке, но поставить ее на киль и вылить воду не могли, так как все сразу за нее хватались и она тонула. В это время подплыл капитан 3-го ранга Горшенин и как командир корабля приказал всем отплыть от шлюпки. После этого по его приказанию несколько краснофлотцев подплыли к шлюпке. Поставили ее на киль и, подталкивая плечами, вылили из нее часть воды. Горшенин приказал краснофлотцу Яхно и еще двоим лезть в шлюпку и отливать воду. Когда вода была отлита, то Горшенин приказал Яхно и остальным оставить шлюпку, так как в нее будут посажены офицеры. В ответ на это комсомолец Яхно сказал: „Почему я должен сходить, если выкачивал воду“. Тогда Горшенин со словами „Много будешь разговаривать“ выстрелил в него два раза из револьвера в грудь, но промахнулся, так как Яхно упал с банки. В это время офицеры и краснофлотцы стали забираться в шлюпку и заполнили ее. Вместе с краснофлотцами в шлюпку сели капитан-лейтенант Телятников, старший лейтенант Иевлев, капитан-лейтенант Орлов и некоторые другие. Последним в шлюпку сел капитан 3-го ранга Горшенин. Шлюпка была переполнена. В ней было 36 человек. Вода доходила до банок. Несмотря на это, Горшенин принял еще двух человек — краснофлотца Ботримова и еще одного, которые были обессилены. Больше принять на борт было невозможно. Плавающие хватались за борт, угрожая затопить шлюпку. Тогда старший помощник эсминца „Способный“ капитан-лейтенант Орлов несколько раз выстрелил в воздух. В воздух стрелял и Горшенин. В это время к корме шлюпки подплыл краснофлотец Фоменко с лидера „Харьков“ и попросил разрешения сесть в шлюпку. Горшенин спросил у него, с какого он корабля. Узнав, что это краснофлотец с лидера „Харьков“, Горшенин не разрешил ему сесть в шлюпку, пригрозив, что в противном случае он будет стрелять. Краснофлотец Фоменко попросился вторично в шлюпку, заявив, что у него нет сил больше плавать. После этого, по заявлению краснофлотца Чопикян, якобы Горшенин выстрелил Фоменко в лоб и сказал: „Иди на дно морское, там тебе будет легче!“ В это время к шлюпке подплыл краснофлотец Мнеух с лидера „Харьков“ и тоже стал проситься в шлюпку. Горшенин спросил, с какого он корабля, узнав, что Мнеух с лидера „Харьков“, Горшенин якобы выстрелил в упор и убил его. Мнеух закричал: „Прощайте, товарищи! Умираю за Родину, за Сталина!“ и утонул. Чопикян, Яхно и Телятников заявляют, что Горшенин в это время был в состоянии сильного опьянения. Сам Горшенин не отрицает того факта, что был пьян, так как перед оставлением корабля он выпил спирта, зная, что придется плавать в холодной воде.

Море было темное, поэтому даже находящимся вблизи трудно установить, когда и в кого стрелял капитан 3-го ранга Горшенин. Сам Горшенин и большинство находившихся в шлюпке отрицают факт стрельбы в людей.

Сейчас установить истину трудно, но, учитывая то, что Горшенин был в состоянии сильного опьянения и стремился в это время спасти шлюпку, переполненную людьми, вероятность стрельбы в людей не исключена.

Разговоры о том, что капитан 3-го ранга Горшенин стрелял в людей, имеют место среди личного состава эскадры, что значительно скомпрометировало капитана 3-го ранга Горшенина в глазах личного состава, поэтому желателен его перевод на другой флот».

В дополнение к этому могу сказать следующее. В свое время журнал «Морской сборник», в котором я служу, весьма тесно взаимодействовал с архивным управлением ФСБ РФ. Мы печатали их материалы, а они рассекречивали для нас некоторые старые документы. В одно из моих посещений хранилища мне показали несколько томов дела лидера «Харьков». Дело еще не было рассекречено, выписки из него делать тоже было нельзя, но полистать один том мне все-таки дали. Большую его часть занимали протоколы допросов, оставшихся в живых матросов. При этом допрашивающий выяснял обстоятельства расстрела матросов сидевшими в шлюпке офицерами. В рассказах матросов все выглядело намного жестче и страшнее, чем описано в политдонесении. Во-первых, матросы говорили о гораздо большем количестве убитых, во-вторых, утверждали, что некоторые офицеры (видимо, те, которые «не видели» того, что творил сидевший рядом Горшенин) били подплывающих к шлюпке матросов веслами по голове, вследствие чего те тонули. В шлюпке сидели офицеры «Способного» и несколько офицеров с «Харькова». Находился в шлюпке и артиллерист «Харькова» старший лейтенант Сысоев — будущий командующий Черноморским флотом.

Я помню адмирала Сысоева, когда он в последние годы своей жизни приходил в ГШ ВМФ. Вот бы мне тогда расспросить его о тех далеких событиях! Но, увы, я тогда еще ни о чем не знал, а кроме этого весьма сомневаюсь, что старый адмирал согласился бы рассказать мне что-то из того, о чем он, наверное, старался забыть всю свою жизнь. Именно мне довелось писать и некролог на адмирала Сысоева в «Красную Звезду»…

Вне всяких сомнений, адмирал Сысоев был достойным человеком и настоящим флотоводцем, это признают все ветераны ВМФ. Что касается документов о трагедии «Харькова», хранящихся в архиве ФСБ, то рано или поздно, но гриф секретности с них будет снят. Тогда можно будет посмотреть объяснительные всех, кто находился в шлюпке «Способного» вечером 6 октября 1943 года. Честно говоря, мне очень хочется, чтобы имя адмирала Сысоева осталось незапятнанным.

История зверств капитана 3-го ранга Горшенина в отношении рядовых матросов — весьма знаковая. Дело в том, что до сегодняшнего дня у нас принято говорить обо всех сражавшихся в годы Великой Отечественной войны только хорошо или не говорить вообще. Все попытки сказать правду о фактическом поведении в боях некоторых из участников войны встречаются в штыки. Это и понятно. Память о Великой войне священна для всех нас, так как каждая семья (в том числе и наша) принесла в той войне свою жертву на алтарь Отечества. Именно поэтому любой из участников той страшной битвы для нас дорог, как дорога сама память о Великой Победе.

Однако по прошествии 60 лет, может, надо все-таки понемногу приподнимать завесу умолчания над некоторыми «героями» той войны. Думаю, что настала пора! Это следует сделать хотя бы во имя светлой памяти тех, кто по-настоящему геройски дрался с врагом и сложил свои головы зачастую именно по вине этих самих «героев».

Взять, к примеру, командира гвардейского крейсера Черноморского флота «Красный Кавказ» капитана 2-го ранга, а впоследствии контр-адмирала Гущина. Имя командира гвардейского крейсера вписано во все хроники Черноморского флота и военные энциклопедии. Во всех официальных изданиях Гущин упоминается прежде всего как герой Феодосийской операции, лихо ошвартовавший свой крейсер прямо у причала порта Феодосия. О собственном подвиге Гущин весьма подробно написал и в своих мемуарах.

В свое время автор этой книги был в достаточно близких и доверительных отношениях со старейшим из отечественных флотоводцев адмиралом флота Николаем Ивановичем Сергеевым. Я не раз бывал у Николая Ивановича дома, и он очень много рассказывал мне о днях минувших. Записи этих разговоров до сих пор хранятся у меня на аудиокассетах.

Относительно Гущина адмирал флота Н.И. Сергеев рассказал мне следующее. Где-то в середине 70-х годов контрадмирал в отставке Гущин приехал в Москву и пришел на прием к Сергееву, который тогда являлся начальником Главного штаба ВМФ.

Гущин просил Сергеева походайствовать перед Главкомом ВМФ С.Г. Горшковым о представлении его к званию Героя Советского Союза за участие в Феодосийской десантной операции. Сергеев, по его словам, был до глубины души потрясен наглостью Гущина.

Дело в том, что в 1938 году Сергеев и Гущин вместе служили на Амурской флотилии. Именно тогда по доносу Гущина Сергеев и еще несколько командиров РККФ были брошены в застенки НКВД. Донос Гущина Сергееву показали сами чекисты. После объявления сына «врагом народа», не выдержав позора, умерла мать Сергеева. Только год спустя Сергеев вышел на свободу и вернулся на флот. Несколько человек, оклеветанных Гущиным, так и погибли в тюрьмах. Об этом начальник ГШ ВМФ и напомнил своему старому знакомому. После этого Сергеев прибавил, по его словам, следующее:

— Думаешь, мы с Горшковым забыли, что ты швартовал «Красный Кавказ» в Феодосии мертвецки пьяным! Убирайся вон!

После этого Гущин сразу же молча покинул кабинет НГШ и более уже никого не донимал своими просьбами о «Золотой Звезде» Героя.

В разговоре со мной Сергеев пояснил, что именно из-за своего пьяного состояния Гущин не мог несколько раз подойти к причалам и высадить на берег десант. Легенда об отжимном ветре появилась гораздо позднее. Все это время корабль и сгрудившихся на его палубе людей в упор расстреливала немецкая артиллерия. Только тогда, когда прибежавший старпом оттолкнул Гущина и взял в свои руки командование кораблем, удалось ошвартовать корабль. Палуба «Красного Кавказа» к этому времени была залита кровью десятков, а может, и сотен (кто их считал!) погибших солдат и матросов.

Рассказ адмирала флота Н.С. Сергеева о визите к нему Гущина и состоявшемся между ними разговоре был еще при жизни Николая Ивановича Сергеева опубликован в газете «Красная Звезда» в записи журналиста капитана 2-ранга В. Марюхи и не вызвал тогда никакого непонимания со стороны ветеранов ЧФ.

Чтобы не быть голословным, приведу еще всего один документ, обнаруженный мной в ЦГА ВМФ.

«Совершенно секретно.

2 октября 1942 года

Военкому линкора „Парижская Коммуна“ т. Колодкину,

военкому крейсера „Красный Кавказ“ т. Щербаку,

военкомам и начальнику политотдела эскадры Черноморского флота

Мне стало известно, что товарищ Колодкин в конце августа месяца без разрешения сошел с корабля и уехал в город, где в 2 часа ночи был задержан обходом в нетрезвом состоянии. При этом Колодкин грубо себя вел с краснофлотцами обхода. 10 сентября тов. Колодкин вновь самовольно сошел с корабля и отсутствовал длительное время.

Товарищ Семин (начальник политотдела эскадры ЧФ. — В.Ш.) мне сообщает, что Колодкин ослабил свою работу на корабле и реже стал общаться с краснофлотцами.

Товарищ Щербак вместе с командиром товарищем Гущиным самовольно выехали в город Кобулети, где пьянствовали, в общественных местах появлялись в нетрезвом виде. Товарищ Щербак потворствует пьянству Гущина, нередко сам принимает участие в выпивках.

Обоих я вас хорошо знаю, знаю, что вы в свое время хорошо работали и вели себя. Знаю вас как способных политработников. По меньшей мере странно услышать сейчас, что оба вы встали на неправильный путь, путь потери морального облика большевистского политработника. Как же вы можете вести борьбу с пьянством, если вы сами пьянствуете? Как же вы можете вести работу с самовольными отлучками, если сами их совершаете?

Нам не нужны такие политработники, которые пьянствуют и нарушают воинскую дисциплину, потворствуют пьянству и распущенности. Пьянствующий, недисциплинированный и оторвавшийся от бойцов политработник перестает быть душой и отцом краснофлотцев и их любимцем.

Хочу быть уверенным, что вы оба, товарищи Колодкин и Щербак, не замедлите исправиться и загладить свою вину активной работой и безупречным поведением.

Товарищу Вронскому (инспектору ПУ ЧФ. — В.Ш.) лично в ноябре месяце проверить работу и поведение товарищей Колодкина и Щербака и донести мне.

Армейский комиссар 2-го ранга И. Рогов».

Из воспоминаний вице-адмирала П.В. Уварова о совместной службе с Щербаком на линкоре «Севастополь»:

«Служить с Григорием Ивановичем было легко и интересно. Затем Щербак занимал должность заместителя начальника политотдела эскадры. До последнего своего часа он сохранил в себе „комиссарскую жилку“ — всегда был с молодежью, всегда с людьми. Бывалому моряку, прошедшему горнило войны, было о чем рассказать…»

Думается, что приведенные выше документ и отрывок из воспоминаний не нуждаются ни в каких комментариях.

Однако вернемся к событиям 6 октября 1943 года. Помимо зверств капитана 3-го ранга Горшенина было еще два негативных случая поведения людей в воде. Оба они достойны презрения, хотя конечно же не идут ни в какое сравнение с показательными казнями командира «Способного».

И снова обратимся к политдонесению:

«Врач 1-го дивизиона эсминцев Бойко, будучи на корабле, вел себя мужественно, оказывал большую помощь раненым. После гибели корабля плавал в воде и, обвязавшись двумя койками и спасательным поясом, никого близко к себе не подпускал, боясь, чтобы у него не попросили пояса или койку. Когда его подобрали на борт эсминца „Способный“, то он сошел с ума. Погиб вместе с кораблем.

Старшина 2-й статьи Ляшко с эсминца „Беспощадный“, плавая в воде после гибели корабля, имел у себя два спасательных пояса и спасательный круг. Когда у него просили ослабевшие краснофлотцы дать или пояс, или круг, Ляшко В.С. отвечал: „Я свою шкуру спасаю!“ и никому ничего не давал».

Сошедшего с ума от перенесенных потрясений врача просто жалко. Что касается старшины Ляшко, то свое за трусость он получил сполна. Ляшко спасли, но только для того, чтобы затем отдать под трибунал.

Как долго могли держаться люди в воде? В разведсводке штаба ЧФ на 06.10.1943 года имеется и прогноз погоды: температура воздуха +20 градусов. Волнение моря — 2 балла. Относительно температуры воды данных нет. Можно предположить, что она составляла в районе боя наших кораблей примерно 13–14 градусов. Если принимать во внимание, что на моряках была верхняя одежда, большинство из них имели спасательные жилеты, а часть людей имела возможность держаться за плавающие предметы, можно предположить, что люди могли плавать достаточно долго, по крайней мере несколько часов. При этом надо понимать, что офицеры и матросы с погибшего раньше всех «Беспощадного» имели куда меньше шансов выжить, чем команда погибшего более четырех часов спустя «Способного».

Со времени Великой Отечественной войны минуло уже более шестидесяти лет, и пора воздать каждому по его фактическим заслугам. Потомки должны знать тех, кто честно сражался и погибал за свой народ, как и тех, кто недостоин их памяти.

Глава тринадцатая СПАСЕНИЕ ПОГИБАВШИХ

…Все корабли набегового отряда погибли, но еще была жива часть их команд, которая оставалась плавать в открытом осеннем море. Людей надо было срочно спасать, ибо с каждой минутой шансов выжить у них оставалось все меньше и меньше. К чести командования флотом, для этого делалось все возможное. Высланные для спасения личного состава погибших кораблей торпедные и сторожевые катера, тральщики и гидросамолеты подобрали всего 123 человека, погибло 780 человек, и в их числе командир лидера «Харьков» капитан 2-го ранга П.И. Шевченко. Значительный процент гибели личного состава кораблей объясняется наступлением темного времени суток, ухудшением погоды и, кроме того, совершенно недостаточным количеством и несовершенством спасательных средств на погибших кораблях.

Высланные для спасения личного состава погибших кораблей торпедные и сторожевые катера, тральщики, гидросамолеты подобрали часть экипажей, в том числе капитана 2-го ранга Г.П. Негоду, капитанов 3-го ранга В.А. Пархоменко и А.Н. Горшенина.

По воспоминаниям ветеранов, когда среди плавающих моряков приводнился гидросамолет МБР-2, его тут же облепили выбившиеся из сил люди. При этом никто не порывался самостоятельно забраться в самолет. Моряки были счастливы уже тем, что могли держаться руками за поплавки гидросамолета. Летчики кричали: «Где ваш комдив и командиры кораблей? У нас приказ вывезти комдива!» Вскоре к гидросамолету подплыл Негода. Первоначально он отказывался сесть в МБР, говоря, что среди плавающих есть сильно ослабевшие и раненые. Но летчики настаивали, что должны в первую очередь вывезти именно его. К летчикам присоединились и плававшие вокруг самолета матросы, которые кричали: «Вывозите командира, а мы еще продержимся!» Наконец Негода взобрался в кабину МБРа, пообещав остававшимся в море, что обязательно позаботится об их спасении.

В журнале боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота имеется отдельно выделенная страница, озаглавленная «Мероприятия по оказанию помощи кораблям и спасению личного состава». В ней поминутно указано, кто и когда высылался командованием флота для спасения кораблей и людей:

«09 ч. 34 мин. Получен сигнал к. 2 р. Негоды об оказании помощи. Место кораблей: Ш=44 градуса 15 минут, Д=35 градусов 45 минут (квадрат 1774).

10 ч. 28 мин. СКА-057 (сторожевой катер. — В.Ш.) выслан из Туапсе в район боя.

12 ч. 15 мин. СКА-015,044,085 высланы из Геленджика в район боя.

14 ч. 18 мин. СКА-091, 011 высланы из Анапы в район боя.

14 ч. 45 мин. БТЩ (базовый тральщик. — В.Ш.) „Искатель“ выслан из Туапсе в район боя.

15 ч. 15 мин. Буксир ЧФ-1 в охранении СКА-0111, 031 вышел из Геленджика в район боя.

16 ч. 00 мин. Восемь ТКА вышли из Геленджика в район боя. На ТКАТКА вышел к. 1 р. Романов и к. 1 р. Филиппов.

12 ч. 00 мин. СКА-072 по приказанию оставил конвой в районе Джубга, который охранял и также вышел в район боя.

Одновременно из Поти в Туапсе подтянулся ЭМ „Железняков“, СС (спасательное судно. — В.Ш.) „Юпитер“, БТЩ, „Взрыв“ и „Щит“, идущие в Геленджик. Установлена повышенная готовность ПЛ (подводных лодок. — В.Ш.) С-33, М-117. Приказано перейти в квадрат 2076 и ждать распоряжений.

Усилена разведка с задачей предупреждения возможных атак ТКАТКА противника, подготовлены ударные группы самолетов для удара по ним. Подготовлено 10 ТКА для прикрытия кораблей ночью.

Уточненные данные по гибели ЭМЭМ на 12.00 7.10.43 г.

14.13 — затонул ЭМ „Беспощадный“

15.37 — затонул ЛД „Харьков“

18.35 — затонул ЭМ „Способный“».

Журнал БД ОД штаба ЧФ подписан капитаном 2-го ранга, поставившим неразборчивую подпись, похожую на фамилию Сиценко или Сищенко.

В «Хронике Великой Отечественной войны на Черноморском театре» первого послевоенного издания о действиях флота по поиску и спасению команд кораблей содержатся следующие записи:

«7 октября. С 5 ч. 55 мин. до 18 ч. 45 мин. двадцать четыре самолета вели поиск в квадратах 1775 и 1776 личного состава с трех наших кораблей, погибших 6 октября (эскадренные миноносцы „Способный“, „Беспощадный“ и лидер „Харьков“). С 7 ч. 45 мин. до 18 ч. 45 мин. двадцать два самолета-истребителя прикрывали наши суда, производившие поиск…

…С 4 ч. 20 мин. до 9 ч. 25 мин. торпедные катера № 35, 43, 53, 83, 86 и сторожевые катера № 015, 031, 044, 072, 085 и 011, вышедшие накануне из Геленджика, возвратились в базу после поиска личного состава с наших погибших кораблей в квадратах 1775,1776. Были подобраны 19 человек и среди них командир 1 дивизиона миноносцев капитан 2-го ранга Негода…

…С 8 ч. 20 мин. до 13 ч 20 мин четыре торпедных и три сторожевых катера вышли из Геленджика на поиск личного состава с погибших 6 октября кораблей. К 19 ч. 30 мин. они возвратились в базу, подобрав 47 человек…

…8 октября. В течение 8 октября торпедные и сторожевые катера вели поиск личного состава с погибших эскадренных миноносцев „Беспощадный“ и „Способный“ и лидера „Харьков“ в квадратах 1875,1876,1976. В квадрате 1875 были подобраны 2 человека…

С 6 ч. 0 мин. до 19 ч. 35 мин. авиация Черноморского флота произвела 46 самолето-вылетов на прикрытие плавучих средств и поиск личного состава с погибших кораблей в районе 40 миль южнее мыса Чауда в радиусе 15 миль. В воздушных боях были сбиты 2 самолета противника. Один МБР-2 обнаружил в квадрате 1775 и подобрал матроса с эскадренного миноносца „Способный“…»

Спасательная операция продолжалась до 10 октября и прекратилась из-за наступившей штормовой погоды. Всего спасено 123 человека, из них с лидера «Харьков» — 61, с эсминца «Беспощадный» — 41, с эсминца «Способный» — 21. Погибло 692 человека, в том числе командир «Харькова» капитан 2-го ранга П.И. Шевченко, командир БЧ-5 лидера инженер-капитан-лейтенант Н.И. Куцевалов, командир БЧ-5 эсминца «Беспощадный» инженер-капитан Я.С. Козинец.

Принято считать, что во время этой операции погибло от 692 до 780 моряков, однако точная цифра потерь неизвестна и поныне.

В самом конце журнала боевых действий оперативного дежурного штаба ЧФ от 06.10.1943 г. имеется приписка, сделанная красным карандашом:

«Спасено 120 человек. Часть людей спасено немцами, видимо столько же».

Данная запись кажется мне достаточно важной. Она означает, что у оперативного дежурного штаба ЧФ имелась какая-то информация, что и немцы проводили спасательные работы. Насколько эта информация была достоверной, сказать сложно. За все прошедшие после войны годы нигде и никогда не появлялись сведения о факте спасения немцами наших моряков и об их дальнейшей судьбе. Вполне возможно, что информация ОД штаба ЧФ была ложной или же количество спасенных немцами людей (не из сострадания, а с целью сбора информации!) было весьма незначительно.

Однако, скорее всего, немцы плавающих моряков не спасали совсем. И дело здесь вовсе не в гуманности. Думаю, что если бы все происходило в 1941 году, они обязательно выслали бы пару самолетов, чтобы добить оставшихся в живых. Но на дворе стоял уже 1943 год. Восточный фронт трещал по швам. Былое превосходство люфтваффе кануло в Лету. Вот-вот должен был начаться штурм Новороссийска — последней опорной базы гитлеровцев на Кавказе, так что им было уже не до наших моряков.

Разведсводка № 557 от 06.10.1943 года по крайней мере ничего не говорит о выходе каких-то немецких кораблей в район боя нашего отряда:

«В течение ночи флот противника активности не проявлял. ТКАТКА несут дозор в Керченском проливе. По данным 06.10.43 г. в Черном море находится 3 малой тоннажности ПЛ (по 20 тонн). Остальные повреждены или потоплены».

Местом гибели кораблей считаются координаты: 44 градуса 15 минут северной широты и 36 градусов 00 минут восточной долготы. Место нашей горечи и нашей доблести!

Глава четырнадцатая НЕУТЕШИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ

Когда все было кончено, настала пора подвести итоги трагедии и разобраться во всем происшедшем. Немного придя в себя, капитан 2-го ранга Негода написал рапорт об итогах операции 5–6 октября, который закончил следующими выводами:

«1. Самолеты противника изменили тактику бомбометания. Сейчас избирают одну цель и цепочкой пикируют на корабль.

2. Считаю, что нужно было бы от подъема немецких летчиков отказаться, так как время подъема 15 минут лучше было бы использовать на отрыв.

3. Нужно было бы снять личный состав с подбитого лидера „Харьков“ и „Беспощадного“, потопить корабли и на эсминце „Способный“ уходить в базу.

4. После потопления эсминца „Беспощадный“ и лидера „Харьков“ нужно было не подбирать личный состав, а уходить. С наступлением темноты подойти и подобрать бойцов.

5. Для прикрытия кораблей самолеты типа „Бостон“, Пе-2, ДБ-3 не годятся. Они совершенно не мешали пикировщикам, а атаковали их после разгрузки бомб.

6. Прикрывающая истребительная авиация действовала нерешительно, пикировщиков в лоб не атаковала.

7. Очень медленно высылались плавсредства для спасения личного состава кораблей.

8. Необходимо на кораблях иметь спасательные средства — резиновые шлюпки.

9. Спасено офицеров — 20 человек, рядового и старшинского состава — 100 человек. Погибло ориентировочно 780 человек».

Инженер-адмирал В.Я. Красиков в своей рукописи, посвященной трагедии 6 октября 1943 года, отметил:

«Лидер „Харьков“, эсминцы „Беспощадный“ и „Способный“ погибли в результате больших разрушений, полученных ими от контактных взрывов нескольких авиабомб весом 100-200-250 кг, попавших в жизненно важные отсеки корабля и, как следствие этого, вызвавших потерю запаса плавучести.

Личному составу еще в ходе боя с авиацией удалось частично восстановить боеспособность кораблей, но последующие разрывы бомб были для них гибельными. Отсутствие достаточного количества автономных водоотливных средств, аппаратов газовой и электросварки сокращало возможности аварийных постов в борьбе за живучесть.

Самоотверженно, до последней возможности, боролся за живучесть, за боеспособность своих кораблей личный состав БЧ-5 и сделал все от него зависящее, чтобы их сохранить.

Корабли, особенно лидер „Харьков“, показали хорошую остойчивость и большой запас плавучести при затоплении 2–3 смежных отсеков. Преимущества в борьбе за живучесть оставались за кораблями с эшелонным расположением технических средств (проекты „1“ и „7У“ — т. е. лидер „Харьков“ и эсминец „Способный“).

Неудовлетворительная система донесений (длительность прохождения телеграмм, нечеткость их содержания, перебои в донесениях из-за выхода из строя средств связи) не позволила правильно и быстро организовать помощь кораблям и направить отряд, предусмотренный организацией аварийно-спасательной службы.

При разработке набега не было предусмотрено повышение готовности аварийно-спасательных средств в базах. Поэтому посылаемые с большим запозданием катера могли подобрать лишь часть людей, обнаруженных ими на воде. Несовершенство спасательных средств как на кораблях, так и в базах, ухудшение погоды были причиной гибели многих людей. Спасены в основном, кто умел хорошо плавать, был физически вынослив, не терял самообладания и верил в помощь. Положительное значение сыграло и наличие одежды у плававших в воде (температура воды в то время была 13,5°).

Люди проявили высокие моральные качества, стойкость в бою и, очутившись в воде после гибели корабля, оказывали помощь офицерам, раненым и не умеющим плавать, подбадривали друг друга. Место гибели героев с трех эсминцев Ш = 44 градуса 15 минут, Д = 36 градусов 00 минут по праву должно быть чтимо как память о советских моряках, стоявших насмерть и беспрекословно выполнявших приказ».

А вот как описывает все трагические перипетии 6 октября второй том военно-исторического очерка «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», посвященный боевым действиям Черноморского флота:

«Действия отряда кораблей эскадры 5–6 октября были в целом неудовлетворительно обеспечены как при подготовке, так и при пребывании их в море. При разработке и утверждении плана действий кораблей не была учтена возможность активизации авиации противника, базировавшейся на аэродромах Крыма. Надежное прикрытие кораблей с воздуха не было обеспечено, так как Черноморский флот достаточного количества самолетов-истребителей дальнего действия не имел, а авиация Северо-Кавказского фронта к решению этой задачи привлечена не была.

Предоставленное кораблям воздушное прикрытие не могло и не решило поставленной задачи из-за своей малочисленности (по 2–3 самолета в каждой прикрывающей смене). Использование в прикрытии самолетов „Бостон“, Пе-2 и ДБ-3 не могло быть эффективным не только по их малочисленности, но и вследствие того, что они уступали вражеским самолетам по своим маневренным качествам. Кроме того, прикрывавшая корабли истребительная авиация действовала недостаточно решительно, не было ни одного примера дерзких, лобовых атак по вражеским самолетам-пикировщикам. Наконец, действия отряда кораблей не были также обеспечены предварительными ударами нашей авиации по вражеским аэродромам, что позволило одним и тем же бомбардировщикам противника беспрепятственно эшелонировать свои удары по кораблям с перезарядкой на аэродромах. В течение дня 6 октября авиация Черноморского флота произвела 115 самолето-вылетов на прикрытие кораблей отряда. Самолеты прикрытия сбили 14 и подбили 2 самолета противника, но задачу прикрытия кораблей не решили из-за большого удаления поврежденных кораблей от аэродромов на Кавказском побережье. Командир отряда кораблей допустил со своей стороны ряд крупных ошибок, явившихся основной причиной гибели кораблей. После обнаружения кораблей вражеской авиацией он не принял единственно правильного решения на скорейший отход утром 6 октября и не изменил при этом сроков возвращения кораблей в связи с изменением обстановки. Пример подобного рода уже имел место на Черноморском флоте (возвращение из похода на постановку мин в районе Калиакрии трех эскадренных миноносцев 28 августа 1943 г. в связи с обнаружением их авиацией противника).

Задержавшись с вылавливанием из воды вражеских летчиков, отряд потерял значительное время в условиях отсутствия достаточного истребительного прикрытия. Кроме того, внимание личного состава кораблей было отвлечено на эти действия, а также на построение в походный порядок, после того как экипаж сбитого самолета был принят на борт. После повреждения лидера „Харьков“ командиром отряда было принято неверное решение — оставаться на месте всем трем кораблям, вместо немедленного вывода неповрежденных кораблей из опасного, в отношении ударов авиации противника, района. Больше того, капитан 2-го ранга Г.П. Негода не выполнил указания командующего флотом, который с получением сообщения о повреждении лидера „Харьков“ дал командиру отряда телеграмму о снятии личного состава и затоплении поврежденного лидера, а также о быстрейшем отходе в базу остальных кораблей. Эта телеграмма своевременно была доложена капитану 2-го ранга Г.П. Негоде.

Когда поступило сообщение о повреждении лидера „Харьков“, командующий эскадрой контр-адмирал Н.Е. Басистый хотел выйти на эсминце „Железняков“ в район боевых действий для оказания помощи атакованному отряду. Но вице-адмирал Л.А. Владимирский не одобрил этот опрометчивый шаг и приказал направить эсминец в Туапсе, а командующему эскадрой оставаться в Поти. В дальнейшем контр-адмирал Н.Е. Басистый дал командиру отряда кораблей ряд руководящих указаний, но отправленные радиограммы вследствие нарушения обмена поступили адресату уже поздно. Так, командующий эскадрой предложил оставить подбитый эскадренный миноносец „Беспощадный“, приняв его личный состав на борт „Способного“, и следовать совместно с лидером, имевшим ход 9-10 узлов. Это могло бы в известной мере дезориентировать авиацию противника и направить ее удары на оставленный подбитый эскадренный миноносец. Но это указание было получено с большим опозданием, когда фактически его уже нельзя было выполнить».

Отметим, что, оказывается, помимо ФКП Черноморского флота и КП эскадры в Геленджике кораблями в море пытался самостоятельно руководить и командир эскадры вице-адмирал Басистый. Правомерен вопрос: так кто же на самом деле руководил всем происходящим в море? Получается, что практически все бывшие в то время на берегу старшие начальники! Увы, мы хорошо знаем и другое: если чем-то руководят сразу все, то на самом деле оказывается, что не руководит никто. Так, к сожалению, случилось и 6 октября 1943 года.

Есть еще два немаловажных обстоятельства, которые в большей мере способствовали тому, что произошло.

Первое. Не имея морской авиации как самостоятельного рода ВМФ, немцы, как известно, широко использовали для морской разведки приспособленные самолеты или специальные морские разведчики люфтваффе. Фотографирование объектов или разведка метеообстановки осуществлялась с высот до 13 километров. За период войны было зарегистрировано свыше 74 тысяч разведполетов противника над советскими военно-морскими базами (из них почти 38 тысяч (больше половины!) — на Черном море). Отдельные успехи немецкой авиаразведки дорого обходились советской стороне. Именно так были потоплены в 1942 году крейсер «Червона Украина» в Севастополе и лидер «Ташкент» с несколькими транспортами в Новороссийске. И в том и в другом случае корабли несколько суток не меняли своих мест у причалов, что и было зафиксировано немецкой авиаразведкой, после чего и были нанесены смертельные удары.

Как стало известно уже в послевоенное время, лидер эсминцев «Харьков», эсминцы «Беспощадный» и «Способный», готовясь к набегу, также несколько суток простояли у причалов Туапсе, не меняя своих мест. При этом около них стоял танкер, днем с причалов на корабли открыто грузились припасы. При этом были грубо нарушены, как показали выводы Государственной комиссии, самые элементарные требования по обеспечению скрытности при подготовке к предстоящей операции. Изменение места базирования лидера и эсминцев было своевременно засечено противником с воздуха. Также зафиксировали немцы заправку топливом и погрузку боезапаса на корабли. После этого им уже несложно было сделать вывод о том, что корабли активно готовятся к боевому походу. Но куда? Разумеется, скорее всего, к крымскому берегу, чтобы в очередной раз попытаться нарушить их прибрежные коммуникации. Других задач для эсминцев в то время в Черном море просто не было. Поэтому вовсе не удивительно, что на подходе к Крыму корабли были достаточно легко обнаружены самолетами-разведчиками. Там их уже ждали.

Второе. Кроме этого в период подготовки набеговой операции не сработала и разведка Черноморского флота, которая не установила, что противник к октябрю 1943 года установил на побережье Крыма новейшие радиолокаторы. Мы уже говорили, что едва наши корабли подошли к крымскому берегу, как тут же были обнаружены немецкими локаторами, которые отслеживали их перемещение до самого отхода от Крыма. Поэтому в то время, как отметки наших кораблей четко отбивались на немецких индикаторах цели, у нас об этом никто и не подозревал.

Это подтверждает следующее немаловажное свидетельство:

«Отдельные успехи немецкой авиаразведки дорого обходились советской стороне. Как пример приведем следующий трагический случай. В октябре 1943-го три новейших корабля ЧФ — лидер эсминцев „Харьков“, эсминцы „Беспощадный“ и „Способный“, готовясь к набегу на оккупированное южное побережье Крыма и коммуникации противника, двое суток простояли у причалов Туапсе. Были грубо нарушены, как показали выводы Государственной комиссии, требования к обеспечению скрытности и разведобеспечению предстоящей операции. Место базирования было засечено противником с воздуха, самолеты-разведчики выявили дивизион и в походе».

Информация об обнаружении кораблей Негоды береговыми локаторами стала известна лишь много лет спустя после войны, но почему-то совершенно не заинтересовала наших флотских историков. Дела давно минувших дней…

И сразу вопрос: кто должен был отвечать за обеспечение скрытности базирования кораблей — командир базы или начальник разведки флота, командир эскадры или командующий флотом? Во всяком случае, не комдив. Если немцам действительно удалось обнаружить подготовку операции еще на этапе нахождения кораблей в базе, то это означает только одно — еще не вышедшие в боевой поход корабли Негоды были уже практически обречены на уничтожение. Операцию надо было если не отменять, то хотя бы перенести по времени. Но доклады наверх были уже сделаны, и никто не хотел ничего менять. На что рассчитывали командующий Черноморским флотом и его штаб? На русское «авось»? После обнаружения немецкой авиаразведкой трех готовящихся к операции кораблей в Туапсе всё, что было вслед за этим организовано командованием Черноморского флота, являлось не чем иным, как авантюрой ценой в семьсот человеческих жизней…

Таким образом, отсутствие элементарной маскировки кораблей перед столь ответственной операцией, как и недоработка флотской разведки, в значительной мере способствовало произошедшей трагедии. И то и другое — это следствие слабой работы штаба Черноморского флота.

Глава пятнадцатая БИТВА НАД КОРАБЛЯМИ. ЯВНОЕ И СОКРЫТОЕ

Попробуем теперь посмотреть, что происходило в небе над кораблями 6 октября. Скажу сразу: мы обнаружим там много такого, что просто не укладывается в голове. Итак, давайте проанализируем ход воздушных сражений над кораблями в течение всего дня 6 октября.

Вспомним, что всего на корабли немцами было произведено пять атак. Во время первой из них, в 9 часов утра, корабли атаковали 10 самолетов (8 Ю-87 и 2 истребителя «фокке-вульф» или Ме-109). На этот момент наши корабли прикрывала, скорее всего, одна смена «киттихоков» — 3 самолета. Об этом, по крайней мере, пишет в своих воспоминаниях Н.Г. Кузнецов. По некоторым данным, это были самолеты из 2-го гвардейского истребительного авиаполка Черноморского флота.

Во время этой атаки был, как мы знаем, поврежден «Харьков», а немцы потеряли 2 самолета — 1 пикировщик и 1 истребитель. Кроме этого ранее был уже сбит и «Гамбург». Итого на этот момент потери немцев — 3 самолета. О потерях наших самолетов данных нет, поэтому можно предположить, что потерь в самолетах у нас не было.

Вторая атака кораблей последовала приблизительно в 11 часов 50 минут. Времени, прошедшего с первой атаки (почти три часа), немецким самолетам вполне хватило, чтобы дозаправиться и загрузить новые бомбы на своих аэродромах, и нагнать отходящие корабли. Во второй атаке со стороны немцев участвовало, по одним данным, всего 15 самолетов Ю-87 (т. е. без прикрытия!). Н.Г. Кузнецов в своих воспоминаниях говорит о 14 Ю-87; по другим данным, немцы имели 9 Ю-87 и 6 истребителей. Так как маловероятно, чтобы немцы посылали свои бомбардировщики без прикрытия, данные о 9 пикировщиках и 6 истребителях выглядят более достоверными.

В этот момент наши корабли прикрывались с воздуха уже значительными силами. Как мы уже отмечали, к 10 утра отряд Негоды достиг рубежа прикрытия истребителями ближнего радиуса действия. К этому времени над кораблями должны были находиться как минимум одна смена «киттихоков» (3 самолета) и 9 истребителей ЛАГГ-3 и Як-1. Итого против 6 немецких истребителей мы имели целых 12 своих, то есть преимущество в истребителях было двукратным! Разумеется, что целью наших истребителей были не истребители противника, а пикировщики. Однако имеющихся сил было вполне достаточно, чтобы связать боем немецкие истребители и одновременно, при поддержке зенитной артиллерии кораблей, отогнать «лаптежники». Результатом этого боя стало повреждение «Бесстрашного». Большего немцам добиться в тот раз не удалось. О конкретных потерях в этой атаке немецких самолетов, как и о наших, данных нет.

В 14 часов 35 (40) минут (то есть через два с половиной часа спустя после второй атаки) последовала третья атака кораблей. Судя по времени, прошедшему с момента предыдущей атаки, и в этой атаке, похоже, участвовали те же самолеты, которые принимали участие в атаках в 9.00 и 11.50. Данные о немецких самолетах в этой атаке расходятся. В ряде изданий говорится об общем количестве в 36 самолетов, тогда как в политдонесении указывается 26 Ю-87. Н.Г. Кузнецов в своих воспоминаниях говорит всего о пяти Ю-87 и двух истребителях, зато в военно-историческом очерке «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» атакующие самолеты оцениваются как пять Ю-87 и двенадцать Ме-109. На взгляд автора, данные военно-исторического очерка «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» являются наиболее близкими к истине.

Итак, зная теперь об усилении истребительного прикрытия наших кораблей, немцы, сократив количество своих пикировщиков, одновременно в два раза усилили их истребительное прикрытие. Таким образом, во время этой атаки силы истребительной авиации с обеих сторон были приблизительно равны, разумеется, если к этому времени командование ВВС ЧФ сумело организовать новую полнокровную смену самолетов над кораблями. Как бы то ни было, но во время отражения этой атаки наша авиация своей задачи не выполнила. Итогом третьей атаки, как мы знаем, стало потопление «Беспощадного» и повреждение «Способного». О потерях самолетов с обеих сторон данных нет.

Четвертая атака пикировщиков произошла приблизительно в 15 часов 40 минут. О составе наших самолетов над кораблями в тот момент данных нет. Условно можно предположить, что состав оставался примерно таким же, как и раньше, то есть приблизительно 10–12 истребителей. К этому времени командование ВВС послало к кораблям и несколько бомбардировщиков. О составе немецких сил в этой атаке точных данных нет. Есть только упоминание приблизительно о двух десятках Ю-87.

Зачем посылали к кораблям бомбардировщики, совершенно непонятно. Может, для того, чтобы они отвлекали на себя немецкие истребители? Скорее всего, это был просто жест отчаяния, когда к терпящим бедствие кораблям бросали уже вообще все, что только имелось в наличии. Разумеется, толку от бомбардировщиков было немного.

Судя по всему, четвертая атака со стороны немцев существенно отличалась от всех предыдущих. Во-первых, в ней уже не могли участвовать самолеты, бомбившие наши корабли в 14.40, так как за один час они просто не смогли бы долететь до аэродрома, заправиться там топливом, загрузить боезапас и вернуться обратно. Кроме того, количество принимавших участие в этой атаке самолетов говорит о том, что, узнав о потоплении одного корабля и повреждении двух других, немецкое командование теперь уже бросило все свои наличные силы для развития обозначившегося успеха.

Сколько наших самолетов было в этот момент над кораблями, мы в точности не знаем. Возможно, что все те же 10–12 истребителей плюс несколько бомбардировщиков. Однако вполне возможно, что, помня о двухчасовом перерыве между предыдущими атаками, командование ВВС ЧФ в это время производило дозаправку основной массы своих истребителей на аэродромах и новая «внеплановая» атака немцев застигла всех врасплох. Результатом четвертой атаки, как мы знаем, стало потопление «Харькова».

Последняя, пятая, атака была произведена немцами около 18 часов, то есть спустя все те же два часа с момента предыдущей атаки. Два часа — это время полета к аэродромам, дозаправки топливом, дозагрузки боезапасом и полета вдогонку последнему оставшемуся кораблю. Это значит, что для участия в пятой атаке были привлечены все самолеты, участвовавшие в предыдущей, четвертой, атаке в 15.40, а кроме них и те, что участвовали и в третьей атаке в 14.40, но не успели поучаствовать в четвертой. Это предположение подтверждается утверждением Н.Г. Кузнецова, что пятый налет «был самым крупным». Данные о немецких самолетах, принимавших участие в пятой атаке, разнятся. Есть данные о 30 Ю-87, есть данные о 25 Ю-87. О количестве наших самолетов данных нет. Во время этой последней атаки был потоплен «Способный».

А каковы были потери немцев в ходе потопления наших кораблей? Согласно политдонесению, зенитная авиация наших кораблей сбила 6 немецких самолетов, согласно «Хронике», она сбила 8 самолетов и еще 3 повредила, кроме этого «Хроника» говорит еще о 14 самолетах противника, которые сбили наши истребители дальнего действия. Публикуются данные и о 14 потерянных немцами самолетах вообще. Данные «Хроники» следует все же считать более объективными. Однако, учитывая, что в той ужасной обстановке было не до подсчета подбитых вражеских самолетов, все приведенные цифры следует считать все же примерными.

Если принять во внимание, что зенитная авиация кораблей сбила 6–8 самолетов противника, то общее количество уничтоженных неприятельских машин составляет от 20 до 22 единиц. Однако, несмотря на то что к кораблям ВВС ЧФ было сделано 115 самолето-вылетов, 14 сбитых самолетов оказалось явно недостаточно, чтобы надежно их прикрыть.

Поэтому, видимо, вполне можно согласиться с капитаном 2-го ранга Негодой, который в выводной части своего рапорта отметил, что «для прикрытия кораблей самолеты типа „Бостон“, Пе-2, ДБ-3 (т. е. бомбардировщики. — В.Ш.) не годятся. Они совершенно не мешали пикировщикам, а атаковали их после разгрузки бомб». Странно, что командир дивизиона эсминцев должен объяснять командующему ВВС ЧФ и командующему ВВС ВМФ прописную истину о том, что бомбардировщиками нельзя прикрыть корабли от истребителей!

Относительно действий нашей истребительной авиации Негода отозвался в своем рапорте так:

«Прикрывающая истребительная авиация действовала нерешительно, пикировщиков в лоб не атаковала».

В отчете командира 1-й минно-торпедной дивизии ВВС Черноморского флота о выполнении задачи по прикрытию кораблей и о воздушных боях можно прочитать, что в 5 часов 30 минут взлетели три дальних истребителя «киттихок» (ведущий капитан Томашевский), имевшие задачу прикрытия кораблей на отходе от цели. Высота прикрытия 3000 метров. Прикрывать корабли начали в 6 часов 30 минут. В 7 часов 15 минут к эсминцам подошел лидер «Харьков». В 8 часов 15 минут на высоте 3000 метров обнаружен самолет противника «Гамбург-140», пытавшийся в лоб атаковать один из кораблей, снизившись до 50 метров. Звено «киттихоков» вышло в атаку на «Гамбург-140». В результате атаки немецкий самолет загорелся и отвернул в открытое море. В 8 часов 14 минут, в 12 километрах по курсу следования кораблей, «Гамбург-140» произвел посадку на воду. Так и не дождавшись сменяющей группы, в 8 часов 20 минут самолеты прикрытие прекратили и ушли на аэродром. «Киттихок» старшего лейтенанта Заболотного из-за недостатка горючего был вынужден произвести посадку на берегу лимана Витлаевский. Еще один «киттихок» — лейтенанта Макаренко — также из-за недостатка горючего, совершил посадку на воду в 400 метрах от Южной Озерейки. При посадке летчик получил ранение.

В 5 часов 40 минут от ВВС получено сообщение об обнаружении отходящих кораблей самолетом противника. Командир дивизии распорядился привести в готовность все истребители, которые выслать для прикрытия по вызову. Тогда же командиром дивизии доложено в штаб ВВС, что ввиду малого количества истребителей целесообразно 9 Пе-2 на бомбоудар не посылать, а все истребители готовить для прикрытия кораблей. Решение командира дивизии утверждено не было, и командующим ВВС приказано выполнять задачу по плану.

В 6 часов 15 минут взлетели 9 Пе-2 (ведущий капитан Егоров, штурман — капитан Мозжухин) под прикрытием 6 «авиакобр» (ведущий гвардии капитан Карасев) с целью уничтожения плавсредств на рейде и в порту Феодосии.

В 7 часов 15 минут самолеты нанесли удар с пикирования по плавсредствам на внешнем рейде Феодосии. Было сброшено 16 ФАБ-250 и 20 ФАБ-100. Результат атаки фотографировался. По данным расшифровки зафиксировано 25 взрывов в районе нахождения плавсредств и на молу. Расположенная на молу батарея противника огонь прекратила. Наблюдалось прямое попадание в сухогрузную баржу, которая взорвалась. Одна бомба разорвалась рядом с бортом транспорта водоизмещением в 2000 тонн. Сообщены разведданные о наличии на внешнем рейде Феодосии рассосредоточенных плавсредств противника (буксиры и баржи). Сильное противодействие самолетам осуществляла зенитная артиллерия и автоматы противника. Истребители прикрывали надежно. В 7 часов 55 минут самолеты вернулись на аэродром.

В 7 часов 20 минут три «киттихока» (ведущий лейтенант Бочаров) взлетели с аэродрома с задачей смены предыдущей группы истребителей и прикрытия кораблей на переходе. В 7 часов 25 минут лейтенант Бочаров обнаружил в кабине течь масла и в 7 часов 35 минут произвел посадку на аэродроме. Полет продолжили лейтенант Степанов и младший лейтенант Черкашин. В 8 часов 15 минут самолеты обнаружили корабли на 80 километров к югу от Феодосии и мыса Чауда, следующие курсом 70 градусов. При подходе к кораблям лейтенант Степанов получил запрос с флагманского корабля: «Аист, что за дым впереди?» Ответил: «Догорает „Гамбург-140“». В 8 часов 30 минут корабли подошли к горящему самолету противника, встали в круг и стали подбирать экипаж «Гамбурга-140».

В 8 часов 20 минут над кораблями на большой высоте, параллельно их курсу, прошли два Ю-88, предположительно разведчики, наводящие бомбардировщики. В 8 часов 37 минут со стороны Керчи появились 8 Ю-87 под прикрытием двух Ме-109. Немецкие истребители, прикрывшие бомбардировщики, пытались атаковать сверху в хвост самолет лейтенанта Степанова, который контратакой снизу вверх атаковал ведомого Ме-109 и сбил его. Самолеты Ю-87 с высоты 3000 метров начали последовательно пикировать на корабли. В момент пикирования ведомый (младший лейтенант Черкашин), предупрежденный Степановым о самолетах противника, атаковал ведущего Ю-87. На пикировании сверху он дал длинную очередь из всего оружия. Самолет противника задымил и, не выходя из пике, упал в море в непосредственной близости от наших кораблей. В период этого воздушного боя остальные Ю-87 продолжали пикировать. В результате налетов самолетов противника отмечено одно попадание по кораблю, предположительно в машинное отделение, т. к. корабль потерял ход и был взят на буксир вторым кораблем. После бомбоудара бомбардировщики противника на бреющем полете ушли в сторону берега.

В 9 часов 18 минут появился один Ме-110, который пытался атаковать корабль, но был отогнан самолетами прикрытия. В 10 часов 10 минут самолеты окончили прикрытие кораблей и в 10 часов 45 минут произвели посадку на аэродроме. При отходе летчики видели подход новой смены прикрытия — двух истребителей «аэрокобра».

Два истребителя «аэрокобра» (ведущий старший лейтенант Стариков) взлетели с аэродрома в 9 часов 20 минут. Было хорошо видно, что один из кораблей ведут на буксире. При подходе к кораблям на высоте 3000 метров Стариков принял радио от прикрывающей группы «киттихоков»: «Над целью Ме-109 и „юнкерсы“». Истребители, набрав 5500 метров, обнаружили три корабля и начали их прикрытие. В 9 часов 55 минут со стороны Керчи на высоте 5000 метров увидели Ю-88, шедший к кораблям. Старший лейтенант Стариков принял решение его атаковать и пошел на пересечение курса. Сблизившись сзади в хвост на дистанцию 15 метров, он вместе с ведомым открыл огонь по вражескому самолета из всех видов оружия. В ответ Ю-88 успел дать лишь одну очередь, после чего загорелся и в 10 часов 15 минут в отвесном пике упал в море. Больше у данной группы встречи с неприятельскими самолетами не было. В 11 часов 01 минуту группа Старикова закончила прикрытие и в 11 часов 35 минут приземлилась на аэродроме.

В 10 часов 37 минут на прикрытие кораблей с аэродрома стартовали два самолета А-20-Ж (ведущий капитан Протас, штурман — старший лейтенант Ткаченко). В 11 часов 35 минут самолеты встретили корабли и вступили в их охранение. При этом все три корабля находились без движения, лидер «Харьков» был на буксире. Над кораблями встретили две «аэрокобры», которые через 15 минут в 11 часов 46 минут ушли на аэродром.

В 11 часов 50 минут шесть Ю-87 с пикирования атаковали наши эсминцы. Три Ю-87 атаковали лидер «Харьков» с буксирующим его эсминцем. Разрывы бомб с самолетов наблюдали в 5-15 метрах. Прямых попаданий не было. Три Ю-87 атаковали впередиидущий эсминец. Наблюдали прямое попадание в эсминец, на котором возник пожар с густым черным дымом. Через 15–20 минут пожар был ликвидирован и эсминец остался на месте. При выходе из пикирования самолет противника был атакован капитаном Протасом. Атака была безрезультатна. В 13 часов 14 минут самолеты группы капитана Протаса закончили прикрытие и ушли на аэродром. На момент ухода все три корабля стояли без хода.

В 9 часов 55 минут с аэродрома на прикрытие кораблей вылетели два истребителя «аэрокобра», ведущий — старший лейтенант Вотолкин. В 10 часов 30 минут, придя в предполагаемый район нахождения кораблей, никого не обнаружили и ушли на аэродром. Причина необнаружения кораблей — отсутствие точных данных о местонахождении кораблей от них самих и от предыдущей пары прикрытия.

В 10 часов 41 минуту на прикрытие кораблей взлетела пара «аэрокобр», ведущий — майор Карасев. Придя в предполагаемый район нахождения кораблей, их там не обнаружили. В 12 часов 55 минут произвели посадку на аэродроме. Причина необнаружения кораблей — самолеты вышли южнее предполагаемой точки встречи с кораблями. Погода: ясно, густая дымка.

В 11 часов 45 минут взлетели четыре истребителя «киттихок», ведущий — капитан Тимошевский. В 12 часов 21 минуту самолеты обнаружили корабли. Один из кораблей вел на буксире второй, третий стоял в стороне без хода. Барражирование самолеты осуществляли на высоте 3000 метров. За время прикрытия встреч с противником не было. В 13 часов 41 минуту самолеты ушли на аэродром и в 14 часов 10 минут приземлились.

В 13 часов 10 минут с аэродрома взлетели две «аэрокобры», ведущий старший лейтенант Зюзин. В 13 часов 40 минут на высоте 3000 метров обнаружили корабли, которые в это время прикрывались четырьмя Як-1 и четырьмя Ил-2. Позднее подошли два А-20-Ж. Корабли в это время имели ход 5 узлов. Один эсминец на буксире вел лидер «Харьков», потом оставил его и взял на буксир второй эсминец.

В 14 часов 40 минут четыре Як-1 и четыре Ил-2 ушли на аэродром. В прикрытии остались три «аэрокобры» и два А-20-Ж (ведущий — подполковник Ефремов, штурман — майор Шулин).

В 14 часов 42 минуты со стороны Керчи на высоте 2800 метров к кораблям двумя девятками подошли восемнадцать Ю-87 под прикрытием одиннадцати Ме-109 и двух Ю-88. «Аэрокобры» атаковали первую девятку Ю-87. В момент этой атаки «мессершмитты» пошли в атаку на «аэрокобры». Летчик Зюзин зашел на развороте в хвост Ме-109 и с дистанции 100–150 метров произвел две атаки. Ме-109 резко задымил и резко пошел вниз, упав в воду. На выходе из атаки Зюзин увидел два Ю-88, которых атаковал на преследовании.

В 14 часов 45 минут девять Ю-97 с пикирования под прикрытием девяти Ме-109 атаковали лидер «Харьков» и два эсминца. Корабли были покрыты разрывами бомб, но прямых попаданий не было. Подполковник Ефремов снизился до 200 метров, чтобы лучше рассмотреть состояние кораблей. Все три корабля стояли на месте, взрывов и пожаров на них не было.

Кроме «аэрокобр» в этом бою приняли участие три прибывших на прикрытие кораблей Як-1 из 9-го истребительного авиаполка 11-й штурмовой авиадивизии. По итогам боя летчики 9-го истребительного полка доложили о сбитии трех Ю-87 и одного истребителя без потерь со своей стороны.

Прямых попаданий бомб в корабли летчики не видели. В 14 часов 53 минуты самолеты противника вышли из боя и ушли в направлении Керчи. В 14 часов 55 минут наши самолеты ушли на аэродром. Два А-20-Ж оставались над кораблями до 15 часов 00 минут. По самолетам противника они огонь так и не открывали, так как те были значительнее выше их.

В 14 часов 25 минут на прикрытие кораблей вылетели две «аэрокобры» (ведущий — гвардии лейтенант Трофимов) и два «киттихока» (ведущий — лейтенант Хорьков).

В 14 часов 56 минут самолеты обнаружили два корабля в квадрате № 1576. Один без хода, а второй на малом ходу. Барражируя над кораблями, летчики наблюдали, как один из кораблей затонул в 15 часов 30 минут. За время барража над кораблями встреч с самолетами противника не было. В 16 часов 20 минут, окончив прикрытие, самолеты ушли на аэродром. Внизу наблюдали один корабль.

В 14 часов 35 минут с аэродрома вылетел самолет Пе-2, имевший задачу в качестве истребителя прикрывать корабли. На аэродром самолет вернулся в 16 часов 03 минуты.

В 15 часов 12 минут самолеты видели лидер «Харьков» и эсминец. В 15 часов 30 минут летчики наблюдали гибель лидера «Харьков». Во время гибели лидера и спасения с него людей над местом гибели «Харькова» ходили восемь Як-1, два А-20-Ж и два МБР-2. На месте гибели «Харькова» образовалось большое масляное пятно.

В 15 часов 23 минуты с аэродрома на прикрытие кораблей взлетели два А-20-Ж (ведущий — капитан Протас, штурман — старший лейтенант Ткаченко). В 15 часов 58 минут с самолетов видели эсминец, подбирающий плавающих людей. В 16 часов 45 минут эсминец перешел в другую точку, где продолжил подъем людей. В это время над кораблем ходили два МБР-2. Через 15 минут подошли еще два МБР-2 и появились два наших истребителя, которые в начале были обстреляны с корабельной зенитной установки.

В 15 часов 55 минут самолеты наблюдали выход из Цемесской бухты к месту гибели «Харькова» восьми торпедных катеров и трех сторожевых катеров.

В 15 часов 25 минут с аэродрома взлетели два Пе-2 (ведущий — капитан Гнедой, штурман — капитан Малый). В 15 часов 45 минут самолеты обнаружили эсминец, подбиравший людей, над которым ходили два Як-1, три МБР-2 и два Б-3. В 16.00 к эсминцу подошли две «аэрокобры» и два «киттихока». Вокруг эсминца с самолетов наблюдали большое маслянистое пятно и четыре шлюпки.

В 15 часов 45 минут взлетели две «аэрокобры» (ведущий — гвардии старший лейтенант Наржимский), два «киттихока» (ведущий — лейтенант Черкашин) с задачей прикрытия кораблей. В 16 часов 15 минут на высоте 2000 метров в квадрате № 1578 встретили один корабль без хода. Затем корабль начал циркулировать на малом ходу.

В 18 часов 15 минут над кораблем на высоте 3000 метров появились 25 Ю-87. Строй самолетов противника напоминал разрозненные группы по 3–4 самолета в пеленге. Самолеты противника с ходу начали пикировать на прикрываемый объект. Высота вывода у некоторых самолетов была от 400 метров, атаковали с правого борта. Темп удара был скоротечным. «Аэрокобры» в момент пикирования атаковали Ю-87 сзади сверху в хвост. Гвардии старший лейтенант Наржимский на пикировании сбил два Ю-87 и один на выводе на бреющем полете. Младший лейтенант Шутов сбил один Ю-87 на пикировании и один на выводе на бреющем полете.

В 18 часов 18 минут самолеты противника ушли от корабля в сторону берега. Летчики самолетов «аэрокобра» наблюдали разрывы бомб не ближе 50 метров от корабля. Прямых попаданий летчики не видели. На отходе с наших самолетов наблюдали три торпедных катера, идущих скоростью 30 узлов в квадрат № 1579, и семь торпедных катеров, идущих в квадрат № 1582. Самолеты «киттихок» в отражении атаки Ю-87 участия не принимали, т. к. ходили без подвесных бачков и из-за недостатка горючего вернулись на аэродром в 17 часов 20 минут. Самолеты «аэрокобра» прикрывали корабль до полного расхода горючего, оставив его только на обратный маршрут. В 18 часов 47 минут самолеты приземлились. При уходе корабль оставался на плаву. На самом деле эсминец «Способный» во время этой атаки получил сразу три попадания 250-кг бомб и уже в 18 часов 30 минут затонул.

В 16 часов 30 минут взлетели два самолета Пе-2 (ведущий — старший лейтенант Боровиков, штурман — младший лейтенант Боевский) для прикрытия эсминца. В 17 часов 30 минут встретили эсминец, над которым находились два Б-3, два МБР-2 и две «аэрокобры». В 17 часов 38 минут девять Ю-87 со стороны солнца с пикирования атаковали маневрирующий эсминец. Прямых попаданий не наблюдали. Старший лейтенант Боровиков произвел три атаки по Ю-87 снизу в лоб с дистанции 500 метров — безрезультатно. Ведомый прикрывал ведущего. После атаки самолеты противника ушли со снижением бреющим полетом курсом на Феодосию. При отходе от эсминца штурман младший лейтенант Боевский наблюдал в 50-100 метрах от корабля клубы черного дыма. В 18 часов 28 минут самолеты приземлились.

В 17 часов две «аэрокобры» (ведущий — майор Юдин) и два «киттихока» (ведущий — лейтенант Гавриш) взлетели с аэродрома с задачей прикрытия корабля. В 18 часов 30 минут летчики наблюдали у борта корабля взрыв. После взрыва корабль затонул. В районе затонувшего корабля сидел на воде самолет МБР-2 с выключенным мотором.

В 17 часов с аэродрома двумя парами взлетели четыре Ил-4 (ведущий первой пары — капитан Пресич, штурман — старший лейтенант Незабудкин, ведущий второй пары — капитан Федоров, штурман — младший лейтенант Малышкин). В 17 часов 55 минут экипажи Ил-4 наблюдали, что эсминец горел в средней части, нос эсминца при этом был погружен в воду, на корме находились люди, а за кормой эсминца были спущены несколько шлюпок. В это время над эсминцем на высоте 100 метров ходили два МБР-2 и на высоте 2000 метров два «киттихока». В 18 часов 25 минут на эсминце произошли три последовательных взрыва, после чего он начал тонуть. Перед первым взрывом из зенитной пушки корабля был произведен один выстрел трассирующим снарядом красного цвета.

В 18 часов 30 минут эсминец затонул. На месте гибели образовалось масляное пятно. Западнее затонувшего эсминца на удалении два километра также имеются два масляных пятна, среди которых видны пять небольших шлюпок и отдельно плавающие люди. Спасшимся людям Ил-4 сбросили шлюпки и бортовые пайки. В 18 часов 35 минут самолет МБР-2 произвел посадку на воду. В момент прихода в район прикрытия и за период пребывания Ил-4 над тонущим эсминцем самолетов противника уже не было. В 18 часов 35 минут самолеты Ил-4 взяли курс на аэродром. Погода по маршруту и в районе прикрытия — ясно.

Вот как выглядит статистика воздушных боев согласно журналу боевых действий оперативного дежурного штаба Черноморского флота:

«В течение дня в налете на отряд кораблей участвовало:

бомбардировщиков противника — 54,

истребителей — 22,

разведчиков — 3.

Всего — 79.

Из них сбито нашей ИА:

бомбардировщиков — 14,

истребителей — 2,

разведчиков — 2.

Всего — 18.

Указанный подсчет минимальный.

В течение дня ВВС ЧФ для прикрытия и поиска кораблей отряда произвели 115 самолето-вылетов. Из них:

„Киттихок“ — 18,

ЯК-1 — 18,

Б-3 — 2,

„Аэрокобра“ — 15,

ЛАГГ-3 — 4,

ИЛ-4 — 4,

ПЕ-2 — 6,

ИЛ-2 — 23,

МБР-2 — 18,

А-20-Ж — 6,

И-156 — 2».

Что же касается самолетов, которые нанесли смертельные удары нашим кораблям, то пикирующие бомбардировщики Ю-87 на протяжении всей войны были для кораблей нашего военно-морского флота сущим бедствием. 23 сентября 1941 года X. Рудель на Ю-87 нанес тяжелейшие повреждения линейному кораблю «Марат» (навсегда выведя его из строя) при налете на Кронштадт. Через полтора месяца в Севастополе «штуки» 77-й эскадры потопили крейсер «Червона Украина».

Ряд историков считают, что советские источники приводят неправдоподобные цифры о том, что в ходе своих налетов на наши корабли немцы потеряли 8 самолетов, сбитых зенитчиками, и еще 14 машин, сбитых истребителями. Всего 22 самолета. Немцы утверждают, что в операции с немецкой стороны участвовали только десять машин Ю-87 из 7-й эскадрильи StG-2, возглавляемые капитаном (обер-лейтенантом) Хубертом Пёльцем. Впрочем, они же признают, что это был последний крупный успех Ю-87 во Второй мировой войне.

По донесениям немецких летчиков, их атаки советских кораблей, несмотря на авиационное прикрытие, проходили почти беспрепятственно. С каждым налетом немцы наращивали усилия. В первом налете участвовало 8 бомбардировщиков, во втором — 14, в третьем — 17, в четвертом — 25. В четвертом налете 25 «юнкерсов» не оставили эсминцу «Способный» шансов остаться на плаву. Два других корабля погибли еще раньше. Эсминец «Беспощадный» был потоплен лично обер-лейтенантом X. Пёльцем. В немецких источниках утверждается, что Пёльц три раза возглавлял атаки на наши корабли и кроме решающего удара по «Беспощадному» добился еще одного точного попадания.

Вполне возможно, что среди 14 сбитых немецких самолетов значительную долю занимали истребители, прикрывавшие пикирующие бомбардировщики. Они первыми вступали в бой с нашими истребителями, а потому и потери их должны быть весьма значительными. Кроме этого имеется информация, что помимо «лаптежников» из 7-й эскадрильи StG в атаках наших кораблей 6 октября 1943 года участвовали пикирующие бомбардировщики и Ю-87D из 9-й эскадрильи StG3 под командованием обер-лейтенанта Э. Якоба. Эта эскадрилья была переброшена в Крым еще в августе 1943 года. На личный счет Э. Якоба тоже занесено потопление одного из наших кораблей.

По крайней мере 29 февраля 1944 года Эберхард Якоб именно за участие в уничтожении трех наших кораблей был награжден Рыцарским крестом. По-видимому, самолеты из 9-й эскадрильи StGЗ были перенацелены на наши корабли, когда наметился серьезный успех, и они приняли участие в последних атаках.

Любопытна оценка событий 6 октября со стороны немцев. Ряд немецких историков говорит о том, что немцам очень повезло и пикировщики 6 октября случайно оказались на крымском аэродроме, так как их якобы вот-вот должны были перекинуть куда-то на другое направление. Интересно и то, что немцы почему-то считали, что в набеговой операции у нас участвовало пять кораблей, а потому высказывали сожаление о том, что двум все-таки удалось уйти. Другая часть немецких историков полагает, что успех в уничтожении трех наших кораблей, наоборот, был обусловлен не случайным везением, а продуманной операцией, спланированной и проведенной на основе разведывательных данных и изучения методики действий наших кораблей в набеговых операциях. Скорее всего, как обычно, истина кроется где-то посередине. Вполне возможно, что «штуки» действительно хотели куда-то перебросить, но в последний момент немецкое командование в Крыму приостановило перебазирование, получив информацию от авиаразведки о предполагаемой набеговой операции советских эсминцев.

Но и это не все! Дело в том, что в «Хронике» есть одна строчка информации, которая не оставляет и камня на камне от версии официальных историков о событиях 6 октября 1943 года. Информация эта говорит о том, что 6 октября 1943 года в 9 часов 30 минут утра 8 штурмовиков Ил-2 47-го штурмового авиационного полка ЧФ под прикрытием 6 истребителей 7-го истребительного авиационного полка ЧФ в районе Феодосии атаковали самоходную немецкую баржу. Казалось бы, ну что тут такого, атаковали и атаковали! Судя по информации, наши самолеты баржу так и не утопили, но, может быть, все же повредили, что тоже не так уж плохо. Что это были за самолеты? Может быть, те, что были выделены для атаки береговых батарей в поддержку отряда Негоды? А теперь введем данную информацию в контекст нашей основной темы. И тогда все, что мы читали о трагедии трех кораблей 6 октября 1943 года в популярных изданиях и мемуарах, сразу же летит ко всем чертям!

Начнем с того, что самолеты атаковали баржу в 9 часов 30 минут утра. Что это за время? В это время, как мы помним, «Харьков», «Беспощадный» и «Способный» полным ходом уходили в сторону кавказского берега. В 8 часов 30 минут они подвергаются атаке первой группы неприятельских самолетов, и в 8 часов 35 минут (или в 8 часов 50 минут) лидер «Харьков», получив попадания бомб, теряет ход. Именно в 9 часов 30 минут его уже изо всех сил тянут на буксире, готовясь к отражению новых атак, которые, несомненно, скоро должны были последовать. Знало ли командование Черноморского флота о повреждениях «Харькова»? Знало! Негода сразу же все доложил на КП флота. Почему в таком случае сразу же не были перенацелены дополнительно целых 14 самолетов, гонявшихся в это время за какой-то баржей (пусть даже и самой самоходной!) на прикрытие ценнейших кораблей?

Но и это не всё! Как же так, все издания твердят о том, что командование Черноморского флота не могло выделить для прикрытия отряда Негоды большого числа истребителей, так как радиус их действия не позволял большинству из них долететь до кораблей, а это могли сделать только несколько имеемых тогда на флоте тяжелых истребителей «киттихок». Данное утверждение воспринимается всеми как аксиома! И что тут скажешь: может, и на самом деле не могли, а потому ждали, когда корабли Негоды дойдут до зоны их боевого радиуса. Но информация об атаке баржи нашими самолетами говорит противоположное!

Пусть пытливый читатель поглядит на карту Крыма и Черного моря. Если истребители не могли дотянуться до кораблей Негоды, то каким образом они долетели до Феодосии, ведь Негода вел свои корабли не на запад, а изо всех сил торопился к своему берегу, то есть шел на юго-восток! Как же так получается, что легкие истребители Як-1 и штурмовики Ил-2 не могли прикрыть находившиеся ближе к ним наши корабли, так как у них не хватало «боевого радиуса», зато весьма легко атаковали немецкую баржу гораздо западнее, то есть удаленнее от своих аэродромов? Кому прикажете верить: документальной констатации факта происходивших 6 октября событий или же послевоенной реконструкции тех же событий, написанных заинтересованными лицами!

Мы уже говорили, что в 9 часов утра корабли атаковали 10 немецких самолетов (8 Ю-87 и 2 истребителя «фоккевульф» или Ме-109). На этот момент наши корабли прикрывала всего одна смена «киттихоков» — 3 самолета. Итогом этого боя и стали тяжелейшие повреждения «Харькова», которые полностью предопределили все последующее развитие событий.

А теперь представим на мгновение, что командование ЧФ грамотно и своевременно разобралось в оперативной обстановке и успело перенацелить «феодосийскую группу» самолетов. Тогда против 8 «лаптежников» и всего 2 (!) истребителей немцев мы имели бы 8 штурмовиков и 9 истребителей плюс ПВО трех кораблей. Исход утреннего воздушного боя в данном случае предугадать нетрудно. На тот момент истребители Як-1 были, как известно, одними из самых маневренных в мире и вполне могли разогнать «мессершмитты» и «фоккевульфы». Что касается Ил-2, то история Великой Отечественной войны говорит о том, что они вполне успешно дрались в небе с немецкими «штуками» и достаточно легко их сбивали. Скорее всего, немцы потеряли бы в данном гипотетическом воздушном бою большую часть своих самолетов, а «Харьков» бы избежал поражения. Не факт, что после понесенных потерь немцы продолжили бы свои налеты на отходящие корабли, да и уходящие полным ходом корабли значительно быстрее удалились бы от крымских берегов. В такой ситуации, скорее всего, никакой трагедии вовсе бы не произошло и все три корабля удалось бы спасти. Увы, увы, увы…

Какой же вывод следует из вышеизложенного? А такой: на 9–9.30 утра 6 октября командование Черноморского флота не владело обстановкой на море или же, что гораздо более вероятно, не представляло всей его сложности. Возможен и такой вариант. К этому времени вице-адмиралу Владимирскому было уже ясно, что набеговая операция эсминцев на Феодосию и Ялту с треском провалилась. Но как раз именно в это время он ожидал прибытия в штаб флота наркома ВМФ Кузнецова. Возможно, что успешная атака штурмовиков-истребителей немецкой ВДВ могла бы, по его мнению, исправить впечатление наркома о не слишком успешной деятельности Черноморского флота на немецких морских коммуникациях. И именно поэтому (невзирая на то, что данные самолеты могли бы, как мы видим, изменить последующее трагическое развитие событий) они так и не были вовремя направлены к терпящим бедствие кораблям. Когда же командующий ЧФ осознал наконец всю трагичность ситуации и стал бросать на помощь гибнущим кораблям все, что было у него под рукой, включая даже бомбардировщики, было уже поздно…

В своем рапорте капитан 2-го ранга Негода фактически жаловался на пассивность прикрывавших его корабли самолетов. Не слишком грамотным было и руководство авиацией ЧФ командованием ВВС флота. Это указывается и в документах.

Возможно, что последнее было вызвано большими потерями во время недавнего налета на Констанцу, где разведка ЧФ отмечала скопление вражеских транспортов. К 6 октября командование ВВС ЧФ еще не оправилось от происшедшего и, возможно, боялось новых серьезных потерь, за которые пришлось бы отвечать.

Дело в том, что буквально за неделю до описываемых событий в налет на румынский порт были направлены шесть лучших экипажей торпедоносцев «Бостон» 36 МТАП ЧФ во главе с опытнейшим летчиком командиром полка Ш. Бидзинашвили. Торпедоносцы совершали налет днем и без всякого истребительного прикрытия. Так самоубийственно отчаянно атаковала наша авиация в 1941 году, но на этот раз командование ЧФ решило рискнуть своими торпедоносцами в конце 1943 года. Начальник разведотдела ВВС ЧФ полковник К. Розинкин впоследствии писал:

«Задача нанесения удара по порту Констанца в дневное время низкими торпедоносцами, мягко говоря, создавала крайнее опасение за жизни непосредственных исполнителей, и они, безусловно, это понимали».

…Торпедоносцы шли на 500–600 метрах, затем опустились еще ниже. Радиопереговоры были запрещены, пользовались только визуальными условными сигналами. На случай радиолокационного слежения трижды меняли курс, создавая видимость налета на болгарский порт Варна. Так, среди бела дня, в прекрасную погоду, на малой высоте, без истребительного прикрытия Бидзинашвили предстояло провести группу торпедоносцев около 800 километров. Однако недалеко от Констанцы «бостоны» наткнулись на разведывательный «Гамбург-138». Внезапность операции была утрачена, на аэродромах противника была объявлена тревога. Но наши летчики, выполняя приказ, все равно атаковали. Перед самолетами стояла сплошная стена огня. Орудия били по воде, создавая перед низколетящими торпедоносцами завесу из водяных столбов. Стоило зацепить такой столб хоть кончиком крыла, и всё… Тем не менее первой паре торпедоносцев каким-то чудом удалось уцелеть и сбросить торпеды. После сброса торпеды один из летчиков, Рыхлов, успел заметить, что самолет Бидзинашвили горит и приближается к земле, явно нацеливаясь на что-то. Из воспоминаний участника этой операции В. Рукавицына:

«Сбросив торпеды, мы пронеслись над кораблями, над городом, затем пошли на разворот. В этот момент я услышал голос Бидзинашвили: „Машина горит. Экипаж погиб. Прощайте…“ Выйдя из разворота, летчик какое-то время шел по прямой, очевидно, выбирал себе последнюю цель, потом довернул вправо и направил машину на окраину города. Я посмотрел в том направлении и увидел склад горючего — пять или шесть бензоцистерн в ограждении. Секунда — и там раздался взрыв…»

П. Миронов, стрелок-радист:

«Наш самолет шел справа от машины Бидзинашвили. Снарядом он был подожжен и, пылая, пронесся над пирсом. Горел и наш торпедоносец… Осколком меня ранило в голову, и я потерял сознание… Очнулся уже в тюремном госпитале. Позднее узнал, что мой командир и штурман были живы после падения. Они, выхватив личное оружие, уничтожили несколько вражеских солдат, а затем застрелились… Я своими глазами видел, как торпеда самолета полковника Бидзинашвили поразила большой корабль… От румынских матросов слышал, что в итоге налета было потоплено в порту много судов, убито более 700 фашистов, сгорели портовые сооружения и склады».

От ударной группы осталась только половина. Все вернувшиеся самолеты имели серьезные повреждения. Многие летчики были ранены. Командование ВВС ЧФ, хотя и считало необходимым представить отличившихся летчиков к наградам, проявило осторожность — потери оказались слишком серьезными, результат же операции не был ясен. А спустя неделю произошла трагедия «Харькова» и эсминцев. В гибели кораблей косвенно обвинили летчиков, и наградные листы героев Констанцы были положены под сукно.

Позднее, когда события 6 октября отошли в прошлое, о летчиках все же вспомнили. Звезды Героев Советского Союза были вручены четырем оставшимся в живых участникам налета. При этом главный герой атаки Констанцы полковник Шота Бидзинашвили почему-то вообще остался без какой-либо награды.

Командир 1-й минно-торпедной авиадивизии ВВС Черноморского флота Герой Советского Союза гвардии полковник Токарев в выводах об участии авиадивизии в прикрытии кораблей указал следующее:

1. Поставленные первоначальным планом задачи в операции «Верп» выполнены, за исключением корректировки артиллерийского огня (у корректировщика отказал передатчик).

2. Последующую задачу прикрытия, отхода и перехода кораблей дивизия, имея в боевом составе 12–14 истребителей, надежно выполнить не могла. Для надежного прикрытия необходим был барраж не менее 12–14 истребителей прикрытия, т. е. прикрытие отхода должно было быть организованно специальной операцией с привлечением всех средств. Положение с прикрытием усугублялось еще тем, что корабли не выполнили графика отхода. В первом случае сверх времени, указанного в плановой таблице, продолжали обстреливать порт Феодосия. Во втором около часа подбирали экипаж сбитого самолета «Гамбург-140».

Отчет о боевых действиях 1-й минно-торпедной авиадивизии ВВС ЧФ в операции Черноморского флота «Верп» 6 октября 1943 года не оставляет камня на камне от утверждения командования Черноморским флотом, что самолеты задачу прикрытия кораблей не решили из-за большого удаления поврежденных кораблей от аэродромов на кавказском побережье. Из отчета предельно ясно, что район нахождения кораблей достигали все типы выделяемых на прикрытие самолетов, т. к. подлетное время от Геленджика составляло не более 30–35 минут. Разницу составляло лишь время нахождения над кораблями от двух до полутора часов.

Вот мнение кандидата исторических наук М. Морозова относительно действий нашей авиации по прикрытию кораблей, исходя из отчета 1-й минно-торпедной авиадивизии ВВС ЧФ:

«Для надежного ПВО кораблей, исходя из того, что смену истребителей приходилось бы проводить каждый час в течении 6–6,5 часа, а необходимый состав одной смены представлял собой истребительную эскадрилью, потребовалось бы 40–50 исправных истребителей. Именно столько их имелось в составе 11-го ГИАП, 9-го, 25-го И АП и эскадрильи „киттихоков“ 7-го ИАП, базировавшихся на аэродроме Геленджик. При этом две трети истребителей входили в состав 9-го и 25-го ИАП, не подчиненных ни в каком отношении командиру 1-й МТАД. Таким образом, следовало либо усилить дивизию, либо оставить руководство задействованной в операции авиацией в руках штаба ВВС флота, который и без того отслеживал ход событий, предпринимая запоздалые шаги к спасению кораблей. Наличным составом сил 1-й МТАД действительно могла выставить не более 3–4 истребителей в одной смене, а этого числа хватило только на более-менее успешную борьбу с воздушными разведчиками… 1-я МТАД надежно прикрыть корабли своими силами не могла, потому все зависело от оперативности штаба ВВС флота. Прикрыть корабли было можно, если бы решение об организации максимального истребительного прикрытия приняли не позднее 10.00, т. е. в течение часа с момента повреждения „Харькова“. Этого не сделали, хотя сигнал с „Харькова“: „Терплю бедствие“ зафиксирован в журнале боевых действий штаба ВВС ЧФ еще в 09.10. В 09.45 по тревоге в воздух подняли 3 „аэрокобры“ и 4 ЛаГГ-3, но только в 11.00 последовал приказ постоянно прикрывать корабли не менее чем 8 самолетами. Раньше, чем приказание удалось исполнить, состоялся второй налет, в результате которого оказался выведен из строя „Беспощадный“. Тем не менее возможность сохранить корабли еще имелась. С 13.40 над кораблями появились самолеты 11-й ШАД, но вместо полнокровной эскадрильи „яков“, на поле боя имелось только 4 Як-1 и 4 Ил-2. Вместе с тремя „аэрокобрами“ и двумя „бостонами“ три „яка“ принимали участие в отражении третьего налета в 14.40. Немцы по итогам двух первых ударов учли, что корабли прикрываются истребителями, а потому увеличили состав атакующей группы до 18 бомбардировщиков и 12 истребителей. При таком соотношении сил неудивительно, что наши истребители не смогли прорваться к вражеским бомбардировщикам и предотвратить катастрофу. Спустя полчаса после того, как немцы улетели, число „яков“ увеличилось до восьми. К этому времени два корабля уже затонули. С 16 часов экипажи 11-й ШАД по непонятной причине вылетов больше не совершали, в результате чего число барражирующих самолетов снова снизилось. К моменту последнего налета над кораблями находились два Р-39 и два Пе-2. Естественно, они не стали помехой для 25 „юнкерсов“, прилетевших разделаться с единственным эсминцем! Таким образом, очевидно, что командование ВВС ЧФ, проявившее в данной операции редкостную непредусмотрительность и инертность, должно разделить с командованием флота и командиром отряда кораблей ответственность за провал операции».

Глава шестнадцатая ПОИСКИ СТРЕЛОЧНИКА

Так уж получилось, что в момент гибели кораблей на командном пункте Черноморского флота помимо всего руководства ЧФ находился и сам нарком ВМФ адмирал флота Кузнецов. Вместе с ним там присутствовали заместитель начальника ГШ ВМФ вице-адмирал Степанов и командующий ВВС ВМФ генерал Жаворонков. Случай сам по себе в истории Великой Отечественной войны уникальный. Я не знаю больше ни одного случая, чтобы нарком лично на месте принял участие хоть в одной боевой операции, хотя бы на ее заключительном этапе.

Увы, присутствие прославленного наркома ничего не изменило в лучшую сторону. И он, и оба его ближайших помощника оставались фактически лишь зрителями разворачивающейся на их глазах трагедии. Нарком (как старший по должности!) так и не рискнул взять в свои руки руководство спасением кораблей, а вместе с тем и персональную ответственность за происходящее. При этом, честно говоря, и нарком, и бывшие при нем иные высокие чины никоим образом повлиять на ситуацию вокруг трех кораблей уже не могли. Все возможные ошибки к тому времени были уже совершены, и находящимся на ФКП оставалось только ждать неминуемой развязки.

В своих воспоминаниях Н.Г. Кузнецов явно чувствует двусмысленность ситуации, в которую он попал, пытается как-то оправдаться. Само присутствие Кузнецова автоматически делало его соучастником происходящих событий — ведь именно он был главным морским начальником на ФКП Черноморского флота в страшные часы 6 октября, когда буквально на глазах беспомощных адмиралов немцы безнаказанно один за другим уничтожали три лучших корабля ЧФ.

Вот что пишет о событиях 6 октября сам Н.Г. Кузнецов:

«Командующий Черноморским флотом распоряжением от 5 октября 1943 года поставил перед эскадрой задачу силами 1-го дивизиона эсминцев во взаимодействии с торпедными катерами и авиацией флота в ночь на 6 октября произвести набег на морские коммуникации противника у южного побережья Крыма и обстрелять порты Феодосия и Ялта, где разведка обнаружила большое скопление плавсредств. В набег были выделены лидер эсминцев „Харьков“, эскадренные миноносцы „Беспощадный“ и „Способный“. Для их прикрытия выделялись все имевшиеся в наличии истребители дальнего действия. Перед выходом командующий флотом вице-адмирал Л.А. Владимирский лично проинструктировал командиров кораблей.

С наступлением темноты отряд под брейд-вымпелом командира 1-го дивизиона эсминцев капитана 2-го ранга Г.П. Негоды покинул Туапсе. У южного берега Крыма корабли разделились: лидер направился к Ялте, а эсминцы — к Феодосии. В это время, по-видимому, корабли были обнаружены вражескими самолетами-разведчиками, которые уже больше не упускали их из виду. В восьми милях от Феодосии наши эсминцы были атакованы торпедными катерами и обстреляны береговыми батареями из района Коктебеля. В коротком бою эсминцы повредили 2 вражеских торпедных катера. Но, поняв, что фашисты подготовились к отпору, командир отряда отказался от обстрела Феодосии. „Беспощадный“ и „Способный“ легли на курс в точку рандеву. Тем временем „Харьков“ подошел к Ялте и с дистанции 70 кабельтовых обстрелял порт. По кораблю открыли огонь береговые батареи, но вреда ему не нанесли. „Харьков“, выпустив несколько снарядов по вражеским батареям, отвернул от берега и вскоре присоединился к эсминцам.

Уже светало. Кораблям следовало бы поторопиться с отходом, чтобы быстрее достичь зоны действия нашей авиации прикрытия. Но в это время истребители дальнего действия, сопровождавшие корабли, сбили немецкий самолет-разведчик. Командир отряда приказал „Способному“ подобрать из воды немецких летчиков, а остальным кораблям тем временем охранять „Способный“ от возможных атак подводных лодок. Так корабли задержались почти на 20 минут. Роковых минут! Когда корабли начали построение в поход, со стороны солнца появились вражеские пикировщики. Отряд прикрывался всего 3 истребителями. Наши летчики дрались геройски, сбили 2 вражеских самолета — Ю-87 и Ме-109. Но силы были неравными. Уцелевшие бомбардировщики сбросили бомбы. 3 из них попали в лидер „Харьков“, он потерял ход.

Я был в это время на КП Владимирского. Командующий флотом старался, чем мог, помочь кораблям, выслал к ним еще 9 истребителей — все, что в готовности находилось на аэродроме.

— Где остальные два корабля? — спросил я.

— Буксируют „Харьков“.

— Прикажите им оставить его!

Но было уже поздно. На корабли налетели еще 14 пикирующих бомбардировщиков. 2 „юнкерса“ атаковали „Харьков“ и буксировавший его „Способный“. Эсминец „Способный“ стал маневрировать вблизи поврежденного лидера, ведя огонь по самолетам. От близких разрывов бомб на эсминце разошлись швы в правом борту кормовой части. Морякам пришлось бороться с течью. Тем временем 10–12 пикировщиков атаковали эсминец „Беспощадный“. Корабль получил сильные повреждения и лишился хода. Командир отряда, находившийся на „Беспощадном“, приказал „Способному“ буксировать поочередно оба поврежденных корабля. Все это происходило в 90 милях от Кавказского побережья. Г.П. Негода надеялся, что из Геленджика поспеет помощь, и тогда корабли, держась вместе, смогут эффективнее отражать атаки вражеской авиации. Моряки лидера „Харьков“ ценой героических усилий восстановили одну машину из трех, дав кораблю ход 9-10 узлов (напомню читателю, что узел — мера скорости, равная миле, — 1852 метра в час). Эсминец „Способный“ взял на буксир „Беспощадного“, команда которого самоотверженно боролась за живучесть своего корабля. Но фашисты не отставали. В небе появились 5 „юнкерсов“ под прикрытием 2 истребителей.

„Способный“ тотчас дал полный ход и, маневрируя, открыл огонь. Команда „Беспощадного“ тоже героически отражала атаки. Но неподвижно стоявший корабль не мог уклоняться от ударов. После попадания нескольких бомб „Беспощадный“ затонул. Командир „Способного“ немедленно радировал об этом в базу. К великому сожалению, радиограмма до адресата не дошла и комфлота не смог действенно вмешаться в ход событий. Пока корабли поднимали из воды людей с затонувшего „Беспощадного“, враг совершил очередной авиационный налет и потопил лидер „Харьков“. После прекращения воздушной атаки командир „Способного“ приступил к спасению моряков „Харькова“. Но последовал еще один, самый крупный налет. В нем участвовали 25 пикирующих бомбардировщиков. „Способный“ затонул от двух прямых попаданий бомб. Для спасения команд были высланы торпедные и сторожевые катера, тральщики и гидросамолеты.

Никогда не забуду напряженной атмосферы на командном пункте флота. Донесения и распоряжения следовали одно за другим. Но все усилия ни к чему не привели. Флот потерял 3 прекрасных боевых корабля и несколько сот моряков. В Туапсе встретил командира дивизиона Г.П. Негоду. Он спасся чудом, пробыв несколько часов в холодной осенней воде. Хотел с ним поговорить. Но он был так потрясен происшедшим, что разговора не получилось бы…»

Главным виновником потери трех кораблей был определен командир дивизиона Негода. В вину комдиву ставилось то, что он вовремя не бросил поврежденный лидер и тем самым не спас остальные два корабля.

Это, в частности, утверждает второй том военно-исторического очерка «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»:

«…Капитан 2-го ранга Г.П. Негода не выполнил указания командующего флотом, который с получением сообщения о повреждении лидера „Харьков“ дал командиру отряда телеграмму о снятии личного состава и затоплении поврежденного лидера, а также о быстрейшем отходе в базу остальных кораблей. Эта телеграмма своевременно была доложена капитану 2-го ранга Г.П. Негода».

Обратим внимание на то, что первые прилетевшие к плавающим в море морякам гидросамолеты имели вполне конкретную задачу — взять на борт командира дивизиона, если тот остался жив. Отметим, что в сложившейся ситуации такую команду мог отдать только нарком и командующий флотом. Но откуда у них такая забота о капитане 2-го ранга Негоде? Может быть, они стремились всеми силами сохранить для флота такого ценного специалиста по набеговым операциям? В это верится с трудом. Скорее всего, и наркомом, и комфлота в данном случае двигали две основные причины.

Во-первых, Негода был нужен им как главный свидетель происшедшего, то есть тот, кто мог бы наиболее полно и грамотно составить доклад обо всем происшедшем. Это было крайне необходимо хотя бы для того, чтобы избежать подобных ошибок в дальнейшем.

Во-вторых, на КП ЧФ все было уже решено, и стрелочник происшедшей трагедии был назначен. Им, разумеется, был все тот же капитан 2-го ранга Негода. Но для того, чтобы обвинить его во всех грехах, его надо было спасти. Именно поэтому командиры гидросамолетов имели такой жесткий приказ: искать и в первую очередь спасать командира дивизиона, а только после этого — уже всех остальных.

Отметим, что в своих мемуарах Н.Г. Кузнецов также обвиняет во всех грехах комдива. Он пишет:

«…Позже мне довелось беседовать с участниками тех событий. Ясно одно: походы к побережью, занятому противником, сопряженные с очень большим риском, требовали особой внимательности. Закончив обстрел берега, командир дивизиона должен был, не теряя ни минуты, полным ходом отходить в свои базы. Ему ни в коем случае нельзя было задерживаться, даже когда удалось сбить немецкий разведывательный самолет. Поврежденный, потерявший ход лидер следовало покинуть. Сняв с него команду, либо оставшись на „Харькове“, Г.П. Негода должен был приказать остальным эсминцам следовать в базу, а сам ждать усиленного авиационного прикрытия или же подхода наших кораблей.

Случай этот еще раз доказывает, как много значит инициатива командира. Даже имея с ним связь, командующий с берега не мог повлиять на события. Морской бой настолько скоротечен, что все зависит от командира, от его находчивости, решительности, умения оценить обстановку».

На первый взгляд все обвинения, в общем-то, справедливые. Однако посмотрим на все обстоятельства данного обвинения более внимательно. Во-первых, странным выглядит утверждение наркома о «скоротечности» развития событий вокруг отряда Негоды. С момента первой атаки немецких самолетов до второй, во время которой был поврежден «Беспощадный», прошло почти три часа, между второй и третьей атаками, когда был потоплен «Беспощадный» и поврежден «Способный», — еще два с половиной часа, между третьей и четвертой атаками, когда был потоплен «Харьков», — около часа, и между четвертой и пятой атаками, когда был потоплен последний из кораблей, «Способный», — еще около двух часов. Итого с момента первой и до последней атаки немцев прошло более восьми часов! Какая уж тут скоротечность! При этом до самого последнего момента корабли поддерживали радиосвязь с ФКП флота.

В рукописном очерке эскадры ЧФ, написанном ветеранами эскадры и хранящемся ныне в музее КЧФ, момент решения судьбы «Харькова» представлен так:

«Получив радиограмму о случившемся (о повреждении „Харькова“. — В.Ш.), командующий флотом вице-адмирал Л.А. Владимирский сразу же доложил наркому ВМФ, находившемуся в штабе флота. Было принято решение: лидер „Харьков“ потопить и, сняв команду, уходить полным ходом к своим берегам. Однако командир отряда Г.П. Негода продолжал действовать по-своему».

Странно, но Н.Г. Кузнецов в своих воспоминаниях описывает все по-другому. Вернемся еще раз к описанному им диалогу с вице-адмиралом Владимирским, когда, придя на ФКП, нарком узнает о повреждении «Харькова»:

«— Где остальные два корабля? — спросил я.

— Буксируют „Харьков“.

— Прикажите им оставить его!

Но было уже поздно…»

Из приведенного выше диалога Кузнецова с представителем командования ЧФ (скорее всего, с вице-адмиралом Владимирским) следует, что командование Черноморским флотом прекрасно знало, что Негода буксирует «поврежденный „Харьков“», но никаких указаний относительно оставления поврежденного корабля комдиву не давало. Мало того, о том, что корабли буксируют поврежденный лидер, Владимирский (или его начальник штаба) даже не посчитал нужным доложить наркому! Кузнецов сам обеспокоился судьбой двух эсминцев и только тогда узнал, что они не отходят самостоятельно, а буксируют «Харьков». Возмущенный, он дает команду немедленно оставить лидер, но, как он сам признает, «было уже поздно…»

По воспоминаниям ветеранов эскадры выходит, что Негода, получив приказ на оставление лидера, попросту ПРОИГНОРИРОВАЛ приказ комфлота и наркома! Но невыполнение приказа в боевой обстановке является преступлением, и совершивший его должен быть наказан по всей строгости военного времени. Однако из воспоминаний самого Н.Г. Кузнецова следует, что о начале буксировки поврежденного «Харькова» Негода своевременно доложил на ФКП и до момента личного вмешательства наркома никаких дополнительных указаний относительно судьбы лидера оттуда не получал.

В рукописном очерке истории эскадры ЧФ написано следующее:

«В 8 часов 39 минут 8 пикировщиков, атаковав лидер „Харьков“, сразу же добились попадания в него трех бомб. Корабль потерял ход. Командир отряда приказал „Способному“ взять лидер на буксир. Скорость движения снизилась до 6 узлов. Расстояние до Кавказского побережья составляло 90 миль. Капитан 2-го ранга Г.П. Негода дал радиограмму о случившемся на командный пункт флота. Получив это донесение, вице-адмирал Л.А. Владимирский сразу же доложил наркому ВМФ, находившемуся в штабе флота. Было принято решение: лидер „Харьков“ топить, сняв команду, уходить полным ходом к своим берегам. К отряду были посланы истребители дальнего действия. В 11 часов 50 минут (через 3 часа 10 минут после первого налета) корабли были вторично атакованы пикировщиками Ю-87 — самыми опасными для кораблей. На этот раз основной удар был нанесен по „Беспощадному“. Истребители прикрытия отбить натиск пикировщиков не могли, их связали боем сопровождавшие „юнкерсы“ истребители врага. „Беспощадный“ получил два попадания. Вышли из строя кормовая машина, эсминец лишился хода, приняв до 500 тонн забортной воды».

Из вышеизложенного ясно, что Негода дал радиограмму о повреждении лидера где-то около 9 часов утра. Но когда ему была дана команда с ФКП бросить «Харьков»? Передача радиограммы, ее расшифровка и последующий доклад начальству заняли какое-то время, еще какое-то время ушло на принятие решения, тем более что Владимирский, как мы уже знаем, не стал принимать самостоятельного решения о судьбе лидера и даже не посчитал нужным самому доложить наркому о сложившейся ситуации. Возможно, здесь сыграл роковую роль эффект присутствия высшего начальника, когда подчиненный (даже будучи в ранге командующего флотом) не решался принять решение на уничтожение собственного корабля без «добра» свыше. Такое тоже бывает. Как бы то ни было, но совершенно очевидно, что на ФКП ЧФ никто не хотел брать на себя решение о судьбе «Харькова», пока в ситуацию не вмешался лично Кузнецов. Только после этого был составлен текст ответной радиограммы, зашифрован и отправлен Негоде. Если радиограмма была передана на «Беспощадный» раньше 11 часов 50 минут, то Негода — преступник, не заслуживающий никакого снисхождения. Но где уверенность, что радиограмма не была получена и расшифрована на «Беспощадном» тогда, когда «лаптежники» уже вовсю забрасывали его бомбами? Слова Кузнецова «Но было уже поздно» надо понимать так, что в момент, когда он приказывал Владимирскому дать команду Негоде на оставление «Харькова», корабли были снова атакованы. Это значит, что разговор Кузнецова с Владимирским на ФКП происходил перед самым началом второго налета, то есть в 11 часов 50 минут утра.

Если все обстояло именно так, то все обвинения в адрес командира дивизиона эсминцев следует снять. Он доложил о повреждении «Харькова» и о своем решении на его буксировку, в ответ на это не получил никаких иных указаний, поэтому вполне обоснованно полагал, что командование флота одобрило его решение. Указание оставить «Харьков» Негода получил уже во время второго налета, когда надо было думать, как уклониться от сыпавшихся с неба бомб.

После повреждения в 11 часов 50 минут флагманского корабля ситуация снова кардинально изменилась, и Негода, отправив очередную радиограмму на ФКП, вполне логично стал ждать дальнейших указаний командующего: надо ли ему спасать уже два поврежденных корабля, попытаться спасти хотя бы один из поврежденных или, бросив оба на произвол судьбы, спасать хотя бы последний эсминец? Согласитесь, что так поступил бы любой здравомыслящий человек. Брать на себя ответственность в уничтожении сразу двух собственных кораблей — это прерогатива уже не командира дивизиона. При этом напомним, что связь с ФКП флота все время осуществлялась бесперебойно. Кроме всего этого Негода просто не мог знать, какие меры принимаются командованием флота для спасения его кораблей. Потопи он их, а окажется, что помощь была уже совсем близко и он уничтожил свои корабли напрасно и преждевременно. Что тогда?

Отметим, что здесь обвинители Негоды тоже расходятся в своих мнениях. Одни утверждают, что поврежденные корабли надо было бросить погибать со всеми их экипажами. Другие считают, что следовало экипажи снять, а корабли добить. Но снятие экипажей и добивание кораблей отняли бы не так уж мало времени.

Винить Негоду в отсутствии инициативы в такой ситуации сложно. Задним числом, конечно, можно упрекнуть его в недостатке решительности и смелости. Но не дай бог никому оказаться на его месте! Думаю, что и сегодня нашлось бы немного «смельчаков», кто, не моргнув глазом, на свой страх и риск решился бы добить два новейших, хотя и поврежденных корабля или вовсе бросить в море на верную смерть сотни своих боевых товарищей. Ответственность за принятие решения была чрезвычайно велика, в том числе и моральная. К тому же еще раз отметим, что ФКП в лице наркома разрешил Негоде бросить ТОЛЬКО поврежденный «Харьков», но как отнесутся Кузнецов и Владимирский к оставлению еще и «Беспощадного», Негода не знал. Не вызывает сомнений, что Негода оповестил ФКП о повреждении «Беспощадного». В обратном, по крайней мере, его никто не обвиняет. Значит, с 12 часов до начала третьей атаки на корабли в 14.35, то есть на протяжении 2,5 часа, он так и не получил никаких новых указаний с ФКП. Почему? Была ли вторая радиограмма Кузнецова и Владимирского о том, чтобы комдив бросил уже два поврежденных корабля, чтобы спасти третий, никаких сведений нет. Ничего не сообщает об этом в своих мемуарах ни Кузнецов, ни кто-либо другой. Судя по всему, никаких дополнительных указаний Негода больше уже не получал, а потому в изменившейся обстановке он действовал так, как подсказывало ему чувство долга. Но почему молчал ФКП? Еще раз, вспоминая приведенный Кузнецовым диалог, можно предположить, что в это время нарком уже покинул ФКП и принять решение без него там было опять некому. Как и двумя часами ранее, никто не хотел брать на себя ответственность за уничтожение теперь уже двух своих кораблей.

А вот соответствующая цитата из рукописного очерка истории эскадры ЧФ:

«Корабль („Харьков“. — В.Ш.) потерял ход. Командир отряда приказал эсминцу „Способный“ взять подбитый лидер на буксир. Скорость отряда снизилась до 6 узлов. В это время расстояние до Кавказского побережья составляло 90 миль. Капитан 2-го ранга Г.П. Негода дал радиограмму о случившемся на КП флота. Получив это донесение, вице-адмирал Л.А. Владимирский сразу же доложил наркому ВМФ, находившемуся в штабе флота. Было принято решение: лидер „Харьков“ топить, снять команду, уходить полным ходом к своим берегам. Пока шифровали радиограмму, на КП авиации пошло приказание послать к отряду все истребители ДД (дальнего действия). В 10 часов в районе нахождения кораблей появились 2 самолета-разведчика Ю-88 зафиксировать результаты удара. Один из них был сбит самолетами прикрытия».

Здесь тоже много неясностей. Исходя из текста рукописи, решение на посылку истребителей дальнего действия к кораблям было принято только после повреждения «Харькова», но ведь корабли к этому времени уже давно находились в зоне их действия! Почему дальние истребители не были посланы загодя, когда корабли только подходили к рубежу радиуса их действий? Почему для посылки истребителей дальнего действия надо было принимать особое решение, когда все уже было определено решением на операцию и должно было делаться автоматически, без вмешательства свыше? И кто, если верить рукописи истории эскадры, вообще прикрывал корабли до посылки к ним истребителей дальнего действия после повреждения «Харькова»? Оговоримся, что, возможно, до нанесения немцами удара по «Харькову» корабли прикрывала только одна смена «киттихоков», а решением Владимирского туда направили все остальные истребители дальнего действия. Скорее всего, в рукопись истории эскадры Черноморского флота закралась ошибка, так как к 9-10 утра корабли должны были прикрывать (согласно плану операции) уже не только истребители дальнего действия, но и вообще все наличные истребители Черноморского флота, так как их боевой радиус к этому времени позволял уже «дотянуться» до отходящих кораблей. Возможно, что все обстояло именно так, по крайней мере такое решение кажется единственно возможным в сложившейся ситуации. В этой связи становится возможно объяснить то, почему все пишущие о событиях 6 октября ругают Негоду за 15–20 минут, затраченные на подъем и расстрел немцев. Скорее всего, вся возня с «Гамбургом» происходила как раз перед самым рубежом радиуса действия ЛАГГ-3 и Як-1. Именно поэтому они и не успели вовремя вступить в прикрытие отряда. На ФКП ждали донесения Негоды о выходе на рубеж прикрытия обычными истребителями к 9 утра, но до этого рубежа отряд смог добраться из-за повреждения «Харькова» только около 10 часов утра.

Наши рассуждения подтверждает военно-исторический очерк «Военно-морской флот Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», в котором весьма низко оценена деятельность штаба ЧФ и эскадры: «Таблица условных сигналов на период действий кораблей не составлялась, поэтому связь оказалась чрезвычайно громоздкой, так как велась посредством семафора». Связь вообще работала с большими перебоями. Начальник штаба эскадры длительное время оставался в неведении относительно развития событий, так как развернутый в Геленджике узел связи не имел достаточного количества средств.

Изменение обстановки, не предусмотренное планом действий, не вызвало в штабах, руководивших действиями кораблей в целом, никаких дополнительных указаний относительно внесения изменений в разработанный ранее план и указаний по его выполнению.

Вывод из всего вышесказанного таков: Негода все время информировал командование о происходящих событиях и о принимаемых решениях. Но штаб ЧФ оставался нем и глух к его кричащим радиограммам. Вывод в данном случае таков: вся вина в том, что корабли отряда не бросили вовремя «Харьков», лежит только на командовании Черноморского флота.

Рассуждаем дальше. Если Негода, получив радиограмму на отход с оставлением поврежденных кораблей, не исполнил приказ, то почему он тогда не был отдан под суд как преступник! Только ли потому, что за него вступился Сталин? И зачем Сталину спасать какого-то капитана 2-го ранга, демонстративно нарушавшего приказ вышестоящего командования и погубившего этим три боевых корабля и сотни людей? Чем-чем, а излишней сентиментальностью Верховный главнокомандующий, как известно, не страдал. А может, все происходило совершенно иначе — Негода никакого приказа не нарушал, так как никакого приказа на уничтожение поврежденных кораблей не получал или получил только тогда, когда события приняли уже необратимый характер, а позднее просто взял чужую вину на себя. Ни в одном из документов, ни в одном из воспоминаний не приводится точного времени отправки Негоде радиограммы об оставлении поврежденного лидера. Обходит этот важнейший момент в своих воспоминаниях и Н.Г. Кузнецов. А ведь это все сразу бы поставило на свои места. Знание точного времени отправления радиограммы сразу бы прояснило степень виновности командира дивизиона и находившихся в тот момент на ФКП флота начальников! Почему никто не удосужился указать точное время передачи радиограммы, ведь это одно из важнейших слагающих во всей истории трагедии 6 октября? Не потому ли, что это сразу же снимало всю ответственность за происшедшее с капитана 2-го ранга Негоды? Не предположить ли, исходя из этого, что радиограмма была дана (если вообще была дана!) значительно позднее, чем принято думать, а может, и вообще дана задним числом! Возможно, что в состоявшемся позднее разговоре со Сталиным Негода во всем честно признался, терять-то ему было уже нечего! Верховному главнокомандующему сразу стало ясно, что флотские начальники пытаются спасти себя, отдав на заклание уже никому не нужного капитана 2-го ранга. Отсюда и милостивое решение Сталина о прощении Негоды и его справедливый гнев в отношении Кузнецова и Владимирского. По крайней мере такое объяснение событий, на мой взгляд, выглядит вполне логично. Впрочем, у каждого на этот счет может быть свое мнение.

Помимо всего прочего вся набеговая операция строилась с учетом предварительных разведданных… об отсутствии немецкой ударной авиации в Крыму. Это была не просто ошибка — это была ошибка преступная! На самом деле немецкая авиация в Крыму не только была, но и в определенном смысле уже засиделась без дела, так как бои на Тамани уже закончились, а в Крыму еще не начались. Ну а куда, спрашивается, смотрела разведка Черноморского флота? А никуда! Во главе разведки всю войну находился полковник Д.Б. Намгаладзе. До 1938 году Намгаладзе никакого отношения к разведке не имел вообще, вначале служил пулеметчиком в пехоте, а потом командовал авиаэскадрильей. По отзывам сослуживцев, особых познаний в разведделе до 1943 года Д.Б. Намгаладзе так и не приобрел. Об этом откровенно написал в своей книге воспоминаний «На трудных дорогах войны» весьма авторитетный и знающий контр-адмирал К.И. Деревянко. Зато у Намгаладзе был иной дар — дар восточного чинопочитания и угодничества. При этом начальник разведки флота был «без лести» предан своему покровителю вице-адмиралу Октябрьскому. И тот его не давал никому в обиду. Любопытно, что во время тяжелейших боев лета-осени 1943 года Д.Б. Намгаладзе, вместо того, чтобы выяснять наличие немецкой авиации в Крыму, отправляется проведать своего покровителя ни куда-нибудь, а в весьма неблизкий Хабаровск! Об этом написала в своих воспоминаниях об отце дочь адмирала Октябрьского. О каком качестве работы черноморской разведки можно говорить в данном случае! Помчался же на Амурскую флотилию Намгаладзе не просто так, а просить защиты от вице-адмирала Владимирского, который вознамерился снять с должности никчемного грузина за профнепригодность. Но не успел, сняли самого. Что касается Намгаладзе, то он не только усидел в кресле, но вскоре стал и генерал-майором.

Из книги С.А. Зонина «Верность океану»:

«Начальник разведотдела утром доложил командующему, что на аэродромах Крыма сейчас не более сорока самолетов. Все же Владимирский счел необходимым напомнить собранным Негодой на „Беспощадном“ командирам о соблюдении скрытности, о том, что нужно непременно до рассвета отойти от берегов Крыма. Командующий обращался как бы ко всем, но адресовал сказанное в первую очередь командиру дивизиона. И не только потому, что Негода командовал уходящим на операцию отрядом. Все же не было у него полной уверенности в комдиве…

„Беспощадным“ Негода командовал прекрасно, был на своем месте. Владимирский сам представлял его к ордену в конце сорок первого, именно „Беспощадный“ стал первым Краснознаменным кораблем эскадры. Однако Владимирский резко протестовал, когда в сорок втором Негоду назначили командиром дивизиона новейших эсминцев. Командующий эскадрой полагал это назначение преждевременным и предложил пока дать Негоде дивизион из эсминцев-„новиков“ и сторожевиков. После того как Г.П. Негода все-таки принял 1-й дивизион, Владимирский три раза ходил с ним в боевые походы — присматривался. Но ведь не создашь искусственно критическую ситуацию для проверки своего подчиненного. Комдив вроде бы получался.

Во власти командующего флотом было своевременно сменить командира дивизиона, назначив другого офицера. Но Владимирский не мог оскорбить недоверием храброго офицера. Дивизионом Негода командовал уже почти год…»

Глава семнадцатая АДМИРАЛЫ ПРОТИВ ГЕНЕРАЛОВ

Итак, 6 октября 1943 года Черноморский флот потерпел тяжелейшее поражение, имевшее очень серьезные последствия для всей его последующей боевой деятельности. Правомерен вопрос: кто был признан виновным в происшедшем и какое наказание понес?

Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов, как нам уже известно по его мемуарам, себя виновным не считал, переложив всю ответственность на командование Черноморского флота. Это, впрочем, не помешало Сталину провести с наркомом весьма серьезную беседу, о которой Кузнецов честно упоминает в своих воспоминаниях.

Удивительно, но крайне сложно даже сегодня выяснить, кто на самом деле руководил набеговой операцией 5–6 октября 1943 года, кто именно конкретно осуществлял взаимодействие кораблей 1-го дивизиона эсминцев с самолетами и катерами.

В книге воспоминаний «Походы боевые», посвященной боевому пути эскадры Черноморского флота, ее авторы Г.Ф. Годлевский, Н.М. Гречанюк и В.М. Кононенко утверждают, что общее руководство действиями было возложено на начальника штаба эскадры капитана 1-го ранга М.Ф. Романова. Однако в политическом донесении, составленном начальником политотдела эскадры, утверждается, что ни штаб, ни политотдел эскадры о намеченной операции не имели ни малейшего представления, так как их полностью проигнорировали и всю организацию набега взял на себя штаб флота. Согласитесь, что если бы операцией руководил начальник штаба эскадры, то и офицеры его штаба тоже имели бы о планируемой операции хоть какое-то представление.

То, что штаб эскадры был отстранен от разработки планов операции, вполне объяснимо. Удачное возвращение кораблей из набеговой операции 30 сентября, данные разведки о больших потерях немецкой авиации на Кубани создавали уверенность в том, что и на этот раз сильного авиационного противодействия нашим кораблям не будет. Время проведения операции было приурочено к прибытию на флот наркома ВМФ. А потому при успешном исходе набега можно было ожидать обилия наград. Делиться орденами штаб флота со штабом эскадры, разумеется, не желал. При этом планирование операции было вопиюще бездарным. Не внося никаких корректив, штаб флота решил полностью повторить операцию 30 сентября. Не возникло мысли внести хоть что-то новое и у командующего флотом.

Надо ли говорить, что немцы, удостоверившись, что российские адмиралы и на этот раз действуют по старому шаблону, были готовы к ответным действиям, что с блеском и продемонстрировали.

Что касается капитана 1-го ранга Романова, то он был определен «руководителем операции», возможно, уже задним числом, чтобы вывести из-под удара более важную персону. Однако разгром оказался настолько жестоким, а резонанс от него настолько сильным, что фигура начальника штаба эскадры Романова уже не могла удовлетворить никого. Именно поэтому виновника происшедшего определил лично Сталин. Детально разобравшись во всех обстоятельствах трагедии, Сталин спросил именно с того, кто фактически и должен был нести всю ответственность за свои бездарные действия, — с вице-адмирала Владимирского. Не помогло даже заступничество наркома Кузнецова.

Что касается Романова, то он, кстати, вообще не понес никакого наказания. Не был наказан и командующий эскадрой Черноморского флота вице-адмирал Басистый. Это лишний раз доказывает, что в политдонесении организация руководства операцией описана весьма достоверно.

Первым за трагедию 6 октября поплатился начальник штаба флота контр-адмирал Иван Дмитриевич Елисеев. В документах это сформулировано так:

«За допущенные нарушения воинской дисциплины и проявленную беспечность при разработке плана набеговой операции и ее проведении в октябре 1943, в ходе которой под ударами авиации противника были потоплены три ЭМ, Постановлением ГКО от 2.3.1944 снижен в воинском звании до капитана 1-го ранга и назначен в Распоряжение Упр. Кадров»…

Наказание, в общем-то, справедливое, так как именно штаб ЧФ и спланировал все случившееся. Однако любопытно, что кроется за фразой «За допущенные нарушения воинской дисциплины»? Кто и когда приказывал Елисееву такое, чего он не выполнил? Не передал указание командующего бросать поврежденные корабли? Но тот такого, как мы уже знаем, не давал до вмешательства наркома. Отказался высылать самолеты на прикрытие? Но такого просто не могло быть в принципе. Для меня данная фраза является неразрешимой загадкой, ответа на которую, думаю, нам уже не найти.

Все сходится на том, что фактическими виновниками происшедшей трагедии были командующий флотом адмирал Владимирский и его штаб. Однако эту очевидную истину признают далеко не все.

Из воспоминаний наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова:

«На войне потери неизбежны. Но случай с тремя эсминцами ничем нельзя оправдать. Вернувшись в Москву, я со всей откровенностью, признавая и свою вину (!), доложил обо всем И.В. Сталину. В ответ услышал горький упрек. Он был справедлив. Обстрел кораблями побережья Крыма осуществлялся с согласия (?!) генерала И.Е. Петрова. Ему тоже досталось от Верховного. А больше всего, конечно, — командующему флотом Л.А. Владимирскому. Урок был тяжелый — на всю жизнь».

Здесь необходимо оговориться, что Кузнецова и Владимирского связывала большая личная дружба еще со времени совместной службы в 30-х годах на Черноморском флоте. Общеизвестно, что Николай Герасимович Кузнецов всегда отличался порядочностью в личных отношениях. К слову, свое дружеское отношение к Владимирскому он сохранит до конца своих дней. Увы, как говорят у нас на флоте: нет такой должности — «хороший парень»…

Возможно, что друг Кузнецова адмирал Владимирский на самом деле получил хороший урок, но не слишком ли расточительно учить каждого адмирала, губя при этом по восемь сотен моряков?

Что касается генерала Петрова, то плохо скрытое удовлетворение Кузнецова от того, что и тот был наказан, удручает. При чем тут генерал Петров, у которого в то время было по горло своих забот? Петров отвечал за целый фронт, ему ли при этом еще что-то додумывать за бестолковых адмиралов, которые при неудаче сразу валят всю вину на сухопутного генерала! Ему ли учить их азам военно-морской тактики!

Чтобы оставаться до конца честным, Кузнецову надо было признать, что Петров не давал Владимирскому никаких указаний на набеговые операции. Ему ли было тогда до каких-то набеговых операций, впору бы со своими делами как-нибудь управиться!

Судя по документам, Владимирский перед отправкой кораблей в море лишь поставил Петрова в известность о факте затеваемой операции. Петров информацию к сведению принял. А что он должен был еще делать: бросать сражающийся фронт и вникать в дела ЧФ? Разрабатывать вместо штаба ЧФ план операции, брать на себя ее руководство? Но ведь это полный абсурд!

Надо признать, что генерала Петрова наши флотоводцы не любили еще со времен обороны Севастополя. Уж больно разительно выделялся талантливый армейский генерал на фоне тогдашнего командующего ЧФ — трусливого и кляузного адмирала Ф. Октябрьского! До сих пор во флотской среде ходит много слухов о выяснении отношений между Петровым и Октябрьским после их бегства из осажденного Севастополя. Поговаривали даже о драке между этими военачальниками после их прибытия в Новороссийск. По крайней мере об этом писал в свое время в книге «Полководец» биограф генерала Петрова писатель-фронтовик Ю. Карпов.

Выше мы уже привели цитату из директивы Ставки Верховного главнокомандования, где черным по белому значится:

«…По полученным данным, операция Черноморского флота 6 октября, закончившаяся провалом, ненужной гибелью людей и потерей трех крупных боевых кораблей, проводилась без ведома командующего Северо-Кавказским фронтом, несмотря на то что флот подчинен ему в оперативном отношении».

К этому следует добавить и цитату из «Хроники», где тоже однозначно сказано:

«Командование Северо-Кавказского фронта, имея в своем оперативном подчинении Черноморский флот, разработанного штабом флота плана действий кораблей не рассматривало и не утверждало и вообще в планировании, в проведении и в обеспечении действий кораблей никакого участия не принимало».

Какие могут быть после всего этого претензии к генералу Петрову?

Разумеется, что весьма непорядочной попыткой адмирала Владимирского свалить вину за гибель трех кораблей с больной головы на здоровую Петров вполне законно возмутился и вполне обоснованно пожаловался Сталину. Однако, видимо, в то же время на самого Петрова нажаловался Сталину и Кузнецов или сам Владимирский. Взбешенный бездарной потерей кораблей Сталин долго не разбирался. Он заменил обоих командующих. При этом мне кажется, что Петрова отстранили больше для успокоения адмиралитета, так как вскоре он был снова назначен командовать фронтом, на этот раз 4-м Украинским. Что же касается Владимирского, то с его флотоводческой карьерой было покончено раз и навсегда.

Из воспоминаний бывшего наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова относительно личных качеств главного виновника трагедии 6 октября 1943 года:

«Умелый маневр спасал корабль от ударов вражеской авиации. Когда мы с Владимирским уже после войны вспоминали действия кораблей, он справедливо (?!) упрекал тех командиров, которые не использовали маневр как средство защиты от авиации… Какое бы дело ни поручалось Л.А. Владимирскому, я всегда был уверен, что он и его подчиненные будут действовать умело (?!) и отважно.

Служба Льва Анатольевича протекала не всегда гладко. Бывали и неудачи. Я уже писал, как стечением обстоятельств (?!) флот в 1943 году потерял три корабля, выполнявших задачу по обстрелу вражеского побережья. На Владимирского как командующего флотом легла определенная тень (?!). Пришлось ему выслушать нарекания и за неполадки во время высадки десантов в районе Керчи.

Иногда освобождение высоких должностных лиц происходило по прямому указанию Ставки, или, точнее говоря, И.В. Сталина, и я не всегда знал истинные причины таких перемещений. Так, С.М. Штеменко в своей книге „Генеральный штаб в годы войны“ пишет, что генерал И.Е. Петров, который „целыми днями, а порой и ночами пропадал в войсках“, был освобожден, когда возглавляемая им Приморская армия была уже готова к наступлению, а причины замены „остались неизвестными“. Одной из причин, по мнению Штеменко, были „раздоры с командованием флота“. Никаких „раздоров“, как я уже говорил, не было, но командующий флотом Л.А. Владимирский подчас с присущей ему горячностью отстаивал свое мнение.

Я случайно был в кабинете Сталина, когда он читал какое-то донесение.

— Уж слишком много они спорят, — недовольно проговорил Верховный.

— Кто? — спросил я.

— Петров и ваш Владимирский.

Вскоре я узнал, что И.Е. Петров освобожден от командования Отдельной Приморской армией. Почти в то же время без совета со мной, как наркомом, был освобожден и командующий флотом Л.А. Владимирский. Ни Генштаб, ни Наркомат ВМФ не вносили предложений о смене командования Приморской армии и Черноморского флота. С.М. Штеменко пишет, что для него остается неразгаданной причина снятия И.Е. Петрова, а для меня до сих пор неясна причина освобождения от должности Л.А. Владимирского.

Вице-адмирал Л.А. Владимирский вынужден был оставить Черное море, морской театр, который он отлично знал, и отправиться на Балтийский флот. Здесь он, командуя эскадрой, встретил День Победы. Позднее служил в Военно-морской академии, а выйдя в отставку в 1971 году, снова не усидел на берегу, отправился в океан во главе экспедиции научно-исследовательских кораблей. Последний его поход длился полгода. До самой кончины Лев Анатольевич не расставался с морем.

Владимирский был прямым и честным. Всегда открыто высказывал свои взгляды, смело брал на себя ответственность за все происходящее. Мягкий, добрый, он в то же время был неуклонно требователен. Я не раз наблюдал, как он разъясняет задачу подчиненным: старательно, настойчиво, чтобы каждый понял, что от него требуется, никогда я не слышал, чтобы он повысил голос, высказал какую-нибудь угрозу. Он всех мерил своей меркой, уверенный, что каждый отдаст делу все силы, как всегда поступал сам.

Впечатление об адмирале Л.А. Владимирском у меня осталось самое хорошее. Он всю свою жизнь без остатка отдал нашему Военно-Морскому Флоту».

Разумеется, человеческие пристрастия — это личное дело Н.Г. Кузнецова. Однако в свете описываемых нами событий ряд его высказываний о Владимирском звучит достаточно двусмысленно.

Как это ни прискорбно, но бывший нарком переживает за несправедливость, допущенную Сталиным в отношении своего товарища, однако в данном случае ни словом не обмолвился о почти восьмистах погибших по некомпетенции своего друга моряках.

Кроме этого вопреки рассказу Кузнецова о «неких спорах» Владимирского с Петровым, что якобы и послужило причиной отставки обоих, следует сказать, что вот уже более полувека флотская общественность связывает снятие с должности командующего флотом Владимирского исключительно с потерей трех кораблей 6 октября. Из документов кое-что проясняется и в сути «споров» Владимирского и Петрова. С этим согласен и автор известной книги о генерале Петрове «Полководец» писатель В. Карпов.

Дело в том, что вскоре после трагедии 6 октября вице-адмирал Владимирский приступает к подготовке высадки десанта в Крыму. Эта операция вошла в историю как Керченско-Эльтигенская. Владимирский на время ее проведения стал заместителем командующего Северо-Кавказским фронтом генерал-полковника Петрова по морской части.

В начале ноября 1943 года часть десантных войск была высажена северо-восточнее Керчи, где захватила небольшой плацдарм. 318-я стрелковая дивизия полковника Гладкова и два батальона морской пехоты захватили плацдарм в районе поселка Эльтиген, южнее Керчи. Они прорвались к окраине Керчи, заняли гору Митридат и Угольную пристань. До позиции основных сил десанту оставалось километра три. Но соединиться с главными силами так и не удалось. Большая часть десанта бесцельно погибла. Начались поиски виновников трагедии. Петров обвинил в неудаче флот, а Владимирский, соответственно, Петрова.

«Сугубо осторожные, замедленные действия фронта, — писал после войны Владимирский, — привели к неиспользованию благоприятной обстановки, когда Керчь, по сути дела, была уже в наших руках. Это заставило меня дать резкую телеграмму в Ставку о своем принципиальном расхождении с генералом И.Е. Петровым в вопросе о совместных действиях».

После этого Петров был снят с должности и заменен генералом Еременко. Но отношения между армией и флотом от этого не улучшились. Новый скандал разразился в январе 1944 года, когда Владимирский организовывал высадку десанта в Керчи. Она тоже была крайне неудачной. Как и в Эльтигене, почти все десантники погибли, будучи не в силах соединиться с главными силами. Опять начались взаимные обвинения. В результате их 10 марта 1944 года был снят уже с должности и Владимирский.

Адмирал И. Касатонов имеет на сей счет свое мнение:

«В данном случае также с большой вероятностью могу сказать, что уважаемый Лев Анатольевич снят за неудачный десант на Эльтиген, который был задушен голодом. Немцы полностью блокировали его, и ни один наш корабль не мог прорваться на плацдарм. Через 36 суток было принято решение эвакуировать десантников, которых к тому времени насчитывалось около 4 тыс. человек и у которых закончились боеприпасы. Но эвакуировать их было не на чем, почти все плавсредства были разбиты. Здесь можно упомянуть и следующее: артиллерийская поддержка десанта возлагалась на флот, на его 55 орудий береговой артиллерии, что было явно недостаточно, то есть опять получалось, что флот мало помогал армии. Вся же фронтовая и армейская артиллерия была нацелена на решение задачи на главном Еникальском направлении. Это были сотни стволов. Противник полностью контролировал Керченский пролив. Наличные силы флота, ведя непрерывные морские бои в проливе с более технически оснащенными и вооруженными кораблями противника, так и не смогли захватить инициативу.

Конечно, Владимирский ругался с Петровым, о чем Сталин информировал Кузнецова. А почему не ругаться? Петров почувствовал силу духа и неукротимый напор морского десанта в бою. По мере продвижения войск вперед постоянно ставил задачи высадки морских десантов с моря. А на чем высаживать? В наличии имелись плавсредства, с трудом поддающиеся классификации: байда, полуглиссер, дуб, весельный десантный баркас, несамоходная баржа, бот ПВО и т. д. Других не было. И, конечно, успешной высадке не способствовали шторм, большой прибой у берега, бары, холодная декабрьская вода и плавающие льдины…»

В 1967 году адмирал Владимирский докладывал министру обороны СССР маршалу Р.Я. Малиновскому о своих обидах так:

«Официальным поводом к освобождению от должности командующего Черноморским флотом, к снижению в воинском звании до контр-адмирала послужила гибель трех эсминцев в октябре 1943 г. Однако скрытым мотивом этого являются серьезные разногласия по поводу ведения боевых действий между мной и генерал-полковником И.Е. Петровым. Можно предположить, что после снятия с должности и снижения в звании И.Е. Петрова „для равновесия“ было решено снять и командующего флотом Владимирского. Но так как флот действовал успешно, то предлогом послужило событие полугодовой давности…»

Однако это личное мнение адмирала, а есть ли документ, указывающий, что Владимирский был снят именно из-за событий 6 октября 1943 года? Такой документ есть — это личное дело адмирала Владимирского, хранящееся в Центральном архиве ВМФ в Гатчине. В личном деле Владимирского имеется запись, что постановлением ГКО от 2 марта 1943 года с формулировкой «за неудовлетворительное проведение набеговой операции в октябре 1943 года, в ходе которой под ударами авиации противника были потоплены три эсминца», он был отстранен от должности командующего Черноморским флотом, понижен в звании до контр-адмирала.

Очень странно, что Н.Г. Кузнецов как нарком ВМФ не имеет представления о Постановлении Государственного Комитета Обороны, где черным по белому указано, за что именно снят с должности командующего Черноморским флотом его друг и подчиненный Владимирский! Кроме этого есть еще и здравый смысл. Если ты бездарно погубил отряд кораблей, а затем провалил подряд две десантные операции с напрасной гибелью многих тысяч людей, то о какой обиде вообще может идти речь! Разумеется, за десанты несли ответственность и генералы, но и Владимирский ведь тоже!

Впрочем, свои мемуары Кузнецов писал много лет спустя после войны и многое мог забыть. К сожалению, чаще всего забывается почему-то именно то, что хочется забыть.

Ну а что сам адмирал Владимирский, признал ли он свою вину за гибель трех лучших кораблей своего флота?

Бывший командующий Черноморским флотом адмирал Л.А. Владимирский не оставил после себя большого мемуарного наследия. Однако и он в свое время не удержался от соблазна показать себя на страницах прессы видным флотоводцем, не удержался от соблазна, чтобы рассказать потомкам о своем выдающемся руководстве Черноморским флотом в 1942–1943 годах. Статья адмирала Л.А. Владимирского «Боевые действия Черноморского флота в наступательных операциях Советской Армии» вышла в сборнике «Действия военно-морского флота в Великой Отечественной войне» (М.: Воениздат, 1956). Эта статья достойна того, чтобы ее прочитать!

В статье адмирала Л.А. Владимирского можно узнать очень о многом: о контрнаступлении Красной армии под Москвой и Тихвином, о разгроме немцев под Курском, о боевых действиях 2-го, 3-го и 4-го Украинских фронтов, о штурме Новороссийска и даже о героических делах крымских партизан. О самом же Черноморском флоте автор говорит почему-то скороговоркой, отделываясь лишь общими фразами, такими, как «действовали», «поддержали», «нанесли удар», «обеспечили». При этом Владимирский на протяжении всей статьи умудрился не назвать ни одного корабля и ни одного фактического руководителя той или иной операции. Выходит, что на Черноморском флоте воевали некие безымянные люди на таких же безымянных кораблях. Будем считать, что этого автор не сделал по каким-то высшим соображениям.

Однако согласимся, что любой бывший командующий флотом в своих воспоминаниях должен описывать, прежде всего, операции, которыми он лично руководил. Но и здесь адмирал Владимирский пошел своим путем. Бегло осветив события осени 1943 года, автор зато самым подробнейшим образом повествует о победах 1944 года, о взятии Крыма и об освобождении Одессы, т. е. о событиях того времени, когда его самого уже и в помине не было на Черном море. Разумеется, что о набеговой операции осенью 1943 года на Ялту и Феодосию, которая стала вершиной его флотоводческого мастерства, Владимирский предпочел вообще не упоминать.

Предвижу законный вопрос, что в то время нельзя было писать о наших неудачах, а следовало вспоминать только о победах. Согласен: скорее всего, именно так и обстояло дело в пятидесятых годах. Но если автор еще помнил о сотнях загубленных им моряках, если он чтил их память, каялся в содеянном, то следовало бы, наверное, остаться в ладу со своей душой. Неужели не мог трехзвездный адмирал под каким-то благовидным предлогом вообще отказаться от публикации дежурной статьи в дежурной книге. А может, он эту статью вообще не писал? Так тоже бывает. Подадут начальнику готовую статью, он ее завизирует, после чего статья идет в печать за его подписью. Но и тогда адмирал должен был хотя бы прочитать, что ему принесли на визирование, а прочитав, возмутиться, чтобы остаться честным перед самим собой. Увы, тщеславие, научная карьера и гонорар заслонили для адмирала Владимирского все остальное.

А потому в запоздалые раскаяния наших адмиралов о сотворенной ими трагедии осенью 1943 года на Черном море я не слишком верю. К сожалению, и корабли, и личный состав у нас зачастую рассматриваются всего лишь как расходный материал в деле возведения собственной карьерной пирамиды.

Мне скажут, что таковы были правила игры и им следовали все. Неправда! Сегодня мало кто помнит руководителя обороны Моонзунда генерала Елисеева. Оборона Моонзунда — одна из самых страшных страниц Отечественной войны. Людей на островах бросили на произвол судьбы. Они сражались до конца. Генерал Елисеев чудом остался жив. По прибытии в Ленинград ему дали спокойную должность, где можно было отсидеться до конца войны, а потом писать мемуары в назидание потомкам. Однако Елисеев не смог простить себе гибели тех, кого он обязан был спасти. Генерал поступил по-офицерски. Он сам вынес себе приговор и сам привел его в исполнение с помощью пистолета, прекратив выстрелом свои душевные муки. Никто не требовал от Владимирского елисеевской решимости, но зачем позорить себя лживыми виршами?

Как сложилась дальнейшая судьба Владимирского? После снятия с должности командующего Черноморским флотом он был назначен командующим эскадрой Балтийского флота. Как мы уже говорили, постановление ГКО датировано 2 марта 1944 года, то есть спустя целых четыре месяца после трагических событий 6 октября. Почему так долго решался вопрос с Владимирским? Возможно, что Сталин в данном случае не рубил сплеча, а разбирался во всех обстоятельствах трагедии детально.

На должности командующего эскадрой Владимирский ничем особым себя не проявил, да, впрочем, и не мог проявить, так как корабли эскадры стояли в Неве и в море не выходили. Единственное, что они могли, — это оказывать артиллерийскую поддержку нашим сухопутным частям. В личном деле Владимирского имеется запись, что в качестве командира эскадры он участвовал в Выборгской наступательной операции 1944 года. Тогда корабли эскадры успешно поддержали огнем наши части при прорыве неприятельской обороны.

Н.Г. Кузнецов не забыл своего старого друга и в 1945 году добился восстановления Владимирского в звании вице-адмирала, что, впрочем, соответствовало занимаемой им штатной должности. Впоследствии Кузнецов забрал Владимирского в центральный аппарат. Там Лев Анатольевич исполнял должности: адмирала-инспектора, начальника управления ВМУЗов, начальника управления боевой подготовки. После смерти Сталина Кузнецов добивается присвоения Владимирскому звания полного адмирала. Вскоре Владимирский становится заместителем главнокомандующего ВМФ по кораблестроению. На этой должности он пробыл недолго. Едва Кузнецова отправили в отставку, как убрали и его друга. Владимирского назначают на должность заместителя начальника военно-морской академии в Ленинград — это серьезное понижение. В дальнейшем Владимирский возглавил океанографическую экспедицию, оставив о своем участии в ней добрую память. Защитил кандидатскую диссертацию, начал писать воспоминания, которые так, к сожалению, и не успел закончить. Умер Лев Анатольевич в 1973 году в Москве. Именем адмирала Владимирского было названо океанографическое судно Черноморского флота. В Севастополе его именем названа улица.

Я вовсе не стремлюсь сделать из адмирала Владимирского злодея. Современники вспоминают о нем как о порядочном и хорошем человеке. Часто приходилось слышать от ветеранов, что Лев Анатольевич был просто очень невезучим человеком. Так ли это было на самом деле, я не знаю, но то, что в 1943 году Владимирский был явно не на своем месте, — с этим, думаю, согласится большинство читателей.

Самым опытным из адмиралов, находившихся 6 октября на КП Черноморского флота, был вице-адмирал Георгий Андреевич Степанов. Окончив Морской корпус еще в 1911 году, он прошел всю Первую мировую и Гражданскую войны, участвовал в знаменитом Ледовом походе Балтийского флота в 1918 году. В дальнейшем Степанов был на различных командных должностях, руководил военно-морской академией, являлся заместителем начальника Главного штаба ВМФ. Степанов также был наказан Сталиным за события 6 октября. Почему? Точного ответа на этот вопрос у меня нет. Возможно, что он прибыл на ФКП флота раньше Кузнецова, а потому нес свой груз ответственности за безграмотные действия штаба ЧФ. Однако все же предпочтительнее другая версия. Наказывая Степанова, Сталин на самом деле наказывал не его, а Кузнецова. Степанов, как и Владимирский, входил в круг ближайших соратников наркома ВМФ. Самого Кузнецова Сталин трогать не стал, а вот на примере Степанова показал, что знает и о вине наркома.

За потерю трех кораблей Степанов был разжалован Сталиным до контр-адмирала, снят с должности НГШ ВМФ и отправлен с понижением начальником ВМУЗов. Когда гроза прошла, Кузнецов добился назначения Степанова ВРИО НГШ ВМФ, а несколько позднее восстановил его и в вице-адмиральском звании. В 1948 году Степанов был арестован в связи с печально знаменитым «процессом адмиралов», судим вместе с Н.Г. Кузнецовым, получил 10 лет тюрьмы. В 1953 году, после смерти Сталина, его реабилитировали и второй раз восстановили в звании. Умер Георгий Андреевич в Ленинграде в 1957 году.

У победы, как известно, всегда много отцов, зато поражение всегда сирота — это старая и хорошо известная истина. Однако есть свои авторы и у поражений.

Не может не вызвать удивления воистину «новаторское» решение оперативного управления Черноморского флота, одобренное и утвержденное командующим вице-адмиралом Владимирским. Вопреки элементарной логике, штаб флота спланировал набеговую операцию так, что, в отличие от всех предыдущих походов, когда корабли, действуя у побережья противника, отрывались от него за 2–3 часа до рассвета, на этот раз артудар по портам было решено почему-то произвести с рассветом 6 октября. Подход кораблей на дальность радиуса действия наших истребителей дальнего действия планировался при этом только на 9-10 часов утра. Таким образом, корабли заранее обрекались на долговременные атаки авиации противника во время своего отхода в светлое время суток.

Называя вещи своими именами, можно с грустью констатировать, что именно штаб ЧФ во главе с командующим флотом заранее обрек участвующие в операции корабли на верную гибель. Ведь в штабе прекрасно знали, что флот не имеет никакой возможности надежно прикрыть отходящие корабли достаточным количеством дальних истребителей дальнего действия даже после пресловутых 9-10 часов утра!

Поразительно, но преступная халатность операторов штаба ЧФ и командующего флотом при планировании операции не нашла своего отражения ни в одном из документов, посвященных трагическим событиям 6 октября. Что это — вопиющее непонимание прописных тактических истин или опять наша надежда на вечное «авось»?

О вопиющей безграмотности в организации операции 6 октября предпочитают молчать практически все издания. Оно и понятно: если признать преступное планирование операции, то тогда становится совершенно ясно, кто на самом деле несет всю ответственность за произошедшую трагедию. Поэтому нечестно обвинять Сталина в том, что он необоснованно расправился с командующим Черноморским флотом. Уж кто-кто, а Верховный главнокомандующий детально разобрался в событиях 6 октября и совершенно точно определил степень вины каждого из начальников в происшедшем

А вот мнение об организации набеговой операции 5–6 октября бывшего командира эсминца «Бойкий» Г.Ф. Годлевского.

«Управление кораблями в боевой обстановке было громоздким и усложненным. Специальной таблицы условных сигналов (ТУС), которая в такой тяжелой обстановке могла значительно ускорить и упростить обмен телеграммами между кораблями и берегом, не составлялось. Кроме того, радиообмен нарушался из-за неисправности средств связи на кораблях.

Одновременная гибель трех новых кораблей — лидера и двух эскадренных миноносцев — естественно, произвела тяжелое впечатление на личный состав эскадры. На информациях, проводившихся на всех кораблях эскадры, люди сдержанно выслушивали горькую правду о гибели товарищей, каждый моряк давал клятву отомстить за боевых друзей…»

Писатель Зонин С.А. в своей книге «Верность океану», посвященной адмиралу Владимирскому, пишет о событиях 6 октября 1943 года, что Владимирский очень сильно переживал события 6 октября и много думал об этом в послевоенное время. Уж не знаю, о чем думал адмирал, о погибших ли по его вине людях или о своем снятии с должности, которое он, разумеется, считал незаслуженным. С. Зонин нашел дневники адмирала Владимирского и выписал оттуда некоторые мысли отставного адмирала. Думается, что и нам надо бы с ними познакомиться. Итак, вот, что пишет С. Зонин:

«В своих записях Владимирский не раз возвращается к драматической гибели своих кораблей. Что Негода допускал одну за другой серьезнейшие тактические ошибки, что командир „Способного“ Горшенин обрек свой эсминец, продолжая оставаться на месте гибели двух кораблей, — сомнений не было. Подвел разведотдел, дав устаревшие сведения: как выяснилось позже, за два-три дня до выхода отряда численность бомбардировщиков и истребителей противника на аэродромах Крыма возросла, по крайней мере, вдвое. Но прежде всего Владимирский хотел понять, в чем виноват он сам. Ко времени второго налета отряд прикрывали уже девять истребителей, но это не спасло „Беспощадный“. Корабли сбили восемь, подбили три самолета, истребители ДД сбили четырнадцать. Летчики и зенитчики дрались геройски! Но три корабля флот потерял. К причинам ошибок комдива Владимирский возвращался не раз. Для воевавшего два года офицера ошибки трудно объяснимые. Он пришел к выводу, что решающую роль в событиях того рокового дня имел „нравственный элемент“. В записях сорок третьего: „Решение комдива подобрать… летчиков… было вызвано, по его словам, опасением, не осудят ли его за то, что не взял пленного… Обстановка, когда до́роги каждые 15–20 минут, и корабли, находясь недалеко от берегов противника, должны быть на полных ходах, была забыта“. Далее Владимирский продолжает: „После первого налета… комдив видел, что „Харьков“ можно спасти только буксировкой, район же действий всего 50–60 миль от берегов противника. Противник атакует Ю-87 — самыми опасными для кораблей. Их эффективность Негода отлично знает еще с обороны Одессы. Суммируя — обстановка крайне неблагоприятная. И он решает буксировать „Харьков“! Это не решение, это инерция, это боязнь быть обвиненным в трусости. Прими Негода правильное решение после первого налета, то есть если б был потоплен „Харьков“, корабли за три часа до второго налета прошли бы 90 миль — были бы уже у себя. Все бы закончилось потерей одного корабля… Через три часа второй налет. „Беспощадный“ лишается хода… Комдив решает буксировать корабли по очереди, несмотря на доложенную ему уже мою радиограмму, разрешающую топить „Харьков“. Следовало топить и „Беспощадный“, сняв людей. За два часа до последующего налета „Способный“ был бы уже в 50–60 милях от своих берегов…“

„Этот тяжелый для нас урок, — пишет Владимирский, — есть прежде всего, расплата… за боязнь принять ответственное решение, боязнь быть обвиненным в трусости, если оставлен, утоплен корабль… Правда, на нашу психологию влияет и „бытие“ — авось удастся спасти корабль, их у нас так немного“. Итак, комдив не решился топить поврежденный лидер и в дальнейшем действовал по инерции раз принятого решения. А ведь он должен был помнить о боевом приказе командующего эскадрой перед набеговой операцией к берегам Румынии в декабре 1942 года. В том приказе сказано: „Тяжело поврежденный, лишившийся хода корабль топить, а личный состав спасать по обстановке“. И не мог Негода не знать, что Владимирский справедлив, всегда защищает своих командиров от облыжных обвинений. В дневнике есть такая запись: „Никогда не обвинял командиров в трусости, да к этому и никогда (в дневнике подчеркнуто. — С.З.) не было оснований. Наоборот, защищал от неправильных обвинений свыше. Всегда подробно разбирал причины допущенных ошибок, давал им свою оценку…“

И все-таки в том, что Негода не смог принять правильного решения, Владимирский видел и свою вину: не воспитал, как должно, своего командира, вручил руководство операцией офицеру, которому не доверял до конца.

Ответственность за решение… Ее принял на себя командующий флотом, когда встал вопрос о виновных и наказании. Владимирский не стал „распределять ответственность“. Негода воевал храбро, после войны стал адмиралом, командовал соединениями. В книге своих военных мемуаров он не раз с любовью и уважением вспоминает Владимирского. Оставить тогда Негоду на флоте было очень непросто. Но Владимирский помнил, как сам в сорок первом разрешил спустить шлюпки с „Фрунзе“, чтобы подобрать моряков потопленной канлодки, помнил, как, сомневаясь в Негоде, все же поручил ему командование отрядом. Негода оказался плохим тактиком, но сердцем его понять можно… Б.Ф. Петров вспоминал разговор с командующим флотом вскоре после гибели трех кораблей: „Адмирал встал и, пытливо глядя мне в глаза, спросил: „А вы утопили бы «Харьков»?“ И когда Петров задумался, а потом произнес: „не знаю“, Владимирский сказал: „Вот то-то и оно!.. Я благодарен вам за честность, а то сейчас все говорят — я утопил бы! Задним умом каждый умен…“ Владимирский сохранил флоту боевого офицера, потому что мог чужую беду, чужую боль ощущать как свою».

Итак, главным виновником трагедии Владимирский назначает все того же «стрелочника» Негоду, хотя и делает в его адрес запоздалый реверанс («задним умом каждый крепок».). Утверждение, что Негоду спас от расправы именно Владимирский, действительности не соответствует. Заступаться за Негоду никто на Черноморском флоте и не подумал. Обреченного офицера, как мы знаем, спас не Владимирский, а Сталин. Именно он, а не Владимирский «сохранил флоту боевого офицера». Мне понятна позиция писателя С. Зонина в отношении Владимирского. Последний был главным героем книги Зонина, и тот, разумеется, всеми силами пытался представить его читателю если уж не как гениального флотоводца, то уж, по крайней мере, как талантливого. При этом он всеми силами старается обелить своего героя в связи с событиями 6 октября. Понимая, что разгром есть разгром, Зонин все же находит положительный момент в том, что Владимирский отважно взял всю вину на себя:

«Ответственность за решение… Ее принял на себя командующий флотом, когда встал вопрос о виновных и наказании».

На самом деле никакой вины Владимирский, а вместе с ним и Кузнецов брать не желали, а напротив, пытались еще обвинить в своих грехах никаким боком не имеющего отношения к их авантюре генерала Петрова! Даже после снятия с должности Владимирский слал возмущенные письма, «не понимая», за что был снят, где уж тут «ответственность за решение». Более того, сам того не понимая, несколькими строками далее в своей книге Зонин приводит слова Владимирского, из которых следует, что никакой особой вины за сотворенный им разгром он не признал даже на старости лет.

Своими ошибками Владимирский вовсе не считает личное бездарное планирование операции, и такое же бездарное руководство этой операцией с берегового КП, а всего лишь факт отсутствия должного количества истребителей над кораблями. Причем и здесь он все переворачивает с ног на голову. Адмирал пишет:

«Мои ошибки:

1. Не использовал для прикрытия всю могущую быть использованной истребительную авиацию. Это хотя несколько и увеличило бы прикрытие, но все-таки не решило бы задачи, т. к. вместо 3–4 истребителей могло быть максимум 5–6…

2. Усиление прикрытия истребителями ДД действительно не решило бы задачи».

Как ни прискорбно говорить, но адмирал врет! Поразительно, что врет он даже не для читателей, а самому себе в личном дневнике! Для чего? Возникает подозрение, что Владимирский до конца жизни так ничего из событий 5 октября 1943 года для себя и не уяснил! От этого становится, прямо скажем, не по себе, ведь адмирала Владимирского у нас традиционно преподносят как одного из самых интеллектуальных и высокообразованных отечественных флотоводцев! Заметим, даже утверждая, что он, как командующий флотом, виноват только в том, что послал мало истребителей для прикрытия кораблей (во всем остальном, получается, он действовал совершенно правильно!), Владимирский и тут спохватываясь, оговаривается, что это все равно «не решило бы задачи». Это, мягко скажем, еще одна неправда, так как именно своевременное грамотное прикрытие отходящего отряда кораблей истребителями (которые, как мы знаем теперь из оперативных документов, у Черноморского флота имелись в достатке) как раз и могло спасти корабли!

Совсем смешно звучит утверждение адмирала, что вторая его (Владимирского) вина состоит в том, что он «доверил эту операцию комдиву, в котором уверен не был». Позвольте с этим не согласиться! Именно Владимирский, а никто иной, назначил Негоду на должность комдива, именно он «пиарил» Негоду в масштабах всего ВМФ СССР, как мастера набеговых операций с соответствующими статьями в «Морском сборнике». А потому свое якобы недоверие к Негоде адмирал придумал уже задним числом после событий 6 октября.

Странны и рассуждения адмирала Владимирского о «нравственном элементе». Это еще один его камень в адрес все того же Негоды. Но, как мы знаем, это именно Владимирский не давал своевременно приказа на уничтожение поврежденных кораблей, поставив того же Негоду в безвыходное положение.

Думается, что если бы Владимирский на самом деле «мог чужую беду, чужую боль ощущать как свою», то об этом надо было на закате своей жизни честно и прямо сказать, хотя бы в своем дневнике (которого все равно никто бы долго не увидел): «Товарищи! Это я и только я виноват в напрасной гибели семи сотен моряков! Каюсь, прошу прощения у их матерей, вдов и сирот! Простите меня, подлеца!» Но ничего подобного флотоводец так и не сказал.

Глава восемнадцатая ЭСКАДРА, УДАЛЕННАЯ С ВОЙНЫ

Потеря трех боевых кораблей и многих сотен боевых товарищей не могла остаться незамеченной на Черноморском флоте. Думаю, что больше всего людей потрясла не просто гибель кораблей (война есть война), а та бездарность, с какой они были угроблены.

Из политического донесения начальника политотдела эскадры Черноморского флота капитана 1-го ранга В. Обитина:

«Настроение личного состава эскадры в связи с гибелью кораблей. Известие о гибели кораблей было воспринято личным составом эскадры исключительно болезненно. Жалея о больших потерях эскадры и скорбя о погибших товарищах, многие офицеры и краснофлотцы плакали… Наряду с общим здоровым политическим и моральным состоянием имели место и отрицательные высказывания. На гвардейском крейсере „Красный Кавказ“ в кубрике электриков найдена анонимная записка следующего содержания: „Милый Фриц! Ты хоть и в чужом море, а мне придется, видимо, утонуть в своей хате!“ Автор не найден. Ведется расследование.

В ряде высказываний некоторые краснофлотцы проявляют малодушие и трусость.

Краснофлотец Штылов (крейсер „Красный Кавказ“), узнав о гибели кораблей, сказал: „Вот теперь и воюй, пойдешь в море, и тебя утопят! А зачем зря погибать?“

Краснофлотец Ганьцев с того же корабля сказал: „Ну, теперь в море и не показывайся, сразу же утопят!“

Старшина 2-й статьи Ткаченко (эсминец „Бойкий“) сказал старшине 2-й статьи Федорову: „Зачем ремонтировать автомат, все равно, если налетят „козлы“ (т. е. „лаптежники“. — В.Ш.), он не поможет!“ Некоторые краснофлотцы высказывали желание списаться с кораблей на берег… Многие краснофлотцы выражают неудовольствие по поводу того, что над нашими кораблями было мало нашей авиации.

Старшина 2-й статьи Чудовищ со сторожевого корабля „Шторм“ заявил: „Очень глупо сделали, что послали корабли. Они не могли причинить такого ущерба немцам, сколько стоят сами“.

Краснофлотец Винник (сторожевой корабль „Шторм“): „Еще рано было посылать туда корабли, а то вот загубили три корабля!“

Отрицательное настроение по своему характеру сводится главным образом к следующим вопросам:

1. Реакция на недостаточное обеспечение кораблей авиацией сопровождения.

2. Недостаточная помощь кораблям, терпящим бедствие.

3. Настроение, связанное с критикой действия командования, руководившего операцией, а также вышестоящего.

4. Настроение, связанное с явно недостаточным количеством индивидуальных и коллективных средств спасения тонущего корабля».

Честно говоря, в приведенных начальником политотдела эскадры примерах я не нашел никакого проявления трусости. Зато есть иное — полное неверие личного состава в способность своего высшего руководства руководить боевыми действиями, понимание моряками того, что в первом же выходе в море они повторят трагическую судьбу своих товарищей, ощущение полной безнадежности и обреченности. Что касается выводной части политдонесения, то все 4 пункта — это претензии матросской массы к своему командованию, бросившему их на произвол судьбы. При этом моряки справедливо негодуют: «Ладно, не хватало самолетов, но ведь спасательные средства на кораблях должны же были быть в должном количестве?» Здесь-то начальникам что помешало, кроме вопиющего непрофессионализма, головотяпства и поразительного равнодушия к чужим жизням?

Удивительно, но в высказываниях рядовых матросов (старшина 2-й статьи Чудовищ, краснофлотец Винник) мы видим гораздо большее понимание истинных причин происшедшей трагедии, чем в высказываниях наших адмиралов! И это не трусость, а законное и справедливое желание людей разобраться в случившемся, отчаянная попытка достучаться к начальникам, чтобы те впредь хотя бы немного думали о тех, кого они с такой легкостью посылают на смерть.

Из текста политического донесения начальника политотдела эскадры Черноморского флота:

«Политотдел работает над рассылкой коллективных товарищеских писем семьям погибших офицеров, старшин и краснофлотцев. Значительная работа проведена среди семей погибших офицеров и старшин кораблей. Проводится систематическая разъяснительная работа среди женщин. Особо нуждающимся вручены талоны на получение обуви и промтоваров в магазинах военторга флота. 26 человек детей определены в детские сады. 8 семей особо нуждающихся прикреплены к кораблям Черноморского флота для получения питания. Принимаются меры для устройства на работу жен погибших военнослужащих. Составлены списки семей для оказания им помощи».

Разумеется, что казенные фразы о проведении «систематической разъяснительной работы» с вдовами и распределение ботинок семьям погибших выглядят сегодня чуть ли не кощунственно. Однако не будем забывать, что в разгаре была самая страшная из войн в истории человечества. Тот же Черноморский флот, потеряв все, что у него было (базы, склады, имущество), был прижат к самой границе с Турцией и влачил бедственное существование. В этих условиях командование не могло дать обезумевшим от горя женщинам более, чем у него имелось. А потому и ботинки, и детские сады, и устройство женщин на работу, и даже организованное подкармливание на кораблях за счет флотских пайков было в то страшное время весьма существенно. Я не знаю, насколько долго продолжалась помощь флота семьям погибших. Хочется верить, что она не оказалась временной «дежурной» акцией, а действительно хотя бы немного, но помогла женам погибших моряков выжить в ту страшную годину и поставить на ноги детей-сирот.

11 октября 1943 года Ставка Верховного главнокомандования дала в адрес командующего Северо-Кавказским фронтом и народного комиссара ВМФ следующие предварительные указания

«…По полученным данным, операция Черноморского флота 6 октября, закончившаяся провалом, ненужной гибелью людей и потерей трех крупных боевых кораблей, проводилась без ведома командующего Северо-Кавказским фронтом, несмотря на то что флот подчинен ему в оперативном отношении.

Ставка Верховного главнокомандования приказывает:

Командующему Черноморским флотом все намеченные к проведению операции флота обязательно согласовывать с командующим войсками Северо-Кавказского фронта и без его согласия никаких операций не проводить.

Основные силы флота использовать для обеспечения боевых действий сухопутных войск. Дальние операции крупных надводных сил флота производить только с разрешения Ставки Верховного главнокомандования.

На командующего Северо-Кавказским фронтом возложить ответственность за боевое использование Черноморского флота».

Документ поразительный! Отныне флотским начальникам категорически запрещалось предпринимать что-либо, не получив «добро» от армейского начальства. Этой директивой Ставка документально подтвердила полную военную некомпетентность руководства Черноморского флота, признав, что командование Северо-Кавказским фронтом более сведуще и профессионально в морских делах, чем адмиралы. Такого еще не было за всю историю России! В разгар самой страшной и кровопролитной войны в истории нашего государства сильнейшее корабельное соединение было признано небоеспособным и выведено в резерв, то есть, попросту говоря, удалено с поля боя из-за своей бесполезности.

В специальном постановлении Государственного Комитета Обороны за № 5278 от 2 марта 1944 года все допущенные при действиях этого отряда ошибки, приведшие к гибели трех ценных для флота кораблей, были тщательно проанализированы. На ряд лиц высшего и старшего офицерского состава, несших персональную ответственность за организацию действий погибших кораблей, были наложены строгие дисциплинарные взыскания.

На этом последнем выходе были закончены активные боевые действия кораблей эскадры Черноморского флота не только в кампании 1943 года, но и в течение дальнейшего хода Великой Отечественной войны. По решению Ставки Верховного главнокомандования корабли Черноморского флота были переведены в резерв Ставки. Таким образом, следует считать боевые действия надводных кораблей Черноморского флота на морских сообщениях противника в северо-восточной части Черного моря малоуспешными.

Отныне основной силой на морских сообщениях таманской группировки немецко-фашистских войск осталась лишь авиация. В создавшейся обстановке только она оказалась способной наносить ощутимые удары по перевозкам в Керченском проливе, а также на морских сообщениях между портами Керченского пролива, с одной стороны, Анапой и Темрюком — с другой.

Трагическая набеговая операция 6 октября 1943 года стала лебединой песней эскадры Черноморского флота. На этом все активные боевые действия кораблей эскадры Черноморского флота не только в кампании 1943 года, но и в течение дальнейшего хода Великой Отечественной войны были закончены. Как мы уже говорили, по решению Ставки Верховного главнокомандования корабли Черноморского флота были переведены в резерв Ставки. Отныне кораблями ЧФ не мог командовать даже нарком ВМФ! Н.Г. Кузнецова, по существу, также отстранили от командования крупными кораблями на Черном море. Похоже, что именно так Сталин наказал своего наркома за его личное участие в событиях 6 октября. Именно так Верховный главнокомандующий выразил свое недоверие адмиралитету, публично наказав его, таким образом, перед всеми Вооруженными силами. Это была показательная порка, но порка, следует признать, вполне заслуженная…

Помимо всего прочего, чтобы навести порядок среди командного состава Черноморского флота, в декабре 1944 года по распоряжению Сталина начальник Главного политического управления ВМФ СССР — заместитель наркома ВМФ генерал-лейтенант береговой службы И.В. Рогов стал одновременно и членом Военного совета Черноморского флота. Впереди были бои за Крым, и после октябрьской трагедии 1943 года Сталин решил, таким образом, подтянуть боеспособность флота. Из воспоминаний ветерана эскадры Г.Ф. Годлевского:

«Ставка Верховного главнокомандования, отмечая трагический исход этого похода, потребовала всю последующую деятельность флота направить на обеспечение боевых действий сухопутных войск, а дальние походы кораблей эскадры проводить только с ее разрешения.

Последний этап боевых действий кораблей эскадры в Великой Отечественной войне совпал с периодом освобождения Кавказа, а затем и Крыма и началом изгнания немецко-фашистских захватчиков из пределов Черного моря. Этот этап по условиям борьбы на Черноморском театре был для эскадры менее напряженным.

Подводя итог последнему этапу боевых действий эскадры Черноморского флота в Великую Отечественную войну, можно заключить, что при том ослабленном составе, который она имела к началу 1943 года, ее боевые действия в период освобождения Кавказа следовало ограничить, а главное внимание уделить восстановлению и подготовке кораблей для решительных боев за Крым. Но этого сделано не было, и вследствие тяжелых потерь, понесенных во время войны, эскадра по решению Ставки в боях за освобождение Крыма не участвовала».

В свое время я слышал немало разговоров, что эскадру Черноморского флота Сталин отстранил от участия в боевых действиях по неким высшим политическим соображениям. Мол, война уже подходила к концу, и Сталин просто боялся остаться после победы без сильного флота. Некая логика в данном посыле есть. Но, увы, документы говорят иное. Единственным следствием изгнания из состава действующего флота целой эскадры стали исключительно позорные для всего ВМФ события 6 октября.

Часто приходилось слышать автору и ссылки на подобные катастрофы в других флотах — это и уничтожение японской авиацией британских линкоров «Рипалс» и «Кинг Джордж V», и избиение отряда немецких эсминцев в Норвежской операции, и последовательное безнаказанное уничтожение германской подводной лодкой трех английских крейсеров в Первую мировую войну и т. д. С кем, дескать, не бывает! Да и три эсминца — не такая уж большая потеря в сравнении с цифрами гибели американского, английского, немецкого и японского флотов в годы Второй мировой войны.

Спору нет, в каждом шкафу есть свои скелеты. Но пусть трагедией английских линкоров занимаются английские историки и писатели, а гибелью эсминцев в Нарвике — немецкие, это их боль и их трагедии. Мы же должны в первую очередь изучать собственную историю, собственные ошибки и просчеты, ибо давно пришло время говорить только правду, какой горькой бы она ни была. Что же касается незначительности потери трех эсминцев, то, возможно, для огромных флотов океанских держав Второй мировой это действительно было не слишком существенно. Но для нашего весьма небольшого флота такая потеря была более чем существенной. Да и есть ли цена человеческим жизням?

После 6 октября 1943 года основной боевой силой на морских сообщениях таманской группировки немецко-фашистских войск осталась лишь авиация да отчасти подводные лодки и катера. В создавшейся обстановке только авиация оказалась способной наносить ощутимые удары по перевозкам в Керченском проливе, а также на морских сообщениях между портами Керченского пролива, с одной стороны, и Анапой и Темрюком — с другой.

Весной 1944 года началась решающая фаза битвы за Крым. Понимая, что ни полуострова в целом, ни Севастополя им не удержать, немцы начали массовую эвакуацию войск, техники и припасов из Севастополя. Груженые суда шли почти непрерывной чередой. Их атаковали авиация, подводные лодки и даже торпедные катера. Немцы несли потери, но основная масса судов все же прорывалась. Полностью перерезать транспортную пуповину наши так и не смогли. Считается, что при полном нашем господстве на тот момент в море и в воздухе немцы беспрепятственно эвакуировали из Крыма до 80% своих войск, массу грузов и даже военнопленных. Всего из Крыма немцами было вывезено 96 888 человек. На мысе Херсонес попали в плен 24 тысячи — это были силы прикрытия. Они выполнили свою задачу и организованно сдались нашему 19-му танковому корпусу. Адмирал И. Касатонов справедливо считает, что «эффективность действий сил флота по срыву эвакуации немецко-румынских войск из Крыма была недостаточной».

Почему? Да только потому, что наперерез веренице вражеских конвоев не были брошены крейсера и эскадренные миноносцы! При полном господстве в небе нашей авиации они в течение нескольких дней могли поставить точку и полностью перерезать морскую коммуникацию противника. Для эсминцев это был бы звездный час — ведь именно для таких лихих действий на вражеских коммуникациях их и создавали! Потери немцев в этой ситуации возросли бы до катастрофических величин, а окружение немцев под Севастополем обернулось бы вторым Сталинградом и, как знать, насколько бы сократило время войны.

Увы, всего этого не произошло, так как корабли эскадры Черноморского флота так и остались стоять в кавказских базах. Сталин больше уже не верил черноморским адмиралам, он не доверял их умению воевать и предпочел обойтись без крейсеров и эсминцев вместо того, чтобы из-за очередного головотяпства командования ЧФ потерять последние остатки Черноморского флота. Единственный поход, который совершила после 6 октября 1943 года эскадра ЧФ до конца войны, был переход в освобожденный Севастополь, где она и встала на якоря. Все это очень грустно, но, увы, это горькая правда…

Глава девятнадцатая МНЕНИЕ ФЛОТОВОДЦА

Известный российский флотоводец адмирал И.В. Касатонов командовал Черноморским флотом в самое непростое для него время — в 1991–1992 годах. На сегодняшний день адмирал И.В. Касатонов — один из самых авторитетных отечественных адмиралов с огромным опытом корабельной службы, а потому его мнение весьма ценно. Мы давно дружим с Игорем Владимировичем, и он любезно согласился предоставить мне свои соображения по событиям 6 октября 1943 года.

Вот что он пишет:

«Весь комплекс неправильных решений командиров в море и на берегу был налицо, как и явные просчеты нашей разведки. Военные историки это уже много раз анализировали. Был ли смысл вообще посылать корабли, чтобы в портах Ялта и Феодосия потопить 5-10 единиц каких-то плавсредств, когда уже немецко-фашистская группировка через Керченский пролив перебралась в Крым? 400 тысяч!

Высланные для спасения личного состава погибших кораблей торпедные и сторожевые катера, тральщики и гидросамолеты подобрали всего 123 человека. Потери составили 780 краснофлотцев, старшин и офицеров.

В ходе трех набеговых действий боевых кораблей ЧФ на порты и коммуникации противника удалось потопить всего четыре транспорта суммарным тоннажем чуть более 3 тыс. брт. При этом было потеряно два лидера, два эскадренных миноносца и поврежден крейсер. После этого Ставка запретила использовать крупные корабли без ее разрешения.

Что-то трагически фатальное было во всех этих так называемых набеговых операциях Черноморского флота. Ведь, если провести мало-мальскую статистику, боевой эффект был всегда минимальный, потому что с кораблей цели никогда не наблюдались, а сами корабли подвергались опасному риску и могли быть потоплены…

Что-то все же подвигло командование флота опять начать опасные, неэффективные набеги кораблей эскадры по обозначившимся объектам в море.

Оперативная обстановка в районе Кавказского побережья определялась тем, что немцы уже закончили массовую эвакуацию своих войск с Тамани в восточную часть Крыма. Но они еще не начали их перегруппировку для усиления своей обороны на Керченском полуострове и у Севастополя. Так что переходы каких-то транспортных средств в море были маловероятны.

Однако командующий Черноморским флотом все же принял решение на действия сил. Штаб флота и штаб эскадры произвели необходимые расчеты. Как это было все сделано, трудно сказать, но налицо просчеты в планировании набеговой операции и системе ее обеспечения: разведке, связи, ПВО, поисково-спасательном обеспечении и т. д. К этому необходимо добавить слабую тактическую подготовку тех, кто от эскадры отвечал за успешное решение задачи на берегу и в море, — начальника штаба эскадры капитана 1-го ранга М.Ф. Романова и командира 1-го дивизиона эсминцев капитана 2-го ранга Г.П. Негоды.

В настоящее время имеется ряд документов, достоверность которых очевидна с небольшой разницей в ряде несущественных деталей. Но, если сделать современный анализ этапов выполнения задачи, картина получится более ясной. Что же происходило в море, почему погибли люди и корабли? Конечно, тон всегда задает начальник в море. Он обязан по существующей системе связи докладывать обстановку, свои действия, решения. Если события развиваются таким образом, что дальнейшее стремление к выполнению поставленной задачи грозит гибелью кораблям, то, не считаясь ни с чем, беря на себя ответственность, надо отказываться от выполнения поставленной задачи, спасать людей, корабли… но действовать по законам военного времени. Примеров к тому моменту было более чем достаточно. Однако на всех этапах выполнения задачи (принятие решения на возвращение, организация свертывания сил и отход в базу, организация ПВО отряда, борьба за живучесть кораблей, организация спасения людей на воде и т. д.) его деятельность была неудовлетворительной.

Я полагаю, уже выход отряда по различным признакам был зафиксирован немецкой агентурной разведкой, а затем на заданном рубеже от побережья Крыма отряд был перехвачен и опознан воздушной разведкой противника, которая применяла осветительные бомбы. Далее нетрудно предугадать все действия немцев по воспрепятствованию ударов кораблей эскадры по заданным объектам.

Корабли эскадры в районе их стрельбы уже поджидало пять торпедных катеров, в торпедную атаку вышла немецкая подводная лодка U-9 (правда, безуспешно). Открыли огонь береговые батареи по наведению РЛС, там же находились две быстроходные десантные баржи противника. В общем, те же силы немцев, что и 14 месяцев назад. Но в тактике действий кораблей эскадры, к сожалению, ничего не изменилось, а с учетом меньшей дальности стрельбы орудий миноносцев по сравнению с крейсерами район действий отряда можно было спрогнозировать с еще большей вероятностью. Командир отряда действовал совершенно неадекватно обстановке, крайне нерешительно и опрометчиво, показав во время всего боевого похода свою личную неподготовленность. Донесения делал с большим опозданием и решение на свертывание сил принял также с большим опозданием. Кстати, нерешительность была свойственна Г.П. Негоде и раньше».

Командир эсминца «Сообразительный» С.С. Ворков в своих воспоминаниях не слишком лицеприятно отзывается о командирских качествах Негоды. Он приводит такой пример:

«22 сентября 1941 г. 19 самолетов врага атаковали и вывели из строя эсминец „Беспощадный“, поддерживавший своим огнем десант в Григорьевке. Тогда кораблем командовал Г.П. Негода. В полубак „Беспощадного“ попала бомба, но корабль своим ходом кое-как дошел до Одессы.

В этот день мы конвоировали транспорт из Севастополя к Тендре. На подходе к мысу Тарханкут получаю от штаба флота приказание передать конвой командиру тральщика, а самому в районе Тендровской косы взять на буксир эсминец „Беспощадный“ и следовать с ним в Севастополь.

Около 9 часов вблизи узкой песчаной Тендровской косы замечаем дым. Он низко стелется вдоль берега. Идем на дым и встречаемся с „Беспощадным“. Его буксирует спасательное судно СП-14.

У эсминца надломлен полубак по 36-му шпангоуту, носовая часть погружена в воду. СП-14 буксирует его за корму. Трудновато нам будет буксировать. Запрашиваю командира. Отвечает: „Отрываются бортовые листы, вода попадает в котельные отделения. Есть угроза их затопления. Большим ходом буксировать нельзя…“

Предлагаю командиру „Беспощадного“ отрубить полубак эсминца. Он опять долго не отвечает. Потом лаконично сообщает: „Надо подождать“. А вскоре, видимо подумав, заявляет, что он согласен.

Подзываю катер, инструктирую командира: полубак эсминца „Беспощадный“ подорвать подрывными патронами. Катер подходит к борту „Беспощадного“. Негода подрывать не соглашается. Стопорим ход.

На „Беспощадном“ старшина 2-й статьи Сехниашвили рубит бортовые листы полубака. Звук долетает к нам на ходовой мостик. Волна поминутно грозит смыть отважного старшину, ветер забрызгивает ему лицо. Проходит почти час. Работа продвигается медленно. Оставить полуоторванный полубак эсминца на весу нельзя: это приведет к затоплению еще части служебных помещений и совсем уменьшит плавучесть эсминца — тогда гибель корабля неизбежна.

Вдали опять пролетают самолеты. А мы стоим. Надо спешить: небольшой налет авиации — и корабль может быть потоплен.

Наконец-то полубак „Беспощадного“ оторван. Записываю широту и долготу места затопления его. Корабль стал значительно легче. И буксировать его тоже легче».

Адмирал И. Касатонов считает, что уже этого факта было вполне достаточно, чтобы не назначать Негоду на высшие должности:

«Таков был Г.П. Негода, и начальники должны были знать, что сразу принять кардинальное решение он неспособен».

Получилось, что в море для решения боевой задачи в сложнейшей обстановке во главе такой относительно большой группы кораблей вышел капитан 2-го ранга, еще в недавнем прошлом сам командир миноносца. На всех этапах свертывания сил его (Негоды. — В.Ш.) приказы только усугубляли обстановку.

Помнится, что в начале октября 1942 г. в набег на Ялту на двух эсминцах — «Бойком» и «Сообразительном» — ходил сам командующий эскадрой Л.А. Владимирский. Наверное, такой уровень командования обеспечил должное управление при выполнении задачи, соответственно, достижение успеха.

Возникает вопрос: а может быть, начальники плохо учили своих командиров на различного рода разборах или не требовали придерживаться принципа: «Делай, как я!»? Ничего подобного. Учили, да еще как. Можно привести пример — анализ противовоздушного боя с самолетами противника во время похода отряда кораблей из Батуми в Севастополь в составе крейсера «Ворошилов», эсминцев «Сообразительный», «Свободный». Командиры кораблей соответственно — Ф.С. Марков, С.С. Борков, П.И. Шевченко.

Боевой поход состоялся 27–28 мая 1942 г. Решив свою задачу в Севастополе, в ту же ночь корабли вышли по севастопольскому опасному фарватеру. А на рассвете появились самолеты противника. Басистый пишет:

«По отряду наносился хорошо согласованный комбинированный удар: на „нижнем этаже“ с двух бортов нас охватывали торпедоносцы, а сверху будут бить бомбардировщики. Эсминцы взяли под прицел торпедоносцы и били по тем бомбардировщикам, которые их атаковали. Крейсер должен был распределить огонь на два борта и в зенит. Марков приказал артиллеристам:

— Главному калибру — левая группа торпедоносцев. Все зенитные орудия левого борта отражают атаку бомбардировщиков. Зенитной артиллерии правого борта — правая группа торпедоносцев.

Огонь распределен по всем трем направлениям и в то же время сконцентрирован на самом опасном из них — на левой, ближней, группе торпедоносцев. Ликвидировав эту опасность, главный калибр сможет перенести огонь и на правый борт. Из зенитных орудий левого борта главную силу представляют 100-миллиметровые пушки. Но там есть еще установки 45- и 37-миллиметрового калибра.

Самолеты все ближе. И наступает момент, когда исчезают все звуки, кроме невероятного грома орудийной пальбы. Вступили в действие огневые средства всех трех кораблей. Спрессованный тугой воздух ударяет в уши. Марков отдает какие-то команды в телефонную трубку, но я вижу только его шевелящиеся губы, а самих слов не слышу.

Все-таки главный калибр — это сила. Несколько залпов крейсера и эсминца „Свободного“ расстроили группу торпедоносцев, атаковавшую слева. Один „хейнкель“ как бы наткнулся на что-то невидимое и рухнул вниз, подняв огромный столб воды. И хотя три других самолета продолжали полет, опасность с этой стороны уменьшилась.

Невозможно рассказать обо всех эпизодах этой чрезвычайно напряженной схватки, когда время измерялось секундами и когда один пропущенный миг мог стать роковым. В скоротечной обстановке боя все зависело не только от решений командиров. Ни командир, ни управляющий огнем не могли уследить за всеми самолетами. И командирам орудий было разрешено самостоятельно выбирать цели. Сброшенные с высоты серии бомб не причинили нам никакого вреда.

Взглянув на часы, я с удивлением отметил, что бой продолжался всего 12 минут. Мы обмениваемся с флагманским штурманом Петровым впечатлениями о бое. Что тут было поучительного?

Вчера на пути в Севастополь нас тоже атаковали бомбардировщики и торпедоносцы. Но их удары не совпадали по времени. Сегодня противник действовал иначе. Сначала — тщательная разведка. Она установила построение нашего отряда и скорость его движения. Потом — точно рассчитанный одновременный удар с малой и большой высоты, заставивший корабли рассредоточить свой огонь. При этом торпедоносцы выходили в атаку так, что перекрывали своими 16 торпедами значительную площадь, в центре которой находилась главная цель — крейсер. Удар получился массированным и скоротечным, от которого, казалось, никакого спасения нет.

Что же нам позволило отразить его? Конечно, правильное построение отряда, хорошая организация огня, расчетливое маневрирование кораблей, мастерство и выдержка экипажей.

Оправдало себя использование главного калибра для стрельбы по самолетам. Это вынудило торпедоносцы сбрасывать торпеды на большой дистанции. Ни один из атаковавших корабли бомбардировщиков не избежал огневого противодействия.

Характер маневрирования кораблей при уклонении от самолетов, торпед и бомб подтверждает качественную тактическую подготовку командиров.

Вскоре стало известно, что командующий флотом высоко оценил действия отряда. Наш опыт был учтен в указаниях командующего, которые получили корабли, осуществлявшие перевозки в Севастополь».

Адмирал И. Касатонов отмечает, что в данном случае было прекрасно видно, что заранее придуманной схемы взаимодействия артиллерии кораблей и их маневрирования для такого случая в отряде не было, а обстановка развивалась столь динамично, что никто не успел ни скомандовать, ни что-то предложить. Командиры кораблей действовали самостоятельно, руководствуясь не раз изучавшимися указаниями по отражению воздушных ударов.

Полученный урок был учтен. С приходом в Туапсе Басистый собрал всех командиров на разбор отражения атак авиации. Адмирал объяснил, как соединение в дальнейшем будет действовать в таких случаях. Он одобрил также применение главного калибра против торпедоносцев.

Это хороший пример боевого искусства командиров кораблей и флагмана против продуманной тактики сильного, умелого, хитрого, технически оснащенного противника. Сложный динамичный противовоздушный бой был выигран кораблями эскадры под руководством контр-адмирала Н.Е. Басистого.

Этому способствовала высокая личная тактическая и морская подготовка командиров кораблей Ф.С. Маркова, С.С. Боркова, П.Н. Шевченко. Особо в данном случае следует отметить действия командира крейсера Ф.С. Маркова. Крейсер был главной целью противника. Против него сосредоточились основные усилия специальной авиационной группировки из 15 самолетов: трех разведчиков, четырех бомбардировщиков и восьми торпедоносцев, наносящих одновременно комбинированный удар.

Командир крейсера должен был лично: заниматься перераспределением своих огневых каналов против ударных групп, применяющих различное авиационное оружие; командовать маневрами корабля при непосредственном уклонении от торпед и бомб, идущих и летящих на корабль; следить за тем, чтобы главный калибр, наносящий удар по торпедоносцам, не попал в свои корабли; контролировать, чтобы при разнопеременном маневрировании крейсер не столкнулся с ними; наблюдать и оценивать дальнейшие действия воздушного противника; своевременно определить возможное изменение тактического замысла всего «воздушного хоровода», а также одиночек — тех, кто демонстрирует покидание поля боя, а на самом деле уходит в сторону, не привлекая внимания, чтобы снова зайти со стороны солнца и нанести внезапный удар.

Именно такие действия (хотя бой — это частный случай) должны определять оценку командира, его перспективу по службе в военное, да и в мирное время. Кстати, это и ответ вице-адмиралу фон Руге на его оценку деловых качеств и тактического умения наших командиров кораблей Великой Отечественной войны (если в таком ответе есть необходимость). Эти качества командиру могла дать только служба на крейсере, корабле 1-го ранга. Кто же и зачем миноносника Г.П. Негоду послал на серьезную операцию, где ему противостояла разнородная оперативно-тактическая группировка сил противника, имеющего большой опыт борьбы с подобными так называемыми набегами? Чтобы увидеть, что он такими качествами не обладает?

Итак, на Черноморском флоте имелось немало опытных боевых командиров. Адмирал И. Касатонов задает справедливый вопрос: почему выбор Владимирского пал именно на Негоду? Кто убедил командующего флотом, что Г.П. Негода справится с такой сложной задачей? А может, и убеждать-то его было и не надо? Вполне возможно, что Негода был просто любимцем у командующего флотом. За это говорит и именно его назначение командиром дивизиона, и достаточно бурная кампания прославления Негоды как лучшего из командиров ЧФ на страницах журнала «Морской сборник», и то, что в преддверии прибытия на КП флота наркома именно ему было поручено руководство операцией. Если бы всё 6 октября обошлось благополучно, можно не сомневаться, что дальнейшая карьера Негоды была бы обеспечена.

Адмирал И. Касатонов говорит об этом так:

«Надо сказать, что Негода „удостоился высокой чести“ — за его действиями наблюдал не только командующий флотом, но и нарком ВМФ, которые всячески старались ему помочь. Н.Г. Кузнецов сделал точный вывод из действий Негоды: „Случай этот еще раз доказывает, как много значит инициатива командира. Даже имея с ним связь, командующий с берега не мог повлиять на события. Морской бой настолько скоротечен, что все зависит от командира, от его находчивости, решительности, умения оценить обстановку“.

Это, конечно, наркомовский и оперативный подход к ситуации, связанной с набегами, и определение последовательности действий после набега исходя из различных возможных тактических ситуаций, которые могут возникнуть при отходе наших сил от побережья, занятого противником А кому это было неясно раньше? Понятно, что плавающий моряк Л.А. Владимирский вследствие каких-то особенностей своей натуры не сумел перестроиться и уйти от „набегового авантюризма“, заложенного еще Ф.С. Октябрьским, и допустил очень серьезный промах с большими последствиями».

Крайне интересно мнение адмирала И. Касатонова относительно того, что после событий 6 октября эскадра ЧФ была удалена с театра военных действий. Он пишет:

«Ставка запретила использование в операциях Черноморского флота больших кораблей, то есть целое оперативно-тактическое объединение флота было выведено из боевых действий в резерв ввиду того, что Ставка сомневалась в умении высшего командного звена их применять. Я полагаю, что такое весьма весомое (обидное?!) решение было верным.

Здесь надо иметь в виду, что немецкие авиационные группы тогда имели огромный опыт борьбы с надводными силами, который приобрели в Средиземном море против военно-морского флота Великобритании, поэтому такие скороспелые новички-руководители, как Негода, для них не несли каких-то тактических загадок.

Ко всему этому надо сказать, что наши миноносцы по своему зенитному вооружению во многом отставали от требований современности, и это с началом войны в полной мере стало ясно. Никаких мер не предпринималось ни промышленностью, ни Главным морским штабом. Моряки сами изобретали какие-то внештатные средства ПВО. Любознательность моряков лидера „Ташкент“ привела к тому, что двухорудийная зенитная установка калибра 76 мм с недостроенного эсминца „Огневой“ оказалась на лидере вместе с погребом, перегрузочным отделением и элеватором (весом 20 т). А моряки с крейсера „Красный Кавказ“ были откомандированы из Поти в Севастополь, чтобы снять 100-мм зенитные орудия, находящиеся под водой, с погибшего крейсера „Червона Украина“, доставить их на свой корабль и самостоятельно установить для дальнейшего применения.

К сожалению, как я полагаю, в ГМШ никто не следил за кардинальными изменениями канонов применения сил флота во время войны.

С середины 1941 г. до конца 1942 г. продолжался переходный период, когда Германия (и Италия) в действиях против флотов союзников обратили главные усилия на развитие воздушного и подводного оружия. Немцы совершенствовали свои пикировщики, доказав, что бомбометание с пикирования является самым надежным способом попасть в корабль. Создание морской авиации в Японии, использующей базовые и авианосные торпедоносцы, побудило Германию и Италию (а также Великобританию) создать свою торпедоносную авиацию.

Английский историк П.Ч. Смит так описывает весьма неоднозначные процессы на флотах воюющих морских держав в то время: „На протяжении отрезка войны (с середины 1941 г. до конца 1942 г.) британские маршалы авиации и адмиралы крайне неохотно начали менять свои взгляды. Их Лордства совершенно не понимают природу современной войны, несмотря на ряд болезненных уроков, преподанных пилотами люфтваффе в Норвегии и во Франции. Требовалось еще не раз устроить ужасную мясорубку, потерять множество драгоценных кораблей, прежде чем военное руководство Великобритании осознало, что именно происходит. Прежде всего выяснилось, что огневая мощь корабельных зениток совсем недостаточна, чтобы отразить атаки большого количества самолетов, которыми управляют умелые и решительные пилоты. Число зениток на британских кораблях требовалось как минимум утроить. Но даже это еще не гарантировало абсолютной безопасности, на которую перед войной очень многие рассчитывали. Во-вторых, бои снова и снова показывали, что самой надежной защитой флота от воздушных атак являются истребители. К несчастью, Великобритании не удалось ни создать хороший истребитель, ни построить в достаточных количествах плохой. Эту проблему англичанам решить так и не удалось. Лишь после появления американских самолетов, поставленных по ленд-лизу, положение было исправлено, но это произошло только два года спустя.

Масштабы и кровопролитность уроков стремительно возрастали. В бой было брошено новое оружие, воздушное и подводное, созданное с единственной целью — гарантировать уничтожение вражеских крупных надводных кораблей“.

Большевик Октябрьский тоже не понимал природу современной войны, подобно Их Лордствам. Выводов из их и собственных уроков не делал. С чего все начиналось? После успешного десанта в район Григорьевки 22 сентября 1941 г. для огневой поддержки десанта в море были оставлены три эсминца. Безо всякого авиационного прикрытия (!), что санкционировал командующий флотом Ф.С. Октябрьский.

Что же из этого получилось? Десант они поддержали. Но эсминец „Безупречный“ (командир — капитан-лейтенант П.М. Буряк) днем 22 сентября атаковали девять Ю-87, сбросившие 37 бомб. Бомбардировщики пикировали с 1400–1500 м под углом 60–70 градусов, ведя пушечно-пулеметный огонь. В результате разрыва одной из бомб у левого борта и от пушечного огня эсминец получил до 400 различных пробоин. Вода затопила третье котельное и первое машинное отделения, вызвав крен в 17°. Корабль потерял ход. Эсминец „Беспощадный“ взял „Безупречного“ на буксир и повел в Одессу. Перед этим „Бойкий“ снял с аварийного корабля 28 тяжелораненых моряков. Ведь немцы потерявший ход корабль могли запросто добить. К сожалению, героический эсминец вместе с командиром П.М. Буряком все же погиб от авиации 26 июня 1942 г.

Эсминец „Беспощадный“ (командир Г.П. Негода) около 15 часов вышел из Одессы и вместе с „Бойким“ начал обстрел береговых целей. В ходе стрельб корабли подверглись атаке более двадцати Ю-87. От взрыва серии бомб в районе 173–179-го шпангоутов образовался большой гофр поперек корабля по верхней палубе и бортовой обшивке. По гофру палубного листа прошла трещина длиной полметра. Через разрывы бортовой обшивки и вследствие деформации кормы в коридор валов стала поступать вода. Через несколько минут эсминец получил прямое попадание двух бомб в полубак. Одна из бомб разорвалась близ правого клюза, а другая — перед первой пушкой. Взрывной волной из первой топливной ямы выбросило мазут, он облил всю носовую часть корабля и воспламенился. Окутанный дымом и паром, „Беспощадный“, стреляя по самолетам, отходил малым задним ходом в Одессу. В этот раз корабль не погиб. Но все же судьбой ему было уготовано, будучи Краснознаменным, под командованием того же Г.П. Негоды погибнуть 6 октября 1943 г. от немецких пикировщиков. (Слово „негода“ в переводе с украинского — плохая погода.)

Эсминец „Бойкий“ под командованием капитан-лейтенанта Г.Ф. Годлевского, ведя бой с самолетами, маневрировал полным ходом вдали от берега. Положение корабля осложнялось тем, что на нем кончился боезапас для 76-мм батареи. Атаки бомбардировщиков отражались лишь зенитными пулеметами. Убедившись, что орудия эсминца бездействуют, вражеские летчики стали пикировать до 500–600 м и сбрасывать по одной-две бомбы, а затем снова набирали высоту для следующей атаки. И все-таки командир „Бойкого“ сумел уклониться от многочисленных атак и бомб. Корабль остался невредимым. С уходом самолетов Г.Ф. Годлевский поспешил на помощь к „Беспощадному“, идущему в гавань. Немецкая авиация в течение всей войны не смогла потопить прославленный эсминец, так как командир корабля Г.Ф. Годлевский имел превосходную тактическую и морскую подготовку…

Удивительно, но в те грозные осенние дни штаб флота так и не обеспечил ПВО отряда огневой поддержки десанта, несмотря на то что за сутки до высадки от двух атак 18 бомбардировщиков погиб эсминец „Фрунзе“. Уже тогда Ф.С. Октябрьский мог потерять все три эсминца.

Бой эсминцев с бомбардировочной авиацией 21–22 сентября подтвердил слабость зенитного вооружения новых эсминцев проектов 7 и 7У. Выводы должны были сделать штаб флота, ГМШ и промышленность.

Г.П. Негода к этим конструктивным проектным недостаткам добавил еще плохое умение управлять кораблями и их оружием в сложной обстановке».

Думаю, что мнение адмирала И.В. Касатонова во многом дополняет как картину событий 6 октября, так и общую ситуацию в ВМФ и на ЧФ, на фоне которой случилась трагедия.

Глава двадцатая СУДЬБЫ ВЫЖИВШИХ

А что произошло дальше с оставшимися в живых членами экипажей трех погибших кораблей? Как сложились их судьбы?

Что касается капитана 2-го ранга Негоды, то именно он сразу же был определен главным виновником произошедшей трагедии. Разумеется, вина Негоды несомненна, но, как мы уже выяснили, виноват был далеко не он один. Командиру дивизиона была вполне закономерно уготована роль пресловутого стрелочника. Это на флоте понимали все, в том числе, безусловно, и сам «стрелочник».

Когда Негода несколько пришел в себя от пережитых потрясений и написал рапорт об обстоятельствах операции, сразу же встал вопрос: что с ним делать дальше?

Выбор был, в общем-то, невелик. Негоду следовало отдать под суд военного трибунала и расстрелять либо разжаловать и отправить с глаз долой куда-нибудь подальше с Черноморского флота. Почему комдива сразу же не отдали под суд военного трибунала? Это еще одна загадка событий 6 октября. Скорее всего, потому, что командование ВМФ и ЧФ прекрасно понимало, что масштаб трагедии вышел на уровень Верховного главнокомандующего и последнее слово будет принадлежать ему. Так всё в конечном итоге и оказалось. Неизвестно, чем все бы закончилось для бывшего командира дивизиона эсминцев, если бы не вмешательство Сталина.

Верховный главнокомандующий пожелал лично увидеть виновника катастрофы! Сам факт интереса Сталина к трагедии 6 октября 1943 года весьма примечателен. Я не помню больше случая, чтобы Сталин в годы войны вызывал к себе потерпевших поражение командиров батальонов и полков. Это и понятно, ибо командир полка — это не масштаб Верховного главнокомандующего! Но в данном случае было сделано исключение. Вызов в Москву Негоды говорит о том, что Сталин не ограничился дежурными докладами адмиралов, а пожелал по-настоящему, до конца разобраться в происшедшем, разобраться, чтобы сделать для себя определенные выводы на будущее. Для этого Верховному главнокомандующему и нужен был капитан 2-го ранга Негода.

За уже сидевшим под арестом Негодой прислали специальный самолет из Москвы. Можно представить состояние Негоды, когда он узнал о предстоящем полете: ведь поездка к Сталину могла закончиться самым печальным образом.

Дальнейшие события я привожу в изложении ветерана ЧФ контр-адмирала Митина, которому о них рассказал в свое время сам Негода.

Отправляя Негоду в Москву, его начальники на всякий случай подстраховались и сорвали с опального комдива погоны. При этом на тот момент никакого приказа об отстранении Негоды от занимаемой им должности и о его разжаловании не было.

Как бы то ни было, но в Москву Негода летел в кителе без погон и нашивок. С аэродрома его сразу повезли к Сталину. Некоторое время Негода ждал в приемной, затем секретарь Сталина Поскребышев пригласил его в кабинет вождя. Поздоровавшись, Сталин самым подробным образом расспросил бывшего комдива об обстоятельствах катастрофы, при этом его интересовало всё: цель операции, ее ход, поведение моряков, обстоятельства гибели кораблей, действия нашей авиации и тактика немецких пикировщиков. Выслушав ответы, Сталин, несколько помолчав, спросил:

— Как же все-таки вы, товарищ Негода, погубили сразу три лучших корабля?

— Спасал советских людей, как вы учили, товарищ Сталин! — ответил стоявший навытяжку Негода.

Верховный главнокомандующий подошел вплотную к бывшему комдиву, некоторое время пристально смотрел ему в глаза, а затем кивнул на дверь:

— Идите, товарищ Негода!

Выходя из сталинского кабинета, Негода ожидал увидеть конвой, но никакого конвоя не было. Поскребышев сказал Негоде, чтобы тот ехал в Наркомат ВМФ. В наркомате Негоде вручили предписание о переводе его на Тихоокеанский флот, куда он сразу и убыл. При этом бывший комдив не был даже лишен своего воинского звания.

Достаточно интересна последующая судьба Негоды. На Тихом океане, куда он прибыл из Москвы, ему не дали никакой должности. Понять тогдашнего командующего Тихоокеанским флотом адмирала Юмашева можно. Всех нюансов отношения Сталина к происшедшему и степень вины Негоды он не знал, а рисковать лишний раз было ни к чему. Любопытно, что направление Негоды на Тихий океан в его личном деле никак не отражено. Это можно объяснить только тем, что на ТОФе он пробыл очень недолго и при этом не занимал никакой должности, а может быть, и вообще туда не доехал. При этом Негоду в течение четырех месяцев после трагедии никто не разжаловал. Приказ о разжаловании Негоды до звания капитана 3-го ранга был подписан лишь 4 марта 1944 года, то есть почти день в день со снятием с должностей и разжалованием вице-адмиралов Владимирского и Степанова. О степени вины последнего мы еще поговорим в свое время.

К этому времени относится характеристика, подписанная на Негоду командиром эскадры Черноморского флота вице-адмиралом Басистым:

«В последней операции 5–6 октября по обстрелу Феодосии и Ялты и при действиях на коммуникациях Крымского побережья в составе лидера „Харьков“, эсминцев „Способный“ и „Беспощадный“ капитан 2-го ранга Негода допустил ряд тактических ошибок, которые способствовали гибели этих кораблей. Имеет недостатки в оперативно-тактической подготовке, успешно работает над повышением этих знаний. Состояние здоровья слабое, болел около 2-х месяцев (воспаление желчного пузыря). Желательно перевести на береговую службу».

Характеристика явно выжидательная. В ней Басистый указывает на вину Негоды в гибели кораблей, но оставляет путь к отступлению в виде ссылки на «плохое здоровье» и на всякий случай делает вывод о желательности перевода Негоды на берег.

А вскоре Негода, согласно его личному делу, переводится старшим помощником командира линейного корабля «Октябрьская революция» на Балтийский флот. Получается, что «здоровье слабое» вовсе ни при чем! Любопытно, что линкор входил в состав эскадры, командовал которой опальный Владимирский. Думается, что такое совпадение не было случайностью. В декабре 1944 года Кузнецов восстанавливает Негоду в звании капитана 2-го ранга, а вскоре назначает командиром крейсера «Максим Горький».

Еще одна из послевоенных служебных характеристик на Негоду:

«За период Великой Отечественной войны приобрел большой боевой опыт по набеговым операциям миноносцев и обстрелу побережья, временно занятого противником… Приобрел также большой опыт по уклонению от бомбардировочной пикировочной авиации и береговой артиллерии противника».

Непонятно почему, но вскоре Негоду снова понижают в должности, и он командует дивизионом эсминцев на Балтике, а затем трофейным броненосцем береговой обороны «Вайнемяйнен». Только после этого удается назначить Негоду на адмиральскую должность — командиром дивизии строящихся и ремонтирующихся кораблей. На этой должности Негода становится в 1951 году контр-адмиралом. Впоследствии он служил военно-морским советником в Польше, являлся начальником управления вспомогательных судов ВМФ, в 1961 году был уволен в запас, имея на груди шесть боевых орденов. Умер Григорий Пудович Негода в Ленинграде в 1973 году.

К сожалению, и Негода не удержался от мемуарного зуда. В 1966 году он написал и издал книгу своих воспоминаний «Беспощадный». Судя даже по названию, книга повествует о подвигах офицеров и матросов эсминца «Беспощадный». Но напрасно вы будете искать в ней ответы на вопрос что же вспомнилось бывшему комдиву о событиях 6 октября 1943 года? Как и следовало ожидать, контр-адмиралу Негоде не вспомнилось абсолютно ничего! Книга воспоминаний завершается описанием боевого похода «Беспощадного», который предшествовал походу 5–6 октября и завершился для корабля сравнительно благополучно. Трагедия, которая произошла с кораблем и его экипажем спустя буквально пару недель после описываемых Негодой событий, в книгу почему-то не вошла. Последняя глава книги «Беспощадный» озаглавлена Негодой весьма претенциозно — «Хозяева моря». Увы, когда знаешь, что произошло с «Беспощадным» и с теми, кто служил на нем, на самом деле, то столь пафосное название главы выглядит уже как настоящая издевка. Какие уж «хозяева», когда всех перетопили…

Из книги Г.П. Негоды «Беспощадный»:

«Наши набеги на побережье сеяли панику в стане врага. Пленные немцы на допросах говорили, что гитлеровские офицеры с большой неохотой шли служить в портовые города и засыпали свое командование рапортами с просьбой перевести на службу в гарнизоны, расположенные в глубине Крымского полуострова, подальше от берега.

Советские моряки были хозяевами моря. Наши надводные корабли и подводные лодки проникали в любой его район — грозные, могучие, неуловимые. И в числе этих кораблей почти всегда оказывался Краснознаменный „Беспощадный“. Команда его значительно обновилась, но молодежь быстро перенимала опыт ветеранов, стремилась не отставать от них…

Деятельность „Беспощадного“ проходила у меня глазах. В походах чаще всего мой штаб находился на этом корабле. Я знал, что Пархоменко и его подчиненные быстрее и точнее других поймут и осуществят мой замысел, а, равняясь по флагманскому кораблю, и другие миноносцы будут действовать четко: в море, в бою сила примера необычайна, об этом знает каждый командир…

…Цветет советская земля, которую народ наш отстоял в смертельных боях, выходил, украсил трудом. На месте недавних развалин и пепелищ выросли города еще более прекрасные, чем прежде…

…Над Родиной нашей царит мир, добытый в битвах, освященный кровью героев. Дорогой ценой завоеван он, и народ бережет его как зеницу ока. Вот почему на земле, в воздухе, на морских просторах продолжают нести неусыпную вахту советские воины, верные сыновья своего великого народа.

Много перемен произошло за эти годы на наших флотах. Новое поколение военных моряков водит в походы боевые корабли. Изменилась техника флота. Теперь в руках моряков такое оружие, о котором мы, участники минувшей войны, не могли и мечтать…»

Концовка книги бывшего комдива — словно цитаты агитпропа… О судьбе же «Беспощадного» сказано весьма кратко, туманно и пафосно:

«Напрасно мы стали бы искать в гаванях корабли, которые когда-то входили в наш дивизион. Нет в составе флота и Краснознаменного эсминца „Беспощадный“. Он отслужил свою службу, до конца был воином и героем, ни разу не дрогнувшим перед врагом. Не сможем мы встретиться и со многими моряками этого корабля, которые отдали свои жизни в боях за родную землю…»

Что касается судеб оставшихся в живых офицеров погибших кораблей, то часть из них (в том числе и старший лейтенант Сысоев) остались служить на Черном море. Другая часть была переведена для продолжения службы на Северный флот.

Ну а что стало с оставшимися в живых матросами? Раненых (а их было большинство) отправили в госпиталь, здоровых же — во флотский экипаж в Поти.

Корабли эскадры, разумеется, нуждались в опытных моряках. Однако начальники не без оснований полагали, что чудом оставшиеся в живых, потрясенные происшедшим и озлобленные за смерть своих товарищей, матросы с погибших кораблей могут стать источником нездоровых разговоров. Вспомним, что в то время у личного состава эскадры и так было подавленное состояние. А тут еще на корабли придут оставшиеся в живых непосредственные участники событий, которые конечно же не будут сидеть молча. Поэтому, что делать дальше с матросами, было для начальников неясно. Очевидным было лишь то, что на корабли эскадры их распределять нельзя. Но куда же их девать?

Это сейчас у нас много говорят о необходимости психологической реабилитации после пережитых ужасов боя. В то время над этим никто особо не задумывался. Единственным способом снятия стресса была, как правило, бутылка водки. А уцелевшие матросы действительно находились в состоянии самого настоящего нервного срыва. И этот срыв нашел себе выход!

Дело, в общем-то, не стоило и ломаного гроша — подвыпившие матросы надавали по зубам наглым грузинам-торговцам, которые, прикрываясь липовыми справками, вместо фронта «ударно вкалывали» на местных рынках. И хотя в результате этого инцидента никто особенно не пострадал, расправа с матросами погибших кораблей была поистине чудовищна — их всех без разбора сразу же отправили в штрафбат, то есть почти на верную смерть.

Штрафники, как известно, искупали свои преступления в боях кровью. Какие же преступления совершили матросы с «Харькова», «Беспощадного» и «Способного»? Только то, что не погибли вместе со своими товарищами, а умудрились остаться в живых! На самом деле преступление — бездарное уничтожение трех собственных кораблей — совершили сами начальники, но смывать преступление кровью они почему-то определили других. Вот кому по-настоящему было место в штрафбате, так это убийце Горшенину, с которого, однако, даже не сорвали погон!

Поразительно, но именно таким чудовищным способом начальники одним махом избавились от свидетелей своего преступления. Как говорится: есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы… На этом, казалось бы, можно было поставить точку, потому что шансов выжить у матросов в штрафбате было немного.

Однако на этот раз все обернулось совсем не так, как надеялись флотские начальники.

Из воспоминаний ветерана войны полковника в отставке Ивана Илларионовича Рощина, служившего в 1943 году агитатором штрафной роты 47-й армии, сражавшейся под Новороссийском:

«Однажды в штрафную роту привезли необычное пополнение. Это были моряки из Поти, человек тридцать. Командир роты говорит:

— Иди, Иван, разберись, что там за публика!

На этот раз „публика“ действительно была неординарная. Боевая — в самом прямом и конкретном смысле этого слова. Вернувшись из очередного похода, где погибли их корабли, пошли в увольнение на берег. Помянули погибших товарищей, и очень не понравились морякам рыночные торговцы — здоровые мужики, место которых в трудный для Родины час, конечно, не за прилавком, а на фронте. Ну моряки и объяснили им это на деле, за что угодили под трибунал — с подачи местных властей.

Вот моряки и говорят, тоскуя:

— Дайте вы нам какую-нибудь настоящую работу! Что мы — в окопах будем сидеть?..

Штрафникам в разведку ходить не разрешалось. А нашей дивизионной разведке никак не удавалось взять языка. Моряки загорелись этой идеей: да мы вам его притянем — и не одного!

В течение нескольких дней они изучали расположение противника, распорядок дня педантичных немцев… А потом просто „нокаутировали“ их, напали умело и очень неожиданно. Многих перебили, а пятерых — кляп во рту — доставили в расположение роты. Пленных сразу же забрали разведчики, дивизия получила благодарность, а штрафная рота… Она и есть штрафная. Хорошо, хоть моряков вскоре удалось отпустить».

А теперь вдумаемся в жуткий смысл прочитанного! Командование флота и эскадры с необъяснимой легкостью отправляет своих героев-матросов (тех, кто только что остался жив вопреки «всем их усилиям»!) на верную смерть, а командир штрафной роты (ему-то, казалось бы, какое дело до всего этого!), поняв то, что так и не смогли (или не захотели) понять большие флотские начальники, спасает этим матросам жизнь!

Надо признать и то, что и сами матросы спасли немало жизней своих товарищей по несчастью. Дело в том, что с помощью штрафников всегда проводилась так называемая разведка боем. За красивым названием кроется беспощадная и кровавая атака на подготовленные к обороне позиции немцев с целью выявления их огневых точек и добычи языков. Во время разведки боем клали порой без всякой пользы целые батальоны. Поэтому и гнали на пушки и пулеметы врага обычно именно штрафников, ведь на то они и штрафники. Поэтому мы можем с большой степенью уверенности предположить, что своей дерзостью и лихостью матросы-черноморцы предупредили кровопролитную разведку боем.

Бывший старший помощник «Харькова», а впоследствии вице-адмирал П.В. Уваров в своих мемуарах «На ходовом мостике» сообщает о дальнейшей судьбе нескольких «харьковчан». Так, оставшиеся в живых командир БЧ-1 Телятников и командир БЧ-4 Иевлев были переведены для дальнейшей службы на Северный флот, командир БЧ-5 Вуцкий и командир группы управления Сысоев остались служить на Черноморском флоте. П.В. Уваров прослеживает послевоенную судьбу и нескольких матросов своего корабля: дальномерщика Семенкова, машиниста-турбиниста Рогачева, командира отделения артиллерийских электриков Никулина, писаря Руднева и ставшего кинорежиссером киностудии им. Довженко артиллерийского электрика Ланциуса.

Хорошо известно, что бывший артиллерист «Харькова» старший лейтенант Сысоев стал впоследствии полным адмиралом и командующим Черноморским флотом, и, по отзыву знавших его в этой должности, очень даже неплохим. Старший помощник командира «Харькова» капитан-лейтенант Жуковский тоже впоследствии дослужился до адмиральских погон, закончив свою службу оперативным дежурным Черноморского флота.

Из книги контр-адмирала Г.П. Негоды «Беспощадный», написанной в 60-х годах XX века:

«На флоте широко известно имя бывшего командира „Беспощадного“ Виктора Александровича Пархоменко, ныне вице-адмирала. Служит на флоте комиссар „Беспощадного“ Тимофей Тимофеевич Бут, ставший ныне контр-адмиралом. Каждый моряк миноносца испытал на себе обаяние этого страстного большевика, и, возможно, поэтому некоторые наши товарищи пошли по его пути, стали политработниками. Именно так поступил матрос-турбинист Марченко. После войны он окончил военно-политическое училище. Сейчас Алексей Алексеевич Марченко — капитан 3-го ранга, заместитель командира по политчасти. От него я узнал о судьбе Петра Вакуленко. Раньше думалось, что бывший старшина машинистов станет инженером, а он тоже избрал трудный и благородный путь воспитателя. Петр Максимович Вакуленко — заместитель командира корабля по политической части.

С Тихоокеанского флота пишет мне капитан 2-го ранга Александр Михайлович Тихонов, в прошлом матрос-электрик с „Беспощадного“. Он окончил Военно-политическую академию. Получил высшее политическое образование и матрос-торпедист Михаил Федорович Ширяев. Из него вышел хороший, инициативный политработник.

Недавно в Москве я встретился с человеком в гражданском пальто и шляпе, лицо которого показалось знакомым.

— Григорий Пудович! — воскликнул он.

По голосу и я узнал его — Соловьев!

Да, это тот самый Леша Соловьев, который во время стрельбы „Беспощадного“ по берегу был радистом на корректировочном посту. Сейчас Алексей Степанович Соловьев — видный работник одного из министерств…»

К этому можно добавить, что бывший командир «Беспощадного» Пархоменко еще раз оставил свой след в истории нашего флота. Именно в бытность его командующим Черноморским флотом трагически погиб линейный корабль «Новороссийск», унеся с собой более шести сотен жизней. В гибели корабля была большая личная вина командующего флотом. За гибель «Новороссийска» Пархоменко был разжалован из вице-адмирала в контр-адмиралы и направлен на исправление руководить аварийно-спасательной службой ВМФ (логику в таком назначении понять достаточно сложно). Впоследствии он был восстановлен в звании вице-адмирала и умер в 90-х годах XX века в Москве в очень преклонных годах.

Отдельно, видимо, надо остановиться на дальнейшей судьбе командира «Способного» капитана 3-го ранга А.Н. Горшенина, запятнавшего себя кровавой расправой над собственными матросами во имя спасения собственной жизни. Где именно находился Горшенин после трагедии 6 октября в течение полутора месяцев, неизвестно. Может быть, на самом деле от греха подальше был отправлен куда-то, может быть, находился в госпитале. В конце ноября 1943 года его назначают командиром охраны рейда только что освобожденного Очаковского порта. Такое назначение очень похоже на ссылку. После командования известным всему флоту кораблем заведовать рейдом маленького, почти ничего не значащего порта — это явное понижение. Однако при этом назначении практически исключалась встреча Горшенина со своими бывшими сослуживцами по событиям 6 октября. Эскадра по-прежнему стояла в Поти. Любопытно, что едва эскадра перешла с Кавказа в Севастополь, то есть поближе к Очакову, Горшенин немедленно был отправлен из Очакова на учебу в Военно-морскую академию. В конце 1946 года он возвращается на Черное море. Непосредственных свидетелей событий 6 октября на эскадре ЧФ почти уже не было. В течение двух лет он последовательно командует эсминцами «Железняков» и «Сообразительный». Однако бывший командир «Способного» продолжает пить. За это его уже второй раз отстраняют от должности. Некоторое время Горшенин пребывает в распоряжении командующего ЧФ, а затем его переводят на Балтику офицером-оператором Таллинского водного района. Это опять серьезное понижение. Спустя некоторое время Горшенину снова предоставляется шанс поправить свою карьеру. Его назначают старпомом на трофейный немецкий крейсер «Адмирал Макаров», но начинается новая серия запоев, и вместо командирского мостика следует новое понижение. На сей раз Горшенин становится помощником начальника штаба бригады траления. Здесь он, впрочем, долго не задерживается. Спустя несколько месяцев Горшенина переводят во Владивосток преподавателем военно-морского училища. Там он продолжает пить. И несколько месяцев спустя его оттуда столь же срочно убирают. Горшенин снова оказывается на Балтике. Он снова переходит с одной должности на другую, задерживаясь на каждой по 3–4 месяца. Возникает впечатление, что его просто не знали, куда пристроить. Пить бывший командир «Способного» при этом не прекращал. Почему руководство ВМФ было столь лояльно к Горшенину? Из-за его былых боевых заслуг? Офицером он и на самом деле был боевым. Однако обратим внимание, что на фоне иконостасов его соратников наград за войну у Горшенина практически нет. Только орден Боевого Красного Знамени, полученный в 1941 году, и орден Красной Звезды за выслугу лет. Звание капитана 1-го ранга он все же получил, хотя и значительно позднее своих бывших соратников по войне. Последние два года своей службы Горшенин, в очередной раз отстраненный от занимаемой должности, состоял в распоряжении командующего БФ и в 1960 году наконец-то был уволен. Сейчас трудно что-то утверждать относительно служебного пути Горшенина однозначно, однако думается, что многолетняя лояльная терпимость командования ВМФ к его пьянству имела свои конкретные причины. Вспомним, как беспощадно расправились в те же годы с А.И. Маринеско, которому не помогли даже его знаменитые победы! В лояльном отношении к постоянному пьянству Горшенина я вижу попытку командования ВМФ в лице Кузнецова загладить свою моральную вину за трагические события 6 октября 1943 года. Что же касается самого Горшенина, то вполне возможно, что в спиртном он искал спасение от угрызений совести за совершенные им преступления. Во всяком случае, в это хотелось бы верить.

О судьбе остальных выживших членов экипажей погибших кораблей у автора пока информации нет.

Послесловие ТРИ ТОВАРИЩА

Шли годы, однако точное место гибели кораблей оставалось неизвестным. Причин тому было несколько. Во-первых, никто не хотел лишний раз ворошить события 6 октября 1943 года. К чему лишние вопросы о том, почему в течение нескольких часов погибли три новейших корабля и кто в том виноват! Во-вторых, так как корабельные документы погибли вместе с кораблями, поиск погибших кораблей занял бы достаточно продолжительное время и обошелся бы недешево. Поиск стал возможен только в 1992 году. Время было сложное. Уже не существовало Советского Союза, но у Черноморского флота еще имелись необходимые силы и средства. К тому же именно в это время на Черном море проходила испытание новая поисковая техника, способная работать на больших глубинах с широкой полосой захвата. Практически на первом, испытательном, выходе с такой техникой была предпринята попытка обнаружения трех погибших кораблей. Инициатором поиска погибших кораблей стал контр-адмирал в отставке Л. Митин.

«От командира гидрографического судна „Гидролог“

Командующему флотом адмиралу Касатонову

Начальнику гидрографической службы капитану 1-го ранга Букову

Копия — командиру Керчь-Феодосийской военно-морской базы вице-адмиралу Сергееву

3-4 ноября гису „Гидролог“ при испытании гидрографического комплекса площадной съемки на глубине 1800–1850 м в районе между параллелями 44°12′ и 44°14′ меридианами 35°57′ и 36°00′ обнаружил затонувшие судна. Предположительно это лидер „Харьков“, эсминцы „Беспощадный“ и „Способный“. Дальность обнаружения кораблей 6–7 км, координирование по радионавигационной системе „Марс“ и космической навигационной системе. Более подробные данные после камеральной машинной обработки. Окончательное подтверждение возможно подводным аппаратом.

Председатель государственной комиссии капитан 1-го ранга Раскатов

Главный конструктор Каевицер

Командир гису „Гидролог“ капитан 3-го ранга Бербенев

Контр-адмирал запаса Митин

5 ноября 1992 г., борт гису „Гидролог“».

Из воспоминаний участника поисковой операции контр-адмирала в отставке Л. Митина:

«При расчете маневрирования гису на поиске были учтены данные из разных источников о предполагаемом месте гибели кораблей, которые, кстати, сильно различались между собою. За основу были приняты фактические сведения о местах обнаружения и подъема членов экипажей погибших кораблей. Читатель, очевидно, обратил внимание, что в „Хронике“ употребляются не географические координаты, а цифровые квадраты. Они использовались во время войны как для дополнительной скрытности местоположения, так и для упрощения работы с картой и передачи данных. Все Черное море было разбито на квадраты, точнее прямоугольники, через десять минут по широте и пятнадцать минут по долготе. К примеру, квадрат 1775 располагался между параллелями 44°10′ и 44°20′ и меридианами 35°45′ и 36°00′. Квадрат 1776 по широте был таким же, но располагался правее, т. е. восточнее, между меридианами 36°00′ и 36°15′. Квадраты 1875 и 1876 были южнее упомянутых, между параллелями 44°00′ и 44°10′. После анализа мест подъема членов экипажа было рассчитано наиболее вероятное, в том числе и с учетом возможного в этом районе и при той погоде течения и ветра, местоположение погибших кораблей. Этот район располагался между параллелями 44°10′ и 44°15′, меридианами 35°45′ и 36°00′, он частично захватывал квадраты 1775, 1776, 1875, 1876.

Но маневрирование гису при поиске предусматривало обследование гораздо большего района, чтобы исключить все возможные ошибки в предполагаемых координатах кораблей. Поиск сложился удачно, и уже на первом галсе были обнаружены подводные цели, которые можно было классифицировать как большие корабли, но, для надежности, гису обследовал данный район. Кроме того, он „окружил“ место обнаружения подводных целей галсами со всех направлений, разных дистанций и разных углов наблюдения. Классифицированы эти подводные цели достаточно надежно, в том числе и с использованием вычислительной техники. Лежат они на большом расстоянии друг от друга, в 1,5–2 милях. Один из кораблей представляет собой двойную цель — это эсминец „Беспощадный“, который перед гибелью разломился на две части.

Известно, что командиру отряда капитану 2-го ранга Негоде было предъявлено обвинение в том, что он не отправил, пока еще можно было, неповрежденные эсминцы в базу. Но, глядя на запись эхографа, где корабли лежат близко друг от друга, невольно возникает мысль, что никто из них не бросил товарища в его и свой смертный час… И это вызывает чувство глубокого уважения к погибшим героям!»

Погибшие корабли — это наши братские могилы на поле былых сражений. Они священны и достойны поклонения, а потому по старой морской традиции в местах гибели кораблей всегда приспускаются боевые флаги и опускаются на воду венки живых цветов с матросской бескозыркой, как последнее «прости»…

Мой учитель Валентин Саввич Пикуль, сам прошедший войну на эсминцах Северного флота, а потому, как никто другой, остро понимавший весь героизм и трагизм войны на море, оставил нам свое пронзительное стихотворение «Марш мертвых команд»…

Это марш и лежащих на дне Черного моря «Харькова», «Беспощадного» и «Способного»…

Это марш их доблестных офицеров, мичманов и матросов…

Кто посмел тосковать по суше? Забудьте думать и не горюйте. Номер приказа… Секретно… Слушай… Всем, всем, всем, кто похоронен на грунте: Товарищи матросы, старшины и офицеры. В годовщину славной победы нашей Флагман разрешает раздраить двери И распахнуть горловины настежь. Рыб и чудовищ морской пучины Через пробоины гнать косяком, Бушлаты заштопать нитями тины, Бляхи надраить золотым песком Ровно в полночь с ударом четвертым Склянок флотских, мои друзья, Всплыть на поверхность, равняясь побортно. Парадом командовать буду я. И, как приказано, — в полночь Мы поручни трапов на ощупь хватали, Тонули мы молча, падали молча И молча всплывали, всплывали, всплывали… В хлябях соленых, запрокинув головы, Распластав руки и открыв рты, Мы всплывали со стометровой — А может и более, темноты. Горнисты вскинули к звездам горны И затрубили, не видя звезд: Началась перекличка сквозь штормы С норда на зюйд и с веста на ост. …………………………… Проходим мы морем Баренца, И Черным, и Белым, и Балтикой. Нам уж никогда не состариться, Никогда не мерзнуть в Арктике. Поднявшись над палубной кровлей, Мы год уж который подряд На волнах, пропитанных кровью, Проводим привычный парад. Отбой… Вновь уходим в глубины: Отсеки телами запрудив, Ложимся опять под турбины И падаем возле орудий. Но если внукам придется с врагом Сойтись в час решающей мести, Ждите нас — мы снова всплывем, Но уже с кораблями вместе. Мы были когда-то, нас нет. Мы были, мы будем… МЫ ЕСТЬ!

История нашего флота знает немало случаев, когда моряки спасали своих товарищей, жертвуя своими жизнями. Именно так, в соответствии с лучшими традициями, поступили и черноморцы 6 октября. Не их вина, что высшее начальство заведомо послало их на гибель, а затем не предприняло ничего реального для спасения их кораблей. Чтобы глубже понять степень мужества героев «Харькова», «Беспощадного» и «Способного», познакомимся с воспоминаниями лейтенанта Балтийского флота А. Лукашевича, в которых он описывает события на Балтике осенью 1914 года:

«Рано утром 29 ноября 1914 года я перешел в Гельсингфорсе с миноносца „Всадник“ на миноносец „Ловкий“ для усиления радиотелеграфной вахты. Вместе со мной перешел на „Летучий“ и мой сослуживец по кораблю С. Дорошенко.

На корме и по шкафуту на рельсовых дорожках 8 миноносцев IV дивизиона стояли погруженными и принайтовленными шаровые мины заграждения, предназначенные к постановке на подступах к Либаве. Погрузка мин была произведена дня четыре тому назад, у минных портовых складов, и даже неопытному морскому глазу невольно бросался странный груз на этих маленьких кораблях, не прикрытый даже брезентом или парусиной.

Дивизион шел шхерами через Сомарэнский фарватер и, выйдя из него, перестроился отдельными группами по два миноносца, взяв курс к южному берегу Финского залива.

Начальник дивизиона держал свой флаг на „Ловком“. Пока шли шхерами, нас покачивало сравнительно мало, но стоило только перегруженным и потерявшим остойчивость миноносцам выйти от маяка Юссарэ, как стало сильно кренить, раскачивать и заливать леденеющими брызгами рассвирепевшего, штормующего моря. Крен достигал свыше 30°, и вода от бушприта форштевня попадала в первую и вторую трубы, заливая кочегарки.

День был ясный, и видимость хорошая. Ветер пронзительно стонал в рангоуте миноносца, и в обширных водных ухабах временами скрывались верхушки мачт миноносцев, следовавших в кильватер друг другу. Многие из команды страдали от качки, но все были на своих местах по боевому расписанию. Район Финского залива, который мы переходили, весьма часто посещался германскими подлодками, а потому ход мы имели около 17 узлов, держа дистанцию порядка 40–50 кабельтовых.

Я находился в жилой носовой палубе, когда примерно около часа в люк послышалось несколько голосов:

— „Исполнительный“ взорвался!

Вбежав стремительно по трапу на верхнюю палубу, я увидел следующую картину:

„Исполнительный“ держался еще на воде вверх килем; вокруг гибнущего корабля плавали различные деревянные предметы и на них искал спасения утопающий и замерзающий в ледяной воде экипаж. На киле маячила фигура матроса, лавирующего по красному днищу и хлопающего рукавицами. Это был кочегар Басенков, которого вскоре смыло набежавшей волной.

В 12.56 „Летучий“ по радио открыто передал:

„Миноносец „Ловкий“. „Исполнительный“ погиб. Спасено семь человек“.

И через 4 минуты: „Причина неизвестна. Взрыва не было“.

Предполагая, что миноносцы атакованы неприятельскими лодками, так как некоторые из команды, поддавшись панике, принимали плававшие предметы за перископ, комендоры по приказанию командира бросились к 75-мм пушкам.

Но стрелять пушки уже не могли. Они вмерзли своими телами от дула до казенной части вместе с цапфами, вертлюгой и тумбой в сплошной лед, образовавшийся на орудийных мостиках, имевших чрезмерно приподнятые комингсы.

Когда мы подошли ближе к месту гибели „Исполнительного“ на кабельтовых 20, то описывавший на этом месте циркуляцию „Летучий“ вдруг как-то неестественно нырнул носом в воду, причем корма по самую трубу обвалилась, точно обрубленная могучим взмахом гигантского топора. Все заволокло черным дымом и угольной пылью. Взрыва при этом никто из нас не слышал.

Начальник дивизиона передал по радио: „Отойти миноносцам от места гибели „Летучего“ и не приближаться к нему“. Жутко было смотреть на погибающих и на их отчаянную борьбу с рассвирепевшей стихией. Все они надеялись, что мы будем их спасать, но забурлили винты, рассекая свинцовые воды, и наш флагман первым стал отдаляться от места драмы. „Летучий“ погиб, продержавшись на воде не более 3 минут. Сигнальщик с него продолжал еще что-то семафорить, когда уже командирский мостик, на котором он находился, стал погружаться в волны.

Нам долго еще были видны на гребнях волн одиночки-матросы, державшиеся на обломках рангоута, досок и деревянных решеток и боровшиеся за свою жизнь. Они все погибли, за исключением рулевого боцманмата Карпова с „Исполнительного“, подплывшего к „Легкому“, который и спас его. Он продержался в воде при адском холоде около 20 минут.

На горизонте по носу открылся маяк Оденсхольм и верхушка мачты сидевшего на камнях германского крейсера „Магдебург“. Дивизион пошел поодиночно зигзагами. Вскоре уцелевшие 6 миноносцев, в том числе и „Ловкий“, на котором находился пишущий эти строки, вошли в Моонзунд. В 7.12 я возвратился на миноносец „Всадник“, но уже без своего сослуживца и товарища, радиста Дорошенко.»

Командующий Балтийским флотом адмирал Эссен в своем донесении от 5.12.14 за № 37/К.О. на имя главнокомандующего VI армией писал:

«29.11 было отправлено 8 миноносцев 4-го дивизиона с минами заграждения из Гельсингфорса в Моонзунд, где они должны были ожидать приказания идти ставить мины на подходах к Либаве. Дивизион вышел из шхер через Сомарэнский фарватер и пошел поперек Финского залива к южному берегу отдельными группами по 2 миноносца. Приблизительно в районе между маяком Юссарэ и островом Оденсхольм в 12 ч. 45 мин. взорвался миноносец „Исполнительный“. Взрыв его, сопровождавшийся массой пламени и дыма, был отлично виден с других миноносцев, из которых ближайшие „Легкий“ и „Летучий“ немедленно подошли к месту гибели „Исполнительного“ и подняли с воды: „Легкий“ — 1 человека, рулевого боцманмата Карпова, а „Летучий“ — 7 чел. Через час, в 1 ч. 45 мин. „Летучий“, шедший впереди „Легкого“ в 2,5–3 каб., внезапно накренился и затонул. Крайне странным является обстоятельство, что взрыва на нем не было видно, а только около внезапно затонувшего миноносца показалась на несколько секунд рубка подлодки.

В действительности же „Исполнительный“ и „Летучий“, будучи перегружены минами заграждения и получив добавочную нагрузку верхней палубы при обледенении, потеряли остойчивость при сильной качке и штормовой погоде и перевернулись. Никаких неприятельских подлодок в это время не было, и никто атаковать нас не собирался…»

Об этой нелицеприятной странице истории флота мало кто знает. Это и понятно, гордиться здесь особенно нечем. Поддавшись панике, команды сразу шести кораблей бросили в беде своих погибающих товарищей, не предприняв ровным счетом ничего, чтобы их спасти. И это при том, что никто в тот момент на миноносцы не нападал. Немцев вообще не было нигде на сотни миль вокруг! Сравним теперь ситуацию 29 ноября 1914 года с ситуацией 6 октября 1943 года, чтобы понять степень высочайшего героизма черноморцев, которые, погибая, продолжали тем не менее спасать своих боевых товарищей. Это ли не пример всем нам, живущим ныне! Это ли не повод для увековечивания их подвига!

Наша память по отношению к событиям Великой Отечественной войны вообще удивительно избирательна. Некоторые памятники и шумные мероприятия вокруг отдельных событий вызывают порой полное недоумение в отношении значимости этих событий, в честь которых они были поставлены, в то время как поистине трагические события минувшего и по сей день остаются вне нашего внимания.

В Севастополе над Южной бухтой стоит несколько странный, на мой взгляд, памятник. Это памятник стрельбе линейного корабля «Парижская коммуна» по немецким позициям. Стрельба эта была, как вспоминают ветераны, достаточно успешной. Однако это ли основание ставить памятник! К слову, и стрелял-то краснознаменный линкор за Великую Отечественную войну всего несколько раз. Все остальное время «Севастополь» (до 1943 года именовавшийся «Парижская коммуна») простоял в тыловых базах. Увы, с ним практически повторилась история Первой мировой войны, в течение которой тот же «Севастополь» так и не сделал ни одного выстрела по врагу. Почему? Ни царские, ни советские адмиралы не хотели лишний раз рисковать слишком ценной боевой единицей. Таким образом, получается, что за всю свою сорокалетнюю службу, пройдя три войны (Первую мировую, Гражданскую и Великую Отечественную), «Севастополь» всего несколько раз разрядил свои 305-мм орудия в сторону неприятеля, за что и удостоился памятника. Впрочем, если кто-то считает, что каждая боевая стрельба достойна отдельного памятника, я не имею ничего против — ведь чем больше памятников, тем лучше, ибо каждый из них есть напоминание о боевых делах пращуров.

Однако о памятнике стрельбе «Севастополя» я вспомнил совсем по иной причине. Если мы столь трепетно относимся к даже таким, казалось бы, достаточно обыденным вещам военного времени, как стрельба главного калибра линейного корабля, то почему тогда была проигнорирована героическая гибель сразу трех боевых кораблей, чьи команды полностью выполнили свой долг перед Родиной? Имена «Харькова», «Беспощадного» и «Способного» занесены на памятную доску эскадры ЧФ на Корниловской набережной Севастополя. Но кто, читая их, знает ныне, при каких именно обстоятельствах, когда и где они погибли, как остались верными своему воинскому долгу погибающие офицеры и матросы их команд?

Почему же наряду с памятником стрельбе «Парижской коммуны» («Севастополя») не был установлен (и теперь уже вряд ли когда-нибудь будет установлен и подавно!) памятник морякам, погибшим в октябрьской трагедии 1943 года? Кто может ответить на этот вопрос?

Думаю, что раньше создание памятника героически погибшим в море 6 октября 1943 года черноморцам считалось ненужным по идеологическим причинам. Зачем лишний раз вспоминать о трагедии, произошедшей по вопиющей безалаберности высшего командования! Сегодня это тем более никому не нужно по причинам политическим и финансовым… Раньше считалось нежелательным вспоминать о просчетах высшего командования, полагая, что все обязаны помнить только победы. Ныне никто не желает тратить деньги на воспоминания о былых трагедиях по той причине, что никаких политических дивидендов с такой акции получить невозможно. Боюсь быть провидцем, но думаю, что памятника морякам «Харькова», «Беспощадного» и «Способного» не будет поставлено уже никогда…

Пусть же эта небольшая документальная повесть станет нашей общей данью памяти героическим офицерам, старшинам и матросам лидера «Харьков», эсминцев «Беспощадный» и «Способный», до конца выполнивших свой воинский и человеческий долг перед Родиной.

Пусть хотя бы в ней восторжествует правда, а мы с вами вспомним и поклонимся в пояс памяти тех, кто отдал свои жизни за Отечество. Они достойны, чтобы о них помнили вечно!

ПРАВДА О «СОКРУШИТЕЛЬНОМ»

История трагедии эскадренного миноносца Северного флота «Сокрушительный» — одна из самых не любимых нашими историками. Если можно, то о ней вообще предпочитают лишний раз не вспоминать. Если последнее не удается, то говорят о «Сокрушительном» вскользь и скороговоркой. Причин для такой стойкой нелюбви предостаточно. Долгое время о «Сокрушительном» вообще никогда ничего не писали. Упоминался опальный эсминец, разве что в мемуарах командующего Северным флотом в годы Великой Отечественной войны адмирала Головко.

Для меня знакомство с историей «Сокрушительного» произошло достаточно необычно. В 1977 году я поступил в Киевское высшее военно-морское политическое училище. Где-то в середине первого курса в училище приехал бывший член военного совета Северного флота в годы Великой Отечественной войны вице-адмирал Торик. Для встречи с ним в одной из аудиторий был собран наш курс. Вице-адмирал долго рассказывал о минувших днях, а затем поинтересовался, есть ли к нему вопросы. И тут черт дернул меня поднять руку. Торик милостиво кивнул.

— А что вы можете рассказать о гибели эсминца «Сокрушительный»? — поинтересовался я без всякой задней мысли.

Об истории с эсминцем я слышал лишь самые отрывочные сведения, а потому, воспользовавшись случаем, решил пополнить свои знания по данному вопросу.

Надо было видеть лицо бывшего члена военного совета в этот момент! Оно в одно мгновение стало багрово-красным.

— Эта история не имеет никакого отношения к теме нашей встречи! — зло ответил мне Торик.

И тут я допустил вопиющую бестактность.

— Но ведь эсминец погиб в годы войны, а вы о ней как раз и рассказываете! — вставил я.

Обидеть ветерана я нисколько не хотел, просто хотелось узнать поподробнее об одном из плохо известных мне эпизодов Великой Отечественной. Вместо ответа Торик грозно сдвинул брови и разразился громкой бранью в адрес недостойного эсминца и его командира, а затем, указуя на меня перстом, заявил, что будущему офицеру-политработнику ВМФ об этом гнусном случае знать вообще не следует, так как в нашей истории есть куда более героические примеры, которые и следует изучать. После этого вице-адмирал поднял присутствовавшего на этой встрече замначальника политотдела училища и попросил его разобраться с курсантом, который лезет туда, куда ему лезть не следует. Все это происходило при полном недоумении двух сотен моих сокурсников. Никто из них никак не мог понять, из-за чего, собственно, разгорелся такой сыр-бор.

Дальнейшее выступление ветерана было скомкано. Торик быстро ушел, роту увели на занятия. Я же был оставлен и получил серьезное внушение о нетактичном поведении с заслуженным ветераном. Самое интересное, что, закончив официальную часть воспитательной работы, замначпо, который, как выяснилось, сам не имел ни малейшего представления о «Сокрушительном», попросил меня рассказать о злосчастном эсминце, который так взволновал бывшего члена военного совета. Я рассказал ему то немногое, что знал, на что седой капитан 1-го ранга мудро заметил:

— Правильно тебе сказали, не лезь, куда не надо, чего заслуженного человека огорчил! Поступил в училище, так учись, а не забивай голову всякой дурью!

К слову сказать, я лишь много лет спустя понял, что мой вопрос на самом деле задел бывшего члена военного совета за весьма больное место. Как выяснилось, вице-адмирал Торик имел к делу «Сокрушительного» самое непосредственное отношение, поэтому и реакция его на мой вопрос была вполне закономерной…

Особых последствий для меня, впрочем, эта история не имела. Через пару дней я, правда, был вызван на заседание комитета ВЛКСМ, где меня заслушали по какому-то надуманному вопросу. Этим все и закончилось.

На долгие годы я забыл о «Сокрушительном». Однако пришло время, и он сам напомнил о себе. Где-то в середине девяностых годов ко мне неожиданно обратился за помощью об информации о «Сокрушительном» известный российский писатель Анатолий Азольский. В то время я служил заместителем начальника пресс-службы ВМФ. С удовольствием я отыскал для Азольского кое-какие материалы в библиотеке Главного штаба ВМФ. Снова пробудился былой интерес к забытой теме. Но даже в фундаментальной библиотеке ГШ ВМФ документов было, честно говоря, кот наплакал. Впоследствии Азольский написал и опубликовал в журнале «Знамя» повесть «Война на море» по мотивам трагедии «Сокрушительного». Однако повесть есть произведение художественное, и поэтому автор смело дополнял отсутствие документальной базы своими вымыслами. Чуть позднее появилась еще небольшая статья в питерском журнале «Гангут». Вот, пожалуй, и все, что опубликовано в настоящее время о давней трагедии «Сокрушительного» и его команды.

Последние годы время от времени я все чаще возвращался к мысли попытаться узнать подробности трагедии эскадренного миноносца. И вот наконец такой случай представился. В Центральном архиве ВМФ в Гатчине я отыскал уникальные документы, связанные с гибелью «Сокрушительного». На их основе и написано настоящее повествование.

Однако, прежде чем начать разговор о событиях 1942 года, вернемся в довоенное время.

Глава первая ИЗ СЕМЕЙСТВА «СЕМЕРОК»

Эскадренный миноносец «Сокрушительный» относился к серии эсминцев проекта «7». Эсминцы проекта «7» (или, как их обычно называют, «семерки») по праву занимают видное место в нашей военно-морской истории. И неудивительно — ведь они были активными участниками Великой Отечественной войны, являлись самыми массовыми советскими надводными кораблями постройки 30-х годов, именно от «семерок» ведут свою родословную несколько поколений отечественных эсминцев, больших ракетных кораблей и даже крейсеров. Один эсминец типа «7» стал гвардейским, четыре — краснознаменными. В то же время о них сказано и написано немало противоречивого. Особенно это относится к боевым действиям «семерок» в годы войны — здесь реальные, часто трагические события в течение долгого времени подменялись легендами. Особо много слухов ходило всегда вокруг трагической гибели эскадренного миноносца «Сокрушительный».

Постановление «О программе военно-морского судостроении на 1933–1938 гг.», принятое 11 июля 1933 года Советом труда и обороны, предусматривало строительство 1493 боевых и вспомогательных кораблей, включая 8 крейсеров и 50 эсминцев. Выполнение его вызвало массу проблем во всех отраслях народного хозяйства, но в те годы не было принято считаться с ценой. «Мы строим и построим большой морской военный флот» — этот почти стихотворный призыв из газеты «Правда» от 9 декабря 1936 года мог бы стать эпиграфом к рассказу о предвоенном советском кораблестроении.

Разработка проекта нового эсминца была поручена Центральному конструкторскому бюро спецсудостроения ЦКБС-1 еще в 1932 году, главным руководителем проекта назначили В А. Никитина, ответственным исполнителем — П.О. Трахтенберга. К тому времени в коллективе уже имелся некоторый опыт аналогичных работ (создание лидера эсминцев типа «Ленинград»), однако недостатки последнего и сжатые сроки проектирования вынудили прибегнуть к помощи итальянских компаний «Ансальдо» и «Одеро».

Этот выбор был отнюдь не случаен. Во-первых, Италия тогда являлась нашим важным военно-политическим союзником. Во-вторых, именно этими фирмами в 1928–1932 годах была построена серия кораблей класса «Дардо», предвосхитивших тип эсминца Второй мировой войны.

Заключительные проектно-конструкторские работы проводились в крайней спешке, поскольку Сталин требовал от Наркомата тяжелой промышленности заложить первые эсминцы уже в 1935 году, а всю серию сдать флоту в 1937–1938 годах. Правительство явно переоценивало тогдашние возможности отечественной промышленности.

Первые шесть «семерок» удалось заложить в конце 1935 года, а в следующем году — и все остальные. Однако вскоре стало ясно, что завершить строительство всей серии в 1938 году не удастся. Предприятия-смежники задерживали поставки материалов, оборудования и механизмов, да и сами верфи оказались не готовыми к планируемым темпам строительства (не помогла даже круглосуточная работа цехов). Недоработки конструкторов спровоцировали затяжные баталии между судостроителями и проектировщиками, и каждая из конфликтующих сторон пыталась свалить вину на другую. В проект приходилось вносить дополнительные изменения, что задерживало строительство кораблей еще больше. К началу Великой Отечественной войны в составе советского ВМФ числилось 22 эсминца типа «Гневный». Это были наши самые массовые корабли довоенной постройки.

Эсминцы проекта «7» создавались под «крейсерский» калибр — 130-мм. В 1935 году была создана новая артсистема (лучшая в мире на тот момент!) Б-13 для эсминцев типа «7».

Жесткие требования к водоизмещению вынудили разработчиков эсминца проекта «7» максимально облегчить корпус корабля. Поэтому в конструкции «семерки» было внедрено немало новых, но недостаточно проверенных решений. Приступив к строительству крупной серии эсминцев без испытаний опытного корабля-прототипа, конструкторы допустили серьезную ошибку.

Прежде всего, клепаный корпус эсминца изготовили из маломарганцовистой стали, имевшей повышенную прочность, но одновременно и большую хрупкость. В результате в корпусах «семерок» нередко возникали трещины от неудачной швартовки (даже при ударе о деревянный брус), пробоины от осколков и пуль. Кроме того, в проекте «7» была применена смешанная система набора — в основном продольная, а в оконечностях — поперечная. Места же перехода от одного набора к другому (44-й и 173-й шпангоуты) не имели достаточных подкреплений, и высокая концентрация возникающих там напряжений вкупе с хрупкостью обшивки подчас приводила к разламыванию корпуса — несмотря на то что работы по усилению связей набора начались еще до войны.

Корпус разделялся поперечными переборками на 15 водонепроницаемых отсеков. Согласно расчетам, корабль должен гарантированно сохранять плавучесть и остойчивость при одновременном затоплении любых двух отсеков. Как показала практика, этому требованию конструкция «семерки» безусловно соответствует; даже в самых тяжелых случаях у эсминцев оставалось 60% запаса плавучести. При затоплении трех смежных отсеков сохранить плавучесть удавалось не всегда.

Корабли вооружали по принципу «кашу маслом не испортишь». В результате этого эсминцы проекта «7» оказались весьма перегруженными. Конструкторы старались втиснуть как можно больше вооружения в минимальное водоизмещение. В результате перегрузка «семерок» превысила все разумные пределы. Например, эсминцу «Гремящий» по спецификации полагалось иметь стандартное водоизмещение 1425 тонн и полное 1955 тонн, реально же на испытаниях в 1939 году оно составляло соответственно 1612 тонн и 2215 тонн, а в мае 1943-го — 1820 тонн и 2350 тонн.

Наиболее опасным следствием перегрузки явилось снижение остойчивости эсминцев. Так, метацентрическая высота вместо проектного значения в 1 метр оказалась существенно ниже: у «Грозящего» на заводских испытаниях при стандартном водоизмещении 1629 тонн — 0,52 метра и при нормальном 1912 тонн — 0,69 метра; у «Быстрого» по результатам кренования в 1940 году при стандартном водоизмещении 1670 тонн — 0,48 метра и при нормальном 1975 тонн — 0,74 метра. Для повышения остойчивости на часть «семерок» в 1940–1941 годах уложили твердый балласт. На «Сокрушительный» — 67 тонн. Это несколько улучшило ситуацию, но общего положения дел не исправило.

Мореходность «семерок» также оставляла желать много лучшего. Из-за узких обводов носовой части корпуса эсминцы сильно зарывались в волну; при волнении моря в 8 баллов скорость снижалась до 5–8 узлов. Уже при 6-балльном волнении хождение по верхней палубе становилось невозможным, и кормовые помещения, имевшие вход с палубы, были недоступны. При этом если для закрытых морских театров (Балтийское и Черное моря) по мореходности «семерки» еще вполне соответствовали, то для океанских (Тихоокеанский и Северный флота) они явно не годились. Однако необходимость быстрейшего увеличения флота и начавшаяся мировая война заставили с подобными «мелочами» не считаться.

Эскадренный миноносец «Сокрушительный» был построен на заводе № 189 имени С. Орджоникидзе. Заводской номер С-292. Заложен 29.10.1936 года, спущен на воду 23.08.1937 года, приемный акт подписан 13.08.1939 года.

Вскоре после вступления в строй переведен по Беломорско-Балтийскому каналу (сентябрь — ноябрь 1939 года) на Северный флот. В ноябре эсминец прибыл в Полярный. Во время войны с Финляндией нес дозорную и конвойную службу, затем занимался боевой подготовкой. С 18 июля 1940 года по 4 июля 1941 года прошел гарантийный ремонт на заводе № 402 в Молотовске. Всего до начала Великой Отечественной войны он прошел 10 380 миль.

После завершения ходовых испытаний «Сокрушительный» был включен в состав Беломорской флотилии, где находился до 29 сентября. За это время он несколько раз эскортировал транспорты, произвел 3 минные постановки (поставил 90 мин КБ-1 и 45 мин образца 1908 года), прошел кратковременный планово-предупредительный ремонт.

1 октября «Сокрушительный» прибыл в Полярный и вошел в состав отдельного дивизиона эсминцев.

Что касается командиров «Сокрушительного», то в предвоенное время в их назначении и снятии с должностей присутствовала определенная интрига.

14 марта 1940 года нарком ВМФ СССР флагман флота 2-го ранга Н.Г. Кузнецов направил И.В. Сталину письмо, в котором писал о необходимости «для усиления Северного флота кораблями дальнего действия» перевода в навигацию 1940 года из состава КБФ и из числа вновь поступающих от промышленности кораблей девяти подводных лодок и двух эскадренных миноносцев. 4 мая получено разрешение на перевод четырех лодок и двух эсминцев — «Стремительного» и «Сметливого». Командир «Сметливого» капитан 2-го ранга В.М. Нарыков сразу возбудил ходатайство об оставлении его по семейным обстоятельствам на Балтике. Одновременно командир эсминца Балтийского флота «Статный» старший лейтенант М.А. Курилех (назначен 8.05.40 г. после окончания Курсов командиров кораблей ВСККС ВМФ) обратился к Военному совету Балтийского флота с просьбой о переводе на один из кораблей Северного флота, мотивируя это тем, что хорошо знает Северный театр и не знает Балтийского, имеет квартиру в Полярном, а климатические условия Ленинграда вызвали болезни жены и детей. 15 июня 1940 года командующий Балтийским флотом вице-адмирал В.Ф. Трибуц обратился к заместителю наркома ВМФ корпусному комиссару Игнатьеву (который ведал кадровыми вопросами) с просьбой поддержать ходатайство старшего лейтенанта М.А. Курилеха и назначить его командиром эсминца «Сметливый» вместо В.М. Нарыкова, которого перевести на «Статный». Но 17 июня перевод «Сметливого» был отставлен. Капитан 2-го ранга В.М. Нарыков остался на «Сметливом», а просьбу М.А. Курилеха удовлетворили и отправили на Север.

Приказом НК ВМФ СССР № 01885 от 19 июня 1940 года командир эсминца «Статный» отряда вновь строящихся и капитально ремонтирующихся надводных кораблей КБФ старший лейтенант Курилех Михаил Алексеевич назначен командиром эсминца «Сокрушительный» 1-го дивизиона ЭМ СФ.

Историк В.В. Щедролесов (журнал «тайфун» № 23) так пишет о последнем командире «Сокрушительного» М.А. Курилехе:

«…В то время на ЭМ „Сокрушительный“ (СФ) произошло ЧП. Команда, вышедшая в Полярном на вечернюю прогулку под непосредственным командованием командира корабля капитан-лейтенанта Нелюбова, отказалась петь строевую песню. Из этого случая политработники раздули „дело“, командира отстранили от должности и начали подыскивать на корабль строгого командира для укрепления дисциплины. В штабе флота вспомнили о Курилехе, и он был назначен командиром…»

Отстранить командира за неспетую на прогулке песню? Конечно, вполне могло же быть так, что данный случай (по всем временам — серьезное ЧП, перечень № 1) переполнил «чашу терпения» командования и оно решило избавиться наконец от «нерадивого» командира. Могло, но только не в нашем случае. В.В. Щедролесов не называет даты «ЧП» и не говорит о том, что капитан 3-го ранга (а не капитан-лейтенант) Н.А. Нелюбов был буквально только что назначен на корабль, причем не командиром, а лишь временно исполняющим обязанности командира. Поэтому версия об отстранении командира за отказ экипажа петь песню является несостоятельной, т. к. усмотреть в случившемся вину несколько дней назад прибывшего ВРИО командира не рискнул бы никто. Кроме того, командованию было известно, что личный состав «Сокрушительного» не отличался высокой дисциплиной. Так, после одной из коллективных пьянок старшин и краснофлотцев (еще на Балтике 5 сентября 1938 года) нарком ВМФ приказал уволить в запас тогдашнего военкома корабля старшего политрука Новичкова.

9 мая 1940 года в Мотовском заливе задачи боевой подготовки отрабатывали подводные лодки М-171 (под брейд-вымпелом командира 4-го дивизиона лодок капитана 3-го ранга Г.А. Субботина) и М-172, а на соседнем полигоне — эскадренные миноносцы «Сокрушительный» (под флагом командира бригады эсминцев капитана 2-го ранга М.Н. Попова) и «Громкий». В 20 часов 30 минут эсминец «Сокрушительный» на циркуляции влево ударил правым бортом в форштевень М-171, а после скольжения по борту задел ее ещё и правым винтом. Оба корабля получили значительные повреждения. Командованием Северного флота проведено расследование, и 25 мая командующий флотом подписал приказ № 0164, в котором основным виновником назван командир эсминца П.В. Глазовский. Нарком Н.Г. Кузнецов приказал командира миноносца «Сокрушительный» капитан-лейтенанта Глазовского с должности командира корабля снять, понизить в звании и перевести на береговую службу. Вскоре Глазовский убыл в учебный отряд Северного флота на должность начальника учебно-технического отделения, однако при этом все же получил звание капитана 3-го ранга. Впоследствии он воевал на кораблях Черноморского флота и погиб.

После снятия Глазовского приказом командующего Северным флотом № 040 от 8 июня 1940 года к исполнению должности командира эскадренного миноносца «Сокрушительный» 1-го дивизиона эсминцев допущен начальник распорядительно-строевого отделения штаба СФ капитан 3-го ранга Н.А. Нелюбов (до назначения в штаб командовал плавбазой бригады подводных лодок «Умба»).

Таким образом, капитан 3-го ранга Н.А. Нелюбов официально исполняющим должность командира эсминца «Сокрушительный» пробыл всего несколько дней (с 8 июня по 19 июня 1940 года). В дальнейшем Н.А. Нелюбов вернулся в штаб Северного флота на свою старую должность, а приказом НК ВМФ СССР от 24 декабря 1940 года был зачислен слушателем на отделение командиров кораблей Высших СККС ВМФ. В начале Великой Отечественной войны он оказался на Пинской военной флотилии и погиб (пропал без вести) там, командуя дивизионом тральщиков-заградителей.

Глава вторая ОГНЕННЫЕ МИЛИ

Северный флот в годы Великой Отечественной войны был самым молодым и самым малочисленным, но в то же время наиболее активно действовавшим оперативным соединением нашего ВМФ. К июню 1941 года крупнейшими его кораблями были именно «семерки». Пять эсминцев этого типа («Громкий», «Грозный», «Гремящий», «Стремительный» и «Сокрушительный») вместе с тремя «новиками» составляли 1-й отдельный дивизион эскадренных миноносцев. В конце 1942 года, с прибытием тихоокеанских «Разумного», «Разъяренного» и лидера «Баку», была сформирована бригада эскадренных миноносцев (командир — капитан 1-го ранга, затем контр-адмирал П.И. Колчин).

Первой боевой потерей «семерок» Северного флота стал эсминец «Стремительный». 20 июля 1941 года «Стремительный» стоял на якоре на рейде Полярного между мысами Сизый и Чижевский в боевой готовности № 2. Один котел корабля находился под парами, другой — на поддержке.

День выдался тихим и солнечным. Свободные от вахты краснофлотцы отдыхали на палубе и в кубриках. Шел концерт артистов театра Северного флота. Командира корабля капитана 2-го ранга А.Д. Виноградова на борту не было (его вызвал в штаб командующий флотом), зато на эсминце находился командир дивизиона эсминцев капитан 1-го ранга В А. Фокин.

В 17 часов 25 минут из-за горы Вестник внезапно появились вражеские бомбардировщики — 6–8 самолетов «Юнкерс-88» — и тотчас же атаковали эсминец. Сигнал воздушной тревоги прозвучал с опозданием, и зенитные батареи успели сделать всего несколько выстрелов. «Я выскочил из КП на причал и первое, что увидел, — большой взрыв, вернее, много взрывов вокруг „Стремительного“, — писал в своих воспоминаниях очевидец происшедшего командующий флотом адмирал А.Г. Головко. — Огромный столб дыма и пламени стал подниматься над самим кораблем. Эсминец тут же разломился, над водой поднялись его корма и нос. В течение двух-трех минут корма затонула. Носовая часть корабля минут двадцать оставалась на плаву. Люди оказались на воде в слое мазута».

Самолеты сбрасывали бомбы, пикируя с высоты 200–400 м, четыре из них попали в корабль. Одна, весом 100 кг, пробила фундамент первого торпедного аппарата и взорвалась в машинном отделении на правом борту в районе 124-го шпангоута. Вторая и третья (обе 100-кг) пробили палубу в районе 100–104-го шпангоутов и разорвались в третьем котельном отделении. Четвертая, предположительно 500-кг, угодила в первое котельное отделение, и от ее взрыва эсминец разломился на две части. Наконец, пятая 100-кг бомба разорвалась рядом с кораблем, в 2–5 м от левого борта.

Никаких действий по спасению корабля команда предпринять не успела. Потери в личном составе оказались очень тяжелыми: погиб 121 человек, в том числе 109 членов экипажа. Раненого комдива Фокина удалось спасти, а находившиися вместе с ним начальник отдела политуправления флота В.М. Лободенко был убит.

В апреле 1942 года эсминец по частям подняли на поверхность и отбуксировали в Мурманск. Позже кормовую часть «Стремительного» использовали при восстановлении другой поврежденной «семерки» — эсминца «Разъяренный».

Однако вернемся к «Сокрушительному». До 1 января 1942 года он 11 раз выходил для обстрела вражеских позиций, выпустил 1297 130-мм снарядов. Кроме того, вместе с «Грозным» и английским крейсером «Кент» участвовал в поиске немецких эсминцев (правда, без результатов), конвоировал транспорты. Наиболее тяжелым походом стала совместная с «Грозным» эскортная операция 24–26 декабря. Во время 9-балльного шторма при 7-балльной волне и сильном обледенении надстроек крен корабля достигал 45°, а из-за засоленности холодильника некоторое время приходилось идти на одном ТЗА. Каким-то чудом корабли избежали больших повреждений. В этот раз «Сокрушительному» просто повезло, и он добрался до базы.

1 февраля 1942 года «Сокрушительный» в паре с «Грозным» вышел на поиск немецких транспортов в районе Варде — Киркинес. Плохая погода и мороз вновь привели к сильному обледенению — вес намерзшего льда составил 70 тонн, а его толщина местами достигала полуметра! Из-за этого корабли могли в любую минуту опрокинуться. Операцию пришлось прервать, и на следующий день корабли вернулись в базу.

28 марта, после завершения планово-предупредительного ремонта, «Сокрушительный» вместе с «Гремящим» и английским эсминцем «Ориби» вышли навстречу конвою PQ-13, а утром следующего дня вступили в его охранение. В 11 часов 18 минут при плохой видимости была услышана стрельба, и через 2 минуты у левого борта «Сокрушительного» поднялись всплески от пяти артиллерийских снарядов. Через 6–7 секунд по носу и корме упало еще 3 снаряда. Эсминец увеличил ход. Спустя несколько секунд на курсовом угле 130° и дистанции 15 кабельтовых был обнаружен силуэт корабля, опознанного как немецкий эсминец типа «Редер». «Сокрушительный» открыл огонь и вторым залпом добился накрытия с попаданием снаряда в район второй трубы корабля противника. Тот запарил и резко повернул влево. Наш эсминец вдогонку сделал еще 4 залпа, но больше попаданий не наблюдалось. Налетевший снежный заряд скрыл неприятеля из виду. Всего «Сокрушительный» выпустил 20 130-мм снарядов.

Этот скоротечный бой занимает видное место в истории советского военно-морского искусства, поскольку является единственным за всю Великую Отечественную войну эпизодом, когда наш надводный боевой корабль столкнулся с противником своего же класса и даже вышел из него как бы победителем. В качестве противника «Сокрушительного» обычно указывается немецкий эсминец Z-26. Однако в последнее время в печати появились материалы, в которых выдвигаются другие версии. Так, авторы ряда публикаций, справедливо указывая, что к описываемому моменту Z-26 был сильно поврежден и отстреливался от крейсера «Тринидад» из единственного уцелевшего орудия, а кружившие вокруг конвоя Z-24 и Z-25 находились достаточно далеко от места стычки, высказывают гипотезу, будто «Сокрушительный» вел бой с… английским эсминцем «Фьюри». Это представляется маловероятным, так как попадание в союзный эсминец (кстати, на следующий день пришедший в Мурманск) наверняка нашло бы отражение и в документах, и в исторической литературе. Более логично предположить, что мишенью комендорам «Сокрушительного» все же служил Z-26, только вот огонь по советскому эсминцу вел кто-то другой, поскольку первый 5-орудийный залп не мог сделать ни один из находившихся вблизи эсминцев (и английские, и немецкие корабли имели по 4 орудия главного калибра). Кстати, в донесении командира «Сокрушительного» ничего и не говорится о ведении немцами огня. Так что два упавших у борта залпа вполне могли принадлежать тому же крейсеру «Тринидад», принявшему «Сокрушительный» и «Гремящий» за Z-24 и Z-25. Во всяком случае, однозначного объяснения некоторых нестыковок в советском, немецком и английском описаниях этого боя нет.

В апреле «Сокрушительный», находясь в охранении конвоев, неоднократно отражал воздушные атаки, снова перенес 9-10-балльный шторм. Вечером 30 апреля он вступил в охранение торпедированного немецкой подлодкой крейсера «Эдинбург», имевшего на борту пять тонн золота, предназначенных для оплаты США по ленд-лизу. Однако нехватка топлива заставила «Сокрушительный» через 8 часов уйти в базу. Пополнив запас мазута, «Сокрушительный» вечером 1 мая вернулся к месту нахождения крейсера, но, увы, было уже поздно. За шесть часов до подхода эсминца «Эдинбург» был потоплен. Позднее англичане высказывали претензии относительно того, что советские эсминцы покинули их поврежденный крейсер в самый тяжелый момент. К командиру «Сокрушительного» и его команде эти претензии не имели никакого отношения и полностью относятся к командованию Северного флота, которое при планировании операции не учло запасов топлива и их расход на своих кораблях.

8 мая «Сокрушительный» дважды выходил в губу Ара для обстрела береговых целей. По данным разведки, оба обстрела были удачными и нанесли противнику определенный урон. Второй поход, однако, едва не закончился трагедией. Во время обстрела береговых целей «Сокрушительный» внезапно атаковали сразу 28 немецких самолетов. Эсминцу удалось срочно отклепать якорную цепь (выбирать якорь уже не было времени) и, удачно маневрируя, избежать попаданий от сыпавшихся на него градом бомб. При этом зенитчикам корабля удалось сбить из 37-мм автомата один бомбардировщик.

С 28 по 30 мая «Сокрушительный» вместе с «Грозным» и «Куйбышевым» находился в охранении союзного конвоя PQ-16. Транспорты конвоя все это время подвергались массированным атакам фашистских бомбардировщиков и торпедоносцев. 29 мая только за одну атаку немцы сбросили на суда конвоя 14 торпед, но ни одна из них не попала в цель, зато торпедоносец «фокке-вульф» был сбит 76-мм снарядом с «Сокрушительного» с дистанции 35 кабельтовых. На следующий день прямым попаданием 76-мм снаряда эсминца был уничтожен еще один самолет, на этот раз «Юнкерс-88», а два других — повреждены. И здесь команда «Сокрушительного» была лучшей из лучших. Что же касается зенитчиков эсминца, то они по праву считались лучшими на всем Северном флоте. Вечером 30 мая транспорты конвоя, надежно прикрываемые нашими эсминцами, благополучно достигли Кольского залива.

8 июля «Сокрушительный» вместе с «Гремящим» направлялись навстречу печально знаменитому конвою PQ-17. По пути эсминцы попали в плавучий 4-балльный лед. Вынужденные сбавить ход до малого и лишенные возможности маневрировать, они в ночь на 10 июля подверглись атаке четырех бомбардировщиков Ю-88, сбросивших на каждый корабль по 8 бомб. К счастью, прямых попаданий не было, но от близких разрывов «Сокрушительный» получил легкие повреждения и деформацию корпуса. Позже атака повторилась, однако эсминцам опять повезло — они без потерь отбили и эту атаку. Встретить транспорт нашим кораблям, однако, так и не удалось, и они вынуждены были возвратиться в Ваенгу.

В течение лета — осени 1942 года «Сокрушительный» прошел кратковременный планово-предупредительный ремонт. В это время корабль также использовался для конвоирования транспортов, занимался боевой подготовкой. Всего с начала войны до 1 сентября 1942 года «Сокрушительный» сделал 40 боевых походов, пройдя в общей сложности 22 385 миль за 1516 ходовых часов. Вне всяких сомнений, это был один из самых боевых кораблей советского ВМФ на тот период времени.

Всего за годы войны «Сокрушительный» выпустил 1639 130-мм снарядов (в том числе 84 — по самолетам), 855 — 76-мм и 2053 — 37-мм снаряда, сбив при этом 6 самолетов врага (2 из них совместно с другими кораблями). За это же время на корабле произошли два случая самопроизвольного выстрела торпед (во время одного из них погиб краснофлотец Старчиков). Еще два матроса утонули в результате несчастных случаев — этим исчерпываются потери личного состава корабля вплоть до его последнего похода. От боевого воздействия противника на «Сокрушительном» не пострадал ни один человек.

Из воспоминаний бывшего старшего торпедного электрика Фофанова Федора Семеновича (на май 1990 года проживал в деревне Азаполье Мезенского района Архангельской области). Ф.С. Фофанов проходил службу на «Сокрушительном» с 1939 по 1942 год:

«В 1939 году наш корабль перевели с Балтики на Север. Пришли в Полярное, и через 3–4 дня началась финская война. В 1940 году проходили учения, в которых участвовал и наш „Сокрушительный“. Возвращались в базу и в Мотовском заливе наскочили на свою подводную „малютку“. Отсекли ей нос по водонепроницаемому отсеку, а у „Сокрушительного“ пробило борт и помяло вал одной турбины. Наш корабль поставили в ремонт в Молотовск. В 1941 году нам ремонт завершили, и эсминец пошел в Мурманск. В 1942 году из североморцев была сформирована 42-я бригада морской пехоты и направлена под Сталинград. Попал туда служить связистом и я».

Моряки, направленные с «Сокрушительного» в морскую пехоту, сражались отчаянно и храбро, а имя мичмана Сергея Васильева навечно вписано в историю ВМФ. Васильев родился в 1909 году в Кашине в семье рабочего. Русский. Член КПСС. Подростком с дядей уехал в Ленинград, работал юнгой на торговом корабле, где вступил в комсомол. В Советской армии с 1932 г. Сверхсрочную службу проходил боцманом на эсминце «Сокрушительный» и одновременно учился. В январе 1942 года морской отряд, где служил Васильев, влился в 154-ю бригаду морской пехоты, дравшейся под Новгородом. В первом отдельном батальоне морской пехоты Сергей Васильев был секретарем партийного бюро. Веселого, быстрого в движении, сообразительного моряка звали мичманом, а чаще — политруком за его доброту и душевность.

Батальон, совершив трудный марш по заснеженным, вьюжным дорогам, на рассвете 23 февраля 1942 года вступил в бой. Предстояло очистить от гитлеровских захватчиков деревню Верхнюю Сосновку. Артиллерия отстала, и артиллерийской подготовки не получилось. На опушке леса фашисты заметили наступающие цепи и открыли по морякам сильный минометный огонь. Васильев шел в рядах пулеметной роты, под его руководством удалось вывезти несколько пулеметов на опушку и обстрелять деревню. В ответ полетели мины. Один «максим» был разбит, а политрук ранен — на рукаве маскхалата выступило красное пятно. Он остался в строю, нашел новое удобное место для пулеметов, помог расчетам оборудовать надежную огневую позицию. «Максимы» метко били по позициям врага. Роты батальона под их прикрытием продвигались ползком по заснеженному полю к деревне, до которой оставалось метров триста…

Кроме минометов у гитлеровцев заговорили еще две огневые точки: из двух дзотов на окраине деревни били крупнокалиберные пулеметы. Ряды наступающих редели. В пулеметной роте вышли из строя взводные. Вскоре тяжело ранило и командира роты. Васильев, приняв командование на себя, приказал вызвать к позиции, занятой пулеметчиками, расчеты противотанковых ружей. Этот момент и решил использовать мичман для решительной атаки. Бывший старшина роты П. Смирнов после войны вспоминал:

«Как только послышалась залповая стрельба ПТР, политрук рывком сбросил с головы капюшон маскхалата, поднялся во весь рост. У меня невольно вырвался крик: „Мичман, ложись, убьют!“ А он, держа в одной руке ушанку, в другой автомат, громко закричал: „Товарищи моряки, за мной, вперед! За Родину! За Сталина!“ И с развевающимися на ветру русыми волосами и распахнутыми белыми полами маскхалата, как на крыльях, бросился к вражеским позициям…

Моряки поднялись и бегом устремились к деревне. Бойцы соседних рот последовали за ними. Фашисты заметались, их огонь заметно ослаб. Наши пулеметчики ворвались в блиндаж».

В этой атаке Васильев ранен вторично. Но он участвует еще в рукопашной схватке, в изгнании фашистов из деревни. Заметив, что в большом доме гитлеровцы еще сопротивляются, сея смерть, политрук, уже трижды раненный, увлек группу матросов на штурм огневой точки врага.

Осколки разорвавшейся рядом мины оборвали жизнь коммуниста.

На следующий день батальон пошел дальше, на запад.

Сергей Васильев был похоронен на воинском кладбище села Залучье Старорусского района Новгородской области. Звание Героя Советского Союза С.Н. Васильеву присвоено посмертно 21 июля 1942 года. В послевоенное время моряками стали два сына моряка — Анатолий и Вадим. В городе Кашине именем Васильева названа улица.

Однако вернемся к «Сокрушительному». Подкрепление корпусов эсминцев проекта «7», к которым относился и «Сокрушительный», касалось главным образом района полубака, слабость которого выявил еще опыт советско-финской войны.

В особо суровых условиях эксплуатации кораблей проекта «7» на Северном флоте недостаточная прочность до переделки облегченных корпусов «семерок» имела весьма драматические последствия. Так, в мае 1942 года при восьмибалльном шторме произошло разрушение носовой оконечности эсминца «Громкий», но корабль каким-то чудом все же удалось спасти и отремонтировать.

Из воспоминаний кочегара эсминца «Громкий» С.Н. Табаринова:

«4 марта 1942 года „Громкий“ провожал союзный конвой PQ-8, и в условленном месте повернули в базу. Однако не рассчитали запас топлива с учетом штормовой погоды и, не дойдя до Кольского залива, остались без мазута. Котлы вышли из строя, корабль стало дрейфовать к берегу. Помощник командира капитан-лейтенант И.В. Потапов, главный боцман главный старшина Ф.К. Мошин и краснофлотец М.Д. Хрулев пошли на полубак готовить буксирное устройство. Мощная волна смыла троих с корабля, а оказать им помощь не могли, корабль не имел хода, а спускать шлюпку в сильнейший шторм значило подвергать смертельной опасности еще несколько человек. Нас разыскал в море дозорный тральщик и пытался взять на буксир. Все заводимые стальные швартовки рвались как нитки. Наконец в район дрейфа пришел буксир-спасатель и эсминец „Грозный“. Буксир с трудом привел „Громкий“ в бухту за островом Большой Олений. К нашему борту подошел „Грозный“ и начал перекачку мазута, кроме этого там приготовили для нас обед и передали нам его в бидонах. На этом злоключения не закончились. Налетел шквальный ветер и потащил наши два корабля на каменную банку. „Грозный“ погнул себе винты, а „Громкий“ поднял пары и малым ходом пошел в Кольский залив. Оба эсминца поставили на срочный ремонт в Росту.

5 мая 1942 года противник потеснил наши части, „Громкий“ срочно вышел из базы в губу Вичаны и оттуда вел огонь по наступающему противнику. По-видимому, мы очень мешали противнику в его действиях, и он послал против нас группу из 12 самолетов. Пришлось срочно сниматься с якоря и всеми силами отбиваться от самолетов. Бушевал шторм, и на переходе из Мотовского в Кольский залив корабль подвергся ударам огромных волн. В результате произошел разрыв обшивки корпуса в районе 37-го шпангоута. Лопнули листы верхней палубы, трещина пошла по обоим бортам ниже ватерлинии. Развернулись кормой к волне, попытались завести пластырь, но его срывало. Личный состав боролся за спасение корабля, все свободные от вахты помогали аварийной группе. Малым задним ходом эсминец пришел в Кольский залив, и нас срочно поставили в док. На заводе корпус подкрепили, приварили заплаты, и 20 июня „Громкий“ в сопровождении двух английских миноносцев пошел в Белое море на ремонт. Под Архангельском нас поставили в старый „петровский“ Лайский док, вернее большой котлован у реки с батопортом. В доке и мастерской рабочих не было: кто ушел на фронт, кто работал на разгрузке судов в Архангельске. Пришлось создавать ремонтную бригаду из личного состава, которую возглавил командир БЧ-V инженер капитан-лейтенант П.И. Бурханов. Сначала расшили обшивку в районе разрыва, вырезали поврежденные части набора, заменили их новыми, более усиленными, а затем произвели зашивку корпуса новыми стальными листами. Материалы нам поставляли с судостроительного завода в Молотовске. Личный состав, не занятый в ремонтной бригаде, проводил ремонт в своих боевых частях. Мы, кочегары, сменили все трубки в котлах, отремонтировали холодильники в испарителях, зачистили и пропарили все нефтяные цистерны. Ремонт в Лайском доке продолжался 3 месяца, после этого „Громкий“ своим ходом перешел в Молотовск на судостроительный завод».

«Громкому» повезло. Его корпус выдержал удары штормового Баренцева моря и не переломился до конца. Повезет ли в дальнейшем другим кораблям в аналогичных условиях, не знал никто…

Глава третья ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД

17 ноября 1942 года из Архангельска вышел в море очередной конвой PQ-15. Выгрузившиеся в Архангельском порту 26 союзных транспортов и 11 британских кораблей охранения возвращались в Исландию за новой партией военных грузов для сражающегося Советского Союза.

На первом этапе перехода в зоне ответственности Северного флота силы прикрытия конвоя всегда усиливались кораблями Северного флота. На этот раз для сопровождения PQ-15 были выделены лидер «Баку» под брейд-вымпелом командира дивизиона капитана 1-го ранга П.И. Колчина (командир лидера — капитан 2-го ранга В.П. Беляев) и эскадренный миноносец «Сокрушительный» (командир — капитан 3-го ранга М.А. Курилех). В условиях жестокого шторма, достигшего к утру 20 ноября ураганной силы, при частых снежных зарядах и практически нулевой видимости суда конвоя и корабли охранения потеряли друг друга из виду. Конвой рассеялся, и охранять стало, по существу, некого. Для судов конвоя тяжесть шторма компенсировалась безопасностью от возможных атак немецких подводных лодок и самолетов. Атаковать в штормовом море при столь огромной силе ветра и большом волнении было невозможно. Поэтому с разрешения командира конвоя советские корабли, не дойдя до назначенной точки сопровождения, стали самостоятельно возвращаться в базу.

При возвращении в Полярный на лидере «Баку» от ударов волн девятибалльной силы нарушилась герметичность корпуса, все носовые помещения по 29-й шпангоут были затоплены, вода проникла во 2-е и 3-е котельные отделения — в действии остался только котел № 1. Состояние корабля было критическим, крен доходил до 40° на борт. Личный состав вел отчаянную борьбу за непотопляемость. С серьезными повреждениями, но «Баку» все же дошел до базы, где вынужден был встать в ремонт.

Эсминцу «Сокрушительный» пришлось намного хуже. Сильный ветер со снежными зарядами развел большую волну. Скорость «Сокрушительного» упала до минимума, корабль держался носом против волны. Но это мало помогало. Вскоре «Баку» потерялся из виду, и, чтобы его обнаружить, с эсминца начали стрелять осветительными снарядами и светить прожектором, но безрезультатно…

Неизвестно, дал ли командир дивизиона капитан 1-го ранга Колчин приказание командиру «Сокрушительного» Курилеху идти в базу самостоятельно. Тот факт, что с «Сокрушительного» давали ракеты, пытаясь найти «Баку», говорит о том, что, скорее всего, никакой команды от комдива на эсминец не поступало вообще. Так что Курилеху пришлось действовать на свой страх и риск.

Таким образом, можно говорить о невыполнении комдивом своих прямых обязанностей — ведь он как командир отряда отвечал не только за лидер, на котором держал свой вымпел, но и за подчиненный ему эсминец. Колчин же, по существу, бросил «Сокрушительный» на произвол судьбы. Единственное, что оправдывает в данном случае комдива, — это бедственное положение самого «Баку», который едва добрался до базы. Разумеется, что в таком состоянии лидер не мог оказать никакой существенной помощи эсминцу. Скорее всего, именно этот аргумент был принят во внимание при разбирательстве происшедшего с «Сокрушительным», и Колчина никто ни в чем не обвинял. О нем как бы просто забыли.

Предоставленный сам себе, «Сокрушительный», последовательно меняя курс от 210 до 160° и постепенно сбавляя ход до 5 узлов, с трудом «выгребал» против волны, имея в действии главные котлы № 1 и 3 (№ 2 находился в «горячем резерве»), 2 турбогенератора, 2 турбопожарных насоса, запас топлива составлял около 45% от полного (только в районе машинно-котельных отделений), остальные запасы были в пределах нормы. 20 ноября в 14 ч. 30 мин. в кормовом кубрике услышали сильный треск (слышимый и на мостике) — это лопнули листы настила верхней палубы между кормовой надстройкой и 130-мм орудием № 4, как раз там, где заканчивались стрингеры и начинался район корпуса с поперечной системой набора (173-й шпангоут). Одновременно образовался гофр на наружной обшивке левого борта, затем последовал обрыв обоих валопроводов. В течение 3 минут кормовая часть оторвалась и затонула, унеся с собой шесть матросов, не успевших покинуть румпельное и другие кормовые отделения. Вскоре последовал мощный взрыв — это сработали, достигнув заданной глубины, взрыватели глубинных бомб… Ситуация в одно мгновение стала критической.

Оставшиеся кормовые отсеки быстро заполнялись водой до кормовой переборки 2-го машинного отделения (159-й шпангоут). Потерявший ход корабль развернуло лагом к волне, бортовая качка достигла 45–50°, килевая — 6°. Возник дифферент на корму, остойчивость несколько уменьшилась, что было заметно по увеличившемуся периоду качки; корабль «залеживался» в накрененном положении. Палубу и надстройки непрерывно накрывало волной, движение по верхней палубе было крайне затруднено, внизу же кипела напряженная работа: подкрепляли и уплотняли кормовую переборку машинного отделения, осушили отсеки 159–173-го шпангоута, использовав не только штатный эжектор, но и нефтеперекачивающий электронасос. Все механизмы действовали безотказно, полностью обеспечивалась работа водоотливных средств и освещения, фильтрация воды почти прекратилась, кормовые переборки поглощали удары волн, улучшилась остойчивость корабля и уменьшился дифферент. Ввели в действие даже резервный котел № 2 (проявил инициативу командир электромеханической боевой части), чтобы «загрузить работой личный состав». Оставалось лишь ждать помощи. Однако и эта надежда в условиях жесточайшего шторма была достаточно сомнительна…

Из военного дневника командующего Северным флотом адмирала А. Головко:

«20 ноября… Нынче тяжелый день. Вышел срок автономности еще одной подводной лодки. О причинах, почему она не возвратилась, приходится лишь гадать. Возможно, подорвалась на мине. Может быть, командир не справился с управлением и лодка провалилась на большую, чем мог выдержать корпус, глубину. Кто скажет, если свидетелей происшедшего нет…

Метеосводка плохая. К двум часам ветер в Баренцевом море усилился до девяти-десяти баллов. Представляю, что происходит сейчас там, где идет конвой, возвращающийся от нас и сопровождаемый нашими кораблями: лидером „Баку“ и эскадренным миноносцем „Сокрушительный“! Однако неясно, почему „Сокрушительный“ отвернул от конвоя прежде срока, не дойдя до назначенной точки сопровождения. Стало это известно из проходящей радиограммы, которую командир „Сокрушительного“ Курилех дал на лидер „Баку“ в адрес командира дивизиона Колчина около тринадцати часов: „Отвернул от конвоя, лег на курс сто девяносто, ход пять узлов“. Почему такой ход? Что-нибудь стряслось с котлами? Или сдают крепления? Предполагать беду не хочется, но майская история с „Громким“, у которого на волне оторвало нос, не выходит из головы. Полтора часа гадаем, в чем дело. Около 15 часов 30 минут приносят радиограмму, подписанную Курилехом: „Авария надводного корабля: широта 73 градуса 30 минут, долгота 43 градуса. Имею повреждения, хода дать не могу“. Теперь понятно, что дело серьезное. Жду, что донесет Колчин, но тот молчит, и в 17 часов поступает новая радиограмма от Курилеха: „Широта 73 градуса 30 минут, долгота 43 градуса, имею повреждения, хода нет, нуждаюсь в помощи“. Почему же молчит Колчин? Неужели потерял „Сокрушительный“ и собирается докладывать после того, как обнаружит его?

Не дожидаясь донесения, приказываю „Баку“ немедленно идти на помощь „Сокрушительному“. Одновременно приказываю: эскадренным миноносцам „Урицкий“ и „Куйбышев“, находящимся в Иоканке, и эскадренному миноносцу „Разумный“, находящемуся в Кольском заливе, также идти на помощь „Сокрушительному“ и, найдя его, вести в Кольский залив; спасательным судам „Шквал“ и „Память Руслана“, буксирному пароходу № 2 быть в готовности к выходу в море.

Эсминцы вышли по назначению. А спустя час, когда я проводил занятия с командирами соединений, поступила очередная радиограмма от Курилеха: „Корму оторвало волной до машинного отделения. Корма утонула. Держусь на поверхности. Ветер — зюйд, десять баллов…“

Итак, повторение истории с „Громким“, только у того оторвало нос, а у этого корму. „Громкого“ мы спасли, а вот на спасение „Сокрушительного“, учитывая место, время года и условия, в каких произошла авария, надежды мало. Хорошо, если спасем людей. Должно быть, уже есть жертвы: те, кто находился в момент аварии в кормовой части корабля.

Тяжелая история. И ведь что нелепо: „Сокрушительный“ только в начале войны закончил специальный ремонт (подкрепление корпуса).

21 ноября. Начальник штаба С.Г. Кучеров всю ночь нагонял тоску: ходил, вздыхал, высказывал самые мрачные мысли. Хватает и своих, но понимаю его: разве можно не переживать то, что стряслось на широте семьдесят четыре градуса?.. И все-таки правильнее переживать про себя. Какое бы ни было чрезвычайное происшествие, надо сдерживать себя, уметь находить выход из создавшегося положения, иметь в виду не только происшествия, но и всю обстановку.

Курилех сообщил, что „Сокрушительный“ более шести часов не продержится, так как затопляет корму, вернее, то, что теперь следует считать кормой. Было это около трех часов. Однако уже полдень, а корабль держится на плаву. Радиограммы продолжают поступать, причем тон донесений очень спокойный, чего я никак не ожидал от Курилеха. Что-то здесь непонятное. Фатализм?.. Мужество и фатализм далеки одно от другого.

Постепенно по донесениям вырисовывается следующая картина. „Баку“ и „Сокрушительный“ повернули обратно от конвоя вчера, каждый самостоятельно, не видя друг друга в снежных зарядах, рассчитывая соединиться в дальнейшем на переходе. „Сокрушительный“ шел курсом 210 градусов и подвергался сильному воздействию волны, которая била в левый борт. Поэтому командир корабля стал изменять курсы на ветер (последовательно на 190, 180 и 160 градусов) и уменьшать ход, сбавив скорость хода на последнем курсе до шести узлов. Это, однако, не могло помочь, и в 14 часов 30 минут в корпусе „Сокрушительного“ от ударов волн образовалась трещина на верхней палубе в кормовой части. Через три минуты кормовая часть отломилась по сто семьдесят третьему шпангоуту, а через десять минут затонула вместе с шестью краснофлотцами, которые не успели покинуть ее. В момент погружения кормовой части произошел взрыв глубинных бомб, находившихся в кормовых стеллажах. Оставшаяся на плаву часть корабля заполнилась водой по кормовую переборку второго машинного отделения. Как только был исправлен вышедший из строя радиопередатчик, „Сокрушительный“ в четырнадцать часов сорок минут сообщил Колчину об аварии и указал свое место. Эта проходящая радиограмма, повторенная неоднократно, была первым известием, из которого мы узнали об аварии.

Колчин так и не отыскал „Сокрушительный“. Был около, не увидел и в 9 часов, прекратив поиск, так как мазута осталось только на обратный путь, повернул в Кольский залив.

„Сокрушительный“ очень дрейфует — до четырех — четырех с половиной узлов по ветру. Пока мало уверенности, что эсминцы скоро найдут его, поэтому готовим к выходу вслед им две подводные лодки и „Громкий“.

Ближе всех к „Сокрушительному“, судя по донесениям, „Разумный“. Несмотря на большую волну, идет по двадцать-двадцать два узла, ищет по радиопеленгу.

И находит в 17 часов 55 минут. Молодец Соколов (С.К. Соколов — капитан 2-го ранга, командир дивизиона. Командиром корабля в то время был капитан 3-го ранга В.В. Федоров. — В.Ш.).

Место „Сокрушительного“ — широта 75 градусов 1 минута, долгота 41 градус 25 минут. Это в четырехстах двадцати милях к северу от Иоканьги.

Около 18 часов 15 минут подошли „Куйбышев“ (командир корабля Гончар) и „Урицкий“ (командир корабля Кручинин) под общим командованием Симонова (командир дивизиона). Также использовали радиопеленг.

Состояние моря в районе, где обнаружен „Сокрушительный“, не лучше, чем накануне. Попытки „Разумного“ подойти к потерпевшему аварию кораблю и взять его на буксир закончились неудачей. Дважды заводили буксир, и дважды буксир лопнул. Тем временем погода еще более ухудшилась. Доложив об этом, Соколов просил разрешения снять людей и отказаться от буксировки. Судя по всему, снять людей — единственная возможность спасти их. Решение Соколова правильное в первой части, но отказываться от буксировки преждевременно. Сперва надо снять людей, дальше будет видно.

Из следующего сообщения ясно, что Соколову не удалось ни то ни другое. Подойти к борту „Сокрушительного“ было невозможно. Корабли так сильно бросало, что они при сближении вплотную должны были разбиться от ударов друг о друга. Попытки удержать „Разумный“ машинами на месте при подходе на предельно возможную дистанцию успеха не имели. Много раз „Разумный“ приближался к „Сокрушительному“ для того, чтобы дать возможность людям поврежденного корабля перебраться на палубу „Разумного“. Удалось благополучно прыгнуть с борта „Сокрушительного“ на палубу „Разумного“ только одному человеку. Тем и закончились попытки Соколова снять людей.

Вскоре подошли „Куйбышев“ и „Урицкий“, оба типа „Новик“. Корабли этого типа лучше держатся на волне, что мне хорошо известно (я был старшим помощником на „Урицком“ еще на Балтике).

Поскольку от штаба флота послано оповещение о подводных лодках противника в этом районе, Соколов на „Разумном“ взял на себя задачу обеспечить корабли противолодочной обороной, а „Куйбышев“ и „Урицкий“ занялись снятием личного состава с „Сокрушительного“. Топлива на „Разумном“ мало, так что вот-вот запросится обратно, чтобы не попасть в положение „Громкого“, которого в свое время пришлось спасать, потому что он остался в море без топлива.

Из намерения Симонова подвести „Куйбышев“ бортом к „Сокрушительному“, конечно, ничего не получилось. Пришлось налаживать переправу людей при помощи беседки. Одновременно с аварийного корабля выпускался мазут, что несколько уменьшало волнение моря у борта. И все же стальные концы почти тотчас оборвались. Тогда был заведен пеньковый трос с „Куйбышева“ и к тросу прикреплена беседка. Переправлять людей таким способом, в такую волну, да еще в снежных зарядах казалось невозможным И все-таки это было сделано. Симонов распоряжался на корме, откуда заводил трос и куда начали переправлять людей „Сокрушительного“, а командир „Куйбышева“ Гончар с помощью машинного телеграфа управлял машинами, стараясь так маневрировать ходами, чтобы не порвать пеньковый трос. Оба, Симонов и Гончар, действовали не только умело, но и с большим искусством, оба в полной мере обладают морским мастерством, чутьем и волей.

Девяносто семь человек „Сокрушительного“ уже были переправлены на „Куйбышев“, когда и пеньковый трос лопнул.

Погода продолжала ухудшаться. Пришлось прибегнуть к другому способу: снимать людей при помощи спасательных кругов, ввязанных через каждые два метра в новый пеньковый трос. Такие тросы, каждый длиной в 300 метров, были поданы на „Сокрушительный“ с одного борта „Куйбышевым“, с противоположного — „Урицким“. Трудно представить, как все это выглядело в снежных зарядах, то и дело накрывавших корабли, при волнении моря семь-восемь баллов, в потемках… Тем не менее уже есть сообщение, что таким способом, подтягивая спасательные круги с людьми в них, удалось принять на борт „Куйбышева“ еще семьдесят девять человек. „Урицкий“ принял одиннадцать.

Мысли мои все время возвращаются к „Сокрушительному“, хотя приходится заниматься десятком других дел. Настроение — не пожелаю никому. Удастся ли спасти корабль?.. Пусть он на длительное время и не вояка, но восстановить его можно. Завтра к нему выйдет „Громкий“. Спасательные суда-буксировщики — держу наготове. Жду извещения, что „Сокрушительный“ взят на буксир. Как только эсминцы поведут его, двину спасательные суда навстречу.

22 ноября. Только что возвратился лидер „Баку“. Осмотрел его. Теперь можно представить себе, что творится там, где он был. Весь обратный путь от „Сокрушительного“ лидер шел в шторме. О силе шторма должно судить по серьезным повреждениям корабля. Лидер имеет трещины на полубаке, затоплены второе котельное отделение, рефрижераторное и носовое провизионное помещения, ряд пиллерсов погнут, палуба в нескольких местах сгофрировалась. Ударами волн сорвало шесть глубинных бомб, и они взорвались за кормой. В общем, лидеру требуется месячный ремонт.

Поведение Курилеха начинает проясняться. Это он все время считал нецелесообразным буксировать „Сокрушительный“. Соколов, по сути, лишь повторял в наш адрес семафоры, которые принимал от Курилеха. Сам Курилех, нарушив устав и старый морской обычай, покинул корабль чуть ли не с первой группой переправленных на „Куйбышев“. А должен был уходить последним.

Неожиданное извещение: „Разумный“ в 15 часов 15 минут, а „Куйбышев“ и „Урицкий“ в 15 часов 30 минут ушли от „Сокрушительного“, так как продолжать спасение личного состава при помощи концов и спасательных кругов нельзя, а ждать улучшения погоды не позволяет запас топлива: его на всех трех кораблях осталось в обрез на обратный путь. Перед уходом Симонов передал семафором на „Сокрушительный“, что все, кто остался на борту разломанного корабля, будут сняты подводной лодкой, как только улучшится погода.

Решение, принятое Симоновым, правильное. Продолжать снятие личного состава „Сокрушительного“ на эсминцы в той обстановке, которая сложилась, было невозможно. Волны стали перекатываться через корабли, и создалась угроза для жизни всех людей на всех кораблях. Снятие личного состава сопровождалось жертвами: восемь человек погибли от ударов волнами о корпус и под винтами, десять человек были подняты на борт „Куйбышева“ и „Урицкого“ в бессознательном состоянии, спасти их жизнь не удалось.

Всего принято: на „Куйбышев“ — 179 человек, на „Урицкий“ — 11, на „Разумный“ — один.

На борту „Сокрушительного“ осталось 15 человек, среди них минер старший лейтенант Лекарев и заместитель командира по политчасти БЧ-5 старший лейтенант Владимиров. Где же прочие лица командного состава? С Курилехом ясно: он поторопился спасти свою персону, а где заместитель, старпом, штурман, артиллерист и другие? Неужели последовали примеру Курилеха?..

Запрошенный по моему приказанию Владимиров сообщил, что командование покинуло корабль. Тут же он очень толково доложил о принятых им мерах: поднял пары, запустил механизмы. Заключительные слова донесения Владимирова: эсминец держится хорошо.

Жизнь все время вносит поправки в наши представления о людях. Владимиров, Лекарев и с ними 13 человек, оставшиеся на борту „Сокрушительного“, скорее всего, самые смелые люди из всего экипажа. Сердце сжимается при мысли, что именно они могут погибнуть.

Курилеха придется отдать под суд. Это, бесспорно, трус, личность без стыда и совести, не имеющая понятия ни о чести командира, ни о долге настоящего человека. Досадно, что не распознал Курилеха раньше.

В связи с уходом эсминцев от „Сокрушительного“ приказал немедленно отправляться туда „Громкому“. Он вышел в 17 часов. Сведения о его движении малоутешительные. В 18 часов 10 минут, при выходе из Кольского залива, лег на курс 60 градусов, шел со скоростью 20 узлов при слабом ветре и спокойном море. Однако по мере продвижения корабля на север, к 21 часу, ветер и волна постепенно усилились до шести баллов. Из-за сильных ударов волны в корпус ход „Громкого“ сбавлен до 15 узлов. Через 45 минут ветер и волна уже семь баллов. Уменьшив ход до десяти узлов, „Громкий“, чтобы ослабить удары волн, повернул на ветер.

Жалею, что не послал вчера к „Сокрушительному“ тральщики. Румянцев предлагал послать их, но я тогда не принял его предложения. Это моя ошибка. Был уверен: после того как эсминцы обнаружили „Сокрушительный“, они сумеют взять его на буксир. Потеряны сутки, ибо все равно необходимо посылать тральщики.

Вызываю П.В. Панфилова (командир дивизиона тральщиков) и ставлю ему задачу: выйти к „Сокрушительному“ с двумя тральщиками — ТГЦ-36 и ТГЦ-39; снять всех, кто остался на разломанном корабле; затем взять его на буксир и вести в Кольский залив, если позволит погода; если погода не позволит ни снять людей, ни буксировать корабль, то находиться у „Сокрушительного“ и охранять его до улучшения погоды; если же эсминец по его состоянию нельзя будет буксировать и при хорошей погоде, снять с него весь личный состав, после чего корабль подорвать и уничтожить. В 23 часа оба тральщика вышли по назначению.

Сутки заканчиваются ответом „Громкого“ на мой запрос, как ведет он себя на волне. Ответ получен ровно в 24 часа: вибрирует корма, волна и ветер — семь-восемь баллов, встречные, усиливаются, но двигаться корабль может. Все это малообнадеживающе».

Глава четвертая ПЯТНАДЦАТЬ КРАСНЫХ РАКЕТ

Ну а что происходило в это время на борту «Сокрушительного»? Вспоминает бывший комендор БЧ-2 Табалыкин Андрей Владимирович (в мае 1990 года проживал в г. Астрахань):

«Я пришел на эсминец „Сокрушительный“ 14 ноября 1939 года и служил в его экипаже до гибели корабля. Затем воевал на эсминце „Гремящий“.

Ситуация в тот роковой выход была крайне сложной: снег, ветер, десятибалльный шторм. Около 14 часов 22 ноября 1942 года в верхней палубе эсминца образовалась трещина. В 5-м кубрике было 10–12 человек. Услышав жуткий треск и увидев, как корму сразу же повело в сторону, я понял, что нельзя терять ни секунды, и выскочил через 4-й кубрик в тамбур предпоследним. Последним выбегал старшина группы торпедистов Петр Ершов, который помогал морякам из 5-го кубрика. Еще через мгновение — корму эсминца оторвало по 173-й шпангоут. Корма перевернулась и затонула. Вскоре раздался сильный взрыв глубинных бомб, оставшихся на ней.

В румпельном отсеке погиб стоящий на вахте мой друг краснофлотец Владимир Зимовец. Спасшиеся из кормовых кубриков через мостик 3-го орудия перебрались в носовые кубрики.

Корабль потерял ход, но механизмы корабля продолжали работать. Во 2-м машинном отделении аварийная группа откачивала забортную воду и крепила кормовую переборку. У аварийного дизеля (обеспечивая освещение корабля) до последних минут стоял моторист краснофлотец Терновой.

Еще сутки корабль дрейфовал на север. Корабль имел крен на левый борт (примерно 10 градусов) и вскоре стал обрастать льдом. Все способные вышли на палубу по авралу. Они стали скалывать лед и сбрасывать за борт все, что было не нужно: якоря, цепи, торпеды.

Работой на верхней палубе руководил главный боцман мичман Семен Сидельников. Внизу борьбой за живучесть руководили старшие лейтенанты Геннадий Лекарев и Илья Владимиров.

На вторые сутки пришел на помощь эсминец „Разумный“, но все попытки взять оставшуюся на плаву часть корпуса „Сокрушительного“ не увенчались успехом.

Тогда „Разумный“ воткнулся в полубак аварийного эсминца с правого борта, и моряки „Сокрушительного“ стали прыгать к нему на борт.

Удачно прыгнул только рулевой краснофлотец Петров. Несколько североморцев упали между кораблями и погибли».

Из воспоминаний бывшего матроса «Сокрушительного» Петра Ивановича Никифорова, прослужившего на эсминце с момента его постройки на Балтийском заводе до трагических событий 22 ноября 1942 года:

«…17 ноября 1942 года корабль в паре с лидером „Баку“ вышел из Кольского залива навстречу союзному конвою. Встретили, присоединились к конвою. 20 ноября закончили сопровождение и легли на обратный курс. Шторм усилился до ураганной силы. Скорость „Сокрушительного“ была минимальной, работала одна машина на 50 оборотов в минуту. И лидер вскоре растворился во мраке ночи.

В 1-м машинном отделении, где находился Никифоров, при замкнутой вентиляции температура была более 70 градусов. Вахту несли по полчаса. Не помню в каком часу в первом машинном отделении послышался страшный треск, о чем немедленно доложили в пост энергетики. Вслед за этим из жилой палубы к нам, в первое машинное отделение, стали прибегать свободные от вахты матросы с вестью о том, что „оторвало корму“. Это произошло, однако, не сразу, и опытные, доведенные до автоматизма в своих действиях в борьбе за живучесть корабля машинисты-турбинисты, пытавшиеся ставить подпоры на поперечную переборку и справиться с угрожающе расширяющейся щелью, покинули помещения только перед самым отрывом кормовой оконечности. Вместе с ней погибло двое электриков, находившихся в румпельном отделении, и четверо недавно прибывших на корабль молодых матросов, которые так укачались, что не смогли даже встать с коек и попытаться перебежать на уцелевшую часть корабля (кстати, времени на это хватило бы). Впрочем, один из них успел, в конце концов, выскочить на палубу, но корма к этому времени уже отошла на 7–8 метров, и он успел лишь помахать нам рукой. Прежде, когда оторвавшаяся часть корпуса погрузилась, послышались сильные взрывы глубинных бомб…

Надо сказать, что ранее я да и многие заметили трещину на верхней палубе в районе люка элеватора подачи снарядов к четвертому орудию. Как стало известно позднее, она образовалась вследствие недостаточной продольной прочности корабля, нерационального конструктивного оформления перехода продольной системы набора в поперечную и многократных циклических нагрузок на волнении.

В момент катастрофы „Сокрушительный“ находился в 400 милях от Кольского залива в позиции 73°30′ северной широты и 43° восточной долготы. От всего происшедшего личный состав некоторое время находился как бы в шоковом состоянии. Особенно это касалось большей части офицерского состава, словно отсутствующего на корабле: от него не поступало ни приказаний, ни какой-либо информации для личного состава.

После того как оторвало корму и корпус „Сокрушительного“ стал на 26 метров короче, верхняя палуба в кормовой части покалеченного корабля немного ушла в воду. Качка прекратилась. Командир эсминца капитан 3-го ранга М.А. Курилех приказал дать радиограмму о помощи открытым текстом. Для спасения личного состава и возможной буксировки „Сокрушительного“.

Первым получил приказание оказать помощь аварийному кораблю, разумеется, тот, кто был ближе всего, — шедший в базу лидер „Баку“. Однако тот сам находился в плачевном состоянии и уже был на подходе к базе. Разворачивать в штормовое море полуживой корабль было не только бессмысленно, но и преступно. Пришлось посылать на помощь „Сокрушительному“ другие корабли, стоявшие в это время в Ваенге и Иоканге: эсминцы „Разумный“, „Валериан Куйбышев“ и „Урицкий“. А время неумолимо шло, и с каждым часом надежда на спасение разломившегося эсминца таяла. Прошло более суток с момента аварии, прежде чем дрейфующий „Сокрушительный“ обнаружил однотипный с ним эсминец „Разумный“. Это произошло в 17 часов 55 минут 21 ноября.

После ряда безуспешных попыток буксировать в штормовых условиях поврежденный корабль всем стало очевидно, что „Сокрушительный“ уже не спасти. Теперь надо было попытаться хотя бы спасти его экипаж. „Разумный“ стал осторожно подходить к „Сокрушительному“ для спасения его экипажа.

Получив приказание приготовиться к эвакуации, механики прекратили работу котлов и механизмов, перестали действовать водоотливные средства — возобновилось затопление кормовых помещений. Однако попытки „Разумного“ спасти людей успеха не имели: только один моряк сумел благополучно перепрыгнуть на его палубу. Поэтому на „Сокрушительном“ снова подняли пар в котле № 3, ввели в действие работавшие раньше механизмы и в течение 40 минут осушили вновь затопленные отсеки. Тем временем в 18 часов 15 минут подошли эскадренные миноносцы „Куйбышев“ (командир капитан-лейтенант П.М. Гончар) и „Урицкий“ (капитан 3-го ранга В.В. Кручинин) — оба типа „Новик“, зарекомендовавший себя в суровых условиях Севера гораздо лучше, чем новые эсминцы проекта „7“. И на этот раз неоднократно рвались стальные буксирные концы, и снова решили спасать людей. На „Куйбышеве“ догадались соорудить подобие канатной дороги: по растительному тросу, закрепленному на обоих кораблях, перемещалась беседка, на которой и переправляли людей. С другого борта таким же образом действовал „Урицкий“. Когда все тросы оборвались, продолжали эвакуацию при помощи спасательных кругов, привязанных к пеньковым концам.

В 8 часов 22 ноября дошла очередь эвакуироваться и вахте у действующих механизмов. На этот раз механизмы оставили работающими (была включена одна форсунка на котле № 3), но вскоре вахту вернули на места, перейдя на работу котла № 2 и механизмов носового машинного отделения.

К 15 часам ветер и волнение моря еще более усилились, волны перекатывались через корабль. На эсминцах оставалось топлива едва на обратный переход, поэтому спасательные работы прекратили, оставив на аварийном корабле 15 человек. Перед уходом командир дивизиона капитан 2-го ранга Е.К. Симонов передал семафором на „Сокрушительный“, что все оставшиеся на корабле будут сняты подводной лодкой, „как только улучшится погода“».

Из воспоминаний П.И. Никифорова:

«До их прихода оставалось около суток. Личный состав „Сокрушительного“ в это время слонялся по кораблю без дела. Склады продуктов и обмундирования были открыты, и обычный корабельный порядок перестал поддерживаться…

Найдя в погодной кутерьме „Сокрушительный“, эсминцы немедленно приступили к спасательным операциям. Командование поставило им следующую задачу: отбуксировать аварийный корабль в Кольский залив или, если это не удастся, потопить его, предварительно сняв личный состав. Для того чтобы лучше представить условия проведения спасательных работ, следует упомянуть о метеорологических условиях в районе катастрофы — ураганный ветер силой 11 баллов, снежные заряды, крутая волна высотой 8-10 метров, температура около — 18 °C. Довольно светлую ночь сменил серенький день продолжительностью лишь 2–3 часа.

С прибывших эсминцев требовалось подать на „Сокрушительный“ толстый пеньковый канат и закрепить его за первое орудие. Через многие часы буксир наконец завели, но на первой же волне он лопнул. Вторая попытка — использовать якорную цепь — также окончилась неудачей. Убедившись, что эсминец не взять на буксир, командир дивизиона приказал приступить к спасению личного состава.

Поначалу людей пытались переправлять шлюпками, курсирующими между кораблями. Но первую же, спущенную с „Сокрушительного“, вскоре разбило в щепки волнами. „Разумный“ попытался подойти к борту „Сокрушительного“, что дало бы возможность его личному составу перейти на спасатель. На аварийном эсминце прозвучала команда: „Всем наверх со своими койками“. Последние предполагалось использовать в качестве кранцев: пробковые матрасы, завернутые в брезент, имели цилиндрическую форму и предохранили бы борта кораблей от повреждений при такой вынужденной „швартовке“. Выполняя приказ, личный состав эсминца собрался на верхней палубе, на правом борту, к которому должен был подойти „Разумный“. Котлы и машины „Сокрушительного“ не работали, освещение отсутствовало.

В этот момент я находился у среза полубака и наблюдал следующее: „Разумный“ под углом около 30 градусов к диаметральной плоскости „Сокрушительного“ медленно продвигался к нам. Форштевень „Разумного“ приподняло над волной, носовая же часть „Сокрушительного“ оказалась метров на восемь ниже. Если бы корабли еще несколько секунд оставались в таком положении, то „Разумный“ своим килем налетел бы на палубу полубака „Сокрушительного“ и оба эсминца наверняка бы погибли.

Но волна, приподнявшая „Разумный“, внезапно его опустила. Послышался сильный удар, и корабли отскочили друг от друга. В результате бортовая обшивка „Сокрушительного“ в районе кают-компании получила пробоину. В момент столкновения рулевой Петров сумел перепрыгнуть на полубак „Разумного“, но старшина 2-й статьи Крайнев, последовавший его примеру, упал между кораблями в воду. Он прыгал со среза полубака и не учел большого расстояния в этом месте между кораблями…

Увидев барахтающегося в воде человека, я немедленно бросил ему чудом оказавшийся под рукой конец. Крайнев зацепился за канат, но следующая волна либо ударила старшину о борт, либо оторвала от каната, и больше он на поверхности не показался…»

Это была седьмая жертва катастрофы и десятая с начала войны. В феврале 1942 года в результате несчастного случая (случайный выстрел торпедой в пост энергетики) погиб трюмный машинист И.В. Старчиков. Матрос Г.Г. Андреев упал за борт и утонул в походе в сентябре того же года. Третья жертва — машинист В.Е. Каляев — пропал в море при невыясненных обстоятельствах…

Вот как описывает сложившуюся ситуацию в повести «Война на море» Анатолий Азольский:

«Более чем на полкабельтова эсминец от „семерки“ не отдаляли, постоянно держа ее в видимости, но после семафора она, светящая прожекторами, внезапно затемнилась, и не было смысла запрашивать, что на ней произошло: команда, спасаясь, бросила работающие механизмы и покинула котельные отделения. Прожектора эсминца осветили громождение людей у трубы, на полубаке и шкафутах. При швартовке корабли могли раздавиться друг о друга, какие бы кранцы ни вываливались за борт. Обогнув „семерку“, эсминец занял позицию, чтобы набрать скорость, подлететь к ней. Оба корабля оказались на гребнях волн, а затем „семерка“ скатилась вниз, к подножию обрывистой водной горы, на вершине которой держался эсминец, начавший падение в момент, когда „семерку“ стало поднимать. Как на качелях, поднимались они и опускались, соскальзывали вниз и легко взбегали на высоту трехэтажного дома, и эсминец пошел на сближение, исполняя маневр, который мог удасться, а мог и не получиться, но стихия властно распорядилась по-своему, „семерку“ вдруг развернуло, отбросило и поставило под таран. Эсминец полным ходом устремлялся к ней, еще минута — и форштевень его воткнется в корпус беззащитного корабля. В самый последний момент тычок волны убрал „семерку“, эсминец в нескольких метрах проскочил мимо кормового орудия, в луче прожектора мостик увидел как бы в поперечном разрезе — эскадренный миноносец проекта „7“, спущенный на воду в августе 1937 года заводом № 189 им С. Орджоникидзе. Всего секунду длилось это видение — развороченное нутро, продавленные переборки и два обломанных гребных вала. Всего одну секунду, но мостик потерял рассудок и управление собою, уже смирившись с собственной гибелью, потому что эсминец вонзался — под углом тридцать градусов — в подножие следующей горы, чтоб зарыться в ней навечно: волна была такой длины, что выбраться из нее нельзя уже. Эсминец пикировал как самолет с экипажем и пассажирами, и уйти на дно ему помешала стихия, решившая позабавиться, продлить мучения обоих кораблей. Чудо явилось: ветровые волны и в толще вод боролись отчаянно с зыбью, схватка выдавила к поверхности противоволну, которая всегда в волне, как вогнутость в выпуклости. Ни с того ни с сего эсминец вдруг прислонился бортом к волне и сам собой пошел курсом, перпендикулярным тому, каким несся в уготовленную ему могилу. Закрученные потоки слизали с палубы все, что еще не было стянуто в воду, людей на мостике опрокинуло и разметало, и они, встав на ноги, пересчитали друг друга, начав с рулевого, а затем обзвонили боевые посты, прежде всего — верхние, где, привязанные к креслам, оставались наводчики. Оба прожектора прошлись желтыми щупальцами по палубе, давая мостику видеть следы учиненного погрома. Спасательные плотики и круги, шлюпки, антенны, обвесы, принайтовленный груз для Иоканьги — все снесено. Командир БЧ-5 доложил: резко увеличилась соленость котельной воды.

Доклад этот был каплей, переполнившей терпение мостика, возмущенного сволочным нравом стихий. Мостик решил спасать „семерку“ любыми способами…

Не будь этого слепого полета в трехсотметровую глубь моря, не явись щедрое чудо избавления от гибели, на эсминце не додумались бы, пожалуй, до канатной переправы, связывавшей мостик „семерки“ с кормою эсминца. Сигнальный фонарь долбил и долбил морзянкой по сереющему обрубку, пока на нем вновь не заработал дизель. Эсминец перестал таиться и осторожничать, эсминец светил всем, чем можно, бояться некого и незачем — решил командир. Ветер — переменного направления и переменной силы, но соответствует десятибалльному шторму, а тот раскачал и смешал подповерхностные воды, на глубине торпедного залпа такая болтанка, что немецкая подводная лодка побоится выпускать торпеды, они могут не выйти из аппаратов. Об авиации и думать не стоит. Освещенный эсминец давал „семерке“ понять, что он здесь, рядом, и никуда не уйдет, пока не снимет всю команду…

С кормы метнули бросательный, и на „семерке“ вытащили пеньковый трос, протянули его до мостика и закрепили там. На корме эсминца появилась беседка, сиденье со спинкой из парусины, на котором при стоянках в базе за борт опускали краснофлотцев — чистить или красить корпус. Шкив ее навесили на пеньковый трос, теперь беседка с двумя ходовыми концами могла передвигаться по тросу взад и вперед, куда потащат… Тросу не только дали слабину, его еще на полшлага набросили на поднятый ствол кормового орудия, чтоб поворотом и подъемом его регулировать движение беседки».

Из воспоминаний П.И. Никифорова:

«Второй способ спасения экипажа оказался неудачным. Обстановка осложнилась. Поскольку в жилых помещениях не было света, машинисты-турбинисты и котельные машинисты, собравшись на верхней палубе, расположились за котельным кожухом. Сидя на палубе, я почувствовал, что корабль медленно кренится на правый борт, и свою тревогу немедленно высказал окружающим. Как оказалось, крен был вызван пресной водой, переливавшейся из бортовых цистерн левого борта на правый по не перекрытой клинкетом магистрали. Это обстоятельство вызвало тревогу и подсказало нам, что надо разжечь котлы, дать тепло и свет в жилые палубы и, самое главное, откачать из трюмов воду. Без чьих-либо приказаний машинисты-турбинисты, котельные машинисты, электрики и трюмные машинисты разошлись по своим боевым постам и, запустив механизмы, вдохнули жизнь в гибнущий корабль. Одновременно перекрыли клинкеты трубопроводов бортовых цистерн пресной воды.

После неудавшейся попытки спасения личного состава „Разумным“ наступила пауза — экипаж „Сокрушительного“ не знал, что делать дальше, и пребывал в некоторой неуверенности. Решив пройти по кораблю и посмотреть, что делается в подразделениях, я побывал на мостике и в жилых палубах. В носовом отсеке располагались вещевой склад и кладовые сухой и мокрой провизии. Из открытого вещевого склада можно было брать любое обмундирование — от носков до шубы, — но никто к ним не прикоснулся. Сухую провизионку, где хранились продукты питания, тоже открыли, и я взял булки и консервы. В это время появился матрос из боцманской команды (фамилии не помню), который мне сказал: „Здесь, в мокрой провизионке, под замком находится сто литров водки, сам выгружал. Жаль, что добро пропадает, давай, Петя, собьем замок!“ Я с ним не согласился и ушел. Через некоторое время этот матрос все-таки сбил замок и, набрав чемоданчик поллитровок, разнес по кораблю весть о возможности выпить. Некоторые моряки этим воспользовались… Предвидя, что силы могут пригодиться, я выпил граммов сто и хорошо поел. Под срезом полубака играли на баянах и пели „Раскинулось море широко“. Никто из офицеров в происходящее не вмешивался…

Через какое-то время организовали спасение личного состава оригинальным способом. Он заключался в следующем: „Валериан Куйбышев“, подрабатывая машинами и правя рулем, подошел к носовой части „Сокрушительного“ и подал на него канат, на котором связали „восьмерку“. Один конец каната находился на аварийном эсминце, второй — у спасателей. Моряк вдевал ноги в „восьмерку“, держался за канат и после соответствующей команды вскоре оказывался на „Валериане Куйбышеве“.

На полубаке „Сокрушительного“ образовалась очередь терпеливо ожидавших спасения. И я было занял в ней место, но поступило приказание „машинистам и кочегарам занять свои боевые посты“, и пришлось идти во второе машинное отделение. В это время на корабле находился весь офицерский состав. Но уже в четвертом или пятом десятке спасающихся оказались доктор Иванов и командир БЧ-4 Анисимов, между которыми при посадке даже произошла стычка, кому спасаться первому.

Этот позорный случай произошел в присутствии большого числа краснофлотцев, дисциплинированно выстроившихся на палубе, и удивительно, что спорщиков возмущенные матросы не выбросили за борт. За эти „художества“ Иванов и Анисимов впоследствии угодили в штрафной батальон.

Поскольку командир корабля капитан 3-го ранга Курилех сказался больным, матросы на руках перенесли его на полубак, посадили в „восьмерку“ и переправили на „Валериан Куйбышев“. Этим они оказали командиру „медвежью услугу“, и впоследствии за самовольный преждевременный уход с гибнущего корабля трибунал вынес ему самый суровый приговор. Вскоре тем же путем ушли командиры: БЧ-5 — Сухарев, БЧ-2 — Исаенко, БЧ-1 — Григорьев, замполит Калмыков и старпом Рудаков. Из офицеров на „Сокрушительном“ остались командир БЧ-3 Лекарев и политрук БЧ-5 Владимиров.

Личным составом с момента аварии никто толком не занимался, а теперь наступило полное безвластие. Оценив ситуацию, старший лейтенант Лекарев собрал около 50 матросов в третьей палубе и заявил примерно следующее: „Командование корабль покинуло, но кто-то из оставшихся должен руководить; или выбирайте командира из своей среды, или разрешите командовать мне“. Моряки единогласно проголосовали за нового командира — Лекарева. На корабле остался один сигнальщик — Нагорный, постоянно несший на мостике вахту. Когда выборы командира закончились, он прибежал в третью палубу и доложил: „Товарищ старший лейтенант, сейчас нас будут расстреливать!“ В ответ Лекарев скомандовал: „Артиллеристы к орудиям, орудия зарядить! Нагорному запросить командира дивизиона, в чем дело?“

Оказывается, на „Валериане Куйбышеве“ служил сигнальщик, друг Нагорного. Он и передал на „Сокрушительный“ неправильную информацию. На самом деле командир дивизиона Симонов приказал командиру „Валериана Куйбышева“ Гончару, что сначала надо снять личный состав, а затем „Сокрушительный“ расстрелять. Приятель Нагорного услышал именно вторую часть фразы, что и привело к недоразумению…

Спустившись во второе машинное отделение, я попал как бы в молоко — настолько оно было окутано паром. Первое, что требовалось сделать, — это удалить из отсека пар, откачать из трюма воду и дать свет. Вспомнив все, чему учили, в кромешной тьме, зная каждый сантиметр машинного отделения, я на ощупь запустил электрогенератор, насосы и вентиляторы.

Через несколько минут в отсеке стало светло и трюм был осушен. Механизмы, которые мы так лелеяли и берегли, работали безукоризненно. Стало как-то приятно и даже радостно — жизнь продолжалась!

Создалось даже впечатление, что корабль стоит где-то в Кольском заливе и несется ночная вахта — все казалось таким привычным и много раз пройденным. Но что это за вахта, когда в машине я один и на настиле валяются бушлат и валенки. Нет уставного, годами отработанного порядка!

В машинном отделении, за кормовой переборкой которого бушевало Баренцево море, я находился несколько часов. Она — эта 8-10-миллиметровая стальная преграда — спасла „Сокрушительный“ от затопления, а две сотни его боевой команды от гибели…

Усталость и нервное напряжение дали о себе знать, появились сильные колющие боли в груди, и меня сменили. Я ушел в пост энергетики, где главстаршина Белов добровольно и бессменно нес вахту дежурного механика, и стал ему помогать советами, как удержать корабль на плаву.

Тем временем спасение людей, очевидно из-за опасности повреждения „Валериана Куйбышева“, прекратили. Взамен применили другой способ, заключающийся в том, что с „Сокрушительного“ пустили по волне канат, привязав к нему несколько спасательных кругов. Конец каната подняли на борт „Валериана Куйбышева“, и через некоторое время между кораблями образовалась своеобразная переправа.

Здесь необходимо упомянуть о хозяйственной сметке моего друга — боцмана Семена Семеновича Сидельникова, который запасся на стоявших в Кольском заливе поврежденных английских судах большим количеством добротных канатов. Без этих боцманских трофеев, полагаю, этот способ спасения людей оказался бы невозможен. Именно Сидельников, наш дорогой старший товарищ, надел на многих спасательные круги и с добрыми пожеланиями отправил на „Валериан Куйбышев“ и „Урицкий“, а сам остался на обреченном корабле и погиб…

В первой партии на спасательных кругах (человека привязывали к кругу, крепко прикрепленному к канату) начали переправляться шесть человек. Очевидно, из-за непрочного крепления кочегара Федора Переверзева оторвало волной и унесло в море. Он долго кричал: „Спасите, помогите!“, но спасти его оказалось невозможно. Это была восьмая жертва…

Часа через два таким же образом пошла вторая партия из девяти человек, в нее главстаршина Белов включил и меня.

Способ спасения экипажа был необычным. Эсминец „Куйбышев“ подрабатывая машинами и рулем, подходил кормой как можно ближе под нос „Сокрушительного“. Канат вязали „восьмеркой“: один конец — на корме у спасающих, второй — у спасающихся. Спасаемый моряк вдевал ногу в „восьмерку“ и по команде, держась за канат, вскоре оказывался на „Куйбышеве“. На нашем полубаке стояла очередь переправляемых. В ней находился весь офицерский состав, кроме Владимирова и Лекарева.

Хорошо помню, как боцман Сидельников взял круги и проинструктировал нас. Я его попросил: „Ну, дорогой, завяжи, чтоб я тебя всю жизнь помнил“. До меня за бортом в море уже находились трое, я прыгнул четвертым. Оставшиеся пятеро готовились на палубе к переправе. В воде поругивались: вода-то холодная, около нуля градусов, да пронизывающий ветер. Волной о борт может так ударить, что и на „Валериан Куйбышев“ перебираться не потребуется.

Наконец все девять человек оказались в воде, и нас потянули к кораблю-спасателю. Волна такая высокая, что его и вовсе не видно. Настроение невеселое, но страха не испытывал. Во время переправы два раза уходил с головой в воду, к счастью, ненадолго: работая руками и ногами, выбирался наверх и, глотнув воздуха, радовался, что остался жив.

Приближаемся к борту „Валериана Куйбышева“, из воды вытаскивают первых. Видно, как при крене тяжело работать спасателям — во время качки обнажается днище эсминца, покрытое ракушками. Наконец упираюсь ногами в борт и сразу отталкиваюсь, чтобы не затянуло под корабль, к винтам. Вытащили меня на палубу, а развязать намокшие узлы не могут. На вахтах, при стоянке на рейде или у стенки, когда за механизмами особенно присматривать не надо, машинисты-турбинисты обычно делали ножи. Я изготовил два. Один подарил матросу, уходящему на сухопутный фронт под Сталинград, а другой — миниатюрный кортик — носил с собой. Он-то и выручил — веревки вмиг обрезали, и меня как мешок спустили по трапу в жилую палубу.

В этот момент я почувствовал сильную боль в застылых от холода руках и ногах. Помню, кто-то из матросов натирал мне ледяной водой руки, другой вливал в рот спирт. После этих процедур одели в сухое — и я через полчаса ожил, даже появился аппетит.

Вслед за нашей партией на „Валериане Куйбышеве“ приняли последовательно 18 и 21 человека. В последней группе на борт эсминца мертвыми подняли троих, несколько человек попали под винты. „Урицкий“ спас десятерых, одиннадцатый погиб…

На „Сокрушительном“ была и… англичанка Мэри. Как-то при совместной стоянке с английскими кораблями наши матросы увели с одного из них небольшую черненькую собачку, прозванную на эсминце Мэри. Чья-то сердобольная душа, посадив собачку в чемодан и привязав его к канату, захотела спасти любимицу команды. Но спасатели, заподозрив, что в чемодане чье-то барахло, обрезали конец, и бедный пес погиб…

Спасенные в двух последних группах оказались в худшем положении: кончился спирт, не хватало сухой одежды, в палубе же было довольно прохладно. Помню, когда мичман Коротаев, полураздетый, озябший, лежал на рундуке с ненормальными, какими-то стеклянными глазами, его била дрожь, и мы с Володей Будаевым согревали его своими телами».

Вот как «увидел» писатель Анатолий Азольский эвакуацию экипажа «Сокрушительного»:

«Когда на пятьдесят втором человеке оборвалась беседочная линия, лопнули нервные, пронизанные кровью волокна, соединявшие оба корабля в единый организм, на „семерке“ произошло то же, что и сутки после отрыва кормы: она обесточилась, и темнота полярной ночи воцарилась во всех помещениях корабля. „Семерка“ испускала последний дух. И вновь жажду жизни пробудил в ней эсминец, начавший прожекторами тире гвоздить по гибнущему кораблю, — так ударами ноги подними с земли упавшего или уснувшего. И „семерка“ очнулась, осветила, приняла бросательный конец, вытащила трос, притянула к себе беседку, отправила на эсминец пятьдесят третьего, потом пятьдесят четвертого.

Но и эсминец обрел второе дыхание. Он уже принял семьдесят тонн воды, наглотавшись ею почти до потери остойчивости и чудом держась на плаву. На оба шкафута его вдруг высыпали — без команды с мостика — краснофлотцы.

Их выгнала на палубу злоба. Третьи сутки над ними издевался шторм, загоняя в корабельные низы, заставляя покидать верхние боевые посты, и терпение людей, смирившихся, казалось бы, со свирепой властью стихии, исчерпалось. Они уже не боялись ни волны, ни ветра, ни холода, а некоторые, презирая смерть и ненавидя непокоряющееся море, сбросили капковые бушлаты и являли себя Арктике в бескозырках и тельняшках. Они готовы были с беседкой и тросом в зубах плыть к „семерке“, погружавшейся во мрак, в неизвестность, и людей с той же „семерки“ братва уже встречала по-другому, не нянчилась с ними, не несла корешей быстренько к фельдшеру, а невеликодушно зубоскалила, потешаясь над теми, кто, будучи не раненным, потерял рассудок от страха и спирта, который там, на черном обрубке корабля, сохранял им жизнь. „Еще один ханурик!“ — кричали они, сбрасывая в люк человека. „Сейчас опохмелим!“ — гоготали они, спуская в кормовой кубрик упирающегося. „Бабу дадим!“ — со смехом обещали они тем, кого затаскивали в старшинскую кают-компанию.

И фельдшер ухитрялся всех помнить, всех записывать. Первым в списке был боцманенок, третьим — трюмный машинист, под номером вторым значился некто с пометкою „сотрясение мозга“, человек без фамилии, должности и звания, но мало кто не знал, что в одной из кают — охраняемый часовым командир гибнущей „семерки“. И штурмана уже втащили на жилую палубу, и еще двое из комсостава прибыли, и еще один, замполит „семерки“, таинственным узником содержащийся под стражею.

Девяносто второй спикировал на корму, беседка пошла за следующим. Корабли, чтоб не ослепляться направленными встык прожекторами, обозначали себя вспышками сигнальных фонарей. Боцман обходил подуставшую братву с фляжкой спирта, братва висела на штормовых леерах, из рук не выпуская беседочный конец…

Девяносто третий спланировал, опустился мягко, беседка потянулась назад… На девяносто девятом снова лопнул трос, и беседка с человеком вонзилась в воду… „Семерке“, кажется, не на что было уже рассчитывать. Троса нет, беседки нет, командующий второй раз запрашивает о топливе, которого едва хватит до базы. Тральщикам же надобно двадцать с чем-то часов, чтоб приблизиться к „семерке“, плавающему гробу, пока еще плавающему…

Трос, на носовой шпиль заведенный, растянули по палубе и начали ввязывать в него спасательные круги, найденные боцманом в ахтерпике. Решено было переправлять людей с „семерки“ на эсминец наименее проверенным и самым трудновыполнимым способом, но то, что спасать надо именно так, подтвердил сигнальный фонарь: исполняющий обязанности командира старший лейтенант Иваньев осведомлялся, сколько кругов на тросе. Ответили: семь! Последующий обмен семафорами носил деловой характер… Эсминец заверил, что с „семерки“ будут сняты все до единого человека.

Ветер, как угорелый метавшийся, избрал себе наконец направление, и эсминец выбросил трос так, чтоб его прибило к борту „семерки“. Мало кто верил в затеянное из-за оптического обмана: крен доходил до тридцати градусов, но казался значительно большим, потому что вместе с кораблями вправо и влево валились прожекторы, как бы увеличивая размах качки. Как только гирлянда из семи кругов достигла „семерки“, эсминец дал задний ход, потравливая трос, а затем начал выбирать его… Первый блин получился комом, в воду прыгнуло не семь человек, а больше, один из них так вцепился в круг, что только размозжением пальцев уже на палубе эсминца его удалось отцепить от троса. Последнего вытащили мертвым. Неудержимую прыть показывал краснофлотец, норовивший прыгнуть в воду, чтоб вплавь добраться до Полярного. Его избили, скрутили, швырнули в кубрик, привязали к пиллерсу. Остальные, на шкафут вытащенные, устремлялись сломя голову подальше от кормы, их ловили, им заламывали руки, снимали с них одежду, терли и мяли, приводя в разум и чувство.

На „семерке“ же происходило нечто странное. Шарившие по приплюснутому небу прожекторные огни скрестились на трубе, создав шаровидный белый комок, а сигнальный мостик на вызовы эсминца не отвечал. Несколько минут длилось это, затем прожекторы вновь стали шарить по мгле, и комок растворился, сквозь пелену дождя и снега… дали семафор: „В первом круге будет командир БЧ-4 с шифрами“. Смысл этого текста мостик оценил позднее, когда поступило строжайшее указание командующего флотом: „Принять все меры по спасению, доставке или уничтожению шифров. В последнем случае узнайте о номере акта по уничтожению с перечислением фамилий подписавших акт“.

Шифры были в прорезиненном мешочке на груди командира БЧ-4, от груза его освободили, пытались узнать, что освещали все прожекторы и фонари у места, где полубак переходит в шкафут, но командир БЧ мычал голодным теленком, хватанул стакан спирта и свалился. Остальные шестеро на тросе вели себя диковато, но на мостике поняли: там, на „семерке“, в воду будут прыгать теперь семь человек, не больше, по числу спасательных кругов. И перед растиркой спиртом людей придется обмывать бензином…Хлесткую волну у борта стали поливать мазутом, усмиряя воду и ублажая стихию.

На мостик поднялся механик, встал перед командиром, молчал. На предложение катиться к такой-то матери ответил все тем же молчанием, потому что все самое необходимое и страшное было сказано по телефону. Топливо катастрофически быстро кончалось, котел № 1 вышел из строя, та же беда может случиться с турбинами, более десяти узлов хода давать нельзя.

Два спасательных круга были оторваны от троса, но убавилось и людей на „семерке“. Связист подал командиру шифровку — командующий приказывал немедленно возвращаться в базу».

Из воспоминаний П.И. Никифорова:

«Спасательные операции почему-то прекратили, и корабли-спасатели взяли курс на Кольский залив, когда на „Сокрушительном“ оставалось 15 человек…

Командование объяснило это тем, что на аварийном эсминце никто не принимал канат. Как я полагаю, оставшиеся на „Сокрушительном“ должны были обеспечить встречу тральщиков и подводной лодки, которые, как нам объявили, вышли навстречу кораблю, чтобы отбуксировать его в Кольский залив».

На самом деле все обстояло не совсем так. Об отсутствии людей, готовых принять канат, спасенным сказали для их спокойствия.

В 8 часов 22 ноября дошла очередь эвакуироваться и вахте у действующих механизмов. На этот раз механизмы оставили работающими (была включена одна форсунка на котле № 3), но вскоре вахту вернули на места, перейдя на работу котла № 2 и механизмов носового машинного отделения.

К 15 часов ветер и волнение моря еще более усилились, волны перекатывались через корабль. На эсминцах оставалось топлива едва на обратный переход, поэтому спасательные работы прекратили, оставив на аварийном корабле 15 человек. Перед уходом командир дивизиона капитан 2-го ранга Е.К. Симонов передал семафором на «Сокрушительный», что все оставшиеся на корабле будут сняты подводной лодкой, «как только улучшится погода».

И вновь обратимся к Анатолию Азольскому. «Приказ получен, приказ подлежит исполнению, но эсминец не отходил от „семерки“, оттягивая момент прощания с нею. Мостик сбился со счета, складывая и вычитая. Двести тридцать шесть человек по сто восемьдесят два спасено, с кормой ушло в воду несколько, один погиб с беседкой, не одного оторвало от троса… А доложить командующему надо, и подсчеты затруднены тем, что командир „семерки“ в сознание не приходит, а помощник никаких сведений давать не хочет…

Секущими ударами ветер бросал корабли на волны, а те возвращали их ветру… Спросили, наконец, сколько человек осталось на борту. Он („Сокрушительный“. — В.Ш.) ответил: „Пятьдесят мазута“. Вопрос повторили, прибавив, что тральщики уже на подходе. Тогда над „семеркой“ взвилась ракета, потом другая, третья… На мостике решили поначалу, что используется таблица условных сигналов, но пошла четвертая ракета, пятая, и стало понятно: каждая ракета — это прощальный залп над еще невырытой могилой, и таких ракет насчитали пятнадцать.

Эсминец лег на курс 215°. Ветер начал стихать. Командир спал стоя. Иссеченные лица осторожно протирали и обмазывали. Кок принес мостику ведро тухлой рыбы и мешок сухарей. Умерло пять краснофлотцев от переохлаждения. Вдруг засияли звезды, штурман определился, обсервованное место всего на пять миль разнилось от счислимого, что казалось немыслимым, чем потом штурман чрезвычайно гордился, на все вопросы о погибшей „семерке“ отвечая так: „Невязка-то — меньше пяти миль!“»

Должности и специальности офицеров, старшин и краснофлотцев, оставленных на «Сокрушительном» после ухода спасателей, со всей определенностью свидетельствуют об их задаче: удержать корабль на плаву до подхода буксировщиков. Горстку мужественных людей возглавил командир минно-торпедной боевой части старший лейтенант Геннадий Евдокимович Лекарев, политрук БЧ-5 старший лейтенант Илья Александрович Владимиров принял на себя обязанности его заместителя. Состав вахты у действующих механизмов и тех, кто обеспечивал непотопляемость корабля и возможность его буксировки, мы можем назвать поименно. Вот этот список: главный боцман мичман Сидельников Семен Семенович, которому обязана своим спасением основная часть экипажа корабля, старшина команды трюмных машинистов главный старшина Белов Василий Степанович, исполняющий обязанности вахтенного механика, командир отделения машинистов старшина 2-й статьи Бойко Трофим Маркович, командир отделения мотористов старшина 2-й статьи Терновой Василий Иванович, старшие краснофлотцы машинист-турбинист Гаврилов Николай Кузьмич, котельные машинисты Любимов Федор Николаевич и Пурыгин Василий Иванович, дальномерщик Чиберако Григорий Федорович, краснофлотцы котельные машинисты Артемьев Прохор Степанович и Дремлюга Григорий Семенович, трюмный машинист Савинов Михаил Петрович, электрик Зимовец Владимир Павлович и сигнальщик Нагорный Федор Васильевич. Эти герои исполнили свой долг до конца и погибли на боевых постах вместе с кораблем.

Не было только с ними командира корабля: капитан 3-го ранга Курилех покинул вверенный ему корабль среди первой полусотни спасенных, а вскоре за ним последовал его заместитель Коновалов.

Из военного дневника командующего Северным флотом адмирала А. Головко:

«23 ноября… „Громкому“ достается. К двум часам ветер в районе его перехода усилился до восьми баллов, и корабль сбавил ход до шести узлов, но это не очень помогает. В машинное и котельное отделения начала поступать в значительном количестве вода. Обнаружилась неисправность руля. В 2 часа 25 минут корабль повернул на обратный курс, что позволяло производить откачку воды. Через три часа воду откачали. „Громкий“ повернул на прежний курс (к „Сокрушительному“), но ветер к 6 часам снова усилился (до девяти баллов). Эсминец стал сильно зарываться в волну и принимать на себя большие массы воды. Отмечена вибрация кормовой части, могущая повлиять на целость корпуса и водонепроницаемых переборок в кормовой части. Пока что корабль идет прежним курсом.

Что на „Сокрушительном“? Сообщений с него не поступает. В таких условиях искать очень трудно, тем более что погода не позволяет использовать авиацию. Ветер восемь-девять баллов, все время меняет направление. Прогноз на ближайшие два-три дня обещает то же самое: отвратительную погоду. Если улучшится хотя бы немного, завтра пошлю самолеты, может быть, им посчастливится обнаружить „Сокрушительный“, тогда они сумеют навести корабли.

Все прочее тем временем идет своим чередом. Еще вчера в штабе Беломорской флотилии забеспокоились в связи с уходом кораблей на поиск „Сокрушительного“, как же, мол, будет с обеспечением выходящих из Карского моря ледоколов и транспортных судов. А там обстановка неясная…

В 14 часов 35 минут радиодонесение с „Громкого“, продолжать поход рискованно, просит разрешения возвратиться в базу. Иного выхода нет. Разрешил. Действительно, рисковать дальше этим кораблем бессмысленно…»

Из воспоминаний кочегара эсминца «Громкий» С.Н. Табаринова:

«9 октября 1942 года мы завершили все ремонтные работы на „Громком“ (эсминец стоял в ремонте после разрыва корпуса в шторм 5 мая. — В.Ш.), и мы возвратились в Полярное. Насколько прочно мы отремонтировали свой корабль, пришлось испытать вскорости. 20 ноября 1942 года эсминец „Сокрушительный“ в сильный шторм потерпел аварию: ему оторвало кормовую часть. На помощь „Сокрушительному“ вышли эсминцы „Разумный“, „В. Куйбышев“ и „Урицкий“. Корабли сняли с аварийного корабля часть экипажа, на нем осталось 15 добровольцев. У спасателей заканчивалось топливо, и они должны были срочно возвращаться. На помощь „Сокрушительному“ вышел наш „Громкий“. В море шторм свыше 8 баллов, сильный встречный северо-восточный ветер, высота волны почти с 10-этажный дом. Мощные волны обрушивались на корабль, все трещало. Вода проникала в носовую часть корабля через ослабленные штормом швы. Несколько раз останавливались и ложились на обратный курс для того, чтобы откачать воду из затапливаемых отсеков. Вскоре вода стала проникать в помещения машинных и котельных отделений. Командующий флотом принял решение вернуть эсминец „Громкий“ в базу. На помощь „Сокрушительному“ вышли два тральщика из рыболовных траулеров, но они „Сокрушительный“ не нашли. По-видимому, он вскоре затонул».

И снова вернемся к воспоминаниям адмирала А. Головко:

«…Пришел „Разумный“. Состояние сносное: имеет незначительные повреждения форштевня и помяты борта, но это сейчас не играет роли. Почему и приказано Соколову готовить корабль к выходу в море, туда же, к „Сокрушительному“, принять запас топлива и всего необходимого, в первую очередь пеньковые тросы, что Соколов незамедлительно выполнил. Сейчас „Разумный“ в готовности.

Подтвердилось самое неприятное: Курилех оказался настоящим трусом. Ушел по счету сорок седьмым, хотя должен был и сейчас находиться на месте Владимирова и Лекарева. Заместитель Курилеха Калмыков ушел следом за командиром. Действительно, два сапога пара. Струсили, оба струсили, в то время как личный состав вел себя отлично. Не отстал от командира и заместителя артиллерист Исаенко. Все — честь, совесть, долг — затмила боязнь за свою жизнь. Ну что же, суд воздаст должное им. По заслугам каждому.

Из Иоканки сообщили: туда в 21 час 50 минут возвратился „Урицкий“.

Тральщики продолжают поход к „Сокрушительному“. Найдут ли? Известий от Владимирова нет.

24 ноября. „Громкий“ в 3 часа пришел в Кольский залив, „Куйбышев“ пришел через шесть часов после него. Был на борту обоих. Из личного состава „Сокрушительного“ 175 человек отправлены в госпиталь. Четверо умерли в пути. Поведение команды образцовое.

Проверкой прокладки обратного курса эсминца „Разумный“ место „Сокрушительного“ на 15 часов 30 минут позавчера (то есть в момент ухода от него) было определено в точке: широта 75 градусов, долгота 39 градусов 32 минуты. Прокладка обратного курса „Куйбышева“ дает иное место: широта 74 градуса 30 минут, долгота 39 градусов 2 минуты. Поэтому даю по радио указания Панфилову, ведущему ТЩ-36 и ТЩ-39 в район аварии, начинать поиск с точки, определенной „Куйбышевым“, затем следовать в точку, определенную „Разумным“, учитывая при этом влияние ветра и течений.

25 ноября. Оба тральщика (ТЩ-36 и ТЩ-39) прибыли по счислению в 9 часов 10 минут в район аварии „Сокрушительного“ и начали поиск строем фронта, смещая галсы на восток. Корабли держатся на пределе видимости друг друга. Видимость в момент начала поиска от 10 до 12 кабельтовых. Поиск проводится в условиях снежных зарядов при северо-западном ветре до пяти баллов. Волнение моря четыре балла. Ничего похожего на то, что было в течение нескольких суток. „Сокрушительный“ пока не обнаружен.

…Просматриваю записи в дневнике с 25 ноября по 14 декабря и почти в каждой натыкаюсь на слова: „„Сокрушительный“ пока не обнаружен“. Пока… Едва была потеряна после ухода эсминцев связь с аварийным кораблем, надежды на то, что его удастся обнаружить вторично, почти не оставалось. Все перешло в область чистой случайности, учитывая время года (не более двух часов светлого времени в сутки), снежные заряды, сокращающие видимость, а то и вовсе исключающие ее, да еще частые штормы, в условиях которых чрезвычайно трудно производить поиск. А мы искали в течение трех недель: тральщиками, самолетами, подводными лодками, ежедневно отвлекая на поиск силы, необходимые для решения других задач.

Следствие по делу Курилеха и остальных закончено. Отданы под суд Курилех, Рудаков, Калмыков, Исаенко. Штурман, связист и лекпом отправлены в штрафной взвод. Пусть научатся смотреть в лицо опасности и постараются искупить свою вину перед теми, кто погиб на боевом посту, перед флотом, перед Родиной.

Пятно из-за них легло на весь Северный флот, в первую очередь на эскадренные миноносцы, люди которых по-настоящему выполняют свои воинские обязанности. Разве не обидно читать приказ о Курилехе и его компании всем, кто полтора года несет изо дня в день конвойную службу, рискуя жизнью, по трое-четверо суток не смыкая глаз в походах, борясь не только с подводными лодками и авиацией противника, но и с жестокими штормами, такими частыми в Баренцевом море? Приведут эсминцы караван транспортов с запада — от Медвежьего в Кольский залив, из Кольского залива в Архангельск, с востока — от Диксона, от новоземельских проливов в Белое море, пополнят необходимые запасы — и опять в поход, в бой, сопровождать караваны транспортов, идущие на восток, на запад, на север. Непрерывная маята, конца которой не будет до завершения войны. В таких условиях выросли многие умелые, опытные, храбрые командиры — Турин, Гончар, Симонов, Беляев, Колчин и другие. И вдруг — объявился Курилех… Отвратительное исключение, но оно было.

Нет, не может это исключение заслонить в трагедии „Сокрушительного“ героическую историю корабля и его людей. Владимиров и Лекарев — вот имена, которые останутся в истории флота. И не случайно, не только потому, что оба они в самый решающий момент показали себя настоящими советскими морскими офицерами. Тот же старший лейтенант Лекарев еще в сентябре, когда „Сокрушительный“ находился в охранении очередного конвоя, проявил самоотверженность, спасшую корабль от аварии. Конвой тогда попал в шторм. Ударами волн на „Сокрушительном“ сорвало тележки с глубинными бомбами. Пробраться к месту происшествия было невозможно без риска для жизни. Минер Лекарев добрался. Волны несколько раз сбивали его с ног, и все-таки он сумел разоружить бомбы и закрепить тележки, тем самым он предотвратил возможный взрыв, последствиями которого могла быть серьезная авария корабля. Зная эти подробности биографии коммуниста Лекарева, не сомневаешься, что он выполнил свой долг до конца, так же как выполнили свой долг все, кто остался на борту эсминца.

С болью в сердце подписываю приказ по флоту: поиски „Сокрушительного“ прекратить, корабль считать погибшим.

Курилех — особый случай на Северном флоте, когда человек, избрав путь морского офицера, став командиром корабля, вдруг оказался не способным не только выполнять свои обязанности, но хотя бы понять свою ответственность. Понять, что наряду с широкими (а на боевом корабле в море, да еще в условиях военного времени, по существу, безграничными) полномочиями командира на нем лежит ответственность примера. Личного примера для подчиненных. Тем более в критические минуты, которые могут быть для командира последними в его жизни. И что на это командир идет заранее, сознательно — в силу гражданского долга, по своим обязанностям командира, по соответствующей, нерушимой статье устава, наконец, по морским традициям. И что смотреть в лицо смертельной опасности командир должен со всем самообладанием и достоинством настоящего волевого человека.

Поступок Курилеха больше чем личная трусость; это преступление командира, презревшего свой долг — священный долг: думать не о себе, а прежде всего о корабле и людях.

Немало горьких размышлений вызвала у меня, да и не только у меня, история с Курилехом. Как говорится, ведь не бывало таких у нас в роду. То есть не было на Северном флоте ничего подобного с первой минуты войны. Анекдотический случай с бывшим командиром одной из „малюток“ Лысенко, допустившим ошибки в счислении, вылезшим в подводном положении на камни и полагавшим в панике, будто противник вытягивает лодку магнитами на поверхность, не может идти в сравнение с поступком Курилеха. Тот случай, в результате которого мы убедились, что Лысенко вообще стал подводником по недоразумению, произошел 20 июля 1941 года, в дни, когда у подводников, как и у моряков надводных кораблей, еще не было боевого опыта, когда опасность и враг мерещились на каждом шагу. С тех пор и до трагедии „Сокрушительного“ не знаю ни одного факта растерянности или трусости командира корабля — надводного или подводного».

Здесь нам необходимо кое-что добавить. Дело в том, что адмирал А. Головко, говоря в своих мемуарах о том, что к осени 1942 года он не знал ни одного факта растерянности и трусости командира корабля на своем флоте, несколько лукавит. Дело в том, что на тот момент с начала войны по его представлению были осуждены военным трибуналом уже два командира. Это значит, что у Головко была слишком плохая память и он не был в состоянии запомнить то, что происходило на его флоте всего несколько месяцев назад, или же, отдав военному трибуналу на заклание двух своих командиров, командующий, уже после их убийства, внезапно пришел к выводу, что трибунальцы поторопились и командиров расстреляли напрасно. Кто же были расстрелянные и забытые адмиралом Головко командиры?

11 июля 1941 года из Полярного в свой первый боевой поход вышла впоследствии прославленная М-172 под командованием старшего лейтенанта Дмитрия Яковлевича Лысенко. Подводная лодка была направлена в дозор на позицию к северо-востоку от острова Кильдин. Командир чувствовал себя в походе неуверенно и по этой причине часто менял курс. 20 июля, когда место лодки уже несколько дней не определялось, она, находясь в подводном положении, внезапно ударилась носом о прибрежные камни в Териберской губе. Командир скомандовал: «Полный вперед!», и лодку потряс еще один удар. На борту возникла паника, а командир окончательно потерял способность управлять кораблем. Положение дел спас его помощник, который отдал команду на всплытие. Вся носовая оконечность подводной лодки была изуродована, волнорезы торпедных аппаратов погнуты и сорваны со своих мест. По возвращении в базу старший лейтенант Д.Я. Лысенко был предан суду военного трибунала и по его приговору расстрелян. Не берусь судить о том, был Д.Я. Лысенко трусом или нет, но то, что в первые дни войны он оказался морально не готов к действиям в боевой обстановке, очевидно. К слову, командовал старший лейтенант подводной лодкой всего несколько недель и, скорее всего, просто не успел стать настоящим командиром. По сути дела, его надо было не убивать, а учить. Увы, в первые дни войны, когда исчезали целые армии и рушились фронты, когда не только младшие командиры, но и маршалы оказывались не способны принимать решения в боевой обстановке, судьба какого-то растерявшегося старшего лейтенанта была всего лишь песчинкой в море…

20 мая 1942 года в свой восьмой за войну боевой поход — в район острова Фулей — вышла подводная лодка Щ-422 под командованием капитана 3-го ранга Алексея Кирьяновича Малышева. Это был опытный боевой командир. Войну он начал уже командиром этой лодки в звании капитан-лейтенанта и в третьем боевом походе открыл боевой счет подводников Северного флота, потопив 12 сентября 1941 года в Танафьорде транспорт «Оттар Ярл» тоннажем 1459 тонн. За свой четвертый поход, в котором в районе мыса Нордкап артогнем был потоплен мотобот, а его команда взята в плен, Малышев был награжден орденом Ленина. До лета 1942 года Щ-422 под его командованием совершила еще два боевых похода. В восьмом походе между командиром и новым его комиссаром старшим политруком Абрамом Табенкиным возникли разногласия по взглядам на тактику ведения боевых действий. Вообще-то, не только что переведенному с береговой зенитной батареи политруку было советовать, как следует выходить в атаку одному из опытнейших подводников Северного флота. В довершение ко всему именно в это время на лодке вышел из строя гирокомпас, и командир, в прошлом дивизионный штурман, взялся лично починить его, однако после ремонта прибор вообще пришел в безнадежное состояние. В результате всего этого военком дал в базу радиограмму с просьбой отозвать лодку с боевой позиции ввиду явной трусости командира. По возвращении в базу капитан-лейтенант А.К. Малышев по доносу комиссара был предан суду военного трибунала, и по его приговору вскоре, к всеобщему удивлению, приговорен к смертной казни и расстрелян. Впрочем, некоторые ветераны утверждают, что Малышев погиб еще до исполнения приговора, — в тюрьме во время налета немецкой авиации. Историки Великой Отечественной войны всегда оценивали и оценивают тактическое мастерство А.К. Малышева чрезвычайно высоко. Да и в своих мемуарах адмирал Головко писал о Малышеве только положительно. Не знаю, мучила ли после войны бывшего командующего Северным флотом совесть, что он, поверив наветам малограмотного политрука, отдал на заклание одного из своих лучших командиров…

Однако вернемся к рассказу о «Сокрушительном». Из воспоминаний П.И. Никифорова:

«Через сутки или более „Валериан Куйбышев“ ошвартовался в Полярном. Для спасенных подали автобусы, которые отвезли их в госпиталь. Там братья-матросики первым делом спросили: „А водка будет?“ Начпрод ответил: „Будет!“ Вскоре появились ящики с живительной влагой и бутерброды. Образовалась очередь, и начался пир. Поскольку привезли сразу не всех и отметки о получении водки не делались, некоторые сумели получить по „сто пятьдесят“ два и даже три раза. Через некоторое время палата напоминала гудящий пивной зал…

Кто-то высказал мысль: „Давайте просить у командующего флотом корабль, вместе со старым командиром будем продолжать воевать“. А раз так, то командиру нужно послать приветствие. „Кто возьмется?“ Поручили мне. Послание написали и передали для вручения Курилеху. В этот момент никто из нас не вспомнил очень важную статью Корабельного Устава о том, что командир с гибнущего корабля должен уходить последним.

За то, что подготовил приветствие, меня вызвали к следователю, и я — единственный из матросов — присутствовал в качестве свидетеля на заседании военного трибунала. Оно проходило в Полярном при большом стечении офицеров.

Приговор гласил: командира корабля капитана 2-го ранга Курилеха и командира БЧ-2 капитан-лейтенанта Исаенко — расстрелять, старпому Рудакову и замполиту Калмыкову определить меру наказания — лишение свободы на 10 лет каждому, командира БЧ-4 Анисимова, доктора Иванова, командиров БЧ-1 Григорьева и БЧ-5 Сухарева направить в штрафной батальон на фронт.

По мере выздоровления личный состав „Сокрушительного“ отправлялся из госпиталя в бараки-казармы старого Полярного на отдых и переформирование.

Каждый день, после побудки, в 7 часов утра матросы выходили на улицу в надежде на улучшение погоды. Но она в течение более 10 дней после катастрофы была отвратительная, сильно штормило. На спасение оставшихся на корабле друзей надежды оставалось очень мало… Дальнейшие события подтвердили наши догадки — поиски тральщиков и подводных лодок не увенчались успехом: „Сокрушительный“ пропал без вести. До сих пор неизвестно, как он погиб…

Нельзя не отметить героизм команд эсминцев-спасателей, особенно экипажа „Разумного“. Собственными глазами видел, как работали моряки, получив приказ подойти к борту „Сокрушительного“. Шторм, по палубе и даже полубаку „Разумного“ гуляют волны, любая смоет смельчака за борт. Несмотря на смертельную опасность, люди подносят канаты, готовятся к швартовке. В то время казалось, что и на „Разумном“ будут жертвы. К счастью, все обошлось благополучно.

Героизм спасателей — моряков „Разумного“, „Валериана Куйбышева“ и „Урицкого“ — заключается в первую очередь в том, что они, не думая о себе, бросились на спасение товарищей. А ведь в такую погоду кораблям обычно запрещается выход в море.

Экипажи эсминцев справились с труднейшей задачей: они спасли 185 корабельных специалистов, вскоре снова вступивших в схватку с врагом.

По моим подсчетам, на „Сокрушительном“ погибли: трое до катастрофы, шесть моряков на оторванной кормовой оконечности, 14 человек непосредственно при спасении. 15 моряков, во главе со старшим лейтенантом Лекаревым и политруком Владимировым, остались на эсминце и погибли, до конца выполнив свой воинский долг.

Я убежден, что корабль мог плавать, пока не кончилось топливо для работы вспомогательных механизмов, насосов, откачивающих воду из трюмов, для отопления и питания электрогенераторов. На эти нужды горючего хватило бы на несколько месяцев… Скорее всего, корабль отнесло далеко на север — скорость дрейфа составляла четыре мили в час, — где он и погиб в бушующих волнах…

За семнадцать месяцев боевых действий „Сокрушительный“ сбил четыре вражеских самолета, по данным, подтвержденным разведкой, артобстрелами уничтожил на берегу около 2000 солдат и офицеров противника, участвовал в конвоировании более 200 иностранных и советских торговых судов, поставил более 200 мин заграждения.

И если бы не катастрофа, он вполне мог стать вторым на Северном флоте гвардейским эсминцем».

Из воспоминаний лейтенанта в отставке Николая Николаевича Гендрикова (в то время главного старшины), служившего секретчиком на эсминце «Сокрушительный»:

«Служба была очень тяжелой. Все время в море, то конвои, то набеговые операции. Штормовали непрерывно, часто случались и аварийные происшествия. Разумеется, катастрофа в ноябре 1942 года запомнилась особенно. Мы тогда обеспечивали конвой, но шторм был так силен, что нам приказали идти в базу. Ветер встречный, волна тоже, ход не больше 10 узлов. Помню жуткий треск и крик, что оторвало корму. Впечатление было жуткое: там, где еще недавно была корма, бушевало море. Несколько ребят погибли на оторванной корме. Корабль сразу потерял ход, нас стало заливать волнами. Каково было наше состояние? Мы были еще живы, но с жизнью на самом деле уже распрощались. Попрощались и друг с другом. Шансов выжить не было никаких. Меня вызвал командир в ходовую рубку и приказал уничтожить секретную документацию, что я и сделал, как это было положено. Часть команды была пьяная, говорили: „Все одно помирать!“ К нашему счастью, спустя двое суток нас каким-то чудом нашли корабли. Спасали с большим трудом, кому-то повезло, кто-то погиб. Все происходившее на „Сокрушительном“ осталось в памяти каким-то одним нескончаемым кошмаром. Помню, что я пришел в себя, только лежа в кубрике спасшего нас эсминца. В базе писали объяснительные следователям. Их особенно интересовало поведение офицеров и командира».

…Очевидцы вспоминали, что, когда эсминцы начали отход от обреченного «Сокрушительного», с того одна за другой взлетели в небо семнадцать красных ракет, что соответствовало числу моряков, оставшихся на борту гибнущего корабля. Этим салютом Лекарев, Владимиров и их матросы прощались со своими боевыми товарищами…

Глава пятая ГОВОРЯТ ДОКУМЕНТЫ

В архиве ВМФ находится официальный документ, документально повествующий о событиях, происходивших на «Сокрушительном».

«Секретно. Экз. 4. 14 декабря 1942 года

Начальникам политуправлений флотов, начальникам политотделов флотилий, ВМУЗов, командирам и начальникам политотделов соединений ВМФ

Эсминец „Сокрушительный“ Северного флота, возвращаясь с боевой операции, 20 ноября с.г. в 350 милях от базы потерпел бедствие. При шторме в 11 баллов кораблю оторвало корму по 173 шпангоут. Он лишился хода. После неоднократных безуспешных попыток со стороны пришедших на помощь эсминцев „Разумный“, „Куйбышев“, „Урицкий“ взять „Сокрушительный“ на буксир было принято решение снять с него команду, а корабль торпедировать. С большим трудом личному составу подоспевших на помощь кораблей при помощи беседок и путем перетягивания на спасательных кругах, удалось снять с „Сокрушительного“ 192 человека. При снятии погибло 14 человек. Все корабли получили различные повреждения. Силой шторма после того, как заведенные на „Сокрушительный“ концы лопнули, корабли, имея ограниченный запас топлива, прекратили съемку людей и направились в базу. Эсминец „Сокрушительный“ остался дрейфовать.

В этой сложной обстановке командир корабля капитан 3-го ранга Курилех и большая часть командного состава эсминца „Сокрушительный“ вместо того, чтобы мобилизовать все силы и средства на борьбу за живучесть корабля, оказались трусами, безвольными и беспомощными людьми, изменившими своему воинскому долгу и командирской чести. Командир корабля капитан 3-го ранга Курилех вместо объявления тревоги и четких приказаний командира, лежа на диване в штурманской рубке, вызывал поочередно командиров и растерянно повторял одну и ту же фразу: „Действуйте, как подсказывает честь командира“. Своим гнусным поведением он только содействовал усилению паники на корабле после аварии, а с приходом кораблей, вопреки вековым традициям командиров русского флота и в нарушение 74-й статьи Корабельного устава, гласящей о том, что „во время бедствия командир корабля обязан принять все меры к спасению корабля и, только убедившись в невозможности его спасти, он приступает к спасению команды и ценного имущества. При этом во всех случаях командир покидает корабль последним“.

Курилех с группой командиров, спасающих свои шкуры, бросил корабль в то время, когда на нем оставалось еще свыше 100 человек личного состава, и одним из первых перешел на эсминец „Куйбышев“.

Помощник командира корабля капитан-лейтенант Рудаков обвязал себя тремя спасательными поясами и стал упрашивать командира оставить корабль, для того чтобы потом оправдать и свое собственное бегство. Потеряв самообладание, он передал на подходившие корабли семафор истерического содержания: „Спасайте. Наступает конец. Немедленно подходите. Корабль тонет“, в то время как корабль держался на плаву.

Заместитель командира по политической части старший политрук Калмыков в этот трудный для корабля момент ушел в каюту, и, как только подошел эсминец „Разумный“, Калмыков обвязался двумя спасательными поясами, закрепил на себе пеньковый трос и прыгнул с борта на борт с целью перебросить трос на эсминец „Разумный“ и этим спасти свою шкуру. Вместо того чтобы пресечь панику среди командиров и в эту трудную минуту быть среди бойцов и поддерживать их боевой дух и зажечь веру в спасение корабля, трус и подлец Калмыков оказался в числе первых шкурников на корабле.

Командиры на глазах у краснофлотцев начали прощаться друг с другом, а командир БЧ-2 капитан-лейтенант Исаенко кортиком нанес себе два удара в грудь. Командир БЧ-4 старший лейтенант Анисимов и военфельдшер Иванов на глазах у краснофлотцев ругались из-за очереди на переправу. Командир БЧ-5 инженер-капитан 3-го ранга Сухарев, непосредственно отвечающий за средства живучести корабля, вел себя не как командир, а как какой-то слюнтяй. Опустив беспомощно руки, он заявлял: „Ну, доплавались“.

Только два командира на корабле оказались до конца верными воинскому долгу и командирской чести. Они показали, как следует вести себя настоящим командирам в сложной для корабля обстановке. Это были командир БЧ-3 старший лейтенант товарищ Лекарев и заместитель командира БЧ-5 политрук товарищ Владимиров. На предложение труса и паникера Рудакова покинуть корабль товарищи Лекарев и Владимиров категорически заявили, что они покинут корабль последними и людей одних не оставят. При уходе командира с корабля старший лейтенант товарищ Лекарев принял на себя командование кораблем, а политрук товарищ Владимиров вступил в обязанности заместителя командира корабля по политической части, приказав краснофлотцам заступить на вахту и продолжать борьбу за родной корабль.

Вместе с товарищами Лекаревым и Владимировым на корабле осталось 15 человек краснофлотцев, судьба которых неизвестна.

В то время, когда Курилех и другие командиры вели себя столь позорно, личный состав, на некоторое время оставшись без руководства, по своей инициативе вводил в действие водоотливные средства, крепил переборки, делал все, что мог, для спасения своего корабля.

Краснофлотец коммунист товарищ Большов, находясь на вахте в румпельном отделении и зная, что корма отрывается, не ушел с поста, а когда его стали звать краснофлотцы, с достоинством ответил: „Вахты бросать не имею права!“ Коммунисты Любимов и Заборный добровольно остались на корабле, предоставив возможность другим краснофлотцам уйти с корабля. Краснофлотец Костин добровольно вызвался открыть клапана между донной нефтяной цистерной, затопленной водой. Он опускался в ледяную воду несколько раз. Старшина 2-й статьи Маматов, с риском для жизни, при неработающем шпиле отдал якорь для облегчения корабля.

Боцман коммунист Сидельников больше суток не сходил с полубака, организовывая спасение людей.

О сохранении в самые критические минуты самообладания, уверенности личного состава в том, что корабль будет спасен, ярко свидетельствует такой факт. В перерывах между вахтами и работами по борьбе за живучесть, собираясь в ленинской каюте, краснофлотцы пели „Раскинулось море широко“, „Варяг“ и другие песни моряков.

Бегство командира корабля, потерпевшего бедствие, встречается впервые.

Народный комиссар ВМФ адмирал флота товарищ Кузнецов о поведении Курилеха указал, что поведение командира нарушило вековые традиции флота. Народный комиссар потребовал сурово наказать командиров, не выполнивших свой боевой долг. Виновники этого преступления отданы под суд военного трибунала и понесут беспощадную кару, как подлые трусы и злостные преступники.

Боевая семья командиров ВМФ, для которых воинский долг и воинская честь дороже жизни, с презрением и ненавистью проклинают Курилеха, Калмыкова и других, обесчестивших преступным поведением свое имя, запятнавших достоинство моряка-командира.

Восхищаясь мужеством поведения Лекарева и Владимирова, командиры единодушно говорят: „Вот настоящие герои. Так был обязан поступить каждый командир!“

На флоте мы знаем много примеров, когда командиры оставались верными своему долгу. Восхищение вызвал подвиг политрука Фильченкова, который, обвязавшись гранатами, бросился под вражеский танк.

Командир эсминца „Гордый“ капитан 3-го ранга товарищ Ефет и батальонный комиссар Сахно не покинули корабль, когда он подорвался на минах, и остались на нем, мужественно встретили смерть с пением „Интернационала“, геройски погибли со своим кораблем.

Командир дивизиона эсминцев капитан 1-го ранга Заяц, командир эсминца „Сметливый“ капитан 2-го ранга Маслов организовали спасение 650 бойцов с подорвавшегося эсминца, а сами остались на корабле до последнего момента и погибли геройской смертью.

Защищая с группой бойцов склад с боезапасом в Севастополе, подполковник Донец дрался до последнего патрона, а затем, обеспечив спасение бойцов, перекрыл движение двух рот немецких автоматчиков к складу. Взорвал боезапас, погибнув при этом сам. Так должен вести себя каждый командир…

Начальник политического управления ВМФ

генерал-лейтенант береговой службы

И. Рогов».

В декабре 1942 года на Северный флот прибыл нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов. На сборе командиров соединений и начальников отделов штаба и учреждений СФ как самый большой недостаток он признал плохую подготовку командного состава. При этом Кузнецов привел три примера низкого профессионального уровня комсостава. В первом речь шла об эсминце «Смышленый» Черноморского флота, который был заведен командиром на свое же минное поле, где подорвался и погиб со всем экипажем. Во втором — о крейсере «Червона Украина», который, стоя в Севастопольской бухте, на протяжении продолжительного времени так и не сменил позиции, пока в результате шестой атаки не был наконец потоплен немецкими самолетами. Относительно Северного флота Кузнецов сказал: «Наконец, на Северном флоте „Сокрушительный“ — личный состав хорошо выполнял обязанности. Кто сбежал с корабля первым? Командир миноносца! Кто ранил себя? Командир БЧ-2!»

Трагедия «Сокрушительного» стала к этому времени уже настоящим образчиком вопиющей трусости командного состава на фоне мужества личного состава и младших командиров.

Всего на «Сокрушительном» погибли 35 членов экипажа: 6 — в момент аварии, 14 — в ходе спасательных работ и 15 — оставшихся на корабле. Последние, кстати, до сих пор числятся «пропавшими без вести» со всеми вытекающими отсюда последствиями… Эсминцы спасли 191 человека: «Куйбышев» — 179, «Урицкий» — 11 и «Разумный» — одного. В сложившихся тогда экстремальных условиях это можно считать выдающимся успехом!

Из воспоминаний Головко создается впечатление, что за командира «Сокрушительного» остался не командир минно-торпедной боевой части старший лейтенант Лекарев, как принято считать, а политрук Владимиров. По крайней мере именно Владимиров по радио докладывал командующему флотом об обстановке на гибнущем эсминце и к нему обращался с ответными радиограммами Головко. Впрочем, какое это имеет теперь значение, героями были все оставшиеся на «Сокрушительном»!

В 17 часов 22 ноября на поиск «Сокрушительного» вышел эскадренный миноносец «Громкий», уже основательно «битый» Северным Ледовитым океаном: в мае 1942 года ударами штормовых волн ему оторвало нос, но тогда его спасли и отремонтировали. Как и следовало ожидать, через 22 часа сражения со штормами он вынужден был повернуть обратно. Вряд ли стоило его посылать! И вот только в 23 часа вышли наконец державшиеся до этого командованием флота «в готовности» корабли, более приспособленные для плавания в «суровом Баренцевом», — тральщики ТЩ-36 и ТЩ-39 (бывшие рыболовные траулеры) с задачей найти и взять на буксир аварийный корабль, а при невозможности этого — затопить, сняв экипаж. Утром 25 ноября тральщики прибыли в расчетное место нахождения «Сокрушительного» при сносной погоде (северо-западный ветер силой около 5 баллов) и начали поиск строем фронта, галсируя на пределе видимости (10–12 кб). К сожалению, на аварийном корабле не оставили радиста, и связи с ним не было. Поисковые действия тральщиков, подводных лодок и самолетов продолжались три недели, но безуспешно…

К 15 часам 11 ноября на «Сокрушительном» оставалось 110 тонн мазута — на 5–6 суток работы; кроме того, имелся запас топлива для мотопомпы на двое суток. Так что только к исходу восьмых суток у оставшегося экипажа иссякли средства борьбы с водой. Этот срок наступал 1 декабря, а при жесткой экономии ресурсов — еще позже.

26 ноября нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов подписал директиву о расследовании факта гибели эсминца «Сокрушительный» № 613/Ш, а 30 ноября — директиву о подготовке приказа по факту гибели эсминца «Сокрушительный» № 617/Ш.

В середине декабря 1942 года командующий Северным флотом вице-адмирал Головко с болью в сердце, как пишет он в своих воспоминаниях, подписал приказ: поиски «Сокрушительного» прекратить, корабль считать погибшим.

Глава шестая КТО ВЫ, КАПИТАН З-го РАНГА КУРИЛЕХ?

Настало время познакомиться с личным делом главного обвиняемого по делу «Сокрушительного» — его командира.

В Центральном военно-морском архиве имеется папка № 1388. Это и есть личное дело капитана 3-го ранга Курилеха Михаила Алексеевича. На серой выцветшей обложке личного дела, вот уже более полувека хранящегося в Центральном архиве ВМФ, размашистая надпись: «Расстрелян».

Командир корабля — самая центральная фигура. С него спрос за всё. С Курилеха спросили в полном размере. А потому постараемся узнать о командире «Сокрушительного» поподробнее.

Курилех Михаил Алексеевич родился в 1908 году в Полтаве, в рабочем поселке Климовка, украинец, отец — сцепщик на железнодорожной станции, мать — поденная прачка. Семья насчитывала 14 детей. Окончил 6 классов трудовой железнодорожной школы. Работал в паровозном депо станции Полтава. Сначала учеником слесаря, затем дорожным мастером, слесарем-механиком в паровозном депо. Там же был принят в мае 1930 года в члены ВКП(б). Жена Ирина Ивановна также работала слесарем в паровозном депо.

В 1930 году был призван в РККА. Служил красноармейцем во 2-м железнодорожном полку в Ленинграде.

В 1931–1936 годах учился в Высшем военно-морском училище имени Фрунзе.

В 1936 году — командир БЧ-3 тральщика «Налим» Северной военной флотилии.

Вывод из аттестации на лейтенанта Курилеха М.А., подписанной начальником штаба Северного флота капитаном 2-го ранга Голубевым: «Хорошо подготовлен. Политически развит хорошо. В общественной работе участие принимает активно. Характер твердый, настойчивый. Трудолюбив. Силой воли обладает. Дисциплинирован. Наклонность проявил к организации научно-исследовательской работы».

В декабре 1937 года Курилех был назначен командиром тральщика «Форель» Северного флота.

В 1938 году присвоено звание «старший лейтенант». Одновременно назначен помощником начальника второго отдела штаба Северного флота, в том же году назначен помощником начальника первого отделения второго отдела штаба Северного флота. В этом году в Полтаве был репрессирован отец жены, работавший мастером ОТК на паровозном заводе. Об этом Курилех упоминает в своей автобиографии. На службе самого Курилеха этот факт никак не отразился.

Из аттестации Курилеха за 1938 год:

«Со своими обязанностями справляется хорошо. Военно-морская подготовка хорошая. Командир твердый, распорядительный, активный. Коммуникабельный с товарищами. Авторитарный командир. Политически развит. Пользуется большим авторитетом. Энергичный, решительный, растущий командир-моряк. Имеет хорошую морскую тактическую подготовку. Имеет желание работать по строевой работе. Состояние здоровья хорошее. В морской обстановке вынослив. Может быть использован на штабной работе командиром отделения или командиром дивизиона тральщиков. Достоин присвоения звания „капитан-лейтенант“ во внеочередном порядке».

Досрочное звание ему так и не присваивают, зато переводят на штабную работу. В 1939 году Курилех назначается помощником начальника второго отдела по надводному флоту штаба Северного флота.

В 1939–1940 годах Курилех — слушатель курсов командиров кораблей ВМФ. Из аттестации по итогам учебы на курсах:

«Занимаемой должности полностью соответствует. Может быть использован в качестве помощника первого и второго отдела штаба флота и командиром сторожевого корабля типа „Ураган“. Предан делу партии Ленина — Сталина… Характер живой, общительный, вспыльчив. Дисциплинирован, исполнителен, настойчив. К учебе относится хорошо, помогает товарищам. Требовательный командир… На практическом плавании показал твердые и уверенные навыки управления кораблем… Хорошо ориентируется в обстановке и может быть командиром миноносца».

В 1940 году Курилех уже помощник командира эсминца «Статный» отряда вновь строящихся и капитально ремонтирующихся надводных кораблей Балтийского флота. На этой должности он тоже зарекомендовал себя с самой положительной стороны. Флот быстро рос, и молодые толковые командиры с опытом службы на современных кораблях ценились весьма высоко.

Приказом наркома ВМФ от 19.06.1940 года Курилех назначается командиром эсминца «Сокрушительный» 1-го дивизиона бригады эсминцев Северного флота. Корабль стоял в гарантийном ремонте в Молотовске (ныне город Северодвинск Архангельской области). В июне 1941 года Курилеху присвоено звание «капитан-лейтенант».

Из аттестации за январь 1941 года:

«Хороший моряк по отзывам с прежней работы. В данный момент командует кораблем с любовью. Тактическая подготовка высокая. Подготовлен командовать миноносцем вполне. Свои знания повышает много. Результаты хорошие. Дисциплинирован и выдержан. По характеру спокоен. Решения принимает правильные. Ориентируется в простой обстановке, в сложной еще не проверен. Обладает хорошими организаторскими способностями… За время командования кораблем резко поднял дисциплину и организацию. Чувство долга высокое, способен пренебречь личными выгодами… Держать себя с подчиненными умеет. В работе вынослив. Не укачивается».

В декабре 1941 года за невыполнение решений Военного совета СФ капитан-лейтенант Курилех получил выговор от командующего флотом Головко «за непроведенную вовремя инвентаризацию вещевого имущества». Наказание, прямо скажем, самое заурядное, кто из служивших на кораблях офицеров не имел подобного!

В «карточке взысканий и поощрений» Курилеха имеется, впрочем, еще одно взыскание. На этот раз за плохую организацию службы на корабле и попытку скрыть аварию. За это командир «Сокрушительного» наркомом ВМФ в июне 1941 года был лишен процентной надбавки на 6 месяцев. Не зная конкретных обстоятельств дела, комментировать это сложно. Но тот факт, что дело дошло до наркома, говорит, что вопрос был достаточно серьезен.

В деле Курилеха имеется его последняя аттестация, датированная декабрем 1941 года:

«Вступил в командование кораблем в период нахождения его в гарантийном ремонте. Корабль вступил в строй 4 июня 1941 года. Находясь в организационном периоде, корабль выполнил 4 боевых минных постановки в Белом море, 8 операций по конвоированию и сопровождению транспортов и кораблей, 11 обстрелов позиций противника, 2 поиска кораблей противника. В итоге корабль представляет собой сколоченную боевую единицу, находящуюся в постоянной боевой готовности. С приходом корабля в Баренцево море в состав 1-го отдельного дивизиона миноносцев интенсивно занимается боевой подготовкой, в декабре 1941 года был переведен во вторую линию.

Аттестуемый как командир корабля получил большой боевой опыт. Значительно вырос в вопросах освоения тактики использования оружия, их применения, руководства командным и рядовым составом. Как молодой командир миноносца тов. Курилех много работает над вопросами изучения техники корабля, его маневренных качеств, в результате корабль изучил вполне удовлетворительно. Управление маневрами кораблем освоил. По своим личным качествам тов. Курилех способный командир, тактически грамотный, честный и правдивый. Малый опыт командования кораблем в некоторой степени сказался в руководстве всей жизнью корабля. Занимаясь вопросами боевой готовности корабля, готовности оружия и технических средств, дисциплиной и политико-моральным состоянием личного состава, упустил вопросы хозяйства, которые требуют немедленного налаживания, а также не совсем полно занимается вопросами работы с личным составом. Политические качества аттестуемого высокие. Как член ВКП(б), имеет высокие партийные качества. Предан делу партии. Патриот Родины. Правдивый и самокритичный товарищ… Морские качества высокие. Здоровье удовлетворительное. Несколько понижено зрение, но, по заключению медицинской комиссии и заявлению самого аттестуемого, на выполнении им обязанностей командира миноносца это не сказывается. В будущем, накапливая боевой опыт работы, тов. Курилех будет хорошим командиром миноносца».

В марте 1942 года Курилех становится капитаном 3-го ранга, пробыв в предыдущем чине капитан-лейтенанта всего девять месяцев. Столь быстрое досрочное производство явилось наградой за весьма успешную боевую деятельность его корабля.

Жена и дочь Курилеха в Полярный не переезжали, а, как и многие семьи офицеров Северного флота, остались жить в Архангельске. Там было все же подальше от фронта.

Курилех, судя по его личному делу, всегда с удовольствием занимался комсомольской партийной работой. Уже до призыва он являлся членом бюро Полтавского окружкома комсомола. Затем был членом бюро комсомола полковой школы. Во время учебы в училище избирался секретарем комсомольской организации роты, а потом и секретарем партячейки роты. Служа на тральщике «Налим», был парторгом корабля, а в партийной организации штаба СФ руководил политзанятиями.

В своей биографии Курилех пишет:

«В троцкистских группировках не состоял, колебаний в вопросах политики партии никогда не проявлял».

За успешный ввод «Сокрушительного» в боевой состав Северного флота в июне 1941 года Курилех был награжден именными часами от наркома ВМФ, а в июне 1942 года «за проявленное мужество и героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками» — орденом Красного Знамени.

Выписка протокола заседания партийной комиссии при политуправлении Северного флота с грифом «секретно»:

«Слушали дело Курилеха Михаила Алексеевича, члена ВКП(б) с 1930 года… капитана 3-го ранга, бывшего командира эсминца „Сокрушительный“, в настоящее время арестован. Присутствует секретарь партбюро эсминца „Сокрушительный“ тов. Козлов. Курилех отсутствует.

Дело Курилеха разбирается на парткомиссии при политуправлении СФ по приказанию начальника политуправления СФ дивизионного комиссара тов. Торик, за трусость и растерянность, бездеятельность и невыполнение своего воинского долга командира и уход с корабля в момент его аварии.

Постановили: за проявленную растерянность и трусость, за позорное и недопустимое для советского офицера поведение, выразившееся в уходе командира в числе первых с терпящего бедствие корабля, что повлекло за собой непринятие мер к паникерам, дезорганизаторам и к пьянствующим, Курилеха Михаила Алексеевича из членов ВКП(б) исключить.

Подпись: ответственный секретарь партийной комиссии батальонный комиссар Луговой».

Капитан 3-го ранга М.А. Курилех был исключен из списков как расстрелянный по приговору военного трибунала за трусость 13 января 1943 года. Обстоятельства суда и последовавшего за ним расстрела мне неизвестны.

Согласно версии писателя Анатолия Азольского, ситуация с принятым с «Сокрушительного» Курилехом выглядела следующим образом:

«Тот, кого искали, валялся в чьей-то каюте — ничком, и от него разило спиртом. Его пришлось переворачивать на спину…

В ногах… лежал, живой и без сознания, командир „семерки“, тот, кто должен был последним покинуть гибнущий корабль.

— Что с ним?

— Физиологическое отравление спиртом… Да там все наспиртованные… Глубокий шок. Возможно — контузия».

Был ли Курилех на самом деле «трусом и шкурником»? Думаю, что однозначного ответа на этот вопрос никто не даст и сегодня. Из устных рассказов ветеранов Северного флота (не подтвержденными, правда, никакими документами) следует, что эсминец «Сокрушительный» буквально за месяц до катастрофы был представлен к присвоению гвардейского звания, а его командир, соответственно, был представлен к награждению «Золотой Звездой» Героя Советского Союза. Да и было за что! «Сокрушительный» участвовал в обеспечении проводки практически всех союзных конвоев, прикрывал транспорты, сбивал самолеты. А чего только стоит знаменитый ночной бой «Сокрушительного» с немецкими эсминцами, навсегда вошедший в историю военно-морского искусства! Больше такого успеха в классическом морском бою не имел за годы войны ни один другой крупный корабль советского ВМФ. Но ведь командовал «Сокрушительным» с первого дня войны бессменно все тот же Курилех! О какой трусости и шкурничестве можно здесь говорить, когда перед нами решительный, храбрый и грамотный командир!

Действительно, 23 октября 1942 года был подписан указ Верховного Совета СССР о награждении большой группы моряков, отличившихся в боях с гитлеровскими захватчиками. Этим указом двум североморцам было присвоено звание Героя Советского Союза — командиру эскадрильи истребительного полка старшему лейтенанту Петру Сгибневу и командиру дивизиона подводных лодок капитану 2-го ранга Магомету Гаджиеву (посмертно). Но значился ли в этом указе Курилех? Теоретически это вполне могло быть. На тот момент по боевым заслугам «Сокрушительный» был самым лучшим из эсминцев Северного флота, причем все свои подвиги корабль совершил именно под командованием Курилеха. Вторым после «Сокрушительного» по заслугам шел эсминец «Гремящий».

Впоследствии «Гремящий» заслужит гвардейское звание. Это произойдет 1 марта 1943 года, то есть всего три месяца спустя после гибели «Сокрушительного». Дата присвоения гвардейского звания вполне логична: первый претендент на гвардейское звание среди эскадренных миноносцев погиб, а потому сразу же оформляется представление на второй после него по заслугам эсминец. Командир «Гремящего» капитан 1-го ранга Антон Гурин также станет Героем Советского Союза. Правда, «Золотую Звезду» он получит, уже будучи на должности командира дивизиона эсминцев, в 1945 году.

Возникает вопрос: если указ Верховного Совета был подписан еще 23 октября, то почему никто на Северном флоте о нем не знал? На первый взгляд это странно, но только для тех, кто плохо знаком с флотской действительностью. Даже сегодня, в мирное время, награды вручаются награжденным спустя месяц, а то и два после подписи указа о награждении. Во время войны этот срок мог быть еще большим. Поэтому не исключена вероятность того, что Курилех вполне мог оказаться в указе от 23 октября и даже фактически стать Героем Советского Союза. Если все обстояло именно так, то дальнейшее развитие ситуации представить несложно. Когда командованию флота стало известно о неблаговидной роли Курилеха во время катастрофы «Сокрушительного», пункт о его награждении могли попросту отменить или вообще изъять. В этом был большой резон. Одно дело — расстрелять простого командира, и совсем другое — расстрелять командира корабля, только что получившего звание Героя Советского Союза. Последнее сразу же вызвало бы массу кривотолков и грозило неприятностями командованию флота: кого же они, в конце концов, награждают или кого расстреливают? Однако все это лишь предположения. Никаких документальных доказательств факта представления Курилеха к званию Героя Советского Союза на сегодняшний день не обнаружено, да и вряд ли когда-нибудь они уже будут найдены.

Что касается автора, то, признаюсь честно, после ознакомления с личным делом Курилеха, с боевыми делами его корабля я стал сомневаться в правильности приговора трибунала. До сих пор в отношении Курилеха среди ветеранов бытуют по крайней мере три версии оставления Курилехом своего корабля.

Согласно первой (официальной версии), менее всего украшающей командира «Сокрушительного», он попросту был пьян, потерял контроль над командой и, струсив, бежал.

Согласно второй версии, командир на момент аварии был серьезно болен, а потому его, как больного и передавшего бразды управления кораблем старпому, и отправили на «Куйбышев».

Согласно третьей, Курилеха насильно отправили с корабля вышедшие из повиновения и не слишком трезвые матросы. Кто-то крикнул: «Спасать командира!», и Курилеха, не спрашивая его согласия, насильно переправили на другой корабль.

О первых двух версиях мне рассказали хорошо знавший Курилеха адмирал В.В. Михайлин и другой заслуженный ветеран Северного флота, контр-адмирал в отставке М.П. Бочкарев. При этом оба ветерана отзывались о Курилехе вполне хорошо. Как не вспомнить здесь матросов «Сокрушительного», которые после возвращения в Ваенгу единогласно хотели обратиться к своему командиру с письменным приветствием! Это выглядит несколько странно — ведь все происходило на глазах этих самых матросов, — но команда почему-то не расценила оставление Курилехом корабля как побег.

Как оказывается, не все в деле «труса и шкурника» так просто. Допустим, что Курилех все-таки на самом деле оказался трусом. Но ведь судили не его одного!

Глава седьмая СУДЬБА СТАРПОМА РУДАКОВА

Возможно, мы бы никогда не задумались над сложностью данного вопроса, если бы не последующая судьба помощника командира эсминца «Сокрушительный» капитан-лейтенанта Рудакова, того самого, который «обвязал себя тремя спасательными поясами и стал упрашивать командира оставить корабль, для того чтобы потом оправдать и свое собственное бегство». Формулировка поведения Рудакова, что и говорить, самая убийственная! Представить только, что, вступив в командование кораблем вместо покинувшего эсминец командира, Рудаков тут же сам удирает с него! За такое в военное время его следует поставить к стенке, как и Курилеха!

Вот как описал спасение Рудакова писатель А. Азольский:

«В кормовую надстройку втащили и положили к ногам помощника командира „семерки“, дали ему спирта.

— Говорить с тобой не хочу, — сплюнул Байдачный (в повести это помощник командира эсминца. — В.Ш.). — А кричал с полубака: друг, дружище… Остался бы ты на корабле, как это положено, погиб бы — я первым пришел бы к жене твоей, к дочери, слова нашлись бы у меня, помог бы сироте. А сейчас вот не знаю, что и сказать им. Я тебя арестовываю».

Разжалованный Рудаков, как известно, был отправлен искупать свое преступление кровью в штрафбат. Казалось бы, на нем можно было поставить точку. Однако дальнейшая судьба помощника с «Сокрушительного» настолько необычна, что заставляет, во-первых, обратить на его личность самое пристальное внимание, а во-вторых, задуматься над теми «форс-мажорными» обстоятельствами, которые на самом деле происходили на погибающем эсминце.

Познакомимся с личным делом Рудакова Олимпия Ивановича. Родился в 1913 году в Казани, русский, из семьи служащих. В 1932–1937 годах учился в ВВМУ им. Фрунзе, получил назначение. В 1937 году курсантом-стажером на линкоре «Марат» побывал в Англии на коронационных торжествах. Советский линкор тогда поразил всех быстротой постановки на якорь сложнейшим способом «фертоинг».

По окончании училища Рудаков получил назначение командиром БЧ-2 на эсминец Северного флота «Урицкий», где служил до 1939 года.

С 1939 года он командир БЧ-2 на эсминце «Куйбышев». В том же году Рудаков получил назначение командиром БЧ-2 на эсминец «Карл Либкнехт», а затем был переведен на такую же должность на эсминец «Гремящий». В октябре 1941 года за мужество и героизм Рудаков был награжден орденом Красной Звезды.

Из наградного листа на командира БЧ-2 эскадренного миноносца «Гремящий» старшего лейтенанта Рудакова:

«Старший лейтенант Рудаков при всех встречах с противником проявлял храбрость, бесстрашие и отвагу. Смело и умело управлял использованием зенитной артиллерии при отражении многочисленных налетов противника. Зенитной артиллерией сбито 9 „Ю-88“ и многим нанесены повреждения. Отлично управлял артиллерией главного калибра по приморскому флангу, несмотря на противодействие береговой артиллерии, в результате чего уничтожено много огневых точек и живой силы противника. За проявленную доблесть и личную храбрость и отвагу достоин правительственной награды ордена Красной Звезды. Командир эсминца „Гремящий“ капитан 3-го ранга Гурин, военком эсминца „Гремящий“ старший политрук Рожков».

Затем было заслуженное повышение по службе — назначение помощником командира эсминца «Сокрушительный». До трагического ноябрьского похода он прослужил на корабле ровно год, став на допуск к командованию эсминцем и участвуя во всех боевых операциях. О поведении Рудакова 20 ноября 1942 года мы уже знаем. По возвращении в базу эсминцев, принимавших участие в спасательной операции, Рудаков вместе с Курилехом и другими офицерами «Сокрушительного» был сразу же арестован. Началось следствие. При этом сразу же было ясно, что пощады никому не будет.

Решение об исключении Рудакова из партии подписал член Военного совета СФ контр-адмирал Торик:

«Член ВКП(б) товарищ Рудаков 20 ноября 1942 года, оставшись старшим на корабле во время аварии корабля в море, к спасению личного состава отнесся преступно, вместо того чтобы организовать эвакуацию личного состава и последним уйти с него, Рудаков, боясь, что может остаться на корабле, с целью самосохранения своей жизни, самовольно покинул корабль, оставив значительную часть личного состава на корабле. При докладе командованию доложил неточные данные. Оставшегося личного состава доложил гораздо меньше, чем осталось на самом деле, тем самым ввел в заблуждение командование. Рудаков опозорил честь командира РКВМФ, не выполнил свой воинский, командирский долг, по которому обязан был последним в трудную минуту сходить с корабля, по существу, струсил. Своим поведением вызвал злобу у личного состава к себе.

За трусость, повлекшую за собой невыполнение воинского долга, Рудакова Олимпия Ивановича из членов ВКП(б) исключить».

30 января 1943 года бывший помощник командира эсминца «Сокрушительный» уволен по статье 44 пункт «Б», как осужденный на 10 лет и лишенный воинского звания. Осужден 13 декабря 1942 года. Решением трибунала Северного фронта направлен на фронт.

Штрафник Рудаков отбывал наказание рядовым в минометном взводе 50-й отдельной штрафной роты Карельского фронта, державшей оборону на полуострове Рыбачий. Определен Рудаков был в «ботики», что означало почти верную смерть.

Дело в том, что на Рыбачьем на протяжении всей войны немцам так и не удалось перейти государственную границу. За долгие месяцы боев каждая из сторон не только создала крепкую оборону, но и пристреляла каждый метр. В этих условиях доставка боеприпасов и горячей пищи на передний край становилась смертельно опасна. «Ботики» (именно так именовали доставщиков боеприпасов и продуктов) жили в среднем не более двух-трех ходок. Поэтому «ботиками» старались назначать штрафников. Наверное, Рудаков так и погиб бы с термосом на спине от снайперской пули во время какого-нибудь очередного рейса, если бы не его артиллерийская специальность.

Специалисты-артиллеристы такого высокого уровня, каким был Рудаков, в армии ценились на вес золота. Уже спустя неделю после прибытия в штрафбат «ботик» Рудаков был назначен помощником командира минометного взвода той же штрафной роты, оставаясь, разумеется, юридически, как и раньше, штрафником. В одном из последующих боев он был ранен, но не оставил поле боя, а продолжал вести огонь по врагу. 4 июля 1943 года судимость с бывшего помощника «Сокрушительного» была снята, и Рудакова направили в распоряжение кадров 19-й армии.

Затем Рудаков на том же Карельском фронте, имея звание рядового, воевал командиром противотанковой батареи. После еще одного осколочного ранения, в 1944 году, он был восстановлен в воинском звании и отправлен для дальнейшего прохождения службы на Северный флот.

Из характеристики на командира взвода истребительной батареи Рудакова:

«За время пребывания в батарее показал себя как один из лучших офицеров в руководстве управления своими подчиненными. Инициативный, находчивый, рассудительный офицер. Повседневно борется за насаждение воинской дисциплины, организованности и порядка среди личного состава взвода. Товарищ Рудаков вел огонь прямой наводкой по огневым точкам противника с дистанции 400–600 метров. В результате стрельбы было повреждено 7 амбразурных дзотов, 16 жилых землянок, подавлен огонь двух 75-мм орудий противника, стрелявших прямой наводкой по переднему краю нашей обороны. Огнем своего взвода тов. Рудаков три раза поддерживал действия наших разведгрупп».

В своей автобиографии О.И. Рудаков пишет следующее:

«В декабре 1941 году приказом командующего СФ был назначен помощником эсминца „Сокрушительный“. В декабре 1942 года в связи с катастрофой эсминца „Сокрушительный“ был осужден военным трибуналом Северного флота по статье 193 пункт 23 УК РСФСР к 10 годам в исправительно-трудовых лагерях. В марте 1943 года решением Президиума Верховного Совета СССР мера наказания заменена пребыванием в штрафной части на фронте… 5 мая 1943 года в бою получил несколько осколочных ранений… Решением трибунала дивизии судимость снята… После чего назначен командиром истребительного противотанкового взвода… В январе 1944 года приказом Верховного главнокомандующего восстановлен в воинском звании „капитан-лейтенант“ и откомандирован в распоряжение командующего Северным флотом».

Во всем этом много неясного. Вообще-то Рудаков мог вполне остаться воевать на Карельском фронте, где уже успел зарекомендовать себя с лучшей стороны. Но он почему-то просится на Северный флот, где все его презирают, считая «трусом и шкурником». Почему? Может быть, для того, чтобы доказать всем, что они ошиблись в нем? А может быть, Рудаков знал, что истинное отношение к нему на флоте не столь уж плохое и его там ждут?

Вернувшись в Полярный, Рудаков сразу получает назначение помощником командира эсминца «Громкий». Это поразительно! Откуда такое доверие и расположение к человеку, показавшему себя трусом и шкурником именно на такой же должности? После штрафбата сразу же восстановление не только в звании! Напомню, что «Громкий» в то время — один из лучших эсминцев Северного флота! Служить на таком корабле — огромная честь для лучших из лучших, а тут на вторую по значимости должность назначают вчерашнего штрафника, да еще с таким постыдным прошлым! Неужели у Головко не нашлось на всем флоте для опального капитан-лейтенанта какой-нибудь другой, менее почетной должности!

Дальше — больше. К середине 1944 года Рудаков уже исполняет обязанности командира эсминца «Доблестный», а в октябре месяце и вовсе назначен его командиром. И это всего за год после возвращения из штрафбата! Разумеется, что на всех должностях Рудаков показал себя прекрасным моряком и храбрым командиром. Это видно из текстов его характеристик в данный период.

Стремительное восхождение Рудакова по служебной лестнице не может не вызывать удивления. Ведь Головко имел все основания отправить восстановленного в звании, но по-прежнему опозоренного Рудакова на любую из множества второстепенных должностей и тем самым навсегда поставить на его карьере крест. Но Головко почему-то поступает совершенно противоположным образом. Он назначает обвиненного в трусости офицера на один из лучших эсминцев флота. А когда тот показал себя с положительной стороны, без всяких раздумий ставит его на самостоятельную должность — командиром эсминца. Со времени осуждения Рудакова за трусость минуло всего два года. Человечность адмирала Головко общеизвестна, но здесь все же совершенно иной, особый случай. Что же изменилось за время, прошедшее с момента катастрофы эсминца, у Головко по отношению и к Рудакову, а может быть, и к делу «Сокрушительного» в целом? Вполне возможно, что ему стали известны некоторые новые обстоятельства фактического поведения людей на гибнущем в штормовых волнах эсминце, те обстоятельства, на которые в спешке расправы в декабре 1942 года просто никто не обратил внимания. С этой авторской версией согласен сын адмирала Головко капитан 1-го ранга в запасе Михаил Головко. По его мнению, отец, скорее всего, старался исправить какую-то им допущенную ошибку. Но какую? Может быть, скоротечный и не очень-то справедливый суд над командованием «Сокрушительного»?

Из воспоминаний сына, капитана 1-го ранга запаса Юрия Олимпиевича Рудакова:

«Отец был классный спортсмен, плавал не хуже чемпионов. Отменно танцевал, на балах ему равных не было. Пятибалльный был мужик. Талантливый во всем, отчаянно смелый, упорный! Что касается истории с „Сокрушительным“, то мне довелось тоже служить на Северном флоте. Там я встречал очевидцев и участников этой катастрофы. Эсминец был старым (?!), а шторм жестоким. В катастрофе вины отца нет. Адмирал Михайлин, он на эсминце „Куйбышев“ тогда спасал экипаж „Сокрушительного“, сказал, что Рудакова сняли с терпящего бедствие судна раненым и 138-м по списку. А потом флотское начальство выставило отца его крайним. Как всегда водится — чтобы самим за катастрофу не отвечать».

Мой хороший друг и старший товарищ ветеран флота контр-адмирал в отставке Михаил Павлович Бочкарев поделился своими воспоминаниями о Рудакове, которого помнил по учебе в академии в 50-е годы: «О событиях, связанных с „Сокрушительным“, Рудаков вспоминать не любил. Но однажды мы его все-таки разговорили, и он сказал так: „Когда у нас оторвало корму, Курилех впал в панику и самоустранился от командования. Все время аварии фактически командовал кораблем я“». Как знать, может, именно в этом следует искать истоки расположения к Рудакову со стороны Головко?

Предельно ясно, что Рудакову, чтобы заслужить благосклонность командования, нужно было служить в десять раз лучше, чем любому другому офицеру. А потому следует признать, что Рудакова отличали не просто прекрасные командирские способности, а способности выдающиеся! Придет время, и Рудаков продемонстрирует это всему миру.

Любопытно, что в своих воспоминаниях о событиях вокруг «Сокрушительного» Головко ни разу не упоминает имени Рудакова. Критики скажут, что зато все время упоминается Курилех. На это можно вполне резонно возразить, что Курилех к этому времени был уже давно расстрелян, и сказать о нем хоть одно доброе слово значило бы для адмирала поставить под сомнение свое личное участие в смерти этого офицера. Кроме этого военный дневник адмирала Головко самим автором никогда для издания не предназначался и был опубликован только после его смерти.

Из боевой характеристики на командира эсминца «Доблестный» капитан-лейтенанта Рудакова:

«Дисциплинирован, вежлив. Принимал участие в конвойных операциях, умело защищал и оборонял конвоируемые транспорты. Характеризуется только хорошо. Требователен к себе и подчиненным. Физически здоров. Качке не подвержен».

Характеристика, как видим, достаточно сдержанная и осторожная, но, безусловно, самая положительная.

Будучи командиром «Доблестного», Рудаков участвовал в выводе из Карского моря ледоколов «Сталин» и «Северный ветер». Провел семь операций по поиску и уничтожению подводных лодок противника, семьдесят одну (!) конвойную операцию по проводке отечественных и союзных транспортов. Согласитесь, что это весьма неплохо для любого моряка!

А бывший «трус и шкурник» Рудаков продолжает свое стремительное восхождение по служебной лестнице. В августе 1945 года приказом наркома ВМФ капитан 3-го ранга Рудаков получает назначение старшим помощником на флагман Северного флота линейный корабль «Архангельск». Старпом линкора (а их в советском флоте тогда было всего три) — это уже заявка на крейсерский командирский мостик и прямая дорога к адмиральским погонам! В служебной характеристике отмечено, что «тов. Рудаков в сложной обстановке не теряется. Имеет хорошие морские качества, глазомер. В быстро меняющейся обстановке свободно ориентируется». Знающему запятнанное прошлое Рудакова понятно, что данной характеристикой старпом «Архангельска» отныне полностью реабилитирован как перед высшим руководством ВМФ, так и перед флотской общественностью. В том же месяце партийной комиссией Северного флота Рудаков был восстановлен в партии без прерывания партийного стажа.

К концу войны бывший помощник командира «Сокрушительного» имел на своей груди ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени, медаль «За боевые заслуги» и другие награды. Орден Красной Звезды ему, однако, возвращен не был.

Дальнейшая карьера Рудакова тоже весьма впечатляюща. После «Архангельска» следует новое повышение, и молодой капитан 2-го ранга принимает под свою команду крейсер «Мурманск» («Милуоки»). Когда крейсер, в соответствии с договоренностью, был возвращен американцам, Рудаков получает назначение на еще один бывший иностранный корабль. На этот раз это трофейный итальянский крейсер «Керчь» Черноморского флота. Надо признать, что командовать иностранными кораблями с незнакомой техникой и многочисленными особенностями механизмов и оружия — совсем не то, что командовать своими родными отечественными кораблями. Как видим, Рудаков был настоящим специалистом по эксплуатации капризных «иностранцев», если его перебрасывали с одного «иностранца» на другой.

Интересно, что если судить по личному делу, то первоначально Рудакова хотели назначить на итальянский линкор «Джулио Чезаре», вошедший в состав нашего флота под названием «Новороссийск». Судьба «Новороссийска», как мы знаем, была трагической. В октябре 1954 года линкор взорвался на внутреннем рейде Севастополя, унеся с собой на дно более шести сотен моряков. Можно только себе представить, что стало бы с бывшим «шкурником» Рудаковым, командуй он «Новороссийском» в тот момент. Ему бы припомнили все! Но Рудакову повезло — его назначили командиром крейсера. Впрочем, на Черноморском флоте отношение к «северному варягу» с подмоченной репутацией было очень настороженным.

В характеристиках Рудакова на Северном флоте начальники, как правило, упускали упоминание о «Сокрушительном». На Северном флоте все всем было и так ясно. Иное дело — флот Черноморский, не без иронии именуемый моряками всех других флотов королевским флотом. Там к чужакам всегда относились с настороженностью, а тем более к такому, как Рудаков! Именно поэтому командующий Черноморским флотом адмирал Басистый и ЧВС вице-адмирал Кулаков в служебной характеристике на Рудакова весьма основательно подстраховались (на всякий случай!). Характеристику на командира «Керчи» руководители Черноморского флота начали с подробного описания трусости Рудакова на «Сокрушительном». В заключении же написали: «…После этого (надо понимать, после „Сокрушительного“. — В.Ш.) элементов трусости не замечалось, но в сложной обстановке не проверен».

Может, именно поэтому на Черном море Рудаков долго не задержался. Вскоре капитан 1-го ранга Рудаков принял на Балтике новейший легкий крейсер 68-бис проекта «Свердлов». Наступал его звездный час.

В 1953 году Рудаков приводит «Свердлов» в Портсмут для участия в международном военно-морском параде в честь коронации английской королевы Елизаветы II. Это был не простой официальный визит боевого корабля, какие происходят в наше время десятками ежегодно. Это был первый зарубежный послевоенный визит в государство вероятного противника в самый разгар «холодной войны». Бдительность, преданность и профессионализм командира корабля должны были быть при этом на высочайшем уровне, а доверие к командиру со стороны высшего руководства страны — безоговорочным. На флоте было немало командиров самого высокого уровня, но выбор все же начальство остановило именно на Рудакове. Почему? Ответ на этот вопрос может быть только один: Рудаков отвечал всем предъявляемым к нему требованиям.

За полтора месяца до начала визита Рудакова внезапно вызывают в Москву. Командира «Свердлова» принимает лично член Политбюро ЦК министр обороны маршал Н.А. Булганин. В поход Рудакова провожал лично главком ВМФ Н.Г. Кузнецов. И Булганин, и Кузнецов поставили перед Рудаковым задачу — быть на военно-морском параде лучшим! И Рудаков эту сложнейшую задачу выполнил с блеском!

Уже постановка «Свердлова» на якорь способом «фертоинг» за 12 минут, при нормативах в полтора часа, вызвала всеобщее восхищение. Морское мастерство командира «Свердлова» и его команды стало мировой сенсацией.

Затем произошел казус. Во время салюта 100-мм орудий на английском авианосце, где находились высшие чины британского ВМФ с семьями, одна из жен, бывшая на последнем месяце беременности, тут же хлопнулась в обморок и сразу родила мальчика. На следующий день лондонские газеты вышли с заголовком: «Под гром русских пушек родился новый англичанин!»

На приеме в Букингемском дворце молодая королева пригласила русского командира на танец, и это тоже стало сенсацией. Бульварная британская пресса до сих пор муссирует слухи о влюбленности юной Елизаветы в бравого русского капитана 1-го ранга. Впрочем, как говорят многие из ветеранов, с которыми мне довелось общаться, роман с королевой, скорее всего, был, и Елизавета была по-настоящему влюблена в шикарного русского моряка. Есть предположение, что Рудаков встречался с Елизаветой трижды. В первый раз — еще курсантом, во время визита в Англию линкора «Марат» в 1937 году на коронацию Георга IV, во второй — во время визита «Свердлова», и, наконец, в последний раз — во время приезда Елизаветы в Ленинград в шестидесятые годы.

Была во время визита «Свердлова» в Англию и чисто детективная история. Днище советского крейсера во время стоянки в Портсмуте было обследовано известным английским подводным диверсантом Кребсом. Несколькими годами позднее, при аналогичном визите в Англию крейсера «Орджоникидзе», Кребс попытается повторить свое обследование. На этот раз он, однако, будет разрублен внезапно заработавшими винтами крейсера. Впрочем, история обследования английской разведкой «Свердлова» и «Орджоникидзе», как и история смерти Кребса, до настоящего дня — тайна за семью печатями…

И истории романа с английской королевой, и истории смерти Кребса посвящены десятки статей в нашей и английской печати.

Из Англии на Родину Рудаков вернулся уже всемирной знаменитостью. Морской министр Н.Г. Кузнецов был в восторге от действий Рудакова и приказал учредить специальный нагрудный знак «За поход в Англию» с силуэтом крейсера, который стал прообразом столь любимого нашими моряками жетона ВМФ «За дальний поход».

И сейчас, по прошествии более чем полувека, знаменитый поход «Свердлова» в Портсмут остается одной из самых легендарных страниц истории нашего флота, рассказы о которой передаются из поколения в поколение российскими моряками.

Знакомясь с личным делом бывшего помощника командира «Сокрушительного», я не раз ловил себя на мысли, что всей своей службой на кораблях Рудаков, похоже, стремился доказать всем, а может, и самому себе, что происшедшее в ноябре 1942 года в Баренцевом море было следствием некоего невероятного стечения обстоятельств. Если эта догадка верна, то Рудаков свою задачу выполнил и перевыполнил!

Вскоре после возвращения из Портсмута капитан 1-го ранга Рудаков назначается начальником штаба эскадры 4-го ВМФ на Балтике. На этой должности он получает контр-адмиральские погоны. Затем Рудаков успешно заканчивает академию, некоторое время служит в Главном разведывательном управлении. Почему Рудаков вдруг попал в разведчики? Это еще одна из его многочисленных тайн. Возможно, что это связано с его романом с Елизаветой II, возможно, с операцией по уничтожению Кребса. Казалось, что теперь дальнейшая карьера Рудакова обеспечена.

Однако в 1959 году произошло событие, которое, судя по всему, снова изменило судьбу бывшего помощника командира эсминца «Сокрушительный». Дело в том, что 7 июня 1959 года из польского порта Гдыня на корабельном катере сбежал в Швецию вместе со своей любовницей-полькой командир эсминца Балтийского флота «Сообразительный» капитан 3-го ранга Николай Артамонов. В Швеции Артамонов попросил политическое убежище, которое ему и было предоставлено. Тогда же он поступил на службу в ЦРУ. В СССР перебежчик и предатель был заочно приговорен к смертной казни.

Однако при чем же здесь Рудаков? А при том, что в период похода «Свердлова» в Англию Артамонов служил именно на нем. Молодой и перспективный офицер считался любимцем командира крейсера. Ему позволялось многое. Именно Артамонова Рудаков взял на знаменитый бал, где присутствовала английская королева. Там Артамонов очаровал своими манерами представительниц британского высшего света. После возвращения на Родину Рудаков дал Артамонову самую блестящую характеристику, что обеспечило последнему дальнейшую карьеру. Был ли Артамонов действительно столь талантлив, я не знаю, известно иное: молодой офицер пользовался особым покровительством адмирала Арсения Головко. Почему? От одних ветеранов я слышал, что жена Артамонова Наталья Малютина являлась родственницей (племянницей) знаменитого адмирала. Другие рассказывали, что отцы Малютиной и Головко некогда служили вместе на ТОФе, и, когда Малютина в 1937 году арестовали, он не «сдал» своего сослуживца Головко НКВД. Именно поэтому благодарный адмирал впоследствии и протежировал его зятя. Последнюю версию подтвердил мне сын адмирала Головко капитан 1-го ранга в запасе Михаил Головко, хорошо лично знавший супругу Артамонова.

Сам Головко в 1959 году занимал должность первого заместителя главнокомандующего ВМФ и еще не оставил надежды занять пост главкома вместо С.Г. Горшкова. Дело в том, что после изгнания с должности министра обороны маршала Жукова, ставленником которого считался Горшков, такой вариант не исключался. Для Головко сообщение о побеге его «протеже» имело самые трагические последствия. После известия об измене Артамонова стало ясно, что должности главкома ему не видать. У Головко случился инфаркт, которого он не пережил…

Что касается Рудакова, скорее всего, он оказывал особое внимание Артамонову именно потому, что знал, как относится к молодому офицеру Головко, которому сам был стольким обязан. Когда КГБ стал разбираться с обстоятельствами побега Артамонова, то не исключили возможности, что он был завербован ЦРУ именно во время визита «Свердлова» в Англию. Интерес западных спецслужб к нашему флоту и вправду был огромным: вспомним хотя бы того же Кребса! В 1959 году итоги давнего визита, естественно, пересмотру уже не подлежали, однако именно после побега Артамонова бывшего командира «Свердлова» отправили на преподавательскую работу, припомнив, видимо, и «Сокрушительный».

Контр-адмирал Рудаков становится начальником кафедры организации оперативной и боевой подготовки ВМФ, а несколько позднее — начальником кафедры управления силами командного факультета Военно-морской академии. На протяжении многих лет опытный моряк передавал свои знания молодым офицерам советского ВМФ. Здесь, как и везде прежде, он служит превосходно. Не раз главнокомандующий ВМФ Адмирал Флота Советского Союза С.Г. Горшков награждает профессора Рудакова «за отличие» именными кортиками и биноклями.

Умер контр-адмирал Олимпий Иванович Рудаков в 1974 году, имея ученую степень кандидата военно-морских наук и воспитав не одно поколение достойных командиров отечественного ВМФ. Всей своей жизнью и службой он доказал, что никогда не был ни трусом, ни шкурником…

На станции московского метро «Площадь Революции» есть бронзовая фигура краснофлотца с линкора «Марат». Говорят, что скульптор Матвей Манизер делал ее именно с молодого Олимпия Рудакова…

Глава восьмая ВСПОМНИМ ГЕРОЕВ…

Именами старших лейтенантов Геннадия Лекарева и Ильи Владимирова, героически погибших на борту «Сокрушительного», были названы тральщики АМ-111 и АМ-112, пришедшие из США 30 октября 1943 года. Вскоре на тральщик «Старший лейтенант Владимиров» прибыл служить его сын — Владимир Ильич Владимиров.

Оба корабля честно отвоевали до победных залпов 1945 года «Старший лейтенант Лекарев» (Т-111) в 1956 году был разоружен и переоборудован в торпедовоз. В 1963 году его переоборудовали в плавказарму, а в 1969 году исключили из состава флота. Судьба «Старшего лейтенанта Владимирова» (Т-112) была более успешной. В 1955 году тральщик был выведен из боевого состава, разоружен, переформирован сначала в судно-торпедовоз, а затем в военный транспорт. С 1972 по 1991 год бывший тральщик был учебно-тренировочной станцией. Говорят, что его корпус до сих пор еще виден на осушке возле гарнизона Гранитный.

К сожалению, автору пока не удалось даже в архиве ВМФ найти сколько-нибудь полных сведений о политруке Владимирове. Что же касается старшего лейтенанта Лекарева, то в архиве имеется почему-то не его личное дело, а только служебная карточка. Согласно этой карточке, Лекарев Геннадий Евдокимович родился в Горьковской области, из крестьян, закончил один курс Архангельского лесотехнического института и ВВМУ им. Фрунзе в 1940 году. Сразу же после окончания училища он был назначен командиром минно-торпедной боевой части на «Сокрушительный». Вместе с другими погибшими на эсминце исключен из списков ВМФ 20.01.1943 года. За свой подвиг старший лейтенант Лекарев и политрук Владимиров были награждены посмертно орденами Отечественной войны 1-й степени (приказ командующего СФ № 22 от 22.02.1943 года).

В Иоканьгской военно-морской базе служила секретницей сестра Лекарева Людмила. В ноябре 1942 года она получила письмо от брата. Геннадий сообщал о возможном заходе «Сокрушительного» в Иоканьгскую базу.

Однако «Сокрушительный» в базу не зашел, а остался на рейде. 18 ноября Лекареву вызвали к дежурному штаба базы и разрешили идти на попутном штабном катере на встречу с братом.

Последняя встреча брата с сестрой продолжалась два часа. Впоследствии Людмила Лекарева вспоминала, что Геннадий был в хорошем настроении, бодрый, веселый, много вспоминал о родных, просил писать всем чаще письма. Потом их пригласили на обед, но пообедать вместе они не успели… По трансляции объявили, что корабль снимается с якоря. Шлюпкой девушку переправили на эсминец «Громкий», а пришедший вскоре штабной катер доставил Людмилу на берег. А спустя пару недель, дежуря в секретной части штаба, Людмила случайно наткнулась в одном из приказов на сообщение о гибели «Сокрушительного»… В память о погибшем брате Людмиле Семеновне осталась лишь фотография Геннадия, сделанная всего за несколько дней до его последнего выхода в море.

Из письма С. Ольховской, директора музея Краснобаковской средней школы № 1:

«Ежегодно, в течение почти трех десятков лет, 23 ноября в нашей школе отмечался День памяти Геннадия Лекарева — моряка Северного флота, прославившегося в годы Великой Отечественной войны как смелый, умный командир. Погиб он на боевом посту 23 ноября 1942 года. В 60-х годах его имя присвоили пионерской дружине школы, и с тех пор 23 ноября стало Днем памяти Героя. В стихотворении Э.С. Демьяновой, посвященном Геннадию Лекареву, есть такие слова:

Я знаю, как до подвига земляк Геннадий жил, Каким он был мальчишкою, как край родной любил, Хлеба растил, косил душистую траву, На речку с удочкой спешил, Любил бродить в лесу. В семье надеждой и опорой был, Товариществом, дружбой дорожил, И долгу преданно моряк служил, И Родину, как мать, любил…

Мне удалось познакомиться с несколькими его письмами, которые он писал родителям. Вот некоторые строки из его писем: „Духу немецкой гадины на своей земле, на своих водах не потерпим“; „Приходится встречаться с противником подводным, надводным и особенно часто с вражеской авиацией“; „В одном из походов за 3 дня фашисты выпустили на нас 212 бомб и 14 торпед. Мы выстояли, а фашисты потеряли свыше двух десятков самолетов“; „В последнем походе фрицы держали нас у пушек и пулеметов почти трое суток подряд. Нас атаковали 76 самолетов. Все это было далеко от берега, и наши истребители не могли помочь нам, но корабли сами справились неплохо“.

Геннадий беспокоился о здоровье семьи, о работе в колхозе: „Как у вас дела на колхозных полях? Даете ли фронту продукты питания?“ В ответ родители писали: „Колхоз досрочно рассчитался с государством по всем показателям. Все деревенские семьи работают дни и даже ночи. Наша семья заработала почти полторы тысячи трудодней. Вы на фронте, а мы в тылу отстояли Родину. Не гулять подлому фашисту по родной земле. Бейте врага что есть мочи. Таков наш родительский наказ“. И сын воевал с врагом долгие страшные месяцы.

В ноябре 1942 года эсминец „Сокрушительный“ отправился в очередной поход. 22 ноября начался сильный шторм. Волны Баренцева моря достигали 12–15 метров. Корабль не выдерживал натиска волн, оторвалась корма, корабль потерял управление и оказался во власти бушующего моря. Корабли-спасатели смогли спасти 191 человека. Спасательными работами командовал Г. Лекарев, так как капитан струсил и сбежал с поста. 15 человек остались на тонущем эсминце. Вернувшиеся корабли-спасатели эсминца уже не нашли. 23 ноября считается днем гибели „Сокрушительного“.

В 1943 году наше правительство купило у США 10 кораблей-тральщиков. Одному из них дали имя „Геннадий Лекарев“. Получилось, что Геннадий Лекарев продолжал сражаться с врагом! В нашем музее есть макет этого тральщика. Его подарили матери Геннадия моряки, приезжавшие навестить родину героя. После ее смерти брат Геннадия подарил его нам. В беседах о героизме краснобаковцев в годы Великой Отечественной войны мы обязательно вспоминаем имя нашего героического земляка Геннадия Лекарева».

О семьях других погибших моряков автору известно, увы, весьма немного. Достоверно известно, что вдова мичмана Сидельникова Антонина Дмитриевна Сидельникова-Романова и дочь Галя сразу же после войны жили в деревне Маланино Красногвардейского района Белгородской области. На май 1990 года Антонина Дмитриевна Сидельникова проживала в Ленинграде.

На май 1990 года в Харькове проживала мать краснофлотца Владимира Зимовца Нина Федоровна Зимовец, а в Донецке — родные краснофлотца Григория Дремлюги.

Ветеран Северного флота контр-адмирал в отставке В.П. Лосик вспоминает, что авария «Сокрушительного» несколько раз разбиралась на занятиях командования флота с командирами кораблей в 50-е годы. При этом, однако, разбиралось исключительно маневрирование командира эсминца в штормовых условиях, которое признавалось неграмотным как по выбранному курсу в отношении волны, так и по скорости хода. Об остальных обстоятельствах трагедии «Сокрушительного» руководители занятий особо не распространялись.

История трагедии эскадренного миноносца «Сокрушительного» явила не только примеры трусости, но и великого самопожертвования во имя спасения товарищей. А потому не правы те, кто старается скрыть правду об этой трагической странице нашей военно-морской истории. «Сокрушительный» был, и мы обязаны помнить о тех, кто погиб на его боевых постах, выполнив до конца свой воинский и человеческий долг.

1. Лекарев Геннадий Евдокимович, 1916 года рождения, старший лейтенант, командир БЧ-3.

2. Владимиров Илья Александрович, 1910 года рождения, политрук БЧ-5.

3. Белов Василий Степанович, 1915 года рождения, главстаршина, старшина команды трюмных машинистов.

4. Сидельников Семен Семенович, 1912 года рождения, мичман, главный боцман.

5. Бойко Трофим Маркович, 1917 года рождения, старшина 2-й статьи, командир отделения машинистов-турбинистов.

6. Нагорный Федор Васильевич, 1919 года рождения, краснофлотец, сигнальщик.

7. Любимов Федор Николаевич, 1914 года рождения, старший краснофлотец, котельный машинист старший.

8. Гаврилов Николай Кузьмич, 1917 года рождения, старший краснофлотец, машинист-турбинист старший.

9. Пурыгин Василий Иванович, 1917 года рождения, старший краснофлотец, котельный машинист старший.

10. Зимовец Владимир Павлович, 1919 года рождения, краснофлотец, электрик.

11. Савинов Михаил Петрович, 1919 года рождения, краснофлотец, трюмный машинист.

12. Терновой Василий Иванович, 1916 года рождения, старшина 2-й статьи, командир отделения мотористов.

13. Артемьев Прохор Степанович, 1919 года рождения, краснофлотец, котельный машинист.

14. Дремлюга Григорий Семенович, 1919 года рождения, краснофлотец, котельный машинист.

15. Чебиряко Григорий Федорович, 1917 года рождения, старший краснофлотец, дальномерщик старший.

16. Шилатыркин Павел Алексеевич, 1919 года рождения, краснофлотец, котельный машинист.

17. Большов Сергей Тихонович, 1916 года рождения, старший краснофлотец, электрик старший.

Приблизительное место гибели эскадренного миноносца «Сокрушительный»: широта 73 градуса 30 минут северная, долгота 43 градуса 00 минут восточная. Ныне этот район Баренцева моря объявлен памятным местом, проходя которое, корабли Северного флота приспускают Андреевские флаги.

ВКЛАДКА

Командующий Черноморским флотом адмирал Л.А. Владимирский

Адмирал Н.Г. Кузнецов

Эскадренный миноносец «Беспощадный»

Эскадренный миноносец «Способный»

Генерал Е.И. Петров

Лидер «Харьков»

Крейсер «Ворошилов»

Крейсер «Куйбышев»

Атомный крейсер «Фрунзе»

Орудия эсминца «Свободный»

Крейсер «Смышленый»

Матрос «Сокрушительного» П.И. Никифоров

Миноносец «Сокрушительный»

Эсминец «Гремящий» в базе

Эсминец «Сметливый»

Экипаж подводной лодки Л-15, 1941–1945 гг.

Мемориальная рубка подводной лодки Л-16 близ города Вилючинск

Вице-адмирал Г.И. Щедрин

Военно-морская база США на Датч-Харбор

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ ПОДВИГ И ТРАГЕДИЯ ЛИДЕРА «ХАРЬКОВ»

  Глава первая ЗАГОВОР УМОЛЧАНИЯ Глава вторая ЧЕРНОЕ МОРЕ. ОКТЯБРЬ 1943 ГОДА Глава третья ПОДГОТОВКА К УДАРУ Глава четвертая КОРАБЛИ И КОМАНДИРЫ Глава пятая НАЧАЛО ОПЕРАЦИИ

  Глава шестая УДАР ПО КРЫМУ И МОРСКОЙ БОЙ

  Глава седьмая ПЕРВАЯ АТАКА И ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ

  Глава восьмая ВТОРАЯ АТАКА. «БЕСПОЩАДНЫЙ» ТЕРЯЕТ ХОД

  Глава девятая ТРЕТЬЯ АТАКА. ГИБЕЛЬ «БЕСПОЩАДНОГО» Глава десятая ЧЕТВЕРТАЯ АТАКА. ГИБЕЛЬ «ХАРЬКОВА» Глава одиннадцатая ПЯТАЯ АТАКА. ФИНАЛ ТРАГЕДИИ Глава двенадцатая ГЕРОИ И ПОДЛЕЦЫ Глава тринадцатая СПАСЕНИЕ ПОГИБАВШИХ Глава четырнадцатая НЕУТЕШИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ

  Глава пятнадцатая БИТВА НАД КОРАБЛЯМИ. ЯВНОЕ И СОКРЫТОЕ Глава шестнадцатая ПОИСКИ СТРЕЛОЧНИКА

  Глава семнадцатая АДМИРАЛЫ ПРОТИВ ГЕНЕРАЛОВ Глава восемнадцатая ЭСКАДРА, УДАЛЕННАЯ С ВОЙНЫ Глава девятнадцатая МНЕНИЕ ФЛОТОВОДЦА Глава двадцатая СУДЬБЫ ВЫЖИВШИХ

  Послесловие ТРИ ТОВАРИЩА ПРАВДА О «СОКРУШИТЕЛЬНОМ» Глава первая ИЗ СЕМЕЙСТВА «СЕМЕРОК»

  Глава вторая ОГНЕННЫЕ МИЛИ Глава третья ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД Глава четвертая ПЯТНАДЦАТЬ КРАСНЫХ РАКЕТ Глава пятая ГОВОРЯТ ДОКУМЕНТЫ

  Глава шестая КТО ВЫ, КАПИТАН З-го РАНГА КУРИЛЕХ? Глава седьмая СУДЬБА СТАРПОМА РУДАКОВА Глава восьмая ВСПОМНИМ ГЕРОЕВ…

ВКЛАДКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg